Михаил Попов. Илиада Капитана Блада Азбука-Терра Москва 1996 5-7684-0097-4

Михаил Попов

Илиада капитана Блада

Глава первая

Двадцать пять фунтов

В 1672 году в конце сезона дождей в гавани Порт-Ройяла бросил якорь трехмачтовый бриг «Девоншир» под командованием капитана Гринуэя. Профессией этого благородного джентльмена была торговля живым товаром. На этот раз он доставил на Ямайку большую партию рослых сенегальских негров.

«Девоншир» был первой ласточкой в Карлайлской бухте после затянувшегося сезона бурь и ливней, поэтому истосковавшаяся по новым впечатлениям публика в большом количестве высыпала на набережную. Жизнь в такой глухой провинции, какой являлась во второй половине семнадцатого века любая колония в Новом Свете, не изобиловала развлечениями, поэтому окрестные плантаторы решили совместить приятное с полезным: покупку свежей рабочей силы для своих имений, а заодно вывести в свет своих засидевшихся жен и дочерей.

Таким образом, набережная Порт-Ройяла в это утро представляла собой нечто среднее между невольничьим рынком и благородным собранием. Благо губернатор острова, полковник Блад, которого одинаково сильно раздражал вид и слишком большого количества кандалов и слишком большого количества женских платьев, находился в трауре в связи с безвременной кончиной своей юной дочери и не покидал губернаторского дворца.

Комендант порта майор Боллард выделил для поддержания порядка целую роту солдат, так что молодые леди могли совершенно спокойно передвигаться между шеренгами молчаливых черных невольников. Эти люди, замордованные вконец тяготами полуторамесячного плавания в тесных вонючих трюмах, были почти равнодушны к происходящему вокруг.

Капитан Гринуэй лично сопровождал наиболее влиятельных и состоятельных посетителей выставки живого товара и охотно давал все необходимые пояснения. В обычной своей «рабочей» жизни он одевался просто — кожаные штаны, кожаная же безрукавка да зеленая рубаха, но для таких случаев, как сегодня, он держал в запасе камзол не слишком устаревшего покроя, тщательно заштопанные чулки и парик.

В тот момент, когда он объяснял местному провизору доктору Шорту и его супруге что-то из области новых методов борьбы с желтой африканской лихорадкой, на набережной появилась очень любопытная парочка. Краем глаза заметив их, капитан извинился перед Шортами и поспешил навстречу вновь прибывшим. Это были мистер Биверсток, возможно самый богатый человек к востоку от Наветренного пролива, и его дочь, черноволосая десятилетняя девочка с выразительным, красивым и сердитым личиком. Она уверенно шествовала впереди своего отца.

* * *

Мистер Биверсток — полный, краснощекий, ленивый на вид человек — благодушно улыбался и охотно позволял собою руководить. С тех пор как умерла его жена, характер некогда жестокого плантатора несколько смягчился, его взгляд на жизнь сделался философическим, а единственным смыслом существования стала дочь.

Лавиния росла ребенком в высшей степени незаурядным, создавалось такое впечатление, будто все решительные, твердые черты, которыми обладал отец в молодые годы, постепенно перешли к ней. Если бы она не настояла, мистер Биверсток ни за что не покинул бы своего кабинета на втором этаже за зелеными жалюзи. Дом этот стоял посреди роскошного парка в северной оконечности города и уступал по своим размерам и великолепию только губернаторскому дворцу.

— Мистер Биверсток! — не слишком ловко щелкнул каблуками капитан Гринуэй. — Я к вашим услугам. И к вашим, безусловно, тоже, мисс!

— Ну что ж, — лениво зевнул богач, — покажите, что у вас тут. Негры?

Если бы он нуждался в приобретении новой рабочей силы, управляющие известили бы его или даже скорее сами приобрели все, что нужно, но он понимал, раз уж явился сюда, то ему придется терпеливо сносить услужливость этого негодяя.

— Прошу вас, — вежливо изогнулся Гринуэй, — начнем осмотр отсюда.

— Нет, — помотала хорошенькой головкой Лавиния, — мы начнем осмотр с другой стороны.

Хотя двигаться подобным образом было намного неудобнее, он выразил искреннее восхищение планом юной леди. Экскурсия сопровождалась всевозможными комментариями, забавными сведениями из жизни жителей тропической Африки, зачастую придумываемыми тут же на ходу бойким на язык работорговцем. Лавиния, ради которой, собственно, и изливались эти речи, несколько раз досадливо косилась в сторону назойливого джентльмена. Казалось, что эта прогулка носит для нее не только развлекательный характер. Хотя, если разобраться, какой мог быть интерес у десятилетней девочки к толпе изможденных, закованных в кандалы и дурно пахнущих негров?

Когда большая часть «товара» была предъявлена и осмотрена, капитан, уже начавший испытывать легкую досаду от того, что все его ухаживания за семейством Биверстоков не приносят никакого результата, сказал, поправляя надоевший локон парика:

— Итак, сэр.

Плантатор поморщился. Он прекрасно понимал, что столь исчерпывающие знаки внимания оказывались ему и его дочери только в расчете на то, что он сделает солидные закупки. Мистер Биверсток не любил, чтобы кто-нибудь, кроме дочери, навязывал ему что-то. Он собирался спокойно и даже с некоторым злорадством обмануть ожидания этого грязного купчишки, но тут вмешалась Лавиния.

— Вот, — ткнула она смуглым пальцем между двумя ближайшими неграми.

Воспрянувший духом Гринуэй проследил за ее жестом. То же сделал и ее отец. Недалеко от трапа лежала бухта пенькового каната, на краешке которой примостилась белокурая девочка в сером холщовом платье.

— Это? — переспросил капитан, и лицо у него изменилось. Тот факт, что объектом высокого внимания стала именно эта девочка, вызвал у него сложные чувства.

— Да, — спокойно подтвердила Лавиния, — кто это?

Капитана Гринуэя трудно было смутить, но на этот раз он смутился. Ему невольно помог мистер Биверсток.

— Лавиния, почему ты решила, что эта девочка продается?

— Тем не менее она продается, господин капитан?

— Как вам сказать, ну в общем, да, — закивал Гринуэй.

Он уже решил про себя, что все-таки не станет рассказывать о том, что девочка эта год назад была привезена его братом Гарри, тоже промышлявшим торговлею людьми, из одного весьма подозрительного путешествия в некую северную страну. Брат утверждал, что девчушка была подобрана умирающей на пустынном острове и, в силу того, что так и не удалось выяснить, кто она и откуда, пришлось ее взять с собой. Зная своего брата Гарри, капитан Гринуэй не поверил ни единому его слову, но и не подумал допытываться, каким путем он эту девочку раздобыл и по каким причинам хочет от нее избавиться. Он решил — на что-нибудь эта белокурая сгодится. Можно, например, обучить ее работе по дому или чему-нибудь в том же роде. Но за год, проведенный в доме капитана, девчонка не выучила ни одного английского слова и категорически отказывалась что-либо делать. Никакие наказания не могли ее вразумить. И постепенно капитан склонился к мысли ее продать. Нюанс тут был в том, что белого человека продать не так просто, легко можно было нарваться на слишком щепетильного или законопослушного покупателя.

Лавиния вплотную подошла к сидевшей, та медленно встала, спокойно глядя юной плантаторше в глаза. Голубыми в черные. Эта молчаливая дуэль продолжалась довольно долго.

— Это дочь одного каторжника, — сказал капитан. — Я должен был доставить его сюда для продажи, но он сдох по дороге, так что эта девчонка...

Лавиния обернулась к отцу:

— Купи мне ее.

Капитан замолк, довольный тем, что ему не нужно продолжать эту неубедительную басню. Мистер Биверсток был человек и неглупый, и опытный, он понимал, что капитан что-то утаивает, если уж не впрямую врет. Сомнение выразилось в хриплом покашливании.

— Папа, — в голосе маленькой черноволосой фурии прозвенело несколько гневных нот, — папа, я хочу, чтобы ты мне ее купил!

— Н-да... — Мысленно взвесив все за и против и понимая, что, если в конце концов эта сделка каким-нибудь образом окажется незаконной, основная часть вины ляжет на этого торговца рабами, плантатор сказал: — Дело в том, что мне еще ни разу не приходилось покупать рабов с белым цветом кожи...

— У Стернсов и у Фортескью, папочка, есть белые рабы. Ты разве не помнишь?

— Н-да, а как ее зовут? — снова обратился мистер Биверсток к капитану.

— Эй.

— Эй? Что это за имя?

— Она не откликается ни на какое другое, ни христианское, ни сарацинское, ни индейское. Мы сначала думали, что она вообще глухонемая.

Мистер Биверсток укоризненно повернулся к дочери:

— Вот видишь, немая.

— Нет, нет, — поспешил вмешаться капитан, — мне кажется, что она просто не знает ни одного известного нам языка. Я пробовал обращаться к ней и по-французски, и по-испански, один матрос у меня знает арабский, другой — датский, но ни с кем она говорить не захотела. Между тем, могу поклясться, слух у нее в полном порядке.

— А что же ее отец, каторжник, он с ней на каком разговаривал?

Гринуэй заморгал быстро-быстро и стал смотреть в сторону. Впрочем, он чувствовал, что старик плантатор ловит его не всерьез, как бы играя, как кошка с мышкой.

— Папа! — еще жестче и нетерпеливее сказала Лавиния.

— Ладно, — усмехнулся мистер Биверсток, довольный тем, что посадил эту корабельную крысу в лужу и показал, что Биверстока не проведешь, — ладно. Сколько вы хотите за нее получить?

— Ну, четыре фунта.

— Что! Половину цены вот этого парня! — Биверсток энергично потыкал стеком в потный, мускулистый бок ближайшего раба...

— Но она все же человек с белым цветом кожи, — ехидно заметил слегка оправившийся капитан.

— Это обстоятельство не в вашу пользу, — не менее ехидно сказал покупатель.

Препирательства могли продолжаться еще довольно долго, если бы не настойчивость Лавинии. Вскоре белокурая, голубоглазая девочка по имени Эй была куплена плантатором Биверстоком для своей обожаемой дочери за три фунта и пять шиллингов.

* * *

Спустя две недели после описанных выше событий губернатор Ямайки полковник Блад ранним утром проснулся в своем кресле в искусственном полумраке кабинета. С тех пор как два месяца назад умерла от лихорадки его любимая дочь Джулия, сорокапятилетнего губернатора мучила жестокая бессонница. Он даже не пробовал ложиться и коротал ночи в кресле за чтением старинных книг и приводил в порядок многолетнюю личную переписку. Дворецкий, старый мулат Бенджамин, бесшумно появлялся в кабинете с новой свечой, когда огарок предыдущей начинал чадить и потрескивать.

Узкие полоски света, пробивавшиеся сквозь деревянные жалюзи, лежали на вощеном паркете, попискивали яркокрылые альтависты в кронах деревьев за окнами. Губернатор протянул руку к колокольчику, стоявшему на столе рядом с бронзовым подсвечником, изображавшим охотящуюся Артемиду. Рядом стоял второй, в виде спасающегося бегством Актеона. Эту бронзовую пару подарила полковнику Бладу жена, умершая пять лет назад от той же самой болезни, что и дочь. Он не убирал их со стола, хотя они и вызывали воспоминания, тяжелые для его сердца.

Губернатор позвонил. Мелодичный, приятный и какой-то одинокий звук разнесся в сонном воздухе дворцового утра.

Дворецкий явился мгновенно.

— Бенджамен, пошли кого-нибудь, пусть пригласят ко мне мистера Хантера.

— Осмелюсь доложить, милорд, мистера Хантера нет сейчас в Порт-Ройяле.

— Где же он?

— Мистер Хантер вышел на «Мидлсбро»...

— Да-да, я вспомнил. — Губернатор встал. — Умываться, Бенджамен.

Через двадцать минут, освежившись, переодевшись, полковник Блад велел заложить коляску и подать плащ. Несколько слуг бросилось выполнять приказания. Только Бенджамен понял, о каком именно плаще идет речь, и лично направился в дальнюю гардеробную. Об этом плаще в прежние времена среди слуг ходило немало рассказов. Говорили, что он согревал спину полковника еще в те времена, когда он не был полковником и даже не состоял на королевской службе, а бороздил моря под вольным флагом рыцарей берегового братства. Тому минуло как минимум десять лет, и многое в этих историях, охотно рассказываемых также во всех тавернах и кабаках и к востоку, и к западу от Наветренного пролива, стало напоминать сказку или легенду. А люди, новые в этих местах и познакомившиеся с его превосходительством губернатором Ямайки недавно, лишь недоверчиво улыбались, когда их пытались уверить, что этот благородный, сдержанный, справедливый и образованный джентльмен когда-то носился по палубе с абордажной саблей в руке, выпивал зараз полбочонка рому и привязывал пленных испанских купцов к жерлам заряженных пушек, чтобы дознаться, где у них спрятаны сокровища.

Бенджамен, перешедший вместе со своим хозяином в эту новую жизнь из той легендарной и видевший все своими глазами, теперь уже и сам иногда сомневался, а было ли все это. Может быть, и он сам, барбадосский мулат по имени Бенджамен, прослужил всю жизнь дворецким в этом элегантном и уютном дворце, а не был выкуплен пятнадцать лет назад из колодок на невольничьем рынке на Тортуге капитаном Бладом. И только когда старый слуга брал в руки этот простой шерстяной, местами заштопанный, местами прожженный пороховыми искрами плащ, его память стряхивала с себя наваждение сонной жизни и юношеское волнение заставляло трепетать сердце двухсотпятидесятифунтового гиганта.

Прежде чем покинуть дворец, губернатор, осторожно ступая квадратными каблуками своих башмаков по узорному паркету, подошел к двери, за которой спал его сын Энтони. Дверь была слегка приоткрыта, и было видно, что мальчик разметался на простынях.

— Сегодня он спал спокойно?

— Да, милорд.

Они спустились во двор, коляска была уже готова.

— Прикажете сопровождать вас, милорд?

— Не надо, Бенджамен, пусть кто-нибудь из грумов.

Порт-Ройял располагался уступами на склонах невысоких гор, покрытых густыми тропическими зарослями. От ворот губернаторского дворца вниз к набережной спускалась извилистая дорога, присыпанная белой пылью. Его превосходительство велел доставить его к собору святого Патрика. Вслед за коляской, запряженной парою мулов, трусили четверо рослых негров в белых штанах с мушкетами. Что-то среднее между свитой, положенной по чину, и охраной, которая была скорее обременительна, чем необходима.

Настоятель собора отец Джонатан встретил губернатора вежливой улыбкой. Старый ирландец знал, что полковник появляется в обители духа, когда ему надо облегчить душу, но нуждается не в Боге и не в отце Джонатане, а в церковном стороже Стенли Доусоне, с которым он, по слухам, полтора десятка лет назад занимался на просторах Карибского моря делами, отнюдь не богоугодными.

— Рад вас видеть в добром здравии, — пропел святой отец, рассматривая лицо высокого гостя. Оно никогда не отличалось здоровым румянцем, а теперь и вовсе походило на посмертную гипсовую маску.

— Здравствуйте, святой отец, как вы уже, наверное, поняли, мне нужен этот бездельник Доусон.

Настоятель развел руками:

— Вы, наверное, еще не слышали. Дело в том, что у нашего сторожа открылся дар проповедника.

— Что вы имеете в виду?

— Именно то, что сказал. Он заявил мне с неделю назад, что ему явился святой Франциск, и в результате переговоров с ним Стенли понял, что должен оставить свои обязанности, надел рубище, взял в руки суковатую палку и отправился в сторону Армстоуна — хочет нести слово Божие неграм на плантациях Стернса и Фортескью.

— Вряд ли им это понравится.

— Неграм?

— Плантаторам.

Святой отец вежливо улыбнулся.

— В свое время он неплохо прокладывал курс моего корабля, — проговорил негромко, как бы про себя его превосходительство, — посмотрим, куда он теперь поведет свое стадо.

Настоятель воздержался от комментариев.

Губернаторский кортеж направился к трактиру «Золотой бушприт». Его появление под сводами этого заведения с совершенно испорченной репутацией произвело переполох, впрочем не чрезмерный. Не очень часто, но достаточно регулярно его превосходительство имел обыкновение здесь появляться, чтобы пообщаться с хозяином Бобом Боллом. Встретила полковника жена хозяина заведения Ангелина, дама, ни обликом, ни характером не соответствующая своему имени. Она, как и настоятель собора святого Патрика, изучила привычки губернатора. Она знала, что его появление в трактире свидетельствует о том, что на душе у него неспокойно, но при этом для лечения внутренних ран ему требуется отнюдь не ром, а старый товарищ Бобби, бессменный боцман капитана Блада.

— Здравствуй, Ангелина.

— Здравствуйте, ваше превосходительство.

— Почему мой старый друг меня не встречает?

— Позавчера его петух Ястреб победил Красного Дьявола, и Бобби решил на радостях уничтожить все запасы спиртного на Ямайке, можете спуститься в подвал и поговорить с ним, только не думаю, что это доставит вам удовольствие.

Губернатор мрачно кивнул, надел шляпу и медленно вышел из трактира. Медленно же, и как бы с трудом, поднялся в коляску.

— Итак, — сказал он сам себе негромко, — один изменил мне с морем, другой с Богом, третий с ромом.

— Что вы сказали, хозяин? — обернулся грум.

— Едем домой.

Коляска покатила по набережной, вызывая некоторый интерес у редких зевак. Мулаты вскочили с корточек и затрусили следом.

— Стой! — вдруг сказал вознице полковник, выпрямляясь на сиденье. — Ты знаешь дорогу к дому Биверстоков?

— Конечно, хозяин, такой красивый дом.

* * *

— Я чрезвычайно рад вашему визиту, милорд, — сказал мистер Биверсток, поднимая бокал с портвейном и любезно улыбаясь гостю. Он лгал, дело в том, что он был скорее удивлен тем, что губернатор сидит здесь у него, на его мраморной террасе под навесом из пальмовых листьев. В дружеских отношениях они не состояли, и приглашения, которые богатейший плантатор острова посылал первому лицу колонии, были скорее жестами вежливости, чем проявлениями искренней приязни. Хотя поводов для взаимного недовольства или недоверия между двумя самыми значительными гражданами Ямайки не было. Так что формально в визите губернатора не было ничего странного.

То небольшое таможенное дело, ради которого полковник Блад якобы навестил мистера Биверстока, было давно улажено, и теперь два джентльмена отдавали должное великолепной индейке под ореховым соусом. В основном отдавал должное хозяин, он всегда был большим охотником выпить и закусить. При этом он еще умудрялся поддерживать беседу. Его превосходительство едва следил за его болтовней, время от времени кивая, но почти всегда невпопад. Причиной его рассеянности было отнюдь не пренебрежение к собеседнику, а небольшая стайка детей, резвившихся на лужайке невдалеке от террасы.

— Дети племянницы, приехали с матерью погостить с Барбадоса. Слишком они развеселились. Слокам, — сделал мистер Биверсток знак лакею, — передай мисс Лавинии, что эти крики нам мешают.

— Нет, нет, — быстро сказал полковник, — не надо, Слокам. Ничуть они нам не мешают. Давайте лучше выпьем, Биверсток. И скажите мне, что это за девочка, вон та, с белыми волосами?

— А-а, — протянул плантатор, отхлебывая из своего бокала, — как вам сказать...

Он был недоволен собой за то, что не придумал заранее подходящей версии для подобного случая. Хотя, с другой стороны, почему он должен напрягать свою голову из-за этой дурацкой девчонки? Кто мог знать, что губернатор заинтересуется такой мелочью, как она. Кто мог знать, что губернатор вообще приедет сюда. Сказать, что она дочь племянницы, — смешно, уж слишком она отличается от них всех. Сказать, что прислуга, — но тогда почему она играет с господскими детьми? Говорить правду, что она была куплена как игрушка для Лавинии, не хотелось. Всем был известен щепетильный характер губернатора. Как и все бывшие грабители и убийцы, он был слишком законопослушен. До каких-то серьезных неприятностей история с этой девчонкой вряд ли может дойти, но все же как-то неловко.

Пока Биверсток перебирал эти мысли, полковник следил за тем, как развивается игра. И чем дальше, тем меньше эта картина ему нравилась. Белокурая девочка, опустив руки, стояла в траве, а вокруг прыгали, кричали, размахивали руками пятеро или шестеро детей племянницы во главе с Лавинией. Время от времени они дергали белокурую девочку за рукав или край платья, а то и за волосы. Эта забава более напоминала ему не игру, а обыкновенную травлю. Причем девочка с белыми волосами не плакала, не огрызалась и лишь время от времени оглядывалась на самых агрессивных игрунов. В лице ее не выражалось ничего, хотя бы отдаленно свидетельствующего об испуге.

— Жулик этот с «Девоншира» что-то около месяца назад заходил к нам в Порт-Ройял.

— Работорговец?

— Он.

— Ну и что?

— Ну и среди прочих, среди негров, сидит, смотрю, плачет. Гринуэй сказал, что это дочка какого-то каторжника. Ну и пожалел я сироту.

— Он продал ее вам?

Биверсток покашлял.

— Я подумал, что так будет лучше. Что ей делать на корабле этого мужлана? А тут еще Лавиния к ней привязалась.

— Это заметно, — негромко сказал полковник.

— Что вы говорите?

— Что ваша дочка очень живой ребенок.

Ватага разгоряченных детей оставила белокурую девочку в покое и понеслась к цветнику, куда старый слуга Томас привел седогривого пони.

— И что самое интересное, милорд, она оказалась немой.

— Немой?

— Или по крайней мере ее нельзя научить ни одному цивилизованному языку.

— Интересно.

Девочка словно почувствовала, что говорят о ней, повернула голову и посмотрела в сторону террасы под пальмовым навесом.

— Мой Томас, вон он у цветника, — продолжал плантатор, — вот он у меня большой мыслитель. Он говорит, что у его племени, там, в Африке, есть поверье, будто обезьяны не разговаривают только за тем, чтобы их не заставили работать.

Биверсток расхохотался собственным словам, с трудом удерживая во рту сдобренную портвейном индюшатину.

— На обезьяну она не похожа.

— Но работать она не хочет. Ничего нельзя заставить сделать, ну просто ничего.

Губернатор встал. Он, кстати, сидел за трапезой, не снимая свой плащ, что выглядело странно в такую жару, и направился прямо к девочке, о которой только что шел разговор. Она продолжала одиноко стоять посреди лужайки. Она ни одним движением не показала, что на нее производит хоть какое-то впечатление приближение высокого мужчины с бледным лицом в богатом черном камзоле и черном ветхом плаще.

Хозяин встал и последовал за гостем в некотором отдалении с полным бокалом в руках.

Дети, наперебой теребившие пони и досаждавшие старому Томасу глупыми вопросами, тоже заметили, что происходит. Маленькой толпой, тихо шушукаясь, они со своей стороны приблизились к месту общего интереса.

Несколько секунд полковник Блад внимательно всматривался в лицо девочки. Досада из-за бездарного и ненужного визита к этому лукавому обжоре перестала его терзать. Он тихо спросил:

— Как тебя зовут?

— Елена.

Надо ли говорить, что и мистер Биверсток, и дети, и старый Томас, и даже седогривый пони остолбенели, окаменели, потеряли дар речи. Трудно сказать, сколько могло бы продолжаться это оцепенение, если бы его превосходительство губернатор не повернулся к хозяину и не спросил:

— Сколько вы за нее заплатили?

Плантатор поднял брови, выпятил губы, отвел в сторону руку, но сказать так ничего и не успел. Лавиния, стоявшая несколько в стороне, громко и безапелляционно заявила:

— Двадцать пять фунтов.

Глава вторая

Лучшая подруга

Осторожно ступая по каменистому дну, лошади перешли неглубокий ручей и стали шагом подниматься по пологому склону, местами поросшему кустарником.

Мисс Элен ехала немного впереди, изящно откинувшись в дамском седле. На ней была белая амазонка и белая же широкополая шляпа. У самой вершины холма она остановилась, образовав на мгновение вместе со своей лошадью романтическую и величественную конную статую.

Энтони невольно залюбовался ею и несколько секунд не решался приблизиться, чтобы не нарушить это внезапное одиночество.

С того места, где остановилась мисс Элен, открывался впечатляющий вид. И Порт-Ройял с белыми домами, зелеными крышами, и гавань с игрушечными корабликами, и проплешины гигантских мелей слева от форта, и сияющие в сиреневой дымке морские дали. Элен глубоко вздохнула и, не оборачиваясь к брату, спросила:

— Так ты не ответил мне, Энтони, ты пойдешь сегодня на эту вечеринку или нет?

— Ты говоришь так, как будто тебе этого не хочется.

— Дело совсем не в этом, — Элен слегка прикусила верхнюю губу, что свидетельствовало о сильном раздражении, — я просто хочу знать точно — да или нет. Я хочу успеть уложить волосы.

Энтони пожал плечами:

— Лавиния твоя лучшая подруга, а ты готовишься в гости, как на поединок.

— Не говори глупостей, Энтони. Лавиния действительно моя ближайшая подруга, и поэтому мне не хотелось бы своим затрапезным видом испортить ей праздник. Ты же знаешь, какое для нее значение имеют подобные вещи.

— Будь по-твоему. У вас, женщин, всегда какие-то сложности на пустом месте.

Элен опять прикусила губу.

— Тем не менее ты мне так и не ответил.

— Да, поеду. Хотя, — Энтони зевнул, — не сказал бы, что горю желанием.

— Тогда я тебя не понимаю. Ведь все так просто: если не хочешь — откажись.

— Ну, ты же знаешь, — тихим внушающим голосом заговорил брат, — что это уже далеко не первое приглашение и отказываться долее просто невежливо.

— А-а, значит, дело только в этом? — иронически усмехнулась сестра. — Знак вежливости. Сын губернатора, превозмогая отвращение, пытается удержаться в рамках приличий.

Юноша выразительно помотал головой:

— Послушай, Элен, я что-то не пойму, ты мне уже четверть часа треплешь нервы и все из-за такого пустяка, как прическа. Это, наконец, смешно.

— Ах, тебе уже смешно?!

Энтони всегда пугался, когда сестра начинала говорить таким тоном.

— Ну, хорошо, хорошо. Если ты не хочешь, чтобы я ехал к Лавинии, я не поеду. Не понимаю, почему этого не следует делать, но подчиняюсь твоему капризу.

— Не смей так со мной разговаривать!

И без того бледное, как у отца, вытянутое лицо юноши совсем побелело. Он нервно поежился в седле, и его жеребец заволновался под ним.

— Ну и характер у вас, мисс, должен вам заметить.

— А я никого силой возле себя не держу.

Чем сильнее трясло Энтони от справедливого гнева, тем спокойнее он старался говорить.

— Считаю своим долгом вас известить, мисс, что собираюсь сегодняшний вечер провести в обществе небезызвестной вам красавицы Лавинии Биверсток. Так что не сочтите за труд известить сэра Блада, что ждать меня к обеду не следует.

Закончив эту речь, юноша стал выбирать поводья, намереваясь развернуться и гордо и решительно покинуть холм, где случилась эта бессмысленная, однако серьезная, как ему показалось, размолвка. Но сестра его опередила. Энтони еще не успел развернуться, а ее вороная уже рванула куда-то вправо, через мгновение белая амазонка мелькала в полусотне ярдов между валунами и колючими кустами мексиканского остролиста.

— Понесла! — крикнул кто-то из слуг.

— Элен, — прошептал брат и, не раздумывая, ринулся за ней. Слуги кое-как поспешили следом.

Погоня по изрытым склонам в густых зарослях была делом рискованным. Первая же встречная ветка сорвала с Энтони шляпу. Копыта его жеребца то грохотали по камням, то чавкали в мягком после недавнего дождя красноземе. Белая амазонка мелькала впереди все реже. Слуги отстали, их лошади не могли тягаться с господскими. В какой-то момент этой гонки Энтони показалось, что он окончательно потерял сестру из виду. Он остановился, поднял своего жеребца и повернул его на месте, чтобы оглядеться. От мысли, что с Элен что-то случилось, волосы вставали дыбом. Нигде не видно! Он проскакал еще ярдов сто и вдруг слева увидел Лауру, вороную кобылу Элен. Одну, без всадницы. В висках застучало. Что-то про себя причитая, Энтони рванулся к ней через цепкие заросли, раздирая мундир.

Элен лежала навзничь на траве, раскинув руки. Рядом валялась ее шляпа. Белокурые волосы элегантно рассыпались по точеным плечам.

Энтони спрыгнул с коня. Даже сквозь сильнейшее волнение у него мелькнула мысль: никогда не замечал, как она прекрасна! Он опустился с ней рядом, прижался ухом к левой стороне корсета. Сердце билось. На голове, он погладил ее, не было никаких заметных повреждений.

— Элен, — негромко позвал он, — Элен.

Сознание не спешило к ней возвращаться. Энтони растерянно оглянулся, не зная, что предпринять. Он даже боялся коснуться, чтобы чем-нибудь не навредить ей. Правда, сестра не выглядела нуждающейся в какой-то срочной помощи. Ее состояние напоминало тихий, спокойный сон, и Энтони готов был, оберегая его, просидеть здесь сколько угодно, хоть день, хоть год.

Длинные, поразительно светлые волосы Элен (они не потемнели с возрастом, как это часто случается) были прекрасны; в них запуталось несколько листьев и травинок. Молодой лейтенант осторожно вынул их.

За этим занятием и застали его подоспевшие наконец слуги.

* * *

— Как она чувствует себя? — спросил утром следующего дня Энтони у Тилби, молодой бойкой ирландки, камеристки мисс Элен.

— Ей немного лучше. Доктор Хаусман прописал холодные примочки и полный покой.

— Можно... Можно мне ее видеть?

— Я сейчас узнаю, сэр. — Тилби, крайне удивленная неуверенностью лейтенанта, нырнула в комнату госпожи. Молодой офицер стал прохаживаться по коридору перед запертыми дверьми, щелкая каблуками. Служанки не было довольно долго. Отчего волнение Энтони усилилось. Наконец Тилби появилась. Выражение лица у нее было озабоченное.

— Ну что?

— Только не надолго, мисс Элен еще трудно разговаривать. Доктор Хаусман сказал, что ей нельзя волноваться.

Энтони вошел к сестре и присел на низенький пуф рядом с постелью. Она полулежала на высоких шелковых подушках, волосы ее были опять распущены и тщательно расчесаны. И он снова подумал, как они ей к лицу!

— Я не спал всю ночь, сестрица. Я виноват перед тобой, не знаю, как это могло получиться. Я могу только молить о прощении, я...

Элен, слабо улыбнувшись, подняла с покрывала тонкую белую руку, прерывая извинения брата.

— Забудем об этом. Расскажи лучше, как прошел вечер у Лавинии.

— Я не знаю.

— То есть ты не поехал?

— Разумеется. Мог ли я веселиться, когда моя сестра находится в таком опасном состоянии, да еще к тому же по моей вине.

По лицу Элен пробежала легкая тень.

— Ради сестры ты готов на многое.

Энтони удивленно замер, недоумевая, чем он огорчил ее на этот раз, и, чтобы не ляпнуть что-нибудь не то, он попросту молчал. Но этой паузе не суждено было затянуться. В комнату вбежала Тилби и сообщила, что прибыла мисс Лавиния и просит принять ее немедленно.

— Проси.

Энтони поднялся в явном смущении.

— Что с тобой, братец?

— Не стану вам мешать, близким подругам лучше, наверное, поговорить наедине.

— Какой ты странный. Почему тебя так разволновало то, что меня приехала навестить мисс Биверсток, известная красавица и богачка?

— Ты меня не так поняла.

— А как я тебя пойму, если ты ничего не говоришь.

Двери распахнулись, в комнату решительным шагом вошла Лавиния. На ней было платье из серого шелка с черными кружевами на корсаже, на оливковой шее светилась нитка картахенского жемчуга. Она улыбалась.

— Энтони, вы здесь, как мило, — слегка вспыхнула гостья, но быстро овладела собой. — Что наша больная?

Элен попыталась изобразить на лице страдание, но ей это не слишком удалось, она выглядела скорее напряженной и собранной, чем разбитой.

Лавиния, шурша юбками, заняла пуф, с которого только что встал Энтони, и взяла белую, можно даже сказать бледную руку Элен в свои ладони. Мисс Биверсток тут же пожалела об этом своем порыве. Благородная бледность бывшей рабыни была предметом ее давнишней и сильнейшей зависти. Ей, дочери и внучке плантатора с Антильских островов, досталась по наследству оливкового оттенка смуглость, приводившая ее в отчаяние, особенно сейчас, когда сравнение, как ей казалось, было не в ее пользу.

Элен, словно почувствовав жгучие токи, исходившие из пальцев подруги, осторожно высвободила свою кисть и спрятала ее под одеяло. Лавинию это задело, хотя она и попыталась этого не показать.

— Я очень рада — ты выглядишь совсем неплохо.

— Извини, Лавиния, я невольно испортила тебе праздник.

— Какие пустяки. Ты ведь могла разбиться! А праздник... праздник мы можем устроить новый.

— В здешнем климате лошади просто сходят с ума от духоты, — счел нужным вставить Энтони. Вслед за этим он откланялся.

— Признаться, вчера я откровенно скучала. Что мне все эти напыщенные дураки, когда нет вас с Энтони. Если бы не обязанности хозяйки, я бы все бросила и примчалась к твоей постели...

Элен заставила себя улыбнуться.

— А куда это так торопливо удалился наш блестящий офицер?

— Известие о твоем появлении его почему-то смутило, — опустив глаза, медленно произнесла больная.

— Это он тебе сказал?! — вспыхнула Лавиния.

— Нет, просто мне так показалось.

Лавиния порывисто встала и, теребя смуглыми пальцами нитку жемчуга у себя на груди, прошлась по комнате. Было видно, что она хочет о чем-то спросить, но не решается...

— Скажи, ты выполнила мою просьбу? Ты поговорила с ним?

Элен по-прежнему не поднимала глаз.

— Как раз вчера я собиралась сделать это. И если бы лошадь не понесла...

Лавиния снова присела рядом с постелью подруги.

— Элен, ты же знаешь — после смерти отца у меня нет никого ближе тебя. Ты должна мне помочь, мне больше не на кого рассчитывать. Я люблю его, люблю давно. И с годами все больше. Но он ни о чем, конечно, не догадывается.

— Мужчины вообще не слишком догадливы.

— Во всем виновата моя проклятая гордыня. Я поставила себя на такой пьедестал, я окружила себя таким холодом, что ему в голову не приходит, как пылает мое сердце. Я не могу открыться ему сама, ты должна это понять.

— Это я понимаю.

— Я кляну свой характер, но ничего не могу с ним поделать. Только ты мне можешь помочь, только ты — его сестра. Обещай мне!

Элен тихо вздохнула и подняла на подругу полный страдания, измученный взгляд. От Лавинии, разгоряченной этим разговором, черноволосой, великолепной, исходил поток горячей, угрожающей энергии. Лишь слегка наклонившись вперед, она полностью подавила свою бледную, вдруг оказавшуюся такой слабой, подругу.

— Обещаешь?

— Обещаю, — одними губами прошептала Элен.

* * *

Энтони, после странного, на его взгляд, разговора с сестрой, направился в кабинет к отцу. Он насколько мог подробно восстановил в памяти события вчерашнего вечера и сегодняшнего утра, пытаясь отыскать причину необъяснимой раздражительности Элен. Ничего определенного ему в голову не пришло. Эта нервность и колкость казались неожиданными потому, что совершенно были не в ее характере. Никогда, даже в первые месяцы ее жизни здесь, в губернаторском дворце, когда у Энтони были еще слишком свежи воспоминания о недавно умершей Джулии и ему не хватало великодушия и сдержанности, чтобы скрыть это, так вот даже тогда, осыпаемая градом насмешек и упреков, Элен держала себя по отношению к нему ровно и дружелюбно, понимая причину его неприязни.

Что за муха укусила ее теперь? Может быть, ее неудовольствие направлено на всех, а не только на него? Надо бы это проверить, думал Энтони, входя к отцу.

Сэр Блад ответил на вторжение сына едва заметным кивком, он изучал только что прибывшие из метрополии бумаги, и на его лице довольно выразительно рисовалось отношение ко всем этим сухопутным морякам из Уайтхолла. Полковник заметно постарел за последние восемь лет, лицо его еще более вытянулось, глаза стали еще холоднее и глубже. К тому же он окончательно поседел.

Несмотря на то что в связи с этими столичными бумагами его одолевали довольно неприятные чувства, он тем не менее заметил, что Энтони несколько не в себе, чем-то сильно удручен и явно зашел посоветоваться. Молодой человек пересек огромный ковер, занимавший середину кабинета, постоял у книжных шкафов, пощелкал складной подзорной трубой, складывая и раздвигая ее. Сэр Блад делал вид, что все еще интересуется нелепыми заморскими директивами, давая сыну возможность заговорить первым.

— Ты знаешь, папа... — неуверенно начал Энтони.

— Да, я слушаю тебя.

— Понимаешь, — Энтони еще раз с хрустом сложил подзорную трубу, — я хотел вот что у тебя спросить...

— Я слушаю.

— Ты в последнее время ничего странного не заметил в поведении Элен?

— Что ты имеешь в виду?

— Она стала нервной, все время норовит со мной поссориться. Причем без всякой причины.

— Когда это началось?

— С полмесяца назад. Вчера, например, мы беседовали о приглашении на музыкальный вечер к Биверстокам; она и сама ехать не хотела, и, судя по всему, не хотела, чтобы ехал я. Но при этом она как бы все время подталкивала, чтобы я туда поехал.

— Может быть, у них ссора с Лавинией?

— Нет, папа, она все время твердит, что Лавиния ее лучшая подруга, и запрещает мне отзываться о ней неуважительно. Да они и сейчас вместе. Щебечут.

— Лучшая подруга, — тихо повторил полковник, откидываясь на спинку кресла.

— Можно было бы подумать, что она обиделась на нее. Только зная щепетильность Элен, я ее драгоценную Лавинию стараюсь даже намеком не задевать, наоборот восхищаюсь ее красотой и другими достоинствами.

— А ты не пробовал просто объясниться с Элен? В отношениях с женщиной это самый короткий путь, но, правда, почти всегда безнадежный. Будь это сестра или даже мать.

— Она все принимает в штыки. Такое впечатление, что я стал ее врагом или она узнала обо мне что-то ужасное.

Они немного помолчали. Утреннее солнце играло на корешках книг, на бронзовом плече воинственной Артемиды, на золоченом форштевне небольшой модели парусника — первого и незабываемого корабля молодого капитана Блада.

— Насколько я знаю, ты завтра на «Саутгемптоне» пойдешь в Тортугу?

Энтони молча кивнул.

— Если разлука лечит любовь, то и на эту пустяковую размолвку она должна как-то подействовать. Будем рассчитывать, что самым благоприятным образом.

Энтони снова молча кивнул.

* * *

На следующий день сэр Блад вместе с дочерью — она уже достаточно пришла в себя после приключения на прогулке — отправились проводить Энтони в море. Это было семейной традицией, неукоснительно соблюдавшейся, хотя бы плавание представляло собой ничем не примечательный рядовой рейд.

Разумеется, явилась и Лавиния, а с нею еще несколько приятелей и приятельниц. Если бы она явилась одна, это выглядело бы и странно, и вызывающе. К счастью для нее, оставленное отцом богатство позволяло ей иметь при себе достаточное количество людей, готовых сопровождать ее куда и когда угодно.

Таким образом, у трапа «Саутгемптона» собралось небольшое светское общество, служившее объектом соленых матросских шуточек.

Лавиния попыталась несколько раз вступить в беседу с молодым лейтенантом, но помешало ей то, что он, во-первых, разговаривал с отцом, от которого получал соответствующие случаю наставления, а во-вторых, внезапное и острое желание Элен поблагодарить свою любимую подругу за принятое ею участие в ее, Элен, болезни. Преодолеть эти два препятствия юная плантаторша не смогла, несмотря на всю свою природную решительность.

Проклиная про себя внезапно прорезавшуюся чувствительность обычно столь сдержанной подруги, стараясь отвечать на ее страстные излияния хотя бы отчасти приятной улыбкой, Лавиния наблюдала, как лейтенант Блад поднимается на борт своего корабля. Таким образом, возможность для решительных действий откладывалась как минимум на две недели, что заставляло Лавинию, не привыкшую слишком долго ждать исполнения своих желаний, пережить приступ ярости.

Когда Лавиния, искусав свои тонкие нервные губы (единственная часть облика, слегка нарушавшая общее совершенство), распрощавшись с Элен, отбыла домой, от оживления и болтливости Элен не осталось и следа. Она в молчаливой задумчивости села в коляску рядом с отцом. Свой зонтик она рассеянно держала таким образом, что он совершенно не защищал от солнца, палившего уже со всей своей тропической беспощадностью. Коляска тронулась. Полковник, давший себе слово подождать с расспросами и вообще со всеми и всяческими разговорами до дома, не удержался.

— Ты напрасно так огорчилась, ничто ведь не мешает тебе навестить Лавинию хоть сегодня вечером.

Элен с нескрываемым удивлением посмотрела на отца:

— Я не понимаю, папа, о чем ты говоришь.

— Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось, что расставание с братом огорчило тебя значительно меньше, чем прощание с подругой.

Элен несколько секунд изучающе рассматривала сэра Блада — он не шутил. До нее постепенно дошло, что своим поведением на пристани она дала основания для подобных вопросов. Но говорить по существу она была сейчас не в силах, даже с отцом — человеком, которого она бесконечно уважала. И она применила обычный в таких случаях женский аргумент:

— Ах, папа, ты ничего не понимаешь!

Некоторое время они ехали молча, и только у самых ворот губернаторского дворца сэр Блад сказал:

— Ты знаешь, Элен, я человек не злопамятный, но о некоторых вещах предпочитаю не забывать никогда.

— Что ты имеешь в виду, папа?

— За сколько фунтов Лавиния в свое время продала тебя мне?

Элен глубоко вздохнула и отвернулась.

— Сейчас дело не в этом.

— Я был бы рад ошибиться, — сказал полковник, выбираясь из коляски.

* * *

Когда ярость Лавинии оттого, что ей не удалось напоследок поговорить с Энтони, начала стихать, она вдруг с удивительной отчетливостью поняла, отчего ей, собственно, это не удалось. Она вспомнила странное суетливое поведение Элен. Чтобы она, воплощенное благородство, спокойствие и уравновешенность, рассыпалась в примитивных слащавых благодарностях?! Ах ты улыбчивая фея с голубыми глазами! За все годы знакомства Лавиния не могла вспомнить за ней привычки заискивающе заглядывать в лицо. Эта бывшая рабыня, купленная за три с небольшим фунта, найденная в толпе грязных сенегальских негров, всегда очень заботилась о своей осанке. Только чрезвычайные причины могли заставить ее так изменить стиль своего поведения. Она не хотела, чтобы ее «лучшая подруга» поговорила с ее братом. Она боялась, что этот разговор принесет «лучшей подруге» успех. И этот пират-расстрига с нею, конечно, в сговоре.

— Ах ты, дура! Дура! Дура! — Лавиния хлестала себя по щекам, стоя перед высоким венецианским зеркалом. Только такая дура, как она, могла забыть, что Элен и Энтони никакие не брат и сестра! За сколько эту белокурую дрянь продали тогда губернатору? Да, за двадцать пять фунтов. Только такая дура, как Лавиния Биверсток, могла выпустить — всего лишь за пригоршню монет — на волю из клетки свою будущую соперницу. Юная плантаторша снова яростно хлестнула себя по лицу.

Ну что ж, теперь, по крайней мере, все ясно. В этой истории не осталось тайн. Предпочтения и интересы определены. Главное теперь — не показать никому, особенно любимым Бладам, что их тайна перестала быть тайной. Пусть они продолжают считать, что беззаботная богачка Лавиния Биверсток пребывает в блаженном самоуверенном неведении.

Лавиния резко дернула за шнур, вошедшая по этому сигналу служанка, невольно посмотрев через плечо госпожи в зеркало, содрогнулась.

Глава третья

Ураган

Не нравится мне все это, — сказал капитан Брайтон, невысокий сухощавый человек с несколько птичьим лицом, на котором очень выделялись рыжие кустистые брови. Его недовольство легко было понять. Трехпалубный, шестидесятипушечный красавец «Саутгемптон» стоял с повисшими парусами без всякой надежды сдвинуться с места — штиль. Душная жара. Вода журчала в шпигатах — вахтенные драили палубу.

— Не понимаю, почему вы так нервничаете, сэр, — сказал лейтенант Блад, освобождая верхнюю застежку мундира, — колонисты ждут нашего появления уже не первый месяц, и от того, прибудем мы сегодня или завтра, вряд ли что-либо изменится.

Лейтенант достал из кармана подзорную трубу и стал смотреть в ту сторону, где должен был по расчетам находиться остров Большой Кайман.

Капитан Брайтон фыркнул, тоже достал трубу и, демонстративно повернувшись к лейтенанту спиной, стал смотреть в противоположном направлении.

— То, что меня волнует, находится там, мой юный друг.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Видите вон ту серенькую полоску у горизонта?

— Мне кажется, да.

— И как вы думаете, что это такое?

Лейтенант освободил еще одну застежку своего мундира, как будто это могло помочь ему думать.

— Неужели шквал?!

— И, боюсь, нешуточный. Нам бы только успеть убрать паруса. Боцман!

Через секунду на верхней палубе не осталось и следа от прежнего сонного царства. Впрочем, то же самое творилось и на всех остальных палубах. Матросам не нужно было долго объяснять, что такое надвигающийся шторм. Скрипели задраиваемые орудийные порты. Канониры орали на подчиненных, проверяя крепления пушек. Если хотя бы одна из них сорвется во время бури, кораблю — конец. По вантам с обезьяньей ловкостью карабкалось сразу несколько десятков человек.

Капитан еще раз посмотрел в сторону приближающегося облака, теперь уже различимого и невооруженным глазом.

— Пойдемте, лейтенант, пропустим по стаканчику хереса.

Энтони неуверенно оглянулся на суетящихся людей.

— Оттого, что мы останемся сейчас на палубе и будем ругаться или подавать советы, работа не пойдет ни быстрее, ни лучше.

Энтони последовал за своим начальником-фаталистом.

Через полчаса «Саутгемптон» оказался в самом центре водяной геенны. Команда сделала все возможное, чтобы достойно встретить удар стихии, но бывают случаи, когда любые человеческие усилия недостаточны для того, чтобы противостоять ей. Это был именно такой случай.

Переваливаясь среди черных водяных гор и облаков серо-желтой пены, скрипя всеми своими деревянными суставами, «Саутгемптон» терял по очереди свои мачты, ломавшиеся с пушечным грохотом, постепенно превращаясь в неуправляемую, обреченную посудину. Сорвавшаяся-таки с креплений кулеврина носилась по нижней пушечной палубе, сметая все на своем пути, калеча орущих от ужаса канониров.

Когда налетел первый шквал, лейтенант сидел в кают-компании со стаканом в руке. Вторым порывом, уже несшим какие-то деревянные обломки, были выбиты все стекла и сорвана с петель дверь. Орошаемый брызгами и пеной, лейтенант старался, может быть из чувства самоутверждения, удержать стакан, чтобы не пролить ни капли хереса. Однако когда противоположная переборка кают-компании стремительно поехала кверху и на него из распахнувшихся стенных шкафов роскошными белыми стаями полетели обеденные сервизы, Энтони потерял сознание.

* * *

Очнулся он от холода и не сразу понял, что лежит, но сразу догадался, что мокр до нитки. Впрочем, одежды на нем было немного — и башмаки, и мундир, и парик, и, уж конечно, шляпу присвоила стихия. Еще он понял, что вокруг темно. На мгновение мелькнула мысль — ослеп! Но тут же, слегка повернув голову, увидел всего в нескольких дюймах перед лицом стоящий сапог. Сапог этот резко приблизился и больно толкнул Энтони в скулу. Окончательно очнувшийся, но еще очень слабый, лейтенант пробормотал:

— Как вы смеете!

— Дик, да он жив! — послышался веселый неприятный голос.

— Поднимите его, ребята.

Уже через несколько секунд Энтони пребывал в сидячем положении. Оглядевшись, он обнаружил, что находится на песчаной отмели, что невдалеке начинаются какие-то заросли, что вечереет и что перед ним стоят несколько человек в кожаных куртках и высоких сапогах. И все они вооружены.

— Кто ты такой, парень? — спросил у Энтони один из них, видимо старший, если судить по костюму. На нем был замызганный офицерский мундир. Из-под треуголки торчала черная, просмоленная косица. — Когда я спрашиваю, то жду ответа!

Вслед за этими словами вожака, один из стоявших у Энтони за спиной, больно хлестнул лейтенанта гибким прутом. Юноша вскрикнул, не столько от боли, сколько от неожиданности и унижения, — подобным образом наказывали рабов на плантациях.

