---

Петер Аддамс

Убийство в замке

Роман-пародия

От автора

В этой книге происходят следующие преступления: два убийства, два покушения на убийство, две кражи со взломом (совершены полицейскими служащими ЕЕ Величества), жульничество, нарушение неприкосновенности жилища, взяточничество, грубое введение властей в заблуждение по существу дела. Даже самый снисходительный судья суд вынес бы приговор о тюремном заключении общим сроком трижды пожизненно, тринадцать лет, шесть месяцев и восемнадцать дней. Эти статистические данные достаточно обоснованно раскрывают содержание и литературное значение произведения. Остается лишь предать гласности, что пришедший в упадок английский замок, в котором встречаются скорбящие наследники весьма почтенного сэра Роберта Торпа, явится местом самых запутанных и ужасных происшествий, которыми сначала несколько беспомощно занимается тучный, постоянно испытывающий жажду комиссар полиции Бейли. Эту книгу следовало бы особенно рекомендовать для чтения в приемной у зубного врача, где благосклонный читатель, который несмотря на то что, просмотрев бесчисленное множество реалистических детективных фильмов за зимний сезон телепередач, уже прошел хорошую школу, наверняка забудет о своей боли. О ценности этой книги говорит, пожалуй, и тот факт, что за это время издательство потеряло двух уважаемых редакторов, один из которых стал жертвой паралича сердца, а другой умер от смеха.

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой благосклонная публика познакомится со злополучной таверной «Кровавая кузница» в небольшом портовом городке Англии, страны, которая, как известно, определяет мировой уровень по числу преступлений и способностям своих криминалистов

Таверна «Кровавая кузница» находилась в конце главной улицы, которая вела через городок Уолс к порту. Своим названием она была обязана легенде о происходивших здесь когда-то жутких убийствах. Около трехсот лет назад некий Ричард Шеннон перестроил кузницу в таверну и занялся грабежом. Рассказывали, что вздутые от воды и обезглавленные трупы иных посетителей, заночевавших в таверне, приносило течением к прибрежным скалам. Об этом мифическом разбойнике было опубликовано даже несколько книжонок, в том числе большая поэма. Его злодеяния поддерживали славу захолустной таверны до сегодняшнего дня и делали ее заманчивой для туристов.

Билл Шеннон, последний отпрыск владельцев кузницы, был кротким, добродушным, малоразговорчивым человеком, но обладал здоровой коммерческой смекалкой. Он позаботился о том, чтобы зал таверны был оборудован в духе семейных традиций. Стены и потолок были покрыты копотью. Цепи, колеса и клещи художественно оформляли помещение. Они были выкрашены коричневой краской, что производило впечатление то ли ржавчины, то ли невинно пролитой крови.

Когда какой-либо приезжий спрашивал, действительно ли триста лет назад таверна выглядела так же, как сегодня, лицо Шеннона принимало задумчивое выражение и он искренне заявлял:

— Нет, сэр, не совсем триста, но то, что так было по меньшей мере двести семьдесят пять лет назад, — за это я готов поклясться на огне. — Он вытягивал свою руку с толстыми пальцами в сторону камина, который был не настоящим, а представлял собой кузнечный горн с мехами, какие можно встретить в старых кузницах.

В присутствии Дороти Торп хозяин никогда не осмеливался связывать известность своей таверны с подобными историями. Она обладала подлинно английской трезвостью, критическим складом ума и нередко ядовитым юмором. Даже когда Шеннон доходил до самого главного в своем увлекательном рассказе, а именно о том, как отпрыски его предков играли с отрубленными головами, приговаривая: «Продаю свеклу — сколько даешь», он прикусывал язык, если в дверях неожиданно появлялась тощая фигура леди Дороти Торп.

— Ты неплохо морочишь голову, Билл, но тебе не хватает исторических познаний, чтобы казаться правдивым, — резко обрывала она трактирщика. Не зря же до замужества она была учительницей в Уолсе. — Ведь игру «продаю свеклу — сколько даешь» мы с тобой сами выдумали, когда протирали штаны за партой воскресной школы.

В таких случаях простодушный трактирщик замолкал. Он приносил Дороти Торп напиток, который она принимала как лекарство для желудка вот уже двадцать лет. Коктейль был весьма своеобразен. Даже у старого морского волка, который одним глотком осушит стакан, перехватило бы дыхание. Он состоял из пивной кружки чистого виски, в который добавлялись половина чайной ложки черного перца, яйцо, мускат и щепотка соли.

Пополудни, когда началась наша история, Дороти Торп пропустила два стакана этого дьявольского напитка, как его называл Шеннон. За несколько часов до этого в каменистой земле старого кладбища Уолса она похоронила своего мужа. Одетый еще во все черное, Шеннон был одним из участников похорон. Но только сейчас он принялся изливать свои чувства:

— Хотя я почти не знал сэра Роберта, я ощущаю, как во мне растет чувство глубокой печали…

— Перестань печалиться, — прошипела в ответ Дороти. — Так же как и я, ты знаешь, что эта смерть не была для меня болезненной утратой, напротив, это радостное событие. Человек, который тридцать лет назад своими офицерскими манерами и усами заставил меня забыть, что я обладаю весьма здравым и критическим умом, жил на тридцать лет дольше, чем было нужно. О, если бы он на следующий же день после нашей свадьбы свалился с лошади или утонул! Любая другая естественная или неестественная смерть меня бы тоже устроила.

Вдове было за пятьдесят. Она была тоща, но не без своеобразного шарма. Ее здоровые белые зубы немного выдавались вперед, и, когда она смеялась, Шеннон всегда слегка вздрагивал, ему казалось, что она укусит его за палец.

— Если ты говоришь серьезно, то я не понимаю, почему ты так долго ждала, — заметил кроткий отпрыск кровожадных головорезов.

— Всерьез ли я говорю? Еще бы! Эх, ты, лысина на двух ногах, — вставила Дороти. — И уж поскольку мы с тобой с детства совершали преступления, когда обирали огород священника, я хочу тебе признаться.

— Пожалуйста, не надо! — Шеннон поднял руки вверх, словно он хотел заткнуть себе уши, заранее зная, что если Дороти Торп начнет свои излияния, то он попадет в незавидное положение.

— Ну почему же нет, тебе я доверяю. — Дороти показала свои зубы. — Мой муж умер совсем не от эмболии легких. Я была провидением, которое помогло ему покинуть земную юдоль. Тебе я открою секрет, почему я его убила. — Она так по-дружески улыбнулась Шеннону, что холодок пробежал по его спине. — Тебе известно средство для уничтожения насекомых-вредителей под названием «Мгновенная смерть»? Достаточно одного пакетика, чтобы очистить целый морген поля от всех насекомых, полной столовой ложки — чтобы отправить на тот свет дюжину людей. И по тому, как ты таращишь на меня глаза, я вижу, что в тебе пробудилось любопытство узнать, почему я это сделала.

— Да, мне действительно это интересно.

— Этому горькому пьянице, который называл себя баронетом Торпом и который за всю свою жизнь и пальцем не шевельнул, чтобы сделать что-нибудь стоящее, кроме как ковырять в носу, везло в жизни, как дураку в сказке. Два года назад ему всучили пачку африканских акций, стоимость которых была равна примерно пачке старых газет. И что же случилось однажды? Стоимость этих акций подскочила с головокружительной быстротой. В одном из забытых всеми районов Африки были найдены залежи алмазов величиной с грецкий орех. Их можно было собирать мешками. Так я стала сегодня миллионершей и мечтаю вовсю насладиться жизнью, используя каждый предоставившийся мне случай. Повторить! — крикнула она, брезгливо прикасаясь к пустому стакану.

И хотя Шеннон слишком хорошо знал свою подругу детства и ее манеру шутить, на этот раз в его голове возникло смутное подозрение, что невероятное признание не так уж и невероятно, как оно прозвучало.

Между тем в таверне собрались посетители, очевидно туристы, которые хотели насладиться ее атмосферой, наводящей ужас. Шеннону нужно было их обслужить. Гости, как обычно, задавали весьма примитивные вопросы: «Этими пилами обезглавливали людей?» или «В этом кузнечном горне жарят их?» Но сегодня Шеннон отвечал довольно скупо. Его взгляд то и дело останавливался на вдове-убийце, которая благодаря столовой ложке яда для насекомых стала миллионершей.

Когда Шеннон снова подсел к Дороти, она кротко улыбнулась.

— Знаешь, Билл, каковы теперь мои планы?

— Отремонтировать замок и…

— Сначала я поеду в Кению охотиться в сафари на львов. Затем хочу посмотреть, как русские исследователи выращивают помидоры на Северном полюсе. После этого я отправлюсь во Флориду и научусь кататься на водных лыжах. Если мне встретится настоящий мужчина, может быть, я еще раз выйду замуж, чтобы вместе поехать в Канаду ловить форель.

«Она смеется надо мной», — подумал не без оснований друг детства и спросил:

— А скажи, нет ли, кроме тебя, других наследников?

— Слава богу, нет! — ответила она с чувством глубокого удовлетворения.

В этот момент в таверну вошел почтенный пожилой человек. На нем был черный котелок, черный костюм, начищенные до блеска черные ботинки, а в руке черный зонт. Даже борода у него была черная.

С подчеркнутым достоинством он подошел к Дороти Торп, с не меньшим достоинством поклонился и представился:

— Гарольд Фишер.

Дороти изучающе посмотрела на незнакомца, затем подмигнула левым глазом, подняв правую бровь.

— Мне кажется, я вас где-то видела, — сказала она не очень уверенно.

Человек в черном, назвавшийся Фишером, кивнул.

— Я имел честь присутствовать на похоронах вашего супруга сэра Роберта.

— Это и видно. Вы что, искупались в черных чернилах?

Фишер попытался улыбнуться:

— Есть страны, где на похороны одевают все белое, украшают себя цветами и идут за гробом танцуя. Например, на Яве. — И затем добавил: — К сожалению, мы находимся не на Яве.

— Вот именно. — Дороти Торп пригубила свой напиток. Осенившая ее мысль камнем легла на сердце, и она решила спросить:

— Вы случайно не родственник моего мужа?

— Нет, такой чести я не удостоен.

— Отвечайте как человек и не торчите здесь как черный ворон, — напустилась вдова на человека в черном: — Вам что-нибудь угодно? — И, не давая гостю раскрыть рта, добавила: — Если вы представляете Общество друзей бродячих собак и кошек или секту, члены которой блуждают по ночам в ночных рубашках со свечой в руке, то возвращайтесь домой и передайте своим братьям, что им у меня нечего искать.

— Я пришел по поводу ваших роз, леди Торп, — сказал Фишер, не обращая внимания на ее слова. — Если вы позволите заметить, ваши розы бывают летом в самом жалком состоянии. Говорят, что на них больше цветочной тли, нежели листьев, а клумбы с гвоздиками не отвечают, видимо, больше уровню замка Карентин.

— Короче, вы — садовник?

— С вашего позволения, да. Я прочитал ваше объявление и приезжал сюда на прошлой неделе. Это было в день смерти сэра Роберта. Если вы позволите, то я хотел бы поговорить с вами.

— Покажите мне ваши рекомендации.

Фишер церемонно достал свое портмоне и так же церемонно выложил на стол документы.

Дороти Торп взглянула на бумаги и равнодушно отодвинула их в сторону.

— Я и так знаю, что там написано: порядочный, трудолюбивый, надежный, преданный, обладающий чувством долга, готовый на жертвы, аккуратный. Ведь в противном случае вы не выложили бы передо мной эти бумажонки, не так ли?

Человек в черном не ответил.

— Ну ладно, я беру вас. Мой сад каждый год кишит насекомыми, они пожирают розы и капусту, — сказала она решительно.

— Против этого бича имеется лишь одно испытанное средство — яд для насекомых «Мгновенная смерть», — сказал садовник, причем на его лице не дрогнул ни один мускул.

Шеннон, проходивший в это время мимо стола, за которым сидела Торп, вздрогнул при упоминании средства для уничтожения насекомых. Ему на ум пришла ужасная мысль. Он испугался за свою жизнь. Предчувствие подсказало ему, что сэр Роберт не единственная жертва в этом доме и что традиция «Кровавой кузницы» возродится в замке леди Торп.

ГЛАВА ВТОРАЯ,

в которой садовник, принятый на работу скорбящей вдовой весьма уважаемого баронета Роберта Торпа и великолепно разбирающийся в ЯДАХ ДЛЯ РАСТЕНИЙ, проявляет и другие недюжинные способности. Это вновь подтверждает истину о том, что при подборе ПРИСЛУГИ никто не гарантирован от неожиданностей

Первое время было тихо и ничто не грозило нарушить мир в замке Карентин. Резиденция Торпов — смешение по крайней мере трех-четырех архитектурных стилей — представляла собой тронутое временем, неприглядное здание, которому можно было лишь пожелать стать жертвой землетрясения. Поскольку духи уже длительное время сопротивлялись и не выполняли в нем свои обязанности наводящих ужас призраков, то и в этом отношении все было спокойно.

Даже погода, которая до этого была туманной, пасмурной и дождливой и тем самым климатически обусловливала преступления, и та одумалась. Небо прояснилось, весеннее солнце сияло как свеженачищенная латунная лампа; ночи были теплые, на кустах и деревьях лопнули клейкие почки, и желтоватая, почти прозрачная зелень появилась на ветвях.

Фишер, стремясь привести парк замка в должный порядок, работал с утра до ночи. Он так старательно выполнял свои обязанности, что даже экономка дома Патриция Хайсмит вынуждена была признать, что новому садовнику нельзя отказать в прилежании и усердии.

— С этим я согласна, — говорила она, — но со всем другим нет.

Дороти, которая сидела с ней за карточным столом в зале, сказала:

— Тебе ничего не нравится из того, что я приобретаю. Идет ли речь о таксе Аполло, или о велосипеде, который я купила на прошлой неделе, или о новом садовнике.

— Вы, как всегда, смеетесь надо мной, если я вижу все в мрачных красках. Но разве я не оказывалась всегда права, — парировала полная дама. — Велосипед стоит в гараже весь разбитый. А что сталось с Аполло? Он передушил всех кур в округе, и вы нажили себе за один месяц больше врагов, чем за последние десять лет. И в отношении Фишера, который выдает себя за садовника, я окажусь права. И если я, бедная, несостоятельная вдова, говорю, что он разбойник, головорез, убийца и поджигатель, то говорю правду, и только правду, клянусь честью. — В знак своего глубокого убеждения Патриция подняла вверх три пальца и озабоченно спросила: — Вы действительно убеждены в том, что не осталось других наследников?

— Я прожила с этим слабоумным пьяницей двадцать девять лет, семь месяцев и двенадцать дней, и, наверно, мне лучше знать, что я единственная наследница. Конечно, не исключено, что может появиться какой-нибудь проходимец-вымогатель наследства, чтобы отобрать у меня часть заработанного столь тяжким трудом состояния. Но ты знаешь меня: он не получит ни единого шиллинга.

— Когда будет вскрыто завещание?

— Сразу же, как только этот Локридж, который выдает себя за адвоката и постоянно ездит в Лондон, ища там непристойных развлечений, опять вернется в Уолс. Я надеюсь, что это произойдет уже завтра.

Патриция, которой обычно даже на безоблачно-голубом небе виделись облака, на этот раз решилась защитить адвоката.

— Когда лежишь на операционном столе и тебе вскрывают живот, то я бы не назвала это развлечением. — И после некоторого раздумья она добавила: — На всякий случай я включу вас сегодня вечером в свою молитву, чтобы вы были единственной наследницей.

— В таких делах человеку не поможет никакой бог. Он должен сам знать, как себе помочь. — Дороти кивнула в сторону книжной полки. — Видишь книгу профессора Стюарда «Наиболее известные в мировой истории случаи убийств путем отравления, которые никогда не были доказаны»? Ты даже не представляешь себе, что можно натворить с помощью нескольких грибов или банки порошка для уничтожения насекомых.

Патриция посчитала христианским долгом осенить себя крестом.

— Нет, миссис Торп, это нехорошо. Такому убийце, как Фишер, можно разрешить все, потому что он по натуре преступник. Но даме вашего положения не должны приходить в голову такие мысли.

— Нам надо в ближайшие дни обязательно отремонтировать камин в моей комнате, — ответила на это Дороти Торп. — При сильном ветре из трубы в огонь падают камни. Так можно однажды ночью и сгореть заживо.

— Я видела, как он делал почтовые конверты. — Патриция не давала сбить себя с толку. — Он делал их с такой ловкостью, что я ужаснулась.

— Что он делал? — спросила Дороти удивленно.

— Он пришел ко мне на кухню и спросил, нет ли у меня нескольких конвертов. Я ответила, что нет. Он так ехидно ухмыльнулся, как будто думал, что у меня их целый ящик. После этого он пошел в свою каморку, я за ним. Что же я увидела через замочную скважину? Он взял лист бумаги и свернул его в конверт с такой быстротой, что у меня перехватило дыхание. С такой же ловкостью он склеил его. Тогда я сказала себе: «Патриция, в нашем доме появился убийца!»

— И все потому, что он так ловко сделал конверт? Мне кажется, это слишком надуманно.

— Нет, это не так, если учесть, что определенные способности приобретаются только в результате многолетних навыков.

— Ты считаешь, что он сидел в тюрьме?

— А взгляд, а выражение лица! Лицо его вдруг перекосилось, стало угрюмым, полным ненависти, как будто он хотел откусить у кого-то палец. Наверно, у тюремного надзирателя. А цвет его лица? Очищенная картофелина и та содержит в себе больше крови, чем он. Это результат, что он многие годы не видел солнца и света.

— Может быть, ты и права, — согласилась Дороти. И тут она сказала фразу, от которой лицо Патриции побелело и превратилось в очищенную картофелину: — Иди и приведи его сюда. Мы должны все выяснить.

— О нет, я не могу! — сказала Патриция категорически. — Если потом я столкнусь с ним одна в темной комнате или в коридоре, он меня…

— Сейчас светит солнце, везде светло, даже в подвале.

— И все же…

— Патриция, немедленно приведи ко мне садовника!

Глубоко вздохнув, будто она идет на плаху, Патриция вышла из зала и вскоре вернулась с Фишером.

На Фишере был серый жилет и серые брюки, его черные с проседью волосы были тщательно расчесаны на прямой пробор. Вообще он больше походил на степенного дворецкого, нежели на копающегося в земле и цветочной тле садовника.

Дороти ткнула пальцем в лист бумаги, который она положила на стол:

— Сверните его в конверт!

Фишер свел на лбу свои черные брови. Патриция прижала правую руку к сердцу, когда он бросил быстрый и, как ей показалось, угрожающий взгляд в ее сторону. По его бескровным губам скользнула злобная улыбка. И действительно, не прошло и трех секунд, как лист бумаги превратился в конверт.

— Где вас этому учили? — Дороти осторожно коснулась конверта кончиком пальца, как будто она нажимала на взрыватель неразорвавшейся бомбы.

— Мой покойный отец, смею заметить, имел небольшую картонажную мастерскую. Я мог бы, если мне любезно разрешат, показать также, как в считанные секунды клеят пакеты и другие бумажные изделия.

— Вы никогда не сидели в тюрьме или другом подобном заведении? — спросила его Дороти без обиняков.

Фишер повернулся к Патриции Хайсмит и спросил в свою очередь:

— Это выдумала глупая особа, которая всегда сопит за дверью у замочной скважины?

— Я не глупая особа, — возразила возмущенная Патриция.

Фишер не удостоил ее больше вниманием.

— Позвольте мне удалиться, миледи? Перед ужином я обычно прочитываю несколько страниц Библии. — Фишер поклонился и вышел свойственной ему гордой походкой.

Патриция опустилась на стул, достала носовой платок и начала сморкаться, что было признаком того, что слезы уже дошли до кончика носа и только благодаря железной выдержке ей удавалось сдержать рыдания.

— Могу голову дать на отсечение, что мое подозрение оправданно. Я обладаю здоровым чутьем.

— Оставь свою голову в покое, а то действительно потеряешь ее. Это подсказывает мне мое здоровое чутье, — сказала Дороти, дав понять, что разговор окончен, и вышла в парк.

С заходом солнца стало так же прохладно, как было утром, и она приказала Патриции зажечь в спальне камин.

Вечером Дороти отказалась от обычной игры в карты и сразу же удалилась в свою комнату. В Уолсе она приобрела несколько книг и собиралась почитать в тишине.

Еще не было и десяти часов, когда Дороти отложила в сторону роман Фолкнера «Мошенники» и, усевшись перед туалетным зеркалом, намазала лицо ночным кремом. Настроение у нее было чудное. На что бы она ни смотрела — на свое отражение в зеркале, серебряную сигаретницу, горящий в камине огонь или светлое пятно на стене, где раньше висел портрет ее усопшего мужа, — повсюду ей казалось, что невидимая рука выводила: двести десять тысяч фунтов стерлингов, единственная наследница — Дороти Торп. Она удовлетворенно вздохнула. Ей казалось, что стоит лишь глубоко втянуть в себя воздух, чтобы сразу же стать невесомой и вылететь через окно на улицу. Так легко было у нее на душе.

Вскоре Дороти легла в постель и погрузилась в глубокий, здоровый сон человека, совесть которого не отягощена грехами, даже если он и совершил проступки, которые не согласуются с десятью заповедями и тринадцатью тысячами семьюстами восемнадцатью параграфами английского уголовного кодекса.

Ей снилось, как покойный муж щекотал в ее носу ершиком для чистки трубки. Хихикая, он говорил, что его смерть обойдется ей дорого. Несколько раз чихнув, она наконец проснулась.

В комнате стоял едкий дым. И не успела она еще прийти в себя, как в углу, где находился камин, раздался страшный грохот. В него свалились камни. Тлеющие угли глядели из темного угла, как злые глаза, язычки красного пламени разгорались, сливались и ползли все ближе к кровати Дороти.

Не понимая, что происходит, она уставилась на огонь. Наконец, придя в себя, выпрыгнула из кровати и побежала к двери, судорожно нащупывая ручку и ключ. Наконец ей удалось обнаружить ручку, но ключа на месте не было. И как она ни дергала, дверь не открывалась.

Дороти начала барабанить кулаками по двери, кричать во весь голос, но никто не откликнулся.

Между тем пламя уже лизало сервант слева от камина, загорелась портьера. Страшная мысль осенила Дороти: «Если меня будут хоронить в семейном склепе рядом с ним, то гроба не потребуется. Для моих останков достаточно будет пакета фирмы „Вулворт“».

Дороти метнулась к окну и открыла его. Воздух освежил ее, но а помог разгореться пламени, которое разрасталось с угрожающей быстротой. Помещения старого замка были в основном отделаны деревом, и поэтому не потребовалось бы и получаса, чтобы он весь сгорел.

Дороти снова закричала, но ответом было безмолвие. До земли было метров шесть-семь, Дороти влезла на подоконник и хотела спрыгнуть вниз, но, взглянув на землю, поняла, что окончательно погибла. Под окном лежала борона, зубцы которой, словно зубы акулы, только и ждали ее. Ведь борона обычно лежит у ворот, мелькнуло у нее в голове. Как же она оказалась под моим окном?

— Помогите! — крикнула она в ночную тьму. Ей показалось, что она слышит далекий шум мотора. Треск горящего дерева заставил ее оглянуться. В багровом отблеске огня она увидела человека, который назывался Фишером и служил у нее садовником. На нем была длинная ночная рубашка, но, как всегда, он был полон достоинства. Даже пожар не мог вывести его из равновесия.

— Какой пожар, просто жуть, — сказал он степенно. — Сейчас прибудут пожарники.

Повернувшись к Дороти спиной, он ушел, оставив ее у окна. Когда Фишер вновь появился с пальто через руку, она хотела броситься к нему. Полкомнаты было объято огнем, но Фишер не спеша подошел к Дороти и протянул ей пальто. После того, как она накинула его поверх легкой ночной рубашки, Фишер взял ее на руки и вынес, как будто она была напольными часами или другой мебелью.

Когда Дороти, еще не совсем придя в себя, вошла в зал, там уже были пожарники, которые раскручивали шланг, чтобы подобраться к очагу пожара.

Патриция спала в своей комнате, возле кухни, заткнув уши воском, потому что не выносила шума. Она не слышала, как Дороти звала на помощь. Наконец, проснувшись, она повела Дороти на кухню, заварила ей горячий мятный чай и положила к ногам бутылку с горячей водой.

— Ночи очень холодны, вы можете подхватить воспаление легких.

Дороти не слушала ее. Мысль о том, что сталось бы с ней без помощи Фишера, не покидала ее.

— Капитан пожарной команды вернул ее к действительности, он сообщил, что опасность миновала.

— Мы установили причины пожара. Удивительно, что камин давно не обрушился.

Дороти ответила язвительно, что лишь завтра она получит в наследство необходимые средства, чтобы капитально отремонтировать замок. И тогда она, конечно, пригласит его проверить все камины и трубы.

Капитан не нашелся что ответить, отдал честь и вышел. Судя по шуму моторов, пожарные машины уехали. Дороти и Патриция остались на кухне, Фишер что-то делал на первом этаже.

— Патриция, мне страшно, — сказала Дороти. — Если бы не наш Фишер…

— Наш Фишер! В этом убийце-поджигателе вы узрели своего ангела-спасителя! — Патриция понизила голос. — Я готова облысеть и ослепнуть, если не он устроил этот пожар.

— Что за чепуху ты мелешь, — возмутилась Дороти.

— Совсем не чепуху, — ответила Патриция. — Это он разрушил камин, но, как только услышал, что подъехали пожарники, спас вас. Вы знаете, нечему так быстро приехала пожарная команда? Я, правда, всего лишь бедная, несостоятельная вдова, однако последнее время я догадывалась, что это чудовище замышляет что-то недоброе. Я пыталась понять, что бы это могло быть, и мне стало ясно, что такой убийца-поджигатель, как он, способен на все. Я позвонила своему племяннику Патрику и рассказала ему, что какая-то фигура в темном уже несколько дней бродит вокруг замка. Патрик в бинокль наблюдал за замком и сразу же известил пожарных.

— Ты сумасшедшая, Патриция! — Дороти засмеялась, но, неожиданно посерьезнев, сказала: — Не пойму только, как борона оказалась под окном. Ведь она всегда стояла у парапета. — Дороти вспомнила, что борона находилась там и вечером, когда она возвращалась с прогулки.

— Пойдем, мне нужно кое-что выяснить.

— Сейчас, среди ночи? Лучше бы вы шли спать.

Дороти пропустила совет мимо ушей и вместе с Патрицией через черный ход вышла во двор.

