---

Нина Кирики Хоффман

Третье тело

Ричи я даже не знала и, уж конечно, вовсе не собиралась влюбляться в него. Но после того как он меня убил, я сочла его неотразимым.

Я открыла глаза, в них попали соринки. Я всегда ужасно боялась того, что в глаза может что-то попасть, но теперь просто моргнула и потрясла головой. Сор выпал, и я почувствовала себя вполне нормально. Итак, я поняла, что со мной случилось нечто действительно из ряда вон выходящее.

Закрыв глаза, я стерла с лица грязь. И тут поняла, что во рту у меня что-то не так. Я стала водить языком, весьма натренированным и искусным, и вскоре обнаружила, что вместо ровных зубов торчат лишь корявые пеньки. Удивительно: ни остатки зубов, ни глаза, раздраженные попавшей в них землей, ни капельки не болели. Беспокоили меня — да, но боли не было.

Нахмурившись, я попыталась выяснить, что же все-таки чувствую. Не так уж и много. В моих ощущениях не было места ни страху, ни злости, ни жаре или холоду. Это тоже показалось мне непривычным. Крайне непривычным. Обыкновенно меня пробирал страх, пока я стояла на углу в ожидании позарившегося на меня незнакомца, и еще холод, поскольку одежда годилась лишь для того, чтобы выставлять напоказ мои прелести.

Сейчас же ничего подобного я не ощущала.

Я села; с моего тела посыпались земля и листья, а голова уперлась в ветви, закрывавшие мне обзор. Они оказались увядшими и явно не росли на дереве или кусте. Я принялась руками расчищать себе путь и тут обратила внимание на то, что кончики пальцев темнее обычного цвета моей кожи — цвета какао. Я принялась разглядывать свои пальцы, силясь припомнить, что же такое произошло, до того как я заснула. Или что там еще со мной приключилось?.. Макала ли я пальцы в чернила? Вовсе нет. Кожа была явно выжжена. У меня теперь не было отпечатков пальцев, которые смогли бы рассказать полицейским, что перед ними тело Таванды Фути — так меня звали на улицах.

По зубам полицейские могли бы признать во мне Мэри Джефферсон, но с тех пор как два года назад я покинула родительский дом в возрасте пятнадцати лет, этим именем я не пользовалась.

Еще меня звали Шейлой. Этим могущественным именем я сама себя нарекла. Никому не дано было узнать его ни из каких источников.

Ни зубов, ни кожи на пальцах… Чтобы меня не опознали, Ричи постарался на славу. Впрочем, искать меня все равно было некому.

Ричи.

Обожженными пальцами я попыталась нащупать пульс, но отыскать вену среди следов, оставленных на запястьях веревкой, оказалось нелегко. Взгляд скользнул по голой груди. Там, где Ричи касался меня тлеющей сигаретой, остались обугленные язвы. Пульс нащупать мне так и не удалось. Может, оттого, что пальцы лишились нервов. К тому же я не дышала. Простого объяснения этому феномену я не нашла, поэтому пришлось довольствоваться весьма необычным.

Мертва.

Я умерла.

Убрав накиданные на тело ветви, мешавшие созерцать деревья и небо над головой, я уселась в своей земляной могиле и попыталась разобраться во всем этом.

Моя бабушка назвала бы землю вокруг меня могильной землей; любая земля, попавшая на гроб или прямо на труп, превращается в могильную. Бабушка говорила, что земля подле мертвеца обладает удивительной силой.

Чего только мне не рассказывала бабушка! Даже о ходящих мертвецах. Правда, они были, по ее словам, всего лишь большими страшными куклами, подчиняющимися приказам. Когда я допоздна зачитывалась книгами, спрятавшись с фонариком под одеялом, бабушка заходила в мою комнату и говорила: «Может, ты знаешь кого-нибудь, кто умеет повелевать мертвецами-сомнамбулами? Может, стоит позвать их сюда, чтобы помогли выключить свет?»

Она учила меня распознавать травы и собирать компоненты всевозможных снадобий. Все это было до того, как я рассказала пастору правду о бабушке, после чего у нее случились неприятности с Церковью, затем с прихожанами. Кузенов у меня было предостаточно, и кое-кто принялся судачить о бабушке, но заварила-то кашу я. Полицейские забрали бабушку, и она призвала проклятие на мою голову: «Ты полюбишь то, что причинит тебе боль, и будешь любить, после того как оно тебя убьет!» Она скрепила слова кровью девственницы, воском черных свечей и тремя пауками.

Я подумала, что если уеду из Луизианы, то смогу избавиться от проклятия. Но я не знала никого, кто сумел бы мне помочь, поэтому проклятие вместе со мной оказалось в Сиэтле.

Я сидела посреди того, что называлось могильной землей, а рядом находилось что-то еще. Протянув руку, я коснулась этого неведомого. Оно оказалось еще одним трупом.

— Очнись, — позвала я лежавшую в одной могиле со мной женщину.

Но та двигаться не хотела.

Итак: ни зубов, ни отпечатков пальцев. Я мертва, причем оказалась в одной могиле среди неведомых лесов с кем-то еще более мертвым. Я оценила собственное тело, как делала всякий раз, выходя из состояния оцепенения, в котором проводила большую часть жизни. Обнаружила, что мне не хочется ни есть, ни пить. Меня вовсе не беспокоили увечья, что нанес мне последний клиент — Ричи, перед тем как затянуть у меня на шее петлю нейлонового шнура, с которым ему так нравилось забавляться. Зато в промежности у меня бушевал настоящий огонь желания, перед глазами словно плясали пылающие буквы, вопиющие: «Вставай же, и вперед! Мы знаем, куда тебе идти!»

