Кто не знает драконов? Какой истинный поклонник фантастики и фэнтези не встречал этих существ на страницах своих самых любимых произведений? Драконы огромные и крошечные, смешные и коварные, послушные и свирепые — такие разные и такие вездесущие! В данной антологии представлена уникальная коллекция повестей и рассказов, посвященных этим огнедышащим рептилиям, порой добрым, порой жестоким, но неизменно очаровательным. Здесь вы найдете знаменитых драконов Земноморья и Перна, мудрых драконов, слабых драконов, драконов, огромных, как горная цепь, и драконов, способных уместиться на книжной полке. Под одной обложкой собраны двадцать шесть блистательных произведений, принадлежащих перу таких мастеров жанра, как Роджер Желязны, Орсон Скотг Кард, Джордж Мартин, Джеймс Блэйлок, Майкл Суэнвик и многих других. Эта потрясающая антология займет достойное место в вашей библиотеке!

ДРАКОНЫ

Антология

 Предисловие

Итак. Как выглядит дракон? Задумайтесь об этом на минутку. Представьте его себе. Создайте трехмерное изображение в своем сознании. Мы уверены, что любой читатель, в особенности поклонник фантастики и фэнтези, обязательно предложит какое-нибудь описание. Это может быть существо огромное и чешуйчатое, свирепое и огнедышащее, легкое и стремительное или даже маленькое и милое, но каждый читатель знает, кто такой дракон, как он выглядит и что умеет делать. В зависимости от того, откуда этот читатель, из Европы или с Востока, его дракон будет либо большим, с крыльями как у летучей мыши, четырьмя лапами и змеевидным туловищем, покрытым чешуей, либо ящероподобным, неспособным летать и обитающим в воде.

Но ведь драконов не бывает, не так ли? Как существо, не более реальное, чем эльф или гном, стало для нас более знакомым, чем утконос или кенгуровая крыса? Драконы упоминаются в различных мифах, легендах и исторических документах на территории как Европы, так и Азии, описания драконов встречаются в таких разноплановых текстах, как «Илиада» и «Библия короля Якова», а Марко Поло даже утверждал, что видел их во время пребывания в Китае.

Подобные истории возникали потому, что путешественники неправильно оценивали то, с чем сталкивались. Например, существует свидетельство, что в 300 году до н. э. в Учэне, провинция Сычуань, Китай, были обнаружены кости дракона. Впоследствии анализ показал, что это останки динозавра. Но, хотя гипотеза была опровергнута, это позволило предположить, что повсеместное распространение легенд о драконах связано с исторической памятью о динозаврах.

В книге Аврама Дэвидсона «Приключения в неистории» («Adventures in Unhistory») есть статья «Распространенность драконов» («An Abundance of Dragons»), в которой предлагается множество гораздо более рациональных и привлекательных объяснений того, почему драконы настолько вездесущи. Лично нам очень нравится идея о том, что прообразом восточных летающих драконов, которые ассоциируются с дождем и ненастьем, является молния, вспыхивающая во время грозы. Это очень изящная и любопытная теория, что не менее важно, чем истинность, когда речь идет о драконах.

В данной антологии представлены современные драконы, порой добрые, порой жестокие, но неизменно очаровательные. Первый дракон, с которым столкнулся Джонатан, был Смог из книги Дж. Р. Р. Толкина «Хоббит». Свирепый и ужасный, он является архетипическим западным драконом, использующим свою силу для того, чтобы защитить несметные сокровища, составляющие его единственную слабость, которая в конце концов привела его к гибели. Джонатан был прилежным читателем и вскоре познакомился с умными огнедышащими драконами-телепатами Перна, созданными Энн Маккефри, и прекрасными мудрыми драконами Земноморья, которых подарила нам Урсула Лe Гуин. И еще многими-многими другими. Драконы добрые и жестокие, смешные и хитрые, огромные и крошечные. Драконы как воплощение дьявольского искушения и драконы — верные друзья и настоящие союзники.

Взявшись за составление этой антологии, мы понимали, что существует бесконечное множество историй о драконах. У нас была четкая установка от издателя: найти рассказы о драконах и выбрать из них самые лучшие. Мы немного расширили поле деятельности, решив, что не будем пытаться заглянуть дракону под шкуру: персонаж просто должен описываться как дракон на протяжении всего повествования или хотя бы большей его части. Мы хотели сосредоточиться на современном фэнтези, но при этом не отгораживаться от других эпох и других жанров. Мы долго сомневались, следует ли отбирать только малоизвестные произведения и отказываться от тех, которые часто печатались в других сборниках. После долгих дискуссий мы решили, что гораздо важнее составить книгу лучших и горячо любимых историй, даже если эти истории хорошо знакомы некоторым нашим читателям. Чтобы компенсировать это, мы попросили двух авторов написать рассказы специально для данного сборника. В итоге яркие произведения Холли Блэк и Марго Ланаган встали в один ряд с лучшими историями о драконах, которые мы сумели отыскать.

Мы выбрали двадцать шесть рассказов. Здесь вы найдете знаменитых драконов Земноморья и Перна, мудрых драконов, слабых драконов, драконов огромных, как горная цепь, и драконов, способных уместиться на книжной полке. Но у них всех есть кое-что общее. Они волшебные. Один словарь определяет дракона как «сказочное чудовище, часто представляемое в виде огромной крылатой рептилии, изрыгающей пламя». Огден Нэш как-то сказал: «Там, где есть чудовище, есть и чудо». Мы надеемся, что именно это вы отыщете на страницах нашего сборника: чудовищ и чудеса.

Джонатан Стрэн и Мэрианн Джаблон

Перт, Западная Австралия, март 2010

 ПИТЕР БИГЛ

Драконье стойло

Питер Бигл родился в 1939 году в Нью-Йорке. В выпускном классе он написал стихотворение, за которое удостоился стипендии в Питсбургском университете и закончил его по специальности «художественная литература». В студенческие годы Бигл опубликовал свое первое произведение. Первый роман Бигла «Тихий уголок» («А Fine and Private Place») был издан, когда писателю было 19 лет. В 1965 году вышли путевые заметки «По одежке вижу я» («I See By My Oufit»), а в 1968 году увидела свет наиболее известная его работа — классическое фэнтези «Последний единорог» («The Last Unicorn»). Среди других книг Бигла — «Воздушный народ» («The Folk of the Air»), «Песня трактирщика» («The Innkeeper's Song») и «Тамсин» («Tamsin»), а также малая проза, публицистика, кино- и телесценарии. Недавно вышли сборники «Мы никогда не говорим о моем брате» («We Never Talk about My Brother») и «Зеркальные королевства. Лучшие произведения Питера Бигла» («The Mirrored Kingdoms: the Best of Piter S. Beagle»). Писательская карьера Бигла насчитывает уже пятьдесят лет, и в последнее время он порадовал читателей замечательными рассказами и повестями, среди которых «Два сердца» («Two Hearts») — работа, получившая сразу две значимые премии, «Хьюго» и «Небьюла». Кроме того, Бигл — дважды лауреат Мифопоэтической премии, а также премии журнала «Locus», премии Вашингтонской научно-фантастической ассоциации, присваиваемой малотиражным изданиям (WSFA Small Press), и Grand Prix de I'Imaginaire.

Девять драконов держу я в коровнике старом
И иногда захожу подопечных проведать.
Нет, я коровник не строил, его приобрел я
У старушенции из Пасадены.
А позже случайно узнал я:
Вроде, по слухам, попала старушка в кутузку,
Деньги изрядные выманила у слепого,
С неба звезду простодушному пообещала,
Да не какую-нибудь, а Полярную. Ну и ловкачка!

А вот драконов сам вырастил я и выкормил тоже.
Чем я кормлю их? Убоиной, птицей и джемом,
Если подохнет куренок — скормлю им куренка.
Пойло простое: жидкость для зажигалок.
Правда, пришлось мне отстроиться заново, ибо
Рядом с драконами жить, скажем прямо, опасно,
Очень горючи. Поодаль я домик построил.
Подле коровника землю сплошь покрывают
Птицы, сгоревшие заживо прямо в полете.
Да и земля вся оплавлена, в черных и красных, как оспа, отметках:
Черный — ожоги, а красный — то выдохов пепел драконьих.
Ну и помет, разумеется, тоже... ведь девять скотинок.
Тут удобрений на целое поле посадок!
Тесно драконам в коровнике — не вытянешь шею,
Толком крыла не расправишь. Теснятся и злятся.
Пахнут болотною прелью и гнилью отлива,
Пахнут раздавленным крабом и дохлой медузой...
Восьмиугольны глаза их и остры прижатые уши,
Гривы драконьи гремят, как кандальника цепи,
Желтые зубы ощерены, словно в усмешке.
Лучше заборов любых огорожен коровник
Смехом хриплым драконьим, ведь огнем они дышат, напомню.
Или огонь ими дышит? Не знаю, но пахнет драконами пламя,
Черные тени драконьи ложатся на стены,
А стены заляпаны грязью.
Вяло драконы-самцы тяжелые туши таскают.
Крылья их куцы и коротки, не для полета —
Так, обозначить, что мы, мол, драконьего рода.
В воздух драконам-самцам никогда не подняться,
Да и с земли не встают, а лежат, блестя чешуею,
Что на монеты новой чеканки похожа.
Бьют сердито хвостами и пепел вздымают.
Словом, прискорбное зрелище.
Но вы бы видели самок!
Пурпур, и пламя, и крылья их величиною
С двери собора, и сизы, как зимние тени.
Движутся самки проворнее быстрого ветра.
Каждая в стойле своем дрожит нетерпеньем,
Ходит туда и сюда, и клацают по полу когти,
Будто бы землю скребут, чтоб она расступилась
И пропустила драконих в глубины, где плещется лава.
В доме своем (от коровника он в отдаленье)
Слышу я клацанье это, уснуть я не в силах.
И удается мне сном ненадежным забыться,
Только когда драконихи угомонятся.
Самки драконьи, однако ж, почти что бессонны —
Спят, лишь с самцами натешившись досыта, вволю.
Порознь, увы, на них нападает охота,
И потому хоть одна да не спит еженощно.
Стоит войти мне в коровник — драконихи тут же воззрятся,
Гребни торчком, в глазах — огоньки вожделенья.
Имя мое им давно уж прекрасно известно.
Немудрено: с ними я совокуплялся.
Что ж, я не первый познал самку дракона:
Рыцари давних времен потеху придумали эту.
Страсть утолив и стыдом внезапным терзаясь,
Рыцари ждали, пока одолеет дрема драконов,
И убивали. Считалось, что подвиг вершили.
Рыцарей многих за это потом возводили в святые.
Только я думаю: холодно, тягостно было
Рыцарям после на ложе с дочками Евы.
Но ненадолго...
И я в свое время, я тоже
Пил белоснежное пламя из уст крепких и хищных,
Когти мне в спину, я помню, от страсти впивались,
И чешуя оставляла шрамы на коже,
Слышал я грохот драконьего пылкого сердца —
Будто часы старинные гулко стучали.
Семя свое извергал я в глубокое лоно, на волю
Фатума я полагался: что будет, то будет.
Изнемогая, огнем опаленный, потом уползал я,
Долго, бывало, в мокрой траве под небом дождливым валялся.
Кожа краснела тогда моя и шелушилась,
Воздух и дождь ее ранили прикосновеньем,
Кровь из ссадин сочилась и траву обагряла.
А из коровника не доносилось ни звука,
Нет, не клацали когти, самки были довольны.
Спали драконы.
Я думаю, рано иль поздно
Сын мой на свет народится.
Он будет красавец когтистый.

 УРСУЛА ЛЕ ГУИН

Правила Имен

Урсула Ле Гуин считается одним из наиболее значимых и уважаемых авторов в истории научной фантастики. Ле Гуин родилась в 1929 году, в 1951 году окончила Колумбийский университет и в 1953 году вышла замуж за историка Чарльза Ле Гуина. В начале 1960-х годов были опубликованы ее первые работы. Затем последовали многочисленные романы, сборники рассказов, книги для детей, эссе и переводы. Перу Ле Гуин принадлежит серия романов и рассказов в жанре фэнтези «Земноморье» («Earthsea»), а также научно-фантастический «Хайнский цикл» («Hainish series»), в который входят знаменитые романы «Левая рука Тьмы» («The Left Hand of Darkness») и «Обделенные» («The Dispossessed»). На счету писательницы двадцать один роман, одиннадцать томов рассказов, три сборника эссе, двенадцать книг для детей, шесть сборников стихов и четыре книги переводов. Ее работы были отмечены премиями «Хьюго», «Небьюла», Всемирной премией фэнтези, премией Теодора Старджона, премией Джеймса Типтри-младшего, премией журнала «Locus», премиями «Дитмар» («Ditmar»), «Индевор» («Endeavour»), «Прометей» («Prometheus»), «Райслинг» («Rhysling»), «Гэндальф» («Gandalf»), «Юпитер» («Jupiter») и премией «Пилигрим» («Pilgrim»), присуждаемой Ассоциацией исследования научной фантастики (SFRA). Ле Гуин является живой легендой Зала славы научной фантастики, обладательницей Всемирной премии фэнтези за вклад в развитие жанра, а также лауреатом премии ПЕН-клуба и премии Маламуда за мастерство в создании малой прозы. Очевидно не считая, что ее писательская карьера близится к закату, и не желая уходить на покой, Ле Гуин в последние пять лет выпустила несколько романов и рассказов, включая трилогию для молодежи «Легенды Западного побережья» («Western Shore») и исторический роман «Лавиния» («Lavinia»).

Мистер Подгоркинз вышел из-под своей горки, тяжело дыша и улыбаясь. В лучах утреннего солнца дыхание вылетало из ноздрей белоснежными клубами, похожими на густые облачка пара. Мистер Подгоркинз посмотрел на ясное декабрьское небо, улыбнулся шире, чем обычно, показав белоснежные зубы, и зашагал по дороге вниз в деревню.

— Неплохое утро, мистер Подгоркинз, — говорили ему деревенские жители, когда он проходил по узким улицам мимо домиков с круглыми нависшими крышами, похожими на толстые красные шляпки мухоморов.

— Неплохое, неплохое, — отвечал он всякий раз. (Нехорошо говорить доброе утро кому попало, и вообще хвалить это время суток лучше как-нибудь поосторожней, потому что на острове Сатгин, подверженному любому влиянию, каждое беспечное слово может испортить погоду на целую неделю.) Одни обращались к нему приветливо, другие немного небрежно, но здоровались все. Он был единственным волшебником, который поселился на этом жалком острове, и потому заслуживал уважения. Но легко ли уважать толстого пятидесятилетнего коротышку, если он ходит переваливаясь, как утка, все время улыбается и выдыхает пар из ноздрей? К тому же и магические способности у него были весьма средние. Фейерверки у него получались отлично, а эликсиры были никудышные. Бородавки возвращались дня через три, помидоры вырастали не больше дыни, а в те редкие дни, когда в Саттинскую бухту заходили чужеземные суда, мистер Подгоркинз отсиживался в своей пещере, потому что боялся дурного глаза, в чем сам признавался. Одним словом, волшебничал он не лучше, чем плотничал косой Голова, то есть кое-как. Деревенские жители мирились и с покосившимися дверями, и с неудачными заклинаниями — ничего не попишешь, такова теперешняя жизнь, — а свое неудовольствие выражали лишь тем, что обходились с волшебником запанибрата, будто он был такой, как они. Иногда кто-нибудь приглашал его на обед. А однажды он сам назвал к себе гостей и устроил настоящий пир: на столе, накрытом камчатной скатертью, были хрусталь, серебро, и жареный гусь, и искристый «Эндрейд-639», и сливовый пудинг с густой подливкой, но он испортил все удовольствие тем, что ужасно нервничал, и к тому же через полчаса после обеда все опять проголодались. Обычно мистер Подгоркинз приглашать к себе не любил и никого не пускал дальше передней, куда, впрочем, он тоже разрешал войти неохотно. И потому, когда видел, как кто-то подходит к его горе, сам семенил навстречу. «Посидим-ка мы лучше вон там, под елкой», — улыбаясь, говорил он и показывал рукой в сторону ельника, а если шел дождь, предлагал: «Пойдем-ка лучше в трактир, выпьем чего-нибудь», — хотя все на острове знали, что мистер Подгоркинз не пьет ничего крепче родниковой воды.

Иногда деревенские ребятишки, не выдерживая искушения перед запертой дверью, дожидались, когда мистер Подгоркинз уйдет из дома, и пытались ее открыть, но это заклятие он, похоже, знал хорошо, и замок был надежным. Как-то раз двое мальчишек, решив, что его нет дома, потому что утром он уехал на Западное побережье к миссис Рууне лечить ее больного ослика, притащили топор и ломик, но едва только ломик коснулся двери, как из глубины пещеры послышался грозный рев и вырвались клубы багрового дыма. Оказалось, мистер Подгоркинз вернулся домой раньше времени. Мальчишки в страхе удрали. Волшебник из пещеры не вышел, и ничего худого с мальчишками не случилось, но, говорили они, в жизни бы не поверили, если бы не слышали своими ушами, какой оглушительный, страшный, свистящий, стенающий, сиплый вой способен издавать этот толстенький коротышка.

Как-то раз он спустился в деревню, чтобы купить себе фунт печенки и дюжины три яиц, подновить старому капитану Тума-ноу талисман зоркости (довольно бесполезное занятие при отслоении сетчатки, но мистер Подгоркинз не оставлял надежды) и потом зайти поболтать с вдовой гармошечного мастера, старой тетушкой Гульд. Мистер Подгоркинз дружил все больше со стариками. В обществе молодых людей он терялся, а девушки его побаивались.

— Он нас нервирует, он все время улыбается, — твердили они, надувая губки и наматывая на пальчик шелковистые локоны. «Нервирует» было словечком новомодным, и матери хмуро им отвечали:

— Нервирует, как же! Глупости, да и только, мистер Подгоркинз — всеми уважаемый волшебник.

Распрощавшись с тетушкой Гульд и купив яиц, мистер Подгоркинз пошел домой мимо выгона, где в тот раз шел урок местной школы. На Саттине никто не умел ни читать, ни писать, а потому там не было ни книг для ученья, ни парт для вырезания на них своих инициалов, ни тряпочек для вытирания доски, ни даже здания школы. В дождливую погоду дети занимались на сеновале в Общественном Амбаре и выбирались оттуда все в сене. Зато в ясные дни местная учительница Палани вела их, куда ей вздумается. В тот день в окружении тридцати внимательных ребятишек, не старше двенадцати лет от роду, и сорока невнимательных овец, не старше пяти, она объясняла одну из самых важных тем учебной программы — Правила Имен. Мистер Подгоркинз с застенчивой улыбкой на минутку остановился возле них посмотреть и послушать. Симпатичная двадцатилетняя толстушка Палани, в окружении овец и детей, стояла возле голого черного дуба на фоне дюн, и моря, и чистого, залитого зимним солнцем бледного неба — и это было прелестное зрелище. Говорила она с увлечением, и щеки у нее порозовели от ветра и от волнения.

— Теперь вы знаете Правила Имен. Их всего два, и они одинаковы на нашем острове и во всем мире. Ну-ка назовите мне первое правило.

— Нельзя ни у кого спрашивать, как его зовут, потому что это невежливо! — крикнул было толстый шустрый мальчишка, но его перебила крохотная девчушка с пронзительным голоском:

— Мама говорит, что никогда никому нельзя говорить, как тебя зовут!

— Так, Саиф, правильно. Правильно, Крошка, только не надо так кричать. Молодцы. Никогда и ни у кого нельзя спрашивать, как его зовут. Никогда никому нельзя называть свое имя. А теперь немножко подумайте и скажите, почему мы зовем нашего волшебника мистером Подгоркинзом? — И она улыбнулась мистеру Подгоркинзу поверх кудрявых головок и шерстяных курточек, и он просиял, нервно прижимая к себе котомку с яйцами.

— Потому что он живет под горкой, — сказали хором пятнадцать ребятишек.

— Это настоящее его имя?

— Нет! — сказал толстый мальчишка.

И Крошка следом пискнула:

— Нет!

— А откуда вы знаете, что нет?

— А оттуда, что никто не знает, как его взаправду зовут, потому что он приехал один и сказать было некому, а сам он...

— Очень хорошо, Саиф. Не вопи же так, Крошка. Молодцы. Даже волшебник не рискнет открыть чужим людям свое настоящее имя. Вот вы — когда вы закончите школу, сдадите выпускной экзамен, вас больше не будут называть детскими именами, и останутся у вас одни настоящие. Настоящие имена нельзя произносить вслух, и спрашивать о них тоже нельзя. А вот почему нельзя?

Дети стояли молча. Овцы тихонько блеяли. Тогда ответил мистер Подгоркинз.

— Потому что в имени любой вещи скрыта ее суть, — робко проговорил он своим тихим, немножко осипшим голосом. — А узнать настоящее имя — значит понять суть. Тогда стоит назвать вещь по имени, и получишь над ней власть. Правильно ли я понимаю, госпожа учительница?

Палани, похоже несколько смущенная его вмешательством, в ответ улыбнулась и сделала реверанс. А мистер Подгоркинз решил, что торопится, и направился к своей пещере, крепко прижимая к груди котомку с яйцами. Отчего-то после этой недолгой остановки он ужасно проголодался. В пещере он быстренько затворил внутреннюю дверь, но впопыхах, наверное, оставил щель, потому что вскоре пустая передняя наполнилась запахом яичницы и жареной печенки.

В тот день дул свежий западный ветер, который после полудня пригнал небольшое суденышко, легко заскользившее по сверкающим волнам Сатгинской бухты. Не успело оно обогнуть мыс, его тут же заметил востроглазый мальчишка, который, как все на острове, знал каждый парус и каждую мачту любого из сорока здешних рыбачьих баркасов, и сломя голову помчался по улице с криками: «Чужой корабль! Чужой корабль!» К берегам их крохотного уединенного острова лишь изредка приближался какой-нибудь корабль, шедший от Восточных Пределов, да заглядывал порой предприимчивый купец с островов Архипелага. Потому, когда судно подошло к причалу, там уже собралась добрая половина деревенских жителей. Туда же спешили рыбаки, вышедшие с утра в море, и приветствовать путешественника отовсюду сбегались собиратели трав и моллюсков.

Только дверь мистера Подгоркинза оставалась закрытой.

На борту судна находился всего лишь один человек. Когда об этом сказали старому капитану Туманоу, он сдвинул над невидящими глазами белые щетинистые брови и произнес:

— В одиночку добраться до Внешних Пределов может только волшебник, колдун или маг.

И вся деревня затаила дыхание в надежде хоть раз в жизни увидеть настоящего мага, одного из тех могущественных Белых Магов, которые живут на богатых, многолюдных, многобашенных островах срединного Архипелага.

При виде путешественника, оказавшегося довольно молодым и красивым чернобородым парнем, который сначала приветливо махал им с палубы рукой, а потом лихо соскочил на берег, как любой моряк, обрадовавшись земле, они стали разочарованно расходиться. Тот представился им бродячим торговцем. Но когда капитану Туманоу доложили, что торговец ходит, опираясь на дубовую палку, он покачал головой.

— Два волшебника на одном острове. Плохо дело! — сказал он, шлепнув губами, как старый сазан, и крепко закрыл рот.

Назваться сам чужестранец не мог, и потому в деревне его прозвали Черной Бородой. Все говорили только о нем. Он привез ткани, башмаки, дешевые куренья, блестящие камушки, душистые травы и крупные бусы из Венвея — весь обычный товар морского развозчика. Островитяне спускались к причалу поглазеть, поболтать с путешественником и, может быть, что-нибудь купить. «На память», — хихикала тетушка Гульд, которую, как и всех деревенских женщин, до глубины души поразила дерзкая красота Черной Бороды. Мальчишки так и вились вокруг него, слушая рассказы о долгих странствиях к берегам далеких Пределов, об огромных богатых островах Архипелага, о его проливах, о рейдах, где белым-бело от парусов, и о золотых крышах Ганнбурга. Мужчины слушали его охотно, но те, кто был подотошней, не переставали ломать голову, отчего этот моряк путешествует в одиночку, и бросали задумчивые взгляды на дубовый посох.

А мистер Подгоркинз все так и сидел под своей горой.

— Первый раз вижу остров без волшебника, — сказал как-то вечером Черная Борода, обращаясь к тетушке Гульд, которая пригласила его вместе со своим племянником и с Палани на чашечку бурдяного чая. — Что же вы делаете, когда у кого-то болит зуб или корова перестает доиться?

— Ну-у, — сказала старушка, — для этого у нас есть мистер Подгоркинз.

— Толку-то от него, — пробормотал племянник Бирт, густо покраснел и пролил на стол чай.

Большой и храбрый, рыбак Бирт был очень молод и очень немногословен. Он любил Палани, но единственный способ, которым он решался выразить свою любовь, заключался в том, что он без конца таскал кухарке отца Палани корзины с макрелью.

— А-а, так у вас все же есть волшебник, — сказал Черная Борода. — Он что же, невидимый?

— Нет, — сказала Палани, — он просто очень робкий. Вы здесь всего неделю, а мы, знаете ли, так редко видим чужестранцев...— Она тоже немножко покраснела, но чай свой не пролила.

Черная Борода улыбнулся ей:

— Значит, он здешний?

— Нет, — сказала тетушка Гульд. — Какой же он здешний, он вроде вас. Еще чаю, племянничек? Да держал бы ты чашку покрепче. Нет, дорогой мой, он приплыл к нам в крохотном суденышке года эдак четыре назад — да, вроде четыре, — на следующий день после того, как прошел анчоус и наши тогда вернулись из Восточной бухты с полными сетями, а пастух Пруди в то утро ногу сломал... Должно быть, пять лет Назад. Нет, четыре. Нет, пять... Да, пять, в тот год еще чеснок не уродился. Так что приплыл он в малюсенькой лодчонке, которая едва на плаву держалась, полная скарба, сундуков да коробов, и говорит капитану Туманоу, — тот тогда еще не ослеп, хотя такой старый был, что другой бы уже успел два раза ослепнуть, — так вот, и говорит: «Мне сказали, тут у вас нет ни волшебника, ни колдуна. Может быть, я вам сгожусь? Я — волшебник». — «Ну что ж, — говорит капитан, — если только, конечно, вы пользуетесь белой магией!» Так что не успели мы ту рыбу съесть, а мистер Подгоркинз уже поселился в пещере под горой и тут же помог тетушке Тралтоу, у которой ее рыжий кот тогда болел чесоткой, а мистер Подгоркинз его тут же и вылечил. Правда, шерсть на чесоточных местах у него выросла серая. На что он стал похож — не передать! Помер прошлой зимой в самые холода. Бедняжка тетушка Тралтоу так по нем убивалась, больше, чем по мужу, а тот у нее утонул возле Обрывов в тот год, когда сельди шло много, а племянничек Бирт тогда еще под стол пешком ходил. — В этом месте Бирт еще раз пролил чай, Черная Борода хмыкнул, а тетушка Гульд продолжала как ни в чем не бывало и проговорила так до самой ночи.

На следующий день Черная Борода спустился к молу, чтобы заделать в своем баркасе какую-то щель, и возился, похоже, слишком долго, пытаясь, как обычно, втянуть в разговор молчаливых саттинян.

— А где тут лодка вашего волшебника? — спросил он. — Или, может, он прячет ее в ореховую скорлупку, как все Маги?

— Ну нет, — сказал один невозмутимого вида рыбак. — В пещере она, под горой.

— Он спрятал лодку в пещере?

— Точно. Спрятал. Сам помогал. Тяжеленная была — как свинец. Набита вся сундуками, а они все набиты книгами, а книги все с заклинаниями... Точно, он сам говорил.

В этом месте невозмутимого вида рыбак невозмутимо вздохнул и повернулся спиной к торговцу. Неподалеку чинил сеть племянник тетушки Гульд. Он оторвался от работы и так же невозмутимо спросил:

— Может, вы хотите познакомиться с мистером Подгор-кинзом?

Черная Борода повернулся к Бирту. На одно долгое мгновение его умные черные глаза встретились с ясным голубым взглядом Бирта, а потом Черная Борода улыбнулся и сказал:

— Хочу. Не проводишь ли ты меня к нему, Бирт?

— Ну ладно. Только сеть сначала закончу, — сказал рыбак.

А когда сеть была починена, Бирт вместе с путешественником отправились по деревенской улице к подножью зеленой горы. Но за выгоном Черная Борода сказал:

— Подожди-ка минутку, приятель Бирт. Прежде чем мы увидим волшебника, я хочу рассказать тебе одну историю.

— Что ж, — сказал Бирт и уселся в тени вечнозеленого дуба.

— Эта история началась сто лет тому назад и до сих пор еще не закончилась... хотя недолго уже осталось ждать, очень недолго... В самом сердце Архипелага, где островов больше, чем мух в банке с медом, есть маленький остров Пендор. В те времена шла война, еще не было Лиги, а Властители Пендора были очень могущественны. Все отнятое, все награбленное, вся дань со всех островов — все сокровища стекались на остров Пендоров, и скопилось их там немало. Но однажды от Западных Пределов, из тех краев, где на островах застывшей лавы живет драконье племя, прилетел могучий дракон. Не тот ящер-переросток, которых называете драконами вы, жители Внешних Пределов, а огромное, черное, крылатое, мудрое и хитрое чудовище, в ком сила сочеталась с умом и, как у всех драконов, с любовью к золоту и драгоценностям. Он убил Властителя Пендора и всех его воинов. А жители острова удрали ночью на кораблях. Они сбежали и оставили дракону башню Пендоров. Дракон улегся своим чешуйчатым брюхом на смарагдах, сапфирах, на золоте и пролежал так целых сто лет, выходя из башни раз в год, чтобы пообедать. За добычей он летал на соседние острова. Ты ведь знаешь, чем обедают драконы?

Бирт кивнул и сказал шепотом:

— Девушками.

— Правильно, девушками, — сказал Черная Борода. — Но так не могло продолжаться до бесконечности, сама мысль о том, что он сидит на таких сокровищах, была невыносимой. Архипелаг тем временем отказался от войн и пиратства, появилась Лига, потом окрепла, и наконец решено было атаковать Пендор, изгнать дракона, а отнятые у него золото и драгоценности передать в казну Лиги. Ей всегда не хватает денег. Пятьдесят островов собрали огромный флот, семь Магов встали на носу самых могучих кораблей и повели их на Пендор... Приплыли. Высадились. На Пендоре было тихо. Дома стояли пустые, на столах, на фарфоре лежала столетняя пыль. Во дворе замка, на лестницах валялись кости Властителя Пендора и его людей. Башня вся насквозь провоняла драконом, но самого дракона не нашли. Не нашли и сокровищ — ни единого малюсенького алмаза, ни единой серебряной монетки... Дракон понимал, что ему не устоять против семерых Магов, и потому взял и удрал. Тогда Маги стали его искать. Они узнали, что он перебрался на далекий северный остров Удрат, и направили флот туда, но что нашли? Снова кости. На этот раз кости дракона. И — никаких сокровищ! Судя по всему, какой-то неизвестно откуда взявшийся волшебник убил дракона и увел сокровища из-под самого носа у Лиги.

Рыбак слушал внимательно, но без интереса.

— Это, должно быть, был очень умный и очень искусный волшебник, если ему удалось победить дракона, а потом сбежать и не оставить никаких следов. Все Властители и Маги Архипелага не смогли ничего о нем узнать — ни откуда он взялся, ни куда он исчез. Они уже собирались махнуть на это дело рукой, но тут вернулся я после трехлетнего плаванья к Северным Пределам, и тогда они сделали последнюю попытку отыскать неизвестного волшебника и обратились ко мне за помощью. Что было довольно умно с их стороны. Потому что я не только волшебник, о чем кое-кто из ваших олухов, кажется, все-таки догадался, я — прямой наследник Властителя Пендора. Сокровища принадлежат мне. Они мои и знают об этом. Болваны из Лиги не сумели их отыскать именно потому, что сокровища — мои, они принадлежат Дому Пендоров. И гордость сокровищницы, огромный смарагд Иналькиль — Зеленый Камень, — тоже знает своего хозяина. Посмотри-ка! — Тут Черная Борода поднял вверх свой дубовый посох и громко крикнул: — Иналькиль!

Кончик посоха засветился зеленым светом, цвета апрельской травы, вспыхнув ослепительным ореолом, и в тот же миг посох в руках волшебника сам собой повернулся, начал клониться вниз и клонился до тех пор, пока не указал на гору, перед которой они стояли.

— В Ганнбурге он светился не так ярко, — пробормотал Черная Борода. — Этот посох не ошибается. Иналькиль слышит мой зов. Сокровища знают, кто их хозяин. А я узнаю, кто вор, и сражусь с ним. Он искусный волшебник, если сумел победить дракона. Но я все равно его одолею. Не хочешь ли узнать, ты, олух, почему я так в этом уверен? Да потому, что я знаю его Имя!

Черная Борода продолжал, и голос его с каждой минутой становился все громче и громче, а взгляд Бирта — все скучней и скучней, безучастней и безучастней, но при последних словах рыбак вздрогнул, поджал губы и уставился на пришельца.

— Как же вы... его узнали? — очень медленно проговорил он.

Черная Борода хмыкнул и не ответил.

— Черная магия?

— Как же еще!

Бирт побледнел и ничего не сказал.

— Я — лорд Пендор, олух, и я хочу вернуть себе золото, которое добыл мой отец, и драгоценности, которые носила моя мать, и еще — Зеленый Камень Иналькиль! Потому что все это — мое. Я выиграю битву и уплыву отсюда, а ты расскажешь об этом здешним болванам. А кроме того, если ты не трус, можешь посмотреть на битву. Не каждый день удается увидеть великого волшебника во всей его силе.

Проговорив эти слова, Черная Борода повернулся и, ни разу не оглянувшись, зашагал по дороге к пещере.

Очень медленно вслед за ним двинулся Бирт. Он остановился в стороне от пещеры под вечнозеленым дубом и приготовился наблюдать. Пришелец подошел к горе. Его темная плотная фигура четко выделялась на фоне зеленого склона перед разинутой пастью пещеры. Он постоял там неподвижно. А потом вдруг вскинул над головой посох, из которого полилось изумрудное сияние, и крикнул:

— Эй, вор, грабитель сокровищ Пендора, выходи!

В пещере раздался грохот, словно там разом разбилась вся посуда, и из-за двери вырвалось облако пыли. Бирт от страха закрыл глаза. А когда он их открыл, то увидел, что Черная Борода стоит неподвижно, как и раньше, а перед ним на пороге пещеры стоит пыльный, взъерошенный мистер Подгоркинз. Кривоногий, в черных панталонах, обтягивавших его коротенькие ножки, и без всякого посоха — Бирт вдруг сообразил, что у мистера Подгоркинза никогда не было посоха, — он казался маленьким и жалким.

Тут мистер Подгоркинз заговорил.

— Кто вы такой? — сказал он своим тихим, немного осипшим голосом.

— Я Властитель Пендора, вор, и пришел за своими сокровищами!

При этих словах мистер Подгоркинз медленно порозовел, что случалось с ним всякий раз, когда он слышал грубость. Но на этом не кончилось. Мистер Подгоркинз пожелтел. Волосы у него встали дыбом, он издал рык, похожий на кашель, — и на Черную Бороду прыгнул, сверкая клыками, настоящий лев.

Только на том месте больше не было Черной Бороды. Там был тигр, черно-рыжий, как ночь и как молния, который готовился к прыжку...

И тогда лев исчез. У подножья горы неожиданно встал лес, черный в лучах зимнего солнца. Тигр на лету замер, едва не угодив в его тень, выдохнул клуб огня, сам стал языком пламени и принялся лизать сухие черные ветви...

Тогда на месте деревьев из горы серебряной дугой вырвался столб воды и обрушился на огонь. Огонь исчез...

А через мгновение перед взором изумленного рыбака Бирта оказалось две горы — одна была старая, зеленая, а вторая была новая, бурая, голая, и вот она раскрылась и принялась пить рушащийся водяной поток. Все произошло до того быстро, что от изумления Бирт зажмурился, а когда открыл глаза, он даже застонал от страха, потому что то, что он увидел на этот раз, оказалось страшнее всего. На том месте, где только что била вода, стоял дракон. Черные крылья затмевали гору, стальные когти скребли землю, а из черной корявой зияющей пасти вырывались огонь и дым.

Перед чудовищем стоял пришелец, и он улыбался.

— Можете превращаться во что угодно, маленький мистер Подгоркинз! — крикнул он насмешливо. — Я все равно вас одолею. Однако мне надоели игры. Мне не терпится взглянуть на свои сокровища и на Иналькиль. Так что хватит, мистер огромный дракон, мистер маленький колдунишка, примите-ка свой настоящий облик... Приказываю властью твоего Имени, стань тем, что ты есть! Йевад!

Бирт не смел ни вздохнуть, ни моргнуть. Он присел от страха, гадая, во что теперь превратится мистер Подгоркинз. И увидел, как черный дракон поднялся над Черной Бородой. Увидел, как из корявой пасти пыхнуло пламя, как из красных ноздрей вырвалось облако горячего дыма. Увидел, как побелел, будто мел, Черная Борода и как у него затряслись губы, окаймленные бородой.

— Тебя зовут Йевад!

— Да! — произнес оглушительный, сиплый, свистящий голос. — Да, меня зовут Йевад, и это и есть мой облик!

— Но дракон убит. На Удрате нашли кости...

— Это кости другого дракона, — ответил дракон и ринулся вниз, как ястреб, вытянув страшные когти.

Бирт закрыл глаза.

А когда он снова открыл их, светило солнце, на склоне было тихо. Бирт увидел лишь несколько черно-красных угольков в траве да следы от стальных когтей.

Тогда Бирт встал и кинулся прочь. Он бежал, не останавливаясь, через выгон, распихивая овец направо и налево, потом по деревне — прямиком к домику отца Палани. Палани в это время полола в саду грядку с настурциями. «Бежим!» — только и выдохнул Бирт. Палани широко распахнула глаза. Бирт схватил ее за руку и потащил за собой. Палани вскрикнула, но не стала сопротивляться. Они прибежали прямехонько к молу, где Бирт втолкнул девушку в свою рыбачью лодку, которая называлась «Куини», отвязал канат, поднял весла и принялся грести как сумасшедший. А потом жители острова увидели удалявшийся парус «Куини», которая двигалась на запад, в направлении ближайшего острова, а потом Бирт с Палани навсегда исчезли из виду.

В деревне думали, что теперь им на всю жизнь хватит разговоров о том, как племянник тетушки Гульд спятил и увез школьную учительницу и как в тот же день исчез, бросив без присмотра все свои ткани и бусы, бродячий торговец Черная Борода. Но через три дня они забыли об этом. Через три дня, когда из пещеры наконец вышел мистер Подгоркинз, у них появились новые темы для разговоров.

Мистер Подгоркинз, хорошенько поразмышляв, решил, что если его настоящее имя теперь все равно всем известно, то нет никакого смысла прятаться. Летать ему было легче, чем ходить по земле, и, кроме того, он давно как следует не обедал.

 ДЖОРДЖ МАРТИН

Ледяной дракон

Джордж Мартин родился в 1948 году в Байонне, штат Нью-Джерси. В 1970 году получил степень бакалавра по специальности «журналистика» в Северо-Западном университете. В школьные годы Мартин увлекался коллекционированием комиксов; после окончания университета он сам начал писать рассказы для фэнзинов, посвященных комиксам. В феврале 1971 года в «Galaxy» было опубликовано его первое произведение. За ним последовала повесть «Песнь о Лии» («А Song for Lya»), завоевавшая премию «Хьюго». Дважды Мартин награждался премией «Небьюла», получал премии Брэма Стокера и Всемирную премию фэнтези. К настоящему времени вышло десять сборников рассказов писателя, включая последний — «Ретроспектива» («GRRM: A Retrospective»).

Первый научно-фантастический роман Мартина «Умирающий свет» («Dying of the Light») был издан одновременно с выходом на экраны «Звездных войн». Это завораживающая история любви, действие которой разворачивается на умирающей планете. За первым романом последовало еще семь, среди них — книга о вампирах «Грезы Февра» («Fevre Dream») и роман о рок-н-ролле «Шум Армагеддона» («The Armageddon Rag»). К наиболее известным произведениям Мартина принадлежит эпическая серия романов в жанре фэнтези «Песнь льда и пламени» («А Song of Ice and Fire»), к настоящему моменту насчитывающая четыре книги: «Игра престолов» («А Game of Thrones»), «Битва королей» («А Clash of Kings»), «Буря мечей» («А Storm of Swords») и «Пир стервятников» («А Feast for Crows»). Готовится к выходу пятый том «Танец с драконами» («А Dance with Dragons»), в то время как американский телеканал ПВО начал съемки сериала по мотивам «Песни льда и пламени». Среди последних работ Мартина антологии, выпущенные совместно с Гарднером Дозуа, — «Песни умирающей Земли» («Songs of the Dying Earth») и «Воины» («Warriors»), а также несколько новых книг межавторского цикла «Дикие карты» («Wild Cards»).

Больше всего Адара любила зиму, потому что с наступлением холодов приходил ледяной дракон.

Она не знала точно, приходит ли ледяной дракон потому, что становится холодно, или зима наступает потому, что появляется ледяной дракон. Этим вопросом часто задавался ее брат Джефф, который был старше ее на два года и отличался неуемным любопытством, но Адара не задумывалась о подобных вещах. Она просто радовалась наступлению холодов, появлению снега и льда и с ними — ледяного дракона.

Она всегда знала заранее об их приходе, потому что зимой у нее был день рождения. Адара была зимним ребенком, она родилась в жестокий мороз, каких не помнили местные жители, даже Старуха Лора, жившая на соседней ферме и помнившая вещи, происходившие тогда, когда остальных еще на свете не было. Люди до сих пор говорили о той зиме. Адара часто слышала такие разговоры.

Они говорили и о другом. Они говорили, что именно ужасный холод убил ее мать; в ту долгую ночь, когда она производила на свет Адару, холод прокрался мимо большого костра, разведенного ее мужем, и заполз под множество одеял, покрывавших ложе роженицы. И еще люди говорили, что холод добрался до Адары, находившейся еще в материнской утробе, и оттого ее кожа была голубой и ледяной на ощупь, когда она родилась, и что за годы, прошедшие с того дня, она так и не смогла отогреться. Зима коснулась ее, оставила на ней свой знак, и теперь Адара принадлежала ей.

И в самом деле Адара с самого начала была не такой, как все. Это была очень серьезная маленькая девочка, редко игравшая с другими детьми. Люди говорили, что она красива, но это была странная, чуждая им красота: белая кожа, светлые волосы, огромные светло-голубые глаза. Она улыбалась, но нечасто. Никто никогда не видел ее плачущей. Когда Адаре было пять лет, она наступила на гвоздь, торчавший из доски, засыпанной снегом, и проткнула ступню насквозь, но даже тогда девочка не заплакала и не закричала. Она отдернула ногу и вернулась домой, оставив за собой кровавый след. Дойдя до дома, она сказала лишь: «Отец, я поранилась». Она не капризничала, не дулась и не плакала, как обычные дети.

Даже в ее семье понимали, что она особенная. Отец ее был рослым, могучим мужчиной, скорее похожим на медведя, и не слишком любил людей; однако на лице его появлялась улыбка, когда Джефф начинал осаждать его вопросами, он смеялся и обнимал Тери, старшую сестру Адары, золотоволосую девушку с лицом, усыпанным веснушками, которая беззастенчиво заигрывала со всеми местными парнями подряд. Иногда он обнимал и Адару, особенно когда был пьян, что часто случалось во время долгих зим. Но при этом он никогда не улыбался. Он притягивал к себе ее хрупкое тельце, сжимал ее в своих могучих лапах, и где-то в груди у него рождалось рыдание, и крупные блестящие слезы текли по красным щекам. Летом он никогда не обнимал Адару. Летом он был слишком занят.

Летом все были заняты, кроме Адары. Джефф работал с отцом в поле и задавал ему бесконечные вопросы обо всем подряд, узнавая все то, что полагается знать фермеру. Когда он не работал, то убегал со своими друзьями на реку, искать приключений. Тери занималась хозяйством и готовила еду, а еще подрабатывала в харчевне на перекрестке, когда бывал наплыв посетителей. Дочка хозяина была ее подругой, а его младший сын — больше чем другом, и она всегда возвращалась домой с хихиканьем и кучей сплетен и новостей, услышанных от путешественников, солдат или королевских посланцев. Для Тери и Джеффа лето было лучшим временем года, и оба они были слишком заняты, чтобы обращать внимание на Адару.

Но отец был самым занятым из всех. Каждый день нужно было переделать тысячу дел, и он их делал, а потом находил еще тысячу. Он трудился от зари до зари. Летом мышцы его становились твердыми и упругими, и каждый вечер, когда он возвращался домой с полей, от него пахло потом, но он всегда возвращался с улыбкой. После ужина он сидел с Джеффом, рассказывал ему истории и отвечал на его вопросы, или учил Тери готовить, или уходил в харчевню. Он действительно был человеком лета.

Летом он никогда не пил, разве что время от времени выпивал кубок вина, чтобы отпраздновать приезд своего брата.

Это была еще одна причина, по которой Тери и Джефф любили лето, когда мир был зеленым, теплым и цветущим. Только летом дядя Хэл, младший брат отца, приезжал навестить их. Хэл, высокий стройный человек с лицом аристократа, был наездником драконов на службе короля. Драконы не любят холода, поэтому с наступлением зимы Хэл со своим отрядом улетал на юг. Но летом он возвращался, ослепительный в королевской зеленой с золотом форме, и проезжал их места по пути на поля сражений, находившиеся на севере и западе от фермы. Война не прекращалась с самого рождения Адары.

Всякий раз, приезжая на север, Хэл привозил подарки: игрушки из королевского города, хрустальные и золотые украшения, сладости и обязательно бутылку дорогого вина, чтобы выпить с братом. Он ухмылялся Тери и заставлял ее краснеть своими комплиментами, развлекал Джеффа рассказами о войне, замках и драконах. Он часто пытался заставить Адару улыбнуться, дарил ей подарки, шутил с ней, тормошил ее. Но ему редко удавалось растопить лед.

Несмотря на добродушный нрав Хэла, Адара не любила его; ведь его посещения означали, что до зимы еще далеко.

А кроме того, она помнила одну ночь, когда ей было всего четыре года. Братья, думая, что она давно спит, разговорились за бутылкой вина, и она услышала их речи.

— Какая угрюмая малютка, — начал Хэл. — Тебе следует быть с ней помягче, Джон. Ты же не можешь винить ее в том, что произошло.

— Разве? — хриплым от вина голосом ответил отец. — Но нет, думаю, что нет. Но это тяжело. Она похожа на Бет, но в ней нет ни капли ее тепла. Ты же знаешь, зима забрала ее. Каждый раз, дотрагиваясь до нее, я чувствую холод и вспоминаю, что это из-за нее умерла Бет.

— Ты холодно обращаешься с ней. Ты любишь ее меньше остальных.

Адара навсегда запомнила смех отца.

— Меньше? Ах, Хэл. Я любил ее всем сердцем, мою зимнюю крошку. Но я так и не дождался от нее ответной любви. Ей не нужен ни я, ни ты, ни мои дети. Она такая холодная, моя маленькая девочка. — И тогда он заплакал, несмотря на то что стояло лето и с ним был Хэл.

Адара, лежа в своей кровати, слушала этот разговор, и ей захотелось, чтобы Хэл улетел. Она не совсем поняла услышанное, но запомнила все, и понимание пришло позднее.

Она не плакала ни в четыре года, когда услышала этот разговор, ни в шесть, когда наконец поняла его смысл. Дядя улетел через несколько дней, и Тери с Джеффом возбужденно махали ему, когда над головами у них пролетал отряд Хэла — тридцать огромных драконов, выстроившихся в гордую вереницу в летнем небе. Адара стояла молча, неподвижно.

Хэл приезжал еще несколько раз, тоже летом, но она больше не улыбалась ему, несмотря на подарки.

Улыбки Адары хранились за семью замками, и она расходовала их только зимой. Она с трудом могла дождаться своего дня рождения и с ним — прихода холодов. Потому что зимой она становилась не такой, как все.

Она поняла это, еще будучи совсем маленькой, когда играла в снегу с детьми. Холод никогда не причинял ей таких неудобств, как Джеффу, Тери и их друзьям. Часто Адара оставалась на улице еще несколько часов после того, как другие возвращались домой, чтобы согреться, или убегали к Старухе Лоре поесть горячего овощного супа, которым она любила угощать детей. Адара находила укромный уголок где-нибудь на краю поля, каждую зиму выбирая новое место, и строила там высокий белый замок, приминая снег маленькими голыми ручками; она лепила башни и укрепления, какие, по рассказам Хэла, были на замке короля в городе. Она отламывала сосульки с нижних ветвей деревьев и делала из них шпили и укрепления, рассаживая их по стенам замка. Часто в разгар зимы наступала короткая оттепель, затем — внезапные резкие холода, и за одну ночь ее замок превращался в ледяную глыбу, твердую и прочную, какими, по ее мнению, были настоящие замки. Она строила свой замок целую зиму, и никто об этом не знал. Но всегда наступала весна, а с ней — оттепель, и все укрепления и бастионы таяли. Тогда Адара начинала считать дни до своего дня рождения.

Ее зимние замки редко пустовали. Каждый год, когда землю сковывал холод, из своих нор выползали ледяные ящерицы, и поля кишели крошечными синими существами, метавшимися туда-сюда; казалось, они даже не касаются снега, а скользят над ним. Все дети играли с ледяными ящерицами. Но другие дети были неловки или жестоки; они разламывали крошечных хрупких животных надвое, словно сосульки, сбитые с крыши. Даже Джефф, который был слишком добродушен для подобных развлечений, иногда, в порыве любознательности, брал в руки ящериц и слишком долго рассматривал их, и от тепла его рук они таяли и в конце концов погибали.

Руки Адары были холодными и нежными, и она могла держать ящерицу так долго, как ей хотелось, не причиняя зверьку вреда, отчего Джефф всегда надувался и начинал мучить ее cepдитыми вопросами. Иногда она ложилась в холодный влажный снег и позволяла ящерицам ползать по своему телу; ей нравились легкие прикосновения лапок к ее лицу. Иногда она прятала ледяных ящериц в волосах, когда ходила по какому-нибудь поручению, но никогда не заносила их в дом, где тепло очага могло погубить их. Она всегда собирала остатки после семейного обеда, приносила их к своему секретному замку и разбрасывала по снегу. Поэтому построенные ею замки каждую зиму заполняли короли и придворные — крошечные пушистые зверьки, выползавшие из леса, зимние птицы со светлым оперением и сотни, тысячи ползающих, шныряющих повсюду ледяных ящериц, холодных, шустрых и толстых. Адара была привязана к ледяным ящерицам сильнее, чем к домашним животным, жившим в семье долгие годы.

Но по-настоящему она любила только ледяного дракона.

Она не помнила, когда увидела его в первый раз. Ей казалось, что он всегда был частью ее жизни, видением, мелькавшим где-то вдалеке в середине зимы, пролетавшим на фоне замерзшего неба, величественно взмахивая голубыми крыльями. Ледяные драконы были редки уже в те дни, и, когда один из них появлялся, дети глазели и показывали на него пальцем, а старики бормотали что-то про себя и качали головами. Появление ледяных драконов предвещало долгую и холодную зиму. Говорили, что в ночь, когда родилась Адара, в лунном диске видели силуэт пролетавшего ледяного дракона, и с тех пор он прилетал каждую зиму. И в самом деле, зимы те были очень морозными, и с каждым годом весна приходила все позднее. Поэтому люди разводили костры, молились и надеялись, что им удастся отогнать ледяного дракона, а душу Адары переполнял страх.

Но это никогда не помогало. Дракон возвращался каждую зиму. Адара знала, что он приходил к ней.

Дракон был огромным, в полтора раза длиннее зеленых чешуйчатых боевых чудовищ, на которых летали Хэл и его товарищи. Адара слышала легенды о диких драконах размером с гору, но никогда таких не видела. Звери Хэла, конечно, были крупными, в пять раз больше лошади, но они были карликами по сравнению с ледяным драконом, да к тому же еще и уродливыми.

Ледяной дракон был снежно-белого цвета, такой ослепительный и такой холодный, что почти казался голубым. Он был покрыт инеем, поэтому, когда он летел, кожа его трескалась и шуршала, как наст под сапогами человека, и по сторонам разлетались кусочки затвердевшего снега.

Глаза у него были прозрачные, бездонные и холодные.

Его гигантские полупрозрачные крылья походили на крылья летучей мыши и были светло-голубого цвета. Адара могла разглядеть сквозь них облака, часто даже луну и звезды, когда существо медленно кружило по небу.

Вместо зубов у него были сосульки — три ряда сосулек, зазубренных копий необыкновенной длины, белеющих в темно-синей пасти.

Когда ледяной дракон бил крыльями, дул холодный ветер, снег кружился и валил сильнее и весь мир, казалось, сжимался в комок и дрожал от холода. Иногда, когда распахивалась дверь и в комнату врывался вихрь с улицы, хозяин подбегал, чтобы опустить засов, со словами: «Пролетел ледяной дракон».

А когда дракон открывал свою огромную пасть и делал выдох, из глотки его вырывалось не пламя, воняющее серой, как у меньших драконов.

Ледяной дракон дышал холодом.

Когда он дышал, все вокруг покрывалось льдом. Тепло исчезало. Костры гасли, гонимые суровым ветром. Деревья промерзали до самой сердцевины, ветки их становились хрупкими и трескались под собственным весом. Животные синели, жалобно скулили и погибали; глаза их вылезали из орбит, кожа покрывалась инеем.

Дыхание ледяного дракона означало смерть — смерть, могильную тишину и холод. Но Адара его не боялась. Она была рождена зимой, и ледяной дракон был ее тайной.

Она видела его в небе тысячу раз. Когда ей было четыре года, она увидела его на земле.

Она была в поле, строила свой снежный замок, и гигантское существо прилетело и село рядом с ней в пустом, покрытом снежным ковром поле. Ледяные ящерицы разбежались. Адара осталась стоять неподвижно. Ледяной дракон смотрел на нее долгие десять секунд, затем снова взлетел. Он махал крыльями, и вокруг завывал ветер, пронизывая Адару до костей, но она ощущала странную радость.

В ту зиму он прилетал к ней еще раз, и Адара прикоснулась к нему. Кожа у него была очень холодная. Но, несмотря на это, она сняла рукавицу — она чувствовала, что иначе нельзя. В глубине души она боялась, что дракон нагреется и начнет таять от ее прикосновения, но этого не произошло. Почему-то Адара знала, что он даже более чувствителен к теплу, чем ледяные ящерицы. Но и она была не похожа на других людей — в ней был заключен зимний холод. Она гладила кожу дракона, потом поцеловала его крыло, и этот поцелуй обжег ей губы. Это случилось в ту зиму, когда ей исполнилось четыре года, — в ту зиму она впервые прикоснулась к ледяному дракону.

На следующий год она впервые летала у него на спине.

Он нашел ее снова — она трудилась над другим замком на другом поле, как всегда в одиночестве. Она смотрела, как он подлетает, подбежала к нему, когда он приземлился, и прижалась к его шее. Летом того года она услышала разговор отца с Хэлом.

Они долго стояли так, пока наконец Адара, вспомнив Хэла, не протянула маленькую руку и не прикоснулась к крылу дракона. Тогда дракон хлопнул своими гигантскими крыльями, расправил их, и Адара, вскарабкавшись ему на спину, обняла холодную белую шею..

В первый раз они летели вместе.

У нее не было ни упряжи, ни кнута, как у королевских наездников. Временами дракон хлопал крыльями слишком сильно, и она уже думала, что он стряхнет ее, а холод, исходивший от его тела, проникал сквозь ее одежду, и ее детское тельце немело. Но Адара не боялась.

Они пролетели над фермой ее отца, и она заметила внизу Джеффа: он казался крошечным, испуганным и жалким; она знала, что он не видит ее. При этой мысли она засмеялась тоненьким ледяным «смехом, хрупким и звенящим, как зимний воздух.

Они пролетели над харчевней, стоявшей на перекрестке; толпа народу выбежала, чтобы поглазеть на дракона.

Они летели над лесом, бело-зеленым и безмолвным.

Потом дракон поднялся высоко в небо, так высоко, что Адара уже не видела земли, и ей показалось, что она заметила вдалеке второго ледяного дракона, но он был намного меньше того, на котором летела она.

Они летали почти весь день, и наконец дракон, описав большой круг, устремился вниз, скользя на своих жестких блестящих крыльях. Он посадил ее на то поле, где они встретились; уже стемнело.

Отец нашел ее там, заплакал, увидев ее, и стиснул в своих мощных объятиях. Адара не поняла, что это значит, как не поняла, за что он побил ее, когда они пришли домой. Но когда их с Джеффом отправили спать, она услышала, как брат выбрался из своей кровати и прокрался к ней.

— Ты все пропустила, — прошептал он. — Прилетал ледяной дракон, все напугались до смерти. Отец боялся, что он тебя съест.

Адара улыбнулась в темноте и ничего не ответила.

В ту зиму она летала на ледяном драконе еще четыре раза, и каждую зиму после того. Каждый год она летала все дальше и чаще,л ледяного дракона все чаще видели в небе над их фермой.

С каждым годом зимы становились все длиннее и холоднее.

С каждым годом оттепель наступала все позже.

Иногда некоторые участки земли, там, где отдыхал ледяной дракон, вообще не оттаивали.

В деревне много говорили об этом, когда Адаре шел шестой год, и жители направили королю послание. Но ответа не получили.

— Плохая это штука, ледяные драконы, — говорил в то лето Хэл, приехавший их навестить. — Понимаешь, они не похожи на обычных драконов. Их нельзя подчинить себе, нельзя приручить. Некоторые люди пытались это сделать, но их находили превратившимися в лед с кнутами и упряжью в руках. Я слышал о людях, лишившихся пальцев или даже рук, — они осмелились прикоснуться к драконам. Обморожение. Да, плохая это штука.

— Тогда почему король ничего не сделает? — возмутился отец. — Мы же послали ему письмо. Если мы не убьем это чудовище или не прогоним его, через пару лет здесь уже нельзя будет собирать урожай.

Хэл мрачно усмехнулся:

— У короля полно других забот. Дела на войне плохи, сам знаешь. Враги каждое лето продвигаются вперед, а драконов у них в два раза больше, чем у нас. Я говорю тебе, Джон, это просто ад. Настанет год, когда я не вернусь живым. Так что у короля нет лишних людей, чтобы гоняться за каким-то ледяным драконом. — Он рассмеялся. — А кроме того, не думаю, что кому-нибудь когда-нибудь удавалось убить такую тварь. Может, следует отдать вашу провинцию врагу. Тогда ледяной дракон станет его драконом.

«Нет, не станет», — подумала Адара, слышавшая этот разговор. Не важно, какой король будет править этой страной, — ледяной дракон навсегда останется ее драконом.

Хэл уехал, и лето уходило. Адара считала дни, оставшиеся до ее дня рождения. Хэл проезжал через их деревню еще раз, незадолго до наступления первых заморозков, он уводил своего уродливого дракона на юг, зимовать. Когда той осенью его отряд пролетал над лесом, в нем было меньше животных, чем обычно, Хэл остановился у них совсем ненадолго, и визит его закончился шумной ссорой с братом.

— Они не будут наступать зимой, — говорил Хэл. — Это слишком опасно, и они не рискнут посылать вперед драконов, чтобы те прикрывали их с воздуха. Но когда придет весна, мы больше не сможем их сдерживать. Король, скорее всего, даже пытаться не станет. Продавай ферму сейчас, пока ты еще можешь взять за нее хорошую цену. Ты купишь себе на юге другой кусок земли.

— Это моя земля, — отвечал отец. — Я здесь родился. И ты тоже, хотя, по-моему, ты об этом уже забыл. Здесь похоронены наши родители. И Бет. Я хочу лежать рядом с ней, когда меня не станет.

— Если не послушаешься меня, тебя не станет гораздо скорее, чем тебе хотелось бы, — рассердился Хэл. — Прекрати нести чушь, Джон. Я прекрасно знаю, что для тебя значит эта земля, но она не стоит твоей жизни.

И он говорил и говорил, но переубедить отца было невозможно. Тот вечер закончился бранью, и Хэл ушел среди ночи, хлопнув дверью.

Адара, слушая их разговоры, приняла решение. Ее не волновало, что сделает или чего не сделает ее отец. Она останется. Если она уедет, ледяной дракон с наступлением зимы не сможет ее найти, а если они окажутся далеко на юге, то он никогда не сможет прилететь за ней.

Но он прилетел к ней сразу после ее седьмого дня рождения. Эта зима была самой холодной из всех. Адара летала так часто и так далеко, что у нее едва хватало времени на постройку ледяного замка.

Весной снова приехал Хэл. От его отряда осталась всего дюжина драконов, и он не привез подарков. Они снова спорили с отцом. Хэл бушевал, умолял, угрожал, но отец был тверд, как скала. В конце концов Хэл улетел на войну.

В тот год фронт был прорван — на севере, около какого-то города с длинным названием, которого Адара не могла произнести.

Первой об этом услышала Тери. Однажды вечером она вернулась из харчевни, раскрасневшаяся и возбужденная.

— Проезжал посланец, останавливался у нас по дороге к королю, — рассказала она. — Враг выиграл какую-то большую битву, и он едет просить подкреплений. Он сказал, что наша армия отступает.

Отец нахмурился, и на лбу его пролегли тревожные морщины.

— А он ничего не говорил о наездниках королевских драконов?

Несмотря на ссору, Хэл все же оставался его братом.

— Я спрашивала, — ответила Тери. — Он сказал, что драконы в арьергарде. Предполагается, что они должны совершать налеты и жечь врага, задерживать его, чтобы армия могла спокойно отступить. О, надеюсь, с дядей Хэлом ничего не случится!

— Хэл им еще покажет! — воскликнул Джефф. — Они с Бримстоуном сожгут их всех.

Отец улыбнулся:

— Хэл сумеет о себе позаботиться. Во всяком случае, мы тут ничего поделать не можем. Тери, если еще будут проезжать посланцы, спрашивай их, как там дела.

Она кивнула; возбуждение было сильнее тревоги. Все это было так интересно.

Прошло несколько недель, и события войны уже перестали казаться ей такими интересными — местные жители начинали понимать размах катастрофы. Королевская дорога была забита; все шли и ехали с севера на юг, и все они были одеты в зеленое с золотом. Сначала солдаты маршировали стройными колоннами, под командованием офицеров в золотых шлемах с плюмажами, но даже тогда вид их не вдохновлял. Колонны двигались медленно, форма у солдат была грязная и изорванная, мечи, пики и секиры были зазубрены и часто покрыты ржавчиной. Некоторые лишились оружия, они шли с пустыми руками, спотыкаясь, словно слепые. И вереницы раненых, тащившиеся за колоннами, иногда были длиннее самих колонн. Адара стояла в траве у края дороги и смотрела, как они идут. Она видела слепого, поддерживавшего солдата без ноги. Она видела людей без ног, без рук, вообще без конечностей. Она видела человека с рассеченным топором черепом, видела раненых, покрытых коркой из крови и грязи, тихо стонавших на ходу. Она чувствовала запах, исходивший от людей с распухшими конечностями ужасного, зеленоватого цвета. Один из них умер, и его бросили прямо на обочине. Адара рассказала об этом отцу, и он с несколькими мужчинами из деревни пришел и похоронил мертвого.

Больше всего Адара видела людей с ожогами. В каждом проходящем отряде их насчитывались десятки — солдат с черной опаленной кожей, которая сходила с тела, солдат, лишившихся руки, ноги или половины лица, задетых огненным дыханием дракона. Тери передавала рассказы офицеров, останавливавшихся в харчевне выпить и передохнуть, — у врага было много, много драконов.

Солдаты шли мимо целый месяц, и с каждым днем их становилось все больше. Даже Старуха Лора признала, что никогда не видела на дороге таких толп народу. Время от времени в противоположном направлении проезжал одинокий посланец на коне — он скакал на север, но всегда один. Через какое-то время все поняли, что подкреплений не будет.

Офицер, командовавший одним из последних отрядов, посоветовал местным жителям собирать вещи, сколько они могут унести, и двигаться на юг.

— Они идут, — предупредил он.

Несколько человек послушались его совета. И действительно, через неделю дорогу заполонили беженцы из северных городов. Некоторые из них рассказывали кошмарные истории. Когда они двинулись дальше, с ними ушло много местных.

Но большинство осталось. Эти люди походили на ее отца, их земля была у них в крови.

Последним организованным отрядом, прошедшим через деревню, была кучка оборванных кавалеристов; люди, похожие на скелеты, ехали на лошадях с выпирающими ребрами. Они пронеслись мимо ночью на тяжело дышавших, покрытых пеной животных, и единственным, кто остановился, был бледный молодой офицер. Он на несколько мгновений придержал коня и крикнул:

— Уходите! Уходите! Они жгут все! — И ускакал вслед за своими людьми.

Затем через деревню прошло еще несколько десятков солдат — они шли поодиночке или небольшими группами. Они не всегда шли по дороге и не платили за то, что брали. Один солдат убил фермера с другого конца деревни, изнасиловал его жену, забрал его деньги и сбежал. Он был одет в зеленые с золотом лохмотья.

После них не пришел никто. Дорога опустела.

Хозяин харчевни сообщил, что при северном ветре чувствует запах пепла. Он собрал свои пожитки и вместе с семьей ушел на юг. Тери была в растерянности. Джефф ходил с круглыми глазами: он был охвачен любопытством и лишь слегка напуган. Он задавал тысячи вопросов насчет врагов и упражнялся во владении мечом. Отец, занятой как всегда, был поглощен своими делами. Война там или не война — у него были поля, которые нужно было убирать. Однако улыбался он меньше обычного, начал пить, и Адара часто видела, как он поднимал голову от работы и смотрел на небо.

Адара душными летними днями бродила по полям в одиночестве, играла и пыталась придумать, куда бы спрятаться, когда отец решит увезти их.

Последними пришли наездники драконов, и с ними Хэл.

Их было всего четверо. Адара увидела первого и побежала сказать отцу, тот положил руку ей на плечо, и вместе они смотрели, как он пролетал — одинокий, потрепанный зеленый дракон. Он не остановился на их ферме.

Через два дня появились еще три дракона, один из них отделился от группы и, описывая круги, спустился к ферме; остальные полетели дальше, на юг.

Дядя Хэл был истощен, мрачен и угрюм. Его дракон выглядел больным. Из глаз у него постоянно текло, крылья были обожжены, и он летел странными рывками, с большим трудом.

— Ну, теперь-то ты уедешь? — спросил Хэл у брата при детях.

— Нет. Для меня ничего не изменилось.

Хэл выругался.

— Они будут здесь меньше чем через три дня! — воскликнул он. — Их драконы прилетят еще раньше.

— Отец, мне страшно, — сказала Тери.

Отец взглянул на нее, увидел ужас в ее глазах, подумал немного и снова повернулся к брату:

— Я остаюсь. Но если ты сможешь, я хотел бы, чтобы ты забрал детей.

Теперь настала очередь Хэла смолкнуть. Он подумал несколько мгновений и наконец покачал головой:

— Я не могу, Джон. Я хочу этого, я бы с радостью взял их, но это невозможно. Бримстоун ранен. Он едва может нести меня. Если мы возьмем кого-то еще, то не долетим.

Тери начала плакать.

— Мне очень жаль, дорогая моя, — прошептал Хэл. — Правда жаль.

И он в бессильной ярости стиснул кулаки.

— Тери почти взрослая девушка, — сказал отец. — Она весит много, но, может быть, ты возьмешь одного из младших.

Братья обменялись взглядами, и в глазах их было отчаяние. Хэл задрожал.

— Адара, — наконец произнес он, — она маленькая и легкая. — Он выдавил смешок. — Она, кажется, вообще ничего не весит. Я возьму Адару. А вы берите лошадей или телегу или идите пешком. Но уходите, черт бы вас побрал, уходите.

— Посмотрим, — уклончиво ответил отец. — Забирай Адару и береги ее для нас.

— Хорошо, — согласился Хэл, обернулся и улыбнулся ей. — Пойдем, дитя мое. Дядя Хэл покатает тебя на Бримстоуне.

Адара взглянула на него без улыбки.

— Нет, — сказала она, развернулась, проскользнула в дверь и бросилась бежать.

Конечно, они погнались за ней — Хэл, ее отец и даже Джефф. Но ее отец потерял время, стоя в дверях и крича ей, чтобы она вернулась, а когда он побежал, то движения его были неуклюжими, да и сам он был тяжел; Адара же действительно была маленькой, легкой и проворной. Хэл и Джефф бежали за ней дольше, но Хэл ослаб, а Джефф скоро выдохся, хотя несколько минут следовал буквально за ней по пятам. К тому моменту, когда Адара добралась до ближайшего пшеничного поля, все трое были уже далеко. Она без труда спряталась среди пшеницы, и они напрасно искали ее несколько часов, пока она осторожно ползла к лесу.

Когда стемнело, они принесли фонари и факелы и продолжали поиски. Время от времени она слышала брань отца и улыбалась, глядя, как они прочесывают поля. В конце концов она заснула, размышляя о приближении зимы и о том, как ей дожить до своего дня рождения. Ведь до него оставалось еще много времени.

Ее разбудил рассвет — рассвет и какой-то шум в небе.

Адара зевнула и заморгала; шум повторился. Она вскарабкалась на самую верхушку дерева, на последнюю ветку, которая могла ее выдержать, и раздвинула листья.

В небе были драконы.

Она никогда не видела таких чудовищ. Чешуя у них была темная, покрытая сажей, а не зеленая, как у дракона Хэла. Один был цвета ржавчины, второй — цвета запекшейся крови, а третий был угольно-черным. Глаза их походили на тлеющие головни, из ноздрей вырывался дым, они махали темными кожистыми крыльями и хвостами. Рыжий дракон раскрыл пасть и заревел, и лес содрогнулся; даже та ветка, на которой сидела Адара, задрожала. Черный тоже взревел, из его пасти вырвался оранжево-синий язык пламени и поджег деревья. Листья свернулись и почернели; из того места, куда попало дыхание дракона, пошел дым. Кровавый дракон пролетел совсем низко над деревьями, Адара услышала скрип его крыльев; пасть его была приоткрыта. Адара увидела между его пожелтевшими зубами сажу и пепел, и ветер, который поднимал его крылья, обжег ее кожу, оцарапал ее, как наждачная бумага. Она съежилась.

На спинах драконов ехали люди с кнутами и копьями, в черной с оранжевым форме; лица их были скрыты за темными шлемами. Тот, что летел на рыжем драконе, взмахнул копьем, указывая на ферму, видневшуюся за полями. Адара посмотрела в ту сторону.

Хэл вылетел встретить их.

Его зеленый дракон, поднимавшийся над фермой, был таким же крупным, как драконы врагов, но Адаре он почему-то показался маленьким. Он расправил крылья, и стало видно, как сильно он изувечен; кончик правого крыла был обуглен, и оно тяжело провисало, когда он летел. Хэл, сидевший у зверя на спине, походил на одного из тех крошечных игрушечных солдатиков, которых он привез им в подарок прошлым летом.

Враги разделились и атаковали его с трех сторон. Хэл понял, что они затевают. Он хотел развернуться, отшвырнуть в сторону черного дракона и сбежать. Кнут его мелькал рассерженно, отчаянно. Зеленый дракон раскрыл пасть и издал слабый угрожающий рык, но пламя его было бледным и жалким и не достигло приближавшегося врага.

Остальные пока молчали. Затем, по сигналу, все три дракона одновременно дохнули огнем. Хэла охватило пламя.

Его дракон издал высокий скулящий звук, и Адара увидела, что он горит, — он горел, они оба горели, и животное, и его хозяин. Они тяжело рухнули на землю, и их обугленные тела остались лежать среди пшеницы ее отца, и над ними поднимался дым.

В воздухе кружился пепел.

Адара, вытянув шею, оглянулась и увидела столб дыма, поднимавшийся за рекой. Там находилась ферма, на которой жила Старуха Лора со своими внуками и их детьми.

Когда она снова посмотрела на свой дом, то увидела, что три темных дракона спускаются. Один за другим они приземлились, и на глазах у Адары первый наездник спрыгнул на землю и направился к дверям.

Она была напугана, растеряна, — в конце концов, ей было всего семь лет. Тяжелый, душный летний воздух давил на нее, делал ее беспомощной, усиливал ее страхи. Поэтому Адара сделала единственную вещь, которая была ей знакома, — сделала не думая, это получилось у нее само собой. Она слезла с дерева и бросилась бежать. Она бежала через поля, через лес, прочь от фермы, от семьи, от драконов, прочь от всего этого. Она бежала до тех пор, пока у нее не заболели ноги, и прибежала к реке, в самое холодное из известных ей мест — к глубоким пещерам, скрытым под обрывистыми берегами, и спряталась в этом прохладном укрытии, в темноте и безопасности.

И там, в холодной пещере, она сидела весь день. Адара была рождена зимой, холод не тревожил ее. Но все же она дрожала всем телом.

Прошел день, наступила ночь. Адара не выходила из пещеры.

Она пыталась заснуть, но перед глазами у нее все время стоял горящий дракон.

Лежа в темноте, она свернулась в крошечный комок и попыталась сосчитать, сколько дней осталось до ее дня рождения. В пещере стояла приятная прохлада; Адара при желании даже могла представить себе, что сейчас не лето, а зима или поздняя осень. Вскоре к ней придет ее ледяной дракон, и она отправится на его спине в страну вечной зимы, где на бесконечных заснеженных полях стоят огромные ледяные замки и соборы и где все только тишина и покой.

Когда она лежала там, ей почти показалось, что наступила зима. В пещере как будто становилось все холоднее с каждой минутой. От этого она почувствовала себя в безопасности. Она ненадолго вздремнула. Когда она проснулась, стало еще холоднее. На стенах пещеры появилась белая изморозь, и Адара обнаружила, что сидит на льдине. Она вскочила и взглянула в сторону выхода из пещеры, через который проникал тусклый рассвет. Лицо ее овевал ледяной ветер. Но он шел снаружи, из летнего мира, а не из глубин пещеры.

Она негромко вскрикнула от радости и принялась карабкаться по обледеневшим камням.

Снаружи ее ждал ледяной дракон.

Он дохнул на воду, и река замерзла — по крайней мере часть ее, — но Адара видела, что лед быстро тает в лучах восходящего солнца. Он дохнул на зеленую траву высотой с Адару, росшую на берегах, и высокие стебли стали белыми и хрупкими, а когда ледяной дракон взмахнул крыльями, трава захрустела и повалилась на землю, словно срезанная серпом.

Взгляды их встретились; Адара подбежала к дракону, взобралась на его крыло и обняла его за шею. Она знала, что им нужно спешить. Ледяной дракон выглядел странно маленьким, и она поняла, что он тает от летней жары.

— Поспеши, дракон, — прошептала она. — Забери меня отсюда, увези меня в страну вечной зимы. Мы никогда не вернемся сюда, никогда. Я построю тебе самый лучший замок, я буду за тобой ухаживать, мы будем летать с тобой каждый день. Только увези меня отсюда, дракон, забери меня к себе домой.