Она не поверила своим глазам. Бороны под окном не было, хотя она могла поклясться, что видела ее там. Борона была на своем обычном месте!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

в которой замок Карентин становится местом нашествия крайне странных фигур, которые, к раздражению его хозяйки и ее экономки Патриции Хайсмит, этой бедной вдовы, хотят поселиться в замке на длительное время

На следующий день опять светило солнце, и прошлая ночь показалась Дороти лишь страшным сном. Только неприятный запах пожарища убеждал ее в том, что события этой ночи были действительностью.

Она тщательно приоделась, никто не должен был заметить, что пережитая опасность сильно отразилась на ней.

— У меня сегодня прекрасное настроение, — сообщила она Патриции, которая принесла на террасу завтрак. — Когда придет Локридж, приведите его ко мне.

В тот момент, когда она собиралась взяться за второе яйцо, из-за куста вынырнул высокий человек лет шестидесяти, типичная карикатура на бывшего офицера колониальных войск. Он выглядел так, как и должно было быть: седые, расчесанные на прямой пробор волосы, глупый взгляд вытаращенных глаз, нос крючком, пожелтевшие от никотина усы, торчащий подбородок, жилистая шея, плоская грудь, длинные тощие ноги. Войдя на террасу, он несколько раз многозначительно хмыкнул, затем крякнул и поклонился, как деревянный солдатик, так что, казалось, был слышен скрип его позвоночника.

— Полковник Гарри Декстер, — представился он. Молча наблюдавшая за ним Дороти почувствовала, как в ней заговорило седьмое чувство. Несмотря на только что выпитый горячий кофе, она ощутила в животе странный холодок. Ее губы сжались в тонкую нить.

— Что вам угодно? — спросила Дороти недружелюбным тоном.

Полковник рассмеялся и многозначительно сказал:

— Я прибыл прямо из Адена. Самолетом.

Дороти мгновенно парировала:

— Тогда, знаете что, убирайтесь-ка вы самолетом в свой Аден. Таких типов, как вы, я не выношу. — В ней заговорила будущая миллионерша, которая могла себе позволить свободно высказать свои мысли и чувства.

— Скажите, это замок Карентин? — прокартавил полковник.

— Какое вам деле до этого? — Дороти явно теряла самообладание.

— Какое мне дело? — Полковник удивленно посмотрел на нее. — Я наследник покойного сэра Роберта Торпа, девятый баронет Карентина, и я намереваюсь поселиться здесь. В 11 часов прибудет адвокат для передачи мне наследства.

Дороти Торп никогда за словом в карман не лезла, но здесь она потеряла дар речи.

Придя в себя, она обрушила на Декстера гром и молнии:

— Если здесь и есть кто-нибудь из наследников моего мужа, то это только я, слышите вы, старый щелкунчик. Ну, а теперь убирайтесь отсюда, иначе я спущу на вас собак.

Дороти, взяв два пальца в рот, издала такой пронзительный свист, что смолкли не только радостно щебетавшие птицы, но вздрогнул и полковник. Не обращая внимания на полковника, Дороти скомандовала:

— Каро! Хассо! Лойд! — Дружелюбно улыбнувшись, она добавила: — Это доги чистокровной породы. У них на совести по крайней мере восемь человек, которым они перегрызли горло. Об этом сказано в их родословной.

Полковник, на совести которого, вероятно, было больше восьми человек, не стал ждать появления трех бестий. Он попятился назад, затем резко повернулся и помчался к воротам, словно собаки уже хватали его за тощий зад.

На террасе появилась Патриция, удивленно спросив:

— Почему он удирает? Полковник произвел впечатление весьма изысканного человека, когда интересовался вами. Настоящий джентльмен, таких нынче едва ли встретишь.

— Пошел он к черту, твой приятный джентльмен. Он собирается поживиться за наш счет. Если он окажется прав, то я уже никогда не покатаюсь на водных лыжах в Майами и не поохочусь на львов в Кении. А ты так и останешься бедной вдовой.

— Я знаю очень хорошее средство от головной боли, — сказала Патриция заискивающе, но сразу же умолкла.

Перед террасой появилась тощая женская фигура. На ней была серое, закрытое до шеи платье и надвинутая на лоб черная соломенная шляпа, а на ногах высокие ботинки на шнуровке, как будто эта дама собиралась начать восхождение на вершину Эвереста.

Не успела Дороти спросить, что угодно этому страшилищу, как та исторгла пронзительным голосом:

— Это замок Карентин? Я Стелла Грэди, наследница сэра Роберта Торпа.

Дороти пристально взглянула на пришелицу и, покачав головой, ответила:

— Нет, это не замок, это сумасшедший дом Карентин, частная лечебница для особо тяжелых больных.

Увидев, что глаза Стеллы Грэди расширились от страха и в них промелькнула искорка недоверия, Дороти хладнокровно продолжала:

— Наши пациенты относятся к числу состоятельных людей лучших слоев общества и представляют собой особо тяжелые случаи: 70 процентов — убийцы, 20 процентов — нарушители нравственности и морали, 10 процентов — садисты и 1 процент — содомиты. Мы вынуждены напяливать на них смирительные рубашки и затыкать рты кляпом. Поэтому их не видно и не слышно, но иногда кто-нибудь вырывается, и уж тогда… Вон там за углом находится кладбище, треть свежих могил — это наш персонал. — Войдя в раж, Дороти спросила у Патриции: — Сестра Патриция, вы уже проверили, получил ли сегодня лорд Ганингем инъекцию морфия и шампанское? — Обращаясь к Стелле Грэди, Дороти продолжала: — Он откусывает у своих спящих подруг пальцы на ногах.

Грэди, не дослушав до конца, помчалась прочь так, как будто ей угрожала смертельная опасность, и мгновенно скрылась.

Дороти взглянула на часы.

— Через четверть часа станет известно, кто в самом деле сошел с ума, эти двое или я.

Патриция, восседавшая на плетеном стуле, кивнула в знак согласия, решив, что все, что несет Дороти, — это результат прошедшей ночи. Может быть, еще удастся исцелить Дороти.

Светило солнце. Нежно щебетали птички. В траве прыгали кузнечики. Распускались бутоны. Но темная власть наследства заманивала в свои сети еще одну жертву.

— Взгляните, еще кто-то идет, — прошептала Патриция.

Новый пришелец был маленького роста, с высоким лбом и огромной копной рыжеватых волос. Он громко разговаривал сам с собой, энергично жестикулируя, и, поравнявшись с террасой, сел на парапет, широко расставив ноги. Достав из кармана кусок мела, он начал выводить формулы и цифры на большой каменной плите. Неожиданно пришелец взглянул на женщин.

— Вы кто, собственно будете, мои дорогие? Вам что-нибудь нужно?

— Я подозреваю, что вы тоже один из наследников моего мужа? — спросила Дороти.

— А кто ваш муж? — Странный гость снова уставился на свей формулы.

— Вот уже неделя, как он лежит в фамильном склепе Торпов.

Маленький человек с рыжеватой гривой сосредоточенно подумал и сказал:

— Если я сделаю на цилиндре затвор, то тиканье часов произведет на кур электромагнитное действие и они будут нести яйца точно по графику. Это было бы колоссальным преимуществом для птицеводства Англии, и мы смогли бы по крайней мере в этой области вновь играть на мировом рынке ведущую роль. — Рыжеволосый вдруг насторожился. — Вы сказали Торп? Это имя мне, кажется, знакомо, дорогая, но я не могу вспомнить, кто носит это имя. Разрешите представиться: доктор Эванс.

Он встал, слегка поклонившись, пожелал доброго утра и удалился.

Но не успел он дойти до чугунных ворот, как столкнулся с группой из трех человек, которые шли в замок.

Во главе группы торжественно шествовал адвокат Локридж, человек почти двухметрового роста с блестящей, как зеркало, лысиной. Справа от него вышагивал полковник Декстер, а слева девица в альпинистских ботинках.

Когда погруженный в свои мысли маленький человек чуть было не врезался головой в живот адвоката, началась сумятица. Адвокат схватил за руку доктора Эванса и потащил его с собой.

Еще до того, как группа достигла террасы, Дороти Торп поднялась ей навстречу, готовая к отпору.

Локридж с цилиндром в руке, склонив позолоченную солнцем лысину, картавя сообщил, что он хотел бы вскрыть завещание и будет обязан леди Торп, если она предоставит для этой цели соответствующее помещение.

Дороти указала на дверь террасы, которая вела в зал, вошла туда первой и предложила всем сесть.

Ни Дороти, ни гости не заметили, что из-за изгороди за ними еще с утра наблюдает какой-то человек. В одной руке он держал лейку, а в другой — средство для уничтожения насекомых «Мгновенная смерть».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

в которой ВСКРЫТИЕ ЗАВЕЩАНИЯ разрушает планы леди Дороти покататься на водных лыжах в Майами или поохотиться на львов в Кении. И все же читатель проявит свое крайнее недовольство тем, как она стремится найти НЕЗАКОННЫЕ средства, чтобы избавиться от своих обязательств хозяйки замка

Локридж сел за карточный стол, достал с миной лорд-канцлера запечатанный конверт, сорвал сургуч и многозначительно посмотрел на собравшихся, словно он был властителем их судеб и благополучия.

— Позвольте огласить последнюю волю сэра Роберта Торпа, — обратился он торжественно к собравшимся.

— В принципе проблема совершенно проста, — прервал его доктор Эванс, обращаясь к Дороти. — Еще Павлов в России экспериментально доказал реакцию животных на электрические шоки. На этом и покоится принцип действия моего электродинамического аппарата яйценоскости.

— Это интересно, — прошептала Дороти, — но не находите ли вы, что нам следует сначала послушать, что скажет Локридж? Разве вы не видите, какую мину он строит? Как курица, которая хотела бы снести яйцо, но у нее не получается, потому что ей не хватает электродинамического шока.

— Вы это серьезно? — спросил Эванс и с любопытством взглянул на адвоката.

Большой кадык на тощей шее Локриджа ходил вверх и вниз, и только великолепное самообладание английского адвоката победило в нем негодование.

— Господа, прошу внимания. — Он несколько раз неодобрительно кашлянул и начал читать завещание.

«Перед тем как объявить свою последнюю волю, я хотел бы посвятить несколько слов моей любимой, верной супруге Дороти. Дорогая Дороти, ты всегда была для меня хорошей и заботливой женой. Ты всегда оказывала мне помощь, которую может ожидать муж от своей жены, особенно если она обладает такими высокими душевными и моральными качествами, как ты. Тридцать лет ты беззаветно прожила со мной, и теперь, когда в мои последние часы я думаю об этом времени, я могу сказать лишь одно: черт побрал бы тебя со всеми твоими добродетелями, твоим превосходством и твоим вечным всезнайством. В течение тридцати лет, пока я жил с тобой, даже когда ты четыре месяца находилась в Норвегии, моя совесть была неспокойна. Я никогда не мог выпить лишнего виски (и все-таки я это делал!), никогда не мог поставить более десяти фунтов на собачьих бегах (и все-таки я это делал!), никогда не мог позволить себе немного удовольствий за десять шиллингов на площади Пиккадилли (и все-таки я это делал!), никогда не мог играть на бирже (и все-таки я это делал!). Но теперь, когда я от тебя скоро навсегда освобожусь, мне не хотелось бы скрывать, почему я в последние дни несколько раз приглашал к себе этого лысого самодовольного хлыща Локриджа. Все это время я думал о том, кому можно было бы завещать двести десять тысяч фунтов, чтобы насолить тебе, дорогая Дороти. Я думал о Союзе старых цирковых клоунов или о секции пресмыкающихся Бристольского зоопарка. Они могли бы в этом случае в неограниченном количестве приобретать в течение ближайших пятидесяти лет крокодилов, аллигаторов, ядовитых змей и других подобных животных. Но мог ли я надеяться, что одна из этих рептилий сожрет тебя, моя любимая, верная супруга? Нет, не мог. Поэтому такое решение меня не удовлетворяло. Тогда всевышний со всей его прозорливостью ниспослал мне озарение (наряду с покупкой акций на алмазы это была самая грандиозная идея в моей жизни, что я осмеливаюсь утверждать). Я размышлял о том, кто из всех людей, которых я встречал последние годы, был самым придурковатым, мелочным и заносчивым. И я выбрал троих: полковника Декстера — этого самодовольного глупца, вечно недовольную старуху заведующую почтой Стеллу Грэди и, наконец, доктора Эванса, изобретательный дух которого ведет к разорению любого нормального бюджета.

Ну, а теперь, моя дорогая и верная супруга, после такого подробного введения объявляю свою последнюю волю: ты получишь мои деньги, но при одном условии. С вышеназванными человекоподобными типами ты должна прожить в тесном и гармоничном единстве в замке Карентин ближайшие десять лет. Ты должна вместе с ними не только завтракать, обедать и ужинать, но и проводить каждый вечер два часа в их обществе за бриджем. Если вы выдержите и не отравите, не зарежете или не застрелите друг друга, ты можешь делать с наследством все, что хочешь: кататься на водных лыжах в Майами, охотиться на львов в Кении. Но это вряд ли произойдет, поскольку за это время, я надеюсь, ты превратишься в трясущуюся, нервнобольную развалину. По истечении десяти лет каждому из трех субъектов ты выплатишь по двадцать тысяч фунтов. Это для того, чтобы у них был стимул жить с тобой под одной крышей. Если же тебе удастся пережить трех вышеназванных лиц, отправив их в мир иной, ты можешь тотчас же приступить к осуществлению своих планов. Только смотри, чтобы не произошло наоборот и эти трое не убили тебя, дабы досрочно воспользоваться двадцатью тысячами фунтов.

Итак, теперь я могу спокойно закрыть очи, чтобы никогда больше не видеть твоего преданного, преисполненного любви лица.

Вечно любящий тебя супруг Роберт Торп.

Дополнение: если выяснится, что в каком-либо уголке земли есть мои родственники мужского пола, имеющие право на наследство, то им отойдет замок и пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Если же один из наследников в течение ближайших десяти лет отправится на тот свет, то его доля поровну делится между другими наследниками».

После чтения завещания наступила мертвая тишина. Казалось, что пылинки, парящие в воздухе, трутся друг о друга.

— Мне кажется, — сказала Патриция, нарушив молчание, — что там, в преисподней, поджаривают его.

— Если я должна остаться здесь еще десять лет, — сказала Стелла Грэди, — то я настаиваю, чтобы мне было позволено самой выбрать комнаты, где я буду жить. — И она постучала зонтом по паркету.

— Ах! — воскликнул полковник Декстер, будучи не в силах прийти в себя, чтобы полнее выразить свои чувства.

— Я поселюсь в подвале и оборудую там лабораторию. Так я не буду никому мешать, если иногда там будет что-нибудь взрываться, — сказал Эванс мечтательно, радуясь предоставившейся возможности производить взрывы различной силы.

Дороти Торп молчала.

В ней произошел внутренний взрыв; она почувствовала, как все ее существо словно переродилось.

Когда Грэди заявила, что ее комнаты должны находиться в любом случае только на первом этаже, Дороти встала, не спеша подошла к бывшей заведующей почтой, молча нахлобучила ей на глаза черную соломенную шляпу, влепила пощечину и в завершение экзекуции больно ущипнула за нос. Старая дева взвизгнула и умолкла, ибо была полностью деморализована столь неожиданной атакой.

Локридж, опасаясь, что Дороти доберется и до его носа, поспешил спросить, согласны ли присутствующие с условиями завещания. Поскольку никто не возражал, он сгреб свои бумаги и поспешно покинул зал.

Недели, прошедшие после вскрытия завещания, остались незабываемыми для Дороти Торп до конца ее жизни.

Уже на следующее утро она начала фронтальную атаку против непрошеных гостей. Стелле Грэди она выделила комнату на третьем этаже. Это было мрачное темное помещение с окнами на север. Полковника Декстера Дороти решила доконать другим образом. Она узнала, что он по ночам читает теософические талмуды об индийских йогах, бродячих призраках, кровопийцах-вампирах и о воскресающих мертвецах, а засыпает обычно лишь около четырех часов утра. Дороти приказала Фишеру установить во дворе под окном полковника дисковую пилу и каждое утро пилить повалившиеся деревья. Посиневший от злости Декстер бурно протестовал, но это ему ничуть не помогло.

Единственный, с кем Дороти находила более или менее общий язык, был Эванс. Она разрешила ему устроить в подвале лабораторию. Дороти понимала, что ей никогда не удастся освободиться от него, так как он жил исключительно в мире своих открытий и не реагировал ни на какие козий.

Самым тяжелым испытанием были вечера за бриджем. Партнером Дороти был Эванс. Они постоянно проигрывали, так как Грэди блестяще играла в карты. Колкими репликами она платила Дороти за все, что ей приходилось терпеть в течение дня.

Декстер также старался изо всех сил, чтобы отомстить за дисковую пилу. Он обзавелся проигрывателем, и каждую ночь в замке гремели военные марши, а сам он играл на трубе.

Однажды под вечер, когда Дороти думала, что вот-вот с досады ее хватит апоплексический удар, она отправилась в «Кровавую кузницу» к своему другу детства Биллу Шеннону.

— Послушай, Билл, у меня неприятности, — сказала Дороти, опрокинув стаканчик своего дьявольского зелья.

— Да это и видно. В день похорон ты выглядела намного лучше.

Он бросил испытующий взгляд на другой конец зала, где за столом сидел Фишер, привезший сюда Дороти.

— Мне не нравится этот человек, — сказал он.

— Он единственный в замке ведет себя нормально. Выполняет свою работу, честен и не слишком болтлив.

— Пожалуйста, тише. Готов продать свою душу дьяволу, что твой честный, добросовестный, нормальный человек пытается не пропустить ни одного слова из того, о чем мы говорим.

— Ты как Патриция. Она тоже считает его сатаной. При одной мысли о нем у нее от страха зуб на зуб не попадает. Из-за этого она зубами сломала две чашки из отличного сервиза. — Дороти засмеялась.

— Что, в самом деле нет возможности избавиться от этой тройки? — спросил Шеннон.

— Почему же. Мне следовало бы их просто убить. Однако так, чтобы сам господь бог не догадался, что они умерли не своей смертью.

— Не упоминай господа бога. Он здесь ни при чем. — Шеннон, как он сам признался, был вольнодумцем и единственным человеком в Уолсе, который не имел обыкновения приветствовать всеми нами уважаемого священника. — Кровь моих предков вопиет, — заявил он, — ибо восемь представителей поколений Шеннонов были казнены. И всегда находился поп, который причащал их перед казнью.

— Мне известны твои размышления по этому вопросу, — отмахнулась Дороти. — Мне нужны не твои философские рассуждения, а дельный совет. Как мне отделаться от этой тройки? Как сделать так, чтобы они сгнили в благословенной земле или растворились в воздухе, а на худой конец канули в воду, не вызывая подозрения против меня у сержанта Вильямса или кого-либо еще?

— Ты задумывалась над тем, в чем состоит глубочайший смысл цивилизации? — Шеннон поднял палец и рассматривал его, часто мигая, как будто перст излучал мудрость, которая его озарила.

— Послушай, у меня мало времени. О смысле цивилизации мы поговорим с тобой в другой раз. — Дороти недовольно нахмурилась.

— Если кто-либо хочет совершить такое, что привело бы к уничтожению его близких, причем так, чтобы, как говорится, не осталось ни малейшего запаха, он должен учитывать одно: цивилизация все осложняет, — продолжал Шеннон уверенно. — Цивилизованный человек слишком много думает, и это его самая большая ошибка, в том числе когда речь идет о борьбе за существование. Это кончается всегда тем, что с наступлением утра человек должен покинуть свою кровать, в которую он может больше никогда не лечь, потому что его повесят. Тем самым я хочу сказать, что человек должен вернуться к естеству. Вопрос, который тебя занимает, тоже должен быть решен естественным путем, примитивно, элементарно. Например, замок Карентин со всем его содержимым мог бы сгореть…

— Нет, это мне представляется слишком примитивным, слишком элементарным. Сжечь людей — этого я никогда бы не смогла, — возразила Дороти и невольно бросила взгляд на Фишера, потягивавшего пиво из кружки.

— Если кто-либо хочет совершить такое, что привело бы к уничтожению его близких, причем так, чтобы, как говорится, не осталось ни малейшего запаха, он должен учитывать одно: цивилизация все осложняет, — продолжал Шеннон уверенно. — Цивилизованный человек слишком много думает, и это его самая большая ошибка, в том числе когда речь идет о борьбе за существование. Это кончается всегда тем, что с наступлением утра человек должен покинуть свою кровать, в которую он может больше никогда не лечь, потому что его повесят. Тем самым я хочу сказать, что человек должен вернуться к естеству. Вопрос, который тебя занимает, тоже должен быть решен естественным путем, примитивно, элементарно. Например, замок Карентин со всем его содержимым мог бы сгореть…

— Сжечь людей — этого я никогда бы не смогла, — возразила Дороти и невольно бросила взгляд на Фишера, потягивавшего пиво из кружки.

— Отравить рыбу или мясо — тоже испытанный метод, — подсказал Шеннон. — Однако перед этим ты должна выпить пять-шесть стаканов соленой воды, чтобы тебя своевременно освободило от съеденного и ты сама не отправилась на тот свет.

— Неплохо придумано, — согласилась Дороти. — Но как мне удастся залить до этого шесть стаканов соленой воды в Патрицию, Фишера и Розу, чтобы они остались живы? Нет, это тоже не подходит.

— Пожалуй, ты права. Но у меня есть еще одна идея! — Шеннон постучал себя пальцем по лбу, показав, где у него рождаются мысли, — У доктора Эванса в подвале находится лаборатория. Там он постоянно производит взрывы. Что, если как-нибудь вечером, когда состоится очередная партия в бридж, произойдет большой взрыв и находящиеся в зале над лабораторией взлетят на воздух?

— Ты забываешь, что, согласно завещанию, я тоже обязана играть в бридж! Жертвовать своей собственной жизнью, чтобы отделаться от этих трех, кажется мне… слишком нерентабельным.

— Тогда нам нужно просто придумать, по какой причине ты в тот вечер на несколько минут покинешь зал. Для этого можно найти десятки причин.

— Что ж, это подойдет, — согласилась Дороти. По ее липу трудно было понять, говорила она серьезно или шутила — Мы вместе воровали яблоки. Почему бы нам не продолжить карьеру преступников? — Она засмеялась, показав свои белоснежные зубы.

Биллу Шеннону, однако, было не до смеха. Он вдруг подумал, что своими советами он выпустил из бутылки духов, которые в один прекрасный день прикончат и его. Такая перспектива заставила его содрогнуться.

— Послушай, Дороти, мне кажется, что мы зашли слишком далеко. Давай прервем наш разговор, — сказал он. — Я честный человек, плачу свои налоги…

— Не прикидывайся агнцем, — сказала Дороти с издевкой. — Как-то я подсчитала, сколько доходов ты утаил от властей за последние десять лет. Сумма получается весьма кругленькая, восемь тысяч фунтов.

— Ты с ума сошла.

— Ты мошенник, Билл, — парировала Дороти дружелюбно. — Кстати, что ты делаешь с дельфином после того, как его вскроешь и разольешь французский коньяк по бутылкам? Ты посылаешь его почтовой посылкой обратно во Францию?

Шеннон сделал глупое лицо. Он не нашелся, что ответить. Сразу после войны он занялся контрабандой французского марочного коньяка. В этом деле ему помогали два рыбака, братья Вокслей, которые выходили на своем катере в Атлантический океан и охотились на дельфинов. Дельфина препарировали: в нутро вставляли сосуд из искусственного материала, в который входило до трехсот литров жидкости. Когда рыбаки возвращались с охоты в Уолс, дельфин, висящий на лебедке, был виден уже издалека, и никому из таможенников и в голову не приходило, что он наполнен коньяком.

— Я даже не знаю, как выглядит дельфин, — попытался отговориться Шеннон. Дороти, усмехнувшись, покачала головой.

— Дельфин из породы китов. Кстати, кашалот, длина которого достигает почти двадцати метров, больше подошел бы для твоих проделок. Ты смог бы обеспечить коньяком всю Англию.

Шеннон ухмыльнулся.

— Для столь большой оптовой торговли у меня нет необходимого капитала. Не хочешь ли ты подключиться к этому делу?

— Я подумаю. — Дороти встала. — Итак, если ты услышишь, что все мои любимые гости подохли от отравленной рыбы или разлетелись в клочья во время взрыва, ты должен на суде заявить, что я абсолютно невиновна.

Когда Дороти подошла к автомашине, Фишер уже ждал ее. По дороге домой она спросила его как бы между прочим:

— Приятная таверна эта «Кровавая кузница», не так ли?

— Конечно, миледи, — ответил Фишер. — И все же я позволю себе заметить, что существует полиция, которая делает все, чтобы некоторые старые традиции ушли из нашей жизни.

— В этом вы правы, — ухмыльнулась Дороти. — Билл Шеннон — величайший простофиля. Цивилизация сделала его дегенератом. Ему даже в голову не придет, что кто-то может посягнуть на жизнь своего ближнего.

— Меня это успокаивает, — уважительно сказал Фишер, не поворачивая головы.

Дороти не раз убеждалась в том, что Фишер отлично водит машину, но сегодня он был особенно великолепен за рулем.

ГЛАВА ПЯТАЯ,

в которой компания наследников оказывается на волоске от гибели. Полковник Декстер развивает философию преступления. Не кто иной, как именно загадочный садовник, предлагает уведомить полицию

В пятницу Дороти спустилась в подвал, чтобы поболтать, как она это иногда делала, с доктором Эвансом. В этот день у нее было на редкость хорошее настроение. Она разговаривала со своим новым адвокатом, который посоветовал ей обжаловать завещание. Он не исключал успеха, если ей удастся доказать суду, что Роберт Торп, этот безнадежный пьяница, был невменяемым.

Маленький человек с рыжей гривой встретил Дороти, как всегда, восторженно. Когда она поинтересовалась, над каким изобретением Эванс работает в настоящее время, он рьяно начал рассказывать, что сейчас конструирует дисковую пилу, которая будет резать стекло при помощи ревущего звука на расстоянии десяти метров. Кроме того, он изобрел громоотвод, который не только притягивает разряд, но и преобразует его в полезную электрическую энергию.

Дороти проявила особый интерес к одному из его занятных изобретений, которое внешне напоминало швейную машину с двумя пропеллерами и парой полозьев. Когда она спросила о назначении этого чудовища, Эванс открыл рот, намереваясь начать длинное объяснение. Но прошло полминуты, минута, а он все молчал. Наконец он стукнул себя по лбу и признался, что забыл назначение этой машины, и она, конечно же, относится к числу самых замечательных его изобретений. Он начал уже переговоры с одной из итальянских автомобильных фирм, которая намерена купить у него патент.

