---

городские легенды,призраки,старая Москва2013 ru Roland FictionBook Editor Release 2.6.6 17 February 2013 http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=4970306Текст предоставлен правообладателем 0ae5b210-78da-11e2-ad35-002590591ed2 1.0

Людмила Романова

Сказки старой Москвы

Дорогие читатели!

Все эти невероятные истории, о которых вы прочтете в этой книге, реальные и происходили с реальными людьми. С моими бабушками, прадедушками, или их знакомыми. Просто это было очень давно, а тогда, в старые времена чего только не случалось! Хотя, если присмотреться, то и в наше время чудес достаточно. Нужно только быть внимательным. У меня этих историй на несколько книг, но начну я с самых старых, которые я к счастью запомнила. Вот вам первая, которую моему прадедушке рассказал сам Иван Иванович, который частенько чинил обувь его домочадцам. Ведь он был сапожник, и жил на улице Солянка, рядом с домом моего прадедушки.

Случай с Иваном Ивановичем, рассказанный им самим, в 1886 году, после которого, он бросил пить… и женился

На одной из улиц старой Москвы, Солянке в своей мастерской сидел сапожник Иван Иванович. Худенький мужчина, лет этак пятидесяти. На дворе был конец лета, и день, который уже заметно стал короче, клонился к вечеру.

Спешить ему домой было не зачем, а работы как всегда было много. И башмачки, и сапожки для дамочек, кирзовые сапоги для мужчин, и валенки проношенные, всех размеров. Каждый день несут. И каждый норовит, чтобы поскорее, именно ему в первую очередь сделали.

– Уж ты, Иван Иванович, постарайся, сделай к завтрашнему дню…

– Чтобы завтра были готов, да не халтурь, подметку то покрепче прибей!

– Иван Иванович, уж ты почини, пожалуйста, ботинки Васеньке побыстрее. На новые пока деньжат нет, а эти еще поносить можно…

Всякие шли заказчики, и с гонором и с норовом и с просьбой. Народ– то разный. Да Ивану Ивановичу так – то было веселее. С кем поговорит про их жизнь, приколачивая каблучок, с кем новостями обменяется, с кем пошутит. Так день и проходит.

А чтобы работа нудной не казалась, Иван Иванович имел про запас бутылку водки из соседнего магазинчика. Этот штоф всегда стоял у него в углу за коробками с гвоздиками и сапожным инструментом. И он его расходовал бережно. Нальет себе немножко, выпьет, а бутылку аккуратно назад поставит. Он же не пропойца, какой-нибудь! А так, для настроения!

Бывает, уже тошнит от всех этих подметок да каблучков, а пропустишь рюмочку, так сразу тепло на душе становится, и мысли хорошие набегают, да и время быстрее идет.

Многие, заходя, намекали, что и ему теперь можно подумать о второй женке.

– Совсем ты Иван Иванович себя запустил. Худющий! Жену тебе надо. Вот дочку выдашь, совсем волком запоешь. Женись! Хоть стакан воды подаст, когда заболеешь. Да и дочке за тебя спокойнее будет.

И Иван Иванович понемногу начинал подумывать, а не послушать ли их совета, но оставлял эти планы на потом, когда дочка к мужу уедет. Да и свободу свою, ему терять не очень хотелось.

– И не плохо мне одному. Привык. А едок из меня всегда плохой был, так что не в женитьбе дело, – успокаивал он себя.

* * *

Поставив на полку подбитые ботинки, Иван Иванович посмотрел в окошко, на последние светлые облачка, вздохнул, и откупорив шкалик, перекрестившись и что-то пробормотав в свое оправдание, выпил рюмочку. Ненадолго он задумался, вспоминая свою жизнь, и вздохнув, налил еще одну. Затем Иван Иванович бережно поставил шкалик на место, и, занавесив окошки, зажег свечу.

– Сейчас последние башмачки подобью, и домой. Хватит, всех дел не переделаешь! – подумал он, беря в руки молоток.

И вдруг слышит, дверь скрипнула.

– Да кого же это опять черт принес!? Наверное, сегодня до дому не дойду! – беззлобно подумал Иван Иванович, предполагая, что в такой поздний час к нему пришел нежданный заказчик.

Поднимает он голову, и видит, что в дверях стоит его друг и сосед Павел Иванович! Собственной персоной. Да такой веселый, глаза, аж, горят!

– Павел Иванович! Так это другое дело! – радостно подумал сапожник.

Дружба у них была давняя. На одной улице выросли. А когда поженились, то семьями дружить стали. И частенько они бывало с ним, то в трактирчик сходят, то здесь посидят, за шкаликом. Уж так душевно. Хороший человек, и выпить и поговорить …

– Все сапожничаешь, Иван Иванович. Пора уж заканчивать, всех денег не заработаешь! – проговорил весело Павел Иванович, входя в мастерскую, и посмотрев на часы, захлопнул их и засунул в карман на груди.

– Павел Иванович, да ведь все всем угодить хочется, как банный лист пристанут, – сделай быстрее, да сделай! Им кажется что это все просто, отрезал да прибил… Ну да что я? Я уж и уходить собрался, так что садись, сейчас мы с тобой по рюмочке пропустим, – заговорщически подмигнул Иван Иванович приятелю.…

– Нет, Иван Иванович, я без закуски не могу, развезет. Пошли в соседний трактирчик зайдем. Там нам и щец нальют и пирожков поднесут. Посидим да поговорим, вот и вечер хорошо пройдет, – возразил Павел Иванович.

– Ну что ж! – сказал Иван Иванович, вытаскивая гвоздь изо рта, и кладя его на подоконник. – И, правда, почему бы нам и не сходить? По крайней мере, надо мной теперь никакого указа нет. Я теперь, сам себе хозяин.

Иван Иванович засуетился, убирая мастерскую и гася лампу, и хотел было уже снять фартук, да тут обратил внимание на сапоги Павла Ивановича.

– Где ж ты, такие, отхватил? – хлопнул он себя по бокам. Поди, рублей двадцать пять отдал? Кожа сразу видно хорошая, да и сшиты, ладно. Я чего – то не припомню, чтобы я тебе такие делал. Да и помолодел ты что – ли, какой– то ты не такой! – сказал он, оглядывая весь вид приятеля.

– Да ладно тебе, мне похвалы то петь. Что я, девка что – ли? Вот найдем тебе невесту, ей комплименты и будешь дарить. Собирайся быстрее, да пошли, уж темнеет, – ответил тот, усмехнувшись.

Иван Иванович, согласно махнув рукой, быстро навел кое-какой порядок в инструменте, погасил свечу и вышел с Павлом Ивановичем из мастерской, закрыв ее на ключ.

* * *

Идут они по улице, а там ни души. Пустынная улица, как будто все вымерли.

– Странно, кудай – то народ то девался? Неужели уж так поздно? – спросил Иван Иванович приятеля, оглядываясь вокруг. Вроде бы недавно еще только смеркалось. Сколько на часах твоих было?

– Да уж около двенадцати. А люди? Да черт его знает, где народ. Наверное, по домам сидят. Да нам то что! У каждого свои заморочки! – ответил, хитро сощурив глаза, Павел Иванович…

– Да как– то необычно, – почесал голову сапожник. Всегда домой идешь, а тут еще бабы с корзинами и ямщики на колясках, опять же парочки прогуливаются. Полно прохожих, – снова засомневался Иван Иванович. Но конечно, если уже почти двенадцать…Может и трактир уже закрыт?

– Наш трактир всегда нас ждет! – засмеялся приятель. А, ты побольше пей, так и до утра засидишься. Посмотри, вон уж луна на небе! Да, какая, полная, лучше солнца сияет.

Иван Иванович бросил взгляд на небо. Оно было черное, и луна полным кругом сияла на нем.

– Но уж с солнцем все равно не сравнишь. От солнца радость по всем жилкам течет, а от света луны, какая– то загадка и таинственность… – Иван Иванович подумал об этом про себя, не желая спорить с другом. Его больше удивляло то, что на улице никого нет. Иван Иванович повернул голову к приятелю, и хотел – было снова удивиться, что сегодня время за работой так быстро пробежало, как его поразил вид Павла Ивановича. Румянец, с которым приятель пришел к нему с лица совсем сошел. И теперь оно было бледное, как у покойника!

– Может, конечно, этот голубоватый оттенок от света луны? – подумал Иван Иванович, все же отмечая, что и волосы у друга слишком черные и брови немного лохматые, смоляные. А глаза, горят каким– то торжеством, даже в темноте это видно. И что-то в друге не то. Вроде и он, а вроде и другой. Как то идет не так, как– то разговаривает по-другому. Кураж другой, – решил Иван Иванович. Хоть и выглядит он сейчас как покойник. Точно, он же девять дней как помер! – похолодел вдруг Иван Иванович, потому что профиль приятеля под светом луны уж очень был похож на тот, с которым он в гробу лежал. – Я же сам на похоронах и поминках был! Как же это?! Мы идем… разговариваем…. Или я путаю что-то…

И Иван Иванович почувствовал, как легкие мурашки побежали по всей его спине.

– Ну, ты чего?! – сказал Павел Иванович, заглянув в глаза приятеля, и усмехнувшись, какой-то недоброй улыбкой. – Ты чего, как поленом пришибленный сделался? Темноты что ли боишься?

Деваться было не куда, и, стараясь не обидеть своим дурацким вопросом приятеля, Иван Иванович, смущенно посмеиваясь, сказал: «Уж ты извини меня, Павел Иванович, но сдается мне, что ты ведь …помер?!»

Павел Иванович, снова ухмыльнулся, и, продолжая идти и смотреть вперед, стукнул Ивана Ивановича по плечу

– Да ты что, приятель! Как же я помер, если я здесь с тобой иду! Это ты, наверное, уж не одну рюмочку– то выпил. Сознайся, наверное, весь свой шкалик осушил? А!? Закусывать надо, чтобы не казалось.!

От этого хлопка, Ивану Ивановичу стало еще больше не по себе! Какая-то чужая, тяжелая рука, как будто не ударила слега, а всей своей огромной и холодной пятерней ухватилась за его спину, да и задержалась немного, прижав ее. Голова у Ивана Ивановича слегка ушла в плечи. И волосы зашевелились, они вставали волоском за волоском, когда холодная волна страха побежала теперь по его голове. Иван Иванович почувствовал это. Но, поежившись, он подумал: «Наверное, я что-то путаю. Не может такого просто быть! С мозгами моими что-то, неужели от того, что на голодный желудок выпил.» Иван Иванович осторожно посмотрел на друга, и решил, что эта бледность его лица точно от лунного света, а удар сильный и неприятный, потому что Павел Иванович всегда здоровее его был, а сейчас просто дружеский удар не рассчитал. Иван Иванович продолжал шагать по дороге с приятелем, и старался уложить в голове все свои неправильные мысли. Он постарался настроить себя на уютный шум трактира, где сейчас, наверняка полно посетителей, представил тарелку горячих щец, и приятный разговор с другом.

Но успокоившись, и предчувствуя хороший вечер, вдруг подумал, что больно длинная дорога. Уж давно должен был попасться на пути знакомый трактирчик, но его, почему то, все еще не было! Иван Иванович судорожно пытался понять что-то, глядя под ноги, но мысли бежали от него. Он не мог сосредоточиться. А Павел Иванович шел рядом, молча, иногда поглядывая на Ивана Ивановича со странной ухмылкой.

И тут Иван Иванович снова вспомнил, как плакала жена Павла Ивановича, как сидел он сам с соседями и поминал друга у него же в доме, как, наконец, во время отпевания, Павел Иванович лежал в гробу… И свечки горели в церкви. И запах! Этот запах церкви…. И лицо было именно такое, синеватое и жесткое!

– Павел Иванович, ты точно помер! – решительно сказал Иван Иванович. Я же и гроб твой нес! Ну конечно! – ужаснулся Иван Иванович от такой последовательности мыслей, которые подтверждали, смерть его друга. Да Господи, что же это? – осенил себя крестом сапожник. Господи, ты, Боже мой! Это я что, с покойником иду?! А? Иван Иванович снова поежился, и покрылся мелкими мурашками.

– Да ты, видно, уж изрядно наклюкался, раз такую чушь несешь! – сказал Павел Иванович, сам, поежившись немного. Он как– то странно покрутил шеей, как будь – то ему мешал воротник. И отстранился немного от приятеля.

Иван Иванович хотел, уже было поспорить, что и не пил он сегодня много, всего– то рюмочек пять, но вдруг споткнулся и, посмотрев под ноги, увидел, что там какие то коряги вместо мостовой. Он посмотрел вокруг и понял, что улицы и в помине нет. И города тоже. А идут они по каким то дебрям.

– Да где – же мы?! – ужаснулся он про себя. Господи! Кудай-то мы зашли?! – перекрестился Иван Иванович, озираясь вокруг, и кроме темноты и каких-то неясных очертаний не то деревьев, не то странных фигур не увидел ничего.

И Иван Иванович был вынужден посмотреть на Павла Ивановича, хоть ему уже не очень– то легко было поднять на него глаза. В душе у него все съежилось, и на спину как будто пуд положили.

Павел Иванович тоже остановился и посмотрел округленными глазами, все с той же зловещей ухмылкой, на приятеля. Но теперь, какое– то беспокойство заметил Иван Иванович в его взгляде.

– Да ей Богу, ты помер, утоп год назад! Ага! – завопил Иван Иванович, как бы подтверждая свои слова. – В деревне Омуты, когда к теще ездил!

Голос его стал почти петушиным. А лицо изобразило такое страдальческое возмущение, что глаза стали круглыми и выпученными, брови поднялись над ними домиком с крышей из морщин на лбу, а рот открылся и вытянул лицо так, как– будто Иван Иванович год на постной пище сидел. Оставаясь с таким выражением лица, он снова перекрестился. Не только по привычке, как теперь уже больше по необходимости. С крестом ему как– то легче делалось. И даже смелость появлялась.

Павел Иванович пристально и настороженно посмотрел на Ивана Ивановича, и как заметил тот, лицо его при этом снова немного в цвете изменилось, еще больше синевой пошло. Он, протянул, было, руки к плечам Ивана Ивановича, глядя на него с укоризной и досадой. Но тот, посмотрев на приятеля с ужасом, отчего лицо его вытянулось еще больше, а глаза почти– что выкатились из орбит, отпрянул в сторону, и стал класть на себя крест за крестом, шепча молитву «Отче наш», замечая при этом, что уж очень трудно ему это дается.

– Рука как свинцом налилась, и быстро ее приложить к голове не получается!

Павел Иванович, в ту же минуту судорожно отдернул руки. Отошел от приятеля на два шага, как бы в обиде, потом резко повернулся, и Иван Иванович пришел еще в больший ужас от облика Павла Ивановича, который теперь не только посинел, а почернел! И фигура его еще внушительнее стала, как будто раздулась, малость!!

– Ха, ха, ха, – засмеялся он злорадно, глядя на Ивана Ивановича, каким– то ехидным взглядом, и хлопая в ладоши. Догадался!!!! Ну что ж! Ты всегда был хитрым, всю жизнь исподтишка действовал. Могила тебя исправит! Но я уж подожду, по-дружески, торопить не буду. Я ведь как лучше хотел, сюрприз так сказать…

И… исчез!

* * *

А Иван Иванович, вдруг почувствовал, что стоит он в жиже болота по пояс. А вокруг ночь и тьма, хоть глаз выколи!

В душе у него все сжалось и мгновенно опустилось куда-то вниз. В животе защекотало. Он очень ярко представил, что сейчас, чьи-то цепкие руки, да не чьи, а именно Павла Ивановича схватят его в этой темной воде, и потащат в низ. Одновременно он почувствовал всеми клетками своего тела опасность, исходящую из каждой точки пространства, окружающего его. Ведь вокруг была такая темнота, что в ней могли скрываться сотни таких рук, которые так же готовы были вцепиться в него со всех сторон своими цепкими холодными крючками пальцев и ….утопить!

А!!! – завопил Иван Иванович, и, задирая ноги, за которые цеплялась тина, в три прыжка оказался на берегу.

– Свят, свят, свят, – забормотал Иван Иванович, судорожно выбираясь на берег. Отче наш….-запричитал он молитву. – Да куда я забрел– то? Да как я сюда попал– то? Да кто ж это бы-ыл!?

Его тело еще содрогалось от страха, когда он карабкался по крутому берегу, а ноги скользили, срываясь с мокрых кочек. Он хватался за траву, попавшие ветки кустов и полз, полз вверх, ощущая холодный шлепок сзади. Наконец он понял, что стоит на твердой почве на краю поля. Оглядевшись, и не найдя ничего опасного, он немного успокоился, потому что заметил, что уже светает. И в этом сером утре он теперь различал очертания деревьев, травы, колосьев пшеницы.

Иван Иванович посмотрел вдаль и увидел деревню, с серыми домиками. К тому же небо над их крышами из серого становилось слегка бирюзовым, и длинные перламутровые облака уже плыли по нему. Тонкий слой розового наметился на самом горизонте и с каждым шагом к деревне, небо становилось все светлее, светлее…. И вот уж и солнце вышло, и настало утро!

Иван Иванович не дошел, а добежал, насколько ему позволял его возраст, до околицы деревни, и совсем уж обрадовался, увидев женщину, идущую ему навстречу с коромыслом и ведрами на нем.

– Хозяюшка, хозяюшка! – проговорил срывающимся голосом, переходящим то на шепот, то на петушиный крик Иван Иванович.

– Тебе чего? – спросила хозяйка, женщина лет сорока, остановившись, при виде странного человека.

– Ой, бабонька, – обрадовался Иван Иванович, услышав милый женский голос. Да гдей – то я? Чего– то не пойму. Где Москва то?

– Да вон там город, верст двадцать будет, – махнула женщина рукой в сторону леса…

– Двадцать! – свистнул Иван Иванович…

– Да ты чего мужик, заблудился что – ли? Али лихо, какое с тобой случилось? Вон весь в мурашках! И в тине! Не иначе как в наши болота забрел! Заходи в дом, – махнула она рукой в сторону крайнего домика. – Печка уже затоплена. Сейчас воды принесу, чаю попьем, согреешься.

– А муженек то твой не грозный, а то выставит меня. Незваный гость, как говорят, хуже татарина. Может, я здесь, на дровах посижу, а от чайку не откажусь. Спасибо скажу, если горячим чайком попоишь.

Иван Иванович еще был не совсем в себе, разговаривая с женщиной, он дрожал не то от холода, не то от страха, и боязливо– настороженно озирался по сторонам. Но, увидев плетень, подсолнухи, растущие рядом с ним, кур, гуляющих по лужайке, рыжую кошку, сидящую на бревнах и дымок из трубы, приободрился. А уж крик петуха его совсем привел в хорошее расположение духа. С криком петуха, как все знают, нечистая сила спать уходит.

– Вдова я, тихо сказала женщина. Сама себе хозяйка. Так что заходи, не стесняйся.

– Вот спасибо тебе, милая. Вот спасибо! Уж со вчерашнего дня, чаю то не пил, – промолвил он, вдруг заметив, что хозяйка– то очень даже хороша. И румяная и полненькая, как его бывшая женушка.

– А как ваше место называется? – спросил Иван Иванович, распрямив спину, и приосанившись, стараясь все-таки понять, куда его занесло.

– Деревня Омуты, – ответила женщина, с интересом глядя на Ивана Ивановича…

– Омуты?! Так это ж! – Иван Иванович, хотел, было, обернуться назад, и убедиться еще раз, что никто за ним не гонится. Здесь ведь недавно мой приятель Павел Иванович утоп. Может, слышали?

– Слыхали, как же. Это зять соседки, что через дом от меня живет. Хороший был человек. Меня все сосватать хотел. Говорил, у него приятель вдовый есть. Так теперь не сосватает. Около года с того дня прошло…

– Точно, почти что год… – снова задумался Иван Иванович, не зная раскрыться ему этой женщине или промолчать, придумав другую историю. И тут он почувствовал, что по месту, на котором должны были быть штаны, вдруг прошелся утренний ветерок, и как– то прохладно так прошелся! Он посмотрел на свои руки и понял, что стоит без штанов! Они висят у него на руке, как у официанта из трактира полотенце.

– А спереди?!

Слава Богу, спереди был его родной рабочий фартук.

Худо и добро

Часть первая

В старые времена, когда по Москве еще ездили извозчики, на улице Солянке стоял дом, в котором хозяин Попов Петр Васильевич сдавал квартиры жильцам. В общем-то, это была обычная московская улица. Извилистая, шумная, с лавками, трактирами, почтой и другими городскими заведениями. Но какая жизнь кипела на ней, какие симпатичные барышни стучали каблучками по мостовой, и какие там истории происходили! Что ни дом, то история, что ни человек, то судьба!

Дом, о котором пойдет рассказ, стоял на самом конце улицы, ближе к реке Яузе. Прекрасное это было место. Да и можно сказать центр Москвы– матушки. Чего там?! Варварка, Китай город, а там уж и старые стены Кремля и Александровский сад.

Дом был двухэтажным и разделен аркой на две половины. С другим таким же домом он образовывал прекрасный дворик, в котором росли золотые шары и масса бальзаминов. Рядом, через двор, была церковь Петра и Павла, и звон ее колоколов врывался прямо в окна жильцов этого дома, и звучал так благостно, что на сердце делалось легче, и хотелось творить разные добрые дела. Хотя, по правде сказать, в то время церквей в Москве было много, и уж если пойдет звон, то слышно его было со всех сторон.

Павел Васильевич, занимал с семьей половину дома, а вторую сдавал жильцам. Это давало ему приличный доход, и пока что думать о черном дне не приходилось. Год назад, в Москву, к брату из Бронниц приехала сестра Дарья Васильевна, со своим мужем Григорием Павловичем, поближе к сыну, который устроился служить в ведомство при железной дороге. Его дела тоже шли хорошо. А так как племянник уже был женат и имел троих детей, он, конечно же, мечтал купить себе собственный дом. И покупка дома была не за горами. А пока он жил в доме родителей жены, на Тверской – Ямской.

В доме снимали квартиры разные люди среднего сословия. Те, кто состоял на службе и имел доход для оплаты квартиры. Ну, например: жандарм с женой, вдова железнодорожника с сыном гимназистом, учитель и еще подобные жители города. Все жильцы дома, были люди порядочные и платили за квартиры исправно. И сам хозяин был пре добрейший человек.

На первом этаже, уже месяц жил один одинокий человек, лет пятидесяти пяти, как раз под квартирой, где разместились Дарья Васильевна, и Григорий Павлович. Тот одинокий человек, его звали Федор Иванович, каждый день выходил из своей квартиры и поздно вечером возвращался в нее. Видно какая-то работа у него все– таки была, а иначе где бы он пропадал? Он был худой, не разговорчивый, и никому не был интересен, разве только вызывал жалость. Его считали немного странным. Но порядка он не нарушал, никому не грубил. Просто жил замкнуто и, победнее, чем другие одевался.

* * *

В тот вечер Дарья Васильевна и Григорий Павлович, сидели за вечерним столом одни. Вчера они отпраздновали именины Григория Павловича, и их прислуга Марфа напекла столько пирогов, что как гости их не ели, нахваливая, все же осталось еще много, и с капустой и с курочкой и с ягодами. А Григорий Павлович очень любил Марфины пирожки. Вот и сейчас он протянул руку к одному рыжему красавчику с начинкой из курочки, Дарья Васильевна достала из буфета вазочку с сахаром, положила щипчики, и расставила чашки. Марфу они отпустили домой на пару дней, и были в доме совсем одни, отдыхая от вчерашнего веселья.

Они пили чай и вели беседу. Времени у супругов было много и можно было тихо и спокойно обсудит все дела и новости, и конечно вспомнить молодость. За окном уже был синий вечер, и летние ночные мотыльки стучались в окошко и пытались прорваться через стекло к свету лампы. И Листья тополя пахли своей сладкой липкой клейковиной, а на небе сияла полная луна.