— Как вы смеете, — прорычал он, — я Энтони Блад, сын губернатора Ямайки.

Слова эти произвели на негодяев неожиданный эффект — они расхохотались.

— Чему вы смеетесь, скоты?! — крикнул лейтенант, пытаясь подняться и инстинктивно ощупывая правый бок в поисках шпаги. Разбойник снова занес над ним свой прут, но вожак в офицерском мундире остановил его:

— Постой, Дик, не спеши, нехорошо так обращаться с сыном самого губернатора Ямайки.

* * *

Сэр Блад ложился спать поздно, и потому Бенджамен рискнул побеспокоить его.

— В чем дело, старина?

— Милорд, может быть, это не мое дело, но мисс Элен плачет у себя в комнате.

Губернатор отложил книгу.

— Может быть, она напевает? Как тогда?

— Нет, милорд, я понимаю, что вы имеете в виду. Она не напевает.

В первые годы своей жизни в семье Бладов Элен, как правило, по ночам любила напевать песни своей далекой родины. Песни эти чаще всего были печальными и протяжными, отчасти напоминали причитания. Понимая, что девочка тоскует по дому, полковник не мешал ей и распорядился домашним сделать вид, что они не находят в этом ничего удивительного. Однажды, случайно застав ее за этим занятием, он спросил у нее, не хотела бы она вернуться домой. Ведь там, наверное, хорошо? Да, сказала Элен, там хорошо, лучше, чем здесь, там бывает холодно, там бывает снег, там едят другую, вкусную еду. Но вернуться туда она бы не хотела. Почему, удивился полковник. А просто некуда возвращаться, объяснила Элен, дом сожгли, всех родных убили. Кто сжег ее дом и убил родных, она рассказывать отказалась. С годами эти сеансы ночного пения становились все реже, пока не прекратились совсем. Неужели — опять?

Полковник взял со стола подсвечник с горящей свечой и отправился в комнату дочери.

Бенджамен не ошибся — Элен не пела. Она встретила отца, размазывая слезы по щекам, шмыгая носом и комкая в руках мокрый платок.

— Извини меня за это странное вторжение, но я не мог удержаться, когда Бенджамен сказал мне, что ты плачешь у себя.

— Ну что ты, папа, хорошо, что ты пришел.

— Между нами давно нет никаких тайн. Мне было больно узнать, что моя дочь всю ночь напролет рыдает. Ты больше не доверяешь своему старому отцу?

— Нет, папа, нет тут никаких тайн. Просто я не хотела тебя волновать.

— Я все равно уже здесь и все равно волнуюсь. Рассказывай.

Элен еще раз вытерла платком глаза и шмыгающий нос.

— Просто я проснулась от страха за Энтони. Сначала я подумала, что мне это приснилось, но и наяву страх не проходил. Наоборот, он становился все сильнее, и тогда я не выдержала.

— Честно говоря, я не представляю себе, что может угрожать офицеру, находящемуся на борту шестидесятипушечного военного корабля.

Элен ничего не ответила, по ее щекам снова потекли слезы. Полковник, собиравшийся высмеять эти «девичьи страхи», передумал. Он прожил такую жизнь, которая не способствовала вере во всякого рода сверхъестественные и магнетические штуки, он готов был поклясться, что все приметившееся его дочери не стоит никаких слез, но вместе с тем ему стало чуть-чуть не по себе.

— Ладно, Элен, мы сейчас все равно не в состоянии выяснить, имеют ли какое-нибудь основание твои страхи. Подождем, когда Энтони вернется, и спросим у него, что с ним происходило вечером сегодняшнего дня. А пока тебе нужно выпить отвара иербалуисы и попытаться заснуть. Договорились?

Элен кивнула, хлюпая носом.

Только вернувшись к себе в кабинет и устроившись поудобнее в своем кресле, сэр Блад понял причину своего беспокойства: слишком горячо Элен относилась к Энтони в последнее время. Сестры, самые любящие и самоотверженные, по ночам обычно спят спокойно. Значит, тут еще что-то, кроме сестринской привязанности, и это обещает в будущем дополнительные, неприятные или, может быть, опасные сложности.

И главное, не исключено, что с Энтони и в самом деле что-то случилось.

* * *

— Ну что же, молодой человек, давайте поговорим серьезно. Вы не против?

Энтони, связанный волосяной гватемальской веревкой, сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Напротив него за простым дощатым столом располагался говоривший, тот самый главарь в грязном офицерском мундире. На столе потрескивала простая сальная свеча.

У входа в помещение стояли еще двое подозрительного вида с заткнутыми за пояс пистолетами и в косынках из красной бумажной материи.

Снаружи звенели цикады в тропической ночи.

— Для начала позвольте представиться. Ваше имя мне известно, было бы невежливым скрывать в этой ситуации свое. Меня зовут Джерри Биллингхэм. Вам это что-нибудь говорит?

— Вы англичанин?

— Чистокровный. Но вас это не должно радовать. И если вы связываете свои планы на спасение с фактом моей национальной принадлежности, то зря. Я не нахожусь на службе у короля Карла, богоспасаемого монарха моей далекой родины. Более того, я в свое время дезертировал с корабля, принадлежащего флоту его величества.

— Ах да, — Энтони вспомнил эту фамилию, — судя по тому, что я слышал, вы, сэр, первостатейный негодяй.

Биллингхэм захохотал с видимым удовольствием, показывая желтые прокуренные зубы. Пламя свечи заколебалось, громадные тени заметались по стенам. Один из вооруженных людей, стоявших у входа, сделал угрожающий шаг в сторону пленника.

— Постой, Дик, какой ты все-таки нетерпеливый. Неужели ты не понимаешь, что это — не просто пленник, это — мешок с деньгами.

Дик глухо выругался, возвращаясь на место.

Слова Биллингхэма заинтересовали Энтони.

— Что вы имеете в виду, господин дезертир?

— Не будем темнить, приятель. Я имею в виду то, что его высокопревосходительство губернатор Ямайки славится чадолюбием. Поэтому сто, допустим, тысяч песо ему будет ничуть не жаль выложить за голову своего единственного, насколько мне известно, сына.

Энтони нервно пошевелился, пытаясь освободить скрученные за спиной руки. Но скоро понял, что связывали его профессионалы своего дела.

Биллингхэм между тем продолжал:

— Кроме того, всем известно, кем был в свое время капитан Блад. Согласитесь, юноша, мне было бы просто неловко просить меньше ста тысяч со своего коллеги, хотя бы и бывшего.

— Грязная свинья!

Биллингхэм почесал небритую щеку:

— Вы знаете, связанному человеку не следует слишком уж распускать язык...

— Ты еще будешь болтаться на виселице, я уже вижу веревку на твоей шее.

— Дик!

— Да, капитан.

— Что ты стоишь, каналья. Ты что, не слышишь, как оскорбляют твоего капитана?!

— Это же мешок с деньгами.

— Даже от мешка с деньгами я не собираюсь выслушивать ничего подобного.

Наконец сообразивший, в чем дело, головорез решительно шагнул вперед.

— Выбить ему зубы, сэр?

Биллингхэм грустно вздохнул:

— Достаточно будет заткнуть рот.

* * *

Рано утром следующего дня «Медуза», двадцати-четырехпушечный капер под командованием капитана Биллингхэма, вышел из глубокой бухты, где он прятался от вчерашнего шторма. Небо было высокое и чистое, обычная в это время года духота смягчилась. С трудом скрывая приятное возбуждение, капитан прогуливался по шкафуту, отдавая время от времени необходимые указания.

Энтони по-прежнему сидел связанный в той же самой каюте, где его накануне допрашивали. Мимо обшарпанного иллюминатора скользили зеленоватые воды Карибского моря. Изредка, когда корма приподнималась на волне, в иллюминаторе возникала линия горизонта. Лакей капитана принес на подносе завтрак. Он поставил его на пол, чтобы развязать пленнику руки и рот. Энтони пнул поднос босой ногой, чем вызвал приступ ярости у пирата. Юноше пришлось бы худо, не спустись следом сам капитан.

— Фрондируете? Напрасно. И потом, согласитесь, отказ от завтрака — это мелко.

Потирая руки, Биллингхэм сел за стол.

— А я вот с удовольствием поем. Дик, дружище, принеси мне то же, что ты приготовил для сына губернатора Ямайки.

Через несколько минут, с наслаждением уписывая жареную поросятину с печеной маниокой, общительный дезертир во всех подробностях излагал пленнику план, при помощи которого он собирался, не подвергая себя ни малейшей опасности, обменять драгоценного губернаторского сынка на сундук с сотней тысяч песо. При всей ненависти к этому грязному негодяю, кипевшей у молодого лейтенанта в груди, он не мог не признать, что план составлен отлично, в нем не было заметно ни одного слабого места. Отцу придется выкладывать деньги. Это было особенно неприятно признавать оттого, что Энтони лучше, чем кто бы то ни было, знал, что таких денег у полковника Блада нет. Дело в том, что нынешний губернатор Ямайки был не совсем обычный губернатор. И не только потому, что происходил из числа тех, с кем прежние губернаторы боролись насмерть. Его необычность была в другом, он так и не освоил простого искусства быть взяточником. И на золотом дне, которым, объективно говоря, являлась его должность, он ничего не собрал лично для себя.

Конечно, такому негодяю, как Биллингхэм, было бесполезно объяснять, что бывший пират Питер Блад живет со своим семейством исключительно на жалованье, а на воспитание дочери и сына потратил остатки сбережений, сделанных в свои прежние романтические годы, когда он занимал такое положение, при котором ему и не думали предлагать взяток.

Если бы только мог, Энтони попросил бы отца отвергнуть условия Биллингхэма. Этим бы отец избавил себя от унизительных поисков денег и оставил эту хитрую сволочь ни с чем. Впрочем, наверное, сэр Блад не стал бы слушать советов сына в этом деле.

Трудно сказать, что доставляло большее удовольствие господину шантажисту — поедание поросятины или смакование деталей отлично составленного плана. Во всяком случае, он огорчился, когда его оторвали и от того и от другого. В каюту спустился его помощник, мрачный лысый толстяк, и что-то прошептал капитану на ухо. Поморщившись, Биллингхэм встал.

— Нашу беседу придется прервать, будем надеяться, что ненадолго, — сообщил он лейтенанту.

Когда они поднялись на шкафут, помощник ткнул пальцем влево от курса «Медузы».

— Испанец. Один.

— Ты обратил внимание, куда он движется?

— Обратил.

— Послушай, Фреди, и ослу понятно, что он идет не с золотом, а в лучшем случае за золотом.

— Правильно, — согласился толстяк, — иначе бы его как следует охраняли. Но на испанском корабле всегда есть чем поживиться.

Капитан был в раздумье. Вид его выражал неудовольствие.

— Пушек у нас больше, а людей по крайней мере не меньше. Ребята горят желанием. Мы слишком давно сушим весла, — настаивал помощник.

— Ты пойми, выкуп у нас почти в руках. Большие деньги.

— Это дело может растянуться на несколько недель, а тут все под руками и риск небольшой.

Помощнику трудно было возражать. «Медуза» выглядела значительно внушительнее испанца. Подойти к ним так, чтобы их пушки не помешали провести абордаж, в этом ведь и заключается профессия корсарского капитана. А в рукопашном бою один джентльмен удачи стоит троих испанцев.

— Джонни! — крикнул Биллингхэм рулевому. — Положи руля к ветру. А ты, Дик, спустись и развяжи нашего юного друга, пусть понаблюдает, как мы это делаем.

Все в расчетах капитана, советах его помощника, предвкушениях его команды было верно. Они не учли только одного, что в дело может вмешаться случай. Когда корабли сблизились и деморализованные испанские батареи уже не были способны к залповому огню, а корсары уже залегли вдоль фальшборта, держа наготове абордажные крючья, и ничто, казалось, не могло уже помешать тому, что должно было совершиться, — то есть яростной корсарской атаке и дикой последующей резне, в этот момент случайное ядро, выпущенное в панике, угодило в пороховой погреб «Медузы».

После того как рассеялся дым оглушительного взрыва, стало очевидно, что абордажная команда и мушкетеры Биллингхэма превращены в кровавую кашу. Изувеченный остов пиратского корабля, двигаясь по инерции, медленно прислонился к красному борту галеона. Испанцы, воодушевленные случившимся, сделали все, чтобы не упустить предоставившийся им шанс. Они ринулись в атаку. Организовать сопротивление было некому. Биллингхэм валялся у грот-мачты на спине, придавленный обломком реи. Его помощник был вообще выброшен взрывом за борт. Энтони стоял, прислонившись спиной к мачте, завороженно наблюдая за тем, как, размахивая обнаженными шпагами и дымящимися мушкетами, на палубу пиратского корабля градом сыплются люди в желтых кирасах и касках. С ним происходило что-то вроде легкого обморока. Как во сне перед ним разворачивались картины разрозненного пиратского сопротивления, крики и стоны раненых звучали как бы издалека.

Полностью он очнулся только в тот момент, когда к нему подошел высокий молодой испанский офицер, приставил к его груди острие шпаги и на хорошем английском сказал:

— Я беру вас в плен, сеньор!

Энтони поднял связанные руки и ответил:

— Второй раз за два дня.

— Позвольте представиться — дон Мануэль де Амонтильядо и Вильякампа. Чему вы улыбаетесь?

— Не сердитесь, дон Мануэль, — Энтони энергично разминал натертые волосяной веревкой запястья, — эта ситуация напомнила мне некоторые обстоятельства вчерашнего дня.

— Я не вполне понимаю вас, сэр.

— Моя улыбка носит скорее философский характер. Капитан потопленного вами капера тоже представился мне самым учтивым образом, но лишь после того как накрепко меня связал. Вы же, для того чтобы сделать то же самое, сочли нужным освободить мне руки. При этом он был англичанином, вы же имеете честь быть подданным испанского короля.

Дон Мануэль кивнул в знак того, что оценил учтивость собеседника.

— И тем не менее с кем имею честь?

— Энтони Блад.

— Не родственник ли вы губернатору Ямайки?

— Я его сын.

— Даже до Европы доходят слухи о вашем отце.

Энтони слегка поклонился:

— Именно благодаря своему звучному имени я и оказался в том положении, в котором вы меня застали. Капитан Биллингхэм, надеюсь больше никогда с ним не увидеться, оценил крепость родственных чувств в семье Блада в сто тысяч песо...

Повисла пауза, и чем дольше она длилась, тем меньше это нравилось Энтони.

Слуга принес горячий шоколад в серебряном кувшинчике.

— Может быть, вы предпочли бы стаканчик малаги? Впрочем, насколько я знаю, у меня здесь на «Тенерифе» есть даже бочонок эля.

— Нет, спасибо, дон Мануэль.

Испанец улыбнулся:

— Вы, вероятно, думаете, что проговорились, упомянув об этих ста тысячах, и навели меня на мысль закончить дело, начатое этим пиратом?

Энтони покраснел.

— Полно, сэр, успокойтесь, не все испанцы алчные собаки, как принято у вас считать, и не для того я покинул Мадрид и Эскориал, чтобы перенимать ухватки местной мореплавающей швали.

Энтони покраснел еще гуще:

— Прошу простить, если я дал повод думать, что подозреваю вас в подобных низостях.

— Я, разумеется, немедленно доставил бы вас к ближайшему английскому берегу, но я наслышан о тех сложностях, которые все еще существуют в отношениях между англичанами и испанцами в здешних широтах, несмотря на давным-давно заключенный мир. К испанскому берегу, откуда вы могли бы дать знать своим родным, чтобы они прислали за вами судно, я тоже вас доставить не имею возможности. Мой корабль после сегодняшнего столкновения едва держится на плаву. Придется мне искать стоянку на одном из ближайших островков. Бог весть сколько времени займет ремонт в столь примитивных условиях. Так что готовьтесь, вам придется разделить со мной все тяготы.

— Поверьте, вы несколько преувеличиваете вражду, якобы существующую между подданными Испании и Британии. Думаю, я могу пригласить вас на Ямайку, в Карлайлской гавани вы найдете все, что нужно для настоящего ремонта. Кроме того, мне кажется, что в данной ситуации вы смело можете принять мое предложение.

Дон Мануэль молчал, взвешивая слова спасенного им англичанина. «Тенерифе» действительно был в угрожающем состоянии, хорошо, если удастся найти подходящий островок. Но кто знает, какие неожиданности могут ожидать поврежденный корабль во время этих поисков. А до Порт-Ройяла не более суток.

— Ну что ж, я принимаю ваше предложение и не сомневаюсь, что у меня не будет случая пожалеть об этом.

Энтони не понравилась последняя фраза испанца, но он предпочел не выяснять сейчас отношения, все же этот испанец как-никак был его спасителем.

Глава четвертая

Испанский гость

Гарнизон внешнего форта Карлайлской бухты мог и не знать о том чувстве благодарности, которое испытывал лейтенант Блад к капитану испанского галеона, поэтому ему пришлось на шлюпке подойти к берегу и объяснить коменданту форта майору Оксману положение дел. Весьма удивленный полученным сообщением майор пообещал, что отвернется в момент прохода «Тенерифе», ибо, если перед его носом мелькнет ненавистный красно-золотой флаг, он может не сдержаться. Кроме того, он немедленно пошлет человека с известием к губернатору, который, может быть, лучше своего сына разберется в том, как надо встретить подобного гостя.

Понимая, что с человеком по фамилии Оксман лучше не затягивать разговор о красных тряпках, лейтенант откланялся.

Когда «Тенерифе», уже сильно накренившийся на левый борт, пришвартовался неподалеку от настороженных кораблей Ямайской эскадры, его встречали все заинтересованные лица.

Дон Мануэль своим первым появлением произвел благоприятное впечатление на собравшуюся публику. Сказалась столичная выправка. Один из первых щеголей Аламеды появился в камзоле из плотного голубого шелка; твердо ступая по трапу, придерживая длинную шпагу в золоченых ножнах, он вслед за Энтони спустился на набережную. Когда лейтенант представил его своему отцу, он снял с головы шляпу с великолепным красным плюмажем и отвесил церемонный поклон.

Энтони коротко рассказал о причинах этого столь необычного визита.

— "Тенерифе" нуждается в ремонте, на борту много раненых, — закончил он.

— Разумеется, вашему кораблю найдется место в наших доках, а вашим раненым — место в наших госпиталях. Распорядитесь, Баддок.

Капитан порта майор Баддок неохотно кивнул. У него, так же как и у майора Оксмана, было особое мнение насчет этого визита, но, зная характер губернатора, он предпочел держать его при себе.

— Сэр, — обратился хозяин Ямайки к неожиданному испанскому гостю, — мы будем рады видеть вас у себя в доме.

Дон Мануэль вновь почтительно поклонился:

— Я столько слышал о вас, милорд. Это приглашение для меня — большая честь.

В коляске отец и сын некоторое время молчали.

— Хорошо, что не ты был капитаном «Саутгемптона».

— Отец, ураган налетел так внезапно, мы едва успели задраить порты и убрать паруса. Сам дьявол не смог бы спасти корабль в такую бурю.

— Как ты думаешь, кто-нибудь еще остался в живых?

Лейтенант помолчал.

— Боюсь, что нет, и даже мое собственное спасение — чистейшая случайность. Я был в беспамятстве, когда меня вынесло на отмель.

Они опять помолчали.

— Извини, отец, но, может быть, не стоит нам в такой ситуации устраивать какие-то приемы?

— Все-таки не ты был капитаном «Саутгемптона»!

— У тебя опять испортились отношения с лордом адмиралтейства?

— Какими бы ни были мои отношения с этими хлыщами из Уайтхолла, я не могу отправить от порога человека, спасшего жизнь моему сыну, и, судя по всему, благородного человека.

— Да, — оживился Энтони, — я ведь сам рассказал ему о планах Биллингхэма на мой счет, ничто не мешало ему воспользоваться этим.

— Амонтильядо, насколько я помню, состоят в родстве с арагонским правящим домом. Он счел ниже своего достоинства опускаться до вымогательства. Впрочем, можно предположить, что им руководил более глубокий расчет.

— Можно, но не хочется.

— Ты прав, сынок. Как джентльмен, я предпочитаю ошибиться в человеке, чем заранее не доверять ему. Но как государственный чиновник, я вынужден предполагать худшее, чтобы его предотвратить.

— Я понимаю.

— На время присутствия здесь этого гостя нам придется усилить прибрежное патрулирование.

— Баддок охотно этим займется.

— Вот именно.

Когда экипаж уже въехал в ворота и остановился у ступеней губернаторского дворца, Энтони спросил, а где, собственно, Элен, она не заболела?

— Она спит. Я не стал ее будить в такую рань. Она последнее время плохо спит по ночам.

— Да, я не подумал, действительно, еще очень рано.

— Когда, ты говоришь, произошел этот шторм?

— Три дня назад. Ближе к вечеру.

Сэр Блад поджал губы и покачал головой. Итак, его опасения подтверждались. Именно в это время с Элен случилась неожиданная истерика.

Полковник Блад не любил балы и шумные праздники, но понимал, что совсем от них отказаться губернатор не вправе. Регулярные приемы были частью обязанностей по его должности. Он собирал местную знать в день тезоименитства его величества и после окончания сезона дождей. Эта статья его расходов никогда не вызывала нареканий в министерстве финансов. Когда Лавиния подросла и пожелала первенства в этом отношении, губернатор вздохнул с облегчением и охотно отдал ей инициативу. Если ваши доходы позволяют вам шесть-семь раз в год кормить и поить до отвала всю благородную публику острова, ради Бога!

В честь благополучного освобождения Энтони Блада из пиратских лап в губернаторский дворец было приглашено человек тридцать. Или самые близкие, или самые знатные. Очень роскошествовать не стали, ибо, помимо удивительного спасения, имела место гибель «Саутгемптона».

Гости собрались в большой овальной гостиной. Наряженный в красную ливрею Бенджамен докладывал о прибывших.

— Мистер и миссис Фортескью с дочерьми!

Фортескью были вторыми по богатству на Ямайке, правда, их состояние при этом многократно уступало состоянию Биверстоков, что заставляло их и ненавидеть Лавинию, и заискивать перед ней. Надежды мистера Фортескью, что эта «сумасшедшая девчонка» после смерти отца все пустит по ветру или будет обманута каким-нибудь ловким проходимцем, все не оправдывались и не оправдывались. По слухам, «сумасшедшей девчонке» даже удалось приумножить отцовское наследство.

— Мистер и миссис Стерне с сыновьями!

Заветной мечтой четы Стерне, тоже весьма состоятельных людей, было женить своих сыновей на дочерях четы Фортескью. Но эта мечта не совпадала ни с планами дочерей, ни с планами их родителей. Фортескью были побогаче, а кроме того, имели корни в Старом Свете. Стернсы были знатью исключительно местной.

— Мистер Хантер!

Старый, еще пиратских времен, друг губернатора, одновременно капитан флагманского корабля Ямайской эскадры. Он, так же как и сам губернатор, балов и приемов не любил, но по своему положению присутствовать на них был обязан. Сэр Блад лично всякий раз просил его об этом, из желания увидеть в разодетой толпе хотя бы одно приятное ему лицо. Между тем физиономия капитана Хантера была украшена двумя страшными шрамами — от испанской алебарды и французской пули. Никто другой из старых друзей губернатора не мог быть приглашен в овальную гостиную дворца без того, чтобы не шокировать здешнюю публику, убежденную, что она является настоящим высшим светом. Да, впрочем, ни боцман, ни штурман и не рвались познакомиться с Фортескью или Стернсами.

— Мисс Лавиния Биверсток!

Все невольно обернулись. Дамы для того, чтобы посмотреть, как она оделась на этот раз, — мисс Биверсток всегда являлась в новом наряде. Мужчины для того, чтобы полюбоваться еще одной красивой женщиной. До этого все взоры были, конечно, обращены на дочь хозяина Элен Блад.

Недавно прибывший из Лондона с инспекционной миссией лорд Лэнгли, сорокалетний толстячок с отечным лицом, вежливо беседовавший в этот момент с губернатором, даже приятно растерялся: на кого же теперь смотреть? Кто же, черт возьми, из них прекрасней?! Это сомнение высокого гостя могли разделить все мужчины, находившиеся в гостиной. Более того — все мужчины Порт-Ройяла.

Нежная дружба между двумя этими красавицами давно уже всем досужим мыслителям представлялась странной, если не противоестественной. Рано или поздно должен был появиться мужчина, из-за которого Элен и Лавиния столкнутся. Но кто это будет и когда, наконец, это произойдет?!

— Дон Мануэль де Амонтильядо и Вильякампа.

Кастильский кабальеро был замечательно хорош. Он выглядел еще лучше, чем на пристани. Природная смуглость и мужественность облика в сочетании с благородной утонченностью манер, родовитейшим именем и подразумевавшимся за всем этим громадным богатством впечатляли. В благородстве с ним мог соперничать только лорд Лэнгли, а мужской статью лишь Энтони Блад. Однако в этот вечер все внимание было обращено только к испанцу, как новому лицу.

Неужели сегодня не дрогнет сердце хотя бы одной ямайской звезды?

Его высокопревосходительству губернатору пришлось уделить несколько минут дону Мануэлю. Они обменялись мнениями о погоде в здешних морях, что в разговоре моряков не выглядит формальностью. В данном случае этот разговор был наполнен дополнительным смыслом, ибо именно каприз погоды сделал в конце концов возможным визит испанского корабля в английскую гавань.

Лорд Лэнгли на чрезмерное гостеприимство сэра Блада смотрел неодобрительно. Учитывая родовитость испанца и его ранг, разговор с ним высокопоставленного британского чиновника, каким являлся губернатор, вполне мог быть расценен как политическая неосторожность. Сам лорд Лэнгли не пожелал быть представленным дону Мануэлю, стоя в сторонке, он любовался беседой двух красавиц и думал, что он напишет в своем отчете о беседе сэра Блада с его неожиданным гостем.

Дон Мануэль, видимо почувствовав какое-то напряжение в поведении хозяина, предпочел побыстрее закончить «официальную часть». Он попросил представить его дамам — он знал, что в любом обществе возле них он будет на своем месте. При этом испанец слегка лукавил; он мечтал быть представленным не дамам вообще, а лишь вон той, белокурой и голубоглазой, но опасался, уместно ли так сразу обнаруживать свои намерения. В своих достоинствах он был уверен, он был лишь неосведомлен о правилах ямайского этикета. Не будет ли придворная изысканность сочтена здесь чем-то весьма смахивающим на обыкновенную наглость. Как человек умный, дон Мануэль учитывал такую возможность.

Сестры Фортескью, разумеется, покраснели при приближении смуглого франта. Разговорить их ему не удалось, несмотря на свой безупречный английский, о чем он, отходя, не слишком сожалел. С миссис Стерне он поговорил о цветах. Цветы и цветники были ее страстью, и дон Мануэль сделал вид, что после их разговора они сделались и его страстью тоже. Супруга верховного судьи, худая старая карга, закашлялась в ответ на почтительнейшее приветствие, но даже ей досталась пусть и мимолетная, но вполне милая улыбка.

Лавиния наблюдала за перемещениями испанского гостя из глубины овальной гостиной и очень скоро поняла, кто является скрытой целью этого сложного маневра. И как только она поняла, в чем тут дело, она стала страстной союзницей дона Мануэля. То, что испанца сопровождает Энтони Блад, показалось забавным, хотя внешне выглядело просто естественным.

— Познакомьтесь, сэр, это моя сестра Элен.

Как уже неоднократно сообщалось выше, дон Мануэль был мастером великосветского обхождения, он только что, прогуливаясь по этой гостиной, выиграл походя несколько куртуазных дуэлей, не применяя и малой части известных ему приемов, и теперь собирался остаток вечера провести, мило флиртуя с этой очаровательной англичанкой. Судя по его сделанным искоса наблюдениям, за нею никто из присутствующих даже не пытался ухаживать. Странные люди!

— Спасибо вам, дон Мануэль, если бы не вы, Бог весть что сталось бы с моим братом!

Она сказала всем известную вещь, но сказала так просто и искренне, что испанцу стало очень приятно.

— Судьба слишком великодушна ко мне, в обмен на то, что я сделал — а сделал бы это, не задумываясь, любой уважающий себя дворянин, — я получил столь восхитительную награду.

— Что вы имеете в виду?

— Конечно, знакомство с вами.

Элен вежливо улыбнулась, и от этой улыбки кастильскому кабальеро стало немного неуютно. Элен показала, что понимает — ей делают комплимент, выразила улыбкою благодарность за это, но только и всего.

«Сейчас, сейчас, — успокаивал себя дон Мануэль, — она начнет со мной кокетничать и все встанет на свои места. Куда это она смотрит?»

Элен смотрела в другой конец овальной гостиной, где Лавиния беседовала с Энтони. Лейтенанту совсем не хотелось покидать общество сестры, но юная плантаторша попросила его объяснить смысл аллегорических изображений на гобелене в углу залы. Энтони указанный гобелен рассматривал невнимательно, поскольку он нисколько его не интересовал ни сейчас, ни вообще, и лишь чувство хозяина, обязанного служить гостю и особенно гостье, заставляло его поддерживать беседу.

— Признаться, мисс, — дон Мануэль продолжал бороться за внимание Элен, — я, как всякий столичный житель, пропитан ядом снисходительного отношения к провинции и провинциалам и, отправляясь в Новый Свет, был убежден, что отправляюсь в гости к дикарям. Благодаря этой встрече я начинаю понимать, насколько был не прав. И, что самое интересное, я рад, что не прав.

— Что вы сказали? Ах да, провинция. Мне трудно говорить на эту тему, я не видела столиц.

— Это столицы не видели вас. Вы украсили бы любую из них. Честное слово!

Элен снова вежливо улыбнулась, по-прежнему глядя не на собеседника.

«Она сильно соскучилась по брату или эта черноволосая красотка так ее занимает?» — думал испанец.

— Ты слишком прямолинейный человек, Энтони, если не сказать приземленный, — говорила между тем Лавиния.

— Если ты думаешь, что задела меня этим определением, то ошибаешься. Я именно таков, как ты говоришь.

— Никакие аллегории, никакие символы и сны тебя не занимают, правда?

— Я весь в отца в этом смысле.

Лавиния медленно поглаживала веером свой подбородок. Глаза ее потемнели от сдерживаемого гнева.

— Древние римляне по полету птиц, по трещинам на бараньей лопатке решали, быть битве или не быть. И если жрецы говорили «нет», то лихие рубаки вроде тебя обязаны были подчиниться.

— Ты опять меня хочешь уколоть, Лавиния, но, наконец, это обидно. Я слишком хорошо к тебе отношусь, чтобы быть объектом для демонстрации твоей учености.

— Энтони!

— Да.

— Посмотри мне в глаза.

Он посмотрел. Глаза и вправду были замечательные. Даже не совсем черные, если всмотреться. Они были темные, сложные и глубокие. И в этой глубине скрывалась какая-то сила. Непонятная и поэтому отпугивающая.

— Ну вот, посмотрел. Видишь, я делаю все, что ты захочешь. Согласись.

— Тебе не кажется, Энтони, что в самом ближайшем будущем нас ожидают очень большие перемены?

— Кого нас? Тебя и меня?

— Всех нас.

Энтони откланялся. Лавиния присела на кушетку в углу овальной гостиной, как раз под тем гобеленом, который она просила ей растолковать. Возле нее сразу пристроилось несколько молодых людей. Она почти не обращала на них внимания, их банальная болтовня и топорные комплименты не мешали ей наблюдать и размышлять. Больше всего ее интересовало, как развиваются дела у дона Мануэля. Его настойчивость вызывала у нее сочувствие. Если бы она могла, то попыталась бы ему помочь. А, кстати, что мешает попробовать? Глаза Лавинии сузились, это было признаком усиленного размышления, и подходящий план очень скоро составился у нее в голове. Причем произошло это как раз в тот момент, когда к интересующей Лавинию парочке подошел Энтони. Все правильно, надо дать возможность испанцу поволочиться за Элен, когда рядом не будет ее братца. Для этой цели замечательно подойдет ее собственный дом. Каким образом отделаться на время от лейтенанта Блада? Лавиния продолжала лихорадочно размышлять. Глаза ее сверкали, и окружающим ухажерам казалось, что это их слова до такой степени ее волнуют. Обычно они все вились вокруг юной богачки по инерции, всерьез не рассчитывая на успех; Лавиния всегда лишь терпела их, не давая ни одному из них даже микроскопического повода для надежды. Сейчас же, подогреваемые видимостью успеха, — как сверкают глаза! как вздымается грудь! — они утроили усилия. Очень уж роскошным рисовался результат этих усилий: красота Лавинии, оправленная в биверстоковские миллионы. Впрочем, для большинства из них на первом месте стояли миллионы, о чем догадывалась Лавиния, и потому она их всех презирала.

Мисс Биверсток резко оборвала их псевдосоловьиные трели, не подумав извиниться, и отправилась к выходу из гостиной. Нет, даже не так — она решила поболтать с дворецким, с этим громадным мулатом. Будь она не так состоятельна или не так красива, многие из ее воздыхателей сочли бы нужным обидеться. А так они просто удивились.

Очень удивился и Бенджамен, до этого убежденный, что мисс Биверсток смотрит на него в лучшем случае как на мебель и, уж конечно, не представляет, как его зовут.

— Бенджамен, дорогой, — сказала она, подойдя к нему.

Старый слуга был не только удивлен в этот момент, но и польщен. Вообще-то в большинстве домов Порт-Ройяла практиковалось патриархальное, простое отношение к слугам, но ожидать этого от такой дамы, как мисс Лавиния, было трудно.

— Мне нужно кое-что узнать о твоем хозяине.

— О его высокопревосходительстве?

— Нет, нет, о сэре Энтони.

— Что именно, мисс?

— Он ведь служит и, стало быть, иногда выходит на патрульном корабле вокруг Ямайки?

— Точно так, мисс.

— Ты, наверное, знаешь, когда у него очередной выход?

— Безусловно.

— Я собираюсь устроить праздник у себя дома, и мне не хотелось бы, чтобы сэр Энтони его пропустил. А у него, ты, наверное, понимаешь, мне спрашивать о таких вещах неловко.

— Я понимаю, мисс, он выходит послезавтра на рассвете.

— Спасибо, Бенджамен, — Лавиния легко коснулась ладонью его атласного лацкана, — ты мне очень помог. И вот еще что, лучше не рассказывать никому, о чем мы с тобой говорили. Это может быть неверно истолковано, в Порт-Ройяле много злых языков.

— Я понимаю, мисс.

— Поэтому ты сделаешь сейчас вид, будто я подходила к тебе всего лишь с просьбой принести мою мантилью, ладно?

— Слушаюсь, мисс.

Бенджамен тут же отправился выполнять приказание. Как только он вышел из поля гипнотического обаяния этой юной леди, у него в душе зашевелились непонятные сомнения. Он не мог понять почему, хотя мисс Лавиния не заставила его сделать ничего дурного, он чувствует, что поступил не слишком хорошо. Он решил так, чтобы избавиться от всех этих сомнении: если почувствует, что данное им слово молчать вредит сэру Энтони, он его нарушит. В этом преимущество положения слуг, они могут по собственному желанию освобождать себя от гнета барских условностей.

Несмотря на все приложенные усилия, дону Мануэлю не удалось оказаться за столом рядом с Элен. Тихая сложность этикета вынудила его оказаться рядом с черноволосой красавицей. Обменявшись с нею несколькими репликами, он понял, что она им интересуется. И ему стало привычно тоскливо. Она была хороша собой, ничего не скажешь, но красота ее, на его кастильский, южный взгляд, была слишком банальна. Лавиния напоминала ему красавиц его родины. Внешность Элен, чисто английская, как он считал, привлекала его намного больше. Так получилось, что Элен оказалась за столом напротив него, и он имел, таким образом, возможность и дальше убеждаться в правоте своего первого впечатления.

Рядом с нею сидел ее брат. Они весело беседовали. Эта беседа доставляла им такое неподдельное наслаждение, что дон Мануэль почувствовал себя уязвленным. Что, собственно говоря, может быть такого увлекательного в беседе с братом, черт побери! При этом сидящая рядом миллионерша требовала внимания. Будучи аристократом до мозга костей, он не мог ей отказать в этом, хотя едва не скрипел зубами, отвечая на ее вопросы.

Лавиния откровенно развлекалась, засыпая его самыми глупыми вопросами, какие только можно было вообразить. Временами они были так нелепы, что, отвечая на них всерьез, можно было обидеть собеседницу. Но дон Мануэль был всецело поглощен своим раздраженным интересом к паре юных Бладов и не чувствовал, что стал объектом легкого розыгрыша. К концу застолья он был в бешенстве и одновременно изможден своей сложной ролью.

— Вы не согласитесь прогуляться со мною по парку, когда мы встанем из-за стола? — хлопая роскошными ресницами, спросила Лавиния.

Призвав на помощь всю свою сдержанность, дон Мануэль кивнул в знак согласия.

В тропиках темнеет рано. Колоссальная луна низко-низко повисла над олеандровыми кронами. Посыпанные песком влажные дорожки парка нежно серебрились. Широкая лунная аллея пересекала Карлайлскую бухту, изнывали от собственного усердия цикады, со стороны апельсиновых рощ плыли свежие, ласкающие обоняние ароматы.

— Напрасно вы хмуритесь, сеньор спаситель. Я вытащила вас сюда, чтобы поговорить о ваших делах.

— О каких именно? — насторожился дон Мануэль. Слишком резко изменился тон Лавинии, из беспечно щебечущего он сделался деловым и почти жестким.

— Не будем играть в кошки-мышки, я, как и многие из присутствующих, отметила те усиленные знаки внимания, которыми вы одаривали дочь хозяина дома.

— Я нарушил какие-то неписаные правила?

— Нет, но кое-кого ваша настойчивость раздосадовала.

— Вы имеете в виду его высокопревосходительство?

Лавиния поправила мантилью на плечах:

— Как отреагировал сэр Блад, я не знаю, я не следила за ним.

— Тогда... — дон Мануэль задумчиво потер горбинку своего носа, — тогда мне ничего больше не приходит в голову.

Они стояли на берегу небольшого ручья, который начинался от родника, чуть выше по склону горы.

— А у вас не вызвало удивления то, как ведет себя по отношению к своей сестре сэр Энтони?

— Признаться... в некоторые моменты — да! — воскликнул дон Мануэль. — Но на что вы намекаете?

— Не на то, что вы сейчас подумали, это было бы действительно слишком.

— Но тогда в чем тут дело?! Я сейчас взорвусь, клянусь святым Бернардом.

— Ничего сверхъестественного, — мягко улыбнулась Лавиния, — тут даже никакой особой тайны нет. Сэр Энтони и мисс Элен — не брат и сестра.

Испанец молчал, осознавая смысл сказанного.

— Да, да, дон Мануэль, этот факт не в вашу пользу, но в вашу пользу то, что вы вовремя узнали об этом.

— И вы думаете, что между ними...

— Пока нет, Элен моя ближайшая подруга и не скрывает от меня ничего, поэтому я могу говорить об этом уверенно.

— Но...

— Но, вы правы, надо спешить. Это началось совсем недавно — я имею в виду первые движения чувств. Барьер родственности, хотя и условной, все же дает себя знать. Они еще не успели объясниться, вы появились вовремя.

— Извините, мисс, но у меня складывается несколько другое мнение на этот счет.

— Вы намерены отступить? — с нескрываемым разочарованием в голосе спросила Лавиния.

— Нет, что вы. Я кастилец, у меня препятствия лишь подогревают страсть.

— Вот и прекрасно. И мы подошли к сути дела.

— Слушаю вас внимательно.

— Время у нас пока есть, но его крайне мало. Нельзя их смутным намерениям кристаллизоваться. Они пока не подозревают, что с ними происходит, и вторжение со стороны решительного, оформившегося чувства решит дело.

— Вы рассуждаете, как опытный стратег.

— Я оценила ваш комплимент, но продолжим обсуждение плана, который я наметила.

— Конечно, конечно, мисс.

— Послезавтра утром Энтони на несколько дней покинет Ямайку. Вечером того же дня покинете Ямайку и вы, по возможности не афишируя это событие, и встанете на рейде Бриджфорда, это такой город в десяти милях от Порт-Ройяла. Там у меня есть дом, в котором я организую вашу встречу с Элен. И вы получите возможность произвести еще одно наступление на столь привлекательную для вас крепость. Вы все поняли?

— Разумеется.

Лавиния еще раз поправила мантилью и оглянулась в сторону освещенного особняка губернатора.

— Вы, насколько я могу судить, человек опытный в подобных делах. Сердце провинциалки не должно быть слишком уж сложной добычей для столичного щеголя, притом богатого и привлекательного.

Дон Мануэль улыбнулся:

— Я тоже оценил ваш комплимент и должен в свою очередь выразить вам свое восхищение. Если бы я не был уже влюблен, я бы знал, что предпринять.

Лавиния насмешливо кивнула:

— А сейчас вернемся к гостям и займемся каждый своим делом. Я под каким-нибудь предлогом отвлеку Энтони, а вы действуйте, действуйте, действуйте. Сейчас все зависит от вашего красноречия.

Когда они уже поднялись обратно на террасу, с которой спустились в ночной парк, дон Мануэль сказал:

— Знаете, что мне осталось непонятным?

— Почему я вам взялась помогать против своей ближайшей подруги?

— Вы читаете мысли?

— Иногда это нетрудно.

— Но все же, мисс, — почему?

— Поверьте, что я делаю это отнюдь не бескорыстно. То есть можете быть уверены, что стану вам помогать, — мне не надоест, и я не передумаю.

Дон Мануэль низко поклонился.

Весь следующий день капитан «Тенерифе» занимался ремонтом своего судна. Повреждения оказались не слишком велики, в помощь испанцам была выделена команда портовых плотников. Дело продвигалось хорошо. Подгоняло гостей и желание убраться из этой гостеприимной гавани. Как гласит старинная кастильская пословица: дружба кошки с собакой не может быть очень продолжительной. Дон Мануэль подгонял своих матросов, хотя, как сказано выше, в этом не было необходимости. Его активные ухаживания за мисс Элен вполне могли привести к какому-нибудь конфликту. К какому именно, он не знал, но в любом случае хотел быть в полной готовности, то есть при более-менее отремонтированном корабле.

Атмосфера в губернаторском дворце была полна каких-то предчувствий и сомнений. И сэру Бладу, и Энтони, и Элен было о чем поговорить друг с другом, и поговорить им очень хотелось. Сэра Блада волновало то, как развиваются отношения между его детьми. Как ни странно, никогда прежде он не рассматривал возможность возникновения между ними чувств отнюдь не братских, но значительно более интимных. Хотя, казалось бы, что могло быть естественнее? Двое привлекательных молодых людей, находящихся постоянно рядом, рано или поздно должны были заинтересоваться друг другом. Извиняло сэра Блада в его непредусмотрительности то, что его любовь к Элен была столь полноценно отцовской, что временами он забывал, как эта белокурая девушка попала к нему в дом. Она была для него дочь, родная дочь, столь же родная, как и сын.

Мрачно вышагивал он по своему кабинету, предвкушение каких-то неприятностей и ощущение своего бессилия донимали его.

Энтони тоже не находил себе места. Правда, делал это в лежачем положении. На груди у него был какой-то французский роман, но читать, конечно же, молодой офицер не мог. Мешали ему неутомимо и безостановочно наплывающие видения. Все один и тот же повторяющийся сюжет: Элен беседует с доном Мануэлем, он рассказывает ей что-то смешное, она что-то отвечает ему, она даже улыбается. Сдержанно, но улыбается. Каждый раз досмотрев до этого места, Энтони резко поворачивался на кушетке, и ни в чем не виноватый «француз» в очередной раз летел на пол.

Короче говоря, юноша испытывал классические муки ревности, оригинальность его положения заключалась в том, что испытывать их он ни в коем случае не имел права. Вернее говоря, не имел права отдавать себе отчет, что именно он испытывает. И более философская голова в этой ситуации могла пойти кругом, что же говорить о молодом неискушенном офицере?!

Наконец лежать ему стало совсем невыносимо. Энтони вскочил и, не зная, что подражает в этом отцу, стал расхаживать по комнате. Окна ее выходили в парк, в тот самый парк, где накануне происходила беседа заговорщиков — Лавинии и дона Мануэля.

На душе у Элен тоже было очень неспокойно. В отличие от Энтони она прекрасно понимала, что с нею происходит, но от сознания того факта, что она страстно, безысходно влюблена не в кого-нибудь, а в своего брата, на нее нападало отчаяние. Она догадывалась, что если между нею и Энтони что-то произойдет, то это очень удивит и огорчит отца. Она слишком любила его, чтобы думать о возможности такого огорчения спокойно. Ей не хотелось быть неблагодарной, а именно так оценивала она свою влюбленность в Энтони, после всего, что для нее было сделано в доме Бладов. Она никогда бы не позволила своему чувству проявиться, постаралась бы похоронить его в своем сердце, когда бы не «лучшая подруга». Отдать Энтони ей Элен была не в силах. Данное Лавинии слово жгло ее. Она понимала, что участвовать в разрушении собственного счастья она не сможет, но и нарушить данное Лавинии слово она тоже не считала возможным. А просто наблюдать со стороны, как Лавиния будет плести вокруг Энтони свою паутину, было выше ее сил. Надо было что-то предпринять. Но все, что приходило ей в голову, могло только усугубить ситуацию.

Обуреваемая всеми этими мыслями, Элен вышла в парк.

Энтони, увидев ее в окно, перестал мерить шагами комнату. Вид прогуливающейся сестры вызвал у него желание действовать. В конце концов, он был офицером, человеком решительного действия. Ему более, чем кому-нибудь другому, невыносимо было пассивно валяться на диване или, заламывая руки, слоняться от стены к стене.

Итак, решив поговорить с сестрой, лейтенант быстро спустился вслед за нею в парк. Сэр Блад тоже стоял у окна и отлично видел, как его сын Энтони, широко ступая по присыпанной гравием аллее, догоняет свою сестру, которая под защитой белого легкого зонтика направляется к той оконечности парка, откуда открывается отличный вид на город и бухту.

— Элен!

Она обернулась и остановилась, выжидательно глядя.

— Я хотел с тобой посоветоваться. — Энтони тяжело дышал из-за того, что пришлось пробежаться по жаре.

— Я слушаю тебя.

— Понимаешь, я подумал, что было бы неплохо пригласить к обеду дона Мануэля, ему, надо думать, тоскливо одному вечерами.

Элен пожала плечами:

— Пригласи.

— Но, с другой стороны, не слишком ли много внимания оказывается испанскому дворянину в доме британского губернатора? По-моему, у лорда Лэнгли уже создалось такое впечатление.

— Энтони, я тебя не узнаю, давно ли ты стал думать о таких вещах?!

— То есть ты настаиваешь на его приглашении?

— Я просто хочу сказать, что человек, спасенный кем-либо от гибели, никогда не будет осужден за внимание к своему спасителю. И это все, что я хочу сказать.

— Спаситель, спаситель, — пробурчал Энтони, — я уже начинаю слегка сожалеть, что стал объектом для проявления его благородства.

— Не сделался ли у тебя удар от солнца, братец? Что ты такое говоришь?!

— Я так и знал, что ты встанешь на его сторону!

Элен дернула плечом и пошла дальше по дорожке. Энтони догнал ее в несколько шагов и остановил, схватив за локоть.

Элен посмотрела на его возбужденное, раскрасневшееся лицо.

— Ты сходишь с ума, Энтони. Что с тобой?!

— Что со мной, что со мной?! — Энтони нервно усмехнулся.

— Я вижу, что ты охвачен какими-то странными мыслями.

— Что ты хочешь сказать, сестрица? — с несвойственным ему ехидством спросил лейтенант.

— Что истинное благородство души испытывается чувством благодарности. А тебя, насколько я вижу, это чувство гнетет.

Брат склонился в ироническом поклоне.

— Думаю, вы попали в самую точку, мисс, разбирая обстоятельства моей сердечной смуты. Да, причина всех моих переживаний именно оно — чувство благодарности. Вернее сказать, размышления о том, насколько далеко следует заходить в следовании ему.

Сказав это, лейтенант резко развернулся и решительно направился к дому.

До Элен постепенно стал доходить смысл сказанных слов. Она даже попыталась окликнуть его, но горло перехватило от волнения. Ей пришлось присесть на выступ скалы, чтобы отдышаться и привести свои мысли в порядок. Еще раз, по возможности холодно, взвесив суть сказанного братом, она пришла к выводу, что это было не что иное, как признание. Может быть, не полное, слегка завуалированное, но тем не менее это было оно.

Когда минут через двадцать Элен, более-менее совладавшая со своими нервами, вернулась в дом и попыталась разыскать Энтони, чтобы закончить объяснение, она узнала, что лейтенант уехал в гавань и велел сообщить, что переночует на корабле.

