Шейнин, Л.Р. Записки следователя; Военная тайна: Рассказы, роман. / Худож. Ю.Пивченко Издательство «Лумина» Кишинев 1987

Лев Шейнин

“Музыкальная” натура

***

— Встать, суд идёт!..

Публика, находившаяся в этот день в судебном зале одного из народных судов Москвы, встала. Из совещательной комнаты вышли совсем ещё молодой, розовощекий судья и двое народных заседателей: пожилой мужчина и молодая быстроглазая девушка, ткачиха с Трёхгорки.

На скамье подсудимых сидел худощавый человек лет тридцати, в щегольском, но изрядно помятом костюме какого-то лимонно-бананового цвета. Рядом с ним стояли два конвоира — подсудимый был под стражей.

Судья открыл заседание, объявил состав суда и предложил секретарю огласить обвинительное заключение.

Пока секретарь привычным, монотонным голосом читал, публика с интересом слушала. Обвинительное заключение довольно сухо и кратко повествовало, что подсудимый Гельд Сергей Владимирович, имеющий судимости за кражи и грабежи, обвиняется в ряде мошеннических действий и подлогах.

Подсудимый слушал обвинительное заключение, чуть заметно покачиваясь, полузакрыв глаза, и было похоже, что он наслаждается каким-то давно знакомым и любимым мотивом.

— Подсудимый, встаньте, — сказал судья, когда обвинительное заключение было прочитано. — Признаёте ли вы себя виновным?

Подсудимый спокойно встал, откашлялся и… запел. Да, запел арию Германа из “Евгения Онегина”:

Онегин, я скрывать не ста-а-ну,
Безу-у-мно я люблю Татья-ну…

Судья густо покраснел и от неожиданности потерял дар речи. Пожилой заседатель побагровел и с выпученными глазами смотрел на поющего подсудимого, смешливая ткачиха не выдержала и фыркнула. В публике начали смеяться.

Наконец, придя в себя, судья сердито произнёс:

— Подсудимый, призываю вас к порядку! Не забывайтесь, иначе я выведу вас из зала.

В ответ молодой человек оборвал арию, но тут же перешёл на мотив из “Весёлой вдовы”. Звонки и возгласы судьи действия не возымели, и подсудимый заливался соловьём.

Окончательно растерявшись, судья объявил перерыв и через несколько минут огласил определение суда.

— Принимая во внимание, — прочёл он, — что подсудимый Гельд не отвечает на вопросы, а также поёт, что указывает на невменяемое его состояние, исключающее нормальное рассмотрение дела, суд на основании статьи 24 УК определил: дело слушанием приостановить, а подсудимого направить для освидетельствования в институт судебно-психиатрической экспертизы…

Дальнейших слов публика не расслышала, так как именно в этот момент подсудимый грянул арию Фигаро. Потом, перестав петь, он закурил, крепко затянулся, сплюнул и бодро зашагал.

Нет нужды подробно рассказывать, как вёл себя Гельд на экспертизе. Он, поочередно впадал то в буйное, то в подавленное состояние, плакал и смеялся, молчал и пел, категорически утверждал, что он родной сын Николая Романова Алексей, и на этом основании требовал предоставить ему хотя бы одну Тамбовскую губернию в безраздельное пользование.

Через месяц, признанный душевнобольным и помещённый для принудительного лечения в психиатрическую больницу, “музыкальный” молодой человек, известный под фамилией Гельд, бежал, как излагалось в работе дежурного врача, “в неизвестном направлении”.

А вскоре после этого уголовная хроника Киева зарегистрировала дерзкое вооружённое ограбление одной квартиры, совершённое худощавым молодым человеком с изысканными, как рассказывали потерпевшие, манерами. Его удалось обнаружить и задержать, и он, признав себя виновным, скромно отрекомендовался: Вельд Сергей Владимирович.

Что ж, Вельд так Вельд. В киевской уголовной картотеке фамилия его не значилась, обвинение было доказано, вину свою он не отрицал. Дело было направлено в Киевский областной суд, и Вельд был приговорён к четырём годам заключения.

В лагере, где он отбывал наказание, Сергей Владимирович быстро снискал себе популярность как талантливый исполнитель цыганских романсов и оперных арий. Он выступал во всех концертах. И через пять месяцев бежал.

* * *

Когда в Ленинграде было обнаружено, что дефицитные электромоторы, фондов на которые тщётно добивались снабженцы многочисленных трестов, заводов и фабрик, сравнительно легко можно приобрести по повышенным ценам в некоторых магазинах, это обратило на себя внимание.

