1999 ruen Е.М.Клинова6480fddf-2a81-102a-9ae1-2dfe723fe7c7 love_history Kimberly Cates Lily Fair en Roland FB Editor v2.0 02 January 2009 OCR Аваричка e3d1ccb0-2a0a-102c-baaf-af3a14b75ca4 1.0 Прекрасная лилия АСТ Москва 2002 5-17-009923-1

Кимберли Кейтс

Прекрасная лилия

Пророчество

Это была ночь, когда человек может обрести бессмертие. С Ирландского моря ветер гнал волны, шепча им на ухо о славе героев, живших на заре веков. Луна, божество друидов, плыла над землей, которую никогда не могла укротить рука захватчика. От таинственного светила тянулась полоска света, искушая иного дерзновенного найти в сердце достаточно мужества, чтобы, ступив на этот иллюзорный путь, в конце его, на небесах, обрести бессмертие.

Путешествие, которое для многих было бы вполне по плечу. Но для остальных – коварных, вероломных – это было лишь жестокой насмешкой богов – ведь когда от гордости не остается ничего, душа с каждым днем все больше погружается в колодец, до краев заполненный жгучей горечью.

Конн Верный, верховный тан Гленфлуирса, стоял на берегу, не замечая, что соленый морской ветер сечет его закоченевшее от непогоды лицо. Что он делал здесь – воин, который должен был бы сейчас упиваться радостью, пируя в тесном кругу боевых товарищей? Люди пили и веселились, не замечая его отсутствия, вновь и вновь хвастаясь своей доблестью перед женами, не сводившими с них восхищенных глаз.

Он победил, враги были разбиты. Ему приятно было слышать, как шептались за его спиной юный бард и старый друид. Скоро вся Ирландия даст Конну прозвище Непобедимый. О том, чтобы присоединить к имени подобное прозвище, любой из многочисленных танов мог только мечтать. Тогда его имя навеки останется жить на этой земле, как стоят на ней горы Слив-Миш, вздымая могучие плечи под самые небеса. Но он знал, что этим гордым прозвищем будет обязан не собственным подвигам, а беспечной щедрости другого человека.

Финтан Макшейн. Повернувшись, Конн легко отыскал взглядом в пирующей толпе этого рыцаря без страха и упрека. Высокий, богатырского телосложения, с плечами настоящего копьеносца, Финтан сидел в углу рядом с женой, по-видимому, совершенно равнодушный к тому, что половина женщин за этим столом оставила бы мужей, чтобы нырнуть к нему в постель, а потом хвастать на весь свет, что им посчастливилось испытать на себе его легендарную магию. Да что там женщины – каждый из воинов с готовностью пожертвовал бы любыми богатствами ради сокровища, которым одарила Финтана щедрая судьба, – величайшего дара побеждать врага, и это при том, что он был совершенно слеп.

Сражение за сражением выигрывал Конн, и все благодаря Финтану. Конн лишь покорно тащился вслед в хвосте его славы. И только наедине с собой мог он позволить себе горькую радость. Пусть, думал он, пусть имя Финтана и рассказы о его немеркнущей славе всемогущие боги вписали на огненной скрижали между сияющих звезд. Зато жена Финтана, любимая и обожаемая, оставалась бесплодной! И в жизни, полной ратных подвигов, сын или дочь никогда не станут отрадой слепого воина. Семя Финтана исчезнет с лица земли, тогда как сыновья и внуки Конна будут жить вечно.

Но теперь жестокая судьба решила все по-иному. Феи снова покровительствуют своему любимцу Финтану. Его жена, хоть для нее давным-давно миновала пора материнства, была беременна ребенком, о котором оба, и муж, и жена, так долго мечтали. Даже сейчас они, обнявшись, шептались, словно сгорающие от страсти новобрачные, и рука Финтана украдкой ласкала через ткань платья Гренны еще не родившееся дитя.

Горечь и обида на несправедливость судьбы снова захлестнули Конна. Злоба душила его, ядовитая злоба, о которой, как он надеялся, никто не подозревает. Но в эту минуту из-за стола вдруг поднялся бард, проницательный, несмотря на свою юность, с лютней в руке, и когда он бросил взгляд в сторону Конна, тот прочел в глазах юноши угрюмое презрение.

– Я спою вам песню о Финтане. – Зал заполнил сладкозвучный голос барда. – О Финтане, чье место среди звезд!

Конн поморщился, отлично зная, что не может позволить себе выказать недовольство – ведь эти люди сегодня в который раз стали свидетелями воинского гения Финтана. Пробираясь между скамьями к своему столу, где его ждал полный доверху кубок, он старался выдавить из себя улыбку.

– Финтан! – проревел он и высоко поднял кубок, приветствуя копьеносца. Не важно, что слепой соперник не мог видеть его в тот момент. Важно, что другие видели. – Пусть твое имя живет вечно и сын твой увеличит славу отца!

Однако голос Конна предательски дрогнул, и юный бард успел заметить слишком много, разгадав тайну ненависти, которую тан питал к слепому копьеносцу. Потрясенный этим, Конн попытался отвлечь внимание барда.

– Друид! – с напускной сердечностью воскликнул он, обернувшись к человеку в скромной темной одежде, стоявшему за спиной юного барда. – Воспользуйся ниспосланным тебе великим даром предвидения ради героя этого дня! Расскажи, каким воином суждено стать сыну великого Финтана!

Друид двинулся через комнату, волоча за собой подол своего одеяния. Казалось, старик принадлежал уже другому миру. Жена Финтана робко подняла на него глаза, и в них на мгновение блеснул тревожный огонек. Блеснул и погас, только рука женщины легла на выпирающий живот, словно пытаясь защитить еще не родившееся дитя. От чего? От жестокости будущих битв, которые ждали его впереди? Или от темной силы пророчества друида?

– Успокойся, свет моей души, – весело хмыкнул Финтан, уловивший испуганное движение жены, и убрал руку с ее живота. – Или ты забыла, что нет на земле такой силы, которой мы должны бояться? Ничего дурного не может случиться с нашим ребенком, – пробормотал он. – Это дитя судьбы, драгоценный дар богов! – И он улыбнулся с такой самоуверенностью, будто не сомневался, что бессмертие ему уже обеспечено.

Жгучая ненависть душила Конна. Но он не мог дать ей волю – воинский гений Финтана по-прежнему был ему нужен. Старый седой друид положил свою высохшую руку на живот Гренны, и вдруг полустон-полувздох сорвался с губ старика и он отдернул руку, будто дотронулся до раскаленных углей. Взглянув в его исказившееся лицо, Гренна пронзительно вскрикнула, глаза ее расширились от ужаса.

– Что это значит? – прогремел Финтан. Он был слеп, но не мог не почувствовать ужаса, сжавшего сердце любимой жены.

– Ребенок, – едва шевеля онемевшими губами, прошептал друид. Казалось, за это мгновение он постарел еще на сотню лет. – Это девочка, дочь.

– Ты старый дурак, друид, если думаешь, что подобная новость может меня огорчить! – фыркнул Финтан. Отвернувшись от старика, слепой копьеносец обнял жену и крепко прижал ее к себе. – Успокойся! Твоя дочь для меня драгоценнее, чем сын любой другой женщины.

– Финтан, это еще не все. Это дитя… – С трудом оторвав взгляд от будущих родителей, старик перевел его на Конна. И то, что верховный тан прочел в этих бесцветных, будто не имевших возраста глазах, заставило кровь в его жилах превратиться в лед. – Этот ребенок станет причиной гибели тана! Ее следует… она должна быть умерщвлена еще до того, как сделает первый вздох!

– Нет! – обхватив руками живот, дико вскрикнула Гренна.

Сжимая в руке копье, Финтан вскочил на ноги, будто испугавшись, что друид вырвет еще не родившееся дитя из чрева матери.

– Ты ошибся, друид! – прорычал слепец. – Нет на свете воина более преданного и верного тану, чем Финтан Макшейн.

– Но я не говорю о верности, Финтан, – взмолился старый друид. – Просто это ее судьба.

Но тот, не слушая старика, топнул ногой.

– Судьба?! Пусть только кто-либо осмелится тронуть мое дитя – и этот день станет для него последним! – С этими словами слепой воин повернулся к тану и поднял голову, будто глядя ему в глаза. – Я сражался за тебя. Я проливал свою кровь. И теперь скажи мне, тан: что я купил ценой этой крови? Докажи, насколько велика твоя вера в меня. Кому ты веришь – мне, Финтану Макшейну, который клянется, что никогда дитя одной с ним крови не причинит тебе вреда, или нелепым сказкам старика?

Конн замер, парализованный страхом и сознанием того, что сейчас, может быть, держит в руках свое будущее. Как часто мечтал он об оружии, которое смог бы занести над головой Финтана! И вот теперь одним сокрушительным ударом он может уничтожить ненавистного соперника! Но достаточно одного неверного шага, и все надежды на то, чтобы остаться в веках под гордым именем Непобедимого, могут враз пойти прахом.

Конечно, тяжело будет сознавать, что своей славой он обязан другому человеку, но лучше уж такая слава, чем никакой.

– Финтан, опусти копье. Пусть навечно проклянут меня боги, если я посягну на жизнь ребенка, отца которого почитаю и люблю больше, чем собственного брата.

– Но ты должен выслушать меня! – в отчаянии взмолился друид. – Великое несчастье ждет тебя! Я почувствовал это в тот миг, когда дитя ударило ножкой в мою ладонь!

Конн передернул плечами.

– Какую опасность может представлять для меня девчонка? У нее нет и не будет иного оружия, кроме красоты! А как только дитя появится на свет, я отошлю ее в монастырь, где добрые и благочестивые сестры станут заботиться о ней, как о принцессе. Когда же девочка вырастет и превратится в женщину, я верну ее домой, чтобы выдать замуж за человека, достаточно сильного для того, чтобы пренебречь любым проклятием.

Облегчение и благодарность осветили лица Финтана и его жены.

– Забрать наше дитя! – простонала Гренна. – Нет, я этого не переживу!

Но муж крепко прижал ее к себе.

– Это величайший дар Конна, любовь моя, – голосом, хриплым от горечи и боли, прошептал он. – Этот дар – жизнь нашего ребенка. Милая, пойми, другого пути нет.

Тремя днями позже из покоев, которые занимал Финтан, раздался крик, и руки воина, привыкшие держать в руках тяжелое копье, обнимали жену, в то время как она в муках старалась произвести дитя на свет. Всего одну ночь, одну только короткую ночь прелестной малышке довелось провести в материнских объятиях. Всего лишь одну ночь загрубевшие отцовские пальцы ласкали нежные, как персик, щеки новорожденной дочери.

А на рассвете Финтан взял малышку на руки и унес из комнаты. В тени убогой лачуги друида его поджидал Конн.

– Ты поклялся, что моя дочь будет в безопасности, – протянув ему дочь, прошептал воин.

– Ты сомневаешься в моем слове?! Ты забыл мое прозвище? Ведь недаром меня прозвали Верным! – твердо произнес Конн.

Ему одному было известно, сколько чувств смешалось в его душе в этот миг: горечь, разочарование и торжество. Теперь ему суждено быть единственным в мире человеком, кто будет держать судьбу Финтана в своих руках.

Финтан со вздохом передал крошку верховому, ожидавшему у высокой каменной скалы.

– Ее зовут Кэтлин, – хрипло прошептал он, – Кэтлин-Лилия, ведь моя дочь белизной может поспорить с этим цветком.

Не веря, Конн осторожно отогнул уголок пеленки, в которую была завернута крошка, и замер, глядя в самое прелестное детское лицо, которое он когда-либо видел. Ничего подобного он и вообразить не мог – это было лицо ангела или прекрасной феи, чья красота словно магнитом притягивала бесчисленных смертных мужчин. На мгновение Конн заколебался – ему показалось, что девочка обладает какой-то магией. Но, взяв себя в руки, он отбросил глупые суеверия. Глупости! У него на руках – обычная новорожденная девочка, такая же смертная, как и все. Какую опасность может она представлять для такого могущественного тана, как он?

Всадник с девочкой на руках уже скрылся вдали, а Конн все смотрел им вслед. Все трудности, связанные с рождением девчонки, можно преодолеть, только сделать это надо осторожно. Он нуждался в мастерстве и отваге Финтана, его воинском гении для того, чтобы занять достойное место в легендах. Но даже верховному тану трудно осмелиться бросить вызов волшебной магии. Так что пусть ребенок живет… пока. А потом, когда нужда в Финтане отпадет, Конн будет знать, что делать. Он украдкой бросил взгляд в сторону Финтана. Слепые глаза ненавистного соперника провожали невидящим взглядом дочь. И вдруг слезы потекли по иссеченному шрамами лицу воина.

Похоже, ему не составит особого труда разрубить этот узел, решил Конн. Даже легендам порой приходит время умирать.

Глава 1

Дикие холмы Ирландии – это причудливые обломки скал, покрытые буйной зеленью лугов, и кружева туманов, в редких просветах которого кое-где голубеет небо, сверкающее, словно наряд феи.

Легенды утверждали, что много лет назад Туата де Данаан, прелестная фея, в то время правившая островом, потерпела поражение в великой битве, но в конце концов одержала победу над врагами, вместе со всем своим народом вселившись в деревья и склоны холмов, скалы и ручьи.

И вот теперь Ирландии предстояло выдержать еще одну битву – схватку между древними богами друидов, обитавшими на земле, и Господом Иисусом Христом в небесах. И хотя Кэтлин-Лилия выросла в стенах тихого монастыря Святой Девы Марии Милосердной и всей душой любила сестер-монахинь за их доброту и поистине безграничную веру, она понимала правду, постичь которую они просто не могли.

Кэтлин догадывалась: сколько бы святых ни населяли древнюю ирландскую землю, сколько бы ни трудились монахи, исписывая бесчисленные рукописи в тщетной надежде передать невероятную красоту омываемых океаном берегов острова, в душе Ирландия навсегда останется языческой.

И как бы низко ни склоняла она голову в молитве, ей все равно слышался голос родной земли, дикой и нежной: «Ты никогда не станешь такой, как большинство из них, Кэтлин-Лилия, потому что душой и телом ты принадлежишь мне». В конце концов Кэтлин постепенно привыкла к невидимому барьеру, отделявшему ее от других монахинь. И тем не менее за двадцать лет жизни она ни разу не решилась бы отрицать, что этот барьер существует.

Какое бы пророчество ни было произнесено в ту страшную ночь, когда Кэтлин чудом не попала на алтарь друидов, оно исполнилось. И никогда она не чувствовала его силу так, как сегодня. Ведь это был ее день – двадцать лет назад досточтимая матушка нашла ее, новорожденную, на пороге, завернутую в старый плащ.

Кэтлин оглянулась на стены старого аббатства, зная, что среди набожной паствы досточтимой матушки немало таких, кому не по душе ее предрассветные прогулки к древним камням, на которых еще можно различить старинные письмена. Монахини считали, что ей пристало проводить дни в молитвах и покаянии, замаливая свою греховную связь с этой землей. Но как она могла послушаться их? Тем более сегодня, в этот единственный день в году, когда она могла убедиться, что звучащие в ее снах голоса – отзвук чего-то реального.

Кэтлин пробиралась между деревьями, предчувствуя, что именно здесь ее ждет разгадка тайны. Она уже чувствовала в своих пальцах прохладный стебель лилии безупречной красоты, ощущала благоухание, аромат, нашептывавший ей о сладостной разгадке. Кэтлин не сомневалась, что кто-то за пределами монастырских стен думает о ней.

Кто бы ни упрятал ее сюда, под эти своды, ее помнят – мать, отец, настоящая семья, вероятно, только ждали возможности забрать ее к себе.

Девушка ощутила смутное чувство вины. Как она может быть такой неблагодарной?! Ни одна мать, приемная или настоящая, не могла бы любить ее с такой нежностью, как настоятельница монастыря. И все же Кэтлин помнила, сколько тайной скорби было в глазах старой монахини, словно досточтимая матушка молила небо о другой доле для своей любимой воспитанницы.

Невольные угрызения совести мучили Кэтлин. Она дала себе слово, что как только вдоволь насладится лилией и теми дивными образами, которые цветок всегда воскрешал перед ее внутренним взором, то сразу же вернется в монастырь, отправится в келью настоятельницы и покажет ей цветок. Склонившись к коленям старушки, она поклянется ей в вечной любви.

Нет, решила Кэтлин, не стоит омрачать этот день пустым раскаянием – ведь досточтимая матушка всегда мечтала о том, чтобы такие прогулки доставляли ей только радость. Уже давно, почувствовав в Кэтлин пытливую душу, старая женщина все поняла и смирилась.

Сколько раз эти морщинистые губы ласково улыбались, когда она рассказывала Кэтлин о том, что помнила сама! О крепости, в которой она выросла. Мать-настоятельница рассказывала Кэтлин и о том горе, которое причинила когда-то любимому отцу, избрав путь монахини. Досточтимая матушка только намекнула Кэтлин об опасностях, что подстерегали ее за монастырскими стенами, – о человеческой слабости, о грехе и страстях столь невыносимых, что женщины порой по собственной воле устремлялись в монастырь в поисках убежища.

И все-таки вопреки тому, что ей довелось услышать, в воображении Кэтлин представляла дикие просторы Ирландии совсем иначе. В ее девичьих мечтах все женщины отличались храбростью, а мужчины были настоящими героями. И каждый год прекрасная белая лилия еще на один шаг приближала ее к этому волшебному царству.

Сказать по правде, Кэтлин не слишком преуспела, пытаясь представить себе образ прекрасного мужественного воина. Уже давно аббатиса предупредила ее, что в один прекрасный день она, возможно, покинет стены монастыря, и тогда замужество станет ее уделом.

К сожалению, до сих пор единственным мужчиной, которого ей удалось увидеть, был отец Колумсилль, сморщенный, старый, с багровым носом луковицей и вечно слезящимися выпученными глазами. Еще ребенком Кэтлин с любопытством подглядывала, не выпадут ли они из орбит.

В конце концов все мужчины, которые фигурировали в рассказах матери-настоятельницы, превратились в фигуры чуть ли не мифические, почти легендарные. Жизненной правды в них было не больше, чем в языческих богах, с которыми сражался герой Кухулин. Впрочем, какая разница, настоящие они или нет, подумала Кэтлин, покачав головой. Все равно это был ее мир, ее воображение, ее мечты, и вот сегодня пришел наконец тот единственный в году день, когда она могла углубиться в этот волшебный мир, который и пугал, и манил ее.

Солнце за спиной Кэтлин, бросая на землю широкие полосы света, клонилось к горизонту. Вдруг девушка замедлила шаги. Может, таинственное очарование этого уголка внушило ей благоговейный восторг? Она знала, что, как только минует последний дуб и приблизится к огромному обломку скалы, чтобы найти свою лилию, ощущение чуда развеется, исчезнув до следующего года.

Тонкая, изящная рука отбросила на спину шелковистые локоны, в прелестных синих глазах сверкал огонь любопытства.

Кэтлин осторожно ступала босыми ногами, стараясь не примять первые весенние цветы.

Пальцы девушки придерживали грубую ткань простенькой туники. Перед глазами ее появилось массивное каменное сооружение, и Кэтлин невольно закусила губу. Медленно-медленно взгляд ее обежал грубую поверхность камня, скользнул вверх, к древним письменам, разобрать которые она не могла. Девушка нерешительно подняла глаза выше, туда, где в шероховатой впадине ее всегда ждала лилия, и вдруг оцепенела. Там, на самом верху, на языческом алтаре, лежал человек. Глаза его были закрыты, темные ресницы бросали лиловатые тени на высокие, резко очерченные скулы. Может, он спал? Или прилег на древний камень, обессилев от колдовского очарования этого места? Или это часть магического заклинания, повинуясь которому она каждый год приходит сюда?

А может, это сам герой Кухулин, по мановению волшебной палочки вернувшийся на землю из страны героев, подумала она, в немом восхищении любуясь могучим телом, выпуклыми мощными мускулами, туго обтянутыми полотном рубашки.

На глянцевом коричневом меху куртки из шкуры оленя горели полосы огненно-красного цвета – последние отблески заходящего солнца. Лучи его мягко скользили по загорелому лицу, обрисовывая четкие, словно чеканные, черты. Нос незнакомца, с надменной горбинкой, говорил о гордости, а высокие скулы – о некоторой доле высокомерия. Взгляд Кэтлин упал на его рот, и она ошеломленно заморгала. Это был рот поэта, любовника, каким-то непостижимым образом оказавшийся на суровом лице воина.

Кэтлин судорожно сглотнула, наслаждаясь этой картиной. Господи, подумала она, один только взгляд – и весь ее мир изменился!

Неужели это и было то, что обещала ей лилия? Тогда, значит, это и есть ее судьба? Этот мужчина, лица которого она никогда не видела прежде?

Полно, да был ли он человеком из плоти и крови? Смертен ли он или перед ней один из древних богов? Возможно ли, что на пути ее встало загадочное, непостижимое, нечто такое, о чем она и помыслить не могла?

Мысль эта показалась ей и сладкой, и пугающей. И все же разве могло это быть чем-то, кроме знака судьбы? Ведь она приходила сюда каждый год, в один и тот же день, и каждый раз на этом месте ее ждала прекрасная лилия. А теперь здесь лежал он.

Снедаемая любопытством, Кэтлин осторожно потянулась к его руке, коснулась гладкой кожи, невольно подивившись тому, какая она холодная. Слишком холодная для волшебного видения, вдруг подумала она. Девушка наклонилась и почувствовала щекой слабое дыхание. Значит, он живой, обрадованно подумала она. Прикрыв глаза, Кэтлин решила испробовать горячий шелк его губ своим ртом. Собрав все свое мужество, девушка склонилась к незнакомцу.

Что-то мелькнуло в воздухе, и две могучие руки сжали девушку. Она попыталась вскрикнуть, но не успела, потому что в следующее мгновение оказалась лежащей на спине, а тяжелое тело незнакомца придавило ее к поверхности алтаря. Кэтлин забилась, отчаянно пытаясь высвободиться. Пронзительный крик уже готов был сорваться с ее губ, но широкая ладонь мужчины закрыла ей рот, не дав издать ни звука.

Сжав руки в кулаки, Кэтлин сопротивлялась, как разъяренная кошка. Один из маленьких кулачков угодил мужчине в скулу, а колено попало в пах. Издав вопль, чудовище скатилось с нее.

– Дьявольщина! Просто дикая кошка, а не женщина! Да ты чуть не убила меня! – услышала она низкий, хриплый голос.

Кэтлин вдруг обнаружила, что смотрит прямо в глаза незнакомцу, и почувствовала неясную боль, будто лишилась чего-то дорогого. Спящий герой, которым она только что благоговейно любовалась, исчез навсегда.

– А я думал, что ваш христианский бог повелевает возлюбить своих врагов, – презрительно фыркнул он, кидая надменный взгляд на Кэтлин, – а не бить их чем попало чуть ли не до беспамятства.

Кэтлин рванулась назад, но ноги ее запутались в полах длинной одежды, и она никак не могла встать.

– К-кто вы такой?

– Меня зовут Нилл, – ответил он, и рот его сурово сжался. – Нилл Семь Измен.

Господи, что за человек перед ней? Один из тех, чье имя говорит о дурной славе? Взгляд Кэтлин встретился с его взглядом, и она заметила, как отвращение, исказившее ее лицо, отразилось в его зеленых глазах. На губах заиграла жестокая усмешка.

– Что ж, по крайней мере у вас хватает ума бояться меня, леди.

В душе Кэтлин вспыхнула ненависть к нему за то, что он так легко почувствовал ее страх, а к самой себе – за то, что не смогла его скрыть. С трудом пытаясь казаться невозмутимой, девушка высокомерно вздернула подбородок.

– Это вы украли мой цветок? – возмутилась она.

– Украл?! – эхом повторил он. – Какого дьявола? Зачем он мне?

– Он должен был лежать здесь, на алтаре друидов.

– Позвольте уверить вас, прекрасная дама, что если уж однажды я решу зарабатывать на жизнь воровством, то не стану тратить драгоценное время, воруя какие-то дурацкие цветы. Прах меня побери, вам-то он зачем? – Глаза незнакомца быстро скользнули вниз, по грубому холсту ее домотканого платья, и он задумчиво поскреб подбородок. – Впрочем… Должно быть, свидание с любовником, верно? Право, не знаю, понравится ли это вашей аббатисе!

– Да она, к вашему сведению… – Прикусив язык, Кэтлин заставила себя замолчать.

Щеки ее вспыхнули. Как ей хотелось в эту минуту дать ему пощечину, одним ударом стерев наглую усмешку с красивого надменного лица!

– Стало быть, вы пришли из монастыря. Чудесно! Вполне вероятно, это будет мне на руку. – Что-то в его голосе заставило Кэтлин не на шутку испугаться. – Я ехал верхом три дня, даже на ночь не останавливался – все искал аббатство Пресвятой Девы Марии. Черт побери, никак не мог найти проклятое место! Вымотался, да так, что уснул на этой вашей скале. Может быть, это судьба. Вы сами укажете мне путь к аббатству.

Кэтлин захлопала глазами, не веря тому, что только что услышала. Господи, оказывается, ему нужен монастырь! И он требует, чтобы именно она указала ему дорогу!

Вспомнив о добрых сестрах, которые воспитали ее, девушка содрогнулась. Она старалась не думать о том, какую угрозу может представлять этот гигант с суровым лицом закаленного в битвах воина для беззащитных женщин.

– Что за дело может быть у такого человека, как вы, в мирном аббатстве? – сдвинув брови, спросила Кэтлин.

На его лице появилась нетерпеливая гримаса, в глазах блеснул огонек гнева.

– Пришел за девчонкой, – буркнул он.

Кэтлин в испуге перекрестилась:

– Г-господи, помоги этой несчастной!

Нилл, откинув голову, разразился презрительным хохотом:

– Боюсь, ей понадобится куда больше помощи, чем может дать ваш Господь!

– К-кто она? – с трудом пролепетала Кэтлин. Но раньше чем имя слетело с его губ, она уже знала, что он ответит, почувствовав, как сердце ухнуло в пятки.

– Ей дали на редкость дурацкое имя: Кэтлин-Лилия.

– Нет! – вскрикнула Кэтлин. Волшебные мечты ее лопнули, точно мыльный пузырь. – Это невозможно!

Мать Пресвятая Богородица, и как она сразу не догадалась?! Как не заподозрила того, о чем давно предупреждали ее добрые сестры? Так, значит, то, чего они боялись, оказалось правдой?! Ее лилии не более чем сладкий яд, навлекший на нее беду, а вовсе не сияющая звезда, предсказывающая Кэтлин судьбу.

Ужас придал ей сил, и, высоко подобрав подол, девушка вскочила на ноги и бросилась бежать назад, туда, где ждало ее все, что она любила.

Но увы, хоть Кэтлин и летела со всех ног, однако от правды не убежишь, и она это хорошо понимала. Разве стены аббатства окажутся преградой для этого человека? Слезы хлынули из ее глаз. Теперь, думала Кэтлин, даже любовь матушки-настоятельницы вряд ли сможет защитить ее.

Кэтлин вихрем ворвалась в аббатство. Сестры ахнули от изумления, когда девушка с грохотом захлопнула за собой тяжелые створки ворот. Сестра Люция, пухленькая женщина, частенько подремывавшая над молитвенником, испуганно выронила корзинку с морковью. На ее круглом, похожем на луну лице отразился страх. Она бросилась к Кэтлин.

– Господи, спаси нас и помилуй! – запричитала она. – Что с тобой? Несешься, будто все дьяволы преисподней хватают тебя за пятки!

– Н-не все! – дрожа всем телом, пролепетала Кэтлин. – Вполне достаточно и одного! – Ей было невыносимо стыдно за слезы, что по-прежнему текли у нее из глаз, но она была бессильна что-либо поделать. – А где матушка-настоятельница?

Пухлые щеки сестры Люции побелели как снег.

– В своей келье, кажется. Но она попросила не беспокоить ее.

Кэтлин, с опаской покосившись на ворота, поежилась, ожидая каждую минуту услышать за спиной оглушительный грохот лошадиных подков и низкий голос.

Кэтлин вцепилась в рукав старой монахини.

– Что бы ни случилось, сестра Люция, не открывайте ворота, хорошо? Ни в коем случае не впускайте его сюда! Умоляю вас!

– Не впускать его? Э-э-э… мужчину? – Старушка осенила себя крестом. – Никогда, дитя мое! Клянусь кровью святого Патрика!

Чуть-чуть успокоившись, Кэтлин круто повернулась и торопливым шагом направилась через двор к старинному каменному строению. Миновала несколько узких келий, в которых когда-то играла еще ребенком, а потом училась читать молитвы. Это было место, где ничто, даже ночной кошмар, не могло потревожить сон невинного ребенка.

Сердце гулко стучало в груди. Бог даст, подумала она, матушка-настоятельница все уладит. Кэтлин свернула за угол, оказавшись в покоях настоятельницы, и замерла при виде того, что было ей до боли знакомо. Это место до такой степени дышало миром и спокойствием, что дикая сцена, которая разыгралась на алтаре друидов, вдруг показалась Кэтлин лишь игрой воспаленного воображения.

Худенькая, но ловкая, обладающая несокрушимым здоровьем, матушка-настоятельница что-то искала в сундуке. В окно лился солнечный свет, пожилая монахиня, достав ворох материи, подслеповато прищурилась, разглядывая ее.

Кэтлин изумленно заморгала, разглядев, что это пеленки, в которые она была завернута еще младенцем. Она была совершенно уверена, что их много лет назад отдали кому-то из бедняков, как и все остальное, что люди приносили в монастырь.

Вдруг матушка вздрогнула и насторожилась, заслышав у себя за спиной шорох шагов. Смутившись, она повернулась, и Кэтлин заметила, как вспыхнули ее щеки. Глаза ее потемнели, затуманенные дымкой воспоминаний, на губах играла чуть печальная улыбка. Взгляд старушки упал на Кэтлин, руки ее невольно разжались. Складки нежной материи сверкающим водопадом стекли вниз, в открытый сундук.

С трудом скрывая беспокойство, аббатиса осенила себя широким крестом и бросилась к Кэтлин. Обхватив ладонями лицо девушки, она испуганно заглянула в ее глаза:

– Кэтлин, дитя мое! Что случилось? Ты не заболела?

Нарушить хрупкий покой старой женщины оказалось труднее, чем Кэтлин воображала. Но кроме матушки, некому прийти ей на помощь.

– Я ходила к языческому капищу.

– Боже мой, ты не поранилась? Эта тропинка такая каменистая!

– Нет, но моя лилия – ее там не было!

Явное облегчение разгладило морщинки на лице монахини. Ее старческие серые глаза светились мягким сочувствием.

– Знаю, что ты разочарована, моя голубка, но не печалься. Может, ее просто сбросило ветром. Хочешь, пойдем поищем твою лилию?

– Нет! – При мысли о том, чтобы вместе с почтенной матушкой снова встретить это чудовище, все поплыло у нее перед глазами. – Ни за что! Там, на этом самом месте… – Теперь Кэтлин уже дрожала всем телом, с губ ее сорвался стон, но остановиться она уже не могла: – Чудовище, настоящее чудовище в образе человека! Он схватил меня и…

Мать-настоятельница побелела, чувствуя, как сердце ее разрывает невыносимая боль. Опомнившись, она призвала на помощь всю силу воли.

– Кэтлин, ты должна рассказать мне, что случилось, – твердо сказала она. – Этот человек – он что, коснулся тебя неподобающим образом?

– Да, матушка! – Кэтлин заметила, как старушка сжалась. – Ты только посмотри на мои руки! – Завернув рукава, девушка показала ей темные пятна. – Этот негодяй схватил меня! А потом бросил на алтарь и сам навалился сверху!

Аббатиса, замерев как изваяние, не издала ни звука, только в глазах ее светилась надежда.

– Это все, дитя мое? Ты уверена?

– Все?! – задохнулась от возмущения Кэтлин. – Господи, да ни один человек никогда не позволял себе такого безобразия! Я дала ему оплеуху! Оттолкнула его, а потом убежала.

Наконец старая монахиня улыбнулась.

– Конечно, дитя мое! Слава Всевышнему, все обошлось! – Прижав девушку к груди, настоятельница ласково гладила ее по голове. – Тише, радость моя, теперь все будет хорошо.

Кэтлин прижалась к старушке, ища покоя и защиты в ее объятиях.

– Вне всякого сомнения, это был просто беглый виллан, – пробормотала старая настоятельница. – Или странствующий воин, рыскающий по округе в поисках легкой добычи. Однако надо послать весточку жителям соседских ферм, чтобы они были настороже. И предупредить остальных сестер!

– Послушай, ты, наверное, не поняла. Этот человек не собирается никуда уезжать. – Кэтлин с трудом сглотнула вставший в горле комок и подняла залитое слезами лицо. Ее заплаканные глаза встретились с встревоженным взглядом настоятельницы. – Он приехал за мной.

Ахнув от неожиданности и негодования, матушка-настоятельница поспешно отвернулась. Ее старческая рука сжала пышные складки вышитого полотна, которое она извлекла из старого сундука.

– Я всегда боялась, что рано или поздно этот день придет. Пеленка, в которую ты была завернута… неспроста она была такой роскошной. И эта лилия, которую кто-то оставлял для тебя каждый год… Я старалась привыкнуть к этой мысли и подготовить тебя.

Кэтлин оцепенела, заметив на лице старушки выражение, которого никогда не видела прежде, – яростная, исступленная любовь, которая заставляет мать, забыв обо всем, броситься навстречу разъяренному быку, чтобы защитить своего ребенка.

– Одно я могу твердо обещать тебе, Кэтлин. Пусть моя бессмертная душа будет проклята навеки, если я позволю какому-то негодяю забрать тебя отсюда вопреки предназначению твоей судьбы!

– Досточтимая матушка! – прошелестел из-за дверей чей-то робкий голос.

Обе, и настоятельница, и Кэтлин, испуганно вздрогнули.

– В чем дело? – строго спросила настоятельница.

В дверь просунулась голова сестры Люции. Губы ее дрожали.

– В ворота монастыря стучит какой-то человек. Я объяснила ему, что у нас очень строгий устав – мы ведем уединенную жизнь и не поддерживаем сношений с внешним миром. Но он твердит, что принес весть от верховного тана, и клянется, что если я не позволю ему войти в монастырь, то он разнесет ворота в щепки.

– Не стоит так расстраиваться из-за пустых угроз. Хорошо, я спущусь поговорить с этим посланцем. А ты, сестра Люция, уведи отсюда Кэтлин. Спрячьтесь обе в старой хижине и сидите тихо, пока я не пришлю за вами.

Мать-настоятельница, поспешно подобрав полы старенькой рясы, почти выбежала, захлопнув за собой дверь. Испуганная неожиданным поворотом, который сегодня сделала ее до сих пор безмятежная жизнь, Кэтлин вслед за ней выпорхнула из кельи, оказавшись на крохотном, вымощенном каменными плитами дворике. Здесь стоял каменный домик, в котором ей предстояло укрыться.

Кэтлин любила ощущение мира и покоя, исходившее, казалось, от этих каменных стен.

Закрыв глаза, она перебирала в памяти истории, что когда-то слышала от аббатисы, о чудесах, совершаемых ангелами, об удивительной силе святого волшебства.

Только чудо могло спасти ее сейчас!

Опустившись на колени возле сестры Люции, она истово молилась, как никогда прежде. «Прошу вас, – умоляла она, обращаясь сразу ко всем известным ей ирландским святым, – сделайте так, чтобы все осталось по-прежнему!»

С самого детства ее опекали, поэтому она долго оставалась ребенком, слишком наивным, чтобы понять, что судьба порой бывает беспощадна. Кэтлин обожала слушать рассказы аббатисы о славной судьбе, о прекрасном, хотя и загадочном, будущем, которое ждет ее впереди. Все эти истории приятно щекотали самолюбие девушки – ей нравилось чувствовать свою избранность.

Кэтлин никогда не подозревала, как высока будет цена, которую ей предстоит уплатить за это счастье. Догадывайся она об этом, кто знает, что бы она предпочла. Может статься, рухнув на колени перед доброй настоятельницей, она умолила бы матушку оставить ее навсегда в стенах монастыря.

Но теперь Кэтлин ясно чувствовала, что это ее судьба с грохотом колотит в створки ворот. И уж конечно, матери-настоятельнице не по силам остановить этого человека, тут не поможет даже ее сан. Кэтлин задрожала всем телом. Неужели ничто в мире не спасет ее?

Ветер тряс ветхую дверь, напоминая о других силах, что некогда властвовали в этих местах. Туата де Данаан! В полном отчаянии Кэтлин взывала к ней. «Послушай меня, – умоляла она, – если я принадлежу тебе. Моя лилия и мои детские мечты, та странная судьба, о которой рассказывала мне матушка-настоятельница, – забудь о ней! Я не могу уйти отсюда!»

Кэтлин с трудом проглотила застрявший в горле сухой комок, прошептав слова, которые никогда не произносили ее губы:

– Я боюсь!

Глава 2

Нилл громыхнул кулаками в ветхие створки ворот. Раздражение и бешенство охватили его с такой силой, что он готов был разнести их голыми руками.

– Клянусь кровью Кухулина! – яростно выругался он.

Вся его жизнь была жизнью воина – без единого стона или жалобы переносил он испытания на мужество и выдержку, которым подвергала его судьба. Однако когда-то, мрачно думал он сейчас, даже терпению закаленного воина приходит конец.

Будь она трижды проклята, эта девчонка! Мало того что дала ему оплеуху, но еще и умудрилась убежать от него, захлопнув проклятые ворота перед самым его носом, будто он был не воином, а каким-то нищим попрошайкой. Господи, да если кто-нибудь при дворе верховного тана услышит о том, что произошло сегодня!..

Господи помилуй, ну кто бы мог предположить, что воин, отважно бросавшийся в пекло битвы, нервничает, как безусый юнец, только оттого, что ядовитая насмешка для него хуже отточенного лезвия меча?!

Представив себе, как глаза, лазурно-синие, словно чистейшие озера его родной Ирландии, заискрятся насмешкой, он до боли закусил губу. Нилл Семь Измен! Боже милосердный, да одного упоминания его имени оказалось достаточно, чтобы глаза незнакомки расширились от страха и презрения, а пухлые розовые губы скривились!

Впрочем, ему давно стоило привыкнуть к тому впечатлению, которое он производит на незнакомых людей. Ему, правда, казалось, что с годами он овладел искусством скрывать боль, которую это причиняло ему, но при виде юной девушки старые раны снова открылись.

К счастью или к несчастью, на собственном горьком опыте ему довелось узнать, что если дать волю гневу, то будет только хуже. Нет, он должен скрывать свои чувства, чтобы никто никогда не догадался, что он испытывает в такие минуты. А уж тем более эта красивая ведьма с черными как вороново крыло волосами!

Он снова громыхнул в ворота и с трудом расслышал робкий старческий голос:

– Еще минуту, сэр. Досточтимая аббатиса должна решить, что делать. Это просто неслыханно – позволить мужчине войти под своды нашего монастыря! Эти старые стены привыкли видеть только слабых и немощных, добрый сэр!

Нилл стиснул зубы. Вся его жизнь, в сущности, была ожиданием, чтобы его впустили – в чью-то душу, в чье-то сердце. Ему довелось совершить немало подвигов во славу своего тана, шесть раз он пускался на поиски приключений, рискуя жизнью, чтобы смыть черное пятно позора, которое досталось ему в наследство благодаря отцу. Что ж, еще немного, и с имени его будет смыто позорное пятно. Нилл не сомневался, что станет до последней капли крови сражаться за поруганную честь, но что может случиться теперь, когда при дворе тана узнают, каким должен быть его последний подвиг? Умора – забрать из монастыря какую-то девчонку! Нилл поморщился. Если бы дорогу ему преграждала вражеская армия или огнедышащий дракон, пожиравший все живое на несколько миль вокруг, может быть, такое поручение и считалось бы подвигом, достойным настоящего мужчины. Но пока единственным препятствием у него на пути были проклятые ворота, которые, казалось, вот-вот рассыплются от одного его взгляда, да стайка перепуганных монахинь.

Но хуже всего было смутное подозрение, все время не дававшее Ниллу покоя. Возможно ли, чтобы повелитель тысяч людей, носивший горделивое прозвище Верный, с самого начала планировал уничтожить сына своего злейшего врага?

Сделав над собой усилие, Нилл отогнал эту мысль. Нет, наверняка он ошибся. О честности и благородстве тана в Ирландии складывали легенды. Именно его благородству Нилл и был обязан тем, что в детстве не умер с голоду.

Пальцы Нилла стиснули висящий на поясе кожаный кошель. Что бы там ни было на уме у тана, скоро это выяснится, ведь в кошеле лежало письмо, которое тан собственноручно положил туда. В голове его молнией мелькнула безумная мысль: забыть о том, что ему поручено, прочитать его – и пусть его подозрения либо рассеются, либо подтвердятся. Но Конн потребовал от него клятвы не читать письма до той ночи, как они в первый раз останутся с девушкой наедине.

Ворота протяжно скрипнули, пробудив Нилла от мрачной задумчивости, и он внезапно почувствовал нечто вроде признательности к перепуганной монахине, которая, бледнея, распахнула их перед ним.

– Я не причиню вам никакого вреда, – выдавил он из себя, с неудовольствием заметив, что прозвучало все это на редкость нелепо – словно вызов на битву, а не желание успокоить. Окончательно струсив, несчастная монахиня едва не юркнула обратно.

– А-аббатиса ждет вас, с-сэр. Б-будьте любезны следовать за мной.

Нилл раздраженно покачал головой. Он мог не тратить времени зря, чтобы успокоить ее. Шурша подолом черного платья, пожилая монахиня почти бежала впереди него. Наконец они добрались до скромной кельи, где почти не было мебели. Посреди нее, в ореоле света, пробивавшегося в узкое стрельчатое окошко, стояла какая-то женщина. Нилл усмехнулся. Ему доводилось видеть целые армии вооруженных мужчин, в ком было куда меньше уверенности в себе, чем в этой хрупкой старушке. Он огляделся, рассчитывая увидеть где-нибудь в уголке девушку, ради которой и приехал.

– Я приехал по поручению Конна Верного, верховного тана Гленфлуирса. Он приказал забрать из монастыря девушку по имени Кэтлин-Лилия и доставить ее ко двору. Она ведь была под вашим покровительством, не так ли?

– Она и сейчас под моим покровительством, – надменно вздернув подбородок, ответила аббатиса.

– Отлично. В таком случае я рад сообщить, что освобождаю вас от этого нелегкого бремени. В ваших услугах более не нуждаются. – Из-под складок плаща Нилл достал тяжелый кожаный кошель. – А это вам за труды. – Развязав тесемки, он опрокинул кошель над столом, присвистнув про себя при виде богатства, сверкающей грудой рассыпавшегося по растрескавшейся поверхности стола.

