Булычев Кир

Я вас первым обнаружил !

Кир Булычев

Я вас первым обнаружил!

Джерасси не спится по утрам. В шесть, пока прохладно, он включает динамик и спрашивает Марту:

- Ты готова?

Мы все слышим его пронзительный голос, от которого не спрячешься под одеяло, не закроешься подушкой. Голос неизбежен как судьба.

- Марта, - продолжает Джерасси. - Я верю, что сегодня мы найдем что-то крайне любопытное. Ты как думаешь, Марта?

Марте тоже хочется спать. Марта тоже ненавидит Джерасси. Она говорит ему об этом. Джерасси хохочет, и динамик усиливает его хохот. Капитан подключается к внутренней сети и говорит укоризненно:

- Джерасси, до подъема еще полчаса. Кстати, я только что сменился с вахты.

- Прости, капитан, - говорит Джерасси. - Сейчас мы быстренько соберемся, уйдем на объект, и ты спокойно выспишься. Утренние часы втрое продуктивней дневных. Надо спешить. Не так ли?

Капитан не отвечает. Я сбрасываю одеяло и сажусь. Ноги касаются пола. Ковер в этом месте чуть протерся, Сколько раз я наступал на него по утрам? Приходится вставать. Джерасси прав - утренние часы лучшие.

После завтрака мы выходим из "Спартака" через грузовой люк. По пандусу, исцарапанному грузовыми тележками. За ночь на пандус намело бурого песку, принесло сухих веток. Мы без скафандров. До полудня, пока не разгуляется жара, достаточно маски и легкого баллона за спиной.

Безнадежная бурая, чуть холмистая долина тянется до близкого горизонта. Пыль висит над ней. Она забирается повсюду: в складки одежды, в башмаки, даже под маску. Но пыль все-таки лучше грязи. Если налетит серая туча, выплеснется на долину коротким бурным ливнем, придется бросать работу и ползти по слизи до корабля, пережидать, пока просохнет. После ливня бессильны даже вездеходы.

Один из них ждет нас у пандуса. Можно дойти до раскопок пешком, десять минут, но лучше эти минуты потратить на работу. Нам скоро улетать продовольствия и других запасов осталось только-только на обратный путь. Мы и так задержались. Мы и так уже шесть лет в поиске. И почти пять лет займет обратный путь.

Захир возится у второго вездехода. Геологи собираются на разведку. Мы прощаемся с Захиром и занимаем места в машине. Места в ней так же привычны, как места за столом, как места в зале отдыха, как места по аварийному расписанию. Я вешаю аппаратуру на крючок справа. Месяц назад мы попали в яму, и я разбил об этот крючок плечо. Тогда я обмотал его мягкой лентой. Вешаю на него сумку с аппаратурой не глядя. Моя рука знает место с точностью до миллиметра.

Джерасси протягивает длинные ноги через проход и закрывает глаза. Удивительно, что человек, который так любит спать, может просыпаться раньше всех и будить нас отвратительным голосом.

- Джерасси, - говорю я. - У тебя отвратительный голос.

- Знаю, - говорит Джерасси, не открывая глаз. - У меня с детства пронзительный голос. Но Веронике он нравился.

Вероника, его жена, умерла в прошлом году. Занималась культурой вируса, найденного нами на заблудившемся астероиде.

Вездеход съезжает в ложбину, огороженную пластиковыми щитами, чтобы раскоп не засыпало пылью. Я вылезаю на землю третьим. Вслед за Мартой и Долинским. Щиты мало помогают - пыли за ночь намело по колено. Джерасси уже тащит хобот пылесоса, забрасывает его в раскоп, и тот, будто живой, принимается ползать по земле, пожирая пыль.

Вести здесь археологические работы безумие. Пылевые бури способны за три дня засыпать небоскреб, следа не останется. А за следующие три дня они могут вырыть вокруг него стометровую яму. Бури приносят также сажу и частицы древесного угля с бесконечных лесных пожаров, что бушуют за болотами, - в результате мы не смогли пока датировать ни единого камня.