Дороти одобрительно кивнула. Про себя она подумала: «Таким парням, как он, не следовало бы вообще давать свободно разгуливать, если даже они и производят столь безобидное впечатление». Еще больше она была удивлена, когда доктор Эванс продемонстрировал ей свое следующее изобретение. Это был будильник, источавший тихую мелодию. Если его не выключить, то он давал о себе знать коротким звонком, а потом раздавались страшные, омерзительные звуки, от которых даже мертвые могли бы восстать из гробов.

— Этот будильник беспрерывного действия, — сказал Эванс, — я продал американской часовой фирме. Сейчас он запущен в серийное производство и раскупается значительно лучше, чем ожидалось.

— И вам заплатили за это изобретение? — спросила Дороти недоверчиво.

— Да. Восемьдесят тысяч долларов. — Он пошарил в одной из папок и достал письмо, в котором действительно указывалось, что на его счет была переведена названная сумма.

— Как же вы распорядились такой большой суммой? — спросила Дороти.

Эванс пригладил свою рыжую шевелюру.

— Я вложил все деньги в эту вещь. — И он кивнул в сторону швейной машины с пропеллерами и полозьями, добавив, что уже долгое время старается вспомнить, для каких целей он ее сконструировал.

Дороти спросила о непрекращающихся взрывах, которые сотрясают замок.

— Я работаю над бомбой нового образца, которую можно было бы использовать для рытья могил. Работать она будет по принципу крота, выбрасывая землю с помощью серии небольших взрывов.

— А что, если вместо серии малых взрывов произойдет один большой? — спросила Дороти.

— О, это наверняка была бы катастрофа для нашего замка — Доктор Эванс посмотрел на нее смущенно и в то же время сочувственно. Подумав немного, он утешительно сказал: — Для здешней округи и жителей деревни это был бы, конечно, большой плюс. На том месте, где, простите за мою откровенность, стоит такое действительно безобразное здание, они могли бы соорудить купальню.

— Купальню?

— Ну, конечно, — пояснил Эванс. — Если замок взлетит на воздух, то на этом месте образуется большой кратер, и наша милая речушка не будет весной заливать всю местность, а заполнит этот котлован. Это была бы большая радость для детей, они могли бы здесь летом купаться.

— О такой перспективе я, признаться, не думала, — сказала Дороти.

Она остановилась перед изобретением, внимательно рассматривая его С потолка свисал трос, на котором на расстоянии примерно десяти сантиметров друг от друга было расположено около дюжины железных шариков, наполненных взрывчаткой.

Доктор Эванс пояснил:

— Стоит лишь включить эти два штепселя в электрическую сеть, как один за другим начнут взрываться отдельные заряды по принципу дистанционной трубки. И в одно мгновение могила готова.

— Для меня это была действительно приятная и очень поучительная беседа, — сказала Дороти. — Когда я вновь поеду в Уолс за покупками, то приобрету дюжину резиновых крокодилов, купальных шапочек, ласты и аппараты для подводного плавания.

— Понимаю, вы хотите вооружиться на случай, если мои бомбы взорвутся одновременно, — сказал доктор Эванс и погрузился в размышления. У Дороти же родилась идея.

Полковник Декстер видел привидения там, где по английским традициям они едва ли могли встречаться, в том числе и в зале замка, где все наследники, как обычно, собирались на чай.

— У меня такое чувство, как будто мы здесь не одни. — Он многозначительно посмотрел вокруг и понял, что, кроме них, там никого не было. Однако это не помешало ему настаивать на своем утверждении: — Есть явления трансцендентального мира, которые нельзя ощущать, но которые, однако, непостижимым для нас образом существуют. Когда я служил в Индии в форте Нагпур, у меня был слуга, здоровый парень из племени сикхов. У него на лбу были нарисованы три точки, он принадлежал к низшей касте кожевников. Это был превосходный слуга, который заботился обо мне, как о своем отце. А какой он был повар, скажу я вам! Даже когда я был так сыт, что уже при одном виде рисового зернышка меня тошнило, я мог съесть целую курицу, если ее готовил он.

— Это невероятно! — воскликнула Стелла Грэди.

— И что же выяснилось, — продолжал задумчиво полковник, — оказывается, мой сикх, который почти целый год ухаживал за мной, вовсе не существовал. Как мне объяснил один йог из горной деревни в Гималаях, это был дух раненого, которого я притащил на своих плечах в форт. В знак благодарности он принял решение служить мне после своей смерти как дух. Такие случаи встречаются в Индии часто. В те годы в стране насчитывалось около трехсот миллионов жителей, но духов было по меньшей мере в сто раз больше. Воздух, так сказать, кишел ими.

— То есть, глубоко вздохнув, можно было втянуть в легкие парочку-другую. Ужасно, — заметила Дороти.

У доктора Эванса был свой метод заткнуть рот чванливому солдафону и духовидцу. Достав блокнот и карандаш, он начал вслух высчитывать, сколько воздуху вытеснил бы такой дух, будь он слугой. Бывшая почтовая начальница восхищенно заметила:

— Вы высказали то, полковник, что я постоянно ощущаю. Кроме мира, в котором мы вынуждены жить, имеется другой, потусторонний мир. Наш английский климат весьма благоприятен для явлений такого рода.

Полковник одобрительно кивнул — он тоже считал, что английский климат весьма благоприятен, — и поднял свой костлявый палец вверх.

— Вы правы. Возьмем, например, «Кровавую кузницу». Не удивительно ли, что там всегда бродят призраки и звенят цепи на стенах? Они всегда напоминают о своем страшном прошлом, когда служили средствами для пыток.

Дороти одобрительно кивнула.

— И не забудьте упомянуть наш замок. Если подняться на второй этаж, то каждая ступенька скрипит по-своему. А если наступает непогода, то начинается сквозняк, который вызван отнюдь не только ветром.

— Да, да. Я чувствую себя все время в окружении зловещих сил тьмы. Меня не покидает чувство, что на наши головы обрушится несчастье.

Несчастье пришло в лице дворецкого Фишера. Он появился в дверях с двухметровым резиновым крокодилом и почтительно спросил, куда положить оснащение для бассейна.

— Зачем вы надули животное? — спросила Дороти. — Этой рептилией вы не на шутку напугали наших дорогих гостей.

— В инструкции написано, что, покупая крокодилов, надо проверять, не пропускают ли они воздух. — Он положил крокодила на пол. — Эти крокодилы в порядке. Лягушки тоже в порядке.

— Красивое животное, не так ли? — ехидно спросила Дороти.

Декстер и Грэди были озадачены: доктор Эванс реагировал иначе. Он положил крокодила на стол для игры в бридж, несколько раз обошел вокруг него, нажал на кнопку отверстия, через которое надувают воздух в животное, и сказал:

— В мире еще так много загадочного. Например, наш военно-морской флот оснащен надувными лодками, которые сами надуваются, когда их бросают в воду. И в то же время бедные малыши должны изо всех сил тужиться, чтобы надуть такое огромное животное. Я нахожу это бесчеловечным. — Доктор Эванс наморщил лоб и, осмотревшись вокруг, будто он что-то искал, спросил: — Животные действительно чудные, но почему их двадцать? Я не знал, что у нас так много детей.

— Детей? — Смертельные враги Дороти подались вперед. — Каких детей?

Миссис Торп, само воплощение доброй, любящей женщины, сказала неожиданно мягко:

— Они скоро будут здесь. Я уже связалась с ведомством детских домов в Уолсе, и мы договорились, что в замке Карентин можно будет разместить по меньшей мере тридцать — сорок детей. Кстати, эту великолепную идею подсказал мне доктор Эванс. Что вы на это скажете?

Она торжествующе смотрела на полковника и Грэди.

Первым пришел в себя полковник.

— Так ведь это… это настоящая коммуна! Однако вы не можете просто…

— Я могу, — еще торжественнее заявила Дороти и обратилась к Стелле Грэди: — Вы будете очень нужны на кухне. Тридцать-сорок детей, их надо всех накормить.

Старая почтальонша хотела съязвить в ответ, но не успела. В прихожей зазвонил телефон, и тут же появился добрый дух дома Патриция, которая сообщила Дороти, что господин Шеннон хотел бы с ней поговорить.

Дороти извинилась и вышла из зала. И тут несколько оглушительных взрывов сотрясли все помещение. Стены шатались и трескались, в полу образовалась большая черная дыра, из которой шипя поднялось зловонное облако и смешалось с известковой пылью.

Когда пыль немного осела, Дороти, прибежавшая из прихожей, увидела, что взрыв причинил лишь материальные разрушения. Ее заклятые враги не пострадали, если не считать нескольких синяков и ушибов. Правда, Грэди стонала:

— Помогите, помогите, я умираю! — Но, к сожалению, она ни на дюйм не была ближе к смерти, чем до взрыва.

Воздушная волна даже не вырвала сигару изо рта доктора Эванса. Он был весь покрыт известковой пылью и похож на снеговика, что, однако, не помешало ему констатировать:

— Это был научный несчастный случай, наверняка вызванный бомбой цепной реакции. — И не без разочарования добавил: — Ее сила оказалась значительно меньше, чем я рассчитывал, но я не понимаю, как могла бомба взорваться сама по себе. Собственно говоря, это совершенно исключено.

— С одной стороны, исключено, с другой стороны, несчастный случай, обычный в науке, — гаркнул полковник. — Это было покушение.

— Ну кто бы хотел убить вас? — пропыхтела презрительно Патриция.

— Я-то знаю человека, который хотел бы нас сжить со света, чтобы потом вести распутную жизнь, — прошипела Грэди, бросив презрительный взгляд на Дороти.

— Глупости, — ответила Дороти презрительно, — если бы речь шла только о вас, я бы еще могла пойти на такой риск. Но неужели вы серьезно думаете, что я попыталась бы отправить на тот свет такого милого человека, как доктор Эванс? Уже сама эта мысль кажется мне преступлением.

— Ясно одно: нужно вызвать полицию, — решительно заявил полковник. — Во всяком случае, у меня нет никакого желания снова взлететь на следующий этаж через потолок.

— У меня тоже, — процедила Грэди. — Кроме того, чрезвычайно странно, что как раз за минуту до взрыва известное лицо было вызвано к телефону, в то время как мы… — Ее охватил ужас, словно она увидела себя в гробу.

Появление Фишера прервало спор. Он тяжело дышал, но, как всегда, был корректен, почтителен, как подобает учтивому дворецкому.

Осмотревшись, он обратился к Дороти:

— Я был в саду, когда услышал взрыв. Надеюсь, что никто из вас не пострадал серьезно. Если миледи разрешит заметить, то я всегда был против того, чтобы в подвале жилого дома проводились такие опасные эксперименты.

Доктор Эванс наморщил лоб.

— Что значит опасные? Если не принимать во внимание потусторонние силы, то этот аппарат мог взорваться только при включении его в электрическую сеть. А это мог сделать каждый из нас. Например, я сам.

— Если это так, сэр, — сказал решительно Фишер, — то я хотел бы сделать предложение, если мне позволит миледи. Было бы благоразумно оповестить полицию, чтобы разобраться в этом происшествии.

Дороти заколебалась. Такое предложение ей явно было не по душе.

— Ну что ж, не возражаю, — сказала она наконец. — Позвоните сержанту Вильямсу или лучше в Скотланд-ярд. Но запомните одно, мои дорогие, — она многозначительно посмотрела на присутствующих, — что полицейские как клопы. Если они хоть раз появятся в доме, то от них не так-то легко будет избавиться.

Дороти и сама не подозревала, насколько она была права.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

в которой ситуация становится все более запутанной. В нее вмешивается инспектор Бейли, который в равной степени безжалостно УНИЧТОЖАЛ ПРЕСТУПНИКОВ и крепкий ПОРТЕР, но умел ловко скрывать свои способности за упрощенной манерой поведения

Инспектор Бейли был уже многие годы предрасположен к апоплексии. Он был низкого роста, но весил больше центнера, потому что имел обыкновение ежедневно вливать в себя свыше четырех литров портера. Его лицо приобрело сизый цвет. Ровно дышать он мог лишь сидя. Ожидавшийся на протяжении десятилетий апоплексический удар не наступал, и потому среди врачей он слыл медицинским феноменом. «Строго говоря, ваше место уже давно на том свете, а ваша плоть должна бы превратиться в другие формы жизни», — философствовал его домашний врач доктор медицины Гудор. Но инспектор мало заботился о состоянии своего здоровья, хотя ему угрожала апоплексия. Он очень любил жизнь, обладал веселым характером, и все шипы, встречавшиеся на его жизненном пути, не очень мешали ему. В полицай-президиуме Ливерпуля Бейли был известен как «улыбающаяся пивная бочка», и он больше других смеялся над своим прозвищем.

При всем этом он был умным, опытным криминалистом, которого нелегко было провести. Когда Бейли в сопровождении сержанта Вильямса прибыл в Карентин, то сразу же понял, что взрыв в подвале не был случайностью. И вся история, как он выразился, попахивала преступлением. Однако это не нарушало его хорошего настроения, тем более что Дороти дала знак принести пива и Патриция извлекла из подвала корзину с бутылками.

В других случаях Патриция не столь щедро угощала. На это у нее были свои личные мотивы. Ее давно скончавшийся муж, почтовый работник в Ливерпуле, однажды упал в гавани в воду, но отделался лишь насморком. Однако, чтобы вылечиться, он опорожнил дома бутылку виски, принял горячую ванну, в которой и утонул, заснув в пьяном состоянии.

— Сегодня жарко, и вас, наверное, мучает жажда, сэр, — сказала Патриция лицемерно, бросив тайком взгляд на сизый нос инспектора.

Бейли действительно томился жаждой. Он благодарно улыбнулся Патриции и высоко оценил ее поступок. Затем он перешел к завещанию Роберта Торпа.

— Человек, который несет такую чушь, не мог быть нормальным.

— Ненормальным он не был. Он был алкоголиком, — вырвалось у Патриции.

— Да, пьянство — это плохая черта, очень плохая. — Бейли понимающе кивнул и сделал глоток, влив в себя полстакана портера, затем сказал Дороти: — Я хорошо, даже очень хорошо могу вас понять, насколько нежелателен вам визит полковника и этой мисс Грэди.

— Я не выношу этих типов, — призналась Дороти искренне. — Если бы не последняя воля моего покойного мужа, я сейчас же сунула бы им в руки по двадцать тысяч фунтов, чтобы скорее освободиться от них.

Бейли одобрительно кивнул.

— Я вас очень хорошо понимаю. Очень хорошо. И все же я вынужден задать вам ряд вопросов. К сожалению, уже так сложилось, что полиция оплачивается за счет грошей налогоплательщиков, и поэтому часто даже против собственной воли она должна изучать причины всех дел, где речь идет о возможном преступлении.

— Вы полагаете, что здесь было состряпано дельце? — Дороти позаимствовала это выражение из детективного романа, который она недавно прочла перед сном.

Буль-буль-буль — инспектор влил в себя еще одну порцию портера, зажмурился от наслаждения и, казалось, полностью отключился от преступного мира. Но внешность его была обманчива.

— Да, к сожалению, мы вынуждены принимать в расчет и возможные покушения, — вздохнул он и поставил стакан на стол.

— Ну, а меня вы, конечно, считаете главным подозреваемым лицом? — спросила Дороти.

Бейли замахал руками, как будто он хотел отогнать слепня. Добрая улыбка собрала вокруг его носа сеть морщин.

— С чего вы взяли, что именно вас я считаю виновной?

— Ну, причина совершенно ясна. Вы долго допрашивали всех и прочитали завещание.

— Идею создать детский интернат и бассейн я нахожу великолепной, — похвалил инспектор. — Я могу себе представить, какие мины сделали непрошеные гости, когда увидели в дверях Фишера с резиновым крокодилом, а вы в это время рассказывали о своих планах.

Сделав паузу, Бейли продолжал:

— Доктор Эванс — единственный приятный человек, даже очень приятный. Мне кажется, что вы с ним подружились?

— Да, он мне нравится, хотя его дьявольская бомба чуть не стоила мне жизни.

— Было бы весьма жалко, если бы с вами что-нибудь случилось, — сказал Бейли сочувственно. — В этом случае пришлось бы навсегда расстаться с вашим проектом детского интерната, а когда речь идет о детях, я не могу оставаться равнодушным. Кстати, не поймите меня превратно, я позвонил в ведомство детских домов, но там никто не знает о вашем визите. Жаль, жаль.

— Они и не могли знать. Я там еще не была, — призналась Дороти. — И все же я серьезно намеревалась создать детский интернат. Ну, а теперь послушайте меня внимательно, инспектор. Я рада, что имею возможность так мило беседовать с вами за кружкой портера. Но я за ясность. А вы, мой друг, вот уже больше часа ходите вокруг да около, вместо того чтобы спросить меня напрямик.

— Это так, — подтвердил инспектор. — Но моей натуре претит пугать людей вопросами. Я за приятные беседы.

— А я за то, чтобы вы наконец сказали, что вы замышляете. Ведь меня вы считаете главным подозреваемым лицом, не так ли?

— Конечно, — утвердительно сказал Бейли. — У кого еще могут быть причины освободиться от этих неприятных людей?

— Получается так, — согласилась Дороти и неожиданно добавила: — То, что кажется правильным на первый взгляд, не всегда подтверждается.

— И такое случается.

— Что же вы собираетесь предпринять? Арестовать меня?

— Для этого не хватает показаний и материалов.

Бейли, не стесняясь, налил себе пива, с наслаждением сделал глоток и опять закрыл глаза.

Дороти показалось, что инспектор Бейли опаснее, чем мешок гремучих змей, причем именно потому, что он добродушен и гуманен. Он с большим интересом слушал, сколько труда ей стоило разбить около дома клумбы для дикой гвоздики, затем неожиданно начал разговор о пожаре, жертвой которого она чуть было не стала, а также о бороне под окном, неожиданно оказавшейся посреди вновь разбитой клумбы.

— О господи, это могло плохо кончиться для вас! Ожоги — самые болезненные раны. А если бы вы прыгнули из окна! Быть пронзенной зубцами бороны — это не менее болезненно. Слава богу, Фишер спас вас. Примерный слуга. А каково ваше мнение о нем? — спросил он участливо.

Дороти не очень хорошо представляла, что сказать о Фишере.

— Он сдержан, надежен. Ничего плохого о нем сказать не могу. — Вдруг она рассмеялась. — Моя экономка, правда, — но об этом вы, видимо, уже знаете, — другого мнения о нем. Она считает его убийцей и убеждена, что это он взорвал зал.

— Удивительно наивная особа эта Патриция Хайсмит, но не исключено, что и она может оказаться правой. Вы не задумывались, почему Фишер такой отличный шофер? Когда рассказывают о его искусстве вождения, меня пробирает озноб. Так ездить может лишь человек, который, образно говоря, родился в автомашине, но никак не садовник с безупречными профессиональными характеристиками.

— Я не могу об этом судить. — Дороти все больше начинала нервничать. Бейли посмотрел на нее участливо.

— Хорошо. Давайте на сегодня кончим. Вы так возбуждены, что скоро начнете грызть локти. Еще один, последний вопрос. Действительно ли вы большие друзья с трактирщиком Биллом Шенноном?

— Да, но план взорвать моих любимых гостей я придумала сама. Он возник не в «Кровавой кузнице». Билл Шеннон невинен, как овечка.

— Это радует меня, это очень меня радует. — Инспектор закончил разговор с таким выражением лица, будто хотел бережно погладить Дороти по темечку.

Поздним вечером он уехал вместе с экспертами, подробно изучившими лабораторию в подвале.

У Дороти точно гора с плеч свалилась. Она удалилась в свою комнату, опустилась на диван и закрыла глаза.

Диван был ярко-красного цвета, ковер — зеленого, шторы — желтого. Вкус Дороти был, мягко говоря, экзотическим. На комоде стояла сюрреалистическая скульптура, отдаленно напоминавшая кенгуру. Она была испещрена отверстиями величиной с яйцо. Автор назвал свое произведение «Старый рыбак с неводом». Это было смело.

Несколько лет назад Дороти купила необычные по форме книжные полки. Они крепились цепями к потолку, и их можно было поднимать и опускать. Сейчас полки пустовали. Книги валялись на полу, по углам, а также посредине комнаты на ковре. Дороти говорила, что хорошую книгу лучше поискать, чем плохую, разочаровавшись, отложить.

Погруженный в свои мысли, в комнату без стука вошел доктор Эванс. Он не обратил внимания на необычную обстановку, как не заметил бы и козулю, щиплющую траву на зеленом ковре.

— Вы знаете, к какому выводу я пришел после этих двух покушений? — спросил он напуганную Дороти.

Она отрицательно покачала головой.

— Не пройдет и недели, как мы все будем лежать на кладбище Карентин. В том числе и страдающая атрофией мозга эта ваша каланча и изъеденный молью полковник.

Остановившись перед скульптурой «Старый рыбак с неводом», он замолчал. Рассеянно тыкая пальцем в отверстия, Эванс сказал:

— Это произведение искусства нужно повесить на дерево в саду. Дюжина скворцов свила бы в нем гнезда, и кошки не смогли бы к ним подобраться.

— Почему вы утверждаете, — перебила Дороти никогда не иссякаемый полет мысли изобретателя, — что это были покушения? Например, пожар от камина?

— Был ли это обычный пожар или запланированная кремация, я не могу окончательно утверждать. Но я могу совершенно точно сказать, кто взорвал мою лабораторию.

— Это любопытно. — Дороти подалась вперед.

Доктор Эванс глубоко вздохнул и хотел продолжать, но не успел. Дверь открылась, и на пороге появился Фишер.

— Почему вы не стучитесь, прежде чем войти? — напустилась на него Дороти. — Простите, миледи, я постучался, но, видимо, слишком тихо.

— Что вам угодно?

— Я хотел бы сообщить вам важную новость, миледи, — произнес Фишер с достоинством герцогского дворецкого.

— Ну, говорите же и не делайте такого лица, словно это не вы, а ваша посмертная маска.

— Простите, миледи, но это сообщение чрезвычайно секретного характера, и; наверно, мне лучше прийти в другой раз, когда вы закончите обмен мнениями с доктором Эвансом.

— Послушайте, говорите же как нормальный человек! Обмен мнениями! Доктор Эванс и не слушает нас.

Действительно, Эванс полностью погрузился в свои изобретательские думы. Он стоял перед дорогим сервантом стиля «чипендейл» и незаметно для Дороти царапал небольшой отверткой на сверкающей как зеркало полированной фанеровке разные знаки и линии, имевшие смысл только для него одного. Это была схема дверного замка, открыть который мог только тот, кто был так же гениален, как сам изобретатель.

— Ну, что вы хотите сказать? — Каменное выражение лица Фишера, которое должно было символизировать достоинство, все больше раздражало Дороти. Нервы ее сдавали.

— Речь идет о полковнике Декстере. — Он понизил голос.

— О нем я хотела бы услышать лишь скверное, подлое, гнусное! Если вы хотите рассказать о нем нечто хорошее, то лучше помолчите.

— Я убежден, что в состоянии выполнить ваше пожелание, миледи. — Фишер почтительно склонил голову. — Я хотел бы сообщить, что полковник Декстер чрезмерно увлекается алкоголем.

— Послушайте, что вы делаете из меня дуру! — Терпение Дороти лопнуло окончательно. — Этот тип известен как пьяница, и это совсем не секрет.

— Я хотел оказать вам лишь любезность, миледи. Я должен сообщить, что Декстер не только пьяница, но и жулик, который самым бесстыдным образом разворовывает наш винный погреб. В пяти ящиках со старым шотландским виски, бутылка которого стоит шесть фунтов, больше нет виски. Там стоит теперь дешевая водка, цена которой не больше шести шиллингов. Декстер поменял этикетки на бутылках, а благородный напиток спрятал у себя под кроватью.

— О, это действительно приятное сообщение, Фишер. — Глаза Дороти заблестели. — Отличная возможность устроить скандальчик этому душевнобольному духовидцу! Об этом я позабочусь завтра же утром!

— К вашим услугам, миледи. Для меня было делом чести порадовать вас своим сообщением.

Фишер поклонился с подобающим ему достоинством и удалился.

— Эванс! — позвала леди Торп, но доктор не откликался.

Дороти прошла в ванную, которая по ее указанию перестраивалась. Там лежали стопки кафельных плит, в углу стоял новый бойлер, дверь в коридор была снята вместе с рамой. Дверной проем было решено заложить кирпичами и покрыть кафелем.

Но и здесь она не нашла Эванса.

Неужели он, погрузившись в нирвану, проник в коридор через отверстие в стене и забыл, зачем приходил? От него можно было это ожидать.

Вернувшись в комнату, Дороти обнаружила царапины на серванте.

Великодушие не позволило Дороти рассердиться, она лишь покачала головой над столь изобретательным гением.

Было уже десять часов. Дороти, усомнившись в криминалистических способностях Эванса, решила идти спать.

«Если он подозревает меня, — размышляла она, — в моих интересах спокойно провести хотя бы еще одну ночь. А завтра с самого утра займусь Декстером. Такого случая я не упущу».

Но сон не шел. Дороти оделась и вышла из комнаты.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

в которой на сцене появляются еще две не вызывающие никакого доверия фигуры, также претендующие на владение замком Карентин, включая его призраки. Одновременно Великобритания становится беднее одним гениальным изобретателем и богаче одним покойником

Когда Эрвин и Энн Конрой подкатили на своем потрепанном автомобиле производства 1924 года к главному подъезду и с тяжелым вздохом все трое остановились перед господскими воротами, Эрвин обратил внимание своей жены на первое своеобразие окрестностей замка Карентин.

— Крапива! А выглядит красиво.

Действительно, крапива высотой в метр слева и справа от парадной лестницы своими крупными серебристо-плюшевыми листьями походила на декоративное растение. Это был дар природы.

Зелень и клубящийся утренний туман даже украшали несуразный, некрасивый замок. В дымке он производил почти романтическое впечатление.

— Здесь, кажется, все еще спят, — сказала Энн, взглянув на часы. — Не удивительно, еще нет и семи. Ты мог бы дать и мне выспаться.

— Резиденция моих предков! Ночью при лунном свете она выглядит еще романтичнее. — Эрвин осклабился.

— Откуда ты это знаешь?

— Мне приходилось созерцать замок при лунном свете.

Эрвин окинул взглядом замок и пруд — заполненную ряской и лягушками лужу.

