История, рассказанная Коринной Хофманн, – это не просто история любви. Это очень откровенный, правдивый и полный глубокого чувства рассказ о том, как белая женщина отказалась от тех благ, что дарует современному человеку европейская цивилизация, ради любви к темнокожему воину масаи. Те четыре года, которые уроженка благословенной Швейцарии провела рядом со своим мужчиной в кенийской деревне, расположенной в африканской пустыне, стали для героини ее личным адом и ее раем, где в единое целое переплелись безграничная любовь и ожесточенная борьба за выживание, захватывающее приключение и бесконечное существование на грани физических и духовных сил. И главное, это была борьба, в которой Коринна Хофманн одержала оглушительную победу. Книга переведена на все европейские языки и издана общим тиражом 4 миллиона экземпляров. По книге снят фильм, который триумфально прошел по всей Западной Европе.
Литагент «РИПОЛ»15e304c3-8310-102d-9ab1-2309c0a91052 Белая масаи / К. Хофманн ; [пер. с нем. Ю. Б. Капустюк]. РИПОЛ классик Москва 2011 978-5-386-02980-7 Copyright © 1998 by Al Verlag GmbH, Munchen, Germany © Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2011

Коринна Хофманн

Белая масаи

Для Напираи

Прибытие в Кению

В аэропорту Момбасы нас встретил изумительный тропический воздух, и уже там родилось предчувствие: это моя страна, здесь мне будет хорошо. Видимо, эту восхитительную ауру ощущала я одна, поскольку мой друг Марко сухо заметил: «Тут воняет!»

Пройдя таможню, мы отправились на двухъярусном автобусе в отель. По дороге нам предстояло пересечь на пароме реку, отделявшую южное побережье от Момбасы. Было жарко, мы сидели в автобусе и удивлялись всему, что видели. Тогда я еще не знала, что через три дня этот паром изменит всю мою жизнь, перевернет ее с ног на голову.

Оказавшись на другом берегу реки, мы около часа ехали по проселочным дорогам через маленькие деревушки. Перед незамысловатыми хижинами мы видели закутанных в черные платки женщин, судя по всему – мусульманок. Наконец мы добрались до нашего отеля, «Африка Си Лодж». Это был современный, но построенный в африканском стиле комплекс, на территории которого мы заняли маленькое уютное бунгало. Первый же визит на пляж усилил охватившее меня чувство: это самая прекрасная страна из всех, что я когда-либо видела, здесь бы я с удовольствием осталась.

Через два дня мы, обжившись, решили на свой страх и риск на местном автобусе отправиться в Момбасу, а из Ликони на пароме перебраться на другой берег, чтобы осмотреть город. Будто невзначай мимо нас прошел растаман, и я услышала: «Гашиш, марихуана». Марко кивнул: «Yes, yes, where we can make a deal?»[1] Они обменялись парой фраз, мы должны были следовать за растаманом. «Не надо, Марко! Это слишком опасно!» – предупредила я, но он меня не послушал. Мы оказались в безлюдных трущобах, и я решила прервать сделку, но мужчина сказал, чтобы мы подождали, и исчез. Мне стало не по себе. Наконец Марко тоже понял, что нам лучше уйти. Мы успели скрыться как раз вовремя, прежде чем растаман вернулся в сопровождении полиции. В ярости я спросила моего спутника: «Теперь-то ты понимаешь, что могло произойти?»

День клонился к вечеру, наступила пора возвращаться домой. Но куда идти? Ни я, ни Марко не помнили, откуда отчаливает паром. Марко начал ныть. Между нами произошла первая крупная ссора, и лишь после длительных поисков мы нашли нужное место. Сотни людей с курами, с доверху набитыми коробками и тележками стояли между ожидающими своей очереди автомобилями. Все хотели попасть на двухэтажный паром.

Наконец мы оказались на борту, и произошло невероятное. Марко сказал: «Коринна, смотри! Вон там – масаи!» «Где?» – спросила я и повернулась в указанном направлении. Увиденное поразило меня, как молния. На перилах парома непринужденно сидел высокий темнокожий красавец. Взгляд его черных глаз был устремлен на нас, единственных белых людей в этой сутолоке. Боже мой, подумала я, какой же он красивый, таких я еще никогда не видела.

На нем была лишь короткая красная набедренная повязка и много украшений. На лбу сияла прикрепленная к разноцветным бусам большая перламутровая пуговица. Длинные красные волосы были заплетены в тонкие косички, а лицо и шею до самой груди украшали символы. Грудь крест-накрест пересекали две длинные цепочки из цветных бусинок, на запястьях поблескивали многочисленные браслеты. Черты его лица были настолько правильны и красивы, что можно было подумать, будто это лицо женщины. Но манера держаться, гордый взгляд и мускулистое тело убеждали в обратном. Я не могла отвести от него глаз. Сидя в лучах заходящего солнца, он был похож на молодого бога.

Еще пять минут – и ты больше никогда его не увидишь, подавленно подумала я: скоро паром причалит к берегу, и все разбегутся, рассядутся по автобусам и разъедутся кто куда. Сердце больно сжалось, мне стало трудно дышать. Будто сквозь туман я услышала слова Марко: «…нужно быть начеку с этими масаи, они обворовывают туристов». Тогда мне это было совершенно безразлично, я лихорадочно соображала, как познакомиться с этим красавцем. По-английски я не говорила, а одного пристального созерцания было явно недостаточно.

Платформа опустилась, и пассажиры, толкаясь среди отъезжающих автомобилей, стали пробираться к берегу. Я увидела блестящую спину масаи – и вскоре он растворился среди других людей, которые с трудом волочили свои пожитки. Все кончено, подумала я – и была готова разрыдаться. Меня это безумно волновало, а почему – я не знала.

Высадившись на берег, мы направились к автобусам. Уже совсем стемнело, в Кении ночь наступает быстро, за полчаса. Мы беспомощно смотрели, как многочисленные автобусы стремительно заполняются людьми и багажом. Мы знали, как называется наш отель, но не знали, на каком пляже он находится. Я нетерпеливо толкнула Марко: «Ну же, спроси у кого-нибудь!» Он сказал, спроси сама, а ведь я никогда не была в Кении и не говорила по-английски. Поехать в Момбасу – это была его идея. Я загрустила и стала думать о масаи, который уже занял прочное место в моей голове.

Мы стояли в кромешной тьме и ругались. Все автобусы уехали, когда у нас за спиной вдруг раздался незнакомый голос: «Hello!»[2] Мы одновременно развернулись, и мое сердце замерло. «Мой» масаи! Он был на голову выше меня, хотя и я не маленькая – метр восемьдесят. Он смотрел на нас и говорил на языке, которого мы не понимали. Мое сердце готово было выскочить из груди, колени дрожали. Я страшно волновалась. Тем временем Марко пытался объяснить, куда нам надо. «No problem»[3], – ответил масаи, нужно подождать. Следующие полчаса я только и делала, что смотрела на этого красивого мужчину. Он не обращал на меня внимания, зато Марко это раздражало. «Да что с тобой? – спросил он. – Ты так пристально на него смотришь, что мне за тебя стыдно. Соберись, я тебя такой никогда не видел!» Масаи стоял совсем рядом и молчал. Только по очертаниям его высокого тела и запаху, который пробуждал во мне эротические фантазии, я понимала, что он еще там.

С краю от автовокзала находились небольшие ларьки, которые выглядели скорее как бараки и в которых продавалось одно и то же: чай, сладости, овощи, фрукты и мясо, подвешенное на крючках. Перед этими магазинчиками, освещенными тусклым светом керосиновых ламп, стояли одетые в лохмотья люди. Мы, белые, здесь очень выделялись.

«Давай вернемся в Момбасу и поищем такси. Масаи не понимает, чего мы от него хотим, и я ему не доверяю. К тому же он тебя как будто околдовал», – сказал Марко. Но я в том, что из всех местных жителей нам встретился именно этот масаи, увидела знак судьбы.

Вскоре возле нас затормозил автобус. Со словами «Come, come!»[4] масаи запрыгнул в него и занял нам два места. Интересно, выйдет он или поедет с нами? К моему облегчению, он сел с другой стороны от прохода, прямо за Марко. Автобус ехал по окутанной темнотой проселочной дороге. Время от времени среди пальм и кустарника мелькали костры, свидетельствуя о присутствии людей. Ночью все выглядит иначе, и мы утратили всякую ориентацию. Марко казалось, что мы едем слишком долго, и он несколько раз пытался выйти. Только благодаря моим уговорам и нескольким словам масаи он понял, что нужно довериться незнакомцу. Мне не было страшно, напротив, я бы так ехала вечно. Присутствие моего друга начинало меня раздражать. Он вечно был всем недоволен и, кроме того, загораживал мне вид! Я подумала: «Что же будет, когда мы приедем в отель?»

Через час наступил момент, которого я так боялась. Автобус остановился, и Марко, поблагодарив масаи, вышел с явным облегчением. Я еще раз посмотрела на масаи и, не в силах произнести ни слова, выскочила из автобуса. Он поехал дальше, куда-то в неизвестность, возможно даже в Танзанию. С этой минуты отпуск меня больше не радовал.

Я много размышляла о себе, о Марко и работе. Пять лет назад я открыла в Биле[5] бутик стильных подержанных вещей с отделом свадебного платья. Вначале было нелегко, но со временем дело стало прибыльным, и я наняла трех портних. К двадцати семи годам мне удалось достичь достойного уровня жизни.

Марко был среди тех, кто помогал мне при обустройстве бутика. Так мы и познакомились. Он был обходительным и веселым, а поскольку я недавно переехала в Биль и никого не знала, то однажды приняла его приглашение поужинать. Наша дружба постепенно крепла, и через полгода мы стали жить вместе. В Биле мы считались идеальной парой, у нас было много друзей, и все ждали, когда же мы наконец объявим о свадьбе. Однако я всю себя отдавала работе и даже стала подыскивать в Берне второй магазин. Времени подумать о свадьбе и детях просто не оставалось. Марко от моих планов был явно не восторге, ведь уже тогда я зарабатывала значительно больше него. Это не давало ему покоя и все чаще приводило к разногласиям.

А теперь эти совершенно новые переживания! Я все еще старалась понять, что со мной происходит. Поглощенная своими чувствами, я была как никогда далека от Марко и почти его не замечала. Этот масаи прочно завладел моими мыслями. Я не могла есть. В отеле нам предлагались вкуснейшие блюда, но мне кусок в горло не лез. Целыми днями я смотрела на пляж или гуляла в надежде встретить его. Время от времени я видела некоторых масаи, но они были не такие высокие и далеко не такие красивые. Марко смирился, ведь ничего другого ему не оставалось. Он с нетерпением ждал отъезда домой, потому что был уверен, что там все снова наладится. Но эта страна выбила меня из колеи, и я знала, что уже ничто не будет так, как прежде.

Марко решил отправиться на сафари в парк Масаи-Мара[6]. Его идею я восприняла холодно, поскольку она лишала меня шансов найти масаи. Однако на двухдневную поездку я согласилась.

Сафари оказалось очень утомительным. На автобусах мы пробирались в самую глубь страны. Мы ехали много часов подряд, и Марко считал, что все происходит невероятно медленно. «Пара слонов и львов действительно не стоят такого испытания. Они есть и в нашем зоопарке». Но мне путешествие нравилось. Вскоре мы подъехали к первым деревням масаи. Автобус остановился, и водитель спросил, не желаем ли мы посмотреть на хижины и их обитателей. «Конечно», – ответила я, и другие участники сафари посмотрели на меня с укоризной. Водитель договорился о цене. Наши белые кроссовки утопали в глинистой трясине, мы старались не наступить в коровий навоз, который буквально устилал землю. Едва мы дошли до хижин – маньятт, – как женщины с целой оравой детей высыпали нам навстречу и стали дергать нас за одежду, стремясь все, что у нас было, обменять на копья, ткани или украшения.

Тем временем мужчин заманили в хижины. Я же больше ни шагу не могла ступить по этой грязи. Вырвавшись из объятий обезумевших женщин и отбиваясь от назойливых мух, я побежала к автобусу. Другие туристы с криками «Уезжаем!» поспешили за мной. Водитель улыбнулся и сказал: «Теперь, надеюсь, вы поняли, что это за племя. Это последние нецивилизованные люди в Кении, с ними у правительства масса проблем».

В автобусе страшно воняло, мухи не давали нам покоя, и Марко с улыбкой сказал: «Теперь ты, по крайней мере, знаешь, откуда твой красавчик и как они живут». Странно, но о моем масаи я в тот момент думала меньше всего.

Молча мы поехали дальше, мимо огромных слоновьих стад. Когда мы остановились возле отеля, был уже вечер.

Роскошный отель в пустыне – это казалось почти нереальным. Первым делом мы прошли в номер и приняли душ. Лицо, волосы – все было липким. Затем нас ждал обильный ужин, и даже я после почти пяти дней голодания поела с аппетитом. На следующее утро мы встали рано, чтобы посмотреть на львов, и действительно обнаружили троих животных. Они еще спали. После этого мы отправились в долгий обратный путь. Чем ближе мы подъезжали к Момбасе, тем сильнее становилось охватившее меня странное чувство. До конца отпуска оставалась неделя, и я понимала, что за это время должна найти своего масаи.

Вечером в отеле состоялось представление – танец масаи, после которого можно было приобрести украшения. Я надеялась увидеть его здесь. Мы сидели в первом ряду, когда вошли воины. Примерно двадцать мужчин, все очень разные, низкие, высокие, красивые, уродливые, но моего масаи среди них не было. Несмотря на разочарование, танец мне понравился, и я снова ощутила необыкновенную ауру, окружающую этот народ.

Нам сказали, что возле отеля есть открытая танцевальная площадка, «Буш Бейби Диско», куда могут приходить и местные. Я сказала Марко: «Пойдем поищем эту дискотеку». Марко идти не хотелось, потому что в отеле нас, разумеется, предупредили обо всех опасностях, но я его уговорила. Пройдя по темной улице, мы вскоре увидели слабый свет и услышали первые звуки рок-музыки. Мне там сразу понравилось. Наконец-то я оказалась не на трафаретной дискотеке в комфортабельном отеле, а на танцевальной площадке под открытым небом. Среди пальм я увидела несколько барных стоек, за которыми сидели туристы вперемежку с местными жителями. Атмосфера здесь царила самая непринужденная. Марко заказал себе пиво, а я – кока-колу. Затем я пошла танцевать, одна, потому что Марко танцевать не любил.

Около полуночи на дискотеку пришли масаи. Я внимательно их рассмотрела, но узнала лишь нескольких из тех, что выступали в отеле. Я разочарованно вернулась к нашему столику и решила до конца отпуска приходить сюда каждый вечер. Мне казалось, что это единственная возможность встретить моего масаи. Марко хотя и возражал, но оставаться в отеле одному ему не хотелось. Так, каждый вечер после ужина мы отправлялись на «Буш Бейби Диско».

На третий день, то есть уже двадцать первого декабря, моему другу окончательно надоели наши вылазки, и я пообещала, что этот раз будет последним. Мы, как всегда, заняли «наш» столик под пальмой, и я присоединилась к танцующим темнокожим и белым. Должен же он наконец прийти!

В начале двенадцатого, когда я уже взмокла от пота, дверь отворилась. «Мой» масаи! Оставив дубинку у охранника при входе, он медленно подошел к одному из столиков и сел ко мне спиной. Мои колени задрожали, я с трудом устояла на ногах. Меня, и без того разгоряченную танцем, бросило в жар. Чтобы не упасть, я прислонилась к одной из колонн с краю танцевальной площадки.

Я стала судорожно соображать, что делать. Этого мгновения я ждала много дней. Спокойно, насколько это было возможно, я вернулась к нашему с Марко столику и сказала: «Смотри! Вон масаи, который нам помог. Пригласи его за наш столик и угости пивом». Марко обернулся, и в этот момент масаи нас тоже заметил. Он махнул рукой, встал и подошел к нам. «Hello, friends!»[7] – сказал он и с улыбкой протянул нам руку. На ощупь она была прохладной и гладкой.

Он сел рядом с Марко, прямо напротив меня. Ну почему, почему я не умею говорить по-английски! Марко старался поддерживать беседу, но когда выяснилось, что и масаи почти не знает английского, нам пришлось перейти на язык жестов. Масаи посмотрел сначала на Марко, потом указал на меня и спросил: «Твоя жена?»[8] Марко ответил: «Да, да!», на что я возмущенно возразила: «Нет, мы только друзья, не женаты!» Масаи не понял. Спросил, есть ли у нас дети. Я повторила: «Нет, нет! Не женаты!»

Так близко от меня он еще никогда не был. Нас разделял только столик, и я могла смотреть на него сколько душе угодно. Он был невероятно красив. Я любовалась его украшениями, длинными волосами и гордым взглядом. Как же мне хотелось остановить время! Он спросил у Марко: «Почему ты не танцуешь с женой?» Когда Марко, повернувшись к масаи, ответил, что ему больше нравится пить пиво, я, пользуясь случаем, сказала масаи, что хотела бы с ним потанцевать. Он посмотрел на Марко и, поскольку от того никакой реакции не последовало, согласился.

Мы пошли танцевать. Масаи подпрыгивал, будто исполнял народный танец. Ни один мускул не дрогнул на его лице, и я не понимала, нравлюсь ли ему вообще. Этот мужчина, каким бы чужим он для меня ни был, притягивал меня как магнит. Вскоре зазвучала медленная мелодия, и мне безумно захотелось прижаться к нему. Испугавшись, что полностью утрачу над собой контроль, я взяла себя в руки и ушла со сцены.

За столиком Марко поспешно выпалил: «Пойдем в отель, Коринна, я страшно устал!» Но мне уходить не хотелось. Масаи снова заговорил с Марко и с трудом объяснил, что на следующий день приглашает нас к себе, чтобы показать, где живет, и познакомить со своей приятельницей. Опередив Марко, я поспешно дала согласие. Мы договорились встретиться у отеля.

Ночью я лежала без сна – и к утру поняла, что моим отношениям с Марко пришел конец. Он вопросительно посмотрел на меня, и у меня вырвалось: «Марко, я так больше не могу. Не знаю, что у меня с этим мужчиной, но знаю, что мои чувства сильнее разума». Марко стал меня успокаивать и сказал, что, когда мы вернемся в Швейцарию, все снова встанет на свои места. Я капризно возразила: «Я не хочу возвращаться. Я хочу остаться здесь, в этой чудесной стране, с этими милыми людьми, рядом с этим красивым масаи». Марко меня, разумеется, не понял.

На следующий день мы в условленный час стояли перед отелем под палящими лучами солнца. Внезапно масаи возник на другой стороне улицы и подошел к нам. Поздоровавшись, он сказал: «Идем, идем!» – и мы последовали за ним. Около двадцати минут мы шли через лес и густой кустарник. Вокруг прыгали обезьяны, причем некоторые почти с нас ростом. Я снова залюбовалась походкой масаи. Он как будто парил в воздухе, не касаясь земли, хотя его ноги были обуты в тяжелые сандалии. Мы с Марко на его фоне выглядели крайне неуклюже.

Затем мы увидели пять бунгало, расположенных по кругу, как в отеле. Только они были намного меньше и построены не из бетона, а из камней, оштукатуренных красной глиной. Крыша была сделана из соломы. Перед одним из домиков стояла коренастая пышногрудая женщина. Масаи представил ее нам как свою приятельницу Присциллу, и только тогда мы узнали имя самого масаи: Лкетинга.

Присцилла дружелюбно поздоровалась с нами, и мы с удивлением заметили, что она неплохо говорит по-английски. «Чай хочешь?» – спросила она. Я с благодарностью согласилась. Марко же сказал, что ему слишком жарко и он бы лучше выпил пива. Здесь его желание, разумеется, было невыполнимо. Присцилла достала небольшую спиртовую плиту, поставила ее у наших ног, и мы стали ждать, когда закипит вода. Мы рассказывали о Швейцарии, о нашей работе и спросили, как давно они здесь живут. Присцилла ответила, что живет на побережье уже десять лет. Лкетинга, напротив, здесь недавно, он приехал всего месяц назад и поэтому еще не освоил английский.

Мы стали фотографироваться, и каждый раз, оказываясь рядом с Лкетингой, я чувствовала, что меня безудержно к нему тянет. Я с трудом сдерживалась, чтобы не дотронуться до него. Мы выпили чаю, который получился невероятно вкусным, но чертовски горячим. Об эмалевые чашки мы едва не обожгли пальцы.

Быстро сгущались сумерки, и Марко сказал: «Пойдем, нам пора возвращаться». Мы попрощались с Присциллой и обменялись адресами, пообещав друг другу писать. Я с тяжелым сердцем поспешила за Марко и Лкетингой. Перед отелем масаи спросил: «Завтра Рождество. Придете в Буш-Бэйби?» Я влюбленными глазами посмотрела на Лкетингу и, прежде чем Марко успел ответить, выпалила: «Да!»

До отъезда оставалось трое суток, и я решила на следующий день сказать масаи, что после отпуска мы с Марко расстанемся. По сравнению с тем, что я испытывала к Лкетинге, все остальные чувства казались мне смешными. Я хотела объяснить ему это и сообщить, что скоро вернусь сюда одна. Только однажды я ненадолго задумалась о том, как он относится ко мне, но скоро сама себе ответила: он просто должен чувствовать то же, что и я!

Наступило Рождество, но при сорока градусах в тени рождественского настроения не ощущалось. Вечером я долго приводила себя в порядок и надела свое лучшее платье. Мы сели за наш столик и в честь праздника заказали шампанское, которое оказалось очень дорогим, но при этом теплым и невкусным. В десять часов ни Лкетинга, ни его друзья еще не пришли. А что, если именно сегодня его не будет? У нас оставались всего сутки: через день рано утром мы уезжали в аэропорт. Я не сводила глаз с двери и продолжала надеяться, что он все же придет.

Тут в дверях появился масаи. Он осмотрелся и нерешительно подошел к нам. «Привет», – поздоровался он и спросил, не те ли мы белые, которые договорились с Лкетингой о встрече. Меня бросило в жар, во рту пересохло. Мы молча кивнули. Незнакомец рассказал, что сегодня Лкетинга пошел на пляж, хотя местным там появляться запрещено. Другие темнокожие стали дразнить его из-за волос и одежды. Гордый воин, он бросился на противников с дубинкой, рунгу. Полицейские сразу его схватили, потому что не понимали его языка. Сейчас он сидит в тюрьме где-то между южным и северным побережьем. Он пришел сообщить нам об этом и от имени Лкетинги желает нам приятного полета.

Марко перевел мне его слова, и моя вселенная рухнула. Лишь с большим трудом я сдержала слезы разочарования. Я взмолилась к Марко: «Спроси, чем мы можем помочь, ведь завтра мы еще здесь!» Он холодно ответил: «Так уж случилось. Мы ничего сделать не можем, и я буду рад, когда мы наконец окажемся дома». Я не отставала: «Эди (так звали масаи) мы можем его найти?» Да, сегодня вечером он соберет деньги с других масаи, а завтра в десять утра выедет и попробует его найти. Это будет непросто, поскольку неизвестно, в какую из пяти тюрем его поместили.

Я попросила Марко, чтобы мы поехали с Эди, ведь Лкетинга нам тоже помог. После долгих препирательств он все же согласился, и мы договорились встретиться с Эди в десять часов перед отелем. Ночью я не сомкнула глаз. Я все еще не знала, что со мной происходит. Я знала только, что мне необходимо увидеть Лкетингу прежде, чем я вернусь в Швейцарию.

В поисках

Марко передумал и остался в отеле. Он по-прежнему пытался меня отговорить, но неведомая сила толкала меня вперед, и всякие доводы были бессильны. Я собралась и ушла, пообещав вернуться не позднее двух часов дня. В Момбасу Эди и я поехали на матату. Этой разновидностью такси я пользовалась впервые. Матату, небольшой автобус, был рассчитан примерно на восемь пассажиров, но в нем сидело как минимум вдвое больше. Все пространство внутри автобуса было забито тюками, а контролер и вовсе висел снаружи. Я беспомощно уставилась на матату, но Эди воскликнул: «Заходи, заходи!», и я забралась в автобус, перелезла через чьи-то сумки и ноги и, согнувшись, крепко ухватилась за поручень, чтобы на кочках не свалиться на других пассажиров.

Слава богу, примерно через пятнадцать километров мы вышли в Укунде, первой крупной деревне, в которой была тюрьма. Не успели мы войти внутрь, как нас остановил здоровенный тип. Я вопросительно посмотрела на Эди. Он переговорил с мужчиной, тот велел ждать и через несколько минут открыл дверь, которая находилась у него за спиной. Внутри было темно, а я стояла снаружи, на солнце, поэтому почти ничего не увидела. Зато сразу почувствовала жуткую вонь, от которой меня едва не стошнило. Толстяк что-то прокричал в темную дыру, и через несколько секунд на пороге появился человек самого жалкого вида. Это, скорее всего, был масаи, только без украшений. Я в ужасе покачала головой и спросила Эди: «Здесь только этот масаи?» Судя по всему, так оно и было, и надзиратель, толкнув масаи, отправил его обратно к скрючившимся на полу заключенным. Мы ушли, и Эди сказал: «Пойдем, снова сядем на матату. Они быстрее, чем большие автобусы. Будем искать дальше в Момбасе».

Мы снова переправились на пароме в Ликони и на другом автобусе доехали до окраины города, где находилась местная тюрьма. Она оказалась значительно больше предыдущей. Здесь меня, белую, опять встретили недовольные взгляды. Мужчина за стойкой нас будто не замечал. Он со скучающим видом читал газету, а мы смущенно стояли рядом. Я сказала Эди: «Спроси у него!» Наконец Эди объяснил мне, что я должна незаметно передать этому парню пару кенийских шиллингов. Но сколько именно? Никогда в жизни мне не приходилось давать взятку. Я положила на стол сотню кенийских шиллингов, то есть примерно десять франков. С невозмутимым видом мужчина загреб деньги и наконец-то поднял на нас глаза. Нет, в последнее время масаи по имени Лкетинга к ним не поступал. У него есть два масаи, но они значительно ниже описанного нами. Я все равно захотела на них взглянуть, потому что он мог ошибаться, а деньги уже были заплачены. Бросив на меня мрачный взгляд, мужчина поднялся и отворил дверь.

Открывшееся моим глазам зрелище повергло меня в шок. В комнате без окон, на корточках, тесно прижавшись друг к другу, сидели люди, некоторые на картоне, другие на газетах, а кто и вовсе на бетонном полу. Ослепленные лучом света, они испуганно прикрыли глаза ладонью. Между скорчившимися людьми был оставлен узкий проход. В следующее же мгновение я поняла, для чего он был нужен: служащий высыпал бадью с «едой» прямо на бетонный пол. Уму непостижимо, ведь даже свиней – и тех лучше кормят! При слове «масаи» из толпы вышли два человека, но ни один из них не был Лкетингой. Меня охватило отчаяние. В каком состоянии я найду его?

Мы поехали в центр города, сели на другой матату и примерно час двигались в сторону северного побережья. Стараясь меня успокоить, Эди сказал, что здесь-то он точно должен быть. Но сначала нам даже до входа добраться не удалось. Вооруженный полицейский спросил, что нам нужно. Эди объяснил нашу ситуацию, но полицейский покачал головой и сказал, что уже два дня новых заключенных к ним не привозили. Нам пришлось уехать, я была в полном отчаянии.

Эди сказал, что уже поздно и, если я хочу вернуться к двум часам, нам стоит поторопиться. Но возвращаться я не хотела, ведь это был последний день, когда я могла найти Лкетингу. Тогда Эди предложил спросить еще раз в первой тюрьме, ведь заключенных часто перевозили. Измученные жарой, мы поехали обратно в Момбасу.

По пути наш паром пересекся с другим, встречным. Меня поразило то, что на нем почти не было людей, а только машины, среди которых особенно выделялась одна, ярко-зеленая, с решетчатыми окнами. Эди сказал, что в таких машинах перевозят заключенных. При мысли об этих несчастных мне стало нехорошо, но углубляться в размышления я не стала. Я была измучена, мне безумно хотелось пить, пот струился с меня градом. В половине третьего мы снова были в Укунде.

У входа в тюрьму стоял уже другой охранник, который выглядел куда более дружелюбно. Эди еще раз объяснил, кого мы ищем, и у них завязался оживленный разговор. Я ничего не понимала. «Эди, что случилось?» Он сказал, что меньше получаса назад Лкетингу перевезли на северное побережье, откуда мы только что приехали. Он был в Квале, затем недолго пробыл здесь, и теперь его везли в тюрьму, в которой он должен был оставаться до слушания дела.

Я была на гране срыва. Мы провели в разъездах все утро, а полчаса назад Лкетинга проплыл мимо нас на пароме, в машине для заключенных. Эди растерянно посмотрел на меня и сказал, что нам лучше вернуться в отель, а завтра он снова попробует что-нибудь сделать, ведь теперь он знает, где находится Лкетинга. Я могу оставить деньги ему, а он его освободит.

Недолго думая я попросила Эди еще раз отвезти меня на северное побережье. Нехотя он все же согласился. Мы молча проделали длинный путь назад, и всю дорогу я спрашивала себя: зачем, Коринна, зачем ты это делаешь? Что ты скажешь Лкетинге? Я этого не знала, просто подчинялась силе, толкавшей меня на все новые безумства.

Около шести вечера мы снова оказались возле тюрьмы на северном побережье. Перед входом стоял все тот же вооруженный охранник. Он узнал нас и сказал, что Лкетинга прибыл около двух с половиной часов назад. Мою усталость как рукой сняло. Эди объяснил, что мы хотим освободить масаи. Охранник покачал головой и сказал, что до Нового года это невозможно, потому что слушания дела еще не было, а до того времени начальник тюрьмы в отпуске.

Я могла предвидеть все, только не это. Даже за деньги вызволить Лкетингу из тюрьмы не представлялось возможным. С огромным трудом я убедила охранника разрешить мне повидаться с Лкетингой хотя бы на десять минут; он понял, что завтра я улетаю. Через мгновение, ослепительно улыбаясь, вышел он. Меня сковал ужас. На нем больше не было украшений, волосы он завернул в грязный платок, от него жутко воняло. Он обрадовался, но удивился, почему Марко не со мной. Я едва не завопила от отчаяния: значит, он ничего не замечал?! Я сказала, что завтра мы улетаем домой, но я бы хотела как можно скорее вернуться. Я написала ему свой адрес и попросила адрес у него. Он нерешительно и с трудом написал свое имя и индекс. Я едва успела всучить ему деньги, как охранник уже повел его обратно. Уходя, он оглянулся, поблагодарил меня и попросил передать привет Марко.

Мы медленно тронулись в обратный путь и в сгущающихся сумерках стали ждать автобус. Только тогда я заметила, как сильно устала. Я вдруг разрыдалась и никак не могла остановиться. В переполненном матату все, вытаращив глаза, смотрели на белую женщину с масаи. Мне было на это наплевать, мне хотелось умереть.

Лишь в девятом часу вечера мы оказались у парома. Я вспомнила про Марко, и мне стало стыдно. Я опаздывала почти на шесть часов.

Пока мы ждали паром, Эди сказал: «Нет автобуса, нет матату до Дайани-Бич». Я решила, что ослышалась. «После восьми часов вечера общественные автобусы до отеля не ходят». Не может быть! Мы стояли в темноте возле парома, а дальше дороги не было. Я стала ходить мимо скопившихся на берегу машин, смотрела, нет ли среди водителей белых. Я постучала в окно одной машины, но водитель сказал, что ему нельзя подвозить незнакомцев. В его машине сидели индусы, и все места были уже заняты. В последний момент по платформе проехала машина, и на этот раз мне повезло. В автомобиле сидели две итальянские монахини, которым я смогла объяснить свое положение. Проникнувшись к нам сочувствием, они согласились довезти меня и Эди до отеля.

Три четверти часа мы ехали в полной темноте, и я начала бояться за Марко. Как он отреагирует? Даже если встретит меня пощечиной, я его пойму, он будет совершенно прав. Я даже надеялась, что он так и сделает, потому что это привело бы меня в чувство. Я по-прежнему не понимала, что на меня нашло и почему я потеряла голову. Я устала так, как не уставала никогда в жизни, и мне впервые было так страшно, за Марко и за себя.

У отеля я попрощалась с Эди и вскоре уже стояла перед Марко. Он молча посмотрел на меня, в его глазах была грусть. Ни криков, ни длинных речей, просто этот взгляд. Я упала Марко на грудь и снова расплакалась. Он отвел меня в наш домик и стал успокаивать. Я могла представить себе все что угодно, только не такой теплый прием. Он сказал: «Коринна, все в порядке. Я так рад, что ты вообще жива. Я уже собирался идти в полицию и заявить о твоем исчезновении. Я потерял всякую надежду и думал, что больше никогда тебя не увижу. Может, принести тебе чего-нибудь поесть?» Не дожидаясь моего ответа, он вышел и вернулся с полной тарелкой еды. Она выглядела великолепно, и, чтобы сделать ему приятное, я съела, сколько смогла. Только после этого он спросил: «Ну ты его хотя бы нашла?» «Да», – ответила я и все ему рассказала. Он посмотрел на меня и сказал: «Ты сумасшедшая, но очень сильная женщина. Если ты чего-то хочешь, то не сдашься, пока не добьешься своего. Только почему место этого масаи не могу занять я?» Этого-то я и не знала. Я также не могла объяснить себе, какая магическая тайна окутывала этого мужчину. Если бы две недели назад мне кто-то сказал, что я влюблюсь в воина масаи, я бы рассмеялась. А теперь в моей голове царил хаос.

Когда мы летели на самолете домой, Марко спросил: «Что будет с нами дальше, Коринна? Все зависит от тебя». Показать Марко всю силу смятения мне было очень тяжело. «Я постараюсь как можно скорее найти квартиру, пускай ненадолго, потому что хочу вернуться в Кению. Возможно, навсегда», – ответила я. Марко лишь грустно покачал головой.

Бесконечные полгода

Лишь через два месяца мне удалось найти новую квартиру неподалеку от Биля. Переезд прошел легко, так как я почти все оставила Марко, взяв только одежду и некоторые личные вещи. Тяжелее всего мне было расстаться с моими двумя кошками, но, поскольку я все равно собиралась в Кению, это был единственный выход. Я продолжала заниматься своим бутиком, однако с меньшим энтузиазмом, потому что постоянно думала о Кении. Я прочитала все, что смогла найти об этой стране, а также о ее музыке. С утра до вечера в магазине я слушала песни на суахили. Клиенты, разумеется, заметили мою отрешенность, но делиться с ними своими переживаниями мне не хотелось.

Каждый день я ждала писем. Наконец спустя три месяца я получила первую весточку. Не от Лкетинги, а от Присциллы. В ее письме содержалась масса незначительных подробностей, однако она все же сообщила, что через три дня после нашего отъезда Лкетингу выпустили из тюрьмы. В тот же день я написала письмо и отправила его Лкетинге. Я предупредила его, что собираюсь вернуться в Кению в июне или июле, на этот раз одна.

Наконец через месяц пришло письмо от Лкетинги. Он благодарил меня за помощь и писал, что будет рад, если я снова приеду в его страну. В тот же день я помчалась в ближайшую туристическую фирму и забронировала номер в том же отеле на три недели в июле.

Теперь оставалось только ждать. Мне казалось, что время остановилось, дни тянулись невероятно медленно. Из наших общих с Марко друзей со мной поддерживал контакт лишь один, и мы время от времени встречались. Судя по всему, он хотя бы немного меня понимал. По мере того как приближался день отъезда, я становилась все беспокойнее. На мои письма отвечала только Присцилла, но ничто не могло поколебать моей уверенности. Как и прежде, я была убеждена, что для счастья мне не хватает только этого мужчины.

Тем временем благодаря стараниям моей подруги Джелли я научилась худо-бедно изъясняться по-английски. Она занималась со мной каждый день. За три недели до отъезда мой младший брат Эрик и Джелли, с которой он тогда встречался, решили ко мне присоединиться. Самые длинные полгода моей жизни подошли к концу. Мы вылетели в Кению.

Встреча

Через девять часов, в июле тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года, мы приземлились в Момбасе. Нас встретила та же жара, та же аура. Только на этот раз мне все было знакомо: Момбаса, паром и долгая дорога в отель.

Мне не терпелось узнать, что меня ждет. Там он или нет? У стойки регистрации за моей спиной раздалось «Привет!». Мы обернулись и увидели его! Он улыбнулся и радостно пошел мне навстречу. Шести месяцев как не бывало. По-дружески подтолкнув его, я сказала: «Смотрите! Это Лкетинга!» Эрик смущенно копался в сумке, Джелли улыбнулась и поздоровалась. Я представила их друг другу и пожала ему руку. На большее я пока не решалась.

Мы пошли в наше бунгало, а Лкетинга остался ждать в баре. Я с нетерпением спросила у Джелли: «Ну как он тебе?» Осторожно подбирая слова, она ответила: «Немного необычный, может быть, мне нужно просто привыкнуть. Пока он мне кажется немного диким и чужим». Брат вообще не стал высказываться по этому поводу. Значит, восхищение испытываю я одна, разочарованно подумала я.

Я переоделась и пошла в бар. Лкетинга там сидел уже не один, а с Эди, которого я тоже была очень рада видеть. С трудом преодолевая языковой барьер, мы стали делиться новостями. От Лкетинги я узнала, что вскоре после выхода из тюрьмы он вернулся в свою деревню, а в Момбасу приехал всего неделю назад. О моем приезде ему сообщила Присцилла. Это большая удача, что они смогли нас встретить, так как темнокожим, не работающим в отеле, вход в него воспрещен.

Я заметила, что без помощи Эди почти ничего не могу рассказать Лкетинге. Мой английский находился на самом начальном уровне, словарный запас Лкетинги был крайне скудным. Некоторое время мы просто молча сидели на пляже и смотрели друг на друга, в то время как моя подруга и Эрик купались в бассейне или отдыхали в номере. Медленно спустились сумерки, и я стала думать, что делать дальше. В отеле мы дольше оставаться не могли, а кроме приветственного рукопожатия, между нами ничего не произошло. Я ждала мужчину полгода, и мне было нелегко. Мысленно я часто видела себя в объятиях этого красавца, представляла себе поцелуи и ночи, полные самой дикой страсти. А теперь, когда он был рядом, я даже боялась дотронуться до его темной руки. Так что я просто отдалась всепоглощающему ощущению счастья, которое дарила мне его близость.

Эрик и Джелли, уставшие от дороги и жары, пошли спать. Лкетинга и я отправились на «Буш Бейби Диско». Рядом с моим «принцем» я чувствовала себя королевой. Мы сели за столик и стали смотреть на танцующих. Он то и дело смеялся. Мы почти не могли разговаривать и поэтому просто сидели и слушали музыку. Его близость и окружающая атмосфера будоражили меня, мне хотелось погладить его лицо или даже попробовать его поцеловать. Когда наконец зазвучала медленная мелодия, я взяла его за руки и указала на танцплощадку. Он беспомощно поднялся, видимо не зная, что делать дальше.

Внезапно мы оказались в объятиях друг друга и стали двигаться в такт музыке. Напряжение достигло таких высот, что я едва не потеряла сознание. Я дрожала всем телом, но на этот раз могла держаться за него. Время как будто остановилось, и во мне стало медленно просыпаться желание, дремавшее целых полгода. Я не решалась поднять глаза и посмотреть на него. Что он обо мне подумает? Я так мало о нем знаю! Только когда зазвучала другая мелодия, мы вернулись на наше место, и я заметила, что, кроме нас, никто не танцевал. Мне казалось, что я чувствую, как за нами следят десятки любопытных глаз.

Посидев некоторое время, мы ушли. Когда он проводил меня до отеля, было уже далеко за полночь. Мы посмотрели друг другу в глаза, и мне показалось, что выражение его лица изменилось. В его диких глазах я увидела нечто похожее на удивление и возбуждение. Наконец я решилась и мягко прижалась губами к его губам. Я тотчас почувствовала, что мужчина оцепенел и смотрит на меня почти с ужасом.

«Что ты делаешь?» – спросил он и отступил на шаг. Протрезвев, я стояла перед ним, ничего не понимая, сгорая от стыда. Я развернулась и побежала в отель. Оказавшись в постели, я дала волю чувствам. У меня началась истерика, мне казалось, что мир рухнул. В голове стучала одна и та же мысль: я до безумия хочу этого мужчину, а он ко мне совершенно равнодушен. В конце концов я заснула.

Я проснулась очень поздно, проспав завтрак. Меня это не расстроило, потому что есть все равно не хотелось. Неужели интуиция меня подвела? Нет, кричало все мое существо, иначе откуда бы взялись силы расстаться с Марко и на полгода отказаться от любых отношений, если не ради этого мужчины?!

Внезапно меня накрыла чья-то тень, кто-то мягко коснулся моей руки. Я открыла глаза и увидела его красивое лицо. Он радостно посмотрел на меня и сказал: «Hello!» Я обрадовалась, что на мне были солнечные очки. Он долго смотрел на меня, как будто изучая мое лицо. Через некоторое время он спросил про Эрика и Джелли и сказал, что вечером Присцилла приглашает нас на чай. Лежа на спине, я смотрела в его глаза, которые светились надеждой и нежностью. Я медлила с ответом, и выражение его глаз изменилось: они потемнели, и в них вспыхнул «гордый» огонек. Переборов себя, я спросила, к какому времени мы приглашены.

Эрик и Джелли согласились со мной пойти, и в условленный час мы стояли у входа в отель. Примерно через десять минут возле нас остановился переполненный матату. Из него показались две длинные ноги, за которыми последовало длинное тело Лкетинги. С ним был Эди. Я помнила дорогу к жилищу Присциллы еще с первого раза, а мой брат с опаской наблюдал за скачущими вокруг нас обезьянами.

Встреча с Присциллой прошла очень душевно. Она достала спиртовую плиту и заварила чай. Пока мы ждали, они втроем что-то бурно обсуждали, а мы, ничего не понимая, смотрели на них. То и дело раздавались взрывы хохота, и я чувствовала, что говорят в том числе и обо мне. Примерно через два часа мы собрались уходить, и Присцилла сказала, что я и Лкетинга можем приходить к ней в любое время.

Мой номер был оплачен на две недели вперед, но я решила выехать из отеля и поселиться у Присциллы. Мне надоело ходить на дискотеку и ужинать без него. В отеле меня предупредили, что я рискую остаться без денег и одежды. Мой брат отнесся к этой идее более чем скептически, но все же помог перетащить мои вещи в деревню. Лкетинга нес большую сумку и, казалось, был доволен.

Присцилла прибралась в хижине и ушла к подруге. Когда на улице стемнело и телесной близости было не избежать, я села на узкую кровать и стала ждать заветной минуты. Мое сердце колотилось как бешеное. Лкетинга сел рядом, и я видела только белки его глаз, перламутровую пуговицу на лбу и белые серьги из слоновьей кости. Вдруг все пошло невероятно быстро. Лкетинга прижал меня к кушетке, и я тут же почувствовала его возбуждение. Не успев понять, готово ли мое тело, я ощутила резкую боль, услышала странные звуки, и через мгновение все кончилось. Близость с мужчиной я представляла себе совершенно иначе и от разочарования едва не разрыдалась. Только тогда я поняла, что имею дело с человеком совсем другой культуры. Развить эту мысль мне, однако, не удалось, поскольку вскоре все повторилось. Таких приступов было много, и после третьего или четвертого «акта» я прекратила попытки продлить действо с помощью прикосновений и поцелуев. Судя по всему, Лкетинге это не нравилось.

Наконец рассвело, и я стала ждать прихода Присциллы. Примерно в семь утра я услышала голоса, выглянула наружу и увидела у двери таз с водой. Я затащила его внутрь и основательно вымылась, потому что все мое тело было красным от краски Лкетинги.

Когда я зашла к Присцилле, он еще спал. Она уже успела приготовить чай и угостила меня. Она спросила, как прошла моя первая ночь в африканской хижине, и я, не удержавшись, все ей рассказала. Она выслушала меня с явным смущением и сказала: «Коринна, мы другие. Возвращайся к Марко, приезжай в Кению в отпуск, но не ищи здесь спутника жизни». От белых она знала, что они хорошо относятся к женщине, в том числе и в постели. Мужчины масаи другие, и то, что произошло сегодня, для них совершенно нормально. Масаи не целуются. Рот дан для того, чтобы есть, а целоваться (ее лицо при этом исказилось) – просто отвратительно. Мужчина никогда не трогает женщину ниже живота, и женщина не имеет права прикасаться к половому члену мужчины. Волосы и лицо мужчины для нее также табу.

Я не знала, плакать мне или смеяться. Я сгорала от желания и не могла прикоснуться к мужчине. На память пришел эпизод с поцелуем, и рассказу Присциллы пришлось поверить.

Во время разговора Присцилла даже не смотрела на меня. Наверное, говорить на эту тему ей было очень сложно. Много мыслей пронеслось у меня в голове, и я стала сомневаться, все ли поняла правильно. Вдруг в лучах солнечного света возник Лкетинга. Обнаженный торс, красная набедренная повязка, длинные красные волосы – он был великолепен. Ночные события отодвинулись в моей памяти на самый дальний план, и я поняла одно: я хочу только этого мужчину, и никакого другого. Я люблю его, а научиться можно всему.

Позже мы поехали в переполненном матату в Укунду, ближайшую крупную деревню. Там, в местном чайном доме, мы встретились с другими масаи. Чайный дом состоял из досок, кое-как скрепленных гвоздями, крыши, длинного стола и нескольких стульев. Чай готовился в большой бадье на огне. Когда мы сели, я ощутила на себе как любопытные, так и критические взгляды. И снова завязалась оживленная беседа. Судя по всему, они говорили обо мне. Я внимательно изучила каждого собеседника и пришла к выводу, что таких красивых и добрых, как мой Лкетинга, среди них больше нет.

Мы просидели там несколько часов. Я не понимала их языка, но меня это не смущало. Лкетинга был заботлив и предупредителен. Нам то и дело приносили что-нибудь попить, а потом он заказал тарелку с мясом. Это оказались мелкие кусочки козьего мяса, которые я проглотила с большим трудом, потому что они были еще в крови и очень жесткие. После третьего куска меня затошнило, и я объяснила Лкетинге, что он может доесть за меня. Однако ни он, ни другие мужчины к моей тарелке не притронулись, хотя было видно, что они голодные.

Через полчаса мы встали, и Лкетинга попытался жестами мне что-то объяснить. Я поняла только то, что они собираются пойти перекусить, но я должна оставаться здесь. Мне очень хотелось пойти с ними, и я стала возражать, но услышала в ответ: «Нет, нельзя. Ты жди здесь». Мужчины скрылись за стеной, и вскоре я увидела целые горы мяса. Через некоторое время мой масаи вернулся. Судя по всему, он наелся досыта. Я так и не поняла, почему не могла пойти с ним. «Ты жена, плохое мясо». Я решила вечером спросить об этом у Присциллы.

Затем мы на матату вернулись на пляж, высадились возле отеля «Африка Си Лодж» и пошли навестить Эрика и Джелли. При входе нас остановили, но после того, как я сказала, что пришла в гости к брату и подруге, сразу пропустили. У стойки регистрации администратор, смеясь, спросил: «Ну что, решили вернуться?» Я ответила, что нет, и добавила, что в деревне мне очень нравится. Он пожал плечами и сказал: «Посмотрим, надолго ли вас хватит».

Эрика и Джелли мы нашли возле бассейна. Эрик взволнованно подбежал ко мне: «Наконец-то!» Спросил, хорошо ли мне спалось. Я рассмеялась и ответила: «Конечно, мне приходилось ночевать и с большим комфортом, но я счастлива!» Лкетинга улыбнулся и спросил: «Эрик, какая проблема?» Некоторые из купающихся белых с интересом посмотрели на нас. Женщины, проходя мимо, замедляли шаг и внимательно разглядывали моего масаи, его боевую раскраску и сверкающие украшения. Он же вообще старался не смотреть по сторонам, так как вид стольких обнаженных белых тел явно его смущал.

Мы пробыли в отеле недолго, потому что я собиралась еще кое-что купить: керосин, туалетную бумагу и, прежде всего, фонарь. Прошлой ночью деревенский туалет мне не понадобился, но в будущем его посещения было не избежать. Он находился за деревней. К нему вела узкая доска, закрепленная на высоте двух метров над землей и напоминавшая куриный насест. Сломать себе шею там ничего не стоило. Туалет представлял собой подобие хижины, сплетенной из пальмовых листьев, в которой находились две доски и огромная дыра посередине.

Все необходимые вещи мы нашли в маленьком магазинчике. Скорее всего, в нем делали покупки и служащие отеля. Только тогда я заметила, как там все дешево. По моим меркам эта покупка, если не считать батареек для фонаря, ничего не стоила.

В нескольких метрах от магазина находилась еще одна жалкая лачуга, на которой красными буквами было выведено «Мясо». Лкетинга направился туда. С потолка лачуги свисал огромный крюк, на который была нанизана освежеванная туша козы. Лкетинга вопросительно посмотрел на меня и сказал: «Очень свежее! Ты возьмешь килограмм для себя и Присциллы». При мысли о том, что мне придется есть это мясо, я содрогнулась от ужаса, но согласилась. Продавец взял нож и отрубил животному заднюю ногу, после чего несколькими умелыми ударами отделил нашу порцию. Оставшееся мясо снова было подвешено на крючок. Покупку завернули в газету, и мы направились к деревне.

Увидев мясо, Присцилла страшно обрадовалась. Она взяла у соседки вторую плиту и стала готовить чай. Мясо она мелко нарезала, промыла, опустила в соленую воду и поставила на два часа на огонь. Тем временем мы попили чаю, который с каждым разом нравился мне все больше. Присцилла и Лкетинга оживленно беседовали. Через некоторое время Лкетинга встал и сказал, что должен ненадолго уйти. Я попыталась выяснить, что он собирается делать, но он только сказал: «Нет проблем, Коринна, я вернусь», – улыбнулся и исчез. Я спросила у Присциллы, куда он пошел. Она ответила, что точно не знает, потому что напрямую у масаи этого спрашивать нельзя, так как это его дело, но она предполагает, что он пошел в Укунду. «Боже, зачем ему в Укунду, ведь мы только что оттуда!» – возмутилась я. «Возможно, он хочет поесть», – ответила Присцилла. Я посмотрела на кипящее в огромной кастрюле мясо и спросила: «Для кого же это мясо?» «Для нас, женщин», – поучительно сказала она. «Лкетинга не может есть это мясо. Воины масаи никогда не едят того, к чему притронулась или на что посмотрела женщина. Им нельзя есть в присутствии женщины, можно только пить чай».

Я вспомнила странную сцену в Укунде, и спрашивать у Присциллы, почему все мужчины спрятались за стеной, уже не имело смысла. Значит, Лкетинга не может есть вместе со мной и я никогда не смогу для него готовить. Странным образом этот факт потряс меня гораздо больше, чем необходимость отказаться от хорошего секса. Более или менее придя в чувство, я решила узнать обо всем подробнее и спросила у Присциллы, как живут люди после женитьбы. Ее ответ меня разочаровал. Женщина занимается детьми, а мужчина проводит время в обществе других мужчин своего возрастного класса, в данном случае воинов. По меньшей мере один из них должен составлять ему компанию во время еды, так как есть в одиночестве запрещено.

У меня пропал дар речи. Мои мечты о том, как мы будем вместе готовить и ужинать в маленькой уютной хижине, рухнули. Я с трудом сдерживала слезы, и Присцилла смотрела на меня с явным испугом. Затем она расхохоталась, чем сильно меня разозлила. Я вдруг почувствовала себя очень одинокой и поняла, что Присцилла для меня тоже человек совершенно чужой, из другого мира.

Лкетинга все не возвращался. Стемнело, и Присцилла выложила мясо в две видавшие виды алюминиевые тарелки. К тому времени я успела сильно проголодаться и, попробовав мясо, удивилась его мягкости. Однако оно было очень соленым, и вкус у него был специфический. Мы ели молча, руками.

Поздним вечером я попрощалась с Присциллой и вернулась в ее бывшую хижину. Я очень устала, зажгла керосиновую лампу и сразу легла на кровать. Снаружи стрекотали сверчки. Мне вспомнились Швейцария, мама, мой магазин и повседневная жизнь в Биле. Какие же разные эти два мира! Несмотря на всю простоту местной жизни, люди здесь выглядели более счастливыми – возможно, как раз потому, что жили гораздо скромнее. Эта мысль меня успокоила, и мне сразу стало лучше.

Внезапно дверь отворилась, и на пороге возник Лкетинга. Нагнувшись, он вошел, осмотрелся и присел ко мне на кровать. «Привет, ты как? Ты ела мясо?» – спросил он. В его глазах я прочла заботу и нежность, и желание вспыхнуло во мне с новой силой. В свете керосиновой лампы он выглядел великолепно. Его украшения блестели, обнаженный торс перехватывали две цепочки из бус. Я знала, что под его набедренной повязкой ничего нет, и это меня очень возбуждало. Я взяла его тонкую прохладную руку и крепко прижала ее к лицу. В это мгновение я чувствовала себя связанной с этим в общем и целом совершенно чужим для меня мужчиной и знала, что люблю его. Я притянула его к себе и ощутила на себе вес его тела. Я прижалась щекой к его щеке и полной грудью вдохнула дикий аромат его красных волос. Так мы лежали, застыв, целую вечность. Нас разделяло лишь мое тонкое платье, которое я поспешила снять. Он вошел в меня, и на этот раз меня наполнило, хотя и на краткий миг, совершенно новое ощущение счастья. Не дойдя до высшей точки наслаждения, я все же почувствовала себя с этим человеком единым целым и поняла, что, несмотря на все преграды, стала заложницей его мира.

Ночью у меня сильно заболел живот, и я стремительно выскочила на улицу. К счастью, фонарь стоял у изголовья. Дверь хижины отворилась со страшным скрипом, и я подумала, что разбудила всю деревню, ведь, если не считать стрекота сверчков, окрестную тишину не нарушал ни один звук. Я поспешила к «куриному туалету», последние несколько метров преодолела одним прыжком и успела как раз вовремя. Все приходилось проделывать на корточках, и у меня вскоре задрожали колени. Собрав последние силы, я выпрямилась, взяла фонарь и вернулась в нашу хижину. Лкетинга мирно спал. Я легла на узкую кушетку, с трудом втиснувшись между ним и стеной.

Проснулась я в восемь часов утра. Солнце уже палило так нещадно, что в хижине было нечем дышать. Выпив, как обычно, чаю и ополоснувшись водой, я решила помыть голову. Но как это сделать, если нет воды? Воду мы получали в двадцатилитровых канистрах, которые Присцилла наполняла для меня каждый день у расположенного неподалеку колодца. Я попыталась на пальцах объяснить свое намерение Лкетинге, и он с готовностью воскликнул: «Нет проблем, я тебе помогу!» Воспользовавшись жестяной кружкой, он намочил мне волосы, а затем, громко смеясь, намылил голову шампунем. Глядя на пышную пену, он удивился, что после мытья все мои волосы остались на месте.

Затем мы решили навестить моего брата и Джелли. В отеле мы застали их за сытным завтраком. Взглянув на эти великолепные блюда, я осознала, насколько скудным было мое меню. На этот раз рассказывала я, а Лкетинга молча сидел рядом. Когда я в красках описала мой ночной поход в туалет, брат и Джелли в ужасе переглянулись, и Лкетинга спросил: «В чем проблема?» «Никаких проблем, – ответила я с улыбкой, – все хорошо!»

Мы пригласили их на обед к Присцилле. Я решила приготовить спагетти. Они согласились, и Эрик сказал, что они сами найдут дорогу. На то, чтобы раздобыть спагетти, соус, лук и специи, нам оставалось два часа. Лкетинга не понял, о каком блюде идет речь, но улыбнулся и сказал: «Да, да, ладно».

Мы сели на матату и поехали в ближайший супермаркет, где нашли все необходимое. Когда мы вернулись в деревню, до «праздничного ужина» оставалось совсем немного времени. Устроившись на корточках, я взялась за дело. Присцилла и Лкетинга смотрели на меня с улыбкой и повторяли: «Это не еда!» Мой масаи внимательно следил за тем, как в кипящей воде твердые палочки спагетти начинают оживать и шевелиться. Для него это была загадка, и он сомневался, что из этого получится еда. Тем временем я вскрыла ножом консервную банку с томатным соусом, вылила ее содержимое на искореженную сковороду, и Лкетинга в ужасе спросил: «Это кровь?» Теперь пришел мой черед рассмеяться. «Кровь? О!.. О нет, томатный соус!» – хихикая, ответила я.

Тем временем, запыхавшись и вспотев, к нам пришли Эрик и Джелли. «Ты готовишь на полу?» – удивленно спросила Джелли. «А ты думала, у нас тут есть кухня?» – парировала я. Когда мы стали вилками вылавливать из кастрюли спагетти, Лкетинга и Присцилла пришли в крайнее возбуждение. Присцилла даже позвала свою соседку. Та посмотрела на белые спагетти, заглянула в кастрюлю с красным соусом и, указав на спагетти, с отвращением спросила: «Черви?» Мы дружно рассмеялись. Решив, что мы едим червей с кровью, они даже не притронулись к еде. В некотором смысле я их понимала: чем дольше я вглядывалась в кастрюлю, тем больше наше блюдо напоминало мне червей с кровью. Постепенно у меня пропал аппетит.

Приступив к мытью посуды, я столкнулась с очередной проблемой: у меня не было ни моющего средства, ни щетки. Присцилла решила эту задачу, налив в кастрюлю воды, взяв «Омо» и начав отскребать остатки пищи ногтями. «Омо» – единственное доступное в Кении моющее средство, которым пользовались и для личной гигиены, и для мытья волос. Мой брат заметил: «Сестричка, не могу представить, чтобы ты осталась здесь навсегда. В любом случае, пилка твоим красивым длинным ноготкам больше не понадобится». В чем-то он был прав.

Эрик и Джелли уезжали через два дня. В последний их вечер в отеле снова состоялся танец масаи. В отличие от меня, Джелли и Эрик на этом представлении еще ни разу не присутствовали. Лкетинга участвовал в танце, и мы с нетерпением ожидали начала. Масаи собрались перед отелем и разложили там копья, украшения, пояса из бус и материю для последующей продажи.

На сцену с песней вышли примерно двадцать пять воинов. Я чувствовала себя связанной с этими людьми и очень гордилась этим народом, так, будто все они были мои братья. Они двигались невероятно грациозно и излучали неповторимую ауру. Во мне проснулось неведомое мне прежде чувство родины, на глазах выступили слезы. Мне казалось, будто я нашла свою семью, свой народ. Джелли, обеспокоенная таким количеством разукрашенных масаи и сверкающих украшений, шепнула мне: «Коринна, ты уверена, что это твое будущее?» «Да» – это все, что я могла тогда ответить.

Около полуночи представление завершилось, и масаи стали разъезжаться. Лкетинга подошел к нам и с гордостью показал деньги, вырученные от продажи украшений. Нам сумма показалась ничтожной, а ему она обеспечивала проживание на ближайшие несколько дней. Прощание вышло очень трогательным, ведь рано утром Джелли и Эрик должны были выехать из отеля. Лкетинга взял с моего брата обещание вернуться: «Вы теперь мои друзья!» Джелли крепко обняла меня, расплакалась и сказала, чтобы я была осторожна, как следует все обдумала и через десять дней возвращалась в Швейцарию. Скорее всего, она мне не верила.

Мы пошли домой. На небе сияли тысячи звезд, но луны не было. Несмотря на непроглядный мрак, Лкетинга уверенно вел меня к деревне. Чтобы не потерять его из виду, я крепко ухватилась за его руку. Неподалеку от деревни на нас из темноты с громким лаем выскочила собака. Лкетинга издал несколько коротких резких звуков, и пес убрался восвояси. Войдя в хижину, я принялась на ощупь искать фонарь. Найдя его, я стала искать спички, чтобы зажечь керосиновую лампу. На мгновение я подумала, как же в Швейцарии все просто. Там есть уличные фонари, электрический свет – и все происходит как будто само собой. Я очень устала и хотела спать, но Лкетинга вернулся с работы, был голоден и сказал, чтобы я приготовила ему чай. Я вспомнила, что чай всегда готовила Присцилла! В полутьме я залила спирт. Взглянув на чайную заварку, я спросила: «Сколько?» Лкетинга рассмеялся и высыпал в кипящую воду треть упаковки. Позднее он добавил туда сахар. Не две, не три ложки, а целую чашку. Я удивилась и подумала, что теперь-то этот чай точно нельзя будет пить. Однако он оказался почти таким же вкусным, как у Присциллы. Я поняла, что такой напиток вполне может заменить прием пищи.

Следующий день я провела с Присциллой. Мы собирались заняться стиркой, а Лкетинга решил поехать на северное побережье, чтобы узнать, в каких отелях состоятся танцевальные представления. Он не спросил, хочу ли я поехать с ним.

Я пошла с Присциллой к колодцу и попыталась, как и она, дотащить до хижины двадцатилитровую канистру с водой. Задача эта оказалась не из легких. Чтобы наполнить канистру, нужно было опустить трехлитровое ведерко в колодец на глубину примерно пять метров и подтянуть его наверх. Затем жестяной кружкой нужно было черпать воду из ведерка и заливать в узкое горлышко канистры. Действовать следовало крайне аккуратно, чтобы не расплескать драгоценную влагу.

Наполнив свою канистру, я постаралась дотащить ее до хижины, расположенной примерно в двухстах метрах от колодца. Я всегда считала себя крепкой женщиной, но эта задача оказалась мне не по силам. Присцилла двумя-тремя ловкими движениями водрузила канистру себе на голову и непринужденно направилась к лачуге. Пройдя половину пути, она вернулась и отнесла мою канистру. У меня начали болеть пальцы. Этот ритуал мы проделали несколько раз, потому что здешнее «Омо» оказалось очень пенистым. Ручная стирка в ледяной воде, отягченная швейцарской обстоятельностью, скоро оставила следы на костяшках моих пальцев. Через некоторое время они стерлись до крови, вода стала больно обжигать. Все ногти поломались. Я валилась с ног от усталости, у меня невыносимо болела спина, и Присцилла закончила стирку за меня.

Тем временем было уже далеко за полдень, а мы еще ничего не ели. Да и что было есть? В доме мы никаких запасов не держали, чтобы не подвергать себя атакам мышей и жуков. Продукты ежедневно закупались в магазине. Несмотря на невыносимую жару, мы отправились в путь. До магазина было полчаса ходьбы, при условии, что Присцилла не станет разговаривать с каждым встречным.

Судя по всему, здесь в качестве приветствия было принято говорить «Джамбо», после чего следовал подробный отчет о жизни всей семьи.

Дойдя наконец до магазина, мы купили рис, мясо, помидоры, молоко и даже мягкий хлеб. Теперь нам предстояло проделать длинный путь обратно и заняться приготовлением пищи. Наступил вечер, а Лкетинга все не возвращался. Когда я спросила Присциллу, не знает ли она, когда он вернется, она рассмеялась и ответила: «Нет, я не могу спрашивать мужчину-масаи!» Страшно уставшая от непривычной работы на жаре, я прилегла в прохладной хижине, а Присцилла как ни в чем не бывало занялась готовкой. Наверное, я чувствовала себя такой вялой потому, что целый день ничего не ела.

Я скучала по своему масаи, без него мир казался тусклым и неинтересным. Наконец, незадолго до наступления темноты, он ловко проскользнул в хижину, и я услышала привычное «Привет, ты как?». Немного обиженно я ответила: «Не очень хорошо!», после чего он испуганно спросил: «Почему?» Обеспокоенная выражением его лица, я решила не обсуждать его длительное отсутствие, поскольку из-за плохого знания английского это привело бы лишь к недоразумениям. Поэтому, указав на живот, я ответила: «Живот!» Он улыбнулся и сказал: «Может, ребенок?» Рассмеявшись, я покачала головой. Такая мысль мне и в голову не могла прийти. Я принимала пилюли, даже о существовании которых он наверняка не догадывался.

Бюрократические проволочки

Мы пришли в отель, в котором, как нам сказали, жил масаи с белой женой. Мне в это верилось с трудом, но было безумно интересно, ведь я могла бы эту женщину о многом расспросить. Однако встреча меня разочаровала. Масаи выглядел как «обычный» швейцарец. Он был старше Лкетинги, и вместо украшений и традиционной одежды на нем был дорогой, пошитый на заказ костюм. Женщине было уже под пятьдесят. Завязалась оживленная беседа, и Урсула, немка, спросила: «Что? Ты хочешь переехать сюда и жить с этим масаи?» Я кивнула и робко спросила, какие у нее есть возражения. «Знаешь, – сказала она, – мы с мужем вместе уже пятнадцать лет. Он юрист, но немецкий менталитет для него по-прежнему загадка. А теперь посмотри на Лкетингу. Он не ходил в школу, не умеет читать и писать, почти не говорит по-английски. Он понятия не имеет о традициях и обычаях Европы и никогда не слышал о твоей безукоризненной Швейцарии. Ваши отношения заранее обречены!» Здесь у женщин нет вообще никаких прав, добавила она. Для нее не может быть и речи о том, чтобы жить в Кении, а вот проводить здесь отпуск – просто замечательно. Мне следовало бы сейчас же купить Лкетинге новую одежду – не может же он ходить со мной по улице в таком виде.

Она все говорила и говорила, описывая проблемы, с которыми мне предстоит столкнуться, и мне становилось все тоскливее. Ее муж тоже считал, что будет лучше, если Лкетинга приедет ко мне в Швейцарию. Я же себе этого не представляла, и моя интуиция предостерегала меня от такого развития событий. Однако мы приняли предложенную помощь и на следующий день поехали в Момбасу, чтобы подать заявление о выдаче Лкетинге паспорта. Когда я выразила свои опасения, Лкетинга спросил, нет ли у меня мужа в Швейцарии, иначе мне бы, наверное, не составило труда взять его с собой. При этом десятью минутами ранее он сказал, что вообще не хочет уезжать из Кении, потому что не знает, где находится Швейцария и какая у меня семья.

Мои сомнения по дороге в паспортный стол оказались вполне оправданными. В тот день наша мирная жизнь в Кении закончилась, уступив место бесконечным бюрократическим мытарствам. Вчетвером мы вошли в офис и не меньше часа простояли в очереди, прежде чем нас впустили в нужный кабинет. За огромным столом из красного дерева сидел служащий, принимавший заявления на выдачу паспорта. Между ним и мужем Урсулы завязался разговор, из которого ни я, ни Лкетинга ничего не поняли. Я заметила только, что они то и дело критически осматривали масаи с ног до головы. Через пять минут я услышала «Идем!», – и мы обескураженно вышли из кабинета. Я была возмущена тем, что ради пяти минут нам пришлось ждать целый час.

Однако это было лишь начало. Муж Урсулы сказал, что нужно уладить еще кое-какие вопросы. Лкетинга никак не сможет улететь со мной сейчас, в лучшем случае через месяц. Сначала нужно сделать фотографии, затем снова прийти сюда и заполнить анкеты, которых сейчас в наличии нет и которые появятся примерно через пять дней. «Что? В таком большом городе нет анкет для оформления паспорта?» – возмутилась я. Когда после продолжительных поисков мы наконец нашли фотографа, выяснилось, что фотографии будут готовы только через несколько дней. Измученные жарой и стоянием в очередях, мы решили вернуться на берег. Урсула и ее муж исчезли в роскошном отеле, сказав на прощание, что теперь мы знаем, где находится офис и куда обращаться, если возникнут проблемы.

Поскольку времени у нас почти не оставалось, уже через три дня мы, забрав фотографии, пошли в офис. На этот раз нам пришлось ждать гораздо дольше. Чем ближе подходила наша очередь, тем беспокойнее становилось у меня на душе. Лкетинга явно чувствовал себя не в своей тарелке, а я нервничала из-за своего незнания английского языка. Оказавшись наконец перед служащим, я с большим трудом объяснила ему нашу ситуацию. Прошло немало времени, прежде чем он оторвал глаза от газеты и спросил, что я собираюсь вот с таким (он презрительно посмотрел на Лкетингу) делать в Швейцарии. «Отпуск», – ответила я. Служащий рассмеялся и сказал, что, пока этот масаи не оденется в цивилизованную одежду, ни о каком паспорте не может быть и речи. Поскольку у него нет образования и он ничего не знает о Европе, я должна внести залог в размере тысячи швейцарских франков и приобрести билет на самолет туда и обратно. Только после этого он даст мне нужный формуляр.

Обескураженная заносчивостью этого толстяка, я спросила, сколько времени займет изготовление паспорта, если я все сделаю так, как он сказал. «Около двух недель», – ответил он, жестом приказал нам покинуть помещение и со скучающим видом снова погрузился в чтение. От такой наглости у меня пропал дар речи. Его поведение не заставило меня отказаться от своей идеи, а, напротив, дало мне силы и желание показать, кто в итоге победит. Прежде всего, мне не хотелось, чтобы Лкетинга чувствовал себя неполноценным. Кроме того, мне не терпелось как можно скорее познакомить его с мамой.

Это желание превратилось в навязчивую идею, и я отправилась с Лкетингой в ближайшее туристическое агентство, чтобы подготовить там все необходимые документы. Лкетинга устал ждать и выглядел крайне разочарованным. В агентстве нас встретил дружелюбный индус, который понял нашу ситуацию и посоветовал мне быть начеку, так как уже многие белые женщины таким образом остались без денег. Он пообещал подготовить подтверждение билета на самолет, а я оставила у него на хранение нужную сумму денег. Он дал мне чек и пообещал вернуть деньги, если с паспортом ничего не получится.

Я понимала, что действую отчаянно, но положилась на свое хорошее знание людей. Важно было, чтобы Лкетинга, получив паспорт, знал, куда идти, чтобы сообщить дату вылета. «Какой-никакой, а все же шаг вперед!» – воинственно подумала я.

На расположенном неподалеку рынке мы купили Лкетинге брюки, рубаху и ботинки. Договориться было непросто, потому что вкусы у нас оказались прямо противоположные. Он хотел приобрести либо белые, либо красные брюки. Белый цвет для деревенской жизни подходит меньше всего, подумала я, а красный на Западе считается не совсем «мужским» цветом. К счастью, все брюки оказались для моего двухметрового возлюбленного коротки. Потратив массу времени на поиски, мы наконец нашли подходящие джинсы. С ботинками история повторилась. Он никогда в жизни не носил ничего, кроме тяжелых сандалий, изготовленных из старых автомобильных шин. В итоге мы сошлись на кедах. Через два часа он стоял передо мной, одетый во все новое, и совершенно мне не нравился. Его походка из летящей превратилась в шаркающую. Он же очень гордился тем, что впервые в жизни у него появились длинные брюки, рубаха и кеды.

Разумеется, было уже слишком поздно, чтобы еще раз идти в офис, поэтому Лкетинга предложил поехать на северное побережье. Он хотел познакомить меня со своими друзьями и показать, где жил до того, как поселился у Присциллы. Я сомневалась, что туда стоило ехать, ведь было уже четыре часа дня и на южное побережье мы вернулись бы поздно ночью. Но он снова сказал: «Нет проблем, Коринна!», – и я сдалась. Мы стали ждать подходящий матату, и лишь в третьем автобусе для нас нашлось крошечное местечко. Уже через несколько минут пот стекал с меня градом.

К счастью, вскоре мы оказались в большой деревне, где я впервые увидела обвешанных украшениями женщин масаи. Они приветствовали меня очень дружелюбно, и вскоре вокруг нас образовалась толпа. Я не знала, что их поразило больше – я или новый образ Лкетинги. Все щупали светлую рубаху, брюки, с удивлением смотрели на кеды. Светлая рубаха медленно, но верно превращалась в темную. Две или три женщины пытались заговорить со мной, но я, ничего не понимая, лишь молча улыбалась.

Тем временем хижину заполонили дети. Они смотрели на меня большими удивленными глазами, иногда хихикали. Меня поразило то, до чего они все были грязные. Вдруг Лкетинга сказал: «Жди здесь» – и исчез. Я чувствовала себя неловко. Одна из женщин предложила мне молока, но из-за мух я отказалась. Другая подарила мне браслет масаи, который я с радостью надела. Видимо, изготовлением украшений здесь занимались все местные жители.

Через некоторое время Лкетинга вернулся и спросил: «Ты голодная?» На этот раз я честно ответила «да», потому что мне действительно очень хотелось есть. Мы отправились в деревенский ресторан, который выглядел так же, как ресторан в Укунде, только был намного больше. При входе находилось отделение для женщин, а за ним, в глубине, – отделение для мужчин. Разумеется, я должна была остаться с женщинами, в то время как Лкетинга присоединился к другим воинам. Мне это не нравилось, я скучала по своей хижине на южном побережье. Через некоторое время мне принесли еду. В жидкости, напоминавшей соус, плавали кусочки мяса и даже несколько помидоров. На другой тарелке лежало что-то вроде лепешки. Я посмотрела на другую женщину, у которой было такое же «меню». Правой рукой она отрывала кусок лепешки, макала его в соус, прихватывала кусок мяса и отправляла все это в рот. Я стала делать, как она, только двумя руками. Тотчас же в ресторане наступила мертвая тишина, и все, вытаращив глаза, стали смотреть на то, как я ем. Мне было не по себе, вокруг собралось с десяток детей, и все они внимательно следили за каждым моим движением. Затем все снова заговорили друг с другом, но я чувствовала, что за мной продолжают наблюдать. Я быстро проглотила еду в надежде, что Лкетинга не заставит себя ждать. Когда от мяса остались одни косточки, я подошла к бочке, из которой можно было зачерпнуть воды и сполоснуть руки, чтобы очистить их от жира. Конечно, это была лишь иллюзия гигиены.

Я ждала и ждала, и наконец появился Лкетинга. Как мне хотелось броситься ему на шею! Но он взглянул на меня очень странно, даже зло, а я даже не знала, что сделала неправильно. По его рубахе было видно, что он сытно поел. Он сказал: «Идем, идем!» Когда мы вышли на улицу, я спросила: «Лкетинга, в чем проблема?» У него было такое выражение лица, что мне стало страшно. О том, что причина его гнева – я, стало ясно, когда он взял мою левую руку и сказал: «Эта рука для еды плохо!

Нет еды этой рукой!» Я поняла, что он сказал, но почему у него при этом было такое лицо – не знала. Я спросила, но ответа не получила.

Устав от изнурительных событий этого дня и озадаченная новой загадкой, я чувствовала себя непонятой и очень хотела вернуться домой в наш домик на южном побережье. Я сказала Лкетинге: «Пойдем домой!» Как он на меня посмотрел, я не знала, потому что видела в темноте только белки его глаз и перламутровую пуговицу, но услышала: «Нет. Все масаи вечером едут в Малинди». Мое сердце едва не остановилось. Если я правильно поняла, ради танца он хотел поехать в Малинди. «В Малинди хороший бизнес», – добавил он. Заметив, что я не в восторге от его идеи, он тут же обеспокоенно спросил: «Ты устала?» Да, я устала. Где точно находится Малинди, я не знала, и переодеться мне было не во что. Он сказал, никаких проблем, я могу переночевать у женщин-масаи, а завтра утром он будет здесь. Я мгновенно забыла про усталость. Мысль о том, что я могу остаться здесь одна, без него, без возможности перекинуться с кем-то хотя бы парой слов, привела меня в ужас. «Нет, мы поедем в Малинди вместе», – решила я. Лкетинга рассмеялся и повторил свое любимое: «Нет проблем!» С несколькими другими масаи мы сели в автобус, который оказался намного удобнее, чем эти отчаянные матату. Когда я проснулась, мы были уже в Малинди.

Первым делом мы стали искать отель, потому что после представления все номера, скорее всего, уже были бы заняты. Выбирать было почти не из чего. Мы нашли гостиницу, в которой остановились другие масаи, и получили последний свободный номер. Он был небольшим, примерно три на три метра. Вдоль бетонных стен стояли две железные койки с тонкими провисшими матрасами. Поверх них на каждой кровати лежало по два шерстяных одеяла. С потолка свисала лампочка без абажура, посреди комнаты сиротливо стояли два стула. Зато стоил этот номер всего ничего, за сутки мы заплатили примерно четыре франка. До начала танца масаи оставалось не более получаса, и я поспешила на улицу, чтобы купить кока-колы.

Вернувшись в номер, я увидела картину, которая меня сильно удивила. Лкетинга сидел на одной из провалившихся кроватей. Его джинсы были спущены до колен, и он раздраженно дергал то за одну штанину, то за другую. Очевидно, он хотел их снять, ведь нам нужно было скоро уходить, а выступать в европейской одежде он, разумеется, не мог. Глядя на него, я едва сдержалась, чтобы не расхохотаться. Поскольку на нем были кеды, джинсы снять он никак не мог. Они висели у него на ногах и не двигались ни вверх, ни вниз. Улыбаясь, я присела и попыталась достать кеды из штанин, но он закричал, указывая на джинсы: «Нет, Коринна, эти снять!» «Да, да», – ответила я и попыталась объяснить, что джинсы нужно снова надеть, затем снять кеды, и уже потом можно будет избавиться от штанов.

Полчаса давно миновало, и мы помчались в отель. В своем традиционном наряде он нравился мне гораздо больше. На пятках у него уже взбухли огромные пузыри от новых ботинок, которые он, разумеется, решил носить без носков. Мы успели на представление в последний момент. Я присоединилась к другим белым зрителям. Некоторые из них посмотрели на меня с явным презрением, потому что на мне было платье, которое я надела еще утром, и красивее и чище за этот день оно уж точно не стало. От меня не веяло такой свежестью, как от белых туристов, только что принявших душ. Мои длинные волосы слиплись от пота и грязи. Тем не менее в этом зале я, наверное, была самой гордой женщиной. При взгляде на танцующих мужчин меня охватило уже знакомое чувство причастности.

Шоу и продажа украшений завершились почти в полночь. Мне безумно хотелось спать. В отеле я собиралась принять душ, но тут в номер вошел Лкетинга в сопровождении другого масаи и сказал, что его друг переночует с нами на второй кровати. Меня совсем не обрадовала перспектива делить крошечный номер с незнакомым мужчиной, но, не желая показаться негостеприимной, я промолчала. Не снимая платья, я улеглась на узкую прогнувшуюся кровать с Лкетингой и через некоторое время с трудом, но все же заснула.

Утром я наконец-то смогла принять душ, хотя и не в самых роскошных условиях: струя была слабая, а вода ледяная. Несмотря на грязную одежду, по дороге на южное побережье я все же чувствовала себя немного лучше.

В Момбасе я купила простое платье, потому что мы собирались заглянуть в офис по поводу паспорта и анкет. На этот раз все получилось. Изучив билет и справку о принятых на хранение средствах, служащий наконец выдал нам формуляр. Я попыталась ответить на бесчисленные вопросы анкеты, но, осознав, что большинство из них вообще не понимаю, решила обратиться за помощью к Урсуле и ее мужу.

Пять часов в дороге – и мы снова оказались в нашем домике на южном побережье. Присцилла не знала, где мы ночевали, и очень волновалась за нас. Лкетинга объяснил ей, почему он в европейской одежде. На улице было нестерпимо жарко, и я прилегла отдохнуть. Мне хотелось есть. Несомненно, на тот момент я уже сбросила несколько килограммов.

До отъезда в Швейцарию оставалось шесть дней, а я еще не обсудила с Лкетингой наше совместное будущее. Все сводилось к этому дурацкому паспорту. Я начала думать, чем бы мне заняться здесь, в Кении. При столь скромном образе жизни много денег здесь не требовалось, но мне было необходимо иметь занятие и постоянный доход. Тогда у меня родилась идея открыть в одном из отелей магазин. Я могла бы взять на работу одну или двоих портних, привезти из Швейцарии выкройки одежды и открыть ателье. Красивых тканей здесь было хоть отбавляй, хороших портних, готовых работать за триста франков в месяц, тоже. Продавать же я умела, как никто другой.

Воодушевленная этой идеей, я позвала в хижину Лкетингу и попыталась ему это объяснить, но вскоре заметила, что он меня не понимает. В тот момент мне это казалось до того важным, что я позвала Присциллу. Она переводила, а Лкетинга время от времени кивал. Присцилла сказала, что для осуществления этого плана мне нужно получить разрешение на работу или выйти замуж. Идею она одобрила и добавила, что знает нескольких человек, которые держат здесь ателье и неплохо зарабатывают. Я спросила у Лкетинги, как он смотрит на то, чтобы жениться на мне. Вопреки моим ожиданиям, он отреагировал сдержанно. Вполне резонно он пояснил, что у меня в Швейцарии хороший магазин и что мне лучше оставить его при себе, а в Кению приезжать два-три раза в год «в отпуск». Он, Лкетинга, всегда будет мне рад!

Я рассердилась. Я была готова бросить все, что у меня было в Швейцарии, а он предлагал приезжать в отпуск! Он заметил мое разочарование и добавил, что плохо меня знает, а с моей семьей и вовсе не знаком. Ему нужно время, чтобы все обдумать. Подумать следует и мне. Кроме того, он ведь приедет в Швейцарию. Я только сказала: «Лкетинга, если я что-то делаю, то до конца, а не наполовину». Или пусть скажет, что чувствует ко мне то же, что и я к нему, и хочет, чтобы я приехала, или я постараюсь забыть все, что между нами произошло.

На следующий день мы пошли в отель к Урсуле и ее мужу, чтобы заполнить формуляры. Супругов на месте не оказалось: они уехали на многодневное сафари. В который раз я прокляла свой скудный английский. Мы стали искать кого-нибудь, кто мог бы поработать для нас переводчиком. Лкетинга хотел, чтобы это был непременно масаи, потому что другим он не доверял.

Мы поехали обратно в Укунду и несколько часов просидели в чайном доме, пока наконец не появился масаи, который умел читать, писать и говорить по-английски. Его высокомерие мне не понравилось, но вместе с Лкетингой он заполнил все бумаги, заметив при этом, что без взятки у нас ничего не получится. Он уже дважды бывал в Германии и показал мне свой паспорт, так что я ему поверила. Он добавил, что из-за моей белой кожи размер взятки сильно возрастет, и предложил за небольшое вознаграждение на следующий день поехать с Лкетингой в Момбасу и решить все вопросы. Я уныло согласилась, потому что моему терпению пришел конец и я устала воевать с наглым служащим. Всего за пятьдесят франков масаи согласился провернуть это дело и даже проводить Лкетингу в аэропорт. Я дала им деньги на взятку, и они поехали в Момбасу.