Я огляделась по сторонам. Позади меня косогор уходил вверх, на его вершине сквозь сплетение ветвей пробивалось солнце. Впереди же простиралась темная чаща. По обе стороны — еще деревья и кусты, незнакомые травы, о которых мне никогда не доводилось слышать от бабушки, неведомые, словно чужой язык…

Я пошевелила ногами, вытянула их из могильной земли. Одежды на мне вовсе не было, кудрявые волосы испачкались в земле. Я поднялась на ноги, и что-то вывалилось из «денежного мешка», как называл мою промежность сутенер Блейк. Я взглянула на выпавший из меня предмет. Это оказался камень в форме клинка, размером с ладонь; он поблескивал в лучах заходящего солнца. Темный, влажный от моих собственных выделений — и, наверное, от спермы Ричи тоже.

Пуще прежнего разгорелся жар в моем чреве, но больно мне не было. Нарастало желание.

Я провела руками по шее и ощупала глубокие следы от веревки. Жар пульсировал в голове и сердце. Я жаждала отыскать руки, что обвязали веревку вокруг моей шеи, запястий, коленей… Мечтала заглянуть в глаза, созерцавшие, как поцелуй сигареты заставляет шипеть мою кожу. Стремилась отыскать разум, решивший вогнать в меня грубый каменный нож. Позвонки свело от непреодолимого желания, струя адреналина ударила в мышцы. Я выпрямилась и окинула окрестности взглядом. Мне необходимо отыскать Ричи. Я знала, в какую сторону следует обернуться: что-то в голове дразнило, подталкивало меня, перед глазами плясали огоньки, манившие назад, в город.

Подавив стремление немедленно двинуться в путь, я решила немного расчистить место, где только что лежала. Если мне предстоит оказаться в Сиэтле, то следует позаботиться об одежде. Вряд ли кто-нибудь остановится и подвезет меня в таком виде. Я уже поняла, что Ричи потрудился на славу и избавился от всех улик, способных навести на догадку о том, кем я была на самом деле, но вдруг у лежащего рядом трупа осталось хоть что-то? Я разбросала скрывавшие ее ветви и землю и обнаружила, что она там не одна. Кроме меня, в могиле лежало два абсолютно голых тела без каких-либо признаков жизни после смерти. На мысль о жизни наводили разве что опарыши… Одна из покойниц была даже более темной, чем я, кожа ее пострадала меньше моего, но на шее виднелся такой же след от веревки. Кожа второй оказалась светлей: возможно, женщина была даже белой. Она буквально разваливалась на части. Глядя на них, я понимала, что смердеть они должны ужасно, но запаха разложения не чувствовала. Впрочем, как и всех прочих запахов тоже. Я могла видеть и слышать, мышцы работали должным образом, но я ничего не чувствовала, кроме нараставшего во мне огня, вопиющего о Ричи.

Я закидала тела женщин землей и прикрыла ветками.

Чем ниже по склону, тем гуще росли деревья, под их ветвями царил полумрак. Вверху же деревья расступались, оттуда проникали солнечные лучи. Возможно, там проходила дорога. Я стала карабкаться вверх, к свету.

Огонь в моей голове, в сердце и животе разгорался с каждой минутой. Я одолела горный откос и вышла на солнце.

Передо мной простиралось двухрядное шоссе; на солнце ярко отсвечивала прерывистая желтая разделительная полоса посередине. Обочины были посыпаны гравием. В придорожных кустах валялись мятые бумажные пакеты, банки из-под пива и кока-колы, блестел целлофан. Я перешла дорогу и осмотрела лесистый холм, потом поискала в канаве. Никакой одежды. Не нашлось даже достаточно большого целлофанового пакета, которым можно было хоть как-то прикрыться.

Поселившийся во мне жар возбуждения напоминал крикливого толстяка-пьяницу, что уже набрался, но требует еще и еще пива. Я тронулась в путь, даже не задумываясь, в какой стороне находится город, — просто знала это, и все.

Немного погодя меня стал нагонять автомобиль. Думаю, что сзади я выглядела лучше всего. Множество тонких косичек скрывало неприглядные отметины на шее, и, насколько я помнила, Ричи не вывел никаких граффити сигаретой у меня на спине. Не раз клиенты говорили, что моя попка хороша и ноги тоже. Даже мой сутенер подтверждал это, а он никогда не делал комплименты, если они не были правдой или же если он с помощью лести не намеревался урвать что-то себе. От меня же он и так в любой момент мог получить все, что хотел.

Я слышала, что машина притормозила, но оглянуться боялась. Знала, что мой беззубый рот выглядит весьма-забавно, а на что похоже лицо — оставалось только гадать… Боли я не чувствовала, а значит, произойти со мной могло все, что угодно. Я склонила голову так, чтобы солнце не светило в лицо.

— Мисс? Боже мой, мисс! — Из машины донесся то ли низкий голос немолодой женщины, то ли высокий мужской.

Мотор работал вхолостую: автомобиль остановился рядом со мной. Это оказался красный «фольксваген»-«кролик».

Я скрестила на груди руки, прикрыв ожоги и спрятав под сгибами локтей отметины от веревки, похожие на браслеты.

— Мисс?

— Да? — Я попыталась заставить голос звучать дружелюбно, но вовсе не была уверена в том, что у меня он вообще был.

— Мисс, вы попали в беду?

Я кивнула, косички скользнули по плечам и скрыли лицо.

— Могу я вам чем-то помочь, мисс?

Я откашлялась и вздохнула.

— Да. Вы в центр? — удалось мне выдавить из себя весьма нечленораздельно.

— Что?

— Туда. — Я махнула рукой вперед. — В Шиэтл.

— Ах. Да. Вас подвезти?

— Мм… — промямлила я. — Далеко дотуда?