На покрытом мхом каменном цоколе, торчащем рядом с прогнившей деревянной скамейкой, когда-то стояла статуя. Но представить это было так же трудно, как лебедей в пахнущей гнилью луже.

Энн заметила:

— Непохоже, чтобы ты получил в наследство и тысячу фунтов.

— Адвокат обещал пятьдесят тысяч, — резко ответил Эрвин.

В свои двадцать с липшим лет Эрвин отличался мрачным юмором, который помогал ему равнодушно относиться к вечным неполадкам своей древней модели «форда». Его профессия тоже требовала внутреннего равновесия. Эрвин был археологом и много лет работал в пустыне Месопотамии, разыскивая там глиняные черенки.

Энн, на которой он был женат уже четыре года, воспринимала жизнь по-другому. Когда мотор старого «форда» в какой уж раз замолкал где-нибудь в пути и ей приходилось торчать вместе со своим мужем под дождем, она закрывала обеими руками уши и начинала пронзительно визжать, утверждая, что у нее нервы, а не медная проволока и она не может терпеть чудовище на четырех колесах. Энн была импульсивным существом, в ее косметическом убранстве сочетались искусственные ресницы и зеленые волосы. По профессии она была актрисой. Эрвин утверждал, что она плохая актриса, а потому скверная баба. Энн быстро приходила в себя и становилась нормальной женщиной, когда ей предстояло выступать на сцене. Энн и сама хорошо понимала, что искусство было ее злой судьбой. Ведь, кроме милой мордашки, высокой груди и красивых ног, она не обладала никакими другими достоинствами, а тем более талантом, который так необходим актрисе. Но что же было делать, если ее интеллигентнейшая обезьяна, как она звала своего мужа, пропадала месяцами, а иногда и годами в пустыне и посылала ей на жизнь лишь несколько фунтов. Она должна была сама зарабатывать на жизнь.

И вдруг неожиданное наследство! Когда Эрвин позвонил ей вчера вечером в Сер-Берри из «Кровавой кузницы», она долго не могла сообразить, о чем идет речь. Энн не осознала этого и когда приехала после спектакля в Уолс. Тем более она ничего не понимала сейчас, стоя перед этой старой отвратительной развалиной, которую ее просвещенный супруг назвал резиденцией своих предков.

Никто не отвечал на их звонки и стук. Энн сказала:

— Или они все спят до обеда, или призраки замка задушили их, и они лежат с синими лицами в своих перинах. Посигналь-ка.

Эрвин, который не отличался робостью, на этот раз почувствовал какой-то страх перед утренней тишиной.

— Сейчас начало восьмого. Может быть, мы подождем немного. А впрочем, не исключено, что вчера во время взрыва на голову моей любимой тетушки свалился кирпич… Хозяин таверны полагает, что это вполне возможно.

— Наследник пятидесяти тысяч фунтов имеет право сигналить даже среди ночи, — сказала Энн. Она очень устала и была агрессивно настроена.

Эрвин не заметил, как ступил нечаянно в лужу. Он уже собрался отчитать свою рассерженную половину, как взгляд его привлек покрытый илом поношенный лаковый ботинок, валявшийся у мостика. Рядом лежало ржавое ведро и дырявая корзина. Кто бы ни была эта Дороти Торп, все же она неряха, подумал Эрвин. Наверняка она лишь раз в месяц моет шею, иначе, унаследовав такие деньги, не довела бы замок до такого запустения.

Вдруг Эрвин увидел кусок железа странной формы, торчащий из болота. Осторожно ступив на ветхий мостик, он наклонился и вытащил связку отмычек. Очистив их от грязи, Эрвин увидел, что их не коснулась ржавчина. Пока он размышлял о том, кто бы мог в резиденции предков использовать этот инструмент для взлома, как в утреннюю тишину ворвался вой.

Энн, окончательно выйдя из себя, подошла к машине и, злорадно улыбаясь, нажала на сирену. В отличие от всех других частей автомашины сирена функционировала отлично и издала такой пронзительный звук, что Эрвин чуть было не свалился с мостика в болото.

— Ты с ума сошла, — прошипел он. — Так можно разбудить и мертвых, если здесь такие есть.

— Я не сошла с ума, а хочу наконец выпить чашку горячего кофе с тостом и лечь в постель в надежде поспать не менее двенадцати часов.

Сигнал возымел свое действие. Не прошло и пяти минут, как входная дверь с лязгом открылась и в ней появилось возмущенное лицо Фишера.

— Я хотела бы поговорить с леди Торп, — сказала решительно Энн.

— В этот ранний час, позвольте мне заметить, миледи не изволит принимать, — ответил с надменным высокомерием Фишер.

Энн вся кипела.

— Если вы сейчас не изволите передать миледи, что ее хочет видеть будущий владелец замка, — подражая Фишеру, сказала она, — то я за себя не ручаюсь. — Иногда Энн могла быть резкой, даже вульгарной.

Фишер разинул рот и быстро скрылся, оставив открытой дверь.

— Пойдем, посмотрим твою резиденцию. — Энн схватила Эрвина за руку и потащила его за собой. — Ну, что я тебе говорила: это действительно развалина! Скоро потолок рухнет кому-нибудь на голову. — Она не без удовольствия осмотрела зал. И поскольку Энн была готова отчитывать каждого встречного-поперечного, то обрушилась на своего мужа: — И это ты называешь наследством? Даже если бы я была старой бездомной кошкой, и то не стала бы жить в этой развалине. Не жди, чтобы я подставила свою голову под известку, которая сыплется с потолка.

Эрвин, который все это время никак не мог освободиться от мысли о таинственной связке отмычек, ботинке в болоте и вспоминая, как вольготно он чувствовал себя в Месопотамской пустыне среди глиняных черепков и человеческих костей четырехтысячелетней давности, только теперь сообразил, что ему сказала Энн. Но вместо ответа, который, как он знал, вызовет у жены лишь поток словоблудия, использовал давно испытанное средство. Он подошел к Энн и влепил такой подзатыльник, что та взвыла от боли.

— Если ты еще раз позволишь, я тут же…

— Ты тут же закроешь рот, а если нет, то будешь в состоянии издавать лишь нечленораздельные звуки. Не мешай мне думать.

Размышления молодого археолога прервала Патриция.

— Вы хотели видеть леди… — Она не закончила фразу и обескураженно смотрела на блестящие зеленые волосы Энн, ресницы в несколько сантиметров длиной и лилово-синие накрашенные губы. Увидев на Энн мини-юбку, которая переходила все границы, Патриция схватилась за голову и возмущенно сказала: — Боже мой, неужели и такое бывает!

Появление Дороти Торп придало сцене новый колорит.

— Дворецкий передал мне, что вы, как главный наследник, пришли с намерением получить замок и состояние моего усопшего мужа. Разрешите спросить, как возникла у вас эта идея? — тихо спросила она Эрвина.

Казалось, что появление новых наследников ввергло Дороти в шок.

— У меня никогда не возникла бы эта идея, если бы адвокат Локридж не разыскал меня. Да, это великолепное здание — моя резиденция! Только, по-моему, ее нужно сровнять с землей. Скажите, ведь наверняка в этих стенах растут губки и водятся крысы?

— Здесь нет ни губок, ни крыс! — Дороти пришла в себя и снова могла возмущаться. Эрвин извлек из кармана портмоне.

— Вот документы. Но не беспокойтесь, меня интересуют только наличные деньги. От этого сарая я отказываюсь.

— А я нет. Я намерена прожить здесь до конца своих дней, — вдруг заявила Энн, хотя это полностью противоречило всему, что она говорила до этого.

— Пойдемте в библиотеку и обсудим наши дела, — пригласила Дороти гостей и, обращаясь к Патриции, сказала: — Скажите Фишеру, пусть он принесет кофе и что-нибудь поесть, а эту молодую даму отведите в ванную, пусть отмоет лицо, чтобы было видно, как она выглядит в действительности. Лишь после этого она получит чашечку кофе.

Замечание Дороти попало в точку. Но, неожиданно ухмыльнувшись, Энн процедила:

— Вы совершенно правы, старая ведьма, на моей физиономии действительно столько краски, что ее хватило бы на покрытие целой стены. Вчера после спектакля у меня не было времени снять грим. Итак, пойдемте отмываться.

В ванной Энн привела свою спутницу в замешательство. Как рассказала Патриция, сначала Энн сняла скальп и обнажила свои густые каштановые волосы. Затем отклеила искусственные ресницы, отмыла лицо, и перед ней предстала молодая женщина с большими выразительными глазами и красивым изгибом губ.

Уважение Патриции к Энн возросло еще больше, когда они пришли на кухню и та сама решила приготовить завтрак для себя и мужа.

Патриция любила готовить, но она была, как сама признавалась, женщиной консервативной во всех проявлениях и испытывала слабость к мучным изделиям — к клецкам, лапше, пудингу.

— Страсть как не люблю, если мужчина касается кулинарных дел, — тут же вставила Энн, которая мнила себя гением в этом столь приятном виде человеческой деятельности. — С вашего милостивого соизволения, мы похозяйничаем вместе с экономкой… или как ее еще там называют.

Энн быстро почти из ничего сготовила завтрак. Стройная фигура Энн пробудила у полной Патриции желание сбросить десять, если не двадцать фунтов.

Беседа на кулинарные темы сблизила будущую хозяйку замка и экономку. Просиди они целый год на одной скамейке в церкви, этого не удалось бы достигнуть.

— Мне начинает здесь нравиться, — сказала Энн. — Надо приобрести парочку кур, чтобы всегда были свежие яйца, и разбить огород для овощей, это тоже будет не лишним.

— Для этого вам надо сначала отделаться от непрошеных гостей. Иначе они сожрут ваш горох и бобы, не дав им созреть.

Энн показала свои здоровые зубы.

— Уж я-то от них отделаюсь. Они сбегут отсюда быстрее лани.

Вопреки ожиданию, беседа между Дороти Тори и Эрвином проходила мирно.

Когда Дороти ознакомилась с документами, у нее не осталось больше сомнений, что Эрвин, племянник второй степени родства с покойным, является законным наследником замка и может претендовать на пятьдесят тысяч фунтов от общего состояния. Для Дороти это был не очень радостный сюрприз, но ничего изменить уже было нельзя, и потому она восприняла факт хладнокровно. Главное же заключалось в том, что молодой археолог понравился ей, поскольку обладал многими качествами, но только не жаждой стать владельцем замка.

— Вашу идею создать здесь летний интернат для детей я нахожу великолепной, — сказал Эрвин. — Я бы тоже выделил на это небольшую сумму. Здесь могли бы отдыхать более полусотни детей из Ливерпуля, вдыхающих копоть летом и зимой. Некоторые из них не знают даже, как выглядит бабочка или корова. — Он почесал нос и сказал неожиданно: — Я чувствую себя вольготно во время раскопок не только потому, что я археолог, но и потому, что жизнь здесь невыносима.

— Не спешите делать выводы. Сначала познакомьтесь с другими наследниками, — прервала его Дорога. — Тогда вам станет совсем тошно от этой никчемной компании, погрязшей в предрассудках, высокомерии и невежестве. — Какими могут быть высокомерие и невежество этой компании, она предоставила додумать своему гостю. — Признаюсь, один из них, — продолжала Дороти, — а именно доктор Эванс, составляет исключение, хотя он и не совсем нормальный. Доктор Эванс помешан на изобретательстве. Безопасные булавки, которые можно расстегивать лишь с помощью кодовых знаков, патентные ключи, позволяющие открывать десятки различных замков, машины с пропеллерами, о назначении которых он уже и сам забыл, бомбы, которые сами взрываются, как это было вчера, когда одна из них чуть было не подняла на воздух этот зал… Сюда примчалась полиция.

— И что она установила?

— Полиция считает, что с помощью этой адской машины я хотела превратить в порошок всех наследников и смешать их с известковой пылью.

— Разве это не было вашей целью?

— Сие не зависит от моего желания, — призналась Дороти. — Если бы я знала, как это сделать, чтобы не попасться, то уже давно на кладбище было бы на два могильных холмика больше. Я даже позаботилась бы, чтобы они были всегда ухожены. Тогда было бы видно, что я совершила доброе дело.

— Вы весьма кровожадны, — сказал Эрвин с уважением. — А впрочем, я такой же, когда сталкиваюсь с несправедливостью, особенно когда к несправедливости относятся с равнодушием.

Приход Патриции и Энн прервал философскую беседу. Энн, которая теперь производила впечатление спокойного и уравновешенного человека, жонглируя, внесла большой поднос с завтраком.

Патриция, не скрывая тревоги, сообщила, что пропал доктор Эванс. Его кровать не разобрана, зубная щетка и электрическая бритва, им сконструированная, лежат нетронутые.

— Пока в доме находится этот темный тип Фишер, я не удивлюсь, если однажды мы будем повешены, отравлены, застрелены, зарезаны или будут найдены наши обуглившиеся трупы, — закончила свое сообщение Патриция, что ей, однако, не помешало с аппетитом проглотить поджаренный хлебец.

Эрвин наморщил лоб, что-то вспоминая.

— Вы сказали, что доктор Эванс изобрел патентный замок?

— Десятки замков, — ответила Дороти. — Он врезал один такой в кладовой. Его можно открыть, если при повороте ключ вставлять глубже и вытаскивать. Ни один жулик не дойдет до этого.

Бедная Патриция! И на этот раз ей все виделось в мрачных красках.

— А что, если полиция арестовала сегодня ночью нашего милого бедного доктора Эванса и поэтому он пропал? О, как страшен этот мир!

Эрвин вынул из кармана связку отмычек и бросил ее на стол.

— Вы когда-нибудь видели эти отмычки? Патриция перекрестилась.

— Он всегда носил их с собой и однажды поздно вечером проник с их помощью в мою комнату. — Она покраснела. — Он хотел лишь узнать, есть ли у нас в доме чеснок. Он варит себе, когда работает по ночам, специальный напиток для бодрствования. А теперь он мертв. О, я давно это предчувствовала. Это подсказывает мне мое чутье.

Когда Эрвин был в библиотеке, он положил там на пол пакет. Теперь он взял его, развернул испачканную газету и поставил на белоснежную скатерть найденный в болотной трясине грязный лакированный ботинок.

Дороти потрогала ботинок пальцем, как будто она хотела удостовериться, не галлюцинация ли это.

Когда Эрвин рассказал, где его нашел, она сказала решительно:

— Нужно срочно найти жердь и прощупать весь пруд, чтобы найти Эванса.

Дороти встала, поглядела на Энн, крепко спавшую в кресле, и велела Эрвину следовать за ней.

Это было неприятное занятие — лазить по болоту и прощупывать шестом дно, пока Фишер не обнаружил тело Эванса.

— Надо срочно позвонить инспектору Бейли. Совершенно ясно, что кто-то убил его, — заявила Дороти, придя в себя.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,

в которой события развиваются с молниеносной быстротой. На леди Торп падает подозрение в совершении убийства, что на должно удивлять, поскольку она совсем не настоящая английская леди, а стала ею, лишь выйдя замуж. В прошлом Тора была учительницей сельской школы

Несмотря на свою тучность, инспектор Бейли подчас был и чрезвычайно расторопным. Обычно, поднявшись всего лишь на четыре-пять ступенек, он начинал пыхтеть, а достигнув первой лестничной площадки, еще раз убеждал себя в том, что уже самое время увеличить взнос за страхование жизни. Но когда требовала ситуация, он забывал о своем ожиревшем сердце, равно как и о весе, и перелезал через полутораметровый парапет или бесшумно поднимался на цыпочках на пятый этаж. После посещения Карентина он все время думал о происшедшем. Интуиция подсказывала ему, что трагикомедия с наследством вступила лишь в свой первый акт. Поэтому вполне понятно, что он с глубоким внутренним недовольством воспринял сообщение, что смерть, как обычно говорил его любимый автор, основатель английского антиромана Бенджамин Братт, сорвала свое первое яблоко.

Дороти ждала его у подъезда и явно удивилась тому, как проворно на этот раз толстяк Бейли выпрыгнул из автомашины, как кратко он формулировал вопросы и как энергично давал необходимые указания своим людям. Осмотрев труп и место происшествия, он приказал Дороти позаботиться, чтобы все жители замка оставались в своих комнатах до специального указания. Первым он решил допросить Эрвина.

— Где мы можем спокойно поговорить? — спросил Бейли.

— Лучше всего в библиотеке. — предложила Дороти, которая совсем забыла, что там и кресле спит Энн.

Когда инспектор и Эрвин вошли в библиотеку, сплошь заставленную книгами, которые за последние пятьдесят лет никто не брал в руки, они услышали странный свист.

— Это моя жена, — объяснил молодой археолог, — разбудить ее? Это будет, правда, довольно сложно. Она не спала всю ночь.

Бейли, некоторое время разглядывавший Энн, поинтересовался, почему она спит не в кровати, а в кресле, и решил, что ее не следует будить. Похожее на свист похрапывание впервые за это утро заставило его улыбнуться. За этим последовала еще одна улыбка, когда он услышал тихий, боязливый стук в дверь. Облизывая губы, он сказал Эрвину:

— Опять несут восемь бутылок. Добрая душа дома хочет утопить меня в портере.

Добрая душа, как всегда одетая в черное, с достоинством и в то же время смущенно держала в руках корзину и подыскивала слова, как лучше предложить свой дар инспектору.

Бейли отрицательно покачал головой и указал большим пальцем на угол:

— Поставьте туда. Выпьем после окончания допросов.

Едва за Патрицией закрылась дверь, как Бейли сказал Эрвину:

— Откройте для нас бутылочку. Допросы могут продлиться до позднего вечера, и у меня нет никакого желания кончить жизнь мучеником криминалистики.

Осушив одним залпом три четверти бутылки, Бейли спросил:

— Почему вы ночевали у Шеннона и не приехали сюда вчера?

— Потому что Локридж вызвал меня лишь к пяти часам, чтобы информировать о подробностях этого неожиданного наследства.

— Человека, который получает наследство в пятьдесят тысяч фунтов, не приглашает к себе адвокат, — заметил Бейли. — Он сам бежит рысцой, когда и куда его вызывают.

— В этом отношении у меня еще нет опыта. До сих пор я не видел больше ста фунтов. Археология — такая область, где не загребают больших денег.

— До приезда супруги вы ночью спали?

— Нет, я не спал и несколько часов бродил по округе. Я должен был решить одну проблему, а в таких случаях я никогда не могу спать.

— Какую проблему?

— Что делать с деньгами. До меня не доходило, что я наследую такую кучу денег.

— Итак, вы гуляли, чтобы иметь возможность поразмыслить. Такое бывает. Правда, для ночных размышлений несколько часов многовато.

— Когда я думаю, я не смотрю на часы, так же как вы не считаете бутылки портера, когда, размышляя, опорожняете их.

Бейли сделал вид, что не услышал этого дерзкого намека, и уже собирался задать следующий вопрос, как сержант Вильямс попросил его на минутку выйти.

Когда Бейли вернулся, выражение его лица было задумчивым.

— Вы помните, где гуляли ночью? — спросил он.

— По Уолсу. Потом я вышел за город и побрел дальше. Вокруг были луга, небольшой лесок. Теперь я и не помню точно, поскольку плохо знаю эту местность.

— А вы случайно не были около замка? Эрвин на мгновение заколебался.

— Как же, был.

— И что же вы здесь ночью искали?

— Хотелось посмотреть на замок. Ярко светила луна…

— Луны не было, небо было покрыто тучами. Я тоже плохо сплю, — заметил Бейли.

— Да, конечно, поэтому я и повернул назад. Я признаю, что это была дикая затея с моей стороны, потому что все равно я ничего не увидел.

— А в парке вы были?

— Я не мог туда попасть. Ворота были закрыты, а я ведь не такой специалист, как Эванс, который отмычкой может открыть сейф.

— Сможете ли вы повторить эти показания под присягой?

— Куда вы клоните? Разве я вас обманываю?

— Именно так, сын мой. Вы меня обманываете. — Бейли пошарил в кармане пиджака, вытащил медное кольцо и поднес его к носу Эрвина: — Вам это знакомо?

— Конечно. Это уплотняющее кольцо свечи для автодвигателя.

— Не свечи для автодвигателя, а свечи двигателя вашей автомашины «форд» модели 1924 года. Как вы полагаете, где нашел Вильямс это кольцо? В десяти метрах от главного входа, около стены, со стороны парка. Когда вы перелезали или прыгали через забор, кольцо выпало из вашего кармана. Мои люди установили также, что при прыжке вы поскользнулись и упали, ударившись носом. Затем, как я полагаю, вы подошли к воротам. Хотя лупа почти не светила, вы остановились, чтобы посмотреть на замок. Это продолжалось до тех пор, пока еще один любитель ночных прогулок, а именно доктор Эванс, не вышел из замка, чтобы тоже пройтись. То, что он делал это почти каждую вторую ночь, вы могли узнать в Уолсе от десятка людей и не в последнюю очередь от самого Билла Шеннона. Что отсюда вытекает, можно установить с предельной ясностью.

— Из этого ничего не вытекает или в крайнем случае глупое подозрение, которое не имеет под собой ничего иного, кроме плохой работы серого вещества вашего мозга. Вы старый осел.

Перед начальством Эрвин не испытывал большого уважения.

— Осел или не осел, — ответил подчеркнуто дружелюбно Бейли, не будучи ни на йоту оскорбленным, — для меня ясно одно. О завещании и других наследниках вы могли узнать еще в Лондоне. Ну, а теперь предположим, что вы устанавливаете связь с Эвансом, выясняете, чем он занимается в подвале, и решаете стать единственным наследником. Дальше: покушение при помощи взрыва на ваших любимых сонаследников по той или иной причине не удалось. Эванс знает, что только вы могли совершить покушение. Если это так, то становится ясным, почему вы, после того как не удалось убить Эванса, решили утопить его. Ну, что вы скажете на это?

— Не отвечай ему. Тресни его как следует, чтобы портер брызнул из него, — послышалось из кресла, откуда только что раздавалось мирное похрапывание Энн.

— Нельзя же быть столь невоспитанной, миссис Конрой, — пробурчал Бейли благожелательно, как будто он ласково трепал по щечке милого, капризного ребенка. — Кстати, вам бы следовало бросить свою профессию актрисы. У меня нет никаких сомнений, что вы ничего не достигнете на этой стезе.

Энн очень хорошо знала, что она не обладала большим талантом, более того, даже малым или вообще никаким. Но признаваться в этом она могла только лишь себе.

— Толстый бобер, — фыркнула Энн. — Где и когда вы видели меня на сцене?

— Я слышал, как вы храпите. Это было жалкое зрелище.

Эрвин встал.

— Послушайте, охотник за убийцами, мне было приятно побеседовать с вами, но все хорошее имеет свой предел.

— У меня к вам еще один вопрос.

— Ни одного. — Эрвин направился к выходу.

— Тогда я предупреждаю: без моего разрешения вы не должны покидать Уолс, иначе я прикажу вас арестовать. И тогда вы уже не сможете больше прогуливаться ни днем, ни ночью.

Следующей на допрос была приглашена Дороти. Бейли попросил ее рассказать, как прошел вчерашний день, и прервал, лишь когда она начала рассказывать о позднем визите доктора Эванса.

— Считаете ли вы, что он действительно знал, кто хотел взорвать зал?

— Никогда нельзя знать, чего хочет Эванс, — ответила Дороти.

— В тот момент, когда вы разговаривали с доктором Эвансом, вошел дворецкий и сообщил об украденном виски. Это была случайность или он подслушивал за дверью? — спросил Бейли.

— На этот вопрос я не могу ответить с достоверностью.

— Тогда последний вопрос. — Бейли поставил пятую пустую бутылку около себя на пол. — Ложились ли вы этой ночью спать? Вы понимаете, что это банальный вопрос, но я обязан…

— Я понимаю вас очень хорошо, инспектор. Ведь вы обязаны как чиновник добросовестно выполнять свои обязанности, поскольку живете за счет грошей налогоплательщиков. Вы спрашиваете, где я провела эту ночь. Конечно, не в своей кровати! Но к сожалению, я не могу сказать где. В мои годы надо соблюдать такт. Вы все еще продолжаете меня подозревать?

— Почему бы, собственно, и нет? — вопросом на вопрос ответил Бейли.

— Конечно. Если бы вы недельку провели с этими мерзкими людьми, вместе бы ели и каждый вечер играли в бридж, то И вы бы после этого попали в сумасшедший дом или совершили десяток покушений. И молили бы бога, чтобы хоть одно из них удалось.

— Я мог бы расценить это как признание, но я не сделаю этого. — Инспектор торжественно открыл шестую бутылку. — Только об одном прошу: если садовник попытается выведать, о чем мы беседовали, ни слова ему.

— Вы подозреваете садовника?

— Настоящий криминалист не исключает при расследовании дела даже самого себя как преступника, — неудачно сострил Бейли. Затем он попросил прислать в библиотеку Фишера.

Когда вошел Фишер, весь воплощение такта и достоинства, Бейли сделал вид, что совершенно не замечает его. Даже не пошевелившись в кресле, он неожиданно выпалил:

— Ну, старый лгун, симулянт и шантажист, что вы можете привести в доказательство своей невиновности в этом деле? Где вы шлялись эту ночь?

— Сэр, попрошу вас не разговаривать в таком тоне…

— Я назвал вас старым лгуном, симулянтом и шантажистом и остаюсь при этом мнении. Может быть, я должен напомнить вам, за что вы в 1953 году отсидели два с половиной года в Хэйтауне? Разве это был не шантаж, когда вы потребовали от владельца мебельной фабрики Стефенса пятьсот фунтов за то, чтобы не разглашать его связь с секретаршей? А чем вы занимались потом?

— Я был на Дальнем Востоке, плавал стюардом на различных торговых судах, который брали на борт пассажиров. Там я старался безупречно вести себя, как раскаивающийся, исправляющийся…

— Заткнитесь, а то я начну икать от ваших высокопарных оборотов речи. Перечислите мне названия судов.

Фишеру не составляло труда вспомнить их названия. Он даже знал точное время службы на каждом из них.

— Почему вы вернулись в Англию? Вы, лгун, симулянт и шантажист!

Глаза Фишера вспыхнули ненавистью.

— Конечно, не для того, чтобы встретить таких… людей, как вы.

— Охотно верю. Сдается мне, что я еще превращу вашу жизнь в ад, а мое чутье редко подводит меня. Что вы делали вчера ночью? У вас есть алиби?

— Само собой разумеется, сэр. — Фишер вновь предстал почтенным, сдержанным человеком. — Эту ночь я провел в своей постели с горничной Розой. Она может это подтвердить. А если вы не верите, то тому есть еще одно доказательство.

