Если королева бросает свое королевство на произвол судьбы, ввязываясь в сомнительную авантюру, то у этого королевства есть два пути: либо благополучно развалиться, либо вернуть королеву-беглянку. Но Главный Советник герцог Дюбелье-Рено и его соратник ученый маг Уильям Гогейтис находят третий путь. И вместо одной королевы-стервы трон занимают сразу две королевы. В целом не стервы, а даже очень приличные дамы: стриптизерша и учительница фехтования. Зачем две королевы, спросите вы? А для пущей надежности! И чтобы жизнь королевская медом не казалась!

Надежда Первухина

Вежливость королев

ПОСВЯЩАЕТСЯ АНЕЧКЕ ТИТОВОЙ,

ЮНОЙ ОСОБЕ С КОРОЛЕВСКИМ ХАРАКТЕРОМ

И ГРАНДИОЗНЫМИ ПЛАНАМИ НА БУДУЩЕЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ НЕ-АВТОРА

Прошу меня сразу извинить. Неприятная штука — сознаваться в том, что вовсе не тебе принадлежит громкая честь первооткрывателя, душистые лавры гения и прочие подобные удовольствия. В случае с этой книгой произошла примерно такая же история: в строгом смысле я вовсе не являюсь автором данной книги (что a propos дает мне надежду на некоторое снисхождение читателя). Кстати, и эта книга — во всех смыслах — не являлась поначалу книгой и тем паче художественным произведением.

Поскольку извинения можно считать принесенными и, надеюсь, вполне достаточными, придется перейти собственно к истории появления рукописи (да, рукописью, пожалуй, это можно считать), которая и легла в основу «Вежливости королев», представляемой в данный момент на благосклонный суд читающей публики.

Впрочем, история рукописи не известна сейчас разве какому-нибудь отставшему от эшелона культурной жизни одичавшему мизантропу-анахорету. Ведь не далее как в 2057 году не только российская, но и мировая культурная общественность была буквально ошеломлена находкой загадочной рукописи, эстетическая, историческая, культурологическая и даже социопсихологическая ценность которой не подвергалась ни малейшему сомнению и ставилась на один уровень с такими великими находками, как таблички с острова Пасхи, подлинник «Слова о полку Игореве», полное собрание школьных сочинений Венички Ерофеева, и тому подобными раритетами.

Также только ленивому не известно, каким образом была обретена для благодарного человечества эта рукопись, в исследовательских кругах получившая кодовое название «Рукопись Ожерелья» (поскольку плотный свиток толщиной с рулон голографических обоев был в несколько обхватов перевязан блестящей бечевой с нанизанными красивыми бусинами, напоминавшей ожерелье).

Рукопись по счастливой и буквально фантастической случайности обнаружилась за зеркальной стеной дамского туалета одного частного столичного ресторана: уборщица, поскользнувшись на свежевымытом мраморном полу, стальным древком своей швабры разбила зеркало вдребезги (следственная группа, которая вот уже несколько лет в состоянии строжайшей секретности работает по «Делу о найденной рукописи», так до сих пор и не смогла выяснить, почему именно у этой уборщицы «орудие труда» было с мощным древком из легированной стали, тогда как всюду давно применяются пластиковые и экзодеревянные). Прорабатывались даже версии, что уборщица на самом деле была тайным агентом, работающим сразу на три государства, стальная швабра же являлась ее личным сверхсекретным оружием, чем уборщица-шпионка и разбила зеркало, а обнаружила в пыльном паутинном зазеркальном простенке странный поблескивающий сверток лишь (повторимся) по счастливой случайности. Или, как утверждают создатели новых религиозных учений, возникших в изобилии после всемирно известной расшифровки «Рукописи Ожерелья», по воле некоего Верховного Разума Запретного Острова.

Дальнейшая история манускрипта тоже не представляет ни для кого тайны. На шум и звон стекла в туалет ринулись представители администрации ресторана, а прибежав, узрели, как из звездообразной, солидных размеров зеркальной дыры пресловутая уборщица (кстати, имя женщины и ее судьба широкой общественности до сих пор не известны, что косвенно подтверждает версию о причастности уборщицы к специальным службам) аккуратно достает порядком запылившийся, окутанный плотными слоями паутины, но сразу заблестевший при свете ламп странный объемистый сверток. И хотя террористические акты с обязательным минированием зданий, захватом заложников и подбрасыванием странных сумок или пакетов в общественный транспорт давно уже стали достоянием учебников истории, администрация ресторана вызвала спецподразделение по работе с неопознанными объектами, оперативно провела эвакуацию посетителей ресторана, вычла стоимость разбитого зеркала из оклада совершившей мировое открытие безымянной уборщицы, и лишь после всех этих мер найденный сверток решили перенести в один из ресторанных залов.

Исторический момент настал. Правда, тогда никто из присутствующих (даже злополучная уборщица) совершенно не подозревал об этом. Просто командир СПРНО — Специального подразделения по распознаванию неопознанных объектов — аккуратно возложил сверток почти посреди громадного банкетного стола, дал знак своей команде, что стояла наготове с многоразличными счетчиками-датчиками, приступить к необходимым замерам, а остальным приказал рассредоточиться по периметру стен на случай непредвиденного взрыва либо выброса отравляющих веществ (для подстраховки).

— Радиация — чисто, — через полминуты констатировал первый спец.

— Наличие белковых структур жизни — отрицательно, — через минуту и двенадцать секунд доложил следующий спец.

— Вирулентные формы жизни — отсутствуют, — сквозь маску пробубнил спец-биохимик тремя секундами позже.

— Наличие токсичных, взрывчатых, самовоспламеняющихся и подобных элементов — отрицательно. — Парень со шрамом в пол-лица отер пот со лба. И облегченно выдохнул через встроенный аппарат искусственного дыхания. Видно, нелегкая и неласковая была у парня работа.

— Наличие архаических атмосферных и морфически враждебных структур — в пределах допустимой нормы. — Главный эксперт по остаточной неиндифференции тряхнула медно-рыжими волосами. — Немного фонит, командир, но, полагаю, это от паутины.

— Общие выводы? — Командир СПРНО нервно потер широкую орденскую планку.

— Объект не враждебен и пригоден для более детального исследования.

— В смысле?

— Пока мы не отчистим его хотя бы от паутины и пыли, не сможем выяснить, что это: испорченная колба от старого термоса или артефакт, который потрясет мир. — Зеленые глаза главного эксперта в сочетании с медно-рыжими волосами всегда производили нужный эффект научной убедительности.

— Я бы предпочел первый вариант, — усмехнулся командир, старательно разыгрывая перед подчиненными ретрограда и зашоренного чинушу. — Ладно. Займемся делом.

…И сброшена была пыль проклятых лет забвения.

…И порвана прочная паутина неверия и сомнения.

…И снята благоговейно была Благородная Печать Короны.

…И, словно кольца играющей змеи, скользнуло прочь от свитка опутывающее его Ожерелье Верности.

…И раскрылся свиток.

…И листы его были многочисленны, странны и прекрасны, словно лепестки священного цветка элриса.

…И потрясены были смертные, ибо никогда не видели они сего священного цветка.

…Ибо священный элрис не благословил своим произрастанием этой земли.

…И рекли прикоснувшиеся: «Не вемы, что сие за предивное явление предстало очесем нашим! Не вемы, что содеяти возможем с ним и како возможем, кольми не смеем абие скверными руками своими коснутися дивного сего явления!»

Вот так примерно и найдена была «Рукопись Ожерелья». В том, что найденный артефакт — именно рукопись, никто из СПРНО даже не сомневался. Главный эксперт, сверкая зелеными глазами и не забывая эффектно встряхивать медно-рыжими волосами, потребовала немедленно вызвать из Российской библиотеки специалистов по раритетам и передать находку в их заботливые руки.

Так рукопись оказалась в главной библиотеке страны. Культурная революция, свершившаяся в правление Нового Президента, сменившего своего предшественника (занимавшего пост главы России свыше пятидесяти лет), вернула погрязшим в меркантильно-рыночной этике россиянам истинные ценности духа, культуры и знания. Поэтому библиотеки считались настоящими оплотами государственности, оснащены были по последнему слову мировой библиотечной техники и гордились своим высокоинтеллектуальным персоналом (чьему интеллекту правительства менее развитых стран типа США всерьез придавали стратегическое значение).

Глава отдела информационных раритетов, получив в свое распоряжение «Рукопись Ожерелья», не могла скрыть своего потрясения, и скоро весь мир узнал о том, что России в очередной раз крупно повезло, коль она стала обладательницей загадочного текста (но именно текста!), начертанного на материале не менее загадочного происхождения.

В исследовательском мире произошло примерно то же, что происходит в недрах деревенского нужника, если летом туда вбросить пачку дрожжей. Сотни специалистов лингвистов, филологов, историков etc бились над новой загадкой, пытаясь расшифровать текст, выяснить молекулярную структуру материала-носителя, разобраться с происхождением камешков загадочного ожерелья и ответить еще на тысячи вопросов, которыми забрасывала научную братию докучная общественность.

В мире коммерции и преступности забродили свои дрожжи. Манускрипт пытались купить для частных коллекций (11 589 раз), выкрасть для них же (871 422 раза), выкрасть для дальнейшего выставления на подпольных аукционах (212 776 раз), подделать и продать подделки (3 489 674 раза), совершить по отношению к нему акты обычного, а также и религиозного вандализма (12 330 971 раз).

Поэтому понятно, что «Рукопись Ожерелья» изучалась и хранилась при самых высоких мерах безопасности. Ее активно изучали в течение нескольких лет, но, не продвинувшись в своих исследованиях ни на йоту, научная общественность постепенно утратила пыл, объявила артефакт принципиально непознаваемым для нашего времени предметом и умыла руки. После чего год назад загадочный манускрипт был выставлен (под строжайшей охраной, разумеется!) для всеобщего обозрения в главном зале Информационных редкостей Российской библиотеки и, таким образом, стал еще одним экспонатом, к которому дежурные по залу библиотекари водили бесконечные экскурсии. Впрочем, и поток экскурсий со временем иссяк — человеческий ум быстро теряет интерес к абсолютно неприступным тайнам. Но однажды…

Однажды…

Как раз в мое дежурство по залу редкостей (я работаю библиотекарем в Российской библиотеке, я разве не упоминала?) произошло событие.

Я сидела возле книжных витрин, украдкой переслушивала новый сюрреалистический роман в стиле «белянтези» (жанр назвали по фамилии известного в конце XX — начале XXI века писателя) и надеялась, что ни мой покой, ни покой охранников никто не нарушит, как вдруг…

Ко мне подошла старуха. Да, самая настоящая старуха, с морщинами, седыми редкими волосами, трясущимися руками и сгорбленной спиной! И еще, кажется, у нее когда-то давно была травма переносицы, потому что нос выглядел каким-то… ступенчатым. Где же находилась эта дама, когда генетико-косметическая хирургия своими великими и славными достижениями вытеснила старость из нашей жизни — не понимаю. Но это детали. Я, конечно, отключила роман, встала, почтительно поклонилась даме и осведомилась, что ей угодно.

— Где вы храните тарсийские хроники? — с чудовищным акцентом прошамкала она беззубым (О ужас! Так презирать достижения современной стоматологии!) ртом.

— Простите? Я не понимаю, о чем идет речь…

Старуха затрясла головой, а я заметила, что волосы у нее вовсе не седые, а скорее пепельно-серебристые.

— Конечно, ты не понимаешь, о чем речь, детка. — Опять этот акцент! — Скажу по-другому: где вы выставили «Рукопись Ожерелья»?

— Ах вот вы о чем! Пожалуйста, пройдемте, я покажу вам витрину.

Когда странная старуха увидела знаменитый разложенный под непробиваемым стеклом свиток, на ее губах появилась тень улыбки:

— О Тарсийская летопись лжи, вот мы и встретились! Кэ аронои маеновэно инг ологон! Проклятая летопись моего изгнания и позора, как долго я тебя искала в этом худшем из мыслимых миров!

Глаза старухи налились грозовой темнотой, а у меня по спине потек холодный пот, хотя я всегда пользуюсь специальным спинным дезодорантом-антиперспирантом. Старуха выглядела… не так. Не так, как мы — обычные люди! И эти ее непонятные слова, акцент, а главное…

Главное — это ощущение, что старуха и свиток знают друг друга.

И люто друг друга ненавидят.

И боятся.

«А если старуха разобьет витрину и уничтожит раритет?» — мелькнула у меня совершенно безумная мысль, но я отогнала ее. Это же просто невозможно!

— Для меня уже нет ничего невозможного, тем более в вашем мире, — холодно изрекла старуха, глядя на меня страшными грозовыми глазами и по-прежнему коверкая слова жутким акцентом. — Но я не причиню никакого вреда, поверь, служительница.

Однако к нам, привлеченные странным видом старухи, уже шли охранники и руководство зала.

— В чем дело? — строго поинтересовались они у старухи. — Кто вы и что вам нужно?

— С тех пор как оказалась здесь, я ношу имя Эби Хейли. Его дали мне в новозеландском приюте для умалишенных.

— Вы из Новой Зеландии?

Старуха усмехнулась:

— Считайте, что так. Но я уже давно покинула приют. Не бойтесь. Я не сумасшедшая. Я жила на ферме, доила своих коров и из новостей услышала о Рукописи. О том, что для всего человечества с момента нахождения она остается загадкой. И я приехала в Россию.

— Зачем?

— Я знаю, что это за Рукопись. И могу перевести ее. На любой ваш язык: эсперанто, французский, английский, русский…

— Русский, пожалуйста! — хором воскликнуло руководство зала редкостей, почему-то сразу поверив серебряноволосой старухе.

— Хорошо.

И полупомешанная старуха со странным именем Эби Хейли действительно перевела весь текст манускрипта (под неусыпным контролем спецохраны). Процесс перевода происходил в интерактивном режиме, и, когда Эби Хейли закончила, мир потрясенно взвыл от свалившегося на него нового великого знания о существующем где-то королевстве с загадочным названием Тарсийское Ожерелье.

Но это знание не принесло миру особой радости. Ибо поделать с этим знанием что-либо было невозможно. Сделав перевод, Эби Хейли вскричала:

— Я бы этого им не позволила! — и тут же скончалась от разрыва сердца, унеся с собой тайну своей жизни и своего появления в нашем мире.

Перевод же, как и полагается любой новинке, прочно занял первые позиции всех рейтингов информационных бестселлеров. На его основе было снято несколько ЗD-фильмов, написано немало ораторий, рейв-рэп-рок-опер, поставлено спектаклей, мюзиклов и голографических шоу. Потом пришел черед литературных интерпретаций. Книг. Романов, поэм и даже од.

Однако все литературные интерпретации, а также адаптированные тексты перевода-первоисточника грешат неточностями, авторскими домыслами, попытками приукрасить либо, наоборот, выхолостить легкий тарсийский летописный язык. Тем не менее, предлагаемая вниманию читающей публики книга, к счастью, всем вышеперечисленным не перегружена. Но ведь я, по сути, и не автор, а лишь библиотекарь, оказавшийся в нужное время в нужном месте. Поэтому моя версия перевода — это версия человека, реально присутствующего при том историческом моменте, когда Эби Хейли открывала человечеству тайну существования Тарсийского Ожерелья. И вы должны согласиться со мной, что никакие домыслы и выдумки не сравнятся со свидетельством человека, задействованного в описываемом событии. В отличие от прочих авторов я видела собственными глазами таинственную старуху-переводчицу, ощущала странные потоки энергии, исходящей от этой невзрачной женщины (хотя вполне вероятно, что в молодости она была красавицей), и слушала ее голос, не искаженный транслирующими устройствами. Поэтому я могу претендовать на то, что моя версия перевода «Рукописи Ожерелья» наиболее отвечает характеру и настроению изложенных в Тарсийском манускрипте событий. И надеюсь, что после прочтения предлагаемого мною варианта текста мучающее всех недоразумение относительно того, что в Тарсийском Ожерелье почему-то прописалась некая россиянка Карина Свердлова, окажется не просто вымыслом. Хотя научная общественность предпочитает довольствоваться мнением нашего знаменитого филолога, восьмидесятилетнего академика Ивана Кутежанского, полагающего, что Карина Свердлова — персонаж сугубо нарицательный и реально в королевстве Тарсийское Ожерелье не существующий.

Но мое предисловие затянулось, а нет ничего более неблагодарного, чем томить читателя ожиданием, вместо захватывающего чтения предлагая ему скучные разъяснения и толкования. Посему вашему вниманию предлагаются пусть разрозненные и неточные, но местами весьма интересные эпизоды из жизни загадочного Тарсийского Ожерелья и его… королев.

Часть первая

ПРОКЛЯСТЬ КОРОЛЕВСТВО

Корона, в обычном, точнее нерабочем, своем состоянии торжественно покоившаяся на специальном золоченом и обитом узорчатым бархатом постаменте, закрывавшемся от пыли, влаги и нескромных взоров колпаком из небьющегося скеденского хрусталя, в данный момент была небрежной рукой извлечена из своего хранилища и безо всякого почтения брошена на один их многочисленных туалетных столиков королевской опочивальни. Словно ценности в этой изящно-величественной вещице, символизирующей право на неограниченную власть, заключалось ровно столько же, сколько и в россыпи золотых инкрустированных браслетов, в путанице драгоценных ожерелий, в крупных бриллиантах аграфов, поблескивавших из отверстых зевов шкатулок, ларцов и сундучков, подобно любопытным глазам девиц-камеристок.

И если бы бриллианты умели говорить, то им, как свидетелям совершающегося противозаконного и безнравственного действа, просто цены бы не было. Не говоря уж о том, что бриллианты сами по себе — бесценны.

Королевская опочивальня славилась обилием, как драгоценностей, так и туалетных столиков с зеркалами самой изящной и тонкой работы. И немудрено. Ибо отражать собою неповторимую красоту, грацию и царственную осанку Ее Величества было великой честью. Равно великой честью было украшать несравненное по совершенству тело Ее Величества бесценными тканями и не менее бесценными камнями и металлами, и, разумеется, если бы бесчувственные камни, тряпки и золотые цепочки осознали это, они бы, несомненно, прониклись значимостью своей высокой миссии. И в торжественные дни, когда Ее Величество облачали в соответствующие какому-либо государственному событию наряды и украшения, камеристки трепетали от сознания важности выполняемой ими миссии, а также от того, что за неудачно уложенный локон в прическе королевы либо за нечаянный укол булавкой августейшего плечика неуклюжей девице грозило суровое наказание, самолично приводимое в исполнение Ее Величеством при помощи различных ядов, в изобилии хранящихся в потайных шкафчиках опочивальни вместе с флаконами духов, эссенций и притираний…

Но дело не в камеристках, прах их побери. Камеристки — народ тупой и обученный лишь одному — ухаживать за своей Госпожой и искренне восхищаться ею. Впрочем, большего от них и не требуется. Сия девица — тот же самый туалетный столик с зеркалом, только с нею можно иногда перекинуться парой незначащих фраз.

Тогда как зеркала молчаливы.

И их молчание говорит о многом.

Даже не говорит.

Свидетельствует.

И в данный момент два больших овальных зеркала, поставленных почти друг напротив друга по разным концам опочивальни, свидетельствовали, что в королевской комнате царит совершенно непристойный беспорядок.

На широком пышном ложе королевы целым ворохом громоздилось белье, над тончайшими кружевами, оборками и вензелями которого трудились, недосыпая ночей, лучшие тарсийские кружевницы и вышивальщицы. Поверх этого белоснежного сугроба был небрежно брошен мокрый, в ошметках грязи, воняющий конюшней мужской дорожный плащ, напоминавший пьяного насильника, вторгшегося в келью целомудренной послушницы.

Возле шкафов, кровати, кресел в беспорядке валялись королевские платья, и их парчовое, шелковое и батистовое великолепие безжалостно попиралось ногами в высоких, ладно обтягивающих стройные икры сапогах.

Владелица стройных и (как официально утверждали столичные песнопевцы и поэты) самых прекрасных ног в королевстве на мгновение задержалась перед одним из больших зеркал. И зеркало беспристрастно засвидетельствовало, что в данный момент в него смотрит Ее Величество Абигейл Первая, Королева Тарсийского Ожерелья и Почетная Владелица Сопредельных Островов.

Королева Абигейл одернула на себе мужской дорожный костюм с нашивками королевского почтальона. Одеяние сидело идеально (попробовало бы оно сморщиться или смяться! Королевская карающая длань не замедлила бы превратить его в груду ветоши для мытья окон!). Королева подтянула шнуровку, чтобы сильнее скрыть грудь. При этом она зашипела от злости, как кошка, упустившая мышь, — длинные волосы, которые она полчаса тщательно укладывала, чтобы можно было надеть мужскую шляпу, вопреки стараниям распустились пепельно-седой волной…

— Отрежу к гламуру! — прорычала правительница, отбрасывая со лба длинную благородную прядь и хватая с мраморной поверхности столика узкий дамский кинжальчик.

— Не стоит так нервничать, моя королева! — Слова исходили, казалось, от грязного, воняющего плаща. Но на самом деле обладатель сочного приглушенного баритона сидел, также облаченный в дорожный костюм, на низеньком замшевом пуфике у едва тлеющего камина. — Такой ты мне нравишься еще больше. Ты просто обворожительна.

Королева Абигейл гордо дернула плечом, но с кинжалом рассталась. И, пристально глядя на себя в зеркало, заново начала подбирать в прическу свои редкостные волосы.

У Ее Величества был необычным не только цвет волос (пепельно-серебряный, как говорилось в официальных, одобренных цензурой одах), но и красота узкого, словно выточенного из элристронского опала лица: бледного, с нежнейшим румянцем, с в меру пухлыми и чувственными губами, с бровями, словно выведенными тушью по лекалу… Вот только глаза королевы Абигейл наполнял цвет грозового неба. И с таким же ужасающим блеском. Поэтому подданные предпочитали не встречаться с глазами своей прекрасной повелительницы. От грозового неба лучше держаться подальше.

Единственный человек, кто не разделял мнения подданных и без страха вглядывался в грозовые бездны очей королевы, сидел сейчас у камина, грелся и лениво наблюдал за тем, как его августейшая любовница крепит к волосам широкополую, закрывающую пол-лица шляпу. Примерно за полтора-два часа до этого упомянутый созерцатель тайно проник в опочивальню Ее Величества и встречен был не грозными воплями, а страстными поцелуями, обещавшими бездну наслаждений. Но Крапленый Эндрю не торопился в бездну. И хотя Абигейл, распаляясь от страсти, как всегда, потащила его в постель, он деликатно (все-таки королева, а не дешевая портовая девка с источенным дурной болезнью носом!), но настойчиво напомнил ей, что сегодняшняя их встреча имеет более серьезную цель, нежели банальное, хоть и, несомненно, приятное совокупление. И теперь Крапленый Эндрю ждал, когда же его августейшая подруга будет полностью экипирована к побегу. Заодно он осматривал опочивальню, прикидывая, что еще ценного помимо королевы можно отсюда прихватить…

Его, Крапленого Эндрю, дуэлянта, вечного любовника, прощелыгу и авантюриста, тоже беспристрастно отразили зеркала. Эндрю недаром носил свое прозвище. Его кожа навсегда приобрела оттенок кожуры ядовитого корецкого ореха, с тех пор как он, Эндрю, еще будучи шестнадцатилетним желторотым юнгой на бригавелле «Олалайа», попал в плен к пиратам Дядюшки Стема. Пираты продали парнишку с кусачим норовом на каторжные галеры, где Эндрю отлично прошел школу кровавой драки за сохранность своей задницы и ремесло убивать врагов, перерубая им горло тыльной стороной ладони. Галеры и сделали, его когда-то светлую кожу похожей на обложку гримуара (впрочем, грубая кожа и не менее грубая чувственность позднее лишь пошли Эндрю на пользу — изнеженные красавицы из благородных семейств отдавались «этому экзотическому чудовищу» сразу же после первого незначительного разговора о погоде)… С галер Эндрю, разумеется, сбежал однажды ночью, расшибив своей цепью череп неосмотрительного надсмотрщика и заодно устроив пожар на нижней палубе. Дело происходило в открытом море, и этому красавцу вряд ли бы улыбнулась судьба (разве что только зловонной ухмылочкой зубастой смерть-рыбы), если бы не счастливое стечение обстоятельств в виде шторма, выбросившего полумертвого и нахлебавшегося едкой морской воды Эндрю на пустынный берег некоего острова. Оклемавшись и постепенно обследовав рекомый остров, бывший каторжник выяснил, что на острове живет, удалившись от распутного и суетного света, странный отшельник. Отшельник поначалу принял Эндрю за видение, но некоторое время спустя привык к молодому человеку с взглядом острым, как осколок стекла. И даже отнесся к нему по-дружески: накормил, напоил и вручил самодельную курительную трубку с куском войлока, пропитанного душистым маслом, способным погружать сознание человека в мир удивительных грез и уводить от реальности. Сам отшельник, судя по всему, подсел на душистое масло дурмана-опайши давно, поэтому реальность для него значила мало. Эндрю не столько из вежливости, сколько из любопытства выспросил у отшельника историю его былой жизни. Оказалось, что когда-то сей убеленный сединами старец тоже был молод, бежал из тюрьмы, имея карту острова, набитого сокровищами, нашел этот остров и позднее благодаря обретенному богатству явился среди первых лиц государства под видом некоего могущественного графа, желая этим первым лицам отомстить. Причину и последствия мести отшельник по старости уже не помнил. Однако, почувствовав себя чужим среди аристократов и прочей знати, он решил возвратиться на свой остров — в одиночестве и покое доживать век.

И доскрипел бы отшельник свой век вполне благополучно, не впусти он в свое скромное жилище Крапленого Эндрю.

Пользуясь правом гостя, Эндрю вдоль и поперек обследовал пещеру, в которой отшельник предавался грезам, и, к своей великой радости, обнаружил, что обкуренный дед буквально ходит по сокровищам! Пещера была битком набита сундуками со старинными золотыми монетами, бесценным столовым серебром древней чеканки, самоцветными камнями, редкостным жемчугом, добытым из Моря Брошенных Дев, а главное, великолепным оружием — шпагами, палашами, рапирами, за которые любой бретер отдал бы душу, кабы таковая у него обнаружилась… Мало того. В укромном гроте этого острова стояла, покачиваясь на мелких волнах, отличная малая карра, немного обветшавшая, но еще крепкая, надежная и словно ожидавшая, когда ею воспользуются по назначению. Отшельник заявился на этой обшитой кожей лодке на остров, да и забыл про нее, погруженный в дурманные раздумья о несовершенстве мира и человеческой природы. А на паруса и обвисшие снасти стройной и старинной красавицы бесстыдно гадили кружащие над островом чайки, альбатросы и прочие бакланы.

Должно также сказать, что упомянутый Эндрю был круглым сиротой и вырос в приюте «Милосердная Плеть», что выстроила для сотен бродяжек и мелких бандитов неласковая и вечно разевающая на чужие куски злой голодный рот провинция Деметриус. А основное приютское правило гласило: «Твоя выгода — высший закон». Это правило Крапленый Эндрю, скитаясь по свету, выучил крепко. Поэтому в один прекрасный день он, чувствуя, что силы его восстановились и сидеть с отшельником в прокуренной пещере более нет смысла, задушил витающего в очередных райских грезах старика плетеным шнуром от курительной трубки. После чего перетащил на карру все сокровища, какие только мог унести (а мог он много; из оставленного Эндрю на острове барахла можно перечислить только курительную трубку отшельника, глиняную плевательницу отшельника и самого отшельника, невинно убиенного). Далее жизнь Крапленого Эндрю покатилась по дороге, усыпанной оранжерейными цветами. Он сумел прекрасно распорядиться украденными сокровищами, купил себе титул, поместье (точнее, несколько) близ столицы; обучился аристократическим манерам и кое-какому умению слагать оды, канцонетты и мадригалы. Он со стремительностью ураганного ветра завоевал сердца и будуары окрестных высокородных дам. О нем пошла та самая дурная слава, от сплетен о которой млеют порядочные женщины, клянут свою никому не нужную порядочность и ждут не дождутся, когда их кто-нибудь как следует скомпрометирует (чтоб было потом о чем вспомнить в старости). Однако взоры Крапленого Эндрю уже не прельщались провинциальными красавицами. Он решил взять приступом столицу.

Первыми жертвами его ненасытной страсти пали две известные своей добродетельной жизнью графини (о чем не преминули с восторгом поведать всем своим менее удачливым подругам). Затем настал черед герцогинь. Когда же и известная строгостью своей жизни мистресс Элайзабет, Наперсница по вопросам морали и дама, более всех близкая Ее Величеству, принесла свое изнывающее от вожделения тело в сладостную жертву обольстительным усам, очам и прочим членам пылкого брюнета, Эндрю понял, что звездный час его карьеры настал. Он заказал у хорошего художника портрет Ее Величества, повесил его в своем поместье (имеется в виду портрет; художника повесили позднее — по решению королевского суда, поскольку он изобразил королеву обнаженной, не имея на то официального разрешения двора и уж тем более не сверяясь с натурой) и поклялся, что не пройдет и кануна Тарсийских ночей, как королева Абигейл сбросит перед ним, крапленым подонком и безродным негодяем, свое церемониальное платье…

— Эндрю! Эй, сладкий! — Сердитый шепоток королевы вернул его к действительности. — Как ты считаешь, мне прихватить с собой корону?

Эндрю посмотрел на королеву. Нет, с нею он не прогадал. Чертовски красива — раз. Богата — два. И такая же хладнокровная искательница опасных приключений, как и он сам, — три. Женщина-стерва — лучшая спутница в жизни. Королева-стерва — тем более. Во всяком случае, пока она тебе не надоест. И то, что в ее королевскую голову взбрело сбежать с любовником, да не куда-нибудь, а на Окраину, даже играет ему на руку. Адюльтер во дворце уже давно стал предметом не только сплетен, но и политических баталий. На разгуливающего по дворцовым покоям Эндрю Скеденского (Абигейл пришлось присвоить новому любовнику еще и герцогский титул) смотрели косо не только брошенные им придворные дамы, но и члены Королевского Совета. И фаворита королевы могли просто убрать со сцены. Из соображений королевской безопасности. Или по мотивам, касаемым высокой политики. Что, в принципе, не представляет большой разницы.

Побег Эндрю спланировал тщательно и таким образом, что даже самой королеве не были известны псе его детали. В какое-либо из бывших собственных поместий везти королеву было глупо — поскольку поместья были уже проданы (разумеется, тайно: ни к чему Службе Королевской безопасности знать, что хитрый Эндрю давно сменил место своей дислокации). К тому же не таких приключений хочется Ее Величеству, в прекрасных очах которой горит подчас огонек плохо скрываемого безумства.

«Ты жаждешь приключений, королева? Я тебе их устрою! В избытке! Всенепременно! Ты мечтала о том, чтобы сбросить опостылевшее иго дворцового благополучия — ты его лишишься, обещаю! Но только не надейся, милочка, что я повезу тебя на Окраину — в мои планы не входит сгинуть в каком-нибудь диком племени или утонуть в одном из Великих Водопадов! Девственной красоты и полной вседозволенности возжелала, голубушка?! Д-дура! А вот не хочешь ли отправиться в волнующее путешествие на старой карре до того самого острова, где мой друг-отшельник уже наверняка превратился в источенный временем скелет?! Хочешь, я устрою тебе с ним приватное знакомство, моя королева? Вот это будет приключение что надо!!!»

— Бери корону, милая. — Эндрю улыбнулся, как улыбнулся бы клыкастый энгр уже располосованному до кишок койцу. — Она тебя очень украшает.

Абигейл завороженно посмотрела на своего любовника, взяла было корону, но потом резко швырнула ее в камин:

— Нет! Пусть падет на нее проклятие огня и не даст ее носить никому! Не будет другой королевы!

Клыкастый энгр продолжал улыбаться:

— Как ты скажешь, любимая…

(Хотя более серьезного и неулыбчивого хищника, чем клыкастый энгр, не найти во всем Тарсийском Ожерелье.)

В примыкающих к опочивальне коридорах послышался шорох. Любовники насторожились.

— Пора, — сказал Эндрю. Теперь его темное лицо лишилось всякого намека на улыбку. — Возьми вон тот ларец. Остальное понесу я.

— Зачем нам нужны эти побрякушки? — вспылила Абигейл. — Разве без бриллиантов я не королева?

— Королева-королева, — успокоил ее любовник, взваливая на плечо два связанных за ручки кованых сундучка. — Этим я украшу деревья в парке, где ты будешь гулять, счастье мое…

«Гламура лысого! Чтобы я оставил твоим камеристкам столько бесценного барахла! Да без этих карбункулов и смарагдов ты, моя прелестная, стоишь дешевле, чем последняя кабацкая раздавалка!..»

— Скорее, моя дорогая, — голосом, источающим ласку, любовь и желание, поторопил Эндрю королеву.

Та подошла к старинному гобелену, изображавшему легендарную сцену группового пленения первой тарсийской королевы герцогами враждебного Деметриуса, и, найдя неприметную золотую нить, потянула за нее.

Гобелен отъехал в сторону, открывая проход в тайный коридор, о котором, конечно, во дворце не знал только ленивый. Но ведь в данный момент никто во дворце не подозревал, что Ее Величество вот так, тайком, да еще с любовником, да еще с сокровищами (которые являются национальным достоянием!) уверенно бежит по неосвещенному коридору, и плотная, заранее постеленная дорожка глушит торопливые шаги…

Тайный ход разветвился. Правый вел к ратуше в центре столицы и использовался в основном для дипломатических миссий, а левый заканчивался аккурат у обрушившейся стены заброшенного кладбища Тарсийских ветеранов. Беглецы, разумеется, ринулись налево.

В кладбищенских зарослях стояли заботливо оседланные и укрытые от посторонних глаз два лучших скакуна из конюшен Ее Величества. Когда беглецы взлетели в седла, грянул неожиданный для столь ранней весны гром, и хлынул ливень.

— Вот неудача! — ругнулся Эндрю. — При такой погоде мы не сможем скакать так быстро, как хотели…

— Пусть! — гордо ответствовала королева-беглянка. — Разве ты не понял, что так небеса дают знамение моим подданным, которые недостойны меня! Королева покидает презренный и ничтожный народ, оставляя ему лишь проклятия!

Судя по этой фразе, Ее Величество умела и любила выражаться высокопарно. Немудрено. Она получила прекрасное классическое образование. Однако в реальных отношениях с врагами либо подданными всем высокопарным речам Абигейл предпочитала кинжал, яд или плаху.

— Знамение так знамение… Одно хорошо — такой дождь все следы смоет, ни одна королевская ищейка не возьмет, — пробормотал Эндрю.

И королева Абигейл со своим любовником пустили коней в галоп под холодным, словно свинцовым ливнем — туда, где близ мыса Тарра ожидала их верная Крапленому Эндрю лодка.

А в опустевшей и разгромленной королевской опочивальне наступила окончательная темнота. Сначала одна за другой погасли с противным шипением свечи. Потом остыли и подернулись темным пеплом поленья камина. И только корона, которую Ее Величество швырнула в камин, странно светилась. Словно была сделана не из золота, а из крошечных кусочков зеркал.

Молчаливых, но все понимающих зеркал.

Молодой и наглый весенний дождь яростно барабанил в незакрытые ставнями темные окна.

Часть вторая

СОХРАНИТЬ КОРОЛЕВСТВО

Ранняя весна в городах Тарсийского Ожерелья, и особенно в столице, лишена какой бы то ни было прелести и оптимизма. С Бронзового моря дует постоянный леденящий Ветер Перемен, вызывая у жителей прибрежных поселений жестокую непонятную тоску, граничащую с суицидом. Солнце почти не выглядывает из-под плотного войлочного одеяла туч, сыплющего то градом, то неуместным снегом, то ледяным дождем. Леса, сады и даже знаменитые королевские парки выглядят голыми и беззащитными, особенно когда очередной порыв урагана ломает хрупкие деревца и корежит ветви старых исполинов. Основными расцветками на это время года становятся грязно-серый и угольно-черный, и это тоже не добавляет обывателям радости: мало того что по весне традиционно увеличивают налоги, так еще и погода такая, что хоть удавись.

Такое безобразие творится до наступления знаменитых Тарсийских ночей, когда расцветают наконец легендарные и прекрасные цветы — элрисы, когда утихомиривается море, небо распахивает звездные объятия, а наутро вдруг оказывается, что вчера еще мертвая земля сплошь покрылась свежей, пахнущей почему-то девичьей кожей травой и на деревьях лопнули клейкие крупные почки, а небо такое голубое с ослепительным кругом солнца посередине, что больно становится глазам, отвыкшим от ярких красок!

Но до Тарсийских ночей далеко. До травы, новых бутонов в королевском элрисии и праздника цветоводов.

А если ему не удастся решить эту проблему, то, возможно, он больше травы и не увидит.

Никогда.

Главный Советник замычал от еле сдерживаемого бешенства и мутным взором окинул распотрошенную опочивальню Ее Величества. Возле дверей жалкой стайкой притихли полуодетые и непричесанные камеристки, не зная, то ли им уйти и оставить созерена в одиночестве, то ли дожидаться его дальнейших вопросов и указаний.

Герцог Рено, Главный Советник Ее Величества, стиснул пальцы до хруста костяшек и заставил себя обойти опочивальню так, как это сделали бы люди из Розыскной службы — ища приметы и улики, указывающие на то, что и как произошло минувшей грозовой ночью.

Приметы!

Улики!

Ха!

Герцога передернуло от отвращения. Вот она, главная улика — заскорузлый от грязи мужской плащ на королевском ложе! Кому эта улика принадлежала, не нужно и догадываться!

Проклятый распутный плебей!

— Кто из вас главная камеристка? — спросил он, не затрудняя себя еще одним взглядом в сторону сжавшихся перепуганных дам.

Одна из них вышла вперед, суетливо поправляя широкий платок с длинной паутинчатой бахромой:

— К вашим услугам, мой созерен.

— Вы хорошо знаете содержимое шкатулок и шкафов Ее Величества?

— По долгу службы, мой созерен… Да.

— Осмотрите при мне все и перечислите, что пропало.

Главная камеристка не заставила себя просить дважды. Тем более что от одного взгляда герцога Рено ей хотелось превратиться в крошечную зверушку — ушастого улика, известного своим опасливым норовом, — и юркнуть в самую дальнюю норку этого ужасного дворца.

Камеристка перечислила пропавшие драгоценности, а затем вскрикнула, будто ее ужалила бабочка-серебрянка:

— О, слава Тарска! Мой созерен, корона… Ее нет на месте!

Герцог Рено меж тем задумчиво смотрел в потухший камин.

— Корона, говорите? — как бы встрепенулся он. — Подойдите сюда. Взгляните. Не похожа?

Главная камеристка заглянула в камин и пискнула, едва не лишаясь чувств:

— Это она!

— Достаньте, — безапелляционно приказал Главный Советник.

Лицо камеристки стало белым, как знаменитые тарсийские кружева.

— Мой созерен… Я не имею права прикасаться к этой святы…

— Я вам разрешаю. Выполняйте, прах вас побери!!! Или прикажете мне копаться в каминной саже?!

Разумеется, камеристка более не смела возражать. Она извлекла из камина злосчастную корону, имевшую в настоящий момент отнюдь не царственный вид. Женщина держала главную регалию королевства в вытянутых руках, как держат только что выкупанного и при этом неистово вопящего младенца благородных кровей.

— Передайте корону дворцовому ювелиру. Пусть приведет ее в порядок, — приказал герцог Рено. — И убирайтесь все вон! Нет, стойте! Так никто из вас не слыхал сегодняшней ночью шума в опочивальне королевы? Никто не знал о том, что… случится? Наверняка?

— Увы, наш созерен…

— Убирайтесь. И пришлите сюда поломоек, чтобы в опочивальне не осталось ни пылинки, ни соринки. Да, и сообщите дворцовому исполнителю наказаний и провинностей, что вам, как не выполнившим своего гражданского долга, полагается по двадцать плетей. Каждой.

— Да, герцог…

Главный Советник метнул изничтожающий взгляд на главную камеристку, прижимавшую к груди изуродованную корону:

— А вам — тридцать. За отсутствие наблюдательности.

Едва камеристки удалились, бесшумные и перепуганные, как тени (если только тени бывают перепуганными), герцог Рено запер за ними дверь опочивальни и быстро подскочил к гобелену, за которым скрывался тайный ход.

Герцог Рено не стал вспоминать, за какую нить надо тянуть, чтобы гобелен отъехал в сторону, поэтому он просто сорвал его с бронзовых крючков. И столкнулся нос к носу с начальником Розыскной службы капитаном Лавдисом.

— А, капитан…

— Мой созерен…

— Вы уже здесь. Меня радует такая… оперативность.

Слово «оперативность», как и другие новомодные словечки, введенные в обиход тем проклятым магистром, герцог не терпел. Но сейчас оно пришлось кстати. Капитан Лавдис наклонил голову в знак благодарности за похвалу. Он знал, что похвалы от герцога Рено можно дождаться только в самом крайнем случае.

Значит, случай действительно крайний.

— Крапленый Эндрю и Ее Be…

— Чшш!

— …И его спутница прошли тайным ходом не позднее двух часов пополуночи. Вышли у кладбищенской стены, где их ожидали лошади, и быстро поехали…

— Направление?

— Прорабатывается несколько версий. Дело в том, что следы смыло дождем. Но наши следознатцы…

Герцог Рено опять поморщился. Его коробило смешение старого и нового лексикона. «Версии» и «следознатцы»… Бред какой-то!

В прочем, сейчас не в словах дело.

— Они не могли направиться в одно из его поместий? — спросил Главный Советник капитана Лавдиса.

— В каждом замке Крапленого Эндрю уже работает оперативная группа. С того момента, как от вас поступил сигнал тревоги.

— И что?

Капитан неуловимо пожал плечами:

— Как выяснилось, сей злокозненный негодяй заранее подготовил себе путь к отступлению. Он давно передал купчую на свои поместья другим лицам.

— Кто эти лица? Они могут быть его сообщниками?

— Мессер Эславито, мистресс Айсфилл-вторая и вдова маршала Коде с пятью детьми, которые на данный момент являются владельцами поместий, вряд ли могут быть сообщниками столь низкорожденного негодяя. Репутация этих людей всегда была безупречной и несла Тарску лишь добрую славу…

— Мы кончим тем, что нас зарежут во сне, капитан, если будем полагаться лишь на добрую репутацию честных людей. Эти же добродетельные люди и зарежут.

— Не могу спорить, созерен.

— Допросите их всех, капитан. Даже детей вдовы Коде. На всякий случай.

— Да, созерен.

— Но это не главное. Прежде всего узнайте, куда направились беглецы, прах на вашу голову! — Неожиданно обычно сдержанный и хладнокровный герцог возвысил голос. — Вы не меньше меня понимаете, что это дело…

— Государственной важности. Да, мой созерен. Будет сделано, мой созерен. Со всею возможною тщательностью и быстротой, мой созерен.

Герцог прищурил глаза:

— Маленькая поправка, капитан. Со всею возможною и невозможною быстротой.

— Вас понял; мой созерен.

— Выполняйте.

Герцог вышел из опочивальни в примыкающий к ней небольшой зал с высокими окнами. За окнами по-прежнему висело серое небо и сыпало на дворец и весь прилежащий ко дворцу Тарск мокрый снег. И это называется весна… Вот что значит — жить на проклятом архипелаге.

«Через час — заседание Совета, — с тоской подумал герцог Рено. — И я должен буду официально сообщить всем его членам, что королева бежала. Да еще с любовником. И чем это может грозить Тарсийскому Ожерелью, ведают одни лишь небеса».

В герцоге вскипала злоба. О Абигейл! Достойная продолжательница непотребных деяний своей матери! И бабки! И прапрапрабабки!!! Тарсийское Ожерелье сошло с ума, когда три века назад потребовало заменить власть королей властью королев! Прах на мою голову, какие тогда были бунты! Что низко-рожденные вытворяли с мужской половиной аристократии — и вспомнить страшно. А походы взбесившихся баб и осада дворца, получившая в истории название «Стояние на корсетах»! Наслушались речей какого-то бродячего святоши-мудреца о том, что, мол, при надлежащем образовании и воспитании и кухарка сумеет управлять государством!..

Добро бы кухарка, у нее есть хоть какие-то понятия о чести!

А эти высокородные блудницы с их нравственными принципами паучих… И неутолимой похотью, достойной лишь кобыл…

Герцог Рено и не заметил, что в своем раздраженном хождении по залу остановился как раз напротив большого парадного портрета Ее Величества, написанного четыре с половиной года назад, как раз после коронации.

И тут он беззвучно застонал, словно его ударили и сердце.

Абигейл все-таки была прекрасна. Ее отвратительный и жестокий характер, коварный и изворотливый ум, равнодушие к делам государства и безудержное сластолюбие — все искупалось дивной красотой, которую к тому же на портрете художник постарался возвысить и одухотворить. Двадцатидвухлетняя королева смотрела на своего Главного Советника взором, от которого хотелось сойти с ума.

— Ты же совсем не такая, — глухо прошептал герцог Рено портрету. — На самом деле ты просто лживая, злобная и наглая сука. И я ненавижу тебя.

Герцог решительно повернулся на каблуках своих высоких сапог и зашагал прочь от портрета — готовиться к государственному совещанию. И он запретил себе даже размышлять на тему того, что, как правило, сильная ненависть является обратной стороной любви.

Сильной любви.

И при этом отвергнутой.

Зал совещаний первых лиц государства, или, как его еще называли, Обвальный кабинет (несколько раз на протяжении истории тарсийского государства в нем от пылких споров обваливался потолок), наполовину представлял собой музей боевой славы Тарсийского Ожерелья. Стены украшали старинные штандарты и картины на батальные темы. На потолке лучшими столичными художниками был изображен Тарсийский герб, некогда одним своим видом обращавший противников в паническое бегство.

В центре зала помещен был каменный овальный стол с мозаикой, являвшейся точной копией карты королевства, со всеми его провинциями, пределами и даже малоизученной Окраиной. За столом уже сидели все представители Королевского Совета. Пустовало только два кресла, стоявших как раз друг напротив друга. Кресло Главного Советника.

И кресло Ее Величества.

Впрочем, Главный Советник уже вошел в кабинет, возвестив о своем появлении едва слышным шорохом церемониального плаща и позвякиванием шпор. Государственные мужи встали, приветствуя герцога Рено, и стояли до тех пор, пока он не занял свое кресло.

— Садитесь, господа, — привычно сухо произнес герцог, заменяя этой фразой приветствие.

И посмотрел на пустующее кресло королевы.

Попалась бы ты мне сейчас…

Что бы я с тобой сделал!

А что бы я с тобой сделал, мучительница моя?!

— Господа, — голосом, в котором слышались сталь и лед, заговорил герцог, — наше сегодняшнее заседание носит чрезвычайный характер. И полагаю, при том количестве осведомителей и наушников, которых каждый из вас держит при себе, для вас уже не является новостью то, что я собираюсь сказать. Итак, господа советники, королевы Абигейл больше нет.

Среди советников возник и тут же стих легкий, лишенный эмоций шепот. Значит, они уже это знают. Он оказался прав. Служба защиты государственных секретов во дворце ни к черту.

— Господин Главный Советник, — подал голос советник по делам внутренней политики. — Я позволю себе небольшое замечание. Выражение «королевы Абигейл больше нет» звучит чересчур… мм… сильно и не отражает действительного положения дел.

— А вам известно действительное положение? — Герцог смерил говорившего таким взглядом, словно снимал с него мерку для торжественного гроба.

— Известно, герцог! — это заговорил советник по финансам. У него тон был куда уверенней, поскольку человек, располагающий знаниями буквально обо всех финансовых операциях страны, ее руководителей и подданных, обладает властью, позволяющей не опасаться косых взглядов, тонких намеков и ударов из-за угла, — Королева сбежала. Сегодня ночью. С любовником, известным как Крапленый Эндрю. Мне также известно, что их ищут. И пока не нашли.

— И вряд ли найдут. — Советник по вопросам внешней политики стиснул пальцы. — Герцог Рено прав. Мы уже никогда не увидим Ее Величество Абигейл. Я уверен, что этот подонок постарался заманить ее в такое место, откуда она никогда не вернется. Во всяком случае, живой.

— И что же, нам предстоит объявить народу о безвременной кончине королевы?! — возопил советник по внутренним делам. — Вы представляете себе, чем это грозит?!

— Представляю… — начал было, знаток внешней политической ситуации, но его собеседника понесло:

— Находящаяся под нашим протекторатом провинция Деметриус вновь стоит на грани вооруженного мятежа. Уже совершены серии поджогов и покушений против введенных нами туда войск! В фермерских хозяйствах Элристрона начался глад, мор и весенний запой! Герцогство Хохманлэнд прислало вчера гонца с известием о начале сезонного падежа скота! В порту Скедена введен трехмесячный карантин — торговое судно из Сан-Пеллегрино вместе с тканями и пряностями привезло нам чуть ли не оспу! И при этом с начала весны мы подняли налоги! Да если население, и без того измученное всеми перечисленными мною несчастьями (а я ведь не все перечислил!), узнает еще и о том, что королева Абигейл вместо забот о благе народа позаботилась о благе своей… извините, промежности…

— Советник!

Так вот! Народу нельзя сообщать об исчезновении королевы! Во всяком случае, сейчас!

— Совершенно с вами согласен! — Слово взял советник по делам внешней политики. — Не мне вам рассказывать, сиятельные господа, что сейчас творится у наших границ. Наша разведка доложила, что в вотчине барона Норберта, с некоторых пор отделившегося от Ожерелья и провозгласившего свой феод независимым государством, а себя — всенародно избранным правителем, снова объявились адепты воинствующей секты мурмунов-селенитов. Война тарсийцев с мурмунами-селенитами закончилась три года назад, и вы, господа, помните, чем она для нас закончилась. Позорная договоренность о веротерпимости с теми, кто практикует многоженство, человеческие жертвоприношения и употребление дурманных трав в своих ритуалах! И если, не допусти Небеса, барон Норберт или те же мурмуны-селениты узнают, что королевство осталось без королевы…

— Война.

— Да, война. В которую обязательно вмешается Континент Мира и Свободы, что давненько зарится на наши нефтяные и алмазные разработки. И на главную ценность Деметриуса — королевский…

— Чшш… Все и так знают, что является главной ценностью этого клятого островка.

— Именно. А у нас сейчас нет сил на хорошую, мощную войну. Мы не отразим даже левинтийскую орду Невидимых Убийц, вздумай они опять подступить к нашим стенам…

— Какие стены?

— Я выражаюсь образно, советник.

— Но достаточно ясно для того, чтобы мы все поняли: об исчезновении королевы Абигейл ни внешние, ни внутренние враги узнать не должны!

— Совершенно верно, — тихо сказал Главный Советник. Он был как-то странно задумчив.

— Но господа! — вскричал советник по вопросам культуры. — А слухи среди дворцовой челяди?! Они обязательно просочатся в столицу! И потекут дальше!

— Значит, убьем слуг, — пошутил советник по военным делам.

— Слухи? — Герцог Рено впервые за все совещание позволил себе улыбнуться. — Слухи, господа, бывают разными. И в наших с вами силах сделать так, чтобы эти слухи… гм… представляли сложившуюся обстановку совершенно по-иному. Поэтому дворцовая челядь будет болтать не о том, что королева сбежала с любовником, а о том, что, радея за тарсийское благо, Абигейл на некоторое время отправилась в паломничество на Запретный Остров, дабы попросить тамошних благочестивых духов о молитвах за ее королевство и народ.

— Мило. Глупо, но народ это любит и верит подобным благоглупостям. Кроме того, у людей еще крепка древняя вера в духов Запретного Острова. Однако ведь не может это «паломничество» продолжаться бесконечно. Королева должна появиться. Ее должны будут увидеть.

— Ее увидят. — Герцога Рено, казалось, все больше и больше занимала некая идея, от чего глаза его налились мерцающим изумрудным блеском.

— Вы предлагаете… куклу, советник? — осторожно спросил его финансист.

Герцог Рено улыбнулся:

— Зачем куклу? Живую женщину.

— А! Загримированную под королеву! Но это долго не продержится в тайне…

— Вы не поняли, господа. Это будет настоящая королева. Ее Величество Абигейл.

— Но… как?!

Герцог Рено поднялся:

— Считаю наше совещание закрытым, господа. — И уже выходя из дверей Обвального кабинета, он тихо проговорил, обернувшись: — Предоставьте это мне. Она будет настоящая.

Когда Главный Советник вышел из королевского дворца и сел в свою карету, из-за туч, впервые с начала весны, выглянуло солнце, пощекотав герцога Рено по ресницам. Но он не обратил на это внимания. Он спешил. Ему предстоял неблизкий путь из блистательной столицы в презренный людьми и небесами край Забытых Королей.

Где располагалась главная каторга для особо опасных государственных преступников.

* * *

В самом начале своего правления королева Абигейл не была столь озабочена своими бесконечными будуарными баталиями с фаворитами. Скорее, наоборот. Ее неиспорченный ум тогда занимали вопросы истинного знания, просвещения и веры. Поэтому она не чуралась всяческих просвещенных новшеств, модных философических идей и даже интересовалась научными открытиями, которыми славился тогда Континент Мира и Свободы.

В королевском дворце Тарска имелась прекрасная библиотека, собранная несколькими поколениями монархов. Когда на смену королям пришли королевы, библиотеку не тронули, а, наоборот, создали штат служанок, коим вменялось со всею тщательностью еженедельно проводить в хранилище знаний уборку. В королевской библиотеке, помимо старинных сводов, как впервые написанных, так и палимпсестов на пергаментах тех работ, что признаны еретическими, исторических атласов и описаний далеких земель, были и трактаты прославленных ученых мужей древности, и собрания апологий, и диалоги о сути вещей… И поначалу юная инфанта изучала апологии, дремала над теодицеями и по настоянию учителя зубрила категорические императивы. Однако позднее ее стали занимать рыцарские романы, любовные поэмы, заграничные фолианты с цветными гравюрами, описывающими прелести плотской любви, и прочая беллетристика. Но и интереса к науке взрослеющая Абигейл отнюдь не утратила. Вероятно, поэтому она приняла в своем дворце и осыпала милостями бежавшего с Континента Мира и Свободы магистра Уильяма Магнуса Гогейтиса.

Уильям Магнус Гогейтис, несмотря на весьма молодой возраст (если он и был старше королевы, то всего на каких-то два года), уже заслужил на Континенте не только степень магистра, но и репутацию вольнодумца. Именно из-за этого ему и пришлось оставить родные стены.

Дело в том, что официальная наука Континента и официальная же магия традиционно шли двумя взаимоисключающими путями, никоим образом не соприкасаясь друг с другом. Уильям же Гогейтис, видимо по молодости лет, нахватавшись верхушек многоразличных философских учений, заявил, что есть некая сфера, в которой и наука, и традиционная прикладная магия вполне способны коррелировать. Словечко «коррелировать» выдумал, опять-таки, Гогейтис. Он предоставил на рассмотрение трех ведущих академий Континента свое учение, справедливо полагая, что оно будет воспринято с восторгом. Однако восторгов не последовало. Молодого магистра объявили профаном, неучем, кощунствующим еретиком, как представители точного знания, так и ведущие маги. Когда же Уильям вздумал настаивать па правильности своей гипотезы, его предали публичному позору и осмеянию, даже хотели было посадить в приют для умалишенных, кабы не вмешательство судьбы. Судьба помогла Уильяму Гогейтису найти политическое убежище в столице Тарсийского Ожерелья и заинтересованную слушательницу в лице Ее Величества королевы Абигейл. Позднее вторым слушателем бредней «континентального» ученого-мага стал и герцог Рено. Ему это полагалось по должности — все-таки Главный Советник…

Уильям Гогейтис, впрочем, был человеком универсального ума и таланта, отчего и получил прозвище «Магнус». Он прекрасно разбирался в математике, физике, химии и прочих естественных дисциплинах. Магистр писал великолепные стихи, и его несравненные мадригалы стали образцом для подражания многим начинающим поэтам. Однако его пытливый ум не довольствовался лишь теориями, а требовал прежде всего, практического приложения имеющихся знаний. Таким образом, при попустительстве тарсийского двора и при помощи весьма нехитрых и недорогих приспособлений Гогейтис изобрел и привел в действие так называемую рисовальную машину, состоявшую из доски, на которую медленно подавался лист бумаги, нескольких полых игл, заполнявшихся при нажатии на какие-то кнопки разной краской, и рисовальщика, который сидел подключенным к машине и рисовал портрет обычным способом. А машина делала двойников этого портрета при помощи сотен неразличимых цветовых точек, при нормальном рассмотрении выглядевших как единое целое. Смысл создания рисовальной машины Гогейтис объяснял так: художник ведь рисует один портрет, а машина за это время может создать несколько. Несколько копий того самого портрета. Слово «копия» тоже изобрел Уильям.

Эта машина понравилась королеве. Теперь во всех городских ратушах и магистратах висели копии ее портретов, выполненные при помощи иголок. Хотя, надо сказать прямо, живописцы рисовали куда лучше. Но ведь и брали дороже. А машине, как утверждал Гогейтис, нужны были только «расходные»: краски да бумага. Ну, еще иглы…

Следующее изобретение Уильяма Магнуса пришлось по душе счетоводам, содержателям складов и прочему люду, постоянно имеющему дело с цифрами и вынужденному производить вычислительные операции. Позаимствовав у королевских камеристок рулон широкой портняжной ленты с делениями и пригоршню бусинок, Уильям Гогейтис помаялся неделю, перекладывая бусинки по ленте и бормоча про себя нечто колдовское: «считывающее устройство», «перфорация», «база данных». Наконец, он представил на суд королевы и ее Главного Советника герцога Рено (с неослабевающим интересом следившего за научно-практической деятельностью Уильяма) устройство, носившее громоздкое название «То, Что Вычисляет» или, короче, «Вычислитель». При помощи Вычислителя во дворце произвели инвентаризацию всей мебели, точный подсчет комплектов постельных принадлежностей и даже занесение в специальный каталог королевских столовых сервизов.

Абигейл наградила тогда Уильяма орденом Шейной Косынки, но ученый принял его рассеянно (как и полагается всем истинным ученым, не стремящимся обрасти славой и богатством) и заявил, что Вычислитель еще далек от совершенства, но он, Магнус Гогейтис, будет работать над тем, чтобы сей инструмент обрел большую память, не сбивался со счета, не путал уже учтенные данные, а главное, был удобен и прост в обращении.