На этот раз я заглянула в салон, чтобы узнать, кто сидел за рулем: мужчина или женщина. Мужчина мог бы одолжить мне свою рубашку, а вот женщине, скорее всего, нечего было бы мне предложить, если она, конечно, не везла с собой чемодан.

— Ах ты, бедняжка, что же с тобой приключилось?

Автомобиль припарковался чуть впереди меня, водитель вышел и оказался высокой, тучной белой женщиной в джинсах и клетчатой фланелевой рубашке. Дама деловито, большими шагами подошла ко мне: темные волосы коротко подстрижены, на голове — мужская шляпа цвета хаки, украшенная тесьмой.

— Что за…

Одной рукой я прикрыла рот.

— Что случилось? — еле слышно шепнула женщина, остановившись, так и не дойдя до меня.

— Мой бойфренд шкверно шо мной поштупил, — прошепелявила я из-под ладони. Язык по привычке пытался нащупать зубы, которых уже не было. Вырвавшееся изо рта неясное бормотание ужасно меня расстроило. Я подумала, что смогу произносить слова более внятно, если стану касаться языком нёба.

— Мой бойфренд, — еще раз попыталась я, — поступил со мной скверно.

— Бедняжка, ах, бедняжка, — прошептала женщина.

Потом вернулась к машине, порылась на заднем сиденье и достала коротенькую курточку фирмы «Левис», которую и протянула мне.

Я кивнула в знак благодарности и взяла куртку. Женщина чуть не задохнулась, когда я убрала руки от груди. Куртка оказалась весьма свободной, но прикрывала меня лишь до пояса. Впрочем, мое тело ниже пояса выглядело весьма недурно. Я подняла воротник, чтобы закрыть шею и нижнюю часть лица.

— Спасибо, — поблагодарила я.

Ее глаза были распахнуты, широкое лицо — очень бледно, несмотря на загар.

— Тебе нужна помощь, — заключила она. — Отвезти в больницу? Или в полицию?

— В Сиэтл, — ответила я.

— Но медицинская помощь?

— Сейчас она мне не нужна… — Я пожала плечами.

— Вдруг начнется воспаление, тогда ты можешь умереть от сепсиса! У меня есть автомобильная аптечка. Дай я хотя бы обработаю…

— Зеркало, — сказала я. Вот что мне действительно было нужно на данный момент.

Она вздохнула и понурилась. Обошла вокруг машины и открыла дверцу со стороны пассажирского сиденья. Я двинулась следом. Заглянула в распахнутую дверцу. Сиденье оказалось таким чистым, меня же по-прежнему покрывала могильная земля.

— Я все тут испачкаю, — предупредила я.

— Боже мой, вот об этом сейчас я думаю меньше всего! — воскликнула она. — Садись. Опусти козырек от солнца, там зеркало.

Я забралась внутрь и опустила козырек. Увидела свое отражение и вздохнула с облегчением. Ничего особенного, разве только подбородок оказался ближе к носу, чем полагалось, да губы — слишком пухлыми и темными. Кожа вокруг глаз не почернела, нос не сломан. Сойдет. Потом я немножко опустила воротник куртки и содрогнулась при виде жутких темных отметин, оставленных веревкой. Скорей подняла и запахнула воротник.

Женщина устроилась за рулем.

— Меня зовут Марти, — сообщила она и протянула руку.

Все еще придерживая воротник левой рукой, я подала ей правую, и Марти пожала ее.

— Шейла, — сказала я.

Впервые я произнесла это имя вслух. Шей-ла. Я улыбнулась и тут же быстро кинула взгляд на зеркало: так и есть, улыбка оказалась весьма скверной, как я и опасалась. Рот напоминал кладбище изломанных зубов с запекшимися островками крови. Я скорей вновь прикрыла рот рукой.

— Господи! — ахнула Марти. — Как зовут твоего бой-френда?

— Не важно.

— Если он сотворил такое с тобой, значит, еще кого-нибудь может искалечить. Моя дочь живет в Рентоне. Необходимо заявить в полицию. Кто он? Где живет?

— Неподалеку от Си-Така.[1] От аэропорта.

Марти глубоко вздохнула. Перевела дух.

— Ведь ты понимаешь, что полиция обязательно должна заняться этим делом?

Я покачала головой. В груди все нарастал жар, понуждавший меня скорей тронуться в путь.

— Мне нужно в город, — твердо сказала я и закрыла дверцу.

— Пристегнись.

Марти хлопнула своей дверцей и завела мотор.

Стоило нам только тронуться, как стало ясно, что Марти — адская гонщица. Ей даже удалось напугать меня — хотя я при всем старании не смогла выдумать что-либо, способное причинить мне боль.

— И где же мы сейчас? — спросила я, когда привыкла к дикому визгу, с которым мы вписывались в каждый поворот.

— Я еду из Канаската в Рентой, чтобы увидеться с дочерью. Сегодня вечером она выступает с сольным концертом, занимается танцем живота, и… — Марти уставилась на меня, затем покачала головой и сосредоточилась на дороге.

Холмистая местность сменилась равниной. Мы добрались до автомагистрали, трассы Сто шестьдесят девять, и Марти повернула на север.

Пылавший в груди жар разбушевался с неистовой силой и устремился прямо в горло.

— Нет! — вскрикнула я и схватила ее за руку, лежавшую на руле.

— Что — нет?

— Нет. Нам туда. — Я кивнула на дорогу, по которой мы ехали раньше.

На самом деле интуиция не могла подсказать мне наверняка, какой путь избрать из двух возможных, но прежняя узкая дорога скорее соответствовала нужному направлению.

— Эта дорога ведет в Мапл-Вэлли, — сказала Марти, не собираясь подчиняться мне. — Там мы обратимся в полицию и найдем врача.

— Нет.