Затеплившаяся было радость Элен перешла в отчаяние, когда она узнала, что завтра утром корабль Энтони «Мидлсбро» уходит в плавание на целую неделю. Эта мысль показалась ей невыносимой.

Сэр Блад, наблюдавший в окно за разговором своих детей, понял, что сам он не готов к тому, чтобы объясниться ни с одним из них. Как старый и опытный администратор, он знал, что если ситуация кажется неразрешимой, не надо пробовать решить ее, тем более немедленно. Нужно довериться времени.

Губернатор подошел к столу и позвонил в колокольчик.

— Бенджамен.

— Да, милорд.

— Пошлите кого-нибудь в гавань к Хантеру с сообщением, что завтра Ямайская эскадра выходит в полном составе на патрулирование.

— Вся эскадра, милорд?

— Вся. Нашим господам морским волкам пора встряхнуться, а то они опухли от рома.

Когда Бенджамен ушел, сэр Блад написал записку лорду Лэнгли с предложением принять участие в учениях вверенного ему, сэру Бладу, флота.

Глава пятая

Итальянский вечер

Помимо огромного дома в Порт-Ройяле, Биверстоки владели еще несколькими в разных городах Ямайки и на других островах. Один из них, расположенный на северном побережье острова, в небольшом городишке под названием Бриджфорд, Лавиния и решила использовать для осуществления своего плана. Бриджфорд находился милях в десяти от Порт-Ройяла на берегу уютной, мелководной бухты. Дом Биверстоков, родовое их гнездо, возведенное около сотни лет назад Джоном Агасфером Биверстоком, было первым каменным строением в здешних местах. Городок вырос позднее, и у его жителей изначально сложилось уважительно опасливое отношение к серому угрюмому сооружению, походившему на крепость. Ходили легенды про какие-то темницы, устроенные сэром Сэмюэлем в его подземельях. Хотя трудно представить и никто не мог объяснить толком, зачем бы эти темницы могли ему понадобиться. Постепенно, особенно после того, как Биверстоки переселились в столицу, мрачный образ бриджфордского дома стал бледнеть, хотя внушаемая им неприязнь и тревога так до конца и не сумели выветриться из сердец местных жителей. Когда на улицах городка появлялся его управляющий, лысый метис по имени Троглио с головою как яйцо, дети разбегались, а взрослые старались раскланяться издалека.

Размышляя о том, как ему вести себя в следующий, решающий для него день, дон Мануэль отдал должное проницательности Лавинии, посоветовавшей перевести «Тенерифе» из Карлайлской гавани на рейд Бриджфорда. Если его ухаживания за Элен не принесут никаких результатов, возвращаться в Порт-Ройял ему не имеет смысла. Равно, впрочем, и в том случае, если ему все же повезет. Несмотря на радушный прием, испанец сильно сомневался, что отец Элен и особенно брат охотно пойдут на то, чтобы легко отдать ее ему, человеку слишком чужому, хотя и зарекомендовавшему себя с самой лучшей стороны. Надо сказать, что дон Мануэль понимал, что пускается в несколько сомнительное с моральной точки зрения предприятие, но считал, что любовь в конце концов все спишет. Если все сложится удачно и Элен станет его женой, он надеялся, что сможет объяснить сэру Бладу мотивы своих поступков. О будущих своих отношениях с Энтони он предпочитал не думать. Прохаживаясь по полуюту своего корабля, он думал о том, какая страшная вещь любовь, она заставляет человека совершать поступки, несовместимые с представлениями о порядочности и даже чести.

Воспользовавшись общей суматохой, которая царила в порту в связи с выходом всей Ямайской эскадры, причем во главе с самим губернатором, что само по себе было явлением экстраординарным, «Тенерифе» тоже покинул Порт-Ройял. Благодаря вышеуказанным обстоятельствам на это отплытие особого внимания не обратили. И комендант порта, и комендант внешнего форта с самого начала относились к этому незапланированному визиту сдержанно.

Исчезновение «Тенерифе» было для них облегчением, и они посчитали, что оно совершилось по договоренности с губернатором. Расстроились, быть может, только те мулатки, с которыми успели перемигнуться испанские матросы и которым они назначили свидание этой ночью. Но что делать, капризы начальства часто вторгаются в любовные планы подчиненных.

Элен тоже была страшно удивлена внезапным отплытием отца и брата. Тем более что совершилось оно без каких бы то ни было объяснений. Если действия Энтони она еще могла как-то понять, помня о последнем их разговоре, то молчаливая решительность отца представлялась ей абсолютно необъяснимой. Элен приходила в отчаяние, думая, что могла его чем-то обидеть или огорчить. Разумеется, она даже не подозревала о той буре чувств, что бушевала в душе его высокопревосходительства. Ей казалось, что она была достаточно осмотрительна и никто не мог бы заметить, как за последние месяцы изменилось ее отношение к брату.

Единственным человеком, который был полностью доволен тем, как развиваются события в Порт-Ройяле, был лондонский инспектор лорд Лэнгли. Он был убежден, что учения флота проводятся исключительно с целью произвести хорошее впечатление на него в надежде на хороший отчет о стиле нынешнего управления на острове.

Когда Элен получила письмо от Лавинии с горячею просьбой навестить ее, она колебалась недолго. Ей не хотелось проводить вечер дома и ужинать в молчаливом присутствии Бенджамена. Она чувствовала себя обиженной отцом и братом и посчитала, что может разрешить себе развлечься. Да, она будет весело проводить время, пока они будут бороздить свои дурацкие моря, уговаривала она себя, но поддавалась этим уговорам с трудом.

Короче говоря, она велела закладывать коляску. Бенджамен сообщил, что ее уже ожидает карета, присланная мисс Лавинией. Эта деталь слегка кольнула Элен. Такой шаг не предусматривался местным светским этикетом. Можно было, правда, подумать, что таким образом проявляется дружеское нетерпение Лавинии. Элен решила не придираться к мелочам и велела Тилби подавать переодеваться.

— Ты поедешь сегодня со мной, — сказала она камеристке.

— Слушаюсь, мисс, — ответила та, тоже в свою очередь удивляясь. Это неожиданное решение нарушало ее планы. Ну что ж, решила она про себя, стало быть, помощнику повара Кренстону придется сегодня одному гулять под луной.

Недоумение Элен, появившееся при сообщении о присланной карете, перешло в раздражение, когда выяснилось, что ее с Тилби везут не в порт-ройяльский дом Биверстоков, а в бриджфордский. В письме Лавинии ничего об этом не говорилось. Элен посмотрела в заднее окно кареты и увидела там четверку конных вооруженных людей. Это была охрана. Жизнь на Ямайке была вполне спокойной, но люди богатые предпочитали за пределы города без охраны не выезжать. Так что ничего особенного в факте этого вооруженного сопровождения не было, но он сильно расстроил Элен. Она откинулась на подушки, размышляя о том, что, в сущности, разница между эскортом и конвоем не так уж велика. Она попыталась отогнать эти дурацкие мысли. В чем, собственно, дело? Она просто едет в гости к подруге. Ближайшей подруге, лучшей подруге. Что может ей угрожать?

— У меня плохие предчувствия, Тилби.

— Вообще-то мне полагалось бы вас утешить, мисс, но дело в том, что мои предчувствия не лучше.

Лавиния была столь рада появлению подруги, что Элен невольно смягчилась. Действительно, глупо дуться, когда твое появление вызывает такой восторг.

Оказалось, что приглашены «только самые близкие»!

Быстро темнело.

Дом был роскошно иллюминирован. В конце семнадцатого века в Европе это искусство только еще входило в моду и поэтому было в новинку. В таком оформлении даже мрачный биверстоковский особняк не выглядел слишком уж отталкивающе. Стол с закусками и фруктами был установлен во внутреннем дворе, вымощенном широкими каменными плитами. Рядом располагался круглый бассейн с фонтаном в виде каменной сирены с раковиной в руках, из которой и должна была бить струя. Фонтан давным-давно бездействовал, но в бассейне стояла вода, отражались новорожденные звезды и блики факелов, укрепленных по углам внутреннего двора.

Обстановка носила явный средиземноморский колорит.

Лавиния была в флорентийском платье с квадратным вырезом и кружевным стоячим воротником, в руках она держала веер, набранный из тонких пластинок слоновой кости, украшенных тонкой резьбой.

По сигналу хозяйки из темноты под сводами галереи показались музыканты.

— Ты перевезла сюда весь свой штат, — удивленно оглядываясь, сказала Элен.

— Отчего-то захотелось сменить обстановку. Правда, здесь хорошо?

— Я была здесь как-то... Но давно и днем. Без всех этих факелов и музыкантов.

— Представляю, насколько мрачным и унылым тебе показался наш старый дом, — засмеялась Лавиния, и что-то в ее смехе показалось Элен неестественным, наигранным.

— Признаться, да.

Долговязый и нагловатый сын банкира Хокинса, принявший на себя роль распорядителя этого вечера, осведомился у хозяйки, не пора ли начинать.

Лавиния оглядела присутствующих.

— Я больше, кажется, никого не жду, поэтому... — Она сделала разрешающий жест, музыка полилась, а они вместе с подругой медленно двинулись вокруг фонтана. Маленький оркестр исполнял что-то очень южное, душещипательное, особенно выделялись на общем фоне страдания лютни.

— Я решила, что для сегодняшнего дня более всего подойдет итальянская музыка.

— А что замечательного в сегодняшнем вечере? — спросила Элен.

Хозяйке отвечать не пришлось. Из-под сводов прохода появился дон Мануэль. Свет факела то выхватывал его из темноты, то возвращал обратно, и можно было подумать, что испанец сомневается, стоит ли ему появляться на этом празднике.

Элен выразительно посмотрела на свою лучшую подругу, та сделала вид, что не понимает заключенного в этом взгляде вопроса. В конце концов, формально обвинить ее было не в чем, Элен не просила ее не приглашать этого человека.

Дон Мануэль медленно подошел к стоящим рядом дамам и, сняв шляпу, поклонился самым почтительнейшим образом. И сказал:

— Особенно ценит гостеприимство тот, кто вдали от дома, и особенно трогает человеческое участие того, кто одинок.

Элен поняла, что ее дурные предчувствия начинают сбываться. Она еще верила, что появление испанца на этом вечере случайность. Ведь по его поводу ей не приходилось откровенничать с Лавинией, и подруга не знает, до какой степени он утомляет ее. Ей захотелось покинуть этот вечер. Лавиния обидится? Ну что же делать?! Всегда может случиться что-то вроде обморока, просто может сильно разболеться голова.

Кивнув дону Мануэлю, Элен направилась к столу, якобы для того, чтобы взять что-нибудь из фруктов. При этом она лихорадочно перебирала в памяти известные ей симптомы подходящих болезней. Но она была не уверена, что сумеет «сыграть» как следует.

Музыканты закончили свою первую пьесу.

Дона Мануэля столь явная демонстрация невнимания со стороны предмета страсти несколько смутила. Он встретился растерянным взглядом с хозяйкой.

— Вы пасуете при виде самого первого препятствия? — спросила она.

— Я просто немного растерялся.

— У вас не так много времени, чтобы тратить его на пребывание в этом состоянии.

Насильственно улыбнувшись, дон Мануэль вежливо кивнул.

Музыканты вновь ударили по струнам.

Испанский кавалер направился к столу.

Элен, краем глаза увидевшая это, выронила апельсин, он прокатился по столу между бутылками и упал к ногам Джошуа Стернса. Тот кинулся его поднимать.

Дон Мануэль находился уже в семи шагах.

— Немедленно бросьте апельсин, — твердо сказала Стернсу Элен, — и пригласите меня танцевать.

Молодой человек соображал медленно, испанец приближался быстро.

— Ну же!

Наконец Джошуа Стерне повернулся на каблуках и поклонился мисс Элен более-менее подходящим образом. Она сделала мгновенный книксен, и они закружились.

Дон Мануэль пожевал губами, лицо его на мгновение окаменело. Он поднял апельсин, который показался ему еще теплым.

Лавиния, стоя в отдалении от стола, нервно потряхивала веером.

Молодой Стерне решил развить свалившийся на его долю неожиданный успех.

— Мисс Элен, мог ли я предполагать, что такая девушка, как вы... то есть я хотел сказать, что такой человек, как я, вряд ли мог бы рассчитывать, что такая девушка, как вы... Вы меня понимаете?

— Нет. — Элен была совершенно безжалостна к своему невольному спасителю.

— Я просто хочу сказать, что если звезды оборачиваются таким образом, что некоторым образом их можно истолковать несколько лестно в мою пользу, так вот если это так, то я готов. — Сумев-таки сформулировать непростую мысль, Джошуа просиял.

— Болван, — тихо и с самым серьезным выражением лица сказала Элен.

Джошуа Стерне задумался, не зная, есть ли способ это неожиданное заявление истолковать как-нибудь в свою пользу. Ведь говорят же влюбленные друг другу «дурачок», «дурашка». Может ли быть, что чувства губернаторской дочки к нему зашли уже так далеко? Он все же боялся ошибиться.

— Прошу прощения, хотелось бы мне изъяснить один момент, то есть в каком смысле я болван?

— В самом прямом.

— В таком случае я вижу, что у меня есть все основания обидеться.

— Попробуйте утешить себя тем, что, несмотря на то что я назвала вас болваном, вы очень нужны мне в данную минуту.

— То есть? — опять загорелся надеждою Стерне.

— Вы можете сопровождать меня и во время второго танца?

— Еще бы!

Во время второго танца Элен была с Джошуа намного мягче, и он снова взорлил в своих надеждах, что выражалось у него в неудержимой болтовне, как правило глупой. Его приходилось терпеть как живую защиту.

Лавиния быстро поняла тактику подруги. Дон Мануэль смотрел на нее требовательно и удивленно, во время их последнего разговора она обещала ему реальную помощь и, несмотря на возникновение неожиданного препятствия, должна была попытаться свое обещание исполнить.

После примерно пятого танца, Джошуа, по приказу Элен ни на шаг не отстававший от нее, увидев, что его прелестная спутница тяжело дышит, бросился к столу, чтобы принести чего-нибудь освежающего. Элен не успела его остановить. Этой его ошибкой мгновенно воспользовались два тайных союзника. Лавиния сделала сигнал Хокинсу, чтобы он ни в коем случае не объявлял следующего танца, а сама решительно преградила дорогу Джошуа Стернсу, который с бутылкой сахарной воды и коробкой перуанских сладостей спешил к своей белокурой красавице. Дон Мануэль тоже не медлил, через мгновение он был рядом с Элен.

— Вы избегаете меня, мисс? Чем я заслужил подобное неудовольствие?

— Вам показалось, я не избегаю вас, — тихо сказала Элен, стараясь не смотреть в сторону испанца.

— Но это обидно, если не сказать жестоко. Вы не можете не видеть, что со мною происходит. Я готов на все, чтобы хоть краем глаза увидеть вас. Думаю, что заслуживаю если не заинтересованного, то хотя бы снисходительного внимания.

— Не вижу — почему.

— Ну, хотя бы потому, что я не могу находиться подле вас вечно. Таков порядок вещей в этом мире, один человек не может вечно оставаться гостем другого, тем более если один человек испанец, а другой англичанин. И вот теперь мой корабль готов к плаванию.

— Вы ждете от меня каких-то слов в ответ на это сообщение, но могу сказать вам только одно — счастливого пути.

— Но почему, объясните, почему?! Насколько я знаю, вы не только не помолвлены, но даже не допускаете существования сколько-нибудь постоянных поклонников. Ведь это противоестественно!

Элен случайно повернула голову в сторону и увидела, что Лавиния беседует с Джошуа Стернсом и беседа у них протекает бурно. Так оно и было. Причиной неожиданного выяснения отношений послужило то, что хозяйка праздника велела Джошуа немедленно пригласить ее танцевать. Трудность положения юноши заключалась в том, что он, конечно же, обещал этот танец Элен. Но отказать Лавинии?! И вот теперь он прилагал все свои немногочисленные интеллектуальные способности для разрешения внезапного куртуазного казуса. Одновременно он, по ходу этого разговора, наполнялся ощущением собственной незаурядности. Еще бы, в течение одного часа две самые красивые девушки острова страстно нуждаются в его обществе! «Конечно, — лихорадочно носились его мысли, — Лавиния намного богаче, но Элен попросила первая».

— Так вы отказываете мне, мистер Стерне? — прожигая его взглядом, прошипела Лавиния.

— Вам, мисс Лавиния? Что вы, никогда. Я умереть готов, мисс Лавиния, умереть!!

— Было бы неплохо.

— Что вы такое говорите?!

— Так вы будете со мной танцевать, болван?

«И здесь болван», — тоскливо подумал Джошуа. Что им всем от него надо, если он болван?!

— Ваши последние слова, дон Мануэль, — негромко сказала Элен, — кажутся мне неискренними.

— Почему же?

— Мне кажется... — Элен снова посмотрела в сторону Лавинии и Стернса с его нелепой бутылкой. — Так вот, я думаю, что вы догадываетесь, а может быть, и прямо знаете, почему я не могу ответить вам взаимностью.

— Да, — дон Мануэль опустил голову, — да, я вижу, что вы любите своего брата.

— И вы прекрасно знаете, что он является мне лишь названым братом. Я думаю, мисс Лавиния, моя лучшая подруга, успела рассказать и о том, что в свое время я была ее любимой рабыней.

Дон Мануэль ничего не успел ответить на это. К ним подлетел многострадальный Стерне, разрываемый двумя равно сильными желаниями: угодить одной красавице и ни в коем случае не обидеть другую. Он вырвался из-под гипноза хозяйки под предлогом того, что должен доставить мисс Элен воду, без которой она, вполне вероятно, погибнет. В спешке он весьма чувствительно толкнул испанца.

— Сэр, — раздраженно сказал тот, — вы не видите, что я разговариваю с дамой?

Юный плантатор, уже как-то привыкший считать эту «даму» в некотором смысле своей, возмутился:

— Позвольте, эта дама моя.

— Вы хам, сэр?! Вы хам, сэр, — уже сухо повторил дон Мануэль, — и болван.

Это было уже слишком — третий раз за один вечер!

Перуанские сладости и сахарная вода полетели к черту, Джошуа отпрыгнул в сторону, выволакивая свою шпагу.

— Дон Мануэль! — урезонивающе сказала Элен.

Тот горько усмехнулся:

— И даже в споре с этим болваном вы не на моей стороне.

Дуэль была очень короткой, испанец быстро проткнул плантатору предплечье. Подобрал свою шляпу и, самым изящным образом поклонившись сначала хозяйке дома, а потом Элен, отбыл.

Праздник, естественно, был скомкан. Не то чтобы дуэли в эти времена были редкостью, в другой раз подобное событие могло бы пройти почти незамеченным. Но сейчас стало вдруг всем понятно, что веселья не получится. Невеселый замысел лежал в самой основе праздника.

Как только отбыл в Порт-Ройял кое-как перевязанный Джошуа Стерне, стали собираться и остальные.

Элен тоже хотела поскорее оказаться дома и как следует обдумать все произошедшее. Но она опоздала. Забыв о том, что своей кареты у нее нет, она не договорилась ни с кем из явившихся из Порт-Ройяла гостей. А у кареты, которая привезла в Бриджфорд ее, разлетелось, как назло, колесо. Пришлось смириться с необходимостью остаться на ночлег в этом чужом, мрачном доме.

— Если хочешь, мы можем переночевать в одной комнате. Будет не так страшно, — предложила Лавиния. Элен мягко, но решительно отказалась. И потребовала, чтобы в ее покои поставили кровать для Тилби.

Задвинув тяжелую щеколду на внутренней поверхности двери, обе девушки — и госпожа и служанка, — не раздеваясь, улеглись на неразобранные кровати. Единственная свеча горела на подоконнике, скудно освещая мрачную, похожую на камеру комнатушку.

Дом засыпал медленно. Где-то в глубине его вдруг заныла лютня, потом нытье перешло в пиликанье и стихло. Чьи-то башмаки тяжело прогромыхали по коридору. Залаяли собаки и долго не утихомиривались.

— Может быть, это не мое дело, мисс, — тихо сказала Тилби, когда в доме наступила полная тишина, — но мне сегодня совсем не понравилось поведение мисс Лавинии.

— К сожалению, ты права, Тилби. Как это ни тяжело будет признать, она просто-напросто завлекла меня сюда в ловушку и подстроила встречу с доном Мануэлем в надежде, что он сумеет уговорить меня бежать с ним или увезет силой, если я окажусь несговорчивой.

— И он пошел на этот сговор?

— Было заметно, что это ему не очень нравится. Но, по сути, что это меняет?

— Да, наверное.

— Знаешь, Тилби, кто такой дворянин? Это тот, кто делает гадости без удовольствия.

— Но что же его заставило остановиться, почему он не увез вас, как она его уговаривала?

— Он узнал, что существует препятствие, преодолеть которое он будет не в силах, увези он меня хоть на край света.

— Что это за препятствие, мисс? — Глаза Тилби загорелись, она была чудовищно любопытна, как и все слуги.

Вообще-то Элен была довольно откровенна со своей камеристкой, только самые глубокие тайники души держала она закрытыми от нее, равно как и от всех остальных. Но сейчас в этом темном враждебном доме, при мерцающем свете тусклой свечки, она, наверное, не удержалась бы. Но тут раздался стук в дверь.

Девушки замерли.

Стук повторился.

— Элен, открой, это я — Лавиния.

— Я уже сплю.

— Открой, нам нужно поговорить, это важно для нас обеих, поверь.

— Я не верю тебе.

— Но ты же не знаешь, что я хочу тебе сказать.

— После того, что ты сделала, уже не важно, что ты скажешь.

Пламя свечи, которую принесла Лавиния, задрожало, выражение лица хозяйки дома сделалось мстительным, она выглядела в этот момент намного старше своих лет. Она сказала с изменившейся интонацией:

— На свою беду ты оказалась умнее, чем я думала.

— Что ты там бормочешь, подруга?

— Я говорю, что ты, наверное, пожалеешь, что не согласилась сейчас со мною поговорить.

— Ты мне угрожаешь?

Лавиния сделала над собой усилие и ответила почти ласково:

— Ну, что ты, Элен, нет, конечно, мне просто жаль, что ты останешься в неведении и то превратное впечатление от сегодняшнего вечера, которое у тебя уже сложилось, утвердится. Разве не является долгом настоящей дружбы попытка немедленно разъяснить всякое возникшее меж подругами недоразумение?

Элен в некотором сомнении посмотрела на Тилби, та отрицательно покачала головой.

— И все же я хочу спать, Лавиния. А ты напрасно беспокоишься, никакого превратного впечатления у меня не сложилось. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — прошипела хозяйка.

Но этой ночи не суждено было быть спокойной. Не прошло и часа после этого разговора, и госпожа начала уставать от разговоров со своей служанкой (она так и не проговорилась ей насчет Энтони), как в темноте и тишине тропической ночи раздался страшный грохот. Элен вскочила и подбежала к окну, тут же грохот повторился.

— Что-то происходит в гавани, — сказала она.

— Что же там может происходить? — прошептала Тилби.

Обе девушки подумали одно и то же — дон Мануэль, не перенеся испытанного давеча унижения, вернулся и громит ни в чем не повинный городишко. Вслух произнести эти свои мысли они не решились, даже им самим это предположение показалось слишком наивным. Но никакого другого не было.

Когда грохнуло в третий раз, стало очевидно, что это стреляют корабельные орудия. А сухой треск за ним — это пистолеты и мушкеты.

Чьи это орудия и чьи это мушкеты? В любом случае кто-то напал на Бриджфорд. С какой целью нападают на города, спрашивать не приходилось. Но кто? Пираты? Испанцы? Французы?

Очень скоро девушки, стоявшие у окна прижавшись друг к другу, догадались, что нападающие высадились на берег и вовсю хозяйничают там. Заполыхало несколько пожаров, послышался истошный женский визг.

До этого момента Элен и Тилби сомневались, стоит ли покидать дом — все-таки здесь каменные стены, обитые железом двери. А там темнота, джунгли, болота, змеи. Кроме того, за дверьми комнаты подстерегала встреча с Лавинией, Элен считала ее способной на все. Но когда стало очевидно, что нападающие не собираются ограничиться погромом в порту, а намереваются ограбить весь город, они решились покинуть свое убежище и пересидеть нашествие где-нибудь в зарослях. К утру здесь наверняка появится порт-ройяльская милиция.

Осторожно они отворили дверь и, оглядываясь, чтобы избежать встречи с хозяйкой, спустились по каменной лестнице во внутренний двор. Несколько факелов еще коптили, небо бледнело. Элен помнила, куда надо идти, но спастись им с Тилби в этот раз было не суждено. Едва они направились к выходу, возле дома раздались крики и звучная, неповторимая испанская брань. Неужели все-таки дон Мануэль? Раздался выстрел, заскулила раненая собака. На запертые двери обрушился град ударов. Через несколько секунд грабители будут здесь.

Элен и Тилби решили было подняться на галерею, опоясывающую изнутри двор, и поискать убежища внутри дома и даже сделали в сторону лестницы несколько шагов, но тут же замерли. На верхнем конце лестницы стояла Лавиния. Она стояла молча, опустив руки, в ее позе и особенно в выражении ее лица было что-то настолько угрожающее, что девушки не посмели сдвинуться с места.

С грохотом рухнули ворота, и, сопровождаемые бранью, воплями, во внутренний двор ввалились пятеро или шестеро солдат. Увидев женщин, они выразили свое полное восхищение этим фактом и снабдили его набором самых омерзительных комментариев насчет того, что они сейчас с этими женщинами сделают. Они начали окружать Элен и Тилби, медленно образовывая живой аркан.

Трудно было бы представить дальнейшую судьбу мисс Блад и ее служанки, когда бы из-за спин озверевшей испанской солдатни не появился бородатый, лет пятидесяти человек в блестящей кирасе.

— Стоять на месте, негодяи! — крикнул он.

Налетчики нехотя повиновались.

— Разве вы не видите, ослы, что из себя представляют эти дамы? На выкуп, который мы за них возьмем, вы сможете купить в тысячу раз больше удовольствий, чем получить здесь и сейчас, задрав их юбки.

Ропот утих.

— Идите, обшарьте дом, не может быть, чтобы здесь не было чем поживиться.

Лавиния медленно отодвинулась в тень, отбрасываемую колоннами верхней части галереи. Потом быстро прошла по узкому коридорчику в глубь дома. Оказавшись в небольшой комнате с камином, она сильно нажала на одну из львиных голов, украшавших каминную доску. Большая каменная панель бесшумно отодвинулась, и Лавиния скользнула в открывшуюся щель.

Несмотря на то что, казалось бы, ей чудом удалось избегнуть страшной участи стать пленницей озверевших испанских бандитов, выражение лица у нее было недовольное. Соперница лишь на время удалялась с пути. Сэр Блад сделает, разумеется, все возможное, чтобы выкупить свою дочь.

Глава шестая

В семье не без урода

Нападение испанцев на Бриджфорд явилось полной неожиданностью не только для жителей этого небольшого, ничем особенным не отличившегося и ни в чем не повинного городка; оно удивило и сэра Блада, когда он услыхал о нем. Именно так: сначала губернатор удивился, а уж потом разгневался. Никаких рациональных объяснений этой акции не отыскивалось даже при самом детальном рассмотрении. Но самое забавное заключалось в том, что даже его величество, король Испании, когда ему примерно через три недели после происшествия доложили, что некий испанский капер атаковал одну из британских колоний, был весьма и весьма этим озадачен. Когда же ему шепнули, что нападение это было не просто удачным, он расхохотался, и в смехе его слышалось неподдельное удовлетворение. Довольно давно испанским морякам приходилось мириться с отрицательным балансом в столкновениях с английскими и голландскими кораблями.

Посланник его величества короля Англии Карла II лорд Бредли явился в Эскориал с нотой протеста, изложенной в чрезвычайно резкой форме. Там замечалось, что Сент-Джеймский дворец и вся Англия возмущены этим «пиратским деянием, могущим возыметь слишком далеко идущие последствия». После самых недоуменных (а в тайне самодовольных) восклицаний лорду Бредли были даны если и не исчерпывающие, то удовлетворительные объяснения и самые твердые уверения, что ничто подобное не повторится ни в коем случае, а все виновные в данном огорчительном эпизоде будут разысканы и наказаны самым суровым образом. Когда разговор уже близился к концу, военный министр его величества не смог удержаться от искушения заметить английскому посланнику:

— На мой взгляд, в этой истории есть темные места, милорд. Или белые пятна, как вам будет угодно.

— Что вы подразумеваете под словами «белые пятна»? — напрягся лорд Бредли.

— Насколько я знаю, на Ямайке очень сильная эскадра, чем же она занималась в то время, как одинокий капер грабил остров?

Лорду Бредли было очень неприятно отвечать на этот вопрос.

— Следствие еще не закончено, но, судя по всему, эскадры в этот момент на месте не было.

И военный министр, и король сочувственно покивали.

Когда англичанин, несомненно посрамленный, вышел, они обменялись торжествующими взглядами. В конце семнадцатого века Испания уже утратила значительную часть своего былого могущества, но и Англия была отнюдь не готова к решительному выяснению отношений. Поэтому суровый вид лорда Бредли никого не испугал, любые слова политиков, не подкрепленные военной силой, всего лишь сотрясения воздуха.

— Кто этот смельчак, — спросил король, — или, если хотите, кто этот сумасшедший?

— Его зовут дон Диего де Амонтильядо и Вильякампа, — ответил министр двора дон Алонсо.

— Амонтильядо, — удивился его величество, — это приличная фамилия, мне служили многие из Амонтильядо.

— Вы абсолютно правы, ваше величество, дон Франсиско де Амонтильядо является алькальдом острова Санта-Каталана в тех местах. В Новом Свете, как говорят англичане.

— Не является ли этот налетчик его родственником?

— Родной брат, — тихо сказал военный министр.

— Н-да, а скажите, дон Эскобар, естественно это мнение останется тут, среди нас, — король оглядел придворных, — что все-таки заставило этого дона Диего совершить эту дикую выходку?

— Вообще-то он является командором королевской службы, но полтора года назад вы уже подписали указ о лишении его всех... ну, проще говоря, ваше величество, подобные выходки — обычная вещь для дона Диего.

— Ах да, да, да, человек необузданного нрава. Я еще, помнится, сказал, что держать на службе такого человека, все равно что подкармливать на кухне бешеную собаку.

— Вы заметили также, ваше величество, что затевать против него слишком уж активное дело тоже не в наших интересах.

— Вот видите, дон Алонсо, я, как всегда, оказался прав.

И военный министр, и министр двора, и все остальные охотно поклонились в знак согласия.

— Смотрите, как удачно все складывается, этот дон Диего, оказывается, давным-давно отлучен нами от службы, но приносит короне больше пользы и, скажем так, своеобразной славы, чем иной адмирал. А для лорда Бредли...

— Да, ваше величество.

— ...заготовьте копию того нашего рескрипта об отлучении дона Диего от должности.

— И немедленно переслать? — быстро спросил военный министр.

— Держать наготове, если наш «королевский капер» еще что-нибудь выкинет.

Если бы дон Диего де Амонтильядо и Вильякампа узнал о настроениях при испанском дворе, он бы несомненно приободрился. Дело в том, что уже давным-давно он считал себя потерянным для королевской службы, с которой вынужден был уйти из-за своей совершенно неукротимой ненависти к этим «английским собакам». Это было время компромиссов, все старались сохранить шаткое равновесие в Европе, люди типа дона Диего оказывались крайне неуместными в свете текущей политики.

Покинув ряды королевского флота, дон Диего на свои собственные средства снарядил несколько кораблей и продолжил войну с неудержимо растущим британским влиянием в Новом Свете. Он не считал себя пиратом, более того, он всерьез полагал, что его деятельность способствует восстановлению справедливости более, нежели бесконечная болтовня политиков. В самом деле, если англичане позволяют себе натравливать на торговые испанские суда своих корсаров и при этом умывают руки, утверждая, что те действуют исключительно по своему разумению, а не по указаниям Сент-Джеймса, почему Испания должна отказывать себе в праве иметь такое же оружие, пару-тройку каперов, грабящих избирательно только английские и голландские суда. Придя к выводу, что его деятельность угодна Испании и Богу, дон Диего взялся за дело самым решительным образом и даже снискал уважение у своих собратьев по ремеслу с противоположной стороны.

Что характерно, и стиль размышлений дона Диего, и его выводы разделяли довольно многие из подданных испанской короны. Одним из них был и губернатор Гаити. Помимо идейного родства их связывало и кровное, правда очень отдаленное. Губернатор дон Грага сделал вид, что не замечает, что на южной оконечности его острова в одной из укромных бухт базируется небольшой флот, занимающийся не вполне благопристойным промыслом.

Дон Диего неплохо укрепил свое убежище, оборудовал форты и выстроил великолепный каменный дом в верхней части небольшого мыса. Платил он своим людям прекрасно — антибританская деятельность на море приносила солидные доходы. Поселок начал постепенно превращаться в небольшой городок.

На Ямайку дон Диего собирался напасть уже давно и только скрипел зубами от невозможности сделать это: никто в этой части Света не был способен соперничать с Ямайской эскадрой без риска немедленно свернуть себе шею. И когда прилетел голубь от его шпиона, торговавшего рыбой на набережной Порт-Ройяла, с сообщением, что эскадра в полном составе куда-то ушла, то дон Диего вышел в море, не медля ни минуты. В его распоряжении был всего лишь один корабль, тридцатипушечная «Сельта», два остальных сохли на берегу в ожидании ремонта. С такими силами, даже в отсутствие Ямайской эскадры, нападение на Порт-Ройял становилось невозможным. Но у дона Диего был запасной план, по которому жертвой должен был стать Бриджфорд. Пусть удар по нему будет менее болезненным для Ямайки, но не менее оскорбительным для Англии. Этим умникам из Эскориала придется выслушать немало неприятных слов от английского посла, это уязвит их самолюбие, и их тихая жизнь в столице станет несколько менее безмятежной. Единственной великой целью для дона Диего была большая, полномасштабная война с Англией. Он надеялся, что этот налет приблизит ее хотя бы на один шаг.

Волею обстоятельств этот налет принес значительные трофеи. Помимо того, что испанцы за одну ночь грабежей набили трюмы «Сельты» самым различным добром, в руки дона Диего попала дочь губернатора Ямайки — верные сто тысяч выкупа. Этих планов на ее счет дон Диего и не думал скрывать от своей пленницы. Он поведал о них во время первого же завтрака на борту корабля, который спешил от берегов английской колонии в свое логово на Гаити.

— Сто тысяч? — переспросила Элен, брезгливо глядя на чашку шоколада, поставленную перед нею слугой.

— Именно, мисс, — бодро подтвердил похититель, крупный мужчина с обожженным солнцем лицом, на котором красовались следы боев и следы кутежей. После этого он с наслаждением выпил стакан малаги и подкрутил пышные усы, которые вместе с острою рыжей бородой являлись, кажется, его гордостью и предметом повышенного внимания.

— Вас чем-то озадачила названная мною сумма? Не будете же вы утверждать, что отец не отыщет эту сумму для того, чтобы выкупить свою дочь.

— Мне в этой ситуации показалось интересным другое — какими разными людьми бывают даже самые близкие родственники.

Испанец поморщился.

— Не говорите загадками, мисс, терпеть этого не могу. — Дон Диего снова наполнил свой стакан.

— Представьте себе, что один из Амонтильядо, имея в руках возможность заработать сто тысяч песо тем способом, который собираетесь применить вы, немедленно отказался от него, в то время как другой Амонтильядо — я имею в виду вас — специально снарядил корабль, чтобы завладеть дочерью того же самого губернатора и потребовать за нее выкуп. И в первом, и во втором случае речь идет именно о ста тысячах песо.

— Вы хотите сказать, что мой брат дон Франсиско держал в руках молодого Блада и бесплатно выпустил его? Идиот! Мы — испанцы, вы — англичане, и, пока у нас будет что делить, мы будем воевать. На войне все средства хороши, все законны. Попадись я в руки к вашему батюшке, я бы не роптал, даже если бы он вздумал повесить меня на рее.

— Это был не дон Франсиско.

— А кто? — не донеся стакан до рта, остановился дон Диего. — Какие тут еще могут быть Амонтильядо?

— Дон Мануэль. Насколько я понимаю, он является вашим племянником.

— А-а, уже оперился, — чувствовалось, что к племяннику, так же как и к брату, капитан «Сельты» нежных чувств не испытывает, — притащился в Новый Свет за куртуазными победами.

— Он поступил как джентльмен, — возразила Элен.

— По отношению к англичанину настоящий испанец может совершить только один джентльменский поступок — всадить ему пулю в лоб.

— У нас весьма различные представления о благородстве.

Дон Диего выпил-таки свой стакан и шумно выдохнул воздух из огромной груди.

— Можете относиться ко мне как вам будет угодно, но не мешает вам помнить, что минувшей ночью я спас вас от очень больших неприятностей: мои парни были настроены весьма решительно, они иногда месяцами не видят женщин...

— Несмотря на все, что вы для меня сделали, — подчеркнуто холодно заявила Элен, — я испытываю к вам глубочайшее отвращение.

На мгновение рыжебородый собеседник опешил, и без того темное лицо потемнело еще больше, на лбу собрались угрожающие складки.

— Почему? — сказал он глухо. — Почему вы меня оскорбляете — я понимаю, но почему вы уверены, что я намерен сносить ваши оскорбления?

— Потому, что я стою сто тысяч песо, и вы не посмеете причинить мне какие бы то ни было неприятности, иначе я упаду в цене.

Дон Диего встал, шумно отрыгнул, надел шляпу с двухцветным плюмажем.

— Вы действительно стоите сто тысяч песо, а может быть, и несколько больше, я еще обдумаю этот вопрос, но при всем при этом я все же не советую вам шутить с огнем. То есть разговаривать со мною подобным образом. Я человек вспыльчивый. Я сначала убью, а лишь потом вспомню, сколько потерял на этом денег. Вы меня поняли?

С этими словами он вышел, оставив Элен с ощущением одержанной победы. Она еще не понимала, где находится фронт, на котором ей удалось перейти в наступление, но положение перестало казаться ей беспросветным.

Похититель, ругаясь себе под нос, долго расхаживал по квартердеку. Ему было жаль замечательного утреннего настроения. Он понимал, кто ему его испортил, но почему оно посмело испортиться, понять не мог.

* * *

Сэр Блад уже на третий день плавания стал подумывать, не пойдут ли в ущерб обороне Ямайки их запутанные семейные отношения? Разумно ли держать эскадру вдали от острова? Он посоветовался с полковником Хантером, командующим Ямайской эскадрой. Три дня назад старого друга изрядно удивил внезапный приказ выходить в море и нисколько не удовлетворили объяснения, сделанные в обоснование этого приказа. Теперь же ему показались неудовлетворительными объяснения, которые сделал сэр Блад в обоснование необходимости вернуться. Он понял, что за всеми этими маневрами что-то кроется, но допытываться из деликатности не стал. Он знал, что со временем узнает все.

«Что происходит со старым Бладом?» — подумал полковник после разговора. Вслух же он выразил лишь полную готовность с четырьмя судами закончить рейд, из-за которого и был поднят весь флот. Остальные восемь под командованием самого губернатора должны были вернуться в Порт-Ройял.

Лорду Лэнгли все было подано как тактический маневр, задуманный еще до выхода в море, и пожилой джентльмен охотно поверил, потому что море было неспокойным, а качку он переносил с трудом.

Была и еще одна причина, по которой сэр Блад почувствовал необходимость повернуть в сторону Порт-Ройяла, — он наконец объяснился с сыном. То, чего он так опасался, оказалось реальностью, и теперь с этим надо было что-то делать. Не в характере сэра Блада было уклоняться от сложных ситуаций, и от необходимости развязать сложный семейный узел он тоже бежать не собирался.

Он заметил, что Элен испытывала к Энтони взаимные чувства. Осознав это, он решил, что было бы преступлением не дать сердцам соединиться. И если этот союз придется не по нраву высшему ямайскому свету, придется свету это проглотить. Есть ситуации, когда условности должны уступить. Тем более что это всего лишь предрассудки.

Энтони после разговора с отцом вышел из того подавленного состояния, в котором находился с самого начала похода. Его неотступно терзала мысль, что он оставил Элен на острове, в сущности, совсем не в одиночестве. Где-то там находится и его спаситель, будь он неладен. Энтони был возбужден предвкушением встречи с Элен (мысленно он уже не называл ее сестрой) и жуткими предчувствиями в связи с доном Мануэлем.

Надо ли описывать те чувства, которые нахлынули на отца и сына, когда они узнали о случившемся. Первым вестником был комендант форта майор Оксман, причаливший к борту флагмана на шлюпке.

— Нападение на Бриджфорд? Элен похищена?! Что за бред?!

Комендант только пожимал плечами.

— Почему она оказалась в Бриджфорде?

Майор только пожимал плечами.

— Кто напал на город?

— По слухам, испанцы.

— Почему по слухам? Почему не произведено расследование по всей форме?

— Мы еще только приступили, ваше высокопревосходительство.

Волнение сэра Блада выражалось только в том, что он медленно с силой потирал свои ладони. Энтони сидел на бочонке из-под ворвани у грот-мачты, обхватив голову руками.

— Где дон Мануэль?!

— Он отплыл накануне нападения.

Энтони зарычал от ярости и боли, самые худшие его опасения оправдывались.

— Я так и знал, так и знал, так и знал!

— Вы хотите сказать, — обратился сэр Блад к коменданту, — что это дон Мануэль совершил нападение?

— А кто же еще, — ответил рассудительный майор, — слишком невероятное совпадение.

— Но тогда это подлость, которой просто нет названия в человеческом языке!

— Лично я никогда не доверял этим испанским мерзавцам. — Оксман относился к числу тех, кто осуждал шашни губернатора с этим смазливым кастильцем, и теперь он не удержался от этого замечания. Сэр Блад почувствовал заключенный в словах майора яд, но одергивать его в подобной ситуации не счел нужным.

— Мы должны немедленно отправляться в погоню, — заключил Энтони, — он не мог уйти слишком далеко.

— Какая погоня, сынок, — губернатор обвел рукою горизонт, — в море не остается следов.

— Но надо же что-то делать!

— Нужно выяснить, что же все-таки там произошло на берегу, исходя из тех сведений, которые мы получим, мы и составим план действий.

Энтони молчал, тяжело дыша, пальцы руки, которою он вцепился в эфес своей шпаги, совершенно побелели.

— Я не меньше твоего мечтаю немедленно броситься в погоню, поверь мне.

Произведенное на берегу следствие немного добавило к самым первым сведениям, полученным от коменданта форта. Бриджфорд был безжалостно разграблен, но, судя по всему, действовал опасливый налетчик или не обладавший большими силами. Скорей всего это была не операция испанского флота, а вылазка корсара-одиночки. Что еще характерно, нападавшие не скрывали свою испанскость и даже всячески напирали на это обстоятельство. Акция, стало быть, носила еще и провокационный характер. Это было интересно сэру Бладу как губернатору. Как отцу, ему ничего существенного отметить не удалось. Сраженный горем Бенджамен упомянул о том, что Элен, против обыкновения, решила в тот вечер взять с собой свою камеристку. Из этого можно было заключить, что она чего-то опасалась или, по крайней мере, что-то предчувствовала. Хотя, если бы она точно знала, что ей угрожает какая-то опасность, она бы просто никуда не поехала.

После нескольких часов работы в следствии наступил перерыв. Подошла очередь главной свидетельницы — Лавинии Биверсток. Ее ожидали. Отец и сын то и дело набивали свои трубки. Вставали и прохаживались по кабинету. Вечерело. Бенджамен зажег Артемиду и Актеона.

Наконец послышались быстрые, решительные шаги и шорох платья. Явилась Лавиния, строгая, мрачная, даже немного осунувшаяся.

— Я понимаю, мисс, — негромко начал губернатор, — что вы совсем недавно перенесли сильное потрясение, но, надеюсь, вы понимаете, что мы не можем отложить наше разбирательство.

— Я охотно отвечу на ваши вопросы.

Губернатор выпустил большой клуб дыма.

— Скажите, зачем вам понадобилось устраивать этот праздник в бриджфордском доме, а не здесь, в Порт-Ройяле.

— Не знаю, что вам ответить. Захотелось сменить стиль, захотелось разнообразия. Я понимаю, что это звучит неубедительно, но другого объяснения у меня нет.

— Приглашали ли вы к себе дона Мануэля?

— Да, вернее, он сам напросился и мотивировал свою просьбу желанием попрощаться. Ему необходимо было отплыть в тот же вечер.

Сэр Блад выпустил еще один клуб дыма.

— Не показалось ли вам, мисс, что-либо странным в его поведении? Или, скажем, не удивило ли вас то, как внезапно пришло к нему желание отплыть, ведь ему пришлось прервать ремонтные работы на своем корабле?

— Извините, милорд, но в этой ситуации вы должны согласиться, что разбираться в таких вещах, как корабельные работы, я не могу.

Губернатор не торопясь выбил трубку о каминную доску.

— Говоря проще, мисс, мне хотелось бы узнать, вы поняли, в чем была главная цель его появления на вашем празднике?

— Разумеется, — просто сказала Лавиния, — он хотел пообщаться с Элен. Вы слишком долго подводили меня к этой теме, так что не будем больше терять времени.

Энтони встал со своего кресла и тоже выбил трубку.

— Я давно заметила, что этот испанец увлечен Элен, можно сказать даже, очень увлечен, так что его желание появиться у меня на празднике меня ничуть не удивило. Меня удивило другое.

Сэр Блад сел обратно в свое кресло, глаза его сузились.

— Меня удивило и даже поразило то, что, судя по всему, и Элен приехала в тот вечер ко мне с целью увидеться с доном Мануэлем!

— Что вы такое говорите, мисс?! — закричал Энтони.

Лавиния внимательно посмотрела на него и продолжала:

— Более того, убыла она с моего стилизованного итальянского бала вместе с ним и, самое главное, по доброй воле!

— Я вам не верю! Не верю! Я не верю вам! — исступленно повторял Энтони.

— Вам трудно в это поверить, и вам верить в это еще к тому же не хочется, но я говорю то, что видела собственными глазами.

— Такие вещи нужно доказывать, — упавшим голосом сказал сэр Блад.

Лавиния распустила и мгновенно сложила свой веер.

— У меня, разумеется, нет никаких доказательств из тех, что обыкновенно требуются в суде. Хотя бы потому, что не мое дело, извините, собирать подобные доказательства. Повторяю, я сообщаю вам только то, что видели мои глаза и слышали мои уши. Несколько раз дон Мануэль подходил к Элен, они говорили о чем-то, потом была его дуэль с Джошуа Стернсом, который попытался вмешаться...

— Во что вмешаться?

— Он тоже неравнодушен к Элен, вы легко это можете проверить — он жив и лежит у себя дома в полумиле отсюда.

— Не торопитесь, мисс, — поднял руку сэр Блад, — итак, была дуэль...

— Да, дон Мануэль ранил Джошуа и сразу же покинул мой дом.

— Без Элен?

— Сначала да. И это, на мой взгляд, легко понять, это было бы слишком вызывающе. Хотя здесь можно строить любые предположения. Но фактом является то, что, когда все гости разъехались, Элен пожелала остаться у меня, хотя вы знаете ее нрав, она не любит задерживаться в гостях. Кроме того, впервые в своей жизни она приехала на бал с камеристкой. Что это, как не проявление доброй воли, как не согласие бежать с тем, кто явится за нею ночью?

Энтони откинулся в кресле, теребя перевязь своей шпаги.

— Я не верю, не верю, — тихо повторял он.

— Действительно, — сказал сэр Блад, сохранявший внешнее спокойствие, — слишком громоздким получается все это предприятие с похищением. Встреча в столь людном месте, как бал, и потом этот погром в Бриджфорде...

— Не я составляла этот план, милорд, и не я отвечаю за его изъяны. Нападение на городок могло понадобиться для того... ну не знаю, для чего. Запутать следы, чтобы вознаградить свою команду. Скажем, ему нечем было платить команде...

— Да! — воскликнул пораженный последним соображением Энтони. — Конечно, у него, должно быть, не было денег. Он захватил Элен, чтобы потребовать выкуп.

Лавиния усмехнулась:

— Он мог заработать достаточно денег, потребовав выкуп за вас, Энтони. Но он этого не сделал.

— За Элен он мог бы потребовать значительно больше, — неуверенно возразил лейтенант.

— Вот уж за кого он мог бы получить больше всего, так это за меня, — сухо сказала Лавиния.

И отец и сын молчали.

— Из двух девушек, находившихся в тот вечер в доме Биверстоков в Бриджфорде, дон Мануэль де Амонтильядо и Вилькампа выбрал не ту, которая богаче, а ту, в которую был влюблен, — подвела итог своим словам Лавиния.