Словом, пока Уильям Магнус занимался всякими машинками и устройствами, королева вполне к нему мирволила. Да и дворцовые интриганы не видели для себя угрозы в человеке, вечно возящемся с цифрами, железками, кусочками кремня, да при этом еще и настолько плохо видящим, что носит на глазах выпуклые круглые стекляшки, соединенные дужками и делающие своего владельца похожим на снулого сома.

Но недаром же говорят, что большие знания лишь умножают печаль и приносят неприятности. И в первую очередь эти неприятности касаются того, кто знаниями располагает.

Изобретения полезных машин через некоторое время наскучили магистру Уильям, и он принялся штудировать трактаты Тайного Знания, книги по магии и прикладным степеням волшбы, каковые (книги) имелись в избытке в дворцовой библиотеке. Неожиданно к Тайному Знанию воспылала интересом и королева Абигейл. Впрочем, как позднее выяснил герцог Рено, правительницу в этом самом Знании интересовали только способы приготовления приворотных зелий, афродизиаков и эссенций для поддержания упругости бюста (хотя бюсту Ее Величества до старческой дряблости было ой-ой как далеко, что с полным знанием дела мог подтвердить Главный Советник, на тот момент, ставший еще и главным фаворитом Абигейл)…

Уильям же Гогейтис и вовсе, видимо, тронулся умом от великих своих познаний. Иначе бы поостерегся он не только излагать королеве свою крамольную Систему Окон, но и даже придумывать оную не стал бы!

Герцог Рено помнил тот роковой вечер, как сейчас. Ее Величество, он сам и Уильям Гогейтис сидели в небольшой, примыкающей к библиотеке комнатке, которую ученый переделал под лабораторию.

— Беспорядок тут у тебя, магистр, — с ноткой игривого недовольства заявила королева, оглядывая стол, чуть ли не подламывающийся под тяжестью реторт, колб, пробирок, приборов для возгонки и охлаждения. — Боевой конь копыто сломит… А на стенах это ты что по навешал? Уж не тайные ли расчеты и чертежи для наших врагов?

И Абигейл рассмеялась, конечно понимая, что шпион из Уильяма никакой. Просто уже начинала в ее характере проявляться знаменитая, присущая всему роду Владетельниц Ожерелья августейшая стервозность.

— Не извольте беспокоиться, ваше величество! — воскликнул Уильям. — Эти чертежи и уравнения — лишь малая моя попытка объяснить Систему Окон…

— Вот как?! — очаровательно усмехнулась юная королева и при этом посмотрела на своего Главного Советника. — Разве в королевском дворце мало окон, чтобы ими еще занималась и наука?

Абигейл задавала герцогу один вопрос, а в глазах он читал другой: «Как я тебе нравлюсь в этом новом облио василькового бархата? Хорошо ли смотрится жемчуг на моей груди?» Поэтому Главный Советник смешался и вместо приличного ответа лишь посмотрел на властительницу своего сердца умоляющим взглядом. Абигейл чуть скривилась. Герцог не поддержал ее игру.

— Ваше величество! — услышала она голос Гогейтиса. — Та Система Окон, которой я сейчас занимаюсь, не имеет ни малейшего отношения к обычным окнам! Разве только названия схожи…

Лучше бы этого магистр не говорил! Ибо многие знания, как сказано было выше, могут привести к последствиям непредсказуемым.

— Вот как? — Королева отвернулась от Советника и направилась рассматривать большой непонятный чертеж. — Так объясните мне, мой высокоученый магистр, что же сие есть за Система Окон и на кой прах она сдалась Тарсийскому Ожерелью?

Все ученые, даже самые великие, обладают политической близорукостью. Они полагают, что правители с восторгом подхватят их идеи, да еще и выделят деньги из казны, чтоб эти идеи привести в действие. И Уильям Магнус Гогейтис отнюдь не стал исключением в плеяде наивных ученых.

— Я долгое время изучал различные труды ученых прошлого, а также записи древних магов, — начал Уильям. — И однажды меня осенила мысль о том, что некоторые идеи мужей древности — и магов и ученых — сопоставимы! Весьма привлекла меня теория знаменитого чародея Альбертуса Фоненштейна об относительности всего, что мы считаем реально сущим. А тезисы столпа точной астрономии Пауля Хлобола помогли мне понять и в какой-то мере дополнить учение о множественности миров. Впрочем, идею множественности миров развивали многие ученые и маги. Но мысль Пауля Хлобола подтолкнула меня к такой гипотезе: а что, если множественные миры суть зеркала, отражающие Главный Мир?

— Тогда эти миры должны быть одинаковыми.

— О нет! Лишь нашему несовершенному глазу кажется, что зеркала все отражают без искажения! На самом деле все не так. И представьте, королева, что самое дальнее зеркало в вашей опочивальне, получив в себя десятки ваших отражений, отражает…

— Не меня?

— Вас! Но уже изменившуюся… Так и с мирами! И не исключена возможность, что где-то существует мир (и не один!), ставший отражением нашего мира. Или наоборот…

Королева напряженно задумалась. Брови ее свело над переносицей, глаза сверкнули нехорошим грозовым огнем, превращая милую, очаровательную кокетку в женщину, которая под платьем вместо тела носит кинжал.

— И что же, маг, — холодно осведомилась королева, — во всех мирах есть я?

— Конечно! И вы, и герцог, и даже я! Только там мы, в своих основных чертах оставшиеся прежними, возможно, претерпели какие-нибудь изменения. Например, герцог стал рыбаком…

У герцога Рено свело скулы. Он ненавидел рыбу. Во всех ее проявлениях.

— А я из ученого превратился, например, в бродячего артиста или клоуна, потешающего народ! — смеялся маг. — А вы, ваше величество, может быть, стали — ха-ха! — базарной торговкой!

Гром грянул.

— Торговкой, значит? — голосом, похожим на гром снежной лавины, падающей на горную деревушку, спросила Абигейл.

— Ваше величество! — Уильям, кажется, понял, что в своих мудрствованиях зашел слишком далеко. — Это лишь домыслы! Гипотезы! Но я объясню! Эти зеркала — они еще и окна, через которые мы можем заглянуть в другой мир и увидеть там себя или…

Лавина докатилась до несчастной деревушки и погребла ее под собой.

— Вы предлагаете мне любоваться тем, как в другом мире я торгую на базаре? — проскрежетала королева, сразу став старше на несколько лет и злее в несколько раз. — Так следует понимать ваше учение, Гогейтис?

Герцог закусил губу. У заплечных дел мастера на ближайшие два часа будет очень напряженный график работы.

— А что плохого в торговле, королева? — с какой-то странной, совсем нехарактерной для плебея и зависимого человека усмешкой спросил Гогейтис. — Нет ничего позорного в труде. В… достойном труде.

«Четвертует? Или сначала повесит, а потом четвертует? И сожжет на костре. А голову вывесит на городских воротах вместе с его мужским хозяйством, как поступала ее бабка, Ариаль Белоснежная, со всеми своими врагами…»

Абигейл зашлась от ярости:

— Я королева! И я могу быть только королевой! И во всех твоих придуманных мирах, за каждым твоим несуществующим окном я останусь КОРОЛЕВОЙ! Ты понял, Гогейтис?!

«Он не понял, — с какой-то непонятной печалью подумал герцог Рено. — Он еще что-то пытается доказать ей. Твердит про процент искажения, систему прохождения сигнала. Бедняга. Лучше бы он так заботился о своих причиндалах, а не об идеях. Она его все-таки четвертует».

И Главный Советник вдруг понял, что ему отчего-то жаль непутевого ученого, с таким пылом разглагольствующего про невероятную Систему Окон.

«А ведь как бы смотрелась Абигейл в роли торговки, — честно размышлял он. — А в маркитантках ей вообще не нашлось бы равных».

— ГЛАВНЫЙ СОВЕТНИК!

Герцог Рено вздрогнул и прогнал прочь крамольные мысли. Посмотрел на королеву. Так и есть. Уильям Гогейтис добился своего. Точнее, своей. Своей безвременной и жестокой кончины. Но герцог услышал не то, что ожидал:

— Повелеваю своей королевской властью, — Абигейл роняла слова, как будто стучала молотом по листу жести, — злостного еретика и смутьяна, оскорбителя королевы, нарушителя законов Божеских и человеческих, изобретателя безумных теорий и крамольных идей Уильяма Магнуса Гогейтиса лишить всех дарованных Нами привилегий, наград и милостей и под строгим конвоем препроводить на место пожизненного заключения в подземную тюрьму, именуемую Низина Плача! Приказ исполнить немедленно.

Герцог пронзительно посмотрел на королеву. Она встретила его взгляд и отбила, как меч — мечом.

— Выполняйте, Советник. Ответственность заточное исполнение сего приказа я возлагаю на вас — И крикнула: — Стража!

Вбежавшим дворцовым громилам-стражникам она указала пальчиком на тщедушного Гогейтиса:

— Взять его! В камеру пыток!

И вышла, даже не удостоив никого своим королевским взглядом.

— Но почему?! — горестно возопил Уильям, которого стражники уже поволокли к выходу.

«Лучше бы она его сразу четвертовала, — подумал герцог Рено. — Какое-никакое, а милосердие. Это кто-то солгал, что женщины милосердны. Или королев это просто не касается».

С того памятного вечера он перестал посещать опочивальню королевы.

Потому что выполнил в точности ее приказ.

Но заставить себя снова воспылать страстью к женщине, оказавшейся столь жестокой и высокомерной, он не смог.

Тем более что у Абигейл, забросившей науку, нашлось немало фаворитов. И у дверей опочивальни разве что очереди из любовников не стояли.

Книги, чертежи и прочие вещи Гогейтиса сожгли перед ратушей, когда зачитывался королевский указ. Ученый был предан забвению, а его труды признали политически опасными. Именем Уильям простолюдины долго опасались называть своих новорожденных.

С тех пор прошло три года. За это время герцог Рено стал совсем другим человеком. Сделалась иной (словно вышла из какого-то своего отражения) и королева Абигейл. Только о судьбе Гогейтиса, заживо погребенного в казематах Низины Плача, ничего не было известно. Во всяком случае, официально.

На самом деле герцог Рено, не понимая до конца сам, зачем он это делает, утаил в своем родовом замке некоторые из трудов несчастного Уильяма, особенно те, где рассматривалась преданная ныне анафеме теория загадочных Окон. Герцог иногда, утомившись от государственных дел, пытался вчитаться в каракули ученого, понять ход его мыслей, словно это могло хоть чем-то облегчить участь проклятого магистра…

И сейчас герцог Рено ехал именно к нему. В юдоль скорби, смерти и забвения.

К Уильяму Магнусу Гогейтису.

С делом государственной важности.

И, рассеянно глядя в окно кареты на схожие с лоскутьями траурных покрывал, влажные, еще не освободившиеся от снега луга, герцог Рено молил праведное небо, чтобы ученый еще был жив.

И находился в здравом уме и твердой памяти.

* * *

Герцогские кони встали так внезапно, что погрузившийся было в какую-то дорожную полудрему Главный Советник вскинулся, резко выдохнул, приходя в себя, и машинально тронул эфес своей боевой шпаги. Глянул в помутнелое окно кареты — почему остановка? Уж не разбойники ли щипачи из беглых каторжников решили сдуру, что смогут разжиться у почтенного и богатого господина парой кошельков с золотом?.. Ну, в таком случае разбойников можно только пожалеть.

Герцог наполовину вытянул шпагу из ножен, но тут в дверцу кареты деликатно постучали условным стуком.

— В чем дело, Кевин? — голосом, жестким от внезапного и постыдного для истинного воина страха, спросил герцог Рено.

Действительно, это был один из личных охранников герцога, Кевин, недавно принявший присягу. Второй охранник, рыцарь постарше, именем Костнер, о чем-то невнятно переругивался с кучером.

Дело заключалось вовсе не в разбойниках. Как объяснил созерену Кевин, остановка произошла по весьма прозаической, но не зависящей ни от кого из них причине.

Дорогу на каторгу начали строить еще при королеве Ариаль, которая в этом направлении народ отправляла целыми семьями и деревнями — без права возврата и переписки с оставшимися на воле близкими. Со времен безумной Ариаль каторга разрослась, дорога расширилась и разветвилась, но, поскольку каторжник — не работник, постепенно пришла в упадок. По отдельным участкам дороги еще можно было худо-бедно проехать с обозом или прогнать пешедралом новую партию заключенных, но колея, ведущая к Низине Плача, представляла собой (да еще по такой сырой да дождливой весне!) непролазное, отвратительное даже на вид месиво из суглинка и знаменитого тарсийского плывуна-галечника, что засасывает и коня и всадника, как омут.

Герцог вышел из кареты и вместе со своей свитой осмотрел местность. Осмотр не впечатлил. Во всяком случае, понятно, почему кони не пожелали идти дальше. Аристократическим ли коням увязать в грязи по самые подпруги?!

В туманной дали вырисовывались очертания Низины, бывшей на самом деле никакой не низиной, а целым небольшим городком, состоявшим из лабиринта бесконечных каменных казематов, в которых и томились особо опасные государственные преступники.

— Да, отсюда по такой дороге не сбежишь, — как бы про себя пробормотал герцог. — Только и туда не доберешься.

— А добираться еще добрых пять ариев. — На глаз отметил расстояние, отделявшее их от Низины, суровый воин Костнер. — Будь здесь хоть какие деревья либо кустарник, мой боевой топор за минуту нарубил бы щепы для настила, но…

— Щепа — это полумера, — непонятно высказался герцог и вдруг пронзительно, с какой-то затейливой вибрирующей нотой, так что земля под ногами дрогнула, засвистел.

Свита едва сдержалась, чтоб не зажать себе уши. Кони шарахнулись, чуть не опрокинув карету, а кучер принялся распекать во все корки злого черного гламура.

Герцог уже с минуту как прекратил свой странный свист, а земля все еще дрожала. И дрожь эта усиливалась. Наконец в близлежащей заброшенной кузне что-то грохнуло, зарычало, затопало, и взору государственных путешественников предстал последний Тарсийский Дракон.

Дракон выглядел непрезентабельно. А как еще можно выглядеть, ежели ты являешься пожизненным арестантом и питаешься исключительно горьким хлебом надежды и солью собственных слез?! Когда по указанию первой королевы, Филодоры Благочестивой, Тарсийское Ожерелье истребило всех своих драконов как животных не только опасных, но и, по утверждениям всех животноводческих наук, несуществующих. Этот дракон был еще весьма молод и мог прятаться то в Монарших горах, то среди карстовых пещер Золотой Госпожи, избегая тем самым охотничьих облав. Дракон пережил и Филодору Благочестивую, умершую от разжижения мозга, и еще двух королев, но неосмотрительно попался на глаза каким-то сельским детям. Закон о драконах никто не отменял, но уничтожать последнего представителя все-таки не стали, объявили опасным преступником и отправили на каторжные работы — пламя в кузне раздувать. Тем дракон и жил. И, естественно, Главный Советник прекрасно знал о его существовании. Дракон подполз к людям и выжидательно посмотрел в их слегка перепуганные лица. Глаза дракона гноились, с когтей отслаивались роговые пластины, а на чешуе кишели какие-то паразиты. Грозный зверь слабо шамкнул пастью, полной пеньков, оставшихся от сгнивших клыков. Из пасти пахнуло тухлятиной.

— Зачем нам это чудище, созерен? — созерцая дракона, воскликнул испуганный Кевин.

— Он перевезет нас в Низину, — спокойно ответил герцог, хотя обычно он не снисходил до объяснений своих поступков подчиненным.

— Дракон слаб, — проницательно заметил Костнер. — Его крылья напоминают старые рваные простыни. Он с места подняться не сможет.

— Сможет, — уверенно сказал герцог Рено и подошел к дракону вплотную. Тот чуть попятился и всхлипнул. Герцог извлек откуда-то из потайного кармана малый кинжал…

— Бить столь больную и жалкую тварь — все равно, что заставлять плясать безногого калеку, — прошептал почитатель рыцарской этики Костнер и брезгливо скривил губы под длинными усами.

Но герцог вовсе не собирался бить дракона. Кинжалом он резко и сильно полоснул себя по левой ладони и оросил своей кровью полуотверстую драконью пасть. Казалось, крови вытекло совсем немного, но с последним Тарсийским Драконом, едва его вываленного языка коснулись благородные алые капли, произошла разительная перемена.

Он мгновенно похорошел и налился силой. В глазах, окаймленных золотым ободом, вспыхнул бело-сиреневый огонь. Чешуя засеребрилась, как только что отчеканенные монетки. Из глотки раздался суровый рык, а когда дракон пошире открыл пасть, то казалось, что его новые отросшие клыки сверкают, словно расплавленное золото. С треском, похожим на треск рвущейся парусины, дракон раскрыл крылья. Они были грандиозны и переливались всеми цветами радуги.

Сверкающие глаза преданно посмотрели на герцога, а жуткий драконий язык ласково облизал окровавленную ладонь.

— Приказывай, господин, — прорычал восставший из забвения дракон.

— Отвези меня и моих слуг к вратам Низины Плача. Ты видишь, в каком состоянии дороги…

— Как будет угодно господину.

Герцог Рено, проявив поистине юношескую ловкость, взгромоздился на холку дракона и махнул рукой своим вассалам:

— Побыстрее, господа. Мое дело не терпит отлагательств.

Рыцари Кевин и Костнер, поминутно поминая про себя злых гламуров, кое-как пристроились меж крыльев, моля милостивое небо сохранить хотя бы их честь, если насчет их жизней наверху имеются другие планы… Но дракон взмыл ввысь и пошел над раскисшей дорогой так плавно, как летает не всякая птица. И это успокоило свиту герцога. А Костнер пришел в себя до такой степени, что шепотом рассказал юному Кевину, что их созерен оживил дракона древним, забытым способом. Что, мол, старый больной дракон оживет, наберется сил и помолодеет, если вкусит крови истинного аристократа и храбреца. И тогда станет верным его слугой. А ежели, допустим, напоить старого дракона кровью девственницы или женщины вообще, ничего хорошего не будет: превратится тогда дракон в страшный не убиваемый скелет ходячий и примется творить зло и непотребство…

Сам герцог вполуха слушал эти рыцарские байки и лишь крепче держался за кожистый выступ на холке своего крылатого транспорта. Про себя он уже решил, что пойдет на должностное преступление, но дракону этому помереть на каторге не даст, а заберет его к себе в замок. Благо замок герцогов Дюбелье-Рено находился в лесах, укрывавших его от посторонних глаз, а от непокорного Деметриуса отделялся еще и лагуной. И еще мучила герцога одна мысль. Придется замку Рено дать убежище не одному, а двум каторжникам.

При помощи дракона до Низины Главный Советник с охраной добрались за несколько минут. Дракон приземлился у врат тюрьмы, проржавевших, но достаточно крепких для того, чтобы выдержать не одно восстание каторжан.

— Что еще угодно господину? — склонив сверкающую голову, поинтересовался дракон.

— Ожидай меня и моих спутников здесь, — ответствовал герцог. — Да, и вот еще что… Носил ли ты когда-нибудь имя?

— О нет, господин. Мне его некому было дать.

— В таком случае нарекаю тебя именем. Имя тебе да будет… Диггер.

Дракон аж весь засветился:

— Благодарю тебя, мой господин! Это прекрасное древнее имя драконов… Я твой слуга навек!

— Тогда подожди меня тут, пока я не вернусь. Я думаю, что целый век ждать не придется.

И герцог Рено приказал своим вассалам ударить боевыми топорами во врата.

— Именем Главного Советника, откройте! — взревели в один голос Кевин и Костнер.

Во вратах отверзлось малое неприметное окошечко, и противный голосок осведомился:

— Перепились до синих гламуров, грязное быдло?

И окошечко захлопнулось.

Рыцарь Костнер что было мочи замолотил по вратам — так, что в стороны полетела деревянная щепа да ошметки ржавчины:

— Открывай, падаль, кто б ты ни был! Здесь великий герцог, и, если ты хоть на мгновение промедлишь, я выверну твою поганую шкуру наизнанку и набью ее сенной трухой!

За вратами послышалась странная возня. Наконец окошечко открылось на полпальца, не шире, и тот же, но уже с ноткой растерянности голосок осторожно поинтересовался:

— Бредд и Пит, разве это не вы, парни?

Еще один удар топора в ворота и очередной вопль герцогских вассалов убедили привратника, что ломятся к нему вовсе не Бредд и не Пит.

Герцог, стоя чуть в сторонке, наблюдал эту сцену со смесью легкого неутомительного гнева и сарказма. Однако когда врата открылись и кипящие гневом Кевин и Костнер кинулись на привратника с намерением изрубить его в куски за непослушание, герцог Рено счел нужным вмешаться лично.

У его ног скорчился плюгавый мужичонка, заросший волосами, торчащими во все стороны из-под старого шлема. Занесших было топоры рыцарей, герцог остановил мановением руки, а коротышку небрежно ткнул в плечо острым носком блестящего сапога:

— Встань!

— Ой, не встану! Ой, помилуйте! Ой, проститевиноватбольшенебуду! Обознался! — приглушенно вопил привратник. — Ой, пощадите! Не губите! Ой!

— Встань, когда тебе приказывает великий герцог! — терпеливо повторил Рено. — И не бойся. Никто без моего приказа тебя не тронет.

Мужичонка встал, и оказалось, что росточком он чуть выше герцогского сапога. Физиономия привратника так заросла бородой и бровями, что рассмотреть ее не представлялось никакой возможности. Да герцог и не всматривался в физиономию — он с первого раза определил, кто перед ним стоит.

— Гноттиб?

— Да, мой господин. Гноттиб Оттмар к услугам вашим, господин…

— Ты подумай! — ахнул старый вояка Костнер. — А я-то считал, что все гноттибы давно повывелись, потому как золото, алмазы да сладкие темные плитки в горах уже, почитай, двести лет никто из них не добывает…

— Истинно так, о славный рыцарь! — Мужичонка поклонился в его сторону. — При королеве Офонарелле нас объявили вне закона и забрали все наши рудники и сокровищницы, объявив их королевским достоянием. С тех пор все гноттибы потихоньку перемерли на каторге. Правда, некоторым вроде меня, недостойного вашего раба, удается занять приличную должность и даже обзавестись семьей.

— У тебя есть семья? — спросил герцог, рассеянно оглядываясь кругом. Бесконечные грязные стены с решетками, каменные колодцы, тропинки между чередой тюремных построек… Воистину лабиринт.

— Есть, о господин, — ответил меж тем гноттиб и снова завопил: — Не губите! Пощадите!

— Я вовсе не собираюсь никого губить, — холодно сказал герцог. — Мне просто нужен проводник, который хорошо знает самую короткую и хотя бы относительно чистую дорогу к местам заключения опасных государственных преступников.

— Папочка, я смогу показать дорогу! — раздался откуда-то из дровяного завала тонкий голосок, и пред очи герцога явилась девочка ростом не выше десяти даймов, в сереньком заплатанном, но чистом платьишке и с косыночкой на пушистых волосах.

— Аванта, кто тебя просил вылезать? — обреченно поглядел на дочку гноттиб. — Я сам послужил бы господину.

— Тебе надо сидеть у врат, — резонно, как взрослая, заявила Аванта, после чего присела в поклоне перед господами. — Я знаю дорогу. Я туда часто ношу заключенным пищу.

— Разве нет для того охранников? — удивился Кевин.

— Были, добрый рыцарь, — вздохнул гноттиб. — Да только постепенно перемерли все: кто от болезней, кого пырнули заточкой матерые беззаконники, коим уж и терять нечего, а кто спился… Да и просто помирали от старости, это ведь только наше племя по триста лет живет. А новых людей для охраны давно не присылают. Остались вон только Бредд да Пит, с которыми я вас спутал, да и те как уйдут в воровской кабачок, так и не знаешь, вернутся ли…

— Довольно разговоров, — решительно бросил герцог. — Девочка, веди нас к узилищу, в котором заключен Уильям Магнус Гогейтис.

На лице гноттибов — папы и дочки — читалось недоумение.

— Я никого из тамошних дяденек по именам не знаю, — растерянно сказала девочка. — У них у всех прозвища смешные.

— Он был ученым, — добавил для ясности герцог. — И магом.

— А-а! — обрадовалась Аванта. — Так тут его прозвали Чумной Вилли! Потому что он все время толкует про какие-то непонятные вещи.

Герцог облегченно выдохнул:

— Он жив?

— Да. Я отведу вас к нему.

Чумной Вилли, бывший некогда магистром Уильямом Магнусом Гогейтисом, сидел в каморке с окошечком, дававшим света ровно столько, сколько надобно, чтоб не ослепнуть, и, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону, что-то бормотал себе под нос:

А сад зарастает жасмином,
Тот к небу приравненный сад…
Ты стал безмятежным и смирным,
Чему удивляешься сам.
Ты пьешь с ней вино на веранде,
Где вечер, и столик, и плющ…
И ты позабыл, чего ради
Когда-то был столь всемогущ.
И ты позволяешь покорно
Себя забавлять и сердить.
И возглас забытый: «По коням!»
Тебя перестанет будить.
И ночью, блаженством измучен,
Ты шепчешь о давней тоске.
И лунный ласкающий лучик
Лежит у нее на руке…
В глазах ее светится жалость,
Ты спишь на груди у нее…
А лучик вдруг станет кинжалом
И в сердце вонзится твое.

«Стихотворец», — с неудовольствием подумал про Уильяма герцог, покуда отпирали дверь в каморку. Впрочем, это была даже и не дверь, а просто решетка из мореных балок. Видно, не боялись, что такой заключенный сбежит.

Заслышав скрип открываемой двери, Уильям вздрогнул всем телом и посмотрел на вошедших. Герцог тоже уставился на бывшего политэмигранта. Во все глаза.

«Да, уж лучше бы она его тогда четвертовала, чем так мучить!»

Уильям за годы своего заточения иссох телом и уподобился древнему, сломленному болезнями старику. Резкий контраст его худобе составляли ноги: они безобразно распухли, так что кожа на них натянулась и блестела, только блеск этот был страшный.

Всего и осталось прежнего в великом ученом, что одни глаза. И взгляд насмешливый и гордый, как у абсолютно свободного человека. Этим взглядом Чумной Вилли словно пригвоздил герцога к стене, и тот, вопреки всем установленным регламентам, первым поздоровался с заключенным.

— Здравствуй, Уильям, — только и сказал он.

— Приветствую вас, Главный Советник! — с насмешливым полупоклоном ответил Уильям. — Я ожидал увидеть в сей юдоли печали кого угодно, только не вас. Что, королева решила-таки меня казнить? Прелестное она создание! Милосердное, доброе и благоразумное до чрезвычайности! Я отправлюсь на плаху, сочиняя элегический экспромт в ее честь! Что-нибудь в духе: «О опаляющая страсть, сколь ты сладка! Сгорев в тебе, я превратился в облака…» А?! Только вот незадача: сам-то я, своими ногами, к месту казни не доберусь. Придется на руках меня нести.

— Не городи чепухи, — тихо произнес герцог и подошел к Уильяму вплотную. Его сразу замутило — запах от давно немытого тела и колодой лежащих ног был чудовищен. Но Главный Советник пересилил себя. — Что у тебя с ногами?

— Гнилостная водянка, созерен, если вам о чем-то говорит наименование сей плебейской болезни.

— Значит, мои люди понесут тебя отсюда на руках.

В глазах неунывающего Гогейтиса мелькнуло некое подобие страха:

— Все-таки казнь… Так стоит ли трудиться! Уж лучше здесь… Не сходя с этого места. И на погребение расходов не понадобится.

— Дело не в казни. Я все объясню тебе позднее. Лучше будет, если ты помолчишь до тех пор, пока… Пока поймешь, что говорить уже можно.

Кевин и Костнер, содрогаясь от брезгливости, подхватили Уильяма на сцепленные руки. Ноги у того неловко скребнули по полу, и ученый застонал.

— Аккуратнее с ним, — приказал герцог, заметив, как по немытому лицу Чумного Вилли от боли градом покатился пот.

Обратно из казематного лабиринта они шли быстрее: впереди девочка и герцог, сзади, распространяя тяжелый запах нечистой плоти, рыцари с ученым на руках.

У врат герцог задержался на миг, дал девочке несколько монеток, а ее отцу сказал:

— Этого заключенного мы забираем по особому распоряжению столицы. Но будет лучше, если ты на вопросы о нем (а вдруг найдутся те, кто станет тебя расспрашивать про то, куда делся Чумной Вилли) станешь говорить, что он умер. От гнилостной водянки.

— Понял, понял вас, мой господин! — Гноттиб непрерывно кланялся.

— И лучше тебе и твоей дочурке забыть, что мы здесь были.

— Мы уже ничего не помним, господин! — заверил страж.

— Вот и отлично.

Они вышли из Низины Плача и направились прямиком к ожидающему их дракону. Уильям, узрев чудовище, простонал: «Я сошел с ума!» — и потерял сознание.

— Он обеспамятел, созерен, — беспокойно констатировал Кевин, рассматривая вызволенного страдальца с неподдельным ужасом.

— Это даже хорошо. Положите его меж крыльев и поддерживайте, чтоб не упал. Главное — довезти его до кареты, а уж там его сознание — моя забота.

Дракон снова выполнил свою миссию и теперь находился возле кареты, приняв выжидательную позу и преданно глядя на герцога. А у того внезапно заболела голова.

«Что я делаю? Какие все же неловкие эти парни, Кевин с Костнером: сунули Уильяма в карету, как куль с мукой. У кучера глаза безумные. Он может донести на меня. Впрочем, его донос все равно попадет ко мне в руки. Стоп. Это несущественно. Вот что важно: неужели я действительно верю в то, что Гогейтис был прав в своих теориях и у него… у нас… получится? Нет, пока об этом не сметь и думать. Его сначала надо поднять на ноги, откормить. Хорошо, что у меня в замке есть отличный лекарь».

Герцог уже садился в карету, кони тронулись было прочь, назад, в места, где не водятся драконы, но тут его остановил взгляд Диггера.

Преданный взгляд дракона, поверившего, что у него появился истинный господин.

«А кстати, что я буду делать с этим чудищем?»

— Диггер!

— Да, мой господин.

— Ты запомнил мой запах? Запах этой кареты?

— Да, мой господин.

— В таком случае следуй за нами, но сделай это так, чтобы тебя никто не увидел.

— Слушаю, мой господин, — отчеканил Диггер и провалился сквозь землю.

Именно.

Провалился сквозь землю.

— Я прекрасно чую ваш запах, — донесся из-под земли глухой рык. — И буду следовать за вами, куда бы вы ни направились.

— Вперед! — приказал герцог своему кучеру.

Герцогская карета неслась прочь от проклятых каторжных мест, аристократические кони мчали так, словно им под хвосты насыпали черной едкой пряности из Кайенны. А за каретой тянулся еще один странный след: словно под землей бежал гигантский зверь-носоройка…

До замка герцога Рено они добрались уже затемно. Но в замке во всех окнах горел свет: челядь была предупреждена о приезде созерена.

Герцог прошел в главную залу, отшвырнул плащ и перчатки и потребовал лекаря. Прибежавший лекарь Жеан С’едуксен кинулся было к господину, но тот указал на бесчувственного Гогейтиса, которого как раз вносили в залу рыцари Кевин и Костнер.

— О святой Унгиентум, покровитель лекарей! — воскликнул С’едуксен, мгновенно произведя первичный осмотр. — Этот человек страшно болен. Он буквально при смерти, мой созерен.

Герцог одарил лекаря взглядом, от которого можно было воспламенять камины.

— Ваша задача, мессер С’едуксен, — вылечить этого человека, чего бы вам это ни стоило. Иначе при смерти окажетесь вы. Это дело государственной важности.

— Да, мой созерен.

— Отлично. Принимайтесь за дело немедленно.

Мессер С’едуксен кликнул слуг, и те по его торопливым приказам унесли Гогейтиса в лекарскую. Тут же вошла служанка с небольшой жаровней, курящейся ароматами — чтобы изгнать из залы тяжелый, неприятный дух, оставшийся от больного.

Но Главный Советник уже не слышал ни аккуратных шажков служанки, ни того, как бесшумно удалились восвояси верные вышколенные служаки Кевин и Костнер… Герцог Рено рухнул в высокое неудобное кресло и заснул как убитый от усталости и пережитых волнений. И ему снилась беспутная королева Абигейл, выходящая обнаженной из зеркального стекла, вся усыпанная блестками и выступившими от порезов капельками крови. Это сновидение внушало Главному Советнику отвращение и одновременно возбуждало, словно юношу, еще ни разу не познавшего женского тела.

А дракон Диггер выполз из-под земли аккурат перед воротами замка. Хорошо, что на дворе стояла глухая безлунная ночь, и на появление дракона отреагировали только местные собаки. Дракон отряхнулся, втянул ноздрями воздух и взлетел. Сделав круг над замком, он ринулся к пещеркам возле лагуны.

— Хорошее место. Здесь буду жить и ожидать приказов моего господина.

И дракон тоже заснул, сомкнув блестящие веки и своим сонным сопением подогревая воду лагуны. Диггеру снилось, что он превратился в странного маленького и юркого зверька, которому приходится бегать и собирать блестящие кристаллы, да еще при этом уворачиваться от разных других зверьков, так и норовящих его схватить.

* * *

За те два дня, что прошли с момента вызволения Уильяма Магнуса Гогейтиса из Низины Плача, герцогу Рено пришлось совершить огромное количество государственных и почти государственных дел.

Во-первых, до широких кругов общественности была доведена сочиненная Советом байка о благочестивом паломничестве королевы Абигейл. Герцог отлично понимал, что байки этой надолго не хватит. Тем более что в дворцовой картинной галерее ему «случайно» повстречался посол (наверняка бывший еще и шпионом!) маленького, но крайне склочного островного княжества Хрендаредис и язвительно поинтересовался, кутаясь в свой меховой палантин, с каких это пор Ее Величеству приспичило стать благочестивой. Мол, рановато думать о совершенствовании духа в возрасте, когда сладкая плоть так и играет, как сок перебродивших ягод хмеленики… Достойно поставить охамевшего посла на место герцог пока не мог, лишь стиснул зубы и чрезвычайно вежливым тоном порекомендовал господину послу ходить по дворцу аккуратнее — не ровен час, поскользнется, потому как полы хорошо натерты.

Один посол — это мелочь. Вот то, что Континент Мира и Свободы неожиданно прислал в Совет официальный запрос о здоровье королевы, было куда как худо. Но и на запрос Главный Советник сумел ответить достойно, и обтекаемо: чтоб у могущественных соседей не возникло никаких подозрений, а вместе с подозрениями — желания ввести в Тарск миротворческие войска.

Во-вторых, герцог приватно встретился с капитаном Лавдисом, выслушал его доклад, помрачнел, но повелел пока действий никаких не предпринимать и держать все узнанное в глубокой тайне.

В-третьих, памятуя о том, что лучшим средством против народного недовольства является какое-нибудь малозначимое торжество, обязательно сопровождаемое дешевой ярмаркой и выпивкой, Главный Советник, посовещавшись по этому поводу с остальными членами Совета, объявил «от имени королевы» Весеннюю Нерабочую Неделю (которой не было даже при вступлении Абигейл на престол), и народ принялся просаживать в кабаках оставшиеся от уплаты налогов деньги и славить свою повелительницу.

Однако на самом деле для герцога все эти государственные дела были вовсе не важны. Он с нетерпением ждал только одного. Впрочем, ожидания герцога вот-вот должны были увенчаться успехом.

Когда герцог из столицы возвратился в замок, первым делом он прошел в комнату, которую занимал больной Гогейтис.

Сиделки и мессер С’едуксен знали свое дело: вымытый, аккуратно выбритый и подстриженный Уильям Магнус лежал в чистой сорочке на благоухающих простынях с герцогскими монограммами. Однако лицо ученого и мага все еще оставалось изжелта-бледным, да и немудрено — за два дня вернуть человеку здоровье и силы, которые из него высасывали мертвые каторжные камни несколько лет подряд, может только чудо.

Мессер С’едуксен, дежуривший у постели больного, торопливо поднялся навстречу герцогу.

— Как он? — негромко спросил Главный Советник.

— Он позавтракал, принял лекарство, а сейчас задремал, — кланяясь, ответил лекарь. — Я делаю все возможное, созерен, но этот человек чрезвычайно слаб. К тому же болезнь его ног… Она неизлечима. Медицина не нашла еще способов бороться с гнилостной водянкой.

— Эта болезнь опасна?

— О да, созерен! Гнилостные жидкости скоро распространятся по всему его телу и, когда дойдут до мозга…

Герцог стиснул кулаки. Потеря ученого никак не входила в его планы.

— И ничего нельзя сделать, мессер?

— Возможно только одно, мой созерен, — Жеан С’едуксен горестно развел руками, — ампутация ног. Причем срочная.

— Брешет ваш лекаришка и денег за брехню не берет! — послышался от кровати слабый, но весьма насмешливый голос. — И где их только учат, докторов этих?! Им бы только резать да потрошить!

Герцог и доктор повернулись к кровати. Больной, оказывается, вовсе не спал и, по-видимому, слышал весь их разговор.

— Приветствую вас, герцог! — Премудрый Гогейтис слабо махнул тоненькой, похожей на костяную флейту рукой. — Скажите мне, уж не грежу ли я — Главный Советник приютил в своем замке гнусного и проклятого по приказу Ее Величества каторжника?

При этих словах мессер С’едуксен страдальчески охнул, а герцог поморщился.

— Прекрати, Уильям. Я хочу вернуть тебя к полноценной и здоровой жизни.

— Зачем? — Изобретатель Вычислителя скептически поджал бескровные губы.

— Я объясню это позже. Когда ты выздоровеешь. Гогейтис присвистнул.

— Видно, я за чем-то очень важным понадобился. Государственное дело! — И глупо захихикал, а герцога при этом смехе пронзила ужасная мысль о том, что его подопечный помешался, и острый ум Уильяма также источила каторжная гниль, превратив в никчемную труху.

Но Гогейтис развеял его сомнения. Он перестал смеяться и серьезным взором посмотрел на герцога и доктора.

— Господин Советник, — сказал он герцогу, — мессер С’едуксен, конечно, прекрасный лекарь, и я прошу у него прощения за насмешку. Но в свое время я изучал такие виды лечений, которые не известны официальной медицине. И я знаю, что в надлежащих условиях и при приеме определенных эссенций моя болезнь исчезнет буквально за несколько дней.

— Но это невозможно… — прошептал доктор.

— Возможно, — заверил того Гогейтис. — И ежели по моему требованию будут мне предоставлены необходимые составляющие для лекарства, а кроме оных — бадья с водой, в которой три часа кипятили двухфунтовый слиток чистого серебра… Мои ноги станут прежними. Я уверен. Знания меня еще никогда не подводили.

— Какое самомнение! — почти беззвучно шевельнул губами доктор С’едуксен. Его врачебное самолюбие было сильно задето, но перечить больному, в выздоровлении которого был серьезно заинтересован сам герцог, он не смел. Ибо все, кто когда-либо и в чем-либо противоречил Главному Советнику, находили свой последний приют в глубоком и безмолвном Колодце Смерти, выстроенном специально для окончательного усмирения непокорных. Колодец был выложен еще при прадеде нынешнего герцога, и, как гласит семейная легенда, первыми, кто упокоил свои кости на дне его, были сами строители. Их просто передумали поднимать на поверхность. К тому же и деньги сэкономили — некому стало платить за работу… Мессер С’едуксен поежился, поймал на себе взгляд герцога и весь обратился в слух.

— Хорошо, Гогейтис, — кивнул герцог, — тебе будет предоставлено все, что пожелаешь. Мессер С’едуксен, вам вменяется в обязанность во всем помогать этому человеку. И если он потребует для своих эссенций толченых алмазов или кошачьей слюны — не спорьте с ним, а принесите требуемое.

Насчет кошачьей слюны герцог как в воду глядел. Она действительно понадобилась. Причем в таком количестве, которое никак не могли дать полдюжины замковых кошек. Пришлось слугам погонять по окрестностям, поискать бродячих котов и стребовать с них дань именем герцога.

Уильям Магнус, из постели пересаженный в кресло, вплотную приставленное к длинному столу, на котором, как в прежние времена, громоздились стеклянные армады колб, реторт и мензурок со странными жидкостями, кропотливо перемешивал добытую слюну с тремя частями порошка взрывчатой верогнезии, частью перетертых листьев королевского едра и пятью частями топленого мосольего жира. После чего поставил смесь подогреваться в небольшом сосуде. Вонь при этом пошла по комнате такая, что мессер С’едуксен закашлялся и кинулся отворять окна.

— Никаких сквозняков, доктор! — завопил Гогейтис. — Закройте окна немедля, иначе не будет положенного результата! Что, воняет? Разве это вонь? Мессер С’едуксен, если вы решились идти тернистым путем познания, приготовьтесь к тому, что благоухать этот путь будет отнюдь не цветочными ароматами!.. Вы приготовили вытяжку из кулыбьей желчи? Извольте подать ее сюда.

Готовая эссенция, которую Уильям предполагал выпить через три дня, в час нарождающейся луны, и с особыми заклинаниями, отстаивалась в специальном темном месте, коим стал потайной стенной шкафчик герцога. До принятия эссенции Уильям успел трижды по три раза окунуться в пресловутую бадью с водой, где плавал серебряный слиток. Герцог, разумеется, не присутствовал на процедурах, но, навещая больного, с затаенным волнением вглядывался в него: произошли ли хоть какие-то изменения? Ведь время так дорого! И им еще столько предстоит сделать (хотя Уильям еще и не подозревает об этом)!

Наконец наступил и почитаемый магами и звездочетами «час рождения луны». В этот час все в замке спали, даже герцог. Только Уильям Гогейтис сидел в кресле у окна и нетерпеливо смотрел на ночное небо. В руках он сжимал флакон с чудодейственной эссенцией. Сердце его глухо и тяжело стучало.

— Пора, — выдохнув, прошептал он и махом опрокинул в глотку содержимое флакона.

Народившаяся тарсийская луна, похожая на зеленоватое недозрелое яблочко, через некоторое время осветила комнату, в которой несколько часов назад сидел ученый. Комната оказалась пуста. Пусто было и кресло, поваленное набок. А в герцогском крытом цветнике кто-то всю ночь отплясывал так, что с кустов летели первые робкие листочки да хрустел гравий под сильными ногами. Невидимыми ногами.

— Доброго вам утра, созерен, — вкрался в еще сонное сознание герцога Рено чей-то очень знакомый голос.

«Какого гламура! Как смеют слуги будить меня в такую рань?!»

И тут герцог окончательно проснулся. Во-первых, слуги обращаются к нему не иначе как «мой созерен», а во-вторых…

Герцог вскочил с постели и быстро оглядел свою опочивальню.

В опочивальне никого не было.

И тут герцог едва сдержал себя, чтобы не завопить. Потому что брошенный им с вечера в кресло халат вдруг поднялся, распялил рукава, а затем принял форму некой фигуры. Которая его надела.

— Надеюсь, вы простите мне эту вольность, созерен. Я за прошедшую ночь замерз просто как гламур. А ваш халат такой теплый…

И тут герцог узнал голос.

— Уильям?!

— Да, созерен.

— Но каким образом?!

Халат беспечно взмахнул пустым рукавом. Герцог кинулся к рукаву и вместо пустоты ощутил руку. Крепкую мужскую руку.

— Поверьте, герцог, это я, а не утреннее похмельное видение. Тем более что вы не пьете.

— Скоро начну, — выдохнул герцог и сел в кресло. — Как это могло произойти?

— Герцог, вы же помните, что сегодняшней ночью я должен был испить приготовленный мной эликсир, чтобы раз и навсегда избавиться от болезни ног.

Эликсир я выпил и тут же почувствовал во всем теле, и особенно в ногах, небывалую бодрость и силу. Я посмотрел на свои ноги — они стали прежними, как до болезни. Я возликовал, вскочил, ощущая себя всесильным — ведь я отнюдь не был уверен в положительном исходе лечения! О таких методах я, еще будучи студиозусом, прочел в книге известного мага-лекаря Аль-Буцида, и вот теперь эти методы оправдали себя! Я хотел было тут же броситься к вам, известить о том, что здоров, но, оглядев себя, вспомнил, что согласно условиям лечения я принимал эликсир, полностью обнажившись! И вот тут произошло неожиданное. Я еще раз оглядел себя и в замешательстве увидел, что тело мое становится как бы стекловидным и прозрачности в нем прибавляется буквально с каждой минутой! Я еще успел броситься к зеркалу, чтоб посмотреть на себя и увидеть, как я становлюсь невидимкой!

Халат комически заломил руки над тем местом, где полагалось быть голове.

— Поначалу я страшно расстроился и испугался. А если вслед за невидимостью мое тело начнет распадаться на крохотные частицы?! Но потом я успокоил себя изречением великого ученого Жан-Клода ван Дайума о том, что истинный исследователь и слуга знания не должен ничего бояться. Подвергнув мысленному анализу произведенные мною операции, а также состав той эссенции, которую я выпил, я с великим облегчением вспомнил о том, что бадмиевые соли, катализуя синтез животных белков и порошка пульфида матримония, поэтически названного Аль-Буцидом «перхоть столетий», могут дать такой побочный эффект, как невидимость! Вреда организму от этого никакого, на мыслительные и… прочие процессы невидимость не влияет… Так что, Уильям Магнус Гогейтис теперь здоров и к вашим услугам, созерен!

Герцог помаленьку пришел в себя.

— И как долго ты будешь невидимкой? — Все-таки общаться с пустым халатом ему, хоть и привыкшему за насыщенную интригами дворцовую жизнь к разным ужасам, было как-то неприятно.

— Не думаю, что долго, — жизнерадостно заверил Уильям, но тут же добавил: — Впрочем, это зависит не от моего желания, а от времени процесса полураспада…

— Ах, оставь свои научные словеса! — Герцог стиснул голову ладонями. — Лучше скажи: чем тебя теперь кормить? Как ты слугам покажешься? Они же все сбегут из замка и растрезвонят на округу, что я поселил у себя черного колдуна!

— Не волнуйтесь, созерен. Полагаю, этот вопрос уладится. Тем более что меня ждут некие более серьезные проблемы, не так ли?

Главный Советник усмехнулся:

— Воистину так.

Когда герцог Рено, запершись с укутавшимся с головы до пят в старую мантию невидимкой Уильямом в кабинете, разложил перед Гогейтисом чертежи, свитки с записями, толстые тетради, исписанные корявым почерком Магнуса, тот ахнул от восторга:

— Неужели вам удалось сберечь мои научные изыскания?!

— К сожалению, не все. Сам понимаешь, в какой ярости была тогда Абигейл…

Ученый тихо ругнулся и зашуршал чертежами. Он так увлекся, что даже мантия сползла с его невидимых плеч.

— Да, жаль, конечно, разработок и подсчетов… Жаль теории Хаотических Последствий… А моя бесценная Омега-книга! Неужели ее больше нет? Впрочем, хорошо, что хотя бы Альфа-книга осталась: в ней есть немало полезного… Послушайте, герцог… Вы случайно или намеренно сохранили все мои записи, касаемые гипотезы, трактующей Систему Окон?

— Уильям, не забывай, с кем говоришь.

Невидимка хмыкнул.

— Я помню, созерен. Только сейчас я вам нужен. Потому что этих чертежей никто как положено, не прочтет, кроме меня. Потому что вы вытащили меня из тюремного каземата. И небольшое нарушение политеса не должно вас раздражать.

— Хорошо, — терпеливо кивнул герцог, — согласен. Пороть за непочтение к господину тебя не будут.

— Пороть?! — Невидимка совсем сбросил мантию и расхохотался. — И думаете, я позволю нащупать, где у меня задница?!

Тут уж захохотал и герцог. Хоть он и был Главным Советником и человеком, облеченным великой властью и ответственностью, иногда ему хотелось вспомнить, каково это — быть обычным. Впрочем, он мгновенно посерьезнел:

— Уильям, дело тебе, да и мне тоже, предстоит действительно важное. Абсолютно тайное и, надеюсь, выполнимое. И здесь все зависит только от тебя.

Скрипнул придвигаемый к столу стул. Невидимка уселся, натянув на себя мантию — в кабинете сквозило.

— Объяснитесь, созерен.

Герцог мрачно посмотрел на настенный гобелен с вытканным гербом своего рода. Прижал палец к губам и, доставая кинжал, бесшумно подкрался к гобелену. И нанес точный колющий удар — прямо в серебристый цветок элриса, что красовался в центре герба.

Ничего не произошло.

Герцог вытащил из гобелена чистый кинжал, потом откинул и сам гобелен. В узкой нише, кроме дюжины спасающихся отчаянным бегством пауков, никого не было.

— Гламур меня побери, — задумчиво проговорил герцог, возвращаясь к столу и пряча кинжал. — Слуги перестали подслушивать тайны своих господ! Что творится, а?! Воистину, грядет гибель королевства… Слушай меня, премудрый Уильям. Мы лишились королевы. Абигейл сбежала с любовником. По всей видимости, безвозвратно.

— Так это ж просто замечательно! — хихикнул Гогейтис.

— Ничего замечательного! — рыкнул герцог. — Внутри страны сейчас полный бардак: народное недовольство, голод, мор, шайки бандитские разгулялись вовсю. Позавчера вон какие-то немытые уроды сожгли здание королевского театра. А сколько внешних врагов точит на нас зубы! Одна Славная Затумания чего стоит…

— Погодите, созерен… Неужели королева Абигейл была настолько значимой политической фигурой, что…

— Нет, конечно! Цена на нее в политике — как наемнику-душителю — в вышивании. — Герцог поморщился. — Но она была королева. Какая-никакая, а представительница ВЛАСТИ. СИЛЫ. И народ в нее истово верил. В ее благородство, милосердие, заботу об убогих и сирых… Мол, аристократы и владетели наши плохие, а вот Ее Величество — заступница. Благодетельница. Ты представляешь, что начнется, когда и Тарсийское Ожерелье, и весь остальной мир узнают, что благодетельница сбежала, как блудливая девка?! Да нас растопчут! И первый, кто Тарсийский архипелаг на кусочки разберет, будет этот клятый Континент Свободы. Они сюда мигом отряды своих стальных головорезов введут!

Лицо герцога пылало. Он нимало не был патриотом. Но он присягал ей на верность. Ей, этой стране. А не королеве. И волей-неволей приходилось следовать присяге.

— Я вас понял, созерен, — спокойно сказал Уильям. — Не могу уразуметь лишь одного: почему вы упускаете благоприятный момент для того, чтобы вернуть стране короля? Раз уж королева сбежала…

— Вилли, у нас больше нет королей. Ты, вероятно, не читал тарсийской летописи.

— Отнюдь. Читал и изучал с пристальным вниманием. И я помню, как это все началось.

— Ты про убийство безумного короля Бланка его женой Галлиной? Да, это был хорошо организованный дворцовый переворот. Причем до этого в истории Тарсийского Ожерелья переворотов было штук тридцать. Но удался только этот.

— Потому что его полностью организовали и провели женщины. Только женщины.

Герцог Рено как-то тоскливо усмехнулся и затем кивнул:

— До того самого момента никто, наверное, и не подозревал, что хрупкие, затянутые в корсеты создания с изнеженными руками и певучими голосами смогут вот так — всерьез и виртуозно уби… добиваться своего. И они добились.

— «Точность — вежливость королев! — воскликнула блистательная Галлина и вонзила кинжал точно в правое предсердие своего венценосного супруга…» — дословно процитировал Уильям фразу из летописи и зашуршал бумагами. — Но, если сейчас в стране, по сути, нет королевы, почему ты не хочешь вернуть нормальный порядок вещей? Почему ты не хочешь королей? Или уже привык, как и остальные благородные и низкорожденные граждане этого славного государства, что вами верховодят бабы?

— Уильям! Не забывайся!

— Тогда почему? Это я насчет королей…

— Вот привязался, как гульфик к мошонке! Да откуда их теперь взять? Рассуди здраво, мой высокоумный и многознающий друг! Королями рождаются, а не становятся. Кровь королевская, наследственность, опять же… Но у нас в стране давным-давно принят закон, по которому монаршая власть передается только по женской линии. Это тебе не Континент Свободы, где к женщинам относятся как к недалеким бесправным существам, способным лишь рожать детей да скандалить по любому поводу. Откуда у нас теперь взяться королям? Очередная коронованная властительница может, если ей того возжелается, зачать и родить ребенка от кого угодно, хоть от конюха. Но родить только девочку. Наследницу престола. Если у королевы рождается мальчик, ей говорят, что она выкинула. А ребенка отдают в какую-нибудь бедную семью на самой окраине архипелага. Или вообще… Младенцы такие слабенькие, нить их жизни так легко рвется. Даже от случайного прикосновения…

— Какая мерзость!

— Вовсе нет. Просто политика. К тому же освященная вековыми традициями Тарсийского Ожерелья.

— Не понимаю. Герцог, ведь ты высокороден?

Рено усмехнулся:

— Наш род древнее камней, что покоятся в основании Тарсийских островов. Но что это меняет?

— Как?! Стань королем сам!

— Чушь. Нет, Уильям, мне нужно не это. От тебя — нужно не это.

— Так что же, наконец?!

Герцог растянул по столу свиток, стараясь, чтобы старая бумага не поломалась:

— Вот она. Твоя идея о зеркалах. Твоя Система Окон. Помнишь о ней?

— Еще бы!

— Ты сможешь сделать так, чтобы твоя Система… действовала? Чтобы в наш мир через Окно явилась другая Абигейл?

Невидимка молчал.

— Тебе это не под силу, ученый? — с тоской спросил герцог.

— Я могу это сделать. — Невидимые пальцы принялись аккуратно сворачивать бесценный свиток.

— Так принимайся же за работу! Я предоставлю в твое распоряжение все, что угодно! Только пусть…

— А зачем мне это нужно? — огорошил герцога Уильям.

— То есть как?!

— Это не моя страна. К тому же это дрянная страна, где все идет навыворот, потому что никто не удосуживается делать все так, как надо.

— А ты знаешь, как надо? — беззвучно задал вопрос герцог, но Уильям его не слышал, поглощенный своей речью:

— Вежливость королев! На самом деле истинная вежливость королев — это умение не совать свой нос в государственные дела! А ваши королевы мало того что превратили когда-то могущественное государство в жалкую страну, так еще и сами превратились в… Нет, я, конечно, уважаю женщин как вид, но проводить столь сложный эксперимент ради той…

— Не ради той. Ради страны. Впрочем, насчет страны ты уже высказался.

— Совершенно верно. Тарсийское Ожерелье сгноило меня на каторге! По приказу королевы!

Герцог хрустнул пальцами.

— В таком случае, Уильям Магнус Гогейтис, я, герцог Рено, прошу тебя сделать это ради того человека, который вытащил тебя с каторги. Приютил в своем замке. Дал новую возможность жить и творить.

Невидимка словно всхлипнул. Но это, видимо, показалось герцогу.

— Хорошо, созерен, — сказал Гогейтис — Ради вас я сделаю это. Но учтите Система Окон — это всего лишь теория. На практике я ее даже не успел проверить, сами понимаете, не тот был момент! И потому могут быть… сложности. Даже опасные сложности. Вместо отражения королевы Абигейл в наш мир может прийти совершенно не та женщина!

— Это ничего. Ты, главное, делай. Сделай это, гламур тебя раздери!!!

Гогейтис стукнул кулаком по столу и расхохотался:

— Да будет так, мой созерен! А после нас — хоть засуха!

И в этот вечер Принятого Решения герцог Рено и ученый маг Уильям Гогейтис бессовестно напились, как последние бродяги. И пили они драгоценное герцогское вино как простую воду, и пели похабные песни, и орали на весь замок, и пугали ошалевших от приставаний невидимки визжащих служанок, и горько, по-мужски, плакали, и весело, опять же по-мужски, братались, давая друг другу клятвы рыцарской верности… Потому что с завтрашнего дня Уильям Гогейтис начинал работу с Системой Окон. И в его пьяном мозгу прочно засела просьба пьяного же герцога:

— Ты это… выташши не онну бабу. А ешшшо онну. Пуссь будит эта, как ты гов'рил… О! Ре-зерв-ная копия!

* * *

— Начали.

Приказ, сухо и буднично прозвучавший в тишине громадного тренировочного зала, привел в мгновенное движение двадцать четыре рапиры. Звон клинков, дыхание боя, азартные выкрики бойцов — все это было знакомо старому залу, выдержанному в строгом и изысканном черно-белом стиле. Сквозь высокие, узкие, будто лезвия мечей, окна, окруженные причудливым узором переплетенных бронзовых линий, в зал пробирались робкие лучи осеннего Белого солнца. Однако, когда солнечный луч касался ни на минуту не прекращавших движение клинков, казалось, что в зале вспыхивают маленькие молнии: быстрые, беспощадные и всегда разящие прямо в цель.

Стены тренировочного зала украшали вышитые серебряной нитью, черным стеклярусом и речным жемчугом старинные портреты лучших бойцов Монохроммы. Монохромма была маленькой страной, против которой вечно ополчались более крупные и сильные соседи. Но размер страны не имеет значения, если у ее жителей главной национальной чертой являются гордость и желание победить супостатов любой ценой. Поэтому военному делу в этой стране учили с младых ногтей и надлежащим образом.

Двадцать четыре бойца выкладывались в сражении вовсю, словно сегодня была не обычная ежедневная учебная тренировка, а Критериум, где строгость судей и безжалостность зрителей не делали скидок на то, что бойцам нет еще и тринадцати лет, что рука, стиснувшая благородное оружие, может дрогнуть в самый неподходящий момент, тем самым губя репутацию, круша надежды и приводя в отчаяние юного воина. В бою не существовало скидок на возраст, пол или происхождение. Перед оружием все были равны. И потому двадцать четыре бойца считали, что сделали свой выбор и поэтому не имели права жаловаться на синяки, вывихнутые плечи или разбитые коленки. Они недаром стремились сейчас продемонстрировать все, на что способны, поскольку сегодня тренировку у них вели не простые менторы, а сама архелая, чьи серые глаза обладали уникальной способностью подмечать любую ошибку в атаке или неправильно проведенный прием.

Архелая (то есть начальница) Кириена Суорд стояла на небольшом возвышении посреди зала, а вокруг нее мелькали клинки. Казалось, невозможно было разобрать что-либо в этакой каше, но юные бойцы то и дело слышали реплики, свидетельствующие о том, что за боем каждой пары ведется пристальное и постоянное наблюдение:

— Дени, опять слабо провел атаку слева!