Наконец-то я вырвалась на пляж и побаловала себя солнцем и вкусной едой в отеле, которая стоила в десять раз дороже, чем в местных ресторанах. Вечером я вернулась в хижину, где меня уже ждал недовольный Лкетинга. Я взволнованно спросила, как прошла их поездка в Момбасу, но вместо ответа он спросил, где была я. Рассмеявшись, я сказала: «На пляже, а обедала в отеле!» Он хотел узнать все подробности, с кем я общалась. Ни о чем не подозревая, я упомянула Эди и двух других масаи, с которыми обменялась на пляже парой слов. Выражение его лица постепенно смягчилось, и он мимоходом заметил, что получит паспорт через три или четыре недели.

Я обрадовалась и начала рассказывать ему о Швейцарии и своей семье. Он дал понять, что будет рад встрече с Эриком, но что касается других людей, то он не знает, как все пройдет. Представив себе, как на него отреагируют жители Биля, я тоже встревожилась. Уличное движение, огромные супермаркеты и роскошные витрины приведут его в смятение.

Последние дни перед отъездом мы провели спокойно. Иногда мы заходили в отель, загорали на пляже или проводили целый день в деревне, где общались с разными людьми, пили чай или готовили. В последний день мне стало очень грустно, я с трудом держала себя в руках. Лкетинга тоже заметно нервничал. Многие местные жители принесли мне подарки, по большей части украшения масаи. Мои руки были обвиты браслетами почти до самых локтей.

Лкетинга вымыл мне голову, помог упаковать вещи и спросил: «Коринна, ты правда ко мне вернешься?» Судя по всему, он не верил, что я вернусь. Он сказал, что многие белые женщины обещали вернуться, но не возвращались, а если и возвращались, то выбирали себе другого мужчину. «Лкетинга, я не хочу другого, только тебя!» – повторяла я. Я обещала часто писать, прислать фотографии и сообщить, когда решу все дела. Мне предстояло найти человека, который купил бы у меня магазин и квартиру со всей обстановкой.

Я попросила его сообщить мне через Присциллу дату своего приезда, в случае, если ему удастся получить паспорт. «Если не получится или если ты действительно не хочешь лететь в Швейцарию, просто так и скажи», – подчеркнула я. На то, чтобы завершить на родине все дела, мне понадобится примерно три месяца. Он спросил, сколько это – три месяца: «Сколько полных лун?» «Три полные луны», – рассмеявшись, ответила я.

В последний день мы не расставались ни на минуту и до четырех часов утра просидели в «Буш Бейби Баре». Мы проговорили всю ночь, и он снова и снова спрашивал, вернусь ли я. Удивляясь его беспокойству, я в двадцатый раз пообещала вернуться.

За полчаса до отъезда мы в сопровождении двух других масаи вошли в отель. Заспанные белые туристы, тоже уезжавшие в это утро, с интересом посмотрели на нас. Должно быть, с чемоданом в руках и в компании троих обвешанных украшениями масаи с дубинками я выглядела живописно. Когда пришло время садиться в автобус, Лкетинга и я обнялись еще раз, и он сказал: «Нет проблем, Коринна. Я буду здесь или приехать к тебе!» Затем он поцеловал меня в губы, чем немало меня удивил. Тронутая до глубины души, я села в автобус и помахала троим масаи, которые вскоре растворились в темноте.

Прощание и отъезд

Приехав в Швейцарию, я сразу стала искать человека, которому могла бы продать свой магазин. Интерес проявили многие, подходящих кандидатур среди них было мало, да и у тех не было денег. Естественно, я хотела продать бутик как можно выгоднее, потому что не знала, когда мне представится следующая возможность заработать. В Кении на десять франков можно было прожить два дня, поэтому я стала крайне расчетливой и экономила каждый франк.

Прошел месяц. В ответ на свои три письма я не получила от Лкетинги еще ни одного. Меня это беспокоило, и я написала Присцилле. Через две недели пришел обескураживающий ответ: Присцилла сообщала, что не видела Лкетингу уже две недели, с тех пор, как я уехала. Вероятно, он перебрался на северное побережье. С паспортом пока ничего не получалось. На прощание она посоветовала мне остаться в Швейцарии. Растерявшись, я написала еще одно письмо Лкетинге и отправила его на северное побережье, куда ушли все мои предыдущие письма.

Через два месяца подруга сообщила, что к первому октября готова купить мой магазин. Я очень обрадовалась, поскольку эта проблема беспокоила меня больше всего. Теоретически, уже в октябре я могла лететь в Кению, вот только писем от Лкетинги по-прежнему не было. Ехать ему в Швейцарию смысла уже нет, потому что скоро я буду в Момбасе, думала я, продолжая верить в нашу большую любовь. От Присциллы я получила еще два сбивчивых письма, но, поддерживаемая нерушимой верой, все же забронировала рейс в Момбасу на пятое октября.

На то, чтобы продать квартиру и автомобиль, у меня оставались две недели. С квартирой проблем не возникло. Я продала ее со всей обстановкой молодому студенту по смехотворной цене, что позволило мне оставаться в ней до последней минуты.

Друзья, коллеги по работе, все, кто меня знал, не понимали, что я творю. Особенно болезненным стало мое решение для мамы, хотя я чувствовала, что она понимает меня лучше других. Она молилась за меня и надеялась, что я найду то, что ищу, и обрету счастье.

Свой кабриолет я продала в последний день и сразу поехала на вокзал. Купив билет на поезд в Цюрих, я почувствовала сильное волнение. С маленькой сумкой и огромным чемоданом, в котором я везла майки, нижнее белье, легкие хлопковые юбки и подарки Лкетинге и Присцилле, я села в поезд и стала ждать отправления.

Когда поезд тронулся, я думала, что воспарю от радости. Наверное, мое лицо светилось, как фонарь. Я откинулась на спинку кресла и улыбнулась. Меня охватило восхитительное чувство свободы. Мне хотелось закричать и поделиться со всеми пассажирами своим счастьем и своими планами. Я свободна, свободна, свободна! У меня больше нет никаких обязательств, нет забитого счетами почтового ящика, и я больше не увижу унылой, промозглой зимы. Я не знала, что меня ждет в Кении, не знала, получил Лкетинга мои письма или нет, а если получил, правильно ли их ему перевели. Я не знала ничего, просто наслаждалась счастливым ощущением невесомости.

У меня есть три месяца на то, чтобы обжиться, и только потом я займусь оформлением новой визы. Боже мой! Три месяца – так много времени, за которое я все улажу и лучше узнаю Лкетингу. Свой английский я подтянула, кроме того, в чемодане я везла несколько хороших учебников с картинками. Уже через пятнадцать часов я буду на своей новой родине. С такими мыслями я села в самолет, удобно устроилась в кресле и, глядя в иллюминатор, стала жадно впитывать последние виды Швейцарии. Я не знала, когда снова окажусь здесь. На прощание я побаловала себя шампанским и через некоторое время уже не понимала, плакать мне или смеяться.

На новой родине

Из аэропорта я доехала до отеля «Африка Си Лодж» на специальном автобусе, хотя и не бронировала номер. Присцилла и Лкетинга должны были знать о моем приезде, но я страшно волновалась: вдруг меня никто не встретит? Высадившись возле отеля, я огляделась по сторонам и поняла, что меня никто не встречает. Я стояла с тяжеленной сумкой, и мое напряжение постепенно спало, уступив место разочарованию. Вдруг я услышала свое имя – и, посмотрев на дорогу, увидела Присциллу, которая бежала ко мне так быстро, что ее грудь колыхалась из стороны в сторону. От облегчения и радости у меня на глазах навернулись слезы.

Мы крепко обнялись, и я сразу спросила, где Лкетинга. Ее лицо помрачнело, и, не глядя на меня, она ответила: «Коринна, пожалуйста, я не знаю, где он!» Она не видела его больше двух месяцев. О нем ходит много слухов, но она не знает, что в них правда, а что вымысел. Мне не терпелось обо всем узнать, но Присцилла сказала, что сначала нужно вернуться в деревню. Я водрузила тяжелый чемодан ей на голову, подхватила свою сумку, и мы тронулись в путь.

Боже мой, что же будет с моими мечтами о большом счастье и любви, думала я. Куда пропал Лкетинга? Я не верила, что он обо всем забыл. В деревне Присцилла познакомила меня со своей подругой, мусульманкой, которая не хотела возвращаться к мужу и жила у Присциллы.

Хижина хотя и небольшая, но на первое время места нам хватит, добавила она.

Мы стали пить чай, но оставшиеся без ответа вопросы не давали мне покоя. Я снова заговорила о моем масаи. Присцилла неохотно поведала мне все, что ей было известно. Один его знакомый сказал, что он уехал домой. Наверное, он заболел из-за того, что так долго не получал от меня писем. «Что? – воскликнула я. – Я отправила по меньшей мере пять писем». На этот раз удивилась Присцилла: «Куда же?» Я показала ей индекс почтового отделения на северном побережье. Тогда, сказала она, неудивительно, что Лкетинга не получил ни одного письма. Этот ящик принадлежит всем масаи северного побережья, и каждый может доставать из него все, что пожелает. Поскольку Лкетинга не умеет читать, эти письма от него, скорее всего, утаили.

Я не могла в это поверить: «Я думала, что все масаи друзья. Кто же мог так поступить?» Тогда я впервые узнала о зависти, которая царила между воинами здесь, на побережье. Перед моим отъездом три месяца назад некоторые мужчины, которые уже давно жили на побережье, посмеивались и издевались над Лкетингой: «Такая молодая, красивая и богатая женщина точно не вернется в Кению к нищему чернокожему». Наивный Лкетинга им поверил, поскольку действительно не получил ни одного письма.

Я спросила у Присциллы, где находится его дом. Она этого точно не знала, где-то в округе Самбуру, примерно в трех днях езды отсюда. Присцилла сказала, что волноваться не стоит, главное – я благополучно доехала. Она постарается найти кого-нибудь, кто в ближайшем будущем поедет туда и передаст эту новость. Пройдет время, и мы узнаем что к чему. Pole, pole, сказала она, что значит «спокойно, спокойно». «Теперь ты в Кении, здесь тебе понадобится много времени и терпения».

Обе женщины опекали меня, как ребенка. Мы много разговаривали, и Эстер, мусульманка, рассказала о своих мучениях с мужем. Они предупредили меня, чтобы я никогда не выходила замуж за африканца. Они неверные и плохо обращаются с женщинами. Мой Лкетинга другой, подумала я и ничего не ответила.

На следующий день мы решили купить кровать. Ночью я не сомкнула глаз, потому что спала вместе с Присциллой на узкой кровати, а Эстер – с другой стороны на второй кровати. Присцилла была женщина тучная, и мне приходилось всю ночь держаться за край, чтобы не сползти на нее.

На улице было сорок градусов в тени, но мы все же поехали в Укунду, где обошли всех торговцев. У первого двуспальной кровати не было. Он сказал, что может изготовить ее в течение трех дней, но я хотела купить кровать немедленно. У другого мы нашли очень красивую кровать примерно за восемьдесят франков. Я хотела купить ее не раздумывая, но Присцилла воскликнула: «Слишком дорого!» Я решила, что ослышалась: за такие смешные деньги нам предлагали красивую двуспальную кровать ручной работы! Но Присцилла уже двигалась дальше. «Пойдем, Коринна, слишком дорого!» Прошло полдня, прежде чем я наконец приобрела кровать за шестьдесят франков. Мастер разобрал ее, и мы по частям дотащили ее до дороги. Присцилла купила еще и матрас, и, прождав час под палящим солнцем возле пыльной дороги, мы доехали на матату до отеля, где и выгрузили наши покупки. Там мы и остались стоять, потому что отдельные части кровати, сделанные из массива дерева, были очень тяжелые.

Мы беспомощно оглядывались по сторонам, пока не увидели троих масаи, возвращавшихся с пляжа. Присцилла заговорила с ними, и воины, как правило чуждавшиеся работы, охотно донесли двуспальную кровать до деревни.

Я едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться, потому что все это выглядело крайне забавно. Когда мы добрались до хижины, мне захотелось сразу приступить к работе и собрать кровать, но мне это не удалось, потому что каждый масаи считал своим долгом мне помочь. Через некоторое время возле моей новой кровати хлопотали уже шестеро мужчин.

Поздно вечером мы, устав после трудного дня, наконец присели на кровать. Всех помощников мы напоили чаем, и снова завязался разговор на непонятном мне языке масаи. Время от времени воины внимательно поглядывали на меня, и иногда я слышала имя Лкетинги. Через час все разошлись, и мы, женщины, стали готовиться ко сну. Мы помылись прямо около хижины, так как ночь была такая темная, что нас точно никто не мог увидеть. Карабкаться в темноте по куриному насесту нам не хотелось, и мы помочились неподалеку от хижины. Уставшая, я легла на новую широкую кровать и погрузилась в восхитительный сон. На этот раз присутствия Присциллы я не ощущала вовсе, однако в хижине из-за кровати стало очень тесно, и если к нам приходили гости, все садились на нее.

Дни летели незаметно. Присцилла и Эстер баловали меня, как ребенка. Одна готовила, другая таскала воду и даже стирала мою одежду. Я возражала, но они утверждали, что в такую жару мне работать нельзя. Большую часть времени я проводила на берегу в ожидании весточки от Лкетинги. По вечерам к нам часто заходили воины масаи, мы играли в карты или пытались рассказывать истории. Со временем я стала замечать, что то один, то другой проявляет ко мне интерес. Отвечать им взаимностью у меня не был никакого желания, потому что для меня во всем мире существовал только один мужчина. Ни один из них не был так красив и строен, как мой «молодой бог», ради которого я бросила все. Когда воины поняли, что мне их предложения неинтересны, до меня стали долетать новые слухи о Лкетинге. Наверное, все знали, что я его все еще жду.

Когда я в очередной раз вежливо, но твердо отклонила ухаживания одного воина, он сказал: «Зачем ты ждешь этого масаи? Все знают, что на деньги, которые ты оставила ему на паспорт, он уехал в Ватаму Малинди и пропил их там с африканскими девицами». После этого он встал и сказал, чтобы я еще раз подумала над его предложением. Я раздраженно заявила, чтобы он сюда больше не приходил. Тем не менее я почувствовала себя очень одинокой и обманутой. А что, если это правда? В голове вихрем пронеслись самые разные мысли, и я поняла, что не верю ни одному его слову. Индус из Момбасы мог бы сказать мне правду, но у меня не хватало мужества к нему поехать, потому что позора я бы не перенесла. На пляже я каждый день встречала воинов, и их историям не было конца. Один рассказал, что Лкетинга сошел с ума и его забрали домой. Там он женился на молодой девушке, и в Момбасу больше не вернется. Если мне понадобится поддержка и утешение, этот воин всегда к моим услугам. Боже мой, когда же они наконец оставят меня в покое? Я казалась себе косулей, забредшей в львиное стадо. Каждый так и норовил меня сожрать!

Вечером я рассказала Присцилле истории о Лкетинге, которые мне довелось услышать за день, и пожаловалась на то, что воины масаи меня домогаются. Она ответила, что это нормально. Я живу без мужчины уже три недели, а они по опыту знают, что белые женщины недолго остаются одни. Затем Присцилла рассказала мне о двух белых женщинах, которые уже давно живут в Кении и бегают почти за каждым масаи. С одной стороны, это меня шокировало, а с другой – я удивилась тому, что здесь живут другие белые женщины, некоторые из которых даже говорят по-немецки. Я стала спрашивать подробнее, и Присцилла, указав на одну из хижин в деревне, сказала: «Это хижина Юты, немки. Она сейчас где-то в округе Самбуру, где работает в туристическом лагере, но через две-три недели ненадолго приедет сюда». Мне очень захотелось познакомиться с этой Ютой.

Тем временем предложения близости следовали одно за другим, так что мне стало не по себе. Одинокая женщина здесь – дичь, на которую всем разрешено охотиться. Даже Присцилла не могла или не хотела с этим бороться. Когда я ей об этом рассказывала, она нередко хохотала, а почему – я никак не могла понять.

Путешествие с Присциллой

Однажды Присцилла предложила поехать на две недели в ее деревню, чтобы навестить ее мать и пятерых детей. Я удивленно спросила: «У тебя пятеро детей? Где же они живут?» «У моей мамы, а иногда у брата», – ответила она. На побережье она продает украшения и зарабатывает деньги, которые два раза в год отвозит домой. Муж уже давно с ней не живет. Я в очередной раз подивилась африканским отношениям.

Когда мы вернемся, здесь как раз, наверное, будет Юта, подумала я и согласилась. Кроме того, в путешествии я бы отдохнула от назойливых ухаживаний масаи. Присцилла страшно обрадовалась, потому что еще никогда не привозила домой белого человека.

На следующий день мы тронулись в путь, а Эстер осталась присматривать за хижиной. В Момбасе Присцилла купила несколько разных школьных форм для своих детей. У меня с собой был лишь небольшой рюкзак, в котором находились нижнее белье, свитер, три майки и джинсы. Мы купили билеты на вечерний автобус, и до отъезда еще оставалось много времени. Я пошла в парикмахерскую, где мне заплели африканские косички. Эта процедура продолжалась около трех часов и оказалась очень болезненной. Но я решила, что для путешествия такая прическа практичнее.

Задолго до отправления автобуса вокруг него уже толкались десятки людей, размещая на крыше самые разные вещи. Когда автобус тронулся, было уже очень темно, и Присцилла предложила поспать. До Найроби нужно было ехать не менее девяти часов, после чего нам предстояло сделать пересадку и выдержать еще около четырех с половиной часов до Нарока.

Поездка длилась так долго, что я в конце уже не знала, как удобнее сесть, и очень обрадовалась, когда мы все же приехали. Последовал долгий пеший переход. Дорога плавно поднималась в гору, и два часа мы шли через поля, лужайки и даже хвойные леса. Ландшафт очень напоминал швейцарский: сплошная зелень и никого вокруг.

Наконец где-то далеко наверху я разглядела дым – там было несколько полуразрушенных бараков. «Почти пришли», – сказала Присцилла и добавила, что должна купить своему отцу в подарок ящик пива. Я в изумлении посмотрела, как она взгромоздила ящик себе на голову и пошла с ним в гору. Мне не терпелось узнать, как живут эти масаи. Присцилла рассказала мне, что они более зажиточные, чем самбуру[9], родное племя Лкетинги.

Наверху нас ждала бурная встреча. Сбежавшиеся к нам люди стали радостно здороваться с Присциллой, но при виде меня остановились как вкопанные. Присцилла, вероятно, объяснила, что мы подруги. В первую очередь мы пошли к ее брату, который немного говорил по-английски. Его дом состоял из трех комнат и был гораздо больше, чем наша хижина. Здесь готовили на открытом огне, и внутри дома все было очень грязным и закоптелым. Повсюду сновали куры, щенки и котята. Вокруг хижины бегали и резвились дети, старшие таскали самых младших в платках за спиной. Через некоторое время Присцилла стала раздавать подарки.

Здешние жители выглядели уже не традиционно. Они носили обычную одежду и жили размеренной крестьянской жизнью. Когда козы вернулись домой, я, как гостья, должна была выбрать одну для праздничного ужина. Я не могла заставить себя вынести смертный приговор, но Присцилла объяснила, что здесь так принято и это для меня большая честь. Наверное, теперь мне придется делать это каждый день, когда мы будем приходить в гости к новым людям, подумала я. Я указала на белую козу, которую тотчас же поймали. Двое мужчин стали ее душить, и я, чтобы не смотреть, как бьется в конвульсиях несчастное животное, отвернулась. На улице тем временем стемнело и стало прохладно. Мы вошли в дом и сели у огня, который разожгли в одной из комнат на глиняном полу.

Как здесь готовят коз, я не знала. Тем сильнее я удивилась, когда мне протянули целую ногу и огромный нож в придачу. Присцилла получила другую ногу. «Присцилла, – сказала я, – я не настолько голодна. Мне это никогда не съесть!» Она рассмеялась и сказала, что остатки мы заберем с собой и доедим на следующий день. Мне стало жутко при мысли о том, что утром придется снова обгладывать эту ногу. С трудом сохраняя присутствие духа, я немного поела, и все посмеялись над моим плохим аппетитом.

Я жутко устала, у меня сильно болела спина, и я спросила, где можно прилечь. Мне указали на узкую кушетку, на которой нам с Присциллой предстояло спать вдвоем. Воды для мытья здесь не было и в помине, без огня в комнате было очень холодно. Я натянула на себя свитер и легкую куртку и даже порадовалась тому, что Присцилла улеглась рядом, потому что так стало хотя бы немного теплее. Среди ночи я проснулась от сильного зуда и почувствовала, что по мне кто-то ползает. Я хотела немедленно спрыгнуть с кушетки, но вокруг было темно и холодно. Мне не оставалось ничего другого, кроме как взять себя в руки и продержаться до утра. С первым лучом солнца я разбудила Присциллу и указала на свои ноги, испещренные красными следами от укусов, вероятно, вшей. Сделать мы ничего не могли, потому что сменного комплекта одежды у меня с собой не было. Я хотела хотя бы помыться, но, выйдя на улицу, застыла от удивления. Все вокруг было покрыто туманом, на сочных зеленых полянах лежал иней. Казалось, будто я на хуторе фермера в горах Юра[10].

В тот день мы двинулись дальше, чтобы навестить маму и детей Присциллы. Мы шли через холмы и поля и время от времени встречали детей и стариков. Дети держались от меня подальше, а пожилые люди, прежде всего женщины, стремились до меня дотронуться. Некоторые подолгу держали мою руку и бормотали что-то, чего я, разумеется, не понимала. Присцилла сказала, что большинство из них никогда не видели белой женщины, и уж точно никогда не трогали. Иногда во время рукопожатия на мою руку плевали, что означало высшую честь.

Примерно через три часа мы добрались до хижины, в которой жила мама Присциллы. Нам навстречу высыпали дети и облепили Присциллу со всех сторон. Ее мама, еще более тучная, чем Присцилла, сидела на полу и стирала одежду. У обеих женщин, разумеется, накопилось много новостей, и я пыталась уловить хотя бы часть из них.

Эта хижина была самой скромной из всех, что мне приходилось видеть. Круглая, как и все местные жилища, она была сооружена из досок, платков и пластика. Внутри я не могла выпрямиться в полный рост, а расположенный посередине очаг наполнял хижину едким дымом. Окон в доме не было, и я вышла пить чай на улицу, потому что у меня болели и слезились глаза. Обеспокоенная, я спросила у Присциллы, не здесь ли нам предстоит ночевать. Она рассмеялась: «Нет, Коринна, мой второй брат живет примерно в получасе ходьбы отсюда. У него дом побольше. Мы переночуем там. Здесь нет места, потому что здесь спят все дети, да и есть, кроме молока и кукурузы, здесь нечего». Я вздохнула с облегчением.

Незадолго до наступления темноты мы пошли к следующему брату Присциллы. Там нас тоже ждал самый теплый прием. Люди не знали, что Присцилла приедет и приведет с собой белую гостью. Этот брат показался мне очень симпатичным. И он, и его жена ходили в школу и немного знали английский. Наконец-то у меня появилась возможность поговорить.

Затем снова пришел черед выбирать козу. Мне не хотелось опять грызть жесткое козье мясо, и я чувствовала себя совершенно беспомощной. Однако я сильно проголодалась и осмелилась спросить, нет ли другой еды, потому что мы, белые, не привыкли есть так много мяса. Все засмеялись, и жена брата спросила, как я смотрю на курицу с картошкой и овощами. Услышав такое заманчивое предложение, я восторженно воскликнула: «Oh yes!» Женщина исчезла и вскоре вернулась с общипанной курицей, картофелем и чем-то похожим на листовой шпинат. Эти масаи были крестьянами и жили тяжким трудом, возделывая свои поля. Некоторые из них учились в школе. Мы, женщины, вместе с детьми поужинали необыкновенно вкусным блюдом. Оно напоминало густой суп, который после обилия жесткого мяса, хотя и предложенного от чистого сердца, показался мне истинным деликатесом.

Мы прожили у этого брата почти неделю, и все свои дальнейшие вылазки производили оттуда. Здесь для меня даже приготовили теплую воду, чтобы я смогла помыться. Однако наша одежда перепачкалась и сильно пропахла дымом. Постепенно мне стала надоедать такая жизнь, я соскучилась по пляжу в Момбасе и своей новой кровати. На мое предложение поехать обратно Присцилла ответила, что мы еще приглашены на свадьбу, которая состоится через два дня. Мы остались.

Свадьбу играли в нескольких километрах от нашего дома. Один из самых богатых масаи женился на третьей жене. Меня поразило то, что масаи, судя по всему, имели право брать в жены столько женщин, сколько могли прокормить. Мне вспомнились слухи о Лкетинге. Может, он действительно уже женат? От этой мысли мне стало плохо. Но я сумела себя успокоить и подумала, что он бы мне об этом точно сказал. За его исчезновением стоит что-то другое. Я должна это выяснить, как только вернусь в Момбасу.

Церемония произвела на меня огромное впечатление. Собрались сотни мужчин и женщин. Мне представили гордого жениха, который тотчас же сообщил, что если я хочу замуж, то он готов немедленно взять меня в жены. От этих слов у меня пропал дар речи. Обернувшись к Присцилле, он деловито спросил, сколько коров ему за меня дать. Присцилла его предложение отклонила, и он ушел.

Затем появилась невеста в сопровождении первых двух жен. Это была очаровательная девушка, украшенная с головы до ног. Однако ее возраст меня шокировал, на вид ей было не больше двенадцати или тринадцати лет. Двум другим женам было около восемнадцати – двадцати. Сам жених, разумеется, тоже был не стар, но все же не моложе тридцати пяти. Я спросила у Присциллы: «Почему выдают замуж девушек, которые сами еще почти дети?» Она ответила, что так уж тут принято и в ее случае было не иначе. Невеста выглядела хотя и гордой, но не счастливой, и я смотрела на нее с сочувствием.

Снова мои мысли вернулись к Лкетинге. Известно ли ему вообще, что мне двадцать семь лет? Внезапно я почувствовала себя старой, неуверенной в себе и не такой уж и привлекательной в своей грязной одежде. Многочисленные предложения от различных мужчин, поступавшие мне через Присциллу, не помогали избавиться от этого чувства. Мне никто из них не нравился, и своим супругом я видела только Лкетингу. Мне хотелось домой, в Момбасу. Может быть, он за это время успел вернуться. Как-никак, а я жила в Кении уже почти месяц.

Знакомство с Ютой

Мы в последний раз переночевали в хижине и на следующий день вернулись в Момбасу. Подходя к деревне, я испытывала сильное волнение. Издалека до нас донеслись чьи-то голоса, и Присцилла крикнула: «Джамбо, Юта!» Когда я услышала эти слова, сердце восторженно заколотилось. Две недели я была лишена нормального общения и теперь очень радовалась встрече с белой женщиной.

Юта поздоровалась со мной довольно холодно и заговорила с Присциллой на суахили. И снова я ничего не понимала! Однако затем она с улыбкой посмотрела на меня и спросила: «Ну и как тебе деревенская жизнь? Если бы ты не выглядела такой грязной, я бы ни за что не поверила, что ты там была». При этом она критически осмотрела меня с ног до головы. Я ответила, что очень рада снова оказаться здесь, потому что меня всю искусали и голова очень сильно чешется. Юта рассмеялась: «У тебя вши и блохи, вот и все! Если ты сейчас зайдешь в свою хижину, больше тебе от них не избавиться!»

В качестве средства от блох она предложила купание в море и душ в одном из отелей. Она сказала, что балует себя так каждый раз, когда приезжает в Момбасу. Я робко спросила, не будет ли заметно, что я не гостья отеля. «Там столько белых, что на нас не обратят внимания», – развеяла она мои страхи, добавив, что иногда даже ест в отелях, разумеется каждый раз в разных. Я подивилась такой находчивости и восхитилась Ютой. Пообещав, что сходит со мной, она исчезла в своей хижине.

Присцилла стала расплетать мои косички. Было ужасно больно. От дыма и грязи волосы скатались и склеились. Никогда в жизни я не была такой грязной, и чувствовала себя отвратительно. После часа мучений, в течение которого мои волосы выпадали клочками, мы достигли цели. Косички были расплетены, и я выглядела как человек, которого только что ударило током. Вооружившись шампунем, мылом и чистой одеждой, я постучалась к Юте, и мы пошли к морю. Она захватила с собой карандаши и альбом для рисования. На мой вопрос: «Что ты собираешься с этим делать?» – она ответила: «Зарабатывать деньги! В Момбасе заработать легко, для этого я и приезжаю сюда на две-три недели». «Но как?» – поинтересовалась я. «Я рисую шаржи на туристов. На один рисунок трачу десять – пятнадцать минут и зарабатываю примерно десять франков. Четыре-пять человек в день – и я могу быть довольна!» – сказала Юта. Так она перебивалась уже пять лет, держалась очень уверенно и знала все ходы и выходы. Мое восхищение ею росло с каждым часом.

Мы пришли на пляж, и я бросилась в освежающую соленую воду. На берег я вышла только через час, и Юта показала мне деньги, которые заработала за это время. «А теперь пойдем в душ, – улыбнувшись, сказала она. – Пройди мимо охранника спокойно и уверенно, ведь мы белые, помни об этом!» И действительно, у меня получилось. Я все мылась и мылась, раз пять намыливала волосы, пока наконец не почувствовала себя чистой. Я надела легкое платье, и мы как ни в чем не бывало пошли на традиционный послеобеденный чай. Все бесплатно!

Юта спросила, что я, собственно говоря, делаю в этой деревне. Я рассказала ей свою историю, она меня внимательно выслушала и посоветовала: «Если ты непременно хочешь остаться здесь и получить своего масаи, нужно кое-что сделать. Во-первых, сними домик, это почти ничего не стоит, и ты наконец заживешь спокойно. Во-вторых, деньги нужно экономить и зарабатывать еще. Например, ты можешь находить для меня клиентов, которых я буду рисовать, а деньги будем делить. В-третьих, не верь черным на побережье. По сути, все хотят только денег. Чтобы проверить, достоин ли Лкетинга твоих переживаний, мы завтра же пойдем в туристическое агентство и посмотрим, на месте ли деньги, которые ты оставила там в прошлый раз. Если да, значит, туризм его еще не испортил. Я говорю серьезно».

С Ютой мне было хорошо. Она говорила на суахили, знала все вокруг, а ее энергия била через край. На следующий день мы поехали в Момбасу, но не на автобусе. Юта сказала, что не собирается выбрасывать на ветер свои потом и кровью заработанные деньги, и привычным жестом подняла вверх большой палец. Возле нас остановился первый же частный автомобиль. В нем сидели индусы, которые подвезли нас до парома. Частные автомобили были здесь только у индусов или белых. Юта с улыбкой сказала: «Видишь, Коринна, ты снова чему-то научилась!»

После долгих поисков мы нашли туристическое агентство. Я всей душой надеялась, что мои деньги по прошествии почти пяти месяцев по-прежнему на месте. Я волновалась не из-за денег, я боялась узнать, что ошиблась в Лкетинге и нашей любви. Кроме того, если Лкетинга деньги не забрал, Юта собиралась помочь мне его найти. Очевидно, она в это не верила.

Когда я открыла дверь и переступила через порог, мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. Мужчина, сидевший за письменным столом, поднял голову, и я сразу его узнала. Не успела я и слова сказать, как он широко улыбнулся и с распростертыми объятиями подошел ко мне, сказав: «Hello, how are you after such a long time?[11] Где мужчина масаи? Я его больше не видел». От этих слов у меня потеплело на сердце, и, поздоровавшись, я сказала, что с паспортом ничего не получилось и я пришла забрать деньги.

Индус тотчас же исчез за занавеской. Я не верила своим глазам и посмотрела на Юту. Она только плечами пожала. Индус вскоре вернулся, держа в руках толстые пачки денег. Я едва не закричала от счастья. Я знала, знала, что Лкетингу интересуют не мои деньги. Взяв эти банкноты, я почувствовала, как во мне родилась необыкновенная сила. Ко мне вернулось доверие. О слухах и сплетнях можно было забыть.

Я вознаградила индуса за его честность, и мы вышли на улицу. Наконец Юта сказала: «Коринна, этого масаи действительно стоит найти. Теперь я поверила в твою историю и думаю, что в ней замешаны другие люди». Счастливая, я обняла ее. «Идем, – сказала я, – я тебя приглашаю. Мы поужинаем как туристы».

Во время еды мы стали планировать наши дальнейшие действия. Юта предложила через неделю отправиться в округ Самбуру. Это будет долгий путь до деревни Маралал, где она собиралась найти одного знакомого масаи. Она покажет ему фотографии Лкетинги, и, если нам повезет, мы узнаем, где он находится. «Там все друг друга знают». Моя надежда росла с каждой минутой. Остановиться мы могли у ее друзей, которым она помогала строить там дом. Я согласилась со всеми ее предложениями. Мне не терпелось наконец приступить к действию и перестать ждать сложа руки.

Вся неделя с Ютой прошла очень приятно. Я находила ей клиентов, а она рисовала. Все у нас получалось, и мы познакомились со многими интересными людьми. По вечерам мы обычно сидели в «Буш Бейби Баре»: Юта изголодалась по музыке и общению. Тем не менее ей приходилось быть начеку, чтобы сразу не потратить заработанные деньги, иначе бы нам пришлось задержаться здесь еще на месяц.

Наконец мы собрали вещи. Половину одежды я упаковала в чемодан, половину оставила в домике Присциллы. Узнав, что я ухожу, она сильно расстроилась и сказала, что найти воина масаи почти невозможно: «Они постоянно переходят с места на место. Пока они не женаты, у них нет дома, и только его мама, возможно, знает, где он». Но отказываться от намеченного плана я не собиралась. Я была уверена, что поступаю правильно.

На автобусе мы поехали в Найроби. На этот раз восьмичасовую поездку я перенесла на удивление легко. Мне хотелось как можно скорее познакомиться с местностью, где родился мой масаи, и с каждым часом цель становилась все ближе.

В Найроби у Юты были дела, и мы на три дня остановились в отеле «Игбол», гостинице для тех, кто путешествует автостопом. Здесь собирались туристы со всего мира, и они очень отличались от туристов в Момбасе. Да и вообще Найроби был городом совсем иного толка. Здесь царила суета, на улицах было много калек и попрошаек. Наш отель располагался в самом «пекле», и я могла наблюдать за тем, как процветает проституция. По вечерам бесчисленные бары завлекали клиентов музыкой суахили. Почти каждая женщина в этих ресторанах предлагала себя за пиво или за деньги. Основными клиентами здесь были местные жители. Город показался мне оглушительным и в то же время завораживающим. Мы, белые женщины, здесь бросались в глаза, и каждые пять минут кто-нибудь осведомлялся, не нужен ли нам бойфренд. К счастью, Юта умело защищала нас на суахили. Она сказала мне, что после наступления темноты выходит на улицы Найроби только с рунгу, дубинкой масаи, так как без нее очень опасно.

На третий день я стала умолять Юту двинуться дальше. Она согласилась, и в полдень мы сели на автобус в направлении Ньяхуруру. Этот автобус был еще более старым и обшарпанным, чем автобус в Момбасе, который тоже нельзя было назвать роскошным. Юта рассмеялась: «Подожди, вот когда мы сядем в следующий автобус – тогда ты удивишься по-настоящему! Этот еще в полном порядке». Мы просидели в автобусе целый час, ожидая, когда он заполнится. Нам снова предстоял долгий шестичасовой переезд. Дорога все время шла в гору. Время от времени автобус останавливался, одни пассажиры выходили, другие входили. Разумеется, каждый тащил с собой целую гору пожитков, которые приходилось грузить и выгружать.

Наконец мы добрались до цели, которую наметили себе на этот день: Ньяхуруру. Дойдя до ближайшей гостиницы, мы сняли номер и после еды сразу легли спать, потому что сидеть я больше не могла. Обрадовавшись возможности наконец-то расправить свои кости, я моментально заснула. На следующий день мы встали в шесть утра, потому что в семь отправлялся единственный автобус до Маралала. Когда мы пришли, он был уже полным. В автобусе я заметила нескольких воинов масаи и больше не чувствовала себя такой чужой. Пассажиры разглядывали нас очень внимательно, потому что во всех автобусах мы были единственными белыми.

Автобус был действительно ужасен. Повсюду из сидений торчали перья или выбивался грязный пенопласт, некоторые стекла отсутствовали. Кроме того, в автобусе царил полнейший хаос. Он был буквально завален ящиками, в которых везли кур. С другой стороны, это был первый автобус, в котором царила самая непринужденная и веселая атмосфера. Здесь много говорили и смеялись. На одной из остановок Юта купила нам попить. Протягивая мне бутылочку кока-колы, она сказала: «Вот, держи. Пей экономно, потому что тебя будет мучить жажда. Мы поедем по проселочной дороге, и будет много пыли. До Маралала ты не увидишь ничего, кроме кустарника и пустыни». Автобус тронулся, и примерно через десять минут мы свернули с более-менее ровного шоссе на красную ухабистую проселочную дорогу.

Автобус моментально наполнился пылью. Пассажиры, сидевшие возле окон, немедленно их закрыли, остальные завернулись в платки или прикрыли лица кепками. Я закашлялась и зажмурила глаза. Теперь я поняла, почему свободными оставались только задние места. Автобус ехал медленно, но то и дело подпрыгивал на глубоких рытвинах, и мне приходилось крепко держаться, чтобы не соскользнуть с сиденья. «Юта, сколько нам еще ехать?» Она рассмеялась: «Если не будет аварии, то четыре-пять часов, хотя здесь всего сто двадцать километров». Я пришла в ужас, и только мысли о Лкетинге позволили мне пережить этот отрезок пути и найти в нем даже что-то романтическое.

Время от времени вдалеке мы видели маньятты, за которыми следовали длинные пустынные участки, красная земля и редкие деревья. Иногда мы проезжали мимо детей, пасших коров или коз. Увидев автобус, они останавливались и махали нам.

Примерно через полтора часа автобус сделал первую остановку. Справа и слева от дороги стояли ларьки. Я увидела даже два небольших магазинчика, в которых продавались бананы, томаты и всякие мелочи. Женщины и дети устремились к окнам автобуса, чтобы успеть за эту короткую остановку что-нибудь продать. Некоторые пассажиры закупили много еды, и автобус, раскачиваясь из стороны в сторону, двинулся дальше. На этой остановке никто не вышел, зато вошли еще три воина в боевой раскраске. У каждого было по два длинных копья. Разглядывая их, я не сомневалась, что скоро найду своего Лкетингу. «Следующая остановка – Маралал», – устало сказала Юта. От постоянной качки я тоже выбилась из сил. До сих пор нам везло, потому что не было ни аварии, ни поломки двигателя, что случалось довольно часто. Кроме того, дорога была сухая. Во время дождя земля превращается в месиво, сказала Юта.

Через полтора часа мы наконец приехали в Маралал. Автобус, громко сигналя, въехал в деревню и, прежде чем остановиться, сделал круг по единственной улице. Его тотчас же облепили десятки любопытных. Мы вышли на пыльную дорогу и заметили, что сами с ног до головы покрыты пылью. Вокруг автобуса толкались и суетились люди самого разного возраста. Мы подождали, пока выгрузят наши сумки, погребенные под многочисленными ящиками, матрасами и корзинами. При взгляде на эту деревушку и ее жителей меня охватила острая жажда приключений.

Примерно в двадцати метрах от автобусной остановки находился небольшой рынок. Разноцветные платки колыхались на ветру, на прилавках лежали груды одежды и ботинок. За прилавками сидели почти исключительно женщины и пытались что-то продать.

Наконец нам выдали наши сумки. Юта предложила для начала выпить чаю и перекусить, а уж потом отправиться к нашему домику, который находился примерно в часе ходьбы оттуда. Сотни любопытных глаз проводили нас до гостиницы. Владелица, женщина из племени кикуйю[12], поприветствовала Юту. Юту здесь знали, потому что она уже три месяца принимала участие в строительстве одного дома. Кроме того, она была белая, и в этой местности ее просто нельзя было не заметить.

Чайный дом выглядел так же, как в Укунде. Мы сели за столик, и нам принесли еду. Разумеется, это были мясо с соусом, лаваш-чапатти и чай. Немного дальше в глубине хижины сидела группа воинов масаи. «Юта, – спросила я, – может быть, ты кого-нибудь из них знаешь? Они все время на нас смотрят!» «Здесь на тебя все время будут смотреть, – спокойно возразила Юта. – Поиски твоего масаи мы начнем завтра, а сегодня нам еще предстоит пройти несколько километров в гору!»

После обеда, который, по моим представлениям, не стоил почти ничего, мы тронулись в путь. Под палящими лучами солнца мы шли по пыльной дороге, которая почти незаметно, но неуклонно поднималась вверх. Уже через километр дорожная сумка стала казаться мне неподъемной. Юта успокоила меня: «Потерпи. К гостинице для туристов мы пойдем по короткой дороге. Может, нам повезет и нас подбросит какая-нибудь машина».

Мы свернули на узкую тропинку, и вдруг в кустах раздался шорох. Юта крикнула: «Коринна, не двигайся! Если это буйволы, замри на месте!» В ужасе я попыталась представить себе образ буйвола. Мы стояли не шевелясь, пока я примерно в пятнадцати метрах от нас не заметила что-то светлое с черными полосами. Юта с облегчением рассмеялась: «Ах, это зебры!» Заметив нас, животные испуганно умчались прочь. Я вопросительно посмотрела на Юту: «Ты сказала буйволы. Неужели они так близко подходят к деревне?» «Подожди! – сказала она. – Возле гостиницы, если повезет, мы увидим буйволов, зебр, обезьян или гну». «Разве ходить здесь не опасно?» – удивленно спросила я. «Опасно. Как правило, по этой дороге ходят только вооруженные воины самбуру. Женщин обычно охраняют. Остальные ходят по открытой дороге, там не так опасно. Но этот путь вдвое короче!»

Я почувствовала себя в безопасности только тогда, когда мы дошли до отеля. Это была действительно красивая гостиница, хотя и не такая роскошная, как та, где были мы с Марко в Масаи-Мара. Она выглядела скромно, зато отлично вписывалась в окружающий пейзаж. По сравнению с гостиницей для местных жителей в Маралале она казалась чудесным наваждением. Внутри было безлюдно, как будто все вымерли. Мы сели на веранде, и действительно, примерно в ста метрах от нас, у водопоя, я увидела стадо зебр. Справа резвилась большая группа самок павиана с детенышами. Среди них я разглядела и нескольких крупных самцов. Все они направлялись к воде.

Наконец к нам подошел официант и поинтересовался, чего мы хотим. Юта заговорила с ним на суахили и заказала две кока-колы. Пока мы ждали колу, она радостно сообщила: «Хозяин гостиницы приедет примерно через час. У него есть «лендровер», и он наверняка нас подвезет, а пока мы можем отдохнуть». Каждая из нас погрузилась в свои размышления. Я смотрела на окружавшие нас холмы и многое бы отдала за то, чтобы узнать, на каком или за каким из них находится мой Лкетинга. Чувствует ли он, что я совсем рядом?

Мы прождали управляющего почти два часа. Это оказался приятный, простой человек с иссиня-черным цветом кожи. Он пригласил нас в свой автомобиль, и через пятнадцать минут прыжков по кочкам мы достигли цели. Мы поблагодарили его, и Юта с гордостью показала, где она работает. Дом представлял собой длинный бетонный ящик, разделенный на отдельные комнаты, из которых две были почти готовы. В одной из них мы и поселились. В комнате не было ничего, кроме кровати и стула. За неимением окон дверь приходилось весь день держать открытой, чтобы хотя бы что-то видеть. Я удивилась, как Юта может чувствовать себя хорошо в этой мрачной каморке. Мы легли на кровать и постарались устроиться поудобнее, насколько это было возможно. Вконец измученная, я вскоре заснула.

Рано утром люди шумно приступили к работе, и мы проснулись. Для начала мы решили помыться у умывальника холодной водой, и в утренней прохладе для этого потребовалось некоторое усилие воли. Однако я все же надеялась встретить своего масаи и хотела в этот момент выглядеть красивой.

Охваченная волнением и жаждой деятельности, я решила поехать в Маралал и как следует осмотреть селенье. Я видела в нем множество воинов масаи, и должен же был среди них найтись хотя бы один, которого бы знала Юта. Я заразила Юту своей уверенностью, и, выпив традиционного чаю, мы тронулись в путь. По дороге мы обгоняли женщин или девушек. Они шли в город, чтобы продать молоко, которое несли в сосудах из тыквы.

«Теперь нам понадобятся терпение и удача, – сказала Юта. – Сначала обойдем деревню несколько раз, чтобы нас все увидели, а я посмотрю, не узнаю ли кого». Поселок мы обошли быстро. Единственная улица замыкалась почти правильным прямоугольником, вдоль нее стояли многочисленные ларьки. За несколькими исключениями, магазинчики были полупустые, в них продавалось одно и то же. Между ларьками время от времени появлялись гостинички, в фойе которых можно было перекусить. Позади фойе находились номера, расположенные один за другим, как в загоне для кроликов. За ними был туалет, который в этой местности представлял собой обычную яму. Если очень повезет, можно было найти нечто похожее на душ с очень слабым напором воды. Из всех зданий выделялось только одно, бетонное, свежевыкрашенное.

Оно принадлежало коммерческому банку. Неподалеку от автобусной остановки находилась бензоколонка, но за все время пребывания здесь я увидела всего три машины: два «лендровера» и пикап.

В первый раз мы обошли селенье с удовольствием, и я с интересом разглядывала каждый магазин. Некоторые продавцы заговаривали с нами по-английски. За нами всюду следовала ватага детей, которые возбужденно болтали и смеялись. Из их речи я улавливала только одно слово: «мзунгу, мзунгу» – «белая, белая».

Около четырех часов дня мы пошли домой. Мой энтузиазм слегка угас, хотя разум подсказывал, что найти Лкетингу в первый же день было бы большим чудом. Юта успокаивала меня: «Завтра в деревне появятся другие люди. Сюда каждый день приходят новые люди. Местных жителей тут немного, и они нам неинтересны. Завтра уже больше людей будут знать, что здесь остановились две белые женщины. Тот, кто сегодня был здесь, разнесет эту новость по деревням». По мнению Юты, Лкетингу мы должны были встретить через три-четыре дня.

Дни летели, и все новое в Маралале мне уже казалось не столь интересным. Я изучила в этой глуши каждый угол. Юта показывала фотографии Лкетинги некоторым воинам, но в ответ мы видели лишь подозрительную ухмылку. Через неделю ничего не изменилось, разве что мы начали чувствовать себя идиотками, поскольку каждый день проделывали одно и то же. Юта сказала, что составит мне компанию еще один раз, а потом мне придется самой искать его с помощью фотографий. В ту ночь я молилась о том, чтобы назавтра все получилось. Мне не хотелось верить, что весь этот длинный путь был напрасным.

Когда мы в третий раз обходили город, к нам подошел мужчина. По большим отверстиям в мочках ушей я поняла, что это бывший воин самбуру. Между ним и Ютой завязалась оживленная беседа, и я с радостью заметила, что Юта его знает. Мужчину звали Том, и Юта показала ему фотографии Лкетинги. Он взглянул на них и медленно произнес: «Да, я его знаю».

От волнения у меня задрожали ноги. Они говорили на суахили, и я почти ничего не понимала. Я снова и снова спрашивала: «Что, Юта? Что ему известно о Лкетинге?» Мы пошли в ресторан, и Юта стала переводить. Мужчина сказал, что немного знает Лкетингу и ему известно, что он живет у своей матери и каждый день пасет коров. «Где его дом?» – взволнованно спросила я. Очень далеко, примерно в семи часах ходьбы для выносливого человека. Нужно пройти через густой лес, который очень опасен, потому что в нем водятся слоны и буйволы. Он не уверен, что мать живет на прежнем месте, в Барсалое, потому что иногда люди с животными в поисках воды уходят в другой район.

После таких сведений Лкетинга показался мне совершенно недоступным, и я растерялась: «Юта, спроси его, есть ли возможность сообщить Лкетинге, что я здесь. Если нужно, я заплачу». Том подумал и сказал, что мог бы послезавтра в ночь пойти туда, захватив мое письмо. Но сначала ему нужно сообщить об этом жене. Он женился недавно, и жена здесь ничего не знает. Мы договорились о сумме, половину которой он получил сразу, а вторую половину должен был получить, когда вернется с новостями. Я надиктовала Юте письмо, и она написала его на суахили. Самбуру сказал, чтобы через четыре дня мы снова были в Маралале, потому что, если он найдет Лкетингу и тот захочет прийти, они будут здесь через несколько дней.

Это были долгие четыре дня. Каждый вечер я возносила к небу горячие молитвы. В последний день мои нервы стали сдавать. С одной стороны, мне не терпелось узнать, чем все закончится, а с другой – я понимала, что, если ничего не выйдет, мне придется вернуться в Момбасу и забыть про свою большую любовь. Я собрала сумку, потому что собиралась ночевать не в доме Юты, а в Маралале. С Лкетингой или без него, все равно на следующий день я решила уехать из этой деревни.

Юта и я снова стали кружить по деревне. Примерно через три часа мы разделились и разошлись в противоположные стороны, чтобы нас увидело больше народу. Я постоянно молилась, чтобы он пришел. Проделывая очередной круг, я не встретила Юту, как обычно, на полпути. Я огляделась вокруг и не увидела ни одного белого лица. Однако я пошла дальше, и вдруг ко мне подбежал маленький мальчик. Задыхаясь, он воскликнул: «Мзунгу, мзунгу, идем!» Он размахивал руками и тянул меня за юбку. В первое мгновение я подумала, что с Ютой что-то случилось. Мальчик тащил меня к первой гостинице, в которой я оставила сумку, и что-то говорил на суахили. Добежав, он указал на что-то позади здания.

Счастливые в Маралале

С сильно бьющимся сердцем я пошла в указанном направлении и заглянула за угол. Там стоял он! Мой масаи просто стоял там и улыбался. Рядом с ним был Том. Я потеряла дар речи. Продолжая улыбаться, он протянул ко мне руки и сказал: «Эй, Коринна, ты меня не поцелуешь?» Только тогда я очнулась, вышла из оцепенения и бросилась ему на шею. Мы обнялись, и время для меня остановилось. Затем он отступил назад, посмотрел на меня счастливыми глазами и сказал: «Нет проблем, Коринна». Услышав эти знакомые слова, я была готова взлететь от радости.

Тут у меня из-за спины выскочила счастливая Юта и сказала: «Ну вот, наконец-то вы друг друга нашли! Я узнала его издалека и привела сюда, чтобы вы могли, по крайней мере, спокойно поздороваться, не на глазах у всего Маралала». Я от всего сердца поблагодарила Тома и предложила попить чаю. Я сказала, что мужчины могут съесть за мой счет столько мяса, сколько захотят. Мы пошли в мой номер, сели на кровать и стали ждать, когда принесут мясо. Юта поговорила с Лкетингой и объяснила, что он может спокойно есть в нашем присутствии, потому что мы не женщины самбуру. Посоветовавшись с Томом, Лкетинга согласился.

И вот он был здесь, рядом, и я смотрела в его красивые глаза. Я спросила, почему он не приехал в Момбасу. Он действительно не получил от меня ни одного письма. Он два раза спрашивал насчет паспорта, но служащий только смеялся и дразнил его. Затем другие воины стали относиться к нему как-то странно и запретили танцевать с ними. Без танца он больше не мог зарабатывать деньги, и оставаться на побережье не имело смысла. Не веря, что я вернусь, он через месяц уехал домой. Однажды он хотел позвонить мне из отеля «Африка Си Лодж», но ему никто не помог, а управляющий сказал, что телефон только для туристов.

С одной стороны, я была тронута, когда узнала, что он все перепробовал, с другой – жутко разозлилась на так называемых друзей, которые вместо того, чтобы помочь, только вредили ему. Когда я сказала, что хочу остаться в Кении и не вернусь в Швейцарию, он сказал: «Хорошо. Теперь ты останешься со мной!» Юта и Том оставили нас наедине, и мы, счастливые, стали делиться новостями. Лкетинга сожалел, что мы не можем поехать к нему домой. Наступил сезон засухи, и, кроме молока, никакой еды не было, да и дома тоже не было. Я сказала, что мне все равно, главное – что теперь мы вместе. Тогда он предложил сначала поехать в Момбасу. Познакомиться с его мамой и посмотреть его дом я смогу позже, но он хочет сегодня же представить мне своего младшего брата Джеймса, который единственный из всей семьи посещает школу в Маралале. Он скажет ему, что уезжает со мной в Момбасу, и Джеймс, когда на школьные каникулы поедет домой, передаст это маме.

Школа находилась примерно в километре от деревни. В ней царила строгая дисциплина. В школьном дворе мальчики и девочки гуляли отдельно. Все были одеты одинаково: девочки – в простые синие платьица, мальчики – в синие штаны и светлые рубахи. Я осталась ждать в стороне, а Лкетинга медленно подошел к мальчикам. Вскоре все дети уставились на него, потом на меня. Он заговорил с ними, один мальчик убежал и вернулся с другим. Последний подошел к Лкетинге и уважительно с ним поздоровался. Они немного поговорили и подошли ко мне. Джеймс протянул мне руку и вежливо поздоровался. На вид ему было лет шестнадцать. Он очень хорошо говорил по-английски и сожалел, что не может пойти с нами в деревню, потому что теперь у них лишь короткая перемена, а по вечерам выходить нельзя, только по субботам на два часа. Директор школы очень строгий. Тут зазвенел звонок, и детей как ветром сдуло, в том числе и Джеймса.

Мы вернулись в деревню, и я не имела ничего против того, чтобы пойти в наш номер. Но Лкетинга, смеясь, возразил: «Это Маралал, а не Момбаса». Судя по всему, здесь мужчина и женщина могли заходить в помещение вместе лишь после наступления темноты, да и то тайком. Не то чтобы мне безумно хотелось секса, ведь я знала, что он из себя представляет, но после долгих месяцев разлуки немного близости мне бы не помешало.

Мы бродили по Маралалу. Я держалась от Лкетинги на некотором расстоянии, потому что так было принято. Время от времени он заговаривал с воинами или девушками. Девушки, все очень молоденькие и обвешанные красивыми украшениями, бросали на меня быстрые любопытные взгляды и смущенно хихикали. Напротив, воины осматривали меня очень внимательно. Лкетинга разговаривал с ними подолгу. Судя по всему, речь шла обо мне. Мне это было несколько неприятно, потому что их языка я не понимала. Я с нетерпением ждала вечера.

На рынке Лкетинга купил пластиковую коробочку с красным порошком. При этом он указал на свои волосы и боевую раскраску. В другом ларьке продавались зеленые стебли с листьями. Длина стеблей составляла примерно двадцать сантиметров, они были связаны в пучки. Собравшиеся перед прилавком пятеро или шестеро мужчин придирчиво осматривали товар и громко спорили.

Лкетинга тоже устремился к этому ларьку, и продавец завернул ему в газету два пучка. Лкетинга заплатил приличную сумму, и пакет тотчас же скрылся под его платком-кангой. По пути в гостиницу он купил не меньше десяти жевательных резинок. Когда мы пришли в номер, я спросила, что это за трава. Он улыбнулся и сказал: «Мираа, очень хорошая. Ее ешь и не спишь!» Разложив покупки, он зубами отделил кору от стебля и стал жевать ее вместе с жвачкой. Я зачарованно смотрела на него, на его красивые тонкие пальцы. Я тоже попробовала пожевать траву, но мне она показалась слишком горькой, и я ее сразу выплюнула. Я лежала на кровати, смотрела на него, держала в руке его руку и была бесконечно счастлива. Я могла обнять весь мир. Я достигла цели. Я нашла его, мою большую любовь. Утром мы поедем в Момбасу, и у нас начнется замечательная жизнь.

Должно быть, я заснула. Проснувшись, я увидела Лкетингу на том же месте. Он продолжал сосредоточенно жевать. Пол превратился в помойку. Повсюду валялись листья, очищенные от коры стебли и пережеванные зеленые комочки. Он посмотрел на меня слегка застывшими глазами и погладил по голове: «Нет проблем, Коринна, ты устала, ты спи. Завтра сафари». «А ты, – спросила я, – не устал?» Нет, ответил он, перед такой дальней поездкой он не может спать, поэтому и жует мираа.

Из его слов я поняла, что мираа расслабляет и придает мужества. Воины масаи пользуются ею, поскольку принимать алкоголь им запрещено. Я понимала, что в эти дни мужество Лкетинге необходимо, как никогда. Он не знал, что нас ждет, а опыт в Момбасе он получил не самый лучший. Его мир был здесь, а Момбаса хотя и находилась в Кении, но была для него чужой. Я ему помогу, подумала я, и снова заснула.

На следующее утро нам предстояло выйти очень рано, чтобы занять места в единственном автобусе, отъезжающем в Ньяхуруру. В ту ночь Лкетинга не ложился. Я удивилась, каким бодрым он выглядел и как легко, без багажа, только в украшениях и набедренной повязке, сжимая в руке дубинку, пустился в столь дальнее путешествие.

Тем временем Лкетинга съел всю траву и стал пережевывать уже использованные комочки. Он ехал молча, да и вообще на этот раз в автобусе было не так весело, как тогда, когда мы ехали с Ютой.

Автобус резво подпрыгивал на бесконечных ухабах. Чтобы защитить от пыли свои красивые волосы, Лкетинга натянул на голову вторую накидку, оставив открытыми только глаза. Чтобы хотя бы немного дышать, я прикрыла нос и рот платком. Примерно на полпути Лкетинга подтолкнул меня и указал на длинный серый холм. Только как следует присмотревшись, я поняла, что это сотни слонов. Зрелище было внушительным, грандиозным. Повсюду, насколько хватало взгляда, серые колоссы спокойно и уверенно шли вперед. Между ними можно было заметить детенышей. В автобусе все оживились и стали следить за слонами. Я узнала, что здесь такое можно увидеть нечасто.

Наконец к обеду мы добрались до нашей первой цели, Ньяхуруру. Мы пошли попить чаю и съели хлебную лепешку. Уже через полчаса следующий автобус отправился в Найроби, куда мы прибыли ближе к вечеру. Я предложила Лкетинге переночевать там, а утром сесть в автобус на Момбасу. Он сказал, что не хочет оставаться в Найроби, что гостиницы здесь слишком дорогие. За все платила я, и его слова меня тронули. Я заверила, что это не проблема, но он сказал, что Найроби очень опасен и здесь много полиции. Несмотря на то что с семи утра мы только и делали, что сидели в автобусе, он хотел немедленно тронуться в путь и преодолеть самый длинный отрезок пути. Заметив, как неуверенно он себя чувствует в Найроби, я согласилась.

Мы поспешно перекусили. Я была рада, что он по крайней мере поел вместе со мной, хотя и натянул на лицо кангу, чтобы его не узнали. До автовокзала было недалеко, и мы прошли эти несколько сотен метров пешком. Здесь, в Найроби, даже местные жители как-то странно смотрели на Лкетингу, кто посмеиваясь, а кто с восхищением. Он совсем не вписывался в этот суматошный современный город, и я обрадовалась, что с паспортом ничего не получилось.

Наконец мы сели в ночной автобус и стали ждать отправления. Лкетинга снова жевал мираа. Мое тело ныло, и я тщетно старалась расслабиться. Только на сердце было легко и спокойно. Через четыре часа, в течение которых мне удалось немного подремать, автобус остановился в Вое. Большинство пассажиров, и я в том числе, вышли, чтобы справить нужду, но, увидев грязный туалет, я решила потерпеть еще четыре часа. Купив две бутылочки кока-колы, я вернулась в автобус. Через полчаса путешествие продолжилось, и на этот раз заснуть я не смогла. Мы с бешеной скоростью мчались сквозь ночь по извилистой дороге. Лишь изредка нам на пути попадался встречный автобус, а автомобилей и вовсе почти не было.

Два раза мы проезжали через полицейский кордон. Автобус останавливался у разложенных поперек дороги бревен с длинными гвоздями, и полицейский с автоматом проходил по салону, освещая фонарем каждое лицо. Через пять минут ночная поездка продолжалась. Вскоре я уже не знала, как удобнее сесть. Наконец я увидела табличку «245 километров до Момбасы»: слава богу, до дома оставалось не так далеко. Лкетинга не спал. Судя по всему, эта мираа действительно придавала бодрости. Только его взгляд был неестественно неподвижен, и он стал крайне молчалив. Постепенно меня стало охватывать радостное волнение. В воздухе запахло солью, температура стала комфортнее. От влажной прохлады Найроби не осталось и следа.

Возвращение в Момбасу

Утром, в начале шестого, мы прибыли в Момбасу. На автобусном вокзале я захотела выйти, как и другие пассажиры, но Лкетинга меня удержал. Он сказал, что раньше шести часов автобусы на побережье не ходят и нам нужно ждать здесь, потому что на улице слишком опасно. Мы наконец-то прибыли на место, а выходить все равно было нельзя! Мой мочевой пузырь мог лопнуть в любую минуту, и я попыталась объяснить это Лкетинге. «Come!» – сказал он и поднялся. Мы вышли и встали между двумя пустыми автобусами. Не заметив в округе никого, кроме нескольких кошек и собак, я присела. Увидев мой «ручей», Лкетинга рассмеялся.

Воздух на побережье был волшебный, и я предложила не спеша пойти к ближайшей остановке матату. Лкетинга взял мою сумку, и в утренних сумерках мы тронулись в путь. В одном магазине ночной сторож как раз подогревал себе чай и угостил нас. За это Лкетинга дал ему немного мираа. Время от времени мимо нас проходили одетые в лохмотья подозрительные личности, одни молча, другие что-то бормоча себе под нос. Повсюду на земле, подстелив под себя картон или газеты, спали люди. Это было время призраков, но рядом с моим воином я чувствовала себя в полной безопасности.

Около шести утра загудели первые матату, и через десять минут проснулся весь район. На автобусе мы доехали до парома, где меня снова охватило безграничное счастье. По пути к южному побережью Лкетинга заметно нервничал, и я спросила: «Милый, ты в порядке?» «Да», – ответил он и стал говорить. Я поняла не все, но Лкетинга, по-видимому, хотел как можно скорее узнать, какой масаи украл мои письма и кто распространил слухи о его женитьбе. При этом вид у него был такой мрачный, что мне стало жутко. Я попыталась его успокоить, ведь это было уже неважно, потому что я его все же нашла. Он ничего не ответил и продолжал беспокойно смотреть в окно.

Присцилла очень удивилась, увидев нас вместе. Она радостно поздоровалась с нами и приготовила чай. Эстер у нее больше не жила. Мои вещи были аккуратно развешаны на веревке за дверью. Сначала Присцилла и Лкетинга миролюбиво болтали, но вскоре стали о чем-то бурно спорить. Я попыталась узнать, что случилось. По словам Присциллы, Лкетинга обвинял ее в том, что она знала о моих письмах. Наконец Лкетинга успокоился и улегся спать на нашей большой кровати.

Присцилла и я остались на улице и стали думать, где нам спать, потому что жить втроем с женщиной масаи мы не могли. Один масаи, собиравшийся на северное побережье, предложил нам свою хижину. Мы в ней прибрались и перетащили мои вещи и большую кровать. Я навела в хижине уют и осталась очень довольна. Стоимость аренды составляла примерно десять франков.

Мы провели две чудесные недели. Каждый день я учила Лкетингу читать и писать. Учеба доставляла ему большое удовольствие. Английские книги с картинками нам очень помогали, и он запоминал одну букву за другой, чем невероятно гордился. По вечерам мы иногда ходили на представления масаи, после которых продавались украшения. Некоторые украшения мы делали сами. Мы с Лкетингой мастерили красивые браслеты, Присцилла вышивала пояса.

Однажды в клубе «Робинзон» целый день продавали украшения, гербы и копья. По этому случаю многие люди приехали с северного побережья, в том числе и женщины масаи. Лкетинга съездил в Момбасу и закупил у торговцев самые разные предметы, чтобы мы могли выставить на продажу больше вещей. Торговля шла с огромным успехом. Белые окружили наш прилавок и засыпали меня вопросами. Продав почти все, я стала помогать другим торговцам. Лкетинге это не понравилось, потому что эти масаи были виноваты в том, что мы так долго не виделись. Мне же не хотелось ни с кем ссориться, ведь они позволили нам торговать здесь бесплатно.

Туристы то и дело приглашали нас в бар. Пару раз я соглашалась, но потом мне это надоело: торговать было куда интереснее. Лкетинга остался в баре с двумя немцами, и я время от времени посматривала в их сторону. Заметив, что Лкетинга пьет пиво, я пришла в ужас, ведь воинам пить запрещалось. Масаи с побережья иногда нарушали это правило, но Лкетинга лишь недавно приехал из округа Самбуру и к алкоголю совершенно не привык. Я обеспокоенно спросила: «Дорогой, ты почему пьешь пиво?» Он лишь рассмеялся: «Меня угостили друзья». Я сказала немцам, чтобы они сейчас же прекратили его угощать, потому что он алкоголь не пьет. Они извинились и попытались меня успокоить, сказав, что он выпил только три кружки. Только бы ничего не случилось!

Продажа постепенно подошла к концу, и мы упаковали оставшиеся вещи. На улице перед отелем масаи делили полученную выручку. Я проголодалась, устала от жары и постоянного стояния на ногах, мне очень хотелось домой. Лкетинга, слегка подвыпивший, но по-прежнему веселый, решил с несколькими масаи поехать ужинать в Укунду. Продажа прошла отлично, все заработали денег. Я разочарованно вернулась в деревню одна.

Позднее я поняла, что это была большая ошибка. Через пять дней истекал срок действия моей визы. Об этом я случайно вспомнила по дороге домой, и вместе с Лкетингой решила поехать в Найроби. Меня бросало в дрожь при мысли о дальней поездке, а еще больше при мысли о кенийских чиновниках! Все будет хорошо, успокаивала я себя, открывая дверь в нашу хижину. Я приготовила немного риса с помидорами, больше у меня ничего не было. В деревне царила полная тишина.

Некоторое время назад я заметила, что, после того как мы с Лкетингой вернулись в Момбасу, в наш дом перестали приходить гости. Я немного скучала по веселым вечерам, проведенным за игрой в карты. Присцилла тоже куда-то ушла, так что я легла на кровать и начала писать письмо маме. Я рассказала ей о нашей спокойной жизни и сообщила, что счастлива.

В десять часов вечера Лкетинга еще не вернулся. Я стала беспокоиться, но вскоре все же заснула под мирный стрекот сверчков. Незадолго до полуночи дверь резко отворилась, и на пороге возник Лкетинга. Он посмотрел сначала на меня, затем оглядел всю комнату. Черты его лица заострились, от былой веселости не осталось и следа. Он жевал мираа, и на мое приветствие ответил: «Кто здесь был?» «Никого», – ответила я. Мое сердце бешено забилось. Он еще раз спросил, кто только что вышел из дома. Я раздраженно повторила, что здесь никого не было, а он, все еще стоя на пороге, заявил, что знает, что у меня есть любовник. Этого еще не хватало! Я выпрямилась на кровати и гневно посмотрела на него: «Как только тебе такое в голову могло прийти?» Он ответил, что все знает, в Укунде ему рассказали, что ко мне каждый вечер приходил новый масаи. Они сидели у нас с Присциллой до ночи. Все женщины одинаковые, я каждый день с кем-то спала!

Шокированная его грубостью, я больше ничего не понимала. С большим трудом я его наконец нашла, мы провели вместе две замечательные недели, и теперь это.

Должно быть, пиво и мираа помутили его разум. Чтобы не разреветься, я взяла себя в руки и спросила, не хочет ли он чаю. Он отошел от двери и сел на кровать. Дрожащими руками я разожгла огонь, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Он спросил, где Присцилла. Я этого не знала, в ее доме было темно. Лкетинга злобно рассмеялся и сказал: «Наверное, она пошла на «Буш Бейби Диско», чтобы подцепить какого-нибудь белого!» Я едва не рассмеялась, представив себе тучную Присциллу на дискотеке, однако из осторожности промолчала.

Мы выпили чаю, и я осторожно спросила, как он себя чувствует. Он ответил, что нормально, только сердце колотится как бешеное и кровь бурлит в жилах. Я не знала, что стоит за этими словами, и по-прежнему ничего не понимала. Он то ходил кругами по хижине, то выходил на улицу и бегал по деревне. Затем он внезапно остановился и стал жевать свою траву. Выглядел он крайне беспокойным. Если бы я знала, как ему помочь! Мираа в таких количествах ему явно вредила, но не могла же я ее у него отнять!

Через два часа он сжевал всю траву, и я стала надеяться, что он ляжет спать и утром проснется другим человеком. Он действительно лег в постель, но никак не мог найти себе место. Дотронуться до него я не решалась и тесно прижалась к стене, радуясь, что кровать такая широкая. Через некоторое время он вскочил и сказал, что больше не может спать со мной в одной постели. Он добавил, что его кровь пульсирует как сумасшедшая и ему кажется, что его голова скоро взорвется. Ему нужно срочно на улицу. Я в отчаянии спросила: «Дорогой, куда ты идешь?» Он ответил, что пойдет спать к другому масаи, и исчез. Я чувствовала одновременно и подавленность, и гнев. Что они сделали с ним в Укунде? Ночь показалась мне бесконечной. Лкетинга не возвращался. Я не знала, где он спал.

Больная голова

С первыми лучами солнца я проснулась совершенно разбитой. Умыв опухшее лицо, я пошла к Присцилле. Обнаружив, что дом не заперт, я постучала и тихонько позвала: «Это я, Коринна, пожалуйста, открой дверь, у меня большая проблема!» Заспанная Присцилла открыла дверь и посмотрела на меня с ужасом. «Где Лкетинга?» – спросила она. С трудом сдерживая нахлынувшие слезы, я все ей рассказала. Она меня внимательно выслушала, оделась и сказала, чтобы я подождала ее здесь, а она пойдет к масаи и обо всем узнает. Через десять минут она вернулась и сообщила, что нужно подождать. Лкетинги там нет, он с масаи не ночевал и убежал в лес. Он обязательно вернется, а если нет, другие пойдут его искать. «Что он делает в лесу?» – в отчаянии спросила я. Вероятно, из-за пива и мираа у него повредилась голова. Мне нужно быть терпеливой.

Он все не возвращался. Я ушла в наш домик и стала ждать. Около десяти утра я увидела двух воинов, которые несли вконец вымотавшегося Лкетингу, подхватив под руки. Они втащили его в дом и положили на кровать. При этом они что-то бурно обсуждали, и меня жутко бесило то, что я ничего не понимаю. Он безвольно лежал на кровати, устремив неподвижный взгляд в потолок. Я заговорила с ним, но он меня даже не узнал. Он смотрел сквозь меня, пот струился по нему градом. Я не понимала, что происходит, и была близка к панике. Воины тоже не знали, что и думать. Они нашли его в лесу под деревом и сказали, что он очень буйствовал, поэтому он такой измученный. Я спросила у Присциллы, не позвать ли врача, но она ответила, что врач здесь только один, в «Дайани Бич». Он сюда не придет, нужно идти к нему, а в таком состоянии, в каком находится Лкетинга, это исключено.

Лкетинга заснул и стал бредить, рассказывая что-то о том, как на него напали львы. Он бешено размахивал руками, и воинам пришлось его держать. При виде этой картины мое сердце было готово разорваться на куски. Куда подевался мой гордый, веселый масаи? Я разрыдалась, и Присцилла стала меня ругать: «Это нехорошо. Плачут только тогда, когда кто-то умер».

Только после обеда Лкетинга пришел в себя и удивленно посмотрел на меня. Я счастливо ему улыбнулась и осторожно спросила: «Привет, милый, ты меня помнишь?» «Почему нет, Коринна?» – тихо ответил он, посмотрел на Присциллу и спросил, что случилось. Присцилла все ему рассказала. Он не мог в это поверить и лишь качал головой. Затем все ушли на работу, а я осталась с ним. Он сказал, что хочет есть, но добавил, что у него болит живот. На мой вопрос, не принести ли мне ему мяса, он ответил: «Да, хорошо». Я поспешила в мясной ларек и бегом вернулась обратно. Лкетинга спал. Через час, приготовив еду, я попыталась его разбудить. Он открыл глаза, снова посмотрел на меня безумным взглядом и грубо спросил, что мне от него нужно и кто я такая. «Я Коринна, твоя подруга», – ответила я. Он снова и снова спрашивал, кто я такая. Я пришла в отчаяние. К несчастью, Присцилла еще не вернулась с пляжа, где торговала платками-кангами. Я попросила его немного поесть. Он лишь презрительно рассмеялся и сказал, что мою еду точно есть не будет, потому что я наверняка хочу его отравить.

Я больше не могла сдержать слез. Увидев, что я плачу, он спросил, кто умер. Чтобы сохранить спокойствие, я стала молиться вслух. Наконец вернулась Присцилла, и я сразу привела ее в нашу хижину. Она тоже попыталась с ним поговорить, но ничего не добилась. Через некоторое время она сказала: «Он с ума сошел!» Многие мораны, воины, приезжая на побережье, заболевают момбасским бешенством. Наверное, его случай особенно тяжелый. Возможно, кто-то сделал его безумным. «Кто и как?» – запинаясь, спросила я, и сказала, что не верю в такие вещи. Здесь, в Африке, мне предстоит еще многое узнать, поучительно заметила Присцилла. «Мы должны ему помочь!» – взмолилась я. Ладно, сказала она, она отправит кого-нибудь на северное побережье. Там находится большой центр масаи, живущих на побережье. Их начальнику подчиняются все воины. Пусть он и решает.

В девять часов вечера к нам пришли два воина с северного побережья. Они произвели на меня не самое приятное впечатление, но я обрадовалась, что наконец-то дело сдвинется с мертвой точки. Они заговорили с Лкетингой и натерли его лоб каким-то сухим цветком с резким запахом. Разговаривая с ними, мой масаи отвечал спокойно и разумно. Я не могла в это поверить. Еще недавно он бредил, а теперь совершенно успокоился. Чтобы чем-то себя занять, я приготовила для всех чай. Ничего не понимая из их разговора, я чувствовала себя беспомощной и лишней.

Разговор троих мужчин стал таким доверительным, что они меня больше не замечали. Однако они с удовольствием выпили чаю, и я спросила, что с Лкетингой. Один из них немного говорил по-английски и объяснил, что Лкетинге плохо, что у него проблемы с головой. Возможно, это скоро пройдет, добавил он. Ему нужен покой и много пространства, поэтому они будут спать втроем в лесу, а на следующий день отвезут его на северное побережье, чтобы обо всем договориться. «Почему он не может спать здесь, со мной?» – тревожно спросила я. Я уже никому не доверяла, хотя и видела, что Лкетинге стало гораздо лучше. Они ответили, что для его крови моя близость вредна. Лкетинга согласился с ними, заявив, что, поскольку он никогда в жизни ничем подобным не болел, скорее всего, причина во мне. Я была потрясена, но мне не оставалось ничего другого, кроме как отпустить его с этими масаи.

На следующее утро они вернулись, чтобы попить чаю. Лкетинга чувствовал себя хорошо и выглядел почти как раньше. Однако воины все же настояли на том, чтобы он поехал с ними на северное побережье. Он, смеясь, согласился: «Сейчас я в порядке!» Когда я упомянула, что вечером мне нужно уехать за визой в Найроби, он ответил: нет проблем, мы поедем на северное побережье, а затем вместе в Найроби.

На северном побережье после длительных переговоров нас наконец отвели к хижине «главного». Вопреки моим ожиданиям, он оказался не таким старым и принял нас очень тепло, хотя и не мог нас видеть, потому что был слеп. Он терпеливо заговорил с Лкетингой. Не понимая ни слова, я сидела и наблюдала за происходящим. Время шло, мне нужно было торопиться, но прерывать их диалог я не решалась. Я собиралась поехать ночным автобусом, но билет следовало купить за три-четыре часа до отъезда, иначе бы мне не хватило места.

Через час главный сказал мне, чтобы я ехала без Лкетинги. В его нынешнем состоянии поездка в Найроби будет для него вредна. Они за ним присмотрят, а я должна постараться вернуться как можно скорее. Я согласилась, потому что оказалась бы совершенно беспомощной, случись что-то подобное в Найроби. Я пообещала Лкетинге, что, если все пройдет гладко, уже на следующий день вечером я поеду обратно и послезавтра утром буду здесь. Когда я садилась в автобус, Лкетинга выглядел очень грустным. Он взял мою руку и спросил, действительно ли я вернусь. Я сказала, чтобы он не беспокоился, что я приеду, а там посмотрим, что делать дальше. Если ему не станет лучше, мы сходим к врачу. Он пообещал ждать и сделать все, чтобы его состояние не ухудшилось. Матату отъехал, у меня на сердце стало тяжело. Только бы все обошлось!

Когда я купила в Момбасе билет, до отъезда оставалось еще пять часов. Проведя восемь часов в дороге, я рано утром прибыла в Найроби. Чтобы выйти из автобуса, мне пришлось ждать почти до семи утра. Сначала я выпила чаю и взяла такси до здания визового центра, потому что не знала туда дорогу. В здании царил хаос. Черные и белые посетители толкались возле окошек, каждому было что-то нужно. Я с трудом разобралась в многочисленных формулярах, которые нужно было заполнить. Разумеется, на английском! Через некоторое время я их сдала и стала ждать. Прошло не меньше трех часов, прежде чем я услышала свое имя. Я от всей души надеялась, что получу нужную печать. Женщина за стойкой внимательно посмотрела на меня и спросила, почему я хочу продлить визу еще на три месяца. Как можно спокойнее я ответила: «Потому что я еще очень многого не увидела в этой чудесной стране, и у меня еще достаточно денег, чтобы остаться на три месяца». Она раскрыла мой паспорт, нашла нужную страницу и поставила огромную печать. Я получила визу и продвинулась еще на шаг вперед! Счастливая, я заплатила необходимую сумму и вышла из этого ужасного здания. Тогда я еще не предполагала, что мне придется входить в него так часто, что я начну его ненавидеть.

Купив билет на вечерний автобус, я пошла перекусить. День близился к вечеру. Я не спала больше тридцати часов и, чтобы не заснуть, немного погуляла по Найроби.

Боясь заблудиться, я ходила только по двум улицам. В семь часов вечера в городе стемнело, и по мере того, как закрывались магазины, в барах «просыпалась» ночная жизнь. Оставаться на улице становилось опасно, встречавшиеся мне прохожие становились все более мрачными. О том, чтобы пойти в бар, не могло быть и речи, поэтому я вошла в ближайший «Макдоналдс» и просидела в нем оставшиеся два часа.

Наконец я села в автобус до Момбасы. Водитель жевал мираа. Он гнал как бешеный, и мы добрались до цели за рекордное время, оказавшись в Момбасе около четырех часов утра. Мне снова пришлось ждать, пока на северное побережье не поедет первое матату. Мне не терпелось узнать, как там Лкетинга.

В деревню масаи я приехала, когда еще не было и семи часов. Поскольку все еще спали, а чайный дом был закрыт, я стала ждать возле него, потому что не знала, в какой из хижин находится Лкетинга. В половине восьмого пришел владелец чайного дома. Я села и стала ждать чай. Он принес его мне и сразу исчез на кухне. Затем пришли несколько воинов и сели за стол. Они выглядели подавленными и молчали. Вероятно, это потому, что еще очень рано, подумала я.

В начале девятого я не выдержала и спросила хозяина, где Лкетинга. Он покачал головой и снова исчез. Через полчаса он сел за мой столик и сказал, чтобы я возвращалась на южное побережье, так как ждать его здесь бесполезно. Я удивленно спросила – почему? «Его здесь больше нет. Этой ночью он уехал домой», – объяснил мужчина. Мое сердце сжалось в комок. «Домой на южное побережье?» – наивно спросила я. «Нет, домой в Самбуру-Маралал».

В отчаянии я вскричала: «Нет, не правда! Он здесь, скажите – где он?» Два воина поднялись из-за соседнего стола, подошли ко мне и стали меня успокаивать. Бешено отбиваясь от их рук, я что есть мочи кричала по-немецки: «Проклятые хитрые подонки, вы все это спланировали!» Слезы ярости струились по моему лицу, но на этот раз мне это было совершенно безразлично.

Я была так разгневана, что мне хотелось кого-нибудь убить. Они посадили его в автобус, зная, что я приеду тем же рейсом, только в обратном направлении, в то же самое время. Где-то в пути наши автобусы пересеклись. Я не могла в это поверить. Какая подлость! Как будто они не могли подождать восемь часов! Возле чайного дома стали собираться зеваки, и я, чувствуя, что теряю над собой контроль, пулей выскочила из него. Я понимала, что они все заодно. Охваченная грустью и яростью, я вернулась на южное побережье.

You come to my home[13]

Я не знала, как быть дальше. Визу я получила, зато потеряла Лкетингу. Вернувшись в деревню, я нашла Присциллу в ее хижине. С ней сидели два воина. Я все ей рассказала, и она перевела мои слова мужчинам. В заключение Присцилла добавила, что Лкетинга, конечно, очень славный, но мне все же лучше о нем забыть. Или он действительно серьезно болен, или его сглазили и он вернулся к матери, потому что в таком состоянии в Момбасе он пропадет. Ему нужно к врачу. Я ему помочь не могу. К тому же мне, белой женщине, опасно воевать одной против всех.

Я пришла в отчаяние и не знала, чему, а главное, кому верить. Лишь интуиция подсказывала мне, что Лкетингу отправили домой вопреки его воле. В тот же вечер мою хижину посетили первые «ухажеры». Один из воинов недвусмысленно выразил свои намерения и сказал, что он мне необходим как бойфренд, поскольку Лкетинга стал «crazy»[14] и больше не вернется. Разгневанная такой наглостью, я выгнала всех прочь. Когда я рассказала об этом Присцилле, она лишь рассмеялась и объяснила, что это нормально, не нужно принимать все так близко к сердцу. Судя по всему, даже она не понимала, что я бросила все и так круто изменила свою жизнь ради одного Лкетинги.