Сэр Блад посмотрел в ее холодные глаза. Лавиния была ему отвратительна в этот момент, несмотря на всю свою красоту.

— У меня остался всего один вопрос к вам, мисс.

— Я слушаю, милорд.

— Вы утверждаете, что все видели собственными глазами.

— Именно так.

— Видели ли вы собственными глазами, как мисс Элен Блад подала этому испанскому кабальеро руку, чтобы он увел ее из вашего дома на свой корабль?

Лавиния секунду помедлила, и Энтони сразу же встрепенулся.

— Нет, — ровным голосом сказала черноволосая красавица, — этого я собственными глазами не видела. Полагаю, что я видела достаточно всего прочего, чтобы сделать те выводы, которые я сделала.

Сэр Блад кивнул и начал снова набивать трубку.

— Спасибо вам, мисс, за то, что вы согласились прийти к нам, до свидания.

— До свидания, джентльмены, — сказала она и вышла, шурша шелками. Когда она направлялась на эту встречу, то знала, что в ее позиции есть всего лишь одно слабое место — Джошуа Стернс, показания которого могли нарушить стройность картины. Теперь она была уверена, что ни отцу, ни сыну не придет в голову допрашивать этого простофилю, тем более что сейчас он валяется в бреду из-за своей раны.

Когда двери за Лавинией закрылись, сэр Блад и Энтони некоторое время сидели в молчании.

— И все-таки я не верю, — сказал лейтенант, тяжело вздохнув.

— У тебя немного оснований, чтобы ей не верить, но тем не менее они есть. Она не видела, как Элен бросилась в объятия этого испанца.

— Это доказывает, может быть, только ее собственную честность, — сказал Энтони.

Глава седьмая

Незавершенный поединок

Я догоню его и убью, — сказал Энтони, когда Лавиния вышла.

— И где ты будешь его искать? — устало спросил сэр Блад.

— Я обшарю все закоулки Мэйна, но я его найду. Клянусь, отец!

— У тебя нет корабля, — еще более усталым и разбитым тоном сказал губернатор.

— Ты дашь мне корабль!

— Тебе нет еще и двадцати лет. Как ты собираешься осилить такое дело?

— Дону Мануэлю едва ли больше двадцати, так же как и мне, но он сумел осилить дело, значительно более хитрое.

— Из твоих слов, Энтони, я заключаю, что ты допускаешь мысль о том, что Лавиния не лжет или не совсем лжет.

Лейтенант в ярости прошелся по кабинету.

— Не знаю, отец. С одной стороны, я ей не верю, но, с другой стороны, меня одолевают такие подозрения... В общем, мне необходимо посмотреть в глаза Элен, и все, что мне суждено узнать, я хотел бы узнать именно от нее.

Губернатор медленно набивал свою трубку.

— Нельзя начинать такое предприятие, не зная точно, что является его целью. Другими словами, ты должен решить, кому ты собираешься мстить — ему или ей.

— Я не знаю.

— Вот видишь!

— Но если я останусь сидеть на месте, у меня просто разорвется сердце!

Сэр Блад раскурил трубку, поудобнее устроился в кресле и закрыл глаза. Он казался совершенно изможденным и разбитым, несколько часов этого безумного утра превратили его в старика. Метавшийся по кабинету лейтенант наконец обратил на него внимание и остановился вплотную к его креслу. Он собирался что-то сказать, но отец опередил его:

— Знаешь, сынок, что-то мне подсказывает, что вины Элен в этой истории нет. Я не могу поверить в ее предательство по отношению к нам. Боюсь, что она попала в очень неприятную историю. Мы должны выручить ее.

— Мне тоже так кажется.

— Сам я не могу покидать остров.

— Я знаю, отец.

— Я дам тебе корабль.

— Я знал это.

— И даже не буду тебе говорить, чтобы ты был как-то особенно осторожен.

— Я понимаю.

— Найди ее, Энтони.

— Я найду ее.

Меньше чем через три часа, едва взяли на борт бочки с водой, семидесятидвухпушечный красавец «Мидлсбро» вышел в открытое море. Когда очертания Ямайки начали покрываться голубоватой дымкой, в каюту капитана явился штурман Кирк и спросил, каковы будут указания относительно курса. Другими словами — куда плыть?

— Куда нам плыть? — рассеянно спросил Энтони.

— Вот именно, сэр.

— Куда угодно. Можно на север к Кубе, на северо-восток к Наветренному проливу, ничем не хуже и запад с его Юкатаном.

Штурман Кирк с трудом подавил волну профессионального возмущения, поднявшуюся в груди. Ничего себе, выйти в море с таким приказом!

— Извините, сэр, но я не могу решать такие задачи.

Энтони поднял на него глаза и подумал, что старый моряк, вероятнее всего, прав, а он сам сейчас перед ним выглядит полным идиотом. Но тем не менее куда ж нам все-таки плыть? Ни одно из направлений не представлялось ему отличающимся хоть чем-нибудь от всех прочих. В поисках сведений об Элен, вероятнее всего, предстояло обследовать большинство островов Антильского архипелага, а возможно, и Багамского. Так с чего же начать?

— Послушайте, Кирк, мы идем к Санта-Каталане.

Энтони решил начать с этого островка; о нем по крайней мере точно известно, что он как-то связан с похитителем. Дон Мануэль вряд ли туда пойдет, поскольку все на Ямайке знают, что это цель его путешествия и, стало быть, его будут искать именно там. Но, с другой стороны, он может направиться именно туда, потому что его не станут искать там как раз из тех же соображений. Санта-Каталану надо было обследовать в первую очередь — как самый двусмысленный объект в общем списке и не думать о нем.

— Я вас правильно понял, сэр, — Санта-Каталана?

— Именно так.

* * *

Жилище дона Диего напоминало в известной степени бандитское гнездо, и, надо сказать, он этим в глубине души гордился. Располагалось оно в глубине укромной, маленькой бухты на южном побережье испанской части Гаити. Места эти были еще плохо колонизированы и в окрестностях поселения, которое сделал своей стоянкой испанский гранд, промышляющий морским разбоем, слонялось много беглых рабов, ссыльных и прочего отребья. Дон Диего постепенно сделался у них чем-то вроде племенного вождя, ему, а не местному алькальду принадлежала реальная власть — и военная, и судебная.

Как уже упоминалось, губернатор Гаити прекрасно был осведомлен о том, что за птица гнездится у него под боком, но закрывал на этот факт глаза. Он ненавидел англичан тайно и поэтому всячески содействовал человеку, способному ненавидеть их открыто.

Встречать дона Диего, возвращающегося из удачного рейда, собралось довольно много народу. Здесь были команды двух принадлежащих ему кораблей, вытащенных на берег для ремонта, испано-язычный сброд со всего света, торговцы, прачки, маркитантки, мулаты, негры, индейцы — пестрая шумная толпа. Среди встречающих было несколько человек, одетых в приличное европейское платье. Это были чиновники из канцелярии губернатора. Им дон Диего отдавал всякий раз двадцатую часть добычи, это было частью негласного договора испанского корсара с наместником его католического величества. Дон Диего презирал губернатора за его крохоборство, но вынужден был мириться.

Сразу после того, как корабль пришвартовался, Элен и Тилби были препровождены в небольшой замок из розового туфа, увенчанный круглой, мавританского стиля башенкой, — именно там располагалась резиденция хозяина здешних мест.

Бухта была с обеих сторон сдавлена высокими холмами, подступавшими к самой воде. Холмы густо поросли марцелиновыми и мангровыми деревьями.

— Это похоже на какое-то логово, — сказала Тилби, глядя по сторонам. Она не знала, что местные жители так примерно и называли между собою это поселение. В подобной бухте не слишком удобно жить, зато ее достаточно удобно защищать. На языке коренных жителей, которых, впрочем, совсем уж тут не осталось, бухта имела очень звучное и длинное название, перевести которое правильнее всего было бы как Мохнатая Глотка.

Знатной пленнице и ее камеристке отвели в мавританском замке дона Диего большую, но не слишком удобную комнату. В жилище испанского пирата, кроме прислуги, не было женщин. Этот аристократ любил ходить к портовым девкам и никогда не чувствовал себя обделенным по части женской ласки, потому что ему было чем платить!

— А зачем держать корову, когда молоко продают на базаре, — любил он повторять старую испанскую поговорку.

Английские пленницы были неприятно удивлены внутренним убранством жилища кастильского аристократа. В самом деле: грязный каменный пол, два деревянных топчана, застланных грубыми шерстяными одеялами. Голые окна, простой глиняный кувшин с водою в углу — и это все.

— Может быть, это тюремная камера? — осторожно спросила Тилби.

— Боюсь, это покои для высоких гостей, — ответила Элен. — Я предчувствовала что-то подобное, вспомни нашу каюту на корабле.

— Да, правда, — вздохнула камеристка.

Появившийся без всякого стука управляющий, или, точнее сказать, дворецкий Фабрицио, объявил, что обед будет подан с минуты на минуту.

— Если вы хотите, чтобы я переодевалась к обеду, надо было похищать меня не только с камеристкой, но и гардеробом, — заявила Элен дону Диего, когда он вошел в столовую. — И объясните своему горбатому итальянцу, что, когда собираешься войти в комнату дамы, надо предварительно постучать.

Дон Диего только подергал усом.

— Когда я буду похищать вас во второй раз, я позабочусь о вашем гардеробе и вышколю предварительно слуг, обещаю вам.

Столовая, естественно, соответствовала общему стилю дома. Среди посуды и приборов было много дорогих и даже изящных вещей, но вместе они производили удручающее впечатление. Хозяина это обстоятельство, судя по всему, занимало мало. Он решительно приступил к еде. Как готовили у дона Диего, выяснить Элен не удалось, потому что она не притронулась к тому, что было подано на серебряных и золотых блюдах.

Хозяин ел жадно и много, он ловко расправлялся с седлом барашка при помощи двух латинских кинжалов, вытащенных прямо из-за пояса, по усам и бороде у него обильно тек мясной сок, смешанный с красным вином, которым он то и дело запивал ягнятину.

Элен молча рассматривала его, вращая пустой бокал тонкими бледными пальцами.

Хозяин несколько раз исподлобья посмотрел на нее, потом спросил с некоторым ехидством в голосе:

— Что с вами, мисс? Может быть, вас мучают последствия морской болезни?

— Нет, последствия этой болезни меня не мучают, просто в обществе людоеда кусок не лезет в горло.

— От страха, мисс?

— От отвращения!

Дон Диего стукнул рукояткой своего кинжала по столу:

— Я солдат, мисс, и занят в основном тем, что стараюсь перерезать глотки как можно большему количеству англичан, и мне некогда думать о соблюдении правил английского этикета.

— Вы говорите очень витиевато и очень гадко, сэр.

Дон Диего с грохотом вонзил кинжал в стол.

— Вы мне портите аппетит, мисс, — прорычал он и вышел из столовой.

— А у меня аппетит начинает появляться, — тихо сказала Элен. Положила в рот маслину и запила вином, которое показалось ей превосходным.

Вечером этого же дня в комнату, где содержались пленницы, было доставлено несколько ковров и два сундука с разного рода вещами, которые могли понадобиться женщинам в повседневном обиходе.

— Что это с ним случилось? — спросила Тилби, воодушевленно роясь в принесенных тряпках.

— Точно еще не знаю, но думаю, что это знак скорее хороший, чем плохой.

* * *

Энтони всю ночь провалялся без сна, мучимый своими бесплодными мыслями, и заснуть ему удалось только под утро, так что, когда первый помощник лейтенант Логан и штурман Кирк его разбудили, вид у него был удивленный и взъерошенный, и он не сразу понял, что они говорят.

— Повторите, Кирк, что вы сказали?!

— Если вы изволите подняться, то увидите сами, сэр. Прямо по курсу в десяти кабельтовых перед нами — «Тенерифе».

Энтони перевел взгляд с Кирка на Логана, они оба улыбались, но не шутили.

— Один шанс из тысячи, сэр, — сказал Логан.

— Он просто решил спрятаться к папочке под крыло, — сказал Кирк.

Удостоверившись, что его не разыгрывают, Энтони сказал:

— Хорошо, господа, я сейчас оденусь, а пока дайте ему приказ лечь в дрейф.

— Вряд ли после всего, что он сделал, ему будет легко на это согласиться, — заметил Кирк.

— Это для очистки совести. Когда я поднимусь, мы решим, что нам делать дальше.

Появившись на юте, Энтони выяснил, что «Тенерифе» убрал паруса. Это не вполне укладывалось в уже нарисовавшуюся в голове лейтенанта картину, но он решил пока не ломать себе голову.

— Они несомненно узнали нас, — сказал он Логану.

— И поняли, что сопротивляться бесполезно, против «Мидлсбро» они не выстоят и часа.

— Не забывайте, что у них есть на борту аргумент против нашей немедленной атаки, Логан.

— Так точно, сэр, возможно, они и легли в дрейф, чтобы предъявить нам его.

— Возможно, возможно, — пробормотал Энтони, впиваясь глазами в корму галеона. Первоначальная радость от того, что испанец так легко отыскался, прошла. Ему вдруг стало понятно, до какой степени трудно будет освободить Элен. Правда, неизвестно, хочет ли этого сама Элен?

Оказалось, что не он один размышлял над деталями предстоящей операции.

— Сэр, — сказал Логан, — если они предложат вам подняться на борт «Тенерифе», не соглашайтесь. Почти наверняка это ловушка.

— Тогда придется приказать дону Мануэлю зайти к нам.

— Здесь он может говорить все что угодно. Как мы проверим его утверждение, что мисс Элен нет у него на судне?

— Но, задержав дона Мануэля здесь, я могу отправиться туда сам и все проверить.

— Они все равно захватят вас. Он наверняка оставит им такое указание на случай своего невозвращения с «Мидлсбро».

— Но тогда, — вспылил Энтони, — у нас вообще нет никакого выхода. Это тупик!

— Не думаю, сэр, — спокойно сказал Логан, — просто нам надо в наших размышлениях вернуться на два шага назад.

— То есть?

— Мы пригласим этого испанца к нам и, если он согласится и прибудет, потребуем от него, чтобы он позволил нам осмотреть его корабль. И пусть он напишет об этом бумагу своему помощнику.

— А если он откажется?

— Это будет, во-первых, явным доказательством того, что мисс Элен находится у него на борту, а во-вторых, тогда и будем думать, сэр.

Дон Мануэль согласился навестить своего английского друга с угрожающей легкостью. Вместо того чтобы испытать чувство облегчения оттого, что все складывается так, как ему хотелось бы, он еще больше напрягся, ожидая за всем этим внешним дружелюбием каких-то особенных, дьявольских каверз. Он был даже не уверен в том, что ему удастся выдержать любезный тон в беседе с человеком, который в столь недавнем прошлом так много для него сделал.

Капитан «Тенерифе» спокойно поднялся на борт «Мидлсбро». Нельзя сказать, что внезапное появление у него в кильватере корабля Ямайской эскадры не показалось ему странным. Оставалось лишь надеяться на то, что эта встреча случайна и что капитану этого корабля вряд ли известны те не вполне корректные шаги, предпринятые им по отношению к мисс Элен. И если честно, то испанец вовсе не горел желанием встретиться с молодым Бладом — он чем дальше, тем больше жалел о том, что в свое время решил повести себя благородно, вместо того чтобы повести себя разумно. Получи он тогда за голову Энтони свои сто тысяч песо, все стояло бы сейчас на своих местах, не было бы этой встречи с голубоглазой блондинкой, разбившей ему сердце.

Так вот, когда дон Мануэль поднялся на борт «Мидлсбро» и увидел своего английского друга, то понял, что тот тоже не в восторге от их встречи. Тогда к чему это столь настоятельное приглашение прибыть на борт «Мидлсбро?»

Вскоре все объяснилось, но довольно неприятным для гостя способом. По команде Логана два сопровождавших дона Мануэля испанских солдата были мгновенно разоружены.

— В чем дело, сэр Блад?! — возмутился гость.

— Это сделано в целях вашей безопасности, — объяснил Логан, но в данной ситуации его объяснение прозвучало довольно издевательски.

Дон Мануэль повернулся к Энтони:

— Не многовато ли за то, что я пытался ухаживать за вашей сестрой, сэр?

— Но маловато за то, чем в результате закончились эти ухаживания, сеньор.

— Я не понимаю вас.

— Не надо делать из меня идиота!

Когда с ним обращались подобным образом, дон Мануэль вспыхивал и мог сказать слова и совершить поступки, которые были ему явно не на пользу.

— Нет, это вы перестаньте делать из меня идиота. Я теперь знаю, что Элен, будучи вашей сестрой, больше привлекает вас как женщина, чем как родственница.

— Вам не кажется, что вы вторгаетесь туда, куда вам вторгаться не стоит?

— Я, сэр, привык сам определять, куда мне стоит вторгаться, а куда нет.

— Придется вам объяснить, что это очень вредная привычка. — Энтони с этими словами взялся за эфес своей шпаги.

— К вашим услугам. — Испанец легко вытащил свою шпагу и отбросил в сторону шляпу.

Никто из присутствующих не посмел им помешать. Зазвенели клинки. Испанец оказался великолепным фехтовальщиком. Энтони, считавшийся одним из лучших клинков острова, это чувствовал. Нанося и отражая удары, молодые люди не прекращали вести еще и словесную дуэль.

— Ответьте мне, сэр, — говорил Энтони, энергично атакуя, — куда подевались ваши хорошие манеры. Вам ничего не стоит задеть честь девушки, которой вы совсем еще недавно оказывали знаки внимания.

— Не знаю, как у вас, сеньор, а у нас не принято обижаться на правду. Я просто произнес вслух то, о чем молчат некоторые.

— Кого вы имеете в виду, когда говорите «некоторые»?

— Ну хотя бы нашу общую знакомую, мисс Лавинию Биверсток. — Дон Мануэль изящно уклонился от удара.

— Лавиния?! Что вам сказала эта интриганка?

— Вы быстро поумнели, лейтенант, — усмехнулся дон Мануэль, переходя в атаку, — вы уже поняли, что она интриганка.

— В данном случае важно не то, что она вообще интриганка, а то, каким образом она интригует против меня.

— Вы так говорите, как будто обвиняете меня в сговоре с нею.

— А разве вы не ее сообщник?! — воскликнул Энтони.

Своей шпагой он задел левый локоть испанца, и на доски настила упало несколько капель крови.

— Отвечайте, вы, любитель срывать покровы с истины и говорить правду!

Дон Мануэль сделал вид, что не заметил укола, и спокойно продолжал поединок.

— Признаюсь, — сказал он, — мисс Лавиния пыталась мне помочь, но из этого ровно ничего не вышло.

— Вы хотите сказать, что Элен нет на борту «Тенерифе?» — со злой иронией в голосе спросил Энтони, усиливая ярость своих атак.

— Бог свидетель, — сказал дон Мануэль и неожиданно нанес укол в бедро своему противнику, — мисс Элен на моем корабле нет, хотя, признаюсь, я бы мечтал об этом.

Энтони прислонился спиной к грот-мачте и опустил шпагу.

— Я не могу поверить вам на слово, сэр.

Дон Мануэль, увидев, что поединок потерял смысл, вернул шпагу в ножны и, достав из кармана платок, приложил к раненому локтю.

— Это такое дело, где вряд ли можно вести себя по-другому, поэтому я не сержусь на вас. А чтобы вы имели возможность избавиться от подозрений, я приглашаю вас обыскать корабль.

Энтони тоже вложил шпагу в ножны.

— Более того, — продолжал испанец, — я готов остаться у вас на борту в качестве заложника и написать своему помощнику, чтобы он содействовал тем людям, которых вы пошлете, в поисках мисс Элен.

Лейтенант повернул голову к стоявшему рядом Логану и сказал ему упавшим голосом:

— Элен нет на «Тенерифе».

После благополучного завершения спонтанной дуэли молодые люди беседовали еще около двух часов, даже пообедали вместе, но уже без прежнего дружелюбия и сердечности. В конце стало понятно обоим, что они тяготятся обществом друг друга.

Энтони рассказал все, что ему было известно о налете на Бриджфорд. Дон Мануэль его выслушал, но ничего не сказал. Он сразу понял, кто был автором ночного рейда и у кого в руках находится в настоящий момент Элен. Подлая натура дядюшки Диего выдавала его с головой, и это не оставило равнодушным дона Мануэля. Нет, ему не было дела до ограбленных бриджфордских обывателей; другая мысль взволновала его — не дай Бог, дон Диего де Амонтильядо и Вильякампа, это кровавое чудовище, обратит свой бешеный темперамент на утонченную, образованную и воспитанную в холе и неге белокурую Элен. Именно об этом с содроганием думал дон Мануэль, рассеянно слушая Энтони. Тем не менее дон Мануэль не стал скрывать от своего бывшего друга, какую роль сыграла Лавиния во всей этой истории.

— Если бы она была мужчиной, я бы знал, что мне делать! — воскликнул лейтенант.

Испанец развел руками и тут же слегка поморщился — рана давала себя знать.

— В том-то и дело — только женщина могла построить такую коварную ловушку для Элен. Да, можно сказать, и для меня тоже.

Энтони вопросительно посмотрел на него.

— Да-да, она же мне не сказала о том, что вы с Элен не брат и сестра, и только позже мне стало понятно, что Элен отвергает мои ухаживания, потому что у нее были вы. Французы говорят — «ищите женщину», в данной ситуации правильнее было бы сказать — «ищите мужчину».

— Пожалуй, — согласился Энтони.

— Да и действия мисс Лавинии объяснялись тем же.

— Чем?

— Неужели вы так до сих пор и не сообразили? Припомните ваши последние с нею беседы. И не надо краснеть, нет ничего предосудительного в том, что вас любят сразу две красивые девушки.

Энтони решил перевести разговор на другую тему, но не нашел ничего лучшего, как спросить:

— А как вам кажется, не могла ли мисс Лавиния состоять в сговоре с этим негодяем, ну с этим, что организовал налет на Бриджфорд?

— Лавиния Биверсток — испанская шпионка? — хохотнул дон Мануэль. — Это, по-моему, вы хватили, мой друг.

Внезапно дон Мануэль отчетливо осознал, до какой степени он ненавидит этого счастливчика в форме лейтенанта английского флота.

Расстались молодые люди почти холодно, хотя и пожелали друг другу удачи. Дон Мануэль хотел было на прощание пообещать лейтенанту Бладу, что если он первым отыщет мисс Элен, то немедленно отправит ее на Ямайку, но понял, что это была бы явная ложь. Его язык отказался бы произнести подобную клятву. «Ну что ж, — подумал капитан „Тенерифе“, — значит, объяснение состоялось».

Глава восьмая

Что задумал управляющий

На следующий день после отплытия Энтони на «Мидлсбро», у дома Стернсов, что стоял в самом конце улицы Картроуд, остановилась карета мисс Лавинии Биверсток. Она приехала навестить раненого Джошуа. Ни сам мистер Стерне, ни тем более его супруга миссис Стерне не любили богатую и гордую девушку, но отказывать ей в приеме было бы неприлично. У них не было мысли о том, что она могла бы увлечься их сыном, который, даже по их представлениям, звезд с неба не хватал и пороху изобрести не пытался. Поэтому этот визит был неожиданным.

После принятых в таких случаях любезностей, миссис Стерне проводила гостью в комнату сына. Она тяжело вздохнула, когда Лавиния попросила оставить ее с Джошуа, но согласилась.

Рана юноши была неопасной, и визит красавицы его очень обрадовал.

— Я ни о чем не жалею, мисс Лавиния, ни о чем! — с жаром заявил он.

— Что вы имеете в виду, Джошуа, дорогой?

— Я ранен, да, — он попытался приподняться в постели, — но я не мог поступить иначе. Я лишь сожалею, что испортил вам праздник, мисс.

— Пустяки, — улыбнулась красавица. — Зря вы так волнуетесь.

— Но честь! Согласитесь, что этот испанец вел себя очень нагло. Элен не хотела с ним танцевать, да, по-моему, и видеть его было ей неприятно.

Лавиния перестала улыбаться.

— Поймите, вы напрасно волнуетесь, Джошуа, уверяю вас.

Юноша откинулся на подушки. Лавиния достала из складок платья небольшой пузырек и, оглянувшись, вылила его в чашку, стоявшую на столике рядом с постелью больного. Он продолжал о чем-то бормотать, закрыв глаза.

Еще раз оглянувшись, Лавиния протянула ему чашку.

— Вот, выпейте, вам надо успокоиться.

Джошуа недоверчиво поглядел на питье, но, находясь под влиянием магнетического взгляда Лавинии, выпил.

— Ну вот и прекрасно. Теперь вам надо заснуть.

— Но вы не сердитесь на меня, мисс? — потянулся он к ней с подушек.

— Нисколько. Я даже благодарна вам за тот рыцарский поступок, который вы решили совершить именно в моем доме.

Встретившись в гостиной с миссис Стерне, она сказала ей:

— Джошуа чувствует себя неплохо, но на вашем месте я бы все-таки вызвала лекаря. Кто тут у вас живет поблизости?

— Мистер Эберроуз.

— Вот и отлично, он хороший врач. У него лечился мой отец.

Миссис Стерне поблагодарила гостью и, когда та уехала, немедленно послала за доктором.

Доктор Эберроуз осмотрел Джошуа, никакого ухудшения, конечно, не обнаружил, но на всякий случай дал молодому Стернсу хлебнуть своего личного, всему городу известного бальзама.

Тем не менее ночью сыну банкира стало хуже, к утру у него начался жар, а к вечеру следующего дня он скончался от сердечного приступа.

* * *

— Вы довольны вашим новым гардеробом? — спросил «людоед» за завтраком свою пленницу.

— Да, в присланном вами сундуке есть очень хорошие вещи, но я ничего не смогла себе подобрать.

— Почему же? — В этот раз для разделывания куска мяса бывший испанский гранд применил более цивилизованные приспособления, чем пара кинжалов.

— Если я что-нибудь надену, я почувствую себя соучастницей ограбления.

Дон Диего насупился, лицо его потемнело, но он сдержался и лишь машинально погладил свои усы.

— Знаете, мисс, что я придумал?

— Любопытно будет послушать.

— Вы мне давно надоели, но отдать вас солдатам или повесить я не могу из жадности...

— Приятно слушать разумные речи.

— ...Так вот, отныне, всякий раз, когда вам заблагорассудится меня оскорбить, я не стану шуметь и портить свою мебель. Я буду просто доставать лист бумаги, на котором я написал мои предложения вашему папаше, и к уже намеченным ста тысячам выкупа буду добавлять еще по тысяче песо.

— Вот как?

— Именно так. Чем вольнее будет ваш язычок, тем тоньше будет становиться его кошелек.

Элен пожала плечами и презрительно фыркнула.

— И молите Бога, мисс, чтобы ваши родственники оказались достаточно состоятельны. За все то, что вы имели дерзость наговорить мне за последние дни, у девицы без гроша за душой уже раз пять язык бы вообще вырвали.

Дон Диего отхлебнул вина.

— По этой же причине я не буду торопиться. Вы будете у меня находиться до тех пор, пока не научитесь себя вести, а обучение у столь тонкого знатока манер, как я, стоит очень дорого. — Дон Диего захохотал.

Чем дольше думала Элен над словами дона Диего, тем сильнее начинала беспокоиться. Этот негодяй, судя по всему, сочинил беспроигрышный план. Она пока не могла придумать, каким образом ей удастся его разрушить.

— Хорошо, дон Диего, я поняла, что мне придется задержаться у вас на неопределенно длинный срок, поэтому я хотела бы попросить вас об одном одолжении.

— Я к вашим услугам, — перейдя в благодушное состояние, дон Диего отправил в рот огромный кусок индейки и запил его приличным глотком мадеры.

— Избавьте меня от необходимости питаться за одним столом с такой отвратительной скотиной, как вы!

Дон Диего чуть не подавился от неожиданности.

— Што, што одна... — прохрипел он.

— Что, что?

— Сто одна тысяча песо!

— Замечательно, дон Диего, но я требую, чтобы моей служанке позволено было покупать на пристани что-нибудь для нашего с ней стола. Деньги, необходимые на это, вы тоже можете поставить в общий счет отцу и даже с процентами, что согреет ваше ростовщическое сердце.

— Сто две тысячи, — сказал уже несколько успокоившийся дон Диего.

* * *

Вечером того же дня, когда Джошуа Стерне метался в жару, лакей сообщил Лавинии Биверсток, что в передней дожидается и просит аудиенции управляющий ее бриджфордским домом мистер Троглио. Это было против правил, заведенных в имении Биверстоков. Управляющему надлежало сидеть и ждать, когда его вызовут с докладом, хотя бы ждать пришлось десять лет. Троглио, разумеется, не мог не знать об этом. Значит, поступок этого лысого упыря продиктован какими-то чрезвычайными обстоятельствами, решила Лавиния и приказала пустить.

Мистер Троглио в знак почтения низко наклонил свою яйцеобразную голову.

— Итак? — нетерпеливо спросила Лавиния, успокаивая на коленях роскошную мексиканскую кошку. — Что вы собираетесь мне сообщить?

— Сегодня утром в Бриджфорд прискакал человек из губернаторской канцелярии и велел мне сегодня явиться во дворец для беседы с сэром Бладом.

Лавиния резко сжала кошачье ухо, животное обиженно мяукнуло. Мисс Биверсток в этот момент проклинала себя за непредусмотрительность, как она могла упустить из виду, что этот хитрый старик захочет допросить ее слуг?

— Вы уже были там?

— Я только направляюсь туда.

— Зачем же вы явились ко мне и тем самым заставляете ждать высокопревосходительство?

Троглио посмотрел по сторонам и приблизился на один шаг к своей хозяйке.

— Дело в том, что я догадываюсь, о чем пойдет речь во время этой... беседы.

— О чем?

— О том, с кем и каким образом его дочь, мисс Элен, покинула ваш дом той ночью.

Лавиния, продолжая поглаживать кошку, с интересом рассматривала своего управляющего. Он, по всей видимости, был не так прост, как казался или хотел казаться.

— И каким же образом и с кем мисс Элен оставила мой дом в Бриджфорде?

Яйцеголовый развел руками:

— Я ведь ничего не видел, я запирал в это время кладовые.

— Ты это и скажешь сэру Бладу?

Троглио помолчал, словно внутренне на что-то решаясь. Потом заговорил:

— Мне кажется, миледи, я нижайше прошу прощения за то, что пускаюсь в рассуждения на эту тему, так вот мне кажется, что вам желательно, чтобы я сказал на допросе у губернатора нечто другое.

Лавиния не спешила отвечать на это рассуждение. Можно ли доверять этому лысому генуэзскому хитрецу? Он служил у Биверстоков уже целых пять лет, зарекомендовал себя исполнительным работником и весьма сдержанным человеком. Никогда он не набивался ни к покойному плантатору, ни к его дочери с предложениями каких-то особых услуг. А в колониальном быту такие ситуации волей-неволей возникали. Может быть, он ждал своего часа все эти годы? И что руководит его верноподданническим порывом сейчас? Что случилось, если этот скрытный и осторожный негодяй (отчего-то Лавиния была уверена, что он негодяй) готов лжесвидетельствовать перед самим губернатором?

— Еще раз прошу прощения, миледи. Мне понятны ваши сомнения, но происходят они, поверьте, всего лишь от незнания вами некоторых обстоятельств. Я сообщу их вам, и ваши сомнения отпадут.

Лавиния сделала ему знак приблизиться. Выхода, кажется, нет, придется вступать в альянс с этим... она не сумела подобрать нужного слова.

— Говорите, что вы хотите получить за то, что вы сегодня скажете губернатору Ямайки, что его дочь по своей воле бежала с испанским графом.

Троглио улыбнулся как человек, предвкушающий, какой эффект произведут слова, которые он собирается произнести.

— Я думаю, миледи, вас значительно больше занимает не то, как я скажу, а то, с кем на самом деле сбежала мисс Элен.

Лавиния замерла.

— И ты...

— Я действительно догадываюсь, с кем и куда.

Черноокая красавица была поражена и не скрывала этого. Она не сразу собралась с силами, а когда собралась, то заговорила медленно, как бы в некоторой неуверенности:

— Не хотите ли вы сказать, что можно прямо сейчас пойти и освободить ее?

— Не прямо сейчас и не просто так, — улыбнулся Троглио, и эффект был такой, будто улыбнулась посмертная маска.

— Договаривайте до конца.

— Извольте, миледи. Я делаю вам вот какое предложение. Я даю сегодня такие показания его высокопревосходительству, что с вас будут окончательно сняты всяческие подозрения, взамен вы назначаете меня посредником в деле выкупа вашей самой близкой и любимой подруги.

— Выкупа?

— Разумеется. Она сейчас находится в руках такого человека, который просто так ее не отдаст. Я думаю, он сейчас как раз взвешивает, сколько ему имеет смысл потребовать с сэра Блада за возвращение его дочери.

— И каков ваш план?

— Мой план основан на том, что, сколь бы сильна ни была отцовская любовь, настоящая ненависть все равно сильнее и вы выложите больше, чем губернатор за... за право решить судьбу Элен Блад.

Лавиния, сузив глаза, рассматривала этого человека. Он был настолько же опасен, насколько мог оказаться полезен. Конечно, он играет какую-то свою игру, и ей не нужно пока делать вид, что она его раскусила.

— А вы умны, мистер Троглио, — сказала она, — даже очень умны.

Генуэзец поклонился и задержался в поклоне, может быть стараясь скрыть выражение лица. Не покраснел ли? Мужчины больше подвержены действию самой грубой лести, чем женщины — действию самых тонких комплиментов.

— Но вы не рассчитали всех вариантов, вы не учли одну возможность. Я сейчас позову слуг, они свяжут вас, и вы под пыткой выложите мне имя этого благородного джентльмена, который собирается продавать мне мою бывшую рабыню.

— Вы не сделаете этого, миледи, — сказал Троглио, но голос его звучал неуверенно.

— Почему это?

— Это вам не выгодно.

— Напротив. Торговля без посредников всегда выгоднее. На какие комиссионные вы рассчитывали в результате своего великодушного посредничества? Сколько я должна буду переплатить сверх запрошенной суммы?

Генуэзец был смертельно бледен, когда посмел снова посмотреть в лицо мисс Биверсток. Он лучше, чем кто-либо, знал, что эта юная красотка способна на многое, и намек на возможность пыток отнюдь не был пустым.

— Вы не сделаете этого еще и потому, что сегодня меня ждет губернатор.

— И вы специально приехали, чтобы шантажировать меня, да?

— Я против таких выражений, миледи. Как я мог думать о каком-то шантаже по отношению к вам? Просто небольшая страховка. Кроме того, я подумал, что моя госпожа оценит тот момент, что вам так или иначе придется искать человека для этой щекотливой миссии. Я имею в виду выкуп Элен. Не лучше ли иметь на этот случай своего человека, и, кроме того, человека кровно заинтересованного. Что вам эти пять-семь тысяч лишних, тем более что я получу их отчасти с него, а не с вас?

— С кого? — быстро спросила Лавиния.

Троглио вежливо улыбнулся:

— Вы очень умны, миледи. Возвращаю вам ваш комплимент, и вы поймали бы меня сейчас, когда бы...

— Когда бы что?

— Когда бы я не был настороже. — Троглио опять счел нужным поклониться, хотя делать это ему было нелегко, он весь взмок, и при этом его бил легкий озноб. Он догадывался, что разговор с этой юной красоткой не будет простым, но не думал, что он до такой степени будет напоминать вытягивание жил. Он действительно чуть не проговорился, от кого получил сведения о местопребывании мисс Элен. Он был на волосок от гибели в этот момент. Но, кажется, сейчас мисс Биверсток склоняется к заключению сделки.

Лавиния сидела в задумчивости, купая пальцы в теплой шерсти своей красавицы кошки. Управляющий решил привести напоследок еще один аргумент в свою пользу и в пользу заключения между ними договора.

— Извините, миледи, я понимаю все ваши опасения, но рассудите сами, вам нечего бояться каких-то неосторожных шагов с моей стороны. После того как я дам сегодня ложные показания губернатору, вы будете держать меня в своих руках.

Лавиния рассмеялась:

— А вы поглупели к концу беседы, Троглио. Во-первых, я и так держу вас в своих руках, а во-вторых, чтобы помешать вам тем способом, о котором вы говорите, мне пришлось бы выдать себя.

Управляющий потупился, то ли действительно устыдившись, то ли разыгрывая это.

— Ладно, — сказала юная плантаторша, — я принимаю ваше предложение, несмотря на его невероятную подлость. Пусть местопребывание Элен останется вашей тайной, но если...

Троглио сделал энергичный успокаивающий жест:

— Что вы, миледи, я не могу даже попытаться вас обмануть, я лучше, чем кто-нибудь другой, знаю, как вы богаты...

Лавиния удивленно посмотрела на него, Троглио смущенно помолчал, но все же закончил фразу:

— ...и безжалостны.

— Идите, — сухо сказала Лавиния, хотя в глубине души была очень польщена последними словами этого странного типа, своего союзника в этом щекотливом деле.

Когда в коридоре стихли его шаги, она еще некоторое время сидела в прежней позе и размышляла о только что заключенной сделке. И она представлялась ей все более и более выгодной. В самом деле, какая разница, сколько прикарманит этот генуэзский упырь, если взамен он обязуется доставить сюда белокурую подругу?

Глава девятая

Выкуп

Сэр Блад был занят своим любимым делом — рассматривал старые испанские карты. Когда-то, еще в прежней, пиратской жизни ему попался свод старого доминиканского аббата Гонсалеса. Книга была частью захваченной добычи, но никто из команды не потребовал, чтобы она была представлена к дележу, и капитан унес толстый фолиант в свою каюту. Перелистал со все возрастающим интересом и к утру сделался фанатиком-коллекционером. К моменту перехода на королевскую службу у него собралось приличное количество старинных книг по географии и землеустройству многих районов Нового Света. Особенно усиленно производством подобного рода литературы занимались иезуиты, они даже копировали старые индейские карты. Хорошие описания островов Антильского архипелага оставили бенедиктинцы.

Сделавшись губернатором, сэр Блад занялся пополнением библиотеки, доставшейся ему в наследство от прежнего управителя острова. Тот оказался усердным читателем Сореля и Жиль-Кеведо. Сэр Блад, в отличие от большинства хорошо образованных современников, не выносил испанской и французской похожденческой литературы, известной последующим временам под названием плутовского романа. Он любил сам и приучил детей к литературе старинной, основательной. На полках его библиотеки нашли место рядом со старинными испанскими картографами в основном античные авторы.

Теперь, после исчезновения Элен и отплытия Энтони на ее поиски, только здесь, среди своих книг, сэр Блад находил хотя бы относительное успокоение и мог отдохнуть от мучивших его мыслей.

В кабинете бесшумно появился Бенджамен.

— Осмелюсь доложить, милорд.

Губернатор поднял на него глаза.

— Вас хотят видеть мистер Хантер, мистер Доусон и мистер Болл.

— Что нужно этим старым бездельникам? — спросил губернатор, но без тени раздражения в голосе.

Дворецкий пожал плечами:

— Они не пожелали мне объяснить.

— Значит, у них серьезное дело, — сказал сэр Блад.

Эти трое были последними из той ватаги в сотню человек, которая пятнадцать лет назад согласилась сменить виселицу на службу английскому королю. Но только Хантер удержался, собственно, на службе. Кто-то не смирился с пресным характером новой, законной жизни и подался обратно в береговое братство и благополучно дожил до своей кончины в пасти акулы или на шпаге какого-нибудь испанца. Кто-то женился и погиб от рома и злой жены, что является обычной вещью не только на Ямайке. Несколько человек вернулись в Европу. Так что при бывшем капитане Бладе, а ныне его высокопревосходительстве губернаторе, остались лишь эти трое. Причем все трое плавали с ним еще на его незабвенном «Гермесе», остов которого покоится сейчас на дне Наветренного пролива. Хантер служил первым помощником, Стенли Доусон штурманом, а Боб Болл боцманом, а когда было очень нужно, мог продемонстрировать и свои канонирские навыки.

Со времени их молодости и счастливого пиратского братства прошли годы и годы. Сэр Блад совершенно поседел, а боцман почти совсем облысел. Однако характеры их не стали ни мягче, ни покладистей. Каждая общая встреча представляла собой сварливое выяснение каких-то старинных отношений и весьма въедливое и ироничное следствие по поводу тогдашнего поведения каждого. В результате каждый раз старинные друзья расходились, окончательно и бесповоротно разругавшись между собой. Но через некоторое время их опять начинало тянуть друг к другу.

И вот они все трое, без всякого зова, явились к своему капитану.

Зайдя в кабинет, они по очереди, без проявления подобострастия и фамильярности, поздоровались с губернатором. Он предложил им занять места за столом, где во время совещаний сидели высшие чиновники колонии. Гости запросто расположились.

Доусон кивнул в сторону разложенных на губернаторском столе карт:

— Еще не надоело?

— А тебе не надоело таскаться с молитвенником по хижинам черномазых?

И реплика, и антиреплика были произнесены ровным, будничным тоном. Старый капитан и бывший штурман просто поприветствовали друг друга наиболее естественным для них способом.

— Не слишком ли часто ты начал вытаскивать его из сундука? — спросил боцман, показывая на заплатанный плащ капитана, висевший на спинке кресла.

— Не суй нос не в свои дела, приятель!

— И тем не менее, капитан, мы пришли именно по этому поводу, — подвел итог дебюту Хантер.

Сэр Блад закрыл фолиант и отложил его в сторону.

— Хорошо, мы поговорим и на эту тему, и на любую другую, но сначала... — Он позвонил.

Появился дворецкий.

— У меня гости, Бенджамен.

— Необходимые распоряжения уже отданы, милорд.

Когда было выпито по два стакана портвейна, Стенли Доусон, считавшийся среди друзей специалистом по выполнению деликатных поручений, начал:

— Мы, разумеется, все знаем.

Губернатор кивнул и снова приложился к своему стакану.

— Мы посоветовались и пришли к выводу, что это дело ты не должен так оставлять.

— Как — так?

— У тебя под рукою двенадцать кораблей, можно перевернуть вверх дном весь Новый Свет и разыскать твою дочку.

Сэр Блад поставил стакан на стол и промокнул пальцы салфеткой.

— Ты знаешь, Стенли, — начал он, — когда ты пытался меня подначить насчет испанских карт, ты попал пальцем в небо. Я давно как-то не заглядывал в свои манускрипты. И только теперь меня снова потянуло раскрыть их, потому что собака, которая совершила это нападение, была именно испанской.

— Вряд ли старинные карты так хороши, что могут подсказать, где принято прятать добычу у нынешних негодяев. Но может быть, тебе и повезет, как тогда — помнишь? — с затопленным фортом, — сказал Хантер.

Сэр Блад отхлебнул еще вина.

— Старые карты могут многое, но сейчас не в этом дело.

— А в чем же? — в один голос спросили три старых пирата.

— А в том, что если Элен прячут на испанской территории, я не смогу бросить туда имеющиеся у меня силы.

— Разрази меня черт, не понимаю почему?! — хлопнул ладонью по столу боцман.

— Потому что это почти наверняка вызовет войну между Англией и Испанией. А Англии, насколько я могу судить по доходящим до меня сведениям из Сент-Джеймса, война эта сейчас была бы как кость в горле.

— Так что же делать? — тихо спросил проповедник.

Губернатор тяжело вздохнул:

— Я надеюсь только на то, что этот похититель разобрался, кого он похитил, и вот-вот пришлет предложение о выдаче Элен за выкуп.

— Но, насколько я понимаю, денег на этот выкуп ты на своей должности не скопил, — сказал Хантер.

Сэр Блад лишь горько усмехнулся.

Боцман с силой шарахнул кулаком по столу, портвейн давал себя знать.

— Будь она проклята, такая королевская служба, если капитан должен сдерживаться после нанесенного ему смертельного оскорбления, имея под рукой все средства, чтобы отомстить.

— Твое отношение к королевской службе ничуть не изменилось за эти пятнадцать лет, Бобби, — усмехнулся Хантер, ощупывая шрам на щеке.

— Я был прав тогда и, как видишь, прав и теперь, — съязвил в ответ боцман.

— Да тихо вы! — прервал их пикировку Доусон и, обращаясь к губернатору, спросил: — В самом деле, Питер, стоит ли тот черт, которому ты служишь, той платы, которой он от тебя требует? Стоят ли твоего терпения шашни этих политиков в Лондоне? Ведь это они завели в тупик наши отношения с Испанией, а не ты. Я спрошу тебя еще жестче: стоит ли удовольствие беспрекословного подчинения этим крохоборам в кружевных воротниках жизни твоей дочери?

— Я служу не им, — с трудом выговорил сэр Блад, — а интересам королевства. И не надо меня больше спрашивать ни о чем.

— Благо Англии и для меня, и для них — тоже не пустой звук, — мрачно сказал Доусон, — иначе бы мы пятнадцать лет назад не пошли за тобой. Речь шла лишь о цене.

Наступило тягостное молчание.

Хантер налил себе портвейна, но пить не стал. Сэр Блад набил свою трубку, но не спешил раскуривать.

Дверь в кабинет отворилась, и вошел лорд Лэнгли, так сказать материализовавшийся представитель высоких английских интересов в Новом Свете. Лорд жил во дворце, и губернатор в качестве дружеского жеста предложил ему входить в кабинет без доклада и предупреждения. Лорд Лэнгли охотно пользовался этим правом, беззаботно попирая глупые провинциальные представления о церемониях. Застав в кабинете губернатора нечто весьма смахивающее на обыкновенную матросскую гулянку, он растерялся.

Сэр Блад сказал:

— О, лорд Лэнгли, очень рад вас видеть. Не стесняйтесь, подсаживайтесь к нам. Прошу вас познакомиться с моими старинными друзьями. Ну, капитана Хантера вы знаете.

Толстячок лорд кое-как кивнул заместителю сэра Блада по флоту.

— А это Стенли Доусон, в далеком прошлом мой штурман, в недалеком — церковный сторож, а ныне лучший бродячий проповедник в окрестностях Порт-Ройяла.

Лорду Лэнгли поклониться в ответ на приветствие этого экзотического существа было непросто, но он заставил себя это сделать.

— Остался еще Бобби Болл, содержатель самого опасного, самого шумного и самого популярного трактира в городе под названием «Золотой якорь».

Тут уж представитель правительства его величества позволил себе бестактность в том смысле, что, ни слова не говоря, развернулся и покинул кабинет, в который попал без всякого предупреждения. Сэр Блад крикнул ему вслед:

— Но что самое интересное, все они были джентльменами удачи так же, как и губернатор Ямайки.

— Он тебя не услышал, — сказал Хантер, протягивая руку к своему стакану.

— А мне кажется — он обиделся, — заметил Стенли Доусон, — или, по крайней мере, удивился.

— Вот видите, — сэр Блад раскурил трубку, — это единственное, что я могу, — путать своими выходками правительственных чиновников.

* * *

Дон Диего был человеком без чести, совести и, следовательно, иллюзий. В том числе и по отношению к себе. Он знал, что его ничем нельзя удивить, разжалобить, обмануть и напугать. Он знал, что заставить его изменить свои планы могут лишь две вещи — запах больших денег и появление англичан по курсу или по борту. «Так в чем же дело сейчас, — спрашивал он себя, — почему я так странно себя веду последние недели?» А поскольку никакого объяснения он этим своим вопросам не находил, то пребывал в чрезвычайно раздраженном состоянии.

Сегодня к нему в его особняк с башенкой явились капитаны «Мурены» и «Бадахоса», двух наконец-то отремонтированных шлюпов. Они заявили, что команды волнуются из-за десятидневной задержки выхода в море.

— Когда выход?

— Не знаю! — рявкнул дон Диего.

— Это не ответ, — сказали они, — нам скоро нечем будет кормить наших людей.

— Я не держу вас, можете проваливать на все четыре стороны, мерзавцы.

Они поклонились и, сказав, что воспользуются советом командира, ушли.

Дон Диего знал, что без его «Медузы» эти проходимцы много не навоюют и прибегут обратно по первому же зову. Он уже не раз говорил своим людям, что его держит на берегу одно сложное дело, которое может оказаться очень и очень прибыльным. Но он чувствовал, что подчиненные начинают не доверять ему, вернее, начинают догадываться о причинах его столь ненормальной усидчивости. Вся Мохнатая Глотка была полна пересудами о белокурой девчонке, которую бородатый держал у себя под замком вместе со служанкой. Речь, конечно, могла идти только о выкупе — так казалось всем вначале, но в последнее время стали как-то туманно упоминать о том, что «старый испанец» тоже мужчина и что «девчонка» способна соблазнить самого черта.