Она взглянула на меня и заключила:

— В твоем состоянии невозможно принимать правильные решения.

Тогда я вцепилась в ее запястье и сжала. Она вскрикнула. Выпустила руль и попыталась стряхнуть мои пальцы. Я в упор смотрела на нее и не отпускала, вспоминая бабушкины сказки о сверхъестественной силе мертвецов.

— Остановись, — приказала я.

Я чувствовала себя странно, очень странно, помыкая женщиной так, как сделал бы на моем месте сутенер. К тому же я знала, что причиняю ей боль. Знала, что могу стиснуть пальцы еще сильнее и сломать ей кости руки, и к этому я была готова, но тут Марти съехала на обочину и остановилась.

— Мне нужно в Си-Так. — Я отпустила ее руку, открыла дверь и вылезла из машины. — Благодарю, что подкинула. Вернуть куртку? — Двумя пальцами я приподняла краешек джинсовой материи.

— Господи, детка, оставь ее себе. — Марти потирала запястье. Она глубоко вздохнула. — Залезай. Я отвезу тебя туда, куда тебе угодно. Не могу бросить тебя здесь.

— А как же выступление твоей дочки? — спросила я.

— Я позвоню ей. Ведь мы когда-нибудь доберемся до телефона, верно?

Я не могла сказать наверняка, где закончится наш путь. Узнаю об этом лишь тогда, когда окажусь на месте…

Как было дома у Ричи, я помнила. Но не его дом оказался первым пунктом программы. Сперва Ричи притормозил там, где я стояла на хайвее, опустил со стороны пассажирского сиденья стекло своего громадного золотистого четырехдверного «бьюика» и сказал, что ему хочется поразвлечься и он знает отличное местечко. Все как обычно, с той только разницей, что я привыкла сама указывать клиентам место: через одну из боковых улочек можно было проехать на подъездную аллею за заброшенным домом. Я спросила Ричи, насколько далеко он желает зайти. Мой сутенер частенько предлагал мне кокаин, но я до сих пор не пристрастилась к наркотику, поэтому мне не было совершенно безразлично, кто окажется клиентом. Ричи выглядел симпатичным и опрятным, машина — дорогой, хоть и не новой. Я решила, что деньги у него водятся.

— Мне хочется получить от тебя все, — ответил Ричи. — Плачу сто баксов.

И я села в машину.

Он съехал с ведущего к Си-Таку хайвея и отвез меня в местечко, схожее с тем, куда я обычно привозила своих клиентов. Мы оказались возле одного из заброшенных домов неподалеку от аэропорта — все их непременно когда-нибудь снесут. В окрестностях найдется два-три подобных строения. Я спросила про деньги, получила обещанную стошку и следом за Ричи вошла в дом. Тут-то все и пошло наперекосяк. Именно здесь я впервые увидела и почувствовала на себе веревку, услышала в свой адрес страшную брань, отведала его потных носков — если не самое отвратительное, что мне доводилось пробовать в жизни, то близко к тому.

Потом он вставил мне в рот кляп, связал и швырнул в машину на пол у заднего сиденья. Мы снова поехали куда-то. Не могу точно сказать, сколько времени прошло в пути. Мне показалось, что не меньше двух часов, но на самом деле вполне возможно, что мы ехали пятнадцать или двадцать минут. Звуки изменились, и я поняла, что автомобиль въехал в подземный гараж. Мне на голову Ричи надел хозяйственную сумку, втащил в лифт (опять я поняла это по ощущениям), потом провел через холл к своей квартире. Именно там я узнала о нем столько, сколько не хотела бы знать ни о ком…

Адреса я не знала, зато чувствовала, где находится Ричи. Если он сейчас в квартире, я бы указала Марти путь и без карты. Жар во мне стремился к Ричи, подобно тому, как магнит притягивается к железу.

Тщательно подбирая слова, я сказала:

— Поехали к Си-Так-хайвею. Там сколько угодно телефонных будок.

— Точно, — согласилась Марти.

— Только по другой дороге. — Я показала назад.

— Садись, — вздохнула она.

Я опять устроилась на переднем сиденье. Марти подождала, пока нас обгонит автофургон, затем отъехала и развернулась.

Теперь мы двигались в нужном направлении, и пожар во мне слегка поостыл. Я откинулась на спинку сиденья и расслабилась.

— Почему мы едем к… к тому хайвею? — поинтересовалась Марти. — И что ты собираешься сделать, когда мы там окажемся?

— Пока не знаю, — ответила я.

Мы ехали прямо к заходящему солнцу. При жизни меня ужасно раздражал яркий свет, бьющий в глаза, но теперь он причинял столь же мало беспокойства, как и песчинки. Я моргнула несколько раз, обдумывая этот феномен, но вскоре перестала обращать внимание на бьющее в глаза солнце.

— Ты не скажешь мне даже имени своего бойфренда? — спросила Марти.

— Ричи.

— У Ричи есть фамилия?

— Не знаю.

— Ты собираешься вернуться к нему?

Жар подступил к моему горлу, словно рвота. Я хотела выдохнуть его: казалось, сразу станет легче и лучше. Но в животе уже разлилось приятное чувство. Я упивалась им.

— Ода.

— Да как ты можешь! — вскричала Марти. И затрясла головой. — Я просто не могу отвезти тебя к тому, кто так издевается над женщиной!

Но она не остановила машину.

— Я должна вернуться, — сказала я.

— Вовсе нет. Ты можешь избрать другой путь. В конце концов, для несчастных женщин существуют приюты. Ты будешь под защитой властей. Полиция…

— Ты не понимаешь, — прервала я.

— Понимаю. — Марти заговорила спокойнее. — Я знаю, каково жить с тем, кто тебя не уважает. Знаю, насколько тяжело вырваться из замкнутого круга. Но ты-то уже вырвалась, Шейла! И можешь начать жизнь заново.