Мы так и не знаем, кто и когда построил это поселение, кто жил в нем. Мы не знаем, что случилось с обитателями этой планеты, куда они делись, отчего вымерли. Но все, что мы сможем, сделаем. И мы ждем, пока пылесос кончит возню в раскопе и мы спустимся туда, вооружимся скребками и кисточками и будем пялить глаза в поисках кости, обломка горшка, шестеренки или, на худой конец, какой-нибудь органики.

- Они основательно строили, - говорит Джерасси. - Видно, бури и тогда им мешали жить.

В раскопе вчера обнаружилась скальная порода - фундамент здания или зданий, которые мы копали, врезался в скалу.

- Они очень давно ушли отсюда, - сказала Марта. - И если переворошить пустыню, мы найдем и другие строения. Или их следы.

- Надо было бы получше проверить горы за болотом, - говорю я. - Здесь мы ничего так и не найдем. Поверьте мне.

- Но мачта, - сказал Джерасси.

- И пирамида, - сказала Марта.

Мачту мы увидели еще на первом облете. И ее унесло очередной бурей раньше, чем мы сюда добрались. И схоронило в недрах пустыни. Пирамидку мы откопали. Если бы не было пирамидки, мы не стали бы третью неделю подряд барахтаться в раскопе. Пирамидка стояла перед нами, гладкая, влившаяся в скалу и будто вытесанная из скалы. Ее мы возьмем с собой. Остальные находки - каменная крошка и рубцы на скале. Ни надписей, ни металла...

- В горах за болотом жить было нельзя. Воды даже в лучшие времена не было. И вообще это одно из немногих мест...

Джерасси опять прав. Бездонные болота, по которым плавают, сплетя корни, кущи деревьев, горы, придуманные словно нарочно такими, что к ним не подберешься. И океан - беспредельный океан. И в нем лишь бури и простейшие организмы. Жизнь куда-то ушла отсюда, может, погибла - и вот понемногу начинается вновь, с простейших.

Мы спускаемся в раскоп.

Рядом со мной Долинский.

- Пора домой, - говорит он, расчищая угол квадратного углубления в скале. - Тебе хочется?

- Конечно, - говорю я.

- А я не знаю. Кому мы там нужны? Кто нас ждет?

- Ты знал, на что идешь, - отвечаю я.

Что-то блестит в щели.

- И знал и знаю. Когда мы улетали, то были героями. А что может быть печальнее, чем образ забытого героя. Он ходит по улицам и намекает: вы меня случайно не помните? Совершенно случайно не помним.

- Мне легче, - говорю я. - Я никогда не был героем.

- Ты не представляешь, насколько изменился мир, в который мы вернемся спустя двести лет. Если мир еще существует...

- Смотри, по-моему, металл, - говорю я.

Мне надоели разговоры Долинского. Он сдал. Мы все сдали, мы все жили эти годы целью пути. Планетной системой, которую никто до нас не видел, звездными течениями, метеоритными потоками, тайной великого открытия. И все это материализовалось миллионами символов, сухих цифр и спряталось в недрах Мозга корабля, в складах, на лабораторных столах... Последний год мы метались по системе, высаживаясь на астероидах и мертвых планетах, тормозя, набирая скорость, понимая, что приближается время возвращения, что елка уже убрана игрушками, праздник в полном разгаре и скоро он закончится. Только праздник, как и случается обычно с ними, оказался куда скромнее, чем ожидалось. Мы достигли цели, мы выполнили то, что должны были выполнить, но, к сожалению, не более. Мозг корабля наполнялся информацией, но мечты наши, взлелеянные за долгие годы пути, не оправдались...

К последней планете мы подлетели, когда в резерве оставался месяц. Через месяц мы должны были стартовать к Земле. Иначе мы не вернемся на Землю. Нас было восемнадцать, когда мы стартовали с Земли. Нас оставалось двенадцать. И только на последней планете, мало приспособленной для человека (остальные были вовсе не приспособлены), мы нашли следы деятельности разумных существ. И мы в промежутках между пыльными бурями вгрызались в скалы, рылись в песке и пыли, мы хотели узнать все, что можно узнать об этой разумной жизни. Через два дня старт. И почти пять лет возвращения, пять лет обратного пути...

Тяжелый шарик, размером с лесной орех, лежал у меня на ладони. Он не окислился. Он был очевиден, как песок, скалы и туча, нависшая над нами.