– Какой-то странный этот жилец! – сказала Дарья Васильевна, наливая себе вторую чашечку чая.

– Это, нижний, что-ли? – спросил, отхлебывая чай, Григорий Павлович.

– Да. Это я про него, – кивнула головой Дарья Васильевна.

– Да чего в нем странного. Просто бедный. Жалование, небось, маленькое, вот и ходит в своем старье и зимой и летом. Одень меня в такое, допотопное платье, так и я тебе странным покажусь, – усмехнулся Григорий Павлович. – Опять же, одинокий. Никто ему о его виде не напомнит, вот и опустился. Но я должен сказать, что и при его бедной одежде видно по манерам, что он человек благородный.

– Надо к нему как-нибудь зайти, да спросить, как поживает. Может чем помочь нужно? Сегодня после обеда, смотрю, идет, как весь в воду опущенный. Аж, весь белый! Как будто горе у него невозможное! Прямо, на плечах его нес! – воскликнула Дарья Васильевна. – Жалко человека! Не дай бог вот так старость встретить, когда и никого близкого рядом нет, и никто тебе в трудный час не поможет, – сделала скорбное лицо Дарья Васильевна.

– А помрешь, так никто и не узнает! – поддакнул, с улыбкой Григорий Павлович. Не дай Бог! Ну, нам с тобой Дарья Васильевна такая беда не грозит. У нас и дети, и внуки есть. Вспомнят, и как случится, так и похоронят по-божески.

Супругам было все – равно, о чем говорить. Хоть о погоде, хоть о соседе. Каждый день вот так, за столом, да в постели. Сорок лет вместе. Уж, кажется, обо всем переговорили. И бывало уж и не один раз! Но для поддержания разговора, никто не говорил, и не напоминал другому, что мол, – слышал я уже это! Ты что забыл, что мне уже это рассказывал! А наоборот, поддакивал, да снова удивлялся, – да что ты? Или, – неужели, он так сказал?! Хоть исход рассказа был уже известен.

И поэтому, уж если находилась тема, то ее обсасывали со всех сторон. И с этого бока и с другого.

– Я как– то у него спрашивала, о его родственниках, так он говорил, что у него никого теперь нет. Один он, – продолжила разговор Дарья Васильевна.

– Не извольте, говорит, беспокоиться. Мне эта жизнь не в тягость. Никому не мешаю, а на жизнь хватает, – а у самого глаза то заблестели.

– Ну, это его дело! Хозяин – барин, – сказал Григорий Павлович и посмотрел в окошко. – Ой! Дарья Васильевна, – вдруг вскричал он, – посмотри, в окно то козел смотрит!

– Какой еще козел! – возмутилась Дарья Васильевна, думая, что муж решил так пошутить над ней.

Но Дарья Васильевна все же повернулась к окну и обомлела. Сквозь черноту ночи, и кружево занавесок, в окно на нее смотрела морда козла, только очень большая, и рога у него были огромные. А взгляд у козла был как бы человеческий, жалостный такой.

– Свят, свят, свят, – перекрестилась Дарья Васильевна, обернувшись на мужа, и они оба снова посмотрели на окно.

К их удивлению там уже ничего не было.

– Господи, привидится же такое! – с облегчением сказала Дарья Васильевна. – Откуда, на втором этаже, козлу то взяться! – сказала она возмущенно-сердитым голосом.

– Показалось, наверное! – успокоительно сказал Григорий Павлович, все же, подойдя к окну и вглядываясь в темноту.

И они оба, сделали вид, что ничего не произошло и снова сели за стол. Хотя в душе, каждый недоумевал на увиденное.

– А что, Дарья Васильевна, были бы у нас деньги, мы бы тоже свой дом в Москве купили, и вместе с сыном и внуками жили. Здесь хорошо, и братец твой добрый человек, но, все же, не свое! – продолжил разговор Григорий Павлович.

– Да, я и сама наш дом в Бронницах вспоминаю. Уж так хорошо нам там жилось! И земля под ногами, а не булыжник. А ночью звезд то сколько, не то, что здесь. Городок маленький, зелененький. И речка, и церковь, какая у нас была! А пасха, или Рождество вот как весело да радостно… Дарья Васильевна улыбнулась, вспоминая свой дом.

– А как по улице идешь, то все тебя знают, да кланяются. То на обед пригласят, то на крестины.

– Да, – сказал Григорий Павлович. Нам бы дом, где-нибудь в Сокольниках, с двориком купить. И Москва не далеко и все в собственных домах да садах. Там места хорошие, я давеча ездил к адвокату, по поручению твоего братца, такие там улочки, зеленые, сирень в каждом доме, одуванчики на лужке. Липы, да дубы. И церковь там Николая угодника, зашел, на обратном пути молебен заказал. А потом пешочком мимо Басманной до вокзала. До самой Каланчевки дошел. Прогулялся. Посидел в трактирчике, перекусил, и потом через Мясницкую, да Китай город, вот и дом наш.

– Это сколько же верст то будет? Столько прошагать! Чего ты, на извозчике что – ли экономил? – возмутилась Дарья Васильевна.

– Да нет, приятно по городу пройтись, на прохожих посмотреть. Люблю я Москву. Да и что здесь будет, верст пять, часа два медленным шагом. Одно удовольствие! И погода была распрекрасная! Григорий Павлович схитрил немного, потому что извозчика все же брал до трактира.

– Ну, я уж на такие подвиги, Григорий Павлович, не способна. Но Сокольники, и правда, место хорошее. Только чего мечтать? У нас уже с тобой таких денег не будет. Разве с неба упадут! – засмеялась Дарья Васильевна. Теперь только на сына можно рассчитывать. Так он раньше как лет через пять этого сделать не сможет. А доживем ли мы с тобой до того дня?

– Да ладно прибедняться. Здоровье у нас, Слава Богу! Ты, Дарья Васильевна, завтра жильцу нашему кусок пирога отнеси. Пусть хоть этому порадуется. Да чего там, я с тобой завтра сам к нему зайду. Спрошу, может, чем помочь! Ой! – снова воскликнул Григорий Павлович.

– Ты чего? – посмотрела Дарья Васильевна в сторону окна, на которую уставился муж.

– Козел! – И правда, опять его рожа. Да что это такое! Может, кто шутит, да в окошко козлиную морду показывает! Вот я сейчас пойду их разгоню! – грозно сказал Григорий Иванович, и боязливо подойдя к окну, перекрестился, и выглянул из него.

Но никого вокруг не было. Только тихая ночь и луна, да с таким ярким светом, хоть книгу читай.

– Дарьюшка, пора спать ложиться. Устали, вот наяву сны и видим. Если бы мы грибков поели, то я бы на них грешил. Вон давеча мне рассказывали, такие галлюцинации у человека были. Думали, представится! Слава Богу, отошел, – Григорий Павлович пошел раздеваться и лег в кровать. А Дарья Васильевна еще недолго убирала посуду да сахар в шкаф, изредка оглядываясь на окно, но там ничего больше такого не было. А потом тоже легла.

* * *

Дарья Васильевна. Так плохо я спал, – сказал утром Григорий Павлович. Всю ночь козел снился, да все блеял и на кровать все норовил лечь.

– Козел? Что прямо с копытами, да хвостом? Да на нашу постель?! – возмутилась Дарья Васильевна.

– Ну да! Я, вроде, сплю в нашей комнате, только, почему– то один. А он подходит, и тянет за простынь. Я встал его отогнать, а он прыг на нашу перину, тут я и проснулся, – сказал Григорий Павлович, уставив глаза в одну точку, и тем самым, войдя снова в сюжет того сна.

– Ну, навыдумывал вчера про него, вот и приснился, – сказала Дарья Васильевна, убирая постель, и взбивая подушки.

– А мне тоже странный сон был, – вдруг вспомнила она. Будто я мусор то подметаю, а вместо мусора в совок денежки сыплются! А сзади наш сосед Федор Иванович стоит, и жалобно так просит, – дайте мне поесть, дайте! – Дарья Васильевна сделала жалобное лицо. – И руки ко мне тянет, а они у него растут, и уже длинные стали, прямо до меня достают! Тут к нему, какая – то старая женщина в ночной рубахе подходит и говорит: «Пойдем милый, я там тебе сама поесть дам» И, уводит его из комнаты. А он цепляется руками, за косяк двери, цепляется… Тут я и проснулась. Глаза Дарьи Васильевны выразили недоумение и растерянность.

– Может, чего съели не так? А может, полнолуние, в него всегда какая-то чепуха снится. Или согрешили ненароком? – сказал Григорий Павлович, посмотрев на икону.

– Давай в церковь сходим, да по дороге соседу пирог занесем. Вот богоугодное дело и сделаем. Может, такой страсти больше и не увидим, – предложила Дарья Васильевна, тоже перекрестившись на образ.

* * *

И оба супруга одевшись, завернули пирог в салфетку, и вышли из дома. Спустившись по лестнице, которая скрипела от каждого их шага, они вышли на улицу. День был летний, теплый. Солнышко ласкало и листву, и цветочки. Птички весело щебетали на деревьях, утренний ветерок, был немного еще прохладен, но бодрил и так приятно скользил по лицу.

– Погода-то, какая сегодня будет! Хороший денек! – сказал Григорий Павлович, посмотрев на небо. Давай сегодня после обеда к внукам сходим. Может даже, к себе на несколько дней их возьмем, а то Марья Ивановна с ними уж устала. А нам, веселее будет. В Александровский парк с ними погулять сходим, в ряды, пусть себе новые игрушки выберут.

– Да я и сам уж соскучился, – сказал муж. Уж очень я Машеньку люблю, такая баловница.

– Разбаловал ты ее, надо строже с детьми быть, а то потом на голову сядут, – проворчала жена.

Так разговаривая, старики, и подошли к квартире Федора Ивановича. Они постучали в дверь, но никто им не ответил.

– Рано ему еще на работу. Он обычно выходит минут через двадцать, – удивился Григорий Павлович.

– Ну-ка, постучи еще, – попросила Дарья Васильевна, почувствовав что-то не ладное. А сама немного пригнулась к стенке и прислушалась.

– Тишина! – сказал тихо Григорий Павлович.

– Давай дверь приоткроем? – посмотрела на него вопросительно Дарья Васильевна.

Дверь быстро открылась, и старики вошли в комнату. Федор Иванович лежал на кровати, свесив руки.

– Пошевели его, неужели помер? – поежилась Дарья Васильевна.

Григорий Павлович потрогал жильца, но он не дышал.

– Мертвый. Но теплый еще, видно часа два назад отошел, – решил он.

Старики положили жильца на кровать, сложили ему руки и закрыли глаза. Челюсть завязали платком. Зажгли свечку и вышли из квартиры.

– Твори дела добрые, пока можешь. Помогай ближнему! При жизни! А мы все про себя да, про свои беды. Чтобы нам к нему вчера то заглянуть! Человек при жизни порадовался бы. Хоть последний день с участием пожил бы. А теперь ему ничего не надо. И пирог не попробует, – размышляла вслух Дарья Васильевна. – А я его, кстати, в квартире у него забыла. Теперь и возвращаться не хочется. Пусть лежит там с ним.

– А кто же его хоронить будет? – подумал в слух Григорий Павлович. Давай Дарья Васильевна мы на себя это возьмем. Хоть в последний путь его по-человечески проводим. С молебном, с отпеванием. Да пойдем братцу твоему доложим.

* * *

-О, Дарья, Григорий Павлович! Чего так рано? – спросил хозяин дома. Проходите, за стол садитесь, мы как раз завтракать собираемся.

– Спасибо, Николай, но у нас к тебе дело, сказала Дарья Васильевна, усаживаясь за стол. Жилец то Федор Иванович помер. Что теперь делать? Он здесь один был. Кто теперь о его похоронах подумает?

– Может, полицию вызовем, пусть похоронят за счет города, – ответил Николай Васильевич. – Хотя нет, возьми Дарья ты это на себя с Григорием Павловичем. Я вам денег дам, а вы уж все сделайте, как положено, по скромному, но чтобы, по человечески. Все-таки не бездомный, при службе, и родственники где-то есть. Может, когда и вспомнят о нем. Так мы будем чисты перед совестью. Он мне за квартиру деньги отдал, а месяц еще не прожил. Так что, как бы его же деньги ему же и пойдут. На чужом горе не наживешься, да и мы не разоримся, если чуть потратимся на траурную процедуру.

– Правильно Петруша. Правильно братец. Вчера мы весь вечер о нем разговаривали. Уж не знаю, почему он нам на ум пришел. Может, перед смертью просил помощи, поэтому мы его и вспомнили? Жалко поздно! Но, да Бог с ним, что теперь делать.

Дарья Васильевна и Григорий Павлович еще поговорили с женой брата, да с племянницей. И пошли заниматься похоронами.

* * *

– Ну, вот и все, гора с плеч! Все, как положено, сделали. Будет ему земля пухом, – сказал Григорий Павлович, заходя в квартиру к жильцу, которая была теперь уже пустая. Что будем делать с его вещами?

– Да какие тут вещи! – сказала Дарья Васильевна. Мебель при квартире. Белье? Так, кому оно нужно после покойника! Разве что книги… Во, смотри, черепашка с пепельницей. Какой красивый гарнитур. Голубое стекло! Занятная штучка! Сундучок, как настоящий кованный, а внутри бархат и иголки с серебряным наперстком. Пара фотографий.

Смотри, красивый был в молодости наш жилец. Да как одет прилично. А это, наверное, его жена? – спросила она, показывая фотографию мужу.

– Да нет, она его постарше будет, да и похожи они. Наверное, сестра! А вот письмо, видно перед смертью кому-то отправить хотел. Еще не заклеил. И адрес не написал. Не успел… Был бы адрес, можно было бы весточку послать о его смерти. Может быть, прочтем письмо? – спросил Григорий Павлович.

– Да ну, что ты! Чужое письмо читать. Давай мы все, что здесь приличного сложим в коробку, а потом, посмотрим, что с этим делать, – возразила Дарья Васильевна.

Все, что было хорошего и ценного, супруги собрали в узел, и отнесли себе в комнату.

– А что будем делать с постелью? – подумала вслух Дарья Васильевна.

– Да позовем дворника, пусть отнесет на помойку и сожжет. И вещи его тоже, кому они нужны? Уж очень старые! – пренебрежительно сказал Григорий Павлович и взялся за угол матраса.

– Смотри, – сказал он, а это что?

Из-под старого матраса выглянула красивая ткань, с застежкой.

– Господи, да что это в ней? Пачки, какие– то!

Григорий Павлович пощупал содержимое мешка сквозь ткань, сделал удивленные глаза и просунул руку внутрь. Он нащупали в нем, что-то бумажное и шуршащее.

Глаза у Григория Павловича округлились еще больше, брови поднялись. Он вытянул руку вместе с той шуршащей пачкой и изумился! В руке была тщательно перевязанная пачка пяти сотенных. А когда чехол был снят вовсе, то оказалось, что матрас был набит деньгами, да в таком количестве, и так аккуратно! Каждая пачка была обернута бумагой, и связана веревочкой.

– Боже ты мой, да он миллионер! И так нищенски жил! Зачем! – ахнула Дарья Васильевна.

– Деньги не наши! Что с ними делать будем? – спросил Григорий Павлович, перебирая пачки денег.

– Давай заталкивай все назад, понесем домой, а потом придумаем! – очень правильно решила жена.

Так чехол и коробка с немногочисленными вещичками Федора Ивановича оказались в доме супругов.

* * *

Расстелив старую скатерть на полу, супруги выложили на нее все деньги.

– Надо бы пересчитать? – спросил утвердительно Григорий Павлович жену.

– Господи денег то сколько! Все всплескивала руками Дарья Васильевна. Тут и на дом и на коляску хватит. И на мебель и на всю нашу старость. Да еще и внукам останется! И Дарья Васильевна уже представила, какой прекрасный дом купят они с мужем, да как удивится их сын, и невестка, когда узнают об их находке. Вот радости то будет! Раньше про такое, только в сказках слышали. Но чтобы им, да такое чудо привалило!

– А Григорий Павлович уже представлял, как важно будет он садиться в свою коляску и ехать в гости к брату из своего дома в Сокольниках.

О, сколько можно было бы сделать на эти деньги! – пронеслось в голове Григория Павловича множество приятных картин…

А где же он эти деньги взял? – вдруг оторвался от своих благостных мыслей Григорий Павлович.

– И правда, где? – призадумалась Дарья Васильевна. Вдруг, он кого ограбил, да еще и убил. А с виду тихий был. Не скажешь. А мы его жалели! Станут убийцу искать, сюда придут. Скажут, кто квартиру его убирал, тот и деньги унес! Да еще и нас на каторгу сошлют. Это на старости то лет! Ой, не приятно! И сыну потом слава плохая достанется! И ничего не докажешь!

– Все может быть. Может, он так хорошо притворялся. Ведь прятал он их зачем-то, вместо того, чтобы в банк отнести. Деньги уж очень большие. Целое состояние! И зачем ему так скромно жить было? Наверное, боялся их тратить, как говорится, на воре шапка горела! – прибавил Григорий Павлович.

– Нет, не будем мы эти деньги брать! Давай в полицию отнесем! – сказала горестно Дарья Васильевна.

И как– то тошно стало на сердце у них обоих, – вот оно богатство, и не возьмешь. Только размечтались, а после таких прекрасных картин, эта жизнь уже какой-то серой показалась. Уж точно говорят, – Мечты, мечты, какая сладость – И подарки не раздарим, и сына не порадуем. И главное дом еще долго не купим!

Завернула Дарья Васильевна деньги в чехол, и отдала в руки мужу.

– Но ведь с другой стороны, мы деньги нашли, никто не видел, может, их там и не было? – сказал Григорий Павлович, принимая деньги. Кто докажет? И потом, они теперь ни чьи, – размышлял он вслух, и как– то веселее делалось у него на душе. И картины новой прекрасной жизни снова возникали в голове.

– Да нет, почему они должны отдать то, что нашли? Сколько этих денег никто не схватывался! Почему сейчас вспомнят?

– Григорий Павлович все бывает! Еще и скажут, что мы его уморили, ведь мы первые его мертвым нашли. Скажут, знали про деньги, – сопротивлялась Дарья Васильевна.

– Кто скажет? Его и урядник осматривал, и доктор. Никаких ран на нем не было. Сам умер! Сердце подвело, – развел руками муж.

Не так– то просто было расстаться с таким богатством. И старики, совсем сломали себе голову, и растерялись. Сидели они на диване, и думали, что же им сейчас делать?

– А, давай-ка, чайку выпьем, да еще раз все обсудим, – предложил Григорий Павлович.

И за столом, в мирной знакомой обстановке вечернего чаепития, они успокоились. И решили, что суетиться им не надо. Утро вечера мудренее. Что с ними, с деньгами, до утра сделается? Если придут за ними и спросят, то скажут, что только что нашли и хотели утром в полицию отнести. Ведь они еще ни копейки оттуда не истратили.

А успокоившись, и снова обговорив все то, что произошло, весь этот суетной день, они вдруг вспомнили и о козлиной морде и об их странных снах.

– Сон то мой, – сказала Дарья Васильевна, к деньгам был! Мусор, мусор, вот денег как мусора и стало!

– А мне, зачем козел снился? И в окно мы все козла видели! А не кажется ли тебе Дарьюшка, что та козлиная морда, на нашего соседа малость похожа была, особенно, как он представленный на кровати лежал!

– Похож! А во сне то он ко мне все руки тянул, а на руках то копыта были. Я теперь вспомнила! А старуха то, что за ним пришла, больно на его сестру с фотографии похожа, взгляд такой же исподлобья. – Свят, свят, свят! К ночи, да такой кошмар! Я теперь и спать не лягу. Это кто же наш сосед был, что он в виде козла нам все виделся. Бес, что ли?

– Ну да бес! Мы же его в церкви отпевали, все по-божески было. Церковь беса бы не приняла, – успокаивал жену Григорий Павлович. А сам уже тоже в душе похолодел. – Давай, молитву почитаем. Не так страшно будет. А лампа пусть всю ночь горит. И окно давай завесим, чтобы никаких миражей в нем больше не было.

После молитв, на сердце стало легче, и страхи ушли. Супруги легли в кровать и заснули.

Утром солнечный луч прорвался сквозь занавеску и скользнул по лицу Дарьи Васильевны. Она открыла глаза, и вспомнила все. Григорий Павлович, тоже проснувшись, повернулся к ней, и посмотрел на нее вопросительно?

– Не снилось ли тебе что Дарья Васильевна? – спросил он жену.

– Снилось! – ответила она многозначительно, и перекрестилась.

– Вот и мне тоже, – также многозначительно сказал Григорий Павлович. И что же тебе снилось? Уж не снова ли козел?

– Нет, на сей раз сосед, покойник. Только живой, да радостный. Вроде, как и молодой, и румяный. Приходит он к нам в дом, и говорит: «Здравствуйте, Дарья Васильевна. А где же ваш муж? Хотелось бы мне его видеть, да поблагодарить вас обоих и одно поручение вам дать» А я забыла, что он умер– то. И удивляюсь. Говорю: «Как вы хорошо выглядите Федор Иванович, и румяный и веселый. Что-то хорошее случилось? Да и за что вы поблагодарить нас хотите? Может, чаю выпьете. Григорий Павлович сейчас вернется. Он на почту пошел. И что за поручение?»

– Да вот я решил съехать с квартиры, хочу с сестрой помириться. Я ведь очень обеспеченный человек, только так обстоятельства сложились, что пришлось мне немного так скромно пожить, как вы видели. Но сейчас уже все условности кончились. Жалко, я не успею кое– что сделать. Поэтому хочу попросить вас и вашего мужа, об одном одолжении. Вот деньги. Теперь они мне не нужны. Вы часть себе возьмите, часть своему брату отнесите. А третью часть в церковь за упокой моей души. Не откажете в просьбе? Я бы сам сделал, но уже не успею. Пришел к вам на минуту, и все, в путь!

– Да как же за упокой, вы же живы еще. Это грех! При жизни то!

– Да какой же я живой, – ухмыльнулся Федор Иванович, вы посмотрите на меня внимательно!

Смотрю, а он вдруг бледный стал, и как– то смеется не хорошо. Спасибо за пирог, – говорит.

– Какой пирог? – оглянулась я на стол, не было на столе пирога, обернулась назад, а там никого уж нет!

Чем дальше слушал Григорий Павлович рассказ жены, тем больше вытягивалось его лицо, и округлялись глаза.

– Да и мне он приснился! – стал быстро рассказывать Григорий Павлович. Все мне письмо в руки совал.

Вы говорит, отправьте письмо по этому адресу. Непременно! Там дом хороший продается. Я бы в нем жить хотел. У меня срочные дела, самому отправить некогда. А вот эти орехи вы нищим около церкви Неопалимой Купины отдайте. Пусть нищие грызут. Беру я орехи, а они из рук моих сыплются. Я все стараюсь удержать, а их все больше и больше, уж с головой меня закрыли, уже дышать нечем. Я помощи стал просить. А он как засмеется. Говорит, вам удача, вы и выбирайтесь. Сами, сами…. И так я от крика своего и проснулся. Жуть… – Видно, это разгадка к нашим мыслям, – сказал Григорий Павлович. Пойдем к твоему брату, и все ему расскажем.

Так они и сделали. А брат был более деловой человек. Он рассудил так.

– Деньги найдены в его доме. Никто этого не видел. Но что старое барахло жгли, видели все. Поэтому, если возникнет какой вопрос, то…

– Сожгли, господа. Знать не могли, что там было.

Но как просил поделить Федор Иванович во сне, брат сделать согласился. На церковь он положил, меньшую часть. Большую часть поделил между собой и сестрой.