Расследование установило, что все эти электромоторы попали в Ленинград из Москвы, из Главэлектросбыта, за счёт фондов Главогнеупора, откуда путями поистине загадочными они поступали в промкомбинат Куйбышевского района якобы для перемотки. Оказалось, впрочем, что никакой перемотки эти моторы не требовали, так как поступали в исправнейшем состоянии, и что значились они перемотанными лишь для того, чтобы можно было повысить их цену. Получавшаяся таким образом разница целиком оставалась в руках предприимчивых комбинаторов из промкомбината и по 1750 электромоторам составила довольно круглую сумму. Поистине — перемотка.

Но когда это было установлено с полной ясностью, то осталось внести также ясность ещё в один вопрос: почему фонды на 1750 электромоторов попали вместо Главогнеупора в Москве в промкомбинат Куйбышевского района в Ленинграде?

Это был тем более законный вопрос, что Главогнеупор и промкомбинат ничего общего между собой не имели и иметь не могли; кроме того, в производственные функции промкомбината вовсе не входила перемотка электромоторов даже в том случае, если бы они действительно в такой перемотке нуждались.

Впрочем, последнее обстоятельство особенно не удивило работников следственного отдела Прокуратуры СССР, занявшихся этим делом: к тому времени уже было с предельной точностью установлено, что в промкомбинате Куйбышевского района творились и не такие чудеса — ворованная бумага, вискоза, трикотаж перерабатывались и сбывались по спекулятивным ценам этим любопытным промкомбинатом, под видом которого работала банда очень ловких и очень наглых жуликов.

Работники, которым было поручено расследовать эпизод с электромоторами, действовали методично и последовательно. Они шли за каждым мотором из промкомбината в трест, из Ленинграда в Москву, из товарной конторы Октябрьской железной дороги на завод, с завода в Главогнеупор, из главка в московскую контору, из московской конторы в отдел снабжения, шли и дошли из отдела снабжения в кабинет старшего инженера по высоковольтному оборудованию Вельдмана.

Впрочем, самого Вельдмана в кабинете уже не оказалось, так как к тому времени он был повышен в должности — назначен старшим инженером отдела оборудования Главснаба Наркомчермета.

Этому высокому назначению предшествовала подробная характеристика, представленная в отдел кадров Наркомчермета и подписанная главным инженером Главогнеупора и даже начальником отдела снабжения.

В этой характеристике горячо повествуется о том, что “Вельдман С. В. работал в системе Главогнеупора с сентября 1937 года” и за это время “обнаружил знание дела, преданность работе, исключительную оперативность”, а главное — “понимание поставленных перед ним задач”.

Когда следователь явился на квартиру Вельдмана, тот сидел за столом, погруженный в чтение учебника судебной психиатрии.

— Чем могу служить? — спросил он, оторвавшись от книги.

— Небольшой консультацией, — любезно сказал следователь. — Мне хотелось бы знать, как сбываются фонды на электромоторы. Не можете ли вы мне в этом помочь?

— С кем имею удовольствие беседовать?

— Вы имеете удовольствие беседовать со следователем. Вот моё удостоверение.

— Очень приятно, — сказал Вельдман.

Когда его арестовали, он написал жалобы во все инстанции. Он обращал внимание на произвол следственных властей, отмечал “махаевское отношение к технической интеллигенции”, возмущался незаконным арестом его, “честного советского специалиста с солидным стажем”, ссылался на заслуги и угрожал покончить с собой в случае, если не будет “незамедлительно освобождён и реабилитирован”.

Дважды в знак протеста он объявлял голодовку, но оказывалось, что в действительности он не голодал и питался продуктами, которые заранее припрятал.

Потом он сошёл с ума — неожиданно запел. Арии из опер сменялись весёлыми песенками из различных оперетт, цыганскими романсами, лирическими мотивами, немецкими маршами и народными частушками.

Всё это исполнялось в кабинете следователя, который с самым невозмутимым и даже довольным видом слушал это самодеятельное выступление. Когда Вельдман наконец устал, следователь спросил:

— Всё? Репертуар исчерпан? Мне кажется, вы забыли исполнить ещё арию Гремина из “Евгения Онегина”. Четыре года назад, Вельдман, вы с успехом исполняли её в нарсуде. Помните? Если не ошибаюсь, ваша фамилия тогда была Гельд? Несколько позже вы с не меньшим успехом исполняли эту же арию на концертах в Н‑ском лагере. Если не ошибаюсь, тогда ваша фамилия была уже Вельд?