На следующий день я написала письмо его брату Джеймсу в Маралал. Возможно, ему было известно больше, чем мне. Ответ я могла получить не ранее чем через две недели. Долгих две недели, в течение которых я буду оставаться в неведении и сойду с ума! На четвертый день я не выдержала и решила тайком уехать в Маралал. Что делать дальше, я придумаю там, но я не сдамся, они еще меня узнают! Даже Присцилле я ничего не сказала, потому что больше никому не верила. Когда она ушла на пляж торговать кангами, я собрала чемодан и исчезла в направлении Момбасы.

В очередной раз преодолев тысячу четыреста километров, я через два дня приехала в Маралал. Я поселилась в том же отеле за четыре франка в сутки, и владелица, увидев меня, очень удивилась. В своем скромно обставленном номере я легла на койку и подумала: что дальше? На следующий день я решила пойти к брату Лкетинги.

Я с трудом уговорила директора, и он привел Джеймса. После того как я ему все рассказала, он ответил, что готов отвести меня к своей матери, но для этого ему нужно получить разрешение. После долгих раздумий директор все же согласился, при условии, что я поеду с Джеймсом в Барсалой на машине. Довольная тем, что мне удалось добиться так многого с помощью своего скудного английского, я вернулась в Маралал и стала узнавать, у кого есть машина. Немногочисленные владельцы автомобилей почти все были сомалийцами. Когда я называла пункт назначения, надо мной или смеялись, или заламывали астрономическую сумму.

На второй день поисков я случайно встретила моего тогдашнего спасителя Тома, который нашел и привел моего масаи. Ему тоже хотелось узнать, куда пропал Лкетинга. Он меня внимательно выслушал и сказал, что попробует раздобыть автомобиль, потому что из-за цвета моей кожи сумма проезда увеличится в несколько раз. И действительно, вскоре после полудня мы оба уже сидели в «лендровере», который он арендовал вместе с водителем за двести франков. Перед отъездом я сообщила Джеймсу, что его помощь мне не понадобится.

«Лендровер» проехал по Маралалу и свернул на пустынную красную дорогу. Вскоре мы оказались в непроходимом лесу с огромными деревьями, опутанными лианами. Лес был такой густой, что видимость составляла не более двух метров. Да и дорогу через некоторое время мы узнавали только по колее. Все вокруг заросло. Сидя на заднем сиденье, я почти ничего не видела. Только временами, на крутых поворотах, я замечала, что дорога то резко поднимается вверх, то спускается вниз. Через час мы выехали из леса и оказались у каменистого склона. Уж дальше-то мы точно не проедем, подумала я. Мои спутники вышли из машины, отодвинули несколько камней, и «лендровер» медленно загромыхал по заваленной камнями дороге. Здесь я окончательно убедилась в том, что цена за проезд вовсе не была завышена. Если нам удастся вскарабкаться наверх и при этом не угробить автомобиль, это будет настоящее чудо. Вскоре мы одолели склон. Наш шофер оказался превосходным водителем.

Иногда мы проезжали мимо маньятт, детей, козьих и коровьих стад. Я места себе не находила от волнения. Когда мы наконец приедем? Здесь ли мой любимый – или все усилия были напрасны? Есть ли у меня еще шанс? Я тихо молилась. Наконец мы пересекли широкое русло реки, и через два-три поворота я увидела простые хижины, а сверху, на холме, огромное здание, возвышавшееся над ландшафтом как оазис, зеленый и красивый. «Где мы?» – спросила я своего спутника. «Это селенье Барсалой, а там наверху – миссия. Но сначала мы зайдем в маньятты и посмотрим, дома ли Лкетинга», – объяснил он.

Мы проехали мимо миссии, и я подивилась обилию зелени вокруг здания, ведь местность здесь была засушливая, как в степи или полупустыне.

Через несколько сотен метров мы свернули на ухабистую дорогу, и через две минуты машина остановилась. Том вышел и сказал, чтобы я шла за ним. Водителя мы попросили подождать. Под большим плоским деревом сидело множество взрослых и детей. Мой спутник подошел к ним, а я осталась ждать в стороне. Все внимательно смотрели на меня. После долгого разговора с одной пожилой женщиной он вернулся и сказал: «Коринна, идем, его мама говорит, что Лкетинга здесь». Мы прошли через высокий колючий кустарник и увидели три простые хижины, установленные примерно в пяти метрах друг от друга. Перед третьей из земли торчали два копья. Том указал на них и сказал: «Он здесь, внутри». Заметив, что я не в силах двинуться с места, он нагнулся и вошел в хижину. Я следовала за ним по пятам и ничего не видела из-за его широкой спины. Том произнес несколько слов, и я услышала голос Лкетинги. Не выдержав, я протиснулась вперед. То, как удивленно и радостно посмотрел на меня Лкетинга, я не забуду никогда. Он лежал в крошечной хижине на подстилке из коровьей шкуры за дымным костром – и внезапно рассмеялся. Том посторонился, насколько это было возможно, и я бросилась в распростертые объятия моего масаи. Мы долго не выпускали друг друга. «Я всегда знать, если ты меня любишь, ты придешь ко мне домой».

Эта встреча была самым прекрасным мгновением в моей жизни. В ту минуту я поняла, что останусь здесь, пусть даже у нас нет ничего, кроме нас самих. Лкетинга будто прочел мои мысли и сказал: «Теперь ты моя жена, ты остаться со мной как жена-самбуру». Я была на седьмом небе от счастья.

Мой спутник скептически посмотрел на меня и спросил, уверена ли я, что не хочу вернуться в Маралал на «лендровере». Он предупредил, что мне будет очень трудно. Есть здесь почти нечего, спать придется на земле. Пешком до Маралала мне не добраться. Мне это было безразлично, и я сказала: «Где живет Лкетинга, там смогу жить и я».

На мгновение в хижине стало темно. Через узкий вход в маньятту пробралась мама Лкетинги. Она села на землю перед очагом и долго смотрела на меня мрачным взглядом. Все молчали, и я понимала, что это решающая минута. Мы сидели, взявшись за руки, и наши лица пылали от волнения. Если бы от них можно было зажечь огонь, в хижине стало бы светло, как днем.

Лкетинга обменялся с ней парой фраз, я разобрала только «мзунгу» и «Момбаса». Мама не сводила с меня глаз. У нее были совсем черная кожа и бритая голова правильной формы. На шее и в ушах пестрели разноцветные кольца из бус. Она была полная, с ее обнаженного торса свисали огромные длинные груди. Ноги прикрывала грязная юбка.

Внезапно она протянула мне руку и сказала: «Джамбо». Затем произнесла длинный бурный монолог. Я посмотрела на Лкетингу. Он рассмеялся: «Мама дала нам свое благословение, мы можем остаться в ее хижине». Я забрала из «лендровера» свою сумку и попрощалась с Томом. Когда я вернулась, вокруг хижин уже столпилось множество людей.

Ближе к вечеру раздался звон колокольчиков. Мы вышли на улицу, и я увидела огромное козье стадо. Большинство животных проходило мимо, другие сворачивали в наш загон, огороженный колючими ветками. Когда в центре крааля собралось около тридцати животных, его плотно закрыли колючим кустарником. Мама взяла сосуд из тыквы и пошла доить коз. Как я позднее узнала, полученного молока едва хватало на чай. За стадом ухаживал мальчик лет восьми. Испуганно глядя на меня, он сел возле маньятты и залпом выпил два стакана воды. Это был сын старшего брата Лкетинги.

Через час стемнело. Мы сидели вчетвером в маленькой маньятте. Мама впереди у входа, рядом с ней – трехлетняя Сагуна, младшая сестра мальчика. Она испуганно жалась к бабушке, которая теперь была ее мамой. Лкетинга объяснил, что первую дочь старшего сына, когда она становится взрослой, отдают бабушке как своего рода пособие на старость. В ее обязанности входит собирать дрова и приносить воду.

Мы сидели на подстилке из коровьей шкуры. Мама разворошила золу и стала медленно, но настойчиво дуть на появившиеся искры. На несколько минут хижину наполнил ядовитый дым, от которого у меня начали слезиться глаза. Все засмеялись. Закашлявшись, я выскочила на свежий воздух.

На улице было совершенно темно. Тысячи звезд висели так низко, что казалось, будто можно протянуть руку и снять их с неба. Вокруг царил покой, и я наслаждалась этим ощущением. В хижинах уютно мерцал огонь. Мама приготовила ужин, то есть чай. После чая мне захотелось писать. Лкетинга рассмеялся: «Здесь нет туалета, одни кусты. Идем со мной, Коринна!» Он ловко раздвинул колючие ветки, и между ними образовался проход. Колючий забор здесь являлся единственной защитой от диких животных. Мы отошли от деревни примерно на триста метров, и он указал дубинкой на куст, который теперь стал моим туалетом. Лкетинга объяснил, что писать ночью можно и возле маньятты: песок хорошо впитывает влагу. Однако по-большому ходить рядом с хижиной строжайше запрещено, иначе нам придется отдать соседям козу и переехать, потому что это большой позор.

Вернувшись в маньятту, мы загородили вход колючими ветками и легли на коровью шкуру. Возможности помыться здесь не было, потому что воды едва хватало на чай. Когда я спросила Лкетингу, как они моются, он ответил: «Завтра на реке, нет проблем!» В хижине благодаря костру было тепло, а снаружи прохладно. Девочка голышом заснула возле своей бабушки, а мы, трое взрослых, немного поговорили. Спать здесь ложились в восемь-девять часов вечера. Вскоре костер догорел, и мы стали укладываться, потому что уже с трудом различали друг друга в темноте. Лкетинга и я тесно прижались друг к другу. И ему, и мне хотелось большего, но в присутствии мамы и в этой бесконечной тишине близость была невозможна.

Первую ночь я, не привыкшая спать на жестком, почти не сомкнула глаз. Я ворочалась с боку на бок и прислушивалась ко всем звукам. Время от времени звенел козий колокольчик, и в ночной тиши он напоминал мне церковный колокол. Вдали выл какой-то зверь. Вдруг в ветках возле хижины раздался шорох. Да, я отчетливо слышала: кто-то искал вход в маньятту. Мое сердце бешено заколотилось, я взволнованно прислушалась. Пристально вглядевшись в маленькое отверстие для входа, я увидела две черные балки, то есть ноги, и два наконечника копий. Затем я услышала мужской голос: «Супа моран!» Я толкнула Лкетингу в бок и прошептала: «Милый, тут кто-то есть». Он издал непонятные звуки, похожие на хрюканье, и долю секунды смотрел на меня почти сердито. «Снаружи кто-то есть», – взволнованно объяснила я. Снова раздался голос: «Моран супа!» Мужчины обменялись несколькими словами, после чего ноги пришли в движение и исчезли. «В чем дело?» – спросила я. Другой воин хотел здесь переночевать. Обычно это не проблема, но поскольку здесь я – это невозможно. Он попробует устроиться в другой маньятте, а мне следует спать дальше.

В шесть утра встало солнце, и вместе с ним пробудились животные и люди. Козы просились на волю и громко блеяли. Отовсюду доносились голоса, мамы на месте уже не было. Через час мы встали и попили чай. Это обернулось почти пыткой, потому что с утренним солнцем проснулись и мухи. Стоило мне опустить чашку на землю, как ее край облепляли десятки мух. Сагуна не обращала на них никакого внимания, хотя они сидели в уголках ее глаз и даже на губах. Я спросила у Лкетинги, откуда взялись все эти мухи. Он указал на скопившийся за ночь козий навоз. За день навоз высохнет, и мух станет меньше. Поэтому прошлым вечером я и не заметила, что их так много. Рассмеявшись, он сказал, что это только начало. Когда вернутся коровы, будет гораздо хуже, потому что их молоко притягивает тысячи мух. Еще более назойливы москиты, которые появляются после дождей. Попив чая, я захотела наконец помыться. Захватив мыло, полотенце и чистое белье, мы отправились на речку. Лкетинга взял желтую канистру, чтобы принести маме воду для чая. Пройдя примерно километр по узкой тропинке, мы спустились к широкому руслу реки, по которому за день до этого проехали на «лендровере». По берегам росли огромные сочные деревья, но воды видно не было. Мы пошли вдоль высохшего русла, и за первым поворотом я увидела скалы. Здесь из песка бил маленький ручеек.

Воду искали не мы одни. Собравшиеся у ручейка девочки вырыли в песке яму и терпеливо вычерпывали кружкой питьевую воду, наполняя канистры. При виде моего воина они стыдливо опустили глаза и, хихикая, продолжили работу. В двадцати метрах от девочек у ручья стояла группа обнаженных воинов. Они мылись, помогая друг другу. Их набедренные повязки сушились на горячих скалах. Собственная нагота их, казалось, нисколько не смущала. Я опустила взгляд, а Лкетинга остановился и заговорил с ними. Некоторые воины пристально смотрели на меня, и вскоре я уже не знала, куда девать глаза. Стольких обнаженных мужчин, которые даже не осознавали своей наготы, я еще никогда не видела. Стройные грациозные тела красиво блестели на утреннем солнце.

Не зная, как вести себя в столь непривычной ситуации, я отошла на несколько метров и села у ручья, чтобы помыть ноги. Лкетинга подошел ко мне и сказал: «Коринна, пойдем, здесь нехорошо для женщины!» Мы пошли дальше по руслу и свернули за еще один поворот, где нас уже никто не мог видеть. Лкетинга разделся и стал мыться. Заметив, что я собираюсь последовать его примеру, он в ужасе посмотрел на меня: «Нет, Коринна, это нехорошо!» «Почему? – спросила я. – Как же я буду мыться в майке и юбке?» Он объяснил, что обнажать ноги нельзя – это неприлично. Мы стали спорить. Наконец я все же разделась догола, опустилась у воды на колени и основательно вымылась. Лкетинга намылил мне спину и волосы. При этом он то и дело оборачивался, чтобы посмотреть, не подглядывает ли кто.

Через два часа мы тронулись обратно. Теперь у реки царило бурное оживление. Одни женщины мыли головы и ноги, другие рыли ямы, чтобы напоить коз, третьи терпеливо вычерпывали воду и наполняли сосуды. Лкетинга поставил на землю свою небольшую канистру, и одна из девочек тотчас же ее наполнила.

Мне захотелось взглянуть на магазины, и мы пошли прогуляться по деревне. Там мы обнаружили три четырехугольные глиняные хижины, считавшиеся здесь магазинами. Лкетинга заговорил с владельцами, которые все были сомалийцами. Они то и дело качали головой. Кроме чайной заварки и сала «Кимбо», на прилавках не было ничего. В самом крупном магазине мы нашли килограмм риса. Когда хозяин стал нам его заворачивать, я увидела, что в рисе полно маленьких черных жучков. «О нет, – сказала я, – я это не хочу!» Изобразив сожаление, он забрал рис обратно. Значит, еды у нас по-прежнему не было.

Под одним из деревьев сидели женщины и продавали коровье молоко в сосудах из тыквы. Мы решили купить хотя бы молока. За пару монет мы взяли два до краев наполненных сосуда, то есть примерно литр, и принесли домой. Увидев так много молока, мама очень обрадовалась. Мы приготовили чай, и Сагуна получила целую кружку молока. Она была счастлива.

Лкетинга и мама стали обсуждать сложившееся в деревне тяжелое положение. Я не понимала, чем здесь питаются люди. Как мне рассказали, миссия изредка раздавала пожилым женщинам по килограмму кукурузной муки, но уже давно они и этого не получали. Лкетинга решил вечером, как только стадо вернется домой, зарезать козу. Из-за обилия новых впечатлений я еще не чувствовала голода.

После обеда мама пошла поговорить с другими женщинами, сидевшими под большим деревом. Мы остались в хижине и наконец-то занялись любовью. Из предосторожности я не снимала платья, ведь был день и в любую минуту в хижину мог кто-то войти. Короткий акт любви мы повторили много раз. Я никак не могла привыкнуть к тому, что все происходит так быстро и после короткой паузы повторяется вновь. Но мне это не мешало, я ни о чем не жалела. Я была счастлива оттого, что Лкетинга рядом.

Вечером козы вернулись домой, и с ними старший брат Лкетинги, отец Сагуны. Между ним и мамой завязался оживленный разговор, при этом он то и дело посматривал на меня. Позднее я спросила у Лкетинги, о чем шла речь. Он сказал, что его брат очень волнуется, что голод плохо отразится на моем здоровье. Кроме того, в скором времени к нам наверняка явится начальник района и спросит, почему в хижине живет белая женщина, ведь это ненормально.

Через два-три дня все в округе будут знать, что я здесь, и придут сюда. Если со мной что-то случится, приедет даже полиция, а такого в истории семьи Лепарморийо, семьи Лкетинги, еще никогда не бывало. Я его успокоила и сказала, что со мной и моим паспортом все в порядке. Я еще ни разу в жизни серьезно не болела. В конце концов, мы ведь собираемся зажарить козу, и я постараюсь съесть как можно больше.

Как только стемнело, мы втроем, Лкетинга, его брат и я, отправились в путь. Лкетинга вел на веревке козу. Мы отошли от деревни примерно на километр и углубились в лес. Лкетинга не имел права есть в хижине своей мамы в ее присутствии. Меня в силу обстоятельств терпели, потому что я белая. Я спросила, что же будут есть мама, Сагуна и ее мать. Лкетинга рассмеялся и объяснил, что определенные части животного предназначаются женщинам и мужчины их не едят. Это мясо, а также то, что не съедим мы, достанется маме. Когда есть мясо, она не спит до поздней ночи, и Сагуну снова разбудят. Я успокоилась, хотя и постоянно боялась, что что-то понимаю неверно, так как наш английский, разбавляемый словами масаи и дополняемый жестами, по-прежнему был очень скудным.

Наконец мы нашли подходящее место и стали искать дрова. Мужчины отрубили от кустов зеленые ветки и разложили их на песке в виде настила. Затем Лкетинга схватил блеющую козу за передние и задние ноги и положил на бок на зеленые ветки. Его брат взял козу за морду и, зажав ей нос и рот, задушил несчастное животное. Коза сильно задергалась, но вскоре уже смотрела застывшим взглядом в непроглядно-черную ночь. Мне пришлось наблюдать за этим с самого близкого расстояния, и я спросила, почему они не перережут козе горло, а душат ее таким чудовищным образом. Ответ последовал короткий: у самбуру запрещено проливать кровь, пока животное не умрет, так было всегда.

Впервые в жизни я присутствовала при разделке туши животного. На шее козы сделали надрез, брат натянул шкуру, и на шее образовалась впадина, которая тотчас же наполнилась кровью. Я с отвращением посмотрела на кровь, а Лкетинга склонился над кровавой лужицей и сделал несколько больших глотков. Его брат проделал то же самое. Я пришла в ужас, но промолчала. Лкетинга, смеясь, указал на отверстие: «Коринна, тебе понравится, кровь дает силу!» Я лишь отрицательно покачала головой.

Затем действие стало развиваться стремительно. С козы умело содрали шкуру. Голову и отрезанные ноги бросили на настил из листьев. Живот осторожно вскрыли, и из желудка вытекла отвратительно пахнущая зеленая масса. Для меня это был шок, от моего аппетита не осталось и следа. Брат продолжал разделку туши, а мой масаи терпеливо раздувал огонь. Через час уже измельченные части мяса положили на палки, выложенные в форме пирамиды. Ребра поджарили в первую очередь, потому что они готовились быстрее, чем задние ноги. Голову и ноги бросили прямо в огонь.

Все это выглядело жутковато, но я знала, что должна к этому привыкнуть. Через некоторое время ребра из огня достали и принялись жарить остальные части козы. Лкетинга отрезал половину ребра и протянул его мне. Я мужественно взяла этот кусок и стала его грызть. Наверное, с солью он был бы вкуснее. Я большим трудом отрывала мясо от костей, в Лкетинга и его брат ели ловко и быстро. Обглоданные кости улетали назад в кусты, откуда вскоре стали доноситься шорохи. Кто доедал остатки, я не знала, но рядом с Лкетингой я ничего не боялась.

Братья по очереди пытались одолеть заднюю ногу, снова и снова кладя ее на огонь, чтобы дожарить. Брат Лкетинги спросил, вкусно ли мне. Я ответила: «Да, очень хорошо!» – и продолжила глодать. В конце концов, я должна была что-то есть, чтобы не превратиться в скелет. Наконец я справилась со своим куском, и у меня разболелись зубы. Лкетинга достал из огня целую переднюю ногу и протянул ее мне. Я вопросительно посмотрела на него: «Для меня?» – «Да, только тебе». Мой желудок был полон, есть я больше не могла. Не в силах в это поверить, они сказали, что я не настоящая самбуру. «Возьмешь домой, есть завтра», – добродушно сказал Лкетинга. Я сидела и смотрела на то, как они поглощают мясо килограмм за килограммом.

Через некоторое время братья наконец насытились. Они завернули оставшиеся части козы со всеми внутренностями, головой и ногами в шкуру, и мы пошли обратно к маньятте. Я несла свой «завтрак». В деревне царила тишина. Мы залезли в нашу хижину, и мама тотчас же поднялась со своего спального места. Мужчины отдали ей оставшееся мясо. Я ничего не видела, кроме мерцающих углей в очаге.

Брат Лкетинги вышел из хижины и понес мясо своей жене. Мама разворошила очаг и стала осторожно дуть, чтобы разжечь огонь. Появился едкий дым, и я сильно закашлялась. Затем огонь разгорелся, и в хижине стало светло и уютно. Мама принялась за кусок поджаренного мяса и разбудила Сагуну. Я с удивлением посмотрела на то, как маленькая девочка, только что вырванная из сна, жадно набросилась на мясо и стала есть его, ловко отрезая ножом маленькие кусочки прямо возле своего рта.

Пока они ели, вскипела вода, и мы с Лкетингой попили чаю. «Моя» задняя нога висела на сучке над моим изголовьем. Как только мы выпили чай и единственная кастрюля освободилась, мама побросала в нее мелко нарезанные кусочки мяса и поджарила их до появления коричневой хрустящей корочки. Затем она поместила их в пустые сосуды из тыквы. Я спросила, что она делает. Лкетинга объяснил, что таким образом она консервирует мясо на несколько дней вперед. Мама приготовит все оставшееся мясо, иначе на следующий день сюда придет много женщин, с которыми ей придется делиться, и у нас снова ничего не останется. Козья голова, которая совсем почернела от пепла, – самая вкусная часть, и ее мама оставит на завтра.

Огонь угасал, Лкетинга и я постарались заснуть. Чтобы его длинные красные волосы не спутались и не потеряли цвет, он клал голову на трехногий табурет высотой примерно десять сантиметров. В Момбасе у него такой подставки не было, и поэтому он заворачивал волосы в платок. Для меня было загадкой, как можно спать на такой твердой, неудобной поверхности. Судя по всему, ему это не мешало, потому что он мгновенно уснул. Мне же, напротив, и во вторую ночь заснуть было трудно. Лежать было жестко, и мама громко чавкала, с наслаждением доедая мясо. Время от времени над моей головой кружились надоедливые москиты.

Утром меня разбудило блеянье коз и странное журчание. Через вход в хижину я увидела мамину юбку. Между ее ног струился журчащий ручеек. Видимо, женщины здесь писали стоя, а мужчины, судя по Лкетинге, делали это на корточках. Когда журчание прекратилось, я тоже вылезла из хижины и пописала, присев за маньяттой. Затем я подошла к козам и посмотрела, как мама их доит. После традиционного чая мы сходили на речку и принесли пять литров воды.

Вернувшись, мы обнаружили в хижине трех женщин, которые, увидев меня и Лкетингу, сразу вышли на улицу. Мама была очень недовольна, потому что перед ними приходили и другие – и у нее в доме не осталось ни чая, ни сахара, ни воды. По законам гостеприимства каждому гостю следовало предложить чай или хотя бы стакан воды. Мама сказала, что все женщины расспрашивали обо мне. Раньше ею никто не интересовался, путь и теперь наконец оставят в покое. Я предложила Лкетинге сходить в магазин и купить хотя бы чай. Когда мы вернулись, перед хижиной в тени сидели несколько пожилых людей, являя собой образец безграничного терпения. Они сидели там часами и беседовали, зная, что мзунгу рано или поздно захочет есть и гостеприимство не позволит ей обойти вниманием пожилых людей.

Лкетинга, будучи воином, чувствовал себя среди стольких замужних женщин и пожилых мужчин не в своей тарелке. Он решил показать мне окрестности. По пути он называл мне названия встречавшихся нам растений и животных. Все вокруг было иссушено солнцем. Мы шли то по красной, твердой, как камень, земле, то по песку. На потрескавшейся земле встречались глубокие расщелины, а порой даже настоящие кратеры. При такой жаре мне вскоре захотелось пить, но Лкетинга сказал, что, чем больше воды я буду пить, тем большую жажду буду испытывать. Он отрезал от одного куста две ветки, засунул одну себе в рот, а другую протянул мне. Они отлично очищали зубы и помогали справиться с жаждой.

Моя широкая хлопковая юбка то и дело цеплялась за острые шипы. Через час я взмокла от пота и изнемогала от жажды. Мы пошли к реке, которую было видно издалека, потому что на берегах росли большие зеленые деревья. В высохшем русле я тщетно искала воду. Некоторое время мы шли вдоль русла, пока не увидели в некотором отдалении обезьян, которые испуганно прыгали по скалам. Подойдя к этим скалам, Лкетинга вырыл в песке ямку. Вскоре песок стал темным и влажным. Затем образовалась первая лужица, которая со временем становилась все прозрачнее. Утолив жажду, мы пошли домой.

Остаток козьей ноги послужил мне ужином. Сидя в полутьме, мы немного поговорили. Мама хотела как можно больше узнать о моей стране и семье. Иногда, заметив, что неправильно друг друга поняли, мы смеялись. Сагуна, как всегда, спала, тесно прижавшись к маме. Она уже привыкла к моему присутствию, но пока не позволяла до cебя дотрагиваться. В девять часов мы легли спать. Майку я не снимала, только юбку положила под голову вместо подушки. В качестве одеяла я использовала тонкую накидку, которая, впрочем, не защищала меня от утренней прохлады.

На четвертый день я ушла с Лкетингой на целый день пасти коз. Я была очень рада, что мне позволили с ним пойти, и очень этим гордилась. Следить за тем, чтобы козы не разбежались и держались вместе, оказалось очень нелегко. Иногда нам встречались другие стада, и я каждый раз удивлялась тому, что даже дети знают всех своих коз поголовно. Ведь животных было около пятидесяти, если не больше. Пастухи спокойно проходили километр за километром, а козы объедали и без того почти голые деревья. В обеденное время их приводили к реке на водопой, после чего прогулка продолжалась. Мы пили ту же воду, и в тот день она заменила нам пищу. Лишь вечером мы вернулись домой, и я, вконец уставшая и обгоревшая на палящем солнце, подумала: больше никогда! Я восхищалась людьми, которые делали это день за днем, всю свою жизнь. У маньятты меня радостно встретили мама, старший брат Лкетинги и его жена. По их разговору я поняла, что уважение ко мне возросло. Они очень гордились тем, что я справилась. В первый раз я заснула глубоким сном и проспала до самого утра.

Наутро, надев свежую хлопковую юбку, я выбралась из маньятты. Мама удивилась и спросила, сколько же у меня юбок. Я показала четыре пальца, и она спросила, не отдам ли я одну ей. У нее только одна юбка, и она носит ее уже много лет. Она была такая дырявая и грязная, что я легко ей поверила. Только мои юбки были ей слишком длинны и узки. Я пообещала привезти ей юбку из следующего сафари. По швейцарским меркам, одежды у меня было немного, но здесь человек, обладающий четырьмя юбками и десятью майками, выглядел почти наглецом.

В тот день я решила заняться стиркой. Мы пошли в магазин и купили «Омо». Когда воды мало, а песка много, стирать белье очень непросто. Лкетинга даже помог мне, хотя окружающие женщины и девушки, глядя на него, хихикали. За то, что ради меня он готов был подвергнуться насмешкам, я любила его еще больше. Здешние мужчины никогда не выполняли работу за женщин, которые должны были приносить воду, искать дрова и стирать одежду. Только свою кангу они стирали, как правило, сами.

После полудня я решила зайти в помпезную миссию, чтобы представиться. Дверь открыл пастор. Он посмотрел на меня не то свирепо, не то удивленно и спросил: «Да?» Применив свой лучший английский, я объяснила, что хочу остаться в Барсалое и живу с мужчиной самбуру. Посмотрев на меня несколько отстраненным взглядом, он сказал с итальянским акцентом: «Да, и что?» Я спросила, нельзя ли время от времени ездить с ним в Маралал за продуктами. Он холодно ответил, что никогда заранее не знает, когда поедет в Маралал. Кроме того, его обязанность – перевозить больных, а не осуществлять шоп-туры. Он протянул мне руку и холодно попрощался со словами: «Я отец Джулиани, arrivederci[15]».

Пораженная таким отпором, я стояла перед закрытой дверью и пыталась переварить свою первую встречу с миссионером. Во мне проснулась ярость, и мне стало стыдно за то, что я белая. Я медленно побрела обратно, к своим бедным родным, которые были готовы делиться со мной всем немногим, чем обладали, хотя я была для них совершенно чужой.

Когда я поделилась своими впечатлениями с Лкетингой, он рассмеялся и сказал, что оба миссионера нехорошие, но второй, отец Роберто, все же более мягкий. Их предшественники помогали им больше и в голодные времена всегда раздавали кукурузную муку. Эти же будут ждать до последнего. Встреча с пастором повергла меня в грусть. Судя по всему, на поездки в Маралал рассчитывать не приходилось, а просить милостыню я не хотела.

Дни пролетали один за другим в привычном ритме. Единственное разнообразие в нашу жизнь вносили гости. Иногда это были старики, иногда воины. Я слушала их часами, но лишь изредка мне удавалось понять одно-два слова.

«Лендровер»

Через две недели я поняла, что, даже принимая витамины, на столь скудной пище долго не продержусь. Я сильно похудела, все юбки стали мне велики. Я была уверена, что хочу остаться здесь, но умирать с голоду не собиралась. У меня не было туалетной бумаги, бумажные салфетки заканчивались. К методу самбуру подтираться камнем я не могла привыкнуть при всем желании, хотя он был гораздо экологичнее, чем оставляемая мною в кустах белая бумага.

Я приняла решение: нужно купить автомобиль. Разумеется, речь могла идти только о «лендровере», ведь никакая другая машина с местными дорогами бы не справилась. Я обсудила это с Лкетингой, он в свою очередь рассказал об этом маме, но ей моя идея показалась абсурдной. Позволить себе машину может только человек с другой планеты, обладатель огромных, баснословных денег. Она ни разу в жизни не ездила на машине. А люди, что скажут люди? Нет, мама этой идее не обрадовалась, хотя и понимала, что с машиной мы будем меньше страдать от голода.

Мысль о том, чтобы купить «лендровер» и стать независимой, окрылила меня. Но деньги с моего швейцарского счета поступали в Момбасу, следовательно, мне снова предстояло отправиться в дальнее путешествие. Я надеялась, что Лкетинга поедет со мной, потому что понятия не имела, где продаются машины. Специальных магазинов, как у нас в Швейцарии, я здесь не видела. Как получить документы и номерной знак, не знала. В одном я была уверена: я вернусь только с машиной.

Преодолев себя, я решила сходить в миссию. На этот раз дверь открыл пастор Роберто. Я сказала, что собираюсь купить автомобиль, и попросила захватить меня, когда он в следующий раз соберется в Маралал. Он вежливо ответил, чтобы я пришла через два дня. Тогда он, возможно, туда поедет.

Перед отъездом Лкетинга сказал, что не хочет видеть Момбасу и поэтому останется дома. Я была разочарована, хотя отлично его понимала после всего, что с ним произошло. Мы проговорили полночи, и я чувствовала, что он боится, что я больше не вернусь. Мама придерживалась того же мнения. Я снова и снова повторяла, что вернусь самое позднее через неделю. Утром все встали в подавленном настроении. Я старалась выглядеть веселой, но это стоило мне огромного труда.

Через час я уже сидела в машине пастора Роберто. Мы поехали по неизвестной мне дороге в Барагой в округе Туркана, а затем свернули в сторону Маралала. Эта дорога была не такой гористой, и четырехколесный привод нам ни разу не понадобился. Зато колея была усыпана мелкими острыми камнями, которые могли проткнуть шины, да и путь оказался вдвое длиннее. В Маралал мы прибыли около двух часов дня. Я вежливо поблагодарила пастора и пошла в отель, чтобы оставить там свою сумку. Автобус отходил в шесть утра, и я собиралась переночевать в отеле. Чтобы убить время, я стала бродить по Маралалу, как вдруг услышала свое имя. Я изумленно обернулась и, к своей огромной радости, увидела нашего спасителя, Тома. Как же приятно было среди множества людей, не спускавших с меня любопытных глаз, встретить знакомого человека!

Я рассказала ему о своих планах. Он предупредил меня, что приобрести автомобиль будет непросто, потому что в Кении продается очень мало подержанных машин, но обещал навести справки. Два месяца назад в Маралале кто-то пытался продать «лендровер». Может быть, он еще продается. Мы договорились встретиться в семь часов вечера в моем отеле.

Это было самое лучшее, что могло со мной произойти! Том пришел даже на полчаса раньше и сказал, что нужно немедленно посмотреть на этот «лендровер». Обрадованная, я пошла с ним. «Лендровер» оказался довольно старым, но как раз таким, какой я себе представляла. Я стала торговаться с его владельцем, толстяком из племени кикуйю. После длительных торгов мы сошлись на двух с половиной тысячах франков. Я не могла поверить в свою удачу, но старалась не подавать вида. Когда мы закрепили сделку пожатием руки, я сказала, что мои деньги в Момбасе и через четыре дня я вернусь и заплачу за автомобиль. Я попросила владельца не продавать машину ни за какие деньги, потому что я на него рассчитываю. Кикуйю не вызывал у меня доверия, и оставлять ему предоплату я не хотела. Ухмыльнувшись, он пообещал подождать четыре дня. После этого мы с Томом пошли ужинать. Обрадованная тем, что у меня стало на одну проблему меньше, я пообещала Тому, что когда-нибудь возьму его и его жену на сафари.

До Момбасы я добралась без приключений. Присцилла мне ужасно обрадовалась. Нам нужно было многое друг другу рассказать. Когда я сообщила, что собираюсь отказаться от своего домика и навсегда переехать к самбуру, она погрустнела и забеспокоилась. Все, что я не могла увезти с собой, я подарила ей, в том числе и свою чудесную кровать.

На следующее утро я поехала в Момбасу, где сняла нужную сумму денег. Это оказалось не так просто. Банковские дела велись здесь таким образом, что мне пришлось запастись недюжинным терпением. Через два часа я стала обладательницей груды банкнот, которую тщетно пыталась куда-нибудь запихнуть. Банковский служащий предупредил, что мне нужно быть начеку, потому что здесь это огромное состояние и за такие деньги могут легко убить. За мной наблюдали все стоявшие в очереди люди, и, когда я выходила из банка, мне было не по себе. Через плечо у меня была перекинута тяжелая дорожная сумка с одеждой, которую я решила забрать из Момбасы. В правой руке я держала дубинку, как меня научила Юта. В случае необходимости я была готова немедленно пустить ее в ход.

Чтобы посмотреть, не идет ли за мной кто-нибудь из банка, я постоянно переходила с одной стороны улицы на другую. Лишь через полчаса я решилась прийти на автовокзал и купила билет на ночной автобус в Найроби. После этого я вернулась в центр города и вошла в отель «Кастель». Это был самый дорогой отель в Момбасе, им управляли швейцарцы. Наконец-то я снова поела европейской еды, хотя и по астрономическим ценам. Но что делать, я не знала, когда в следующий раз мне посчастливится полакомиться салатом и картошкой фри.

Автобус отъехал точно в назначенное время. Я радовалась, что скоро приеду домой и докажу Лкетинге, что он может мне доверять. Через полтора часа автобус покачнулся и затих. Задняя шина была проколота. Пассажиры, возбужденно разговаривая, вышли на улицу. Некоторые сели на обочину и завернулись в платки и шерстяные одеяла. Вокруг царил непроглядный мрак, в округе не было ни одного поселка. Увидев мужчину в очках, я обратилась к нему, потому что подумала, что человек в очках в золотой оправе должен говорить по-английски. Действительно, он меня понял и ответил, что это может занять много времени, потому что запасное колесо тоже сломано и теперь мы должны ждать, пока не появится встречный автомобиль и не заберет кого-нибудь из пассажиров в Момбасу. Пассажир сообщит о поломке, и нам пришлют запасное колесо.

Невероятно, что полный автобус отправляют в такой дальний ночной рейс без запасного колеса! Остальных пассажиров это, видимо, не сильно беспокоило. Они сидели или даже лежали на обочине. Было холодно, и я сильно замерзла. Наконец почти через час мы увидели встречный автомобиль. Наш водитель встал посреди улицы и стал дико размахивать руками. Автомобиль остановился, в него сел один мужчина. Нам оставалось снова ждать, по меньшей мере три часа, потому что мы успели отъехать от Момбасы на приличное расстояние.

При мысли о том, как долго я буду добираться до дома, меня охватила паника. Взяв свою сумку, я решительно вышла на дорогу в надежде поймать следующую машину. Вскоре я разглядела вдали свет фар и стала как безумная махать руками. Какой-то мужчина протянул мне фонарь и сказал, что без него я погибну. По фарам я поняла, что это автобус. Раздался визг шин, и возле нас остановился автобус «мараика-сафари». Я объяснила, что мне нужно как можно скорее попасть в Найроби, и попросила разрешения поехать с ними. Большинство пассажиров были индусами. Я заплатила за проезд, и мне разрешили сесть в автобус.

Слава богу, деньги спасли меня от холодной дороги. Я задремала и, возможно, на некоторое время заснула. Проснулась я оттого, что в тихом автобусе вдруг стало очень шумно. Заспанная, я посмотрела в окно и увидела, что наш автобус стоит на обочине. Многие пассажиры уже вышли и окружили его. Я вылезла наружу и посмотрела на шины. Они были в порядке. Затем я заметила открытый капот и узнала, что порвался клиновидный ремень. «И что теперь?» – спросила я у кого-то. Сложно сказать, до Найроби еще два часа езды, а мастерские открываются только в семь утра. Только там можно купить новый ремень. Чтобы скрыть слезы, я отвернулась.

За одну ночь я на этой проклятой дороге попала в аварию в двух разных автобусах! Это был третий день моего путешествия, и я должна была успеть на семичасовой автобус из Найроби в Ньяхуруру, чтобы на четвертый день сесть на единственный автобус в Маралал, иначе кикуйю мог продать зарезервированный за мной автомобиль. Я пришла в отчаяние. Удача отвернулась от меня именно тогда, когда на счету был каждый час. В голове стучало лишь одно: утром я должна быть в Найроби!

Мимо проехали два частных автомобиля. Садиться в них я побоялась. Через два с половиной часа я снова увидела большие фары автобуса. Зажав в руках две горящие зажигалки, я встала посреди дороги. К счастью, водитель меня заметил и остановился. Оказалось, это был мой первый автобус! Водитель со смехом открыл дверь, и я пристыженно вошла в салон. В Найроби мне едва хватило времени на то, чтобы выпить чаю и проглотить пирожное. Вскоре я уже сидела в автобусе, отправлявшемся в Ньяху-руру. У меня болели спина, затылок и ноги. Меня утешало лишь то, что, несмотря на огромные деньги, я до сих пор жива и не отстаю от плана.

Наконец я прибыла в Маралал и вошла в магазин кикуйю. Мое сердце бешено колотилось. За прилавком стояла женщина, которая ни слова не понимала по-английски. Из ее объяснения на суахили я поняла только то, что ее мужа нет и он будет завтра. Как же я устала от стресса и неопределенности!

Лишь на следующий день в полдень я увидела знакомое одутловатое лицо. Загруженный «лендровер» стоял у магазина. Владелец мимоходом поздоровался со мной и стал деловито разгружать автомобиль. Я подавленно стояла рядом. Вытащив из машины последний мешок, он наконец сказал, что возьмет с меня на тысячу франков больше, так как мог продать автомобиль кому-нибудь другому.

С трудом сдерживаясь, я ответила, что у меня с собой только обговоренная сумма. Он пожал плечами и сказал, что подождет, пока я принесу остаток. Невозможно, подумала я. Из Швейцарии деньги придут только через несколько дней, и ехать в Момбасу я больше не хотела. Когда кикуйю просто перестал обращать на меня внимание и занялся покупателями, я выскочила из магазина и пошла в гостиницу. Жалкий негодяй! Мне хотелось его придушить.

Перед моим отелем стоял «лендровер» управляющего гостиницей для туристов. Я прошла через бар и вышла на задний двор, где располагались комнаты для ночлега. Управляющий сразу меня узнал и пригласил выпить пива. Он представил меня своему спутнику, который работал в конторе Маралала. Мы поговорили о чем-то незначительном, и я спросила, здесь ли Юта. К сожалению, нет, некоторое время назад она уехала в Найроби, чтобы заработать денег рисованием.

Наконец я рассказала о своей неудаче с «лендровером». Управляющий рассмеялся и сказал, что эта машина больше двух тысяч франков не стоит, иначе бы ее давно продали. Автомобилей здесь так мало, что все всё про них знают. Однако я была готова заплатить две с половиной тысячи, только бы получить эту машину. Он предложил мне свою помощь, и мы на его машине поехали к кикуйю. Мужчины говорили и говорили, и наконец я получила свой автомобиль. Управляющий сказал, что кикуйю передаст мне все бумаги и для подписания нам нужно пойти в контору, потому что здесь автомобиль продается вместе с номерами и страховкой. Управляющий настоял на том, чтобы мы совершили сделку письменно в его присутствии как свидетеля и затем сразу пошли в офис. Незадолго до закрытия конторы я уже держала в руках все бумаги. Я стала беднее еще примерно на сто франков, зато была абсолютно счастлива. Кикуйю протянул мне ключ и пожелал удачи.

За руль такого автомобиля я села впервые. Кикуйю рассказал мне самое основное, и я довезла его до магазина. Дорога была вся в рытвинах и ухабах, и через пять минут я поняла, что руль меня почти не слушается. Переключать передачи было очень трудно, тормоза срабатывали с запозданием. Поэтому я бухнулась в первую же яму, и кикуйю испуганно схватился за панель. «У вас есть водительские права?» – с сомнением спросил он. «Да», – ответила я и попыталась снова включить передачу, что после длительного ковыряния мне удалось. Вскоре кикуйю снова прервал мою сосредоточенную езду, сказав, что я еду не по той стороне. Черт, здесь же левостороннее движение! Увидев свой магазин, кикуйю с облегчением вышел из машины. Я поехала к школе, чтобы поупражняться подальше от чужих глаз и немного привыкнуть к «лендроверу». Проделав несколько кругов, я более или менее научилась с ним справляться.

Бак был полон лишь на четверть, и я поехала на заправку. Сомалиец, обслуживающий заправку, с сожалением сообщил, что в данный момент бензина нет. «Когда будет?» – с оптимизмом спросила я. Сегодня вечером или завтра. Обещают уже давно, но никто точно не знает, когда он поступит. Я столкнулась со следующей проблемой: у меня есть автомобиль, но нет бензина.

Это было просто смешно! Я вернулась к кикуйю и попросила у него бензин. Он сказал, что у него бензина нет, но посоветовал, где его можно приобрести по ценам черного рынка, двадцать литров по франку за литр. Но этого не хватит, чтобы доехать до Барсалоя и вернуться обратно. Я поехала к управляющему туристической гостиницей, и он дал мне еще двадцать литров. Теперь я была довольна и решила поехать в Барсалой на следующий же день сразу после прогулки по магазинам.

Опасный лес

Рано утром на следующий день я пошла в местный банк и открыла счет. Процедура прошла не без заминки, потому что я не могла указать ни адреса, ни индекса. Когда я объяснила, что живу в маньятте в Барсалое, служащие пришли в крайнее замешательство. Они спросили, как я туда добираюсь. Я сказала, что купила автомобиль. Наконец они открыли мне счет. Я написала маме, чтобы она переводила мне деньги в Маралал.

Загрузив машину продуктами, я поехала домой. Я выбрала короткую лесную дорогу, иначе мне не хватило бы бензина до Барсалоя и обратно. Я с радостью думала о том, как удивится Лкетинга, когда я приеду в деревню на машине.

«Лендровер» с трудом взбирался вверх по крутой проселочной дороге. Чтобы не застрять, я перед въездом в лес включила четырехколесный привод. Я очень гордилась тем, что так хорошо управляюсь с автомобилем. Деревья казались мне огромными, по заросшей колее было понятно, что здесь уже давно никто не ездил. Затем дорога пошла вниз под гору, и я облегченно вздохнула. Вдруг я увидела на дороге огромное стадо и резко затормозила. Удивительно: разве Лкетинга не говорил, что здесь коровы не пасутся? Подъехав к животным еще на пятьдесят метров, я поняла, что это не коровы, а буйволы.

Что говорил Лкетинга? Самое опасное животное – вовсе не лев, а буйвол. Передо мной стояло не меньше тридцати животных, среди них были и телята. Буйволы – это гиганты с опасными рогами и широкими носами. Одни спокойно щипали траву, другие уставились на мою машину. От стада исходил пар. Или это была пыль? Я испуганно смотрела на животных и думала: посигналить или нет? Как они на это отреагируют? Долго прождав и заметив, что они не собираются уступать мне дорогу, я все же посигналила. В ту же секунду все животные посмотрели на меня. На всякий случай я немного отъехала назад и посигналила еще несколько раз. Животные мгновенно забыли о траве. Некоторые начали бодаться и размахивать головами. Я в ужасе смотрела на это представление и надеялась, что они уйдут в густой лес, а не станут подниматься вверх по дороге! Однако не успела я и глазом моргнуть, как на дороге не осталось ни одного животного. Опасные звери ушли, оставив после себя лишь облако пыли.

На всякий случай я подождала несколько минут, затем нажала педаль газа и помчалась вперед. «Лендровер» скрипел и трещал, будто грозил развалиться на куски. Скорее бы отсюда уехать, думала я. Оказавшись в месте, где стояли животные, я посмотрела на лес, но он был такой густой, что уже в метре ничего не было видно. О животных напоминал только запах свежего навоза. Чтобы руль не выскользнул у меня из рук, я вцепилась в него что есть силы. Через пять минут бешеной гонки я сбавила скорость, потому что дорога становилась все круче. Впереди было так много трещин и выбоин, что я боялась перевернуться и включила четырехколесный привод. Я горячо молилась, чтобы автомобиль остался на своих четырех колесах. Только бы не выжимать сцепление, чтобы передача не вылетела! Самые разные мысли проносились у меня в голове, пока я метр за метром продвигалась вперед. Пот заливал мне глаза, но я не могла его стереть, потому что обеими руками держалась за руль. Через двести – триста метров препятствие было преодолено. Лес поредел, и я обрадовалась, что вокруг стало светлее. Вскоре я остановилась перед завалом из камней. Это место мне тоже запомнилось совсем другим. Когда я ехала здесь в первый раз, я сидела сзади и думала только о Лкетинге.

Я остановилась и вышла, чтобы посмотреть, есть ли у дороги продолжение. Некоторые камни были размером с колесо «лендровера». Меня охватило отчаяние. Я чувствовала себя одинокой и беспомощной, хотя и знала, что неплохо вожу машину. Чтобы сгладить перепады между ступенями, я навалила камни друг на друга. Время шло, и я знала, что через два часа начнет темнеть. Сколько еще до Барсалоя? Я так разнервничалась, что ничего не могла вспомнить. Я включила четырехколесный привод и тронулась с места. Я знала, что нажимать на тормоз и сцепление нельзя, а нужно позволить автомобилю самому вскарабкаться на камни. Первые камни машина взяла, при этом руль едва не вырвался у меня из рук. Я легла на него грудью и надеялась, что все обойдется. Автомобиль гремел и скрипел. Он был такой длинный, что, когда его задние колеса еще стояли на последних камнях, передние уже взбиралась на следующие. В центре обвала произошло страшное: мотор булькнул и заглох. Я висела над камнями, машину склонило в одну сторону, а мотор сдох. Как же я его снова заведу? Я ненадолго выжала сцепление, и «лендровер» с грохотом проехал полметра. Я тут же отпустила педаль и вышла из машины. Заднее колесо висело в воздухе. Я подложила под него огромный камень. Между тем я была близка к истерике.

Сев в автомобиль, я увидела на соседней скале двух воинов, которые с интересом наблюдали за мной. Вероятно, им и в голову не пришло помочь мне, но все же благодаря их присутствию я почувствовала себя лучше. Я попыталась завести двигатель. Он затрещал и снова затих. Я пробовала снова и снова. Мне хотелось только одного – выбраться отсюда как можно скорее. Воины неподвижно стояли на скале. Да и как они могли помочь? В двигателях они наверняка ничего не смыслили.

Когда я уже потеряла всякую надежду, мотор вдруг завелся как ни в чем не бывало. Я осторожно отпустила педаль сцепления, автомобиль взобрался на камни и, покачиваясь, стал пробираться вперед. Через двадцать метров обвал кончился, и я слегка расслабила руки. Обессиленная, я расплакалась и осознала опасность, которой мне только что удалось избежать.

Дальше дорога стала ровнее. В стороне я видела маньятты и детей, которые радостно мне махали. Я сбросила темп, чтобы не задавить коз, которых здесь было великое множество. Через час я подъехала к большой реке Барсалой. В это время года воды в ней не было, но зыбучий песок представлял собой большую опасность. Я еще раз включила четырехколесный привод и быстро проехала стометровое русло. Машина взобралась на последний пригорок перед Барсалоем, и я медленно и гордо въехала в деревню. Повсюду люди останавливались, даже сомалийцы повылазили из своих магазинов. «Мзунгу, мзунгу!» – доносилось со всех сторон.

Вдруг посреди дороги возник Лкетинга в сопровождении двух воинов. Не успела я затормозить, как он уже сел в машину. «Коринна, ты вернуться, и с машиной!» Его лицо сияло, он не верил своим глазам и радовался как ребенок. Больше всего на свете мне хотелось его обнять. Он пригласил двух воинов в машину, и мы поехали к маньятте. При виде нас мама убежала прочь, а Сагуна с криком отскочила от машины. Вскоре припаркованную машину окружил стар и млад. Мама сказала, чтобы я не оставляла ее рядом с деревом, потому что ее могут нарочно поломать. Лкетинга открыл колючий забор, и я припарковала машину возле маньятты, которая рядом с гигантским автомобилем стала казаться еще меньше. Контраст был чрезвычайно велик.

Мы выгрузили из машины продукты и перенесли их в маньятту. Я с удовольствием выпила маминого чаю. Она очень обрадовалась сахару. Мне сказали, что в магазинах появилась кукурузная мука, но сахара по-прежнему не было. Лкетинга с двумя воинами изумленно осматривал автомобиль. Мама что-то оживленно мне рассказывала. Я ничего не понимала, но, судя по всему, она была довольна, потому что, когда я растерянно рассмеялась, она засмеялась в ответ.

В тот вечер мы заснули поздно. Все требовали от меня подробный отчет. Когда я упомянула о буйволах, все разом посерьезнели, и мама то и дело повторяла: «Енкаи, Енкаи!» («Боже, боже!»). Когда вернулся старший брат Лкетинги, который целый день пас коз, его изумлению не было предела. Они долго что-то обсуждали и пришли к выводу, что автомобиль нужно охранять, чтобы никто ничего не украл и не сломал. Лкетинга решил первую ночь провести в машине, и я, хотя несколько иначе представляла себе нашу встречу, возражать не стала, потому что его глаза светились гордостью.

Уже на следующий день он решил поехать навестить своего сводного брата, который жил в Ситеди и пас коров. Я попыталась ему объяснить, что мы не можем совершать длительные поездки, потому что запасного бензина у меня нет. Датчик показывал лишь полбака: этого едва хватит на то, чтобы доехать до Маралала. Лкетинга нехотя отступил. Я сожалела, что не могу гордо прокатить его по всей округе, но осталась непреклонна.

Через три дня перед нашей маньяттой возник местный шериф. Он заговорил с Лкетингой и мамой. Я поняла только «мзунгу» и «машина». Речь шла обо мне. В зеленой неказистой униформе он выглядел смешно, и только оружие придавало ему важности. Английского он не знал. Когда он выразил желание взглянуть на мой паспорт, я протянула ему документ и спросила, в чем дело. Лкетинга перевел мне, что я должна зарегистрироваться в конторе в Маралале, потому что европейцам жить в маньяттах запрещено.

Планы на будущее

В то же день после обеда мы с Лкетингой и его мамой решили, что нам следует пожениться. Местный шериф сказал, что это нужно уладить в офисе в Маралале, потому что традиционной свадьбы в деревне будет недостаточно. Мы это обсудили, и шериф захотел, чтобы мы отвезли его домой. У Лкетинги это возражений не вызвало, ведь шериф, как-никак, «уважаемый человек». То, что он этим бесстыдно пользуется, я заметила сразу. В машине я случайно взглянула на датчик топлива и с ужасом обнаружила, что бензин исчез, хотя на машине никто не ездил. Как такое могло произойти, было непонятно.

Шериф сел на переднее сиденье, Лкетинга – на заднее. Мне это показалось наглостью, потому что машина все-таки была наша. Лкетингу это, по-видимому, не беспокоило, и я ничего не стала говорить. Когда мы доехали до места, шериф как бы невзначай сообщил, что через два дня ему надо в Маралал и, поскольку нам все равно придется ехать в офис, мы могли бы его захватить. Действительно, срок действия моей визы истекал через месяц.

Вернувшись в маньятту, я поняла, что оставшегося бензина до Маралала не хватит, тем более что я хотела ехать по более длинной, но менее опасной дороге. Я пошла в миссию. Пастор Джулиани открыл дверь и на этот раз немного вежливее спросил: «Да?» Я сказала, что у меня проблемы с бензином. На его вопрос, по какой дороге я ехала, я ответила: «Через лес». Впервые мне показалось, что он посмотрел на меня более внимательно и даже с некоторым уважением. «Эта дорога очень опасна, больше по ней не ездите». Затем сказал, чтобы я привезла машину ему – он осмотрит бак. Оказалось, что бак с одной стороны свисал примерно на пять сантиметров и бензин вытекал. Теперь я поняла, почему цеплялась за камни.

Через несколько дней пастор запаял бак. Я была ему очень благодарна. Он спросил, с каким масаи я живу, и пожелал мне терпения и сил. От него я узнала, что в Маралале всегда проблемы с бензином и что лучше наполнить две канистры по двести литров и оставить их в миссии, потому что он не сможет каждый раз продавать мне свой бензин. Мне его предложение понравилось. К тому же он разрешил мне оставлять «лендровер» возле миссии, которую охраняли и по ночам. Убедить в этом Лкетингу было непросто, потому что он не доверял никому, даже миссионерам.

Следующие дни прошли спокойно, если не считать того, что каждый день появлялись новые люди и спрашивали, когда мы поедем в Маралал. Все хотели поехать с нами. В кои-то веки у самбуру появился автомобиль, и все считали его общим. Снова и снова я объясняла, что по таким дорогам двадцать человек не повезу.

Мы тронулись в путь. Местный шериф не только собрался ехать с нами, но и стал распоряжаться, кому ехать, а кому нет. Конечно, в машину он пустил только мужчин, женщины должны были остаться. Когда в канге одной из женщин я увидела ребенка с сильно загноившимися, слипшимися глазами, я спросила, что ей нужно в Маралале. Смущенно потупив взгляд, она ответила, что хочет попасть в больницу, так как здесь нет лекарств для глаз. Я велела ей сесть в машину.

Заметив, что шериф намеревается снова устроиться на переднем сиденье, я собралась с духом и сказала, глядя ему прямо в глаза: «Нет, это место Лкетинги». Он пересел, но я поняла, что теперь уж точно не вхожу в число его любимчиков. В пути мои пассажиры много разговаривали и пели. Большинство из них ехали в автомобиле в первый раз в жизни.

Мы три раза пересекали реку, и я включала четырехколесный привод. На других участках дороги я ехала без него. Дорога требовала предельной концентрации, потому что впереди меня поджидали бесчисленные ямы и глубокие колеи. Мне казалось, что мы едем бесконечно долго, и количество бензина стремительно сокращалось.

После полудня мы приехали в Маралал. Пассажиры вышли, и мы поспешили на заправку. К моему огромному разочарованию, бензина на ней не было. Видимо, с тех пор, как я купила машину, бензин в Маралал не привозили. Сомалиец заверил меня, что сегодня или завтра бензин будет, но я ему больше не верила. Мы с Лкетингой заселились в гостиницу.

Тем временем в Маралале прошел дождь. Все вокруг зазеленело, как будто мы очутились в другой стране, по ночам стало еще прохладнее. Впервые я поняла, какими невыносимыми могут быть москиты. Чтобы на нас никто не смотрел, мы ужинали в своем холодном номере, и уже там меня безжалостно искусали. Щиколотки и руки опухли. Я постоянно убивала комаров, но под потолком все время появлялись новые. Как ни странно, они отдавали предпочтение белой коже – и моего масаи кусали в два раза меньше. Лкетинга накрылся одеялом с головой и ничего не замечал.

Через некоторое время я, не выдержав, включила свет и разбудила его. «Я не могу спать с этими комарами!» – в отчаянии вскричала я. Он встал и вышел из номера. Через десять минут он вернулся и поставил на пол зеленый покачивающийся предмет в форме улитки, который поджег с одного конца. Вскоре кровопийцы исчезли, зато номер наполнился ужасным запахом. Через какое-то время я все же уснула и проснулась лишь в пять часов утра, когда меня снова начали донимать москиты. Спираль полностью догорела. Наверное, ее хватало только на шесть часов.

Мы ждали уже четыре дня, а бензин все не появлялся. От скуки Лкетинга начал жевать мираа. При этом он тайком от меня пил пиво. Мне это не нравилось, но что я могла ему сказать, ведь это ожидание и мне действовало на нервы. Мы пошли в офис, чтобы сообщить о своем намерении пожениться. Нас отправляли от одного служащего к другому, пока не нашелся тот, кто занимался официальным заключением брака. Здесь такое случалось нечасто, потому что большинство самбуру, женившихся на традиционный манер, могли иметь несколько жен. Денег на официальную свадьбу у них не было, да и никто не хотел так жениться, потому что тогда мужчины лишались права иметь нескольких жен. Это известие нас смутило, но Лкетингу, как выяснилось потом, совсем по другой причине, чем меня.

В тот момент у нас не было времени предаваться размышлениям. Когда служащий попросил Лкетингу предъявить удостоверение личности, а меня – паспорт, чтобы записать наши данные, обнаружилось, что удостоверения личности у Лкетинги нет. Его украли в Момбасе. Служащий сделал озабоченное лицо и сказал, что Лкетинге следует заказать в Найроби новое удостоверение, на что уйдет не меньше двух месяцев. Только когда у него будут все данные, он назначит дату свадьбы и через шесть недель нас распишет, если не возникнет новых препятствий. Это означало, что самое позднее через три недели мне нужно было уехать из Кении, так как истекал срок действия моей продленной визы.

Лкетинга стал снова жевать траву, и я заговорила с ним о многоженстве. Он подтвердил, что его беспокоит тот факт, что после нашей свадьбы он не сможет взять еще одну жену. Эти слова больно ранили меня, но я постаралась сохранить хладнокровие. Для него это было совершенно нормально, а для меня, европейки, немыслимо. Я представила, как он будет жить со мной и еще с одной или двумя женами, и едва не задохнулась от ревности.

Пока я об этом думала, он сказал, что не женится на мне в этой конторе, если я не разрешу ему позднее жениться традиционным образом на женщине самбуру. Мое терпение лопнуло, и я расплакалась. Он испуганно посмотрел на меня и спросил: «Коринна, в чем проблема?» Я попыталась объяснить ему, что у нас, белых, так не принято и что совместную жизнь я представляю себе иначе. Он рассмеялся, обнял меня и даже поцеловал в губы. «Нет проблем, Коринна, ты теперь будешь моя первая жена». Он сказал, что хочет иметь много детей, не меньше восьми. Я усмехнулась и ответила, что хочу не больше двух. В том-то и дело, сказал мой воин, поэтому и будет лучше, если у него появятся дети и от другой жены. И вообще он не знает, могу ли я иметь детей, а без детей мужчина ничего не стоит. Этот аргумент показался мне разумным. Я и сама не знала, смогу ли родить ему ребенка, ведь до приезда в Кению эта тема меня не волновала. Мы поговорили, и я согласилась на следующее: если через два года я не рожу ему ребенка, он может жениться еще раз. В противном случае он должен ждать не менее пяти лет. Он с моим предложением согласился, и я успокоила себя, подумав, что пять лет – очень большой срок.

Мы вышли из номера и пошли гулять по Маралалу. Мы надеялись, что бензин подвезли, но его не было. Зато мы встретили моего вечного спасителя Тома с его юной женой. Совсем еще девочка, она стояла, смущенно потупив взгляд. Счастливой она не выглядела. Мы упомянули о том, что уже четыре дня ждем бензин, и Том посоветовал съездить в Лейк-Баринго. До него всего два часа езды, и бензин там есть всегда.

Мне надоело сидеть без дела, и его идея пришлась мне по душе. Я обещала Тому сафари и поэтому предложила ему и его жене поехать с нами. Он коротко переговорил с ней и сказал, что они не поедут, потому что девочка боится машин. Лкетинга рассмеялся и в конце концов ее убедил. Мы договорились выехать на следующее утро.

Мы стали искать местный гараж, владельцем которого тоже был сомалиец. У него я купила две пустые канистры и разместила их сзади в «лендровере». Мы привязали их веревками, и я почувствовала, что готова к новым приключениям. Счастливые, мы тронулись в путь. Только девочка стала как будто еще меньше и молчаливее. Она ехала, испуганно вцепившись в канистры.

Окруженные облаком пыли, мы продвигались по бесконечной ухабистой дороге. За все время нам не встретился ни один автомобиль. Иногда мимо проплывали стада зебр или жирафов, но мы не увидели ни одного указателя и никакого намека на присутствие людей. Внезапно «лендровер» резко наклонился вперед, и я потеряла над ним контроль. Оказалось, что у нас проколота шина. Менять колеса я не умела, за десять лет вождения мне не пришлось делать этого ни разу. «No problem», – сказал Том. Мы вытащили запасное колесо, крестовый ключ и доисторический домкрат. Чтобы его правильно установить, Том залез под машину. Он стал отвинчивать гайки крестовым ключом, но его края обтесались, и ключ никак не мог захватить гайку. Мы попробовали закрепить ключ с помощью песка, щепок и платков. Три гайки поддались, остальные даже не двигались. Нам пришлось сдаться. Жена Тома расплакалась и убежала в степь.

Том сказал, чтобы мы за нее не переживали, она вернется. Но Лкетинга все же привел ее обратно, потому что мы находились в другом округе, Баринго. Мы были потные, грязные, и нам очень хотелось пить. У нас было полно бензина, зато ни капли воды, потому что на длительное путешествие мы не рассчитывали. Мы сели в тени в надежде на то, что кто-нибудь будет проезжать мимо. В конце концов, эта дорога выглядела более укатанной, чем дорога в Барсалое.

Прошло несколько часов. Лкетинга вернулся из разведки и сообщил, что не нашел ни озера Баринго, ни деревни. Мы решили переночевать в «лендровере». Эта ночь показалась мне бесконечной. От голода, жажды и холода мы не сомкнули глаз. С утра мужчины тщетно попробовали снова отвинтить гайки. Мы решили подождать до полудня – вдруг помощь все же подоспеет? В горле у меня пересохло, губы потрескались. Девочка снова заплакала. Том начинал терять терпение.

Внезапно Лкетинга прислушался и сказал, что кто-то едет. Прошло несколько минут, прежде чем я тоже услышала гул мотора. К нашему огромному облегчению, мы увидели автобус сафари. Африканский водитель остановился и опустил стекло. Итальянские туристы с интересом нас разглядывали. Том рассказал водителю, что с нами произошло, но шофер ответил, что ему очень жаль, но он не имеет права сажать в автобус посторонних. Он протянул нам крестовый ключ, но тот оказался слишком маленьким. Я стала уговаривать водителя и даже предложила ему деньги, но он закрыл окно и уехал. Все это время итальянцы молчали и смотрели на меня довольно холодно. Наверное, я казалась им слишком грязной и одичавшей. Разъяренная, я прокричала вслед автобусу самые грязные ругательства. Мне было стыдно за белых, потому что ни один из туристов даже не попытался переубедить шофера.

Том сказал, что мы, по крайней мере, находимся на верной дороге. Только он хотел тронуться в путь пешком, как мы снова услышали звук мотора. На этот раз я была полна решимости не отпускать машину, не посадив в нее одного из нас. Это оказался такой же автобус сафари, тоже заполненный итальянскими туристами.

Пока Том и Лкетинга договаривались с водителем, который лишь равнодушно качал головой, я открыла заднюю дверь и отчаянно закричала: «Вы говорите по-английски?» «No, solo italiano»[16], – ответили мне. Но один молодой человек сказал: «Да, немного, а что у вас случилось?» Я сказала, что мы находимся здесь со вчерашнего утра, без воды и еды, и нам срочно нужна помощь. Водитель сказал: «Это нельзя» – и начал закрывать двери. Слава богу, молодой итальянец вступился за нас и сказал, что это они оплатили автобус и поэтому вправе решать, кому с ними ехать, а кому нет. Том сел в автобус, а я, облегченно вздохнув, поблагодарила туристов за поддержку.

Нам пришлось продержаться еще три часа, пока мы не увидели вдали облако пыли. Тома подвез владелец «лендровера». К нашей неописуемой радости, он привез хлеб и кока-колу. Я хотела напиться досыта, но Том предупредил меня, чтобы я пила маленькими глотками, иначе мне станет плохо. Сделав несколько глотков, я будто родилась заново – и поклялась себе больше никогда не выезжать на этой машине без питьевой воды.

Лишь с помощью молотка и зубила Тому удалось разрубить последнюю гайку. После этого он ловко поменял колесо, и вскоре мы уже мчались вперед. Через полтора часа мы наконец добрались до Лейк-Баринго. Автозаправочная станция находилась рядом с роскошным рестораном для туристов. Девочка, широко раскрыв глаза, смотрела на этот новый для нее мир, но чувствовала себя при этом явно не в своей тарелке. Мы сели за красивый стол с видом на озеро, вокруг которого собрались тысячи фламинго. Глядя на удивленные лица своих спутников, я радовалась, что кроме нервотрепки и стресса могу предложить им и что-то приятное.

К нашему столику подошли два официанта, но не для того, чтобы принять заказ, а чтобы сообщить, что нас обслуживать не будут, потому что мы не туристы. Я в ужасе ответила: «Я турист и пригласила своих друзей». Черный официант успокоил меня, сказав, что я могу остаться, но масаи должны покинуть помещение. Мы встали и ушли. Я почти физически ощущала, какими униженными чувствовали себя эти гордые люди.

По крайней мере, здесь был бензин. Однако, когда владелец заправки увидел, что я хочу наполнить две бочки, он попросил сначала показать ему деньги. Лкетинга опустил шланг в бочку, а я отошла на несколько метров, чтобы после всей нервотрепки выкурить сигарету. Вдруг он закричал, и я в ужасе увидела, что бензин фонтаном бьет из шланга и заливает все вокруг. В два прыжка я очутилась у машины, подняла брошенный на землю шланг и отключила его. Задвижка заела, и бензин продолжал течь после того, как бочка наполнилась. Несколько литров разлилось по площадке, несколько угодило в автомобиль. Заметив, как плохо Лкетинге, я усилием воли подавила в себе гнев. Том и его жена стояли в стороне и сгорали от стыда. Наполнить вторую бочку нам не позволили, сказав, чтобы мы заплатили и убирались прочь. Мне очень хотелось оказаться дома, в нашей маньятте, без машины. С самого начала от нее были одни неприятности.

В деревне мы молча выпили чаю и тронулись в путь. В машине жутко воняло бензином, и вскоре девочку вырвало. Садиться в автомобиль она больше не хотела и сказала, что пойдет домой пешком. Том пришел в ярость и пригрозил, что в Маралале вернет ее родителям и возьмет себе другую жену. Наверное, это был большой позор, потому что она сразу села в машину. После происшествия на бензоколонке Лкетинга не произнес ни слова. Мне было жаль его, я старалась его утешить. Когда мы приехали в Маралал, было уже темно.

Том и его жена поспешно с нами распрощались, и мы вернулись в отель. Я была такая липкая от пыли и грязи, что, несмотря на ночную прохладу, решила помыться под слабой струей душа. Лкетинга тоже пошел мыться. Потом мы проглотили в номере большую порцию мяса, запивая его пивом. На этот раз даже мне мясо показалось восхитительным. После этого я почувствовала себя гораздо лучше, и мы провели чудесную ночь любви, в течение которой я впервые испытала с ним оргазм. Поскольку это проходило не то чтобы бесшумно, он испуганно зажал мне рот и спросил: «Коринна, в чем проблема?» Переведя дух, я объяснила, что испытала оргазм. Он этого не понял, недоверчиво рассмеялся и пришел к выводу, что такое бывает только у белых. Уставшая и счастливая, я наконец заснула.

Рано утром мы купили рис, картофель, овощи, фрукты и даже ананас. Будто в насмешку над нами, в Маралале появился бензин, и мы наполнили вторую бочку. Загрузив машину и подсадив двоих мужчин самбуру, мы поехали домой.

Лкетинга хотел поехать по короткой дороге через лес. Я сомневалась, но в его присутствии мои сомнения быстро развеялись. Все шло гладко, пока мы не доехали до крутого склона. Из-за полных бочек машина раскачивалась еще сильнее, и я попросила наших спутников вытащить из машины все покупки и выйти самим, потому что боялась, что мы перевернемся. Пока я преодолевала сложнейшие двести метров, все напряженно молчали. У нас это получилось, и машина снова наполнилась беззаботной болтовней. Когда мы доехали до скал, всем пришлось выйти. Лкетинга ловко подталкивал меня, помогая взобраться на крупные камни. Когда мы справились и с этим, я почувствовала облегчение и гордость. До Барсалоя мы доехали без проблем.

Повседневная жизнь

Следующие несколько дней были сплошным удовольствием. Мы не испытывали недостатка ни в продуктах, ни в бензине. Каждый день мы ездили в гости к родным или за дровами. Время от времени мы спускались на машине к реке, чтобы помыться и привезти для половины Барсалоя канистры с водой. Иногда их количество достигало двадцати штук. Эти небольшие вылазки поглощали много бензина. Я стала высказывать свое недовольство, но каждый раз это вызывало самые бурные протесты.

Как-то раз один моран сообщил нам, что утром отелилась его корова. Мы не могли оставить это событие без внимания и поехали в Ситеди. Этой дорогой почти не пользовались, и мне приходилось все время быть начеку, чтобы не съехать в колючий кустарник. Прибыв в деревню, мы навестили сводного брата Лкетинги. По вечерам коров пригоняли в деревню, и вся тропинка была устлана лепешками навоза, которые притягивали тысячи мух. Брат Лкетинги показал нам новорожденного теленка. При виде теленка и коровы Лкетинга просиял. Я ожесточенно отбивалась от мух, мои пластиковые сандалии утопали в навозе. Разница между этим краалем и нашим, без коров, была огромна. Нет, здесь я надолго не останусь, подумала я.

Нас пригласили на чай, и Лкетинга повел меня в хижину своего сводного брата и его молодой жены, которая две недели назад родила ребенка. Мне показалось, что она обрадовалась нашему приходу. Завязалась оживленная беседа, и только я, как обычно, ничего не понимала. Тучи мух сводили меня с ума. Чтобы их не проглотить, я накрывала чашку ладонью. Голый ребенок висел в канге, привязанный к матери. Заметив, что малыш делает свои дела, я указала на кангу. Рассмеявшись, женщина вынула ребенка и, поплевав ему на попу, вытерла ее. Кангу и юбку встряхнули и протерли песком. При мысли о том, что такое «мытье» повторяется несколько раз в день, меня чуть не вырвало. Я заговорила об этом с Лкетингой, но он сказал, что это нормально. То, что не оттерлось песком, доедят мухи.

Когда я сказала Лкетинге, что хочу домой, он ответил: «Это невозможно, сегодня мы переночуем здесь!» Он хотел остаться рядом с коровой, а его брат собирался зарезать для нас козу, потому что его жене после родов тоже было необходимо мясо. Узнав, что придется здесь заночевать, я пришла в ужас. Я не могла нарушить правила гостеприимства и чувствовала себя совершенно потерянной.

Лкетинга все время проводил с воинами, а я молча сидела с тремя женщинами в темной хижине. Очевидно, они говорили обо мне и как-то странно хихикали. Одна погладила мою белую кожу, другая потрогала волосы. Мои длинные светлые волосы приводили их в замешательство. Их головы были гладко выбриты, зато они носили яркие украшения на лбу и длинные серьги.

Женщина покормила ребенка и передала его мне. Я взяла его, но все время боялась, как бы он меня не испачкал. Я понимала, что пеленок здесь нет, но не могла к этому привыкнуть. Подержав малыша некоторое время, я с облегчением вернула его матери.

Вскоре в хижину заглянул Лкетинга. Я спросила, где он так долго был. Смеясь, он ответил, что пьет с воинами молоко. После этого они убьют козу и принесут нам вкусные кусочки. Есть он будет в лесу. Я хотела пойти с ним, но это было невозможно. Крааль был огромный, в нем проживало слишком много женщин и воинов. Мы остались в хижине и стали ждать, пока нам принесут наше мясо.

Через два часа стемнело, и хозяйка стала готовить мясо. В хижине сидели три женщины и четверо детей, и мы разделили между собой половину козы. Другую половину съел Лкетинга со своим сводным братом. Наевшись досыта, я вылезла из хижины и присоединилась к моему масаи и другим воинам, которые сидели на корточках в стороне возле коров. Я спросила у Лкетинги, когда он пойдет спать. Он рассмеялся: «О нет, Коринна, я не могу спать в этом доме вместе с женщинами, я спать здесь, с друзьями и коровами». Мне не оставалось ничего другого, кроме как вернуться в хижину к женщинам. Это была первая ночь без Лкетинги, и мне очень не хватало его тепла. У моего изголовья были привязаны три новорожденных козленка, которые постоянно блеяли. В ту ночь я так и не заснула.

Ранним утром здесь было намного оживленнее, чем у нас в Барсалое, ведь нужно было доить не только коз, но и коров. Со всех сторон раздавалось нетерпеливое блеянье и мычание. Животных доили женщины и девочки. После чая мы наконец тронулись в обратный путь. Когда я вспомнила о нашей чистой маньятте, продуктах и реке, мне сразу стало лучше. Наш «лендровер» был заполнен женщинами, которые хотели продать молоко в Барсалое. Они очень радовались, что им не пришлось проделывать этот дальний путь пешком. Через некоторое время Лкетинга заявил, что хочет попробовать вести машину. Я всеми силами старалась его отговорить, но мои аргументы были бессильны. Видимо, женщины его подначивали. Он то и дело хватался за руль, так что я не выдержала и затормозила. Он гордо уселся на водительское сиденье, и женщины захлопали в ладоши. Мое сердце тревожно сжалось, и я отчаянно попыталась объяснить ему, где расположены хотя бы педали тормоза и газа. Упрямо повторяя «я я знаю, я знаю», он тронулся с места, и его лицо просияло. Я недолго радовалась его счастью – и уже через сотню метров закричала: «Медленно, медленно!» Но Лкетинга поехал еще быстрее и двигался прямо на дерево. Судя по всему, он все перепутал. Охваченная паникой, я закричала: «Помедленнее! Бери влево!» – и резко выкрутила руль. Мы ушли от прямого столкновения, но автомобиль зацепился крылом за дерево, и двигатель заглох.

Больше я сдерживаться не могла. Я вышла из машины, осмотрела повреждение и пнула проклятую машину. Женщины завизжали, но не из-за аварии, а из-за того, что я закричала на мужчину. Лкетинга стоял передо мной совершенно уничтоженный. Сказал, что не хотел этого и что больше никогда не сядет в автомобиль. Взяв копье, он решил идти домой пешком. Мне было больно видеть его в таком состоянии, ведь еще две минуты назад он был совершенно счастлив. Я включила заднюю передачу и отъехала от дерева. Автомобиль был исправен, и я уговорила Лкетингу сесть на свое место. Все молчали. Я представляла себе, какой позор ждет меня в Маралале, когда все увидят, что «мзунгу» приехала на помятом автомобиле.

В Барсалое мама оказала нам самый теплый прием, и даже Сагуна радостно со мной поздоровалась. Лкетинга залез в хижину и лег. Сказал, что ему очень плохо и он волнуется из-за полиции, ведь он не имел права садиться за руль. Он выглядел таким несчастным, что я испугалась, как бы он снова не сошел с ума. Я успокоила его и пообещала никому ничего не говорить. Мы скажем, что это случилось со мной, а машину починим в Маралале.

Я решила пойти на речку помыться, но Лкетинга не хотел выходить из хижины. Захватив с собой канистру, я пошла одна, несмотря на протесты мамы, которая боялась отпускать меня одну. Сама она не ходила туда уже много лет. Я помылась на нашем обычном месте, но, поскольку чувствовала себя неуютно, не стала раздеваться догола. Я очень торопилась домой. Когда я вернулась, Лкетинга с любопытством спросил, что я так долго делала на речке и кого я встретила. Удивленная, я ответила, что ни с кем не говорила и шла очень быстро. Он ничего не ответил.

Срок действия моей визы вскоре заканчивался, и через две недели мне нужно было уехать из Кении. Я сообщила об этом маме и Лкетинге, и они очень расстроились. Лкетинга испуганно спросил, что будет, если я не вернусь, ведь мы уже заявили о своем намерении пожениться. «Я вернусь, нет проблем!» – ответила я. Поскольку билета у меня не было, я решила выехать за неделю. Дни пролетали стремительно. За исключением ежедневных походов на речку, большую часть времени мы сидели в хижине и обсуждали наше будущее.

В предпоследний день мы лениво лежали в маньятте, как вдруг услышали громкие женские крики. «Что это?» – удивленно спросила я. Лкетинга тревожно прислушался, и его лицо помрачнело. «В чем проблема?» – повторила я, и почувствовала, что происходит что-то серьезное. Вскоре в хижину вошла взволнованная мама. Она разгневанно посмотрела на Лкетингу и перекинулась с ним парой слов. Он вышел на улицу, и я услышала громкий спор. Я тоже захотела вылезти на улицу, но мама, покачав головой, остановила меня. Я села на свое место, мое сердце билось как бешеное. Должно быть, случилось что-то ужасное. Наконец Лкетинга вернулся и, взволнованный, сел рядом со мной. Снаружи все стихло. Я спросила, что произошло. После длительного молчания он сказал, что у хижины стоит мама его подруги, с которой он встречался несколько лет, с двумя другими женщинами.

От страха мне стало дурно. О существовании подруги я слышала впервые. Я уезжала через два дня, и мне захотелось ясности, и немедленно. «Лкетинга, у тебя есть девушка, может быть, ты должен на ней жениться?» Лкетинга вымученно усмехнулся и сказал: «Да, у меня много лет эта девушка, но я не могу на ней жениться». Я ничего не понимала. «Почему?» Тогда я узнала, что почти у каждого воина есть подруга. Он обязан покупать ей украшения, чтобы она выглядела как можно красивее, когда соберется замуж. Но жениться на своей подруге воин не имеет права. Они могут заниматься любовью вплоть до дня ее свадьбы, после чего родители продают ее другому мужчине. О том, кто станет ее мужем, девушка узнает лишь в день свадьбы.

Потрясенная этими сведениями, я сказала, что это очень плохо. «Почему? – спросил Лкетинга. – Это нормально, так со всеми бывает!» Он сказал, что девушка, узнав, что я начала жить с ним до ее свадьбы, сорвала с шеи все украшения. Для нее это очень нехорошо. Во мне проснулась ревность, и я спросила, когда он в последний раз ее видел и где она живет. Далеко отсюда в направлении Барагоя, и с тех пор, как я здесь, он ее ни разу не видел. Я подумала и предложила ему после моего отъезда сходить к ней и все обсудить. Если понадобится, пусть купит ей украшения, но к моему возвращению вопрос должен быть решен. Он ничего не ответил, и даже в день отъезда я не знала, что он намерен делать. Но я доверяла ему и нашей любви.

Я попрощалась с мамой и Сагуной, которая, судя по всему, искренне меня полюбила. «Акуна матата, нет проблем», – улыбнулась я им, и мы поехали на нашем «лендровере» в Маралал, потому что на время своего отсутствия я собиралась оставить его в гараже для ремонта. Лкетинга решил вернуться домой пешком. В лесу нам повстречалось небольшое стадо буйволов, которые, услышав звук мотора, немедленно скрылись из виду. Тем не менее Лкетинга сразу схватился за копье и издал хрюкающий звук. Посмотрев на него, я рассмеялась, и он вскоре успокоился.

Чтобы не привлекать внимание жителей к разбитому крылу, мы сразу заехали в гараж. Начальник, сомалиец, осмотрев повреждение, сказал, что ремонт будет стоить около шестисот франков. Я пришла в ужас от того, что стоимость ремонта составляет четвертую часть от стоимости машины. Я стала упрямо торговаться, и наконец мы остановились на трехсот пятидесяти франках, что тоже было баснословной суммой. Мы переночевали в нашем отеле. В ту ночь мы почти не спали, частично из-за моего отъезда, частично из-за москитов. Прощание прошло тяжело. Лкетинга с потерянным видом смотрел на отъезжающий автобус. Чтобы сохранить до Найроби респектабельный вид, я закутала лицо – уберечься от пыли.