Богатые, чистого золота, застежки для плаща, подвески и кольца, украшенные драгоценными камнями. Слишком роскошные дары, когда речь идет о простой послушнице, невольно подумал Нилл.

– Верните все это вашему господину. – Аббатиса едва удостоила взглядом бесценные сокровища, сверкавшие на столе нестерпимым блеском. – Никакое золото в мире не может заменить счастье, которое я испытала, воспитывая этого ребенка.

Нилл сделал гримасу, ощутив знакомое напряжение между бедер.

– Я, кажется, встретил в лесу одну из ваших послушниц. Если это она и есть, я вполне могу понять ваши чувства.

– Вы ничего не способны понять. – Аббатиса впервые взглянула ему в глаза, и Нилл невольно поразился пылавшей в них безумной ярости. – Этот ваш тан – будет ли он заботиться о ней? Постарается ли, чтобы она была счастлива? За все годы, что она провела здесь, мы не получили от него ни единой весточки!

Нилл почувствовал себя неловко при виде исказившегося лица пожилой женщины: любовь, ярость, безумная отвага и желание защитить своего детеныша – все смешалось в едином порыве. Такого он не видывал много лет – с тех самых пор, когда в последний раз смотрел в глаза сестры.

– Верховный тан никому не обязан сообщать о своих намерениях.

– Но лично я куда больше обязана Кэтлин, чем вашему верховному тану. И сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить ее.

Резкий ответ уже готов был сорваться с губ Нилла, но тут он вдруг взглянул ей в лицо. По правде говоря, проклятой старухе ничего не стоит упрятать девчонку в одно из потайных мест, где ее никто не найдет и которых полным-полно в любом монастыре. Он будет топтаться дурак дураком посреди двора, ругаясь на чем свет стоит и не зная, что делать.

Ему хотелось схватить старую женщину за плечи, но Нилл знал заранее, что эта женщина позволит разрезать себя на куски, чтобы защитить девчонку. И тут что-то шевельнулось в его груди. Верность – вот что всегда трогало его, может быть, потому, что для его отца преданность не значила ничего. Отец изменял всем, начиная со своего господина и собственной жены и кончая той единственной женщиной, при виде которой он сходил с ума от желания.

Неожиданно для себя Ниллу захотелось успокоить старую женщину. Он заглянул в ее потемневшие глаза:

– Вы спрашивали о тане. Я не могу знать о его планах относительно вашей воспитанницы. Но одно могу сказать твердо: он хороший хозяин, настоящий глава клана.

Надежда, вдруг осветившая сморщенное лицо аббатисы, была почти безумной. Радость, тревога и, наконец, сомнение.

– Вы ведь его посланец, верно? Поэтому и хвалите его.

– Я был сыном злейшего врага верховного тана. Мой отец оказался предателем и был казнен. Меня ждала голодная смерть. Но тут Конн сделал меня своим приемным сыном. Его отговаривали, но он твердо стоял на своем. В конце концов, именно он стал мне настоящим отцом, а не тот негодяй, чья кровь течет в моих жилах.

– Это был благородный поступок, – вынуждена была признать аббатиса.

– Да, тан благороден. Он кормил и поил меня, защищал от врагов и учил сражаться. Благодаря ему у меня есть дом.

– Но как я могу поверить вам на слово? Ведь я вижу вас первый раз в жизни!

– Вы можете довериться мне. Есть еще один дар в цепочке бесконечных щедрот, которыми осыпал меня Конн, самый для меня драгоценный: возможность восстановить свою честь.

– Вашу честь?

– Да. Так решил Конн. Семь подвигов, которые я должен совершить. Ровно семь – и тогда позорное пятно, которое легло на мое имя после предательства отца, будет смыто. Я смою его собственной кровью. Шесть я исполнил. Привезти Кэтлин-Лилию к его двору – это должно было стать последним подвигом. А теперь скажите: можно ли найти лучшее доказательство благородства намерений тана, чем это?

Аббатиса заколебалась:

– Но она еще так молода, ничего не знает о жизни. Никогда не видела ни одного мужчины, кроме отца Колумсилля. А вы воин. И вы уедете с ней вдвоем.

Нилл вздохнул. Оба они, и воин, и старая женщина, прекрасно понимали грубую правду жизни, что крылась в ее словах.

– Я заберу девушку, хотите вы этого или нет, – сказал Нилл. – Но клянусь вам всем, что для вас свято, я не причиню ей никакого зла. И пусть меня растерзают все демоны вашего христианского ада, если я обману доверие моего тана.

Кто-то направлялся сюда. Вслушиваясь в приближавшиеся тихие, размеренные шаги, Кэтлин обмирала от страха. Что принесет с собой этот человек – избавление или гибель? Слова молитвы, которую она исступленно повторяла, наверное, уже в сотый раз, замерли у нее на губах. Украдкой покосившись в сторону сестры Люции, Кэтлин почувствовала, как страх ее удесятерился. Неужели старой монахине, как и Кэтлин, мерещатся разные ужасы? Ей представляется могучий воин, быстрыми шагами направляющийся к ним. Тугие бугры мускулов играют на солнце, делая его тело похожим на обломок скалы, до блеска отшлифованный морем. Даже в воображении Кэтлин взгляд незнакомца пылал таким огнем, что ей показалось, будто воздух вокруг нее раскалился.

Чья-то тень вдруг легла на порог хижины. Кэтлин замерла, как испуганный зверек. К счастью, вместо широченных мужских плеч она увидела складки монашеского одеяния и с облегчением вздохнула.

– Сестра Клер! – радостно воскликнула она, а сестра Люция, захлюпав носом, почти упала на грудь молодой монахини.

– Он уехал? – спросила Кэтлин скорее от отчаяния, чем в самом деле рассчитывая на это.

– Нет, милая. Он сейчас у нашей аббатисы. Меня послали привести тебя.

Безумное желание бежать охватило Кэтлин, но сестра Люция успела схватить ее за руку.

– Все будет хорошо, детка. Вот увидишь, аббатиса все уладит.

Обе монашенки встали по обе стороны от нее, словно охрана. Отбросив с лица спутанные темные локоны, Кэтлин горделиво расправила плечи.

– Я пойду одна. Лучше умру, чем дам ему понять, как я боюсь.

Сестра Клер попыталась было протестовать, но девушка твердо стояла на своем. Поспешно выбежав из хижины, она зашагала через монастырский цветник.

В покоях аббатисы после залитого солнцем монастырского двора казалось прохладно и темно. Кэтлин, сощурившись, заморгала, стараясь сориентироваться в полумраке коридора. Здесь она играла ребенком, и сейчас память помогала ей пробираться вперед, к знакомой двери. За ней стояла тишина, от которой тяжко давило грудь. Нахмурившись, девушка заставила себя открыть дверь и войти.

Он стоял, прислонившись к стене, заложив руки за спину, с лицом, непроницаемым, как лица каменных истуканов, которым молились друиды. Рядом на стуле выпрямилась мать-настоятельница, руки ее были сложены в молитве. Лица обоих были едва видны в полумраке.

– Дитя мое. – Нежная, знакомая с детства рука протянулась навстречу Кэтлин.

Девушка схватила ее, и на душе у нее сразу стало легче.

– Все… уладилось? – прерывающимся голосом спросила Кэтлин.

– Да, – голос аббатисы предательски дрогнул, – кажется, тебя ждет небольшое приключение.

Кэтлин испуганно вздрогнула и сделала шаг назад.

– Я не понимаю.

– Этот человек – посланник верховного тана, того самого, кто много лет назад доверил тебя нашим заботам. Сейчас он хочет, чтобы ты вернулась назад. Он желает видеть тебя при своем дворе.

Уповая на то, что врожденная горделивая осанка поможет ей скрыть панический страх, Кэтлин подняла глаза на сурового воина.

– Я благодарна тебе, Нилл Семь Измен, за то, что ты принес в нашу скромную обитель волю своего тана. И мне очень жаль, что тебе пришлось потратить столько времени, чтобы отыскать меня.

– Ты – та самая девчонка из леса! – В суровых глазах Нилла вспыхнула искорка, он узнал ее. – Так, значит, ты и есть Кэтлин-Лилия!

– Д-да. – Кэтлин сжалась.

Слишком хорошо помнила она силу этих могучих рук и его ярость, когда ей удалось вырваться.

– Прошу вас, поблагодарите верховного тана за его заботу обо мне и передайте, что я предпочитаю остаться в монастыре.

– Тут решать не вам! – прорычал незнакомец.

Кэтлин уже открыла рот, чтобы возразить, но он не дал ей вымолвить ни слова.

– А теперь ступай, собери свои вещи, пока я оседлаю коня, и отправимся в путь. Мы уезжаем немедленно.

– Немедленно? – тупо переспросила Кэтлин. Она с растерянным видом оглянулась на аббатису.

Та растерялась ничуть не меньше.

– Но это невозможно! Вы не можете уехать прямо сейчас!

– Таков приказ, – буркнул Нилл. – Мне приказано доставить ее ко двору верховного тана.

– Но ведь она и так проведет там всю жизнь, – запротестовала аббатиса. – Позвольте нам побыть с Кэтлин хотя бы до утра.

Нилл принялся спорить, но тут аббатиса пустила в ход последний аргумент:

– Вы уверяли меня, что ваш тан – человек справедливый. Много ли значит всего одна ночь? А для меня, для этой девочки, которая никому никогда не причинила зла, она бесценна!

– Я должен выполнить свой долг, – упрямо заявил Нилл.

– Если это все, о чем вы волнуетесь, тогда вы можете выполнить возложенное на вас поручение, а потом забыть об этом навсегда, верно? Тогда почему вас до такой степени заботит пятно на вашем имени? Почему вы тратите столько сил, чтобы очистить его от грехов, да еще и не своих, а вашего отца? – спросила аббатиса.

На скулах воина вспыхнули багровые пятна.

– Чего стоит мужчина, когда имя его замарано?

– Ничего. Но честь – это много больше, чем просто долг. Иногда она требует от мужчины жертв, принести которые, кажется, свыше человеческих сил. – Взгляд аббатисы стал отстраненным. – Вы говорили, что рисковали жизнью, и все ради чести. Теперь я взываю к ней. Неужели за те двадцать долгих лет, пока я растила эту девочку как собственную дочь, я не заслужила награды хотя бы попрощаться с ней? Ведь вы тоже мечтаете о награде – возможности избавиться от позорного имени?

На губах его мелькнула недовольная гримаса.

– Ладно. Ждите меня на рассвете у ворот. Но учтите, нам придется скакать во весь дух, чтобы нагнать потерянное время, и если я услышу хоть одно слово жалобы…

Маленькая, но победа!

– Можете не беспокоиться. Даю вам слово, – пробормотала Кэтлин.

Грубиян наградил ее взглядом, от которого по спине у девушки побежали мурашки. Потом молча повернулся и широкими шагами вышел из кельи.

Девушка почувствовала, что вся дрожит. Наверное, ей следовало бы радоваться, но она не могла. Достаточно было одного только взгляда на лицо настоятельницы, как боль в груди Кэтлин стала нестерпимой. Ее предали, и этот удар нанесла ей та, от которой она никогда не видела ничего, кроме добра.

– Грубое животное! – зарыдала Кэтлин. – Как ты можешь даже думать о том, чтобы отпустить меня с этим человеком?! – Она лихорадочно гадала, что же могло заставить эту святую женщину согласиться на такое. – Он угрожал аббатству?

– Нет.

– Тогда почему? – Голос Кэтлин сорвался, и она вдруг возненавидела себя за эту слабость. – Ты же обещала, что не позволишь ему забрать меня отсюда!

– Да, пока не смогу убедиться, что тебе не угрожает опасность. Может быть, я поторопилась дать тебе это обещание. Одно могу тебе сказать: я поверила тому, что увидела в глазах этого человека, тому, что прочла в его сердце.

– У него нет сердца! – сердито выпалила Кэтлин.

– А может, он просто прячет его, потому что оно слишком много страдало прежде? – возразила аббатиса. – Он сказал мне все как есть, не скрывая, что будет вынужден забрать тебя, хочу я этого или нет. Достаточно было взглянуть ему в глаза, чтобы понять, что он свое слово сдержит.

– Я могла бы спрятаться! Есть же места, где меня никто не найдет!

– Ах, если бы все было так просто! Но с той самой минуты, когда ты появилась у нас, мы знали, что когда-нибудь этот день наступит. Тебе придется уехать, дитя мое. Именно поэтому я согласилась отпустить тебя.

– Но я не хочу уезжать. Только не с ним! В нем есть что-то, что пугает меня до смерти!

С губ аббатисы сорвался смешок.

– Тебе кажется это смешным? – спросила раздосадованная Кэтлин.

– Конечно, нет, радость моя. Я просто вспомнила случай, когда сама перепугалась до смерти. Это случилось той ночью, когда я нашла тебя на камне друидов и в первый раз взяла на руки. «Что мне делать с такой малышкой?» – гадала я. Моя мать умерла, рожая меня, и я никогда не знала материнской ласки. Кроме того, я ведь монахиня, Христова невеста. Я сделала свой выбор, решив провести жизнь в этих стенах, молясь Господу, и навсегда оставила надежду иметь собственное дитя. И вот Бог послал мне тебя. Могла ли я знать, как дорога станешь ты мне? – Голос ее прервался. И столько боли, столько любви и благодарности судьбе было в ее лице, что на глаза Кэтлин навернулись слезы. – Но в ту минуту, держа тебя на руках, я испытывала настоящий страх. Мне хотелось положить тебя обратно на камень, а потом убежать, забыть, что я тебя видела. Но в конце концов я поняла, какой драгоценный дар послал мне Господь. Чувствовать тяжесть твоего крохотного тела, когда, укачивая, я прижимала тебя к груди. Я бы не могла любить тебя сильнее, даже если бы ты была моей родной дочерью.

Кэтлин чувствовала, как по щекам ее текут слезы.

– Тогда не отсылай меня, – взмолилась она, – если ты меня любишь!

– Но именно поэтому я и согласилась на твой отъезд, дитя мое. Может быть, и тебе суждено найти свое бесценное сокровище.

– Мне ничего не нужно! Не нужно никаких сокровищ, если для этого придется уехать! Потерять тебя навсегда!

– Ты не потеряешь меня, радость моя! Благодаря тебе я обрела такое чудо, как любовь. И мы обе сохраним это сокровище в своих сердцах до самой смерти.

Аббатиса раскрыла объятия, и Кэтлин бросилась ей на шею, молясь о том, чтобы рассвет никогда не наступал.

– Мы не должны тратить драгоценные минуты на слезы, – сказала аббатиса. – Давай лучше вспоминать о том, чего мы с тобой никогда не забудем.

Кэтлин кивнула. Свернувшись клубочком на коленях матери-настоятельницы, как она делала еще девочкой, она прижалась к ее груди, и обе погрузились в воспоминания. Счастливые картины одна за другой вставали перед ними – детские шалости, проказы и маленькие радости их прошлой жизни. Они перебирали в памяти, как бродили по окрестным холмам, как каждый год ходили в лес, чтобы на камне древних друидов найти предназначенную Кэтлин лилию.

Уже перед самым рассветом аббатиса помогла Кэтлин собрать маленький узелок. Немного одежды, ветхой, но чистой, которую этой ночью тщательно перештопали монахини. Морская раковина – дар одной из сестер, которую она еще послушницей привезла в монастырь, а потом, дав окончательные обеты, подарила маленькой Кэтлин. Гребешок сандалового дерева с ярким рисунком – творение ловких пальцев аббатисы. После этого настоятельница подвела Кэтлин к деревянному сундуку, где до сих пор хранились ее детские пеленки.

– Здесь лежит одна вещь, которую я сберегла для тебя.

Аббатиса вытащила из сундука длинное платье. Из груди Кэтлин вырвался восхищенный вздох – ничего подобного у нее еще не было.

Мягкая ткань, украшенная причудливой вышивкой, сверкала и переливалась в свете свечи.

– Откуда оно?

– Я шила его сама, по ночам, когда мне особенно хотелось, чтобы ты осталась со мной навсегда. Это помогало мне, напоминало, что Господь Бог послал мне тебя всего лишь на несколько лет. – Искренняя печаль и смиренная гордость были написаны на лице аббатисы. – И тогда я дала обет вручить тебя твоей судьбе одетой словно принцесса из сказки.

Чтобы не расплакаться, Кэтлин склонилась над платьем, притворяясь, что щупает мягкую ткань.

– Оно прекрасно! Я сохраню его навсегда!

Мать-настоятельница помогла Кэтлин снять ветхое одеяние послушницы, потом накинула ей на плечи драгоценную ткань. Дрожащими пальцами девушка разгладила рукава, богато украшенные вышивкой. Касаясь каждого стежка, сделанного руками доброй матушки, Кэтлин глотала слезы – ведь это платье было символом неиссякаемой любви старушки к своей воспитаннице.

– У меня есть для тебя кое-что еще, дитя мое. Я обнаружила это в твоих пеленках в ту же ночь, когда принесла тебя в аббатство. – Снова склонившись над сундуком, мать-настоятельница извлекла оттуда какой-то предмет, ярко сверкнувший в свете свечи. – Это браслет, – прошептала аббатиса. – Самый роскошный, какой я когда-либо видела.

Кэтлин опасливо коснулась холодного металла.

– Какой красивый! – благоговейно вздохнула она.

– Кто бы ни положил эту вещь в твои пеленки, он любил тебя всем сердцем. – Аббатиса надела браслет на тонкое запястье Кэтлин. – Конечно, милая, сейчас тебе кажется, что ты уезжаешь на край света, но это не так. И если тебе будет одиноко, взгляни на звезды и знай: я тоже смотрю на них и думаю о тебе.

Глаза Кэтлин жгло от невыплаканных слез. Страх перед миром, которого она не знала, ледяными пальцами стиснул ей горло.

– Я буду мужественной, – пообещала она. – Клянусь, какая бы судьба меня ни ждала, ты будешь гордиться мной!

– Я всегда буду счастлива считать тебя своей дочерью. – Аббатиса нежно погладила ее по щеке. – Мне будет очень не хватать тебя, радость моя.

Когда нельзя было больше откладывать неизбежное расставание, Кэтлин и аббатиса спустились в монастырский двор и обнаружили, что он заполнен монахинями.

– Не забывай молиться! – твердила одна из них.

– Бог да благословит тебя, дитя!

Кэтлин пробиралась сквозь толпу сестер, слезы рекой струились у нее по щекам. У ворот девушка не могла не обернуться и вдруг увидела такое, что заставило ее растеряться. Ветхие створки, накануне еле державшиеся в петлях, теперь были кем-то старательно укреплены. Кэтлин нахмурилась – неужели сестры, перепуганные насмерть вторжением Нилла, всю долгую ночь возились с воротами?

Однако, увидев в его темной шевелюре свежие древесные стружки, а на руке кровоточащую царапину, девушка сообразила, что ошиблась.

– Это вас нам следует благодарить? – спросила аббатиса, указывая на ворота.

– Не мог заснуть. Пришлось придумать, чем бы заняться, иначе к утру я бы попросту спятил, – пробурчал Нилл.

Аббатиса понимающе улыбнулась:

– Бог да благословит вас, сын мой.

– Ни одна женщина не имеет права называть меня сыном! – с неожиданной злобой в голосе огрызнулся он.

Отвернувшись, он протянул Кэтлин сильную руку. Ей безумно захотелось убежать, но на память пришло данное ею слово быть послушной, и она позволила усадить себя на лошадь. Нилл легко вскочил в седло позади Кэтлин, и, почувствовав жар и твердость его налитого силой, мускулистого тела, она вздрогнула.

– Кэтлин! – бросившись вперед, крикнула аббатиса и на мгновение прижалась к ее руке. – Запомни, дитя мое, в этом мире много всего – и слез, и красоты. Кто знает, чем окончится для тебя это путешествие? Может, счастьем? Встречай его с распростертыми объятиями, детка. Встречай все, что только есть прекрасного в этой жизни, с радостью в сердце. И будь счастлива, как только сможешь!

Насмешливая ухмылка мелькнула на губах Нилла. Он дал шпоры коню, и тот галопом вынес их за ворота. Кэтлин обернулась, и глаза ее не отрывались от монастыря до тех пор, пока заплаканное лицо аббатисы стало неразличимо.

Глава 3

Природа, казалось, пыталась успокоить Кэтлин – солнце катилось по небу золотым шаром, брошенным ангельской рукой. Слепящий свет превращал покрытые бархатным ковром зелени холмы в пылающие факелы, а лепестки цветов будто превратились в чистое золото – так ослепительно сверкали они на солнце. В небе не было ни облачка, только птицы чертили свои круги над головами путников.

Кэтлин хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть этой красоты, спрятать тоску глубоко в груди.

Но по мере того как конь Нилла уносил их все дальше, Кэтлин чувствовала, что даже ее тело предало ее. Глаза, печально опущенные долу, пока она вспоминала тех, кого оставила позади, сейчас жадно следили за рыжим оленем, изящными скачками пересекавшим заросшую цветами поляну. Она наслаждалась прекрасным видом долины, покрытой буйной растительностью. Крошечные фермы, мелькавшие тут и там, напоминали драгоценные геммы. Соломенные крыши домов вдалеке отливали золотом; миниатюрные фигурки гнали игрушечные стада, которые, казалось, легко уместились бы у Кэтлин на ладони.

Всю жизнь она слушала рассказы старой аббатисы об удивительном мире, который лежит за стенами монастыря, но даже представить не могла, каково это – чувствовать на разгоряченном лице свежий ветер, любоваться красотой долин и холмов, упиваясь ароматами цветов. Краски казались настолько яркими, что у нее зарябило в глазах.

Неясное чувство вины вдруг навалилось на нее. «Боже, какая же я бессердечная!» – с раскаянием думала она. Ощущать себя почти счастливой, когда на глазах матери-настоятельницы наверняка еще не высохли слезы! Бедная, чуть не плакала Кэтлин, запертая в темной, тесной келье, как птица в клетке! Вот и весь ее мир! Однако как она сказала, когда Нилл, взяв Кэтлин за руку, уже повернулся спиной к воротам аббатства? «В этом мире много всего – и слез, и красоты. Кто знает, чем окончится для тебя это путешествие? Может, счастьем? Встречай его с распростертыми объятиями, детка. Встречай все, что только есть прекрасного в этой жизни, с радостью в сердце. И будь счастлива!» Вот во что верила матушка. Она знала стойкость Кэтлин и знала, что именно эта стойкость не позволит ей пасть духом.

Кэтлин прикрыла глаза, заинтригованная каким-то необычным звуком. Он слышался издалека – странный, напоминающий глухой навязчивый ритм. Девушке казалось, что он вторит ее собственным мыслям.

Она повернула голову в ту сторону, откуда доносился звук, сообразив наконец, что это не плод ее воображения. Ритмичный напев усиливался, становился все громче. И тут Кэтлин не выдержала. Еще полчаса назад она пребывала в таком настроении, что скорее откусила бы себе язык, чем обратилась бы к этому чудовищу, и вдруг с изумлением услышала собственный голос.

– Что это? – крикнула она сквозь шум ветра.

– Что именно? – вздрогнул Нилл, явно не поверив собственным ушам, будто с ним заговорила не Кэтлин, а кусок свежевыпеченного хлеба, который сунула ему на дорогу аббатиса.

– Этот звук, он похож на неясный гром, но…

– Это море. Оно как раз вон за тем холмом.

– Море, – эхом повторила она, вспомнив, сколько раз ее пальцы касались прихотливо изрезанных краев раковины, за серебристыми и розовыми складками которой крылись все тайны моря. – А я и не знала, что оно поет.

Угрюмые темные брови незнакомца сдвинулись.

– Если бы начался шторм, держу пари, тебе бы и в голову не пришло назвать это песней. – В его голосе звучала нескрываемая насмешка.

Подбородок девушки упрямо вздернулся кверху.

– Мне нравится шторм. Еще ребенком во время грозы я выбегала во двор, смотрела, как небо раскалывают молнии, и наслаждалась, слушая раскаты грома. Это было так величественно.

– Ты сумасшедшая.

Уголки губ Кэтлин изогнулись в лукавой улыбке.

– Нет. Просто любопытная. Мне хотелось самой стать частью стихии.

– Должно быть, вашей аббатисе хлопот с тобой было по горло. Интересно, как она наказывала тебя за грехи? Заставляла проводить на коленях долгие часы в молитвах?

От нахлынувших воспоминаний у девушки сладко и мучительно заныло в груди.

– Думаю, больше всего ей было жаль, что она не может позволить себе сделать то же самое, – вздохнула она.

Возможно ли, чтобы это грубое чудовище в образе мужчины вдруг догадалось о том, что происходит в ее душе?

– На небе сегодня ни облачка, Кэтлин-Лилия. Увы, организовать для тебя шторм я вряд ли смогу.

Кэтлин решила перевести разговор на другую тему:

– Скажи, а замок верховного тана находится неподалеку от моря?

– Нет, он стоит в долине. Тан слишком умен, чтобы возвести замок на берегу, где достаточно одного набега с моря, чтобы захватить его владения. Врагу необходимо пересечь долину, чтобы подойти к замку, и у тана хватит времени, чтобы собрать войско для защиты.

От разочарования Кэтлин прикусила губу.

– Жаль. Значит, я вообще никогда не увижу моря. Расскажи, какое оно.

Он раздраженно передернул плечами.

– Мокрое.

Дурочка, ругала себя Кэтлин, для чего было спрашивать его? Разве он хоть сколько-нибудь похож на аббатису, расцвечивавшую яркими красками любой рассказ?

Замолчав, Кэтлин стала вспоминать истории, которые слышала, – об Ионе, попавшем в чрево кита, и еще более загадочные и таинственные – сказания о гневном боге Кельтского моря, объезжавшем необозримые морские владения верхом на коне, у которого вместо ног были волны.

Кэтлин настолько погрузилась в мечты, что очнулась, только когда лошадь галопом въехала в лес и мимо замелькали стволы деревьев. Испуганный крик вырвался из ее груди, когда дробный стук тяжелых подков внезапно оборвался. Нилл вовремя натянул узду. Еще мгновение – и они бы сорвались с обрыва в пропасть.

Ахнув от страха, Кэтлин вцепилась в его руку.

– Ты сумасшедший! – взвизгнула она. – Тут же нет дороги!

– Какому идиоту, по-твоему, придет в голову ехать через море?

– Море?! – Широко раскрытые от изумления глаза девушки остановились на его суровом лице. С трудом отведя взгляд, Кэтлин обернулась, и у нее захватило дух. Никогда, даже в мечтах, она не видела зрелища настолько загадочного и полного столь величавой красоты!

Чудовищной величины черные валуны спускались вниз, образуя нечто вроде ступеней гигантской лестницы, более чем вдвое превышавшей высоту стен аббатства. Внизу, у подножия скалы, танцевали волны, и солнечные лучи ослепительно сверкали в зеленовато-синей воде, точно бриллианты в волосах русалки. Белоснежные клочья пены были похожи на облака, которые море смахнуло с небес, чтобы украсить ими свои пышные локоны. Оно простиралось всюду, насколько хватало глаз: сине-зеленое, в белых барашках волн – настоящее живое чудо.

Слабый возглас удивления сорвался с губ Кэтлин.

– У моего коня в подкове застрял камешек, – словно оправдываясь, пробурчал Нилл. – Так что можешь спуститься и побродить тут немного, пока я вытащу его.

Он еще не успел договорить, как Кэтлин уже соскользнула на землю. От долгой езды верхом все тело ее затекло. Шум прибоя, доносившийся снизу, казался ей волшебной музыкой.

Кэтлин слышала, как Нилл сердито кричал ей вслед, наверное, предупреждая о чем-то, но она не обращала внимания. Птицей летела Кэтлин к краю обрыва, где у зеленой кромки брала начало гигантская каменная лестница.

Высоко подобрав юбку, она сползла вниз, не обращая внимания на то, что шероховатая поверхность камня больно царапает нежную кожу. Рокот прибоя, казалось, околдовал ее. Словно ночная бабочка, которая летит на огонь, не думая ни о чем, Кэтлин спускалась туда, где волны с грохотом бились о скалы, разлетаясь мириадами сверкающих брызг.

Ей хотелось почувствовать мощь этой стихии, раствориться в ней точно так же, как в детстве, когда она выбегала во двор, где бушевала гроза. Всей грудью вдыхая соленый морской воздух, она спускалась все ниже, завороженно наблюдая, как в небе парят чайки, как они вдруг, словно повинуясь команде, камнем падают вниз или взмывают в небо.

Брызги морской воды попали ей на щеку, и Кэтлин радостно рассмеялась, вспомнив легенды о морских котиках, которые в лунные ночи выбираются на берег, чтобы принять человеческий облик и найти земных возлюбленных. Все эти истории, от которых у маленькой Кэтлин захватывало дух, в детстве казались такими романтическими, но сейчас она могла только удивляться, как живое существо могло бы решиться хоть на мгновение оставить этот дивный мир.

Все вокруг казалось удивительно прекрасным. Невозможно было предположить, что эта красота может оказаться смертельно опасной. Позже Кэтлин и сама не могла понять, как все случилось. Ноги ее вдруг соскользнули с камня, и в следующую минуту сильные пальцы волн вцепились в край ее платья. Она покачнулась, потеряла равновесие и внезапно почувствовала, что летит куда-то.

Кэтлин погрузилась в холодную воду и с удивлением почувствовала, что тело ее ничего не весит. Она словно парила в небесах. Но тут предательская сущность моря открылась ей во всей полноте.

Дивная музыка прибоя вдруг превратилась в оглушающий грохот, и Кэтлин уже не слышала ничего, кроме похоронного звона колоколов, уныло гудевших в ее голове. Но в то мгновение, когда очередная волна уже готова была утащить ее за собой, где-то рядом раздался сильный всплеск, словно что-то тяжелое рухнуло в воду и стремительно метнулось в сторону Кэтлин, из последних сил боровшейся с волнами. Мускулистая рука с силой вцепилась ей в волосы и потянула наверх.

Нилл проворно выбрался на широкую плоскую поверхность скалы, вытащил Кэтлин, и они почти упали рядом, с трудом переводя дух. Девушка незаметно наблюдала за ним из-под завесы мокрых спутанных волос. Лицо Нилла, еще мокрое, было суровым и жестким. Он поранил ногу об острый выступ скалы; тонкая струйка крови текла вниз по перепачканной песком коже.

– Т-ты поранился, – заикаясь, пробормотала Кэтлин.

– Дьявольщина, а ты чуть было не утонула! – прорычал он хрипло, так и не отдышавшись как следует. – Какого черта тебя туда понесло?!

Кэтлин съежилась, чувствуя себя дурочкой, когда попыталась объяснить ему, что за таинственная сила повлекла ее к самой воде.

– Я в жизни не могла вообразить себе что-либо подобное, настолько могущественное, громадное. Мне хотелось хотя бы пальцем дотронуться до него.

– Дотронуться? – повторил он, не веря своим ушам. – До чего?

– До моря, – совершенно спокойно объяснила она.

– Что за идиотская мысль! Ты хотя бы подумала, что скажет верховный тан, когда ему станет известно об этом? Кэтлин-Лилия, дескать, утонула в море, потому что, видите ли, хотела попробовать пальчиком, какое оно. Конн приказал бы снести мне голову с плеч – и был бы прав. А я, между прочим, вовсе не стремлюсь ее потерять!

И тут Кэтлин впервые почувствовала раскаяние. Ей и в голову не приходило, какая кара ждет Нилла, если он не доставит ее к тану живой и невредимой. Господи, что она наделала? Поддалась этой красоте, этому волшебству, чуть было не позволила увлечь себя на дно.

– Но я не думала, что это может быть опасно.

– Разве ты не слышала, как я тебя предупреждал? – грозно прорычал он.

Несмотря на сотрясавшую ее дрожь, щеки девушки чуть заметно порозовели.

– Я никогда никого не слушала, когда выбегала из дома в грозу.

Его суровый взгляд заставил Кэтлин смущенно потупиться.

– Если уж тебе суждено жить в замке верховного тана, то следует заранее научиться быть осторожной. В конце концов, не буду же я ходить за тобой по пятам, чтобы вытаскивать отовсюду, куда тебе вздумается сунуть свой любопытный нос. А в окрестностях замка тебе может грозить опасность пострашнее, чем на берегу моря.

Опешив от столь суровой отповеди, Кэтлин ненадолго притихла. Само собой, пристыженно думала она, ей следовало бы прислушаться к его предостережению. Ведь то, что случилось с ними, произошло исключительно по ее вине; если бы не помощь Нилла, она бы, несомненно, утонула. Но теперь, когда смертельная опасность была уже позади, Кэтлин ничего не могла с собой поделать. Она вдруг поймала себя на том, что нисколько не огорчена – наоборот, всю ее переполняла пьянящая радость.

Она все-таки дотронулась до воды, почувствовала сильные объятия моря! Да, это было страшно, опасно – и все-таки великолепно!

Когда Нилл снова усадил ее в седло, Кэтлин набрала полную грудь воздуха и наконец решилась.

– Мне хотелось бы попросить тебя еще об одном одолжении.

– Проголодалась? Можешь поесть и в седле.

– Нет, я хотела задать тебе один вопрос.

Ожидая, пока она снова заговорит, Нилл скрестил на груди могучие руки, напоминая одного из древних богов друидов – точь-в-точь как в тот день, когда она увидела его на плоском камне алтаря.

– Я просто не могу понять, почему… – Заглядевшись на то, как капля воды, сбежав с виска Нилла, медленно скользит вниз по его мощной челюсти, она вдруг замолчала.

– Что – почему?

Она взглянула ему прямо в глаза, стараясь не думать о том, как эта капля сейчас прокладывает дорожку вдоль мускулов шеи.

– Почему ты все-таки отвез меня к морю?

Нилл перевел дыхание, будто маленький кулачок Кэтлин неожиданно впечатался ему в живот, лицо его потемнело.

– Говорю же тебе – лошадь захромала. Нужно было.

– Никакого камня там и в помине не было. Мне, конечно, очень жаль это говорить, но, боюсь, ты просто напускаешь на себя суровый вид. А на самом деле ты очень добрый человек.

– Добрый?! К дьяволу эту проклятую доброту! – рявкнул он с таким свирепым видом, будто она нанесла ему невесть какое оскорбление. – Я просто делаю то, что приказал мне верховный тан!

– К чему так волноваться? – улыбнулась Кэтлин. – Считай, что твоя тайна во мне и умрет.

Это невероятно, просто-таки дьявольски красивое лицо вдруг побагровело. Кэтлин готова была поклясться, что он готов на все, лишь бы только переменить тему.

– Теперь мы не останавливаясь будем ехать до самой темноты. Поэтому, если ты проголодалась, скажи сейчас. Монашки дали нам в дорогу хлеба и сыра.

Вместо ответа Кэтлин откинулась назад, чтобы в последний раз подставить лицо свежему морскому ветру. Всей грудью вдыхая соленый запах моря, она тоскливо окинула взглядом берег, который ей не суждено было увидеть снова, торопливо бегущие к берегу волны, похожие на табун морских коней с развевающимися белыми гривами пены.

– Я не голодна, – с тяжелым вздохом сказала она. – Я сыта тем, что увидела. Наверное, я бы никогда не могла пресытиться всей этой красотой.

Мрачно ухмыльнувшись, Нилл повернул коня в сторону от берега, спрашивая сам себя, чего это его сюда понесло. Неужели только ради того, чтобы дать возможность глупой девчонке поплескаться в морской водичке? Господи, да он просто спятил! А что, если ему подсознательно захотелось дать ей возможность полюбоваться этой красотой, прежде чем ее навсегда запрут в замке Конна?

Кэтлин-Лилия, девушка-ребенок, которой на роду написано навлечь немыслимые несчастья на верховного тана, спасенная от неминуемой смерти только лишь благодаря милосердию Конна. Да ведь она, можно сказать, стала в Гленфлуирсе живой легендой! Дочь прославленного воина, самого обожаемого героя, которого только знал их народ!

Теперь Нилл ловил себя на том, что чувствует к этой почти незнакомой девушке нечто похожее на жалость.

Он украдкой покосился на Кэтлин. Да полно, та ли это девушка, с которой он провел столько часов в одном седле? Неужели можно переродиться, окунувшись с головой в холодную воду? Соленые морские волны будто смыли с Кэтлин тонкий слой монастырского воспитания, превратив ее в загадочное, совершенно непонятное для него существо.

Она просто искрилась радостью, счастьем, ощущением бескрайней свободы, будто за спиной у нее выросли два сверкающих алмазной россыпью крыла.

Приходилось ли ему когда-нибудь испытывать нечто подобное? Нет, по крайней мере никогда он не радовался так, как радовалась сейчас она.

Уж он-то хорошо знал, как опасно слишком сильно радоваться чему-то. Предательница-судьба, посмеявшись, постарается отобрать именно то, что тебе дороже всего.

Он вдруг вспомнил аббатство, стайку одетых в черное монахинь, молившихся за них, когда его конь уносил Кэтлин в другой, неизвестный им мир. Оставалось надеяться на то, что эти молитвы будут оберегать Кэтлин в той жизни, которая ее ждет.

Неожиданно ему захотелось рассказать ей о том суровом, полном опасностей мире, лежавшем за монастырскими воротами, о котором ей ничего не было известно. Но Нилл только стиснул зубы и вонзил шпоры в бока коня. Он воин, а не сладкоголосый бард! В конце концов, ее счастье не его забота. В тот момент, когда Нилл вручит ее Конну, он избавится от нее навсегда. Скоро Кэтлин сама все узнает. Оставалось уповать только на то, что самого его в это время уже не будет в замке.

Языки пламени, ярко вспыхивая синими, оранжевыми и багрово-алыми сполохами, отгоняли ночь. Листва в кроне дерева, низко склонившегося над Кэтлин, жалобно шептала, будто чья-то беспокойная душа.

Все ее тело болело. От долгой скачки ныла, казалось, каждая косточка, каждый мускул. Лицо саднило после того, как она, набрав в ручье полные пригоршни ледяной воды, долго терла его, пытаясь отмыть дорожную пыль. Нилл безжалостно гнал коня весь день, и у нее совсем не осталось сил. Кэтлин до такой степени хотелось спать, что она почти не замечала этого, желая скорее погрузиться в мечты о морских богах, разъезжающих в колесницах, запряженных конями с гривой из пены волн.

Но стоило Ниллу спрыгнуть с коня и сунуть ей сумку с припасами, которую дали им в дорогу добрые сестры, и сон мигом улетучился. Развязав сумку, она вытащила знакомый ей с детства каравай хлеба, и воспоминания о великолепии моря потеснила нахлынувшая на девушку волна грусти.

Кэтлин задумчиво провела кончиком пальца по чуть заметной впадинке, образующей в корочке хлеба крест – священный символ, которым до сих пор всегда был отмечен хлеб, который она ела.

Должно быть, в последний раз ей придется есть этот хлеб, ставший для нее символом родного дома. Ей очень хотелось сохранить его на память, однако, бросив взгляд на мужчину, сидевшего напротив нее с голодным блеском в глазах, Кэтлин передумала.

Она разломила хлеб на две части, протянув одну из них Ниллу, и тот принялся жевать свою долю так ожесточенно, будто не ел уже неделю. Только на мгновение оторвался он от этого занятия, чтобы бросить недовольный взгляд на ее руку.

– Тебе лучше поесть, – сказал он, смахнув с подбородка приставшие крошки. – Завтра будет тяжелый день – придется скакать без отдыха до самого вечера.

– Не бойся, я не свалюсь с лошади. Мне хорошо известно, как ты торопишься, чтобы поскорее добраться до… – Она вдруг замялась. – Это так странно, я ведь даже не помню, как зовут вашего верховного тана. А между тем в его руках мое будущее.

– Конн. Его зовут Конн Верный. И не только твоя жизнь, но и жизнь каждого, кто живет в этих местах, находится в его руках.

– Может быть, и так. Боюсь только, что сам он редко об этом вспоминает. Может быть, мне легче было бы понять это, если бы я знала, почему…

– Почему что?

Кэтлин снова пальцем коснулась изображения креста.

– Почему именно я? Почему сейчас? Я провела в аббатстве много лет, и почему вдруг именно сейчас я удостоилась его внимания?

Нилл поднес к губам кожаную флягу, которую наполнил ледяной водой из ручья, и сделал большой глоток.

– Думаю, причины, толкнувшие Конна на этот шаг, легко понять. Ты достигла того возраста, когда девушек принято отдавать замуж. Скорее всего он нашел для тебя подходящего мужа, вот и все.

Глаза девушки расширились. Почему-то ей никогда не приходило в голову, что все произойдет таким образом. Она-то надеялась, что придет день – и она влюбится, что у нее будет выбор. Даже в стенах аббатства ей доводилось слышать истории о молодых женщинах, которых отводили к венцу против их воли. Неужели и ей на роду написано всю жизнь делить кров и постель с совершенно незнакомым человеком?!

– Но я не могу сейчас выйти замуж, – заикаясь, пролепетала Кэтлин. – Я не знаю никого, кто бы… – И осеклась, растерянно уставившись на него. – Ты ведь не думаешь, что ты… и я… что Конн именно тебя послал в аббатство, потому что предназначил мне в мужья?

Нилл поперхнулся хлебом.

– Не говори глупости! – прорычал он. – Верховному тану отлично известно, что я поклялся никогда не жениться! – И тем не менее на лице его отразилась та же растерянность, что и у Кэтлин.

Он украдкой коснулся рукой висевшего на поясе кожаного кошеля, в котором что-то чуть слышно хрустнуло.

– Есть только один способ узнать это, – пробормотал он и, перехватив ее вопросительный взгляд, выпустил кошель из рук.

– А что там такое? – с любопытством спросила Кэтлин.

– Это тебя не касается! – рявкнул он. – Заруби себе на носу: ни одной женщине не удастся назвать меня своим мужем!

Даже при свете угасавшего костра Кэтлин заметила, как вдруг потемнело его лицо, будто он боялся, что она поднимет его на смех.

– Раз уж ты так уверен, что Конну не придет в голову заставить тебя обзавестись женой, тем более против твоего желания, то почему ты думаешь, что он вздумал выдать меня замуж?

– А почему бы и нет? В Гленфлуирсе полным-полно мужчин.

– Да много ли среди них таких, кто с радостью возьмет за себя девушку, у которой за душой нет ни гроша? – Она пожала плечами. – Думаешь, я такая простушка, что вообще ничего не знаю о жизни? Обязанность хорошей жены – принести что-то в дом мужа. Богатство или знатное имя, родственные связи, чтобы у него были союзники и друзья. – При этой мысли ей почему-то стало неуютно.

Нилл раздраженно передернул плечами.

– Да любой мужчина, кроме меня, был бы счастлив взять тебя в жены!

– Интересно почему?

– Тому, кто женится на тебе, ты принесешь в приданое то, что дороже любых драгоценностей или богатых земель. В жилах его сыновей будет течь кровь храбрейшего воина, самого знаменитого копьеносца нашего времени!

Все мысли о замужестве вмиг улетучились у Кэтлин из головы.