- Джерасси! - крикнул я. - Шарик.

- Что? - Поднимающийся ветер относил слова в сторону. - Какой шарик?

Заряд пыли обрушился на нас сверху.

- Переждем? - спросила Марта, подхватив шарик. - Тяжелый...

- К вездеходу, - сказал по рации капитан. - Большая буря.

- Может, мы ее переждем здесь? - спросил Долинский. - Мы только что нашли шарик. Металлический.

- Нет, к вездеходу. Большая буря.

- Погоди, - сказал Джерасси. - Если в самом деле большая буря, то лучше нам забрать пирамиду. Ее может так засыпать, что за завтрашний день не раскопаем. И придется улетать почти с пустыми руками.

- Не раскопаем - оставим здесь, - сказал капитан. - Она снята нами, обмерена... А то вас самих засыплет. Раскапывай тогда...

Долинский засмеялся.

- Зато мы будем держаться за находки. Нас не унесет.

Новый заряд пыли обрушился на нас. Пыль оседала медленно, крутилась вокруг нас, как стая назойливой мошкары.

Джерасси сказал:

- Взялись за пирамидку?

Мы согласились.

- Долинский, подгони сюда вездеход. Там все готово.

Там и в самом деле было все готово. Вездеход был снабжен подъемником.

- Приказываю немедленно вернуться на корабль, - сказал капитан.

- А где геологи? - спросил Джерасси.

- Уже возвращаются.

- Но мы не можем оставить здесь эту пирамиду.

- Завтра вернетесь.

- Буря обычно продолжается два-три дня.

Говоря так, Джерасси накинул на пирамиду петлю троса. Я взялся за резак, чтобы отпилить лучом основание пирамидки. Резак зажужжал, камень покраснел, затрещал, борясь с лучом, сопротивляясь ему.

Туча, такой темной я еще не видал, нависла прямо над нами, и стало темно, пыль залетала облаками, ветер толкал, норовил утянуть вверх, закрутить в смерче. Я оттолкнул Марту, которая принялась было помогать мне, крикнул ей, чтобы пряталась в вездеходе. Краем глаза я старался следить за ней - послушалась ли. Ветер налетел сзади, чуть не повалил меня, резак дернулся в руке и прочертил по боку пирамидки алую царапину.

- Держись! - крикнул Джерасси. - Немного осталось!

Пирамидка не поддавалась. Успела ли Марта спрятаться в вездеход? Там, наверху, скорость ветра несусветная. Трос натянулся. По рации что-то сердитое кричал капитан.

- Может, оставим, в самом деле?

Джерасси стоял рядом, прижавшись спиной к стенке раскопа. Глаза у него были отчаянные.

- Дай резак!

- Сам!

Пирамидка неожиданно вскрикнула, как вскрикивает срубленное дерево, отрываясь от пня, и маятником взвилась в воздух. Маятник метнулся к противоположной стенке раскопа, разметал пластиковые щиты и полетел к нам, чтобы размозжить нас в лепешку. Мы еле успели отпрыгнуть. Пирамидка врезалась в стену, взвилось облако пыли, и я потерял из виду Джерасси мной руководил примитивный инстинкт самосохранения. Я должен был любой ценой выскочить из ловушки, из ямы, в которой бесчинствовал, метался маятник, круша все, стараясь вырваться из объятий троса.

Ветер подхватил меня и понес, словно сухой лист, по песку, и я старался уцепиться за песок, и песок ускользал между пальцев, я даже успел подумать, что чем-то похож на корабль, несущийся на скалы, якоря которого лишь чиркают по дну и никак не могут вонзиться в грунт. Я боялся потерять сознание от толчков и ударов, мне казалось, что тогда стану еще беззащитнее, тогда меня будет нести до самых болот и никто никогда меня не отыщет.

Меня спасла скала, обломком вылезавшая из песка. Ветер приподнял, оторвал от земли, словно хотел забросить в облака, и тут эта скала встала на пути, подставила острый край, и я все-таки потерял сознание.

Наверно, я быстро пришел в себя. Было темно и тихо. Песок, схоронивший меня, сдавливал грудь, сжимал ноги, и стало страшно. Я был заживо погребен.