— Я правша с рождения, — отвечал на это из-под маски взмокший Дени и вновь кидался в бой.

— Ложная атака, Гаральф? Красиво. Растешь, малыш!

— Подтянись, княжна Эландрина, ты сейчас фехтуешь, а не вышиваешь! Резче работай кистью! От твоего умения фехтовать зависит, как скоро ты найдешь себе достойного жениха!

— Родители об этом позаботятся, — кошкой шипела верткая Эландрина, но махала клинком без устали.

— Поменялись местами! Вам осталось всего четверть часа.

Когда время тренировки истекло и бойцы устало опустили рапиры, сняли маски, вытерли пот и выстроились в шеренгу перед архелаей, Кириена Суорд сошла со своего возвышения и подошла к будущим защитникам Монохроммы:

— Хорошо. Вы отлично работаете, подопечные. Из вас выйдет толк. Передайте ментору Сигеллу, что я приняла у вас зачет. Можете быть свободны.

Зал снова стал тихим, будто погребальный дворец, едва его покинула толпа весело гомонящих бойцов. Посреди глубокой тишины стояла женщина с волосами цвета пепла с серебром и фигурой стройной, как рапира. Женщина отчего-то вздохнула и тихонько принялась обходить зал, еще хранящий запахи боя. Мимоходом смахнула несуществующую пыль с двух облезлых тренировочных чучел, ласково, как касаются редкостных цветов, коснулась букета рапир, тонко зазвеневшего под ее невесомой ладонью. Наконец женщина приблизилась к большому, в полстены, зеркалу, перед которым отрабатывались одиночные атаки и боевые позиции. Зеркало беспристрастно отразило архелаю, облаченную в серое длинное платье с черной накидкой сверху. Кириена поправила прическу: вечно эта седая серебристая прядь выбивается спереди и портит весь ее строгий аскетический вид. При этом цвет глаз наставницы юных бойцов приобрел странный оттенок грозового неба…

Часы на колокольне бойцовской школы пробили полдень.

— Пора на совет менторов, — снова вздохнула архелая и повернулась к зеркалу спиной.

Менторы частной бойцовской школы «Гладиус» поначалу шутили по поводу того, что архелая, всегда точная и педантично строгая, нынче почему-то запаздывает на совет. При этом даже звучали весьма вольные шутки на тему того, что носящая титул почетной городской девственницы двадцатичетырехлетняя архелая, возможно, именно сейчас, пренебрегая коллегами и школьным советом, расстается с этим титулом, находясь в объятиях какого-нибудь генерала. Но время шло, архелая не появлялась, менторы нервничали и прекратили скабрезности. Теперь они гневались: их, почетных и почтенных людей, заставляют сидеть в дурацком ожидании, тогда как им положено вести занятия у детей! Когда же пробило два пополудни, гнев сменился страхом и беспокойством. Менторы не сговариваясь, невзирая на почтенный возраст, помчались по школе, выясняя у встречных учеников, где и когда те в последний раз видели госпожу Кириену Суорд. А ведь и спрашивать не стоило! Надобно было сразу бежать в тренировочный зал!

Только и там запыхавшиеся представители менторского совета госпожи Суорд не обнаружили. Пуст был зал, безмолвен и загадочен.

— Смотрите!

Менторы сбежались на крик. И замерли. Большое, в полстены, зеркало было разбито посередине. От большой дыры, схожей очертаниями с человеческим телом, по всему зеркалу змеились трещины. А за дырой клубилась странная чернота…

Ментор, преподающий физику, нерешительно протянул руку и коснулся пальцами зазеркальной черноты.

— Странно, — сказал он и потыкал пальцами сильнее. — Это похоже… похоже…

— На что? — нетерпеливо воскликнул ментор исторических наук.

— На ткань. — Физик вцепился в черноту пальцами и аккуратно потянул на себя…

Это действительно была ткань.

— Святой Пропедевт, покровитель учителей! — приглушенно вскрикнула преподавательница хороших манер. — Это же накидка госпожи Суорд!

Но даже не черная накидка напугала и изумила в тот момент менторов. Напугало разбитое зеркало, по которому вдруг словно прошла волна, делая его вновь целым и совершенно гладким.

— И на полу — ни осколочка, — прошептал кто-то…

Зеркало отразило растерянные физиономии менторов частной школы.

— Я полагаю, — откашлявшись, заговорил физик, — что в школе надо объявить двухдневный траур. В связи с непонятным уходом от нас… или непостижимой и нежданной кончиной госпожи Кириены Суорд. Как вы полагаете, господа?

Остальные члены менторского совета поддержали это предложение.

Вместо архелаи Кириены в погребальном дворце кремировали ее накидку.

Однако памятник госпоже Суорд поставить не успели: независимая Монохромма подверглась очередному военному нападению.

И вновь стало не до памятников.

— Начали!

— Начали, девочки, хорош расслабляться!

Девочки из кордебалета, издалека в своих пышных перьях и блестках напоминавшие райских пташек, вблизи выглядели вымотанными до предела. Когда Слонище Акбар заорал в третий раз, девчонки, тихо матерясь и гася недокуренные сигареты, потянулись к выходу из гримерки, на ходу поправляя свое пропахшее потом и дешевыми духами потрепанное райское оперение. На сцене загремела музыка, напоминавшая активную работу прохудившегося сливного бачка.

Искусство, блин.

Птицы, блин…

Курица — не птица.

Стриптизерша — не человек.

Нет, Карине еще повезло. Когда она из своего села Верхние Затиральники приехала в Москву, чтоб стать звездой и «круто попасть на ти-ви», оказалось, что звезд в столице больше, чем блох на заднице у бомжа. И ничего приличного Карине не светит, хотя, конечно, с ее фигурой и внешностью она стала бы мечтой любого столичного мужчины. Карина ничего не имела против того, чтоб стать чьей-нибудь мечтой. А лучше — пылкой и сладостной реальностью. Но, как вскорости показал девушке опыт, сукин сын ошибок трудных, московские мужчины предпочитали не мечтать и даже не воплощать мечты в жизнь, а развлекаться без особого напряга… Снимать стресс, возникший на почве напряженной столичной жизнедеятельности. Правда, за «снятие стресса» девушке предлагали неплохие бабки. Но Карина из Затиральников уехала в столицу не для того, чтобы пополнить число московских проституток! Даже если они называются «специалистками по эротическому массажу»!

Гордость гордостью, а жить-то надо. Был у Карины в Белокаменной знакомый человечек: некий то ли шурин, то ли свояк по линии двоюродной тетки. Он из деревни рванул еще в самом начале нового русского капитализма и теперь, по слухам, держал в Москве свое дело. Прибыльное. Карина ему позвонила на сотовый, свояк назначил встречу. Когда увидел Карину, слегка ошалел и аж лицом весь замаслился. Но девушка быстро ему все разъяснила относительно своих моральных принципов и сексуальных вкусов, не включающих геронтофилию в список. Тогда он ей и предложил работенку.

А что, приличная работенка.

На нее даже имеется конкурс.

И между прочим постоянный.

«Да, кстати, учти, деточка, это заведение солидное. В некотором роде с претензией на элитарность и респектабельность. И публика потому в нем собирается соответствующая. Так что пальцами, испачканными в соусе «болонез», в трусы тебе никто не полезет, умеют клиенты пользоваться салфетками. Поэтому можешь работать без ущерба для собственной гордости и с учетом всех требований гигиены и санитарии».

И Карина, поплакав пару ночей, просчитав в уме варианты, а в кошельке оставшуюся наличность, согласилась.

Развлекательный центр «Парамон» на самом деле вообще-то был не из самых шикарных. И публика в нем собиралась не солидная-элитарная, а так — разбогатевшая шушера в законе. Но корежили из себя крутых, сидели с распальцовочкой за дорогой жратвой и выпивкой и напоминали Карине крабов, жизнь и повадки которых она как-то наблюдала по телевизору в известной научно-популярной передаче. Впрочем, девушка к публике старалась не приглядываться. Плевать ей, кто там сидит за столиками у сцены и пускает слюни, глядя на ее задницу. Ее дело (и дело ее задницы) — работать стриптиз.

Карина откинула со лба волнистые пряди своих редкостных волос — длинных, пышных, по цвету напоминающих пепел с серебром — и закурила. Кордебалету надрываться еще двадцать минут. Так что она, стриптизерша-элит, имеет законное право отдохнуть, покурить (на «кокс» или «геру» Карина, в отличие от остальных девочек, не цеплялась принципиально, здоровье берегла) и попроклинать свою жизнь, перед тем как выйти на сцену.

Конечно, такой жизни она себе не желала! Только и оставаться в родимой деревне, где все четыре времени года приходится ходить по улице в здоровых резиновых сапогах, потому как дороги в Затиральниках представляют из себя смешанную с навозом грязь, она не могла. Мать (отец давно помер по пьянке), конечно, плакала и уговаривала остаться. Но Карина была непреклонна:

— Остаться? Дояркой горбатиться? Или на птицеферме кур щупать?! Всю жизнь в дерьме по уши бултыхаться?! Что, что я здесь сделать смогу?! Замуж здесь выйду? Да за кого-о?! За последнего тракториста придурочного, что ли?! Ах, за Степана-механизатора… Да, это кандидат!.. Мать, ты хоть думай, под какой свеклоуборочный комбайн хочешь уложить свою «разъединственную дочушку»! У твоего Степана в мозгах одна солярка! И, кстати, по-моему, не только в мозгах, но и в других жизненно важных для мужика органах! От этого механизатора-передовика не то что дауны — мутанты с тремя головами родятся! И не останавливай меня! Все равно уеду! Москва, говорят, город больших возможностей. И там хоть не будет этого бесконечного навоза и солярки. А потом, мам, я, как там устроюсь, тебе все напишу. Увидишь, мне повезет!

Она написала. То, что работает в приличном месте, получает неплохо, на жизнь в Москве хватает… Только свою профессию она указывать не стала, написала — работает в развлекательном центре. Авось в Верхних Затиральниках и знать не знают, что такое развлекательный центр.

В письмах к родным исстари положено привирать в хорошем смысле, чтоб близкие не переживали за твою судьбу. Устроилась, и слава богу. А то, что с деньгами у Карины на самом деле до скрипа туго, что живет она на квартире у стервозной старухи и платит ей за эту позорную комнатенку бешеные бабки, а старуха, прознавшая про род занятий Карины, приноровилась орать девушке через дверь лекции о моральном облике порядочной женщины и грозить выселением, — в Затиральниках знать необязательно. Да еще позавчера, когда репетировала новый номер, Карина так хлобыстнулась спиной об пол, не удержавшись на шесте, что думала — конец пришел. Но ничего, оклемалась, только спина теперь вся — сплошной синяк. А Акбар, их «дрессировщик», даже врача не вызвал. Правильно. Она же не человек.

Она Бэтгёрл.

Это у нее с недавнего времени такой сценический образ. Начинала-то она свою карьеру обычно: выходила в прозрачном куцем пеньюарчике, под которым блестели только крохотные парчовые трусики, и под музыку выламывалась у шеста, как настроение было. Но проницательный Акбар эти ее ужимки и прыжки понаблюдал и сказал:

— Будешь стриптизершей и акробаткой.

Заметил, гад, что у Карины безо всяких школ художественной гимнастики (откуда им взяться в Затиральниках?!) такие от природы пластичность и гибкость, что Алине Кабаевой и рядом на шпагате не сидеть.

Хотя какое дело миллионерше Кабаевой до стриптизерши Карины Свердловой? Правильно, никакого.

Москва — столица Больших Надежд. Чем-чем, а уж надеждами она кормит до горькой отрыжки. И еще посмеивается: «Танцуй, Кариночка! Танцуй! У нас всякий труд в почете…»

Карина мельком глянула на часы и принялась натягивать свой «бэтгёрловский» костюм. Сшит он был из черной лакированной кожи и представлял собой сапоги-ботфорты на жуткой, кинжального вида шпильке, мини-шортики в обтяжку и боди, плотно закрывавшее спину, зато целиком открывавшее вниманию публики Каринину крепкую грудь с подкрашенными алым блеском-гелем сосками. Сверху Карина еще набрасывала черный полупрозрачный плащ с серебристым изображением здоровенной летучей мыши, но в плаще она на сцене пребывала совсем недолго — публика всегда настойчиво и однообразно требовала «показать тело». На волосы девушке приходилось крепить шапочку, напоминавшую черный гребень тритона, а лицо закрывать характерной маской — Бэтгёрл все-таки…

Загаженное помадой, наклейками от жвачек, пыльное и старое зеркало гримерки отразило стройную, высокую девушку лет девятнадцати в костюме, специально созданном для того, чтобы пробуждать в некоторых мужчинах самые низменные инстинкты. Карина зло сжала ярко накрашенные губы.

«Если тот подонок, который приставал ко мне вчера прямо на сцене, опять будет здесь и снова начнет… Я его просто убью. У меня каблуки острее, чем ножи».

Она услышала далекие аплодисменты, свист и нестройный гогот. Значит, кордебалет свою программу закончил. Сейчас Слонище Акбар по ее душу явится.

И он явился:

— Готова уже? Хорошая киска.

— Отвали, Акбар. Моя киска — не про твою писку.

— Уй, злая киска. Все равно я тебя когда-нибудь трахну.

Карина сделала рукой неопределенный жест, означающий, что скорее в московском метро на каждой станции поставят по бесплатному туалету, чем она, порядочная стриптизерша Карина Свердлова, добровольно-принудительно уляжется под этого похотливого скота неопределенной национальности.

— Ладно, остынь. Ты вот что, Карина… Сегодня работаешь в зеркалах.

Карину затрясло:

— Ты охренел? У меня еще спина не зажила, а я в этом дурдоме кобенься?!

Акбар пожал плечами:

— Хозяин велел. Солидные люди номер заказали, много бабла отвалили. Так что работай.

— А на основной сцене кто будет? — сникла Карина.

— Не твоя печаль. Что — у нас баб мало — возле шеста заголяться?

— Вот и посылали бы их… в зеркала.

Акбар противно улыбнулся:

— В зеркалах работаешь только ты, киска. Так что — вперед.

— Я тебя когда-нибудь задушу, Акбар, — в бессильной злобе пообещала Карина.

— Не задушишь. У меня шея толще, чем у тебя талия. Иди работай! — сказал Слонище и придал Карине шлепка для ускорения.

Карина вышла, кутаясь в плащ, из гримерки и зацокала каблуками по внутренним переходам центра. Ей хотелось зареветь, начала снова болеть спина, и затряслись руки… Она не хотела идти туда!

Собственно, «зеркалами» и Акбар, и все девочки называли большой отдельный кабинет для о-очень богатых клиентов. Всю отделку стен, пола и потолка кабинета составляли специальные небьющиеся зеркала. Клиенты приходили в кайф от того, что, сидя за столиками, они со всех сторон окружены своими отражениями. Для заказанной танцовщицы в этом зеркальном царстве стоял зеркальный же шест. Когда Карине пришлось в первый раз танцевать в этом кабинете, ей даже показалось красивым это обилие зеркал, но с первых своих па она поняла, как это трудно — двигаться среди отражений. Они отвлекают. Они сбивают с ритма и сами сбиваются. А еще преследует жуткая мысль о том, что вот сейчас взмахнешь ногой — и заедешь в стекло. И все эти зеркала разрежут тебя на кусочки, потому что брешет Акбар насчет того, что они небьющиеся. Это лоб у него небьющийся…

Дополнительным эффектом кабинета было то, что дверь, из которой появлялась стриптизерша, тоже была зеркальной и находилась за спиной у сидящих за столиками клиентов. И они сначала видели множество ее отражений, а уж потом — саму девушку, когда она подходила к шесту. Но Карина, едва вошла, тоже увидела, кто отражается в зеркалах. За столиком сидел всего один клиент.

Тот самый.

Который вчера ее чуть не изнасиловал прямо на сцене.

Он улыбался.

— Привет, — ласково сказал он. Его отражения оскалились в улыбке вместе с ним. — Рад тебя видеть, моя сладкая. Шампанского выпьешь?

— Я на работе, — нарочито грубо ответила Карина. Она старалась держать себя в руках и не показывать этой сволочи…

Как она на самом деле его боится. Он снова улыбнулся. Он мог бы даже показаться вполне симпатичным мужчиной, если бы не взгляд. Он смотрел на Карину, как на свою пепельницу. И пил шампанское.

— Я на работе, — для чего-то повторила Карина и сделала шаг к шесту.

— Тогда работай, детка. А я буду смотреть, хорошо ли ты работаешь.

Из скрытых за зеркалами динамиков зазвучала музыка, под которую Карина делала свой знаменитый номер «Гуттаперчевая девочка»: сначала долго крутилась у шеста, потом карабкалась к самой верхушке, а оттуда, перевесившись через специальную перекладину, медленно и постепенно скользила спиной по шесту — голова вниз, руки прижаты к бокам, губы шепчут молитву о том, чтоб не сломать себе шею… Нет уж, хрена лысого! Перед этим подонком она так выламываться не будет!

Карина, не снимая плаща, красиво закружилась вокруг шеста, зацепившись одной ногой за основание прочной стальной палки, а другую вытянув как для шпагата. Ее зеркальные подруги проделали то же самое, но их, в отличие от Карины, не пугала мысль о том, что придется заголяться перед маньяком.

Потому что этот клиент точно маньяк. Он встал и придвинул пару столиков к двери. Вплотную. Забаррикадировал.

— Танцуй, детка, — сказал он, прислонившись к зеркальной стене. — Я скоро тоже стану танцевать с тобой… Э, так не пойдет. Снимай-ка плащ. Снимай! Или я сам подойду…

«Я попалась! — отчаянно вопила внутри себя Карина. — Он меня не выпустит!»

Отчаяние — загадочное чувство. Иногда оно придает отчаявшемуся какую-то странную силу.

Карина, глядя прямо в глаза мужчине, сбросила плащ. Сорвала маску. Отшвырнула бэтменовский гребень, и ее волосы рассыпались по плечам. И засияли, словно вобрали в себя блики зеркал. А глаза Карины стали непонятного цвета. Цвета грозовых туч.

— Я танцую! — сказала она и сделала сальто. Приземлившись, девушка ударила каблуками в зеркальный пол. Хоть бы хны.

— Он не разобьется, — улыбнулся клиент. — Танцуй, детка. Покажи мне свое тело. У тебя красивое тело…

И Карина увидела, что брюки у клиента расстегнуты и одной рукой он взбадривает свое хозяйство, а в другой сжимает длинный столовый нож. Карина еще глупо подумала, уж не собрался ли этот придурок обкарнать свои причиндалы у нее на глазах. Он, понятно, не собирался. У него имелись другие варианты для получения удовольствия. Карина это поняла. И тут у нее словно что-то перемкнуло в голове.

Она прижалась к шесту спиной, вытянула ладони вверх, крепко зацепилась за холодный металл шеста, изображая, будто руки связаны, чуть раздвинула и согнула колени…

— Иди ко мне, — позвала она мужчину. — Танцуй со мной. Возьми меня.

По безумному серебряному блеску в его глазах Карина определила, что сказала верные слова.

— Я иду, моя детка. — Нож блестел, как кусочек зеркала, а на то, что выглядывало из зева ширинки, вообще лучше было не смотреть. — Я так хочу танцевать…

Карина отсчитывала секунды. Только бы каблуки не подвели!

И когда маньяк оказался в зоне досягаемости ее длинных ног, стриптизерша выполнила свой знаменитый трюк «Бросок кобры». Крепко держась руками за шест, она легко вскинула свое послушное тело и изо всей силы ударила острыми длинными каблуками в живот и пах клиента.

— Что? — удивленно взвизгнул тот и перевел взгляд на свою рубашку и ниже, где все быстро превращалось в красно-бурую, липкую и мокрую от крови смесь. — Ты не дала мне кончить, сука!

Карина завизжала и разжала руки. Вместе с ней на пол рухнул и маньяк, хрипя и пытаясь выдернуть Каринины сапоги из месива, в которое превратился его живот и еще кое-что. Карина быстрее избавилась от сапог, подхватила плащ и, еле сдерживая тошноту, кинулась к забаррикадированной двери. А зеркала кругом отражали окровавленного мужчину, стиснувшего рукой высокие черные сапоги…

— Ты не уйдешь, сука! — прохрипел он и свободной рукой, как-то по-особому изогнувшись, метнул ей вслед нож.

И, спасаясь от ножа, теряя остатки самообладания, Карина грохнулась всем телом о зеркало, которое никак, ну никак не могло быть дверью и к тому же рекламировалось как совершенно небьющееся.

Звон стекла в VIP-кабинете привлек внимание одного из охранников. До этого он слышал женский крик, но на это реагировать не полагалось: раз баба вопит, значит, так хочется клиенту, а клиент всегда прав. Стекло — другое дело. Это имущество. Ценное. Поэтому охранник вызвал Акбара и вместе с ним ломанулся в зеркальный кабинет.

На полу кабинета обнаружился истекший кровью клиент с уже остекленевшими глазами, окровавленные сапоги-ботфорты и солидных размеров дыра в зеркальной стене. Дыра по очертаниям напоминала человека, и от нее во все стороны бежали сверкающие трещины.

— Чё тут было? — вытаращился охранник. — Ментов вызывать?

— Погоди с ментами, — осадил его мудрый Слонище Акбар. — Не видишь, что ли: наша Каринка этого пацана пришила. Он, видно, к ней полез, ну и… Как вот только они зеркало разбить ухитрились — не понимаю.

— А где Карина-то? — Охранник оглядывался, словно надеялся увидеть стриптизершу под завалом из столиков или на верхушке шеста.

— Хрен ее… Погоди-ка. Что это за чернота такая в дырке?

Акбар осторожно протянул руку и коснулся пальцами зазеркальной черноты.

— Чего там? — нетерпеливо дергался охранник.

— Чертовщина. Мягкое что-то. На тряпку похоже. — И Акбар вытянул из дыры длинный черный плащ.

В котором Карина исполняла роль Бэтгёрл.

— Твою мать… — задумчиво сказал Акбар и захотел было еще посмотреть в дыру…

Которой уже не было. По зеркальной поверхности словно прошла волна, делая ее целой и совершенно гладкой.

— И на полу — ни осколочка, — ошалело присвистнул охранник.

Акбар с охранником решили труп клиента потихоньку ночью вынести из зеркального кабинета, а до той поры никого туда не пускать и никому ничего не говорить. Если спросят о Карине — отвечать, что приболела и решила взять отпуск, в деревню съездить.

Только почему-то в этот самый вечер в «Парамон» нагрянули ребята из группы «Альфа», и вовсе не для того, чтобы пить вино и снимать девочек. Схватили Акбара, прятавшего в костюмерной десять килограммов взрывчатки, ящик с «калашами» и целую тонну «кокса». А уж когда обнаружили в зеркальной комнате изуродованный труп, оказавшийся трупом заместителя одного крутого депутата…

Одним словом, «Парамон» в одночасье перестал существовать как юридическое лицо и место, где столько времени работала стриптиз некая Карина Свердлова.

Да и о Карине более не было ни слуху ни духу. Словно и она в одночасье перестала существовать. Во всяком случае, для этого мира.

* * *

— Где я? — голосом, похожим на писк полузадушенной мыши, осведомилась босая девушка с обнаженной грудью.

— Где я? — голосом, напоминавшим звон упавших на каменный пол клинков, поинтересовалась молодая дама в сером платье, обтягивавшем ее, словно вторая кожа.

И тут они, в смысле дамы, впервые посмотрели друг на друга.

— Кто вы? — строго спросила странную полуголую девицу Кириена и с запоздалым страхом поняла, что говорит вовсе не на языке родной Монохроммы.

— А вы кто? — в свою очередь вытаращила глаза Карина и ахнула: она понимала, что говорит и что у нее спрашивают, только вот слова были совсем незнакомыми.

«Видимо, в тренировочном зале меня поразил разрыв сердца, и душа моя, расставшись с телом, попала в это странное место… — размышляла архелая. — Какой позор умереть такой смертью! Я всегда мечтала лишиться жизни на поле боя, на холме из трупов убитых мною врагов…»

«Я, видать, померла. Тот маньяк меня затрахал до смерти и порезал на порционные кусочки. А это я теперь в аду нахожусь, за грехи свои тяжкие…» — вяло предположила стриптизерша.

Хотя на ад герцогская парадная опочивальня менее всего походила. Сюда по приказу Рено и просьбе ополоумевшего от восторга Уильяма (ведь его непостижимый рассудку и официальной науке Тарсийского Ожерелья опыт удался! Ликуйте, други! Трепещите, враги!) слуги принесли лишенных сознания, безвольных и едва живых женщин. И хотя, по предупреждению Гогейтиса, последствия его опыта могли оказаться весьма мрачными, женщины, прошедшие Систему Окон и Зеркал, выжили. Без видимых телесных либо душевных повреждений. Причем Кириена и Карина одновременно пришли в себя, одновременно же и принялись осматриваться, не пытаясь подняться с мягких низеньких кушеток, на которых лежали друг напротив друга.

Стены парадной опочивальни были обиты драгоценным шелковистым материалом, на котором вышитые разноцветными блестящими нитями пышные цветы, деревья и неведомые птицы даже раздражали глаза своей невообразимой пестротой. Прямо напротив кушеток располагался большой камин с матовым, молочной белизны стеклянным экраном, рассеивавшим яркое пламя, делая его приятным для глаз. В глубине полутемной комнаты угадывались очертания огромной кровати под балдахином, нависавшим, как черно-золотая туча. У подножия кровати невысокие продолговатые чаши в форме лодок были заполнены серебристо-серыми крупными цветами, каких Карине не приходилось видеть. А еще в комнате витал странный, сладковатый, но в то же время нежный аромат, от которого голова становилась ясной и легкой.

— Это, наверное, цветы так пахнут, — высказалась Карина, потому что молчание ее угнетало. А еще ее мучила мысль о том, что женщина напротив ей почему-то знакома…

— Да, похоже, что это цветы, — согласилась женщина и вздохнула. — Хотя я никогда толком не знала, что означает слово «цветы»… Однако это сейчас не столь важно Позволите ли вы мне свести достойное и лестное для меня знакомство с вами?

В ответ Карина захлопала глазами. Такого архаического оборота речи ей сроду слыхать не приходилось. Тем более, повторимся, ничего близкого родному языку стриптизерши Свердловой в разговоре даже и не наблюдалось.

И все же Карина поняла, что не ответить будет невежливо.

— П-почту за высокую для своего недостоинства честь, — сглотнув слюну, выдала она фразу, вовремя влетевшую в сознание из какой-то давным-давно читанной книжки. То ли Джейн Остин, то ли Шарлотты Бронте. Начитанность помогла. Во взгляде незнакомки наблюдательная Карина заметила неуловимую, но, как оказалось впоследствии, разительную перемену к лучшему.

Поначалу незнакомка смотрела на полуголую Карину приблизительно таким взглядом, каким хозяйка одаривает не вовремя принявшуюся за чистку ковров служанку.

Теперь взгляд изменился.

Так смотрят не на стриптизершу или домработницу. Так смотрят на равную.

Карина не могла не подумать, что это ей почему-то приятно.

Меж тем женщина в сером платье неуверенно, словно проверяя, слушается ли ее тело, встала и подошла к Карининой кушетке. Стриптизерше тоже неловко стало лежать, и она торопливо вскочила, стыдливо прикрывая ладонями грудь.

Теперь они стояли друг напротив друга.

Кириена склонилась в поклоне, который Первым Церемониалом Монохроммы трактовался как «общепредупредительный».

Карина, за неимением других знаний, поклонилась исконным «русским поясным».

И только теперь женщины внимательнее осмотрели друг друга.

И Карина Свердлова вдруг поняла, что ей казалось таким знакомым в этой надменно красивой даме.

Дама выглядела точно как Карина, только, пожалуй, лет на пять-шесть постарше.

Главное, волосы были — один в один.

И глаза — с непонятным грозовым оттенком.

— Кириена Суорд, — церемонно представилась дама.

— Карина Свердлова. — Карина, окончательно застыдившись своей наготы, скрестила руки на груди и в такой позе стала похожа на известную статуэтку, вручаемую в качестве высокой кинематографической награды.

Женщина со звучным именем Кириена пристально посмотрела на девушку:

— Вы очень похожи на меня. Словно сестра-близнец. Это так странно.

— Да, я это тоже заметила… Что такое?!

Ничего особенного. Кириена просто вытянула указательный палец и невесомо коснулась им прядки Карининых волос.

— Вы не бесплотный дух, — констатировала она при этом.

Карина в долгу не осталась и, перехватив запястье своего двойника, резюмировала:

— Вы тоже не привидение.

Женщины растерянно опустили руки.

— Как вы думаете, почтенная Карина, мы умерли? Или пребываем в неком состоянии, которое еще неизвестно ни жизни, ни смерти?

«Почтенная Карина» еще раз осмотрелась вокруг, оглядела Кириену, себя и изрекла:

— А фиг его знает!..

— Фиг — это ваше божество, покровительствующее мертвым? — незамедлительно поинтересовалась Кириена. Официально ее родина декларировала так называемый рациональный политеизм, поэтому знание о каком-либо новом божестве не считалось еретическим противоречием.

— А? Нет, фиг — это… Это типа оборот речи такой. Но теперь я думаю, что фиг — это и вправду божество. Только покровительствует оно живым. Особенно попавшим в такие вот… переделки. Извините, я наверное, не очень точно выражаюсь…

Вот за это Карина зря извинялась. Она если и выражалась, то всегда со снайперской точностью. Но девушке почему-то не хотелось, чтоб об этом узнала ее строгая и прекрасная копия.

— Поначалу я так и думала, госпожа Кириена, — деликатно продолжила она, — что и вы и я наверняка померли. Хотя я всегда считала, что уж если отправлюсь на тот свет, то тогда тела своего лишусь и буду похожа на легкий такой туманчик…

— По учению наших апологетов, и я, перейдя в одну из предвечных стран Немятежного Мира, должна была лишиться бренной оболочки, — задумчиво ответила Кириена, и тут ее просто не могло не осенить. — Но если мы все еще пребываем в наших телах, то, значит, мы не мертвы?! Да и место, в которое мы попали, сложно назвать обителью смерти… — Кириена подошла к камину, присела на корточки, протянула руку к пламени. — Оно настоящее! Здесь нет ничего призрачного!

— Это радует, — рассеянно отметила Карина, завороженным взглядом рассматривая подвешенные под потолком хрустально сверкающие капли, покачивающиеся на серебряных нитях. — Тогда мы просто попали в какую-нибудь сокровищницу… К примеру, арабских шейхов…

— Здесь такие удивительные цвета… — в упоении проговорила Кириена, не слушая своей новой знакомой, — Я еще никогда не видела ничего подобного!

Кириена подошла к стене и внимательнейшим образом принялась разглядывать яркие вышивки. Карина отвлеклась от хрустальных подвесок и тоже присоединилась.

— Классно. То есть великолепно, — сказала она. — Ручная работа, наверняка. И как вышивали: даже стежков не видно! Ой, а вот эти цветки очень похожи на наши садовые гвоздички, вот эти алые и ярко-розовые!

Кириена водила пальцем по букетам узоров словно слепая:

— В Монохромме нет таких цветов. Нет алого, розового и вот этих…

— Голубой? Зеленый?

— Да. И вот этих…

— Желтый?! Лиловый? Сиреневый? Ошизеть! Это что же за Монохромма такая? Страна? Или… планета?

Похоже, Карину посетила вполне здравая мысль, что она похищена инопланетянами для зверских опытов и надругательства над личностью. А Кириена — тоже подопытный объект, только ее не с Земли, а с другой планеты либо галактики сперли. И тоже будут всячески измываться.

«Живой не дамся! — на всякий случай протелепатировала узурпаторам-инопланетянам Карина. — И Кириену не дам!»

Кириену, к счастью не заметившую, как напряглась Карина, ожидая ее ответа, шатнуло ветром тоски, и она произнесла глухим, таящим слезы голосом:

— Монохромма — это моя родина. Далекая и… несчастная страна.

— Я про такую страну никогда не слышала, — честно призналась Карина.

Да и откуда бы ей слышать?!

— Это маленькая страна. И ее главные цвета черный, белый и серый. Все остальные цвета запрещены к использованию как ослабляющие концентрацию воли к борьбе и победе, а также влияющие на возникновение антигосударственных настроений.

— Ну и порядочки у вас! А как же тогда деревья? Трава?

— Я не знаю, что такое деревья, в Монохромме они не растут. У нас только скалы, серебряные озера, вода которых непригодна для питья, и ядовитый песок-бронзовик. Воду мы покупаем у соседних дружественных держав. А трава, цветы — редкость и слишком большая драгоценность — их привозят с другой стороны континента лишь во время самых важных государственных праздников. И право любоваться цветами имеют только особы Высшего Государственного Ряда. Простолюдинам и воинам вроде меня этого зреть не положено. Я слышала, что есть края, где все иначе, чем в Монохромме, но никогда не бывала нигде, кроме своей страны.

— А что так? В смысле почему?

— Когда страна находится в состоянии войны, ее бойцам не до путешествий…

Карина сочувственно вздохнула. Оглядела себя и потянула с кушетки легкую, персикового цвета, узорчатую шаль — прикрыться. Потому что она немного робела перед женщиной из страны, где признают только черный, белый и серый цвета. Кириена заметила манипуляции девушки и спросила отвлеченным тоном:

— Там, откуда вы родом, все женщины ходят полунагими?

— Нет. — Карину бросило в краску. — Только… некоторые.

— Зачем?

Стриптизерша вспомнила маньяка и свои танцы у шеста, и ее передернуло. Но ответила она лишь:

— Работа такая.

Кириена чуть поджала губы:

— И вам такая работа нравилась?.. Впрочем, отряды наших дев-смертниц тоже бросаются в бой, имея из одежды лишь ножны для своих мечей. Но их нагота призвана навести дополнительный ужас на противника, тогда как ваша…

— Давайте сменим тему разговора. — Карина вымученно улыбнулась. — Разве не удивительно, что мы с вами оказались в загадочном месте и, кроме того, заметьте, обе говорим не на родных языках, но вполне понимаем друг друга? Просто фантастика!

— Фантастика?!

— Ну, сказка…

Когда Система Окон сработала положительно и бесчувственные тела обеих женщин оказались лежащими на блестящих столах в комнате Гогейтиса, спешно переделанной под лабораторию, восхищенный результатом эксперимента герцог Рено беспокоился лишь об одном: смогут ли женщины понимать друг друга и освоить язык Тарсийского Ожерелья? На что Уильям ответил:

— Не тревожьтесь, созерен! Я ввел дополнительную программу лингвистической унификации.

Судя по тому, как легко общались меж собой Кириена и Карина, программа Уильяма Гогейтиса, как ни странно, сбоев не давала.

— Сказка? То есть устное либо письменное изложение событий, заведомо не происходивших и не имеющих отношения к обычной жизни? — переспросила Кириена. — О нет! В Монохромме давно запрещены сказки и подобные им баснословные истории. Они оказывают растлевающее влияние на сознание подрастающего поколения и отвлекают детей от их основной задачи…

— Учиться, учиться и учиться? — вспомнила избитую фразу Карина.

— Именно так, — согласилась Кириена и удивленно выгнула бровь. — Неужели и в вашей стране известны заветы Великого Сновидца Светлого Будущего?

— Известны, — кивнула Карина. — Только по этим заветам давно уже никто не живет.

Кириена нахмурилась:

— Что же это за страна такая?

— Россия…

Теперь пришла очередь Кириены строить догадки. Она сурово поджала губы:

— Не слыхала о такой державе. Скажите, почтенная Карина, не входит ли ваша страна в так называемый Альянс Левых Сил? Не выступает ли она под знаменами Общины Разъединенных Племен? Монохромма вот уже много веков ведет с ними непрекращающуюся кровопролитную войну…

— Первый раз слышу. Я, вообще-то, всякими войнами не увлекаюсь.

Кириена пристальным взором окинула с головы до босых пяток Карину и сказала:

— Это заметно.

Карина между тем, осмелев, двинулась по периметру опочивальни. Покрывало на кровати из неизвестного пышного меха, напоминавшего своей невесомостью и воздушностью пену с кружки какао со взбитыми сливками, привело ее в тихий восторг. Шиншиллы, соболя, голубые норки и облезлохвостые песцовые шубки были забыты в один момент. Карина твердо для себя решила, что готова отдаться любым экспериментам инопланетян над собой, лишь бы в качестве моральной и материальной компенсации они вручили ей палантин (лучше пару-тройку), сшитый из такого фантастического меха. Она погрузила в податливый ворс руки по локти, прижалась к меху голой грудью, вдохнула исходящий от покрывала смешанный дурманно-нежный аромат и ощутила почти экстатическое чувство.

— Карина, опомнитесь! — строго одернула ее дама-двойник. — Мы у чужих. А если все эти услады для взоров, тела и слуха на самом деле таят в себе смертельную опасность?!

Карина нехотя рассталась с мехом. Кириена, словно закованная в незримые латы, осматривала комнату.

Рядом с кроватью дамы констатировали наличие высокого резного шкафа, инкрустированного яркими камнями, и после эмоционального, но короткого совещания решились его открыть.

В шкафу оказались вовсе не чудища и не наемные убийцы (и не инопланетяне, как домыслила Карина, посчитавшая шкаф искусно закамуфлированной кабиной для нуль-транспортировки и прочих гиперскачков).

В шкафу оказались наряды. Но какие!!!

— И это называется платье? — во весь голос изумлялась Карина. — Да если я его надену, то стану похожей на золотую бочку с серебряными крылышками!

Следует отметить, что в гардеробе парадной опочивальни Главного Советника действительно хранились костюмы, не предназначавшиеся для повседневной носки. Это были церемониальные и свадебные облачения, принадлежавшие покойным родителям герцога Рено и оберегавшиеся как драгоценная реликвия.

— Вряд ли эти наряды предназначены для женщин. У них вид какой-то очень уж… ритуальный, — осторожно сказала более догадливая архелая. — Знаете, Карина, меня все больше и больше занимает мысль о том, что чьей-то недоброй волей мы с вами из наших родных стран перенеслись в совсем иной мир и стали… пленницами.

— Блин! — ругнулась Карина. Кажется, ее опасения насчет инопланетян начинали обретать под собой почву. — Так я и знала! Ну нету в жизни счастья! Нет бы мне в какое толковое место попасть, в зону какую-нибудь курортную, в санаторий, на пляж с коктейлями, яхтой и яхтсменом — так ведь все выходит наоборот! А почему вы, почтенная Кириена, вдруг решили, что мы находимся в плену?

— На этих нарядах я вижу вышитые символы черной эзотерики, — прошептала Кириена. — Они встречались мне на знаменах и полковых значках, оставшихся от древних враждебных армий и безжалостных завоевателей. Видимо, эти облачения предназначены для местных жрецов. Или, хуже того, колдунов. Взгляните, подол этого плаща весь разрисован переплетенными в кольцо стрелками! Это же недобрый знак Возвратно-Поступательного Зла!..

Карина вгляделась внимательнее в значки и вдруг рассмеялась:

— Да в нашем мире такие знаки везде понарисованы! Даже на расческах! Они означают, что предмет сделан из веществ, не приносящих никакого вреда природе! Брехня конечно. А что до нарядов этих… Хоть они и блестят, как новогодние елки, я бы их даже на дружескую вечеринку надевать не решилась.

— Я с вами совершенно схожего мнения, — кивнула Кириена, хотя словосочетания «новогодняя елка» и «дружеская вечеринка» были для нее новы и непонятны.

Женщины закрыли шкаф и вернулись к камину.

— Здесь нет ни одного окна, — заметила Кириена. — И ни одной двери.

— Боятся, что мы сбежим, — без интонации разъяснила архитектурный недостаток Карина и только потом спросила себя: «А кто боится? Куда мы попали?»

Примерно с четверть часа Карина и Кириена провели в бесплодном диалоге, посвященном двум вышеприведенным вопросам.

Но даже эти важные вопросы в конце концов отступили перед довольно громко заявившими о себе естественными человеческими потребностями.

— Пленных, между прочим, кормить положено, — в пространство заявила Карина, кутаясь в утащенное-таки с кровати меховое покрывало. — И вообще… предоставлять им все необходимые удобства. Хотя бы биде!

— Я бы не стала здесь есть и куска хлеба, — гордо ответила на это Кириена, пропустив «биде» мимо ушей. — Неизвестно, чего от нас добиваются, почтенная Карина. Может быть, нас примутся долго морить голодом, а потом за сытный ужин заставят предать родину!

— Почему за ужин?

— Ну, за обед — какая разница!

— Голодными мы тут долго не протянем, — уныло подытожила Карина. — Хотя я не врубаюсь, на фиг надо было нас похищать из наших стран, чтоб голодом морить?!

— Чтоб выпытать все государственные тайны!

— Ничего себе! А если я никаких тайн не знаю, то меня просто так, за здорово живешь, пытать будут?! Я на это не согласна!.. Блин. Если через полчаса мне не покажут, где здесь уборная, я приспособлю под свои нужды вон ту золотую вазу!

Но Карининым угрозам не суждено было сбыться. Одна из шелковых стен опочивальни вдруг бесшумно отъехала в сторону, и в комнату вошли, приглушенно хихикая и перешептываясь, четыре симпатичные девицы в скромных темно-зеленых платьицах и светлых передничках.

— Служанки, — определила Карина. И не ошиблась.

— Доброго вам дня, благородные дамы! — вразнобой загомонили служанки. — Слава небесам, вы пришли в себя! Не угодно ли вам чего? Мы к вам приставлены и обязаны все ваши желания выполнять…

Рыжеволосая крепенькая девушка с веснушчатым лицом и плутоватыми глазами дернула за рукав свою товарку — девицу столь скромного вида, что в эту скромность никак не верилось, и подскочила вместе с нею к архелае:

— Нас зовут Эмми и Эни, госпожа. С вашего позволения, мы будем прислуживать вам…

Кириена слегка опешила:

— Как угодно… — Но потом вдруг выпрямила свой стан и видом стала похожа на гордую шпагу. — Я в своей жизни всегда обходилась без слуг! Негоже пользоваться услугами, когда сама прекрасно все можешь сделать!

— Я, кстати, тоже иду по жизни без камеристок! — громко объявила Карина, но вторая пара служанок (обе смазливые, востроносые, с такими гладкими черными волосами, словно намазали их ваксой) кинулась ей кланяться:

— Мы Марджи и Энджи, госпожа! Пожалуйста, позвольте нам вам послужить! Иначе наш господин…

И тут девушки зажали ладошками рты. И принялись переглядываться, мол, нечего болтать лишнего!

— Господин… — протянула Кириена Суорд. — И кто же ваш господин?

Девушки сникли:

— Нам этого говорить не велено. Он сам вам представится, когда вы искупаетесь и переоденетесь.

Карина обрадованно хлопнула в ладоши. Ей, по всему видно было, легче получалось осваиваться в новом мире, нежели гордой и суровой Кириене. Бывшая стриптизерша спросила у черноволосой Марджи:

— Уборная есть тут? И ванна?

— Да, госпожа, идемте с нами, мы вам все покажем! — загомонили Марджи и Энджи.

— Карина, будь я на вашем месте, я бы поостереглась идти с этими девицами! — суровым тоном сказала Кириена и поджала губы. — Не нравится мне все это!

— А, ладно! — Карина махнула рукой. — Хуже, чем мне было, уже не будет! Пока, Кириена! Надеюсь, скоро встретимся!

И стриптизерша ушла в стенной проем, сопровождаемая служанками.

С Кириеной дело обстояло сложнее. Она уселась на кушетку и на все уговоры служанок позволить им сделать ей прическу, поменять платье и почистить туфли отвечала решительным отказом. Мало того, она требовала, чтобы неизвестный «господин» незамедлительно явился пред ее грозового цвета очами и ответил, по какому праву он посмел похитить и заточить неизвестно где свободную гражданку Монохроммы!

Служанки чуть не плакали:

— Госпожа, потерпите, все скоро выяснится! Ну почему вы не хотите переодеться? Здесь положено переодеваться к обеду…

Меня устраивает мое платье! — непреклонно отвечала Кириена, словно этот скромный кусок серого монохромного сукна мог служить ей настоящей броней от непонятных, но приближающихся опасностей. Хотя это вовсе не означает, что гордая архелая Кириена Суорд поддалась непристойному чувству трусости. Архелае до последнего времени вообще чужды были всякие чувства, помимо одобренных резолюциями Государственного Совета.

Меж тем герцог Рено и невидимка Уильям маялись бездельем в трапезной. Парадный стол уже был накрыт, сиял, ломился и делал все остальное, что и полагается делать парадным столам; старшая домоправительница герцога (по его личному приказу) постелила тонкие шелковые скатерти с королевскими монограммами и поставила те тарелки, блюда и кубки, которыми полагалось сервировать стол лишь тогда, когда замок Главного Советника удостаивался чести принимать под своими сводами Ее Величество. Золотые канделябры пылали жаркими душистыми свечами. Маленькие служанки носились, как бабочки от сачка, расставляя на столе кушанья, которыми безмерно гордился герцогский повар… Двое дюжих младших поварят (каждый выше ростом господина герцога на целых полторы головы) бережно внесли прямо в зал корзину, в которой, опутанные паутиной и покрытые пылью столетий, словно глаза болотного гламура, поблескивали бутыли с благороднейшим вином из герцогских погребов. Герцог Рено прекрасно знал, что всего за пару таких бутылей можно купить небольшой островок из тех, что постоянно выставляла на аукцион жадная до чужих земель, но обнищавшая Славная Затумания… Но ради сегодняшнего особого торжества герцог не поскупился и не жалел бесценного вина. Тем: более что дамы, коим предстояло озарять своим присутствием торжественную трапезу, на данный момент были дороже всего содержимого подвалов и сокровищниц Главного Советника. А также всех сокровищниц Тарсийского Ожерелья.

— Как ты полагаешь, Уильям, они уже пришли в себя после Окон?

— Должно быть так, — отвечал невидимка. Уильяму приходилось нелегко: любой костюм заканчивался там, где начиналась его невидимая голова. Странно, но слуги быстро привыкли к безголовому приятелю герцога и уже не шарахались, когда на них в сумерках двигался мужской костюм, имевший над пышным воротником из кружев пустое место.

— Тебя дамы могут испугаться, — заметил герцог.

— Если они действительно отражения известной нам женщины, то пугливость им не должна быть свойственна. Тем более что я им все объясню, — парировал прозрачный магистр.

— Хорошо, — усмехнулся герцог, — Я надеюсь, что хоть они поймут эти объяснения. Потому что все твои высокоученые фразы созданы на погибель моего рассудка и здравого смысла. Кстати, ты заметил: женщины в самом деле поразительно похожи!

— Заметил. Но ведь это и входило в программу. Зачем вам женщина, не похожая на Абигейл?

— Действительно… Ох, Вилли, что-то я себя неуютно чувствую.

— Созерен?

— Легче выдержать хорошую драку с бандой головорезов Удаленных, чем давать объяснения женщине.

— Двум женщинам. Вы сами просили резервную копию.

— Сам, — мрачно согласился герцог…

А одна из упомянутых дам, в честь которых готовился в герцогском замке парадный обед, не подозревая, какие думы и печали омрачают чело Главного Советника Тарсийского Ожерелья (и тем более не подозревая о существовании и Советника, и такой загадочной страны), отдалась на волю судьбы и посему весело плескалась в большой бадье из мореного дерева и хохотала, слушая шуточки-прибауточки бойких служанок.

Поначалу Карина, увидев бадью, завопила: «Это чё?! Я туда должна лезть мыться?! Скамейки тут у вас золотые, стены шелковые, а джакузи нету! И вместо унитаза — дырка в полу! Не фига себе богатая жизнь! Замок, называется!» Но потом поняла, что лучшего ожидать не приходится, и, с удовольствием стянув с себя опостылевший «бэтгёрловский» костюм, полезла в душистую воду, опираясь на плечо девицы с именем Марджи. При этом Марджи вдруг жалостливо вскрикнула:

— Госпожа, ваша спина! На ней нет живого места! Ужасно!

— Да знаю! — пробулькала Карина. Она уже погрузилась в бадью почти по переносицу — вода была такая нежная и влекущая, ласкающе-теплая, пахла свежеразрезанным лимоном и чуть пощипывала кожу. — Синяки сами пройдут…

— Нет-нет, Энджи, немедленно принеси целебную мазь господина С’едуксена! — потребовала Марджи у товарки. — Разве можно благородной госпоже ходить в синяках!

— С каких это пор я благородной стала? — пробурчала себе под нос Карина, но решила принимать все как есть. Благородной меня считаете — пожалуйста! Носитесь со мной, как дитя с «чупа-чупсом», — да ради бога! Только не уроните! Раз попала я в обстановочку, в которой впору только кино про жизнь и труды Чезаре Борджиа снимать, — буду вести себя соответственно.

Бывшая стриптизерша вдоволь наплескалась в бадье, Марджи вымыла ей голову. Причем Карина отметила, что вместо мыла здесь пользуются составом, похожим на крем, но пенится и отмывает он не хуже. Выкупавшуюся девушку подвергли процедуре смазывания спины, и процедура помогла — синяков не стало за минуту.

«Врачи тут, видать, покруче наших», — лениво подумала при этом разомлевшая от мытья Карина.

— Пожалуйте облачаться, госпожа, — ласково пропела Энджи и указала рукой на полукруглую нишу в стене «банной комнаты». В нише стояло зеркало на резном, с затейливыми инкрустациями из камней столике и шкаф, немного похожий на тот, что Карина видала в комнате, где очнулась вместе с Кириеной.

— Наряд-то хоть приличный? — для порядка спросила бывшая стриптизерша, но тут увидела рекомый наряд…

И позабыла обо всем на свете.

Таких платьев ей даже в самом смелом сне про красивую жизнь не снилось.

Хотя чего уж такого особенного в сочно-василькового цвета ткани, мягкостью и переливами напоминающей бархат? И то, что воротник и гладкие рукава сплошь затканы голубоватыми мерцающими шариками, похожими на жемчуг, — тоже не фантастика. К воротнику сзади на золотой цепочке крепилась прозрачная, небесного цвета длинная накидка воланами — просто и без вычурности… Но когда Карина — в платье и с искусно уложенной прической — полностью оглядела себя в зеркале, то не узнала собственного отражения.

— Это не могу быть я… — прошептала она. — Это королева какая-нибудь…

И тут Марджи аккуратно вплела в завитки Карининой прически золотые листья лучившейся драгоценными камнями диадемы.

— Невероятно, — только и прошептала Карина. Она сама себя не узнавала.

Точнее, узнавала. Только с другой, ранее скрытой и неизвестной стороны.

И если инопланетяне пытать ее не будут (Карина даже внутренне засмеялась глупости своих домыслов, любуясь покроем платья и сверканием камней диадемы), Слонище Акбар во главе своей банды тоже по ее душу сюда не явится, то значит…

Значит, ее сказка началась.

Ну, может, и не сказка.

Что-то в. этом роде…

— Теперь вам пора подкрепиться, госпожа, — кланяясь, сказали служанки. — Мы проводим вас в трапезную.

— Погодите! — Карина отчаянным жестом сложила перевитые блестящими бусами руки. — Я никуда не пойду, клянусь мамой, пока вы мне не расскажете, что это за место, в котором я нахожусь! Я должна все знать заранее!

— Но нам не велено… — Девушки переглянулись. И тут Карина неожиданно коснулась диадемы рукой и произнесла незнакомым, властным голосом:

— Я вам велю.

Служанки даже слегка побледнели и поклонились:

— Как будет угодно госпоже… Так что же вы хотите узнать?

Карина припомнила, что прежде всего требуют герои фантастических романов, попав в параллельный мир, и заявила:

— Историю!

— Нашего замка?

— Нет. Всего, что вокруг. Что это за страна?

— Тарсийское Ожерелье, госпожа, — пояснила Марджи. — Так называется она испокон веков.

— А почему?

— Наверно, потому, что живем мы как бы на нескольких островах. А соединяют их переходы, которые построили еще при самом первом короле…

— Вот здорово! Рассказывайте дальше!

— Только не гневайтесь, госпожа, мы и сами многого не знаем. Мы ведь только служанки.

— Ничего. Я тоже вроде… не королева. Хотя… как сказать.

— Позволите начать, госпожа?

— Позволяю.

— Давным-давно в далекой-далекой… местности, там, где теперь, говорят, находится страна Затумания, существовала одна маленькая деревня.

— Это ты деревня, — тут же встряла в повествование подруги востроглазая Энджи. — Город там был. Хоть, конечно, и небольшой. И в этом городе, который стоял на берегу очень красивого моря, жила-была бедная девушка из семьи простого моряка.

— А звали ее Ася.

— Нет, ее звали Солли, что означает «одинокая». Я помню! И один раз шел мимо их дома волшебник и предсказал ей, что, когда она вырастет, за ней приплывет прекрасный принц на корабле с красными парусами. И женится на ней, и увезет ее в замечательную страну, похожую на ожерелье из самоцветных камней. Ой, позвольте, госпожа, я вам складочку сзади подправлю…

— Да, конечно. И что дальше?

— Ну, девушка та выросла, и вот в один прекрасный день принц за ней приплыл. И на его корабле были красные паруса. Очень красиво. Весь город сбежался посмотреть.

— А девушка?

— В том-то и беда, госпожа, что она была сызмальства больна редкой болезнью, при которой не различаешь красный цвет от зеленого. Говорят, правда, что болезнь эта встречается исключительно у мужчин, да и то только у кучеров и извозчиков, но, когда судьба собирается пакость сделать, она ведь не смотрит, мужчина ты или женщина.

— Это точно, — как бы про себя заметила Карина и порадовалась, что у нее такие толковые служанки.

— Словом, не отличала девица красного цвета от зеленого, хоть ты убейся. И когда все горожане ей стали кричать, что, мол, приехал твой принц, собирай вещички, беги на пристань и лови свое счастье, она не поверила: не такого цвета у него паруса, и все тут! Уж он ее уговаривал-уговаривал поехать, а она ни в какую. Так он и уплыл ни с чем. Доплыл до нашего Ожерелья, да и остался тут вместе с командой. Основал первый город и поклялся, что отныне все паруса на кораблях нашей страны будут только черные. А девушка та, так и не дождавшись обещанного счастья, вышла замуж за трактирщика и спилась с горя, оттого что не сбылось пророчество.

Рассказчица уронила слезу. Но ее историю стремительно опровергли:

— Не слушайте ее, госпожа. Это все было иначе, — авторитетно заявила Марджи. — И принц приплыл на корабле с красными парусами, и девица с ним поехала. Месяц проходит, другой на исходе, а они все в море, и кругом земли ни на столечко не видно. А ветер завывает — у-у! А волны подымаются — во-о! Качка там, чайки всякие кричат. На голову гадят. И матросы, оголодавшие за время пребывания в море без женской ласки, само собой, смотрят на девушку косо и даже неприлично. Ну, она терпела-терпела и заявляет: это не по мне. Что это за любовь такая?! Пока ты меня через сто морей до места довезешь, я состарюсь. И пошли у них ссоры! Принц ей слово, она ему — три. Принц ее увещевает, а она скандалит: не хочу с тобой ехать дальше, и все тут! Ну, он и высадил ее. Прямо на наш остров. Он тогда был такой. Не-о-би-та-е-мый. А сам — деру побыстрей, вместе с парусами! А девица ничего, обжилась потихоньку. Говорят, то место, где он ее высадил, теперь так и называется Морем Брошенных Дев. Вот. А потом оказалось, что в непроходимых лесах здесь давно живет один моряк, потерпевший кораблекр… круш… крушение. У него и хижина была. Из пяти комнат. Потому что он был не простой моряк. У здешних туземцев он считался королем и поэтому всегда ходил в высокой шапке из листьев и с говорящей пестрой птицей на плече. Ну, когда моряку девушка встретилась, он посоветовался со своей говорящей птицей и сделал бедняжке предложение — ведь у нее не было с собой никакого приданого! Они поженились, основали сначала колонию, а потом уж все здешние вотчины. Постепенно.

— Ты все перевираешь, — хмыкнула Энджи. — А почему тогда пишут, что наш первый король носил имя Аркатур Алые Паруса?

— Наш первый король носил имя Нозробин Руззо, Повелитель Прорицающих птиц, — вскипела Марджи. — Я читала об этом в летописи мессера Эродзини!

— Все знают, что летописям мессера Эродзини нельзя верить, потому что он выдумщик!

— Перестаньте вы ссориться! — урезонила служанок слегка утомившаяся от свалившейся на нее исторической правды Карина. — Мне вообще кажется, что историю про алые паруса я когда-то читала. И про отшельника на необитаемом острове — тоже…

Она утомленно потерла лоб. Ситуация, вместо того чтобы проясниться, стала еще более запутанной. Карине недаром показалось, что она попала в сказку. Только это какая-то неправильная сказка.

Хотя никто никого не предупреждал, что сказки должны быть правильными.

— Вам нехорошо, госпожа? — мигом встревожились девицы.

— Слабость… — пожаловалась Карина.

— Ах! — заквохтали служанки. — Вот не надо нам было тешить вас всякими историями. Тем более что герцог наверняка уже ждет вас за праздничным столом.

— Герцог?

— Да. Герцог Рено, наш господин.

Карина встала, поправила диадему. Негоже заставлять герцога ждать.

— А скажите, девочки, — неожиданно выдала она. — Что, герцог ваш очень стар? И страшный урод, наверное?

Служанки захихикали:

— Такого красавца, как господин, больше во всем Тарске не сыскать! А Тарск — самый славный и обширный город нашего королевства!

Это утверждение Карину заинтриговало. К тому же служанки упомянули про обед.

— Куда идти? — деловито осведомилась она и подхватила прозрачный шлейф, чтоб не путался под ногами.

Когда Карина, следуя указаниям служанок, пройдя небольшой крытой галереей, вошла в высокую полутемную трапезную, зазвучала музыка, словно кто-то подал знак незримым флейтистам и скрипачам.

Карина сделала несколько робких шагов по блестящему мозаичному полу и замерла: ей навстречу шли двое.

«Господи! — мысленно взвизгнула Карина. — Ужас какой!»

И лицо ее стало белоснежным, как скатерть.

Потому что кавалеры к ней подошли — один жутче другого.