Сергей Владимирович с любопытством взглянул на следователя, затем улыбнулся и спокойно произнёс:

— Ничего не скажешь, чистая работа. Насколько я припоминаю, вы, кажется, правы.

— Начнём говорить? — спросил следователь.

— Начнё-ём, пожа-а-луй, — запел было по привычке Вельдман, но сразу поперхнулся, покраснел и извинился. — Проклятая привычка, — сконфуженно произнёс он, — ничего не поделаешь — музыкальная натура.

И он начал рассказывать.

Бежав из лагеря, Гельд-Вельд прибыл в Москву и по подложным документам на имя Вельдмана поступил на работу в московскую контору Главогнеупора. Профессиональный уголовный преступник был зачислен проницательными руководителями Главогнеупора в качестве старшего инженера отдела снабжения.

Он отпустил элегантные баки, крохотные английские усики, с успехом выступал на заседаниях месткома и прослыл незаурядным общественником.

Начальству он импонировал изысканностью костюма и манер, милой, открытой улыбкой и трогательной преданностью, которая буквально светилась в каждом его взгляде.

— Незаменимый парень, — говорило о нём начальство. — С таким не пропадёшь.

И с ним действительно нельзя было пропасть. Он завёл нужные связи и подружился с самим заместителем начальника Главэлектросбыта. Не успел тот жениться, как услужливый Вельдман преподнёс ему кусок дорогой заграничной лаковой кожи на туфельки супруге.

— Возьмите, возьмите, — мило сказал он, — о деньгах не беспокойтесь, свои люди — сочтёмся. Братишка из Англии привёз, он был там в командировке.

За туфельками пошли духи, часики, отрез на костюм и многое другое.

Когда заместитель начальника Главэлектросбыта был окончательно освоен и покорён, Сергей Владимирович двинулся в Ленинград. В несколько дней, безошибочно, одним взглядом, каким-то особым, воровским нюхом находя и определяя “нужных людей”, Сергей Владимирович близко сошёлся с начальником отдела оборудования конторы Главстройпрома, с работниками электротехнического отдела универмага Ленжилснаба, с заведующим электромеханической мастерской промкомбината Куйбышевского района.

В уютном номере “Астории” состоялось первое организационное совещание.

— Внимание, джентльмены! — начал Сергей Владимирович и постучал карандашиком по столу. — Позвольте открыть первое организационное заседание анонимного акционерного общества “Левый электромотор”. Я хотел бы сказать несколько слов, дорогие друзья. Мы все, собравшиеся здесь, независимо от различия в возрасте и служебном положении объединены самым горячим стремлением подлататься в наиболее весомом смысле этого слова… К сожалению, коллеги, искренность наших устремлений не снимает их уголовно-наказуемого характера… Поэтому с самого начала необходимо ясно осознать, что наша деятельность должна быть максимально законспирирована, так как в противном случае возможна зловещая формула — четыре сбоку, ваших нет!..

— Сергей Владимирович, одну минуту, — перебил оратора заведующий электромеханической мастерской Куйбышевского промкомбината, грузный человек с отвисшими губами и жирным подбородком. — Время строгое, с советской властью шутки плохи, кроме того, разговор происходит в номере гостиницы… К чему весь этот цирк, позвольте вас спросить? И вообще, не пройтись ли нам всем погулять на набережную?.. Вы сказали — четыре сбоку… Четыре — это ещё полбеды. Может быть и пятнадцать… И не сбоку, а прямо по башке…

— Солдат, не верящий в победу, не идёт в атаку, — возразил Сергей Владимирович.

Но все акционеры, не слушая его, стали перешёптываться, а некоторые даже направились в прихожую за шляпами и пальто.

— Все на местах! — крикнул Гельд-Вельд-Вельдман и быстро запер дверь. — Хорошо, будем говорить только о деле, и говорить шёпотом, хотя это не в моём характере. Садитесь и слушайте внимательно! Схема товарооборота мною разработана так, что опасаться нет оснований…

Схема действительно была остроумна и гарантировала, казалось, невозможность каких бы то ни было неприятностей и осложнений. Запутанная, как лабиринт, эта схема исключала — по крайней мере, так сочли все “акционеры” — даже малейшую заминку в пути следования электромоторов. Вельдман брал на себя получение фондов на моторы в Главэлектросбыте для Главогнеупора. Он же должен был переадресовать эти фонды из Главогнеупора в Москве северо-западной конторе Главстройпрома в Ленинград. Один главк уступает фонды другому главку. Ничего подозрительного!.. Но северо-западная контора Главстройпрома потом должна была передать фонды Куйбышевскому промкомбинату на том основании, что полученные моторы конторе не нужны и, следовательно, во избежание омертвления капиталовложений ей нужно их реализовать. При этом учитывалось, что Главогнеупор в Москве никак не может заинтересоваться судьбою моторов, которые он передал другому главку в Ленинграде. А главк в Ленинграде менее всего занимал вопрос, что сделает его северо-западная контора с полученными ею моторами.