Ледяной дракон услышал и понял ее слова. Он раскрыл широкие полупрозрачные крылья и сделал взмах, и над летними полями завыл ледяной арктический ветер. Они поднялись над землей. Пещера осталась внизу. Река осталась внизу. Они летели над лесом, все вверх и вверх. Ледяной дракон, описав круг, направился на север. Внизу мелькнула отцовская ферма, но она уже была очень маленькой и становилась все меньше. Они повернулись к ней спиной и взмыли в небо.

Затем до Адары донесся какой-то звук. Невероятный звук, слишком тихий и слишком далекий, чтобы его можно было услышать, особенно из-за хлопанья крыльев дракона. Но она все-таки услышала его. Она услышала крик отца.

По щекам ее заструились горячие слезы; падая на спину ледяного дракона, они протапливали в изморози небольшие дырочки. Внезапно Адара ощутила под руками обжигающий холод и, отняв одну руку, обнаружила след, оставленный ею на коже дракона. Она испугалась, но не выпустила его шею.

— Поверни обратно, — прошептала она. — О, прошу тебя, дракон, отвези меня обратно.

Она не видела глаз дракона, но знала, что увидит в них. Он открыл пасть и выпустил бело-голубую струю холодного воздуха. Он не производил шума — ледяные драконы не ревут. Но сердцем она чувствовала, как он страдает, и понимала его горе.

— Прошу тебя, — зашептала она снова. — Помоги мне, — Голос ее был тихим и тонким.

Ледяной дракон повернул назад.

Когда Адара вернулась, три дракона сидели у хлева, объедая почерневшие, обугленные трупы коров ее отца. Рядом с ними, опираясь на свое копье, стоял один из наездников и время от времени подгонял своего дракона.

Когда над полями просвистел порыв холодного ветра, солдат поднял глаза и что-то крикнул, затем бросился к черному дракону. Чудовище оторвало последний кусок мяса от трупа отцовской лошади, сглотнуло и неохотно поднялось в воздух. Всадник взмахнул кнутом.

Адара увидела, как дверь дома распахнулась. Во двор выбежали двое других наездников и бросились к своим драконам. Один из них на бегу натягивал штаны. Больше на нем ничего не было.

Черный дракон взревел и изрыгнул в сторону Адары языки пламени. Она. ощутила прикосновение раскаленного воздуха; ледяной дракон содрогнулся, когда огненная волна пронеслась у него под брюхом. Затем он изогнул свою длинную шею, устремил на врага зловещий взгляд своих пустых глаз и открыл покрытый изморозью рот. Из пасти, усаженной ледяными зубами, вырвался поток воздуха, и дыхание это было холодным и белым.

Холодная волна коснулась левого крыла угольно-черного дракона, пролетавшего под ними, и черное животное издало пронзительный крик боли; когда оно снова забило крыльями, то, что было покрыто изморозью, сломалось. Дракон и его всадник начали снижаться.

Ледяной дракон дохнул снова.

Они были мертвы и превратились в кусок льда, еще не долетев до земли.

Но на ледяного гиганта уже устремились дракон цвета ржавчины и дракон цвета крови с полуодетым всадником. Адару оглушил злобный рев, она чувствовала их огненное дыхание, раскаленный воздух дрожал, в воздухе пахло серой.

Два длинных огненных меча скрестились в воздухе, но ни один из них не коснулся ледяного дракона, хотя он съеживался от жара, и каждый раз, когда он делал взмах крыльями, с него дождем лилась вода.

Кровавый дракон подлетел слишком близко, и дыхание ледяного чудовища обожгло всадника. На глазах у Адары его обнаженная грудь посинела, на нем осела замерзшая влага, он покрылся инеем. Он вскрикнул, и умер, и свалился со спины дракона, но его удерживала упряжь, примерзшая к шее его животного. Ледяной дракон приблизился, и его крылья насвистывали тайную зимнюю песню; волна огня встретилась с волной холода. Ледяной дракон снова содрогнулся всем телом и развернулся, обливаясь водой. Враг умер.

Но под нИми оказался последний вражеский солдат, в полном вооружении, на драконе с ржаво-красной чешуей. Адара закричала, и в этот миг язык огня обжег крыло ее животного. Пламя тут же погасло, но вместе с ним исчезло и крыло — оно растаяло.

Дракон яростно забил оставшимся крылом, чтобы остановить падение, но это не помогло — он с ужасным грохотом рухнул на землю. Лапы его рассыпались, крыло раскололось надвое, и от удара девочка слетела с его шеи. Она покатилась на мягкую землю поля, затем с трудом поднялась — она была вся в синяках, но цела.

Ледяной дракон казался сейчас очень маленьким и жалким. Его длинная шея склонилась к земле, голова упала на пшеничные колосья.

Вражеский дракон стремительно приближался, издавая торжествующий рев. Глаза дракона горели. Человек размахивал копьем и что-то кричал.

Ледяной дракон в последний раз с трудом поднял голову и издал единственный звук, какой слышала от него Адара, — ужасный тонкий крик, полный скорби, подобный свисту северного ветра среди башен и бастионов белых замков, пустующих в стране вечной зимы.

Когда смолк крик, ледяной дракон в последний раз дохнул холодом — он породил длинный дымящийся бело-голубой язык льда, снега и мертвой тишины, несущий гибель всем живым существам. Дракон и его всадник оказались на пути ледяного дыхания — всадник все еще размахивал копьем и кнутом. Адара смотрела, как он упал и раскололся на куски.

Затем она побежала — побежала прочь с поля, обратно домой, к своей семье, побежала так быстро, как только могла, задыхаясь и глотая слезы, как любой семилетний ребенок.

Отца прибили гвоздями к стене спальни. Они хотели, чтобы он смотрел, как они по очереди надругались над Тери. Адара не знала, что делать, но она развязала Тери, которая уже не могла плакать, и вместе они освободили Джеффа, а потом сняли отца. Тери обняла его, промыла его раны. Когда он открыл глаза, то увидел Адару и улыбнулся. Она сжала его в объятиях и плакала, глядя на него.

К вечеру он сказал, что готов идти. Они выбрались из дома под покровом темноты и отправились на юг по королевской дороге.

Тогда, в те часы, полные тьмы и страха, родные ни о чем ее не спрашивали. Но позднее, когда они оказались на юге, в безопасности, посыпались бесконечные вопросы. Адара отвечала правдиво. Но никто не поверил ей, кроме Джеффа, да и тот перестал верить ее рассказу, когда вырос. В конце концов, ей было всего семь лет, и она не понимала, что ледяные драконы не приходят летом, что их нельзя приручить и на них нельзя летать.

А кроме того, когда они уходили из дома в ту ночь, поблизости не было никакого ледяного дракона — только гигантские трупы трех боевых чудовищ и тела их всадников в черной с оранжевым форме. И еще пруд, которого раньше там не было, — небольшой тихий пруд с очень холодной водой. Они осторожно обошли его, направляясь к дороге.

Три года их отец работал на юге на другого фермера. Руки его уже никогда не обрели прежней силы, потому что были проткнуты гвоздями, но он развил мышцы спины и плеч, и ему помогала его сила воли. Он копил деньги и казался вполне счастливым.

— Я лишился Хэла и своей земли, — говорил он Адаре, — и это печалит меня. Но это ничего. Зато дочь вернулась ко мне.

Он говорил так потому, что зима отпустила ее и она улыбалась, смеялась и даже плакала, как другие маленькие девочки.

Через три года после их бегства королевская армия победила врага в великой битве и королевские драконы сожгли вражескую столицу. Наступил мир, и северные провинции в очередной раз сменили хозяев. Тери оправилась после происшедшего, вышла замуж за молодого торговца и осталась с ним на юге. Джефф и Адара вместе с отцом вернулись на ферму.

Когда ударили первые морозы, из своих нор выползли ледяные ящерицы, как это бывало каждый год. Адара наблюдала за ними с улыбкой на лице, вспоминая прежние времена. Но она не трогала их. Это были хрупкие ледяные создания, и тепло ее рук могло убить их.

 ХОЛЛИ БЛЭК

Собек

Холли Блэк родилась в Нью-Джерси, вышла замуж за своего одноклассника и уже заканчивала Ратгерский университет по специальности «библиотековедение», когда успех первой книги заставил писательницу прервать обучение. Блэк является автором бестселлера «Спайдервик. Хроники» («Spiderwick Chronicles»). по которому в 2008 году был снят фильм. Ее первый рассказ увидел свет в 1997 году, но настоящей известности она добилась, выпустив свой первый роман «Зачарованная» («Tithe: A Modern Faerie Tale»). Блэк написала одиннадцать книг из серии «Спайдервик» и три книги из серии «Современные волшебные сказки», в том числе роман «Отважная» («Valiant: A Modern Tale of Faerie»), получивший премию Андре Нортон. Недавно вышел первый сборник Холли Блэк «Любители отравы и другие рассказы» («The Poison Eaters and Others»), а также роман «Белый Кот» («White Cat»), открывающий новую серию «Мастера проклятий» («Curse Workers»). Блэк номинировалась на премию Айснера за серию графических романов «Добрые соседи» («The Good Neighbors») и совместно с Джастин Ларбалестьер выступала в качестве составителя антологии «Зомби против Единорогов» («Zombies vs. Unicorns»).

Мама всегда была слегка не от мира сего, поэтому я решила, что если ей хочется представлять себя верховной жрицей культа, которому поклоняются три человека, ну и пускай. Вроде вполне безобидно. К тому же, думала я, это поможет ей пережить увольнение из универсама. Может, даже отвлечет ее от мыслей о Хэнке, кладовщике из этого универсама, а то она только о нем и говорила.

Мама работала помощницей на выходе у кассы, а Хэнк — в складских помещениях, но за обедом они встречались, с Хэнком. Сначала мне показалось, что именно Хэнк вбил ей в голову все эти бредни насчет Собека Пожирателя и нелюдей, потому что он почти всегда оказывался в центре событий в ее выдумках. Она утверждала, что Хэнк «может воплощаться в разных обличьях»: не совсем понятно, что она имела в виду. Я считала, что он так пытается затащить ее в постель, используя весь этот бред сивой кобылы.

Позже выяснилось, что у Хэнка жена и трое детишек. Уже после увольнения мама взяла меня с собой в магазин, ну вроде за молоком, яйцами и туалетной бумагой, а там прошла в подсобку. Я за ней.

Хэнк оказался длинным костлявым мужиком в больших очках. Из-за очков и глаза его казались большими, но они стали еще больше, когда он увидел маму.

— Это все из-за нелюдей, — сказала она. — Ты ведь знаешь, они вечно болтают. Это они все подстроили, чтобы меня уволить.

Он вроде как ошалел:

— По-моему, вряд ли это кто-то...

— Это правда, это все нелюди подстроили! Правда-правда! Разве они к тебе не подбираются? Неужели ты не поможешь мне, Хэнк?

— Да я не про это говорю.-- Судя по голосу, он явно перепугался.

Мне вдруг пришло в голову, что они вовсе не ходили вместе обедать, а просто она загоняла его здесь в угол и несла всю эту белиберду.

Теперь-то мне кажется, именно из-за увольнения у нее и поехала крыша. Раньше она тоже была с причудами, не вполне все дома, но теперь, после увольнения, остался один сплошной Собек.

Она устроила у нас дома что-то вроде святилища для него: накупила пластмассовых крокодильчиков и обклеила их вдоль спины искусственными самоцветами, а хвосты раскрасила позолотой. Как-то ночью я заглянула в ее книжки и обнаружила там этого Собека. Оказалось, это бог в образе крокодила, которому поклонялись в Египте. В общем, древний миф.

— Я видела его, — утверждала она, — в сточной канаве.

— Мам, это крокодилий бог, — сказала я. — А в сточных канавах живут аллигаторы. И вообще это все выдумки, городской фольклор.

Она стала обводить глаза черным на манер египетских жриц. Мне она в таком виде напоминала престарелую фанатку гот-рока.

— Амайя, ты должна ему молиться. Он пытается бороться со злом в нашем мире, но силы может черпать только в наших молитвах.

— Ладно, — сказала я.

Раз уж ее так повело, надо как-то приспосабливаться.

Ну я и приспосабливалась, например когда она на две недели забрала меня из школы, потому что боялась оставаться одна. А то заявила, что одна из моих подружек, Лидия, на самом деле — из этих самых нелюдей. Когда Лидия появлялась у нас, мама взвизгивала и принималась бормотать заклинания. По мне, все это чушь собачья, но я приспособилась и больше Лидию не приглашала. Впрочем, я вообще не очень-то люблю всяких гостей.

Мы и без маминой работы жили вполне сносно. Папа, истинный технарь, которого всякие вымыслы раздражали до ужаса, каждый месяц аккуратно выплачивал алименты и пособие на ребенка — достаточно, чтобы хватало на квартплату, коммунальные расходы и питание, если соблюдать хоть какую-то экономию. В общем, мама могла бы передохнуть и прийти в себя.

— Я пошла работать, когда была моложе тебя, — говорила мама. — Уж отпуск-то я заслужила.

Наверное, она была права. Может, она изжила бы все это, как изжила кучу всяких других навязчивых идей. Вроде той, что в ней воплотилась другая женщина, которую отец прикончил в одной из предыдущих жизней: убежденная в этом, она устраивала ему скандалы и кричала по телефону: «Убийца!» — пока моя мачеха не отключила телефон, как мне потом рассказывали.

Но, торча все время дома, она сошлась с Мирандой и ее дружком Паоло. Миранда приходилась племянницей коменданту дома, так что они жили в одной из квартир бесплатно. Паоло раньше выгуливал собак для жильцов, но одна из этих собак сбежала, и у него с хозяевами возникли какие-то неприятности, я не поняла, какого рода. По-моему, на него подали в суд, но, что они надеялись при этом получить, я понятия не имею. Во всяком случае большую часть времени Миранда с Паоло проводили, сидя на крыльце и куря дешевые сигареты без фильтра. Иногда Миранде удавалось выклянчить немного денег у кого-нибудь из родственников.

Они поверили в Собека.

Миранда решила, что Собек изменит ее судьбу и покажет всем ее братьям и сестрам, всем, кто называл ее бездельницей, что она на самом деле совсем другая. Особенная. Предназначенная для великих свершений, хотя им этого и не понять.

Для Паоло Собек стал чем-то вроде бога-воина, уничтожающего врагов по просьбе своих адептов. Послушать Паоло, так у него было полно врагов, требующих безусловного уничтожения. Он даже предложил другое прозвище для Собека: вместо Собек Творец называть его Собек Разрушитель, хотя это прозвище не прижилось.

В какой-то момент мама решила, что Паоло — это Хэнк, то есть одно из воплощений Хэнка. Вряд ли Миранде это очень понравилось.

Но больше всего они любили разговоры про нелюдей. Нелюди выглядят совсем как люди, но внутри они трухлявые. Они захватили власть над всем миром. Все неприятности в жизни из-за нелюдей. Мама, Миранда и Паоло просто обожали обсуждать, кто из знакомых людей на самом деле — нелюди. Очень увлекательное занятие.

Паоло и Миранда вначале стали называть наш многоквартирный дом Арсиноем, по имени города, к которому Собек был особенно привязан, но потом забыли сложное имя и перешли к названию Крокодилополь. Я тоже называла его так, потому что звучало смешно.

Понимаете, я не знала, что вот так все и начинается. В школе об этом не предупреждают, а по телевизору я смотрю самые что ни на есть неправильные передачи. Даже тот факт, что я постоянно была на нервах из-за того, как они себя ведут и как легко мама раздражается, не заставил меня задуматься.

Мама вместе с Мирандой и Паоло наводнили весь дом блестящими разукрашенными фигурками аллигаторов, однако ничего не менялось, и они принялись искать самого Собека. Для начала они отправились к тому месту, где, по словам мамы, она видела его сквозь решетку. В люк пролезть оказалось невозможно, и они стали бросать ломтики бекона сквозь решетку в темный подвал.

Потом Паоло удалось как-то раздобыть инструмент, чтобы сдвинуть решетку люка, и они то и дело спускались туда и бродили по сырому туннелю, исполненные религиозного рвения. Чаще всего они возвращались грязные и унылые, но пару раз, по их словам, им удавалось заметить то ли хвост, то ли еще что.

Мама всегда замечала его первой, и вскоре он начал с ней разговаривать. Даже приходить к ней. Прокрадываться в спальню, когда она спала. Требовать, чтобы Миранда и Паоло доказали свою преданность ему.

По утрам по всему телу у нее проступали длинные темные ссадины, похожие на следы когтей. Священные отметины верховной жрицы.

Не знаю, как она это делала. Зато знаю почему, даже если она сама об этом не догадывалась. Она боялась утратить последователей культа. Думаю, что рано или поздно они должны были перейти на более высокую ступень поклонения и принести Собеку жертву в обмен на какие-нибудь блага. Вот именно — жертву. То есть меня.

Оснований было множество. Начать с того, что я была под рукой. Меня надо было кормить — а это деньги. К тому же я над ними насмехалась. Когда ко мне приходила моя лучшая подруга Шана, мы заглядывали в их записи и хохотали так, что чуть в штаны не писали. Они записывали туда молитвы вроде:

«О Собек, чьим потом питается Нил, обрати этот лотерейный билет, пропитанный нашим потом, в наличные деньги, дабы мы могли отблагодарить тебя должным поклонением».

По-моему, их беспокоило и то, что я способна понять, что все эти молитвенные ритуалы были как-то связаны с сексом. Они закрывались в гостиной для их совершения, а потом выходили оттуда — все потные, взъерошенные и полураздетые. Конечно, Паоло и Миранда после этого смущались при виде меня. В общем, я им не очень нравилась. К тому же, имея в доме ребенка, мама как-то не вполне годилась на роль ясновидящей.

Но окончательным поводом послужило то, о чем мне особенно неприятно писать, хоть это и правда. Они выбрали меня, потому что я оказалась такой тупицей, что поверила им и спустилась в канализационный люк.

Я, конечно, побаивалась их иногда, когда они особенно чудили. Но, видимо, недостаточно сильно побаивалась. Вообще-то, мне казалось, что если я буду в этом участвовать, то, может, они придут в себя. Мама явно ускользала куда-то в иное пространство, и я не знала, как ее удержать, а потому решила просто выждать. Они велели мне молиться Собеку, и я молилась. Они говорили, что скоро все изменится и грядет вознаграждение, и я кивала. В общем, тоска зеленая.

— В этот раз придется тебе спуститься туда вместе с матерью, — сказал Паоло, сдвинув крышку люка. — Я посторожу на всякий случай, вдруг копы появятся.

— Темно-то как.

Стоя у люка, я разглядела только блики на поверхности воды в глубине колодца.

Раньше, когда они спускались в люк, я обычно стояла на стреме. Я стояла на углу переулка, глядя то на отражение уличных фонарей в темной воде, то на проезжавшие машины. Иногда, глядя на воду в глубине колодца, я отвлекалась и думала о другом: о школе, о подружках, о том, как я когда-нибудь поступлю в колледж, а потом в политехнический вуз, — а глаза при этом как бы жили своей жизнью и подшучивали надо мной. Как-то раз мне привиделся хвост, волочившийся по воде. В другой раз вроде бы сверкнули золотисто-желтые глаза размером с теннисные мячи. Я чуть было не окликнула маму, но, пока я разевала рот, видение, чем бы оно ни было вызвано, исчезло.

Как бы то ни было, лезть вниз мне совсем не хотелось.

— Все в порядке, — сказала я Паоло. — Я вполне могу постоять на стреме. Мне не скучно.

Мать рассмеялась и поцеловала меня в лоб:

— Ты права. Скучают только зануды. — Это была одна из ее любимых поговорок.

Паоло схватился за живот:

— У меня что-то с желудком, Амайя. На этот раз лучше тебе пойти с матерью и Мирандой. Может, тебе повезет больше, чем нам. У тебя глаза помоложе.

— Нет уж, — сказала я. — Это дело ваше. Я просто помогаю.

— Ты просто быстренько глянешь, а потом можешь сразу подняться, если тебе совсем не понравится, — сказала мама. — Можешь даже с лестницы не сходить.

Я вздохнула с облегчением — и согласилась. Я очень осторожно встала на четвереньки и опустила ногу в кроссовке до первой ступеньки. Металлическая перекладина оказалась очень скользкой, и я сначала колебалась, но потом все же полезла вниз. Пахло гнилью и тухлым жиром.

— Знаешь, почему мы не можем его увидеть, Амайя? — сказала мама. Позолоченные браслеты звякнули у нее на запястьях. — Для этого нужна девственница.

Миранда наклонилась и откинула волосы у меня с лица:

— Ты ведь у нас девственница, а?

Я отшатнулась от нее, опустившись на несколько ступенек.

— Давай без пошлостей, — сказала я.

Брякнула крышка люка, и наступила полная тьма. Я так завизжала, что даже в горле засвербило.

— Ш-ш-ш, — окликнула меня мама через решетку. — Подожди, пока глаза привыкнут к темноте.

Я поморгала, но, открыв глаза, увидела только слабые блики на мокрых стенах колодца. Я до боли в руках вцепилась в перекладину.

— Откройте! — завопила я изо всех сил. — Мне тут не нравится. Я хочу наверх.

— Ты просто осмотрись, — сказала Миранда. — Видишь что-нибудь? Он там?

Я принялась лихорадочно соображать. Они небось разозлятся, если я спущусь и ничего не увижу. Они собираются держать меня здесь, пока я что-нибудь да разгляжу. Так что чем раньше, тем лучше, правда? Но ведь если я сразу же скажу, что увидела его, они мне не поверят.

— Я вообще ничего не вижу, — сказала я. — Может, вы откроете крышку, тогда я смогу хоть что-то разглядеть.

— Мы не знаем, любит ли Собек свет. — Голос у Паоло был какой-то странный, напряженный.

— Да ведь Собек, по-вашему, бог. Думаете, он боится солнечного света?

— Может, это и не Собек, — сказала Миранда. — Судя по маминым видениям, это может быть один из его священных крокодилов. Он пока еще растет.

— Солнышко, мы тебя там пока оставим, — сказала мама. Голос у нее был заботливый, совсем как у любящей мамочки. Только вот она вовсе не была любящей мамочкой. — Мы вернемся завтра утром, и ты нам расскажешь, что ты там увидела. Тебе предстоит встретиться с богом, детка. Тебе очень повезло.

Я похолодела от ужаса. Я кричала, умоляла, угрожала, но ответа не было, и я наконец сообразила, что меня бросили здесь совсем одну. Они смылись, и оставалось только надеяться, что они действительно придут завтра утром.

Руки у меня до того устали, что я уже и держаться не могла за ступеньку. Я неуверенно спустила ногу вниз и дрожащей рукой ухватилась за следующую перекладину. И тут я оступилась и повисла, но, конечно же, не смогла удержаться ослабевшими руками.

Я свалилась с лестницы в какие-то вонючие помои. Я едва не задохнулась. Я сильно ударилась коленками и ободрала руки до крови.

В темноте что-то шевелилось, словно стучало когтями по стенкам колодца. Вода покрылась рябью.

Собек Пожиратель. Теперь мне было вовсе не до смеха.

Я с трудом поднялась на ноги и, спотыкаясь, кинулась бежать с вытянутыми вперед руками. Я бежала, а сердце стучало, как шаги преследователя, пока я не добралась до поворота и не остановилась, чтобы сообразить, куда двигаться дальше. Я прислонилась к липкой стене и поняла, что поступаю ужасно глупо.

Никаких аллигаторов здесь нет. Разве что крысы. Или целая армия тараканов.

Я потрясла головой и прижала пальцы к глазам. Затем я объявила вслух — очень громко, что никакого крокодильего бога не существует.

— Никаких Собеков не бывает, — сказала я. — Это все равно что Санта-Клаус. Или бука.

Я замолчала, выжидая, не разразит ли меня кто на месте за богохульство, но ничего не случилось. Я перевела дыхание.

Надо было выбраться на сухое место или хотя бы на менее омерзительное, чтобы переждать ночь. Время было узнать нельзя, потому что у моих часов не было подсветки, но наступит же утро, в конце концов. Тогда мама меня выпустит, и уж я ни за что на свете больше не стану им доверять.

С этими мыслями я пошла дальше, загребая ногами и стараясь разглядеть, повышается или понижается уровень воды; по пути я ощупывала стену, чтобы не пропустить какую-нибудь впадину, отверстие или уступ. Все будет в порядке, если я найду, где пристроиться на ночь. Пускай я замерзну, исцарапаюсь и перепачкаюсь в грязи с ног до головы, но все будет в порядке.

И тут мне пришли на память слова мамы и Миранды, перед тем как они загнали меня в эту дыру. Весь этот бред насчет девственницы. Я вспомнила, что единственное, для чего нужны девственницы во всяких таких обрядах, — это для жертвоприношения.

Сердце заколотилось, словно я все еще бегу, и так сильно, что я машинально прижала руку к груди, как будто хотела не дать ему вырваться наружу.

Маменька-то может и вовсе не вернуться за мной. Наверное, она бросила меня здесь умирать.

Чем больше я размышляла над этим, тем больше приходила в ужас, потому что, даже если она вернется, она все равно не выпустит меня отсюда.

Я знала, что мама, при всех ее причудах, вполне способна рассуждать здраво. И по здравом рассуждении она сообразит, что, заперев малолетнюю дочь в канализационном люке на ночь, она обеспечила себе крупные неприятности и единственное, что может ее выручить, — это сделать так, чтобы я вообще не появилась и никому ничего не могла рассказать.

И я поняла, что завтра утром, если она вообще придет, она спросит, говорил ли со мной Собек. Лучше всего вообще не отвечать. Если я скажу, что видела Собека, она пошлет меня назад к нему с новым поручением. Если скажу, что не видела, она скажет, что придется мне еще посидеть в сточном колодце.

Никогда мне отсюда не выбраться.

Эта мысль прилипла ко мне, как зловонная жижа к моей одежде. Я пыталась избавиться от нее, убеждая себя, что есть и другие выходы, но, по мере того как я углублялась в мрачный туннель, веры в это оставалось все меньше. Ноги ломило от усталости, потому что приходилось преодолевать сопротивление воды. Каждый шаг давался мне уже с трудом. Кроссовки промокли и отяжелели от налипшей на них грязи, носки тоже пропитались мерзкой жижей.

Я прошла, казалось, уже несколько миль.

Наконец мои пальцы нащупали край большого отверстия примерно посредине стены. Внутри трубы, похоже, было сухо. Если мне удастся вскарабкаться туда, можно хотя бы передохнуть.

Трижды пыталась я подпрыгнуть и навалиться животом на край трубы, чтобы потом подтянуться туда. На второй попытке я упала, стукнувшись подбородком о металлический край, и плюхнулась задом в воду. Еще миг — и я не выдержу и заплачу.

С третьей попытки мне удалось приземлиться на живот уже внутри трубы. Эхо от удара о металл сопровождалось скребущим звуком когтей. Это крысы, сказала я самой себе. Я все равно устала так, что мне уже было все равно. Все равно, что промокла и покрылась вонючей грязью. Наконец-то можно было не двигаться. Прислонившись головой к изгибу трубы, я закрыла глаза.

Я собиралась всего лишь передохнуть, но на самом деле, несмотря на обстановку, заснула. Должно быть, выдохлась до предела.

Спала я беспокойно. Во сне я увидела мальчика, который обычно сидит рядом со мной на уроках английского и очень мне нравится. Он стоял наверху, над решеткой люка, и смотрел на меня. Я покраснела, но все равно выглядела довольно хорошенькой. Вылитая Спящая красавица.

Он плюнул на меня.

Я отдернула голову и стукнулась щекой о стенку трубы. И проснулась, ощутив мерзкую вонь. Я была все там же.

Меня трясло, хотя на самом деле внизу было едва ли не жарко.

«У тебя лихорадка», — сказала я себе. Уж не заболела ли я на самом деле? Трудно было сосредоточиться. Мысли путались: то я представляла себя в собственной постели, то мне казалось, что из тьмы туннеля на меня наползает какая-то громадная когтистая тварь.

Я услышала шипение.

В ужасе я вскочила и попыталась забиться поглубже в трубу. Кроссовки скребли по металлу.

— Собек? — прошептала я.

Машинально мои губы сложились для дурацкой высокопарной молитвы.

Моего плеча коснулось что-то теплое, словно там, под чешуйчатой кожей, тлели угли. Длинный язык лизнул волосы. У аллигаторов не такие языки. И у крокодилов тоже.

Я подумала о своих порезах и ссадинах и о том, как долго скиталась по туннелю по щиколотку в грязной вонючей воде. Наверняка раны воспалились от инфекции. У меня лихорадка. Бред.

Я крепилась из последних сил, дрожа от холода и ужаса, пока надо мной проползало длинное тело, волоча за собой хвост и слегка задевая меня когтями. Но вот чудовище исчезло, и я с облегчением отключилась.

Придя в себя, я увидела слабый свет, проникавший сквозь решетку высоко наверху; решетка была расположена слишком далеко, чтобы у меня возникла хоть слабая надежда, что меня услышат, если я закричу. Изредка свет на мгновение заслонялся тенью, видимо от проходящих по улице машин.

Лицо мое лоснилось от пота, влажные волосы прилипли к коже. Должно быть, лихорадка взяла свое, пока я спала.

Сумасшествие передается по наследству. Про это все знают. Что бы ни было причиной безумных поступков моей матери, оно таилось и в моем мозгу, как плесень, ожидая только подходящего случая, чтобы пойти в бурный рост.

Таким случаем вполне могла оказаться травма.

Вот почему я предпочитаю технику. Электронику. Там все происходит предсказуемо. Если что-то ломается, поломку можно исправить.

Я лежала на груде рогожных мешков, от которых исходил приятный аромат кофе. Вокруг валялись всевозможные обломки: металлические колесики от магазинных тележек, погнутые подсвечники, покореженные микроволновки, блестящие осколки елочных игрушек, манекены с оторванными конечностями, разбитые телевизоры. При таком слабом свете видно было только то, что валялось поблизости, но я не сомневалась, что в темной глубине этого помещения скопились горы мусора.

Возле меня на бумажной тарелке лежал недоеденный рогалик. Рядом стоял металлический термос. Я отвернула крышку и понюхала. Жидкость внутри ничем не пахла. В животе у меня заурчало.

— Проснулась наконец, — раздался в темноте чей-то голос.

Я попыталась подняться и обнаружила, что лежу под рогожкой совершенно голая. Я беспокойно завертелась в поисках одежды.

Из темного угла показался мальчик, двигаясь осторожно, словно боялся напугать меня. Лицо у него было в грязных разводах, взъерошенные белокурые волосы торчали во все стороны.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он хриплым голосом и откашлялся. — Здорово тебя прихватило.

— Где моя одежда? — сердито закричала я.

Завернувшись в один из кофейных мешков, я направилась в угол потемнее.

Он поднял руки в знак мирных намерений:

— Успокойся. Ты металась в бреду и была вся исцарапана. Твоя грязная одежда прилипала к ранам. Я очистил их от гноя, так что нечего на меня кричать.

Я присмотрелась к нему повнимательнее. При таком освещении трудно было разглядеть его лицо, но, похоже, он не врал. Футболка болталась на нем, как будто он сильно похудел. Из-за этого он казался выше ростом.

— Как тебя зовут? — спросила я.

Я надеялась, что в такой темноте он не заметит, как я смущаюсь. Мне еще не доводилось представать нагишом перед мальчиком. Непривычно было ощущать собственное тело как бы со стороны, со всеми его изгибами и недостатками.

— Хэнк, — ответил он. — Я здесь торчу уже две недели. — Он как-то странно хихикнул. — Я едва не спятил. Когда я набрел на тебя в туннеле, я сначала принял тебя за мертвую. Я чуть не споткнулся о тебя.

— Две недели? — спросила я дрожащим голосом.

Он уселся на сломанный телевизор и откинул со лба грязные волосы:

— Эта сумасшедшая тетка, которая помешалась на моем отце, все слонялась возле нашего дома или наблюдала за нами с той стороны улицы. Как-то вечером иду я от своего приятеля, тут-то она и эти ее два психа и схватили меня. Не знаю, чего они добивались, но именно так я оказался здесь. По-моему, они решили меня прикончить.

— Меня тоже они поймали, — сказала я.

Меня беспокоило его имя — Хэнк. Мальчишек часто называют по имени отца.

— Шутишь? — не поверил он.

— Эта сумасшедшая тетка — моя мать.

Вначале он просто уставился на меня в изумлении.

— А, — сказал он и нахмурился, пытаясь сообразить. — Значит, ты знаешь про дракона?

— Про дракона? — Я чуть не поперхнулась.

Похоже, беспокоиться стоило не только о моем наследственном помешательстве.

— Я правильно расслышала? Ты имеешь в виду культ, на котором они сдвинулись?

— Нет, — сказал он. — Я имею в виду дракона, что обитает здесь, в канализации. Из-за него нам не выбраться отсюда: он спит возле единственного выхода наверх. Ты что, не знала?

— Вроде нет.

Я вспомнила про тварь, что переползла через меня и исчезла во тьме.

— Самый что ни на есть настоящий дракон, — сказал он.

— Ну да, — согласилась я, понимая, что именно этого он и ждет от меня.

— Послушай, я знаю, где проходит труба с питьевой водой. Пойду-ка я туда и наберу для нас несколько бутылок. А еще решетка возле закусочной, куда часто объедки выбрасывают. Народу лень искать контейнер. Я сам этим питался все две недели, и дракона кормил. Я отправлюсь туда и...

— Ты его кормишь?

— Ну да, — кивнул он. — А то еще набросится. По-моему, нас для этого сюда и затолкали — дракону на обед.

— Ой! — сказала я.

Он, должно быть, сообразил, что я испугалась, и внезапно заговорил о другом:

— Ну, мы все равно выберемся. Главное — отыскать путь наверх. Господи, да ты, наверное, решила, что я совсем спятил.

— Не знаю, нет, не думаю, — покачала я головой.

Я действительно думала не об этом. Я лихорадочно пыталась понять, в чем дело. У того существа, что переползло через меня, голова была гораздо меньше, чем у аллигатора. К тому же от него исходило тепло. Это что-то настоящее, не игра воображения.

— В общем, сиди здесь. Я постараюсь раздобыть еды. А ты отдыхай.

Он поднялся с телевизора и посмотрел на меня, словно на что-то решался. И ушел.

Вначале его шаги отдавались громким эхом по трубе, но постепенно затихли.

После его ухода я тут же вернулась к кофейным мешкам и с жадностью проглотила рогалик, запив несколькими глотками воды из термоса. Потом проделала дырки для рук и головы в одном из мешков и надела его вместо платья.

Спотыкаясь о консервные банки и коробки, я выяснила, что мы находимся в месте пересечения сточных трубопроводов. Ответвления уходили вниз в разные стороны.

Оглядев помещение, я задумалась, откуда взялся весь этот хлам. Не мог же Хэнк собрать его — у него бы времени не хватило. Может, кто-то попадал сюда прежде? Может, тоже как жертвоприношение? От этой догадки мне стало совсем не по себе.

Нужен был свет.

После развода родителей, по решению судьи, я должна была проводить выходные у отца. Вначале я и проводила, но потом у мамы стало не совпадать расписание работы, а папа перестал настаивать. Но все же, пока мы проводили выходные с отцом, он частенько водил меня в научные музеи, и мы накупали там всяких конструкторов, а потом я возилась с ними дома.

Вот тогда я и научилась делать ручной электрический фонарик из подручных средств.

Прежде всего нужны, конечно, батарейки. Я нашла несколько штук, расковыряв парочку допотопных магнитофонов. Они могли оказаться напрочь разряженными, но я все-таки надеялась. Надо было обмотать их вместе изоляционной лентой, но мне удалось только как можно туже связать их между собой нитками, выдернутыми из кофейных мешков; к счастью, папочка в свое время показал мне, как вяжутся морские узлы.

Нужна еще алюминиевая фольга для стабилизации. Фольги я не нашла и решила обойтись без нее. Зато я ухитрилась прикрепить батарейки к двум деревяшкам. Потом я услышала шаги в одном из ответвлений туннеля.

— Хэнк? — окликнула я, забираясь на свою груду мешков и пряча между ними недоделанный фонарик.

Он, хромая, сделал несколько шагов, споткнулся о груду коробок и упал. Я подбежала к нему. По ноге у него текла кровь.

— Что случилось?

— Ты не сказала мне, как тебя зовут. — Он говорил замедленно, но отчетливо и, не вставая, смотрел на меня снизу вверх.

— Меня зовут Амайя, — сказала я, наклоняясь к нему.

— Амайя, — повторил он.

У него был какой-то обреченный вид; на лбу проступил пот.

— У тебя шок, — сказала я. Что это такое, я и сама толком не знала, но в детективных фильмах так всегда говорят.

— Я упал, — сказал он. — Я пошел покормить дракона, а его не оказалось возле решетки. Я решил, что попробую вскарабкаться наверх и просунуть руку сквозь прутья. Вдруг кто-нибудь заметит. А потом я увидел, как он там извивается, выползая из темноты, и запаниковал. — Он засмеялся. — Забыл совсем, что у меня с собой была для него еда. Он, должно быть, учуял запах.

— Ну ладно, давай я посмотрю, что у тебя с ногой, — сказала я.

С механизмами я, может, и умела обращаться, а вот лечить человека — вряд ли. Я завернула штанину и постаралась получше промыть неглубокую ссадину оставшейся в термосе водой. У него распухла лодыжка. Когда я до нее дотронулась, он дернулся. Я помогла ему перебраться на мешки.

— Похоже, я вывихнул ногу, — слабым голосом сказал он. — Так и помру здесь. Хорошо, что хоть кто-то знает, что со мной случилось, но все равно паршиво. Очень паршиво. Я не хочу...

— Мы выберемся отсюда, — сказала я. — Честное слово. Обещаю.

— Ты обещаешь? — Он фыркнул. — Я ведь тоже обещал, что мы выберемся, да? Пока не было тебя, я уже подумывал, а не спуститься ли мне к этому чудищу — и пусть оно меня съест. Что толку было оттягивать конец? Но туг появилась ты, и я начал выделываться. Я такой, я выведу нас отсюда. Вот и получил.

— По-моему, ногу надо приподнять, — сказала я, намеренно не обращая внимания на его слова.

— Ладно, — сказал он, сдаваясь. Речь его звучала не совсем внятно — то ли это от шока, то ли от усталости. — Ты умеешь шину накладывать?

Я покачала головой.

— В отряде бойскаутов у нас была подготовка по оказанию первой помощи и по накладыванию шин тоже. Правда, я никогда этого не делал по-настоящему, — поморщился он. — Но я тебе расскажу что и как.

— Ладно, — сказала я.

— Подыщи что-нибудь прочное и длинное, чтобы хватило от лодыжки до колена. И веревку, — добавил он. По голосу было слышно, что ему не по себе.

Я порылась в мусоре. Веревок там не оказалось, но нашлись обрывки шнурков, какие-то тесемки, лоскуты, драные мешки — все это можно было сплести вместе и сделать прочный жгут. Пока я копалась, он задремал.

— Амайя, — позвал он сонным голосом.

— А? — отозвалась я, отдирая деревянную планку от секции штакетника.

— Что ты сделаешь, когда выберешься отсюда? В первую очередь?

— Когда мы выберемся отсюда? — сказала я.

— Ну да, конечно, — сказал Хэнк. — Мы.

— Съем бутерброд, — сказала я. — Огромный, толстый, с сыром, горчицей и уксусом. А потом целый пакет чипсов. А ты?

— Пиццу, — сказал Хэнк. — Со всем вместе сразу, от анчоусов до ананаса. Чтобы с горкой. И галлон лимонада.

— Ну ладно, а кроме еды что?

Я скорчила гримасу, но он не видел моего лица. Жалко, конечно, а то он, может, рассмеялся бы.

— Горячую ванну. — Он все-таки рассмеялся. — Когда мама умерла, мы не стали убирать всякие ее штучки из ванной. И теперь еще там целая полка полупустых флакончиков с пеной для ванн. Я насыплю все сразу.

— Жаль, что твоя мама умерла. Я не знала.

— Да, — сказал Хэнк, — ты вообще про меня ничего не знаешь.

— Ты тоже про меня ничего не знаешь, — сказала я, подбирая полоску обивочной ткани, чтобы вплести ее в жгут.

— Зато знаю про твою мамашу. Если мы выберемся отсюда, ее арестуют, знаешь?

— Знаю. Ты ведь подашь в суд на нее.

— Она пыталась нас убить, — сказал он.

— Да знаю я! — прикрикнула я на него.

Эхо моего крика отдалось по стенам трубы.

— Извини, — сказал он. — Мне просто больно. Когда больно, я становлюсь полным идиотом.

Я подошла к нему с готовым жгутом и дощечкой. Он велел обмотать дощечку мешком, подложить под вытянутую ногу и связать их так, чтобы нога держалась прямо, но не нарушалось кровообращение. Я старалась поменьше тревожить раненую ногу.

— Куда ты пойдешь? — спросил он.

— Имеешь в виду, что домой нельзя? — Я пожала плечами. — Может, папа оставит меня у себя, хотя я не уверена, что ему это понравится. Он как-то особенно не настаивал на опеке надо мной вместо мамы. Хотя выступать против мамы — все равно что лезть под паровой каток. А еще можно в коммуну какую-нибудь податься.

Мы замолчали. Я посмотрела, и мне показалось, что он не то спит, не то потерял сознание.

Не зная, чем еще заняться, я принялась искать недостающие детали для фонарика. Я нашла два шурупчика и ввинтила их в кусок картона, прикрепив к одному из них зажим для бумаги. Потом из потрохов телевизора выдернула два проводка, примотала один к отрицательному полюсу батарейки, а другой — к шурупу с зажимом.

Почти готово.

Для завершения недоставало лампочки. В куче хлама нашлась одна разбитая и две перегоревших. К счастью, музей науки и этот случай предусмотрел. Не так уж плохо получится, только светить будет тускловато.

Обычно, когда нить перегорает, контакт нарушается. Но концы у перегоревшей нити довольно упругие и гибкие. Поэтому если лампочку какое-то время вращать, то они снова могут сцепиться. Если перегоревший участок не слишком велик, концы обычно сцепляются.

Когда я вставила починенную лампочку в свой «пиратский» фонарик, она вспыхнула так ярко, что даже глаза защипало. Наконец-то можно было оглядеться по-настоящему. Казалось, что я много месяцев провела во мраке.

— Ух ты! — сонным голосом сказал Хэнк. Я даже не заметила, как он снова проснулся. — Не каждая девчонка такое умеет.

— Подходящий партнер, когда тебя запрут в сточной трубе, — ухмыльнулась я.

— Вот именно, — сказал он.

Теперь, при свете, я увидела, что, несмотря на впавшие щеки и синяки под глазами, Хэнк смотрелся очень даже ничего. И губы у него красивые.

Я как-то даже смутилась.

— Где это? — спросила я. — Нарисуй мне карту, как добраться до этого дракона.

— Ты ведь мне по-прежнему не веришь?

— Не имеет значения, — сказала я. — Может, это дракон. Может, какое другое животное. Главное, его надо покормить, а ты явно не доберешься туда.

Он тяжело вздохнул и набросал схему пути на грязном полу. Я покрутила вторую лампочку, чтобы восстановить контакт между концами перегоревшей нити, и положила ее в карман про запас.

Удивительно, как свет меняет пространство вокруг нас. Сточная труба теперь, когда я хорошо видела окружающее, выглядела вполне доступной и проходимой. Вовсе не жуткий лабиринт, полный чудовищ, а так, грязный туннель.

Я осторожно пробиралась вперед, следуя карте, которую набросал Хэнк. В одной руке я держала острый обломок трубы вроде меча.

Пока свет фонаря метался по стенам, я размышляла о матери. Если в туннеле действительно находится нечто противоречащее здравому смыслу, значит ли это, что все их магические действия имеют силу? Что мать из своей жалкой конуры на самом деле может заставить богов воплощаться? Даже крокодил — или аллигатор — казался настолько невероятным, что это отдавало настоящей мистикой. Это с трудом поддавалось объяснению.

Вот так я размышляла, пока не добралась до Дракона.

Хэнк был прав: по-другому его и назвать было нельзя. У него была треугольная голова, напоминавшая кошачью, длинная жилистая шея и черное чешуйчатое туловище, как у ящерицы. Глаза при свете фонаря отливали золотом. Животное зашипело и выпустило из пасти нечто вроде клуба дыма.

Я отступила на шаг, подняв свой меч. Дракон наблюдал за мной, но не двигался с места.

Вот это и увидела моя мать? Вот это существо окончательно свело ее с ума? Я не могла объяснить, как я сама могу спокойно рассматривать его, как оно вообще могло тут появиться, но как-то сразу поняла, почему при виде его приходит на ум мифология.

Дракон фыркнул и издал нечто вроде слабого восклицания. Потом сделал несколько шагов в мою сторону.

И тут я поняла то, чего не разглядела раньше. Это был еще не взрослый дракон, детеныш. То есть, насколько я могла судить, он был размером примерно с лошадь, меньше, чем те драконы, которых показывают в кино, и двигался он неуверенно, как котенок.

Без фонаря я, конечно, сбежала бы. Но при свете я с увлечением рассматривала, как дракон ковыляет ко мне, дергая языком, как ящерица. Вся дрожа, я протянула к нему руку. Существо фыркнуло и обдало мою кожу жаром. Может, оно и вправду огнедышащее?

— Есть хочешь? — спросила я.

Существо вздрогнуло и отскочило назад при звуке моего голоса. Оно испугалось. Меня. Нас. Я не знала, где находилась его мамаша, может, поблизости, большое и опасное чудовище. Но может, ее не было...

Позади дракона я заметила металлические ступеньки, прикрепленные к стенке туннеля. Те самые, про которые Хэнк говорил, что они выведут нас на поверхность. Если закричать погромче и быстренько подбежать, если это существо действительно трусовато, с ним можно и справиться.

Ударить его посильнее — и бить, пока не убьешь.

Внезапно дракон боднул меня головой в бедро. Он оказался сильнее, чем выглядел, и я пошатнулась. Он снова боднул меня. Я вспомнила про акул: говорят, что, прежде чем вонзить зубы в свою жертву, они толкают ее из стороны в сторону.

— Эй, — сказала я, покрепче ухватив стальную трубку, — а ну-ка перестань!

Существо глянуло на меня своими загадочными глазами — непроницаемыми глазами животного. Я осторожно дотронулась до его головы. Кожа на ней была теплая и слегка влажная. Я пощекотала ему шею, и оно зажмурилось, подставляя мне беззащитное горло.

Хэнк пробрался вперед, вскарабкался по лестнице и принялся вопить и колотить по дну крышки люка. Я тем временем занялась драконом.

Не сразу, но вопли Хэнка привлекли внимание трех парней из соседней пиццерии, и они принялись с помощью монтировки отпирать люк. Они сказали, что могут вызвать «скорую», но нам она была вовсе ни к чему.

Солнце светило вовсю, так что глаза заболели. Увидев наши отражения в витрине магазина, с потрескавшимися губами, взъерошенными волосами и чумазыми лицами, я подумала, что мы, пожалуй, и сами на людей не вполне похожи.

По-моему, я даже ощущала себя не вполне человеком.

— Готова? — спросил Хэнк.

Я кивнула.

Бедная крошка Собек впала в настоящую панику, когда мы с Хэнком тащили ее наверх. Хорошо, что я заранее догадалась туго обмотать ее мешком из-под кофе. Она почти в клочья разнесла этот несчастный мешок к тому моменту, когда мы выгрузили ее на асфальт, но все же из канализационного люка мы ее вытянули. Мы соорудили для нее нечто вроде ошейника из тряпья и шнурков и, несмотря на отчаянное сопротивление, ухитрились завести под навес.

Еще там, в подземелье, я заявила Хэнку, что нельзя же ее оставлять вот так одну, без матери. Кто-то должен был о ней позаботиться.

— У тебя есть деньги? — спросила я. — А то я кого-нибудь прикончу ради бутерброда с сыром.

Мы собрали все свои наличные, и я поплелась в дешевую кафешку через несколько кварталов, а там мне сказали, чтобы я подошла к наружному окошечку для водителей, потому что они не могут обслуживать такую чумазую клиентку внутри помещения. Мне было наплевать. Главное, я вернулась с добычей, и мы честно поделили ее. На три части.

Дракоша проглотила свой гамбургер и принялась пережевывать бумажную обертку. Освоилась она на удивление быстро. Такая очаровашка!

— Ну и что теперь? — спросил Хэнк.

— Тебе пора домой. Надо же ногу лечить. И вообще, — сказала я, — ты же должен подготовить обвинение.

— Почему бы тебе не пойти вместе со мной? — угрюмо спросил Хэнк.

— Спасибо за приглашение, — сказала я. — Только я и сама могу о себе позаботиться.

— Я не сомневаюсь, глупая, — сказал Хэнк. — Как ты могла подумать, что я в этом сомневаюсь?

Я пожала плечами.

— Но вовсе не обязательно со всем справляться в одиночку. — Он взял меня за руку.

Конечно, мы были с ног до головы в грязи и устали до ужаса, но все это забылось на мгновение, когда он поцеловал меня.

Мимо прокатил грузовик, скрежеща тормозами. Мы отпрянули, не глядя друг на друга. Собек прижалась к моей ноге и затряслась мелкой дрожью.

— Видишь, я не одна. Со мной Собек, — усмехнулась я.

— При дневном свете она не так жутко смотрится, а? — засмеялся Хэнк. — По крайней мере, не настолько жутко, чтобы соответствовать своему имени.

Глаза понемножку привыкали к солнечному свету.

— Она вырастет и станет такая большая, что сама никого не будет бояться.

Я почесала Собек переносицу, как ей нравилось.

Мы тоже вырастем и не будем никого бояться.

 МАЙКЛ СУЭНВИК

Король-Дракон

Два первых рассказа Майкла Суэнвика увидели свет в 1980 году и тут же вошли в число претендентов на премию «Не-бъюла». Один из самых заметных авторов жанра, Суэнвик почти каждый год номинировался на какую-нибудь значительную награду (в 1983 и 1986 годах его, вероятно, просто не было в стране). Писатель становился лауреатом премий «Хьюго», «Небьюла», Всемирной премии фэнтези, премии Теодора Старджона и премии журнала «Locus». Суэнвик выпустил девять сборников рассказов, семь романов, книгу, посвященную жизни и творчеству Хоуп Миррлиз, и книгу-интервью с Гарднером Дозу а, удостоенную премии «Хьюго». Недавно вышел сборник рассказов «Майкл Суэнвик. Лучшее» («The Best of Michael Swanwick»). В настоящее время писатель работает над новым романом о похождениях знаменитой парочки — Дарджера и Сэрпласа.

В романе «Дочь железного дракона» («The Iron Dragon's Daughter») эльфы разгуливают в одежде от Армани, а драконы предстают в виде реактивных истребителей. Эта мрачная, технологичная и жестокая история является ярким образцом того, что Суэнвик в своем эссе «В традиции...» («In the Tradition...») назвал «твердым фэнтези».

Представленное ниже произведение впервые было опубликовано в 2003 году и впоследствии вошло в состав романа «Драконы Вавилона» («The Dragons of Babel»), выпущенного издательством «Тог Books». В декорациях войны, подобной Вьетнамской, Суэнвик представляет главного героя своего романа. В одном из интервью автор прокомментировал это так: «Он попадает в место, куда более странное, чем его родная Фэйри, и устремляется навстречу приключениям, которые, как я надеюсь, придутся по душе поклонникам жанра, но в то же время окажутся низвержением всего, что принято считать правильным и пристойным для фэнтези».

Драконы появились на рассвете, они летели низко, в боевом I порядке, их двигатели так громоподобно ревели, что дрожала земля. Казалось, это бьется сердце всего мира. Взрослые жители деревни выбежали в чем были, встали в кружок и, размахивая своими посохами, принялись выкрикивать заклинания. «Исчезни!» — кричали они земле, «Спите!» — небесам. Если бы пилотам драконов — полуэльфам — было нужно, они бы с легкостью все разглядели, как ни старались жители это скрыть, сколько бы ни выкрикивали свои жалкие волшебные слова. Но помыслы пилотов были обращены на запад, к могучему Авалону. Поговаривали, что именно там базируются основные войска.

Тетка Уилла вцепилась было в него, но ему удалось выскользнуть и выбежать на грязную улицу. Заговорили орудия, направленные дулами на юг, наполнили небо гулкими восклицаниями, розовым дымом, вспышками огня.

Дети высыпали на улицы, ликуя, подпрыгивали и приплясывали, а крылатые — те гудели, взволнованно описывая круги в воздухе. Но вскоре из своей бочки выползла колдунья и', продемонстрировав силу, которой Уилл и не подозревал в ней, сначала широко раскинула свои поросшие седыми волосами руки, а потом — как хлопнет в ладоши! Всех детей как ветром сдуло обратно в хижины.

Всех, кроме Уилла. Он уже три недели в это играл, он знал кое-что, что делало его нечувствительным к «детскому волшебству». Удирая из деревни, он все же успел испытать на себе некие чары — как будто чья-то рука тихо тронула его за плечо, но он лишь дернулся — и легко стряхнул ее.

Быстрый как ветер, он бежал к Бабушкиному холму. Его прапрапрапрабабушка все еще жила там, на вершине, в обличье одинокого серого камня. Она никогда ничего не говорила. Но иногда, ночью, когда никто не смог бы увидеть, что она способна передвигаться, спускалась к реке напиться. Возвращаясь иной раз с ночной рыбалки в своей утлой лодке, Уилл замечал ее, застывшую у реки, и почтительно приветствовал. Если улов был хороший, он потрошил угря или форельку и мазал бабушке ноги кровью. Престарелые родственники ценят такие маленькие знаки внимания.

— Уилл, дурак желторотый, а ну, назад! — крикнули из холодильника, выброшенного на свалку на краю деревни. — Там опасно!

Но Уилл и хотел, чтобы было опасно. Он только тряхнул головой с длинными светлыми волосами, летящими вслед за ним, и изо всех сил постарался бежать еще быстрее. Он хотел увидеть драконов. Драконы! Создания, обладающие почти невероятной силой и мощью. Он хотел насладиться их полетом. Подойти к ним как можно ближе. Это у него было вроде мании. Это стало для него острой необходимостью.

Было уже недалеко до холма, до его пустой, поросшей травой вершины. Уилл бежал с исступлением, которого сам не смог бы объяснить, с такой скоростью, что легкие пульсировали, как сердце, и ветер свистел в ушах.

И вот, тяжело дыша, он остановился на вершине холма, опершись на бабушку-камень.

Драконы все еще кружили там, наверху. Их двигатели оглушительно ревели. Уилл поднял лицо навстречу горячей волне воздуха и почувствовал дуновение их ненависти. Это было похоже на темное вино: сводит желудок, а в висках начинает стучать от боли и потрясения. Это вызывало отвращение и в то же время разжигало аппетит.

Последняя стая драконов просвистела мимо. Он чуть шею себе не свернул, изогнувшись, чтобы продолжать наблюдать их низкий полет над фермами, полями и Старым Лесом, простирающимся до горизонта и дальше. В воздухе остался слабый серный запах. Сердце Уилла стало таким большим, что больше не умещалось в груди, таким огромным, что готово было вобрать в себя холм, фермы, лес, драконов и весь мир вокруг.

Что-то черное и громадное выскочило из дальнего леса, взметнулось в воздух, вспыхнуло вдогонку последнему дракону. Уилл успел уловить какую-то болезненную, искажающую все вокруг неправильность, и тут же глаза ему закрыла каменная рука.

— Не смотри, — сказал старый и спокойный каменный голос. — Не след моему ребенку умирать, взглянув на василиска.

— Бабушка! — позвал Уилл.

— Да?

— А если я пообещаю не раскрывать глаз, ты мне расскажешь, что происходит?

После краткого молчания ему ответили:

— Хорошо. Дракон улетел. Он удирает.

— Драконы не удирают, — проворчал Уилл. — Ни от кого. — Забыв о своем обещании, он уже старался сбросить руку со своего лица. Но, разумеется, безуспешно, ведь его пальцы были всего лишь из плоти.

— Этот удирает. И правильно делает. Он явился из коралловых пещер, а теперь отправится под гранитные своды. И сейчас его пилот поет предсмертную песню.

Она опять замолчала, а дальний рев дракона стал тоньше и сбился на визг. Уилл понял: что-то произошло за эту секунду, но по звуку он никак не мог догадаться, что именно. Наконец он спросил:

— Бабушка. Уже?

— Этот — умный. Он хорошо воюет. Умеет уклоняться. Но и ему не уйти от василиска. Василиск уже знает первые два слога его истинного имени. В эту самую секунду он говорит с его сердцем и приказывает ему перестать биться.

Рев дракона стал громче, потом еще громче. Его неуклонное нарастание почти убедило Уилла в том, что существо летит прямо на него. К реву примешивался еще какой-то шум — что-то среднее между вороньим граем и зубовным скрежетом.

— Они теперь даже трогательные. Василиск настигает свою добычу...

Потом был оглушительный взрыв прямо над головой. Какую-то секунду потрясенный Уилл не сомневался в том, что сейчас умрет. Бабушка, укрыв его каменным плащом и прижав к своей теплой груди, низко пригнулась к спасительной земле.

Когда Уилл очнулся, было темно, и он лежал один на холодном склоне холма. Он с трудом поднялся. Мрачный оранжево-красный закат пылал на западе, там, где исчезли драконы. Нигде не наблюдалось никаких признаков Войны.

— Бабушка! — Уилл доковылял до вершины холма, спотыкаясь о камни и ругая их на чем свет стоит. У него болели все суставы. В ушах стоял непрерывный звон, как будто на фабрике включили гудок, возвещающий конец смены. — Бабушка!

Никакого ответа.

На вершине холма никого не было.

Но от самого верха до того места на склоне, где он очнулся, тянулась цепочка обломков. Уилл не обратил на них внимания, когда поднимался. Теперь он разглядел, что они знакомого уютно-серого цвета — цвета его каменной бабушки, а перевернув некоторые из них, увидел, что на них свежая кровь.

Уилл перетаскал камни на вершину холма, к тому месту, где бабушка любила стоять и смотреть сверху на деревню. Это заняло у него несколько часов. Он громоздил один камень на другой и чувствовал, что в жизни не делал более тяжелой работы. А между тем, закончив, он обнаружил, что каменный столбик не достает ему и до пояса. Получалось, это все, что осталось от той, которая охраняла деревню так давно, что сменилось уже несколько поколений.

К тому времени, как Уилл перетаскал все камни, звезды уже ярко и бездушно сияли на черном безлунном небе. Ночной ветер раздувал его рубашку и заставлял дрожать от холода. С внезапной ясностью он вдруг осознал, что остался один. Где тетя? Где остальные жители деревни?

С опозданием вспомнив о своих скромных навыках, он вытащил из кармана штанов волшебный мешочек и вытряхнул его содержимое себе на ладонь: взъерошенное перо голубой сойки, осколок зеркала, два желудя и морской камешек, с одной стороны гладкий, а с другой — украшенный буквой X. Оставил осколок зеркала, остальное высыпал обратно в мешочек. Потом произнес тайное имя — lux aeterna[1], прося его впустить в этот мир частичку своего сияния.

Сквозь зеркальце просочился мягкий свет. Держа осколок на расстоянии вытянутой руки, чтобы хорошо видеть свое лицо, отраженное в нем, Уилл спросил у волшебного стекла:

— Почему за мной не пришли из моей деревни?

Губы мальчика в зеркале шевельнулись:

— Приходили. — Отражение было бледно, как труп.

— Тогда почему они не забрали меня домой?

И почему ему одному пришлось строить эту бабушкину пирамиду из камней? Уилл не задал этого вопроса, но он таился у него глубоко внутри.

— Они не нашли тебя.

Волшебное стекло говорило до сумасшествия отчетливо, оно умело отвечать лишь прямо на вопрос, который ему задавали, — не на тот, который хотели бы задать. Но Уилл был настойчив.

— Почему они не нашли меня?

— Тебя здесь не было.

— А где я был? Где была бабушка?

— Нигде.

— Как это нигде?

Зеркало бесстрастно ответило:

— Василиск искривил пространство и сместил время. Каменную женщину и тебя забросило вперед, на полдня.

На более понятное объяснение рассчитывать не приходилось. Уилл пробормотал заклинание, отпускающее свет обратно, туда, откуда пришел. Потом, боясь, что ночные привидения слетятся на его выпачканные в крови руки и одежду, он заторопился домой.

Добравшись до деревни, он обнаружил, что его все еще ищут в темноте. Последние, кто еще не утратил надежды, привязали к длинному шесту соломенное чучело, водрузили его на деревенской площади и подожгли, надеясь, что, если Уилл еще жив, этот свет приведет его домой.

Так и случилось.

Через два дня после этих событий искалеченный Дракон вылез из Старого Леса и приполз в деревню. Он медленно дотащился до площади и потерял сознание. Дракон лишился крыльев, в фюзеляже зияли сквозные дыры, и все же от него исходил запах мощи и власти, и еще — миазмы ненависти. Из пробоины в брюхе вытекал ручеек масла, и по булыжной мостовой за Драконом тянулся жирный след.

Уилл был среди тех, кто собрался на площади поглазеть на это чудо. Собравшиеся тихо отпускали едкие замечания об уродстве Дракона. И правда, он был сделан из холодного черного железа, к тому же обожжен пламенем василиска, вместо крыльев торчали зазубренные обрубки, бока состояли из покореженных листов металла. Но Уилл прекрасно видел, что даже полуразрушенный Дракон все равно красив. Искусные карлики построили его согласно замыслу эльфов. Как же он мог не быть красивым? Уилл не сомневался: это тот самый, которого на его глазах подбил василиск.

И эта уверенность заставляла его чувствовать какое-то постыдное сообщничество с Драконом. Как будто и он, Уилл, был отчасти повинен в том, что Дракон приполз к ним в деревню.

Все долго молчали. Потом глубоко в груди Дракона заработал двигатель — сперва взвыл, потом застучал, потом опять резко смолк. Дракон медленно открыл один глаз:

— Приведите ко мне Ту, Что Говорит Правду.

Это была торговка фруктами по прозванию Яблочная Бесси, еще молодая, но из уважения к ее занятию почтительно именуемая всеми колдуньей. Бесси, в одеянии, положенном ей по ремеслу, в широкополой шляпе, с обнаженной, согласно традиции, грудью, подошла к могучей военной машине и остановилась:

— Привет тебе, Отец Лжи. — Она почтительно поклонилась.

— Я искалечен, все мои снаряды израсходованы, — сказал Дракон. — Но я еще опасен.

Колдунья кивнула:

— Это правда.

— Мой бак еще наполовину заполнен топливом. Мне не составит труда поджечь его одной искрой. И стоит мне сделать это — от вашей деревни и от всех, кто живет в ней, не останется и следа. Поэтому, по праву сильного, я теперь ваш господин, ваш король.

— Это правда.

Среди собравшихся жителей деревни прошел ропот.

— Однако правление мое будет недолгим. К Самайну Армия Всемогущего будет здесь, меня заберут в кузницы на Востоке и там починят.

— Это ты так думаешь.

Дракон открыл второй глаз. Оба его глаза в упор уставились на Ту, Что Говорит Правду.

— Я недоволен тобой, колдунья. Смотри, я ведь могy выпотрошить тебя и пожрать твое трепещущее сердце.

Колдунья кивнула:

— Это правда.

Вдруг Дракон засмеялся. Это был жестокий, издевательский смех, каким он всегда и бывает у подобных существ, и тем не менее это был смех. Многие из деревенских заткнули уши. Маленькие дети заплакали.

— Вы меня забавляете, — сказал Дракон. — Вы все меня забавляете. Мое правление начинается на радостной ноте.

Колдунья поклонилась. Она наблюдала за Драконом. Уилл заметил, что глаза ее полны невыразимой печали. Но она больше ничего не сказала.

— Теперь пусть выйдет ваша старейшина и присягнет мне на верность.

Старая Черная Агнес пробилась сквозь толпу. Она была костлявая, изможденная, согбенная тяжким грузом своих обязанностей. Они висели в черном кожаном мешочке у нее на шее. Из мешочка Агнес достала плоский камень из первого сложенного в деревне очага и положила его перед Драконом. Встав на колени, она опустила на него руку, ладонью вверх.

Потом вынула маленький серебряный серп:

— Твоя кровь и наша. Твоя судьба и моя. Наша радость и твоя жестокость. Мы — одно.

Голос ее зазвучал заливисто и тонко.

Духи черные, белые, красные,
Смешайтесь, как должно, ужасные...

Правая рука старейшины задрожала, как у параличной, когда она занесла над ней левую, сжавшую серп. Движение было быстрым и резким. Хлынула кровь, мизинец отлетел в сторону.

Она издала лишь короткий высокий крик, будто раненая морская птица, — больше ничего.

— Я доволен, — сказал Дракон. И тут же добавил, без всякого перехода: — Мой пилот мертв и уже начинает разлагаться. — В боку Дракона открылся люк. — Вытащите его.

— Хочешь, чтобы мы его похоронили? — нерешительно спросил кто-то.

— Закопайте, сожгите, пустите на наживку для рыбной ловли — какая разница? Пока он был жив, я нуждался в нем, чтобы летать. Но таким, мертвым, он мне совершенно не нужен. А теперь опуститесь на колени.

Уилл встал на колени в пыли рядом с Драконом. Он провел на коленях несколько часов, а тем, кто стоял за ним, предстояло ждать еще часы, ожидая, когда их впустят. Люди входили внутрь со страхом, а наружу выползали в полуобморочном состоянии. Одна невинная девушка вышла из утробы Дракона с перекошенным, залитым слезами лицом, и в ответ на чей-то обращенный к ней вопрос только вздрогнула и тут же убежала. Никто не рассказывал о том, что видел там, внутри.

Люк открылся.

— Входи.

Уилл вошел. Люк закрылся за ним.

Сначала ничего не было видно. Потом из темноты выплыли слабые огоньки. Потом стало ясно, что они белые и зеленые, что это светится панель управления, бледные циферблаты. Рука нащупала кожаную обивку. Это было кресло пилота. Уилл ощутил слабый запах разложения.

— Сядь.

Уилл неловко вскарабкался в кресло. Кожа заскрипела под ним. Его руки сами легли на подлокотники кресла. Как будто по нему подогнано. Там, на подлокотниках, имелись такие приспособления, вроде наручников. По приказу Дракона Уилл вложил в них запястья и развернул насколько мог. Примерно на четверть оборота.

Из подлокотников вылезли иглы и воткнулись ему в запястья. Он невольно дернулся. Но тут же обнаружил, что не в состоянии убрать руки. Они больше его не слушались.

— Мальчик, — внезапно сказал Дракон, — каково твое истинное имя?

Уилл задрожал:

— У меня его нет.

Он немедленно почувствовал, что ответ неправильный. Повисло молчание. Потом Дракон бесстрастно сообщил:

— Я могу заставить тебя страдать.

— Да, господин, уверен, что можешь.

— Тогда назови мне свое истинное имя.

Его запястья теперь были холодными как лед. И этот холод распространился выше, до локтей, а потом — до подмышек. Это было не онемение — руки при этом ужасно болели, как будто он держал их в снегу.

— Я его не знаю! — страдальчески выкрикнул Уилл. — Не знаю! Мне его не называли. Мне кажется, у меня его вообще нет!

Огоньки сверкнули на панели приборов, как глаза зверя в ночном лесу.

— Вот как! — Впервые в голосе Дракона послышался намек на заинтересованность. — Из какой ты семьи? Расскажи мне о своих родных.

У мальчика не было никого, кроме тетки. Его родители погибли в первый день Войны. Они имели несчастье оказаться на станции Бросиланд, когда налетели драконы и сбросили свой огонь на железную дорогу. Так что Уилла потом отправили сюда, на холмы, к тете. Все сошлись на том, что здесь он будет в большей безопасности. Это случилось несколько лет назад, и временами он уже совсем не мог вспомнить своих родителей. Скоро будет помнить лишь то, что их помнит.

Что до тетки, то она стала для него всего лишь ходячим сводом правил, которые надо было по возможности не выполнять, и обязанностей, от которых следовало отлынивать. Она была набожная старуха, то и дело приносила мелких животных в жертву Безымянным и складывала их трупики под полом или прибивала гвоздями над дверями и окнами. Поэтому в хижине все время пахло гниющими мышами. Тетка все время что-то бормотала себе под нос, а в те редкие дни, когда ей случалось напиться — это случалось дважды или трижды в год, — выбегала ночью голая из хижины, ездила на корове верхом, задом наперед, и так пришпоривала ее пятками, что та опрометью носилась по холмам. В конце концов тетка валилась на землю и засыпала. На рассвете Уилл обычно приходил с одеялом и уводил ее домой. Но она не была ему близким человеком.

Все это он запинаясь рассказал. Дракон выслушал молча.

Холод поднялся до самых подмышек. Уилл содрогнулся, когда он тронул и плечи.

— Пожалуйста... — взмолился он, — Господин Дракон... Твой холод мне уже по грудь. Если он доберется до сердца, боюсь, я умру.

— А? А-а! Я задумался. — Иглы убрались внутрь подлокотников. Руки все еще оставались безжизненными, но, по крайней мере, холод перестал распространяться выше. Уилл по-прежнему чувствовал покалывание в кончиках пальцев и понимал, что теперь это ощущение будет то и дело возвращаться.

Люк открылся.

— Можешь выходить.

И он вышел на свет.

На деревню опустился страх. Боялись всю первую неделю. Но поскольку Дракон вел себя спокойно и не происходило больше ничего тревожного, жизнь мало-помалу опять вошла в свою ленивую колею. И все же окна домов, которые смотрели на главную площадь, оставались плотно закрытыми, и никто добровольно не ходил через нее, как будто там, в самом центре, сгустилась глухая, мрачная тишина.

Как-то раз Уилл и Пак Ягодник ходили по лесу, проверяли ловушки, поставленные на кроликов и верблюдопардов (сменилось уже несколько поколений, с тех пор как в Авалоне в последний раз поймали парда, и все-таки они еще надеялись), как вдруг на тропинке показался Точильщик Ножниц. Он куда-то спешил, пыхтел, отдувался и тащил что-то яркое, светящееся.

— Эй, кривоногий! — окликнул Уилл. Он только что связал задние лапы попавшегося в ловушку кролика, чтобы удобнее было закинуть его на плечо. — Привет, толстобрюхий! Что это у тебя?

— Не знаю. С неба свалилось.

— Врешь! — фыркнул Пак.

Мальчики запрыгали вокруг толстого Точильщика, пытаясь выхватить у него добычу. По форме она напоминала корону или, может быть, птичью клетку. Ее металлические грани были гладкие и блестящие. Мальчики никогда не видели ничего подобного.

— Должно быть, яйцо птицы рух... или феникса!

— И куда ты его несешь?

— В кузницу. Вдруг кузнец сможет разбить его и перековать на что-нибудь стоящее... — тут Точильщик Ножниц сильно оттолкнул Пака, едва не выпустив из рук драгоценную находку, — а мне даст за эту штуку пенни или даже целых три.

Маргаритка Дженни выскочила из зарослей полевых цветов у свалки и, увидев золотую штуковину, бросилась к ней, тряся своими хвостиками и клянча: «Дай-дай-дай!» Невесть откуда возникли две девчушки Жужжалки и Трубочист. И даже Чистильщик Котла бросил свой пучок металлической проволоки и тоже прибежал. Так что к тому времени, как Заливные Луга превратились в Грязную Улицу, побагровевший Точильщик Ножниц уже по уши увяз в толпе.

— Уилл, паршивец ты этакий!

Оглянувшись, Уилл увидел свою тетку, Слепую Энну. Она отчаянно пробивалась к нему. В каждой руке у нее было по ободранной от коры ветке ивы — как две белые антенны. Ивовыми ветками Энна ощупывала дорогу перед собой. Выражение лица под рюшами чепчика было угрюмое. Уилл хорошо знал, чего ждать, когда она в таком настроении, и даже не попытался спрятаться.

— Тетя... — начал было он.

— Не называй меня тетей, лентяй! Давно пора закопать жаб и вымыть крыльцо! Почему тебя никогда нет, когда ты нужен?

Она подхватила его под руку и потащила к дому, продолжая ощупывать дорогу своими ветками.

А тем временем Точильщику Ножниц дети так заморочили голову, что он и не заметил, как ноги понесли его привычной дорогой — через главную площадь, а не в обход. Впервые после появления Дракона в этом уголке деревни раздавались голоса и смех детей. Уилл, которого тетка волокла в противоположную сторону, с тоской оглядывался через плечо на своих веселящихся приятелей.

Дракон открыл один глаз — посмотреть, что за шум. Он даже в тревоге приподнял голову. И властным голосом приказал:

— Бросьте это!

Испуганный Точильщик Ножниц повиновался.

Эта штука взорвалась.

Когда пытаешься вообразить себе нечто волшебное — получается удивительно, но когда волшебное действительно происходит — это страшно, это ужаснее всего, что может нарисовать воображение. После шока и потери сознания Уилл очнулся на спине посреди улицы. В ушах у него звенело, а все тело странно онемело. Он видел множество ног — люди бежали. И еще... кто-то бил его хворостиной. Нет, двумя.

Он сел, и конец хворостины едва не угодил ему в глаз. Он схватился за него обеими руками и сердито дернул.

— Тетя! — заорал он.

Слепая Энна продолжала размахивать другой веткой и тянула к себе ту, в которую вцепился Уилл.

— Тетя, перестань!

Но, разумеется, она не услышала его, он и сам-то едва слышал себя из-за звона в ушах.

Он поднялся на ноги и обхватил тетку обеими руками. Она пыталась бороться с ним, и Уилл вдруг с удивлением обнаружил, что она ничуть не выше его ростом. Когда это случилось? Она ведь была вдвое выше его, когда он приехал сюда, в деревню.

— Тетя Энна! — крикнул он прямо ей в ухо. — Это я, Уилл. Я здесь!

— Уилл! — Ее глаза наполнились слезами. — Ты бессердечный, бессовестный мальчишка! Где ты шляешься, когда дома столько дел?

Через ее плечо он видел площадь, покрытую чем-то черным и красным. Похоже, это были тела. Он на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, площадь уже наполнилась жителями. Они склонялись над телами, что-то делали с ними. У некоторых были запрокинуты головы, как будто они кричали. Но, конечно, он не мог их слышать, при таком-то звоне в ушах.

— Я поймал двух кроликов, Энна! — прокричал он тетке прямо в ухо. Связанные за задние лапы кролики все еще болтались у него на плече. Странно, как это они удержались,— Можно съесть их на ужин.

— Это хорошо, — отозвалась она. — Я могу разделать и потушить их, пока ты моешь крыльцо.

Отрадой Слепой Энны была работа по дому. Она драила потолок и скребла полы. Заставила Уилла вычистить все серебряные вещи в доме. Потом всю мебель надо было разобрать на части, протереть, снова собрать и расставить по местам. Коврики — прокипятить. Маленький узорчатый футлярчик, в котором хранилось ее сердце, — достать из комода, где его обычно держали, и перепрятать поглубже в платяной шкаф.