– Ты знаешь моего отца? Мою семью?

Нилл, поднеся к глазам краюху хлеба, притворился, что внимательно разглядывает ее.

– У тебя еще будет время узнать обо всем, когда ты очутишься в замке, – проворчал он.

– Ах, да перестань! – Выронив недоеденный хлеб, она вскочила, не сводя с него глаз. – Всю жизнь я ждала случая узнать, почему мои родители покинули меня, почему у меня не было ни матери, ни отца, как у других детей!

– Это не мое дело – рассказывать тебе о таких вещах! Мне не давали приказа!

– А не рассказывать тебе приказывали? – вскричала Кэтлин. – Или тут есть что скрывать?

– Нет, но… Проклятие, женщина, ты все переворачиваешь с ног на голову!

– Я переворачиваю с ног на голову?! Ты хоть можешь себе вообразить, что это такое – всегда гадать, вечно сомневаться, боясь услышать ответ, и все равно умирать от желания узнать хоть что-то! И вот теперь… мои родные… может быть, они ждут меня в замке и я наконец увижу их! – Кэтлин вдруг заметила, как глаза Нилла сузились и на лице его появилось странное выражение. Казалось, он колеблется.

– Ты не найдешь в замке своих родных, – сказал он наконец.

– Значит, они живут не там? Впрочем, не важно. Я все равно их найду.

Он отвел глаза в сторону. Предчувствуя недоброе, Кэтлин замерла.

– Они… – прошептала она едва слышно, и голос ее предательски дрогнул.

– Они умерли. – Он произнес это с грустью, совершенно неожиданной в этом суровом человеке.

Кэтлин отвернулась, стараясь скрыть слезы. Настало долгое молчание.

– Мать-настоятельница отдала мне это перед тем, как я покинула аббатство. – Рука Кэтлин осторожно коснулась драгоценного браслета. – Должно быть, он когда-то принадлежал моей матери. Всю свою жизнь я гадала, какие они, мои родители. Должно быть, красивые, благородные и храбрые, думала я, мои мама и папа, которые любили меня так же, как я их. Когда-нибудь мы встретимся, они обнимут меня и я узнаю наконец, почему они покинули меня. Они были почти живыми, настоящими. И вот одно твое слово – и их нет. Они ушли навсегда, и я уже никогда, никогда не увижу их. Никогда!

– Ты не права. – Кэтлин вздрогнула, почувствовав прикосновение его руки. – Они не ушли навсегда. В песнях бардов твои родители будут жить вечно.

Украдкой покосившись в его сторону, она заметила, что он как будто колеблется. И тем не менее он продолжал:

– Ты – дочь могучего Финтана Макшейна, воина столь славного и знаменитого, что о нем и его волшебной силе сложили легенды.

Кэтлин с раздражением отмахнулась:

– Мне не нужны ни легенды, ни сказки о волшебстве и волшебной силе! Я хочу иметь что-то свое, родное, а не плод чьего-то вымысла!

– Но это вовсе не сказки – то, что я рассказываю о твоем отце. Это правда!

– Так ты знал его?

– Думаю, никто на свете, кроме жены Гренны, не знал его по-настоящему. Его дар всегда служил преградой между ним и остальными воинами.

– Что это за таинственный дар?

– Никогда, ни разу в жизни он не промахнулся мимо цели. Это чудесно уже само по себе. Но становится настоящим чудом, если знать, что Финтан был слеп.

– Слеп?! Но это… это же невозможно! Откуда ему было знать, куда он нацелил копье?

– Барды говорят, что если остальные воины видят глазами, то Финтан видел сердцем. Якобы у Финтана был соперник, также добивавшийся любви твоей матери, и когда она предпочла твоего отца, негодяй ослепил Финтана, чтобы счастливец никогда в жизни не увидел ее прекрасного лица. Понимая, что означает потеря зрения для знаменитого воина, которого она полюбила, Гренна якобы отправилась к феям и умоляла их взять ее собственные глаза, лишь бы Финтан прозрел. Ее горькие слезы тронули фей, они пожалели несчастных влюбленных и наградили Финтана божественным даром внутреннего зрения.

– Перестань! – Горло Кэтлин сжала судорога. – Перестань выдумывать сказки, чтобы утешить меня!

– Ты не веришь мне? Что ж, не могу тебя винить. Я бы и сам не поверил, если бы не видел собственными глазами, как бросок его копья спас мою собственную шкуру. Если бы не Финтан, быть бы мне разрубленным надвое боевым топором!

– А моя мать? Ты знал ее?

Нилл, казалось, смутился.

– Она была похожа на тебя – с такими же темными волосами и синими глазами. И все-таки не такая. – Взгляд его остановился на зардевшемся личике Кэтлин. – В ее красоте я видел один лишь яд, вроде того, что погубил моего отца.

Глаза Кэтлин вспыхнули. Она закусила губу, и Нилл тревожно покосился в ее сторону.

– Ты хотела узнать, кто были твои родители? – хмуро спросил он. – Однажды я слышал, как твой отец говорил, что ослеп, потому что Гренна была светом его очей.

Горло Кэтлин сжалось.

– Может быть, поэтому я была им не нужна, – едва слышно прошептала она.

Кэтлин обхватила себя руками, пытаясь представить себе эту великую любовь, столь сильную, что о ней слагались легенды, – любовь, которую родители не хотели разделить даже с ней. Браслет больно врезался в ее запястье. Она с горечью вспоминала, как еще ребенком гадала, какой же ужасный грех лежит на ней, раз родители отреклись от нее с самого рождения. Теперь их уже нет, и она никогда не сможет спросить их об этом.

Кэтлин удивленно вздрогнула, почувствовав, как теплая ткань плаща укутала ее плечи. Она еще хранила тепло сильного тела Нилла, пахла землей и ветром и еще чем-то неуловимым – должно быть, самим Ниллом.

Глава 4

Наконец она крепко уснула. Тихие, судорожные вздохи сменились спокойным посапыванием. Уснула, подумал Нилл и облегченно вздохнул. Но совесть его была неспокойна.

О чем, черт возьми, думал Конн, когда посылал его с этим поручением?! Куда лучше было бы отправить в аббатство одного из придворных шаркунов, которым обычно так ловко удается осушать слезы молоденьких женщин. Или хотя бы Деклана. Нилл прикрыл глаза, представив себе дородного рыжеволосого воина, который, пожалуй, был единственным, кого он мог считать другом.

Деклан, о чьем уродливом шраме, обезобразившем лицо, все мгновенно забывали, стоило ему разразиться добродушным смехом… Деклану и в голову бы не пришло вот так, без подготовки, ляпнуть, что никого из ее родных уже нет в живых. Он бы придумал, как утешить ее.

Да, но даже если бы Конн и послал Деклана, все равно куда больше Кэтлин нуждалась в женщине, которая смогла бы смягчить горечь первого удара, хотя бы вначале, пока Кэтлин еще не оправилась после того, как ее чуть ли не силой увезли из аббатства.

Взгляд Нилла невольно снова обратился к Кэтлин. На фоне темной подкладки плаща ее измученное личико казалось особенно бледным. Одну руку она подложила под щеку, как наплакавшийся ребенок. Колечки черных волос оттеняли кожу, белую, словно лепесток лилии. Шелковистые густые ресницы бабочками трепетали на щеках, губы слегка приоткрылись во сне.

Можно было бы принять ее за Спящую Красавицу из сказки, если бы не блестящие дорожки слез, еще не высохшие на щеках, и то, как она съежилась, обхватив себя руками, словно ожидая следующего удара.

Удара вроде того, что нанес ей он, когда сказал, что родители ее умерли. Нилл почувствовал угрызения совести. Нет бы ему промолчать! Пусть бы на здоровье забивала себе голову всякой чепухой о матери с отцом, которых не видела никогда в жизни.

Так нет же, словно черт тянул его за язык. Теперь он обречен смотреть, как эта девушка истекает кровью от раны, только ранено было не ее тело, а то, что гораздо глубже – ее душа.

Он причинил ей боль, и все же нельзя было привезти ее в замок Конна, когда она ничегошеньки не знала! Как он мог позволить, чтобы она только там узнала бы горькую правду и чужие люди стали бы свидетелями ее горя?! Кому бы не захотелось полюбоваться, как станет убиваться дочь прославленного героя?! В Гленфлуирсе наверняка найдется немало таких, которые возненавидят Кэтлин за ее красоту, грацию, да и просто за то, что она дочь знаменитого Финтана Макшейна.

Только почему при одной мысли об этом вся кровь разом вскипает в его жилах? Что это – неужели гнев, который никогда не охватывал его прежде? Нилл попытался взять себя в руки. Для подобных сантиментов сейчас не время.

Он тяжелым взглядом уставился на огонь, перебирая в памяти каждое оскорбление, каждую презрительную усмешку, которые услышал за все эти годы. Даже несмотря на неизменную доброту Конна, в душе его вечно кровоточила рана и сердце его, измученное стыдом и ужасом из-за предательства отца, казалось, вот-вот разорвется на части.

На месте Нилла другой давным-давно уехал бы прочь из Ирландии, взял себе другое имя и начал новую жизнь, отринув мучительное прошлое, которое разъедало его душу и тело.

Но Нилл остался. Он сражался, как мужчина, который хочет восстановить поруганную честь. Ничто не в силах было заставить его сойти с этого пути. И не важно, насколько чудесной, мужественной или беззащитной окажется Кэтлин, – он не станет ее защитником.

Единственное, на что оставалось уповать Ниллу, – это на его веру в Конна, который вот уже почти тридцать пять лет правил мудро и справедливо. Нилл никогда не забудет, каким огнем горели глаза тана, когда он вложил в его руку письмо.

«Я верю тебе, как не верил никому и никогда, – сказал тогда верховный тан, сжимая руку Нилла. – С тех пор как от моей руки умер твой отец, я принял тебя как собственного сына. И вот теперь пришло время доказать свою преданность. Скажи мне, Нилл: правы ли были твои враги? Или же ошибались? Неужели же я верил тебе напрасно?» И после того как тан вложил в его руки несколько листков, скрепленных его печатью, Нилл поклялся, что скорее умрет, чем нарушит данную Конну клятву нерушимой верности. Одну из этих бумаг он должен был прочесть сразу же, как только выедет из замка, – в ней говорилось, что он должен сделать и где искать девушку. А во второй…

Нилл коротко выругался про себя. Конн велел ему распечатать второе письмо нынче ночью, как только Кэтлин уснет. Краска стыда за свою забывчивость бросилась в лицо Ниллу. Будь прокляты эти залитые слезами глаза и хорошенькое личико, если ради них он хотя бы на минуту смог забыть о своем долге перед Конном!

Распустив завязки кошеля, висевшего у него на поясе, Нилл поспешно вытащил оттуда свиток. Печать, скреплявшая его, в пламени костра блеснула, точно сгусток крови.

Нилл украдкой покосился в сторону Кэтлин, невольно вспомнив о ее невинном любопытстве – как она гадала, уж не его ли тан предназначил ей в мужья. Глупость какая, чертыхнулся он. И все-таки, как он ни злился на себя, в этой мысли было какое-то колдовское очарование. А что, если Конн, при всей его мудрости и к тому же хорошо зная, что Нилл согласится жениться, только повинуясь его прямому приказу, задумал связать его нерушимыми узами с женщиной? Этот брак доказал бы всему Гленфлуирсу, что кровь благородного Финтана все еще жива. Она будет струиться в венах следующего поколения воинов, даруя им волшебную силу знаменитого предка. На мгновение что-то вдруг шевельнулось в его груди. Искушение? Он и сам этого не знал.

Нилл вдруг заметил, что комкает письмо, словно боясь увидеть то, что в нем написано. Еще совсем мальчишкой он хорошо понял, что иные слова могут ранить сильнее, чем лезвие меча. Он научился не доверять словам.

Нет, Конн не мог обмануть его доверие. Он единственный, кто любил его. Конн знал о клятве, данной Ниллом. Тану и в голову не пришло бы сыграть с ним подобную шутку. И все-таки, что могло быть в этом проклятом письме, кроме разве что сообщения о предстоящей свадьбе?!

Собрав все свое мужество, Нилл сорвал печать, развернул свиток и поднес его поближе к огню. Он прочел выведенные ровным почерком тана слова, и ужас и отвращение охватили его.

Этой женщине на роду написано стать причиной разрушения и гибели моего дома – такую судьбу предсказал ей самый мудрый друид из всех живущих на земле. В ее власти – все силы зла. Могущество этих темных сил так велико, что даже родители ее испугались и приказали отослать девочку в монастырь. Смерть сотен и тысяч храбрых воинов, все ужасы войны – вот что принесет с собой Кэтлин-Лилия всем, кто живет в Гленфлуирсе, если у тебя не хватит мужества выполнить последнее, что я решил поручить тебе, сын мой. Ты давно стал воином, стало быть, уже успел узнать, что в иных случаях, как это ни ужасно, смерть бывает необходима. Так убей же эту девушку, пока она спит, – и ты спасешь жизнь других людей. Никто в целом мире не будет знать о том, что ты совершил, кроме твоего тана. И благодарность будет вечно жить в моем сердце.

Убить ее?! Судорога отвращения стиснула горло Нилла. Нет, ни за что! Неужели Конн мог подумать, что он способен хладнокровно совершить подобное злодейство? К тому же все в Гленфлуирсе знали, что тан поклялся Финтану заботиться о его дочери. Прославленный воин поручил Кэтлин заботам тана, согласившись отправить ее в монастырь.

«Ты единственный, кому я могу доверять». Слова тана эхом отдались в памяти Нилла, и он вдруг вспомнил темное облачко, которое не раз туманило лицо тана незадолго до того, как он дал Ниллу это проклятое поручение. Что за ужасы предвидел он в будущем для себя и своего народа, раз решился нарушить слово чести?!

Ниллу вдруг показалось, что мир вокруг него погрузился в тишину. Слышен был только бешеный стук его сердца.

Смерть. Ниллу не раз приходилось встречаться с ней на поле битвы. Тогда все было понятно, но сейчас… Ведь то, что приказал ему Конн, – это же убийство!

Пот выступил на лбу Нилла. В ушах эхом отдавался глухой голос тана: «Кто же мудрее, храбрее, мой мальчик? Тот, кто с угрюмой безнадежностью идет навстречу неизбежной смерти? Или тот, кто находит в себе мужество остановить резню прежде, чем брызнет первая кровь?»

Что же делать? Нарушить слово чести или сдержать его и тем самым навлечь неисчислимые бедствия на всех, кто живет в Гленфлуирсе? Ведь замок, лишившись хозяина, обречен на гибель!

Так вот, значит, в чем состояло испытание, последняя проверка преданности Нилла! Вот почему Конн послал именно его! Остановить реки крови, прежде чем они прольются.

Если рассудить, Конн предоставил ему возможность спасти сотни человеческих жизней, пожертвовав одной. Но хотел ли этого сам Нилл?

Он вдруг вспомнил, как Кэтлин карабкалась по камням, спускаясь к морю, и лицо ее светилось детской радостью. Она была полна жизни – больше, чем кто-либо, мрачно подумал Нилл. А клятва, которую он дал аббатисе? Клятва, которую нарушил Конн, – это его личное дело. Но честное слово Нилла касается только его одного.

«Но ведь прежде всего ты обязан Конну, – произнес тихий голос в его душе. – И клятва верности, данная ему, превыше всего».

Нилл искал в душе силу, которую обрел на полях бесчисленных сражений, уголок, где скрывалась темная ярость, обычно владевшая им в сражении. Искал – и не находил.

Медленно и неохотно Нилл вытащил из ножен меч. Ему казалось, что пальцы, которыми он сжимал рукоятку, онемели и уже не принадлежат ему. Неслышными шагами он подкрался к тому месту, где спала Кэтлин. Темные локоны ее разметались, приоткрыв нежную белую шею, трогательную в своей беззащитности. Кожа девушки в свете луны казалась жемчужно-белой. Скоро она уже ничего не будет чувствовать, попытался успокоить себя Нилл. Одно быстрое движение – и все будет кончено! Он высоко поднял меч над головой, чувствуя, как предательски дрожат руки.

И в этот миг смутный шорох листвы в гуще деревьев заставил девушку проснуться. Ресницы затрепетали, глаза, еще затуманенные сном, широко открылись. И сладкий сон, казалось, превратился в кошмар – Кэтлин увидела лезвие меча, занесенное над ее головой.

«Бей! – крикнул кто-то в душе Нилла. – Один удар, идиот, и все будет кончено!»

– Прости меня! – вместо этого выдохнул он. – Это приказ Конна. – Нилл опустил тяжелый меч, в последнее мгновение зажмурившись, чтобы не видеть того, что произойдет.

Отчаянный крик замер на губах Кэтлин. Но вместо того чтобы войти в мягкую плоть, острие меча глубоко вонзилось в рыхлую землю.

Открыв глаза, Нилл успел заметить, как девушка с исказившимся от ужаса лицом отпрянула в сторону. Не сознавая, что делает, Нилл потянулся к ней, почти коснувшись нежного локтя, но она увернулась, с испуганным криком метнувшись в темноту. И он замер, сам не зная, что сделает, если она окажется в его руках. «Беги, Кэтлин! Спасайся!» – кричал чей-то голос в его душе. Точно так же кричал он в тот день, когда увидел, как Конн загнал на охоте оленя. В мозгу Нилла вдруг вспыхнуло воспоминание, как прекрасное животное, испуганное, несчастное, из последних сил старалось спасти свою жизнь, в то время как свора почуявших запах свежей крови охотников неслась за ним по пятам.

Будь он трижды проклят, если позволит ей сбежать, когда у нее нет при себе ничего, даже ножа, чтобы защитить себя! Все, что она найдет там, в темноте, – это лишь более ужасную, мучительную смерть. Поклявшись, что не допустит этого, он бросился за ней. Ярко светила луна, помогая ему в поисках.

До чего же все это бессмысленно и глупо, мелькнуло вдруг в его мозгу. Ведь он только что пытался убить ее – и сделал бы это, если бы Кэтлин по чистой случайности не успела увернуться.

И вдруг слуха Нилла коснулся еще один звук, от которого застыла кровь в жилах. Это был рев дикого вепря, страшные клыки которого несли смерть любому, кто отважился бы встать на его пути.

Острые ветки деревьев царапали руки Кэтлин, узловатые корни цеплялись за ноги, но она упрямо бежала вперед, подгоняемая страшным видением. Перед ее глазами стоял Нилл с поднятым мечом. Он собирался убить ее. Еще мгновение – и острое лезвие меча вонзилось бы в ее беззащитную плоть.

Споткнувшись о торчавший из земли камень, Кэтлин упала на колени. Вспыхнула острая боль, но девушка заставила себя снова вскочить на ноги. Она слышала, как Нилл с треском продирается сквозь чащу. Он был воином, привыкшим убивать, отчетливо осознала Кэтлин.

Нет, этого не может быть, внезапно мелькнуло у нее в голове. Ведь он же дал клятву защищать ее! Он поклялся матери-настоятельнице! А может, именно поэтому он решил доставить ей последнюю в жизни радость – полюбоваться морем?! Видимо, неясное чувство вины томило его – ведь Нилл наверняка знал, что ему предстоит совершить.

Господи, а ведь она доверилась ему! Доверила не только себя, свою жизнь, но еще нечто гораздо более хрупкое – ее детские мечты о родителях, которых она никогда не знала. И вот теперь, может быть, они все трое снова будут вместе, на небесах.

Кэтлин лихорадочно обвела взглядом залитую тусклым светом поляну. Лунный луч вдруг выхватил из темноты заросли колючего кустарника, за ними чуть слышно журчал ручей. Люди обычно селятся возле воды, мелькнуло у нее в голове. Если ей повезет и она успеет добежать до ручья, то, может быть, ей встретится кто-то, у кого хватит смелости прийти ей на помощь, или она отыщет хоть какое-то оружие.

Ринувшись прямо в самую чащу колючек, Кэтлин закусила губу от боли. Что-то острое расцарапало ей спину, но по мере того, как она пробиралась все глубже в самую чащу, на душе у нее становилось легче. Ей показалось, или топот за ее спиной звучит уже не так близко? Господи, как же ей не хотелось умирать!

Кэтлин поползла еще быстрее, не обращая внимания на боль, и чуть было не зарыдала от облегчения, когда вдруг выползла на крошечную полянку. Ручей с мелодичным журчанием омывал торчавшую в самой середине потока скалу, почти такую же высокую, как она видела на берегу моря. Может быть, ей удастся укрыться где-нибудь в расщелине, подумала она. Кэтлин бросилась к скалам и внезапно застыла, похолодев от ужаса, услышав чудовищный рев. Громадный дикий вепрь, рывшийся в земле в поисках желудей, повернулся к ней.

В тусклом лунном свете блеснули чудовищные клыки, и робкая надежда спастись покинула Кэтлин.

Сзади до нее доносился приближавшийся топот ног Нилла. Он по-прежнему гнался за ней. С трудом проглотив вставший в горле комок, девушка посмотрела вперед, на вепря. Черная грубая щетина покрывала огромную уродливую голову, крохотные глазки в лунном свете горели зловещим красным огнем.

Бросив взгляд под ноги, Кэтлин заметила сломанную ветку, достаточно толстую, чтобы послужить оружием. Крепко сжав ее в руке, девушка прошептала краткую молитву и шагнула навстречу зверю.

Чудовище затрясло громадной головой, на губах его выступила пена, будто от ярости, что такое маленькое, ничтожное создание осмелилось заступить ему дорогу. На мгновение воцарилась тишина, от которой у Кэтлин зазвенело в ушах, и зверь, сделав огромный прыжок, кинулся на нее. В последнее мгновение девушка успела отпрянуть в сторону и, собрав все силы, ударила его веткой между глаз. От удара ветка разломилась надвое, и страшный рев вырвался из пасти чудовища. Кэтлин увидела, как кровь заливает ему глаза, но, судя по всему, это была не более чем простая царапина и она лишь еще больше разъярила зверя. Налитые кровью глаза его сверкали бешенством.

Время, казалось, остановилось – вепрь, будто в страшном сне, летел прямо на нее, и Кэтлин застыла, сжимая в руках обломок палки. Вдруг произошло нечто непонятное: какая-то неведомая сила отшвырнула ее в сторону. Крик вырвался из ее груди, когда она с размаху приземлилась на камни.

Она успела услышать яростный рев вепря, к которому теперь примешивался человеческий голос, хрипло выкрикивающий проклятия. Привстав с земли, Кэтлин увидела, как зверь и человек схватились насмерть.

Кровь обагрила ногу Нилла там, где ее пробороздили страшные клыки, и такими же страшными багровыми пятнами был покрыт его меч, который он готовился вонзить в косматую тушу зверя.

Нилл наносил удар за ударом, оттесняя вепря к подножию скалы. Или дальше от Кэтлин? Все это было похоже на безумный сон.

Но ведь он хотел, чтобы она умерла! Господи, тогда какой же был смысл защищать ее?! Руки Кэтлин сжались в кулаки, она кусала губы, чтобы не закричать.

– Кэтлин, беги! – заорал Нилл, едва избежав еще одного удара чудовищных клыков. – Дерево! Забирайся на дерево!

Боже милостивый, что это он говорит?! Только что он хотел ее убить – и вот рискует собственной жизнью, чтобы спасти ей жизнь!

И тут в его глазах блеснуло что-то, чего она не могла понять. Суровое лицо его напоминало высеченную из камня маску отчаяния, искаженную такой болью, которую не может причинить ни одна рана.

Вепрь развернулся, чтобы вновь броситься на человека.

– Нилл, берегись! – пронзительно крикнула она.

Широко расставив ноги, тот приготовился к атаке, но он был слишком близко к краю обрыва. Вепрь бросился на него, в воздухе блеснул меч, и Кэтлин услышала ужасный звук, когда человек и зверь сшиблись грудь с грудью.

Из раны в горле вепря фонтаном хлынула кровь, его голова задергалась в агонии. Через мгновение он упал. Задние ноги животного в предсмертной судороге ударили Нилла. Крик замер на губах Кэтлин. Она увидела, как тот покачнулся на краю скалы и с воплем рухнул вниз, в темноту.

Кэтлин никогда не смогла бы забыть жуткий глухой стук, с которым тело Нилла ударилось о скалы, грохот камней и крик боли, вырвавшийся из его груди.

Закусив губу и дрожа всем телом, Кэтлин разглядывала чудовищную тушу вепря. Из груди его торчал меч. Если бы она тогда не проснулась, то сейчас она, а не зверь лежала бы в луже собственной крови. Ей никогда не забыть, каким мрачным было лицо Нилла, когда он склонился над ней с мечом в руке.

Она бежала, чтобы спасти свою жизнь, и он бросился за ней в погоню, чтобы привести в исполнение свой план. Но почему, Боже милосердный, почему? Ведь сам тан послал его охранять ее в дороге! Такой человек, как Нилл, мог решиться на убийство, только повинуясь приказу своего господина. Только долг значил для него больше, чем жизнь какой-то женщины.

Теперь она должна завладеть его мечом и бежать, исчезнуть навсегда. К тому времени когда Конн узнает, что произошло, ни одна живая душа ее не найдет.

Подобравшись поближе к вепрю, Кэтлин опасливо потянула за рукоятку меча, потом дернула посильнее. Нагнувшись, она внимательно разглядывала грозно изогнутые клыки. Чтобы спасти ее, Нилл готов был погибнуть ужасной смертью. Все это было очень странно.

Слезы, хлынувшие из глаз Кэтлин, обожгли ей щеки.

– Что мне делать, матушка? – прошептала она, обращаясь к единственному на земле человеку, в котором привыкла искать защиту. – Я не знаю, что мне делать!

Воспоминания вдруг нахлынули на нее. Перед ее мысленным взором вставали то морские волны, пронизанные лучами солнца, то мрачное лицо Нилла с сурово сжатыми губами. И еще одно видение, которое она никогда не забудет, навечно врезавшееся в ее память за мгновение перед тем, как туша вепря ударилась о тело Нилла: его лицо, искаженное ужасной мукой. Нет, это был не страх смерти, а, скорее, безысходное отчаяние человека, когда душа его рвется на части.

«Он пролил свою кровь ради тебя, – подумала Кэтлин. – Он сражался за тебя, рискуя собственной жизнью. И если ты сейчас уйдешь, то никогда не узнаешь, почему он пытался тебя убить, и будешь мучиться из-за этого до конца своих дней».

Кэтлин осторожно подкралась к краю обрыва и глянула вниз. Подножие утеса было залито тусклым лунным светом. Тело Нилла лежало на гребне скалы. До него было страшно далеко. Даже такой человек, как Нилл, не мог бы упасть с такой высоты не разбившись насмерть. Она может только помолиться о его душе и уйти.

Но не успела она перекреститься, как услышала слабый жалобный звук, едва донесшийся до нее в тишине ночи.

Нилл был жив.

Глава 5

Бок Нилла острыми когтями рвала боль. Стиснув зубы, он отполз от края гребня, и сердце его екнуло, когда он представил, что ждало его там, внизу. Он понял, что достаточно было ему потерять сознание, и его беспомощное, истерзанное болью тело, соскользнув по изрезанной глубокими морщинами поверхности утеса, рухнет туда, где его ждет смерть.

Наверное, ему нужно было яростно цепляться за жизнь – ведь он так и не выполнил своего последнего поручения и, значит, останется с позорной кличкой навсегда. Насмешница судьба настигла его, когда он сражался в последний раз. И все же Нилл лежал неподвижно, не решив, что для него страшнее всего: уйти из жизни с запятнанным именем или же убить невинную девушку и тем самым восстановить свою честь.

Наверное, именно так много лет подряд в нерешительности мучился Конн, подумал он. Его останавливал страх – страх перед Финтаном, живым или мертвым, потому что даже из царства мертвых рука его могла покарать убийцу дочери. Ужас быть проклятым навеки, потому что кровь Кэтлин оказалась бы на его руках, – вот что удерживало Конна.

И Нилл вдруг с горечью осознал, что его попросту использовали.

Логично было предположить, что тан не станет обшаривать свои владения в поисках молодой девушки. Ведь если в Гленфлуирсе станет известно о судьбе, которую он уготовил единственной дочери Финтана, невозможно даже представить себе тот хаос, который воцарится во владениях тана. За те годы, пока ее не было, страх перед проклятием почти исчез, и причиной этому была всеобщая любовь к Финтану. А клятва Конна защитить его дочь избавила всех от мучительного выбора между своим таном и ребенком всеми почитаемого героя.

Но даже теперь, когда Финтана уже не было в живых, преданность воинов его памяти намного превышала верность тану. Финтан проливал вместе с ними кровь, вел их в сражения, стал живым символом славы и торжества. В могущество его волшебного дара все они верили с детства. Только Ниллу, своему приемному сыну, Конн мог верить как самому себе, и по иронии судьбы именно Нилл обманул его доверие.

Угрюмый смешок сорвался с его губ. Девчонка оказалась не только храброй, но и толковой. И к тому же наверняка сообразила прихватить его лошадь. А если так, то скоро она будет уже далеко.

Что она станет делать? Вернется в аббатство? Оставалось только молиться, чтобы монахини смогли защитить ее, раз уж это оказалось ему не под силу.

Закрыв глаза, он попытался отогнать прочь воспоминание о том, как она испуганно смотрит еще сонными глазами на занесенный у нее над головой тяжелый меч. Он вдруг снова услышал радостный смех Кэтлин, когда море приняло ее в свои объятия и вода играла ее черными кудрями.

Нил нахмурился. Наверное, сейчас она ненавидит его. Или боится. Впрочем, какая разница? Он знал, что в Гленфлуирсе многие считают его отродьем дьявола.

Но почему-то мысль о том, что именно эта девушка станет ненавидеть его, была нестерпима. Она ни на минуту не усомнится, что, делясь с ней плащом, он уже хладнокровно замышлял убийство. Что ж, его смерть все уладит, с чувством какого-то странного удовлетворения подумал Нилл и закрыл глаза. И теперь уже не надо решать, что для него важнее – верность своему тану или жизнь этой девушки.

Вдруг чуть слышный звук коснулся его слуха. Нилл слегка приоткрыл глаза, ни минуты не сомневаясь, что гребень скалы начал потихоньку осыпаться, не выдержав веса его тела. Но то, что он увидел, было настолько дико, что он чуть было не вскрикнул. Призрачный свет луны окружал серебристым облаком хрупкую девичью фигурку, свесившуюся с края обрыва. Волосы цвета воронова крыла, бледный овал лица – все это было ему до боли знакомо.

Кэтлин! Господи, к этому времени она должна быть далеко отсюда. Неужто она сошла с ума? Или просто хочет убедиться, что он не станет преследовать ее?

– Нилл? – Голос ее дрогнул.

Адский огонь! Ведь она должна бояться его!

Ответить? Нет, пусть лучше идет своей дорогой, считая, что он мертв. По крайней мере бедняжке не в чем будет себя винить… Винить?! Дьявольщина, да в чем ей винить себя, коль скоро он чуть было ее не прикончил?! Да если бы она столкнула его со скалы собственными руками и сплясала бы над его могилой, то и тогда не за что было ее обвинять.

Кэтлин исчезла, и слуха Нилла коснулся негромкий звук – это звякнула подкова. Слава Богу, у нее хватило ума воспользоваться его конем. Нилл мучительно вслушивался в темноту, дожидаясь, когда Кэтлин уедет, и вдруг поймал себя на мысли, что, если она исчезнет из его жизни навсегда, он станет еще несчастнее, чем прежде.

Как странно: он, который с детства привык держаться особняком, вдруг почувствовал себя безумно одиноким. Почему? Из-за того, что какая-то девушка в один прекрасный день поделилась с ним своими радостями и печалями?

Внезапно с вершины утеса до него снова донесся какой-то неясный звук. Несколько мелких камешков ударились о его грудь, и Нилл вскрикнул. Что это? Какой-то зверушке не повезло, как и ему? Что-то коснулось его тела, и он схватил это «что-то» своими израненными в кровь руками. Веревка! Его собственная веревка, которую он всегда возил под седлом и о которой совсем позабыл!

– Не шевелись! – прозвучал откуда-то сверху тоненький голос. – Я спускаюсь, сейчас я тебе помогу.

– Ты сошла с ума? – прохрипел он. – Не смей! Это слишком опасно!

– Выхода-то ведь нет, верно?

– Какое это имеет значение?! Я не стою этого, ведь я чуть было не убил тебя!

– Признаюсь, это было не самое приятное пробуждение в моей жизни, но, может, мы обсудим это потом, когда ты окажешься наверху?

Целый дождь мелких камешков вперемешку с грязью осыпал его лицо. Черт возьми! Она уже балансировала на гребне скалы, очевидно, преисполнившись твердой решимости повторить его «подвиг».

– А ну назад! – прорычал Нилл. Стараясь не замечать мучительной боли, он с трудом приподнялся на локте. – Адский огонь, ты погубишь нас обоих!

– Тысяча извинений! – крикнула она сверху с надменностью королевы. – Может быть, вас, воинов, учат сидеть сложа руки, когда гибнут беспомощные люди, но мои наставницы в аббатстве учили меня другому. Готовность помочь – вот чему меня учили. И сейчас я постараюсь спуститься вниз, и мне наплевать, будешь ты орать на меня или нет.

Судя по всему, Кэтлин изо всех сил старалась скрыть от него, как ей страшно. Проклятие, до чего же упряма!

Перед глазами Нилла все плыло, тело ныло от боли, и все же он ухитрился приподняться, прислонившись спиной к шероховатой каменной стене и перекинув ноги через гребень скалы.

– Веревка не выдержит нас обоих. Помоги мне обвязаться ею вокруг пояса и конец привяжи к седлу. Конь сможет меня вытащить.

Кэтлин заколебалась.

– Своими израненными руками тебе вряд ли удастся завязать достаточно тугой узел.

– Нет! Кэтлин! – запротестовал он.

Но было уже слишком поздно. Кэтлин ступила на край гребня, пытаясь найти опору, но нога ее соскользнула, и девушка покачнулась, балансируя на грани жизни и смерти. Страшное проклятие сорвалось с губ Нилла. Он призывал ад и дьяволов спасти ее, раз уж святые не могли этого сделать. Боль вновь вонзила в него свои клыки, и он в ужасе зажмурился, подумав, что может увлечь ее за собой. И наконец почувствовал, как руки Кэтлин дотронулись до его пояса.

Она обвязала его веревкой и вновь карабкалась наверх. Все это, казалось, продолжалось несколько часов. Рывок – и веревка сильно натянулась, вибрируя под тяжестью его тела.

– Нилл, постарайся не удариться о скалы! – окликнула Кэтлин сверху.

Он попытался выставить ноги вперед, упираясь ими в утес, но его израненное тело отказывалось повиноваться, а в голове однообразно стучали невидимые молоточки: «Лучше бы мне умереть!»

Тело Нилла с размаху наткнулось на скалу, из груди вырвался хриплый стон. Спасительная темнота окутала его измученный мозг, и с каким-то облегчением он почувствовал, что проваливается в беспамятство.

– Нилл, все уже почти позади! Дай мне руку!

Он потянулся к Кэтлин, сжал ее нежные пальчики. Девушка дернула его на себя, и он еще успел напоследок удивиться той силе, которая обнаружилась в ее изящной, хрупкой фигурке. Тело Нилла перевалилось через край, и он упал животом на землю, хрипло и тяжело дыша. Кэтлин, отлетев в сторону, с размаху села на траву.

С трудом перекатившись на спину, Нилл заставил себя разлепить тяжелые веки и увидел над головой кружащиеся в безумном водовороте звезды и темный шатер листвы. Собрав силы, он поднял голову, чтобы посмотреть в глаза Кэтлин. С трудом шевеля распухшими губами, он произнес одно только слово:

– Почему?!

Кэтлин разглядывала лицо спящего Нилла. Освещенное первыми лучами солнца, оно обрело красноватый оттенок. Девушка, как могла, перевязала его раны и задумалась. Внутренний голос подсказывал ей, что нужно бежать – бежать, не медля ни минуты, забрать его коня, чтобы он не смог броситься в погоню. В конце концов, она сделала все, что могла, чтобы спасти ему жизнь, – вытащила его из пропасти. И никто, даже мать-настоятельница, не посмел бы требовать от нее большего.

И все же она не трогалась с места. Ей вдруг вспомнилось, что говорила сестра Люция, когда учила других монахинь ходить за больными. Раны на теле не всегда самые страшные. Есть куда более опасные рубцы, но они так глубоко внутри, что их не в силах разглядеть даже глаз самого опытного лекаря.

Но почему ее заботит, что теперь будет с этим человеком? Ведь он пытался ее убить! Из-за него она уже больше никогда не сможет смотреть на мир прежними глазами. И все-таки каждый раз, когда она порывалась убежать, в мозгу вновь звучал его вопрос: «Почему?»

Что ответить на это? Она и сама не знала, понимая, что у нее не было выбора.

Нилл заметался, хриплый стон вырвался из его груди. Взяв чашку с водой, Кэтлин разжала его губы и влила несколько капель ему в рот. Глаза его вдруг широко раскрылись, и она впервые увидела их не затуманенными болью – нет, его взгляд сверлил ее, будто и в небытие он мучительно искал и не находил ответа на свой вопрос.

Холодок страха вновь пробежал по спине, но девушка прогнала прочь терзавшие ее опасения. Может быть, у него и хватило бы сил открыть глаза, но все же он был еще слишком слаб, чтобы снова попытаться убить ее. Да и вряд ли бы он сделал это, даже если бы смог. По крайней мере ей хотелось в это верить.

Она попыталась скрыть свой страх, заговорив с ним.

– Ты ранен не так уж сильно. Думаю, ты будешь жить.

Нилл облизнул мокрые от воды губы и с трудом сглотнул.

– И все лишь благодаря тебе.

Пожав плечами, Кэтлин ничего не сказала.

– Кэтлин, ты должна была дать мне умереть. Почему ты… не позволила мне этого? Я ведь был послан, чтобы убить тебя. – Сильный кашель сотряс его беспомощное тело. – Что нам теперь делать?!

Она рассматривала его красивое суровое лицо, искаженное мучительной болью, которая была вызвана отнюдь не его ранами.

«Что нам теперь делать?!» – эхом отдавалось у нее в голове.

– Я не знаю, – прошептала она чуть слышно, но веки Нилла уже сомкнулись.

Дождь, тихий, успокаивающий дождь. Нилл слышал, как он шуршит по листьям деревьев над головой. И, как в детстве, ему захотелось встать во весь рост, чтобы струи дождя омыли его тело, как они омывают каждый цветок, каждую травинку в лесу, чтобы вновь стать чистым, будто родившимся заново.

Но ничто в мире не смогло бы очистить его душу от того, что он сделал. Или того, что не сделал. Мучительным был вопрос, который он снова и снова задавал себе: «Что же теперь делать?»

Открыв глаза, он увидел зеленый свод листьев над головой – нечто вроде самодельного шалаша, защищавшего их от дождя. Должно быть, его соорудила Кэтлин. Он вдруг вспомнил, как ее рука подносила чашку к его губам и что-то горячее, отдающее терпкой горечью лилось ему в рот. И потом навалился сон – благословенный сон, избавивший его от злобных демонов, с дьявольским хохотом вонзавших раскаленные крючья в его измученное тело.

Откуда такая доброта к тому, кто пытался отнять у нее жизнь? Неужели эти глупые курицы в аббатстве не вбили ей в голову хоть каплю здравого смысла?

И вот теперь, очнувшись, он увидел Кэтлин, съежившуюся под самодельным навесом. По лицу ее было видно, что она все еще боится, но, проклятие, взгляд ее оставался все таким же доверчивым. Сердце его невольно сжалось: она, обреченная гневом Конна на смерть, – и ни семьи, ни друзей, чтобы защитить ее. Вернуться назад, в монастырь, значило бы навлечь несчастье на тех, кого она любит. Даже столь юная и неопытная девушка, как Кэтлин, должна была уже сообразить это.

Украдкой покосившись на него, Кэтлин вдруг обнаружила, что глаза Нилла широко раскрыты.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она и снова поднесла к его губам чашку с напитком.

– Скоро буду на ногах – на рассвете самое время убивать молоденьких девушек.

Кэтлин резко вздрогнула, потом заставила себя вновь сделать невозмутимое лицо.

– Выпей. Это поможет тебе как следует поспать, чтобы восстановить силы.

Подняв дрожащую руку, Нилл с трудом оттолкнул чашку.

– Что ты теперь намерена со мной сделать? Усыпить, чтобы я проспал лет этак сто?

– Конечно же, нет! Я… – возмутилась она и тут заметила угрюмую усмешку, кривившую уголки его рта. – Да и к чему это? Ничуть не сомневаюсь, что твой справедливый тан наверняка пошлет кого-то разыскивать тебя или охотиться за мной. – Ее напускная храбрость исчезла.

Голос Кэтлин прервался. Да, она была невинной, но, уж во всяком случае, глупой ее не назовешь. Она отлично понимала, какая опасность нависла над ее головой, понимала всю безнадежность своего положения. Ниллу вдруг мучительно захотелось хоть как-то успокоить ее, лаской или нежностью стереть следы, которые страх уже наложил на ее прелестное лицо. Ну нет, поклялся он. Будь он проклят, если подаст ей ложную надежду! Хватит на его совести грехов и без этого!

– Нилл, – помолчав немного, окликнула она, – почему этот твой тан так хочет моей смерти? Всю ночь я ломала над этим голову. Ничего не понимаю. Почему бы просто не оставить меня навсегда в аббатстве? Я была так счастлива там! Меня все любили. – Голос ее дрогнул, и зазвеневшие в нем слезы больно отозвались в его душе.

Проклятие! Как объяснить этой юной девушке, что за черная судьба выпала на ее долю? И все же он должен попытаться сделать это!

– Нилл, почему Конн приказал меня убить? Я никому не причинила зла.

– Но это еще случится.

Она изумленно уставилась на него, явно не веря собственным ушам.

– Но это же глупо! Как может слабая женщина причинить зло могущественному тану?

– Однако так и будет. Это предсказано самым мудрым друидом из тех, что когда-либо жили в священных лесах.

Кэтлин молча смотрела на него.

– Я слышал только обрывки этой истории. Никто при дворе тана не смел говорить об этом вслух, будто боясь, что предсказание исполнится. Конн захотел, чтобы друид предсказал будущее ребенку великого Финтана. Тот положил руку на живот твоей матери, и тогда… – Нилл замялся, подыскивая слова.

– И что же он сказал?

– Сказал, что ты навлечешь величайшие бедствия на Конна и на всех, кто живет в его владениях.

Кровь отхлынула от ее щек, они стали мертвенно-бледными.

– Святая Дева Мария! Не могу поверить! – Кэтлин прижала дрожащие пальцы к губам. – Да будь моя воля, я бы в жизни не причинила никому зла!