— Какое же?

— У Розы лезут волосы, и, если вы осмотрите подушку и постель, вы определенно найдете там, как это уже не раз бывало, несколько чужих волос.

Ответ был явно издевательским, но вместо того, чтобы рявкнуть на Фишера, инспектор добродушно сказал:

— Что же, это можно учесть. Что вы торчите как пень, садитесь. Но только, пожалуйста, без выкрутасов и так, чтобы не был слышен хруст ваших суставов.

Фишер присел на край стула.

— Ну, а теперь рассказывайте. Что вы заметили этой ночью?

— Вы, наверное, уже знаете, что леди Торп и доктор Эванс хорошо понимали друг друга, — начал Фишер. — Она интересовалась его изобретениями. Он планировал перестроить и другие помещения замка под свою лабораторию.

— Вы хотите сказать, что они были единомышленниками?

— Делать выводы я предоставляю пая, сэр.

— Зачем вы вчера вечером подслушивали под дверью леди Торп?

— Я не подслушивал, а хотел лишь сообщить, что этот музейный экспонат полковник втихую пьет ее виски. Но я услышал, что миледи и доктор Эванс оживленно разговаривают. Были слышны обрывки фраз: «…это не должно было случиться… атрофия мозга… лежали бы на кладбище рядом друг с другом…»

Бейли задумался и неожиданно отпустил Фишера без дальнейших вопросов.

Когда инспектор остался один, на его лице не осталось и следа от обычной жизнерадостности. Он выглядел усталым и изможденным.

Бейли размышлял, не пригласить ли ему полковника и бывшую начальницу почты. Затем он тяжело поднялся, с печальным видом вышел из библиотеки и направился по лестнице на второй этаж.

Декстер сидел за столом. Напротив него в кресле-качалке разместилась Стелла Грэди. Комната была увешана и заставлена картинами, кубками и грамотами из славного прошлого полковника. На одной из пожелтевших фотографий был запечатлен воспитанник Гарвардского университета, на другой — победитель турнира в гольф. Два серебряных и хрустальный кубки говорили о том, что Декстер был отличным жокеем. Но больше всего фотографий было из периода двадцатилетней службы в армии. Были ли это джунгли, создававшие фон фотографий, пустыни или стены форта, Декстер везде стоял или сидел в центре группы молодых офицеров, и в его осанке проглядывало превосходство над другими, его любовь командовать, подчинять себе окружающих. И вместе с тем полное отсутствие мысли выражала его улыбающаяся, тщеславная физиономия.

Усмехнувшись и издав при этом звук, который можно было равно расценить как приветствие или рычание злого бульдога, Бейли сделал жест, который должен был показать полковнику, что он о нем думает. Бейли молча взял со стола коньячную рюмку и понюхал.

— Это и есть виски, которое вы украли из винного подвала?

Декстер вскочил, словно огромный паук укусил его ниже пояса.

— Вы много позволяете себе, сэр! Я буду жаловаться вашему начальству, я…

— Вы заплатите пятьсот фунтов штрафа или поменяете на шесть месяцев свой дом на трехместную камеру в Ливерпульской тюрьме, — прорычал инспектор. В его характере окончательно проснулся бульдог.

Еще с детских лет Гарри Декстер слегка косил. Но до прихода Бейли этот дефект почти не был заметен. Теперь его окончательно перекосило. Он хотел испепелить инспектора уничтожающим взглядом, но его скошенные глаза разглядели лишь свой собственный нос и никак не Бейли.

— Что вы знаете о докторе Эвансе? Каковы были его отношения с миссис Торп? — спросил Бейли почтовую начальницу. Задав конкретный вопрос, он дал ей возможность прийти в себя перед тем, как перейти в наступление.

— Они всегда были неразлучны, — зло ответила Стелла Грэди. — К тому же Эванс был единственный человек, который выносил эту леди.

Декстер протянул руку к рюмке, но Бейли успел схватить ее быстрее. Красивым натренированным жестом он вылил коньяк в вазу с бессмертниками.

— Идет допрос, и я требую, чтобы вы давали предельно точные показания, а не уползали под стол, где вы изгадите ковер.

Гарри Декстер подскочил, но тут же шлепнулся на свой стул. Бейли был не только тучным, но и сильным человеком.

— Значит, оба симпатизировали друг другу, — продолжал допрос инспектор.

— Алчность и только алчность объединяла их. Я могу поклясться, что не кто иной, как эта сельская учительница, уговорила Эванса взорвать зал, где мы находились. — На щеках Грэди появились красные пятна.

— Он хотел вас обоих взорвать и сам находился с вами?

— Вот это и есть то дьявольское в этой особе, которая титуловала себя миледи, хотя она всего лишь простая сельская учительница. Она ненавидит каждого, которому должна отдать хотя бы десять фунтов и, наследства своего покойного мужа. Она ни на минуту не задумается перед тем, как убить тысячу людей, если это поможет ей одной завладеть наследством.

— Значит, вы считаете, что она намеревалась убить и Эванса?

— Само собой разумеется. Иначе она бы вышла из зала, пригласив его с собой.

— И поскольку этот бедный человек все понял и не захотел больше быть ее сообщником, он должен был за это поплатиться, — заметил полковник, который после длительной внутренней борьбы наконец пришел в себя.

— В этом не может быть никакого сомнения. Это она убила его и бросила в болото, — добавила Стелла Грэди.

— Инспектор, я очень боюсь, что может случиться несчастье… Не можете ли вы оставить здесь для нашей охраны своего сотрудника?

— Почему вы не соберете свои чемоданы, если боитесь, и не уберетесь отсюда хотя бы на время? — пробурчал Бейли.

— Но мы должны десять лет находиться вместе с этой особой. Таково было условие покойного сэра Роберта.

— Если деньги вы цените дороже, чем собственную жизнь, то надо рисковать. Вы тоже можете оказаться с лягушками в болоте. Но это так, к слову сказать.

Сделав это ядовитое замечание, Бейли вышел из комнаты. Он не сказал, что еще днем решил вызвать из Ливерпуля сотрудника для охраны замка.

В разрушенном после взрыва зале его ждал сержант Вильямс.

— Сэр, только что звонил доктор Поттер. Эванс не утопился и не был утоплен. Он был задушен. В его комнате мы обнаружили обрывок шнура от шторы, которым, по всей видимости, и воспользовался убийца.

Бейли сел в служебную машину и задумался: как быть? Что теперь делать? Поразмыслив, он решил посетить Билла Шеннона.

Едва машина тронулась, как двойной подбородок Бейли упал на грудь и он крепко заснул, даже шум мотора не мог заглушить его храп.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,

в которой инспектор Бейли неожиданно посещает таверну «Кровавая кузница», в которой много таинственного. Тем временем совершается второе убийство, но труп убитого не могут обнаружить

Уже смеркалось, когда машина въехала на булыжную мостовую главной улицы Уолса, ведущей в гавань. Шел мелкий дождь, туман наплывал с моря через весь старый городок, обволакивая узкие улицы и дворы. То там, то здесь в окнах загорались огни. Послышался гудок парохода. Часы на башне церкви из красного кирпича пробили шесть.

Проехав базарную площадь, шофер дал резкий сигнал, чтобы разбудить инспектора.

В «Кровавой кузнице», которая в эти мрачные сумерки производила на проезжающих торговцев впечатление разбойничьего вертепа, инспектор не застал Билла Шеннона. Экономка сообщила, что днем он уехал на рыбную ловлю и, видимо, еще находится в гавани.

Небольшая шхуна стояла у причала с торчащими толстыми деревянными сваями. Почти трехметровый дельфин висел на лебедке, и трактирщик в высоких рыбацких сапогах и зюйдвестке стоял на борту с незнакомым человеком, они изучающе рассматривали добычу.

В зубах незнакомца была трубка, при каждой затяжке из нее с треском вылетали искры. Казалось, что табак, который курил этот человек, был смешан с порохом.

— Пойдемте в трактир и выпьем по маленькой, что-то прохладно стало, — пригласил Шеннон инспектора. Они знали друг друга. Трактирщик, как и все другие в Уолсе, был в курсе событий.

Но Бейли не спешил. Он влез на палубу шхуны и внимательно осмотрел ее.

— Прекрасный экземпляр. Я и но знал, что в наших водах водятся такие большие дельфины. На какую наживку удалось вам поймать такую тушу? — Он поискал глазами незнакомца, но того и след простыл, будто он растворился в воздухе.

— Идемте, идемте, инспектор. Сейчас хлынет как из ведра, — настаивал трактирщик.

— Да, действительно великолепный экземпляр, — повторил инспектор. — Спустите-ка это морское чудо на палубу. Мне хотелось бы рассмотреть его поближе.

Шеннон пытался сопротивляться, но инспектор не уступал, и трактирщику не оставалось ничего другого, как исполнить требование Бейли.

Он спустил дельфина с лебедки и сказал равнодушным голосом:

— Мне приходилось ловить и покрупнее. Этот ничего особого не представляет.

— Дайте-ка нож. Я хочу поковыряться в этой огромной рыбине.

— Зачем вам в ней ковыряться, это же… Нет, не дам. — Шеннон спрятал нож за спину.

— Почему? — Бейли усмехнулся. — Я слышал, что есть сорт дельфинов, в артериях которых вместо крови течет настоящий «Бурбон». Мне сдается, что этот чудный дельфин как раз относится к такой разновидности. Представьте себе: я делаю отверстие в его брюхе, и оттуда бьет ключом настоящий французский коньяк! Целых две бочки! Доход от этого составил бы больше, чем я зарабатываю за целый год за счет грошей налогоплательщиков.

Шеннон явно влип, но он был разумным человеком и умел воспринимать удары судьбы с должным юмором.

— Хорошо, — сказал он, — разделывайте моего дельфина. Но перед тем, как вы арестуете и уведете меня, я так напьюсь, что об уводе не может быть и речи. Вам придется нести меня на носилках.

— Давайте сначала попробуем вашего добротного коньячку, а затем вместе решим, что делать.

Шеннон сразу сообразил, что его ангел-спаситель кружит над его грешной головой, и был готов напоить инспектора до положения риз.

Они спустились в каюту. Там было уютно и тепло, начищенная до блеска керосиновая лампа излучала приятный свет.

Это был удачный вечер для инспектора. Напротив него сидел правонарушитель. Его хорошее настроение и шутки заставили Бейли забыть, что контрабанда является, собственно говоря, преступлением.

Шеннон доказывал Бейли, что контрабанда — это всегда риск и вызов существующему общественному порядку. «Так что, — продолжал владелец „Кровавой кузницы“, — я как представитель трудящихся масс…»

— Замолчите наконец, трудящийся, и ответьте мне на один вопрос, но честно, иначе я велю вас арестовать, и тогда вы будете лишь во сне видеть дельфинов и средства для пыток в вашей таверне.

— Иначе, как быть честным и откровенным, я и помогу. По крайней мере в отношении вас, — заверил Шеннон. — В чем я должен признаться?

— Миссис Тори была вчера вечером в вашем притоне пыток?

Шеннон утвердительно кивнул.

— Но это ничего не значит. Я имею в виду убийство, — добавил он тут же. — Она иногда ночует у меня, если выпьет больше трех стаканов своей адской смеси.

— Когда она появилась у вас вчера?

— Где-то около одиннадцати.

— Где вы ее разместили?

— В комнате рядом с ванной, в сторонке, там тихо.

— Могла ли она покинуть таверну незамеченной?

— Да. Это вполне возможно.

— Нарисуйте мне план дома. Бейли достал карандаш и вырвал листок из записной книжки.

— Ну, а теперь покажите мне, где ночевал известный вам Конрой.

— Вот здесь. — Шеннон ткнул карандашом в прямоугольник, расположенный как раз напротив комнаты, в которой Дороти Торп готовила свой дьявольский напиток с перцем.

— Значит, оба могли приятно беседовать друг с другом, вот как мы с вами?

Шеннон утвердительно кивнул головой.

На улице шумел ветер, капли дождя стучали по палубе шхуны, волны с шумом разбивались о мол. От этого каюта делалась еще уютнее. И все же Шеннон помрачнел.

— Я знаю, куда вы клоните, — сказал он. — И вообще вы чертовски хитры и коварны. Я таких сыщиков не встречал. Другой бы начал меня строго допрашивать, ничего не выудив. Я бы так водил его за нос, что без моей помощи он не знал, как выйти отсюда. Вы же прохаживаетесь по каюте такой развеселый, и как бы между прочим выясняется, что я занимаюсь контрабандой, пьете мой контрабандный коньяк, и я, того не подозревая, выдаю вам все свои секреты, в том числе даже случай с моей теткой Корнелией и ангелом, которого она заказала на свою могилу у архитектора за три тысячи фунтов. А зачем ей это надо? Чтобы не оставить своим наследникам ни одного шиллинга. Теперь же вы подозреваете Дороти и молодого Конроя, и в этом виноват я.

— Может быть, я подозреваю даже вас. Вполне возможно, что вы хотите помочь своей подруге детства уничтожить прочих наследников, чтобы затем напялить на нее фату и повести как невесту к алтарю.

Когда час спустя инспектор покидал каюту, на улице бушевал уже такой шторм, что едва можно было слышать самого себя.

Он крепко ругал себя за обещание Шеннону сделать вид, что он ничего не знает о дельфине с контрабандным коньяком. Бейли решил про себя, что он обратит внимание своих коллег на таможне, что есть дельфины, которые в своих потрохах облагораживают морскую воду, превращая ее в коньяк. Шеннону же он порекомендует впредь сдерживать свои контрабандистские наклонности.

Придя домой, Бейли, несмотря на усталость, подготовил еще сообщение для полицейского начальства.

Он лег, но и в постели не находил покоя. На ночном столике громко тикал будильник, который Бейли купил в универмаге за пять шиллингов. Тиканье будильника напоминало ему звуки адской машины, навевало думы о бомбе в Карентине…

Наконец он уснул.

От резкого звонка Бейли вскочил. Но это был не будильник, а телефон.

Ругаясь, он снял трубку. Звонила Стелла Грэди. От волнения она едва могла говорить.

В то время как инспектор и Шеннон распивали коньяк в каюте шхуны, Эрвин привез свою жену ночевать в Уолс в таверну «Кровавая кузница».

— По крайней мере там ты будешь в безопасности.

— А если завтра утром я приеду, а тебя выуживают из илистого болота? — спросила Энн без особого огорчения. Она, видимо, и сама не верила в такую возможность.

Эрвин выдавил из себя громкий смех.

— На этот раз убийца придумает что-нибудь другое.

Вернувшись в Карентин, Эрвин направился к Дороти.

Она сидела с ногами на диване и курила черную сигарету длиною в тридцать сантиметров.

— Я боюсь выходить из комнаты, — пожаловалась она. — Даже здесь, в этих четырех стенах, мне мерещатся в каждом углу убийцы, мне кажется, что и под диваном убийца; наверняка кто-то стоит за дверью и подслушивает.

Эрвин резко открыл дверь. В слабо освещенном коридоре никого не было. Но в конце его бесшумно двигалась тень, которая тут же исчезла. Кто это был? Грэди, Фишер или Декстер?

Вернувшись в комнату, он закрыл дверь на ключ, включил радио, достал шахматы и лишь после этого продолжил беседу с Дороти…

Фигуры на шахматной доске остались нетронутыми, когда Эрвин в носках с ботинками, которые он связал шнурками и надел на шею, вышел от Дороти. В руках Эрвина мигал карманный фонарик.

Он дошел до конца коридора и открыл дверь, ведущую в просторную галерею. Эрвин обратил внимание, что дверные петли были смазаны и не издавали ни малейшего звука.

Лестницы по обе стороны галереи вели вниз, в зал. Эрвин подошел к балюстраде и посветил карманным фонариком. Повсюду можно было видеть следы взрыва: зияющие щели в стенах, почти двухметровая дыра в полу…

Оглушающий удар обрушился сзади на его голову. Он дико закричал, заглушив треск ломающихся деревянных перил. От резкого толчка он свалился с шестиметровой высоты на кафельные плиты.

Распластав руки и как-то неестественно повернув голову в сторону, Эрвин остался лежать без движения; вокруг его головы растекались кровавые пятна.

В это время Стелла Грэди, которую мучила бессонница, совершала обход. Она услышала крик и, вбежав в зал, увидела лежащего на полу Конроя. Об этом она позже сообщила на допросе.

Это было странно, но она не разбудила никого в доме, а позвонила инспектору.

Бейли погрузил свое тучное тело в ванну с горячей, если не сказать кипящей, водой. Красный как рак, пыхтя, он принял после этого холодный душ и почувствовал себя настолько бодрым, что мог сесть за руль автомашины.

К своему удивлению, он не увидел ни в одном из окоп замка света. Казалось, все погрузилось в глубокий сон. Неожиданно парадная дверь, перед которой он стоял, открылась, и появилась Стелла Грэди.

— Слава богу, инспектор, что вы наконец здесь, — прошептала она. — После того как я обнаружила в зале труп, я почувствовал, что кто-то следит за мной. Поэтому я спряталась между двумя шкафами в прихожей, чтобы сразу открыть вам дверь.

— Почему вы думаете, что Копрой мертв?

— Во время войны я была медсестрой и умею отличить раненого от убитого.

Сразу слева у входа был выключатель. Бейли нажал на него. Зажглись люстра и торшер.

— Он лежит там! — сказала Стелла.

Но там, куда она указала рукой, никого не было.

— Это невероятно! — воскликнула Стелла. — Я видела его собственными глазами!

— Оказывается, есть трупы, которые восстают из мертвых не только в день Страшного суда.

Эта циничная шутка никак не отражала настроения инспектора. Пятно крови на кафеле не оставляло сомнений, что здесь лежал тяжело раненный человек. Исследовав сломанные перила балюстрады, он нашел следы, которые явно свидетельствовали об акте насилия. Перила были подпилены.

Когда обитатели замка появились в зале, Бейли сообщил им о происшедшем.

На голове у Дороти были бигуди, но она покрыла голову шелковой шалью. Фишер был расстроен и не так вызывающе респектабелен, как обычно. Декстер, слегка шатаясь, бормотал что-то про себя, как будто он совершенно не понимал, почему его подняли среди ночи. Патриция стояла в длинной фиолетовой ночной рубашке, которая, как и все другое, что она носила, отражала ее пессимистическое мировоззрение, поскольку была отделана черными кружевами.

Поразмыслив, Бейли позвонил Вильямсу и в полицай-президиум в Ливерпуль. Глупое завещание покойного Торпа таило смертельную опасность для всех его наследников.

Обыск, проведенный Бейли и Вильямсом, ничего не дал. Куда делся Конрой, узнать не удалось.

Когда Энн сообщили, что ее муж исчез, с нее как рукой сняло присущее ей озорство и она разрыдалась.

— Вы действительно полагаете, инспектор, что он убит? — спросила она всхлипывая. Бейли решил сказать ей правду.

— Я этого не знаю. Если быть до конца честным, я и сам не понимаю, зачем нужно было его убирать.

Шеннон успокоил и подбодрил Энн. Поразмыслив, она пришла к выводу, что по сравнению с Карентином таверна «Кровавая кузница» со своими орудиями пыток была куда более спокойной обителью.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

в которой события продолжены развиваться еще быстрее: конфликты привели к третьей жертве. Сержанта Вильямса злонамеренно запирают в кладовой. Читателям со слабыми нервами рекомендуется в этом месте прервать чтение, так как мы не несем ответственности за возможные последствия

Неделя прошла без каких-либо событий. Эрвин так и пропал. Эванс был тихо похоронен на старом кладбище. Адвокат Локридж вычеркнул его из списка наследников, а долю Эванса разделил между оставшимися в живых.

Инспектор Бейли был вынужден с огорчением признать, что он по-прежнему топчется на месте, хотя круг подозреваемых сузился. С одной стороны, подозреваемы были все, с другой — никому из них нельзя было что-либо инкриминировать, так как не было улик, дающих право арестовать преступника. Почти каждый день Бейли рыскал по Карентину, исследовал каждый уголок запущенного парка, допрашивал жителей, изучал материалы о прошлом подозреваемых.

Этот случай вызвал немалый интерес прессы. Репортеры освящали бюро инспектора, торчали в «Кровавой кузнице», сновали вокруг замка. Один из них, решив, что он хитрее других, проник в замок, нарядившись трубочистом. Но он наткнулся на Патрицию, накинувшуюся на него с половником, которым она помешивала в кастрюле гороховое пюре. Репортер бежал быстрее лани, к счастью, не получив никаких повреждений.

Следующей жертвой коварного завещания Роберта Торпа оказалась Стелла Грэди.

После ужина с Дороти и полковником — ужин сервировал Фишер, а Патриция возилась на кухне — Стелла Грэди встала и вышла на террасу, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Грэди взглянула на окно своей комнаты, там горел свет, хотя она могла поклясться, что, уходя, выключила его.

В Стелле были все качества эгоистки, но трусливой она не была. Правда, на всякий случай она приобрела разрешение на право ношения оружия и купила пистолет, который постоянно носила в своей сумочке.

От террасы до черного хода было всего лишь несколько шагов. Стелла тихо поднялась по лестнице и остановилась перед дверью своей комнаты.

Из комнаты не доносилось ни звука. Грэди рванула дверь и чуть было не закричала: в комнате было темно. Она инстинктивно потянулась к выключателю, но в это время почувствовала, как кровь стынет в ее жилах. Кто-то одной рукой закрыл ей рот, а другой вырвал пистолет. Хриплый голос прошептал, что если она издаст хоть один звук, ей придет конец. Преступник затащил Стеллу в массивный дубовый шкаф и захлопнул дверь.

— Я почти задохнулась, потому что боялась даже дышать, — рассказывала Грэди позже инспектору и всем, кто хотел выслушать ее рассказ.

Хотя ничего ужасного и не произошло, страху она натерпелась. В шкафу висело несколько пальто и шуб, еще с зимы пересыпанных нафталином. Там было душно, нафталин набился Стелле в нос, и она огромным усилием воли заставила себя ни разу не чихнуть.

— Если бы я хоть раз чихнула, меня уже не было бы в живых, как это случилось с бедным Эвансом и Эрвином Конроем, — сказала она Бейли, вместе с которым осматривала комнату.

Ничто не свидетельствовало о том, что таинственный преступник что-то искал. Если бы у Стеллы не был похищен пистолет, то инспектор едва ли поверил ей.

Стелла Грэди отвечала колкостями, но вскоре умолкла и стала задумчива. Декстер попытался объяснить случившееся вмешательством сверхъестественных сил, но Стелла набросилась на него:

— Прекратите наконец этот вздор! Я готова пойти на все, принимать участие в спиритических сеансах, если это доставляет удовольствие. Но когда речь идет о моей жизни, то здесь не до шуток.

Стелла сидела, как обычно, в кресле-качалке Декстера, который в это время бегал из угла в угол по комнате.

— Но, моя дорогая, я не хотел тебя обидеть. Я просто беспокоюсь за тебя. — Полковник жалко улыбнулся.

— Если твоя фантазия доходит лишь до того, что какой-то призрак закрыл меня в шкафу, то я предпочитаю, чтобы ты помолчал. Теперь я буду говорить, — заявила она, когда полковник попытался возразить ей. — Ты до сих пор еще не понял, о чем идет речь, — сказала Грэди, постучав жилистым пальцем по лбу. — Ведь теперь на очереди мы. Если мы ничего не предпримем, она отправит нас на тот свет с таким же хладнокровием, с каким только что на кухне разделывала карпа.

— Кто? Патриция?

У Стеллы Грэди мелькнули две мысли. Первая: если бы он был даже единственным мужчиной на всем белом свете и вдвое моложе, то все равно никогда и ни за что она не вышла бы за него замуж. Это было бы хуже, чем вместо чая пить каждый день чернила. Вторая: надо заставить этого идиота отправить Дороти на тот свет. Например, насыпав ей в чашку с чаем индийского яда.

— Патриция? Не будь наивен. Эта безобидная жирная особа не может без рыданий поставить даже мышеловку. Нет, единственно, о ком может идти речь, так это о Торп. И хотя я люблю эту бывшую сельскую учительницу так же, как ячмень в своем собственном глазу, я должна признать, что она энергична и целеустремленна. Подумать только, как она сумела убрать Конроя. Ведь я находилась в прихожей, не дальше десяти шагов от места происшествия. Все это граничит уже с…

— Ужасно! И происходит же такое на свете… — Полковник не успел закончить фразу, ибо Грэди наступила ему на ногу металлическим каблуком-шпилькой и спокойно продолжала:

— Я не могу просто понять, как он мог исчезнуть. Бейли и его люди перерыли весь дом. Но, видимо, инспектор глупее, чем я думала. Кроме того, эта сельская учительница отравила его портером, поэтому он не будет ее уличать. А это означает, что теперь на очереди один из нас или мы оба.

— Ты это серьезно? — Голос Декстера, обычно гнусавый, даже когда он погружался в воспоминания о бравых походах, задрожал от страха.

— Настолько серьезно, Гарри, что я уже вижу себя покупающей венок на твою могилу.

— Прекрати нести вздор! — Полковник замахал руками. — Ты знаешь, что я четырежды перенес малярию. С тех пор мои нервы сдали. Не таким я был, когда мы душили индийских повстанцев.

— Во всяком случае, мы должны что-то предпринять, а для этого нужны железные нервы.

— Ты считаешь, что мы должны… Нам нужно… — заикаясь, промолвил Декстер.

— Что нам еще остается? — Грэди испытующе посмотрела на полковника и поняла, что тот трусит. Как бы про себя она сказала: — Я боюсь смерти. Когда я думаю о кладбище в Уолсе, то чувствую себя истлевшей и сгнившей. Декстер нервно кивнул головой.

— И как ты себе это представляешь? — спросил он.

Грэди придвинулась к нему, положила свою жилистую руку на его руку и ласково сказала:

— У тебя есть маленькая ампула, о которой ты мне рассказывал, и ты ведь храбрый мужчина. — Она указала на фотографию, где Декстер был изображен с убитым королевским тигром. И тихо добавила: — Ты понимаешь, что мы тогда сразу же распорядимся всем наследством.

Декстер снова кивнул, выражая согласие с планом Грэди, при этом его губы вытянулись в прямую линию.

— Ведь мы в самом деле должны защищаться, — сказал он наконец неуверенно. — Если она убийца, а она таковой является, и если Бейли идиот, который не может ее изобличить, то мы должны действовать. Наш долг положить конец проискам этой особы. Да, это наш долг?