Чужая Швейцария

Я сняла номер в отеле «Игбол» и первым делом наелась досыта. Проверив все авиакомпании, я купила билет в «Алиталии» и позвонила домой, впервые за последние несколько месяцев. Мама, узнав, что я ненадолго приеду в Швейцарию, едва не сошла с ума от радости. Остававшиеся до вылета два дня я провела в Найроби, и это была для меня настоящая пытка. Чтобы убить время, я бесцельно бродила по улицам. На каждом углу стояли калеки и нищие, которым я бросала мелочь. По вечерам в «Игболе» я или разговаривала с путешественниками, или отбивалась от индийцев и африканцев, предлагавших мне себя в качестве бойфрендов.

Наконец я села в такси и поехала в аэропорт. Когда самолет взлетел, я, как ни старалась, не смогла почувствовать радости от возвращения домой, так как знала, с каким отчаянием Лкетинга и все его родственники ждут моего возвращения.

Я приехала в Майринген, где жила моя мама с мужем. Первая волна радости от встречи прошла, и я почувствовала себя неуютно, так как успела отвыкнуть от европейского ритма жизни. При взгляде на изобилие продуктов в супермаркетах мне становилось плохо, деликатесы из холодильника меня не радовали. Меня постоянно мучили проблемы с желудком.

В местной общине я получила свидетельство на немецком и английском языках о том, что я не замужем. Теперь мои бумаги были в порядке. Мама купила «моему воину» в качестве свадебного подарка чудесный колокольчик для коровы. Я купила несколько маленьких колокольчиков для своих коз. Их у меня было уже четыре. Для мамы и Сагуны я сшила по две новые юбки и купила нам с Лкетингой два изумительных шерстяных одеяла: ярко-красное – для него, полосатое – для нас двоих.

Упаковать вещи было непросто. На дно сумки я положила длинное белое свадебное платье, которое мне подарил один из поставщиков, когда узнал, что я завершаю свою работу. Я пообещала ему, что, если буду выходить замуж, обязательно его надену. Поверх платья я положила упаковки со смесью для приготовления пудинга, соусов и супов. На них я разместила подарки. Мелкие отделения сумки я набила лекарствами, пластырем, бинтами, мазями и витаминами. Сверху положила одеяла. Обе сумки были заполнены под завязку.

День отъезда становился все ближе. Мои родные записали кассету для Лкетинги ко дню нашей свадьбы, поэтому мне пришлось взять с собой и магнитофон. В аэропорт «Клотен» я прибыла с тридцатью двумя килограммами багажа. Я ужасно радовалась возвращению на родину. Да, заглянув внутрь себя, я поняла, где мой настоящий дом. Прощание с мамой далось мне тяжело, но мое сердце уже целиком принадлежало Африке. Я не знала, когда приеду в Швейцарию в следующий раз.

Родная Африка

В Найроби я взяла такси и поехала в отель «Игбол». Водитель, заметив украшения на моих руках, спросил, хорошо ли я знаю масаи. «Да, я собираюсь замуж за мужчину-самбуру», – ответила я. Он покачал головой, очевидно не понимая, почему белая женщина хочет выйти замуж за представителя столь примитивного народа. Я отказалась это обсуждать и была рада, когда мы наконец добрались до отеля. Однако мне не повезло: все номера были заняты. Я стала искать другой недорогой отель и нашла его неподалеку от «Игбола».

Сумки были такие тяжелые, что даже небольшое расстояние я прошла с огромным трудом. К тому же мой номер располагался на третьем этаже. Он оказался совсем не таким уютным, как номер в «Игболе», я была здесь единственной белой. Под продавленной кроватью валялись два использованных презерватива, но, по крайней мере, белье было чистым. Оставив вещи в номере, я пошла в «Игбол», чтобы позвонить в миссию в Маралал. На следующий день они могли бы передать по радио в Барсалой, что я приеду в Маралал через два дня. Так Лкетинга узнал бы о моем приезде. Эта идея пришла мне в голову в самолете, и мне захотелось претворить ее в жизнь, хотя с миссионерами из Маралала я была незнакома. Повесив трубку, я не знала, понял меня миссионер или нет. Хотя я и стала лучше говорить по-английски, но во время диалога возникло много недоразумений.

Ночью я спала плохо. Наверное, я находилась в местном «отеле для свиданий», поскольку в соседних номерах визжали, стонали и смеялись. То и дело громко хлопали двери. Я обрадовалась, когда наступило утро.

До Ньяхуруру я доехала без затруднений. Я смотрела из окна и радовалась знакомому ландшафту. Дом становился все ближе. В городе шел дождь и было холодно. Я провела в отеле еще одну ночь и на следующее утро села в старый автобус в Маралал. Отъезд задержался на полтора часа, потому что багаж на крыше пришлось накрывать брезентом. Моя большая черная сумка тоже лежала наверху. Вторую сумку, поменьше, я взяла с собой в автобус.

Некоторое время мы ехали по асфальтированной дороге, после чего свернули на проселочную. Из-за дождя красная пыль превратилась в красно-коричневую жижу. Чтобы не застрять в заполненных водой глубоких рытвинах, автобус ехал медленнее обычного. Раскачиваясь из стороны в сторону, он с трудом пробирался вперед. Иногда его разворачивало поперек улицы, затем он снова попадал в колею. Было ясно, что на этот раз поездка займет в два раза больше времени. Дорога становилась все хуже. Время от времени автобус застревал в грязи, и пассажиры выходили и выталкивали его. Порой колея уходила вглубь на тридцать сантиметров. Сквозь забрызганные грязью окна ничего не было видно.

Преодолев примерно полпути, автобус закачался, и его заднюю часть развернуло так, что он встал поперек дороги. Задние колеса оказались в кювете. Он застрял, колеса прокручивались. Сначала из автобуса вышли все мужчины. С их помощью автобус сдвинулся на два метра и снова застрял. После этого вышли все пассажиры. Спустившись, я по щиколотки погрузилась в грязь. Мы взобрались на небольшой пригорок и стали смотреть на то, как мужчины тщетно пытаются высвободить автобус. Затем мы начали срубать ветки и подсовывать их под колеса. Все усилия были напрасны, автобус по-прежнему стоял поперек дороги. Некоторые пассажиры забрали багаж и пошли пешком. Я спросила у водителя, что будет дальше. Он пожал плечами и сказал, что нам придется ждать до завтра. Может быть, дождь прекратится, и тогда дорога быстро подсохнет. Я снова застряла в лесу без воды и еды, только с порошком для пудинга, который здесь был совершенно бесполезен. Быстро похолодало, и я до костей промерзла в своей мокрой одежде. Чтобы согреться, я вернулась на свое сиденье и укуталась в теплое шерстяное одеяло. Если Лкетинга получил мое сообщение, то он уже ждал меня в Маралале.

Пассажиры один за другим стали доставать свои съестные припасы. Каждый, у кого было хоть что-то, делился с соседом. Мне тоже предложили хлеб и фрукты. Я приняла их с благодарностью, хотя мне и было стыдно. У меня был самый большой багаж, но предложить взамен я ничего не могла. Перекусив, пассажиры стали готовиться ко сну, устраиваясь на своих сиденьях. Все немногие свободные места достались женщинам и детям. Ночью мимо нас проехал только один «лендровер», но он не остановился.

Около четырех утра стало так холодно, что водитель ненадолго запустил двигатель. Время шло невыносимо медленно. Небо неторопливо окрасилось в красный цвет, и нерешительно выглянуло солнце. Было начало седьмого. Пассажиры стали выходить из автобуса, чтобы справить нужду в кустах. Я тоже вышла и потянулась. Вокруг автобуса было так же грязно, как и накануне. Нам предстояло ждать, пока солнце не войдет в полную силу, и тогда мы снова попробуем тронуться с места. С десяти утра до полудня мужчины толкали автобус, стараясь вытащить его из ямы. Он проехал тридцать метров, потом снова застрял. Провести здесь еще одну ночь было бы ужасно.

Вдруг я увидела белый «лендровер», который тяжело пробирался по грязи и иногда объезжал дорогу по обочине. В отчаянии я подбежала к машине и остановила ее. В «лендровере» сидели пожилые англичане, муж с женой. Я им быстро объяснила свою ситуацию и стала умолять взять меня с собой. Женщина сразу согласилась. Я радостно вернулась к автобусу и попросила спустить мой багаж. В «лендровере» женщина выслушала мою историю и пришла в ужас. Она сочувственно протянула мне бутерброд, который я жадно проглотила.

Не проехали мы и километра, как впереди показался серый «лендровер», который двигался нам навстречу. Мужчине-англичанину пришлось применить всю свою ловкость, потому что, если бы на узкой дороге машину повело, столкновения было бы не избежать. Мы медленно продвигались вперед навстречу серой машине. Когда до нее осталось не более двадцати метров, я решила, что вижу мираж. «Остановите, пожалуйста, остановите машину, это мой жених!» За рулем встречного «лендровера», вытаращив глаза и неподвижно глядя перед собой, сидел Лкетинга.

Я как сумасшедшая стала махать ему в окно, чтобы он меня заметил. Я радовалась и очень гордилась им, но в то же время боялась, что он не сможет затормозить на этой ужасной дороге. Я выскочила из машины и побежала к Лкетинге. Это была фантастическая встреча. Он надел самые красивые украшения и нарисовал самый лучший узор. Я не смогла сдержать слез радости. С ним ехали два спутника, и он добровольно отдал мне ключи, чтобы дальше я ехала сама. Мы перегрузили багаж, и я горячо поблагодарила своих спасителей. Англичанин сказал, что теперь, увидев моего красавца, понимает, почему я здесь.

В дороге Лкетинга рассказал, что пастор Джулиани передал ему мое сообщение и он сразу пошел в Маралал. Только в десять часов вечера ему стало известно, что автобус застрял и среди пассажиров есть белая. Когда автобус не приехал и наутро, он пошел в гараж, забрал наш отремонтированный автомобиль и поехал спасать жену. Я не понимала, как ему это удалось. Дорога была хоть и довольно прямая, но очень грязная. Он все время ехал на второй передаче, и ему постоянно приходилось заводить заглохший мотор, но в остальном «акуна матата, нет проблем».

Мы приехали в Маралал и заселились в гостиницу. Трое мужчин сели на кровать, я устроилась напротив. Лкетинге не терпелось узнать, что я привезла, и два воина смотрели на меня глазами, полными ожидания. Я открыла сумки и достала одеяла. Увидев мягкое ярко-красное одеяло, Лкетнга засиял. Я попала в точку. Полосатое одеяло он хотел немедленно подарить другу, но я возразила, потому что хотела сама пользоваться им в маньятте вместо колючих кенийских одеял. Затем я вручила Лкетинге три сшитые мною канги. При виде платков глаза у воинов вылезли из орбит, и я объяснила любимому, что их он может подарить. Увидев магнитофон и услышав голоса моих родственников, Лкетинга потерял дар речи, особенно когда узнал голоса Эрика и Джелли. Его радости не было предела, и я радовалась вместе с ним, потому что еще никогда не видела, чтобы кто-то приходил от обычных вещей в столь бурный восторг. После этого мой любимый стал сам рыться в сумке, чтобы посмотреть, что я еще привезла. Увидев колокольчик для коров, свадебный подарок моей мамы, он обрадовался как ребенок. Два других воина, осмелев, тоже стали звонить в колокольчик. Мне показалось, что здесь он звучит намного громче и красивее. Им тоже захотелось иметь такой колокольчик, но он у меня был один, и поэтому я отдала им маленькие колокольчики, которым они тоже очень обрадовались. Когда я сказала, что это все, мой любимый продолжил копаться в сумке и, достав коробку с пудингом и лекарства, стал с удивлением их рассматривать.

Наконец мы, преодолевая языковые трудности, попытались поделиться новостями. Дома все хорошо, потому что наступил сезон дождей, зато появилось много москитов. Сагуна заболела и ничего не ела с тех пор, как я уехала. Ах, я была так рада, что завтра поеду домой!

Сначала мы все вместе пошли есть. Разумеется, нам подали жесткое мясо, лепешку и листовой шпинат, и вскоре весь пол был усыпан костями. Мир выглядел совсем иначе, чем еще три дня назад: здесь мне было хорошо. Поздно вечером воины ушли, и мы наконец остались вдвоем. Из-за непрекращающегося дождя в Маралале было холодно, и о том, чтобы принять душ на улице, не могло быть и речи. Лкетинга принес огромный таз с горячей водой, и я помылась в номере. Я была счастлива снова оказаться рядом с любимым, но заснуть оказалось сложно. Кровать была такая узкая и прогнувшаяся, что я никак не могла улечься.

Рано утром мы пошли в офис, чтобы узнать, не продвинулось ли дело с удостоверением личности Лкетинги. К сожалению, нет! Служащий сказал, что дело шло медленно потому, что мы не могли указать номер. Эта новость привела меня в уныние, потому что по приезде в Кению я получила визу только на два месяца. Успею ли я выйти замуж за столь короткий срок, было неясно.

А пока мы решили поехать домой. Из-за дождя по лесной дороге было не пробраться, и мы двинулись в объезд. Эта дорога сильно изменилась. Повсюду валялись большие ветки и камни, дорогу пересекали глубокие рытвины. Полупустыня расцвела, в некоторых местах даже выросла трава. Как же быстро здесь все менялось! Вдоль дороги мирно паслись зебры. Группы страусов, услышав шум мотора, стремительно убегали прочь. Мы пересекли маленькую, а потом более крупную реку. В реках бурлила вода, но благодаря четырехколесному приводу мы, слава богу, преодолели это препятствие, не застряв в песке.

До Барсалоя оставался еще час езды, когда я услышала тихое шипение, и вскоре автомобиль накренился набок и встал. Мы прокололи шину! Чтобы добраться до запасного колеса, нам пришлось все выгрузить. Потом я залезла под перепачканную машину и установила домкрат. Лкетинга мне помог, и уже через полчаса мы тронулись в путь. Вскоре мы наконец добрались до маньятты.

Перед нашей хижиной, улыбаясь, стояла мама. Сагуна бросилась в мои объятия, едва не сбив меня с ног. Это была очень трогательная встреча, и даже на щеке мамы я запечатлела поцелуй. После того как мы затащили все вещи в маньятту, в ней почти не осталось места. Мама приготовила чай, и я вручила ей и Сагуне сшитые мною юбки. Все были счастливы. Лкетинга включил магнитофон и запустил кассету, что вызвало бурное оживление. Когда я протянула Сагуне коричневую куклу, подарок моей мамы, все раскрыли рты, а Сагуна с громким воплем выбежала из хижины. Я не понимала, что вызвало такой переполох. Мама с опаской смотрела на куклу, а Лкетинга спросил, не мертвый ли это ребенок. Поначалу озадаченная, я наконец рассмеялась: «Нет, это просто пластмасса». Но на то, чтобы привыкнуть к кукле с волосами и глазами, которые умели открываться и закрываться, им потребовалось некоторое время. В хижине стали собираться дети, которые с большим удивлением рассматривали куклу. Когда другая девочка захотела ее поднять, Сагуна протиснулась к игрушке и крепко прижала ее к себе. С этой минуты больше никто не имел права прикасаться к кукле, даже мама. Сагуна ложилась спать только со своим «ребенком».

После захода солнца нас атаковали комары. Все вокруг было пропитано влагой, и они, по-видимому, чувствовали себя превосходно. Несмотря на то что в хижине горел огонь, они роились над нашими головами. Я, как могла, отмахивалась от них. Спать было невозможно, они кусали меня даже через носки. Комары значительно омрачили мою радость от возвращения домой. Я спала в одежде и накрылась новым одеялом, но, в отличие от остальных, засунуть голову под одеяло не могла. Доведенная до отчаяния, я заснула лишь к утру. Проснувшись, я не смогла даже открыть глаза, так сильно меня искусали. Подцепить малярию мне не хотелось, и я решила купить москитную сетку, хотя пользоваться ею в маньятте с открытым очагом было небезопасно.

В миссии я спросила у пастора, умеет ли он чинить шины. Он сказал, что у него нет времени, но дал мне запасную шину и посоветовал купить второе запасное колесо, потому что бывает и так, что две шины лопаются одновременно. Я спросила, как он борется с москитами. Он ответил, что в его большом доме это не проблема, он пользуется спреем. Он сказал, что мне тоже стоило бы построить дом, это стоит недорого. Шериф может выделить нам место, которое мы зарегистрируем в Маралале.

Мысль о доме прочно засела в моей голове. Иметь настоящий дощатый домик – как же это здорово! Окрыленная этой идеей, я вернулась в маньятту и рассказала обо всем Лкетинге. Он помрачнел и сказал, что не знает, сможет ли жить в доме. Мы договорились, что подумаем об этом позже. Мне нужно было срочно ехать в Маралал, потому что без москитной сетки я больше не выдержала бы и ночи.

Вскоре «лендровер» окружила толпа. Все хотели в Маралал. Некоторых я знала в лицо, других вообще никогда не видела. Лкетинга распоряжался, кто с нами поедет.

Проведя в дороге около пяти часов, к вечеру мы добрались до цели. Слава богу, на этот раз обошлось без поломок. Нашу шину залатали, но длилось это на удивление долго. Чтобы скоротать время, я стала рассматривать свои шины и заметила, что профиль почти полностью стерт. В гараже я спросила, есть ли в продаже новые шины. Цена привела меня в шок. За новые шины требовали тысячу франков, то есть почти столько же, сколько в Швейцарии! Здесь это равнялось трем месячным зарплатам. Но если я не хотела каждый раз застревать на дорогах, мне было необходимо их купить.

Пока ремонтировали шину, я зашла в магазин за москитной сеткой. Кроме нее я купила несколько коробок со спиралями против москитов. Вечером в баре отеля я познакомилась с главным начальником округа Самбуру. Он оказался приятным человеком и хорошо говорил по-английски. Ему уже было известно о моем существовании, и в скором времени он собирался нас навестить. Шериф поздравил моего масаи с такой храброй женой, а я рассказала ему о планах построить дом, о нашей свадьбе и о проблеме с удостоверением личности. Он пообещал сделать все, что в его силах, но предупредил, что построить дом будет непросто, потому что дерева почти не осталось.

Шериф сказал, что позаботится об удостоверении личности для Лкетинги, и уже на следующий день пошел вместе с нами в офис. Мужчины много говорили, заполняли формуляры, называли различные имена. Поскольку шериф знал о семье Лкетинги все, свидетельство можно было оформить и в Маралале, в течение двух-трех недель. Мы сразу заполнили и заявление о бракосочетании. Если в течение трех недель никто не выступит с возражениями, мы сможем пожениться. Я не знала, как отблагодарить шерифа, так я была рада. За каждую бумажку мне пришлось заплатить, но уже через несколько часов все было улажено. Нам сказали, чтобы мы явились через две недели и принесли документы. Пребывая в отличном настроении, мы пригласили шерифа на обед. Это был первый человек, который помог нам от чистого сердца, за что Лкетинга протянул ему щедрое вознаграждение.

Переночевав в Маралале, мы решили вернуться домой. Незадолго до отъезда я встретила Юту. Мы попили чаю и поделились новостями. Она сказала, что хочет прийти на нашу свадьбу. В то время она жила у Софии, другой белой, которая недавно переехала в Маралал со своим другом-растаманом. Юта сказала, чтобы при случае я обязательно с ней познакомилась. Нам, белым, нужно держаться вместе, смеясь, добавила она. Лкетинга с мрачным видом сидел возле нас и ничего не понимал, потому что мы говорили по-немецки и много смеялись. Ему хотелось домой, и мне пришлось попрощаться с Ютой. На этот раз мы решились поехать через лес. Дорога была в ужасном состоянии, и на скользком подъеме я боялась даже вздохнуть. Но мои молитвы были услышаны, и мы успешно добрались до Барсалоя.

Последующие дни прошли спокойно, жизнь текла по привычному руслу. У людей было достаточно молока, в полуразрушенных магазинах появились кукурузная мука и рис. Мама занималась приготовлениями к большому празднику самбуру. Он должен был состояться через месяц, и после него воины получали право официально искать невесту и жениться. Через год в статус воинов принимали следующее поколение, сегодняшних юношей, и этот прием начинался с большого праздника обрезания.

Предстоящий праздник был очень важен для Лкетинги. Он должен был пройти в особом месте, куда сойдутся все матери со своими сыновьями-воинами. Уже через две или три недели нам предстояло покинуть нашу маньятту и переехать туда, где женщины только для этого праздника возведут новые хижины. Точную дату праздника узнавали незадолго до его начала, потому что большую роль в этом играла луна. Я рассчитала, что примерно за две недели до этого события нам нужно сходить в загс. Если что-то не получится, у меня останется еще несколько дней до окончания срока действия моей визы.

В это время Лкетинга редко бывал дома, потому что ему предстояло найти черного быка определенного размера. Для этого ему пришлось обойти почти всех родственников и произвести обмен. Иногда я ходила с ним, но спать могла только дома, под москитной сеткой, которая меня хорошо защищала. Днем я выполняла привычную работу. Утром я с Лкетингой или без него ходила на речку. Иногда я брала с собой Сагуну, которую купание в реке приводило в восторг. Раньше ее никто не водил купаться. В реке я стирала нашу пропахшую дымом одежду, и это, как и прежде, очень не нравилось моим рукам. После купания мы приносили воду домой и шли за дровами.

Бюрократический стресс

Время шло, и наступил день, когда нам нужно было ехать в Маралал, чтобы пожениться. Мама очень беспокоилась, что Лкетинга уезжает, когда до начала праздника остаются считаные дни. Но мы не сомневались, что недели нам будет более чем достаточно. В тот же день мама собралась и с другими женщинами и нагруженными ослами тронулась в путь. Ехать с нами она отказалась наотрез. Она ни разу в жизни не сидела в автомобиле и даже не хотела пробовать.

Лкетинга захватил Джомо, пожилого мужчину, который немного говорил по-английски. Он мне сразу не понравился. Джомо постоянно повторял, что хочет быть у нас на свадьбе свидетелем или хотя бы помощником. Затем они заговорили о предстоящем празднике. В условленном месте соберутся все мамы. Они построят не менее сорока или пятидесяти маньятт, и будет много танцев. Я очень радовалась, что мне предстоит побывать на таком большом празднике. Джомо сказал, что, судя по состоянию луны, праздник начнется не раньше чем через две недели.

Приехав в Маралал, мы сразу пошли в контору. Нужного чиновника на месте не оказалось, и нам предложили прийти на следующий день. Без удостоверения личности мы не могли договориться о дате свадьбы. Мы стали ходить по Маралалу в поисках двух свидетелей. Найти их оказалось не так-то просто. Те, кого знал Лкетинга, не умели писать или не знали ни суахили, ни английского. Его брат был слишком молод, другие боялись лишний раз идти в офис, потому что не понимали, зачем все это нужно. Лишь на следующий день мы встретили двоих моранов, которые когда-то жили в Момбасе и обладали удостоверением личности. Они пообещали в ближайшие несколько дней не уезжать из Маралала.

После обеда мы снова пришли в офис, и Лкетингу там поджидало готовое удостоверение личности. Ему осталось только поставить под ним отпечаток пальца, и мы пошли в загс, чтобы договориться о дате свадьбы. Чиновник проверил мой паспорт и свидетельство о том, что я не замужем. Время от времени он задавал Лкетинге вопросы на суахили, и мне казалось, что Лкетинга не всегда его понимает. Он занервничал. Я спросила, на какой день назначена свадьба, и сообщила имена свидетелей. Чиновник ответил, что мы должны поговорить с главным по району, потому что только он может провести процедуру заключения брака.

Мы сели, заняв место в конце длинной очереди. Все хотели попасть в кабинет этого важного человека. Мы вошли туда через два часа. За дорогим письменным столом сидел тучный человек. Я положила бумаги на стол и попросила назначить нам дату свадьбы. Он пролистал мой паспорт и спросил, почему я хочу выйти замуж за масаи и где мы будем жить. Из-за волнения мне было трудно подыскать правильные ответы. «Потому что я его люблю, и мы построим себе дом в Барсалое». Некоторое время чиновник смотрел то на меня, то на Лкетингу. Наконец он сказал, чтобы мы явились к нему через два дня в четырнадцать часов со свидетелями. Мы радостно поблагодарили его и вышли.

Все складывалось на редкость удачно. Лкетинга купил мираа и сел с пивом в отеле. Я хотела его отговорить, но он сказал, что ему это необходимо. Около девяти часов в дверь постучали. На пороге стоял Джомо. Он тоже жевал мираа. Мы все еще раз обговорили, но чем ближе подходила ночь, тем беспокойнее становился Лкетинга. Он сомневался, правильно ли сделал, согласившись жениться таким образом. Он не знал никого, кто бы женился в офисе. Джомо ему все объяснил, и за это я была ему по-настоящему благодарна. Лкетинга только кивал. Только бы он не передумал за эти два дня! Походы в контору он переносил очень плохо.

На следующий день я пошла к Юте и Софии. София жила как феодал – в роскошном двухкомнатном доме, в котором были электричество, вода и даже холодильник. Узнав о нашей свадьбе, они очень обрадовались и пообещали в четырнадцать часов ждать нас у офиса. София одолжила мне красивую заколку и блузку. Для Лкетинги мы купили две красивые канги. Мы были готовы.

Утром в день нашей свадьбы меня одолевало беспокойство. В двенадцать часов наши свидетели еще не явились и даже не знали о том, что их присутствие потребуется через два часа. Нам предстояло срочно найти двух других. Наконец-то мечта Джомо сбылась – он стал одним из наших свидетелей. Теперь мне это было совершенно безразлично, я думала только о том, где раздобыть второго человека. В отчаянии я спросила у хозяйки гостиницы, не хочет ли она быть нашим свидетелем, и она с радостью согласилась. В четырнадцать часов мы стояли перед офисом. София и Юта были уже на месте, даже с фотоаппаратами. Мы сели на скамейку, на которой сидели еще несколько человек, и стали ждать. Я была как на иголках, Юта то и дело подшучивала надо мной. Честно говоря, день своей свадьбы я представляла себе более торжественным.

Прошло полчаса, а нас все не звали. Люди входили и выходили. Один мужчина мне запомнился особенно хорошо, потому что он входил в кабинет уже в третий раз. Время шло, и Лкетинга нервничал все сильнее. Он боялся, что его посадят в тюрьму, если окажется, что с бумагами что-то не в порядке. Я успокаивала его, как могла. Из-за мираа он почти не спал. «Акуна матата, мы в Африке, спокойно, спокойно», – говорила Юта, когда вдруг дверь отворилась и нас с Лкетингой пригласили войти. Свидетелям велели ждать. У меня на душе стало еще тревожнее.

Районный чиновник, как и в прошлый раз, сидел за своим шикарным столом, а за длинным столом перед ним сидели еще двое мужчин. Одним из них оказался тот, что постоянно входил и выходил. Нам велели сесть напротив этих мужчин. Они представились полицейскими в гражданской одежде и попросили у меня паспорт, а у Лкетинги – удостоверение личности.

Мое сердце колотилось так, что его удары отдавались в висках. Что происходит? Я боялась, что от волнения перестану их понимать. На меня обрушился целый град вопросов. Давно ли я живу в округе Самбуру, где познакомилась с Лкетингой, как давно мы живем вместе, где и на какие средства, кто я по профессии, на каком языке мы общаемся и так далее. Вопросам не было конца.

Лкетинга постоянно спрашивал, о чем мы говорим, но здесь я не могла ему этого объяснить в привычной манере. Услышав вопрос, была ли я уже замужем, я потеряла терпение. Я взволнованно ответила, что и в свидетельстве о рождении, и в паспорте у меня одна и та же фамилия и что у меня есть свидетельство от швейцарской общины. Свидетельство не было признано, потому что не было заверено в посольстве в Найроби, сказал один. «Но мой паспорт…» – начала я. Но продолжить не смогла. Он может быть фальшивым, ответил офицер. Я пришла в ярость. Офицер спросил Лкетингу, женился ли он уже на женщине самбуру. Тот честно признался, что нет. Как он это докажет, спросил офицер. Ну, в Барсалое об этом знают все. Но мы в Маралале, последовал ответ. На каком языке мы хотим, чтобы нас сочетали браком? Я сказала, что на английском, с переводом на язык масаи. Районный чиновник ухмыльнулся и сказал, что на такие особые процедуры у него нет времени и языка масаи он не знает. Мы должны прийти в следующий раз, когда будем говорить на одном языке, английском или суахили, когда я заверю свои бумаги в Найроби, а Лкетинга принесет подписанное шерифом письмо о том, что он холост.

От такого издевательства я окончательно вышла из себя и на повышенных тонах спросила у чиновника, почему он не сказал об этом в первый раз. Он высокомерно ответил, что здесь он решает, когда и что ему говорить, а если мне это не нравится, то он может позаботиться о том, чтобы я завтра же покинула страну. Ну и ну! «Пойдем, дорогой, мы уходим, они не хотят нас поженить». Плача от ярости, я вышла из кабинета, Лкетинга последовал за мной. В коридоре нас встретили вспышки камер Юты и Софии, которые думали, что бракосочетание уже состоялось.

Тем временем у кабинета собралось человек двадцать. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Юта первая заметила, что что-то не в порядке: «Что случилось, Коринна? Лкетинга, в чем дело?» «Я не знаю», – смущенно ответил он. Я бросилась к своему «лендроверу» и помчалась в отель. Все, что мне было нужно, – это побыть одной. Я упала на кровать и заревела, мое тело сотрясали рыдания. «Проклятые свиньи!» – думала я.

Когда я пришла в себя, Лкетинга сидел рядом и пытался меня успокоить. Я знала, что он не любит слез, но никак не могла остановиться. Юта заглянула в номер и принесла кенийского шнапса. Я заставила себя сделать несколько глотков, и постепенно истерика прошла. Я страшно устала и не замечала ничего вокруг. Через некоторое время Юта ушла. Лкетинга сидел в номере, пил пиво и жевал мираа.

Через какое-то время в дверь постучали. Я лежала в постели и неподвижно смотрела в потолок. Лкетинга открыл дверь, и в номер вошли два полицейских в гражданской одежде. Они вежливо извинились и предложили свою помощь. Поскольку от меня никакой реакции не последовало, один из них, самбуру, обратился к Лкетинге. Когда я поняла, что эти свиньи хотят получить деньги за разрешение нас поженить, мое терпение лопнуло. Я закричала, чтобы они убирались вон. Я все равно выйду замуж за этого мужчину, в Найроби или в другом месте, и без их грязных предложений. Они смущенно вышли за дверь.

Утром мы решили поехать в Найроби, чтобы заверить мою бумагу и заранее продлить визу. Теперь, когда у нас на руках были формуляры из загса, это должно было получиться. Тогда у нас будет три месяца, чтобы оформить у шерифа необходимую бумагу. Я уже не верила, что дело обойдется без взятки. Как раз в тот момент, когда я собиралась заснуть, в номер заглянул Джомо. Лкетинга поделился с ним нашими планами, и Джомо захотел поехать с нами. Он заверил нас, что хорошо знает Найроби. Поскольку дорога до Ньяхуруру по-прежнему была в очень плохом состоянии, мы решили поехать через Вамбу в Исиоло, а оттуда на автобусах в Найроби. Из-за предстоящего праздника у нас было не более четырех-пяти дней.

По этой дороге я еще никогда не ездила, но все прошло без проблем. Примерно через пять часов мы прибыли в Исиоло. Я спросила дорогу к миссии, так как надеялась, что мне разрешат оставить машину там. Миссионер согласился. Оставь я автомобиль в любом другом месте, он бы очень скоро исчез.

До Найроби было еще три-четыре часа езды. Мы решили переночевать здесь, а рано утром выехать и к обеду быть в офисе. Джомо сказал, что у него закончились деньги. Мне не оставалось ничего другого, кроме как оплатить его номер и еду. Делала я это без особого удовольствия, потому что он был мне по-прежнему неприятен. В номере я сразу упала на кровать и заснула, хотя на улице было еще светло. Мужчины пили пиво и разговаривали. С утра меня мучила жажда. Мы позавтракали и сели в автобус на Найроби. Через час он наконец заполнился, и мы тронулись в путь. Незадолго до полудня мы выехали в Найроби.

Первым делом мы пошли в швейцарское посольство, чтобы заверить мою бумагу из швейцарской общины. Там мне сказали, что они такого не делают и, вообще, мне с моим немецким паспортом нужно в немецкое посольство. Я выразила сомнение, что немцы знакомы с печатью швейцарской общины, но они продолжали настаивать. Немецкое посольство располагалось в другой части города. Я с трудом тащилась по душному Найроби. В немецком посольстве было полно людей. Когда наконец моя очередь подошла, чиновник покачал головой и сказал, чтобы я шла в швейцарское посольство. Когда я возразила, что мы только что оттуда, он взял трубку и связался с посольством. Покачав головой, он повернулся ко мне и сказал, что делает сейчас нечто совершенно бессмысленное. Но для Маралала было важно, чтобы на бумаге стояло как можно больше печатей и подписей. Поблагодарив его, я вышла из посольства.

Лкетинга спросил, почему мои бумаги никому не нравятся. Я не нашлась что ответить, чем вызвала его недоверие. Мы снова потащились в другой район к зданию визового центра, чтобы продлить мою визу, срок действия которой заканчивался через десять дней. Мои ноги будто налились свинцом, но за оставшиеся полтора часа я любой ценой хотела получить визу. Там нам снова пришлось заполнять формуляры. Теперь я порадовалась тому, что с нами был Джомо, потому что в голове у меня гудело и вопросы я понимала с трудом. Лкетинга, на которого все таращились из-за его наряда и раскраски, натянул на лицо кангу. Мы стали ждать, когда меня вызовут. Время шло. В душной комнате мы просидели не меньше часа. Голоса людей раздражали меня. Я посмотрела на часы. Через пятнадцать минут офис закроется, а на следующий день все начнется заново.

Наконец-то я увидела в воздухе мой паспорт, и решительный женский голос позвал: «Мисс Хофманн!» Я пробилась к окошку. Женщина посмотрела на меня и спросила, действительно ли я собираюсь выйти замуж за африканца. «Да!» – коротко ответила я. «Где ваш муж?» Я указала на Лкетингу, который стоял в отдалении. Женщина, развеселившись, спросила, неужели я хочу выйти замуж за масаи. «Да, а что?» Она ушла и вернулась с двумя другими женщинами, которые, посмотрев на Лкетингу, а потом на меня, дружно рассмеялись. Я гордо стояла перед ними и мужественно сносила их наглые насмешки. Наконец на одну из страниц паспорта опустилась печать, я получила визу. Я вежливо поблагодарила служащую, и мы вышли из здания.

Малярия

На улице было нечем дышать. Выхлопные газы еще никогда не вызывали у меня такого отвращения. Было начало пятого, все мои бумаги были в порядке. Казалось бы, я должна радоваться, но у меня на это не осталось сил. Нам предстояло вернуться в район, где располагались недорогие гостиницы. Уже через сто метров у меня закружилась голова и стали подкашиваться ноги. «Дорогой, помоги мне!» Лкетинга спросил: «Коринна, в чем проблема?» Перед глазами все закружилось. Мне нужно было сесть, но, как назло, поблизости не оказалось ни одного ресторана. Я прислонилась к витрине, мне было плохо и очень хотелось пить. Лкетинга чувствовал себя неловко, потому что возле нас уже начали останавливаться прохожие. Он тянул меня вперед, но без поддержки я идти не могла. Лкетинга и Джомо подхватили меня и потащили к отелю.

Высокие здания давили на меня, прохожие расплывались перед глазами. А эти запахи! На каждом углу жарили мясо, рыбу или кукурузу. Мне стало плохо, и я поняла, что, если сейчас же не уйду с улицы, меня стошнит прямо здесь. Поблизости оказался пивной бар. Мы вошли. Мне нужно было лечь. Сначала нам сказали, что кроватей у них нет, но когда Джомо сообщил, что я не могу больше идти, они отвели нас в комнату на втором этаже.

Это был типичный почасовой отель. В нашем номере музыка кикуйю была слышна так же хорошо, как и в баре на первом этаже. Меня положили на кровать, и меня сразу стало тошнить. Я показала, что меня сейчас вырвет. Лкетинга подхватил меня и потащил к туалету. Но мы не успели. Меня вырвало в коридоре, в туалете мучения продолжились. Меня рвало до тех пор, пока не пошла желтая желчь. На дрожащих ногах я вернулась в комнату. Мне было очень стыдно. Я легла в постель, и мне показалось, что я сейчас умру от жажды. Лкетинга принес швепс. Я залпом опустошила бутылку, затем еще одну и еще одну. Вдруг меня стало знобить. Мне было так холодно, как будто я сидела в холодильнике. Мое состояние ухудшалось с каждой минутой. Зубы стучали так громко, что заболела челюсть, но я ничего не могла поделать. «Лкетинга, мне так холодно, пожалуйста, дай одеяло!» Лкетинга дал мне одеяло, но оно не помогло. Джомо принес еще два одеяла, но даже под ними меня трясло так, что я подпрыгивала на кровати. Мне захотелось чаю, горячего, обжигающего. Мне казалось, что прошло много часов, прежде чем мне его принесли. Я дрожала так, что почти не могла пить. С большим трудом я сделала несколько глотков, и мой желудок снова скрутило. Встать с кровати уже не было сил. Лкетинга поспешно подсунул мне таз, который стоял в каждом душе. Меня стошнило всем, что я только что выпила.

Лкектинга пришел в отчаяние. Он то и дело спрашивал, что случилось, но я сама не знала. Мне было страшно. Озноб прошел, и я бессильно упала на подушки. У меня болело все тело. Я устала так, как будто бежала много часов подряд. Вскоре я почувствовала, что мое тело стало огненным. Я взмокла так, что меня можно было выжимать. Волосы липли к голове. Мне казалось, что я сгораю. Теперь мне захотелось холодной кока-колы. Выпив ее, я попросилась в туалет. Лкетинга отвел меня, и у меня начался понос. Я была рада, что Лкетинга со мной, хотя он был в полном отчаянии. Когда я вернулась в постель, мне хотелось только одного – спать. Я не могла говорить. Задремав, я прислушивалась к голосам Лкетинги и Джомо, которые были тише, чем музыка в баре.

Начался новый приступ. Меня зазнобило, и вскоре у меня снова застучали зубы. Охваченная паникой, я крепко ухватилась за кровать, чтобы не свалиться. «Дорогой, помоги мне!» – взмолилась я. Лкетинга лег рядом, накрыв половину моего тела, но я продолжала дрожать. Джомо сказал, что у меня, скорее всего, малярия и мне нужно в больницу. В моей голове загремело: малярия, малярия, малярия! Меня бросало то в холод, то в жар. Простыни промокли насквозь. Пить, пить! В номер заглянула хозяйка гостиницы и, посмотрев на меня, что-то сказала. Я уловила слова «мзунгу», «малярия», «больница». Но я покачала головой. Здесь, в Найроби, я в больницу не лягу. Я слышала об этом городе так много плохого. А еще Лкетинга! Один в Найроби он пропадет.

Хозяйка ушла и вскоре вернулась с порошком от малярии. Я выпила его с водой и в изнеможении откинулась на подушки. Когда я снова очнулась, вокруг было темно. Голова гудела. Я позвала Лкетингу, но никто не откликнулся. Через несколько минут или часов мой любимый пришел. Он сидел внизу, в баре. От него пахло пивом, и мой желудок снова скрутило. Всю ночь меня бил озноб.

Проснувшись наутро, я услышала их голоса. Они говорили о празднике в Барсалое. Джомо подошел к моей кровати и спросил, как я себя чувствую. Плохо, ответила я. Не поедем ли мы сегодня домой? Невозможно, сказала я. Мне нужно было в туалет. Мои ноги подкашивались, я почти не могла стоять. Надо поесть, пронеслось у меня в голове.

Лкетинга пошел вниз и вернулся с тарелкой мяса. Когда я увидела еду, мой желудок, который и без того жутко болел, сжался. Меня снова стошнило. Кроме желтой желчи, ничего не вышло, но именно такая рвота самая болезненная. Понос тоже не прекращался. Мне было так плохо, что я думала, что умираю.

Вечером на второй день, измученная приступами лихорадки, я периодически засыпала, теряя при этом всякое ощущение времени. Музыка из бара так сильно действовала мне на нервы, что я вопила и зажимала уши руками. Видимо, терпение Джомо подошло к концу, и он сказал, что сходит к родственникам и вернется через три часа. Лкетинга пересчитал наши наличные деньги, и мне показалось, что определенной суммы не хватает. Но мне это было безразлично. Я понимала, что если ничего не предпринять, то живой мне из этого отеля не выйти.

Лкетинга купил витамины и местное средство от малярии. Преодолевая рвотный рефлекс, я запихнула таблетку в рот. Меня все же вырвало, и я сразу выпила еще одну. Тем временем наступила полночь, а Джомо все не возвращался. Мы беспокоились за него, потому что этот район Найроби был очень опасен. Лкетинга почти не спал и заботливо ухаживал за мной.

Благодаря таблеткам приступы почти прошли, но я так ослабла, что не могла поднять руку. Лкетинга был в отчаянии. Он хотел пойти искать Джомо, но в незнакомом городе это было бы безумием. Я уговорила его остаться в гостинице. Нам нужно было как можно скорее уехать из Найроби. Я глотала витамины, как конфеты. Постепенно мои мысли прояснились. Если я не хочу здесь сгнить, нужно собрать последние силы, сказала я себе. Я отправила Лкетингу за хлебом и фруктами. Все, что пахло мясом, вызывало у меня отвращение. Я заставила себя съесть все по кусочку. Потрескавшиеся губы от фруктов ужасно горели, но, чтобы встать на ноги, мне было необходимо набраться сил. Джомо бросил нас в беде.

Я боялась, что Лкетинга сорвется, и это придавало мне сил. Я решила попробовать принять душ – вдруг мне станет легче? Мой любимый дотащил меня до душа, и я с огромным трудом помылась. Белье нам не меняли уже три дня, и я потребовала перестелить постель. Затем я решила немного пройтись. На улице у меня закружилась голова, но я упрямо шла вперед. Пятьдесят метров дались мне так тяжело, как будто это были пятьдесят километров. Я пообещала Лкетинге, что на следующее утро мы уедем из Найроби. Когда я в изнеможении упала на кровать, мне хотелось только одного – оказаться дома у мамы, в Швейцарии.

Утром мы на такси доехали до автовокзала. Лкетинга очень беспокоился из-за того, что мы уезжаем без Джомо. Но мы прождали уже два дня и были вправе уехать. К тому же до праздника Лкетинги оставалось очень мало времени.

Дорога в Исиоло длилась вечно. Лкетинга поддерживал меня, чтобы на рытвинах я не свалилась с сиденья. В Исиоло Лкетинга предложил переночевать там, но мне хотелось домой. Мне не терпелось добраться хотя бы до Маралала. Может, я увижу там Юту или Софию. Я с трудом дошла до миссии и села в наш автомобиль, пока Лкетинга прощался с миссионерами. Он хотел сесть за руль, но я не позволила. Мы были в маленьком городе, и здесь было полно полицейских.

Я тронулась с места и поняла, что у меня не хватает сил даже надавить на педаль. Первые несколько километров были заасфальтированы, а потом началась проселочная дорога. Вскоре мы остановились и захватили троих самбуру, которые направлялись в Вамбу. Я думала только о дороге. Ямы и ухабы я видела уже издалека, а происходящего в машине попросту не замечала. Только когда кто-то зажег сигарету, я попросила ее немедленно затушить, иначе бы меня вырвало. Я чувствовала, как сжимается мой желудок. Только бы не останавливаться! Если я остановлюсь и меня вырвет, на это уйдет слишком много энергии. Я взмокла от пота. Чтобы он не заливал мне глаза, я постоянно протирала лоб рукой. Я ни на секунду не сводила глаз с дороги.

Наступил вечер, и вдалеке показались огни Маралала. Я не могла в это поверить, потому что ехала без всякого чувства времени. Припарковавшись возле нашего отеля, я заглушила мотор и посмотрела на Лкетингу. Я удивилась, почувствовав, какое легкое у меня тело, и в следующую секунду у меня в глазах потемнело.

В больнице

Я открыла глаза и подумала, что очнулась от кошмарного сна. Однако, оглядевшись вокруг, поняла: стоны и крики – это действительность. Я лежала в огромной больничной палате, в которой кровати стояли плотными рядами. Слева лежала старая худая женщина самбуру. Справа стояла розовая детская кроватка. Лежавший в ней ребенок постоянно бился о деревянную решетку и кричал. Куда бы я ни бросила взгляд, повсюду были нищета и страдания. Почему я в больнице? Я не понимала, как сюда попала. Где Лкетинга? Меня охватила паника. Как давно я здесь? На улице светило солнце. Моя кровать представляла собой железный остов с тонким матрасом и грязными сероватыми простынями.

Мимо прошли два врача в белых халатах. «Hello!» – помахала я им. Мой голос был так слаб, что стоны заглушали меня, а сесть на кровати не хватало сил. Голова была слишком тяжелая. Мои глаза наполнились слезами. Что происходит? Где Лкетинга?

Женщина самбуру заговорила со мной, но я не поняла ни слова. Наконец пришел Лкетинга. Увидев его, я успокоилась. На то, чтобы радоваться, не было сил. «Привет, Коринна, как ты себя сейчас чувствуешь?» Я вымученно улыбнулась и ответила, что неплохо. Он сказал, что, как только мы приехали, я потеряла сознание. Хозяйка нашего отеля сразу вызвала «скорую помощь». В больнице я со вчерашнего вечера. Он просидел со мной всю ночь, но я так и не пришла в себя. Я не могла поверить, что ничего этого не помню. Врач сделал мне какой-то укол.

Через некоторое время к моей постели подошли два врача. Они сказали, что у меня острая малярия, но помочь они мне не в силах, потому что нет лекарств. Все, что они могут, – это дать мне какие-то таблетки. Мне нужно много есть и спать. От одного слова «есть» мне стало плохо, а заснуть под такие крики и стоны было невозможно. Лкетинга сидел на краю кровати и беспомощно смотрел на меня.

Вдруг в нос ударил резкий запах капусты. Мой желудок скрутило. В поисках какого-нибудь сосуда я в отчаянии схватила кувшин для воды, и меня вырвало. Лкетинга поддерживал кувшин и меня, одна бы я точно не справилась. В тот же миг у кровати возникла черная медсестра, вырвала у меня из рук кувшин и сунула вместо него парашу. «Зачем ты это делаешь? Это для питьевой воды!» – закричала она. Я чувствовала себя жалкой и беспомощной. Запах капусты исходил от каталки с едой. На ней стояли жестяные миски, которые заполнялись рисово-капустной массой. Миску ставили возле каждой кровати.

Измученная рвотой, я легла на кровать и зажала нос рукой. Есть я не могла. Первые таблетки я выпила примерно час назад, и теперь все мое тело чесалось. Зуд сводил меня с ума. Лкетинга сказал, что на моем лице появились пятна и прыщи. Я задрала юбку, и мы увидели, что ноги тоже покрыты гнойничками. Лкетинга позвал врача. Видимо, у меня была аллергия на таблетки. Однако врач не мог предложить мне других средств, потому что все медикаменты кончились и они со дня на день ожидали новой поставки.

Лкетинга ушел вечером. Он хотел перекусить и надеялся встретить кого-нибудь из Барсалоя, чтобы узнать, когда начнется большой праздник. Я смертельно устала и хотела только спать. Мое тело взмокло от пота, градусник показывал сорок один градус. Из-за большого количества выпитой жидкости мне захотелось в туалет. Но как туда добраться? Туалетный домик находился примерно в тридцати метрах от входа в больницу. Как пройти такое расстояние? Я медленно спустила ноги на пол и надела пластиковые сандалии. Опираясь на кровать, я встала. Мои ноги дрожали, я могла упасть в любой момент. Собрав все силы, я стала осторожно пробираться от кровати до кровати к выходу. Тридцать метров до туалета казались мне почти непреодолимым препятствием, и последние несколько метров я почти ползла, потому что держаться было не за что. Стиснув зубы, я все же добралась до туалета. Однако в нем нельзя было сидеть, нужно было присаживаться на корточки. Чтобы не упасть, я изо всех сил вцепилась в каменные стены.

Я еще никогда в жизни серьезно не болела и ужаснулась, осознав, насколько я слаба. У двери в туалет стояла беременная женщина масаи. Заметив, что я, боясь упасть, не выпускаю из рук дверь, она молча довела меня до входа. Я была ей так благодарна, что расплакалась. Я с трудом добралась до своей кровати и разрыдалась. Ко мне подошла медсестра и спросила, что у меня болит. Я покачала головой и почувствовала себя еще более жалкой. Наконец через некоторое время я заснула.

Ночью я проснулась. Ребенок в кроватке истошно кричал и бился головой о решетку. К нему никто не подходил, и я едва не сошла с ума. Я провела в больнице уже четыре дня и чувствовала себя отвратительно. Лкетинга часто навещал меня. Он выглядел тоже очень плохо, потому что хотел домой, но боялся оставить меня здесь одну. Кроме витаминов, я ничего не ела. Медсестры ругали меня, но каждый раз, когда я что-то клала в рот, меня начинало тошнить. У меня жутко болел живот. Однажды Лкетинга принес красиво поджаренную козью ногу и в отчаянии попросил, чтобы я ее съела. Тогда, сказал он, я обязательно поправлюсь. Но я не смогла. Разочарованный, он ушел.

На пятый день пришла Юта. Кто-то сказал ей, что в больнице лежит белая. Увидев меня, она пришла в ужас и сказала, что мне нужно немедленно перебираться в миссионерский госпиталь в Вамбу. Я не понимала, зачем переезжать в другой госпиталь, ведь они все одинаковые, а четыре с половиной часа в дороге я все равно не выдержу. «Если бы ты себя видела, ты бы поняла, что тебе нужно отсюда бежать. Прошло пять дней, а они не дали тебе ни одного лекарства? Значит, они ценят тебя меньше, чем бездомную козу. Может быть, они вообще не хотят тебя лечить», – сказала она. «Юта, пожалуйста, отвези меня в отель. Я не хочу здесь умереть, а до Вамбы по таким дорогам я все равно не доеду. Я даже держаться не могу!» Юта поговорила с врачами. Они не хотели меня отпускать. Только после того, как я подписала какую-то бумагу и всю ответственность взяла на себя, они подготовили бумаги для выписки.

Тем временем Юта нашла Лкетингу, и они, подхватив меня под руки, потащили по деревне. Прохожие останавливались и внимательно нас разглядывали. Мне было очень стыдно.

Но я хотела бороться, хотела жить. Я попросила Юту и Лкетингу отвезти меня в сомалийский ресторан, в котором собиралась попробовать съесть порцию печени. Ресторан находился примерно в двухстах метрах от отеля, но я еле до него дошла. Я повторяла про себя: «Коринна, у тебя получится! Ты должна дойти!» Измученная, но гордая собой, я села за столик. Сомалиец, увидев меня, тоже пришел в ужас. Мы заказали печень. Когда я взглянула на тарелку, мой желудок снова возмутился, но я переборола себя и начала медленно есть. Через два часа тарелка была почти пуста, и я стала убеждать себя в том, что чувствую себя отлично. Мы вернулись в отель, и Юта с нами попрощалась. Она сказала, что зайдет завтра или послезавтра. Я до вечера просидела на солнышке перед отелем. Как же было приятно чувствовать тепло!

Вечером я легла в постель, медленно съела морковь и была очень горда своим прогрессом. Мой желудок успокоился, меня больше не тошнило. «Коринна, ты идешь на поправку!» – с надеждой подумала я и уснула.

Рано утром Лкетинга узнал, что церемония уже началась. Эта новость его очень взволновала, и он хотел немедленно отправиться домой, чтобы успеть на праздник. Однако я ехать еще не могла, а если бы он пошел пешком, то все равно пришел бы лишь на следующий день.

Он много думал о маме, которая ждала его и не знала, что с нами приключилось. Я пообещала, что мы поедем на следующий день. За оставшиеся сутки я надеялась набраться сил настолько, чтобы хотя бы суметь удержать руль. За пределами Маралала машину мог вести и Лкетинга, но в поселке – с таким количеством полицейских – это было слишком опасно.

Мы пошли к сомалийцу, и я снова заказала печень. На этот раз почти все расстояние до ресторана я прошла сама. Есть было намного проще, чем в прошлый раз. Медленно, но верно в мое тело возвращалась жизнь. Живот стал плоским, а не впалым, как во время болезни. В отеле я в первый раз за долгое время посмотрела на себя в зеркало. Мое лицо очень изменилось. Глаза казались огромными, скулы резко выделялись. Перед отъездом Лкетинга приобрел несколько килограммов жевательного табака и сахара, я купила рис и фрукты. Первые несколько километров дались мне очень тяжело, потому что мне постоянно приходилось переключаться с первой скорости на вторую, а нажимать на педаль сцепления не было сил. Лкетинга сидел рядом и помогал, надавливая на мое бедро рукой. Этот отрезок пути я преодолела как во сне. Через несколько часов мы добрались до места, где проходил праздник.

Церемония

Несмотря на усталость, я поразилась виду крааля. Женщины из ничего соорудили новую деревню. Повсюду кипела жизнь. Из каждой хижины, которых здесь было больше полусотни, струился дымок. Лкетинга пошел искать маньятту мамы, а я осталась ждать у «лендровера». Ноги дрожали, исхудавшие руки болели. Вскоре вокруг меня собрались дети, женщины и старики, и все с интересом меня разглядывали. Я не могла дождаться, когда вернется Лкетинга. Вскоре он появился в сопровождении мамы. Она посмотрела на меня, и ее лицо помрачнело. «Коринна, джамбо. малярия?» Я кивнула, с трудом сдерживая слезы.

Мы разгрузили машину и оставили ее перед входом в крааль. Весь путь до маньятты мамы был усеян коровьими лепешками. Жители крааля привели сюда всех своих животных, которые в данный момент паслись и должны были вернуться к вечеру. Мы попили чаю, и мама стала что-то возбужденно обсуждать с Лкетингой. Позже я узнала, что мы пропустили два из трех праздничных дней. Мой любимый выглядел подавленным и растерянным. Мне было его очень жаль. Мама сказала, что совет старейшин решит, допускать его до участия в празднике или нет и вообще что делать дальше. Мама, которая тоже входила в этот совет, переходила от одной маньятты к другой, надеясь обойти всех самых важных мужчин.

Когда стемнело и животные вернулись в крааль, начались праздничные мероприятия. Я сидела возле маньятты и наблюдала за происходящим. Два воина ловко раскрашивали Лкетингу и надевали на него украшения. При этом они что-то говорили ему, и он их внимательно слушал. Над краалем нависло огромное напряжение. Я чувствовала себя брошенной и забытой. Уже несколько часов как со мной никто не обменялся ни словом. Мама вернулась и обсудила сложившуюся обстановку с Лкетингой. Кажется, она была немного навеселе. Все старейшины в огромных количествах пили пиво собственного производства.

Я спросила, что будет дальше. Лкетинга сказал, что должен убить для старейшин одного большого быка или пять коз. Тогда они допустят его до участия в церемонии. Сегодня ночью перед маминой маньяттой они совершат благословение, и ему позволят исполнить танец воина. Тогда все узнают, что ему простили это опоздание, следствием которого обычно становится исключение. Я вздохнула с облегчением. Он добавил, что сейчас у него нет пяти больших коз. В лучшем случае две, остальные беременные, и их убивать нельзя. Я предложила купить коз у родственников, достала пачку денег и протянула ему. Поначалу он не соглашался, потому что в этот день козы стоили вдвое дороже обычного. Но мама энергично заговорила с ним и переубедила. Услышав первый звон колокольчика, возвещавшего возвращение животных, он взял деньги и вышел из хижины.

В нашей маньятте собралось много женщин. Мама приготовила угали, блюдо из кукурузной муки, и завязался оживленный разговор. Огонь слабо освещал хижину. Иногда гостьи заговаривали и со мной. Одна молодая женщина с маленьким ребенком, сидевшая рядом со мной, сначала долго разглядывала мои руки, а потом решилась прикоснуться к моим длинным гладким волосам. Все рассмеялись, и она указала на свою украшенную бусами бритую голову. Мне же было тяжело представить себя лысой.

На улице совсем стемнело, когда я услышала хрюканье. Это был характерный звук, который издавали мужчины в возбужденном состоянии, как в случае опасности, так и во время секса. В хижине моментально стало тихо. Мой воин просунул голову в маньятту, но, увидев такое количество женщин, сразу исчез. Голоса снаружи становились все громче. Внезапно раздался крик, вслед за которым последовало какое-то жужжание или воркование. Я вылезла из маньятты и с удивлением обнаружила, что перед нашей маньяттой собралось множество воинов и молодых девушек. Они начали танцевать. Воины были в красных набедренных повязках, каждый из них был красиво раскрашен. Красный рисунок расходился треугольником от шеи до середины груди. Три дюжины воинов двигались в одинаковом ритме. Девушки, некоторые из которых были совсем юные, от девяти до пятнадцати лет, танцевали, выстроившись в ряд лицом к мужчинам, ритмично двигая головами. Танец ускорялся очень медленно. Лишь через час воины стали подпрыгивать вверх, проделывая характерные для масаи прыжки.

Мой воин выглядел великолепно. Легкий, как перышко, он подпрыгивал все выше и выше. Длинные волосы взлетали при каждом прыжке. Голые тела блестели от пота. Ночь была до того темная, что все это я видела нечетко, зато кожей ощущала эротику, которой был пропитан этот многочасовой танец. Лица танцоров были серьезны, глаза неподвижно смотрели в одну точку. Время от времени кто-то кричал или главный запевала начинал петь, а другие подхватывали мелодию. Это было фантастическое событие, позволившее мне надолго забыть о своей болезни и усталости.

Девушки постоянно выбирали себе новых воинов, перед которыми раскачивали голыми грудями и массивными бусами на шее. При взгляде на них мне стало грустно. Я поняла, что в свои двадцать семь лет считаюсь здесь почти старухой. Может быть, позднее Лкетинга возьмет себе в качестве второй жены такую вот молоденькую девочку. Охваченная ревностью, я снова почувствовала себя одинокой и забытой.

Тем временем собралась группа танцоров, которую гордо повел Лкетинга. Вид у него был дикий и неприступный. Через некоторое время танец закончился. Девочки, хихикая, отошли в сторону. Старейшины сидели на земле, завернувшись в шерстяные одеяла и образовав круг. Воины, мораны, тоже встали в круг. Старейшины приступили к благословению. Кто-то один произносил предложение, и все говорили «Енкаи», что на языке масаи означает «Бог». Это продолжалось полчаса, затем всеобщий праздник завершился. Лкетинга подошел ко мне и сказал, чтобы я шла спать с мамой, а он уйдет с другими воинами в лес, где они убьют козу. В эту ночь спать было не положено, все вспоминали былые времена и говорили о будущем. Я это понимала и пожелала ему доброй ночи.

В маньятте я улеглась между другими женщинами. Я долго не могла уснуть, потому что отовсюду доносились голоса. Где-то вдали рычали львы, в краале блеяли козы. Я молилась, чтобы ко мне поскорее вернулись силы.

Все проснулись в шесть утра. Такое количество животных, собранных в одном месте, производило много шума. Мама вышла подоить наших коров и коз. Мы приготовили чай. Я сидела, завернувшись в одеяло, потому что было прохладно. Мне уже давно хотелось в туалет, и я с нетерпением ждала Лкетингу. Выходить из крааля на глазах у стольких людей я не решалась. Каждый бы смотрел мне вслед, особенно дети, которые бегали за мной по пятам, стоило мне сделать несколько шагов без Лкетинги.

Наконец он пришел. Просунув в хижину сияющее лицо, он сказал: «Привет, Коринна, как ты?» Он распахнул свою вторую кангу и протянул мне завернутую в листья жареную овечью ногу. «Коринна, ешь медленно, после малярии это очень полезно». Как же было приятно, что он подумал обо мне! Здесь совсем не было принято, чтобы воин приносил невесте жареное мясо. Увидев, как неловко я держу в руках ногу, он сел рядом и своим огромным ножом стал отрезать от ноги мелкие кусочки. Мяса мне совсем не хотелось, но ничего другого не было. Чтобы набраться сил, я должна была есть. Переборов себя, я проглотила несколько кусочков, и Лкетинга остался доволен. Я спросила, где можно помыться. Он рассмеялся и ответил, что река слишком далеко, а на машине до нее не добраться. Женщины приносят воду только для чая, на большее ее не хватает. Так что с мытьем придется подождать еще несколько дней. Эта новость меня очень расстроила. Комаров в маньятте почти не было, зато целая уйма мух. Я вышла почистить зубы, и все посмотрели на меня с любопытством. Когда я выплюнула пену, зрители пришли в крайнее возбуждение. Видя их восторг, рассмеялась и я.

В тот день в центре площади убили быка. Это было жуткое зрелище. Шесть мужчин пытались завалить животное на бок. Сделать это очень трудно, потому что охваченное страхом животное бешено мотает головой. Лишь после многочисленных попыток двоим воинам удалось схватить быка за рога и повернуть его голову в сторону. Бык медленно опустился на землю. Его ноги тут же связали. Трое мужчин душили его, а другие держали за ноги. Это было ужасно, но масаи разрешено убивать животных только так. Когда бык перестал дергаться, ему перерезали артерию, и все стоявшие вокруг мужчины захотели выпить крови. Должно быть, бычья кровь считалась деликатесом, потому что возникла жуткая давка. Затем началась разделка туши. Старики, женщины и дети встали в очередь за своими порциями. Лучшие куски достались пожилым мужчинам, и лишь потом мясо стали раздавать женщинам и детям. Через четыре часа о быке напоминали лишь лужа крови и растянутая шкура. Женщины разбрелись по хижинам, чтобы приготовить мясо. В ожидании ужина пожилые мужчины расселись в тени деревьев и стали пить пиво.

Ближе к вечеру я услышала звук мотора и вскоре увидела Джулиани на мотоцикле. Я радостно с ним поздоровалась. Он слышал, что я здесь, что у меня малярия, и заехал меня проведать. Он привез хлеб, который испек сам, и бананы. Я обрадовалась этой еде так, как дети радуются подарку от Деда Мороза. Я рассказала ему ужасную историю о том, как отменили свадьбу и как я заболела малярией. Он настоятельно посоветовал мне поехать в Вамбу или вернуться в Швейцарию и пробыть там до тех пор, пока полностью не выздоровею. С малярией шутки плохи. При этом он так пристально на меня смотрел, что я поняла, что до выздоровления мне еще далеко. Затем он сел на мотоцикл и угнал прочь.

Мне вспомнились мамин дом и горячая ванна. Да, сейчас она оказалась бы очень кстати. Я недавно была в Швейцарии, но мне казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Однако при взгляде на любимого все мысли о Швейцарии вылетели из головы. Он спросил, как я себя чувствую, и я рассказала ему о приезде пастора. От него я узнала, что сегодня школьники должны приехать из Маралала домой. Некоторых пастор Роберто привезет на собственном автомобиле. Мама, узнав об этом, очень обрадовалась. Она надеялась, что среди них будет Джеймс.

Я тоже очень радовалась возможности две недели поговорить по-английски.

Постепенно, по кусочку, я съедала мясо. Перед этим мне приходилось очищать его от полчища мух. Вода больше походила на какао, но, чтобы не умереть от жажды, приходилось ее пить. Молока мне не давали, потому что мама считала, что после малярии оно опасно.

Вскоре в крааль прибыли первые школьники. Джеймс приехал с двумя друзьями. Они были одеты одинаково: короткие серые брюки, голубая рубаха и темно-синий пуловер. Джеймс поздоровался со мной радостно, а с мамой скорее почтительно. Во время совместного чаепития я наблюдала за представителями юного поколения и заметила, как сильно они отличаются от Лкетинги и его сверстников. Эти юноши очень странно смотрелись в маньятте. Джеймс сказал, что еще в Маралале услышал о моей болезни. Он удивлялся, как я, белая, могу жить в хижине его мамы. Даже он, самбуру, возвращаясь домой на каникулы, каждый раз привыкает к такой жизни с трудом, ведь здесь так грязно и тесно.

Юноши привнесли в нашу жизнь разнообразие, и день пролетел незаметно. Коровы и козы вернулись домой. Вечером состоялся большой праздник с танцами. В тот день танцевали даже старые женщины, хотя и в отдельном кругу. Юноши танцевали за пределами крааля, некоторые прямо в школьной форме. Это выглядело очень забавно. Поздно ночью снова собрались короли праздника, воины. Джеймс стоял рядом и записывал их песни на магнитофон. Такая идея мне и в голову не пришла! Через два часа свободное место на кассете закончилось.

Танцы воинов становились все более неистовыми. Вдруг один из моранов задрожал всем телом и, упав на землю, стал громко реветь и размахивать руками. Два воина отделились от группы танцующих и крепко прижали его к земле. Взволнованная, я подошла к Джеймсу и спросила, что произошло. Наверное, этот моран выпил слишком много пива и, танцуя, впал в транс. Теперь ему кажется, что он борется со львами. Ничего страшного, за ним присмотрят, и он скоро придет в себя. Мужчина с громкими воплями катался по земле. Неподвижные глаза были устремлены в небо, губы покрылись пеной. Выглядел он ужасно. Я от всей души надеялась, что с Лкетингой ничего подобного не произойдет. Кроме двух воинов никто на упавшего внимания не обращал, и праздник продолжался. Вскоре я тоже отвела от него взгляд и залюбовалась прыжками Лкетинги. Мне выпало счастье еще раз насладиться этим зрелищем, ведь официально праздник завершился прошлой ночью.

Подвыпившая мама сидела в маньятте. Юноши включили магнитофон, что вызвало сильнейший переполох. Сгоравшие от любопытства воины столпились вокруг аппарата. Лкетинга первый схватил его и, распознав голоса некоторых моранов, просиял. Одни воины сидели неподвижно и смотрели на магнитофон, вытаращив глаза, другим не терпелось до него дотронуться. Лкетинга гордо положил магнитофон себе на плечо, и мораны снова пустились в пляс.

На улице стало прохладно, и я вернулась в маньятту. Мне сказали, что Джеймс будет спать у друга, а мой любимый уходит с другими воинами в лес. И снова со всех сторон до меня стали доноситься шорохи. Вход в хижину оставался открыт, и время от времени в нем мелькали чьи-то ноги. Я с нетерпением ждала возвращения в Барсалой. Моя одежда испачкалась и пропахла дымом. Моему телу следовало как можно скорее найти воду, я уж не говорю о волосах.

Утром юноши пришли в нашу маньятту раньше Лкетинги. Когда Лкетинга просунул голову в хижину, мама как раз готовила чай. Увидев юношей, он что-то гневно им сказал. Мама что-то ответила, и юноши вышли из маньятты, так и не попив чаю. На их место уселся Лкетинга с еще одним воином. «В чем дело, дорогой?» – спросила я. Помолчав, он объяснил, что это хижина воина и необрезанным мальчишкам здесь делать нечего. Джеймс должен есть и пить в другой хижине, у мамы, у которой нет сына в возрасте морана, зато есть сын возраста Джеймса. Мама воинственно молчала. Я расстроилась, что меня лишили общения, и мне было жаль ребят. Но мне не оставалось ничего другого, как примириться с этими законами.

Я спросила, сколько мы еще здесь пробудем. Мне сказали, что два или три дня, после чего каждая семья вернется на прежнее место. Я пришла в ужас оттого, что мне еще так долго предстоит прожить без воды, в окружении коровьего навоза и мух. Снова я вспомнила о Швейцарии. Я чувствовала себя очень слабой. Я здесь почти не двигалась и не уходила дальше чем на пару метров в кусты, чтобы справить нужду. Мне хотелось поскорее вернуться к нормальной жизни с моим другом.

После обеда к нам заглянул Джулиани и передал мне несколько бананов и письмо от мамы. Письмо приподняло мне настроение, хотя мама очень волновалась, потому что давно не получила от меня известий. Пастор и я обменялись несколькими словами, и он снова уехал. Я сразу написала ответ. Чтобы не пугать маму, о своей болезни я упомянула лишь вскользь. Я написала, что скоро приеду на некоторое время в Швейцарию. Письмо я собиралась отнести в миссию сразу, как только мы вернемся в Барсалой. Мама получит его лишь через три недели.

Наконец мы стали собираться в Барсалой. Вещи упаковали очень быстро. «Лендровер» набили до отказа. Все, что не поместилось, мама погрузила на двух ослов. Мы прибыли в Барсалой намного раньше мамы, и я сразу поехала на речку. Лкетинга не хотел оставлять машину без присмотра, и мы двигались по высохшему руслу, пока не нашли укромный уголок. Я сняла пропитавшуюся дымом одежду, и мы как следует вымылись. Мыльная пена черными пузырями стекала с моего тела. На моей коже образовался толстый слой копоти. Лкетинга терпеливо несколько раз помыл мне голову.

Я давно не видела себя голой, и удивилась, взглянув на свои тощие ноги. После мытья я будто родилась заново. Я завернулась в кангу и приступила к стирке. Смывать грязь холодной водой было, как всегда, непросто, но при помощи большого количества «Омо» я с этим справилась. Лкетинга помогал мне и доказал, как сильно меня любит, постирав мои юбки, майки и даже нижнее белье. Никакой другой мужчина никогда не стал бы стирать женские вещи.

Наконец-то мы были вдвоем, и я наслаждалась близостью своего любимого. Постиранные вещи мы развесили по кустам и разложили на раскаленных камнях. Затем мы сели на солнце, я в канге, Лкетинга голышом. Он достал маленькое зеркальце, тонкую палочку и начал ловко разукрашивать лицо оранжевой охрой. Его длинные красивые пальцы двигались так точно, что смотреть на него было одно удовольствие. Он выглядел фантастически. Во мне стало просыпаться желание. Он посмотрел на меня и рассмеялся: «Почему ты все время на меня смотришь, Коринна?» «Это очень красиво», – сказала я. Лкетинга покачал головой и сказал, что так говорить нельзя, это принесет несчастье.

Вещи высохли быстро, и, собрав их, мы поехали домой. В деревне мы зашли в чайный дом, в котором кроме чая подавались еще мандаци, кукурузные лепешки. Здание представляло собой что-то среднее между бараком и большой маньяттой. На полу находились два очага, на которых готовился чай. Вдоль стен вместо скамеек были приделаны доски. Там сидели три старика и два морана. Они поприветствовали друг друга: «Супа моран!» «Супа», – прозвучал ответ. Мы заказали чай, и, пока два воина внимательно разглядывали меня, Лкетинга начал разговор, произнося одни и те же предложения, которые я уже начинала понимать. Здесь у каждого незнакомого было принято спрашивать имя, место жительства, как обстоят дела у его семьи и животных, откуда он идет и куда направляется. После этого начиналось обсуждение предстоящих событий. Так в этой глуши происходил обмен информацией, который в городе осуществляется с помощью газет и телефона. Когда мы ходили куда-то пешком, такая беседа происходила с каждым встречным. Два морана поинтересовались, что это за мзунгу. Когда Лкетинга завершил разговор, мы вышли из чайного дома.

Мама вернулась и сразу занялась уборкой нашей старой маньятты. Крышу залатали картоном и циновкой. Коровьего навоза пока не было. Лкетинга пошел с Джеймсом в лес, чтобы нарубить еще колючих веток. Они хотели выправить забор и сделать его выше. Те, кто на время праздника оставался в Барсалое, рассказали, что несколько дней назад в деревню пробрались два льва и задрали коз. Они пришли ночью и перепрыгнули через колючий забор. Схватив коз, они бесследно исчезли в темноте. Воинов в краале не осталось, и преследовать хищников было некому. Теперь все старательно укрепляли свои заборы и делали их выше. Все вокруг только и говорили что об этом происшествии, подчеркивая, что нужно быть начеку, потому что они обязательно вернутся. В нашем краале им придется сложнее, так как рядом с хижиной мы поставили «лендровер», перекрыв таким образом часть пространства.

Вечером вернулись наши животные. Благодаря швейцарскому колокольчику мы с Лкетингой услышали их издалека и пошли им навстречу. Возвращение животных домой – очень красивое зрелище. Сначала проходят козы, а за ними коровы.

Наш ужин состоял из угали, который Лкетинга поел позднее, почти ночью, когда все заснули. Наконец-то мы смогли заняться любовью. Действовать следовало бесшумно, потому что мама и Сагуна спали меньше чем в двух метрах от нас. Однако это не мешало мне наслаждаться шелковистостью его кожи и его диким желанием. Когда все кончилось, он прошептал: «Теперь у тебя будет ребенок». Он произнес это так уверенно, что я рассмеялась. Тем не менее я вспомнила, что у меня уже давно не было месячных, но была склонна приписать это своему ослабленному состоянию, а не беременности. С мыслью о ребенке я заснула совершенно счастливой.

Ночью я проснулась оттого, что у меня сильно тянуло желудок. В следующий же миг я поняла, что у меня понос. Меня охватила паника. Я осторожно ткнула пальцем в Лкетингу, но он крепко спал. Боже мой, проход в заборе мне никогда не найти! Кроме того, поблизости могут бродить львы. Я бесшумно выбралась из маньятты и, оглядевшись, нет ли кого поблизости, присела за «лендровер». Понос длился бесконечно. Мне было очень стыдно, потому что я знала, что справлять большую нужду в пределах крааля – серьезное преступление. Воспользоваться бумагой я не могла и подтерлась нижним бельем, которое засунула под «лендровер». Сотворенное безобразие я засыпала песком в надежде, что к утру от этого кошмара не останется и следа. Я испуганно залезла обратно в маньятту. Никто не проснулся, только Лкетинга что-то тихо пробурчал.

Только бы не случилось следующего приступа! Ночь прошла спокойно, и только утром я помчалась в лес. Понос не прекращался, и мои ноги снова стали дрожать от слабости. Вернувшись в крааль, я незаметно взглянула на место своего преступления и с облегчением заметила, что там все чисто. Наверное, бродячая собака уничтожила все следы. Я сказала Лкетинге, что у меня проблемы и что я хочу попросить в миссии лекарства. Несмотря на активированный уголь, понос продолжался весь день. Мама принесла мне домашнее пиво, я должна была выпить целый литр. Оно выглядело отвратительно, и вкус у него был не лучше. Однако после двух стаканов я захмелела и целый день продремала.

Через какое-то время вернулись юноши. Лкетинга был в деревне, и никто не мешал мне наслаждаться общением. Мы говорили обо всем на свете, о Швейцарии, о моей семье и предстоящей свадьбе. Джеймс восхищался мной и гордился тем, что его брату, которого он считал человеком непростым, досталась белая хорошая жена. Юноши много рассказали мне о своей школе, о строгом директоре и о том, как сильно отличается жизнь тех, кто посещает школу. Многое в родительском доме теперь казалось им непонятным. Они приводили примеры, над которыми мы дружно смеялись.

Джеймс спросил, почему бы мне не начать зарабатывать деньги, ведь у меня есть машина. Я могла бы привозить для сомалийцев кукурузу или сахар, перевозить людей и т. д. Из-за ужасного состояния дорог заниматься этим я не хотела, но сказала, что после свадьбы обязательно найду какое-нибудь дело, которое будет приносить мне доход. Я мечтала иметь собственный магазин и торговать продуктами, но пока это было только желание. Я была слишком слаба, и прежде нам следовало узаконить наши отношения. Только после этого я должна была получить разрешение на работу. Услышав о магазине, юноши пришли в восторг. Джеймс заверил меня, что через год, закончив школу, обязательно мне поможет. Эта мысль показалась мне очень заманчивой, но все же год – довольно большой срок.

Лкетинга вернулся, и вскоре юноши уважительно покинули нашу маньятту. Он спросил, о чем мы разговаривали. Я поделилась с ним идеей насчет магазина. К моему изумлению, он тоже очень обрадовался. На весь район это был бы единственный магазин масаи, и сомалийцы остались бы без покупателей, потому что местные предпочтут ходить к людям из своего племени. Он сказал, что на это потребуется много денег, и спросил, есть ли у меня необходимая сумма. Я успокоила его, сообщив, что у меня осталось немного денег в Швейцарии. Идея была хорошая, но ее еще нужно было хорошенько обдумать.

Pole, pole[17]

В последнее время я часто помогала больным. Однажды я вылечила ребенка соседки, у которого образовался на ноге гнойный нарыв, и с тех пор матери ежедневно приносили мне своих детей. У некоторых были самые жуткие абсцессы. Я очищала раны, смазывала, забинтовывала и наказывала им приходить через два дня. Вскоре людей стало так много, что у меня закончилась мазь, и я больше никому не могла помочь. Я отправляла их в госпиталь или в миссию, но женщины уходили молча, не следуя моему совету.

Через два дня ученикам предстояло вернуться в школу. Меня это очень огорчало, потому что с ними было гораздо веселее. Планы о том, чтобы открыть свой магазин, становились все более определенными, и я решила съездить в Швейцарию, чтобы набраться сил и привести свой вес в норму. Меня привлекала возможность доехать до Маралала на машинах Роберто или Джулиани. Тогда наш «лендровер» я могла бы оставить здесь. Я тут же сообщила Лкетинге о своем решении. Узнав, что через два дня я уезжаю, он пришел в смятение. Я пообещала ему подумать о магазине и привезти деньги. Его я за это время попросила узнать, где и как мы можем построить здание. В ходе обсуждения идея магазина стала еще конкретнее. Теперь мне нужно было только время, чтобы все подготовить и набраться сил.

Лкетинга снова испугался, что я его брошу. На этот раз меня поддержали юноши и дословно перевели ему мое обещание вернуться через три-четыре недели совершенно здоровой. Я сказала, что точную дату приезда сообщу тогда, когда у меня на руках будут билеты. Я решила поехать в Найроби наудачу в надежде купить билет на ближайший самолет. С тяжелым сердцем он согласился. Я оставила ему немного денег, примерно триста франков.

Захватив с собой только самое необходимое, я с группой школьников стояла возле миссии и ждала отъезда. Время отъезда нам было неизвестно, но все знали, что тот, кто опоздает, пойдет до Маралала пешком. Меня провожали мама и мой любимый. Мама давала Джеймсу последние указания, а я утешала Лкетингу. Он не знал, как пережить месяц без меня. Потом пришел Джулиани. Я села на переднее сиденье, а юноши – на заднее. Лкетинга помахал мне и на прощание сказал: «Заботься о нашем ребенке!» Я улыбнулась.

Пастор Джулиани мчался по дороге с такой скоростью, что удержаться на месте стоило мне большого труда. Мы почти не разговаривали друг с другом. Когда я сказала, что вернусь через неделю, он ответил, что на выздоровление уйдет не меньше трех месяцев. О такой длительной разлуке с Лкетингой не могло быть и речи.

В Маралале царил хаос. Город наводнили отъезжающие школьники. Их распределяли по всей Кении, чтобы разные племена перемешались между собой. Джеймсу повезло, он оставался в Маралале. Один юноша из нашей деревни должен был ехать в Ньяхуруру, так что часть пути мы могли проделать вместе. Но сначала нужно было купить билет на автобус. На ближайшие два дня все билеты были распроданы. Некоторые иногородние приехали в Маралал в открытых пикапах, чтобы заработать денег. Они брали за проезд баснословные суммы. Но даже у них мест уже не было. Может быть, завтра в пять утра, сказал кто-то. Мы забронировали места, но денег не дали.

Юноша беспомощно стоял посреди дороги и не знал, где ему ночевать без денег. Он был очень робкий и услужливый. Он постоянно таскал мою сумку. Я предложила пойти в отель, перекусить и спросить, есть ли свободные номера. Хозяйка радостно поприветствовала меня, но на вопрос о свободных номерах с сожалением покачала головой. Один номер она может освободить для меня до вечера, потому что я постоянный гость. Мы попили чаю и прошлись по другим отелям. Я была готова заплатить за юношу, ведь для меня это были небольшие деньги, но свободных номеров не осталось. Тем временем стемнело и похолодало. Я все думала, не разместить ли юношу на второй кровати в моем номере. Для меня это была не проблема, но я не знала, как отреагируют на это окружающие. Я спросила у него, что он собирается делать. Он сказал, что поищет подходящую маньятту за пределами города. Если он найдет маму, у которой есть сын его возраста, она будет обязана предоставить ему ночлег.

Мне этот вариант показался слишком неудобным, ведь в пять утра нам уже нужно было выезжать. Собравшись с духом, я предложила ему переночевать на второй кровати в моем номере, которая стояла у противоположной стены. Он посмотрел на меня в большом смущении и, поблагодарив, отказался. Он сказал, что ему ни в коем случае нельзя ночевать в комнате жены воина – будут проблемы. Я рассмеялась и посоветовала ему просто никому об этом не рассказывать. Сначала в отель вошла я. Дав охраннику несколько шиллингов, я попросила разбудить меня в половине пятого утра. Юноша пришел через полчаса. Я уже лежала, одетая, в постели, хотя было всего восемь часов вечера. На улице царил такой мрак, что жизнь продолжалась только в барах, которые я предпочитала обходить стороной.

Голая лампа ярко осветила отвратительное помещение. Со стен крошилась голубая штукатурка, повсюду виднелись коричневые пятна, от которых тянулись вниз тонкие ручейки. Это были мерзкие остатки выплюнутого табака. Мама и другие пожилые посетители нашей маньятты тоже поначалу так делали, пока я не пожаловалась. Теперь мама выплевывала табак под камень очага. Номер в отеле был просто омерзителен. Юноша одетым улегся на кровать и повернулся к стене. Мы погасили яркую лампу и больше не разговаривали.

Стук в дверь вырвал меня из крепкого сна. Я спросила, в чем дело. Не успела я получить ответ, как юноша сказал, что уже почти пять часов. Нам нужно бежать! Заполнившись, пикап просто уедет. Мы поспешно собрали вещи и бросились к нужному месту. Повсюду, разбившись на маленькие группы, стояли школьники. Некоторые садились в машину. Другие, как и мы, ждали своей очереди. Утро было холодным, я ужасно замерзла. Маралал был влажным от росы. Мы даже не могли попить чаю, потому что отели еще были закрыты.