Список работ по дому был нескончаемым. Она сама работала дотемна и Уилла заставляла. После взрыва он иногда плакал по своим погибшим друзьям, и тогда Слепая Энна ковыляла к нему и била, чтобы он перестал. И он переставал плакать, а заодно и что-либо чувствовать. И от этого чувствовал себя чудовищем. И от мысли, что он чудовище, снова начинал плакать, теперь уже плотно прижимая ладони к лицу, чтобы тетка не услышала и снова не побила его.

Трудно сказать, от чего он больше страдал: от чувствительности или от бесчувствия.

На следующий же день колокол снова погнал жителей деревни на площадь, пред светлые очи их короля-Дракона.

— Вы, глупые создания! — сказал Дракон. — У вас погибло шестеро детей и старый Танарахумбра — тот, кого вы называли Точильщиком Ножниц, — и все потому, что вы понятия не имеете о самодисциплине.

Колдунья Яблочная Бесси грустно покачала головой и подтвердила:

— Это правда.

— Вы испытываете мое терпение, — продолжал Дракон. — Хуже того, вы можете посадить мои аккумуляторы. Запасы мои скудеют, и я лишь частично могу восполнять их каждый день. Теперь я понял, что нельзя быть таким королем-чурбаном. Вами нужно управлять. Так что мне нужен... спикер. Кто-нибудь не большой и не тяжелый, кто поселится внутри меня и станет доносить до вас мои приказы.

Старая Черная Агнес протиснулась вперед.

— Это буду я, — устало сказал она. — Я знаю свой долг.

— Нет! — ворчливо отрезал Дракон. — Вы, старики, слишком хитрые. Я сам выберу кого-нибудь из толпы. Кого-нибудь поглупее... Ребенка, например.

«Только не меня! — исступленно подумал Уилл. — Кого угодно, только не меня!»

— Вот его, — сказал Дракон.

Итак, Уилл поселился внутри Дракона. Весь тот день до глубокой ночи под чутким руководством своего господина он рисовал на кусках пергамента планы каких-то устройств, по виду весьма напоминающих неподвижные велосипеды. Они предназначались для пополнения запасов энергии Дракона. Утром Уилл отправился в кузницу на окраине городка и велел немедленно изготовить шесть таких железяк. Потом зашел к старейшине Черной Агнес — передать, что каждый день шестеро жителей деревни по очереди, или как там она сочтет нужным их распределять, должны будут крутить педали изготовленных афегатов, крутить без остановки, с восхода до заката, а потом Уилл будет втаскивать заряженные аккумуляторы внутрь Дракона.

Бегая по деревне со всеми этими поручениями — в тот первый день набралась чуть ли не дюжина распоряжений, предупреждений и пожеланий, — Уилл испытывал странное чувство нереальности происходящего. От недосыпа окружающее казалось до невозможности ярким. В развилках веток по дороге к Речной Дороге зеленел мох, Саламандры лениво совокуплялись на углях в кузнечной печи, даже хищные растения в саду его тетки по-особенному затаились, как будто поджидали какую-нибудь неосторожную лягушку, которая вдруг возьмет и выскочит... В общем, знакомый и привычный пейзаж словно преобразился. Все казалось новым и странным.

К полудню все поручения Дракона были выполнены, и Уилл отправился на поиски своих друзей. Площадь, разумеется, была пустынна и безмолвна. Но и в узеньких боковых улочках, куда он забрел вслед за своей короткой тенью, тоже оказалось пусто. Ему стало жутко. Вдруг откуда-то из-за угла он услышал высокий девчоночий голос и пошел на него.

Маленькая девочка прыгала через скакалку и напевала:

Вот она, я, —
ничья, своя.
Не знаю, как мое имя.
Вот мои ноги — я пры-ыгаю ими.

— Джоан! — позвал Уилл, при виде девочки неожиданно почувствовав себя очень легко.

Джоан остановилась. Пока девочка двигалась, ее присутствие было заметно. А перестав двигаться, она как бы и существовать перестала. Сотня тоненьких косичек клубилась вокруг ее темной головки. Ручки и ножки — как палки. Единственным, что имело хоть какие-то размеры, были ее блестящие карие глаза.

— Я уже дошла до миллиона! — сердито крикнула она.— Из-за тебя придется все сначала начинать.

— Просто, когда начнешь сначала, считай: «Миллион один...»

— Так нельзя, и ты это прекрасно знаешь! Что тебе надо?

— Куда все подевались?

— Кто рыбу ловит, кто охотится. Остальные работают в поле. А кузнецы, медник и Уфюмый делают эти неподвижные велосипеды, которые должны поставить на площади Тирана. А горшечница и ее подмастерья копают глину на берегу реки. А целительницы — в Дымной Хижине на краю леса — с Паком Ягодником.

— Туда и пойду. Спасибо тебе, малявка.

Попрыгунья Джоан не ответила. Она уже снова скакала через веревочку, приговаривая: «Сто тысяч один, сто тысяч два...»

Дымная Хижина была некрашеной лачугой. Она таилась так глубоко в зарослях тростника, что казалось, пойдут дожди — и пиши пропало, ее совсем засосет болото. Осы лениво летали туда-сюда, их гнездо лепилось под самой крышей хижины. Уилл толкнул дверь, она фомко заскрипела.

Женщины дружно обернулись. Бледное тело Пака Ягодника белой кляксой лежало на полу. Женщины смотрели на Уилла зелеными, немигающими, как у лесных зверей, глазами. Они безмолвно вопрошали, зачем он явился.

— Я... я только хотел посмотреть, что вы... делаете, — выдавил Уилл.

— Мы вводим его в кататоническое состояние, — ответила одна из них. — Тихо. Смотри и учись.

Сначала целительницы дымили над Паком сигарами. Они набирали в рот дым, а потом, наклонившись над Паком, выпускали его на обнаженное искалеченное тело мальчика. Постепенно хижина наполнилась голубоватым туманом, целительницы напоминали привидения, а сам Пак — расплывчатое пятно на фязном полу. Сначала он всхлипывал и что-то бормотал от боли, но постепенно вскрики делались все тише, и он наконец умолк. Тело его дернулось, потом как-то странно напряглось, и он перестал дышать.

Целительницы натерли Паку фудь охрой, натолкали ему в рот, ноздри и задний проход смесь алоэ и белой глины. Потом они завернули тело в длинный кусок белой льняной ткани и закопали его в черную фязь на берегу Колдуньина Пруда.

Бросив последнюю лопату земли, женщины, как по команде, повернулись и молча пошли к дому по пяти разным тропинкам. Уилл почувствовал, что у него урчит в животе, и вспомнил, что сегодня еще ничего не ел. Он знал неподалеку одну вишню, чьи плоды уже дозревали, и еще в том месте можно было разжиться пирогом с голубятиной — его, похоже, не очень-то хорошо караулили.

И он поспешил в поселок.

Он вернулся на площадь лишь перед самым заходом солнца и ожидал, что Дракон будет в ярости из-за его долгого отсутствия. Но, опустившись в кресло пилота и ощутив, как иголки вонзаются в запястья, Уилл услышал нежный шепот, почти мяуканье Дракона:

— Как ты боишься! Весь дрожишь. Не бойся, малыш. Я буду защищать тебя, заботиться о тебе. А ты за это будешь моими глазами и ушами, согласен? Конечно согласен. Ну-ка, давай посмотрим, чему ты сегодня научился.

— Я...

— Тс-с-с...— выдохнул Дракон. — Ни слова. Мне не нужен твой пересказ. У меня прямой доступ к твоей памяти. Постарайся расслабиться. В первый раз тебе будет больно, но потом привыкнешь и станет легче. Со временем, возможно, это даже начнет доставлять тебе удовольствие.

Что-то холодное, влажное и скользкое проникло в сознание Уилла. Во рту появился мерзкий металлический привкус, ноздри наполнились отвратительным смрадом. Он инстинктивно попробовал вырваться.

— Не сопротивляйся. Все пройдет легче, если ты сам откроешься мне.

Уилл чувствовал, как что-то черное и маслянистое наполняет все его существо. Собственное тело теперь казалось ему очень далеким, как что-то, что больше ему не принадлежало. Он мог наблюдать со стороны, как это что-то кашляет, как его тошнит.

— Ты должен принять все.

Это было больно. Больнее, чем самая ужасная головная боль, какую Уиллу когда-либо приходилось испытывать. Ему казалось, что он слышит, как трещит его череп, но неведомая сила все ломилась и ломилась к нему в сознание, эта пульсирующая масса проникала в его мысли, чувства, память. Она их поглощала, пожирала. И вот наконец, когда он уже не сомневался, что голова вот-вот лопнет, все закончилось. Дело было сделано.

Теперь Дракон был у него внутри.

С трудом закрыв глаза, Уилл увидел в ослепительной, болезненной темноте короля-Дракона таким, каким он жил в мире призраков: гибким, пронизанным световыми нитями, мощно гудящим. Здесь, в царстве идеальных форм, Дракон был не сломанной, искалеченной вещью, а победителем, обладающим красотой зверя и совершенством мощной машины.

— Ну, разве я не красив? — похвалился Дракон. — Разве не счастье иметь меня внутри?

Уилл издал болезненный смешок отвращения. И все же — да простят его Семеро за такие мысли! — Дракон сказал чистую правду.

Каждое утро Уилл вытаскивал аккумуляторы, которые весили не меньше его самого, на площадь Тирана, чтобы жители деревни их подзаряжали: сначала только один, а потом — когда на площади установили еще шесть «велосипедов» — и остальные. Одна из женщин обычно приносила завтрак для Уилла. Как доверенное лицо Дракона, он имел право зайти в любую хижину и съесть все, что там найдет, но все-таки Дракон считал более достойным, чтобы еду доставляли на площадь. Все остальное время Уилл бродил по деревне, а потом и по полям и лесам, окружавшим деревню, и наблюдал. Сначала он не понимал, зачем это делает. Но постепенно, сопоставляя получаемые распоряжения со своими наблюдениями предшествующего дня, он сообразил, что выясняет, выгодно ли расположена деревня, какова ее обороноспособность и как можно ее повысить.

Деревня, очень скоро понял Уилл, не могла защитить себя от какого бы то ни было военного нападения. Но кое-что можно было исправить. Посадили колючую живую изгородь и ядовитый дуб. Стерли с лица земли все тропки. Пруд с чистой водой осушили, потому что им могли воспользоваться вражеские войска. Когда грузовик, который раз в неделю привозил почту и коробки с продуктами в магазин, показался на Речной Дороге, Уилл вертелся поблизости, чтобы убедиться, что ничего такого необычного не привлекло внимания водителя. А когда пчеловод объявил, что меду столько, что можно выменять излишки на серебро, спустившись вниз по реке, Уилл передал ему приказ Дракона уничтожить половину излишков, чтобы не подумали, что жители деревни благоденствуют.

А в сумерках, когда солнце, готовое исчезнуть с неба, ползло к закату, Уилл ощущал привычное покалывание в запястьях и тревожащее, почти непреодолимое желание вернуться в кабину Дракона, чтобы там болезненно слиться с ним и передать ему все, что видел в этот день.

Вечер на вечер не приходился. Иногда после вторжения Дракона Уилл чувствовал себя настолько разбитым, что не мог больше ничего делать. Иногда же он проводил целые часы, начищая и надраивая Дракона изнутри. А чаще всего просто сидел в кресле пилота под еле слышный гул двигателя. В каком-то смысле такие вечера были самыми худшими.

— У тебя нет рака, — бормотал Дракон. Снаружи было темно или Уиллу так казалось. Люк держали плотно задраенным, а окон не было. Единственным источником света служила панель приборов. — И кровотечения из прямой кишки тоже нет, и поэтому ты не теряешь силы... Верно, мальчик?

— Верно, ужасный господин.

— Кажется, я сделал лучший выбор, чем ожидал. В тебе течет кровь смертных, это ясно, как лунный свет. Твоя мать была не лучше, чем ей положено было быть.

— Что, господин? — не понял Уилл.

— Я говорю, что твоя мать была шлюха! Ты что, слабоумный? Твоя мать была шлюха, твой отец — рогоносец, ты — ублюдок, трава — зеленая, горы — каменистые, а вода мокрая.

— Моя мать была хорошая женщина! -- Обычно Уилл не противоречил, но на этот раз слова сами вырвались у него.

— Хорошие женщины и спят со всеми мужчинами помимо своих мужей, и поводов у них к этому больше, чем существует мужчин. Тебе никто никогда не говорил об этом? — Он расслышал в голосе Дракона нотку удовлетворения. — Они делают это от скуки, от безрассудства, по принуждению. Ей могло захотеться денег, или приключений, или просто отомстить твоему отцу. Добродетель женщин зависит от того, как карта ляжет. У нее могло возникнуть желание вываляться в грязи. Она, в конце концов, могла даже влюбиться. Случаются и более невероятные вещи.

— Я не стану этого слушать!

— У тебя нет выбора, — самодовольно сообщил Дракон. — Дверь закрыта, и выйти ты не можешь. Кроме того, я больше и сильнее тебя. Таков Lex Mundi[2], от которого нет спасения.

— Ты лжешь! Ты лжешь, лжешь!

— Хочешь — верь, хочешь — не верь. Но как бы там ни было, тебе повезло, что в тебе течет кровь смертного. Если бы ты жил не в этой дыре, а в каком-нибудь более цивилизованном месте, тебя бы точно взяли в летчики. Жил бы как принц, из тебя сделали бы настоящего воина. В твоей власти было бы убить тысячи и тысячи людей... — Голос Дракона задумчиво завис. — Чем бы мне отметить это свое открытие? А не?.. Oгo! Да. Я, пожалуй, произведу тебя в лейтенанты.

— И чем это лучше того, что есть сейчас?

— Не презирай титулов и званий. По крайней мере, это произведет впечатление на твоих друзей.

Друзей у него не было, и Дракон прекрасно знал это. Больше не было. Люди по возможности избегали его, а если не могли избежать, то лица у них в его присутствии становились напряженными и настороженными. Дети насмехались над ним, дразнились и разбегались врассыпную. Иногда в него кидались камнями или черепками горшков. Однажды бросили даже коровью лепешку — сухую снаружи, но вязкую и липкую внутри. Впрочем, они нечасто себе это позволяли, потому что обычно он ловил их и лупил за это. И всякий раз оказывалось, что для малышей это неожиданность, они не могли понять, за что их наказывают.

Мир детей был гораздо проще, чем тот, в котором обитал он сам.

Когда Маленькая Рыжая Марготги бросила в него коровью лепешку, он схватил девочку за ухо и потащил к ее матери.

— Посмотри, что твоя доченька со мной сделала! — гневно крикнул он, брезгливо держа двумя пальцами свою испачканную куртку.

Большая Рыжая Марготги оторвалась от стола, на котором консервировала жаб. Она тупо смотрела на него и на свою дочь, но Уилл заметил веселый огонек в ее глазах. Видно было, что еле удерживается от смеха. Потом она холодно сказала:

— Давай выстираю.

И при этом во взгляде ее было столько презрения, что Уиллу захотелось стащить с себя заодно и штаны и швырнуть их тоже ей в лицо, чтобы посильнее оскорбить ее. Пусть и штаны выстирает в наказание! Но вместе с этой мыслью пришла и другая: об упругом розовом теле Большой Рыжей Марготги, о ее круглых грудях и широких бедрах. Он почувствовал, что в штанах у него набухло, они оттопырились.

Большая Рыжая Марготги тоже заметила это и бросила на него насмешливо-презрительный взгляд. Уилл покраснел от унижения. Хуже того, пока мать стирала куртку Уилла, Маленькая Рыжая Марготги вертелась вокруг него, опасаясь, правда, подходить близко, и то и дело задирала юбчонку, сверкая голой попкой, издеваясь над его несчастьем.

Уже направляясь к двери с перекинутой через руку влажной курткой, он остановился и сказал:

— Сошьешь мне сорочку из белого дамасского шелка с гербом на груди: по серебряному полю красный дракон, вставший на дыбы над соболем. Завтра на рассвете принесешь.

Большая Рыжая Марготги в ярости воскликнула:

— Наглец! Ты не имеешь права требовать от меня такого!

— Я лейтенант Дракона и могу требовать чего угодно.

Он ушел, зная, что этой рыжей сучке теперь придется провести всю ночь за шитьем. А он порадуется каждому часу ее унижения.

Прошло три недели с того дня, как закопали Пака, и целительницы решили, что настало наконец время откопать его. Они промолчали, когда Уилл заявил, что хотел бы присутствовать при этом — никто из взрослых вообще с ним не разговаривал, если только мог избежать этого, — но, плетясь следом за женщинами к пруду, он прекрасно понимал, что им это не нравится.

Откопанное тело Пака выглядело как огромный черный корень, скрюченный и бесформенный. Все время что-то напевая, женщины развернули льняную ткань и вымыли тело коровьей мочой. Потом они выковыряли из всех отверстий животворную глину. Потом положили ему под язык фалангу летучей мыши. Потом разбили яйцо о его нос, и белок выпила одна целительница, а желток — другая.

Наконец они ввели ему пять кубиков сульфата декстоамфетамина.

Глаза Пака распахнулись. Кожа его от долгого лежания в земле стала черной, как ил, а волосы, наоборот, побелели. Но глаза были живые и зеленые, как молодая листва. Во всем, за исключением одного, его тело осталось таким же, каким было раньше. Но это самое «одно» заставило женщин жалостливо вздохнуть о нем.

У него не было одной ноги, от колена.

— Земля взяла ее себе, — грустно сказала одна из женщин.

— От ноги слишком мало оставалось, чтобы ее можно было спасти, — добавила другая.

— Жаль, — вздохнула третья.

И все они вышли из хижины, оставив Уилла и Пака наедине.

Пак долго ничего не говорил, только смотрел на обрубок своей ноги. Он сидел и осторожно ощупывал его, словно убеждаясь, что ноги действительно нет, что она каким-то волшебным образом не сделалась невидимой. Потом он уставился на чистую белую рубашку Уилла, на герб Дракона у него на груди. И наконец его немигающие глаза встретились с глазами Уилла.

— Это ты сделал!

— Нет!

Это было несправедливое обвинение. Мина не имела к Дракону никакого отношения. Точильщик Ножниц в любом случае нашел бы ее и принес в деревню. Дракона и мину объединяло только одно — Война, а в ней Уилл был не виноват. Он взял своего друга за руку.

— Тчортирион... — сказал он тихо, стараясь, чтобы их не подслушал кто-то невидимый.

Пак отдернул руку:

— Это больше не мое истинное имя! Я блуждал в темноте, и мой дух вернулся обратно из гранитных пещер с новым именем — его не знает даже Дракон!

— Дракон очень скоро узнает его, — печально ответил Уилл.

— Пусть попробует!

— Пак...

— Мое прежнее повседневное имя тоже умерло, — сказал тот, кто раньше был Паком Ягодником. С трудом выпрямившись, он накинул на худые плечи одеяло, на котором раньше лежал. — Можешь называть меня Безымянным, потому что твои губы не произнесут больше ни одного из моих имен.

Безымянный неуклюже запрыгал к двери. У порога он остановился, схватившись за косяк, а потом собрался с силами и выпрыгнул наружу, в большой мир.

— Пожалуйста! Послушай меня! — крикнул Уилл ему вслед.

Не говоря ни слова, Безымянный показал Уиллу кулак с отогнутым средним пальцем.

Уилл закипел дикой яростью.

— Задница! — заорал он вслед своему бывшему другу. — Колченогий попрыгунчик! Обезьяна на трех ногах!

Он не кричал, с тех пор как Дракон впервые проник в него. И вот теперь снова закричал.

В середине лета в город ворвался на мотоцикле человек в красной военной форме с двумя рядами начищенных медных пуговиц и с ярким зелено-желтым барабаном. Он ехал из самого Бросиланда, по пути присматривая подходящих ребят для службы в армии Авалона. Он с грохотом затормозил в облаке пыли перед «Скрипучим Сараем», поставил свой мотоцикл на подпорки и вошел внутрь, чтобы снять комнату на один день.

Выйдя через некоторое время на улицу, он надел на себя портупею, на которой висел барабан, и высыпал на него горсть золотых монет. Бум-бум-бум! Затем громом загрохотала барабанная дробь. Рап-тап-тап! Золотые монеты подскакивали и плясали, как капли дождя на раскаленной сухой земле. К тому времени около «Скрипучего Сарая» уже собралась толпа.

Военный расхохотался:

— Меня зовут сержант Бомбаст! — Бум! Дум! Бум! — Кто своих героев мне отдаст? — Он поднял руки над головой и постучал палочками друг о друга. Клик-клик-клик! Потом он заткнул их за пояс, снял барабан и положил его на землю рядом с собой. Золотые монеты засверкали на солнце, у всех жадно заблестели глаза. — Я приехал, чтобы предложить смелым парням самую лучшую карьеру, какую только может сделать мужчина. Это возможность научиться настоящему делу, стать воином... да еще и получать за это щедрую плату. Взгляните на меня! — Он хлопнул себя по гладким бокам. — Ведь не похоже, что я голодаю, а?

В толпе засмеялись. Сержант Бомбаст, смеясь вместе со всеми, затесался в толпу и теперь бродил среди жителей, обращаясь то к одному, то к другому:

— Нет, я не голодаю. По той простой причине, что в армии меня хорошо кормят. Армия кормит меня, одевает и делает для меня, что ни попрошу, только что зад мне не подтирает. И что же вы думаете, я благодарен? Благодарен? Нет! Нет, дамы и господа, я настолько неблагодарен, что требую, чтобы армия мне еще и платила за такие привилегии! Вы спросите сколько? Сколько мне платят? Прошу учесть, что обувь, одежда, кормежка, бриджи, вот эта тряпка, в которую я сморкаюсь... — он вытащил из рукава кружевной носовой платок и изящно помахал им, — бесплатные, как воздух, которым мы дышим, и грязь, которую мы втираем в волосы в канун Свечества. Так вы спрашиваете, сколько мне платят? — Казалось, он бредет в толпе наудачу, однако в конце концов он безошибочно вышел обратно к своему барабану. Его кулак обрушился на мембрану, заставив барабан закричать, а монетки — подпрыгнуть от удивления. — Мне платят сорок три медных пенни в месяц!

Толпа изумленно ахнула.

— И можно получить эту сумму честным чистым золотом. Вот оно. Или серебром, для тех, кто поклоняется Рогатой Матери. — Он потрепал какую-то старую деву за подбородок, заставив ее вспыхнуть и глупо хихикнуть. — Но это еще не все! Это еще даже не половина. Как я вижу, вы заметили эти монетки. Еще бы! Каждая из этих красавиц весит целую троянскую унцию! Все они — из хорошего красного золота, добытого трудолюбивыми гномами в шахтах Лунных Гор, охраняемых грифонами. Как же вам было их не заметить? Как же вам не поинтересоваться, что я собираюсь с ними сделать? Неужто я привез их сюда и рассыпал перед вами для того, чтобы потом снова собрать и высыпать обратно в карман? — Он оглушительно расхохотался. — Ничего подобного! От души надеюсь, что уйду из этой деревни без гроша в кармане. Я всерьез намереваюсь уйти из этой деревни без гроша! Теперь слушайте внимательно, ибо я приступаю к самому главному. Эти премиальные деньги. Да! Премиальные для рекрутов. Через минуту я закончу болтать. Думаю, что вы рады это слышать! — Он подождал, пока публика засмеется. — Да, хотите — верьте, хотите — нет, а сержант Бомбаст скоро заткнется, войдет вот в это замечательное заведение, где заказал себе комнатку и еще кое-что. Но прежде я хочу поговорить — только поговорить, слышите? — с парнями, достаточно сильными и взрослыми, чтобы стать солдатами. Что значит — достаточно взрослыми? Ну достаточно взрослыми для того, чтобы ваша подружка имела из-за вас неприятности. — Снова смех в толпе. — Но не слишком старыми. Что значит — не слишком старыми? Это значит, что, если ваша подружка решит оседлать вас, вам это должно быть в радость. Да, я разговорчивый малый, и я желаю поговорить с такими парнями. И если здесь есть такие — не слишком зеленые и не перестарки и они не прочь выслушать меня, просто выслушать, без всяких обязательств... — он сделал паузу, — тогда с меня пиво. Сколько выпьете — плачу за все.

С этими словами сержант было повернулся и направился к «Скрипучему Сараю», но вдруг остановился и озадаченно поскреб в затылке:

— Черт меня подери, я, кажется, кое-что забыл.

— Золото! — пискнул какой-то молокосос.

— Ах да, золото! Да я и собственную голову потерял бы, не будь она гвоздиком прибита. Да, я же сказал: золото — это премиальные. Стоит вам подписать контракт — и оно у вас в кармане. Сколько? А как вы думаете? Одна золотая монета? Две? — Он хищно улыбнулся. — Кто угадает? Держитесь за яйца... Десять золотых монет каждому, кто подпишет сегодня бумаги! И еще по десять каждому из его дружков, которые захотят составить ему компанию!

И под крики «ура!» он удалился в таверну.

Дракон, который предвидел его приезд, сказал:

— Мы не обязаны расплачиваться нашими людьми за его карьеру. Этот парень очень опасен для нас. Надо застигнуть его врасплох.

— А почему бы просто не отделаться вежливыми улыбками? — спросил тогда Уилл. — Выслушать его, хорошенько накормить, и пусть катится своей дорогой. Так сказать, с наименьшими затратами.

— Он наберет рекрутов, можешь не сомневаться. У таких парней язык подвешен, он золотые горы посулит.

— Значит?

— Война для Авалона складывается не лучшим образом. Из троих сегодняшних новобранцев и один-то вряд ли вернется домой.

— Мне все равно. Пусть пеняют на себя.

— Ты еще неопытен. Нас больше всего волнует то, что первый же новобранец, который принесет присягу, расскажет вышестоящим о моем присутствии здесь. Он всех нас продаст, он и думать забудет о деревне, семье и друзьях. Армия умеет «очаровывать»...

Тогда Уилл с Драконом посовещались и выработали план.

Теперь пришла пора осуществить его.

«Скрипучий Сарай» бурлил. Пиво лилось рекой, да и табака не жалели. Все трубки, что имелись в таверне, были разобраны, и сержант Бомбаст послал, чтобы принесли еще. В густом табачном дыму молодые люди смеялись, шутили и улюлюкали, когда вербовщик, приглядев какого-нибудь парня, которого считал подходящим, улыбался и подманивал его пальцем. Вот такую картину и увидел Уилл, появившись в дверях.

Он отпустил дверь, и она хлопнула за ним.

Все взгляды невольно обратились на него. В комнате воцарилось гробовое молчание.

Когда он зашел внутрь, все задвигали стульями и заелозили кружками по столам. А трое парней в зеленых рубашках, не сказав ни слова, вышли через главную дверь. В дыму очертания человеческих фигур перетекали с места на место. К тому моменту, как Уилл подошел к столу, за которым восседал сержант, они остались в таверне вдвоем.

— Чтоб меня оттрахали, если я когда-нибудь видал что-нибудь подобное! — удивленно вымолвил сержант Бомбаст.

— Это из-за меня, — сказал Уилл. Он был смущен и обескуражен, но, к счастью, таким он и должен был выглядеть по роли.

— Да уж вижу! Но чтоб мне жениться на козе, если я что-нибудь понимаю. Садись, мальчик. На тебе что, лежит проклятие? У тебя дурной глаз? А может, ты болен эльфской чумой?

— Нет, ничего такого. Просто... ну, я наполовину смертный.

Повисло долгое молчание.

— Ты это серьезно?

— Ага. У меня в крови железо. У меня нет истинного имени. Вот они и шарахаются. — Он чувствовал, что фальшивит, но по лицу сержанта видел, что тот ему верит. — Мне больше тут не жизнь.

Вербовщик указал на круглый черный камень, лежащий поверх листов пергамента.

— Смотреть не на что, верно?

— Да.

— А вот на его собрата, что я держу под языком, стоит посмотреть. — Он вынул изо рта маленький, похожий на таблетку камешек и протянул его Уиллу, чтобы тот полюбовался. Камешек сверкал на свету — пурпурный, как кровь, но с черной сердцевиной. Сержант отправил его обратно в рот. — Так вот, если ты положишь руку на именной камень, что лежит на столе, твое истинное имя отправится прямиком ко мне в рот, а там и в мозги. Так мы обычно заставляем новобранцев подписать контракт.

— Понятно. — Уилл спокойно положил руку на именной камень. Ничего не произошло. Уилл внимательно наблюдал за лицом вербовщика. Конечно, существуют способы скрыть свое истинное имя. Но их нелегко узнать, живя в глухой деревушке на холмах. Проверка именным камнем ничего не доказывала. Но выглядело все очень внушительно.

Сержант Бомбаст медленно перевел дух. Потом он открыл маленькую коробочку на столе и спросил:

— Видишь это золото, мальчик?

— Да.

— Здесь восемьдесят унций хорошего красного золота — это тебе не белое и не сплав с серебром! И оно прямо у тебя под носом. Но ты получишь вознаграждение в десять раз большее, чем видишь здесь. Если только... говоришь правду. Ты можешь это доказать?

— Да, господин, могу.

— Ну-ка объясни еще раз, — сказал сержант Бомбаст. — Ты живешь в доме из железа?

Они были уже на улице, шли по пустынной деревне. Вербовщик оставил свой барабан в таверне, но именной камень опустил в карман, а кошелек пристегнул к поясу.

— Я там провожу только ночь. Это все подтверждает, верно? То есть... подтверждает, что я действительно такой, как я сказал.

С этими словами Уилл вывел сержанта на площадь Тирана. День выдался ясный и солнечный, на площади пахло горячей пылью и корицей, и еще примешивался едва заметный горький запах гидравлической жидкости и холодного железа. Был полдень.

Когда сержант увидел Дракона, у него вытянулось лицо.

— О, ч-черт! — только и вымолвил он.

Эти слова как будто послужили сигналом. Уилл крепко обхватил военного руками, люк распахнулся, и оттуда хлынули жители деревни, сидевшие в засаде. Они размахивали граблями, метлами и мотыгами. Старая птичница огрела сержанта по затылку прялкой. Он как-то сразу обмяк. Уиллу пришлось отпустить его, и сержант осел на землю.

Женщины тут же накинулись на упавшего. Они его кололи, били, пинали, осыпали проклятиями. Ярость их не знала границ, ведь это были матери тех, кого пытался завербовать сержант. Так что этот приказ Дракона они выполняли с гораздо большим рвением, чем те, которые он отдавал прежде. Им нужно было точно знать, что проклятый вербовщик уже никогда не поднимется с земли, чтобы отнять у них сыновей.

Сделав свое дело, женщины молча удалились.

— Его мотоцикл утопи в речке, — велел Дракон. — Барабан — разломай, а потом сожги. Это все — улики против нас.

Тело закопай на свалке. Не должно остаться никаких следов того, что он вообще когда-нибудь здесь был. Ты нашел его кошелек?

— Нет, он был с ним. Должно быть, какая-нибудь из женщин его украла.

Дракон усмехнулся:

— Уж эти мне крестьяне! Ничего, все сработало. Монеты будут погребены под фундаментом какого-нибудь дома, и так оно и останется навсегда. Военных, которые явятся сюда в поисках пропавшего, ожидают лишь уклончивые ответы и умело выстроенная цепочка ложных показаний. Крестьяне сделают все как надо, просто из жадности — им даже приказывать не придется.

Полная луна, коронованная созвездием Бешеного Пса, висела высоко в небе и плавилась в одной из самых жарких ночей лета, когда Дракон вдруг объявил:

— Сопротивление.

— Что?

Уилл стоял у открытой двери и тупо смотрел, как с его склоненной головы падают капли пота. Ему так хотелось, чтобы подул ветер. В это время года все, кому удалось построить хорошие дома, спали нагишом на крышах, а кому не удалось — зарывались в ил у реки, и не было такого хитрого ветра, который смог бы преодолеть лабиринт улиц и пробиться к площади.

— Восстают против моих правил. Несогласные. Сумасшедшие самоубийцы.

Упала очередная капля. Уилл тряхнул головой, чтобы сдвинуть свою лунную тень, и увидел, как грязь расходится большими черными кругами.

— Кто?

— Зеленорубашечники.

— Они же сопляки, — проворчал Уилл.

— Не надо недооценивать молодых. Из молодых получаются отличные солдаты и еще лучшие мученики. Ими легко управлять, они быстро учатся, бездумно исполняют приказы. Они убивают без сожаления и сами с готовностью идут на смерть, потому что еще не понимают до конца, что смерть — это навсегда.

— Слишком много чести им. Их хватает только на то, чтобы показывать мне нос, бросать злобные взгляды и плевать на мою тень. Это и все остальные делают.

— Пока что они крепят свои ряды и накапливают решимость. Но их главарь, этот Безымянный, — умный и способный.

Меня беспокоит, что он теперь ухитряется не попадаться тебе на глаза, а значит, и мне. Ты не раз был в местах, где он накануне ночевал, или чуял его запах. Но когда ты видел его живьем в последний раз?

— Я не бывал в местах его ночлега и не чуял его запаха.

— Видел и чуял, но не отдавал себе в этом отчета. А Безымянный искусно ускользает от твоего взгляда. Он сделался бестелесным духом.

— Чем бестелеснее, тем лучше. Я не расстроюсь, если больше никогда не увижу его.

— Увидишь. И когда увидишь, вспомни, что я тебя предупреждал.

Предсказание Дракона сбылось раньше, чем через неделю. Уилл ходил по поручениям Дракона и наслаждался, как это с ним часто теперь случалось, грязью и запустением в деревне. Большинство хижин были просто из прутьев, обмазанных глиной, — палки и засохшая грязь. Те, которые все-таки были построены из настоящих досок, так и стояли некрашеными, чтобы хозяевам снизили налоги, когда, как обычно, раз в год, в деревню явится правительственный налоговый инспектор. По улицам ходили свиньи, а иногда заглядывал и какой-нибудь бродяга-медведь, любитель порыться в мусоре, потрепанный, будто молью побитый. Здесь не было ничего чистого и нового, а старое никогда не чинили.

Обо всем этом он и думал, когда кто-то вдруг накинул ему на голову мешок, кто-то другой ударил в живот, а третий сделал подсечку.

Все это напоминало какой-то фокус. Секунду назад он шел по шумной улице, дети возились в пыли, ремесленники спешили в свои мастерские, женщины высовывались из окон посплетничать или сидели на крыльце и лущили горох, — и вот восемь рук волокут его куда-то в полной темноте.

Он пытался вырваться, но не смог. На его крики, приглушенные мешковиной, не обращали внимания. Может, кто-нибудь и слышал его — за секунду до нападения на улице было довольно много народу, — но на помощь к нему не пришел никто.

Ему показалось, что прошло очень много времени, прежде чем его швырнули на землю. Он стал яростно освобождаться от мешка. Уилл лежал на каменистом дне старой шахты, к югу от деревни. По одной из осыпающихся стен полз цветущий виноград. Пели птицы. Поднявшись на ноги и окончательно стряхнув с себя мешок, он оказался лицом к лицу со своими похитителями.

Их было двенадцать, и одеты они были в зеленые рубашки.

Конечно, Уилл прекрасно знал их, как знал всех в деревне. Более того, в прежние времена все они были его друзьями. Если бы не его служба у Дракона, он, без сомнения, тоже примкнул бы к ним. Но теперь он был зол на них и прекрасно знал, что с ними сделает Дракон, попробуй они причинить вред его лейтенанту. Он будет впускать их внутрь себя, по одному, чтобы разрушить их сознание и поселить в их телах рак. Он расскажет первому из них во всех кошмарных подробностях, как тот умрет, и сделает все, чтобы одиннадцать остальных присутствовали при его смерти. Смерть будет следовать за смертью, оставшиеся будут наблюдать и предчувствовать, что произойдет с ними чуть позже. И последним умрет их главный — Безымянный.

Уилл прекрасно понимал ход мысли Дракона.

— Оставьте меня, — сказал он. — Ваша затея не приведет ни к чему хорошему и вашему делу не поможет.

Двое зеленорубашечников схватили его под руки и швырнули наземь перед Безымянным. Бывший друг Уилла опирался на деревянный костыль. Лицо его было искажено ненавистью, он смотрел на Уилла не мигая.

— Как мило с твоей стороны, что ты так заботишься о нашем деле, — сказал Безымянный. — Но вряд ли ты понимаешь, в чем заключается наше дело. А наше дело всего лишь вот в чем...

Он поднял руку и тут же быстро опустил ее, ударив Уилла по лицу. Что-то острое больно полоснуло по лбу и щеке.

— Льяндрисос, приказываю тебе умереть! — воскликнул Безымянный.

Зеленорубашечники, державшие Уилла за руки, отпустили его. Он отступил на шаг. Струйка чего-то теплого бежала по его лицу. Он дотронулся до лица рукой. Кровь.

Безымянный смотрел на него в упор. В руке он сжимал эльфийский камень, один из тех маленьких каменных наконечников, которые можно найти в поле после хорошего дождя. Уилл не знал, остались ли они от древних цивилизаций, или это обыкновенные камешки вдруг так переродились. Не знал он до сегодняшнего дня и о том, что если оцарапать таким наконечником человека и одновременно произнести его настоящее имя, то этот человек умрет. Но сильный запах озона, сопровождающий это смертельное волшебство, висел в воздухе, мелкие волоски на спине Уилла встали дыбом, в носу у него защекотало от жуткого сознания того, что едва не случилось непоправимое.

Потрясение на лице у Безымянного сменилось яростью. Он бросил наконечник на землю.

— Ты никогда не был моим другом! — гневно воскликнул он. — В ту ночь, когда мы смешали нашу кровь и обменялись истинными именами, ты солгал! Ты уже тогда был таким же подлым, как сейчас!

Это была правда. Уилл помнил то далекое время, когда они с Паком догребли на своих лодках до одного отдаленного острова на реке, наловили там рыбы, поджарили ее на углях, поймали черепаху и сварили из нее суп в ее собственном панцире. Это Паку пришло в голову поклясться в вечной дружбе, и Уилл, который мечтал иметь настоящего друга и знал, что Пак не поверит, что у него нет истинного имени, придумал его себе. Он был очень осторожен и предоставил своему другу первым назвать свое имя, так что потом он уже знал, что надо вздрогнуть и закатить глаза, когда называешь свое. Но ему было стыдно за свой обман, и он испытывал чувство вины всякий раз, как вспоминал об этом.

Даже сейчас.

Стоя на одной ноге, Безымянный выбросил свой костыль вперед и перехватил его за другой конец. Потом размахнулся и ударил Уилла по лицу.

Уилл упал.

Тут же набросились зеленорубашечники, стали бить и пинать его.

Уиллу на какой-то миг пришло в голову, что, если бы он сам пришел с ними, их было бы тринадцать — тринадцать человек, занятых одним делом. «Настоящий шабаш, — подумал он, — и я в роли наудачу выбранной жертвы, и жертвоприношение совершается при помощи пинков и тычков».

Потом не осталось ничего, кроме страдания и ярости, что росла в нем и выросла до таких размеров, что хоть она и не могла ослабить боль, но зато утопила в себе страх, который он испытал на секунду, когда понял, что сейчас умрет. Теперь он чувствовал только боль и удивление, вернее, огромное, поглощающее весь мир потрясение от того, что с ним может произойти нечто столь глубокое и значительное, как сама смерть. И еще примешивалось легкое недоумение: как это у Безымянного и его головорезов хватило сил довести придуманное для него наказание до самых ворот смерти и почти сделать решающий шаг за ворота. Ведь, в конце концов, они всего лишь мальчишки. Где они научились этому?

— По-моему, он мертв, — сказал голос.

Уилл подумал, что это, должно быть, Безымянный, но не был вполне уверен. В ушах у него звенело, а голос доносился очень-очень издалека.

И обутая в тяжелый ботинок нога напоследок ударила его по уже сломанным ребрам. Он судорожно втянул в себя воздух и еще больше сжался. Как несправедливо, что к той, и так уже невыносимой боли, что была, добавилась еще и эта!

— Вот, передай это своему Дракону, — произнес далекий голос, — если выживешь.

А потом — тишина. Наконец Уиллу удалось заставить себя открыть один глаз — другой заплыл — и убедиться, что он один. Выдался великолепный день, солнечный, но не жаркий. Над головой щебетали птицы. Нежный ветерок ерошил волосы.

Уилл поднялся и потащился обратно к Дракону, оставляя за собой кровавые следы и плача от ярости.

Поскольку Дракон не мог позволить войти ни одной из целительниц, Уилла врачевала одна девчушка, которой было велено высосать хвори из его тела, чтобы они перешли к ней. Он пытался остановить девушку, как только у него появились на это хоть какие-то силы, но Дракон пресек все попытки. Уиллу стало очень стыдно и тошно, когда он увидел, как девушка ковыляет прочь.

— Скажи мне, кто это сделал, — прошептал Дракон, — и мы отомстим.

— Нет.

Послышалось длительное шипение, как будто где-то глубоко в груди Дракона открылся клапан.

— Ты шутить со мной вздумал?

Уилл повернулся лицом к стене:

— Это мое дело, а не твое.

— Все, что касается тебя, — мое дело.

Слышалось постоянное тихое урчание, бормотание, гул мотора, который сходил на нет, как только человек переставал обращать на него внимание и прислушиваться. Отчасти это была вентиляционная система, потому что воздух внутри никогда не пребывал в покое, хоть иногда и казался каким-то пресным. Остальное — это голос самого Дракона, которым тот давал понять, что жив. Уилл прислушался к этим механическим звукам, гаснущим в глубине туловища тирана, и у него возникло видение — утроба Дракона без конца и края. Казалось, вся ночь уместилась в этом темном металлическом каркасе, она простиралась не вширь, а вглубь, нарушая все законы природы, звезды мерцали где-то на уровне дальних конденсаторов и бака с горючим, где-то там была и растущая луна, может быть застрявшая в редукторе.

— Я не буду говорить об этом, — уперся Уилл. — Все равно я ничего тебе не скажу.

— Скажешь.

— Нет!

Дракон замолчал. Кожаная обивка кресла слабо поблескивала в приглушенном свете. Уилл почувствовал боль в запястьях.

Исход был предрешен. Как бы Уилл ни старался, он не мог противиться зову кожаного кресла с подлокотниками, ожидавшими его запястий, чтобы вонзить в них свои иглы. Дракон проник в него, узнал все, что ему было нужно, и на этот раз выходить не стал.

Уилл шел по улицам деревни, оставляя за собой огненные следы. Его переполняла злоба сидящего в нем Дракона.

— Выходите! — ревел он. — Давайте сюда ваших зеленорубашечников, всех, или я сам за ними приду! Я обойду все улицы, все дома! — Он схватился за дверь одного из домов, дернул и сорвал ее с петель. Загоревшись, она упала на землю. — Здесь прячется Спилликин! Не дожидайтесь того, чтобы я сам пришел за ним!

Чьи-то руки, состоящие из одной тени, швырнули Спилликина лицом вниз под ноги Уиллу.

Спилликин был тощий как жердь, безобидный парень, который любил побродить по болотам. Он взвыл, когда огненная рука Уилла схватила его за предплечье и рывком поставила на ноги.

— Следуй за мной, — холодно приказал Уилл-Дракон.

Удвоенный гнев был так велик, что против него никто не мог устоять. Уилл раскалился, как бронзовый идол, за ним тянулся шлейф жара, сжигая на своем пути растения, опаляя фасады домов, охватывая пламенем волосы тех, кто не успевал убежать.

— Я — ярость! — кричал он. — Я — кровная месть! Я — правосудие! Утолите мой голод — или вас ждут мучения!

Зеленорубашечников, разумеется, выдали. И конечно, среди них не оказалось Безымянного.

Их поставили перед Драконом на площади Тирана. Они стояли перед ним в грязи, опустив головы. Только двое из них оказались так неосторожны, что дали застать себя именно в зеленых рубашках. Остальных притащили полуголыми или в домашней одежде. Все они были в ужасе, один даже описался. Их семьи и соседи последовали за ними на площадь и теперь оглашали ее жалобными воплями. Уилл одним взглядом заставил их замолчать.

— Ваш повелитель знает ваши истинные имена, — сурово сказал он зеленорубашечникам, — и может убить вас одним словом.

— Это правда, — сказала Яблочная Бесси. У нее было бесстрастное, каменное лицо. А между тем Уилл знал, что один из зеленорубашечников — ее брат.

— Хуже того, он может заставить вас впасть в такое сумасшествие, что вам покажется, будто вы в аду, и терпеть вам вечно адские мучения.

— Это правда, — сказала колдунья.

— И все же он не обрушил на вас весь свой гнев. Вы не представляете для него никакой опасности. Он презирает вас, как существ незначительных.

— Это правда.

— Только одному из вас он хочет отомстить. Вашему главарю — тому, кто называет себя Безымянным. Так вот, ваш милостивый повелитель предлагает вам следующее: а ну, встаньте ровно! — Они повиновались, и он указал им на горящую головню.— Если ко мне доставят Безымянного, пока горит этот огонь, вы свободны. Если нет, вы испытаете все мучения, какие только сможет изобрести для вас изощренный ум Дракона.

— Это правда.

Кто-то, не из зеленорубашечников, кто-то другой, тихо и часто всхлипывал. Уилл не обращал на это внимания. Сейчас в нем было больше Дракона, чем его самого. Странное чувство — быть под контролем. Ему понравилось. Как будто ты — маленькая лодочка, которую несет бурное течение. Река эмоций подчиняется собственной логике, она-то знает, куда течет.

— Ну! Живо! — крикнул он.

Зеленорубашечники вспорхнули, как стая голубей.

Не более чем через полчаса вырывающегося Безымянного приволокли на площадь. Бывшие соратники скрутили ему руки за спиной, а рот завязали красной банданой. Он был избит — не так сильно, как Уилл в свое время, — но тщательно, со знанием дела.

Уилл прохаживался перед ним туда-сюда. Зеленые, цвета листвы, глаза на черном, вымазанном в глине лице горели чистой, святой ненавистью. Этого мальчика не укротить, не сломать. Это была противоположно заряженная сила, анти-Уилл, дух мщения во плоти, перед которым стояла единственная вожделенная цель.

За Безымянным в шеренгу выстроились старики и неподвижно ждали. Угрюмый двигал челюстями, как древняя черепаха. Казалось, он додумывает какую-то особенно глубокую мысль. Но он не проронил ни слова. Молчали и старая Черная Агнес, и дряхлая Колдунья-Охотница, чьего повседневного имени не знало ни одно живое существо, и Ночная Бабочка, и Лопата, и Энни Перепрыгни Лягушку, и Папаша Костяные Пальцы, и все остальные. Из нестройной толпы слышался лишь невнятный шепот и бормотанье, но ничего, что можно было бы разобрать, расслышать, за что можно было бы наказать. Надо всем этим бормотаньем иногда раздавалось жужжание крыльев и смолкало, как цикада тихим летним днем. Но никто не взлетал.

Уилл все ходил туда-сюда, как леопард в клетке, пока Дракон внутри него раздумывал над самым подходящим наказанием. Порка только укрепила бы Безымянного в его ненависти и решимости. Отрезать ему ногу — тоже не выход, он уже потерял одну и все же остался опасным и отчаянным врагом. Заточить в тюрьму? Но в деревне не было достаточно ужасной тюрьмы для Безымянного, разве что сам Дракон, но он вовсе не хотел пускать к себе внутрь такого дьявола.

Единственным выходом была смерть.

Но какая смерть? Удушение — слишком быстро. Костер — неплохо, но площадь Тирана окружали хижины с соломенными крышами. Утопить его можно было только в реке, а, значит, этого не смог бы увидеть сам Дракон, а он желал, чтобы наказание осталось в памяти его подданных неразрывно связанным с ним. Конечно, он мог приказать прикатить на площадь бочку и наполнить ее водой, но тогда в страданиях жертвы было бы что-то комическое. К тому же, как и в случае с удушением, все произошло бы слишком быстро.

Дракон думал долго. Наконец он остановил Уилла перед скрюченным Безымянным. Он заставил Уилла поднять голову и сделал так, чтобы драконий огонь блеснул в его глазах.

— Распните его.

К ужасу Уилла, жители повиновались.

Это заняло несколько часов. Незадолго до рассвета мальчик, который когда-то был Паком Ягодником, другом Уилла, потом умер, потом вновь воскрес, чтобы покарать Уилла, — испустил дух. Он шепотом передал свое истинное имя почтенной родственнице — Матушке Ночи, после чего тело его обмякло, и утомленные жители деревни наконец смогли разойтись по домам спать.

Позже, покинув наконец тело Уилла, Дракон сказал:

— Ты хорошо проявил себя.

Уилл лежал без движения в кресле пилота и ничего не ответил.

— Я награжу тебя.

— Нет, господин, — ответил Уилл, — ты уже и так слишком много сделал.

— Гм-м. А знаешь ли ты, каковы первые признаки того, что раб окончательно примирился со своим рабским положением?

— Нет, господин.

— Хамство. По этой самой причине я не стану тебя наказывать, а, наоборот, как уже сказал, награжу. Ты очень вырос у меня на службе. Ты созрел. И теперь тебе уже недостаточно собственной руки. И ты получишь это. Иди к любой женщине и скажи ей, что она должна делать. Я разрешаю.

— Это дар, в котором я не нуждаюсь.

— Рассказывай! У Большой Рыжей Марготти три отверстия. И она ни в одном из них не откажет тебе. Входи во все по очереди, в любом порядке. Делай что хочешь с ее сиськами. И прикажи ей, чтоб была веселая, когда видит тебя. Вели ей вилять хвостиком и скулить, как собачка. Пока у нее есть дочь, у нее нет выбора. В общем, у тебя полная свобода в отношении моих подданных обоих полов и всех возрастов.

— Они тебя ненавидят, — сказал Уилл.

— И тебя тоже, моя радость, и тебя, моя прелесть!

— Но тебя — за дело.

Последовало долгое молчание. А потом Дракон сказал:

— Я знаю твои мысли лучше, чем ты сам. Я знаю, что ты хотел бы сделать с Рыжей Марготги, как ты хотел бы с ней обойтись. Говорю тебе, в тебе больше жестокости, чем чего бы то ни было. Это зов плоти.

— Ты лжешь!

— Разве? А ну-ка скажи, ты, бедная жертва: когда ты приказывал распять Безымянного, приказ исходил от меня, это было мое желание и мой голос. Но способ... разве не ты выбрал наказание?

До этого момента Уилл апатично лежал в кресле, глядя в металлический потолок. Теперь он сел прямо, и лицо его побелело от потрясения. Он рывком поднялся и повернулся к двери.

Дракон, увидев это, усмехнулся:

— Хочешь уйти от меня? Ты и правда думаешь, что тебе это удастся? Ну что ж, попробуй! — И Дракон открыл дверь. Холодный безжалостный утренний свет наполнил кабину. Ворвался свежий ветер и принес запах полей и лесов. Уилл с отвращением ощутил собственный кислый запах, которым пропитались все внутренности Дракона.

— Ты нуждаешься во мне больше, чем я когда-либо нуждался в тебе, — уж об этом я позаботился! Ты не можешь сбежать от меня, а если бы даже и смог, голод пригнал бы тебя обратно, а в первую очередь даже не голод, а... твои запястья. Ты желаешь меня. Без меня ты пуст. Иди! Попробуй сбежать! Посмотрим, куда это тебя приведет.

Уилл задрожал.

Он распахнул дверь и выбежал наружу.

Первый закат вдали от Дракона Уилл провел так: когда солнце село, его вырвало, а потом случился приступ поноса. Скрючившись от боли, жалкий и зловонный, он провел всю ночь в чаще Старого Леса. Иногда он выл и катался по земле. Тысячу раз ему приходила мысль вернуться обратно. И тысячу раз он говорил себе: «Еще не время. Потерпи чуть-чуть, а потом можешь сдаться. Но пока не время».

Его тянуло вернуться, тоска накатывала волнами. Стоило ей схлынуть — и он думал: если день продержаться, то на следующий будет уже легче, а на третий — еще легче. Потом болезненное желание вернуться накатывало снова, эта черная жажда, гнездящаяся в его плоти, эта ломота в костях, и тогда он уговаривал себя: нет, еще не время. Надо потерпеть еще несколько минут. А там и сдаться можно будет. Скоро. Но не сейчас. Еще немного.

К утру самое страшное было позади. Когда забрезжил рассвет, он выстирал одежду в ручье и повесил ее сохнуть. Чтобы согреться, он ходил туда-сюда и пел «Песни любви Берлина Сильвануса», те из пятисот стихов, какие смог вспомнить. Наконец, когда одежда была уже только чуть-чуть влажной, он нашел большой дуб, который давно присмотрел, и достал из дупла заранее припрятанную бельевую веревку. Взобравшись чуть ли не на самую вершину огромного дерева, он привязал себя к стволу. Там, слегка покачиваясь на слабом ветру, Уилл наконец заснул.

Через три дня Яблочная Бесси пришла поговорить с ним туда, где он прятался. Та, что говорила правду, склонилась перед ним в поклоне.

— Господин Дракон просит тебя вернуться, — сказала она официально.

Уилл не стал спрашивать почтенную колдунью, как она нашла его. Мудрые женщины знали свое дело и никогда не делились тайнами ремесла.

— Я вернусь, когда буду готов, — ответил он. — Я еще не закончил свои дела.

Он тщательно сшивал листья дуба, ольхи, ясеня и тиса иголкой, мастерски изготовленной из шипа, и нитками из травинок, которые он разделил на волокна. Это была нелегкая работа.

Колдунья нахмурилась:

— Ты всех нас подвергаешь опасности.

— Он не станет разрушать себя из-за меня одного. К тому же он ведь уверен, что я обязательно вернусь к нему.

— Это правда.

Уилл невесело усмехнулся:

— Ты не обязана и здесь заниматься своим ремеслом, досточтимая госпожа. Можешь говорить со мной так, как говорила бы с любым другим. Я больше не человек Дракона.

Взглянув на нее повнимательней, он впервые увидел, что она не так уж намного старше его. В мирное время он мог бы вырасти довольно быстро, и когда-нибудь, года через два или, быть может, через пять, мог бы предъявить на нее права, по законам... свежего дерна и ночи. Всего лишь несколько месяцев тому назад ему стало бы неуютно от этой мысли. Но теперь в своих размышлениях он зашел так далеко, что она его не покоробила.

— Уилл, — осторожно начала колдунья, — что ты задумал?

Он показал ей свою новую одежду:

— Я стал зеленорубашечником.

Пока шил, он сидел без рубашки. Уилл разорвал ту, в которой служил Дракону, и тряпки использовал на трут, когда нужно было развести огонь. А теперь вот изготовил себе новую — из листьев.

Облачившись в свое хрупкое одеяние, Уилл посмотрел Той, Что Говорит Правду, прямо в глаза:

— Ты можешь солгать.

Бесси испугалась.

— Только один раз, — сказала она и инстинктивно прикрыла обеими руками живот. — И плата за это высока, очень высока.

Он встал:

— Надо ее заплатить. Давай-ка раздобудем где-нибудь лопату. Пришло время грабить могилы.

Вечером Уилл наконец вернулся к Дракону. Площадь Тирана была оцеплена колючей проволокой. На столбе установили громкоговоритель, провода вели к металлическому туловищу Дракона, так что в отсутствие своего лейтенанта король мог разговаривать с подданными.

— Иди ты первая, — сказал Уилл Яблочной Бесси, — тогда он поверит, что я не желаю ему зла.

С обнаженной грудью, в своих одеждах и широкополой шляпе колдуньи, Бесси вошла в ворота, опутанные колючей проволокой (угрюмый сторож открыл их перед ней и тут же за ней закрыл), и оказалась на площади.

— Сын Жестокости, — склонилась она перед Драконом в глубоком поклоне.

Уилл встал за воротами, в тени, съежился, опустил голову, засунул руки поглубже в карманы. Он почти беззвучно произнес:

— Вверяю себя твоей воле, о Великий. Хочешь, я буду твоим пугалом. Хочешь — заставь меня пресмыкаться, ползать в пыли — только пусти меня обратно!

Колдунья раскинула руки и снова поклонилась:

— Это правда.

— Можешь подойти. — Голос у Дракона был изможденный, но, усиленный громкоговорителем, звучал победоносно.

Старый охранник с кислым лицом открыл для него ворота, как чуть раньше открыл их для Колдуньи. Понуро, как приблудный пес, возвращающийся в единственное место, где его подкармливают, Уилл перешел площадь. Он помедлил около громкоговорителя, коротко коснулся столба дрожащей рукой и тут же быстро сунул руку в карман:

— Ты победил. Окончательно и бесповоротно. Ты победил.

Его самого удивило, как легко получились у него эти слова, как естественно они вырвались из него. Он даже почти ощутил в себе желание подчиниться тирану, принять от него любое наказание, снова благодарно взвалить на себя его гнет. Тоненький голосок внутри победно пищал: «Как это просто! Как просто!»

Действительно, это было опасно просто. Осознав, что какая-то часть его действительно этого хочет, Уилл покраснел от унижения.

Дракон с усилием открыл один глаз:

— Итак, мальчик...

Ему показалось или голос Дракона и правда был не так силен, как три дня назад?

— Ты понял, что это такое — остро нуждаться в чем-то. Ты тоже страдаешь от собственных желаний, как я. Я... я... ослабел, это очевидно, но не так сильно, как ты. Ты думал доказать мне, что это я нуждаюсь в тебе, а доказал обратное. Хотя у меня нет ни крыльев, ни снарядов, хотя мои энергетические ресурсы почти на нуле, а если я подожгу свои двигатели, то обреку на смерть себя и деревню, все-таки я из племени могучих, и нет во мне ни жалости, ни раскаяния. Ты думал, я стану унижаться перед мальчишкой? Плясать под дудку такой жалкой дворняжки, как ты? Тьфу! Ты не нужен мне. Никогда не смей думать, что... что ты мне нужен!

— Позволь мне войти, — захныкал Уилл. — Я сделаю все, что ты скажешь.

— Ты понимаешь, что должен понести наказание за свое непослушание?

— Да, — ответил Уилл. — Накажи меня, пожалуйста. Унижай и оскорбляй меня, умоляю тебя.

— Ну, раз ты об этом сам просишь, — люк Дракона с шипением открылся, — да будет так.

Уилл неуверенно сделал шаг вперед, потом еще два. Потом побежал прямиком к люку. Прямо к нему — но перед самым люком резко свернул в сторону.

Теперь он видел перед собой безличное железо — бок Дракона. Уилл быстро достал из кармана именной камень сержанта Бомбаста. Его маленький ярко-красный близнец уже лежал у него во рту. К одному пристала могильная грязь, другой был очень странным на вкус, но Уилл не обращал на это внимания. Он дотронулся камнем до железного бока, и тут же истинное имя Дракона без всяких усилий вплыло в его сознание.

И тогда он вытащил из кармана эльфийский каменный наконечник и изо всех сил ударил им Дракона в бок, а потом провел по обшивке длинную белую царапину.

— Что ты делаешь? — в тревоге воскликнул Дракон. — Прекрати немедленно! Люк открыт и кресло ждет тебя! — В его голосе зазвучали соблазняющие нотки. — Иглы стосковались по твоим запястьям. Как и я сам стоско...

— Балтазар, сын Ваалмолоха, сына Ваалшабата, — выкрикнул Уилл, — приказываю тебе умереть!

И свершилось.

В одну секунду, без всякого шума, король-Дракон умер. Вся его мощь и злоба превратились в ничто, в груду металла, обрезки которой можно было бы продать, пустить в переплавку на нужды Войны.

Чтобы выразить свое презрение, Уилл изо всех сил ударил кулаком по корпусу Дракона. Потом он плюнул на него, с яростью и остервенением, и некоторое время смотрел, как слюна стекает по черному металлу. И наконец он расстегнул штаны и помочился на поверженного тирана.

И только тогда Уилл поверил, что тиран мертв, окончательно и бесповоротно.

Яблочная Бесси — больше не колдунья — молчаливая и потерянная стояла на площади за его спиной. Она беззвучно оплакивала свое отныне бесплодное чрево и невидящие глаза. К ней и направился Уилл. Он взял Бесси за руку и отвел в ее хижину. Он открыл перед ней дверь. Он посадил ее на кровать.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил он. — Воды? Поесть?

Она покачала головой:

— Иди. Дай мне оплакать нашу победу в одиночестве.

Он ушел, спокойно закрыв за собой дверь. Теперь ему некуда было больше идти, кроме как домой. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, где это.

— Я вернулся, — сказал Уилл.

У Слепой Энны был испуганный вид. Она медленно повернулась к нему, пустые глаза наполнились тенью, старушечий рот в отчаянии открылся. Она медленно, как лунатик, встала, сделала несколько шагов вперед, коснулась Уилла пальцами вытянутых рук, потом бросилась к нему на шею и разрыдалась.

— Слава Семерым! О, слава Семерым! Благословенные, благословенные, милосердные Семеро! — Она все рыдала и рыдала, и Уилл впервые в жизни понял, что на свой угрюмый, молчаливый лад тетка наивно и преданно любит его.

Итак, на один сезон жизнь опять стала обычной. А осенью через деревню прошли войска Всемогущего, сжигая траву на своем пути и ровняя с землей дома. Впереди них шествовал Ужас, и жителям деревни пришлось бежать, сперва в Старый Лес, а потом в лагеря для беженцев через границу.

И наконец их погрузили в вагоны для скота и вывезли в далекую Вавилонию, что в Стране Фей, где улицы вымощены золотом, а башни-зиккураты упираются в небо и где Уилла ждала судьба гораздо более необычная, чем он мог бы даже мечтать.

Но это уже другая история, для другого дня.

 НИНА КИРИКИ ХОФФМАН

Жуткий змей

Нина Кирики Хоффман родилась в Сан-Габриэле, Калифорния, а выросла в Санта-Барбаре. Первый рассказ писательницы под названием «Вечеринка» («А Night Out») был опубликован в антологии «Истории лунного света» («Tales by Moonlight») под редакцией Джессики Аманды Сальмонсон. В 1992 году вышел первый из девяти романов Хоффман «Дитя древнего города» («Child of an Ancient City»), написанный в соавторстве с Тэдом Уильямсом. За ним последовал роман «Нить, что связывает кости» («The Thread that Binds the Bones»), удостоенный премии Брэма Стокера, и роман, номинированный на премию «Небьюла» и Всемирную премию фэнтези, «Молчаливая сила камней» («The Silent Strength of Stones»). Затем вышли книги «Красное сердце воспоминаний» («А Red Heart of Memories»), «За гранью снов» («Past the Size of Dreaming»), «Движение костей» («А Stir of Bones») и роман, номинированный на премию Джеймса Типт-ри-младшего и Мифопоэтическую премию, «Пригоршня небес» («А Fistful of Sky»). После этого Хоффман обращается к научной фантастике и выпускает книгу «Катализатор. Роман о контакте с пришельцами» («Catalyst: A Novel of Alien Contact»), номинированную на премию Филипа Дика. Потом вновь возвращается к жанру фэнтези и пишет роман «Духи, которые бродят в тени» («Spirits that Walk in Shadow»), вошедший в число финалистов Мифопоэтической премии и премии «Индевор» («Endeavour»). Среди недавно изданных произведений романы «Крах света» («А Fall of Light») и «Порог» («Thresholds»). Более двухсот пятидесяти рассказов писательницы номинировались на Всемирную премию фэнтези и премию «Небьюла» и печатались в сборниках «Наследие огня» («Legacy of Fire»), «Привлечение неприятностей и прочие странные склонности» («Courting Disasters and Other Strange Affinities»), «Общие нити» («Common Threads») и «Путешественники во времени, призраки и другие пришельцы» («Time Travelers, Ghosts, and Other Visitors»).

Помимо творчества, Хоффман сотрудничает с журналом «F&SF», преподает писательское мастерство в колледже и работает с молодыми авторами. Хоффман живет в Юджине, штат Орегон.

После смерти матушки отец женился еще раз, и такой скверной женщины свет еще не видывал.

Сначала мы с сестрицей Мазери об этом даже не подозревали. Пока мачеха не забеременела, она была по-своему добра к нам. Только наша родная матушка никогда не занималась с нами тем, чему учила нас мачеха. Мы ездили с ней в лес на охоту, учились стрелять из лука и метать ножи. Мне тогда было восемь, а сестре — десять лет.

— Вам это пригодится, — говорила мачеха. — Хоть у вас королевское происхождение, ты, Мазери, не можешь рассчитывать на удачную партию в замужестве, и тебе, Перри, вряд ли удастся выгодно жениться.

Пока она не заколдовала нас, я думал, что мачеха учит нас, потому что в жизни нам эти навыки пригодятся. А потом у меня было время поразмыслить, и я понял, что просто она делилась с нами своим собственным печальным опытом. Мачеха родилась в другой стране, и в ее жилах текла королевская кровь. Отец наш тоже был голубых кровей, как и наша матушка, кузина короля. Но вскоре после женитьбы на мачехе отец поссорился с королевой, поэтому всех нас сослали в Твердыню Потерянной надежды — продуваемый всеми ветрами северный замок — и приказали присматривать за дикими морями и истреблять разбойников. Кому взбредет в голову грабить нас здесь, когда мы едва могли прокормиться на этой земле? Зимы тут тянулись суровые, а долгожданное лето пролетало быстро. Время плодородия земли было настолько короткое, что мы едва успевали сделать запасы на длинную студеную зиму. Даже звери в здешних краях были тощие и озлобленные. Варвары разоряли земли южнее, где попадались золото и железо, а в погребах хранилось больше нашего, да и женщины не были такими холодными.

Но все же отец ответственно относился к своим обязанностям и вместе со своими голодными и безропотными солдатами обходил дозором побережье и всегда был начеку. А дома почти не бывал.

Сначала мачеха томилась без придворной жизни, а потом привязалась ко мне и к Мазери. Она не сошлась ни с кем из здешних жителей — всем она казалась чересчур странной, потому что у нее были миндалевидные глаза и такой сильный акцент, что слова в ее устах звучали как не пойми что. Она разговаривала лишь с нами, а отец большую часть времени проводил в разъездах, да и ночами редко бывал в замке.

Мачеха учила нас иноземным заклинаниям и тому, например, как завязывать узелки в волосах, чтобы приворожить возлюбленного, и как отвадить поклонника с помощью узелков в его волосах. Еще она рассказывала нам о свойствах трав: как с их помощью усыплять и смягчать нрав, как придавать блеск глазам и волосам. Сестрицу Мазери она обучала всевозможным хитростям для придания красоты, и, поскольку мы с сестрой были неразлучны, я тоже выучился всему этому, хотя многое совеем не подходило мальчику и принцу. Еще мы научились шить и готовить.

Я думал, что она любит нас. И полагал, что она учит Мазери так, как наставляла бы собственную дочь. Что до меня, то я знал: она относится ко мне как к довеску, от кого все равно не отвяжешься, но тем не менее порой она ерошила мне волосы, небрежно целовала в щеку и иногда хвалила, когда мне удавался какой-нибудь трюк. Ей особенно нравился мой дар обращения с огнем, который я заставлял плясать в темноте и сиять там, где никакого света отродясь не бывало.

Через три года после замужества мачеха забеременела, и все резко переменилось. Она стала нас избегать, больше не заходила в наши комнаты утром, не помогала Мазери одеться и причесаться. Сестра просила меня помочь заплести косы и застегнуть все пуговки и за это зашивала мне порванные на коленях брюки и протертые на локтях рубашки, которые изнашивались и рвались часто. Теперь мачеха не покупала мне новой одежды, а я все рос и рос.

Мы не понимали, отчего мачеха вдруг перестала заботиться о нас, до тех пор пока у нее живот не вырос. Я ждал появления младшего братца или сестрицы, на ком смогу практиковать то, чему выучился от мачехи, а пока Мазери оттачивала свое мастерство на мне.

Однажды, когда мачеха была на седьмом месяце беременности, она позвала нас к себе и объявила:

— Пора вам, дети, отправляться ко двору и там продолжить воспитание.

Интересно, как мы можем поехать ко двору, если королева изгнала нашу семью. Может, мачеха переписывалась с кем-то из придворных и таким образом испросила нам прощение и место? Ни я, ни Мазери вопросов не задавали, ибо научились ни о чем не спрашивать мачеху. Она могла быть доброй, но и жестокой тоже, когда бывала не в духе.

— Перри, ты станешь пажом, а потом рыцарем, а Мазери будет придворной дамой. Пойдемте пройдемся. Перед отъездом я хочу вас благословить.

Мы вышли из замка, оставив позади зубчатые стены, пошли по дороге, ведущей к южным поселениям, и углубились в лес, где жители замка заготавливали дрова. Несмотря на беременность, мачеха ходила быстро и ловко. На развилке она выбрала северный путь, ведущий к гавани, потом свернула на узкую тропу, которая привела нас на вершину возвышавшегося над морем утеса.

Мы стояли и смотрели на воду. Над безбрежным серым простором низко висели облака, а в. просветы между ними лились лучи солнечного света, расцвечивавшие море серебристыми бликами. Вздымались серые волны, на гребнях вскипала пена, которую срывал ветер и швырял брызгами в небо. Влажный воздух пах солью.

Интересно, когда мы вернемся домой? Я подумал: раньше я так скучал по нашему прежнему дому возле королевского замка, где нам жилось так привольно и просто, где нас вкусно кормили, в саду росли фруктовые деревья и слуги улыбались. Теперь же, многое узнав от мачехи, я научился любить эту суровую землю. Если мне сопутствовала удача, я мог стрелой сбить утку, а камнем — зайца. Я различат травы и знал, какие годятся в пищу, а какие — на изготовление мазей и настоек для лечения болезней. Я знал несколько слов на языке огня и мог воспламенить уже обуглившееся полено. Еще я понимал шепот в стенах замка и слышал истории о тех, кто жил здесь много лет назад. В длинные темные зимние ночи я научился понимать язык снега и слышал, как падающие снежинки ведут сказания о небесах. Здесь тоже был мой дом.

Мачеха достала серебряную волшебную палочку. Мы с Мазери, взявшись за руки, стояли перед ней. Как она нас изменит? Может, сделает меня сильнее, а Мазери станет еще краше и пуще придется ко двору наших кузенов? Или одарит меня красноречием истинного дипломата, а Мазери — музыкальным даром? Или превратит наши лохмотья во что-то более приличное, чтобы не стыдно было показаться в королевских чертогах? С тех пор как мачеха забеременела, нам с Мазери никак не удавалось ни одежду уберечь от износа, ни волосы от спутывания, несмотря на все наши навыки в обращении с иглой и другие искусства.

— Оставьте же свое человеческое естество, горемычные дети мои, — шепнула мачеха и три раза стукнула меня палочкой.

Случилось нечто ужасное и странное. Во мне пробудилось что-то громадное и через желудок выглянуло горящими оранжевыми глазами. Оно захохотало, причем смех вырвался из моего горла. Потом оно выползло у меня изо рта — существо с темно-серебристой головой, блестящей и заостренной. Уж не знаю, как такое возможно, но в течение краткого мига я все еще оставался собой и глядел на этого змея, который через рот вылезал у меня из горла, и дивился тому, как мог он уместиться во мне, коль скоро был больше, чем я сам. А потом я уже смотрел другими глазами, и тело, которое в последнее время у меня росло не по дням, а по часам, растворилось в чешуе и гребне дракона.

Вот палочка мачехи трижды коснулась Мазери.

У меня перед глазами метнулась здоровенная серебристая чешуйчатая морда. От нее тянулось нечто длинное, наделенное собственной жизнью. От удивления я даже разинул рот, и — о ужас! — он раскрывался все шире и шире: я ощущал собственную пасть, которая провалом разверзлась у меня в голове и вела в глотку, растянувшуюся аж до самого хребта. Мелькал кончик моего собственного языка, который оказался длинным и черным, по-змеиному раздвоенным на конце.

В ветре я учуял целую сотню запахов: приближающийся снег, морскую соль, влажные слежавшиеся листья лесной подстилки, поднимающийся над замком дым, кровь зарезанных свиней, корица, мускус и амбровый запах мачехи. И что-то еще, какой-то маслянистый, рыбий запах. Я наклонил тяжелую голову и одним глазом взглянул перед собой. На камне билась, разевая и закрывая рот, крупная рыбина размером с человеческое дитя.

Рыба! Я был голоден, в моем нутре клокотало пламя, но что-то меня остановило. Запах сестры.

Из горла у меня вырвалось шипение.

Мачеха попятилась назад и рассмеялась:

— Ба! Перри, ты хорош. Странно все это. Вообще-то, я ожидала увидеть мышь!

В горле взревел огонь. На миг я закрыл рот, собирая пламя на языке, а потом разинул пасть, собираясь дыхнуть на мачеху.

Она выставила вперед волшебную палочку и загородилась ею от меня.

— Нет! — вскричала она. — Нет! — И снова трижды коснулась меня серебряной палочкой. — Да превратится противостояние в повиновение! Перри, теперь ты принадлежишь мне, мне! Впредь будешь выполнять мои приказания. Нельзя причинять мне вред!

Я ощутил сковавшие меня невидимые цепи, которые стальным капканом стиснули волю. Пришлось проглотить собственный огонь.

— Поручаю тебе исполнить вот что. Охраняй дерево. — Она махнула рукой вниз по направлению к побережью, где раскинул могучие ветви древний дуб. Дерево было таким старым и жило здесь так долго, что море подточило утес, на котором оно выросло; несколько корней свисали с низкого обрыва и тянулись к крохотному полумесяцу пляжа под ним. — Будешь жить здесь. Смотри, чтобы никто не смел приблизиться к дубу, и убивай каждого, кто дерзнет. Вот так, мой добрый, благородный Перри.

И мачеха потрепала меня по голове.

Как же мне хотелось обжечь ей руку! Только она не пострадала, несмотря на то что тело мое изнутри дышало жаром.

— Что касается тебя, Мазери, то и тебя я не ожидала увидеть такой. Я думала, что ты превратишься в кошечку и я смогу взять тебя домой. Но теперь ты не сможешь стать моим домашним питомцем, так что отправляйся восвояси. Перри, кинь ее в море.

Я с трудом мог осознать, в кого превратился, тем более едва уразумел, что вот эта огромная рыба — моя сестра. При этом я не должен был ничего понимать, кроме приказаний мачехи. Я протянул к ней лапу и впервые увидел свою драконью конечность: пальцы стали длиной с прежнюю мою руку и заканчивались похожими на темные драгоценные камни когтями; чешуйчатую ладонь покрывали линии сгибов. Я осторожно коснулся сестрицы, моя чешуя легла на ее серебристые чешуйки, и я поднял ее настолько бережно, насколько смог, ведь, выполняя приказы мачехи, я все равно мог рассчитывать силу. Я поднес сестру к самому обрыву и забросил в море так далеко, как только смог. Наверное, теперь она может дышать в воде и умеет плавать.

Затем я отвернулся от мачехи и по ведущей вниз с утеса к морю тропе побрел на своих четырех лапах к дубу, который она велела мне охранять. Сзади за мной волочился остроконечный хвост.

Мачеха рассмеялась.

— Хороший мальчик! — крикнула она.

Я даже не обернулся.