Стелла Грэди облегченно вздохнула, и они договорились, как реализовать свой план.

Чай, как обычно, готовила Патриция, а Фишер подавал его в серебряных чайниках На одном из них был выгравирован герб династии Торпов, и этим чайником имела право пользоваться только хозяйка. Иногда, правда, желая подразнить Патрицию, Грэди брала чайник себе. Именно это спасло Дороти жизнь.

Когда Фишер накрыл на стол и поставил чайник, Дороти и Стелла Грэди находились в своих комнатах. Полковник вылил содержимое ампулы в чайник, который стоял на месте, где обычно сидела Дороти, и вышел на террасу. Дворецкий пригласил дам к чаю. Патриция, желая, как всегда, удостовериться, правильно ли сервирован стол, сразу заметила, что Фишер допустил ошибку или, возможно, намеренно нарушил свои обязанности. Он поставил чайник с гербом рядом с прибором Грэди, а на месте, где сидит ее хозяйка, стоял чайник без герба. Сердито сопя, она поменяла их местами.

Послеобеденный чай прошел, как обычно, при полном молчании. Лишь было заметно, что Декстер и Грэди пристально поглядывали на леди Торп, листавшую какой-то журнал. В нем было несколько красочных фотографий загорелых веселых людей на водных лыжах в одной из бухт Адриатики. На других фотографиях они были изображены вечером под синим звездным небом на террасе дома в мавританском стиле, где слушали музыку, пили охлажденные напитки и беседовали. Такая жизнь была мечтой Дороти.

Она бросала недружелюбные взгляды на своих соседей по столу и думала о том, как было бы хорошо отделаться от них.

Это случилось быстрее, чем она могла надеяться.

Первой исчезла Грэди. На старом «фиате» полковника она врезалась в липу, росшую на обочине дороги перед поворотом на Уолс. Дереву было около пятисот лет, и на стволе висела дощечка, на которой значилось, что дерево посажено королем Ричардом III в 1484 году в знак того, что на этом месте святой Патрик помог ему спастись от лап огромного медведя.

Ни Патрик и ни другой святой не предупредили, однако, Грэди, и она со скоростью в семьдесят километров въехала на крутой поворот, поскольку уже была в бессознательном состоянии, вызванном медленно действующим ядом В нескольких метрах от липы у нее потемнело в глазах, она пыталась нажать на тормоз, но было уже поздно.

Мотор загорелся, и пламя мгновенно охватило всю машину, а затем взорвался бензобак. Когда к месту аварии, оглашая округу воем сирены, подъехал наряд транспортной полиции, автомобиль и водитель уже обуглились.

Получив по телефону сообщение об аварии, Бейли сначала потерял дар речи, затем пришел в себя и с такой силой стукнул кулаком по столу, что чернильница и ручка взлетели к потолку. Побелев от ярости, он позвал Вильямса.

Когда растерянный сержант вбежал в комнату, Бейли посмотрел на него так, как разъяренный бык смотрит на неопытного тореро, намереваясь поддеть его на рога и пронести по арене.

— О чем вы думали, когда начали служить в полиции? — спросил он Вильямса тихим, вкрадчивым голосом. — Вы хотите стать инспектором или даже старшим инспектором, а может быть, и суперинтендантом, не так ли? Вы умны, вам нельзя отказать в добросовестности и прилежании. У вас есть необходимые связи, а почтенный сэр Арчибальд является вашим дядюшкой. — Бейли сделал паузу, несколько раз глубоко вздохнул и сказал с явным сарказмом; — И все же вы никогда не станете ни инспектором, ни старшим инспектором, ни суперинтендантом! Из вас ничего не получится. А почему? Потому что вас с треском выгонят из полиции! И меня тоже.

— Что, собственно, случилось, сэр? — отважился наконец спросить Вильямс.

— Третья жертва в замке Карентин.

— Убийство?

— Якобы автомобильная авария.

— Кто же на этот раз?

— Грэди.

— Если это была автомобильная авария, сэр, тогда…

— Не будьте идиотом, Вильямс. Провалиться мне на этом месте; если это была автомобильная авария. Но мы опять ничего не можем доказать, считайте, что труп исчез. В бензобаке было сорок литров бензина. На том месте, где ее нашли, удалось наскрести лишь горсть золы.

— Если вы позволите, я хотел бы задать один вопрос, сэр.

— Послушайте, вы тоже начинаете говорить таким же нелепым языком, как этот Фишер! — заорал на него инспектор. — И не стойте как жердь, словно у вас сросся позвоночник. Это действует мне на нервы! Что вы хотите спросить?

— Я хотел бы знать, как вы можете с такой уверенностью утверждать, что несчастный случай вовсе не несчастный случай.

— Понятия не имею. Но, черт возьми, я убежден в этом! Этого вам не достаточно?

— Нет.

— Гм, — пробурчал Бейли, как обрывающаяся басовая струна виолончели. — Хорошо. Давайте подумаем вместе. Возьмем факты, только факты, и ничего; кроме фактов.

— Согласен, сэр, только факты, — ухмыльнулся Вильямс.

— Послушайте, Вильямс, я запущу сейчас вот этой чернильницей в вашу голову Бегайте тогда целую неделю синекожим.

— Если вы позволите заметить, сэр, то на этом свете нет синекожей расы.

Вместо того, чтобы признать это несомненно правильное замечание, Бейли сделал что-то невероятное. Он схватил чернильницу, встал, подошел к Вильямсу и медленно, с наслаждением вылил ее содержимое на его голову. Потом, как когда-то Лютер, он разбил чернильницу о стену, хотя ему и не почудился там черт. Он сделал это скорее потому, что неожиданно его осенила мысль, которая была настолько же абсурдна, как говорил позднее сам, насколько абсурдной может быть иногда сама истина.

— Вот видите, все же есть синекожие люди, — обратился он к Вильямсу, который стоял, поджавши хвост.

Вильямсу было лет двадцать пять, он не курил, был здоров, холост и поэтому свободен от всяких забот. Бейли считал Вильямса излишне серьезным. Оказалось, что он ошибался.

— Вы убедили меня, сэр. — Молодой сержант посмотрел на себя в висевшее над умывальником зеркало. — Но шутка будет стоить вам десять фунтов. Эту сумму вы переведете на счет общества антиалкоголиков «Легко на сердце без виски» в Уолсе. В противном случае я сейчас же сажусь за стол и пишу остатком чернил жалобу. И у вас есть недруги, причем не только в полицай-президиуме, но и в прессе. — Он сказал это на полном серьезе, но потом вынужден был рассмеяться. — Вот будет спектакль, если я в этом виде попаду на первую полосу ливерпульской газеты! Заголовок: «Инспектор освящает своих подчиненных чернилами!» Фото вызовет сенсацию по всей Англии.

Бейли проглотил слезы. Он был шотландцем и поэтому, если верить преданию, немного скуповат. Но он обладал достаточным чувством юмора.

Молча вытащил он из кошелька десять фунтов и положил их на стол. Из портмоне он достал один шиллинг и добавил его туда же.

— Это на чистку. А теперь убирайтесь прочь с моих глаз и возвращайтесь лишь после того, как вновь будете принадлежать к белой расе.

Когда Вильямс вернулся, его расовую принадлежность нельзя было точно определить. На лбу, залысинах и висках кожа отсвечивала зеленым цветом, щеки отдавали в желтизну, а подбородок приобрел фиолетовый цвет.

Инспектор посмотрел поверх очков.

— Если вы основательно отмоетесь, то расовая проблема для вас будет решена, — заметил он. Потом неожиданно выпалил: — Этот Фишер совсем не пятидесятилетний человек независимо от того, имеет он отношение к этим убийствам или нет.

— У вас есть доказательства? — донимал Вильямс инспектора точно так же, как это было в начале беседы, когда Бейли утверждал, что бывшая начальница почты погибла не случайно.

— Доказательства, доказательства! — передразнил его инспектор. — Нет у меня доказательств, но зато у меня есть интуиция, вы, синяя борода.

— Для судебных следователей интуиция пустое слово. Это ведь ограниченные, то есть логически думающие люди. — Вильямс почесал подбородок.

— Послушайте! — Бейли поднял толстый указательный палец. — А что вы подумали бы обо мне, если бы я, например, сказал: «Сэр, я приложил максимум усилий, чтобы сохранить в этом сосуде кофе при температуре, которую вы предпочитаете». Ну, как?

— Я бы счел вас идиотом. Или… — У Вильямса началось просветление мозгов. — Вы считаете, что такой высокопарный слог дворецкого Фишер усвоил из книг? В действительности же он никогда не был ни дворецким, ни стюардом, ни кем другим?

— Именно так. А из этого следует, что данные его биографии, по крайней мере за последние десять лет, неверные. Не исключено, что он провел их в тюрьме, сумасшедшем доме или в другом каком-либо изолированном заведении.

— Однако при проверке данные подтвердились.

— Ничего не подтвердилось, вернее, другое: человек по имени Фишер действительно работал стюардом на указанных судах. Но кто вам скажет, что наш Фишер и был тем стюардом?

— Вы правы. Мы должны немедленно направить фотографию Фишера в международную полицию «Интерпол», — горячился Вильямс. — Но если даже выяснится, что Фишер совсем не Фишер, а какой-то гангстер, мы еще долго не сможем его изобличить У него нет ни малейшего мотива отправлять на тот свет наследников этого сумасшедшего Роберта Торпа. Вероятнее всего, он хотел провести последние годы жизни спокойно и поэтому нанялся садовником в Карентин.

— А если он и леди Торп заодно? Можете ли вы доказать обратное? Мы не можем доказать ничего, абсолютно ничего! — Инспектором вновь овладело чувство негодования. — Даже то, что этот дурень, почтенный сэр Роберт, умер естественной смертью. Вполне возможно, что серия убийств началась с него.

— Вы считаете, что мы должны провести эксгумацию?

— Конечно, это вызовет много шума, но и без того этот случай уже наделал столько шуму, что при одном воспоминании о нем у меня раскалывается голова. Итак, поставьте вопрос об эксгумации, но перед этим получите согласие леди Торп. Кстати, что нам известно о Торп? Мы знаем, что у нее есть мотив, я бы сказал, идеальный образец мотива. И возможностей у нее тоже хватало. Это же относится и к Декстеру. Что касается Конроя, то я просто не знаю, что подумать.

— Конрой? — спросил удивленно Вильямс. — Вы считаете…

— А почему бы, собственно, нет? Вполне даже возможно, что он, так же как я или вы, ходит по земле. Кровь на кафеле? В человеке шесть литров этого добра, и если в нем будет на какой-то литр больше или меньше, это не имеет значения. Но если его не убили…

— То его жена должна знать об этом. А она не производит такого впечатления. Она была действительно потрясена.

— Бээ! — Инспектор от неожиданности чуть не заблеял. — Чего захотели! Она хотя и никудышная актриса, но изобразить сцену отчаяния — для этого не нужно большого таланта. Даже я, который никогда не ступал на скрипящие подмостки, мог бы разыграть такую же сцену.

— Итак, предположим, что Конрой жив. Сразу возникает вопрос, где он находится. Почему он скрывается или почему его прячут?

— Он наверняка в замке.

— Есть ли у вас доказательства на этот счет? Об этом, видимо, можно не спрашивать.

— Ну вот что, моя просьба прислать помощника из Ливерпуля не удовлетворена. Там все заняты нашумевшей историей с похищением человека, за которого потребовали выкуп. Так что вам придется пожить в замке и бодрствовать ночами напролет.

Вильямс глубоко вздохнул.

— Я очень люблю спать, сэр. Если я не посплю девяти часов, сэр, я просто погибаю. Это мука для меня.

— Мука? — Бейли закатил глаза. — А как вы считаете, что значит для меня вся эта история? Думаете, это не мука? С тех пор как я занялся этим делом, я набрал шесть фунтов веса, ибо постоянно пью портер. Мне придется пройти курс лечения — три недели питаться только овсяным отваром и морковью.

— А как быть с экономкой Патрицией Хайсмит? — перебил инспектора Вильямс.

— Она наверняка не имеет никакого отношения к убийству, — парировал Бейли.

— И вы это можете доказать?

— Да, могу, — пробурчал Бейли.

— И все же я позволю одно замечание, сэр. Если вы подозреваете всех и каждого, то почему исключаете Хайсмит? Я надеюсь, это не связано с портером, которым эта дама так щедро потчует вас.

— В кулинарии она смыслит. Каждый раз, когда я появляюсь в Карентине, Патриция догадывается, о чем тоскует мой желудок.

Бейли отогнал гастрономические мечты, которые не давали ему покоя, и примирительно заметил:

— Конечно, нам не следует забывать и о Патриции.

Обсудив с Вильямсом все вопросы, он дал ему последний совет;

— На вашем месте я принял бы сначала горячую ванну и обработал свою физиономию порошком для чистки кастрюль, иначе вас могут принять за существо с того света.

— Вы можете довольно часто получать удовольствие, разбивая на моей голове чернильницу, но каждый раз вам это будет стоить десять фунтов, — примирительно заметил Вильямс.

Большую часть своей жизни человек проводит при дневном свете, поэтому у него врожденный страх перед темнотой. Это чувство было присуще и Вильямсу. В течение дня он все рассматривал трезвыми глазами бдительного полицейского чиновника. Но когда наступала темнота и он украдкой пробирался в замок, то самоуверенность покидала его. Скрип раскачиваемых ветром ставен заставлял его вздрагивать; игра света и тени от луны и проплывающих облаков казалась ему такой же жуткой, как блеск топора палача. Как-никак, а трое в этом замке уже погибли при странных обстоятельствах. Как знать, может быть, и его ждет та же участь…

Комната Декстера находилась на втором этаже в конце коридора. Свет не горел. Вильямс уже хотел открыть дверь в комнату, как до него донеслось покашливание. Дверь вдруг открылась. Вильямс включил карманный фонарик и начал осматривать помещение. В темноте что-то щелкнуло, и когда мимо него просвистела пуля, он почувствовал холодок около правого уха. Реакция была молниеносной. Вильямс бросился на пол, выключил фонарик и пополз в угол между шкафом и стеной. Поскольку он точно помнил обстановку в комнате, то знал, что здесь он в безопасности.

— Я знаю, куда вы заползли, — раздался хриплый голос Декстера со стороны книжной полки.

— Прекратите стрелять как сумасшедший. Я послан сюда защищать вас, — прошипел сержант вне себя от ярости.

— Кто вы?

— Вильямс. Вы что, не узнаете меня?

Полковник включил настольную лампу и вышел из своего укрытия, все еще держа в руке пистолет со звукоглушителем.

— Вы были на волосок от смерти. Быть бы вам на том свете вместе с другими.

Декстер обессиленно плюхнулся в кресло. Его бесцветные навыкате глаза были полны страха и обреченной решимости любой ценой защитить свою жизнь.

— Я вижу и в темноте, когда стреляю, — похвалился он. — Этому учатся во время охоты в джунглях. Пуля не должна была ни на сантиметр отклониться от вашего виска. Вас спасло только инстинктивное отклонение головы. В противном случае у вас была бы круглая дырка в голове. — И вы избавились бы от необходимости жить здесь ближайшие десять лет и сидели бы в другом месте.

— Как я мог знать, что это вы? — Полковник, шумно дыша, с трудом закурил сигарету; его рука дрожала так, что ой едва мог поднести ее ко рту. — Я ждал не вас, а убийцу.

— Вы привязали шнур к ручке, чтобы рвануть дверь, если кто-нибудь появится?

— Разумеется. Кто стреляет первым, тот живет дольше.

Декстер хихикнул. После смерти Грэди он находился в состоянии душевного смятения, что сильно отражалось на его и без того не очень живом уме. Об этом свидетельствовало также его очередное замечание.

— Самое печальное состоит в том, — прошептал он доверительно, — что я совсем не убежден, что убийца — существо во плоти.

Вильямс, который был весьма земным существом, полагал, что полковник просто дурачит его. Но когда он увидел страшное выражение глаз бывшего офицера колониальной армии, то убедился, что перед ним полуидиот.

— В Пенджабе нам пришлось ночевать в полуразрушенном храме бога Шивы, — продолжал шепотом Декстер, — и там тоже происходили странные вещи. Когда мой ординарец Гопкинс вошел в зал храма, от погодка оторвалась каменная плита и, вы не поверите, упала прямо бедняге на голову. А у него дома жена и пятеро детей.

— Почему я не должен вам верить? — поспешил заявить Вильямс. — Но сейчас для вас лучше всего принять успокоительную таблетку, отдать мне пистолет, закрыться на ключ и лечь спать. Утром мы поговорим поподробнее.

— Насчет успокоительной таблетки — мысль хорошая, — согласился полковник, — что касается пистолета — плохая. Без пистолета под подушкой я не могу глаз сомкнуть. — Глупо хихикнув, он продолжал: — Если во время обхода вам кто-либо подвернется, скажите ему о моем предупреждении. Во второй раз я не промахнусь.

— Об этом я скажу, не беспокойтесь. — С этими словами Вильямс быстро удалился. До его слуха донесся звук поворачиваемого ключа. Сержант осторожно поднялся на третий этаж. Перед дверью спальни Дороти Торп он остановился, там было тихо.

— Шах и мат, — услышал он еле внятный шепот. Кто-то тихо разговаривал. Потом приглушенный голос, который, без сомнения, принадлежал Торп, сказал:

— Они не смогут ничего доказать, а это самое главное.

Вильямс решительно постучал в дверь. Когда Дороти наконец открыла, сержант, отстранив ее, вбежал в комнату.

Комната была пуста. Не удалось никого обнаружить и в соседней комнате, а также в ванной.

— Кто вас послал сюда? — неожиданно любезным тоном спросила Дороти.

— Я послан сюда защищать вас, — смущенно ответил сержант. — Кто находился в вашей комнате?

— Учитывая мой возраст, вам не следовало задавать подобные вопросы, молодой человек, — добродушно заметила Дороти. — Тем более, что вы ошибаетесь, я все время была одна.

— Мой слух меня не обманывает, — пробурчал Вильямс. Он открыл шкаф, заглянул под диван, бросил взгляд в ванную.

— Я гожусь вам в матери, Вильямс, даже в бабушки, если бы вы были на пять лет моложе, а я на пять лет старше.

Дороти налила в рюмку ликер и протянула его Вильямсу. Это смутило его: он не зная, как быть — опрокинуть рюмку или сделать вид, что не заметил угощения.

— Кроме мухи, которая уже несколько ночей мешает мне спать, вы никого здесь не обнаружите.

Вильямс понимал, что Дороти обманывает его, издевается над ним, но не знал, как быть.

Пронзительный крик, донесшийся с первого этажа, помог избежать позорного отступления.

Вильямс стремглав ринулся по лестнице. Второй, слегка приглушенный крик заставил его направиться в царство Патриции — на кухню.

Патриция стояла посреди комнаты в ночной рубашке, отделанной черной тесьмой. Когда Вильямс влетел в комнату. Патриция как раз собиралась снова завопить, призывая на помощь.

Все эти события настолько взвинтили нервы Вильямса, что он грубо набросился на Патрицию, требуя, чтобы она перестала визжать.

— Я, я… — лепетала та, — как христианка, могу поклясться, что по замку бродит призрак.

— Где вы его видели? Как он выглядел? — рявкнул Вильямс.

— Сэр, я никого не видела, но это и есть самое таинственное во всей истории, — прошептала Патриция; пугливо озираясь.

— Перестаньте пороть чушь! — Нервы все больше отказывали Вильямсу. Не хватало ему еще этой истеричной дамочки, как он назвал Патрицию про себя. — Значит, вы ничего не видели? Может быть, вы слышали хотя бы шаги?

Нет, шагов она тоже не слышала.

Тем временем на крик прибежали Фишер, Роза и Дороти Торп. Вильямс прогнал их спать.

— Вы знаете, что я сделаю с вами? — грозно прошипел он побелевшей от страха круглоглазой экономке. — Я велю арестовать вас за нарушение ночного покоя и введение в заблуждение полиции.

Конечно, он не собирался этого делать, но должен же он был как-то реагировать на ситуацию. Патриция же восприняла его слова весьма серьезно и возмущенно возразила:

— Вы несправедливы ко мне, мистер Вильямс. Хотя я всего лишь бедная, несостоятельная вдова, но требую, чтобы полиция защищала меня так же, как если бы я была герцогиней или даже самой королевой, — заявила она не без величия.

Вильямс рассмеялся.

В длинной ночной рубашке, с платком вокруг головы, как у восточной принцессы, в плюшевых лилового цвета тапочках с вышитыми на них ландышами Патриция выглядела весьма комично.

— Ну хорошо, — благодушно сказал Вильямс. — Как же вы обнаружили привидение? Вы распознали его по запаху или наткнулись на него в потемках?

— Господин сержант, я бедная, несостоятельная вдова…

— Это я уже слышал, — отрезал Вильямс. — Отвечайте на мой вопрос.

Патриция решительно направилась к кладовой, открыла ее и показала на большое блюдо с начатым куском жареной телятины. Затем она направила свой указательный перст на миску с пудингом, которая была наполовину пуста, и, наконец, на банку с маринованной селедкой.

— Вот ответ на ваш вопрос. Пересчитайте, пожалуйста, количество селедок! Сегодня вечером их было одиннадцать, теперь только семь. И от телятины отхвачен ломоть толщиной в три пальца. Да, сэр, отхвачен! По-другому нельзя назвать, когда так безобразно обращаются с мясом. А пудинг? Я думаю, что его цапали руками! Тот, кто может отличить ложку от вилки, не обращался бы так дурно с пудингом.

Описав подробно злодеяния призрака, обессиленная Патриция опустилась на стул.

— Вы действительно убеждены, что кто-то пожирает ваши запасы? — уточнил сержант.

— Абсолютно убеждена. Уже второй раз я обнаруживаю свежие следы преступления, — заявила решительно Патриция. — И не думайте, что я сумасшедшая. Этот замок, — она показала на кладовую, — изобретение покойного доктора Эванса. Посмотрите, ключ выглядит совсем просто. — Она поднесла его к самому носу сержанта. — И все же никто не может им пользоваться, не зная его секрета. Доктор Эванс был гений!

Вильямс осмотрел ключ, вставил его в замок, но когда он хотел закрыть дверь кладовой, то ему это не удалось — ключ не поворачивался. Он срабатывал лишь в том случае, если при каждом из четырех поворотов ключом манипулировали, просовывая его то вглубь, то выталкивая вверх.

— Черт возьми, зачем вам такой ключ для кладовой? Ведь не храните же вы там драгоценности.

— А кувшин с грушевой водкой, которую я готовлю по особому рецепту и которую кто-то крадет у меня? Я даже приобрела линейку и точно измеряла, сколько убывает водки. Один раз это составило восемь миллиметров, другой — целых три сантиметра! Я тотчас же сказала себе: либо это Фишер — грабитель банков, либо полковник — этот скрытый вымогатель наследства. Покойный доктор Эванс…

— Сколько ключей было сделано для кладовой? — прервал Патрицию Вильямс.

— Только один.

— А кто знаком с его особенностями?

— Леди Торп и я.

— Вы убеждены, что именно сегодня вечером вы закрывали этим секретным ключом замок?

— В этом я могу поклясться. — Обычно, когда Патриция клялась, она устремляла свой взор в потолок.

— Это как будто ясно, — констатировал Вильямс. — Вы прокрались сюда, чтобы охранять свои кастрюли с мясом. А почему вы визжали?

— Мне показалось, что я слышу шорох. — Патриция продолжала содрогаться при одной мысли об этом. — Было ужасно страшно. Шур, шур, шур — как будто по кафелю ползает ядовитая змея. И все это совсем рядом. Но вдруг погас свет, и я… бедная, несостоятельная вдова… Было очень страшно.

— Знаете что, миссис Хайсмит, у меня есть подозрение, которое так же ужасно, как ваше предположение. А что, если этой ядовитой змеей был я, Вильямс? Я ползаю по дому с тех пор, как стемнело.

— Но это был кто-то, кто… кто посягал на мою жизнь!

— Скорее на вашу телятину и грушевую водку, — хладнокровно предположил Вильямс. Неожиданно у него промелькнула одна мысль, но он промолчал, лишь сказав Патриции: — А теперь идите спать, я покараулю вашу кладовую.

Сержант взял висевший над плитой маленький топор для разделки мяса и потряс в воздухе этим опасным оружием в знак предупреждения всем видимым и невидимым грабителям телятины.

Когда Патриция вышла из кухни, он задумался: неожиданно возникшее подозрение не давало ему покоя. Кто бы ни был у Дороти Торп перед этим, он не мог спрятаться без ее ведома в Карентине, может быть, даже в одной из ее комнат. Это наверняка был сообщник леди Торп. Сам он вряд ли мог бы догадаться, как пользоваться секретным ключом.

Вильямс встал и подошел к кладовой. Как же все-таки работает ключ? При первом повороте вставить его лишь до середины замка, при втором — до щелчка…

Как и все, кто сбился с пути праведного, катятся по наклонной плоскости, так покатился и Вильямс. Когда он после нескольких напрасных попыток открыл дверь, то вспомнил, что с самого обеда ничего не ел. Жареная телятина так и манила, казалось, что она прямо-таки и ждала быть съеденной. Точно так же вели себя селедки в банке и пудинг…

Тихие шаги, раздавшиеся из кухни, заставили Вильямса обернуться. Но было уже поздно. Дверь с шумом захлопнулась, и он, жертва своего неуемного аппетита, стал пленником. Для сержанта было невыносимым представить себе, как он будет выглядеть утром, когда Патриция найдет его в кладовой, и что скажет на это Бейли. Сержант решил избавиться от душевных мук. Это позволило бы ему по крайней мере найти какую-то отговорку, и он начал стучать в закрытую дверь. Сначала несколько нерешительно, затем нетерпеливо и все громче. Бум, бум, бум — раздавалось в тишине. Капли пота проступили у Вильямса на лбу, но это был единственный результат его стука. Никто не слышал его или не хотел слышать. Правда, стены замка были метровой толщины, а на нижнем этаже никто не спал. Но чем могли помочь ему все эти рассуждения! По крайней мере семь-восемь часов ему придется торчать в этой камере пыток.

В конце концов Вильямс присел в углу на корточки и задремал. Но и во сне его преследовали кошмары. Ему снилось, что покойный сэр Роберт, глодая телячью косточку, барабанит в крышку гроба и кричит, что жена хочет его убить, а полиция не защищает его. Затем появилась Грэди с черным, как уголь, лицом, поскольку она ведь сгорела, но на этот раз казалась живой и сидела за рулем автомашины. Грэди прошептала, что ее, а также и других убила Патриция. Эрвин Конрой появился в образе огромного кота с маринованной селедкой во рту. Он промяукал, что не Вильямс, а он отравил пудинг, жертвой чего стала Грэди. И в заключение на пороге кладовой появился Фишер. Он тянул за собой корыто на четырех колесиках, в котором плавал пароходик.