В шесть утра мимо нас, громко гудя, проехал обычный рейсовый автобус. Он был переполнен. Наш водитель еще не появился. Мы от него зависели, и он, судя по всему, не торопился. Рассвело, а мы все ждали. Меня охватила ярость, ведь в этот день я планировала добраться до Найроби. Юноша отчаянно искал, с кем поехать, но немногочисленные автомобили были полностью загружены. Вдруг нам предложили место в грузовике, который вез капусту. Выбора у нас не было, и я сразу согласилась. Не проехали мы и нескольких метров, как я начала сомневаться в правильности своего решения. Сидеть на жестких предметах, которые постоянно двигались, было настоящей пыткой.

Держаться я могла только за борт, и он то и дело бил меня по ребрам. На каждой кочке мы подлетали в воздух, после чего приземлялись на жесткие кочаны капусты. Разговаривать мы не могли совсем: во-первых, из-за шума, а во-вторых, на такой дороге ничего не стоило прикусить себе щеки или язык. Каким-то чудом я все же пережила четыре с половиной часа до Ньяхуруру.

Совершенно разбитая, я слезла с грузовика и попрощалась со своим юным спутником. Я собиралась найти ресторан и сходить в туалет. Сняв джинсы, я увидела на бедрах огромные синяки. Боже мой, что подумает моя мама! Мои тощие ноги и без того приведут ее в ужас, а теперь они вдобавок окрасились в темно-синий цвет! За последние два месяца я изменилась так, что мама меня не узнает. Она еще даже не в курсе, что скоро я приеду домой, незамужняя и избитая.

В ресторане я заказала кока-колу, цыпленка и картошку фри. Думать о ночлеге было еще рано, и я дотащила свою сумку до автовокзала, где всегда царило бурное оживление. Мне повезло: автобус до Найроби был готов к отправлению. Мы ехали по гладкой асфальтированной дороге, и я быстро заснула. Когда я, проснувшись, посмотрела в окно, до моей цели оставалось не больше часа езды. Я надеялась, что мы приедем в столицу до наступления темноты, потому что отель «Игбол» находился в довольно опасном районе. Когда мы въехали в город, уже начало смеркаться.

На каждой остановке выходили люди со своими пожитками, а я отчаянно прижималась носом к стеклу, пытаясь сориентироваться в бесконечном океане света. Когда в автобусе остались всего пятеро пассажиров, я стала подумывать о том, чтобы выйти на любой остановке. Оказаться на автовокзале мне хотелось меньше всего: там в это время было слишком опасно. Водитель то и дело поглядывал на меня в зеркало заднего вида и удивлялся, почему мзунгу не выходит. Через некоторое время он спросил, куда мне надо. Я ответила: «В гостиницу «Игбол»». Он пожал плечами. Тогда мне вспомнилось название огромного кинотеатра рядом с отелем. «Мистер, вы знаете кинотеатр «Одеон»?» – с надеждой спросила я. «Кинотеатр «Одеон»? Это плохое место для женщин-мзунгу!» – назидательно сказал он. «Это не проблема. Мне нужна гостиница «Игбол». Там есть еще белые люди», – ответила я. Он перестроился в другой ряд, свернул налево, потом направо и остановился прямо перед отелем. В благодарность за такую услугу я протянула ему несколько шиллингов. Я была так слаба, что радовалась каждому сэкономленному метру.

В «Игболе» царило столпотворение. Все столики были заняты, и повсюду лежали рюкзаки автостопщиков. Мужчина за стойкой регистрации узнал меня и поприветствовал словами «Джамбо, женщина-масаи!». У него была свободна только одна кровать в трехместном номере. В номере сидели две англичанки и изучали путеводитель. Первым делом я вышла в коридор и направилась в душ, прихватив с собой сумочку с деньгами и паспортом. Я разделась и с ужасом взглянула на свое испещренное синяками тело. Ноги, ягодицы и руки были синими. Однако, приняв душ, я снова почувствовала себя более-менее нормально. После этого я пошла в ресторан, чтобы наконец что-нибудь поесть и понаблюдать за туристами. Чем больше я смотрела на европейцев, особенно мужчин, тем больше скучала по моему красавцу воину. После еды я легла в постель и с наслаждением расправила свои уставшие кости.

После завтрака я отправилась в офис авиакомпании «Свиссэйр». К моему огромному разочарованию, свободное место имелось только в самолете, вылетавшем через пять дней. Так долго я ждать не могла. В «Кения-Эйрвэйз» ждать нужно было еще дольше. Пять дней в Найроби – так я точно впаду в депрессию. Я стала проверять другие авиакомпании, пока в «Алиталии» не нашла билет на самолет, вылетавший через два дня с четырехчасовой остановкой в Риме. Спросив цену и забронировав билет, я поспешила в расположенный неподалеку Кенийский коммерческий банк, чтобы снять деньги.

В банке было много народу. При входе стояли два полицейских, вооруженных автоматами. Я заняла очередь, и уже через полчаса стояла у окошка и заполняла чек на нужную мне сумму. Это будет огромная пачка денег, и мне предстоит провезти ее через весь город в офис «Алиталии». Мужчина в окошке повернулся ко мне, покрутил в руках чек и спросил, где находится Маралал. Он ушел и через несколько минут вернулся. Уверена ли я, что хочу снять так много наличных? «Да», – раздраженно ответила я. При мысли о том, какая опасность мне грозит, мне и самой стало нехорошо. Подписав различные бумаги, я получила несколько пачек банкнот, которые поспешно запихнула в рюкзак. К счастью, вокруг меня уже почти никого не было. Служащий банка мимоходом поинтересовался, что я собираюсь делать с такой кучей денег и не нужен ли мне бойфренд. Я с благодарностью отклонила его предложение и ушла.

До офиса «Алиталии» я добралась без проблем. Мне снова пришлось заполнить какие-то формуляры, мой паспорт проверили. Одна из служащих спросила, почему у меня нет обратного билета в Швейцарию. Я объяснила, что живу в Кении и два с половиной месяца назад ненадолго летала в Швейцарию. Дама вежливо возразила, что нигде не написано, что я живу в Кении, следовательно, я – туристка. Все эти вопросы сбили меня с толку. Мне просто нужен был обратный билет, и я платила наличными. Но именно в этом и была проблема. У меня была бумага, подтверждающая то, что я сняла деньги с кенийского счета. Как туристка я не имела права иметь счет и должна была доказать, что деньги пришли из Швейцарии. Иначе здесь решат, что это черные деньги, ведь туристам в Кении работать запрещено. Услышав такой аргумент, я лишилась дара речи. Деньги мне переводила мама, и все бумаги были в Барсалое. Я ошеломленно стояла перед служащей, стиснув в руках охапку денег, которые она не хотела брать. Африканка в окошке сказала, что ей очень жаль, но она не может продать мне билет, пока я не покажу, откуда пришли деньги. Доведенная до крайности, я разрыдалась и, заикаясь, пробормотала, что с такой кучей денег из офиса не выйду, потому что жить мне еще не надоело.

Африканка в ужасе посмотрела на меня и, увидев мои слезы, смягчилась. «Подождите минуту», – сладким голосом пропела она и исчезла. Вскоре появилась вторая дама, которая снова объяснила мне, в чем проблема, и заверила, что они просто исполняют свой долг. Я попросила их позвонить в банк Маралала: тамошний управляющий хорошо меня знал. Женщины стали обсуждать мое предложение, затем сняли копию с паспорта и с чека. Через десять минут я вышла из офиса с билетом. Мне оставалось лишь найти международный телефон, чтобы предупредить о своем приезде маму.

В самолете меня одолевали самые противоречивые чувства. Я радовалась, что возвращаюсь в цивилизацию, но тосковала по своей африканской семье. Мама встретила меня в аэропорту Цюриха и не смогла скрыть своего ужаса. Однако она промолчала, за что я была ей очень благодарна. В самолете я с аппетитом проглотила все, что мне предложили, и была не голодна. Однако, прежде чем отправиться домой в Бернер Оберланд, мне захотелось выпить настоящего швейцарского кофе. Все последующие дни мама баловала меня плодами своего кулинарного искусства, и я стала выглядеть гораздо приличнее. Мы много говорили о моем будущем, и я рассказала о наших планах открыть продовольственный магазин. Она понимала, что мне необходимы источник дохода и какое-то занятие.

Наконец, на десятый день, я пошла к гинекологу. К сожалению, результат оказался отрицательным, я не была беременна. Зато у меня установили малокровие и сильнейшее истощение. Выйдя от врача, я представила себе, как расстроится Лкетинга, но утешала себя тем, что у нас еще много времени, чтобы обзавестись потомством. Каждый день я ходила гулять на природу и думала только об Африке. Уже через две недели я стала планировать отъезд и забронировала билет на самолет, вылетавший через десять дней. Я снова закупила массу лекарств, пряностей и множество пачек макарон. О своем приезде я сообщила Лкетинге телеграммой, которую отправила в миссию.

Оставшиеся девять дней прошли без каких-либо ярких событий. Единственным развлечением стала свадьба моего брата Эрика и Джелли. Я наблюдала за ней как в трансе: окружающая роскошь и обильная еда были мне неприятны. Все спрашивали, как живут в Кении, и каждый считал своим долгом меня образумить. Но я знала, что мое место в Кении, рядом с моей большой любовью, среди людей, живущих скромной жизнью. Я ждала отъезда с большим нетерпением.

Прощание и встреча

С неподъемным багажом я приехала в аэропорт. Прощание с мамой получилось в этот раз особенно тяжелым, ведь я не знала, когда вернусь. Первого июня тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года я приземлилась в Найроби и взяла такси до отеля «Игбол».

Через два дня я приехала в Маралал, дотащила свой багаж до отеля и стала думать, как добраться до Барсалоя. Каждый день я прочесывала деревню в надежде найти автомобиль. Я хотела навестить Софию, но она уехала на каникулы в Италию. На третий день я услышала, что после полудня в миссию Барсалоя отъезжает грузовик с кукурузной мукой. Рано утром я уже была у торговца, у которого должны были забрать мешки. Я спросила у водителя, могу ли поехать с ним в кабине. Мы договорились о цене, и после обеда грузовик тронулся в путь. Мы поехали через Барагой. Значит, дорога займет не меньше шести часов и в Барсалой мы приедем лишь ночью. В грузовик подсели еще как минимум пятнадцать человек. Водитель заработал неплохие деньги.

Поездка длилась бесконечно. Я впервые ехала по этой дороге на грузовике. В полной темноте мы пересекли реку. Луч света от фар неуверенно прощупывал дорогу. Около десяти часов мы достигли цели. Грузовик остановился возле лагеря миссии. Лори, как его здесь называли, поджидала толпа людей. Они издалека заметили свет фар, и это наполнило спокойный Барсалой радостным возбуждением. Некоторые хотели разгрузить тяжелые мешки, чтобы заработать денег.

Уставшая, но охваченная счастливым предчувствием, я выбралась из грузовика. Я приехала домой, хотя до маньятт оставалось еще несколько сотен метров. Несколько человек радостно меня поприветствовали. Вскоре появился Джулиани с фонарем и дал какие-то указания. Он коротко поздоровался со мной и снова исчез. Я беспомощно стояла с тяжеленными чемоданами, дотащить их до маняьтт в полной темноте я не могла. Вдруг появились два мальчика, которые, наверное, не ходили в школу, потому что были одеты традиционно. Они предложили мне свою помощь. На полпути я увидела человека, который шел с фонарем нам навстречу. Это оказался мой любимый. «Привет!» – просияв, воскликнул он. Я страстно обняла его и поцеловала в губы. От радости у меня пропал дар речи. Мы молча пошли к маньятте.

Мама встретила меня очень тепло. Она сразу раздула огонь и приготовила чай. Я раздала подарки. Лкетинга нежно постучал по моему животу и спросил: «Как наш малыш?» С болью в сердце я призналась, что у меня в животе ребеночка нет. Его лицо помрачнело: «Почему? Я знаю, что раньше он быть!» Изо всех сил стараясь сохранить спокойствие, я объяснила, что месячные у меня прекратились из-за малярии. Лкетинга был очень разочарован, но, несмотря на это, та ночь стала чудесной ночью любви.

Следующие несколько недель я была абсолютно счастлива. Жизнь шла своим чередом, пока мы не поехали в Маралал, чтобы в очередной раз попросить назначить нам дату свадьбы. Брат Лкетинги поехал с нами. Нам повезло: мы предъявили мои заверенные бумаги и письмо от шерифа, которое Лкетинга успел получить за это время, и все получилось.

ЗАГС и свадебное путешествие

Двадцать шестого июня тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года мы поженились. Свидетели у нас были новые: старший брат Лкетинги и несколько незнакомых мне людей. Церемонию провел приятный чиновник, сначала на английском, затем на суахили. Все прошло гладко, если не считать того, что в решающий момент мой любимый молчал и не произносил «да» до тех пор, пока я со всей силы не наступила ему на ногу. После этого мы подписали акт. Лкетинга взял мой паспорт и сказал, что теперь мне нужен кенийский паспорт, потому что моя фамилия Лепарморийо. Офицер сказал, что это нужно уладить в Найроби, так как Лкетинга все равно должен обеспечить меня постоянной пропиской. Я была в замешательстве. Я думала, что теперь все в порядке и война с бумагами осталась в прошлом. Но нет, несмотря на замужество я оставалась туристкой до тех пор, пока право проживания не будет отражено в паспорте. Моя радость померкла, Лкетинга тоже не понимал всех этих тонкостей. Вернувшись в отель, мы решили поехать в Найроби.

Мы выехали на следующий день вместе со свидетелями и старшим братом Лкетинги, который еще никогда не уезжал так далеко от дома. До Ньяхуруру мы доехали на нашем «лендровере», а потом на автобусе до Найроби. Изумлению брата не было предела. Наблюдать за человеком, который в сорок лет впервые оказался в городе, было очень интересно. Он молчал и выглядел еще более беспомощным, чем Лкетинга. Без нас он даже не мог перейти через дорогу. Если бы я не брала его под руку, он бы, несомненно, стоял на одном месте до самого вечера, потому что машины очень его пугали. Глядя на небоскребы, он не понимал, как люди могут жить друг над другом.

Наконец мы дошли до здания визового центра. Я встала в очередь, чтобы снова заполнить анкеты. Когда я наконец с этим справилась, женщина в окошке сказала, чтобы мы пришли через три недели. Я запротестовала и попыталась ей объяснить, что мы приехали издалека и не уедем, пока не получим нужную отметку в паспорте. Я почти умоляла ее, но она ответила, что на все требуется время и она попробует сделать так, чтобы все было готово через неделю. Поняв, что это ее последнее слово, я поблагодарила ее и ушла.

Выйдя на улицу, мы стали обсуждать наше положение. Нас было четверо, и нам предстояло провести в Найроби целую неделю. Я понимала, что в компании троих диких мужчин сделать это невозможно, и предложила съездить в Момбасу, чтобы брат Лкетинги заодно посмотрел на море. Мой любимый согласился, с друзьями он чувствовал себя в безопасности. Мы сели в автобус и поехали в Момбасу. Эта восьмичасовая поездка стала нашим свадебным путешествием.

В Момбасе мы сразу пошли к Присцилле. Узнав, что мы поженились, она безумно обрадовалась и сказала, что теперь все будет хорошо. Брату Лкетинги не терпелось увидеть море, но, оказавшись перед бескрайней водной гладью, он испуганно вцепился в нас. Ближе чем на десять метров он к воде не подходил, и через несколько минут нам пришлось уйти с пляжа. Я показала ему отель для туристов, и он никак не мог поверить своим глазам.

Это было очень приятно – показывать мир человеку, не утратившему способности удивляться. Затем мы пошли есть, и он впервые попробовал пиво, от которого ему стало плохо. В Укунде мы нашли какой-то убогий отель.

Дни, проведенные в Момбасе, встали мне в копеечку. Мужчины пили пиво, и я сидела с ними, потому что идти одной на пляж мне не хотелось. Постепенно мне надоело оплачивать пиво на троих человек, и между нами стали происходить небольшие стычки. Лкетинга, который теперь официально был моим мужем, меня не понимал и говорил, что это из-за меня мы вынуждены так долго здесь торчать. Он никак не мог взять в толк, зачем мне нужна еще одна печать. В конце концов, он ведь на мне женился, и теперь я Лепарморийо и кенийка. Друзья ему поддакивали. Я сидела и не знала, как объяснить им эту бюрократическую возню.

Через четыре дня мы угрюмо тронулись в обратный путь. С большим трудом я уговорила Лкетингу сходить со мной в офис в Найроби. Он заявил, что делает это в последний раз. Я страстно надеялась, что получу печать в тот же день. Я объяснила служащим нашу проблему и попросила посмотреть, готовы ли документы. Нам снова велели ждать. Трое мужчин заметно нервничали, и, глядя на них, занервничала и я. Люди ошарашенно смотрели на нас. Не каждый день в офис заходит белая женщина в сопровождении троих масаи.

Наконец нас с мужем пригласили последовать за одной дамой. Она вызвала лифт, и я сразу поняла, что меня ждет. Дверцы лифта открылись, из него высыпали люди. Лкетинга в ужасе посмотрел в пустую кабину и спросил: «Коринна, что это?» Я попыталась ему объяснить, что с помощью этого ящика мы поднимемся на двенадцатый этаж. Женщина нетерпеливо ждала возле лифта. Лкетинга отказывался заходить и боялся подниматься наверх.

«Дорогой, пожалуйста, это не проблема, когда мы будем на двенадцатом этаже, там можно ходить, как здесь. Пожалуйста, пожалуйста, пойдем!» Опасаясь, что женщине все это надоест, я умоляла его войти в лифт. Наконец он, вытаращив глаза, вошел в кабину.

Нас отвели в кабинет, где сидела строгая африканка. Она спросила, действительно ли я замужем за этим самбуру. У Лкетинги она спросила, способен ли он обеспечить меня жильем и едой. Он посмотрел на меня своими огромными глазами и спросил: «Коринна, пожалуйста, какой дом у меня должен быть?» Боже мой, подумала я, скажи просто да! Женщина смотрела то на меня, то на него. Мои нервы были на пределе, пот стекал градом. Строго посмотрев на меня, она спросила: «Вы хотите иметь детей?» «Да, двоих», – с готовностью ответила я. Последовало молчание. Наконец, она подошла к столу и отыскала среди множества печатей нужную. Я заплатила двести шиллингов и получила свой паспорт с новой печатью. Я была готова завопить от радости. Наконец, наконец-то получилось! Я могу остаться в своей любимой Кении. Теперь как можно скорее отсюда – и домой, в Барсалой!

Магазин

Через неделю после свадьбы мы поехали в Маралал, чтобы оформить лицензию на магазин. На этот раз приветливый служащий сказал, что это много времени не займет. Мы заполнили формуляры, и он предложил прийти через три дня. Для магазина нам срочно были нужны весы, и мы поехали в Ньяхуруру. Чтобы красиво разместить товар на полках, я хотела купить проволочную сетку. В своем магазине я собиралась продавать картофель, морковь, апельсины, капусту, бананы и многое другое.

В Ньяхуруру мы весов не нашли. Единственный продавец скобяных изделий объяснил, что весы – товар дорогой и поэтому продается только в Найроби. Лкетинга расстроился, но весы нам были нужны срочно, и мы поехали на автобусе в ненавистный Найроби. Там весы продавались на каждом углу, причем цены сильно различались. Наконец мы нашли самый дешевый ларек и купили там весы за триста пятьдесят франков со всеми прилагающимися к ним гирями и поехали обратно в Маралал. Чтобы узнать самую дешевую цену на отдельные товары, мы обошли всех оптовых торговцев и все рынки. Мужу казалось, что все слишком дорого, но я была уверена, что, если правильно сторговаться, мы сможем продавать свой товар по таким же ценам, что и сомалийцы. Самый крупный оптовый торговец предложил мне организовать грузовик, который бы отвез товар в Барсалой.

Собравшись с духом, мы на третий день пошли в офис. Дружелюбный служащий сказал, что возникла небольшая проблема. Нам нужно принести письмо от ветеринара в Барсалое о том, что магазин чистый, и как только мы предъявим ему портрет президента страны, который должен висеть в каждом магазине, он выдаст нам лицензию. Лкетинга хотел было возмутиться, но я его остановила. Все равно я собиралась заехать домой, чтобы составить договор на магазин и подготовить помещение к прибытию товара. Кроме того, нам предстояло найти помощников-продавцов, потому что я не знала местного языка, а мой муж не умел считать.

Вечером мы навестили Софию и ее друга. Она вернулась из Италии, и мы стали делиться новостями. Она призналась мне, что находится на третьем месяце беременности. Я очень обрадовалась, потому что все больше убеждалась в том, что и сама жду ребенка. Только стопроцентной уверенности, как у нее, у меня не было. В отличие от меня, Софию каждое утро тошнило. Узнав, что я хочу начать предпринимательскую деятельность, она очень удивилась. Но у меня была машина, и с ее помощью мне нужно было зарабатывать деньги, потому что мне надоело отдавать одну тысячу франков за другой.

В Барсалое мы составили договор, превративший нас в счастливых обладателей магазина. Целыми днями я оттирала запылившиеся полки и привязывала к прилавку проволочную сетку. Начав вытаскивать из задней комнаты старые доски, я вдруг услышала шипение и увидела, как под доски заползла зеленая змея. В панике я выбежала на улицу и закричала: «Змея, змея!» Несколько мужчин зашли в магазин, но, узнав, в чем дело, пулей выскочили на улицу.

Вскоре у магазина собралось шесть человек, но войти внутрь никто не решался. Наконец пришел высокий мужчина из племени туркана[18] с длинной палкой. Он осторожно зашел в магазин и стал сбрасывать одну доску за другой, пока не увидел змею длиной не меньше метра. Туркана стал неистово бить змею, но она настойчиво ползла к выходу. Молниеносно юноша самбуру метнул в опасное животное копье. Только когда я поняла, какой опасности подвергалась, мои колени задрожали.

Мой муж пришел через час. Он был у ветеринара. Тот дал ему разрешение, но с условием, что в течение месяца он построит за пределами магазина туалет. Вот еще! Объявились несколько добровольцев, прежде всего мужчины туркана. Они были готовы вырыть трехметровую яму и соорудить домик. Вместе с материалом это стоило почти шестьсот франков. Платежам не было конца, и я надеялась, что вскоре все же начну зарабатывать деньги.

Я сообщила о своем намерении открыть магазин пасторам Джулиани и Роберто. Они очень обрадовались, потому что в деревне по полгода не бывало кукурузной муки. О своей беременности я никому не говорила. Не упомянула я о ней и в письме в Швейцарию. Я очень радовалась, но, зная, как легко здесь можно заболеть, не хотела никого тревожить.

Наконец долгожданный день настал. Мы уехали, чтобы вернуться с полным грузовиком. Мы нашли очень приятную продавщицу, Анну, жену деревенского полицейского. Это была крепкая женщина, которая прежде работала в Маралале. Когда хотела, она даже немного понимала по-английски.

В Маралале мы пошли в банк и спросили, не пришли ли деньги из Швейцарии. Нам повезло, и я сняла примерно пять тысяч франков на закупку товара. Нам выдали несколько пачек кенийских шиллингов. Такое количество денег Лкетинга видел впервые в жизни. У оптового продавца-сомалийца мы спросили, когда будет свободен грузовик, который можно было бы отправить в Барсалой. Реки в то время были сухие, и дорога не представляла для тяжелых грузовиков никаких проблем. Нам сказали, что через два дня грузовик освободится.

Мы приступили к закупке продуктов. Сам грузовик стоил триста франков, поэтому нужно было использовать его по максимуму и закупить не менее десяти тонн товара. Я заказала восемь тысяч килограммов кукурузной муки и полторы тысячи килограммов сахара, для здешних мест целое состояние. Когда я собиралась оплатить товар, Лкетинга прижал охапку купюр к себе и заявил, что я отдаю сомалийцу слишком много денег. Он хотел все контролировать. Мне было неловко, потому что он оскорблял людей и при этом даже не умел считать. Он стал раскладывать деньги по кучкам, и никто не понимал, чего он хочет. Я терпеливо уговаривала мужа, и в конце концов он отдал деньги мне. Я снова все пересчитала у него на глазах. Когда остались три тысячи шиллингов, он раздраженно прошипел: «Видишь, ты давала слишком много!» Я успокоила его и сказала, что это плата за аренду грузовика. Три сомалийца в замешательстве переглянулись. Наконец товар был заказан и зарезервирован для нас до тех пор, пока не приедет грузовик. Я поехала по деревне и купила еще сто килограммов риса, сто килограммов картофеля, капусту и лук.

Наконец к вечеру грузовик был заполнен. Я подумала, что в Барсалой мы вернемся не раньше одиннадцати часов. Хрупкий товар, то есть минеральную воду, кока-колу и фанту, я погрузила в «лендровер» вместе с помидорами, бананами, хлебом, «Омо», маргарином, чаем и другими продуктами. Машина была забита по самую крышу. Я решила поехать по короткой дороге через лес, чтобы уже через два часа быть в Барсалое. Лкетинга сел в грузовик, так как небезосновательно опасался, как бы товар не исчез по дороге.

Со мной поехали пастух и две женщины. Машина была загружена так, что на подъеме в лес мне пришлось переключиться на четырехколесный привод. Я везла около семисот килограммов, и поначалу мне нужно было приноровиться к такому весу. Время от времени мы проезжали по глубоким лужам, которые здесь, в густой чаще, никогда не высыхали полностью.

Поляна, на которой я видела буйволов, на этот раз была пустынна. С большим трудом подбирая слова, я разговаривала с пастухом на суахили о нашем магазине. Перед отвесным смертельным откосом находился крутой поворот. Свернув в овраг, я уперлась в огромную серую стену. Я резко нажала на педаль газа, но тяжелый автомобиль продолжал медленно скатываться прямо на слона. «Останови машину!» – закричал пастух. Я перепробовала все, даже ручной тормоз, но он был неисправен. В трех метрах от огромного зада слона мы наконец остановились. Животное попыталось развернуться на узкой дороге. Я быстро включила задний ход. Женщины визжали и пытались выскочить из машины. Тем временем слон развернулся и, уставившись на нас своими глазами-пуговками, поднял хобот и взревел. Огромные клыки придавали ему очень грозный вид. Наш автомобиль медленно полз назад, и теперь нас разделяли шесть метров. Пастух сказал, что наша жизнь будет вне опасности лишь тогда, когда мы исчезнем из зоны видимости, то есть свернем за поворот. Поскольку автомобиль был доверху забит продуктами, а зеркала заднего вида не было, я не могла смотреть назад. Пастух стал мне подсказывать, и я надеялась только на то, что правильно понимаю его указания.

Наконец расстояние между нами увеличилось настолько, что мы слона только слышали, но больше не видели. Только тогда я обратила внимание на то, как сильно у меня дрожат колени. Я даже думать боялась о том, что было бы, если бы автомобиль врезался в колосса или при отъезде назад заглох мотор.

Пастух еще чувствовал запах слона. Забавно, но именно в этот день у него не было с собой оружия. Мы отъехали почти на сто метров, но из леса по-прежнему доносился треск. Мы немного подождали, и пастух осторожно вышел из машины и пошел к повороту. Он вернулся и сообщил, что слон защищает свой участок и мирно пасется прямо на дороге. Слева и справа от дороги он уже сломал несколько молодых деревьев.

Постепенно стало смеркаться. Слепни липли к нам и очень больно кусались. Кроме пастуха, из машины никто выходить не решался. Через час слон по-прежнему стоял посреди дороги. Я нервничала, потому что нам предстояло преодолеть еще большой участок пути и на загруженной машине, в темноте, я должна была взобраться на опасный склон. Время шло, наше положение не менялось, и мужчина, набрав крупных камней, бесшумно подобрался к повороту. Оттуда он начал кидать их в густой лес, что вызвало жуткий треск и грохот. Вскоре слон ушел с дороги.

В Барсалое я поехала сразу в магазин и в свете фар стала разгружать машину. Слава богу, какие-то люди мне помогли. Затем я пошла в нашу маньятту. Через некоторое время пришел мальчик-сосед и сообщил, что видел вдалеке свет фар. Старший брат тоже с нетерпением всматривался в горизонт. Все были напряжены. Это ехал грузовик, наш грузовик-самбуру!

Я с братом пошла в магазин и стала ждать там. Вскоре пришел ветеринар и принес из своего домика керосиновую лампу. Мы поставили ее на прилавок, и в магазине сразу стало светло и уютно. Я стала думать, куда что разгрузить и куда что поставить. Возле магазина постепенно собирались люди. Все ждали грузовик.

Наконец он с громким урчанием подъехал к магазину и остановился. Это было незабываемое мгновение. Я была счастлива при мысли, что теперь в Барсалое есть магазин, в котором всегда можно купить продукты. Больше никому не придется голодать. Лкетинга гордо вышел из грузовика и поздоровался с некоторыми из собравшихся людей, в том числе с пастухом. Он в ужасе выслушал его рассказ, а потом, смеясь, подошел ко мне и спросил: «Привет, жена, ты правда видела слона?» – «Да, конечно!» Он схватился за голову: «С ума сойти, Коринна, это очень опасно, правда, очень опасно!» «Да, я знаю, но сейчас всё в порядке», – ответила я и стала искать людей, которые могли бы помочь нам разгрузить машину.

Мы поторговались и выбрали троих мужчин, которые нередко подрабатывали у сомалийцев. В первую очередь выгрузили мешки с картофелем и рисом. Заднюю комнату, которая предназначалась под склад, заполнили мешками с кукурузной мукой и сахаром. Остальной товар распределили по магазину.

В магазине царило бурное оживление. Уже через полчаса пустой грузовик двинулся в темную ночь в направлении Маралала. Мы стояли в окружении полнейшего хаоса, среди упаковок чая и «Омо». Появились первые дети и попросили продать им сахар, но я отказалась продавать, потому что было уже очень поздно и нам сначала нужно было навести здесь порядок. Мы заперли магазин и пошли в нашу маньятту.

Утром мы встали и, как обычно, сидели с животными на солнце, когда к нашей маньятте подошли несколько женщин. Лкетинга спросил, что случилось. Они спросили, когда откроется магазин. Лкетинга хотел тотчас сорваться и пойти торговать, но я попросила его передать женщинам следующее: я начну продавать только в полдень, так как сначала нам нужно распаковать товар и дождаться Анну.

Анна умела расставлять товар, как никто другой. Уже через два часа магазин выглядел почти идеально. У дверей, ожидая открытия, сидели не меньше пятидесяти женщин и мужчин. Проволочная сетка оказалась незаменимой. Под прилавком я выставила картофель, капусту, морковь, лук, апельсины и манго. С потолка, подвешенные за веревку, свисали бананы. Сзади на полках аккуратно стояли упаковки самого разного размера с «Омо», салом «Кимбо», чайной заваркой, туалетной бумагой, которая вскоре стала нарасхват, мылом, самыми разнообразными сладостями и спичками. Рядом с весами мы поставили по мешку с сахаром, кукурузной мукой и рисом. В последний раз протерев пол, мы открыли ворота.

На мгновение нас ослепило солнце, а потом в магазин ворвалась толпа женщин. Люди в красивых разноцветных одеждах и украшениях надвигались на меня неудержимой волной. Магазин заполнился до отказа. Все протягивали нам свои канга или вручную сшитые мешки. Анна начала взвешивать кукурузную муку. Чтобы мука не просыпалась мимо, мы смастерили из картона подобие лопатки. Я насыпала людям сахар и муку. Многие просто клали на прилавок деньги и хотели получить за это определенный товар. Считать приходилось очень быстро.

Меньше чем через час мы продали первый большой мешок с кукурузной мукой и полмешка сахара. Я радовалась, что предварительно написала на товарах цены, но, несмотря на это, в магазине царил полнейший хаос. Коробка, служившая нам кассой, к вечеру переполнилась через край. Мы продали почти шестьсот килограммов кукурузной муки, двести килограммов сахара и другие товары. Когда стало смеркаться, мы решили закрыть магазин, но все время приходили дети и просили продать им сахар или муку на ужин. Наконец в семь часов мы закрылись. Я валилась с ног от усталости и с трудом шевелила руками. Анна устало побрела домой.

С одной стороны, этот день был огромным успехом, а с другой – такой наплыв людей заставил меня задуматься. Завтра это повторится, и я буду работать с утра до вечера. Мне нужно было помыться на речке, но когда это сделать?

Мы пришли в магазин в восемь утра, и Анна уже была на месте. Сначала клиентов было немного, но с девяти утра и до самого закрытия магазин был забит покупателями. Ящики с минеральной водой, кока-колой, фантой и спрайтом стремительно опустошались. Слишком долго местные жители были этого лишены.

Многие воины или юноши часами простаивали в магазине или перед ним и беседовали друг с другом. Женщины и девочки сидели в тени магазина. К нам пришли жены ветеринара, врача и учителя и закупили по нескольку килограммов картофеля и фруктов. Все радовались, что я открыла такой замечательный магазин. Разумеется, уже тогда я заметила, что многого в магазине не хватает.

Лкетинга большую часть времени проводил в магазине, разговаривая с людьми или продавая самые простые вещи, такие как мыло или «Омо». Он помогал, как мог. Мама впервые за долгое время пришла в деревню, чтобы посмотреть на наш магазин.

К концу второго дня я знала уже все цифры на масайском языке. Я составила таблицу, на которой были указаны цены за различное количество муки или сахара, что значительно облегчило нам подсчет. В тот день мы ни разу не присели и, уставшие, с трудом дотащились до дома. Мы снова не успели поесть горячей пищи, что в моем положении было неразумно. От постоянных наклонов у меня ныла спина. Только за этот день мы взвесили и продали восемь мешков кукурузы и почти триста килограммов сахара.

Мама приготовила для меня кукурузную муку с мясом, и я стала обсуждать с Лкетингой наши проблемы. Анне и мне был необходим перерыв, чтобы поесть и помыться. Начиная со следующего дня мы решили закрывать магазин на перерыв с двенадцати до четырнадцати часов. Узнав об этом, Анна очень обрадовалась. Мы принесли в магазин сорок литров воды, чтобы я могла мыться в задней комнате.

Запасы овощей и фруктов постепенно подошли к концу. Даже от дорогого риса ничего не осталось. Домой я принесла всего три килограмма. В тот день Джулиани и Роберто впервые заглянули к нам и выразили свое восхищение, чем очень меня поддержали. Я спросила, нельзя ли мне хранить выручку у них, потому что я никак не могла придумать, где спрятать столько денег. Джулиани дал свое согласие, и теперь каждый день после закрытия магазина я проходила мимо миссии и оставляла там набитый деньгами конверт.

Новые часы работы привели людей в замешательство, потому что у большинства местных жителей часов не было. Нам приходилось силой выгонять их на улицу, или же в магазине скапливалось столько людей, что мы вынуждены были работать без перерыва. Через девять дней магазин почти опустел. Сахар закончился, осталось лишь пять мешков с кукурузной мукой. Нам снова пришлось ехать в Маралал. Если повезет, мы рассчитывали вернуться с грузовиком примерно через три дня. Анна оставалась в магазине одна, потому что в отсутствие сахара покупателей становилось намного меньше.

В Маралале сахар тоже был в дефиците. Стокилограммовые мешки не продавались, пополнение еще не пришло. Без сахара возвращаться в Барсалой не имело смысла. Когда через три дня сахар наконец подвезли, его стали распределять небольшими порциями. Вместо двадцати мешков нам досталось всего восемь. На пятый день мы на грузовике поехали обратно.

За время пребывания в Маралале я приобрела новый товар, например канги, которые пользовались большим успехом, жевательный табак для стариков и даже двадцать пар сандалий из шин всех размеров. К сожалению, заработанных денег на новый товар не хватило. Мне пришлось снять деньги в банке, и я решила немного поднять цену за килограмм муки и сахара. Хотя цены устанавливались государством, из-за больших расходов на транспортировку было немыслимо устанавливать в Барсалое такие же цены, как в Маралале. Дополнительно мы заполнили бензином двухсотлитровую канистру.

На этот раз Лкетинга не отпустил меня одну, потому что боялся, что я снова наткнусь на слонов или буйволов. Но кто же поедет с грузовиком? Лкетинга отправил на нем знакомого, которому доверял. В полдень мы выехали и без проблем добрались до Барсалоя. Это было действительно странно: когда муж был рядом, все шло на удивление гладко.

В магазине царили тишина и покой. Анна встретила нас со скучающим видом. За пять дней она продала остатки кукурузной муки. Лишь изредка приходил какой-нибудь покупатель за чайной заваркой или «Омо». Касса была наполовину заполнена деньгами, но произвести расчет я не могла, потому что кое-что еще осталось на складе. Я доверяла Анне.

Мы вернулись в нашу маньятту, в которой мирно спали два воина. Я не слишком этому обрадовалась, но знала, что закон гостеприимства к этому обязывает. Все мужчины возрастного класса Лкетинги имели право отдыхать или ночевать в нашей маньятте, и я должна была поить их чаем. Пока я разводила огонь, мужчины разговорились. Лкетинга перевел мне, что в Ситеди буйвол распорол одному воину бедро. Он должен немедленно выехать туда на машине и отвезти воина в больницу. Я осталась в хижине, потому что через несколько часов должен был приехать грузовик. Терзаемая дурными предчувствиями, я отдала мужу ключи. Это был тот же самый отрезок пути, на котором он год назад разбил автомобиль.

Я пошла в магазин, и мы с Анной прибрались, чтобы было легче принять товар. Вечером мы зажгли две новые керосиновые лампы. Я также купила самую простую плиту, которая топилась древесным углем. Теперь я могла готовить себе еду во второй комнате.

Наконец грузовик прибыл, и магазин снова окружила толпа людей. Товар выгрузили быстро. Я пересчитывала мешки, чтобы быть уверенной в том, что ничего не пропало, но оказалось, что для недоверия не было никаких оснований. Магазин превратился в средоточие хаоса: повсюду были нагромождены коробки, которые нам предстояло разобрать.

Вдруг в магазин вошел мой муж. Я спросила, все ли в порядке. «Нет проблем, Коринна, но вот у того человека большая проблема», – ответил он. Он отвез раненого к деревенскому врачу, и тот прочистил и без наркоза зашил его двадцатисантиметровую рану. Теперь раненый лежит в нашей маньятте, потому что его каждый день нужно возить на осмотр.

В Маралале Лкетинга купил несколько килограммов мираа, которую теперь перепродавал по хорошей цене. За травой к нам пришла вся деревня, и даже два сомалийца впервые переступили порог нашего магазина. Мой муж злобно на них посмотрел и высокомерно спросил, что им нужно. Мне было стыдно за него, потому что сомалийцы были настроены дружелюбно, хотя и понесли большие убытки в связи с открытием нашего магазина. Они купили мираа и ушли. Около девяти вечера мы закрыли магазин.

Когда я вернулась в свою хижину, в ней лежал коренастый воин с перебинтованной ногой. Он тихо стонал. Я спросила, как он себя чувствует. Он ответил, что нормально. Здесь эти слова ничего не значили, ведь, даже лежа на смертном одре, ни один самбуру не признается, что ему плохо. Он был весь мокрый, от него исходил резкий запах пота и йода. Вскоре в хижину пришел Лкетинга с двумя пучками мираа. Он заговорил с раненым, но тот ответил с большим трудом. Должно быть, у него была сильная лихорадка. После бесконечных пререканий мне наконец было позволено измерить ему температуру. Градусник показал больше сорока градусов. Я дала воину жаропонижающее средство, и вскоре он заснул. В ту ночь я спала плохо. Муж всю ночь жевал мираа, а раненый воин стонал и иногда даже кричал.

На следующее утро я пошла в магазин, а Лкетинга остался со своим товарищем. Новость о том, что в продажу поступили мука и сахар, распространилась со скоростью света, и в магазине царила суета. В тот день Анна выглядела очень вялой. Она то и дело садилась отдохнуть, а иногда выбегала на улицу, где ее начинало рвать. Обеспокоенная, я спросила, что с ней. Анна ответила, что все в порядке, может быть, у нее легкая малярия. Я отправила ее домой, и мужчина, который сопровождал наш грузовик, вызвался мне помочь. Я очень обрадовалась его предложению, потому что он умел ловко упаковывать товар. Через несколько часов у меня сильно заболела спина. Было это из-за беременности или постоянных наклонов, я не знала. По моим подсчетам, у меня был конец третьего месяца. Живот немного вздулся, но, кроме этого, ничего не было видно. Лкетинга уже начал сомневаться в моей беременности и предположил, что у меня в животе опухоль.

Через некоторое время в магазин пришел Лкетинга. Увидев моего помощника, он набросился на него и спросил, что тот делает за прилавком. Мужчина объяснил, что Анна плохо себя чувствует и пошла домой. Мы продолжили работу, а мой муж сел в магазине и продолжал жевать мираа, что выводило меня из себя. Я отправила его к ветеринару, чтобы он спросил, не забивали ли сегодня козу, потому что я хотела приготовить вкусное блюдо из мяса и картофеля. Днем я собиралась закрыть магазин на перерыв, чтобы приготовить во второй комнате еду и помыться. Но Лкетинга и мой помощник хотели работать дальше. На своей новой плите я приготовила вкусное блюдо и наконец-то смогла спокойно поесть. Половину я оставила Лкетинге. На сытый желудок мне работалось гораздо легче.

В начале восьмого мы вернулись домой. Раненый сидел в нашей хижине. Видимо, ему стало лучше. Но какой же в маньятте царил беспорядок! Повсюду валялись стебли мираа и пережеванные катышки. Возле очага стояла кастрюля с прилипшим к ней кукурузным варевом, повсюду были разбросаны остатки еды, которые облепили муравьи. Кроме того, в хижине жутко воняло, и от этого запаха у меня перехватило дыхание. Я вернулась домой с работы, и теперь должна убираться в хижине. Чтобы приготовить чай, мне пришлось скрести кастрюлю ногтями.

Высказав свое недовольству мужу, я натолкнулась на полнейшее непонимание. Захмелевший от мираа, он стал защищаться и сказал, что я не хочу помочь его другу, который так отчаянно борется за жизнь. При этом я требовала всего лишь по мере возможности соблюдать порядок. Лкетинга и прихрамывающий воин покинули мою хижину и перешли к маме. Там разгорелась жалкая дискуссия, и я почувствовала себя забытой и одинокой. Чтобы не утратить присутствия духа, я достала магнитофон и включила немецкую музыку. Через некоторое время Лкетинга просунул голову в хижину и с недовольством спросил: «Коринна, в чем проблема? Почему ты слушаешь эту музыку? Что это значит?» О боже, как ему объяснить, что я чувствую себя непонятой, что я устала и ищу утешения в музыке? Понять это он был не в силах.

Я взяла его руку и попросила сесть рядом. Мы вместе слушали музыку и смотрели на огонь. Между нами постепенно возникло эротическое напряжение, и я им наслаждалась. В свете костра Лкетинга выглядел великолепно. Я положила руку на его темное обнаженное бедро и почувствовала его возбуждение. Он посмотрел на меня дикими глазами, и в ту же секунду мы заключили друг друга в объятия. Мы целовались. Впервые мне показалось, что это нравится и ему. Я пробовала целоваться каждый раз, но Лкетинга не находил в этом удовольствия, и все мои попытки заканчивались провалом. Теперь же он целовал меня и становился все более диким. Наконец мы занялись любовью. Это было чудесно. Потом он нежно погладил мой маленький животик и спросил: «Коринна, ты уверена, что у тебя теперь есть ребенок?» Я счастливо рассмеялась и ответила: «Да!» – «Коринна, если у тебя есть ребенок, то почему ты хочешь любви? Ведь теперь все нормально, я дал тебе ребенка и буду ждать». Эти слова немного протрезвили меня, но я постаралась не воспринимать их всерьез. Довольные, мы заснули.

На следующий день было воскресенье. Наш магазин не работал, и мы решили сходить на мессу к Джулиани. Маленькая церквушка была заполнена женщинами и детьми. Немногочисленные мужчины, среди которых были ветеринар со своей семьей, врач и учитель, сидели в стороне. Джулиани читал мессу на суахили, а учитель переводил ее на самбуру. Женщины и дети пели и били в барабаны. В общем и целом служба проходила весело. Лкетинга был здесь единственный воин, и в церкви он оказался в первый и в последний раз.

После полудня мы пошли на реку. Я стирала одежду, а он мыл нашу машину. Наконец-то у нас появилось время, чтобы совершить привычный ритуал обоюдного омовения. Все было как раньше, и я с тоской думала о прошлом. Конечно, магазин мне нравился, пища стала более разнообразной, но у нас почти не оставалось времени для нас двоих. Все поглотила суета. Однако каждый раз в понедельник я с удовольствием шла в магазин. Я подружилась со многими женщинами Барсалоя и некоторыми мужчинами, которые хотя бы немного говорили по-английски. Постепенно я запомнила, кто на ком женат и кто чей родственник.

Я очень привязалась к Анне. Уже несколько дней ее муж просиживал в магазине, потому что у него был отпуск. Меня это не беспокоило, в отличие от Лкетинги. Каждый раз, когда муж Анны выпивал минеральную воду, Лкетинга спрашивал, посчитала ли это Анна. Мне было очень неловко.

Пришло время снова закупать сахар. Он закончился несколько дней назад, и в магазин стало приходить меньше людей. Кроме того, близились школьные каникулы.

Значит, я могла съездить в Маралал за сахаром и заодно забрать Джеймса. Лкетинга остался в магазине помогать Анне, потому что у нас еще было двадцать мешков муки, которые нужно было продать, чтобы хватило денег на оплату грузовика.

Я взяла с собой проверенного помощника. Он хорошо работал и мог погрузить тяжелые мешки в мой «лендровер». Как всегда, с нами хотели поехать еще двадцать человек. Во избежание проблем я решила взять с каждого немного денег, чтобы возместить расходы на бензин. Разумеется, в итоге со мной поехали только те, кому это действительно было нужно. Когда я начала собирать деньги, толпа сразу поредела, и остались пять человек, заплатившие требуемую сумму. На этот раз «лендровер» не был перегружен. Мы выехали рано, потому что к вечеру я уже надеялась вернуться обратно. В числе моих пассажиров был и пастух, которому на этот раз пришлось заплатить.

В Маралале все вышли, а я поехала к школе. Директор сказал, что отпустит школьников только после шестнадцати часов. Я договорилась с ним, что отвезу в Барсалой троих или четверых юношей. Тем временем мы с моим помощником купили три мешка сахара, немного фруктов и овощей. Больше я загрузить не могла, потому что нужно было приберечь место для школьников. У меня оставались еще два часа, и я воспользовалась ими, чтобы навестить Софию.

София была очень счастлива меня видеть. Она поправилась и чувствовала себя превосходно. Она приготовила мне спагетти, которые после стольких месяцев, проведенных без макаронных изделий, показались мне праздничной пищей. Неудивительно, что она так быстро набирает вес! Ее друг-растаман ненадолго появился и снова исчез с несколькими друзьями. София пожаловалась на то, что с тех пор, как она забеременела, он перестал обращать на нее внимание. Работать он тоже не хотел и тратил ее деньги на пиво и друзей. Несмотря на все удобства, которыми она себя окружила, я ей не завидовала. Напротив, благодаря ее примеру я поняла, как много делает Лкетинга.

Я попрощалась с ней, пообещав заходить каждый раз, когда буду в Маралале. Своего помощника и пастуха я забрала в условленном месте. Мы поехали к школе, где нас уже ждали трое юношей. Джеймс очень обрадовался, что его забирают. Мы хотели вернуться до наступления темноты и поэтому сразу тронулись в путь.

Дорога в джунглях

Автомобиль с трудом карабкался вверх по красной пыльной дороге. При подъезде к крутому повороту мы с пастухом рассмеялись, вспомнив о нашем приключении со слоном. На заднем сиденье весело болтали юноши. Перед отвесным склоном я собиралась включить четырехколесный привод и нажала на тормоз, но автомобиль продолжал упрямо катиться вперед к смертельно опасному склону. Я в ужасе закричала: «Тормоза отказали!» Мимоходом я заметила, что сворачивать направо нельзя, так как там сразу за дорогой начинается прикрытое деревьями ущелье. Поэтому я, недолго думая, крутанула руль влево, в то время как пастух отчаянно пытался открыть дверь.

Нам повезло: автомобиль врезался в подножие скалы, там, где ее высота составляла всего сантиметров тридцать. Если бы машина проехала немного дальше, лобового столкновения со скалой было бы не избежать. Ширина платформы не превышала пяти-шести метров, после чего платформа резко обрывалась в джунгли. Я молилась о том, чтобы автомобиль зацепился за деревья и вовремя остановился.

Юноши переполошились, лицо пастуха стало серым. Автомобиль затормозил, когда до края платформы оставалось не больше метра. Меня так трясло от страха, что я не могла выйти из машины.

Школьники выбрались через окна, потому что мы, сидящие спереди, боялись шелохнуться, а задние двери были заблокированы. Через некоторое время я на дрожащих ногах все же вышла и стала осматривать повреждения. В этот момент автомобиль медленно покатился вперед. Не растерявшись, я схватила первый попавшийся камень и подложила его под колесо. Ребята увидели, что тормозной кабель вырван. Потрясенные, мы стояли рядом с автомобилем, остановившимся в трех метрах от смерти.

Пастух сказал, что оставаться в лесу опасно, хотя на этот раз он был вооружен. Кроме того, с наступлением сумерек здесь стало чертовски холодно. У нас не было другого выхода, кроме как вернуться в Маралал, так как по этой дороге я могла проехать без тормозов, в худшем случае воспользовавшись четырехколесным приводом. Но прежде мне предстояло попытаться развернуть длинный автомобиль на узкой платформе. Мы нашли большие камни, и я осторожно запустила двигатель. Проехать больше полуметра вперед я не могла, поэтому юноши останавливали машину, подкладывая под колеса камни. Затем я стала двигаться назад, тоже практически вслепую. Обливаясь потом, я горячо просила Бога нам помочь. После этого происшествия, когда мы чудом избежали смерти, я перестала сомневаться в его существовании. Через час произошло следующее чудо: мы развернули автомобиль.

Когда мы тронулись в обратный путь, в джунглях уже стемнело. Мы ехали на первой передаче с включенным четырехколесным приводом. Когда дорога шла под гору, автомобиль разгонялся и мотор ужасно ревел, но переключить передачу я не решалась. В критические моменты я по привычке жала на тормоз. Через час мы с облегчением въехали в Маралал. Жители спокойно переходили улицу, полагая, что автомобиль затормозит. Я отчаянно сигналила, и ошарашенные люди, ругаясь, отпрыгивали в сторону. Когда до гаража осталось совсем немного, я вынула ключ зажигания, и автомобиль докатился по инерции. Сомалиец как раз собирался закрывать гараж. Я объяснила ему свою проблему, подчеркнув, что автомобиль заполнен товаром, который я не могу оставить без присмотра. Он растворил железные двери, и мужчины закатили машину в гараж.

Мы пошли выпить чаю и, еще не оправившись от шока, стали обсуждать наше положение. Нужно было искать гостиницу. Пастух искал ночлег для себя, а я пригласила ребят и своего помощника. Мы сняли два номера. Юноши сказали, что поспят вдвоем на одной кровати. Я хотела побыть одна и после еды сразу ушла в свой номер. При мысли о муже мне стало плохо. Он не знал, что произошло, и наверняка очень волновался.

Рано утром я пошла в гараж. Мастера как раз чинили наш автомобиль. Даже для сомалийца случившееся оставалось загадкой, он никак не понимал, как такое могло произойти. В одиннадцать часов все было готово, но на этот раз ехать по лесной дороге я не решилась. Мы поехали в объезд через Барагой, понимая, что проведем в пути не менее четырех с половиной часов. Я представляла, как сильно переживает мой муж, и не могла думать ни о чем другом.

Эта дорога была намного проще, чем лесная, единственным препятствием на ней являлись большие камни. Преодолев половину пути, мы пересекли высохшее русло реки, и тут я услышала знакомый свист. Вдобавок ко всем нашим несчастьям мы прокололи шину! Все вышли, и ребята из-под груды мешков с сахаром достали запасное колесо. Мой помощник разместил домкрат, и через полчаса поломка была устранена. Впервые за долгое время оставшись без дела, я сидела на палящем солнце и курила. Затем мы продолжили путь и прибыли в Барсалой ближе к вечеру.

Мы остановились около магазина, и только я собиралась выйти из машины, как увидела своего мужа. Он направлялся ко мне, его лицо было искажено яростью. Встав возле дверцы машины, он спросил, покачав головой: «Коринна, что с тобой не так? Почему ты приезжаешь поздно?» Я все ему рассказала, но он мне не поверил и спросил, с кем я провела ночь в Маралале. Я пришла в ярость. Мы едва не погибли, а муж считает, что я ему изменила! Я и представить себе не могла, что он может так отреагировать.

Юноши пришли мне на помощь и подробно описали, что с нами случилось. Лкетинга забрался под машину и осмотрел кабель. Заметив свежее тормозное масло, он наконец поверил в наш рассказ. Однако моя обида была так сильна, что я поспешила в хижину. Пусть мужчины сами разбирают товар, в конце концов, теперь им помогает Джеймс. Наспех поздоровавшись с мамой и Сагуной, я зашла в маньятту и расплакалась от усталости и разочарования.

Вечером меня зазнобило. Я не придала этому большого значения и приготовила чай. Лкетинга вернулся домой и попил чаю. Мы почти не разговаривали. Поздно вечером он собрался в какой-то отдаленный крааль, чтобы забрать последних коз, подаренных нам на свадьбу. Он сказал, что вернется через два дня. Обернув вокруг плеч красное одеяло, он взял два копья и ушел. Я услышала, как он коротко переговорил с мамой, после чего все стихло. Тишину нарушал только плач ребенка из соседней маньятты.

Ночью мое состояние ухудшилось, и меня охватил страх. А вдруг это снова малярия? Я достала свои таблетки и стала читать инструкцию. При подозрении на малярию следовало принять три таблетки, но в случае беременности было необходимо посоветоваться с врачом. О боже, больше всего на свете я боялась потерять ребенка, а в случае заболевания малярией это могло легко произойти на сроке до шести месяцев. Я приняла три таблетки и, чтобы согреться, подбросила в огонь дров.

Уром меня разбудили доносившиеся снаружи голоса. Я вылезла из хижины, и меня ослепило яркое солнце. Была уже половина девятого. Мама, сидевшая перед своей хижиной, улыбнулась мне и сказала: «Супа, Коринна». «Супа, мама», – ответила я и пошла в кусты.

Я чувствовала себя вялой и измученной. Когда я вернулась, перед моей маньяттой уже стояли четыре женщины. Они спросили, когда откроется магазин. «Коринна, тука», – услышала я голос мамы. Она говорила, чтобы я открыла магазин. «Позже!» – ответила я. Всем не терпелось купить сахар, который я вчера привезла из Маралала. Через полчаса я, преодолевая себя, потащилась в магазин.

Перед входом ждали не меньше двадцати человек, но Анны на месте не было. Я открыла двери, и сразу началась давка. Каждая женщина хотела быть первой. Я обслуживала механически. Где же Анна? Моего помощника тоже не было видно, и я не знала, куда подевались ребята. Вдруг у меня резко заболел живот, и я, схватив бумагу, побежала в туалет. У меня начался понос. Я запаниковала. В магазине было полно людей, касса представляла собой открытую коробку, и любой, зайдя за прилавок, мог взять деньги. Вконец обессилев, я вернулась к оживленно болтающим женщинам. За день я бегала в туалет несколько раз.

Анна меня подвела, на работу она не явилась. С самого утра я не видела ни одного знакомого лица, которому могла бы по-английски описать свою ситуацию и попросить помощи. После полудня я уже едва держалась на ногах.

Наконец появилась жена учителя. Я отправила ее к маме, чтобы она посмотрела, дома ли ребята. К счастью, вскоре пришел Джеймс в сопровождении юноши, с которым я ночевала в гостинице. Они сразу согласились встать за прилавок и отпустили меня домой. Мама удивленно посмотрела на меня и спросила, что случилось. Что мне было ответить? Пожав плечами, я сказала: «Может, малярия». Она в ужасе посмотрела на меня и схватилась за живот. Я понимала ее беспокойство, мне и самой было грустно и страшно. Она пришла в мою маньятту и заварила черный чай, так как считала, что молоко мне вредно. Ожидая, пока вскипит вода, она постоянно взывала к Богу: «Енкаи!» Мама молилась за меня. Мне очень нравилось смотреть на нее, когда она сидела вот так, с длинными грудями и в грязной юбке. В эту минуту я была счастлива, что у моего мужа такая добрая, заботливая мама, и не хотела ее разочаровывать.

Когда наши козы вернулись домой, старший брат Лкетинги с озабоченным видом заглянул ко мне и попытался заговорить со мной на суахили. Но я так устала, что то и дело засыпала. Ночью я проснулась вся в поту и услышала звук шагов и втыкаемых в землю копий. Через мгновение раздалось знакомое хрюканье, и мое сердце бешено забилось. В хижину кто-то зашел, но в темноте я не видела лица. «Милый?» – с надеждой спросила я. «Да, Коринна, нет проблем», – ответил знакомый голос моего мужа. При эти словах у меня будто камень с души свалился. Я рассказала, как плохо себя чувствую, и он очень встревожился. Поскольку озноба у меня больше не было, я надеялась, что благодаря своевременному приему таблеток мое состояние улучшится.

Следующие несколько дней я не выходила из дома, магазином занимались Лкетинга и ребята. Мне становилось лучше, через три дня прекратился понос. Провалявшись в постели целую неделю, я устала от безделья и после обеда пошла в магазин. Он выглядел ужасно. В нем давно не убирались, все было засыпано кукурузной мукой. На полках было пусто. Четыре мешка сахара полностью распродали, муки осталось всего полтора мешка. Значит, нужно было снова ехать в Маралал. Мы решили поехать на следующей неделе, потому что у ребят как раз заканчивались каникулы, и я могла подвезти нескольких из них.

В магазине наступило затишье. Как только основные продукты заканчивались, покупатели переставали приходить. Я пошла навестить Анну и нашла ее лежащей в постели. На вопрос, что случилось, она сначала не хотела отвечать, но через некоторое время призналась, что тоже ждет ребенка. Она всего на третьем месяце, но у нее недавно было кровотечение, поэтому она не выходила на работу. Мы договорились, что, когда юноши уедут, она вернется в магазин.

Каникулы закончились, и мы, закрыв магазин, поехали в Маралал. Через три дня мы отправили в Барсалой нагруженный товаром грузовик в сопровождении нашего помощника. Лкетинга поехал со мной через джунгли. К счастью, все прошло благополучно. Мы предполагали, что товар прибудет незадолго до наступления темноты, но вместо грузовика к нам пришли два воина и сказали, что машина крепко застряла в русле ближайшей к Барсалою реки. Мы поспешили туда на своей машине и остолбенели, увидев этот кошмар. В высохшем широком русле грузовик застрял в песке левым колесом, не дотянув до берега совсем немного. Из-за того, что колесо постоянно прокручивалось, машина глубоко ушла в рыхлый песок.

На месте происшествия уже собрались несколько человек, и под колесо подложили камни и сучки. Тяжелый грузовик все больше клонился набок, и водитель объяснил, что все бесполезно, товар придется выгружать здесь. Мне эта идея не понравилась, и я решила посоветоваться с пастором Джулиани. Увидев меня, пастор помрачнел, потому что уже знал о том, что произошло. Однако он все же сел в свою машину и поехал за мной.

Он попробовал вытянуть грузовик на канате, что нашим автомобилям оказалось не под силу. Пришлось перегрузить сто мешков по два центнера в наши автомобили. В машину помещалось не более восьми мешков. Джулиани, сделав пять кругов, потерял терпение и вернулся в миссию. Чтобы перевезти в магазин весь товар, мне пришлось проехать туда-обратно еще семь раз. Тем временем наступила ночь, и мои силы были на исходе. В магазине царил невообразимый хаос, но мы не стали ничего убирать и разложили товар лишь на следующее утро.

Нередко нам предлагали на продажу козьи и коровьи шкуры. До сих пор я отказывалась, и недовольные женщины, бранясь, выходили из магазина и сбывали шкуры сомалийцам. Однако сомалийцы принимали шкуры только от тех, кто покупал у них муку или сахар. После длительных раздумий я решила тоже скупать шкуры и стала складывать их в заднем помещении магазина.

Не прошло и двух дней, как к нам наведался хитрый местный шериф и спросил, есть ли у нас лицензия на продажу шкур. Разумеется, лицензии у нас не было, потому что я и не знала, что она нужна. Он добавил, что может вообще закрыть мой магазин, потому что хранить шкуры в одном помещении с продуктами запрещено. Расстояние между ними должно составлять не менее пятидесяти метров. Я едва не задохнулась от возмущения, потому что знала, что сомалийцы хранят шкуры в одном помещении с продуктами, но шериф это отрицал. Теперь-то я поняла, кто натравил его на нас. Тем временем у меня набралось почти восемьдесят шкур, которые я собиралась продать в следующий раз в Маралале. Мне было необходимо выиграть время и найти новое помещение. Я предложила шерифу две бутылки содовой и попросила дать мне время до завтрашнего утра.

После долгих обсуждений с мужем мы решили, что должны убрать шкуры из магазина до завтрашнего дня. Но куда их деть? Ведь шкуры – это наличные деньги. Я пошла в миссию за советом. На месте был только пастор Роберто. Он сказал, что у него подходящего помещения нет и что нам следует подождать Джулиани. Вечером Джулиани заехал к нам на мотоцикле. К моей огромной радости, он предложил нам старый домик, где раньше находился водяной насос, а теперь хранилось старое оборудование. Он сказал, что места там немного, но это все же лучше, чем ничего, ведь домик запирается на ключ. Так одной проблемой стало меньше. Я от всего сердца поблагодарила пастора, ведь он оказывал нам неоценимую помощь.

Торговля шла хорошо, Анна пришла вовремя. Ей стало намного лучше. После полудня в магазине вдруг началась какая-то суматоха. Юноша-сосед подбежал к Лкетинге и стал что-то взволнованно говорить. «Дорогой, что случилось?» – спросила я. Он ответил, что потерялись две козы из нашего стада и ему нужно найти их до наступления темноты, иначе их съедят дикие звери. Только он собрался уходить, схватив свои копья, как в магазин вбежала домработница местного учителя. Она была очень бледна, о чем-то заговорила с Лкетингой, и я поняла, что речь идет о моем автомобиле и Маралале. Обеспокоенная, я спросила у Анны, что случилось. Она нерешительно объяснила, что беременной жене учителя стало плохо и ей нужно срочно в больницу, а в миссии никого нет.

Жена учителя

«Дорогой, нам нужно отвезти ее в Маралал», – взволнованно сказала я мужу. Он ответил, что это не его проблема, ему нужно искать своих коз. Я ошеломленно спросила, неужели жизнь животного для него важнее жизни человека. Он моих возражений не понял и объяснил, что это ведь не его жена, а его коз через два часа уже будет не спасти. С этими словами он вышел из магазина. Я не могла поверить, что мой муж может быть таким бессердечным.

Анне я сказала, что сначала взгляну на женщину, а потом буду решать, что делать. Хижина учителя располагалась в двух минутах ходьбы от магазина. Когда я вошла в домик, меня охватил шок. Повсюду валялись окровавленные тряпки. Женщина, скорчившись, лежала на голом полу и громко стонала. Я сразу заговорила с ней, потому что часто видела ее в магазине и знала, что она говорит по-английски. Запинаясь, она рассказала, что кровотечение началось два дня назад, но муж не пускал ее к врачу. Из ревности он не хотел, чтобы ее обследовали. Теперь, когда он ушел, она хочет поехать в больницу.

Она посмотрела на меня, и в ее глазах я увидела животный страх. «Пожалуйста, Коринна, помоги мне, я умираю!» При этом она приподняла платье, и я увидела между ее ног маленькую посиневшую ручку ребенка. Изо всех сил стараясь сохранить хладнокровие, я пообещала немедленно подогнать «лендровер». Я побежала в магазин и сказала Анне, что уезжаю в Маралал, и велела закрыть магазин, если мой муж не вернется к семи часам вечера.

Я мчалась к своей маньятте и не чувствовала, как мои ноги царапают острые колючки. Я плакала от ужаса, и одновременно меня душила ярость. Как мог Лкетинга так поступить? Только бы нам успеть! Мама растерянно наблюдала за тем, как я собрала все шерстяные одеяла и даже нашу шкуру и погрузила все в кузов «лендровера». Времени на объяснения у меня не было, на счету была каждая минута. Рванув с места, я заметила, что теряю способность ясно соображать. Взглянув на здание миссии и не увидев рядом с ним машин, я убедилась, что там никого нет. Я остановилась возле хижины учителя, и вместе с домработницей мы дотащили женщину до автомобиля.

Это было очень непросто, потому что она уже не могла стоять. Мы осторожно положили ее на два одеяла, которые защищали ее от холодной жести, но никак не могли смягчить удары. Домработница тоже села в машину, и мы тронулись в путь. Проезжая мимо «домика ветеринара», я заглянула в него, чтобы узнать, не поедет ли он с нами. Но и его на месте не было! Куда все исчезают, когда так нужны? Вместо ветеринара там сидел незнакомый мне мужчина из Маралала, не самбуру, который захотел поехать с нами.

Это был вопрос жизни и смерти, но ехать быстро я не могла, иначе бы женщина в кузове перевернулась. На каждой кочке она громко вскрикивала. Девочка положила ее голову себе на колени и что-то тихо ей говорила. Я обливалась потом и ревела от негодования. Из ревности этот учитель довел свою жену до полусмерти! Он, который каждое воскресенье переводит службу в церкви, он, который умеет читать и писать! Я бы в это никогда не поверила, если бы не увидела реакцию своего мужа. Для него жизнь женщины значила меньше, чем жизнь козы. Если бы речь шла о жизни воина, как, например, того, который целый месяц прожил у нас в маньятте, он бы повел себя иначе. А тут дело касалось всего лишь женщины, к тому же чужой. Что будет, если осложнения возникнут у меня?

Такие мысли проносились у меня в голове, пока автомобиль медленно продвигался вперед. Женщина то и дело на короткое время теряла сознание, и стоны прекращались. Тем временем мы доехали до скал, и мне стало плохо при мысли о том, как сильно теперь будет раскачиваться автомобиль. Здесь и медленная езда не поможет. Домработнице я сказала, чтобы она держала женщину как можно крепче. Мой спутник не сказал еще ни слова. Автомобиль на четырехколесном приводе стал взбираться на огромные камни. Женщина ужасно кричала. Как только сильная тряска прекратилась, она сразу стала спокойнее. Я помчалась через джунгли. Перед смертельным склоном я должна была подняться на гору. Машина стала взбираться на склон, но посреди дороги мотор вдруг заглох. Я посмотрела на бензомер и успокоилась: бензина было достаточно. Двигатель завелся, затем снова заглох. Автомобиль с трудом протащился несколько метров в гору и окончательно остановился напротив плато, на котором я уже однажды застряла.

В отчаянии я снова и снова пыталась завести двигатель, но машина не издавала ни звука. Мой спутник и я вышли осмотреть двигатель. Я вытащила свечи зажигания, они были в порядке. Аккумулятор был заряжен. Что же случилось с этим проклятым автомобилем? Я осмотрела все кабели, заглянула под машину, но так и не нашла причины. Снова и снова я пробовала завестись, но ничего не получалось. Даже фары не горели.

Тем временем стемнело, и гигантские слепни буквально сжирали нас. Мне стало по-настоящему страшно. Сзади в машине стонала женщина. Шерстяные одеяла пропитались кровью. Я объяснила мужчине, что здесь мы пропадем, потому что по этой дороге почти никто не ездит. Остается только один выход – отправить его в Маралал за помощью. Я рассчитывала, что пешком он дойдет за полтора часа. Идти в одиночку и без оружия он не решался. Я вышла из себя и заорала на него: как он не понимает, что оставаться здесь не менее опасно, и чем дольше он ждет, тем темнее и холоднее становится. У нас есть только один шанс выжить – если он сейчас же двинется в Маралал. Наконец он ушел.

Я понимала, что помощь подоспеет не раньше чем через два часа. Я открыла кузов и попыталась поговорить с женщиной, но она снова на короткое время лишилась сознания. Стало холодно, и я надела куртку. Несчастная очнулась и попросила воды. Ее мучила жажда, губы распухли. Боже мой! В спешке я снова совершила непростительную ошибку – мы уехали без воды! Я обыскала всю машину, нашла пустую бутылку из-под кока-колы и отправилась на поиски. Должна же здесь быть вода, ведь вокруг такая пышная зелень! Через сотню метров я услышала плеск, но в темноте ничего не было видно. Осторожно, шаг за шагом, я углубилась в кусты. Через два метра начался обрыв, внизу бежал маленький ручеек. Добраться до него я не могла, потому что обратно на скользкие скалы мне было не забраться. Я бросилась обратно к машине и взяла веревку, которой канистры с бензином были привязаны к машине. Женщина как безумная вопила от боли. Я привязала бутылку к веревке и опустила ее вниз. Она наполнялась целую вечность. Передавая наконец бутылку женщине, я заметила, что она огненная. Одновременно ее бил такой озноб, что зубы стучали. Она выпила всю бутылку. Я снова пошла за водой.

Вернувшись к машине, я услышала такой крик, какого не слышала никогда в жизни. Девочка-домработница крепко держала женщину и плакала. Она была еще совсем юная, может быть лет тринадцати-четырнадцати. Я посмотрела в лицо женщины и увидела в ее глазах смертельный страх. «Я умираю, я умираю, енкаи», – пробормотала она. «Пожалуйста, Коринна, помоги мне!» – снова взмолилась она. Но чем я могла ей помочь? Я еще никогда не присутствовала при родах, да и сама была беременна впервые. «Пожалуйста, достань этого ребенка, пожалуйста, Коринна!» Я подняла платье и увидела ту же картину. Сине-фиолетовая ручка свисала теперь по плечо.

Этот ребенок мертв, пронеслось у меня в голове. У него поперечное предлежание, и извлечь его можно только с помощью кесарева сечения. Плача, я объяснила ей, что сама помочь не смогу, но, если нам повезет, через час прибудет помощь. Я сняла куртку и накрыла трясущуюся женщину. Боже, почему Ты оставил нас? Чем я согрешила, почему именно сегодня мой автомобиль сломался? Не в силах больше выносить пронзительные крики, я убежала прочь, в лес, но, одумавшись, сразу вернулась к машине.

Охваченная страхом смерти, женщина попросила нож. Я стала лихорадочно соображать, что делать, но в итоге решила нож ей не давать. Вдруг она поднялась с одеяла и встала на корточки. Мы с девочкой в ужасе смотрели на борющуюся со смертью женщину. Она засунула обе руки во влагалище и стала сжимать и выкручивать ручку ребенка. Через некоторое время синий недоразвитый ребенок уже лежал на одеяле. Выбившись из сил, женщина упала на одеяла и осталась лежать неподвижно.

Я первая пришла в себя и завернула в кангу окровавленное тельце семимесячного малыша. Затем снова напоила женщину. Она дрожала всем телом, но теперь в ее глазах я видела спокойствие. Я протерла ей руки и сказала что-то успокаивающее. При этом я напряженно прислушивалась ко всем звукам и через некоторое время услышала рев мотора.

Разглядев сквозь деревья свет фар, я почувствовала огромное облегчение. Чтобы они нас заметили, я подняла вверх фонарь. Это был больничный «лендровер». Из него вышли трое мужчин. Я объяснила, что произошло. Они положили женщину на носилки и отнесли ее в машину, захватив также сверток с телом младенца. Девочка поехала с ними. Водитель «лендровера» осмотрел мою машину. Повернув ключ зажигания, он сразу понял, в чем дело. Он указал на свисавший за рулем кабель зажигания. Он был выдернут. Мужчина починил его за минуту, и мой автомобиль завелся.

Машина «скорой помощи» поехала в Маралал, а я тронулась в обратном направлении, домой. Измученная и перепуганная, я остановилась возле нашей маньятты. Муж спросил, почему я вернулась так поздно. Я попыталась ему все объяснить, но заметила, что он мне не верит. Я пришла в отчаяние и никак не могла понять, почему он мне не доверяет. В конце концов, я не виновата, что автомобиль ломается каждый раз, когда его со мной нет. Не желая продолжать спор, я легла спать.

На следующий день я безо всякого желания отправилась на работу. Не успела я открыть магазин, как пришел учитель и горячо поблагодарил меня за оказанную помощь, но при этом даже не спросил, как чувствует себя его жена. Вот так лицемер!

Позднее пришел пастор Джулиани, и я ему все рассказала. Он сожалел, что нам пришлось такое пережить. Он великодушно возместил мне расходы на бензин, но утешения мне это не принесло. По радио он узнал, что женщина чувствует себя относительно хорошо.

Стресс в магазине изматывал меня гораздо сильнее, чем мне бы хотелось. После этого трагического случая я стала плохо спать. Меня мучили кошмары о моей собственной беременности. На следующее утро я чувствовала себя такой разбитой, что отправила Лкетингу в магазин одного, а сама осталась сидеть с мамой под большим деревом. Пусть они поработают с Анной вместо меня. После обеда к нам зашел ветеринар и сказал, что жена учителя поправляется, но проведет в Маралале еще несколько недель.

Мы стали говорить о трагедии, и он попытался успокоить мою совесть, сказав, что это случилось только потому, что женщина не хотела этого ребенка и силой мысли остановила автомобиль. На прощание он спросил, что со мной. Я сказала, что у меня слабость, скорее всего из-за того, что я сильно перенервничала из-за случившегося. Он указал на мои желтоватые белки и взволнованно предупредил, что это может быть малярия.

Страх за ребенка

Вечером зарезали овцу. Овечьего мяса я здесь еще ни разу не пробовала, поэтому мне было очень любопытно. Мама приготовила мясо. Она мелко нарезала его и сварила в воде. Мы из чашек пили жирный, но безвкусный бульон. Мама сказала, что он помогает беременным набраться сил. Мой организм бульон не принял, и ночью у меня начался понос. Я едва успела разбудить мужа, который помог мне открыть колючий забор, откуда я успела отбежать не больше чем на двадцать метров. Понос длился бесконечно. Я с трудом дотащилась до маньятты, и Лкетинга стал сильно беспокоиться за меня и нашего ребенка.

Рано утром понос продолжился, к нему добавилась рвота. Несмотря на жару, меня колотил озноб. Теперь и я заметила, что у меня пожелтели белки, и отправила Лкетингу в миссию. Я очень боялась за ребенка, так как считала, что снова заболела малярией. Не прошло и десяти минут, как в нашу маньятту вошел пастор Джулиани. Увидев меня, он спросил, что произошло. Я призналась, что нахожусь на пятом месяце беременности. Он очень удивился, потому что ничего не замечал. Он сразу предложил отвезти меня в миссионерский госпиталь в Вамбу, иначе может случиться выкидыш. Я собрала все самое необходимое, и мы поехали. Лкетинге пришлось остаться из-за магазина.

Автомобиль пастора Джулиани был более комфортабельным, чем мой. Он ехал на умопомрачительной скорости, но ведь он хорошо знал дорогу. Каждую минуту я боялась свалиться с сиденья, потому что одной рукой поддерживала живот. До больницы мы ехали три часа, и за это время почти не говорили. Там нас уже поджидали две белые медсестры. Они отвели меня в кабинет для осмотра и уложили на кровать. Я удивилась окружающей чистоте и порядку, однако мне стало невероятно грустно от собственной беспомощности. Вскоре Джулиани зашел попрощаться, и у меня из глаз брызнули слезы. Он в ужасе спросил, что произошло. Но я и сама не знала! Я боялась за ребенка. Кроме того, я оставила мужа одного следить за магазином. Он попытался меня успокоить и сказал, что будет каждый день заезжать к нему и передавать моей семье новости о моем состоянии, которые получит через радиоточку медсестры. Однако, несмотря на все его попытки утешить меня, я все же снова разревелась.

Он позвал сестру, и мне сделали укол. Затем пришел врач, чтобы меня осмотреть. Узнав, на каком я месяце, он с озабоченным видом заметил, что я слишком худая и у меня мало крови. Поэтому ребенок очень маленький. Затем последовал диагноз: малярия на начальной стадии.

Я испуганно спросила, какие последствия это может иметь для ребенка. Он отмахнулся и сказал, что главное для меня – выздороветь самой, тогда и ребенку будет хорошо. Если бы я приехала в госпиталь позже, из-за нехватки крови организм сам бы спровоцировал выкидыш. Но надежда остается, ведь ребенок жив. Услышав эти слова, я поняла, что сделаю все, чтобы поправиться как можно скорее. Меня поместили в родильное отделение в четырехместную палату.

За окном цвели красные цветы. Все здесь было не так, как в Маралале. Я была рада, что не стала медлить с отъездом в больницу. Пришла медсестра и объяснила, что каждый день мне будут делать два укола и дополнительно инъекцию раствора поваренной соли. Это необходимо, иначе тело иссохнет. Именно так лечат малярию, и я поняла, что в больнице Маралала я выжила чудом. Сестры очень трогательно обо мне заботились. На третий день мне наконец сделали последнюю инъекцию, но уколы нужно было делать еще два дня.

Сестры передали мне, что в магазине все отлично. Я как будто родилась заново и с нетерпением ждала возвращения домой, к мужу. На седьмой день он явился сам с двумя воинами. Я очень обрадовалась, но удивилась, что он оставил магазин без присмотра. «Нет проблем, Коринна, там мой брат!» – рассмеявшись, ответил он. Затем сказал, что прогнал Анну, потому что она нас обманывала и воровала продукты. В это я поверить не могла и испуганно спросила, кто же будет помогать мне в будущем. Он сказал, что нанял одного юношу, за которым присматривают он и его старший брат. После этих слов я едва не рассмеялась: как два безграмотных человека могут контролировать того, кто закончил школу? Кроме того, магазин был почти пуст. Поэтому он приехал сюда на «лендровере» и собирался дальше в Маралал, чтобы организовать с помощью двух воинов грузовик. Я в ужасе спросила: «На какие деньги?» Он показал мне сумку, полную денег. Их он взял у пастора Джулиани. Я стала лихорадочно думать, что делать. Если он поедет с этими двумя воинами в Маралал, его там обдерут как липку. Деньги лежали несвязанными в пластиковом пакете, и он даже не знал, сколько их там.

Пока я раздумывала, пришли врачи для ежедневного осмотра, и воинам пришлось уйти. Врач сказал, что на этот раз мы с малярией справились, но предупредил, чтобы я себя берегла и много не работала. В больницу мне следует приехать не менее чем за три недели до предполагаемой даты родов. Я с облегчением узнала, что меня выписывают, и сообщила об этом Лкетинге. Он тоже обрадовался и пообещал забрать меня на следующий день. Сами они снимут номер в гостинице в Вамбе.

Утром мы выехали в Маралал, за руль села я. Поездка прошла без проблем, как случалось каждый раз, когда муж был рядом. Мы забронировали грузовик, и через несколько дней он должен был привезти нам товар. В гостинице я пересчитала деньги, которые Лкетинга привез с собой. К своему ужасу, я заметила, что на то, чтобы наполнить грузовик, не хватает нескольких тысяч кенийских шиллингов. Я спросила об этом у Лкетинги, и он нехотя ответил, что какой-то товар еще остался на складе. Мне не оставалось ничего другого, кроме как снова снять деньги со счета, вместо того чтобы положить выручку на счет. Но я радовалась, что мы возвращаемся в Барсалой, ведь я не была дома уже десять дней.

Грузовик вызвался сопровождать один из воинов, и он поехал в объезд, а мы через лес. Я была счастлива быть рядом с мужем и физически чувствовала себя отлично. Регулярный прием пищи в больнице пошел мне на пользу.

На смертельном откосе

По пути мы заметили, что по нашей дороге недавно кто-то проехал. На ней виднелись свежие следы колес, и по профилю Лкетинга предположил, что машины не местные. Мы без проблем преодолели смертельный откос, и я всеми силами старалась отогнать воспоминания о трагических родах.

Мы свернули за последний поворот перед скалами, и я резко затормозила. Посреди дороги стояли два старых «лендровера». Возле них суетились несколько белых. Проехать мимо не было никакой возможности, и мы вышли посмотреть, что случилось. По разговору я поняла, что это группа молодых итальянцев в сопровождении одного черного.

Один из молодых людей сидел на самом солнцепеке и громко рыдал, а две девушки пытались его успокоить. Их лица тоже были мокрыми от слез. Лкетинга поговорил с черным, а я извлекла из памяти несколько фраз по-итальянски.

Выслушав их рассказ, я покрылась мурашками, несмотря на сорокаградусную жару. Два часа назад девушка плачущего молодого человека ушла в кусты, чтобы пописать. Они остановились в этом месте потому, что решили, что здесь дорога заканчивается. Девушка прошла пару метров и у них на глазах сорвалась в пропасть. Они слышали долгий крик и шлепок. С тех пор она не подавала никаких признаков жизни, несмотря на крики и постоянные попытки спуститься по крутому склону в пропасть.

Мне стало не по себе от ужаса, потому что я знала, что надежды нет. Мужчина снова стал громко выкрикивать имя своей подруги. Потрясенная, я подошла к своему мужу. Он тоже был потрясен и сказал мне, что женщина точно умерла, потому что отвесная стена спускается вниз на сто метров, а внизу находится высохшее каменистое русло реки. Еще никому не удавалось туда спуститься. Видимо, итальянцы это уже пробовали, так как на земле лежали связанные между собой канаты. Девушки крепко держали убитого горем мужчину. Обливаясь потом и дрожа, он сидел на раскаленном солнце. От жары его лицо стало ярко-красным. Я подошла к ним и предложила пересесть под дерево. Но мужчина продолжал громко кричать, широко разинув рот.

Посмотрев на Лкетингу, я заметила, что он что-то напряженно обдумывает. Я бросилась к нему и спросила, что он задумал. Он сказал, что хочет попробовать спуститься вниз со своим другом и поднять девушку наверх. Охваченная паникой, я схватила его и закричала: «Нет, дорогой, это безумие, не ходи, это очень опасно!» Лкетинга просто отодвинул меня в сторону.