"Теперь спокойно, - сказал я себе. - Теперь спокойно".

- Спартак, - сказал я вслух. - Спартак.

Рация молчала. Рация была разбита.

- Что ж, мне повезло, - сказал я.

Могло разбить маску, и я бы задохнулся. Пошевелим пальцами. Это мне удалось сделать. Прошла минута, две, вечность, и я убедился, что могу двинуть правой рукой. Еще через вечность я нащупал ею край скалы.

И когда я понял, что все-таки выберусь на поверхность, когда ушла, пропала паника первых мгновений, вернулось все остальное.

Во-первых, боль. Меня основательно избило в бурю, в довершение ударило о скалу так, что не только больно дотронуться до бока, но и дышать больно. Наверно, сломало ребро. Или два ребра.

Во-вторых, воздух. Я взглянул на аэрометр. Воздуха оставалось на час. Значит, с начала бури прошло три часа. И почему я не взял в вездеходе запасной баллон? Их там штук пятьдесят, резервных. И каждый на шесть часов. Положено иметь при себе как минимум два. Но лишний баллончик мешает работать в раскопе, и мы оставляли их в вездеходе.

В-третьих, как далеко я от корабля?

В-четвертых, стихла ли буря?

В-пятых, добрались ли до корабля остальные? И, если добрались, догадались ли, в какую сторону унесло меня, где искать?

Рука схватилась за пустоту. Я вылезал, как крот из норы, и ветер (ответ на четвертый вопрос отрицателен) пытался затолкнуть меня обратно в нору. Я присел под скалу, переводя дыхание. Скала была единственным надежным местом в этом аду. Корабля не было видно. Даже если он стоял совсем близко. В пыли ничего не разглядишь даже за пять метров. Ветер был не так яростен, как в начале бури. Хотя, может быть, я себя обманывал. Я ждал, пока очередной порыв ветра разгонит пыль, прижмет к земле. Тогда осмотрюсь. Мне очень хотелось верить в то, что ветер прижмет пыль и тогда я увижу "Спартак".

В какую сторону смотреть? В какую сторону идти? Очевидно, так, чтобы скала оставалась за спиной. Ведь именно она остановила мой беспорядочный полет.

Я не дождался, пока ветер прижмет пыль. Я пошел навстречу буре. Воздуха оставалось на сорок четыре минуты (плюс-минус минута).

Потом его оставалось на тридцать минут. Потом я упал, меня откатило ветром назад, и я потерял на этом еще пять минут. Потом оставалось пятнадцать минут. И потом я перестал смотреть на указатель.

Неожиданная передышка случилась уже тогда, когда по моим расчетам воздуха не оставалось вовсе. Я брел сквозь медленно опускающуюся пыль и старался не обращать внимания на боль в боку, потому что это уже не играло ровным счетом никакой роли. Я старался дышать ровно, но дыхание срывалось, и мне все время чудилось, что воздух уже кончился.

Он кончился, когда в оседающей пыли далеко, на краю света, я увидел корабль. Я побежал к нему. И воздух кончился. Задыхаясь, я сорвал маску, хоть это не могло спасти меня, легкие обожгло горькой пылью и аммиаком...

Локатор увидел меня за несколько минут до этого.

Я пришел в себя в госпитале, маленьком белом госпитале на две койки, в котором каждый из нас побывал не раз за эти годы. Залечивая раны, простуды или отлеживаясь в карантине. Я пришел в себя в госпитале и сразу понял, что корабль готовится к старту.

- Молодец, - сказал мне доктор Грот. - Молодец. Ты отлично с этим справился.

- Мы стартуем? - спросил я.

- Да, - сказал доктор. - Тебе придется лечь в амортизатор. Твоим костям противопоказаны перегрузки. Три ребра сломал, и порвана плевра.

- Как остальные? - спросил я. - Как Марта? Джерасси? Долинский?

- Марта в порядке. Она успела забраться в вездеход. Тебя послушалась.

- Ты хочешь сказать...

- Джерасси погиб. Его нашли после бури. И представляешь, в тридцати шагах от раскопа. Его швырнуло о вездеход и разбило маску. Мы думали, что ты тоже погиб.