Вильямс уже собирался спросить, не является ли это корыто на колесиках изобретением Эванса, как вдруг проснулся от скрипа.

Через узкое окно в кладовую пробивался утренний свет. Дверь кладовой была открыта, и в кухне уже не во сне, а наяву высилась чинная фигура Фишера, а за ним чуть поодаль — Патриция, закрывавшая от ужаса лицо руками.

— Ночью я совершал обход замка, и кто-то запер меня здесь, — сказал Вильямс, отвечая на вопросительный взгляд дворецкого. При этом он попытался придать своему голосу по возможности деловой тон.

Однако это получилось не очень убедительно. Поскольку Фишер был образцом дворецкого, по его благородному лицу проскользнула лишь едва заметная улыбка. Но про себя он, конечно, злобно ухмылялся.

— Если вы разрешите, сэр, я хотел бы приготовить вам завтрак. Вы, наверно, очень голодны, — сказал он, глядя на жаркое, и попятился, поскольку благовоспитанный дворецкий никогда не поворачивается к господам или гостям спиной.

Бедная вдова Патриция уселась за кухонный стол и безмолвно качала головой…

Вильямс хранил молчание. Его преследовала лишь одна мысль: что скажет Бейли о его промахе.

Когда Вильямс рассказал ему о своем вынужденном ночлеге в кладовой, при этом несколько скрыв истину, Бейли сразу же понял, что произошло в действительности.

— Но я надеюсь, что вам по крайней мере понравились жаркое и грушевая водка? — поинтересовался он с безобидной миной.

— Мне пришлось думать кое о чем другом, нежели о жарком и водке, — солгал Вильямс. Но потом, устыдившись своей моральной мелочности, он признался: — Было очень вкусно. Вместе с тем я полагаю, что Декстера мы можем вычеркнуть из списка подозреваемых. Тот, кто с пистолетом в руке сидит в темной комнате и ждет убийцу, едва ли сам может быть убийцей.

— Это уже что-то новое, — одобрительно кивнул Бейли. — Но если Декстер выбывает из числа подозреваемых, то улики против Торп возрастают. Прежде всего потому, что она хотела вас обмануть, заявив, что в ее комнате никого не было. Он задумался. — А вы заглянули в постельный ящик диван-кровати, когда осматривали комнаты?

— Постельный ящик?.. — У Вильямса сделалось глупое лицо.

Бейли взглянул на него почти с состраданием и проворчал:

— Это делают при первом же визите, сразу после приветствия. Ну, а теперь наденьте на себя что-нибудь черное в знак уважения к покойнику. Эксгумация назначена на пять часов. Посмотрим, что она покажет.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,

в которой читатель посетит склеп весьма почтенного сэра Роберта Торпа, так как ни один английский детективный роман немыслим без присутствия в нем мрачного ЗАМКА ПРИЗРАКОВ и кладбища. В остальном же непредвиденные обстоятельства подвергнут новому серьезному ТЕСТУ нервы оставшихся в живых героев романа

Любое кладбище — это участок земли, который уже сам по себе навевает печаль даже на людей с веселым нравом. Кто бы ни лежал в этой земле и как бы бренна ни была человеческая жизнь, можно легко стать меланхоликом. Это касается большинства людей.

Большинства, но не отцов города Уолс, которые привыкли мыслить коммерческими понятиями.

Этот маленький городок, который так гордился своим прошлым, потому что был много раз окружен, разграблен и сожжен дотла, мирно дремал до недавнего времени. Это привело к плачевному состоянию канализацию, освещение и улицы города.

И вот на основе какой-то пожелтевшей грамоты, подлинность которой никто не мог доказать, отцы города решили наконец, что их городишко представляет собой в первую очередь для туристов жемчужину английской истории. Стены много раз сожженной и вновь восстановленной церкви были построены во времена Ричарда Львиное Сердце, но уж если не сами стены, то по крайней мере тумба перед церковью. Аналогичная легенда была придумана и о кладбище. Как значилось в путеводителе, на нем захоронены целых шесть епископов и, кроме того, бывший убийца туристов, владелец таверны «Кровавая кузница». Но самое жуткое было непосредственно связано с семейным склепом светлейших Торпов.

Вход в склеп охраняли два каменных ангела, но опять-таки, согласно путеводителю, это были необычные ангелы. В ночь на страстную пятницу они били крыльями, чтобы вознестись на небо. На вопрос, почему они хлопали крыльями, путеводитель ответа не давал. Но одно воображение, что каменные фигуры весом в пять центнеров могли, как птицы, парить в воздухе, шокировало туристов, равно как и средства для пыток в трактире Билла Шеннона.

Будучи трезвым и не обладающим фантазией человеком, инспектор Бейли по весьма прозаическим причинам взглянул на небо.

— Именно сейчас, как назло, пойдет дождь, — пробурчал он, поднимая воротник пальто. — Надо было захватить зонтик.

Вильямс, который взял напрокат у своей хозяйки черное пальто ее умершего и похороненного тоже на этом кладбище мужа, несколько раз чихнул.

— Странно, но есть люди, которые клянутся, что видели, как летают эти каменные ангелы, — обратился он к инспектору.

Бейли взглянул на него, словно усомнился, все ли у Вильямса дома.

— Если вы собираетесь шутить, то поищите другое место, другое время и прежде всего другого собеседника, безбожник вы эдакий. А сейчас лучше последите за скорбящей и глубоко потрясенной вдовой.

Вильямс посмотрел на людей, собравшихся по обе стороны склепа. Среди них рядом с Патрицией стояла леди Торп.

Она решила, видимо, бросить вызов всему миру На скорбящей вдове была кокетливая, лилового цвета шляпка и светло-серый костюм Но самым вызывающим был зонтик, который она держала раскрытым. Своими яркими красками он мог бы порадовать глаз на пляже, а не на древнем кладбище, на котором нашли свой последний покой целых шесть епископов, убийца-трактирщик и ее собственный супруг. Зонтик был оскорбительным вызовом обществу.

Когда показался гроб, весьма массивный и сделанный из дорогого дерева, и двое рабочих начали его открывать, инспектор высказал мысль, с которой, наверное, был согласен каждый из присутствовавших:

— Сейчас бы я выпил чего-нибудь крепкого. Сознание того, что все мы через сто лет будем выглядеть вот так же, несколько омрачает мысль, не так ли?

— Думаю, что это так, — поддержал его Вильямс. — Только зачем мы мучаемся над тем, чтобы выяснить, как ушел человек из жизни? Разве это так важно?

— Не говорите чепуху. С такими взглядами вы не только не станете старшим, но и простым инспектором, — предупредил его Бейли. — Если человек хочет продвинуться и сделать карьеру, он должен все, что делает, делать с надлежащей серьезностью. Даже если он давит блоху.

Им обоим надлежало подойти к открытому гробу и взглянуть на останки сэра Роберта. Вместо этого они молча отошли в сторону, за ними последовали Дороти Торп, ее экономка и два представителя прокуратуры. У гроба остались лишь двое рабочих кладбища, представитель судебно-медицинской службы и врач.

Через полчаса процедура закончилась. Черный лимузин с гробом скрылся в направлении Ливерпуля. Инспектор и Вильямс сели в полицейскую машину. На ближайшем углу у пивной они остановились, чтобы подкрепиться.

Прошлым вечером Вильямс вымыл свое лицо очищающим лосьоном, а затем обычным мылом. На этот раз его кожа приобрела желто-зелено-фиолетовый оттенок. Бессонная ночь в кладовой, пребывание на кладбище и эксгумация тела сэра Роберта привели к тому, что на лице Вильямса, как шутливо заметил Бейли, пропали все краски.

— Не унывайте, — сказал он саркастически, — потому что самое страшное еще впереди. И вот тут вы должны проявить себя по-настоящему.

— Вы считаете, что в Карентине еще кто-нибудь будет убит? Инспектор задумчиво покачал головой.

— Почему бы и нет? Для убийцы сейчас уже неважно — одним больше, одним меньше. Во всяком случае, плюньте на все глупые предписания и возьмите с собой пистолет. Это может, правда, стать концом вашей карьеры, но спасет вам жизнь. А какая польза от повышения, если вы ничего не сможете от этого иметь, кроме, может быть, того, что у вашей могилы будут нести почетный караул два каменных ангела?

— Мне сегодня вечером снова надо дежурить в Карентине? — спросил Вильямс упавшим голосом.

— Да. И особенно следите за леди Торп. Она либо преступница, либо очередная жертва.

Такой вывод совершенно логично вытекал из предыдущих событий. Но даже такой опытный сыщик, как инспектор Бейли, не мог предполагать, что в этот вечер в замке произойдут такие события, которые не поддаются ни логике, ни здравому человеческому разуму.

Во время ужина в Карентине, в котором принял участие в качестве гостя Вильямс, царило молчание. И если кто-либо что-нибудь произносил сдавленным голосом, то все вздрагивали, как от булавочного укола.

Разрушения от взрыва в зале были в основном ликвидированы, в камине потрескивали толстые поленья, огонь отражался в стеклянных дверях витрин, в которых стояли старинные фарфоровые фигурки, японские чайные чашки, серебряные бокалы для вина. Но основную ценность составляли позолоченные напольные часы восемнадцатого века. Каждый час они проигрывали приятную мелодию. Охраняющий стадо пастух играл на флейте, овцы склонили от наслаждения головы, красавица крестьянка с коромыслом и двумя ведрами грациозно поворачивалась, словно в танце, а шедший за ней парень протягивал руки, чтобы обнять ее.

Шел дождь. Из прохудившегося водосточного желоба лилась вода. Сквозь стеклянные двери была видна терраса, обрамленная парапетом. Раньше здесь в теплые летние вечера, наверное, отмечали праздники: небольшой оркестр исполнял веселую музыку, дамы и кавалеры в вышитых платьях и белых париках молча наслаждались, мечтая об охотничьих и любовных похождениях, или обменивались галантными шутками.

Но эти времена канули в Лету. Плиты заросли мхом и травой, фонари около дома бросали тусклый свет на мокрые камни. Все было серым и скучным. Вильямс вспомнил кладбище, склеп, каменных ангелов, запах гнили…

— Приятный вечер. А что, если мы для общего оживления немного сдвинем столики и попытаемся вызвать духов? — Такой не очень остроумной шуткой Дороти попыталась поднять настроение.

— Только без меня. Меня трясет от всех этих ужасов, я и без того не сомкну глаз всю ночь, — с возмущением отклонила шутливое предложение своей хозяйки Патриция.

— Есть люди, крепкие задним умом, — проскрипел Декстер.

— Вы имеете в виду меня? — язвительно спросила Дороти.

— Из своего окна я наблюдал, как вы в свои пятьдесят три года, разукрашенная, как танцовщица варьете, направились на кладбище. Немудрено, что у вас там не возникло мысли, для чего живет человек и как он продолжает жить после смерти.

— Было бы прекрасно, если бы мы оказались с вами в разных мирах, чтобы больше никогда не встретиться.

Вильямс уже начал подумывать, как ему подключиться к этой задушевной беседе, но в это время раздался телефонный звонок. Вошел Фишер и сказал, что инспектор Бейли просит сержанта к телефону.

Когда Вильямс вернулся в зал, он уже знал результат вскрытия: Роберт Торп умер естественной смертью.

— Вполне возможно, что мисс Грэди стала жертвой несчастного случая, — сказал беззвучным голосом полковник. — У нее во время поездки мог случиться приступ или могло отказать управление… В любом случае не ясно, постигло ли ее то же самое, что произошло, например, с доктором Эвансом или Конроем, который сейчас зарыт в земле.

— Что касается Эрвина Конроя, — сказала Патриция, — то я знаю точно, что он жив. Вчера ночью я видела его во сне, а мне снятся только живые люди.

— Прекратите эту болтовню! — У Дороти лопнуло терпение. — Так можно постепенно и нормального человека свести с ума…

Последнее слово застряло у нее в горле. Следивший за ее взглядом Вильямс вдруг открыл рот. У Фишера из рук выпал прибор, который он собирался положить на стол. Патриция схватилась за сердце и издала жалкий писк. Лицо Декстера побледнело, было слышно его хриплое дыхание.

Все уставились через стеклянные двери на террасу.

Там за белым садовым столом сидели три фигуры: доктор Эванс, Стелла Грэди и Эрвин Конрой. Они шевелились, жестикулировали и разговаривали друг с другом, как будто были живыми. Дождь лил как из ведра, но они, казалось, этого не замечали. Их не удивлял и вид друг друга. С головы и шеи Эванса свисали водоросли. Лицо и руки Стеллы Грэди были черные, как уголь, а ее платье представляло собой обгоревшие лохмотья. На черепе Эрвина зияла широкая кровоточащая рана.

Вдруг они замерли, словно их парализовали взгляды сидевших в зале. Все трое медленно встали, подошли к стеклянным дверям, заглянули внутрь, при этом их лица можно было хорошо разглядеть, и скрылись в темноте, как осенние листья, гонимые ветром.

Вильямс первым пришел в себя — одним прыжком он оказался около двери, рванул ее и выбежал вслед за исчезнувшими видениями.

Когда он, весь промокший, вернулся назад, его соседи по столу еще не совсем пришли в себя.

— Вот теперь я действительно сойду с ума, — вырвалось у Дороти.

— О боже, ты всемогущ на небе и на земле, помоги мне и прости все мои грехи, — тихо прошептала Патриция.

Бледное лицо Декстера стало лилово-красным, его глаза почти вылезли из глазниц, он тяжело дышал, как будто был близок к удушью, его зубы стучали.

— Я не хотел ее убивать… клянусь… это произошло по недосмотру… по ошибке… — хрипел он.

— Кого вы не хотели убивать? — накинулся на него Вильямс.

— Стеллу. Ее смерть была страшной ошибкой, и я не представляю, как это могло случиться. — Декстер рвал на себе волосы. — Я вылил ампулу в чайник, она сама мне приказала… — Декстер замолчал, сообразив наконец, что выдал тайну, которая может иметь для него самые неприятные последствия.

— Вы вылили яд в чайник леди Торп? Вы это хотели сказать? — Вильямс не давал ему опомниться.

— Это был чайник вовсе не леди Торп. Это был чайник без герба. Фишер ошибочно поставил его на место леди Торп, а я его поменяла, — рыдая, сказала Патриция. — Я… я убийца. Смерть Стеллы Грэди на моей совести.

— Не реви. Благодари бога, что ты спасла меня. — Дороти постепенно приходила в себя Обратившись к Декстеру, она спросила: — Могу ли я узнать, почему вы хотели меня отравить?

— Потому что я… вернее, Стелла… была убеждена, что вы не только доктора Эванса, но и… и Конроя убрали и, что мы… мы будем следующими жертвами.

Полковник начал что-то мямлить, но, когда он признал наконец свою вину, ему, по-видимому, стало легче. Он тупо утверждал, что не имеет никакого отношения к смерти двух других наследников.

Полковник покорно встал, когда Вильямс приказал ему ехать с ним в Уолс. Он собрал необходимые вещи и, вернувшись в зал в пальто и с маленьким чемоданчиком, сказал Дороти:

— Ваш виски действительно неповторимый напиток. Вы знаете, что ждет меня. Если не жалко, дайте мне бутылку с собой.

Это, конечно, была наглая просьба, но Дороти, обезумевшая от счастья, что осталась жива, выполнила ее.

В тот день Вильямс дважды докладывал инспектору Бейли об итогах расследования. Инспектор сам допрашивал Декстера, он составил и дал ему подписать протокол.

Когда все формальности были выполнены. Бейли отпустил своего молодого помощника домой. Тот крайне нуждался в отдыхе, причем не в кладовой, а в своей постели, где можно было как следует выспаться.

Выполнив свой долг, Бейли отправился в таверну «Кровавая кузница».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

в которой инспектор Бейли из-за соблазна нарушает служебные инструкции (в этом случае автор следует рекомендациям известных литературных критиков: если хотите сделать свое произведение еще более достоверным, наделите положительных ГЕРОЕВ некоторыми пороками). С помощью старых семейных документов в аферу постепенно вносится ясность

Как Бейли и ожидал, в таверне он застал веселую компанию, состоящую из двух женщин и трех мужчин.

Одной из женщин была Энн, которая в отличие от других выглядела и вела себя как нормальный человек. Остальные были артистами, что было видно по их причудливым галстукам, фантастическим покроям платья и прическам. У соседки Энн к высокой прическе было приколото чучело птицы, потому что, как она сказала, сыта по горло хиппи, которые распустили свои волосы по плечам и натыкали в них жалкие цветочки. При помощи чучела она протестовала против нелепой моды.

Больше в таверне никого не было. Полицейский час давно наступил. Билл Шеннон с интересом прислушивался к разговору своих необычных гостей.

Дверь инспектору открыла экономка. Когда он вошел, наступило молчание. Затем один из мужчин отделился от компании, развел патетически руки в стороны и, указывая на орудия пыток, прочитал громовым голосом монолог: «Теперь я знаю, сэр, зачем нужны клещи, пилы и ножи. Я вижу гостя там, в дверях стоящим! Дородный вид его меня на мысль наводит…»

Бейли не обратил внимания на реплику в свой адрес и попросил Шеннона принести черный кофе. Затем он обратился к Энн с просьбой представить своих друзей. Но она не успела и рта раскрыть, как они друг за другом представились сами.

— Ричард Пиклик! — Пожилой мужчина вскочил и поклонился. Его густая седая шевелюра, иссеченный морщинами лоб и массивный широкий нос напоминали голову льва. — Играю королей, иногда князей в шекспировских пьесах, — прогремел он своим басом.

Следующим представился мужчина средних лет с лысиной, в ярко-красном пуловере:

— Дик Дикинсон, исполнитель роли отца героя, иногда играю обманутых мужей.

— Чарлз Мимикри, злодей, в качестве дублера исполняю роли молодых любовников, — представился третий мужчина. Возраст его было трудно определить. Патлы битника и борода позволяли разглядеть лишь его нос и глаза.

— Меня зовут Мэри Санди, я играю всех, кто носит юбку или брюки, — сказала дама с чучелом на голове.

Весь прошедший день у инспектора было плохое настроение. Судебный следователь не раз донимал его, когда же наконец можно ожидать ощутимых результатов расследования. Ордер на арест Дороти Торп уже был выписан. Но после ареста Декстера настроение Бейли значительно улучшилось.

Он попросил Шеннона угостить актеров за его счет. Затем Бейли сказал:

— Комедия, которую вы сегодня учинили на террасе замка, была впечатляющей. Жаль, что я не мог принять в ней участие. — Обращаясь к Энн, Бейли спросил: — Это вы или ваш супруг придумали комедию на террасе замка?

— Мы счастливая семья, и у нас нет разногласий ни по каким вопросам — ни материальным, ни духовным, — не без гордости ответила она.

— Вы хотите сказать, что расстались лишь ненадолго со своим мужем? Энн глубоко вздохнула.

— Я к этому привыкла. Раньше я была рада, когда получала в течение года лишь одну открытку к рождеству из Месопотамии, с Северного или Южного полюса или какой-либо еще неоткрытой части света. В таких случаях я говорила себе: зато у меня есть брачное свидетельство.

— Это лучше, чем совсем ничего, — заметил Бейли. — Ну, а в настоящее время ваш скрывающийся супруг, видимо, обитает не на том свете и не в Месопотамии, а в замке Карентин? В каком подземелье, подвальной норе или мансарде он устроился?

— В комнате Дороти Торп, а еще точнее, в постельном ящике ее сюрреалистического дивана.

— Значит, и она была посвящена в эту комедию призраков?

— Не только посвящена! — воскликнул Дик Дикинсон, — она была в известной степени Spiritus rector,[1] — автором этой идеи.

— Spiritus rector — единственное латинское изречение, которое он знает и при этом неправильно произносит, — вызывающе сказала Энн. — Впрочем, он выложился на все двадцать фунтов, которые Дороти всучила каждому из них за этот разовый спектакль. Ну, а идея исходила, конечно, от меня.

— Ты врешь, моя дорогая, — прогнусавил Чарлз Мимикри, — идея исходила от Эрвина. Ты, надо сказать, неплохой парень. Этого я не хочу отрицать, но что касается уровня интеллекта, то ты далеко отстаешь от Бернарда Шоу.

В какой связи Мимикри вспомнил Бернарда Шоу, он не пояснил. Затем заговорил Бейли. Он показал на высокую залысину Дика Дикинсона и сказал:

— Насколько я понимаю, вы играли Эванса, украсив голову водорослями. А вы, — он направил свой толстый палец на чучело, украшавшее голову Мэри Санди, — Грэди. Кто же играл Эрвина Конроя с пробитым черепом?

— Он пожелал сам сыграть эту роль, — ответила Энн. — Он ведь считает себя талантливее всех нас, но это глубокое заблуждение! Ему достаточно открыть рот, и я уже знаю, что он лжет. Но, играя самого себя, должна признаться, он был на уровне.

— Итак, этот эпизод ясен, — отчеканил инспектор Бейли, молча протянув свою рюмку Биллу Шеннону. Тот наполнил ее коньяком.

Бейли поднялся с рюмкой в руке.

— Леди и джентльмены! Выпьем за грандиозный успех вашего театрального представления! По закону я должен был бы всех вас упрятать за решетку. Но, как говорили древние римляне, цель оправдывает средства. Во всяком случае, я обещаю вам одно. Если вы будете давать представления в Ливерпуле, пришлите мне десятка два билетов для моих коллег в полицай-президиум. За уважаемого господина Тесписа!

Бейли опрокинул рюмку и, гордо подняв голову, вышел, доказав еще раз, что и охотники за преступниками могут быть ценителями искусства.

Хотя часы на башне собора Уолса уже давно возвестили о наступлении полночи, Бейли отправился в Карентин.

Недалеко от ворот Бейли оставил автомобиль и вошел на территорию замка. В комнате леди Торп горел свет.

Как добросовестный чиновник, он должен был бы позвонить и подождать, пока не получит разрешения войти в дом. Но и сыщики стоят иногда перед необходимостью вольно толковать законы, чтобы изобличить темные элементы, которые, нарушая законы, приобретают профессию, часто неплохо обеспечивающую человека.

Инспектор не позвонил. Он вошел в дом с помощью отмычки. Бейли всегда носил с собой полдюжины таких инструментов для взлома и умел пользоваться ими не хуже, чем мастера этого дела.

В замке было тихо. Несмотря на свою полноту, Бейли бесшумно прошел по залу и оказался у черного входа.

Дверь на кухню была притворена. Вспомнив приключения Вильямса в кладовой, Бейли ощутил вдруг какое-то странное желание. Нельзя ли открыть отмычкой диковинный замок доктора Эванса?

«Попробуем», — сказал он про себя и, не успев опомниться, оказался в плену известных соблазнов.

Замок действительно открылся, и достаточно было бросить взгляд на мясную полку Патриции, как чисто духовное искушение Бейли снизошло до плотского вожделения.

Да он и не пытался сопротивляться этому. Увидев салями, которую он считал королевой всех колбас, инспектор даже не вспомнил о своем карманном ноже. Для чего человеку зубы, спросил он самого себя, и начал действовать в соответствии с этим умозаключением.

Услышав глубокий вздох, Бейли резко повернулся. На пороге кухни стояла Патриция.

Она всегда говорила, что мир ужасен, несправедлив и отвратителен. Но что он столь отвратителен, она и представить себе не могла. Перед ней стоял высокопоставленный блюститель закона со ртом, полным салями ее собственного изготовления, — это было почти богохульство! Если он так поступал с колбасой, то он мог бы выкрасть в церкви кружку с пожертвованиями!

Бейли попытался проглотить огромный кусок, но подавился.

— Господин инспектор! Господин инспектор! — Голос Патриции дрожал сочувственно и в то же время обвиняюще. — Боже мой, выплюньте колбасу! Иначе… Вы задохнетесь, и тогда на моей совести будет еще одна жертва. — Доброта Патриции взяла верх. — Может быть, принести вам бутылочку портера?

— Две! — выкрикнул инспектор, придя в себя. — Я направляюсь к леди Торп.

Леди Торп сидела в японском кимоно на своем сюрреалистическом диване, потягивая через декадентский мундштук сигарету, и обдумывала очередной ход ладьи.

Она играла в шахматы с Эрвином. Его голова была забинтована. Это была пятая партия, проигранная Торп в рекордно короткое время.

Оба взглянули на вошедшего инспектора, но были так погружены в игру, что, ничего не спросив, лишь кивком ответили на его приветствие. Он подошел к столу и сказал Дороти:

— Послушайте, потешная заклинательница духов, вы проиграли.

— Почему потешная? Это звучит как потешная старуха, — возмутилась она. — Разве я потешная старуха, Эрвин?

— Почти, — ответил ей партнер, не меняя выражения лица. Затем он обратился к Бейли:

— Декстер во всем признался? Инспектор утвердительно кивнул.

— Как вы догадались, что он подсыпал яд в чай?

— Декстер от рождения осел, — равнодушным тоном сказал Эрвин. — Он бросил пустую пробирку из-под яда в кусты за террасой. Поскольку я облазил всю территорию, то обнаружил ее там. Кроме того, после смерти Грэди он был настолько удручен, что вызывал сострадание. Но он таким бы не был, если бы ему удалось убрать с дороги Дороти.

— Благодарю. Ты поистине великодушен!

— Вас вытащила леди Торп, когда вы лежали с пробитым черепом в зале? — спросил инспектор.

— Да, это была я, к сожалению, — отплатила Дороти своему юному другу той же монетой. — Я хотела вызвать врача, но он уговорил меня, что никто не должен знать, где он находится. Он хотел на свой страх и риск стать детективом. Бедную Грэди чуть не хватил сердечный удар при этом.

— Как вы думаете, кто мог ударить вас по голове? — продолжал расспрашивать инспектор Эрвина.

— Ясно кто. Это мог быть только Фишер или она. — Эрвин показал на Дороти. — Или они оба. Но кто бы это ни был, он не подозревал, что мой череп имеет особую прочность, он как из железа. Когда я был еще мальчишкой, то нагонял страх на всех, с кем дрался. При этом я редко прибегал к помощи кулаков. Как бык, я мчался головой вперед на своего противника, трещали головы, но не моя, — сообщил с гордостью Эрвин.

— В этих случаях мне приходилось ему помогать, обвязывая голову вязаной кофтой, — вставила Дороти, — кровь из раны хлестала на землю.