– Я верю в это. Но иногда воля судьбы завязывает нити наших судеб в такой узел, о котором мы и подумать бы не смогли. – Никто не знал этого лучше самого Нилла – с самого рождения ему пришлось сражаться с призраком собственного отца. – И я верю, что Конн был вынужден отдать приказ, обрекающий тебя на смерть, только ради того, чтобы помешать кровопролитию.

– Он решил пожертвовать одной жизнью, чтобы спасти тысячи других, – тихо сказала Кэтлин.

– Да.

Кэтлин вздрогнула.

– Но тогда почему же он не приказал умертвить меня сразу же, как я только появилась на свет?

– Точно я и сам не знаю. Может, сама мысль о том, чтобы убить ни в чем не повинного ребенка, была ему отвратительна? По натуре он не злой человек и склонен к милосердию. Он доказал это, усыновив меня, когда все вокруг умоляли его прикончить меня на месте.

– Мальчика?! Господи, откуда такая жестокость?!

– Со временем сыновья вырастают и у них уже достаточно сил, чтобы отомстить за своих отцов, Кэтлин. Нет, я это не к тому, что когда-нибудь решился бы. – Он осекся, и зоркий глаз Кэтлин успел заметить на его лице стыд и горечь, которые он безуспешно старался скрыть. – Есть только одна вещь, которую я знаю точно, – продолжал Нилл. – К тому времени как ты появилась на свет, и еще много лет спустя Конн нуждался в Финтане, чтобы вести в бой свои армии. А твои мать и отец – они обожали тебя. Ты была их единственным ребенком. И я верю, что Конн вынужден был сохранить тебе жизнь потому, что не осмелился бы взглянуть в лицо Финтану, если б тебя не стало. И он решил подарить тебе жизнь – счастливую, поскольку в аббатстве тебя любили. Никто в Гленфлуирсе тебя не видел, поэтому, когда он все-таки решил избавиться от тебя, некому было его остановить.

Сердце Нилла мучительно ныло – верховный тан был для него божеством. Но разве еще ребенком он не имел случая убедиться, что даже тот, кого любишь больше всех, тоже не безгрешен? Однако то, что сделал Конн, и близко не могло сравниться с тем ужасным преступлением, что когда-то совершил его отец! Это Нилл по крайней мере мог если не простить, то хотя бы понять.

– Конн объявил твоему отцу, что отправит тебя куда-нибудь подальше от Гленфлуирса, в такое место, где ты вырастешь в любви и заботе. Он торжественно поклялся Финтану и Гренне, что потом, когда ты вырастешь, прикажет привезти тебя в замок и возьмет под свою защиту. Финтан свято верил в слово, данное ему таном. Чтобы спасти тебе жизнь, родители позволили увезти тебя в монастырь. Думаю, браслет, который ты носишь на руке, – это знак любви, которую они оба питали к тебе.

Кэтлин бессознательно тронула золотой ободок, ставший для нее бесценным.

– А когда мой отец умер и уже больше не был нужен тану, Конн отдал приказ убить меня!

Намерения Конна, высказанные вот так, напрямик, выглядели настолько бесчеловечно, что Нилл невольно содрогнулся. Словно маска добродетели, прикрывавшая лицо его кумира, внезапно сползла, приоткрыв личину чудовища.

– Кэтлин, я знаю, это тяжело.

– Всю свою жизнь я задавала себе этот вопрос – почему? Теперь я знаю, что была проклята еще до своего рождения.

– Нет! Это было просто предсказание! Друид мог ошибиться.

– Сестры в монастыре тоже сказали бы так. Но что скажешь ты, Нилл? Во что веришь ты сам?

Он избегал встретиться с ней взглядом.

– Ты хотел убить меня, пока я спала. Я прочла это в твоих глазах. Тебе не хотелось, Нилл, но ты пошел на это.

Нилл уставился неподвижным взглядом на свои руки – руки, которые были бы запятнаны кровью Кэтлин, если бы не неожиданный поворот судьбы.

Кэтлин умолкла. Они долго молчали, сидя в тишине, которую ничто не нарушало, кроме слабого шелеста дождя.

– Странно, досточтимая матушка любила повторять, что меня ждет особенная судьба. Мне кажется, она думала, это будет нечто чудесное, романтическое – какой-то великолепный дар провидения. Не думаю, что она могла предположить, каким злым роком мне предначертано принести кровь и смерть тысячам невинных людей.

Даже такому суровому, привычному ко всему воину, каким был Нилл, было невыносимо видеть страдание на этом прекрасном, как цветок лилии, лице. Радость, счастье – вот для чего была она рождена.

– Кэтлин, силы, которые нами управляют, подобны волнам океана. Может быть, пророчество старого друида уже утратило силу.

– А если нет? Что, если его слова сбудутся? – Кэтлин закусила губу, и Нилл с тревогой заметил, как в глазах ее блеснули слезы. – Может быть, Конн был все-таки прав. И единственный способ избежать проклятия – убить меня!

– Кэтлин, эти люди для тебя ничего не значат! Ты ведь их даже никогда не видела!

– Да, но ведь кому-то они нужны! Кто-то ведь их любит, правда? Это чьи-то матери и отцы, дети, сестры и братья. Целые семьи, а у меня никогда не было семьи. И когда я умру, некому будет меня оплакивать.

– А аббатиса?! – «А я?!» – добавил он про себя, и мысль эта обожгла его будто огнем.

– Ну… я ведь уехала из аббатства, чтобы больше туда не возвращаться, верно? И аббатиса никогда не узнает, что со мной случилось. – Кэтлин обратила к Ниллу взгляд огромных глаз, и он прочел в нем не только страх, но и мужество и решимость. – Так что если… ты выполнишь свой долг…

От этих слов у него все сжалось внутри.

– Проклятие! – прорычал он. – Ты что, спятила?!

Слезы ручьем хлынули у нее из глаз.

– Но разве я имею право навлечь беду на тысячи ни в чем не повинных людей?!

Да что она, не в своем уме?! Подумать только – чуть ли не дает ему разрешение перерезать ей горло! За всю свою изломанную, искалеченную жизнь Нилл никогда еще не встречал человека, который бы так любил жизнь, как она, так умел радоваться ей!

– Ты не можешь предлагать мне такое! – придя в бешенство, заорал он. – Я этого не сделаю!

Кэтлин подняла на него глаза, полные страха, гнева и упрека.

– Тогда что же нам делать?

– Найти какой-то способ помешать этому, разрушить то, что предсказал старый друид.

Она рассмеялась смехом, в котором слышалось отчаяние.

– Как, Нилл? Может, ты волшебник?

В груди его волной поднималось раздражение.

– Нет, я не знаю, как нам это сделать. Знаю только, что это единственный способ. – Выругавшись сквозь зубы, он замолчал.

– И куда же мы пойдем, пока ты будешь ждать и надеяться, что чудо произойдет? Что нам делать, Нилл? Твой повелитель пожелал, чтобы я умерла. Как только он заподозрит неладное, пошлет кого-нибудь в погоню за мной.

Кэтлин была права. Нилл почти наяву видел суровые лица воинов, съехавшихся, чтобы выполнить приказ верховного тана. И все же больно деликатным было это дело, подумал он. Один неверный шаг… Так что вряд ли он будет торопиться, решил Нилл. А это, возможно, даст им время, в котором они так отчаянно нуждались.

– Отыщем место, где ты спрячешься, пока я придумаю, что можно сделать, – предложил Нилл.

– Интересно где? Не могу же я снова вернуться в монастырь! Это ведь его владения, верно? Значит, любой, кто поможет мне, рискует собственной жизнью. Даже если и найдется кто-нибудь достаточно благородный и мужественный, чтобы предложить мне убежище, могу ли я пойти на это? Это значило бы навлечь несчастье на голову своего спасителя. А когда Конн проведает, что произошло, тебя станут травить так же, как и меня.

Нилл всю жизнь привык к тому, что за спиной его стоит целая армия. Но на этот раз все будет по-другому – он останется один. Теперь только его меч будет отделять Кэтлин от верной гибели.

Нилл молчал, ненавидя в эту минуту и закипавший в нем гнев, и то чувство бессилия, которое охватывало его, пока он пытался придумать, где могла бы спрятаться Кэтлин. И вдруг ответ, который он так долго искал, вспыхнул у него в мозгу, отдавшись в сердце мучительной болью. «Нет! Только не это! – подумал он. – Я не могу вернуться туда!»

Но иначе Кэтлин умрет. Это ненадолго, уговаривал себя Нилл. Всего только на несколько часов, пока он запасется едой, чтобы они могли пересечь Ирландию. А потом он отыщет другое безопасное место.

– Есть в Ирландии одно место, где Конну никогда не придет в голову меня искать. Это замок Дэйр.

– Но ведь он кому-то принадлежит. Не могу же я навлечь на этих людей опасность!

Нилл поднял на нее глаза.

– Замок принадлежал раньше моему отцу. А теперь, стало быть, мне.

От взгляда проницательных синих глаз ему вдруг стало неуютно, будто Кэтлин заглянула в его душу.

– Нилл, – тихо сказала она, – уж наверняка Конн в первую очередь станет искать тебя именно там.

– Я поклялся собственной кровью, что никогда не вернусь туда.

Она робко коснулась его руки.

– Но ведь, позволив мне остаться в живых, ты уже нарушил одну клятву. И Конн скоро узнает об этом.

– Да. Только, кроме этого, он хорошо знает и другое – что ждет меня в замке Дэйр.

– Воспоминания?

Глаза его будто заволокло туманом. В памяти всплыли серые камни стен, внутренний дворик, заполненный вооруженными воинами верхом на лошадях. Связанный отец, переброшенный через седло боевого коня. И крики матери и сестры.

Ярость снова поднялась в нем волной, ярость перепуганного мальчишки, вдруг увидевшего, как весь его мир на глазах разлетелся вдребезги. Как объяснить это Кэтлин? Это значило бы впустить чужого в самые тайные уголки его измученной души!

Может быть, ангелы Христа, в которого она верит, учтут это там, на небесах, подумал Нилл, вглядываясь в завесу дождя, – ведь это они обрекли его вернуться в его собственный ад, чтобы укрыть там Кэтлин.

Глава 6

Полуразрушенная от времени башня замка Дэйр одиноко маячила на фоне неба. Клонившееся к горизонту солнце заливало багровым светом крепостную стену, пока не стало казаться, что она насквозь пропитана свежей кровью. Годами это видение преследовало Нилла по ночам. Унылое, мрачное место – самое подходящее для того, чьи мечты разрушены навсегда, а честь поругана.

Туго натянув поводья жеребца, Нилл угрюмо разглядывал величественную громаду замка. Он мрачно нахмурился, не в силах забыть первую ночь, которую провел под кровом Конна. Сгорая от стыда и горя, он с головой завернулся в старый плащ и улегся возле огня вместе с остальными, не в силах сомкнуть глаз, смотря на пламя и мечтая стать таким, как легендарный воин Кухулин.

Всегда, в самых жутких кошмарах Нилл знал, что замок по-прежнему ждет его. Нилл всю свою жизнь бесстрашно смотрел в глаза смерти, и тем не менее стоило ему только вспомнить Дэйр, как желудок скручивало судорогой.

Но ни в одном кошмарном сне не могло ему присниться, что когда-нибудь он будет смотреть на этот замок, стоя рядом с девушкой, которой каким-то непостижимым образом удалось проникнуть в его душу. Нилл готов был возненавидеть себя за эту слабость.

Кэтлин внезапно шевельнулась в седле, и тупая боль пронзила ногу Нилла. Он почти обрадовался этому и, взяв поводья в одну руку, другой принялся потирать болевшие мышцы.

– Раны все еще болят? – мягко прошептала Кэтлин. – Я ведь тебе говорила – надо было остановиться на ночь.

– Мои чертовы раны не твоя забота! – огрызнулся Нилл. – И ни одна женщина не смеет указывать, спешиться мне или ехать дальше!

Кэтлин обиженно выпрямилась.

– Что ж, в следующий раз я промолчу. Просто подожду, пока ты свалишься на землю. Интересно, много ли останется от твоего ослиного упрямства, когда ты зароешься носом в грязь?

Нилл недовольно скривился – слова Кэтлин попали в цель. Израненное тело горело огнем – чудо, что он еще держался в седле.

Что за сила гнала его вперед? Можно было, конечно, сделать так, как предлагала Кэтлин: разбить лагерь между холмов, оттягивая возвращение в Дэйр, насколько это возможно. Но опыт, приобретенный в бесчисленных сражениях, мудро подсказывал, что самый лучший удар – это быстрый удар. Тот, кто колеблется, обречен. Чем раньше они попадут в Дэйр, тем раньше уедут оттуда.

– Надо добраться до замка как можно скорее. – Нилл и сам не понимал, зачем старается объяснить ей это. – Каждая лишняя минута на дороге грозит смертельной опасностью. Любой, кто встретит нас в пути, может донести на нас Конну, и он бросится на поиски.

– Нилл, но ведь не смогут же они все меня запомнить!

– Запомнить твое лицо?! – прорычал он. – Ад и все его дьяволы! Да любой мужчина, кто хотя бы раз увидит его, будет помнить это до своего смертного часа!

Кэтлин, вздрогнув, замерла, и, прежде чем она успела отвернуться, Нилл заметил повисшую на ресницах слезу. Он снова выругался, проклиная судьбу, которая жестоко посмеялась над ним, заставив вернуться в Дэйр.

В какой-то степени он был прав. Лицо Кэтлин, сиявшее столь редкой, почти неземной красотой, неизбежно врезалось бы в память каждому, кто хоть раз увидел ее, и в то же время она неуловимо изменилась. Даже глаза ее стали другими. Теперь дочь Финтана наконец узнала, что мир, в который она с радостным нетерпением готова была вступить, может быть жестоким и беспощадным.

Конь вдруг споткнулся, и Нилл едва успел подхватить Кэтлин, чтобы восстановить равновесие.

– Проклятие! Что за дьявольщина тут творится?! – пробормотал он, растерянно оглядывая то, что еще несколько лет назад по праву могло считаться чуть ли не самым прекрасным замком во всей Ирландии.

Когда-то Дэйр составлял особую гордость его матери, утопая в цветах. Сейчас Нилл не увидел ни одного, даже самого чахлого, цветочка – все они исчезли. Узкие дорожки, такие ухоженные раньше, сейчас буйно заросли сорняками. Заросли вьющихся роз, которые когда-то разводила его мать, превратились в спутанный клубок, из-под которого то тут то там виднелись обломки домашнего скарба.

Сердце Нилла сжалось. Перед глазами вдруг встало воспоминание – вот его младшая сестренка пробирается сквозь заросли роз, упрямо прижимая к груди охапку благоухающих цветов и стараясь не обращать внимания на то, что колючки глубоко впиваются ей в кожу.

Натянув поводья, он соскочил на землю, потом снял с седла Кэтлин. Она огляделась, и Нилл не мог не заметить, как по лицу ее скользнула тень разочарования. Впрочем, как он мог ее винить? Даже земля под их ногами, казалось, источала враждебность. Угрюмой громадой нависли над их головами крепостные стены. Природа словно стремилась превратить замок Дэйр в груду камней.

– Здесь можно неплохо спрятаться, – проговорила Кэтлин, беспокойно озираясь вокруг. – Вряд ли кому-то придет в голову заподозрить, что в таком месте кто-то живет.

Как раз в эту минуту дверь молниеносно распахнулась и непонятное существо с рыжей растрепанной головой и обнаженным мечом в руках вихрем подлетело к ним. Нилл с проклятием схватился за оружие, но было уже поздно. Острый конец меча ткнулся ему в горло.

– Только пошевелись – и я проткну тебя насквозь! – прорычал невысокий воин с угрюмым лицом.

Нилл онемел. Кэтлин шагнула вперед. На лице ее не было ни тени страха – одна лишь жалость.

– Мы не причиним тебе зла, малыш. Нам ничего не нужно – только укрыться здесь на какое-то время. У нас с собой есть еда – можем поделиться с тобой.

– Я не нуждаюсь в милостыне! – фыркнул маленький бродяга. – Этот замок мой!

– Что?! Проклятие, это мой замок, и тебе это отлично известно! – прогремел Нилл, невольно удивившись, как грозно прозвучал его голос. – Ты что, не узнала меня, Фиона?

Он успел перехватить изумленный взгляд Кэтлин, которая только теперь поняла, что этот заморыш в грязных лохмотьях – девушка. То, что отразилось на лице Фионы, будто кинжалом полоснуло его по сердцу: недоверие, невольная радость, тут же угасшая и сменившаяся жгучей ненавистью.

– Нилл! Ты?! Проклятый предатель! Паршивый пес, считающий за счастье лизать руки убийце! Жалкий прихлебатель Конна!

Суровое лицо Нилла покрылось багровыми пятнами.

– Хватит, девчонка! – прорычал он и шагнул вперед, стараясь добраться до меча, но девушка только сильнее ткнула острием ему в шею. Кровь тоненькой струйкой брызнула на меч, потекла вниз, заливая тунику Нилла.

– Стой на месте или умрешь! – яростно прошипела девушка, и только чуть заметная дрожь руки выдавала ее волнение. – На всем свете нет никого, кроме разве что самого Конна, кого я с большей радостью проткнула бы мечом!

Нилл сузившимися глазами следил за ней, стараясь угадать, когда она нанесет удар. Да, угрюмо подумал он про себя, похоже, девчонка не станет колебаться ни минуты – хотя бы ради того, чтобы доказать, что она не трусиха. Слегка скосив глаза в сторону, он увидел потрясенное лицо Кэтлин и, откашлявшись, решил заговорить с сестрой, стараясь, чтобы голос его звучал как можно строже.

– Фиона!

– Не смей называть меня так! Я теперь Финн, хозяин замка Дэйр! И мой меч в любую минуту готов вышвырнуть отсюда любого ублюдка, который явится в замок, чтобы красть наше добро!

Слова ее хлестнули Нилла по лицу, словно увесистая пощечина, и он сразу сник. Больше всего на свете ему хотелось броситься вон отсюда, а потом скакать день и ночь без отдыха, стереть навсегда память о младшей сестренке и о той грязной бродяжке, в которую она превратилась.

– Так вас грабят?

– Мама была совершенно беспомощна, а я… кто я такая – только лишь девчонка! Мы остались вдвоем, и некому было нас защищать! Как ты думаешь, братец, что случилось дальше?

– Но ведь в замке было полно слуг! – пробормотал Нилл больше для себя, чем для своей разъяренной сестры.

– Финн!

Услышав голос Кэтлин, Нилл осекся. Неужто она не понимает, насколько девчонка опасна? Не сводя глаз с меча, по-прежнему направленного ему в горло, он попытался схватить Кэтлин за руку, но она легко высвободилась и протянула к Фионе руки ладонями вверх – древний как мир жест доверия.

– Финн, – мягко повторила она. – Тебя так зовут? А меня – Кэтлин. Я тоже навлекла на себя ненависть Конна.

– Каждая женщина, не побрезговавшая таким негодяем, как Нилл Семь Измен, сполна заслуживает любой кары небес!

– Проклятие, Фиона! – прогремел Нилл. – Не смей оскорблять ее!

– Ты можешь думать обо мне все, что угодно, – вмешалась Кэтлин, – и все же ты должна услышать правду. Конн приказал меня убить. И послал Нилла сделать это.

Брови Фионы сошлись на переносице, заинтересованный взгляд неожиданно метнулся к лицу Кэтлин.

– И как он собирался это сделать? Милосердно перерезать тебе горло или же разбить сердце, как когда-то разбил сердце нашего отца?

Челюсти Нилла сжались, на скулах заходили желваки.

– Думаю, Конна устроил бы любой способ, лишь бы поскорее избавиться от меня. Нилл пытался выполнить приказ тана, но не смог. И вот теперь мы с ним изгои. Чтобы спастись, нам нужно найти место, где мы могли бы передохнуть, решить, что делать, и собрать то, что нам понадобится для бегства.

Закусив губу, Фиона немного помолчала.

– И поэтому-то вы и приехали сюда? Конну никогда в жизни не придет в голову, что ты унизишься до того, чтобы испачкать ноги грязью замка Дэйр. Не так ли, Нилл?

– Я бы с большей радостью спрятал ее в аду, чем здесь! – вынужден был признаться Нилл.

Ярость, жаркая и неистовая, вспыхнула в глазах Фионы, смешавшись с какой-то неясной обидой.

– Так ступай, ищи свой ад, братец, и будь проклят! Только в преисподней я бы увидела тебя с большей радостью! А теперь убирайся с моей земли! Слышишь – с моей земли, братец!

С губ Нилла уже готово было сорваться проклятие, но Кэтлин успела броситься между ними.

– Может быть, это было бы самое лучшее.

Что-то похожее на сожаление чуть заметно смягчило суровое лицо Фионы. Но было ясно, что жизнь в замке давным-давно приучила ее думать в первую очередь о собственной шкуре. Ад и преисподняя, угрюмо выругался про себя Нилл, а не сам ли он научил ее этому в тот день, когда уехал из Дэйра, даже не оглянувшись на тех, кто остался здесь?

– Я окажу тебе одну услугу, братец, из жалости к этой женщине. Если Конн все-таки пришлет сюда своих воинов, я не скажу им, что ты был здесь. – Фиона с опаской покосилась куда-то в сторону. – А теперь проваливай, прежде…

– Фиона, сокровище мое, у нас гости?

Нилл вздрогнул, услышав этот голос, в котором еще слышался полный неизъяснимого очарования певучий акцент Северной Ирландии.

– Нет, мама, это просто воры. – Голос Фионы вдруг дрогнул, и Нилл с удивлением догадался, что это страх. – Оставайся в доме! Я уже прогнала их отсюда! – Обернувшись к брату, она отчаянно зашептала: – А теперь, Бога ради, уходи – или я вынуждена буду убить тебя! Разрази меня гром, если я позволю тебе переступить порог дома и разбить ее сердце!

Нилл заколебался, ничего так не желая, как вскочить в седло и умчаться. Куда легче встретиться лицом к лицу с целым отрядом воинов, посланных Конном, чем терпеть эту мучительную пытку! Он уже повернулся к лошади, как вдруг увидел стоявшую рядом Кэтлин, совсем растерявшуюся, испуганную и все-таки с искренним сочувствием в глазах. Кого она жалела сейчас? – мелькнуло у него в голове. Разъяренную, тоже испуганную Фиону? Или его, Нилла?

Забыв про меч, он круто повернулся и негромко позвал:

– Мама!

Лицо Фионы побелело, в глазах сверкнул гнев. Глухой стон сорвался с ее губ. Ниллу так никогда и не довелось узнать, убила бы она его или нет, потому что в то же мгновение из дверей выпорхнула хрупкая, изящная женщина. Белые как снег волосы обрамляли ее лицо, все еще хранившее следы былой красоты.

– Нилл! – вскрикнула она. – О, мальчик мой! Я знала, что когда-нибудь ты вернешься домой!

Нилл молча жадно вглядывался в это лицо, которое так отчаянно пытался забыть, и сам не знал, что боялся увидеть на нем – гнев или горе. Слезы ручьем хлынули из глаз матери. Она смотрела на него, будто сын был единственным ее счастьем на этом свете.

Неужели же эта женщина не винит его – ведь обе они столько вытерпели, и все из-за него, Нилла? Или мать уже забыла и голод, и унылый, готовый рухнуть им на голову замок? Но ему даже в голову не могло прийти, что они так страдают: Конн заверил его, что с ними обеими все будет в порядке.

Слезы стояли в глазах Фионы. Лицо ее яростно сморщилось, и он вдруг вспомнил, что она делала так еще совсем маленькой, когда не хотела, чтобы кто-то видел, что она плачет.

– Ах, Фи! – рассмеялась ее мать. – Хватит твоих игр, девочка! Убери куда-нибудь этот меч и обними своего брата!

Мать легко разжала пальцы Фионы и вытащила меч из ее рук.

– Теперь тебе не будет от нее покоя, Нилл. Помнишь, она ведь вечно бродила за тобой по пятам, словно щенок, который боится потеряться?!

От зоркого взгляда Нилла не укрылась краска гнева, вспыхнувшая на щеках сестры.

– Я ведь была тогда совсем маленькой, мама. Но теперь Ниллу не будет от меня никакого беспокойства, уверяю тебя.

«Да, конечно, – иронически проворчал про себя Нилл. – Кроме разве ножа между ребрами!»

Сияющий радостью взгляд матери упал на Кэтлин, и улыбка осветила ее лицо.

– А это кто? Фи, сокровище мое, ты видела когда-нибудь более очаровательное лицо?

– Ее зовут Кэтлин, мама, – начал Нилл, – и она…

– Нилл! – воскликнула Фиона с умоляющим выражением в глазах.

– Ваш сын дал слово защищать меня от опасностей, – вмешалась Кэтлин.

Нилл нахмурился, но она бросила на него предостерегающий взгляд. Господи помилуй, подумал он, как сговорились обе! Неужто они хотят, чтобы он солгал и ни слова не проронил о том, какую опасность навлек на их дом?!

– Бедное золотце! – воскликнула женщина. – Пойдем скорее, согреешься у огня. Фи, прикажи Кифу, чтобы он приготовил Кэтлин что-нибудь поесть.

– Кифу?! – ошеломленно протянул Нилл. Он помнил шустрого старого слугу, который когда-то учил его ловить силком куропаток. – Он что, все это время был здесь?

– Отведи Кэтлин в дом, мама, – с едва скрываемой насмешкой попросила Фиона. – Я не сомневаюсь, Нилл будет счастлив снова увидеть Кифа!

Схватив брата за руку, она потащила его за собой.

В замке было темно и сыро, пахло плесенью, полы были засыпаны мусором, потолки – в паутине. Увидев жалкую тень дома, который когда-то покинул, Нилл был потрясен. Даже в ночных кошмарах Дэйр всегда являлся ему таким, каким он знал его прежде, – великолепным, сияющим ослепительной чистотой.

Споткнувшись обо что-то, он едва не растянулся на полу и вслед за Фионой ввалился в совершенно пустую кладовую, где на потемневшей от времени полке лежала половинка одной-единственной овсяной лепешки.

– Дьявольщина, что тут произошло? – взорвался Нилл. – Когда я ушел, тут было полным-полно всего!

– Да, только после смерти отца слуги разбежались кто куда. Уж твой драгоценный Конн позаботился, чтобы тут никого не осталось!

Нилл потерял терпение.

– Конн ничего бы не тронул! Любой другой тан на его месте захватил бы замок, а он не взял ничего, что принадлежало нашей матери!

– Думаешь, маме очень нужен был замок? Или ее безделушки, мебель, тряпки? Послушай, братец, ты что, забыл? Конн убил ее мужа! Да, да, убил! И украл единственного сына! Но погоди, это еще не все, Нилл! Ты ведь отправился с ним по доброй воле, не так ли? Ты поверил в то, что наш отец способен на предательство! А настоящим-то предателем был твой драгоценный Конн!

– Проклятие, Фиона!

– Он раз десять, если не больше, посылал сюда, в Дэйр, своих шакалов, чтобы мы не забыли, какова бывает его милость. Они разграбили все, что имело хоть какую-то ценность, а что не смогли увезти, переломали. Всех, у кого не хватило ума понять, что после казни хозяина-предателя нужно убираться из Дэйра, жестоко избили. Всех наших слуг, понял?

Будто тугая удавка стянула горло Нилла.

– Нет, я в это не верю, – проговорил он сквозь стиснутые зубы.

Кто, Конн Верный?! Безупречный воин, в чьем благородстве Нилл никогда не сомневался? И все же с того самого дня, как он прочел собственноручно написанный приказ своего тана, повелевающий его убить ни в чем не повинную девушку, что-то будто надломилось в нем.

Нет, резко оборвал Нилл сам себя. Кто знает, чего стоило Конну написать письмо, приговаривавшее Кэтлин к смерти? И ведь он доверил это не кому-нибудь, а Ниллу. Разве одно это не свидетельствовало о том, что Конн был достоин его доверия? Ведь он дал в руки сына своего злейшего врага оружие, которое, выплыви правда наружу, погубило бы его навеки.

– Киф был последним. – Голос Фионы вернул Нилла к действительности. – Я просила, умоляла, чтобы он уехал из замка. Его преданность стоила бедняге одной руки, и люди Конна поклялись, что отрубят ему и вторую, если, вернувшись, снова найдут его здесь!

В памяти Нилла вдруг всплыла вечная кривая ухмылка Кифа, его терпеливые умелые руки – он всегда находил время, чтобы повозиться с маленьким мальчиком. Ему не верилось, что такая жестокость могла свершиться по прямому приказу тана.

– Конн наверняка и не ведал о том, что они творили в Дэйре! В конце концов, вся Ирландия знала, что в замке не осталось хозяина! Эти разбойники орудовали сами по себе.

– Они явились по приказу Конна, чтобы мы никогда уже больше не смогли оправиться. Ты не веришь мне, да? Но ведь я была при этом, Нилл! Я собственными глазами видела, как они избивали наших людей, как отсекли руку Кифу. – Голос ее дрогнул и оборвался.

– Фиона, но ведь у тебя же нет никаких доказательств, что именно Конн отдал им такой приказ. Может, ты права и это и в самом деле были его люди. Что ж, кровь порой может ударить в голову, мне это известно. Да черт возьми, может, это были обычные мародеры!

– Да, да, придумывай оправдания для своего драгоценного Конна, Нилл, в этом ты весьма преуспел. Само собой, почему ты должен верить мне, раз уж не поверил собственному отцу?! – Голос Фионы сорвался, и она закусила губу, чтобы не дать волю бушевавшей в ней ярости.

– Отец сам признался мне в том, что он сделал, Фиона! Признался перед тем, как встретить смерть, которую он заслужил. – Нилл слишком хорошо помнил это – крохотную темную камеру, глаза отца. «Я сам навлек эту кару на себя, сын мой. Я предал своего тана, твою мать и тебя».

– Лжец! – не выдержала Фиона. – Ничто в мире не заставит меня в это поверить. – Осекшись, она полоснула по его лицу яростным взглядом. – Покуда ты в Дэйре, не смей так говорить об отце!

Наступило молчание, полное затаенной муки и боли, тягостное для них обоих. Вдруг Фиона судорожно вздохнула.

– Можешь не волноваться – твоя жалкая жизнь здесь в безопасности. Похоже, твой тан решил наконец, что высосал из нас все, что было. Вот уже года три, как никто из его людей не появлялся в Дэйре.

Схватив половинку овсяной лепешки, она бросилась к двери. Потом остановилась и резко повернулась к брату. Солнечный луч упал на спутанную копну сверкающих медных волос.

– Только не вздумай проболтаться об этом матери. С того дня как был убит отец, что-то будто надломилось в ней. Она живет в своем собственном мире – верит, что Киф по-прежнему доставляет в замок мясо, Фергюс выращивает и мелет овес, а Этан штопает ее платья. Она ничего не замечает, как бы ужасно ни обстояли дела, и это единственное, что дает мне силы терпеть такую жизнь. Оставь все как есть, Нилл. Если ты нарушишь ее покой, Бог свидетель – я убью тебя.

Она повернулась и выбежала за дверь. Голова у Нилла раскалывалась, перед глазами все плыло. Казалось, весь мир вдруг сошел с ума.

Что же здесь произошло? Конн поклялся Ниллу, что пальцем не тронет тех, кто остался в Дэйре. И такая искренность была в его суровом лице, такая бесконечная печаль, когда он сожалел о том, что мать и сестра Нилла не захотели воспользоваться его гостеприимством, что не поверить ему было невозможно.

Но теперь он уже и сам не знал, чему верить. Конн уверял, что ждет не дождется Кэтлин, а втайне отдал приказ убить ее во сне. Но в голове не укладывалось, что тан отдал приказ превратить в руины замок Нилла, обречь женщину и ребенка на голодную смерть из-за вины другого.

Однако что бы ни случилось много лет назад, был еще один человек, который нес вину за то, что замок был почти стерт с лица земли. Тот самый, кто бросил беспомощную мать и маленькую девочку, пока сам совершал героические подвиги, чтобы восстановить собственную честь.

В одном Нилл был совершенно уверен: он больше не имеет права оставить все как есть. У него в запасе по крайней мере неделя, прежде чем Конн сообразит, что он не намерен возвращаться в Гленфлуирс. После этого начнется охота.

Нилл тяжело опустился на грубо оструганную скамью и спрятал лицо в ладонях. Дьявольщина, что же ему делать?!

Глава 7

Кэтлин сидела на трехногой табуретке, стараясь как-нибудь ненароком не свалиться и не уронить ссохшуюся в камень овсяную лепешку в камин, где едва тлело несколько углей.

Сердце девушки ныло. Она украдкой рассматривала некогда прекрасное лицо, нежный, чувственный рот и тело, столь хрупкое, что достаточно, казалось, легкого порыва ветерка, чтобы заставить его сломаться. Но не это заставляло сжиматься сердце Кэтлин, а улыбка немолодой женщины, сияющая радостью оттого, что сын ее наконец вернулся домой.

Господи милосердный, да что же случилось с ними? С Фионой, с Ниллом, с их матерью? Что за ужасные события могли до такой степени искалечить жизнь всех троих? Нилл, с его обостренным чувством долга и мрачноватой добротой, которую он так тщательно старается скрыть, – не такой он человек, чтобы безучастно смотреть на страдания матери и сестры. Свет всепрощающей любви, который зажегся в глазах матери при виде Нилла, не смогли бы погасить никакие силы рая или ада. Даже гнев, душивший Фиону при одном виде брата, казался немного наигранным, будто девушка намеренно подчеркивала свою неприязнь, не желая, чтобы кто-нибудь заметил, как сильно она на самом деле любит Нилла. Все это сбивало Кэтлин с толку.

Девушка отломила кусочек засохшей лепешки и украдкой посмотрела через плечо, не вернулся ли Нилл. Но он исчез, будто под землю провалился, и Фиона вместе с ним.

В который раз с той самой минуты, когда, проснувшись, она заметила над собой Нилла с обнаженным мечом в руке, Кэтлин пожалела, что не может побежать к матушке-настоятельнице, спрятать лицо в ее коленях и выплакать всю свою боль и страх.

Если бы она только догадывалась, как добраться до сердца Фионы, прочесть, что творится в душе Нилла, который казался сейчас измученным и больным куда больше, чем в тот день, когда чуть не разбился!

– Огонь достаточно жаркий, дитя мое? – ласково спросила мать Нилла. Стащив с себя изъеденный мышами, старый-престарый плащ, она бережно укутала им плечи Кэтлин.

– Нет, – запротестовала та, – не надо!

Но женщина в ответ только погладила ее по руке с такой нежностью, что Кэтлин сразу вспомнилась старая аббатиса.

– Тихо, тихо, детка. Тебе ведь и так уже досталось, бедный мой ягненочек. Согрейся у огня и расскажи мне, что с тобой случилось, облегчи свое сердце.

Глаза Кэтлин защипало. Неужели прошло всего лишь четыре дня, как она покинула аббатство? Казалось, миновала целая вечность с тех пор, когда кто-то разговаривал с ней так нежно. И все-таки у нее язык не поворачивался рассказать о том, что с ней случилось, – ведь у бедной женщины и без Кэтлин хватало горя. Кэтлин слегка откашлялась, стараясь, чтобы голос звучал твердо.

– Мне бы не хотелось пока говорить об этом. Могу сказать только, что, если бы не помощь Нилла, я сейчас была бы мертва.

– Иисус, Мария и Иосиф, спасите нас! – Седовласая женщина, охнув, схватилась за сердце. Подернутые дымкой глаза ее на мгновение прояснились, что-то вдруг вспыхнуло в них – ужас, беспомощность, горе, когда-то заставившие ее погрузиться в собственный призрачный мир. И тут же все исчезло. – Ну да теперь, когда ты под защитой Нилла, бояться уже нечего, – с ласковой улыбкой сказала она. – Он точь-в-точь как его отец, а человека мужественнее и благороднее его я не знала.

Мужество? Благородство? Но разве не предательство отца повергло Нилла в пучину бесчестья? Все перемешалось у Кэтлин в мозгу, все, казалось, встало с ног на голову. Как докопаться до правды?

– Вы так напоминаете мне одного человека, которого я люблю, – пробормотала Кэтлин, не в силах сдержать слезы. От нахлынувших чувств голос девушки прервался. – Но я до сих пор не знаю вашего имени, не знаю, как обратиться к вам, чтобы поблагодарить вас за вашу доброту.

– Меня зовут Аниера. Но тебе вовсе не за что меня благодарить, дитя мое. Мой муж – Господи, да он бы встал из могилы, чтобы покарать нас, если бы мы решились отказать кому-то в гостеприимстве! Ты можешь считать Дэйр своим домом и оставаться здесь столько, сколько хочешь! – Аниера ласково улыбнулась. – Да и моя Фиона будет счастлива, если у нее появится подруга.

Заглянув в глаза седовласой женщины, Кэтлин вдруг заметила промелькнувшую в них грусть, будто где-то в уголках призрачного мира, в котором она жила, сохранилось смутное воспоминание о том, что она некогда потеряла и так горько оплакивала.

Повинуясь безотчетному порыву, Кэтлин потянулась к Аниере и взяла ее руки в свои, ужаснувшись, какие же они хрупкие. Сколько раз доводилось ей видеть, как аббатиса делала то же самое. Простое пожатие руки, сочувственное молчание порой облегчали боль и горе, когда слова были бессильны.

В эту минуту ее слуха коснулось эхо приближающихся шагов, и Кэтлин мгновенно догадалась, что это был Нилл – достаточно было только увидеть, каким сиянием вспыхнули глаза Аниеры. Девушка обернулась, стараясь не выдать своего смятения.

Трудно было бы сейчас узнать в Нилле надменного непобедимого воина, покинувшего блестящий двор тана ради того, чтобы завоевать себе достойное имя. Под глазами залегли тени, волосы были всклокочены и в беспорядке рассыпались по плечам. Тем не менее он старался скрыть свою растерянность от пытливого взгляда матери.

– Думаю, пришло время проводить Кэтлин в ее комнату, – предложил он. – Дорога до Дэйра была долгой и утомительной.

Аниера сочувственно поцокала языком.

– А я-то, глупая, все болтаю и болтаю, когда бедный ребенок чуть ли не падает! Вот это гостеприимство, скажу я вам! Нилл, я сама отведу ее наверх и уложу в постель, чтобы она могла как следует отдохнуть!

– Нет, – ответил Нилл чуть более резко, чем это было уместно, и почувствовал досаду, заметив, как, вздрогнув, мать залилась румянцем стыда. Сделав над собой усилие, он постарался, чтобы голос его смягчился. – Не стоит беспокоиться, мама. К тому же Кэтлин сейчас под моей опекой, ты забыла? Да и потом, нам нужно поговорить. – Заметив, что мать вопросительно склонила голову, Нилл заторопился. – Мы должны решить, что делать, если люди, которые преследуют нас с Кэтлин, вдруг явятся сюда.

– Ах, Нилл, к чему придумывать причины для того, чтобы провести немного времени наедине с такой очаровательной девушкой? – с ласковой насмешкой в голосе сказала Аниера. – Какой ты еще глупый! Да и кому в Ирландии придет в голову напасть на замок? Разве ты забыл, что твой отец дважды выдерживал осаду целой армии, укрывшись за его надежными стенами, когда в замке было не больше десяти человек, способных держать оружие? Да, да, Кэтлин, это чистая правда. По всей Ирландии барды до сих пор слагают песни о мужестве отца Нилла.

Украдкой покосившись в сторону Нилла, Кэтлин с болью в сердце заметила, как его руки сжались в кулаки. Оставалось только гадать, чего стоило мальчишке с такой гордой и чувствительной душой видеть, как поверженный кумир валяется в грязи у его ног! Узнать, что никто не поет о храбрости его отца и что в памяти потомков останется не его беспримерная доблесть, а лишь несмываемый позор, которым он покрыл свое имя!

Но лицо Аниеры светилось любовью и гордостью, непоколебимой верой в человека, который некогда был ее мужем.

– Нилл, отведи Кэтлин в Морскую комнату.

– Морская комната? – удивилась Кэтлин, бросив вопросительный взгляд на Нилла и догадываясь, что перед его глазами стоит та же картина: солнечные лучи, пронизывающие зеленовато-синюю толщу воды почти до самого дна, и ласковый шепот набегающих на берег волн.

– Я родилась на севере и жила там до того дня, когда мой возлюбленный увез меня в свой замок. Ты не поверишь, но я умирала от тоски по морю. А потом пришел день, когда мой Ронан вынужден был покинуть меня, хотя это чуть не разбило его сердце. С армией таких же храбрецов он отправился в поход, а когда вернулся, вдруг заперся в одной из комнат и долго не показывался. Я едва не выплакала все глаза, уверенная, что он больше не любит меня. А потом, – пальцы Аниеры украдкой коснулись губ, будто на них еще горел поцелуй ее возлюбленного, – он подхватил меня на руки и понес по лестнице сюда, в эту комнату, чтобы показать чудо, которое сотворил собственными руками. В ту же ночь, которую мы провели в ней, был зачат наш первый ребенок. Да, Нилл, это был ты. Я совершенно уверена в этом. Прошло несколько месяцев, и ты появился на свет в этой комнате. Твой отец сидел рядом, крепко сжимая мою руку, а вокруг плескались волны моего собственного моря.

– Я что-то такое помню, – нехотя признался Нилл.

– Когда-то в детстве это было твоей любимой игрой – забраться на нашу постель, будто это был корабль, плывущий к незнакомым берегам, чтобы отразить нашествие бесчисленных врагов. – Аниера умолкла, вглядываясь во что-то, видное лишь ей одной. – Ты помнишь эту игру, Нилл? Как ты любил играть в нее! А твой отец обычно притворялся морским чудовищем – выл, рычал и старался стащить тебя в воображаемые волны!

Кэтлин украдкой покосилась в сторону Нилла, сердце ее мучительно заныло. Неужели он когда-то был этим мальчиком, о котором с такой любовью и нежностью рассказывала мать?

Что же довелось ему пережить в тот страшный день, когда счастливый мир детства разлетелся на куски? Какие адские мучения пришлось вытерпеть его отцу, воину, хоть и закаленному в боях, но сохранившему в душе достаточно нежности, чтобы подарить море женщине, которую он беззаветно любил? Или все это лишь порождение помутившегося ума несчастной Аниеры?

А может, именно воспоминание об этих счастливых днях детства и заставило Нилла отвезти ее к морю, подумала Кэтлин.

– Ну, тогда ступайте вдвоем, дети мои. – Аниера беззаботно махнула в их сторону хрупкой, как веточка, рукой, очевидно, желая остаться наедине со своими воспоминаниями. – А поболтать с Кэтлин мы сможем и попозже.

Выходя следом за Ниллом из комнаты, где его мать, сидя на кривоногой табуретке, казалось, не замечала ничего, Кэтлин пыталась угадать, что он чувствует в эту минуту.

Все его тело напряглось как струна, будто он едва сдерживался, чтобы не потерять контроль над собой. Чего он хочет? – гадала Кэтлин. Вскочить в седло и умчаться куда глаза глядят, чтобы не видеть опустошения, которое было заметно повсюду? Как он тогда сказал Фионе? Что с радостью спрятал бы Кэтлин даже в аду, лишь бы никогда не ступать на порог родного дома? И тем не менее решился вернуться сюда, обрекая себя на мучительную пытку, и все только ради нее.