Так или иначе, «Мурена» и «Бадахос» снялись с якоря. Поскольку они в ночном нападении на Бриджфорд не участвовали, то и не могли рассчитывать на свою долю от выкупа. Но уже через несколько дней после их ухода начала выказывать признаки неудовольствия и команда «Медузы». Испанцы уже успели спустить большую часть того, что им удалось награбить в последнем походе, и теперь свои планы обогащения связывали с Элен. По их представлениям, за дочку губернатора английской колонии можно было потребовать приличную сумму. Почему же их капитан так медлит? А то, что он именно медлит, всем было отлично известно, ибо никакие суда не заходили в Мохнатую Глотку и не покидали ее. А ведь только морем и только с капитаном какого-нибудь постороннего корабля можно было бы отправить соответствующее предложение сэру Бладу.

Так почему же он действительно медлит?! Этот вопрос задавали себе многие, и среди них и сам дон Диего. Неужели только из-за желания как можно больше раздуть сумму выкупа за счет своего хитроумного условия? Она, кстати, дошла уже до ста двадцати тысяч, несмотря на то что Элен с доном Диего виделись весьма и весьма редко. Пленница все делала для этого, а он не мог противиться этому без того, чтобы не уронить своего достоинства. Постепенно случилось так, что условия этого странного противостояния стали более невыносимыми для тюремщика, чем для узницы, хотя он ни за что бы в этом не признался ни себе, ни ей.

Дон Диего стоял возле зеркала, к услугам которого он не обращался уже несколько лет и которое даже было удалено куда-то в подвал из его покоев за ненадобностью. Его доставка из пыльного забвения вызвала настоящий переполох среди слуг. Так вот, стоя перед ним — огромным, бездонным, венецианским, — дон Диего спрашивал себя, зачем он приказал принести свежий кружевной воротник, зачем он завивает усы подогретыми щипцами, зачем он, в конце концов, волнуется, хотя прекрасно знает, что эта белокурая гордячка все равно не выйдет к обеду.

— Фабрицио! — крикнул он.

— Да, сеньор, — ответил камердинер, мгновенно возникая за спиной хозяина. Хитрый, ловкий малый, родом из Генуи. Дон Диего взял его к себе в услужение пару лет назад, в основном за интересную форму головы, но когда оказалось, что в этой голове бродят иногда здравые мысли, Фабрицио был приближен к хозяину и стал выполнять поручения, требующие известной находчивости и изобретательности.

— Фабрицио, скотина, ты передал ей мое письменное приглашение?

— Конечно, сеньор.

— И что, чем она ответила?

— Как всегда молчаливым отказом.

— Ну ладно...

Дон Диего встал, угрожающе подвигал ноздрями, взбил наваррские нарезные рукава своего камзола.

— Что у нас на обед?

— Перо и бумага, — невозмутимо сказал камердинер.

— Что ты мелешь, осел! А-а, вот что ты имеешь в виду. — И хозяин захохотал.

Дон Диего не сразу понял шутку слуги, смысл которой заключался в том, что в конце каждого приема пищи хозяин Мохнатой Глотки приказывал подать себе лист бумаги и перо и составлял извещение своей пленнице, что ее немотивированный отказ разделить трапезу с ним, дворянином и офицером, он рассматривает как оскорбление, и таким образом, согласно заранее выдвинутому условию, сумма выкупа, который будет испрошен у отца пленницы, вырастает еще на одну тысячу песо.

Фабрицио посмеялся с хозяином, и так же невесело, как и он сам. Но его грусть имела несколько иную природу, чем хозяйская злость. Дело в том, что уже в самом начале незапланированного визита мисс Элен Блад в Мохнатую Глотку, он тайно перемигнулся со своим земляком, тоже генуэзцем, и даже дальним своим родственником Троглио из Бриджфорда и предложил ему выгодную сделку. Троглио встречается с губернатором Ямайки и предлагает себя в качестве посредника в деле выкупа его дочери из рук неизвестного грабителя. Троглио был человеком ловким и рассудительным, и Фабрицио был уверен, что он сумеет проделать все как надо. Суть же замысла была в том, что те деньги, которые они смогут получить сверх того, что рано или поздно затребует дон Диего, и даже поделенные пополам, могли дать землякам-генуэзцам сумму, превышающую жалованье камердинера или управляющего за двадцать лет.

Троглио долго обдумывал предложение земляка; он не был уверен, что следует связываться с губернатором. Этот путь был наиболее прямым, но и наиболее опасным. Да, возможно, и не самым прибыльным. Наконец он выбрал другой, более витиеватый, но обещавший огромный куш при минимуме опасностей. Фабрицио не был поставлен в известность о причинах задержки, злился, нервничал и жалел о деньгах, потраченных на посылку сообщения. Ведь ему пришлось нанимать некое судно в соседней гавани и хорошо заплатить тамошнему рыбаку за риск и молчание. Кроме того, по мере роста видов на выкуп у самого дона Диего, возможность сорвать еще и комиссионные становилась все более призрачной.

Дон Диего остался доволен своим обликом и, подправив напоследок правый ус, направился в столовую. Фабрицио пошел за ним, неся чернильницу и свиток бумаги. Они миновали розарий, заведенный здесь еще прежним владельцем, голландским купцом, сделавшим себе состояние на торговле табаком и разорившимся на ней же. Поскольку дон Диего интересовался чем угодно, только не цветами, цветник пришел в запустение, но сохранял определенную живописность. Направляясь в столовую, дон Диего внезапно обратил на это внимание.

— Фабрицио, расспроси в поселке, может быть, кто-нибудь разбирается в этом?

— В чем, сеньор?

— В цветах, болван.

— А что вы предполагаете с ними делать, обдирать шипы и подбрасывать в постель этой несговорчивой сеньорите?

— Будешь болтать — отрежу язык, — сказал равнодушно дон Диего, входя в дом, — и вели нарезать каждый день букет и ставить на стол.

— Цветы не едят, сеньор, — продолжая по инерции балагурить, пробормотал генуэзец, но хозяину уже было не до него: он увидел, что в столовой находится мисс Элен. Явилась! Мысленно он потирал руки. Кажется, норов этой козочки начинает смягчаться.

— Чем обязан, мисс? — издевательски вежливым тоном спросил дон Диего. — Честное слово, не ожидал.

Узница была серьезна.

— У меня к вам два вопроса.

— Черепаховый суп и оленина, — хихикнул Фабрицио за спиной хозяина.

— Во-первых, велите вашим слугам и, главное, вот этому типу, с письменными принадлежностями в руках и неписьменными выражениями на языке, не приставать к моей камеристке. Не далее как сегодня утром, когда она возвращалась с рынка, он обратился к ней с такими предложениями, что я, разумеется, не смогу их повторить.

Дон Диего расхохотался.

— Чему вы с таким удовольствием смеетесь, могу я вас спросить?

— Я просто радуюсь, что наши с вами мысли хоть в чем-то начинают совпадать.

— Я вас не понимаю.

— Только что в розарии я обещал отрезать ему язык.

Фабрицио выпучил глаза: его громоподобный и многосвирепый господин предает его ради секундной прихоти угодить этой заносчивой англичанке? Ведь он, Фабрицио Прати, всего лишь на службе у него, а не в рабстве — даже такая мысль мелькнула в уродливой голове генуэзца.

Элен не пожелала разделить веселое настроение дона Диего и сухо сказала:

— Избавьте меня, пожалуйста, от описания ваших взаимоотношений со здешней прислугой.

— Извольте, — слегка померк дон Диего, — каково же ваше второе требование?

— Второе? Вот. — Элен достала из рукава своего платья свернутую в трубочку бумажку.

— Это мое письмо, — сказал дон Диего.

— Вот именно.

— Объяснитесь.

— Я понимаю, что вам как испанскому гранду грамота ни к чему, но тогда я прошу вас, не мучьте себя и меня, не сочиняйте ваши душераздирающие послания собственноручно. Пусть благородный испанский язык коверкает этот чернильный червь. — Она кивнула в сторону Фабрицио. С этими словами она бросила письмо на стол и удалилась.

Несколько секунд дон Диего пребывал в состоянии оцепенения. Кровь с шумом и напряжением взметнулась по его венам, и глаза стали цвета корриды.

— Послушай, ты! — заорал он. — Я... я... я... — Он хотел сказать, что он ее уничтожит, сотрет в порошок, изувечит, растопчет, но понимал, что всего этого будет все равно недостаточно.

Глава десятая

Ром и мертвец

За три недели плавания «Мидлсбро», как игла, нанизал на себя гирлянду Больших, а затем и Малых Антильских островов. Когда корабль бросил якорь в бухте Бриджтауна на Барбадосе, команда была уже изрядно измотана бесцельными и однообразными поисками. И хотя капитан был полон угрюмой решимости продолжать их, его первый помощник Логан и штурман Кирк взяли на себя смелость посоветовать ему прерваться.

— Люди измотаны, нам нужно кое-что подремонтировать, — говорил Логан.

— Дно «Мидлсбро» неудержимо обрастает ракушками, мы теряем ход, а здесь хорошие доки, мы приведем себя в порядок, — говорил Кирк.

Энтони, сильно похудевший, как бы источенный каким-то внутренним огнем, мрачно слушал их, поглаживая шею и подбородок мягким кончиком гусиного пера. Перед ним лежала открытая тетрадь из тех, что используются для ведения бортового журнала. Капитан вел дневник.

— Ну что ж, — сказал он, — теперь против меня и морские ракушки, и желудки матросов. Я подчиняюсь воле обстоятельств. Что мы запишем? — Он макнул кончик пера в чернила.

Логан пожал плечами.

— Барбадос, — вывел Энтони, — стоянка. На сколько? — поднял он глаза на своих офицеров.

— Неделя, — твердо сказал Логан.

— Прикажите спустить шлюпку. Поеду представлюсь губернатору и осмотрю город.

Офицеры вздохнули с облегчением — удалось уговорить, на что они, если честно, рассчитывали не очень.

Через три дня они уже были не так рады. Сразу же после посещения губернаторского особняка их юный капитан отправился в ближайшую таверну и велел подать ему выпить. Во всех обследованных за три недели плавания гаванях он поступал примерно так же. Припортовая таверна — это самое настоящее справочное бюро. Там знают все, что творится на острове и вокруг него. Кто вернулся из плавания, когда и с какой добычей; кто уходит в плавание, на сколько и с какой целью. Кто чем торгует и кто почему спивается. Кто негодяй, а кто джентльмен. Энтони окунался в этот мир под разными обличьями. И в форме английского моряка, и в живописном платье карибского корсара, надевал кожаные доспехи лесоруба и суконный камзол приказчика. Переходил с английского на испанский и даже французский языки. Проникал в самые разные компании. Не брезговал никем, ни убийцей, ни прокаженным. Щедро платил и никогда не лез в душу. И лишь одним он отличался от обыкновенного посетителя подобных мест — он никогда не пил. А здесь, во время вынужденной стоянки на Барбадосе, он начал с того, что потребовал себе рому. Хозяин, как и все кабатчики, человек опытный, оценив его одежду и манеру держаться, попробовал посоветовать питье помягче. В Новом Свете вывели несколько сортов сладких мускатных вин, имелись также привозные, итальянские и французские. Выслушав заискивающую аргументированную речь кабатчика, Энтони сказал только одно:

— Рому!

Он сел за чисто выскобленный стол у дальнего окошка, из которого можно было рассмотреть верхушки мачт в гавани, выпил залпом первый стакан и не вставал со своего места до самого вечера.

Его адъютант, белобрысый коренастый дядька, одновременно с одобрением и с сомнением посматривал на своего командира. Умение хорошо выпить чрезвычайно уважалось среди английских моряков, и он поэтому очень хотел, чтобы его юный капитан оказался в этом отношении на высоте, но испытывал большие сомнения на этот счет.

Энтони пил равномерно, то есть проглатывал по половине стакана через примерно равные промежутки времени и находился постоянно в одном дымно-чадном состоянии рассудка. Такое впечатление, что он стремился «набраться» до беспамятства, просто, по всей видимости, считал такой способ времяпрепровождения единственно возможным во время вынужденного безделья. Он не менял ни таверны, ни стола и не предпринимал никаких розыскных усилий.

Убедившись, что молодой Блад — человек не хлипкого десятка, адъютант тем не менее постепенно приходил в ужас от количества потребляемого капитаном рома. Ему было отлично известно о разрушительных свойствах этого адского напитка. Он велел кабатчику принести блюдо маринованных креветок и жареного мяса, но все это пришлось ему поедать самому. Энтони так и не прикоснулся к еде.

Когда стемнело и заведение закрылось, капитан «Мидлсбро», все еще сохранявший форму, то есть сидевший ровно и с гордо откинутой головой, встать не смог. И вот такого — молчаливого, гордого, но совершенно неспособного передвигаться — адъютант и отнес на борт корабля.

В первый вечер Логан и Кирк решили: пусть! Может, это и к лучшему, парню надо расслабиться. Назавтра он проснется другим человеком. Они ошиблись. Они плохо знали своего юного капитана. Назавтра Энтони в сопровождении своего неизменного белобрысого шотландца отправился в ту же таверну, потребовал, чтобы ему освободили тот же стол и заказал того же — рому. Кирк и Логан напутствовали Дьюи, так звали адъютанта, чтобы он смотрел в оба. Если с парнем что-нибудь случится, им лучше не возвращаться на Ямайку. Дьюи был не дурак выпить, но при этом совсем не дурак, он и сам это понимал. Он сунул за пояс пару заряженных пистолетов. Да притом успокоил старшего помощника и штурмана заверениями в том, что местные забулдыги не представляют, на его взгляд, особой опасности — это просто списанный с торговых кораблей сброд. Настоящих головорезов он не видел. Единственной реальной опасностью был — ром.

Когда молодой Блад и на третий день был доставлен на борт мертвецки пьяным, Логан и Кирк забеспокоились. Им не хотелось возвращаться к отцу, расстроенному пропажей дочери, со спившимся во время поисков сыном. Они попробовали поговорить с юношей, но очень скоро поняли, что это не только бесполезно, но и опасно. У них была только одна возможность сократить сроки этого запоя — ускорить ремонтные работы, и им пришлось это сделать. Плюс к этому они велели двум матросам отправляться вслед за капитаном в эту таверну, усаживаться в отдалении и следить за тем, чтобы сыну губернатора не всадили нож в спину в какой-нибудь случайной драке. Одного шотландца им казалось недостаточно. В порту Бриджтауна в последние сутки пришвартовалось сразу несколько судов, и парочка из них носила явно разбойный вид, только что без Веселого Роджера на грот-мачте. Несомненно, кто-нибудь из головорезов с этих судов окажется в таверне, облюбованной Энтони.

В этот вечер капитан «Мидлсбро», как обычно, сидел за привычным столом, имея слева от себя тусклое окно, справа верного Дьюи, а прямо по курсу бутылку в соломенной оплетке и оловянный стакан. Ром за те пять дней, что молодой человек предавался пьянству, оказал на него заметное действие. Энтони совсем высох, потемнел, от его родовой бледности не осталось и следа. Такое впечатление, что он хорошенько загорел, но загар этот возник не обычным путем, а проступил изнутри и происходил от смешения душевного огня и рома.

За его спиной шумела пьяная таверна. В этот вечер состав посетителей заметно обновился. Прибавилось полуголых, полупьяных, полубезумных. Пили, дрались, играли в карты и кости и все без исключения, без перерыва и одновременно, рассказывали о своих морских подвигах. Разница была лишь в том, что над рассказами одних хохотали открыто и издевательски, а над рассказами других хихикали, отвернувшись.

Энтони, казалось, не обращал на все происходящее никакого внимания. И вот как-то раз он поднес стакан с ромом ко рту, но, против обыкновения, не выпил сразу, а замер в этом положении. И спросил своего адъютанта:

— Кто это?

— О чем вы, сэр?

— У тебя за спиной?

Дьюи оглянулся и посмотрел.

— Какие-то пьяные бродяги, сэр. Вчера их здесь не было.

— Тот, в кожаной безрукавке, поверни его ко мне.

Адъютант неохотно встал — ему не улыбалась перспектива стычки — и похлопал указанного человека по плечу:

— Эй, приятель!

Тот, разумеется, выразил неудовольствие:

— Чего тебе?

— Повернись, мой капитан хочет на тебя полюбоваться.

— Да пошел он к дьяволу в глотку твой капитан, сейчас моя очередь метать. — Он играл в кости.

Дьюи посмотрел на Энтони, взгляд того был жесток и не оставлял сомнений в том, что надо делать. Шотландец, надо сказать обладавший недюжинной физической силой, взялся за спинку стула, на котором сидел столь увлеченный игрок, и со словами: «Прошу прощения, мистер, но это не отнимет у тебя много времени», — повернул к столу, за которым сидел капитан «Мидлсбро». Человек в безрукавке оскалился, показывая остатки выбитых зубов, и стал размахивать искалеченной рукой, возмущаясь таким беспардонным к себе отношением.

Дьюи положил руки на пистолеты.

— Это ты, Биллингхэм? — тихо спросил Энтони.

— Разрази меня... Блад?! — удивленно воскликнул пират.

Двое матросов с «Мидлсбро», увидев, что рядом со столом капитана что-то происходит, мгновенно подошли и встали за спиной у колчерукого.

— Вас трудно узнать, Биллингхэм, — сказал лейтенант Блад.

— Да и вас не просто. Что это с вами?

— Ром. Присаживайся за мой стол, поговорим.

— Приглашение запоздало — я уже пересел, и мы уже говорим.

Биллингхэм затравленно оглянулся, он уже оценил ситуацию. Он был здесь чужой, на поддержку партнеров по игре в кости рассчитывать было смешно, тем более что он сильно у них выигрывал, поэтому они скорее хотели избавиться от него, чем желали бы вернуть к игровому столу.

Энтони велел подать гостю стакан.

— Сначала я подумал, что вот — адское видение.

— В каком смысле? — спросил пират.

— Ведь мы в аду, Биллингхэм, да?

— В известном смысле, — согласился гость, продолжая оглядываться в поисках какого-нибудь выхода, но на каждом плече у него лежало по тяжелой руке с красными отворотами на рукаве.

— Насколько я помню, то оставил вас на тонущем корабле придавленным вдобавок толстым обломком реи или планшира. Вы выглядели мертвее мертвого.

— Было такое, не спорю.

— Как вы выкарабкались?

Бродяга отхлебнул рому:

— Ну, разумеется, мертвым я притворился, да и обломком мне лишь повредило руку. Испанец не рассчитал, корабль мой пошел ко дну намного позже, чем он думал. В призатопленном состоянии дрейфовал еще несколько часов. Мы успели с Диком — помните этого идиота? — подремонтировать шлюпку...

— Понятно. — Энтони покрутил в пальцах стакан, словно пересчитывая вмятины на нем.

Биллингхэм допил весь ром, который плеснул ему Дьюи, и, поставив стакан на стол, отодвинул его ребром ладони.

— Я понимаю, мистер Блад, я виноват, можно даже сказать, я негодяй...

— То есть вы признаете, что ваше намерение требовать выкупа за спасенного человека — плохой поступок?

— Что хотите делайте со мной, но так поступило бы девять человек из каждых десяти, плавающих по нашим морям. Я готов, пусть меня накажут, если этого недостаточно, — он потряс в воздухе искалеченной рукой, — но тогда поясните мне, благородный из благородных, мистер Блад, почему вы пьете ром на Барбадосе и не спешите наказать негодяя, который наверняка задумал получить выкуп за жизнь вашей очаровательной сестры?

— Что вы несете?

— А я скажу вам почему, — впадая в истеричное состояние, выкрикивал пират, — потому что отомстить Биллингхэму — это отомстить человеку, за которым никто не стоит, и здесь не надо особой смелости. А чтобы призвать к порядку эту испанскую тварь, надо сильно, надо по крупному рискнуть жизнью. Потому что тварь довольно-таки смелая.

Энтони схватил его за край безрукавки и рванул к себе.

— Что ты знаешь, говори!

— Так вы... — лицо пирата мгновенно просияло, — так вы не знаете, где она?

— Говори! — Дьюи занес свой громадный кулак над его грязной головой.

— Мистер Блад, если этот молотобоец хотя бы раз прикоснется ко мне, из меня вылетит жизнь со всеми столь интересующими вас сведениями.

Энтони, весь сразу как-то подобравшийся, посвежевший даже, медленно отвел в сторону руку адъютанта.

— Я жду, говорите!

— Еще секундочку. Я понимаю, вам бы очень хотелось меня повесить или что-нибудь в этом роде, но давайте забудем о прошлом, и тогда мне будет намного легче говорить о текущих событиях.

— Он еще ставит условия! — возмутился Дьюи.

— Я не только не повешу тебя, хотя ты этого заслуживаешь...

— Признаю, признаю, — закивал Биллингхэм.

— Я даже дам тебе сто песо, если твои сведения будут чего-нибудь стоить.

— Тогда ладно, тогда все просто и нет причины тянуть кота за хвост. Мохнатая Глотка.

— Что, что? — нахмурился Энтони.

— Мохнатая Глотка, — повторил пират.

— Это такая бухта на Гаити, — пояснил Дьюи, — очень узкая.

— Ну и что там в этой Глотке?

— А там, — Биллингхэм уверенно плеснул себе в стакан из оплетенной бутылки, — сидит некто дон Диего де Амонтильядо.

— И у него...

— Вот именно, это он напал одной чудесной ночью на Бриджфорд и среди всего прочего увез жемчужину, стоимостью в сто тысяч песо.

— Дон Диего де Амонтильядо, — задумчиво произнес Энтони, — слишком много этих Амонтильядо попадается на моем пути.

Через полчаса лейтенант Блад был уже на борту «Мидлсбро». Логан и Кирк, выслушав его приказание немедленно спускать корабль на воду, недовольно насупившись, отправились собирать матросов, чтобы начать выполнение этого приказания.

Ранним утром «Мидлсбро» вышел из бухты Бриджтауна.

Глава одиннадцатая

Дядя и племянник

Когда хозяину Мохнатой Глотки доложили о прибытии дона Мануэля, он ничуть не обрадовался, хотя такой реакции можно было бы ожидать, зная, как развиты родственные чувства среди испанцев.

— Ну что ж, давайте его, теперь уж нечего делать, — недовольно сказал он лакеям.

Дон Мануэль и сам имел возможность познакомиться с некоторыми сторонами характера дяди и был наслышан о привычках, возникших у него в Новом Свете, и поэтому не ждал, что бородатый родственник пожелает заключить его в свои объятия, но все же несколько был шокирован, услышав:

— Какого дьявола ты притащился сюда, племянничек?

— Мы не виделись почти пять лет, и, оказавшись поблизости от вашего логова, я счел неудобным пройти мимо дяди.

— Когда мы виделись в прошлый раз, ты лежал в горячке, и должен тебе сказать, что, уезжая, я не собирался посвящать все свое время молитвам о твоем выздоровлении.

В ответ на такое заявление можно было или развернуться и уйти, или рассмеяться. Уйти дон Мануэль не мог, зная о том, что Элен находится в этом доме. Он рассмеялся.

— Узнаю характер Амонтильядо, — сказал он, — и могу вам ответить тем же, когда вы пять лет назад наконец уехали из нашего замка, мне сразу полегчало. Жар спал.

Дон Диего прокашлялся и погладил бороду.

— И сейчас я прибыл к вам не за тем, чтобы освежить общие воспоминания. По пути в Новый Свет мне пришлось потопить один английский капер. Опускаясь на дно, он на прощание оставил мне несколько дыр в корпусе...

— Черт с тобой, чинись.

— Великодушно с вашей стороны.

— Выволакивай на берег свою посудину и нанимай плотников. Верфей, как ты понимаешь, у меня здесь нет.

— Еще раз спасибо, дядя.

— И не затягивай с этим делом, тебя ведь наверняка уж заждался мой братец, эта мокрая курица, которая выдает себя за льва.

— Я постараюсь устроить все свои дела с максимальной быстротой.

— И вот еще что, — дон Диего снова погладил бороду, — поживи где-нибудь в другом доме. Тут отчалили две посудины, так что места на берегу хватает.

Дон Мануэль рассматривал во время этой беседы своего дядю со все возрастающим интересом. Нет, он ничуть не походил на нечистоплотного гуляку-разбойника, каким рисовался по воспоминаниям. Его облик скорее заставлял вспомнить о престарелом толедском щеголе.

— Но навещать-то себя вы позволите?

Дон Диего поморщился:

— Я не вижу в этом необходимости.

— А я вижу. Слишком уж я вам докучать не буду, но чувствовать себя не принятым в доме родного дяди...

— Ладно, делай как хочешь, но не рассчитывай, что я стану выражать радость при твоем появлении.

Выйдя от дяди, дон Мануэль столкнулся с Фабрицио. Молодой кабальеро не был тонким физиономистом, но про этого генуэзца с неуловимым взглядом, деформированной головой, согнувшегося в вечном полупоклоне, всякий бы тут же подумал — негодяй! Или жулик. Едва кивнув ему в ответ на приветствие, дон Мануэль проследовал мимо с гордо, как и было ему положено по рангу, поднятой головой. Но вовремя спохватился. Если кто и может быть ему полезен в доме дяди, то именно такой тип. Дон Мануэль окликнул Фабрицио и поманил пальцем, они вышли вместе в розарий. Там дон Мануэль достал из кармана пять золотых кружочков — пять магрибских мараведи — и положил в теплую ладонь генуэзца.

— Что это? — спросил тот, притворяясь удивленным.

— Я плачу тебе одну монету за то, что ты сообщишь мисс Элен, что я нахожусь здесь.

— А остальные четыре?

— А остальные четыре, чтобы об этом не узнал мой дядя.

— Вашему дяде я бы с легкостью ничего не сказал, но как мне быть с моим хозяином? Вы мне предлагаете его предать?

— Да, — спокойно ответил дон Мануэль — он был уверен, что этот мерзавец не откажется и не возмутится.

— Тогда, — Фабрицио прищурил глаз, как будто подсчитывал что-то невидимое, — вам следовало бы заплатить мне побольше. Моя преданность дону Диего не безгранична, как вы правильно догадались, но стоит дороже чем пятьсот песо. Дон Диего как человек хитрый, видимо, предполагает, что я его могу когда-нибудь предать, но будет обижен, узнав, за какую ничтожную сумму это было сделано. Мне не хотелось бы огорчать его, я все-таки привязался к нему.

— Меньше слов, — поморщился дон Мануэль — столь открытое проявление цинизма вызывало у него брезгливое чувство. — Сколько?

Фабрицио разжал ладонь и сказал, глядя на сарацинские монеты:

— Вот если бы вы могли эти пять монет превратить в пятнадцать...

— Это же будет маленькое состояние и всего за одну небольшую услугу, — укоризненно сказал капитан «Тенерифе».

— Очень маленькое, причем за услугу, дающую вам возможность приобрести состояние гигантское, проценты на которое растут весьма стремительно. К тому же я ведь могу пожаловаться мисс Элен, что вы торговались.

— Ладно, я согласен, — сказал дон Мануэль и начал отсчитывать монеты.

— Где вы намерены ждать ответ, сеньор?

— А что, долго придется ждать? Я бы мог постоять здесь, среди цветов.

— Мисс Элен находится под охраной, к ней не так уж просто пройти. А с вашим прибытием можно ожидать ужесточения режима.

— Понятно. Значит, где-нибудь на берегу, но я еще не успел изучить здешних достопримечательностей.

— Рекомендую «Красный петух».

— Спасибо, — дон Мануэль небрежно коснулся края своей шляпы в знак прощания, — но в любом случае — я не люблю долго ждать!

— Я сделаю все от меня зависящее.

Фабрицио насмешливо смотрел вслед удаляющемуся красавцу. Он не собирался ничего говорить пленной англичанке, тем более что она не подпускала его к себе на пушечный выстрел, а этому заезжему охотнику за дамскими сердцами через пару дней можно будет сказать, что мисс Элен не желает его видеть. При том тюремном образе, на который она была обречена, проверить, что было ей передано и было ли передано вообще, дону Мануэлю не удастся. И пусть он хоть изойдет подозрениями на его, Фабрицио, счет, не пойдет же он жаловаться на него своему дяде?

Насвистывая какую-то итальянскую мелодию, генуэзец стал подниматься по каменным ступенькам в дом, но тут вдруг заметил, как по тропинке в дальней части сада спускается вниз к воротам, выводящим к поселку, Тилби с корзинкой для продуктов. Стремительно переставляя свои длинные, невероятно худые ноги, напоминая при этом цаплю, одетую в черный камлот, Фабрицио побежал к ней наперерез. Увидев, что девушка прибавила шагу, он прибавил тоже. Он осаждал свеженькую, молоденькую субретку с самого первого дня появления ее в Мохнатой Глотке. Она ему понравилась своей резвостью и непосредственностью, плюс у него никогда не было англичанки, а кроме того, он привык пользоваться остатками с барского стола. Всегда было так, что если дон Диего покупал веселых девиц из какой-нибудь портовой таверны, то что-то в смысле оплаченной женской ласки перепадало и итальянскому лакею. Фабрицио рассудил, что если дон Диего наметил себе белокурую губернаторскую дочку (именно поэтому и тянет с назначением выкупа), то ее камеристка является его законной добычей. У господина дела шли не очень успешно, и Фабрицио было приятно, что он даже в неудачах повторяет его. Ему нравилась неуступчивость Тилби.

Наконец он догнал ее и осторожно взял за плечо.

— Ей-Богу, жестоко заставлять столь солидного человека, как я, гоняться за вами по такой жаре.

— Никто вас не заставлял бежать за мной, — дернула плечом Тилби.

— Но вы же не можете не видеть, что со дня вашего появления здесь я, в определенном смысле, потерял покой.

— Именно поэтому вы так хамили мне у ворот в прошлый раз?

Девушка сделала попытку двинуться дальше, но черная цапля цепко держала ее за руку.

— Страсть. Поверьте, дорогая Тилби, страсть! Она может заставить человека потерять на время человеческий облик.

— И даже безвозвратно. — Тилби намекала на внешность генуэзца, но он, будучи возбужден ее присутствием, не обратил внимания на ее слова. Она ему определенно нравилась. Его костлявая рука еще сильнее сдавила нежное женское предплечье.

— Мне больно!

— Нет, это мне больно, я не могу понять, почему вы ко мне равнодушны.

Девушке все же удалось высвободиться.

— Как вам сказать...

— Нет, уж вы скажите, — Фабрицио отступил на полшага, как бы драпируясь в напускную мрачность, — лучше узнать все сразу и до конца, чем пребывать в мучительном неведении.

Девушка тихонько прыснула в кулачок, но тут же сделалась серьезной.

— Ну, знаете, мистер Фабрицио, я не люблю говорить такие вещи мужчинам. Но вы мне...

— Ну, ну, смелее.

— Неинтересны.

— Да? — Фабрицио передернуло, он почему-то ждал какого-то другого ответа.

— Да.

— И вы уверены в этом?

— Безусловно.

— А вот тут вы ошибаетесь, — злорадно сказал он.

— Не думаю.

— Я интересен не только для вас, но даже для вашей неприступной госпожи.

Тилби весело рассмеялась:

— Ну чем вы можете быть интересны для мисс Элен?

Глаза Фабрицио горели от злости и возбуждения.

— Если бы мисс Элен знала, что я могу ей сообщить, она бы сама меня разыскала, чтобы расспросить обо всем поподробнее.

Тилби уже хотела было уйти, но остановилась — она и верила этому сладострастному и самодовольному пауку, и не верила. Было что-то в его словах, что заставило ее внутренне дрогнуть — а вдруг?

— Небось ерунда какая-нибудь, мелочь, которая и упоминания не стоит.

— Мелочь? Мелочь?! — громогласно и насмешливо спросил Фабрицио, но тут же, оглянувшись, стал говорить намного тише: — Послушайте, Тилби, вы всецело преданы вашей госпоже?

— Вы оскорбляете меня своим вопросом.

— Глупости, если бы меня спросили о подобном, я бы попытался выяснить, что подразумевается под этими словами. Но здесь другое.

— Что? — стараясь говорить равнодушно, спросила камеристка. — Мне, наконец, надо идти.

— Скажи своей госпоже, если у нее найдется тысяча песо или какая-нибудь вещица приблизительно в такую цену, я могу организовать ей встречу с одним молодым человеком, который прибыл в Мохнатую Глотку, чтобы специально с ней увидеться.

После этого Фабрицио резко развернулся и пошел в глубь сада.

Тилби посмотрела вслед этой странной фигуре и, развернувшись, побежала обратно к дому.

* * *

— Так ты говоришь, Тилби, «молодой человек, который специально прибыл сюда, чтобы со мной увидеться»?

— Да, мисс, он сказал именно так.

— И он говорит, что может устроить мою встречу с этим «молодым человеком»?

— Да, мисс, но только он просит за это тысячу песо.

Внешне Элен выглядела спокойно, ее внутреннее волнение выдавали только пальцы, терзавшие носовой платок.

— Если такой негодяй, как этот Фабрицио, просит денег, он предлагает действительно нечто стоящее.

— Может быть, вам хочется, чтобы это было так? — осторожно спросила камеристка. — Я ему не верю.

— Но что же тогда делать?

— Не знаю, но мне хотелось бы, чтобы это был сэр Энтони!

— А мне не только хотелось бы, я на это надеюсь.

— Но почему он не разнесет это пиратское гнездо, здесь не так уж много кораблей и пушек?

— Наверное, есть этому причина. Подожди, он сам нам обо всем расскажет.

— Так, значит, мне соглашаться на предложение этого негодяя?

— Разумеется, Тилби.

— Но деньги?

— Да, — Элен прошлась по комнате, — хоть проси в долг у дона Диего в счет увеличения выкупа. А этот, Фабрицио, он не согласится подождать?

— Боюсь, что нет, не такой он человек, он не поверит на слово.

— К сожалению, ты права. Но он же должен понимать, что я попала к дону Диего прямо с бала на корабль!

Тилби только вздохнула в ответ. Она смотрела на перстень, который украшал узкий безымянный палец хозяйки. Это был подарок Энтони к шестнадцатилетию. Он стоил намного больше тысячи песо.

Элен продолжала думать, но как она ни рассматривала свое положение, оно представлялось ей безвыходным. Она увидела, куда смотрит Тилби, и в первый момент хотела ее выбранить за такое направление мыслей. Но чем больше она билась над раскладом обстоятельств, тем яснее видела — с перстнем придется расстаться. В конце концов, она жертвует вещественным доказательством любви во имя духовной ее стороны. Энтони не может этого не понять.

— Скажи этому грабителю, что я согласна на его условия. — Элен медленно сняла перстень с большим квадратным изумрудом и протянула его служанке.

— Кстати, — тихо спросила Тилби, — а почему сэр Энтони не может заплатить за все?

— Он наверняка уже заплатил. Просто Фабрицио хочет ограбить обе стороны.

Все так и вышло. Генуэзца перстень в качестве оплаты за услуги, конечно же, устроил. Решено было, что встреча произойдет на небольшой террасе-дворике, примыкающей к комнате Элен. Это странное архитектурное сооружение было ограждено с одной стороны стеной, а с другой — отвесным обрывом. Туда можно было проникнуть только из комнаты Элен или через потайную калитку, запасной ключ от которой Фабрицио предусмотрительно похитил два года назад при удобном случае. Он надеялся, что ключ когда-нибудь сослужит ему службу. И такой день настал. Полночь была выбрана временем встречи отнюдь не из романтических соображений. Дело в том, что днем в Мохнатую Глотку наконец прибыл посланец с Ямайки и примерно в это же время должна была состояться его встреча с доном Диего. Так решил хозяин Мохнатой Глотки, и приходилось танцевать от установленного им срока.

Фабрицио рассчитал таким образом: если Элен решит бежать с доном Мануэлем, то весьма кстати будет то, что он, то есть слуга дона Диего, будет иметь стопроцентное алиби в лице самого дона Диего, вместе с которым, а также с Троглио будет обсуждать детали выкупного дела. Если бегство не состоится, можно будет попытаться заработать тем способом, который планировался с самого начала — посредничеством. Фабрицио, будучи прирожденным интриганом, как все итальянцы, смаковал гармоничную стройность составленного им плана. Все заинтересованные фигуры будут в решающий час находиться на территории одного дома, но, занятые разным делом, не смогут подсмотреть друг за другом, и, как бы ни повернулось, никто не догадается, что все организовал он, Фабрицио Прати.

Еще задолго до полуночи Элен велела вынести на террасу несколько подушек и положить на каменную скамью. Усевшись на нее, она устремила взгляд на темное углубление в белой стене, сложенной из ракушечника, — там находилась калитка. Над сидящею англичанкой раскрылось тропическое небо с россыпями огромных звезд. Здешнее небо всегда ее поражало, оно так не походило на небо ее детства. Тихо шелестели листья тополя, влажную, душную тишину ночи нарушали лишь трели цикад. Волнение становилось нестерпимым.

Волновался и Фабрицио. Троглио был уже доставлен в покои дона Диего, а дон Мануэль все не шел. В планы Фабрицио не входило оставлять своего земляка и родственника один на один со своим хозяином.

Где же он?

Виданное ли дело, чтобы испанец опаздывал на любовное свидание?! Наконец вот он, кажется. Дон Мануэль шел медленно, как бы прислушиваясь и приглядываясь. Широкая черная шляпа и черный же плащ делали его трудно узнаваемым. Плащ сзади оттопыривала длинная шпага, кроме того, за поясом у него были заткнуты два заряженных пистолета. У племянника были все основания опасаться ревнивого дяди. Никакие самые родственные чувства не остановили бы его, когда бы он узнал, что неожиданный гость вознамерился перебежать ему дорогу.

— Сюда, сюда, — зашептал Фабрицио, выступая из тени, в которой хоронился.

— А, это ты. — Дон Мануэль отпустил эфес шпаги.

— Что же вы так долго?

— Разумная предосторожность.

— Я весь извелся.

— Оставим препирательства, куда надо идти?

Фабрицио быстро посеменил вдоль стены и там, где к стене вплотную подступали заросли акации, остановился. Достал ключ и вставил в замочную скважину невидимой для дона Мануэля двери. Калитка медленно и беззвучно отворилась.

— Извините, сеньор, — Фабрицио схватил человека в черном за полу плаща, — когда будете уходить, притворите калитку поплотнее.

— Может быть, вы дадите мне ключ?

— Нет, ключа я вам не дам.

Дон Мануэль полез в карман и что-то достал оттуда.

— Здесь еще несколько золотых.

— Зачем он вам, — нетерпеливо шептал Фабрицио, — вы что, собираетесь приходить сюда каждый день?

Дон Мануэль не мог сказать ему, что он просто не был уверен в том, что мисс Элен прямо сегодня согласится бежать с ним.

— Здесь еще пятьсот песо.

— Ну хорошо, хорошо, вот вам ключ.

Дон Мануэль запахнулся поплотнее в плащ и шагнул в темноту.

Фабрицио опрометью помчался вокруг дома. Нельзя было дать этим проходимцам договариваться без него. О ключе он не жалел, в конце концов свою роль он уже сыграл.

Дон Диего и Троглио сидели за столом и мирно беседовали. Вспотевший, запыхавшийся Фабрицио еще некоторое время должен был простоять в коридоре, дабы своим видом не вызвать вопросов у хозяина.

— Итак, ты говоришь, что это письмо написано твоей госпожой Лавинией Биверсток? — спросил дон Диего, подливая гостю малаги из высокого хрустального кувшина.

— Именно так, милорд, у вас что-то в нем вызывает подозрение?

Дон Диего поднял лист бумаги над столом, поднес его к подсвечнику и еще раз перечитал.

— Знаешь, что мне кажется странным?

— Что? — закашлялся Троглио, слегка подавившись.

В этот момент вошел Фабрицио и осторожно присел на свободный стул.

— Что здесь не проставлена сумма. Мисс Лавиния — дама богатая, это общеизвестно, но богатые люди именно поэтому и богаты, что не совершают опрометчивых финансовых операций. А как иначе, кроме как опрометчивым поступком можно назвать согласие заплатить «любую» сумму за освобождение мисс Элен.

Троглио не сразу нашелся, что сказать, заговорил Фабрицио, еще не полностью отдышавшийся:

— Дело в том, я слышал, что мисс Лавиния и мисс Элен являются ближайшими подругами. Дружба их вошла в поговорку на Ямайке. Они невероятно привязаны друг к другу...

Дон Диего внимательно посмотрел на своего помощника и понял, что тот «в деле». Два генуэзца решили на пару облапошить старого испанца. Посмотрим! Дон Диего вдруг громко захохотал.

— Что же тут смешного, сеньор, — осторожненько поинтересовался Фабрицио.

— Что смешного? А вот ты, Фабрицио, продажная твоя душа, ты согласился бы заплатить хоть тысячу песо за своего земляка, если бы я вдруг приказал его запереть и выпороть? Отвечай! Ну, сколько бы тебе было не жалко, а?!

Фабрицио молчал, называть маленькую сумму было все же стыдно, а называть более-менее приличную опасно, дон Диего мог потребовать, чтобы он немедленно выложил деньги на стол. Троглио тоже молчал, ему не хотелось быть выпоротым.

— То-то, молчите. Здесь что-то другое. И не надо мне рассказывать сказок про нежную девичью дружбу.

* * *

Элен не сводила глаз со стены, но все же появление гостя было неожиданным. Высокий, лунная тень делала его гигантским, в шляпе и плаще. Вместо того чтобы вскочить и броситься ему навстречу, Элен осталась сидеть неподвижно, лишь тихо шепча: "Энтони... Энтони... "

Вошедший на террасу огляделся, он не сразу увидел ту, которая его ждала, а увидев, стремительно, в несколько шагов подошел, сорвал с головы шляпу и довольно громко воскликнул:

— Мисс Элен!

Она, зажав рот обеими руками, отшатнулась. В глазах у нее застыли ужас и отчаяние.

Дон Мануэль встал с колен:

— Я ожидал совсем другого.

— Я тоже ждала другого.

Он помолчал, комкая в руках шляпу.

— Я понимаю.

— Тогда зачем же вы явились сюда?

— Неужели вы думаете, что я рассчитывал при помощи этого маскарада похитить что-то из не принадлежащих мне ласк?

— Тогда что вас заставило устроить этот маскарад?!

— Дело в том, что я знаю своего дядю. Он не отступится ни за что.

— Что вы имеете в виду, дон Мануэль?

— Вы думаете, он вас здесь держит в расчете на выкуп?

— Так он мне сам сказал.

— Возможно, вначале он так и собирался поступить, собирался получить за вас сотню-другую тысяч. Но недавно, разговаривая с ним, я понял, что здесь все иначе. Он, например, даже не заикнулся мне о вашем присутствии в его доме.

— Что это доказывает?

— Дон Диего помимо всего прочего еще и хвастлив. Когда я рассказал ему о своей победе над английским капером, он при других условиях не удержался бы от того, чтобы предъявить мне свои трофеи. А потом, я наводил справки, за последний месяц ни одно судно из Мохнатой Глотки не отправлялось на Ямайку. Он даже не начинал вести переговоры с вашим отцом, мисс. Чтобы мой дядя медлил с получением денег, нужны совершенно невероятные причины.

Элен молчала.

— Из всего мною сказанного вытекает один, более чем очевидный, вывод. Не собирается он вас продавать, ни за какие деньги. Он приберегает вас для себя. Я вижу, что мои слова произвели на вас впечатление, вы побледнели, это заметно даже в темноте. В добавление к своим словам я скажу вот еще что: мой дядя не привык себе ни в чем отказывать, поэтому он ушел с королевской службы, когда король попытался обуздать его отвратительный нрав. Если он что-то наметил, он добьется этого. И через некоторое, не думаю, что продолжительное, время вы станете наложницей грязного похотливого старикашки. Причем он даже не женится на вас, поскольку женат законным браком. Его супруга преспокойно проживает в Саламанке.

— Зачем вы запугиваете меня?

— Я не запугиваю вас, мисс, я излагаю положение дел так, как оно мне видится.

Элен продолжала сидеть на скамье, глядя перед собой.

— Но я не изверг, я не стал бы мучить вас, если бы не мог предложить какого-то выхода.

— Что? — очнулась девушка.

— Я здесь для того, чтобы сообщить вам, что у вас есть приемлемый выход из этого положения.

— Я покончу с собой, — спокойно и твердо сказала Элен.

— Я верю, что вы способны это сделать, но делать этого не нужно.

— Мне трудно вас понять, выражайтесь яснее.

— Хорошо, хорошо. Там, — дон Мануэль махнул шляпой в сторону гавани, — стоит мой корабль. Никто не мешает вам прямо сейчас спуститься туда со мной. Мои люди предупреждены. До утра вас никто не хватится, и мы можем сразу же отплыть.

Элен горько усмехнулась:

— Но принадлежать вам для меня так же невозможно, как принадлежать вашему дяде.

Дона Мануэля передернуло, но он заставил себя продолжать.

— Разумеется, я делаю все это не в расчете на благодарность подобного рода. Я все же дворянин, мисс. Я однажды спас вашего брата, теперь мне предоставляется возможность спасти вас. Мне просто придется совершить еще одно путешествие в Порт-Ройял, вот и все, — улыбнулся дон Мануэль.

Девушка продолжала молчать.

— Не в моих правилах настаивать при общении с дамой, но мне кажется, что другого выхода у вас все-таки нет. Дядя уже месяц сдерживает свой бешеный нрав, не думаю, что его терпения хватит надолго. Может быть, этот наш разговор — ваша последняя надежда. Дядя сделает все, чтобы мы с вами больше не увиделись.

Аргументы, которые он приводил, казались дону Мануэлю столь неопровержимыми, что молчание Элен на этом фоне представлялось ему просто попыткой соблюсти приличия. Тем сильнее он был потрясен, когда она сказала:

— Нет.

— Что нет, мисс?

— Я не могу принять ваше предложение.

— Но почему?!

— Не знаю, не заставляйте меня говорить, мне трудно сосредоточиться, но я знаю, что не должна с вами ехать, не должна!

С трудом сдерживая ярость, дон Мануэль попытался еще настаивать, его позиция была позицией здравого смысла, а любое возражение выглядело капризом.

— Хорошо, — сказал он, пытаясь успокоиться, — сейчас я уйду. Но знайте, что мое предложение остается в силе. «Тенерифе» будет ждать еще три дня. Подумайте, Элен, подумайте. Взвесьте, как вы больше предаете Энтони — оставаясь здесь или отправляясь со мной. Мне кажется, я знаю, что бы он сам вам посоветовал.

* * *

— Отдаю должное вашей проницательности, дон Диего, — сказал Троглио, — действительно, моя хозяйка мечтает выкупить вашу пленницу не для того, чтобы препроводить ее к отцу.

По надменно-презрительному лицу дона Диего пробежала тень интереса.

Троглио посмотрел на Фабрицио, словно спрашивая у него совета.

— Я вижу, что вы хитрите, мерзавцы! — В голосе дона Диего послышалось раздражение.

Троглио понимал, что под благовидным предлогом устроить дело уже не удалось, но не знал, как этот тиран отнесется к истинным причинам этой истории, вдруг ему захочется поиграть в благородство, такие порывы бывают у самых отъявленных людоедов.

— Прошу меня простить, дон Диего, за ту неуверенность, с которой я перехожу к продолжению разговора. Дело в том, что дальше я буду излагать в основном свои домыслы, и таким образом моя миссия становится настолько деликатной...

— Хватит вилять, мне все ясно: твоя хозяйка не столько обожает подружку, сколько ненавидит. Так?

Троглио скупо кивнул.

— И, видимо, ненавидит до такой степени, что готова выложить кругленькую сумму за возможность свернуть ей шею или выколоть голубые глаза, а?

— Я этого не говорил, — замахал руками генуэзец.

— Правильно, это я говорил, а не ты, я сам до всего додумался, без вашей вонючей помощи.

Дон Диего встал и стал прохаживаться вокруг стола. Он имел весьма оживленный вид. При этом он что-то бормотал и подбадривающе хлопал себя ладонями по бокам. Троглио и Фабрицио невольно вертели головами, следя за его перемещениями, не зная, можно ли им уже радоваться, похож ли этот неожиданный танец на согласие заключить с ними сделку, или, наоборот, пора готовиться к неприятностям?

Дон Диего вел себя так, словно в комнате, кроме него, никого не было. Вдруг он остановился за спиной лысого гостя и положил ему тяжелую руку на плечо.

— А теперь, клянусь святым Франсиском, я угадаю, из-за чего между ними пробежала кошка. Из-за мужчины, так?!

— Да, — покорно сказал Троглио.

— И кто он?

— Вы знаете, сеньор...

— Давай, давай, — прогремел дон Диего, — начал — не останавливайся!

Гость затравленно посмотрел через плечо на своего мучителя:

— Говорят, мисс Лавиния увлечена братом мисс Элен.

— Ну и что с того?

— А то, что мисс Элен сама, говорят, влюблена в своего брата.

— Брата?! Что ты несешь?! — Дон Диего с такой силой сдавил худое плечо гостя, что у того глаза полезли из орбит.