Я расположился у подножия дерева, обвив толстый ствол новым, длинным телом. Дуб спел мне успокаивающую приветственную песнь, и хотя слов я не понял, но общий настрой оценил.

Сверху доносился какой-то запах. Я чуял: пахнет корицей. Где-то в кроне дерева пряталось нечто принадлежащее мачехе.

Землю вокруг дуба усыпали желуди. В бытность мальчиком я их не ел, но теперь я так проголодался, что решил попробовать. Я набрал целую пасть маленьких твердых плодов и сразу понял, что для драконьих зубов такая пища не годится, но все же один разгрыз. Во рту стало горько. Из горла пыхнуло пламя и изжарило желуди прямо на языке, и тогда — ах! — тогда они распались на две половинки и стали гораздо вкуснее: немного напоминали овсянку и печеные каштаны. Много я собрал желудей, поджарил и съел, а потом снова свернулся у подножия дерева.

Ночь выдалась стылая, но холода я не чувствовал, а понял это потому, что с каждым выдохом из ноздрей вырывался пар. Я заснул еще до восхода луны.

Наутро я почувствовал, что окоченел от холода — не потому, что замерз, скорее, тело мое начало превращаться в камень. Я принялся разминать мышцы, которые самому мне были незнакомы. Сколько у меня ребер? И вот хвост, например, работает, но как это происходит? Как я могу заставить его шевелиться? Больше ли у меня теперь суставов в пальцах? Как вышло так, что мышцы вокруг носа заставляют шевелиться новые для меня усы? Пока я двигался и потягивался, на опушке леса показались люди.

— Эй! — окрикнул я их. Кто это там? Сын пекаря Фон? И дочь мельника Кики? — Фон, Кики! — позвал я. — Э-ге-гей!

Только из горла у меня вместо слов вырвались столб пламени и рычание.

Фон и Кики взвизгнули и убежали.

Бог ты мой!

Но я, по крайней мере, согрелся. Я потянулся, пошевелился и пыхнул пламенем. В животе стало тепло, и все мышцы заработали, словно заново смазанные.

В утробе моей урчало, из пасти вырывались маленькие языки пламени. Я поискал на земле желуди и понял, что вчера вечером съел почти все. Пришлось отправиться на поиски пищи.

Рядом с дубом был невысокий утес, нависший прямо над океаном. Всего лишь в десяти футах внизу о его подножие бились волны. Там было очень мелко и совсем нечего есть. Пришлось наведаться в лес.

Там тоже росли дубы. Я покинул свой пост и неторопливо побрел туда. Набрал целую пасть желудей, поджарил, разгрыз и проглотил. Когда я подошел к кусту, из-под него выскочил заяц, а я от удивления разинул пасть и полыхнул огнем. Ох, как хорош аромат жареной зайчатины! Очень аппетитный. Я подбежал к готовому блюду и тут же его умял. Пойман, убит, приготовлен одним махом! Хоть одна из новых способностей меня порадовала. Я хотел еще поохотиться, но урчание в животе успокоилось, и дерево призвало меня назад.

Я свернулся кольцом вокруг дуба и лежал, глядя на море.

Вот она, моя нынешняя жизнь: вечно лежать у дерева. И уходить лишь тогда, когда допекает сильный голод. Причем чем дальше от дуба я уходил, тем хуже себя чувствовал. Иногда, во время высокого прилива, я свешивался вниз и мне удавалось поймать неосторожную рыбину; порой я дышал на воду до тех пор, пока рыбы не всплывали, и тогда поймать их было просто.

Когда я провел в облике дракона четыре дня, на берегу появилась Мазери.

Она подплыла к берегу. Раньше таких больших рыб возле утеса я не видел. Сначала, приметив в мерцающем сполохе под водой крупную добычу, я встрепенулся: мою утробу вечно терзал голод и я всегда был готов снова поесть. Потом я учуял сестрицу и стал ждать. Во время неусыпного бдения у дерева я то и дело думал о ней, задаваясь вопросом: пережила ли она превращение, последующий полет и соударение с бурным морем?

Она подплыла совсем близко и выбросилась на сушу. Тревожно наблюдал я за ней и недоумевал: не хочет ли она покончить жизнь самоубийством прямо у меня на глазах и не нужно ли мне поспешить вниз и спихнуть ее обратно в воду? Но тут запах сестры изменился, и сама она тоже. Мазери вновь обернулась человеком и. голая, дрожащая, со спутанными волосами, лежала на полумесяце маленького пляжа. Она судорожно вздохнула и села, потом встала. Повернулась ко мне и, пошатываясь, попятилась назад.

— Братец? — шепотом спросила она.

«Мазери», — мысленно позвал я сестру. Говорить я не отважился, потому что помнил, как при попытке заговорить с Фоном и Кики я лишь напугал их огнем.

— Это в самом деле ты? — Она медленно двинулась вперед. — Брат?

Я понурился и отвел взгляд. После обращения в дракона я не задумывался о своей внешности, а лишь знакомился с новым телом и размышлял, как бы снова обернуться человеком. Хотя стоит ли становиться самим собой теперь, когда мачеха так открыто меня ненавидит? Отца месяцами нет дома. К чему возвращаться? В деревне мы с Мазери подружились с несколькими ребятами и порой тайком удирали поиграть с ними, когда мачеха склонялась над книгами заклинаний. И что же? Я попытался поздороваться с ними, и чем это закончилось... Мне оставалось лишь сторожить дерево и охотиться.

— Братец, — позвала Мазери. Она встала у подножия обрыва и протянула ко мне руки. — Подними меня.

Как ты отважна, сестрица, что не боишься оказаться лицом к лицу с драконом! Я протянул к ней лапы, взял за талию, поднял и поставил на землю.

— Ох! — сказала она. — Теперь ты дракон.

И она прислонилась к моему боку.

Я отвернулся.

— Мазери... — попытался сказать я, но получилось лишь зашипеть и испустить маленькие языки пламени.

— Не можешь говорить? Не много же она тебе оставила! Братец, милый братец, — она погладила мои пышные брови, — пока она касалась палочкой твоего плеча и собиралась заняться мной, я успела произнести оградительное заклятие, поэтому один раз в неделю становлюсь сама собой. Но я не знаю, как снять наложенные на нас чары. — Она присела рядом и прижалась ко мне, обнимая, хотя не исключено, что мой спинной гребень кололся. — Оставайся пока здесь. Я схожу домой и посмотрю, что можно стащить.

— Мазери! — Но из пасти моей вырвалось только пламя.

Сестра потрепала меня по плечу и заверила:

— Не волнуйся! С помощью заклятия я стану невидимой. Мне нужно взять что-нибудь из одежды, а еще гребень, чтобы тебя причесать. Ну и на кухню я заодно загляну.

Мазери убежала, оставив меня в тревоге ожидать ее возвращения.

Она вернулась, когда солнце уже было на полпути к горизонту. На ней было платье, в котором она работала в саду, и грязная рубашка горчичного цвета, и несла она целых два узелка. Один из них промаслился и пах потрясающе вкусно.

— Вот, — развернула она сверток и достала три зажаренных целиком цыпленка. — Бедная повариха! Меня она не видела, зато заметила, что цыплята пропали. Какой крик она подняла!

И сестра положила еду на землю прямо передо мной. Каждого цыпленка я брал в пасть, пережевывал вместе с костями, потом еще немного поджаривал и с жадностью глотал, отчего голова моя покачивалась вверх-вниз.

Мазери с интересом и абсолютно без страха глядела на меня. Не уверен, что на ее месте я бы смог вот так спокойно смотреть на пожирающего мясо дракона.

Когда я покончил с едой, Мазери развернула второй сверток и сказала:

— Вот твоя флейта, Перри. Знаю, что сейчас ты не сможешь на ней играть, но мне не хотелось оставлять ее этому ребенку, что родится у мачехи. А это мамино ожерелье, которое нравилось мне больше всех, и кое-что из одежды. В море она мне не понадобится, но я собираюсь каждую неделю тебя навещать в день, когда обращаюсь в человека, поэтому спрячу все на дереве. Тебе ведь нужно охранять дуб, верно? Учти: кивок я понять могу.

Я кивнул.

— Интересно, зачем ей это понадобилось, — проговорила Мазери.

Дерево мне нравилось. Оно нашептывало мне истории о деяниях королей и королев, принцев и принцесс, колдунов и неразумных юных дев, отважных рыцарей и трусливых шутов, о говорящих животных и о растениях, которые могли ходить. Отчего дубу были известны сказки людей? Почему он рассказывал их мне? Ответов на эти вопросы я не знал, но сказки скрашивали одиночество. Я знал, что высоко среди ветвей спрятано нечто пахнущее мачехой, но никак не мог рассказать Мазери об этом.

— Может, она просто хотела убрать тебя из дому, но, сдается мне, мотивы у нее были совсем другие. Ведь она просто могла приказать тебе убраться подальше от замка. Мачеха никогда не поступает необдуманно. Как бы то ни было, я, по крайней мере, знаю, где тебя искать. А теперь займемся твоей шевелюрой.

Я с удивлением узнал о том, что у меня, оказывается, есть волосы. В новом обличье я себя не видел, разве что, изогнув длинную змеиную шею, мог рассмотреть хвост и заднюю часть туловища да передние лапы. Еще я мог разглядеть морду со свирепо топорщащимися чешуйчатыми усами, которые были куда как толще моих волос в бытность человеком. Чего только я не улавливал ими: движение воздуха, изменение погоды и кое-что такое, о чем я понятия не имел.

Но волосы? С чешуйками?

Мазери достала из узелка серебряный гребень.

— Опусти голову, — попросила она.

Я положил свой длинный-предлинный подбородок на передние лапы и прикрыл глаза. Сестра погладила меня по голове и сказала:

— Ох, Перри, у тебя повсюду крохотные драгоценные камни. Ты такой красивый!

Уши у меня дрогнули, и она их тоже погладила. Не знаю, какие были у меня уши, но они явно сильно отличались от человеческих — они казались длиннее, подвижнее и могли поворачиваться. По своему желанию я мог насторожить уши, изменить угол их наклона и повернуть. Раньше я даже не подозревал о том, что можно навострить уши и расслышать звуки, о которых я понятия не имел. Сверху доносились гудение и жужжание пролетавших надо мной даже самых крохотных насекомых; со стороны моря из-под текучих вод слышался шуршащий звук передвигающегося на дне песка; в лесу шелестели касавшиеся друг друга листочки. Человеком я начал изучать язык огня, снега и голоса прошлого. Теперь я слышал все это гораздо лучше, но пока что не смог перевести новые слова огня и снега. Вот свое дерево я понимал прекрасно. Может, на самом деле все деревья разговаривают, только раньше я об этом не догадывался, ибо слух у меня был несовершенный. Когда я в следующий раз отправлюсь на охоту, я...

Мазери водила по моей голове гребнем, который вдруг коснулся чего-то зудящего, и я наслаждался, ведь так приятно наконец-то поскрести чешущееся местечко. Зубцы гребня скользили по макушке. Я даже постанывал от удовольствия. Из пасти вырывались маленькие клубы дыма.

Мазери расчесывала меня и тихонько приговаривала:

— Никогда не забывай о том, кто мы на самом деле, братец. Никогда не забывай, как бы ни старался поработить тебя твой зверь. Никогда не забывай, кто мы.

С каждым прикосновением гребня во мне рождалось новое воспоминание: наша родная матушка (мы тогда еще жили при дворе) одевает нас с сестрой, чтобы представить королю, и дает мне мятный леденец, чтобы я успокоился и дал вычесать колтуны из волос. Рядом стоит уже наряженная шестилетняя Мазери, такая красивая в темно-синем бархатном платье, с ожерельем из мелких жемчужин и с завитыми локонами. Отец, который сажает нас по очереди на лошадь в седло перед собой и катает по лугу в наших родных землях на юге. Лошадь сильно трясет, и папа учит меня привставать и опускаться в такт ее аллюру. Он дает мне в руки повод, хотя сам все равно тоже придерживает коня, и я понемногу перестаю бояться, что упаду, и учусь общаться с животным с помощью повода и шенкеля. Холодным зимним утром повариха угощает нас горячими булочками с маслом.

Мазери зачерпнула ведром морской воды и вымыла мне голову. У меня и мысли не было умываться, с тех пор как я превратился в дракона. Эти приятные процедуры привнесли в мою душу необыкновенный покой. Несмотря на то что я перестал быть человеком, мне, вероятно, стоило заботиться о чистоте. Я помнил, как зимой, чтобы помыться, наливал из больших кувшинов в медную ванну у камина горячую воду, от которой исходил пар, и там смешивал с холодной, а потом залезал туда и изо всех сил дрыгал ногами и руками, хорошенько перемешивая воду, чтобы она стала приятно-теплая.

Теперь мне не нужно было греть морскую воду — она нагревалась от соприкосновения с моей горячей шкурой. Мазери касалась меня ласково, и это меня успокаивало.

— Перри, — позвала меня Мазери, в то время как я с удовольствием погрузился в воспоминания о жизни в облике человека, — мне нужно идти. Через неделю я приду снова. Сторожи вещи до моего возвращения.

Сестра разделась, завернула в узелок гребень, флейту и платье и забралась на дерево, чтобы спрятать сверток вместе с ведром на нижних ветвях. Она поцеловала меня в щеку и нырнула в море с утеса. Я поспешил к обрыву, чтобы видеть, как она покрылась серебристой чешуей, вытянулась и рыбой ушла в глубину.

Я так насытился тремя жареными цыплятами, что больше дня не испытывал голода. Я лежал под деревом, переваривал и слушал сказки, что нашептывал мне дуб. Сторожил.

Через несколько дней появился рыцарь, который ехал по тропе прямо ко мне. У него было копье. Прежде мы с ним не встречались. Кто он такой и куда направляется? Может, путешественник? Зачем ему ехать ведущей вдоль утеса тропой? Или он просто по берегу направляется в следующую деревню? Зачем ему копье? Зачем оно нужно, если он не собирается принять участие в турнире?

— Эй ты, гнусный змей! — крикнул он, когда приблизился ко мне на расстояние пятидесяти футов. Он сильно натянул поводья, потому что вспотевший от ужаса конь то и дело вставал на дыбы и храпел, широко раздувая ноздри. — Я пришел тебя убить!

Когда он появился, я как раз вспоминал урок истории с нашим старым наставником еще до вынужденного отъезда на север. У камина в нашем прежнем доме сидели мы с Мазери и учитель, который нарисовал иллюстрации к уроку. Делал это он искусно, у него отлично выходили и грифоны, и короли, и коты. Не сразу мне удалось вынырнуть из воспоминаний и понять, что рыцарь обращается ко мне.

— Не приближайся! — крикнул я. — Оставь меня в покое. Я никогда не причинял вреда человеку.

Только получилось, что я сказал неправду, ибо вместо крика из моей пасти вырвалось пламя, которое лизнуло коня. Животное сбросило рыцаря и умчалось прочь.

Рыцарь лежал на земле, копье сломалось. Он с трудом поднялся на ноги. Одна рука беспомощно повисла вдоль тела. Он застонал. Я чуял его страх и боль — кисловато-горький запах вперемешку с запахом крови. Он отстегнул меч и взял его в левую руку.

— Злое, мерзкое чудище! — прорычал рыцарь. — Я избавлю от тебя Землю!

И тут я предал все человеческое в себе и всецело отдался существу дракона. И сделал так, что лжецом на сей раз оказался этот вот рыцарь. Из пасти у меня с ревом вырвалось пламя и опалило его прямо в доспехах. Он задымился и с криками повалился на землю. Огонь мне самому никакого вреда не причинял. Я бросился к поверженному врагу, наступил лапой ему на голову и раздавил череп.

Потом я очнулся и увидел, что натворил. Я презирал себя и лег, свернувшись возле дерева, терзаемый тошнотой. Только что я убил героя. Все те сказки, которые нашептывал мне дуб, заканчивались победой героя над драконом, ведьмой или колдуном, после чего ему доставалась прекрасная дева, с которой он рука об руку шел в счастливое будущее. Я был злым драконом, и я победил. Это неправильно.

Как мог я убить и остаться в мире с собой? Я желал смерти.

Зловоние печеного рыцаря доконало меня, и я отправился в лес, вырыл яму — весьма странно, что мои когти оказались годны для этой задачи, — и притащил туда мертвеца. Я похоронил его глубоко, засыпал землей и на могиле нацарапал крест. Потом вернулся к своему дереву.

Я долго не мог уснуть. Живот сводило от омерзения, он вечно напоминал о себе, бурлил и изрыгал всполохи пламени. Наконец я немного успокоился и смог услышать дерево, которое рассказало мне необычную историю о храбром молодом драконе, который дрался не на жизнь, а на смерть с Чудовищным рыцарем и победил.

Я проснулся все еще в подавленном состоянии духа, но чувствовал себя уже лучше. Дерево рассказало мне много сказок, в которых героем оказывался дракон, и я постепенно перестал терзаться от совершенного мной злодеяния.

На следующей неделе опять пришла Мазери. Я хотел ей обо всем рассказать, но вместо слов у меня вырывалось пламя, и я мог только кивать. Она оделась и поспешила в замок, откуда принесла мне большой кусок говядины, которую я приготовил собственным огнем и съел. Потом сестрица снова причесала меня гребнем и вымыла голову, и я припомнил все самое лучшее, что было прежде в нашей жизни. Она ничего не рассказала мне о подводном мире, а мне так хотелось узнать, каково ей там.

Так шли дни за днями. Я сторожил дерево, ждал, когда придет Мазери, и охотился, забираясь все дальше и дальше в лес. Один за другим являлись рыцари, дракон подчинял меня себе, и я убивал их. Но зато потом я непременно вспоминал о том, что я человек, и хоронил их как мог. О, если бы у меня получилось с ними заговорить! Тогда бы я спросил, зачем они хотят меня убить, кто они такие и кто направил их сюда, так далеко от дорог.

Когда я убил уже шестого рыцаря, я стал пытаться приспособить горло и пасть к человеческой речи. Дерево слушало, как я стараюсь превратить шипение в шепот, ищу и нахожу слова. Теперь я непременно заговорю со следующим рыцарем, перед тем как он атакует меня. Я целыми днями отыскивал и проговаривал нужные слова.

Когда в следующий раз пришла Мазери, я прошептал ее имя.

— Перри! Ты можешь говорить! Как здорово! — Она обняла меня за голову.

— Мазери, я убил шестерых рыцарей.

Сестра отстранилась и посмотрела на меня. Она отошла в сторону. Я подумал, что теперь ее потерял. Она никогда со мной не заговорит. Как же мне убить себя? Треснуться головой о дуб? Спрыгнуть с высокого утеса и разбиться о скалы? Умереть с голоду?

Мазери вернулась.

— Как же такое случилось? — спросила она.

Я рассказал сестре о первом рыцаре, о том, как напугал его лошадь, как он набросился на меня с мечом и мне пришлось зажарить его. Поведал об остальных, которые также отказались спастись бегством, несмотря на то что я сперва просто пугал их огнем и только потом обдавал пламенем их самих. Я старался их испугать и заставить убраться восвояси, пытался жестами дать понять, чтобы они удирали. Но вместо этого они выхватывали мечи и нападали на меня с жуткими криками, а потом — я их убивал. И страшно мучился.

Мазери причесала меня гребнем и вымыла голову, и я вспомнил о том, что я — человек. Воспоминания о прежней жизни стали не такими отчетливыми и мерцали в отсветах огня. Сестра шепнула мне:

— Ты не виноват, братец. Они пришли сразиться с тобой и вынудили тебя так поступить.

В тот день Мазери не поцеловала меня на прощание.

Седьмой рыцарь остановился и выслушал мою речь.

— Я не хочу убивать тебя, — сказал я. — Пожалуйста, уходи.

— Твоими устами говорит дьявол, ты искушаешь меня, хочешь, чтобы я забыл о долге! Мерзкая тварь! — завопил он и бросился на меня.

Конь седьмого рыцаря был лучше вымуштрован и не стал брыкаться, когда пламя лизнуло его в первый раз. Невинному животному я не желал смерти. Я дыхнул ему на ноги. Когда у него на шкуре опалились волоски — я почуял едкий запах паленой шерсти, — конь вздыбился, сбросил рыцаря и убежал. Рыцарь умудрился не упасть, а приземлился на ноги, может, оттого, что доспехи у него были легче, чем у всех остальных. Он выхватил меч.

— Неужели ты не хочешь избавить меня от необходимости тебя убивать? — спросил я.

— Дома меня называют трусом. Я хочу доказать, что это не так. Не смей больше со мной говорить!

— Тогда хотя бы скажи, как тебя зовут, чтобы я нацарапал твое имя на могиле.

— Молчи, змей!

И он бросился на меня. Так же как случалось и прежде, все человеческое покинуло меня, и я полностью превратился в дракона. Страшный зверь изрыгал пламя и обдавал рыцаря жаром. Но тот пробился через первую огневую преграду и нанес дракону удар по шее мечом. Чудище взбесилось, получив длинную, хотя неглубокую рану. Оно дышало огнем снова и снова.

— Погоди! — вскричал рыцарь, превратившийся в кучку осевшей на землю обожженной плоти. Меч давно выпал из его покалеченных рук, щит тоже горел поодаль, раскаленные доспехи жгли и терзали тело. — Подожди, — попросил пощады рыцарь, но он уже был так плох, что все равно не мог бы выжить.

Дракон не слушал рыцаря, но я, погребенный где-то глубоко в его чреве, услышал и попытался нас остановить. Только дракон не подчинился и выдохнул длинный столб пламени, который начисто сжег рыцарю лицо. Из разодранного горла вылетел и замер последний вопль поверженного врага. Дракон истоптал мертвое тело рыцаря — единственного, кому удалось ранить нас. Не много от него осталось, чтобы похоронить.

Восьмым рыцарем был мой отец. Он спешился и привязал коня на опушке леса. Может, он научился у всех предыдущих, чьих коней я заставил спасаться бегством. Он опасливо приближался, настороженно поглядывая на обуглившиеся пятна на земле. Потом собрался с духом и смело зашагал прямо ко мне.

— Вот я и нашел тебя здесь, среди моих земель! Ты, мерзкий змей! — крикнул он. — Я наслышан о том, какие опустошения ты учинил в мое отсутствие! Ты самая настоящая чума! Губитель доброго люда! Убийца лучших рыцарей королевства! Пришло время тебе расстаться с жизнью. — И он обнажил меч.

— Отец, — произнес я.

Он было отшатнулся и замешкался, но потом снова двинулся вперед.

Я опустил голову на лапы.

— Отец, — прошептал я, — я не хотел их убивать. Но они никак не желали уходить. Они не слушали меня. И потом я не мог с собой совладать. Если кто-то наносит удар, ты ведь тоже станешь защищаться?

В моем голосе слышалось шипение, из горла вырывался дым, но все же отец понял меня и остановился.

— Кто ты такой, змей, чтобы называть меня отцом? — вскричал он.

— Я Перри. Перегрин Твердыни Потерянной надежды. Сын твой. Пока ты был в отъезде, мачеха заколдовала меня и Мазери. Она захотела отделаться от нас, когда у нее появился собственный ребенок. Отец...

Сначала он ничего не сказал, а потом поднял забрало шлема и утер лицо тыльной стороной одетой в перчатку руки.

— Не дьявол ли смущает меня такими речами? — спросил он.

— О отец! Пожалуйста, поверь.

— Перри? — С лязгом железных доспехов он рухнул передо мной на колени. — Знаю, я слишком редко бывал дома, но как-никак в Тайной бухте промышляли разбойники, и пришлось отразить первую атаку и выстоять еще две. Геневра не присылала вестей, потому мы не спешили. Но, вернувшись домой, я вас не нашел. Она сказала, что отослала вас на воспитание ко двору. В деревне только и говорят что о драконе, который охотится на побережье. Рассказывают о рыцарях, которые отправились сразиться с ним и не вернулись, лишь кони их прискакали без седоков. Геневра не хотела, чтобы я шел сюда. Она сказала, что ты могучий дракон и убьешь меня. Она умоляла послать вместо меня воинов и говорила, чтобы они сражались с тобой копьями и стрелами с алмазными наконечниками. Только как мог я послать кого-то другого и запятнать свою честь? Перри!

Я взглянул на него. Он смотрел мне прямо в глаза, напряженно сведя брови:

— Ты правда мой сын? Или это всего лишь злой обман?

— Отец, — я снова опустил голову и закрыл глаза, — убей меня, если ты должен это сделать. Я постараюсь не биться с тобой. Если можешь, попроси жителей деревни не рыбачить в гавани. Мазери превратилась в макрель и лишь раз в неделю становится человеком и приходит ко мне. Если тебе нужны доказательства, приходи сюда в субботу и увидишь своими глазами. Но что бы ты ни делал, остерегайся мачехи. Не говори ей, что виделся со мной. У нее родился сын, и, может, теперь ты ей тоже не нужен.

Во время одного из еженедельных набегов на замок Мазери разузнала о нашем маленьком братце по отцу. Все говорили, что он славный мальчуган.

Опершись на меч, отец поднялся на ноги:

— Я обдумаю то, что ты мне рассказал. — Он снова утерся перчаткой. — Я так устал от битв.

Он повернулся и пошел назад, к своему коню, подвел его к поваленному дереву, сел верхом и уехал.

На следующий день из замка на крепком пони прискакал паренек, швырнул в моем направлении мешок и скорее помчался прочь, не успел я и слова молвить. Я подкрался к свертку и развернул его когтями. По запаху я уже знал, что там что-то очень вкусное. Копченый окорок. Такой же вкусный, как все то, что приносила мне Мазери. Я поел и остался доволен.

На следующий день тот же парень бросил мне мешок с жареными цыплятами, а через день — с жареной говядиной.

А еще через день настала суббота. Из воды вышла Мазери, оделась, как обычно, достала гребень и ведро и стала умывать и чистить меня.

— Перри, Перри, — говорила сестрица, — как прошла у тебя неделя?

— Отец вернулся, — поведал сестре я.

Она выпрямилась и перестала водить гребнем.

— Вернулся? — переспросила она.

— Он явился меня убить, но я заговорил с ним, и он ушел. Я рассказал ему, что ты приходишь ко мне. А как прошла неделя у тебя, сестрица? — так спрашивал я ее каждую неделю с тех пор, как снова смог говорить, и она неизменно пожимала плечами и говорила, что счастлива настолько, насколько возможно в нынешнем положении.

— Хорошо, — отвечала она. — Я вышла замуж.

Я поднял голову и повернулся к ней так, чтобы видеть ее обоими глазами:

— И кто же... За кого ты вышла, сестрица?

— Его зовут Силверфин, он подводный принц. Я должна тебе признаться, Перри, потому что не знаю, как долго смогу тебя навещать. У Силверфина при дворе есть волшебница, которая может навсегда превратить меня в рыбу. Муж очень беспокоится за меня оттого, что я так волнуюсь за тебя. — Сказав это, она прижалась к моему боку.

— Отец кормит меня, — сказал я. — Может, тебе уже можно за меня не волноваться.

— Меня беспокоит то, что ты забудешь о том, кто ты на самом деле.

— Может, это даже неплохо. Наверное, для меня лучше насовсем потерять в себе человека. Тогда меня не будет волновать то, что однажды явится рыцарь и убьет меня.

— Не говори так.

Она водила гребнем, возвращая мне воспоминания. Я припомнил вкус леденцов на ярмарке в честь сбора урожая в тот день, когда мне разрешили полить яблони во фруктовом саду вином, чтобы они порадовались вместе с нами и на следующий год дали хороший урожай. И запах воска, когда мы вечером зажигали первые свечи и усаживались у матушкиных ног, готовясь слушать, как она нам почитает после ужина.

— Тебе нельзя забывать о том, кто ты, — нежно напевала мне Мазери. — Никогда не забывай об этом.

Только сама-то она собралась позабыть. И решила позволить волшебнице навсегда оставить ее в новом теле и тем самым потерять себя. Так ради чего мне не забывать в себе человека?

Я услышал лязг железа и почуял запах дыма, болот и пота, возвестившие о приближении отца. Мазери всполошилась и вскочила. Я удержал ее когтем за лодыжку.

— Может, это твой последний шанс поговорить с ним! — сказал я. — Пожалуйста, останься.

На опушку вышел отец. Он был без шлема, но в доспехах.

— Мазери! — вскрикнул он и побежал к нам. — Мазери!

Сестрица высвободилась из моих лап, выронила гребень и ведро и прямо с обрыва нырнула в море. Отец что было силы помчался к утесу, и я за ним следом. На поверхности воды плавало платье. А от сестрицы остался лишь серебристый след там, где она скользнула под воду, когда уплыла.

Отец тяжело опустился на землю подле меня и вздохнул:

— Почему она убежала?

— Не знаю. На дне морском она встретила любовь. Сегодня она пришла сказать, что, быть может, больше не вернется.

Он взял гребень, которым расчесывала меня Мазери, и двумя руками поднес к носу. Мог ли он учуять ее? Скорее, гребень пах мной: дымом и землей, на которой я спал и лежал, а еще дубом, который нашептывал мне сказки и посыпал меня желудями и листьями.

— Перри, — наконец сказал отец, — теперь я окончательно поверил тебе. И собираюсь поговорить с женой.

— Осторожнее, отец. Смотри не позволяй навредить себе.

Он кивнул со словами:

— Сын мой, я не первый день воин. Я тоже силен.

Он поднялся и ушел. Я подумал, что надо было мне пойти с ним. Превратившись в дракона, я стал гораздо сильнее, чем в бытность мальчиком. Может, я смогу защитить отца.

Но потом я припомнил последнее заклинание, наложенное на меня мачехой: я должен ей подчиняться. Она приказала сторожить дерево. Предположим, я смогу побороть этот приказ и приду в замок с отцом. Что, если она велит мне броситься на него? Вынудит убить собственного отца?

Еще одну ночь я провел под своим деревом и слушал рассказы о героях, что возвращаются домой. В одолевшей меня дремоте я не заметил, были они рыцарями или драконами.

Наутро пришел отец и притащил мачеху. Волосы у нее были всклокочены, а платье — перепачкано.

— Ну же, женщина, — приказал отец, подтаскивая ее нос к носу ко мне, — верни мне моего мальчика.

И он оттолкнул ее от себя прочь, мачеха полетела вперед, споткнулась, но потом вновь обрела равновесие и остановилась.

— Ах, Перри, какой ты вырос большой. Тебе идет быть драконом. — Она улыбнулась мне. Потом распрямилась и достала из рукава серебряную палочку. — Но отец хочет, чтобы ты опять стал мальчиком. Так что извини. Надеюсь, ты не возражаешь.

И она трижды ударила меня палочкой по лбу, что-то при этом нашептывая. Я вздрогнул и затрясся, рассердившись и испугавшись одновременно. Я разинул пасть, готовую выдуть столб пламени, но вместо этого изрыгнул мускулистого юношу с блестящими влажными волосами. Я закашлялся и поперхнулся, и вот опять меня посетило то же чувство: я, то есть весь дракон, с ног до головы украшенный драгоценными каменьями, растворился и преобразовался в этого человека, что родился из меня. Я словно являлся двумя существами сразу, в ушах звенело и гудело, все было не то и не так, а потом, по мере исчезновения драконьей самости, я почувствовал себя чуть лучше. И встал на ноги, сжимая голову руками.

Отец снял плащ и накинул мне на плечи, завернул в него. Через миг появилась устойчивость в животе и в зрительном восприятии. Я попытался вновь обрести себя, только вдруг исчезли почти все запахи и добрая половина звуков. Мне казалось, что я плаваю в каком-то странном баке с воздухом, который находится за пределами реального мира.

— Вот, ничего с ним не случилось, — сказала мачеха. — Смотри, как он вырос, теперь он стал красивым юношей!

— А теперь верни мне дочь, — сказал отец.

— Конечно-конечно.

Мачеха подошла к самому обрыву, поднесла к губам маленький серебряный рог и протрубила.

Я ни звука не услышал, но чувствовал так, как мог бы уловить драконьими ушами. Человеческие уши не могли поворачиваться. Глубокая обида терзала меня. Мы с отцом стояли рядом с мачехой и смотрели на море. Вскоре приплыло столько рыб, что вода стала серебристой. Они шли косяком бок о бок настолько близко друг к другу, что по их спинкам можно было бы зайти далеко в море, даже не замочив ноги.

— Мазери? Где Мазери? — спросила рыб мачеха.

Мы тоже разглядывали рыб в поисках моей сестрицы.

— Здесь, — отозвалась находящаяся поодаль рыбина.

— Подплыви поближе, — велела мачеха, — иначе я не смогу снова превратить тебя в девушку.

— Ты, мачеха, уже однажды превратила меня. И никогда более я не позволю тебе коснуться меня. Оставь меня!

— Мазери, ты хорошо подумала? — спросил отец.

— Она навлекла на меня беду. Я для тебя мертва, отец, и в том ее вина! — выкрикнула сестрица и уплыла.

Все рыбы последовали за ней.

— Я сделала все, что в моих силах, Кендрик, — заявила мачеха. — Ты же видишь. Упрямица своенравна и домой не вернется. Но у тебя теперь опять есть сын. Разве этого мало?

— Да, Геневра, мало. Ты заслуживаешь тех же страданий, что выпали на долю моих детей.

Он забрал у нее волшебную палочку, связал руки за спиной и повел в лес.

— Кендрик! — взвыла мачеха. — Я мать твоего сына.

— Этого недостаточно, чтобы простить твои злодеяния. Я и раньше растил лишенных матери детей, — напомнил отец.

Тут они ушли уже далеко, и я перестал их слышать.

Я подумал, что отец лукавит. Без матери мы прожили год, а потом он привел в дом мачеху.

Все изменилось и стало совсем другим. Я прислонился к стволу дуба и огляделся по сторонам. Теперь мои глаза были выше над землей, а уши и нос потеряли чувствительность. Я попытался мобилизовать свой внутренний огонь и закашлялся. Изо рта у меня вырвались лишь какие-то невнятные звуки. Смогу ли я быть счастлив таким? Даже дуб лишился дара речи; шепот колышущихся на ветру листьев перестал складываться в слова.

Что ж. В бытность драконом я никак не мог сделать то, что мне ужасно хотелось. Больше я не чуял запаха корицы, день и ночь напоминавшего мне о том, что наверху находится нечто принадлежащее мачехе. Но теперь я мог залезть на дерево. Так я и сделал: скинул отцовский плащ и полез вверх, все выше и выше, пока ветви были довольно толстыми и могли выдержать мой вес. Я вновь пожалел о том, что не могу улавливать запахи чувствительным кончиком языка, как делал раньше, когда информация из воздуха поступала прямо мне в рот и затем в мозг. Я решил действовать на ощупь и прощупал всю крону руками, которые вскоре исцарапал в кровь. Как вообще можно здесь что-то спрятать? Может, мне просто показалось.

Но тут я ее нашел, спрятанную в вилке меж ветвей, которые разрослись и почти сомкнулись вокруг нее, — маленькую деревянную шкатулку с инкрустацией из слоновой кости в форме лилий на крышке. Я потянул ее на себя. Сначала мне показалось, что ветви так разрослись, что коробочку достать не удастся, но затем в дереве что-то дрогнуло — ступнями ног я ощутил это в коре дерева, также почувствовал руками, которыми держался за ветви, и еще в воздухе. Дуб подался совсем чуть-чуть, чтобы я смог вынуть шкатулку.

Где-то вдалеке послышались треск и гул пламени. Визг, а потом крик. И опять. Я осторожно стал слезать, сжимая шкатулку в одной руке. Спрыгнув на землю, я сел на отцовский плащ и раскрыл ее. Внутри было что-то черное, противное и сморщенное. Я захлопнул крышку. Без тошноты взирать на содержимое шкатулки было невозможно.

Из леса доносились крики, запах дыма и горящего мяса. То же самое мясо я готовил в оболочке доспехов побежденных рыцарей.

— Нет, Кендрик, нет! — вопила мачеха и выла от боли.

Я вздрогнул, хотя знал, чем занят отец.

Я подумал, что он ведь даже не знает, в чем истинное ее преступление. Я мечтал вновь согреться собственным огнем и долгими зимними ночами слушать сказки моего дерева. Она сперва даровала мне это, а потом отняла.

Я раскрыл шкатулку, в которой лежало сердце мачехи. До тех пор пока сердце ее было невредимо, умереть она не могла. Чистая показуха, кричит она только для форсу.

Я взял сердце мачехи в руку и сдавил в кулаке.

ПАТРИЦИЯ МАККИЛЛИП

Изгнание дракона Хорсбрета

Патриция Маккиллип родилась в 1948 году в Салеме, штат Орегон. Она училась в университете штата Калифорния в Сан-Хосе и в 1971 году получила диплом бакалавра, а в 1973 году — магистра английского языка. В 1973 году Маккиллип выпустила две детские книги «Тром Эрршга из Шерилла» («The Throme of the Erril of Sherill») и «Дом на Пергаментной улице» («The House on Parchment Street»). В 1975 году ее первый роман, замысловатое молодежное фэнтези «Забытые звери Элда» («The Forgotten Beasts of Eld»), получил Всемирную премию фэнтези. Переключившись на мейнстримовскую детскую литературу и выпустив роман «Ночной дар» («The Night Gift»), Маккиллип возвращается к молодежному фэнтези в своей трилогии «Мастер загадок» («Riddle of Stars»).

Затем писательница публикует роман с элементами магического реализма для взрослых «Выход из тени» («Stepping from the Shadows»), а также молодежную научно-фантастическую дилогию «Блеск Луны» («Мооп-Flash») и «Луна и Лик» («The Moon and the Face»). После вышли в свет научно-фантастический роман «Бегство дурака» («Fool's Run»), молодежное фэнтези «Заколдованное море» («The Changeling Sea»), а также фэнтезийная дилогия «Колдунья и лебедь» («The Sorceress and Cygnet») и «Лебедь и жар-птица» («The Cygnet and the Firebird»). В 1995 году была выпущена «Книга Атрикса Вулфа» («The Book of Atrix Wolfe») — первое из череды отдельных фэнтезийных произведений, отличающихся замысловатым слогом и изысканным стилем: «Зимняя Роза» («Winter Rose»), «Песнь для василиска» («Song for the Basilisk»), «Башня в Каменистом лесу» («The Tower at Stony Wood»), удостоенный Всемирной премией фэнтези роман «Омбрия в тени» («Ombria in Shadow»), «В лесах Серры» («In the Forests of Serre»), «Алфавит из шипов» («Alphabet of Thorn»), «Магия Ода» («Od Magic»), «Лес солнцестояния» («Solstice Wood») и «Колокол в Сили-Хэде» («The Bell at Sealey Head»). Рассказы Маккиллип представлены в сборнике «Изгнание дракона» («Harrowing the Dragon»). Недавно вышел в свет новый роман писательницы «Барды Костяной равнины» («The Bards of Bone Plain»). В 2008 году Маккиллип была награждена Всемирной премией фэнтези за вклад в развитие жанра.

Давным-давно на краю света находился кольцевидный остров под названием Хорсбрет. Он состоял целиком из золота и снега. Это была сплошная желтоватая гора — мрачный, ледяной, просоленный морем остров, где зима царила двенадцать месяцев из тринадцати в году. На один месяц, когда на севере мира перекрещивались два солнца, на вершине Хорсбрета таял снег. Хладостойкие деревья стряхивали с веток снег, жадно впитывали солнечный свет и теплый воздух и тянулись к солнцу. На крышах домов в приисковом поселке таяли сосульки, а туннели в снегу, которые жители прокапывали от дома к таверне, магазину и прииску, протаивали до земли. Вытекавшая из недр горы река, весь год скованная белым панцирем, одевалась в голубое и, весело журча, бежала к морю. Тогда рудокопы собирали все то золото, что они при свете факелов добывали в ледяном мраке рудника, и везли его вниз по реке, а потом через пролив на материк, чтобы обменять на пищу, меха, инструменты и жидкий огонь, чаще всего называемый «драконьим следом», потому что он отливал золотом и имел горький привкус, как застывшие желтые капли на камнях, наверняка оставленные драконом. После трех глотков этого напитка — в оживленном городе, где порт замерзает только на короткий период, люди носят роскошные одежды, а зимой передвигаются на санях, запряженных лошадьми, и видят звездное небо, поскольку зима не зарывает их в снег, как в могилу, — после трех глотков этого напитка жители прииска клялись, что никогда больше не вернутся на этот проклятый Хорсбрет. Но золото, скрытое в темных тайниках острова-горы, являлось им во сне и манило их обратно.

Две сотни лет, с тех самых пор, как остров получил свое название, зимы сменяли одна другую, а рудокопы так и жили уединенной, богатой, но ненадежной жизнью на самой верхушке гранитно-ледяной глыбы, проклиная холод и радуясь ему, поскольку он отпугивал от острова других. Они копали гору, пьянствовали, сочиняли небылицы, рожали детей и отправляли их на материк в раннем детстве, чтобы они получали образование и оставались там, где люди живут по-человечески. Но всегда находилось несколько таких, которые возвращались на остров, гонимые врожденной тягой к огню, льду, камню — и к вечной погоне за золотом в темных недрах горы.

И двое шахтерских отпрысков вернулись из большого мира и разрушили остров.

Ничего подобного они не замышляли. Младшей из них была Пека Крао. Проведя пять лет на материке, она затосковала в школе и вернулась на остров, к прииску. Она была крепкой и здоровой для своих семнадцати лет девушкой, с черными глазами и черными волосами, заплетенными в две косы. Она любила каждый уголок на Хорсбрете, даже его сырые, ледяные шахты в середине зимы и скрежет инструментов, прорубающих путь к золоту. Она обладала сверхъестественным чутьем: казалось, она чует золото, просто прикасаясь кончиками пальцев к камню. Шахтеры прозвали ее Золотой Удачей. Вдобавок она владела рецептом изготовления «драконьего следа»: этот полезный навык, наряду с немногочисленными другими, она освоила на материке. Чудесным образом жидкий огонь терял свою горечь в ее приготовлении: он превращался в густую золотистую жидкость со смолистым привкусом, заставлявшую золотоискателей забывать о натруженных мышцах и сочинять удивительные сказки, которые уносили их в неведомые миры на всю долгую зиму.

Однажды вечером в туннеле между домом ее матери и таверной, на перекрестке, она повстречала Гонителя Драконов. Ей было известно все, чего следовало опасаться в здешних краях: рокота в недрах горы, угасания факела в шахте, расщелины в снежном покрове, треска льда под ногами. Со всем остальным она сумела бы справиться с помощью доброго слова или крепкой руки. Она не испугалась, когда луч ее светильника внезапно выхватил его из темноты. Но что-то в нем заставило ее остановиться: так замирает на месте животное при встрече с чем-то необычным, что поражает и озадачивает.

Он был совершенно седой с редкими золотистыми прядями цвета «драконьего следа». Глаза у него были бледно-голубые, как небо на заре в период пересечения солнц. В луче светильника он так и переливался всевозможными цветами: золотая рукоятка ножа и медная пряжка, красные с костяными наконечниками шнурки на плаще, серебристо-голубые нити в перчатках. Толстый меховой плащ был плохо виден, но она чувствовала, что стоит незнакомцу пошевелиться, как на плаще тоже заиграют яркие краски, оживляя ледяную тьму. Вначале ей показалось, что человек очень стар, но при свете светильника она убедилась, что отметины и шрамы у него на лице говорили, скорее, о нелегком жизненном опыте, а на самом деле он всего лет на десять-двенадцать старше ее.

— Кто ты такой? — не выдержала она.

Зимой на Хорсбрете не увидишь таких ярких расцветок, здесь все цвета наперечет: снег, отсыревший мех, кожа, огонь и золото.

— Я ищу отца, — сказал он. — Его зовут Пул Ярроу.

Она уставилась на него, пораженная тем, что такие яркие цвета, оказывается, имеют местные корни.

— Он погиб. — Он слегка расширил глаза, отчего взгляд стал менее колючим. — Он провалился в расщелину в туннеле.

Во время пересечения солнц его вырубили из обледеневшего снега и похоронили. Шесть лет тому назад. — На миг отвернувшись, он бросил взгляд на ледяные глыбы утрамбованного снега. — Зи-ма. — Он произнес это слово, разломив его пополам, словно сосульку. Потом, вздохнув, поправил свою поклажу.— Что, на этом ледяном клыке все еще готовят «драконий след»?

— Конечно. Как тебя зовут?

— Рид Ярроу. А тебя?

— Пека Крао.

— Пека. Ну конечно. Помню, когда я уходил, ты пищала у кого-то на руках.

— Выглядишь ты лет на сто постарше, — заметила она, все еще в замешательстве направляя на него светильник, хотя уже порядочно замерзла. — Подумать только, ты продержался семнадцать лет вдали от Хорсбрета. Как это тебе удалось? Мне хватило пяти лет. Слишком много людей, чьих имен я не знаю, пытались рассказать мне о том, что не имеет никакого смысла. К тому же там плоская земля и пустое небо. Ты вернулся к золоту?

Он обвел взглядом грязно-белый свод снежного туннеля, низко нависавшего над головой.

— Звезды в небе — золотые следы от полетов дракона,— тихо сказал он. — Я Гонитель Драконов. Я обучен изгонять драконов из норы. Я вернулся сюда именно для этого.

— Сюда? Но на Хорсбрете нет драконов.

— Хорсбрет — это сердце дракона. — Улыбка мелькнула в его глазах, словно блики огня на льду.

— По мне, так это больше похоже на сказку.

Она поежилась, ощутив холодок в сердце.

— Это не сказка. Я знаю это наверняка. Я проследил путь этого дракона за много столетий по древним книгам, легендам, рассказам о смертях и ужасе. Он здесь — спит, свернувшись кольцом вокруг сокровищ Хорсбрета. Стоит вам потревожить его, и вы погибнете. Если я изгоню его, кончится эта вечная зима.

— Я люблю зиму. — Голос ее прозвучал едва слышно среди толстых снежных стен, но он расслышал ее.

Он поднял руку и слегка коснулся низкого свода над головой:

— Возможно, тебе понравилось бы зимнее небо. Ночью там бездна света и тайных знаний.

— Я люблю закрытые пространства, где тьма и свет неразрывно связаны друг с другом. — Она покачала головой. — И знакомые лица. И сказки, порожденные «драконьим следом». Если ты дойдешь со мной до таверны, тебе покажут, где похоронен твой отец, и устроят на ночь, а потом ты сможешь уйти.

— Я пойду с тобой в таверну. Расскажу там одну историю.

— Насчет дракона? — Она отвернулась. Светильник почти прогорел, и ее начал донимать холод. — Никто тебе не поверит.

— Ты ведь веришь.

Согреваясь в таверне «драконьим следом», она молча слушала, как он рассказывал о драконе кучке людей с грубыми, обожженными стужей лицами. Даже при ярком освещении он мало чем напоминал отца, разве что широкими скулами да золотистыми прядями в шевелюре. Когда он снял просторный меховой плащ, оказалось, что его одежда мало чем отличалась от одежды обычного рудокопа, и только наличие в ней ярких тонов говорило о богатстве и путешествиях в дальние страны.

— Своей зимой, — убеждал он слушателей, — вы обязаны дракону. Неужели вы никогда не задавались вопросом, почему зима на острове длится в два раза дольше зимы на материке, расположенном всего в двадцати милях от вас? Вы живете в зоне дыхания дракона, в его ледяных испарениях, и снежный панцирь, которым покрывается от этого остров, в этом смысле схож с испепеляющим пламенем какого-нибудь другого дракона. Всего на один месяц в году, во время перекрещивания солнц, он размыкает свое кольцо и уползает с острова в море для спаривания. Именно в это время его ледяные владения начинают оттаивать. Он возвращается и снова сворачивается кольцом вокруг горы, состоящей изо льда и золота. И вот уже его дыхание замораживает воздух, сковывает льдом реку, загоняет вас в ваши дома, замыкает золото в горе, а вы проклинаете вечный холод и пьете до следующего сезона спаривания. — Он замолчал. В таверне царила абсолютная тишина. — Я побывал в самых удивительных частях света, где еще холоднее, чем здесь, и два солнца никогда не пересекаются, и там я видел этих чудовищ. Они древнее самих камней и белее старого льда, а шкура у них железная. Они порождают зиму, и убить их невозможно. Но их можно прогнать в такие дальние места, где они не представляют ни для кого угрозы. Я прошел для этого специальную подготовку. Я могу избавить вас от вечной зимы. Изгнание дракона — дело опасное, и обычно за него платят хорошие деньги. Но я выслеживаю этого дракона уже много лет по легендам и тем разрушениям, которые он оставляет за собой. И вот именно здесь, у себя на родине, я обнаружил его — одного из древнейших представителей этой породы. Все, что мне от вас нужно, — это проводник.

Он замолчал и ждал ответа. Пека, чувствуя, как похолодели ее ладони, обхватившие стакан, услышала, как кто-то шумно глотнул. Из кухни доносились голоса, но и они смолкли; слышно было, как трещат поленья в очаге. Некоторые из рудокопов ухмылялись, другие с довольным видом ожидали продолжения рассказа. Его не последовало, и Кор Флинт, копавший гору уже пять десятков лет, сплюнул «драконий след» в огонь. Пламя на мгновение взметнулось ядовито-золотым языком и опало.

— Климат зависит от пересечения солнц, — вежливо сказал он, словно учитель, внушающий начатки знаний малышам, у которых еще не выпали молочные зубы.

— Только не здесь, — сказал Рид. — Не на Хорсбрете. Я знаю это наверняка.

Амбрис, мать Пеки, наклонилась в его сторону.

— Как это может быть, — спросила она с любопытством, — чтобы сын рудокопа стал Гонителем Драконов?

У нее было симпатичное морщинистое лицо, а черными волосами и медлительно-вдумчивой речью она напоминала Пеку. Пека видела, как Гонитель Драконов колебался, выбирая вариант ответа. Встретившись глазами с Амбрис, он сделал выбор и перевел взгляд на пламя в очаге:

— Я покинул Хорсбрет, когда мне исполнилось двенадцать лет. Когда мне было пятнадцать, я увидел дракона в горах к востоку от города. До этого я намеревался вернуться на остров, на прииски. А тут я начал изучать драконов. Первый дракон, которого мне довелось увидеть, переливался красными и золотыми красками в лучах солнца; тень его распространялась на несколько холмов. Мне захотелось приманить его, как сокола. Мне хотелось летать вместе с ним. Я продолжал изучать их, встречался с учеными, которые исследовали природу драконов, учился различать их разные породы. В северных пустынях я видел дракона черного как ночь. Его чешуя отливала серебром, и он изрыгал серебристое пламя. Я видел, как в его пламени гибли люди, и я наблюдал за тем, как его изгоняли. Он живет теперь на крайнем юге мира, во мраке.

Мы следили за всеми известными драконами. В зеленом поясе мира, где много рек и гор, лесов и пастбищ, я видел, как целый шахтерский поселок превратился в пепел от огненного дыхания огромного дракона, настолько яркой окраски, что он казался солнцем, которое обрушилось на землю. Девушка, которую я любил, должна была проследить за ним до его норы в пещере глубоко под рудниками. Я видел, как она погибла там. Я сам едва не погиб. Теперь этот дракон заперт в глубине горы, запечатан словом и камнем. Тот самый дракон, который гнался за мной. — Он замолчал, потягивая «драконий след». Затем посмотрел не на Амбрис, а на Пеку. — Теперь ты понимаешь, какая опасность грозит всем вам? А что, если однажды ваш дракон расслабится и проспит сезон спаривания, убаюканный совместным теплом двух солнц? Вы ведь не знаете, что он кольцом окружает весь этот остров. А он не знает, что вы на его острове воруете у него золото. А что, если вы нагрузите свои лодки золотом и поплывете вниз по реке — и вдруг его огромное белое туловище вздымается поперек вашего пути как стена? Или того хуже, вы видите, как он открывает глаз, сверкающий, словно третье солнце, и обнаруживает, что вы украли у него золото? Он вытянется вокруг острова во всю длину, стиснет его кольцом и раздавит вас всех, а потом дохнет ледяным дыханием и превратит весь остров в ледяную глыбу, холодную, как его сердце, и уже не заснет вовеки.

Снова воцарилась тишина. Пека почувствовала, как по позвоночнику у нее прошла дрожь, словно ветер пробежал по нему пальцами, как по дудочке.

— Твоя сказка, — сказала она, — становится все интереснее. — Она отпила глоток «драконьего следа» и договорила: — Мне нравится сидеть в теплом, уютном месте и слушать сказки, в которые не обязательно верить.

— Это похоже на правду, детка, — пожал плечами Кор Флинт.

— Это и есть правда, — сказал Рид.

— Может, и так, ----- сказала она. — Может, тогда тебе лучше не будить этого дракона.

— А вдруг он неожиданно проснется? Зима погубила моего отца. Дракон может погубить всех вас в разгар зимы.

— Опасностей много. Камень обрушится, наводнение случится, ледяной ветер налетит. Дракон — это всего лишь еще одна опасность среди многих, неизбежность которых нужно принимать.

Он внимательно глядел на нее:

— Однажды я видел дракона с крыльями нежно-голубыми, как весеннее небо. Ты когда-нибудь встречала весну на Хорсбрете? А ведь могла бы.

— Ты их любишь, — сказала она, отпив еще глоток. — Судя по твоему голосу, ты их любишь и ненавидишь одновременно, Гонитель Драконов.

— Я их ненавижу, — сказал он спокойно. — Проведешь меня в недра горы?

— Нет. Мне надо работать.

Он пошевелился, и одежда заиграла на нем красными, золотыми, серебряными и нежно-голубыми оттенками. Пека допила «драконий след», и он запылал у нее внутри, словно расплавленное золото.

— Это всего лишь сказка. Все твои драконы — это пестрые узоры в наших головах. Не буди дракона. Разбудишь дракона — уничтожишь ночь.

— Вовсе нет, — сказал он. — Тогда ты увидишь настоящую ночь. Этого ты и боишься.

— Возможно, на самом деле и нет никакого дракона, — передернул плечами Кор Флинт.

— Ну, весна-то есть, — сказала Амбрис с мечтательным видом. — Иногда с материка доносится ее аромат, и я... И я удивляюсь. Но, вообще-то, после тяжелого рабочего дня, сидя у жаркого очага и потягивая «драконий след», можно поверить во что угодно. Особенно в дракона. — Она залюбовалась золотистым напитком в стакане. — Пека, это ты готовила? Что ты туда кладешь?

— Золото.

В глазах Рида мелькнуло выражение, от которого у нее подступили слезы. Она снова наполнила стакан:

— Огонь, камень, мрак, запах дыма, запах ночи, похожий на аромат холодной коры. Тебя это не трогает, Рид Ярроу.

— Очень даже трогает, — невозмутимо сказал он. — Это лучший «драконий след», какой мне доводилось пробовать.

— И еще я кладу туда сердце дракона, — она заметила, что он слегка вздрогнул, и от этого по нему пробежали волны искристо-ледяного цвета, — если это и есть Хорсбрет.

Дракон ворвался в ее мысли, с крыльями, покрытыми инеем, и с ледяным сердцем хранителя зимы. Она затаила дыхание, представив себе, как он свернулся кольцом вокруг них и видит собственные сны. По жилам у нее словно пробежал огонь, а золотистый напиток в руках превратился в преступную тайну.

-- Я не верю этому, — сказала она. — Это сказка.

— Да сходи ты с ним туда, детка, — примирительно сказала мать. — Может, там и нет никаких драконов, но не можем же мы допустить, чтобы он погиб во льду, как его отец. К тому же а вдруг и вправду наступит весна?

— Весна бывает только на равнинах. Не стоит будить то, чего нельзя будить. Я знаю.

— Откуда? — спросил Рид.

Она не сразу нашла нужные слова, впервые в жизни пожалев, что не владеет красноречием жителей равнин.

— Просто чувствую, — ответила она. Он только ухмыльнулся. Она откинулась на спинку стула, возмущенная и слегка испуганная. — Ладно, Рид Ярроу, ты ведь все равно пойдешь туда, со мной или без меня. Утром я проведу тебя на берег. Может, тогда ты послушаешься меня.

— Ты ничего не видишь за пределами своего снежного убежища. — Он был непреклонен. — Утро уже наступило.

По самой глубокой штольне они выбрались наружу и очутились на заснеженном склоне горы. Над головой нависало свинцово-серое небо, и сквозь туман, окутавший берега острова, смутно виднелось море — сплошное белое пространство неподвижного льда. Гавань на материке была заперта ледяным замком. Пека представила себе корабли, вмерзшие в лед, словно птицы. Мир выглядел безотрадной пустыней.

— В недрах горы, по крайней мере, у нас есть огонь и золото. А здесь даже солнца нет.

Она вынула кожаную фляжку с «драконьим следом» и хлебнула, чтобы согреться. Потом протянула фляжку Риду, но тот отказался:

— Мне нужна ясная голова. Да и тебе тоже, не то мы непременно упокоимся во льду на дне какой-нибудь расщелины.

— Понятно. Я не допущу этого. — Она закрыла фляжку. — Если тебя это волнует.

— Нет, не особо волнует. — Он посмотрел на нее словно издалека. — У тебя действительно тонкое чутье?

— Да.

— В твоем возрасте я тоже полагался на чутье. Теперь я вообще мало что чувствую.

Он двинулся вперед. Она посмотрела ему вслед, удивляясь, как ему удается сдерживать ее при том раздражении, которое он в ней вызывал. Поравнявшись с ним, она резко окликнула его:

— Рид Ярроу.

— Да.

— У тебя два имени. Рид Ярроу и Гонитель Драконов. Гора дала тебе твое простое имя. Другое, цветистое, ты получил от внешнего мира. Одно имя позволяет разговаривать с тобой, а второе — как сказка на дне бутылки с «драконьим следом». Может, ты сумел бы понять меня, если бы не взял с собой на Хорсбрет свое прошлое.

— Не так уж сложно тебя понять, — рассеянно ответил он. — Все, что тебе нужно, — это торчать здесь во тьме и пить «драконий след».

Она перевела дыхание.

— Ты говоришь, но не слушаешь, — сказала она. — Совсем как эти жители равнин.

Он ничего не ответил. Дальше они шли в молчании по замерзшему руслу реки. Мир словно вымер, но ее дыхание не оседало инеем на меховой опушке капюшона, что служило для нее предвестием конца зимы.

— Пересечение солнц должно начаться месяца через два, — с удивлением заметила она.

— Во-первых, я не житель равнин, — внезапно заговорил он, снова удивив ее. — Во-вторых, меня заботит судьба рудокопов, судьба Хорсбрета. Она так меня заботит, что ради этого я решил выступить против ледяного дракона, пустив в ход все свое искусство. Разве будет лучше, если я оставлю вас в опасности, во власти жестокого холода влачить жалкое существование среди снега и камня, чтобы вы жили полной жизнью один-единственный месяц в году?

— Мог бы спросить нас.

— Я и спросил.

— Куда он денется, если ты прогонишь его с Хорсбрета? — вздохнув, спросила она.

Он не сразу ответил. При дневном свете одежда его не переливалась разными цветами, хотя Пеке показалось, что вокруг его заплечного мешка мерцает какое-то цветовое излучение. Он блеснул глазами и опустил голову, в памяти его ожили воспоминания.

— Он отыщет какое-нибудь дальнее уединенное место, где одни камни и нет золота. Он может обвиться вокруг пустоты и видеть сны о прошлом. Однажды, далеко на севере, в стране льдов, я неожиданно наткнулся на ледяного дракона. У него даже кости просвечивали сквозь крылья. Я мог бы поклясться, что он отбрасывал белую тень.

— И тебе не захотелось убить его?

— Нет. Он мне понравился.

— Тогда почему ты...

Но он вдруг резко обернулся и взглянул на нее едва ли не со злобой, словно его внезапно вырвали из сна:

— Я пришел сюда, потому что вы живете у источника смертельной угрозы. И мне нужен проводник, а не слепень.

— И тебе понадобилась я, — грубо отрезала она. — Вовсе тебя не заботит Хорсбрет. Ты думаешь только об этом драконе. Даже по твоему голосу это понятно. А что такое слепень?

— Спроси у коровы. Или у лошади. Вообще у любой живности, которая не может жить на этом проклятом, насквозь промороженном куске льда.

— И все же, что тебе дался этот остров? Броди себе по всему белому свету. Зачем тебе дракон, обвившийся вокруг крошечного островка на краю мира?

— Потому что он великолепен и смертельно опасен, а обвился он вокруг моей родины. И я не знаю — не знаю, что случится и кто из нас останется на острове.

Она уставилась на него в изумлении. Он посмотрел ей прямо в глаза:

— Я очень искусен в своем деле. Но это очень могучий дракон.

Она круто развернулась, подняв вихрь снега:

— Я возвращаюсь. Сам ищи дорогу к нему. Надеюсь, он тебя сожрет.

— Тебя истерзает любопытство, — остановил он ее. — Оно будет терзать тебя всю оставшуюся жизнь. Ты будешь сидеть во тьме, пить свой «драконий след» двенадцать месяцев из тринадцати в году и гадать, что со мной случилось. Гадать, как выглядит ледяной дракон при свете зимнего дня, во всей красе своего полета.

Она остановилась. Потом, пыхтя от ярости, все же пошла вслед за ним. Они погружались все глубже во тьму и туман. На ночь они устроили ночлег, поужинали сушеным мясом и «драконьим следом» у костра на снегу. Ночное небо было таким же гнетущим, как и дневное, и не было звезд. Проснувшись все в том же сером тумане, они отправились дальше. Вокруг веяло холодом. Их стеной окружал лед, желтоватый, как старая слоновая кость. Они вдыхали пронзительный солоноватый запах моря. Русло древней реки уткнулось в непроходимую скалу. Они обогнули ее и направились вниз по замерзшей реке. Кругом глыбы льда засверкали, как драгоценные камни, переливаясь голубым, зеленым, красным и золотым цветом, словно в сокровищнице великана. Пека остановилась и уставилась на них. Рид заметил с каким-то горьким удовлетворением:

— Драконий след.

— Драконий след, — выдохнула она. Голос на морозе звучал еле слышно. — Ледяные драгоценности, упавшие с неба звезды. Здесь ты можешь рассказывать мне все что угодно, и я поверю этому. Странное ощущение.

Она открыла фляжку и отпила солидный глоток «драконьего следа». Рид тоже потянулся к фляге, но только прополоскал рот и сплюнул. Он был бледен, вокруг глаз проступили круги от усталости.

— Как по-твоему, на какой глубине мы находимся?

— Близко к уровню моря. Нет никакого дракона. Сплошной туман. — Она содрогнулась от окружавшего их безмолвия. — Воздух совершенно неподвижный. Как камень. Мы вот-вот должны выйти к морю.

— Сначала мы выйдем к дракону.

Они спустились с холмов, похожих на обледенелые россыпи драгоценных камней. Река в этом месте разбивалась на множество нитей, напоминавших тончайшую филигрань изо льда и камня. Вокруг висел туман, настолько холодный, что обжигал легкие. Пека прикрыла рот мехом и дышала сквозь него. То ли из-за тумана, то ли из-за «драконьего следа», которым она время от времени согревалась, вокруг нее появлялись странные тени, мелькали лица и громадные крылья. Щемило сердце, ноги казались тяжелыми, как валуны, так что она едва передвигала ими. Рид кашлял, но упрямо, хотя и с трудом, продвигался вперед, как человек, который идет против ветра. Река еще больше расширялась перед впадением в море. Спотыкаясь, они теперь спускались сквозь туман, и холод пробирал до костей. Рид исчез из виду. Потом Пека снова наткнулась на него, когда он остановился. Туман разошелся на полосы у них над головой, и она увидела странное черное солнце, занавешенное покровом из серебристой паутины. Пека смотрела на все это в замешательстве, а тем временем паутина сдвинулась вверх, и черное солнце пристальным взглядом уставилось на нее. Она услышала, как стучит у нее в груди сердце — и на этот стук эхом отзывался пульс тумана и всего окружающего пространства: то билось ледяное сердце Хорсбрета.

От удивления она широко раскрыла рот, сделав большой глоток воздуха. Они стояли перед входом в пещеру, дышавшую клубами ледяного тумана. По зернисто-белым стенам свешивались похожие на колонны сосульки. Посредине торчали не то кристаллы кварца, не то молочно-белые зубы. За завесой тумана простиралась белая громада, извилистая, как земляной червь, и твердая, как камень. В облаках и клубах тумана Пека не могла различить, где кончается зима и начинается дракон.

Она ахнула. Огромное серебристое веко опустилось, как пергаментный свиток, и поднялось снова. Из глубин пещеры донесся едва различимый гул, смутный, полусонный вопрос: «Кто?»

Она услышала рядом дыхание Рида.

— Видишь шрам у него под глазом? — тихо произнес он. Она разглядела рваную отметину под черным солнцем. — Я знаю имя Гонителя, который нанес ему эту рану триста лет назад. А еще у него сломан верхний клык. Он зубами и крыльями ухватил и поднял на воздух целую крепость, построенную из мрамора. И я знаю заклинание, которое раскололо тогда этот зуб. Посмотри, какая у него чешуя на крыльях. Словно присыпана серебристым инеем. Он древен как мир. — Рид обернулся к ней. Из-за седых волос, влажных от тумана, он казался воплощением зимы. — Тебе лучше уйти теперь. Здесь опасно.

— Наверху ничуть не безопаснее, — прошептала она в ответ. — Давай вернемся вместе. Слышишь, как бьется его сердце.

— У него вместо крови золото. Только один из Гонителей видел ее и остался в живых.

— Пожалуйста. — Она вцепилась в его мешок.

В воздухе замелькали разные цвета: зеленовато-желтый, малахитовый, опаловый. Снова послышался неясный гул из глубин пещеры; в глазу дракона мелькнула тень. Рид стремительно схватил Пеку за руки.

— Оставь его, пусть он спит. Его место здесь, на Хорсбрете. Разве ты не понимаешь этого? Разве ты не понимаешь? Он создан из золота, снега и тьмы.

Но Рид не смотрел на нее. Его взгляд, устремленный, как и черное солнце драконьего глаза, куда-то далеко, блуждал в неизвестных ей воспоминаниях в поисках верного расчета. А за его спиной наполовину погрузился в снег кривой коготь, похожий на лунный серп.

Пека отошла от Гонителя, живо представив себе, как окровавленный лунный серп вонзается ему в сердце, а разъяренный дракон стискивает в своих кольцах Хорсбрет, уничтожая на нем все живое.

— Рид Ярроу, — прошептала она. — Рид Ярроу. Пожалуйста.

Но он не услышал.

— Дракон острова Хорсбрет, — заговорил он, и ему ответило эхо, отражаясь от ледяных стен. — Дракон острова Хорсбрет, чьи крылья — иней, чья кровь — золото. — (По хребту дракона пробежала легкая рябь, стряхнувшая снег.) — Я проследил весь твой разрушительный путь, от твоего появления в мире, где нет времени и нет смены времен года, до этого дня. Ты спал на этом острове на одну ночь дольше, чем следовало. Хорсбрет — это не сон дракона, он принадлежит миру живых, и я, опытный и титулованный Гонитель Драконов, бросаю тебе вызов ради его освобождения. — (С дракона осыпалось еще больше снега, и обнажились сверкающая чешуя и блестящие ноздри. Ритм его туманного дыхания изменился.) — Я знаю тебя, — продолжал Рид слегка осипшим на морозе голосом, преодолевающим ледяное безмолвие. — Это ты принес белую гибель рыбачьему острову Клонос, десяти Гонителям в Иниме, зимнему дворцу древнего владетеля Цюирша. Я изгнал девять ледяных драконов, возможно твоих отпрысков, из этого мира. Я искал тебя много лет, и вот я вернулся туда, где был рожден, и обнаружил тебя здесь. Я предстаю перед тобой во всеоружии знаний, опыта и тайной мудрости. Покинь Хорсбрет и навсегда возвращайся туда, где ты был рожден, или я изгоню тебя в ледяной мрак на окраине мира.

Дракон смотрел на него не моргая, окруженный неизмеримой толщины ледяным покровом. На мгновение от его дыхания перестал исходить пар. Затем он со стуком захлопнул челюсти, разбросав осколки льда. Он встряхнулся, освобождаясь из-под тяжести ледовой мантии. Белая голова вздымалась все выше и выше, и лед разлетался во все стороны с грохотом и треском. Сквозь серый туман с неба смотрели на Рида два черных солнца. Прежде чем дракон взревел, Пека рванулась с места.

Она очутилась на ледяном уступе над головой у Рида, сама не зная каким образом. Рид исчез в густом тумане. Туман превратился в пламя, и она видела сквозь него только красную тень Рида. Семь лунных серпов взметнулись из снега и обрушились на Рида, вспарывая воздух. Странный голос окликнул его по имени. Он отшатнулся и произнес заклинание. Когти миновали его, глубоко вонзившись в снег.

Пека сидела в своем убежище. Она прижимала к груди флягу с «драконьим следом», чувствуя, как по металлическим стенкам сосуда отражаются удары ее сердца. В горле саднило: это ей принадлежал тот странный голос. Она открыла флягу и сделала несколько глотков. По жилам пробежал огонь. Ледяное облако вздыбилось над Ридом. Он что-то произнес и тут же очутился в десяти футах от того места, где только что стоял, и смотрел, как туда обрушилась и распалась на куски ледяная глыба.

Пека совсем вжалась в ледяную стену. С этой высоты она видела застывший во льду хаос моря. Ледяной панцирь окрашивался то зеленым, то призрачно-оранжевым цветом. Радужные потоки света обвивали дракона, опутывая крылья. Чешуя покрылась пламенем, и небольшая кость, размером с руку Рида, с треском сломалась. Потом ледяное дыхание дракона заморозило и раскололо радугу. Рид на мгновение замешкался, и коготь снова хлестнул его. Кончик когтя задел вещевой мешок, и он лопнул и взорвался разноцветными огнями. Дракон прикрыл глаза, а Пека закрыла лицо ладонями, защищаясь от яркой вспышки.

Она услышала, как Рид вскрикнул от боли. Затем он как-то очутился рядом и выхватил у нее из рук флягу с «драконьим следом».

Он дрожащими руками открыл крышку. Одна из кистей сморщилась, как от ожога, и была покрыта серебристым налетом.

— Что это такое было? — прошептала она.

Он облил золотистым напитком обожженную руку и сунул ее в снег. Огни начали гаснуть.

— Пламя. — Он тяжело дышал. — Драконье пламя. Я не успел с ним справиться.

— Как же ты носишь его в мешке?

— Оно упрятано в кристаллы, свернуто. Это будет даже труднее, чем я предполагал.

Пека чувствовала, как слова, которых она никогда не говорила раньше, просятся у нее с языка.

— Ладно, — твердо сказала она. — Я подожду.

Он взглянул на нее, и на мгновение в его глазах мелькнуло что-то, словно какое-то страшное воспоминание.

— Ты можешь по льду перебраться отсюда на материк.

— Сам можешь перебираться на материк, — ответила она. — Это мой дом. Есть дракон, нет дракона — здесь вся моя жизнь.

А теперь здесь не будет жизни. Ты его разбудил. Обжег ему крыло. Сломал кость. Сказал ему, что на его острове живут люди. Из-за тебя Хорсбрет погибнет.

— Нет. Это будет величайшее из моих достижений.

С этими словами он покинул ее и мгновенно появился, словно горящий факел, на голове у дракона, прямо между его глазами. От его лица и рук веером разлетались серебристые искры. Он говорил, и слова его загорались, вспыхивали и таяли в воздухе. Голос дракона рокотал, словно гром, а шкура содрогалась и ходила волнами. Его когти вспарывали лед, оставляя на нем глубокие трещины. Воздух сотрясался, как будто по земле что есть силы колотил невидимый отсюда драконий хвост. Затем дракон мотнул головой и швырнул Рида на скалу. Пека зажмурилась. Но Рид легко приземлился, выхватил один из кристаллов и послал струю пронзительного золотого света, целясь дракону прямо в сердце.

Пека с трудом поднялась на ноги, сдерживая рыдания. Но тут дракон махнул хвостом и скинул Рида на снежный сугроб в двадцати футах. На несколько минут все вокруг покрылось ледяным туманом, так что Пека ничего не могла разглядеть. Она выпила, чтобы унять дрожь. Наконец в белом вихре вспыхнул зеленый огонь. Она снова села и приготовилась ждать.

С моря надвигалась ночь. Но Рид по-прежнему рассеивал тьму ослепительными цветными лучами, направляя их в серовато-белое, испещренное рубцами и шрамами туловище дракона. Он принялся распевать бесконечную песнь, убаюкивая дракона так, что туман, исходивший из утробы чудовища, постепенно редел и рассеивался. Пека сама едва не заснула под эту колыбельную, но держалась, наблюдая, как Рид незаметно, но неуклонно подбирался все ближе и ближе к дракону. Колыбельная, несомненно, была дракону знакома, и потому он не стал дожидаться окончания. Внезапно он мотнул головой и сомкнул челюсти, но промахнулся. Рид успел отскочить во тьму, и драконьи зубы лязгнули в пустоте. Потом Рид завел другую, заунывную и зловещую песнь, от которой срывались и падали сосульки над головой Пеки. Вдруг в пасти дракона с треском сломался клык, и чудовище издало пронзительный вопль. Дракон расправил одно из прозрачных перепончатых крыльев, и оно простерлось над морем до самого горизонта. Но чудовище остановилось и снова дохнуло на Рида, заставив его закашляться. Над ними заклубился зловонный пепельно-серый туман. Пека закрыла лицо руками. Снизу до нее доносились звуки, напоминавшие то каменный обвал, то треск дерева в огне. Слышался гулкий рев дракона, похожий на удар камня о камень и сопровождаемый мелодичным звоном падающих сосулек и глухими проклятиями. Из хаоса цветных огней вынырнул Рид и распластался на выступе рядом с Пекой.

Лицо его покрывали свежие царапины, должно быть от сосулек, а седые волосы были все в крови. Он удивленно посмотрел на нее рассеянным взглядом:

— Ты все еще здесь.

— А где же еще? Ты побеждаешь или проигрываешь?

Он взял пригоршню снега и протер лицо:

— У меня такое ощущение, что я сражаюсь уже тысячу лет... Иногда мне кажется, что в его воспоминаниях я смешиваюсь с другими Гонителями, древними битвами, неведомыми краями. Он не помнит, кто я такой, и знает только, что я не даю ему спать. Видела размах крыла? Однажды я сражался с красным драконом, и у него были крылья такой же величины. Они пламенели на солнце. Этот улетит еще до рассвета.

— Ты уверен?

Она совсем окоченела и ерзала на своем месте.

— Он слишком стар и медлителен. И не выносит яркого золотого света. — Рид помолчал, со вздохом стряхнул снег с ладоней и прислонился щекой к ледяной стене. — Я тоже устал. Из кристаллов у меня остался только один, для того чтобы погасить в нем источник тумана, драконью сущность. После этого исход битвы предрешен.

Она молчала, но он, казалось, читал ее мысли:

— В чем дело?

— Ты пойдешь на поиски других драконов. А у меня только этот и был.

— Но ты же не знала...

— Какая разница, знала или не знала я о его существовании? Теперь-то я знаю. Он лежал тут каждую зиму, свернувшись кольцом вокруг нас, а мы жили в теплой тьме, при свете очага или костра. Он отгораживал нас от всего мира. Разве это так уж плохо? Разве на равнинах есть нечто, без чего нельзя прожить?