– Это будет справедливо, – решил он. Без божьей руки, такое бы не произошло. Раз Бог дал, значит, отметил их за что-то. Без воли Божьей на голове ни один волос не упадет, – сказал он. И счастье, тоже не свалится. Так что пользуйся Дарья. На вот тебе денег, поставь свечку, да помяни наших родителей. Вот бы они порадовались! И еще крест на могилу закажите по лучше с надписью, мол, жил для других, мир праху его. А в церковь Неопалимой Купины вместе сходим. И молебен закажем и сами помолимся. А нищим, кто там будет стоять всем по червонцу.

И странная вещь! Когда они раздали всем нищим по червонцу, и попросили молиться за Федора, один нищий, приняв деньги, сказал, – Помер наш Федор Иванович! А я то, думаю, что он все не приходит и не приходит! Стало быть, теперь мне команды отдавать.

Но все сочли это за речь юродивого.

Часть вторая

Прошло немного времени, и все улеглось. Дарья Васильевна с Григорием Павловичем, порадовали сына. И отдали ему все деньги, оставив себе самую малость. Хранить у себя деньги они не решились. Сын был молодой, далек от суеверий, и рассказы родителей о снах и козьей морде воспринял как сказку, и богатое воображение стариков…

– Придумали, ну пусть рассказывают, интересно, по крайней мере.

Но все решили, что говорить об этом никому постороннему не надо, даже снохе и свахе.

Письмо и хорошие вещицы лежали у стариков. Выбрасывать они их не хотели. Раз человек их хранил, значит, они были ему дороги. И все это было положено в большую коробку, связано веревочкой и оставлено на всякий случай.

* * *

Григорий Павлович и его сын ехали в коляске по Сокольникам и смотрели на дома. На встречу им по улице шел какой-то мужчина, и Григорий Павлович решил остановиться и спросить у прохожего, не слышал ли он, продается ли где здесь дом.

– Как же, как же, продается, – воскликнул прохожий. – Вон на той улице, два раза повернете за церковью, а потом до пруда. Там будет этот дом. Около него еще, дерево, побитое молнией, стоит. Вы сразу узнаете. В доме никого нет, так что вы если захотите поговорить, то в соседний дом справа зайдите. Они этим имуществом распоряжаются. Анна Михайловна, спросите ее. Прекрасная женщина!

– А не слышали ли вы, сколько за этот дом они просят? – спросил Григорий Павлович?

– Да совсем задаром, им уж очень хочется его быстрее продать, – сказал мужчина, немного как бы отвернувшись, и изменившись во взгляде.

– Да почему такая спешка, может, дом плохой? Какой– то в нем изъян? – спросил Павел, сын Григория Павловича. – Вы не знаете?

– Прекрасный дом… Ну, да сами посмотрите, а то будете потом на меня пенять, если что….

И мужчина, вдруг заспешив, пошел совсем в другую сторону, чем шел до этого.

– Ну так, как он сказал? – вспоминал дорогу Григорий Павлович, подсказывая извозчику. – Два раза повернуть около церкви, а потом… О, вот оно дерево, разбитое молнией. Надо же, как сожгла, все черное. Вот так иногда и дома горят, и в людей попадает. Страх! А бывают еще и шаровые молнии, – говорил к слову Григорий Павлович, – махнув рукой извозчику остановиться.

Слегка взглянув на дом, они оба нашли, что он хорош и место прекрасное, еще и пруд рядом.

– Вот теперь внутри посмотреть, да о цене договориться. А не продали ли его уже?! – забеспокоился Григорий Павлович.

– Продали, другой поищем, – ответил сын. Первый день только этим занимаемся. Главное есть на что купить!

Они постучали в соседние ворота, металлической скобой. Звук услышали, и послышался скрип двери.

– Иду, иду. Это кто же там? – услышали они женский голос. Калитка распахнулась и к ним вышла женщина лет сорока пяти. Что хотели, господа?

– Да вот слышали, вы дом продаете. Хотелось бы посмотреть. И если понравится купить.

– Проходите, проходите, – сказала женщина. У меня со двора калитка в их двор есть так что, через мой дом и зайдете туда. Мы ведь с прежней хозяйкой как родные были. Так что, все по-родственному, то она к нам, то мы к ней. Через калитку то удобнее. Чего на улицу выходить. Был еще брат у Варвары Ивановны, но еще в молодости, что-то между ними случилось, он ушел, и больше его не видели. Уж, наверное, лет тридцать…. Вот она дом нам и завещала. Потому – что, больше некому. А я и сама одинокая, у меня все есть. Два дома мне не нужно. Вот продам его вам, а деньги в храм отнесу. Пусть на благое дело пойдут.

Григорий Павлович, что-то смекнул, но еще не разобрался о чем… Что– то крутилось в его голове, какая– то назойливая мысль, но он не мог понять, что его так озадачило.

Дом оказался превосходным. Двухэтажный, с резной верандой, с красивой лестницей и множеством комнат, и чуланов. А главное, прекрасный сад! И хоть он зарос сорной травой, но видно было, какие старые яблони и вишни росли там. И флоксы и ноготки и розы прорывались сквозь бурьян. А вот куст жасмина, и сирень. И лавочка под кустом бузины. Прелесть! – довольно усмехнулся он.

– Да, дом то хорош! – шепнул отец сыну. Я уже и ни какой другой не хочу. Только бы о цене договориться.

– Сколько же вы хотите за этот дом, право сказать он нам подходит, – обратился он к хозяйке.

Хозяйка, как– то нагнула голову и, пряча взгляд, назвала цифру.

– Да это совсем мало, за такой прекрасный дом! Изумились оба покупателя. Нам– то это, уж очень подходит, но право не понятно почему? Ведь его можно было бы продать втрое дороже! Они оба так об этом подумали, но в слух конечно не сказали.

Распрощавшись с Анной Михайловной, и оставив задаток, отец и сын вышли на улицу и решили прогуляться по ней, посмотреть окрестности и поговорить о доме.

– Ну, как, сынок, тебе дом? – спросил отец. По-моему, распрекрасный! Я уж представил, какую комнату мы с матерью займем, в какой детишкам кроватки поставим. Прислугу наймем. Дарья Васильевна грядки разведет, цветов насадит. Летом и укропчик свой, и редиска. Можно и кур развести…

– Чего говорить, отец. Дом хороший, то, что нужно. Но что ж, она за такой хороший дом так мало берет? Это странно. И ты заметил, они как-то все чего-то не договаривают.

– А что там может быть? Крепкий, бревна сосновые, еще сто лет простоят. Что сад запущен, так это ерунда. А какие еще подвохи могут быть? Может документы не все в порядке. Так Анна Михайловна – соседка, будет ли она рисковать, если бумаги не правильные. Ведь вот она, здесь. К ответу быстро призовут. Деньги при свидетелях будем давать. У нотариуса все, как положено оформим.

Да нет, даже не могу представить никаких подвохов… Но цена и правда наводит на размышление.

Ту они заметили, что прохожие как– то странно на них смотрят.

– А давай у людей поспрашиваем, только так деликатно, чтобы хозяйку не обидеть. Может, они что-то знают. Ты сынок, езжай, у тебя дел много, а я тут прогуляюсь. Может быть, чего-нибудь еще узнаю, сказал Григорий Павлович, махнув сыну рукой.

* * *

Здравствуйте сударыня, сказал Григорий Павлович, подходя к женщине, стоящей у пруда, и делавшей вид, что разглядывает что-то в воде.

– Добрый день, ответила женщина, вы что-то хотели?

– Да вот решили мы здесь дом купить, так что скоро соседями будем. Хорошая у вас улица! Как вам тут живется?

– Милости просим, хорошим людям всегда рады. Здесь у нас красота. А вон там, в километре отсюда святые источники. Вода, чистейшая и лечебная. И лес недалеко. Воздух чистый, вы наверное заметили, что здесь как из города приезжаешь, так запах особенный, травой и цветами пахнет. А после дождя! Так и дышала бы, так бы и дышала. Ни каких курортов заморских не нужно.

– А что это дерево, неужели молния в него попала. Никто не пострадал в тот момент? – спросил Григорий Павлович, желая не очень прояснять свою задачу.

– Я сама не видела, но говорят, что с деревом, совсем другое было. Такая страсть, что рассказывают! – охотно стала объяснять женщина.

– Что же такое страшное может быть? Вы уж сударыня расскажите, если я вас не задерживаю. Погода хорошая, так и хочется возле пруда постоять, да на эти кусты жасмина посмотреть. И заодно поговорить с приятной дамой, – польстил Григорий Павлович женщине, которая и вправду была не дурна, и разговорчива. Видно, что ей тоже было скучно одной у пруда, и поговорить с новыми жильцами было как раз кстати. – Разрешите представиться, Григорий Павлович Королев – почетный гражданин.

– Зинаида Алексеевна, – ответила дама улыбнувшись, вдова капитана. Вы уж Григорий Павлович, не сочтите меня за сумасшедшую, но это дерево, нечистая сила сожгла.

– Как так! – воскликнул Григорий Павлович. Неужели в наше время нечистая сила еще по улице разгуливает!

– Не смейтесь Григорий Павлович. Именно так! Вон в том доме, жила одна женщина, старуха уже лет семьдесят. И говорят, что она занималась всякими такими штучками. Ну, знаете, я сама не видела, но все так говорили. Ой, я на нее никогда не смотрела, уж очень у нее взгляд был страшный, исподлобья. Так, кажется, сейчас и вопьется в тебя зубами. Ночью кто мимо окон проходил, то видел, как она стоит в окне в белой рубахе, и космы ее седые развиваются. Жуть! И никто к ней в гости не ходил, только соседка. И вот в один прекрасный день, старуха эта умерла, да так страшно, в печке мыться стала и угорела. А потом уже через день ее соседка там нашла. Так ее из печки мертвую достали. Представляете картина! Спаси меня Господи! Похоронили. Родственников, видно, у нее не было. Вот она при жизни соседке завещание написала. Дом прекрасный, посмотрите, вот он. Анна Михайловна дом сразу продать захотела. Но как покупатель найдется, поживет там один день, и деньги назад просит. Никто там жить не хочет!

– Это почему же? – спросил Григорий Павлович, стараясь подыграть рассказу женщины, уж не привидения ли там бродят?

– А как вы узнали? Именно приведения. Та старуха каждую ночь является туда. Как ночь, так приходит, в своей белой рубахе, с распущенными космами. То по комнате пройдется, то в комод полезет, что-то ищет. Страх! И все норовит к жильцам подойти. Руки тянет и улыбается. А улыбка жуть! Я представляю. Уж если при жизни была как ведьма, то, в своем нынешнем виде….. Кто же такое вынесет? Хоть крестись, хоть не крестись, покойница, и ходит! Вот покупатели и убегают из этого дома. А тут недели две назад, как вылетит из ее трубы огненный хвост, да как закружится. Потом в дерево вошел и вот оно теперь черное, головешка! Ну что же это как не нечистая сила! Все так говорят.

Григорий Павлович слушал женщину. И думал.

– Сказки все это. Что-то, на подобие, слышали уже. Наверное, кто-то нарочно такие слухи распространяет, во вред хозяйке, чтобы дом не купили. А может быть, кто– то сам хочет купить, и цену сбивает. Во, хитер человек. Сказка, конечно, сказка!

– Да не тот ли дом вы купить хотите? – вдруг, как бы удивилась женщина.

– Именно тот, и очень он нам понравился, ответил Григорий Павлович, как можно бодрее.

– Ну вот, я и говорю, не было бы там приведений, его бы уж давно купили. Чего он так долго не продается? Не советую я вам!

Женщину кто-то окликнул, и она заспешила к другой особе постарше. И зашептавшись, и оглядываясь, они ушли на другой конец улицы.

– Теперь хоть все понятно! Григорий Павлович зашагал к извозчику, сел в повозку и пока ехал к дому, раздумывал, что делать дальше.

– Покупать или не покупать? За такую цену, такой прекрасный дом им больше не найти. А поэтому, нужно срочно покупать, пока другие покупатели не нашлись!

Солнце светило, вокруг летали мухи, стрекотали кузнечики.

– Какие такие старухи, даже смешно подумать! Да может быть, сама эта особа и нарочно говорит. Почему это она как раз здесь оказалась? И так с ними разговорилась. Наверное, с какой-то целью. Господи надо же такое придумать! – догадался Григорий Павлович, и облегченно вздохнул.

* * *

Так Григорий Павлович оправдывал свое желание, все же купить дом, но немного страху, все– таки в его душу заползло. Сыну расскажу, а жене и снохе – нет. Будь, что будет! Если старуха и бродит, позовем священника и обрызгаем углы дома святой водой. Она всю нечисть прогоняет. А если что, так продадим этот дом, кому-нибудь еще, из другого места, чтобы не знал этих россказней. Нет, в накладе не останемся!

И решили они с сыном дом купить. Хозяйка, правда, сразу условие поставила.

– Если решили покупать, то сделка обратной быть не может. Я получаю деньги, вы дом.

И сделка была совершена. Дому еще требовалась уборка и некоторый ремонт, но время было летнее, и ужасно хотелось поскорее в этот дом переехать, и полюбоваться на сад и цветы и побродить по комнатам.

– А чердак! Сколько интересного, наверное, можно было найти на чердаке, – думала Маня, внучка Дарьи Васильевны и Григория Павловича.

Ей было шесть лет. И была она и сообразительная и шалунья большая. Как впрочем, и брат ее Павлик. Митя был еще маленький, ему было три года. И его шалости были впереди. Маня с Павликом упросили дедушку и папу поехать в этот дом в выходные дни, и пожить в нем хоть один день. На самом деле это желание было общим. Новый дом, как загадочный остров, ждал их. Он был большой, и чтобы познакомиться с ним и привыкнуть, нужно было время. И еще долго можно было открывать, то одно, то другое. А уж заниматься его украшением, уютом, и порядком можно было бесконечно.

* * *

Коляска подвезла веселое семейство к воротам. Дарья Васильевна и Маша, жена их сына, несли корзины с провизией. Они хотели устроить обед на воздухе. Дети скакали, около калитки, держа в руках сачок, куклу и мячик, и пока отец открывал замок, успели сбегать к пруду и секундочку посмотреть на воду и жучков, которые скользили по воде, и еще бросить туда палочку. И вот калитка была открыта, и все вошли во двор.

Какая-то кошка сидела на заборе и грелась на солнце.

– Киса, киса– побежал к ней Митя.

Маша пошла рвать цветы. А Павлик побежал к яблоне и стал пробовать залезть на ее низкий ствол. Теперь это был их садик, и как хорошо можно было в нем играть. В прятки, в дочки матери, в войну… Можно было закапывать свои маленькие клады, а потом по знакам, как следопыт искать их…

Наконец, день подошел к концу. Обед на траве был прекрасным. Прогулка к пруду, интересной. Вечерний чай, особенно вкусный, потому что он был на открытой веранде, которая от горячего дневного солнца, разогрелась, и издавала запах сосны. Вот уже и солнышко закатилось. Бабушка зажгла свечки и лампы. И все стали устраиваться спать. Бабушка с дедушкой легли на втором этаже. А остальные на первом, там где хотели в последствии устроить гостинную. От этой дневной суеты и свежего воздуха, все просто свалились на свои кровати и быстро– быстро заснули. Ночью Павлик толкнул в бок Манечку.

– Мань, я боюсь один писать идти. Пойдем с тобой.

– Я спать хочу, сказала Маня. Иди один.

– Мань ну пойдем, а то я описаюсь, – ныл Павлик.

Маня хотела ответить брату и вдруг увидела, что по полу в лунном, светлом пятне, скользит какая-то белая тень. Она посмотрела вверх и увидела старуху.

Старуха в белой ночной рубахе, с распущенными седыми волосами, зашла в дверь, тихо подошла к печке, потрогала ее, и посмотрела внутрь. Потом медленно подошла к ведру с водой, и, зачерпнув ковшом воду, стала пить. Выпив воды, она повернула голову и увидела детишек. Старуха посмотрела на ребят и улыбнулась своим беззубым ртом. А потом, поставив ковш, стала приближаться к ним, и как бы маня к себе, протянула к ним руки.…

– А… а… а.! – закричала Маня.

Она схватила маленького Митю и потащила его в комнату к родителям. Павлик, с воплем а…а…а побежал за ней. Они бросились в постель к матери с отцом, отчего все всполошились, проснулись и ничего не поняли.

– Что вы? Что случилось? – наперебой спрашивали они побелевших детей.

А дети, залезши под одеяло, визжали и не хотели вылезать, закрывшись с головой. Один Митя таращил глаза, ничего не понимая.

– Бабка, бабка, – говорила Маня, а Павлик ничего не говорил, он лежал под одеялом..

Когда взрослые успокоили детей, и те вылезли из-под одеяла, они рассказали, что видели какую– то старуху. Она ходила по дому, пила воду и хотела подойти к ним.

Бабушка зажгла лампу.

– Какая старуха, где? Они с мамой ребятишек, пошли в их комнату, но там ничего не было.

– Переутомились. Конечно столько впечатлений. Да еще наверное и друг– друга на ночь пугали всякими сказками. Вот и приснилось.

– Ложитесь, ложитесь. Это вам приснилось, – сказала мама.

– Мы туда не пойдем!

– Хорошо спите здесь, а Митя с бабушкой. И ничего не бойтесь, мы же с вами. И никому вас не отдадим. Вон у нас дедушка, какой сильный. А папа, и тем более.

Дети заснули. А утром они решили, что это и вправду им приснилось.

– Ты видел старуху? – спрашивала Маня Павлика.

– Нет, не знаю, я сразу за тобой побежал, когда ты заорала.

– Ну как же Павлик, она же воду пила. И руки тянула.

– Это ты во сне видела. Мне один раз тоже старый дед приснился, а потом глаза открыл, а его нет! Тоже знаешь, как страшно было!

А дедушка с отцом утром все переглядывались. Они– то знали, что такое может быть, только не верили. А Маня, она этого не знала, значит и правда старуха разгуливает по дому. Видно умерла не так, как надо, вот и мучается.

* * *

Утром все уехали домой. А Григорий Павлович с Дарьей Васильевной стали заниматься домом, и составлять список, что нужно, для того, чтобы переехать сюда навсегда.

Вечером, они приехали в свою квартиру, и как всегда сели за стол, для вечернего чая.

– Григорий Павлович, когда думаешь, переезжать?

– Думаю, недели нам хватит. Пригласим рабочих. Пусть покрасят и кое-где подобьют. Перевезут мебель. Садом я сам займусь, успеется. Закажем уголь для печки, немного дров. И в основном все! Остальное, по ходу дела.

– Ну, неделей не обойдемся, давай уж не спешить, но чтобы все было чисто и готово. Уж въезжать, так въезжать! А потом нужно будет и Ожогиных пригласить и Громовых. И Черезовых. Новоселье сделаем обязательно, подняла палец Дарья Васильевна.

– Видно будет. Все в наших руках! – сказал весело Григорий Павлович. Вот Дарьюшка, все как мечталось, получилось. И спасибо соседу. Федору Ивановичу! Мир праху его! Можно сказать, – нет худа, без добра!

– Да, только худо ему, а добро нам. Как– то несправедливо получается. Тощий такой был, как умер! Видно и поесть себе не позволял лишнего, и личной жизни не было. Ведь, пусти он деньги по назначению, и сам мог бы в этом доме жить, и жену бы нашел. Что же он? С какой целью все это хранил? Не пойму. А ты как думаешь, Григорий Павлович?

– Для меня это тоже загадка. Может, странность, в человеке какая была. Либо обет дал… А может… Да что теперь гадать! Мы в этом не виноваты. Ну, считай, что повезло! Будем за него молиться. За могилкой ухаживать. Может, ему оттуда видно это будет. Вот его душа и порадуется!

* * *

Григорий Павлович занялся выполнением всяких дел по приготовлению дома и постепенно познакомился то с тем, то с другим обывателем улицы. И к прежней хозяйке частенько заходил и разговаривал.

Так однажды, зайдя к ней спросить, где можно заказать стекольщика, Григорий Павлович был приглашен Анной Михайловной к столу.

– Григорий Павлович, заходите, я вам очень рада. Продвигаются ваши дела? Здорова ли жена? Отобедайте вместе с нами, заодно и хозяйку помянем. Варваре Ивановне сегодня год, как она умерла. Садитесь, будьте гостем.

На столе стоял штоф водки, графин с наливкой, пироги, соленья. Дымилась картошка. И очень вкусно пахло жареным мясом. И еще две женщины сидели за столом. От такого вида, и запаха отказаться было тяжело. Да и дело то житейское.

– Не стесняйтесь, располагайтесь. И хозяйка налила всем по рюмке водки, которые были выпиты. И после некоторого молчания, разговор понемногу, завязался.

– Так вы приходитесь племянницей той хозяйки – спросил Григорий Павлович?

– Да нет, прямого родства у нас нет, но, моя мама была с ней дружна. И к тому же Варвара Ивановна, была одинокая женщина. Вот мы и были для нее как родные. Ведь иногда сосед, лучше, чем родственник.

– Да и такое бывает! – сказал Григорий Павлович.

– Я видела, вы тут ночевать с семьей оставались. Как переночевали? – спросила Анна Михайловна, ласковым голосом. А ее подруги вытянули шеи и затаили дыхание.

– Прекрасно, прекрасно Анна Михайловна. Григорий Павлович не хотел рассказывать о ночных страхах детей.

– И ничего вас не беспокоило?

– А что может беспокоить, Анна Михайловна?

– Да может, мыши, или кошки, у нас их здесь право много, – сказала уклончиво Анна Михайловна.

– Да ну что вы, все спали мертвым сном. Дети набегались, а взрослые от переезда устали. Вот все и спали без задних ног.

– Ну, вот и хорошо – улыбнулась Анна Михайловна.

– А что хозяйка, хорошая женщина была? – спросил как бы по ходу разговора Григорий Павлович.

– Прекрасная! Добрая! Бывало, я маленькая была, она мне все кукол покупала, да чаем с вареньем и ватрушками поила. Мужа у нее никогда не было. Всю жизнь одна прожила.

– Грустно, – говорит, – Аннушка. Вся жизнь прошла, а никого со мной родного рядом нет. И никому я не нужна. Но сама я виновата, а поэтому что жаловаться!? Видно это мне за мои грехи.

– А что был на ней какой грех? – спросил Григорий Павлович.

– Да кто же безгрешный в нашей жизни? Я думаю, что не такой уж это грех. Но она себя за это съедала. Все каялась.

– Да что же такое было, что так приводило ее в огорчение?

– Как я поняла, было так, – с готовностью продолжала Анна Мхайловна.

– У родителей их было двое. Она и брат-Федор. Родители умирают, и наша Варвара Ивановна остается одна с братом. Ей тогда уже восемнадцать лет было, а ему только шесть. Вот она к нему и привязалась. Любила его, он же у нее на глазах рос. Почти как мать ему была. Он вырос, Варвара все для него. Образование, университет. Сама– то не красивая была. У нее недостаток был, – бельмо на глазу, вот она и стеснялась лишний раз посмотреть на кого-то. И все больше дома была. Да при их деньгах и положении, жених бы нашелся и с таким глазом. Но она не хотела даже слушать об этом. Я говорит, с братом жить буду. Вот женю его, и с его ребятишками буду заниматься. Мне он как сын, вот он моей семьей и будет.

Она искренне надеялась, что как подойдет время, она сама найдет брату невесту из приличной семьи. Она его все за маленького считала, и по правде сказать, привыкла им руководить.

Но братец, жил беззаботно. Университет, друзья, вечеринки. Он знал, что все вопросы решит сестра.

Вот Варвара Ивановна присмотрела ему невесту, из приличной и богатой семьи. И начала с братом разговор о женитьбе. А он ни в какую! Я говорит, сам себе невесту найду. И даже больше, у меня она уже есть!

Сестра огорчилась, – но, ладно говорит, – скажи, кто ее родители, нужно мне с ними познакомиться. И все обговорить.