Давая выход своему гневу, Нилл в бешенстве смахнул со стены паутину и ударом ноги распахнул дверь. Целое облако пыли взвилось в воздух. Кэтлин раскашлялась, из глаз потекли слезы. Едва дождавшись, когда немного осядет пыль, она с любопытством окинула взглядом комнату, в которой ей предстояло жить до тех пор, пока они с Ниллом не уедут из замка.

Ей показалось, будто она и Нилл перенеслись в чертог, на многие сотни лет погруженный в волшебный сон какой-то злой феей.

Стены были покрыты некогда великолепными драпировками. Волны, увенчанные хлопьями белоснежной пены, казалось, танцевали в воздухе, а искрящиеся золотом лучи солнца играли на спинах диковинных рыб, беспечно резвившихся в прозрачной морской глубине.

Чудесные морские раковины, кем-то заботливо отполированные до зеркального блеска, будто несли в эту комнату соленое дыхание моря.

Кэтлин осторожно дотронулась до рыбацкой сети.

– Как тут, наверное, было красиво! – воскликнула она.

– До того как черви изъели все дерево и кровать покрылась пылью?

– Нет, – смущенно возразила Кэтлин, – я этого не говорила.

Сдернув с кровати покрывало, изъеденное мышами, Нилл с ожесточением швырнул его на пол, снял с себя плащ и расстелил его на постели.

– Тогда, значит, подумала. Может, моя мать и не замечает, что живет в доме, который больше напоминает навозную кучу, но ты-то уж не могла этого не заметить!

Его исполненные жгучей горечи и стыда слова обидели бы ее, если бы она не чувствовала терзающей его мучительной боли.

– Нилл, я слишком благодарна за то, что у нас есть хотя бы крыша над головой, чтобы обращать внимание на какую-то пыль!

– Пыль?! – Едкий смешок сорвался с его губ. – Да проклятый замок того и гляди рухнет нам на голову! Черт возьми, откуда мне было знать, что им приходится так туго?! – Он повернулся к Кэтлин, будто умоляя ее поверить его словам. – Клянусь тебе, я ничего не знал!

– Конечно, нет.

Нилл не сводил с нее испытующего взгляда.

– Неужели тебе так легко поверить человеку, одно имя которого кричит о предательстве? Тогда ты просто дурочка. Проснись же, Кэтлин! – Широким взмахом руки Нилл обвел комнату, словно указывая на ее былое великолепие, от которого почти ничего не осталось. – Я предал свою мать! Я предал и ее, и Фиону!

– Но ты же не знал!

– Но должен был знать! Чего мне стоило хотя бы убедиться в том, что они ни в чем не нуждаются? Ведь за столько лет я ни разу не приехал в Дэйр! Нет! Я был слишком зол для этого! Слишком горд! Слишком озабочен тем, чтобы исполнить семь подвигов, которые помогли бы мне вернуть потерянную честь! Скажи мне, Кэтлин, где она теперь, моя честь?!

Ей отчаянно хотелось прикоснуться к нему, успокоить терзавшую его жгучую боль, но она боялась, что он оттолкнет ее. И все же решилась. Шагнув вперед, девушка осторожно провела кончиками пальцев по вздувшимся на лице желвакам. Нилл, вздрогнув, отпрянул в сторону, как от пощечины.

– Но ведь именно благодаря ей я осталась жива, – тихо возразила она.

– Да что ты говоришь?! – Едкая, презрительная усмешка скривила его губы. – Неужели тебе никогда не приходило в голову, что на самом деле спасло тебе жизнь? – Он повернул к ней голову, и глаза их встретились.

Сердце Кэтлин вдруг бешено забилось. Мучительный голод и желание – вот что она прочла в этих глазах.

– Я не понимаю.

– Если бы ты не была так прекрасна, Кэтлин, неужели ты думаешь, что рука моя дрогнула бы?

Вспыхнувшее в теле Кэтлин пламя обожгло щеки огнем. Выходит, он любуется ее красотой! И все-таки что-то ужасное, уродливое угадывалось за его словами. Намек на то, что он скорее всего свершил бы свое черное дело, будь она простенькой, незаметной, как сестра Мэри, с ее мышиного цвета волосами и изрытым глубокими оспинами лицом.

Кэтлин нахмурилась, стараясь отогнать от себя мысль о том, что все мужчины одинаковы. Все они ценят в женщинах лишь то, что изменчивая природа дарит каждой при рождении: нежную кожу щек и мягкие губы, пышные волосы и сияющие глаза, – то, что преходяще, мимолетно, а не бесценные сокровища души: мужество, доброту, верность.

Нет, думала она, было бы слишком больно поверить, что Нилл способен вонзить меч в беспомощную, ни в чем не повинную девушку.

– Я верю, я надеюсь, что ты все равно не смог бы убить меня, каким бы ни было мое лицо!

– Почему? Только лишь из-за того, что теперь, когда я нарушил приказ Конна, ты видишь во мне героя из легенды? Неужели ты ничему не научилась за те несколько дней, что провела вместе со мной? – Он презрительно фыркнул. – Ты видишь только то, что хочешь видеть!

Кэтлин упрямо вздернула подбородок.

– И все равно я не верю в то, что ты мог бы убить меня, Нилл!

– Теперь мы уже никогда этого не узнаем, верно, Кэтлин? Так же как не узнаем, почему я бросил на произвол судьбы и замок Дэйр, и всех, кто в нем: для того, чтобы вернуть себе честь, или же потому, что хотел сбежать! – Круто повернувшись, он выскочил за дверь и с грохотом захлопнул ее за собой.

В узкую щель окна лился свет луны, высоко в небе мягко мерцали звезды. За много миль отсюда, в аббатстве, мать-настоятельница, наверное, сейчас тоже не спит, глядя на звезды и думая о ней. Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как она уехала из монастыря Святой Девы Марии. В горле Кэтлин застрял комок, глаза защипало. Будь она сейчас дома, то, как обычно, устроилась бы у ног матушки-настоятельницы, положив голову к ней на колени, и гребень мерно шуршал бы в ее волосах, снимая усталость и огорчения минувшего дня. Но теперь рядом с ней нет никого, кто пообещал бы, что завтра все будет хорошо. Казалось, будто чья-то злая воля разделила мир пополам, отрезав от Кэтлин всех, кого она любила, и ей никогда уже не вернуться назад.

– Я не знаю, что мне делать, досточтимая матушка, – прошептала она, давясь слезами. – Этот замок – он словно переполнен горем. Я не знаю, чему мне верить.

Кэтлин сердито смахнула с ресниц слезы, вспомнив, сколько раз аббатиса, взяв ее за руку, вела в сад, когда Кэтлин не могла уснуть. «Подними голову, дитя мое, и посмотри наверх. Ты никогда не будешь одинока. Звезды – это ангелы, которые следят за тобой. Так же как и я, они защитят тебя, даже когда ты вырастешь и покинешь нас навсегда».

Сердце Кэтлин заныло, и все же она была рада, что вспомнила слова настоятельницы. Кэтлин почувствовала, как истосковалась по тишине и покою, разлитому в ночном воздухе, по беспредельной любви, которую дарила ей приемная мать.

Она и понятия не имела, куда ей идти, чтобы оказаться в саду, и все-таки твердо решила отыскать его, пусть даже ей придется блуждать до рассвета. Кэтлин потихоньку выбралась из комнаты и, оказавшись в коридоре, попыталась припомнить, какой дорогой вел ее Нилл.

Раза три она сбивалась с пути, каким-то чудом каждый раз возвращаясь к себе в комнату. На четвертый раз Кэтлин наконец удалось выбраться на какую-то узкую каменную лестницу, которая вела вниз.

Толкнув тяжелую дверь, она распахнула ее, и лицо ее овеяло сладостным ночным воздухом. Кэтлин бесшумно скользнула в темноту, в тень замковых стен, и подняла лицо к небу, мечтая забыть обо всем, что камнем лежало на душе, раствориться в бескрайнем бархате ночи и грезить о том, что она снова у себя дома, в тихом монастырском саду.

Но не успела Кэтлин сделать и шага, как откуда-то из темноты раздался низкий голос, и сердце ее чуть было не разорвалось от страха.

– И не вздумай сбежать. Одна, в незнакомых местах – луна еще не успеет зайти, как ты уже будешь мертва.

– Нилл! – Кэтлин растерянно уставилась на высокую фигуру, бесшумно выскользнувшую из темноты. – Что ты здесь делаешь?!

Он ожесточенно отшвырнул в сторону изъеденный молью старый плед, защищавший его от ночной свежести.

– Я поклялся никогда больше не проводить ночь под крышей замка Дэйр! – Нилл беспечно уселся прямо на землю, и Кэтлин невольно обратила внимание, как свет луны играет в его блестящих волосах. – Так скажи мне, Кэтлин-Лилия, от кого ты бежишь? От кого спасаешь свою жизнь? Неужели наткнулась на паука размером с кошку? Или целая армия мышей устроила парад прямо у тебя на постели?

– Никуда я не бегу! – возмутилась Кэтлин, слегка разозлившись. – Просто хотела сойти вниз посмотреть на звезды.

– Боюсь, в это трудно поверить. – Опершись рукой о землю, Нилл снова поднялся на ноги. – Звезды, между прочим, отлично видно из окна твоей комнаты. К тому же ни одно разумное существо никогда не стало бы рисковать свернуть себе шею, спускаясь вниз по этой кошмарной лестнице, и все только для того, чтобы полюбоваться звездами.

– Может быть, и стало бы, если бы чувствовало себя одиноким и скучало по дому. – Голос Кэтлин дрогнул, и она отвернулась, досадуя на себя, что не смогла скрыть своей слабости. – Да и потом, все равно ты не поймешь…

Нилл пожал широченными плечами:

– Возможно. К тому же я никогда не забивал голову ничем, кроме сражений.

Почему его равнодушие такой болью отдается в сердце?

– Что ж, если это так, тогда мне жаль и тебя самого, и тех, кто тебя любит, – тихо проговорила Кэтлин.

Она вдруг почувствовала, как Нилл сразу весь подобрался.

– Я не нуждаюсь в твоей жалости. А кстати, о тех, кто меня будто бы любит: нельзя ли поподробнее? Неужто тебе удалось прочесть любовь в глазах моей драгоценной сестрицы? Да она сплясала бы от радости, если б ей подвернулся случай воткнуть мне кинжал между ребер.

– Она сердита на тебя. Сердита, обижена и к тому же боится. Залечить ее раны можешь только ты, Нилл. И раны твоей матери тоже. Неужели ты настолько слеп, что не заметил, как она смотрела на тебя?

– Она смотрела не на меня, – с горечью фыркнул Нилл, – вернее, смотрела-то на меня, а видела мальчишку, который погиб в тот самый день, когда развеялась легенда о его храбром отце.

– Когда-то она носила тебя под сердцем, Нилл. И любила – задолго до того, как ты появился на свет. Теперь у вас обоих появился шанс узнать друг друга снова. Подумать только – ты можешь снова быть с матерью! Если б ты только знал, как я тебе завидую!

Движением руки Нилл заставил ее замолчать.

– Я сделаю для матери и Фионы все, что только в моих силах. Но если ты рассчитываешь заняться любимым женским делом – помирить нас и заставить забыть обо всем, то только зря потратишь и время, и силы. Я позабочусь о них, поскольку это мой долг, но это все.

– Господи, да ведь ты, похоже, даже не понимаешь, от чего отказываешься! Впрочем, не ты первый, не ты последний. Многие потом понимают, кусают локти, да только уже слишком поздно. – Подняв глаза к небу, Кэтлин посмотрела на звезды. – Все эти годы, что я прожила в аббатстве, я была ужасной дурочкой. Все время гадала, что за таинственная судьба ожидает меня впереди. И чем становилась старше, тем делалась более нетерпеливой, сгорая от желания поскорее начать эту новую, необыкновенную жизнь! – Кэтлин засмеялась принужденным смехом. – Знаешь, сейчас я с радостью отдала бы все на свете, лишь бы снова оказаться за монастырскими стенами.

Кэтлин обернулась и вздрогнула, обнаружив, что Нилл стоит почти вплотную.

– Но ты не из тех женщин, которым на роду написано провести свою жизнь в монастыре. Конечно, сейчас ты напугана, но если завтра, проснувшись, вдруг обнаружишь, что оказалась в аббатстве, готов поклясться чем угодно – через пару дней снова потеряешь покой.

– Нет. За несколько дней, что прошли с тех пор, как я покинула аббатство, я, кажется, постарела на тысячу лет. Я узнала, что в мире царят ложь, измена, предательство, ненависть и зависть. И мужество, – вдруг добавила она тихо, бросив взгляд на Нилла. – Но даже мужество порой приносит одно лишь горе. Мой долг тебе не оплатить никакими деньгами.

– Ты ничего мне не должна, – грубо оборвал ее Нилл.

Кэтлин со вздохом обхватила себя руками.

– Как бы я хотела снова оказаться в аббатстве – оплакать все зло, что невольно причинила тебе! Чтобы все было как прежде, пока я не наткнулась на тебя, спавшего на алтаре друидов! – В ее словах прозвучала тоска.

– Нам не дано снова вернуться ни в то время, ни в то место, Кэтлин, – проговорил он, глядя на нее сверху вниз. Темные тени легли на его суровое лицо, делая его загадочным, словно древние, священные камни. – Да и что бы это изменило? Конн прислал бы вместо меня другого, вот и все. До сих пор я ломаю голову, правильно ли поступил, оставив тебе жизнь. В одном я только уверен твердо: жизнь в стенах монастыря – это не то будущее, для которого ты была рождена.

– Но я любила сестер, и они любили меня. Там, в аббатстве, мне ничто не грозило.

Лунный свет упал на его лицо, и Кэтлин с удивлением заметила, что губы Нилла раздвинулись в слабой улыбке.

– Ты говоришь о судьбе, – сказал он. – Но если бы монашество было твоим уделом, то природа не наделила бы тебя вот этим, – пальцы его осторожно скользнули по ее щеке, – лицом, прекраснее, чем та лилия, которую ты искала в день, когда мы впервые встретились. Да, – голос его вдруг стал низким и чуть хрипловатым, – ты прекрасна, прекрасна, как цветок. Любой мужчина, которому посчастливилось увидеть тебя, отдал бы все на свете, лишь бы ты осталась с ним.

Странно было слышать эти слова от сурового воина. Кэтлин едва осмеливалась верить собственным ушам – меньше всего на свете она ожидала чего-либо подобного.

Кэтлин осмелилась украдкой бросить на него взгляд, голова ее шла кругом. Она сама не понимала, что с ней творится.

– Так, значит, тебе не все равно, Нилл? – прошептала она. – Я хочу сказать – если бы я вернулась в аббатство?

На мгновение наступила тишина, и Кэтлин услышала, как он втянул в себя воздух.

– Кэтлин, ты не должна так думать обо мне… словно я похож на всех остальных мужчин. Словно я могу… – Он осекся. Даже в слабом свете луны Кэтлин заметила, как окаменело его лицо. – Много лет назад я поклялся собственной кровью, что никогда не свяжу свою судьбу с женщиной.

– Наверное, одна из них разбила твое сердце?

Почему при одной этой мысли ей вдруг стало так больно?

– Нет, но страсть к женщине когда-то разбила жизнь моему отцу.

Кэтлин вдруг подумала, что все будущее Нилла омрачено смертью отца. Неужели на самом деле он потерял еще больше – не только мать и сестру, замок, который считал родным домом и который так сильно любил, а еще и надежду на счастье, на любовь?

– Может быть, тебе было бы лучше избавиться от меня? – проговорила Кэтлин, чувствуя, как слезы обжигают ей щеки. – Из-за меня тебе не удалось совершить свой последний подвиг. Ты потерял доверие тана. За кого же ты станешь сражаться теперь, Нилл?

– За тебя, Кэтлин-Лилия. За дочь слепого Финтана. Я буду сражаться за тебя, пока ты не будешь в безопасности, и за это я клянусь пролить свою кровь до последней капли.

Господи, сколько людей на свете готовы уничтожить ее, и, зная это, Нилл говорит, что собственной грудью заслонит ее от их мечей! Казалось бы, его клятва должна была успокоить Кэтлин, но вместо этого в груди ее вдруг поднялся гнев.

– Да, ты готов умереть за меня, но вот довериться мне ты не готов. Ты считаешь, что обязан выполнить свой долг перед сестрой и матерью, но ты не любишь их! Твой дом – поле битвы, где смерть – это слава и бессмертие! А как же насчет жизни, а, Нилл?

Она заметила, как лицо его потемнело от ярости и недоумения. Интересно, а чего он ожидал: благодарности?!

– Ты говоришь загадками! – угрожающе прорычал он.

– Вовсе нет. Это же очень просто. Я вижу, какой ты мужественный, красивый и сильный, и не могу понять, почему ты выбрал для себя этот путь! Объясни мне, Нилл! Что доставляет тебе радость? Что может заставить тебя рассмеяться?

– Я не нуждаюсь в этом! – рявкнул он свирепо.

– Твое сердце еще бьется, Нилл, и все же ты наполовину мертв.

Хриплое проклятие сорвалось с его губ, и, схватив Кэтлин за плечи своими сильными руками, он встряхнул ее:

– Хотел бы я, чтобы это было так, черт возьми! Тогда бы я не мучился, как сейчас!

– Неужели? Разве Нилл Семь Измен способен чувствовать что-то еще, кроме горечи и чувства вины?

– Это все ты! Каждый раз, стоит мне только посмотреть на тебя, как я хочу…

Кровь бросилась Кэтлин в голову.

– Хочешь? Чего же ты хочешь, Нилл? Ты стоишь тут, полный презрения ко мне, как в тот день, когда привез меня к морю. Ты ведь тогда не осмелился спуститься вниз вместе со мной, не решился даже кончиком пальца дотронуться до воды, почувствовать эту красоту вокруг тебя. Почему? Только потому, что когда-то твердо решил избавиться от всего, ради чего стоит жить?

Кэтлин вдруг вспомнила, каким он впервые предстал перед ней – словно повелитель другого мира. А теперь она убедилась, что все, что было в нем страстного, живого и сильного, сковано стенами, воздвигнутыми его собственной рукой. И Кэтлин внезапно почувствовала желание причинить ему боль и страдание – все, что угодно, лишь бы разрушить этот невидимый барьер, пробудить его от сна, в который он был погружен.

– Похоже, твое имя подходит тебе куда больше, чем я до сих пор думала, – вызывающе бросила она. – Нилл Семь Измен, ты и в самом деле готов предать любой дар, который жизнь предлагает тебе.

Она круто повернулась, чтобы уйти, но на руке ее вдруг словно сомкнулись стальные клещи.

– И что же это за дары, которые предложила мне жизнь? Предательство, ненависть, ложь?

– И еще любовь, и смех, и красота солнца, которое каждое утро поднимается над горизонтом. Всем нам порой доводится совершать ошибки, Нилл, но когда приходит утро, перед каждым из нас вновь встает выбор – лелеять ли свою боль, или же позволить ей уйти навсегда и открыть сердце радости.

– Именно это ты и предлагаешь мне, Кэтлин, сверкая при этом своими небесно-голубыми глазами? Может быть, Конн прав: ты и в самом деле самое страшное, что есть на свете, – колдунья, искусительница, бросающая мне вызов? С первой же минуты, как я тебя увидел, ты пробуждаешь во мне желание столь сильное, что я, ни минуты не задумываясь, нарушил клятву верности, данную своему тану, и бросил тебе под ноги собственную жизнь.

Кэтлин чувствовала, как огонь, сжигающий душу Нилла, передается и ей. Она испугалась вдруг того всепожирающего пламени, которое сама разожгла в этом человеке.

– Да, я хотела бы стать колдуньей! Будь у меня волшебная сила, я заставила бы тебя пробудиться от сна, открыть глаза и увидеть, в кого ты превратился за эти годы! Трус, который боится открыть свое сердце любому чувству, кроме ненависти!

– Ах, значит, ты хотела бы узнать, что я чувствую, женщина? – Губы Нилла изогнула кривая усмешка. – Что ж, проклятие, ты это узнаешь! – С этими словами он притянул ее к себе, и его губы, обжигающие, страстные, дурманящие больше, чем волны, которые когда-то увлекли Кэтлин в пучину, властно накрыли ее рот. Сладкий, жаркий, как расплавленный мед, поцелуй этот вдруг зажег в ней невидимый огонь, воспламенивший каждую клеточку ее тела.

Губы Нилла все сильнее впивались в рот Кэтлин, сводя ее с ума и заставляя забыть обо всем. Она пылала как в огне. Колени ее подгибались, все тело трепетало в его руках. Не осознавая, что делает, Кэтлин вдруг обхватила его руками за пояс, стараясь удержаться на ногах. Грудь ее прижалась к груди Нилла, и она услышала, как бешено колотится его сердце.

Погрузив одну руку в блестящий каскад ее иссиня-черных волос, Нилл запрокинул ей голову, изогнув ее нежную шею. Губы его мягко коснулись щеки и двинулись вниз, упиваясь восхитительно гладкой кожей, белевшей в лунном свете, лаская ее с голодной жадностью. Широкая ладонь спустилась вниз, на грудь.

Нет, промелькнуло в голове Кэтлин, этого не должно случиться. Она не должна позволить… Но увы, она не только позволяла ему ласкать ее, но и наслаждалась этим. Вместо того чтобы сопротивляться, она замерла, сама не понимая, чего ожидает.

Хриплый стон вырвался из груди Нилла, когда его ладони обхватили упругие чаши и загрубевшие в битвах, покрытые шрамами руки вдруг замерли, упиваясь их тяжестью. Наслаждение, настолько острое, что ей казалось, еще немного – и сердце ее разорвется, пронзило Кэтлин. Жесткий кончик пальца с неожиданной нежностью очертил напрягшийся сосок, и она, не в силах больше сдерживаться, слабо застонала.

– Нилл, я никогда и представить себе не могла…

Нилл замер. Ее слова будто развеяли туман, окутавший его мозг, и он очнулся. Схватив Кэтлин за плечи, он с силой оттолкнул ее от себя.

– Нет, Кэтлин! Это невозможно! Я поклялся защищать тебя, а не… – Голос его оборвался. Глаза, в лунном свете казавшиеся почти черными, пылали гневом и отчаянием, желанием и страстью. – Будь ты проклята, женщина! Что ты сделала со мной?!

Собравшись с духом, Кэтлин отважно встретила его взгляд, молясь про себя, чтобы удержаться на ногах.

– Что я сделала? – с вызывающим смехом бросила она. – Просто напомнила тебе кое о чем, Нилл. Когда я была в твоих объятиях и… – Кэтлин вдруг запнулась. Щеки ее вспыхнули при воспоминании о страсти, которая только что сжигала их обоих. Сделав над собой усилие, она вскинула голову и взглянула ему в глаза. – Вот это и значит жить, Нилл!

Не дав ему возразить, Кэтлин повернулась и бегом бросилась в замок. Вихрем взлетев по лестнице, она ворвалась в свою комнату. Сон упорно бежал от нее, сколько она ни ворочалась в похожей на морскую ладью постели Аниеры. То ей казалось, что будто жаркие губы обжигают ее кожу, и она таяла от наслаждения в сильных мужских руках, то видела глаза Нилла, в которых не было ничего, кроме ненависти и отчаяния.

Глава 8

«Что я наделал?» – думал Нилл, провожая взглядом убегающую Кэтлин. Мягкие складки платья обвивались вокруг ее ног, роскошная грива черных волос, словно плащом, прикрывала спину. Кэтлин исчезла, а он продолжал гадать: неужели же она настолько невинна, что не понимала, что происходит?

Нилл, будто во сне, сделал несколько шагов вперед. Каждый мускул его тела мучительно ныл от желания. Он отдал бы все на свете, чтобы броситься за ней, сжать ее в объятиях, а потом на руках отнести в постель и показать этой воспитанной в монастыре скромнице, что за зверя она пробудила в нем.

Желание, более острое, чем лезвие меча, терзало его плоть. Кэтлин свела его с ума в тот миг, когда, заглянув в ее расширившиеся от ужаса глаза, он впервые понял, что не в силах убить ее.

Нилл сделал это не из благородства и, уж конечно, не из сострадания. В первую же минуту, как только он увидел Кэтлин, эта невинная колдунья завладела его сердцем.

Магическая власть красоты. Сотни раз он слышал, как барды слагают легенды о любовниках, что, не дрогнув, клали на ее алтарь жизнь. До сих пор Нилл лишь презрительно смеялся над теми, кто позволил распять себя на кресте любви. Настоящий воин, считал он, не имеет права стать рабом женской красоты, покориться магическому очарованию глаз. Верность, мужество, долг были единственными божествами, которым стоило поклоняться.

Раньше ему не составляло никакого труда придерживаться собственного кодекса чести. Как и каждого мужчину, его, конечно, порой обуревали желания, но он справлялся с ними так же, как с бесчисленными недругами на полях сражений – быстро и беспощадно. Женщины приходили и уходили, сменяя друг друга и не оставляя в его душе ничего, кроме смутного разочарования. Но когда Кэтлин, будто легкокрылый эльф, этой ночью выскользнула из замка ему навстречу, Нилл вдруг растерялся. Он позволил ей подобраться к самым потаенным, самым болезненным струнам его души. Ей удалось заставить его чувствовать!

И когда той же ночью они с Кэтлин скрестили мечи, Нилл вдруг понял, что проиграл. Никогда еще он не испытывал ничего, подобного этому дикому, всепоглощающему чувству, – будто вся пьянящая радость жизни, переполнявшая Кэтлин, вдруг передалась ему.

Нилл горько рассмеялся.

Неужели она догадалась, что он жил теперь, терзаясь мукой, которую раньше и представить себе не мог? Неужели, ведомая волшебной силой, унаследованной от отца, она услышала голоса, не дающие покоя измученной душе Нилла? Это были мечты о том, как сложилась бы их жизнь, будь отец и впрямь тем героем, в которого верил Нилл еще ребенком; эхо материнского смеха, сладкого и нежного, как летний дождь; призрак маленькой Фионы с пухлыми детскими щечками. Каким мужчиной мог бы вырасти тот маленький мальчик? Гордым, нисколько не сомневающимся в том, что лежавшая перед ним жизнь подарит ему все свои сокровища, если он будет строго придерживаться долга, следовать зову чести, докажет всем и самому себе, что достоин быть сыном великого Ронана?

Воспоминания о тех годах разъедали его душу, будто сладкий яд. Ложь разрушила их жизнь: жизнь матери, жизнь Фионы и того маленького мальчика, которым когда-то был Нилл.

И как будто мало было мучительной боли, терзающей его и без того измученную душу, – в его жизни появилась Кэтлин, прекрасная, словно фея из сказки.

Нет, убеждал он себя, просто он был ослеплен обычной похотью. Обычный инстинкт закаленного в битвах воина – овладеть созданием, столь прелестным и диким, соблазнительным и упрямым. К тому же силе его духа мог бы позавидовать любой мужчина. С тех пор как он попал в замок Конна, ему приходилось все время сдерживаться, ни на минуту не забывая о преступлении, совершенном отцом. Стойкость, сдержанность и самоконтроль – об этом Нилл помнил всегда.

Стойкость, приказывающая воину забыть о ранах, из которых хлещет кровь, и снова ринуться в бой. Сдержанность, помогающая скрыть тайные слабости, чтобы не дать врагам оружие против самого себя. Самоконтроль, позволяющий мужчине держать свою похоть в узде, как того требует честь.

Вспыхнувшее на несколько мгновений желание было всего лишь мимолетным. Не пройдет и нескольких дней, как за его голову будет назначена награда. Все славившие честность и благородство Конна не раз имели случай убедиться, что у него на редкость властный и деспотичный характер.

Нилл прикрыл глаза, и вновь в его воображении появилось искренне любящее лицо Конна, каким он видел его множество раз, когда кто-то в присутствии тана осмеливался презрительно взглянуть на сына Ронана Предателя. Ниллу всегда казалось, что в душе его звучит голос тана: «Не обращай на них внимания. Ты – мой сын. Ты наполнил гордостью мое сердце».

Капли пота выступили на лбу Нилла, руки сжались в кулаки. Он попытался представить себе, как расскажет тану правду о том, что случилось. Что тогда будет? Станет ли он свидетелем ужаса и стыда Конна, когда тот узнает о том, что творилось все эти годы в замке Дэйр? Ниллу казалось, что он слышит, как Конн отдает приказ разыскать и казнить тех, кто разграбил его родной дом.

Да, это развеяло бы яростные обвинения, брошенные Фионой в адрес тана, положило бы конец сомнениям, терзавшим Нилла.

Не было ли это простой справедливостью по отношению к воспитавшему его человеку – еще раз довериться чести и благородству, известным Ниллу не понаслышке, а не сидеть здесь сложа руки?

Конечно, он мог поехать один, умолить Конна позволить ему отвезти девушку назад в монастырь. Если она поклянется, что никогда не выйдет за его стены, то не сможет причинить вред ни Конну, ни его владениям.

Но наверняка тан и сам не раз думал о том, чтобы оставить Кэтлин в аббатстве, и в конце концов отверг эту мысль. А что, если он сделает вид, что прощает Нилла, а сам тем временем отдаст приказ прикончить Кэтлин?

Тогда он будет бессилен. Нилл невольно поднял глаза к узкому окну комнаты Кэтлин. На мгновение ему показалось, что он заметил скользнувшую в окне тень девушки, все преступление которой состояло лишь в том, что она родилась под несчастливой звездой. Предсказание, от которого монахини в монастыре попросту отмахнулись бы, как от языческого суеверия, решило ее судьбу таким страшным образом.

Даже если бы речь шла о том, чтобы, рискуя головой, вымолить для Кэтлин помилование, угрюмо усмехнулся Нилл, разве мог он поставить на карту ее жизнь?

Сон бежал от Нилла, он только беспокойно ворочался с боку на бок. С ума она, что ли, сошла, если потянулась к такому, как он?! Странная девушка! Он пытался убить ее, а она вытащила его из пропасти и этим спасла ему жизнь. Да, наверное, она все-таки не в себе. Нилл скрипнул зубами, потому что перед его глазами вновь встали мягкие, нежные губы и сияющие радостью глаза. Похоже, с этой дороги им уже не свернуть, уныло подумал он. Но с этого дня, сколько бы ни возбуждали его красота Кэтлин и его собственное тело, он клянется, что не коснется ее ни рукой, ни губами.

В воображении его вдруг всплыла давно забытая картина. Железные прутья, превратившие темную пещеру в скале в настоящую темницу, лицо отца, почти неузнаваемое под толстым слоем въевшейся грязи. Нилл тогда был еще слишком мал, чтобы знать, какая судьба ожидала тех, кто оказывался в этом каменном мешке.

Нет, он не допустит, чтобы такая же судьба постигла и Кэтлин. Надо придумать, что делать дальше, напомнил он себе. Уехать, навсегда покинуть земли Конна? Ах, если бы этого было достаточно! Но власть верховного тана простиралась почти на всю Ирландию. Нилл нисколько не сомневался, что Конн с радостью отдаст половину того, чем владеет, ради того, чтобы схватить предавшего его воина и женщину, таинственное могущество которой в один прекрасный день могло принести неисчислимые бедствия его стране.

Нилл отчаянно нуждался во времени. Но где его взять, черт возьми!

Он перевернулся на бок, услышав, как слабо хрустнул свиток пергамента, до сих пор лежавший в кошеле. Приказ Конна, обрекавший Кэтлин на смерть, вспомнил он. Вдруг неожиданная мысль пронзила его – а что, если отправить Конну письмо? Дать знать, что Кэтлин мертва, и попросить несколько недель, чтобы прийти в себя после убийства, которое он якобы совершил? Конн наверняка поверит ему. Пот крупными каплями выступил на лбу Нилла. Тан ни за что на свете не усомнится в преданности приемного сына! Но обмануть человека, который всегда любил его, как родного сына, и которому Нилл поклялся в верности… Нет, он охотнее перережет себе горло, чем солжет Конну. Однако сейчас, когда на карту поставлена жизнь Кэтлин, слово «честь» казалось ему пустым звуком.

Нилл встал и неохотно направился к замку. Чертыхаясь, он перебирал всякий хлам, пока не отыскал письменные принадлежности, потом кое-как нацарапал письмо и долго смотрел на сохнувшие чернила, борясь с отчаянным желанием швырнуть свиток в огонь. Он отошлет его Конну с первым же достойным доверия гонцом.

Сунув свиток в кошель, Нилл выбрался из замка, завернулся в драное покрывало и стал смотреть на звезды, пока подкравшийся незаметно сон не сморил его.

В огромном зале замка Конна, залитом светом десятков факелов, было светло как днем. Массивные обеденные столы ломились от бесчисленных блюд, сменявших друг друга во время пира в честь одержанной таном победы. Нилл быстрыми шагами вошел в зал. Мускулы его все еще болели после битвы, но голова была высоко поднята.

Ах, как славно, как великолепно это было – проходить вдоль рядов других воинов, видя, как они почтительно расступаются, и ловя на себе их завистливые взгляды! Ничто, однако – ни зависть одних, ни злоба других, – не могло тронуть Нилла, когда он, подняв голову, смотрел вперед, туда, где во главе стола сидел Конн. Глаза его, умные, выразительные, светились нескрываемой гордостью.

– Снова мой сын выставил всех вас полными идиотами на поле битвы, – объявил Конн своим зычным голосом. – А посему решение мое таково: победителем стал Нилл Семь Измен – самый могучий из воинов Гленфлуирса! Именно ему достанется главная награда!

Пьянящая радость ударила в голову Ниллу, настолько сильная, что он не замечал ненавидящих взглядов, крывшихся за улыбками воинов, когда они подняли кубки, приветствуя его. Он упивался похвалой Конна, счастливый тем, что хоть как-то мог отплатить приемному отцу за доброту, с которой тот вырастил и воспитал его.

Нилл направился туда, где сидел Конн и где его ожидала награда – огромный кусок мяса. Но как ни быстро он шел, ему казалось, что Конн удаляется от него.

Страх вдруг ударил в голову Ниллу, и он побежал вперед, но неизвестно откуда взявшиеся клубы дыма внезапно окутали его. Когда же Ниллу удалось пробраться сквозь плотную дымовую завесу, он замер как вкопанный…

Обливаясь холодным потом, Нилл проснулся и рывком сел, лихорадочно озираясь вокруг. Это просто страшный сон, твердил он себе.

По мере того как сознание Нилла прояснялось, страх и отчаяние вновь овладели им. Вместо замка Конна он увидел нависшие над его головой угрюмые каменные стены замка Дэйр. Так, значит, это был не сон, сообразил он, чувствуя острую боль в груди, словно в нее вонзилась вражеская стрела. Снова в груди его волной поднялся бешеный гнев на тана, не побоявшегося дать ему такое поручение. Вначале его бесила сама мысль о том, что придется нянчиться с воспитанной в монастыре простушкой. Но позже, читая письмо, в багровом свете догоравшего костра казавшееся залитым кровью, Нилл понял, что стоит перед выбором – убить спящую Кэтлин или пожертвовать всем, что он любил.

Хриплый стон вырвался из груди Нилла, и он вскочил на ноги.

Утренняя сырость пробирала его до костей, заставляя мучительно ныть раны, полученные от падения в пропасть. Сейчас ему ничего так не хотелось, как снова укутаться в драный плащ и погрузиться в сон, опять поверить в то, что ничего вокруг не изменилось. Но увы – это было невозможно.

Прижав рукой кошель, в котором лежало письмо, написанное ночью, Нилл направился к замку и толкнул входную дверь. Он заставил себя войти, но даже сознание того, что он выполняет свой долг, не могло приглушить чувства вины.

В камине уже был разожжен огонь, но в зале было пусто и холодно. Немного стыдясь нахлынувших на него чувств, Нилл подошел к камину. Теперь по крайней мере у него достаточно времени, чтобы взять себя в руки перед тем, как он снова увидит подернутые дымкой глаза матери, ненависть и презрение на лице Фионы и растерянность, снедавшую Кэтлин.

Он поклялся, что соберет в кулак все, что еще осталось от его когда-то стальной воли. Впрочем, вздохнул Нилл, задача почти безнадежная. Воля и разум таяли как воск при одном лишь воспоминании о том, как падал на мягкие губы лунный свет, а свежий ночной ветерок шаловливо играл в черных волосах Кэтлин и какой невинностью и чистотой веяло от нее.

Стоило Ниллу вспомнить о том, что случилось прошлой ночью, как жидкий огонь разлился по его телу и он вновь почувствовал, как упругая грудь Кэтлин прижимается к его груди, как твердеют маленькие соски. Но самой мучительной пыткой было не то, что все тело кричало о сжигавшем его желании. Нет, в эти сладкие, запретные мгновения он услышал и другой крик, даже не крик, а стон – то стонала его собственная душа, о которой он уже почти забыл.

Вдруг над его головой послышалось слабое царапанье, и Нилл замер, прислушиваясь. Но стоило ему только поднять лицо, как поток липкой, холодной, отвратительной грязи хлынул сверху, залив его с головы до ног. Нилл с проклятием отскочил в сторону, и тяжелое ведро с грязью с грохотом рухнуло на пол как раз там, где он только что стоял.

Стерев липкую жижу с лица, он поднял глаза и заметил Фиону, осторожно балансирующую на деревянных перилах. Лицо ее, смахивавшее на рожицу эльфа, хмуро улыбалось.

– Нилл! О, тысяча извинений! Я потеряла равновесие и…

Но прежде чем она успела договорить, дверь в конце коридора распахнулась. Сжимая в руках, будто меч, деревянную ножку от табуретки, на пороге застыла Кэтлин.

– Я услышала какой-то шум и подумала – а вдруг это Конн! Нет, еще рано. Или воры. – Она нетерпеливо отбросила за спину растрепанные волосы. В широко раскрытых глазах ее, еще затуманенных сном, метался страх. Одного лишь взгляда на Кэтлин Ниллу было достаточно, чтобы понять, что она еще не забыла их поцелуй. Увидев его, она мучительно покраснела. – Нилл, что у тебя с лицом?! Ты весь в грязи!

Тот злобно покосился в сторону ухмылявшейся сестры, прикидывая, как бы заставить ее спуститься вниз. Сейчас он готов был придушить ее, как котенка.

– Что случилось? – забеспокоилась Кэтлин.

Нилл метнул в ее сторону бешеный взгляд. Гнев, стыд и унижение боролись в его душе.

– Этот кошмарный ребенок устроил на меня засаду!

– Ничего подобного! – высокомерно возразила Фиона, раскачиваясь взад-вперед на перилах. – Я просто пыталась прибрать тут в честь твоего приезда, Нилл, как этого требуют законы гостеприимства. Не знаю, как это случилось, но я потеряла равновесие и чуть было не свалилась вниз. Конечно, если бы у меня было время подумать, я бы постаралась сделать тебе приятное и сломать себе шею. По крайней мере одной заботой у тебя было бы меньше.

– Проклятие, Фиона! – прорычал Нилл, стирая с лица остатки мерзкой жижи. – Клянусь, я…

– Я же велела тебе звать меня Финн!

– Нилл, это же просто случайность! – вмешалась Кэтлин.

– Я готов поверить в это, если Финн объяснит мне, что она там собиралась чистить! Может быть, кто-то сделал открытие – обнаружил, что жидкая грязь придает дереву особый блеск?!

Широко раскрытые, невинные глаза Фионы смотрели на него сверху.

– Ой, знаешь, сколько тут наверху грязи! Ведь никто не чистил и не убирал тут уже… – Она передернула плечами. – Впрочем, по-моему, тут вообще никто никогда не убирал!

Фиона беззаботно перекинула ногу через деревянные перила, резко качнувшись, и одно мгновение они не сомневались, что она грохнется вниз. Кэтлин пронзительно вскрикнула:

– Осторожнее! Ты упадешь!

– Я научилась танцевать на перилах много лет назад, – заявила Фиона, сползая вниз. – Когда рядом никого нет, чтобы тебя поймать, как-то безразлично, упадешь ты или нет. Верно, Нилл?

Страшно довольная собой, она спрыгнула на пол, ловко увернувшись от Нилла, когда он попытался схватить ее.

– Не забудь умыться, братец! Не хочешь же ты, чтобы твой драгоценный Конн нашел тебя в таком виде?! Держу пари, ты бы со стыда сгорел, застукай он тебя перемазанным грязью с ног до головы!

Нилл только стиснул зубы. Да какое имеет значение то, что лицо его заляпано грязью, когда он навеки замарал свое имя в глазах тана?!

– Я собираюсь поехать поискать нам какой-нибудь приличной еды, – заявил он, – так что некоторое время меня не будет.

– Я занимаюсь тем, что добываю пропитание для всех, кто живет в замке Дэйр! – вскричала Фиона. – И до сих пор неплохо справлялась с этим!

Наконец он мог дать выход душившему его гневу.

– Да?! Тогда почему вы чуть ли не умираете с голоду?! Высохли, как стебельки, и ты, и мама! Клянусь Богом, я…

– А вот это тебя совершенно не касается, Нилл! Мы сами заботились о себе все эти долгие годы и станем делать это и дальше, как только ты уберешься из Дэйра! К тому же у тебя и без того хлопот полон рот с Кэтлин, особенно учитывая, каким взглядом ты смотришь на нее, когда думаешь, что тебя никто не видит, – будто хочешь проглотить ее целиком!

Лицо Нилла побагровело. Кэтлин испуганно прикрыла рукой рот, словно боясь, что их вчерашний поцелуй оставил на ее губах несмываемый след.

– Ах вот в чем дело! – ухмыльнулась довольная Фиона. – Стало быть, уже успел вкусить запретного плода, милый братец! А еще такой великий, могучий и благородный воин! Ха! Вопрос только в том, насколько далеко ты позволил себе зайти!

– Фиона, – умоляюще выдохнула Кэтлин, – ради всего святого, не надо!

Нилл уже было собрался громко все отрицать, но только крепче сжал зубы, сообразив, что будет выглядеть полным идиотом. Лицо Кэтлин пылало. И вдруг он почувствовал такую бешеную, ослепляющую ярость, какой никогда не испытывал даже на поле битвы.

– Фиона! Паршивая девчонка, еще одно слово, и я…

– Фиона! Нилл! – раздался вдруг за их спиной мягкий встревоженный голос. В дверях стояла Аниера с нежными кремово-белыми цветами бузины в руках.

Все трое разом обернулись – Кэтлин, смущенная, с пылающими щеками, Нилл, изо всех сил старающийся скрыть и свое замешательство, и свой гнев, и Фиона, с которой вдруг разом слетело ее нахальство. Дерзкий эльф внезапно исчез, уступив место маленькой девочке, хрупкой и беззащитной.

– Что случилось? – поинтересовалась Аниера.