— Тогда мне ясно происхождение и этого таинственного преступления, — сказал Бейли. — Теперь осталось лишь уличить преступника.

— Есть лишь один путь это сделать, — Эрвин перемешал шахматные фигуры и показал на Дороти, — но она должна согласиться с этим.

— На что я должна согласиться?

— Дать ему прикончить тебя, больше ничего.

— Ну, это уж слишком. Этого ты не можешь требовать от меня! — запротестовала Дороти, Бейли посерьезнел.

— Меня волнует прежде всего вопрос: что заставляет Фишера идти на такое преступление? Каковы мотивы? Сегодня мне стало известно, что Фишер не тот, за кого он себя выдает. Фишер, который одиннадцать лет плавал стюардом по морям, умер в Мельбурне. Это по-новому освещает дело, но я по-прежнему блуждаю в потемках. Кто же наш Фишер в действительности? Международной полиции «Интерпол» он неизвестен. Каковы мотивы его поступков? Либо он из рода Торпов, либо…

— …он действует по заданию моей любимой тетушки Дороти, тут все ясно, — дополнил инспектора Эрвин с таким равнодушием, словно речь шла о том, что его любимая тетушка постепенно полнеет и поэтому должна есть меньше мяса и больше овощей. — Кроме того, есть еще два варианта, — сказал Эрвин. — Во-первых, преступник не Фишер, а я. Возможно, вместе с любимой тетушкой. Второй вариант следующий: преступник Фишер, а его напарницей является Патриция, эта бедная вдова.

Бейли становился все серьезнее Он спросил Дороти:

— Не намекал ли когда-либо ваш муж, что в семье Торпов не без урода, я имею в виду «урода» в переносном смысле?

— На это и не надо было намекать. Самым большим уродом среди уродов был он сам, — отрезала Дороти.

В этот момент она вдруг стукнула себя по лбу.

— Как же я могла забыть!

— Что забыть? — Эрвин пристально посмотрел на Дороти.

— Кажется, это было утром после нашей свадьбы! Тридцать лет назад! Мой муженек что-то рассказывал мне о сводном брате, который совершил какие-то страшные преступления, — начала Дороти, — но, слава богу, этот братец погиб где-то в Африке или в Австралии, и я буду единственной наследницей. Ведь мы с мужем так любили друг друга, — вздохнула Дороти.

Эрвин собрался было шокировать свою тетушку дерзкой репликой. Но дело до этого не дошло. Неожиданно он вскочил и воскликнул:

— Комод! Я обшарил в этом старом комоде все ящики и обнаружил на дне одну старую вещь! Уж если мы где и найдем разгадку, то в ней!

Дороти и инспектор смотрели на него с таким удивлением, будто он утверждал, что земной шар вовсе не круглый, а похож на большой кусок рафинада.

— Какой комод? — поинтересовался Бейли. — Что вы обнаружили?

— Покрытые пылью бумаги. Старые акты, счета, связки писем.

— И какое это имеет отношение к Фишеру? — спросила Дороти.

— Может быть, мы найдем какую-нибудь запись, из которой узнаем больше, чем тебе рассказал твой усопший благоверный, или восстановим забытые тобой сведения. Ведь это было как раз после первой брачной ночи, — язвительно добавил Эрвин.

— О погибшем сводном брате Саймоне Чаке я уже говорил с Локриджем, — сказал Бейли, — и едва ли нам удастся узнать что-либо новое. Он действительно погиб на строительстве моста. Локридж показал мне даже копию свидетельства о смерти. А впрочем, давайте попробуем, может быть, нам удастся найти другие доказательства, — решил Бейли.

Старый, источенный червями комод стоял на чердаке в дальнем захламленном углу.

Бейли открыл один из ящиков и достал связку писем.

— Вы уже успели просмотреть эти бумаги?

— Нет. Мне лишь сейчас пришло в голову, что они могут иметь значение, — ответил Эрвин.

— Значит, кто-то опередил нас. — Бейли зло бросил письма обратно в ящик, из которого не поднялось ни пылинки.

— Почему вы так думаете? — удивленно спросила Дороти.

— Кто-то просмотрел листок за листком, иначе сейчас поднялось бы настоящее облако пыли. — Инспектор был явно разочарован. — Завтра я пришлю эксперта. Правда, он напрасно будет стараться обнаружить какие-либо данные о прошлом Фишера.

Инспектор, Эрвин и Дороти вернулись в комнаты. Бейли уселся в кресло, положив на грудь свой двойной подбородок, на котором появилась уже третья складка, и закрыл отрешенно глаза. Это был верный признак того, что он напряженно думает.

— Я мог бы сейчас же арестовать Фишера за подлог, а затем, как говорят в Америке, расколоть его на допросе. Но, как чиновник ее величества королевы, который живет за счет грошей налогоплательщиков, я не могу себе позволить этого. Кроме того, Фишер хитер, как полдюжины опытных адвокатов, вместе взятых, и, судя по всему, мне едва ли удалось бы что-то вытянуть из него. А если бы и удалось ему что-то инкриминировать, то через несколько месяцев, максимум через год, он был бы на свободе. А мы остались бы в дураках.

— Итак, остается лишь моя гениальная идея. Тебе, любимая тетушка, придется стать его жертвой. Вот уж тогда-то мы его прихватим.

— Ну да, я, которая собиралась начать веселую вдовью жизнь, вновь окажусь на целую вечность вместе со старым, противным мужем в семейном склепе, ты тем временем станешь единственным наследником всего. Нет уж, этого ты от меня не Дождешься. У меня есть другое предложение.

— Я с нетерпением жду, — сказал Эрвин. На подбородке у Бейли, погруженного в свои мысли, вновь проступили три складки.

— Я беру на себя роль земной справедливости. Поменявшись с Фишером местами, я буду поступать с ним так, как он собирался это сделать со мной. Я его потихоньку пристукну и поеду с тобой в Месопотамию собирать черепки. Я всегда мечтала об этом. А Энн может остаться здесь и создать детский интернат. Что ты на это скажешь?

— Послушайте, я ведь говорю серьезно. — Эрвин не обратил внимания на предложение Дороти насчет Месопотамии. — Если мы действительно хотим уличить Фишера, нужно устроить ему ловушку.

— Как вы представляете себе это? — У Бейли пробудился определенный профессиональный интерес.

— По-моему, надо сделать так. Вы арестовываете меня как подозреваемого Ты, любимая тетушка, сходишь с ума от страха и не можешь сомкнуть ночью глаз, я имею в виду, что ты не будешь храпеть. Затем ты доверительно говоришь с Патрицией о своем опасении, что эта жирная, пропитанная портером фрикаделька, — Эрвин показал пальцем на инспектора, — может и тебя арестовать. Почему? Потому что он подозревает, и не без оснований, что мы вместе, то есть ты и я, подложили бедного Эванса в пруд на подкормку лягушкам.

— Все это звучит очень хорошо, — откашлялся Бейли, — но я, как чиновник ее величества королевы, живущий за счет…

— Моя любимая тетушка поднатужится и выплатит вам годовое жалованье из собственного кармана. Не забывайте, что все английские газеты начинают выражать сомнение в ваших способностях. Вы должны что-то предпринять, если хотите и впредь как криминалист потягивать у Билла Шеннона беспошлинный коньяк.

Бейли погрозил пальцем, но это не произвело на Эрвина никакого впечатления.

— Итак, моя тетушка откроет свое сердце Патриции, этой бедной, несчастной сплетнице, и сообщит, что намерена взять в банке все завещанные ей деньги и скрыться в направлении Ближнего или Дальнего Востока. Во всяком случае, так далеко, чтобы ее не настигла рука правосудия. Патриция, конечно, не сможет удержать это в секрете и расскажет все Розе, от которой об этом узнает Фишер.

Дороти побледнела.

— Тогда он во второй раз попытается поджарить меня живьем, как зеленые кофейные зерна. Если же я останусь живой, он собственноручно выбросит меня из окна, под которым лежит борона.

— Вот этого-то он и не сделает, — сказал Бейли. — Фишер хорошо знает, что явного убийства не должно быть. Поэтому он либо ликвидирует вас и где-нибудь зароет, либо представит вашу смерть как самоубийство, сфабриковав письмо, в котором вы признаете свою вину. Угрызения совести и тому подобное…

— Великолепная перспектива, — заметила Дороти, неестественно улыбнувшись.

— Нам важно вовремя узнать, — сказал равнодушно Эрвин, — каким образом он хочет тебя укокошить. Он может тебя застрелить, убить, повесить…

— …сбросить с балюстрады, заколоть, заживо замуровать в проеме моей ванны, утопить в ванне, отравить газом, мышьяком, стрихнином, порошком для насекомых, — закончила Дороти перечисление возможных форм убийств и неожиданно заявила: — В самом деле неплохая идея. Если не считать представления на террасе, я бы даже сказала, что это первая действительно умная идея, которую ты высказал с тех пор, как я взяла на себя бремя прятать тебя в своей комнате.

— Я же знал, что ты женщина благоразумная, готовая на жертвы, — похвалил ее Эрвин. — А как быть с вами, инспектор? Прежде чем ответить, взгляните на мою любимую тетушку. Она дрожит от желания ринуться в новую авантюру. Во время войны она была лейтенантом в народном ополчении, и, если ситуация будет действительно опасной, она сумеет спасти свою шкуру.

Бейли внимательно посмотрел на торчащие из кимоно жилистые руки леди Торп.

— Мои люди будут, конечно, все время охранять вас, но риск все же есть. Кроме того, неясно, клюнет ли вообще Фишер на нашу приманку.

Бейли не сказал ни Эрвину, ни Дороти о своей задумке. Если бы они узнали о ней, им стало бы не по себе. Дороти поднялась.

— Инспектор, весь риск я беру на себя. Должна ли я подтвердить это письменно? Бейли сделал отрицательный жест рукой.

— Давайте обсудим детали — Он пошарил рукой рядом с креслом и, ничего не обнаружив, пробурчал себе под нос: — Гм, куда же пропала Патриция?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,

в которой преступная фантазия убийцы подвергает опасности жизнь новых людей, но в конце концов побеждает добродетель, и инспектор Бейли становится звездой в богатой истории английской криминалистики. Одновременно читатель получит ценные сведения, как уклониться от налога на наследство

Когда подозреваемый в убийстве молодой археолог Эрвин Конрой был арестован, все газеты поместили на первых страницах сообщение и фотографию наглого вымогателя наследства. Даже если бы Эрвину удалось раскопать в пустыне Месопотамии или в другом месте неизвестный до сих пор город, он не стал бы такой знаменитостью, как благодаря сенсационному сообщению, заклеймившему его как убийцу. Руководитель экспедиции, в которой он участвовал, сэр Джонатан Брук сказал, качая головой, что он никогда не ожидал такого от своего молодого способного сотрудника. Он добавил, правда, что тот всегда был немного склонен к насилию.

— Бедняга! — закончил он невпопад. В Уолсе царило оживление, от которого больше всех выигрывал Билл Шеннон. В городок толпами повалили журналисты, телерепортеры, кинооператоры и падкие на сенсации туристы Всем хотелось промочить горло, и никого не интересовало, где хозяин «Кровавой кузницы» достает свой превосходный французский коньяк. В замке Карентин царила, напротив, удручающая тишина.

— Бедный юноша, — этими словами Патриция, как и сэр Джонатан Брук, выразила свое сочувствие арестованному. — Я никогда не думала, что этот тип инспектор, который залезает в чужие кладовые и чуть не захлебывается в портере, к тому же и глуп. Для меня с самого начала, когда еще ничего не произошло, существовал лишь один убийца. И имя его — Фишер!

— Я тоже не верю, что этот бедный юноша виновен, — вздохнула Дороти. — Но мне страшно. Инспектор арестовал его, теперь я на очереди. Но я не хочу. Зачем мне тогда так много денег, если придется остаток жизни провести в женской тюрьме? Вместо того, чтобы беседовать с тобой, моя верная и чуткая душа, мне придется использовать свой язык для склейки пакетов.

— О, это было бы ужасно. — Патриция смахнула слезу носовым платком.

— Как бы мне ни было тяжело покинуть тебя, но другого выхода у меня нет.

«Верная душа» разрыдалась.

— Собери мои вещи, — попросила Дороти, — и поскорее. Я хочу уехать сегодня вечером лондонским поездом. Билет уже куплен, все причитающиеся деньги взяты из банка. Вот тебе сто фунтов на текущие расходы. Когда я буду в безопасности, вышлю еще.

Реакция Патриции чуть было не нарушила все планы.

— Вы уезжаете не потому, что боитесь ареста, а потому, что боитесь Фишера — И тут произошло самое неожиданное. — Если он убийца, а в этом, видит бог, нет сомнения, он все равно вас найдет и убьет, — сказала Патриция, — значит, надо устроить ему ловушку: сделав вид, что вы ничего не подозреваете, ждать момента, когда он вонзит в вашу спину нож или секиру. Но я предотвращу нападение и в решительный момент спасу вас. Хотя я всего лишь бедная, несостоятельная вдова, но когда нужно, я умею здорово драться. — Она оглядела теплую, уютную кухню, где состоялся этот разговор. Ее взгляд упал на кочергу. — Вот этим я так тресну его по черепу, что он очнется лишь в тюрьме!

— Патриция, ты этого не сделаешь. Сейчас ты соберешь мои вещи, пойдешь в свою комнату и разрыдаешься. Затем ты вернешься вся в слезах на кухню и приготовишь этому уроду Фишеру вкусный ужин. Он очень любит голубцы с мясом. При этом ты как бы невзначай дашь понять, что сегодня вечером я собираюсь удрать. Затем ты еще раз разрыдаешься у него на груди.

— На груди у этого чудовища? Никогда!

— Ты должна это сделать. Ради меня. Для твоего эксперимента я уже стара, а ты со своим жалостливым сердцем слишком слаба. Представь себе все это! Если ты шлепнешь Фишера кочергой по голове, раздастся треск его черепной коробки, кровь брызнет до потолка, а мозги поползут по его лицу! Разве ты сумеешь все это вынести?

Патриция содрогнулась от ужаса.

— Нет, я не смогу. Но ведь если это чудовище узнает от меня, что вы…

— Эту заботу оставь мне. Я уже разработала свой план. На нем он и сломает себе шею, — успокоила Дороти свою экономку.

Вернувшись в свои апартаменты, она увидела там молодую служащую полиции Джейн, которой было приказано отныне неотступно находиться у Дороти. Джейн была красивой, умной девушкой, отлично закончившей полицейскую школу. Она почитала Чосера, Мильтона, Джонсона, Шекспира и других классиков, одним ударом ладони могла без груда расколоть пополам полено толщиной с руку и приемом дзюдо перевернуть в воздухе ломового извозчика.

Сначала они играли в шахматы. К своему удивлению, Дороти выигрывала на этот раз так же часто, как обычно проигрывала. Она начала подозревать, что Джейн проигрывает намеренно, чтобы вселить в нее внутреннюю уверенность. Потом они играли в карты. Везению Дороти не было конца. Она выиграла четыре шиллинга и одиннадцать пенсов и потеряла вкус к игре.

— Хватит, Джейн! Уж не такая я трусиха, чтобы постоянно подбадривать меня. Кроме того, как я понимаю, четыре шиллинга для вас тоже не пустяк.

Джейн засмеялась.

— Я спишу их на служебные расходы.

Стемнело, а Фишер все еще не подавал признаков жизни. Дороти достала с полки детектив и сказала, что идет принимать ванну.

Ванная комната еще не была доделана. По мнению Дороти, мастера в наше время настолько одержимы стяжательством, что их не найдешь ни за какие деньги. Ванна была, правда, уже подключена к новому газовому бойлеру, но проем в коридор был заложен лишь одним рядом кирпича. Груда кирпича лежала у стены, цемент в корыте наполовину застыл, кругом валялись разбитые плитки черного кафеля. Однако это не помешало Дороти залезть в горячую ванну, положить под голову резиновую подушечку и углубиться в детектив.

Джейн сидела в маленькой комнате рядом с ванной и читала «Потерянный рай» Мильтона. Время от времени она осматривалась вокруг, словно ожидая, что невидимая рука утопит Дороти в ванне. Но ничего похожего не происходило.

Дороти трудно было судить, что так увлекло Джейн в «Потерянном рае». Сама же она дошла до главы, в которой речь шла об убийстве: жертва тоже погибла в ванной, только бойлер был электрическим. Преступником в детективе был выведен истерзанный ревностью муж кинодивы. Он убил свою жену, соединив напольную решетку перед ванной с током высокого напряжения, под которым находился бойлер. Когда красотка вылезла из ванны, чтобы продолжить греховную жизнь со своими четырьмя любовниками, она замертво рухнула на пол.

Не успела Дороти дочитать главу до конца, как ее пронзила страшная мысль.

Газовый бойлер!

Длинные голубые полоски огня под баком с водой начали на ее глазах сокращаться, пока не погасли. До слуха Дороти донеслось тихое шипение газа, ее чуткое обоняние подтвердило этот факт.

Дороти была уже пожилой дамой, но прыжок из ванны отвечал уровню высших спортивных достижений.

Она хотела громко крикнуть: «Джейн!» — но сумела лишь прошептать:

— Он пришел убить меня.

— Тсс! — сказала Джейн. — Он не должен нас слышать! Он запрет дверь в ванную, когда вы еще будете находиться в ней, или ударит вас и в бессознательном состоянии затащит опять в ванну. Быстро накиньте что-нибудь на себя! — Джейн открыла окно. — Если он придет, падайте на пол. Он подумает, что вы не сумели выйти из ванной. Но перед этим закройте окно.

Прошло около получаса, и случилось все так, как предполагала Джейн. Появился Фишер. Он вошел в ванную. Взглянув на лежащий на полу «труп», он открыл окно и быстро вышел.

Вдохнув свежего воздуха, Дороти напряженно прислушивалась, что будет дальше. Но ничто не нарушало тишину, не было слышно ни крика изобличенного убийцы, ни яростной команды «Руки вверх!».

— Что случилось, Джейн? — Она неуклюже протопала босиком в свою спальню.

Спрятавшаяся за шторой Джейн прошептала, как показалось Дороти, бредовую новость:

— Он замаскировался и наверняка поедет вместо вас на вокзал.

— Как так?

— Он надел ваше пальто, вашу шляпу и взял ваши чемоданы Неплохая идея Позже многие покажут, что видели, как вы уезжали.

— А как же мои деньги?

— Не бойтесь. Мы не упустим его. Теперь самое главное — установить, нет ли у него сообщников. А это можно узнать, следуя за ним по пятам.

— Но после того, как он сдаст чемоданы в камеру хранения, он вернется, чтобы убрать мой труп? Иначе весь его план не имеет смысла. — Дороти вновь оживилась.

Джейн кивнула.

— Так оно, видимо, и будет. После этого мы его и возьмем.

— Вы этого не сделаете! — Активность Дороти приобрела драматические формы. — Я хочу сама ему отплатить. Я уже сейчас могу предположить, где он хочет навсегда освободиться от меня. Но как бы не так!

Если Дороти приходила в голову какая-нибудь мысль, никто не мог помешать ей осуществить ее, даже Вильямс, который дежурил в коридоре, сидя согнувшись в три погибели в сундуке.

Время до возвращения Фишера тянулось бесконечно долго. Стрелки часов будто прилипли к циферблату. Ровно в полночь, словно по задумке режиссера жуткой драмы (в действительности же часы отставали на двадцать минут) Фишер вернулся.

Он вошел в ванную комнату. Дороти лежала на полу на том же месте, где он ее видел. Сначала Дороти хотела оставить глаза открытыми и остекленевшими, как это бывает у мертвецов, но потом, поборов в себе это желание, решила закрыть их.

Интуиция не обманула Дороти. Фишер поднял ее, поднес к проему в стене, засунул туда и взялся за кирпич и мастерок, чтобы завершить свое гнусное дело.

Дороти не суждено было до конца насладиться своим триумфом, дав себя замуровать, чтобы потом заставить злодея застыть от ужаса.

Шаги в спальной комнате и громовой голос Бейли разрушили ее планы.

Фишер застыл на месте, оглядываясь до сторонам, как затравленный зверь. Бежать было некуда.

И тут Дороти пустила в ход свой последний козырь. Она медленно поднялась из своего склепа и громко сказала:

— Если вы думаете, что я мертва, то здорово ошибаетесь. Такую, как Дороти Торп, никому не удастся заставить замолчать.

Это были ее последние слова, обращенные к Фишеру, и она потеряла сознание.

К своему большому сожалению, Дороти не видела, как арестовали и увели Фишера, как Бейли, узнав, почему она оказалась в бессознательном состоянии в проеме стены, смачно выругался, так, что Джейн покраснела, а она не краснела даже тогда, когда ругались матросы.

Спешно вызвали врача; он сделал Дороти укол, Джейн уложила ее в постель, и Дороти спала сном праведника до утра.

Утром Патриция принесла Дороти завтрак в постель. Он состоял из нескольких поджаренных ломтиков бекона и яичницы. Но хозяйка уже настолько оправилась, что вспомнила о диете для сохранения фигуры.

— Почему ты поджарила мне четыре куска бекона вместо одного? А где моя морковь?

— Я думала, миледи… — пролепетала Патриция. В конце концов все было съедено с большим аппетитом.

— Его повесят! И все же было страшно, — сказала Дороти, явно желая подчеркнуть свои собственные заслуги.

В лице Патриции она нашла участливую слушательницу, и это ей понравилось. Совсем по-другому повел себя Эрвин. Этот нахал явился в черном костюме и с цветами, но не с букетом, а венком.

— Я надеялся возложить его на твою могилу. Жаль. Если бы он тебя прикончил, я был бы единственным наследником. А теперь мне придется делить гроши с тобой.

Часы, проведенные им вместе с карманным жуликом в камере предварительного заключения, значительно расширили словарный запас Эрвина. До этого он не знал, что такое гроши.

Энн была не столь бесчувственной, как Эрвин.

— То, что ты пережила, наверное, было очень страшно, — сказала она с некоторой завистью. — Я была в самых злачных кварталах Лондона, где полно преступников, но мне не пришлось, к сожалению, столкнуться с чем-то сенсационным. Если бы я была на твоем месте, я смогла бы наконец сыграть роль, которая создана специально для меня. Я бы так изобразила мертвеца, что мной восхищались бы все критики.

Вскоре появился Бейли.

Вечерние газеты писали о нем как о самом выдающемся криминалисте современности. Шеф пожал ему руку и заверил, что без него все преступники Англии до сих пор гуляли бы на свободе, а назначение его старшим инспектором — дело решенное.

— Нет, нет, сегодня обойдемся без портера, — сказал он, когда Патриция появилась со своей корзиной. — По такому случаю я принес бутылку французского коньяка от Билла Шеннона.

Когда все похвалили коньяк, Бейли сообщил, что Фишер признался. Как и предполагалось, он был Саймоном Чаком — сводным братом сэра Роберта.

Преследуемый за подделку чеков, шантаж и попытку убийства, Чак вынужден был более тридцати лет назад покинуть Англию. Он продолжал свою старую карьеру в Австралии, но поссорился с одним из своих «коллег по профессии», на которого он, как подозревали, намеревался донести в полицию. Полагали, что он погиб, упав со строящегося моста, но тот, кто помог ему упасть с моста, не подозревал, что Чак был хорошим пловцом и спасся…

Узнав о неизлечимой болезни своего сводного брата, он сфабриковал документы на имя недавно умершего стюарда Вильяма Фишера и вернулся в Англию, устроился садовником к Дороти, чтобы выяснить все необходимое о наследстве и удостовериться, не оставил ли его сводный брат каких-либо изобличающих документов. В старом комоде он нашел несколько пожелтевших писем, уничтожил их и решил убить леди Торп, чтобы стать единственным наследником состояния.

Дороти перебила инспектора:

— Но его бы узнали и арестовали, я надеюсь?

— К сожалению, этого бы не произошло, если бы он, убив вас, покинул Англию, — пояснил Бейли. — Через два-три года Фишер мог бы заявить о своем праве на наследство через уважаемые адвокатские конторы в Сиднее или Перте и получил бы, конечно, это наследство.

Эрвин был неисправим. Он воскликнул:

— Могу себе представить, каково ему было, когда вскрыли завещание! Ведь он должен был убить не только тебя, любимая тетушка, а сразу пятерых, включая меня.

— Да, при помощи взрыва в зале. Вас в это время, к сожалению, не было здесь. — В голосе Бейли послышалось сострадание. — Он надеялся одним ударом убить четырех зайцев и остаться не уличенным в преступлении, поскольку доктор Эванс превратил подвал в настоящий пороховой склад. Однако из этого ничего не вышло, и Эванс, который выследил его, поплатился за это жизнью.

— Теперь главное состоит в том, — сказал Эрвин, — как нам обмануть налоговую службу. Если мы сохраним замок, государство обдерет нас как липку.

— Этого не случится, если мы организуем в замке детский интернат, — торжественно заявила Дороти. — Тогда нам не придется платить государству ни гроша. Я не зря накупила резиновых крокодилов.

Год спустя предсказание Дороти сбылось. Тридцать шесть детей из Ливерпуля, в том числе четверо мальчишек цвета кофейных бобов, плескались в бассейне, построенном на месте бывшего пруда с лягушками.

Патриция стала правительницей, денно и нощно трудилась, совершенно забыв, что она бедная, несостоятельная вдова, ее беспокоило лишь одно: от Дороти, которая где-то в Месопотамии бродила с Эрвином в пустыне и собирала черепки, давно не было вестей.

Как-то июльским дождливым днем к ней заехал Бейли.

— Я хотел узнать, как вам живется, — сказал старший инспектор. Но это была чистейшая ложь. Не говоря уже о портере, Патриция была великолепной поварихой, а Бейли как истинный материалист питал слабость к удовольствиям плотского характера.

Уничтожив жареную баранину с фасолью, он рассказал о телеспектакле, который прославил Энн.

— Вы же утверждали, что она никудышная актриса.

— Это так. Но она великолепный писатель. Это она написала сценарий телеспектакля. Забавная история из нашей жизни. С точки зрения криминалистики — анекдот, но люди смеялись до слез.

— И надо мной тоже? — спросила Патриция озабоченно.

— Над нами обоими больше всего. Особенно над историей, как вы, бедная, несостоятельная вдова, поймали меня, инспектора полиции, как вора в кладовой…

— Но этого никогда не было!

— Почему же? Было. В фантазии Энн. Ведь нельзя требовать от ковра-самолета, чтобы он имел спереди и сзади пропеллер? Не так ли?