— Нет. Не могу.

— Можешь. Я помогу тебе. Можешь пожить у меня в Канаскате, там негодяй тебя не найдет. Или если захочешь вернуться домой, где бы ни был твой дом, я тоже помогу купить билет на автобус.

— Ты не понимаешь, — повторила я.

Довольно долго Марти хранила молчание. Затем попросила:

— Так помоги мне понять.

Я откинула косички назад и опустила воротник, развела в стороны отвороты куртки и показала ей голую шею. Впивалась в Марти взглядом до тех пор, пока она не посмотрела на меня.

Пронзительно закричав, она вылетела за двойную разделительную черту. Хорошо еще, что встречных машин не было. Продолжая вопить, Марти все же совладала с рулем и выровняла машину. Быстро съехала на обочину, выскочила из автомобиля и унеслась прочь.

Я заглушила двигатель и выбралась на дорогу.

— Марти! — крикнула ей вслед. — Я ухожу. Машина в твоем полном распоряжении. Ты в безопасности. Спасибо за куртку. Счастливо!

Я застегнула куртку, подняла воротник, сунула руки в карманы и пошла по дороге вперед, к Ричи.

Я прошла около четверти мили, когда она нагнала меня. Солнце село, и сумерки постепенно сгущались в ночь. Мимо проехало шесть машин, но я не голосовала, и ни одна из них не остановилась. Какой-то подросток прокричал что-то в окно; кто-то сигналил и вилял, заглядевшись на меня…

До встречи с Ричи ловить машины было так просто. Теперь почему-то не получалось.

Я услышала за спиной пыхтение «кролика», но продолжала свой путь, не оборачиваясь, не глядя на Марти. Но она притормозила и ехала рядом.

— Шейла, — окликнула она меня хриплым голосом. — Шейла!

Я остановилась и посмотрела на нее. Она боялась меня, я знала это. Марти звала меня выдуманным мною самой именем, и от этого я чувствовала себя необычно. Я становилась сильной, словно у меня был шанс распоряжаться своей жизнью, а не подстраиваться под свалившиеся обстоятельства. Впрочем, я не знала, как это может пригодиться мне сейчас, когда я жила лишь затем, чтобы повиноваться горящему внутри пламени.

Марти заморгала и отвернулась, потом опять взглянула на меня.

— Садись, — предложила она.

— Тебе не обязательно подвозить меня, — сказала я. — Рано или поздно я доберусь туда, куда мне надо. Не важно, когда это произойдет.

— Садись.

Я вновь оказалась в машине.

Полчаса мы ехали молча. Она пересекла межштатную Пятую автомагистраль и притормозила, когда мы добрались до трассы Девяносто девять, хайвея Си-Так.

— Куда?

Я указала направо. Огонь внутри меня пылал столь жарко, что я бы не удивилась, если бы из кончиков пальцев повалил дым.

Марти свернула направо, и мы помчались на север, к аэропорту Си-Так, мимо моих постоянных рабочих мест. Мы проезжали мимо дорогих гостиниц и дешевых мотелей, магазинчиков самообслуживания и модных ресторанов. Ярко освещенные здания чередовались с темными провалами дворов. Мы быстро привыкли к реву взлетавших и заходивших на посадку самолетов, к огням, что метались в небесах прямо перед нами. Мы миновали мотель «Златовласка», где я и Блейк снимали комнату. Я ничего не почувствовала. Но когда мы проезжали перекресток, где на углу Сто восемьдесят восьмой улицы и Тихоокеанского хайвея растянулся «Красный лев», под каждой клеточкой моей кожи заполыхал дикий пожар.

— Теперь помедленней, — сказала я Марти.

Она взглянула на меня и слегка притормозила. Где-то через милю влево уходила маленькая дорожка. Я указала на нее.

Марти перестроилась в левый ряд, повернула, заехала на бензоколонку прямо у поворота и припарковалась возле туалетов.

— Теперь объясни мне, — сказала она, — что мы здесь делаем?

— Ричи, — шепнула я.

Я чувствовала его присутствие совсем рядом. Все мои раны теперь резонировали, его близостью были исполнены все части тела, куда он впечатался с помощью веревки, сигареты, носка, каменного ножа и полового члена, сделав меня своей собственностью. Так же как нож врезается в кору дерева, Ричи заклеймил меня собою.

— Ах да, — хмыкнула Марти, — Ричи. Ты уже придумала, что будешь делать, когда разыщешь его?

Я вытянула руки ладонями вверх. Жар был настолько силен, что мне казалось: стоит тронуть какой-либо предмет — и он запылает.

— Что ты собираешься сделать, задушить его? У тебя есть что-то с собой? — Ее голос звучал весьма саркастично.

Я с трудом внимала Марти. Все внимание сконцентрировала на дороге. Знала: там находится машина Ричи, а в ней — он сам. Именно сюда он меня привез, чтобы связать. В любую секунду он мог проехать мимо. Но я больше не намеревалась откладывать наше воссоединение, хотя знала точно: нет места, где он смог бы от меня спрятаться, где бы я его не нашла. Ведь сейчас мною движет всепоглощающая любовь к нему.

— Задушить? — переспросила я, качая головой. И вышла из машины.

— Шейла! — окликнула Марти.

Я позволила звуку имени, данного самой себе, наполнить меня силой. На секунду застыла недвижимой, пытаясь унять внутренний пожар. Затем вышла на улицу и остановилась посередине, чтобы пропустить вынырнувшую из тьмы машину. Двинулась вперед, в темноту, прочь от огней и шума хайвея. Собственные ноги казались мне спичечными головками, готовыми вот-вот полыхнуть огнем.