Первый был выряжен явно по-парадному: в расшитые золотом штаны и камзол, темную переливчатую рубаху с пышным кружевным воротником, ботфорты и даже перчатки. Только вот головы у него не было. И шеи — тоже. Хотя, несмотря на отсутствие столь важной детали человеческого тела, двигался безголовый вполне прилично и даже разговаривал (неизвестно чем).

Второй, его спутник, в скромном черном одеянии, но с массивной золотой цепью, спускавшейся на грудь, был и при голове, и при всех остальных членах. Он учтиво поклонился Карине, но она, стиснув кулачки, застыла ни жива ни мертва.

Потому что этот учтивый красавец был с убитым Каринкиными сапогами маньяком просто одно лицо.

«Пропала я, — тоскливо подумала Карина. — Все-таки я или померла, или в психушку меня забрали, и это такие галлюцинации. Потому что по-настоящему такого просто быть не может!»

И упала бы бедная девушка в обморок, кабы не заботливо поддержавшая ее рука красавца маньяка:

— Вам дурно, сударыня? Вилли, будь добр, бокал вина нашей гостье!

Безголовый метнулся к столу, схватил здоровенный кубок и поднес его к губам Карины:

— Выпейте, госпожа. Вам станет легче.

Карина послушно глотнула. Ей показалось, что она пригубила вскипевшие духи «Сальвадор Дали» вперемешку с мандариновым соком и желе из фейхоа.

— Не надо больше! — простонала она, отталкивая бокал. — Я уже лучше себя чувствую. Да. Гораздо лучше.

— Вы слишком напугали бедную девушку, господа. — Откуда ни возьмись рядом очутилась Кириена — спокойная, уверенная, прекрасно смотрящаяся в своем прежнем скромном сером платье и с аккуратно убранными в прическу серебристо-пепельными волосами. Кириена Суорд самолично, не доверяя этой чести никому из присутствующих мужчин, повела Карину к столу и усадила в покойное мягкое кресло с высокой спинкой и подушечкой-подголовником.

— Успокойтесь, почтенная Карина, — улыбнулась она. — Хотя со мной произошло почти то же самое, когда я полчаса назад вошла в этот зал и имела честь лицезреть этих господ.

— Кто они? — слабо прошептала Карина. Безголовый и маньяк уже стояли возле ее кресла.

— Герцог Асбесто Бетонн Винилл Герметикс Дюбелье-Рено, Главный Советник Ее Величества, владелец этого поместья и прилегающих вотчин. — Маньяк слегка наклонил голову и посмотрел на притихшую Карину таким взглядом, от которого она почувствовала себя раздетой.

Точно, маньяк. Со скрытыми наклонностями к садизму, педофилии и антропофагии! А тот улыбался:

— Для краткости вы можете меня называть просто «герцог».

Карина кивнула и почему-то вцепилась в руку сидящей рядом Кириены.

— Позвольте представиться и мне! — громогласно воскликнул безголовый. — Меня зовут Уильям Магнус Гогейтис, я маг, ученый и немного стихотворец. Прошу вас не пугаться моего странного вида. В результате одного из своих научных опытов я стал невидимкой, но, поверьте, для моего организма невидимость ничего не значит. Я такой же человек, как и все.

Карине от этого объяснения стало легче на душе. Почему-то безголовый ученый вызвал у нее большую симпатию, нежели герцог с пятью именами и взглядом острым, как битое стекло.

— Прошу вас, милостивые дамы, не побрезговать этим скромным угощением, — приглашал меж тем герцог, а неведомо откуда взявшиеся слуги принялись накладывать в тарелки дам кушанья, на вид казавшиеся столь же съедобными, как яйца работы Фаберже.

Герцог и безголовый уселись за стол напротив дам и подняли бокалы:

— За наших прекрасных спасительниц! За тех, которые пришли к нам с обратной стороны зеркал!

— Ничего не понимаю, — пробормотала Карина и, чтобы не встречаться взглядом с герцогом, принялась рассматривать содержимое своей золотой тарелки. Потом принюхалась, взяла маленькую двузубую вилку и попыталась нацепить на нее темно-красный кусочек, видом напоминавший продолговатую кружевную салфеточку. Положила в рот. Пожевала. Ей показалось, что это какое-то растение, вкусом напоминавшее одновременно печеную сахарную свеклу и маринованный огурец.

Впоследствии она узнала, что имела честь вкусить редчайший деликатес, изготовляемый из семенных каналов особого вида птиц-невидимок, поймать которых можно лишь раз в году — во время спаривания, когда они и становятся видимыми и уязвимыми. Отягощенная этим знанием, в дальнейшем Карина питалась только заведомо знакомой ей пищей.

В отличие от бывшей стриптизерши госпожа Кириена не прикасалась к пище. Она пронзительным взглядом смотрела на герцога.

— Герцог Рено, — наконец сурово сказала она. — Хотя мы, по-видимому, ваши пленницы…

— Что вы! Что вы! — замахал руками безголовый.

— …Но даже у пленниц есть право знать, почему их вытащили из привычного им мира! Я даже знаю, как это могло произойти: при помощи черной эзотерики…

— Ничего подобного! — Уильям опять замахал руками.

— Одним словом, мы требуем объяснений! — высказалась Кириена и, испытывая явную борьбу, посмотрела на аппетитно пахнущий судок с чем-то жареным.

Герцог отставил в сторону бокал с недопитым фехрейном (как жаль, что дамы так и не смогли по достоинству оценить всю изысканность букета этого редкостного вина!) и с вниманием, достойным воистину высокородной собеседницы, посмотрел на Кириену. Кириена ему нравилась. Да, внешне она весьма, весьма походила на Абигейл, но вот характер… Насколько герцог мог судить, натура этой дамы была подобна шпаге, а уж Главный Советник в людях разбирался. «Дама в сером» — так мысленно поименовал Кириену Суорд герцог — могла бы хоть завтра взойти на престол Ожерелья и запустить вхолостую крутящийся механизм государственной власти одним щелчком. И она уж точно не способна на такие вещи, как бегство с любовником. Не то что вторая, «резервная»…

Тут герцог мельком глянул на увлеченно жующую фаршруа из печени щелкопера Карину и ощутил в себе чувство, неприличное для мужчины его положения и воспитания. От девицы, обряженной к тому же в василькового цвета облио (а этот цвет так любила королева!), словно исходили волны чувственности, страсти и безотчетного желания, затмевающего разум. Но ведь и Абигейл могла одним кокетливым взором и движением полуобнаженного плеча свести с ума полк своих фаворитов. И в пять минут послать их на смерть — как это было, когда полсотни по уши влюбленных, но необученных воинской науке юнцов ринулись «всыпать» банде Удаленных. Головы этих юнцов главарь банды любезно положил прямо перед воротами королевской резиденции. Королева Абигейл тогда изволила проплакать целых две с половиной минуты…

«Что же получается? — мысленно удивился герцог, отбрасывая неприятные воспоминания. — Обе дамы внешне схожи с королевой как две капли воды. Но при этом одна из них — сама добродетель, суровость и мудрость, тогда как другая, похоже, годится только для того, чтобы кружить головы дворцовым бездельникам, мнящим себя поэтами и музыкантами! Но, возможно, это и хорошо?! Пусть политикой и государственными делами занимается одна, а на свидания с пажами в укромных гротах королевского сада ходит другая!»

У Главного Советника даже легче стало на душе, когда он пришел к этому решению. Он потянулся было к бокалу и вдруг почувствовал, что в его запястье словно вонзилась преострая игла!

— Что такое?! — Герцог скривился от боли.

И встретился с потемневшими от гнева глазами Кириены Суорд.

— Я требовала, герцог Рено, чтобы вы объяснили мне и госпоже Карине, по какому праву вы с вашим… увечным товарищем лишили нас привычной среды обитания и навязали свое общество! — Слова архелаи Кириены напоминали чертовски острые дротики. Только мишенью был герцог, поскольку во время речи суровой дамы у него заболело не только запястье. — Я выражаю недовольство по поводу вашего молчания!

«Вот это действительно королева! — восхищенно подумал Гогейтис, даже не оскорбившись на то, что Кириена нарекла его «увечным». — У нее получится! У нее все получится!»

— Прошу вас, не гневайтесь, сударыня! — произнес Главный Советник, примирительно вскинув ладони и тихонько кривясь от этой внезапной боли. Неужто вызванная из зазеркальной дали дама способна к некоторой волшбе?! При этом вторая девица, Карина, почему-то поглядела на герцога с откровенным злорадством. — Вы незамедлительно получите все надлежащие объяснения. Просто я полагал, что сначала мы отдадим должное трапезе, а уж потом…

— Сейчас, — голосом, которым можно отправить в атаку Парадный Тарсийский легион, потребовала Кириена, нимало не смущаясь того, что она все-таки… кхм… гостья. Или даже, кхм, кхм, пленница.

— Как угодно, — склонил голову герцог и почувствовал, что острые иголки уже не впиваются в его тело, — начнем с того, что вы находитесь в стране, носящей название Тарсийское Ожерелье…

Тут из-за стола вскочил безголовый Уильям и подбежал к стене, располагавшейся за спинкой кресла герцога. На стене висел ковер, изображавший цветущий сад. Безголовый нашарил у основания стены какой-то рычажок, повернул его, и ковер медленно уполз вверх, открывая взору сидящих за столом дам громадную карту, выложенную из бесчисленных драгоценных камней, искусно подобранных по цвету. Дамы так и впились взглядами в эту карту. Герцог даже не обернулся, он продолжал говорить, поскольку все изображенное на карте помнил наизусть. А указкой и Уильям поводит.

— Перед вами карта Тарсийского Ожерелья. Как видите, наше государство является последовательной чередой островов и рифов, искусственным образом соединенных между собой. Главный остров, на котором вы сейчас находитесь, это королевская вотчина со столицей, именуемой Тарск.

Безголовый Вилли изящно обвел вилочкой выложенный изумрудами неровный круг, а потом ткнул в рубин, мрачно сверкающий почти у края круга.

— Тарск является также крупнейшим портом государства, центром науки, культуры и торговли. Впрочем, со столицей вам еще предстоит познакомиться более подробно. Другой крупный город, Элристрон, мы еще называем его Северной столицей, отделяется от Тарска рядом деревень и феодов, расположившихся вдоль Тронной реки.

Указка Гогейтиса двигалась по карте, отмечая называемые герцогом достопримечательности.

— Теперь вы видите остров Деметриус, даже не остров, а скорее риф. Но с некоторых пор Деметриус стремится обрести независимость и выйти из состава Ожерелья. Для этого аристократы Деметриуса заключали незаконные договоры с Затуманией, Континентом Мира и Свободы и другими государствами, с захватническим интересом следящими за развалом нашей когда-то весьма могущественной державы…

— Мне это понятно, — неожиданно подала реплику Кириена. Глаза ее нехорошо блестели.

— Я рад, что вам легко даются мои объяснения, госпожа. С остальными тонкостями географии Ожерелья, полагаю, вы еще успеете разобраться. А на данный момент мне хотелось бы обрисовать вам ту политическую ситуацию, которая сложилась в стране и стала… кхм… главной и веской причиной того, что вы оказались здесь.

Безголовый Гогейтис склонился к полу и опять повернул рычажок. Самоцветная карта сменилась портретом. Портретом прекрасной и величественной юной женщины, облаченной в пурпурную мантию и держащей в тонких пальцах, унизанных перстнями, жезл в виде ветви с золотыми листьями и маленькое ожерелье из разноцветных камней. Голову женщины венчала корона, сверкающая даже на портрете нестерпимым светом тысячи солнечных зайчиков.

И в этой женщине Кириена Суорд, гражданка Вольной Монохроммы, и Карина Свердлова, гражданка Российской Федерации, узнали самих себя.

С точностью до родинки на обнаженном молочной белизны плече.

Только у Кириены эта родинка была, как и у дамы с портрета, на левом плече.

А у Карины — на правом.

Тишину нарушил спокойный, даже чуть сонный голос Главного Советника:

— Милостивые дамы, перед вами портрет Ее Величества Абигейл Первой, Королевы Тарсийского Ожерелья и Почетной Владелицы Сопредельных Островов: острова Дормилон, острова Хламизил, острова Запперсен и острова Феллац!

— Вот это да… — протянула потрясенная Карина. — Значит, мы с вашей королевой похожи ну просто как клоны!

— Клоны? — встрепенулся Вилли. — Кто такие клоны?!

Карина хотела было растолковать про клонов, насколько позволял ей это ее коэффициент интеллекта, но герцог пресек их беседу.

— Вы совершенно верно изволили заметить, сударыня, что с правительницей нашего государства у вас наблюдается определенное внешнее сходство.

Кстати, дело не только во внешности. Наблюдая за вами обеими, сударыни, я нахожу в вас и те черты характера, которые в некоторой степени свойственны августейшей правительнице. — И Главный Советник кивнул надменно поджавшей губы Кириене.

— Зачем же вашей королеве понадобились двойники? — резонно спросила Карина. Теперь в роскошном платье она чувствовала себя неуютно: ей казалось, что носит она его с чужого плеча, да к тому же и нестиранное. — Одна не управляется с этим… Ожерельем?

— Нашей королевы больше нет, — холодно произнес герцог.

— Умерла?

— Хуже. Ее Величество изволили бежать вместе со своим любовником и предпочли интересы государства другим… интересам.

Кириена усмехнулась. С такой улыбкой она, помнится, за честь родной Монохроммы выходила на смертельный поединок с воином-убийцей из враждебного клана. И эту улыбку Кириены противник помнил, пока стекленели его глаза и стыло в груди лезвие меча непобедимой женщины.

— Значит, мы должны заменить вам сбежавшую королеву? — с улыбкой непобедимой женщины обратилась Кириена к Главному Советнику, и тот даже слегка побледнел.

Но быстро опомнился. Он все-таки здесь главный. И не к лицу ему бледнеть перед женщиной.

За Советника ответил Уильям Магнус Гогейтис, переставший возиться с показом портрета и вернувшийся к столу:

— Вы совершенно правы, сударыня! Вы замените королеву, поскольку этого требуют соображения высокой политики!

— Но королева одна, — подала голос Карина, — а нас двое.

Безголовый Уильям опять повторил свой успокаивающий взмах руками:

— Это мы уладим! Поверьте, вам не придется сожалеть о том, что вы оказались в этом королевстве!

— Посмотрим, — проговорила архелая Кириена и неожиданно принялась поглощать стоявшее перед нею рагу со скеденской синей капустой, запивая нехитрую еду лучшим герцогским вином.

* * *

— Так все же поведайте мне, благородная Карина, кто такие клоны?

Вот уже две недели минуло после того, как Карина Свердлова и Кириена Суорд «прибыли» сквозь придуманные Уильямом Магнусом Гогейтисом Окна в вотчину герцога Дюбелье-Рено и смирились с той миссией, которую им уготовили. Впрочем, миссию королевы пока выполняла лишь Кириена. На следующий после памятного ужина день Главный Советник три часа разговаривал с этой дамой приватно, а затем велел немедля снарядить закрытый экипаж с охраною и известить все прогоны до столицы, чтоб держали наготове свежих лошадей для высокородного путешественника. Из этого следовало, что Кириена прониклась уговорами герцога, разобралась также и в политической ситуации и теперь была готова ничтоже сумняшеся взойти на тарсийский престол.

А Карина, «резервная копия», осталась в замке герцога, где десятки вышколенных слуг и камеристок, стоило ей приказать, бросились бы исполнять любую ее прихоть. Но Карине было не до прихотей.

Во-первых, она скучала. По Кириене, к которой успела привыкнуть и в которой ощущала некую защитницу. По маме, и не представляющей, в каком непонятном мире оказалась ее непутевая дочь. Скучала даже по прекрасной и жестокой Москве, по девчонкам из кордебалета, по соленым шуточкам тупого Акбара… Там она хоть кому-то была знакомой и нужной.

А здесь…

Идешь галереей в трапезную, а на стенах висят парадные портреты благородных отпрысков рода Дюбелье-Рено и надменно пялятся на бывшую стриптизершу. Даже противнее, чем пьяные посетители клуба «Парамон»!

Но Карина не сдавалась. Жизнь — она везде жизнь. Даже в герцогском замке.

Карина постепенно научилась ориентироваться в бесконечных переходах и комнатах герцогского замка, преследуя при этом практическую цель: поменьше попадаться на глаза назойливым и любопытным служанкам. Поэтому немудрено, что ее любимым местом уединения стала библиотека. За рядами громоздких темных шкафов, плотно забитых книгами, свитками и непонятными стопками темно-желтой бумаги, Карина обнаружила крохотный закуток возле маленького же, пыльного оконца. В закутке как раз помещались небольшой пятиугольный курительный столик, старая молельная скамеечка (их девушка тайком перетащила в закуток из какой-то очередной кладовой в момент, когда поблизости не было бдительной экономки) и сама Карина. Здесь после обязательных процедур умывания и завтрака она могла спрятаться от всего этого чуждого ей мира и либо читать наугад вытянутый из шкафа том, либо предаваться грустным размышлениям (почему-то все эти дни оптимизм Карины таял, как жир на горячей сковородке) и тихонько плакать.

Хорошо все-таки, что безголовый Гогейтис нашел Карину в ее убежище не тогда, когда она лила слезы, а в момент поглощенности чтением. Карина читала стихи, при этом шевеля губами, как делают дети. Из оконца на ее склоненную голову с заплетенными в простую косу серебристыми волосами падал солнечный луч, и Карина была словно окружена светящимся ореолом…

Счастливым не нужны стихи,
Счастливые не пишут писем.
И со своей алмазной выси
Они не спустятся… Солги,
Скажи мне, в чем я был не прав,
Когда я был тобою болен?
Ты слышишь пенье колоколен
И шелест безмятежных трав.
Им больше незачем страдать,
Им ни к чему поэмы, оды…
Счастливым мирная природа
Свою подарит благодать.
А мы пойдем — что я, что ты —
С несчастьями в мешках заплечных.
И небо нас слезой заплещет
И возвращаться запретит.
И нам останется одно,
Нет, два: стихи и пенье птичье.
В несчастьях есть свое величье,
Оно счастливым не дано.

— Не дано… — шепотом повторила Карина и чуть не лишилась чувств, услышав тихое:

— Это мои стихи…

В простенке между шкафами стоял безголовый Гогейтис.

Карина попыталась сунуть книгу на полку, но вместо этого обрушила на пол с дюжину толстенных томов.

— Я такая неловкая! — Она поспешила их поднять.

— Я помогу вам! — кинулся ей на помощь Гогейтис…

И они, как и положено в таких ситуациях, столкнулись лбами.

— Ой! — Карина потерла лоб. — Я и не думала, что у вас там… голова.

Гогейтис тихо рассмеялся. Потом взял ладонь Карины, и девушка почувствовала, как ее запястья касаются невидимые губы.

— Я благодарен вам, сударыня…

— За что?

— Вы читали мои стихи. Их уже давно никто не читает. Даже я сам стал их забывать.

— А мне они нравятся.

— Правда?

С этого незапланированного свидания в библиотеке меж Кариной и Уильямом Магнусом Гогейтисом завязалось нечто вроде приятельских отношений.

И теперь Карине уже не было скучно. В обществе безголового кавалера она гуляла по расцветающему герцогскому парку, любовалась деревьями и цветами, названия которых знал только ее спутник, слушала его рассказы о Континенте Свободы, откуда ему пришлось бежать, о Тарсийском государстве, чья королева поначалу осыпала его милостями, а потом заточила в казематах за теорию Окон.

К вящему изумлению Уильяма, Карина оказалась девицей весьма сообразительной и образованной. Из уст ее так и сыпались фразы вроде: «параллельные миры», «зеркальное искажение реальности», «переход за грань»…

— Где вы учились, госпожа Карина, что постигли такие бездны премудрости? — изумлялся Гогейтис, а Карина отмахивалась:

— Я в детстве много читала фантастики. Там только про это и говорится.

— Фантастики? Что есть фан…

— То же, что и сказки, только иногда сбывается. Вот попала же я в другой мир. Небось какой-нибудь дотошный писатель об этом уже книжку написал…

— Невероятно! Впрочем, я и сам думал об этом…

— О написании книги?

— Нет! О том, что все мы — в разных мирах — так или иначе представляемся искаженными отражениями друг друга!

Карина и Уильям вели этот разговор, стоя на изящном, словно кружевном мостике над неглубоким шумным ручейком. Это было одно из самых красивых и дальних мест парка. Кругом сплошной стеной возвышались заросли колючих, но изумительно красивых и ароматных цветов, напоминающих гибрид орхидей с цинниями. От мостика тянулась гравийная дорожка — к старому гроту из потрескавшегося элристронского мрамора. Возле грота на круглом постаменте стояла мраморная девушка: запрокинув голову, она словно выжимала копну каменных волос каменными же руками. На носу девушки лежал прошлогодний лист. Из-под круглого постамента пробивались острые копьеца молодой ярко-зеленой травы. Воздух пах весной, и от него сладко кружилась голова…

— Мистресс Карина… — Отвлек девушку от чересчур романтических мыслей ученый маг. — Вы таки не рассказали мне, кто такие клоны!

Карина пронзительно посмотрела на собеседника:

— Вам это так важно, Уильям?

— Да, разумеется, ведь все достижения науки не могут не взволновать моего…

Карина хлопнула по перильцу моста затянутой в блестящую перчатку рукой:

— А то, как я сегодня выгляжу, вас взволновать не может?.. — отвернувшись, глухо спросила она.

Гогейтис растерялся:

— Помилуйте, сударыня… Вы всегда прекрасны, ваш вкус в выборе нарядов безупречен, а этот шелк цвета зари над морем так подчеркивает красоту вашего облика!

Карина вздохнула. Ей захотелось курить, но, поскольку о сигаретах в этом мире ничего не знали, пришлось довольствоваться терзанием веера, к которому она никак не могла привыкнуть.

— Ничего вы не понимаете, Уильям! — в сердцах сказала она. — Слушайте уж лучше про клонов. И вообще… про генную инженерию! И знаете что? Это очень хорошо, что вы невидимка. Потому что мужчины мне просто отвратительны! И только с вами я могу хоть как-то общаться.

Если б Уильям был хоть чуть-чуть наблюдательней, он бы заметил, что последние фразы его прелестная собеседница произнесла со слезами в голосе. Но Гогейтису настолько не терпелось разузнать про клонов…

Когда Карина, кое-как припомнив все прочитанное в журналах «Наука и жизнь», «Чудеса и злоключения» и популярных бульварных газетах «Непознанное», «Невысказанное», «Нецензурное», сумела удовлетворить научное любопытство своего собеседника, над замком неожиданно сгустились сероватые тучки, и принялся накрапывать дождь.

— Идемте в замок, — предложил Гогейтис.

— Ступайте, — в Карине проснулся непонятный дух капризного противоречия, — я не сахарная, не растаю. Мне здесь нравится. Если дождь будет сильным, я пережду его в гроте.

— Но мистресс Карина…

Девушка решительно подобрала подол платья и зашагала к мраморному убежищу.

— Тогда я пойду в замок, — как-то робко сказал безголовый (вот уж воистину безголовый!) ученый и поплелся прочь. Его остановил окрик:

— Господин Уильям!

— Да?! — встрепенулся тот.

— А почему королевой сейчас стала Кириена, а не я?! — Девушка в шелковом платье стояла уже возле статуи и была почти так же мраморно-бледна лицом. — Почему?!

— Воля герцога. Он — Советник, ему решать… — пробормотал Уильям, чувствуя, что говорит глупости.

И тут на парк обрушился ливень.

— Бегите скорее в замок, мессер Гогейтис! — крикнула из грота Карина. — Вам вреден дождь!

— А вы?! — Гогейтиса все-таки кольнули копья Карининой язвительности.

— Убирайтесь! Уч-ченый! Черт бы вас побрал!

И рассудительный ученый убрался восвояси, полагая, что раз Карина того требует, то и следует выполнить. А Карина сидела, сжавшись в холодном гроте, вся вымокшая, как мышь в затопленном подполе, и ревела в голос. И сама не понимала, почему ревет. Хотя, если бы безголовый Уильям остался сейчас с нею, она бы, наверное, не плакала. Она бы прижалась к нему и…

— К черту! — крикнула Карина. — Он урод невидимый! И он мне не нужен! Мне здесь вообще делать нечего!

В это мгновение в мраморную девушку ударила ослепительная ветвистая молния. Карина только охнула и поникшим букетом цветов пала на сырой скользкий мрамор грота. Ливень закручивал маленькие водовороты вокруг ее пышного, насквозь промокшего платья…

Разумеется, Карину бросились искать: такая непогода, а госпожи нет! При этом Гогейтису влетело от разъяренных и пыхтящих, как кастрюли на герцогской кухне, служанок: как он осмелился оставить даму наедине с наступающей грозой! Ученый уж и сам клял себя за такую оплошность и особливо же укорял за то, что никогда ему, видно, не постичь всех тонкостей женского настроения…

Вымокшая Карина была без сознания, когда ее принесли в опочивальню и принялись над нею хлопотать. Забегали служанки, поторапливая лекаря:

— Мессер С’едуксен, мы теряем ее!

Лекарь подошел к разметавшейся в жару девушке, пощупал пульс, велел влить в рот горячего вина с пряностями, а к ногам приложить побольше грелок. Но к полуночи стало ясно, что подобная терапия положительных результатов не принесла.

— Я не буду танцевать с вами!.. — бредила Карина, то вскрикивая, как раненая птица, то переходя на хриплый болезненный шепот. — Не трогайте меня! Трогать руками стриптизершу строго воспрещается!.. Как же ты выжил, маньячина хренов?

В этот момент над бредившей Кариной склонился Уильям, держа в руках склянку с успокоительным и жаропонижающим питьем. Карина посмотрела на него и придушенно закричала:

— Не подходи! Не подходи, безголовый! Я знаю, где ты прячешь свою голову! Ты носишь ее на поясе вместе с ручными гранатами, и, когда приходит твой час, ты бросаешься с криком на врага, чтоб взорвать его! А следом за тобой бежит желтый ящероскорпион-пулеметчик, его не возьмешь разрывными пулями! Я не пройду этот уровень, не пройду!.. До пирамиды осталось всего несколько шагов, но наши патроны и жизни на исходе! Гейм овер! Гейм овер!

— Какой ужасный у нее бред, — прошептала дежурная служаночка. — Кто такой этот «Гейм овер»? Может быть, ее святой покровитель?

— Помогите мне, — потребовал Гогейтис — Необходимо, чтобы она проглотила это питье.

И он слегка встряхнул склянкой. Внутри склянки словно замерцали розовые и зеленые огоньки…

Когда Карине разжали челюсти и влили три ложки лекарства, она притихла и с минуту просто лежала с закрытыми глазами.

— Ей станет легче, — заверил всех Гогейтис. — Сейчас она просто уснет. Через два часа я дам ей еще одну порцию питья. И к утру все пойдет на лад.

Служанки охами и вздохами выразили надежду на то, что именно так все и будет.

— Вы все ступайте отдохните, — сказал им безголовый Уильям. — Я сам буду неотлучно находиться у постели больной. У меня все равно бессонница.

Служанки повиновались.

А Уильям уселся в кресло рядом с кроватью, вытащил из кармана небольшой, с ладонь, томик афоризмов известного древнего философа Вольера и принялся его изучать, изредка поглядывая на притихшую Карину. Его лекарство (а сделано-то оно было всего-навсего из нескольких видов травяных сиропов, настояно на белом вине и издавна применялось им как верное средство при простуде) действительно помогло. Девушка ровно дышала, ее не трясло, хотя чересчур яркий болезненный румянец еще горел на щеках.

— Зачем вы это сделали, Карина? — горестно прошептал Гогейтис, разумеется, не надеясь на связный и вразумительный ответ. — Что за глупое ребячество: вымокнуть под дождем и заболеть! Я же отвечаю перед герцогом головой за вашу безопасность, и, если с вами что-то случится, он лишит меня головы окончательно…

— И вы только поэтому взялись меня лечить? — не открывая глаз, тихо спросила Карина.

— Гламур на мою голову! — ахнул Гогейтис. — Разве вы не спите?

— Нет. — Несмотря на столь твердый ответ, глаза девушка так и не открывала.

— Поймите, вам нужно спать. И ваша болезнь вскорости пройдет. Завтра утром вы встанете бодрой, полной сил и…

— Зачем?

— Что «зачем»?

— Что хорошего принесет мне новое утро? Разве оно развеет мою тоску, утолит мой гнев, озарит меня радостью?

«Опять бредит!» — испугался Гогейтис и схватил склянку. Поднес к губам Карины:

— Выпейте, госпожа!

Карина равнодушно повиновалась Гогейтис, просунув одну руку ей под спину, приподнял девушку, чтобы ей было удобнее пить, и ощутил, что это тело в вымокшей от пота сорочке не просто пышет жаром, как сковорода с угольями, а заставляет и его, бедного ученого мага, воспламеняться. Едва Карина допила остатки лекарства, Гогейтис убрал руку, словно и впрямь страшился обжечься.

— Спать хочу, — прошептала Карина и безвольно упала на подушки.

— Вот и хорошо, — кивнул Гогейтис, возвращаясь к брошенной на столик книге афоризмов Вольера. Но и тут (на странице пятисотой, первый абзац, вторая строка) его ждала философическая загадка:

«Спящая женщина представляет для мужчины наибольшую, хотя и наисладостнейшую опасность».

«Чепуха! — Уильям сердито отбросил книгу — И этот философ считается самым мудрым! Вот спящая женщина. — Уильям посмотрел на Карину. — Вот я. Разве она для меня опасна? Глупость… Гламур меня побери, я не слышу ее дыхания! Уж не переборщил ли я с лекарством?!»

И Уильям склонился над безмятежным лицом девушки, стараясь уловить, дышит ли она…

Разумеется, она дышала. А вот у ученого, залюбовавшегося обнаженной шейкой, волосами, грудью, едва прикрытой кружевом сорочки, с дыханием стало… как-то не совсем.

— О нет! — прошептал безголовый Гогейтис, ощутив себя наконец не только ученым. — Как я посмею! Она так прекрасна, а я — ничтожество, каторжник без срока давности! Это невозможно! Мое дело — философия! Философия! Знание — вот настоящая сила мужчины…

И тут руки Карины коснулись его невидимого лица.

— Мне холодно без тебя, Уильям, — прошептала она, не открывая глаз.

И новое утро наступило. И солнечный свет залил герцогское поместье, как темное скеденское вино — новую скатерть. И любопытные сверкающие лучи проникли во все комнаты замка, исключая уборную и пыточную (потому что в них отсутствовали окна).

И солнечный свет разбудил Карину, грея ее обнажившееся плечо.

Она потянулась в постели, ощущая, что вчерашняя хворь и хандра действительно, как и предсказывал ее безголовый доктор, исчезли без следа. Осталась только радость — как бывало в детстве перед большим праздником, на который она пойдет в новом платье и с пышными бантиками, вплетенными в косички…

Карина весело взбрыкнула ногами, сбрасывая одеяло, перевернулась на живот и только сейчас обнаружила, что в постели она не одна.

— Доброго утра тебе, госпожа моя, — сказал Карине мужчина, глядя на нее глазами влюбленного.

Голос Карина знала прекрасно, доселе он принадлежал невидимому ученому…

— Уильям, — Карина коснулась пальцем небритой щеки мужчины, — а я тебя вижу. Всего.

Тот расхохотался и принялся обнимать Карину:

— Я стал видимым! Гламуры на мою голову, значит, таким оказался побочный эффект того, что было между нами ночью…

Карина вспыхнула и сердито освободилась из объятий:

— Тебе только и важны твои эксперименты да побочные эффекты! А я-то думала…

— Карина, госпожа моя возлюбленная! Прости меня, я сам не свой от счастья! И вовсе не потому, что снова стал видимым.

— А почему? — прищурилась Карина.

Уильям снова притянул ее к себе и зашептал на ухо. Лицо Карины сначала вытянулось, потом стало пунцовым, и, наконец, она со смехом простонала:

— Неужели и вправду столько лет?! Бедный ты, бедный…

— Карина, я так счастлив! — Глаза Гогейтиса возбужденно блестели. — Если б ты знала, как я страдал от того, что такое высшее существо, как ты, никогда не снизойдет до ничтожного ученого!

— Дурачок. — Карина ласково провела по носу своего неожиданного возлюбленного прядкой волос. — Мне с тобой хорошо…

— Правда?

— Правда…

— Тогда, может, повторим…

— Но только не в качестве эксперимента!.. Просто…

— И как тебе будет угодно, госпожа…

Весть о том, что ближайший друг герцога стал снова видимым, как все нормальные люди, облетела замок мгновенно. Правда, истинных причин, по которым оное превращение произошло, слуги не знали. Хотя по сияющим лицам Гогейтиса и Карины вполне могли догадаться.

После завтрака парочка опять направилась в парк, омытый вчерашней грозой и от того еще более свежий и благоуханный.

— Уильям! — воскликнула Карина, пока возлюбленный носился по лужайке, собирая для дамы сердца букет. — Мне кажется, что я знаю, на кого ты похож…

— На гончего пса. — Запыхавшийся ученый подскочил с букетом и обнял Карину. — Да?

— Нет, я не об этом… Вот ты говорил об искаженных отражениях людей в разных мирах… Знаешь, в том мире, где я жила, есть человек, внешне очень на тебя похожий.

— Ты с ним знакома? — ревниво спросил Гогейтис.

— Нет, что ты! Я только видела его фотографии… ну, портреты. С ним просто так не познакомишься.

— А кто он такой?

— Ой, он самый богатый человек нашего мира! И у вас даже имена похожи. Его зовут Билл Гейтс!

На лице Уильяма расплылось самодовольство.

— Самый богатый, говоришь? — переспросил он. — Значит, есть в мире справедливость.

— Ничего себе справедливость! Он там в золоте купался, а ты тут на каторге гнил. Или, допустим, я. Я же не королева, как ваша Абигейл, а вообще женщина без определенных занятий… — с грустью сказала Карина.

— Ты будешь королевой! — пообещал Уильям. Слова о том, что в некоем мире его «отражение» ворочает миллиардами, словно включили в сознании Гогейтиса некий генератор. — Мы сделаем из этого Ожерелья такой мир… Такой…

Но каким именно видел себе дивный новый мир Уильям Магнус Гогейтис, рассказать он не успел.

Потому что его прекрасная спутница вдруг завизжала, тыча пальцем в небо:

— Уильям, там дракон! Настоящий дракон!

Гогейтис успокаивающе погладил Карину по плечу:

— Не волнуйся так, милая. Да, это дракон. Но, насколько я помню, он совершенно ручной, да к тому же является собственностью герцога Рено. У драконов сильно развито сознание вассальной зависимости. И еще, кстати, это последний дракон из всех, которые когда-либо водились в тарсийских скалах. Это реликтовое животное…

Реликтовое животное между тем опустилось на полянку перед влюбленной парочкой (земля ощутимо содрогнулась) и, изящно вытянув чешуйчатую шею, обнюхало воздух.

— Он нас сожрет, да? — испуганно поинтересовалась Карина. Реплику о «сознании вассальной зависимости» она пропустила мимо ушей, она вообще мало что услышала из лекции Уильяма, во все глаза разглядывая существо, реальная внешность которого превосходила самые смелые голливудские фантазии.

Дракон в упор уставился на нее своими непостижимыми очами.

— Я что, так похож на поганого гламура, прекрасная госпожа? — холодным и надменным тоном осведомился он.

Карина опять взвизгнула:

— Он еще и разговаривает?

— Конечно разговаривает. Драконы весьма умны и обладают мудростью тысячелетий, — ввернул откуда-то цитату Уильям.

— П-понятно. — Карина перевела дух. — А кто такой гламур?

Дракон фыркнул, опалив при этом поросший мхом пенек.

— Гламуры — это вымершие древние существа, отличающиеся неизмеримой, превосходящей всякие разумные доводы озлобленностью, кровожадностью и коварством при нападении на свою добычу. В некоторых старых книгах есть гравюры, изображающие этих существ в виде горбатых черных скелетов с рогами и крыльями, глаза же у них пламенеют красным огнем, а из пасти каплет ядовитая слюна синего цвета… — тоном лектора заявил Гогейтис.

— Очаровательно! — хмыкнула Карина. — А ты точно уверен, милый Уильям, что эти твари вымерли?

— Да, об этом совершенно безоговорочно написано в трактате «Гламурология» благородным погубителем этих тварей мессером Острым О'титом…

Дракон внезапно зарычал и встал на задние лапы, опираясь о землю зазубренным хвостом.

— Врал твой О'тит, — быстро сказала Карина. — Врал и деньги брал. А еще книжки писал, придурок. Потому что погляди, кто летит там впереди…

От волнения Карина почему-то заговорила стихами.

— Да это же гламур! — завопил Уильям, а Карина, завороженно глядя на приближающееся к их поляне чудище, твердила:

— У него такие кости — не найдете на погосте, у него такие зубы — прогрызают медны трубы. У него такие крылья — разлетайся эскадрилья…

— Карина, опомнись, нам надо бежать!

Но Карина словно приварилась к месту и смотрела, как страшный гламур (а выглядел он и вправду как нечто демонически уродливое, только что принявшее цикл тепловых процедур в местном крематории) кидается на дракона, и между двумя реликтовыми существами начинается потрясающая землю и воображение драка…

Еще в прошлой своей, московской, жизни Карина, когда выбиралась ненадолго отдохнуть от «основной работы», то шла в какой-нибудь маленький компьютерный зал и целыми часами просиживала за монитором, играя то в «квест», то в «экшн». «Сбрасывала накопившуюся агрессию» — как говорила сама. И вот теперь появление сначала дракона, а затем и жуткого гламура вдруг чем-то напомнило бывшей стриптизерше компьютерную игру. И она почувствовала, что ничего не боится. А наоборот, полна адреналина, агрессии и желания любым способом расправиться с врагом. Хотя из оружия на тот момент Карине могли подойти лишь золотые пряжки от башмаков. Но она была полна энтузиазма.

— Это неописуемо! — восторженно завопила Карина, слегка свихнувшаяся от зрелища разворачивающейся картины битвы, когда обугленный крылатый скелетоид ринулся на дракона, а тот пустил в него струю пламени, в которой запросто могло бы сгореть два китайских квартала (окажись они поблизости). А гламуру драконье пламя не повредило. Он с ревом и щелканьем кружил по поляне, уклоняясь от ударов драконьего хвоста, и глазницы его сверкали, как раскаленные уголья. Оба монстра поднялись в воздух и теперь кружили над поляной, осыпая друг друга искрами и жутко взревывая.

— Карина! — Шокированный Гогейтис упрямо тянул возлюбленную с поляны. — Бежим в лес! Гламуры могут двигаться только на открытой местности. Я читал, я помню…

— Никуда я не побегу! — неожиданно выкрикнула Карина, а глаза ее сверкнули боевым огнем. — Я буду драться!

— Ты с ума сошла!.. Карина!

Но было поздно.

В небе гламур одержал над драконом победу — рассек ему крыло, и несчастный Диггер рухнул на поляну, стремясь, однако, встать и не дать окаянному противнику одолеть себя. А черный гламур скакал вокруг на своих лапах-костяшках, утробно рычал, скалил зубы и пытался подскочить к дракону так, чтобы перегрызть ему шею. И тут…

Черный скелетоид взвыл от боли, почувствовав весьма ощутимый удар промеж острых лопаток. Он в ярости обернулся, полыхая алыми глазницами, и увидел страшного противника.

Это была женщина.

И в руках она еле удерживала здоровенный сук дерева, которого все гламуры боятся так, как бумага боится огня.

— Сдохни, гад! — издала Карина свой первый на территории Тарсийского Ожерелья боевой клич и щедрой недрогнувшей рукой треснула суком опешившего гламура прямо по треугольному черепу.

Чудище со звуком, напоминавшим падение кучи спичечных коробков на стеклянную столешницу, рухнуло, рассыпавшись на отдельные, не представляющие опасности костяшки.

— Пакость! — оценила побежденного противника Карина. Подошла к дракону — бесстрашно, видимо, потому, что взорвавшаяся внутри ее тела адреналиновая бомба напрочь лишила бывшую стриптизершу чувства страха и самосохранения. — Послушай, дракон, эй! Ты ранен.

— Я знаю, — мрачно ответил дракон и посмотрел на крыло, из которого сочилась золотисто-бурая жидкость. — Это не важно. Кто ты, госпожа, знающая страшную тайну погибели гламуров?

Девушка поудобнее перехватила суковатую палку. С этим первобытным оружием в руках она чувствовала себя куда как увереннее и даже многоопытнее.

— Меня зовут Карина, и никаких тайн я не знаю, — сказала она нарочито хриплым голосом. Девушку прямо-таки распирало от справедливого сознания собственного героизма, и потому приходилось волей-неволей выглядеть и говорить скромней. — Мне просто вдруг пришла в голову мысль, что этот урод не может двигаться при взгляде на женщину и рассыплется, если его хорошенько ударить палкой.

— Не простой палкой! — Тут уж из-за ближнего дерева выскочил запоздало обретший храбрость Уильям Магнус Гогейтис. — А палкой, точнее ветвью, сломленной со священного Дуба-с-Ушами. Так было записано мессером Острым О'титом в книге «Гламурология», но только никто не мог до сего дня проверить, насколько верно сие утверждение.

Только сейчас Карина обратила внимание на дерево, от которого она отломила орудие убийства.

Приблизилась. Обошла со всех сторон, опасливо коснулась некоторых особо разросшихся веток:

— И впрямь Дуб-с-Ушами… — растерянно протянула она. — Никогда бы не подумала, что они и в самом деле существуют.

— Ты удивительно храбрая, о госпожа, — меж тем сказал раненый дракон. — Ты не простая женщина, ибо откуда-то твоя душа знала, как надо истреблять злобных гламуров… Как твое имя, госпожа?

— Карина.

— С таким именем на устах и умереть приятно, — прошептал дракон.

— Вот еще! — возмутилась Карина. — Нечего тебе помирать. Вон Уильям тебя вылечит.

Гогейтис, возившийся у крыла дракона, поднял голову:

— Конечно вылечу. Только у него проблемы со спинномозговой жидкостью. Явная утечка.

— Может, кровь нужна? — поинтересовалась Карина. Ей было жалко дракона: такой молоденький, здоровый, блестит весь… Сражался храбро…

И потом, это ее первый сказочный дракон!

Первое весьма ощутимое доказательство того, что она не зарезана маньяком из «Парамона», а действительно жива, и теперь, да, именно теперь, жизнь в такой действительности ее вполне устраивает!

— Так нужна кровь? — нетерпеливо переспросила девушка.

— Нужна, — вздохнул Гогейтис, источая вокруг себя глубокую печаль. — И кровь, и лимфа, и всякие другие важные субстанции… Взятые вместе с жизнью молоденькой девственницы.

— Верно, — вздохнул дракон, устало закрывая глаза. — Так записано в самых древних книгах о строении и повадках драконов, а твой ученый, госпожа, никогда не ставил под сомнения прописных истин.

— Блин! — Карина покраснела. — Жалко, я уже по разряду не подхожу! В смысле девственницей…

— Еще чего не хватало! — вскинулся Гогейтис. — Чтоб я тебя дракону отдал!

— А мне его жалко!

— А девственницу не жалко?! Да и где бы мы ее нашли сейчас…

У Карины взгляд опять стал каким-то запредельным. Нет, за последние пять-десять минут с ней явно произошло нечто загадочное.

— В ваших книгах ведь не сказано, что девственница обязательно должна быть человеком, — отвлеченным тоном произнесла она и наклонилась к траве, по которой были разбросаны останки поганого гламура.

— Не сказано, — растерялся Гогейтис, и в этот же миг Карина резко накрыла своей ладонью кого-то в траве.

— Похожа на мышь, — сказала она и продемонстрировала свою крошечную пушистую добычу, держа ее двумя пальцами за хвостик. — Самочка. И по всему видно, еще не женщина.

— Почему видно? — заинтересовался животным Гогейтис, а дракон издал звук, отдаленно напоминающий смех.

— Не важно. — Карина тряхнула несчастную зверушку, чтоб та не вздумала извернуться и цапнуть ее за палец. — Так, дракон, говори быстрей, этот зверь тебе подойдет?

И тут дракон все-таки захохотал:

— Отпусти ты ее! Со мной все в порядке. Рана затянулась.

Карина от удивления выпустила свою добычу.

— Но как же? — удивился и Гогейтис. — Ведь написано, что…

— У меня есть способность к самовосстановлению, — важно пояснил дракон. — Потому что созерен мой герцог нарек меня Диггером.

— Bay! — восхитилась Карина. — Имя какое-то знакомое, вспомнить только не могу, где слышала…

Дракон встал и прошелся по поляне, тщательно втаптывая в землю останки злобного гламура. При этом он задумчиво повторял:

— Гламуры по одному не летают… Чую я недоброе…

И тут он обратился к влюбленной парочке:

— Я прошу благородную госпожу и ее спутника сейчас взлететь вместе со мной и осмотреть окрестности герцогского поместья. Я подозреваю, что появление гламура в этих краях неслучайно… Это дурной знак.

— Почему? — в один голос спросили Уильям и Карина, карабкаясь на дракона.

— Потом… объясню. Держитесь крепче, пожалуйста.

— Уильям, почему ты такой зеленый? — заботливо интересовалась Карина у своего поклонника, судорожно стиснувшего руками гребенчатый выступ на драконьей спине и избегавшего смотреть вниз. — Тебе плохо?

— Да, — не разжимая сведенных челюстей, просипел Гогейтис. — Я вышоты боюшь.

— Ой, а я раньше тоже боялась! Даже на самолетах не летала! — затараторила Карина. — А сейчас — хоть бы хны!

— Госпожа, не поминай их всуе! — раздался голос дракона.

— Кого «их»?

— Хнов! Это такие мерзкие твари! Вреда от них немного, но если появятся — не отстанут и хуже смерти надоедят!

— Хорошо, не буду… Ой, как красиво смотрится замок с высоты драконьего полета! Прямо как декорация к третьей части «Властелина колец», только еще лучше!

Они облетели замок и его окрестности, стараясь находиться под прикрытием невысоких густых облаков. Затем дракон круто забрал вверх, набирая высоту (Гогейтис начал подозрительно икать, а Карина только восторженно ахала), и вдруг, выпрямившись, сверкающей стрелой полетел в сторону лагуны.

— Что это за скалы на той стороне? — спрашивала Карина Уильяма, но вместо него отвечал дракон:

— Эти скалы образуют наземную границу Деметриуса, госпожа.

— Деметриус, Деметриус… Герцог рассказывал, что они постоянно требуют независимости и нападают партизанскими отрядами на королевские войска… — припомнила Карина. — А почему им не дают независимости?

— Едр, — неожиданно сказал Гогейтис, и Карина даже подумала было, что ее приятель решил опростать содержимое своего желудка, не вынеся полета, но ничего подобного. Гогейтис выглядел уже вполне оклемавшимся. — Только на песчаных почвах провинции Деметриуса произрастает дерево под названием «королевский едр». Его древесина ценится дороже алмазов, потому что из нее можно делать корабли, повозки и прочий транспорт, который никогда не сломается, не потонет в воде, не сгорит в огне. А деревянные мечи, копья и колья из едра — страшное оружие, против которого не устоит даже легендарная бьетвамская сталь тройной закалки. Экспорт едра в некоторые дружественные государства — одна из важнейших статей бюджета Тарсийского Ожерелья. И отдать эту драгоценность на разграбление бандитам Деметриуса?..

— Но они ведь все равно там живут… Это же их провинция. Ничего не понимаю. Погоди!.. Они же могут вырубить этот суперценный едр и безо всякой независимости. И наплюют на все ваше государство. И начнут подпольный экспорт… деревянных мечей. В какую-нибудь… Затуманию.

— Не начнут! Потому что не смогут! Едр-то королевский! Эти деревья еще при закладке первой рощи были закляты первым королем Ожерелья подчиняться только освященному монаршей милостью и монаршим повелением топору. И лишь в том случае, если правящий монарх добровольно объявит землю Деметриуса свободной от власти тарсийской короны, королевский едр станет принадлежать Деметриусу… Утратив, правда, при этом большую часть своих удивительных возможностей. Мечи из него, например, станут просто деревянными мечами, которыми даже дети, играющие в войну, побрезгуют…

— Так, вкратце все понятно. А при чем здесь эти уродцы красноглазые? В смысле гламуры?

— При том, — подал голос дракон, и был этот голос мрачен, словно погребальный перезвон. — Посмотрите вперед. Внимательно.

Они, подчиняясь крылатому вассалу герцога Рено, посмотрели и тихо, причем хором, охнули.

…Скалы, отделявшие Деметриус от герцогского поместья, напоминали изломанные гигантские куски белого картона, на котором тучей уселись раскормленные навозные мухи. Только это были вовсе не мухи, судя по далеким вспышкам крохотных алых точек-глаз.

— Сколько же их! — в ужасе прошептал Гогейтис.

— Да, — мрачно подтвердил дракон. — Но не это самое страшное, господин. Гламуры глупы, и ты видел сам, что с ними может расправиться женщина, умеющая управляться дубинкой из Дуба-с-Ушами. Но когда сих омерзительных тварей так много, это наводит на мысль о том, что у них есть хозяин. Могущественный хозяин.

— Кто же это?

— Слыхал ли ты, господин, об Удаленных?

— О нет! — возопил Уильям и сам себе зажал рот. — Летим отсюда быстрее! Нам нужно оповестить всех в замке, послать гонца в столицу… И готовиться, готовиться!..

— К чему? — Теперь уже Карина еле выдерживала ту скорость, с какой дракон помчался в обратный путь.

— К смерти! — проревел дракон. — Но пусть это будет хотя бы достойная смерть!

Когда они вернулись в замок и рассказали мажордому об увиденных полчищах гламуров и об опасности нашествия Удаленных, тот сразу ввел в замке военное положение. Замок укрепляли изнутри и снаружи, в соседние поместья — почтенной госпожи Сарабанды Ублиет, вдовы героически погибшего генерала Ублиета, и виконта Дюпон-Теблона — отправили гонцов со страшной вестью. Еще двух гонцов отрядили в столицу — к самому герцогу Рено. Вестникам строго-настрого приказано было пробираться разными и притом заповедными тропами, чтобы избежать возможного вражеского нападения и сколь можно скорее доставить-таки Главному Советнику весть о том, что Удаленные возвратились. Вместе с подчинявшимися им стаями обугленных красноглазых чудовищ.

— Да кто они, эти Удаленные? — Улучив минуту в общей суматохе, Карина заперлась с Уильямом в библиотеке и потребовала все ей разъяснить.

— Это прекрасно организованные банды, целые отряды мастеров-убийц, грабителей, поджигателей и мародеров. Все они когда-то были приговорены к смертной казни. И всех их казнили. Но еще до казни Удаленные ухитрились заключить договор с падшими духами проклятых миров, и те возвращали в тела казненных подобие жизни. И ожившие мертвецы, удаленные от мира живых людей, шли на убийство и разбой снова и снова. Они убивают ради самого убийства, ради славы, как о них говорят, Торжествующей Смерти, и известно, что отряды Удаленных можно нанять за хорошую плату чтоб расправиться с врагом. И они расправятся, будь покойна! Недаром у Удаленных в подчинении всякая пакость вроде гламуров.

— Что же нам делать? — испуганно спросила Карина. Ее недавняя храбрость и бесшабашность уступили место более приличным природе женщины чувствам страха и неуверенности. Девушка далеко не все поняла из того, что бессвязно рассказал ей Уильям, но одно было ясно: в ближайшие дни их парочке будет не до бурных постельных баталий и элегического собирания цветов на лужайке…

— Если они нападут на нас, а они нападут, потому что замок Дюбелье-Рено стоит заслоном на пути бандитов из Деметриуса в столицу, то все мужчины будут защищать поместье до последней капли крови. И, может быть, — тут в Уильяме не вовремя проснулся поэт, — я, истекая кровью, умру у ног твоих, любимая!

— Еще чего! — охладила поэтический пыл возлюбленного благоразумная даже в собственном страхе Карина. — Что у вас, у мужиков, постоянно какие-то замыслы дурацкие! Вечно вы считаете, что доставить женщине удовольствие можно лишь каким-нибудь ненормальным способом! Нет, ну посуди сам, разве это не извращение: «Любимая, дай умереть у ног твоих!» А ты перед тем, как, допустим, помирать, головой подумал, что потом «любимая» с твоим трупом делать будет?! Куда его потащит на своем же, извиняюсь, горбу?! И вообще, когда у твоих ног валяется труп, удовольствия в этом никакого. Так что выбрось такие бестолковые мысли из головы и изволь-ка не умирать у моих ног, а за них сражаться! При этом Карина на мгновение фривольно приподняла подол своего платьица, наглядно демонстрируя Гогейтису, что за такие восхитительные ножки (да еще в шелковых искристых чулочках с пышными кружевными подвязками) ему — магу, ученому, поэту и любовнику — сражаться следует с мощностью и неутомимостью разъяренной шаровой молнии, ежели таковые вообще имеются в природе.

— Дорогая, — стиснул в объятиях Карину ученый маг, — ради тебя я пойду на все!

Еще одна фраза из сборника под названием «Самые расхожие и невыполнимые мужские обещания». Карина такой сборник как-то в метро купила у разносчика всякой информационной инфекции. Тут же, в метро, прочла, оставила на сиденье и напрочь, окунувшись в московский омут, позабыла. А теперь вот вспомнилось почему-то…

— Погоди. — Карина деловито высвободилась из объятий и принялась пристально разглядывать шкафы с книгами. — А скажи, Уильям, есть ли книги, в которых написано, как можно победить этих самых Удаленных?

* * *

— Вы полагаете, Главный Советник, что у меня это получится?

— Безусловно, ваше величество.

— Вот досада! Извините, герцог. Я никак не могу привыкнуть ни к покрою этого… платья, ни к тому, что здесь все называют меня «ваше величество»… — Бывшая гражданка Монохроммы Кириена Суорд стояла в так называемой «комнате для королевских рукоделий» и недовольно оглядывала себя в огромное зеркало.

Сзади, подобный тени, немногословный и внутренне донельзя довольный собой, стоял герцог Асбесто Бетонн Винилл Герметикс Дюбелье-Рено.

Он готов похвалить сам себя — не зря он вытащил с каторги Гогейтиса. Не зря позволил ему совершить дело, в которое до сих пор верится с трудом.

Но сейчас Советник поздравлял себя даже не с этим. А с тем, что сделал абсолютно политически правильный выбор между двумя дамами. Та, оставшаяся в замке на попечении Уильяма, пригодится разве только для того, чтобы устраивать милые беспорядки во время очередного дворцового празднества с непременными переодеваниями, масками и тайными порочными шалостями в укромных комнатках для утоления скорой страсти возбужденных высокородных фаворитов. А эта…

Ни о каких укромных комнатках не может быть и речи.

Уже при одном взгляде на выражение лица Кириены Суорд…

О, прощения просим, королевы Абигейл.

И ко всем прочим достоинствам, корона сидит на этой даме как влитая.

Смотреть приятно.

— Извините, герцог…

— Ваше величество, пока мы с вами находимся наедине, я хотел бы, чтобы вы запомнили одно простое правило: тарсийские женщины, а тем более королевы, никогда не извиняются.

— О! — Выражение лица Кириены стало совершенно непередаваемым.

— Да. В Основном Законе Тарсийского Ожерелья даже есть на этот счет целых два пункта.

— Каких же?

— «Пункт первый: женщина всегда права. Пункт второй: если женщина не права, смотри пункт первый», — процитировал по памяти герцог.

— Это очень глупый закон. — Кириена дернула обнаженными плечами. — Человек не может быть прав или не прав в зависимости от своего… пола. Нет, все-таки это платье ужасно! И это королевское повседневное?

— Да, примерно…

— Бесстыдно открыта грудь. Почти вся. Ужас… Кто только шил такое?!

— Казнить вашего личного портного, королева?

— Перестаньте, герцог! Я не до такой степени жестока, как вы изволите полагать. Однако платье слишком вызывающее. Можно ли думать о государственных вопросах, когда тебе поминутно кажется, что окружающие только и делают, что глазеют на твою грудь! Это некоролевский подход.

Герцог внутренне сиял. Нет, он не ошибся в выборе. Эта дама нравственно безупречна. Непреклонна. Чиста и непорочна, подобно снеговому хрусталю Гор Последнего Перехода. Хотя… В какой-то мере его, Рено, это задевает. Не как Главного Советника.

Нет, тут, пожалуй, иное…

Но об этом Главному Советнику думать не положено.

— Герцог! Вы не слушаете меня?!

— Простите, ваше величество, отвлекся…

— То-то и оно, — со странной многозначительностью в голосе произнесла Кириена.

— Но теперь я весь внимание. Что вам угодно, госпожа?

— Мне угоден другой, более скромный и благопристойный наряд, в котором я не буду похожа на… на… словом, не буду. Что? Вы намерены со мной спорить?

— Простите, да, к сожалению. Ваше величество, именно это платье предназначено было королевой Абигейл для официальных заседаний на Королевском Совете. И если вы появитесь в другом наряде, подмена будет слишком заметна.

— Проклятие. Ваша королева отличалась дурным вкусом. И…

— Ни слова больше! — предупредительно потребовал герцог. — Королева — вы. Все, что вам угодно сказать, вы говорите о самой себе.

Кириена только вздохнула. Зеркало отразило ее — прекрасной, величественной и немного растерянной. Самый что ни на есть королевский вид.

— А Совет через час? — для порядка спросила она.

— Час с четвертью, ваше величество.

— Да, за такое время платье мне не перешьют. Тем паче что его бесстыдство закреплено параграфом дворцового регламента… Послушайте, герцог! Дайте мне ваш шарф! Думаю, такая незначительная деталь туалета регламента не нарушит.

Шею герцога действительно украшал искусно сложенный в несколько складок длинный полупрозрачный темно-синий шарф.

— Но Кириена…

— Ах вот как? Попросила шарф — и из «ее величества» сразу стала просто Кириеной? Ненадолго же хватило вашей учтивости, высокородный герцог!

— Но… Поймите меня правильно, я не смел и думать…

— Меня не интересует, герцог, что вы смеете, а что — нет. Не смеете пожертвовать своим шарфом? Прелестно! В таком случае я отказываюсь идти на Совет. Нет, я просто не смею идти на этот Совет! Я решительно не желаю, чтобы на мою грудь похотливо взирали мужчины!

Герцог был застигнут врасплох. Он как раз в этот момент из Главного Советника превратился просто в герцога Рено, мужчину, преисполненного давно не траченных на женщин сил и желаний, и посему занимался тем, что похотливо рассматривал прелестную грудь целомудренной заместительницы сбежавшей королевы.