— Именно так, сеньор.

— Ну-ка, ну-ка... Я чувствую, тут не так все просто.

— Мисс Элен и сэр Энтони не родные брат и сестра.

— Как не родные?

— Мисс Элен приемная дочь.

— Теперь все понятно. — Дон Диего потирал ладони, брови его сошлись на переносице. Он размышлял.

— Я вам ничего не говорил, сеньор, — бормотал лысый генуэзец. Фабрицио смотрел на него с отвращением: выболтать столько полезных сведений бесплатно! Что ж, вполне вероятно, что дело с выкупом рухнет, значит, он, Фабрицио, был прав, организовывая побег англичанки, деньги получил небольшие, но с паршивой британской овцы хоть шерсти клок.

Дон Диего уселся обратно на свое место и вдруг резко помрачнел. Как будто неприятная задумчивость дожидалась его, сидя в кресле. В неприятном двусмысленном молчании прошло с полминуты. Наконец Троглио, побуждаемый скрытыми, но энергичными жестами соотечественника, попытался обратить на себя внимание мрачного испанца. Он последовательно кашлянул, чихнул, уронил на пол столовый нож.

— Что тебе надо? — спросил дон Диего, поднимая на него глаза.

— Я, прошу прощения, хотел бы узнать, как наша сделка?

— Какая сделка?

Поднятым с пола ножом Троглио подтолкнул к дону Диего кусок бумаги с письмом-предложением Лавинии.

Дон Диего взял его в руки, скомкал и, швырнув в физиономию гостю, грустно сказал:

— Пошел вон!

Глава двенадцатая

В логове «Циклопа»

«Мидлсбро» подошел к берегам Гаити на рассвете. Указывая на сиреневую дымку у самого горизонта, Кирк сказал Энтони, вышедшему на шканцы:

— Я отдал приказ убрать паруса, ближе нам подходить опасно, мы легко можем нарваться на патрульное испанское судно.

— Эта, как ее, Мохнатая Глотка, где-то поблизости? — спросил Энтони.

— Если возьмем руля немного к ветру, то часа через два будем в виду внешнего форта Мохнатой Глотки. Ну и название, прости Господи.

Два следующих дня ушли на то, чтобы произвести необходимую разведку. Трое матросов, хорошо знающих испанский, переодевшись подходящим образом, высадились на берег милях в полутора от бухты дона Диего и, пройдя незамеченными в поселок, провели там полдня. Потолкались на пристани, среди торговцев и сухопутных моряков, посидели в припортовых тавернах. Выяснить удалось следующее: дочь сэра, судя по всему, действительно находится у дона Диего, как и утверждал Биллингхэм. Один из лазутчиков узнал на рынке Тилби, камеристку мисс Элен. Ни о чем расспросить девушку не удалось, она была под присмотром альгвазила, и подойти к ней незаметно не представлялось возможным. В гавани Царит довольно подавленная атмосфера, всех угнетает полуторамесячное, после налета на Бриджфорд, безделье. Два шлюпа «Мурена» и «Бадахос», решившие искать счастья и удачи на свой страх и риск, получили лишь по паре пробоин от сорокапушечного француза севернее Кубы, их бесславное возвращение еще более сгустило атмосферу в гавани.

Энтони выслушал рассказы лазутчиков с вниманием, но без особого волнения, нечто подобное он и ожидал услышать. Единственный факт, который потряс его и заставил смертельно побледнеть, был сообщен ему в самом конце. В гавани стоит «Тенерифе».

— Вы не ошиблись? — спросил он лазутчиков, играя желваками.

Они готовы были клясться на Библии, что нет, не ошиблись. Да и трудно было ошибиться: испанский корабль намозолил всем глаза за время пребывания в Карлайлской бухте.

Энтони растерялся. Выходит, дон Мануэль все же его обманул?! Умело разыграл комедию, а Элен была в это время у него на борту? Или ее захватил дон Диего, но тогда каким образом его племянник узнал об этом?

Помучив себя некоторое время такими и подобными размышлениями, Энтони решительно их все отринул. Как бы там ни было, какие бы причины ни стояли за этим странным раскладом в Мохнатой Глотке, надо действовать, надо спасать Элен. И он немедленно объявил об этом своим офицерам.

— Действовать нужно, но каким образом? — спросил Логан.

— Мы атакуем их! — заявил Энтони.

Логан вздохнул. Не успел молодой человек развязаться с ромом, спешит подставить голову под испанскую пулю.

— Гаити является владениями его величества короля Испании, — сказал Логан, — если мы открыто нападем на дона Диего, то неприятностей не миновать.

— Странно вы рассуждаете. Этот негодяй под флагом своего короля нападает на Ямайку, грабит ее, а мы под флагом нашего короля не можем отбить награбленное.

Логан еще больше помрачнел.

— Нам неизвестно, в качестве кого он напал на Ямайку, зато известно, что у себя в Испании он объявлен почти что вне закона, и уж во всяком случае он не состоит, как мы с вами, на королевской службе. По нам же за сто миль видно, что мы — корабль Ямайской эскадры.

— Но это же... черт знает что! — Энтони в ярости ударил кулаком по планширу.

— Я бы выразился еще крепче, сэр, но ничего тут уж не поделаешь.

— Я беру всю ответственность на себя! — заявил Энтони.

Логан покачал головой:

— Нет, сэр, что бы вы ни говорили, все равно вся ответственность лежит на вашем отце. Его уволят, и Ямайка достанется кому-нибудь из этих кровососов-плантаторов.

Молодой капитан исподлобья посмотрел на опытного, уверенного в своей правоте помощника.

— Так вы предлагаете мне плюнуть на то, что моя сестра находится всего в трех милях отсюда и спокойно отправляться в Порт-Ройял к отцу с известием, что я даже не попытался ее освободить?

— Не совсем так, сэр. Мы действительно отправимся в Порт-Ройял. Мы сообщим там все, что нам удалось узнать, и губернатор вместе с лордом Лэнгли решат, как в данной ситуации следует поступить. В конце концов, нас и посылали за тем, чтобы разыскать мисс Элен, — эту задачу мы выполнили.

К спорщикам подошли штурман Кирк и лейтенант Розуолл, молодой, горячий юноша, восхищавшийся Энтони и готовый идти за ним в огонь и в воду.

— О чем вы спорите, джентльмены? — спросил он бодро.

— О чем мы можем спорить? — невесело усмехнулся Логан. — О том, что нам делать дальше.

— Атаковать! — заявил Розуолл, но, натолкнувшись на слишком уж невосторженную реакцию Логана и Кирка, добавил: — Выставив предварительно ультиматум, конечно.

— Да, — неожиданно поддержал его штурман, — почему бы нам не вступить с доном Диего в переговоры?

— Какие могут быть переговоры с крокодилом? — воскликнул Энтони.

— Насколько я наслышан об этом разбойнике, — сказал Логан, — он человек, помешавшийся на ненависти к Англии и англичанам, но сохраняет при этом изрядную долю звериной хитрости. Если мы заявим ему, зачем прибыли, он мгновенно переправит мисс Элен в глубь острова и сделает вид, что ее никогда и не было в Мохнатой Глотке. Если вообще захочет с нами разговаривать. И потом, Розуолл, мы не можем идти на штурм: «Мидлсбро» хороший корабль, но одному против форта и двух судов в гавани... или вы надеетесь, сэр, что капитан «Тенерифе» и на этот раз будет сражаться на вашей стороне?

Энтони промолчал. В словах Логана было много правды, но перебороть себя и отдать приказ повернуть «Мидлсбро» в сторону Ямайки, у него не было сил.

— Но мы не можем просто так уйти! — заявил Розуолл, отвечая его чувствам.

— Поймите же, что мы рискуем и кораблем, и жизнью мисс Блад, оставаясь здесь. Разве не должны мы изо всех сил спешить в Порт-Ройял? Я не прав, сэр?

— Вы правы, Логан, но мы поступим по-другому. Мы не будем рисковать кораблем и отношениями между Англией и Испанией...

— Вы что-то придумали? — с надеждой спросил Розуолл.

Через два часа от борта «Мидлсбро» отчалила шлюпка, в которой находился Энтони Блад, лейтенант Розуолл и пятеро добровольцев. Они согласились сопровождать капитана в его нелегком и рискованном предприятии. Энтони исходил из того соображения, что испанцы чувствуют себя в безопасности, не ждут ниоткуда нападения, и в таких условиях точный удар может принести нужный результат.

Логан и Кирк отпустили капитана с тяжелым сердцем. Опыт им подсказывал, что такое дерзкое и неподготовленное предприятие скорей всего будет безуспешным. Но с другой стороны, они верили в звезду молодого Блада. Он, по их представлениям, был, конечно, человеком незаурядным, кроме того, на его стороне была справедливость.

— Что мы скажем старику, если Энтони не вернется? — спросил Логан, стоя у фальшборта и глядя на тающую в полутьме шлюпку.

— Я стараюсь об этом не думать.

* * *

Весь следующий день после разговора с лысым посланцем Лавинии Биверсток дон Диего провел в размышлениях, что, в принципе, было не очень свойственным для него занятием. «Итак, — говорил он себе, — зачем отпираться? Я — старый, битый-перебитый жизнью человек, джентльмен удачи, просто-напросто влюблен в белокурую девчонку, в этого заморского ангелочка с голубыми глазами и ртом, полным язвительных оскорблений». Действительно, об этом свидетельствует, об этом просто вопит каждый день в последние полтора месяца. Все началось с этих дурацких переодеваний к столу, продолжилось не менее дурацкой игрой в раздувание выкупа и ревностью к этому красавчику Мануэлю. Кончилось тем, что он упустил настоящий куш, хотя очень хорошо знал, как богата Лавиния Биверсток.

«Как я мог так раскиснуть? — удивлялся дон Диего. — Я уже чуть не потерял два своих корабля, я уже, кажется, потерял полмиллиона песо. Из этого положения должен быть выход, достойный испанского графа и старого моряка!»

— Фабрицио! — крикнул дон Диего.

Дворецкий появился мгновенно, после вчерашнего разговора он предпочитал не раздражать хозяина своим свободомыслием. Троглио прятался у него в покоях в ожидании подходящего судна, на котором можно было отправиться на Ямайку. Положению Троглио трудно было позавидовать, решительность и жестокость Лавинии вряд ли уступала жестокости хозяина Мохнатой Глотки.

— Фабрицио, — спросил дон Диего, — там уже набили перепелов для ужина?

— По-моему, нет, сеньор.

— Так пусть не спешат.

— Я понял вас, сеньор.

Дон Диего, находясь в дурном расположении, любил сам забивать скот и резать птицу для кухни. Одно время эта кровожадность казалась Фабрицио несколько искусственной, но однажды, когда этот черт у него на глазах своей рукой зарубил сарацинским акинаком припозднившегося посыльного, он излечился от снисходительного отношения к этой дикой привычке хозяина. И в те дни, когда на дона Диего находила подобная блажь, он старался быть исчерпывающе исполнительным.

Тяжело ступая и гремя серебряными побрякушками, которыми были густо увешаны его сапожищи, дон Диего направился прямо в сторону кухни. Там повара, тоже знакомые с манерами и капризами хозяина, уже приготовили клетки с дичью. Первым делом дон Диего обрушился на посуду: тазы, лохани и горшки, отчего поднялся жуткий грохот, залаяли собаки, заклекотали в недоумении птицы, потом он, открыв клетку, запустил туда руку и, выхватив перепелку, оторвал ей голову.

— Блюдо! — крикнул он.

Фабрицио тут же поставил справа от него большое блюдо.

Головы он бросал в угол, в пасти собак и в бледных, жалобно улыбающихся поварят, а убитых птиц — в поданную посуду.

Через минуту камзол испанского гранда оказался весь в крови и перьях.

— Соли! — потребовал он, и самый смелый поваренок тут же подал ему каменную кружку с солью.

Бросив на трепещущие тушки несколько горстей, дон Диего потребовал:

— Перцу!

Нашелся и перец, разумеется. Равно как и корица, и оливковое масло.

Отступив на шаг, дон Диего полюбовался своею работой.

— Украсьте зеленью — и можно подавать!

Сразу человек пять бросились выполнять его приказание.

— Фабрицио!

— Я здесь, сеньор.

— Передай этой англичанке, что я жду ее к ужину.

— Но ведь...

— Если понадобится, доставить силой!

Через несколько минут стол был накрыт. Двое лакеев под руки ввели в столовую слегка упирающуюся мисс Элен. Она была бледнее обычного и имела крайне растерянный вид.

Дон Диего, он не стал переодеваться, поднялся ей навстречу: во всем блеске своего зловещего туалета. Любезно улыбаясь и поправляя твердые от спекшейся крови усы, он сказал:

— Имею честь приветствовать вас, мисс.

— Что с вами, дон Диего?

— Со мной? — Он со смехом оглядел свой наряд. — Вот на эту тему я и хотел поговорить с вами.

— Какую тему? — тихо спросила Элен, усаживаемая руками слуг в кресло за противоположным концом стола, — она едва не потеряла сознание, увидев, что за угощения стоят перед нею.

— Так вот, мисс, я убежден, что за время вашего пребывания под моим гостеприимным кровом вам пришлось услышать пару-тройку историй о моей необыкновенной кровожадности. Ваша служанка могла узнать об этом на рынке в гавани.

— Да, до меня доходили слухи.

Хозяин Мохнатой Глотки смачно отхлебнул из своего высокого бокала — там было густое вино, которое вполне можно было принять за кровь.

— Мне кажется, вы думали, что это сказки: говорят, что дон Диего дикарь? Что вы! Это хорошо одетый благовоспитанный сеньор. Говорят, дон Диего вспыльчив и груб? Это выдумки, потому что он раз за разом сносит жестокие оскорбления, угрожая всего лишь какими-то дополнительными расходами папе.

— Я радовалась тому, что это всего лишь слухи.

— Радовались?! Вы радовались тому, что вам удалось приручить бешеного волка! Я знаю, почему вы избегали моего общества. Вы думали, что я у вас в руках. Как же! Никому не удавалось обуздать, а ей удалось!

Он выпил еще вина, и в его глазах к блеску ярости добавилось пьяное безумие.

— Так вот, пришло время поставить все на свои места. — Дон Диего встал во весь свой громадный рост. — Вам не нравилось искусство моих поваров, так сегодня я сам приготовил вам перепелочек, вас коробили особые знаки внимания, которые я по глупости пытался вам оказывать как леди...

Дон Диего взял канделябр со стола и направился к Элен.

— ...Так сейчас я поступлю с вами так, как привык поступать с обычными женщинами.

— Вы обижаетесь на меня за то, что не вызывали у меня страха? — прошептала Элен окаменевшими губами. — Извольте, теперь я вас боюсь.

Испанец приближался медленно, слегка покачиваясь, как бушприт корабля, идущего на таран в бурном море.

— Вам нечего меня бояться, — осклабился он, — я сделаю с вами только то, что делают настоящие моряки с портовыми девками каждую ночь.

Чем ближе он подходил, тем омерзительнее становилась его улыбка. Подойдя вплотную, он поднял над сидящей огонь, как бы для того, чтобы лучше рассмотреть смятение жертвы. Капля воска упала девушке на ключицу, она очнулась от гипнотического состояния, в котором находилась, и, схватив с блюда вертел, в отчаянии ткнула наклоняющегося с поцелуем мерзавца в лицо. Он не сразу понял, что произошло. Отшатнулся, первым ощущением была странная полуслепота.

Фабрицио, услышав сдавленный возглас господина, вошел в столовую. Дон Диего стоял над Элен и глухо ревел. Фабрицио на цыпочках подбежал к нему и увидел, что из глаза у хозяина торчит какая-то железка. Дон Диего, продолжая реветь и покачиваться, повернулся к нему, и Фабрицио увидел, что второй конец торчит из виска. Задрожав, генуэзец отступил на несколько шагов.

— Фабрицио! — удивленно сказал дон Диего, рассмотрев его вторым глазом, потом переложил подсвечник из правой руки в левую, затем осторожно нащупал торчащую из глаза спицу. На мгновение все застыли, напряженно следя за ним. Вдруг дон Диего изо всех сил рванул металлическую занозу из своего глаза. На и без того окровавленный камзол хлынула новая порция крови. Дон Диего поднес к целому глазу извлеченную иглу — состояние шока все еще продолжалось, — рассмотрел ее и отбросил в угол. Попытался развернуться, чтобы увидеть виновницу произошедшего, но не смог. Грузно сел на пол, ударив подсвечником по камню. Этот звук будто послужил сигналом — Элен убежала к себе в комнату. Фабрицио бросился за подмогой.

* * *

— Тилби!

— Да, мисс.

Камеристка впервые видела свою госпожу в таком состоянии, она сразу поняла, что произошло что-то ужасное.

— Он напал на вас, мисс?

— Да, и я ранила его.

Некоторое время Элен металась по комнате. Тилби следила за ней, прижав к губам край платья, которое она только что примеряла. Элен неожиданно остановилась.

— Тилби! — позвала она.

— Да, мисс.

— Собирайся.

— О чем вы, мисс?

— Другого выхода нет. Ты сейчас немедленно пойдешь в гавань и разыщешь дона Мануэля.

— Хорошо, мисс.

— И скажешь ему, — Элен тяжело вздохнула и медленно, будто преодолевая внутреннее сопротивление, произнесла: — Я согласна отправиться вместе с ним.

— Но тогда вам лучше отправиться самой.

Элен молча указала ей в окно: у ворот усадьбы маячили двое вооруженных разбойников.

— Они меня не пропустят.

— Но дон Диего ранен...

— Он, может быть, даже убит, но в таком случае мы попадем в лапы этого генуэзца. Клянусь, он еще более отвратителен, чем его хозяин.

Элен говорила спокойно и рассудительно, и Тилби передалась уверенность госпожи.

— Иди, тебе скорей всего удастся проскользнуть, сейчас в доме суматоха.

— А вы...

— А я запрусь здесь, пусть дон Мануэль войдет через калитку на террасе.

* * *

Энтони немного задержала неудачная высадка. Шлюпка в темноте налетела на камни, и до берега пришлось добираться вброд.

— Если мы вернемся, — сказал Энтони матросу, остававшемуся сторожить шлюпку, — то встретимся возле вон той скалы. Это самое укромное место.

— Слушаюсь, сэр.

Они двинулись вперед и оказались в густом тропическом лесу. Впереди шел один из лазутчиков, уже побывавших в Мохнатой Глотке. Его звали Стин. Даже он то и дело спотыкался о корни, натыкался на деревья, ругался, вытряхивая из рукава или вытаскивая из-за ворота какую-нибудь ядовитую гадину.

— Вы же говорили, Стин, что здесь есть тропа, — тихо, но сердито сказал Энтони.

— Мы на ней, сэр.

Оставалось только выругаться. Колючие кусты все время стаскивали шляпу с головы Розуолла, он тоже время от времени высказывал свое мнение по поводу этой «тропы».

— Да выбросьте вы свою шляпу, дружище, — посоветовал ему Энтони, — если нам удастся сохранить головы, мы уж шляпы где-нибудь раздобудем.

— Тихо! — скомандовал Стин.

Впереди мерцал огонек.

— Это хижина какого-нибудь мулата, нам лучше обойти ее стороной.

— Почему? Я вижу — вон блестит довольно утоптанная тропинка, по ней мы быстро пересечем эту фазенду, это сильно сократит наш путь, — сказал Розуолл.

— Не стоит рисковать, — настаивал лазутчик.

— Вы опасаетесь собак?

— Я опасаюсь свиней. Все здешние мулаты разводят чертову прорву этих тварей, они поднимут такой визг, что дон Диего объявит тревогу.

Обходили жилище свинопаса — маленькую глинобитную хижину, крытую пальмовыми листьями, — по осыпающемуся откосу, что в ботфортах или в матросских башмаках делать не слишком удобно. Хозяин хижины вышел наружу и остановился, то ли прислушиваясь, то ли справляя малую нужду. Хорошо были видны его белые бумажные штаны. Ничего подозрительного не заметив, он вернулся в дом.

Они вышли к поселку со стороны рыбного ряда, того места, где здешние рыбаки по утрам выгружают улов и раскидывают его по корзинам. Здесь пахло гнилой рыбой и бродили стаи бездомных собак, они проводили компанию в черных плащах глухим рычанием из-под перевернутых дырявых лодок, в изобилии валявшихся на берегу.

— Часовой! — прошептал Стин, указывая на высокую фигуру в медной каске и с длинным мушкетом, торчащую на выступе мола. Обойти его было никак нельзя, в этом месте вплотную подходили к морю террасы богатых домов, а еще дальше от берега громоздились, блестя в лунном свете, скалистые обрывы. На полдюжины мужчин, шляющихся в темноте, страж порядка обратит внимание обязательно.

— Я и не думал, что у дона Диего такой порядок в городе, — тихо сказал Энтони.

* * *

— Что ты говоришь, милочка?! — Дон Мануэль встал из-за стола, за которым ужинал, снял со спинки стула свой расшитый камзол и неторопливо облачился в него. — Неужели твоя госпожа передумала?

— Таковы обстоятельства, сэр! — торопливо и взволнованно говорила Тилби.

— Таковы обстоятельства или она изменила ко мне отношение?

— Как вам будет угодно, сэр, только умоляю, увезите мисс Элен отсюда, и поскорее.

— Это ее собственная просьба или твоя инициатива?

— Разумеется, ее просьба, сэр.

— А отчего спешка? В доме пожар?

— Хуже, сэр, дон Диего ранен. Если он придет в себя, он...

— Не надо мне говорить, что он тогда сделает, я и сам догадываюсь. А кто его ранил?

— Мисс Элен, сэр.

— Своей рукой? И куда, в сердце? — Он еще пробовал шутить, хотя игривое настроение с него уже слетело.

— В глаз, сэр!

— Не может быть! — Ситуация в изложении служанки представлялась совершенно нелепой, и если бы он был готов к действию хотя бы немногим меньше, он бы заколебался.

— Педро! — кликнул дон Мануэль.

В комнату вбежал человек в черной бумажной косынке с длинной шпагой на перевязи.

— Слушаю, сеньор.

— Немедленно свисти команду, мы сегодня выйдем в море.

— Случилось то, о чем вы предупреждали, сеньор?

— Похоже, что да. У тебя есть два-три человека, из тех, что не очень трусливы?

— Найдутся.

— А ты, милочка, — дон Мануэль обернулся к Тилби, — останешься здесь.

Она попыталась возражать, но быстро поняла, что это бесполезно.

Уже несколько минут трое вооруженных людей поднимались по улице, ведущей наверх, к усадьбе дона Диего. Поселок тонул во мраке. Лишь кое-где мерцал в окне огонек. Дон Мануэль был очень сосредоточен, рука лежала на эфесе шпаги.

Подходя к белой стене, столь ему знакомой по вчерашнему посещению, дон Мануэль пробормотал про себя:

— Я об этом только мечтал, но я боюсь, что судьба одаривает меня слишком торопливо.

— Что вы говорите, сеньор? — спросил один из телохранителей.

— Я сказал, чтобы вы приготовили пистолеты, сейчас я открою эту калитку.

* * *

Энтони, притворившись пьяным, качаясь подошел к караульному. Несмотря на то что у молодого человека был опыт опьянения, наметанный глаз разбойника сразу же заподозрил уловку.

— Эй, стой, ты кто такой? — крикнул испанец.

— Спросишь у апостола Петра, — негромко сказал Энтони.

— Что-что! — Испанец схватился за мушкет и попытался отступить на шаг, но Энтони, мгновенно «отрезвев», догнал его расчетливым ударом в шею. Страж порядка упал, не издав ни единого звука. Путь был свободен.

* * *

Тилби, конечно, не усидела в комнате дона Мануэля и побежала следом. Ей показалось, что испанец хочет разлучить ее с госпожой, а она не могла оставить мисс Элен без поддержки в такой ситуации.

Ей было страшно, она понимала, что это серьезное дело и никто с нею шутить не будет. Тилби плакала на ходу, но все бежала и бежала.

Она подошла к дому со стороны кухни. Внутри горел свет, повара лакомились мясом из хозяйской кладовой и запивали вином из хозяйского погреба. То, что дон Диего был при смерти, добавляло им смелости.

Тилби постучалась в запертую дверь. Голоса внутри стихли, самый смелый поваренок подбежал на цыпочках и спросил:

— Кто там?

— Я, я, я, — зашептала Тилби.

Мальчишка ошалел.

— Ты?! — Он был, как и все в доме, убежден, что выбраться ночью за пределы усадьбы без разрешения дона Диего или хотя бы Фабрицио нельзя.

— Открывай скорее!

Но мальчик медлил. Еще более подозрительным, чем факт нахождения этой английской служанки за пределами дома, было то, что она хочет вернуться внутрь. Мальчишка подозвал остальных, и они стали обсуждать, что им делать. Отпирать дверь им было строго-настрого запрещено, звать стражу на помощь было опасно — обнаружилось бы то, чем они тут занимаются.

— Скорее, скорее! — умоляла Тилби.

* * *

На взгляд Фабрицио, дон Диего был безнадежен: глаз вытек, повреждена височная кость, потеряна уйма крови. Правда, лекарь сделал все нужные примочки и заявил, что кровопускание больному не повредило — кровь вымыла из раны всю заразу, которую мог занести вертел. Фабрицио выслушал его внимательно и даже похвалил за усердие, но остался при своем убеждении, что хозяину долго не протянуть.

Оставив врача дежурить у тела (какая, право, преданность), Фабрицио поспешил к мисс Элен. Дон Диего что-то хрипел в горячке, Фабрицио ухмыльнулся в ответ.

Дверь в покои пленницы была заперта, и генуэзец улыбнулся опять — у него имелись ключи от всех помещений в доме. Ах вот оно что, тут не только заперто на ключ! Изнутри придвинуты какие-то стулья. Даже сил тщедушного Фабрицио хватило, чтобы опрокинуть эту баррикаду. Он вошел в комнату, поправил отвороты манжет и иронически поклонился.

— Не кажется ли вам, мисс, что пришло время нам поговорить?

— С вами мне говорить не о чем, — холодно сверкая голубыми глазами, сказала Элен.

— Не спешите. Вы неумно себя ведете. Надо учиться на собственном опыте. Ведь тактика непрерывных оскорблений и препирательств не принесла вам пользы, согласитесь.

— Мне не надо от вас ни пользы, ни помощи.

Фабрицио притворно вздохнул:

— Вы не понимаете, что сами усиленно расшатываете мост, по которому могли бы спокойно перейти бездну.

— Я не слушаю вас!

— И тем не менее я скажу, что я именно тот человек, который вам нужен, и вам лучше всего иметь дело со мной, чем с кем бы то ни было еще.

— Почему? — не удержалась Элен.

— Потому что я принесу вам наименьший вред. Мне не нужна ваша жизнь, мне не нужна ваша любовь, мне нужны лишь деньги. Я помогу вам выбраться отсюда, и вы...

— Насчет любви я вас поняла, но вы что-то говорили насчет жизни. Кому нужна моя жизнь?

— Вы опять мне не верите. — Фабрицио достал из кармана письмо Лавинии и протянул Элен. — Я сейчас объясню вам, в чем тут дело.

Но он не успел договорить, распахнулась дверь на террасу. В дверях стоял дон Мануэль с обнаженной шпагой. Лицо Фабрицио посерело от ужаса.

— Что вы хотели сказать этой беззащитной девушке, сеньор, чего вы хотели от нее добиться?

Генуэзец отступил к стене и прижался к ней спиной, затравленно глядя на человека со шпагой.

В это время в глубине дома раздался какой-то грохот, и почти сразу вслед за этим раздался звериный рев дона Диего. Он, очевидно, встал с постели. Фабрицио вытащил шпагу и, воспрянув духом, решил продержаться до прихода хозяина.

— Сюда, дон Диего, сюда! — завопил он, но больше ничего сказать не успел, дон Мануэль одним элегантным движением пригвоздил его к стене. Вслед за этим он схватил Элен за руку.

— Идемте, у нас ни одной лишней секунды.

— Да, да, — согласилась она, — только вот это. — Она подбежала к упавшему Фабрицио и вырвала письмо Лавинии у него из руки.

— Что это? — спросил дон Мануэль.

— Кажется, какая-то важная бумага.

И они стремительно покинули комнату, а вслед за этим и усадьбу.

Оказывается, во время переговоров, которые вела с поварами Тилби, к дверям кухни тихонько подкрался Энтони со своими людьми. Они затаились в темноте, и даже камеристка не чувствовала, что они стоят рядом.

Стоило одному из мальчишек отодвинуть обе задвижки, запиравших тяжелую, обитую железом дверь, как вслед за Тилби внутрь влетело шестеро вооруженных англичан. Естественно, в спешке они произвели такой грохот, что он мог разбудить даже мертвого. Дон Диего, во всяком случае, поднялся. Обнаружив, что в его доме происходит черт знает что, старый разбойник, забыв о выбитом глазе, стал созывать людей, которых в доме было предостаточно. И через какую-то минуту Энтони со своими людьми вынужден был отступить в столовую под натиском превосходящих сил.

Там, отражая удары сразу двоих или троих испанцев, Энтони крикнул Тилби:

— Где Элен?

Камеристка, еще каким-то чудом сохранявшая присутствие духа, показала знаком, чтобы он шел за ней. И англичане стали отходить в указанном направлении.

Дон Диего сразу понял, что имеется в виду, взревел от ярости, — и натиск его людей еще больше усилился.

Энтони и его людям удалось забаррикадироваться в комнате Элен, образовалась пауза в несколько секунд, и лейтенант, не обнаруживший в комнате той, которую искал, снова спросил у служанки:

— Где Элен?!

Подручные дона Диего стали высаживать дверь.

Чихая от набившегося в нос порохового дыма, Тилби крикнула:

— Она была здесь.

— Но где она?

Второй удар почти сорвал дверь с петель.

— Ее, наверное, увел дон Мануэль.

— Дон Мануэль? — ошарашенно спросил Энтони. — И она... — У Энтони перехватило дыхание. — Она сама, она согласилась?

И тут Тилби сказала правду, о чем сожалела потом очень и очень долго:

— Да, мисс Элен сама меня послала за ним.

Лейтенант остолбенел.

— Сама?! Что ты говоришь?! Поклянись!

— Клянусь, но тут вот в чем дело...

Третьим ударом вынесло дверь, в комнату со страшным ревом вломилась целая толпа вооруженных испанцев, и объяснения камеристки канули в нахлынувшем грохоте.

Лейтенант Блад, побледневший, с остекленевшими глазами, вяло и неохотно отмахивался шпагой. Его оттеснили к стене, где ему был нанесен страшный удар прикладом мушкета в голову. Он рухнул на пол. Остальные англичане были перебиты.

* * *

Наутро дон Диего подводил итоги прошедшей ночи. Они были неутешительны. Он лишился глаза, и хотя, по уверениям всех лекарей, которых нашли в округе, его жизни травма не угрожала, радоваться не приходилось. Потерей номер два он считал Элен. Предательство племянника его ничуть не удивило, от любого из своих родственников, товарищей и подручных он ждал только плохого. Исчезновение пленницы держало его в состоянии ярости. Он остался в дураках, а в сердце осталась отравленная заноза, от которой он не знал, как избавиться.

Гибель Фабрицио он потерей не считал. Поэтому третьей по счету и значению неприятностью был тот факт, что англичанам стало известно его убежище. «Мидлсбро» попытался проникнуть в гавань, но после перестрелки с батареями внешнего форта ушел в море. Было бы наивным считать, что губернатор Ямайки не предпримет никаких действий против похитителя дочери и пленителя сына. Да, сын сэра Блада был единственным приобретением дона Диего, и распорядиться им следовало с максимальной выгодой и быстротой.

Дон Диего поискал на своем столе письмо Лавинии, его там не оказалось, равно как и нигде в доме, но его это не смутило. Что мешает ему самому написать этой кровожадной девчонке? Она должна компенсировать все его потери. Он велел новому камердинеру — глупому, а вдобавок насмерть перепутанному мулату, привести к нему Троглио. Уже через десять минут лысая голова склонилась перед ним в услужливом поклоне.

— Ты, кажется, недоволен мной? — спросил дон Диего, поправляя на глазу повязку, — у него было такое впечатление, что из глазницы вот-вот снова пойдет кровь.

— Как я могу быть недоволен вами? — поклонился генуэзец. — Что вы хотите мне сказать?

— Да ничего особенного, кроме того, что я принимаю ваше предложение.

Троглио удивился:

— Но...

— Никаких этих «но», я и без тебя знаю, что мой племянничек выкрал мисс Элен. Но судьба, из чувства справедливости, подбросила мне вместо красавицы сестры красавца брата. Он, правда, без сознания до сих пор, но в нашем деле это скорее плюс, чем минус.

— Моя госпожа мне не поручала выкупать брата мисс Элен.

— Дурак! — дернулся дон Диего и тут же схватился за свою повязку. — Если все, что ты мне здесь плел, правда, то она будет рада брату не меньше, чем сестре. Ведь она в него влюблена, как кошка.

— Это верно, — кивнул Троглио, он опять начал попадать под воздействие мощного обаяния дона Диего, — но не представляю, что она могла бы извлечь из факта обладания сэром Энтони, если он к ней холоден...

— Дурак, дурак и еще раз дурак! Во-первых, знаешь почему? — Дон Диего загнул палец. — Во-первых, потому что «факт обладания» — это факт обладания, и извлечь из него можно очень и очень много, если только с умом подойти. Раз у тебя нет фантазии, верь мне на слово. «Факт обладания», — повторил испанец смакуя.

— А во-вторых? — тихо спросил Троглио.

— А во-вторых, потому что — раскинь своей лысой головой! — не все ли нам равно, что будет воображать и выдумывать твоя хозяйка, нам бы только получить с нее деньги.

Генуэзец еще ничего не понял, но изобразил заинтересованность.

— Ты поедешь и предложишь ей эту сделку от моего имени.

А в самом деле, подумал лысый, конечно, это не совсем то, что нужно мисс Лавинии, но почему бы не рискнуть? Во всяком случае, это лучше, чем ехать с пустыми руками.

Дон Диего налил себе еще — он теперь усиленно налегал на вино, как на лекарство.

— Давай, давай, собирайся. Ты малый хитрый, хоть и притворяешься дураком. Я в долгу не останусь. Да что я говорю, ты и сам, если не будешь простофилей, сумеешь погреть руки на этом деле. Только не пытайся меня надуть — найду и удавлю.

Троглио улыбнулся и поклонился.

— И поспеши, тебе надо успеть раньше Ямайской эскадры. Я дам тебе судно.

Глава тринадцатая

Почему медлит губернатор

Невозможно представить себе, что творилось на душе сэра Блада после того, как он выслушал доклад офицеров, приведших «Мидлсбро» в гавань Порт-Ройяла. Лишиться в течение месяца и сына, и дочери! Логан и Кирк протянули ему свои шпаги, прося отставки, губернатор горько покачал головой в знак несогласия и отпустил их. После этого он погрузился в раздумья. Целыми днями он сидел перед своим столом, заваленным старыми испанскими картами, но вряд ли занимался их изучением. Никто не смел к нему приблизиться, только Бенджамен приносил ему время от времени чашку шоколада и набитую трубку, но заговорить с ним не смел и он. Пару раз сэра Блада беспокоил своими визитами лорд Лэнгли. Визиты эти носили в определенном смысле превентивный характер. Лондонский инспектор очень опасался, что губернатор под воздействием приступа ярости или отчаяния совершит какой-нибудь необдуманный поступок, который может иметь серьезные последствия для Англии. Нападет на Гаити или что-нибудь в этом роде. Но, как выяснилось, губернатор и не помышлял ни о чем подобном. Он день за днем просиживал в своем кресле и возился со старыми бумагами или делал вид, что возится.

По городу бродили самые разные разговоры, все сходились в одном: предугадать действия сэра Блада невозможно. Главное, что они не вызывали обычного благоговения, как все предыдущие поступки этого человека. Служба службой, но любой нормальный человек обязан был что-нибудь предпринять для спасения своих детей. Пусть и не бомбардировать Санто-Доминго, как требовали самые отчаянные головы, но хоть что-нибудь!

Мистер Фортескью, назначенный лордом Лэнгли на пустовавшее уже больше года место вице-губернатора, по своей инициативе снесся с властями Гаити и даже написал дону Диего в Мохнатую Глотку.

Как и следовало ожидать, он получил не слишком обнадеживающие ответы. Из Санто-Доминго уведомили, что дон Диего де Амонтильядо и Вильякампа объявлен его католическим величеством вне закона и, стало быть, официальные власти никакой ответственности за его действия нести не могут. Более того, в письме выражалось сомнение: имеет ли вообще место факт базирования этого преступного дона Диего на территории острова. Из Мохнатой Глотки пришел ответ, странным образом подтверждающий заявление центральных гаитянских властей. Дона Диего действительно в гавани и ее окрестностях нет. Со всеми своими судами и людьми он убыл в неизвестном направлении. Указать точнее местное начальство не находило возможным.

С двумя этими ответами мистер Фортескью и явился к губернатору. Ему хотелось вступить в должность красиво, но пришлось вступать краснея. Сэр Блад успокоил его и выразил благодарность за предпринятые усилия.

— Не расстраивайтесь, я предполагал нечто подобное и только поэтому сидел, что называется, сложа руки. Вы, наверное, думаете, что я бесчувственное или безвольное существо, неспособное постоять за своих детей.

— Ну, не совсем так, — замялся вице-губернатор.

— Так, так, — усмехнулся сэр Блад, — не знаю, поверите ли вы мне на слово...

И мистер Фортескью, и лорд Лэнгли испуганно замахали руками. Все же в присутствии этого человека они невольно ощущали что-то вроде своей второсортности.

— Так вот, не надо думать, что я ничего не делаю.

Сэр Блад внимательно посмотрел на своих гостей, и оба они отвели взгляд.

— А вам я, мистер Фортескью... прошу прощения, господин вице-губернатор, благодарен. Действия ваши нахожу естественными. Надеюсь, и в дальнейшей нашей службе между нами не будут возникать какие бы то ни было конфликты. Что же касается вас, лорд Лэнгли, вас мне благодарить не за что, но мне понятен смысл ваших действий. Вы так торопливо назначили мне заместителя потому, что боялись, что в один прекрасный момент Ямайка вообще может оказаться без верховного начальника, если сэр Блад вдруг сойдет с ума от горя или кинется в драку очертя голову.

По лицу лорда Лэнгли было заметно, как ему не нравится этот разговор.

— Я вполне мог бы счесть себя оскорбленным, — продолжал сэр Блад, — ведь вы со мной не посоветовались в вопросе, который касается меня впрямую. Но поскольку вы действовали во благо нашего острова, который является английской колонией, а стало быть, и самой Англией, я не стану кидаться в амбиции.

Сэр Блад не лгал своим собеседникам, он действительно не бездействовал, сидя в своем кресле. Он занимался тем делом, которому большая часть рода человеческого предается крайне редко. Он думал. Отсутствие немедленных плодов этой деятельности не смущало его. Ибо он знал, что иногда, чтобы их дождаться, не хватает целой жизни. Почему он занимался именно этим? Потому что в его положении это единственное, что имело смысл. Он вспоминал, сопоставлял. Воспроизводил в мельчайших деталях все события, произошедшие с момента появления «Тенерифе» в гавани Порт-Ройяла. Смерть Стернса, бал в Брилжфорде и другое, помельче. Потом он отправился мыслью в более отдаленное прошлое. К тому дню, когда непонятный изгиб настроения заставил его заехать в гости к Биверстокам. Те двадцать пять фунтов, которые Лавиния потребовала за свою лучшую подругу, он не забывал никогда. Через некоторое время из сложившейся мозаики, из сложной совокупности всех этих фактов, наблюдений, деталей он сделал для себя один простой и однозначный вывод — Лавиния Биверсток причастна напрямую ко всему, что случилось с его детьми. Конечно, никакой судья не принял бы даже к первоначальному рассмотрению подобное обвинение в адрес Лавинии в том виде, в котором его оформил для себя губернатор. Да сэр Блад и не собирался предпринимать шагов подобного рода. Он решил, что если Элен и Энтони были ввергнуты в беду Лавинией, то и извлекать их оттуда надо скорей всего с ее помощью. Он решил установить за ней наблюдение. Он был уверен, что во всех событиях, которым суждено развернуться на острове в ближайшее время, она сыграет, несомненно, ключевую роль.

Разумеется, время от времени посещали губернатора и сомнения. Не смешно ли ему, человеку столько повидавшему на своем веку, имевшему дело с такими гигантами корсарского мира, как Оллонэ и Морган, до такой степени всерьез относиться к козням какой-то девчонки, не достигшей полных двадцати лет? Пусть она богата, умна, злопамятна, обладает бешеным темпераментом — стоит ли это того, чтобы платить деньги полутора десяткам сыщиков, которым поручено следить за ее домом? Может быть, все-таки смешно приписывать ей убийство Джошуа Стернса, ведь последним, кто разговаривал с ним и потчевал лекарствами, был этот нелепый доктор Эберроуз. Старик сидел в тюрьме и категорически отказывался признать себя виновным. Но вот произошел случай, который избавил губернатора от всех и всяческих сомнений. Речь идет о неожиданной и совершенно небывалой по размерам драке, вдруг ни с того ни с сего вспыхнувшей на пристани Порт-Ройяла. Матросы двух голландских бригов, только что сошедшие на берег, были внезапно атакованы местными торговцами рыбой и портовыми забулдыгами. Естественно, пришлось привлечь для усмирения этого бесчинства не только полицию, но и два эскадрона драгун.

Выяснить причину ссоры так и не удалось, но в процессе разбирательства было установлено, что во время общей свалки были убиты пятеро из шести дежуривших там соглядатаев. Сэр Блад, проводивший расследование вместе с чиновниками из своей канцелярии, решил, что это неспроста. Кто-то выследил его шпиков. Правда, это было нетрудно сделать, все они не слишком скрывались и частенько вели себя просто вызывающе. Драка была организована — это очевидно. Но организована она была не только для борьбы со слежкой. Тому, кто организовал драку, хотелось, чтобы в это время на молу и пристани было поменьше, внимательных глаз.

Сэр Блад тут же велел узнать, какие именно суда швартовались в этот момент. Точно сказать никто не брался. В комендатуру порта соответствующие заявки часто не подавались капитанами прибывших судов целыми сутками. В этот день причалило около десятка судов. Два уже упомянутых брига, три или четыре шлюпа и несколько рыбацких баркасов. Губернатор попробовал допрашивать всех подряд, но скоро понял, что тонет в потоке бессмысленных, а возможно, и лживых сведений.

Окончательным подтверждением губернаторских подозрений стала пьяная болтовня одного лесоруба в таверне «У Феликса» о том, что ему якобы заплатили, чтобы он ввязался в драку на пристани. Кто заплатил? Этот вопрос был немедленно задан протрезвевшему лесорубу. Он отвечал — какой-то джентльмен в шляпе с синим плюмажем. Джентльмена разыскать не удалось.

Сэр Блад должен был признаться себе: тот, кто устроил эту потасовку в порту Порт-Ройяла, действовал умно. То, что он хотел незаметно доставить на берег, было доставлено на берег именно незаметно. Причем под самым носом у властей. Лавиния — он теперь не сомневался, что это она, — бросила ему вызов. И тогда он решил поговорить с нею напрямик. Интересно, как она себя поведет, когда он неожиданно выложит все, что он узнал за эти недели? В тот раз, в день разговора после исчезновения Элен, она держалась уверенно, но тогда у нее было время подготовиться, собраться с силами и доводами. Как она отреагирует на внезапный визит?

Губернатор велел подавать карету.

Через двадцать минут он уже подъезжал к дому Биверстоков. Он был собран, напряжен и по-стариковски элегантен. Он представлял себе этот разговор от начала до конца и проговорил его сам с собою несколько раз. Он был уверен, что никакая женщина, будь она десять раз Мария Медичи, не сумеет выдержать столь хитро задуманной атаки.

Его встретил дворецкий, человек добродетельный и недалекий. Он сообщил, что госпожа больна.

— Больна?

— Уже два дня.

— И тяжело? — спросил сэр Блад, едва удерживаясь от иронической улыбки.

Дворецкий выразил готовность сходить за лекарем, который находится сейчас у постели мисс Лавинии. Явился доктор, мистер Шелтон, губернатор его прекрасно знал, потому что сам был его пациентом.

— Мистер Шелтон, я слышал, что мисс Лавиния больна.

— Да, — кивнул доктор, снимая очки с пухлой переносицы, — у нее лихорадка.

— Лихорадка?

— Да, милорд, и боюсь, — доктор вздохнул, — из породы тех, что так потерзали в свое время ваше семейство.

— И что...

— Нет, мне кажется, угрозы жизни мисс Лавинии нет, но, на мой взгляд, ближайшую неделю она должна будет провести в постели.

Сэр Блад кивнул:

— Если вы говорите, что это такая лихорадка, которая унесла жизнь моей жены и дочери, то значит...

— Вот именно, лицо и руки мисс Лавинии покрыты довольно неприятной сыпью. Ей было бы трудно принять вас, но если дела государственного значения...

— Нет, нет, — сделал успокоительный жест сэр Блад, — мое дело подождет неделю.

Когда губернатор возвращался домой в своей карете, ему стало немного стыдно за свои подозрения. Эта неожиданная лихорадка странным образом роднила его с Лавинией. Он слишком легко мог представить мучения, которые она испытывала. А может быть, он просто выбирает себе противника послабее, концентрируя свое внимание на этой больной девочке? Не подгоняет ли он свои выводы к той истории десятилетней давности с выкупом Элен? Не охотится ли он за привидениями, вместо того чтобы предпринимать какие-то реальные шаги для поиска Элен и Энтони? Нет, все-таки нет. Были и те сакраментальные двадцать пять фунтов, была и позавчерашняя драка на пристани. Нельзя освобождать кого бы то ни было от обоснованных подозрений на том лишь основании, что он имел несчастье заболеть лихорадкой.

«Поговорим через неделю», — решил губернатор.

Глава четырнадцатая

Фея подземелья

Уважение сэра Блада к Лавинии выросло бы еще больше, когда бы он узнал, что в момент его визита в дом Биверстоков ее там не было уже в течение нескольких дней. Доктор Шелтон, давний и бездонный должник Лавинии, разыграл перед губернатором спектакль по составленному ею сценарию. Свалку в порту тоже, естественно, организовала она, чтобы отвлечь внимание от выгрузки с борта рыбацкого баркаса большого деревянного ящика, в котором был доставлен на Ямайку сын губернатора Энтони. Страшный удар, нанесенный ему во время схватки в доме дона Диего, поверг его на несколько дней в бессознательное состояние, когда же юноша из этого состояния вышел, то у него наступила, выражаясь научным языком, амнезия — полная потеря памяти. Разумеется, управляться с человеком, находящимся в подобном состоянии, было нетрудно. В ответ на предложение дона Диего Лавиния мгновенно ответила согласием. Энтони был отправлен на Ямайку, перед высадкой его усыпили, чтобы он не понял, куда его доставили, и чтобы очертания родных берегов не пробудили ненужных воспоминаний. После этого уложили в ящик с предварительно просверленными дырками. Пользуясь суматохой, ящик погрузили на телегу и, замаскировав, отвезли в Бриджфорд. Хитрость Лавинии заключалась в том, что для выгрузки ящика с Энтони она выбрала самое людное место на острове. Транспортировка его из любой другой точки на побережье не могла пройти незамеченной, люди губернатора рыскали повсюду, и только в порту их можно было отвлечь.

Почему Лавиния не захотела устраивать свое свидание с Энтони на каком-нибудь другом острове? Очень скоро это станет понятно.

Уже через час ящик был выгружен во дворе бриджфордского дома и двумя наиболее доверенными слугами снесен в тайные катакомбы, сто лет назад вырытые первым Биверстоком под своим домом. Может быть, у этого человека были основания скрываться, может быть, эти подземелья нужны были ему для каких-то других целей — это осталось тайной. Говорили, что первый Биверсток был немного алхимиком, немного магом, все может быть. Одно было неопровержимо — подземелье он вырыл огромное и, если так можно выразиться, прекрасно оборудованное. Жители Бриджфорда изрядно бы удивились тому, что рассказы о жутких тайнах дома на окраине не такое уж преувеличение.

Лавиния, отлично осведомленная о секретах родового гнездышка, решила воспользоваться прадедушкиным наследством. Чтобы отвлечь внимание губернаторской полиции от того места, где она решила наконец выяснить отношения с предметом своей страсти, она велела всем слугам во главе с Троглио перебраться в Порт-Ройял. Ему одному была объяснена суть разыгрываемого представления. Он должен был следить за тем, чтобы слуги не проболтались о том, что госпожи в Порт-Ройяле нет. Разумеется, всем было щедро заплачено, и поэтому все помалкивали не только из страха. Таким образом, сэр Блад, несмотря на всю свою природную проницательность и несмотря на два десятка людей, приставленных к дому Биверстоков в столице колонии, до самого последнего момента и не подозревал, что его просто-напросто обвели вокруг пальца.