Он помолчал, морщась не то от боли, не то в замешательстве.

— Это опасное существо, разрушитель.

— Зима тоже опасна. И гора — иногда. Но в них есть и красота. Ты набрался таких знаний и опыта, Рид Ярроу, сын рудокопа, что забыл о простых вещах. Ты ведь когда-то любил Хорсбрет.

— Ребенком — да.

— Сожалею, что привела тебя сюда, — вздохнула она. — Лучше бы я осталась наверху, с рудокопами, в эту последнюю мирную ночь.

— Мирные времена вернутся, — сказал он, но она лишь безнадежно покачала головой:

— Мое чутье молчит.

Она ожидала, что он усмехнется, но он напряженно свел брови. Неожиданно он коснулся ее щеки обожженной рукой:

— Порой до меня почти доходит то, что ты пытаешься сказать. Но тут вмешиваются знания и опыт, и я не слышу тебя. Я рад, что ты не ушла. Если я погибну, ты останешься одна против обезумевшего дракона. Но все же я рад.

Высоко над его плечом взошла черная луна, и Пека вскочила на ноги. Рид скатился с выступа, в клубящийся туман. Пека отвернулась от слепящего черного блеска. Синие огни пронизали туман, черная луна внезапно пропала с неба, и Пека перевела дух.

Потоки золотого сияния разлились в предрассветном небе, словно лучи восходящего солнца, которые Пека видела только раз в году в течение месяца. Оцепенев от страха и холода, Пека замерла на своем уступе и впервые за последний час увидела Рида. Он стоял прямо перед драконом, вытянув вперед обожженную руку. На ладони у него светился кристалл, до того ледяной и мертвенно-белый, что Пека при взгляде на него почувствовала, как смертельный холод стиснул ей сердце.

Ее бросило в дрожь. Все суставы свело, словно сковало льдом, а по жилам, казалось, заструился холодный туман. Она с трудом вдохнула колкий морозный воздух, затем потянулась к фляге с «драконьим следом» — рука еле двигалась, а пальцы не гнулись вовсе. Дыхание дракона сделалось хриплым и прерывистым. Глаза его скрылись под серебристыми веками. Развернутое крыло лежало на льду, словно спущенный парус. Он разинул пасть и еле слышно шипел, но голову отдернул назад, подальше от руки с кристаллом. В тишине было слышно, как медленно-медленно бьется драконье сердце.

Пека заставила себя подняться, она шла, и под ее ногами крошились сосульки. В бледном свете наступавшей зимней зари она увидела начало и конец гигантского кольца, охватившего Хорсбрет. Дракон с огромным усилием пошевелил кончиком хвоста позади Рида и с легким стуком уронил его наземь. Рид стоял неподвижно, и теперь единственным цветом, которым он обладал, была холодная, безжалостная синева его глаз. Пека остановилась, пошатываясь, на краю уступа, и мир запечатлевался в ее памяти во всех подробностях: серебристая чешуя на туловище дракона; пальцы Рида в серебристых ожогах; его седые, как у старика, волосы; чистейшая белизна драконьей шкуры. Два могучих противника, два порождения зимы стояли насмерть лицом к лицу. По всему телу дракона пробежала рябь, голова откинулась назад, и Пека увидела, как широко раздвинулись его челюсти. Она разглядела сломанный зуб, осколки которого сверкали, как драгоценные камни, когда она ненароком задевала их киркой. Пека содрогнулась. Заметив ее, дракон устало и сердито зашипел.

Она смотрела на него, не в силах ни сочувствовать, ни бояться. Крыло на льду зашевелилось. Рид поднял голову. Он был страшно бледен и изможден до предела. Но в его холодном взгляде светилось торжество, поразившее ее, как тот мертвенно-белый кристалл, что он держал на ладони.

Она отступила назад, в туман, понимая, что Рид изгоняет не старого, усталого ледяного дракона, а кого-то другого из глубин своей памяти, кого-то, кто никогда не покорится.

— Ты, тупоголовый дракон! — закричала она. — Как ты смеешь вот так запросто уступать Хорсбрет? И кому — какому-то Гонителю Драконов, который носит в себе еще более страшную стужу, чем ты? — Казалось, ее сердце забилось в унисон с сердцем изнуренного, почти покоренного дракона. Она упала на колени, не зная, понимает ли он ее слова или только слышит их. — Представь себе Хорсбрет, — умоляла она, выбирая слова, которыми можно было бы согреть их обоих. — Очаг. Золото. Ночь. Сны, зимние сказки, безмолвие. — На нее обрушился клуб тумана, и она кашляла, пока слезы на замерзли у нее на щеках.. Она услышала, как Рид произносит ее имя необычно суровым голосом, и это напугало ее. Непослушными пальцами она откупорила флягу с «драконьим следом», отпила большой глоток и снова закашлялась, ощутив, как кровь быстрее заструилась по жилам. — Неужели в тебе совсем не осталось огня? Зимнего пламени?

И вдруг перед ней предстал яркий образ золота: золото в сердце дракона, жаркое золото «драконьего следа», жесткое золото драконьей крови. Рид снова произнес ее имя голосом, подобным треску льда. Она зажмурила глаза, протягивая руки, словно в бреду. Когда он позвал ее в третий раз, она опрокинула содержимое фляги прямо в глотку дракону.

Тяжелые веки над глазами поднялись, глаза, обведенные белыми кругами, расширились. Она услышала судорожный глоток. Голова опустилась, и из нутра дракона вырвался странный звук, похожий одновременно на рычание и плач. Потом он снова разинул пасть и дохнул золотым пламенем.

Волосы и брови Рида мгновенно покрылись огненно-золо-тым налетом, и он нырнул в сугроб. Дракон еще раз зашипел на него. В сторону моря от него побежал огненный поток. Гигантский хвост яростно колотился; по льду во все стороны побежали глубокие трещины. Обледеневшие скалы покрылись испариной; ледяные столбы оседали и падали. Уступ, на котором стояла Пека, обрушился, и она покатилась вниз в лавине льда и камней. Все огромное белое драконье кольцо пришло в движение, разворачиваясь перед ее глазами. В воздухе громадной аркой развернулось сначала одно крыло, потом другое. Дракон с шипением дохнул на гору и страшно взревел, по изрыгнул лишь пламя из нутра, где прежде таилась зимняя стужа. Ледяной панцирь раскалывался на глазах. Выбираясь из-под снега, Пека ощущала, как все шатается и ползет у нее иод ногами. Ветер трепал ее волосы, распахивал полы толстой куртки. Затем он с грохотом обрушился на нее и опрокинул на снег. В вышине дракон, развернув крылья чуть ли не на нею ширь острова, дохнул на море огнем, и ледяной панцирь начал таять.

Рид вытащил ее из-под снега. Под ногами у них ломался снежно-ледяной покров. Рид молчал, и она решила, что он сердится, хотя с опаленными бровями он выглядел довольно забавно. Рид подталкивал ее, направляя в сторону моря. Вокруг них летали искры. Лед подался под ногами, и она, поскользнувшись, ухватилась за шероховатый край льдины. В лицо ей летели соленые брызги. Ледяные обломки горы падали в море вокруг них и образовывали мелкие водовороты. Дракон кружил над горой, расплавляя ледяные скалы и утесы. Они с шумом обрушивались в воду и отгоняли от берега большие льдины. Гора разваливалась на части, и ледяные глыбы отрывались, обнажая скалу, изрытую множеством шахт.

— Ты только посмотри, что я натворила. Только посмотри, — заплакала Пека.

Рид фыркнул в ответ. Ей показалось, что она видит отсюда фигурки людей на вершине скалы, взирающих на гибель острова. Переполненное море стремительно несло льдины к материку. Река оттаяла и извилистым бледно-голубым потоком устремилась вниз, к морю. Дракон уже летел над материком, дохнув пламенем на гавань, и пустующие корабли — без груза и команды — закачались на волнах.

— «Драконий след», — пробормотал Рид.

Их нагнала трехметровая волна, обрызгала и выбросила на середину пролива. Пека увидела первые лодки, в стремительном потоке спускавшиеся с вершины горы. Рид сплюнул соленую морскую воду и цокрепче вцепился в края льдины:

— Я потерял все свои кристаллы, весь драконий огонь — все, что у меня было. Из-за тебя все это теперь на дне морском. Ты хоть соображаешь, сколько труда, сколько лет...

— Посмотри на небо. — (Оно простиралось над ней, бледное и непостижимо пустое.) — Разве я смогу жить под таким небом? Где еще можно найти темный, уютный уголок, полный золота?

— Я управлял этим драконом. Он уже был готов уйти потихоньку, не унося с собой половину Хорсбрета.

— И как теперь жить на этом острове? В нем не осталось никакой тайны.

— Четырнадцать лет я изучал драконов, их привычки, их свойство летать, виды пламени, условия жизни и разрушительную силу. Я собрал все сведения, какие только мог. И никто...

— Ты только посмотри на эту тоскливую равнину...

— И никто, — закричал он, — не сказал мне, что дракона можно изгнать, влив ему в глотку «драконий след»!

— Ну, мне об этом тоже никто не говорил!

Она свернулась рядом с ним на льдине, слишком усталая, чтобы по-настоящему сердиться. Она наблюдала, как все больше лодок с рудокопами, среди которых были дети и ее мать, устремлялось вниз, к материку. Потом она заметила дракона: бледный на фоне зимнего неба, он казался каким-то хрупким и изысканным, уносясь вдаль в потоках собственного пламени.

Ее тоскующее сердце потянулось вслед за этим пламенем, которым она наделила дракона. Она заметила, что Рид вдруг замолчал. На его усталом израненном лице появилось давно утраченное выражение: он с любопытством наблюдал, как дракон, похожий на пылающую комету, летит над миром в поисках зимы. Рид тихо вздохнул и спросил подозрительно:

— Так что ты кладешь в этот «драконий след»?

— Все подряд.

Он посмотрел на нее, потом повернулся и взглянул на Хорсбрет. Сердце его сжалось.

— По-моему, мы не пощадили даже останки моего отца, — сказал он, ни к кому не обращаясь. В этот миг он больше походил не на Гонителя Драконов, а на изгнанника, потерявшего отца.

— Да, я знаю, — прошептала она.

— Ничего ты не знаешь, — вздохнул он. — Ты только чувствуешь. Чувствуешь драконье сердце. Мое сердце. Хорсбрет разрушен не от недостатка знаний или опыта, а из-за чего-то другого, что я упустил, а ты говорила об этом. Принимать неизбежное — вот в чем глубинная мудрость.

Она взглянула на него, смущаясь оттого, что он понял ее.

— Нет во мне никакой мудрости. Так, везение — или невезение.

— «Мудрость» — этим словом равнинные жители называют твое чутье. Ты во все вкладываешь душу: в «драконий след», в драконов, в золото. И это оборачивается чудом.

— Ничего я не вкладываю. И я не понимаю, о чем ты, Рид Ярроу. Я всего лишь рудокоп. Поищу другие прииски...

— У тебя собственный золотой прииск — в твоей душе. Можешь стать кем угодно. Необязательно изгонять драконов — ты можешь стать Хранителем. Ты ведь любишь все, что любят они.

— Да. Покой, тишину, уединение...

— Я мог бы показать тебе драконов в их прекрасных тихих, спокойных, уединенных убежищах. Ты могла бы научиться говорить с ними на их языке.

— Я и на своем-то не умею как следует говорить. И я ненавижу равнины.

Она уцепилась за льдину, глядя на приближающийся берег.

— Мир — это всего лишь остров, окруженный драконом звезд и ночи.

Она покачала головой, не осмеливаясь взглянуть на него:

— Нет, не буду тебя больше слушать. Вспомни, что случилось, когда я в последний раз слушала твои сказки.

— Ты всегда слушаешь саму себя, — сказал он.

Серые волны повернули льдину, направляя Пеку к берегам мира, который приводил ее в смятение. Она все еще пыталась возражать что-то, когда льдина пришвартовалась к опаленным сваям гавани. 

 ОРСОН СКОТТ КАРД

Задира и дракон

Орсон Скотт Кард родился в 1951 году в Ричленде, штат Вашингтон, детство и отрочество его прошли в Калифорнии, Аризоне и Юте. Помимо писательской деятельности, Кард проводит занятия и семинары, осуществляет постановку спектаклей и преподает английский в Университете Южной Виргинии. Обладатель четырех премий «Хьюго», двух премий «Не-бьюла», восьми премий журнала «Locus» и Всемирной премии фэнтези, Кард написал более сорока романов и шестидесяти пяти рассказов. Наиболее известны его научно-фантастические романы «Игра Эндера» («Ender's Game»), «Тень Эндера» («Ender's Shadow»), «Голос тех, кого нет» («Speaker for the Dead») и фэнтезийная серия «Сказания о мастере Элвине» («The Tales of Alvin Maker»), которую открывает роман «Седьмой сын» («Seventh Son»). Кард также пишет романы в жанре магического реализма, произведения на основе библейских сюжетов, документальные книги, стихи, пьесы и сценарии. Среди множества сборников его рассказов можно выделить «Карты в зеркале» («Map in a Mirror») и «Собиратель грез» («Keeper of Dreams»), подводящие определенную черту в литературной карьере писателя. В начале 1980-х Кард выступал в качестве составителя двух антологий о драконах: «Драконы света» («Dragons of Light») и «Драконы тьмы» («Dragons of Darkness»). Недавно вышел новый роман «Тайная империя» («Hidden Empire»). В ближайших планах автора молодежный роман «Задира и дракон» («Bully and the Beast»), основанный на повести, представленной ниже.

Паж, запыхавшись, вбежал в графские покои: он давно уже не опаздывал на хозяйский зов. Граф считал, что паж всегда должен быть поблизости; любая задержка бесила вельможу, и тогда пажа могли отправить на конюшню.

— Я здесь, ваше сиятельство! — выпалил паж.

— «Ваше сиятельство», — передразнил граф. — Опять тащился нога за ногу?

Граф глядел в окно, держа в руках бархатное женское платье, затейливо расшитое золотом и серебром.

— Похоже, надо созвать совет, — сказал он. — Но до чего же не хочется выслушивать болтовню и гогот моих рыцарей. Они наверняка рассердятся, как думаешь?

Прежде граф никогда не советовался с пажом, и тот растерялся.

— С чего бы рыцарям сердиться, мой господин? — наконец ответил паж.

— Видишь этот наряд? — Граф отвернулся от окна и помахал платьем перед носом пажа.

— Да, мой господин.

— И что ты о нем скажешь?

— Богатый наряд, мой господин. Но важно еще, кто его наденет.

— Я заплатил за него одиннадцать фунтов серебром.

Паж кисло улыбнулся. Рыцарь средней руки тратил в год ровно половину названной суммы на оружие, одежду, пищу, кров над головой, и при этом у него еще оставались деньги на женщин.

— И это платье — далеко не единственное, — сообщил граф. — Я купил много таких.

— Но для кого, мой господин? Вы собрались жениться?

— Не твое дело! — загремел граф. — Ненавижу тех, кто сует нос, куда не просят!

Он снова повернулся к окну: в сорока фугах от стены замка рос могучий раскидистый дуб, ветви которого затеняли солнце.

— Кстати, какой сегодня день? — спросил граф.

— Четверг, мой господин.

— Я про день спрашиваю, дубина!

— Одиннадцатый после Пасхи.

— Опять просрочил с уплатой дани, — проворчал граф. — Надо было уплатить еще в Пасху. Скоро герцог обязательно хватится, что моих денежек нет.

— Так почему бы вам не заплатить?

— Чем? Меня хоть вниз головой повесь — не вытряхнешь ни фартинга. Да что там дань герцогу! У меня вообще не осталось денег. Ни оружейных, ни подорожных, ни конских. Зато, парень, у меня есть роскошные наряды!

Граф уселся на подоконник.

— Герцог может явиться не сегодня завтра, прихватив самое лучше средство для выколачивания налогов.

— Что же это за средство?

— Армия, — вздохнул граф. — Давай, парень, созывай совет. Я знаю своих рыцарей: без шума и злословия не обойдется, но в бой они пойдут.

Паж в этом сомневался:

— Они очень рассердятся, мой господин. Вы уверены, что они будут сражаться?

— Еще как уверен, — сказал граф. — А если не будут, герцог их убьет.

— За что?

— За нарушение присяги, которую они мне принесли. Не мешкай, парень, собирай совет.

Паж кивнул. На душе у него было невесело. Он тревожился не столько из-за графа (сегодня этот сумасброд обошелся с ним еще мягко, мог бы и похуже), сколько за себя. Люди герцога наверняка ворвутся в замок, перевернут все вверх дном, станут насиловать женщин, графа упрячут в темницу, а пажу дадут пинка под зад и велят убираться в родительский дом.

Но служба есть служба. Выйдя от графа, паж двинулся по замку, громко выкликая:

— Граф созывает совет! Всех благородных рыцарей приглашают на совет к его сиятельству!

Борка послали за элем в холодный погреб под кухней замка. Пройдя вдоль рядов бочек, он выбрал одну и взвалил ее на плечи. Нельзя сказать, что он поднял бочку играючи, но под ее тяжестью даже не согнулся. Наклонив голову (потолок здесь был очень низким), Борк медленно двинулся вверх по ступенькам. Такую бочку могли поднять только двое обычных мужчин, и то с сопением и кряхтеньем, а на перетаскивание нескольких бочек в графском замке раньше тратили добрую половину дня. Однако Борк был великаном или, во всяком случае, считался таковым по меркам того времени. Сам граф едва дотягивал до пяти футов, а Борк был выше его на целых два фута и имел силу быка.

Завидев его, люди расступились.

— Ставь сюда, — велел повар, занятый приготовлением обеда. — Только не урони.

Парень не уронил тяжеленную бочку и не рассердился на воркотню повара, считавшего Борка тупицей и растяпой. Эти слова великан слышал всю жизнь, едва ли не с трехлетнего возраста, когда стало ясно, каким он вырастет. «Сила есть — ума не надо». Рослых и сильных всегда считали тупицами и растяпами, и в этом была доля правды. Борк был настолько силен, что нередко совершал то, о чем и не помышлял, — не по худому умыслу, а случайно.

Однажды учитель военного дела, восхитившись силой Борка, предложил научить его драться на тяжелых боевых мечах. Борку тогда исполнилось двенадцать, но мальчишка легко размахивал увесистыми взрослыми мечами.

— А теперь давай нанеси мне удар, — велел Борку учитель.

— Меч-то острый. Больно будет, — простодушно заметил юный великан.

— Не беспокойся. Я не подпущу тебя близко.

За свою жизнь этот человек обучил искусству сражения как минимум сотню рыцарей, но никому из них не удавалось его достать. Поэтому, когда Борк замахнулся тяжелым мечом, учитель и не подумал заслониться щитом. Он никак не мог предвидеть, какой чудовищный удар нанесет ему этот мальчишка, пи меч Борка легко пробил щит. Сам того не желая, Борк отсек учителю левую руку по самое предплечье — еще немного, и меч вонзился бы тому прямо в грудь.

Да, неуклюжим парнем рос этот Борк! Трагический случай с учителем положил конец его мечтам стать рыцарем: оправившись, калека потребовал, чтобы Борка отправили на кухню или » кузницу. Пускай себе рубит пополам говяжьи туши и тащит к огню. Если дать ему топор побольше, не пройдет и получаса, как он свалит здоровенное дерево, а за день обеспечит замок дровами на целый месяц.

Паж наконец добрался и до кухни:

— Слушай, повар, граф созывает рыцарей на совет. Им понадобится эль. Много эля.

Повар смачно выругался и запустил в пажа морковкой:

— У графа семь пятниц на неделе! Вечно добавит мне работенки.

Когда паж скрылся, повар повернулся к Борку:

— Волоки бочку в зал, да поживей. Только не урони по дороге.

— Не уроню, — пообещал Борк.

— Не уронит, как же! — пробормотал повар, рассерженный капризами графа. — Силы как у быка, но и ума не больше.

Борк потащил бочку в большой зал. Там было холодно, хотя снаружи вовсю светило солнце. Впрочем, во всем замке было холодно и мрачно: поскольку на дворе стояла весна, дрова берегли.

Рыцари неторопливо сходились в большой зал и усаживались на длинные скамьи вокруг массивного щербатого стола. Они не забыли прихватить с собой кружки: на советах графа эль всегда лился рекой. В детстве Борк любил смотреть, как рыцари упражняются с оружием, но, повзрослев, понял, что кружками они владеют лучше, чем мечами. Да и застолья кажутся им куда привлекательнее войны.

— А-а-а, Задира Борк пожаловал, — приветствовал его один из рыцарей.

Борк слегка улыбнулся. Он давно научился не обижаться на это прозвище.

— Как поживает конюшенный Сэм? — язвительно спросил другой рыцарь.

Борк покраснел и молча побрел обратно на кухню. От нечего делать рыцари вовсю смеялись над его скудоумием.

— Откуда же взяться мозгам, если у него все в рост пошло, — заявил один из графских вояк.

— А жрет он, должно быть, как лошадь, — отозвался другой, скривив губы в ехидной усмешке. — Наверное, поэтому минувшей зимой и разразился таинственный падеж среди овец.

Раздался взрыв хохота, который сопровождали громкие удары кружек по столу.

Вернувшийся на кухню Борк весь дрожал. Ему никуда было не скрыться от насмешек рыцарей, они доносились даже сквозь каменные стены.

— Не серчай на них, парень, ----- сказал повар. — Они ж не со зла, просто подтрунивают.

Борк кивнул и улыбнулся. Так было всегда: над ним постоянно подтрунивали, и Борк знал, что иного отношения не заслуживает. Люди вправе были обращаться с ним жестоко, ведь не зря его прозвали Задирой Борком!

Когда Борку было три года, он уже выделялся среди других детей ростом и силой. Тогда у него был единственный дружок — красивый деревенский мальчишка по имени Мигун, обожавший играть в рыцарей. Из лоскутов, кусков кожи и полосок жести этот парнишка смастерил себе доспехи, а из сломанных вил, найденных возле свиного хлева, сделал копье.

— Ты будешь моим боевым конем, — объявил Борку Мигун.

Взобравшись на спину приятеля, он часами ездил на нем, и

Борк ничуть не возражал: ему очень нравилось быть рыцарским конем. По сути, то был предел его мечтаний, хотя потом Борк удивлялся, как это он позволил навязать себе столь унизительную роль. Однажды Сэм, сын конюшенного, принялся высмеивать неказистые доспехи Мигуна. Дело кончилось дракой на кулаках, и Сэм до крови расквасил Мигуну нос. Тот застонал так, словно был при смерти, и Борк решил расквитаться за друга. Сэм был старше его на целых три года, но это не помешало Борку как следует отколотить обидчика.

С тех пор Сэм страдал косноязычием и часто падал. Челюсть, которую в нескольких местах сломал ему Борк, плохо срослась, и он оглох на одно ухо.

Когда Борк понял, что натворил, ему стало страшно и стыдно, однако Мигун уверял, что Сэм получил по заслугам.

— Сэм старше меня и выше на целую голову, — говорил он Борку. — Вспомни, кто первым начал драку. Он и есть настоящий задира, а задир надо наказывать.

Несколько лет подряд Мигун и Борк были грозой всей деревни. Мигун постоянно лез в драку, и вскоре деревенские мальчишки научились не связываться с ним. Если Мигун не мог справиться с противником, он звал на помощь Борка. Правда, после драки с Сэмом юный великан уже никого не бил так жестоко, и все равно мальчишкам крепко от него доставалось, что очень нравилось Мигуну.

А потом Мигуну надоело играть в рыцарей, он забросил доспехи, отпустил на все четыре стороны своего боевого коня и спел дружбу с недавними врагами. Тогда-то Борка и начали звать Задирой. Именно Мигун убедил деревенских ребят, что единственный злодей в деревне — Борк, и однажды тот подслушал разглагольствования бывшего приятеля:

— Он вдвое сильнее любого из нас, но дерется только потому, что никто не может дать ему отпор. Борк — трус и задира. А задир надо наказывать.

Мигун был прав, Борк это знал и с тех пор не мог избавиться от чувства стыда. Он помнил испуганные взгляды мальчишек, с которыми дрался — пусть не по своей воле, а защищая друга; помнил их глаза, умоляющие о пощаде. Однако Мигун истошно кричал и корчился от боли, и Борк, подавляя ужас, налетал на очередного обидчика. В конце концов Мигун вышел сухим из воды, но Борку до сих пор приходилось расплачиваться за детские грехи, и он расплачивался, молча снося насмешки рыцарей, день за днем терпя одиночество, выполняя тяжелую работу, чтобы его сила служила людям, а не причиняла вред.

Но это не означало, что Борк был доволен своей участью. Вот и сейчас из-за насмешек рыцарей у него на глаза навернулись слезы, и это заметил повар.

— Никак реветь вздумал? Брось, парень, — сказал повар. — Только соплей в суп напустишь. А если уж тебе приспичило лить слезы, иди отсюда куда-нибудь!

Так Борк оказался возле дверей большого зала, решив с тоски поглазеть на рыцарей. Трудно сказать, случайно он там оказался или нет, но, как любят выражаться летописцы и сочинители баллад, Борк ступил навстречу своей судьбе.

— И куда же подевались деньги на уплату дани? — недовольно спросил один из рыцарей. — По-моему, грех жаловаться на прошлогодний урожай. Вашему сиятельству хорошо заплатили за проданное зерно.

Рассерженные рыцари — зрелище не из приятных, но они были вправе сердиться и требовать ответа: ведь это им, а не кому-то другому предстояло биться с людьми герцога. Само собой, они не собирались успокаиваться, пока им не скажут правду.

— Друзья мои, — начал граф. — Мои верные, преданные друзья. На свете есть нечто более важное, чем деньги. Я потратил все свое серебро на то, что важнее всякой дани, важнее мира и долгой жизни. Я потратил его на... красоту. Не на создание красоты, а на ее украшение.

Рыцари молча слушали, потому что, несмотря на свирепость и грубость нрава, каждый из них понимал истинную красоту. Поклонение красоте считалось неотъемлемым качеством рыцаря.

— Моим заботам был доверен драгоценный камень, по своему совершенству превосходящий любой бриллиант. На меня легла обязанность создать для этой драгоценности такую достойную оправу, какую только можно купить за серебро. Мне трудно объяснить это, я могу лишь показать.

Граф позвонил в серебряный колокольчик. За его спиной неслышно открылась потайная дверь (таких дверей в замке было несколько), и в зале появилась высохшая старуха. Граф что-то прошептал ей на ухо, старуха поспешно скрылась в потайном ходе.

— Кто она? — посыпались вопросы.

— Нянька моих детей, заменившая им мать. Как вы помните, моя жена умерла в родах, но до сих пор никто из вас не знал, что наш ребенок остался жив. Все думали, что у меня есть лишь двое сыновей, но теперь я раскрою секрет: у меня не двое, а трое детей, и третий ребенок — не сын.

Граф видел, как рыцари наморщили лбы, силясь разгадать эту загадку. Неудивительно: ведь сегодня они долго упражнялись в полном боевом облачении, да еще на весеннем солнцепеке.

— Мой третий ребенок — дочь.

— А-а-а, — облегченно вздохнули уставшие от умственных усилий рыцари.

— Поначалу я прятал ее, ибо мне тягостно было видеть напоминание о горячо любимой жене, умершей в родовых муках. Через несколько лет я справился с горем и решил взглянуть на дочь, которая оказалась необыкновенно красивой девочкой. Признаться, такого красивого ребенка я еще никогда не видел. Я назвал ее Брунгильдой и с той поры всей душой ее полюбил. Я стал самым заботливым отцом на свете, но не позволял дочери покидать ее покои. Конечно, сейчас вы спросите — почему?

— Конечно спросим, — хором подтвердили несколько рыцарей.

— Моя дочь росла такой красавицей, что я боялся, как бы ее не похитили. Правда, я ежедневно ее навещал и говорил с нею. С годами Брунгильда становилась все прекраснее, но то была уже красота не ребенка, а юной девушки. И это прекрасное создание было вынуждено носить старые платья, оставшиеся от матери. Мое сердце буквально обливалось кровью, ведь красота Брунгильды достойна фламандских кружев, венецианского бархата, флорентийских шелков и самых лучших драгоценностей. Сейчас вы сами увидите, куда и на что я потратил деньги, — и, поверьте, они были потрачены не впустую.

Потайная дверь снова отворилась, и старуха ввела в зал Прунгильду.

Борк, стоя в дверях зала, громко вздохнул. Но никто его не услышал, потому что все рыцари тоже громко вздохнули.

Граф не преувеличивал: взорам собравшихся предстала редкая красавица. Ее походка была бесшумной, ее ниспадавшие до плеч темно-рыжие волосы напоминали огненный водопад. От долгого затворничества лицо Брунгильды стало бледным, но, когда она улыбнулась, ее улыбка напомнила луч солнца в ненастный день. Никто из рыцарей не решился долго глядеть на ее стан, поскольку им безумно захотелось заключить девушку в объятия. Почувствовав это, граф сказал:

— Должен предупредить: тот, кто дотронется до нее, будет иметь дело со мной. Брунгильда — девственница и девственницей выйдет замуж. Даже если бы некий король предложил мне половину своего королевства, чтобы провести с нею ночь, я счел бы это оскорблением.

— Приветствую вас, господа рыцари, — с улыбкой произнесла Брунгильда.

Голос ее был подобен шелесту листьев под летним ветерком. Рыцари, сраженные ее красотой, дружно упали на колени.

Но, пожалуй, никого так не поразила красота Брунгильды, как Борка. Едва девушка появилась в зале, неуклюжий великан позабыл обо всем на свете и уже не видел ничего, кроме ослепительно прекрасной Брунгильды. Такое случилось с ним впервые. Нет, Борк не мечтал обладать этим совершенством; он хотел, чтобы это совершенство безраздельно властвовало над ним. Борк жаждал до конца своих дней служить Брунгильде, лишь бы та улыбнулась ему. Ради нее он был готов умереть, только бы услышать напоследок: «Я не возражаю, чтобы ты меня любил».

Если бы он был рыцарем, он облек бы свои чувства в возвышенные слова. Но Борк был неотесанным деревенщиной, поэтому чувства родились в его сердце раньше, чем разум сумел их оценить и найти пристойную форму для их выражения. Не замечая никого, кроме Брунгильды, он двинулся прямиком к ней, и его тень показалась рыцарям тенью пролетевшей над головами смерти. Потом испуг графских вояк сменился злобой — и неудивительно! Этот кухонный увалень взял в свои ручищи изящные белые ручки Брунгильды.

— Я люблю тебя, — сказал Борк, даже не пытаясь скрыть струящихся по щекам слез. — Позволь мне на тебе жениться.

Несколько рыцарей все же не растерялись, грубо схватили Борка и потащили прочь, чтобы наказать за неслыханную дерзость. Но великан легко их всех расшвырял. Рыцари разлетелись в разные стороны и тяжело рухнули на каменный пол, но Борк даже не обернулся, его взгляд был прикован к Брунгильде.

А девушка с нескрываемым удивлением смотрела на него. Нет, не облик Борка ее поразил; она сразу заметила, до чего же парень неказист и нескладен. И в произнесенных им словах тоже не было ничего особенного. Брунгильде с детства твердили, что такие слова говорят все мужчины и потому незачем обращать на них внимание. Больше всего Брунгильду поразила неподдельная искренность на лице Борка. Такого она еще никогда не видела, и это зачаровало ее.

Граф пришел в ярость. У него на глазах деревенский увалень коснулся божественных рук его дочери! Зрелище было просто невыносимым.

Но увалень обладал изрядной силой. Чтобы оторвать его от Брунгильды, придется затеять настоящее сражение. Рыцари будут только рады проучить негодяя, однако... А вдруг в суматохе пострадает его бесценное сокровище — его дочь? Нет, это животное надо одолеть не силой, а хитростью.

— Послушай, дружище, — с напускной веселостью произнес граф. — Ты что ж, не успел увидеть мою дочь, как уже сватаешься к ней?

Борк пропустил эти слова мимо ушей.

— Я буду тебя охранять, — пообещал он девушке.

— Как его зовут? — шепотом спросил граф у ближайшего рыцаря. — Имя вылетело у меня из головы.

— Борк, ваше сиятельство.

— Мой дорогой Борк, — с прежним напускным дружелюбием сказал граф, — при всем уважении к серьезности твоих намерений должен заметить, что моя дочь — благородного происхождения, а ты даже не рыцарь.

— Так я им стану, — ответил Борк.

— Тут одного желания мало, дружок. Ты должен совершить какой-нибудь отважный поступок, тогда я смогу посвятить тебя в рыцари, а уж после поговорим обо всем остальном. А пока ты даже не имеешь права брать мою дочь за руку. Почему бы тебе, как разумному и честному парню, не вернуться на кухню?

Борк и виду не подал, что слышит графа, а продолжал глядеть в глаза девушки. Брунгильда сама нашла выход из щекотливого положения.

— Борк, отныне я на тебя рассчитываю, — сказала она. — Но сейчас, если ты не вернешься на кухню, мой отец разгневается.

«Она права, — подумал Борк. — Она тоже ко мне неравнодушна, если не хочет, чтобы я из-за нее пострадал».

— Только ради тебя, — сказал потерявший голову Борк.

С этими словами он повернулся и вышел из зала.

Опустившись на стул, граф шумно вздохнул:

— Давно нужно было от него избавиться. Мозгов — как у ягненка, а нрав — как у бешеного быка. Пусть сегодня ночью кто-нибудь исправит мою оплошность. Дождитесь, пока он заснет, иначе всякое может случиться. А нам перед битвой раненые ни к чему.

Напоминание о битве протрезвило даже тех, кто допивал пятую кружку эля. Старуха приготовилась увести Брунгильду.

— Нет, не в потайную комнату. Отведешь ее в ту, что рядом с моей спальней, — сказал граф. — Хорошенько запри дверь, выставь двойную охрану, а ключ оставь у себя.

Когда старуха увела девушку, граф оглядел рыцарей и сказал:

— Теперь вы знаете, ради чего, вернее, ради кого я опустошил казну. Я не мог поступить иначе.

И никто из рыцарей не сказал графу, что он потратил деньги зря.

Уже под вечер к стенам замка явился герцог со своим войском и стал требовать дань. Ни граф, ни его рыцари не ожидали от герцога такой прьгги. Платить дань граф, разумеется, отказался, и герцог послал ему традиционный вызов на бой. Однако силы были неравны: у герцога было в десять раз больше воинов, и граф ответил на вызов дерзостью, предложив взять его замок штурмом. Остроумие господина дорого стоило посланцу графа, гот вернулся назад с кожаным мешочком, в котором лежал его отрезанный язык.

По сути, битва уже началась, и за этим первым актом жестокости последовали другие.

Караульный, скучавший на южной стене замка, поплатился за недостаток бдительности: лучникам герцога удалось незаметно проскользнуть к раскидистому дубу и так же незаметно забраться на его ветви. Метко пущенная стрела навсегда избавила караульного от скуки, и, когда его труп рухнул вниз, в замке почуяли неладное, но было уже поздно.

Не менее дюжины лучников осыпали стены замка тучей стрел, и ни одна из них не пролетела мимо. Благородные рыцари не особо спешили лезть под стрелы, пока косившие только оруженосцев. Наконец граф приказал всем покинуть стены. Поскольку двуногие мишени исчезли, лучники герцога начали стрелять по четвероногим — по коровам и овцам, толпившимся в открытых загонах возле замка. Защитить несчастную скотину было невозможно, и к сумеркам в загонах не осталось ни одной живой коровы и овцы.

— Что теперь делать? — сокрушался повар. — Сейчас тепло, и мясо быстро стухнет.

— А ледник у тебя на что? — рассердился граф. — Это наш запас продовольствия, и ты отвечаешь за него головой. Еще не хватало во время осады умереть с голоду.

Всю ночь Борк не смыкал глаз, разделывая туши и перетаскивая их в ледник. Поначалу графские крестьяне, схоронившиеся в замке, пытались ему помогать, но быстро устали. Пока они тащили до ледника одну говяжью тушу, Борк успевал обернуться трижды.

Видя, как трудится Борк, граф сказал рыцарям, чтобы его не трогали до утра.

За всю ночь Борк сумел лишь пару раз ненадолго вздремнуть, но едва он засыпал, как повар будил его и приказывал продолжать работу. Когда рассвело и лучники герцога возобновили обстрел, неубранными оставались лишь двадцать овечьих туш. Они остались в дальнем загоне, у Борка не хватило времени туда добраться. Повар доложил об этом графу.

— Ты с ума сошел — выкидывать столько мяса! — накинулся на него граф.

— Но если Борк пойдет за этими баранами, его убьют.

Граф выразительно посмотрел на повара:

— Либо ты пошлешь туда Борка, либо пойдешь сам.

Повар не знал, что Борку вынесен смертный приговор, и постарался спасти парня. Он взял кастрюлю попрочнее, обернул голову Борка тряпкой и надел на него этот импровизированный шлем. Вместо щита повар дал ему массивную крышку от самого большого котла.

— Это все, чем я могу тебе помочь, — сказал повар.

— Но как же я стану таскать овец? — изумился Борк. — Щит будет мне мешать!

— Граф приказал не оставлять снаружи ни одной туши. А если пойдешь без щита — тебя прихлопнут как муху.

Борк призадумался. Задачка была не из легких, да и времени на ее решение не оставалось.

— Вот что я думаю — твоя крышка меня все равно не убережет. Надо сделать так, чтобы лучники вообще перестали стрелять.

— И как это сделать? — спросил повар, но Борка уже не было рядом.

В кузнице парень взял тяжелый топор.

— Не вовремя ты собрался за дровами, — проворчал кузнец.

— Сейчас как раз самое время, — ответил Борк.

Он взял топор в правую руку, крышку от котла — в левую и вышел во внутренний двор. Лучники герцога сразу выпустили но нему несколько стрел, но те ударились в крышку, не причинив Борку вреда. Борк добрался до ворот и потребовал, чтобы опустили подъемный мост. Скрипя цепями, мост опустился, великан вышел за ворота и направился прямо к дубу, на котором засели лучники.

Герцог издали наблюдал за происходящим, стоя возле ослепительно-белого шатра с желтым гербом. Завидев Борка, герцог спросил:

— Кого это они выпустили: человека или медведя?

Приближенные молчали. Они и сами не знали, что это за существо.

Лучники не переставая стреляли по Борку, но чем ближе он подходил к дубу, тем труднее им становилось целиться и тем лучше защищала его крышка котла. Добравшись наконец до дерева, парень поднял крышку над головой и принялся рубить дуб. Что ни удар — то фонтан щепок. Даже одной рукой Борк рубил намного сноровистее и быстрее, чем обычный дровосек — двумя.

Борк был поглощен работой и не заметил, как его левая рука щетка опустилась, но вражеский лучник немедленно воспользовался этой оплошностью. Стрела просвистела мимо «щита» и вонзилась Борку в руку.

Борк едва не выронил «щит», но сохранил присутствие духа. Вонзив лезвие топора в землю, он пристроил крышку котла так, чтобы она покоилась на топорище и упиралась в ствол дуба. Прикрыв себя таким образом, Борк принялся осторожно вытаскивать стрелу. Но наконечник оказался зазубренным, и Борк, обломив древко, протолкнул обломок в рану, а потом выдернул его с другой стороны. Ему было нестерпимо больно, но он знал, что стрелу во что бы то ни стало надо извлечь. Превозмогая боль, Борк вновь прикрылся своим «поварским щитом» и продолжал рубить. Белая впадина, опоясывавшая ствол могучего дерева, становилась все глубже. Из раненой руки текла кровь, однако Борк продолжал махать топором, и вскоре кровотечение остановилось.

Люди графа, следившие за ним со стены замка, поняли, что его затея не настолько безрассудна, как им сперва показалось. Решив помочь парню, они открыли стрельбу из луков. Густая листва надежно скрывала лучников герцога, но несколько стрел все же попало в цель. Раненые рухнули на землю, там их прикончили стрелы. Остальные лучники, испугавшись, постарались как следует укрыться.

Между тем участь дуба была предрешена. От каждого удара топора он вздрагивал все сильнее и наконец заскрипел и покачнулся. Дровосеки научили Борка рубить дерево так, чтобы оно упало в нужную сторону. Срубленный дуб рухнул вдоль южной стены замка, лишив вражеских лучников возможности перебраться через ров, а когда они попытались прорваться к своим, люди графа всех их перестреляли.

Один из раненых, понимая, что ему не спастись, решил отомстить Борку за себя и за своих товарищей. Выхватив нож, он в дикой ярости кинулся в бой, и у великана не оставалось иного выхода, кроме как взмахнуть топором... и убедиться, что человеческое тело куда мягче древесины.

Герцог, видя, как неизвестный гигант разрубил его лучника пополам, удивленно воскликнул:

— Откуда у графа это чудовище? Где он только отыскал такую зверюгу?

Перепачканный своей и чужой кровью, Борк побрел к подъемному мосту. Вскоре мост опустился, но не для него: из ворот замка выехал граф с полусотней рыцарей, доспехи которых ярко блестели на солнце.

— Я решил дать герцогу бой, — заявил Борку граф. — Ты тоже должен сражаться, и, если останешься жив, я посвящу тебя в рыцари.

Борк опустился на колени.

— Благодарю вас, ваше сиятельство! — радостно произнес он.

Граф в легком замешательстве посмотрел на него, а потом громко скомандовал:

— Тогда вперед! В атаку!

Борк даже не заметил, что рыцари не выстроились в боевой порядок; повинуясь приказу, он двинулся навстречу вражескому войску. Граф поглядел ему вслед и улыбнулся.

— Ваше сиятельство, прикажете ехать за ним? — спросил один из рыцарей.

— Не торопись. Пусть сперва герцог с ним разберется,— ответил граф.

— Но ведь Борк срубил дуб и спас ваш замок.

— Да. Он отчаянный храбрец, — согласился граф. — И отчаянный упрямец. Ему втемяшилось в голову добиться руки моей дочери. Мне это вовсе не нужно.

— Если мы поможем Борку, мы сможем победить. Но если он погибнет, герцог убьет нас всех, — сказал другой рыцарь.

— Есть кое-что поважнее победы, — тоном, не терпящим возражений, заявил граф. — Сможете ли вы жить с чистой совестью, если Брунгильда — это воплощение совершенства — достанется такому мужлану, как Борк?

Рыцари молча глядели, как Борк в одиночку приближается к вражескому войску.

Борк шагал по полю, не сомневаясь, что за ним следуют доблестные рыцари графа. С раннего детства он восхищался сияющими доспехами рыцарей и их замечательным оружием. Значит, они умеют не только пировать в замке, раз не побоялись... Но почему за спиной не слышно топота копыт? Обернувшись, Борк увидел, что рыцарские доспехи по-прежнему блестят у ворот замка. А до воинства герцога оставались считаные шаги — и тут Борку стало страшно.

Он не понимал, почему враги до сих пор не утыкали его стрелами. Нет, они не воздавали должное его храбрости. Просто п о приняли за рыцаря. Если бы герцог знал, что к ним идет новее не рыцарь, а всего-навсего деревенский парень, подручный повара с графской кухни, труп Борка уже валялся бы посреди поля. Недоразумение спасло великану жизнь.

— Эй, сэр! — окликнули Борка. — Вы хотите вызвать одного и i нас на поединок?

Только теперь Борк понял, какую великую честь оказал ему граф. От исхода поединка зависел исход всей битвы!

Сумеет ли он оправдать такое доверие? Отогнав сомнения, Борк проговорил:

— Да, я пришел, чтобы вызвать одного из вас на поединок. Пусть самый сильный и храбрый выйдет биться со мной.

— Среди нас нет таких великанов! — крикнули Борку люди герцога.

— Зато у меня нет доспехов.

В подтверждение своих слов Борк стянул с головы кастрюлю и отшвырнул ее прочь. Потом шагнул вперед, ожидая, когда же из толпы воинов герцога выйдет его противник. Но рыцари расступились перед ним; люди в латах отходили вправо и влево, а Борк шел все дальше, пока не приблизился к самому герцогу.

— Ты и будешь моим противником? — спросил герцога Борк.

— Я — герцог. Странно, что никто из моих рыцарей не решился с тобой сразиться.

— Значит, ты тоже отказываешься от поединка?

В мужественном голосе Борка прозвучал упрек. Ему казалось, что именно так должен говорить с противником настоящий рыцарь. '

Герцог обвел взглядом своих людей: все они беспокойно переминались с ноги на ногу, стараясь не встречаться с ним глазами.

— Я принимаю твой вызов, — ответил герцог.

Он считался человеком мужественным и смелым, но и его пугала мысль о поединке с таким великаном. Однако он знал: если сейчас он дрогнет перед этим богатырем, он не лишится ни титула, ни владений, зато потеряет честь.

Герцог обнажил меч и двинулся навстречу Борку.

Такая решимость восхитила Борка. Этот человек сознавал, что может погибнуть в опасном бою, но не отступил. Раз среди его рыцарей не нашлось добровольцев, он не заставил их сражаться за себя, а сам пошел в бой.

«Почему бы и графу не проявить такое же мужество?» — подумал Борк.

Он решил сделать все, чтобы оставить герцога в живых; с него хватило крови убитого лучника. Чувствовалось, что герцог благородный человек и только злая ирония судьбы свела их в поединке. «Я не хочу враждовать с таким человеком», — решил Борк.

Герцог стремительно ринулся в атаку, но Борк сбил его с ног обухом топора. Герцог застонал от боли, на его доспехах появилась глубокая вмятина. Должно быть, Борк сломал ему ребра.

— Почему бы тебе не сдаться? — спросил Борк.

— Лучше убей меня!

— Если ты сдашься, я не стану тебя убивать.

Герцог удивился, его рыцари начали перешептываться.

— Даешь слово?

— Клянусь!

Предложение было очень необычным.

— И что ты собираешься со мной сделать? Потребовать за меня выкуп?

Подумав, Борк покачал головой:

— Нет, выкупа мне не нужно.

— Тогда почему ты хочешь оставить меня в живых? Почему не убьешь, чтобы разом избавить своего графа от врага?

Боль в груди мешала герцогу говорить, но, поскольку кровь горлом не пошла, он надеялся, что все обойдется.

— Графу нужно лишь одно: чтобы ты ушел и перестал требовать дань. Если ты пообещаешь это сделать, даю слово: всех вас отпустят с миром.

Герцог и его рыцари молча выслушали предложение Борка. Оно показалось им слишком щедрым — настолько щедрым, что серьезно задевало их честь. Но герцог только что пытался отстоять эту честь, и не кто иной, как Борк, свалил его одним ударом. Поэтому, если странный великан предлагает им убраться восвояси, стоит ли с ним спорить?

— Хорошо. Даю слово, что впредь не буду взимать с графа дань и немедленно уведу отсюда своих людей.

— Что ж, в таком случае я передам графу добрую весть, — ответил Борк и, повернувшись, зашагал обратно.

— До сих пор не могу поверить, что такой грозный рыцарь проявил такое великодушие, — признался своим рыцарям герцог. — С его помощью граф мог бы стать королем.

Люди герцога осторожно сняли со своего господина доспехи и принялись перевязывать ему грудь.

— А я с его помощью завоевал бы весь мир, — сказал герцог.

Увидев, что Борк возвращается, граф удивленно процедил сквозь зубы:

— Живуч!

Интересно, что Борк скажет о храбрых рыцарях, не поддержавших его в трудную минуту?

— Ваше сиятельство! — крикнул Борк, подойдя поближе. — Они сдаются!

От радости ему хотелось размахивать руками, но он слишком устал.

— Что? — Граф вопросительно взглянул на приближенных, думая, не послышалось ли ему. — Никак Борк сказал, что они сдаются?

— Именно, — подтвердил один из рыцарей. — Он их победил.

— Проклятие! — вскричал граф. — Я этого не вынесу!

Рыцари недоуменно уставились на своего господина.

— Если кому и следует одержать победу над герцогом, так это мне! Мне, а не какому-то жалкому простолюдину! Мне, а не великану с тараканьими мозгами! Вперед, в атаку!

— Зачем? — удивленно воскликнули рыцари.

— Я сказал: в атаку!

Граф пришпорил коня, и тот сперва понуро двинулся по нолю, а потом поскакал все быстрее и быстрее.

Борк повидал достаточно рыцарских состязаний и турниров, чтобы понять: его господин решил напасть на герцога. Может, граф не расслышал? Как бы то ни было, атаку надо остановить. Борк дал клятву герцогу, а клятвами не бросаются. Недолго думая, он кинулся наперерез лошади вельможи.

— А ну, прочь с дороги, дуралей несчастный! — закричал граф.

Но Борк и не подумал посторониться, и взбешенный граф решил смять его лошадью.

— Я не пущу ваc! — закричал Борк. — Герцог сдался!

Граф лишь скрипнул зубами и пришпорил коня; он крепко сжал копье, готовясь нанести удар.

Но мгновение спустя он повис в воздухе, судорожно цепляясь за копье, которое Борк поднял над головой. Рыцарям поневоле пришлось забыть об атаке и поспешить на помощь господину.

— Ваше сиятельство, — почтительно произнес Борк, — думаю, вы меня не расслышали. Герцог и его люди сдались, и я дал слово, что, если они откажутся от дани, им позволят уйти с миром.

Находясь на высоте пятнадцати футов над землей, граф счел за благо не спорить с Борком.

— Я и вправду тебя не расслышал, — сказал он великану.

— Мне что-то не верится. Зато теперь вы меня слышите? И отпустите герцога и его рыцарей?

— Ну конечно, дружище Борк. Но сперва ты меня опусти.

Борк так и сделал.

Граф с герцогом заключили мировую, и герцог со своими рыцарями отправился домой, не переставая удивляться милосердию рыцаря-великана.

— Да какой он рыцарь! — брякнул кто-то из слуг.

— Что? Он не рыцарь?

— Нет. Обыкновенный деревенский недотепа. Я тут у одного крестьянина, бывало, кур воровал, он мне и рассказал про этого парня.

— Так, значит, он не рыцарь, — растерянно произнес герцог.

Потом лицо его побагровело, и рыцари предусмотрительно отступили на несколько шагов, зная, каким бывает герцог в гневе.

— Ловко нас обманули, — сказал кто-то, желая ублажить господина и смягчить его ярость.

После недолгого молчания герцог вдруг улыбнулся и сказал:

— Если он не рыцарь, графу давно следовало бы посвятить его в рыцари. Этот человек обладает не только силой, но и врожденным благородством. Вы согласны?

Рыцари были согласны.

— Не каждый дворянин так верен своему слову, — добавил герцог.

Конечно, гордость его была уязвлена, но он совладал с собой. В конце концов, они возвращались домой, пусть без дани, но и без потерь. У герцога все еще болели помятые ребра, но думал он сейчас не об этом. Перед его мысленным взором стояла картина: граф, ухватившийся за копье, которое Борк воздел вверх. Зачем великан это сделал? Была ли то неуклюжая шутка? Или некое предостережение? Герцогу оставалось лишь гадать.

Графу казалось, что все катится в тартарары. Он вовсе не хотел устраивать празднество, но все-таки пришлось, и благородные рыцари упились до безобразия. И не только они. Ради такого события в большой зал замка допустили даже крестьян, которые вволю налились дармовым элем и теперь горланили не хуже рыцарей. Все это само по себе было скверно, но хуже всего было то, что рыцари даже не пытались делать вид, будто чествуют графа. Нет, они устроили сборище в честь Борка.

Граф забарабанил пальцами по столу. Никакого внимания. Господам рыцарям не до него!

Сэр Альвишар возле очага лапал двух деревенских потаскушек. Сэр Сильвис мочился в кувшин с вином и гоготал во все горло. Из-за его смеха граф едва слышал голоса сэра Брэйга и сэра Умляута. Эта парочка пела и плясала прямо на столе, в такт пению сбрасывая на пол тарелки. Нельзя сказать, что граф не любил шумных пиршеств, но сегодня все лавры достались Борку — этому проклятому верзиле, выставившему его на посмешище перед людьми герцога... Нет, еще того хуже — перед самим герцогом.

Граф услышал глухое рычание, похожее на рычание приготовившегося к прыжку голодного волка, а когда шум в зале ненадолго приутих, вдруг понял, что рычание вырывается из его собственной глотки.

«Надо взять себя в руки, — подумал он. — Ведь в выигрыше в конечном счете все же остался я, а не Борк. Герцог убрался, теперь не я буду платить ему дань, а он мне. Молва разлетится быстро: граф-де победил герцога. На этом, как ни крути, и зиждется власть. Например, кто такой герцог? Человек, который может победить графа. А кто такой граф? Человек, который может победить барона. А барон — тот, кто может победить всего лишь рыцаря. Но как зовется тот, кто может победить герцога?»

— Вы непременно должны стать королем, — сказал высокий и статный молодой человек, появившийся рядом с графом.

Герцог, невольно вздрогнув, поднял на него глаза. Неужели )тот малый прочел его мысли?

— Будем считать, что я тебя не слышал.

— Нет, вы меня слышали, — возразил юноша.

— Такие слова попахивают государственной изменой.

— Только если король сумеет вас победить. Если же победа достанется вам, никто и не заикнется о государственной измене.

Граф присмотрелся к незнакомцу: темные волосы, расчесанные аккуратнее, чем волосы обычного крестьянина, прямой нос, приятная улыбка, подкупающая грация движений. Однако улыбка юноши была фальшивой, и глаза выдавали, что в нем есть что-то порочное. И опасное.

— Ты мне нравишься, — сказал граф.

— Я рад.

Но, судя по голосу, юноша был вовсе не рад. Он явно успел соскучиться среди пьяной суеты.

— По правде сказать, мне следовало бы тебя придушить, и немедленно, — заявил граф.

Молодой человек улыбнулся еще шире.

— Кто ты такой? — осведомился граф.

— Меня зовут Мигун.

— Странное имя.

— В этом виноваты мои родители.

— Хорошо, будем считать так. И кто же ты такой, Мигун?

— Я лучший друг Борка.

Борк. Опять Борк! От этого великана сегодня просто нет спасения!

— Вот уж не думал, что у Задиры Борка есть друзья.

— Всего один друг. И это я, можете сами у него спросить.

— Интересно, могу ли я считать друга Борка и своим другом? — спросил граф.

— Я представился вам как лучший друг Борка. Но не сказал, что я хороший друг. — Мигун улыбнулся и подмигнул.

«Этот мерзавец умеет идти напролом», — подумал граф, но не прогнал Мигуна.

Граф махнул Борку, веля подойти, а когда тот приблизился и опустился на колени, граф с раздражением увидел, что, даже стоя на коленях, великан выше его.

— Этот человек называет себя твоим другом, — сказал граф.

Борк пригляделся и узнал Мигуна, который сразу расплылся в лучезарной улыбке и посмотрел на Борка с искренней любовью. Правда, взгляд Мигуна был не только любящим, но еще и голодным, и хищным, но великан не разбирался в таких тонкостях. Сегодня он наконец-то насладился восхищением и уважением со стороны рыцарей, — восхищением, которого раньше не знал, — а теперь еще встретился с приятелем детских лет. Услышав, что Мигун назвался его другом, Борк разом простил все прежние обиды и ответил улыбкой.

— Надо же, наконец-то мы снова встретились, — радостно сказал Борк. — Мы и вправду друзья, Мигун — мой лучший друг.

Напрасно граф пристально всматривался в глаза Борка: они были полны неподдельной любви к Мигуну. Это озадачило графа, ведь он быстро сумел раскусить Мигуна — у подобного человека не могло быть друзей. Но Борк явно остался слеп к его коварству, и граф даже пожалел великана. Хороша была у Борка жизнь, раз он считал этого ушлого деревенского выскочку своим другом!

— Ваше величество, — прервал раздумья графа Мигун.

— Не зови меня так.

— Я лишь слегка опережаю события, но скоро вас будет звать так весь мир.

Графа поразила непоколебимая уверенность Мигуна, по спине вельможи даже пополз холодок, и он передернул плечами, словно отгоняя призрак:

— Вспомни, Мигун, я выиграл всего одно сражение. Я по-прежнему сильно стеснен в деньгах, а моя армия состоит из горстки вшивых рыцарей.

— Если вам чуждо честолюбие, подумайте о вашей дочери. Если она останется дочерью графа, она в лучшем случае сможет выйти замуж за какого-нибудь герцога. Даже с ее удивительной красотой это будет считаться большой удачей. Но если она станет дочерью короля, она сможет выйти за любого принца. И красота послужит ей таким приданым, что ни один принц не осмелится требовать большего.

Граф подумал о своей прекрасной Брунгильде и улыбнулся.

Борк тоже улыбнулся, ибо и он подумал о красавице.

— Ваше величество, — продолжал подзуживать Мигун, — сделав Борка своей правой рукой, а меня — своим советником, вы через год-другой непременно станете королем. Сами подумайте, кто дерзнет сопротивляться армии, во главе которой будем стоять мы трое?

— А зачем лезть вперед всем троим? — спросил граф.

— Вы хотели спросить, зачем вам лезть вперед? Мне казалось, это и так ясно. Но ваш вопрос только доказывает, как вам необходим советник. Видите ли, ваше величество, вы человек добропорядочный, богобоязненный, образец добродетели. Вам и в голову не придет, добиваясь власти, плести интриги, шпионить и делать гадости своим врагам. Однако короли вынуждены действовать подобным образом, иначе они быстро лишаются короны.

Граф никак не мог собраться с мыслями. В глубине души он сознавал, что уже давным-давно действует именно так, как говорит Мигун, но слова юноши словно заворожили его. Слушая его, граф и впрямь начинал верить, будто он — образец добродетели.

— Ваше величество, вы останетесь чисты, а весь позор падет на меня. Вы будете источать благоухание свежести, а от меня будет исходить смрад гниения. Поверьте, будь жива моя мать, я бы, не задумываясь, продал ее в рабство, лишь бы помочь вам взойти на престол. Я взялся бы сыграть в карты с самим дьяволом и облапошил бы его прежде, чем тот успел бы сообразить, что случилось. Я бы, не задумываясь, нанес удар в спину любому вашему врагу.

— Но мои враги не обязательно должны быть твоими врагами, — недоверчиво заметил граф.

— Ваши враги всегда будут моими врагами. Я буду предан вам всегда и во всем.

— И прикажешь поверить, будто твоя преданность бескорыстна?

— Почему же бескорыстна? Вы будете щедро мне платить.

— Согласен, — сказал граф.

— Вот и отлично, — отозвался Мигун, и они пожали друг другу руки.

Граф обратил внимание, что ладони Мигуна мягкие, как у женщины; руки этого прощелыги явно не знали крестьянского труда и ратного ремесла.

— И чем ты до сих пор зарабатывал на жизнь? — спросил граф.

— Воровством.

Судя по улыбке Мигуна, это могло быть шуткой, но его прищуренные глаза подтверждали, что новоиспеченный советник говорит правду.

— А как же я? — простодушно спросил недоумевающий Борк.

— Разве ты не слышал? — удивился Мигун. — Тебе надлежит быть могучей правой рукой короля.

— Но я ни разу не видел короля.

— Так взирай на него! — с пафосом ответил Мигун. — Вот твой король.

— Какой же он король? — снова не понял Борк. — Он всего лишь граф.

Эти слова глубоко задели графа. «Всего лишь граф». Ничего, это дело поправимое.

— Ты прав, Борк, — стараясь не раздражаться, ответил он. — Сегодня я всего лишь граф. Но кто знает, что принесет завтрашний день? Речь сейчас не об этом. Ты ведь помнишь, что я обещал посвятить тебя в рыцари? Теперь ты должен поклясться, что будешь всегда и во всем верен мне и беспрекословно исполнишь любое мое повеление. Согласен?

— Конечно согласен! — обрадовался Борк. — Спасибо, ваше сиятельство.

Он встал и крикнул во весь голос, обращаясь к своим новым друзьям и соратникам:

— Господин граф посвятил меня в рыцари!

Ему ответили приветственные возгласы, рукоплескания и топот ног.

— Но самое главное — теперь я могу просить руки Брунгильды!

На сей раз рукоплесканий не было, раздался только тревожный шепот. Если этого деревенщину сделали рыцарем, он на законных основаниях мог добиваться руки Брунгильды. В это с трудом верилось, но такова графская воля.

Графа тоже не привели в восторг слова Борка. Но что он мог поделать? Нельзя же взять слово назад, тогда он будет опозорен в глазах собственных рыцарей. Граф начал было длинную витиеватую речь о том, что его-де неправильно поняли, но быстро умолк. Борк выжидающе глядел на него, ожидая, когда тот подтвердит свое обещание.

И тут на помощь графу пришел Мигун.

— Эх, Борк, — печально произнес он так громко, чтобы его всс услышали, — неужели ты не понимаешь? Его величество посвятил тебя в рыцари из чувства благодарности, но, раз ты не король и не принц, ты не можешь с ходу взять да попросить руки Брунгильды. Чтобы завоевать такое право, ты должен совершить какое-нибудь храброе деяние.

— Но разве сегодня я не доказал свою храбрость? — спросил Борк.

У него до сих пор болела раненая рука, и только эль позволял ему держаться на ногах после тяжелой бессонной ночи и изнурительного дня.

— Ты действовал храбро, но, поскольку ты вдвое выше и в десять раз сильнее обычного человека, этого недостаточно, чтобы завоевать руку Брунгильды. Чтобы стать достойным ее, ты должен совершить подвиг, десятикратно превосходящий все, что ты нынче совершил.

Борк даже не мог представить себе такого подвига. Разве он, защищенный от стрел лишь кастрюлей на голове и крышкой от котла, не свалил в одиночку могучий дуб? Разве он не заставил отступить вражескую армию и не освободил графа от дани? Что же может десятикратно превосходить такие деяния?

— Не отчаивайся, — успокоил Борка граф. — Впереди еще множество битв, и ты обязательно совершишь славные подвиги, превзойдя все совершенное тобою сегодня. Теперь, друг мой, ты посвящен в рыцари, тебе дарована привилегия каждый вечер обедать за моим столом. А когда мы двинемся в бой, ты будешь сражаться рядом со мной.

— Он должен первым встретить врага, — шепнул графу Мигун.

— Впрочем, Борк, я окажу тебе еще большую честь: ты первым встретишь врага, защищая честь моего графства.

— Не скромничайте, ваше величество, — снова шепнул Мигун.

— Нет, не графства. Моего королевства. Слушайте все! Отныне вы служите не графу, а королю!

Эти слова всех ошеломили. Возможно, трезвомыслящего человека они заставили бы призадуматься, но в зале не оказалось ни трезвых, ни мыслящих людей. Выпитый эль помутил рассудок уставших от празднества рыцарей, и они тупо вытаращили на графа воспаленные глаза. В колеблющемся свете факелов граф показался им исполненным королевского величия, к тому же рыцари предвкушали грядущие сражения, которые их совершенно не пугали. Разве не одержали они сегодня славную победу, не пролив ни капли крови? Кровь Борка в счет не шла. Рыцари, конечно, не отважились бы сказать этого вслух, но втайне все пришли к единому мнению: «Борк — это всего лишь Борк. Что бы там ни говорил граф, Борк — чужак и чужаком останется». Следовательно, парнем можно затыкать все опасные дыры.

Кровь, запекшаяся на рукаве Борка, ценилась так же дешево, как и его жизнь.

Поэтому рыцари щедро накачивали великана элем до тех пор, пока тот не захрапел, уронив голову на стол. Борк и не подозревал, как жестоко его обманывают, суля возможность посвататься к Брунгильде. На какое-то время он даже забыл о своей возлюбленной; главное — он стал рыцарем, героем, и, что еще важнее, у него наконец-то появились друзья.

Спустя два года граф сделался королем.

Свой путь к королевскому трону он начал, сражаясь с другими графами, но вскоре его притязания возросли, и он принялся нападать на герцогов и других крупных вельмож. Стратегия его оставалась неизменной: он отправлялся в бой с полусотней рыцарей, облаченных лишь в легкие доспехи. Все его воины были конными, только Борк передвигался пешком, но сильные ноги помогали ему не отставать от конного отряда.

Когда воинство графа оказывалось у стен замка, принадлежащего очередному противнику, вперед выходил Борк, и трое оруженосцев подавали ему новый топор со стальным топорищем. Его доспехи тоже были новыми и прочными, способными выдержать почти любой удар. Если вокруг замка имелся ров, Борк переходил его вброд, а если рва не было, просто подходил к воротам и начинал их крушить. Покончив с воротами, Борк брал увесистую железяку и принимался раздвигать прутья решетки, сгибая их так легко, словно они были сделаны из теста. Мало-помалу в решетке появлялась брешь, достаточная, чтобы в нее въехал конный рыцарь.

Сделав свое дело, Борк возвращался к графу и Мигуну.

Пока Борк возился с воротами и опускающейся решеткой, никто из людей графа не произносил ни слова, только лучники оставались начеку и зорко следили, чтобы сверху в Борка не плеснули кипящим маслом или горячей смолой. Это придавало великану уверенности, но опасность попасть под поток горячей смолы была невелика: графская армия появлялась всегда так внезапно, что, пока Борк крушил ворота и гнул прутья решетки, масло и смола не успевали нагреться.

— Согласны ли вы сдаться его величеству королю? — спрашивал защитников замка Мигун.

И те, видя, как легко великан Борк сокрушил их твердыню, как правило, сдавались. Иногда кто-нибудь пытался дать отпор, по такое случалось редко, да и отпор бывал чисто символическим. Однако по настоянию Мигуна замок такого вельможи подвергался разграблению, а его семейство бросали в темницу и держали там до тех пор, пока бунтарь не выплачивал солидный выкуп.

К концу второго года граф, Борк, Мигун и графская армия двинулись на Винчестер. Король (настоящий король) сбежал из замка и нашел пристанище в Анжу, где климат был мягче и теплее. Графа короновали, вся знать принесла ему присягу, после чего новый король представил благородному собранию свою дочь Брунгильду. Само собой разумеется, она именовалась теперь принцессой.

Винчестерский замок пришелся новому королю не по вкусу, и он вернулся в свое родовое поместье, откуда и управлял государством. К замку потянулась нескончаемая вереница претендентов на руку Брунгильды, туда же спешили все, кто мечтал устроиться при дворе или выхлопотать себе какую-либо должность; этот люд заполнял гостиницы и постоялые дворы, появившиеся рядом с деревней. В королевскую казну потекли деньги. Правда, большая их часть оседала в сундуках Мигуна, умевшего снимать сливки. Мигун искренне полагал, что с короля довольно и четвертой части всех поступающих в замок богатств.

Поскольку воевать стало не с кем, Борк повесил доспехи на крюк и вернулся к мирной жизни. Конечно, теперь никто уже не заставлял его таскать из погреба бочки с элем.

Борку отвели одну из лучших комнат замка — далеко не у каждого рыцаря было такое жилье. Кое-кто из рыцарей по-настоящему с ним сдружился, и вечерами новые приятели звали сю на кружку эля, днем — на охоту. Охотиться с Борком было к тому же очень удобно: он всегда тащил на себе пару оленей, избавляя рыцарей от необходимости запасаться вьючными лошадьми. Великан был счастлив, как никогда.

Но однажды к замку прилетел дракон, и прежняя беззаботная жизнь закончилась навсегда.

В тот день Мигун опять явился в покои Брунгильды. Туда можно было попасть разными путями, а Мигун хорошо изучил все ходы и переходы замка, поэтому всякий раз ему удавалось пробраться к красавице незамеченным.

Сегодня, после очередных богатых подарков и льстивых уверений, Брунгильда почти уступила домогательствам молодого и обаятельного королевского советника... Но тут откуда-то послышались громкие испуганные крики.

Сгорающий от желания Мигун продолжал расстегивать на Брунгильде платье, но девушка оттолкнула его и подбежала к открытому окну, чтобы узнать, в чем дело.

Посмотрев вниз, она не увидела ни пожара, ни вражеского войска. Но вдруг гигантская тень закрыла солнце, и Брунгильда, запрокинув голову, взглянула на небо. Мигун, остававшийся сидеть на постели, успел увидеть лишь громадные когти... В комнате на мгновение потемнело, и дракон, подхватив Брунгильду, унесся прочь вместе с потерявшей сознание принцессой.

Когда Мигун подбежал к окну, дракон уже летел на север, крепко сжимая в когтистых лапах безжизненное тело Брунгильды.

Мигуна охватил ужас. Кто мог предвидеть, что в замок прилетит дракон? Советник ругал себя последними словами: с исчезновением Брунгильды рушились все его честолюбивые замыслы. А ведь как тщательно он все продумал и рассчитал! Сперва соблазнить Брунгильду, потом жениться на ней — и на законных основаниях стать королем. Вместе с драконом улетали надежды Мигуна на трон.

Но не таким человеком он был, чтобы стенать и рвать на себе волосы. Житейская сметка не позволила Мигуну надолго пасть духом: он быстро оделся и через потайной ход покинул комнату Брунгильды.

Вскоре молодой советник появился в другом коридоре и стал колотить в запертую дверь.

— Брунгильда! — кричал он. — Ты меня слышишь? Что с тобой? Отзовись!

Вскоре появились рыцари, а затем и король.

Его величество стенал, всхлипывал и в бессильной ярости крушил все, что попадалось под руку. Дверь в покои Брунгильды мгновенно вышибли, король бросился к раскрытому окну.

— Брунгильда! Дочь моя! Вернись! — кричал он.

Уносящий принцессу дракон к тому времени превратился в едва заметное пятнышко на небе. Отцовские призывы были тщетными, Брунгильда не вернулась.

Король рухнул на пол и обхватил голову руками. На него было страшно смотреть.

— Я лишился всего! — рыдал король. — В одно мгновение я все потерял!

«Так же как и я, — подумал Мигун. — Но я не стану проливать слезы, что с них толку?»

Чтобы скрыть досаду, Мигун выглянул из окна и увидел... нет, не дракона, а Борка, тащившего из леса два здоровенных бревна.

А вот и рыцарь Борк, — сказал Мигун.

Король, несмотря на свое горе, уловил насмешку, прозвучавшую в голосе Мигуна. Он хорошо знал советника и понимал: п ли тот говорит таким тоном, это неспроста.

— При чем тут Борк?

— Если кто-то может одолеть дракона, то только сэр Борк, — пояснил Мигун.

— Верно, — согласился король, в душе которого проснулась надежда. — Кто еще, если не он?

Вот только согласится ли он? — осторожно спросил Мигун.

— Обязательно согласится, ведь он любит Брунгильду!

— На словах — да. Но вправду ли он так вам предан, ваше величество? Кстати, почему Борка не было в замке, когда прилетел дракон? Почему он сразу не поспешил Брунгильде на выручку?

— Он рубил дрова на зиму.

— Дрова? Рубил дрова, когда жизни Брунгильды угрожала смертельная опасность?

Король пришел в ярость. До него не дошло, что Мигун несет полную чушь; сейчас он вообще ничего не соображал. Пылая гневом, король бросился к воротам замка, где и столкнулся с (юрком.

— Ты предал меня! — закричал бывший граф.

— Я? — только и мог спросить Борк, который начал лихорадочно припоминать, в чем же он мог провиниться перед королем.

— Тебя не было в замке, когда нам так нужна была твоя помощь! Когда Брунгильде нужна была твоя защита!

— Простите, пробормотал Борк.

— Что толку в извинениях? Ты поклялся защищать Брунгильду от всех и вся. А когда на нас напал по-настоящему опасный противник... Так-то ты отплатил за все, что я для тебя сделал? Спасая свою шкуру, побежал прятаться в лес!

— О каком враге вы говорите?

— О драконе. Можно подумать, ты не видел и не слышал его приближения! Уверен: ты раньше всех его увидел, потому и скрылся в лесу!

— Разрази меня гром, ваше величество, я ничего не знал о появлении дракона!

Только теперь Борк понял, что произошло.

— Так дракон... унес Брунгильду?

— Да, унес. Прямо из спальни, когда она бросилась к окну, чтобы позвать тебя на помощь.

Борк почувствовал, как на его плечи навалилась чудовищная тяжесть вины. Лицо великана стало суровым и мрачным, и земля задрожала под его ногами, когда он двинулся в замок.

— Принесите мои доспехи! — крикнул Борк. — И меч!

Спустя несколько минут он уже стоял во внутреннем дворе замка, и слуги помогали ему надеть тяжелую кольчугу, прилаживали нагрудник, подавали шлем. Для сражения с драконом одного меча было мало, и Борк прихватил массивный топор. Его щит был столь широк, что за ним могли бы укрыться два человека.

— Куда полетел дракон? — спросил Борк.

— На север, — сквозь зубы ответил король.

— Ваше величество, или я верну вам дочь, или погибну в битве с драконом.

— Невелика будет потеря, ведь это ты во всем виноват.

Слова короля жгли, словно раскаленным железом, но боль лишь придала Борку решимости. Взяв мешок с едой, приготовленный заботливым поваром, королевский рыцарь Борк покинул замок и, не оглядываясь, зашагал на север.

— Знаешь, мне даже немного жаль дракона, — сказал Мигуну король.

Мигун не ответил. Он-то видел, какие когти были у чудовища, схватившего Брунгильду! Эти когти были острыми как бритвы, и в громадных лапах дракона принцесса казалась маленькой тряпичной куклой. Если Брунгильда еще жива, сумеет ли Борк победить дракона?

Мигун прекрасно знал, что Борк заслужил славу задиры, расправляясь с теми, кто был меньше и слабее его. А как он поступит, встретившись с драконом, который впятеро его больше? Вдруг струсит и бросится бежать, как от него всегда убегали другие?

Такое вполне могло случиться. Но сэр Борк был единственной надеждой Мигуна заполучить Брунгильду и королевство, и проныра понял, что ему лучше проследить за великаном и убедиться, что тот хотя бы попытался сразиться с драконом.

Взяв шпагу и еду, Мигун покинул замок через боковые ворота и поспешил за Борком.

Спустя некоторое время в голову ему пришла жуткая мысль. Бой с драконом, несомненно, будет куда более храбрым поступком, чем все деяния, которые прежде совершил Борк. Если Задира одолеет дракона, вдруг он вздумает добиваться руки Брунгильды?

Мигуну не хотелось об этом и думать. Когда придет время, он решит, что делать. После того как Борк убьет дракона и спасет Брунгильду, у Мигуна останется предостаточно времени, чтобы придумать какой-нибудь хитроумный план.

Не успел Борк завернуть за поворот дороги, как увидел на обочине старуху — няньку Брунгильды, смотревшую за ней в раннем детстве, в ту пору, когда король еще назывался графом, и дочь его жила затворницей в замке. Старуха была сморщенной п дряхлой, но взгляд ее по-прежнему оставался острым, поэтому многие считали ее очень мудрой. Вообще-то, она не отличалась особой мудростью, однако кое-что понимала в драконах.

— Собрался воевать с чудовищем? — скрипучим голосом спросила старуха Борка. — Хочешь отбить у него Брунгильду?

Она зловеще захихикала, прикрыв рукой беззубый рот.

— Если кто и сможет одолеть его, только я, — ответил Борк.

— Никому его не одолеть.

— Я одолею!

— Даже не мечтай, хвастливый пень!