— Кхм, — смущаясь, отвел глаза он и принялся разматывать свой шарф, — как вам будет угодно, ваше величество. Простите, если невольно разгневал вас.

Кириена распустила ткань широкого шарфа и прикрыла ею плечи и грудь.

— Так-то лучше, — констатировала она.

«Так хуже, — с каким-то странным, новым для себя чувством отчаянно подумал герцог. — Теперь я только и буду думать о том, что прикрыто моим шарфом. Святые небеса! Только этого мне сейчас и не хватало!»

— Герцог, — Кириена отошла от зеркала и присела на круглый пуфик, придерживая концы шарфа одной рукой, а другой расправляя широкие воланы платья, — пожалуйста, еще раз перечислите мне всех членов Королевского Совета. Я не хочу попасть в неловкое положение… Да, кстати, после Совета я попросила бы вас подобрать мне все сведения о политике, экономике и истории страны, чьей королевой я сейчас как бы являюсь.

— Как угодно, ваше величество. — Герцог слегка поклонился, стараясь отвлечься от шарфа и сосредоточиться на вопросе Кириены. — Итак, номер первый…

— Это вы, Главный Советник. Вы являетесь — как это сказать? — моей правой рукой во всех государственных делах, без согласования с вами я не могу окончательно издать любой закон либо вердикт.

— Верно.

— Далее…

— Советник по вопросам внутренней политики…

— Ах, как длинно! Я бы назвала его министром внутренних дел, как у нас в Монохромме.

— Сударыня, — проникновенно встрепенулся Рено. — Забудьте о Монохромме и о том, что с нею связано. И небо вас упаси ошибиться и назвать советника каким-то непонятным титулом… Тем более что герцог Стразз — весьма обидчивый и вспыльчивый вельможа.

— А, это о нем вы мне говорили, что он высохший, как жердь, и, когда говорит, мнет в пальцах кусочек кожи…

— Совершенно верно. Пожалуйста, ради Святых Небес, не спрашивайте у герцога Стразза, что это за кожа и кому она когда-то принадлежала.

— Почему?

— Потому что королева Абигейл уже задавала ему такой вопрос. И советник после этого чуть не подал в отставку. А в опочивальне Ее Величества в ту же ночь схватили и обезоружили пятерых наемных убийц, служанку, поставившую на столик близ ложа Абигейл подсвечник с пропитанными редкостным ядом свечами, камеристку, при коей обнаружено было две дюжины ядовитых же пододеяльных вшей в особой коробочке, и, наконец, дальнюю родственницу герцога Стразза, намеревавшуюся поджечь стены опочивальни и тем самым отомстить за нанесенное роду Стразз оскорбление словом.

— Однако какие страсти. И это из-за одного насмешливого вопроса?

— Из-за одного насмешливого вопроса Тарсийское Ожерелье триста лет с переменным успехом ведет войну с неким королевством Пидзадьи Бадьи.

— Как же звучал «насмешливый вопрос»?

— Тогдашняя королева просто поинтересовалась у посла Пидзадьих Бадей, откуда произошло и что означает название их королевства. Вот и воюем…

— Понятно. Я запомню, что лишние вопросы — это лишние опасности. Но у вас-то, Советник, я могу приватно поинтересоваться, чья же это кожа, которой тешит себя герцог Стразз?

Герцог Рено ухмыльнулся: любопытство — всеобщий женский порок. И это не зависит ни от смены столетий, ни от государственных переворотов…

— Ходят слухи, что это кожа с тела его последней супруги. Почившей при весьма загадочных обстоятельствах, — сказал герцог. — Да, и не обращайте внимания на то, что у вашего советника по делам внутренней политики борода имеет синеватый оттенок. Это цвет рода герцогов Стразз. По мужской линии.

— Очаровательно. Продолжим?

— Безусловно. Советник по вопросам внешней политики. Герцог Озрик Фибиус Хламидий.

— Вы описали мне его как человека весьма строгих правил, вдумчивого, педантичного и дипломатичного. Да, он еще страдает болезнью глаз — плохо видит вдаль, не так ли?

— Так. В последнее время он стал несколько нервен, но это и понятно: до момента, который вот-вот наступит, он уверен, что нам из-за отсутствия королевы грозит война со всеми окрестными государствами, вместе взятыми.

— Я постараюсь развеять его опасения.

— Весьма на это надеюсь. Только, ваше величество, если вам вдруг вздумается пошутить, не спрашивайте у мессера Хламидия, не заморил ли он своего маленького ручного червячка с мягкой шкуркой…

— Не понимаю…

— Вот и хорошо. Просто не спрашивайте, и все.

— У нас не так много остается времени. Советник по финансам — герцог Долл Сальдо, умен, начитан, знает восемнадцать языков, прекрасно владеет холодным оружием… Мессер Рено, это все замечательно характеризует личность советника, но вот как у Тарсийского Ожерелья обстоят дела с бюджетом? Герцог уныло вздохнул:

— Любимое заявление мессера Долла Сальдо: «Наша казна почти пуста!» Он весьма часто его повторяет. И, к сожалению, это заявление справедливо.

— Я это учту. И постараюсь самолично выяснить, каким образом казна опустела.

— Она просто не пополнялась, ваше величество. Тарсийское Ожерелье понемногу, но неуклонно разоряется. Теряет свои «бусины» — одну за другой. Провинции враждебны друг другу и столице, феоды стараются оттяпать себе куски королевских земель, старые кодексы никто не чтит… Мы на грани падения, ваше величество. Кстати, об этом вам не преминет сказать военный советник.

— Герцог Атасс? Который — я цитирую вас, герцог, — похож на засиженную птицами скалу? Что ж, если он заговорит о падении, я спрошу его о том, что он предлагает, дабы этого падения избежать. И относительно трехсотлетней войны с… Пидзадьими Бадьями спрошу также. Не пора ли победоносно ее завершить?

— Спросите конечно. Но это бесполезная трата времени. Герцог Атасс до безумия любит говорить длинные речи, в которых призывает очистить наше королевство от внутренней враждебной скверны и после этого победоносно, громя все вокруг, и Бадьи в том числе, шествовать к богатому вожделенному Континенту Мира и Свободы, чтобы вымыть сапоги в омывающем его теплом океане и захватить все лучшие харчевни, закладные конторы и веселые дома Континента… А у нас ведь даже регулярной армии нет. Набираем всяких пройдох за деньги, на них нет особой надежды…

— Отсутствие регулярной армии — трагедия государства, — неожиданно посуровевшим голосом заявила Кириена. — Что ж. Этим вопросом я займусь лично. А герцог Атасс может и дальше говорить свои бестолковые речи. Омыть солдатские сапоги в океане врага! Если каждый генерал за это примется… Хотела бы я посмотреть, во что тогда превратится океан!

— Умоляю, только не говорите этого Атассу. Потеряем полчаса на выслушивание бессмысленных и вульгарных речей. К тому же Атасс в пылу спора имеет скверную привычку не удерживать свои ветры…

— О небо, да есть ли в Совете благовоспитанные мужчины, кроме вас, герцог?

Герцог только усмехнулся.

Хотя прекрасной Кириене вовсе не к чему знать, что себя он также давно перестал считать благовоспитанным, хоть, в отличие от советника Атасса, и не портит воздух в общественном месте.

— Хорошо. Оставим Атасса. Кто там на очереди?

— Советник по вопросам культуры, просвещения и искусства. Бывший музыкант, бывший художник и бывший поэт. Барон Муштрабель.

— Барон? А почему не герцог?

— Он вообще из простолюдинов. Королева Абигейл заметила его во время какого-то очередного бала, приблизила к своей особе, сделала временным фаворитом, подарила титул, пару орденских лент без орденов, породистого скакуна из личной конюшни, а потом под настроение взяла и назначила советником по культуре. А до сего момента у Муштрабеля не было ничего и никого, кроме дрессированной говорящей черной птицы по кличке Невермор. С этой птицей он годами выступал на ярмарках, деревенских вечеринках… Покуда не попался на глаза королеве Абигейл.

— И такого человека сделать фаворитом?! Более того, даровать ему государственную должность?! Возвысить до государственного мужа какого-то паяца! О ужас!

— Вы напрасно возмущаетесь, ваше величество. В вопросах культуры барон разбирается прекрасно. Благодаря его неусыпной опеке у нас в стране очень развито искусство королевского балета. Мы, даже можно сказать, в искусстве королевского балета опережаем все остальные страны. Хотя на содержание и питание балерин уходят налоги с полудюжины ближних деревень. Что ж, вот, пожалуй, и все. Скоро вы отправитесь на первое в вашей жизни заседание Королевского Совета, ваше величество.

Кириена побродила по комнате, привыкая к слишком пышному платью и чересчур жавшим ноги туфлям, затем остановилась перед Главным Советником, глядя ему прямо в глаза.

— Мне не дает покоя один вопрос, герцог, — сказала она, слегка покусывая нижнюю, изысканной формы губку. — Только ответьте честно. Все члены Королевского Совета… были фаворитами королевы Абигейл?

— Да. Каждый — в свое время. Абигейл считала это чем-то вроде приятной и ни к чему не обязывающей традиции… — начал было герцог, но Кириена перебила его:

— А вы?

Герцог смешался. Хотя он прекрасно понял, о чем его спрашивает неприступная и прекрасная Кириена.

— И я, — спокойно ответил он, в глубине души почему-то проклиная себя за этот ответ.

— Мне все ясно, — произнесла Кириена после недолгого, но выразительного молчания. — Я готова. Ко всему. Герцог, это ваша обязанность — вести королеву в зал Совета?

— Да.

— Так выполняйте ее.

И Кириена Суорд, ныне исполняющая обязанности королевы Абигейл, величественно подала герцогу руку. А другой рукой придержала концы герцогского шарфа, чтобы он не съезжал с плеч.

В Обвальном кабинете стоял шум, по громкости и бессвязности не уступающий гомону на рыночной площади в день весенней распродажи подгнивших фруктов-овощей. Солидные и высокородные советники спорили друг с другом до хрипоты, употребляя иногда при этом такие словечки, от которых смутились бы даже грузчики в порту Тарска.

— Вы верите в эту байку о том, что Абигейл вернулась? Я — нет!!! — это вопил советник по финансам. — Наша казна почти пуста, и я не вижу причины, по которой хитрая правнучка королевы-потаскушки Изнасильи Неистовой захотела бы вернуться к опустевшей кормушке!

— Да при чем здесь казна, герцог! При чем здесь предки сбежавшей королевы, прах их побери всех воедино! Мы падаем в пропасть не потому, что обнищали и лишились носительницы короны! — ярился советник Атасс. При этом многие сморщили носы — воздух в кабинете ощутимо испортился. — Нам надо проводить политику экспансии! Иначе нас растопчут! Великий поход на Континент — вот чего жаждет страна! Омыть в теплом океане…

— Герцог, все уже слышали о вашей мечте относительно сапог. Если они у вас такие уж грязные — ступайте помойте под фонтаном в королевской оранжерее. Я, кстати, так и делаю.

— Плебей! Мыть башмаки в фонтане! А еще советник по культуре!

— Да я тут покультурней всех вас буду! Вы молчали бы лучше и заботились о своем маленьком ручном червячке, герцог Хламидий! Его шкурка все еще по-прежнему мягка и приятна на ощупь?..

— А-аргх! Дуэль! Немедленно и здесь же — дуэль!!! Этот низкорожденный выскочка смертельно оскорбил меня!

И быть бы в Обвальном кабинете кровопролитию, и, возможно, от яростных споров и драк вновь обвалился бы в нем потолок, но тут парадные двери кабинета распахнулись с громовым грохотом. И вслед за грохотом наступила тишина. Потому что в кабинет, сопровождаемая Главным Советником, величаво и торжественно вошла Ее Величество Абигейл Первая, Королева Тарсийского Ожерелья и Почетная Владелица Сопредельных Островов: острова Дормилон, острова Хламизил, острова Запперсен и острова Феллац.

Она прошла, как бригавелла, по темно-зеленым волнам прекрасного скеденского ковра и села в свое кресло. Главный Советник почтительно стоял рядом с королевским креслом, при этом с веселой яростью рассматривая членов Королевского Совета в отдельности и купно. Сцена появления королевы на Совете достойна была того, чтобы увековечить ее в памяти.

Герцог Хламидий, кстати уроженец острова Хламизил, замер, так и не вытащив из ножен своей фамильной рапиры (правильно сделал, ибо от долгого пренебрежения оружие герцога заржавело и вскорости грозило рассыпаться в трухлявую пыль). Его уста будто вопрошали: «Неужели?» — а близорукие глаза собирались вылезти из орбит.

Склочный советник по культуре втянул голову в плечи, ел королеву взглядом, и лицо у него сделалось глупое-преглупое, хотя, по чести сказать, оно и ранее умом не блистало.

Синяя борода советника Стразза при виде королевы заблестела и запереливалась, как вороново крыло, а в кулаке он судорожно стиснул кусок злополучной кожи. «Что теперь делать и как себя вести?! Настоящая это королева или так, герцогская подстава?!» — лихорадочно думал Стразз.

«Казна пуста, пуста казна, и в этом есть моя вина…» — зазвучала в сознании герцога Долла Сальдо странная песенка. Долл Сальдо рассматривал королеву как редкостный бриллиант, как сундук, доверху полный слитками драгоценного металла, призванного казну пополнить. «Всё исправится. Она вернулась, или… пусть и не она, а та, которая ее заменит. Заместительница! Рено хитер, ох, хитер! И где только раскопал такую красотку, похожую как две капли воды на бывшую?.. Надеюсь, новая королева продолжит политику прежней Абигейл, политику невмешательства в дела королевской бухгалтерии и налоговых органов. Вряд ли ей известно значение таких слов, как дебет и кредит».

«Вернулась-таки, негодная потаскушка! — зеленел от злости герцог Атасс. — Прощай теперь мои надежды на хорошую, крупную, кровопролитную войну. На мировую войну! Эта дрянь запретила все войны, кроме постельных!» И герцог Атасс с сожалением смотрел на свои изрядно запыленные сапоги, которые ему, видно, так и не суждено помыть океанскими водами Континента Мира и Свободы.

Главный Советник, молча выдерживая необходимую паузу, осмотрел их всех, читая на искаженных страхом, недовольством, а то и ненавистью лицах все, что ему требовалось. Когда пауза затянулась (Рено заметил, что Кириена нервно стиснула ручку кресла. Ах, зачем вы нервничаете, моя королева?! Не бойтесь их, они вас сами боятся!), герцог Рено в полной тишине прошагал к своему креслу и, прежде чем сесть в него, громко и раздельно произнес:

— КОРОЛЕВА ВЕРНУЛАСЬ, ГОСПОДА.

И спокойно опустился в кресло, с едва заметной и почему-то нежной улыбкой глядя на сидевшую напротив него прекрасную женщину. И понимал, что сейчас она, так же как и он, совершенно не обращает внимания на растерянный и нестройный хор голосов, кричащих: «Да здравствует королева!»

Синебородому герцогу Страззу пришлось первым держать ответ перед новоявленной правительницей. Он нервно мял в пальцах кусок злосчастной кожи и докладывал, что в пригородах Элристрона опять начались волнения — неизвестная болезнь вроде простуды, только еще хуже, распространяется среди бедняков…

— Что вы предприняли? — быстро спросила Стразза королева.

— Мы послали два отряда…

— Лекарей?

— Нет, солдат внутренних войск, ваше величество.

— И многих вылечили ваши… наши солдаты?

Синебородый счел это шуткой, но, внимательно посмотрев в глаза королевы, понял, что шутки здесь неуместны.

— Три квартала сожжены, торговые ряды разрушены и опечатаны королевским приказом. Но это не решило вопроса. К сожалению, бунты продолжаются, болезнь свирепствует… Да и к тому же солдаты сами боятся подхватить неизвестную заразу.

Королева хлопнула ладонью по столу:

— Довольно! Нам все ясно, советник! Слушайте теперь наши указания: отправить в пригороды Элристрона лучших лекарей столицы, снабдив их всем необходимым для лечения больных. Солдат отозвать. Провести среди оставшихся в живых разъяснительную работу. Тем, чьи жилища либо рабочие места были уничтожены, возместить убытки.

— Ваше величество, — вкрадчиво подал голос герцог Долл Сальдо. — А лечить этих холопов и строить им жилье будут за их счет или за счет казны?

— Забота о здоровье и жизнеобеспечении населения — дело государственной важности. Лечение должно проводиться за счет казны, — твердо ответила Кириена.

Герцог Долл Сальдо комически воздел руки:

— Но наша казна…

— Почти пуста. Да, это нам известно, советник, — не дала Кириена закончить герцогу его любимую фразу. — Но мы не верим, что с казной дела обстоят так безнадежно. Соблаговолите сегодня же, сразу после Совета, подать нам письменные отчеты и все бухгалтерские книги за прошедшие полгода. Мы их рассмотрим внимательнейшим образом и решим, какую финансовую политику нам следует проводить для пополнения нашего… бюджета. Возможно, что всему королевскому двору и даже членам Королевского Совета придется потуже затянуть пояса и забыть, что значит выражение «транжирить деньги». Государство погибнет, если налоги платить наполовину. На стенах этого кабинета выгравирован девиз: «Королевский Совет — половина государства!» Коль простолюдины исправно вносят свою долю, стало быть, это вы подзабыли о своем гражданском долге… Нам, как королеве, следует о нем напомнить.

Кириена говорила это и видела, как финансист становится бледен и уныл лицом. Это зрелище укрепило ее во мнении, что она все сказала правильно.

— Но вернемся к больным, — обратилась она к Страззу. — Пусть они пройдут обязательный врачебный осмотр и получат необходимые лекарства. Иначе из пригородов болезнь может распространиться и дальше.

— А деньги?! — простонал Долл Сальдо.

— Будут, — отрезала Кириена. Как женщина практического воспитания и ума, она уже подумала о роскошных нарядах сбежавшей королевы и решила, что пары дюжин сверкающих камней с подола одного лишь церемониального платья будет достаточно для того, чтобы не только вылечить элристронских больных, но и построить по всей стране множество бесплатных лечебниц. Главное — посоветоваться с герцогом Рено относительно того, каким образом эти камни можно превратить в деньги. Не пойдет же она самолично к скупщикам драгоценностей или к ювелирным мастерам… Ладно, с этим позднее.

— Что еще вы имеете сказать нам, герцог Стразз? — деловито осведомилась королева у советника по делам внутренней политики.

— Деметриус, ваше величество, — с готовностью просиял герцог.

— А что Деметриус?

— Там… там снова возникла угроза местной войны… По слухам, появились некие вооруженные бандиты, угрожающие безопасности королевства в целом… Кажется.

— Кажется? — прищурилась Кириена. Глаза ее с этого момента навсегда приобрели оттенок подступающей грозы. — Кажется?! Или вы, сударь, располагаете проверенными сведениями, или не имеете сведений вообще! Вот что должно отныне стать вашим правилом, советник! И для того чтобы вам лучше это понять, мы повелеваем вам лично отправиться в Деметриус и выяснить, насколько там сейчас накалена обстановка.

Пальцы Стразза сжали заветный кусок кожи так, словно хотели выжать из него воду.

— Да, королева, — проскрипел синебородый советник.

— Прекрасно. Мы довольны вашим согласием и гордимся вашей готовностью пожертвовать жизнью во имя Тарсийского Ожерелья. В течение недели мы ждем ваших отчетов по этому вопросу. Поезжайте в Деметриус сразу же после Совета. Не теряйте драгоценного времени. Советник Хламидий, — обратилась, согласно принятому на Совете этикету, Кириена к близоруко щурившемуся малосимпатичному мужчине. — Соблаговолите теперь вы зачитать нам отчет о той обстановке, которая сложилась меж Ожерельем и близлежащими странами на сегодняшний день. Поскольку мы, пребывая в паломничестве на Запретном Острове, не могли следить за политикой и отвлекаться на заботы суетного мира, вам в обязанность вменялось вместо нас нести ношу сложных внешних сношений…

Герцог Рено еще раз поздравил себя с правильным выбором. Он не ошибся в Кириене. Она вела себя на заседании Совета так, как и должна была бы вести себя королева. Настоящая королева. Нет, не Абигейл, о нет! Истинная королева, королева по духу, а не по крови… Недаром советники сразу уловили перемены в интересах и речах Ее Величества. И хотя Кириена ничтоже сумняшеся пересказывала советникам ими же придуманную байку о благочестивом паломничестве, Рено видел, что они ей верят. Верят женщине, чье лицо иногда напоминает сверкнувший клинок.

Озрик Фибиус Хламидий, казалось, только и ждал того момента, когда королева примется его расспрашивать. Лицо советника приняло искривленно-плаксивое выражение, а глаза наполнились слезами.

— Это невозможно, ваше величество! Это невыносимо! — простонал бедный Озрик и притянул к себе некий свиток, видимо намереваясь использовать оный в качестве носового платка.

— Что невозможно? — с ледяным спокойствием спросила Кириена, придержав правой ладонью концы шелкового шарфа. — Что невыносимо, господин советник?

Советник, намеревавшийся было закатить свою традиционную истерику по поводу отвратительной внешней политики Тарсийского Ожерелья, лишь шевельнул губами и замолк, с испугом глядя на королеву.

— Нам нужны сведения, советник, — голосом, звенящим как букет из рапир, пояснила Кириена. — А не слезы. Разве мы, ваша королева, находимся не в Совете мужей мудрых и благоразумных? Или нас пригласили сюда на траурную церемонию и вы играете роль плакальщицы, мессер Озрик?! Кого вы собрались оплакивать, герцог Хламидий? Уж не королевство ли?!

— Нет, ничего подобного, ваше ве-э-личество, — чуть ли не проблеял советник.

— В таком случае мы изволим слушать ваш доклад.

Доклад герцога Хламидия, на взгляд Главного Советника, не блистал ни новизной, ни велеречивостью. Однако Кириена слушала внимательно, изредка подавая реплики, точные, словно уколы фехтовальщика. «Интересно, кем она была в своей Монохромме, какой титул носила, — думал герцог Рено. — Впрочем, это не важно. То, что эта женщина — высокого рода, понятно даже, даже… мне. К тому же она теперь не просто подданная Тарсийского Ожерелья, а сама королева, и никто не заподозрит в ней чужеземку. Если же и заподозрят, то я узнаю о сем своевременно и приму меры. А советники будут молчать… Бу-удут». Советники действительно были ошарашенно-молчаливы: во-первых, тем, что перед ними сидит точная копия королевы (а вдруг и не копия, вдруг сама?! Устроила, понимаешь, маскарад, а вместе с ним и проверку на лояльность своих советников!), а во-вторых, той отповедью, которую Ее Величество изволили дать вечно слезливым и бестолковым речам советника Хламидия.

— Советник, — выслушав доклад, резюмировала Кириена. — Судя по вашим словам, мы находимся в… в состоянии войны.

— Именно! — не выдержал герцог Атасс. Все опять поморщились, мрачно и молчаливо терпя последствия его невыдержанности. Какая досада, что регламент заседания не предусматривал открытия окон и дверей для проветривания кабинета. Хорошо королеве — ее хоть веер спасал… — Я столько раз об этом говорил: Тарсийскому Ожерелью нужна война! Только так мы сможем показать этим зарвавшимся выскочкам — Континенту и поганой Затумании, — кто способен помыть сапоги в их…

— Довольно, советник Атасс! — строго цыкнула на бравого вояку королева. — Вам мы еще не давали слова. Дойдет до вас очередь, тогда и выскажетесь.

Атасс сник и, чтобы скрыть смущение, принялся шумно сморкаться в громадный желтый с алыми цветами платок.

Сморканием он старался заглушить иные, куда более неприличные в обществе звуки.

Кириена незаметно поморщилась.

— Советник Хламидий, — проговорила она, стараясь не прислушиваться к оригинальным звукам, издаваемым носом (и не только носом) герцога Атасса. — Мы с удовольствием выслушаем ваши предложения по нормализации отношений с… упомянутыми странами.

Хламидий нервно дернул кадыком, собираясь разразиться очередной бессмысленной тирадой, но вместо этого вдруг сказал спокойным и грустным голосом:

— У меня нет таких предложений, королева. Позвольте мне уйти в отставку.

— У меня есть предложение, — подал голос Главный Советник, не отрывая взора от своего шарфа, украшавшего королеву. — Мы должны…

Члены Обвального кабинета в тот день так и не узнали, что именно хотел предложить Главный Советник. Потому что двери в кабинет внезапно распахнулись и к заседавшим шагнул некий худосочный, сутулый тип в роскошных одеждах и с глазами только что задравшего курицу хорька. За спиной типа маячили некие вооруженные люди числом с дюжину.

Главный Советник вскочил с кресла, едва завидев хорькообразного типа. При этом выражение лица герцога Рено можно было бы описать как брезгливо-ненавидящее.

— Как вы смели ворваться в кабинет Совета?! — прогремел он. — По какому праву, сударь?!

Лица остальных советников тоже выражали озвученный герцогом Рено вопрос.

— Я чрезвычайный и полномочный посол Континента Мира и Свободы… — начал хорькообразный, но Рено перебил его:

— Нам это известно, посол Отбирайт! А вот вы, кажется, забыли, что имеете право появляться в кабинете Совета лишь с личного разрешения Ее Величества…

И тут посол захохотал. Вряд ли кто-нибудь встречал в природе смеющегося хорька. Но посол Отбирайт своим видом попирал все законы природы.

— Королева?! — задыхаясь от хохота, выдавил он, а за дверями кабинета вооруженные люди в знак одобрения поведения своего начальника забряцали своим вооружением. — Да ведь нет больше вашей королевы! На рынке рабов Южного Сирака наши осведомители видели…

И тут пасть хорька, то есть посла, открылась самым неприличным образом. Потому что со своего кресла встала Кириена, доселе скрываемая тенью, падавшей от нависавших над креслом балдахинов, и, памятуя все тонкости дворцового регламента, втолкованного ей герцогом Рено, осведомилась голосом резким, как щелчок стального капкана, в который попался хорек:

— Почему вы не приветствуете нас должным образом, посол Отбирайт? Разве вы утратили все понятия о приличии?

— Ах… Ваше величество?! Вы?! Но как же?! — бормотал хорек, становясь еще более ссутуленным.

— Мы не слышим от вас достойных посла речей, — напомнила королева.

— Этого не может быть… — шептал посол. — Ведь наш миссионер в Южном Сираке Томас Крузес самолично за двадцать динхренов выкупил ее у торговца женщинами для говоремов и стиралеи и продал как наложницу для известного женолюба Анаши-паши…

Главный Советник меж тем решил, что от слов пора переходить к силовым мероприятиям по отношению к забывшим всякий регламент нахальным послам нахальных сверхдержав. Он подошел к мессеру Отбирайту и натуральным образом взял его за шиворот, что при высоком росте герцога и низком росте посла особых затруднений не представляло.

— Это оскорбление дипломатической неприкосновенности! — вопил посол.

Герцог тряхнул его, как… как пойманного хорька:

— А врываться в кабинет Королевского Совета и не приветствовать должным образом королеву — это не оскорбление?!

И герцог швырнул посла так, что тот проехался животом по гладкому полу кабинета и, вопя, уткнулся носом прямо в запыленный сапог советника Атасса. Правда, Отбирайт моментально вскочил и зашипел:

— Это страшное оскорбление! Континент Мира и Свободы объявляет войну Тарсийскому Ожерелью! У вас нет королевы! Эта — фальшивка! Настоящая королева — в плену!

— Вы в этом уверены? — медовым голосом осведомился герцог Рено.

— Вы в этом не сомневаетесь? — Оттенки стали и хрусталя переливались в голосе оскорбленной Кириены Суорд.

— Вы, вообще, отдаете отчет своим заявлениям, посол?! — нестройным хором рявкнули члены Совета.

Посол дрогнул. Но отступать ему было некуда. И в конце концов, он ведь только посол. Его послали — он и… объявил. Вотум недоверия. И заявление о начале военных действий.

Хотя за последние три минуты посол Отбирайт предпочел бы стать не послом, а, к примеру, бродячим продавцом-лоточником. Чтоб только быть подальше от этих тарсийцев с сумасшедшими грозовыми глазами.

Однако он скрутил свое желание сбежать и официальным тоном произнес:

— От имени правительства Континента Мира и Свободы я уполномочен объявить о начале военных действий! Континент введет свои войска в Скеден, Элристрон и Тарск незамедлительно!

— Что ж, — заговорила Кириена, и от ее голоса посол снова тихонечко задвигался к дверям, где уже блестела обнаженными мечами его охрана. — Если объявление войны — это все, что может нам сказать посол, пошлите его… на его родину.

— С величайшим удовольствием, моя королева! — просиял герцог Атасс, поднялся с места, подошел к послу и…

…И вежливо сказал ему:

— Передайте вашим господам, что война состоится. И они сами пожалеют, что объявили ее нам.

— У вас нет королевы! И еще, еще мы знаем, что вы прячете сбежавшего от нас алхимика, который изготавливает для вас тайное смертоносное оружие, запрещенное Семью Странами и Континентом! Вас заодно это просто сотрут в порошок…

— Идите, посол, — с отеческой заботливостью в голосе произнес Главный Советник. — Если у нас и есть алхимик, а также тайное запрещенное оружие, то вашим работодателям скоро придется убедиться в этом самолично. А насчет королевы… Нам видней, есть она у нас или нет. Разбираться с королевами — не ваша забота.

И посла выставили. Из дворца, из столицы, из страны. Чтобы мессер Отбирайт возвратился к своим скандальным правителям со странной вестью: в Тарске есть королева!..

А члены Королевского Совета после ухода этого посла растерянно примолкли. Война с Континентом Мира и Свободы?! Это дело нешуточное…

— Чем это нам грозит? — спросила было Кириенау сияющего лицом герцога Атасса, но тот не успел ответить.

Так как в Обвальный кабинет заявился еще один посол.

— Лорд Вульвидж, чрезвычайный посол Славной Затумании, — церемонно, в отличие от предыдущего посетителя, начал дородный и элегантно одетый господин. — Уполномочен от имени его величества вице-короля Славной Затумании объявить о начале военных действий против Тарсийского Ожерелья…

— И Затумания туда же! — ахнул Атасс.

Впрочем, что Славная Затумания! В течение часа в Обвальном кабинете побывали еще послы Южного Сирака, Старого Окопа, Хрендаредиса, пресловутых Пидзадьих Бадей и полудюжины мелких, но тоже чрезвычайно воинственно настроенных княжеств и даже островных племен вроде скопцов-самоедов и воинствующих фригидий. Все представители непременно жаждали воевать с Тарсийским Ожерельем, и послам пришлось даже выстроиться в небольшую очередь, чтобы не скопом, а прилично и по порядку подавать Совету ультиматумы и меморандумы.

В результате означенных мероприятий Королевский Совет пришлось продлить на три с половиной часа. Когда последний посол из очень отдаленной и весьма суверенной республики Шпроттисаа закончил чтение пакта о нападении, советники откровенно зевали и осведомлялись друг у друга, скоро ли обед и будет ли к обеду знаменитый копченый окорок с травами по-королевски…

Только сама Кириена и ее Главный Советник выслушивали заявления о начале военных действий с непроницаемыми лицами. Герцог Рено при появлении очередного посла что-то помечал в своей небольшой книжечке, обтянутой потускневшей парчой, а заместительница королевы Абигейл молилась о том, чтобы поминаемые государства не напали все скопом.

Наконец захлопнулась дверь за последним послом, и советники облегченно выдохнули:

— Слава небесам! Мы думали, это никогда не кончится!

— И что теперь будет? — истерично вопрошал всех герцог Долл Сальдо. — На какие средства мы собираемся воевать?! Наша казна почти пуста!

— Плюньте на казну, советник! — хорохорился герцог Атасс и пукал, никого не стесняясь, — видимо, изображал канонаду. — Нам представляется героическая возможность. Мировая война! Разве это не мечта каждого полководца!

— У нас не так уж много полководцев, — подал голос барон Муштрабель, но его просто ошикали и велели не лезть не в свое дело.

Меж тем Кириена, измученная долгим заседанием, бледная и от того еще более прекрасная, поманила к себе Главного Советника и вполголоса попросила его:

— Герцог, велите им уйти. Полагаю, что для обсуждения создавшегося положения нам требуется остаться вдвоем.

— Вы правы, ваше величество, — согласился герцог Рено. И тут же громко объявил: — Королевский Совет окончен!

«Они шумят и ведут себя, как школьники, отпущенные с последнего урока, — почему-то подумала Кириена, глядя на торопливо покидающих кабинет советников. — Почему они так беспечны? Ведь это их стране только что объявили войну! Точнее, даже войны. А беспокоиться приходится мне».

В Обвальном кабинете остались только Кириена и герцог Рено.

— Что ж, Главный Советник, хорошо я сыграла свою роль? — безжизненным, севшим от усталости голосом спросила Кириена.

— Простите?.. Ваше величество, вы не играли. Вы жили. И изволите жить сейчас. Я прошу вас не волноваться, вам придется испытать еще немало.

— Герцог, вы словно выжимаете из себя эти пустые и никчемные фразы. Я, благодарение небесам, не выпускница колледжа непорочных девиц и прекрасно понимаю, что сейчас происходит и произойдет. Вы думаете, я боюсь войны? Я родилась, когда в Монохромме шла война. Моих родителей сгноили в плену. Меня воспитали в особой бойцовской школе, после чего я сама стала бойцом и учителем, воспитывающим в своих подопечных бесстрашие перед войной.

— Вот как… — пробормотал герцог и вдруг посмотрел на потолок. По потолку шла тонкая темная трещина, и начинали сыпаться крошечные осколки мозаики.

— И если вы, герцог… — продолжила говорить ничего не замечающая Кириена.

— Сударыня, — мягко сказал Главный Советник. — Я просто умоляю вас незамедлительно покинуть это помещение.

Даже не дав Кириене опомниться, он совершил непозволительную с точки зрения монаршего этикета вольность: подхватил королеву на руки и вынес ее из кабинета.

Это было как нельзя вовремя.

В кабинете в который раз за историю государства обвалился потолок.

— Ох, какой кошмар! — Кириена инстинктивно прижалась к герцогу. — Неужели нельзя сделать потолок более прочным?!

— Увы… Этот потолок — одна из традиций. И в каком-то смысле примета. Он всегда обваливается перед событиями, имеющими для Тарсийского Ожерелья эпохальное значение. И я думаю, что это даже не связано с войной — в войны мы влипаем постоянно, как мухи в стакан с медовой настойкой.

— Тогда какое же эпохальное событие имеется в виду? — приходя в себя, осведомилась Кириена.

— Возвращение королевы — с туманной улыбкой пояснил герцог.

— Ах вот оно что… Но я прошу иметь в виду, — Кириена снова стала женщиной с грозовым оттенком глаз, — если вы думаете, что к вам вернулась прежняя королева, прежняя Абигейл, вы глубоко ошибаетесь. Я не буду такой, как она! Благодарю за шарф.

С этими словами Кириена сняла с плеч шарф герцога и протянула ему. Он с отрешенным видом принял злосчастную ткань.

— Завтра утром я жду вас, Советник, с докладом о введении в стране военного положения и прочих мероприятиях, приличествующих государству, коему предстоит батальное будущее, — весьма выспренно сказала Кириена и зашагала, подхватив платье, в свои покои. Она не видела, как герцог поднес к лицу шарф и поцеловал его. И, разумеется, мысли о том, что Главному Советнику на мгновение вскружил голову аромат ее девственного тела, Кириену, озабоченную проблемами войны и мира, не посещали.

А герцог подышал еще немного тонким ароматом, пропитавшим ткань, и решительно швырнул шарф в стоявшую в нише большую позолоченную корзину для мусора. И направился в свой рабочий кабинет — рассылать шпионов во враждебные страны, писать письма оставшимся союзникам, работать над завтрашним докладом… Словом, исполнять свою роль. Роль Главного Советника этой проклятой небесами страны.

* * *

Книги, где говорилось о том, как победить страшных и злобных Удаленных, существовали. И эти книги размещались в отдельном шкафчике, запертом на несколько замков. Ибо в книгах сих была прописана запрещенная к использованию в пределах Тарсийского Ожерелья натуральная и беспримесная магия, без которой, к примеру, не мыслят своего существования славные затуманцы или хрендаредисы, чье мужское население поголовно обучается в школах прикладного и боевого чародейства.

Уильям Гогейтис, сам в некоторой степени чародей, с некоторым опасением подходил к герцогскому управляющему: тот мог и не дать ключей от шкафа с запрещенной королевскими указами магией. Но то ли домоправитель не понял, чего именно от него добивается ученый, то ли голова его и без того была занята предстоящими ужасами нападения Удаленных и иже с ними, но ключи от всех шкафов библиотеки он отдал Гогейтису по первому требованию.

— Ура! — сказала Карина. — Вот этот ключ с головкой в форме… головки, по-моему, вполне подходит именно к этому черному шкафу.

Она молниеносно сунула ключ в прорезь замка и услышала подозрительный скрежет.

— Отойди, Карина, я сам! — заволновался Уильям. — Не приведи небо, там могут оказаться не только книги.

Уильям Магнус Гогейтис, поминутно поминая известных ему святых, а заодно почему-то и свою драгоценную Систему Окон, повернул ключ в замке трижды и медленно потянул на себя дверцу, опасаясь, что из недр шкафа или выметнется магическое пламя, или полезут какие-нибудь чудовища.

Ничего такого не произошло.

Обычные книги в скромных переплетах из некрепкой суконной ткани стояли плотными рядами на трех небольших полках. К корешку каждой книги был прикреплен белый ярлычок с надписью, поясняющей, чему посвящена данная книга. И от этих простеньких белых ярлычков Уильяму становилось куда страшнее, чем от скалящихся чудовищ.

Карина подошла к полкам и принялась читать надписи.

— «Важные вопросы порчи», «Для тех, кто мертв», «Сила выпитой крови», «Как защититься от всех видов врагов»… Уильям, может, эта книга подойдет? — И Карина бесстрашно потянула одну из книг за переплет…

И взвизгнула!

— Господи! Она раскаленная, как сковородка! — Карина дула на обожженные пальцы и трясла рукой.

— Говорил я тебе: не лезь, Карина, — участливо сказал Гогейтис. — Не дамское это дело — магия.

— В моем мире магией занимаются исключительно дамы. Женщины и даже бабы в целом. Даже объявления дают…

— Что?!

— Ну, зазывают пользоваться их услугами: госпожа Гизелла, мадам Сальмонелла или там бабка Бодунья-Бородунья со стопроцентным успехом выполнят любые заказы по колдовству. Даже гарантию дают. — Карина уже оправилась от пережитого потрясения и снова бойко тараторила.

Но возлюбленный слушал ее рассеянно…

— Позднее, дорогая, ты мне объяснишь, что значат слова «стопроцентный» и «гарантия», — пробормотал он. — А сейчас не отвлекай меня, пожалуйста. Я, кажется, понял, почему эти книги невозможно взять с полки. Они или заперты заклятием, или…

— Пароль надо ввести. Как в компьютере, — осенило Карину.

— Пароль?

— Да. Слово какое-нибудь. Или выражение. Скажешь — и все будет нормально…

— Похоже на то. Карина, будь ты королева…

В недрах запретного книжного шкафа раздался странный щелчок.

— Вот, слышал?! — взволнованно зашептала Карина. — Оно сработало! На какое-то слово! Ты сказал: «королева»…

Тот же щелчок. Уильям с торжествующей улыбкой потянулся к книгам, но тут же улыбаться перестал: книги, казалось, раскаленные докрасна, в руки не давались.

— Не торопись. Значит «королева» — только часть пароля! — пояснила Карина, с состраданием глядя на то, как теперь Гогейтис трясет обожженными пальцами. — Нужно еще какое-то слово, причем сочетающиеся с «королевой». Корона? Тихо.

— Власть? Наряд? Сила? Красота? Глупость? Уильям, что ты молчишь, я уже не знаю, что и придумывать!..

— Вежливость, — отрешенно пробормотал ученый. — Вежливость королев.

Щелчок и легкий звон. Уильям вытаращил глаза:

— Неужели получилось?!

Карина тихо возликовала.

Увесистый том практического пособия под полным названием «Как защититься от врагов видимых и невидимых на земле, в небесах и на море» содержал массу полезных сведений о том, как обезопасить себя и свое поместье от летучих варраканов, ползучих пупырей и даже пьяных гноттибов. Гламурам и борьбе с ними в этом масштабном издании отводилась целая глава. А вот о том, что делать с Удаленными, в книге ничего не говорилось.

— Беда, беда, Кариночка… — бормотал Уильям, листая фолиант.

А бывшая стриптизерша в это время пристально изучала неопрятный с виду том с неприятным же лаконичным названием «Нежить». Наконец она радостно выдохнула:

— Есть!

— Где? — встрепенулся Гогейтис.

— Вот. Только три строчки. — Карина вздохнула. — Но разобрать очень трудно. Будто курица лапой нацарапала.

Уильям с волнением вглядывался в волнообразный загадочный текст.

— А ведь ты права, дорогая! — вдруг воскликнул он. — Это действительно писали лапой! И именно лапой курицы! Потому что в древние времена эта птица считалась священным символом, побеждающим злых духов!

— Подумать только… Уильям, а разве у вас тоже куры есть?

— Были… — вздохнул Уильям. — Но во время очередной братоубийственной войны этих редкостных, гордых и ценных птиц до последнего пера истребили продажные полки гнусных ландскнехтов Континента Мира и Свободы…

— Вот негодяи! У нас кур тоже, правда, истребляют здорово, но чтоб до такой степени…

Уильям выпучил глаза, словно только сейчас до него дошло, что говорит его прелестная возлюбленная:

— В твоем мире есть куры?!

— Да. Полным-полно. Хоть лопатой греби, извиняюсь за выражение. А что?

— А то, что Удаленные не выносят не только вида кур, а даже самого их кудахтанья! Оказывается, громкое кудахтанье курицы производит в воздухе некую особую вибрацию, разрушительную для морфической структуры Удаленных! К примеру, село Постойка провинции Элристрон ночью подверглось жестокому и мощному нападению Удаленных, и лишь утренний крик петуха да кудахтанье разбуженных в храмовых постройках священных кур буквально изничтожили врага в пыль!.. Так здесь, в этой самой книге, написано! Историческое событие, доказывающее правильность учения, вот. Так что недаром запись сделана, как ты справедливо заметила, куриной лапой! О Карина! О!..

Карина недоуменно воззрилась на Уильяма. А того понесло по кочкам вдохновение:

— Если отладить Систему заново, но при этом изменить вектор… Поставить счетчик времени, чтобы не получилось сильных смещений… Да, еще обязательно должны быть зеркала…

— Уильям, — Карина осторожно потрогала за плечо ученого, — ты что задумал, сокровище мое?

«Сокровище» посмотрело на Карину сияющими радужной пленкой научного восторга, безумными, вдохновенными глазами.

— У нас есть возможность спасения, милая. У нас! У всего замка! У всего Тарсийского Ожерелья!!! Мы избавим и это поместье, и весь этот мир от проклятых Удаленных раз и навсегда! Главное — попасть в твой мир, где еще существуют куры!!! Живые куры!

У Карины нехорошо ёкнуло сердце.

«Попасть в твой мир»…

«Твой мир»…

Знал бы Уильям, что для нее означает это слово: попадание.

И ведь ни в чем признаться ему нельзя: во-первых, ее ученый возлюбленный не поймет, а во-вторых… Во-вторых, какая же женщина, находящаяся в здравом уме и твердой памяти, примется рассказывать предполагаемому законному супругу (а почему бы и нет?!) о своем не слишком безупречном прошлом.

И теперь — в это прошлое — снова?!

А ведь она уже стала привыкать к размеренному и немного церемонному житью-бытью в замке, к своему длинному платью, к белью, совершенно не похожему на то, что ей приходилось носить раньше, к отсутствию роликовых дезодорантов, тампонов «Оби» и зубной нити, к странной, но вполне приемлемой пище, а главное — к Уильяму…

Нет, не просто привыкать.

Любить.

И мысль о том, что ей, Карине Свердловой, придется возвращаться назад, ей вовсе оказалась не по вкусу.

Если не сказать резче и грубее.

Хотя вообще-то без тампонов в королевстве хоть волком вой в критические дни. Но это, в конце концов, мелочи! А вот то, что Карину могут прикончить одним махом, едва она появится в своем прежнем бытии (например, в том же зеркальном кабинете «Парамона»), — не мелочь, а суровая правда жизни. Тем более что тот тип, которому она пропорола живот сапогами, наверняка оказался на диво живуч и активно ищет наглую девицу, чтоб отомстить ей за надругательство над его худшими намерениями.

Но, с другой стороны, если для победы над таинственным и ужасным врагом нужны куры…

Кто, если не она, простая российская девушка Карина Свердлова, сориентируется на родной земле так, чтоб добыть оружие против гнусного и беспощадного врага, то есть притащить стаю этих горластых и от природы тупых тварей, с коими ранее она сводила знакомство только за обеденным столом?..

— Отправляй меня, Уильям, дорогой мой, — с грустной торжественностью сказала Карина. — Добуду я тебе целый курятник. Или даже птицеферму… Ради спасения этого вашего Тарсийского Ожерелья…

Гогейтис взглянул на девушку с нескрываемым изумлением и восхищением. Помолчал. Потом вернул магические книги в шкаф, запер его и тоже торжественно изрек:

— О высокородная Карина, госпожа моя любезная! Я не позволю себе подвергать тебя такой опасности. Обратный переход в собственный мир может оказаться для тебя просто… опасным.

— Что ж ты сразу не позаботился о том, чтоб сделать свою систему безопасной? — возмутилась Карина.

— Наука развивается постепенно, — ответствовал на это Гогейтис. — Моей Системы Окон это касается особенно. Вот почему я отправлюсь через Окно сам. Как ученый и как… мужчина.

Карине ничего не оставалось, как повиснуть у своего ученого мужчины на шее и прошептать:

— Тогда уж заодно привези оттуда… кое-какие дамские мелочи. Я тебе списочек напишу, ага?..

— …Ты меня слушаешь или копаешься в этих своих детальках?

— Мм… слушаю, конечно, дорогая.

— Так вот. Тебе нужно настроить свою Систему Окон так, чтобы ты попал не туда, откуда забирал меня в момент отраженного перехода, а на мою настоящую родину. В село Верхние Затиральники. Уильям, укуси тебя драконья самка, почему ты все время отвлекаешься?

— Во-первых, у драконов нет самок, они гермафродиты. А отвлекаюсь я потому, что вот эта клятая ось вот уже полчаса никак не желает входить в этот не менее клятый паз! — пропыхтел взмокший Гогейтис. — В прошлый раз мне помогал сам герцог… И еще пара ребят из охраны…

— Так давай я помогу! — сунулась было Карина, но Уильям не позволил:

— Это не дело высокородной Дамы!

— Ай, прекрати! Какая я тебе Высокородная! Я в деревне родилась!

— Это как раз и указывает на твое древнее, высокое положение…

Карина засучила кружевные Пышные манжеты (она теперь носила исключительно элегантные и изобилующие гипюром и кружевом наряды, видом своим скорее напоминающие некое кондитерское изделие, нежели одежду), выдохнув, потуже Стянула золоченые шнурки корсета, смерила уничтожающим взглядом непослушную железяку, а потом резко дернула ось, на которой свободно крепился отполированный до зеркального блеска большой серебряный диск. Ось издала тоскливый звук покоренного человеческим гением механизма, но прочно встала на положенное место.

— Готово. — Карина отерла пот со лба. — Не сложней, чем сепаратор чинить. А теперь слушай меня внимательно, мой дорогой…

…Безусловно, Уильям Магнус Гогейтис был великим ученым магом. Иначе как еще можно объяснить ту поистине снайперскую точность, с которой он настроил свою Систему и свершил переход из своей лаборатории именно в старый красный уголок клуба села Верхние Затиральники? Почему в красный уголок клуба? Потому что именно клуб, по инструкциям Карины, был наименее посещаемым местом в самогонолюбивом селе, и, значит, шансов напороться на нежелательных свидетелей у ее ученого любовника практически не было. Если же кто из сельчан и освидетельствовал бы сам факт появления почти из ниоткуда странно выряженного мужика, то списал бы это или на плохо профильтрованный самогон, или на таинственный абстинентный синдром. А еще… Именно там, в красном уголке (Карина точно помнила!), запыленное и забытое вместе с переходящими знаменами и портретами бывших партийных руководителей, находилось громадное, накрепко вмурованное в стену (и потому еще не уворованное никем) зеркало. Зеркало долженствовало обеспечить определенный Гогейтисом загадочный «вектор ветра»…

И из этого-то зеркала безо всякого вреда для себя, без звона, шума-грохота и брызганья осколков и вывалился Уильям Магнус на неприветливый пол российского красного уголка, причем тут же приглушенно взвыл: соприкосновение с полом не прошло даром для крутого ученого лба Вилли. Мало того. На Гогейтиса свалились два отполированных до зеркального блеска серебряных щита, которые он протащил с собою для исполнения своего грандиозного плана. Щиты неласково брякнули Уильяма по… по ногам. В целом, по ногам.

«Вечно я погрешности не просчитываю до конца! — выругал сам себя магистр. — А ведь еще в детстве говорили мне, что точность никогда не бывает лишней!»

Он приложил к набухавшей на лбу шишке ладонь, потом бережно потер ушибленное серебряными щитами место и лишь после этого огляделся.

Поначалу осмотр его даже испугал.

Красный уголок клуба села Верхние Затиральники и в лучшие свои времена не блистал красотой, а тем паче изяществом. На его посеревших от пыли и длительного отсутствия ремонта дощатых стенах висели унылые плакаты, лозунги, стенды и транспаранты с призывами закончить посевную в срок и повышать надои в период перестройки. Зачехленные паутиной переходящие знамена в неясном свете комнаты казались похожими на разочаровавшихся в своем труде наемных убийц. Треугольнички ветхих наградных вымпелов напоминали остатки штандартов побежденных древних армий. Сломанные стулья, колченогий журнальный столик с дыркой посреди столешницы (дырку пыталась прикрыть покореженная старая галоша сорок пятого примерно размера) и две садистски изуродованные радиолюбителями и просто алкашами акустические колонки от неработающего стереофона «Блесна» выпуска 1978 года, сиротливо торчавшие посреди замусоренной комнаты, делали интерьер совсем уж кладбищенски мрачным. Поэтому Уильям, едва придя в себя и более-менее освоившись, поспешил покинуть эту комнату, благо что дверь (как и предупреждала Карина) была не заперта.

Сам же клуб, состоявший из большого зала заседаний, маленького зала для танцев и комнатушки для просмотров привозных кинофильмов, по случаю весеннего долговременного запоя сторожа и перманентного отсутствия культурно-развлекательной программы был совершенно безлюден, что немало порадовало Уильяма. Но он, следуя советам своей оставшейся, в герцогском замке возлюбленной, не торопился выходить на свет Божий. Пристроившись у немытого окна, за которым медленно дотлевал погожий мирный деревенский день, Уильям Магнус Гогейтис дожидался наступления сумерек. В сумерках его черный камзол и черные же бархатные штаны с высокими сапогами будут вполне уместны и, как выразилась Карина же, «современны».

Едва закат погас где-то на середине загаженной бензином и сливом с птицефабрики местной речки под странным названием Сладкая Упыринка, Уильям Магнус, справившись с несложной конструкцией оконных шпингалетов, выбрался с черного хода деревенского клуба, отряхнулся брезгливо (все-таки пыли здесь было чересчур много!) и короткими перебежками, стараясь не попадаться никому на глаза, направился к стоящей под наполовину спиленной березой избе с ярко-красной черепичной крышей. Здесь, согласно четким указаниям Карины, жила ее мать, Сирена Федоровна Свердлова, одна из лучших работниц местной птицефабрики.

Не все, ох, не все возможные варианты визита к маме просчитала Карина, инструктируя Уильяма. Например, она вовсе не предусмотрела того, что в этот вечер ее давно вдовствующая мама окажется дома не одна.

В тот момент когда Уильям вежливо постучался в обитую изодранным дерматином дверь бывшего Карининого жилища, Сирена Федоровна как раз накрывала на стол. Ее посетитель, бывший передовой бригадир трактористов, в этот момент пока развлекался тем, что вдумчиво и обстоятельно дегустировал изготовленный Сиреной Федоровной свежий самогон, а заодно изредка поглядывал на стыдливо белеющее в углу комнаты ложе деревенской страсти, которой (страсти) еще не пришел черед, ить какая ж страсть без самогону… В ходе дегустации экс-бригадир только было собрался внести рационализаторское предложение по способу очистки первача при помощи купороса и пропитанного марганцовкой войлока, как и раздался стук в дверь.

— Кого еще черт принес на ночь глядя? — Сирена Федоровна поставила на стол миску с салатом «оливье по-деревенски» и нервно отерла руки передником. Она почему-то подумала, что это заявилась соседка — сплетница Райка — опять занять спичек или керосину до пенсии. Если соседка увидит, что у Сирены Федоровны гость, об этом завтра же примутся судачить все Затиральники… Хотя у самой Райки только ленивый промеж ляжек не грелся. Шлюха паскудная! Принесла ее нелегкая, стерву языкастую!

Стук повторился.

— Иди открой, что ли, — встревожено посоветовал бывалый тракторист и закрылся от возможных неприятностей стаканом с новой порцией самогона.

— Ох, я ей сейчас выскажу, шалаве неудойной, чтоб вдругорядь не шлялась! — уверенная в том, что приперлась-таки Райка, пообещала в сердцах Сирена Федоровна и вышла в сени. Однако, когда она открыла дверь, заготовленная ядовитая фраза «Чего приперлись, Раиса Ляксевна, ай опять соль на ночь глядя кончилась, ж… посолить нечем?!» застряла у нее в горле.

— Добрый вечер, — слегка коверкая слова, сказал незнакомец в черном. — Могу я войти, чтобы поговорить с вами? Это весьма важно.

Сирена Федоровна уловила легкий, но очень изящный акцент, присутствующий в речи симпатичного, но слишком уж странно одетого мужчины, и ей почему-то показалось, что это иностранный шпион.

— Вася! — отчаянно крикнула она, забыв про все правила конспирации. — Иди сюда, тут шпион!!!

Бригадир-самогоновед на зов явился незамедлительно, при этом, правда, крепко держась за стену, поскольку самогон оказал на него самое мощное и сногсшибательное воздействие.

Г'ыде шпион? — спросил Вася.

Послушайте, — мягко проговорил Уильям, с некоторой опаской поглядывая на мужлана, напоминавшего внешностью кусок доисторической породы, силой тектонических преобразований отколовшийся от скалы. — Я вовсе не шпион, с чего вы взяли?

— А эт-то мы счас раз… раз… разг'ылядим! — пообещал каменнолицый поздний гость Сирены Федоровны.

Уильяму совершенно ни к чему были лишние разговоры, долгие объяснения, пререкания и упреки типа: «Да брешешь ты все, мужик!» К тому же всю свою миссию Гогейтису требовалось выполнить строго до полуночи (по местному времени). А миссия у него была… Ну да, практически невыполнима. Поэтому Уильям улыбнулся обезоруживающе кроткой улыбкой и сказал:

— Нет причин для беспокойства. Поверьте, Сирена Федоровна. Я из столицы, привез вам большой привет от вашей милой дочери.

— Ах! — только и смогла проговорить Сирена Федоровна, от волнения осев в вовремя подставленные крепкие руки Василия-тракториста.

…Разумеется, «дорогого гостя», по выражению Сирены Федоровны, вопреки всем его отказам-отнекиваниям, усадили за стол с деревенскими разносолами и тем самым самогоном. Уильям, крепко памятуя наказ Кариночки «Не пей там ничего, даже воды!!!», от предложенного угощения деликатно и настойчиво отказался, мотивируя это тем, что он заглянул буквально на несколько минут.

— Я здесь проездом, — объяснил Уильям. — И госпожа Карина просила меня передать вам от нее большой привет.

— Ох! Госпожой ее даже величаете! — всплеснула руками Сирена Федоровна. — А я уж и не чаяла, где и как теперь живет моя Кариночка. Писем из Москвы от нее уж, почитай, больше полугода нет… А вы с моей дочкой в Москве познакомились?

— Да, — начал излагать придуманную Кариной легенду Уильям. — Дело в том, что я являюсь директором театральной студии «Новое пламя». Однажды на премьеру одного из студийных спектаклей пришла ваша дочь. Представление произвело на нее неизгладимое впечатление. После спектакля мы с Кариной говорили… долго говорили, и я предложил ей роль в нашем театре.

— Ой! Ажно не верится, что дочушка стала артисткой! И кого же играет моя Кариночка в театре вашем? — Сирена Федоровна так увлеклась выслушиванием рассказа незнакомца, что и не заметила, как се геройский бригадир Василий тихо растворился в густо-чернильной синеве наступающей ночи, а вместе с ним растворилась и двухлитровая бутыль самогона…

— Кого играет? — не смутился вопросом Уильям. — Да в основном все королев, королев… Осанка у нее очень для таких ролей подходящая. И… внешний облик.

— Да, моя Кариночка красавица! — порадовалась Сирена Федоровна. И тут же слегка всполошилась. — А вы, часом, уж не ухажер ли ейный будете?

— Я являюсь директором, — повторил затверженную фразу Уильям, потому что не знал в точности, что означает слово «ухажер».

— Конечно-конечно… А что же вы ничего не пьете, не едите? Угощайтесь, все у нас хоть и простое, деревенское, да зато натуральное, прямо с огорода!

— Благодарю, но у меня сценическая диета. Лечебное голодание, — вспомнил Уильям Каринины советы и толково ввернул подходящую к случаю фразу.

— То-то я гляжу, вы такой худющий, хоть и симпатичный. А звать-величать вас как?

— Уильям Магнус Гогейтис. Я американец шведского происхождения. — Еще одна выдумка Карины. — Сирена Федоровна. Я ведь приехал не только для того, чтобы привет вам от дочки передать, а еще и по важному делу.

— Да?

— Да. У меня к вам просьба творческого характера.

— Это какая же? — удивилась Сирена Федоровна.

— Наша следующая пьеса будет называться «Переполох в курятнике», — гнул свою линию Гогейтис. — Для полноты сценического образа мне нужно увидеть… место, где может одновременно находиться очень много, просто катастрофически много кур, петухов, перьев всяких… Сами понимаете, в богемной столице такого места не найти. Вот ваша дочь Карина посоветовала мне приехать к вам. В ваше славное село с таким поэтическим названием — Верхние Затиральники!