И невеста, и семья ее Варваре не понравились. Но свадьба была сыграна, и молодые стали жить в этом доме.

Но только жена брата, оказалась не доброй женщиной. И все при случае на недостаток сестры указывала. И если бывало, гостей пригласят, то ей ничего не скажут, вот она и сидит у себя в комнате. Ребенок родился, мальчик. Так жена к нему не подпускает Варвару. Тут и маменька ее ходит, и сестры. А Варвара как никто в этом доме, да еще и с унижениями.

Терпела она, терпела, да однажды и говорит. Ну если я для вас так противна и невыносима, так идите жить в другое место. Деньги родители мне оставили. Дом мне. Вы здесь никто. Уходите.

Такой скандал у них вышел. Брат уже в то время доктором был. Он снимает квартиру и уезжает с женой и сыном. И больше к ней не возвращается. А потом Варвара узнает, что и жена и ребенок его умерли от какой– то болезни. А сам он куда– то исчез. И никому свой адрес не оставил.

Варвара все себя проклинала, что это из-за нее случилось. И все ждала, что брат вернется, хоть и боялась этой встречи. И все про него рассказывала. Какой он маленький был, а как шалил. Говорила, уж очень он в детстве с животными любил возиться. Добрый был мальчик. Все лечил их. И куски со стола для собак и кошек таскал. Одному козленку ножку вылечил, так он за ним, как собачонка бегал….

Но прошло тридцать лет, и ни какого слуха и ничего о брате она больше не услышала.

– Пока, говорила она, я его не увижу, да пока мы с ним друг у друга прощенья не попросим, я не умру. А если умру, то и после смерти, наверное, в дом приходить буду, может, вернется все-таки Федя. Нет у меня покоя в душе.

И вот уж год как ее нет. И брата тоже. Наверное, уже умер. Сколько лет прошло… Уж так она хотела его увидеть! И в церковь ходила, и гадалок к себе приглашала. Гадалки ей все говорили, что он жив и очень богат.

Тут Григорий Павлович понял, что он почувствовал в первый раз, когда пришел к этому дому. Он вспомнил и сопоставил все, что знал о соседе своем. И закончив трапезу и разговор, Григорий Павлович поспешил домой, не подав виду, что о чем-то догадался. И так как больше не с кем ему было поделиться, решил он все-таки раскрыть все секреты и посоветоваться с женой.

* * *

Снова, как всегда, сели они за стол. Снова Дарья Васильевна налила чай, расставила чашки.

– Чего ты задумался, Григорий Павлович спросила Дарья Васильевна.

– Я сейчас узнал про бывшую хозяйку нашего нового дома. И это ввело меня в размышления. Хозяйка– то по всему сестра нашего соседа и была.

– Неужели, правда! С чего ты взял?

– Ну смотри, Дарья, только не пугайся! Давай с тобой все обдумаем и обсудим, потому что, уж очень много загадок за последний месяц, что у меня уже все в голове как на чердаке.

– Что еще такого случилось? – Спросила жена.

– Смотри. Соседа нашего звали Федор Иванович? – начал Григорий Павлович.

– Да, – кивнула головой Дарья Васильевна.

– Так бывшую хозяйку звали Варвара Ивановна. И брат у нее тоже Федор был.

– Ну и что, мало ли у нас Иванов. Да и он говорил, что родни у него нет, – возразила Дарья Васильевна.

– Но на фотографии он с сестрой, кажется, стоял! – продолжал Григорий Павлович.

– Ну, это еще ничего не доказывает! – сказала Дарья Васильевна.

– Конечно, это так, но мне все кажется, здесь связь есть. У нас ведь Дарьюшка, есть одна его фотография с сестрой. Может, спросим у соседки, она ведь знала хозяйку. Если это та самая, то Анна Михайловна ее узнает, – предложил Григорий Павлович. Вот только не хотелось бы мне себя разоблачать. Одно за другое. И к деньгам придут. Скажут, откуда такое совпадение. Нет, лишний раз не будем рисковать.

Вот нам бы, посмотреть, где у них фотографии. Эх, надо было мне вроде как из вежливости спросить у соседки про них. Мол, хочется посмотреть и представить, все, что вы мне рассказали, – сокрушался Григорий Павлович. Ведь должны быть фотографии. Или они в доме остались, или теперь у соседки лежат.

– Да подожди, а ведь в комнате ближе к чулану, какой-то альбом лежал. Я еще подумала, – что потом с ним делать? Выбросить или оставить. Все таки люди, их жизнь. С другой стороны, зачем нам чужие, да еще покойные, – вспомнила радостно Дарья Васильевна.

– А давай Дарья поедем сейчас и посмотрим, уж очень любопытство меня разбирает, – нетерпеливо предложил Григорий Павлович.

Дело было в шесть часов вечера. Ехать до Сокольников на коляске минут тридцать. И супруги решили съездить в дом.

– Ладно, сказала Дарья Васильевна. Поехали. Я там заодно мяты нарву, и цветов.

* * *

Приехали они к дому и скорей в ту комнату. И что вы думаете. В альбоме они увидели фотографию, на которой сосед был в шестилетнем возрасте, на коленях у родителей, а сестра сзади, стоит. Глаза в низ, и исподлобья смотрит. Григорий Павлович понял почему. Он теперь знал, что дефект глаза заставлял сестру прятать взгляд. А не злой характер.

Григорий Павлович предусмотрительно ту коробочку с письмом и фотографиями взял. Достал он свою фотографию и сравнил. Те же лица. Немного в другом повороте головы. Немного постарше, лет через десять.

– Он! – воскликнули они вместе, не сговариваясь.

– Я что-то устала, – сказала Дарья Васильевна, после того, как они спустились на первый этаж. Давай завтра домой поедем. А сегодня здесь переночуем.

– Давай, – согласился Григорий Павлович, но вдруг вспомнил про вторую часть своих размышлений.

Дарья Васильевна. Дело то такое. Старуха та, обещала, пока не увидит своего брата в этом доме, будет в него заходить, даже после смерти. Вот наша Машенька ее, наверное, и видела.

– Чего же ты мне раньше не сказал, – прошептала испуганно Дарья Васильевна. Где сейчас мы извозчика найдем? Придется здесь ночевать. А страшно!

– Давай Дарья Васильевна, оставим здесь фотографии и письмо. А сами попросимся к соседке переночевать. Если старуха бродит, увидит она его вещи и поймет, что нет его уже с нами. Может быть, это последний раз будет.

И супруги постучались к соседке и попросились переночевать.

– Все– таки, вас что-то там беспокоит? – многозначительно сказала она. Проходите. Комната для гостей у меня всегда готова. Но, все же сознайтесь. Не видели ли вы чего в том доме?

Тут Григорий Павлович повторил рассказ внучки.

– Значит правда. Ходит. Я все-таки думала и надеялась, что это не так. Мне ведь тоже страшновато после всего этого. Поэтому и подруги всегда со мной в доме. Поэтому и деньги, соседкины, себе брать не хочу. И с вами мне сегодня веселей ночью будет, – сказала она.

– Мы Анна Михайловна люди верующие, но не суеверные. Образованные. И современные. Но все же, что нам теперь делать? Что если она все время ходить будет? Дом нам нравится, но вдруг житья в нем не будет?

– Эту ночь как-нибудь, переночуем, – сказала Анна Михайловна. Нас много, не страшно. А завтра ко мне обещал брат приехать. Он священник. И я ему писала про все это. Он везет с собой особенную икону из их монастыря. Обещал обряд сделать. Отпевание и молебен специальный заказать. В общем, все сделает, чтобы все это кончилось. Так что спокойной ночи. Утро уж скоро. Сейчас светает быстро. Лампу можете не гасить. Так спокойнее.

Ночь прошла спокойно. А утром все пошли посмотреть в дом. Что они могли там увидеть нового, они не знали, но, все же зашли. В доме через окна светило солнце. Зайчики прыгали по стене от зеркала и от вибрирующих его шагов. За окном веселая летняя зелень нежилась под утренним солнцем. И казалось, что страхи все напрасны.

* * *

Как только приехал брат священник, Анна Михайловна тотчас же послала за Григорием Павловичем и Дарьей Васильевной. Брат прошелся по всем комнатам, совершая молитвы и окуривая углы ладаном. Обнес дом иконой. Обряд освящения дома был совершен.

Потом все пошли на могилу старушки, и Григорий Павлович положил на нее щепотку земли с могилы Федора Ивановича. Так они решили с Дарьей Васильевной. Но сделали это тихо. Они решили так. Что теперь перед богом оба они равны. И отвечают по делам и грехам своим. И пусть их могила примирит. А земля объединит.

И так– то спокойно стало на душе у всех. И дом уже не казался чужим. Он стал своим.

* * *

Григорий Павлович обработал сад. Посыпал песком дорожки. Позвал людей, и все деревья были аккуратно обкопаны и сорняки выполоты. И сад стал такой красивый и удобный и для прогулок и для отдыха. Вот только ребятам это показалось хуже. Раньше заросли травы им очень понравились. В них хорошо было играть в прятки. А теперь все видно. Разве что, за смородиной прятаться или за малиной.

Часть третья

А потом было новоселье. И все сидели на огромной веранде и радовались, глядя на сад, летний день и ребятишек, которые бегали в саду.

К вечеру все пошли прогуляться к святому источнику. И искупаться в речке. Но Дарья Васильевна с Григорием Павловичем не пошли, и остались в доме. Пока прислуга убирала со стола, Дарья Васильевна сказала Илье Павловичу.

– Ты посмотри Григорий Павлович. Ведь если все собрать воедино, то что же получается? Сплошная мистика! Сначала козел… Потом сосед покойник явился и все нам во сне рассказал. И про деньги, про то, как их поделить. И даже про сестру. Что же, он на самом деле приходил к нам? И сестра его, я хоть сама не видела, но, все же верю. Тоже все по дому ходила. Это что же получается, что такое бывает?

– Бывает. В мире столько всего. То один расскажет, то другой. Я раньше думал, что сочиняют. А теперь верю. Что-то есть. Обычно это бывает, когда душа не спокойна, и еще что-то на этом свете сделать хочет. Вот и бродят они, пока это не свершится. Брат с сестрой всю жизнь друг на друга обижались, а все же хотели увидеться, вот и маялись. Ну, теперь все. Слава Богу, все по– человечески. И души их спокойны.

– Григорий Павлович. Все мне понятно. Но одно нет! – сделала вопросительное лицо жена.

– А что же тебе не понятно, Дарьюшка?

– А не понятно мне, при чем здесь козел! Ведь был он. Почитай два раза!

– Да!! – сказал Григорий Павлович. А что Дарья Васильевна, не прочитать ли нам все-таки его последнее письмо? Ведь во сне он все письмо совал и просил его в Сокольники отправить. Может быть, он там, что и объясняет про свою жизнь? И Григорий Павлович пошел в комнату и вытащил из коробочки письмо. С волнением открывал он конверт, и письмо никак не вылезало из него. Все цеплялось уголком бумаги. Но вот бумага была расправлена и Григорий Павлович начал читать.

Здравствуй дорогая моя сестра Варенька!

Столько лет прошло, и ты, наверное, думаешь, что я умер. Но я жив. И живу уже месяц здесь в Москве. Я одинок, как впрочем, и ты. И все это время даже одиночество не могло нарушить мое убеждение вернуться в родной дом. Пока я был здоров, все это не казалось мне глупостью и неоправданной гордыней. Я считал, что ты виной тому, что я все потерял в жизни. И дом и сына и семью. Теперь, когда мое здоровье ослабло, я вдруг остро почувствовал, что никому не нужен. И свой смертный час встречу, быть может, без помощи и участия. И память о том, как ты любила меня, и жалела, сейчас очень остра. Я очень хочу погладить твои руки, которые не раз в детстве ласкали меня. Я хочу посидеть с тобой вот так просто у печки и посмотреть на огонь, и вспомнить нашу матушку и батюшку. Жизнь прошла очень быстро, и в ненужных скитаниях и обидах.

Моя жена, жаль, что я не понял этого раньше, была и вправду нетерпимая женщина. Она ведь бросила меня и ушла к моему другу. Наш мальчик был с ней. Жаль только его. Позвала меня, она только, когда нашему малютке уже нельзя было помочь. Я видел его последние минуты и от этого еще тяжелее на душе. Потом я услышал, что и она покинула этот мир.

Я молю Бога, чтобы ты простила меня, и мы с тобой снова жили вместе, хотя бы наши последние дни. Я отправляю тебе письмо в надежде, что ты ответишь мне. Потому что придти к тебе вот так через много лет, страшно. Я боюсь, что ты не простишь меня, и боюсь увидеть тебя несчастной. При встрече я расскажу как жил, и что испытал. Я не беден. У меня скопился достаточный капитал. Но тратить его на хорошую жизнь, я уже не имею права. Жить в удовольствиях, когда все те, кто был мне дорог, покинули меня или страдают до сих пор? Мне уже ничего не нужно, и нет никаких желаний. Я привык к этой жизни, которую вел около двадцати лет. Так что, я тебе в тягость не буду, и даже помогу. Как я заработал эти деньги, расскажу при встрече. Моя профессия и случай сделали так, что я стал обладателем огромной суммы, а, как известно, деньги к деньгам, но это уже не так красиво, как хотелось бы рассказать. Мое нынешнее ремесло опустит меня в твоих глазах, на дно.

Письмо я принесу прямо к тебе домой, сам, я не хочу доверять его почте. И заодно посмотрю на наш дом. Право это очень волнительно, после стольких лет разлуки со всем тем, что было у меня с детства.

Надеюсь, что скоро мы снова будем вместе.

Твой брат Федор.

– Письмо написано как раз перед смертью, – заметил Григорий Павлович, глядя на дату. Если он сам приходил к дому, то узнал, что сестра уже умерла?

– Наверное, такое горе и убило его. И было последней каплей в его тоске, – сказала Дарья Васильевна.

– Только человек раскаялся и осознал, а уже ничего не вернешь. Вот я и говорю. «Делай добрые дела при жизни и не откладывай на завтра. Жизнь то короткая…» – вздохнул Григорий Павлович.

* * *

P.S. Это был 1913 год. И еще пять лет дом жил веселой гостеприимной жизнью. Родственники часто приезжали и гостили у Королевых. Они качались в гамаках, устраивали Рождественские праздники, семейные концерты. Пили чай на открытой террасе, и ходили к источнику. Павел успешно делал свою карьеру. А старики радовались на внуков и вспоминали по вечерам за вечерним чаем свою жизнь, и всякие удивительные случаи из нее.

– Машенька у нас такая красавица! Ох, женихами будет крутить, говорила бабушка своей сестре.

– Да это точно, – говорил дедушка. Из меня веревки только так вьет. Ни в чем ей отказать не могу. Как на меня посмотрит. Да как своим умильным голоском скажет: «Дедушка, купи мне вон ту куколку. Я на нее платья шить буду».

– И ведь как шьет. Все выдумывает разные фасоны. И шляпы им сооружает, – хвалила внучку бабушка.

– А Павлик, до чего же умный и аккуратный. Все что ни скажи, сделает. И когда поиграет, все на место уберет. Даже и напоминать не надо. По служебной лестнице без труда пройдет. И всегда слушается. Ну, если только немного иногда напроказит.

– Ну не без этого. Вы уж хотите, чтобы он по ниточке ходил. Он же ребенок, поддакнула Марии Петровна. А Митенька, очень добрый. Плохо ему в жизни будет. Такие, для других живут, а себя забывают.

– Вырастет-разберется. Но мы их учим быть добрыми, послушными. Дети у нас и правда хорошие. Только бы все в жизни получилось как нужно.

– Хорошо жить, – проговорил мечтательно Григорий Павлович, глядя на сад, внуков и сына. – Хотелось бы увидеть и правнуков. Но уж до этого не доживем.

– Почему это не доживем? Машенька так может уже через лет десять замуж выйти. Вот тебе и правнуки. Что же мы с тобой десять лет не проживем? Григорий Павлович! Нам с тобой через десять лет только…семьдесят один– мне и семьдесят девять– тебе будет. Вон Дмитрий Иванович до девяносто двух дожил. А мы что с тобой лыком шиты? – успокоила его Дарья Васильевна.

* * *

Революция все изменила. Дом у Королевых отобрали и превратили его в коммунальный, вселив туда много разных семей. Красивый сад был разбит на участки, и каждая семья устраивала там себе свой огород и свою помойку. А время пошло отсчитывать дни уже от новой точки, которая называлось «после революции».

И судьбы наших героев сложились так, как я расскажу о них потом, в других рассказах.

Монпансье

Когда моя бабушка была маленькая, а это было еще до революции, ее родители купили большой дом в Сокольниках. И вот уже год прошел, как вся семья жила в этом доме, две бабушки, дедушка, мама, папа и два ее братика Павлик и Митя. Еще в доме жила Марфа, которую бабушка Даша взяла с собой из старой квартиры, чтобы она помогала в доме. Машенька была старшей девочкой, ей скоро уже должно было исполниться восемь лет, а Мите и Павлику четыре и пять.

Дом был прекрасный. Большой, двухэтажный, сделанный из толстых сосновых бревен. С резными наличниками и большой террасой, прямо из которой, по трем ступенькам можно было спуститься в сад. Яблони и огород был сзади дома, а впереди на участке росло много сосен жимолости и бузины, а летом там даже цвели ландыши и можно было собирать грибы.

Из окошка второго этажа была видна улица, с прудом и разрушенным молнией деревом около него. И детишки любили смотреть в окошко, когда лил дождь, или было очень холодно, и нужно было сидеть дома.

А как интересно было сидеть вечерком, и слушать, как бабушки вспоминают старые времена и рассказывают всякие страшные истории. Про домовых, про то, как они в молодости гадали, и про старушку, которая раньше жила в этом доме. Потом она умерла, но все ходила по дому, как приведение, пока брат соседки не прочел в доме молитву и не освятил этот дом. Вот старушка и перестала ходить и душа ее успокоилась.

Машенька и сама ее видела один раз. А может быть, ей все это приснилось? Так говорила ее мама. Наверное, приснилась?

Еще Машенька любила сидеть на своем маленьком стульчике поближе к печке и смотреть, как бабушка Маша вяжет кружева, уж очень красиво получалось у бабушки, и Машенька тоже брала крючочек и свой клубочек ниток и вязала веревочку, или полосочку, а потом показывала свою работу маме и она хвалила ее.

* * *

Папа работал в управлении Казанской железной дороги, и каждый день утром он уходил на работу, надев китель и фуражку. Детишки оставались дома с бабушкой и мамой. А потом вечером папа возвращался, и детишки видели в окошко, как он идет по улице, и бежали встречать его.

– Я первый папу увидел! – кричал Митя.

– Нет, я, я первый! – говорил Павлик.

– А что ты нам принес? – спрашивали они папу??

– А вы хорошо себя вели? – спрашивал их папа. Тогда угадайте, я принес вам вещицу на букву «К» и доставал детишкам или книжку, или карандашики, или детский журнал.

Когда дети баловались, бабушка Даша ворчала на них, и грозила все рассказать папе. А если они все – равно не слушались, Марфа брала метлу и стучала ей по полу, – шут те дери, сейчас я вас! А бабушка Даша, говорила, что сейчас позовет домового, и он их заберет!

Детишки становились послушными, на минуту, а потом снова начинали бегать и баловаться и смеяться, потому что бабушки и сама смеялась на их проказы. Но, в общем, детишки были послушные и добрые.

* * *

Был зимний вечер. Печка трещала дровами, и в комнате было очень тепло. Митя и Павлик играли в солдатиков, Бабушка Даша раскладывала пасьянс, дедушка читал газету, Машенька смотрела, как бабушка Маша вяжет крючком, а мама протирала цветы. В комнате стоял большой фикус, как дерево, до потолка. И после водички листья на нем становились блестящие, а земля в горшках герани пахла как-то по особенному, приятно-горьковатым запахом. Красные шапки цветов казалось, тоже грели, как огонь в печке, настолько они были красные. Белый клубочек с ниткой так красиво лежал на коврике, а крючочек так ловко крутился вокруг нее! Он то заглядывал за ниточку, то лез в уже связанную дырочку и тянул за собой нитку, то поднимался, то опускался и в руках у бабушки появлялось кружево, оно с каждой минутой становилось все больше, и уже был виден рисунок, цветочки на сеточке из квадратиков и листики к ним.

– Бабушка, дай я тоже повяжу, – попросила Машенька. А что бы ты сейчас связала? – спросила бабушка. Я свяжу платье для своей куклы Зины. Она будет как принцесса, – сказала, подумав, Машенька. Ну, садись, – сказала бабушка Маша.

Машенька взяла маленький стульчик, села около бабушки и приготовилась вязать.

Бабушка достала большую коробку, где у нее лежали разные нитки, крючки и пуговички. Вот тебе крючок. Бери ниточку вот так, просовывай в дырочку крючочек и тяни ниточку, потом снова лезь крючочком в другую дырочку и тяни нитку снова. Видишь, у тебя уже получился узор.

Машенька на удивление быстро поняла, и уже связала маленькую полоску.

– Смотри, – показала она свою работу бабушке. Молодец, а теперь соедини эту полосочку, вяжи вот так, и у тебя получится юбочка для твоей принцессы Зины, – показала бабушка.

Через час юбочка была готова. Бабушка связала Зине кофточку, и кукла была наряжена. В это время пришел папа с работы.

– Ну, как наши козлики? – спросил он Марию Ивановну. Слушались?

– Слушались, слушались, – улыбнулась бабушка. Павлик новый стишок выучил, про зиму, а Машенька вязать научилась.

– Папа, смотри, какое я платье кукле связала! – подбежала к папе Машенька.

– Неужели сама? – удивился папа.

– Такая сообразительная, только один раз показала, она и поняла, – похвалила бабушка внучку.

– А я все время смотрела, смотрела, как бабушка Маша вяжет, вот у меня и получилось.

– Вот хорошо, какая ты молодец, поцеловал папа дочку. К Рождеству к нам приедут гости из Бронниц, вот мы им похвалимся, какие у нас дети чудесные.

– Мы еще с Павликом и Митей песенку выучили, а еще смотри, какие мы картинки нарисовали. Машеньке хотелось похвалиться еще и тем, что сегодня она помогала маме, и что она… Ей очень нравилось, когда ее хвалили.

Но папа был усталый, и сказал, садясь за стол.

– Раз вы такие хорошие, – сказал он. Завтра пойдем гулять, и вы сами выберете себе подарки. Идите, думайте, что вы хотите.

– Ура! – поскакал на деревянной лошадке Митя. Я хочу паровозик, с вагончиками, ту – ту, ту – ту!!

– А когда будет Рождество, это еще долго? – спросил Павлик, он очень хотел скорее украсить елку игрушками и золотым дождем. Про плюшевую лошадку, на колесиках он мечтал давно. Он бы сел на нее, а Маша катала бы его по комнате, – скок, скок, моя лошадка, не догонишь никогда…

Но лошадку ему обещал Дед Мороз. А завтра нужно будет попросить еще, что-нибудь, другое – подумал он. И тогда у меня будет два подарка.

– Остался месяц, – сказала бабушка Маша, ставя на стол супницу. Не заметишь, как время пролетит.

А Машенька подумала: «Я хочу это, нет лучше это, а еще лучше еще и это!

* * *

Утром, после завтрака, мама одела детишек в красивую одежду, и они вышли на улицу. На Машеньке было пальто с пелериной и белой муфточкой. Она прятала там ручки и казалась сама себе очень красивой. Сзади, из-под шапочки, у нее лежали на пелеринке кудрявые черненькие волосики. Она и сама была похожа на маленькую принцессу из сказки, с озорными черными глазками, розовыми щечками и хорошеньким маленьким носиком.

– Красавица будет, – говорил всегда папа, когда они с женой смотрели на своих детишек.

– Бог даст, и счастливая, – говорила мама.