«А то, что твоя дочь превратилась в форменную злодейку!» – хотел было в ярости выпалить Нилл. Но, вовремя спохватившись, усмирил кипевшую в нем злобу.

– Просто случайность, – натужно проскрипел он. – Ничего страшного. Я съезжу за дровами, а то огонь уже почти потух.

Он уже повернулся, чтобы уйти, но рука матери ухватила его за рукав. Притянув его к себе, она, как в детстве, кончиком платка стерла пятно грязи с его лба.

– Почему бы тебе не взять с собой Фиону? Ты ведь знаешь, как она обожает бегать за тобой хвостом.

– Нет! – взорвался Нилл. – Могу я хоть недолго побыть один?! Неужели это так уж много?

Глаза Аниеры испуганно приоткрылись.

– Нилл, сокровище мое, что произошло между тобой и нашей крошкой?

Что произошло между ним и сестрой? Фиона презирает его, вот что! На него вдруг нахлынула такая волна горечи, что он сам испугался. Когда Нилл покидал Гленфлуирс, сердце его было подобно камню. Проклятие, это заслуга Кэтлин, что сейчас оно стало мягче воска, с бессильным гневом думал он. Но выплеснуть свой гнев на мать значило бы причинить ей незаслуженную боль и признаться в собственной слабости, чему только обрадовалась бы Фиона, и к тому же дать Кэтлин понять, как далеко ей удалось проникнуть сквозь его бастионы.

Нилл с трудом взял себя в руки.

– Прости, мама, я немного устал.

– Да, конечно. И измучился от тревоги за Кэтлин. Я понимаю. Но не тревожься, сынок, вам ничто здесь не угрожает. Ничего не может случиться с вами здесь, где все дышит любовью вашего отца.

Нилл окинул взглядом зал с сорванными со стен некогда богатыми драпировками – свидетельством былой славы, сейчас так безжалостно растоптанной и лежащей в пыли. Вот что принесла им эта самая любовь, хотелось крикнуть ему. Но стоило ему только повернуться к матери, и слова замерли у него на губах. Лицо ее сияло таким безмятежным счастьем, не выражая ничего, кроме безграничной преданности изменнику, причинившему когда-то такую боль собственному сыну, что тот повернулся спиной к тем, кого любил.

Но тогда он был мальчишкой, обитавшим в своем детском мире, где белое было белым, а черное – черным, где героям было неведомо предательство и блеск их славы никогда не тускнел.

А теперь ему на собственном опыте довелось узнать, как просто порой свернуть с прямого пути на куда более неверную и зыбкую дорогу. Достаточно было услышать серебристый смех женщины, залюбоваться сиянием глаз – и вот путь чести заказан ему навсегда.

Перед глазами Нилла вдруг встало лицо отца, такое, каким он видел его в последний раз, – растерянное, преисполненное любви, умоляющее. Теперь Нилл почти ненавидел его за это, ненавидел за то, что предавший их всех отец все-таки осмеливался любить их по-прежнему. Ведь когда отец поддался соблазну, исходившему от другой женщины, у него была обожавшая его жена, крохотная дочь, маленький сын!

Нилл повернулся к Кэтлин – какая она нежная, какая красивая и такая вероломная – ведь это ее чары пробуждали в нем желание, не дававшее ему покоя. Что-то похожее на страх вдруг сжало ему сердце, и в первый раз с тех самых пор, как он был еще ребенком, Нилл почувствовал неудержимое желание повернуться и убежать.

Если бы Кэтлин не смотрела на него своими огромными невинными глазами! Он просто не имел права позволить ей увидеть его позор. К тому же она сама была напугана – он чувствовал это, и ее страх повергал его в смятение. Почему в ее присутствии его всегда обуревает желание защитить ее, избавить от страхов, что терзали их все эти дни? Или он хотел успокоить вовсе не Кэтлин, а свою совесть?

– Ты здесь в полной безопасности, – прорычал он, сам не ожидавший, что сердце его вдруг дрогнет, стоит ему только бросить взгляд на ее побледневшее лицо. – Конну никогда не придет в голову, что я осмелился нарушить его приказ.

– А я и не боюсь, – сказала она.

Это была ложь, и Нилл это знал. Она провела всю свою жизнь в монастыре, где стайка обожавших ее сестер, случись что, кинулась бы к ней на помощь, квохча от возмущения. Она наверняка перепугана до смерти, устало подумал Нилл. Но чем он мог ей помочь?

На мгновение ему вдруг захотелось броситься к ней, сжать ее в объятиях, прижаться лицом к ее нежной груди, чтобы тоска и неуверенность хоть ненадолго покинули его. Но это было так же невозможно, как взлететь к звездам.

Повернувшись, он бросился к двери, успев услышать за собой торопливые шаги и догадываясь, что это Кэтлин бежит за ним. Он чувствовал ее взгляд, когда взбирался в седло, мягкий и нежный, словно прикосновение губ, которыми он упивался накануне.

Подняв жеребца на дыбы, Нилл пришпорил его, стараясь обуздать не столько своего горячего коня, сколько разбушевавшееся воображение.

Бормоча проклятия, он вылетел со двора и понесся прочь – от насмешек и презрения Фионы, от недоумевающего взгляда матери и сочувствия Кэтлин. Нилл благословил бы судьбу, если бы эта бешеная скачка продолжалась всю жизнь.

Глава 9

Если бы конь Нилла галопом донес его до замка Конна, вряд ли он заметил бы это. В воспаленном мозгу его переплелись прошлое и настоящее, детские воспоминания и сегодняшний день. Сердце разрывалось, когда ему пришла мысль о том, что настало время раз и навсегда сделать выбор. Решить, кто ему дороже – верховный тан, которого он любил и которому верил больше, чем родному отцу, или беспомощная девушка, чья жизнь волею судьбы оказалась в его, Нилла, власти.

Рука Нилла уже в который раз тронула привязанный к поясу кошель, в котором, свернувшись, будто змея, лежало написанное на свитке пергамента письмо. Скажи ему кто-нибудь об этом выборе всего несколько дней назад, и он презрительно рассмеялся бы, настолько эта мысль показалась бы ему абсурдной.

Только бы поскорее избавиться от проклятого письма! Тогда его измена станет непреложным фактом и все пути к отступлению будут отрезаны. Интересно, воцарится ли после этого мир в его измученной душе?

Погрузившись в невеселые мысли, Нилл перевалил через гряду холмов и вдруг услышал внизу какую-то возню – пятеро мальчишек чуть старше Фионы, сопя, копошились в пыли. Наверное, затеяли игру, рассеянно подумал Нилл. Впрочем, нет. Это была не игра – по крайней мере для самого щуплого из них, чье худенькое тело распростерлось в грязи под ногами у остальных сорванцов, которые, пыхтя, молотили его кулаками. Из носа и разбитой губы парнишки текла кровь.

Желудок Нилла вдруг словно стянуло в тугой узел. Сколько раз он сам был на месте этого худышки! Он дрался, глотая слезы и кровь, прекрасно понимая, что ему не выстоять – слишком неравны были силы, – но стыд и ярость придавали ему решимости. Даже привязанность Конна к приемному сыну не спасала Нилла от кулаков других мальчишек, а уж от шестерых родных сыновей тана ему доставалось больше всего. Конечно, дознайся кто-либо об этом, его мигом отослали бы в какую-нибудь отдаленную крепость в надежде, что с возрастом он наберется и ума, и сил. Поэтому все они, не сговариваясь, как только переставала течь кровь из разбитых губ и носов, стойко хранили молчание, не жалуясь ни тану, ни тем воинам, которые обучали их боевому искусству.

За этим упрямым молчанием он прятался до тех пор, пока не вырос. Все эти годы он упорно упражнялся, становясь все сильнее, пока не пришел наконец тот незабываемый день, когда ему удалось поколотить своих обидчиков. Но Нилл никогда раньше не задумывался, каково приходится тому, кто вынужден молча стоять рядом, с горечью наблюдая, как избивают того, кто слабее.

– А ну лежать, трусливый щенок! – Дюжий криворотый юнец с силой пнул мальчишку ногой. – Проси пощады, ты, отродье спившейся шлюхи!

Парнишка, дрожа всем телом, казалось, готов был уже сдаться. Но вдруг, воспользовавшись тем, что противник оставил его в покое, чтобы бросить торжествующий взгляд победителя на остальных подростков, вскочил на ноги и умелой рукой ударил врага в живот.

Остальные разом навалились на него сверху, яростно вопя, но мальчишка дрался с мужеством отчаяния, отвечая ударом на удар, пока в конце концов снова не свалился на землю.

Нилл смотрел, как старший из ребят обрабатывает кулаками беспомощную жертву. Нет, он не станет вмешиваться. В те годы, когда ему самому не раз приходилось бывать в шкуре несчастного мальчишки, ничто не могло бы возмутить его больше, чем вмешательство какого-нибудь непрошеного защитника. Да и кроме того, он ведь уедет, а мальчишке из-за него достанется еще больше. Но, увидев, что трое ребят держат его за руки, в то время как четвертый беспрепятственно избивает его под хохот и улюлюканье остальных, Нилл понял, что терпению его пришел конец.

Грохот копыт боевого коня, казалось, ничуть не смутил шайку молодых негодяев. Они лишь мельком покосились в его сторону, не прерывая своего гнусного занятия, а нахальные усмешки на их лицах ясно говорили о том, что от любого, кто наблюдал за ними, они не рассчитывали услышать ничего, кроме одобрения.

Ниллу стоило немалого труда подавить волну ярости, поднимавшуюся из самых глубин его души.

– А ну отпустите его! – негромко произнес он ледяным тоном.

Лица нападавших невольно побледнели. Один из них, неохотно выпустив из рук свою жертву, даже попытался заискивающе улыбнуться Ниллу.

– Прошу прощения, добрый сэр, но вы не понимаете. Этот трус – не кто иной, как Оуэн, отродье спившейся шлюхи, а отца его вообще никто не знает. Он должен был уступить нам дорогу, но не сделал этого!

– И поэтому вы вчетвером решили избить его до полусмерти? Четыре против одного! А вы-то сами кто такие, трусливые щенки?

Мальчишки невольно попятились. Наконец самый наглый из них высокомерно вскинул голову:

– Я – сын одного из самых богатых жителей этой долины. А сами-то вы кто такой, чтобы судить нас?

Нилл уже хотел оборвать дерзкого юнца, бросив ему, что, дескать, это не его забота, но потом вдруг передумал. Припомнив, что он написал Конну, он решил, что теперь уже все равно – пусть хоть весь Гленфлуирс узнает, что он заезжал в замок. К тому же то, что столь знаменитый воин заступился за их жертву, может быть, в будущем удержит юных мерзавцев от желания повторить сегодняшнее.

– Я – Нилл Семь Измен.

– Н-нилл? – едва ворочая языком, пролепетал вконец опешивший юнец, а лица его приятелей побагровели до самых корней волос. Куда только подевались их надменность, их снисходительный тон! Оуэн, избитый в кровь, с трудом встал на ноги, но от Нилла не ускользнуло, какого труда стоит мальчишке скрыть терзавшую его боль.

– Так это и вправду вы? – изумленно переспросил он. – Самый знаменитый воин Гленфлуирса?

Немного сбитый с толку обожанием, светившимся в глазах парнишки, Нилл только молча кивнул.

– Я знаю все истории о сражениях, в которых вы участвовали! И как вы мечом завоевали право сидеть во главе стола самого Конна! И подвиги, которые вы совершили ради того, чтобы добыть новое имя! Слушая рассказы о вас, я даже ненадолго поверил, что и сам я… – Он осекся, внезапно вспомнив о своих обидчиках.

Нилл увидел, как багровый румянец смущения окрасил щеки Оуэна. Парнишка закусил губу и потупился, стараясь скрыть повисшие на ресницах слезы.

– Ты останешься со мной, – коротко приказал ему Нилл. – А что до вас, трусливые щенки, если вы еще хоть пальцем тронете Оуэна, то, клянусь кровью Христовой, я сам преподам вам урок!

Мальчишки бросились врассыпную, будто испугавшись, что Нилл собственными руками отрубит им головы, чтобы преподнести их в дар королеве фей, – такова была одна из легенд, появившихся на свет после того, как Конн дал ему свое первое поручение.

Оуэн с торжеством наблюдал, как убегают его мучители, на губах его, разбитых и окровавленных, даже появилась улыбка. Какое-то смутное чувство подсказало Ниллу, что Оуэн не из тех, кто часто улыбается.

– Ступай домой, парень. Теперь они тебя не тронут.

– Не пойду. Ни за что не вернусь туда! Чего я там не видел? Срам один! – Драным рукавом мальчишка утер кровь с лица. – Нет уж, лучше отправлюсь в Гленфлуирс, попрошу Конна принять меня на службу.

Нилл, вскинув бровь, изо всех сил старался удержаться, чтобы не улыбнуться. Уголки губ его дрогнули.

– Уверяю тебя, малыш, ты попадешь к нему куда быстрее, если сможешь заставить этих парней уступать тебе дорогу без боя.

– Может, оно и так. – Взгляд Оуэна потемнел. – Когда я решил отправиться в замок Конна, то дал себе слово: никогда и никому не уступать дороги! И если вам удалось завоевать почет и уважение своим мечом, то это удастся и мне. Но для начала мне придется научиться стоять насмерть.

Нилл судорожно сглотнул. Этот мальчишка, преданный матерью, брошенный отцом, выбрал в качестве кумира, увы, не того человека. Интересно, что бы сказал Оуэн, если бы узнал, как Нилл обманул доверие своего тана в этом последнем, седьмом, поручении? При этой мысли у Нилла стало омерзительно на душе, и он вдруг разозлился. Проклятие, подумал он, да что ему за дело до того, что о нем подумает какой-то сопляк?!

Вдруг перепачканные грязью руки вцепились в рукав Нилла. Все худенькое тело Оуэна трепетало от возбуждения.

– Может, мы могли бы отправиться вместе? – взмолился мальчик, и в глазах его вдруг засветилась робкая надежда. – Я могу ухаживать за вашей лошадью, точить ваш меч. Со мной у вас не будет никаких хлопот, клянусь! А ем я так мало, что вы и не заметите, – я уже привык!

Нилл посмотрел на тщедушное, едва прикрытое лохмотьями тело мальчика, и гнев на тех, кто довел паренька до такого состояния, вновь охватил его.

– Я еще не еду в Гленфлуирс. Во всяком случае, не сразу.

Голос у мальчишки упал:

– Что ж, тогда я отправлюсь в Гленфлуирс один.

Нилл украдкой всматривался в мальчишеское лицо. Упрямо сжатые челюсти, твердая решимость освещали это почти детское лицо.

– Оуэн, – с сомнением пробормотал Нилл, – у меня есть одно поручение, которое я не могу доверить кому попало. Оно очень важное, поэтому исполнить его может не каждый. Только тот, кому я доверяю.

Мальчишка мог бы и не говорить ничего – к этому времени Нилл уже успел убедиться, что паренек ради него готов и в огонь, и в воду. Ниллу стало и приятно, и в то же время отчаянно стыдно.

Распустив завязки кошеля, он вытащил письмо. Можно было не бояться того, что мальчишка решится его прочесть.

– Оуэн, поклянись, что передашь это письмо прямо в руки Конну. Только ему самому, понимаешь? Оно не должно попасть в чужие руки.

– Да, клянусь!

Нилл вытащил из ножен кинжал; золотая насечка на рукоятке ослепительно блеснула на солнце.

– Возьми. Теперь у тебя есть оружие.

Глаза мальчишки чуть не вылезли из орбит.

– Он и вправду принадлежал раньше королеве фей?! Я слышал, что она подарила вам его в обмен на сердце злого великана!

Нилл уже открыл было рот, чтобы возразить, но потом передумал. Если эта сказка придаст мальчишке мужества во время нелегкого путешествия, пусть думает как хочет.

– Если ты так много слышал о моих подвигах, то, должно быть, знаешь, что я дал обет никогда не говорить о них.

– А вам и не нужно, – хмыкнул Оуэн. – Вся Ирландия рассказывает о вас легенды! – Протянув руку, он взял письмо и спрятал его на груди, поближе к сердцу.

Ниллу оставалось только гадать, что станется с этим сердцем, когда ему доведется узнать, какую наглую ложь его кумир попросил передать в руки верховного тана.

Но теперь уж ничего не поделаешь. Кроме Оуэна, послать некого. И к тому же Нилл достаточно знал Конна, чтобы не сомневаться, что тот никогда не позволит себе причинить зло ни в чем не повинному мальчишке, которого судьба приведет в его замок. Увидев Оуэна, он сразу догадается, что в щуплом мальчишеском теле бьется сердце воина. У Конна всегда был особый дар угадывать в детях будущих храбрецов.

Нилл может не опасаться за судьбу Оуэна – о нем будут заботиться, и если правда о предательстве Нилла выплывет наружу, на мальчишке это никак не отразится.

Нилл проводил мальчишку задумчивым взглядом. Шумные восторги Оуэна все еще отдавались в его ушах. «Вся Ирландия рассказывает о вас легенды!» – сказал паренек. Это была сущая правда, и Нилл это знал. Но последняя строка в легенде о Нилле Семь Измен будет покрыта мраком. Что ж, угрюмо подумал Нилл, быть по сему. Вздохнув, он повернул коня обратно к замку.

Нилл надеялся, что, выбрав самую дальнюю дорогу, сможет немного успокоиться после презрительных издевательств Фионы, наивного обожания Оуэна и воспоминания о полураскрытых для поцелуя губах Кэтлин. Но проходил час за часом, а он еще глубже погружался в темную пучину гнева, стыда и неуверенности.

Местность, по которой он проезжал, неузнаваемо изменилась. Прежде здесь везде кипела жизнь. Сочная трава на пастбищах доставала чуть ли не до пояса, колосились хлеба, пасся тучный скот, весело гонялись друг за другом шаловливые жеребята. Но теперь Дэйр его детства исчез, вокруг лежала высохшая, безжизненная пустыня – словно какой-то разгневанный языческий бог сжег своим дыханием эту несчастную землю, уничтожив на ней все живое.

Кое-где из травы высовывалась мордочка тощего кролика, да пару раз ему удалось услышать вдалеке, как токует тетерев. Ни оленьих следов, ни косуль, которые раньше в изобилии паслись вдоль склонов зеленых холмов, – все живое будто вымерло.

Тут и там опаленные огнем остовы домов вздымали черные трубы к небу. И пожарищ этих было слишком уж много, чтобы говорить о случайности.

Кем бы ни был злодей, превративший некогда цветущую местность в безжизненную пустыню, судя по всему, он делал это не повинуясь суровым законам войны, а черпая в этом занятии извращенную радость. Ниллу на своем веку довелось повидать слишком много руин, чтобы его наметанный глаз не заметил разницы. Воинам случалось стыдиться того, что вынуждали их делать, но они выполняли приказ, потому что таковы жестокие правила войны. Однако у них хватало великодушия позволить разоренным людям собрать хотя бы остатки своего добра – кое-какую утварь, чтобы приготовить еду, теплую одежду, чтобы укрыться от холода.

А здесь, в окрестностях Дэйра, перед ним лежала выжженная земля, на которой не осталось ни одной живой души.

Нилл натянул поводья, на скулах его при виде еще одной хижины заходили желваки. От дома остался только обугленный, почерневший остов, внутри белели чьи-то кости.

Какие муки испытывали люди, которых заперли в этом доме, глядя, как огненные языки пожирают тех, кого они любили? Ему вдруг представились лица этих несчастных, задыхающихся в дыму, он словно слышал их мольбы о пощаде. В душе Нилла воцарилось отчаяние.

Почему вдруг эта трагедия такой болью полоснула его по сердцу, будто погибли те, кого он знал и любил? Судя по всему, все это случилось много лет назад, когда он был еще юнцом, отчаянно пытавшимся занять свое место при дворе всесильного тана. Если бы не милосердие Конна, и он бы мог встретить здесь безжалостную смерть, да и мать с Фионой тоже.

Было что-то сверхъестественное в том, что смерть будто нарочно обходила их, с издевательской улыбкой уничтожая вокруг все живое и тем самым обрекая двух беспомощных женщин на голодную смерть. И при этом рыскавшие в округе стервятники словно бы не решались сделать последний, решающий шаг и прикончить жену и дочь всеми ненавидимого изменника.

Почему? Во всем этом не было никакого смысла. Словно чья-то невидимая рука занесла над ними меч и, так и не решившись нанести последний удар, отвела его в сторону. Чертовски странно, нахмурился Нилл. Любой, кто ненавидел его отца достаточно сильно, чтобы выжечь на этой земле даже память о нем, уж конечно, не задумываясь убил бы и двух беззащитных женщин.

Только если у матери и Фионы был защитник, невидимый, но достаточно могущественный, чтобы внушать страх, и в то же время достаточно далекий, чтобы не видеть, что тут творится.

Голова раскалывалась от боли. Да, возможно, именно тут и кроется разгадка, подумал Нилл. Во всяком случае, единственное разумное объяснение тому, что обе они еще живы, – это то давнее обещание, которое Конн когда-то дал Ниллу. Именно он скорее всего и отдал приказ, чтобы ни один из воинов и пальцем не смел тронуть обеих женщин, несмотря на то что Ронана из Дэйра везде проклинали как изменника.

Но он узнает, кто стоит за этим. И, узнав, сполна отомстит за все зло, причиненное его семье.

Нилл повернул коня к дому, напрочь забыв о том, что поехал поохотиться. Въехав во двор, он привязал коня и вошел в зал, не сразу заметив, как сильно изменилось все вокруг – свеженатертая мебель ослепительно сверкала, пол сиял чистотой.

– Фиона! – позвал он. Хрупкая полудетская фигурка выскользнула из кладовой. Лицо Фионы было в каких-то подозрительных пятнах, один палец забинтован.

– Если на тебя свалилось еще какое-нибудь несчастье, я тут ни при чем, – с порога заявила она, вызывающе подняв кверху руки. – С тех пор как ты уехал, у меня и секунды не было свободной, чтобы половчее подложить тебе свинью, как бы мне этого ни хотелось. Эта твоя драгоценная Кэтлин – она загоняла меня до смерти!

– Мне плевать, даже если ты все утро ломала себе голову, как бы прикончить меня, девчонка. А теперь садись и отвечай без уверток: что это произошло со всей округой?

Фиона осторожно присела на краешек резного деревянного кресла.

– Я еще вчера пыталась тебе объяснить, но ты даже не слушал меня. И не поверил ни единому моему слову. Тогда для чего снова возвращаться к этому разговору?

– Хижины арендаторов сожжены. Отцовские олени, косули, которых он так любил! Дьявольщина, сегодня я не увидел даже кончика кроличьего хвоста!

– Эти воры не утруждали себя уносить то, что было в доме. Вместо этого они гнали скот, убивали коров одну за другой и оставляли их валяться на земле – иначе говоря, истребляли все вокруг, чтобы нам нечего было есть. А что до наших людей… слава Богу, что большинству из них хватило ума вовремя убраться из наших мест после первых же набегов. А те, кто не сделал этого… впрочем, ты сам видел, какая судьба постигла их. Что мы могли поделать? Я молила Бога, чтобы они дождались, пока я вырасту, – тогда я могла бы с оружием в руках сразиться с ними.

– Фиона, о чем ты?! Да ведь они попросту прикончили бы тебя, и все! Что ты им – девчонка! Посмотри на себя – в чем только душа держится!

Глаза сестры гневно вспыхнули, но Ниллу показалось, что в глубине их блеснула предательская слеза.

– Да лучше сражаться, чем сидеть сложа руки! Подумаешь, убили бы! Умереть, братец, порой легче, чем заставлять себя жить!

Страстный полудетский голос, в котором только глухой не расслышал бы с трудом скрываемого горя, заставил Нилла нахмуриться.

– Почему же вы тогда не уехали? – спросил он. – Почему не вернулись на север, к маминой родне? Они бы с радостью приняли вас обеих. Для чего было оставаться в этом Богом проклятом месте?!

– Разве ты не помнишь – когда казнили отца, мне не было еще и четырех! Разве мама спрашивала меня, чего я хочу?

– Проклятие, Фиона, это не довод! Чудо, что вы вообще живы! Ни слуг, ни охраны – никого, кто бы мог защитить вас обеих! Почему позже ты не сделала ни единой попытки уговорить маму уехать туда, где вы были бы в безопасности?

– Дэйр принадлежал нашей семье больше двух сотен лет! – яростно бросила Фиона. – А кое-кто, между прочим, считает своим долгом заботиться о земле и о тех, кто живет на ней.

– Стало быть, ты рисковала жизнью из пустого, детского упрямства, так, что ли?! Фиона, у тебя хватило здравого смысла, чтобы выжить в этой пустыне, стало быть, ты не такая дура, чтобы не сообразить, что куда лучше было бы убраться отсюда много лет назад!

Сестра посмотрела на него, и в глазах ее вдруг мелькнуло что-то похожее на недоумение.

– Это был настоящий ад, но мама бы все равно не уехала. Она твердила одно: мы должны оставаться в замке, потому что если ты вернешься… – Фиона заколебалась, глаза ее подозрительно заблестели, голос стал низким и хриплым. – Ей была невыносима мысль о том, что, когда ты узнаешь всю правду об отце и вернешься в Дэйр, нас здесь уже не будет.

Кулаки Нилла невольно сжались, когда он вдруг представил, как мать много лет ждала, когда вернется сын. Сын, презиравший ее за то, что она продолжала хранить верность человеку, разрушившему и ее собственную жизнь, и жизнь их детей.

– К тому времени, когда я осознала, насколько все ужасно, – продолжала Фиона, – было уже почти невозможно заставить ее понять, что произошло. Я боялась, что, если уговорю ее уехать, она совсем сломается.

– Ладно, теперь по крайней мере ей уже не нужно ждать. Я же вернулся домой, черт бы его побрал! – Нилл взъерошил пятерней и без того растрепанные волосы, стараясь сохранить остатки самообладания. – Когда придет время уезжать, я отвезу вас обеих туда, где вы будете в полной безопасности.

– Да неужели? – насмешливо произнесла Фиона. – Думаешь, все так просто, братец? Спихнешь нас под чье-то крыло и навсегда выкинешь из головы? Нет, Нилл, забудь об этом. Может быть, наша мать и ждала годами, когда ты вернешься, но я – нет! Дэйр – наш дом, мой и мамин! И мы с ней останемся здесь!

– Фиона!

– Хочешь успокоить нечистую совесть, братец? Отлично! Тогда послушай, чем ты можешь помочь. Сделай ради меня одну вещь, и тогда, пусть ты даже уедешь, замок Дэйр, возможно, снова вернется к жизни. Кэтлин, как видишь, уже сделала что могла. Если бы ты только видел мамино лицо, когда она заметила, каким прекрасным стал…

Фиона отвернулась, но Нилл успел заметить, каких усилий ей стоит сохранить спокойное выражение лица.

– Конечно, такому великому, закаленному в битвах воину, как ты, братец, помочь нам – пара пустяков. Дело в том, что среди холмов бродит немало одичалого скота. Мы с тобой вдвоем смогли бы переловить его, а потом пригнать сюда, в замок. А в полумиле отсюда живет один человек, страшный подонок, который хвастается, что его корова каждый год приносит двойню.

– С чего бы ему вздумалось продавать такое сокровище?

Фиона хихикнула, и Нилл вдруг со страхом заметил, что каждый раз, как в глазах его сестры загорается огонек, он чуть ли не вздрагивает.

– Похоже, он чем-то прогневал фей и теперь клянется и божится, что его корову сглазили! Было несколько случаев, довольно-таки странных, которые, однако, перепугали и его, и всех тех, кто хотел купить животное. Как бы там ни было, но я хочу рискнуть.

– Хочешь сказать, что готова рискнуть, потому как твердо знаешь, что риска никакого нет и в помине? Это ведь все твои проделки, верно, Фиона? Наверняка это ты запугала беднягу до полусмерти, я угадал?

Фиона с притворной скромностью опустила длинные густые ресницы.

– Ну, если бы не это, разве он решился бы ее продать? Вся трудность в том, что мне попросту не на что ее купить.

– Ну, можешь забыть об этой скотине! Ты ее не получишь, даже если бедняга станет валяться у тебя в ногах, умоляя взять ее даром! Ты ведь понятия не имеешь о том, как ходить за скотиной!

Губы Фионы побелели от злости.

– Если у меня получится разводить скот, то, может, кое-кто из арендаторов решит вернуться назад. И уж тогда нам наверняка удастся выжить. В конце концов, нам с мамой так мало надо! Мы просто хотим, чтобы нам дали жить в том месте, которое мы любим! – Фиона судорожно сглотнула. – Нилл, вспомни, все эти годы, что отца нет в живых, я не сделала ни одной попытки отыскать тебя! Не попросила ни о чем! Тебя, чьим долгом было заботиться не только о Дэйре, но и о нас с матерью! И вот теперь я прошу тебя: помоги мне найти способ заполучить эту корову!

Почему от ее слов у него по спине побежали мурашки? Перед глазами Нилла вновь встали почерневшие от огня руины деревенской хижины, обгоревшая колыбель, чьи-то кости, поблескивавшие на солнце среди пепла.

– Неужели ты надеешься, что те, кто разорил Дэйр, позволят тебе восстановить его?

– Их не было тут уже три года, Нилл!

– Потому что тут попросту нечего было брать! Пойми, Фиона, я не могу оставить вас тут! Даже если бы тебе удалось выманить дюжину коров у несчастных фермеров!

– Нилл, ну послушай, я прошу тебя! – взмолилась Фиона, и перед его глазами вдруг, как мимолетное видение, всплыло воспоминание: крохотная девчушка, шепелявя, просит его о чем-то.

Он никогда не мог устоять перед умоляющим взглядом сестры. В конце концов он обычно поддавался на ее уговоры, ворча, что она надоедливее, чем целый рой кусачих шершней, и грозно предупреждал, что если она упадет, то он оставит ее феям. А маленькая Фиона цеплялась за его руку и умоляла наловить ей гномов, чтобы они могли жить в кукольном домике под ее кроваткой. Будь он проклят, если оставит ее здесь на растерзание этим шакалам!

– Даже если б я и согласился помочь тебе, увы, у меня нет ничего, что бы я мог ему отдать за эту проклятую корову! – прорычал он. – Я никогда не брал причитавшуюся мне часть военной добычи! Но даже будь я богаче Конна, что бы это изменило? Все, что принадлежит мне, осталось в замке.

– Нилл, ну должен же быть хоть какой-то выход! – В голосе Фионы звенело отчаяние. – Может, попробуем?

– Нет, Фиона, – рявкнул Нилл, – я не стану потворствовать этому безумию! Надеюсь, у тебя хватит ума, чтобы выкинуть это из головы!

– Так же, как когда-то ты – Дэйр? И нас с матерью? Нет, Нилл, в отличие от тебя я никогда не отдам так легко то, что люблю! И корову эту я получу! И я буду жить на этой земле и умру на ней – запомни это навсегда!

– Ты сделаешь то, что я прикажу!

– Нет, я поступлю так, как сочту нужным! И если ты не намерен приковать меня к себе цепью или запереть в самой высокой башне, которая найдется в Ирландии, то я, право же, не знаю, как ты сможешь мне помешать! – Выпалив все это, Фиона вихрем вылетела из комнаты.

Глава 10

Нилл хмуро смотрел вслед сестре и вдруг заметил, как из-под арки, которая вела в другие помещения замка, выскользнула изящная фигурка. Волосы Кэтлин были убраны назад и сколоты в тяжелый пучок; несколько локонов, выбившихся из него, шаловливо сбегали вдоль щек. Опустив глаза, она теребила плотные складки одежды, словно это помогало скрыть терзавшие ее гнев и боль, ярость и отчаяние.

Кровь бросилась в лицо Ниллу. Дьявольщина, много ли ей удалось услышать?! Впрочем, какое это имеет значение? Кэтлин и так уже успела заглянуть в самые сокровенные уголки его души.

– Нилл, что-нибудь случилось? Фиона вылетела из комнаты как ошпаренная.

– Мои отношения с сестрой не твоя забота.

Кэтлин расправила салфетку, лежавшую на столике из мореного дуба.

– Извини, я вовсе не хотела вмешиваться. Просто я чувствую – в какой-то мере это моя вина, что все так получилось. Если бы не я, тебе не пришлось бы возвращаться сюда.

– И моя мать, и это отродье дьявола, которое мне почему-то приходится называть сестрой, попросту умерли бы с голоду, а я бы ничего и не узнал. Что ж, с другой стороны, хотя бы увидел, как о них позаботились на самом деле, прежде чем я… – Он осекся и замолчал, отведя глаза в сторону. – Я думал, мы задержимся здесь ненадолго – только чтобы взять достаточно припасов и уехать куда-нибудь подальше отсюда. Но теперь мне понадобится время – нужно позаботиться о них. Моя мать… впрочем, ты сама видела. А Фиона, думаю, попробует при первой же возможности сбежать и вернуться сюда.

– Мы останемся до тех пор, пока ты все не уладишь.

– Господи, как вы не понимаете, что понадобятся годы, прежде чем Дэйр хоть наполовину возродится к жизни?! А с каждым днем риск все больше. Пройдет немного времени, и Конн заподозрит неладное. А уж когда это случится, он поднимет по тревоге всех своих воинов. Можешь не сомневаться – в Дэйр они явятся в первую очередь. И когда это случится… – Он замолчал. Глядя вдаль, Нилл задумчиво пригладил растрепавшиеся волосы.

– Мы с тобой должны были уехать из замка завтра на рассвете, с сумками, набитыми припасами и деньгами, достаточными, чтобы хватило переправиться через море и обеспечить тебя на какое-то время.

– Но мы не имеем права ничего брать отсюда! – Кэтлин в волнении стиснула руки. – Нилл, ведь им самим нечего есть!

– Ты что, думаешь, я этого не вижу?! – взорвался он, оборачиваясь, чтобы взглянуть ей в глаза. – Да на этой земле вообще никого и ничего не осталось, черт подери! Людей сжигали в их собственных домах! Даже олени, и те исчезли из леса! Фиона клянется, что все это было сделано намеренно – чтобы уморить голодом тех, кто оставался в замке.

– Господи, да кто же мог решиться на такое злодейство?! Обречь на голодную смерть женщину и невинного ребенка!

– Кровь Христова, Кэтлин! Неужто ты до сих пор веришь, что все люди такие добрые, честные и благородные, как сестры-монахини в твоем аббатстве?! Дурочка, неужели даже меч, занесенный в ту ночь над твоей головой, не заставил тебя прозреть?! Ладно, пусть тебе этого мало, тогда посмотри, что стало с Дэйром, – ведь он превратился в руины!

– Но кто же способен на такую жестокость?!

– Фиона утверждает, что Конн самолично приказал разрушить замок. Но мне не верится – слишком много раз в прошлом я был свидетелем его благородства.

Нилл, словно тонущий, цеплялся за соломинку, стараясь сохранить в душе веру в человека, которого привык любить, как отца. Обломись она, и он погрузится в пучину, потеряв то, ради чего стоит жить. Кэтлин хотелось прижаться к нему, крикнуть, что она не даст этому случиться, но увы – не к ней взывал о помощи Нилл. Он по-прежнему верил в честь и благородство Конна. Сейчас этот суровый сильный человек напоминал ей испуганного мальчишку, растерянного, одинокого, каким он когда-то вошел в замок верховного тана. И Конн тогда стал для него олицетворением всего, во что стоит верить. Но разве не мог мальчик ошибиться?

– Мне кажется, даже нанести удар мечом под покровом темноты – и то честнее, чем обречь на голодную смерть женщину и ребенка, – едва слышно прошептала Кэтлин.

Нилл стиснул зубы.

– Что ты хочешь этим сказать?!

Кэтлин казалось, что она балансирует на краю пропасти. Но, понимая это, она все-таки не могла заставить себя остановиться, потому что видела, как душа Нилла рвется пополам – и из-за чего, Боже мой! Потому что он нарушил клятву верности человеку, который был недостоин даже коснуться края его плаща!

– Конн ведь приказал тебе убить меня, когда я усну. С таким же успехом он мог отдать приказ разрушить замок Дэйр.

– Ни слова больше! – угрожающе прорычал Нилл.

– Я не обвиняю его. Просто говорю, что, возможно, он имел какое-то отношение к тому, что здесь произошло.

– Ошибаешься! Ты и понятия не имеешь о том, что он за человек!

Кэтлин вглядывалась в его лицо – лицо человека, у которого из-под ног уходит земля.

– Зато я знаю, что именно он приказал тебе убить меня. И теперь я достаточно знаю тебя, Нилл. Если бы ты выполнил его приказ, то воспоминание об этом преследовало бы тебя до могилы!

– Воин обязан выполнить приказ, Кэтлин. Ты ведь понятия не имеешь о том, что иной раз происходит в сражении. И тот, кто выходит на поле битвы с оружием в руках, должен выбросить из головы и жалость, и сострадание, иначе он просто сойдет с ума.

– Да, но ведь той ночью в лесу речь не шла о сражении, там все по-другому: ты защищаешь свою жизнь, твой противник – свою. У вас обоих в руках мечи. Но я-то была беспомощна, Нилл, и не сделала никому никакого зла.

– Но проклятие друида… – пролепетал Нилл, и Кэтлин поняла, что он снова пытается прикрыться тем, во что привык верить с самого детства.

– Если бы ты выполнил приказ, если бы убил меня, как велел Конн, то до конца жизни не смог бы этого забыть, Нилл. А что до незапятнанного имени, ради которого ты совершил столько подвигов, то оно было бы куплено ценой моей крови. И каждый раз, когда ты слышал бы его, то вспоминал бы о том, что на твоих руках – моя кровь. Нынешнее имя напоминает тебе о бесчестье отца, а новое говорило бы о твоем собственном!

Кровь отхлынула от лица Нилла, и Кэтлин догадалась, что жестокая правда ее слов глубоко проникла в его сердце. Ей тяжело было думать о том, что она вынуждена причинить ему боль, и все же он должен услышать ее. Сделав над собой усилие, она продолжала:

– Нилл, если я, проведя с тобой всего несколько дней, знаю, как ты будешь страдать, неужели же человек, который вырастил тебя как собственного сына, не догадывался об этом?

Нилл отшатнулся. Слова эти настолько ошеломили его, что Кэтлин почти пожалела, что позволила им сорваться с языка. Ведь ему и так немало пришлось перенести: жгучий стыд из-за того, что сестра и мать чуть ли не умирают с голоду, горечь оттого, что все – уважение, почет, слава, честное имя, – все, ради чего он боролся столько лет, теперь потеряно навеки.

– Больше я не желаю говорить на эту тему! – прорычал Нилл, поворачиваясь, чтобы уйти. Уже на пороге он обернулся: – Но прежде чем уехать из замка на всю ночь, хочу сделать тебе еще одно, последнее, предупреждение.

– О чем ты?

– Я требую, чтобы, пока мы здесь, ты и носа никуда не высовывала. Чтобы ни одна живая душа, кроме матери, Фионы и меня, тебя не видела. Говорю тебе, Кэтлин, – ни один человек, хоть раз увидев твое лицо, не забудет его до своего смертного часа.

– Но ты же сам не сидишь здесь, правда? Ах да, конечно, ты же такой могучий и неустрашимый воин!

– Предполагается, что я и должен быть в этих местах, совершая свой последний подвиг. Никому и в голову не придет заподозрить, что тут что-то не так. А вот если увидят тебя, несчастья не миновать!

– Да откуда им знать, кто я такая?! – фыркнула Кэтлин. – В Ирландии тысячи девушек с такими же черными волосами, как у меня!

– Но у них нет такого лица, способного свести с ума любого мужчину! Воины Конна тут же догадаются, кто ты такая!

«Он считает меня красивой!» – с внезапно заколотившимся сердцем подумала Кэтлин. Но Нилл произнес эти слова с такой яростью в голосе, словно красота ее была проклятием.

– Нилл, не говори чепухи.

– Если ты будешь сидеть тихо, может, Конн и поверит в то, что тебя уже нет в живых. Я отправил ему письмо и написал, что исполнил его приказ!

Он осмелился солгать тану?! Кэтлин содрогнулась, вдруг сообразив, чего это, должно быть, ему стоило.

– Нилл… – начала она и замолчала, зная, что никакие слова не в силах смягчить ту боль, которая раздирала сейчас его сердце.

Что-то вдруг вспыхнуло в его глазах – должно быть, он сообразил, что Кэтлин жалеет его, и от этого ему стало еще больнее.

– Делай, как я сказал, – бросил он, взбешенный, потому что ей удалось нащупать его слабое место. – Если кто-то увидит тебя, одному Богу известно, какие беды свалятся тогда на наши головы. Да, и вот еще что. Немедленно прекрати наводить тут порядок. Считай, что это приказ.

Никто до сих пор еще не смел приказывать ей, что делать! Может, конечно, в запальчивости она и сказала то, чего не стоило говорить, но ведь это была чистая правда!

Щеки Кэтлин заалели от гнева и возмущения.

– Почему?

– Потому что все это пустая затея. Как только я смогу все устроить, сразу же заставлю мать и Фиону уехать из Дэйра навсегда. Придется сделать небольшой крюк, чтобы отвезти их обеих к моему дяде.

Кэтлин от удивления даже приоткрыла рот.

– Не могу представить себе, чтобы твоя мать согласилась уехать отсюда! Это сведет ее с ума! А что до Фионы, так она, по-моему, скорее умрет, чем переступит границу ваших владений!

– Может, она так и думает, но будь я проклят, если позволю ей уморить себя из-за ее ослиного упрямства! Разве ты не понимаешь, что одним им тут не выжить? А у меня просто нет времени устроить все так, чтобы они могли нормально жить!

– Но Фиона говорила о корове. Может…

– Будь она трижды проклята, эта самая корова! Да, да, и моя тупоголовая сестрица вместе с ней! Неужели же ни одна из вас не понимает – у нас нет времени! И если я не ошибся в Конне, то прежде, чем на небе снова появится полная луна, он уже заподозрит неладное. Он гораздо умнее, чем вы обе думаете! Ему известно, что всю жизнь я боролся за то, чтобы вернуть себе славное имя. И раз уж я не приехал в Гленфлуирс для того, чтобы получить его из рук Конна, значит, тут что-то не так. Он может послать своих людей разыскивать меня. И если они вдруг обнаружат нас здесь, знаешь, что тогда будет?

Кэтлин содрогнулась от ужаса.

– Я не дура! И не настолько наивна, чтобы не догадываться об этом!

– Ты так думаешь? Нет, уж поверь мне, моя дорогая! Тебя оберегали, о тебе заботились, и ты даже вообразить себе не можешь, какой будет его месть! Что они могут сделать с моей упрямицей сестрой, с моей матерью даже в ее нынешнем состоянии! Да и с тобой, моя Прекрасная Лилия! В особенности с тобой!

Кровь у Кэтлин заледенела.

– Нет, – прошептала она, – я не могу в это поверить!

– А я думал, ты веришь мне.

Горечь в его голосе заставила Кэтлин нахмуриться.