Окончание речи Гогейтиса, обильно, как блины сметаной, сдобренное лестью, сделало свое дело.

— Правильно дочка посоветовала, я почетная птичница нашей знаменитой на весь Обтиралинский район птицефермы! Через вот эти самые руки, — Сирена Федоровна продемонстрировала коричневые от солнца, оплетенные сеткой взбугрившихся вен и артритных шишек кисти, — столько кур прошло — и не счесть! У меня за большой персональный вклад в дело птицеводства столько грамот имеется — полон сундук под божницей стоит.

— Мне бы ваших птичек поглядеть… — тонко напомнил Уильям.

— А что ж?.. Завтра с утречка тогда и сходите со мной на ферму, поглядите, коли вам надо.

— Не утром. — Гогейтис проникновенно поглядел на женщину. — Сейчас.

— Да как же это? Ночь-полночь на дворе!

— У меня срочный рейс. Пора в путь-дорогу… Понимаете? Самолет до Москвы. Опоздаю, если мы перенесем пере… осмотр птичек на утро…

— А, понятно… Что ж, тогда идемте, посмотрите сейчас на нашу ферму. Сторожа попрошу, он откроет.

Гость сразу подхватился:

— Благодарю! А вот это вам от дочки подарок. — И вытянул из кармана длинный платок из золотых, с вкраплениями-сердечками голубого бисера кружев. Этот платок Карина потихоньку стащила из какого-то сундука, коими в изобилии забита была герцогская кладовая, и передала Уильяму с просьбой сделать Сирене Федоровне подарок. Благо этой покражи не видела герцогская домоправительница, иначе ждал бы Карину форменный разнос: золотой кружевной платок был не чем иным, как венчальной накидкой прабабки герцога Синелии Дюбелье-Рено, урожденной Рубероид, и стоил целое состояние.

А Сирена Федоровна, приняв роскошную (и, видать, модную) столичную вещь, растаяла в улыбке:

— Ой, да как же… Да дорогое же, наверно… В церковь только в таком убранстве ходить али на профсоюзные собрания… Али на выборы… Вы за какую партию голосовали на прошлых-то выборах?

Уильям улыбнулся, изящно проигнорировав последний вопрос.

— А теперь, пожалуйста, покажите мне вашу птицеферму… Простите, что тороплю, но мне дорога каждая минута…

— Да, да, идемте!

Едва они вышли за калитку, как Уильям завопил так, словно вступил в свежую лепеху коровьего навоза, да притом обеими ногами (в смысле вступил, а не завопил, конечно):

— Щиты пропали!

Сирена Федоровна удивленно воззрилась на неожиданного гостя: тот схватился за голову и на непонятном наречии принялся причитать, словно гибель любимого трактора оплакивал…

— Какие щиты-то? Театральные, что ль, ваши? — деловито поинтересовалась Сирена Федоровна, бдительным взором вечной народной дружинницы и борца с расхитителями социалистической собственности окидывая сумеречные окрестности.

— Щиты серебряные, особенные, для… для новой пьесы, — вмиг ослабел духом и даже телом Гогейтис, кляня себя за глупость, недальновидность, бестолковость: можно ли было оставлять на улице такую ценность! Карина ведь предупреждала, что ее родина — прямо-таки оплот всякого преступного элемента!

— А серебра в них, щитах-то, много ли? — Сирена Федоровна прихватила морально раздавленного гостя за руку и повлекла за собой по деревенской разухабистой дороге.

— Они из чистого серебра. Так надо. Что же я наделал!.. В театре с меня голову снимут, это же казенное имущество, реквизит! О я гламур неиспепеленный! Все погибло! Все пропало!!!

— Да не огорчайтесь вы! Эк вас, иностранцев, по любому поводу пессимизьм треплет, ровно лихоманка какая. Не бойтесь, господин директор! Найдем мы ваш реквизит! Это небось давешний дружок-то мой, Василий, пошел к себе домой, да и прихватил по дороге, что плохо лежит.

— Мы сейчас идем к… Василию? — Гогейтис аж подпрыгивал от нетерпения. Время уходило, время, а он ни на полшага не приблизился к поставленной задаче!

— К нему самому… Не волнуйтесь только. Все найдется. А не найдется — уж такова судьба вам. У людей вон, иной раз в «Новостях» услышишь, самолеты цельные прям из-под носа угоняют, а тут какие-то актерские бирюльки, хоть и серебряные…

Сирена Федоровна и расстроенный Гогейтис добрались до неказистого вида избы, напомнившей Уильяму почему-то о тюремных казематах. Его спутница, не чинясь, толкнула ветхую покосившуюся калитку и вошла во двор.

— Василий, — негромко позвала она. — Ты где, паскудник?

В ответ на этот вопрос из-под куста персидской сирени донесся могучий храп.

— Я ж говорила! — обрадовалась Сирена Федоровна и указала Гогейтису на прикорнувшего под кустом мужика. — Вася и прихватил.

Действительно, пресловутые щиты-зеркала валялись неподалеку от пропахшего самогоном тела. Вор даже не удосужился толком их припрятать, просто кинул на них грязную промасленную телогрейку. Гогейтис, брезгливо отшвырнув эту самую телогрейку, немедленно подхватил зеркала и увидел, как в них отражается лиловое небо с призрачно-нежными весенними звездами.

— Пожалуйста, — с максимальной убедительностью в голосе попросил Гогейтис Каринину маму, — покажите мне ваших птиц. Для меня это вопрос жизни и смерти.

Именно так.

Уж полночь близится, а курицы все нет…

— Да ради бога. — Хотя Сирена Федоровна и устала, отказать гостю-иностранцу, да еще такому забавному, почему-то не получалось. — Берите ваши щиты, и пойдем.

Птицеферма превзошла все ожидания Уильяма. Он едва сдерживал себя, чтобы не разрыдаться от счастья. Две с лишним сотни кур! И почти сотня петухов! Их сонное квохтанье! Неповторимый запах помета! Это не только спасение от Удаленных, но и в дальнейшем, в мирном будущем — богатство. Которое станет его, Гогейтиса, законной добычей! Настоящее богатство, легко открывающее Гогейтису усыпанный золотом путь в сонм самых высокочтимых вельмож Тарсийского Ожерелья.

«Женюсь на Карине, — поглаживая сонного цыпленка, размечтался Уильям, — ферма будет наша, разведем еще больше кур, торговать будем, королева дарует нам титул Поставщиков Двора, будет сквозь пальцы смотреть на все коммерческие операции, и вот тогда никакой Континент Мира и Свободы нам не посмеет условий своих диктовать и поддельные птичьи голяшки всучивать вместо достойной пищи!»

Его бессвязные мечты прервала знатная птичница Сирена Федоровна.

— Ну что, посмотрели на наш деревенский курятник? Набрались для театра впечатлений? — зевая, спросила она. — А то ведь пора и домой… Я за полночь спать ложиться не привыкла…

И тут Уильям понял, что необходимо действовать оперативно и решительно. И, возможно, применить магию. Хоть и слабовато у него было с этой вечной противницей точного знания.

— Конечно, идемте, уже действительно поздно, — согласился он, мысленно прочел некое заклинание и при этом пристально посмотрел в глаза Сирене Федоровне.

Глаза знатной птичницы моментально сделались сонными, равнодушными и пустыми, словно стограммовые аптечные пузырьки из-под настойки боярышника, алчно опорожненные неразборчивым пьяницей. Глядела Сирена Федоровна в далекое никуда, словно вышла спросонья в уборную, а в уборной хулиганье-мальчишки дверь заколотили. И надо было просто вернуться в избу, потому что приснился, видать, Сирене Федоровне сон странный, и никакого театрального директора Гогейтиса с нею рядом и не стояло.

— Домой пойду, завтра на работу вставать рано, — пробормотала она себе под нос и сомнамбулической походкой двинулась прочь из своего большого курятника.

А Гогейтис, оставшись один, не стал терять времени понапрасну. Он расставил серебряные щиты точно друг против друга в узком проходе между проволочными клетками, в которых беспокойно кудахтали бесценные куры.

— Все получится, — лихорадочно шептал Уильям, запуская свою Систему Окон. — Все обязательно получится!

Но для подстраховки он помянул-таки девять рун перемещений, Общее Заклинание перехода и старинные нашептывания бабок-колдуний, умевших летать по небу посредством метлы да ночного горшка.

Страхование никогда не бывает лишним. А еще оно бывает обязательным. И Уильям об этом помнил крепко.

Когда население Верхних Затиральников на следующее утро продрало глаза, оказалось, что на месте птицефермы образовался заросший чахлыми незабудками да репейником пустырь. Самой же фермы и ее пернатого населения не было и в помине.

Сирена Федоровна хотела было заикнуться про то, что накануне исчезновения фермы к ней в гости наведался иностранный театральный директор, которому она показывала курочек, но быстро одумалась. Молчание — золото, и в данном случае это наблюдение было абсолютно верно. Тем более что, умываясь утром, Сирена Федоровна обнаружила в мыльнице под куском хозяйственного мыла массивное золотое кольцо с таким крупным бриллиантом, что в него можно было глядеться. Как в зеркало…

Птицеферма села Верхние Затиральники благодаря уму и несомненному таланту Уильяма Магнуса Гогейтиса совершила благополучное перемещение аккурат на ту самую полянку в герцогском лесу, где Карина и создатель Системы Окон впервые увидели гламура и дали ему решительный отпор. Истерическое кудахтанье несушек и нервное, но успокаивающе мужественное кукареканье ведущих петухов-производителей привели в чувство недвижно лежащего на полу фермы Уильяма. К тому же на голову ему взобрался полугодовалый голенастый цыпленок и явно собирался нагадить.

— Кыш! — согнал цыпленка Уильям со своей многострадальной головы и встал.

Куры приветствовали его, как плебс — своего нового тирана.

— Спокойно, птицы! — сказал им Гогейтис. — Я к вам скоро вернусь!

Он спешил в герцогский замок — обрадовать драгоценную Карину тем, что его почти неосуществимая затея удалась. Чтоб не попадаться на глаза досужим до всяких сплетен герцогским служанкам, шныряющим по лесу — то заготовки целебных трав ради, то опаздывая на назначенное сыном лесника свидание, — Уильям пробирался к стенам поместья по тропинке, о существовании которой толком знали только он и бывшая стриптизерша, нынешняя и вечная возлюбленная его сердца. И хорошо, что Гогейтис шел именно этой спрятанной в густом подлеске тропкой. Первым, что он почувствовал, был запах гари. Тяжелый, настойчивый и красноречивый запах. Такой омерзительный, наглый и плотный, что чистого воздуха для дыхания почти не оставалось.

— Святое небо! — прошептал Гогейтис. — Что здесь случилось без меня?

Буквально через тридцать шагов, прячась за стволами столетних деревьев, он увидел ответ на свой вопрос.

Замок герцога Рено представлял собой дымящиеся развалины. Мощной стены, окружавшей его, не существовало. Были оплавленные, треснувшие от невыносимого пламени камни. А еще…

Еще были трупы.

Точнее, отвратительные, кишащие крупными кольчатыми червями-трупоедами контуры и детали, отдаленно напоминающие человеческие тела.

У Гогейтиса помутилось в голове. Он надавал себе пощечин, чтоб прийти в разум. Помогло это хотя бы тем, что ученого вырвало: дышать и вообще воспринимать окружающую действительность стало гораздо лучше.

— Кариночка! — простонал Гогейтис и, пошатываясь, побрел к руинам. Ибо более не знал, что ему делать.

Он опоздал со спасением! Опоздал!

Герцог Рено был прав: зачем этому миру короли, если даже обычный мужчина толком не выполняет первейшей своей обязанности — защищать и спасать! Выходит, у королев, у слабых женщин, это получается лучше!.. Прах бы побрал эту страну!

И этих королев!

Ведь он, маг-ученый, переместил Карину, чтоб она стала «королевой на всякий случай»!

А случай теперь такой, что…

Он виноват.

И герцог тоже виноват.

Это ему нужны были отражения.

Послушные копии бесстыжей королевы Абигейл.

Чтоб никто в стране не догадался.

Чтоб соблюдена была проклятая вежливость королев!..

Задыхаясь от зловония, топча сапогами противно хрустевших здоровенных трупных червей, поминутно отгоняя от себя тучи уже слетевшихся на поживу весенних злобных мух, Уильям пробирался среди развалин и осматривал каждое попадающееся на его пути тело, с поминутным ужасом ожидая, что следующим изуродованным куском плоти окажется королева его сердца. Но Карины не было. И ее местонахождение также не было известно, потому что оскалившиеся в последней ухмылке трупы слуг и охранников замка ничего не могли Гогейтису сказать. В одном из трупов (с выеденным животом) Уильям опознал герцогского лекаря мессера Жерара С’едуксена, выдохнул, борясь с вновь подступившей дурнотой, и вдруг услышал странный звук, напоминающий скрипение костяного ножа по стеклу.

Уильям обернулся и инстинктивно присел. На остове обугленной колонны (кажется, это место было трапезной) сидел черный гламур и алыми глазками-угольями внимательно смотрел на него.

На движущегося человека.

На еще живого.

«Он сейчас нападет, — вихрем пронеслось в мозгу ученого. — И у меня от него нет никакой защиты. Я погибну, так и не узнав, спаслась ли Карина… И со мной погибнет все сделанное мной…»

Гламур щелкнул кривой челюстью и бросился на Уильяма.

И разочарованно заскрипел костями.

Потому что человечка, которым он собирался поживиться, уже не было. Он как сквозь землю провалился.

Гламур еще повысматривал добычу, но тщетно. Блеск его глаз потускнел, и он улетел прочь из развалин, равнодушный к холодным и уже полуобъеденным трупам.

— Осторожнее, мессер Уильям! Здесь очень низкие потолки!

— Я бы даже не назвал их потолками, — пробормотал Уильям Магнус Гогейтис, потирая свою ушибленную многострадальную голову. Впрочем, ушибы великого ученого сейчас не волновали.

— Как вам удалось прорыть за такие короткие сроки столь глубокое и отличное подземелье? — спросил он старшего мажордома, идущего впереди с пучком зажженных свечей.

— Это все заслуги Диггера, дракона его светлости, — пояснил старший мажордом и поправил несвежую повязку на ключице. — Когда началось нападение, дракон незамедлительно проделал под всем замком глубокие подземные ходы и несколько пещер, чтобы мы могли укрыться от врагов. К сожалению, спастись удалось не всем, ведь тайные лазы в подземелья пришлось делать дольше и тщательнее, чем сами подземелья. Народ запаниковал, бросился на открытые порталы замка… Многие нашли там свою безвременную кончину.

С этими словами старший домоправитель привел Гогейтиса в обширную пещеру, укрепленную деревянными щитами и застеленную дорогими герцогскими коврами. Здесь было и кое-что из мебели. Видимо, слуги пытались спасти, что могли.

— К сожалению, мы не успели перенести в подземелье вашу лабораторию, господин. — Старший мажордом развел руками. — Гламуры и их повелители — Удаленные налетели на поместье, подобно шквальному ветру…

— Лаборатория — это не важно. — Уильям с волнением вглядывался в лица людей, которые сидели в пещере. В основном здесь были женщины — бледные, перепуганные служанки, кухарки, поломойки…

— В другой пещере находятся мужчины. Там есть два раненых охранника, и, быть может, вы, господин, осмотрите их раны и сумеете помочь…

— Конечно, — отрывисто произнес Гогейтис, потому что его мысли были заняты совсем другим. — А где госпожа? Карина?

Он задал этот вопрос, втайне молясь о том, чтобы не услышать ужасного ответа. Мажордом совсем не по-мужски всхлипнул:

— Увы, господин! Ее с нами нет.

— Она… мертва? — сглатывая колючий комок, застрявший в горле, заставил себя спросить Гогейтис.

— Нет, господин. Мы не знаем, господин. Все, вероятно, обстоит гораздо хуже. Потому что госпожу Удаленные взяли в плен. Только ее одну. А Удаленные раньше никого не брали в плен — это не в их традициях.

— Как же вы допустили?! — взвыл Уильям, понимая, что все кончено.

— Простите, господин. — Мажордом склонил голову. — Но нашей вины здесь нет. Диггер очень быстро все построил для укрытия замковой челяди. И сама госпожа Карина могла уйти с нами в подземные убежища. Однако она пряталась в замке, до последней минуты ожидая вас… Она утверждала, что, когда вы вернетесь, Удаленные нам будут уже не страшны. А потом… младшая служанка Флейси видела, как госпожу Карину пленили в зале библиотеки сразу несколько Удаленных. Это произошло так быстро, что никто не успел прийти госпоже на помощь. Удаленные вышли вместе с госпожой Кариной — сквозь пламя, в которое превратилась стена библиотеки.

Уильям долго молчал, и в глазах его светилось — нет, не боевое безумие, а холодный блеск стального лезвия, уже занесенного над распластанным телом (экзоскелетом, клубком мыслящего студня либо сгустком демонического пламени) поверженного врага.

— Это верно, — наконец сказал ученый. — Мы сможем бороться против Удаленных и победить их. Лишь бы она была жива!

— Мы на это надеемся, господин.

Уильям пристально посмотрел на старшего мажордома, и тот даже отшатнулся: уж слишком этот взгляд бывшего политкаторжанина Гогейтиса напоминал взгляд высокородного герцога Рено.

— Не нужно надеяться, — медленно, словно подбирая слова, выговорил Уильям Магнус Гогейтис. — Нужно верить. Вы можете отвести меня к логову дракона?

— Да, господин, он сделал себе пещеру здесь, неподалеку. Диггер иногда выбирается на поверхность, чтобы принести нам воды, кое-каких плодов в пищу… Он умеет прятаться так, что гламуры его не видят, а Удаленные не чуют.

— Хорошо. Ведите.

Мажордом шагнул было из пещеры в коридор, но вдруг остановился и тоже каким-то особенным взглядом посмотрел на Уильяма.

— В чем дело? — осведомился тот.

— В вас, мой господин. Если вы не избавите поместье от врагов, мы все погибнем. Мы долго не протянем здесь, под землей. И никогда не сможем отомстить за госпожу Карину.

Во взгляде ученого мага сверкнул нечеловеческий огонь:

— Сможем. Я знаю.

Часть третья

СОХРАНИТЬ КОРОЛЕВ

— Эй, жители нашего славного королевства! Да-да, я к вам обращаюсь, вы, тупоголовые, вечно сопливые ублюдки, шлюшьи дети и кормильцы ночных горшков! Навострите-ка ваши немытые уши! Слушайте королевский указ! Слушайте и не говорите потом, что вы не слышали!

Краснорожий потный вербовщик надрывался на рыночной площади захолустного маленького городишки уже второй час. Он всеми известными ему похабными словами уже успел трижды по трижды проклясть и забулдыжную свою судьбу, и королевский указ, который велено было ему оглашать на площади или скотном выгоне любого попадавшегося на пути населенного пункта, да и саму сучку-королеву, но не мог уйти отсюда, не внеся в список солдат Ее Величества хотя бы дюжину здешних парней.

Ибо королевский указ гласил:

«Мы, Абигейл Первая, Королева Тарсийского Ожерелья и Почетная Владелица Сопредельных Островов, повелеваем нашим верным подданным:

1. В связи с вероломным объявлением войны Тарсийскому Ожерелью такими враждебными государствами, как Континент Мира и Свободы, Славная Затумания, Старый Окоп, Хрендаредис, Пидзадьи Бадьи, а также малыми враждебными княжествами, республиками и воинственными племенами, ввести военное положение во всех городах, вотчинах, поместьях и деревнях нашей страны, начиная с момента подписания данного указа.

2. Всем мужчинам призывного возраста, не страдающим увечьями или какими-либо другими тяжелыми болезнями, засвидетельствовать свою верность стране и королеве тем, что без промедления, страха или недовольства явиться к королевским вербовщикам и добровольно записаться в части регулярной армии Тарсийского Ожерелья.

3. Уклоняющиеся от воинской службы без уважительной на то причины будут осуждены и казнены в соответствии с законами военного времени.

4. Правителям городов, сел, деревень и прочих населенных пунктов нашего королевства поручается оказывать всемерное содействие в деле создания регулярной армии и предписывается нести личную ответственность за исполнение параграфов королевского указа.

5. Всех проявивших гражданское мужество ждут почет и слава!»

Вербовщик перестал выкрикивать слова указа и приложился к фляге с крепкой настойкой из плодов недозрелой бухлы, чтоб промочить пересохшую глотку. Поганое, кстати, пойло, только в башку бьет, а удовольствия никакого. И живот потом крутит так, что… Эх, что говорить!

Поганый городишко.

Поганые люди.

И жизнь такая же. Поганая.

— Эй, парень, не проходи мимо! — Вербовщик заткнул фляжку пробкой и торопливо, будто молодой, спрыгнул со своей повозки вслед за плечистым и крепким парнишкой лет девятнадцати. — Разве ты не слышишь, что стране нужны солдаты, славные солдаты, прямо такие, как ты?!

Он ухватил парня за плечо, что при разнице в росте (вербовщик был низкорослым пузаном с красными обвислыми щеками и глазками будто щелочки) было затруднительно, и заставил-таки притормозить.

— Ну, ты и крепыш, — пробормотал, запыхавшись, вербовщик. — Слушай меня внимательно!

Парень, на чьем лице прочно обосновались колонии крупных, холеных угрей, в немом изумлении уставился на толстяка в латах. Потом что-то промычал и сунул под нос вербовщику грязную, промасленную бумажку.

«Робин Бобин Ухтырь. Глухонемой от рождения. Освобожден от воинской повинности по состоянию здоровья», — коряво было выведено на бумажке.

Вербовщик побагровел от гнева:

— Что ты суешь мне всякую дрянь! Когда королева приказывает стать солдатом, надо стать им! Войне наплевать — глухой ты или слепой, война — что жадная блудница: привечает всех и перед всяким раздвигает ноги, лишь бы не задаром! — И вербовщик разорвал бумажку. — Вот что, Робин Бобин Ухтырь! Я немедленно записываю тебя в ряды нашей доблестной армии, и это даже отлично, что ты глухонемой: значит, не будешь возражать командующим и не примешься пищать от страха, когда попадешь в окопы!

— Буду возражать, — вполне внятно проговорил глухонемой и крепко двинул вербовщику в челюсть.

Когда тот очнулся, никакого Робина Бобина Ухтыря рядом с ним, естественно, не оказалось. И вообще рыночная площадь, в другие дни кишевшая народом, как гнилое яблоко — червями, была вопиюще пуста.

«Попрятались!» — зло потер ноющую челюсть вербовщик и, прихватив с собой короткий меч, направился в сторону ближайшей харчевни.

Харчевня называлась «Дырявый котел», и действительно — ржавый, дырявый котел для варки варенья висел на тележной цепи рядом с грубо намалеванной вывеской. Вербовщик толкнул дверь ногой и вошел.

Вероятно, до войны харчевня знавала лучшие времена. Вино здесь лилось рекой, славные шумные драки затевались столь же легко, как вспыхивает лист папиросной бумаги, и никогда не случалось такого невероятного дня, чтобы в харчевне не было ни одного посетителя.

Однако сегодня день оказался именно таким.

Хозяин харчевни мрачно поглядел на вошедшего вербовщика оставшимся правым глазом (левый он потерял в хорошей потасовке лет пять назад) и принялся методично и сосредоточенно точить кухонные ножи.

— Эй, приятель! — призвав на помощь весь хилый запас своей вежливости, окликнул его вербовщик. — Подай-ка мне кружку хорошего крепкого старого хлебала с пузырьками и к ней побольше соленых красненьких рыбешек!

Хозяин и бровью не повел. Вместо того чтобы выполнять заказ своего единственного посетителя, он подошел к вербовщику и, склонившись над ним, угрожающе прорычал:

— Элристронский гноттиб тебе приятель, понятно?! Я на таких, как ты, не стану не то что хлебала тратить, а и дерьма из своей выгребной ямы!!! Выметайся из порядочного заведения, я не имею привычки обслуживать таких, как ты, уродов, ясно?!

Вербовщик схватился было за меч, но передумал.

— …! — емко выразил он свое отношение к наглому корчмарю и покинул негостеприимные стены» Дырявого котла», опять же пинком раскрыв перед собой дверь, благо ее петли свободно позволяли мотаться туда-сюда. — Не очень-то и надо было. Пускай твое хлебало гноттибы и пьют, га-га-га!

Однако в отместку за такое неуважение к представителю власти вербовщик сделал-таки пакость: справил малую нужду прямо на дверь харчевни.

Шла вторая неделя Великой Войны.

* * *

Давным-давно в далекой-далекой галактике… то есть, конечно, не в галактике, а в какой-то малоизвестной стране, некий возомнивший себя гениальным и неповторимым философом дилетант-диалектик вплотную занялся изучением особенностей, целей, задач и свойств такого явления, как война. И после недолгих размышлений и мероприятий (пара бессонных ночей, лютая ссора с женой, заявившей, что он отравил своим табаком и перегаром весь воздух в доме, а также спор с соседями по кухне насчет того, чья очередь чистить примусы) сей светоч мысли оперативно создал свою весьма незатейливую классификацию всех существующих и даже несуществующих войн.

По мысли оного скороспелого философа, все войны делятся на:

а) справедливые,

б) несправедливые.

К справедливым войнам философ относил те войны, в которых попранный в своих правах народ стремится защитить родимую галактику (планету, континент, страну, город, деревню, окраину, амбар с зерном) от вражеских, чужеродных и захватнических поползновений. Соответственно, войны, ведомые кем-либо из-за чьих-либо притязаний на упомянутую галактику (планету, континент, страну, город, деревню etc.), именовались несправедливыми, вероломными и захватническими.

Хотя, конечно, при создании классификации не учитывалась точка зрения тех, кто эти войны вел.

Точнее, гипотетические мнения воюющих сторон при создании философской максимы вообще не учитывались.

Никакие.

Это и понятно.

Философия — наука нежная и от натуральной жизни столь же далекая, как спрыснутое духами «Кензо» лебяжье боа — от подмышки отработавшего подряд три смены сталевара-передовика.

Однако от духов и потных подмышек вернемся все-таки к войнам.

Точнее к войне.

Великой Войне, объявленной Тарсийскому королевству.

Вполне возможно, что все те, кто эту войну объявил, не утруждали себя тягостными размышлениями по поводу того, к какой именно категории войн относится тот беспредел, который они в данный момент затеяли. Не до размышлений, мессеры! Приспичило повоевать, и все тут! Настоящим специалистам в области стратегии, тактики и прочих военных удовольствий научная классификация их милитаристских действий нужна была так же, как населению муравейника — знание о том, что в строгом соответствии с наукой муравей именуется отстраненным и каким-то лекарственным словечком «формицид».

А те, против кого началась война…

Они называли ее по-разному.

Советник по военным делам, донельзя пропитавшийся духом войны герцог Атасс, например, определил начавшуюся войну как «забавную».

— Забавную, советник? — грозно переспросила Кириена, то есть теперь и навеки Ее Величество Абигейл Первая, томясь на жестком, колючем кресле, используемом в качестве трона только в годину государственных и народных бедствий (что тоже было традицией, введенной королевой Промискуиндией Озабоченной. Негоже, утверждала она, покоить свой зад на пуховых подушках, когда страна страдает. С покойной Промискуиндии спрос за такие заявления невелик, кроме того, по слухам, сия королева вообще была завзятой любительницей потерзать плоть своих любовников и собственные телеса во время игр на страстном ложе). — В чем же вы видите… забаву?

— Прошу прощения, ваше величество, позвольте мне объясниться, — слегка развязно отвечал советник. С момента объявления военного положения герцог Атасс все больше проявлял свой войнолюбивый норов: без конца насвистывал полковые марши (при этом безбожно фальшивя), заставил дворцовых камеристок вызубрить старинные книги по науке начальной военной подготовки, и теперь камеристки в своих пышных платьях ходили по дворцу то строем, то короткими перебежками, а то вообще двигались по-пластунски и с тряпичными масками на лицах, едва герцог кричал непонятную команду: «Газы!» Правда, газы были. Их в изобилии производил сам герцог Атасс. Так что камеристок оставалось только пожалеть. Да что камеристки! Советник вообще вводил военный режим везде, куда только ухитрялся проникнуть (дворцовые поварята, к примеру, все уже были им трижды завербованы в тайных связных и носили подпольные клички вроде Уздаса и Апоплекса)…

В связи с описанными событиями даже знаменитые герцогские запыленные сапоги приобрели какой-то разухабистый вид: мол, вот и пришел на нашу улицу праздник!

— Забава в том, королева, что война и на самом деле занятие куда как веселое! — мотивировал свои развязные ухмылочки советник. — И называемое войной небольшое кровопускание Тарсийскому Ожерелью не помешает, а то мы чересчур успокоились, наши боевые знамена покрылись паутиной, а тяжелые мечи прадедов стали покрываться красной ржавчиной от стыда за эту многолетнюю политику «добрососедских отношений», общего мира и полного невмешательства во внутренние конфликты некоторых — принадлежащих нам, кстати, — Сопредельных Островов…

— Вот как?! — холодно прервала речь советника Кириена. От этой пустой бравады тупоголового Атасса у нее сводило скулы, как от ядовитого нектара плода священной арукамы. — Тогда почему, сиятельный мессер, вы все еще бродите и бродите по королевскому дворцу, а не скачете во весь опор на передовую?! Повеселиться именно там, где нашим солдатам вспарывают животы и рубят головы воинствующие фригидии?! Или, возможно, вам стоит для пущего веселья отправиться туда, где Золотой Легион Континента позавчера ночью сжег дотла несколько приморских рыбацких поселков, обратив в рабство мирных жителей (граждан Тарсийского Ожерелья), а тех вояк, что были призваны не допустить этого бесчинства, просто изрубили в куски?! Куда как забавно и весело, советник Атасс! Не так ли?! Убирайтесь же из нашего скучного, безрадостного дворца и присоединяйтесь к кровавому веселью наподобие червя-турпоеда!!!

— Что?! — задохнулся Атасс, на миг даже забыв о дворцовом этикете. — Да как вы смеете, д-девчонка?!

Его разгневанная физиономия стала напоминать раскаленную докрасна сковороду, а крепкие кожаные штаны едва не рвались по шву от взрывов, производимых могучим организмом герцога.

— Мы ясно выразились, советник! — крикнула Кириена и немедленно уткнулась носом в надушенный нежно-кисловатым соком аргамота платок. К ароматическим последствиям кишечных канонад нахального и неукротимого герцога Атасса заместительница сбежавшей королевы так и не смогла привыкнуть.

Однако это вовсе не мешало ей быть должным образом разгневанной, возмущенной и пылавшей от ярости. Слабости побоку.

Ведь она — королева.

Лицо Ее Величества плохо скрывало гнев. К тому же корона, надетая Кириеной не по собственной воле, казалось, натирала лоб в кровь и давила на затылок. И от этого женщину терзала мучительная головная боль. К тому же Кириена толком не спала с тех пор, как была объявлена война.

Не от страха.

Кириена не боялась войн.

Она была зачата и рождена на войне. И выкормлена сердобольной маркитанткой, приютившей сиротку, в одночасье лишившуюся родителей.

Поэтому свою бессонницу Кириена-Абигейл использовала с наибольшей пользой: изучала все возможные варианты и шансы спасти Тарсийское Ожерелье от грядущей катастрофы… От разграбления. От капитуляции.

А тут этот болван, для которого война — праздник! Да еще воздух портит!

— Ваше величество! — жалобно промямлил советник Атасс, уже поняв, что наговорил и напукал лишнего. — Вы не так поняли смысл моих слов!

— Мы не желаем больше слушать ваши слова и… прочие шуточки, советник! Сейчас не до того! Из своевременных докладов генерала Честерла нам стало известно, что маршал Фибриус Конт Скеденский позавчера позорно проиграл сражение с продажной армией Хрендаредиса в Малой Пустыне. Неся при этом крупные потери! Это вы считаете развлечением, мессер Атасс?!

— Маршала под трибунал — вот это развлечение так развлечение, — тихо прошептал Главный Советник. — Из-за его головотяпства мы не только потеряли немало солдат, но и вынуждены теперь признать клятую Малую Пустыню территорией, законно принадлежащей Хрендаредису. Как будто этим дикарям своих пустынь мало! Да и в нашей нечего взять, кроме мертвого песка… Прах на мою голову! Может, я когда-то упустил важные сведения, и на самом деле в Малой Пустыне скрыты неисчерпаемые подземные богатства, до которых у нас, тарсийцев, руки по лености не дотянулись? А эти… хрены все заранее разведали и устроили бойню. Ведь не за песок же, действительно, они так яростно дрались?

Герцог Рено тяжело вздохнул. Он не торопился громко озвучивать свои грустные размышления. Тем более тогда, когда герцог Атасс вовсю портит воздух на Королевском Совете и носится со своей войной, как священная птица курица — с петухом. Или с яйцом?..

Следует отметить, что вышеупомянутые персонажи, то есть Ее Величество, Главный Советник и военный советник Атасс, расположились на неотложное и судьбоносное для страны совещание в громадном и нетопленом тронном зале. И хотя поздняя весна оказалась не очень жестокой, королева и. два ее советника деликатно клацали зубами от холода, поскольку камин в тронном зале отсутствовал согласно пятому параграфу дворцового регламента. А стекла в окна запрещал вставлять параграф восьмой того же документа — и ветер с моря беспрепятственно привел в тронный зал ватагу нахальных сквозняков, пробиравших наших героев до костей… В Обвальном кабинете было, конечно, теплее, даже уютнее, но потолок (с момента последнего обвала) там починят не скоро. Тем паче что в тягостное время ведения войны некоторое количество разрухи в королевском дворце даже полезно и целесообразно. Это настраивает обитателей дворца на здоровый милитаристский лад, не давая им расслабляться и предаваться простым мирным утехам.

Герцог незаметно посмотрел на свою королеву, на Кириену, облаченную, памятуя ее ненависть к платьям с декольте и вырезами, в строгое черное облио со складчатой темно-серой накидкой поверх плеч.

Красива.

Горда.

И совершенно безнадежна.

Несчастная, она слишком серьезно относится к этой войне, словно сия очередная бестолковая баталия по-настоящему волнует чужеземку-заместительницу. Однако это герцогу почему-то приятно, ибо такое внимание к государственным вопросам выгодно отличает Кириену от Абигейл (интересно, где эта высокородная паскудница сейчас? Жива ли, или кости ее уже выбеливает ветер и затяжной дождь где-нибудь в стороне от проезжей дороги?). Ее Величество Абигейл Первая очередную баталию или вооруженное восстание в какой-нибудь из провинций всегда считала лишь удачной возможностью покрасоваться на позициях в новом, разбивающем сердца юных командиров, грандиозной красоты наряде и помахать простым солдатам затянутой в золотистую перчатку изящной ручкой.

«Поэтому мы привыкли проигрывать. Да разве может стать победительницей и главенствующей державой страна, которой правит взбалмошная сладострастная вертихвостка?! Повелители всех великих держав смотрели на Абигейл, как на забавную заводную куклу; и я не удивлюсь, если окажется, что для поддержания хотя бы видимости мирных международных отношений Абигейл отдалась (и не раз, не два!) всем их высокопоставленным чиновникам и уж тем более монаршим особам. Поэтому они привыкли не считаться с нами. Или — не привыкли считаться? Кто станет всерьез воспринимать притязания страны коронованной блудливой девки? Но им и этого мало. Мало нашего унижения, нашего бесконечного позора!.. Они хотят превратить Ожерелье в горстку пыли. Пыли у своих ног. Предварительно отсеяв от этой пыли все самое ценное: наши рудники, алмазные копи, мраморные карьеры, сокровища святых отшельников-королей, леса королевского едра, наконец… А уж после этого — стереть всякую память о существовании Тарсийского Ожерелья! Чтоб наши сверкающие мрамором и хрусталем острова не мозолили им глаза… Проклятие! С тех пор как был убит последний король и на престол взошла первая королева, все в Ожерелье и во всем мире шло именно к этому.

А то, что творится сейчас, — просто развязка. Конец долгого ярмарочного представления.

И вряд ли Кириена сможет изменить все это. И уж тем более не сможет выиграть эту войну. Попавшая в неприятную историю и обреченная умереть, никогда не увидев своей настоящей родины, чужеземка… Что с нее взять?.. Ей даже не позавидуешь, хотя в навалившихся на нее бедствиях повинен я. Точнее, интересы государства, которому я служу как Главный Советник. Хотя, к чести этой храброй женщины, могу сказать, что роль свою она выдерживает великолепно. И я ее за это… уважаю».

— Что слышно от советника Стразза? — меж тем обратилась к герцогу Рено Кириена, тем самым заставив последнего отвлечься от потока печальных размышлений.

— Он выехал в Деметриус несколько дней назад в соответствии с полученными данными о том, что там разгорелось местное вооруженное восстание: как всегда, ткачи-кровельщики вышли с тесаками против мясников-акушеров…

— Не понимаю, — вскинула брови Кириена. — Ткачи-кровельщики?! Мясники-акушеры?!!

— Ремесленные союзы Деметриуса придерживаются древней традиции, при которой человека обучают сразу двум, иногда трем ремеслам, — кратко пояснил Рено.

— И что, это выгодно?

Герцог слегка пожал плечами:

— Восстание началось сразу после того, как ткач-кровельщик Урия Терапус зверски избил мясника-акушера Кювета Загнозия, мотивируя это тем, что Кювет перепутал жену-роженицу Урии с мясной тушей и попытался ее разделать на части.

Кириена поморщилась.

— Вслед за этими цехами поднялись пекари-клистирщики, строители-золотари и прочий мастеровой люд. Такие восстания бывали и раньше, но на сей раз местные силы не могут справиться с бунтовщиками… Кроме того, в провинцию вторглись банды наемных вояк Хрендаредиса — видимо, кто-то помог им пройти через крепко охраняемые границы — и незамедлительно принялись там за вырубку королевского едра.

— Но едр — наше сокровище! Прав на его вырубку добиваются не только воинственно настроенные местные жители Деметриуса да вояки Хрендаредиса — на владение этим чудом тарсийской природы притязают все, без исключения, державы, чьи меморандумы об объявлении войны Ожерелью пачкой лежат на нашем королевском рабочем столе! И после такого как вы могли, советник, оставить Деметриус без надлежащей охраны! Не направить туда лучшие наши войска!..

— Не гневайтесь понапрасну, ваше величество. Войска не помогут. А «чудо тарсийской природы» вполне способно защитить само себя. Да-да, ваше величество! Нам остается утешаться мыслью о том, что у мародеров ничего не получится, поскольку вырубить едр может лишь длань королевского происхождения. И то — длань, действующая лишь по прямому указу правящего королевского дома Тарсийского Ожерелья. Таково заклятие древних королей, призванное защищать те немногие богатства, кои имеются у Тарсийского монаршего дома. Короли словно предчувствовали, что на смену их мудрому и размеренному правлению придут совсем иные времена…

— Ха-ха-ха! Забудем про древность! Впрочем, спасибо предкам-королям: они дали нам едр как замечательный козырь против супостатов! — развеселился советник Атасс. Про то, что он совсем недавно навлек на свою лысину громы и молнии, бестолковый советник успел подзабыть и теперь решил поупражняться в остроумии. За что был незамедлительно ошикан Главным Советником и сурово поставлен на место грозной отповедью Ее Величества.

— Снова отнюдь не нахожу ничего, что могло бы вызвать у вас столь бурные проявления веселья, почтенный советник! — вновь разгневалась Кириена, а ее глаза налились грозовой темнотой, от чего волна пепельных светлых волос над высоким лбом стала выглядеть как беспримесное благородное серебро. — Лучше дайте нам исчерпывающие объяснения по поводу того, что вы лично сделали за истекшие две недели войны! Мы что-то не видим перед собой ваших отчетов и докладов…

— Не горазд я бумажки строчить, — буркнул герцог Атасс. Хотел было испортить воздух, но сдержался — настроением королевы не стоило рисковать. А то и впрямь пошлет… на передовую.

— Вот как? — подняла брови Ее Величество. — Вы не сильны в письме, мессер Атасс? В таком случае доложите нам изустно: поступают ли к вам каждодневные отчеты о пополнении регулярной армии?

— Не поступают, — мрачно сознался Атасс. Дура она, что ли, совсем, эта королева, если и впрямь уверена в том, что поганый тарсийский народишко захочет влезать в латы, примерять кольчуги и натирать на руках мозоли мечами да тяжелыми щитами?! Война, конечно, веселая штука, но, похоже, так считает лишь сам герцог Атасс. Для быдла, предназначенного пасть под ударами вражеских армий, война — штука самая подлая… Прямо как подменили королеву, прах на голову! Раньше Абигейл и слов-то таких, как «регулярная армия», не знала. И отчетов не требовала; только строила глазки советникам или составляла рецепт нового яда Для очередной неугодной высокопоставленной особы…

Не та теперь Абигейл. Ой не та.

Однако Ее Величество изволили продолжать изводить советника Атасса неприятными вопросами. К примеру:

— Насколько хорошо справляются со своей работой королевские вербовщики, разосланные с самого начала войны во все более-менее населенные мужчинами призывного возраста провинции и города? Учитывается ли при этом согласие королевы на то, что, ежели какая горожанка либо поселянка, крепкая телом и умелая в бою, добровольно изъявит желание стать в солдатские ряды, препятствий ей в том не чинить, жаловать малым офицерским чином и именовать Воительницей Королевы? Проводят ли вербовщики с женщинами необходимую разъяснительную работу?

Атасс скис. Тут хвастаться ему было нечем. И остроты-шуточки тем паче были бесполезны, а то и просто крамольны. Одна только была спасительная возможность у военного советника — оправдаться, сославшись на несознательность большей части населения. Что советник и сделал.

— Плохо справляются вербовщики со своей работой, — морщась, будто проглотил кусок гнилого корецкого ореха, забубнил главный военачальник Тарсийского Ожерелья. — Можно даже сказать, совсем не справляются…

— Почему? — заинтересовалась королева, хотя, согласно этикету, такие вопросы долженствовало задавать ее Главному Советнику. Рено выдержал паузу и потом долго молча бранил себя за неловкость. — Вербовщикам мало платят? Или они не знают о законах военного времени?

— Платят-то им хорошо, — снова заканючил Атасс. — И получают они от пуза: и еды с выпивкой на дармовщинку, и кошели, набитые деньгами под завязку…

Тут советник Атасс беспримерно лгал. И Советник Рено прекрасно знал об этой лжи. Но прерывать речь воинственного герцога поленился.

— Значит, вербовщики дрянь, — не по-королевски выразилась королева.

— Совершенно справедливо изволили заметить, ваше величество, — с любезной улыбкой вставил реплику герцог Рено.

— А, Главный Советник… Хорошо, что вы наконец изволили подать голос, а то нам стало казаться, что мы находимся лишь в обществе герцога Атасса, — иронически произнесла Кириена.

«Получил, старый болван?! Так тебе и надо! Не такая уж она и бестолковая, эта чужеземка. И может брызгать ядом вовсе не хуже сбежавшей змеи Абигейл!»

Выбранив себя подобным образом, герцог Рено изобразил полнейшее внимание к обсуждаемому вопросу.

— Итак, наши вербовщики — дрянь, — повторился он. — Но других, к сожалению, у нас нет. Несмотря на дармовую еду и какой-нибудь заработок, порядочные люди не хотят оглашать на площадях указы о военном призыве и навлекать на свои головы проклятия матерей, жен и сестер… Поэтому вербовщиками становится всякое отребье, а отребью лишь бы набить брюхо да залить глаза. О деле же, к коему они призваны, эти мужланы вовсе не радеют.

— Надо найти других! — крикнула королева.

— Поздно, ваше величество. Война катится по стране, это и без оповестителей-вербовщиков видно. Да и откуда взять? Лучше будет, если хоть один солдат станет в строй, чем пятеро пьяниц примутся разъезжать по городам, зачитывая королевский указ, который и без них все прекрасно знают.

— Знают?! — вспыхнула Кириена. — Тогда почему в городах нет очередей к призывным пунктам?! Где тарсийский патриотический дух?!

— Какой уж тут патриотический дух, ваше величество, — снова позволил себе сардоническую улыбку Главный Советник. — Кстати, советник Атасс, вы опять испортили воздух, в вашем возрасте пора как-то унимать вольности своего кишечника… Да, так вот. Тарсийское Ожерелье благодаря правлению трех последних королев напрочь лишилось чувства патриотизма и превратилось в весьма циничную страну. Если мы и ведем какие-то мелкие войны, подавляем восстания, то лишь для того, чтобы окончательно не потерять лицо перед мировым сообществом. Из этого логично вытекает ответ на ваш вопрос, почему никто не идет на призывные пункты, а, наоборот, все более-менее дееспособные мужчины стараются откосить от армии.

— Что сделать?!

— Ну, откосить… то есть избежать рекрутского набора.

— Да это же измена родине!

— Еще чего. Просто хитрость наших славных граждан. Для избежания воинской службы они весьма убедительно притворяются сумасшедшими, неизлечимо и опасно больными, увечными, кем угодно, лишь бы не служить. Правда, есть беспроигрышная возможность заполучить массу покорных солдат…

— ???

— Забрать в армию крестьян.

— Нельзя. Никоим образом, — вдруг отстраненным каким-то голосом сказала Кириена. — Крестьяне в армии — большая стратегическая ошибка. Их дело, тем более весной, сеять хлеб. Иначе стране, помимо войны, грозит еще и голод.

«Разбирается», — подумал герцог Рено и мысленно поаплодировал Кириене.

— Ваше величество, — слегка растерялся герцог Атасс, что выразилось в целой серии негромких, но частых попукиваний. — Но на рекрутчину в деревне у нас последняя надежда! Там еще так сильны традиции! Крестьяне всегда верили в свою добрую королеву и охотно шли в солдаты. А городские негодяи уже ни во что не верят и не хотят идти воевать!

На несколько минут в нетопленом тронном зале повисло молчание. В течение этого молчания герцог Атасс сумел воспроизвести посредством своих кишечных газов начальные такты древнего государственного гимна «Сияй, Ожерелье великой державы!», Главный Советник — полюбоваться видом из окна, а Кириена занималась внутренним самоистязанием:

«Ты не зря была призвана из своей Монохроммы в это королевство, да еще таким чудесным способом! Ты всю жизнь, прошлую жизнь, была бойцом, обучала бойцов и теперь должна показать, на что действительно способен твой стратегический гений. Эту страну надо спасти. Но для начала нужно сделать так, чтобы страна захотела сама этого спасения. И если мужчины королевства отказываются воевать, то почему бы не позволить этого женщинам?!»

Последнюю свою мысль Кириена высказала вслух. Советники долго молчали, а потом герцог Рено осмелился спросить, глядя на королеву как на безумную:

— Вы это серьезно, ваше величество?

Кириена вдруг поняла, что ею движет то странное спокойствие, леденящее душу спокойствие и равновесие, с которым она однажды шла во главе полка Почетных Дев Монохроммы, и два меча в ее руках двигались так, словно владелица вовсе позабыла о них. И лишь кругом падали поверженные враги…

Вот с этим заполняющим душу спокойствием Кириена и произнесла:

— А что в этом странного, мессеры? Еще в нашем указе мы предложили боеспособным женщинам стать защитницами державы…

— Но… Предполагалось, что это лишь изящный оборот речи, долженствующий поднять общий боевой дух, просто слова…

— Нет. Это не просто слова. Главный Советник, вашей страной уже несколько веков правят королевы. Женщины. Это вы им позволили. Так позвольте теперь им воевать и умирать за свою страну.

— Ваше величество, это невозможно! Женщины не пойдут воевать.

— Пойдут, — сказала Кириена, и голос ее был таким, словно клинок сломался о клинок. — Женщины могут все. В том числе и воевать, если их мужья оказались трусливыми изменниками. Вызовите секретаря, Главный Советник. Мы желаем издать новый указ.

И герцогу Рено ничего не оставалось, как прозвенеть колокольчиком, вызывая секретаря в тронный зал.

Когда новый указ был подписан Кириеной и бережно унесен секретарем для передачи королевским глашатаям, в тронном зале опять долго молчали.

«Отпустила бы она нас, — тоскливо размышлял Главный Советник. — Все равно толку в этом собрании никакого».

Но королева была неумолима.

— Главный Советник! — ледяным голосом воззвала она к своему первейшему и покорному служителю.

— Да? — поднял на Кириену глаза герцог Рено. Если какое недовольство в его взгляде и присутствовало, то Главный Советник великолепно умел это скрывать.

— Мы хотим знать, почему на этом заседании не присутствуют советники Хламидий и Долл Сальдо? Разве вы не довели до их сведения…

— Довел, — с мрачным удовольствием проговорил герцог Рено. — Но они проигнорировали приказ, сославшись на то, что у них слишком мало времени, чтобы тратить его на пустые разговоры.

— Вот как! Премило… Чем же они так заняты?

— Герцог Озрик Хламидий составляет умиротворяющие петиции к властителям воюющих держав, а герцог Долл Сальдо озабочен состоянием королевской казны… Она ведь у него, как всегда, почти пуста!

— Кстати о казне… Послушайте, Советник, у нас создается впечатление, что подробности ее плачевного состояния знают все, кроме королевы. Герцог Долл Сальдо представил нам невразумительные отчеты, которым мы не верим. Мы желаем незамедлительно устроить Большую королевскую проверку казнохранилища, а также настоящего состояния дел с ценными бумагами Тарсийского Ожерелья. Причем сделаем это без предупреждения мессера Сальдо.

— А, он все равно узнает! — махнул рукой герцог Атасс. — У Долла Сальдо во дворце полно наушников. Не удивлюсь я и тому, что и этот наш разговор сей хитроумец самолично подслушивает через особую слуховую трубу, сидя где-нибудь в подвалах на мешках с наворованным у Тарсийского Ожерелья золотом!

— Ах вот как! В таком случае мы объявим его изменником короны, и пусть тогда этот высокопоставленный вор выкручивается как может!

— Это нецелесообразно, ваше величество! — мягко возразил герцог Рено.

— А что целесообразно?! Мы не можем собрать достойно вооруженную армию, сплотить народ на борьбу с врагами — это утверждение, не требующее доказательств. И стыд нам и позор — из-за прорех в государственном бюджете мы лишены возможности накормить даже такую жалкую армию хотя бы сухарями! А герцог Долл Сальдо позавчера от своего лица подписал купчую на две элристронские провинции! Он разворовывает страну!

— Откуда у вашего величества эти сведения?! — поднял брови герцог, а советник Атасс вдруг почувствовал себя неуютно и испортил воздух в очередной раз.

— Не вы один, Советник, пользуетесь услугами тайных агентов, — туманно сказала королева и посмотрела на Рено так, что тот (совершенно неожиданно для себя) захотел ее поцеловать. В лоб. Как послушного и очень способного ребенка.

Славная девочка.

«Она растет, — внутренне улыбнулся герцог. — У нее уже появились свои агенты. Надо проверить, наверняка это та самая парочка чересчур деловитых ребят: Сакс Дерскал и Мейн Лодди. Они были лучшими моими агентами в свое время. Когда королева успела их перевербовать? Впрочем, это не важно. Пусть тешится, пусть издает совершенно невероятные указы, пусть нюхает эту тухлятину, которой провонял герцог Атасс. Пусть развлекается проклятой и давно ненавистной мне игрушкой, называемой Большой Политикой… И вовсе незачем жалеть эту чужеземку. Тем наипаче, что, кажется, эта красавица отнюдь не нуждается в жалости. Да и не для жалости, в конце концов, ее сюда вытащил из зеркальной неизвестности Уильям Магнус Гогейтис».

При воспоминании об Уильяме герцог вдруг ощутил приступ совершенно непохожей на него тоски по родному замку. С момента объявления войны он так и не выезжал в свое поместье — не до этого было. Да и незачем. В королевской резиденции хватало дел, интриг и прочих подобных удовольствий. А родовое поместье… Герцог Рено, разумеется, беспокоился о его сохранности — бунтующий Деметриус от замка слишком близко. Но вряд ли древний каменный оплот рода Дюбелье-Рено подвергнется нападению — для этого нападавшие должны быть, по меньшей мере, не жалеющей собственных кишок бандой. Потому что эти кишки они оставят на первых же рядах кольев заградительного рва… Впрочем… Все может быть.

В этом королевстве все может быть.

Двери в тронный зал распахнулись, впустив новую порцию холодного влажного воздуха, от прикосновения которого все, даже непрошибаемый Атасс, инстинктивно вздрогнули и поежились. И потому безо всякой приязни поглядели на вошедшего. А это был советник по вопросам культуры барон Муштрабель собственной персоной. Нервной, подпрыгивающей какой-то походкой он, отвесив в сторону королевы восемнадцать церемониальных поклонов, наконец подошел-допрыгал к трону.

— А, барон, — скучным тоном протянул Главный Советник. — Вот уж кого не ждали так не ждали… С чем изволили пожаловать в высокое собрание?

Муштрабель принял позу, весьма напоминающую позу одной из дворцовых статуй под названием «Непобедимый герой», и заявил:

— Я ревностно исполнял порученное мне задание, памятуя о своем гражданском долге!

— Какое задание, ничего не понимаю, — недоуменно пробормотала Кириена, склоняясь к герцогу Рено. — Чего хочет этот шут?

— Ваше величество, — шепотом принялся объяснять герцог Рено, тщательно пряча улыбку, — это все замыслы военного советника. Когда началась война, герцог Атасс сподвиг нашего литературно одаренного барона на срочное сочинение стихотворных воззваний, героических од, лироэпических поэм, народных патриотических песен и прочей рифмованной чепухи в количествах, способных растерзать любой, даже ко многому привыкший, слух.

Кириена позволила себе тонкую усмешку. Ах какой у нее остроумный Главный Советник! Если б он еще так же преуспевал и в делах государственных…

— Простите, что вас не поставили вовремя в известность, королева, но, право, беспокоить вас из-за сущих безделок…

— Вы правы, советник. Однако безделка безделке рознь. Впрочем, вполне возможно, что вы не любите стихов.

— Дурных стихов, ваше величество.

— Вы судите слишком рано. А вдруг мессер Муштрабель порадует нас истинным шедевром?

— Вряд ли, — поморщился Рено.

— Будем терпеливы и выслушаем, если будет что слушать, — негромко проговорила королева.

— С чем пожаловали, барон? — бессовестно нарушая этикет, обратился Рено к советнику. Спрашивать полагалось королеве, но герцог решил, что она ему простит эту маленькую вольность.

— Вот! — Барон продемонстрировал почтенному собранию небольшой потертый свиток. — Это самые новые стихи нашего знаменитого поэта, Анабела Тарсийского. При подходящей музыкальной обработке — например, барабан и корнет-а-пистон — стихи превратятся в отличную патриотическую песню-марш, способную пробудить в ваших подданных боевой дух.

— Зачитайте, — махнула рукой королева. — Я — то есть мы — заметили, что, оказывается, поэтов у нас в стране куда больше, чем солдат. За последние три дня королевская почта не справляется с тем количеством писем, в которых даже из самых отдаленных провинций нам присылают героические стихи, оды, исполненные любви к отечеству, и эпические поэмы. Сейчас стихов написано больше, чем, верно, за всю историю Тарсийского Ожерелья.

— Это говорит лишь о высоком уровне культуры Тарсийского Ожерелья, — возразил барон Муштра-бель. — Континент Свободы давно живет без поэтов…

— И при этом отлично ведет захватнические войны… — пробормотал Главный Советник и с подавленным вздохом приготовился слушать новый поэтический опус.

Труса да пьяного
Свалит дорога.
Бросьте, мессер, петушиться!
Робость — от дьявола.
Смелость — от Бога.
Главное — это решиться…
Главное — это полшага, и в пропасть:
Пропасть небесного свода.
Рабство от дьявола, то же и робость.
Только у смелых — свобода.
Злому да гордому
Нет оправданья…

— Прах черного гламура меня побери!!! — внезапно завопил советник Атасс. — Нет оправдания тому, кто накропал эти рифмы! Это, по-вашему, барон, верноподданнические лубочные стишки? Это, по-вашему, должно поднять боевой дух даже у деревенских увальней-тупиц?!

— Что вам не нравится в этих стихах?! — взъерепенился Муштрабель (по непроверенным слухам, юный прекрасноликий поэт Анабел Тарсийский был о-очень близким другом советника по вопросам культуры). — Стихи прекрасно срифмованы, передают общую мысль…

— Слишком уж эта мысль общая, — высказался Главный Советник. — Барон, не забывайте, поэзия должна поднимать боевой дух, звать на подвиги!

— Такие стишки уж точно не на подвиги позовут, — заявил тоном знатока советник Атасс. — Этим листком только подтереться впору. Наши обласканные королевским двором поэты сочиняют такую пакость, от которой дохнут даже дворцовые таратуты!

— Неужто?

— Да. Я проверял. Точно дохнут. А от стихов Анабела Тарсийского — в особенности.

— Ах вот как! — оскорбленно взвизгнул мессер Муштрабель. — Вы отвергаете с презрением лучшего поэта своего времени!

— История нам этого не простит, — засмеялся приглушенно герцог Рено.

— Смейтесь, Главный Советник, веселитесь! Весело ли вам будет узнать, что многочисленные листовки с запрещенными стихами проклятого изгнанника, изменника короны Эдмунда Скедена Ри появляются повсюду со скоростью выпадения снега?! И их-то как раз читают!!! Те самые деревенские тупицы! И прекрасно понимают все, о чем в них говорится!!!

— А что за запрещенные стихи? — Задав вопрос, Кириена тут же поняла, что совершила непростительную промашку. Абигейл, чья роль была ей препоручена судьбой, должна была знать о существовании поэзии Эдмунда Скедена Ри, коль скоро именно по королевскому указу помянутая поэзия была запрещена. Но в пылу дискуссии, благодарение розовому небу Ожерелья, ошибки королевы никто не заметил. Тем более что советник Муштрабель уже извлек из кармана несколько сероватых листков.

— Вот, не угодно ли! — брезгливо потряс он бумажками. — Это собрали в харчевнях, в портовых кабаках, в бедняцких поселениях посланные мной люди. Стихи Эдмунда там стали чуть ли не гимнами — малые дети распевают их наизусть! А неграмотным это читают вслух!

— Что ж, тогда и вы нам почитайте, — потребовала Кириена.