И больше я ни о чем не спрашивал. Доктор ушел готовить мне амортизатор. А я лежал и снова по секундам переживал свои действия там, в раскопе, и думал: вот в этот момент я еще мог спасти Джерасси... И в этот момент тоже... И тут я должен был сказать: к черту пирамидку, капитан сказал возвращаться, и мы возвращаемся...

На третий день после старта "Спартак" набрал крейсерскую скорость и пошел к Земле. Перегрузки уменьшились, и я, выпущенный из амортизатора, доковылял до кают-компании.

- Я поменялся с тобой очередью на сон, - сказал Долинский. - Доктор говорит, тебе лучше с месяц пободрствовать.

- Знаю, - сказал я.

- Ты не возражаешь?

- Чего возражать? Через год увидимся.

- Я вам кричал, - сказал Долинский, - чтобы вы бросали эту пирамидку и бежали к вездеходу.

- Мы не слышали. Впрочем, это не играло роли. Мы думали, что успеем.

- Я отдал шарик на анализ.

- Какой шарик?

- Ты его нашел. И передал мне, когда я пошел к вездеходу.

- А... Я совсем забыл. А где пирамидка?

- В грузовом отсеке. Она треснула. Ею занимаются Марта и Рано.

- Значит, моя вахта с капитаном?

- С капитаном, Мартой и Гротом. Нас теперь мало осталось.

- Лишняя вахта.

- Да, лишний год для каждого.

Вошел Грот. Доктор держал в руках листок.

- Чепуха получается, - сказал он. - Шарик совсем молодой. Добрый день, Долинский. Так я говорю, шарик слишком молод. Ему только двадцать лет.

- Нет, - сказал Долинский. - Мы же столько дней просидели в том раскопе! Он древний как мир. И шарик тоже.

Капитан стоял в дверях кают-компании и слушал наш разговор.

- Вы не могли ошибиться, Грот? - спросил он.

- Мне бы сейчас самое время обидеться, - сказал доктор. - Мы с Мозгом четыре раза повторили анализ. Я сам сначала не поверил.

- Может, его Джерасси обронил? - спросил капитан, обернувшись ко мне.

- Долинский видел - я его выскоблил из породы.

- Тогда еще один вариант остается.

- Он маловероятен.

- Почему?

- Не могло же за двадцать лет все так разрушиться.

- На этой планете могло. Вспомни, как тебя несло бурей. И ядовитые пары в атмосфере.

- Значит, вы считаете, что нас кто-то опередил?

- Да. Я так думаю.

Капитан оказался прав. На следующий день, распилив пирамидку, Марта нашла в ней капсулу. Когда она положила ее на стол в лаборатории и мы столпились за ее спиной, Грот сказал:

- Жаль, что мы опоздали. Всего на двадцать лет. Сколько поколений на Земле мечтало о Контакте. А мы опоздали.

- Несерьезно, Грот, - сказал капитан. - Контакт есть. Вот он, здесь, перед нами. Мы все равно встретились с ними.

- Многое зависит от того, что в этом цилиндре.

- Надеюсь, не вирусы? - сказал Долинский.

- Мы его вскроем в камере. Манипуляторами.

- А может, оставим до Земли?

- Терпеть пять лет? Нет уж, - сказала Рано.

И все мы знали, что любопытство сильнее нас, - мы не будет ждать до Земли. Мы раскроем капсулу сейчас.

- Все-таки Джерасси не зря погиб, - сказала тихо Марта. Так, чтобы только я услышал.

Я кивнул, взяв ее за руку. У Марты были холодные пальцы...

Щупальца манипулятора положили на стол половинки цилиндра и вытащили свернутый листок. Листок упруго развернулся. Через стекло всем нам было видно, что на нем написано.

"Галактический корабль "Сатурн". Позывные 36/14.

Вылет с Земли - 12 марта 2167 г.

Посадка на планете - 6 мая 2167 г..."

Дальше шел текст, и никто из нас не прочел текста. Мы не смогли прочесть текста. Мы снова и снова перечитывали первые строчки: "Вылет с Земли - 12 марта 2167 г." - двадцать лет назад. "Посадка на планете - 6 мая 2167 г." - тоже двадцать лет назад.