Вот закончился асфальт, уступив место рытвинам и гравию. Я прошла мимо стоявших по обе стороны от дороги трех темных домов — неясных теней в ночном мраке, пронизанном прожекторами самолетов. Ночь выдалась беззвездной. Я свернула налево к четвертому дому, такому же темному, как и все остальные, но пылавшему изнутри светом, невидимым для моих глаз, но ощущаемым каждой косточкой. Внутри меня пульсировал и плясал жар.

Я прошла мимо буйных зарослей сирени и шагнула на широкую подъездную аллею. Как я и думала, там стоял автомобиль. Темный, безмолвный. С закрытыми дверьми.

Послышался сдавленный крик, и в салоне зажегся свет. На заднем сиденье, спиной ко мне, сидел Ричи.

Ричи.

Глядя на его темноволосую голову, я шла по хрустящему гравию. На Ричи была белая рубашка. Он сосредоточенно смотрел вниз, его руки двигались. Когда я подошла ближе к машине, то поняла, что он сидит на женщине. Она все еще была в одежде (до тех пор, пока я не оказалась в квартире Ричи, он меня тоже не раздевал). Рот женщины был заклеен скотчем, голова моталась из стороны в сторону; кисти рук судорожно подергивались, в то время как Ричи связывал ее запястья тонким нейлоновым шнуром, ноги дрыгались. На мгновение я замерла у окна автомобиля. Женщина увидела меня и вытаращила глаза. Рот с кляпом из носка Ричи, заклеенный скотчем, издал булькающий, глотающий звук.

Я подумала: она ему не нужна. Ведь у него есть я.

Я помнила, как лихорадочно бился мой мозг, в то время как боролось мое тело; как я вскрикивала беззвучно: о нет! Нет! Блейк, где же ты? Никто мне не поможет, как никто и никогда не помогал, а я не в состоянии спастись сама. Больно, о как больно! Может… если я буду вести себя хорошо, очень послушно, тогда он поиграет со мной и отпустит? Боже мой! Что же ты хочешь от меня? Скажи, и я сделаю все, что нужно. Не делай мне больно! Хорошо же, выпори меня, не ты первый, только не делай мне больно!

Делай мне больно…

Я люблю тебя! Я так тебя люблю.

Через стекло я пожирала его глазами. Женщина затихла под Ричи, она не отрываясь глядела на меня. Наконец это заметил он и обернулся.

Я улыбнулась, обнажив пеньки зубов, и голубые глаза Ричи распахнулись от изумления… или страха.

Я взялась за ручку и открыла дверцу, прежде чем он смог ее заблокировать.

— Ричи, — позвала я.

— Нет! — вскрикнул он и что есть силы замотал головой, словно пес, выбравшийся из воды на берег. Медленно, очень медленно поднял руку и протер глаза. В другой руке Ричи зажал нож для хлеба: им он отрезал веревку, после чего хлестнул ею по женской щеке, оставив темный след. Он снова взглянул на меня. Желваки на скулах ходили ходуном.

— Ричи.

— Нет! Не… не мешай мне.

Я протянула к нему руки. Обгоревшие дочерна кончики пальцев казались специально выкрашенными или расписанными татуировкой, из-под рукавов выглядывали запястья с темными следами веревки.

— Ричи, — вновь нежно позвала я. Пылавший внутри огонь фейерверками взмывал ввысь, сиял ярче звезд. — Я ведь твоя.

— Нет, — отрезал он.

— Ты сделал меня своей!

Я глядела на него. Таванду он сделал своей, а потом убил ее. Мэри он тоже сделал своей и тоже убил. Хоть он уничтожил и Таванду, и Мэри, но во мне жили чувства Таванды: мною станет управлять тот, кто причинит мне боль; и Мэри: однажды я заговорила, и теперь надо мной тяготеет проклятие, от которого не избавиться. Если буду вести себя тихо, может, все обойдется.

Но Шейла? Шейлу Ричи не убивал. Он даже никогда с ней не встречался.

Ведь говорила-то Таванда.

— Ты убил меня и сделал своей, — так она сказала. Я расстегнула куртку, сбросила ее с себя. — Я всецело принадлежу тебе. Только благодаря тебе я сейчас такая, какая есть.

— Я… — начал было он, но закашлялся. — Нет.

Вблизи послышалось урчание автомобильных двигателей, причем доносилось оно явно не с хайвея, где движение гудело ровным мерным звуком, а прямо из-за моей спины.

Я нагнулась, схватила Ричи за руку. И вытащила его из машины, несмотря на то что он сопротивлялся и цеплялся за дверь свободной рукой. Мои пальцы крепко вцепились ему в мускулы, я чувствовала кость в его предплечье.

— Ричи, — шепнула я, обвила руками его шею и положила голову на плечо.

На какое-то время он напряженно замер, словно окостенел в моих объятиях. Потом по телу его пробежала дрожь и он расслабился. Обхватил меня руками.

— Так ты моя? — переспросил он.

— Твоя, — отвечала Таванда.

— Значит, ты будешь делать то, что я скажу? — спросил он голосом маленького мальчика.

— Все, что захочешь.

— Опусти руки по швам, — приказал он.

Я повиновалась.

— Замри, — последовала новая команда.

Он отошел назад и принялся меня изучать. Обошел вокруг, разглядывая мое тело со всех сторон.

— Подожди-ка секундочку, возьму фонарик. — Ричи, открыв багажник, вынул оттуда длинный фонарь и включил. Яркий луч скользил по моей груди, по шее. — Я тебя сотворил, — кивнул он. — Я сотворил тебя. Ты была хороша. Почти столь же хороша, как и первая. Теперь еще разок покажи мне руки.