Плачущий мужчина моментально оказался рядом и стал ругать меня за то, что я мешаю воинам. Я в ярости ответила, что я здесь живу и что это мой муж. Через три месяца у нас родится ребенок, и я не хочу растить его без отца.

Однако Лкетинга и другой воин уже приступили к опасному спуску. Последнее, что я увидела, были их каменные лица. Самбуру сторонятся мертвых и даже не говорят о них. Я села в тени и стала тихо плакать.

Прошло полчаса. Мой страх стал беспредельным. Один итальянец посмотрел на то место, откуда воины начали спуск, и взволнованно сообщил, что видел мужчин на другой стороне ущелья и что у них с собой было что-то вроде носилок.

Волнение сменилось истерией. Прошло еще двадцать минут, прежде чем изможденные воины вышли из кустов. Молодые люди поспешили забрать у них носилки, сделанные из канги Лкетинги и двух веток.

По лицам масаи я поняла, что женщина мертва. Бросив взгляд на ее тело, я удивилась, какая она молодая и какой у нее безмятежный вид. Если бы не сладковатый запах, который при такой жаре появился уже через три часа, ее можно было принять за спящую.

Мой муж быстро переговорил с черным проводником группы, и они отогнали свои «лендроверы» немного в сторону. Лкетинга взял ключ зажигания, потому что хотел сам вести машину. Он был в таком ступоре, что протестовать было бессмысленно. Пообещав сообщить о случившемся в миссию, мы поехали дальше через скалы. В машине царила полная тишина. У первой же реки воины вышли и мылись почти час. Это был своего рода ритуал.

Наконец мы двинулись дальше, и мужчины стали изредка переговариваться. В Барсалой мы приехали почти в шесть часов вечера. Половину товара уже разгрузили. Сопровождавший грузовик воин и брат Лкетинги следили за помощниками. Я открыла магазин и оказалась в грязном помещении. Повсюду лежали мука и пустые коробки. Лкетинга принялся за уборку, а я пошла к миссионеру. Когда я рассказала ему о случившемся, он пришел в ужас, хотя по радио уже слышал что-то невнятное. Он сразу сел в своей «лендровер» и поспешил на место происшествия.

После пережитого стресса я не могла выносить дополнительные волнения в магазине и пошла домой. Маме, конечно, хотелось узнать, почему грузовик приехал раньше нас, но я лишь вкратце описала ей ситуацию. Я приготовила чай и легла. Несчастный случай не шел у меня из головы, и я решила больше не ездить по этой дороге. В моем положении это становилось опасно. Около десяти вечера Лкетинга вернулся домой вместе с двумя воинами. Мужчины приготовили себе кастрюлю кукурузной каши, и их разговор вертелся исключительно вокруг этого ужасного происшествия. В какой-то момент я все-таки заснула.

Утром первые клиенты потащили нас в магазин. Мне не терпелось посмотреть на нашего нового сотрудника, который заменил Анну. Муж познакомил меня с юношей, и с первого же взгляда я поняла, что он мне крайне неприятен. Кроме того, мне показалось, что он не слишком любит работать. Однако я постаралась не показывать своего отношения, потому что, чтобы сохранить ребенка, мне действительно нельзя было много работать. Он был далеко не таким расторопным, как Анна, и каждый второй покупатель спрашивал о ней.

Наконец я спросила у Лкетинги, почему он привез в Маралал так мало денег. Одного взгляда на склад мне хватило, чтобы понять, что оставшийся товар никак не мог покрыть разницу. Он принес тетрадку и с гордостью показал список тех, кто взял товар в кредит. Некоторых я знала, другие имена были мне незнакомы. Я расстроилась, потому что еще перед открытием магазина предупредила: «Никакого кредита!»

Юноша вмешался в наш разговор и сказал, что знает этих людей и это не проблема. Я продолжала спорить. Он слушал меня со скучающим, почти презрительным видом, что привело меня в еще большую ярость. Вдобавок мой муж сказал, что это магазин самбуру и он должен помогать своему народу. Снова я выступала в роли злой, охваченной жадностью белой, а ведь я всего лишь боролась за выживание. Денег в Швейцарии хватит еще на два года, а что потом? Лкетинга вышел из магазина, потому что терпеть не мог, когда я начинала спорить. Разумеется, вокруг нас уже собрались зеваки, с интересом наблюдавшие за женщиной, осмелившейся повысить голос на мужчину.

В тот день мне пришлось вести бесконечные дискуссии с покупателями, рассчитывавшими на кредит. Самые упрямые просто остались ждать моего мужа. Работа с юношей доставляла мне гораздо меньшее удовольствие, чем работа с Анной. Я даже не решалась сходить в туалет, потому что была уверена, что он меня обманет. Поскольку муж явился лишь к вечеру, уже в первый день я проработала гораздо дольше, чем было разумно в моем положении. Ноги гудели. Я целый день ничего не ела. Дома не было ни воды, ни дров. Я с грустью подумала о больнице: трехразовое питание и никакой готовки.

Теперь мои ноги уставали быстрее, и нужно было что-то срочно менять. Чтобы набраться сил, утреннего чая и ужина было явно недостаточно. Мама тоже считала, что мне нужно больше есть, иначе ребенок родится нездоровым. Мы решили при первой же возможности переехать в заднюю комнату магазина. Значит, нам предстояло покинуть нашу красавицу маньятту, в которой мы не прожили и четырех месяцев. Но она переходила во владение мамы, чему та несказанно обрадовалась.

Со следующим грузовиком я решила привезти кровать, стол и стулья. Мысль о кровати наполнила меня счастьем, потому что от сна на полу у меня стала болеть спина. Больше года я не обращала на это никакого внимания.

Уже несколько дней как синее небо затянули облака. Все ждали дождя. Страна была иссушена до предела. Земля уже давно потрескалась и стала твердой, как камень. Все чаще говорили о львах, которые нападали на стада средь бела дня. Дети-пастухи в панике возвращались домой без коз и звали на помощь. Теперь и мой муж все чаще стал уходить на пастбище, и мне не оставалось ничего иного, кроме как целыми днями следить за юношей в магазине и работать самой.

Большой дождь

На пятый день после того, как небо затянули облака, на землю упали первые дождевые капли. Это было воскресенье, наш выходной. Мы поспешили накрыть маньятту пленкой, что было очень трудно из-за все усиливающегося ветра. Мама боролась со стихией возле своей маньятты, мы возле своей. Затем на землю обрушился ливень, какого я не видела никогда в жизни. В мгновение ока все вокруг скрылось под водой. Ветер задувал влажный воздух во все щели, искры разлетались по хижине, и нам пришлось затушить огонь. Я надела все, что могло меня хоть как-то согреть. Через некоторое время, несмотря на пленку, в маньятту стала заливаться вода. Я с ужасом подумала о том, что сейчас творится в хижине мамы и Сагуны.

Капли дождя, задуваемые ветром в дверь, долетали до спального места. Чтобы уровень воды не поднимался, я стала чашкой раскапывать землю. Ветер бешено рвал пленку, и я каждую минуту боялась, что она улетит. Хижину наполнило громкое журчание, как будто мы сидели у водопада. Через некоторое время вода стала проникать и сбоку. Я постаралась поднять все вещи выше, насколько это было возможно. Одеяла я спрятала в дорожную сумку, чтобы хотя бы они не намокли.

Через два часа ливень резко прекратился. Мы вылезли из хижины, и я с трудом смогла узнать окрестности. Некоторых маньятт почти не было видно, беспризорные козы испуганно бегали вокруг. Промокшая до нитки мама стояла перед своей хижиной, которая плавала в воде. Сагуна, дрожа и плача, забилась в угол. Я привела ее к нам и надела на нее сухой свитер, в который она могла завернуться. Повсюду люди выходили из своих жилищ. Вода проложила в земле глубокие ручьи, которые с радостным журчанием неслись к реке. Вдруг раздался громкий хлопок. Испугавшись, я спросила у Лкетинги, что это было. Лкетинга, завернувшийся в свое красное одеяло, рассмеялся и сказал, что поток воды с горы обрушился в реку. Оттуда доносился рев, как с огромного водопада.

Лкетинге захотелось сходить со мной к большой реке, но мама была против. Она сказала, что это очень опасно. Поэтому мы пошли в другую сторону, где прежде в песке застрял наш грузовик. Теперь это была настоящая река, шириной метров двадцать пять. Большая река была, вероятно, в три раза шире. Лкетинга до головы натянул свое шерстяное одеяло, а я впервые за все время своего пребывания здесь надела джинсы, свитер и куртку. Те немногие, кто встречался нам на пути, смотрели на меня с большим удивлением. Конечно, они еще никогда не видели женщину в брюках. Мне приходилось постоянно следить за тем, чтобы они не сползли, потому что из-за животика я не могла их застегнуть.

Рев становился все громче, так что мы с трудом слышали друг друга. А потом я увидела прямо перед собой бурную реку. Я не могла поверить, что река так изменилась! Коричневая масса сносила все на своем пути. Кусты и камни летели в воду. Глядя на это буйство природы, я потеряла дар речи. Вдруг мне почудился крик. Я спросила у Лкетинги, но он сказал, что ничего не слышал. Затем крик повторился, на этот раз его услышал и мой муж. Откуда доносился звук? Осторожно, чтобы не соскользнуть вниз, мы побежали по высокому берегу.

Не успели мы пробежать и несколько метров, как нашим глазам открылась жуткая картина. Посередине реки, уцепившись за груду камней, висели два ребенка. Они были по шею в воде. Лкетинга что-то им прокричал и начал спускаться по склону вниз. Смотреть на детей было невыносимо. Уровень воды неуклонно поднимался, и их головы то и дело накрывало водой. Они крепко держались ручонками за камни. Я знала, что мой муж боится глубины и не умеет плавать. Если он упадет, ему из бурлящего потока не выбраться. Однако я понимала его и гордилась тем, что он бросился спасать детей.

Взяв длинную палку, он стал пробираться по воде к груде камней, не переставая что-то кричать детям. Я стояла на берегу и молилась доброму ангелу-хранителю. Добравшись до камней, Лкетинга посадил девочку себе на спину и пошел к берегу. Я не отрываясь смотрела на мальчика, который продолжал держаться за камни. Затем я поспешила навстречу мужу и забрала у него ребенка, чтобы он мог сразу пойти обратно. Девочка была очень тяжелая, и я с трудом преодолела два метра до берега. Я посадила ее в безопасном месте и завернула в свою куртку. Девочка была ледяная. Тем временем мой любимый спас и мальчика, который то и дело выплевывал воду. Лкетинга сразу начал делать массаж ему, а я – девочке. Постепенно ее окоченевшие руки и ноги стали мягче. Мальчик оставался очень вялым и не мог идти. Лкетинга понес его домой, я вела девочку. Мысль о том, что дети были на волоске от смерти, наполнила меня ужасом.

Мама, услышав нашу историю, стала сурово отчитывать детей. Как выяснилось, они пасли стадо и хотели пересечь русло, как вдруг в реку обрушился поток. Большинство коз унесла вода, некоторым удалось выбраться на берег. Муж объяснил мне, что волна выше его ростом и так быстро и внезапно обрушивается с гор, что все, кто в этот момент находятся в русле, обречены. Каждый год тонет много людей и животных. Дети остались у нас. К сожалению, мы даже чаем не могли их напоить: дрова промокли насквозь.

Затем мы пошли проведать магазин. Веранду покрывал толстый слой грязи, но внутри, если не считать пары луж, было сухо. Мы вошли в чайный дом, но и там чая не было. Рев огромной реки доносился и сюда, и мы все же решили к ней спуститься. Картина была устрашающая. Роберто и Джулиани тоже были там и смотрели на разбушевавшуюся воду. Я рассказала о случившемся на другой реке, и Джулиани впервые подошел к моему мужу и в знак благодарности пожал ему руку.

На обратном пути мы захватили из магазина маленькую печку и уголь. Так мы по крайней мере могли приготовить дома чай. Ночью было неуютно, потому что все вокруг промокло. Однако утром снова светило солнце. Чтобы просушить одежду и одеяла, мы развесили их на кустах.

Через день все вокруг снова изменилось, на этот раз мягко и спокойно. Из земли пробилась трава, а цветы стали расти так быстро, что за этим можно было наблюдать невооруженным глазом. Тысячи белых бабочек парили над землей, как хлопья снега. Как же было чудесно в этой засушливой местности стать свидетелем того, как пробуждается жизнь! Через неделю весь Барсалой покрылся цветами и превратился в бескрайнее лиловое море.

Но были у этого сезона, разумеется, и недостатки. По вечерам появлялось множество москитов, и мы спали под москитной сеткой. Комаров было так много, что на ночь я зажигала в маньятте спираль от насекомых.

С той поры, как прошел большой дождь, миновало десять дней, а мы по-прежнему были отрезаны от внешнего мира двумя бурными реками. Их уже можно было перейти вброд, но на автомобиле это было еще очень опасно. Джулиани все время повторял, чтобы я этого не делала. В реке уже застряло несколько машин, и они постепенно погружались в зыбучий песок.

Через несколько дней мы решились съездить в Маралал. Мы поехали в объезд, потому что лесная дорога была слишком мокрая и скользкая. На этот раз грузовик нам достался не сразу, в Маралале пришлось ждать четыре дня. Мы навестили Софию. Она чувствовала себя хорошо, но растолстела так, что не могла наклониться. О Юте она больше ничего не слышала.

Мы с мужем проводили много времени в гостинице для туристов. В последний день мы купили кровать, матрас, стол, четыре стула и небольшой шкаф. Мебель здесь была далеко не такая красивая, как в Момбасе, и стоила дороже. Узнав, что нужно забрать еще и эти вещи, водитель грузовика явно не обрадовался, но в конце концов грузовик оплачивала я. Мы поехали за ним и на этот раз через шесть часов благополучно прибыли в Барсалой, нам даже не пришлось менять колесо. Сначала мы отнесли в заднюю комнату мебель, затем приступили к привычной процедуре разгрузки.

Выезд из маньятты

На следующий день мы переехали в магазин. Стоял тяжелый зной, цветы снова исчезли: козы отлично справились со своей работой. Я передвигала мебель с места на место, но создать в магазине такой же уют, как в маньятте, мне не удавалось. Я успокаивала себя тем, что здесь я избавлюсь от многих хлопот и буду регулярно принимать пищу, что в моем состоянии гораздо важнее. Когда мы закрыли магазин, муж поспешил домой, чтобы встретить коз. Я приготовила вкусный ужин из молодого картофеля, свеклы и капусты.

Первую ночь мы спали плохо, хотя и лежали на удобной кровати. Жестяная крыша трещала, мешая нам заснуть. В семь утра раздался стук в дверь. Лкетинга пошел посмотреть, кто пришел. Оказалось, мальчик хотел купить сахар. Лкетинга радостно взвесил ему полкило и снова закрыл магазин. Теперь приводить себя в порядок по утрам мне было намного проще, мыться в тазу было удобно. Туалет располагался всего в пятидесяти метрах от магазина. Жизнь стала более приятной и комфортной, зато менее романтичной.

Когда Лкетинга был в магазине, я могла в любой момент ненадолго прилечь. Я могла готовить себе пищу и одновременно торговать. Неделю все шло просто замечательно. Одна девочка приносила мне воду из миссии. Это стоило денег, зато избавляло меня от необходимости ходить на реку. Кроме того, эта вода была прозрачная и чистая. Вскоре все узнали, что мы живем в магазине. Теперь постоянно приходили клиенты и просили дать им питьевую воду. В маньяттах обычай обязывал хозяев удовлетворять это желание, но таким образом к полудню от двадцати литров у меня не оставалось ни капли. Постоянно на нашей кровати сидели воины в ожидании Лкетинги, чая и еды. Пока магазин был забит продуктами, он ведь не мог сказать, что у нас ничего нет.

После таких гостей в нашей комнате царил хаос. Повсюду валялись грязные кастрюли и обглоданные кости. Со стен свисала коричневая слизь. Мое шерстяное одеяло и матрас были красными от охры, которой раскрашивали себя воины. Мне это не нравилось, и мы несколько раз из-за этого ссорились. Иногда Лкетинга меня понимал и отправлял гостей к маме, иногда вставал на их сторону и исчезал вместе с ними. Для него эта ситуация тоже была новой, и он не знал, как действовать. Нам нужно было найти способ соблюдать законы гостеприимства, но при этом не позволять гостям ими злоупотреблять.

Я подружилась с женой ветеринара, и они время от времени приглашали меня на чай. Я попыталась описать ей свою проблему, и, к моему удивлению, она меня сразу поняла. Она сказала, что таковы обычаи людей, живущих в маньяттах, но в «городе» этот обычай соблюдается далеко не так строго. Он распространяется только на членов семьи и близких друзей, но ни в коем случае на всех встречных. Вечером я рассказала об этом Лкетинге, и он пообещал в будущем это учитывать.

В ближайшее время в нашем районе должно было состояться несколько свадеб. Как правило, женихами были пожилые мужчины, собиравшиеся взять в жены третью или четвертую жену. Женами становились молодые девушки, о несчастье которых можно было прочесть по лицу. Случалось и так, что разница в возрасте составляла более тридцати лет. Больше всего везло девочкам, которые становились первой женой воина.

Наш сахар стремительно убывал, поскольку выкупом за невесту часто служили сто килограммов сахара. Огромное количество сахара требовалось и для самого праздника. Настал день, когда в магазине было полно кукурузной муки, но ни грамма сахара. Два воина, собиравшиеся жениться через четыре дня, растерянно стояли перед прилавком. У сомалийцев сахар тоже давно закончился. С тяжелым сердцем я отправилась в Маралал. К счастью, со мной поехал ветеринар. Мы выбрали объездную дорогу. Он хотел забрать зарплату и вернуться со мной обратно. Я быстро купила сахар, а Лкетинге – обещанную мираа.

Ветеринар долго не появлялся. Он пришел почти в четыре часа и предложил ехать по лесной дороге. При этой мысли мне стало нехорошо, ведь после дождя я по ней еще не ездила. Но он сказал, что дорога уже высохла. Временами мы проезжали по глубоким лужам грязи, но на четырехколесном приводе машина справлялась с ними легко. На «смертельном склоне» дорога теперь выглядела совсем иначе. Мы вышли из машины и пешком стали спускаться вниз, чтобы посмотреть, где лучше проехать. Если не считать трещины шириной не меньше тридцати сантиметров, которая проходила поперек дороги, ничто не мешало нам при небольшом везении миновать и этот участок.

Я выбирала самые высокие места и старалась не соскользнуть в канаву, потому что тогда мы бы застряли в грязи. Преодолев склон, мы вздохнули с облечением. На скалах, по крайней мере, было уже не скользко. Автомобиль, скрипя, стал подпрыгивать на камнях. Самое сложное осталось позади, теперь оставались лишь двадцать метров щебня.

Вдруг под машиной что-то задребезжало. Я продолжала ехать дальше, но звук набирал силу, и я остановилась.

Мы вышли из машины, но снаружи никаких неисправностей не заметили. Я заглянула под автомобиль и обнаружила поломку. На одной стороне были сломаны все рессоры, кроме двух, и мы ехали практически без них. Частично они скользили по земле, что и вызывало такой звук.

И снова авария! Я злилась на себя за то, что поддалась уговорам ветеринара и согласилась поехать по этой дороге. Он предложил просто двинуться дальше, но об этом не могло быть и речи. Я стала судорожно соображать, что делать. Я достала из автомобиля канат и нашла подходящие деревяшки. Мы прикрепили рессоры кверху, а в завершение подсунули деревяшки, чтобы канат не стерся. Я медленно поехала вперед и остановилась у первых же маньятт. Там мы выгрузили четыре из пяти мешков с сахаром и оставили их в первой попавшейся маньятте. Ветеринар убедительно попросил людей не вскрывать мешки. Мы осторожно поехали дальше в Барсалой. Я так сильно перенервничала из-за этой проклятой машины, что у меня заболел живот.

До магазина мы доехали без происшествий. Лкетинга сразу залез под машину, чтобы удостовериться в том, что мы говорим правду. Он не понимал, зачем я оставила сахар в других маньяттах, и не сомневался, что позднее его там уже не будет. Смертельно уставшая, я пошла в нашу комнату и легла на кровать.

На следующее утро я пошла к пастору Джулиани, чтобы показать ему свой автомобиль. Несколько раздраженно он заметил, что он – не мастерская. Чтобы сварить эти детали, ему придется разобрать пол-автомобиля. На это у него сейчас нет времени. Прежде чем он успел что-то добавить, я разочарованно развернулась и пошла домой. Я чувствовала себя всеми брошенной. Без помощи Джулиани я на этой машине больше никогда не доеду до Маралала. Лкетинга спросил, что сказал Джулиани. Когда я сообщила, что он не может нам помочь, Лкетинга ответил, что он всегда знал, что этот человек плохой. Видимо, он забыл, сколько раз пастор выручал нас из беды.

Лкетинга и юноша вели торговлю, а я все утро спала. Мне было плохо. Сахар раскупили уже к полудню, и мне стоило огромного труда удержать мужа, который хотел поехать на сломанном автомобиле за оставшимся сахаром. Вечером Джулиани прислал к нам своего сторожа, который сказал, чтобы мы привезли ему машину. Я обрадовалась, что он передумал, и отправила к нему Лкетингу, потому что сама как раз что-то готовила. В семь часов мы закрыли магазин, а Лкетинга еще не вернулся. Зато у двери ждали два незнакомых мне воина. Я уже поела, когда он наконец пришел. Он сказал, что заходил к маме, чтобы проведать своих животных. Радостно рассмеявшись, он протянул мне мои первые два яйца: со вчерашнего дня моя курица начала откладывать яйца. Теперь я могла расширить свое меню. Я приготовила гостям чай и, вконец измученная, забралась в кровать под москитную сетку.

Трое мужчин ели, пили и болтали. Я периодически засыпала. Ночью я проснулась вся в поту. Мне безумно захотелось пить. Мужа рядом не было. Я не знала, где лежит фонарь. Я выбралась из-под одеяла и сетки и направилась к канистре с водой. По пути я обо что-то споткнулась. Прежде чем я успела сообразить, что это было, я услышала хрюканье. Окаменев от ужаса, я спросила: «Дорогой?» В луче фонаря, который я наконец нашла, я распознала три силуэта, которые лежали на полу и спали. Одним из них был Лкетинга. Осторожно переступив через мужчин, я подошла к канистре с водой. Даже когда я вернулась в постель, мое сердце еще колотилось как бешеное. Осознав, что в комнате посторонние, я в ту ночь больше не сомкнула глаз. Утром меня бил такой озноб, что я не могла выбраться из-под одеяла. Лкетинга приготовил всем чай, и я очень обрадовалась горячему напитку. Мужчины от души смеялись над ночным приключением.

В тот день юноша торговал один, потому что Лкетинга ушел с двумя воинами на какую-то церемонию. Я осталась в постели. Днем к нам зашел пастор Роберто и принес оставшиеся четыре мешка сахара. Я вышла в магазин, чтобы поблагодарить его. При этом я заметила, что у меня кружится голова. Я поспешила в свою комнату и снова легла. Мне не нравилось, что юноша торгует один, но я была слишком слаба, чтобы его контролировать. Через полчаса после завоза сахара в магазине, как обычно, началась суматоха. Я просто лежала в постели. Заснуть под такой шум было невозможно. Вечером мы закрыли магазин, и я осталась одна.

Я бы с удовольствием пошла к маме, но меня снова знобило. Для себя одной готовить не хотелось, и я легла под москитную сетку. Комаров было еще очень много, и они были на редкость злые. В ту ночь у меня было несколько приступов озноба. Мои зубы стучали так, что я думала, меня слышно в соседней хижине. Почему Лкетинга не идет домой? Ночь никак не кончалась. Меня знобило, а потом сразу кидало в жар. Мне захотелось в туалет, но выходить на улицу одна я не решилась. Не видя другого выхода, я воспользовалась кружкой для воды.

Рано утром в дверь постучали. Я спросила, кто там, потому что торговать не хотела. В ответ я услышала голос любимого. Он сразу заметил, что что-то не в порядке, но я его успокоила, потому что не хотела снова обращаться за помощью в миссию.

Он весело рассказал мне о свадебной церемонии одного из воинов и сообщил, что примерно через два дня мимо нас проедет ралли «Сафари». Несколько водителей должны были приехать уже сегодня, чтобы опробовать дорогу на Вамбу. Мне в это верилось с трудом, но, несмотря на ужасное самочувствие, я порадовалась вместе с Лкетингой. Вскоре он ушел посмотреть, как там наш автомобиль, но тот был еще не готов.

В два часа дня я услышала жуткий шум. Я так долго добиралась до входа в магазин, что, дойдя до него, увидела только огромное облако пыли. Мимо нас промчался первый водитель, совершавший пробный заезд. Вскоре половина жителей Барсалоя уже стояли на улице. Через полчаса мимо промчался второй, а вслед за ним третий автомобиль. Это было очень странное ощущение – здесь, на краю света, в совсем другом временном измерении, увидеть такое торжество цивилизации. Мы ждали долго, но на сегодня представление закончилось. Это были пробные заезды. Через два дня здесь должно было проехать больше тридцати машин. Я очень радовалась такому приключению, хотя все еще лежала в постели, мучимая лихорадкой. Лкетинга приготовил мне еду, но от одного взгляда на нее мне стало плохо.

На следующий день мое состояние резко ухудшилось. Я то и дело теряла сознание. Уже несколько часов я не чувствовала ребенка. Меня охватила паника, и, рассказывая об этом мужу, я не сдержалась и разревелась. Перепугавшись, он ушел и вернулся с мамой. Она стала ощупывать мой живот и при этом постоянно говорила со мной. Ее лицо стало мрачным. Плача, я спросила у Лкетинги, что с моим ребенком, но он с беспомощным видом сидел рядом и разговаривал только с мамой. Наконец он объяснил, что, по мнению мамы, на меня обрушилось злое проклятие, от которого я и заболела. Кто-то хотел убить меня и ребенка.

Они спросили, с какими людьми я в последнее время общалась, не приходили ли в магазин сомалийцы, не прикасались ли ко мне старики, не плевали ли они на меня, не показывал ли мне кто-нибудь черный язык. Вопросы сыпались на меня градом, и от страха я едва не впала в истерику. В моей голове стучала только одна мысль: мой ребенок мертв!

Мама ушла, пообещав привести хороших врачей. Не знаю, сколько времени я пролежала, обливаясь слезами. Открыв глаза, я увидела склонившиеся надо мной шесть или восемь морщинистых лиц. То были старейшины, мужчины и женщины. Окружив меня, старики повторяли: «Енкаи, енкаи!» Каждый из них растирал мне живот и что-то бормотал. Мне все было безразлично. Мама поднесла к моим губам стакан с жидкостью, которую следовало выпить одним залпом. Напиток был обжигающе острым, и мое тело охватила дрожь. В тот же момент я почувствовала два-три подергивания в животе и испуганно схватилась за него. Перед глазами все закружилось. Я видела только склоненные надо мной старые лица, и мне хотелось умереть. Мой ребенок был еще жив, но теперь он точно умер, подумала я и закричала: «Вы убили моего ребенка! Дорогой, они убили нашего ребенка!» Я почувствовала, как меня покидают последние силы и воля к жизни.

Снова на мой живот опустились десяток рук, которые начали натирать и сжимать его; при этом старики громко молились и пели. Вдруг живот немного поднялся, и я почувствовала внутри небольшое подергивание. Сначала я решила, что мне почудилось, но подергивание повторилось еще несколько раз. Должно быть, старики его тоже почувствовали, потому что молитвы стали тише. Когда я поняла, что мой ребеночек жив, меня пронзила сильнейшая воля к жизни. А я-то думала, что утратила ее безвозвратно. «Дорогой, пожалуйста, сходи к отцу Джулиани и расскажи ему обо мне. Я хочу в больницу».

Крылатый врач

Вскоре к нам пришел Джулиани. Он с ужасом посмотрел на меня, коротко переговорил со стариками и спросил, на каком я месяце. «Начало восьмого месяца», – вяло ответила я. Он сказал, что попробует связаться по радио со службой санитарной авиации. После этого он ушел, за ним ушли и старики. Осталась только мама. Я лежала в постели мокрая от пота и молилась за себя и ребенка. Больше всего на свете я хотела сохранить этого малыша. Мое счастье зависело от жизни этого крошечного создания.

Вдруг я услышала гул двигателя, не автомобильного, а от самолета. Среди ночи здесь, в деревне, появился самолет! Снаружи послышались голоса. Лкетинга вышел на улицу и вернулся очень взволнованный. Самолет! Джулиани пришел и сказал, чтобы я взяла только самое необходимое и скорее села в самолет, потому что взлетная полоса будет освещена недолго. Они помогли мне встать с кровати. Лкетинга упаковал мои вещи и дотащил меня до самолета.

На улице было светло, как днем. Джулиани зажег гигантский прожектор. Справа и слева от гладкого участка дороги сверкали факелы и керосиновые лампы. Далее путь отмечали огромные белые камни. Белый пилот помог мне забраться в самолет. Он махнул моему мужу, приглашая его на борт. Лкетинга стоял внизу и беспомощно смотрел на нас. Он хотел полететь со мной, но не мог преодолеть свой страх.

Мой бедный любимый! Я успела только крикнуть ему, чтобы он оставался здесь и следил за магазином, как дверь закрылась. Мы тронулись с места. Впервые в жизни я летела на таком маленьком самолете, но чувствовала себя в полной безопасности. Примерно через двадцать минут мы уже парили над госпиталем Вамбы. Здесь тоже все было освещено, несмотря на наличие огромной взлетной полосы. После приземления я увидела двух медсестер, поджидавших меня с креслом-каталкой. Поддерживая живот, который заметно сполз вниз, я с трудом выбралась из самолета. Меня повезли к госпиталю, и мне снова стало так тоскливо, что я разрыдалась. Не помогали даже утешительные слова медсестер, напротив, от них я зарыдала еще отчаяннее. В госпитале меня ждала швейцарская женщина-врач. Она выглядела озабоченной, но тоже попыталась меня успокоить, сказав, что все будет хорошо.

В комнате для обследований я лежала в гинекологическом кресле и ждала главного врача. Я понимала, какая я грязная, и мне было ужасно стыдно. Когда я извинилась за это, врач отмахнулся и сказал, что в данный момент у нас есть проблемы поважнее. Он осмотрел меня осторожно, без инструментов, одними руками. В ожидании приговора я не сводила с него глаз. Мне не терпелось узнать, как чувствует себя мой малыш.

Наконец он отпустил меня, подтвердив, что ребенок жив. Но для восьмого месяца он слишком маленький и слабый, и нам нужно сделать все, чтобы не допустить выкидыша, потому что ребенок лежит уже очень низко. Затем вернулась швейцарская врач и объявила диагноз: у меня тяжелая анемия из-за малярии и мне срочно нужна донорская кровь. Врач пожаловалась на то, как трудно здесь получить кровь. Консервированной крови у них очень мало, поэтому для меня возьмут кровь у донора.

При мысли о чужой крови в Африке во времена СПИДа мне стало дурно. Я испуганно спросила, проходит ли кровь необходимую проверку. Врач честно ответил, что лишь частично, потому что обыкновенно пациенты с анемией в первую очередь приводят донора из членов своей семьи, прежде чем им делают переливание крови. Здесь большинство людей умирают от малярии или ее последствия – анемии. Лишь небольшая доля консервированной крови приходит из-за границы как пожертвование миссии.

Я лежала на кресле и старалась собраться с мыслями. Кровь – это СПИД, крутилось у меня в голове. Мне стало страшно, и я запротестовала. Врач посерьезнел и уверенно сказал, что мне нужно выбирать между этой кровью и неминуемой смертью. Появилась африканская медсестра, усадила меня в кресло-каталку и отвезла в палату, где уже лежали три женщины. Сестра помогла мне раздеться и выдала больничную униформу, какую здесь носили все пациенты.

Сначала мне сделали укол, затем поставили внутривенную капельницу на левую руку. В палату вошла швейцарская врач и принесла пакетик с кровью. Ободряюще улыбаясь, она сказала, что нашла последнюю порцию швейцарской консервированной крови моей группы. До утра этого хватит. Кроме того, большинство белых медсестер готовы стать моими донорами, если их кровь мне подойдет.

Такая забота глубоко тронула меня, но я постаралась подавить слезы и поблагодарила врача. Затем она подвесила к капельнице пакетик с кровью и стала вводить иглу в мою правую руку. Укол оказался болезненным, потому что игла была очень толстая. Врачу пришлось колоть много раз, прежде чем в мою вену хлынула спасительная жидкость. Чтобы во сне я не выдернула иглы, обе мои руки привязали к кровати. Должно быть, я представляла собой очень печальное зрелище, и была рада, что моя мама не знает, как мне плохо. Я подумала, что, даже если все обойдется, я все равно никогда ей об этом не расскажу. С этой мыслью я заснула.

В шесть утра пациентов будили, чтобы измерить температуру. Я проспала всего четыре часа и была совершенно разбита. В восемь утра мне снова сделали укол, в полдень – новое переливание крови. К счастью, мне досталась консервированная кровь местных медсестер, и СПИДа можно было больше не опасаться.

Меня осмотрели после обеда: ощупали живот, послушали сердцебиение ребенка, измерили кровяное давление. Большего местные врачи сделать не могли. Я по-прежнему ничего не ела, потому что и здесь от запаха капусты мне становилось дурно. Несмотря на это, к вечеру второго дня мне стало гораздо лучше. После третьего переливания крови я почувствовала себя цветком, который полили впервые после долгой засухи. С каждым днем в мое тело возвращалась жизнь. После последнего переливания крови я впервые за долгое время посмотрелась в зеркало – и не узнала себя. Скулы резко выделялись, нос казался длинным и заостренным, а глаза – огромными и впавшими. Тонкие тусклые волосы слиплись от пота. При этом ведь я сейчас чувствую себя значительно лучше, подумала я с ужасом. Все это время я лежала и за три дня ни разу не встала с постели, так как по-прежнему была подключена к капельнице с раствором против малярии.

Медсестры были очень милы и часто заходили меня проведать. Их очень беспокоило то, что я ничего не ем. Одна медсестра была особенно заботлива. От нее веяло добротой и теплом, и это меня очень трогало. Однажды она принесла из миссии сырный сэндвич. Я так соскучилась по сыру, что с удовольствием съела бутерброд. С этого дня ко мне вернулась способность принимать твердую пищу. Теперь-то я точно выздоровлю, радостно подумала я. Моему мужу сообщили по радио, что я и ребенок идем на поправку.

Через неделю во время осмотра швейцарская врач посоветовала мне рожать в Швейцарии. Я в ужасе посмотрела на нее и спросила почему. Она сказала, что я слишком слабая и худая для восьмого месяца. Если здесь у меня нет возможности нормально питаться, велика опасность умереть во время родов от потери крови и напряжения. Кислородных аппаратов у них нет, как и инкубаторов для слабеньких младенцев. Обезболивания родов здесь не проводится из-за отсутствия соответствующих медикаментов.

Представив, как я в своем состоянии полечу в Швейцарию, я испугалась. Я знала, что у меня не хватит на это сил, и сказала об этом врачу. Мы стали искать другие варианты. За оставшиеся до родов несколько недель я должна была довести свой вес до семидесяти килограммов. Возвращаться домой мне не разрешали: из-за малярии это было очень опасно. Тогда я вспомнила о Софии в Маралале. У нее отличный дом, и она изумительно готовит. Врач одобрила этот вариант. Но прежде мне предстояло провести в больнице еще две недели.

Днем я уже почти не спала, и время тянулось мучительно долго. С соседками по палате я почти не общалась. Это были женщины самбуру, у которых было уже по нескольку детей. Некоторые попали сюда через миссию, других привезли в больницу из-за осложнений. Каждый день после обеда в госпиталь приходили посетители. Родильное отделение они своим вниманием не жаловали: рождение детей считалось женским делом. Тем временем мужья этих женщин, должно быть, развлекались с другими женами.

Постепенно я стала задумываться о том, куда пропал мой муж. Наш автомобиль уже наверняка починили, а если даже нет, он мог дойти сюда за семь часов, что для масаи не проблема. Конечно, медсестры почти каждый день передавали мне от него приветы, которые он лично приносил пастору Джулиани. Он постоянно находился в магазине и помогал юноше. В то время магазин был мне совершенно безразличен, я не хотела лишний раз себя тревожить. Но как объяснить Лкетинге, что я не вернусь домой вплоть до рождения ребенка? Я уже представляла себе, как подозрительно он на меня посмотрит.

На восьмой день он внезапно возник на пороге. Немного неуверенно, но с сияющим лицом он присел на край кровати. «Привет, Коринна, как ты и мой ребенок? Вы в порядке?» – спросил он и достал жареное мясо. Я была очень тронута. Пастор Джулиани приехал в здешнюю миссию и захватил с собой Лкетингу. Обменяться нежностями мы не могли, потому что мои соседки по палате внимательно за нами следили или расспрашивали о чем-то Лкетингу. Все равно я была счастлива его видеть и решила не говорить о том, что следующие несколько недель собираюсь провети в Маралале. Он пообещал приехать еще раз, как только починят наш автомобиль. Джулиани тоже заскочил ко мне на минутку, после чего они уехали.

Дни тянулись бесконечно, навевая на меня еще большую скуку. Единственное разнообразие в монотонное больничное существование вносили визиты медсестер и врачей. Время от времени мне приносили газеты. На второй неделе я ежедневно стала совершать небольшие прогулки вокруг госпиталя. Смотреть на тяжелобольных пациентов было невыносимо. Больше всего мне нравилось стоять у кроваток с новорожденными и радоваться скорой встрече с моим малышом. Я от всего сердца надеялась, что это будет здоровенькая девочка. Конечно, с таким отцом она будет писаная красавица. Но бывали дни, когда я начинала бояться, что от обилия медикаментов ребенок родится ненормальным.

В конце второй недели Лкетинга навестил меня еще раз. Когда он с озабоченным лицом спросил, когда я наконец вернусь домой, мне не оставалось ничего другого, кроме как сообщить ему о своих планах. Он мгновенно помрачнел и воинственно спросил: «Коринна, почему ты не возвращаешься домой? Почему хочешь остаться в Маралале, а не с мамой? Теперь ты в порядке и родишь ребенка в доме мамы!» Моим доводам он не верил. В завершение он добавил: «Теперь я знаю, у тебя, наверное, приятель в Маралале!»

Эти слова были больнее пощечины. Мне показалось, что я падаю в глубокую яму и не могу даже крикнуть. Мое молчание он принял за доказательство своей правоты. Он стал возбужденно расхаживать взад-вперед по палате и повторять: «Я не сумасшедший, Коринна, я знаю женщин!»

Вдруг в палате появилась швейцарская медсестра. Она в ужасе посмотрела сначала на меня, затем на моего мужа и спросила, что произошло. Обливаясь слезами, я все ей рассказала. Она заговорила с Лкетингой, но он смягчился лишь тогда, когда в палату привели врача и он стал что-то настойчиво ему объяснять. Лкетинга неохотно дал свое согласие, но радости я не ощущала. Он слишком больно меня оскорбил. Он ушел, и я не знала, где увижу его в следующий раз – здесь или уже в Маралале.

Медсестра еще раз подошла ко мне, и мы разговорились. Она была очень обеспокоена поведением моего мужа и тоже посоветовала рожать в Швейцарии, потому что тогда ребенок получит мою национальность. Здесь малыш станет собственностью семьи моего мужа, и без согласия отца я ничего предпринять не смогу. Я устало отмахнулась: я чувствовала, что проделать такое большое путешествие мне не хватит сил. Муж все равно не даст мне письменного разрешения на то, чтобы я, его жена, уехала из Кении сейчас, за пять недель до родов. Кроме того, я была уверена, что, когда ребенок появится на свет, Лкетинга успокоится и все станет как прежде.

Шла третья неделя моего пребывания в госпитале, а о Лкетинге ничего не было слышно. Как только появилась возможность поехать в Маралал с одним из миссионеров, я выписалась из больницы. Медсестры тепло со мной попрощались и пообещали через пастора Джулиани сообщить моему мужу о том, что теперь я в Маралале.

София

София очень мне обрадовалась. Когда я сообщила, что некоторое время хотела бы пожить у них, она сказала, что с едой проблем нет, а вот спать негде, так как заднюю комнату ее друг оборудовал под фитнес-зал. Мы стали думать, куда мне идти. Ее друг отправился на поиски и, вернувшись через несколько часов, сказал, что нашел подходящую комнату. Она находится неподалеку и выглядит как номер в гостинице, только кровать там больше и красивее, а кроме кровати, ничего нет. Окруженная толпой любопытных женщин и детей, я осмотрела комнату и сразу согласилась ее снять.

Время тянулось медленно. София была превосходным поваром, и я прибавляла в весе с каждым днем. Но ночи были ужасны. Допоздна со всех сторон раздавалась музыка и громкие голоса. Стены были такими тонкими, что казалось, будто соседи находятся со мной в одной комнате. Каждый вечер я засыпала с трудом.

Иногда шум до того донимал меня, что мне хотелось заорать самой, но я боялась потерять жилье. По утрам я мылась прямо в комнате. Каждые два дня я устраивала стирку, скорее ради развлечения. София постоянно ругалась со своим другом, так что после еды я почти всегда уходила к себе. Мой живот быстро рос, чем я очень гордилась.

За неделю жизни в Маралале муж ни разу не пришел меня навестить. Меня это очень огорчало. Зато я встретила здесь Джеймса и его друзей. Время от времени Сали, друг Софии, приводил в дом своего знакомого. Мы вместе ужинали, а потом играли в карты. Такие вечера проходили очень весело.

Как-то раз, когда мы сидели в квартире вчетвером и играли в карты, на пороге внезапно возник мой муж. В руке он сжимал свои копья. Не успела я с ним поздороваться, как он спросил, кто второй мужчина. Все рассмеялись, кроме меня. София махнула ему, приглашая войти, но он продолжал стоять на пороге и резко спросил: «Коринна, это твой приятель?» Мне было ужасно стыдно за его поведение. София попыталась разрядить обстановку, но Лкетинга развернулся и исчез. Оправившись от оцепенения, я пришла в ярость. Я сижу в Маралале, на девятом месяце беременности, муж не появлялся больше двух недель, а теперь приходит и обвиняет меня в измене!

Сали вышел вслед за ним, София принялась меня успокаивать. Знакомый Сали поспешил исчезнуть. Долго ничего не происходило, я пошла в свою комнату и стала ждать. Через некоторое время появился Лкетинга. Он был навеселе и жевал мираа. Я неподвижно лежала в постели и думала о будущем. Через час он извинился: «Коринна, жена, нет проблем. Я давно не видел тебя и ребенка и сошел с ума. Пожалуйста, Коринна, теперь я в порядке, нет проблем!» Я попыталась улыбнуться и через силу простила его. На следующий день он ушел домой. После этого я не видела его еще две недели, мне только передавали от него приветы.

Наконец настал день, когда мы с Софией отправились в больницу. Софии до родов оставалась примерно неделя, мне – две, но из-за плохого состояния дорог нам советовали поехать заранее. Мы сели в автобус, друг Софии поехал с нами. Нам повезло: в больнице нам выделили отдельную палату. Медсестры взвесили меня и с облегчением отметили, что я поправилась до семидесяти килограммов. Теперь оставалось только ждать. Каждый день я вязала для ребеночка какие-нибудь вещи, а София целыми днями читала книги о беременности и родах. Я же не хотела об этом ничего знать и лишь с нетерпением ждала этого нового для себя события. Сали приносил нам из деревни вкусную еду.

Время шло. Каждый день в больнице на свет появлялись дети. Часто женские крики доносились и до нашей палаты, и София нервничала все больше. У нее до родов оставались считаные дни. На одном из ежедневных осмотров врачи увидели, что моя матка уже немного раскрылась. Мне назначили постельный режим, но до него дело не дошло: не успела врач выйти из палаты, как у меня отошли воды. Удивленная и счастливая, я посмотрела на Софию и сказала: «По-моему, мой ребенок сейчас родится!» Поначалу она мне не поверила, ведь мне оставалась еще, как минимум, неделя. София позвала врача, и врач, осмотрев меня, с серьезным лицом подтвердила, что я рожу этой ночью.

Напираи

Ребенок Софии не торопился увидеть свет, и это приводило ее в отчаяние. У меня же в восемь часов вечера начались первые слабые схватки, которые через два часа стали очень интенсивными. С этого момента меня осматривали каждые полчаса. В полночь терпеть уже было невыносимо, меня постоянно рвало от боли. Наконец меня отвели в родильный зал. Это был тот же самый кабинет, в котором я когда-то сидела в гинекологическом кресле во время осмотра. Врач и две черные медсестры что-то мне говорили, но, как ни странно, я больше не понимала по-английски ни слова. Между схватками я во все глаза смотрела на женщин, но видела только, как открываются и закрываются их рты. Меня охватила паника, ведь я не знала, все ли делаю правильно. Дышать, нужно правильно дышать – стучало у меня в голове. Потом мои ноги привязали к креслу, и я почувствовала себя совершенно беспомощной. Силы покинули меня, и когда я уже собиралась закричать, что больше не могу, сестра зажала мне рот рукой. Охваченная страхом, я посмотрела на врача, и она сказала, что видит головку ребенка и он должен появиться на свет при следующей схватке. Я стала тужиться из последних сил и почувствовала взрыв внизу живота. Моя девочка родилась. Часы показывали четверть второго ночи. На свет появилась здоровая девочка весом два килограмма девятьсот шестьдесят граммов. Я была счастлива. Она была такая же красивая, как ее отец, и я решила, что мы назовем ее Напираи.

Пока врач принимала плаценту и накладывала швы, дверь открылась, и София радостно бросилась мне на шею. Она наблюдала за родами через окно. Мне еще раз показали моего ребеночка и отнесли его к остальным новорожденным. Для меня это было лучше, потому что я обессилела до такой степени, что не смогла бы его удержать. Даже чашка с чаем, которую мне тут же протянули, выскальзывала у меня из рук. Мне хотелось только одного – спать. Меня пересадили в кресло-каталку, отвезли в палату и дали снотворное.

В пять утра я проснулась от адской боли между ног. Я разбудила Софию, и она привела дежурную. Мне дали болеутоляющее. В восемь утра я еле-еле дотащилась до детской комнаты, чтобы посмотреть на своего ребенка. С трудом найдя дочку среди других младенцев, я увидела, что она плачет от голода. Мне нужно было ее покормить, но это оказалось непросто. Из моих грудей, ставших к тому времени гигантскими, я не могла выдавить ни капли молока. Сцеживать тоже не получалось. К вечеру я уже не могла этого выносить. Мои груди стали твердыми как камень и ужасно болели, а Напираи постоянно плакала. Черная медсестра обругала меня, сказав, что я плохо стараюсь. Молочные железы обязательно должны открыться, иначе начнется воспаление. Претерпевая мучительную боль, я перепробовала все способы. Наконец ко мне подошли две женщины самбуру и «доили» мои груди почти полчаса, пока из них не полилось первое молоко. Теперь оно текло, не переставая. Его было так много, что мой ребенок не мог его пить. Только после обеда я впервые покормила Напираи.

У Софии уже несколько часов назад начались схватки, но ребенок выходить не спешил. Она кричала и требовала сделать ей кесарево сечение. Врач ее просьбу отклонил, сказав, что для операции нет показаний. Я еще никогда не видела Софию в таком состоянии. Ее крики надоели врачу, и он пригрозил, что не будет принимать у нее роды, если она не возьмет себя в руки. Он был итальянцем, и они разговаривали по-итальянски. Спустя ужасные тридцать шесть часов на свет с помощью вакуумной присоски появилась и ее девочка.

Вечером пришел мой любимый. Утром он по радио услышал о рождении нашей дочери и сразу отправился пешком в Вамбу. С праздничной прической и с красивым раскрасом он выглядел великолепно. Он радостно поздоровался со мной. Лкетинга принес мне мясо и великолепное платье. Он хотел немедленно посмотреть на Напираи, но сестры запретили и пообещали показать ее на следующий день. Несмотря на разочарование, он выглядел гордым и счастливым, что вновь вселило в меня надежду. Уходя из больницы, он сказал, что переночует в Вамбе, чтобы завтра снова прийти к нам. На следующий день он вошел в палату, когда я кормила Напираи. Счастливый, он взял дочь на руки и подошел с ней к окну, в которое светило солнце. Она смотрела на него с любопытством, и он уже не хотел выпускать ее из рук. Таким радостным я его давно не видела. Я была тронута и знала, что теперь все будет хорошо.

Первые несколько дней после рождения ребенка были очень трудными. Я по-прежнему была очень слаба, у меня был слишком маленький вес, а шов в промежности начинал жутко болеть, стоило мне сесть. Дочка будила меня два-три раза за ночь, и я кормила ее или меняла пеленки. Стоило ей заснуть, как начинал плакать ребенок Софии. Здесь пользовались матерчатыми пеленками, детишек купали в тазу. Пеленать я еще как следует не научилась. Связанные вещи я на нее не надевала из страха поранить ей ручку или ножку. Она лежала в своей кроватке голенькая, в одних пеленках. Внимательно ее осмотрев, мой муж удовлетворенно констатировал: «Она похожа на меня!»

Он приходил к нам каждый день, и каждый день выглядел все более беспокойным: ему не терпелось вернуться домой со своей семьей. Но я была по-прежнему очень слаба и боялась, что не справлюсь одна с ребенком. Стирать пеленки, готовить еду, ходить за дровами и, возможно, помогать в магазине – это казалось мне непосильной нагрузкой. Магазин не работал уже три недели, потому что из продуктов осталась только кукурузная мука. Кроме того, юноше Лкетинга не доверял. Как нам добраться до Барсалоя, тоже оставалось неясным. В нашей машине снова что-то было не в порядке, и Лкетинга пришел к нам пешком. На этот раз, по мнению Джулиани, барахлила коробка передач. Значит, Лкетинга должен был сходить домой, забрать «лендровер» (в случае, если его уже починили) и потом заехать за нами.

Это дало мне повод задержаться в больнице еще на несколько дней. Врач, узнав об этом, очень обрадовалась. София, напротив, на пятый день после родов выписалась из больницы и вернулась в Маралал. Через три дня на отремонтированной машине за нами приехал Лкетинга. Чтобы бы мы делали без пастора Джулиани? Мне тоже не терпелось уехать из Вамбы, так как после выписки Софии в палату подселяли уже вторую женщину самбуру. Первая, на вид старая и тощая, родила здесь своего недоношенного десятого ребенка и в ту же ночь скончалась от анемии и слабости. Врачи не успели уведомить семью женщины, чтобы найти подходящего донора. Эта тревожная ночь отняла у меня столько сил, что мне не терпелось уехать из больницы.

Новоиспеченный папаша с дочкой на руках гордо стоял возле регистратуры, в то время как я оплачивала счет. Двадцать два дня пребывания в больнице, включая роды, обошлись мне в восемьдесят франков. В это было невозможно поверить! Однако, чтобы оплатить услуги «крылатого доктора», мне пришлось раскошелиться и выложить целых восемьсот франков. Но какое это имело значение? Главное, что мы обе были живы.

Я сидела за рулем, муж держал Напираи. Уже через сотню метров ребенок, напуганный ревом автомобиля, громко завопил. Лкетинга попытался успокоить дочку пением, но это не помогло. Тогда муж пересел за руль, а я, насколько это было возможно в дороге, попыталась покормить Напираи. До Маралала мы добрались засветло. Мне нужно было купить пеленки, немного детской одежды и одеял. Мы также собирались закупить продуктов, потому что в Барсалое уже несколько недель ничего не было. Нам не оставалось ничего другого, кроме как пойти в гостиницу. Чтобы найти дюжину пеленок, я обежала весь Маралал. Лкетинга в это время сидел с нашей дочкой.

Первая ночь за пределами больницы оказалась беспокойной и неуютной. По ночам в Маралале было очень холодно, и менять Напираи пеленки было неудобно. Мы обе промерзли до костей. Кормить ее грудью в темноте я еще как следует не умела. Утром я проснулась совершенно разбитая, у меня начался насморк. Половина пеленок была израсходована, и я постирала их прямо в отеле. К полудню мы заполнили автомобиль продуктами и тронулись в путь. Разумеется, ехать нужно было в объезд. Однако муж узнал, что в горах в направлении Барагоя идут дожди и, если в реках появилась вода, мы через них не проедем. Поэтому мы решили воспользоваться дорогой на Вамбу, чтобы подъехать к Марсалою с другой стороны. Лкетинга уже неплохо водил машину, и по пути мы постоянно сменяли друг друга за рулем. Изредка он все же начинал ехать слишком быстро и заезжал в ямы. Напираи езда на автомобиле совсем не нравилась. Она постоянно кричала и затихала сразу, как только автомобиль останавливался. Мы останавливались несколько раз.

Возвращение домой

По дороге к нам подсели два воина. Через пять часов мы оказались на берегу огромной реки Вамба, которая из-за зыбучих песков, приходивших в движение при появлении воды, пользовалась дурной славой. Несколько лет назад здесь застрял автомобиль миссионеров. Я испуганно остановилась у спускавшегося к реке крутого обрыва. Мы увидели воду. Обеспокоенные масаи спустились к реке. Уровень воды был небольшой, может быть два или три сантиметра, в некоторых местах проглядывались сухие бугорки песка. Однако пастор Джулиани предупреждал меня, что, если в реке есть хотя бы немного воды, ехать по ней нельзя. Ширина русла составляла не менее ста пятидесяти метров. Я сидела за рулем и с разочарованием думала о том, что нам, скорее всего, придется вернуться в Вамбу. Один из воинов погрузился в песок почти по колено, но другой масаи всего в метре от него спокойно шел дальше. Лкетинга тоже попробовал пойти вперед. Он то и дело проваливался в песок. Мне было страшно, рисковать я не хотела и вышла, чтобы сообщить об этом мужу. Но он уже уверенно шагал ко мне, забрал у меня Напираи и велел на полном ходу проехать между двумя воинами. Я отчаянно пыталась отговорить его, но он меня не слушал. Он хотел домой, если не на машине, так пешком. Возвращаться на машине одна с ребенком я тоже не могла.

Уровень воды в реке медленно поднимался. Я не решалась ехать. Разъяренный Лкетинга сунул мне Напираи, сам сел за руль и потребовал ключ зажигания. У меня ключа не было, и я думала, что он в замке, потому что двигатель работал. «Нет, Коринна, пожалуйста, дай мне ключ, ты вела машину, а теперь забрала ключ, чтобы мы вернулись в Вамбу!» – раздраженно сказал он, в его глазах вспыхнул гнев. Я пошла к машине и, к своему изумлению, обнаружила, что автомобиль работает без ключа зажигания! Я стала лихорадочно искать его на полу и на сиденьях, но ключ, наш единственный ключ, исчез.

Осыпая меня обвинениями, Лкетинга запрыгнул в машину и на четырехколесном приводе помчался в сторону реки. При виде такого безрассудства я не выдержала и разревелась. Напираи громко заплакала. Автомобиль заехал в русло реки. Первые несколько метров дались ему легко, колеса погружались лишь слегка, но чем дальше, тем медленнее он ехал, и тем больше проседали задние колеса. До твердой песчаной дюны оставалось всего несколько метров, когда колеса стали прокручиваться, и машина едва не остановилась. Я молилась, ревела и проклинала все на свете. Оба воина, тяжело ступая, подошли к машине, приподняли ее и подтолкнули. Автомобиль преодолел оставшиеся два метра, и шины снова оказались на твердой поверхности. Вторую половину русла автомобиль пересек на одном дыхании. Мой муж сотворил настоящий подвиг, но гордости я не испытывала. Слишком легкомысленно он поставил на карту все. Кроме того, ключа зажигания у нас по-прежнему не было.

Один воин вернулся назад и перевел меня через реку. Я часто проваливалась в песок по колено. Лкетинга с гордым и неприступным видом стоял около машины и сказал, что теперь-то я должна отдать ему ключ. «У меня его нет!» – возмущенно воскликнула я, подошла к машине и снова все обыскала. Ничего. Лкетинга, не веря своим глазам, покачал головой и стал искать сам. Через несколько секунд он держал ключ в руке: он застрял между сиденьем и спинкой. Как это могло произойти, осталось для меня загадкой. Лкетинга же нисколько не сомневался, что я сама его туда засунула, потому что не хотела переезжать через реку. Оставшуюся часть пути мы проделали молча.

Когда мы наконец добрались до Барсалоя, была уже ночь. Конечно, первым делом мы пошли в мамину маньятту. Боже мой, как же она обрадовалась! Она сразу взяла Напираи на руки и благословила ее, поплевав ей на пятки, ладошки и лоб, при этом неустанно взывая к Енкаи. Мне она тоже сказала несколько слов, которых я не поняла. Из-за дыма мне было трудно дышать, Напираи тоже закашлялась. Но первую ночь мы провели у нее.

Утром многим не терпелось взглянуть на моего ребенка, но мама сказала, чтобы первые несколько недель я не показывала ребенка никому, кроме тех, кому позволит она. Я удивленно спросила: «Почему? Ведь она такая красивая!» Лкетинга обругал меня, сказав, что я не должна говорить, что она красивая, это принесет несчастье. Чужим нельзя на нее смотреть, потому что ее могут сглазить. В Швейцарии люди гордо показывают своих детей, а здесь я должна прятать свою дочь и прикрывать ее головку кангой, если выхожу вместе с ней. Однако мне пришлось с этим смириться, хотя и против своей воли.

Три дня я почти безвылазно просидела с ребенком в темной маньятте, в то время как мама охраняла вход. Муж готовил праздник по случаю рождения нашей дочери. Для этого следовало зарезать большого быка. На праздник пришло много стариков, они ели мясо и благословляли нашу дочь. Мне достались лучшие кусочки, ведь мне нужно было набираться сил.

Ночью воины исполнили с моим мужем танец в его честь. Разумеется, их тоже нужно было накормить. Мама сварила для меня дурно пахнущую жидкость, которая должна была защитить меня от болезней. Пока я ее пила, все смотрели на меня и повторяли слово «Енкаи». После первого же глотка мне стало плохо. К счастью, большую часть этого отвара мне удалось незаметно выплеснуть.

На праздник пришел и ветеринар с женой. Я была очень рада их видеть. Они сказали, что соседний с ними дом освободился. Мысль о новом двухкомнатном доме с туалетом привела меня в восторг. На следующий же день мы съехали из нашего магазина-барака и переехали в домик, расположенный примерно в ста пятидесяти метрах от магазина. Для начала я произвела в нем тщательную уборку, а мама в это время сидела с нашей дочкой перед домом. Она так ловко прятала ребенка под своими кангами, что его совсем не было видно.

Люди снова и снова приходили в магазин с намерением что-то купить. Магазин выглядел пустым и заброшенным. Тетрадка с кредитами была почти вся исписана. Я понимала, что вырученных денег снова не хватит на грузовик, но в данный момент не хотела и не могла работать. Магазин оставался закрытым.

Каждый день до полудня я стирала пеленки, испачканные за предыдущий день. Вскоре на мои руки стало страшно смотреть. Там продолжаться больше не могло. Я нашла девочку, чтобы та помогала мне по хозяйству, прежде всего стирала пеленки. Так у меня оставалось больше времени на Напираи и готовку. Лкетинга нашел бывшую школьницу, которая примерно за тридцать франков в месяц согласилась приносить воду и стирать. Теперь я наконец могла насладиться общением со своей дочуркой. Она была очень красивая и веселая и почти никогда не плакала. Мой муж подолгу лежал с ней под деревом перед нашим домиком.

Постепенно я вошла в ритм, у меня выработался четкий распорядок дня. Девочка работала очень медленно, и я никак не могла найти к ней подход. Кроме того, я заметила, что средство для стирки очень быстро заканчивается, а наши запасы риса и сахара тают на глазах. Напираи, намочив пеленку, начинала громко плакать, и я заметила, что между ножками у нее краснота и сильное раздражение. Мое терпение лопнуло. Я объяснила девочке, что пеленки нужно полоскать так, чтобы смыть все остатки «Омо». Она выслушала это с полным безразличием и сказала, что за предложенные деньги ходить за водой на речку больше одного раза не будет. Рассердившись, я отправила ее домой. Лучше уж я буду стирать сама.

Голод

Люди голодали и стали нетерпеливы. Больше месяца магазины были пусты, и каждый день в наш дом приходили местные жители и спрашивали, когда мы снова откроемся. Но я по-прежнему не видела для себя возможности выйти на работу. Для этого нужно было ехать в Маралал и организовывать грузовик, а я очень боялась застрять на машине с ребенком. Коробка передач барахлила, замок зажигания был продавлен, многие детали требовали ремонта.

Однажды к нам пришел местный шериф и стал жаловаться на то, что люди голодают. Он знал, что в магазине осталось несколько мешков кукурузной муки, и попросил нас продать хотя бы их. Я неохотно пошла в магазин, чтобы пересчитать мешки. Муж пошел со мной. Когда мы вскрыли первый мешок, мне стало дурно. Сверху ползали жирные белые червяки, между ними копошились мелкие черные жучки. Мы открыли другие мешки, и повсюду нас ждала одна и та же картина. Шериф порылся в мешке и сказал, что это верхний слой, а внутри должно быть лучше. Однако я не решалась продавать людям такой товар.

Тем временем слух о том, что у нас есть кукурузная мука, разнесся уже по всей округе. В магазин повалили женщины, они были готовы купить и такой товар. Мы обсудили ситуацию, и я предложила раздать муку даром. Местный шериф мое предложение отклонил, сказав, что это немедленно приведет к убийствам. Он посоветовал продать муку по самой низкой цене. В магазине и вокруг него уже собралось не менее пятидесяти человек. Они нетерпеливо ждали, приготовив мешки и пакеты. Я не могла заставить себя залезть в мешки, так как при мысли о червяках мне становилось плохо. В конце концов, у меня был маленький ребенок. Я пошла домой к маме, чтобы спросить, где старший брат Лкетинги. Он оказался на месте и пришел со мной в магазин. Мы подоспели как раз вовремя. Шериф сдерживал натиск людей, а Лкетинга продавал муку. Каждому покупателю разрешалось приобрести не более трех килограммов. Я взвешивала муку и рассчитывала покупателей, мужчины наполняли тары клиентов неаппетитным товаром. Мы работали как сумасшедшие и радовались, что шериф в силу своих возможностей следит за порядком. В восемь часов вечера все мешки были распроданы, и мы падали с ног от усталости. Зато в кассе снова появились деньги.

Закончив работу, я в кромешной темноте помчалась домой к ребенку. Я очень волновалась, ведь я не прикладывала дочку к груди уже шесть часов, и не сомневалась, что застану ребенка в слезах. Однако из маньятты доносился вовсе не детский плач, а пение мамы. Я забралась в хижину и в изумлении увидела, как моя девочка сосет огромную длинную черную грудь мамы. Я смотрела на них во все глаза, не в силах произнести ни слова. Мама засмеялась и протянула мне моего голыша. Услышав мой голос, Напираи громко расплакалась, но, нащупав грудь, сразу успокоилась. Я никак не могла оправиться от изумления и не понимала, как маме удалось так долго успокаивать ребенка своей пустой грудью.

В скором времени пришел мой муж, и я рассказала ему о случившемся. Он рассмеялся и сказал, что здесь это нормально. Сагуну тоже отдали маме совсем маленькой, здесь так принято. Первая дочь сыновей достается маме как помощница по хозяйству. Мама вскармливает ее практически с самого рождения своей грудью и коровьим молоком. Я посмотрела на свою девочку, грязную и пропахшую дымом. Я знала, что никогда никому ее не отдам.

Мы попили у мамы чаю и вернулись в наш дом. Лкетинга гордо нес Напираи. Перед дверью стоял шериф. Разумеется, мне пришлось угостить его чаем, хотя мне этого совсем не хотелось. Внезапно Лкетинга поднялся, достал из коробочки с деньгами двести шиллингов и протянул их шерифу. Я не знала, зачем он это сделал, но промолчала. После его ухода Лкетинга объяснил, что он потребовал эти деньги в качестве оплаты за то, что сегодня в магазине держал все под контролем. Он нас снова провел, и меня это безумно разозлило. Это он непременно хотел, чтобы мы продали муку, и его долг как местного шерифа заключался в том, чтобы следить за порядком, ведь за это он и получает деньги от государства. Я попыталась спокойно объяснить это Лкетинге и с радостью заметила, что на этот раз он со мной согласился.

С того дня магазин был закрыт. Юноша, который торговал в магазине вместе с Лкетингой, часто к нам заходил. Со мной он особо не разговаривал, что меня совсем не огорчало. По разговорам я поняла, что он чего-то хочет. Муж, отмахнувшись, сказал, что юноша требует выплатить ему последнюю зарплату, которую он, однако, уже давно получил. Я не стала вмешиваться в их дела, так как долго пробыла в Маралале и в больнице и была не в курсе происходящего.

Наша жизнь спокойно шла своим чередом. Напираи превратилась в настоящую пышку. Чужим я, как и прежде, не имела права ее показывать. Каждый раз, когда к нам кто-то подходил, Лкетинга прятал ее под одеялом, что ей совсем не нравилось.

Однажды мы вернулись с реки и собирались пойти в чайный дом, когда к нам подошел какой-то старик. Снова завязался разговор. Муж сказал, чтобы я ждала на месте, а сам пошел в «домик полицейского». Там я увидела шерифа, пастуха и юношу из магазина. Стоя в некотором отдалении, я с тревогой наблюдала за их разговором. Напираи висела в моей канге, и спала, прижавшись ко мне. Прождав Лкетингу больше четверти часа, я поспешила к мужчинам.

По выражению лица мужа я поняла, что происходит что-то серьезное. Он был в ярости и громко о чем-то спорил. Юноша сидел в стороне и лениво следил за происходящим. То и дело я слышала слова «деньги» и «магазин». Я знала, что шериф говорит по-английски, и спросила у него, в чем дело. Ответа я не получила, вместо этого мужчины пожали друг другу руки, и Лкетинга смущенно вышел на улицу. Я мигом настигла его, схватила за плечо и спросила, что происходит. Он устало повернулся ко мне и сказал, что должен отдать юноше за его работу в магазине еще пять коз, иначе его отец донесет на него в полицию. А он в тюрьму не хочет. Я же никак не могла понять, что происходит.

Я стала настойчиво допытываться у мужа, получал ли мальчик каждый месяц зарплату. «Да, Коринна, я не знаю, почему они хотят пять коз, но я не хочу снова в тюрьму, я хороший человек. Отец этого юноши – большой человек!» Я верила Лкетинге. Угрожать ему ни за что тюрьмой – это было последнее, что я была готова стерпеть, тем более что виноват был юноша. Охваченная яростью, я бросилась на парня и крикнула: «Что тебе от меня нужно?» «От тебя ничего, только от твоего мужа», – глупо улыбнувшись, ответил он. Не сдержавшись, я бросилась на него с кулаками. Он хотел улизнуть, но я схватила его за рубашку и притянула к себе, продолжая осыпать самыми грязными немецкими ругательствами.

Мужчины схватили меня, Напираи заорала как укушенная. Тем временем подошел Лкетинга и гневно сказал: «Коринна, ты с ума сошла, иди домой!» – «Я не сошла с ума, совсем нет, но если ты отдашь этому парню пять коз, я больше не открою магазин!» Юношу крепко держал его отец, иначе бы он точно бросился на меня. Я не понимала, почему мой муж позволяет себя запугивать. Не понимала я и шерифа, и решила, что с этой минуты заставлю местных платить за все. Никто больше не сядет в наш автомобиль, не заплатив за проезд! Я мчалась домой, и многие смотрели мне вслед, но мне это было безразлично. Я понимала, что сильно оскорбила юношу и его отца: мужчины здесь могли бить женщин, но не наоборот.

Вскоре Лкетинга пришел домой вместе с шерифом. Они спросили, зачем я это сделала. Мой муж выглядел сконфуженным и испуганным, что снова вывело меня из себя. Я сунула шерифу тетрадку с кредитами, чтобы он увидел, сколько тысяч шиллингов мы недосчитались из-за этого парня. Он сам, шериф, задолжал нам триста шиллингов. И этот мальчишка требует отдать ему пять коз, что равносильно полугодовому заработку! Пораскинув мозгами, шериф извинился перед нами за свое решение. Нам нужно было найти способ договориться со стариком, потому что Лкетинга уже закрепил уговор пожатием руки.

Из вежливости я должна была приготовить шерифу чай. Я подожгла уголь в нашей печке и выставила ее на улицу, так как на ветру уголь разгорается быстрее. Ночь была ясная, на небе сверкали звезды. Я уже собиралась вернуться в хижину, как увидела в нескольких метрах от себя силуэт с блестящим предметом в руке. Мгновенно почуяв опасность, я нырнула в хижину и сказала об этом мужу. Он вышел, я следовала за ним по пятам. Шериф остался в хижине. Лкетинга спросил, кто здесь. Я узнала силуэт и голос юноши. Он сжимал в руке мачете. Я гневно спросила, что ему нужно. Он ответил, что пришел, чтобы покончить с мзунгу. Я сразу помчалась в хижину и спросила шерифа, слышал ли он, что только что сказал этот парень. Он кивнул и вышел на улицу.

Перепуганный юноша бросился бежать, но Лкетинга схватил его и вырвал у него из рук опасное оружие. Я с триумфом посмотрела на шерифа, ставшего только что свидетелем покушения. Я сказала, чтобы он его арестовал, а завтра мы все поедем в Маралал. Этого идиота я больше не хотела видеть рядом со своим домом, ведь он был опасен. Юноша попытался уговорить шерифа, но я настояла на аресте. Шериф с парнем ушли. Мой муж тоже исчез, и я впервые заперла дверь на замок.

Через какое-то время в дверь постучали. Осторожно спросив, кто там, я открыла дверь ветеринару. Он слышал шум и пришел узнать, что случилось. Я угостила его чаем и рассказала о случившемся. Ветеринар поддержал меня в моем намерении и предложил свою помощь. Он сказал, что вообще не понимает, почему мы взяли на работу этого сумасшедшего, ведь он совершил уже много нехороших дел, которые пришлось расхлебывать его отцу. Пока мы разговаривали, вернулся мой муж. Он озадаченно посмотрел сначала на ветеринара, потом на меня. Ветеринар о чем-то с ним заговорил. Попрощавшись с ним, я забралась под москитную сетку к своей Напираи.

Этот случай не выходил у меня из головы, и я никак не могла уснуть. Позднее в постель лег Лкетинга и стал ко мне приставать. Я не испытывала никакого желания, кроме того, рядом спала Напираи. Но ему просто хотелось секса. Мы попробовали, но мне стало невыносимо больно. Оглушенная болью, я яростно оттолкнула его и потребовала проявить терпение, ведь Напираи родилась всего пять недель назад. Лкетинга не понял, почему я его отталкиваю, и злобно добавил, что с ветеринаром я уж точно уже переспала. Услышав этот упрек, я поняла, что на сегодня с меня довольно. Я разрыдалась, но говорить больше не могла и не хотела. Единственное, что я сказала, так это чтобы он убирался вон из нашей постели. После его упрека и всего, что мне пришлось пережить за этот день, его близость была мне невыносима. Он улегся в передней комнате. За ночь я кормила Напираи два-три раза, кроме того, нужно было менять пеленки.

В шесть утра, когда Напираи в очередной раз проснулась, в дверь постучали. Наверное, это пришел шериф, но после нашей размолвки мне уже не хотелось ехать в Маралал. Дверь открыл Лкетинга. На пороге стояли отец юноши и шериф. Пока я поспешно надевала юбку, мужчины на улице о чем-то оживленно спорили. Через полчаса муж и шериф вошли в наш дом. Мне было тяжело на них смотреть. Шериф передал мне извинение от юноши и его отца и сказал, что, если мы не поедем в Маралал, отец готов отдать нам пять коз. Я возразила, что это не значит, что моей жизни больше не будет угрожать опасность. Может, завтра или послезавтра юноша снова попытается меня убить, а в Маралале он сядет в тюрьму на два-три года.

Шериф перевел старику мои слова. Тот пообещал отправить юношу на некоторое время к родственникам. По моему требованию он поручился, что его сын больше никогда не подойдет к нашему дому ближе чем на сто пятьдесят метров. После того как шериф письменно зафиксировал этот договор, я согласилась. Лкетинга пошел со стариком за козами, чтобы забрать их прежде, чем они уйдут на пастбище.

Я обрадовалась, что он ушел, и в полдень пошла в миссию, чтобы показать пасторам дочку. Пастор Джулиани последний раз видел ее в Вамбе, а пастор Роберто вообще ее ни разу не видел. Они оба очень обрадовались моему приходу. Пастор Джулиани восторженно взял Напираи на руки, и она с любопытством разглядывала его белое лицо. Узнав, что мой муж ушел по делам, он пригласил меня на обед. Меня угостили домашними лепешками и салатом. Как же давно я не ела салат! Я чувствовала себя так, будто попала в страну чудес. За ужином Джулиани сказал, что собирается на три месяца уехать в Италию. Я радовалась за него, но оставаться без него здесь мне было очень грустно. Сколько раз он выручал нас из беды, как ангел-хранитель!

Мы как раз закончили ужин, как внезапно появился мой муж. Тотчас же возникло напряжение: «Коринна, почему ты ешь здесь, а не ждешь меня дома?» Он забрал Напираи и ушел. Я поблагодарила миссионеров за ужин и поспешила за Лкетингой. Напираи стала плакать. Когда мы пришли домой, муж отдал мне ее со словами: «Что ты сделала с моим ребенком? Теперь, когда я беру ее, она всегда плачет!» Вместо ответа я спросила, почему он так рано вернулся. Он усмехнулся: «Потому что я знаю, что, когда меня нет, ты ходишь к другим мужчинам!» Выведенная из себя постоянными упреками, я сказала, что он сошел с ума. «Почему ты говоришь мне, что я сумасшедший? Ты говоришь своему мужу, что он сумасшедший? Я больше не хочу тебя видеть!» – воскликнул он, схватил свои копья и вышел из дома. Окаменев, я осталась сидеть и не понимала, почему он постоянно обвиняет меня в изменах. Потому что у нас долго не было секса? Но я ведь не виновата в том, что сначала болела, а потом долго пробыла в Маралале! Кроме того, самбуру все равно не занимаются любовью во время беременности.

Наша любовь подвергалась все новым и новым испытаниям, так больше продолжаться не могло. В отчаянии я схватила Напираи и пошла к маме. Обливаясь слезами, я с горем пополам объяснила ей нашу ситуацию. Она была немногословна и только заметила, что, когда мужчины ревнуют, это нормально, просто не надо их слушать. Этот совет меня не утешил, и я разрыдалась еще сильнее. Мама стала ругать меня и сказала, что у меня нет повода для слез, ведь муж меня не бил. В этих словах я тоже не нашла утешения и разочарованно побрела домой.

Вечером ко мне заглянула соседка, жена ветеринара. Наверное, она слышала, как мы ссорились. Мы приготовили чай и немного поболтали. Она сказала, что воины очень ревнивы, но я не должна обзывать мужа сумасшедшим. Это очень опасно.

После ее ухода я почувствовала, что мы с Напираи очень одиноки. Я уже сутки ничего не ела, но, к счастью, у меня было много молока. В ту ночь муж домой не пришел. Я стала волноваться – а вдруг он меня действительно бросил? На следующее утро я чувствовала себя отвратительно и не вставала с постели. В полдень соседка снова ко мне заглянула. Увидев, в каком я состоянии, она сказала, что присмотрит за Напираи, и постирала все пеленки. Потом она принесла мясо и, использовав мой последний рис, приготовила мне еду. Ее помощь меня очень тронула. Впервые здесь родилась дружба, в которой помогала не я, мзунгу, а мне совершенно безвозмездно помогала подруга. Я мужественно съела всю тарелку. Она есть отказалась, сказав, что поела дома. Выполнив за меня всю работу, она ушла домой.

Вечером пришел Лкетинга и, не поздоровавшись со мной, принялся с мрачным видом осматривать комнаты. Я пыталась вести себя спокойно и предложила ему поесть. Он согласился. Это означало, что он останется дома. Я обрадовалась, и во мне родилась надежда. Но все сложилось иначе.

Карантин

В восемь часов вечера у меня жутко разболелся желудок. Я лежала в постели, подтянув колени к подбородку: так мне становилось немного легче. Кормить грудью Напираи в таком положении было невозможно. Она лежала на руках у отца и плакала. На этот раз он проявил терпение и несколько часов подряд ходил взад-вперед по хижине, что-то тихо ей напевая. Она ненадолго успокаивалась, потом снова начинала кричать. В полночь мне стало так плохо, что меня вырвало. Вся еда вышла наружу, не переварившись. Меня рвало и рвало, и конца этому не было. Через некоторое время из меня стала извергаться лишь желтая жидкость. Весь пол был перепачкан, но убираться у меня не было сил. Меня знобило, и я не сомневалась, что у меня высокая температура.

Перепуганный Лкетинга побежал звать соседку, хотя было уже очень поздно. Она сразу пришла. Как ни в чем не бывало она вымыла пол и озабоченно спросила, не заболела ли я снова малярией. Я не знала и надеялась только, что меня не заберут в больницу. Боль в животе стихла, и я опустила ноги. Теперь я была в состоянии покормить Напираи.

Соседка ушла, а муж заснул возле моей кровати на втором матрасе. Утром мне стало получше, и я выпила чай, который приготовил Лкетинга. Однако через полчаса чай фонтаном вылился обратно. Одновременно с этим в желудке снова начались дикие боли. Было так больно, что я сидела на корточках. Через некоторое время желудок немного успокоился, и я стала купать ребенка и стирать пеленки. Через несколько минут я уже едва стояла на ногах, хотя у меня ничего не болело и не было температуры. Озноба тоже не было. Я сомневалась, что это малярия, и предполагала, что у меня расстройство желудка.

Следующие два дня каждая попытка что-то съесть или выпить оборачивалась жуткими мучениями. Боли стали острее и продолжительнее. Я ничего не ела, и мои груди стали сдуваться. На четвертый день я ослабла так, что не могла встать с постели. Соседка приходила каждый день и помогала всем, чем могла, но кормить ребенка грудью должна была я сама.

В тот день Лкетинга привел маму. Она осмотрела меня и стала давить на живот, что вызвало жуткую боль. Затем она указала на мои пожелтевшие глаза и заметила, что цвет лица у меня тоже странный. Она спросила, что я ела, но, кроме воды, в моем организме уже давно ничто не задерживалось. Напираи кричала и требовала грудь, но я не могла ее держать, потому что без посторонней помощи не могла подняться сама. Мама поднесла ее к моей обвисшей груди и держала, пока она не наелась. Я боялась, что у меня недостаточно молока, и с беспокойством думала, чем еще можно прокормить мою девочку. Мама не смогла определить, что это за болезнь и как ее лечить, и мы решили поехать в госпиталь в Вамбу.

Лкетинга сидел за рулем, наша соседка держала Напираи. Я была слишком слаба. Разумеется, в дороге у нас снова лопнула шина. Я была в отчаянии. Я ненавидела этот автомобиль. С трудом дотащившись до тени, я села кормить Напираи. Лкетинга с соседкой поменяли колесо, и в Вамбу мы приехали лишь вечером. С трудом волоча ноги, я дошла до приемной и попросила вызвать швейцарскую женщину-врача. Через час пришел итальянский врач. Он спросил, на что я жалуюсь, и взял у меня кровь на анализ. Через некоторое время выяснилось, что это не малярия, но подробности можно было узнать лишь на следующий день. Напираи осталась со мной, а Лкетинга с соседкой вернулись в Барсалой.

Чтобы Напираи могла спать рядом в детской кроватке, меня поместили в родильное отделение. Не привыкшая засыпать без меня, малышка все время кричала, пока одна из медсестер не переложила ее ко мне в кровать. Она начала сосать грудь и сразу заснула. Наконец рано утром пришла швейцарская врач. Она очень расстроилась, увидев меня в таком состоянии, да еще и с ребенком.

После обследования прозвучал диагноз: гепатит! В первый момент я даже не поняла, что это значит. Врач взволнованно пояснила, что это желтуха, а точнее, воспаление печени. Более того, болезнь заразна. Моя печень больше не перерабатывает пищу. Острые боли возникают каждый раз, когда в организм попадает жирная пища. Мне нужно немедленно сесть на строжайшую диету, соблюдать полный покой и перейти в палату для карантинных больных. Борясь со слезами, я спросила, надолго ли. Врач с сочувствием посмотрела на нас с Напираи и сказала: «Не меньше шести недель! По истечении этого срока болезнь уже не будет заразной, но это не значит, что вы полностью излечитесь». Также следовало проверить, не больна ли Напираи. Скорее всего, я ее уже заразила! После этих слов я уже не смогла сдержать слез. Врач постаралась меня успокоить, ведь еще не было известно, больна ли Напираи. Обследование должен был пройти и мой муж.

От таких новостей мне стало дурно. В палату вошли две черные медсестры, посадили меня в кресло-каталку и со всеми вещами перевезли в новый корпус здания. Мне досталась палата с туалетом. Одна стена палаты была стеклянной, но двери в ней не было. Изнутри открыть палату было нельзя. В двери находился люк, через который подавали пищу. Этот был новый корпус, и комната выглядела очень мило, но я сразу же почувствовала себя в ней как заключенная.

Наши вещи отправили на дезинфекцию, и мне снова выдали больничную одежду. Пришло время обследовать Напираи. Когда у нее брали кровь, она вопила как резаная. Мне было ужасно жаль мою малышку. Ей едва исполнилось шесть недель, а она уже была вынуждена так страдать. Мне поставили капельницу и дали кувшин с водой, в которой было разведено полкило сахара. Чтобы моя печень быстрее восстановилась, я должна была пить много сладкой воды. Кроме того, мне был необходим покой, полный покой. Это все, что на тот момент могли сделать врачи. Ребенка они забрали. В полном отчаянии я разрыдалась и в слезах уснула.