Борк молча прошел мимо.

— Эй, обожди! — послышался за его спиной старческий голос, похожий на скрежет напильника, каким снимали ржавчину с доспехов. — Куда именно ты собрался идти?

— На север, — ответил Борк. — Мне сказали, что дракон улетел туда.

— Если хочешь знать, сэр Борк Задира, север — добрая четверть мира. В сравнении с северными горами и равнинами твой дракон — просто букашка. Но если ты настоящий рыцарь, я подскажу тебе, как отыскать чудовище. Перво-наперво зажги факел и на каждой развилке дороги смотри, в какую сторону отклонится пламя, — туда и иди. Знаю, сейчас ты скажешь, что ветер может отклонить пламя не в ту сторону. Не беспокойся: огонь всегда ищет огонь, а в сердце каждого дракона пламя не угасает.

— Значит, дракон огнедышащий? — удивился Борк.

Он не умел сражаться с огнем.

— Огонь — это свет, а дыхание — ветер. Свет не может вырываться из пасти или ноздрей дракона. Если он и обожжет тебя, дыхание здесь будет ни при чем.

Старуха зашлась безумным кудахтаньем. Она и впрямь походила на курицу.

— Никто теперь ничего не знает о драконах.

— Но ты-то знаешь, — возразил Борк.

— Я давно живу на свете, оттого и знаю. А еще я умею отличать правду от небылиц. Запомни: драконы не питаются человечиной, листья и плоды — вот их пища. Но они убивают людей. Иногда.

— Зачем, если им не нужно человечье мясо?

— Сам узнаешь, — сказала старуха и заковыляла в лес.

— Постой! — окликнул Борк. — Сколько мне идти, прежде чем я найду дракона?

— Немного, — усмехнулась старуха. — Совсем немного, сэр Борк. Он поджидает тебя. И не только тебя, но и всех остальных дуралеев, которые захотят освободить непорочную девицу.

С этими словами старуха исчезла в лесу.

Борк зажег факел и при его свете шагал всю ночь, на развилках дорог сворачивая туда, куда отклонялось пламя. Великан даже не помышлял об отдыхе: разве можно спать, когда Брунгильда страдает в лапах чудовища? А пока Борк упрямо шагал на север, Мигун изо всех сил старался не уснуть и не потерять его во тьме.

Наступило утро, потом день; великан все шел и шел, следя за пламенем. Потом снова стемнело, но Борк шагал всю ночь напролет по старой заброшенной дороге, по которой давно уже никто не ходил и не ездил.

К утру он добрался до подножия высокого холма, увенчанного острыми каменными зубцами.

Борк остановился. Пламя факела взметнулось вверх, и тут в предутренней тишине великан услышал звук, от которого по спине его побежали мурашки, — то был крик Брунгильды. Несчастная кричала так, словно ее пытали.

Потом послышался ужасный рев, и Борк, отшвырнув дорожный мешок, начал карабкаться вверх. Еще не добравшись до вершины, он закричал, чтобы привлечь внимание дракона и помешать чудовищу истязать Брунгильду:

— Эй, дракон! Ты здесь?

Вскоре под ногами Борка задрожала земля — таким мощным был голос дракона.

— А где ж мне еще быть?

— Брунгильда с тобой?

— Ты говоришь об этой красивой кукле с сердцем гадюки и комариными мозгами?

Мигун, добравшийся до подножия холма, яростно стиснул зубы. Брунгильда была для него не только ступенька к королевскому трону, он и вправду ее любил — насколько он вообще способен был кого-то любить.

— Эй, дракон! — во всю глотку гаркнул Борк. — Приготовься к смерти!

— Ой как страшно, — отозвался дракон. — Ты напугал меня до смерти. О, что же мне теперь делать?

Когда Борк взобрался на вершину холма, уже совсем рассвело, из-за дальних гор медленно поднялось солнце. При ярком солнечном свете Борк увидел привязанную к дереву Брунгильду; его темно-рыжие волосы блестели, разметавшись по плечам, вокруг нее сверкали груды золота. Так велел обычай драконов — собирать и хранить богатства.

Между золотыми монетами извивался драконий хвост.

Борк пошел вдоль этого хвоста и наконец увидел самого дракона: тот жевал ствол молоденького деревца и ухмылялся. Крылья дракона были покрыты перьями, остальное тело защищала толстая шкура цвета серого гранита. Зубы дракона напоминали крючковатые зубцы гигантской пилы, когти его оказались в три фута длиной, острые, как шпага. Но страшнее всего были драконьи глаза: большие, карие, с длинными ресницами, они смотрели слишком ласково для такого монстра, однако из зрачков били лучи. Стоило Борку заглянуть в глаза чудовища, как лучи словно просветили парня насквозь, и, увидев, что лежит на душе у великана, дракон засмеялся.

На несколько мгновений светящиеся глаза заставили Борка позабыть обо всем на свете, но потом дракон шевельнул крылом и пощекотал Брунгильду.

Брунгильда, не выносившая щекотки, издала душераздирающий вопль.

— Не смей ее трогать! — закричал Борк.

— Трогать? — насмешливо переспросил дракон. — Я не собираюсь ее трогать.

— Так знай же, чудовище! — оглушительно заорал Борк. — Мое имя — сэр Борк, а прозвали меня Задирой! Я еще не проиграл ни одного сражения! Никто не осмеливается выступить против меня; даже звери лесные, завидев меня, убегают подальше в чащу!

— Представляю, как неуклюж ты на поле брани, — ответил дракон.

Борк продолжал живописать свои подвиги, зная, что рыцари любой поединок или большое сражение всегда начинают с хвастовства своей .силой, дабы вселить страх в сердце противника.

— Одним ударом топора я валю громадные деревья! Я могу одним махом разрубить пополам целого быка! Я могу повалить бегущего оленя. Я легко прорубаю путь сквозь каменные стены и сквозь стены из крепчайших бревен!

— Да из тебя, должно,, быть, получится отличный слуга! — задумчиво протянул дракон. — Но, наверное, ты запросишь непомерное жалованье...

Других рыцарей язвительный тон дракона привел бы в ярость, а Борк лишь слегка опешил, подумав, что зря распинается перед этой презренной тварью. Может, дракон труслив и откажется от поединка?

— Я пришел, чтобы освободить Брунгильду. Ты отпустишь ее добром, или мне придется тебя убить.

Дракон расхохотался — и хохотал долго и громко. Потом, вскинув голову, сверху вниз посмотрел на Борка... И доблестный рыцарь сэр Борк понял: он проиграл сражение. В глубине драконьих глаз он увидел правду. Горькую правду.

Борк увидел свои былые подвиги, увидел, как он крушит ворота замка и валит деревья. Только поступки эти больше не выглядели геройскими. Борк вдруг понял: когда армия графа штурмовала замки, рыцари прятались за его спиной, да при этом еще и смеялись над ним. Он вдруг понял, что король — человек слабый и порочный, а Мигун крутит им как хочет. Все, кого великан привык считать друзьями, просто втягивали его в свои игры, заставляли плясать под свою дудку, а на самого Борка им было наплевать.

Борк увидел, как смешно он выглядел, когда просил руки Брунгильды: верзила в грязной одежде, с нечесаными волосами, неуклюжий и неловкий, рядом с хрупкой, изящной красавицей. Но еще горше было ему узнать, что все намеки короля на возможный брак с Брунгильдой были всего лишь хитростью, призванной его одурачить. Борк вдруг понял то, о чем никто даже не подозревал: Брунгильда любит Мигуна, а тот уже давно домогается ее.

И наконец в глазах дракона Борк увидел свою истинную цену. Оказывается, за всю жизнь он по-настоящему сражался лишь однажды: когда раненый лучник герцога бросился на него с ножом. Все боялись Борка, потому что были меньше и слабее, но он ни разу не сталкивался с противником, который превосходил бы его ростом и силой.

А сейчас в глазах дракона Борк увидел свою смерть.

— Твои глаза слишком глубоки, — тихо промолвил Борк.

— Да, они глубоки, как колодец, и ты в них утонешь.

— Твой взгляд... — Борк замолчал, стараясь облечь чувства в слова.

— Мой взгляд прозрачен, как лед, и он превратит тебя в ледяную глыбу.

— Твои глаза... — снова начал Борк, но во рту его пересохло. С трудом сглотнув, великан проговорил: — Твои глаза излучают свет.

— И в каждом моем зрачке скрыта маленькая яркая звезда, — прошептал дракон. — И звезды эти зажгли твое сердце.

Дракон медленно приподнялся и слегка шевельнул кончиком хвоста, чтобы толкнуть Борка, но, хотя парня и зачаровали глаза чудовища, он вовремя заметил опасность.

— Ты решил меня убить, — сказал Борк дракону. — Но не надейся на легкую победу.

Он быстро повернулся, собираясь отсечь топором кончик драконьего хвоста, но не успел замахнуться, как хвост исчез. Дракон оказался проворнее.

Весь день Борк сражался с чудовищем и к вечеру выбился из сил, но дракон как будто просто играл с ним. Много раз Борку казалось: вот сейчас он поразит хвост, крыло или брюхо дракона, но каждый раз его меч и топор рассекали только воздух.

Наконец Борк рухнул на колени и заплакал. Он хотел биться дальше, но не мог встать. А дракон, похоже, даже не притомился.

— Ну? — спросило чудовище. — Надоело попусту махать железом?

Дракон коснулся хвостом спины Борка, а потом схватил его когтистой лапой. Борк не решался поднять голову и вновь посмотреть дракону в глаза — он уже знал, что там увидит. И все-таки он не мог просто так ждать смертельного удара, поэтому все же поднял голову, чтобы встретиться взглядом с драконом.

Совсем близко он увидел драконьи зубы. Одно движение — и ему откусят голову!

Борк закричал. Потом закричал еще раз, когда дракон взял его в зубы и поднял на несколько десятков футов. Борк заглянул чудовищу в глаза и увидел в них не голод и не ненависть — дракону просто нравилось с ним забавляться. Поняв это, Борк закричал в третий раз.

Великан почувствовал, как ворочается рядом тяжелый язык, когда, не разжимая челюстей, дракон спросил:

— Ну что, человечек, боишься смерти?

Надо показать этому чудовищу, что он умирает, не прося пощады. Борк лихорадочно пытался найти какой-нибудь дерзкий ответ. В балладах герои всегда погибали с красивыми и звучными словами на устах. Может, и его смерть будут воспевать в балладах? Но Борк не умел говорить красиво и звучно. И потом, откуда сочинители баллад узнают, какие именно слова он произнес перед смертью? Ведь дракон же им об этом не расскажет!

Борк вдруг подумал, что глупо и недостойно умирать с ложью на устах, пусть даже красивой.

— Дракон, я боюсь, — прошептал Борк, и это было чистой правдой.

К его удивлению, страшные зубы не вонзились в его тело, вместо этого Борк почувствовал, как его опускают на землю. Борк поднял забрало и увидел, что дракон от хохота катается по земле, хлещет хвостом по камням и громко хлопает когтистыми лапами.

— Мой дорогой друг, — сказал дракон, — а я-то думал, что никогда не дождусь этого дня.

— Какого дня?

— Сегодняшнего, — ответил дракон.

Он перестал смеяться, вытянул шею и пристально посмотрел великану в глаза:

— Я не стану тебя убивать.

— Спасибо, дракон, — сказал Борк, стараясь быть учтивым и вежливым.

— Не стоит благодарить меня, крошка-воин. Тебе не за что говорить спасибо. Думаешь, у меня очень острые зубы? Но насмешки твоих завистливых и полных досады друзей будут ранить тебя куда острее.

— Ты меня отпускаешь?

— Да. Можешь идти отсюда — или лететь, коли умеешь. Словом, возвращайся в свой замок. А хочешь знать, почему я решил тебя отпустить?

— Хочу.

— Потому что ты испугался и не стал этого скрывать. Всю жизнь я только и делал, что убивал не знающих страха отважных рыцарей. Ты был первым, кто испугался, посмотрев в лицо смерти. А теперь иди.

И дракон слегка подтолкнул Борка. Брунгильда, в немом изумлении наблюдавшая за битвой, крикнула вслед великану:

— Какой же ты после этого рыцарь? Трус! Я ненавижу тебя! Не бросай меня здесь!

Ее крики еще долго неслись вслед Борку, но наконец он отошел так далеко, что перестал их слышать.

Борка терзал стыд. Но еще сильнее стыда оказалась усталость. Добравшись до тенистого леса, парень повалился на траву и заснул.

Прятавшийся между скалами Мигун видел, как Борк покинул холм, как дракон снова принялся щекотать Брунгильду. Платье ее все еще было расстегнуто, и Мигуна охватило вожделение: Брунгильда была такой соблазнительной! Однако, если сам Борк не сумел вызволить ее, Мигуну нечего даже пытаться. Королевский советник вздохнул и начал думать, как бы половчее доложить королю о случившемся.

Прежде всего нужно было позаботиться о том, чтобы попасть в замок раньше Борка. Пока великан сражался с драконом, Мигун успел хорошенько выспаться и теперь быстро добрался до ближайшей деревушки, где украл осла и продолжил путь верхом. То засыпая в седле, то просыпаясь, Мигун ехал всю ночь и полдня. Борк еще не успел проснуться, как Мигун уже добрался до замка.

Король был взбешен. Король сыпал проклятиями. Король грозился казнить Борка.

— Не горячитесь, ваше величество, — сказал Мигун. — Не забывайте, что именно Борк вселяет ужас в сердца ваших подданных. Вся их верность зиждется на страхе. Борка нельзя убивать, иначе вашему царствованию придет конец.

Слова советника несколько умерили пыл короля.

— Хорошо, я сохраню ему жизнь, но из замка ему придется уйти. Я не потерплю рядом подобного труса. Надо же, он испугался! Да еще сказал об этом дракону! Как трогательно. Воистину у этого мужлана нет ни капли благодарности.

Когда уставший и грустный Борк вернулся домой, оказалось, что двери замка закрыты. Никто не объяснил ему — почему, да Борку и не нужны были объяснения. Он и так все понял: проиграв самое важное сражение в жизни, он запятнал рыцарскую честь.

Борку пришлось уйти в деревню. Люди снова презирали, не замечали или боялись его, но, когда требовалась его сила, о нем не поминали, и великан работал за десятерых. Никто и не думал его благодарить — все считали, что Борк просто обязан так поступать, чтобы не быть дармоедом.

По вечерам Борк сидел в своей лачуге, смотрел на огонь в очаге, на дым, поднимавшийся к отверстию в крыше, и вспоминал вечера в замке среди друзей. Эти воспоминания не радовали его, от них становилось еще горше, ведь дружбе рыцарей пришел конец после первого же его поражения. Теперь прежние друзья, встречая его в поле или на дороге, только плевались.

Но, глядя на языки пламени, Борк не пытался переложить вину за свои беды на чужие плечи. Огонь напоминал ему о глазах дракона, а в танце пламени он видел себя — жалкого шута, дерзнувшего полюбить принцессу, деревенского недотепу, возомнившего себя настоящим рыцарем.

«Нет, я никогда не был рыцарем, — думал Борк. — Мне всегда была грош цена, и теперь я получаю то, что заслужил».

Горькие мысли отравляли его душу, и Борк ненавидел себя сильнее, чем его ненавидели другие.

Великан не мог забыть свою трусость: когда дракон сказал, что отпускает его, нужно было остаться и сражаться до последнего вздоха. Лучше погибнуть, чем влачить такое жалкое существование!

В деревню временами приходили слухи о доблестных рыцарях, пытавшихся вырвать Брунгильду из лап дракона. Все они геройски шли на битву и погибали как герои. Только Борк вернулся живым, и с гибелью каждого нового рыцаря его позор возрастал.

Наконец Борк не выдержал и решил, что вновь пойдет биться с драконом. Лучше умереть, чем дальше вести такую жизнь. Больше он не вынесет этих вечеров, не сможет видеть в пламени очага глаза дракона, а в них — беспощадную правду.

Но теперь Борк сознавал, что одной только силы мало: чтобы одолеть дракона, нужно умение настоящего воина.

К тому же осуществить задуманное помешала весна. Борк пахал и сеял, ходил за скотом — словом, как всегда, помогал односельчанам. Когда сев закончился, он отправился в замок. На этот раз ворота оказались открыты, однако Борк благоразумно решил не попадаться на глаза бывшим приятелям. Он двинулся прямиком туда, где жил однорукий учитель воинского ремесла — Борк не видел его с тех пор, как в детстве по неловкости отсек ему левую руку.

— Что, трус, явился за моей правой рукой? — холодно спросил учитель.

— Прости меня за то, что я когда-то натворил, — сказал Борк. — Тогда я был молодым и глупым.

— Ты и сейчас не больно-то поумнел. Проваливай!

Но Борк не ушел. Он долго просил учителя помочь, и наконец они договорились, что великан на все лето поступит к учителю в услужение, а взамен тот постарается научить его воинскому искусству.

Каждый день они уходили в поле, и Борк сражался с кустами, деревьями, камнями, но только не с учителем, который решительно отказывался подпускать к себе вооруженного великана. Потом они возвращались домой, и Борк принимался за работу: подметал пол, точил мечи, начищал до блеска щиты и чинил доспехи для учебных турниров. И все равно учитель никогда не был им доволен и постоянно твердил:

— Ты слишком туп, чтобы хоть в чем-то добиться успеха!

И Борк соглашался с ним.

За лето великан так ничему и не научился. Близилась осень, и односельчане позвали Борка помочь убрать урожай и приготовиться к зиме. Учитель не удерживал его:

— От тебя все равно никакого толку, ты слишком медленно шевелишься. Даже кусты проворнее тебя. Больше здесь не появляйся! Я по-прежнему тебя ненавижу, и лучше бы нам никогда больше не встречаться.

— Как скажешь, — ответил Борк и двинулся в поля, где крестьяне давно дожидались его помощи.

Коротая зимние вечера и по-прежнему глядя в огонь, Борк постепенно сообразил, что владение мечом не многим бы ему помогло. Силой оружия дракона не одолеть. Если бы его можно было победить на поле брани, дракон давно уже был бы мертв, ведь биться с ним отправлялись самые опытные воины. И все они погибли.

Борк решил попробовать другой способ.

Не дожидаясь наступления весны, он снова отправился в замок и по длинной узкой лесенке поднялся в башню, где жил чародей.

Великан постучал в дверь и услышал:

— Убирайся прочь. Я занят.

— Я подожду, — сказал Борк.

— Как хочешь.

Борк уселся и стал ждать. Только глубокой ночью чародей выглянул и увидел, что парень спит, прислонившись к двери. Когда дверь открылась, великан не удержал равновесия и чуть не сбил чародея с ног.

— Черт побери! Ты что, вообще отсюда не уходил?

— Нет, — коротко ответил Борк, потирая ушибленную голову.

-- Тогда обожди еще немного.

Чародей провел великана в комнату, а сам пошел к дальней стене, где была небольшая дверца. В случае осады оттуда должны были выливать на головы осаждавших кипящее масло, но в мирные времена такие дверцы служили для других целей, и их петли не успевали заржаветь.

— Жди, — приказал гостю чародей.

Борк осмотрелся. Жилище чародея поразило его ослепительной чистотой, по стенам тянулись полки с книгами, на других полках стояли удивительные предметы, явно имевшие отношение к магии: хрустальный шар, череп, счеты, стеклянные колбы и трубки. Над глиняным горшком поднимался дымок, хотя под горшком не было огня. Борк разглядывал все эти диковины, пока хозяин не вернулся.

— Приятная у меня каморка, правда? — сказал маг. — А ты, стало быть, Задира Борк?

Борк кивнул.

— И зачем ты ко мне явился?

— Я... я хочу научиться магии. Такой, которая поможет мне победить дракона.

Чародей закашлялся и кашлял очень долго.

— Что с тобой? — удивился Борк.

— Здесь слишком пыльно, — объяснил чародей.

Борк снова огляделся, но не увидел нигде ни пылинки. Он принюхался: в воздухе и впрямь пахло пылью, у него даже защекотало в ноздрях, и он тоже начал кашлять.

— Странно. Пыли не вижу, а в горле скребет. Можно мне попить?

— Конечно. Внизу есть бадья с водой.

— Зачем же идти вниз, если у тебя здесь ведро с чистой водой?

— Нет, не трогай это ведро...

Но Борк уже зачерпнул ковшом воды и начал пить... Однако в горле его по-прежнему оставалось сухо, вода почему-то не утоляла жажду.

— Что это за вода такая? — спросил Борк.

Чародей со вздохом сел:

— В том-то и дело, дружище Борк. Как ты думаешь, почему король не зовет меня помочь ему на войне? Потому что все знает. Теперь и ты знаешь, а к четвергу, как говорят, и весь свет будет знать.

— Выходит, ты ничего не смыслишь в магии?

— Не мели глупостей! Никто не может превзойти меня в волшебстве! Стоит мне щелкнуть пальцами, и ты увидишь таких чудовищ, что твой дракон покажется тебе похожим на ручную зверюшку! Я могу сотворить роскошный стол, уставленный яствами, и при виде его любой повар позеленеет от зависти. Я могу наполнить пустое ведро чем пожелаешь: водой, вином, золотом. Но попробуй расплатиться этим золотом — и тебя назовут мошенником и прибьют. Зачерпни созданной мною воды — и умрешь от жажды.

— Стало быть, все это... ненастоящее?

— Именно. Иллюзия. Правда, иногда очень искусная, но все равно иллюзия. Магия заставляет тебя видеть то, чего на самом деле нет. Например, воду в этом ведре.

Чародей щелкнул пальцами. Борк заглянул в ведро и не увидел там ничего, кроме пыли и паутины. Он ошеломленно завертел головой. Жилище чародея вдруг стало совсем другим: исчезла безукоризненная чистота, исчезли полки с книгами и диковинные предметы. В углу стоял колченогий стол, на котором лежало несколько книг. Два-три грубо сколоченных стеллажа были забиты запыленными пергаментными свитками и полусгнившими объедками; ноги по щиколотку утопали в мусоре.

— Жуткое зрелище, — произнес чародей. — Для меня оно просто невыносимо.

Он еще раз щелкнул пальцами и вернул иллюзию:

— Так куда лучше, верно?

— Верно, — согласился Борк.

— Скажу без хвастовства: у меня изысканный вкус. Итак, ты просишь помощи, чтобы одолеть дракона. Увы, я бессилен тебе помочь. Мои иллюзии действуют только на людей, иногда на лошадей, но дракона не одурачат ни на миг. Понимаешь?

Борк понял, и ему стало еще горше.

Он вернулся в свою лачугу, подбросил дров в очаг и принялся смотреть на пляску огня.

Нет, великан не отказался от мысли сразиться с драконом, но теперь знал, что ему нечем одолеть чудовище, и понимал, что наверняка погибнет. Что ж, лучше умереть, чем жить Трусом Борком, Задирой Борком, смелым лишь с теми, кто послабее.

Зима в тот год выдалась необычно суровой и снежной. К февралю у всех кончились дрова, а холода и не думали отступать.

Крестьяне (которые теперь именовались королевскими крестьянами) отправились в замок просить помощи. Но король и сим страдал от холода, а его рыцарям приходилось спать вповалку в большом зале, где было теплее.

— Ничем не могу вам помочь, — развел руками король.

Оставалось одно: идти в лес за дровами. И тут люди вспомнили про Борка.

Великан выбрал десяток самых сильных и крепких мужчин, велел им одеться потеплее и повел в лес. Сам Борк шагал впереди, протаптывая путь. Несмотря на теплую одежду, мороз и истер пробирали дровосеков до костей, но вскоре их согрела работа.

Борк валил одно дерево за другим, крестьяне ему помогали, и все-таки великан успевал обернуться быстрее других: он семь раз возвращался в деревню и перетащил туда большую часть заготовленных дров. Замок он не потрудился снабдить дровами, по, когда в крестьянских дворах появились высокие поленницы, королевские слуги сами пожаловали в деревню и забрали часть дров в счет податей.

Борк отличался могучим здоровьем, но после похода в зимний лес не выдержал и слег.

Его выхаживали всей деревней. Великан лежал, надрывно кашляя, и крестьяне всерьез перепугались, что он умрет. Только теперь до них дошло, сколь многим они обязаны этому человеку. Именно он спас их от зимней стужи, а сколько он помогал им в нелегком крестьянском труде! Разбойники и иные любители легкой поживы давно обходили деревню стороной, зная, что тут живет Борк. И в сердцах людей проснулась благодарность.

Борка благодарили и раньше, в графском замке, но то были жалкие крохи в сравнении с искренней благодарностью односельчан. Наверное, эти слова и поставили Борка на ноги. А потом у дверей его лачуги стали появляться подарки: то аккуратно ободранный выпотрошенный кролик, то полдюжины яиц, то теплые шерстяные чулки или нож по руке. Внешне односельчане оставались такими же, какими были: скупыми на слова и необщительными — но их подарки говорили сами за себя.

Весной Борк снова помогал с пахотой и севом и наконец-то чувствовал себя среди людей своим. Он понял, что в замке, среди рыцарей, он навсегда остался бы чужаком, поэтому больше не грустил о бесшабашных рыцарских пирушках. Тяжелый крестьянский труд, где сразу становилось видно, кто чего стоит, объединял людей крепче, чем пир за одним столом. И Борк перестал чувствовать себя одиноким.

Но к концу дня он возвращался в свою лачугу, разводил огонь — и в языках пламени вновь видел драконьи глаза.

Они все настойчивее призывали его, и теперь уже не одиночество толкало Борка в бой. Но что тогда? Гордость? Она была неведома Борку: он смирился с приговором королевской свиты, объявившей его трусом. Быть может, он до сих пор любил Брунгильду и хотел вызволить ее из лап дракона? Но чем больше Борк пытался убедить себя в этом, тем меньше в это верил.

Борк считал, что должен был погибнуть в битве с драконом, дарованная чудовищем жизнь тяготила его. Возможно, односельчане теперь и любили его, но сам Борк ненавидел себя за трусость.

Он уже собрался отправиться на битву с драконом, когда к королевскому замку подошла внушительная армия.

— Сколько их? — спросил Мигуна король.

— Мои лазутчики разошлись в своих оценках, — ответил тот. — Но, думаю, никак не меньше двух тысяч.

— А у нас в замке от силы полторы сотни воинов. Придется звать на подмогу моих графов и герцогов.

— Ваше величество, вы, должно быть, не поняли. Графы и герцоги как раз и стоят под стенами вашего замка. Это не вражеское вторжение, это бунт.

Король побледнел:

— Да как они посмели?!

— Очень просто. Они заметили, что Борка среди ваших рыцарей больше нет. Пошли слухи, что вы выгнали этого великана, и графы и герцоги навострили уши. Сперва все подумали, что это только слухи. Но когда вести подтвердились, знать решила свергнуть вас и вернуть старого короля.

— Измена! — закричал король. — А где же верность, в которой они мне клялись?

— Я остался вам верен, — заверил Мигун.

Отчасти он говорил правду. Однако Мигун успел связаться и с мятежниками — на тот случай, если им удастся свергнуть короля.

— Неужели ничего нельзя поделать? — в отчаянии спросил король.

— Нужно опровергнуть слухи. В этом — единственная ваша надежда. Противники должны убедиться, что Борк по-прежнему сражается на вашей стороне.

— Но ведь это не так. Я прогнал его два года назад. Даже дракон и тот не захотел связываться с жалким трусом Борком.

— По-моему, нужно вернуть Борка. Если вы этого не сделаете, мятежники захватят замок. Мои лазутчики донесли, что но вражеском стане уже вовсю обсуждают, на сколько кусков вас разрежут перед смертью.

Король медленно повернулся и в упор посмотрел на Мигуна. И глазах правителя горел гнев, но вскоре угас.

— Думаю, после того, как мы обошлись с Борком, вернуть ею будет нелегко, — сказал король, пристально глядя на своего советника.

— Совершенно верно, ваше величество.

— Поэтому этим займешься ты. Не мне же самому с ним объясняться! Именно ты вернешь Борка в армию.

— Я не могу! Борк ненавидит меня, и в этом нет ничего удивительного, ведь я столько раз его предавал.

— Даю тебе полдня, Мигун, чтобы вернуть его в замок, или... или я пошлю твои потроха заговорщикам, с которыми ты снюхался за моей спиной.

Мигун постарался сохранить невозмутимый вид, но слова короля застали его врасплох. Значит, король узнал-таки о его тайных переговорах! Значит, государь не такой уж простак, каким кажется.

— И на всякий случай я отправлю с тобой четырех рыцарей.

— У вас нет оснований мне не доверять, ваше величество, — кое-как взяв себя в руки, сказал Мигун.

— Надеюсь. А теперь иди и докажи свою верность делом. Убеди Борка вернуться, и твоя голова останется цела.

Четверо рыцарей окружили Мигуна и повели к лачуге Борка, однако внутрь вошел он один.

— Здравствуй, дружище, — произнес Мигун, стараясь говорить как можно искреннее.

Борк, молча сидевший возле очага, по-прежнему смотрел в огонь.

— Послушай, ты ведь не из тех, кто таит обиды.

Борк плюнул в очаг.

— Тебе не на что обижаться, — продолжал Мигун. — Наверное, ты считаешь нас неблагодарными? И скажешь, что мы жестоко с тобой обошлись? Кое в чем ты прав. А кое в чем сам же и виноват. Это не наша вина, что в битве с драконом ты струсил. Верно?

— Верно, Мигун. Но армия пришла сюда не по моей вине. Просто я проиграл свою битву, а ты — свою.

— Борк, мы с тобой дружим с трех лет...

Борк вдруг вскинул голову. Лицо великана, ярко освещенное пламенем очага, было таким суровым, что Мигун не осмелился продолжать.

— Два года назад я заглянул в глаза дракону и узнал, каков ты на самом деле, — сказал Борк.

Мигун не знал, правда это или нет, но ему стало не по себе. И все же королевский советник тоже обладал мужеством, только иного рода. Когда Мигун мог извлечь из своей смелости прибыль, он становился храбрым. А сейчас на кону стояла его жизнь.

— И каков же я на самом деле? Тебе только показалось, что ты узнал обо мне все. А еще подумай, Борк, когда это случилось? Два года назад? Человек меняется ежедневно, и сейчас я уже не тот, каким был раньше. И ты сейчас уже не тот, и ты нужен королю.

— Да какой он король? Мелкий граф, заполучивший трон благодаря мне. Мне на него плевать.

— Но ты нужен и твоим бывшим соратникам. Неужели тебе и на них тоже плевать?

— Хватит им прятаться за моей спиной. Пусть в кои-то веки повоюют сами.

Мигун застыл в растерянности. За два года Борк и в самом деле сильно изменился, прежние уловки с ним больше не годились.

Пока Мигун уговаривал великана, рыцари схватили деревенского мальчишку, шатавшегося возле жилища Борка: им показалось, что парень появился здесь неспроста.

Рыцари грубо втолкнули мальчугана в лачугу, и один из них сказал Мигуну:

— Должно быть, это вражеский лазутчик!

Тут Борк впервые засмеялся:

— Лазутчик? Ладно, рыцари его не знают, но ты-то, Мигун, вырос в этой деревне. Иди сюда, Лэгги.

Мальчишка торопливо подошел к Борку — рядом с ним он чувствовал себя увереннее.

— Лэгги — мой друг и, наверное, пришел ко мне по делу. Верно?

Мальчишка молча вытащил из-за пазухи рыбу. Она была не ахти какой большой, и, судя по мокрой чешуе, Лэгги поймал ее недавно.

— Ты сам ее поймал? — спросил Борк.

Парень кивнул.

— А сколько всего рыб ты наловил сегодня?

Лэгги показал на ту, которую принес.

— Всего одну? Тогда я ее не возьму. Отнеси домой, вам она пригодится.

Борк попытался вернуть подарок, но Лэгги попятился, не желая брать.

— Это тебе, — наконец выговорил мальчишка и выскочил вон.

Теперь Мигун знал, как вернуть Борка в армию.

— Твои односельчане, — пробормотал он.

Борк недоуменно посмотрел на него.

Мигун чуть было не выпалил: «Если ты не вернешься, мы сожжем деревню дотла, убьем всех детей, а взрослых продадим в рабство!» — но что-то удержало его от этих слов. Может, память о деревенском детстве? Нет. Мигун никогда не обманывал себя и знал, что его удержало совсем другое. Он представил, как сэр Борк идет в бой не. во главе королевской армии, а во главе армии мятежников, как он проламывает ворота, как потом раздвигает прутья решетки... Сейчас не время угрожать великану!

Мигун решил испытать другой способ:

— Борк, если ты не вернешься в армию, мятежники обязательно победят. И неужели ты думаешь, что, захватив замок, они на том успокоятся? Думаешь, они пощадят твою деревню? Зря надеешься. Они будут вести себя так, как всегда ведут себя завоеватели: жечь дома, насиловать женщин, убивать детей и стариков, угонять мужчин в рабство. Они ненавидят нас всех, не только короля и рыцарей. Королевские крестьяне тоже им ненавистны, и, если ты откажешься помочь, твои односельчане погибнут. И кто будет в этом виноват?

— Я сумею их защитить, — угрюмо произнес Борк.

— Нет, мой друг. Если ты не станешь сражаться как один из рыцарей короля, мятежники не отнесутся к тебе по-рыцарски. Они утыкают тебя стрелами, даже близко не подпустив.

Мигун понял, что добился своего. Борк еще обдумывал его слова, но королевский советник мог больше не волноваться за свою шкуру. Он исполнил повеление короля.

Наконец Борк молча встал и пошел в замок. Там он облачился в свои старые доспехи, взял боевой топор и щит и прицепил к поясу меч. В полном облачении Борк вышел во внутренний двор замка. Рыцари при виде его разразились приветственными криками, как будто увидев лучшего друга. Но их радость была фальшивой, и они сами это знали. Борк даже не повернул в их сторону головы, и рыцари быстро смолкли.

И вот ворота замка открылись, выпустив Борка, а за ним последовала армия короля.

В стане мятежников поднялся переполох. Слухи оказались ложными: великан Борк по-прежнему сражался за короля. Мятежники поняли, что обречены, и большинство из них бежали в лес. Но некоторые все же остались на поле битвы, как и все зачинщики мятежа, понимая, что король не помилует их, даже если они сдадутся. Выстоять против Борка они не надеялись и все же решили доблестно погибнуть, а не умереть смертью трусов. Поэтому, когда Борк приблизился к их позициям, его встретила армия, хоть и малочисленная.

Мятежники выходили навстречу Борку по одному, как рыцари, отправлявшиеся сражаться с драконом, но не успевали взмахнуть мечом, как их поражал топор Борка, и головы летели с плеч, падали окровавленные разрубленные тела. Руки великана покраснели от крови: Борк умертвил не меньше дюжины врагов, а сам не получил ни царапины.

Мятежники, как отчаявшиеся звери, стали бросаться на противника по трое, по четверо, но все равно находили свою смерть. А когда они устремились на Борка всем скопом, толчея и неразбериха только помогли ему расправиться с врагами еще быстрее.

Положение мятежников становилось все отчаяннее. Доблестное сражение, на которое они рассчитывали, обернулось скотобойней. Когда число убитых достигло полусотни, мятежники сложили оружие и сдались на милость короля.

Теперь для короля наступило время выехать на поле битвы и не спеша, как и подобает победителю, проехаться перед пленными.

— Все вы будете казнены, и немедленно, — провозгласил король.

И вдруг понял, что его стаскивают с лошади, и увидел громадные ручищи Борка, сплошь измазанные кровью.

Борк вытер окровавленные руки о королевскую мантию, но его ладони остались липкими. И этими ладонями Борк обхватил королевское лицо:

— Никто из пленных не умрет ни сегодня, ни завтра. Вы сохраните им жизнь. Вы позволите им вернуться домой и уменьшите дань. Пусть живут в мире.

Король ясно представил, как его кровь смешается с кровью убитых Борком мятежников, и торопливо кивнул. Борк разжал ладони.

Король снова уселся на лошадь и громогласно произнес:

— Я передумал. Я всех прощаю и дарую всем свое королевское помилование. Можете возвращаться домой. Я не буду отбирать ваши земли, больше того, с этого дня ваши подати уменьшатся вдвое. Ступайте с миром, и, если кто-нибудь осмелится причинить вам зло, он поплатится жизнью.

Мятежники стояли не шелохнувшись. Тогда Борк закричал:

— Что стоите? Король объявил свою волю — вы свободны! (Отравляйтесь же по домам!

И тогда мятежники разразились ликующими криками. Не умолкая, они кричали здравицы в честь короля и прославляли Корка.

Но Борк ничего им не ответил. Он просто снял доспехи, Оросил на землю, вымыл топор в ближайшем ручье, после чего тщательно вымылся сам.

Обсохнув на ветру, Борк зашагал на север, хотя король и рыцари что-то кричали ему вслед. Великан больше не думал ни о короле, ни о рыцарях — он думал только о драконе, который поджидал его на вершине каменистого холма. Былое поражение не давало Борку покоя, и он решил смыть наконец с себя этот позор. Больше он никогда никого не убьет — он храбро закончит жизнь, растерзанный когтями и зубами дракона.

На обочине Борк вновь увидел ту же старуху.

— Что, хочешь убить дракона? — спросила она.

Ее голос стал еще более скрипучим.

— Мало тебе было первого урока?

Она ехидно засмеялась, глядя на Борка из-под руки.

— Нет, старуха, тогда я все понял. А теперь я собираюсь просто умереть.

— Зачем? Чтобы эти дурни в замке назвали тебя храбрецом?

Борк молча покачал головой.

— Односельчане и без того тебя любят, — продолжала старуха. — А о том, что ты совершил сегодня, будут сочинять баллады. Раз ты не ищешь ни любви, ни славы, зачем ты идешь в бой?

Борк пожал плечами:

— Не знаю. Похоже, дракон меня зовет. Я достаточно пожил и устал видеть в огне очага его глаза.

— Ну что ж, — кивнула старуха. — Думаю, ты будешь первым рыцарем, чье появление не доставит дракону радости. Можешь поверить, ведь я кое-что смыслю в драконах. Но ты, Борк, должен сказать ему правду.

— Я еще ни разу не видел, чтобы правда остановила меч, — возразил Борк.

— У дракона^ нет меча.

— Тогда не было, а теперь, может, есть.

— Нет, Борк, — прокудахтала в ответ старуха. — Ты сам знаешь, что нет. Вспомни-ка, чем больнее всего тебя ранил дракон?

Борк попытался вспомнить... Но ведь дракон не нанес ему ни одной раны, ни зубами, ни когтями. Только смял его доспехи, но сам Борк остался цел и невредим. И все же дракон нанес ему глубокую, незаживающую рану — он ранил Борка ярким пламенем своих глаз.

— Ему нужна правда, — продолжала старуха. — Скажи дракону правду, и ты останешься в живых!

Борк покачал головой:

— Я иду не затем, чтобы остаться в живых.

Оттолкнув старуху, он пошел дальше.

Но ее слова еще долго звучали в ушах великана. Значит, он должен сказать дракону правду? А почему бы и нет? Если дракон узнает правду, может, она ему пригодится. На этот раз Борк не спешил — не забывал хорошенько высыпаться, а поскольку не взял в дорогу еды, иногда сворачивал в лес, чтобы собрать ягод и диких плодов.

Через четыре дня он добрался до мест, где жил дракон. Ночью Борк хорошо выспался, а ранним утром подошел к знакомому холму. Борку было страшно, как и в прошлый раз, однако теперь предстоящая встреча с драконом не только пугала, но и будоражила его. Борк чувствовал, что конец его близок, и радовался этому.

Здесь все осталось по-прежнему: дракон ревел и рычал, Брунгильда душераздирающе вопила. Поднявшись на вершину холма, Борк увидел, что дракон щекочет Брунгильду крылом. Великана почти не удивило, что за минувшие два года Брунгильда ничуть не изменилась: ее платье было все так же расстегнуто, обнаженную грудь по-прежнему опаляло солнце и обдувал ветер, но ее кожа не обветрилась и не загорела. Борку показалось, что он сражался с драконом лишь вчера, и он с улыбкой вышел на знакомое плоскогорье.

Первой его заметила Брунгильда:

— Помоги мне! Ты будешь четыреста тридцатым рыцарем, решившим меня освободить. Это воистину счастливое число.

И тут она узнала Борка:

— А, это опять ты. Ну что ж, пока дракон сражается с тобой, я хоть отдохну от щекотки.

Борк ничего не ответил — он пришел сюда для того, чтобы сразиться с драконом, а не для того, чтобы освободить Брунгильду.

Дракон равнодушно взглянул на Борка:

— Мне пора спать, а ты мне мешаешь.

— Рад слышать, — ответил Борк. — Ведь ты уже два года мешаешь мне и спать, и бодрствовать. Помнишь меня?

— Конечно помню. Ты единственный рыцарь, который меня испугался.

— Ты и в самом деле в это веришь?

— Не важно, верю я или нет. Хочешь убить меня?

— Едва ли я смогу это сделать, — ответил Борк. — Ты куда сильнее, а я не знаю даже, как сражаться с равным по силе. Самые сильные из моих противников были вдвое слабее меня.

Огоньки в драконьих глазах вспыхнули ярче. Дракон, сощурившись, внимательно посмотрел на Борка.

— Неужели? — спросил он.

— Да. И особым умом я не отличаюсь. Не успею я что-нибудь придумать, как ты уже угадаешь мои мысли.

Дракон сощурился сильнее, глаза его вспыхнули еще ярче.

— И ты не хочешь вызволить эту красавицу? — спросил он.

— Мне она больше не нужна, — ответил Борк. — Когда-то я любил ее, но то было давно. А сейчас я пришел, чтобы сразиться с тобой.

— Так ты ее больше не любишь? — спросил дракон.

Борк чуть было не ответил: «Нисколько», но вовремя прикусил язык. Он вспомнил слова старухи: дракону нужно говорить правду.

Борк постарался заглянуть в свою душу и понял: хотя дракон когда-то показал ему истинную сущность Брунгильды, прежние чувства не желали легко умирать.

— Я люблю ее, дракон. Но из этого ничего не выйдет, потому что она не любит меня. Страсть к ней еще живет в моем сердце, но я не стану домогаться ее.

Брунгильда слегка обиделась.

— Впервые в жизни слышу такую чушь, — капризно сказала она.

Но Борк не обратил на нее внимания: он не сводил взгляда с дракона, глаза которого теперь пылали ослепительным светом. Дракон так сильно сощурился, что Борк подумал: а видит ли он что-нибудь сквозь эти щелочки?

— Что, глаза болят? — спросил Борк.

— Думаешь, ты вправе меня расспрашивать? Вопросы здесь задаю я.

— Тогда спрашивай.

— Скажи, о чем я больше всего хочу у тебя узнать?

— Трудный вопрос, — ответил Борк. — Я ведь мало в чем смыслю, а тому немногому, что сумел узнать, научился у тебя.

— У меня? И чему же ты научился?

— Я узнал, что меня никто не любит. Те, в чьей любви я не сомневался, на самом деле лгали. Еще я узнал, что, хотя я большой и сильный, у меня мелкая душа.

Дракон мигнул, огонь в его глазах слегка потускнел.

— Ах! — вздохнуло чудовище.

— Почему ты вздыхаешь? — удивился Борк.

— Просто так. Неужели каждый вздох должен что-нибудь значить?

Брунгильда вся истомилась в ожидании битвы:

— Долго вы еще будете вести пустые разговоры? Рыцари, которые раньше сюда приходили, бились достойно. Сколько в них было мужества и отваги! А ты, Борк, просто стоишь перед драконом и болтаешь о том, какой ты несчастный. Почему ты не начинаешь сражение?

— Ты хочешь, чтобы я поступил, как другие рыцари? — спросил Борк.

— Да. Вот это настоящие храбрецы! — воскликнула Брунгильда.

— Они были храбрецами, а стали мертвецами.

— Только трус может так говорить, — сердито бросила она.

— Я и есть трус, — ответил Борк. — Все это знают. Как ты думаешь, почему я сюда пришел? Потому что от меня никакого проку. Кто я такой? Да просто безмозглый чурбан, способный лишь убивать людей по приказу короля, которого терпеть не могу.

— Не забывай, ты говоришь о моем отце! — возмутилась Брунгильда.

— От меня никакого проку. Если я погибну, всем будет только лучше.

— Тут я с тобой согласна.

Но Борк не слушал Брунгильду — кончик хвоста дракона вдруг прикоснулся к его плечу. Глаза дракона больше не пылали ослепительным светом, они почти погасли, но когтистая лапа потянулась к Борку.

Борк взмахнул топором, дракон увернулся — и сражение началось.

Как и в прошлый раз.

И так же, как в прошлый раз, под вечер дракон схватил Борка.

— Ты боишься смерти? — спросил дракон.

Этот вопрос он уже задал Борку два года назад.

Борк чуть было не ответил: «Боюсь», как и в прошлый раз, ведь этот ответ тогда спас ему жизнь. Но потом он вспомнил, зачем сюда пришел. Он заглянул в свое сердце и увидел: хоть его и страшит смерть, жизнь страшит его куда больше.

— Я пришел сюда, чтобы умереть, — сказал Борк. — Я по-прежнему этого хочу.

Глаза дракона загорелись, и Борк почувствовал, что когти, которые его держали, слегка ослабили хватку.

— Что ж, сэр Борк, я не могу оказать тебе эту услугу. Я не могу тебя убить.

И дракон отпустил его.

Борк не на шутку рассердился.

— Ты обязан меня убить! — закричал он.

— Это еще почему? — спросил дракон.

Словно забыв о Борке, он крошил лапами камни.

— Я хочу умереть от твоих когтей!

— У тебя нет на это права. Умереть таким образом — особая честь, — возразил дракон.

— Если ты меня не убьешь, я убью тебя!

Дракон зевнул со скучающим видом, но Борк не собирался отступать. Его топор вновь засвистел в воздухе, и дракону пришлось уворачиваться.

Сражение продолжалось в малиново-красных лучах предзакатного солнца. Но теперь дракон даже не пытался убить Борка, а лишь не подпускал его близко. Наконец великан выбился из сил; на душе его было скверно.

— Почему ты не сражаешься? — хрипло дыша, крикнул он дракону.

Дракон тоже порядком устал:

— Послушай, человечек, почему бы тебе не оставить эту затею и не вернуться домой? Я выдам тебе грамоту, в которой удостоверю, что сам попросил тебя уйти. Тогда уже никто не назовет тебя трусом. Уходи, оставь меня в покое.

Дракон раздробил несколько камней, лег и стал зарываться в крупный песок.

— Эй, дракон, — не уступал Борк. — Совсем недавно я был у тебя в зубах и ты хотел меня убить. Старуха говорила, что моя единственная защита — правда. Должно быть, я тебе соврал. Но когда и в чем? Объясни!

Дракон сердито поглядел на Борка:

— Она не имела права рассказывать тебе эти секреты. Они — для избранных.

— И в прошлый раз, и сегодня я говорил тебе только правду.

— Ты уверен?

— Значит, я в чем-то солгал? Да или нет? Отвечай!

Дракон отвел глаза. Огонь в них снова горел. Дракон поудобнее улегся на спину и стал сыпать себе на брюхо песок.

— Значит, солгал. Ну что я за дурень? Собираюсь говорить только правду, а вместо этого лгу!

Неужели глаза дракона опять померкли? Неужели и в последних словах Борка таилась ложь?

— Слушай, дракон, — не унимался великан, — если ты меня не убьешь или я не убью тебя, я брошусь со скалы. Какой смысл жить, если я даже недостоин умереть от твоих когтей?

Глаза дракона и в самом деле тускнели; чудовище перевернулось на живот и задумчиво уставилось на Борка.

— Когда именно я сказал ложь? — настаивал тот.

— Ложь? Разве я упрекнул тебя во лжи? — удивился дракон, но хвост его стал подбираться к Борку.

И вдруг Борку пришла в голову странная мысль. Похоже, дракон, как и Борк, — узник правды и своего внутреннего огня. Значит, чудовище не дразнит человека и не забавляется с ним. Но теперь Борку было уже все равно.

— Знаешь, мне больше не хочется доискиваться, где правда и где ложь. Убей меня, и всем станет легче дышать.

Глаза дракона погасли, когтистая лапа взметнулась в воздух и замерла возле лица Борка.

«С ума сойти! Понимать, что в твоих словах прячется ложь, но не знать, где именно ты солгал», — подумал Борк.

Хорошо, что он решил больше не допытываться.

— Убей меня, дракон. Лучше закончить столь никчемную жизнь, — сказал он. — Я так глуп, что даже умереть достойно не могу.

Драконьи когти слегка царапнули Борка.

— Скажи, человечек, ты боишься смерти? — в .третий раз спросил дракон.

Борк понял, что сейчас все зависит от его ответа. Чтобы умереть, он должен солгать дракону, потому что, если он скажет правду, дракон снова его отпустит. Но чтобы солгать, надо точно знать, что считать правдой, а тут Борк совсем запутался. Он попытался вспомнить, где именно мог солгать, но так и не вспомнил.

Снова и снова он перебирал в памяти свои слова. Назвав себя недотепой, он сказал правду, ведь он и впрямь недотепа. И то, что он не может умереть достойно, тоже правда. Тогда в чем же он солгал?

Что он еще сказал? Что его жизнь не имеет смысла. Но разве это ложь? Он сказал, что после его смерти всем станет легче дышать. Неужели это — ложь?

Борк задумался: а что случится после его смерти? Разве миру станет от этого хуже? Если кого и огорчит его смерть — только его односельчан. Значит, помогать односельчанам и было смыслом его жизни?

Теперь Борк знал, как солгать:

— Если я умру, даже мои односельчане не будут горевать. Они прекрасно справятся и без меня.

Но драконьи глаза вспыхнули, и чудище отодвинулось.

Борк тяжело вздохнул. Значит, он сказал правду: если он умрет, односельчане горевать не будут. Эта мысль заставила его сердце больно сжаться. Еще одно, последнее предательство в длинной цепи предательств.

— Дракон, я не могу тебя перехитрить. Я совсем запутался и уже не знаю, где правда, а где ложь! Значит, меня никто не любит и я ошибался, думая, что хотя бы моим односельчанам будет небезразлична моя смерть. Не задавай мне больше вопросов! Просто убей — и дело с концом. Когда ты заставляешь меня видеть правду, все мои радости оборачиваются страданиями.

Борк думал, что теперь говорит сущую правду, но страшные когти вонзились в его тело, а длинные зубы приготовились разорвать ему горло.

— Дракон! — закричал Борк. — Я не хочу умирать вот так! Осталось ли хоть что-то светлое в моей жизни, есть ли хоть что-то, что твоя безжалостная правда не превратила в страдание? Что ты мне оставил?

Дракон пристально посмотрел на Борка:

— Человечек, я ведь уже сказал: я не отвечаю на вопросы, II только их задаю.

— Но я все равно спрошу. Скажи, зачем ты здесь? Все плоскогорье усеяно костями тех, кто не выдержал твоих испытаний. По почему там нет моих костей? Почему? Почему я не могу умереть? Почему ты все время меня щадишь? Я обычный смертный. Я изо всех сил старался совершить что-то достойное, но меня уже мутит от тщетных попыток распознать, где правда, а где ложь. Кончай эту игру, дракон. Я никогда не был счастлив и теперь хочу умереть.

Глаза дракона потемнели, он разинул пасть с длинными зубами. Борк понял, что снова солгал. С него довольно!

Но драконьи зубы были так близко, что Борк начал думать быстрее, чем обычно, и наконец-то понял, что такое ложь. Открытие было столь поразительным, что великан раздумал умирать.

— Нет! — крикнул он, схватившись за драконьи зубы, хотя они резали его пальцы. — Нет, — повторил Борк, слезы хлынули из его глаз. — Я все-таки был счастлив. Был!

Борк не замечал, что по его рукам течет кровь, — на него нахлынули воспоминания. Он вспомнил, как радовался, пируя по вечерам с королевскими рыцарями. Как приятно было ощущать усталость после работы в поле или в лесу. А разве можно забыть, как счастлив он был, победив в одиночку армию герцога? У Борка потеплело на душе, когда он вспомнил, как Лэгги принес ему рыбу. Он.лгал дракону — каждый его день был полон маленьких радостей. Борк понял, как ему было радостно ложиться спать и вставать, ходить и бегать. Жарким летним днем он радовался прохладному ветерку, холодной зимой — теплу очага. То были настоящие радости. И дружба с рыцарями тоже была настоящей, хотя потом они и предали его. И любовь односельчан была настоящей? Неужели для него так важно, чтобы его помнили после смерти?

Борк понял, что пережитые боль и горечь не могут уничтожить радость. В его жизни было и то и другое; да, темных полос хватало, но случались и светлые. И возможно, светлых было даже больше.

— Я знаю, что это такое — быть счастливым, — сказал Борк. — Если ты оставишь мне жизнь, я снова буду счастлив. Я нашел смысл жизни, теперь я говорю правду. Слышишь, дракон? Я живу, в этом и есть смысл. Не так уж важно, радуюсь я или горюю, главное — я живу. Это правда! Я пришел сюда не для того, чтобы сражаться с тобой и погибнуть от твоих зубов. Я пришел, чтобы постичь смысл жизни и продолжать жить!

Дракон молча опустил Борка на землю, отодвинулся и свернулся клубком, прикрыв лапами глаза.

— Дракон, ты слышишь?

Дракон не ответил.

— Эй, посмотри на меня!

— Человек, я не могу на тебя посмотреть, — вздохнул дракон.

— Почему?

— Ты ослепляешь меня, — ответило чудовище.

Он опустил лапы, и теперь Борку пришлось закрыть глаза руками, ибо драконьи глаза сверкали ярче солнца.

— Я боялся тебя, Борк, — прошептал дракон. — В тот день, когда ты признался, что боишься меня, я сам испугался. Я знал, что ты вернешься и этот миг наступит.

— Какой миг?

— Миг, когда я умру.

— Ты умираешь?

— Еще нет, — ответил дракон. — Но ты должен меня убить.

Борк оглядел распростертого на камнях дракона. Ему больше не хотелось проливать ничью кровь.

— Я не хочу тебя убивать.

— Разве ты не знаешь, что ни один дракон не может жить после того, как встретит по-настоящему честного человека? Быть честным — единственный способ убить дракона. Но честные люди встречаются крайне редко, поэтому большинство драконов живут вечно.

Борк вовсе не хотел убивать дракона, но чудовище вдруг вскрикнуло, словно от невыносимой боли:

— Как ты не понимаешь? Во мне горит правда, которую отвергли рыцари. Приходя сюда, они цеплялись за свою ложь и ради нее умирали. Я все время страдаю от боли, которую причиняет мне правда. И вот наконец я встретил человека, сумевшего распознать собственную ложь. И что же? Ты обращаешься со мной еще более жестоко, чем те рыцари!

Дракон заплакал, из его пылающих глаз покатились горючие слезы.

Не в силах смотреть на страдания дракона, Борк схватил гонор и отрубил ему голову. Огонь в глазах дракона сразу погас, а сами глаза становились все меньше, пока не превратились в два сверкающих бриллианта, в каждом из которых было но тысяче граней. Борк поднял драгоценные камни и спрятал в карман.

— Ты все-таки его убил, — сказала восхищенная Брунгильда.

Борк не ответил.

Он молча отвязал красавицу и отвернулся, чтобы та могла застегнуть платье. Потом взвалил драконью голову на плечо и зашагал домой. Чтобы не отстать от Борка, Брунгильде приходилось бежать. Так они шли целый день, и только поздно вечером, уступив мольбам Брунгильды, Борк сделал привал. Принцесса попыталась поблагодарить его за вызволение из плена, но Борк отвернулся, не желая слушать. Он убил дракона лишь потому, что тот хотел умереть. Только поэтому, а не из-за Брун-гильды. Ради принцессы Борк ни за что не стал бы проливать чужую кровь.

Через несколько дней они добрались до владений короля. Их встретили радостными криками, но Борк не вошел в замок. Он положил возле рва отрубленную голову дракона и, перебирая бриллианты в кармане, зашагал в свою лачугу.

На дворе уже стояла ночь, и в его жилище было темно, но Борк вынул бриллианты, и они засветились ярким внутренним светом.

Не успел Борк как следует насладиться этим зрелищем, как в его лачугу явились король, Мигун, Брунгильда и десяток рыцарей.

— Я пришел тебя поблагодарить, — сказал король, по щекам которого текли слезы радости.

— Не за что, ваше величество, — ответил Борк, надеясь, что непрошеные гости уйдут.

— Борк, — продолжал растроганный король, — убийство дракона — подвиг, который по храбрости десятикратно превзошел все твои былые деяния. Теперь ты вправе просить руки моей дочери.

Борк удивленно посмотрел на короля:

— А я-то думал, ваше величество, что вы и не собирались выполнять свое обещание.

Король на миг отвел глаза, потом посмотрел на Мигуна и снова перевел взгляд на Борка:

— Как видишь, ты ошибся. Я верен своему слову. Брунгильда здесь, поэтому мы можем рещить все без лишних проволочек.

Борк только улыбнулся, лаская лежащие в кармане бриллианты:

— С меня довольно того, что вы сдержали слово, ваше величество. Но я не стану просить руки Брунгильды. Пусть выходит замуж за того, кого любит.

Король был ошеломлен. За годы плена красота Брунгильды ничуть не увяла, из-за таких красавиц нередко вспыхивали целые войны!

— Неужели ты не хочешь награды за свой подвиг? — спросил король.

Борк долго думал и наконец сказал:

— Хочу. Подарите мне надел земли подальше отсюда. И пусть надо мной никто не будет властен: ни граф, ни герцог, ни король. И кто бы ко мне ни пришел: мужчина, женщина или ребенок, — пусть на моей земле они будут избавлены от любых преследований. А еще я хочу, ваше величество, никогда больше с вами не встречаться.

— И это все, о чем ты просишь?

— Все.

— Что ж, будь по-твоему, — сказал король.

Остаток жизни Борк провел на той земле, что даровал ему король. Надел был не ахти какой большой, но Борку его вполне хватало. К нему стали приходить люди, чтобы поселиться рядом, не очень много — по пять-десять человек в год. Так появилась целая деревня, с которой не взимали ни королевскую десятину, ни герцогскую пятую часть, ни графскую четверть.

Рождались и росли дети, не видевшие ни сражений, ни рыцарей, вообще не знавшие, что такое война. А поскольку они не знали войны, они не знали и ужаса на лицах воинов, которых мучили не столько телесные, сколько душевные раны. Борк едва ли мог желать большего, поэтому был счастлив.

Мигун тоже достиг всего, о чем мечтал. Он женился на Брунгильде, и скоро оба королевских сына погибли от глупого несчастного случая. Прошло еще немного времени, и умер старый король, отравившись за обедом. Новым королем стал Мигун. Всю жизнь он воевал и всю жизнь плохо спал ночами, боясь, что к нему подошлют убийц. Он правил жестоко и беспощадно, и многие ненавидели его. Но новым поколениям, не видевшим и не знавшим его, он казался великим королем.

О Борке новые поколения вообще ничего не знали.

А Борк не успел прожить и нескольких месяцев, наслаждаясь свободой, как к нему в хижину явилась немолодая сварливая женщина.

— И зачем тебе одному такой большой дом? — спросила она. — Ну-ка, потеснись.

Борк потеснился, и женщина поселилась в его хижине.

Чуда не случилось, сварливая женщина не превратилась в прекрасную принцессу. Она все время ворчала, бранилась и нещадно изводила Борка. Великан мог бы ее прогнать, но терпеливо сносил ее выходки, а когда спустя несколько лет ворчунья умерла, Борк понял, что она доставила ему больше радости, чем горя, и искренне оплакивал ее смерть. Но горе не заслонило теплых и светлых воспоминаний. Он перебирал свои бриллианты и вспоминал мудрую поговорку: «Горе и радость не взвешивают на одних весах».

Прошли годы, и Борк почувствовал приближение смерти. Смерть пожинала его, точно пшеничные колосья; поедала, как ломоть хлеба. Смерть представлялась Борку драконом, проглатывающим его по кускам, и однажды во сне он спросил у смерти:

— И каков я на вкус? Сладок?

Смерть — этот старый дракон — взглянула на Борка ясными понимающими глазами:

— Ты и соленый, и кислый, и горький, и сладкий. Ты обжигаешь, словно перец, и успокаиваешь, как целительный напиток.

— А! — сказал довольный Борк.

Смерть потянулась к нему, чтобы проглотить последний кусочек.

— Благодарю тебя, — сказала смерть.

— Приятного аппетита, — ответил Борк, не солгав и на этот раз.

 БАРРИ МОЛЗБЕРГ

Concerto Accademico[3]

Барри Молзберг начал свою карьеру в 1965 году в качестве сотрудника литературного агентства Скотта Мередита в Нью-Йорке и видел книжный бизнес с разных сторон: как читатель, писатель, издатель, литературный агент и критик. Молзберг стал публиковать рассказы в 1967 году, романы — в 1970-м и вскоре приобрел славу плодовитого писателя, который придерживается сардонического взгляда на наличие или отсутствие смысла в жизни и действиях отдельных людей. Иногда за подобную точку зрения его даже называли антифантастом. В числе наиболее значительных произведений Молзберга роман «После „Аполлона "» («Beyond Apollo»), награжденный премией Джона Кэмпбелла, а также романы «Мир Херовита» («Herovit's World»), «Ночь Герники» («Guernica Night»), «Галактики» («Galaxies») и «Воссоздание Зигмунда Фрейда» («The Remaking of Sigmund Freud»). Рассказы Молзберга представлены в одиннадцати сборниках, среди них — «Луч света. Рекурсивная научная фантастика Барри Молзберга» («The Passage of the Light: The Recursive Science Fiction of Barry N. Malzberg») и «В каменном доме» («In the Stone House»). За сборник критических эссе «Орудия ночи» («The Engines of the Night») писатель получил премию журнала «Locus». Следующий сборник «Завтрак среди руин» («Breakfast in the Ruins») в 2007 году также был удостоен премии журнала «Locus» и номинирован на «Хьюго». Молзберг со своей женой Джойс живет в Тинеке, штат Нью-Джерси.

В память о сэре Адриане Боулте[4]  

Дракон вошел в концертный зал и неуклюже поволок свою трехтонную тушу в сторону дирижерского пульта как раз в тот момент, когда Симфонический оркестр Тарритауна[5] начал исполнение третьей части Девятой симфонии Воана Уильямса[6]. Глассоп, сидевший на третьем месте в ряду вторых скрипок — оркестр был организован по старинному антифонному способу, и вторые скрипки сидели полукругом напротив первых, — был первым, кто увидел его, но он продолжал сидеть спокойно, лишь слегка пригнул голову, удивленный видом зеленого чудовища, плавно двигавшегося по центральному проходу. Фалкс, дирижер, конечно, не заметил дракона, поскольку стоял к нему спиной, и Глассоп не нашел нужным сообщить ему об этом. Помещение было освещено тускло: для дневной репетиции не включали света; в полумраке чудовище походило на плывущего крокодила. Глассоп видел картинки в детских книжках и понял, кто перед ним. Он не был тупицей. Дверь определенно являлся драконом, и вид у него был весьма решительный, словно у него имелось здесь какое-то дело. Глассоп заиграл пиццикато[7], прислушиваясь к мелодии фаготов, и попытался сосредоточиться на нотах. В этом деле необходимо умен, сохранять спокойствие; будучи захваченным врасплох, можно закончить как Никиш[8], который уронил себе на ногу дирижерскую палочку и умер от заражения крови, ведь антибиотиков тогда еще не было. Стоит еще вспомнить Тосканини[9], который вылетевшей из рук палочкой выбил глаз скрипачу.

— Извините, — произнес Шмитт, его сосед, — по-моему, к нам приближается какая-то рептилия?

Шмитт раньше играл в Филармоническом оркестре Осло, те, как он жаловался Глассопу, вторые скрипки сидели к дирижеру ближе первых, затем решил переехать к дочери и тратить пенсию в Америке. Это был суровый скандинав и не слишком хороший скрипач, но Глассоп знал, что он старателен.

— Это дракон, — сообщил ему Глассоп. — Такие живут в лесах и описываются в историях про королев.

— Не говорите глупостей, я знаю, что это такое, — сказал Шмитт. — Вопрос в том, откуда он здесь взялся.

Глассоп пожал плечами. Иногда лучшим ответом является молчание. Дракон остановился на полпути между дверями и сценой и поскреб лапой пол; взгляд его мутных глаз был прикован к духовой секции Симфонического оркестра Тарритауна. Фалкс постучал своей палочкой по пустому пюпитру и воскликнул: «Духовые, духовые!» Он кричал, пока музыканты не прекратили игру. Глассоп положил скрипку на колени и взглянул на дирижера — мужчину средних лет, жизнь которого была полна разочарований. Глассоп подозревал, что, хотя дирижер был женат на богатой наследнице и руководил полупрофессиональным оркестром в Уэстчестере[10], на самом деле его амбиции простирались несколько южнее. Будучи помощником дирижера в Нью-Йоркском филармоническом, он как-то раз замещал Булеза[11] на детском концерте, но это было очень давно.

— Духовые деревянные, — сказал Фалкс, — этот мрачный отрывок играют совершенно не так. Вы должны играть легато[12], должны вести за собой всех к флюгельгорну!

— Драконы, — пробормотал Шмитт. — Когда я был молодым, ходили слухи, что в лесах под Ригой живут драконы. Конечно, я уже далеко не молод, друг мой. Чувствуете, как от него пахнет?

Глассоп не слишком глубоко вдохнул, размышляя о том, что бы сказал его внук Зеке о драконе в концертном зале. Возможно, мальчишка вел бы себя так же невозмутимо, как Шмитт, а может быть, и не заметил бы диковинного зверя, подобно Фалк-су. Дети сейчас слишком многое видят, сплошные убийства на MTV, так что драконами их не удивишь. Дракон, о котором шла речь, еще немного поскреб плиточный пол, затем неуклюже уселся на задние лапы, уставившись в спину Фалксу с внимательным и заинтересованным выражением. Слушал он так сосредоточенно, как будто это он играл на гобое.

— Это очень мрачная симфония, — продолжал Фалкс. — Воан Уильямс написал ее в пятьдесят восьмом, в последний год жизни. Ему было тогда восемьдесят шесть, он был болен и выглядел, по словам Колина Дэвиса[13], как мешок с кирпичами. Мы должны понять человека, который знал, что одной ногой стоит в могиле, который видел смерть, так сказать, в качестве постоянного гостя в своем доме, пожилого знакомого, который и сам походил на мешок с кирпичами. Позже настанет время для струнных постичь природу севера, но сейчас деревянные духовые должны изящно ввести в зал старика. Понимаете меня?

Глассоп пожал плечами и уставился на четвертый стул в ряду первых скрипок, на котором сидела Гертруда, его возлюбленная. Гертруда играла в Симфоническом оркестре Тарритауна, как они говорила, чтобы заполнить свободное время и отвлечься от детей, которые медленно разрушали ее жизнь, но Глассоп думал, что он лучше знает, в чем дело, и может заглянуть ей прямо в душу. Она была на тридцать лет моложе его; большую часть сnрунной секции составляли беженцы от коммунизма или декаданса или пенсионеры капитализма, но она говорила, что у нее зpелое любящее сердце и она ничего не имеет против вторых скрипок или мужчин в возрасте. Если бы ее муж и дети умерли, как она сказала Глассопу в сакраментальной тишине укромной кабинки университетского кафе, она подумала бы о его предложении, о его страстном желании. Разумеется, в ближайшем будущем подобного не предвиделось, но опять же — кто знает?

Гертруда посмотрела на него и что-то сказала. «Дра-кон, — бeз труда прочитал по губам Глассоп. — Вы видите дракона?» Она взяла смычок, высоко подняла его и указала в зал. «Я сошла с ума? — прочитал Глассоп. — Это дракон?»

«Нет. Нет, вы не сошли с ума, — ответил Глассоп, покачав головой, затем кивнул. — Да, это дракон». Он повторил движение дважды, чтобы быть уверенным в том, что она поняла его правильно. Гертруда вздохнула, пожала плечами, снова подняла смычок. «Мы единственные? — спросила она, — Кто его видит? Кто видит дракона?» Глассоп пожал плечами. Откуда он мог знать? Ему было и без того нелегко поверить своим глазам, некогда было рассматривать окружающих. «Не знаю», — одними губами произнес он. Теперь настала очередь Гертруды пожимать плечами, затем она перевернула страницу, словно заканчивая разговор. Да, вот что бывает, когда чистая любовь настигает тебя и возрасте шестидесяти семи лет. Если ему повезет, он, подобно греческому философу, вскоре вырвет чудовище у себя из груди. Нy а пока разговор с Гертрудой, на которую была направлена его пылкая, хотя и бесплодная страсть, убедил его в том, что он не сошел с ума, что он действительно заметил дракона в проходе между рядами. Возможно, другие тоже его заметили. Возможно, весь оркестр прекрасно понимает, что происходит, но сохраняет полное спокойствие. Таковы были участники Симфонического оркестра Тарритауна. Они прошли через множество жизненных бурь, лишились родины, всего, что имели, и для двух третей музыкантов дракон в концертном зале представлял отнюдь не главную проблему в жизни.

— Сейчас неплохо, — сказал Фалкс. — Попробуем еще раз. С начала третьей части, пожалуйста. Помните, что, если мы будем играть последнюю часть атгакка[14], вы должны заставить слушателей почувствовать переход. Воан Уильяме умер через три недели после премьеры, в ночь перед тем, как была сделана запись Боулта. Мы должны постараться не последовать его примеру.

Глассоп приложил скрипку к подбородку, прислушался к малому барабану Баметга, глядя на Леонарда Целлера, который выводил первые фразы на кларнете. Каким был для Воана Уиль-ямса тот последний год, размышлял Глассоп. Восемьдесят шесть лет, и он все еще писал симфонии... Видел ли он драконов? Английская музыка полна рвов с водой, замков, рыцарей и единорогов, и, разумеется, там есть место и для дракона. У чехов — гоблины и водяные духи, у скучных скандинавов вроде Шмит-та — в основном гномы. Но драконов трудно приписать какой-то одной нации, как большинство мифологических существ. Глассоп, повинуясь дирижерской палочке Фалкса, вступил в игру и начал свою сумрачную мелодию.

Внезапно дракон встал на четвереньки и заревел, затем поднял передние лапы и оказался на удивление высоким — наверное, в половину высоты потолка. Рев его был странно тонким, словно трель флейты, такой не ожидаешь услышать от страшного чудовища. Однако он заставил духовые смолкнуть, и Соломон, не успев поднять флюгельгорн, выронил его. Теперь уже было очевидно, что дракон видим: все члены Симфонического оркестра Тарритауна явно заметили его. Можно даже сказать, внимание музыкантов было приковано к происходящему. Фалкс оглянулся, уставился в зал, затем резко развернулся лицом к оркестру.

— О боже! — выговорил он. — О боже, какой он большой! — Он схватился за грудь, постучал по ней, выронил палочку.— По-моему, я сейчас упаду в обморок, — пробормотал он. — Это ужасная, жуткая неожиданность.

Дракон подошел к краю сцены и устроился на полу прямо под вторыми скрипками; ближе всего к нему оказался Глассоп. Сидя на четвертом месте с внешней стороны, Глассоп получил самый лучший обзор: он мог смотреть прямо в глаза монстру и одновременно перед ним открывался хороший вид на зал и оркестр.

— О боже! — воскликнул Фалкс, бросаясь сначала вправо, затем влево. — Никогда не видел ничего подобного.

Он упал на колени, пополз по сцене, нашел свою палочку, затем на четвереньках протиснулся под стульями первых скрипок и исчез за занавесом. Со стороны басов и двух первых скрипок, сидевших в конце ряда, раздались восклицания ужаса, затем они вскочили и последовали за Фалксом — возможно, проверить, жив ли он; но остальные сидели спокойно. Глассоп рассматривал дракона, огромного, милого крокодила с большими внимательными глазами и каким-то особенным добродушным изгибом рта. Животное дохнуло на них, и до Глассопа донесся аромат цветов — сладкий, давно забытый запах.

О, какое удивительное событие! — произнес зачарованный Шмитт, двумя руками прижав к животу скрипку и не сводя взгляда со сказочного чудовища. — Магия, — сказал он таким тоном, словно только сегодня утром вернулся из страны фьордов Это магия.

Глассоп медленно, осторожно положил скрипку на пол. «Магия, — подумал он, — Шмитт прав. Это действительно похоже на магию». С его места животное казалось огромным, но почему то не страшным: Оно мирно дышало, распространяя запах цветов, и, когда Глассоп протянул руку, чтобы потрогать чешую, дракон мягко лизнул ему руку, внимательно глядя на него. Гласит почувствовал, как его наполняет странное, чудесное чувство покоя.

Он осторожно поднялся, стараясь не споткнуться о скрипку, заводскую имитацию Амати, которая стоила не больше двенадцати сотен долларов, но с которой у него были связаны кое-какие воспоминания, подошел к дирижерскому пульту и осторожно, на негнущихся ногах, поднялся. Весь Симфонический оркестр Тарритауна — пожилые мужчины, старики, женщины средних лет, несколько человек неопределенного возраста и, разумеется, его возлюбленная Гертруда, уставшая от жизни, — уставились на него. Несколько человек из ряда первых скрипок последовали примеру Фалкса, среди деревянных духовых и басов гоже виднелись пустые места, но большинство из семидесяти трех членов оркестра остались на месте. Глассоп обнаружил, что испытывает странную, могучую радость, — такое чувство не посещало его уже много лет. В поисках поддержки он взглянул на дракона, который, наклонив голову, позволял Шмитгу чесать себя и что-то шептать на ухо, затем на Гертруду, одарившую его своей самой преданной улыбкой, как в кафе, а потом обратился к оркестру.

— В возрасте восьмидесяти шести лет, — начал Глассоп, — Ральф Воан Уильямс, великий британский композитор, которого Колин Дэвис находил старым маразматиком и сравнивал с мешком кирпичей, пережил чудеса, видел чудеса, и на восемьдесят седьмом году он написал самую прекрасную из своих девяти симфоний и дожил до премьеры. Он слышал чудеса, видел драконов, видел этих прекрасных мифических существ в своем сознании и писал яростные и юмористические строки. Разве мы можем довольствоваться меньшим? Приближаясь к старческому маразму, можем ли мы требовать от себя меньшего, чем требовал Ральф Воан Уильямс?

— Итак, — продолжал Глассоп, чувствуя себя великим, твердым, чувствуя себя на своем месте, наслаждаясь дыханием дракона, обволакивавшим его, — мы будем играть музыку вместе. В ми минор мы сыграем мелодию, которую слышал Ральф Воан Уильяме на болотах во время своих дальних прогулок. Гертруда, — сказал Глассоп, — я искренне люблю тебя, я, больной старик, и тебе дарую я благословение своего интеллекта и своей простой, безыскусной, хрупкой страсти. — Он взмахнул дирижерской палочкой. — С самого начала, — велел он. — Мы начнем симфонию ми минор с самого начала, с ее серьезной, нисходящей темы, и все тридцать семь минут будем играть величественно. Скрипки, готовьтесь вести.