— Но, ваше величество, указом за номером две тысячи семнадцать от седьмого гентаврия публичное чтение стихов Эдмунда Скедена Ри карается…

— Нам это и без вас прекрасно известно. Читайте, барон. И будьте спокойны: вас карать никто не собирается, — громко сказал герцог Рено. И потом, понизив голос: — Вы сами кара для всех.

— Мы ждем, — холодно напомнила о себе королева.

— Как угодно, ваше величество!.. — Голос у барона почему-то сел, и читать он начал неуверенно, с неприятной хрипотцой и пришепетыванием:

Господа, а вот кому войны?!
Отдаем задешево и много!
Нашей замечательной страны
Нету боле в записях у Бога.
Господа, берите: глад, и мор,
И разруха — бросовые цены!
Вам со скидкой? Что за разговор!
Отдадим с доплатой, драгоценный!
Налетай, толкайся, воронье,
Растащи по лоскутам да щепкам…
Без войны — никак. Как без нее?
Ни в историю войти, ни щебнем
Лечь под победительной стопой.
Без войны — ни почести, ни славы.
Что же ты умолк, певец?! Воспой
Гибель нашей царственной державы!
Мы разбиты — так тому и быть.
Но зато в веках нас вспомнит кто-то,
Кто собрался вновь в безумье битв.
Но его судьба — не нам забота…

После чтения в тронном зале воцарилась неприятная тишина. Наконец Кириена подала голос:

— И эти стихи были запрещены?

— Не именно эти, ваше величество. Но все, что написано Эдмундом Ри, подлежит запрещению… И новинки его творчества — тоже.

— Премило, — сказала королева. — Интересно узнать, каким образом стихи изгнанника оказались в стране, которая его изгнала? Впрочем, это не важно.

— К-как не важно, ваше величество? Ведь это же разложение патриотического духа!

— Мы этого не заметили, советник Атасс. Патриотический дух исчезает вовсе не от чтения крамольных стихов, а от голода, разрухи, бедствий и общего настроения в державе. Главный Советник, разве не так?

— Ваше величество, я не успел составить своего мнения по этому поводу…

— Вывернулся, — презрительно прошептала Кириена.

— Ваше величество, что же делать с этими стихами? — не унимался барон Муштрабель. — И с теми, у кого они были обнаружены?

— Оставьте, — махнула рукой королева. — Нам стихи понравились…

— О!

— О?!

— О…

— Да, и мы отменяем действия указа, изгнавшего Эдмунда Ри из страны. Пусть пишет свои обличения на родине. Это не займет у него много времени. Если он радеет о счастье Ожерелья, а не о собственной славе, то писать ему недолго. Полагаем, он станет войном.

— О.

— О.

— О.

— А что передать мессеру Анабелу Тарсийскому? — продолжал барон. — Насчет его стихов? Он ведь наш признанный поэт, и будет весьма неудобно обойти его творчество молчанием…

— Пожалуйте ему титул, Советник Рено.

— Ваше величество, у Анабела уже несколько титулов.

— Тогда, — Кириена усмехнулась, — мы запретим его поэзию.

— Для него это слишком высокая честь, королева, — усмехнулся и Главный Советник.

— Прекрасно. Значит, он станет лучше писать. И закончим на этом. — Голос Кириены обрел твердость знаменитого скеденского хрусталя. — И без поэзии у нас предостаточно забот.

— Как угодно вашему величеству…

— Совет окончен, господа. Можете быть свободны. Но вас, Главный Советник, мы попросим остаться.

— Как всегда, — язвительно подхихикнул герцог Атасс, вставая с кресла. — Давненько у нас не бывало фаворитов…

«Я его когда-нибудь убью, — спокойно решил герцог Рено. — И на одну пару грязных сапог в этом мире станет меньше. А воздух будет чище и свежее. Это тоже заслуга, которая наверняка зачтется мне на небесах».

Когда Атасс и Муштрабель покинули тронный зал, живо переговариваясь насчет того, что в королевском буфете нынче подают отличное мясо в остро-сладком соусе и к нему крепкий ферейн сорта «Королевская кровь» и такое гастрономическое событие не следует пропускать, королева с видимым наслаждением сошла с трона и, поеживаясь (это церемониальное платье, хоть и было закрытого фасона, рассчитывалось явно на летнюю жару), подошла к лишенному стекол окну. Герцог Рено следил за нею взглядом.

Кириена, покусывая губы, смотрела на распустившиеся за окном золотистые цветы королевского мигелия. Это было действительно прекрасное зрелище — тонкие хрупкие ветки, сплошь усыпанные цветами. И даже то, что порывами ветра нежные лепестки срывало и пригоршнями бросало вниз, к неуютной земле, не могло испортить прелести картины.

— Красиво и печально, — прошептала Кириена. Провела ладонью по широкому каменному подоконнику. К ладони прилипли золотистые лепестки.

— Вы изволили что-то сказать, ваше величество? — Герцог Рено уже находился рядом и тоже любовался очаровательными цветами. Или делал вид, что любовался.

— Нет, ничего, — смешалась местоблюстительница престола. Вытерла ладонь платком, стряхнула лепестки на пол. — Просто грустно… Грустно, оставив свою родину, попасть в мир, где, как и на родине, вечно идет война. Идет, даже несмотря на то, что здесь цветут столь дивные цветы…

— Вы сожалеете о том, что стали королевой Тарсийского Ожерелья?

Кириена поджала губы. Вольно ему потешаться над нею! Ему — и над нею! Она этого никогда не забудет.

И не простит.

Когда-нибудь она бросит ему вызов. За все те возвышающие унижения, что пришлось ей испытать по его милости. За корону и почетную кличку «ваше величество»!

И они будут драться.

На равных.

— Королевой?! Это же смешно, герцог. Никто из членов Совета, никто, даже вы, мессер Рено, не видите во мне королеву на самом деле.

— Помилуйте…

— Вот видите. Вы слова не даете мне сказать. Речь настоящей королевы вы не осмелились бы прервать. Вероятно.

Герцог покаянно склонил голову.

— Простите, ваше величество.

— Пустое, герцог. Вернемся к нашей войне. Я намеренно говорю «нашей».

— Я понял, ваше величество.

— У нас действительно все так плохо, как доносите мне вы, а также мои агенты? В битве при Фестале мы действительно потеряли наш арьергард?

— Увы…

— И флотилия Славной Затумании потопила наши бригавеллы в сражении у мыса Истинной Веры?

— Совершенно верно. Этого следовало ожидать. Великая Затумания недаром зовет свой флот Неповрежденной Громадой. А наши утлые самотопы вместо кораблей… Конечно, если б мы заранее знали о грядущем бедствии, то выстроили бы флотилию, использовав все запасы королевского едра, но увы…

— Да разве дело в кораблях? В мечах, стрелах и копьях? Дело в людях, герцог. Это они выигрывают или проигрывают. Они возносятся к славе или падают в пропасть забвения. А война дает возможность каждому достичь истинных высот духа и обрести… Почему вы так на меня смотрите, Главный Советник?!

— Простите, ваше величество. Но меня чрезвычайно изумили ваши слова о том, что человек достигает каких-то там высот духа на войне. Поверьте, об этом на войне и речи нет. Никакого благородства! Никакой чести! Дрожь за собственную шкуру и собственный карман — это и есть человек на войне.

— Я не верю вашим словам, герцог, они слишком злы.

— Зато правдивы, королева.

— Может быть, в этой стране все происходит именно так, как вы и говорите, Советник, — после долгого молчания заговорила Кириена. — Но в Монохромме понятия о чести и героизме были драгоценны для всех: мужчин, женщин, детей. Наверное, поэтому мою родину еще никто не смог победить…

Герцог счел опасным продолжение разговора. Все, что касалось бывшего мира его подопечной, было строго засекречено. Не приведи небеса, этот разговор еще подслушает кто-нибудь!

— Скоро наступят знаменитые Тарсийские Ночи, — внезапно сменил тему герцог. — Но в нынешнем году вряд ли они будут праздноваться так, как прежде.

— А как было прежде? — Королева упрямо смотрела в окно. Видно было, что она недовольна таким поворотом разговора, но считает ниже своего достоинства указывать на это Главному Советнику.

Тот только улыбнулся:

— О, Тарсийские Ночи воистину прекрасны! Празднование длится пять ночей — ровно столько, сколько цветет элрис.

— Элрис?

— Да. Удивительный и редкостный цветок, у молодых считающийся покровителем любви, а у старых — покровителем здоровья и долгой жизни. Цветок растет на диких пустошах, принадлежащих Элристрону, и время его цветения сопровождается костюмированными шествиями, танцами, весельем и разгулом по всему Тарсийскому Ожерелью. Все стремятся увидеть, как расцветает элрис. Пока цветет элрис, никто не поднимет меча — отменяются казни, сражения и прочие издевательства над своими ближними…

— Это традиция?

— Да. Но вряд ли на теперешней войне кто-то вспомнит о традициях. Особенно это касается наших врагов.

— Жаль.

— Жаль, — эхом повторил герцог Рено. — Элрис расцветет, а любоваться его цветением будет некому. А ведь считается, что увидевший цветение элриса станет счастливым на всю оставшуюся жизнь…

— Вы видели?

Герцог снова улыбнулся:

— Да. Когда-то.

— Вы счастливы?

— Я видел элрис очень давно, ваше величество. Я тогда еще не был Главным Советником…

— Вы не ответили на мой вопрос, герцог…

— А мне кажется, что ответил, ваше величество. Только золотистые цветы королевского мигелия были свидетелями того, как герцог Рено, откланиваясь, поцеловал королеве руку. Точнее, ладонь, еще сладкую и душистую от налипших на нее лепестков. Что совершенно не было разрешено дворцовым регламентом.

* * *

— Святое небо, сколь предивные птицы! Какие гордые у них глаза с желтыми ободками, какие мощные клювы! А эти алые гребни, похожие на распустившиеся цветы трепиона! Теперь я знаю, что не зря прожил жизнь, мессер Гогейтис! Я увидел чудо!

Уильям Магнус Гогейтис вполуха слушал непрекращающиеся восторги мажордома разрушенного замка Дюбелье-Рено. Мажордом восхищался курами. Как известно, традиции Тарсийского Ожерелья почитали кур священными птицами. Видимо, поэтому все куры и были когда-то в державе истреблены. Или наоборот. Сначала истребили, а потом объявили священными… Но это не важно. Мессера Уильяма занимали иные мысли.

Весть о пленении Карины Гогейтис он старался хотя бы внешне переживать спокойно. Да и не к лицу мужчине слезы и истерики. От них не будет толку, если хочешь спасти возлюбленную.

А вот от кур толк будет.

Они — смертоносное оружие против похитивших Карину врагов.

Лишь бы враги подольше оставались в неведении относительно его, Гогейтиса, замыслов!

Потому что внезапность — это тоже оружие.

Только бы Карина оставалась в живых!

Только бы эти негодяи не предприняли против нее чего-нибудь… ужасного! С них ведь станется, у мерзавцев нет ничего святого! Но думая об этом, Гогейтис стискивал зубы и запрещал себе стенать.

Тем более что надо было срочно что-то делать с перенесенной из другого мира птицефермой.

В первый (и единственный) раз Гогейтис направился к обретавшемуся на полянке курятнику в компании с мажордомом и парой служанок. Следуя указаниям Гогейтиса, служанки несли большие тазы с распаренным зерном, мелко порубленной травой и хлебными крошками. Будущих кудахчущих и кукарекающих избавительниц и избавителей следовало кормить как положено. Правда, из магической книги (теперь уже сгинувшей в пламени, разрушившем герцогский замок) Гогейтис помнил о том, что кур, дабы они своим кудахтаньем лишили Удаленных всякой силы наверняка, следовало также кормить истертыми в пыль золотыми самородками. Но где теперь взять то золото?..

Впрочем, куры и зерно клевали с сумасшедшей активностью, вызывая в мажордоме и служанках чувство беспредельного умиления.

— Какие они очаровательные! — восторженно шептались девушки, глядя на толчею, устроенную возле кормушек изголодавшимися хохлатками.

— Какие они солидные! — любовался ошалевшими и нервными петухами мажордом.

— Ферму следует укрыть от посторонних глаз, — сказал Гогейтис, прерывая поток восторгов. — Сколько в замке осталось дееспособных мужчин?

Лицо герцогского слуги исказилось горькой улыбкой:

— Боюсь, только мы с вами, мессер Гогейтис. Те, что ранены… В них едва теплится жизнь. Тем более что нашего лекаря больше нет.

— Я займусь ранеными, — отрывисто пообещал Гогейтис, выходя вместе с мажордомом из покосившегося зданьица фермы…

Они едва успели заскочить обратно и перевести дух!

— Сколько их? — прошептал герцогский управляющий, судорожно сжимая руки.

— Я не успел сосчитать. Пустое! Это и есть те самые Удаленные?

— Да, мессер Гогейтис.

— Выглядят преомерзительно. И что, эти облезлые слюнявые твари так сумели разгромить замок?! Ведь похоже на то, что у них даже кости — и те того и гляди развалятся!

— Это обманчивое впечатление, — успел прошептать несчастный мажордом, и тут снаружи раздался такой звук, словно кто-то принялся швырять в стены и на крышу фермы целые экскаваторные ковши гальки.

— Они нападают! — вскрикнул управитель, а служанки завизжали.

Один только Уильям был удручающе спокоен.

— У нас есть отличная возможность проверить, насколько правдиво то, что написано в древней магической книге относительно способности кур изгонять таких непотребных существ, как Удаленные, — произнес он. — Вы, сударь, возьмите вон того петуха. Вы, девушки, — по курице. Встаньте возле окон. Полезут Удаленные — суйте им прямо в морды — или что у них там имеется вместо морд — наших драгоценных птиц. И пусть куры кудахчут, кудахчут громче!

Вообще-то, кур даже не надо было об этом просить. Они орали так, что тошно становилось. Вкупе с грохотом и подозрительным треском стен это было невыносимой для нормальных человеческих ушей нагрузкой.

Гогейтис допустил стратегическую ошибку. Он предположил, что Удаленные полезут в окна курятника. Тогда как дурно пахнущие, безголовые, с огромными зубастыми пастями на месте живота уроды решили не мелочиться. Они просто кинулись на некрепкую крышу птицефермы и содрали ее одним махом, как липкую ленту сдирают с губ заложника.

А вот это была их стратегическая ошибка.

Куры прыснули под потолок как ошпаренные.

Встреча гордых птиц породы «особый бройлер» и лучшей части армии Удаленных навсегда вошла в местные летописи.

Уродливые полулюди-получудовища, каковых и представляли собой Удаленные, поначалу, в силу своей мощной тупости, даже не поняли, что случилось. И что это за существа, кидающиеся на непобедимых убийц с такими воплями, что воздух становился остро-кинжальным и взрезал толстые шкуры Удаленных, словно это был легкий шелк… А когда монстры поняли, было поздно.

Кудахчущее и горланящее «кукареку!» население сараюшки-фермы, не ведая что творит, принялось за свирепое уничтожение чудищ, посмевших их, породистых несушек и талантливых петухов-чемпионов по топтанию, столь сильно напугать. Куры, ополоумев и временно ослепнув от страха, снарядами врезались в туши чудовищ и пробивали эти туши насквозь. После чего пробитый Удаленный взвывал дурным голосом, вспыхивал неярким синим пламенем и после краткого периода горения рассыпался в пепел. Скоро почти вся армия напавших на ферму Удаленных перешла в пеплообразное состояние, а уцелевшие остатки обратились в бегство. Но грозные священные куры не унимались и продолжали бой, преследуя противников смертоносными громкими воплями. От неистового кудахтанья Удаленные взрывались изнутри и, опять-таки, превращались в пепел.

— Мы побеждаем! — воодушевленно прокричал Гогейтис и, подхватив под мышку обалдевшего от такой наглости петуха, бросился наперерез двум пытающимся спастись бегством Удаленным.

— Где Карина?! — закричал Уильям, целясь в Удаленных петухом.

— Кукареку! — возопил петух, яростно трепыхаясь и стремясь освободиться из рук Гогейтиса.

— Арррр! — захрипели Удаленные и обратились в пепел.

— Тихо, птица, — умоляюще обратился к петуху Уильям. — Мне нужно взять пленников…

— Кукарр?..

— Чтобы они отвели меня туда, где прячут мою любимую.

— Кукк?..

— Мессер Уильям, смотрите! — завопил появившийся из руин птицефермы мажордом.

Уильям глянул на засыпанные пеплом Удаленных заросли убрюка и, ахнув, выпустил своего петуха. Последний, грозно кукарекая и взмахивая непокорными крылами, устремился к своим несушкам, которые к тому моменту заклевывали насмерть оставшихся в не испепеленном состоянии Удаленных.

— Почему их… — прошептал Уильям.

— Двое? — закончил за него домоправитель. И тут с неба посыпались гламуры.

К счастью, уже мертвые.

И кое-где расчлененные, измельченные и окончательно высушенные.

Но все равно это было неприятно. Скажем так: птичий помет или, допустим, известка — тоже неживые, однако нет никакого удовольствия в том, чтоб оказаться засыпанными ими по самые уши. Посему неудивительно, что Гогейтис, мажордом и две несчастные, одуревшие от происходящего девицы-служанки ринулись под сень ветвистых убрюков, спасаясь от сыпавшихся с неба гламуровых останков.

Но даже не это было важно.

Среди густых зарослей убрюка стояли, тягостным молчанием встречая бежавшую компанию, две чрезвычайно схожие по внешности женщины. У них, как показалось подбегающему Гогейтису, даже пепельно-серебряные волосы были растрепаны одинаково. И свои платья женщины подобрали одинаковыми жестами, чтоб не изорвать подолы о ветки и колючки. Однако в тот момент, когда Уильям с компанией, торопясь и спотыкаясь, достиг места, где находилась эта парочка, выяснилось, что различие меж дамами есть, и весьма большое.

Потому что дамы все-таки выглядели по-разному. Лицо одной сияло чистотой и свежестью нежного румянца во всю щеку. Платье не было изорвано и запачкано, а на руках даже имелись золотистого цвета перчатки. Другая же дама выглядела изможденной, чересчур бледной, с заплаканными глазами, синяками на шее и оголенных руках. О ее платье и говорить не приходилось: такой грязной ветошью побрезговала бы даже нищая братия Деметриуса, а уж кто не знает, что нищие в Деметриусе — самые неприхотливые нищие Ожерелья. И в пепельно-серебряные волосы набились земля, травинки и иглы убрюка. Но глаза, обведенные темными кругами бессонницы, были горды и темны от гнева.

— Кариночка, прости, что я так поздно, — начал было Уильям, обращаясь к изможденной даме и раскрывая объятия…

И получил оглушительную пощечину!

— Как ты смел не узнать меня, отребье! — вскричала визгливым и немузыкальным голосом изможденная дама. Неожиданно громко для столь измученной крикнула. И приготовилась закатить еще одну оплеуху, но тут ее дернули за рукав.

— Не трогай его! — Красотка в золотистых перчатках горестно поглядела на ученого и прошептала: — Как ты мог не узнать меня, Уильям!

— Н-не понимаю, — пробормотал ошарашенный Гогейтис и отступил под сень управителя, который понимал еще меньше и только пучил глаза да шептал молитвы святым Брошенным Девам.

— Это же я! — гордо выкрикнула дама в нищенском платье.

— Это же я! — печально вскрикнула дама в платье поприличней.

— На колени перед своей королевой, гнусный смерд! — прорычала изможденная.

— Не вздумайте! — грозно предостерегла розовощекая.

И тут уж они яростно закричали друг на друга:

— Да как ты смеешь указывать!!!

— Мессер Гогейтис, вы что-нибудь понимаете? — прошептал мажордом. — Я, признаться, ничего не понимаю. Почему их двое, когда одна дама самолично была увезена герцогом в столицу? Неужели… О праведное небо!..

— Да, — тихо сказал в ответ Уильям. — Одна из них — точно не Карина.

— Уильям, — позвала несчастного ученого дама в золотистых перчатках, — вот эта драная кошка и есть королева Абигейл?

При этих словах «драная кошка» вознамерилась закатить оплеуху и своей копии, но не тут-то было. Золотистые перчатки легко отразили атаку.

— Дерется ваша королева много, — тоном глубокого удовлетворения проговорила Карина, легко уходя из-под замахов высокородной нищенки, — но плохо.

С этими словами Карина ударом в челюсть отправила разъяренную побирушку в глубокий нокаут.

— Это — королева Абигейл? — испуганным шепотом осведомились по очереди Уильям, управитель и две служанки. — Это действительно она?

— Кто бы сомневался, — ответила Карина. Да, именно Карина.

Потому что кто, кроме Карины, мог так нежно заключить в объятия мессера Уильяма Гогейтиса?

— Как же… как же это могло произойти? — изумился менее романтически настроенный герцогский управляющий. Разумеется, он интересовался не объятиями, а неожиданным появлением в их краях блудной королевы.

Карина оторвалась от Уильяма, сменила томный взгляд на сурово-деловой и сказала:

— Куда бы нам отсюда смыться? В более-менее безопасное место, а?

— Только под землю, — развел руками мажордом.

— Блин, опять пачкаться, — только и произнесла Карина и со вздохом посмотрела на свое вполне приличное и относительно чистое платье.

— Ничего не поделаешь, — утешил ее Гогейтис. — Зато там относительно безопасно. И трупы с неба не падают.

— Да-а… Здорово вы с Удаленными расправились. Куры, да?

— Они самые.

— Молодец, Уильям!

— Только мне непонятно, — медленно сказал Уильям Гогейтис, внимательно глядя на свою возлюбленную, — почему вслед за Удаленными начали гибнуть и гламуры. Ведь гламуров курами не возьмешь.

— Мне это тоже непонятно, — глядя мимо Гогейтиса, ответила Карина. — Наверное, сработал побочный эффект. Гламуры ведь очень многим связаны со своими хозяевами — Удаленными. Поэтому, когда Удаленные начали гибнуть, гламуры тоже рассыпались на кусочки. Ведь может быть такое?

— В этой стране все может быть, — философски заметил ученый маг.

— Тогда давайте в убежище, благородные господа, — взмолился ошалевший от увиденного и услышанного мажордом. — Вдруг нападение этих омерзительных тварей повторится?

— Резонно, — кивнул Уильям. — Кариночка, ты можешь идти?

— А ты считаешь, что я похожа на обессилевшую женщину?

— Нет. И это просто удивительно.

— Ничего удивительного! — отрезала Карина. — Просто я всегда умела за себя постоять. Кстати, что будем делать с этой?

Нокаутированная королева меж тем издала жалобный стон, по-видимому приходя в себя.

— Не бросать же ее здесь, — подал голос человеколюбивый герцогский управляющий. — Королева она или не королева, а оставлять ее здесь на верную погибель — грех против заповедей Брошенных Дев.

— Вам виднее, — язвительно усмехнулась Карина. — Только если б вы знали, что эта пакостница наделала…

— Расскажешь в убежище, — попросил Уильям и поднял на руки бесчувственную и потерявшую всякую привлекательность королеву. — Идемте.

В подземной пещере-убежище их словно ждали.

— Что там, наверху? — загомонили все наперебой.

— Мы победили этих тварей, — с лаконичной скромностью ответил за всю компанию Гогейтис.

— Госпожа Карина! — бросилось к улыбающейся красавице уцелевшее женское население разрушенного замка герцога Рено. — Как вы спаслись?

— Как вы выжили?

— Что от вас было нужно Удаленным?

— Правда ли, что Удаленные бесчестят женщин противоестественным способом?

И наконец:

— Кто эта бесчувственная и грязная дама?

— Я отвечу на все вопросы, — замахала руками Карина, — только сначала нам всем нужно подкрепить свои силы. Есть у вас что-нибудь наподобие еды?

— Конечно! — заулыбались женщины.

— А наподобие ванной?

— Вот с этим трудно, госпожа.

— Ладно, — усмехнулась Карина. — Переживем.

— Пожалуйте откушать, — подсуетились служанки, заблаговременно давшие сигнал единственной уцелевшей поварихе. — Хоть и скромно, да зато от души.

— Благодарю, — кивнула Карина и сделала затянутой в золотистую перчатку ручкой донельзя красивый жест.

Такой красивый, что Гогейтис внутренне ахнул. Изумительные манеры у его Кариночки. Вот только раньше она никогда не делала таких красивых жестов. Никогда.

— А эту… королеву, — опять улыбнулась Кариночка, — заприте понадежнее. Чтоб не сбежала и не натворила гадостей. Когда очнется, дайте ей… воды.

И Карина в сопровождении Уильяма и прочей компании весело прошествовала к скромному пиршеству, которое ухитрилась устроить из чудом оставшихся герцогских припасов повариха.

— Я была без сознания, — повторила Карина. Скромная трапеза была закончена, и теперь все уцелевшее население замка Рено слушало, затаив дыхание, рассказ Карины о ее злоключениях в стане Удаленных. Карина уже поведала о том, каким образом была похищена мерзкими тварями из комнаты, в коей пыталась укрыться, и о том, как поначалу молилась о скорейшей смерти. Но, оказывается, у Удаленных были на Карину свои виды.

— Когда я очнулась — в каком-то вонючем, тесном и темном помещении, — я поначалу подумала, что меня заживо замуровали в склепе, до того было жутко. Но тут вспыхнул огонь — я чуть не ослепла, до того он показался мне ярким в этой темноте, хотя потом, приглядевшись, я поняла, что это всего-навсего свеча. И эта свеча освещала лицо, знакомое мне до самой последней морщинки, — мое лицо!

Конечно, я уже притерпелась к фокусам этого мира и заставила себя перестать визжать, успокоиться и подумать: кто в Тарсийском Ожерелье обладает внешностью, схожей с моей? Кириена? Конечно! Эту догадку я сразу высказала вслух, забыв о том, что Кириена давно в столице, занята войной и рядом со мной никак оказаться не может. И верно. Это была не Кириена.

— Ах ты дрянь! — произнесла женщина с моим лицом. — Значит, удался Гогейтису опыт. Жаль, что я его не повесила. Врагов надо убивать сразу. Чтоб не мучиться.

Тут уж я поняла, кто передо мной так распинается. Из-за нее я ведь в этом мире и оказалась.

— Да, я королева Абигейл, — подтвердила мою догадку она, хотя вид у нее был вовсе не королевский, сами видели. — И только благодаря моему любопытству, тварь, ты еще жива.

— Любопытству? — переспросила я.

— Конечно! — ощерилась королева. — Любопытно видеть результат научных изысканий моего бывшего придворного ученого. Странно, что он вытащил через свои Окна только двух моих… заместительниц. Впрочем, мне же лучше: с двумя расправиться легче, чем с сотней.

— Это как посмотреть, — возразила я. — Мы тоже не лыком шиты.

— Из какого только ты мира, ублюдина, свалилась, — поинтересовалась королева, — что таким простонародным языком говоришь?

— От ублюдины слышу! Не особо выкаблучивайся, королева, в моем мире таким деловым быстро шиши на лоб клеят!

— Так прямо и сказала? — восхитился Гогейтис, странным взглядом рассматривая лицо любимой женщины.

— А то! — И Карина продолжала свои дозволенные речи. — Проморгалась я, огляделась и решила выяснить у этой королевы, куда я попала и зачем. Королева и отвечает:

— Ты в полной моей власти. Удаленные больше мне не враги, а союзники. Замок герцога Рено они разгромили по моему приказу.

— Почему? — спрашиваю.

— А не твое дело, — хихикает королева. — Есть у меня к моему Главному Советнику старый счетец.

— Раз ты, ваше величество, с врагами союз заключила, значит, ты изменница отечества?

— Видала я это отечество! — завопила королева. — Скопище бездарей, воров, нищих и болванов! Провалилось бы оно в Теснины вечного плача! У других монархов государства как государства — приличные, цивилизованные, изобильные, могущественные, — а мне досталось какое-то гнусное королевство с гнусными подданными и дрянной погодой!

— Потому ты и сбежала с любовником?

— Потому. Надоело решать государственные вопросы, захотелось устроить личную жизнь.

— Устроила?

Тут королева посмотрела на меня лютым зверем и повторила:

— Не твое дело!!!

— Дай угадаю, королева, как все у тебя с твоим дружком вышло. Сначала мотал он тебя по придорожным харчевням, а как вышли у него все денежки, бросил, да?

— Нет! Не бросил! В рабство продал. Ну и что? Это нормально. Когда связываешься с подлецом, очень быстро начинаешь рассуждать как подлец. А Крапленый Эндрю был подлец первостатейный, самой высшей пробы. Тебе не понять, убогая копия, какое удовольствие может получить женщина от такой связи. Хотя драгоценностей, которые он у меня все вытянул, жаль — мелочь, а неприятно. Кстати о рабстве. Умная женщина может легко обратить свое самое рабское существование к своей выгоде и даже свободе.

— Обратила?

— Еще бы. Я быстро восстановила свое высокое положение, потому что попала в наложницы самого Анаши-паши. Анаша-паша как узнал, кто я такая и что в моих жилах течет королевская кровь, так сразу перепродал меня своему сыну Парше-паше. А Парша-паша, восхищенный моей красотой и благородным происхождением, продал меня своему близкому другу Лапше-паше. Кстати, сумма, за которую меня продавали, с каждым разом все увеличивалась: понимали неверные, что я королева и платить за меня следует по-королевски. Лапша-паша, как оказалось, дал обет пожизненного целомудрия и давно не держал у себя наложниц. Поэтому Лапша-паша решил не заниматься моей перепродажей, а просто освободил меня, да еще и денег на дорогу до королевства дал. Под небольшие проценты. Святой человек! Таких теперь и не встретишь больше… Когда же я тайно вернулась в Ожерелье, то дала клятву мстить королевству, которое так испортило мою жизнь и характер. Будь у меня королевство получше, разве стала бы я такой стервой? Я посоветовала:

— Ты бы лучше отомстила любовнику, продавшему тебя.

— А я и отомстила. Первым делом, как Удаленных под свою власть взяла. Он от меня скрыться думал в далеком Захребетье у дикого племени гордолыжников, но от меня-то скрыться можно, а вот от Удаленных, которые указанную жертву по запаху где угодно найдут, никак нельзя. Они и нашли Крапленого Эндрю. Только теперь его стоит называть не Крапленый, а Паленый, потому как Удаленные его сожгли живьем. По моему приказу и под моим личным наблюдением. Я хоть и жестокая, но справедливая.

— Справедливая ты наша, — смеюсь, — что ж дальше делать собираешься? Ведь королевству твоему все кому не лень войну объявили.

— Знаю. Это тоже моя месть. Я всех правителей сама и подговорила на Тарсийское Ожерелье напасть, — ответила смеясь королева. — И все согласились, пошли навстречу чувствам оскорбленной женщины. Лапша-паша, правда, отказался вступить в войну, ему религиозные убеждения не позволяют. Да еще дикари с атолла Обрыдло воевать не захотели.

Что с них возьмешь, им все обрыдло! А остальное сообщество с радостью подхватило идею вероломного нападения на Тарсийское Ожерелье. Кому, как не мне, знать, что для всех мое королевство — лакомый кусок!

— Как ты можешь быть такой подлой! — удивленно говорю я.

— Я все могу, я королева. Королевам позволено все!

— А как же вежливость?

— Какая вежливость, ты о чем, ублюдина?!

— Как же вежливость королев? Ваше главное достояние и все такое…

— Чушь. Вежливость королев — это умение всем указать на их место. Вот я и поставлю на место Тарсийское Ожерелье. Это будет мое Отмщение.

— Хорошо. Ладно. Ты, допустим, отомстила, и Тарсийское Ожерелье все кому не лень завоевали. А дальше что? Куда ты денешься сама? Какая же ты будешь королева без королевства?

— Я не пропаду, — заверила меня королева Абигейл. — Такие, как я, не теряются в песках истории. И мне достанется самая лучшая страна, где только мыслимо сделать королевскую карьеру. А те, кто захватит Ожерелье, обещали мне помочь и с захватом Запретного Острова. Но перед этим я, королева Абигейл, остающаяся королевой всегда, уничтожу вас, двойников своих, и делать это буду медленно, с удовольствием… Потом и с Гогейтисом рассчитаюсь, заставлю его расплавленный свинец пить. И со всеми, кто мной был недоволен.

Карина перевела дух и досказала:

— Только не успела королева привести свой замысел в исполнение. Благодаря вам, дорогие мои. — В глазах Карины заблестели слезы искренней благодарности и восхищения. — Если б вы сегодня не напустили кур на Удаленных и не отвлекли тем королеву от исполнения мести, мне бы не жить.

— Она пыталась тебя убить? — взволнованно спросил Гогейтис.

— А как же! — уверенно, даже слишком уверенно и быстро ответила Карина. — Для того она и нарядила меня так: хочу, говорит, увидеть, как по этому шелку и бархату твоя кровь потечет. Сама-то она выглядела как смертный грех, вы заметили наверняка. Все-таки общество Удаленных ей не пошло на пользу.

И Карина нервно засмеялась.

— Дайте мне вина, — попросила она. — Мне тяжело это вспоминать и еще тяжелее рассказывать.

Карине налили полный кубок ферейна из спасенных герцогских запасов. Карина осушила его, не морщась и чуть заплетающимся языком продолжила рассказ:

— Она приготовила ножи — длинные, из какого-то темного металла — и сказала, что будет уродовать меня, а потом разрежет на кусочки. Рядом с нею всегда торчали двое-трое этих монстров Удаленных — чтоб я не могла на нее напасть и уж тем более сбежать. И если бы не вы… — Карина не выдержала и залилась слезами.

— Успокойся, — обнял ее Гогейтис, — ты просто пережила сильное потрясение, тебе нужно отдохнуть…

— Да-да, — закрывая глаза, пробормотала Карина, удобно устраиваясь в объятиях возлюбленного. — Отдохнуть…

Уильям прижал к себе драгоценную Карину и посмотрел на мажордома, стоявшего перед ним с явным вопросом в глазах.

— Что такое? — спросил Уильям одними губами.

— Ничего особенного, мессер Уильям, — ответил управитель. — Меня просили передать, что женщина, которую все считают вероломной и преступной королевой Абигейл, очнулась.

— И что же? — нетерпеливо поглядел на своего союзника в куриной войне Уильям Магнус Гогейтис.

— Она с завидным упрямством утверждает, — с таинственным видом произнес мажордом, — что на самом деле ее зовут Карина Свердлова.

* * *

Золотистые цветки королевского мигелия, покрасовавшись положенное время на ветках, облетели, и теперь в окна тронного зала заглядывали только кинжально-острые, некрасивые листья, чем-то напоминавшие приютских детей, да уродливые маленькие завязи, вовсе не намекающие на то, что со временем из них получатся редкостные по вкусу и аромату плоды. А еще небо, молчаливое пасмурное небо смотрело в не застекленные и казавшиеся беззащитными окна, словно упрекало всех находившихся в зале в бессмысленности их существования и тем более поступков.

Так казалось Кириене. В последнее время она практически не покидала тронного зала, поскольку именно ей как королеве приходилось принимать на себя и все удары судьбы, и все дурные вести, что приходили с полей Великой Войны.

И когда Кириене докладывали об очередной победе многочисленных врагов, она принимала эти вести с видимым спокойствием. Хотя в душе у нее все болело.

«Но ведь это не моя страна. Не Монохромма. Здесь все не так. Войны ведутся грязно, без понятий о чести и достоинстве. Граждане, вместо того чтобы встать на защиту родины, спасаются бегством или грабят дома своих погибших соседей. И не стыдятся проливать кровь среди цветущих лугов, не боятся осквернить красоту подлостью, трусостью и жадностью. Если бы здесь были воины Монохроммы!.. Увы. Это невозможно, как невозможно и то, что я не вернулась бы сейчас на родину, даже если б мне предоставили такую возможность. Это не моя страна, но мой долг сделать все возможное для ее спасения. Я не королева. Никогда не стану королевой. Но тогда почему так сильно стучит сердце? Почему я терзаюсь бессильной яростью? Герцог Рено куда сдержанней и спокойней принимает дурные вести, а разве это не его земля?..»

— Ваше величество…

— Да?

Помянутый мысленно герцог Рено стоял перед Кириеной с удивительно невозмутимым лицом. Будто нет никакой войны. Будто он явился сообщить королеве о желании столичного магистрата провести благотворительный бал в честь Ее Величества.

Впрочем, откуда ей знать, что на самом деле творится у него в душе. Особенно когда он вот так смотрит. Мимо нее. В Монохромме она за один такой взгляд вызвала б его на поединок! Рукопашный или на рапирах — все равно.

— Я слушаю вас, герцог.

— Ополченцы прибрежного города-крепости Кэрл, Восточная провинция, сегодня утром сдались армии любовников, то есть, простите, наемников Пидзадьих Бадей. По донесениям уцелевших, главарь наемников, бадейный атаман батька Смахно, заявил, что после взятия Кэрла они завоюют всю нашу Восточную провинцию, а за ней и столицу. И будет тогда не Тарсийское Ожерелье, а Необлыжна Бадейна Вотчина.

— Вы полагаете, герцог, они на это способны?

— Да.

— Но ведь с Бадьями королевство воюет триста лет, и до сих пор они не могли нас завоевать!

— Теперь могут, — мрачно вздохнул герцог. — Кое-что изменилось.

— Что именно?

— Атаману помогает Континент Мира и Свободы. Именно Континент сплавил бадейцам огромное количество оружия прямо-таки по бросовым ценам. И при этом обещал всяческую поддержку. Хотя эта поддержка до поры до времени. При помощи оголтелых и самодовольных бадейцев Континент приберет к рукам все, что те ухитрятся завоевать, а потом силами своих железных легионеров расправится и с зарвавшимся атаманом, и с его необлыжной братвой. Недаром военачальники Континента всегда предпочитали холодную войну обычной.

— Холодная война?

— Да. Они именно так называют войны, которые ведут чужими руками. Адепты Мира и Свободы предпочитают не пачкать своих одежд в крови и потому предоставляют эту возможность тем, кто не столь изворотлив и хитер.

— Довольно. Что мы можем им противопоставить?

— Ничего, моя королева. Ни-че-го.

— Весьма странный ответ для Главного Советника королевы.

— У Главного Советника есть здравый смысл, ваше величество. И этот здравый смысл подсказывает Советнику только одно.

— Что же?

— Сдаться.

— Нет! — крикнула Кириена и глянула на герцога так, что он дернулся как от удара хлыстом. — Нет.

— Простите, ваше величество.

— Герцог, я удивлена, — дрожащим от гнева голосом сказала Кириена. — Как можно говорить о капитуляции тому, кто ради блага королевства отважился на безрассудное и преступное деяние?!

— Я не понимаю, о чем вы говорите, ваше величество.

— Прекрасно понимаете. И прекрасно знаете, кто я на самом деле и каково мое настоящее имя. Так вот, герцог! Как гражданка Вольной Монохроммы я никогда бы и не помыслила о сдаче врагу!

— А как королева Тарсийского Ожерелья?

— Тем более! Ради чего тогда вы выдернули меня из моего привычного бытия? Неужели лишь ради того, чтобы красоваться в ярких платьях и короне? Или для того, чтобы выслушивать бредни советников — людей, по которым, строго говоря, плачет виселица!

— Премного благодарен, ваше величество.

— Не за что. А вас стоило бы повесить в первую очередь. За то, что даете идиотские советы.

Если герцог Рено и был удивлен этой вспышкой гнева Кириены, то своего удивления он не выказал. Ни в малейшей степени.

— Довольно пустословия, герцог, — проговорила Кириена и плотнее запахнула тонкую накидку из тарсийских кружев, хотя в зале уже не было холода, да и легкая вещица вряд ли могла от него спасти. Скорее этот жест был вызван силой привычки.

В Монохромме ведь дрянная погода…

— Довольно пустословия, — повторила Кириена. — Какие у вас еще новости, герцог, кроме взятия Кэрла?

— Новости? В основном малоутешительные, ваше величество. Пожалуйте к карте.

Они подошли к большому столу с разложенной на нем подробной картой Тарсийского Ожерелья. Карта уже была испещрена черными точками — это означало, что та или иная местность, селение, крепость или город заняты врагом.

«Повезло нам с врагами, — рассматривая карту, подумал герцог Рено. — Многочисленные, самоуверенные и нахрапистые. Просто сказка, а не враги. Хотя в друзьях я предпочел бы их не числить».

— Вот Кэрл. — На карте появилась еще одна черная точка, нанесенная грифелем в руке Главного Советника. — Вот главные поселения Восточной провинции: Лус, Окадия, Аврия и родовые поместья самых знаменитых герцогских династий королевства: Сайдинг, Роуминг, Петинг и, наконец, Киднепинг. Они пока не заняты врагом. Пока.

— Что нам мешает усилить оборону в этой части Ожерелья? Ведь с падением Восточной провинции столица окажется беззащитной перед завоевателями. Это ваши слова, герцог.

— Я от них не отказываюсь, ваше величество. Но вся наша беда в том, что на плаще королевства оказалось слишком много прорех. И латать одну в тот момент, как другие все увеличиваются, бессмысленно. Взгляните, королева, сюда.

— Деметриус?

— Да. — Лицо герцога окаменело. — Там вовсю хозяйничают Удаленные. А вчера я получил известия из своего замка о том, что… что замка больше нет.

Кириена внимательно поглядела на герцога. Нет, его лицо бесстрастно. Даже слишком бесстрастно для человека, лишившегося не просто жилища, а всей родовой славы и богатства.

— Я сочувствую вам, герцог.

— Благодарю, ваше величество, вы очень добры, — резко проговорил герцог Рено. — Но ежели сочувствовать, так всем, кто страдает от этой войны. Вот небольшой городок, также на границе с Деметриусом. Теперь от этого городка осталось только название.

Черная точка оказалась точно посередине названия, которое Кириена даже не успела прочесть.

— И таких городков много, королева. Нас лишают силы в мелких баталиях, чтобы потом, когда враг приблизится к столице, мы уже неспособны были защищаться и уж тем более нападать. Поэтому не лучше ли подписать капитуляцию сейчас? Тогда меньше народа найдет свою смерть, меньше будет разрушено и сожжено…

— Сомневаюсь. И кроме того, герцог…

— Да, ваше величество?

— Любопытно знать, кому именно из нападающих держав должно сдаться Тарсийское Ожерелье? Хрендаредису? Континенту Мира и Свободы? Злобным многочисленным фригидиям? Или старому, проверенному врагу — Пидзадьим Бадьям (омерзительное название! Весь язык исковеркаешь, пока выговоришь!)… Или предложить рвущим нас на куски соперникам соблюдать очередность: сначала, мол, мы сдаемся этим, а потом сдадимся вам?! Это смешно, герцог, только нам сейчас не до смеха.

— Соблюдать очередность при завоевании нашего королевства — прекрасная мысль, ваше величество.

— Что ж, если во дворце имеются вражеские шпионы, они не преминут передать эту мысль своим… работодателям. И все-таки я не помышляю о капитуляции.

— Вы называли меня безрассудным, ваше величество. Но разве то, о чем говорите вы, не безрассудство? Тарсийское Ожерелье будет превращено в груду развалин, если мы не запросим мира. Мне бы не хотелось окончательно лишиться родины. Из-за вас.

— Вот как?! — Лицо Кириены исказилось от гнева. — Значит, это я виновата в том, что идет война?! Я лишаю вас родины? Не вы ли лишили меня моей?! Двуличный хладнокровный негодяй!

— Истеричная дура!

— Ч-что?!

И вслед за «ч-что» на весь тронный зал раскатилось эхо пощечины, полученной герцогом Дюбелье-Рено от Кириены Суорд. Главный Советник еще не успел опомниться и мысленно выругать себя за несдержанность, а Кириена уже подскочила к стене, украшенной роскошным ассортиментом холодного оружия, выхватила гибкую и жуткую даже на вид элристронскую рапиру (такая же висела на перевязи герцога) и яростно крикнула:

— Защищайтесь, мессер Рено!

— И не подумаю, — отрезал тот. — Я не дерусь с королевами.

— Я вызываю вас как Кириена Суорд, гражданка Вольной Монохроммы.

— Тогда тем паче. Вы чужеземка, а мои принципы не позволяют мне убивать иностранных подданных.

— Трус! — Рапира Кириены свистнула в опасной близости от лица герцога, рассекла у плеча перевязь, и фамильный клинок рода Дюбелье-Рено постыдно звякнул о каменный пол.

— Вы меня вынудили, — прошипел герцог и подхватил свою рапиру. — Пеняйте на себя, вольная гражданка!

Только когда ее рапира скрестилась с рапирой герцога Рено, Кириена поняла, как давно она не испытывала этой яростной и грозной радости честного поединка. Единственное, что сдерживало и замедляло движения наставницы-архелаи, было королевское платье, теперь казавшееся мешковатым и неуклюжим. А герцог Рено, поначалу явно оторопевший от ее резкой и эмоциональной атаки, по-видимому, пришел в себя, осознал, что эта женщина и вправду нанижет его на рапиру, как бусину на нитку, и от защиты перешел к целеустремленному нападению.

В конце концов, он тоже человек!

Он не позволит этой воинствующей бестии переходить ему дорогу!

Он собьет с нее спесь!

Герцог был зол и счастлив. Он вновь ощущал себя мужчиной, а не бесполым существом на службе у государства. И он дрался не с Кириеной, нет! Он сражался со своими страхами, своей усталостью и уже одолевавшим его сердце равнодушием.

— Благодарю вас, сударыня! — весело прокричал он, делая изящный выпад и едва не раня еле успевшую закрыться Кириену. — Благодарю!

— За что?! — Кириена могла биться холодным оружием без устали. К ней возвращались прежние ловкость и сила, о которых она позабыла, надев королевское платье. Она прежняя! Грозная и опасная, как целые полки со знаменами!

— Вы дарите мне истинное наслаждение в этом бою!

— Вы мне льстите, мессер Рено!

— Нимало! А как вам понравится этот выпад?!

— Бросьте, герцог! Разве это выпад! Мои ученики сражаются куда лучше вас!

— У вас больше не будет учеников, сударыня!

Рапиры грозно звенели, герцогу пот заливал глаза, а Кириена чувствовала, что еще минута — и она рухнет от тяжести собственного платья.

— Вы надеетесь меня прикончить, герцог? — прокричала она. — А как же вы объясните мою гибель королевству?!

— Легко! У меня в запасе есть ваша копия! Она-то и будет делать все, что ей прикажут, потому что ума у нее еще меньше, чем у вас!

— Мерзавец!

— Просто хороший политик!

— Тогда получайте, «просто хороший политик»!

Каким-то невероятным, неизвестным герцогу фехтовальным приемом Кириена выбила из руки противника клинок так, что тот узкой молнией взмыл вверх. Кириена перехватила падающее оружие, отступила и, тяжело дыша, спросила:

— Что вы теперь сделаете, герцог?

Герцог хотел было от души ответить, но…

— Кхм-кхм. Тысячу извинений… кхм… за то, что вмешиваюсь в этот чудесный… кхм… поединок, но… кхм-кхм… неотложные дела заставляют меня… кхм… нижайше просить аудиенции у Ее Величества. Кхм.

— Что такое? — не сразу опомнилась разгоряченная боем Кириена. — Вы кто?

И бросила выразительный взгляд на Главного Советника. Тот гневно нахмурился:

— С каких это пор представителями Славной Затумании попираются все правила дворцового этикета? Как вы объясните эту дерзость, сударь?! Кстати, вам нелишне было бы назвать себя!

Невысокий, пухлощекий мужчина с благообразной сияющей лысиной и не менее сияющими многочисленными орденами изысканно поклонился и принялся выкашливать свою речь:

— Кхм… еще раз приношу извинения за столь… кхм… не регламентированный, но весьма… кхм… своевременный визит. Весьма… кхм… своевременный. Позвольте… кхм… представиться. Адмирал Охренельсон, главнокомандующий… кхм… флотом его величества вице-короля Славной Затумании, кхе-кхе.

— И что же вам угодно, адмирал? — величественно вопросила Кириена, успев изящно вскарабкаться на ненавистный трон и принять полностью соответствующий портрету королевы Абигейл монарший вид.

— От имени его величества вице-короля… кхм… Славной Затумании я уполномочен сообщить вам, ваше величество, что полчаса назад нашими войсками заняты порт… кхм… Скеден, порт, кхм-кхм, Флексия и крепость Трест. Кхе-кхе.

— Не может быть… — беззвучно прошептал герцог. — Если уж Трест сдался… Это конец.

— Вы совершенно верно изволили оценить обстановку… кхм… герцог, — мило, даже простодушно улыбнулся адмирал Охренельсон, острый слух которого был проблемой для хранения многих государственных тайн Славной Затумании. И не только Затумании. — Если даже крепость, никогда дотоле не сдававшаяся врагу, пала, кхе-кхе, то не сегодня-завтра славные затуманцы возьмут Тарск. Кхм. То есть столицу… кхм… пока еще вашего… кхм… королевства.

— Этому не бывать, адмирал! — крикнула королева.

— Вы напрасно изволите сомневаться в наших… кхм… боевых способностях, ваше… кхм… величество. — Адмирал так и лучился благообразием, словно масляный светильник. — Но монарх Славной Затумании — просвещенный… кхм… и весьма, кхм-кхм-кхм, человеколюбивый монарх. Поэтому я и стою… кхм… перед вами… кхм… в этом весьма неуютном… кха… зале. У вице-короля Хваттинга Третьего… кха… да хранят его боги, имеется деловое и взаимовыгодное предложение к Ее Величеству. Кхе-кхе.

— Какое же? — прищурился герцог Рено.

— Кажется, об этом полагается спрашивать мне, Главный Советник! — прошипела Кириена и мельком глянула на адмирала Охренельсона, который благодушно и не очень правдиво изобразил, что не слышал, как королева препирается со своим Главным Советником.

— Позволите зачитать послание моего… кхм… государя? — только и спросил он.

— Читайте, — обреченно вздохнула королева.

— «Его королевское величество вице-король Хваттинг Третий, государь Славной Затуманим и ее многочисленных колоний, кхм-кхм, ее королевскому величеству королеве Абигейл Первой, повелительнице Тарсийского Ожерелья и Сопредельных Островов… кхм-кхм… желает здравствовать и… кхм… процветать на благо… кхм… народа, отечества и… кхм… веры. Желая предотвратить… кхм… бессмысленное и… кхм-кхм… бесчеловечное истребление… кхм… наших братьев… кхм… по вере, а также ради… кхм… избавления культурных и иных ценностей Тарсийского Ожерелья… кхм-кхм… мы, вице-король Славной Затумании, предлагаем… кхм… следующее». — Адмирал просто засиял от сознания торжественности момента. Он даже предпринял попытки остановить свой кашель, но безуспешно. — Подписать мирный договор на условиях, кои… кхм… будут выдвинуты… кхм… Славной Затуманией без… кхм… каких-либо… кхм-кхм… предварительных условий. Обеспечить… кхм… беспрепятственный… кхм… ввод затуманских… кхм… миротворческих сил в Тарск… кхм… столицу Тарсийского Ожерелья…»

— Что?! — возмущенно воскликнул герцог, а Кириена подняла руку, прерывая забывшего в упоении от своего торжества все и вся адмирала:

— Постойте, сударь!

Штатское «сударь» заставило улыбку адмирала Охренельсона несколько поблекнуть. Но он все еще представлял собой воплощенную любезность и респектабельность:

— Что угодно Ее Величеству? Кхм-кхм…

— Подайте нам это послание, адмирал, — потребовала Кириена совершенно монаршим тоном. — Нам угодно прочесть его лично и лично убедиться в том, что вице-король Хваттинг Третий, доселе отличавшийся острым умом и политической дальновидностью, предлагает нам подобную чепуху!

— Кхм-кхм… — выразительно подтвердил слова королевы Главный Советник.

На миг поблекнув, улыбка адмирала воссияла еще благообразнее и торжественнее. С этой улыбкой и респектабельнейшим поклоном он передал Кириене послание, а сам остался стоять в позе благочестивой статуи религиозного содержания: с медом на устах и змеею в сердце.

Кириена внимательно прочла послание, отметив при этом, что к знанию тарсийского языка, данному ей, вероятно, при переходе в этот мир, прибавилось и знание языка затуманского. Она даже отметила про себя, что послание Хваттинга Третьего чересчур уж наполнено столь любимыми затуманцами ерундиями и непричастными оборотами. И это помимо того, что текст послания изобиловал этаким позолоченным нахальством и хорошо отлакированной ненавистью!

— Его величество Хваттинг Третий предлагает — нет, требует отдать столицу в ваше распоряжение, адмирал Охренельсон!

— Совершенно… кхм… верно, ваше величество. В течение сорока восьми часов с момента прочтения послания. Кхе-кхе.

— Кроме того, вице-король (видимо, из соображений благочестия и человеколюбия!) предлагает — нет, опять-таки, требует! Требует, чтобы Тарсийское Ожерелье добровольно сдалось на милость Славной Затумании и объявило себя затуманской колонией!

— Именно… кхм-кхм…

— Недурно. У вице-короля отличный вкус и ни капли стыда! — Кириена дочитала послание и швырнула его на пол.

Адмирал проследил за беззвучным падением листка бумаги, а потом посмотрел на королеву. Взглядом холодным, злым и вовсе лишенным благодушия.

— Это… кхм… ваш… кхм… ответ?

— Почти. — Кириена чувствовала, как в висках стучится ярость.

— Кхм-кхм… это весьма печально, — заявил адмирал. — Мне придется передать его величеству, что королева Абигейл, кхе-кхе, потеряла разум.

— Наоборот, адмирал, — зло усмехнулась Кириена.

— Сударь, я вызываю вас на поединок! — разозлился и герцог. — Вы не смеете оскорблять королеву!

— Королеву? — Пухлые щечки адмирала стали грозно пунцовыми. — Я не вижу здесь королевы. Это я и передам своему королю.

— Что? — окончательно взъярился герцог Рено. — Да я вас сейчас…

Адмирал, не поклонившись, торопливо развернулся и, стараясь' сохранять самый гордый и независимый вид, прошествовал к выходу из зала. И уже скрываясь за дверями, прокричал:

— Пеняйте на себя, упрямые болваны! А с вами, герцог, я всегда успею сразиться и прикончить вас!

— Наглец! — Герцог швырнул свою рапиру через весь зал, и та воткнулась в косяк двери как раз на уровне лысого темени адмирала Охренельсона. Но тот уже спасся респектабельным бегством.

Герцог постоял посреди зала, размышляя, то ли ему кинуться вдогонку за пухлощеким адмиралом, то ли пересилить себя и взглянуть на Кириену. Последнее оказалось для него почти непосильным делом, но герцог Рено не был бы Главным Советником, если б не умел справляться со своими чувствами.

— Простите, ваше величество.

— За что вы просите прощения, Советник?

— Я непозволительно погорячился. — И герцог склонил голову.

Кириене хотелось бы знать наверняка, в какой именно горячности винит себя герцог: в поединке с нею или в оскорблении пухлощекого адмирала? Но она предпочла не задавать лишних вопросов. Не до того было.

— Что будем делать, Советник? — тихо спросила Кириена. — Только не говорите о сдаче. Сдаться таким негодяям, как этот адмирал?! Лучше смерть в бою.

— Для вас, возможно, и лучше, — угрюмо ответствовал герцог Рено. — А для какого-нибудь сапожника с Крутого переулка куда уж хуже. Простолюдины боятся смерти. Это только нам, высокородным, на их смерть наплевать.

— Я вас не понимаю, герцог. — Кириена сошла с трона и отправила на законное место взятую со стены рапиру. — Вы не предлагаете ничего дельного, а меж тем враг скоро окажется у ворот столицы. И я полагаю, что он никого не пощадит: ни королеву, ни высокородного герцога, ни простолюдина-сапожника…

— Кто тут говорит о сапожниках? — зычно поинтересовался входящий в зал советник Атасс. — Если кому нужно стачать сапоги, или подбить каблуки, или даже на ходу срезать подметки, лучше моего домашнего сапожника Битча не найти, до того ловок!

— Рады вас видеть, советник Атасс.

— А уж как я-то рад, ваше величество! Кстати, сейчас в нижних покоях столкнулся с затуманским адмиралом Охренельсоном. Он меня обложил руганью с головы до сапог. Пришлось крепко двинуть ему по лысине. Кто-нибудь знает, почему этот толстомордый ошивается во дворце?

— Адмирал требовал сдачи столицы затуманцам. И превращения Ожерелья в затуманскую колонию. Именем вице-короля.

Атасс побагровел от злости:

— Жаль, что я его совсем не прикончил! Затуманский король — первостатейный наглец! Столицу ему подавай! Колонию! Может, ему еще и сапоги почистить?!

— Насчет сапог указаний не поступало, — невесело усмехнулась Кириена. — Вы зачем явились, советник Атасс? Сообщить об очередном поражении наших войск?

— Никоим образом, ваше величество! — Только теперь Кириена и герцог Рено заметили, что вояка Атасс настроен говорить торжественно и во время речи не портить воздух. Что было невероятно. — Новость, которую я имею честь вам изложить, скорее говорит об ином.

— Мы слушаем вас.

— Ваше величество, разумеется, помнит о том дополнении, которое было внесено в указ о военном призыве.

— Да. Это касалось участия женщин в боевых действиях.

— Совершенно верно, ваше величество. Так вот. Указ прозвучал, но я, скажу честно, весьма сомневался в его действенности, ибо, по моему глубокому убеждению, женщине нечего делать в армии: ее удел — домашние хлопоты. Однако тарсийские женщины — во всяком случае, большая их часть — возымели после вашего указа иное мнение относительно своей судьбы.

— А именно?

— Уже сформированы и даже участвуют в сражениях несколько боевых женских отрядов. Особенно отличаются «Тарсийские Кружевницы», «Элристронские Ткачихи» и «Скеденские Повивальные Бабки».

Услышав это, Главный Советник неприлично хохотнул.

— Мне тоже поначалу было смешно, герцог, — развел руками советник Атасс, — и военачальники долго смеялись. Только, когда повивальные бабки неожиданно для всех разбили наголову целую тучу фригидий и отстояли все главные города Западной провинции, всем стало не до смеха.

— Это отличная новость, советник Атасс! — воскликнула Кириена. — Мы были правы: женщины сделают то, что не решатся сделать мужчины. Это великолепно!

— Я бы так не сказал, — пробормотал Главный Советник.

— Где сейчас находятся эти отряды? — поинтересовалась Кириена.

— Они на пути к столице. Причем этот путь они пробивают огнем и мечом через самые опасные участки фронта. И что ценно — приводят противника в глубокое замешательство! Мне доложили, что «Кружевницы» обратили в бегство рекрутов Хрендаредиса и довели до истерики безжалостных мордахедов Южного Сирака!