На улице падал снежок, и деревья стояли в красивой пушистой одежде. Пока к дому подъехала коляска, детишки успели слепить маленькую снежную бабу и поставили ее на скамейку рядом с забором. Папа остановил извозчика, и вся семья весело разместившись в коляске, поехала в центр города, где они раньше жили, пока не купили дом в Сокольниках.

– Папа, смотри, мы здесь с тобой ходили гулять, обрадовалась Маша, увидев знакомую улицу.

– Где, где – высунулся Митя!

Он был маленький и ничего о старом доме не помнил.

– Вот он наш дом! – показывала Маша. А вот церковь, мы в нее с мамой раньше ходили, а вот скверик…

Сани проехали еще пять минут и остановились. Это были торговые ряды.

– Ну, вылезайте, – сказал папа, поднимая детишек по очереди, и ставя их на снег.

Он открыл огромные двери, и детишки оказались в магазине. Какой чудесный это был магазин, длинные прилавки с разноцветными игрушками для елки, масками с веселыми красными щеками, куклами, книжками. Золотой дождь и мишура блестели, китайские фонарики висели на перекладинке, куклы с кудрявыми волосами в красивых платьях смотрели своими огромными глазами с черными ресницами, плюшевые мишки, сидели с барабанами на шее. Рядом с прилавками толпились покупатели. Они покупали то, что им понравилось, и продавец заворачивал покупку в красивую бумагу и завязывал ее лентой с бантиком.

– Ну, кто что выбрал? – спросил папа, радуясь на все это вместе с детьми. Он, наверное, вспоминал свое детство.

Мишура, хлопушки и серебряные игрушки были упакованы. Паровозик с вагончиками уместился в одной коробке с настоящим ружьем и игрушечной посудой, со столиком и стульчиками для Зины и ее подружек. И тут, Маша увидела красивую коробку, жестяную, с Мон-пан-сье, – прочитала Маша. На коробке была нарисована девочка в красивом платье с кружевной нижней юбочкой. Ее локоны были собраны в красивый бант. Девочка протягивала руку к такой же жестяной коробке. И вот– вот достала бы ее. Она уже стояла на цыпочках. А рядом были видны ветки елки с красивыми шарами. А самое главное в коробке лежали душистые леденцы разного цвета и разной формы и как листики, и как ягодки и как цветочки.

– Павлик, давай у папы еще эту коробочку попросим, – зашептала Маша братику.

– Не хочу, – сказал Павлик, – папа сердиться будет.

– Ну и не надо сказала Маша. Я вот сама папу попрошу, и он мне купит.

Машенька стала расписывать братцам, как это вкусно и как долго можно сосать эти конфетки, ведь коробка такая большая! А потом можно играть на ней, как на барабане, или хранить в ней всякие маленькие игрушечки… – И если они не захотят попросить, то она им эти конфетки попробовать не даст!

И Митя и Павлик тоже очень захотели эту коробку, и больше ничего!

– Папа, купи нам монпансье, – попросила Маша.

– Нет, нет, – сказала мама. Мы уже и так много денег истратили.

– Папа, ну, пожалуйста, купи конфетки, а мы больше ничего просить не будем, – пообещали мальчики, только конфетки в этой баночке и все.

– И бабушка Даша их любит, – добавила Машенька, умильно взглянув на папу.

– Ну ладно, – сказал папа. – Радоваться, так радоваться.

Вчера он получил повышение на работе, и настроение у него было хорошее. Папа Иван Григорьевич, купил своим детишкам еще и эту жестяную банку, она и сама ему понравилась. Он подумал, что коробка, и, правда, неплохая. И дети долго будут довольны, и бабушка. Она тоже любила леденцы, он это знал.

Банка с монпансье тоже перекочевала в мамину сумку.

Ну, все! – сказал папа. Пойдем искать извозчика.

* * *

До Рождества оставалось еще три недели. Декабрь был морозный, и дети часто сидели дома. Они вставали коленками на стулья и смотрели на зиму в окошко. А там, не смотря на мороз, проходили прохожие в пальто с поднятыми воротниками и в меховых шапках, женщины в красивых шубках, и теплых юбках. На голове у некоторых были платки белые и пушистые как снежок, или шапочки отделанные мехом. По снежным дорожкам, опустив морды но подняв хвосты, бежали куда-то собаки. Наверное, им негде было погреться, а может быть и поесть. Кот сидел и дремал на заборе, он напыжился, подобрав под себя лапки, и, просто дышал свежим воздухом, ведь у него был свой дом и хорошие хозяева. На черном дереве сидели большие вороны. Проезжали коляски, и от лошадей шел пар, а дорожка от полозьев саней блестела как атласная ленточка. Пушистый снежок лежал на крышах, на ветках сосен, на заборе. И когда из-за облаков выходило солнце, то от него шли тонкие– тонкие лучики, как маленькие радуги. И казалось, что на снег упала тонкая и нежная сетка из маленьких крошек алмазов. Но потом солнышко пряталось, и улица становилась просто пушистой и белой. Вдоль дороги снег собрался в сугроб, и дворник все подгребал его от дороги, чтобы не мешал ездить коляскам. А снежинки все падали, падали.

– Марфа! Наша молочница идет, – крикнул Павлик.

К дому подъехала повозка с одной лошадкой. В санях сидела Александра Тимофеевна в тулупе и клетчатой шали. Рядом стояли бидоны с молоком и корзинки с маслом и творогом.

– Вот хорошо! – обрадовалась Марфа. Сидите здесь, к двери не подходите, простудитесь. Я мигом.

Она накинула платок и пальто, и вышла к калитке, забрать молочко и творожок.

– Вот сейчас я вам кашку сварю, молочка вскипячу. А потом спать.

– Бабушка, а можно мы немножко на печке полежим? – попросила Машенька, когда кашка была съедена и молочко выпито.

– Можно, забирайтесь, и спите, не балуйтесь.

– Бабушка, а дай нам на печку немножко монпансье, – попросили Маша и Павлик.

Бабушка взяла из буфета коробку и открыла крышку. Дала всем по несколько конфеток и снова поставила ее в буфет.

* * *

В доме печки были в каждой комнате, они тянулись на два этажа дома, и были покрыты кафельной плиткой. Поэтому в каждой комнате было всегда тепло. Но чтобы не, тратить, много, дров, зимой топили печку в гостиной и трех комнатах. А в остальных, только когда приезжали гости. В гостиной печка была огромная, с лежанкой и духовкой. Дом был старинный и печка тоже. И детишкам нравилось зимой забраться на нее и погреться, пока взрослые были заняты своим делом. И бабушка с мамой рядом, и тепло. Маша забиралась туда сама, Павлик подставлял табуретку, а Митеньку мама подсаживала. И тепло и весело, и родителям не мешаются.

Вот все трое лежат там, и всякие истории рассказывают, или шалости придумывают. Пока не насмеются и не навозятся, не заснут.

– Мама дай нам сюда нашу баночку! Мы только по одной конфетке возьмем, – попросила Маша.

– Нельзя, зубы заболят, вы уже сегодня ели. Завтра! – строго сказал дедушка.

Ну, как завтра, когда хочется сейчас. И Маша, придумала. Она решила взять конфетки из баночки ночью, когда все будут спать. Когда дети остались в своей комнате одни, она слезла с кроватки, и на мысочках, чтобы не разбудить никого, прошла по темной комнате до буфета. А идти было страшно, старый фикус в темноте был похож на черта, и казалось, что из-за дивана, или из-за стола, сейчас вылезет рука домового и схватит Машу. Маша оглянулась на детскую, оттуда торчала мордочка Павлика, и от этого страхи немного улетучились. Маша потихонечку открыла буфет, достала коробку и вытащила оттуда горсть конфеток. И пока закрывала шкафчик, несколько конфеток выскочили из ладошки.

– Дай мне! – Павлик уже, с нетерпением, ждал возвращения сестры.

Маша отсыпала ему слипшиеся конфетки, и они показались еще вкуснее.

– И ничего зубы не заболели!

Утром мама заметила конфетки около буфета и показала отцу.

– Вот озорники! Что с ними делать? Наказать?

– Ругать их не будем, нам, в детстве, ведь тоже очень сладкого хотелось. Все понятно, маленькие еще! – сказал папа. Но все же часть конфет отсыпал в другую банку. А немножко оставили детям.

Дети днем соблюдали предостережения отца. И ели конфеты понемногу, когда им разрешит бабушка или мама. А иногда, когда мама с бабушкой не видели, дети сами открывали буфет и брали конфетки. Возьмут бывало немножко. Баночку закроют, и она стоит там, как будто ничего и не брали. Одной конфетой меньше, да еще одной конфетой… Конфетки как– то быстро и кончились, а банка стала легкая!

– Ну что, съели все леденцы? – спросил папа. Я вам говорил, ешьте поменьше, вот теперь у вас конфеток нет!

– Ну и что! – сказала Маша, зато, можно баночкой играть. Можно мы ее на печку возьмем.

– Играйте! – сказал папа, и дал детишкам пустую жестяную коробку.

Баночка лежала на печке, и когда дети забирались туда, они открывали ее, и подбирали пальцем маленькие ледяные осколочки конфет, заодно вдыхали оставшийся там аромат. Но вскоре и осколочков не осталось, только запах.

– Буду класть туда платья для моей куклы, – сказала Маша.

– Нет, я буду в нее играть, я в нее своих солдатиков положу! – сказал Павлик, вырывая коробочку из ее рук.

– Нет, я, – заплакал Митя.

И стали они вырывать коробочку друг у друга и спорить, чья она будет. И тут маленький Митя сказал, – Я хочу писать!

Бабушка с мамой на минутку вышли из дома, им привезли заказанные продукты из рядов, и снимать с печки маленького Митю было не кому.

– Терпи, сейчас мама придет, – сказала Маша.

– Не могу терпеть, очень писать хочется! – заныл Митя. Ой, сейчас описаюсь!

– На тебе коробочку, писай, – догадалась Маша.

Митя в коробочку и пописал. И Павлик тоже. Потому что это было смешно. И очень удобно. Горшочек на печке. Но баночка была полна. Маша закрыла баночку крышкой и поставила к стенке.

– Потом скажу бабушке, – подумала Маша. – Она выльет.

– Ну, озорники вставайте, сейчас киселек гороховый есть будете. А потом мы с вами в церковь пойдем. Давайте слезайте с печки! – сказала мама, войдя в комнату.

* * *

Купола церкви блестели на солнце, и звон колоколов разливался по всей улице. Сегодня был день святого Николая. Люди крестились, перед входом, и чинно проходили внутрь. И Маша с братиками перекрестились тоже. В церкви было интересно, горели свечки, золото икон мерцало тусклым светом, лики святых смотрели на пришедших людей, и их поднятые пальцы предупреждали о грехе людей. Здесь были и старушки со старичками, они подолгу стояли около какой-нибудь иконы и молились, здесь были молодые, они быстро крестились, наклоняли голову и шли к другой иконе. Детишки смотрели на потолок, на иконостас, и старались подражать родителям. На лавочке сидели убогие и нищие. Их было много, и по дороге в церковь и мама с бабушкой подавали им денежку или давали баранки.

Прихожане толпились около икон, ставили свои свечки, подавали записки, и целовали иконы. Батюшка ходил между ними и подставлял руку для поцелуя и благословлял. Пел хор, и его голоса ажурно поднимались вверх к разрисованному куполу, и сладко пахло ладаном.

Маша посмотрела на икону Боженьки и вспомнила, что она недавно согрешила. Ведь она брала конфетки без разрешения.

– Мама, а бог все видит? – спросила она потихоньку.

– Все. Бог смотрит, как живу люди, правильно ли, честно ли. Не грешат. И ничего от него не скроешь, – ответила также тихо мама.

– А что потом, он рассердится и накажет?

– Грешники попадут в ад, а добрые люди в рай.

Машеньке очень не хотелось попадать в ад. Там грешники очень мучились, она видела это на картинках.

– Мама, а если я взяла без спроса конфетки, это грех? – спросила она, подозревая, что так оно и есть.

– А ты брала без спроса? – сделала удивленное лицо мама. Так делать нельзя. Нужно попросить у папы и бабушки прощения, и больше так не делать. Бог добрый, он прощает тех, кто раскаивается в своих плохих поступках. Ты ведь так больше делать не будешь? – посмотрела она на Машеньку.

– Нет, мамочка, не буду. И конфетки ведь уже кончились! – радостно сказала она.

– Мама улыбнулась. Ну, тогда сама все расскажешь папе. А сейчас помолись святому Николаю и пообещай ему, что будешь послушной девочкой.

– Машенька посмотрела на икону и сказала тихо про себя: Святой Николай, я больше не буду брать конфеты без разрешения, сделай так, чтобы меня папа не ругал.

Машеньке показалось, что Святой Николай кивнул ей головой.

* * *

Папа не ругал Машеньку. А похвалил, за то, что она не испугалась признаться.

– Павлик, а ты, почему прощения не просишь? – спросил он мальчика.

– А это Маша брала конфетки. Я в кроватке лежал! – сказал он.

– Но ты ведь тоже ел их, и не отказался, – сказал папа.

Павлик заплакал, и Митя заодно с ним.

– Ладно, ладно, не плачьте. Но больше так не делайте. Всегда надо спрашивать разрешения, – погладил папа их по головке.

* * *

Прошло несколько дней. Наступал сочельник. Папа принес из сеней красивую и большую елку, до потолка. Она была такая свежая, так здорово пахла хвоей, что у всех сразу на душе стало радостно. Папа вставил елку в деревянный крест, и достал коробку с игрушками.

– Ну, кто мне будет помогать украшать елку? – спросил он.

– Мы, мы, – закричали дети.

– Доставайте мне игрушки, а я буду их вешать. Павлик, дай мне главную звезду.

– А почему она главная? – спросил Павлик.

– Потому что она возвестила, что Христос родился, – сказал дедушка.

Через полчаса серебряные слоники, черепашки и орехи качались на ветках. Золотая мишура мерцала волшебным светом.

– Папа возьми вот эти деревянные грибочки в корзиночке! Повесь их вон на ту веточку.

– Папа повесь вот эту тарелочку с блинками, они как настоящие.

– Вот возьми эту комету!

Дети наперебой доставали игрушки из огромной коробки, им хотелось, чтобы первой повесили именно их игрушку.

И еще на елке висели конфеты, пряники, и хлопушки с секретом. Елка была красавица! И ждала вечера, чтобы на ней зажглись свечи.

– Мне Дед Мороз скоро принесет лошадку на колесиках, – сказал Павлик Маше, на всякий случай, заглянув под ветки.

– А мне новое платье, с кружевами, – сказала Маша и еще ленточки.

– Митенька, тебе Дед Мороз тоже подарки принесет, ты чего хочешь? – спросила она младшего братика.

– Я хочу большую книжку со сказками и красивыми картинками, – сказал Митенька.

– Дедушка, а ты видел деда Мороза? – спросили дети.

– Нет! Он всегда приходит, когда дети спят. Положит подарки под елочку и уходит, у него же много детишек, он должен все успеть.

– Завтра к нам приедут гости, дядя Леша с женой, с Верочкой и Наденькой. Это ваши сестрички. Давайте повторим песенки и стишки. Пусть все удивятся, какие у нас красивые, умные и талантливые детишки, – сказал папа.

И Маша с Павликом старались и рассказывали с выражением стихи Пушкина и Жуковского.

– Вот бегает дворовый мальчик…

– Раз в крещенский вечерок…

И пели песенку про елочку и танцевали полечку.

Папа с мамой и бабушкой остались очень довольны. Уж очень они любили своих детишек.

Вот только Марфа, прибираясь в гостиной, все принюхивалась, и пожимала плечами.

– Шут– те дери, да чем это пахнет. Все углы чистые, а откуда – то вдруг запах неприятный идет! Может, крыса, где сдохла? Да вроде и стукнет кто-то, а потом нет!

Неужто, Домовой шутит! – говорила бабушка Маша, тоже принюхиваясь. Нужно ему тарелочку с едой в уголок поставить. Вот я сейчас ему киселька горохового налью. Ему ведь это должно понравиться.

– Смотри, смотри, – показал, улыбаясь, маме дедушка. Бабушка домового подкармливает.

* * *

Бабушка Маша принесла к елке сноп, постелила на стол сена и накрыла стол белоснежной густо накрахмаленной скатертью. Мама несла тарелки с гусем, семгой, сыром, холодцом и заливным. Стол становился вкусным и запахи этой вкуснятины, заполнили всю гостиную, они смешивались с запахом елки, сгорающих свечей и пирогов. Какая приятная была суета. Двери в сени открывались и закрывались. Тарелки с нарезанной бужениной, солянкой, жареной рыбой ставились на стол. Блюд было больше двенадцати. С минуты на минуту должны были приехать гости. Бабушка Даша подошла к печке, чтобы убрать с нее подстилочку, на которой лежали ребятки. И тут она снова почуяла неладное. Что-то стучало в печке, и снова появился этот странный запах.

– Иван, Маша, идите сюда, – позвала бабушка Даша.

– Сейчас, сейчас мама, сказала Мария Ивановна, она расставляла рюмки.

Когда все собрались у печки, бабушка Даша сказала:

«Послушайте, слышите, кто-то сучит в печке?»

– Слышим, – сказала удивленно мама. И воняет что-то.

– Да, – сказал папа, неприятный запах, а дедушка зажал нос.

– А я то давно это заметила. Только думала, показалось. У нас точно домовой шутит. Наверное, мы чем– то его обидели. Говорила я вам, нужно ему кошку принести. Они кошек любят. А так ему грустно, вот он и безобразничает, – заворчала бабушка Маша.

– Ну что ты мама, – сказал Иван Григорьевич, какой домовой!

Он прислушался и понял, что стук идет из-под подстилки в дальнем углу печки. Папа поднял подстилку, под ней в углу стояла банка из-под монпансье, и вздрагивала.

– В банку забрался, и надо же в канун Рождества, и праздник ему не страшен! – боязливо сказала Марфа.

– А может, праздник его и вывел из себя? – сказала мама. Он же все– таки нечисть! Она с испугом смотрела на эту вздрагивающую баночку.

Папа не хотел казаться трусом, Но и ему было не понятно, почему банка прыгает и воняет. Может и правда домовой? Или крыса? Так если прыгает, значит живая, и вонять тогда ей нечего. Загадка!

Папа хотел, было протянуть руку к банке, ведь он был мужчина! Но мама быстро сказала: «Ты лучше накрой ее покрывальцем, мало ли что»! Папа набросил на банку другой конец покрывальца, и домовой завредничал еще сильнее, да так, хоть нос закрывай!

– Позорище то, какое, – всплеснула руками бабушка Даша. Сейчас уж гости придут, а у нас такое, это и кусок в горло не полезет! Что про нас Лешина жена подумает? Алексей свой, он ничего не скажет, а вот его Шурочка!

Папа взял в охапку банку вместе с покрывалом, и, приказав детям отойти подальше, понес ее к двери. Он вышел во двор, и, сделав несколько шагов подальше от дорожки, бросил банку вместе с покрывалом в сторону…

– Ложись! – пронеслось в мгновенье у него в голове, потому что в ту же секунду раздался взрыв….

И на снегу оказалась банка, крышка с которой слетела вместе с покрывальцем. Банка была пустая, только по снегу рассыпались желтые брызги?

Бабушки с мамой смотрели в окно. А дедушка наблюдал все это с крыльца. Они с напряжением ждали, что будет дальше.

– А-а-ах! – раздался общий возглас. Удрал все-таки! В банке же никого не было.

– От страха, что ли банку то испортил, или из вреда? – спросила бабушка Даша.

– Да нет Дарьюшка, это он, наверное, старого киселя напился! – захохотал дедушка, начиная понимать что-то. Он посмотрел на детей и уже не сомневался ни в чем!

– Ах вы, чертенята! – возмутилась бабушка Маша, когда опомнилась. Да что же вы тут удумали!

Детишки стояли с раскрытыми ртами и испуганными глазами.

– Мы писали… – тихо сказал Митя и хотел заплакать, но, увидев, как все смеются и даже бабушка Даша запотешалась, и сам засмеялся вместе со всеми. А за ним и Маша с Павликом.

После такого вонючки домового, всех вдруг разобрало такое веселье, что когда пришли гости, папа продолжал еще давиться от смеха, а мама говорила: «Успокойся. Что про нас подумают», – и улыбалась.

Марфа уже убрала все это безобразие, бабушка Маша подбросила в печку мятных листочков и прошлась по дому со свечкой, и все стало снова на свои места.

День– то был какой! Все, все друг другу прощали, и бедным помогали. И из беды вызволяли. И в уныние не впадали. Рождество! Да еще и какое веселое.

– Теперь всю жизнь вспоминать будем этого домового! – подумали все.

* * *

Слава Богу, к приходу гостей все было убрано. Елка горела свечами.

Дети были наряжены в новые костюмчики, и гости, которые приходили в дом, говорили:

– Иван Григорьевич, какие детишки у тебя славные! И послушные. Наверное, никаких забот с ними?

Дети скромно улыбались, получая шоколадку, а мама с папой поддакивали:

– Машенька умница, уже большие книжки читает. А Павлик с Митей и нас и бабушку всегда слушаются. Слава Богу, дети хорошие.

Дядя Леша привез в дом маленького серого котенка.

– Вот вам, а то дом без кошки как-то скучно. И мышек половит, и погладишь ее так и на душе легко. И дети добрее растут.

– Мы назовем его Домовой, – сказала Маша, беря котенка в руки. Он же в нашем доме будет жить, значит, домовой.

Бабушка Даша дала детям маленькое блюдечко, налила туда молочка, и котенок быстро-быстро замахал своим розовым язычком. А потом, когда его животик стал круглый как барабан, он заснул в своей коробочке, куда Машенька постелила тряпочки. Он ведь был еще маленький. Детишкам было весело, все по очереди рассказали то, что выучили к Рождеству, и станцевали. А потом все разгадывали загадки, и хлопали хлопушки, и играли в фанты. А потом дети пошли спать, а взрослые пили вино, поедали вкусные угощения и вспоминали старые времена, своих родственников и пели песни, под гитару.

А утром дети проснулись и скорее пошли к елочке. Дед Мороз уже ушел, но подарки оставил. И лошадку, и платье с ленточками и книжки с картинками. А еще большой глобус.

Жених

В одной семье, жившей недалеко от Москвы, в Коломенском, было все, и дом крепкий, и хозяйство хорошее, и добра всякого полно. И сынок у них был, красивый, крепкий парень, лет восемнадцати. Ну, скажем, со стороны позавидовать можно.

Одно было плоховато – у их сына с головой было не все в порядке. Родился то он хорошим ребенком, да потом лет в пять заболел. Думали, помрет, но нет, выжил, только плохо соображать стал. Здоровый вырос, красивый, но малость глуповатый. И вроде бы, сразу и не поймешь. Молчаливый он был, а молчи, так за умного сойдешь! Это все знают.

Но это, когда кто редко видел сынка, так думал. А как с ним жить, то все заметно. То не впопад ляпнет, то ест руками, чавкает, да пальцы облизывает. А то и другие неприличные звуки издать может.

Свои то знали его недостаток, а перед чужими стыдиться матери с отцом не хотелось. Жалко им было сыночка, если над ним кто смеяться будет. Поэтому как гости приходили, его родители выпроваживали, как бы делом заняться. Он минут десять в комнате посидит, помолчит, да матери поддакнет. А потом мать и скажет:

– Илюша, поди милый, займись этим или тем.

Или:

– Сынок, сходи к Нюре, пусть пироги то несет.

Он, как бы уйдет, а больше и не вернется. А гостям, что? Им весело, да сытно. А про парня и не вспомнят.

– Мало ли чем подросток занимается, и нечего ему со взрослыми тут путаться. Правильно родители в строгости парня держат! – переговаривались они.