Глассоп, в этот миг переставший быть жалким беженцем, поднял руки. Зазвучали скрипки. За спиной Глассоп слышал биение сердца дракона, который радостно раскрыл пасть, чтобы изрыгнуть огонь — чистый огонь своего живого дыхания, и Глассопу показалось, что под дугой, которую описывал смычок Гертруды, он видит таинственное болото, трость Ральфа Воана Уильямса и самого великого старика, который на языках драконьего пламени устремляется вперед, в вечность.

 ДЖЕЙН ЙОЛЕН

Мальчик дракона

Обладательница многочисленных премий Джейн Йолен является автором около трехсот книг, большинство которых написаны для детей. Ее называют «американским Гансом Христианом Андерсеном». Джейн Йолен работала редактором, выступала в качестве профессионального чтеца. У нее трое взрослых детей и шестеро внуков. Самое известное произведение писательницы «Совиная луна» («Owl Мооп») было высоко оценено критиками и в 1988 году завоевало престижную награду — медаль Калдекотта. Йолен дважды удостаивалась премий Святого Христофора, премии «Небьюла» и премии Общества детских писателей (Society of Children's Book Writers), трижды получала «Аслана» — статуэтку Мифопоэтической премии, а также награждалась Всемирной премией фэнтези и премией Клубов мальчиков Америки (Boys' Clubs of America Junior Book Award) и входила в число финалистов Национальной книжной премии. Шесть колледжей присвоили писательнице почетную степень доктора. Среди ее произведений для взрослых — впечатляющий фэнтезийный роман на тему холокоста «Шиповник» («Briar Rose») и трилогия «Великая Альта» («Great Alta»). Рассказы и повести Джейн Йолен вошли в сборник «Давным-давно (она сказала)» («Once upon a Time (She Said)»). Все трое детей писательницы занимаются книжным бизнесом. Джейн Йолен надеется, что кто-нибудь из ее шести внуков продолжит семейную традицию.

Однажды ранней весной, в один из тех дней, когда ветер гонит бесконечные вереницы облаков по серому небу, мальчик нашел пещеру. Случилось это так: он заблудился среди болотистых пустошей, простиравшихся к северу от замка, когда отправился на поиски гончей сэра Эктора — той самой, что, почуяв зайца, часто срывалась с цепи. Так вышло и на этот раз: собака убежала, и теперь мальчик бродил и звал ее. Преследуя беглянку, он несколько раз переправился через извилистую речку и вымок почти по пояс. При этом особенно обидно было осознавать, что другим мальчишкам вода в этой реке едва доходила до бедер. Напоминание о маленьком росте еще сильнее расстроило мальчика.

Солнце стояло высоко в небе, в животе урчало, а лая гончей уже час как не было слышно. Наверняка негодница давно уже вернулась на псарню, где ее ждали теплая подстилка и миска с едой. Но мальчик отвечал за эту собаку и не мог вернуться в замок, не будучи уверенным, что на болотах ее нет. К тому же он заблудился. Ну, может, еще не совсем заблудился, но уже «начинал беспокоиться», как говаривал, бывало, главный ловчий — великан с обветренным лицом и выгоревшими волосами, целыми днями бродивший по лесам и пустошам.

Мальчик огляделся в поисках укрытия от полуденного солнца: на болоте, среди поросших мхом кочек и бурых луж, спрятаться было негде. Неподалеку он увидел холм со скалистой вершиной и решил попробовать взобраться на него, чтобы поискать там какое-нибудь убежище, а заодно и осмотреть окрестности. Раньше мальчик никогда не уходил один так далеко от замка, тем более на север, где среди болот водились ведьмы, поэтому теперь ему требовалось всерьез поразмыслить, как поскорее найти дорогу домой и как отыскать собаку. Если бы холм был выше, мальчик ни за что не рискнул бы подняться на него. Великий холм, что находился к северо-западу от замка, давно пользовался дурной славой, но этот бугорок вряд ли можно было заподозрить в чем-нибудь подобном. Зато с его вершины наверняка видны стены замка или хотя бы его самая высокая башня.

Поднявшись до середины холма, мальчик увидел пещеру.

С виду это была ничем не примечательная круглая черная дыра в скале, правда на редкость правильной формы, словно кем-то вырезанная в камне. Казалось даже, что ее края отшлифованы неизвестным мастером. Мальчик вошел внутрь. Двигаться пришлось осторожно: потолок был неровный, с множеством острых выступов. Постепенно глаза привыкли к темноте. И тут в тишине послышалось чье-то дыхание — негромкое, ровное, похожее на рокот, прерывавшийся мерными паузами.

Малыш затаился и, переждав немного, стал спешно выбираться наружу. Пятясь, он ударился обо что-то головой — раздался шум, многократно повторенный эхом. Мальчик тихонько выругался.

— Сто-о-о-о-ой! — раздался вдруг приказ.

Бедняга покорно остановился. Сердце его замерло.

— Кто-о-о-о-о ты-ы?

Каждое слово походило на долгий вздох, эхом отражавшийся от стен пещеры.

Мальчик прикусил губу и ответил дрожащим голосом, мало похожим на свой собственный:

— Я никто. Просто Артос. Приемыш из замка... — и торопливо добавил уважительное обращение к собеседнику: — сэр.

Низкий рокочущий звук, больше похожий на храп, чем на что-либо другое, был ответом. Этот звук показался мальчику совсем не опасным, так что он набрался смелости задать вопрос:

— А кто вы... — тут он опять помедлил, — сэр?

В темноте что-то щелкнуло, раздался странный шум. Потом вновь зазвучал голос собеседника, но он был громче раз в десять:

— Я великий мастер загадок! Я хранитель мудрости! Я слово и свет! Я был, есть и буду всегда!

Артос едва не оглох и кое-как устоял на ногах. Он выставил вперед правую руку, словно пытаясь заслониться от невыносимого шума. Когда раскаты громоподобного голоса стихли, мальчик спросил еле слышно:

— Вы отшельник, сэр? Или затворник? Или друид? Или одинокий кающийся рыцарь?

В ответ донесся оглушительный шепот, подобный порыву ветра:

— Я дракон!

— Ой! — сказал Артос.

— И это все, что ты можешь сказать? — упрекнул его голос. — Подумать только, ему говорят, что перед ним дракон, а он лишь ойкает.

Мальчик онемел от страха.

В темноте раздался долгий шумный вздох.

— Сядь, мальчик. Давненько никто не заходил в мою пещеру. Сижу тут — все один да один, даже поговорить не с кем.

— Но... но...

Вряд ли такое начало могло понравиться чудищу.

— Никаких «но», — прервал мальчика дракон.

— Но...— упорно продолжал Артос.

— Тихо, малыш. Я отплачу тебе, если ты выслушаешь меня.

Мальчик покорно сел. На самом деле его не слишком прельстила возможность обогащения. Он лишь немного успокоился при мысли, что не будет сразу съеден живьем.

— Скажи, Артос, что бы ты хотел получить в награду? Золото, драгоценные камни или мудрость?

Внезапный всполох огня осветил пещеру, и Артос увидел, что в ней полным-полно драгоценностей и всяких золотых вещиц. Но мальчик знал, что драконы хитры и коварны. Будучи от природы сообразительным, он тут же смекнул, чего нужно просить, чтобы спастись.

— Я выбираю мудрость, сэр, — ответил он.

Еще один всполох разогнал тьму.

— Отличный выбор, — одобрил дракон. — Мне как раз нужен был мальчик твоего возраста и разумения, чтобы передать ему мою мудрость. Слушай меня внимательно.

Артос сидел неподвижно, надеясь, что дракон по его поведению поймет, что он само внимание.

— Сегодня я научу тебя вот какой мудрости: «Старые драконы, как сухие колючки, могут больно ранить». А я очень старый дракон. Так что берегись меня.

— Да, сэр, — сказал Артос, вспомнив, что прежде слышал такую поговорку от жителей деревни, находившейся в стенах замка.

Правда, тамошние крестьяне в таких случаях говорили не о драконах, а о священниках. Дракону мальчик ничего об этом не сказал, только повторил:

— Я обязательно запомню, сэр.

— А теперь иди, — велел дракон. — И в награду за то, что ты так внимательно слушал, можешь взять вот этот камешек.

Опять раздался странный шум, и из темноты к Артосу потянулась гигантская лапа с четырьмя огромными пальцами (три из них были направлены вперед и один назад). Лапа нащупала что-то на полу пещеры, а потом длинный коготь указал мальчику на красный камень размером с луковицу.

Артос с опаской посмотрел на страшный коготь, потом, преодолев страх, быстро наклонился, схватил камень и бросился к выходу.

— Я буду ждать тебя завтра, — сказал дракон. — Приходи в час отдыха.

— Откуда ты знаешь, что у меня есть час отдыха? — спросил Артос.

— Когда ты станешь мудрым, как дракон, ты многое поймешь, в том числе и это.

Артос вздохнул.

— К пещере есть короткий путь с северного моста замка. Думаю, ты найдешь. И кстати, принеси мне мясной похлебки. Да смотри, чтобы там было побольше мяса!

Дракон убрал коготь, гигантская лапа скрылась во тьме.

— Да-да, непременно, — пообещал мальчик. — До завтра.

На самом деле возвращаться он вовсе не собирался.

На следующее утро в кузнице, случайно став свидетелем разговора аптекаря Старого Линна и оружейника Магнуса Питера, Артос вспомнил о своем обещании. Конечно, он не забыл о драконе: всю ночь в кошмарах ему снились оскаленные челюсти, гигантские когти, блестящая чешуя, слышались хриплое дыхание и зловещий шепот. Но о том, что он обещал чудищу, мальчик предпочитал не вспоминать, по-видимому считая это благоразумным. Наверное, он вообще забыл бы о данном дракону слове, если бы не препирательства аптекаря и кузнеца.

— В моей похлебке вечно нет мяса! — жаловался Старый Линн.

— А зачем тому мясо, кто точит лясы? — сразу полез на рожон Магнус Питер. — Кто трудится и сражается, тому и мясо полагается.

Оружейник называл себя «мастером мечей и речей». Раньше Старый Линн тоже был весьма остер на язык и постоянно высмеивал кузнеца, но однажды его хватил удар — случилось это в самый разгар пира, на котором весельчак развлекал какого-то заезжего короля. Старый Линн тогда упал лицом в плошку с супом. С тех пор бедняга не блистал остроумием и больше не рассказывал байки после обеда, как в былые времена. Кое-кто, посмеиваясь, говорил, что Старый Линн утопил свой ум в супе. Несмотря ни на что, несчастному разрешили остаться в замке, ведь у сэра Эктора были хорошая память и доброе сердце. Сплетники также твердили, что Линна держат при дворе по другой причине: якобы у него есть огромный шкаф, створки которого сплошь покрыты волшебными рунами, а внутри хранятся всякие травы и снадобья.

В то утро Артос пришел в кузницу, чтобы выменять красный камень, который ему дал дракон, на меч. Мальчик только начал объяснять оружейнику, зачем явился, и не успел показать ему свое сокровище, как на пороге показался Старый Линн и, даже не поздоровавшись, принялся жаловаться на жизнь. Он частенько заходил к кузнецу поплакаться. Эти двое знали друг друга очень давно, даже дольше, чем сэра Эктора. Несмотря на бесконечные склоки и препирательства, они слыли закадычными друзьями.

— Солому в моей подстилке меняют лишь раз в неделю, — ныл Старый Линн. — Мой горшок никто не выносит. Вино то и дело разбавляют. А теперь еще за столом отсадили от солонки.

Кузнец усмехнулся и вернулся к своим делам, приговаривая:

— Но ведь тебе дают ночлег, хотя ты этого больше не заслуживаешь. А свой горшок ты и сам можешь вынести. Каким-никаким вином тебя все же угощают, и, даже сидя далеко от солонки, ты видишь перед собой миску, полную похлебки.

Вот тогда-то Старый Линн и пожаловался:

— Но в моей похлебке вечно нет мяса!

Слово «мясо», многократно повторенное Магнусом Питером в его остроумных замечаниях, напомнило Артосу о данном обещании. Ведь именно мяса просил у него дракон напоследок.

Никем не замеченный, мальчик вышел из кузницы, так и не добившись от кузнеца обещания сделать ему меч, который позволил бы ему стать ровней другим ребятам. В руке Артос крепко сжимал драконий камень.

Он взял на кухне горшок с похлебкой, где плавали три куска мяса, и направился к северным воротам замка. Проходя мимо стражи, мальчик пытался выглядеть как можно более беззаботно, словно просто отправляется на прогулку. Сердце его отчаянно билось. На мосту Артос ускорил шаг — в зеленой воде рва он краем глаза заметил старую черепаху, которая пыталась взобраться на ржавый боевой шлем. Миновав мост, мальчик побежал.

Он мчался во весь опор по тропе, заросшей мхом и вереском, и очень старался при этом не расплескать похлебку. Он не пролил ни капли, даже когда перебирался через два огромных валуна, преградившие дорогу. На самом деле бегать по болотам и лазить по скалам было гораздо легче, чем выманивать горшок с похлебкой у поварихи. Артосу это удалось лишь потому, что Мэг неровно к нему дышала и налила ему похлебку в обмен на поцелуй. Оставалось надеяться, что при этом она не заметила, как предмет ее страсти задержал дыхание, чтобы не помереть от ее чесночного духа, и закрыл глаза, чтобы не видеть ее щетинистых усов. Зато после поцелуя повариха так разволновалась, что забыла спросить у мальчика, зачем ему нужен этот горшок. Но что, если дракон захочет есть похлебку каждый день? Неужели Артосу придется постоянно целоваться с Мэг? Мальчик решил пока не думать о страшном и продолжил путь. Дракон был прав: эта дорога к пещере оказалась гораздо короче, а единственными препятствиями на ней были те два валуна да еще редкие заросли терновника. Зато не приходилось опасаться, что вот-вот угодишь в трясину.

Мальчик добрался до пещеры даже раньше, чем обещал. Он осторожно вступил под темные своды. На этот раз драконьего дыхания не было слышно.

— Может быть, — подумал он вслух, приободрившись от звука собственного голоса, — хозяина сегодня нет дома? Тогда я, пожалуй, оставлю угощение и пойду.

— Сто-о-о-о-ой! — раздалось в тишине.

От неожиданности Артос едва не уронил горшок.

— Я принес похлебку! — крикнул он.

Мальчик и сам не понимал, зачем кричит. От страха он иногда переставал слышать себя и говорил либо слишком громко, либо совсем тихо.

— Тогда дай ее мне! — приказал голос.

Огромный коготь со скрежетом потянулся к мальчику.

Судя по форме и длине тени, это был коготь задней лапы дракона. Хорошо хоть, что пока дело обходилось без столбов пламени, лишь в дальнем углу пещеры мерцал какой-то огонек. Мальчик немного осмелел и попросил:

— Не могли бы вы, сэр, отдать мне потом горшок? Я должен вернуть его на кухню.

— Вместо горшка я дам тебе немного мудрости, — был ответ.

Артос почему-то вовсе не был уверен, что эта мудрость поможет ему избежать потных объятий Мэг.

— А горшок заберешь завтра, когда принесешь мне еще похлебки.

— Еще?! — в ужасе воскликнул Артос.

— Ещ-щ-щ-ще! — заревел дракон. — И побольше мяс-с-са!

Острый коготь опять потянулся к нему, как и вчера, и ловко полдел горшок за ручку. Раздался ужасный скрежет. Дракон поднял горшок и утащил в темную глубину пещеры. Потом мальчик услышал какой-то странный шум, словно чудище что-то искало среди своих сокровищ. Из тьмы вновь вынырнул коготь и пододвинул что-то к ногам Артоса.

Мальчик бросил взгляд на подарок дракона. Это оказалась книга, к тому же изрядно потрепанная. Рассмотреть ее как следует в полутьме пещеры было сложно.

— Вот она, мудрос-с-с-сть, — зашептал дракон.

Артос пожал плечами:

— Это же просто книга. Читать я и так умею. Отец Бертрам меня научил.

— У книги ес-с-с-сть душ-ш-ш-ша, — прошипело чудище.

— Она волшебная?

— Все книги волшебные, мой мальчик, — наставительно сказал дракон.

— Ладно, почитаю при случае, — пообещал Артос, поднимая книгу с земли. Потом, боясь показаться неблагодарным, добавил: — Спасибо.

А про себя подумал: «И правда, старые драконы, как сухие колючки...»

— В книге ты видишь лишь буквы, мой мальчик. Как большинство нынешних грамотеев, ты складываешь из них слова. Между тем тебе пора учиться читать между строк — inter linea.

Подойдя к выходу из пещеры, где было гораздо светлее, Артос открыл книгу на первой странице и стал читать. Он водил пальцем по строчкам и произносил вслух каждое слово. Когда страница закончилась, мальчик поднял взгляд от книги и разочарованно сказал:

— Тут между строк ничего не написано, сэр.

В темном углу пещеры раздался не то сдавленный смех, не то кашель.

— Между строк всегда что-то есть, но чтобы прочесть это, нужна великая мудрость.

— Зачем тогда мне эта книга, сэр? Я ведь не такой уж мудрый.

— Ты достоин ее хотя бы потому, что ты сейчас здесь.

— Здесь?

— Да, здесь и сейчас. Ты пришел сюда, хотя мог бы спокойно кормить гончих на псарне Эктора, или чистить денники, или потеть в кузнице, или хулиганить со своими дружками. Но вместо этого ты вернулся ко мне. Значит, ты хочешь обрести мудрость. — Дракон поскребся в темноте. — Ох-х!

После тяжкого вздоха наступила тишина, потом раздалось прерывистое хриплое дыхание, потом еще один вздох. Артос изо всех сил вглядывался во тьму, но не мог различить ничего, кроме редких всполохов пламени.

— С вами все в порядке, сэр?

Наступило долгое молчание. Артос соображал, стоит ему поспешить на помощь чудищу или лучше все же держаться на расстоянии. Может ли несмышленыш вроде него быть чем-нибудь полезен старому Дракону? И когда мальчик совсем уже собрался спасать своего нового наставника, раздалось знакомое шипение:

— Да, малыш-ш-ш-ш.

— Что «да»?

— Да, я в порядке.

— Ну, тогда, — сказал Артос, начиная медленно пятиться к выходу, — спасибо вам, как говорится, за премудрость.

Яростный огонь взметнулся в глубине пещеры, языки пламени добрались до ног Артоса. Он в ужасе отскочил. Дракон все же был очень аккуратен: он явно хотел лишь напугать мальчишку. Впрочем, может, чудище всегда так забавлялось перед сытным обедом? Артос пожалел, что поутру не обзавелся мечом, и со всех ног бросился прочь из пещеры.

Вслед ему раздался голос дракона:

— Глупыш-ш-ш, это ведь не вс-с-ся мудрос-с-сть.

Артос остановился на безопасном расстоянии и осторожно спросил:

— Неужели есть какая-то еще?

— К тому времени, как я завершу твое воспитание, Артос, сын дракона, — Артур Пендрагон, ты научишься читать между строк не только в книгах, но и в душах людей.

За этим последовал громкий стон, потом яростный рык, потом — полная тишина.

Решив, что это вполне удачный повод удалиться, Артос побежал обратно к замку, прижимая книгу к груди. Среди множества разных мыслей, мелькавших в его голове, самая тягостная была связана с необходимостью рассказать Мэг о том, что он потерял горшок из-под похлебки. Мальчик подозревал, что ему грозит еще один отвратительный поцелуй.

Артос попробовал читать книгу, но вскоре понял, что в одиночку ее не осилит. Там оказалось полным-полно длиннющих предложений, в которых к тому же то и дело попадались слова на латыни и на всяких прочих языках. Возможно, именно эту сложность имел в виду дракон, когда говорил о «чтении между строк». Единственным, кто мог помочь мальчику в этом непростом деле, был Старый Линн, но он всегда появлялся лишь ближе к вечеру, как раз тогда, когда у Артоса возникало множество дел: он кормил собак, проверял путы охотничьих соколов, мыл полы в кузнице. Если бы отец Бертрам был жив, мальчик наверняка обратился бы к нему. Впрочем, вряд ли из этого вышел бы хоть какой-то толк. Драконова книга не походила ни па Библию, ни на комментарий к ней, а отцу Бертраму, помнится, не особенно нравились все прочие труды. Он то и дело проводил сожжения всяких небогоутодных книг. Даже часослов леди Мэрион, над которым четверо писцов работали почти целый год, и тот был предан огню, потому что в нем Адам и Ева изображались без приличествующих им фиговых листков. Артос шал об этом вполне достоверно, хотя сам ту книгу, разумеется, пе видел. Зато, отдыхая на сеновале после обеда, он вполне отчетливо слышал, как Кай рассказывал эту историю своим друзьям, а ему об этом поведала одна из служанок, поднося еду, а та своими ушами слышала, как леди Мэрион жаловалась на происшедшее леди Сильвии. В общем, сомневаться в подлинности вышеупомянутого события не приходилось.

По-видимому, отец Бертрам и впрямь не стал бы помогать своему воспитаннику. Старый Линн — совсем другое дело. Он вполне сносно читал на трех языках: английском, латинском и греческом, а еще умел разбирать древние руны. Ходили слухи, что в его комнате полным-полно книг. Линн знал на память поэму «Зачатие Придери», которая очень нравилась Артосу своим величавым звучанием, и любил рассказывать истории о детях Лира, и о магическом котле, и о железном доме, и о том, откуда появился конь Брана. До того, как со стариком приключился удар, ему особенно хорошо удавалась «Битва деревьев». Ни один торжественный ужин в замке не обходился без того, чтобы Линн не прочел эту поэму. Среди воинов лорда Эктора было несколько ирландцев — они называли Линна «бардом», что на их языке означало «сказитель» (по крайней мере, Артос так понял из их долгих и путаных объяснений). Когда эти воины говорили о Линне, в их голосах звучало уважение и даже благоговейный страх.

Артосу всегда казалось, что старик его недолюбливает. Возможно, он не испытывал к мальчику открытой неприязни, но явно предпочитал бедному приемышу полноправных наследников. Линн был особенно благосклонен к сэру Каю, у которого, по мнению Артоса, мускулы росли гораздо быстрее, чем ум. Еще старик с удовольствием болтал с наглым драчуном сэром Бедве-ром и красавчиком сэром Ланкотом. Артос и сам был не прочь подружиться со знатными отпрысками — поначалу он пытался снискать их благосклонность, таская их заплечные мешки и помогая с учебой. Потом вся троица быстро повзрослела. Заметно обогнав приемыша в росте, они окончательно обнаглели. Однажды во дворе сэр Ланкот набросился на Артоса и стянул с него штаны, а сэр Кай и сэр Бедвер позвали служанок поглазеть на это зрелище. Именно после этого Мэг прониклась нежностью к несчастному. Артос же относился к поварихе с презрением, а своих бывших приятелей даже немного жалел, хотя они были старше, выше ростом и лучше устроены в жизни.

Однако, думал Артос, нельзя же вечно помнить обиды. Особенно если это мешает обрести мудрость. Сам он никак не мог прочесть книгу дракона и нуждался в помощи. Впрочем, Кай, Бедвер и Ланкот читали куда хуже его. Они с трудом разбирали слова в своих молитвенниках. Сэр Эктор вообще не знал грамоты. Значит, ничего не оставалось, как обратиться к Старому Линну.

Самое досадное, что в тот день после обеда аптекарь куда-то запропастился. Обыскав весь замок, Артос решил отправиться к кузнецу, давнишнему приятелю старика.

— Заходи, юный Арт, — приветствовал его на пороге Магнус Питер. — Вчера мы с тобой, кажется, не договорили. Ты, помнится, бормотал что-то насчет меча и камня?

Артос изо всех сил пытался придумать, как бы ему перевести разговор на другую тему и наконец узнать, где искать Линна, но кузнец был явно не из тех, кого легко сбить с толку. Он продолжал расспрашивать мальчика о причине вчерашнего визита. В конце концов Артосу не оставалось ничего другого, как снять с плеча сумку и достать оттуда свое сокровище. Мальчик положил его перед кузнецом на наковальню. Камень тихонько звякнул и ярко вспыхнул на солнце.

От волнения Магнус закусил нижнюю губу и отчаянно запыхтел:

— О небеса! Малыш, откуда у тебя такая красота?

Артос понимал, что, если скажет правду, его в лучшем случае просто объявят лжецом, а в худшем — еще и поколотят. Ему вдруг пришло в голову, что то же самое может произойти, когда он покажет свою книгу Линну. На этот раз мальчик предпочел солгать:

— Мне его дал... отец Бертрам, и вот я...

Дальше он ничего не придумал. По своей природе он был очень честен. Ему казалось правильнее молчать, чем врать.

— Ты до сих пор хранил его, — подсказал ему кузнец. — Ну, оно и понятно, в нашей деревне такую драгоценность и сменять-то не на что.

Артос молча кивнул, мысленно благодаря Магнуса Питера за то, что тот сам все придумал за него.

— И что ты хочешь за этот камень? — спросил кузнец с натужной веселостью, которую сам в себе почитал за хитрость.

Артос твердо знал, что, торгуясь с кузнецом, лучше прикинуться простаком, и потому сказал прямо:

— Мне нужен меч.

— Ну разумеется!

Тут Магнус Питер от души расхохотался, запрокинув голову п хлопая себя по ляжкам.

Так как двое других кузнецов, которых знал Артос, смеялись точно так же, мальчик сделал вывод, что этот смех является неотъемлемой частью их профессии.

Наконец мастер успокоился. Склонив голову набок, он вопросительно посмотрел на Артоса:

— Ну и?

— Я уже достаточно взрослый, чтобы иметь свой собственный меч, — заявил Артос. — Думаю, этого должно хватить на хорошее оружие.

— Насколько хорошее? — Кузнец, как обычно, принялся хитрить.

Артос присел перед наковальней, так что камень оказался на уровне его глаз. Словно обращаясь к своей драгоценности, а не к кузнецу, мальчик пропел куплет из песни Старого Линна:

Чтоб врагов рубить и сечь,
Мне нужен меч, волшебный меч...

Кузнец мечтательно вздохнул и сказал:

— О да! Это будет отличный меч! Тонкий клинок, каленая сталь. А пока я делаю его для тебя, мой маленький любитель старинных песен, ты придумаешь ему подходящее имя. Меч, за который отдан такой камень, должен называться по-особому.

Кузнец взял камень и высоко поднял над головой, любуясь его чистотой и блеском.

Артос тоже взглянул на свое сокровище. На миг ему показалось, что внутри камня бушует драконье пламя. Потом мальчик понял, что на самом деле это угли, горящие в горне, отражаются на гладкой поверхности.

— Возможно, — размышлял вслух Артос, — я назову его Inter Linea.

Кузнец улыбнулся:

— А что, мне нравится. Звучит красиво, хоть и не по-нашему.

Мастер сунул камень в карман и приступил к работе, а Артос отправился восвояси — у него еще были кое-какие дела в конюшне.

Каждый следующий день повторялось одно и то же: вместе со слюнявым поцелуем Мэг мальчик получал горшок похлебки. Сначала такой путь к мудрости казался Артосу несколько странным, но после недели бесед с драконом он понял, что за неприятности и неудобства ему воздается сторицей.

Дракон со знанием дела рассказывал о дальних землях, где люди ходят на головах, о подводных городах, где колокола храмов, возведенных на дне морском, звонят от набегающих волн. Артос учился отгадывать загадки, например вроде этой:

Он глубже, чем чаша, чернее, чем мрак,
Его из земли не достанешь никак.

Конечно, это колодец.

Дракон пел мальчику баллады о заросшей утесником и чертополохом земле скоттов — отважных воинов, которые нагишом со страшными криками бросаются в бой. В темной пещере Артос впервые услышал песни далекой холодной Норвегии, где живут викинги, что совершают далекие походы на своих кораблях-драконах — драккарах. А еще песни о любви, сочиненные под знойным небом Аравии, страны шелка и изысканных сладостей.

Потом дракон научил мальчика фокусу с драгоценным камнем и горшками. Пыхтя и фыркая, чудище огромной лапой двигало горшки до тех пор, пока у Артоса не начинала кружиться голова, так что он уже не мог сообразить, под которым из них лежит изумруд величиной с яйцо. Освоив эту игру, мальчик позднее использовал свое умение против Ланкота, Бедвера и Кая: он выиграл у своих приятелей столько золотых монет, что в конце концов едва не оказался бит. Если бы кузнец к тому времени уже отдал Артосу меч, хулиганы получили бы достойный отпор, но сладить с ними голыми руками было трудно.

Поэтомy мальчик пошел на хитрость: он предложил юным лордам сыграть втроем без него, а сам забрал выигрыш и ретировался. Пришлось, правда, оставить им чашки и горошину, которые он принес для игры, — ну, да невелика потеря.

Так день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем Артос набирался мудрости.

Свой меч он получил лишь с третьей попытки, через семь месяцев. Первые два клинка ему не понравились. Сначала кузнец сделал меч, который оказался Артосу не по руке. Зато Бедверу он очень приглянулся, и Магнус Питер несколько недель подряд так радовался монетам, полученным от молодого господина, что был не в состоянии начать ковать новый меч. Мастер мог лишь подковывать лошадей и делать засовы, вдобавок ему пришлось выковать огромный подсвечник по заказу леди Мэрион.

На рукояти второго меча кузнец сделал странной формы перекладину, которая, как он считал, должна была защищать руку рыцаря. Артосу показалось, что из-за этого меч тяжеловат, но Кай, который всегда был падок на всякие новинки, решил купить его. После этого Магнус Питер опять настолько преисполнился радости, что несколько недель подряд не мог делать ничего, кроме сошников и мотыг.

Третий меч не успел еще остыть после ковки, как его облюбовал Ланкот.

— У Кая и Бедвера есть новое оружие, теперь моя очередь, — заявил он и потянулся к мечу.

Артос стоял поодаль и наблюдал за происходящим. Только он хотел что-то возразить, как в кузницу вошел Старый Линн. Он выглядел совсем ослабевшим от болезни: ноги дрожали, волосы пожелтели, лицо сморщилось. Но голос барда был по-прежнему силен:

— Эй, кузнец, ты ведь дал слово кое-кому другому. Мне всегда казалось, что можно верить твоим речам.

— Не только речам, но и мечам, — не преминул блеснуть остроумием Магнус Питер.

Тогда Артос подошел к кузнецу и протянул руку. Тот вложил в нее меч, и мальчик принялся внимательно разглядывать его. В лучах света на клинке проявился странный узор, похожий на драконье пламя. Меч был отлично сбалансирован, и держать его оказалось очень удобно.

— Похоже, ему нравится, — сказал Старый Линн.

Кузнец пожал плечами и улыбнулся.

Мальчик обернулся, чтобы Поблагодарить аптекаря за помощь, но тот уже покинул кузницу. Ланкот ушел с ним. Артос выглянул за дверь и увидел, как они идут под руку по тропинке к замку.

— Ну вот, теперь у тебя есть меч. Как там ты хотел назвать его — Inter Linea? А что до предыдущих двух, так они тоже были совсем не плохи, — проворчал кузнец.

— Кажется, тебе за них хорошо заплатили, — заметил Артос.

Мастер вернулся к наковальне; стук тяжелого молота прервал их беседу.

Аргос выбежал из замка, что-то радостно крича, так что черепаха, дремавшая на ржавом шлеме, подняла голову и сонно проводила его взглядом. Мальчик перемахнул через валуны, преграждавшие путь. С каждым походом к драконьему логову они казались все меньше. Вскоре обладатель нового клинка, что-то весело напевая, подошел к входу в пещеру.

— Эй, мой огнедышащий друг! — крикнул он, полагая, что отныне владение оружием дает ему право на некоторую фамильярность. — Эй, мой жаропыщущий учитель! Смотри, что у меня есть! Я выменял твой камень на меч, и это самый лучший меч на свете!

Ответа не последовало.

Артос вдруг подумал, что, быть может, у дракона сегодня плохое настроение и радостные вопли его совсем расстроили. Не зная, как загладить вину, мальчик стал пробираться вглубь пещеры.

Там царили холод и мрак.

Пройдя немного, Артос остановился. Вокруг стояло ледяное молчание. Дракона в пещере явно не было.

— Сэр? Господин дракон? Вы тут?

Он держался рукой за нависающие сверху глыбы, чтобы не упасть. Идти в кромешной тьме оказалось не так уж просто.

— Ой, вы, наверное, отправились куда-нибудь полетать, — осенила мальчика счастливая мысль, и он улыбнулся.

Это была единственная разгадка, которая пришла ему на ум, хотя раньше дракон никогда не рассказывал о своих полетах. Но ведь все знают, что у драконов есть крылья, а зачем еще они нужны? Артос снова рассмеялся и направился к выходу из пещеры.

— Я приду завтра, как обычно, — сказал он, надеясь, что волшебная пещера дракона сохранит его слова и передаст их хозяину по возвращении. — Завтра, — напоследок еще раз пообещал Артос.

Но все обернулось иначе. Так стоит одной нити застрять в ткацком станке, как весь узор на полотне нарушается.

На следующий день Артос не пошел в пещеру. Вместо этого он упражнялся в фехтовании на ивовых прутьях: сначала ему

удалось одолеть Кая, а потом над ним одержали верх сначала Бедвер, а затем Ланкот.

Назавтра леди Мэрион послала их вчетвером на ярмарку купить ткани, украшения, подарки и всякую снедь для предстоящего праздника. Некоторые жители замка по-прежнему отмечали зимнее солнцестояние вместе с друидами, кое-кто из старых вояк продолжал пить бычью кровь и поклоняться Митре на тайных сборищах в подземелье, а кое-кто уже славил рождение Христа. Однако вне зависимости от веры все праздновали приход нового года и дарили друг другу подарки.

Артос впервые отправился в такое дальнее путешествие. Его приятели уже ходили на ярмарку в прошлом году вместе с Линном. На этот раз их отпустили без взрослых. Кай был так горд, что даже простил Артоса за то, что тот недавно побил его, и стал считать своим другом. Бедвер и Ланкот, от души поколотившие маленького приемыша, теперь тоже прониклись к нему расположением, ведь даже тогда, когда ивовые прутья «врагов» уже касались горла Артоса, а его руки и лицо покраснели от сильных ударов, он не плакал и наотрез отказывался сдаться, чем заслужил восхищение своих противников.

С блестящим мечом на поясе, в новых рейтузах из кладовых замка и с новоприобретенными друзьями Артос отправился в путь. В таких обстоятельствах он, разумеется, и не вспоминал о драконе. А если мальчик и не вполне забыл о нем, то лишь потому, что до сих пор чувствовал досаду, ведь его наставника не оказалось в пещере как раз тогда, когда он больше всего был нужен. Артос решил на несколько дней уподобиться Каю и бездумно радоваться всему тому новому, обладателем чего он внезапно стал.

В конце концов, какой особый прок от бесед с драконом? Всем известно, что драконы доживают последние годы. Ну и что, что это ожившее прошлое делится своей мудростью и оказывает помощь? Прошлое всегда забывается.

Румяные от радости и от мороза, мальчики возвращались домой. В их котомках было полным-полно всякой всячины. Остальную поклажу они погрузили на двух лошадей, которых вели в поводу.

Кай, накануне впервые познавший радости плотских забав со жрицей любви, чья репутация была гораздо притягательнее ее внешнего вида, теперь без конца хвастал своими подвигами. Бедвер и Ланкот одержали победу в состязании юных рыцарей до шестнадцати лет от роду: Бедвер оказался лучшим в поединке на мечах, а Ланкот точнее всех метнул копье. И хотя в течение всего путешествия Артос был душой компании, то и дело развлекая спутников чудесными историями, загадками и песнями, по дороге домой он стал гораздо молчаливее. Когда до замка оставался день езды, мальчик словно вовсе потерял дар речи.

Друзья старались его расшевелить, потешаясь над Мэг и его ужасом перед ней.

— Боишься этой старой перечницы? Точнее, чесночницы, ха-ха! — веселился Кай. — От Розмари хотя бы чесноком не разило.

Вышеупомянутую жрицу любви звали Розмари.

— Или боишься моего меча? — издевался Бедвер.

— Или моего копья? — поддержал Ланкот.

Артос продолжал хранить молчание, а приятели всячески пытались выяснить причину такого его поведения. Они пересказали все известные сплетни. Не забыли ни одной горничной, няньки и поварихи. Потом стали обсуждать знакомых рыцарей. Разумеется, друзьям и в голову не пришло заговорить о драконах, ведь они понятия не имели, что одно такое чудище живет неподалеку от замка. Артос ничего им об этом не рассказывал.

А ведь именно мысли о драконе беспокоили мальчика. С каждой милей он все отчетливее вспоминал темноту и тишину пещеры. По ночам Артосу снилась зияющая дыра в холме, похожая на пустую глазницу мертвого зверя.

Мальчики аккуратно распаковали подарки и отнесли их леди Мэрион. Та встретила гостей вином и пирогами в своих покоях, куда посторонние допускались не слишком часто. Пока приятели ели, менестрель хозяйки, довольно славный малый, если не считать явного косоглазия, спел несколько песен (одну даже по-норманнски). Артос лишь пригубил сладкое вино. Есть он не стал. А все эти песни он уже слышал раньше.

После заката они попрощались с леди Мэрион.

Теперь нужно было пойти к лорду Эктору и рассказать о поездке. Артос решил, что с этим делом друзья справятся и без него. Он проскользнул мимо Кая и побежал вниз по лестнице. Приятели кричали ему что-то вслед, но он не откликнулся. Он мчался со всех ног; вскоре эхо удивленных голосов совсем стихло.

Артос направился к воротам и колотил в них до тех пор, пока стража не подняла железную решетку, потом миновал мост и побежал дальше по темным лужам, покрытым тонким льдом.

На бегу он старался не выронить из-за пазухи припасенное угощение — два куска пирога, которые дала ему леди Мэрион. У Артоса не было времени выпрашивать у Мэг очередной горшок похлебки, поэтому он надеялся, что тминный пирог дракону тоже понравится. Разумеется, мальчик ни на минуту не сомневался, что чудище могло запросто обойтись и без его жалких угощений, ведь оно жило в пещере многие годы до того, как Артос нашел его. Дракону было важно не количество пищи — он радовался дару, принесенному по доброй воле.

Перелезая через валуны, мальчик больно ударился и негромко вскрикнул. Склон холма обледенел, и карабкаться по нему стало тяжело. К тому же Артос изрядно сглупил, оставив дома перчатки и фонарь.

Войдя в пещеру, он сначала приободрился, услышав какие-то звуки, но потом понял, что это он сам запыхался и эхо повторяет шум его дыхания.

— Дракон! — жалобно крикнул мальчик.

В ответ раздался короткий стон. В темноте мелькнул отсвет пламени, как от догорающего уголька.

— Это ты, сын мой? — раздался еле слышный шепот.

Голос дракона был так слаб, что эхо не могло повторить его слова.

— Да, дракон, — сказал Артос, — это я.

— Ты принес мне похлебку?

— Нет, только пару пирогов с тмином.

— Я люблю тминные пироги.

— Тогда я сейчас их отдам.

— Не-е-е-е-ет. — В слабом голосе едва можно было узнать гот грозный рев, который прежде так пугал мальчика.

Но Артос уже шел туда, откуда слышался шепот. В кромешной тьме он двигался на ощупь. Пройдя половину пути, он вдруг за что-то запнулся и упал на колени. Коснувшись пола пещеры, мальчик наткнулся на длинное кривое металлическое лезвие.

— Здесь кто-то был? Кто-то хотел убить тебя? — ужаснулся он.

Не дождавшись ответа, Артос продолжил ощупывать странный предмет: непонятная пластина крепилась к странной формы металлическому основанию.

С помощью осязания он понял то, что не мог ранее разглядеть во тьме. Рот сам произнес слова, которые разум не хотел слышать:

— Да это же коготь дракона!

Артос перепрыгнул через железную лапу и протиснулся в щель в скале, откуда исходил неясный свет. Там, в небольшой нише, на пофяке из соломы лежал старик. Подле него в очаге догорал огонь, вокруг стояли шкафчики с разноцветными склянками: розовыми, зелеными, золотистыми. На стене висели странные шестерни с прикрепленной к ним рукоятью.

Старик приподнялся на ложе.

— Пендрагон, — сказал он, стараясь улыбнуться, — мой сын.

— Старый Линн, — сердито отозвался Артос, — никакой я не сын тебе.

— Жил когда-то один человек, — Линн начал рассказывать историю, не обращая внимания на гнев Артоса, — которому очень хотелось постичь Истину. Он бродил из края в край и везде искал ее.

Начало истории заинтересовало мальчика, так что он позабыл свой гнев и стал слушать.

— Он не нашел ее ни на морском берегу, ни в тихой долине, ни среди озер, ни в пустыне. Наконец Истина явилась ему темной ночью в пещере на вершине холма. Она предстала в образе дряхлой седой и беззубой старухи со слезящимися глазами. Но когда она позвала его в пещеру, ее голос звучал так мелодично и прекрасно, что наш герой тут же понял, что нашел Истину.

Артос нетерпеливо кашлянул.

Старик между тем продолжал:

— Он провел с ней год и один день и научился всему, что она знала. И когда пришло время уходить, тот человек сказал: «Госпожа Истина, мне пора вернуться домой, но я хочу отблагодарить тебя. Могу я что-нибудь для тебя сделать?»

Линн замолчал. Затянувшаяся тишина казалась непроницаемой, как стена.

— И что она сказала? — решился наконец спросить Артос.

— Она ответила: «Когда будешь рассказывать обо мне, говори всем, что я молода и прекрасна».

На мгновение Артос опешил, потом рассмеялся:

— Да уж, очень похоже на Истину.

Линн приподнялся и жестом пригласил мальчика сесть рядом. Артос сделал вид, что не заметил этого.

— Скажи мне, стал бы ты в течение семи месяцев слушать поучения старого аптекаря, страдающего припадками?

— Ты лгал мне.

— Нет, не лгал. Ты сын дракона.

Артос отвернулся от старика и тихо, но вполне отчетливо сказал:

— Я... не... твой... сын...

— Быть может, не я носил тебя в чреве, — сказал старик, — зато я принес тебя в замок сэра Эктора и ждал, когда ты захочешь обрести мудрость. Впрочем, тебя куда больше интересовали мечи и копья. Тут мне нечему было научить тебя.

Старик ослабел и тяжело вздохнул.

Артос не оглянулся и лишь сердито воскликнул:

— Но я верил в дракона!

Линн ничего не ответил.

— Я полюбил дракона.

Когда тишина в пещере стала оглушительной, Артос наконец обернулся. Старик неподвижно лежал на боку. Слезы сами собой покатились по щекам мальчика. Он подбежал к Линну, сел рядом и крепко обнял его. Старик тут же открыл глаза.

— Так ты принес мне похлебку? — спросил он.

— Я... — Артос всхлипнул. — Я принес пироги с тмином.

— Мне, конечно, нравятся тминные пироги, — сказал Линн, — но неужели тебе на этот раз не удалось стребовать похлебки у старой чесночницы Мэг?

От удивления Артос открыл рот:

— Как ты узнал о ней?

Старик улыбнулся, обнажив желтые зубы, и прошептал:

— Я великий мастер загадок! Я хранитель мудрости! Я слово и свет! Я был, есть и буду всегда!

Потом, помолчав немного, добавил:

— Я дракон!

Артос улыбнулся и взял старика на руки. Линн оказался совсем легким. Мальчику подумалось, что, вероятно, у старика все кости полые, как в крыльях у птиц.

Под дальним сводом пещеры была дверь, Линн велел идти туда. Проем украшали резные руны. Дальше вел длинный коридор с множеством дверей. Откуда-то издали доносилось протяжное пение.

Артос посмотрел на старика и прошептал:

— Да, я все понял. Ты и вправду дракон. А я мальчик дракона. Но я не позволю тебе умереть прямо сейчас. Прежде ты должен научить меня всем своим премудростям.

Старик широко улыбнулся, достал у Артоса из-за пазухи пироги, съел один из них сам, а потом заботливо и в то же время очень решительно запихал второй пирог мальчику в рот. 

МАРГО ЛАНАГАН

Чудесная девушка

Марго Ланаган родилась в Ньюкасле, штат Новый Южный Уэльс, Австралия, и получила диплом бакалавра истории в Сиднейском университете. В течение десяти лет Ланаган являлась внештатным редактором, сейчас она зарабатывает на жизнь написанием технических текстов. Ланаган опубликовала нескольких фантастических романов для молодежи и подростков, среди них «Дикие игры» («WildGame»), «Матросы с танкера» («The Тапкеrmеп») и «Проходя через Альберта» («Walking Through Albert»). Писательница также участвовала в двух подростковых межавторских проектах и выпустила три сборника рассказов: «Белое время» («White Time»), «Черный сок» («Black Juice»), получивший Всемирную премию фэнтези, и «Красные пики» («Red Spikes»). Недавно увидел свет фантастический роман Ланаган «Лакомые кусочки» («Tender Morsels»), удостоенный Всемирной премии фэнтези и вошедший в число призеров премии Принца. В настоящее время Ланаган работает над новым романом «Невесты с острова Роллрок» («The Brides of Roll-rock Island») и сборником «Урановое сырье» («Yellowcake»). Писательница живет в Сиднее, Австралия.

Я с яростью набросилась на комок теста, представляя себе, будто это голова Капитана; я награждала злобными тумаками появлявшиеся в нем «глаза» или «рот». Навлекла на них позор — молчать, затыкала я «рот». Я ему больше не дочь — за эти слова еще удар. Его дочь? Я принадлежала самой себе; я не была его вещью. Если я кому-то и обязана была повиноваться, так это Клепперу; ему принадлежало больше моего тела и души, чем отцу, — то, о чем отец не желал знать. Я была женой Клеппера во всем, кроме имени; часть его плавала внутри меня, медленно росла, готовя им еще больший позор...

Шлепок, вмятина — и я выбросила из головы мысли об этом. Редди рассказывала свою очередную историю, чтобы Амбер и Роупер не болтали за шитьем, — эта была о рыбачке и короле, и я тоже начала слушать, чтобы не думать о будущем, чтобы отвлечься от своих тревог и страхов. И вскоре меня захватила история бедной девушки: как надменно она вела себя с королем и как ей повезло, что он не повесил ее за это! Вдруг в дверях показался Капитан — сплошные кожаные доспехи и ярость. Он даже не снял шлема, потому что зашел в дом всего на минуту.

— Пошли со мной, — велел он. — Я тебе кое-что покажу. — Он набросился на меня так стремительно, что я не успела увернуться. Он схватил меня за руку, оторвал меня от моего занятия и вытолкал за дверь, не дав мне времени отмыть руки, облепленные тестом и мукой. — Я покажу тебе, что бывает с девками, которые не делают, что им приказано.

Редди привстала, Амбер и Роупер повернулись ко мне, словно близнецы, но я знала, что они не помогут, просто будут смотреть, открыв рты. Они никогда не спорили с ним, не задавали вопросов. Они не собирались меня спасать. Мы оказались на залитой солнцем улице, я — как была, в переднике, в муке. Я стряхнула руку отца, но он снова поймал меня за локоть, грубо, чтобы все видели, что он мой хозяин.

— Эта женщина, — пробормотал он таким тоном, словно родиться женщиной уже являлось преступлением. — Она поклоняется деревянным святым — ты их видела. Она простирается ниц перед этими чучелами. Одного этого достаточно для того, чтобы ее бросили в темницу.

По закону этим людям разрешалось следовать своим верованиям, их не трогали. Несмотря на то что наши боги, боги Аквилинов, были богаче и могущественнее — их истории и родословные были подробно записаны и изображены на стенах для тех, кто не умел читать, а вере в наших богов учили в церкви и школе, — поклонников святых не преследовали, им позволяли строить свои храмы, бормотать свои молитвы. Мы только смеялись над ними.

— Она была одной из нас, из верующей семьи, но нянька вложила ей в голову бредни о святых, совратила ее с пути истинного.

Ах вот какова причина его злобы!

— Ее накажут за это? — спросила я; я не знала, что говорил закон насчет наших людей, перешедших в веру святых, но не думала, что это является серьезным преступлением.

— Нет! — Он толкнул меня вправо, под галерею, и мы пошли вдоль колоннады; люди бросали на нас мимолетные взгляды, но были слишком заняты своими делами, чтобы заговаривать с нами. — Она оскорбила Короля своим отказом!

— Отказом в чем? — Я вырывалась не слишком сильно, чтобы не устраивать сцену. — Отпусти меня! Я пойду с тобой!

— Пойдешь, пойдешь. — Но он не выпустил мою руку. — Отказалась отдать ему себя. Свою руку или свое тело. Он предложил ей стать его женой или наложницей. Женой! После того, как она болталась по полям со своими овцами! Кто знает, какую заразу она там подцепила! Кто знает, с кем она там валялась! И вот наш Король говорит: я беру тебя, я спасу тебя, ты так красива, что я готов сделать тебя своей королевой или возлюбленной! Но она говорит «нет»! Она предпочитает иссохнуть на своих холмах, бормоча свою тарабарщину, молясь своим идолам! Сумасшедшая или, по меньшей мере, безрассудная девчонка. Однако ты сама увидишь. — Он тряхнул меня, и я зашаталась. — Ты увидишь, как наказывают за безрассудство и упрямство.

Мы шли по задворкам, по узким вонючим немощеным улочкам. Он толкал меня вперед. Мы проходили мимо борделей и казарм; солдаты курили, высунувшись из верхних окон, ухмылялись, пялясь вниз; старухи, сидевшие в дверях домов, окидывали нас пронизывающими взглядами. Затем мы повернули за угол и оказались перед тюрьмой, зданием без окон, окруженным стенами, увенчанными железными остриями и утыканными осколками стекла.

Стражник у входа отдал честь моему отцу, глядя прямо перед собой. На мгновение я ощутила горечь оттого, что принадлежу Капитану. Солдат отдал честь лишь званию моего отца; сам Капитан как человек был для него пустым местом. Я тоже была в его глазах пустым местом — посылкой или документом, который Капитан принес с собой на службу.

Мы вошли внутрь и зашагали во мраке, среди глухих каменных стен, углубляясь в недра тюрьмы, пока не затерялись в ней окончательно. Неужели он собирается посадить меня в тюрьму? Неужели запрет меня в камере, чтобы я усвоила его урок? Но я не собиралась усваивать его, меня не страшили ни стены, ни охрана, ни годы заключения.

В конце концов мы подошли к открытой двери; часовой выпрямился, увидев отца, но на меня взглянул с тревогой. Изнутри послышался свист кнута, похожий на негромкий разгневанный вопль, и звук шлепка по чему-то влажному.

В просторном помещении, несмотря на размеры, стояла духота. Ты сразу понимал, что здесь творились злые дела; орудия зла виднелись среди теней, а посредине комнаты, в свете факелов, собралась группа людей.

Они окружали какую-то женщину, державшуюся так прямо, словно она смотрела с вершины холма на далекий маяк. Она стояла спиной к нам; платье ее на плечах превратилось в лохмотья от ударов бича, лохмотья смешались с лоскутами плоти, кровь струилась на пол.

— Ноги, — приказал Король.

Его можно было распознать по тому, что он единственный из всех сидел и был почти неподвижен; если у этого сборища было два центра, то он был вторым.

Два солдата подняли юбки женщины, открыли грязные голые пятки и белые икры. Когда я взглянула на нежную кожу под ее коленями, у меня внутри все сжалось — такие тонкие морщинки были там, такие бледные голубые жилки.

— И ягодицы, — добавил его величество.

Среди сборища мужчин возникло какое-то движение — оно означало предвкушение, возбуждение. Солдаты подняли юбки еще выше, обнажив бедра и ягодицы; я думала только о том, что сейчас этой нежной, мягкой плоти коснется обжигающий удар плети. При виде обнаженного тела женщины мои собственные ягодицы сжались, ноги, казалось, ждали удара. Но женщина стояла прямо; она даже не дрогнула, словно в том, что они делали, не было ничего позорного для нее, словно сейчас ей не предстояло испытать дикую боль.

Они велели ей придерживать подол платья; первые удары оставили на ее теле алые следы, затем кожа лопнула, появились капельки крови. Женщина даже не поморщилась, не вскрикнула. В свете факелов блестела ее спина, покрытая бордовой коркой и влажными черными лоскутьями ткани; теперь полосы на ее ногах стали сливаться, образуя сплошное алое пятно, кровь выступила сильнее.

— Какая наглость! — прорычал Капитан, обращаясь к самому себе. Казалось, при этом он вспомнил, что обладает даром речи, грубо схватил меня за руку и встряхнул. — Видишь? Вот что делают с девками, которые не выполняют приказов!

Наши взгляды встретились, и я увидела, что он разозлен до предела, но это нисколько не тронуло меня. Он мог кричать на меня так громко и так долго, как ему заблагорассудится, но крики его больше не имели надо мной власти. «Я буду встречаться с кем захочу, — говорила я. — Я выйду замуж за того, за кого захочу. Мне нужен Клеппер, а не какой-то тупоголовый легионер, который когда-то оказал тебе услугу».

— Хватит, — прозвучал в застойном воздухе холодный голос Короля, и в полной тишине раздавалось лишь тяжелое дыхание солдат, которые по очереди бичевали женщину. — Дайте мне взглянуть на нее, — приказал он.

Она не стала ждать, пока они толкнут ее, — она опустила юбки и, развернувшись в луже собственной крови, встала лицом к нему. Солдаты хотели было схватить ее за руки, как Капитан — меня, но Король небрежным жестом велел им отойти. В свете факелов блеснули его тяжелые кольца с огромными алыми и синими, как оперение зимородка, камнями.

Они отступили назад; женщина стояла в центре, высокая, сияющая, и на пару мгновений у меня перехватило дыхание: я поняла, почему Король захотел взять ее в жены. Передо мной был образец красоты Аквилины: широкий лоб, прямой нос, полные губы, волевая челюсть, сила и мягкость, слившиеся воедино. У нее были широко открытые ясные зеленые глаза; они смотрели на Короля, как мне показалось, с несколько насмешливым выражением. Я мгновенно влюбилась в нее — из-за того, что они с ней сделали, и из-за того, что она воспротивилась им. «Но он же Король! — думала я. — Чем таким она обладает, что не желает выполнять волю Короля? Почему она не ослеплена им, почему твердо стоит на своем?» Мне хотелось узнать это для того, чтобы понять, как действовать самой.

— Что ты можешь сказать, пастушка? — В голосе Короля звучала сталь, потому что он видел, как и все мы, что она победила — победила с помощью своей красоты и чувства собственного достоинства.

— Мне нечего сказать, господин, — безмятежно произнесла она.

— Ты сошла с ума, девчонка?! — воскликнул один из придворных. Я видела этого человека раньше. Он мне не нравился — сплошные кожа да кости и лицемерие. — Ты что, рехнулась от боли, как ты смеешь смотреть На Короля и так нагло улыбаться?

Она удивленно оглянулась на царедворца, затем снова пристально взглянула на его величество:

— Уверяю вас, я вполне в своем уме.

— Тогда ты выйдешь за меня замуж, — заявил Король, и голос его на миг смягчился, стал более нежным, в нем послышалось нечто...

Я подумала бы, что это мольба, если бы передо мной не сидел король Аквилинов, который никого ни о чем не просил — ни прелатов, ни военачальников, ни султанов, ни принцев, присланных к нему из далеких стран.

— Не выйду, — возразила она. — Как я уже сказала вам, мое тело и душа принадлежат...

— Твоему повелителю, — с отвращением перебил ее господин Кожа-да-Кости. — Да, девчонка, мы это уже слышали. — Взмахом руки он приказал ей снова повернуться к нам спиной. — Давайте сильнее, парни! Пусть у нее мясо с костей отвалится!

Она охотно повернулась. И в этот миг у меня и у всех присутствовавших вырвался вздох изумления. Несмотря на то что юбка ее была залита кровью, несмотря на то что она стояла по щиколотку в алой луже, плоть ее под обрывками платья была белой и чистой, словно плеть не касалась ее. И когда солдаты подняли ее юбки, ее икры, бедра и ягодицы предстали перед нами целыми и невредимыми, нежными и белыми, как прежде.

Мы все замерли, пораженные увиденным; солдаты смотрели на женщину, разинув рты, аристократы прижали ладони к губам. Затем все по очереди отвернулись от чудесным образом заживленных ран и взглянули на его величество. Что он будет делать? Какая сила стояла за этой женщиной, кто смог уничтожить следы ударов, нанесенных ей? Кто продемонстрировал Королю свое могущество и как Король собирается одолеть его?

— Бросить ее в котел, — очень тихо произнес он. Вот видишь, отец, какая угроза может таиться в тихом голосе? — Сварим из нее суп.

И снова атмосфера в камере изменилась: возбуждение усилилось, люди, казалось, даже повеселели. Все деловито бросились выполнять приказ нашего Короля, олицетворения нашей Церкви, Бога и святых. Я никогда не видела, как выполняют приказы, как он играет нами, словно пешками, сидя среди комнаты, подобный пряхе, которая, нажимая на педаль, приводит в движение свое колесо.

Побледневший Капитан оттащил меня назад, к стене:

— Это какое-то чудовище!

Он смотрел, как вызванные слуги бегут за дровами.

— Она одна из нас, — возразила я. Ее блестящие волосы, волосы Аквилины, облегали ее голову и были переброшены на грудь, чтобы окровавленный кнут не перепутался с ними. — И она — само чудо. Если действительно ее Повелитель...

Он с силой ударил меня по лицу.

Я смотрела на него; щека моя горела, на глазах от боли выступили слезы. На лице у него ясно читались слабость и страх, смешанные с яростью. «Не думай, что я не могу тебя заставить», — говорил он мне. Но я не просто «думала»; я это знала. Мои сестры могли лишь склониться перед ним и делать то, что он велел, но я... Когда дело касалось меня, он поддавался слабости. И нежности. Я знала, что смогу сделать по-своему.

— Мы должны поклоняться ей, как чуду, — сказала я бесстрастно, холодно, глядя ему прямо в глаза.

— Мы должны ее убить, и побыстрее! Она — демон! Чем дольше она живет, тем больше таких дурочек, как ты, она сбивает с толку! Ты сейчас увидишь, — прошипел он, приблизив ко мне лицо, — какой она станет красавицей, вся красная, покрытая волдырями. Ты увидишь, к чему приводят упрямство и уверенность в том, что тебе все дозволено!

Котел был готов не сразу, хотя из кухонь городского совета принесли кипяток. Это был огромный сосуд; в нем можно сварить сразу несколько человек, подумала я. Солдаты развели такой сильный костер, что деревянные леса, шедшие вокруг края котла, начали тлеть, и туда послали человека с приказом смачивать их и не обжечься самому. На всех окружавших меня лицах, кроме лица Короля и самых важных сановников, подражавших ему, было написано изумление, любопытство и даже алчность. Я не могла сказать, чего они ждали с таким нетерпением, — страданий Аквилины или замешательства Короля. Некоторые подавляли радость. Но каково бы ни было настроение людей, находившихся в помещении в эту минуту, главным оставался живой интерес к тому, что должно было сейчас произойти с этими двумя, с женщиной и Королем, и какой вред они должны были причинить друг другу. Меня радовало то, что женщина стояла к нам спиной и ничего этого не видела — не видела, с каким нетерпением люди ждали ее мучений и как они старались, устраивая ее казнь.

Стражники подвели женщину к веревочной сети, подобной той, что используется для поимки обезумевшего быка. Ее заставили встать посредине, собрали вместе углы сети, перекинули их через потолочную балку и подняли женщину, затем сеть подъехала к котлу и остановилась рядом с кипящей водой, над которой поднимался пар. Король и его приближенные взошли на мостки по деревянным ступеням; один из придворных обернулся и жестом пригласил нас следовать за собой. Положение моего отца было достаточно высоким, и он, толкая меня перед собой, полез вверх и вдавил меня в толпу; мы прижались к перилам, не позволявшим нам упасть в пузырившуюся воду, в котел, полный тьмы и отсветов факелов.

— Ты видишь, какая судьба ожидает тебя, девчонка, — произнес Король, и перешептывания, возникшие при виде кипящей воды, стихли.

Из сети не донеслось ни звука.

— Отвечай его величеству! — рявкнул какой-то придворный.

— Его величество не задал мне вопроса, — холодно произнесла она; я не видела ее лица из-за переплетения веревок. Но голос ее звучал ясно, четко и звучно по сравнению с бормотанием солдат. — Да, — ответила она. — Я вижу свою судьбу там, в этой воде, в этом огне, — такого ответа вы хотите?

И я заметила зеленый глаз, пристально глядевший на нас.

— Ты знаешь, девчонка, какой ответ мне нужен, — сказал Король; в этот момент он выглядел невероятно красивым и благородным. Он окинул ее яростным и в то же время нежным взглядом, словно не мог поверить в то, что собирался с ней сделать, словно готов был помиловать ее, стоило ей только продемонстрировать страх или нерешительность. — Выйди за меня замуж, и ты будешь жить. Если откажешь, я опущу тебя в кипяток.

— Если третьего пути нет, опускайте сеть, ваше величество. Потому что ни мое тело, ни моя душа не принадлежат мне, и я не могу отдать их вам.

И ее пальцы, сильные, ловкие, покрытые загаром, вцепились в веревки; она готовилась к казни.

Солдаты убрали крюк с сети, и она начала вращаться в клубах пара. В комнате воцарилась полная тишина, нарушаемая только потрескиванием поленьев, бульканьем и плеском воды. Женщина, сидевшая в сети, подняла голову и прислушалась, словно ребенок, играющий в прятки, который ждет, когда его придут искать и начнется веселье.

Король дал знак. Какой-то человек, стоявший рядом, передал его солдатам, и они начали опускать сеть.

Его величество наверняка был очень недоволен, потому что женщина, которой предстояло свариться заживо, не издала даже писка, не говоря уже о воплях или мольбах о милосердии. Она исчезла в кипятке беззвучно, словно репа или пучок травы, и пода сомкнулась у нее над головой. Темные волосы всплыли и еще несколько мгновений извивались на пузырившейся поверхности, среди веревок. Затем над булькающей водой остались лишь канаты, и в лицо нам всем повалил пар.

— Довольно, — произнес Король и взмахом усыпанной бриллиантами руки велел вытаскивать тело из котла.

Вокруг раздавались негромкие вздохи облегчения, возбужденное перешептывание — люди предвкушали удовольствие виден, то, что осталось от несчастной. Но мой отец, Капитан, стоял неподвижно, молча, положив руки на перила и сжав кулаки, и смотрел, как варится тело женщины.

Ее подняли, но мы не сразу смогли разглядеть ее, потому ч то от сети шел пар, с нее лилась вода; затем среди веревок показался какой-то комок. Человек с палкой, на конце которой был крюк, поймал узел и подтащил его к мосткам; люди отступили назад и спустились по ступеням, чтобы освободить место для сети.

Но мы с отцом остались на месте; лишь один ряд людей отделял нас от того места, куда опустили сеть. Между веревками торчала маленькая белая нога.

— Ты же сказал, что она сварится и станет красной, — прошептала я, обращаясь к Капитану.

Нога коснулась настила и продолжала висеть, словно мертвая, но затем прикосновение, казалось, разбудило ее, и женщина уперлась в доски; и в тот миг, когда сеть опустили и она упала вниз, из спутанных веревок поднялась пастушка, чудесная девушка, и взглянула на нас. Вокруг нее клубился пар от веревок, от ее тела, побывавшего в кипятке.

— Хвала моему Господу и Госпоже и всем святым за чудесные дела их! — раздался ее ясный, радостный голос из этого облака, и затем она вышла, целая и невредимая, несмотря на то что ее только что вытащили из котла с кипятком и что ее одежда и волосы еще были влажными от обжигающей воды.

Все отшатнулись — в ужасе и изумлении, — и Капитан оттащил меня назад, чтобы я не вздумала самовольничать и сделала как все; меня же охватило искушение выйти вперед, рассмеяться и в восторге захлопать в ладоши.

А что же Король? Я заметила, как блеснули его глаза, заметила в них искру гнева, тут же погасшую, — такого же гнева, что бушевал в груди Капитана, шипевшего мне в ухо. Затем лицо прекрасного человека снова стало неподвижным.

— Принесите мне мантию и маску, — приказал он, и на слове «маска» его голос превратился в рычание. — Принесите сосуд со спиртом. Тростник, ножи — вы знаете, что мне нужно.

Он не смотрел на тех, кому отдавал приказание; взгляд его был прикован к улыбавшейся женщине, окутанной паром.

Придворные взглянули на Кожу-да-Кости, который стоял немного впереди; лицо его выражало тревогу, казалось, он хотел что-то сказать. Но Король не пошевелился и продолжал рассматривать пастушку, словно охотник, заметивший молодого оленя и натягивающий тетиву. Господин Кости шагнул назад, к колебавшимся, молчавшим слугам, не сводя взгляда со своего повелителя.

— Вы слышали приказ его величества, — отрывисто бросил он через плечо.

Люди, находившиеся рядом с нами на платформе, обменивались взглядами, режущими, словно ножи, колючими, словно дротики; в самом воздухе чувствовалась угроза. Мрачное лицо Капитана было неподвижно, и в глазах его я могла рассмотреть отражение пара, поднимавшегося над женщиной, но остальные придворные и слуги были напуганы и не в состоянии были молчать и стоять неподвижно.

— Куда нам идти? — прошипел кто-то. — Здесь безопасно?

Король шагнул к внешним перилам, и люди рассеялись, словно вспугнутые мухи. Он взглянул вниз, на просторное помещение; здесь было много места для зрителей — вокруг столба, у колеса, по сторонам от ямы.

— Там, вдоль стены, — сказал он, сделав широкий жест.

— Вдоль всей стены, господин? — с сомнением в голосе переспросил господин Кости, затем покорно добавил: — Очень хорошо.

— Что он делает? Что он собирается делать? — прошептала я, и голос мой был едва слышен из-за шороха одежд, шарканья ног и бормотания окружавших нас людей.

Король молчал.

— Он делает так во время битвы, — объяснил Капитан бесстрастным, ничего не выражавшим голосом. — Только Король обладает такой силой; жрецы будят это, когда обрядят Короля.

— Какой силой?

Я слышала множество самых причудливых историй: о том, что Король может летать, или призывать гром и молнию, или заставлять ураганы пригибать вражеских солдат к земле, словно пшеничные колосья.

Но Капитан молча смотрел. Никому, казалось, не хотелось спускаться с нашей платформы. Внизу суетились люди, прибежали слуги из замка с охапками тростника — подумать только, всего-то безобидного зеленого тростника — и, повинуясь приказам, раскладывали его на каменных плитах пола. Господин Кости руководил ими очень спокойно, говорил тихим голосом, возможно надеясь, что Король передумает и прикажет ему остановиться, и не желая прослушать приказание.

Они разложили на полу тростник в виде фигуры очень толстого, приплюснутого скорпиона с короткими лапами и хвостом. Затем принесли несколько мешков небольших ножиков с узловатыми рукоятками, гладкими, похожими на пальцы скелета, и короткими лезвиями с одним остро отточенным краем, напоминавшими рыбьи плавники. Когда-то я видела, как один человек рисовал в пыли странную фигуру и шептал что-то при этом, но он стер ее, когда я спросила, что это такое. Вокруг головы скорпиона разложили дюжины этих ножичков, наподобие короны, и еще двойную линию вдоль спины, затем — вдоль хвоста. Пока слуги работали, Король наблюдал за ними с помоста, сжав губы, а промокшая пастушка стояла у него за спиной, окруженная сетью и ореолом ужаса, гордо выпрямившись, сложив за спиной руки. На лице ее не было заметно признаков высокомерия или страха. Она ни с кем не встречалась взглядом, не произнесла ни слова, явно была поглощена своими мыслями и собиралась с силами. Ее окружала стена растущего страха и безмолвия, нарушаемого лишь звоном ножей о камень и бормотанием Кожи-да-Кости.

Наконец фигура на полу была готова; к платформе приблизился жрец, с какой-то темной массой в руках. Это был старый жрец, не хрупкий телом — все жрецы Аквилинов сильны, — но иссохший и превратившийся почти в скелет после жизни, полной лишений и слепящего света факелов.

— Подожди, я сейчас спущусь, — сказал Король, и вокруг нас с отцом пронесся вздох ужаса и неуверенности — легкий, тут же смолкший ветерок.

Стоя на верхней ступени, Король обернулся и крикнул:

— Привести ее!

В моем охваченном страхом мозгу пронеслась безумная мысль о том, что он имел в виду меня, но он, разумеется, говорил о таинственной женщине.

— Идите за мной. — Он окинул взглядом сборище придворных, и я спряталась за плечом какого-то человека, чтобы Король не заметил и не выгнал меня. — Встаньте, как мужчины, рядом со своим Королем и богом.

Капитан оттащил меня назад, и остальные, недоверчиво поглядывая друг на друга, шаркая, двинулись к лестнице и начали спускаться. Солдаты схватили женщину за руки. Почувствовав их прикосновения, она очнулась от своих грез, но не стала вырываться и позволила им отвести себя вниз, словно ей оказывали какую-то любезность, а не вели на казнь. Когда стражник тащил ее мимо меня, люди расступились, и она меня увидела, мой перепачканный в муке передник, закатанные рукава, остатки муки и теста на пальцах, болтающиеся тесемки моего домашнего чепца.

Я слегка поклонилась ей; она это заметила. Я уверена, что она разгадала все мои мысли и услышала слова, застрявшие у меня в глотке, — их было слишком много, и я не в силах была выдавить ни звука. Она сильно удивилась, увидев меня здесь — фигурку в домашней одежде, совсем неуместную в тюрьме,— она приостановилась; стражник позволил ей помедлить, и на лице ее едва не расцвела улыбка. Взгляд ее упал на руку Капитана, вцепившуюся в мой локоть, на его побелевшие пальцы. Она едва заметно кивнула мне, а в следующее мгновение двинулась дальше, и по доскам настила за ней потянулся мокрый след от юбок. Я почувствовала себя так, словно меня благословили. Мне казалось теперь, что каждое мгновение жизни приобрело значение и важность, и я почувствовала, как близка была смерть этой пастушки и как невероятно чудо, позволившее ей избежать его.

— Мы останемся здесь! — рявкнул Капитан.

Он поволок меня в угол платформы и загнал туда, встав у меня за спиной. Я почувствовала себя уязвимой, стоя так у всех на виду, уязвимой для гнева Короля, для зла, которое могло произойти внизу. Я закрывала своим телом собственного отца, который когда-то называл себя моим защитником, который вставал на мою сторону в ничтожных стычках с моими сестрами, с моей матерью, с моими друзьями. А теперь он стал моим врагом из-за этой истории с Клеппером; он хотел, чтобы все несчастья мира тяжким бременем легли мне на плечи, как наказание за то, что я осмелилась пойти против него.

Все смотрели на жреца. На лице его было написано такое высокомерие, какое может изобразить лишь жрец, без страха быть осмеянным. Он принял у Короля пустую бутыль из-под спирта и положил ее в деревянный ящик, точно подогнанный под ее размеры. Он развернул темную ткань, которую держал в руках, и с большой тщательностью обрядил в нее Короля. Из чего она была сделана? Ткань казалась бесплотной, словно тень или вуаль, но в ней виднелись какие-то комки и узлы — некоторые расправлялись, некоторые оставались, как на лохмотьях нищих или на одежде людей, избитых плетьми, разрезанной в клочья и слипшейся от крови. Мантия была черной, а может, пурпурной.

Затем, когда ткань была накинута на плечи Короля, в руках жреца остался какой-то странный головной убор, который, видимо, прежде был украшен перьями, и потрепанная маска, похожая на череп или собачью морду, страшная и отталкивающая. Все эти предметы скрыли красоту нашего Короля, так что я могла узнать его лишь по осанке и походке да по спокойствию, отличавшему его от людей, прижимавшихся друг к другу, перешептывавшихся и переминавшихся с ноги на ногу. Его спокойствие, казалось, было материальным, словно дым или запах, и оно распространилось на его придворных, заставило их замереть на месте и превратило в каменные статуи стражников, только что выводивших из комнаты слуг.

Успокаивать меня и Капитана не было нужды, потому что мы и без того стояли неподвижно на своем помосте и едва осмеливались дышать. Мой взгляд отмечал малейшие детали: шевельнувшийся стебель тростника на камнях, блеск света, отраженного от лезвия ножа. Женщина, которую подвели к голове скорпиона, где было больше всего ножей, не шевелилась; я чувствовала, я почти видела, что пугающей неподвижности Короля она противопоставила свое спокойствие, но иное, светлое, прекрасное, разгоняющее страх, наполнявший комнату.

Несколько мгновений в помещении стояла полная тишина. Затем его величество сделал глубокий вдох; воздух вошел через отверстия маски, наполнил его грудь, прикрытую скомканной, неопрятной тканью.

И когда он заговорил, я не узнала его голос. Он был чудовищным, глубоким, этот голос, словно его порождали легкие кого-то другого, не Короля, да и вообще не человека. Эти легкие представляли собой огромные каменные пещеры, полные дыма; стены зала задрожали и, казалось, раздвинулись, когда зазвучал этот голос, и воздух зазвенел от угрозы, которую он нес.

Женщина смотрела на Короля; она не дрогнула при этом звуке, раздававшемся из-под маски, ее не тронула сила, наполнившая помещение и заставившая стонать камни.

А в следующую минуту я уже не видела женщину, не видела, что делает Король-чудовище, потому что тростник на полу с шуршанием и шелестом начал подниматься, ножи, блеснув, со стуком вставали торчком: некоторые — на острия, некоторые — на рукояти.

Затем они подпрыгнули, и у меня перехватило дыхание, но они не обрушились на нас. Те, что были разложены у головы скорпиона, сомкнули лезвия и принялись расти и звенеть друг о друга; те, что лежали на спине, подскочили, образовав дугу, и начали покачиваться. Стебли тростника переплелись, образовывая смутную фигуру: крокодилья голова, мускулистые плечи, мощные задние лапы, между ними — огромное брюхо, пока еще плоское. У основания помоста, на котором я стояла, возник хвост, усаженный ножами, — они шевелились и звенели, затем встали на места, и травяная шкура начала разглаживаться, отливая зеленым. Существо, занимавшее полкомнаты, ожило, виден был пульс, порожденный огромным волшебным сердцем, бившимся внутри чудовища, бока его то вздымались, то опускались при каждом выдохе. Оно, казалось, готово было сорваться с места, и его сдерживал — едва сдерживал — лишь голос Короля, звучавший из-под маски.

Когда превращение закончилось, тварь поднялась и села, и голова ее оказалась почти напротив меня; люди казались игрушечными фигурками рядом с ним, и пастушка была самой крошечной. От макушки до кончика хвоста чудовища тянулся ряд остроконечных ножей, превратившихся в позвонки, и когти у него были остры как бритвы. Множество зубов не помещалось в пасти, два нижних высовывались и торчали вверх, еще два верхних нависали над нижней губой, покрытой сверкавшей чешуей. Из ноздрей его вырывался зловонный пар, и существу, казалось, было безразлично, что ни придворные, ни солдаты не могут дышать. Все внимание напрягшейся твари с могучими лапами и ослепительно-желтыми глазами, как внимание кошки, завидевшей воробья, было приковано к стоявшей перед ним женщине. С моего места мне казалось, что она стоит между его двумя торчащими вверх блестящими клыками, словно жрец между двумя свечами.