– Если когда-нибудь прежде вы верили мне, леди, то поверьте и на этот раз. – Глаза Нилла сузились. – На свете есть вещи похуже, чем быстрая смерть от удара меча! А если один из них – хотя бы один! – на минуту заподозрит, что я чувствую к тебе… – Губы его вдруг побелели, словно от боли. Кэтлин растерянно заморгала, но Нилл уже отвернулся, чтобы не выдать себя.

Что же он чувствует к ней? Жалость? Сострадание? Или же чувство, не дававшее ей покоя, сжигает его с такой же силой, как и ее? Неясная надежда вдруг шевельнулась в груди Кэтлин. Осмелев, она коснулась ладонью его спины, там, где под тонкой тканью бугрились мускулы, и почувствовала, как бьется его сердце.

– Нилл, я не боюсь.

– Зато я боюсь – боюсь за тебя! – Он резко обернулся, погрузив пальцы в ее черные как вороново крыло локоны.

Глаза Нилла горели. Он внезапно оказался так близко, что дыхание его обжигало ей губы. Ей казалось, она чувствует их вкус, вкус сжигающей его страсти, как в ту ночь, когда он целовал ее.

Пылающий взор Нилла утонул в ее глазах, и девушка слабо вздохнула, подставив ему губы. Нилл склонился над ней и вдруг с проклятием отпрянул в сторону.

– Не смей так смотреть на меня! Будто я могу изрубить в клочья огнедышащего дракона, стоит ему только глянуть в твою сторону! Черт возьми, Кэтлин, неужели ты не понимаешь, что тебя ждет?! Всю свою жизнь ты станешь скрываться, вечно оглядываясь в страхе, что каждый, кто приближается к тебе, получил от Конна приказ перерезать тебе горло!

– Пока ты со мной, мне ничего не страшно!

– Но ведь и мне не под силу остановить целую армию, Кэтлин, даже ценой собственной жизни! – Лицо его потемнело. – Когда Конн узнает правду, то рядом со мной тебе будет грозить еще большая опасность. И не только тебе, но и матери с Фионой.

– И что же ты собираешься делать? – спросила она.

– Отвезу вас троих на север, к родственникам матери. Тогда если даже люди Конна явятся в Дэйр, мать и Фиона будут уже в безопасности.

– А мы тоже останемся там?

Нилл горько рассмеялся:

– Думаешь, люди Конна не догадаются отправиться на север? Я решил отвезти тебя на остров Айона.

– Конну не удастся нас там отыскать! – согласилась Кэтлин, не сомневаясь, что рядом с Ниллом будет в безопасности.

– Но я не смогу остаться на Айоне. – Руки Нилла сжались в кулаки.

– О, я понимаю, – тихо пробормотала Кэтлин.

Лицо ее потемнело от разочарования, и Нилл вдруг почувствовал ужас. О чем она думала, эта женщина, когда он целовал ее? Или решила, что этот поцелуй – нечто вроде клятвы, которой обмениваются любовники?

– Я должен вернуться в Ирландию и явиться к тану, – угрюмо объяснил Нилл, нарочито безразличным тоном стараясь воздвигнуть непреодолимую стену между собой и этой девушкой с мягкими печальными глазами. – Я должен заставить его поверить, что тебя нет в живых.

Надежда снова зажглась в ее глазах – небесно-голубых глазах женщины, рожденной для счастья.

– Значит, ты сможешь снова вернуться к прежней жизни, да? И все будет как прежде?

– И ты считаешь, я смогу это сделать? Снова каждый день смотреть в глаза тану, зная, что солгал ему?

Ниллу вдруг представилось, как он опускается перед таном на колени, сознаваясь в измене, и ждет неизбежного наказания. В этой мысли была какая-то спокойная, горькая обреченность – за предательством должна последовать кара, в глазах воина это нормально. Но как же это далеко от того мира, в котором жила Кэтлин, мира, в котором царили мужество и сострадание! Понимать это было больнее, чем чувствовать, как в тело входит острое лезвие меча.

– Нилл, что ты собираешься делать? – Голос Кэтлин дрогнул.

– Откажусь от благородного имени, которое обещал мне Конн, и навсегда оставлю Гленфлуирс.

– Уедешь?! Но куда?

Нилл поднял взгляд к узкому стрельчатому окну.

– Это не так уж важно. Только куда бы я ни уехал, хоть на край света, ничего уже не изменишь – я навсегда останусь предателем.

Кэтлин уже открыла рот, чтобы успокоить его. Ей хотелось сказать, что истинное мужество, истинная честь не имеют ничего общего с надуманным представлением о том, каким должен быть рыцарь без страха и упрека.

Но она стояла молча. Сердце ее разрывалось. Никакие ее слова не смогли бы залечить кровоточащую рану – сознание измены не только своему тану, но и всему, что до сих пор составляло смысл его жизни.

Слезы хлынули из глаз Кэтлин. При мысли об этом сильном, благородном и мужественном человеке, обреченном скитаться по миру, словно обломок разбитого бурей корабля, у нее разрывалось сердце.

Ради нее он пожертвовал всем, что у него было. И самое малое, что она могла сделать для него, – это устроить так, чтобы после того, как изгнание Нилла подойдет к концу, ему по крайней мере было куда вернуться. Она поклялась, что вдохнет в замок новую жизнь, оставит ему этот дар взамен того, чем он пожертвовал ради нее, – родной дом и тех, кто будет любить его.

Глава 11

Кэтлин рассеянно отбросила выбившийся из прически локон, не замечая царапин, появившихся на нежной коже после того, как она несколько часов подряд копалась в саду. Вся она светилась торжеством. Солнечные лучи, подобно великолепной, сотканной из золотых и пурпурных нитей мантии, украшали ее устало поникшие плечи.

Накануне она полночи не могла сомкнуть глаз – все смотрела в темноту, гадая, как же пробудить замок к жизни. Постепенно она впала в уныние – задача казалась ей почти безнадежной.

Наконец, когда небо над горизонтом заалело, словно щеки молоденькой девушки, ответ пришел к ней сам собой, словно эхо донесло издалека нежный голос матушки-настоятельницы: «Сад, Кэтлин. Сад – это обещание самого Господа, что будущее только и ждет своего часа, чтобы появиться на свет».

Кэтлин сорвалась с постели, сгорая от нетерпения. Как только Нилл снова выедет за ворота, она накинется на эту Богом забытую, унылую землю, которая прежде кормила всех обитателей замка.

Прошло совсем немного времени, и Кэтлин уже наслаждалась привычным ощущением жирной, плодородной земли на руках. Тепло, исходившее от прогретой солнцем земли, успокаивало ее исстрадавшееся сердце. Страх и горечь прошлых недель исчезли бесследно, сменившись желанным умиротворением, о котором она уже почти успела забыть.

Аббатиса была права, думала Кэтлин, старательно вскапывая землю вокруг большого куста розмарина. Сад и в самом деле был олицетворением жизни. Увидев, как со временем все здесь зазеленеет, Нилл, может, и поверит в то, что Дэйр можно возвратить к жизни.

Конечно, подумала Кэтлин, ей повезло, что в этот раз он уехал с самого утра. Достаточно ему было увидеть целый лес сорняков, которыми все заросло, как этот неустрашимый воин сломя голову умчался бы в противоположную сторону. Улыбка Кэтлин увяла. Нилл даже не скрывал того, что только и мечтает поскорее уехать. Кэтлин попыталась стряхнуть овладевшее ею уныние. В конце концов, подумала она, решать все равно Ниллу. Повернется ли он спиной к тем, кто его любит, или поймет наконец, каким сокровищем владеет, прежде чем станет слишком поздно? Во всяком случае, попробовать стоит.

Длинная узкая тень вдруг легла на землю возле нее, и Кэтлин, испуганно подняв глаза, увидела Фиону. Сложив руки на груди, та насмешливо и чуть презрительно улыбалась. Никогда она еще не была так сильно похожа на своего брата.

– Зря уродуешь руки – все равно ничего путного из этого не выйдет. – Девушка скорчила гримасу. – Сколько я себя помню, на этой земле, кроме сорняков, никогда ничего не росло.

Кэтлин внезапно почувствовала нечто вроде жалости к этой девушке, такой уязвимой под грубой личиной, которую она натянула, дабы никто не заподозрил, что и она может бояться.

– Ты не права, – покачала она головой. – Только взгляни на это. – Потянув обеими руками пышную охапку зеленых листьев, она вытащила сочный беловатый корешок, который и предложила Фионе: – Вот, попробуй.

Фиона взяла растение двумя пальцами.

– Не бойся, возьми, – повторила Кэтлин.

Выхватив корешок из рук Кэтлин, девушка сунула его в рот, и глаза ее тут же широко раскрылись от изумления, а по лицу расплылась довольная улыбка.

– Что это такое?

– Лук-порей. А еще тут растут пастернак и розмарин, морковь и тысячелистник и еще бог знает что. Земля настолько заросла сорняками, что под ними может оказаться все, что угодно.

Фиона растерянно заморгала, лицо ее исказилось, будто от боли.

– Ты хочешь сказать, что… все это время у нас под самым носом была еда, но у меня не хватило ума сообразить это?!

– Откуда же тебе было знать, что здесь растет? – успокоила ее Кэтлин. – Ведь все слуги, и садовник тоже, покинули Дэйр.

– Я была уверена, что все давно пропало, – приглушенным голосом пробормотала Фиона. – Почти все, что мы ели, мне приходилось красть.

Волна сочувствия поднялась в Кэтлин. Все эти годы, пока в аббатстве ее лелеяли, будто драгоценное сокровище, Фиона отстаивала свое право остаться в родном доме. Что же удивляться, что бедняжка иной раз кажется грубоватой и дурно воспитанной?

Возможно, все это изменится, как только появится человек, способный, а главное, желающий позаботиться о ней. Благодаря трудностям, которые лишь согнули, но не сломили ее, из Фионы получится восхитительная женщина – сильная духом и нежная.

Но если Нилл сделает так, как решил, то Кэтлин этого уже не увидит. Она будет далеко, на Айоне.

– Если бы мне удалось побродить в округе, держу пари, я отыскала бы много всяких полезных растений, которые вы могли бы выращивать. Сестра Люция часто брала меня с собой в лес, когда отправлялась собирать разные травы.

В глазах Фионы вдруг на мгновение вспыхнула робкая надежда, и они тотчас загорелись энтузиазмом.

– Так иди, чего ж ты? А сорняки я повыдергаю и без тебя!

Кэтлин состроила недовольную гримаску:

– Нилл строго-настрого велел мне оставаться в замке. Он боится, что кто-то может увидеть меня.

– Нилл – трусливая баба! – презрительно фыркнула Фиона. – Доверься мне, и я сделаю так, что и сам Конн не узнает тебя, даже столкнись вы с ним нос к носу! А что до моего братца, то он ничего не пронюхает, зато мы не умрем с голоду, когда вас здесь не будет. Ведь все, что ты посадишь, останется с нами, верно?

– Я могла бы объяснить тебе, как ухаживать за ними. И тогда сама увидишь, как они разрастутся. Но… – Кэтлин задумчиво покачала головой, – нет, я не могу. Нилл и так уже многим рискует ради меня. И если я опять его ослушаюсь…

– Но он больше не хозяин в Дэйре! – выпалила Фиона, прикусив в запальчивости нижнюю губу. – Нилл, конечно, может распоряжаться, может даже считать, что ему по силам увезти нас с мамой из Дэйра навсегда, но на самом деле он не может ничего! Поняла? Ничего!

– Фиона, но ведь он же боится за вас, за маму и за тебя. Единственное, чего он хочет, – это чтобы вы с ней были в безопасности.

– Ха! Что же он раньше-то за нас не боялся? Догадываюсь, что у него на уме. Хочет просто-напросто снова отделаться от нас. Только к чему все эти хлопоты? Пусть бы уезжал, плакать не станем! А я останусь в Дэйре до самой смерти! – Она украдкой взглянула на Кэтлин, и на губах ее мелькнула лукавая улыбка. – Конечно, если бы ты помогла мне снова развести огород, то мы с мамой по крайней мере могли бы не бояться умереть с голоду.

– Фиона! – простонала Кэтлин, однако не выдержала и расхохоталась. – Знаешь, я никак не могу понять, чего ты хочешь сильнее – чтобы у вас снова был огород или с тебя вполне достаточно удовольствия просто вывести из терпения брата.

– И то и другое, – с усмешкой созналась Фиона. – Конечно, я бы сама отправилась вместо тебя, если бы знала, что искать. Но вряд ли из этой затеи что-нибудь получится, даже если ты мне опишешь, как эти растения выглядят. А зная Нилла, могу дать тебе честное слово, что до заката он не вернется. Ну, Кэтлин, прошу тебя! Сделай это хотя бы для моей матери! Пожалуйста!

Часто ли младшей сестренке Нилла доводилось просить кого-нибудь о помощи? Кэтлин посмотрела в ее раскрасневшееся лицо, и ей вдруг показалось, что она увидела Фиону такой, какой она могла бы стать, если бы долгие годы тяжких испытаний и разбитых надежд исчезли без следа.

Все эти семнадцать лет она боролась в одиночку, некому было помочь ей. Что ж, если соблюдать осторожность…

– Ладно, сдаюсь, – пробормотала Кэтлин. – Помнится, ты обещала, что сможешь изменить меня до неузнаваемости. Ты это серьезно?

Схватив Кэтлин за руку, Фиона потащила ее за собой к замку.

– Не волнуйся! Я сделаю так, что ты просто исчезнешь! И даже Нилл не сможет тебя узнать.

Часом позже Кэтлин, крадучись, выбралась из замка. Туго перетянутая грудь пряталась под одной из самых поношенных туник Фионы, прелестное лицо было перемазано грязью. За спиной болтался небольшой холщовый мешок, в руках она держала лопатку. Взбираясь по склонам одного пустынного холма за другим, Кэтлин вдруг поймала себя на том, что улыбается. Она внезапно поняла, что получила именно то, чего ей так долго не хватало, – свободу, возможность хоть ненадолго позабыть о том, что последнее время омрачало ее жизнь.

Фиона оказалась права, думала Кэтлин, с удивлением разглядывая себя в серебристом зеркале небольшого озерка. Кэтлин-Лилия, которую взял под защиту Нилл Семь Измен, куда-то исчезла. Вместо нее Кэтлин лукаво улыбался тщедушный парнишка с перепачканными щеками.

А раз так, значит, она может принять этот солнечный полдень как нежданный подарок судьбы, снова почувствовать себя беззаботным ребенком и вволю насладиться бескрайним синим куполом неба и расстилающимися до самого горизонта зелеными полями, похожими на роскошный цветастый ковер.

Что-то произошло.

Нилл понял это в ту минуту, когда въехал во двор замка и увидел лицо Фионы. Может быть, где-нибудь поблизости его поджидает еще одно ведро, щедро наполненное грязью, мелькнуло у него в голове. Или Фиона решила порадовать его какой-то куда более изощренной выходкой? Что ж, по крайней мере можно надеяться, что, вернувшись раньше, он в какой-то степени расстроил ее планы. И все же Ниллу вдруг отчаянно захотелось оказаться не в замке, а в нескольких милях к востоку, где бы ему пришлось иметь дело не с младшей сестренкой, а с парочкой безобидных кроликов, наивно рассчитывающих его перехитрить.

Впрочем, нет, решил Нилл, вглядываясь в сияющее личико Фионы, – вряд ли возможность сунуть ему за шиворот пригоршню грязи способна заставить глаза этого дьяволенка сверкать таким торжеством. Тут наверняка что-то похуже. Лицо Фионы расплывалось в ликующей ухмылке, а плясавшие в глазах чертики лишь подтверждали его догадку, что на этот раз его ждет нечто особенное.

– Какую очередную пакость ты приготовила для меня, девчонка? – проворчал он, старательно делая вид, что не заметил, с каким выражением лица она посмотрела на кроликов, свисавших с его седла.

– Я была в огороде! – выпалила Фиона с торжествующим видом. – Ты даже не представляешь, что Кэтлин удалось в нем отыскать!

– Грязь? – с брезгливой гримасой осведомился он и перекинул связанных за лапки кроликов через плечо, собираясь отнести их на кухню.

Сегодня у них будет жаркое, подумал Нилл. Но Фиона, бросившись за ним, преградила брату дорогу.

– Кое-какие овощи чудом уцелели! Скоро нам будет что есть!

Нилл замер. При виде сияющего радостью девичьего лица он почувствовал, как в сердце его неожиданно зашевелилась жалость.

– Что ж, думаю, это неплохо.

– Нилл, да ты что – не слышишь меня?! Значит, в Дэйре снова будет что есть, достаточно, чтобы мы с мамой…

Ага, так вот куда ветер дует! Стало быть, Кэтлин удалось отыскать в зарослях сорняков два-три не успевших окончательно одичать растения, и Фиона сразу же вообразила, что скоро сможет кормиться со своей земли.

Нилл стиснул зубы. Он понимал, что у него просто нет другого выхода, кроме как развеять эти пустые надежды, и чем быстрее, тем лучше.

– Надеюсь, кроликам, после того как мы уедем, вся эта зелень придется по вкусу!

Фиона отшатнулась, словно он дал ей пощечину. Лицо ее побледнело, глаза потухли. Потом слабая краска заставила ее щеки порозоветь.

– Я лично никуда не собираюсь уезжать. Ты, помнится, говорил, что не можешь оставить нас с мамой здесь, потому как боишься, что мы умрем с голоду. Что ж, видишь – все к лучшему. Теперь ты можешь за нас не волноваться. К тому времени как вы с Кэтлин уедете, у нас будет уже полным-полно овощей!

Нилл вполголоса выругался. Кэтлин! Разве он не приказал этой невозможной девчонке не ломать себе голову над тем, как сделать Дэйр пригодным для жилья? А теперь она вдобавок и Фионе заморочила голову всякой чепухой насчет этого проклятого огорода! Дьявольщина, угрюмо подумал Нилл, на этот раз он постарается вбить в нее хоть немного здравого смысла, пусть даже это придется ей не по вкусу.

– Так! – рявкнул он. – Где Кэтлин?

Фиона ухмыльнулась и с самым невинным видом пожала плечами:

– Этого я тебе не могу сказать.

– Это еще почему, разрази тебя гром?!

– Она отправилась собрать еще немного растений для моего будущего огорода. Кажется, ее научила разбираться в них какая-то монахиня.

– Ладно. Тогда немедленно приведи ее, чтобы я раз и навсегда мог положить конец всему этому идиотизму!

– Хорошо, я попробую, – с самодовольной усмешечкой кивнула Фиона. – Боюсь только, что это займет довольно много времени, но ведь такой знаменитый воин, как ты, наверняка обучен искусству терпения? Если не ошибаюсь, это одна из главных воинских доблестей, не так ли, братец?

Если бы Нилл хоть на мгновение мог предположить, что, вернувшись в Дэйр, столкнется со столь серьезным противником, как младшая сестренка, которая похлеще, чем заноза в заднице, то, наверное, заранее постарался бы овладеть этим замечательным качеством как можно лучше.

– Итак, где же все-таки Кэтлин? – прорычал он. – Если не ошибаюсь, твой огород отсюда в двух шагах, как раз за углом!

– Но она вовсе не там. Говорю же тебе, она пошла поискать подходящие растения, которые можно было бы пересадить в огород!

– Но ты сказала, что она выкапывает какие-то растения! – рявкнул он и только тут повнимательнее вгляделся в лицо сестры. – Хорошо, так где же тогда она?

– Ну, наверное, там, где они растут, – протянула Фиона. – Где-нибудь там. – И Фиона небрежно махнула рукой туда, где на горизонте вырисовывались силуэты холмов.

Нилл охнул, будто получил удар под ложечку.

– Ты лжешь! – Обезумев от ярости, он схватил сестру за руку и встряхнул что было сил. – Немедленно прекрати ломать комедию, Фиона! Неужели ты не понимаешь, что это уже не игра?! Я ведь приказал ей оставаться здесь и носа не высовывать из замка!

– Стало быть, милый братец, надо тебе еще попрактиковаться командовать, если, конечно, рассчитываешь когда-нибудь иметь под своим началом армию. А пока, похоже, ни мне, ни Кэтлин и дела нет до того, что ты там приказываешь.

Ярость волной захлестнула Нилла.

– Это ты подбила ее, верно, Фиона? Скажешь, нет?

– Если хочешь знать, я переодела ее мальчишкой, а голову замотала так, что даже волос не видно! В таком виде ее бы и монахини не узнали.

– Дурочка, какое это имеет значение?! Проклятие! Даже если и случится чудо и она никому не попадется на глаза, Кэтлин здесь совершенно чужая! Она может заблудиться… да ведь с ней черт знает что может случиться!

Торжествующая улыбка Фионы немного увяла.

– Она обещала запомнить обратную дорогу.

– Да ну?! Между прочим, если ты забыла, она всю жизнь прожила в монастыре и не выходила за его стены!

Фиона нахмурилась:

– Но Кэтлин далеко не дурочка!

– Нет, она не глупа, это верно. Но она сейчас далеко от дома, далеко от всего, что ей знакомо. А ты решила отправить ее черт-те куда, и все только ради того, чтобы насолить мне! Если что-то случится с Кэтлин, считай, что этот грех на твоей совести! – Нилл вихрем взлетел в седло. – В какую сторону она пошла?

– Туда. – Фиона указала на запад и, схватив лошадь под уздцы, быстро добавила: – Я тоже поеду! Я просто не подумала…

– Отправляйся в сторону усадьбы старого Киллиана, а я поеду вдоль реки. – И Нилл галопом погнал коня, молясь, чтобы его страхи не оправдались.

Нилл понятия не имел, сколько часов миновало с тех пор, как Кэтлин ушла из замка. В первую очередь он попытался представить себе, куда она могла пойти – скорее всего, где зелени было больше всего, раз она отправилась на поиски съедобных трав. Да и потом эта дорога явно приятнее для глаз, решил он, вспомнив, как Кэтлин, завороженная красотой моря, чуть ли не бросилась в волны.

В его памяти опять возникла картина, от которой ему едва не стало дурно: Кэтлин бежит к морю, и глаза ее сверкают от радости. Да, она была счастлива тогда, так счастлива, что даже не почувствовала опасности, что таилась в бездонных морских глубинах.

Равнина, расстилавшаяся перед его глазами, была когда-то настолько зеленой, что хотелось погладить ее ладонью. Но, блуждая по Дэйру, Нилл уже успел увидеть достаточно, чтобы понять, что теперь у его родной земли совсем другое лицо. Теперь все вокруг стало настолько диким, что Кэтлин на каждом шагу могла грозить опасность.

Хуже всего было то, что он не осмеливался окликнуть ее во весь голос – это тоже было опасно. И чем дальше он ехал, тем яснее вспоминал, что эта местность изобилует расщелинами и пропастями, завалена стволами деревьев. Словом, здесь было не меньше сотни разных мест, где можно укрыться, как он делал, когда был мальчишкой.

Если бы он не знал эти холмы как свои пять пальцев, у него вообще не было бы шанса отыскать ее. Единственный след Нилл обнаружил в грязи на берегу и нисколько не сомневался, что оставить его могла только Кэтлин. На этом месте лежали мешки, набитые растениями, кем-то заботливо намоченные и предусмотрительно оставленные в тени. Это вселило в Нилла робкую надежду, что ему все-таки удастся ее найти.

Много лет назад, еще мальчишкой, ему доводилось не раз бывать в здешних местах. С этим местом было связано множество воспоминаний, и нити их уводили Нилла в прошлое, хотя он мечтал только об одном – забыть.

Он упорно ехал вперед, не обращая внимания на острую боль в груди. Кэтлин словно нарочно выбрала именно ту дорогу, по которой он так часто проезжал много лет назад, устроившись в седле дымчато-серого жеребца, принадлежавшего отцу.

Помимо его воли память упорно возвращала его в прошлое, и вот уже Нилл снова почувствовал себя счастливым. Над его головой гроздьями висели спелые ягоды. Он ощущал на своем лице свежее дуновение ветра, солнечные лучи ласково гладили его по голове, в ушах звенел веселый смех. Нилл замер на краю поляны – там было настолько красиво, что это место, казалось, обладало волшебной силой.

Он вспомнил, как Фиона, забравшись в самую гущу вишневых деревьев, капризно настаивала на том, что будет сама собирать ягоды. Схватив блестящие, словно лакированные, сочные вишни, она крепко стискивала их в крошечных кулачках, не обращая внимания, что сладкий сок стекает по рукам. А потом восторг на лице Фионы сменялся изумлением – она растерянно разглядывала ладони, недоумевая, куда могло подеваться ее сокровище. Крохотным розовым язычком она быстро слизывала сладкий сок, запихивала в рот ароматную мякоть ягод, а после этого устремлялась искать другие.

Мать с сияющими глазами, в которых светилась любовь и счастье, следила за дочерью. Похожий на корону венок из свежих цветов украшал ее волосы. Королева волшебной страны – вот на кого была похожа мать в те счастливые, незабываемые дни. Но самым мучительным и все же самым драгоценным воспоминанием оставалось то, что в тот день отец преподнес ему подарок.

Вдруг он вздрогнул, будто очнувшись. Внимательный глаз воина уловил слабое движение в гуще ветвей. Кэтлин! Волна облегчения нахлынула на него, словно омыв живой водой, и унесла прочь мучительное чувство потери. Забыв обо всем, он ринулся к ней, с треском продираясь сквозь чащу. Хрупкие нежно-розовые цветы, словно драгоценные жемчужины, украшали темную корону волос Кэтлин, на губах играла беззаботная улыбка. Забыв обо всех своих горестях, Кэтлин что-то мурлыкала. Нилл исподтишка разглядывал ее. Фиона уверяла его, что теперь ни одна живая душа ни за что не узнает Кэтлин. Чушь! Уж он-то узнал бы ее в каком угодно обличье, но причиной этому была вовсе не ее красота. Нет, выдала Кэтлин сияющая на губах улыбка. Ни один человек из тех, кого он знал, не умел так радоваться жизни, как она, так бесхитростно наслаждаться простыми радостями, которые она дарит нам.

В груди Нилла вдруг что-то перевернулось, и он понял, как боялся, что не найдет ее.

Нилл сразу заметил, когда Кэтлин увидела его. Достаточно было только взглянуть на ее лицо – оно будто потухло. Испуг и чувство вины словно стерли с него радость, сменившись упрямым выражением.

Заметив это, Нилл натянул поводья и с нарочитой неторопливостью направился к ней. Кэтлин невольно попятилась, чтобы не попасть под копыта коню.

– Кажется, я приказал тебе не уходить из замка! – прорычал он.

Кэтлин умоляюще посмотрела на него.

– Я знаю, ты боишься, что кто-нибудь может увидеть меня, но я была очень осторожна, поверь мне, Нилл! Клянусь, я никого не встретила! А потом, мне казалось, это так важно… – Внезапно смешавшись, Кэтлин вспыхнула и замолчала. Щеки ее полыхали огнем.

Пытается выгородить его чертову сестрицу, подумал Нилл. Как будто Фиона нуждалась в ее защите!

– Можешь не выкручиваться – я и без тебя знаю, что все это придумала Фиона, – проворчал он. – У тебя нет ни малейшей необходимости скрывать от меня правду.

Вся неуверенность Кэтлин разом исчезла. Она вскинула голову и смело взглянула Ниллу в глаза.

– Если уж ты собираешься кого-то обвинять, так обвиняй меня. В конце концов, решала не Фиона, а я!

– Да уж! И как обычно, леди, вы решили на славу! Впрочем, вам и раньше доводилось меня удивлять. Достаточно только вспомнить, как вы карабкались по скале, чтобы вытащить меня оттуда!

– Но ведь все к лучшему, разве нет?

Нилл, украдкой бросив взгляд в сторону девушки, заметил, что она снова упрямо вздернула вверх маленький подбородок.

– Нилл, послушай, Фиона тут ни при чем. Поверь, я сама так решила! Просто мне не по душе сидеть под замком целый день – я к этому не привыкла. В общем-то я рассчитывала вернуться… задолго до твоего приезда.

– Охотно верю.

– Нет-нет, не для того, чтобы обмануть тебя, поверь, – просто чтобы не заставлять тебя лишний раз волноваться. – Кэтлин вдруг взглянула на него, и нежность, сиявшая в ее глазах, заставила Нилла замереть. – Конечно, оправдания этому нет, но день был такой чудесный, что трудно было устоять. А это место, Нилл! Должно быть, красивее его нет во всем мире!

Уж это Ниллу не требовалось объяснять – неизъяснимое очарование, которым веяло отовсюду, запомнилось ему с детства.

Ему вдруг отчаянно захотелось усадить Кэтлин перед собой в седло, дать шпоры коню и уехать прочь от этого места, воспоминания о котором, сладкие и мучительные, до сих пор жгли его душу. Внезапно ему пришло в голову, что в первый раз с того дня, как он вернулся в эти места, он смог думать о прошлом без спазм в горле. Но почему? Потому что впервые видел перед собой не только ужас, боль и позор, ставшие неотъемлемой частью его прошлого, но и картины безоблачного счастья – те, которых когда-то боялся больше всего. Да, с горечью подумал Нилл, из всех мест, куда он мог бы вернуться, ни одно не смогло бы причинить ему больше боли, чем это.

Он вздохнул и спрыгнул на землю.

– У меня к вам один маленький вопрос, леди, – начал он, мрачно глядя ей в лицо. – Скажите на милость, каким образом вы рассчитывали притащить в Дэйр эти тяжеленные мешки? – И Нилл выразительно ткнул пальцем в один из них: перемазанный грязью, насквозь мокрый мешок, из которого торчали пучки свежей зелени, чуть не лопался.

Кэтлин растерянно пожала плечами:

– Ну, как-нибудь. Честно говоря, я страшно рада, что тебе удалось меня отыскать. Видишь ли, оказалось, что я… немного перемазалась…

Только услышав приглушенный смешок, Кэтлин осмелела настолько, что решилась улыбнуться в ответ.

– Нилл, это место просто восхитительно! Можно подумать, какая-то фея опрокинула над ним свой рог изобилия! Как ты вообще мог решиться уехать от такой красоты?! – Кэтлин осеклась, сообразив, что сказала что-то не то. – Прости. Я вовсе не имела в виду…

Нилл уже успел возненавидеть минуты, когда ее лицо вдруг гасло у него на глазах. Казалось, вся радость жизни, бившая в ней ключом, исчезала без следа. Почему-то это причиняло ему больше боли, чем воспоминания о собственном безрадостном прошлом. В конце концов, решил он, прошлое не более чем тень, которая вот-вот исчезнет. А Кэтлин, живая, прелестная Кэтлин – рядом, в двух шагах от него!

– Мой отец всегда говорил, что это – сердце Дэйра, – мягко сказал Нилл. – Мы сделали все, чтобы это место осталось нетронутым, поскольку, как всякое сердце, оно дает жизнь всему остальному поместью.

– Здесь и вправду чудесно! – с восторгом вздохнула она. – Если у земли может быть сердце и душа, тогда я уверена, твой отец был совершенно прав.

– Он уверял, что это место – обиталище фей, но сейчас мне кажется, что он просто любил его за красоту.

Девушка смутилась:

– Мои растения… мне не следовало выкапывать их!

– Нет. Даже живущие тут феи, думаю, сочли бы за честь, что Кэтлин-Лилия побывала здесь, чтобы перенести часть их богатства в Дэйр.

Лепесток цветка нежно опустился на ее щеку, и Нилл осторожно смахнул его. Глаза Кэтлин расширились от удивления. Ее смущение и радость заставили его пожалеть, что он не сказал это раньше. Нилл вдруг с изумлением почувствовал, что между ним и этой девушкой, так тонко понимающей красоту, радость и печаль его родной земли, протянулись какие-то таинственные нити.

– Мы приезжали сюда за день до того, как моего отца арестовали, – сказал он. – Мама с Фионой на одной лошади, а мы с отцом – на другой. Помню, мама часто плакала. Она просила нас молиться за человека, который был ближайшим другом отца. Он умер, но я так и не понял, почему она плакала. Ведь он был воином и нашел свою смерть в бою. Именно о такой смерти я всегда мечтал.

Не знаю почему, но в тот раз мне показалось, что все вдруг изменилось. Отец сказал матери, что все произошло именно так, как должно было. Но может быть, он уже о чем-то догадывался. Нет, не могу сказать, что я чего-то боялся. Ведь в моих глазах отец был героем – он мог сражаться с морскими чудовищами, запросто управиться с целой армией. Он был Ронан из Дэйра, о его храбрости барды слагали песни. Кто мог победить такого человека, как мой отец?

– Как я тебе завидую, Нилл! Должно быть, это дар судьбы, когда чувствуешь, что тебе ничто не угрожает.

– Да, только тогда я этого еще не знал. Был уверен в том, что отец всегда будет рядом. И поэтому, когда его не стало, было особенно больно. – Голос Нилла задрожал. – В тот, последний день отец подарил мне деревянный меч, словно я уже стал настоящим воином, приказав защищать мать и сестру. Господи, да я чуть было не лопнул от гордости! – Нилл с трудом проглотил вставший в горле комок. – Плохо же я выполнил его приказ, верно?

– Ты сделал все, что смог. Ты ведь был совсем еще мал, а на тебя вдруг свалилось такое горе. Твой отец понял бы и простил тебя.

– Но теперь я мужчина. И глупо было бы искать оправдание.

Нилл и сам не понимал, что побудило его рассказать Кэтлин о том, что случилось тогда, – сожаление, гнетущее чувство вины или любовь отца, которая, как он тогда верил, принадлежала ему без остатка?

Взяв девушку за руку, Нилл потянул ее за собой вверх по склону холма. Прежде это место принадлежало им одним – матери и Фионе, отцу, ему самому. Мальчишкой Нилл свято верил, что если они останутся здесь навсегда, то обретут бессмертие и будут жить вечно, подобно древнему герою Ойзину, ушедшему в Страну Вечно Юных.

– Там, в самом конце подъема, лежит огромный камень, – смущенно объяснил Нилл, – с такими же надписями, как на том, что возле твоего аббатства.

Но когда они оба взобрались на вершину холма, то не вид древнего алтаря заставил Нилла застыть на месте. Он увидел нечто, чего на этом месте раньше не было. Под деревом, где они пировали в тот последний день, теперь высилась пирамида из камней. Нилл замер, не в силах отвести от нее глаз, и почувствовал, как вдруг болезненно сжалось его сердце. Могила. Чья она? Несомненно, отца.

Украдкой бросив взгляд в сторону Кэтлин, он прочел жалость и тревогу в ее глазах.

– Твой отец, – растерянно выдохнула она.

Молча кивнув, Нилл вновь отвернулся и посмотрел на памятник. Ни одна травинка, ни один сорняк не решился просунуть свою голову меж угрюмых камней. Даже виноградная лоза не оплетала могилу.

Судя по всему, кто-то навещал его, и навещал часто. Фиона, догадался Нилл, и сердце его сжалось от неожиданной жалости. Откуда столько нежности в брошенном всеми ребенке? Неужели она помнит тот летний день, сочные вишни, игры в морских чудовищ и огнедышащих драконов?

Одна-единственная гроздь полураспустившихся цветов сиротливо лежала поверх камней. Кэтлин, нагнувшись, осторожно дотронулась до нее, и лицо ее омрачила печаль.

Вдруг несколько цветков скатилось на землю, и Нилл замер, словно пораженный громом, – он вдруг увидел то, что лежало под ними. Маленький деревянный меч.

– Ох, Нилл! – отступив на шаг, растерянно выдохнула Кэтлин.

Нилл с трудом проглотил вставший в горле ком. Опустившись на одно колено, он протянул руку, и ладонь его сомкнулась вокруг украшенной великолепным деревянным узором рукояти.

– Тогда меня разморило и я уснул, а потом и забыл про меч. Оставил его тут. А на другой день отца увезли, – хрипло пробормотал он. – Накануне он пообещал мне, что сам вернется за мечом, привезет его на следующий день, но не смог.

– Где же твоему отцу удалось отыскать такую прекрасную вещь? – благоговейно коснувшись игрушки, тихо спросила Кэтлин.

– Он вырезал его сам. Я помню, как он подолгу сидел возле камина и длинные золотистые стружки одна за другой падали ему на колени. Фиона собирала их, а потом забавлялась тем, что вешала на уши собакам.

– Твой отец, должно быть, очень любил тебя. Иначе вряд ли он стал бы тратить столько времени и сил на детскую забаву.

Да, это правда, подумал Нилл. Ему вдруг вспомнилась гордость, сиявшая в глазах отца всякий раз, когда он поглядывал на сына, та нежность, с которой он касался его волос, сильные отцовские руки, подбрасывавшие его высоко в воздух.

Уголки губ Кэтлин опустились. Незаметно для себя она коснулась широкого золотого браслета, украшавшего ее тонкое запястье.

– Должно быть, это замечательно, когда у тебя есть семья. Чудесно знать, что ты нужен родителям, что они тебя любят. Все эти годы в аббатстве я ломала голову, гадая, почему мои родители отказались от меня. Нет-нет, я была счастлива. Аббатиса любила меня всем сердцем. Но я хотела бы иметь семью. Мать, отца, сестер и братьев, которые принадлежали бы только мне. А матушка принадлежала вначале Господу Богу, потом монастырю и только потом уже мне. Скажи, Нилл, это очень плохо, что я так думаю? Наверное, я неблагодарная?

– Неблагодарная?! Да ты принимаешь с радостью все, что посылает тебе судьба!

– Может быть. И все-таки мне не суждено увидеть моего отца, обнять мать. Я никогда не почувствую, как они погладят меня по голове, не почувствую, как бьется их сердце.

Пальцы Кэтлин теребили браслет.

– Я бы с радостью отдала эту драгоценную безделушку только ради того, чтобы на мгновение почувствовать прикосновение отцовской руки.

Горло Нилла сжало судорогой от жалости. Все подвиги, которые ему довелось совершить, все битвы, которые он выиграл, казались сейчас такими незначительными рядом с горем Кэтлин, а он был бессилен исполнить самое заветное ее желание.

Помолчав немного, Кэтлин подняла на Нилла голубые глаза, показавшиеся ему бездонными.

– Порой самым тяжелым для нас оказывается наука прощать, Нилл, – пробормотала она. – И если ты когда-нибудь захочешь простить своего отца, попытайся вспомнить все хорошее, доброе, чем ты ему обязан.

Нилл непроизвольно дернулся, как от удара.

– Нет! Ты не понимаешь! После того, что я сделал с матерью, с Фионой, как я могу…

– Когда я была еще маленькой, то вечно попадала во всякие переделки. Я всегда забывала, как себя вести, – то начинала громко кричать в аббатстве, то вбегала в церковь. И каждый раз, когда я расстраивалась, матушка обнимала меня и повторяла одно и то же: «Никогда не поздно начать все снова!»

– Кэтлин!

Она порывисто обернулась к нему, сжимая его руки в своих теплых ладонях.

– Послушай меня, Нилл. Разве ты не видишь, какая любовь написана на лице твоей матери?

– Будет только хуже. Видно, мне на роду написано разбить их сердца. Теперь я вынужден забрать их из Дэйра, отправить на север.

– Тогда эти несколько дней станут вдвойне драгоценны. Фиона цепляется вовсе не за эти камни и не за землю, что у нее под ногами, – она боится потерять воспоминания, память о том времени, когда в замке царила любовь.

– Но этого уже никогда не вернуть. Никогда!

– Твоя мать хочет только любить тебя, Нилл. Позволь ей это. Клянусь, ты никогда об этом не пожалеешь! Знаю, это звучит странно, особенно сейчас, когда ты вспоминаешь, сколько потерял с тех пор, как уехал из замка Конна. Но может быть, ты обретешь нечто более драгоценное. Просто живи, дыши полной грудью и наслаждайся каждой минутой, пока ты здесь.

– Это и есть твоя тайна, Прекрасная Лилия?

Нилл не мог оторвать глаз от Кэтлин. Нежная, как лепесток, с голубыми, как васильки, глазами, в которых светилась бесконечная любовь, она была похожа на первый весенний цветок.

– Но я совершил столько ошибок. Я предал все, во что верил!

– Я верю в тебя, Нилл. Может быть, это и есть главный подвиг твоей жизни – защитить свою семью, исцелить раны, которые нанесла им жизнь, – тот самый подвиг, о котором много лет назад говорил тебе отец?

Подняв маленький деревянный меч, Кэтлин бережно вложила его в большую ладонь Нилла.

Глава 12

А по Гленфлуирсу между тем поползли слухи. Верховный тан, который держал в повиновении свои земли, который каждую ночь укладывал в постель прекраснейших женщин, теперь проводил ночи в одиночестве.

Это было чертовски странно. А слухи все ползли, но вопреки им каждое утро верховный тан как ни в чем не бывало спускался в зал своего замка. И если лицо его казалось немного бледным, то громкий смех звучал так же весело, как всегда. Может, тайная любовь? – гадали многие. Но никто не слышал, чтобы в окрестностях замка появилась какая-то неизвестная женщина.

Некоторые толковали о том, что тана точит какая-то неведомая болезнь.

Но те, кто знал Конна лучше остальных, говорили, что верховный тан скучает без своего любимчика, приемного сына, которого многие втайне презирали, – Нилла Семь Измен, ведь его не было в замке вот уже почти целый месяц.

Но ни одна живая душа не знала, что происходит на самом деле в те ночи, когда Конн, поднявшись в свои покои, оставался один.

Сны преследовали его с того дня, когда Нилл покинул Гленфлуирс. Сны, настолько реальные, что, просыпаясь, верховный тан трепетал от ужаса, как лист на ветру, а потом весь день чувствовал себя разбитым.

Запершись в своих покоях, Конн вел, может быть, самую тяжелую в своей жизни битву, борясь со сном до тех пор, пока хватало сил. Но потом глаза его сами собой закрывались и сон набрасывал на него свое черно-алое покрывало, вонзая острые когти прямо в сердце.

Конн отчаянно пытался уверить себя, что все по-прежнему, раз его воины смотрят на него так же, как все эти тридцать лет. И все же по замку то и дело пробегал зловещий шепот.

Видят ли они то же, что и он? Призрачная фигура его легендарного копьеносца с копьем в костлявой руке склонилась над ним, и эти глаза, слепые при жизни, в смерти сверкали гневом и презрением. Взгляд Финтана сжигал Конна до костей.

«Моя дочь! – Голос Финтана вонзался в мозг Конна, словно копье в мягкую человеческую плоть. – Я буду охранять ее даже из могилы!»

Ледяные пальцы страха стискивали горло тана, потому что из-за бесплотной фигуры Финтана выступала другая. Так случалось каждую ночь. Ронан из Дэйра, навеки оставшийся молодым и полным сил, как в тот день, когда он простился с жизнью. Темные волосы его сверкали в свете факелов, а лицом он настолько напоминал своего сына, что кровь в жилах Конна обращалась в лед.

– Прежде чем твой меч коснулся меня, я тебя предупредил, – с презрением выдохнул мертвец.