Пока парень малый был, это все сходило, даже если ляпнет чего, или не так сделает, то даже смешно было. Но как, вырос, то по труднее скрывать недостаток приходилось. А уж потом и еще одна беда прибавилась.

Взрослый парень, хоть и глуп, а про женщин, чего-то сам понимать стал. И никто ему ничего не объяснял! Все последнее время на Нюшку посматривал, да так пристально, аж рот откроет, и ничего не слышит, даже если его мать окликнет. Или подойдет к ней, встанет рядом, да засмеется, да затопчется на месте. Нюшка, то его от себя отгонит, а то для забавы, пока хозяйка не видит, дразнит Илюшку, всякими женскими ужимками.

Ну, парень совсем не свой стал. Мать с отцом, глядя на это, и подумывать о последствиях стали. И так подумают, и сяк приложат, все выходит одно. Нужно Илюше невесту искать.

Поэтому и решили они позвать к себе в дом сваху. Чтобы она, Илье невесту подыскала.

– И лучше чтобы из другого села. Подальше какого. Чтобы жаловаться к родителям далеко бегать приходилось! – сказала мать отцу.

– И подружек, чтобы поменьше в дом ходило, – добавил отец.

– И чтобы девка, послушная была, да работящая. А то ведь помрем, с кем Илюшенька останется? Ведь, он как малое дитя. Ему все подсказать нужно и присмотреть. Все чего-нибудь перепутает, или забудет. Вот если ему подсказывать, то все складно идет, – прибавила мать.

– Пусть уж лучше не красавица, но не языкастая. Пусть уж лучше бедненькая какая, да зато, слушаться, и почитать будет. И мужа и нас. Ведь мы тоже не вечные, старость и к нам придет, – вздохнула она. А мы уж ее обижать не будем, пусть только ко двору придется, да к Илюше хорошо относится.

– А там глядишь, и детки пойдут. Нам радость. Уж мы их беречь будем и баловать. Наши ведь внуки будут, наследники, – так переговаривались и мечтали отец и мать. И все в их мечтах получалось очень даже складно.

– А почему бы и не складно быть? Вон другие парни, еще хуже бывают. И без глаза и хромые, и пьют запоем.

– И нищие, жену одеть не могут, и в доме скудно и бедно. А наш красивый и добрый, и слава Богу, мы ему много чего оставим. Нуждаться не будут.

– Мать, а чего мы себя хороним то? Мы еще и поживем и на наших деток порадуемся, и поможем им, – сказал отец.

Мать согласно кивнула головой, – Куда ж мы денемся. Поможем!

* * *

Но вот настал день, и в этот день в дом ждали сваху Степаниду Тимофеевну.

Мать сына одела покрасивее, и побогаче, умыла и причесала. Да сто раз наказала.

– Ты, Илюшенька, ни о чем при гостях то не говори. Молчи себе. Я сама за тебя говорить буду. Если я скажу да, ты говори да. Если я скажу нет, ты тоже говори нет. Если скажу тебе, – Илюша иди корове сена подбрось, так ты иди на сеновал, там и лежи, я сама к тебе приду, когда будет нужно.

– Это можно, отвечал Ильюша.

Он эту фразу на все случаи жизни говорил, и она ему очень нравилась. Только ты мне, мамань, на сеновал сметанки принеси, да пирогов. А то вы есть будете, а мне голодно, да завидно. Я видел, сколько Нюшка всего наготовила. Я уж три пирожка у нее выпросил.

– Принесу, принесу, ты только отца то не серди. Сиди там, пока я не приду. И смотри, новые штаны не испорть и рубаху. Отец много за них отдал. Ты их по праздникам носить будешь.

– Это можно, – сказал Илюша.

– Ты как на сеновал то придешь, я к тебе Нюшку пошлю. Она тебя разденет. Другую рубаху принесет похуже. Зачем тебе на сеновале хорошая – то? Да? Ну, чего молчишь? Я же тебе сказала, если я говорю да, ты тоже говори – да.

– Да! Мамань, я же не дурак, понимаю. Я как на сеновал приду хорошую рубашку сниму. И штаны тоже. Ты только не забудь, Нюрку ко мне пришли с пирогами, гггы, прибавил Илюша, и покраснел.

Но мать этого не заметила. Она уже выходила из каморки. В дверях она обернулась и сказала:

–Илюша у нас парень работящий. Да?

– Да! – сказал Илюша, глядя в пол, и ковыряя ногой половицу.

– Ну, все умеет! Да Илюша?

– Да! – Промычал снова Илюша.

– Ну, молодец! – обрадовалась мать, что все пока идет как по маслу. И парень все понимает..

Она взглянула еще раз на сыночка, вздохнула и подумала: «Ну до чего же хорош был бы, если бы не болезнь та проклятая. А может еще поумнеет, даст Бог!»

– Иди пока, во дворе погуляй, я тебя позову, когда надо будет, – сказала она сыночку.

* * *

Вот приехали в дом гости, а вернее, сваха Степанида Тимофеевна. Мать к ее приезду пирогов напекла, каши гречневой с белыми грибами в печке натомила, щей со свининой наварила, стол просто ломится от солений да от печений.

Сваха, первым делом дом осмотрела. Все хорошо, богато, чисто. Угощенью на столе рот и душа радуется. И самогонки на столе и настойки, за день не выпьешь!

– Ну, уважили сваху то, – сказала Степанида Тимофеевна, вытирая пот со лба, после того, как и самогоночки отведала и всего, что было на столе, попробовала. Ну, так что вы хотите то? Покажите, вашего красна сокола! Посмотрим, какая девка к нему подойдет! Да у таких родителей, да в таком дому, любая рада жить будет!

– Ой, Степанида Тимофеевна, ну уж, правда, не обидим. И Илюшенька у нас такой красавец, да такой умница! Вот только скромный очень. Слова из него не вытащишь! – засуетилась мать.

– Нюра, позови Илюшеньку, – сказала она прислуге.

– Сейчас Марья Петровна, – ответила та, и хотела, было пойти за Ильей.

– Стой, – воскликнула Хозяйка. Я сама за ним схожу. Я вас не надолго оставлю, – сказала Марья Петровна, бросив беспокойный взгляд на улыбающуюся Нюрку. И побежала посмотреть, все ли с сыном в порядке. Да решила напомнить ему еще раз, как он себя вести должен.

– Уж ты Федор Степанович, займи гостью то, – попросила она мужа.

Ну, Федора Степановича просить было не нужно. Сваха красивая, пухленькая, да веселая, с ней и поговорить одно удовольствие и ненароком, за ручку подержаться тоже приятно.

– Иди мать, иди, – только сказал Федор Степанович, и налив рюмочку, и положив пирожок на тарелку, преподнес их свахе.

Мать, выйдя из горницы, прибежала к сыну. Она окинула его придирчивым взглядом, вытерла ему полотенцем лицо, причесала и еще раз строго настрого приказала, ничего не говорить. А только поддакивать.

– Мамань, боязно. Я в тот раз тоже поддакивал, а папаня на меня рассердился, и Нюрка смеялась. Я видел, она за печкой спряталась и все фартуком рот зажимала, – проговорил Илюша, отверчиваясь от противного, мокрого полотенца.

– Так ты, Илюшенька, тогда все правильно говорил, – сказала ему мать. Ты просто в горшок первый полез, а нужно было отца подождать. Да потом косточкой мозговой уж очень громко стучал, да неаккуратно ел. Всю рубаху новую измазал, и на штаны наляпал. А штаны то я с отцом тебе недавно купила, дорого! Вот отец и разозлился, и стукнул тебя. Но ты на отца не сердись. Это он сгоряча, тебя учит, чтобы ты запомнил. Ты уж за столом ешь, только если я тебе положу, сам ничего не бери. Я потом, тебе побольше дам, когда гости уйдут. Да полотенцем вытирай рот, да ложкой ешь, а не рукой. Понял? Да штаны то береги, не измажь! – наставляла мать сына.

– Да что я мамань, дурак что-ли!? Все понял, – проворчал Илья, подтягивая штаны.

– Ну пошли. Как зайдешь в горницу, так сразу кланяйся и скажи: «Доброго вам здоровьичка» и садись. А дальше, я все сама сделаю, – предупредила его еще раз мать.

Зашел парень в горницу. Поклонился, и сказал, как мать ему велела, и встал около стола, глаза потупив и улыбаясь. Румяный, наряженный, картинка!

– Ох, и хорош, сказала сваха. И здоров, и красив. И вежлив. А в работе то наверное тоже горяч?

– Наш Ильюшенька работу любит, да Илюшенька?

– Да! – промычал с улыбкой Илюша.

– Ну все умеет, молодой еще, а на все руки! Да, Илюшенька?

– Да! – вытер нос Илья.

– Ну садись сынок, садись. Такой скромный! – обернулась мать к свахе. Уж очень родителей почитает. Пока не скажешь, сам не сядет.

– Ага, мамань, – сказал Илья и сел на скамейку.

– Ну чего Илья, жениться хочешь? – спросила ласково сваха парня?

– Хочет, хочет! Пора пришла! Уж на девок заглядывается! – опередила парня мать.

– Мне Нюрка нравится, – сказал парень, подбодренный хорошим к себе отношением, и привстав, посмотрел в окошко.

– Сынок! Что ж ты про Нюрку, подумаешь Нюрка! Это соседская девчонка! – постаралась перебить сына мать. И толкнула его ногой под столом.

– Ой, мамань, ты меня ногой ткнула, да больно, – сказал сын, потирая ногу рукой.

– Да? А я и не заметила, – проворковала мать, и постаралась перевести разговор.

– Нам бы девушку, скромную и работящую. Да угодливую. В нашем селе таких нет! Степанида Тимофеевна, не знаете ли вы где такой девушки, невесты для нашего Ильи, – спросил отец.

– Как не знать, я всех девок наперечет знаю. И такую, как вам нужно, найду! – сказала сваха, обмахивая себя полотенцем.

– Сынок, ты иди посмотри как там лошадь, да подбрось ей сена, – подмигнула незаметно сыну мать.

– Ладно, мамань, встал из-за стола парень. Мне штаны то снять? Пусть, мне Нюшка, старые принесет, – пробасил сын, поплетясь к двери.

– Да что ты, сынок, что ж у тебя они последние что ли? Уж ты нас не срами. Ну, такой бережливый, – обернулась мать на сваху.

Сын ушел, а мать стала дальше со свахой разговаривать. А сама думает, – ну вроде ничего она не заметила. Глядишь и обойдется. Поженим сына.

Сваха от угощенья и вина разомлела. Не видит подвоха. Скромный, красивый, бережливый. Немного туповат, ну самую малость! Просто деревня. На людях мало бывает. Это не страшно! – думает.

– Есть у меня девка на примете, даже три, – начала сваха. Одна из Острова. Дочка лавочника. Денег у родителей достаточно, вот только девка немного гнусавая. Но зато одна, и лавка потом ей достанется. Родители все для нее, сказала она, загнув палец, и закатив глаза, вспоминая вторую невесту.

Вторая девка красивая, грудастая, поет, заслушаешься! В семье три брата и две сестры. Она старшая. Приданного не очень много. Но деловая! Она тут у вас всю работу переделает, уж очень шустра! Будете отдыхать. Это в Семиврагах, – вещала Степанида Тимофеевна, поглядывая за реакцией родителей.

– Гнусавая? – подумала мать. Нет, такую нам не надо. Нам нужно здоровую девку. Да и слишком деловая тоже не очень подходит.

Ой, Степанида Тимофеевна, нам бы какую ни будь девушку, чтобы гонора поменьше было, – перебила сваху мать. Да чтобы слушаться привыкла. И родни тоже, чтобы поменьше. Пусть лучше победнее, но чтобы в доме нашу волю чувствовала и исполняла. Да чтобы за Илюшей ухаживала, как я. Меньше родни – девушка меньше ерепенится будет, жаловаться то не кому! – взмахнула она руками. Это я не потому, что обижать я, или не дай бог Илюша будет, а для порядка, – сказала, оправдываясь, мать. Привыкли мы спокойно жить. А ежели, с характером девка, то ведь Илюша уж очень добрый, упустит свою волю, сядет она на него, – обратилась мать к свахе.

– Поняла, поняла, милая. Есть у меня такая. Сиротка. У тети живет в Слободе. А девке пора замуж. Тетка ей добра желает. И даже приданного немного даст. Тетка уж старая, а после смерти ей и дом ее достанется. Ваше добро, да их, вот дети и заживут богато, да счастливо. А скромная она, не хуже вашего. Все краснеет, да в землю смотрит. Глаза поднять боится. Уж очень богобоязненная. И тетке совсем уж не до нее, одной ногой в могиле почти.

Просила она меня недавно жениха приличного для племянницы подыскать. Так я думаю ваш для нее, чересчур хорош. Девка не красавица, но и не хуже других. Так что собирайтесь, и день смотрин назначайте. А я пойду тетку то обрадую. Пусть девку, да приданное готовит! – встала со скамейки сваха, поняв, что последний вариант родителям по душе пришелся.

– Ну вот, все прекрасно и прошло. И невеста нашлась, и Илюшенька свахе показался, – обрадовались родители, и стали судить да рядить, как им к смотринам нужно готовиться.

* * *

А сваха, прямиком к той тетке. И там тоже очень даже обрадовались! Тетка, что племянницу с рук сбывает. Да приданого, жених не требует. А девка, что от тетки избавится, заездила, да заучила. За козла пойдешь, лишь бы вырваться! А этот, говорят, и хорош и богат! И невеста, аж визжала в душе от радости. Только тетке и свахе этого не показывала. Все глаза опускала, теребила свою жидкую косу и краснела.

Все были рады, и все думали, что свою выгоду обязательно получат.

Настал день смотрин. До деревни, где невеста жила было километров двадцать. Но на своей повозке часа за три доехать можно будет, поразмыслили родители. Сели они на повозку. Мать с отцом впереди, а сын сзади. Мать едет, с отцом переговаривается, да о свадьбе мечтает. И между делом сына поучает, как сказать. Да как себя вести. Проехали уж почти всю дорогу, минут десять осталось. А дорога с ухабами, и после дождя так развезло, лужи и грязь все под колесами брызжет.

– Мамань, я до ветра хочу! – сказал Илюша, дернув ее за платок.

– Сынок, потерпи, здесь уж очень грязно на дороге. Подожди, к деревне подъедем.

– Мамань, не могу терпеть, живот крутит, – пристал сын.

– А, Илюша, говорила я тебе, не надо столько яиц то есть, да грибочков. А уж если ешь, то молоком не запивай! – вздохнула мать, посмотрев вокруг, и, подыскивая место, где можно остановиться.

– Мамань, ну терпежа нет. Останови телегу, схватился за живот сын.

– Останови отец! – дернула за рукав отца мать.

– Илюша, ну иди, только аккуратнее, штаны то не испорть. Иди вон к тем кустикам. Там посуше будет. Да поаккуратнее, со штанами, и сапогами и штаны то снять не забудь, – пошутила мать.

– Да что я дурак, что – ли. Сам знаю, – ответил, слезая Илья.

– Папань, поехали! Я все, сходил, – сказал сын, усаживаясь на телегу.

– Э, видно как тебя, скрутило. Чего– то ты долго там был! – пошутил отец, не оборачиваясь на сына и занятый разговором с женой. Веревку что ли проглотил?

– Бать, я же старался аккуратнее, до ветра сходить. Пока штаны снимал… – оправдывался сын.

– Поехали, – сказал отец, и, стеганув лошадь, продолжил говорить с матерью, о том, как они невесту в руках держать станут, как сын женится. И что они ей дадут, а что пока жалко.

– Мамань, скоро что– ли приедем? Надоело? – заныл басом сын.

– Не терпится, девку то посмотреть!? Да скоро, вон уж и дома видны, – засмеялась мать.

Вдали уже показались крыши деревенских домов, и мать с отцом с облегчением вздохнули. Приехали! Они проехались гордо по деревне и остановились у дома невесты, возле которого уже собрались деревенские. Интересно ведь на жениха и на родителей посмотреть. Как одеты, и что с собой привезли. А сваха, и тетка, стоят около ворот, повозке платочком машут, – Милости просим! Заходите гости дорогие!

А невеста с подругами, в доме, ждут, на улицу выходить не положено!

Повозка остановилась. Мать с отцом гордо вылезли из нее, свекр и свекровь все-таки, нужно форс держать.

– Невеста то бедная, по тетке видно. Не чета нам! – шепнула мать отцу, поправляя платье и давая дорогу сыну.

– Ну Илюшенька, проходи вперед – хотела сказать мать, и увидела, что, вместо того, чтобы их с почетом встречать, да в дом вести, все вдруг потешаться стали. Прямо молодухи то, от хохота падают, да фартуками лицо закрывают. А бабки, а старухи то крестятся!

– Что это они?! – беспокойно пронеслось в голове у родителей.

Мать обернулась на сыночка, и сердце ее провалилось как в пропасть.…

– Ой, да что ты! Да где же штаны то твои! – только прошептала она, потому что голос застрял у нее в горле, а глаза выпучились как у рака.

Мать с ужасом увидела, что сын слезал с повозки в одной рубахе и сапогах, с голыми ляжками.

– Мамань, ты же сказала, чтобы я штаны снял, да не измазал. Ну я и снял. И на ветку их повесил…. Ответил сын, послушно встав перед матерью.

* * *

Больше уже женить парня не собирались. Хорошо эта деревня далеко от их села была. Пока слухи шли, уж можно было и отговориться, что все это придумали, потому что сыну невеста не понравилась. Уж больно тоща, да конопата.

А сынок, так с родителями всю их жизнь прожил. А как они умерли, то взяла парня к себе племянница тех родителей, в Москву. Это уже было после революции. Как опекунша. Она была женщина расчетливая, и быстро смекнула, что и дом в деревне продать можно, и на Илью можно лишние метры получить, и заодно прислугой в доме будет. Что ему? И сундук в коридоре под кровать сойдет. И поесть, что останется можно дать.

Илья к тому времени, и красоту и силу свою потерял. Скрюченный мужичок, в старом барахле.

За картошкой он ходил исправно. Мусор выносил. Тяжести таскал, да квартиру от воров охранял. Все на работе, а он дома.

Только иногда ляжет на свой сундук, отвернется к стенке и плачет, маменьку с папенькой вспоминает. Как его маменька пирожками кормила, да рубашки новые покупала. Да как любила. И папеньку, и Нюшку, и свой дом…

* * *

А новая семья думала: «Дурак, чего с него взять, чего плачет? И тепло и не голодный. Какие чувства у дурака могут быть»?

Пенджик

Случилось так, что бабушка Поля переехала в Москву еще до Революции, в 1903 году. Здесь служил ее муж, здесь родились ее трое детишек: Коленька, Зиночка и Митенька. И жили они в большой квартире на Каланчевке, в том самом угловом доме в начале улицы, который был недалеко от вокзала. В другом крыле дома была гимназия, и детишки, когда подросли стали в ней учиться.

Здесь же в доме, вернее в его полуподвальном помещении был прекрасный гастроном, со множеством вкусных и ароматных колбасок, булочек и пирожных. И когда мама брала детишек с собой в магазин, пока она сама выбирала продукты для обеда, они любовались красивыми корзиночками с кремовыми букетами, и представляли какой вкусный вон тот квадратик, который назывался пирожным «Наполеон», а до чего была хороша полянка с грибками и белочкой. А тарелочки с вишенками и сливками?!

Не далеко от дома было несколько скверов, и мама часто гуляла с детьми в них, а по дороге дети смотрели на вокзал, на котором всегда было много народа, и гудели, прибывая поезда. Им нравилась Москва, им нравился шум трамваев, магазины и тротуары, они родились здесь, и это был их родной город. А мама все время вспоминала старую усадьбу и их дом, в котором она провела свое детство.

* * *

Квартира была большая, на третьем этаже дома и состояла из пяти комнат, большого коридора, огромной кухни и ванны. Широкая лестница с красивыми периллами вела к дубовой лакированной двери с металлической пластинкой, на которой было написано А.В. Громов. Места в квартире было больше чем достаточно и для родителей и для детишек и для гостей. А гости собирались в этот дом часто, потому что здесь их всегда встречали с радостью. И дом привык, что в нем всегда живет много народа, и всегда вкусно пахнет, и звучит гитара. Часто вечером все садились в гостиной, за огромным самоваром, пили чай, разговаривали, и романсы под гитару пели. Как раньше в усадьбе Кареевых, где бабушка Поля родилась, и где прошло ее детство. Ведь папа их, Карпинский Сергей Павлович, был управляющий этим имением, и почетным гражданином.

Какое было имение! Красивый желтый дом с белыми колоннами, смотрел на большой пруд. Таинственные дорожки разбегались по парку. Скамеечки стояли то здесь, то там, и так приятно было посидеть в тени орешника или жимолости и поболтать с сестрами и помечтать о будущем. И хорошо там было и зимой и летом. Садовник высаживал всевозможные цветы, следил за посадками, и парк всегда был в прекрасном состоянии. А фамилия у него была такая интересная – Помазов. Там в стороне от главного особняка стоял и их дом, дом управляющего имением.

Когда усадьба на время затихала от гостей и праздников, хозяйка, Варвара Сергеевна, частенько садилась у озера, в плетеном кресле, за круглым столом с чайником и чашкой, и просила девочек, чтобы они катались на лодке и пели под гитару. Уж очень Варваре Сергеевне нравилось смотреть на воду и слушать их песни. Ах милая, милая Варваре Сергеевне! Старенькая уже была. Ноги больные. А добрая какая. Все свои драгоценности на гимназию пожертвовала. И девчонкам все что-нибудь подарит. Кому платье красивое, кому туфельки, кому колечко или сережки.

А для девочек это было очень даже приятное занятие. У них и наряды для этого были специальные. Вышитые, отделанные кружевами и тесьмой. С красными бусами, с красивыми фартуками. И озеро для них было сценой, а они актрисами. И голоса их красиво звенели, и приятная музыка гитары разносилась над усадьбой, а кувшинки пахли, и приятный летний вечер был теплый и светлый.

А сколько интересных людей было в имении. И ученые, и художники и священники. Как было весело, когда молодежь устраивала спортивные соревнования. Один юноша все через скамейку прыгал. У него это лучше всех получалось. Его один гость даже сфотографировал, потому что ни у кого так больше не получалось. А как Рождество праздновали, Пасху… Да, много было приятных воспоминаний.

* * *

Но наступила Революция, которая изменила все. Варвара Сергеевна к тому времени уже умерла, а другие хозяева кто уехал за границу, кто попал под страшное слово – репрессия. Имение было отдано под госпиталь, а вместе с ним и родной дом.

Квартира бабушки Поли в Москве уплотнилась новыми жильцами, и теперь в коридоре вместо красивого зеркала, комода и ковров висели корыта, тазы, и старые велосипеды. У дверей стояли куча ботинок и галош, а на кухне в едком дыму керосинок кипели баки с бельем и соседки ждали своей очереди в ванну или к умывальнику.

У бабушки Поли осталась самая большая комната, с окнами на железную дорогу. И когда родственники ехали из Рязани в Москву, то, подъезжая к вокзалу, на секунду видели окошки тети Поли.

* * *

Шел двадцать шестой год. В дверь позвонили три раза.

– Это к Громовым, услышали за дверью и соседка, впустила в коридор мужчину лет пятидесяти и двоих мальчиков, лет восемнадцати и пятнадцати. Приехал старший брат Поли, Василий.

– Ой, Васенька, как я рада. Мальчик мои дорогие, проходите, проходите.

Поля провела брата и его сыновей в комнату, под любопытными взглядами соседок.

– Здравствуйте, здравствуйте, – раскланивался Василий с соседками, проходя в комнату. Мальчики несли чемоданы, в которых были книги, для старшего Алеши, и немного одежды для него, потому что он хотел поступить в институт и немного пожить у своей тети..