* * *

Интересно, что в тот самый день, когда Энтони прибыл на Ямайку, Элен вышла на набережную Санта-Каталаны. В отличие от брата, находившегося в беспамятстве, она пребывала в тоскливом ужасе. Причиной подобного состояния были те изменения, которые произошли с доном Мануэлем за время, прошедшее с момента их бегства из логова дона Диего.

Начиналось все в высшей степени достойно. Дон Мануэль явился в рыцарственном ореоле в тот самый момент, когда девушке угрожала реальная и очень близкая опасность. Герой вырвал героиню из лап мерзкого похотливого паука. Но вскоре после того, как они взошли на борт «Тенерифе», начали выясняться настораживающие вещи. Во-первых, оказалось, что на борту корабля нет Тилби. Элен попросила прислать камеристку в отведенную ей каюту. Дон Мануэль несколько смущенно улыбнулся и заявил, что не знает почему, но девушка отказалась взойти на борт. Элен сразу поняла, что это ложь. Зная Тилби, она не представляла, что есть причина, из-за которой девушка решила бы расстаться со своей госпожой. Она не стала разоблачать эту наглую ложь, а просто потребовала повернуть корабль к берегу. Дон Мануэль указал на огни, высыпавшие на побережье.

— Это люди моего дяди, они не оценят вашего порыва. Я просто не имею права подвергать вас такому риску.

Несмотря на фальшивый тон, которым это было сказано, обстоятельства складывались столь очевидно не в пользу Элен, что она промолчала. Ей оставалось только молиться за Тилби.

На следующее утро выяснилось кое-что похуже — «Тенерифе» направляется отнюдь не к Ямайке, как считала Элен, а наоборот, к Санта-Каталане. Выяснилось это за завтраком, и так неожиданно, что девушка уронила в чашку с бульоном серебряную ложечку.

— Что вы сказали? — переспросила она дона Мануэля. Тот, великолепно одетый, надушенный, в тщательно расчесанном парике, с аппетитом продолжал свою трапезу.

— Почему, мисс, вас так удивляет то, что я наконец решил попасть туда, куда я должен был попасть еще полтора месяца назад? Я как-никак нахожусь на службе.

Интонация его речи, пропитанная ироническим ядом, говорила о том, что спорить не о чем, но Элен все же попыталась выяснить отношения.

— Вы обещали мне, что, если я соглашусь уехать, то отвезете меня домой.

— Обещал... — раздумчиво сказал дон Мануэль, поправляя локон своего парика, — что есть обещание? Я, например, не обещал вам спасти вашего брата, а спас. И это, разумеется, не было оценено.

— Когда вы прекратите вспоминать об этом злосчастном эпизоде? — вспылила Элен. — Это неблагородно! И потом, если бы вы не вмешались в это дело, Энтони был бы давно выкуплен у этого негодяя и находился бы...

— В ваших объятиях?

— Если угодно! — с вызовом сказала Элен.

Испанец с трудом сдержал гнев:

— Это, мисс, было бы противоестественно.

— Вы не хуже меня знаете, что мы не являемся кровными родственниками. Только нелепое уважение к ни на чем не основанной условности ввергло нас в этот кошмар.

Дон Мануэль вернулся к своему завтраку.

— На условностях держится наш человеческий мир.

— Уж кому, как не мне, помнить об этом.

— А что касается кошмара, в который вы якобы ввергнуты, то мне кажется, вы превратно истолковываете произошедшее. Я, наоборот, вытащил вас из кошмара.

— Не хотите ли вы выставить себя моим спасителем? И брат вам обязан, и вот теперь сестра!

— Разумеется. Ведь вы отправились со мной по своей воле.

— Ложь!

— Да отчего же ложь?

— Да оттого, что вы меня увезли обманом.

Дон Мануэль скомкал свою салфетку и бросил на стол.

— Не будете же вы утверждать, что, если бы я открыл вам свои планы увезти вас на Санта-Каталану, вы тогда предпочли бы остаться в Мохнатой Глотке?

Элен молчала, с ненавистью глядя на своего «спасителя».

— Все зависит от того, что бы я сочла большим прегрешением перед Энтони: бежать с вами на подобных условиях или погибнуть там.

Лицо дока Мануэля исказилось, и он вышел, больше ничего не сказав.

Вот в таких «беседах» и проходило плавание к берегам острова, где правил отец капитана «Тенерифе». Как это иногда случается, неуступчивость женщины нисколько не охлаждает настойчивости мужчины. Если же мужчина от природы горяч, самоуверен да еще к тому же богат и знатен, то и сама холодность служит дровами в костре, на котором кипит страсть.

«Да, — сказал себе дон Мануэль, — если она действительно меня не любит, то значит, надо заставить ее полюбить меня!» Будучи человеком неглупым, он понимал, что это совсем не просто, что это может занять немало времени, и, сидя у себя в каюте, занимался обдумыванием плана, при помощи которого можно было бы достигнуть цели.

Элен пребывала в полном отчаянии. Дни, проведенные в заточении в Мохнатой Глотке, она вспоминала как забавные приключения. Дикость дяди казалась ей намного менее опасной, чем иезуитская обходительность и циничная рассудительность племянника. Завеса приличий нарушалась меж ними лишь изредка, и тогда Элен могла видеть оскал той ярости от уязвленного самолюбия столичного щеголя.

Опасность стала ближе, опасность стала реальнее. Элен ощущала это всем своим существом. Она понимала, что дон Мануэль не остановится ни перед чем. Положение усугублялось тем, что она не ощущала в себе прежних внутренних сил, которые позволяли ей отражать атаки дона Диего. Поэтому Элен старалась не конфликтовать со своим элегантным тюремщиком по любому поводу, как это было в Мохнатой Глотке. И их совместные трапезы представляли собой не яростные перепалки, а почти молчаливое перетягивание невидимого каната.

Племянник был и хитрей, и изощренней своего дяди, и поэтому словесные дуэли, если они все же случались, были намного утомительней. Причем, что характерно, дон Мануэль не признавал права своей пленницы на одиночество. Как только у него возникало желание помучить ее, он без предупреждения заявлялся к ней в каюту с полным набором колкостей и ядовитых острот. И каждый раз Элен была готова к тому, что после испепеляющей словесной атаки он на нее набросится. Конечно, она собиралась сопротивляться, но заранее понимала, что всякое сопротивление будет безнадежным. Дон Мануэль найдет способ избежать печального опыта своего дяди. Элен чувствовала себя беззащитной, и ожидание того, когда это произойдет, изматывало ее не меньше, чем качка, потрепавшая «Тенерифе» в проливе Акадугу. Постепенно она начала удивляться тому, что мучитель так тянет.

Когда показались берега Санта-Каталаны, она вздохнула с некоторым облегчением — все же какое-то изменение. Хотя ничто не говорило о том, что на берегу власть дона Мануэля над нею станет меньше, чем на корабле.

Санта-Каталана представляла собой небольшой, но хорошо укрепленный город с преимущественно испанским населением. Он был построен на месте заброшенного индейского поселения, камни из развалин которого пошли на постройку домов и храмов новых хозяев здешних мест. Положение города было очень выгодным во всех отношениях.

Впрочем, не о географическом положении Санта-Каталаны размышляла мисс Элен, когда вышла вслед за доном Мануэлем из кареты, остановившейся перед трехэтажным дворцом, выстроенным в классическом испанском колониальном стиле. Дворец стоял на одной стороне великолепно вымощенной площади, напротив величественного католического собора, и являлся резиденцией местного алькальда, другими словами — правителя.

Парадные двери дворца распахнулись, и из них выбежала девушка в простом белом платье и с криком: «Мануэль!» — бросилась на шею дону Мануэлю.

— Аранта! — улыбнулся он. — Как ты выросла!

— Не смейся надо мной, — насупилась девушка, — я прекрасно знаю, что уже давно не расту. Вот здесь — да.

— Сеньора Аранта де Амонтильядо, — продолжая улыбаться, сказал дон Мануэль, обращаясь к белокурой спутнице, — моя сестра.

Черноволосая девушка сделала книксен. У нее было наивное девичье личико и быстрые смешливые глазки.

— А это мисс Элен Блад, дочь его высокопревосходительства губернатора Ямайки.

Элен ответила на приветствие девушки.

— Она приехала к нам в гости? — обрадованно воскликнула Аранта.

— Я бы выразился именно так, хотя у мисс Элен, возможно, несколько иной взгляд на это.

— Ой, Мануэль, у тебя всегда какие-то сложности. Пойдемте скорее наверх, папа ждет, вон он у окна.

В окне второго этажа действительно была хорошо различима фигура мужчины в пышном парике и с поднятой в приветствии рукой. Они вошли в дом, встреченные сначала приветствием стражников, а потом поклонами лакеев. Аранта все время щебетала, крутилась волчком от счастья, ластилась к брату и дружелюбно поглядывала на неожиданную гостью.

— Почему вы такая грустная? У нас хорошо, папа у нас такой добрый!

Единственное, чем могла ответить Элен, это улыбкой.

Алькальд ждал сына в церемониальном зале, украшенном хрустальной вязью жирандолей. Паркет был местами в перламутровых пирамидах воска, нарочно не убираемых месяцами под светильниками, — такова была европейская мода, и здесь ей старались следовать. Элен отметила, что хотя Санта-Каталана вряд ли превосходила Порт-Ройял размерами, но она явно ушла вперед и по роскоши, и по какой-то внутренней значительности. Все же испанцы появились в Новом Свете значительно раньше британцев и вросли в эту землю глубже.

Дон Франсиско был похож на своего брата и общей крупностью, и тембром голоса, который он, правда, всячески старался сдерживать. Правитель колонии в здешних местах и в нынешние времена едва ли мог оказаться по-настоящему мягким человеком, это было бы противоестественно, но уж во всяком случае в его облике не было ничего дикого, как у дона Диего. И Элен оставалось надеяться, что и характер у него не похож на братнин. Впрочем, ни на что другое больше надеяться не приходилось.

— Познакомься, папа, это мисс Элен Блад, дочь губернатора Ямайки.

В отличие от своей дочери дон Франсиско не выразил особенной радости. Могло даже показаться, что он неприятно поражен этим известием. Он поклонился гостье и сухо сказал сыну:

— С приездом.

* * *

Очнувшись, Энтони огляделся, не поднимая головы с подушки. И сразу догадался, что находится не на корабле. На кораблях нет таких просторных кают, и на кораблях не бывает так тихо. Скрипит такелаж, стучат каблуки по палубе, еще корабль всегда качается. Эта зала явно прочно стояла на земле. Это ощущение прочности, устойчивости было Энтони приятно. Он помнил, что недавно была качка и она доставляла ему неприятные ощущения — ему казалось, что сознание при каждом толчке как бы подходит к некоему краю и готово выплеснуться.

Энтони закрыл глаза и попытался вспомнить, как его зовут, кто он и откуда. И опять ему это не удалось, и опять ему от этого стало тоскливо и страшно. Да, суша лучше, чем вода, земля лучше палубы, но этого было недостаточно для обретения внутренней опоры, необходимой для того, чтобы выбраться из пропасти, в которую он рухнул. Единственное, что он знал о себе, — с ним что-то произошло, нынешнее состояние ненормально, и надо попытаться вернуться, вернуть свою память. Стены беспамятства, окружавшие его, очень напоминали каменные стены, окружавшие теперь его постель, — ни единого просвета, ни единого лучика. Этот каменный подвал был даже чем-то предпочтительнее, здесь, например, горят свечи, а провал его памяти ничто не освещало.

Осторожно поднявшись с постели, вставив ноги в туфли, оказавшиеся подле ложа, Энтони подошел к стене и коснулся рукой одного из камней, что составляли кладку. Камень был прохладный, между тем внутри каменного мешка было достаточно тепло. Он обошел свою «спальню» по периметру, стараясь обнаружить дверь. Сознание того, что из узилища в принципе есть выход, облегчило бы душу. Но ему не удалось обнаружить никаких следов двери. Кроме того, совершенные усилия, как бы ни были они малы, утомили его. Энтони поспешил лечь. Опять нахлынуло страшное ощущение, что сознание вот-вот оставит его, а душа покинет тело. Он закрыл глаза, чтобы хоть так воспротивиться этому. Никто не знает, что испытывает умирающий, однако Энтони казалось, что это все-таки не смерть. Эти ощущения терзали его. Забытье продолжалось довольно долго, или ему просто показалось, что это было долго. Но когда он очнулся, рядом с ним стоял небольшой стол, на котором располагался поднос с едой. Посуда и приборы были серебряными. Мясо, фрукты, вино и перуанские сладости. Энтони был голоден, но он не стал набрасываться на еду. Сначала еще раз обошел свою каменную каюту и снова внимательно осмотрел все стыки между камнями кладки в поисках щели, которая могла свидетельствовать о наличии двери. Под конец он обнаружил, что, помимо стола с пищей у кровати, с другой ее стороны стоит стул, а на нем сложена мужская одежда. Энтони исследовал ткань предложенного ему камзола с таким вниманием, словно там тоже могла оказаться дверь. Ничего не обнаружив, он оделся. Костюм пришелся ему впору, еда — по вкусу.

Больше делать было нечего, но такой человек, как Энтони, долго в бездействии находиться не мог. Ему трудно было сидеть и ждать неизвестно чего. Он вдруг подумал, что появление еды и одежды как раз в тот момент, когда в этом возникла нужда, свидетельствует о том, что за ним наблюдают. Неприятное открытие! Он вскочил и, громко стуча по камню каблуками своих новых башмаков, подбежал к стене и вытащил из подсвечника свечу. Он вспомнил, что с помощью огня можно обнаружить наличие щели, даже если таковой не видно. Медленно и тщательно, то на коленях, то на цыпочках он исследовал каждый дюйм на стене. Безрезультатно. И тут ему пришло в голову, что если почти догорела эта свеча, то и все остальные, находящиеся в подсвечниках, тоже вот-вот должны погаснуть. И тогда кто-то, кто хочет за ним наблюдать, должен принести новые. Энтони расположился на постели таким образом, чтобы видеть три подсвечника из четырех, горевших в зале, и стал ждать. Довольно скоро глаза стали болеть от напряжения, лоб покрылся испариной, пальцы, сжимающие огарок, свело от напряжения, огоньки свечей стали постепенно расплываться...

Очнувшись, Энтони обнаружил себя лежащим на боку. Мгновенно вернулась и мысль о подсвечниках, он вскочил, бросился к одному из них и обнаружил, что тот заряжен пятью большими новыми свечами. Значит, с ним случился не секундный обморок. На Энтони нахлынуло отчаяние от собственного бессилия. И тут же внутри что-то екнуло — это ощущение полного отчаяния было ему чем-то знакомо. Совсем недавно он его уже испытал. Но когда? По какому поводу? Ответить себе Энтони не успел, потому что почувствовал, что он в помещении не один.

В кресле рядом с его кроватью сидела прекрасная девушка. Белое одеяние и распущенные светлые волосы делали ее похожей на сказочное существо. Несколько секунд он ее молча рассматривал, словно ожидая, не исчезнет ли она, не плод ли это его измученного воображения. Все возможно в этом странном зале без окон и дверей, где свечи сами вырастают в подсвечниках.

Наконец, убедившись, что это не сон и не призрак, что она живая девушка — об этом говорил едва заметный трепет ресниц, — Энтони спросил:

— Кто ты?

Почему-то он был уверен, что она не ответит.

Но она ответила:

— Это не важно. Мое имя ничего тебе не скажет.

Энтони несколько успокоило то, что девушка оказалась живым человеком, он вытер кружевным рукавом пот со лба и, приблизившись к кровати, осторожно присел на край подальше от кресла незнакомки.

— Что ты еще хочешь у меня спросить? — очаровательно улыбнулась она.

— Кто я?

— Этого я тебе не скажу. Я просто не знаю. Спрашивай еще, я попытаюсь тебе помочь.

Энтони огляделся, ему почудилось, что кто-то еще есть в помещении.

— Где я?

— Здесь тебе ничего не угрожает.

— И это все, что ты мне хочешь сказать? — В голосе Энтони послышалось разочарование.

— По-моему, это немало.

— Тогда... тогда, может быть, ты можешь объяснить мне, что со мной произошло? Я чувствую, что у меня с головой не все в порядке.

— Это правда, ты тяжело болел и забыл все, что было с тобой.

— А здесь, в этой пещере, я нахожусь под арестом?

— Нет, что ты! — Девушка изящно переменила позу, платье на ней было странное: что-то наподобие греческого хитона, оно совершенно свободно облегало фигуру. — Ты не в заточении, ты в убежище.

Лейтенант кивнул, но все, что он услышал, никакой ясности не принесло.

— Скажи мне, как я сюда попал?

— Налей мне вина.

Энтони обернулся к столу, стоящему рядом с кроватью, — там был подан обед. Лейтенант взял графин и налил в высокий бокал рубинового цвета напиток. Рука его слегка дрожала. Передавая бокал, он случайно коснулся пальцев незнакомки: они были теплыми — дополнительное подтверждение ее реальности. К тому же от нее шли волны приятного, можно даже сказать, божественного аромата.

Девушка отпила один небольшой глоток и сказала:

— Ты попал сюда потому, что я выкупила тебя у тех, кто хотел воспользоваться твоим беспамятством.

— Выкупила?

— Да.

— Почему?

— Во-первых, потому что поняла — тебе грозит гибель, если я этого не сделаю.

— А во-вторых?

— А во-вторых, — девушка опять отхлебнула вина, — мне не хотелось бы об этом говорить сейчас. Не настаивай, прошу тебя.

Энтони помотал головой и посидел секунду с закрытыми глазами.

— Это все очень сложно и, значит, очень подозрительно. Я ничего не понимаю.

— Ты мне не веришь? — укоризненно спросила девушка.

— Нет, нет, верю, прости меня. Как тебя зовут? Да, я, видимо, и это не имею права знать. Но я благодарен тебе, если ты вызволила меня из неприятностей.

— Не из неприятностей, я спасла тебя от верной гибели.

— Да, да, я понимаю и еще раз благодарю тебя. У меня к тебе остался только один вопрос. Ты прости, что я его задаю, он тоже может тебя задеть.

— Спрашивай, — улыбнулась красавица и вновь самым элегантным образом сменила позу.

— Если ты меня спасла, то зачем держать меня в заточении?

— Нет ничего проще, чем позволить тебе уйти, но куда ты пойдешь? Ты даже не знаешь, куда идти.

Энтони кивнул:

— Да, это правда, проклятая голова!

— К тому же эти люди, у которых я выкупила тебя, прекрасно осведомлены о твоем беспамятстве. Деньги свои они уже от меня получили, и теперь они с удовольствием сделают с тобой то, что и собирались с самого начала. Я думаю, что они выследили мою карету, когда я увозила тебя, и держат мой дом под наблюдением.

— А откуда ты меня увозила?

— Я и этого не скажу тебе, — по лицу блондинки промелькнула легкая тень неудовольствия, — если тебе не обязательно знать, как меня зовут, то тебе наверняка не стоит знать, где тебя собирались убить.

Молодой человек налил себе вина, но пить не стал.

— А этот дом... — продолжала рассуждать красавица. — Ты должен понять: чем лучше он скрывает от тебя окружающий мир, тем лучше он скрывает от мира тебя. Человек без памяти, ты бессилен против него. Ты должен сначала прийти в себя, вспомнить, кто ты, и до тех пор, пока это не произойдет, тебе лучше оставаться здесь.

Узник покорно кивнул.

— А чтобы тебе не было скучно, я буду тебя навещать.

— Спасибо.

— И, поверь, не нужно тебе стремиться узнать, что за этими стенами. В свое время ты все узнаешь. Обязательно. В этом сражении, которое у тебя разворачивается за обладание самим собой, я на твоей стороне. Ты должен мне верить.

— Я постараюсь.

— А теперь выпей со мной вина.

Бокалы соприкоснулись с таинственным звоном.

Глава пятнадцатая

Золотая клетка

Элен поселили на третьем этаже дворца Амонтильядо. Покои ей отвели роскошные, но чувствовала она там себя неуютно. Помимо все прочего еще и потому, что к ней приставили Сабину. Разумеется, официально она считалась служанкой, но вела себя скорее как сторож. Крупная, мрачная, молчаливая женщина. Спала она на топчане у входа, и спала чутким сном дикого животного — миновать ее, не разбудив, было немыслимо. Элен сразу это поняла. Стоило ей на цыпочках приблизиться к двери или хотя бы к окну, сразу же открывался недремлющий индейский глаз. Под одеждой надсмотрщица прятала короткий кривой нож. Элен увидела его, когда одежда Сабины случайно распахнулась.

Пленница была измучена страхом и неизвестностью, но чувство страха имеет обыкновение притупляться с течением времени и от однообразия жизни. И на его месте поселяется ощущение безысходной тоски. Ничего похожего на развлечения в замке Амонтильядо не было. Насколько можно было судить, сестра дона Мануэля Аранта разнообразила свою жизнь только воскресными выходами к мессе. Как-то Элен заикнулась о том, что ей хотелось бы подышать свежим воздухом. Ей предложили прогулку под охраной двух альгвазилов и Сабины в апельсиновом саду за дворцом. Прогулка, естественно, не доставила Элен искомого удовольствия, и она попробовала заговорить с доном Мануэлем о конной прогулке за городом. Она привыкла к такого рода развлечению дома, на Ямайке. Но дон Мануэль, внимательно выслушав ее, холодно сказал, что благородные испанки никогда такими вещами не занимаются и ее скачка по окрестностям вызовет в городе ненужные толки.

— Санта-Каталана — это не Ямайка, мисс, прошу вас это как следует усвоить.

Дон Мануэль вообще очень изменился с приездом на остров. То, чего Элен так боялась — грубой, бесцеремонной атаки, — не воспоследовало. Он, наоборот, замкнулся и отдалился от гостьи. Трудно было сказать: то ли это новая тактика обольщения, то ли вести себя так его заставляют многочисленные обязанности.

Дон Франсиско долго и тяжело болел и поэтому совершенно не мог заниматься делами по управлению городом и охотно перепоручил их сыну. А тот оказался человеком ответственным и вполне деловым. Местные военные во главе с командором Бакеро сразу это почувствовали и вынуждены были подчиниться. Дон Мануэль повесил двух казнокрадов, пища в солдатском котле сразу стала понаваристее, и все это отметили. Посадил он в тюрьму одного взяточника из магистратуры, что снискало ему уважение и гражданских лиц.

До Элен слухи о его деятельности доходили скупо. Лишь во время совместных тоскливых трапез, где Аранта иногда расспрашивала брата о его делах, он неохотно и всегда очень кратко ей отвечал.

Что и говорить, жизнь пленницы была безрадостной. По-испански она читала плохо, и, хотя книги из библиотеки Амонтильядо доставляли ей в изобилии, они оставались для нее мертвым грузом. Поэтому она или напевала песни своей северной родины, или вышивала. А чаще всего совмещала оба эти занятия. Слова этих песен она уже успела забыть, потому что они хранятся в голове, зато прекрасно помнила мелодии: у них более надежное жилище — сердце. Могучая Сабина с трудом переносила сеансы невеселого пения, но возражать не решалась и лишь укоризненно ворочалась на своем топчане.

Единственным чтением Элен, ввиду недоступности для нее испанских текстов, сделалось письмо Лавинии, вынутое из мертвых рук плута Фабрицио, перехитрившего всех, кроме своей смерти. Здесь нелишне полностью привести текст этого послания.

* * *

"Сеньор!

До меня дошли слухи о том, что у вас находится в настоящий момент мисс Элен Блад и вы желали бы в обмен на ее освобождение получить известную сумму денег. Ввиду того, что родственники мисс Элен не в состоянии заплатить сумму, которой вы могли бы удовлетвориться, я готова вести с вами переговоры по этому поводу. Мой управляющий мистер Троглио уполномочен обещать вам любую, подчеркиваю, любую сумму за освобождение мисс Элен. Она является моей ближайшей и даже единственной подругой, и я не могу бросить ее на произвол судьбы.

Лавиния Биверсток".

* * *

То, что это была рука именно Лавинии, Элен не сомневалась. И ей было удивительно, что та решилась на подобный шаг. Зачем? Почему?! Может быть, она раскаялась и решила загладить свою вину? Элен бы не поверила ни на одну секунду в добрые намерения своей «ближайшей» подруги, когда бы не эти бесконечные дни и недели невыносимого заточения. Время смягчает чувство утраты, заживляет душевные раны, но оно также размагничивает волю. Этому очень медленному, очень постепенному перестроению в душе Элен способствовало еще и то, что ни об отце, ни о брате не было никаких, даже самых незначительных сведений. Почему они так ничего и не предприняли за все эти месяцы, чтобы спасти ее? Двое настоящих мужчин, у которых в руках целая армия. Почему этим пыталась заняться лишь одна слабая девушка? Да, Лавиния своенравная, злая, мстительная, но не чуждая и настоящего благородства. Ведь она написала, что за спасение подруги готова заплатить любую цену.

И чем больше ей приходилось проживать тоскливых, однообразных, безысходных дней в испанском плену, тем сильнее становилась ее обида на отца и Энтони. Она даже начала склоняться к тому, чтобы если и не простить Лавинию, то сильно смягчить к ней свое отношение.

Элен — по вероисповеданию протестантка, — была даже лишена возможности посещать церковь. В этих условиях единственным развлечением были совместные трапезы. Они неизменно происходили почти в полном молчании, безмолвные лакеи поддерживали чопорный стиль столовой. Некоторое оживление вносила Аранта. Сначала она пыталась установить какие-то отношения с гостьей, но, натолкнувшись на ледяную корректность, оставила свои попытки. Всю свою нерастраченную жажду общения (ей, видимо, тоже было не слишком весело в этом дворце) она обращала на брата. Он относился к ней почти пренебрежительно, она же — с восторгом.

Элен не без интереса наблюдала за этой странной парой. Слишком сильно они отличались от той пары, которую до недавнего времени составляли они с Энтони. Различия были во всем. Первое: никто никогда бы не подумал, что Аранта и Мануэль родные брат и сестра. Дело в том, что они были двойняшками. Встречаются такие типы близнецов, когда вся щедрость природы падает на одного, а другому остается лишь право быть тенью своего во всех отношениях удавшегося родственника. Так было и в этом случае. Дон Мануэль был несомненный красавец, умница, производил впечатление полной, почти угрожающей, почти отталкивающей полноценности. Аранта представляла собой как бы чуть-чуть недовоплощенное, как бы не вполне полноценное существо. Будто у природы чуть-чуть не хватило на нее материала. И при этом поразительное сходство черт. Одно слово — двойняшки. Любовь сестры к брату носила несколько исключительный характер, так может любить ограбленный грабителя, и это, как ни странно, один из самых крепких видов привязанности.

Элен понимала это и заранее зачислила Аранту в лагерь безусловных сторонников дона Мануэля, даже не попытавшись переманить ее на свою сторону. О том, что это невозможно, говорил и тот факт, что дон Мануэль не пытался препятствовать контактам сестры со своей пленницей, — он был полностью уверен в Аранте, как в себе самом.

Была у Элен небольшая надежда на дона Франсиско, при первой встрече ей понравились его печальные глаза. Но, как выяснилось, это не столько мудрая грусть, сколько тяжелая болезнь. Дон Франсиско очень редко выходил к столу и, как правило, выглядел таким образом, что немыслимо было наваливаться на него со своими жалобами. И потом, если этот высокородный кабальеро сам не понимает, что его сын держит в плену порядочную девушку, то незачем тут и затевать какие-то разговоры. А если он все же это почувствовал и сделал выговор сыну, то это не возымело никакого действия.

Любое нормальное человеческое общение затруднялось невероятною чопорностью дворцового этикета. По сравнению со здешней обстановкой жизнь в губернаторском дворце на Ямайке казалась Элен совершенно простой. С некоторой долей ностальгии она вспоминала даже Мохнатую Глотку. Могла ли она тогда, сидя в слезах на кровати в обнимку с Тилби и ожидая в любой момент самого страшного от хозяина, подумать, что это ей когда-нибудь покажется невинными приключениями.

Элен понимала, что в этой молчаливой схватке она рано или поздно потерпит поражение. Однообразие, неизвестность, одиночество — страшные противники. По-настоящему иезуитской была идея дона Мануэля лишить Элен ее камеристки. Хитроумным и подлым способом избавив свою пленницу от Тилби, он заложил важный камень в здание своей будущей победы.

Все попытки Элен выйти за круг, очерченный доном Мануэлем, оканчивались неудачей. Слуги были похожи на движущиеся тени, никто из посторонних не попадал в поле зрения. Однажды на прогулке на грани отчаяния она поднялась на широкую стену, отделявшую апельсиновую рощу от глубокого обрыва, и подумала: не лучше ли ей броситься туда, вниз, на острые скалы, чем продолжать эту муку? Наваждение было коротким; она вернулась под кроны апельсиновых деревьев и только тогда поняла — надо что-то делать. Живя по распорядку своего мучителя, она лишь подыгрывает ему. Его терпение, судя по всему, вечно, ибо он хозяин положения.

Но что значит — начать действовать? Надо попытаться вырваться из однообразной здешней жизни. Что могло бы прозвучать сильнее всего в этой безжизненной атмосфере, где расчислено и расписано все на годы вперед? Скандал! Именно! Как она не сообразила раньше? Неужели она и сама пропиталась затхлым воздухом этого роскошного склепа?

Но чтобы устроить скандал, надо привести себя в состояние полной боевой готовности. Что в этом смысле важнее всего для женщины? Правильно! Нужно заняться собой.

Элен потребовала немедленно принести ей деревянную лохань, в которой ей позволялось время от времени принимать ванны. Могучая индианка не понимала, зачем это делается, и попыталась возмутиться, тем более что был неурочный для мытья день. Но сопротивляться Элен она не посмела. Лохань была доставлена, а к ней и ведра с водой, и все полагающиеся ароматизирующие травы и притирания. После этого Элен велела принести зеркало.

— Так есть же! — попыталась возразить надзирательница, указывая на блеклое стеклышко размером с ладошку, стоявшее на туалетном столике.

— Зеркало! — затопала ногами уже совершенно голая Элен. — Большое, в полный рост, немедленно!

Ее приказ был выполнен. Очутившись в лохани, Элен потребовала у надзирательницы, все более напоминающей обычную служанку:

— Потри мне спину.

Этот банный прием, вывезенный ею со своей северной родины, она сумела привить в своем ямайском быту. Когда Сабина выполнила это странное пожелание англичанки, она получила новый приказ:

— Ступай к дону Мануэлю и скажи, что я желаю переодеться, мне надоела эта рухлядь. — Она бросила комком мыльной пены в свое старое платье.

Расчет у нее был верный — на какие бы иезуитские психологические приемы ни был способен этот кастилец, он не может перестать быть джентльменом. А настоящий джентльмен не может не считать, что женщина определенного круга должна быть одета определенным образом. То есть одета хорошо. Расчет оправдался: принесли несколько великолепных платьев.

После ванны Элен потребовала, обращаясь к Сабине:

— Расчеши мне волосы, ты... — и добавила для пущей внятности словечко из своего детства: — дурында!

Трудно сказать, что именно заставило Сабину повиноваться, наверное, все же не это древнерусское слово, но работу свою она выполнила великолепно.

После этого волосы были высушены, уложены. К «ланитам» и полуоткрытым «персям» были применены настоящие грасские румяна и пудры, изведена целая бутылка туалетной воды Франжипани. Все это было принесено от Аранты. Она сама не слишком налегала на эти средства обольщения мужчин, но запас их у нее оказался изрядным. Облачившись в платье из плотного темно-голубого шелка с высоким парчовым воротником, Элен покрутилась перед зеркалом, и его венецианская поверхность отражала не только блеск наряда, но и блеск глаз. Сабина стояла в стороне, поражаясь столь стремительному превращению этой англичанки из узницы в настоящую госпожу.

Короче говоря, понятно, в каком виде и настроении предстала Элен на обычном повседневном обеде в роскошной столовой дворца Амонтильядо.

Разумеется, все были поражены. Дон Мануэль задумался: эти изменения не входили в его планы. План укрощения строптивой оказался под угрозой.

Аранта не могла скрыть восхищения.

Дон Франсиско, казалось, вообще впервые увидел свою гостью. Услышав в первый день самые общие сведения на ее счет, он перестал о ней вспоминать. Сейчас ему показалось, что объяснения, данные ему сыном, пожалуй, неудовлетворительны.

Элен со свойственной ей грацией и с торжествующей улыбкой вышла к столу и потребовала вина.

— Самого лучшего!

Это вызвало недоумение присутствующих. Тем не менее дон Мануэль подал знак лакею, а дон Франсиско спросил:

— Вы собираетесь отметить какое-то событие, мисс Блад?

— Именно так, — очаровательно улыбнулась ему Элен.

— Какое же? — воскликнула Аранта, которая в любой момент была готова присоединиться к празднику.

— Сегодня мы отметим одну дату, — сказала Элен и подняла наполненный лакеем бокал.

— Очень, очень интересно. — Дон Франсиско тоже потянулся за своим бокалом, в котором последние пять лет не бывало ничего, кроме ключевой воды.

— А ты, Мануэль? — чуть укоризненно обратилась к брату Аранта. Тот сидел по-прежнему напряженно и неудобно, в той позе, в которой его застало появление Элен. Побуждаемый взглядами присутствующих, он тоже велел налить себе вина.

— Мы ждем! — Дон Франсиско тряхнул париком и стариной одновременно. Он был убежден, что повод, который объявит сейчас эта красавица англичанка, будет очень радостным и трогательным.

— Сегодня ровно пятьдесят девять дней, как я нахожусь в заточении в вашем замечательном дворце.

И Элен с удовольствием выпила.

— В заточении? — переспросила Аранта, еще продолжая по инерции улыбаться и поворачивая голову то к отцу, то к брату в надежде, что кто-нибудь из них объяснит смысл шутки.

— Да, да, — сказала Элен, беря в руки ложку и приступая к черепаховому супу, — почти два месяца назад ваш сын и брат привез меня на ваш остров и заточил на третьем этаже, вместо того чтобы отправить к отцу, как он обещал.

— Но, братец... — Глаза Аранты сделались совершенно круглыми, глаза дона Мануэля в этот момент, наоборот, превратились в две щелки.

— Но, братец, ты ведь говорил — в гости...

Дон Франсиско поставил свой бокал и теперь раздасадованно накручивал локон парика на негнущийся подагрический палец.

— Но, мисс, честно говоря, мне не хотелось бы, чтобы вопрос ставился таким образом. Здесь, возможно, какая-то путаница.

— Нет, милорд, по-другому я поставить этот вопрос не могу, и эта, как вы выразились, путаница имеет ко мне слишком непосредственное отношение. Верю, что вам неприятно меня слушать, но, для того чтобы все назвать своими именами, я должна сказать вам, что ваш сын и брат...

Аранта испуганно прижала ладони к лицу.

— Негодяй и лжец. И никакой путаницы тут нет. А есть умысел. Ничего себе — перепутать Санта-Каталану и Ямайку, испанскую колонию с английской!

Дон Франсиско тяжело задышал.

— Здесь же он держит меня под замком. Не знаю, как дон Мануэль это представил, но вы, благородные люди, неужели ни разу не задумались, почему порядочная девушка, а тем более дочь губернатора Ямайки, находится в вашем доме так долго?

Лицо дона Франсиско потемнело, и он стал медленно сползать с кресла.

Аранта и дон Мануэль бросились к нему:

— Папа!

— Лекаря!

Когда хрипящего старика унесли, дон Мануэль негромко, но отчетливо сказал:

— Вы пожалеете, что устроили эту сцену.

— Дон Мануэль, вы угрожаете беззащитной девушке, находящейся в полной вашей власти?!

— Нет, я вас жалею. Скоро вы поймете, что я имел в виду.

* * *

Вечером этого же дня в комнаты Элен прокралась Аранта. Сабина не знала, должна ли она мешать хозяйской дочке общаться с пленницей, на этот счет у нее не было никаких указаний.

Элен была в своем обычном платье и причесана скромно, по-будничному. В ней не осталось и следа той наигранной утренней самоуверенности. Увидев вошедшую Аранту, она спросила:

— Как чувствует себя дон Франсиско?

Это тронуло Аранту — она очень любила отца.

— Папа болеет давно, потому он и вызвал сюда Мануэля. А сейчас ему чуточку лучше.

Элен взяла Аранту за руку и спросила, глядя ей в глаза:

— Ты веришь, что я не хотела причинить вред твоему отцу?

Аранта захлопала ресницами:

— Да, верю.

— Спасибо тебе, — вздохнула облегченно Элен.

— За что?

— Ты сняла камень с моей души, за это я признаюсь тебе в одной вещи.

Они сели, все так же не разнимая рук, на оттоманку.

— Я затеяла все это, чтобы навредить твоему брату.

Аранта снова захлопала ресницами:

— Ты не любишь его?

— Наверное, тебе это не понравится, но я скажу тебе — я ненавижу его.

— Мануэля? — зажала Аранта в ужасе руками рот.

— Всеми силами души.

— Но за что?

— Он разлучил меня с любимым человеком.

— Мануэль?

— Да, твой любимый брат Мануэль.

Аранта сидела съежившись и слегка покачиваясь, в глазах у нее были боль и испуг.

Элен погладила ее по плечу:

— Я знаю, ты его очень любишь.

— Да, очень, клянусь святым Франсиском, он такой, такой он...

— Так вот, я своего тоже люблю, — сказала Элен.

— Мануэль разлучил тебя с братом?

Элен посмотрела в сторону Сабины: та сидела далеко, вряд ли она что-нибудь могла слышать, но внимательно следила за происходящим.

— Послушай, Аранта, я тебе все расскажу, надеюсь, ты поймешь меня...

Глава шестнадцатая

Фея подземелья (продолжение)

Каждый раз, когда Энтони просыпался, незнакомка была уже рядом и всегда ласково улыбалась ему. Он не мог не отметить, что она была очень красива. В ней кипела горячая, еле сдерживаемая энергия. Ее походка была грациозна, ее речи были сладкозвучны и умны, в каждом движении и слове сквозило искреннее расположение. Но тот факт, что она приходила к нему из другого мира, делали каждое ее движение и каждое слово подозрительными. Он понимал, что является объектом ее внимания, проще говоря, что он ей симпатичен, приятен, и это могло бы льстить его самолюбию, потому что оно является главным качеством настоящего мужчины. Но при этом он чувствовал свою полную беззащитность, он был безоружен перед ней, и это мучительное ощущение сводило на нет радость от того, что он обожаем красивой девушкой. Это все равно что понравиться тигру, находясь в его клетке.

Именно ощущение бессилия беспокоило его больше всего. Человеку нужна хоть какая-нибудь опора внутри, а он даже не знал своего имени. Он не мог выйти из этого подвала, не мог есть и пить, когда ему хочется, и, самое главное, он не мог ни на секунду остаться один. Даже в тесной каменной яме обычной тюрьмы, где люди набиты как следки в бочку, где еду бросают через дыру в потолке, у человека есть возможность хоть на несколько секунд, забившись в угол, побыть одному. Энтони был этого лишен. Он постоянно чувствовал, что за ним наблюдают снаружи. Если бы он мог выбирать, то не колеблясь предпочел бы неудобства тюрьмы нынешнему комфортному кошмару.

Глядя на прекрасную незнакомку, Энтони понимал, что за ее ангельской наружностью скрывается таинственная сила. И, значит, обычными военными средствами ее не одолеть. Энтони знал, что, как бы тщательно ни была построена клетка, выход должен быть и, чтобы его отыскать, надо применить искусство китайской дипломатии и сохранить хорошие отношения с обожающей его тюремщицей.

— Ты хорошо спал? — ласково спрашивала она, появляясь на границе его пробуждения.

— О да, — в тон ей отвечал Энтони, хотя его голова отчаянно болела.

Он давно уже догадался, что всякий раз, когда незнакомка собирается покинуть его, подземелье наполняется неизвестным газообразным дурманом, не имеющим запаха. Ему только было неясно, как красавица, находясь в этот момент с ним рядом, избегает действия снотворного.

— И что же тебе снилось? — продолжала она.

— Мне снилось, что мой отец — океан.

— Океан?

— Да, что я качаюсь на его могучих волнах и мне так хорошо, легко и спокойно.

Энтони приходилось врать, и при этом он внимательно наблюдал за красавицей, стараясь уловить в ее мимике или движениях ее намерения.

— Ты говоришь, океан? — Она подошла и села рядом с ним. — Может быть, точнее было бы сказать — вода? Прозрачная, ласковая и спокойная, и тебе хочется нырнуть в нее и навсегда остаться в ее глубине?

Ее глаза были совсем близко, и в них Энтони чувствовал зов бездны.

— Нет, нет, — отстранялся Энтони, — именно океан. Мощный, величественный.

Он на всякий случай встал и начал ходить по подземелью, размахивая руками.

— Я плыву по нему, я не боюсь его, я испытываю к нему родственное чувство. Но...

Энтони остановился. Черные глаза, наблюдавшие за ним, сузились.

— Но я не знаю, как меня зовут. Это чувство мучит меня даже во сне.

Тут незнакомка надула губки.

— Ты же говорил мне, что тебе здесь хорошо, что ты рад расстаться с прошлой жизнью.

— Наяву — да, но не во сне, во сне мы не принадлежим себе. Во сне я мучаюсь, меня гнетет эта странная пустота в душе. О, если бы я знал свое имя!

— Я не могу его тебе назвать.

— Почему, но почему же?!

— Потому что оно может тебя убить. Не затем я тебя выкупила у смерти!

Молодой человек упал в кресло и сжал виски, будто пытаясь вручную включить механизм памяти.

— Я ничего не могу с собой поделать, — прошептал он. — Даже разговаривая с тобой, я продолжаю поиски ответа на этот вопрос — кто я?

— Разве тебе плохо здесь?

— Мне хорошо здесь, я благодарен тебе за спасение, но... но даже говоря эти слова, я думаю о том, кто я.

Он вдруг радостно посмотрел на свою собеседницу:

— Вот здесь, посмотри, какая-то полоса на лбу!

Он опустился перед ней на колени, и она не без трепета протянула руку.

Ощутив нежное прикосновение, Энтони сжал ее пальцы в ладони, причем так сильно, что она невольно вскрикнула:

— Что ты! Что ты!.. Что ты хочешь этим сказать?

Энтони торжествующе просиял:

— Ведь я молод, да?

— Да.

— И хорошо сложен?

— Да. — Она нежно провела ладонью по его плечу.

— Нет, — Энтони вскочил, — я не о том. Я хотел сказать, что у меня военная выправка. А это, — он провел пальцами по лбу, — это след от треуголки.

— К чему это?

— А к тому, что я действительно сын океана — я моряк.

— Ну и что?

— И вероятнее всего, военный.

— Может быть.

— Судя по возрасту — молодой офицер.

— С чего ты решил, что ты именно офицер, может быть, ты простой рыбак? — усмехнулась незнакомка.

— Нет, если бы я был простой матрос, у меня были бы мозоли. — Он показал ей свои чистые ладони. — А если бы я был рыбак, то руки у меня были бы в шрамах.

Белокурая красавица приложила к лицу платок.

— Что такое?

— Нет, я не плачу.

— Тогда открой, как меня зовут. Я не требую, чтобы ты назвала мне свое имя, пусть это будет твоя тайна, но назови мне мое!

Она отрицательно покачала головой, не отрывая платка от губ.

— Хорошо, я все равно сам догадаюсь, я уже много знаю. Я английский офицер, по имени, по имени...

Но тут Энтони стал медленно клониться на свою подушку и уже через несколько секунд мирно спал.

* * *

— Не может быть, не может быть, — бормотала Аранта сквозь слезы.

— Ты не веришь мне?

— Нет, Элен, я верю, верю.

— Тогда почему ты плачешь?

— Именно потому, что верю.

Элен обняла ее за плечи и сказала:

— Да, ты действительно очень любишь своего брата.

Аранта попыталась взять себя в руки.

— Он всегда был у нас в семье самым лучшим, и мама, пока не умерла, и папа, и я — все мы не могли на него нарадоваться. Он был такой красивый... — Она снова заплакала.

— И остался, — утешала ее Элен.

— И умный.

— Конечно, — продолжала Элен.

— И великодушный.

— Я надеюсь...

— Он был как чистый ангел, Элен. Там, в поместье, даже крестьянки приходили на него посмотреть и молились за него. Что с ним могло случиться?

Сабина грозно завозилась на своем ложе.

— Любовь, — сказала Элен, — это великая сила, и никто не знает, чем она обернется для каждого — добром или злом.

Аранта растерялась и воскликнула:

— Что же теперь делать?

— Понятия не имею. Я знаю только, что не смогу полюбить твоего брата, хотя не хочу быть причиной его мучений. Я не прошу тебя о помощи, потому что тебе придется пойти против него. Я рассказала тебе все, чтобы облегчить душу, а ты поступай как знаешь.

— Я помолюсь святой Терезе, она наставит меня.

Девушки поцеловались.

— Как дон Франсиско? — на прощание спросила Элен.

— Он очень плох, сильно переживает.

— Это меня огорчает.

— Я попытаюсь, я попытаюсь, Элен, передать ему все, но не знаю, как он перенесет это.

— Я так несчастна, что принесла столько страданий в вашу семью. Поэтому я ни на чем не настаиваю.

Аранта ушла, грустно улыбнувшись пленнице на прощание.

Целый день прошел в томительном для Элен ожидании. Но это ожидание было лучше прежней безысходности. Она не притворялась, когда говорила, что ей жаль дона Франсиско, — она мысленно ставила себя на его место и лишь тяжело вздыхала. К обеду она не вышла, сказавшись больной.

К вечеру следующего дня к ней постучался дон Мануэль. Он был в черном бархатном, расшитом золотом мундире алькальда. Сняв шляпу, он церемонно поклонился Элен. Сабина засуетилась, поспешно придвигая кресло господину. Он не заметил ее стараний и опустился на банкетку, на которой совсем недавно проникновенно шептались девушки.

— Чем обязана? — спросила Элен.

Дон Мануэль усмехнулся:

— Вы сегодня выглядите не так уверенно, как за вчерашним обедом.

— Я очень беспокоюсь за здоровье вашего отца.

— Ваша забота о моих родственниках достойна похвалы.

— Ваша ирония неуместна.

— Не скажите, мисс. Вы почти до смерти довели моего батюшку, моя простодушная сестрица бьется с истерике, а вы говорите о каких-то сожалениях.

— Но, вспомните, кто заманил меня сюда, кто заставил меня поступать подобным образом?

Дон Мануэль молчал, разглаживая красно-синие перья на своей шляпе.

— И тем не менее, мисс, — сказал он, — я рассматриваю ваши действия как объявление войны. Хочу сказать, что у вас нет шансов. Ваши родственники не знают и никогда не узнают, где вы находитесь. Сестра моя — плохой союзник, она слаба и непостоянна. Сегодня она на вашей стороне, завтра — на моей. Отец? Он скоро умрет. Власть в городе принадлежит мне. Причем на совершенно законных основаниях. Я был специально прислан сюда из Мадрида, чтобы сделаться местным алькальдом. Вы уже проиграли.

— Вы считаете, что победа у вас в кармане?

— Почти, — улыбнулся дон Мануэль, — теперь это только вопрос времени.

Элен повернулась и смело посмотрела ему в глаза:

— И какою вам представляется победа?

— Когда вы признаете свое поражение, вы сами будете умолять, чтобы я взял вас в жены.

— Но ведь я не люблю вас.

— Это будет уже следующая битва. — Дон Мануэль встал, надел шляпу и не торопясь вышел из комнаты.

* * *

— Лавинии Биверсток нет в Порт-Ройяле?

— Точно так, милорд, — кивнул лейтенант Уэсли, длинный, худой, унылый валлиец. Ему было поручено наблюдать за домом юной плантаторши.

— А где же она?

Уэсли развел руками:

— Дайте мне поручение, я попробую узнать.

Лорд Лэнгли сидел за столом вместе с губернатором и никак не мог понять, почему столько внимания уделяется этой самой мисс Биверсток.

— А как вы узнали, что ее нет, Уэсли?

— Проговорился помощник садовника, мои парни угостили его в «Красном льве».

— Понятно, Уэсли. Можете идти. Да, знаете, если вам в следующий раз захочется тратить казенные деньги, идите в «Золотой якорь».

Лейтенант вышел.

— О чем мы говорили с вами, сэр, — обратился губернатор к лорду Лэнгли.

— О фортификации.

— Так вот, сегодня мы больше говорить о ней не будем.

— Как вы сказали, сэр!

— Довольно, милорд, оставим разговоры, пришла пора решительных действий.

Сэр Блад взял шпагу и шляпу.