Когда я проснулась, ярко светило солнце. Я не знала, который час. Мертвая тишина привела меня в панику. В палату не проникали никакие звуки, и, чтобы установить контакт с внешним миром, я должна была нажать на звонок. Вскоре за стеклом появилась черная медсестра и заговорила со мной через люк, испещренный мелкими дырочками. Я спросила, как себя чувствует Напираи. Медсестра сказала, что позовет врача. Несколько минут ожидания в этой жуткой тишине показались мне вечностью. Затем в мою палату вошла врач. Я в ужасе спросила, не боится ли она заразиться. Улыбнувшись, она меня успокоила: «Стоит один раз переболеть – и больше не заразишься!» Гепатитом она переболела много лет назад.

Наконец настал черед и хороших новостей. Напираи оказалась совершенно здоровой, только наотрез отказывалась пить коровье и порошковое молоко. Дрожащим голосом я спросила, неужели мне будет запрещено прикасаться к ней все шесть недель. Врач ответила, что, если до следующего утра она не перейдет на другое питание, мне придется кормить ее самой, хотя опасность заражения очень велика. Чудо, что она до сих пор не заразилась.

В пять часов мне принесли мою первую еду: сваренные на воде рис и капусту и помидор. Я стала медленно есть. На этот раз меня не тошнило, но боли снова пришли, хотя и не такие сильные. Напираи два раза показывали мне через стекло. Моя исхудавшая девочка громко плакала.

На следующий день около полудня отчаявшиеся медсестры принесли мне мой маленький темный комочек. Меня пронзило глубокое чувство счастья, какого я не ощущала уже очень давно. Напираи стала жадно искать мою грудь и, найдя ее, сразу успокоилась. Глядя на дочку я поняла, что без нее не смогу обрести столь необходимый мне покой и силы, чтобы пережить изоляцию. Она смотрела на меня своими огромными черными глазами, и мне пришлось держать себя в руках, чтобы не прижать ее к себе слишком крепко. Позднее к нам заглянула врач и сказала: «Вижу, вам друг без друга не обойтись!» Улыбнувшись, я ответила, что сделаю все от меня зависящее, чтобы поскорее выкарабкаться.

Каждый день, с трудом преодолевая рвотный рефлекс, я заливала в себя три литра приторно-сладкой воды. Мне стали давать соль, с ней еда стала немного вкуснее. На завтрак приносили чай и диетические сухие хлебцы с помидором или каким-нибудь фруктом, на обед и ужин я каждый день получала одно и то же: сваренный на воде рис с капустой или без нее. Каждые три дня у меня брали на анализ кровь и мочу. Уже через неделю я чувствовала себя лучше, хотя по-прежнему была очень слаба.

Через две недели меня настиг следующий удар: по моче врачи установили, что мои почки работают неправильно. У меня действительно болела поясница, но я думала, что это из-за длительного лежания в постели. Мне снова перестали давать соль, и пришлось довольствоваться совершенно безвкусной пищей. Мне прикрепили мешочек для сбора мочи, что было очень больно. Теперь я каждый день должна была записывать, сколько выпиваю жидкости и сколько ее выходит. Как же это было досадно – только я набралась сил и начала ходить, как снова оказалась прикована к постели! По крайней мере, Напираи была со мной. Если бы не она, меня бы уже давно покинуло желание жить. Должно быть, она чувствовала, что мне плохо: с тех пор как ее принесли, она больше не плакала.

На третий день моего пребывания в больнице Лкетинга приходил на обследование. Он оказался здоров и последние десять дней в больнице не появлялся. В тот день я выглядела не лучшим образом, и поговорить у нас не было возможности. Он печально постоял у окна и через полчаса ушел. Время от времени мне передавали от него привет. Он сообщал, что очень по нам скучает и, чтобы убить время и отвлечься, каждый день пасет наше стадо. Тем временем в госпитале прошел слух, что в одной из палат лежит мзунгу. За моим стеклом постоянно скапливались чужие посетители и, вытаращив глаза, смотрели на меня и моего ребенка. Не в силах это выносить, я с головой пряталась под простыней.

Время тянулось невероятно медленно. Я или играла с Напираи, или читала газеты. Я провела в больнице уже две с половиной недели и страшно соскучилась по солнечному свету и свежему воздуху. Я впала в депрессию. Я много думала о своей жизни и отчетливо ощущала, что тоскую по Барсалою и его обитателям.

Когда в очередной раз настало время посещений, я по привычке спряталась под одеяло, но медсестра сообщила, что ко мне пришли. Я осторожно выглянула и увидела за стеклом мужа с другим воином. Он счастливыми глазами смотрел на Напираи и меня. Его радость и красота мгновенно вернули мне уже позабытое приподнятое настроение. Как бы мне хотелось подойти к нему, дотронуться до него и сказать: «Дорогой, нет проблем, теперь все нормально». Вместо этого я подняла Напираи так, чтобы он как следует ее разглядел, и указала ей на ее папу. Она радостно дергала своими толстыми ручками и ножками. Когда незнакомцы снова стали пробираться к окошку, чтобы на нас поглазеть, Лкетинга их мгновенно прогнал. Я рассмеялась. Он тоже весело о чем-то разговаривал со своим другом. Его разукрашенное лицо сверкало в лучах солнца. Ах, несмотря ни на что, я все еще его любила! Время посещений подошло к концу, и мы, помахав друг другу, распрощались. Визит мужа подарил мне силы, и я взяла себя в руки.

На четвертой неделе показания стали гораздо лучше, и мешочек для сбора мочи сняли. Наконец-то я смогла как следует помыться и даже принять душ. Войдя в палату, врач удивилась, какая я красивая. Волосы я собрала в высокий хвост и перевязала красной лентой, губы накрасила яркой помадой. Я чувствовала себя другим человеком. Когда она сообщила, что через неделю мне разрешат выходить на четверть часа на улицу, я безумно обрадовалась и стала считать дни.

Миновала четвертая неделя, и я, закрепив дочку у себя за спиной, вышла из клетки. Жадно всосав в себя тропический воздух, я едва не задохнулась. Как же чудесно поют птицы, как изумительно пахнут цветы! Каждый звук, каждый аромат я, целый месяц лишенная возможности ими наслаждаться, воспринимала обостренно. Мне хотелось закричать от радости.

Отходить от корпуса мне запрещалось, и я стала прохаживаться мимо других окон. Увиденное шокировало меня. Почти у всех детей были какие-то уродства. В некоторых палатах стояли сразу четыре кроватки. Я видела деформированные головы и тела, детей без ручек и ножек, косолапых. Заглянув в третье окно, я едва не задохнулась от ужаса. Там тихо лежало маленькое тельце ребенка с огромной головой, которая, казалось, могла лопнуть в любую минуту. Только губки малыша двигались. Видимо, ребенок плакал. Не в силах выносить это зрелище, я поспешила в свою палату. Таких уродств я еще никогда не видела – и поняла, как же мне повезло, что у меня родился здоровый ребенок.

Когда пришла врач, я спросила, почему эти дети вообще живут. Она ответила, что это миссионерский госпиталь и здесь эвтаназия не практикуется. Детей, как правило, оставляют перед воротами госпиталя, и здесь они ждут своей смерти. Мне было дурно от увиденного, и я сомневалась, что когда-нибудь смогу спать спокойно и не видеть кошмарных снов. Врач посоветовала на следующий день гулять за корпусом, тогда я ничего страшного не увижу. Там действительно была лужайка с цветами, и нам разрешалось каждый день проводить на ней по полчаса. Я бегала с Напираи по траве и громко пела. Видимо, ей это нравилось, потому что время от времени она тоже довольно повизгивала.

Однако вскоре любопытство опять притянуло меня к подброшенным детям. На этот раз я была готова к тому, что меня ждет, и зрелище испугало меня куда меньше. Некоторые дети чувствовали, что за ними наблюдают. Возвращаясь к себе, я заметила, что дверь в палату с четырьмя кроватками открыта. Черная медсестра, менявшая пеленки, с улыбкой махнула мне, чтобы я зашла, и я неуверенно встала в проеме двери. Она показала мне различные реакции детей, как они реагируют на то, когда она с ними говорит или смеется. Я подивилась, с какой радостью эти дети откликаются на общение. Это тронуло меня до глубины души, и мне стало стыдно, что прежде я сомневалась в их праве на жизнь. Они чувствовали боль и радость, голод и жажду.

Теперь я каждый день подходила к разным дверям и пела три песенки, которые знала еще со школы. Меня поразило то, с какой радостью детишки стали встречать меня уже через несколько дней, когда слышали меня и узнавали. Даже большеголовый малыш переставал плакать, когда я начинала ему петь. Наконец я нашла занятие, которое позволяло мне делиться своей вновь обретенной радостью жизни.

Как-то раз я посадила Напираи в коляску, поставила ее на солнышко и стала катать взад-вперед. Колеса скрипели, коляска подпрыгивала на кочках, и Напираи радостно смеялась. Она уже успела стать любимицей медсестер, каждой из которых хотелось подержать моего светло-коричневого ребенка. Напираи терпеливо все сносила, ей это даже нравилось. Вдруг передо мной возникли муж с Джеймсом. Лкетинга сразу бросился к Напираи, достал ее из коляски и лишь после этого поздоровался со мной. Его неожиданный визит меня очень обрадовал.

Напротив, Напираи разукрашенное лицо отца и его длинные красные волосы привели в замешательство, и она завопила что есть мочи. Джеймс подошел к ней и тихо с ней заговорил. Он очень любил нашего ребенка. Лкетинга в надежде успокоить дочь начал петь, но и это не помогло, она хотела ко мне. Джеймс забрал ее у Лкетинги, и она сразу успокоилась. Стараясь утешить мужа, я обняла его и объяснила, что Напираи сначала должна к нему привыкнуть, ведь нас не было дома почти пять недель. Он в отчаянии спросил, когда мы наконец вернемся. Я пообещала вечером спросить об этом у медсестры.

Во время вечернего обхода я спросила у врача, когда нас выпишут, и он ответил, что через неделю, но только если я пообещаю не работать и соблюдать строжайшую диету. Через три-четыре месяца я могу потихоньку начать принимать жирную пищу. Я подумала, что ослышалась. Еще три-четыре месяца я должна давиться этим постным рисом и картофелем! Мне безумно хотелось мяса и молока. Вечером Лкетинга и Джеймс снова были у меня. Они принесли вареное постное мясо. Я не смогла устоять и медленно, как следует пережевывая, съела несколько кусочков, а остаток с тяжелым сердцем вернула. Мы договорились, что они заедут за мной через неделю.

Ночью у меня дико заболел желудок. Внутри все горело так, будто было охвачено огнем. Промучившись полчаса, я не выдержала и вызвала медсестру. Увидев меня, скрючившуюся на кровати, она немедленно пошла за врачом. Тот строго посмотрел на меня и спросил, что я ела. Сгорая от стыда, я призналась, что проглотила пять кусочков постного мяса. Он пришел в ярость и обозвал меня глупой коровой. Зачем я вообще легла в больницу, если не соблюдаю их предписания? Он и так слишком долго играл роль спасителя, а ведь кроме меня у него есть и другие пациенты!

Если бы в тот момент в палату не вошла медсестра, мне бы еще многое пришлось выслушать. Меня его ярость шокировала, ведь он всегда был очень мил. Напираи вопила, я рыдала. Он вышел из палаты, и швейцарская врач успокоила меня, извинилась за доктора и сказала, что он страшно перегружен. Он уже много лет не ходит в отпуск и каждый день борется, по большей части безуспешно, за человеческие жизни. Скорчившись от боли, я извинилась – и чувствовала себя при этом опасной преступницей. Врач ушла, а я промучилась всю ночь.

Я с нетерпением ждала выписки. Наконец этот день настал. Мы уже попрощались почти со всеми медсестрами и ждали Лкетингу. Они с Джеймсом приехали лишь после полудня, и выглядел Лкетинга совсем не таким счастливым, как я ожидала. По дороге у них снова были неприятности с нашей машиной. Коробка переключения передач почти не работала, и теперь наш автомобиль стоял в Вамбе в миссионерской мастерской.

Найроби

Джеймс нес Напираи, Лкетинга – мою сумку. Наконец-то я снова на свободе! На стойке регистрации я оплатила лечение, и мы пошли в миссию. Механик лежал под «лендровером» и что-то ремонтировал. Перемазанный маслом, он выполз из-под машины и сказал, что коробка передач долго не прослужит. Включать вторую передачу мы больше не сможем.

Я решительно заявила, что с меня хватит. Теперь, когда я снова здорова и у меня маленький ребенок, я не хочу рисковать. Я предложила мужу сначала поехать в Маралал, а на следующий день двинуться в Найроби и купить там новую машину. Услышав о Найроби, Джеймс очень обрадовался. В сумерках мы приехали в Маралал. В коробке передач постоянно что-то трещало и гремело, но мы все же добрались до нашего отеля. Там мы оставили автомобиль и в пять часов утра выехали в Найроби.

Джеймс настоял на том, чтобы взять с собой друга, потому что не хотел ночевать в номере один. Мы везли с собой двенадцать тысяч франков, все деньги, которые выручили от магазина и которые на тот момент находились на моем счете в банке. Как мы найдем новый автомобиль, я еще не знала: в Кении не было торговцев подержанными автомобилями, у которых можно было бы просто выбрать подходящий. Автомобили здесь были в большом дефиците.

Мы приехали в столицу около четырех часов и остаток дня занимались тем, что искали, где переночевать. В отеле «Игбол» свободных номеров не было, и мы стали обходить все самые дешевые гостиницы, потому что я полагала, что больше чем на один-два дня мы здесь не задержимся. Нам повезло: мы нашли два свободных номера. Первым делом я вымыла и перепеленала Напираи. Посадив малышку в таз, я очистила ее от грязи и пыли. Разумеется, половину пеленок мы уже израсходовали, а возможности их постирать у нас не было. Мы немного перекусили и рано легли спать.

Утром мы стали думать, с чего начать. Я перелистала телефонный справочник в поисках продавцов подержанных автомобилей, но это оказалось напрасной затеей. Тогда я остановила такси и поговорила с водителем. Он сразу спросил, с собой ли у нас деньги, на что я, разумеется, ответила отрицательно, потому что сначала хотела найти подходящий автомобиль. Он пообещал навести справки и сказал, чтобы на следующее утро мы ждали его на том же месте. Мы согласились, но я не хотела сидеть без дела и спросила трех других водителей, которые вместо ответа как-то странно на нас посмотрели. Нам не осталось ничего другого, кроме как на следующее утро прибыть на условленное место.

Водитель уже ждал нас и сказал, что знает одного мужчину, у которого, возможно, есть «лендровер». Мы проехали через полгорода и остановились у маленького магазина. Я переговорила с африканцем. У него действительно имелись на продажу три автомобиля, но ни одного с четырехколесным приводом. Посмотреть на машины мы все равно не могли, потому что для этого ему нужно было позвонить владельцу и попросить, чтобы тот пригнал автомобиль. Он сказал, что мы нигде не найдем подержанный автомобиль на ходу. Разочарованная, я отказалась, потому что нам обязательно нужен был четырехколесный привод. На всякий случай я спросила, действительно ли он не знает никого, кто бы продавал автомобиль. Он сделал несколько звонков и передал адрес водителю.

Мы поехали в другой район и остановились в центре города перед магазином. Индиец в тюрбане удивленно поприветствовал нас и спросил, не те ли мы люди, что ищут автомобиль. «Да», – коротко ответила я. Он пригласил нас в свой кабинет. Нас угостили чаем, и он сказал, что у него есть два варианта.

Первый, «лендровер», был слишком дорогой, и я снова потеряла надежду. Затем он рассказал о пятилетнем автомобиле марки «ниссан-датсун» с двойной кабиной, который мог бы обойтись нам примерно в четырнадцать тысяч франков. Эта сумма тоже намного превосходила мои возможности. К тому же я даже не знала, как он выглядит. Индус снова и снова повторял, что найти подержанный автомобиль чрезвычайно сложно, но мы все же ушли.

Когда мы были уже на улице, он догнал нас и сказал, чтобы на следующий день мы снова заехали к нему, так как он непременно хочет показать нам этот автомобиль. Мы договорились о встрече, хотя я и не была готова выкладывать столько денег.

И снова остаток дня нам пришлось провести в ожидании. Я купила новые пеленки, все старые уже были использованы. Перепачканные пеленки я складывала в номере в кучу, что, разумеется, не добавляло воздуху свежести.

Мы снова поехали к индусу, хотя намерения покупать автомобиль у меня не было. Он радостно поздоровался с нами и показал «датсун». Я сразу решила его купить, при условии, что нам удастся договориться. Машина выглядела ухоженной и очень удобной. Индус предложил мне совершить пробную поездку, но я с грустью отказалась, боясь растеряться на оживленных городских дорогах. Мы завели двигатель. Все были от машины в восторге, меня смущала только цена. Мы прошли в кабинет индуса. Когда я рассказала ему о своем «лендровере», оставленном в Маралале, он согласился купить его у меня за две тысячи франков, что было очень выгодно. Отдавать двенадцать тысяч франков я все равно не спешила, ведь это были наши последние деньги, а нам еще предстояло вернуться домой. Однако индус сказал, что может предоставить мне водителя, который отвезет нас в Маралал и заберет оттуда «лендровер». Я должна была сразу заплатить индусу десять тысяч франков, а остаток передать шоферу в виде чека. Я поразилась, что он доверяет нам и делает столь щедрое предложение, ведь до Маралала было как-никак четыреста пятьдесят километров.

Я с готовностью согласилась, так как благодаря водителю мне не нужно было ехать самой по Найроби. Услышав, что я собираюсь купить автомобиль, муж и ребята просияли. Я заплатила нужную сумму, и мы составили договор. Индус заметил, что мы очень отважные люди, раз не боимся разгуливать по Найроби с такой кучей наличных. Он сказал, что автомобиль и все необходимые документы будут готовы к вечеру следующего дня, поскольку автомобиль нужно переписать на мое имя. Значит, нам предстояло провести в Найроби еще две ночи! Однако мысль о красивом автомобиле не позволила мне впасть в отчаяние. У нас все получилось, и мы вернемся домой на роскошном автомобиле, успокаивала я себя.

На второй день рано утром, как и было условлено, мы встретились с водителем перед нашим отелем. Я проверила бумаги: они были в полном порядке, в них стояло мое имя. Мы погрузили наши вещи, среди которых было несколько килограммов нестираных пеленок. В тихом, удобном автомобиле с водителем мы чувствовали себя как короли. Даже Напираи езда, судя по всему, доставляла большое удовольствие. Вечером мы прибыли в Маралал. Водитель удивился, узнав, как далеко он находится. Разумеется, в Маралале новый автомобиль мгновенно привлек всеобщее внимание. Мы припарковались возле отеля прямо за «лендровером». Водителю, который был к тому же и механиком, я объяснила все слабые места нашей машины. «It's okay», – ответил он и пошел спать. На следующий день я вручила ему чек, и он уехал.

Мы еще раз переночевали в Маралале и заглянули к Софии. Она и ее дочка Аника чувствовали себя хорошо. Она удивилась, что так долго меня не видела. Когда я рассказала о том, что переболела гепатитом, она пришла в ужас. Мы обменялись последними новостями. Заметив у нее кошку с тремя котятами, я попросила оставить одного мне. После этого мы двинулись в Барсалой.

Мы поехали через Барагой и прибыли в Барсалой почти на час раньше, чем прежде на «лендровере». Увидев нас, мама заулыбалась, потому что уже начинала беспокоиться. Она ведь не знала, что мы ездили в Найроби. Не успели мы вылезти из машины, как вокруг нее уже собралась толпа любопытных. В Маралале я написала своей маме письмо и попросила перевести мне деньги с моего швейцарского счета.

Выпив чаю, мы пошли в наш дом. После обеда я навестила пастора Джулиани и с гордостью рассказала ему о своем новом автомобиле. Он поздравил меня с покупкой и предложил выплачивать мне деньги, если вдруг мне придется отвозить школьников в Маралал или перевозить больных. Так у меня будет хотя бы небольшой доход.

Мы наслаждались жизнью, насколько это было возможно. Я по-прежнему должна была соблюдать диету, что здесь было очень непросто. Каникулы школьников заканчивались через несколько дней. Оставив Напираи с «гого», бабушкой, я повезла юношей в Маралал. По дороге мы с Джеймсом договорились, что откроем магазин только через три месяца, когда он окончит школу. Ему не терпелось приступить к работе.

В Маралале я ненадолго заскочила к Софии. Она сказала, что через две недели улетает в Италию, чтобы показать свою дочку родителям. Я порадовалась за нее и одновременно ощутила тоску по Швейцарии. Как бы мне хотелось тоже показать свою дочку родным! У меня не было даже первых ее фотографий, потому что кто-то засветил пленку. Я выбрала рыжего полосатого котенка и положила его в коробку. Поездка домой прошла замечательно, и я, несмотря на то что ехала в объезд, приехала домой засветло. Напираи целый день поили с чайной ложечки коровьим молоком. Услышав мой голос, она громко закричала и успокоилась лишь тогда, когда получила свою любимую грудь.

Мой муж целый день провел с коровами. В Ситеди началась коровья чума, и драгоценные животные погибали каждый день. Он вернулся поздно ночью и был совершенно подавлен. Две наши коровы умерли, остальные уже не встают. Я спросила, неужели их нельзя вылечить. Он сказал, что можно, но лекарства помогают только тем животным, которые еще не успели заразиться. Лекарства очень дорогие, и достать их можно только в Маралале, да и то если очень повезет. Он пошел посоветоваться к ветеринару. На следующий день мы снова поехали в Маралал, взяв с собой ветеринара и Напираи. За очень большие деньги мы приобрели лекарства и шприц, чтобы делать уколы здоровым животным. Этим нам предстояло заниматься в течение пяти следующих дней. Лкетинга решил все это время провести в Ситеди.

Отдых в Швейцарии

Дни протекали однообразно, и уже через три дня мне стало очень одиноко, хотя мы ходили в гости то к маме, то к моей новой подруге. Даже есть в одиночестве мне не хотелось. Я скучала по своей семье и решила на месяц уехать в Швейцарию. Соблюдать диету там тоже будет гораздо легче, подумала я. Я понимала, что убедить Лкетингу будет непросто, хотя, когда я лежала в госпитале, врачи настоятельно рекомендовали мне восстановить здоровье в Швейцарии. Мысль об отдыхе дома радовала меня с каждым часом все больше, и я с нетерпением ждала возвращения мужа.

Я как раз готовила на кухонном полу под открытым окном, когда распахнулась дверь и вошел Лкетинга. Не поздоровавшись с нами, он выглянул в окно и подозрительно спросил, кто только что из него вылез. Я ждала его пять дней, в полном одиночестве, и эти слова ударили меня больнее пощечины. Однако я постаралась сохранить спокойствие, потому что собиралась поговорить с ним об отъезде. Я невозмутимо возразила: «Никто, почему ты спрашиваешь?» Вместо ответа он пошел в спальню и внимательно осмотрел одеяло и матрас. Мне было стыдно за его недоверие, и радость встречи мгновенно улетучилась. Он снова и снова спрашивал, кто у меня был. Да, два раза приходили воины, но я их даже в дом не пустила.

Наконец он сказал несколько слов дочери и достал ее из корзинки-кроватки, которую я купила, когда в последний раз была в Маралале. Она целыми днями лежала в этой переносной кроватке на улице под деревом, пока я стирала одежду и пеленки. Он взял ее на руки и направился к маньяттам. Я решила, что он пошел к маме. Еда была готова, и я без всякого удовольствия поела. Снова и снова я задавалась вопросом, почему он мне не доверяет.

Прошло два часа, он все не возвращался, и я пошла к маме. Она сидела с другими женщинами под своим деревом, Напираи спала рядом на коровьей шкуре. Лкетинга лежал в маньятте. Я подсела к маме, и она что-то у меня спросила, из чего я поняла только половину. Наверное, Лкетинга наплел ей невесть что и она тоже думала, что у меня есть любовник. Она заговорщицки рассмеялась и предупредила, что это может быть опасно. Раздосадованная ее словами, я сказала, что, кроме Лкетинги, у меня никого нет, взяла дочь и пошла домой.

Я поняла, что в такой ситуации мне будет непросто отстоять свое намерение уехать в Швейцарию. Но с каждым днем все больше убеждалась, что отдых мне необходим. Пока я держала эти мысли при себе и ждала, когда наконец все успокоится.

Я стала изредка и понемногу есть мясо, но сразу после этого у меня начинались дикие боли. Видимо, нужно было оставаться на диете из кукурузы, риса и картофеля. Обезжиренное питание и грудное вскармливание привели к тому, что я стремительно теряла вес. Напираи исполнилось уже три месяца, и нам нужно было ехать в госпиталь в Вамбу, чтобы сделать прививку и пройти обязательный осмотр. Поездка на новом автомобиле могла стать для нас приятным развлечением. Лкетинга поехал с нами, ему не терпелось сесть за руль «датсуна».

Эта идея пришлась мне не по душе, но, поскольку ехать с Напираи одна я не могла и поэтому зависела от него, я нерешительно протянула ему ключи. Каждый раз, когда он неправильно переключал передачу, мое сердце болезненно сжималось. Он ехал медленно, на мой взгляд – слишком медленно. Ощутив странный запах, я заметила, что он едет на ручном тормозе. Он очень сожалел, так как теперь тормоз плохо работал, а я пришла в ярость, ведь неработающий ручной тормоз на «лендровере» уже доставил нам массу хлопот. После этого он больше не хотел вести машину. Расстроенный, он сидел рядом и держал Напираи. Мне было его жаль, и я успокоила его, сказав, что тормоз можно починить.

В госпитале мы прождали почти два часа, пока нас наконец не вызвали. Швейцарская врач обследовала меня и сказала, что я слишком худая и мой организм сильно истощен. Если я не хочу в самое ближайшее время снова стать их пациенткой, мне нужно непременно уехать в Швейцарию на два месяца. Я призналась, что уже думала об этом, но не знаю, как сказать мужу. Она привела врача, который тоже настоятельно советовал мне уехать в Европу. Он подтвердил, что у меня сильное истощение, а Напираи забирает у меня последние силы. Сама же она пышет здоровьем.

Я попросила врача поговорить с Лкетингой. Услышав, что мне нужно надолго уехать, муж свалился с небес на землю. После долгих пререканий он наконец согласился отпустить нас на пять недель. Врач выдал мне свидетельство, чтобы я могла быстрее оформить все необходимые бумаги для Напираи. Ей сделали прививку, и мы поехали обратно в Барсалой. Лкетинга грустил и постоянно спрашивал: «Коринна, почему ты все время болеешь? Почему едешь с моим ребенком так далеко? Я не знаю, где Швейцария. Что мне делать без тебя так долго?» Я понимала, как это для него тяжело, и мое сердце готово было разорваться. Мама, узнав, что я улетаю в Швейцарию, тоже очень огорчилась. Я обещала им вернуться здоровой и сильной, чтобы мы снова могли открыть магазин.

Через два дня мы тронулись в путь, пастор Джулиани довез нас до Маралала. Свой автомобиль я оставила у него. Лкетинга проводил нас с Напираи до Найроби. Это было длительное путешествие, ребенку нужно было часто менять пеленки. С собой я взяла только самое необходимое.

В Найроби мы сняли номер в дешевой гостинице и сразу пошли в немецкое посольство, чтобы оформить документы для Напираи. Проблемы начались уже при входе: Лкетингу, облаченного в традиционный наряд самбуру, не хотели пускать в посольство. Только после того как я доказала, что он мой муж, ему позволили пройти. Он сразу стал нервным и подозрительным.

В посольстве было полно народу. Я начала заполнять анкету и, взглянув на строку «Фамилия», поняла, что уже здесь начнутся пререкания. Я написала «Лепарморийо-Хофманн Напираи», но мой муж был не согласен с «Хофманн», повторяя, что его дочь – Лепарморийо. По возможности спокойно я объяснила ему, что получить загранпаспорт мы можем только так, а без него Напираи не сможет со мной лететь. Начался бесконечный спор, ожидавшие в очереди люди с интересом посматривали на нас. Однако мне все же удалось убедить его подписать бумагу.

Нам предложили подождать. Наконец меня вызвали в кабинет. Муж хотел пойти со мной, но его остановили. От волнения мое сердце готово было выскочить из груди, я опасалась следующей сцены, которая не заставила себя ждать. Краем глаза я увидела, как Лкетинга протиснулся к окошку и заорал на служащего.

Меня принял немецкий посол, который вежливо сообщил, что они могут сделать паспорт, но только на имя «Хофманн Напираи», потому что наше свидетельство о браке еще не заверено и согласно немецким законам я считаюсь незамужней. Когда он сказал, что мой муж должен еще раз подписать бумагу, я ответила, что он на это не согласится, и показала ему документы от врача. Но посол заявил, что ничего поделать не может.

Когда я вернулась, Лкетинга с озлобленным видом сидел на стуле и держал плачущую Напираи: «Что с тобой не так? Почему ты идешь туда без меня? Я твой муж!» Мне было ужасно неловко, и я снова заполнила формуляры, на этот раз без «Лепарморийо». Лкетинга встал и сказал, что больше ничего подписывать не будет.

Я злобно зашипела на мужа, что, если он сейчас не подпишет бумагу, я все равно рано или поздно улечу с Напираи в Швейцарию и больше не вернусь. Должен же он наконец понять, что речь идет о моем здоровье! Когда мужчина в окошке в очередной раз повторил, что Напираи все равно остается его дочерью, Лкетинга поставил свою подпись. Я снова пошла к послу. Он недоверчиво спросил, все ли в порядке, и я объяснила, что воину трудно понять все эти бюрократические нюансы.

Он протянул мне паспорт на ребенка и пожелал удачи. На вопрос, могу ли я теперь выехать из страны, он ответил, что мне осталось только получить печать кенийского ведомства, а для этого снова понадобится согласие отца. При мысли о том, что все повторится, мне стало дурно. Мы угрюмо вышли из посольства и пошли в здание визового центра. Там нам снова пришлось заполнить анкеты и встать в очередь.

Напираи кричала и не успокаивалась даже тогда, когда я прикладывала ее к груди. Снова мы стали мишенью любопытных взглядов, снова люди шушукались, глядя на наряд моего мужа. Наконец нас вызвали. Женщина за стеклом пренебрежительно спросила Лкетингу, почему у Напираи немецкий паспорт, если родилась она в Кении. Все началось сначала, и я с трудом сдерживала слезы ярости. Высокомерной даме я объяснила, что у моего мужа паспорта нет, хотя он сдал на него документы два года назад. Поэтому внести дочь в паспорт отца мы не можем. Из-за слабого здоровья мне необходим отдых в Швейцарии. Следующий вопрос убил меня наповал: почему я не хочу оставить ребенка с отцом? Я раздраженно объяснила, что это ведь нормально – когда мать берет трехмесячного ребенка с собой. Кроме того, моя мать имеет право увидеть внучку! Наконец она поставила нужную печать. Печать поставили и в мой паспорт. Измученная, но обрадованная, я схватила паспорта и помчалась вон из этого здания.

Оставалось купить билет. На этот раз бумага, подтверждающая источник денег, была у меня с собой. Я предоставила наши паспорта, и мы купили билет на самолет, вылетающий через два дня. Вскоре служащая уже передавала мне готовые билеты, громко объявляя: «Хофманн Напираи» и «Хофманн Коринна». Лкетинга снова раздраженно спросил, зачем мы вообще поженились, если я все равно не его жена! Да и ребенок, судя по всему, не его. Тут мои нервы сдали. Я разревелась, взяла билеты, и мы вернулись в гостиницу.

Муж постепенно успокаивался. Растерянный и печальный, он сидел на кровати, и где-то я его понимала. Для него фамилия – величайший подарок, который можно передать жене и детям, а я никак не хочу его принять. По его мнению, это означает, что я отказываюсь ему принадлежать. Я взяла его за руку и спокойно сказала, чтобы он не волновался: мы обязательно вернемся. Я отправлю в миссию телеграмму, и он будет знать, в какой день нас встречать. Он сказал, что будет скучать без нас, но хочет, чтобы его жена наконец выздоровела. Когда мы прилетим, он встретит нас в аэропорту. Эти слова наполнили меня радостью: я понимала, какого усилия ему будет стоить это путешествие. Он признался, что хочет как можно скорее вернуться домой: ожидание в Найроби делает его несчастным. Я его понимала, и мы проводили его до автобусного вокзала. Мы стояли и ждали отправления. Он снова озабоченно спросил: «Коринна, жена, ты уверена, что вы с Напираи вернетесь в Кению?» Рассмеявшись, я ответила: «Да, дорогой, я уверена». Затем его автобус уехал.

Лишь два дня назад я смогла сообщить маме по телефону о нашем приезде. Она удивилась, но очень обрадовалась, ведь ей давно хотелось увидеть внучку. Нам с Напираи нужно было привести себя в порядок, но выходить из номера с таким маленьким ребенком было непросто. Туалеты и душевые располагались в конце коридора. Когда мне нужно было в туалет, мне приходилось брать с собой Напираи, если она не спала. Брать Напираи с собой в душ было невозможно. Я спустилась к стойке регистрации и спросила у женщины, не могла бы она пятнадцать минут присмотреть за ребенком, пока я буду принимать душ. Она ответила, что с радостью бы это сделала, но в данный момент из-за разрыва трубы полгорода сидит без воды. К вечеру поломку, возможно, устранят.

Я прождала до шести часов, но ситуация не изменилась. Напротив, повсюду распространилась жуткая вонь. Больше ждать я не могла, ведь в десять я уже должна была быть в аэропорту. Я отправилась в ближайший магазин и притащила в номер несколько литров питьевой воды. Сначала я помыла Напираи, затем вымыла себе голову, а в завершение, насколько хватило воды, вымылась сама.

До аэропорта мы доехали на такси. Вещей у нас было мало, хотя стоял конец ноября и в Европе нас наверняка поджидала зимняя погода. Стюардессы очень о нас заботились, все время останавливались возле нас, смотрели на Напираи и о чем-то говорили. После еды мне дали для нее детскую кроватку, и она вскоре заснула. У меня от усталости тоже закрывались глаза. Меня разбудили, когда уже подавали завтрак. При мысли о том, что я скоро окажусь на швейцарской земле, меня охватило волнение.

Белые лица

Приземлившись, я прошла паспортный контроль. Напираи висела у меня за спиной, обернутая платком. Я сразу увидела маму и Ганса-Петера, ее мужа. Радость встречи трудно передать словами. Напираи с интересом разглядывала белые лица.

По пути в Бернер Оберланд я по маме заметила, что мой вид ее очень беспокоит. Дома мы первым делом приняли горячую ванну. Мама купила для Напираи маленькую ванночку и сразу приступила к делу. Не успела я пролежать в ванне и десяти минут, как все мое тело стало ужасно чесаться. Раны и царапины на ногах и руках открылись и стали гноиться. Эти повреждения на коже возникли из-за украшений масаи и плохо заживали во влажном климате. Я вышла из ванны и увидела, что все мое тело покрыто красными точками. Напираи громко плакала, мама была в отчаянии. Тельце малышки тоже было покрыто красными гнойничками. Они ужасно зудели. Мама испугалась, что это что-то заразное, и мы записались к врачу на следующий день.

Оказалось, у нас была чесотка. Врач удивился такому диагнозу, ведь в Швейцарии эта болезнь встречалась крайне редко. Это клещи под кожей, которые на жаре начинают углубляться, что вызывает невыносимый зуд. Конечно, врачу хотелось узнать, где мы подцепили эту болезнь. Я рассказала об Африке. Когда он вдобавок заметил мои раны, которые вошли в плоть почти на сантиметр, он предложил сдать анализы на СПИД. В первое мгновение я едва не задохнулась от ужаса, но согласилась. Он дал мне несколько бутылочек с какой-то жидкостью против чесотки, которую нам нужно было принимать три раза в день. По поводу теста он сказал, чтобы я позвонила через три дня. Эти три дня ожидания стали самыми тяжелыми в моей жизни.

Первый день я много отдыхала и вместе с Напираи рано легла спать. На второй день вечером позвонил врач. Дрожащей рукой я взяла трубку, ведь сейчас мне предстояло услышать, как сложится моя дальнейшая судьба. Врач извинился за поздний звонок и сказал, что хотел облегчить мне ожидание и сообщить, что тест дал отрицательный результат. Я с трудом выдавила «спасибо!», но мне показалось, что я родилась заново. Я снова почувствовала себя сильной и поняла, что справлюсь и с последствиями гепатита. Каждый день я понемногу увеличивала количество жирной пищи и съедала все, что для меня с любовью готовила мама.

Время тянулось медленно, потому что здесь я не чувствовала себя дома. Мы много гуляли, навестили мою золовку Джелли и побродили с Напираи по первому снегу. Ей здешняя жизнь очень нравилась, только раздражало то, что нужно было постоянно то одеваться, то раздеваться.

Через две с половиной недели мне стало ясно, что дольше, чем до Рождества, я здесь не пробуду. Но первый рейс, на который еще оставались билеты, приходился на пятое января тысяча девятьсот девяностого года. Значит, меня не будет дома почти шесть недель. Прощание прошло тяжело, ведь я понимала, что после возвращения в Кению мне снова придется рассчитывать только на себя. Набрав почти сорок килограммов багажа, я улетела в Африку. Для всех я что-то купила или сшила. Мои родные тоже передали очень много подарков, пришлось взять и подарки для Напираи к Рождеству. Брат подарил нам рюкзачок, в котором я могла носить Напираи за спиной.

Все будет хорошо?

Когда мы приземлились в Найроби, мои нервы были напряжены до предела. Я не знала, встретит ли нас Лкетинга в аэропорту. Если нет, ночью с багажом и Напираи отыскать гостиницу мне будет нелегко. Распрощавшись со стюардессами, мы направились к паспортному контролю. Не успела я его пройти, как увидела своего любимого, Джеймса и его друга. Моей радости не было предела. Муж нанес красивый раскрас и аккуратно уложил свои длинные волосы. Он стоял передо мной, завернутый в красное одеяло, а уже через мгновение нежно заключил нас в объятия. Мы сразу поехали в отель, в котором они забронировали номера. Теперь у Напираи начались трудности с черными лицами. Она вопила, и Лкетинга беспокоился, что она его не узнает.

В гостинице мужчины изъявили желание посмотреть на подарки, но я достала только часы. На следующий день мы собирались ехать дальше, и я не хотела разбирать сумки, в которых все было аккуратно сложено. Ребята ушли в свой номер, мы тоже легли в постель. В ту ночь мы занимались любовью, и мне было больше не больно. Счастливая, я уснула в надежде, что все будет хорошо.

По дороге домой мы делились новостями, и я узнала, что в Барсалое решили построить настоящую большую школу. Из Найроби на самолете прилетели индусы, которые несколько дней жили в миссии. Школу планируется возвести на другом берегу большой реки. Приедет много рабочих из Найроби, все из племени кикуйю. Когда начнется строительство, никто пока точно не знает. Я рассказала о Швейцарии и, разумеется, о чесотке: чтобы нас не заразить, мужу предстояло пройти лечение.

Лкетинга доехал на машине до Ньяхуруру и оставил ее там возле миссии. Я удивлялась его отваге. Мы без проблем доехали до Маралала, хотя здешние расстояния снова показались мне бесконечными. В Барсалой мы прибыли на следующий день. Счастливая мама поприветствовала нас и поблагодарила Енкаи за то, что мы вышли здоровыми из «железной птицы», как она называла самолет. Как же хорошо быть дома!

В миссии нам тоже были очень рады. Я спросила о школе, и пастор Джулиани подтвердил слова ребят: через несколько дней начнется строительство. Уже прибыли люди, которые возводят бараки, временные жилища для строителей. В грузовиках сюда свозят материал через Нануки и Вамбу. При мысли, что здесь реализуется такой проект, у меня пропал дар речи. Пастор Джулиани объяснил, что правительство хочет сделать масаи оседлыми. Местоположение выбрано неплохое, так как в реке всегда есть вода и достаточно песка, чтобы, смешав с цементом, делать из него камни. Правительство выбрало это место из-за того, что здесь есть миссия. Начиная с этого дня, мы с интересом следили за происходящим и часто ходили гулять на другой берег реки.

Наша кошка очень выросла. Видимо, Лкетинга сдержал свое обещание и хорошо ее кормил, наверное, одним мясом, потому что она была дикой, как тигр. Только ложась в кроватку Напираи, она начинала мурлыкать, как домашняя кошечка.

Примерно через две недели приехали рабочие. В первое воскресенье большинство из них явились в церковь, потому что для горожан служба была здесь единственным развлечением. Сомалийцы нещадно взвинтили цены на сахар и кукурузную муку, что вызвало недовольство жителей деревни. Они устроили собрание, на котором присутствовал и местный шериф. Мы тоже там были, и меня часто спрашивали, когда наконец откроется магазин самбуру. Пришедшие на собрании рабочие спросили, не хочу ли я подвозить на своей машине пиво и газировку. Они сказали, что готовы хорошо платить, потому что зарабатывают много денег, а тратить их не на что. Мусульмане сомалийцы пивом не торговали.

Рабочие подходили к нашему дому и вечером, и я подумала, что действительно пора организовать что-нибудь, что приносило бы доход. Мне пришла в голову идея устроить дискотеку с музыкой кикуйю. Мы могли бы жарить на гриле мясо и продавать пиво и газировку. Я обсудила это с Лкетингой и ветеринаром, у которого муж проводил много времени. Они пришли в восторг, и ветеринар сказал, что еще нужно продавать мираа, потому что люди постоянно ее спрашивают. Мы решили попробовать в конце месяца. Я убралась в магазине и написала объявления, которые мы развесили в разных местах и раздали рабочим.

Эффект от объявлений получился оглушительным. Уже на следующий день к нам стали подходить люди, которые предлагали устроить дискотеку в ближайшие выходные. Но времени оставалось очень мало, кроме того, в Маралале не всегда продавалось пиво. Мы проделали наш обычный тур и купили двенадцать канистр пива и газировку. Муж закупил мираа. Машина была забита под завязку, и обратный путь занял гораздо больше времени.

Мы разложили товар в передней части магазина, а в нашей бывшей квартире решили устроить танцевальную площадку. Вскоре перед магазином уже стали собираться первые клиенты, желающие купить пива. Я проявила железную выдержку, ведь иначе на следующий день у нас бы ничего не осталось. Пришел местный шериф и потребовал предъявить лицензию на проведение дискотеки. Разумеется, никакой лицензии у меня не было, и я спросила, действительно ли она нужна. Лкетинга переговорил с шерифом, и тот сказал, что завтра будет следить за порядком, разумеется, за вознаграждение. За небольшую сумму денег и бесплатное пиво он выправил нам лицензию.

В день, на который была назначена дискотека, мы очень нервничали. Наш помощник-продавец немного разбирался в технике. Достав из машины батарею, он подключил к ней магнитофон. Так появился звук. Тем временем двое юношей зарезали козу. Нам помогали многочисленные добровольцы, только Лкетинга был больше занят разговорами, нежели делом. В половине восьмого все было готово. Музыка играла, мясо шипело на огне, люди ждали у заднего входа. Лкетинга собирал деньги с мужчин, для женщин вход был бесплатный. Однако они оставались снаружи и лишь изредка, хихикая, заглядывали внутрь. Через полчаса магазин был полон. Передо мной то и дело возникали рабочие и благодарили за дискотеку. Люди заслужили развлечение, ведь для некоторых это была первая стройплощадка, расположенная в такой дали от дома.

Находиться среди множества веселых людей было безумно приятно, тем более что большинство из них говорили по-английски. Из деревни к нам пришли самбуру и даже несколько старейшин. Они уселись на опрокинутые ящики и, завернувшись в шерстные одеяла, смотрели на танцующих кикуйю. Их удивлению не было предела. Сама я не танцевала, хотя Напираи осталась у мамы. Некоторые мужчины приглашали меня на танец, но взгляд Лкетинги красноречиво говорил о том, что лучше этого не делать. Он тайком пил пиво и жевал мираа. Из всех товаров мираа закончилась первой.

В одиннадцать часов вечера музыка стала тише, и некоторые мужчины обратились к нам с благодарственной речью. В первую очередь благодарили меня, мзунгу. Через час закончилось пиво, мясо козы распродали. Гости пребывали в отличном настроении. В четыре утра мы наконец пошли домой. Я забрала у мамы Напираи и устало поплелась к нашей хижине.

Пересчитывая на следующий день выручку, я с радостью заметила, что она во много раз превышает выручку от магазина. Однако радость быстро омрачилась, когда на своем мотоцикле приехал пастор Джулиани и раздраженно спросил, что за «адский шум» доносился прошлой ночью из нашего магазина. Я смущенно рассказала о дискотеке. Он сказал, что в общем и целом ему это не мешает, если будет проводиться не чаще двух раз в месяц, но после полуночи ему нужна тишина. Я не хотела его раздражать и пообещала в следующий раз соблюсти это правило.

Недоверие

Рано утром трое мужчин подошли к нам со стороны реки и спросили, нельзя ли купить пива. Я ответила отрицательно. Появился мой муж и спросил у мужчин, что им нужно. Я передала ему их вопрос, и Лкетинга злобно сказал, что, если в будущем им что-то понадобится, пусть спрашивают не у меня, а у него, потому что он мужчина и все решает. Ошеломленные его грубостью, они ушли. Я спросила, почему он так с ними разговаривал, но он лишь злобно рассмеялся и сказал: «Я знаю, зачем эти люди приходят сюда, не за пивом, я знаю! Если они хотят пива, почему не спросят меня?» Я так и думала, что сцен ревности будет не избежать, хотя я ни с кем не разговаривала дольше пяти минут! Я подавила проснувшееся во мне раздражение, мне хватит и того, что эти трое расскажут о нас остальным, ведь о нашей дискотеке говорил весь Барсалой.

Теперь Лкетинга не спускал с меня глаз. Время от времени он уезжал на нашей машине навестить сводного брата в Ситеди или других родственников. Я могла бы ездить с ним, но не хотела с Напираи просиживать дни напролет в маньяттах с коровьим навозом и мухами. Время шло, и я ждала того дня, когда Джеймс наконец закончит школу. Нам срочно были нужны деньги на продукты и бензин. Теперь, когда в Барсалое жило столько новых людей, мы могли неплохо заработать.

В то время многие мужчины из возрастной группы Лкетинги женились, и он был в постоянных разъездах.

Каждый день приходили воины и рассказывали о какой-нибудь свадьбе. Он чаще всего уходил с ними, и я не знала, когда он вернется – через два, три или даже пять дней.

В день, когда заканчивался школьный сезон, пастор Джулиани спросил, не хочу ли я снова забрать школьников. Я с готовностью согласилась. Несмотря на отсутствие мужа, я оставила Напираи у мамы и уехала. Джеймс радостно поздоровался со мной и спросил, как прошла дискотека. Значит, слух о ней дошел и до Маралала! Я должна была привезти домой пятерых юношей. Мы купили продукты, и я заглянула к Софии. Она вернулась из Италии, но сказала, что хочет как можно скорее перебраться на побережье: здесь с Аникой слишком трудно, и нормального будущего она для себя не видит. Меня эта новость очень огорчила. Если она уедет, у меня в Маралале не останется никого. Как-никак, мы вместе пережили много трудных моментов. Но я понимала ее и даже немного ей завидовала. Как бы мне хотелось тоже переехать на море! Мы попрощались, и она сказала, что сообщит свой новый адрес позже.

Около восьми часов вечера мы приехали домой. Мужа дома не было. Ребята попили чаю у мамы и пришли ко мне ужинать. Вечер прошел весело, мы много разговаривали. Напираи очень любила своего дядю Джеймса. Меня просили снова и снова рассказывать о дискотеке. Юноши сидели напротив меня с горящими глазами и внимательно меня слушали. Им бы очень хотелось побывать на такой дискотеке. Ближайшая дискотека должна была состояться через два дня, но, поскольку Лкетинга все не возвращался, я сказала, что ее придется отменить. Однако в эти выходные людям выдавали зарплату, и меня то и дело просили устроить вечеринку. У меня оставался всего один день. Без Лкетинги я на это не решалась, но ребята переубедили меня и пообещали все организовать. Мне оставалось только закупить пива и газировки.

Ехать в Маралал мне не хотелось, поэтому я поехала с Джеймсом в Барагой. В этой деревне туркана я была впервые. Она была почти такая же большая, как Вамба. Местный оптовый торговец продавал пиво и газировку, хотя и по более высоким ценам, чем в Маралале. Мы обернулись всего за три с половиной часа. Ребята написали листовки и сами их раздали. Мяса мы на этот раз не продавали, потому что не смогли купить ни одной козы. Взять козу из дома я не решилась, хотя они наполовину были моими. Когда я снова принесла Напираи маме, я заметила, что она не так радовалась, как обычно, – наверное, потому, что Лкетинги не было дома. Но я должна была зарабатывать деньги, в конце концов, на них жили все.

Дискотека снова прошла с большим успехом. В тот день народу пришло еще больше, чем в первый раз, потому что в деревню вернулись школьники. Даже три девушки решились войти. С ребятами и без моего мужа атмосфера была куда менее напряженной. Даже молодой сомалиец зашел к нам и выпил фанты. Меня это обрадовало, ведь Лкетинга часто отзывался о сомалийцах с большой ненавистью. Я чувствовала себя частью этого народа и успела со многими пообщаться. Юноши по очереди продавали напитки. Настроение у всех было отличное, все танцевали под веселую музыку кикуйю. Многие принесли свои кассеты. Даже я потанцевала впервые за последние два года и чувствовала себя при этом легко и свободно.

После полуночи музыку пришлось сделать тише, но на праздничное настроение это никак не повлияло. Около двух часов ночи мы закрылись, и я с фонарем поспешила к маньятте мамы, чтобы забрать у нее Напираи. Я с трудом нашла проход в колючем заборе и, войдя в крааль, испытала шок. Перед маньяттой торчали копья Лкетинги! С громко бьющимся сердцем я залезла в хижину и по его хрюканью сразу поняла, что он возбужден. Напираи голышом спала возле мамы. Я поздоровалась с ним и спросила, почему он не пришел в магазин. Сначала он молчал, но вдруг разразился бранью. Дико вращая глазами, он кричал, что я могу говорить что угодно, он мне не верит. Мама попыталась его успокоить и сказала, что его слышит весь Барсалой. Напираи расплакалась. Когда он обозвал меня проституткой, изменяющей ему с кикуйю и даже ребятами-школьниками, я схватила голую Напираи, завернула ее в одеяло и в отчаянии бросилась к нашей маньятте. Собственный муж начал внушать мне страх.

Прошло совсем немного времени, и он распахнул дверь, вытащил меня из постели и потребовал назвать имена тех, с кем я спала. Теперь-то он был уверен: Напираи вовсе не его дочь. Я соврала ему, сказав, что она появилась на свет раньше срока из-за моей болезни, а на самом деле забеременела от другого мужчины. С каждым его словом моя измотанная любовь к нему умирала. Я его больше не понимала. Наконец он вышел из маньятты, крикнув напоследок, что больше не вернется и найдет себе жену получше. Мне в тот момент это было совершенно безразлично, главное, чтобы наконец вернулось спокойствие.

Наутро из-за заплаканных глаз я не решалась выйти из маньятты. Все слышали нашу ссору. Около десяти часов пришла мама с Сагуной и спросила, где Лкетинга. Я не знала. Через некоторое время пришел Джеймс со своим другом. Он тоже ничего не понимал, но объяснил, что его брат никогда не ходил в школу и воины ничего не смыслят в бизнесе. Джеймс рассказал, что обо всем этом думает мама. Она была уверена, что Лкетинга вернется, и хотела поговорить с ним и сказать, чтобы он больше не вел себя так злобно. Мне же не нужно плакать и не надо его слушать, потому что все мужчины такие, поэтому и лучше, когда у них несколько жен. Джеймс был с этим не согласен, но мне это все равно не могло помочь. Пастор Джулиани даже прислал своего сторожа, чтобы узнать, что у нас произошло. Мне это было жутко неприятно. Лкетинга появился лишь к вечеру, и мы почти не разговаривали. Дни шли своим чередом, никто не упоминал о случившемся. Через неделю Лкетинга снова ушел на какую-то церемонию.

Моя «водяная девочка» все чаще пренебрегала своими обязанностями, так что я была вынуждена поехать на машине к реке и набрать две канистры, оставив юношей присматривать за Напираи. Собравшись тронуться обратно, я не смогла переключить передачу – коробка не работала. Расстроенная этой первой поломкой спустя всего два месяца после покупки автомобиля, я отправилась в миссию. Оставлять автомобиль у реки было опасно. Джулиани мой визит не обрадовал, но он все же пошел со мной и осмотрел автомобиль. Он подтвердил, что коробка передач вышла из строя, и с сожалением добавил, что ничем помочь не может. Запчасти можно купить только в Найроби, и в следующем месяце он точно туда поедет. Я разревелась, потому что не понимала, как теперь покупать продукты для себя и Напираи. Постепенно я стала уставать от вечных проблем.

Пастор довез автомобиль до нашего дома и попытался заказать запчасти по телефону. Он сказал, что в ближайшие дни в Барсалой на самолете прилетят индусы и они наверняка смогут привезти с собой запчасти. Но обещать он пока ничего не может.

Через четыре дня он приехал к нам на мотоцикле и сообщил, что сегодня в одиннадцать приземлится самолет с индусами. Они приедут, чтобы проследить за строительством школы. Привезут они запчасти или нет, он не знал.

В полдень в Барсалое действительно приземлился самолет. Пастор Джулиани подъехал к временной взлетно-посадочной полосе на своем «лендкрузере», посадил обоих индусов в и повез к реке. Я посмотрела вслед автомобилю и увидела, что Джулиани, высадив индусов, поехал дальше, возможно в Вамбу. Не понимая, что происходит, я решила дойти до школы. Напираи я оставила маме.

Два индуса в тюрбанах удивленно взглянули на меня, вежливо поздоровались пожатием руки и предложили кока-колу. Потом спросили, работаю ли я в миссии. Я ответила отрицательно и объяснила, что живу здесь и что я – жена самбуру. После этого они посмотрели на меня с еще большим любопытством и спросили, как может белая женщина жить в такой глуши. Они слышали, что у их рабочих большие проблемы с питанием. Я рассказала, что у меня есть автомобиль, который, к сожалению, сломался. Они с сочувствием спросили, для кого была заказана коробка передач – для меня или для миссии. Я подтвердила, что для меня, и взволнованно спросила, привезли они ее или нет. Нет, последовал уничтожающий ответ, потому что существуют различные модели, и понять, какая из них подходит, можно, только посмотрев на «родную» деталь. Мое разочарование было так сильно, что не укрылось от мужчин. Один из них спросил, где стоит мой автомобиль, и попросил приехавшего с ними механика осмотреть машину и снять запчасти. Они сказали, что через час улетают обратно.

Механик работал быстро, и всего через двадцать минут я узнала, что диски сцепления и переводной механизм совершенно непригодны. Он снял все необходимые детали, и мы поехали обратно. Один индус посмотрел на извлеченные детали и сказал, что в Найроби можно найти новые, только это будет дорого. Индусы посовещались и неожиданно спросили, не хочу ли я полететь с ними. Растерявшись, я пролепетала, что моего мужа дома нет и к тому же у меня шестимесячный ребенок. Никаких проблем, возразили они, ребенка я могу взять с собой, у них хватит места для двоих.

Меня мучили сомнения, и я сказала, что совсем не знаю Найроби. «Нет проблем», – успокоил меня индус, на этот раз другой. Механик знает всех торговцев запчастями, он завтра утром заберет меня из отеля и вместе со мной поищет подержанные запчасти. Мне, белой женщине, товар непременно будут продавать по завышенным ценам.

Я поразилась готовности этих мужчин оказать мне помощь. Я начала было взвешивать все «за» и «против», но они сказали, чтобы через четверть часа я была у самолета. «Да, спасибо большое», – взволнованно пробормотала я. Механик довез меня до дома. Я побежала к маме и объяснила, что улетаю в Найроби. Я взяла Напираи и оставила маму в полной растерянности. Дома я собрала все самое необходимое для себя и ребенка. Жене ветеринара я сказала, что постараюсь вернуться как можно быстрее с запчастями. Я попросила ее объяснить моему мужу, что я не могла ждать его разрешения.

Затем я поспешила к самолету. Напираи висела у меня в канге, в руке я держала сумку. Вокруг самолета уже собрались многочисленные любопытные, которые при виде меня на мгновение замолчали. Мзунгу улетает – это была сенсация, потому что мой муж отсутствовал. Я понимала, что это может привести к большим проблемам. С другой стороны, я думала, что он обрадуется, когда его горячо любимая машина снова будет на ходу и ему не придется ехать в Найроби.

Когда к самолету на машине подъехали индусы, я увидела маму. Она шла быстро, ее лицо было мрачным. Она дала мне понять, что Напираи я должна оставить здесь, но для меня об этом не могло быть и речи. Я успокоила ее и пообещала вернуться. Тогда она благословила на прощание меня и ребенка, вознеся молитву к Енкаи. Мы сели в самолет, загудел двигатель. Окружившие самолет люди испуганно отскочили в стороны. Я всем помахала, и мы покатились по взлетно-посадочной полосе.

Индусы засыпали меня вопросами: как я познакомилась с мужем? почему мы живем здесь, в этой глуши? Я смотрела, как искренне они всему удивляются, и у меня поднялось настроение. Впервые за долгое время я снова почувствовала себя радостной и свободной. Примерно через полтора часа мы приземлились в Найроби. То, что мы так быстро преодолели столь большое расстояние, казалось мне чудом. Они спросили, куда меня отвезти. Когда я назвала отель «Игбол» возле кинотеатра «Одеон», они пришли в ужас и сказали, что такой леди, как я, не место в этом районе, он слишком опасен. Но я знала только этот район – и настояла на том, чтобы меня отвезли туда. Один из индусов, вероятно самый главный, протянул мне свою визитную карточку и сказал, чтобы я позвонила ему завтра в девять утра, его водитель за мной заедет. Я его горячо поблагодарила.

В отеле «Игбол» ко мне начали подступать сомнения, смогу ли я все это оплатить, потому что с собой у меня была только тысяча франков. Больше денег дома не было, да и эти мы заработали лишь благодаря дискотеке. Я перепеленала Напираи, и мы спустились в ресторан. Сидеть с ней за столом было очень неудобно. Она или все опрокидывала, или просилась поползать по полу. С тех пор как она научилась ползать, она перемещалась по полу со скоростью света. Вокруг было так грязно, что я не хотела опускать ее на пол, но она дергалась и вопила до тех пор, пока я не сдалась. Она мгновенно вымазалась в грязи, и никто из местных не понимал, почему я ей это позволяю. Зато немногочисленные белые безумно радовались, обнаружив Напираи у себя под столом. Она была довольна, и я тоже. Вернувшись в номер, я ее как следует вымыла в тазу. Чтобы принять душ самой, мне пришлось ждать, пока она заснет.

На следующий день лил проливной дождь. В половине девятого я встала в очередь перед телефонной будкой. Мы промокли до костей, какая-то женщина, сжалившись, пропустила нас вперед. Я сразу дозвонилась до индуса и сообщила, что нахожусь перед кинотеатром «Одеон». Он сказал, что через двадцать минут его водитель с машиной будут у нас. Я помчалась обратно в «Игбол», чтобы переодеться. Моя девочка вела себя очень мужественно. Она не плакала, хотя промокла до нитки. Возле кинотеатра нас поджидал шофер, и мы поехали в промышленный район, где нас проводили в роскошный кабинет. За письменным столом сидел индус. Он улыбнулся, вежливо поздоровался с нами и позвонил кому-то по телефону. Тут же возник африканский механик, с которым я познакомилась вчера. Индус передал ему несколько адресов, где можно было найти необходимые запчасти. На вопрос, достаточно ли у меня с собой денег, я ответила: «Я надеюсь!»

Мы изъездили Найроби вдоль и поперек и к полудню нашли запчасти для коробки передач всего за сто пятьдесят франков. Мы с Напираи сидели на заднем сиденье машины. Дождь закончился, выглянуло солнце, и в машине стало жарко. Открывать окна было нельзя, потому что иногда мы заезжали в самые опасные районы города. Водитель снова и снова проверял адреса, но никак не мог найти тот, что был нужен. Напираи надоело кататься в машине, она вспотела и стала вопить. Мы провели в машине без перерыва шесть часов, когда механик сказал, что шансов найти нужную деталь почти нет. В пять часов все магазины закрываются, потому что завтра – Страстная пятница. Про Пасху-то я и забыла! Я спросила, когда снова откроются магазины. Он ответил, что мастерские будут закрыты до вторника. Представив, что нам с Напираи придется провести в Найроби столько времени, я пришла в отчаяние. Если меня не будет дома неделю, у Лкетинги окончательно сдадут нервы. Мы решили вернуться в офис индуса.

Узнав о моих трудностях, индус очень огорчился. Он посмотрел на скрученную головку коробки переключения передач и спросил механика, нельзя ли ее починить. Тот ответил отрицательно, скорее всего, потому, что ему не терпелось уйти домой. Индус снова позвонил кому-то по телефону. В проеме двери возник другой мужчина в рабочем фартуке и защитных очках. Индус дал указания отшлифовать и сварить старые запчасти. Он настойчиво сказал ошарашенному мужчине, что все должно быть готово через полчаса: ему нужно уехать, да и я не могу дольше здесь задерживаться. Улыбнувшись, он дал мне понять, что через полчаса я поеду домой.

Я горячо поблагодарила его и спросила, во сколько мне это обойдется. Он вежливо отмахнулся и сказал, что, если у меня будут какие-нибудь проблемы, я всегда могу ему позвонить. Помогать мне для него большая радость. В Барсалое мне следует пойти к прорабу. Он предупрежден и позаботится о том, чтобы все детали были установлены. Я не могла поверить, что кто-то помогает мне бесплатно, да еще в таких масштабах! Вскоре я вышла из его кабинета. Запчасти были неподъемные, но я очень гордилась своим успехом. Тем же вечером я доехала до Ньяху-руру, с тем чтобы на следующее утро сесть в автобус до Маралала. Тащить две тяжелые сумки, да еще Напираи было очень тяжело.

Прибыв в Маралал, я стала думать, как добраться до Барсалоя. Измученная, я пошла в гостиницу, чтобы перекусить после утомительного пыльного путешествия. Мне снова пришлось постирать дюжину пеленок, искупать Напираи и помыться самой. Я упала в постель без задних ног и мгновенно уснула. Утром я стала у всех спрашивать, не едет ли кто в Барсалой. От своего оптового продавца я узнала, что к сомалийцам поедет грузовик, но после пережитых волнений я не хотела мучить себя и Напираи поездкой на грузовике. Я продолжала ждать и вдруг увидела юношу, который только что пришел из Барсалоя. Он сказал, что завтра пастор Роберто приедет в Маралал забрать почту. На следующий день я быстро собрала в гостинице свои вещи и заняла пост возле почты. Я прождала на обочине битых четыре часа, пока наконец не увидела вдали белый автомобиль миссионера. Я радостно подошла к Роберто и спросила, не могу ли поехать с ним домой. Это не проблема, ответил он, он поедет обратно примерно через два часа.

Обострение

В Барсалое я вышла из машины и увидела мужа, который направлялся ко мне решительным шагом. Он холодно поздоровался со мной и спросил, почему я вернулась только сейчас. Что значит только сейчас? Я выбрала самый быстрый путь, с досадой ответила я. Он даже не поинтересовался, удачно ли я съездила. Почему я ночевала в Маралале? Кого я встретила? Вопросы, одни вопросы, и ни слова похвалы.

В присутствии пастора Роберто мне было очень неловко подвергаться столь унизительному допросу, и я с Напираи побежала домой. Лкетинга поспешил за мной. По крайней мере, он схватил сумку с деталями, которая даже его притягивала к земле. Его глаза подозрительно блестели, когда он обрушивал на меня все новые и новые вопросы. Я была готова сорваться и выплеснуть на него всю свою обиду и разочарование, но к нам пришел Джеймс с другом. Первым делом он спросил, как все прошло. Он сказал, что я поступила очень отважно, спонтанно решившись полететь на самолете. К сожалению, он в тот момент стирал на реке свою одежду, иначе бы обязательно присоединился ко мне. Полетать на самолете – это была его самая большая мечта.

Его слова обрадовали и успокоили меня. Ребята приготовили мне чай. Мы оживленно разговаривали, а Лкетинга вышел из дому, хотя на улице было уже темно. Я спросила у Джеймса, что сказал мой муж, когда вернулся и узнал, что я улетела. Улыбаясь, Джеймс объяснил, что поколение Лкетинги не признает самостоятельных женщин и не умеет доверять. Лкетинга решил, что я сбежала с Напираи и больше не вернусь. Я не понимала, как он мог так подумать, хотя к тому времени у меня накопилось достаточно поводов для побега. Но куда бежать? Напираи ведь нужен отец!

Джеймс отвлек меня от мрачных мыслей, спросив, когда мы наконец откроем магазин. Ему так хочется работать, чтобы заработать немного денег! Он был прав, нам действительно нужно было зарабатывать деньги, иначе новая машина оставила бы нас без гроша. Я сказала, что, как только «датсун» отремонтируют, мы сразу откроем магазин. На этот раз это будет роскошный «супермаркет» с одеждой, обувью, содовой и пивом. Пока в Барсалое живут рабочие из Найроби, можно получить хорошую выручку. Позднее к нашим покупателям добавятся новые учителя и их семьи. Я понимала, что с Джеймсом в качестве продавца у нас неплохие шансы. Однако я подчеркнула, что это будет моя последняя попытка и что я вкладываю в нее свои последние деньги. Эйфория ребят заразила меня, и я на время забыла о своих проблемах с Лкетингой. Как только он вернулся домой, ребята сразу ушли.

На следующее утро Лкетинга сам пошел к рабочим и сказал, что запчасти готовы к установке. После работы пришел механик и стал колдовать над нашим автомобилем. Однако в тот же день завершить установку ему не удалось; лишь через три дня наш роскошный автомобиль снова был на ходу. Теперь ничто не мешало нам открыть магазин, и мы вчетвером поехали за продуктами. Счастливый Джеймс держал Напираи. Он очень любил ее и не уставал с ней играть.

В Маралале я заглянула в банк, чтобы посмотреть, не поступили ли на счет мои последние четыре тысячи франков. Служащий с сожалением сказал, что деньги еще не пришли. Однако на следующий день они поступили, и мы взялись за дело. В первую очередь мы закупили тонну кукурузной муки и сахара, овощей и фруктов – столько, сколько я смогла найти. На оставшиеся деньги я купила одежду, обувь, табак, пластиковые тазы, канистры для воды, то есть все, что можно было продать с наибольшей выгодой. Я даже купила двадцать буханок хлеба. Я отдала последний шиллинг в надежде, что он принесет мне прибыль.

Открытие магазина стало настоящим событием. Люди стекались к нам со всех сторон. Канги, одежда и канистры закончились через два дня. Овощи, рис и картофель строители покупали по десять и даже двадцать килограммов. Это был уже не магазин, а маленький деревенский супермаркет. Первые дни мы были очень счастливы, горды и довольны собой, хотя и жутко уставали. Джеймс работал не покладая рук и даже попросил разрешения поселиться в магазине, чтобы с утра открываться раньше.

Пивом мы торговали не официально, а втихую, чтобы избежать проблем. Как правило, несколько ящиков расходились за пару дней. Я не хотела, чтобы мы сидели без товара дольше одного-двух дней, и чувствовала себя ответственной за пополнение запасов. На вырученные деньги я сразу покупала следующую партию одежды, так как строителям школы требовалось много брюк и рубах. Раз в три недели я специально для этого ездила в Наниуку, где находился большой рынок. Женская и детская одежда раскупалась нарасхват. Кроме того, на одежду я принимала заказы. Удивительно, как быстро у людей появились деньги: благодаря строительству школы многие нашли работу.

Магазин процветал, а для рабочих даже стал местом встречи. Все шло хорошо, пока у Лкетинги снова не начались приступы ревности. По утрам я делала все домашние дела и лишь после обеда шла с Напираи в магазин. С ребятами было очень весело. В магазине всегда было полно детей, которые таскали Напираи на себе или играли с ней. Она любила находиться в центре внимания. Только моему мужу не нравилось, когда мне было весело: он считал, что с ним я никогда не смеюсь. Он испытывал недоверие к каждому, кто разговаривал со мной больше пяти минут. Сначала он ревновал меня к рабочим, которые приходили в магазин каждый день. Случалось и так, что он не пускал кого-то из них, говоря, что этот мужчина приходит сюда только из-за меня, его жены. Мне каждый раз становилось неловко, и я спешила уйти из магазина. Джеймс тоже ничего не мог поделать со старшим братом, который снова и снова устраивал беспричинные сцены ревности.

Мы ссорились все чаще, и я поймала себя на мысли, что не хочу прожить так до конца своих дней. Мы работали, а он стоял и портил настроение мне и нашим клиентам. Если он был не в магазине, то сидел дома с другими воинами и занимался разделкой козьей туши. В такие дни, возвращаясь вечером домой, я очищала пол от крови и костей.

Раз или два в неделю я ездила за товаром в Барагой, который находился гораздо ближе, чем Маралал. Скоро должна была состояться свадьба одного воина, и сахара снова не хватало. Он один собирался купить триста килограммов и хотел, чтобы за дополнительную плату мы отвезли сахар в отдаленный крааль. Был полдень, и я поспешила в Барагой, куда добралась за полтора часа. Я купила только шестьсот килограммов сахара, так как мне предстояло пересечь две реки, и я не хотела перегружать автомобиль.

Я села в машину и включила зажигание, но двигатель не заводился. Меня мгновенно окружили представители племени туркана, которые с любопытством заглядывали в автомобиль. Владелец магазина вышел и спросил, что случилось. Некоторые попытались подтолкнуть автомобиль, но это не помогло. Владелец магазина посоветовал пройти триста метров, сказав, что там в палатке живут другие мзунгу, у которых такой же автомобиль.

В указанном месте я увидела молодую пару англичан, которым и описала свою проблему. Мужчина захватил ящичек с инструментами и осмотрел мою машину. Он сразу заметил, что аккумулятор разряжен, попробовал что-то исправить, но безуспешно. Когда я сказала, что сегодня мне обязательно нужно вернуться в Барсалой и что у меня дома маленький ребенок, он одолжил мне свой аккумулятор. Однако добавил, что через два дня они уезжают в Найроби, так что я обязательно должна вернуть аккумулятор. Растроганная таким доверием, я заверила его, что приеду вовремя. Свой пришедший в негодность аккумулятор я оставила у них.

Дома меня снова встретил недоверчивый взгляд мужа и вопрос, почему меня так долго не было. Я ему все объяснила. Меня безумно расстроило то, что нам снова предстоит потратить немалую сумму на ремонт машины. Кроме того, в самое ближайшее время нужно было купить четыре новые покрышки. Было отчего прийти в отчаяние: так мы никогда не заработаем денег. Мысль о том, что завтра мне снова придется ехать в Маралал, наводила на меня ужас.

На помощь мне пришел случай: строители собирались поехать в Маралал на своей машине за продуктами и пивом. Я попросила Лкетингу поехать с ними и захватить с собой аккумулятор. В Маралале он должен был купить новый, после чего на общественном матату поехать в Барагой к англичанам, которые, несомненно, подвезут его до Барсалоя.

Я несколько раз повторила, как это важно, чтобы люди получили завтра свой аккумулятор. Он заверил меня, что все будет в порядке, сел в «лендровер» строителей и поехал с ними в Маралал. Я волновалась, но он обещал сделать все, как я сказала. К тому же он гордился тем, что ему доверили такое важное задание. Ему предстояло переночевать там и рано утром сесть на единственное матату в Барагой.

Закончив домашние дела, я пошла в магазин, чтобы помочь Джеймсу продавать сахар. Лкетинга должен был вернуться с минуты на минуту. Но лишь в девять часов вечера мы наконец увидели вдали свет фар. Успокоившись, я пошла готовить ему чай. Через полчаса возле нашего магазина остановился «лендровер» англичан. Я подбежала к ним и удивленно спросила, где мой муж. Мужчина раздраженно посмотрел на меня и сказал, что не знает, где мой муж, но хотел бы получить назад свой аккумулятор, потому что сегодня им нужно уехать в Найроби, а завтра вечером улетает их самолет в Англию. От этих слов я пришла в ужас, мне стало жутко стыдно за то, что я не сдержала своего обещания.

Я сказала, что очень сожалею, но аккумулятор уехал с моим мужем, который сегодня должен был завезти его в Барагой. Англичанин пришел в ярость. Он сказал, что доехал до Барсалоя на моем старом аккумуляторе, но его хватит лишь до тех пор, пока он снова не сядет, потому что сам он не подзаряжается. Я пришла в отчаяние и очень злилась на Лкетингу. Англичане сказали, что матату приезжал, но воина среди пассажиров они не заметили. Была уже половина десятого, и я предложила им попить чаю и вместе подумать, что делать дальше.

Пока мы пили чай, я услышала гул двигателя грузовика. Он остановился около нашего дома, и через мгновение на пороге появился Лкетинга. Кряхтя, он опустил на землю два тяжелых аккумулятора. Я раздраженно спросила, где он так долго пропадал, этим людям давно пора ехать в Найроби. Англичанин угрюмо поменял аккумулятор, после чего они сразу уехали. Лкетинга подвел меня, и меня душила ярость. Он сказал, что опоздал на матату, но я уловила запах алкоголя. Денег у него совсем не осталось, напротив, ему нужны были еще сто пятьдесят франков, чтобы заплатить водителю грузовика. От такой бесцеремонности у меня пропал дар речи. Аккумулятор стоил почти триста пятьдесят франков, сто пятьдесят франков нужно отдать водителю – и все потому, что он напился в баре пива и пропустил дешевый автобус. Значит, вся выручка за этот и следующий месяц коту под хвост.

Озлобленная на него, я легла спать. Но мои мучения не закончились: в ту ночь муж был намерен заняться со мной любовью. Когда я сказала, что сегодня этого не допущу, он снова стал на меня кричать. Была уже почти полночь, и кроме наших громких криков ничто не нарушало окрестную тишину. Он повторил, что у меня наверняка есть любовник, с которым я встречалась прошлой ночью. Для этого я и отправила его в Маралал. Я не могла этого больше слушать и отчаянно пыталась успокоить Напираи, которая проснулась от нашей ругани.

Отчаянное положение

Мне хотелось только одного: поскорее убраться отсюда. Я понимала, что здесь у нас шансов выжить нет. Деньги утекали, как песок сквозь пальцы. Подозревая в каждом мужчине моего любовника, муж выставлял меня на посмешище. Однако я понимала, что, если оставлю его, он заберет у меня дочь. Он любит ее не меньше меня, и по закону она принадлежит ему, то есть его матери. Значит, увезти ее отсюда нет никакой возможности. Я стала отчаянно думать, как спасти наш брак, потому что знала, что без Напираи никуда не поеду.

Как будто что-то предчувствуя, Лкетинга не отходил от нас ни на шаг. Стоило мне задуматься о Швейцарии, как он сразу это замечал, будто читал мои мысли. Он трогательно заботился о Напираи и целыми днями с ней играл. Мною овладевали самые противоречивые чувства. С одной стороны, больше всего на свете мне хотелось построить с главной любовью своей жизни крепкую семью, а с другой – из-за недоверия Лкетинги моя любовь постепенно умирала. Я очень устала снова и снова восстанавливать это доверие и в одиночку бороться за выживание семьи, в то время как Лкетинга спокойно занимался собой или своими друзьями.

Иногда к нам приходили мужчины, рассматривали мою маленькую, восьмимесячную, дочку и обсуждали с Лкетингой возможность будущей женитьбы. Я бесилась, а он благосклонно принимал их предложения. Я пыталась всячески препятствовать таким визитам, как по-хорошему, так и по-плохому. Наша дочь сама выберет себе мужа; она выйдет замуж за человека, которого будет любить! Я не собиралась продавать ее старику в качестве второй или третьей жены. Женское обрезание тоже часто становилось предметом наших ссор. Тут я неизменно наталкивалась на непонимание со стороны мужа, хотя говорить об этом было, конечно, еще рано.

Джеймс усердно трудился в нашем магазине, и вскоре пришла пора снова заказывать грузовик. Моих денег было явно недостаточно, но мы все же решили съездить в Маралал, чтобы заодно снять деньги со счета.

Все это время новый аккумулятор стоял у нас дома, и только я собралась пойти к миссионеру, чтобы попросить его установить, как Лкетинга заявил, что сделает это сам. Все уговоры оказались напрасными. Я не хотела новой ссоры и согласилась. К счастью, автомобиль завелся без проблем. Но через полтора часа машина остановилась в лесу – двигатель заглох намертво. Поначалу я не волновалась, полагая, что просто где-то отошел кабель, но, открыв капот, пришла в ужас. Лкетинга закрепил аккумулятор недостаточно надежно, и из-за тряски на дороге в нем образовалась трещина. Из батареи с одного бока вытекала жидкость. Я была близка к истерике. Новый, дорогой аккумулятор пришел в негодность только потому, что его неправильно установили! С помощью жвачки я постаралась спасти оставшуюся жидкость, но эта отчаянная попытка ни к чему не привела, вскоре аккумуляторная кислота все съела. Я вопила и злилась на мужа. Под палящим солнцем мы застряли на дороге с маленьким ребенком. Выход оставался только один: отправить Лкетингу пешком обратно в миссию, а самой остаться ждать здесь с Напираи. Я понимала, что ждать придется несколько часов.

Слава богу, я продолжала кормить Напираи грудью, иначе бы это была настоящая катастрофа. По крайней мере, у меня была с собой вода. Время шло, я уныло наблюдала за семьей страусов и несколькими зебрами. Мысли вихрем проносились в моей голове, и я решила больше не вкладывать деньги в магазин. Я уеду, как София, в Момбасу. Там мы откроем сувенирную лавку, которая принесет больше дохода и гораздо меньше проблем, чем мой продуктовый магазин. Но как убедить в этом мужа? Уговорить его необходимо, иначе нам с Напираи отсюда не выбраться. Одна я все равно уехать не смогу: кто будет держать Напираи во время долгого переезда?

Через три часа я разглядела вдали облако пыли и подумала, что это, должно быть, пастор Джулиани. Вскоре он остановился возле нас. Он заглянул под капот и покачал головой. Почему я не попросила его установить аккумулятор, спросил он, ведь теперь он совершенно негоден. Я добавила, что аккумулятор куплен всего неделю назад, и снова расплакалась. Он сказал, что попробует его отремонтировать, но обещать ничего не может, а через два дня улетает в Италию. Он установил мне запасной аккумулятор, и мы вместе поехали в Барсалой. Там он залил корпус батареи горячим варом, но предупредил, что этого хватит ненадолго. Попрощавшись с пастором Джулиани, я впала в уныние. В ближайшие три месяца у меня не будет ангела-хранителя, потому что на пастора Роберто надежда небольшая.

Как всегда, вечером к нам зашли юноши и принесли выручку из магазина. Обычно, когда они заходили, я готовила им чай, а в отсутствие Лкетинги и еду. Визиты ребят поднимали мне настроение, ведь с ними я могла нормально общаться. Джеймс расстроился, когда я сказала, что больше не хочу организовывать поездку на грузовике.

Я впервые заговорила о том, чтобы уехать отсюда, иначе скоро мы останемся совсем без денег. В комнате повисла тишина, и я объяснила, что у меня больше денег нет и продолжать здесь торговлю мы не можем. Автомобиль разоряет нас, и скоро мы останемся без гроша. Лкетинга сразу встрял в разговор и сказал, что мы так успешно возобновили торговлю, что бросать ее он не хочет. Это его родина, и он не уйдет от своей семьи. Я спросила, на какие деньги он собирается закупать товар. Он спокойно ответил, чтобы я написала своей маме и попросила, как всегда, выслать нам немного денег. Он не понимал, что деньги, которые мы тратили раньше, были моими собственными. Юноши меня понимали, но поделать ничего не могли: на каждый их довод у мужа находились отговорки. Я продолжала свою рекламную кампанию и старалась представить Момбасу в самом выгодном свете. Джеймс был готов немедленно двинуться в Момбасу, так как он, помимо всего прочего, мечтал посмотреть на море. Но мой муж уезжать отсюда не хотел.

На сегодня разговор был закончен, и мы стали играть в карты. Мы много смеялись, и Лкетинга, который никак не хотел учиться играть в эту игру, угрюмо наблюдал за нами. Визиты ребят его раздражали. Он демонстративно сидел в стороне, жевал мираа или задирал ребят до тех пор, пока они, раздраженные, не уходили. Но они и так остались единственными, кто еще приходил к нам в гости. Каждый день я осторожно заводила разговор о Момбасе, так как без основных продуктов питания магазин практически не приносил дохода. Постепенно это стало волновать и Лкетингу, но он пока не сдавался.

Однажды вечером мы играли втроем в карты. Стол освещала керосиновая лампа. Лкетинга, как тигр, мерил комнату беспокойными шагами. На улице было светло, дело шло к полнолунию. Мне захотелось размять ноги, и я вышла на улицу. Босой ногой я наступила на что-то скользкое и вскрикнула от отвращения.

Все рассмеялись, только не Лкетинга. Взяв со стола лампу, он стал рассматривать предмет, на который я наступила. Он напоминал раздавленное животное, возможно это был эмбрион козы. Юноши придерживались того же мнения. Предмет был не более десяти сантиметров в длину, поэтому было трудно сказать, что это такое. Лкетинга посмотрел на меня и сказал, что это выпало из меня. Поначалу я даже не поняла, что он имеет в виду.

Разъяренный, он спросил, от кого я ждала ребенка. Теперь-то ему ясно, почему ребята приходят к нам каждый день. Я спала с одним из них. Джеймс попытался его успокоить, потому что меня Лкетинга не желал слушать. Он оттолкнул Джеймса и бросился на его друга, но ребята оказались проворнее и выбежали из дома. Лкетинга подошел ко мне, схватил за плечи и потребовал, чтобы я наконец назвала имя своего любовника. Я в ярости вырвалась из его объятий и крикнула: «Ты совсем сумасшедший! Уходи из моего дома, ты сумасшедший!» Я не сомневалась, что теперь-то он точно меня ударит, впервые в жизни. Но он сказал только, что отомстит за этот позор. Он найдет этого юношу и убьет его. С этими словами он вышел из дома.