– Как вы выросли, прямо женихи! Поля обняла и поцеловала и ребят и брата. Ну, как там Шура? Как мама? Кладите чемоданы, вот тут. Потом разберемся. Садитесь, сейчас я вам чайку вскипячу. Угощений особенных нет, но блинами я вас сейчас угощу, и сахар найдется.

На столе стояли чашки с блюдцами темно-зеленого цвета с толстыми золотыми завитками. Скатерть, вышитая еще их мамой, лежала на столе, а на комоде стояли фотографии сделанные еще в имении.

– Прямо как в старые времена попал! – сказал Василий, разглядывая старые фотографии. Сервизу уж наверное, лет двадцать? Я помню, мы с отцом его для тебя в Шацке покупали.

– Да, да! Это вы мне на именины подарили. Хочется сохранить все что о доме напоминает, да так тяжело, уж сколько вещей отнесла в скупку! Жалко, а что делать. Так бы совсем плохо было, – сказала Поля.

– Господи, только на тебя и надеемся, хоть бы им пожить, мы то уж ладно! – сказал перекрестясь брат. Вот Алексей поступать в институт приехал. Потом Эдика пришлю. Образование первое дело. И при этой власти грамотные люди нужны будут. Карпинские всегда головастые были. И всегда учились, и всегда на пользу дела старались. Алешка наш сообразительный, вот только стеснительный очень. Ты уж за ним посмотри первое время. Все-таки город большой, мало ли что. Но и помогать заставляй. К жизни нужно привыкать, все равно за тебя никто ее не проживет, ко всему приучаться нужно.

Мы уж как могли его снарядили. Рубашечки в чемодане есть, нижнее белье. Брюки еще поносит. А вот пиджак совсем мал. Руки так и торчат из него. И в кого такой, длинный вырос? – усмехнулся брат. Я тебя Поленька прошу, подыщи ему пиджачок. Купи что-нибудь на барахолке. На новый, наверное, не хватит. Пиджак пусть старенький, но приличный. Ему в институт ходить придется. Посолиднее выглядеть нужно.

– Куплю, куплю, не волнуйся. Вот поступит в институт, мы с ним на барахолку и сходим. Что ни будь, да подберем. А выучится, профессором станет, вот тогда будет шить у лучших портных. И щеголять.

– Как Алексей дотянешь до профессоров? – спросил хитро улыбаясь отец.

– А почему нет? – ответил Алексей. Учиться я люблю. Я еще и академиком буду! Как Александр Петрович Карпинский!

* * *

– Ну как, Лешенька? – открыла дверь тетя.

– Студент! – тетя Поля. Поступил.

– Вот, молодец, отец и мама обрадуется! Сегодня и праздник устроим. Тетя Надя обещала придти, Коля с женой. Зиночка с подругой будет. А завтра пойдем костюмчик посмотрим. Сегодня у меня много дел, нужно к столу все приготовить, уж ты потерпи немножко, – попросила его тетя.

Леше очень нравилась подруга Зиночки. И ему очень хотелось произвести впечатление именно сегодня. Сегодня он чувствовал себя ужасно взрослым и важным. И решил быть абсолютно самостоятельным. До завтра тянуть было никак не возможно!

– Тетя Поля, я сам схожу. Вы делайте свои дела. Что я маленький? До рынка на трамвае две остановки. И все. А там посмотрю, выберу. И все, купил! Через час я уже буду с пиджаком!

– А ты сумеешь? Там такая толкучка, столько карманников. Вдруг деньги потеряешь? Уж лучше бы я с тобой пошла. Мальчики, сходите с ним! Ему веселее будет, – попросила ребят тетя Поля.

Но Леша, был настроен купить себе все сам и явиться к праздничному столу в новом костюме. Он еще и сюрприз хотел сделать тете Поле. Купить, что ни будь к чаю. Выгадать на покупке денежки и купить.

– Меня не обманешь, я умный! – сказал он уверенно. Я руку в кармане всегда держать буду. Никто ко мне не залезет. А пиджак, уж выбрать сумею.

* * *

Еще на подходе к рынку, толпа стала густеть, и превратилась в месиво звуков, рук, спин и голосов. Леша с трудом протискивался через кишащих там людей, наставленные беспорядочно мешки, через всю эту какофонию звуков и предметов, и строго следил за карманом. Деньги были на месте!

Он ходил от продавца к продавцу, от коридора разложенных вещей, к другому. Но никак не мог найти пиджак. Оказалось, что найти что-то нужное совершенно невозможно! Все гадость, старье какое– то! Здесь мужик гвозди старые продавал, ручки от дверей, какие то инструменты. Здесь старик стоял с коробкой старых книг. Какой-то, интеллигентного вида мужчина, предлагал часы. Юбки, матрасы, ботинки, воротники, кучи барахла и тряпья. Леше уже стало противно от всей этой толчеи и рухляди. Голова его кружилась, и он уже хотел было уйти с этого отвратительного места, не покупая костюм. Но вдруг, он увидел старичка, вернее маленького хилого мужичонку, в рубахе в полоску и в брюках, которые были ему явно велики и сборились на старых ботинках. Волосы у мужичка были жидкие, нос картошкой, и маленькие его глазки грустно смотрели на мир.

Мужичонка, видно, только пришел на это место. Потому что он вытаскивал из своего мешка пиджак, коричневого цвета, на первый взгляд, совершенно новый!

Наконец-то! – подумал Леша. Что-то приличное. Надо посмотреть поближе. Он хотел подойти к мужичку, взять в руки пиджак, посмотреть его со всех сторон, а потом спросить, сколько он стоит. Вот только как сказать? Как обратиться?

– Сказать с безразличным видом, чтобы он не понял, что Леше очень нравится эта вещь, а то цену сразу набавит.

– Спросить так, как будто просто так, увидел и посмотрел. И не так уж срочно ему это необходимо – «Сколько просишь мужик?» – Леша слышал, как спрашивали другие покупатели о цене. Они брали вещь в руки, рассматривали ее всю изнутри, тыкали в нос то распоротым швом, то потертым краем, бросали продавцу вещь назад и недовольные уходили.

– Для чего так долго торговались, если брать не хотели?. Почему так грубо? – думал Леша. Нет, он так не мог разговаривать. Он был вежливый. Но на барахолке, он был первый раз, и здесь все было по-другому и манеры, и слова.

Леша подошел к мужичку поближе. Тот уже повесил пиджак на руку и приготовился предлагать его прохожим.

– Вы продаете этот пиджак? – спросил Леша.

– Продаю мил человек, продаю, смотри пенджик какой, почти новый. Если бы не нужда я бы и сам яго носил. Да ведь вот деньги нужны. Да… – почесал голову мужик.

– Сколько же стоит ваш пиджак? – спросил Леша.

– Пенджик, то? Да двадцать пять рублей. А чо? Не дорого! – ответил мужичок. Он расплылся в какой-то идиотской улыбке и был похож на постаревшего Иванушку– дурачка.

– Вы знаете, я еще посмотрю, а потом вернусь к вам, – сказал Леша.

– Да, че смотреть то? Лучша не найдешь! Смотри, какая материя, английская, чистая шерсть, смотри какой складный пошив! Это сынку я хотел купить, а сынок помер, вот теперь и продаю. Одни мы с матерью остались. Да… – вытер слезу мужик. А ведь вот деньги то и туды нужны, и сюды. Вон Нюрке нужно баретки купить, да мне зимой самому помирать от мороза придется. Тулуп хошь какой, искать надо.

Мужик сделал жалостное лицо, и улыбка его стала несчастная, несчастная.

Леше стало жаль мужичка. Он вежливо слушал его рассказ, и все стеснялся взять пиджак в руки. Теперь, когда вещь была рядом, у Леши желание прямо сейчас купить пиджак пропало.

– А вдруг, где-нибудь есть еще что-нибудь? Получше! – размышлял он.

Да и мужичка ему слушать надоело. А тот, все жаловался и шмыгал носом, и каждую секунду поправлял штаны.

– Вы постойте, подождите меня немного. Я к вам сейчас вернусь, – успел вставить слово Алеша между непрерывной грустной песней мужичка. Как раз в тот момент, когда он закончил свою фразу словами – да…ну…

– Э, мил человек, да за энто время у меня уж другой покупатель будет! А если ты не вернешься? А я тебе пенджик беречь буду, то и другого упущу… Бери прямо сейчас… Мужичонка протянул Леше пиджак.

– Если у вас купят, то продавайте, меня не ждите. Но если нет, то я может быть, вернусь и куплю его у вас, – сказал Леша извиняясь, и неловко отстраняя от себя вещь.

Мужичонка сказал неопределенно: «Да, ведь, ну…» и махнув рукой отвернулся ища другого покупателя.

Леша сегодня еще не видел, такого хорошего пиджака, вокруг все было старое, вытянутое, не очень чистое, а этот, вполне приличный. Но он все-таки, прошелся еще раз по базару и приценился к другим пиджакам похуже. Двенадцать говорили женщины, пятнадцать, десять.

– Ага, – решил Леша, средняя цена пиджака около пятнадцати рублей. Буду просить за двенадцать у мужичка. Хоть бы он еще стоял!

Он пошел назад, вспоминая дорогу к мужичку. Снова пробираясь сквозь людей, кошелки и кучи барахла. Теперь Леша боялся, что его пиджак уже купили, и он ругал себя, за то, что ушел и упустил вещь, и все ускорял шаг.

– Вот теперь такой прекрасный пиджак ему не достанется! – думал он и уже представил, как будет красиво смотреться в нем.

И Леша спешил, и просил судьбу, чтобы его пиджак никто до сих пор не купил.

Но мужичок, к счастью, стоял на том же месте, тихий, поникший, держа в руках пиджак.

– Вот хорошо то! – отлегло от сердца у Леши. Куплю у него, только надо торговаться. За двадцать пять покупать не буду! Леша еще раз пощупал кошелек с деньгами, они были на месте.

– Ну что паря, возвернулся? – обрадовался мужичок. Лучша моего пенджика не найдешь, я ж тебе говорил!

– Вы знаете, я бы купил, но не за эту цену.

– За сколько же ты хочешь? – мужик пригнув голову, посмотрел на Лешу.

Язык у Леши боялся произнести эту цифру, ведь она была в два раза меньше, чем просил мужичок.

– Двенадцать, собравшись с духом, как можно беспечнее сказал он.

– Двенадцать! За такой шикарный пенджик? Да ты яго будешь еще лет двадцать носить, яму ни чего не случится! Шикарная вещь, наверное, более этого стоит?! Ну, что с тобой делать?! – Мужичок, как будто призадумался, и сощурив глаза, почесал затылок.

– Бери, красуйся…, что бабе теперича скажу? – запричитал мужик, собирая котомку, и засовывая деньги запазуху. Да чяго говорить, продешевил, эх, да, ну… – нагнул он голову, и махнув рукой, пошел в глубь базара.

Леша взял пиджак и пока складывал его на руке, мужичок уже исчез.

Леше стало радостно и как– то стыдно.

– Получается, он мужичка обманул? Воспользовался его смиренностью! Глупый мужичок, безответный. И несчастный. Пенджик! Смешно как говорит то. Пенджик! – Леше от этого слова стало снова весело. Он повернул к выходу. Купил по дороге пряников и баранок и подумал, – Вот тетя Поля сейчас скажет, какой я молодец, и деловой и рассудительный. Такой пиджак! Нет, хм, пенджик, купил! И еще, и к чаю принесу, и еще деньги остались! Можно будет еще что-нибудь купить. Отличная барахолка! А она боялась!

Леша шел по базару, и он уже нравился ему. И шум и толчея. Ему казалось это так весело, так по-русски. И вид старья уже не возмущал его. Он вдруг увидел, какие интересные старые вещи можно здесь купить. И настенные часы, и красивые статуэтки, и книги.

Леша увидел прекрасную книгу в хорошем переплете. Это была книга отца Иакинфа Карпинского.

– Карпинский, священник, наверное, какой-нибудь мой прадедушка, – подумал Леша. Ведь он тоже был Карпинский, внук почетного гражданина Сергея Павловича. Отец его тоже священником был до революции. И много священников Карпинских состояло с ними в родстве. Вот священник Аркадий Карпинский, Владимир и дядя Леша и сейчас священник. Эту книгу нужно обязательно купить! – решил он остановившись и взяв ее в руки.

Леша потратил еще несколько копеек и взлетел по лестнице окрыленный. Он позвонил в дверь три раза, за дверью послышались шаги и голос: «Это к Поле, я открою».

– Ну как Леша, купил себе пиджак? – спросила соседка, пока Леша шел по коридору.

– Купил, купил, Валентина Ивановна. Прекрасный пиджак. И еще вот! – Леша показал веревочку с баранками и пакет с сухарями.

– Дельный паренек, молодец! – сказала соседка, возвращаясь на общую кухню.

* * *

– Тетя Поля вы сейчас очень изумитесь, какой прекрасный пенджик я купил! – сказал Леша входя в комнату. Почти новый, и цвет красивый!

– Что, что? – удивилась тетя Поля. Пенджик? Где это ты таких слов нахватался?

– Да это мужичок все пиджак, пенджиком называл, вот и у меня теперь на языке это слово вертится, – ответил Леша.

– Хороший, – сказала тетя Поля, взяв в руки пиджак. Ну– ка, примерь, он тебе не маловат? – сказала она вопросительно. Ты там мерил его?

– Нет… – сказал Леша, и в душе у него немного стало тошно. И какое то предчувствие заскребло внутри. Он же не померил! А вдруг пиджак мал? Что тогда? Идти продавать, как этот мужичок? Позор!

Теперь он разглядел, что пиджак немного узковат в размерах. И была опасность, что его руки вряд ли влезут в рукава.

Леша стал надевать пиджак, осторожно, надеясь, что все пройдет благополучно. Он ужался, как мог, потому что руки застряли в рукаве на полпути. Но Леша изловчился, выдохнул из себя все, что было можно, и натянул пиджак на одну руку.

– Слава Богу! – подумал он. Влез! Тесновато, но может быть растянется, когда поношу? Или похудею немного…

Он протянул вторую руку во второй рукав, и уже повеселевший, хотел распрямиться и показаться народу во всем блеске, как что-то треснуло, и звук показался Леше очень громким, он просто прорезал воздух. Тра-а-ах…. И вторая рука прошла свой путь на много легче, чем первая, а вместе с ней, по той же траектории, но немного впереди проехал второй рукав. Леша опустил от растерянности руки, и рукав свалился на пол. Он лежал у его ног, и рваные черные нитки торчали из его краев. Одним словом пиджака уже не было. Подкладки там не было тоже… никогда. Были отдельные части.

– Пенджик! – захохотал брат. Шикарный пенджик! Прямо так на лекции и иди!

Он схватился за живот и стал красным от смеха. Глядя на него, засмеялись Коля и Сережа, которые тоже пришли сюда в гости. От смеха у них просто началась истерика! Они, глядя друг на друга, хохотали все больше и больше, так, что не могли никак остановиться.

Лицо у Леши вытянулось и стало таким несчастным– несчастным и красным.

– Пенджик! Мужик то был хитрый, это я дурак! – выдохнул он, и с горестным лицом сел на диван, на котором скорчившись от смеха сидел Эдик.

– Не переживай, Лешенька, ничего страшного! – сказала тетя Поля увидев то, что произошло. – Подумаешь, распоролся! Ткань, и правда, хорошая, просто пиджак не дошитый был, так это хорошо, распарывать не нужно. Я вот возьму и скомбинирую пиджак со старым Колиным. Вот и будет он снова целым. Через три дня будешь в красивом ходить! Они тебе еще позавидуют!

Нечего смеяться! Сами бы могли так обмануться, – сказала тетя Поля детям.

А это что у тебя еще? – спросила тетя Поля, глядя на кульки, и стараясь перевести все это в другое русло.

– Баранки, пряники и вот книжка, отец Иакинф Карпинский, – сказал Леша упадшим голосом.

– О, Карпинский, – сказала заинтересованно тетя Поля, это из нашей Черниговской родни. Он в восемнадцатом веке жил и много учебников для семинарий написал. Какая ценная книга!

Тетя Поля открыла книгу и пролистала страницы. И тут, как волшебная бабочка, из нее вылетела … Ассигнация!!! Она порхнула крылышками в воздухе и медленно, медленно опустилась на пол, как на цветок.

– Сто рублей! – удивилась тетя Поля, подняв бумажку.

Мальчики перестали смеяться и округлили глаза.

– Вот это да! Сто рублей!

– Сто рублей! – подумал Леша, и по коже его побежали мурашки, не то от удивления, не то от всего пережитого.

– Вот Лешенька, нет худа, без добра! Это примета такая. Если потерял что– то, не горюй, значит, что-то найдешь. Вот ты и нашел. Теперь мы тебе новый костюм купим! И еще ботинки! – обрадовалась тетя.

Теперь и Леше стало весело. И чай все пили уже с легкой душой. А всем кто приходил к чаю, рассказывали, как Леша пенджик покупал. Мужичок его обманул, а отец Иакинф его пожалел, и денежку подбросил!

* * *

После этого, ребята Лешу Пенджиком звали, когда пошутить хотели. А он не обижался. Ведь все кончилось хорошо. А слово это ему и самому нравилось. Смешное такое!

Прошло много лет. Леша выучился, стал профессором, и преподавал в Бауманском. Он был очень солидный и уважаемый человек. И об этом случае вспоминал уже без сожаленья, и сам смеялся над своей наивностью. Все плохое забывается. Жалко юность уже не вернешь, а не плохо бы, даже если снова на барахолке обманут! Жизнь! С кем не бывает!

Ложка Крузенштерна

Это была уже не молодая женщина. Сколько же ей было тогда? Если в 1918-году ей было восемнадцать! Все просто! В 1963 ей было шестьдесят три года. А мне было четырнадцать, я училась в школе, и жила со своими родителями в подмосковном поселке, который, все по-свойски, называли Володарка, в коммунальной квартире из трех семей, на втором этаже двухэтажного дома. Ольга Константиновна жила на первом этаже этого же дома, и была нашей соседкой.

Тогда еще долго было до 2000 года, когда я уже стала взрослой женщиной, и умерли мои мама и папа, а поселок и этот самый дом стали чужими, потому что в нем теперь жили другие люди. На окошках висели чужие занавески. И никого из тех соседей и друзей, которые делали этот дом, домом моего детства, уже здесь не было! Очень редко, когда мне приходится быть в тех местах, сердце щемит тоска, при взгляде на наш дом, на наши окна и на тропинку, которая вела меня домой из школы. Я вспоминаю те времена, и весну, и наши распахнутые окна с букетом черемухи или сирени, я прислушиваюсь, и мне так хочется услышать звуки знакомой пластинки, и вместе с музыкой попасть в те далекие дни. Маленькое существо, по имени Ностальгия ворочается в душе, и там становится тоскливо, тоскливо. Потому что не выглянет из окна мама, и не улыбнется мне папа, помахав рукой в том же окошке. Они уже далеко, далеко…

1

Для Ольги Константиновны, такие чувства были завсегдатаями ее души уже и тогда. Ведь она была из «бывших»! Ее прадедом был сам великий мореплаватель Иван Федорович Крузенштерн.

Ольга Константиновна была замужем за огромным мужчиной, ростом метра в два, дядей Митей. В восемнадцатом году, когда улицы Москвы кипели в тех революционных буднях, и по городу расхаживали большевики, патрули и колонны солдат, Ольга Константиновна, всей своей молодой и восторженной душой принимала революцию. Она стояла в белой матроске, с голубыми полосками, и высоких ботинках, где– то около телеграфа, когда мимо нее прошел патруль с громадным красивым матросом. Ее лицо сразу осветилось улыбкой, хорошенькая ямочка появилась на щечке, и Олечка помахала этим великолепным революционерам своим букетом с ромашками. Это вышло у нее само – собой. Патруль остановился. И стеснительный великан, подошел к Олечке, узнать, не требуется ли ей, какая – ни будь помощь.

А потом Олечка вышла замуж за этого великана, Матрос и девушка из института Благородных девиц. Тогда ей было безразлично его происхождение. Новое время, вошло в нее любовью, и восторгом перемен, и Митя в глазах Олечки был былинный герой.

Потом было трудно, и жизнь оказалась совсем другой, чем она представлялась ей тогда. Великая Революция, которую она так приветствовала в юности, жестоко отняла все то, что окружало Олечку с детства. Но рядом был ее Митя, и теперь еще двое маленьких сынишек. Рядом в Москве жили ее братья, с которыми она поддерживала отношения. И нужно было жить, хотя и другой жизнью.

Время шло, мальчики стали известными летчиками. И летали на длительные расстояния. И там далеко, за океаном, в Канаде их ждал прадедушка, бронзовый памятник их известному предку. Великого мореплавателя, Крузенштерна не забывали. И даже в наше время, звучит песня: «Когда паруса Крузенштерна. Имя Ивана Федоровича Крузенштерна было увековечено не только в названиях кораблей, и пролива, но и во внуках. Они были достойными потомками. И такими же любителями земных просторов. Только прогресс вместо парусов дал им в руки крылья.

* * *

В то время, когда я знала Ольгу Константиновну, это была уже располневшая женщин, но в ней чувствовалась еще та фигурка, с покатыми плечами, и нежной кожей. Ее волосы были скручены в пучок, и заколоты, какой-то старинной заколкой, наверное, еще с тех времен. Простенькая трикотажная кофточка под пояс, длинная юбка, и все та же, очаровательная ямочка. Казалось, что Ольга Константиновна специально вызывает эту ямочку на свою щечку. Потому что, с ней она становилась все той же девочкой в матроске, с выражением лица, ребенка, которого всегда любили, и разрешали и побаловаться и попросить, все, что он хочет.

Дядя Митя со временем постарел и превратился из красивого великана, в огромного ссутулившегося старого мужчину. Он был какой-то замедленный. Одежда у него была сильно поношенной. Руки, казались, очень длинными, обувь неимоверно большой, и сам он был очень нескладным. Но казалось, что это ему совершенно безразлично. Он уже жил совсем другой жизнью. И представить его с матросским обмундированием и молодыми желаниями было трудно.

Это недостаток всего человечества. Все видят в старике – только старика, а в старушке даже не могут представить былую красавицу. А ведь и они были когда-то детьми, с нежными щечками и золотыми завитками на милой головке. На них умилялись, любили, подбрасывали на ручках, и целовали в животик.

Дядю Митю знала вся ребятня.

Он был очень добрый и не мог пройти мимо них, не засунув в свой старый, помятый карман руку, и не вытащив оттуда слипшиеся конфетки подушечки. Он был совершенно безобидный. И казался теперь даже немного странным. Но хотя красоту и молодость дядя Митя потерял, у него остался его рост и огромные ручищи, в которых еще была сила.

Рост и силу дяди Мити использовали при похоронах. И дядя Митя всегда нес крышку гроба. Это было его привилегией. А потом, это давало ему право присутствовать на поминках и кушать там столько, сколько он хочет.

– Митя всегда хочет есть, – жаловалась Ольга Константиновна при разговоре. На него не наготовишься.

Но это было понятно, при таком росте. И понятно было то, что при их маленькой пенсии, прокормить такого великана было трудно. Вот дядя Митя и нашел выход. Он помогал людям, и люди помогали ему. Вопрос с питанием был решен. Дядя Митя периодически подрабатывал на свой дополнительный обед и ужин.

* * *

Ольга Константиновна, напротив, сохранила в себе и здравый ум, и желание общаться, и даже, я бы сказала, некоторое кокетство. Она не любила заниматься хозяйством, и, обзаведясь хорошими знакомыми, она ходила к ним в гости, (благо у дяди Мити были свои знакомые), попить чайку, поболтать, и пообедать. Она была приятным собеседником, ведь за плечами у нее была целая жизнь, много историй, и размышлений.

2

– Надь, встречай, идет, – сказал, улыбаясь отец, собираясь уходить.