Столичный джентльмен догадался, что его попросту выпроваживают, и не стал скрывать раздражения:

— Что ж, раз вы спешите на свидание, это вас до известной степени извиняет.

— В свое время вы получите исчерпывающие объяснения. — С этими словами губернатор вышел из своего кабинета, и тут же в коридоре прозвучал его приказ: — Карету! И пусть вернут Уэсли, он мне понадобится.

— Может быть, нам стоит взять охрану? — поинтересовался валлиец, когда вернулся.

— Да, — усмехнулся губернатор, — может статься, что нам понадобятся вооруженные люди.

Четверо негров с пиками выросли как из-под земли. Видимо, по команде Бенджамена.

— Ну только вас мне сейчас не хватало. — Губернатор обернулся к дворецкому: — Бенджамен, найдите им какую-нибудь работу по дому.

— Слушаюсь, сэр.

Через десять минут карета губернатора, сопровождаемая двумя десятками драгун, уже пылила по дороге к Бриджфорду.

— Я вижу, мы направляемся в имение Биверсток? — спросил Уэсли.

— Да, я убежден, что все происходящее на острове в последние месяцы так или иначе связано с этим особняком.

— Мы будем его обыскивать, сэр?

— По крайней мере сделаем такую попытку.

— А почему вы убеждены, что если мисс Лавинии нет в Порт-Ройяле, то она именно там? Могла она, например, отправиться путешествовать?

— Мне трудно это объяснить, но я уверен, что она не уехала дальше Бриджфорда.

Вскоре их драгуны барабанили в темные, окованные железом ворота. Следы недавней осады были еще заметны на старом дереве.

— Однако в этом доме не спешат отворять путникам, — сказал сэр Блад, когда прошло несколько минут, — неужели я ошибся?

— А не махнуть ли через ограду? — спросил Уэсли.

— Не надо торопиться. Постучим — посмотрим.

Но этого делать не пришлось: послышались шаги во внутреннем дворике, и чей-то скрипучий голос спросил, кто это ломится в дом в такую рань.

— Его высокопревосходительство губернатор Ямайки, — громко объявил Уэсли, поскольку сэр Блад сам не любил козырять своим полным титулом. Привратник глянул в щель, и ворота отворились. Вслед за губернатором во двор, где еще недавно звучала итальянская музыка, вошли, гремя шпорами, драгуны.

— Все обыскать, — скомандовал Уэсли.

Сэр Блад подошел к фонтану и зачерпнул воды.

— Где хозяйка? — громко спросил он, оглядываясь.

— Я здесь, — раздался голос. Лавиния стояла на галерее, на том же самом месте, откуда она наблюдала за бесчинствами разбойников дона Диего. На ней было странного вида платье, а волосы были почему-то совершенно светлые.

— Чем обязана, сэр, что это за шум? — Она указала на солдат. — Я думала, что это опять испанцы.

Сэр Блад постарался приветливо улыбнуться и начал медленно подниматься вверх по лестнице.

— Одну голову не оторвать дважды — была у нас такая солдатская шутка.

— Корсарская, — уточнила Лавиния.

— Корсарская, — согласился губернатор, — а к вам я прибыл по личному делу.

— К вашим услугам.

Сэр Блад оказался рядом с хозяйкой.

— Ваш покойный батюшка, помнится, часто приглашал меня посмотреть свое собрание старинных книг. Вы же знаете эту мою слабость.

— Но государственные дела сдерживали вас до сих пор?

— Вот именно, мисс.

— Должна вас разочаровать, господин губернатор. Мне ничего не известно об этом отцовском собрании.

— И не удивительно, — воскликнул сэр Блад, — какое дело девушкам до пыльных пергаментов. Вам надо думать о замужестве, а в книгах об этом ничего не написано.

Лавиния выслушала полковника с каменным выражением лица.

— И тем не менее, сэр, я хочу вас заверить, что никаких бумаг и карт в моем доме нет.

Губернатор сделал вид, что не слышит, и молча шагнул мимо разъяренной хозяйки, вслед за ним проскользнул Уэсли.

— Чтобы не затруднять вас, мы поищем сами — простите мне мое стариковское упрямство.

Вместе с явно недовольной хозяйкой они тщательно обследовали дом и двор, но не нашли ничего примечательного, кроме крепко спящих слуг в угловой комнате на первом этаже. Когда их растолкали, они понесли спросонья какую-то околесицу, и их оставили в покое. Особенно тщательно был осмотрен кабинет старика Биверстока. Несколько раз в процессе этого осмотра сэр Блад опирался локтем на ту самую каминную полку, при помощи которой отворялся ход в подземелье. Лавиния слегка бледнела при этом, но на это никто внимания не обратил.

Под конец на дне какого-то сундука действительно обнаружилось несколько потрепанных книг, однако эта находка нисколько не обрадовала сэра Блада. С трудом сдерживая раздражение, он вдруг ни с того ни с сего спросил, указывая на волосы хозяйки.

— Скажите, в честь чего или, вернее, для кого вы изменили внешность?

Лавиния знала, что это не останется незамеченным, и поэтому ответила не задумываясь:

— Тому, кто знает женщин, понятно, что они охотно меняют облик, и дело тут в ней самой, а не в мужчине.

— Ну что ж, я уеду от вас не с пустыми руками. Во-первых, это тонкое наблюдение о женской природе, а, кроме того, — сэр Блад подкинул в руке увесистый том, — отчего вы так не хотели, чтобы я с ним ознакомился?

— Мне очень неловко, сэр, — притворно потупилась Лавиния.

Потом, сидя в карете, сэр Блад сказал Уэсли:

— Признаться, я думал, что улов будет побогаче.

— Мы перерыли все, сэр. Ничего подозрительного, только какой-то странный запах в левом крыле дома.

— Запах — это улика, но ее не предъявишь судье.

Сэр Блад набил трубку.

— У меня было такое ощущение, что Энтони где-то рядом.

— Вы хотите сказать, мы плохо искали? — спросил Уэсли.

Губернатор ободряюще похлопал его по колену:

— Найдем.

— Тем не менее мы и сегодня не без трофеев. — Лейтенант указал на книгу.

— Как это ни смешно, мой друг, ради нее одной стоило съездить в такую даль.

Глава семнадцатая

Платок и отставка

Энтони догадался, каким образом этой блондинке удается ускользнуть, когда снотворные пары поступают в камеру. «Все дело в платке, — думал он. — Всякий раз, когда она подносит его к лицу, сон валит меня на подушку. Наверняка он пропитан составом, нейтрализующим действие снотворного».

Ну что ж, решил молодой человек, если это так просто, то этим можно воспользоваться. У него появилась блестящая идея. Суть заключалась в том, что ни одно снотворное не действует мгновенно. Нужно успеть завладеть платком и закрыть себе нос. А там, если хозяйка действительно заснет вместо него, то станет видно, что делать. Скорей всего, после того как узник засыпает, открывается какая-нибудь потайная дверь. Вот этим путем и решил воспользоваться Энтони. Ему казалось, что он все продумал. Есть, конечно, вероятность того, что он ошибается, но никакого другого пути пока не было. Главное — неожиданность и стремительность в маневре. Сумеет ли он отнять платок? Это не вопрос. Трудно представить, чтобы хрупкая девушка могла сколько-нибудь сопротивляться натиску морского офицера.

Когда Энтони в очередной раз проснулся, хозяйка уже была в своем кресле. Они обменялись приветствиями. Энтони подумал, что неожиданные появления и исчезновения этой девицы в его узилище уже потеряли всякую романтичность.

— Что произошло? — спросила она.

Энтони удивленно вскинул брови.

— Такое впечатление, — продолжала она, — что с тобой что-то случилось, что-то важное. Ты сегодня не такой, как всегда.

«Не проговорился ли я во сне о своем плане», — подумал молодой человек и осторожно ответил:

— Это все мои сны, я почти никогда не видел их на воле, а здесь они преследуют меня.

— На воле? Ты по-прежнему считаешь, что здесь ты в плену?

— Мой плен — не только эти стены.

— Ты опять о своем? — воскликнула она в раздражении.

Энтони решил перехватить инициативу:

— Я тоже вижу в тебе перемены.

Но она быстро взяла себя в руки:

— Ничего особенного.

— Может быть, мои похитители подобрались слишком близко к моему убежищу? — Энтони не скрывал иронии.

— Ты даже не представляешь себе, насколько ты проницателен, — сказала девушка с усмешкой.

— Тебе удалось направить их по ложному следу?

— Да.

Энтони накинул халат и прошелся по камере, привычно постукивая ладонью по стенкам.

— Я вижу, ты не можешь смириться.

— Согласись, что для человека естественно любить свободу и ненавидеть тюрьму.

— А мне встречались люди как раз влюбленные в свою несвободу. К тому же свобода и любовь вообще, если вдуматься, несовместимы. Мы не вольны любить иль не любить.

Девушка достала платок. Энтони, ни на секунду не забывая о своем плане, мгновенно оказался рядом и схватил смуглую тонкую кисть. Рука оказалась сильной и гибкой, он не ожидал этого. Завязалась борьба, они повалились на кровать и некоторое время катались по ней, пока наконец не затихли в объятиях друг друга.

Пробуждение на этот раз оказалось странным. Сначала, будто со стороны, Энтони увидел у себя в объятиях нежную блондинку, а потом уже почувствовал, что вся она — воплощенные гибкость и нежность — льнет к нему, оплетает и манит. Когда-то в своих фантазиях он обнимал Элен, но наяву не мог к ней даже прикоснуться и стыдливо отводил глаза, стесняясь своих грешных помыслов, теперь же эти ласковые руки нетерпеливо сжимали его, а губы искали. Энтони понял, что не может более противиться своему желанию, которое обрушилось на него, — удушливое и жгучее, как жажда.

Хозяйка тоже очнулась в смятении. Что это: снова сладкий сон или она на пороге настоящего блаженства, о котором мечтала в тишине девичьей спальни отцовского дома? Неужели он? Она чувствовала, что собственные руки уже не слушаются ее, а живут своей жизнью, наслаждаются радостью обладания, что вся она истекает нежностью и истомой, что в бедрах ее огонь, а губы — мед! Да, наконец-то... он... о!

И тут, словно из другого мира, раздался шепот:

— Как тебя зовут?

Это на мгновение вернуло ее в круг земных забот, и она ответила так, как задумала когда-то, потому что хотела навсегда подчинить себе его память, оставить его навеки в себе, пусть даже она будет под чужим именем:

— Я твоя Элен!

Энтони вскрикнул как от боли, имя любимой озарило мир ослепительным светом, и тут все сразу стало ясно. Стыд опалил его. Он вскочил на ноги и стряхнул с себя это гадкое существо, как сколопендру или тарантула, потому что у самого сердца почувствовал ядовитые зубы.

Хозяйка оказалась на полу, чары исчезли, она выглядела уже не очаровательной блондинкой, а камышовой кошкой — так гнев и ярость исказили ее черты.

Молодой человек отшатнулся и задыхаясь крикнул:

— Лавиния Биверсток! Вас зовут Лавиния Биверсток! — Он привел наскоро в порядок свою одежду и учтиво поклонился. — Меня зовут Энтони Блад, я к вашим услугам.

Лавиния тоже привела себя в порядок, снова заняла свое кресло и, с трудом сдерживая досаду, ответила ему в тон:

— Искренне рада за вас. Но не чувствуйте себя победителем. Вам рано ликовать, я приготовила для вас еще много сюрпризов.

Она сделала неуловимое движение рукой — и от потолка отделилась одна из квадратных плит и стала медленно опускаться на четырех удерживающих ее цепях. Не дожидаясь, когда она достигнет пола, Лавиния вспрыгнула на нее и уже через несколько секунд никого в подземелье не было.

* * *

После обыска в бриджфордском особняке сэр Блад не мог найти себе места. В самом деле, не за книгами же он туда ездил! И поведение Лавинии, и сонные слуги, и вся атмосфера, царившая в усадьбе, говорили о том, что там скрывается какая-то тайна. Сэр Блад был уверен, что это связано с Энтони. Мысль о том, что сын был тогда совсем рядом с ним, может быть, нуждался в помощи, может быть, истекал кровью, неотступно терзала его. Она не оставляла его ни на секунду — занимался ли он делами или беседовал с кем-нибудь.

Сидя у себя в кабинете и выслушивая бесконечные соображения лорда Лэнгли и мистера Фортескью относительно стратегической роли Ямайки в Новом Свете, сэр Блад думал о другом. У него было предчувствие, что его жизнь подходит к концу и все, кроме Энтони и Элен, казалось ему бессмысленным и ничтожным, в том числе международные отношения.

Мистер Фортескью, получив свой пост, изо всех сил старался показать, что занимает его не зря. Он не мог не воспользоваться присутствием на острове высокого чиновника и старался произвести на него наиболее благоприятное впечатление. Он видел, что положение сэра Блада, всегда казавшееся незыблемым, несколько пошатнулось, его авторитет в глазах правительства перестал быть чем-то непререкаемым и еще один-два необдуманных шага — вполне может статься, что ему начнут подыскивать замену. А господам в центре всегда нравится, когда подходящая фигура уже имеется на месте. А тогда, став губернатором, чем черт не шутит, можно будет попытаться оставить позади, в смысле богатства, и самих Биверстоков.

Лорд Лэнгли был человеком чванливым, желчным, с целым набором предрассудков и старческих недомоганий, но при этом по-своему неглупым, и он неплохо разбирался в деле, которое на него возложили. Он отлично видел, куда направлены старания вице-губернатора. Его очень огорчало, что сэр Блад, человек идеально подходящий для своей должности, слишком погружен в семейные обстоятельства. Вот если бы к его уму и профессиональному опыту добавить энтузиазм тщеславного болвана Фортескью, мог бы получиться идеальный губернатор.

Вошедший Бенджамен доложил, что один голландец, капитан брига «Витесс», желает видеть господина губернатора.

— Что ему нужно?

— Он говорит, милорд, что дело важное и что вы в этом деле заинтересованы.

Сэр Блад весь напрягся. Что ж, если судьбе угодно послать ему на помощь голландского капитана, он будет этому только рад.

— Пригласи его.

Голландец оказался краснощеким сорокалетним гигантом, он почтительно поздоровался и спросил, кто из присутствующих господ является сэром Бладом.

— Рик ван дер Стеррен, с вашего позволения, — отрекомендовался он.

— Я слушаю вас, — отозвался сэр Блад.

Голландец откашлялся.

— У меня вот к вам какое дело, — начал он. У него был сильный акцент.

— Я слушаю вас самым внимательным образом.

— Вчера утром я пришвартовался. Двенадцать тысяч фунтов ванили и перцу, но не это главное, на борту я имел одна девчонка.

— Элен? — воскликнули в один голос лорд Лэнгли и мистер Фортескью.

— Нет, ее имя Тилби. Я подобрал ее в Мохнатой Глотке. Она, джентльмены, обратила на себя внимание несколькими словечками. Мне приходилось слышать их на севере, я плавал туда раньше.

— Прошу вас, ближе к делу, — попросил сэр Блад.

— Так я вам про дело и толкую. Иду я по рынку, смотрю — девчонка, служаночка по виду, торгуется с мулаткой и такое говорит... извините, джентльмены, но ни в английском, ни в голландском языке таких слов нет. Услышать такую ругань на здешних широтах — истинное чудо.

Джентльмены улыбнулись, догадавшись, о чем идет речь. На взгляд сэра Блада, ничего не было удивительного в том, что Элен сохранила в своей детской памяти несколько соленых выражений, бытовавших среди моряков ее народа. А поскольку они с Тилби росли вместе, кое-что могла позаимствовать и служанка. Тилби, вероятно, давала госпоже повод вспомнить крепкие слова родного языка. Но внешне губернатор остался спокоен.

— Да, да. Так вот я с этой девчонкой разговорился. Она сначала не слишком мне верила, а потом, напротив, доверилась. Видимо, никакого у нее не было выхода. Ну и, думаю я себе, отвезу-ка я ее к вам, раз все равно по пути. Да и понравилась она мне, если все начистоту говорить.

— Да где же она? — потеряв терпение, в один голос воскликнули джентльмены.

— А это я у вас хотел спросить, она сразу же на берег бросилась, говорила, что к вечеру вернется. Второй вечер на дворе, а ее нет как нет.

— Как же вы отпустили ее одну? — укоризненно прорычал сэр Блад.

— Она сама так хотела, говорила, мол, город не чужой. Да и потом, я видел, на набережной к ней подошел мужчина, и они вместе пошли вверх по улице. Видимо, к вам.

— Как он выглядел?

— Он выглядел, — утвердительно ответил голландец.

— Как? Не было ли у него особых примет?

— Нет, особых не было, только разве что лыс совершенно. У него парик ветром сдуло.

— Троглио! — догадался губернатор. — И когда это было?

— Вчера утром.

— Троглио? Это управляющий мисс Биверсток, — сказал мистер Фортескью, — мы можем послать за ним, и он доставит к нам Тилби.

Сэр Блад даже не стал отвечать своему заместителю.

— Вы расстроены из-за этого лысого? — участливо спросил ван дер Стеррен.

Губернатор посмотрел на него совершенно больными глазами:

— У Тилби были для меня чрезвычайно важные известия, боюсь, что теперь я их уже не узнаю.

— Почему? — удивился голландец. — Вы можете узнать их прямо от меня. Тилби мне все рассказала, как раз на тот случай, если с ней что-нибудь случится. Видимо, я ей тоже понравился. И я, джентльмены, скажу вам честно, по отношению к этой девушке...

— Так что же вы молчите! — громовым голосом воскликнул сэр Блад.

— Она сказала, что вашу дочь дон Мануэль де Амонтильядо увез в Санта-Каталану.

Губернатор медленно стащил со своей головы парик и утер им вспотевшее лицо.

— Бенджамен, — тихо позвал он.

— Да, милорд.

— Передай Уэсли приказ: взять два десятка драгун, скакать в Бриджфорд и доставить сюда Лавинию Биверсток. А дежурному... Кто там у нас?

— Лейтенант Уэддок.

— Пусть отправит наряд в дом Биверстоков в Порт-Ройяле. Нужно срочно арестовать управляющего Троглио.

— Слушаюсь, милорд.

* * *

В это время в гавани Бриджфорда заканчивалась погрузка на большой сорокапушечный корабль «Агасфер», названный так его хозяйкой мисс Лавинией не в честь известного библейского персонажа, но в память о первом из Биверстоков, появившемся в этих краях. Агасфер Лионелл Биверсток — авантюрист, сорвиголова, человек, не умевший подчиняться, но умевший подчинять, которому всегда поклонялась Лавиния, с тех пор как начал проявляться ее характер.

Корабль был куплен с месяц назад на Тортуге, там же хорошо отремонтирован и великолепно снаряжен для дальнего и длительного плавания. Будучи существом страстным и порывистым, Лавиния не была лишена и известной предусмотрительности. Заметив слежку за своим домом и за своими передвижениями, она поняла, что сэр Блад подозревает ее. Он был единственным человеком на острове, к уму которого она относилась с уважением и кого, стало быть, всерьез опасалась. Она понимала, что рано или поздно наступит момент, когда ее не смогут защитить ни богатство, ни хитроумные уловки и придется отвечать. Отвечать она, естественно, не желала, поэтому и позаботилась о путях к отступлению. Разумеется, ее бегство произведет плохое впечатление на общественное мнение Порт-Ройяла. Но ей на него всегда было плевать, а теперь и подавно. Конечно, сэр Блад захочет наложить арест на имущество Биверстоков ввиду подозрений о причастности его владелицы к преступным деяниям, но вряд ли он решится на это до формального завершения дела и приговора по нему. Слишком уж известна фамилия Биверстоков, ее связи при сент-джеймском дворе вполне могут оказаться более весомыми, чем ретивость провинциального губернатора. Через полгода, в течение которого будет длиться плавание «Агасфера», положение дел вообще может измениться, и сэр Блад, возможно, и не удержится на своем посту. В других частях Нового Света у Биверстоков тоже была собственность, и немалая. Например, на другом конце Антильского архипелага, на Тринидаде. Можно некоторое время пожить и там.

Примерно такими размышлениями была занята голова Лавинии, когда она, стоя у фальшборта, смотрела на панораму Бриджфорда и на приближающуюся к борту «Агасфера» последнюю шлюпку. Ей было отлично видно, как на набережную вылетели несколько кавалеристов и остановились там, паля в воздух из пистолетов и поднимая лошадей на дыбы.

— Вы, как всегда, оказались правы, миледи, — сказал Троглио, появившись за спиной хозяйки, — эти люди хотели вас арестовать.

Лавиния ничего не ответила. Ей вдруг стало грустно, ей показалось, что она покидает Ямайку навсегда. Она в принципе не была расположена к сантиментам и легко подавила в себе это неуместное чувство.

— Миледи, я думаю, что нам не надо тянуть с отплытием, губернатор мог выслать за нами не только драгун, — сказал капитан Фокс, тоже подошедший к борту.

Лавиния повернулась к нему: весь ее облик выражал решимость, она была собрана и спокойна.

— А мы разве еще не плывем?

* * *

Посылая людей на поиски Лавинии, сэр Блад был в глубине души уверен, что сегодня ее поймать не удастся. Если до сих пор она проявляла невероятную хитрость и изворотливость, почему она должна была отказать ей именно на этот раз? Когда Уэсли извиняющимся тоном сообщил, что видел только корму корабля, на котором бежала прекрасная плантаторша, губернатор только кивнул.

Лорд Лэнгли и мистер Фортескью, оставшиеся в кабинете губернатора в ожидании результатов погони, молчали, покуривая свои трубки и выжидательно глядя на его высокопревосходительство.

— Господа, — сказал он, — сейчас будет гонг к обеду, давайте пройдем в столовую и там обсудим наши дальнейшие действия.

Так и поступили; лакей разлил по тарелкам графиолевый суп, некоторое время все молча ели. Подняв стакан с золотистым хересом и промокнув губы салфеткой, сэр Блад сказал:

— Я рад, господа, что последние события произошли у вас на глазах и я избавлен от необходимости пускаться в какие бы то ни было объяснения.

— Насколько я вас понимаю, у нас здесь нечто вроде военного совета? — спросил лорд Лэнгли.

— Если угодно.

— И главный вопрос, который предстоит обсудить, — до какой степени вы можете использовать свое официальное положение для решения семейных проблем?

— Я не смог бы выразиться точнее.

Мистер Фортескью тихо вздохнул — он понял, что сейчас наступает момент, когда может сбыться его заветная мечта.

— Вы знаете, лорд Лэнгли, что последние пятнадцать лет я верой и правдой служил его величеству и Англии и нареканий на меня поступало значительно меньше, чем это обычно бывает при отправлении должности типа моей. Вы видели, что в последние месяцы, когда мне трудно было не воспользоваться своим положением, я сумел воздержаться от этого.

Королевский инспектор кивал в ответ на каждую его фразу.

— Но теперь вы не можете не признать: настал такой момент, когда мне уже невозможно оставаться при должности. С одной стороны, служебный долг, с другой — обязанности главы семьи. Это нельзя совмещать.

Лорд Лэнгли понимал, что рано или поздно этот разговор возникнет, и отдавал должное сэру Бладу в том, что он хорошо держался до самого конца.

— Что касается семьи, то я не вправе давать вам советы... — начал было лорд Лэнгли, но сэр Блад не дал ему договорить.

— Однако, если я попытаюсь вывести в море Ямайскую эскадру, вы будете против?

Инспектор кивнул.

— Я понимаю, — продолжал сэр Блад, — что это будет началом войны с Испанией и потянет за собой события в самой Англии. Виги получат отличную возможность нанести удар тори. Католики обрушатся на протестантов. Вильгельм Оранский попытается высадиться на островах...

— И поэтому вы не выведите Ямайскую эскадру в море, — мягко сказал лорд Лэнгли.

Сэр Блад допил свой херес и негромко позвал:

— Бенджамен.

— Да, милорд.

— На камине в кабинете лежит пакет, запечатанный моей печатью, давай его сюда.

Через несколько секунд пакет был в руках губернатора.

— Никогда не думал раньше, что это произойдет подобным образом. Но тем не менее...

— Что это, сэр? — с осторожной надеждой спросил мистер Фортескью.

Губернатор протянул пакет лорду Лэнгли:

— Это прошение об отставке.

Несмотря на то что оба джентльмена ждали этого — один со смешанным чувством, другой с нетерпением, — несмотря на то что они, что называется, были к этому готовы, слова губернатора произвели эффект разорвавшейся бомбы.

Через час сэр Блад уже сидел за другим столом и в другом месте. Хрусталь и серебро сменила посуда из олова, и не херес, а ром наполнял стаканы. Но не это было главным. Главным было то, что теперь вокруг бывшего губернатора Ямайки сидели Хантер, Доусон и Болл. Надо сказать, что друзья сэра Блада тоже, как лорд Лэнгли и мистер Фортескью, давно уже ждали отставки своего друга с поста, связывающего его по рукам и ногам, но и они, как и те двое, открыли рты, когда он объявил эту весть.

— Ну и что теперь? — первым отозвался Хантер.

— Теперь? — усмехнулся сэр Блад. — Теперь у меня есть возможность прогуляться до Санта-Каталаны.

— Ты собираешься пытаться один? — ехидно поинтересовался Болл.

— Нет, есть у меня три приятеля, которым я хочу предложить составить мне компанию.

— Только знаешь что, — сказал Болл, — ты сам поговоришь с Ангелиной. А то зачем тебе в походе инвалид?

— Ты знаешь, — сказал Доусон, — что я оказался неплохим проповедником среди охотников и лесорубов к северу от Порт-Ройяла. Мое слово там кое-что значит. Думаю, сотня или чуть больше этих ребят поверят мне, что хорошенько встряхнуть испанцев — это сейчас самое богоугодное дело.

Хантер хитро прищурился и сказал:

— Кстати, месяца два назад мне пришло в голову, что «Уэссекс» и «Моммерсетшир» нуждаются в ремонте. Я загнал их в западный док — тот, что за апельсиновым холмом. И сегодня комиссия, наверное, признает их непригодными к дальнейшему использованию и спишет на дрова.

Бывший губернатор Ямайки поднял кружку и чокнулся со своими друзьями. Когда они глотали ром, было слышно, что за стеной плачет Ангелина, которая, конечно, подслушала их разговор.

Глава восемнадцатая

Он возвращается

Слух о том, что Питер Блад вернулся к своему старинному ремеслу, почти мгновенно облетел все Большие и Малые Антильские острова, вызывая у кого-то страх, но по большей части восторг. Испанцы сразу поняли, что вольготная жизнь на море для них закончилась. Многие из прежних соратников капитана Блада обрадовались возможности вернуться под сень флага, вызывающего общий ужас. К этому времени настоящее пиратство уже выродилось. Даже самые отчаянные из тех, кого еще не повесили, напоминали о себе лишь отдельными вылазками.

Для того чтобы начать такую крупную операцию, как атака Санта-Каталаны, двух кораблей было явно недостаточно. Поэтому, спустив их на воду и кое-как снарядив, капитан Блад совершил два выхода с целью захвата других судов. Оба рейда были удачны, о них много говорилось, и все сходились на том, что у старого волка хватка не ослабла.

Разумеется, такое начало многих побудило бросить свои рыбные лавки и шорные мастерские, сбежать с торговых судов, чтобы на Ямайке попытать счастья под командой старого Блада.

Через три месяца после ухода в отставку губернатора Блада Карлайлская бухта да и весь Порт-Ройял превратился в настоящую столицу берегового братства. Никогда еще столица острова не видела такой свирепой и живописной толпы. Конечно, это не могло не сказаться на обстановке в городе. Ибо джентльмены удачи в свободное время вели образ жизни, далекий от монашеского. Все трактиры и таверны были переполнены. И чем меньше оставалось у них денег, тем более шумные затевали они кутежи. Поддерживать порядок в порту и в самом городе становилось все труднее. Короче говоря, эта орава очень скоро стала большой обузой для новых властей Ямайки. Кроме того, и в политическом плане это было властям совершенно не выгодно. Очень трудно будет убедить испанское правительство, что губернатор острова ничего не знает о подготовке эскадры у него под носом, в трех кабельтовых от стоянки его флота.

* * *

Мистер Фортескью, уже успевший вжиться в роль губернатора, тяготился этим соседством все больше, его раздражало очевидное двоевластие в Порт-Ройяле. Чувство благодарности, которое он испытывал в первое время к сэру Бладу за то, что тот освободил ему свое место, испарилось почти мгновенно. Хорошо известно, что людям свойственно раздражаться при виде тех, кто их облагодетельствовал. Мистер Фортескью видел следы присутствия благодетеля на каждом шагу. Любая выходка кого-нибудь из подчиненных капитана Блада воспринималась им как личное оскорбление. Он велел своим подчиненным вести себя пожестче с пиратской братией. Свое возмущение он изливал в беседах с лордом Лэнгли, который тоже относился к создавшейся ситуации без восторга, но все же с большим пониманием.

— Вы по-прежнему будете утверждать, что он не позволяет себе слишком многого? — спрашивал мистер Фортескью у высокого лондонского гостя после доклада капитана порта, из которого следовало, что люди капитана Блада были прошлой ночью зачинщиками трех драк и виновниками одного пожара.

— Вы знаете мой взгляд на этот вопрос, — отвечал лорд Лэнгли, — но, я думаю, вам следует проявить терпение.

— Терпение? Но до каких пределов оно должно простираться?! Если какой-нибудь бандит приставит мне нож к горлу, я и тогда должен буду делать вид, что ничего не происходит? — брызжа слюной, вопрошал губернатор.

— Я думаю, вы сгущаете краски.

— А я не думаю!

— Через две недели, по моим сведениям, они уйдут, и мы надолго освободимся от этого беспокойного соседства.

— Надеюсь, что и навсегда, — буркнул губернатор.

— Вы, что же, желаете ему поражения в этом походе? — удивился лорд Лэнгли.

— Клянусь стигматами святой Терезы, еще немного — и я начну ему этого желать.

Вошел комендант порта и доложил, что буквально полчаса назад в «Пьяной медузе» произошла драка и капитан Реомюр, этот здоровенный француз с нового корабля сэра Блада, опасно ранил сержанта портовой охраны.

— Что?! — взревел Фортескью. — Немедленно арестуйте этого негодяя.

— Осмелюсь доложить...

— Молчать! Выполняйте то, что вам приказано!

Комендант сказал «есть» и вышел.

Лорд Лэнгли налил себе портвейна и, вздохнув, выпил.

— Я не думаю, что вы поступили правильно, сэр, — сказал он.

— А что прикажете делать на моем месте — позволить сесть себе на голову?

— Можно было бы сообщить капитану Бладу и пожаловаться на этого... Реомюра. Сэр Блад — человек справедливый, насколько я могу судить, и он бы наказал своего офицера, если бы выяснилось, что тот виноват.

— Если бы, если бы... — недовольно пробормотал Фортескью и тоже налил себе портвейна.

Приказ губернатора был выполнен, капитана Реомюра схватили на месте преступления, где он спокойно допивал свой херес, и доставили во дворец, где поместили в камеру. Там он буянил, поносил последними словами губернатора и его холуев.

А еще через два часа в кабинет губернатора вошел капитан Блад.

— Здравствуйте, мистер Фортескью, — широко и добродушно улыбаясь, сказал он.

— Здравствуйте, — буркнул губернатор. — Чем могу служить?

— Произошло недоразумение.

— Что вы имеете в виду?

— Несколько часов назад в «Пьяной медузе» ваши люди арестовали одного из моих офицеров, капитана «Бретани» Реомюра. У меня такое впечатление, что он был арестован несправедливо.

— У меня такого впечатления нет.

Капитан Блад прошелся по своему бывшему кабинету и сел в свое кресло, придвинутое почему-то к окну.

— Вы бездарно здесь все переставили, Фортескью. Изживаете дух прежнего хозяина? Но тогда надо было бы сменить мебель.

— Мне не очень приятен ваш тон, сэр.

— Да мне и самому он не очень приятен. Я не понимаю, почему я до сих пор не взял вас за шиворот и не выкинул отсюда.

— Что-о?!

— Господа, господа, — залепетал лорд Лэнгли.

— Вот что, — капитан Блад решительно встал, — я не собираюсь спорить с вами. Я пришел забрать кое-что и кое-кого и сделаю это.

С этими словами он открыл один из книжных шкафов и достал оттуда несколько книг, среди них и те, что были найдены в доме Лавинии.

— За всеми заботами я не успел изучить последние поступления. И еще вот это. — С этими словами капитан взял со стола подсвечники, изображавшие Артемиду и Актеона.

Лейтенант Уэсли сложил предметы в большой саквояж.

— Это мои личные вещи.

— Это все? — сухо спросил губернатор.

— Вы же знаете, что нет, — улыбнулся гость, — теперь я попросил бы вас освободить капитана Реомюра.

— Вы смеетесь надо мной!?

— Нисколько.

— Если вы думаете, что можете позволить себе... — Фортескью задыхался от ярости.

— Джентльмены!.. — не выдержал лорд Лэнгли.

— Так, мое терпение кончилось. Эй, кто там, лейтенант!

В комнату вбежал дежурный офицер.

— Не позорьтесь, над вами будут смеяться!

— Что вы сказали?

Губернатор хотел было приказать лейтенанту, но не успел, потому что почувствовал у горла холодный клинок.

— Вы что-то хотели сказать? — вежливо спросил капитан Блад.

Уэсли выхватил пистолет и взвел курок.

Губернатор промычал что-то нечленораздельное.

— Эх, господа... — разочарованно протянул лорд Лэнгли.

Дежурный лейтенант наблюдал за происходящим скорее удивленно, чем растерянно.

— Извините, сэр, — обратился к нему капитан, — мы не можем уйти отсюда без мистера Реомюра. Пойдите и приведите его сюда.

Лейтенант замешкался.

— Вам необходим приказ этого джентльмена? — спросил капитан.

Дежурный офицер кивнул. Сэр Блад чуть-чуть кольнул острием шею губернатора, в результате чего из горла мистера Фортескью вырвался тихий стон, который можно было истолковать как приказ на освобождение Реомюра.

Затем он обернулся к лорду Лэнгли и сказал:

— Я понимаю, что произвожу на вас не самое лучшее впечатление. Мне искренне жаль. Я относился к вам с симпатией, лорд Лэнгли. Поверьте, что я бы никогда не пошел на подобные действия, не будучи уверенным, что мой человек не виноват в произошедшем. Люди мистера Фортескью ведут себя в последнее время так, будто дано указание любой ценой выжить нас из Порт-Ройяла.

Лорд Лэнгли промолчал.

— Насильно мил не будешь, и, если от нас хотят избавиться, мы пойдем навстречу этому желанию.

В кабинет ввели капитана Реомюра, он потирал запястья рук, натертые веревкой и ругался по-французски.

— Это, надеюсь, все? — спросил губернатор, уже несколько приободрившийся от того, что его оставят в живых.

— Нет, — сказал капитан Блад, — вы сейчас сядете за стол и напишете приказ коменданту форта майору Оксману, чтобы он пропустил мои корабли в море.

Прочитав написанное и присыпав песочком, бывший губернатор сказал:

— Мои люди все на борту, и, хотя мне нужно было бы еще дней десять, я сегодня избавлю Ямайку от нашего присутствия. В ответ на эту любезность с моей стороны я рассчитываю на ваше благоразумное поведение.

Губернатор молчал, косясь на дуло пистолета в руках Уэсли.

— Ну же!

— Я вам обещаю.

— Что вы мне обещаете? Беспрепятственный выход из Карлайлской бухты?

— Да.

— И правильно делаете, потому что, если случится хотя бы один пушечный выстрел с берега по моим судам, я прикажу вернуться, и тогда мне даже трудно представить, сколько крови прольется на Ямайке.

В дверях капитан Блад обернулся и поклонился, обмахнув ботфорты краем своего легендарного плаща.

* * *

Разумеется, слух о пиратской армаде дошел и до Санта-Каталаны. Дон Мануэль сразу понял, против кого собирается выступить эта сила. Стало быть, старому Бладу стало известно, где находится его дочь. Ну что ж, тем лучше, — решил молодой человек, — не надо будет всю жизнь ждать мести, встреча в открытом бою все поставит на свои места.

Но рассчитывал дон Мануэль не только на свою отвагу, он немедленно направил письмо в метрополию с требованием подкреплений, а сам занялся ремонтом крепостных стен. Набрал две роты ополченцев из местных лавочников, и по выходным дням четверо капралов обучали их армейской премудрости. Были отремонтированы все мушкеты, которые удалось отыскать в арсеналах. Для хранения денег и ценностей были устроены новые тайники на тот случай, если город все же падет. Впрочем, дон Мануэль был уверен, что этого никогда не произойдет.

Элен почувствовала, что в атмосфере дворца что-то изменилось, хотя внешне все оставалось по-прежнему. Она обратилась с вопросами к Аранте, но та только пожимала плечами, ей было известно, что брат дни и ночи проводит на укреплениях и в арсеналах. Он с первого дня вступления в должность показал себя человеком серьезным, для которого в деле обороны вверенной ему крепости нет пустяков. Так что здесь ничего подозрительного вроде бы и не было. Оставалось лишь гадать. И еще: Сабина стала также назойлива, как и в первые дни. Может быть, дон Мануэль ждет побега? Но как тут бежать и куда? Элен лишь вздыхала, глядя через забранное металлической сеткой окно в апельсиновую рощу.

С каждым днем девушки становились ближе друг другу. Дон Мануэль об этом знал, это его раздражало, но поделать он тут ничего не мог — не запирать же и сестру! Аранта начала проявлять характер, и, чтобы не ссориться с ней, он предпочел смотреть на дружбу двух девушек сквозь пальцы и на вопрос сестры, почему он держит Элен здесь взаперти, отвечал:

— Я ее люблю и хочу на ней жениться.

Аранте трудно было возражать, тем более что в мечтах ей все время рисовалась идиллическая картина: Элен скоро изменит свое отношение к Мануэлю, и они обвенчаются в соборе напротив дворца. Дон Франсиско и сэр Блад благословляют их брак. И начинается замечательная жизнь в атмосфере всеобщей любви и тихого счастья.

Дон Франсиско изредка выходил к столу и при этом неизменно учтиво беседовал с заморской гостьей. Девушка ему явно нравилась, в ней за яркой красотой чувствовался сильный характер и добрая душа. К тому же он видел, что она привязалась к Аранте, которая так и не сумела подружиться ни с кем из местных молодых аристократок из-за своей детской простоты.

Мануэлю он заявил, что его поведение в отношении Элен за гранью любых моральных норм и испанских представлений о благородстве, и добавил, что в своем доме он не позволит совершиться насилию, по крайней мере до тех пор, пока он жив.

— Я люблю ее и хочу на ней жениться, — ответил тот.

Так или иначе Элен оказалась в ситуации, из которой не было выхода. Или Элен добровольно выходит замуж за дона Мануэля, или, если что-либо случится с доном Франсиско, это произойдет без ее согласия.

* * *

Лавиния около месяца провела на Тринидаде, и, несмотря на то что остров находился в стороне от магистральных морских путей, до нее тоже дошло известие о том, что сэр Блад вернулся к прежнему ремеслу. В первую минуту это ее не на шутку встревожило, понятно, что он первым делом сведет счеты с нею. И это было бы верно. Если бы капитан Блад точно знал, что Энтони находится на «Агасфере», он не задумываясь бросился бы на поиски этого корабля. Но дело в том, что он не был в этом уверен, и, когда ему пришлось выбирать между «Агасфером» и Санта-Каталаной, он выбрал последнюю.

Однажды вечером из Асперна — так назывался ближайший городишко — прибыл судебный пристав, некто мистер Майкельсон, пожилой человек с бритыми щеками и хитрыми глазками. Он просил позволения поговорить с мисс Биверсток.

Поколебавшись, Троглио доложил о нем. Этот джентльмен рассказал поразительные вещи. Оказывается, стараниями нового губернатора Ямайки мистера Фортескью (услышав его фамилию, Лавиния сначала рассмеялась) против мисс Лавинии Биверсток заведено уголовное дело, причем ей вменяется в вину чуть ли не государственная измена. Налет на Бриджфорд объявляется организованным ею путем сговора с испанским авантюристом доном Диего де Амонтильядо.

— Это бред! — заявила Лавиния.

Мистер Майкельсон согласился с этой оценкой, но сказал, что расследование идет полным ходом. А дело, затеянное государственным чиновником, не удастся замять.

— Тем более что губернатор, кажется, лично заинтересован в его исходе, — добавил судейский.

— Я хорошо знакома с губернатором Ямайки, я имею в виду сэра Блада. Он бы никогда не опустился до столь идиотских домыслов.

— Да, я тоже слышал, что сэр Блад порядочный человек.

— Хотя и мой злейший враг. А это ничтожество... — Она даже не нашла слов, чтобы определить свое отношение к личности мистера Фортескью.

Майкельсон дипломатично промолчал.

— Мне все понятно, — сказала Лавиния. — Он всегда ненавидел отца и меня. Он пролез в губернаторы, чтобы заграбастать мои богатства.

Майкельсон кивнул, показывая, что он тоже так считает.

— Но напрасно этот негодяй думает, что ему так просто удастся расправиться с Биверстоками, даже его более мудрый предшественник понимал сложность этой задачи.

— Правильно, миледи, даже в случае установления вашей вины отчуждение имущества примет формы многолетнего процесса. Да и то конфискованное пойдет в казну, а не в карман мистера Фортескью.

— Тем более что преступления нет. Чтобы я сговорилась с испанцами?! — Она в сердцах ударила веером по краю стола.

— Но тем не менее, — вкрадчиво продолжал мистер Майкельсон, — в канцелярии нашего прокурора есть бумаги, которые касаются вас.

— И?

— И завтра он захочет встретиться с вами.

— Я не поеду.

— Правильно, потому что там может быть ордер на ваш арест.

Лавиния поиграла дребезжащим сломанным веером и отбросила его.

— Разумнее всего нам немедленно отплыть, — осторожно вставил Троглио.

— Н-да, — кивнула Лавиния, — но у меня есть дела в городе.

Гость с берега расплылся в улыбке:

— Я, собственно, по этому делу и приехал.

— Ну-ну.

— Вам не следует появляться в городе.

— Но мне нужны наличные деньги, — сузив глаза по своему обыкновению и внимательно рассматривая толстяка, сказала Лавиния.

— Я помогу вам.

— Каким образом?

— Вы сейчас дадите мне вексель на сто тысяч, а я сегодня ночью доставлю вам шестьдесят тысяч на борт «Агасфера».

Это было откровенным вымогательством. Троглио промолчал, стараясь предугадать, какой будет реакция его вспыльчивой хозяйки. Вообще-то, наглецов она не любила, но на этот раз у нее не было выхода.

— Ваша услужливость, мистер Майкельсон, будет мне стоить недешево, — усмехнулась мисс Биверсток, и толстяк низко поклонился. — Но, насколько я могу судить, вы все рассчитали верно.

Майкельсон поклонился еще ниже.

— Троглио, принеси бумагу.

Гость тут же достал из кармана своего камзола сложенный вдвое лист.

— Зачем терять время?

— Вы ехали сюда, будучи уверенным, что я приму ваше предложение?

— Я ехал сюда, будучи уверен в том, что вы умный человек, мисс.

— А если у прокурора ничего нет и вы меня надули? — спросила Лавиния, беря в руки перо. — Или вы, допустим, взяв сейчас это обязательство, исчезнете и я не получу вообще никаких денег?

— Неужели вы думаете, что я посмел бы шутить с Лавинией Биверсток, — сказал он очень серьезным голосом, и красавице это понравилось.

Майкельсон не обманул, и, приняв на борт сундук с деньгами, «Агасфер» вышел в море.

Капитан Фокс и Троглио зашли к своей хозяйке, чтобы узнать, куда держать путь.

— На Санта-Каталану.

— Что?! — воскликнул Троглио.

— Может, прямо к черту в ад? — спросил капитан.

— Судя по всему, мы можем выиграть, только находясь у самого жерла вулкана. Но никто ведь не заставляет нас прыгать туда.

Глава девятнадцатая

Осада

Через две недели плавания, прошедшего без происшествий, флотилия из четырех кораблей и пяти вспомогательных судов появилась у берегов Санта-Каталаны. Береговая охрана испанцев состояла из двух галеонов и нескольких судов помельче. Дон Мануэль не решился встретить неприятеля в открытом море. Он приказал снять пушки с обоих галеонов и укрепить ими батареи внешнего форта, а сами суда затопить у входа в бухту.

Завидев лес торчащих из воды мачт, сэр Блад помрачнел, втайне он надеялся на неопытность своего юного противника — теперь с этими надеждами приходилось прощаться. Судя по всему, с моря город неприступен.

По своей форме остров напоминал тень, отбрасываемую графином. Причем испанская крепость находилась в том месте, где должна быть пробка, и, чтобы ее атаковать, надо было преодолеть непроходимый лес на перешейке. Мрачно покуривая, капитан Блад приказал готовиться к высадке. С большим трудом им удалось найти подходящую бухту.

Высадку приходилось производить с соблюдением всех мер предосторожности. Испанцы, хорошо знающие эти места, вполне могли встретить их огнем. Один из шлюпов сел на камни. Тем не менее к концу дня на берегу благополучно оказалось больше тысячи человек и около шестидесяти пушек. По расчетам капитана Блада, в крепости тоже насчитывалось не меньше тысячи человек плюс команды затопленных галеонов.

Ночь была тревожной. Лагерь пришлось оцепить полусотней костров, до полутора сотен человек непрерывно бодрствовали с мушкетами и пистолетами наизготовку. Но испанцы ночью не пытались что-либо предпринять. Сражение в ночных джунглях, видимо, не относилось к числу любимых ими развлечений.

В течение следующего дня армия сэра Блада продиралась сквозь заросли и к вечеру вышла под стены города на достаточно ровный и голый участок «горлышка».

Стены крепости были сложены из местного чрезвычайно прочного камня. Стоило первым корсарским треуголкам показаться из сельвы, как высокий каменный борт окутался клубами порохового дыма, а через секунду прилетела волна грохота. В этом залпе не было никакого смысла — ядра не преодолели и половины расстояния.

— Они приказывают нам лечь в дрейф, Питер, — сказал Хантер.

— Придется повиноваться, — ответил капитан.

Целый день ушел на постройку полевых укреплений.

— Да, крепкий орешек, — говорили одни.

— Не беда, капитан что-нибудь придумает, — отвечали другие.

И они были правы — в том смысле, что надо было что-то придумывать. В лоб, с фронта, эту твердыню не взять. Для настоящей осады не было ни времени, ни средств. Артиллерия была установлена скорее для страха, чем для поддержки штурма; после того как они дали два залпа, капитан Блад приказал прекратить стрельбу. Столь ничтожны были достигнутые их огнем результаты.

Все, что понимал капитан Блад и его офицеры, прекрасно видел и дон Мануэль со своими подчиненными. Обнаружив, что пираты не так страшны, как им рисовалось, они воспрянули духом. Бодрость и уверенность в себе у них быстро стали переходить в самоуверенность. Этому очень способствовала артиллерийская дуэль с батареями внешнего форта, в которую ввязался Реомюр на своем корабле.

Когда «Бретань» подошла к крепости и по ней были выпущены несколько ядер, француз немедленно вступил в бой. Известно, что пиратские канониры превосходят всех на голову, а испанских — так и на две. Они засыпали форт лавиной огня, отчего каменным укреплениям хуже не стало, а в ответ получили всего несколько ядер, зато деревянный корабль приобрел значительные повреждения, и пришлось ретироваться.

Когда Реомюр доложил об этом сэру Бладу, тот выслушал его и сказал, обращаясь не только к проштрафившемуся, но и ко всем остальным офицерам:

— Если нечто подобное повторится — расстреляю.

Затем Реомюр получил приказ оставить корабль и возглавить своего рода штрафную роту в передней линии.

Так вот, благодаря этой артиллерийской победе, испанцы пришли к выводу, что хваленые корсары вполне могут быть биты. Россказни об их неодолимости являются именно россказнями. Плюс к этому в крепости нашли убежище самые разные островитяне, в том числе и те, у кого остались плантации, усадьбы и мастерские. Они приходили в ярость при одной мысли, что там теперь хозяйничают «грязные английские свиньи». Все они стали искать пути для спасения имущества. Силы пиратов невелики, доблесть отнюдь не легендарна — отчего же не ударить по ним, пока они не все сожрали и разграбили.

Дон Мануэль сопротивлялся сколько мог. Не будучи опытным военным, он обладал природным чутьем, которое подсказывало ему, что, для того чтобы выстоять, надо запастись терпением. Он попытался убедить в этом своих подчиненных. Он говорил, что им на помощь наверняка идет уже эскадра из метрополии, что с нею вместе они окружат шайку бандитов и уничтожат их без труда, нужно только тянуть время. Но постепенно