Но эта комбинация была лишь прологом к дальнейшей афере с моторами. Дело в том, что, получив эти абсолютно новые моторы, работники Куйбышевского промкомбината должны были составить фиктивные акты о том, что часть моторов будто бы нуждается в реставрации, для которой приходится разбирать и списывать каждый третий мотор. В результате получалась двойная выгода: якобы реставрированные моторы становились дороже в цене ввиду суммы, будто бы затраченной на их реставрацию, а моторы, которые были списаны, как разобранные для реставрации, в свою очередь, продавались как реставрированные…

Потом все эти моторы должны были сдаваться промкомбинатом в соответствующий универмаг, где их и следовало продавать, не проводя, однако, по книгам универмага. За это, разумеется, работники универмага тоже получали свою долю, также являясь, таким образом, “акционерами” создаваемого “анонимного акционерного общества”…

Выслушав подробный доклад своего председателя, “акционеры” дружно одобрили предложенную схему товарооборота. Даже осторожный представитель Куйбышевского комбината успокоился и произнёс:

— Сергей Владимирович, ваша схема бодрит и освежает…

Сказав это, он всё-таки вздохнул. И он и все остальные “акционеры” были типичными представителями мира тёмных дельцов и комбинаторов, осевших во всевозможных артелях, промкомбинатах, скупочных пунктах и некоторых торговых учреждениях. Дурацкая вера, что всё можно купить и от всего можно откупиться, объединяла этих людей, таких разных по своему возрасту, национальности, профессиям и биографиям. Их сплачивали общие преступления, но при этом они не верили друг другу. Их объединяла погоня за “лёгкой жизнью”, но рано или поздно за неё приходилось тяжело расплачиваться. Всё, что они делали, к чему стремились, чего добивались, находилось в конфликте не только с законом, но и со всем укладом жизни, окружавшей их и потому в конце концов неизменно выталкивавшей их из общества, против которого они пошли и врагами которого являлись. Этот неизбежный и роковой конец в большей или меньшей степени предчувствовал каждый из них, и потому деньги, которые они добывали своими махинациями, никогда не приносили им радости. Приходилось жить странной, двойной жизнью — скромно, в соответствии со своим официальным заработком, на виду у соседей и знакомых; широко и богато там, где их никто не знал и не мог узнать.

Однажды один из таких дельцов, полностью разоблачённый, сказал мне на допросе:

— Знаете, как это ни странно, я не жалею, что сел в тюрьму. Я очень устал от всего — и от бессонницы, вызванной постоянным беспокойством и ожиданием давно заслуженного ареста, и от необходимости готовить два обеда: один — на виду у соседей, на коммунальной кухне, и другой — на электрической плитке, при запертых дверях, от необходимости заставлять жену ходить в обычной, недорогой шубе, в то время как норковое и каракулевое манто тухли в сундуках… Я уже не справлялся со своими нервами и завёл себе янтарные чётки, как многие из моих знакомых… Но и чётки не спасают, поверьте мне!.. Да, не спасают ни чётки, ни взятки, ни самые хитроумные комбинации, ни самая крайняя осторожность, ни самые большие деньги!.. Все мы по-разному воруем и комбинируем, по-разному заметаем следы, по-разному ведём себя на следствии, но все кончаем одинаково… Капля жира никогда не растворится в сосуде с чистой водой, её не спрячешь, она всплывает на поверхность, и её нельзя не заметить… Так и мы в наше время — рано или поздно нас обнаруживают и выбрасывают в помойку… И в этом, надо признать, своя логика.

* * *

Вернувшись в Москву, Вельдман, в полном соответствии с приведённой выше характеристикой руководителей Главогнеупора, обнаружил “подлинное знание дела, исключительную оперативность, а главное — понимание поставленных перед ним задач”.

“Акционеры” были в восторге. Наряды на электромоторы Вельдман получил. Деньги дал. Опять получил. Опять дал. Электромоторы потоком хлынули в Ленинград. Встречный поток денег хлынул в Москву. Легко, бесшумно и просто завертелась сложная воровская машина.

И главным её конструктором и механиком был незаурядный и подлинный специалист своего “дела” Гельд-Вельд-Вельдман.

Верховный Суд приговорил его к расстрелу.