– Ольга Константиновна! – отец сделал вид, что приятно удивлен ее приходу. Отец хоть и немного подтрунивал, над ней, понимая все ее планы, но уважал, и не противился ее обществу. Он нагнулся и поцеловал ей руку.

– Петр Гаврилович, вы как всегда галантны. У вас такая очаровательная улыбка! – подлизывалась Ольга Константиновна, стоя в дверях и принимая приветствия отца.

– Проходите, проходите, сказала мама, улыбаясь. Садитесь с нами пообедать. У Люсеньки вчера день рождения был. И пирожки остались, и холодец.

– Ой, как неловко, Надечка, я просто так зашла. Мне неудобно. День рождения, а я без подарка! – Ольга Константиновна держала руки в растянутых кармашках ее трикотажной кофточки, и улыбалась все той же милой ямочкой.…

– Ну что вы, что вы! Проходите, проходите, это совсем не обязательно! продолжала приглашать ее мама. Петр Гаврилович на работу уходит, а нам даже веселее обедать будет.

И Ольга Константиновна сдалась. Она села на диван напротив стола. Комнаты тогда были маленькие, и вместо стульев часть гостей обычно размещалась на диване. Около нее уже стояла тарелка и лежала вилка.

* * *

Обед был закончен, и пока грелся чайник на керосинке, Ольга Константиновна разговаривала с нами о том, о сем.

– Смотрите, какую я Люсеньке подарила комбинацию. Правда красивая? – показала мама свой подарок.

Ольга Константиновна потрогала кружева, и заулыбалась.

– Красиво! А мы, Надечка, тогда, носили белье из тонкого батиста. И все в кружевах, в фистончиках, с атласными ленточками. Какое красивое было белье! Ольга Константиновна окунулась в воспоминания.

– В то время была актриса Кавальери. Как она одевалась! У нее всегда были очень изысканные наряды. Все мужчины сходили по ней с ума. А мы старались подражать ей.

У нее не было одного ушка. И она носила прическу всегда на бок. И фотографировалась всегда в профиль.

– Кавальери? А у меня есть ее фотография. Я собираю фотографии артистов. И мне Таня недавно дала эту взамен Скобцевой и Нифонтовой, – сказала я.

– Люсечка, неужели? Покажи! Я так ее любила, – оживилась Ольга Константиновна.

Я достала коробку со своими сокровищами. Открытками, фантиками, письмами из Чехословакии. Порылась в толстой пачке лиц артистов.

– Вот она! У меня еще здесь старая актриса Михайлова.

На старинной открытке красавица и правду, была сфотографирована в профиль. Она сидела, обняв колени руками. С прической закрывающей ушки, и я бы никогда не подумала, что волосы скрывают ее секрет. Легкая туника, легкие украшения на шее и руке, и красивый профиль. Что – то из древне– греческого стиля.

Ольга Константиновна, просто засияла, увидев фотографию. Ее глаза любовно смотрели на актрису. Ямочка заиграла на щечке. И я, вдруг, заметила, какие очаровательные колечки были у нее на затылке. В комнате появилась Олечка в матроске. А Ольга Константиновна исчезла. Это была ее молодость. И даже старая фотография, вкладывала в ее руки ниточку воспоминаний, и тех приятных ощущений, юности, предчувствия любви, и душевного покоя. Это был маленький шаг в прошлое.

Я смотрела на Ольгу Константиновну и представляла ее жизнь тогда. Свой дом, прислуга, приятные гости, званые вечера и Рождество с подарками, и праздничным ужином за огромным столом в гостиной.

– Неужели можно было привыкнуть ко всему этому? – думала я. К бедности, к коммуналке, к этим простым скандальным соседкам. И не терзать себя, ощущением безвозвратной потери. Мне было жаль Ольгу Константиновну. Ее красивую маму, и этого милого ребеночка на руках. Эту фотографию я видела недавно, когда Ольга Константиновна приходила в прошлый раз.

– А вот портрет моей мамы, – Ольга Константиновна принесла с собой старую фотографию. – Это я маленькая.

На портрете была женщина в красивом длинном платье, и девочка в оборках и кружевах, лет трех. Мама девочки, женщина с благородным лицом и гладко зачесанными волосами на прямой пробор.

Ольга Константиновна! Какая у вас красивая мама. И мне кажется, что она немного похожа на меня.

– Да, вы знаете есть! Правда, похожа, – подтвердила Ольга Константиновна.

– Ольга Константиновна, я когда маленькая была, сказала мама, разглядывая фотографию, то тоже все у бабушки разглядывала старые фотографии. А на них такие же дамы. В шляпах, в богатых платьях. Благородные дамы. Так мне интересно было! А потом все фотографии сгорели. У матери в доме был пожар. Ничего почти не осталось. А столько было старинных книг, открыток и всяких безделушек. Мои предки ведь поляки. Многие священники были, а один дядька академик. Карпинский, минеролог, он был президент академии наук. А мой дед Сергей Павлович, был управляющий имением.

– Надечка, в вас сразу видно благородное происхождение. А Люсеньку я представляю в бальном платье. И вот эта штучка на шее, – Ольга Константиновна вертела в руках кулончик, сделанный, как лучики, заканчивающиеся маленькими сверкающими камешками, конечно искусственными.

– Нет, мне она не нравится, – сказала капризно я. Какая то не красивая форма.

– А представь, если бы это были бриллианты? – сказала мечтательно Ольга Константиновна. Она, наверное, в эту минуту представила на балу саму себя.

– Люсечка, подари мне эту фотографию, – попросила Ольга Константиновна. Она держала ее двумя руками. И уже не хотела расставаться.

– Конечно, конечно, – сказала мама. Что за вопрос. Люсенька, подари открыточку.

Мне было жаль, но отказать я не могла. Ведь для нее эта открытка была нужнее. Я это понимала.

– Я тебе сейчас подарок принесу! – сказала вдруг Ольга Константиновна. Минут через десять, она вернулась к нам в комнату с мельхиоровой ложкой, для супа. Ложка была уже не новая, но это была первая такая тяжелая ложка в нашем доме. И она заняла свое почетное место в выдвижном шкафчике нашего нового серванта.

После обеда, за чаем, воспоминания и разговоры продолжались, и Ольга Константиновна вела беседу с мамой о том, умираем ли мы или нет.

– Надечка, конечно нет. Человек умирает. Но остается душа. Человека уже нет, а душа с нами, здесь. Как в телевизоре, человек сидит за тысячу километров, а мы его видим! Все потому, что от него идут волны, и мы видим человека, за счет аппарата. Так и душа. Она тоже испускает какие-то волны. Только еще не придумали аппарат, который увидит душу человека.

– Да Ольга Константиновна, придумают, точно! Если бы телевизор лет двести назад людям показали, они бы тоже удивились и испугались. Это все так интересно. Я знаю, что-то есть, но боюсь этого всего. Покойников не переношу. – Сказала мама. Недавно иду с работы, а в подъезде крышка! Вот у меня коленки затряслись.

– Надечка, не надо бояться. Они так же существуют, потом, после смерти. Представьте, и мы умрем. Тело только платье. А мы сами остаемся. Что же, и нас бояться будут? А разве, мы хотим пугать или тащить в землю? Как в этих сказках. А им, наверное, тоже хочется с нами быть. Может, они даже все видят и наблюдают за нами. Вы знаете, Надечка, со мной такой случай был, еще до революции, в пятнадцатом году.

3

– Мы до революции переехали в другой дом, побольше. Тогда еще был жив мой папа. Он купил дом на Ордынке, у какого– то немца. Дом был прекрасный. Я его еще помню, двухэтажный, с красивыми лестницами. Там такая была мебель красивая, а какая ванна, и куча комнат. И главное, он оставил в нем и картины и превосходную немецкую посуду, и даже, столовое серебро. И вы знаете, такая там чертовщина творилась! Метлы летали. Мы сами видели. Когда нам кухарка сказала, мы сначала не поверили. Но она так уверяла, так клялась, что мы не выдержали, и решили посмотреть на все это тоже. И в двенадцать часов ночи, мы пошли к чулану. И точно, летали метлы и ведра падали в чулане. Кошмар! Тот немец, нам сказали потом, занимался черной магией. Вот он и оставил там всякие черные силы. Может быть, от этого и дом продал.

Папа наш потом вскоре умер, и мы еще не долго жили в этом доме, а потом мама вышла замуж второй раз, и мы переехали в другой дом. И больше всего, радовалась этому переезду Даша, наша кухарка, потому что тот страшный чулан, теперь ее не пугал.

А еще тогда было модно заниматься спиритизмом.

И вот, когда мама со своим вторым мужем уехали в театр, а мы остались с прислугой дома, мы упросили Дашу, сделать нам столик в кухне для спиритического сеанса.

– Да вы, что! Ольга Константиновна, Коленька, не делайте этого. Вдруг накликаете опять духов. Они только и ждут, чтобы их привадили. Вам то, что, а мне на этой кухне допоздна сидеть, страшно! – запричитала Даша.

– Дашенька, милая, не бойся. Мы только попробуем. А то скоро мама с Константином Ивановичем вернуться. Мы никого вызывать не будем, только нашего папу. Попробуем, а если не получится, быстро все и закончим. Всего, то полчасика. И никто об этом не узнает!

Даша еще немного сопротивлялась, и родителями пугала, но потом мы подарили ей серебряный рубль, и она, скрипя душой, согласилась.

Сделала нам стол, принесла из гостиной старинное фарфоровое блюдце, того самого немца, а сама ушла из кухни, и села около двери вязать носки.

А мы все сели за круглый стол, Я, Коля, Маня и Лизочка. Володя спал в детской, он еще был очень маленький. Мы бы и Лизочку не взяли, но она никак не хотела уходить, села рядом с нами с куклой, и умоляла оставить ее здесь и послушать, как папа с нами говорить будет.

И что было дальше! – спросила я, предвкушая развитие событий.

А дальше, как только мы протянули к блюдцу руки, и Коля торжественным голосом сказал.

– Папа мы вызываем твой дух. Скажи, ты явился?

Блюдце, тут медленно и закрутилось. А мы, даже застыли от удивления. И так, как мы договорились не шутить и не говорить громко, чтобы не спугнуть духа, если он к нам придет, то мы не нарушили тишину.

– Задавайте вопросы, – тихо сказал Коля.

А у нас сразу все вопросы из головы вылетели.

– Папочка, это ты? – робко спросила я.

– Да, – прочли мы на бумаге.

– Папочка, а ты нас любишь? – спросила я, осмелев.

– Люблю, – ответил нам папа через стрелку и буквы. Коля все записывал, по каждой букве, у которой останавливалась стрелочка.

– Папочка, а что с нами будет через десять лет? Спросил Коля.

– Скоро узнаете сами, – ответил многозначительно папа.

– Что еще спросим? – прошептала я Коле.

– Пусть нам скажет, что ни будь смешное, – посоветовала Маша.

– Папа, скажи нам, что ни будь, смешное, – опять провозгласил торжественно Коля.

Стрелка опять поползла, и получилась, какая-то тарабарщина. Мима, кеняянин тозесвуя.

– Что-то не понятно, – переглянулись мы с Колей. Мима кенянин… Мы складывали буквы и так, и сяк, ничего вразумительного не получилось.

– Наверное, папа уже ушел. Обиделся! Как можно ему быть веселым, если он умер, – сказала я. А мы просим его пошутить…

Но блюдце снова закрутилось и снова написало нам ту же тарабарщину!

Я продолжала крутить в голове буквы, и повторяла их тихо вслух.

– Вспомнила, я все поняла! – сказала радостно Маша. Это ведь я, так стишок в детстве рассказывала, – Зима, крестьянин торжествуя… Помните, как вы все смеялись на меня, что я не выговариваю слова?

– И правда! Обрадовались мы. Точно! И мы стали умиляться и смотреть на стол и блюдце. Наш папа был с нами, он разговаривал и даже шутил. Значит, ему там правда хорошо, он видит нас с неба и помнит, и радуется на нас.

– Папочка, милый папочка, мы тоже тебя все любим. И мамочка тоже. А ее новый муж, тоже хороший человек. Ты ведь умер, и не обижаешься?

И тут вдруг мы услышали Колин вопрос. Он раздался, как гром среди ясного неба. Мы сразу все переглянулись испуганно, а Маша даже голову в воротник втянула.

– Папа, а ты где сейчас? – спросил громко, осмелев, от шутки папы, Коля.

– Ты, что, Коля! Это нельзя спрашивать! – пронеслось у нас в голове, и в этот миг стол, за которым мы сидели, как подпрыгнет, да как грохнет об пол ножками.

Нам показалось, что это был ужасный грохот, и под столом, рядом с нашими ногами, кто-то был, и мог схватить нас за ноги! Мы, не сговариваясь, выпрыгнули из-за стола, и в одну секунду очутились у двери.

– А – а! – завизжали мы. А у меня, пока я бежала, по спине разливался такой холод, и так перехватило дыхание, что даже за дверью, я стояла, онемевши, впрочем, как и остальные дети.

– Что с вами? Что, что случилось?! – заволновалась Даша. Говорила я вам, накликаете приведений. Им только волю дай, тут же явятся!

Мы немного отдышались, и нам уже стало даже весело. Это было как игра, поймай меня!

– А у меня там кукла осталась, – захныкала Лизочка. Принесите мне мою куклу. Ей там тоже страшно под столом!

Я, было, собиралась войти в комнату, и принести куклу, но вспомнила, тот ужас, когда стол прыгал, что не посмела войти туда, и протянуть руку под скатерть. Страх, снова вошел в нас.

Дашенька, сходи за куклой, – попросили мы, как можно невиннее.

Даша перекрестилась и вошла в кухню. Ей все равно нужно было пребывать в ней много– много дней и вечеров. Она зашла в помещение, и в душе уже ворчала, увидев раскиданные в разные стороны стулья. И свечку, упавшую со стола. Слава богу, свечка потухла от падения, и не случилось пожара! – подумала она. Вот бы потом отчитывалась перед барином!

Она полезла под стол, слезшая со стола скатерть, прикрывала пространство под ним и видны были только башмачки куклы.

Даша приподняла край скатерти, и только хотела взять куклу, в это время, она услышала очень громкий, протяжный и жалостный вздох. Его звуки вошли в нее ужасом, и волосы на голове, зашевелились. Даша подняла машинально глаза наверх, откуда доносился этот вздох, и в это время стол снова громыхнул своими ножками, и скатерть свалилась на голову Даши.

– А-а, – только сказала она от нахлынувшего на нее страха. Она стащила с себя скатерть, поднялась с пола, и пошагала как могла быстро к двери. За дверью, она встала с вытаращенными глазами, и только осеняла себя крестом, и повторяла:

– Спаси и сохрани, спаси и сохрани….

– Дашечка, миленькая, что ты там видела? – спросили мы ее взволнованно. Игра, таинственная, мистическая продолжалась.

– Да батюшку вашего, покойного Константина Ивановича. Это его ноги под столом, за скатертью стояли. Я когда куклу поднимала, то увидела его… ноги… А потом он как вздохнет…. Тяжко так, тяжко. Как стол на меня качнет, скатерть на меня, сползла, я ее пока с себя снимала и к вам бежала, уже больше ничего не видела.

– Да как же ты ноги видела, ведь там темно, свечка то погасла….-спросили мы.

– А они черные, черные, в темноте все равно выделялись.

– Ой, господи, как я теперь в кухню то войду, мне же еще ужин господам готовить.

– Дашечка, мы с тобой здесь побудем, ты только не бойся и маме с папой ничего не рассказывай. Сейчас мы свет зажжем, и не страшно будет. Пойдем туда вместе. Вместе не страшно.

При электрическом освещении было все по – другому. Обычно. И мы решили, что мы, наверное все придумали.

– Даша, это мы так играли. Маша нарочно стол ногой качнула, – сказали мы. Чтобы всех попугать.

Даша успокоилась и поверила нам.

– И мне со страху чудиться стало. Да ну вас. Идите в детскую. Скоро ваши мама с папа приедут. Мне ужин готовить нужно.

– Ольга Константиновна, так это правда Маша сделала? – спросила я разочарованно.

– Нет, нет. Это мы так сказали, чтобы Даша не боялась. А на самом деле все так и было, и стол прыгал, и звуки вздоха мы слышали. Мы же смотрели в приоткрытую дверь, когда Даша туда пошла. Мы потом в церковь ходили, и у нашего папы прощения просили, что дух его потревожили. Заказали молебен за упокой. Об этом мы рассказали только маме. Константину Ивановичу побоялись рассказывать. Он строгий был.

* * *

Много еще историй рассказывала Ольга Константиновна. И часто еще мама философствовала с ней о мире, о жизни, о бесконечности и всяких чудесах. Жалко всех не упомнишь.

4

Прошло много лет. Я вышла замуж, и ложка как приданное, переезжала со мной из дома в дом. Из старого серванта, в современную, модную тогда стенку. И я уже почти забыла о ней. Она просто лежала среди других мельхиоровых ложек, вилок и ножей в коробочке, она была тринадцатая, лишняя ложка, из столового сервиза. Но, когда я, накрывая праздничный стол, и натыкалась на нее, я всегда вспоминала Ольгу Константиновну, и наши разговоры и ее милый облик с ямочкой на щеке…

И тут, как– то, приводя в порядок столовые приборы, я заметила. Странно, что раньше я этого не видела! На ложке стояли какие-то вензеля, и край у ложки был не ровный. Он был кривой, обточенный, наверное, водой, чистящим порошком, и временем! Только в тот момент, до меня дошло, что ложка то серебряная и такая старая, что даже металл протерся! Видно ей пользовались не одну сотню лет, наши– то лежат целые, и намека на стирание не было! А у этой край почти острым стал. Кто же ел ею суп? Может быть, и сам Иван Федорович Крузенштерн?! Дорогая Ольга Константиновна! Оказывается, какой подарок вы мне сделали!!! А я тогда этого не понимала!

Представьте как приятно! И мне кусочек, нет, маленькая волна от великого мореплавателя досталась. Вот такая история.

* * *

Мне очень хотелось найти потомков Крузенштерна, и получше, узнать о семье Ольги Константиновны, но ничего, даже в интернете, я пока не нашла. И дядя Митя, и сама Олечка, уже давно умерли, правда я этого не знала и не видела. Я почти потеряла связь с тем домом и людьми. Сорок лет прошло, и конечно, много, очень много изменилось.

А ведь наверняка, живы ее потомки. У тех сыновей, свои сыновья были, одного я даже видела в детстве. И у братьев и сестер Олечки дети были. Так что, их, наверное, сейчас много, потомков Крузенштерна!

Вспоминают ли они, свою прабабушку, мою старую знакомую, ведь у людей появился и другой недостаток. Они не помнят своих предков, и не интересуются прошлым, даже альбомы со старыми фотографиями выкидывают. Не интересны им старые лица. А мне даже чужие фотографии жалко. Потому что с них тоже волны идут, и они грустят, что потомки их забыли, они– то о них думали, там в пятнадцатом…

Ничего там нет

Этот случай мне рассказала одна моя родственница. И он не выдуманный, а был на самом деле, в старые времена с моими прабабушками и их дедушкой.

В нашей семье было много священнослужителей и поэтому за столом часто шли разговоры о религии. Дедушка был знаком с самим старцем Серафимом, и мог рассказать и о нем и о других монахах, и о философских вопросах бытия. Он любил поговорить и пофилософствовать. Дедушка был образованным человеком, он закончил духовную академию, и в шкафу у него было очень много книг. И девочкам, которые в то время учились в гимназии и приезжали домой на каникулы, так было интересно поговорить о всяком таком, что не понятно. Они все приставали с вопросами к дедушке, какой – такой тот свет? Этот вопрос занимал их больше всего. В гимназии велели верить тому, что написано в книгах и учебниках, и не рассуждать и не сомневаться, потому что это был грех.

– Этого точно никто не знает, потому что оттуда никто еще не возвращался, – говорила им бабушка, вздыхая. Не грешите, живите по совести – попадете в Рай. Вот тогда все и узнаете. Там мы все будем! Только нужно здесь так жизнь прожить, чтобы на том свете страшно не было. Уж там ничего исправить нельзя, разве только молитвой родственников оставшихся на земле.

– Никто не возвращался! – согласились девочки. А вот если бы вернулся и рассказал бы нам все про тот свет. Как там и что там?

– Да ну вас, и слушать больше об этом не хочу. Покойников зовут, и не страшно вам?! – воскликнула бабушка и ушла в другую комнату, перекрестившись на икону..

– А ты знаешь Поленька, – сказала Зиночка, – нам, нужно договориться заранее, с кем-нибудь, кто старенький и скоро все равно умрет, чтобы он пришел к нам во сне и все рассказал. Например, с дедушкой. Он, наверное, раньше нас всех умрет. Ему ведь уже семьдесят пять!

– Да, точно! если договориться заранее, то можно схитрить, – придумали девчонки. – Ведь снится нам бабушка, и иногда так ясно, как будто она и не умирала. И даже разговаривает с нами. Просто она не знает, что мы хотим от нее услышать, вот и не говорит. А может, не успевает!

– Давайте договоримся, что если дедушка, ты умрешь, то ты нам хоть немножко скажешь, хоть чуточку. – попросили они его потихоньку.

– Хорошо, согласился дедушка. Чего не рассказать? Все вам точно скажу, что я там увижу. Но вы уж тоже, меня тогда не бойтесь, и внимательно слушайте, может быть я не смогу вам все ясно сказать, а намекну только, а когда проснетесь, не забудьте! Я вам приснюсь и все расскажу. Только одной!.

– Почему одной, ты нам всем приснись! – просили внучки.

– Я думаю, что это рассказывать нельзя. Если бы это так легко было, то все бы уж давно все знали. Я вам намекну, а вы уж догадайтесь, что я сказать хотел.

– Тогда ты мне! – Нет мне приснись, – спорили девчонки, – я лучше всех догадаюсь, и я все сны всегда помню.

– Кому-нибудь одному, – повторил дед. И если мне нельзя будет рассказывать, я вам какой ни будь знак подам, – мол все есть, только я ни-ни.

Они скорее шутили и фантазировали, но доля правды в их разговорах была.

Прошло время, и дедушка действительно умер.

И вот через недели две, снится сон Зиночке.

– Дедушка, ты пришел, чтобы…

– Молчи, – показал пальцем дедушка и укоризненно покачал головой. Пошли..

Зиночка замолчала и пошла за ним. Идет она с дедом по каким– то подземным коридорам, как по лабиринту. Свет тусклый, а пол земляной. Идет она и ждет, что же будет дальше, вон за тем поворотом, и за другим. А коридоры не кончаются и ничего кроме них больше не видно. И вот уже перед ними дверь.

– Ну все, сейчас я все увижу! – подумала Поленька.

Но тут дедушка остановился и говорит.

– Все. Дальше тебе нельзя.

– Дедушка, но я же так и не увидела, что на том свете! – возмутилась девочка.

– А на том свете, ничего нет. Ничего! Только продолжение тихого сна, – ответил он.

Девочка проснулась и рассказала об этом сестре.

– Ничего! – разочаровалась она. Как же ничего?

– Вот так. Он сказал, – Ничего.

Сестры призадумались, а потом, старшая Поленька и говорит, – расскажи свой сон еще раз, и не пропусти ни одного слова.

– Как же ничего! – сказала она, когда сестра повторила свой рассказ. Дедушка же говорил нам, что если не сможет сказать ясно, то хотя бы намекнет.

Если ты ходила по коридорам, с нашим дедушкой, и он мог с тобой общаться и разумно говорить, значит, он вспомнил свое обещание и пришел оттуда. Он не пустил тебя дальше, не дал дверь открыть, а там наверное такое было! Значит, просто нельзя нам это видеть до поры до времени. И потом, если ты веришь словам дедушки, что ничего нет, то ты веришь, что дедушка пришел к тебе с того света! Тогда подумай, откуда и как!