- Вылет с Земли... Посадка... В тот же год.

И каждый из нас, как бы крепки ни были у него нервы, как бы рассудителен и разумен он ни был, пережил в этот момент свою неповторимую трагедию. Трагедию ненужности дела, которому посвящена жизнь, нелепости жертвы, которая никому не потребовалась.

Сто лет назад по земному исчислению наш корабль ушел в Глубокий космос. Сто лет назад мы покинули Землю, уверенные в том, что никогда не увидим никого из наших друзей и родных. Мы уходили в добровольную ссылку, длиннее которой еще не было на Земле. Мы знали, что Земля отлично обойдется и без нас, но мы знали, что жертвы наши нужны ей, потому что кто-то должен был воспользоваться знаниями и умением уйти в Глубокий космос, к мирам, которые можно было достигнуть, только пойдя на эти жертвы. Космический вихрь унес нас с курса, год за годом мы стремились к цели, мы теряли наши годы и отсчитывали десятки лет, прошедшие на Земле.

- Значит, они научились прыгать через пространство, - сказал наконец капитан.

И я заметил, что он сказал "они", а не "мы", хотя всегда, говоря о Земле, употреблял слово "мы".

- Это хорошо, - сказал капитан. - Это просто отлично. И они побывали здесь. До нас.

Остальное он не сказал. Остальное мы договорили каждый про себя. Они побывали здесь до нас. И отлично обошлись без нас. И через четыре с половиной наших года, через сто земных, мы опустимся на космодром (если не погибнем в пути), и удивленный диспетчер будет говорить своему напарнику: "Погляди, откуда взялся этот бронтозавр? Он даже не знает, как надо приземляться. Он нам все оранжереи вокруг Земли разрушит, он расколет зеркало обсерватории! Вели кому-нибудь подхватить этого одра и отвести подальше, на свалку к Плутону..."

Мы разошлись по каютам, и никто не вышел к ужину. Вечером ко мне заглянул доктор. Он выглядел очень усталым.

- Не знаю, - сказал он, - как теперь доберемся до дому. Пропал стимул.

- Доберемся, - ответил я. - В конце концов доберемся. Трудно будет.

- Внимание всех членов экипажа! - раздалось по динамику внутренней связи. - Внимание всех членов экипажа!

Говорил капитан. Голос его был хриплым и чуть неуверенным, словно он не знал, что сказать дальше.

- Что еще могло случиться? - Доктор был готов к новой беде.

- Внимание! Включаю рацию дальней связи! Идет сообщение по галактическому каналу.

Канал молчал уже много лет. И должен был молчать, потому что нас отделяло от населенных планет расстояние, на котором бессмысленно поддерживать связь.

Я посмотрел на доктора. Он закрыл глаза и откинул назад голову, будто признал, что все происходящее сейчас - сон, не более как сон, но просыпаться нельзя, иначе разрушишь надежду на приснившееся чудо.

Был шорох, гудение невидимых струн. И очень молодой, чертовски молодой и взволнованный голос закричал, прорываясь к нам сквозь миллионы километров:

- "Спартак", "Спартак", вы меня слышите? "Спартак", я вас первым обнаружил! "Спартак", начинайте торможение. Мы с вами на встречных курсах. "Спартак", я - патрульный корабль "Олимпия", я - патрульный корабль "Олимпия". Дежурю в вашем секторе. Мы вас разыскиваем двадцать лет! Меня зовут Артур Шено. Запомните, Артур Шено. Я вас первым обнаружил! Мне удивительно повезло. Я вас первым обнаружил!.. - Голос сорвался на высокой ноте, Артур Шено закашлялся, и я вдруг четко увидел, как он наклонился вперед, к микрофону в тесной рубке патрульного корабля, как он не смеет оторвать глаз от белой точки на экране локатора. - Извините, - продолжал Шено. - Вы меня слышите? Вы себе представить не можете, сколько у меня для вас подарков. Полный грузовой отсек. Свежие огурцы для Долинского. Долинский, вы меня слышите? Джерасси, Вероника, римляне шлют вам торт с цукатами. Вы же любите торт с цукатами...

Потом наступила долгая тишина.

- Начинаем торможение! - нарушил ее капитан.