Из всех хижин повылезали люди и с интересом наблюдали за нами. Когда муж ушел, я схватила деньги, наши паспорта, Напираи и побежала в миссию. Я исступленно колотила в дверь и молилась, чтобы Роберто был на месте. Через некоторое время он открыл дверь и с ужасом посмотрел на нас. Я вкратце объяснила, что произошло, и попросила немедленно отвезти меня в Маралал. Это вопрос жизни и смерти. Роберто смущенно ответил, что не вправе этого делать. Ему еще больше двух месяцев жить здесь одному, пока не вернется пастор Джулиани, и он не хочет настраивать местных жителей против себя. Он сказал, что мне следует вернуться домой, все наверняка не так плохо. Видимо, пастору было страшно. По крайней мере, я оставила в миссии деньги и паспорта, чтобы муж их не уничтожил.

Когда я вернулась, Лкетинга уже сидел дома с мамой. Он спросил, что я делала в миссии, но я ничего не ответила. Он раздраженно спросил, где эмбрион. Я честно сказала, что его утащила наша кошка. Разумеется, он мне не поверил и заявил, что я наверняка бросила его в туалетную яму. Он сказал маме, что теперь знает, что у меня связь с юношей. Скорее всего, Напираи не от него, а от того юноши, потому что перед своей первой поездкой в Швейцарию я ночевала с ним в отеле в Маралале. Как он об этом узнал? Значит, тогдашний мой добрый поступок обернулся теперь моей гибелью. Мама спросила, правда ли это. Разумеется, я не могла этого отрицать, а они не верили, что в ту ночь между нами ничего не было. Я сидела перед ними и рыдала, что лишь укрепляло их подозрения.

Раздосадованная, я хотела только одного: вырваться отсюда как можно скорее. После долгих обсуждений мама решила, что Лкетинга должен ночевать в маньятте, а завтра мы посмотрим, что делать дальше. Но муж отказался уходить без Напираи. Я закричала, чтобы он оставил в покое моего ребенка, которого все равно не считает своим. Но он схватил ее и исчез в темноте.

Я сидела одна на кровати и плакала навзрыд. Конечно, я могла сесть в машину и уехать из деревни, но о том, чтобы оставить здесь ребенка, не могло быть и речи. Снаружи до меня доносились голоса и смех: кому-то наша ссора показалась забавной. Через некоторое время ко мне зашел ветеринар с женой. Они все слышали и стали меня успокаивать. В ту ночь я не сомкнула глаз и молилась о том, чтобы однажды мы отсюда уехали. От моей любви осталась одна лишь ненависть. Как могло все так измениться за столь короткое время, оставалось для меня загадкой.

Рано утром я пошла в магазин и предупредила ночевавших там ребят, что Лкетинга собирается одному из них отомстить. После этого я побежала к маме, чтобы покормить Напираи. Мама сидела с ней перед хижиной. Мой муж еще спал. Я взяла малышку, покормила ее грудью, и мама спросила, действительно ли ее отец Лкетинга. Со слезами на глазах я коротко ответила: «Да».

Бессилие и ярость

Муж вылез из маньятты и велел мне идти в наш домик. Туда же он притащил и ребят. Как всегда, нас сразу окружили любопытные. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, ведь я не знала, что он задумал. Лкетинга раздраженно заговорил со мной и перед всеми присутствующими спросил, спала ли я с этим юношей. Он сказал, что хочет это знать. Мне было очень стыдно, и одновременно я была в ярости. Он вел себя как судья, даже не замечая, насколько смешными он нас делает в глазах окружающих. «Нет, – крикнула я, – ты сумасшедший!» Не успела я продолжить, как получила первую пощечину. Я в ярости метнула ему в голову пачку сигарет. Он развернулся и занес надо мной свою дубинку, рунгу, но юноши и ветеринар успели его вовремя схватить. Они крепко держали его, возмущенно что-то ему говорили и советовали на некоторое время уйти в лес, пока у него не прояснится голова. Он схватил свои копья и ушел. Я бросилась в свой дом и больше никого не хотела видеть.

Он отсутствовал два дня. Все это время я не выходила из дому. Уехать я не могла, потому что даже за вознаграждение никто не согласился бы мне помочь. Целыми днями я слушала немецкую музыку и читала стихотворения. Это помогало мне собраться с мыслями. Только я начала писать письмо домой, как муж неожиданно вернулся. Он выключил музыку и спросил, почему в нашем доме поют и откуда у меня эти кассеты. Эти кассеты были у меня всегда, о чем я ему невозмутимо сообщила. Он мне не поверил. Затем он увидел письмо, которое я писала маме, и потребовал, чтобы я прочитала его вслух. Прослушав его, он выразил сомнения, что я правильно передала его содержание. Я порвала письмо и сожгла его. О Напираи он не сказал ни слова, как будто вообще ее не замечал. Он был относительно спокоен, и я старалась его не раздражать. В конце концов, если я хочу отсюда уехать, мне необходимо с ним помириться.

Дни шли своим чередом. Лкетинга стал спокойнее, отчасти потому, что друг Джеймса уехал из Барсалоя. От Джеймса я узнала, что он переехал к родственникам. Магазин был по-прежнему закрыт, и через две недели у нас закончились все продукты. Я хотела съездить в Маралал, но муж запретил. Он подчеркнул, что остальные женщины живут на одном молоке и мясе и им этого хватает.

Я снова и снова заговаривала о Момбасе. Если мы туда переедем, моя семья наверняка нас поддержит. Для жизни здесь у меня больше денег нет. Если с сувенирной лавкой ничего не получится, мы в любой момент можем сюда вернуться. Когда в один прекрасный день и Джеймс сказал, что ему нужно уехать из Барсалоя, чтобы найти работу, Лкетинга в первый раз спросил, что мы будем делать в Момбасе. Видимо, он постепенно сдавался. Я делала все, чтобы его не злить: свои кассеты и книги я уничтожила, писем больше не писала, против воли занималась с ним любовью. У меня была только одна цель: прочь отсюда, с Напираи!

Я мечтала о красивой лавочке с сувенирами масаи. Все, что оставалось в нашем магазине, мы могли бы продать сомалийцам. Даже обстановка принесла бы денег, ведь купить кровать, стол и стулья в деревне было негде. Чтобы попрощаться с людьми и заодно заработать денег, мы могли бы устроить прощальную дискотеку. Джеймс мог бы поехать с нами в Момбасу и помочь с новым магазином. Я говорила и говорила, всеми силами стараясь скрыть свою нервозность. Лкетинга не должен был заметить, как важно для меня его согласие.

Наконец он спокойно сказал: «Коринна, может, мы поедем в Момбасу через два или три месяца». Я в ужасе спросила, почему он хочет так долго ждать. Он ответил, что тогда Напираи исполнится год, она больше не будет во мне нуждаться и ее можно будет оставить у его мамы. От этих слов мне стало дурно. Мне было ясно, что уеду я только с Напираи, о чем я ему спокойно сказала. Мне нужна моя дочь, иначе работа не будет доставлять мне никакого удовольствия. Джеймс поддержал меня и сказал, что будет присматривать за Напираи. Если мы хотим уехать, то делать это нужно сейчас, добавил Джеймс, потому что через три месяца ему предстоит церемония обрезания, сопровождающаяся большим праздником. Тогда он перейдет в категорию воинов, а мой муж – в категорию старейшин. Праздник продлится пару дней, после чего он долгое время должен будет жить лишь в обществе таких же, как и он, только что обрезанных мужчин. Посовещавшись, мы решили выехать через три недели. Четвертого июня мне исполнялось тридцать лет, и это событие я хотела отметить в Момбасе. Все последующие дни я жила мыслью о том мгновении, когда покину Барсалой.

Было начало месяца, и мы решили как можно быстрее устроить дискотеку. Мы в последний раз съездили в Маралал, где закупили пиво и другие напитки. В Маралале муж потребовал, чтобы я позвонила в Швейцарию и попросила выслать нам деньги для переезда в Момбасу. Я сделала вид, что поговорила со своими родственниками, и сказала ему, что все в порядке. Как только мы приедем в Момбасу, я позвоню домой еще раз.

Дискотека снова прошла с большим успехом. Я договорилась с Лкетингой, что в полночь мы вместе произнесем прощальную речь, ведь местные жители даже не подозревали о нашем отъезде. Однако через некоторое время мой муж исчез. В полночь я поняла, что придется держать речь одной, и попросила ветеринара перевести мои слова с английского на суахили для рабочих и на масаи для местных жителей.

Джеймс выключил музыку, и все ошеломленно застыли на месте. Я одиноко стояла посреди комнаты и дрожащим голосом попросила внимания. В первую очередь я извинилась за отсутствие мужа. Затем с сожалением сообщила, что это наша последняя дискотека и через две недели мы уезжаем из Барсалоя, чтобы открыть новый бизнес в Момбасе. Жить здесь с таким дорогим автомобилем мы не можем. Кроме того, мое здоровье и здоровье моей дочери постоянно находится под угрозой. Я поблагодарила всех за верность нашему магазину и пожелала успеха с новой школой.

Не успела я закончить речь, как все пришли в страшное волнение и заговорили одновременно. Даже местный шериф был подавлен и сказал, что я не могу просто так уехать теперь, когда меня все приняли. Двое других мужчин похвалили нас и сожалели о потере, которую представляет для них наш отъезд. Мы привнесли в этот край жизнь и разнообразие, не говоря уж о том, что благодаря автомобилю я многих выручала. Все зааплодировали. Я была очень тронута и попросила снова включить музыку, чтобы вернуть радостное настроение.

В суматохе возле меня неожиданно оказался молодой сомалиец, который также выразил свое сожаление по поводу нашего решения. Он всегда восхищался всем, что я делала. Тронутая его признаниями, я пригласила его выпить содовой и, воспользовавшись случаем, предложила купить все, что еще оставалось в нашем магазине. Он сразу согласился. Он сказал, что после того, как я составлю перечень выставленных на продажу вещей, он оплатит все по полной стоимости. Он добавил, что купит даже дорогие весы. После этого я долго разговаривала с ветеринаром. Для него наш отъезд стал большой неожиданностью, но после всего, что случилось, он отлично меня понимал. Он надеялся, что в Момбасе мой муж станет вести себя разумнее. Скорее всего, ветеринар был единственным человеком, который догадывался об истинной причине нашего отъезда.

В два часа ночи мы закрылись. Лкетинга так и не пришел. Я поспешила в маньятту, чтобы забрать Напираи. Мой муж сидел в хижине и разговаривал с мамой. На вопрос, почему он ушел с праздника, он ответил, что это был мой праздник, потому что это мне не терпится поскорее отсюда уехать. На этот раз я не стала спорить и осталась в маньятте. Может быть, я ночую в такой хижине в последний раз в жизни, пронеслось у меня в голове.

Когда выдалась подходящая возможность, я рассказала Лкетинге об уговоре с сомалийцем. Эту новость он воспринял угрюмо и поначалу не соглашался. С сомалийцами он не хочет иметь никакого дела, высокомерно заявил он. Перечень товаров я составила с помощью Джеймса. Сомалиец попросил доставить ему товар через два дня, к тому времени у него будет собрана нужная сумма денег. Одни только весы составляли треть общей суммы.

Возле нашего домика снова и снова появлялись люди, которые хотели что-нибудь купить. Все было зарезервировано до последней чашки. Двадцатого мая я требовала оплату, а двадцать первого мая утром каждый мог забрать свой товар – таков был уговор. Когда мы собрались отвезти товар сомалийцу, мой муж поехал с нами. Он оспаривал каждую цифру. Когда я принесла весы, он забрал их у меня и отставил в сторону, сказав, что заберет их с собой в Момбасу. Он никак не хотел понять, что они нам больше не понадобятся и что здесь мы получим за них гораздо больше денег. Нет, весы поедут с нами. Меня жутко бесило, что пришлось вернуть сомалийцу так много денег, но я промолчала. Только ссоры перед отъездом не хватало! До двадцать первого мая оставалась еще целая неделя.

Я осторожно ждала дня отъезда, и мое внутреннее напряжение росло с каждым днем. Я не хотела оставаться здесь ни одного лишнего часа. Наконец наступила последняя ночь. Почти все покупатели принесли деньги, а то, что нам было не нужно, мы раздали. Машина была забита до отказа, в доме не осталось ничего, кроме кровати с москитной сеткой, стола и стульев. Мама целый день сидела с нами и присматривала за Напираи. Наш отъезд ее очень огорчал.

Вечером в деревне возле сомалийца остановился автомобиль, и мой муж ринулся туда в надежде, что в продажу поступила мираа. Тем временем мы с Джеймсом составляли маршрут поездки. Мы очень волновались перед таким дальним переездом. Как-никак, от южного побережья нас отделяли целых тысяча четыреста шестьдесят километров.

Через час муж еще не вернулся, и я начала беспокоиться. Наконец он пришел, и я сразу заметила, что что-то не так. «Мы не можем ехать завтра», – объявил он. Конечно, он снова жевал мираа, но было видно, что говорит он серьезно. Меня бросило в жар, и я спросила, где он так долго пропадал и почему мы не можем уехать завтра. Он посмотрел на нас мутными глазами и сказал, что старейшины недовольны, что мы уезжаем без их благословения. А без благословения он никуда не поедет.

Я взволнованно спросила, почему нельзя произнести эту молитву завтра утром. Джеймс объяснил, что перед этим нужно забить одну или даже две козы и наварить пива. Чтобы старейшины дали нам свое «Енкаи», их нужно задобрить. Джеймс понимал нежелание Лкетинги уезжать, не получив благословения.

Окончательно потеряв над собой контроль, я закричала: почему эти старейшины не подумали об этом раньше? Уже три недели, как все знают, в какой день мы уезжаем, мы устроили прощальный праздник, продали все вещи, а оставшиеся упаковали. Я сказала, что не останусь здесь больше ни дня, даже если мне придется уехать одной с Напираи. Я кричала и неистовствовала, потому что понимала, что эта «неожиданность» задержит нас здесь еще как минимум на неделю, ведь именно столько уйдет на то, чтобы сварить пиво.

Лкетинга лишь сказал, что он не поедет, и продолжал жевать мираа. Джеймс вышел из дома и пошел к маме за советом. Я лежала на кровати, больше всего мне хотелось умереть. В моей голове стучала мысль: уеду завтра, уеду завтра. Ночью я почти не спала и чувствовала себя совершенно разбитой, когда рано утром к нам пришел Джеймс с мамой. Снова начались разговоры, но я не обращала на них никакого внимания и тупо продолжала паковать вещи. Перед моими опухшими от слез глазами все расплывалось. Джеймс разговаривал с мамой. Вокруг собралась толпа. Кто-то пришел забрать свои вещи, кто-то – попрощаться. Я ни на кого не смотрела.

Джеймс подошел ко мне и спросил по просьбе мамы, действительно ли я хочу уехать. «Да», – ответила я, привязывая к себе Напираи. Мама долго молча смотрела на свою внучку и на меня. Потом что-то сказала Джеймсу, и его лицо просияло. Он радостно передал мне, что мама сейчас приведет из Барсалоя четырех старейшин и они дадут нам свое благословение. Она не хочет, чтобы мы уезжали без благословения, потому что уверена, что видит нас в последний раз. Преисполненная благодарности, я попросила Джеймса перевести ей, что буду всегда о ней заботиться, где бы я ни была.

Плевок в добрый путь

Прошел час. К нашему дому все подходили и подходили люди, и я спряталась внутри. Наконец мама вернулась в сопровождении трех старейшин. Лкетинга, Джеймс и я стояли около автомобиля, мама читала молитву, и все хором повторяли: «Енкаи». Это продолжалось минут десять, после чего старики дали нам свое благословение, припечатав нам на лбы свои плевки. Церемония была окончена, и я вздохнула с облегчением. Каждому из старейшин я вручила в подарок полезный в хозяйстве предмет. Мама указала на Напираи и в шутку сказала, что ей нужен только наш ребенок.

Благодаря маме я победила. Перед тем как сесть за руль, я крепко ее обняла. Напираи я передала Джеймсу, который устроился на заднем сиденье. Лкетинга долго не решался сесть в машину, но когда я завела мотор, он с мрачным видом занял свое место. Не оглядываясь, я помчалась вперед. Я знала, что нас ждет долгая дорога, но это дорога к свободе.

С каждым километром ко мне возвращались силы. Я решила без остановок доехать до Ньяхуруру, так как только там могла бы вздохнуть спокойно. Когда до Маралала оставался час езды, мы прокололи шину. Машина была загружена под завязку, а запасное колесо лежало в самом низу! Я отнеслась к произошедшему спокойно. Я знала, что на земле самбуру меняю колесо в последний раз.

Через некоторое время мы уже были в Румурутти, неподалеку от Ньяхуруру, там, где начинается асфальтированная дорога. Нас остановили полицейские, попросили предъявить документы на машину и международные права. Срок действия моих прав давно истек, но они этого не заметили. Однако они сообщили, что в соответствии с новым постановлением мне необходимо отвезти автомобиль на осмотр, после чего мне на стекло наклеят значок с нашим адресом. Я очень удивилась, потому что в Маралале о новых значках ничего не было известно.

В Ньяхуруру мы переночевали и на следующий день стали узнавать, где можно получить такую наклейку. Снова начался бюрократический произвол. Сначала нужно было загнать автомобиль в гараж, чтобы выявить все недостатки, затем полагалось оплатить этот осмотр. Это означало, что машина целый день простоит в ремонтной мастерской, что будет стоить немалых денег. На следующий день мы должны были показать автомобиль инспектору. Я не сомневалась, что все получится. Однако, когда подошла наша очередь, проверяющий сразу обнаружил поврежденный аккумулятор и отсутствие наклейки. Я объяснила, что мы переезжаем и не знаем, какой адрес у нас будет в Момбасе. Это его совершенно не интересовало. Он сказал, что без точного адреса наклейку мне не выдадут. Мы уехали. Все происходящее казалось мне ужасно нелепым. Я не понимала, почему вдруг все так осложнилось, и решила просто поехать дальше. Мы и так уже потеряли два дня и отдали много денег. Я хотела в Момбасу. Мы ехали несколько часов подряд и, проехав Найроби, остановились на ночь в деревенской гостинице. Левостороннее движение требовало большой концентрации, и я жутко устала. В гостинице я постирала пеленки и покормила Напираи. К счастью, на непривычно гладких дорогах она почти все время спала.

На следующий день, проведя в дороге семь часов, мы добрались до Момбасы. Нас встретил тропический жаркий климат. Измученные, мы встали в колонну ожидавших автомобилей, чтобы на пароме переправиться на южное побережье. Я достала письмо Софии, которое получила несколько месяцев назад, сразу после ее переезда в Момбасу. Судя по адресу, она жила неподалеку от Укунды. Все мои надежды найти на эту ночь крышу над головой были связаны с ней.

Прошел еще час, прежде чем мы нашли новое здание, в котором теперь жила София. Но дверь шикарного дома нам никто не открывал. Я постучала в соседнюю дверь, и на пороге появилась белая женщина, которая сказала, что София на две недели улетела в Италию. Разочарованная, я стала напряженно соображать, где еще можно остановиться. Я вспомнила о Присцилле, но муж был против: ему хотелось на северное побережье. Мне эта идея не нравилась, так как с северным побережьем у меня были связаны самые нехорошие воспоминания. Устав спорить с Лкетингой, я просто поехала в нашу прежнюю деревню. Там мы узнали, что из пяти хижин жилой осталась только одна. Нам сказали, что Присцилла переехала в другую деревню, до которой на машине можно добраться всего за пять минут.

Вскоре мы уже были в деревне, напоминавшей по форме подкову. Дома представляли собой построенные вплотную друг к другу комнаты, похожие на номера в гостинице Маралала. В центре находился большой магазин. Мне деревня сразу понравилась. Мы вышли из машины, и нас сразу окружили дети; из магазина с любопытством выглядывал хозяин. Вдруг к нам подошла Присцилла. Она не могла поверить, что видит нас здесь. Ее радости не было предела, особенно когда она увидела Напираи. За это время она тоже родила очередного ребенка, мальчика, который был немного старше Напираи. Она сразу провела нас в свою комнату, приготовила чай и стала расспрашивать о нашей жизни. Узнав, что мы хотим остаться в Момбасе, она очень обрадовалась. Даже Лкетинга впервые после отъезда из Барсалоя казался веселым. Присцилла предоставила в наше распоряжение свою комнату и даже свою воду, которую здесь приносили с колодца в больших канистрах. Она сказала, что сегодня переночует у подруги, а завтра поможет нам найти собственное жилье. Меня снова поразили ее простота и радушие.

Утомленные поездкой, мы рано легли спать. На следующее утро Присцилла сообщила нам, что уже нашла свободную комнату в самом начале квартирного ряда, чтобы мы могли оставлять автомобиль рядом с жилищем. Это была комната размером три на три метра с бетонными стенами и крышей из соломы. В тот день мы увидели и некоторых других жильцов. Все они были воинами самбуру, некоторых из них мы помнили еще с прошлых времен. Лкетинга сразу разговорился с ними и много смеялся, гордо таская с собой Напираи.

Новая надежда

Войдя в местный магазин, я почувствовала себя как в раю. Здесь было все: хлеб, молоко, масло, яйца, фрукты, – и это в двухстах метрах от дома! Я все больше убеждалась в том, что в Момбасе мы не пропадем.

Джеймсу не терпелось увидеть море, и мы все вместе пошли к берегу. До пляжа было меньше получаса ходьбы. Вид океана наполнил меня радостью и чувством свободы. От чего я успела отвыкнуть, так это от белых туристов в коротких плавках. Джеймс, который никогда такого не видел, стыдливо отводил взгляд и не уставал поражаться обилию воды. Он был ошеломлен, как когда-то его старший брат. Зато Напираи радостно копалась в песке в тени пальм. Здесь, на берегу океана, жизнь в Кении снова показалась мне очень заманчивой.

Прямо на пляже для европейцев был построен бар, и мы подошли к нему, чтобы попить. Все с интересом нас разглядывали, и я чувствовала себя неловко в своей штопаной, хотя и чистой юбке. От былой уверенности в себе ничего не осталось. Когда со мной заговорила немка и спросила, мой ли ребенок Напираи, я даже не смогла найти подходящих слов. Слишком долго я не говорила по-немецки, не говоря уже о швейцарских диалектах! Я ответила ей по-английски и почувствовала себя при этом полной идиоткой.

На следующий день Лкетинга поехал на северное побережье, чтобы купить украшения. Он собирался принять участие в танцах масаи с последующей продажей сувениров. Я очень радовалась тому, что он тоже старается заработать денег. Джеймс играл с Напираи, а я стирала пеленки. Затем мы вместе с Присциллой начали строить планы на будущее. Когда я сказала, что подыскиваю лавочку, она восторженно поддержала эту идею. Поскольку Джеймс не мог оставаться с нами дольше месяца (ему нужно было вернуться домой на церемонию обрезания), я решила обойти с Присциллой все отели в надежде найти подходящий прилавок.

Управляющие роскошных отелей скептически оглядывали нас с ног до головы, после чего мы неизменно получали отказ. Подходя к пятому отелю, я почувствовала, что моя и без того хрупкая уверенность в себе исчезла окончательно. Постепенно я стала казаться себе попрошайкой. Конечно, в красной юбке в клетку и с ребенком за спиной я мало чем напоминала деловую женщину. К счастью, индус за стойкой регистрации случайно услышал наш разговор и написал мне номер телефона, по которому я могла связаться с его братом. Уже на следующий день мой муж, Джеймс и я поехали в Момбасу на встречу с этим мужчиной. В новом поселке рядом с супермаркетом у него было несколько свободных помещений, однако плата за месяц составляла семьсот франков. Я хотела сразу отказаться, так как эта сумма казалась мне завышенной, но потом все же решила сначала взглянуть на здание.

Магазин располагался в отличном месте, немного в стороне от главной улицы, на пляже «Дайани Бич». На машине дорога от дома заняла у нас пятнадцать минут. В здании уже находился огромный индийский сувенирный магазин, а напротив – китайский ресторан. Остальные помещения были свободны. Помещения располагались в форме лестницы, и с улицы магазин был не виден.

Я ухватилась за этот вариант, хотя площадь лавки составляла не более шестидесяти квадратных метров. Помещение было абсолютно голое, и Лкетинга не понимал, зачем я отдаю столько денег за пустую комнату. Он продолжал подрабатывать танцами для туристов, но все деньги тратил на пиво и мираа, что неизменно приводило к ссорам.

Пока местные строители по моим чертежам возводили деревянные стеллажи, мы с Джеймсом поехали в Укунду, где купили деревянные балки. Каждый день мы работали на износ, в то время как мой муж с другими воинами проводил время в Укунде.

По вечерам я готовила и стирала, а когда Напираи засыпала, разговаривала с Присциллой. С наступлением темноты Лкетинга садился в автомобиль и развозил воинов по точкам, где проходили представления масаи. Меня это сильно тревожило, потому что у него не было водительских прав и он пил много пива. Вернувшись домой, он будил меня и спрашивал, с кем я только что разговаривала. Если в соседних комнатах находились воины, он был уверен, что я разговаривала с ними. Я убедительно просила его не разрушать все снова своей ревностью. Джеймс тоже старался его успокоить.

Наконец вернулась София. Мы были очень рады снова увидеться. Она не могла поверить, что наш магазин уже готов к открытию. Она прожила здесь пять месяцев и до сих пор не открыла свое кафе. Однако моя эйфория немного развеялась, когда она рассказала о бюрократических трудностях, с которыми мне предстоит столкнуться. В отличие от нас, она жила с большим комфортом. Мы виделись почти каждый день, и со временем моего мужа это стало раздражать. Он не понимал, о чем мы можем столько говорить, и полагал, что я рассказываю Софии о нем. София пыталась его успокоить и советовала пить меньше пива.

Через две недели после того, как мы сняли в аренду помещение, внутренняя отделка была завершена. Я планировала открыть магазин в конце месяца, но для этого мне нужно было получить разрешение на работу и лицензию на торговлю. София сказала, что лицензию выдают в Квале, куда мы и поехали вместе с ней и ее другом. Снова пришлось заполнять анкеты и ждать. Первой вызвали Софию, и она исчезла со своим спутником в кабинете. Через пять минут они вышли. У них ничего не получилось, потому что они не были женаты. Мы тоже получили отказ, во что я никак не могла поверить. Чиновник сказал, что без разрешения на работу лицензию нам не выдадут, если только я не перепишу у нотариуса все на моего мужа. Кроме того, вначале нужно было зарегистрировать название магазина в Найроби.

Как же я ненавидела этот город! Когда мы, растерянные и беспомощные, возвращались к машине, чиновник догнал нас и сказал, что без лицензии мы не получим разрешения на работу. Но он полагает, что можно обойтись и без Найроби. В четыре часа дня он будет в Укунде и мог бы зайти к Софии. Конечно, мы сразу поняли, чего он хочет: взятку! Я пришла в ярость, но София с готовностью согласилась получить лицензию таким путем. Мы собрались у нее дома, и я безумно злилась на себя за то, что не поехала в Квале одна с Лкетингой. Чиновник явился в указанное время и поспешно вошел в дом. Он сразу перешел к делу и сказал, что лицензия будет готова на следующий день, если каждая из нас принесет в конверте пять тысяч шиллингов. София сразу согласилась, не оставив мне выбора: я тоже мрачно кивнула.

Так мы без проблем получили лицензию. Первый этап остался позади. Мой муж уже мог приступить к торговле, а я имела право лишь находиться в магазине. Мне не разрешалось даже разговаривать с клиентами. Я понимала, что так дело не пойдет, и уговорила мужа съездить со мной в Найроби, чтобы получить разрешение на работу и зарегистрировать название нашего магазина. Мы окрестили лавочку «Сидай-Масаи-Шоп», что снова вызвало ожесточенные споры с Лкетингой. Сидай было его второе имя, но он не хотел, чтобы в названии фигурировало слово «масаи». Однако лицензия уже была готова, и обратного пути не было.

В Найроби мы прождали в конторе несколько часов, прежде чем нас попросили пройти в кабинет. Я понимала, что на кону стоит слишком многое, и попыталась донести это до своего мужа. Получив отказ, мы уже ничего не сможем поделать. Нас спросили, почему мне необходимо разрешение на работу. Я с трудом объяснила служащей, что мы – семья, а поскольку мой муж не ходил в школу, работать приходится мне. С этим аргументом она согласилась. Но я принесла слишком мало денег и для того, чтобы получить разрешение вместе с предоставленной лицензией, мне не хватало почти двадцати тысяч франков. Я пообещала, что эти деньги мне переведут из Швейцарии и я снова приду в контору. Окрыленная надеждой, я вышла из кабинета. Деньги мне были нужны в любом случае, чтобы закупить товар.

Когда мы, полумертвые от усталости, приехали домой, то увидели воинов, которые готовили копья на продажу. Среди них был Эди. Мы не видели его целую вечность и очень обрадовались. Пока мы вспоминали прошлое, Напираи радостно вскарабкалась на него. Поскольку было уже очень поздно и я страшно устала, я позволила себе пригласить Эди к нам на чай на следующий день. В конце концов, именно он помог мне тогда, когда я отчаянно искала Лкетингу.

Не успели воины уйти, как муж начал мучить меня расспросами и подозрениями по поводу Эди. Он сказал, что теперь понимает, почему я тогда просидела три месяца в Момбасе, вместо того чтобы его искать. Я не могла больше слушать эти нелепые упреки и отвратительные обвинения, и мне хотелось только одного – вырваться прочь. Привязав к себе спящую Напираи платком, я убежала в темную ночь.

Я бесцельно бродила по окрестностям и вдруг оказалась перед отелем «Африка Си Лодж». Я почувствовала непреодолимое желание позвонить маме и впервые честно рассказать, как обстоит дело с нашим браком. Захлебываясь рыданиями, я поделилась с изумленной мамой своим горем. Я понимала, что ей трудно так сразу дать мне хороший совет, и попросила, чтобы в Кению приехал кто-нибудь из членов нашей семьи. Моральная поддержка была мне необходима, как никогда. Я надеялась, что приезд кого-нибудь из моих родственников повлияет и на Лкетингу и он станет мне больше доверять. Мы договорились созвониться в это же время на следующий день. После разговора с мамой мне стало легче, и я пошла домой.

Конечно, раздражение мужа за это время лишь возросло, и он злобно спросил, где я ходила. Когда я рассказала про телефонный разговор и приезд одного из членов семьи, он сразу успокоился.

К своему облегчению, на следующий день вечером я узнала, что мой старший брат готов приехать в Кению. Он будет здесь через неделю и привезет нужную сумму денег. Лкетинге было очень интересно познакомиться с новым для него человеком из моей семьи. Поскольку речь шла о моем старшем брате, он заочно проникся к нему уважением и стал относиться ко мне гораздо лучше. В качестве подарка он смастерил ему браслет масаи, на котором цветными бусинками вышил его имя. Меня тронуло то, как важен для него и Джеймса приезд моего старшего брата.

Мой брат Марк остановился в отеле «Две рыбы». Его приезд наполнил меня счастьем, хотя он приехал всего на неделю. Он часто приглашал нас на ужин в отель. Это было чудесно, но о его счетах я предпочитала не думать. Разумеется, моего мужа он узнал с самой лучшей стороны. В ту неделю Лкетинга ни разу не уходил, чтобы выпить пива или пожевать мираа, и не отходил от моего брата ни на шаг. Придя к нам домой, Марк удивился, в какой каморке ютится его некогда элегантная сестра. Наш магазин ему очень понравился, и он дал мне несколько полезных советов. Неделя пролетела как один день, и в последний вечер он серьезно поговорил с моим мужем. Джеймс переводил каждое его слово. Когда Лкетинга благоговейно и робко пообещал больше не мучить меня своей ревностью, мы решили, что визит Марка удался.

Через два дня пришел черед Джеймса поехать домой. Мы проводили его до Найроби и зашли в здание визового центра, чтобы узнать о разрешении на работу. Настроение у нас было отличное, и я не сомневалась, что все получится. Название магазина было зарегистрировано, и мы получили все необходимые бумаги. Мы снова вошли в кабинет и встали все перед той же служащей, что и две с половиной недели назад. Когда она увидела, что деньги пришли, вопросов у нее больше не осталось: я получила разрешение на работу на ближайшие два года. Я была счастлива, ведь многие годами ждут эту печать. Впрочем, она обошлась мне в две тысячи франков.

В Найроби мы пошли на рынок масаи и закупили большую партию товара. Теперь мы могли открыть магазин. В Момбасе я нашла фабрики, где по низким ценам продавались украшения, маски, майки, канги, сумки и другие товары. Муж, как правило, сопровождал меня вместе с Напираи. С ценами он никогда не соглашался и каждый раз упрямо спорил с продавцами.

София очень удивилась, когда пришла в мой магазин. Со дня нашего приезда на побережье прошло всего пять недель, а у нас уже было все, включая разрешение на работу. София это разрешение пока не получила.

Я заказала печать пяти тысяч рекламных листовок, представляющих наш новый магазин. На них было подробно указано, как к нам пройти. В первую очередь я обращалась к туристам из Швейцарии и Германии. Почти все отели разрешили мне оставить листовки на стойке регистрации. В двух самых крупных отелях я дополнительно арендовала витрины, на которых выставила наш товар. Разумеется, к витрине я прикрепила необычную свадебную фотографию. Мы были готовы.

В девять часов утра наш магазин открылся. Для Напираи я захватила из дома омлет и бананы. Все было спокойно, в магазин зашли лишь два человека. В полдень было так жарко, что улица опустела. Мы пообедали в Укунде и в два часа снова открылись. Время от времени мимо нас проходили туристы, они направлялись к расположенному дальше по улице супермаркету. Наш магазин они не замечали.

Ближе к вечеру наконец явилась группа швейцарцев с листовкой в руках. Я радостно заговорила с ними. Конечно, им хотелось многое узнать. Почти каждый из них что-то купил. Для первого дня я была довольна, хотя понимала, что привлекать людей нужно более интенсивно. На второй день я предложила мужу вручать листовку каждому белому туристу, которого он увидит на улице. Лкетинга не оставался на улице незамеченным, и моя идея сработала. Индус в соседнем магазине ошеломленно смотрел, как все туристы проходят мимо его магазина и устремляются к нам.

На второй день мы продали достаточно много. Однако с Напираи, когда она не спала, бывало трудно. Я устроила для нее под стеллажом с майками спальное место, положив на пол маленький матрас. Поскольку я еще кормила грудью, случалось так, что туристы заходили именно в момент кормления. Мне приходилось их обслуживать, что малышке совсем не нравилось, и она начинала орать так, что привлекала к себе всеобщее внимание. Поэтому мы решили найти няню, которая бы приходила в наш магазин каждый день. Лкетинга привел молодую женщину, примерно шестнадцати лет, жену масаи. Она мне сразу понравилась, потому что была одета в традиционную одежду масаи и красиво украшена. Она ловко обращалась с Напираи и хорошо смотрелась на фоне нашей сувенирной лавки. Каждый день по пути на работу мы забирали ее на машине, а вечером отвозили обратно к мужу.

Наш магазин был открыт уже неделю, и продажи росли с каждым днем. Настала необходимость закупить распроданный товар в Момбасе. Возникла новая проблема: Лкетинга не мог целый день торговать один, потому что иногда в магазине одновременно находилось до десяти клиентов. Нам нужен был помощник, который бы помогал мне или мужу в отсутствие одного из нас. Это должен был быть человек из нашей деревни, так как примерно через три недели мой муж должен был поехать домой на церемонию обрезания Джеймса. Я, как член семьи, тоже должна была ехать, и мне стоило огромного труда объяснить мужу, что я не могу закрыть магазин сразу после открытия. Он согласился оставить меня здесь лишь после того, как моя младшая сестра Сабина объявила, что приедет в Момбасу как раз на это время. Эта новость меня безумно обрадовала, потому что ехать в Барсалой у меня не было ни малейшего желания.

Лкетинга успокоился и сказал, что постарается вернуться вовремя, чтобы успеть познакомиться с моей сестрой до ее отъезда. Но до этого еще было далеко. Сначала нам нужно было найти продавца-помощника. Я предложила Присциллу, но муж был категорически против. Он ей не доверял. Я возмущенно напомнила, как много она для нас сделала, но уговаривать его было пустой тратой времени. Как-то вечером Лкетинга привел в магазин юношу масаи. Он был родом из Масаи-Мара и раньше ходил в школу. Он пришел в джинсах и рубашке. В таком виде он не очень вписывался в наш магазин, но меня это не смутило, потому что он показался мне честным. Я согласилась, и Уильям стал нашим новым сотрудником.

Оставив мужчин торговать и взяв с собой няню с Напираи, я поехала закупать товар. До чего же это утомительное занятие – переезжать от одного торговца к другому, выбирать товар и торговаться. Закупив маек и резных изделий, я вернулась около полудня. Лкетинга сидел в баре в китайском ресторане и пил дорогое пиво. Уильям стоял в магазине. Я спросила, сколько людей заходило в магазин. Юноша ответил, что, к сожалению, немного, они продали только украшения масаи. Все туристы проходили по улице мимо нашей лавочки. Я растерянно спросила, неужели Лкетинга не раздавал наши проспекты. Уильям покачал головой и сказал, что Лкетинга почти все время сидел в баре и пил пиво. Для этого он взял деньги из кассы. Это привело меня в бешенство. Он как раз вошел в магазин, и я почувствовала запах алкоголя. Разумеется, началась ссора, которая закончилась тем, что он сел в машину и уехал. Я была в ярости. Теперь у нас есть помощник-продавец и няня, а муж пропивает вырученные деньги.

Уильям помог мне красиво расставить новый товар. Как только на улице появились белые, он выскочил из магазина и вручил им проспекты. Он заманивал в магазин почти каждого туриста, и когда в половине шестого вернулся Лкетинга, магазин был полон, а мы были погружены в оживленную беседу с покупателями. Разумеется, клиентам хотелось посмотреть на моего мужа, и я им его представила. Однако, вместо того чтобы побеседовать с ними, он отвернулся и спросил, сколько мы продали товара и по какой цене. Мне было стыдно за него.

Как-то раз швейцарец купил у нас маску и украшения на довольно приличную сумму. Прежде чем уйти, он спросил, нельзя ли ему сфотографировать нас с мужем и Напираи. Я не раздумывая согласилась, но муж сказал, что позволит нас сфотографировать только за деньги. Приветливый швейцарец растерялся, я сгорала от стыда. Он сделал две фотографии и протянул Лкетинге десять шиллингов. После его ухода я попыталась объяснила Лкетинге, что с клиентов нельзя брать деньги за фотографии. Он меня не понимал и упрекнул в том, что каждый раз, когда он хочет заработать денег, я встаю у него на пути. Каждый масаи требует деньги за фотографии, почему же он должен фотографироваться бесплатно? Его глаза гневно сверкали. Я устало ответила, что ни у одного другого масаи нет такого магазина, как у нас.

Вскоре пришли другие клиенты, и я усилием воли взяла себя в руки. Муж недоверчиво следил за ними, и стоило одному дотронуться до какой-то вещицы, как Лкетинга потребовал, чтобы тот ее купил. К счастью, Уильям ловко привлек внимание покупателей к себе и тем самым спас ситуацию.

Через десять дней после открытия арендная плата полностью окупилась. Я очень гордилась собой и Уильямом. Большинство побывавших у нас туристов приводили новых людей из своего отеля, и слух о нашей лавочке распространялся со скоростью света. К тому же цены у нас были ниже, чем в бутиках при отелях. Раз в три-четыре дня я ездила в Момбасу закупать новый товар.

Многие туристы спрашивали про золотые украшения, и я стала искать подходящую витрину. Это оказалось непросто, но в конце концов я нашла мастерскую, в которой витрины изготавливали на заказ. Мне сказали, чтобы я заехала за ней через неделю. Для этой цели я погрузила в машину все наши одеяла и подъехала к самому входу мастерской. Четверо мужчин дотащили тяжелую витрину и стали грузить ее в машину. Оказалось, что за десять минут кто-то успел украсть мои шерстяные одеяла, хотя машину я закрыла. Со стороны водителя взломали замок. Владелец магазина дал мне старые мешки и коробки, чтобы выложить ими хотя бы днище автомобиля. Утрата швейцарских одеял меня очень разозлила. Я подумала, что Лкетинга тоже расстроится, когда узнает, что исчезло его любимое красное одеяло. Разочарованная, я поехала обратно на южное побережье.

В магазине был только Уильям, который радостно вышел мне навстречу и сказал, что продал товар на восемьсот шиллингов. Я похвалила его и порадовалась вместе с ним. Поскольку вдвоем перенести витрину мы не могли, он пошел на пляж позвать друзей. Через полчаса он вернулся с тремя масаи, которые осторожно выгрузили тяжелую витрину и поставили ее в нужное место. В качестве вознаграждения я дала каждому по бутылке содовой и по десять шиллингов. После этого я стала раскладывать в витрине модные украшения, а мужчины стояли перед магазином и пили содовую. С ними была няня и Напираи.

Как всегда, когда работа была выполнена, явился мой муж. Вместе с ним пришел муж девушки. Он злобно закричал на жену, и я увидела, что масаи, которые помогли нам с витриной, поспешно удалились. Я испуганно спросила, что случилось, и Уильям сказал, что муж не хочет, чтобы его жена проводила время с другими мужчинами. Если он еще раз застанет ее с мужчинами, она больше у нас работать не будет. К сожалению, вмешиваться я не имела права. Хорошо, что хотя бы Лкетинга не начал ругаться. Я очень сердилась на мужа девушки. Она стояла в стороне, понурив голову, и мне было ее ужасно жаль.

Вскоре пришли клиенты, и Уильям с усердием принялся за работу. Поняв из их разговора, что они из Швейцарии, я с ними заговорила. Они приехали из Биля. Я с любопытством стала расспрашивать их о своей родине. Мы поговорили, и они пригласили меня выпить пива в баре китайского ресторана. Я спросила у Лкетинги, не против ли он. «Почему нет, Коринна, если ты знаешь этих людей», – благодушно разрешил он. Конечно, эту пару я не знала. Однако они были примерно моего возраста и могли знать моих прежних друзей.

Посидев в баре около часа, мы попрощались. Не успела я вернуться, как снова начались расспросы. Откуда я знаю этих людей? Почему я так много смеялась с мужчиной? Может быть, он друг Марко или вообще раньше был моим другом? Вопросам не было конца, и Лкетинга повторял: «Коринна, ты можешь мне сказать, нет проблем, сейчас у этого мужчины другая женщина. Пожалуйста, скажи, до того, как приехать в Кению, может, ты с ним спала?» Я больше не могла это слышать и зажала уши. По щекам текли слезы. От ярости мне хотелось кричать.

Наконец рабочий день подошел к концу, и мы пошли домой. Конечно, Уильям все слышал и рассказал о нашей ссоре Присцилле. Она пришла к нам и спросила, все ли у нас в порядке. Не в силах держать все в себе, я рассказала ей о случавшемся. Она стала разговаривать с Лкетингой, а я с Напираи легла спать. Через две недели приедет моя сестра, и если мне повезет, мужа здесь уже не будет. Ссоры становились все более частыми, и от наметившихся после приезда брата перемен к лучшему не осталось и следа.

Каждое утро я вставала в семь, чтобы к девяти быть в магазине. Почти каждый день к нам заходили торговцы, предлагавшие резные вещицы или золотые украшения. Такой способ пополнять запасы очень облегчал мне работу. Но я могла пользоваться им только в отсутствие Лкетинги, потому что с торговцами он вел себя невероятно грубо. Каждый торговец обращался сначала ко мне, а этого мой муж не выносил. Однажды он прогнал их и сказал, чтобы они возвращались тогда, когда будут знать, кому принадлежит магазин, ведь на вывеске написано «Сидай-Масаи-Шоп».

Как всегда, выручил меня Уильям. Он выскользнул из магазина и сказал торговцам, чтобы они пришли после обеда, когда мой муж будет в Укунде. Так прошла еще неделя, и Лкетинга наконец собрался домой. Он пообещал вернуться через три недели, чтобы успеть познакомиться с моей сестрой Сабиной.

Каждое утро мы с Уильямом вместе ехали в магазин. Как правило, няня уже ждала нас возле магазина или мы встречали ее по дороге. В некоторые дни даже утром наша лавочка уже была наполнена туристами. Чаще всего это были итальянцы, американцы, англичане или немцы. В отсутствие Лкетинги, когда мне никто не мешал, общение с клиентами доставляло мне истинное удовольствие. Уильям без лишних напоминаний сам выскакивал на улицу, раздавал туристам листовки, и такого рода реклама приносила все большие плоды. Бывали дни, когда помимо недорогих товаров мы продавали до трех золотых цепочек с гербом Кении. Один торговец заходил к нам два раза в неделю, и я сразу передавала ему пожелания клиентов.

Днем мы закрывали магазин на полтора часа и шли к Софии. Теперь я могла спокойно есть у нее салат и спагетти. Она недавно открыла свой ресторан, но у нее самой по-прежнему не было разрешения на работу. Она всегда радовалась, когда наши дочки играли вместе. Разумеется, я оплачивала и еду Уильяма, потому что стоимость счета составляла почти половину его месячного оклада. Заметив это, он сказал, что больше не пойдет со мной в ресторан. Но без него я не могла ехать с Напираи на машине. Кроме того, он работал так усердно, что я его с удовольствием приглашала. Няня каждый день уходила обедать домой.

Тем временем я зарабатывала так много, что мне приходилось каждый день отвозить деньги в банк. Проблем с машиной больше не было. Раз в неделю я ездила в Момбасу и закупала основной товар, а все остальное приобретала у разъездных торговцев. В роли деловой женщины я чувствовала себя очень комфортно. Это были первые спокойные дни с тех пор, как мы открыли магазин.

На второй неделе августа в отель «Африка Си Лодж» заселилась Сабина. В день ее приезда, оставив в магазине Уильяма, я с Присциллой и Напираи пошла в отель. Встреча прошла очень бурно. Это были ее первые каникулы на другом континенте. К сожалению, у меня было мало времени, отлучаться из магазина надолго мне не хотелось. Сабина сказала, что первый день все равно проваляется на пляже. Вечером мы встретились в отеле около бара, и я повезла ее в нашу деревню. Увидев, как мы живем, она тоже очень удивилась, хотя наша комната ей понравилась.

Воины из соседних квартир с любопытством спросили, что это за девушка, и вскоре один из них уже стал увиваться возле моей сестры. Кажется, воины произвели на Сабину самое приятное впечатление. Я сочла нужным ее предупредить и рассказала о своих мучениях с Лкетингой. Она не могла поверить в мой рассказ и очень сожалела, что Лкетинга уехал.

Она хотела успеть на ужин, и я отвезла ее в отель. Воспользовавшись случаем, в машину подсели несколько воинов. Возле отеля я всех высадила и договорилась с Сабиной встретиться на следующий день вечером у бара. Когда я отъезжала, она все еще разговаривала с масаи. Я пошла к Присцилле и поужинала у нее. Теперь, когда Лкетинги не было дома, мы готовили по очереди.

На следующий день после обеда в магазин явилась Сабина в сопровождении Эди, чем немало меня удивила. Они познакомились накануне вечером на «Буш Бейби Диско». Ей было всего восемнадцать, и она наслаждалась ночной жизнью. При взгляде на них в мою душу закрались нехорошие предчувствия, хотя Эди мне нравился. Большую часть времени они проводили у бассейна на территории отеля.

Я много работала и редко виделась с сестрой. Она почти все время проводила с Эди. Иногда они заходили к нам домой попить чаю. Конечно, она хотела, чтобы я тоже ходила с ними на дискотеку, но из-за Напираи я не могла. Кроме того, я знала, что, когда Лкетинга вернется, снова начнутся проблемы. Сестра знала меня как исключительно самостоятельного человека и теперь, глядя на меня, ничего не понимала. Наверное, потому, что еще не познакомилась с моим мужем.

Горькое разочарование

Это произошло через неделю. Мы с Уильямом были в магазине. Уже несколько дней на улице стояла страшная жара, и клиентов почти не было. Несмотря на это, магазин приносил нам такой доход, о каком София в то время могла только мечтать. Я сидела на пороге магазина с Напираи, которая с наслаждением сосала мою грудь, хотя ей исполнилось уже тринадцать месяцев. Вдруг из-за магазина индуса вышел высокий мужчина и направился к нам.

На то, чтобы узнать в нем Лкетингу, мне потребовалось несколько секунд. Я ждала, что во мне проснется радость, но я будто окаменела. Его вид привел меня в растерянность. Он состриг свои длинные красные волосы, на нем было гораздо меньше украшений. С этим я еще могла смириться, но его одежда выглядела и вовсе смешно: старомодная рубаха и темно-красные джинсы, слишком узкие и слишком короткие. Его ноги были обуты в дешевые синтетические полуботинки, и его плавная походка стала неуклюжей и одеревенелой. «Коринна, почему ты со мной не здороваешься? Ты не рада, что я здесь?» Только тогда я поняла, каким взглядом, должно быть, на него смотрела. Чтобы выиграть время и прийти в себя, я подняла Напираи и показала ей папу. Он радостно взял ее на руки. Видимо, его вид ее тоже смутил, так как она сразу потянулась ко мне.

Он вошел в магазин и стал все рассматривать. Увидев новые пояса масаи, спросил, кто мне их дал. «Присцилла», – ответила я. Он их убрал и сказал, что позже вернет товар обратно. Мое возмущение росло, у меня заболел живот. «Коринна, где твоя сестра?» – «Не знаю. Может, в гостинице», – коротко ответила я. Он потребовал ключ от машины и сказал, что поедет к ней, хотя даже не знал, как она выглядит.

Через час он вернулся. Конечно, мою сестру он не нашел. Зато побывал в Укунде и купил там мираа. Усевшись перед входом, он начал жевать. Вскоре все вокруг было засыпано листьями и заплевано обглоданными стеблями. Я посоветовала ему жевать свою траву где-нибудь в другом месте. Он решил, что я хочу от него избавиться. Уильяму он учинил подробный допрос.

О том, как обстоят дела дома и как себя чувствует Джеймс, я почти ничего не узнала. Лкетинга дождался церемонии обрезания, после чего покинул праздник раньше времени. Я осторожно спросила, где его канги и почему он остриг волосы. Он ответил, что и канги, и волосы у него в сумке. Теперь он больше не относится к классу воинов и канги ему не нужны.

Я сказала, что большинство масаи в Момбасе носят традиционную одежду, украшения и длинные волосы и что так лучше для нашего магазина, из чего он заключил, что остальные мужчины мне нравятся больше. При этом мне хотелось только, чтобы он хотя бы снял джинсы и рубаху и надел канги, потому что это простое одеяние шло ему гораздо больше. Но мне пришлось сдаться.

Когда мы приехали домой, у нашей двери сидела Сабина с Эди и другими воинами. Я представила ее мужу, и он приветливо с ней поздоровался. Сабина удивленно посмотрела на меня: конечно, его вид тоже привел ее в замешательство. Видимо, Лкетинга даже не задумался о том, почему Сабина сидит здесь.

Через полчаса она сказала, что хочет вернуться в отель на ужин. Это была для меня единственная возможность обменяться с ней парой слов с глазу на глаз, поэтому я сказала Лкетинге, что отвезу ее в отель, а он пусть десять минут посидит с Напираи. По его мнению, об этом не могло быть и речи, он хотел отвезти Сабину сам. Моя сестра испуганно посмотрела на меня и по-немецки сказала, что ни за что не сядет в автомобиль, если за рулем будет он. Она его совсем не знает и сомневается, что он умеет водить машину. Я не знала, что делать, в чем незамедлительно ей призналась. Повернувшись к Лкетинге, она сказала: «Спасибо, но я лучше дойду до отеля с Эди». На мгновение я затаила дыхание, ожидая, что произойдет. Лкетинга рассмеялся и ответил: «Почему ты идешь с ним? Ты сестра Коринны. Значит, и мне как сестра».

Поскольку уговорить ее не удалось, он договорился встретиться с ней вечером в «Буш Бейби Баре», так как не мог допустить, чтобы она пошла туда одна. Сабина, уже немного раздраженно, ответила: «Нет проблем. Я пойду с Эди, а ты останешься с Коринной или придешь вместе с ней». Я заметила, что теперь он понял, что происходит. Воспользовавшись его замешательством, Сабина и Эди быстро исчезли. Я сделала вид, что целиком поглощена Напираи. Он долго молчал, только жевал свою мираа. Потом спросил, чем я занималась каждый вечер. Я ответила, что ходила в гости к Присцилле, которая жила всего в тридцати метрах от нас. Если не ходила к ней, то рано ложилась спать. Кто лежал рядом со мной, спросил он. Мне сразу стало ясно, к чему он клонит, и я резко ответила: «Только Напираи!» Он рассмеялся и продолжал жевать.

В надежде, что он еще долго будет сидеть на улице, я пошла спать. Мне совсем не хотелось, чтобы он ко мне прикасался. Только тогда я поняла, как сильно притупились мои чувства к этому мужчине. Две с половиной недели я жила легко и свободно, и теперь совместное пребывание под одной крышей казалось мне невыносимым.

Через некоторое время он тоже лег в постель. Я лежала с Напираи у самой стены и притворилась спящей. Он заговорил со мной, я молчала. Когда он начал ко мне приставать, что при других обстоятельствах после столь длительной разлуки было бы вполне естественно, мне стало почти плохо от ужаса. Я не могла и не хотела. Слишком большим было новое разочарование. Я оттолкнула его и сказала: «Может, завтра». – «Коринна, ты моя жена. Я не видел тебя очень давно. Я хочу от тебя любви! Может быть, ты получила достаточно любви от других мужчин?» – «Нет, я не получила любви, я не хочу любви!» – крикнула я.

Конечно, соседи слышали, как мы ссоримся, но я больше не могла сдерживаться. Напираи проснулась и завопила. Разъяренный Лкетинга встал с кровати, надел украшения, канги и исчез. Напираи кричала так, что я никак не могла ее успокоить. Вдруг в комнату вошла Присцилла. Она взяла у меня Напираи. Я была в таком состоянии, что даже не могла рассказать ей о наших проблемах. Я сказала только, что Лкетинга окончательно сошел с ума. Она спокойно возразила, что все мужчины такие, но кричать не надо, иначе возникнут проблемы с арендодателем. После этого она ушла.

На следующий день я, как обычно, пошла с Уильямом в магазин. Где ночевал мой муж, я не знала. Настроение у всех было подавленное, няня с Уильямом почти не разговаривали друг с другом. Мы радовались любому туристу как возможности отвлечься, хотя в тот день я старалась не углубляться в разговоры с клиентами.

Лкетинга появился лишь около полудня и принялся гонять Уильяма. Сам он больше не выходил на улицу, чтобы раздавать рекламные проспекты, а отправлял Уильяма. Когда мы собрались поехать на обед в Укунду, он не хотел брать его с нами. Обедать у Софии я больше не могла, потому что Лкетинга не понимал, о чем мы можем так много разговаривать.

Я заметила, что уже несколько дней из кассы исчезают деньги. Сколько точно, я сказать не могла, потому что теперь я ездила в банк не каждый день. Муж время от времени вынимал деньги из кассы, да и я закупала у торговцев товар. Но интуиция подсказывала мне, что здесь что-то не так. Заговорить об этом с мужем я, однако, не решалась.

Отпуск моей сестры скоро заканчивался. К сожалению, мы за это время так и не успели как следует пообщаться. В предпоследний день вечером мы вместе с ней и Эди пошли на дискотеку. Это была ее идея: видимо, она хотела вытащить меня в свет. Напираи мы оставили у Присциллы. Мы с Лкетингой сидели за столиком, Сабина и Эди весело танцевали. Я немного выпила, чего не делала уже очень давно. Мои мысли возвращались назад, к тому времени, когда я была здесь с Марко и едва не упала в обморок, увидев на пороге Лкетингу. Сколько всего произошло с тех пор! На глаза навернулись слезы, которые я всеми силами старалась скрыть. Я не хотела портить Сабине последний день отпуска и боялась новых ссор с мужем. Тогда, когда все только начиналось, он тоже был гораздо счастливее, чем сейчас.

Моя сестра вернулась за столик и сразу заметила, что мне нехорошо. Я поспешила в туалет. Ополоснув лицо, я увидела, что она стоит рядом. Мы обнялись и долго простояли так, молча. Затем она протянула мне сигарету и сказала, чтобы я выкурила ее потом, не торопясь. В сигарету добавлена марихуана, и мне сразу станет легче. В будущем я по этому поводу могу обращаться к Эди.

Мы вернулись к столику, и Лкетинга пригласил Сабину на танец. Пока они танцевали, Эди спросил, все ли у нас в порядке с Лкетингой. «Иногда бывает нелегко», – сдержанно ответила я. Эди тоже хотел танцевать, но я отказалась. Вскоре мы с Лкетингой пошли домой, потому что я впервые оставила Напираи у Присциллы и очень волновалась. Я попрощалась с Сабиной и пожелала ей счастливого пути.

В темноте мы пробирались к деревне. Крик моей девочки я услышала уже издалека, но Присцилла успокоила меня, сказав, что Напираи только что проснулась и, разумеется, стала требовать свою любимую грудь. Лкетинга остался болтать с Присциллой, а я пошла в нашу комнату. Когда Напираи снова заснула, я села на улице, вдохнула жаркий ночной воздух и с наслаждением закурила. Как раз когда я тушила окурок, пришел Лкетинга. Я надеялась, что он не ощутил запах.

Я почувствовала себя гораздо лучше и свободнее. У меня перед глазами все завертелось, и я поспешила лечь в постель. Лкетинга заметил, что я какая-то другая, но я объяснила это тем, что сегодня впервые за долгое время пила алкоголь. В ту ночь исполнить супружеский долг мне не стоило никакого труда. Даже Лкетинга подивился моей готовности.

Ночью я проснулась оттого, что мне захотелось в туалет. Я выбралась на улицу и пописала прямо за домиком, так как туалеты располагались далеко, а у меня по-прежнему кружилась голова. Когда я снова залезла на нашу широкую кровать, муж в темноте спросил, откуда я пришла. Я все рассказала. Он встал, взял фонарь и потребовал показать ему это место. Все еще находясь под кайфом, я рассмеялась: происходящее казалось мне очень забавным. Лкетинга, глядя на мое веселье, решил, что я с кем-то встречалась. Я спокойно показала ему мокрый кружок на земле, после чего мы молча вернулись в постель.

Утром голова гудела, и я снова стала осознавать весь ужас своего положения. После завтрака мы поехали в магазин. Впервые по дороге мы не встретили Уильяма, но когда остановились у магазина, увидели, что он уже нас ждет. Разумеется, его дела меня не касались, и я не стала спрашивать, где он был. Он заметно нервничал и казался более замкнутым, чем обычно. Клиентов в тот день было немного, и, закрыв магазин, я заметила, что кто-то взял деньги из моей сумки. Но что мне было делать? Я стала наблюдать за Уильямом и своим мужем, когда он был в магазине. Ничего необычного я не заметила, а подумать на няню я и вовсе не могла.

Когда я вернулась из душа, у нас в комнате сидела Присцилла и разговаривала с Лкетингой. Она рассказала, что Уильям каждый вечер тратит в Укунде кучу денег. Она предупредила нас, чтобы мы держали ухо востро, так как она не понимает, откуда у него такие деньги. От мысли, что у меня воруют деньги, мне стало нехорошо, но я оставила эти размышления при себе и решила поговорить с Уильямом с глазу на глаз. Муж немедленно бы его уволил, и вся работа легла бы на мои плечи. Кроме того, до сих пор я была Уильямом очень довольна.

Через несколько дней юноша снова пришел на работу из Укунды. Лкетинга вызвал его на разговор, но Уильям все отрицал. Когда появились первые туристы, Уильям стал работать, как обычно, а муж поехал в Укунду. Я предположила, что он хочет разузнать, где был Уильям.

Оставшись с Уильямом одна, я открыто заявила, что знаю, что он крал у меня деньги, к тому же ежедневно. Лкетинге я ничего не скажу, если он пообещает впредь работать честно. Тогда я его не уволю. Через два месяца в Момбасе начнется «горячий» сезон, и зарплата у него увеличится. Он лишь молча посмотрел на меня. Я была уверена, что он сожалел о содеянном, да и сделал это лишь для того, чтобы отомстить Лкетинге за плохое обращение с ним. Когда мы работали без Лкетинги, из кассы не пропадало ни шиллинга.

Вернувшись из Укунды, Лкетинга сказал, что Уильям всю ночь был на дискотеке. Он снова вызвал его на разговор. На этот раз я вмешалась и сказала, что вчера юноша получил аванс. Вскоре все успокоились, но атмосфера оставалась напряженной.

После трудного рабочего дня мне ужасно хотелось выкурить косяк и испытать приятное расслабление. Я стала соображать, где можно найти Эди. В тот день я ничего не придумала, но на следующий решила пойти в отель «Африка Си Лодж», чтобы заплести косички. Я знала, что процедура займет не меньше трех часов и, таким образом, шансы встретить Эди в баре отеля будут очень высоки.

После обеда я на машине поехала в отель. Обе парикмахерши были заняты, мне пришлось подождать полчаса. Затем началась болезненная процедура. Мои волосы вместе с шерстяной нитью заплетали в косички вверх вдоль головы, в конце каждой косички закрепляли цветные бусинки. Поскольку я попросила, чтобы мне сделали много мелких косичек, процедура длилась больше трех часов. В половине шестого моя прическа еще не была готова.

Безысходность

Вдруг в парикмахерскую вошел мой муж с Напираи. Я не понимала, что происходит, ведь машина была у меня, а до нашего магазина отсюда было несколько километров. Он посмотрел на часы и раздраженно спросил, где я так долго пропадаю. По возможности спокойно я ответила, что моя прическа еще не закончена, он и сам это видит. Он посадил мне на колени взмокшую от жары Напираи. Ее штанишки были полными. Я раздосадованно спросила, что он тут с ней делает и где наша няня. Лкетинга ответил, что отправил няню и Уильяма домой, а магазин закрыл. Он ведь не сумасшедший и знает, что у меня с кем-то было свидание, иначе бы я давно вернулась. Все возражения были бесполезны, ревность оглушила его. Он был убежден, что перед тем, как прийти в парикмахерскую, я встречалась с другим воином.

Мне хотелось как можно скорее уйти с территории отеля, и мы сразу поехали домой. Желание работать у меня пропало. Получалось, что я не могу уйти одна на три с половиной часа в парикмахерскую, чтобы мой муж совершенно не вышел из себя. Это не укладывалось у меня в голове. Я понимала, что так продолжаться не может. Охваченная яростью и ненавистью, я предложила мужу вернуться домой и взять себе вторую жену. Материально я буду его поддерживать. Но он должен уйти, чтобы всем нам стало спокойнее. Другого мужчины у меня нет, и мне никто другой не нужен. Единственное, чего мне хочется, – так это работать и спокойно жить. Через пару месяцев он может вернуться, и мы посмотрим, как быть дальше.

Лкетинга меня не понял. Он сказал, что другая жена ему не нужна, потому что он любит только меня. Он хочет, чтобы все стало как раньше, до рождения Напираи. Он просто не понимал, что все разрушил сам своей проклятой ревностью. Я могла спокойно дышать лишь тогда, когда его не было рядом. Мы ссорились, я рыдала и не знала, что делать. Я чувствовала себя так плохо, что у меня даже не было сил успокоить Напираи. Я казалась себе заключенной. Мне нужно было с кем-то поговорить. София точно меня поймет! Хуже быть уже не могло, и я села в машину, оставив мужа и ребенка дома. Лкетинга заслонил мне дорогу, но я упрямо рванула с места. «Ты сумасшедшая, Коринна!» – вот все, что я услышала.

Увидев меня, София раскрыла рот от изумления. Она думала, что раз я так долго к ней не прихожу, значит, у нас все идет наилучшим образом. Когда я рассказала ей правду о наших с Лкетингой отношениях, она была шокирована. В отчаянии я сказала, что, возможно, вернусь в Швейцарию, так как боюсь, как бы однажды не случилось кое-чего похуже. София стала успокаивать меня и сказала, что теперь, когда мой магазин процветает и у меня есть разрешение на работу, нужно просто набраться терпения. Может быть, Лкетинга действительно уедет домой, ведь в Момбасе он чувствует себя неуютно. Мы все обсудили, но я чувствовала, что перегорела. Я спросила, есть ли у нее марихуана, и ее друг дал мне немного. Слегка успокоившись, я поехала домой, готовясь к очередной схватке. Но муж лежал перед домом и играл с Напираи. Он ничего не сказал. Да ему даже не хотелось узнать, где я была. Вот так неожиданность!

Оказавшись в комнате, я поспешно свернула косяк и жадно его выкурила. Теперь мне стало лучше, все казалось не таким уж и страшным. Я села на улице и стала наблюдать за дочкой, которая настойчиво пыталась залезть на дерево. Когда голова снова прояснилась, я пошла в магазин и купила рис и картофель, чтобы приготовить ужин. После косяка страшно хотелось есть. Позднее я, как всегда, искупала Напираи в тазу, после чего сама пошла в «деревенский душ». Пеленки я замочила на ночь, чтобы утром постирать их перед работой. После этого я легла в постель. Муж повез воинов на танцевальное представление.

Дни шли своим чередом, и каждый вечер я с наслаждением выкуривала косяк. Наша интимная жизнь стала более насыщенной, не потому, что это доставляло мне удовольствие, а потому, что это стало мне совершенно безразлично. Я продолжала жить, а внутри была пустота. Я механически открывала магазин и торговала вместе с Уильямом, который появлялся все более нерегулярно. Зато Лкетинга теперь приходил в магазин каждый день. Туристы приносили фотоаппараты и камеры, и вскоре мы были запечатлены уже на многих фото. Мой муж, как и прежде, требовал за съемку денег, но меня это больше не злило. Он не понимал, почему людям хочется нас фотографировать, и справедливо добавлял, что мы ведь мы не обезьяны.

Туристы часто спрашивали, где наша дочь. Игравшую с няней Напираи они принимали за ее ребенка. Мне приходилось объяснять, что Напираи, которой тем временем исполнился год и четыре, – наша дочка. Мы с няней смеялись над ошибкой туристов, но вскоре муж начал задумываться, почему все люди предполагают одно и то же. Я попыталась его успокоить: какая нам разница, что думают люди? Но он настойчиво выспрашивал у растерянных покупателей, почему они не принимают за мать Напираи меня, после чего многие клиенты испуганно уходили. К няне он тоже относился с большим подозрением.

Со дня отъезда моей сестры прошел почти месяц. Время от времени приходил Эди и спрашивал, не пришли ли от нее письма. Со временем Лкетинга стал подозревать, что Эди приходит не за этим. Однажды он увидел, как я покупаю у Эди марихуану. Он отчитал меня так, будто я была преступницей, и пригрозил донести на меня в полицию.

Мой собственный муж хочет посадить меня в тюрьму, хотя знает, какие там ужасные условия! В Кении законы, касающиеся наркотиков, очень строгие. Эди с большим трудом удалось отговорить Лкетингу от поездки в Укунду в полицейский участок. Я беспомощно стояла рядом и не могла даже плакать. В конце концов, без этой травы я не могла его больше выносить. Он вырвал у меня обещание, что я больше никогда не буду курить марихуану, в противном случае пообещал на меня донести. Он не хочет жить с человеком, не соблюдающим законы Кении. Мираа – это другое дело, ведь она разрешена законом.

Муж стал проверять мои карманы и обнюхивать каждую сигарету, которую я закуривала. Дома он рассказал об этом Присцилле и всем остальным. Все, конечно, пришли в ужас, я чувствовала себя отвратительно. Каждый раз, когда я шла в туалет, он шел со мной. В деревенский магазин он и вовсе перестал меня пускать. Теперь я бывала только в магазине или дома, где сидела на кровати. Меня больше не интересовало ничего, кроме моего ребенка. Казалось, будто Напираи чувствует, как мне плохо. Большую часть времени она оставалась подле меня и лепетала «мама, мама» и еще несколько непонятных слов. Присцилла старалась держаться от нас подальше. Она не хотела неприятностей.

Работа больше не доставляла мне удовольствия. Лкетинга постоянно вертелся вокруг нас. Где бы он ни находился – в самом магазине или в баре китайского ресторана, – он неустанно следил за мной. Несколько раз в день он обыскивал мою сумку. Однажды к нам снова зашли туристы из Швейцарии. Мне не хотелось долго с ними разговаривать, и я сказала, что неважно себя чувствую – у меня болит живот. Мой муж подошел как раз тогда, когда женщина восхищалась Напираи и простодушно заметила, что она похожа на няню. Я снова объяснила покупательнице истинное положение вещей, а Лкетинга спросил: «Коринна, почему все люди знают, что этот ребенок не твой?» Этими словами он уничтожил мою последнюю надежду и мое последнее к нему уважение.

Как в трансе, я встала и пошла в расположенный напротив китайский ресторан. На вопросы окружающих я просто не реагировала. Я попросила владельца дать мне телефон. Меня соединили с офисом авиакомпании «Свиссэйр» в Найроби. Я спросила, на какой ближайший рейс в Цюрих они могут найти билеты для меня и моей полуторагодовалой дочери. Через некоторое время мне сообщили, что на самолет, вылетающий через четыре дня, еще есть свободные места. Я знала, что заявки на бронирование по телефону от частных лиц не принимаются, но убедительно попросила служащую забронировать мне места. Я сказала, что забрать и оплатить билеты смогу лишь за день до вылета. Но это очень важно, и я непременно приеду. Мое сердце бешено колотилось, когда я услышала ее «o'key».

Я медленно вернулась в магазин и без обиняков сказала, что на некоторое время улечу в Швейцарию. Лкетинга сначала неуверенно рассмеялся, а потом сказал, чтобы я ехала без Напираи: так он будет уверен, что я вернусь. Я устало возразила, что мой ребенок полетит со мной. Я вернусь, как возвращалась всегда, но мне нужно немного отдохнуть и набраться сил, ведь в декабре начнется сезонный наплыв туристов. Лкетинга был не согласен и не хотел подписывать разрешение на выезд. Однако через два дня я упаковала свои вещи. Присцилла и София пытались его убедить отпустить меня. Никто не сомневался, что я вернусь.

Бегство

Наступил мой последний день в Кении. Все, что успела нажить, я оставляла там. Муж потребовал, чтобы я взяла для Напираи минимум вещей. Я отдала ему все банковские карты, чтобы он уверился в том, что я вернусь. Кто же добровольно откажется от такого количества денег, машины и прибыльного магазина?

Раздираемый сомнениями и не зная до конца, верить мне или нет, он проводил нас с Напираи до Момбасы. Незадолго до отъезда в Найроби он все еще не подписал бумаги. Я в последний раз попросила его это сделать, сказав, что уеду в любом случае. Внутри меня была такая пустота, что по щекам не скатилось ни одной слезинки.

Водитель завел двигатель. Лкетинга стоял рядом с нами в автобусе и в десятый раз попросил другого пассажира перевести ему содержание документа, в котором было написано, что мой муж, Лкетинга Лепарморийо, позволяет мне выехать из Кении с нашей дочерью Напираи на три недели в Швейцарию.

Водитель автобуса дал третий гудок. Лкетинга нацарапал на бумаге свою подпись и сказал: «Не знаю, увижу ли я вас с Напираи снова!» После этого он выскочил на улицу, и автобус тронулся. Только тогда по моим щекам потекли слезы. Я смотрела в окно и прощалась с проплывающим мимо знакомым пейзажем.

Дорогой Лкетинга!

Надеюсь, ты сможешь простить мне это: я не вернусь в Кению.

Все это время я много думала о нас. Три с половиной года назад я любила тебя так сильно, что была готова жить с тобой в Барсалое. Я подарила тебе дочь. Но в тот день, когда ты сказал, что этот ребенок не от тебя, мои чувства изменились. Ты тоже это заметил.

Я никогда не хотела другого мужчины и никогда тебя не обманывала. Но на протяжении всех этих лет ты меня не понимал, возможно, отчасти потому, что я «мзунгу». Мой мир и твой слишком разные, но я думала, что однажды мы окажемся в одном мире.

В Момбасе я дала тебе последний шанс, но поняла, что мы оба несчастны. Мы все еще молоды, и жить так дальше нельзя. Сейчас ты меня не поймешь, но через некоторое время и ты увидишь, что можешь быть счастлив с другой женщиной. Тебе не составит труда найти жену из твоего мира. Только женись на этот раз на женщине самбуру, а не на белой: мы слишком разные. Когда-нибудь у тебя будет много детей.

Я забрала Напираи потому, что она – единственное, что у меня осталось. Кроме того, я знаю, что у меня больше никогда не будет детей. Без Напираи я бы не выжила. Она – моя жизнь! Пожалуйста, Лкетинга, пожалуйста, прости меня! Жить в Кении у меня больше нет сил. Там я всегда была очень одинока, а ты обращался со мной как с преступницей. Ты сам этого даже не замечал, потому что ты из другого мира. Я еще раз повторю: я никогда не делала ничего предосудительного.

Подумай, что ты хочешь делать с нашим магазином. Я напишу Софии, она могла бы тебе помочь. Магазин я дарю тебе. Если ты решишь его продать, договаривайся с Анилом, индусом.

Отсюда я буду тебе помогать, чем смогу. Ты не пропадешь. Когда будет сложно, обращайся к Софии. Аренда магазина оплачена до середины декабря, но если ты больше работать не хочешь, поговори с Анилом. Автомобиль я тоже тебе дарю и прилагаю к этому письму доверенность. Если захочешь продать машину, то получишь еще по меньшей мере восемьдесят тысяч шиллингов. Но постарайся найти хорошего человека, который тебе поможет. Тогда ты будешь богат.

Пожалуйста, Лкетинга, не грусти. Ты найдешь жену получше, ведь ты молод и красив. Благодаря Напираи у меня сохранятся о тебе лишь самые добрые воспоминания. Пожалуйста, прости меня! В Кении я бы умерла, и я не думаю, что тебе этого хочется. Мои родственники не думают о тебе плохо, они тебя по-прежнему любят, только вот мы слишком разные.

Желаю тебе удачи и счастья

в твоей дальнейшей жизни,

Коринна

Дорогой Джеймс!

Надеюсь, у тебя все хорошо. Я в Швейцарии, мне очень грустно. Я уверена, что больше никогда не вернусь в Кению. Сегодня я написала об этом Лкетинге. Жить с твоим братом у меня больше нет сил. Я чувствовала себя очень одинокой, потому что я – белая. Ты все видел и знаешь, как мы жили. В Момбасе я дала ему еще один шанс, но все стало только хуже. А ведь когда-то я его так сильно любила! Но после ссоры по поводу Напираи эта любовь прошла. С того самого дня мы с утра до вечера только и делали, что ссорились. Его переполняют злые мысли. Думаю, он не знает, что такое любовь, ведь любимым такие вещи не говорят.

Момбаса была моей последней надеждой, но его поведение не изменилось. Я чувствовала себя как в тюрьме. Мы открыли хороший магазин, но я не думаю, что он станет работать в нем один. Пожалуйста, поезжай как можно скорее в Момбасу и поговори с ним! У него сейчас никого нет, он совсем один. Если он решит продавать магазин, я могу позвонить Анилу. Автомобиль он тоже может оставить себе. Пожалуйста, Джеймс, поезжай как можно скорее в Момбасу: после того как Лкетинга получит мое письмо, ему понадобится твоя поддержка. Из Швейцарии я буду вам помогать, чем смогу. Если он все продаст, то станет богатым человеком. Но тогда ему придется быть осторожным, иначе многочисленная родня быстро истратит все его деньги. Я не знаю, как работает магазин без меня, но до сей поры торговля шла очень успешно. Пожалуйста, зайди в него и все проверь, ведь в магазине остались золотые украшения и другой ценный товар. Я не хочу, чтобы Лкетингу обманули. Надеюсь, что все простят мне мой поступок. Если бы я вернулась в Кению, я бы вскоре там умерла.

Пожалуйста, объясни все это маме. Я люблю ее и никогда не забуду. К сожалению, поговорить с ней я не могу. Объясни ей, что я перепробовала все, стараясь сохранить наши с Лкетингой отношения. Но он живет в другом мире. Пожалуйста, когда получишь это письмо, поскорее напиши ответ. У меня самой здесь тоже много проблем, ведь я не знаю, разрешат ли мне остаться в Швейцарии. Если нет, я перееду в Германию. Ближайшие три месяца я буду жить у своей мамы.

Удачи тебе и большой привет от Напираи,

Коринна

Дорогой пастор Джулиани!

6 октября 1990 года я приехала в Швейцарию. В Кению я не вернусь. На то, чтобы жить с мужем, у меня больше нет никаких сил – ни физических, ни моральных. Об этом я сообщила ему две недели назад в письме. Теперь я жду его ответа. Для него это будет большой удар, так как, уезжая, я заверила его, что еду в Швейцарию на каникулы. В противном случае он бы не позволил мне выехать из страны вместе с Напираи.

Как вам известно, на южном побережье мы открыли хороший магазин. С самого первого дня он приносил нам хороший доход. Однако поведение моего мужа не стало лучше. Он изводил меня своей ревностью, даже когда я просто разговаривала с туристами. Все эти годы он мне не доверял. В Момбасе я чувствовала себя как в тюрьме. Мы беспрестанно ссорились, что плохо сказывалось и на Напираи.

У моего мужа доброе сердце, но он не ведает, что творит. Говорить об этом мне очень тяжело, но такого мнения придерживаюсь не я одна. Все друзья отвернулись от нас, даже туристы боялись его. Порой дни проходили более или менее спокойно, но в последнее время мы ссорились почти каждый день. Я оставила ему все: магазин, автомобиль и т. д. Он может все это продать и вернуться в Барсалой богатым человеком. Я буду рада, если у него появятся хорошая жена и много детишек.

К письму я прилагаю несколько кенийских шиллингов, которые вы можете передать матери моего мужа. У меня еще остались деньги в банке. Может быть, вы сможете передать эти деньги маме? Я была бы вам очень благодарна. Пожалуйста, держите меня в курсе дел.

Я написала вам это письмо, чтобы однажды, узнав о произошедшем, вы меня поняли. Поверьте, я сделала все, что было в моих силах. Надеюсь, Бог меня простит.

С благодарностью за все,

Коринна и Напираи

Привет, София!

Только что поговорила с тобой и Лкетингой по телефону. Мне очень грустно, я еще плачу. Я сказала тебе, что больше не вернусь. Это правда. Я поняла это еще до того, как приземлилась в Швейцарии. Ты немного знаешь моего мужа. Я любила его так, как никого прежде! Ради него я была готова жить жизнью самбуру. В Барсалое я очень часто болела, но все равно продолжала с ним жить, потому что любила его. С тех пор как я родила Напираи, многое изменилось. Однажды он заявил, что этот ребенок не от него. В тот день моя любовь к нему дала трещину. После этого у нас были и взлеты, и падения, и он часто очень плохо со мной обращался.

София, клянусь: я никогда ему не изменяла, никогда! Но он упрекал меня в этом с утра до вечера. В Момбасе я дала нам еще один шанс. Но жить так я больше не могу. Он этого даже не замечал! Я бросила ради него все, даже свою родину. Конечно, я тоже изменилась, но думаю, что при таких обстоятельствах это нормально. Мне очень жаль и его, и себя. Где я буду жить в будущем, еще не знаю.

Что меня сейчас беспокоит больше всего, так это Лкетинга. У него не осталось помощников в магазине, а сам он управиться с ним не сможет. Пожалуйста, сообщи мне, что он решил – продать его или оставить себе? Если он его оставит и будет работать, я буду очень рада; если нет – пусть все продает. То же касается и автомобиля. Напираи останется со мной. Я знаю, что так для нее лучше. Пожалуйста, София, позаботься немного о Лкетинге, у него сейчас возникнет много проблем. К сожалению, помочь я ему не могу. Если я вернусь в Кению еще раз, он меня в Швейцарию больше не отпустит.

Я надеюсь, что его брат Джеймс приедет в Момбасу. Я ему написала. Пожалуйста, помоги ему провести переговоры. Я понимаю, что у тебя тоже много проблем, и надеюсь, что в скором времени они разрешатся. Я желаю тебе всего самого хорошего и надеюсь, что ты найдешь себе другую белую подругу. Напираи и я никогда вас не забудем.

Желаю тебе удачи!

Обнимаю, твоя

Коринна

Я выражаю благодарность всем моим подругам, которые поддерживали меня в период написания этой книги, и прежде всего: Ханни Штарк, которая убедила меня вообще написать эту книгу, и Аннелизе Дубахер, которая проделала кропотливую работу, перенося мою рукопись в компьютер.

Коринна Хофманн родилась в 1960 году в городе Фрауэнфельд, кантон Тургау (Швейцария). Ее мать – француженка, отец – немец. Сейчас она живет со своей девятилетней дочерью в Швейцарии и работает продавцом-консультантом в сфере стоматологии. За это время она развелась со своим кенийским мужем, но по-прежнему поддерживает его семью материально.

Иллюстрации

Лкетинга.

Мои основные места пребывания в Кении.

Лкетинга с головным украшением и свежевыкрашенными красными волосами.

Набираем воду на реке.

Это мой первый дом в Кении, в котором я прожила с Лкетингой и его мамой больше года.

Перед нашей новой маньяттой.

Моя свадьба самбуру. Я в белом платье.

Наша дочь Напираи со своими гордыми родителями.

Со стадом.

Разделка коровы в буше. В центре фотографии – сестра Лкетинги.

Мама Масулани (мать Лкетинги) с Сагуной и тремя другими внуками.

body
section id="n2"
section id="n3"
section id="n4"
section id="n5"
section id="n6"
section id="n7"
section id="n8"
section id="n9"
section id="n10"
section id="n11"
section id="n12"
section id="n13"
section id="n14"
section id="n15"
section id="n16"
section id="n17"
section id="n18"
Туркана – народ группы нилотов. Живут на территории Кении и Эфиопии. Численность составляет примерно 360 тысяч человек, из них в Кении проживает 355 тысяч человек. Относятся к эфиопской переходной расе. Говорят на языке туркана. –