— Интер-ресно, — пробормотал Главный Советник.

— Через сорок восемь часов воинственные дамы будут у ворот дворца.

— Через сорок восемь часов Затумания нанесет удар по столице, — напомнила Кириена о послании Хваттинга Третьего.

— Не сможет, — уверенно заявил Атасс. — Потому что не успеет.

— Советник Атасс, — погрозила пальчиком Кириена, — будьте любезны не утаивать от нас свои козыри.

— Ваше величество! — Глаза Атасса были младенчески невинны. — Я ничего не утаиваю!

— Тогда почему вы так уверены, что Затуманил или кто-нибудь иной не сровняют нас с землей через двое суток?!

— Потому что через двое суток наступают Тарсийские Ночи. Расцветает элрис.

— И что?

— Согласно освященной веками традиции Тарсийское Ожерелье приостанавливает все военные действия, пока цветет этот удивительный цветок.

— Как я мог забыть? — пробормотал герцог Рено. Его бормотание раздражало Кириену.

— Главный Советник! — воззвала она к герцогу. — Не молчите, скажите прямо, что вы об этом думаете.

— Я опасаюсь.

— Чего же?

— Получить какое-нибудь неприятное прозвище. Вроде «труса». Или «никудышного политика».

— И все-таки?

— Да, наступают Тарсийские Ночи, — мрачно заговорил герцог. — Ночи мирных празднеств, легкомысленных танцев и не менее легкомысленных свадеб. Да, тарсийцы не нарушат своих традиций. И вложат в ножны оружие, пока цветет элрис. Но это вовсе не означает, что наши враги тоже решат прекратить воевать и закружатся в хороводе, воспевая вместе с нами прекрасные лепестки священного цветка! Скорее наоборот: они перережут всех и по трупам войдут в Тарск. По нашим трупам.

— Вы разве не помните?.. — удивленно посмотрел на Главного Советника Атасс.

— Что именно? — холодно осведомился Рено. Ему было неприятно, что не он, а пустоголовый Атасс вспомнил о грядущем празднике.

— Во время цветения элриса запрет на войны касается не только подданных Тарсийского Ожерелья, но и всех… чужаков, оказавшихся на нашей земле. Того, кто посмеет нарушить эту традицию, поднимет оружие и прольет кровь, ждет неминуемая погибель от собственных рук. Я об этом вчера в древнем манускрипте прочитал! Полдня во дворцовой библиотеке на это дело угробил! — гордо похвалился советник Атасс. — Но не зря! Не зря!

— И вы уверены, что наши многочисленные враги убоятся невразумительного пророчества?

— Да.

— Сложат оружие?

— Именно.

— Но как они получат уведомление о необходимости перемирия во время Тарсийских Ночей? Через глашатаев?

— Вот еще! Платить этим горлодерам! — отмахнулся Атасс. — Есть куда более надежное средство.

— Какое же?

— Распустить слухи.

— Ну хорошо, — сдался Главный Советник. — Пустим слухи, им поверят и не станут убивать наших соотечественников, пока цветет элрис. А потом? Когда Тарсийские Ночи закончатся?

— Давайте не будем заглядывать так далеко, Главный Советник, — странным, напряженным голосом сказала Кириена.

— И напрасно! Королева должна быть прозорливой. Иначе она не королева, а самозванка! — Тишину тронного зала словно взорвал этот громкий и злобно-насмешливый голос.

Слишком знакомый герцогу Рено и советнику Атассу голос.

— Прочь с трона! — крикнула королева Абигейл, настоящая королева Абигейл, Кириене. — Прочь, или я немедленно убью их!

И Абигейл принялась ожесточенно дергать длинной цепью, один конец которой был пристегнут к ее запястью, а другой уходил за двери тронного зала.

— Хватит упираться, ублюдки! — громче рявкнула королева Абигейл и рванула цепь с силой, данной не всякому мужчине.

И в зал вошли, спотыкаясь, Уильям Магнус Гогейтис и резервная копия королевы Карина Свердлова.

— Замечательно! Теперь все негодяи в сборе! — насмешливо огляделась королева Абигейл.

И потерла руки в прелестных золотистых перчатках.

* * *

— Почему вы молчите, герцог?

— А что я должен говорить? Тем более что в моем положении разговоры — весьма неудобное времяпровождение. Железный воротник ощутимо колется, знаете ли.

— Вот уж не думала, что мужчины столь чувствительны к боли! — подала реплику Кириена.

— Ничего не поделаешь. Мы такие, — смиренно вздохнул герцог.

— Это я виновата! — Голос Карины был сиплым и жалким. — Мне ее нужно было сразу задушить, а я вместо этого сдалась и разоткровенничалась с ней как дура! И вот чем все обернулось!

— Ты не виновата, Кариночка, — убежденно сказал Уильям Магнус Гогейтис. — Это я настоящий болван. Не смог отличить тебя от нее… Проклятие! Ненавижу висеть на дыбе! Чувствуешь себя при этом полным идиотом!

— Да, господа, забавненько получилось. Хотели как лучше, а получилась пыточная, — сердито хохотнул советник Атасс. — А вообще, задумка была потрясающая. Я чуть не рехнулся, когда увидел сразу трех королев! Подумал, что Абигейл продала душу Совету Нечестивых и взамен получила способность делать двойников.

— Я не удивлюсь, если она действительно продала душу. Как бы иначе она смогла так повлиять на Карину и отвести глаза Гогейтису? — подал голос герцог Дюбелье-Рено. — Впрочем, Абигейл всегда была отменной негодяйкой и пакостницей в высшей степени.

Надеюсь, в пыточной имеются слуховые трубы, и Ее Величество меня хорошо слышит.

— Слышу-слышу! — Донесся жестяной, неживой голос, в котором можно было признать голос королевы Абигейл лишь с большой натяжкой. — Эй, Карина! Расскажи-ка им, как я из тебя все вытягивала!

— И расскажу! — Карина оглядела сумрачную пыточную, куда ее и всех остальных отправили по повелению визжащей от злого смеха королевы Абигейл. — Думаешь, если ты мне пальцы в тисках зажала, так тебе все можно?!

— Конечно! — Снова жестяной голос. — Впрочем, мне тут с вами некогда, государственных забот полно. Вы пока пообщайтесь до прихода моих мастеров заплечных дел. Это ведь последние минуты вашего разумного существования, ибо потом вы рехнетесь от боли.

— Напугала! — презрительно бросил советник Атасс и хотел было громко и помпезно испортить воздух, но передумал: в пыточной и так пахло преомерзительно. Особенно воняло от холодных железных сапог (пока холодных и потому практически безопасных), в которые были заключены ноги бравого Атасса. Поэтому Атасс ограничился плевком в сторону намалеванного на стене королевского герба с девизом заведения: «Творимое здесь творится во славу королевы!»

— Я так и не понял, зачем Абигейл сначала притворилась Кариной, — медленно и задумчиво протянул герцог Рено. — Усыпляла бдительность?

— Нет. Тут все куда паршивее, — отозвалась Карина. Она выглядела изможденной, но не сломленной. И даже то, что она сидит в жутком кресле, известном как основное приспособление для пытки под названием «Объятия королевы», Карину не пугало. Она больше волновалась за повисшего на дыбе Гогейтиса. — Уильям, как ты себя чувствуешь?

— Не волнуйся, Кариночка, со мной все в порядке. Я, знаешь ли, к дыбе привык. Сколько раз меня на ней пытали — и не перечесть! Я больше за дам волнуюсь: как они это вынесут?

— Вынесем, не беспокойтесь! — подала голос Кириена. — Пытками нас не испугать. Карина! Расскажите нам все.

— Хорошо. Когда Удаленные вместе с гламурами принялись громить замок — простите, герцог, я знаю, что вам неприятно об этом слышать, но что поделаешь? — я попала в плен. То есть сначала я думала, что меня просто убьют. Однако, когда я очнулась в пещере, все оказалось иначе. На меня смотрела королева Абигейл, и, хотя я видела ее впервые в жизни, поняла, что это она. Все-таки мы здорово с нею похожи, только выражение физиономии у нее постервознее, чем у меня, будет. Она велела двум уродам разжать мне челюсти, достала из складок платья какую-то склянку с зеленоватой светящейся жидкостью — прямо как в фильме «Реаниматор»! Жалко, вы не смотрели, — и заставила эту жидкость проглотить. Тут у меня перед глазами все поплыло-закачалось, не могу пошевелиться, и все, на что способна — отвечать на вопросы, которые Абигейл мне задавала. Она из меня все вытянула: кто я, чем занималась, как попала в этот мир. Приходилось отвечать, потому что, если я молчала, голову такая боль прошивала, что хоть на стенку лезь.

— Узнав все о вас, Карина, она на время решила стать вами…

— Да. Об этом она потом сама сказала. А в тот момент, когда я еще была плоха и не могла языком ворочать, чтоб на вопросы отвечать, Абигейл разговаривала с каким-то толстомордым мужиком, а он все время противно так покашливал.

— Уж не адмирал ли это Охренельсон?!

— Может быть. — Карина пожала плечами. — Только вел он себя не по-адмиральски нагло.

— И о чем же они сговаривались?

— Не знаю. Они на каком-то иностранном языке совещались.

— Странно, — вставила фразу Кириена. — Странно, что я, оказывается, этот язык знаю. Затуманский. Наверняка Абигейл обещала сдать затуманцам столицу. Через двое суток. Поэтому Охренельсон и вел себя во дворце столь нахально. Он уже знал, что перед ним — ненастоящая королева. Теперь мне понятны его дерзкие слова насчет того, что королевы он перед собой не видит. Только не понимаю, зачем он явился на аудиенцию, раз знал про подмену?

— Наверное, это Абигейл ему присоветовала. Чтобы он нас морально спрессовал. В смысле надавил, — предположила Карина. — Она долго с ним тарабанила на этом затуманском. И еще гнусненько так улыбалась!

— Значит, она решила временно поменяться с тобой местами. Но для чего?

Карина вздохнула:

— У меня от этой зеленой микстуры голова была дурная, как после пива с водкой — хорошо, что вы такого не пробовали! И я мало что поняла из ругани королевы. Наверно, она увидела, как ее Удаленным приходит полный… абзац, и придумала изобразить из себя беззащитную Карину, а меня выдать за королеву, чтоб все свои преступления на мою шею повесить. Ведь так и вышло. Уильям, ты ей, ее золотистым перчаточкам, ее платьицу чистому и толковым речам поверил быстрее, чем мне. К тому же я на тот момент сама соображала худо: Абигейл меня, перед тем как уходить из убежища Удаленных, силком напоила какой-то дрянью, так что я и идти-то почти не могла.

— Признаю свою ошибку и раскаиваюсь в том! — с горечью воскликнул Уильям. — Но, дорогая Кариночка, она так убедительно тебя изображала! А ты, прости меня за откровенность, в тот момент говорила такое….

— Это из-за королевской микстуры, — угрюмо пояснила Карина. — Говорю же, голова абсолютно дурная была. Правда, когда меня в карцере заперли…

— Где?!

— Ну, в пещере той, подземной! Я стала в себя приходить. От холода. Не зря говорят, что холод мозги прочищает лучше всякого «Алко-зельтцера» — хорошо, что вам никогда не приходилось им пользоваться! Тогда, очнувшись, я и начала кричать, что это я — Карина Свердлова. Хорошо, мимо шел дедок с длинными седыми волосами…

— Мой мажордом, — пробормотал герцог Рено.

— Ну пусть мажордом. Он меня услышал и все Уильяму доложил. А когда Уильям ко мне подошел, я ему на ушко сказала такую вещь, которую только мы с ним и знаем. Тут он мне поверил…

— Слишком поздно! — вставил Уильям.

— Ага. Потому что, когда мы посовещались и решили связать королеву, она уже решила связать нас. В смысле сковать. Одной цепью.

— Ей в этом помогли Невидимые Убийцы, — горько пояснил Гогейтис. — Вы ведь знаете, каковы они: до момента, пока повелитель не отдаст приказ, их ничем — ни наукой, ни магией — не распознаешь. Эти Невидимые Убийцы сопровождали Абигейл. Всегда и везде. И это они заставили Диггера везти королеву и нас, ее пленников, в столицу.

— Диггера? — приподнял брови герцог Рено.

— Вашего дракона, мессер. Общеизвестно, что драконы подчиняются только тому, кто дал им отведать своей крови. Но оказалось, что и Невидимые Убийцы имеют над драконами власть — они их как-то завораживают, — пояснил Уильям. — Поэтому Диггер и не смог их ослушаться.

— Я только одного не пойму, — задумчиво сказала Кириена. — Ради чего королева предала свою страну? Почему отдала Тарсийское Ожерелье на растерзание всей этой своре?

— Потому что у нее нет совести! — рванулась с кресла Карина и зашипела от боли: тиски, зажимавшие ее пальчики, были весьма недружелюбно настроены.

— Потому что ей это выгодно, — тихо проговорил Уильям. — Она уверена в том, что, получив Ожерелье, Континент, или Затумания, или Хрендаредис завоюют для нее Запретный Остров.

— Чушь! — Герцог Рено громко расхохотался. — Это невозможно! Запретный Остров никто и никогда не сможет завоевать!

— Королева Абигейл, видимо, придерживается иного мнения, — заметила Кириена. — Кстати, а что это за Запретный Остров?

Герцог Рено печально усмехнулся. Если учесть, что на его шее крепился шипастый «Кровавый воротничок» (любимая пытка приснопамятной королевы Филодоры Благочестивой), то понятно, почему в герцогской улыбке было больше печали, чем иронии.

— Запретный Остров — это сказка, — произнес герцог Рено. — Всеобщая несбыточная мечта. Обетованная земля. Мечта поэта. Греза влюбленного. Опора нищего. И прочее в этом же духе.

— А подробнее? — вклинилась настырная Кириена. Сейчас она уже не смотрела на герцога враждебными глазами. Словно и не сцепились они в бешеной схватке. Словно не проклинали друг друга тайком.

Неволя объединяет…

— Подробнее? — Герцог задумался. — Этот Остров существует и в то же время он — вымысел. Потому что никто и никогда не мог на него высадиться. Никто из этого мира. Существует легенда, что однажды к берегам этого острова подошел неизвестный корабль и высадил прекрасного отрока лет десяти-двенадцати, который стал Повелителем Острова. А потом — но это тоже совершенная выдумка — упомянутый корабль развеялся как туман.

— И что, на этом удивительном Острове живет двенадцатилетний мальчик? Один? — удивился Уильям, не слыхавший раньше этой легенды.

— Не знаю, — усмехнулся герцог Рено. — Я ведь там не был. И о судьбе мальчика не осведомлен. Впрочем, существует еще масса легенд, повествующих о том, как сей отрок поселил на Запретном Острове своих родителей — в легендах их называют Создающий миры и Ведающая тайны. Они, считающиеся почти богами, и наложили на Остров запрет: никто с помыслами вражды, лжи, коварства и обогащения не сможет ступить на землю этого Острова. Правда, это только подстегнуло людское любопытство, и к Острову вседневно валят на каррах, бригавеллах и шлюпах различные паломники: помолиться и проверить чистоту помыслов. Но еще ни у кого помыслы не оказались достаточно чистыми, для того чтобы ступить на песок Острова или хотя бы подплыть к нему вплотную сквозь пелену светящегося тумана.

— Выходит, и Абигейл его не завоюет, — резонно заметил советник Атасс. — И, значит, она безо всякой выгоды продала свое королевство. Я всегда говорил: бабы — дуры.

— Благодарим, мессер Атасс. Мы это учтем. И как бабы, и как дуры.

— К находящимся здесь дамам мои слова не относятся! — быстро нашелся хитрый советник.

— Сколько времени мы уже находимся здесь? — неожиданно спросил герцог Рено.

— Судя по тому, как ноют мои мускулы, — не меньше тысячи лет, — попробовал пошутить висящий на дыбе Гогейтис.

— И все-таки, — настойчиво добивался ответа герцог.

— Тарсийские Ночи наступают через шесть с небольшим часов, — ответил Гогейтис, скосив глаза куда-то себе под мышку. — Со мной мой время-измеритель. Весьма точный, если не отваливаются стрелки.

— Значит, нам нужно продержаться эти шесть часов, — заявил герцог.

— Ну, допустим, продержимся. Допустим, нас даже пытать не придут. И что?

— Тарсийские Ночи наступают с момента, когда раскроется первый бутон элриса.

— Я понял, — неожиданно поднял голову задремавший было советник Атасс. — Я читал об этом. Как хорошо уметь читать, гламур меня подери! С несправедливо заключенных узников спадают все оковы, едва зацветет элрис, — вот что было написано в древнем свитке, посвященном цветоводству и озеленению дворцов! А мы с вами — именно несправедливо заключенные узники. Так, герцог Рено?

— Так.

— Но, даже если мы отсюда и выйдем, попирая оковы и запоры — извиняюсь, пусть дамы не подумают плохого! — это не означает, что во дворце нам будут рады и охрана нас не схватит, — продолжал стратег в железных сапогах.

— Это смотря как идти, — прежним тоном, свидетельствующим о глубоких и плодотворных размышлениях, сказал герцог Рено. — Насколько я помню, из этой пыточной имеется тайный подземный ход. Вряд ли его засыпали, он проходит под всем дворцом…

— И куда ведет?

— К Тарре.

— К реке? Но это, прах меня побери, весьма неблизкий путь! И потом, чего мы добьемся, если окажемся за стенами дворца?

— А я и не говорил, что нам нужно идти к реке.

— В таком случае объяснитесь, советник Рено.

— Не премину, советник Атасс. Есть еще один путь. В твою дворцовую лабораторию, Уильям.

— Разве она цела?

— Да. Когда твой опыт с Окнами столь благополучно удался (слабый кивок в сторону Карины и Кириены), я приказал восстановить лабораторию так, как было при тебе.

— Но зачем?

Герцог вздохнул:

— На всякий случай. Видишь ли, Уильям, я политик. Но это не значит, что я окончательный и бесповоротный мерзавец с куском королевского едра вместо сердца. Как политик, я понимал, что присутствие во дворце копии королевы Абигейл необходимо и продиктовано серьезными — да, весьма серьезными и важными — внутриполитическими соображениями…

— Короче, герцог! — выпукнул-таки Атасс.

— Потише, советник! Рас… кричались тут. Как политик, я не имел права никого жалеть. Но как человек… Когда нам объявили войну, я впервые подумал о том, что Кириена Суорд и Карина Свердлова не заслуживают смерти или позорной участи военнопленных. Для этого и нужна лаборатория. Чтобы доказать себе, что ты не хладнокровный негодяй, использующий людей по своему усмотрению.

— Кажется, я начинаю понимать, — пробормотал Уильям Магнус Гогейтис.

— Да. — Герцог попытался размять затекшую шею, но «Кровавый воротничок» только сильнее сдавил ее, от чего Главный Советник некоторое время молчал, приходя в себя. — Да, Уильям. Тарсийское Ожерелье рассыпано. Настоящая королева вернулась и оказалась предательницей собственного народа. Вокруг одни враги. Все идет к весьма печальному итогу. Поэтому мы, как порядочные люди, обязаны возвратить наших прелестных дам в их миры. Дабы они избегли смерти и позора.

— А вы уверены, что мы хотим возвращаться, герцог? — высоким напряженным голосом поинтересовалась Карина. Кириена ей поддакнула.

— Я уверен лишь в одном: здесь вам будет хуже, чем там. И я себе этого не прощу.

— Как вы можете решать за нас, где нам лучше или хуже?! — возмутилась Карина. — Что вы знаете о наших прошлых жизнях! Да если уж о том пошла речь, я нигде не была так счастлива, как здесь!

— В пыточной? — сыронизировал герцог.

— Не обязательно! Везде! В вашем замке, в садах и лесах Ожерелья и даже во дворце королевы! Потому что я люблю и любима! Потому что даже тогда, когда Абигейл схватила меня, я была уверена: мой возлюбленный будет рядом и спасет меня или погибнет со мной!

— Это так, Кариночка! — Уильям от счастья вовсе позабыл, что висит на дыбе. — Я с тобой, любимая!

— Я не вернусь в тот мир, — твердо сказала Карина. — Там наверняка уже никто и не помнит обо мне, стриптизерше во второсортном клубе. А здесь… Да, здесь я была почти королевой! За такое приключение можно пожертвовать жизнью. Кириена, я права?

— Совершенно. — Кириена смотрела на герцога пронзительным взглядом, и голос ее был неестественно твердым. — Пусть я и не обрела здесь счастья быть любимой (быстрый взгляд на герцога Рено), но зато другое счастье у меня есть (быстрый взгляд герцога Рено на Кириену). И это счастье я не променяю на черно-белое спокойствие Монохроммы. Я люблю родину, как любят отца. Но Тарсийское Ожерелье я люблю, как… Просто люблю. И если умирать — то лучше здесь.

Наступила какая-то благоговейная тишина. Герцог Рено сидел каменным истуканом, а герцог Атасс беззвучно плакал, растроганный ситуацией.

— Несговорчивые у нас дамы, — помолчав, фальшивым голосом произнес Рено. — Непослушные. Верно, Уильям?

— Да, герцог. И меня это, если честно, весьма утешает!

— Но к сожалению, — герцог говорил так, словно каждая фраза колючим шариком застревала у него в гортани, — к великому сожалению, я не вижу иного пути. Мистресс Кириена, мистресс Карина, вы должны вернуться. И вернетесь. Чего бы мне это ни стоило.

Кириена усмехнулась:

— Но мы все еще находимся в пыточной, а не в лаборатории мессера Гогейтиса. Посему вашим замыслам, герцог, пока не суждено сбыться.

— Ничего. Подождем. Осталось шесть часов. А когда расцветет элрис, вы отправитесь домой. И пусть это будет извинениями, которые Тарсийское Ожерелье принесет вам за причиненные… неудобства.

— Я не из тех, кто способен ждать!

Двери пыточной с лязгом разъехались в стороны и на пороге возникла злополучная королева Абигейл. Сейчас она выглядела великолепно. Роскошное платье, сверкающая корона в волосах и свежие золотистые перчатки на изящных ручках — воистину королевский вид! Который слегка портили маячившие за спиной королевы громилы — пыточных дел мастера.

— Люблю подслушивать и не люблю ждать. — Противно улыбаясь, Абигейл вошла в пыточную и оглядела свою добычу. — Мне нужно все и сразу.

— Как в тарифе «Джинс», блин, — по-русски сказала Карина. Никто не понял, а Абигейл сочла это колдовским заклинанием и заявила:

— Вот с тебя, мерзавка, и начнем. Ты мне всю игру испортила, а ведь какой у меня был замысел поначалу! Ну ничего. Смерть к вам явиться не замедлит. А до ее прихода — о, как вы будете умолять смерть прийти поскорее! — я с вами наиграюсь, как квашка с пойманной тутушкой!

— А кто такая квашка? — Карина с интересом поглядела на подошедшую к ее креслу Абигейл.

— Зверь такой злобный и хищный, не мешай! — отмахнулась королева и принялась вместе с палачами проверять, хорошо ли закреплен пыточный Каринин снаряд.

— А-а… А тутушка? — невинно осведомилась Карина, странно сверкая глазами, схожими по цвету с грозовым небом.

— Тоже зверь. Толстый, глупый и трусливый… Любит робко прятать тело жирное в утесах… Прах тебя побери, дрянная девчонка! Кто ты такая, чтоб я отвечала на твои дурацкие вопросы? — И Абигейл в упор уставилась на Карину выпученными от злости глазами.

— Че ты психуешь? — спокойно и резонно поинтересовалась Карина. — Я, может, просто животных люблю. Потому и спрашиваю. У меня в детстве знаешь какое любимое животное было? Слон. Большой, сильный такой и упорный. Огромные бревна может лбом перекатывать. Вот так!!!

И Карина со всей оставшейся силы двинула лбом в изящную королевскую переносицу. Чего она, то есть переносица, не вынесла. И незамедлительно сломалась с неприятным хрустом.

— Сработало, — удовлетворенно констатировала Карина. Перед глазами у нее весело плясали ярко-красные квашки с тутушками.

— Ой, — сказала королева и схватилась за лицо. — О-о-о-ой! О-о-о-о-ой! Та фто фе фы, фрифурки, фтоифе! Фыфайте фее фкорее!!!

— Чего, ваше величество? — Палачи недоуменно воззрились на покалеченную королеву. — Чего изволите приказать-то?

— Фолфаны! Фуфейфе фее! Фи фих ффех фоше!

— Извиняемся, это, ваше величество… Мы не потарсийски не понимаем.

— А тут и понимать нечего, парни! — подал голос с дыбы Уильям Магнус Гогейтис. — Ее Величество приказывает вам развязать нас и отпустить на все четыре стороны. Не так ли, ваше величество?

— Феф!!!

— Вот видите, королева говорит: «Да», — голосом, исключающим малейшие сомнения, проговорил герцог Рено. — Она милостиво предлагает нам свободу.

— Фе фоффетефь!

— Королева гневается, почему вы медлите, парни, и не снимаете с нас эти отвратительные штучки с тисками, гвоздями и шипами, — пространно и вольно перевел королевское «Не дождетесь!» советник Атасс. — Вы что, хотите неприятностей? Давайте освобождайте нас ко всем гламурам, иначе сами заработаете от королевы плетей!

— Ффех ффуфью! — Королева судорожно пыталась делать два дела сразу: избавиться от дикой боли в переносице и грозно вопить на палачей. Но, как и положено, ни одно из дел толком не получалось.

Именно поэтому одуревшие от королевского визга и от бесконечных убеждений герцогов Рено и Атасса палачи сделали все, что им приказали. Просто отвязали пленников от пыточных снарядов и развели руками:

— Приказ есть приказ!

— Ффуфофы! — завопила несчастная королева. — Фто фы фафефали!!!

И тут ее изящно, но крепко обхватил за талию герцог Рено.

— Королева Абигейл приказывает нам сопровождать ее особу к королевскому лекарю. Так что мы уходим, — строго заявил он растерянным палачам. — А вы, парни, не бездельничайте. Займитесь делом. Приберитесь тут как следует, а то не пыточная, а хлев какой-то, перед людьми стыдно! Вон как королева разгневалась от вида этой грязи!

— Прощения просим, сиятельный герцог! — загудели испуганные перспективой монаршей немилости заплечные мастера.

— Прощаю. — Герцог Рено уже пропустил всю компанию вперед и с королевой в обнимку стоял в дверях, замыкая шествие. — Но от работы не освобождаю! Чтоб засохшую кровь смыть! Ногтедер мелом до блеска натереть, чтоб в него смотреться можно было! Дыбу смазать — скрипит так, что уши закладывает! И коловорот для сверления черепа от костных остатков отчистить! Дорогой, редкостный инструмент, а вы с ним обращаетесь, как со своими задницами! Растяпы!!!

— Ффуфифе фефя, фефофяй!

— Ее Величество выражает недовольство общим видом пыточной.

— Прощения просим!

— Ладно, парни, работайте. Я отведу Ее Величество к лекарю, а на обратном пути проверю, как вы выполняете королевские приказы.

— Слушаемся, сиятельный герцог!

— То-то. Да, еще в чане для кипящего масла разведите-ка цветы. Чтоб без дела не простаивал.

Отдав последний приказ, герцог Рено, крепко держа извивающуюся от злости королеву, несолидно кинулся со всех ног за остальной компанией. И на лице его при этом играла совершенно инфернальная улыбка.

— Фуфа фы фефя ффифафил, фыфло?!

Выводы Главного Советника оказались правильными. Уильям, Атасс, Карина и Кириена ждали его в отстроенной дворцовой лаборатории.

— Ваше величество, — церемонно и чуточку насмешливо сказал герцог. — Это та самая лаборатория, где вы впервые изволили выслушать от своего придворного ученого Уильяма Магнуса Гогейтиса его Систему Окон. И откуда ваш ученый отправился прямиком на каторгу за эту крамольную теорию. Не так ли, Уильям?

— Так, созерен.

— Ваше величество, не вырывайтесь у меня из рук. Вы настолько хрупки, что можете сломать себе еще что-нибудь помимо переносицы!

— Феффафец!

— Да, я мерзавец, ваше величество, — холодно усмехнулся Главный Советник. — А кем я еще мог стать, служа вам?! И называйте меня как угодно, но я своей страны не продавал врагам.

— Фефьфо!

— Королева, а как ругается, — удивленно покачала головой Кириена.

— Это от шока. Болевого, — авторитетно заявила Карина и потерла вспухшую на лбу мощную шишку. — Блин! Как это трудно — быть боксером!

Уильям меж тем привычным взором окинул лабораторию, убедился в том, что она восстановлена во всей своей прежней научной прелести, и запустил механизм отладки Системы Окон.

— Кое-что стоило бы подправить, установить новую версию, перезагрузить и проверить, не виснет ли… — озабоченно бубнил ученый маг. — Но, коли время не терпит, придется довольствоваться тем, что есть…

— Уильям! — тревожно воскликнула Карина. — Ты что творишь, а? Ты и в самом деле хочешь нас отсюда вытурить?

Гогейтис посмотрел на возлюбленную больными глазами.

— Прости, Кариночка, — только и сказал он. — Это единственно правильный и спасительный для вас выход.

— Нет! — крикнула Карина и заплакала. Кириена в отличие от нее держалась без слез. Но голос ее был непривычно тих, когда она тоже сказала: «Нет», а потом мельком взглянула на герцога Рено.

— Простите меня, Кириена, — склонил голову герцог.

— И это все?! Все, что вы можете мне сказать, Главный Советник?! — Если Кириена и была возмущена, то это выдавали только слова. Лицо ее оставалось бесстрастным и холодным, как сталь клинка.

— А… — протянул герцог Рено и слегка побледнел. Но только слегка. — П-пожалуй, все, Кириена. Вот дочь взбесившегося гламура!

Последний эпитет относился к королеве Абигейл, которая принялась ожесточенно ругаться и выбиваться из цепких рук Главного Советника.

— Фуфи! Фуфи фефя, фефофяй! — кричала королева. — Фя фафрефяфю фам оффраффяфь эфихь фефзафок ф их фиры! Фя фих фафню!

— От вас уже не зависит судьба «этих мерзавок», королева, — холодно ответил герцог Рено. — И вы не сможете их казнить. К счастью.

— Я настроил, — безжизненным тоном сообщил Гогейтис. — На твой мир, Кариночка. Ты отправишься первой.

— Вот даже как? — Губы у Карины побелели.

— Да. Прости. Это невыносимо!

— Ах невыносимо?! Ладно. Куда мне становиться, господин ученый?

Гогейтис растерялся.

— Но ты хотя бы поцелуй меня на прощание, — жалобно попросил он.

— И не подумаю! — отрезала Карина. — Долгие проводы — лишние слезы. Куда вставать? Сюда?

— Меж двух зеркал, — печально сказал Гогейтис. — Прощай, Кариночка, любимая моя! Помни: я был с тобой безумно счастлив! Созерен, посмотрите, она ведь в самом деле сейчас уйдет туда! Неужели у нас нет другого выхода?! Неужели судьба не снизойдет…

— Крепись, Уильям. Это наш долг чести. Карина поцеловалась с бледной и притихшей Кириеной:

— Счастливо тебе, близняшка!

— Да благословят небеса твой путь, Карина, — только и ответила гражданка Вольной Монохроммы.

Карина шагнула к двум большим зеркалам, стоявшим под прямым углом и ждущим ее, как пасть кита ждет очередной порции планктона.

И тут…

Судьба снизошла.

Хотя сначала этого никто не понял.

Потому что произошло это слишком стремительно.

Ее Величество Абигейл Первая, Королева Тарсийского Ожерелья и Почетная Владелица Сопредельных Островов: Дормилон, Хламизил, Запперсен и Феллац выцарапалась на свободу и с безумным кличем «Фе фофволю!!!» кинулась на Карину, пытаясь оттащить ту от зеркальных дверей в мир демократической России. А Карина исключительно из чувства самосохранения пригнулась, уходя от кулаков налетевшей, как вихрь, Абигейл. И королева, не успев затормозить в своем яростном порыве, грянулась о волшебные зеркала всем телом.

И исчезла.

А в точке соприкосновения зеркал змеилась трещинами черная дырка.

И кругом — ни осколочка.

В мертвой тишине все наблюдали за тем, как по зеркалам прошла быстрая рябь и затянула дырку, словно ничего и не было.

— Я не понял, — робко подал голос очумевший от неожиданности советник Атасс. — Королева ушла в иной мир?

И тут Гогейтис очнулся.

— Да! — яростно и радостно закричал он. — Королева ушла в иной мир! И отныне да здравствуют две королевы!

С этим воплем он схватил каминные щипцы и принялся крушить свою отлаженную Систему Окон.

— Гогейтис, ты рехнулся, — сказал герцог Рено. — Что ты творишь?!

— Я отрезаю ей путь обратно! — исступленно кричал Гогейтис. — Она не вернется! Никогда!

— Болван, — ругнулся герцог. — А о том, как отправить домой Карину и Кириену ты подумал?!

— Подумал! Они никуда не уйдут! Они остаются здесь!

— Вот и прекрасно! — Карина захлопала в ладоши. — Вилли, хороший мой, иди я тебя поцелую!

Уильям не заставил себя просить дважды.

И они принялись целоваться, вовсе не обращая внимания на то, что советник Атасс на радостях мощно испортил воздух.

— Я не думаю, что это верное решение, — тихо проговорил Главный Советник, вплотную подходя к Кириене. — Нас ждет кровавое побоище у стен столицы, и нет никакой гарантии, что оно закончится нашей победой. Я предпочел бы, чтобы вы в этом не участвовали.

— Не малодушничайте, Главный Советник! — прервала его Кириена. — Я верю — нет, я убеждена — что мы справимся.

И она посмотрела на герцога сияющим взором.

— Я очень хочу, чтобы ваши слова сбылись, королева, — тихо сказал он.

— Герцог Рено! — весело крикнула Карина, высвободившись из нежных объятий Уильяма. — Неужели вы ничуточки не рады тому, что мы с Кириеной остались?!

— Рад? — удивленно переспросил Рено. — Н-не знаю. Я подумаю.

И он посмотрел на Кириену Суорд. Совершенно новым и оттого весьма загадочным взглядом.

* * *

Военный совет между главнокомандующими осаждающих столицу Тарсийского Ожерелья армий напоминал общение скорпионов в закрытой банке. Хотя поначалу все шло вполне цивилизованно. Первым слово взял благообразный адмирал Охренельсон.

— Уважаемые… кхм… господа, кхм-кхм. От имени вице-короля Славной Затумании Хваттинга Третьего я уполномочен… кхм… сделать вам заявление.

— Слушайте! Слушайте! — кричали цивилизованные завоеватели.

— Да пошел ты! — кричали уже нецивилизованные.

— Грядет… кхм… Канун Цветения элриса, — продолжал адмирал, не обращая внимания на нецивилизованные выкрики. — Для тарсийцев… кхм… это священное время. Покуда цветет элрис, они не поднимут оружия и не станут сопротивляться, поскольку боятся древнего проклятия, обязательно падающего на того, кто во время цветения элриса осмелится воевать. Кхе-кхе.

— Тут мы их и сцапаем тепленькими! — кровожадно заявил командующий войсками Хрендаредиса.

— И столица станет нашей в мгновение ока! — прибавил огня в беседу воинствующий эмамир Южного Сирака.

— Як це ж вашей?! — тут же вмешался атаман Пидзадьих Бадей. — То, пан, не красно. Уси мы вожделеемо до захвата столицы. Пшепрашам!

— Ох, вас-то мы и не спросили, захватывать нам столицу или нет! — накинулись на атамана воинственные фригидии.

— Кхе-кхе!!! — громогласно закашлялся затуманский адмирал, призывая к вниманию. — Прошу выслушать заявление его величества Хваттинга Третьего!

— Слушайте, слушайте!

— Да с какой стати!

— Пшепрашам!!!

В общем гвалте голос адмирала превратился в голосок. Но едва он заявил о том, что войска Славной Затумании первыми начнут штурм столицы и первыми войдут в нее, как на собрание пала угрожающая тишина.

— Это почему же вы — первые? — зловеще поинтересовался маститый и солидный главнокомандующий Континента Мира и Свободы. — С каких это пор Затумания претендует на господствующее положение? Уже забыли, что когда-то вы были нашей провинцией?!

— Вот еще! — побагровел адмирал. — Это… кхм… была историческая… кхм… ошибка. Но теперь мы, кха-кха, ошибок не допустим! Вице-король Хваттинг Третий имеет… кхм… письменное соглашение с королевой… кхм… Абигейл о том, что именно воинство… кхм… Славной Затуманим первым вступает в Тарск. Не встречая… кхм… сопротивления.

— Да? — язвительно спросил эмамир Южного Сирака. — А как же тогда быть с той грамотой, которую подписала королева Абигейл, соглашаясь с тем, что правоверная армия Оглуши-паши первой займет столицу Ожерелья во славу Акбара?!

— Пся крев! — выругался атаман. — Не замай, не купишь! Шо це у мене — не договор ли с королевой, щоб найкраще славным бадейцам в столицу вступити, а, панове?!

— Ах, Абигейл, ах, хитроумная негодяйка! — задумчиво протянула Главная воинствующая фригидия. — Значит, она всех нас обманула, когда предложила быть первыми. Тут что-то не так!

— Что… кхм… именно?

— Боюсь, когда мы ворвемся в столицу, нас будут ждать не сложившие оружие беспомощные тарсийцы а вооруженные до зубов наемники!

— Откуда у Ожерелья деньги на наемников?! Мне доносил их советник по финансам: казна почти пуста! — веско сказал главнокомандующий Континента.

— Зачем же вы так стремитесь завоевать Ожерелье раз их казна пуста? — язвительно осведомились представители Хрендаредиса.

— Из соображений Мира и Свободы, — выкрутился командующий Континента. — В Тарсийском Ожерелье никак не привьется демократия. Вот мы его завоюем и сразу начнем прививать. Кстати, наступающая ночь для нас является временем большого демократического праздника — Ночи Неблагодарности. И я уже отправил депешу на Континент о том, что в праздничную ночь нами взята столица Ожерелья.

— Это вы… кхм… поторопились. Кхм. Зря, кхм. У нас, между прочим, тоже этой ночью отмечается праздник — Торжество Независимости от Зависимости, ибо четыреста лет назад король Затумании Горгий Восьмой принял билль о правах на трезвый образ жизни, что было большим достижением затуманского законотворчества. Так что… кхм… придется вам… кхм… посторониться, кхе-кхе, и пропустить нас вперед. Как самых старших, кхм.

— Чего-о? — уставился на затуманского адмирала атаман Смахно. — Да древней наших Бадей и нема вотчины! Мовчи, гадмирал! У бадейцев тоже празднование нагорилкуеться: Начатки бадейской мовы! О як! Мы перши п'идем королевску хату брати!

— Если уж речь пошла о праздниках, то, по чести сказать, нам первым должно занять Тарск, ибо только в стенах завоеванного города истоверные могут завершить священный захадж и сотворить наваз. Пустите истоверных первыми! А мы за вас потом помолимся Акбару. — Эмамир Южного Сирака благочестиво свел ладони.

— Еще чего! У нас тоже праздник наступает! — воскликнула воинствующая фригидия и подтянула сползающую нагрудную повязку. — Женский День! Так что дайте дорогу дамам!

— Вы же боитесь!

— Ничего подобного! Дайте дорогу дамам, негодяи!

— Да здравствует Континент Мира и Свободы!

— Хай живе Пидзадьи Бадьи!

— Правь, Затумания!

— Ти-хо!

Это повелительно выкрикнул эмамир Южного Сирака.

— Прошу тишины, — выразительно блестя черными глазами, сказал он.

Все стихли и с некоторым любопытством поглядели на эмамира.

— У меня есть деловое предложение к вашему сообществу. — Эмамир принялся изящно перебирать сверкающие самоцветами четки. — Раз королева Абигейл всех нас обманула, пусть небеса решат, кому первым наступать на Тарск, а кому последним.

— Це ж як? — выпучился на эмамира атаман Смахно.

— Давайте бросать жребий. У меня вот и кости для этого имеются. Прошу. Кто бросает первым?

— Кхм, позвольте мне, сударь, — подхватил желтоватые игральные кости адмирал Охренельсон, — во славу Затумании. Да не отвернется от меня удача!

Адмирал потряс зажатыми в кулаке костями и изящным жестом бросил их на стол.

— Один и четыре! — объявил эмамир. — Вы занимаете пятое место, адмирал!

— Гы-гы, — глумливо засмеялся в лицо адмиралу батька Смахно и взял кости. — А ну, — сказал он весело, — побачимо, як буде перший!

Атаману выпало две двойки.

— Ось! — обрадовался он и хитро глянул на затуманца. — Поперед тебе, батько, п'идем!

За атаманом кости бросали: командующий Хрендаредиса (пятое место), командующий Континента Мира и Свободы (четвертое место), фригидия (пятое место) и даже неразговорчивый вожак полудикого, но чрезвычайно воинственного племени камедонов (пятое место).

— Благодарение Акбару, все теперь заняли должное место, — лукаво пряча улыбку в седую бороду, подытожил жеребьевку эмамир. — На первом же месте, полагаю, должны оказаться воины благословенного Южного Сирака, ибо такова воля Всемилостивого и Справедливого…

И тут на эмамира замахнулся здоровенным тесаком атаман:

— Ах ты ж жулик! Ты сам костей не кидав, гад! Чому ж ты перший, ась?! — захрипев, он умолк навсегда, так как четки эмамира вдруг оказались на атамановой шее и удивительным образом затянулись так, что батька Смахно, посинев, безжизненным кулем свалился под стол.

— Вот незадача! — сокрушенно вздохнул эмамир, легким движением руки снимая четки с задушенного предводителя бадейцев. — Но, значит, такова была его судьба. А нам надо радоваться: соперников стало меньше. Или кто-то не радуется и готов разделить участь атамана в борьбе со мной за право первого места? — Эмамир угрожающе закрутил четками.

— Ты не очень-то нас пугай, — осторожно сказал командующий Континента. — Мы уже пуганые.

— Кхм… сударь, вы не боитесь… кхм… осуждения мирового… кха-кха… сообщества за столь… кха… не совместимый с человеколюбием… кхм… поступок? — отирая испарину со лба, поинтересовался бесстрашный адмирал Охренельсон.

— Милость Акбара пребывает со мною, — пояснил эмамир. — И армия в сто тысяч сабель и копий тоже. Так что мне уже ничего не страшно.

— Как сто тысяч?! Где сто тысяч?!

— Здесь, — любезно пояснил эмамир. — У стен столицы. Им осталось только получить приказ…

— Ты не очень-то пугай, — повторился командующий Континента.

— Я и не пугаю, а открываю истинное положение дел.

— Мужчины! — с глубоким презрением в голосе заговорила воинствующая фригидия. — Вам бы только цапаться меж собой, забывая о главном! Какая разница, кто войдет в столицу первым, а кто пятым! Предлагаю объединить усилия во временном союзе и всем сразу ударить по Тарску, едва наступит Канун Цветения элриса!

Главнокомандующие переглянулись. Загадочными и ничего не выражающими были их взгляды.

— Женщина превзошла умом мудрейших, — усмехнулся эмамир. — Нам нужно объединиться. Временно. Сначала сломим сопротивление тарсийцев, а уж потом будем выяснять, кому принадлежит право триумфального шествия по улицам Тарска. Голосовать будем?

— Нет, — быстро ответил устрашенный безвременной гибелью батьки Смахно предводитель камедонов. — Как ты скажешь, так и сделаем!

Вот почему в Канун Цветения элриса у стен тарсийской столицы собрались сразу пять армий, не считая немногочисленного отряда камедонов и растерявшейся без атамана армии Пидзадьих Бадей.

Оставшиеся боеспособные тарсийцы (в их числе грозные «Кружевницы», «Повивальные Бабки» и «Ткачихи») занимали выгодные позиции на старинных стенах Тарска. Среди этого воинства носился советник Атасс и пытался всех подбодрить цитатами из древнего свитка, посвященного цветоводству:

— Не бойтесь! Вот увидите, они не посмеют напасть на людей, демонстративно сложивших оружие! А если посмеют, то на них падет проклятие цветущего элриса, и они сами друг друга перебьют! Крепитесь! Осталось недолго ждать!

Среди «Повивальных Бабок» прошел недовольный шепот, что-де не ждать надо, а самим нападать и покончить с вражьими ратями до наступления Кануна Цветения. Но их никто не поддержал — понимали, что «напасть самим» не получится — слишком малочисленной была тарсийская армия в сравнении с вражескими.

В это же время во дворце Карина и Кириена совещались с Уильямом Гогейтисом и герцогом Дюбелье-Рено.

— Вы уверены, что у нас получится все, как мы задумали, Главный Советник? — поминутно переспрашивала Кириена, и лицо ее было тревожным.

— Не беспокойтесь, ваше величество. — Словосочетание «ваше величество» герцог произносил с особым удовольствием. — Вы ведь знаете…

— Да-да… Лазутчик среди их командования. Но если его раскроют? Если ему не удастся их убедить? — Это уже волновалась Карина.

— Не удастся, ваше величество, — улыбался герцог Карине. — Он уже сделал то, что… должен был сделать.

Уильям, буквально подпрыгивающий от нетерпения, не выдержал и сорвался с места.

— Вилли, ты куда?! — закричала вслед Карина.

— На передовую!

— Какую передовую, балбес?!

— На стены столицы-ы-ы-ы! — пояснил «балбес» уже из отдаленной анфилады дворцовых покоев.

— Что с ним делать, ума не приложу, — пожаловалась Карина Кириене.

— Казни, — усмехнулась Кириена. — Ты ведь теперь тоже королева.

— Нет. — Карина задумчиво качала головой. — Тут нужны более крутые меры воспитания. Выйду-ка я за него замуж! Как только войну закончим, так сразу и выйду.

— Смею напомнить вашему величеству, что это будет неравный брак, а подобное недопустимо, — старательно пряча усмешку, сказал Главный Советник. — У Уильяма нет титула.

— Блин! Что у вас за страна такая! — возмутилась было Карина, но тут же нашлась: — А мы ему пожалуем титул. Герцог подойдет?

— Вполне. — В этот момент Главный Советник почему-то посмотрел не на Карину, а на Кириену, хотя та не проронила ни слова по поводу неравного брака.

И тут с «передовой» воротился Уильям.

— Творится нечто непонятное, — заявил он.

— А именно? — уточнил герцог Рено.

— Сражение.

— Между кем и кем? — быстро спросил Главный Советник.

— По сообщениям дозорных, похоже, что мазаки Пидзадьих Бадей колотят армию Южного Сирака, — растерянно сказал Уильям.

— Это хорошо, — задумчиво произнес герцог Рено. — Все идет, как задумано.

— Совершенно верно, сиятельный герцог! — Панель одной из стен тронного зала отъехала в сторону, и взорам присутствующих явился роскошно одетый, чрезвычайно смуглый и красивый мужчина, в котором главнокомандующие враждующих армий легко опознали бы лукавого эмамира Южного Сирака.

— А это вы, Лавдис! — Главный Советник спокойно посмотрел на него. — Приветствую вас. Ваши величества, позвольте вам представить капитана Лавдиса, начальника Розыскной службы королевского дворца.

Капитан Лавдис поклонился, достал из складок одежды большой платок и принялся ожесточенно тереть щеки.

— Прошу прощения, — извинился он перед дамами. — Но эта краска так раздражает кожу. Я еле вынес совещание! Не понимаю, как женщины ухитряются мазать подобными составами свои личики и не умирать от чесотки?

— Капитан, это вы стравили Бадьи и Южный Сирак?

— Разумеется. Согласно вашему приказу, созерен.

— Было трудно?

— Трудней всего оказалось напоить до беспамятства совершенно непьющего настоящего эмамира Южного Сирака. Но, когда это удалось, считайте, полдела было выполнено. Я оставил эмамира на попечение своих ребят, играющих роль корчмарей, сам переоделся в эмамирово платье, прихватил его четки — смертоубийственная вещица! — и действовал согласно вашей инструкции.

— Вы убили атамана бадейцев?

— Да, созерен. Правду говоря, у меня давно зрело желание как следует проучить этого негодяя за все то, что он натворил на нашей земле. Теперь его смерть — камень, брошенный в болото. Бадейцы уже лупят сиракцев, а те, ничего не понимая и потеряв своего командующего-эмамира, в ответ лупят бадейцев и заодно воинствующих фригидий.

— Сколько времени осталось до Кануна Цветения?

— Полчаса, созерен.

— Как вы думаете, капитан Лавдис, успеют они все за эти полчаса передраться?

Капитан Лавдис перестал тереть платком лицо и проговорил будничным голосом:

— Они уже передрались, созерен. Нам остается только ждать. С вашего позволения я имею честь откланяться. Мне необходимо переодеться.

— Ступайте, капитан. Мы не забудем вашего подвига.

Едва затихли шаги капитана Лавдиса, как первый дозорный прибежал к герцогу со следующим докладом:

— Армии Бадей, Южного Сирака и фригидий несут серьезные потери!

Второй дозорный доложил через несколько минут:

— Армии Бадей, Южного Сирака и фригидий отступили от стен Тарска под натиском армии Континента Мира и Свободы!

— Что это значит, Главный Советник? — изумленно спросила Кириена.

— Только то, что все идет как задумано, — загадочно заявил герцог Рено.

За дозорными явился пыхтящий и донельзя довольный советник Атасс.

— Гламур меня подери! — громогласно воскликнул он. — Это неописуемо! Они тузят друг друга не на шутку! По-моему, о том, чтобы напасть на Тарск, они и думать забыли.

— Будем надеяться, — неопределенно высказался герцог Рено.

Надеждам герцога Рено суждено было оправдаться полностью. Видимо, судьба, доселе насылавшая на Тарсийское Ожерелье лишь беды, войны и лишения, передумала творить пакости и мило улыбнулась.

Иначе как подарком судьбы нельзя назвать то внезапное всеобщее отступление враждебных армий, при этом порядком друг друга (или, лучше сказать, враг врага) потрепавших.

А может быть, все дело в том, что зацвел элрис.

Ведь древняя легенда говорит еще и о том, что во время цветения элриса смягчаются самые жестокие сердца.

Убийцы не убивают.

Грабители не грабят, а, смущенно и виновато улыбаясь, ищут нищих, чтобы оделить их уже награбленным добром.

Клеветники не клевещут, а со слезами раскаяния просят прощения у тех, кого оклеветали (при условии, что оклеветанные еще живы).

Растлители становятся целомудренными, пьяницы трезвеют, ростовщики уходят на пенсию, врачи лечат, и причем бесплатно…

И жизнь становится сказкой.

Хотя бы на то время, пока цветет элрис.

Во всяком случае, так говорится в древней легенде.

И нет никаких оснований считать, будто легенда лжет.

— Они отступили! — Столица Тарсийского Ожерелья произнесла это со вздохом облегчения и радости.

— Они отступили, потеряв командующих и большую часть личного состава, — сообщил двум королевам опьяненный удивлением дозорный, когда Кириена и Карина в сопровождении герцога Рено поднялись на стены крепостного вала, окружавшего город.

— Мы видим, — сказала Кириена.

— Как-то уж слишком легко все получилось, будто в фантастическом романе, — добавила Карина. — Р-раз — и нету врагов! И все хорошо, прямо замечательно.

— Вы этим недовольны, ваше величество? — с некоторой иронией взглянул на Карину герцог Рено.

— А идите вы, Главный Советник, знаете куда! Что у вас за манеры — вечно придираться к моим словам. Это невежливо!

— Простите, ваше величество, — смиренно поклонился Рено, но в глазах у него искрился откровенный смех.

Кириена это заметила и сказала в пространство:

— Главный Советник, а имеем ли мы с Кариной право на корону, которая, кстати, одна? Если оставить шутки, то какие из нас королевы? Да и народ этого не поймет: то была Ее Величество Абигейл, а теперь появились неизвестно откуда две… копии.

— А я думаю, народу все равно, сколько у него королев, — вклинился в разговор подошедший Уильям, — Хоть две, хоть двадцать две. Лишь бы при их правлении вышеозначенному народу жилось неплохо.

— Это как получится. — Главный Советник развел руками. — Но я полагаю, они постараются. Хотя бы из вежливости.

И он очень выразительно посмотрел на призадумавшихся о своей нелегкой судьбе двух новых королев Тарсийского Ожерелья.

— Кстати, чуть не забыл! — Герцог Рено щелкнул пальцами. — Ваши величества могут не беспокоиться о второй короне. Она уже изготовлена дворцовым ювелиром и, надеюсь, вскоре украсит голову королевы Карины.

— Королевы? — переспросила Карина. — Вы все-таки это всерьез решили? Ладно. Уильям, иди-ка сюда!

— Что, дорогая? — подскочил влюбленный Гогейтис.

Карина немедленно позаимствовала у герцога рапиру и, легонько стукнув ею по плечу Уильяма, изрекла:

— Данною мне королевской властью жалую вам, мессер Уильям Магнус Гогейтис, титул герцога! Я все правильно сказала и сделала?

— Карина, зачем мне титул?! — возопил Уильям и осекся. — Впрочем, как вам будет угодно, ваше величество.

И поклонился.

— То-то же, — изрекла Карина. — Теперь можешь на мне жениться. Если хочешь.

Герцог Гогейтис открыл было рот, чтобы ответить, но тут в храме Цветущего Элриса оглушительно зазвонили колокола.

Разнося не только по столице, но и по всему Тарсийскому Ожерелью весть о том, что элрис расцвел.

И Уильям просто молча поцеловал руку своей королеве.

* * *

Тарсийские Ночи в этот раз праздновались с особым настроением и размахом. И на это у населения Тарсийского Ожерелья было сразу несколько причин.

Первая причина касалась удивительно, сказочно быстрого завершения войны.

Вторая причина — тоже удивительно быстрого соглашения королевства с правительством Континента Мира и Свободы о взаимовыгодном сотрудничестве. Континент обязался прислать свои лучшие силы для восстановления разрушенных городов Ожерелья в обмен на исключительное право использования изобретенного Уильямом Магнусом Гогейтисом механического Вычислителя.

Третья и последняя причина касалась королев Карины и Кириены.

Герцог Рено вновь показал себя политически дальновидным человеком. И его убежденность в том, что народ примет двух нормальных королев вместо одной королевы-стервы, подтвердилась. Карина и Кириена были торжественно коронованы в храме Цветущего Элриса при большом стечении народа и столь малом количестве свежего воздуха, что обе со-правительницы едва не потеряли сознание во время коронации.

Остатки враждебных армий, не успевшие вовремя смыться с театра военных действий, бродили по окрестностям Тарска, Скедена, Элристрона и прочих крупных городов, стараясь сдаться на милость тарсийцев на взаимовыгодных условиях. Ходили слухи, что камедоны и фригидии решили объединиться и, набрав сил, вновь приступить к осаде Тарска, но, к счастью, это были только слухи.

А кто будет обращать внимание на глупые слухи и сплетни во время грандиозного и прекрасного праздника?..

— Вы позволите нарушить ваше одиночество, королева Кириена?

— А, это вы, Главный Советник! Разумеется. — Кириена покинула свою любимую укромную нишу у окна и устало направилась к трону. — У вас снова куча бумаг на подпись, герцог?

— На этот раз нет. — Герцог Рено посмотрел на свеженазначенную королеву странным долгим взглядом. — Я принес вам это. — И он протянул Кириене скромный, но удивительно изящный цветок со множеством нежных лепестков.

— Это и есть элрис? — Кириене почему-то стало трудно дышать: так бывает, когда хочешь заплакать и сдерживаешь себя изо всех сил. — Священный и чудесный цветок?

— Да.

— Вы, помнится, говорили, герцог, что тот, кто увидит цветок элриса, будет счастлив до конца дней своих. Теперь вы счастливы? — И королева прижала цветок к губам.

— Да. Да! Кириена, а вы…

— Тоже, — едва слышно произнесла Кириена и вовсе не сопротивлялась тому, что герцог Рено заключил ее в объятия.

А в потайном уголке за королевским троном Карина грозным шепотом пеняла Уильяму:

— Ты подглядываешь за ними уже целую вечность! Дай и мне посмотреть!

Уильям уступил Карине место для наблюдения, и вторая королева зашлась от восторга:

— Наконец-то! Уильям, они целуются! Вот никогда бы не подумала, что Главный Советник умеет так здорово целоваться. Вилли, не щипай меня за локоть и не ревнуй. Ты же знаешь — ты у меня самый-самый! Как думаешь, они поженятся? Хотя бы тайно, как мы с тобой?

— Вероятно, — забормотал Уильям. — Кириена что-то томно говорит, а герцог с нею соглашается. Это очень похоже на предложение руки и сердца.

— Балбес! Дамы не предлагают свою руку и сердце! Во всяком случае, первыми!

Уильям тихо захихикал:

— Вы ведь не простые дамы. Вы королевы. Вам можно все!

Карина принялась целовать своего ученого возлюбленного, не зная о том, какой на самом деле происходил диалог меж герцогом Рено и королевой Кириеной.

— Имейте в виду, герцог, как только кончатся Тарсийские Ночи, мы продолжим наш поединок! Я не люблю завершать дуэли… вничью.

— Как вничью? По-моему, на тот момент я выходил явным победителем!

— Вы себе льстите, герцог! Впрочем… Будем считать, что так оно и есть.

— Нет, ваше величество, я все обдумал и понимаю, что победили вы.

— А теперь вы льстите мне, Главный Советник!

— Разумеется. Это же в моих интересах.

— Политических?!

— Нет.

— А каких?!

— Мм… Назовем их интересами наследования короны.

— Я… я не понимаю.

Но Главный Советник прекрасно знал, что его королева сейчас очень неубедительно лжет. И потому он снова крепко поцеловал ее, прогнав прочь крамольную и неприличную в такой ситуации мысль о том, во что обойдется казне королевская свадьба.

Эпилог

— Знаешь что? Давай раз и навсегда договоримся насчет расписания правления.

— Это как?

— Ну, допустим, по понедельникам, средам и пятницам на троне сидишь ты, а я его буду занимать во вторник, четверг и субботу.

— А в воскресенье кто будет править страной?

— Хм… А никто! В воскресенье страна обойдется без правления. В конце концов, это даже невежливо-постоянно ею управлять.

— Логично. Будем вежливыми.

— Да. Самыми вежливыми королевами!

Тула

2003–2004 гг.