Я протянула ему руки, и он внимательно рассмотрел мои почерневшие пальцы. Улыбнулся, поднял глаза и встретился со мной взглядом.

— А ведь я собирался тебя навестить, — сообщил он. — Когда бы покончил с этой. Мне хотелось взглянуть на тебя.

— Я не могла ждать, — ответила Таванда.

— Не разговаривай, — мягко приказал Ричи.

Не разговаривай! Таванда и Мэри восприняли эти слова как должное, но мне, Шейле, надоело, что все велят мне замолчать. Что мне было терять?

С другой стороны, что я могла сказать? Я даже не знала, чего хочу. Сложно было противостоять Тавандиной любви к Ричи. Она пылала внутри меня, ярко горела под кожей: ведь это было все, что у меня осталось от жизни.

— Ты закричишь, когда я скажу? — голосом маленького мальчика спросил Ричи.

— Да, — согласилась Таванда.

Но внезапно все вокруг нас вспыхнуло ярким светом, а из темноты за его пределами донеслись голоса, усиленные мегафоном:

— Не двигайся, приятель! Руки за голову!

Ричи заморгал и медленно поднял руки: в одной поблескивал нож, в другой — фонарь.

— Отойдите от него, мисс, — велел другой голос.

Я не мигая огляделась вокруг: слепящий, резкий свет был мне нипочем. Но я не могла заглянуть за освещенный круг. И не знала, кто говорит.

— Мисс, отодвиньтесь от него, — донесся из темноты уже другой голос.

— Подойди ко мне, — шепнул Ричи, и я шагнула к нему. Выпустив из рук фонарь, он схватил меня, приставил нож к шее и заорал: — Ни с места!

— Шейла! — На сей раз подала голос Марти, мегафона у нее не было.

Я посмотрела туда, откуда донесся ее голос.

— Шейла, отойди же от него! — вопила Марти. — Ты что, хочешь, чтобы он убежал?

Таванда хотела этого. И Мэри тоже. Ведь они наконец отыскали то, к чему стремились, попали туда, где должны были быть. В кольце рук Ричи мое тело пылало, но жар был спокойный и ровный.

Он приставил лезвие еще ближе к моей вывернутой шее. Я едва ли не чувствовала острие ножа. Я вновь положила голову ему на плечо и украдкой любовалась лицом Ричи. От яркого света его глаза выглядели более синими. Рот был приоткрыт; поблескивала влажная изнутри нижняя губа. Он заглянул мне в лицо, и уголки губ искривила легкая усмешка.

— Отлично, — шепнул он мне. — Теперь нам надо забраться в машину.

Ричи повысил голос, обращаясь к темноте:

— Делайте, что я приказываю, и не приближайтесь!

Загородившись мною как ширмой, он пинком закрыл заднюю дверцу, обошел машину и добрался до водительского места. Двигаясь тандемом, мы оказались за рулем, и руки Ричи отпустили мою шею.

— Оставайся ближе ко мне, — сказал он. — Переберись чуть пониже. Так, чтобы я смог переключать передачи, но будь ближе ко мне.

— Шейла! — крикнула Марти.

Окно со стороны водителя было опущено.

Ричи завел машину.

— Шейла! На заднем сиденье живая женщина!

Таванде было все равно, и Мэри тоже, и я вовсе не была уверена в том, что это интересно мне. Ричи переключил передачу с нейтральной на первую и перенес ногу с педали тормоза на газ. Я чувствовала, как движутся его ноги под моим левым плечом. С заднего сиденья донесся приглушенный стон. Я взглянула в лицо Ричи. Он улыбался.

Когда он собрался дать полный газ, я потянулась вверх — туда, где на рулевой колонке была коробка передач, — и перевела механизм на парковку. Затем сломала рычаг переключения передач.

— Ты обещала слушаться меня, — упрекнул он, вглядываясь в мое лицо.

Ричи выглядел так, словно его предали: глаза широко распахнуты, брови нахмурены, линия рта обмякла… Двигатель рычал, но машина не трогалась с места.

Во мне полыхнул огонь. На этот раз он причинил мне немалую боль в наказание за то, что я сделала больно Ричи. Мука скрутила меня. Я закашлялась, подавилась собственным языком, горло распухло и запылало, как в огне; запястья и лодыжки тоже горели, и грудь жгло неимоверно, а между ног бушевал целый столб пламени, устремлявшийся вверх, в меня… Я хотела попросить прощения, но лишилась голоса.

— Ты же обещала, — голосом маленького обиженного мальчика повторил Ричи, глядя вниз, на меня.

Я кашляла. И чувствовала, как силы покидают меня, руки и ноги коченеют, как, впрочем, и полагается трупу. Я с мольбой подняла парализованные руки ладонями вверх так высоко, как только смогла, но теперь я могла лишь сгибать локти. Таким был последний жест Таванды.

— Не двигайся, — послышался голос. — Руки на руль.

Мы обернулись на голос. Рядом с машиной стоял человек и через открытое окно целился в Ричи.

Рука Ричи, минуя руль, незаметно потянулась ко мне.

— Еще одно движение, и я стреляю, — предупредил мужчина. Рядом с ним возник еще один человек; первый немного подвинулся, все так же держа голову Ричи под прицелом, а второй надел на Ричи наручники.

— Вот и все, — проговорил первый, и оба они — первый и второй — вздохнули с облегчением.

Скрючившись, я лежала на сиденье: руки согнуты в локтях, ноги — в коленях. Когда они вытащили Ричи из машины, я соскользнула с его коленей и так и осталась лежать окоченевшей. Шея изогнулась под неестественным углом, голова откинулась на сторону.

— Ей нужна медицинская помощь! — крикнул кто-то.

Я слышала, как с заднего сиденья вытаскивают женщину, и размышляла о смерти Таванды и Мэри.