– Нет, – чуть слышно прошептал Конн, чувствуя, как его до сих пор переполняет ненависть даже к мертвому Ронану, – скоро все закончится! И твой собственный сын похоронит мою тайну вместе с бездыханным телом дочери Финтана.

Но мертвец только засмеялся жутким смехом:

– Я знаю своего сына так, как тебе никогда не узнать! И Финтану тоже известна правда о тебе. Скоро ее узнает и мой сын. А вслед за ним – и вся Ирландия. И тебе придется дорогой ценой заплатить за всю кровь, что ты пролил!

– Твой сын! Да что ты знаешь о своем сыне?! Нилл ненавидит тебя! Уж я-то позаботился об этом. Прежде чем минует середина лета, твой сын тоже будет мертв, и эту тайну он унесет с собой в могилу!

Услышав это, Ронан должен был бы прийти в ярость, обезуметь оттого, что не может ничем помочь сыну, но он только смеялся, как и тогда, в промозглой от сырости темноте донжона. И странное торжество светилось в глазах приговоренного, даже когда лезвие меча коснулось его шеи.

Конн открыл глаза, как от толчка. Всего его сотрясала дрожь. «Дьявольщина, когда же этому придет конец?!» – в отчаянии подумал он. Образ Финтана преследовал его во сне каждую ночь с тех пор, как Нилл выскользнул из замка через потайные ворота, сам не зная, что увозит с собой смертный приговор Кэтлин-Лилии. А Ронан все смеялся, торжествуя непонятно почему.

Но победа все равно останется за ним, продолжал уверять себя Конн. Ронан мертв, он лежит в земле, и правда о его «предательстве» похоронена вместе с ним. И Нилл, сын предателя, станет слепым орудием в руках Конна.

Встав с постели, тан плеснул себе в лицо из кувшина ледяной водой, потом приник к стрельчатому окну и долго вглядывался во мрак ночи.

Скоро все будет позади. Как только он получит весточку от Нилла, власть, которую ненавистный Ронан вместе с Финтаном обрели над ним, разлетится в прах. Нилл его не подведет. Он въедет в замок через тайный ход с мечом, все еще теплым от крови девчонки. И вот тогда придет время подумать о том, как избавиться от самого Нилла.

То, что по приказу Конна пришлось сделать Ниллу, подобно кислоте, будет разъедать его изнутри. И когда наконец жизнь станет ему немила, думал Конн, ему останется лишь одно – пронзить свое сердце мечом. Нилл Семь Измен умрет от своей собственной руки! Но если вдруг воля к жизни у сына изменника окажется сильнее, чем он думал, – что ж, придется помочь ему в этом и убедить остальных, что Нилл сам принял решение расстаться с жизнью.

План был великолепен, уверял себя Конн.

Переодевшись, Конн привычно сделал равнодушное лицо и только после этого покинул свои покои, в которых еще, казалось, звучали грозные голоса мертвецов. Но едва он переступил порог опочивальни, как в коридоре показался Магнус, старший из его сыновей.

Высокого роста, могучий, безжалостный и хитрый, он был сыном, о котором любой правитель мог только мечтать. Конн, любуясь наследником, думал, что именно ради него он создал свое королевство.

Впрочем, сам Магнус и не подозревал о честолюбивых замыслах отца. Еще мальчишкой он то и дело слышал похвалы воинским доблестям Нилла, его мужеству, чувству чести, до тех пор пока он и все остальные в Гленфлуирсе не начали подозревать, что сыну предателя, этому щенку, которого следовало бы давным-давно прикончить, в один прекрасный день суждено стать верховным таном. Выдумка Конна сослужила хорошую службу. Считая себя незаслуженно обиженным, Магнус ожесточился. Он постиг науку политической игры, научился приобретать союзников и, что самое главное, удерживать их при себе если не из привязанности, так хотя бы из страха.

Но в любом плане, даже самом хитроумном, может появиться неувязка. Нашлись в Гленфлуирсе такие, чья ненависть и презрение к Ниллу постепенно сменились искренним уважением и преданностью. Именно эти люди, несмотря на прошлое Нилла, с радостью признали бы его своим повелителем. Понадобились чрезвычайная ловкость и хитроумие Конна, чтобы внушить этим глупцам, что в таланты Нилла, увы, не входит умение управлять страной и людьми. К величайшему счастью Конна, в этом деле ему удалось обзавестись неожиданным союзником – самим Ниллом. А последнее поручение навеки сделает Нилла изгоем.

Конн равнодушно поднял глаза на угрюмо насупившегося сына.

– Неужели верховный тан не может побыть один даже несколько минут? – недовольно прорычал он.

Магнус вытянулся:

– Какой-то грязный оборванец, мальчишка по имени Оуэн, говорит, что должен увидеться с тобой. Клянется, что приехал издалека – с западной границы Гленфлуирса.

Конн зевнул.

– Наверное, хочет со временем стать одним из моих воинов?

– Скорее всего. Хотя глянуть на него – в чем только душа держится? Упаси Бог чихнуть рядом – так и сдует беднягу в Ирландское море!

Конн недовольно поморщился – сейчас у него не было ни времени, ни желания играть героя в глазах воинственных юнцов.

– Но это еще не все. – В глазах Магнуса мелькнула досада. – Парнишка утверждает, что у него с собой письмо от одного из твоих воинов.

Был только один воин, от которого Конн ждал весточки. Но именно он никогда не решился бы послать к тану гонца. Нилл почел бы делом чести явиться в замок, чтобы лично доложить тану о том, как выполнен его приказ.

– Возьми у него письмо, а мальчишку прогони.

Магнус метнул в его сторону сердитый взгляд:

– Думаешь, это так просто? Маленький негодяй никому не доверяет – даже мне, сыну верховного тана. Дескать, он поклялся, что отдаст его только тебе в собственные руки!

– Замечательно! А этот щенок сказал, от кого письмо? – Утомленный бесчисленными бессонными ночами, Конн едва владел собой.

– Говорит, что от Нилла. – Магнус выплюнул это имя, будто оно обжигало ему губы.

На мгновение Конну показалось, что он ослышался. Облегчение, надежда и смятение боролись в его душе. Господи, хоть бы все было как он хотел! Если хоть одна живая душа заподозрит, что это он отдал приказ прикончить девчонку, ему конец.

– Пошли ко мне этого… как бишь его… Оуэна.

– Ты позволишь войти этому ублюдку, оскорбившему твоего сына, только потому, что у него к тебе письмо от Нилла?

– Я бы приказал позвать сюда самого дьявола, если бы Нилл доверил ему письмо! А теперь ступай! Кому-нибудь еще в замке, кроме тебя, известно об этом гонце?

– Нет, – проворчал Магнус. – Большинство наших людей еще спят. А что до остальных, неужели ты думаешь, я позволил бы кому-то увидеть, как этот щенок нагло бросил мне в лицо имя Нилла?

– Что ж, Магнус, слава Богу, у тебя достаточно ума, чтобы беречь собственное достоинство по крайней мере в чужих глазах! Тем более что его так немного!

Будто молния сверкнула в глазах молодого человека, но у него хватило сил овладеть собой. Проглотив оскорбление, он молча хлопнул дверью.

Неплохо, подумал Конн, пусть гордость Магнуса пострадает еще немного, ничего страшного. От этого она только закалится, как меч в горниле кузнеца.

– Очень скоро тебе пригодится эта твердость для всего, что нужно будущему правителю! – пробормотал тан.

Казалось, прошла вечность, прежде чем Магнус вернулся, подталкивая тощего парнишку. Выглядел он так, будто постился по меньшей мере одиннадцать месяцев в году, но в глазах его горел тот внутренний огонь, перед которым бессильны и меч, и копье. Жаль, что парнишка оказался замешанным в этой истории, подумал Конн. Со временем он мог бы оказаться весьма полезным приобретением.

– Стало быть, ты и есть тот посланец, которого выбрал один из самых славных воинов Гленфлуирса? – хмыкнул Конн, позволив себе улыбнуться. – Боюсь, я не совсем понимаю, почему выбор моего приемного сына пал именно на тебя, мальчик. Почему Нилл выбрал тебя?

– Я как раз намеревался отправиться в Гленфлуирс, но на меня напали четверо мальчишек, каждый вдвое больше меня, и мне пришлось драться с ними. Так мы и познакомились. – Парнишка горделиво расправил тощие плечи. – Впрочем, я все равно собирался предложить тебе свои услуги в качестве воина!

– Ты?! В самом деле?! – Магнус презрительно загоготал.

Багровая краска бросилась в лицо парнишке.

– Я готов принять твой вызов, где и когда тебе будет угодно!

– Тихо, петушок! У тебя еще будет время скрестить мечи с Магнусом после того, как ты передашь мне письмо от Нилла. – Как ни старался Конн, но все-таки не смог спрятать довольную усмешку. – А на твоем месте, Магнус, я бы заранее попрактиковался с боевым мечом. Ступай, – махнул он рукой разъяренному сыну. – Ах да, и пришли сюда барда. Наверняка мой приемный сын совершил еще один славный подвиг, о котором нужно сочинить песню.

Ринувшись к выходу, Магнус глянул на мальчика с такой ненавистью, что, если бы взгляды могли убивать, Оуэн был бы уже мертв. Конна это позабавило. Оставшись вдвоем с юным Оуэном, тан бросил на мальчика вопросительный взгляд:

– Итак, парень, я жду. Ты сказал, что Нилл послал тебя ко мне. Так говори же, что он велел передать!

– Не могу. Он дал мне письмо для вас, а я слишком горд, чтобы позволить себе хоть одним глазком взглянуть на то, что предназначено только для ваших глаз.

– А ты славный мальчуган.

У Нилла всегда был наметан глаз на тех, из кого может получиться настоящий воин.

Взяв письмо, Конн повернулся к мальчишке спиной и нетерпеливо развернул пергамент. Торжество волной охватило его.

Дело сделано! Его план сработал, да еще как! Уже сейчас Нилл настолько раздавлен раскаянием, что даже не в силах предстать перед лицом верховного тана. Пройдет совсем немного времени, и самый непобедимый воин в Гленфлуирсе уже не сможет жить с таким грузом в душе. Ах, как это поэтично, хмыкнул Конн. К тому же все наверняка станут думать, что сын предателя попросту решил собственной рукой оборвать свою жизнь из-за стыда за преступления отца.

Конн швырнул письмо в огонь, задумчиво смотря, как языки пламени жадно пожирают пергамент, и только потом обернулся к Оуэну.

– Любопытство – страшная вещь. Ты правда не читал того, что написал мне Нилл? – повторил он.

Упрямо вскинув голову, словно бычок, которого ведут на убой, мальчик вызывающе посмотрел прямо в глаза тану:

– Даже будь я последним ублюдком, разве я осмелился бы обмануть самого могучего воина в Гленфлуирсе?! К тому же я вообще не умею читать.

Конн усмехнулся:

– Ты славный мальчуган. Такому положена награда. Ты сказал, что мечтаешь стать воином, а каждый воин должен иметь оружие.

Он положил руку на пояс, и между пальцами его блеснула усыпанная драгоценными камнями рукоять кинжала.

– Ну-ка, подойди поближе, парень. Я награжу тебя собственным кинжалом верховного тана.

«Да, – пронеслось у него в голове, – а заодно и смертью, о которой бродяга вроде тебя не может и мечтать!»

Но неожиданно Оуэн сделал шаг назад. Неужели он заподозрил, что тан собрался его убить?

– У меня уже есть один, и я буду хранить его вечно, – упрямо вымолвил мальчишка.

– Какой же кинжал может быть дороже того, что принадлежал самому тану?

– Кинжал героя, слава о котором будет жить вечно! – Глаза Оуэна засветились восторгом. Рука его, раздвинув складки драной туники, легла на рукоятку хорошо знакомого Конну кинжала. – Волшебный клинок, тот самый, который Нилл Семь Измен добыл, совершая один из своих знаменитых подвигов!

Много лет назад, когда Конну пришло в голову запретить Ниллу распространяться о порученных ему делах, мысль эта показалась ему дальновидной и мудрой. Он тогда подумал, что обет молчания, данный Ниллом, помешает тому стать слишком могущественным. Нилл сдержал слово, но в конце концов выдумка тана обратилась против него. Некоторые буквально по крохам создавали легенду о мужестве Нилла. Долгими зимними вечерами, сидя у камина, они рассказывали о приемном сыне тана, и каждый пересказ обрастал все новыми подробностями.

В конце концов эти рассказы сделают Нилла живой легендой. Только смерть Кэтлин могла все изменить. Когда станет известно, что великий воин хладнокровно перерезал горло девушке, имя Нилла навсегда будет покрыто позором.

Безумная ярость волной захлестнула Конна – ярость, которой он так редко давал волю.

Он вдруг заметил, как в глазах мальчика что-то появилось – может быть, инстинкт существа, привыкшего вечно сражаться за то, чтобы выжить, сейчас предупредил парнишку о надвигающейся опасности. Хриплое проклятие сорвалось с губ тана. Он бросился к Оуэну, и смертоносное лезвие кинжала блеснуло в нескольких дюймах от горла мальчика, но тот был начеку. Он вскинул руку вверх, раздался звон, и стальной клинок кинжала, подаренного Ниллом, парировал удар тана с силой и умением, которые трудно было предположить в таком щуплом пареньке.

Потеряв равновесие, Конн пошатнулся и с грохотом опрокинулся, а Оуэн молнией промчался мимо и исчез. Тяжело дыша, не в силах позвать на помощь, Конн старался сдержать рвущую сердце боль.

– Магнус! – с трудом шевеля губами, крикнул Конн в надежде, что сын догадается перехватить мальчишку.

Но увы, Магнус был занят тем, что срывал свой гнев на одной из собак.

Конн с грохотом опрокинул скамейку, рассчитывая шумом привлечь его внимание. Круто повернувшись, Магнус бросился к нему, и глаза его чуть было не вылезли из орбит, когда он увидел отца лежащим на полу.

– Мальчишка! – проревел Конн. – Лови мальчишку!

Магнус вернулся только через час. Разочарование и бессильная злоба были написаны у него на лице.

– Можно подумать, какой-то друид сделал его невидимым! – оправдывался он перед отцом.

Руки Конна сжались в кулаки.

– Собери воинов! Пошли их на поиски этого Оуэна!

От изумления Магнус застыл на месте.

– Воинов?..

– Ты что, оглох?! Тех, которым можешь довериться полностью! – «А лучше всего тех, кто ненавидит Нилла», – пронеслось у Конна в голове. – Мальчишка, часом, не проговорился, откуда приехал?

– С запада.

– Вот как! Значит, туда он и бросится теперь: наверняка надеется снова отыскать своего героя и рассказать ему… – Конн осекся и украдкой бросил взгляд на сына. – Именно там и начни поиски. Прочеши, если понадобится, всю страну! Прикончи каждого, кто осмелится спрятать гаденыша! Любой, кто первым отыщет его, получит награду, какая ему и не снилась. Но чтобы ни один не смел и словом перемолвиться с парнем, слышишь?

Магнус поклонился.

– Я даю тебе шанс показать, на что ты способен, – проговорил Конн.

– Я приведу к тебе мальчишку и того, кто его найдет, – поклялся Магнус.

– Нет. – Конн коснулся пальцем лезвия кинжала. – Ты убьешь их обоих.

Лицо Магнуса сделалось мертвенно-бледным.

– Но почему?!

– Тот, что вчера был предан, сегодня может изменить, а самый верный друг превратится в злейшего врага. И тогда он отомстит, оповестив весь мир о том, что ты хотел бы скрыть навеки. – Приникнув лицом к узкой прорези окна, Конн пристально вглядывался в темноту. – Пришло время учиться править, сын мой! Езжай и помни: не возвращайся ко мне, пока его кровь не обагрит лезвие твоего меча!

Глава 13

Как-то раз Фиона вихрем ворвалась в ухоженный маленький садик, держа в руках только что выструганный дротик. Как обычно, брови ее были нахмурены. Кэтлин тяжело вздохнула, гадая про себя, что будет, если личико Фионы останется таким навсегда.

– Послушай, я наконец поняла, что все это значит. – Фиона яростно взмахнула дротиком в воздухе. – Моему братцу ни за что меня не одурачить! Подлый негодяй задумал отравить меня!

Кэтлин не выдержала и рассмеялась:

– Фиона, ну что ты такое говоришь? Я уверена, он никогда…

– И чтобы наверняка избавиться от такой обузы, как я, он придумал еще один коварный план – на тот случай, если яд не подействует. Несчастный случай на охоте, когда он якобы будет учить меня, как обращаться с этим дурацким дротиком, предназначенным разве что для женщины! – И с этими словами она яростно воткнула изящно вырезанное оружие в кучу наполовину увядших сорняков, которые Кэтлин выдергивала все утро.

– Фиона, Нилл ни за что на свете не причинит тебе зла. Что за безумная мысль пришла тебе в голову?

– Между прочим, сегодня уже третий раз, как я, спустившись вниз, обнаруживаю на столе, как раз напротив того места, где обычно сижу, полную корзинку свежих ягод! Я догадалась, что есть лишь одна причина, почему Нилл оставляет их для меня. Наверняка каким-то дьявольским способом он ухитрился начинить их отравой, чтобы одурманить меня и заставить подчиниться его воле!

Встав на ноги, Кэтлин засмеялась и стряхнула пыль с подола платья.

– Ради всего святого, Фиона!

– И как будто одного этого мало, этот мерзавец совершенно недопустимо ведет себя с мамой! – задыхаясь от злости, выпалила побагровевшая Фиона. – Знаешь, что он выкинул в последний раз?

– Даже представить себе не могу.

– Взял ее на прогулку, чтобы она могла набрать цветов!

– Ну и что? Невинное развлечение, ничего больше!

– Сказал, что хочет положить цветы на могилу нашего отца. – Если бы Фионе пришло в голову обвинить Нилла в том, что он душит невинных младенцев, она бы и тогда не была в большей ярости, чем сейчас.

Какое-то теплое чувство всколыхнулось в груди Кэтлин – сочувствие к этой смущенной, сбитой с толку, сердитой девушке, к ее полубезумной матери и к человеку, который только еще делал первые, неуверенные шаги, стараясь сломать стену непонимания, разделившую их на многие годы.

– Может быть, пришло время им обоим оплакать его? – мягко предположила Кэтлин.

– Оплакать?! Нилл ненавидит нашего отца! И не делает из этого никакой тайны. Это просто еще один коварный способ заморочить нам голову. Ах, как это похоже на него – усыпить притворной добротой подозрения врагов, улучить момент, когда они несчастны, предложить им все забыть!

Кэтлин недоумевающе уставилась на нее:

– Неужели ты в самом деле веришь, что Нилл способен на такую подлость по отношению к кому бы то ни было?! Бог с тобой, Фиона! Нилл – самый благородный человек из всех, кого я знаю!

– Да ведь он вообще единственный, кого ты когда-либо знала! – возмущенно крикнула Фиона. – Ты же выросла в аббатстве, откуда тебе знать, на что способны мужчины! А я видела! Да, среди них есть разные – такие, как Киф, который пожертвовал своей рукой, и если бы это понадобилось, то и жизнью, чтобы защитить нас с матерью. А мой отец, с его мужеством и чувством чести! Но я видела и других – тех, что грабили и разоряли замок.

Фиона принялась расхаживать вдоль грядок, где ровными рядами из земли торчали небольшие пучки зеленого пастернака, даже не замечая, что наступает на них. Затем, круто повернувшись, она обвиняюще ткнула пальцем в Кэтлин:

– Теперь-то уж я знаю, как вести себя с Ниллом! Теперь…

И вдруг всего на одно мгновение в лице ее что-то мелькнуло и оно стало беспомощным, как у маленькой девочки. Но так продолжалось недолго – Фиона быстро овладела собой.

– Ты боишься, что он обманывает тебя? – спросила Кэтлин.

От возмущения Фиона задохнулась.

– Ничего подобного! И вовсе я не боюсь! Если хочешь знать, Нилл для меня – пустое место!

– Что ж, если это так, тогда мне жаль вас обоих. По крайней мере ты для него значишь очень много.

– Ба! – презрительно фыркнула Фиона. – Ты сошла с ума!

– В тот день, когда я сбежала из замка, чтобы поискать травы, он…

– Должно быть, чуть не разорвал тебя на куски за то, что ты осмелилась нарушить его приказ, да?

– Ну, поначалу да, – созналась Кэтлин, немало удивленная той теплотой, которая разлилась в ее груди при этом воспоминании. – Не забывай, ведь Нилл разыскивал меня много часов подряд, он был вне себя от страха и тревоги.

– Только не вздумай снова говорить мне о чувстве ответственности, якобы присущем моему брату! И это когда мы в Дэйре умирали с голоду!

Тяжкое обвинение – и все же оно было правдой. Кэтлин понимала это, но что-то подсказывало ей, что несправедливо было винить в этом одного Нилла. То, что произошло между Фионой и Ниллом на земле, которую оба они считали своей, было намного сложнее. Боль и обида, поруганная честь и предательство сплелись в такой клубок, который Кэтлин пыталась распутать вот уже несколько бессонных ночей. Порой ей казалось, что это безнадежно, и только жалость к обоим заставляла ее вновь приниматься за дело.

– Я могу только попытаться представить себе, чего тебе стоило потерять разом и отца, и старшего брата, остаться с больной матерью на руках и каждый день бороться за то, чтобы выжить. Когда Нилл отыскал меня среди холмов, он рассказал мне о последнем дне, который вы провели всей семьей, о том, как радовалась ваша мать, как смеялся отец. Он вспоминал, как ты карабкалась по деревьям, словно лесной эльф, как набирала полные пригоршни вишен. И вот теперь эта корзинка с вишнями на столе… Может быть, Нилл надеется, что его подарок скажет тебе о том, что не решается сказать он сам?

Фиона строптиво выпятила нижнюю губу.

– Если Нилл и в самом деле хочет сделать мне подарок, пусть убирается из Дэйра и оставит нас с мамой в покое! Мне ничего от него не нужно!

– Если бы это было так на самом деле, ты бы давным-давно швырнула в огонь его деревянный меч, а не хранила бы его многие годы!

Фиона сдавленно ахнула, щеки ее предательски зарделись, будто Кэтлин уличила ее в каком-то постыдном проступке.

– Откуда… как ты узнала?

– Мы с Ниллом обнаружили меч на могиле. Как там красиво, Фиона! Твой отец был бы рад, что спит вечным сном в том самом месте, которое он так любил. Даже воздух вокруг, кажется, напоен любовью и воспоминаниями, которые ты так бережно хранила долгие годы. И после того, что я там увидела, тебе никогда не удастся убедить меня в том, что ты с радостью вырвала бы Нилла из своего сердца.

– Нет! – негромко и жестко сказала Фиона. – Он и в самом деле навеки останется в моем сердце. Я похоронила его там, вместе с отцом. Тот брат, которого я люблю, давно умер.

– Нет, он жив, Фиона! И к тому же ему невыносимо стыдно. Вспомни, ведь когда Конн приехал в Дэйр, Нилл был еще совсем мальчик, а на него свалилось горе. Он потерял отца – потерял так же, как и ты, но у тебя оставались мама и Дэйр, где все вокруг напоминало о любви. А он уехал, оставив позади все и всех, кого он прежде любил.

– Не можешь же ты всерьез надеяться, что я вновь привяжусь к нему?!

– Но он и не рассчитывает на это, поверь! Он не просит даже, чтобы ты простила его! Все, о чем мечтает Нилл, – это чтобы ты, Фиона, дала ему еще один-единственный шанс!

– Какой шанс? Снова поиграть в драконов и сказочных фей? Перевязывать мне разбитые и ободранные коленки? Вновь стать членом той же семьи, которую он когда-то проклял?

– Да, это верно. Я никогда не знала, что такое семья. Все они уже умерли. В первую же ночь после того, как мы уехали из аббатства, Нилл пытался убить меня прямо там, в лесу. Но я ни на минуту не пожалела о том, что дала ему еще один шанс!

Изумленно раскрыв глаза, девушка растерянно смотрела на Кэтлин, видимо, совершенно сбитая с толку.

– Но что, если…

– Что, если он снова обманет тебя? Что ж, тогда все будет так же, как и в тот день, когда мы познакомились, – ты по-прежнему будешь одна. Но если ты сделаешь все, чтобы исчезла пропасть, разделяющая вас с братом, тогда вы оба больше не будете одиноки!

Кэтлин заметила, как луч надежды на мгновение озарил лицо девушки.

– Именно так твои монашки отговаривают людей вести грешную жизнь?

Кэтлин усмехнулась:

– Никогда не поверю, что кому-то удалось бы заставить тебя сделать то, что тебе не по вкусу! Но если ты хорошенько обдумаешь мои слова, почему бы не попробовать?

Бормоча сквозь зубы проклятия в адрес монахинь, старших братьев и тех, кто не дает ей даже разозлиться как следует, Фиона повернулась и убежала. Кэтлин вздохнула, сокрушенно покачав головой.

Упрямая, мужественная, обиженная и пытающаяся нанести ответный удар, девушка тем не менее уже прочно поселилась в ее сердце, так же как и ее брат.

Розовые и золотые нити рассвета ласково протянулись поверх сонных холмов Дэйра, и небо запылало в лучах восходящего солнца, наполнив сердце Нилла восторгом и благоговением перед этой красотой. Проржавевший нож, который он случайно отыскал в груде хлама, совсем затупился, но Нилл забыл о нем. Выпрямившись, он обвел задумчивым взглядом то, что когда-то прежде было его родиной. Он всегда был слишком занят, чтобы обращать внимание на колдовское очарование этого места, а став приемным сыном Конна, старался не думать о Дэйре – слишком велика была горечь потери. И вот теперь он смотрел на эту землю, как много лет назад смотрел на нее его отец, – с нескрываемым чувством гордости. Нет, с неожиданной печалью в душе подумал Нилл, никогда больше он не будет принадлежать Дэйру. Очень скоро, заподозрив неладное, Конн начнет гадать, куда подевался лучший из его воинов. Ему нужно уехать, оставить Дэйр. Как странно, что место, которое он ненавидел прежде, так быстро подчинило его себе, навсегда похитив его сердце!

Нож с размаху воткнулся в дерево, и Нилл, хрипло выругавшись, отдернул порезанный палец. Прищурившись, он долго смотрел, как багровые капли крови падают вниз, медленно впитываясь в землю у его ног. Да, это его кровь, кровь его отца и отца его отца – она питала эту землю, превратив ее в святыню. Как ужасно, что он понял это так поздно, но теперь по крайней мере унесет с собой воспоминания, которых никому не отнять.

Он повернулся спиной к тому, над чем сосредоточенно трудился три дня подряд. Может быть, когда его здесь не будет, это поможет Фионе понять, как он относится к ней?

Чьи-то шаги прошуршали по тропинке. Инстинкт опытного воина заставил Нилла молниеносно вскочить на ноги и обернуться. За его спиной стояла Фиона и насмешливо улыбалась, глядя на его окровавленный палец. Щеки Нилла вспыхнули.

– Неужели тебя так и не научили осторожно обращаться с острыми предметами, братец? – спросила она.

На языке уже вертелся резкий ответ, но Нилл, сделав над собой усилие, проглотил грубые слова. Взгляд Фионы неожиданно упал на сундучок, над которым он трудился столько дней. Деревянная поверхность его, тщательно выструганная ножом, отливала золотом.

– Я еще могу понять, когда ты тратишь столько времени, чтобы выстругать новый дротик. В конце концов, какое-никакое, а оружие. Но чтобы Нилл Семь Измен, прославленный воин Конна, работал как какой-то подмастерье?! – Сморщившись, она в притворном разочаровании прижала руку к груди. – Что же это за штука такая, из-за которой ты унизил себя до подобной работы?

– Это… – Нилл осекся, пораженный до глубины души страстным желанием удивить и порадовать ее. – Это… сундучок.

– Я уже поняла. – Фиона скорчила гримасу. – А для чего он? Собираешься хранить в нем головы своих врагов? Или проклятое золото, которым тебе будет заплачено за кровь Кэтлин?

Нет, стиснул зубы Нилл, он не позволит ей догадаться, как его уязвили эти ядовитые слова!

– Я сделал его для тебя.

Глаза Фионы расширились. Страх, радость и благодарность промелькнули на ее лице, оно вдруг осветилось надеждой.

Нилл набрал полную грудь воздуха.

– Я тут подумал: может быть, он тебе понравится. Он подошел бы, чтобы складывать в него свои сокровища: вещички, которые тебе дороги, ну и все такое. Когда мы уедем отсюда, ты смогла бы увезти с собой частичку Дэйра.

Смягчившееся было лицо Фионы потемнело от боли. В глазах вспыхнуло такое жгучее разочарование, что Нилл невольно похолодел.

– Боюсь, для этого он маловат, – презрительно процедила Фиона. – Вряд ли в нем поместится могила моего отца. Или ты думаешь, что я решусь оставить его тут? Предать его, как когда-то предал ты?

Обвинение ранило его больнее, чем лезвие меча. Нилл молча смотрел в искаженное ненавистью лицо сестры, чувствуя лишь печаль и щемящее чувство потери. Что он мог объяснить? Есть нечто такое, чего уже никогда не изменишь, как бы сильно он ни жалел, что так случилось.

– Я не предавал его! – с горечью сказал Нилл. – И не покидал. Я уехал только потому, что он приказал мне сделать это!

Фиона круто повернулась к нему:

– Повтори, что ты сказал!

– Может быть, настало время и тебе узнать правду? Ты уверена, что знаешь все, что я сделал много лет назад? И почему я это сделал?

– Какое мне, черт побери, дело?!

– Ну так сейчас ты это узнаешь! В тот день, когда Конн взял отца под стражу, я уехал с его людьми потому, что верил – может быть, я как-нибудь смогу его освободить. Сейчас, конечно, все это кажется вздором. Мальчишка против целой армии – смешно, правда? Но моя голова была забита сагами о подвигах героев, которые отец рассказывал нам долгими зимними вечерами. Кухулин, самый знаменитый воин, которого когда-либо знала Ирландия, был тоже всего лишь мальчишкой, когда совершил первый из прославивших его подвигов. А отец всегда говорил, что я так же силен, как сам Кухулин.

– Да, – растерянно прошептала Фиона, – я помню.

– И когда Конн усадил меня на лошадь позади себя, я подумал, что если бы не забыл накануне свой деревянный меч, то смог бы сбросить его на землю. Однако, одернул я себя, придется поискать какой-нибудь другой способ освободить отца.

Руки Нилла сжались в кулаки – он вдруг вспомнил ярость, смятение и детский страх, что окажется недостаточно сильным, мужественным и хитрым, чтобы сделать то, что повелевал ему долг.

– Когда мы оказались в Гленфлуирсе, отца куда-то увели, а меня отволокли в покои Конна. Каждый раз, встречая тана, я умолял его позволить мне увидеться с отцом. Я думал тогда, что стоит мне только оказаться рядом с ним, и он рассмеется, как мог смеяться только он, и скажет, что это просто шутка. И в конце концов все кончится хорошо. – Голос Нилла неожиданно дрогнул и оборвался. – Воины и сыновья Конна говорили про отца ужасные вещи – что он прикончил своего лучшего друга, а потом изнасиловал его жену. Конн попробовал их остановить, но они продолжали утверждать, что отец убил и эту женщину, чтобы не оставлять свидетелей своего предательства, а потом поджег замок, в котором она жила, и уехал, оставив ее маленьких детей лежать в луже крови.

– Я тоже слышала об этом, Нилл! – воскликнула Фиона. – Так говорили люди Конна, когда грабили Дэйр. Но я в это не верю!

– А ты думаешь, я хотел поверить, Фиона? Поверить в то, что мой собственный отец способен на такое злодейство?! Что он способен усадить меня в седло впереди себя, скакать по холмам и радоваться солнцу, играть со мной игрушечным мечом и плести венки для нашей матери, когда руки его по локоть в крови невинных людей?!

– Как ты мог даже об этом подумать?! Как ты мог поверить, Нилл?!

– Потому что отец признался мне в этом, Фиона!

Желудок Нилла будто стянуло стальным узлом. Ему вдруг показалось, что он снова смотрит сквозь узкую бойницу в темную камеру донжона, где держали когда-то отца.

– Как-то раз поздно ночью мне удалось ускользнуть от воина, которого приставили следить за мной. Я обдумывал этот план много дней, осторожно разведав, где находится донжон, потом долго ломал голову, как пробраться незамеченным мимо стражи. План мой удался как нельзя лучше. Мне даже удалось стащить ключ из покоев Конна. Но когда мне наконец удалось добраться до него, он прогнал меня! Отец велел мне предоставить все судьбе. Он сказал, что он сам виноват во всем. Сказал, что правда в конце концов всегда выплывет наружу.

Слезы брызнули из глаз Фионы.

– Нет, – совсем по-детски прошептала она, мотая головой. – Он любил нашу мать! Любил нас! Он бы никогда…

– Тогда почему он признался, что совершил все эти ужасные вещи, в которых его обвиняли? – спросил Нилл голосом, прерывающимся от слез. – Фиона, на следующий день ему предстояло умереть. Я был его единственным сыном, единственным – не забывай об этом! – человеком на земле, который должен был до последней капли крови защищать честь нашей семьи! И я хотел верить, что он по-прежнему ни в чем не виновен, что он честен и благороден, что он такой, каким я привык считать его с самого рождения! Никто никогда так не хотел верить своему отцу, как я тогда!

– Он был Ронан из Дэйра! – всхлипнула Фиона. – О его храбрости, о его чести барды слагали песни!

– Ну как ты не понимаешь, Фиона? – в горестном отчаянии спросил Нилл. – Именно поэтому я и поверил ему. Ведь до того дня я никогда не слышал от него и слова неправды. А ты, Фиона?

Из груди Фионы вырвалось сдавленное рыдание.

– Тогда должна была быть какая-то причина!

– Но зачем? Зачем ему могло понадобиться, чтобы я поверил во все это, если на самом деле это не было правдой?

– Может быть, Конн угрожал, что убьет тебя?

– Но откуда Конну было знать, что я проберусь туда? В тут ночь мы были наедине с отцом – только он и я! Для чего ему было лгать?

– Я не знаю! – дрожа всем телом, воскликнула Фиона. – Знаю только, что никогда не поверю!

– Можешь не верить, – тихо сказал Нилл, ласково смахнув слезу с мокрой щеки Фионы. – Однако одному ты все-таки должна поверить, сестричка: наш отец никогда бы не захотел, чтобы ты продолжала цепляться за эту землю. Он любил тебя слишком сильно, чтобы позволить сломать твою жизнь. Оставаться в Дэйре не значит хранить ему верность, Фиона.

Фиона молчала. Она казалась такой жалкой, такой растерянной и несчастной, что все перевернулось в груди у Нилла. На мгновение она снова превратилась в его любимую младшую сестренку с сияющими медно-рыжими волосами и искрящимися весельем глазами, вечно цеплявшуюся за его руку, будто он был единственным, кто мог прогнать сказочных чудовищ.

– Этот сундучок, Фиона, я сделал тебе в подарок – чтобы ты могла держать в нем вещи, которые напоминают тебе о прошлом. Всем нам пришло время постараться избавиться от прежней боли и взять из прошлого только то, что было в нем хорошего.

Фиона все смотрела на него, и Нилл догадывался, какая буря неистовствует в ее душе. Собравшись с силами, она отпрянула от Нилла.

– Нет, Нилл, я не буду слушать тебя! Если отец и… – Даже сейчас ее губы отказывались произнести это слово. – Ты оставил меня! Ты меня бросил! А я верила, что ты вернешься за мной, как делал прежде. Я помню, как плакала, как до боли в глазах следила за дорогой, ожидая тебя, но ты так и не вернулся!

Горький смех Фионы, словно ядовитый шип, вонзился ему в сердце.

– И все-таки есть на свете справедливость! Теперь ты изгнанник, объявленный вне закона, и очень скоро половина армии Конна будет гнаться за тобой по пятам! Значит, вот почему мы с мамой вдруг понадобились тебе? Собираешься обменять две наших жизни на одну жалкую свою?!

Каждое слово Фионы жгло его, будто огнем.

– Приведи мне хоть одну причину, по которой я должна доверять тебе! – кричала она. – Многие годы я то и дело слышала рассказы о твоих бесчисленных подвигах – тех самых, о которых почему-то всегда говорили шепотом. Легенды о том, как ты встретился с королевой фей, о том, как своим мечом обратил в бегство целую армию, как в одиночку пересек море, чтобы украсть арфу Туаты де Данаан, попавшую в руки врагов.

– Фиона, большая часть этих историй – обычная выдумка. Жаль, я не могу рассказать тебе больше – Конн взял с меня клятву никогда не рассказывать о своих приключениях.

– А другие истории, которые я слышала, – скажешь, это тоже выдумки?! Рассказы о роскошных пирах, которые закатывал Конн в твою честь, – и это в то самое время, когда мы с мамой умирали с голоду? Тогда тебе не было дела ни до нее, ни до меня, верно? И вот сейчас ты явился в Дэйр по одной-единственной причине – решил, что можешь использовать нас.

Темный румянец стыда окрасил скулы Нилла.

– Поверь, я вечно буду помнить о том, чего вам стоило мое отсутствие, – сжав зубы, с трудом проговорил он. – Но прошлое, увы, уже не изменишь. Поверь мне, Фиона, я не лгу. И сейчас я вернулся в Дэйр потому, что у меня не было выбора. Ты ведь знаешь, как я ненавидел это место. Ненавидел все, что напоминало мне о нем. Но теперь я уже не жалею, что приехал, – ведь благодаря этому я нашел тебя.

Он осторожно заглянул ей в лицо, такое неожиданно беззащитное. Боль, которую она терпела, была так велика! А предательство – таким подлым! Да, с горечью подумал Нилл, не слишком ли поздно он решил просить у нее прощения? Поверит ли ему Фиона?

– Когда ты приехал сюда, мы были совсем чужими, – ледяным тоном сказала Фиона. Голос ее звучал жестко. – И такими же и расстанемся.

Повернувшись к нему спиной, она спустилась с холма и исчезла из виду. В душе Нилла все перевернулось – так же, как когда он потерял ее в самый первый раз.

Он долго смотрел на деревянный сундучок, который держал в руках, потом со вздохом прикрыл крышку. Сколько долгих часов он работал над ним, лелея в душе робкую надежду! Тогда он думал о том, что же Фиона решит забрать с собой, когда придет время уезжать из Дэйра. Но вот она ушла, оставив ему жгучую боль.

Стемнело. Мириады сверкающих звезд бриллиантовой пылью усыпали небосвод. Народившаяся луна заливала землю серебристым призрачным сиянием. Казалось, Дэйр погружен в навеянный чародеем загадочный сон – и вместе с тем в нем бурлила жизнь. Все росло с какой-то поистине волшебной скоростью, звери бродили около стен замка, а их детеныши, после долгого перерыва появившиеся на свет в этих местах, боязливо следовали за родителями.

Кэтлин повеселела. Достаточно ей было увидеть крошечного крольчонка с бархатными ушками или неуклюжего, с подламывающимися ножками олененка, как сердце ее наполнилось новой надеждой.

Кэтлин бессознательным движением сжала древко дротика. Она постоянно носила его с собой, чувствуя себя спокойнее оттого, что под рукой у нее есть оружие.

Кэтлин вздохнула и закрыла глаза. К несчастью, ей уже не приходилось сомневаться, что уговоры и мольбы простить брата, обращенные к Фионе, пропали даром. Было видно, что девушка с трудом сдерживается. Злость, кипевшая в ней, грозила вырваться наружу. Что же до Нилла, то он страдал молча, только темные круги под глазами с каждым днем становились все больше.

Но несмотря ни на что, он со стоическим упорством продолжал делать попытки примириться с семьей. Трогательное внимание, которым он окружил мать, заставило Аниеру помолодеть лет на десять. Она расцветала на глазах. Что же до Фионы, то, сколько бы она ни отталкивала его, Нилл, видимо, не оставил надежды вымолить у нее прощение.

Шорох, раздавшийся за спиной Кэтлин, заставил ее очнуться. Она оглянулась и не смогла сдержать улыбки при виде того, с каким забавным видом мать-утка хлопотливо собирает вокруг себя выводок желтеньких пушистых детенышей, а потом сердито гонит их в уютное гнездышко.

Потребовалось немало доводов, чтобы убедить Фиону не трогать гнезда, иначе девушка утащила бы оттуда все яйца до единого.

Как хорошо все-таки иметь подругу, подумала Кэтлин, ведь с уткой-то не поговоришь по душам. А в такой вечер, как сегодня, ей совсем не хотелось оставаться одной.

Наступил Имбол – самый большой праздник для всех, кто жил к западу от гор Слив-Миш. Фиона трещала об этом без умолку целую неделю. Костры и пиршества, танцы и песни – праздничное настроение охватило всю округу с такой силой, что противиться ему не могли даже нищие обитатели Дэйра.

Фиона день за днем терзала Кэтлин описанием того, как они повеселились в прошлом году, убеждая ее отправиться вместе. В конце концов, говорила Фиона, что интересного довелось ей видеть в монастыре? Когда Нилл, как обычно, вернулся в замок после охоты, он даже не сделал попытки возмутиться тем, что Фиона вновь нарушила установленные им ради их безопасности правила, – для этого он слишком устал.

Именно поэтому, хоть ей и хотелось выбраться за пределы Дэйра, Кэтлин решила остаться в замке. Аниере и Фионе пришлось отправиться без нее. Украсив волосы свежими душистыми цветами, они ушли.

Так даже лучше, успокаивала себя Кэтлин. Она чувствовала, что понемногу начинает любить Дэйр, и никакой, даже самый замечательный праздник в мире не стоил того, чтобы подвергать смертельной опасности своих новых друзей.

Кэтлин вспомнила Аниеру, когда вместе с Фионой та зашла попрощаться перед уходом. Аниера погладила ее по голове с такой же материнской нежностью, как когда-то аббатиса. «Я помню, как много лет назад мы с Ронаном танцевали в такую же ночь. И всегда мечтали о том, как наш сын станет кружить свою возлюбленную в танце меж горящих костров. Потом Ронана увезли. Увезли и Нилла. И я уже перестала надеяться. И не надеялась до тех пор, пока не увидела Нилла вместе с тобой. Не огорчайся, дитя. Костры Имбола еще будут гореть для тебя». Слова пожилой женщины ошеломили Кэтлин. Какие мысли бродят в голове у Аниеры? В груди матери Нилла билось такое нежное сердце, и к тому же ей пришлось пережить немало горя! Но сейчас в нем вновь пробудились и любовь, и надежда.

Что будет, если нависшая над ними опасность исчезнет? Если Дэйр снова возродится к жизни, закружатся ли они в танце среди весело пылающих костров? Как чудесно будет наслаждаться музыкой, позволить Ниллу научить ее танцевать!

Кэтлин вздохнула, и взгляд ее устремился к далекому холму, где виднелись слабые отблески костров. Если бы Нилл был здесь, она попыталась