Таванда подняла меня из могилы и унесла за столько миль от нее. Мэри, должно быть, умерла в тот час, когда бабушка прокляла меня и выгнала из дома. Но Шейла? Можно сказать, что я была годами беременна Шейлой, и родилась она в могиле. Она все еще смотрела на мир моими глазами и слышала моими ушами, пусть даже остальная часть меня умерла. Шейла бодрствовала во мне и все чувствовала в то самое мгновение, когда смертная боль уступила место ясным воспоминаниям о том, что вытворял со мной Ричи, пока в последний раз не накинул мне на шею петлю.

— Да она в стадии трупного окоченения! — воскликнул кто-то.

Я почувствовала на руке манжетку аппарата, измеряющего давление. Мое тело соскользнуло с сиденья, съехало к двери.

— Погоди, — сказал кто-то еще, — мне надо сфотографировать.

— О чем вы говорите? — послышался еще один голос. — Всего десять минут назад она ходила и говорила!

Вспышки сверкали у меня под носом, но я не мигала.

— Ты что, с ума сошел? — снова заговорил первый. — Даже скоротечное трупное окоченение не наступает так быстро.

— Спроси кого хочешь, Тони. Мы все ее видели.

— Попытайся нащупать пульс. Может, он просто поддерживал ее и передвигался с ней как с куклой? Но это не объясняет…

— Ты закончил со снимками, Крейн? — спросил один из полицейских. Потом он же весело обратился ко мне: — Давай-ка, подружка, вставай скорее. Что ты лежишь здесь и позволяешь ему фотографировать тебя, словно какой-нибудь труп? Ты же не знаешь, что он потом сделает с твоими фотографиями.

— Подожди, когда здесь не останется гражданских, а потом уж шутки шути, — сказал кто-то другой. — Может, она просто в шоке.

— Шейла? — со стороны пассажирской дверцы раздался голос Марти.

— Марти, — слабо шепнула я.

Я задыхалась.

— Шейла, ты сделала это. Ты смогла.

Что сделала? Позволила ему меня убить, а потом убить во второй раз? Внезапно я так разозлилась, что просто не смогла лежать недвижимой. Гнев напоминал прежде живший во мне огонь, но не такой сильный и явственный. Я вздрогнула и села.

Кажется, теперь воздух с трудом ловил мужчина со стороны водительского сиденья.

— Вот видите! — торжествующе воскликнул тот, кто ратовал за теорию шокового состояния.

У одного из них в руках оказался фонарик, и он направил луч на меня. Я вздернула подбородок и посмотрела ему прямо в глаза, тоненькие косички рассыпались по плечам.

— Господи!

— Боже мой!

Они попятились.

С трудом пропустив воздух в распухшее горло, я сказала:

— Мне нужно прокатиться. Вы хотите пощупать мне пульс? Думаю, не стоит этого делать, сами здоровее будете.

Марти вновь подала мне свою куртку. Мы вместе ехали в «кролике», за нами следовали машины полицейских и фургончик судебно-медицинских экспертов. Марти лучше меня самой знала, где нашла меня.

— Как тебя зовут на самом деле? — спросила она по дороге. — Могу ли я с кем-нибудь связаться и рассказать о тебе?

— Нет. Для них я уже несколько лет как мертва.

— Ты уверена в этом? Ты хоть созванивалась с ними?

Я призадумалась, а потом спросила:

— Если бы твоя дочь стала проституткой, а потом умерла, ты бы хотела узнать о таком?

— Да, — тут же ответила Марти. — Всегда лучше знать горькую правду, чем пребывать в неведении.

Я опять немного помолчала, а потом назвала имена родителей и их телефон. По правде говоря, меня не заботило, расстроит их новость или нет.

Марти подала мне маленький блокнотик и попросила записать, даже включила в салоне свет, чтобы было лучше видно. Вновь из моих пальцев ушла обжигающая боль. Держать ручку было ужасно неудобно, и все же я умудрилась написать то, что хотела Марти. Покончив с этим, я сунула блокнотик в ее сумочку и выключила свет.

— Где-то здесь, — сказала она через полчаса. — Тебе не кажется? Ты ничего не чувствуешь?

— Нет, — ответила я. Моя могила не давала о себе знать так, как звал меня Ричи. Фары «кролика» осветили три банки из-под кока-колы, лежавшие рядком у обочины, и я вспомнила, что уже видела эту гроздь жестянок, когда забралась по склону и вышла на дорогу. — Здесь, — сказала я.

Марти остановилась, следом за ней встали три полицейские машины. Кто-то дал мне фонарь, и я пошла по краю обочины, отыскивая собственные следы или что-то знакомое. Сломанный куст ежевики, раздавленный папоротник, дерево с причудливо изогнувшимися ветвями — все это осталось в моей памяти с полудня.

— Вон там. — Я показала вниз по склону.

— Хорошо. Не трогайте ничего, — отозвался полицейский по имени Джо.

Другой коп принялся натягивать вдоль дороги желтую ленту.

— Но…

Сейчас меня посетило странное чувство. Я подумала, что Шейла прожила ровно столько, сколько хотела. Мне ничего не было нужно — только одеяло из могильной земли, под которым я вновь забудусь вечным сном. Когда Джо пошел за чем-то к своей машине, я ступила на склон и направилась домой.

Я отбросила ветки с двух других женщин и легла рядом с их телами, думая о своей короткой жизни. Кому-то я помогла, кому-то — причинила боль, и столько же я успела сделать за свои две первые жизни.

Я посыпала свое тело землей, даже на лицо насыпала и не моргала, когда земля попала в глаза. Но потом подумала, что рано или поздно меня увидит Марти, которой, наверное, лучше видеть меня с закрытыми глазами. И я их закрыла.