Король что-то произнес, и тварь дохнула на женщину. Та моргнула, но и только; одежда ее спереди начала тлеть, прядь волос вспыхнула и, превратившись в горсточку белого пепла, упала на корсаж. Она безмятежно смотрела на ряды зубов — мы все смотрели, потому что в темном помещении они горели огнем, подобно факелам, — на язык, золотистый, изогнутый, потрескавшийся. Трещины были алыми и светились, словно уголья.

Король окончил свою кошмарную утробную речь. Гигантская ящерица ухмыльнулась, а может быть, она просто готовилась заглотить добычу. Она не бросилась вперед, как кошка, не стала играть со своей жертвой; одним движением она сцапала женщину, и мгновение спустя половина тела уже торчала у нее изо рта; еще мгновение, и несчастная исчезла, а тварь запрокинула голову, чтобы протолкнуть ее в горло, как делает птица, набрав в клюв воды. Шея твари раздулась, как будто она хотела показать нам, как движется добыча по ее узкому длинному пищеводу. Огненный язык коснулся чешуйчатых губ, кожа натянулась и обмякла, и раздался звук, которого я никогда не забуду — ящерица сглотнула, наслаждаясь поеданием жертвы, и опаленная плоть скользнула в ее желудок.

Капитан зашипел так сильно, что я почувствовала, как на шею мне брызнула слюна.

— Вот что бывает с девчонками, которые не выходят за того, за кого им приказывают!

Однако он дрожал от страха, а я была спокойна. Чушь, подумала я. Как будто сам Король устроил это представление только для меня, дочери одного из своих многочисленных воинов! Но я все равно была потрясена ужасом, происшедшим у меня па глазах, видом отца, брызгавшего на меня слюной. До меня дошло, как он разгневан; я поняла, какое это чудовищное безрассудство — отвечать отказом на требование Короля или отца. Я все-таки усвоила его урок: как бы ни был разозлен Капитан тем, что я отказала его глупцу-солдату, но, когда он узнает остальное, меня ждет нечто гораздо более страшное.

Но времени для размышлений не было: тварь подпрыгнула и попятилась, словно ее пронзили копьем. Изо рта у нее вырвался язык пламени; какой-то солдат загорелся и отлетел прочь, затем покатился по полу и рухнул в яму. Но о нем тут же забыли, потому что ящерица согнулась пополам, снова распрямилась и подняла голову к потолку, угрожающе нависая над нами. Она прыгала и била хвостом, рычала, плевалась огнем и дымом. Она рухнула на пол, извивалась и корчилась, одним взмахом хвоста разнесла колесо, обломки которого загорелись, выплюнула огненный шар, врезавшийся в стену и взорвавшийся. На стене осталось огромное черное пятно.

А потом кожа на брюхе чудовища раскрылась, словно чудовищный цветок, словно пожар, пробившийся сквозь крышу дома. Представьте себе проглоченную птицу, рыбу или четвероногую тварь, добавьте огонь, магию и громадные размеры желудка, а затем представьте себе, что из костра, из-за стены огня, из лужи драконьего желудочного сока, из дыма от его тлеющих угольев к вам шагает маленькая спокойная женщина.

При виде ее Капитана охватил еще больший ужас, чем после прыжков ящерицы.

— Нет! — прошептал он мне в ухо, но я отстранилась; меня наполняло ликование, я едва не кричала от радости.

Женщина сошла с подыхавшего чудовища, встала на лоскут его шкуры, похожий на ужасный обугленный ковер, и за спиной у нее раздавался последний хрип дракона.

— Господин! — сказала она, обращаясь к Королю и к той силе, что стояла за ним и сейчас проникла в его тело. — Вы видите, что противник равен вам и даже сильнее вас! Я говорила вам! — Она рассмеялась, и в камере, полной страха, где придворные с выпученными глазами сбились в кучу, чтобы увернуться от бившего хвостом чудовища, ясно прозвучал этот светлый, прекрасный смех — словно плеск воды, наполняющей чашу, когда вас мучит жажда. — Я говорила вам, господин: сила моего Повелителя и Повелительницы далеко превосходит мои силы и будет существовать еще долго после моей смерти. Если вы убьете меня, глупцы, это нисколько не заденет Их. И если вам это удастся, я скажу: если кто-то запомнит историю моей жизни или запишет ее на пергаменте или на тростниковой бумаге и люди будут перечитывать ее или даже слушать от других, сидя на коленях у няньки или стоя в толпе на рыночной площади, то все, кто узнает ее, будут благословлены и женщины их рода будут сильны, плодовиты и будут рожать легко. Моя вера чиста и сильна здесь и за гробом; это лишь край мантии Короля и Королевы, которые правят этим миром, от дна самых глубоких морей до звезд на небе, и всеми землями и существами на них.

Капитан, стоявший у меня за спиной, куда-то исчез; его место заняли другие люди, они теснили меня вперед, уставившись вниз, и пораженно разглядывали останки чудовища, горделивую женщину, бросавшую вызов Королю, тлеющий столб, охваченное пламенем колесо, мертвое тело обожженного стражника в яме.

А затем я увидела отца внизу лестницы; он протиснулся сквозь толпу, вытащил меч.

— Я избавлю вас от нее, ваше величество! — крикнул он.

Он широкими шагами направился к женщине; она смотрела, как он приближается, не двигаясь, без страха, словно мать на неразумного ребенка. Я была так уверена в том, что он будет унижен, потерпит поражение, а она победит, что в полном спокойствии ждала, когда он ударит ее. Меч разрубил ее позвоночник, и она упала, обливаясь кровью, хлеставшей из шеи; сердце ее еще билось, не зная, что голова отрублена; оно сокращалось и качало ярко-красную кровь на обугленную шкуру дракона, но ручей становился все слабее и наконец прекратил течь. Отец некоторое время стоял над телом; мы все стояли над ней, внимательно разглядывая ее, как разглядывал дракон, перед тем как ее съесть.

Но она просто умерла, эта пастушка, она была мертва; ее чудеса закончились.

Я вскрикнула пронзительно и громко, и крик мой разнесся по огромному помещению, полетел к дымящимся потолочным балкам. Кто-то схватил меня, чтобы я не свалилась вниз, перевесившись через перила слишком сильно, чтобы я не поползла к отцу и не разбила себе голову о камни у него на глазах.

— Она рехнулась, — произнес кто-то. — Нельзя было позволять ей смотреть на это — она лишилась рассудка от ужаса.

Но нет, рассудок мой был ясен, я страдала от ужасной ясности мысли, от ужасного понимания происшедшего, от сознания того, что чудесная девушка ушла из этого мира, а я по-прежнему была заключена в нем вместе с моим любовником, моим нерожденным ребенком и ожидающей меня карой, с моим разгневанным отцом... А она была свободна, растворилась в своей вере, она была там, во славе среди своих богов и святых. Как же я завидовала ей! Неизведанная ярость охватила меня, гнев на отца и на нее, ужасное горе я испытывала оттого, что девушка, увиденная мной совсем недавно, такая чудесная, была так быстро отнята у меня.

Люди попытались помочь мне спуститься, но я отбивалась от них. Им пришлось связать меня и нести вниз на руках; они торопились, потому что крыша горела, и Король со своими приближенными уже покинул зал. Отец встретил меня внизу, взял меня на руки и перекинул через плечо, словно мертвое тело. Я отбивалась, обливаясь слезами, извивалась, пока мы бежали мимо раздутого тлеющего трупа дракона, из которого текли ручьи черной крови, мимо тела и отсеченной головы святой женщины, которая смогла выйти из его брюха с помощью своей благодати. Она лежала на полу, неприкрытая; ей не суждено было быть похороненной по своим обрядам и обычаям, ей суждено было свариться в крови чудовищной ящерицы и быть засыпанной черепицей обрушившейся крыши. Балки переломают ее кости, огонь пожрет их.

Отец вынес меня наружу, в длинные тюремные коридоры, затем на улицу. Придворные, советники и солдаты бежали мимо нас, с криками, в толпу, в городской шум; вопли и топот заглушали мои крики, и никому не было дела до слез, струившихся из моих глаз на лоб и на кожаные доспехи Капитана и оставлявших на спине его длинные темные дорожки. 

 ЭЛИЗАБЕТ БИР

Орм Прекрасный

Элизабет Бир родилась в Хартфорде, штат Коннектикут, в 1971 году, в тот же день, что Фродо и Бильбо Бэггинсы, но на много лет позже. Ее первый рассказ был опубликован в 1996 году, затем после десятилетнего перерыва вышли пятнадцать романов, два сборника и более пятидесяти рассказов. За трилогию «Дженни Кейси» («Jenny Casey») Бир получила премию журнала «Locus» в номинации «Лучший дебютный роман», а также стала лауреатом премии Джона Кэмпбелла как лучший молодой писатель-фантаст в 2005 году. Ее рассказ «Береговая линия» («Tideline») в 2008 году был удостоен премии «Хьюго» и премии Теодора Старджона, а повесть «Расцвет шогготов» («Shoggoths in Bloom») в 2009 году завоевала премию «Хьюго». Недавно вышли романы «Холод» («Chill»), «Окруженный горами» («By the Mountain Bound») и повесть «Существа из кости и самоцветов» («Bone & Jewel Creatures»).

Орм Прекрасный пел во сне, пел для своих братьев и сестер, как поет само для себя море. Он не мог умереть. Но и жить так дальше тоже не мог.

Он спал на ложе из драгоценных камней и, услышав песнь своих предков, подумал, что ему все равно. Люди приближались; Орм Прекрасный чувствовал это нутром. Он подумал, что не будет сражаться с ними. Он решил просто запечатать гору — пусть они царапаются к нему снаружи как могут.

Он умрет здесь, в пещере-матери, и останется с Гармонией. Некому было наследовать ему, некому было занять место стража, а Орм Прекрасный был стар.

Поскольку он был последним стражем пещеры-матери, сокровищница его достигала гигантских размеров и переливалась всеми цветами радуги. Здесь были нефрит и лазурит — наследие Орма Изящного и Орма Блестящего, — и хризопразы, и бирюза, и полудрагоценный полевой шпат. Здесь было три потрескавшихся куска аметистовой трубки, массивные, как ствол дерева, и Орм Прекрасный старался не дышать на них огнем: от жара камни могли пожелтеть или стать серыми.

Ближе всего к нему покоилась груда бериллов — зеленых, как изумруды, зеленых, как яд, зеленых, как трава, — это были бренные останки его сестры, Орм Ослепительной. А за ней виднелось то, что осталось от ее супруга, Орма Великолепного, — угольно-черный Лабрадор с серебристым и зеленым отливом. Песнь Великолепного, когда он умирал, была прекрасной и звучной, что было странно, если вспомнить, что перед превращением он сделался старой, едва ползающей громоздкой тушей.

Орм Прекрасный вытянул свою длинную шею среди великолепных останков родичей и задремал под их песни. Скоро он присоединится к ним, возвратится в мир согласия, где все они связаны множеством нитей. Сейчас их освещало только сияние, исходившее от него. Только его глаза помнили их блеск. И он тоже скоро потеряет способность светиться, и в пещере-матери воцарится тьма, и здесь будет звучать их музыка.

Он был светлым, самым светлым из своих родичей, бело-голубым, как снятое молоко, и таким же полупрозрачным. Однако, когда он выползал на свет, его чешуи переливались всеми цветами радуги — зеленым, синим и ярко-красным, таким ярким, что фигура его долго потом стояла перед глазами у человека.

Он давно уже не выползал на свет. Возможно, следует завалить пещеру сейчас, чтобы быть готовым заранее.

Да.

Покончив с этим, он улегся среди своих сокровищ, среди своих возлюбленных родичей, под горой, и думал свои драконьи мысли.

Но когда люди пришли, это оказались не шпионы-одиночки, а целые батальоны с собственными драконами. С железными драконами — желтыми металлическими чудовищами, которые скрипели и шипели, вгрызаясь в скалу. Кроме драконов, у них был огонь, которым они стреляли.

Послышался глухой удар, все задрожало, со сводов пещеры посыпалась пыль. Холодный зимний воздух, проникший в отверстие, разбудил Орма Прекрасного и оторвал его от полного песен сна.

Он поморгал светящимися глазами, поднял голову от окаменевшего поющего бока Орма Проницательного. Он услышал хруст камня, похожий на хруст измельчаемых костей, и наклонил голову, направив вперед уши и усики.

Песнь Гармонии наполнилась изумлением и тревогой.

Это случалось с другими. Их убивали, ловили, брали в плен. Разламывали на куски и уносили, и их воспоминания и сны исчезали навеки, их песни расчленяли на крошечные фрагменты, которыми украшали запястья, шею, корону. Но тем людям всегда можно было преградить дорогу каменной стеной.

А теперь они пришли сюда, в пещеру-мать, и не отступили, увидев ее запечатанной.

Так не пойдет. Люди напугали их всех.

Орм Прекрасный вылетел из горы, объятый бело-желтым пламенем. Желтый стальной дракон оказался едва ли крупнее его. Он загородил выход из туннеля; его лапа, усаженная зубьями, сгребала и пересыпала раскрошенный камень. Орм Прекрасный нанес ему удар лапой, выпустив когги, и, когда пролом в стене матери-пещеры освободился, он широко расправил крылья.

Холод пронизал его до костей, проник сквозь чешую. Из раздувающихся ноздрей не вырывалось пламя, и пар от его дыхания кружился в воздухе и превращался в иней. На склоне горы лежал снег, почерневший, грязный и изрытый ямами. Белые крылья Орма сверкали в лучах солнца, рождавших алые искорки. Хрупкая сталь завизжала и подалась под его когтями.

В клетке внутри механического дракона сидел человек. Он загорелся и начал издавать ужасные, немелодичные звуки. Орм Прекрасный схватил его и съел быстро, из жалости, дернув головой, как аист, поймавший лягушку.

Горло его расширилось, сжалось, разгладилось, сократилось. У него не было времени есть их хитроумную машину, к тому же огонь не мог повредить металл. Орм Прекрасный когтями разорвал железного дракона пополам и, протиснувшись между обломками, взмыл вверх.

Другие люди с воплями бросились бежать. У них были могучие машины, но железо не могло причинить ему вреда. Ни их пули, ни бур второго дракона с головкой, похожей на молот, не остановили его. Он погнался за ними, хватал их когтями и пожирал тех, кто разбился о скалы, вылетев из машин.

Потом полетел за оставшимися в живых и убил тех, кого смог догнать.

Когда он приполз обратно по туннелю к своим родичам, они пели все вместе, и песнь их была полна тревоги. Он присоединился к их песне, сплетению множества напевов, мелодия его слилась с их мелодиями. Орм Прекрасный был стар; ноты, которые он вносил в песнь, были насыщенными, сложными, легкими и нежными.

«Они придут снова», — сказала Орм Ослепительная.

«Они нашли пещеру-мать, и у них есть машины, с помощью которых они откопают нас, как барсука, спрятавшегося в своей норе», — пел Орм Ужасный — колонна черного с сиреневым нефрита.

«Здесь больше не безопасно, — пел Орм Блестящий. — Мы будем рассеяны, от нас ничего не останется. Песнь кончится, кончится».

Он пропел строку, которая заставила их смолкнуть. Гармония угасла, как костер, который задул ветер, и на миг Орму Прекрасному показалось, что тишина сдавила ему горло, словно проволока. Тишину нарушил нестройный хор, шум все усиливался, походя на звуки настраивающегося перед выступлением оркестра, — Гармония была испугана, члены ее спорили между собой.

Но Орм Утонченная повысила голос, и все прислушались к ней. Она много прожила на свете и давно умерла, и мудрость ее песен превосходила мудрость всех живущих и мертвых. «Пусть решает страж».

Кто-то согласился, затем еще кто-то, и голос за голосом присоединялись к хору.

Тогда Орм Прекрасный сел на задние лапы, помахивая хвостом; брюхо у него болело, но он попытался сделать вид, будто знает, как защитить Гармонию от людей, которые собирались откопать ее и растащить на куски по всему свету.

— Я подумаю об этом, пока перевариваю пищу, — сказал он и со вздохом улегся на бок.

Вокруг него раздавалась песнь Гармонии, означавшая согласие. В смерти они не забыли об основных потребностях живых.

Несмотря на то что от людей и их машин осталось мокрое место, Орм Прекрасный, набив брюхо железом и плотью, все же спал, приоткрыв один глаз. В темноте его шкура светилась, озаряя пещеру тусклым фиолетовым светом и мерцающими зелеными огнями. Гармония пела вокруг него, размышляя, пока он спал. Мертвые не отдыхали, им не снились сны.

Они только пели и все помнили.

Когда он проснулся, стая пела гармонично. Они слушали его пение, пока он спал, и, когда он потянулся — он снова стал стройным, зато увеличился в длину почти на ярд, — он услышал их песни и узнал от них то, что они узнали от его обеда.

Люди должны были прийти. Рудокопы, которыми пообедал Орм Прекрасный, знали, что за их смерть отомстят. Люди должны были прийти снова, но они напоминали муравьев со своим оружием и инструментами. А Орм Прекрасный был силен.

Но он был стар, и он был один. И скоро кто-нибудь наверняка вспомнит, что, хотя сталь не страшна племени Орма Прекрасного, осколок кремня или обсидиана мог снять его опаловую шкуру с опаловых костей.

Пещера-мать была заполнена трупами драконов, цепь песен и воспоминаний тянулась в глубь веков на целые эпохи. Гармония была богата голосами.

Орму Прекрасному не под силу было перенести их всех в другое место.

Орму Божественному, который был самым старым, выпала участь сообщить горестную весть, о которой все. уже знали: «Ты должен покинуть нас, Орм Прекрасный».

Не существует закона, запрещающего драконам летать над Вашингтоном, однако нужно отметить, что появление Орма Прекрасного получило сильное неодобрение властей. Но, несмотря на это, он продолжал свой путь, не изрыгая пламени и не нанося сокрушительных ударов крыльями, и в конце концов ему удалось сесть на Национальной аллее, не уничтожив ни одного из атаковавших его самолетов.

Он осторожно приземлился на пространстве перед Национальным музеем естественной истории; ветер от зависшего над головой вертолета шевелил его усы. Газоны и тротуары были полны людей. Они с криками разбегались, представляя собой такую легкую добычу, что Орм едва не поддался искушению. В раздражении он забил кончиком хвоста, затем занялся чисткой когтей на передней лапе и некоторое время был вынужден постоять на трех лапах. После этого он смог взять себя в руки, сложил крылья и постарался не обращать внимания на сновавшие внизу куски мяса.

Вряд ли ему удастся произвести благоприятное впечатление на персонал музея, съев предварительно несколько сотрудников.

Он стоял молча, изучая по очереди свои когти и любуясь разноцветными отблесками яркого солнца на своей молочно-белой шкуре. Через пять минут, подняв голову, он обнаружил, что окружен кольцом людей; среди них было несколько женщин с блестящими металлическими предметами в руках, какие-то значки сверкали на темно-синей форме цвета содалита.

— Здравствуйте, — произнес Орм Прекрасный на языке своего обеда, повысив голос, чтобы его смогли расслышать сквозь рев вертолета,— Меня зовут Орм Прекрасный. Я хотел бы поговорить с хранителем музея.

Вертолет улетел, и в конце концов привели хранителя; хранителем оказалась женщина. Орм Прекрасный подумал: может быть, это из-за полузабытой легенды о предпочтениях его народа. Сопрано было особенно популярно среди его родичей в те дни, когда они более свободно общались с людьми.

Она медленно вышла из дверей, затененных белыми колоннами, спустилась по широким низким ступеням, окруженным экспонатами окаменевших деревьев, и остановилась за баррикадой из желтой ленты и деревянных козел, которую соорудили вокруг Орма люди в синей форме.

Он очень обрадовался, увидев, что они эвакуируют Национальную аллею.

На хранителе был темный костюм, каблуки ее стучали при ходьбе; волосы были собраны в пучок на затылке. В ушах ее поблескивали маленькие камешки — алмазы, холодные, никчемные, не умеющие петь.

— Меня зовут Кэтрин Сэмсон,— сказала она и нерешительно протянула свою крошечную мягкую ручку, затем попыталась было отдернуть ее, но, очевидно набравшись смелости, снова вытянула вперед. — Вы хотели поговорить со мной?

— Я Орм Прекрасный, — ответил дракон и осторожно положил ей на ладонь кончик когтя. — Я пришел просить тебя о помощи.

Она прищурилась, и он сообразил, что солнце светит ей в лицо. Хотя солнечный свет и не слепил ее бледные человеческие глаза, блеск чешуи наверняка был невыносим. Дракон расправил крылья, чтобы создать тень, и люди в синей форме, все как один, отступили назад — как будто они были Гармонией, подумал Орм Прекрасный. Но он знал, что это не так.

Однако хранитель осталась на месте.

Его голубоватые крылья были полупрозрачными, и в кожистой части левого зияла дыра — старый шрам. Сквозь дыру на туфлю хранителя падало неровное пятно света, но лицо ее было теперь скрыто в тени, и она опустила ладонь, которой закрывала глаза.

— Спасибо, — произнесла она. А потом, не сводя с него взгляда, отодвинула в сторону козлы. Один из людей в синем хотел было схватить ее, но он не успел поймать ее руку — она уже проскользнула в щель и стояла в тени Орма Прекрасного, запрокинув голову. На висках из прически выбивались мягкие пряди, которые напомнили Орму Прекрасному коричневатые усики Орм Ослепительной. — Значит, вам нужна моя помощь? Э-э-э... сэр?

Он осторожно опустился и, не складывая крыльев, оперся на локти. Хранитель была совсем близко и могла прикоснуться к нему, и когда он наклонил голову, чтобы рассмотреть ее как следует, то заметил, что она смотрит на него, высунув язык. В ответ он тоже на мгновение высунул язык, чтобы уловить ее запах.

Она испугалась. Но любопытство оказалось сильнее.

— Я сейчас все объясню, — сказал он. И рассказал ей о пещере-матери, о драгоценных останках его Гармонии, о людях, которые пришли похитить их. Он рассказал ей, что они мертвы, но они — сама память и, если их растерзают на куски и увезут, их песни и их воспоминания будут разрушены. — Это станет концом моей культуры, — объяснил он и сказал ей, что умирает.

Когда он говорил, то опускал голову все ниже и наконец почти шептал ей на ухо. В какой-то момент она положила руку ему на голову, между рогами, и наклонилась ближе; сейчас она, казалось, испугалась, сообразив, что прикасается к нему. Она медленно убрала руку и принялась пристально разглядывать свои пальцы.

— Что это за пение?

Она услышала его — венок из музыки, который принес с собой Орм, несмотря на то что здесь, в отсутствие Гармонии, музыка была тихой и слабой. Это хорошо.

— Это мое пение.

— И все... все твои сородичи — это всегда так бывает?

— У меня нет сородичей, — поправил он. — Да. Даже после смерти мы поем. Именно поэтому члены Гармонии должны оставаться вместе.

— Значит, когда ты сказал, что только ты...

— Я последний, — ответил Орм Прекрасный.

Она опустила голову, и он дал ей время подумать.

— Это будет очень дорого стоить, — осторожно произнесла она, потирая кончики пальцев, как будто они онемели. — Нам придется действовать быстро, ведь браконьеры уже нашли твою... пещеру-мать. То, что ты предлагаешь, упирается в сложную техническую проблему: я не знаю, как перенести останки, не разрушив их. Я не знаю, где взять такие деньга.

— А если представить, что деньги не проблема, то твой музей примет от меня наследство?

— Разумеется. — Она снова прикоснулась к его голове, торопливо, словно тайком. — Драконы, — сказала она, покачала головой и рассмеялась. — Драконы.

— Деньги не проблема, — повторил он. — У вас в музее есть юрист?

На составление документа ушло два дня. Орм Прекрасный провел это время в тревоге и беспокойстве, хотя изо всех сил старался сохранять безмятежный вид. Кэтрин, хранитель, постоянно была рядом. Она даже поселила его в здании — в просторном вестибюле с высокими дверями мог поместиться гораздо более крупный дракон — и велела принести себе складную кровать, чтобы не покидать его даже ночью. Дракон не мог оставаться в вестибюле, поскольку люди гордились тем, что музей работает целый день и открыт для всех посетителей. Но для дракона освободили небольшой зал, и там он устроился относительно удобно, хотя его окружали тишина и одиночество.

Снаружи разбили лагерь журналисты и военные, но в стенах Музея естественной истории было светло и тихо, здесь раздавались лишь слабые отзвуки песни Орма Прекрасного.

Он уже пел траурную песнь по Гармонии. Но если его жертва означала их спасение, тогда это было такой мелочью!

Когда был составлен контракт и подписаны все бумаги, Кэтрин села на край своей кровати и заговорила.

— Твое наследство, — начала она. — То, что музей должен продать, чтобы оплатить доставку твоей Гармонии сюда.

— Да, — сказал Орм Прекрасный.

— Могу я наконец-то узнать, что это такое и где его искать?

— Оно здесь, перед тобой, — ответил Орм Прекрасный и когтями вырвал у себя сердце.

Он рухнул на пол с грохотом, подобным звону разбившегося колокола, и превратился в лавину молочно-белых опалов, сверкающих лазурными, зелеными и алыми искорками. Куски опала покатились к ногам Кэтрин, оставляя синяки на ее лодыжках, сломав несколько пальцев даже через туфли на высоких каблуках.

Но она была слишком ошеломлена, чтобы чувствовать боль. Сквозь звуки своего одинокого пения Орм слышал, как она повторяет:

— О нет, о нет, о нет.

Люди, прибежавшие узнать, что случилось, обнаружили Кэтрин Сэмсон на коленях, перебирающей камни. Ручейки соленой воды прочерчивали дорожки на ее лице, покрытом белой, как слоновая кость, опаловой пылью. Она целовала осколки, и алые прожилки, пронизывавшие их, казались ярче крови на ее пальцах.

Орма Прекрасного разломали на кусочки и распродали, как он и завещал. В документах содержались точные указания на этот счет,— очевидно, драконы вполне могут обойтись без помощи нотариуса.

Камни шли по неслыханной цене. Носящий их на теле мог слышать песнь драконов. Организации и самые богатые в мире люди дрались за останки Орма. За них давали любые деньги.

Кэтрин Сэмсон получила в наследство несколько камней. Она велела отполировать их, просверлить и сделала из них ожерелье, которое носила на шее, и тепло ее крови нагревало их. Пещеру-мать нашли, пользуясь картами и указаниями Орма Прекрасного. Когда прибыла экспедиция Смитсоновского института, браконьеры уже приближались к ней.

Но ученые вызвали Национальную гвардию, и с браконьерами разобрались, хотя, возможно, и не так решительно, как хотелось бы Орму Прекрасному.

Одного за другим драконов Гармонии привозили в музей.

Кэтрин, все еще с ногой в гипсе, проводила целые дни в выставочных залах. Она наблюдала, присматривала, сторожила, а потом гладила и ласкала сокровища Орма Прекрасного, как самка сокола в гнезде, высиживающая яйца. Ее поддерживала его песнь, его теплые останки у нее на шее, его едва слышный голос.

Его тело разбилось на кусочки, рассеянные по всему свету. Он перестал быть частью своей стаи. Он был потерян для них, как это бывало и прежде, с другими драконами, и, как их песни, его песнь в конце концов начала стихать, смолкла и была забыта.

Через несколько месяцев Кэтрин перестала плакать.

Она перестала есть и спать.

Перестала ходить домой.

Они приходили, словно отставшие от армии солдаты, с разбитыми ногами, промокшие под дождем, с облупившимися от солнца носами. Они приходили поодиночке, в вечерних платьях, в деловых костюмах, в неприлично дорогих футболках и джинсах. Они были усыпаны опалами в платиновой и золотой оправе. Они приходили потому, что останки Орма Прекрасного пели, нагретые теплом их тел.

Они приходили увидеть драконов, услышать их бесконечные песни. Ночью, когда музей был закрыт, они терпеливо дожидались утра на ступенях. Они не мерзли. Они не страдали от голода.

В конце концов, после нескольких десятилетий войны на истощение, они были приняты в музей. И там они работали и жили до самой смерти.

А что же с Ормом Прекрасным?

Тело его было рассеяно по всему свету. Он умер один.

Гармония не могла вернуть его. Он был потерян; его забрали смертные стражи.

Но в их ушах раздавалось его пение, и они вспоминали его, как раковина помнит шум моря.

ЭНН МАККЕФРИ

Поиск Вейра

Энн Маккефри родилась в Кембридже, штат Массачусетс, в 1926 году. Закончила Рэдклифф, затем выступала на сцене и осуществляла постановку спектаклей, зарабатывала написанием рекламных текстов. В 1950 году вышла замуж и родила троих детей. После развода в 1970 году вместе с детьми переехала в Ирландию, где занялась разведением лошадей.

Маккефри начала писать в восемь лет. Ее первый рассказ был опубликован в 1953 году, первый роман «Восстановленная» («Restoree») вышел в 1966 году. Она стала первой женщиной, завоевавшей в 1968 году обе премии «Хьюго» и «Пебьюла» за повести, объединенные в ее второй роман «Полет дракона» («Dragon-flight»). Он открывает знаменитую серию «Всадники Перна» («Dragonriders of Pern»), на сегодняшний день насчитывающую двадцать две книги, среди которых «Белый дракон» («The White Dragon») — первый научно-фантастический роман, вошедший в список бестселлеров по версии «New York Times».

Маккефри является автором семидесяти шести романов, включая книги циклов «Свобода» («Freedom»), «Дьюна» («Doona»), «Планета динозавров» («Dinosaur Planet»), «Певцы Кристаллов» («Crystal Singer»), «Сага о живых кораблях» («Brain & Brawn Ship»), «Планета Суре» («Petaybee»), «Талант» («Talent»), «Башня и улей» («Tower & Hive»), «Акорна» («Асогпа») и «Коэлура» («Сое/ига»), созданные в соавторстве с различными писателями. Маккефри выпустила несколько сборников, в числе которых «Слезай с единорога» («Get Off the Unicom») и «Девушка, которая слышала драконов» («The Girl Who Heard Dragons»), а также выступила в качестве составителя трех антологий. В 2005 году Американская ассоциация писателей-фантастов (SFWA) присвоила ей звание Трандмастера за вклад в развитие жанра. Писательница живет в графстве Уиклоу, Ирландия, в доме под названием «Драконья крепость», который спроектировала сама.

Когда легенда превращается в легенду? Почему миф становится мифом? Сколько веков должно пройти, чтобы полузабытые события преобразились в сказку? И почему некоторые факты так и остаются бесспорными, тогда как достоверность других подвергается сомнению, если они вообще не ветшают и не стираются в памяти?

Ракбет, в созвездии Стрельца, был желтой звездой класса G. В его систему входило пять планет и еще одна, блуждающая — захваченная и связанная узами тяготения в последние тысячелетия. Третья планета системы имела атмосферу, воздухом которой мог дышать человек, достаточно воды, которую он мог пить, и силу притяжения, позволявшую ему уверенно стоять и ходить на своих ногах. Люди открыли и быстро колонизировали ее: так они поступали с каждым пригодным для жизни миром. Но затем — то ли по забывчивости, то ли в результате крушения империи (причину колонисты так и не узнали, и в конце концов это перестало их занимать) — колонии предоставили самим себе.

Когда люди впервые высадились на третьей планете Ракбета и назвали ее Перном, они почти не обратили внимания на пришлую планету, двигавшуюся вокруг вновь обретенной звезды по вытянутой и неустойчивой эллиптической орбите. Сменилось несколько поколений, и люди вовсе забыли о ее существовании. Однако траектория космической скиталицы пролегала так, что та один раз в двести земных лет вплотную приближалась к Перну.

При благоприятных обстоятельствах и достаточно малом расстоянии между мирами — а так случалось почти всегда — развившаяся на пришлой планете жизнь пыталась пробиться сквозь космическую брешь и перебраться на более гостеприимный Перн.

Ненадежная связь с Землей оборвалась как раз тогда, когда развернулась отчаянная борьба с этой угрозой, низвергавшейся, подобно серебряным Нитям, с небес Перна. С каждым последующим поколением память о родине уходила из перинитской истории: сначала эти воспоминания превратились в миф, затем они были преданы забвению.

В поисках защиты от вторжения смертоносных Нитей пери-ниты, с присущей их земным предкам изобретательностью, приручили уникальный вид фауны Перна. Людей, способных к тесному эмоциональному контакту, — а некоторые из них обладали и врожденными телепатическими способностями — стали обучать обращению с необычными животными, способность которых к телепортации в жестокой войне за очищение Перна от Нитей была бесценным качеством.

Крылатые, длиннохвостые, огнедышащие драконы (название это было заимствовано из сохранившейся в памяти земной легенды), их наездники, воспитывавшиеся отдельно от остальных перицитов, угроза, с которой они сражались, — все это легло в основу множества новых легенд и мифов. Но вот Перн избавился от грозной опасности, и жизнь вошла в более тихое и спокойное русло. И, как не раз случалось и в земной истории, к легендам стали относиться с сомнением, а наследники прежних героев впали в немилость...

Бей, барабан, трубите, горны, —
Час наступает черный.
Мечется пламя, пылают травы
Под Алой Звездой кровавой.

Лесса проснулась от холода, но не того, привычного, исходившего от вечно сырых каменных стен. Это был холод предчувствия опасности, беды худшей, чем та, что десять Оборотов тому назад загнала ее, всхлипывающую от ужаса, в зловонное логово стража порога.

Пытаясь собраться с мыслями, она неподвижно лежала на соломе во тьме сыроварни, служившей спальней и ей, и другим работавшим на кухне женщинам. Зловещее предчувствие ощущалось сильнее, чем когда-либо прежде. Лесса, сосредоточиваясь, коснулась сознания стража, кругами ползавшего по внутреннему двору. Натянутая цепь выдавала беспокойство зверя, но в предрассветных сумерках он не замечал ничего такого, что могло бы послужить поводом для тревоги.

Свернувшись калачиком и крепко обхватив плечи руками, Лесса попыталась снять напряжение. Постепенно, расслабляя мускул за мускулом, она старалась распознать ту непонятную угрозу, которая разбудила ее, но не встревожила чуткого стража.

Видимо, опасность находилась где-то за стенами холда Руат. Во всяком случае, ее не было на опоясывающей холд защитной полосе, выложенной каменными плитами, между которыми сквозь старую кладку пробивались упорные ростки молодой травы. Зелень эта свидетельствовала об упадке холда, камни которого в прежние времена славились завидной чистотой. Опасность не исходила и со стороны заброшенной мощеной дороги, ведущей в долину, вряд ли она притаилась в каменоломнях или мастерских, расположенных у подножия скалы, на которой стоял холд. Ее нельзя было уловить и в ветре, дувшем с промозглых берегов Тиллека. Но чувство опасности наполняло Лессу, заставляя напрягаться каждый нерв, каждую клетку ее стройного тела. Лесса пыталась распознать опасность до тех пор, пока зыбкое предчувствие не покинуло ее вместе с последними остатками сна. Она мысленно устремилась в сторону ущелья — дальше, чем ей когда-либо удавалось дотянуться. Чем бы это ни было, оно находится не в Руате... и пока не в окрестностях холда. И ощущение совершенно незнакомое. Значит, это не Фэкс.

Лесса улыбнулась, вспомнив, что в течение уже трех полных Оборотов Фэкс не показывался в Руате. Апатия, охватившая ремесленников, фермы, приходящие в упадок, зарастающие травой камни холда — все приводило Фэкса, самозваного повелителя Плоскогорья, в такую ярость, что он предпочел забыть причины, из-за которых был захвачен некогда величавый и богатый Руат.

Лесса нашарила в соломе сандалии, встала, машинально стряхнула с волос сухие стебли и заплела нечесаные космы в тяжелый узел на затылке.

Осторожно ступая между прижавшимися друг к другу в поисках тепла спящими служанками, она спустилась по истертым ступеням в кухню. На длинном столе перед громадным камином, повернувшись широкими спинами к очагу, в котором еще теплилась кучка углей, громко храпели повар и его помощники. Лесса проскользнула через похожую на пещеру кухню к двери, ведущей во внутренний двор. Приоткрыв тяжелую створку — ровно настолько, чтобы протиснулось легкое, стройное тело, — она ступила на обледеневшие булыжники двора. Холод проник через тонкие подошвы сандалий и обжег еще теплые после сна ступни; Лесса поежилась от прикосновения свежего предрассветного ветра, пробравшегося под заплатанную одежду.

Страж порога ползком пересек двор, чтобы приветствовать ее; в сознании зверя, как всегда, мерцала слабая надежда, что его когда-нибудь освободят от цепи. Лесса ласково потрепала его торчащие уши; зверь смиренно заковылял рядом, стараясь приноровиться к ее легкому шагу. Глядя на безобразную голову стража, она пообещала себе, что вскоре хорошенько почистит его. Когда Лесса стала подниматься по вырубленной в сплошной скале лестнице к площадке над массивными воротами, страж, натянув цепь, с глухим ворчанием улегся на землю. Поднявшись на башню, Лесса устремила взгляд на восток — туда, где на фоне светлеющего неба черными силуэтами вырисовывались каменные столбы по обе стороны ущелья. Девушка нерешительно повернулась левее: показалось, что именно оттуда доносится дыхание опасности. Подняла голову, взгляд ее приковал свет Алой Звезды, которая с недавнего времени начала затмевать все остальные звезды предрассветного небосклона. Лесса смотрела на нее до тех пор, пока звезда, сверкнув последним рубиновым лучом, не исчезла в сиянии восходящего Рак-бета. Алая Звезда, пылающая на рассвете... В ее памяти промелькнули обрывки древних баллад — увы, слишком быстро, чтобы успеть уловить смысл. К тому же предчувствие подсказывало Лессе: хотя опасность может появиться и с северо-востока, восточное направление таит куда большую угрозу. Рано или поздно враг появится и с ним придется вступить в борьбу. Напрягая глаза, словно это могло сократить расстояние до неведомого врага, она всматривалась в сторону восхода. Тонкий вопросительный свист стража достиг сознания Лессы, и ощущение опасности растаяло бесследно.

Девушка вздохнула. Наступающее утро не принесло ответа — лишь неясное ощущение тревоги. Придется подождать. Главное, что пришло предупреждение и она приняла его. Лесса привыкла к ожиданию. Упорство, стойкость и коварство тоже являлись ее оружием, усиленные неистощимым терпением мести — мести, которая уже десять Оборотов была главным смыслом ее жизни.

Свет зари залил безрадостный пейзаж Плоскогорья, первые лучи упали на невспаханные поля в долине, на запущенные сады, где бродили в поисках редких стебельков весенней травы стада дойных животных. Лесса подумала, что теперь в Руате трава упорно пробивается в запретных местах, но гибнет там, где должна бы буйно разрастаться. Она попыталась вспомнить, как выглядела долина Руата до появления Фэкса: плодородная и счастливая, ухоженная и богатая. Странная, задумчивая улыбка скользнула по ее губам. Не много же дохода получил Фэкс от захваченного Руата... и впредь, пока она, Лесса, жива, получит не больше. Вряд ли он догадывается о причинах упадка.

Или все же догадывается, усомнилась Лесса, и острое предчувствие опасности снова сжало сердце. Она повернулась спиной к солнцу. Там, на западе, находился родовой, исконный холд Фэкса — единственный принадлежащий ему по праву. На северо-востоке не осталось почти ничего, кроме голых каменистых плоскогорий и Вейра, некогда защищавшего Перн.

Лесса потянулась, выгнула спину и глубоко вдохнула свежий утренний воздух.

Во дворе пропел петух. Девушка настороженно обернулась, бросила взгляд на холд — не хотелось быть замеченной в столь странной позе. Она торопливо распустила волосы, и грязные спутанные пряди скрыли лицо. Быстро скользнув вниз по лестнице, Лесса подошла к стражу. Он жалобно стонал и моргал: свет наступающего дня раздражал ему глаза. Не обращая внимания на запах из пасти зверя, она прижала к себе его чешуйчатую голову и стала почесывать остроконечные уши и выступающие надбровья. Это доставляло стражу большое удовольствие — его длинное тело подрагивало, подрезанные крылья тихо шуршали. Он один знал правду о Лессе. И он был единственным на всем Перне, кому она доверяла — доверяла с тех пор, как, спасаясь от беспощадных мечей, заливших плиты холда руатской кровью, нашла убежище в его темном вонючем логове. Лесса неспешно поднялась, напомнив зверю, что в присутствии посторонних он должен быть с нею таким же злобным, как и с остальными. Раскачиваясь всем телом и выражая таким образом свое недовольство, страж пообещал Лессе, что будет послушным, хотя даже мысль о показной свирепости угнетала его.

Первые лучи солнца заглянули через наружную стену холда, и страж, глухо ворча, бросился в свою темную конуру. Лесса торопливо прошмыгнула через кухню в полумрак сыроварни.

Из Вейра, из чаши вулкана глубокой,
Всадники, мчитесь в простор синеокий!
Сияют драконы, взлетая, как дым,
Зеленым, коричневым и голубым.
Вот бронзой сверкнуло крыло вожака,
И стая исчезла, мелькнув в облаках.

Ф'лар, прижимаясь к могучей шее бронзового Мнемента, первым возник в небесах над главным холдом Фэкса, самозваного повелителя Плоскогорья. За ним, вытянувшись правильным клином, появились остальные всадники Крыла. Повернув голову, Ф'лар окинул взглядом привычный строй: он был таким же строгим, как и в момент их входа в Промежуток.

Пока Мнемент, как и полагалось при дружественном визите, описывал в воздухе пологую дугу, рассчитывая приземлиться на защитной полосе холда, Ф'лар с нарастающим раздражением рассматривал обветшавшие, древние, давно заброшенные укрепления. Ямы для огненного камня были пусты, а разбегавшиеся от них вырубленные в камне желоба сплошь позеленели от мха.

Остался ли на всем Перне хоть один лорд, который еще следит за чистотой камней своего холда, как то предписывают древние законы? Губы Ф'лара сурово сжались. Когда закончится этот Поиск и свершится Запечатление, в Вейре соберется Совет бронзовых. И можно поклясться Золотым Яйцом, что он, Ф'лар, станет его главой. Он возродит былое усердие. Он очистит скалы Перна от зелени и накопившейся с годами опасной дряни, он заставит вырвать с корнем каждый стебель травы, пробившийся меж каменных плит. Дикая растительность вокруг любой фермы станет непростительным грехом. И десятина, такая скудная и так неохотно жертвуемая в последнее время, потечет в Гнездо Драконов — пусть даже под страхом испепеления, но с приличествующей щедростью. Мнемент одобрительно рявкнул, легко опускаясь на заросшие плиты холда. Дракон сложил свои громадные крылья, и в этот момент в главной башне пропел горн. Мнемент опустился на колени, уловив желание Ф'лара спешиться. Бронзовый всадник, ожидая появления хозяина холда, встал возле похожей на огромный клин головы дракона. Рассеянный взгляд Ф'лара скользнул по долине, залитой теплым весенним солнцем. Он не обращал внимания на любопытных. Они же, горя желанием получше разглядеть прибывших, облепили край парапета и окна, проделанные в нависающей над холдом скале.

Ф'лар не обернулся, когда ударивший в спину порыв ветра известил о приземлении Крыла. Он знал, что Ф'нор, коричневый всадник и по стечению обстоятельств его сводный брат, сейчас займет свое обычное место — слева и чуть позади него. Уголком глаза Ф'лар заметил, как подошедший Ф'нор носком сапога ожесточенно ковыряет пробившуюся между камнями траву.

Донеслись приглушенные звуки команды, и в открытых воротах просторного двора появился небольшой отряд солдат. Во главе шагал плотный мужчина среднего роста.

Мнемент выгнул шею так, что голова коснулась земли. Его фасеточные глаза, оказавшись теперь на одном уровне с головой Ф'лара, с нескрываемым любопытством уставились на приближающихся людей.

Драконы никогда не могли понять, почему их вид вызывает у людей такой ужас. Лишь в начальный момент жизни дракон нападал на человека, что объяснялось, скорее, простым неведением. Ф'лар же не мог объяснить дракону причины, по которым обитателей холдов — от лорда до последнего ремесленника — следовало держать в благоговейном страхе. Он мог только передать, что этот страх доставляет ему, Ф'лару, своеобразное удовольствие.

— Добро пожаловать, бронзовый всадник, в холд Фэкса, повелителя Плоскогорья. Он к твоим услугам, — произнес мужчина, поднимая руку в приветствии.

Он говорил о себе в третьем лице — человек, привыкший не пропускать подобные мелочи мимо ушей, мог бы воспринять это как признак неуважения. Подобные манеры вполне соответствовали тому, что Ф'лар успел узнать о Фэксе, и всадник оставил пока эту деталь без внимания. Подтвердились и сведения о жадности Фэкса. Жадность сквозила в его беспокойных глазах, бесцеремонно обшаривавших каждую деталь одежды Ф'лара; в том, как он насупил брови, заметив рукоятку меча с замысловатой резьбой.

В свою очередь, Ф'лар отметил дорогие перстни, сверкавшие на левой руке Фэкса. Правая рука повелителя холда была слегка согнута в локте — привычка, свидетельствующая о профессиональном владении мечом. Его плащ из дорогой ткани был покрыт пятнами, ноги, в тяжелых сапогах, стояли твердо, вес тела был смещен вперед, на носки. «Да, с этим человеком нужно держать ухо востро», — решил Ф'лар. Впрочем, как еще можно было вести себя с победоносным покорителем пяти соседних холдов? Столь неуемная алчность говорила сама за себя. Шестое владение принесла Фэксу жена, седьмое... седьмое он получил по праву наследства, но при крайне туманных обстоятельствах. Фэкс славился своим распутством, что сулило успешный Поиск в этих семи холдах. Пусть Р'гул отправляется по ту сторону гор и ведет Поиск там, среди беспечных и прелестных обитательниц южных земель. Вейру сейчас нужна сильная женщина. Не такая, как Йора. Тяготы судьбы, неопределенность будущего — именно в таких тяжелых условиях могли выработаться качества характера, которые Ф'лар хотел бы видеть у будущей Госпожи Вейра.

— Мы в Поиске, — растягивая слова, мягко произнес Ф'лар, — и просим гостеприимства твоего холда, лорд Фэкс.

При упоминании о Поиске в глазах Фэкса на мгновение вспыхнул злобный огонек.

— Я слышал, что Йора умерла. — Он внезапно перестал говорить о себе в третьем лице, словно, не обратив на то внимания, Ф'лар прошел некую проверку. — Значит, Неморта снесла яйцо? И у вас будет новая королева.

Он бросил взгляд на Крыло Ф'лара, отметив про себя, что всадники выглядят отлично и, судя по ярким цветам, драконы здоровы. Ф'лар ничего не ответил. Всадники были в Поиске, — значит, Йоры нет в живых. Это было очевидно и не нуждалось в подтверждении.

— Итак, лорд... — Фэкс слегка склонил голову, ожидая, что всадник назовет свое имя.

Секунду Ф'лар колебался: возможно, этот человек умышленно старается вывести его из себя? Имена бронзовых всадников так же хорошо известны всему Перну, как имя королевы драконов и ее наездницы, Госпожи Вейра. Но лицо Ф'лара сохраняло спокойствие. Сделав вид, что не замечает вопросительной интонации, он продолжал пристально смотреть на Фэкса. Неторопливо, с небрежной надменностью, Ф'нор шагнул вперед, остановившись чуть позади головы Мнемента. Его ладонь коснулась гигантской челюсти дракона.

— Лорду Ф'лару, бронзовому всаднику Мнемента, требуется отдельная комната. Я, Ф'нор, коричневый всадник, предпочел бы провести ночь вместе с остальными людьми Крыла. Нас двенадцать.

Ф'лар оценил эту краткую речь брата, подчеркнувшего силу Крыла, словно Фэкс сам не мог сосчитать. В то же время слова Ф'нора прозвучали столь дипломатично, что Фэкс не нашел возражений на этот ответный выпад.

— Лорд Ф'лар, — процедил Фэкс сквозь зубы, сохраняя на лице застывшую улыбку, — ваш Поиск в этих краях — большая честь для Плоскогорья.

— Возможно — если одна из женщин Плоскогорья удовлетворит требованиям Вейра, — мягко ответил Ф'лар.

— Тогда мы будем вечно гордиться этим, — учтиво сказал Фэкс, склонив голову. — В старые времена из моих холдов вышла не одна Госпожа Вейра!

— Из твоих холдов? — переспросил Ф'лар, вежливо улыбаясь, интонацией подчеркивая множественное число. — О да, вы же теперь владеете Руатом, не так ли? Там действительно родились многие.

Гнев, промелькнувший на лице Фэкса, мгновенно сменился принужденной гримасой любезности. Он отступил в сторону, жестом приглашая Ф'лара пройти в ворота холда.

Предводитель отряда Фэкса рявкнул команду, и его люди, высекая подкованными сапогами искры из каменных плит, выстроились в два ряда. Драконы, повинуясь беззвучному приказу, вздымая облака пыли, поднялись в воздух. Ф'лар бесстрастно проследовал мимо застывших шеренг. Глаза людей выкатились от страха, когда огромные звери проплыли над ними к внутреннему двору холда. На главной башне кто-то испуганно вскрикнул, увидев опускающегося на крышу Мнемента. Пока дракон пристраивал свое громоздкое тело на столь неподходящей посадочной площадке, его широкие крылья гнали вдоль двора пахнущий фосфином воздух.

Внешне безразличный к ужасу и благоговению, которое внушали людям драконы, Ф'лар был доволен произведенным эффектом. Иногда следовало напомнить властителям холдов, что им приходится иметь дело не только со всадниками — обыкновенными смертными, чью жизнь можно прервать ударом меча, — но и с огнедышащими драконами. Нужно возродить в сердцах людей то уважение, которое издревле питали обитатели холдов к всадникам и к самим крылатым защитникам Перна.

— Мои люди только что поднялись из-за стола, но если ты пожелаешь... — начал Фэкс и замолк, когда Ф'лар с легкой улыбкой покачал головой.

— Я хотел бы засвидетельствовать почтение твоей супруге, лорд Фэкс, — произнес Ф'лар, с удовольствием отметив, как сжались зубы Фэкса при этой традиционной просьбе.

Ф'лар был удовлетворен. Расчет оказался точным. Во времена последнего Поиска, результатом которого явились годы вялого и бесплодного правления Йоры, его еще не было на свете. Но он тщательно изучил записи о предыдущих Поисках, содержащие немало советов относительно обращения с лордами, которые стремятся скрыть женщин от людей Вейра. Если Фэкс откажет ему и не позволит всадникам выполнить долг вежливости, то смертельный поединок расставит все по своим местам.

— Не желаешь ли вначале взглянуть на предназначенную тебе комнату? — попытался возразить Фэкс.

Ф'лар смахнул невидимую пылинку с кожаного рукава и покачал головой:

— Прежде всего долг. — Он с притворным сожалением пожал плечами.

— Несомненно, — еще сильнее сжав зубы, процедил Фэкс и размашистым шагом ринулся вперед.

Сапоги лорда грохотали по камням двора, словно он пытался выместить на них переполнявшую его ярость.

Через двойные двери, обитые листами металла, Ф'лар и Ф'нор неторопливо последовали за ним в высеченный в скале главный зал. Слуги, нервно суетившиеся около огромного подковообразного стола, при появлении двух всадников еще громче загремели посудой, то и дело роняя ее из рук. Фэкс прошел в противоположный конец зала и с явным нетерпением ждал у открытой двери, сделанной из цельной металлической пластины, — единственного входа во внутренние помещения холда, находившиеся, как правило, глубоко в скале и в грозные времена служившие надежным убежищем.

— Похоже, питаются тут неплохо, — мимоходом заметил Ф'нор, бросив взгляд на блюда с остатками пищи.

— Думается, лучше, чем в Вейре,— сухо ответил Ф'лар, прикрывая ладонью рот, чтобы приглушить слова.

Он посмотрел на двух служанок, с трудом тащивших поднос, на котором лежала полуобглоданная туша.

— Нежное, молодое мясо, — сказал с горечью Ф'нор. — А старых и жилистых животных они отправляют нам.

— Разумеется.

— Зал выглядит впечатляюще, — вежливо произнес Ф'лар, когда они с братом подошли к Фэксу. Заметив, что лорд спешит двинуться дальше, Ф'лар с нарочитой небрежностью повернулся спиной к увешанной знаменами стене. Он указал Ф'нору на глубокие узкие окна, сквозь которые заглядывало ярко-голубое полуденное небо; тяжелые бронзовые ставни были полураскрыты. — Окна на восток, все как положено. Мне говорили, что в построенном недавно главном зале Телгара они обращены к югу. Скажи, лорд Фэкс, ты, конечно, верен традициям и выставляешь рассветный дозор?

Фэкс нахмурился, пытаясь понять вопрос Ф'лара:

— Стража всегда на башне.

— Восточный дозор?

Фэкс посмотрел на яркий лоскут неба за окнами, потом скользнул взглядом по лицу бронзового всадника, перевел глаза на Ф'нора и вновь обратил их к окнам.

— Стража всегда на месте, — резко повторил он, — и на других направлениях тоже.

— Со всех сторон, — задумчиво кивнул Ф'лар, повернувшись к брату.

— Со всех сторон света? И только?

— А где же еще? — сказал Фэкс, переводя взгляд с одного всадника на другого. В его голосе послышалось раздражение.

— Об этом я должен спросить у твоего арфиста. В холде есть хорошо обученный арфист?

— Конечно. У меня их несколько. — Фэкс вызывающе посмотрел на всадников.

— У лорда Фэкса еще шесть холдов, — напомнил брату Ф'нор.

— Конечно, — произнес Ф'лар, в точности копируя интонацию Фэкса и притворяясь удивленным.

Эта выходка не осталась не замеченной Фэксом, но хозяин холда не рискнул трактовать ее как умышленное оскорбление. Он повернулся, переступил порог и быстро зашагал дальше по коридорам, освещенным чередой настенных светильников. Оба всадника последовали за ним.

Женская половина холда, в нарушение обычаев, располагалась не в глубине скалы, а у наружной стены. Солнечный свет проникал внутрь через три пробитых в камне глубоких окна с двойными ставнями. Ф'лар отметил, что бронзовые петли ставень недавно смазаны. Ширина подоконников отвечала требованиям правил и равнялась длине копья. Очевидно, Фэкс не поддавался новомодным веяниям и явно не собирался туг ничего менять.

Большую комнату украшали ковры с изображениями женщин, занятых разнообразными домашними делами. Двери, по обе стороны, выходили в меньшие по размеру спальни, из которых по приказу Фэкса боязливо вышли обитательницы его дома.

Фэкс резким взмахом руки подозвал одну из них. Она была в просторном синем одеянии, в волосах уже виднелись седые пряди, а многочисленные морщины придавали ее лицу горестное выражение. Кроме того, ее фигура имела явные признаки беременности. Женщина неуклюже приблизилась и замерла в нескольких шагах от своего повелителя. По ее напряженной позе Ф'лар понял, что она не стремится подойти к Фэксу ближе, чем того требовала необходимость.

— Госпожа Кром, мать моих наследников, — произнес Фэкс без тени гордости или сердечной теплоты.

— Леди... — Ф'лар замялся, ожидая, что ему назовут имя.

Она с опаской взглянула на своего властелина.

— Гемма, — отрывисто бросил Фэкс.

Ф'лар низко поклонился:

— Леди Гемма, Вейр ведет Поиск и просит гостеприимства твоего холда.

— Лорд Ф'лар, — тихим голосом ответила Гемма, — добро пожаловать под защиту наших стен.

От внимания Ф'лара не укрылись ни легкий акцент Геммы, ни уверенность, с которой она произнесла его имя. Он улыбнулся с благодарностью и сочувствием, гораздо теплее, чем того требовал этикет.

Фэкс явно не пренебрегал постелью в ночные часы — если судить по количеству женщин в этом помещении, с одной-дву-мя из них леди Гемма наверняка бы распрощалась без сожалений. Фэкс начал представлять женщин, но их имена произносил крайне невнятно. Однако эта хитрость не удалась: Ф'лар каждый раз вежливо переспрашивал имя. Ф'нор, улыбаясь, неторопливо прохаживался у дверей, стараясь запомнить имена женщин, которые Фэкс называет с явной неохотой. Позже они с братом сравнят свои наблюдения, хотя на первый взгляд здесь не было никого достойного Поиска. Фэкс предпочитал пухленьких, невысоких и не особенно бойких женщин. Гордые души не выживали здесь. Только леди Гемма сохраняла жалкие остатки прежнего достоинства, но она — увы! — слишком стара. Что касается Фэкса, то он, без сомнения, был жеребцом, а не трепетным любовником.

Обмен приветствиями закончился, и Фэкс проводил незваных гостей наружу. Ф'нор присоединился к остальным всадникам, а предводитель Крыла последовал за Фэксом. Предназначенная ему комната располагалась ниже, чем помещения женщин, и вполне соответствовала высокому рангу гостя. На разноцветных гобеленах красовались сцены кровопролитных битв, изображения сражавшихся воинов, летящие; сверкающие многоцветными красками драконы, пылающие среди скал огненные камни — словом, все, что могла предложить воображению художника тысячелетняя история Перна.

— Прекрасная комната, — одобрительно произнес Ф'лар, снимая перчатки и кожаный плащ. — Пойду взгляну на своих людей и зверей. Драконов недавно покормили, — заметил он, небрежно бросив одежду на стол и словно подчеркивая этим жестом ошибку Фэкса, не осведомившегося о состоянии крылатых гостей холда. — А позже я хотел бы пройтись по вашим мастерским.

Фэкс с кислой миной кивнул; требование бронзового всадника было традиционной привилегией людей Вейра.

— Не смею нарушать более распорядок твоего дня, лорд Фэкс. Должно быть, управление семью холдами отнимает много времени. — Ф'лар склонил голову в легком поклоне и отвернулся, давая понять, что Фэкс может идти.

Чуть позже, прислушиваясь к удаляющемуся грохоту шагов лорда, Ф'лар представил себе его искаженное бешенством лицо.

Ф'нор и остальные всадники разместились в казарме. Драконы устроились на каменных выступах высоко над холдом, предпочитая родные скалы человеческому поселению. Отсюда они видели все, что делается в долине. Перед вылетом из Вейра их накормили, и теперь они готовы были взмыть в воздух по первому приказу своих всадников. Непредвиденных происшествий во время Поиска быть не должно.

Всадники дружно поднялись при появлении Ф'лара.

— Постарайтесь без лишнего шума осмотреть все вокруг, — лаконично сказал он. — К закату возвращайтесь с именами тех, кого сочтете достойными. — Он заметил ухмылку Ф'нора и вспомнил, как Фэкс скороговоркой бубнил имена некоторых женщин. — Не забудьте про внешность и посмотрите, что умеет делать.

Люди согласно кивнули, Ф'лар увидел в их глазах надежду и понимание. Несмотря на сомнения, которые мучили Ф'лара после того, как ему представили женщин Фэкса, всадники верили в успех Поиска. По логике вещей следовало ожидать, что в главном холде сосредоточено все лучшее, чем могло похвалиться Плоскогорье, но это не более чем предположение. Существовало еще множество мастерских, не говоря уже об остальных шести холдах, которые предстояло посетить и осмотреть. И все же...

Не обменявшись больше ни словом, Ф'лар и Ф'нор одновременно покинули казарму. Остальные всадники двинулись следом, по двое и поодиночке, осматривать окрестные фермы и мастерские ремесленников. Вылазки за пределы Вейра доставляли им удовольствие, как, впрочем, и Ф'лару, хотя он старался это скрывать. В прежние времена всадники были частыми и желанными гостями во всех крупных холдах Перна, от Нерата до Тиллека. Древний обычай был забыт вместе с другими традициями — и исчезновение их было еще одним свидетельством пренебрежения, с которым теперь относились к Вейру хозяева холдов. Ф'лар мысленно поклялся изменить и это.

Всадник мог восстановить в памяти всю цепочку медленных, незаметных перемен. Записи, что вела каждая Госпожа Вейра, отражали постепенный, но весьма ощутимый упадок, который прослеживался на протяжении последних двухсот Оборотов. Знание фактов, однако, не облегчало положения; Ф'лар оставался в числе немногих обитателей Вейра, в равной степени доверявших как древним записям, так и балладам. Если судить по последним, ситуация вскоре должна была измениться.

Ф'лар понимал, что каждому обычаю Вейра, от Запечатления до сбора запасов огненного камня, от требования очищать скалистые высоты от растительности до регулярного осмотра бегущих по склонам желобов, было свое объяснение, своя причина и цель. Были они и у таких мелких, но важных дел, как правильное питание драконов или ограничение числа живущих в Вейре. Однако причины, из-за которых оказались заброшенными остальные пять Вейров, были для Ф'лара загадкой. «Интересно, — подумал он, — сохранились ли в этих необитаемых Вейрах какие-нибудь записи? Надо найти повод и проверить. Пожалуй, это можно будет сделать в следующий раз, когда мое Крыло отправится на патрулирование...»

— Много усердия, но мало энтузиазма, — произнес Ф'нор, вернув внимание Ф'лара к путешествию по мастерским холда.

Всадники спустились по истертому наклонному въезду. Широкая дорога, по обеим сторонам которой стояли дома, вела к внушительным каменным залам — средоточию ремесленного производства. Мрачно покачав головой, Ф'лар отметил поросшие мхом желоба на кровлях, вцепившиеся в стены вьющиеся растения — такое пренебрежение простыми мерами безопасности причиняло ему, как и любому хранителю древних традиций, боль. Мох, кусты, трава не должны сопутствовать человеческим поселениям.

— Новости распространяются быстро. Не видно ни одной женщины. Интересно, где же они? — усмехнулся Ф'нор, обращаясь к спешащему куда-то ремесленнику в халате пекаря.

Тот невнятно пробормотал приветствие и заторопился дальше.

Ф'нор был прав. В такой час женщины обычно заполняли улицы холда. Они сновали между складами припасов, шли к реке, чтобы не упустить ясный теплый день и выстирать белье, или спешили на поля и фермы. Теперь же ни одной фигуры в женском платье не попалось на глаза всадникам.

— Мы привыкли к вниманию женщин. Это нас избаловало, — философски заметил Ф'нор.

— Давай сначала заглянем в швейный цех. Если мне не изменяет память...

— Не сомневаюсь, что она и на сей раз тебе не изменяет, — снова усмехнулся Ф'нор.

Он не придавал большого значения их кровному родству, но вел себя с Ф'ларом более свободно, чем с прочими обитателями Вейра, включая и других бронзовых всадников. В этом тесном сообществе равных Ф'лар слыл замкнутым человеком. В своем Крыле он поддерживал строгую дисциплину, но каждый всадник стремился попасть под командование Ф'лара. Обычно его Крыло первенствовало в Играх. Его всадники никогда не застревали в Промежутке и никогда не исчезали там, а их драконы были ухожены и здоровы. Вообще, если всадник плохо ухаживал за своим драконом, его изгоняли из Вейра — надолго или же навсегда.

— Если память мне не изменяет, — повторил Ф'лар, — Л'тол направился сюда и поселился в каком-то из холдов Плоскогорья.

— Л'тол?

— Да, зеленый всадник из Крыла С'лела. Вспомни.

Неудачный поворот в воздухе во время Весенних Игр подставил Л'тола и его зверя под огненный поток, испущенный бронзовым драконом С'лела. Л'тол был сбит со своего дракона, когда тот пытался увернуться. Один из всадников Крыла ринулся вниз и успел подхватить Л'тола, но зеленый дракон, обожженный, со сломанным крылом, погиб, отравленный парами фосфина.

— Да, Л'тол мог бы помочь нам, — согласился Ф'нор, и оба всадника направились к бронзовым дверям швейного цеха.

Они немного постояли на пороге, дожидаясь, пока глаза привыкнут к тусклому освещению зала. Стены этого помещения были увешаны светильниками, они гроздьями нависали над большими ткацкими станками, за которыми трудились искусные мастера, производя прекрасные гобелены и яркие полотнища разных тканей. Повсюду царил дух сосредоточенного молчаливого усердия. Глаза всадников еще не привыкли к полумраку, как к ним подошел невысокий человек и после произнесенного вполголоса приветствия пригласил их пройти в маленькое помещение, располагавшееся с правой стороны зала и отделенное от него занавесью.

Там при ровном фосфорическом сиянии светильников всадникам удалось наконец получше разглядеть его. Это был нестарый еще человек, с лицом, сплошь покрытым густой сетью морщин и шрамами от ожогов. Печальные глаза ткача слезились, к тому же нервный тик заставлял его постоянно моргать.

И все-таки что-то неуловимое выдавало в нем бывшего обитателя Вейра.

— Теперь меня зовут Лайтол, — хриплым голосом произнес человек.

Ф'лар печально кивнул.

— Ты, наверное, Ф'лар, — сказал Лайтол, — а ты — Ф'нор. Вы оба похожи на своего отца.

Ф'лар снова молча кивнул.

Лайтол судорожно сглотнул, лицо его мучительно передернулось.

Встреча с обитателем Вейра была нелегкой для изгнанника.

Он попытался выдавить улыбку.

— Драконы в небе! Новости летят быстрее Нитей.

— Неморта отложила Золотое Яйцо.

— Йора умерла? — с волнением спросил Лайтол, и лицо его на мгновение перестало нервно подергиваться. — А Неморта? Кто догнал ее? Хат?

Ф'лар кивнул.

— Снова Р'гул, да? — Лайтол горько усмехнулся и уставился в стену невидящим взглядом, веки его успокоились, но щека и висок опять задергались от тика. — Вам досталось Плоскогорье? Все Плоскогорье? — резко повернувшись и делая ударение на слове «все», спросил он.

— Да, — кратко подтвердил Ф'лар.

— Вы видели женщин Фэкса. — В словах Лайтола слышалось отвращение.

Он не спрашивал, он только подтвердил очевидный факт. Помолчав, он добавил:

— Так вот, лучших нет на всем Плоскогорье. — Его тон выражал высшую степень презрения.

Он присел на массивный стол, занимавший почти половину крохотной комнатки. Руки его с такой силой сжали широкий ремень, стягивающий свободное одеяние, что толстая кожа сложилась вдвое.

— Похоже, ваши надежды не оправдались, — продолжал Лайтол.

Он говорил слишком много и слишком быстро. Из уст любого другого обитателя холда такая речь была бы воспринята всадниками как оскорбление. Но Лайтол, человек равного с ними воспитания, мог себе позволить любой тон. Его многословие было результатом бесконечного горького одиночества, и это понимали все трое. Лайтол торопливо задавал вопросы и сам же на них отвечал, словно стремился утолить ненасытную жажду общения с людьми своего круга. Однако то, о чем он говорил, было действительно важно, и всадники старались не пропустить ни слова.

— Этот Фэкс любит женщин с пышным телом, женщин покорных, — бормотал Лайтол. — Он сломил даже леди Гемму. Все было бы иначе, если бы он нуждался в поддержке ее семьи. Да, совсем иначе. А так — он заставляет ее рожать раз за разом, втайне надеясь, что когда-нибудь роды убьют ее. Он своего добьется. Так оно и будет. — Лайтол сухо рассмеялся. — Когда Фэкс стал завоевывать холд за холдом, все благоразумные люди отослали своих дочерей подальше с Плоскогорья или изуродовали их.

Он замолчал. Тень мрачных, горьких воспоминаний пробежала по его лицу, глаза сузились от ненависти.

— Я был глупцом... думал, что положение всадника — пусть бывшего всадника — сможет меня защитить.

Лайтол встал, расправил плечи и резко повернулся к своим гостям. Казалось, он задыхается от ярости, но голос его был тихим:

— Убейте этого тирана, всадники, убейте во имя безопасности Перна. Во имя Вейра и его Повелительницы. Он только и ждет подходящего момента... Он сеет недовольство среди лордов. Он... — Лайтол рассмеялся зло, почти истерически, — он воображает себя равным всадникам.

— Значит, в этом холде поиски бесполезны. — Голос Ф'лара прозвучал достаточно резко, чтобы привести в чувство человека, погруженного в пучину ненависти.

Лайтол уставился на бронзового всадника:

— Разве я не сказал вам? Лучших либо успели отправить, либо их погубил Фэкс. Остались одни ничтожества^ Слабоумные, невежественные, глупые, вялые... Такие же, как Йора. Она... — Он прервал речь, судорожно стиснул челюсти и, тряхнув головой, в отчаянии закрыл лицо ладонями.

— А в других холдах?

— То же самое. Умерли или бежали.

— А в холде Руат?

Ладони Лайтола скользнули вниз, он внимательно посмотрел на Ф'лара, губы его искривились в усмешке.

— В такие времена вы рассчитываете найти в Руате новую Торину или Мориту? Знай, бронзовый всадник, все, в ком текла руатская кровь, мертвы. В тот день клинок Фэкса мучила жажда. Он сумел распознать истину в сказках арфистов; он знал, какое гостеприимство оказывали всадникам лорды Руата, и он чувствовал, что руатцы — особые люди. Вы же помните, — голос Лайтола упал до доверительного шепота, — что они были изгнанниками из Вейра, как и я.

Ф'лар понимающе кивнул, не желая лишать отчаявшегося человека хотя бы малого утешения — самолюбия.

— Поверьте, не много, очень не много осталось от прежнего Руата, — покачал головой Лайтол. Потом хихикнул. — Но и Фэкс ничего не имеет от холда, кроме неприятностей. — Эта мысль как будто подняла настроение Лайтола, он продолжал уже спокойнее: — Мы делаем здесь лучшие одежды на всем Перне. А наши кузнецы славятся оружием отличной закалки. — В глазах изгнанника сверкнула гордость за приютившую его общину. — А Руат... Новобранцы оттуда часто умирают от странных болезней или несчастных случаев. А женщины, которых брал Фэкс... — Он захлебнулся судорожным смехом. — Ходят слухи, что уже несколько месяцев, как он стал импотентом.

Внезапно странная мысль пришла в голову Ф'лару. Он поднял глаза на Лайтола:

— Значит, никого не осталось этой крови?

— Никого!

— А в мелких поселениях есть люди с вейрской кровью?

Лайтол нахмурился и с удивлением взглянул на Ф'лара.

В раздумье он потер шрамы на лице.

— Такие были, — неторопливо подтвердил он. — Были. Но я сомневаюсь, что кто-нибудь еще жив. — Он подумал с минуту, потом решительно покачал головой. — При нападении они так сопротивлялись... хотя не имели ни малейшего шанса... В холде Фэкс отрубил головы женщинам лорда... и его детям... Он расправился со всеми, кто защищал Руат с оружием в руках, — кого заточил в тюрьму, кого казнил.

Ф'лар пожал плечами. «Что ж, предчувствие может и обмануть,— подумал он, — такими мерами Фэкс уничтожил не только сопротивление, но и всех лучших ремесленников Руата. Вот почему мастера по металлу и тканям из холда Фэкса теперь считаются лучшими на Плоскогорье».

— Хотел бы я сообщить тебе более приятные новости, всадник... — начал было Лайтол.

— Да ладно... Что уж там, — сказал Ф'лар, поднимая руку, чтобы отдернуть занавес.

Лайтол быстро подошел к нему и с настойчивостью в голосе произнес:

— Помни о гордыне Фэкса. Заставь Р'гула или того, кто будет следующим вождем Вейра, не спускать глаз с Плоскогорья.

— Фэкс знает о твоей ненависти?

На лице Лайтола появилась уже знакомая Ф'лару болезненная гримаса. Он нервно сглотнул и ответил:

— Нравится это лорду Плоскогорья или нет — не важно. Мой цех защищает меня от его посягательств. Здесь я в безопасности. Он зависит от доходов нашего промысла. — Лайтол насмешливо фыркнул. — Я лучше всех тку батальные сцены. Кстати, — он иронически поднял бровь, — драконов, как неизменных спутников героев, больше не изображают на гобеленах. И вы, конечно же, заметили, сколько цветущей зелени украшает ткани?

Ф'лар брезгливо скривился.

— Мы заметили и многое другое, — сухо произнес он, — но некоторые традиции Фэкс все же соблюдает.

Лайтол решительно прервал бронзового всадника:

— Он делает это из обыкновенной предосторожности. С тех пор как он захватил Руат, его соседи настороже. И должен предупредить вас, что он, — Лайтол ткнул пальцем в сторону холда, — открыто насмехается над рассказами про Нити. Он считает, что истории арфистов полны глупостей, он запретил петь баллады, восхваляющие драконов. Новое поколение растет в полном неведении долга, традиций и предосторожностей.

Услышав эти слова от Лайтола, Ф'лар не удивился. Многие люди не придавали значения древним преданиям о грозных событиях, считая их вымыслом арфистов. Однако Алая Звезда уже полыхала в небе, и близилось время, когда из страха за свою жизнь они вновь поклянутся в верности Вейру.

— Ты выходил наружу сегодня утром? — спросил Ф'нор с усмешкой.

— Да, — сдавленным шепотом выдохнул Лайтол, — да, я видел...— Он со стоном отвернулся от всадников, опустил голову, плечи его поникли. — Уходите, — сказал он, скрипнув зубами. Всадники замерли в нерешительности, и тогда изгнанник повторил с мольбой: — Прошу вас, уходите...

Ф'лар направился к выходу, Ф'нор последовал за ним. Широкими шагами бронзовый всадник пересек тихий сумрачный зал и окунулся в сияние солнечного дня. Не сбавляя шага, он прошел почти всю площадь и вдруг остановился так резко, что шедший следом Ф'нор чуть не налетел на него.

— Мы проведем столько же времени в других мастерских, — с усилием произнес Ф'лар, стараясь не встречаться взглядом с коричневым всадником; к горлу подкатил ком, ему вдруг стало трудно говорить. Стараясь унять волнение, он глубоко вдохнул теплый весенний воздух.

— Остаться без дракона... — сочувственно пробормотал Ф'нор. — Бедняга!

Неожиданная встреча с Лайтолом повергла коричневого всадника в уныние, но он был немало удивлен, обнаружив, как расстроился Ф'лар. До сих пор он считал, что брату не свойственны такие эмоции.

— Если осуществилось Запечатление, то назад нет пути. Ты же знаешь, — жестко произнес Ф'лар, развернулся и зашагал к залу, над которым висела эмблема кожевников.

Холд опустел,
Пуст его двор,
Скалы пеплом покрыты.
Голы поля,
Люди ушли,
Все надежды забыты.

Лесса аккуратно выгребала золу из очага, когда запыхавшийся посыльный, шатаясь, ввалился в главный зал холда. Она скорчилась у камина, стараясь слиться с закопченной стеной, чтобы управляющий не заметил и не выгнал ее. Зная, что он собирается задать трепку главному портному за то, что товары для отправки в холд Фэкса никуда не годятся, Лесса постаралась устроить все так, чтобы с утра работать именно здесь.

— Фэкс едет! Вместе со всадниками... — едва переступив порог, выдохнул посыльный.

Управляющий, собиравшийся было влепить мастеру затрещину, в удивлении отвернулся от своей жертвы и с явным подозрением уставился на посыльного — молодого фермера с окраины руатской долины, потом медленно занес руку.

— Как ты осмелился покинуть свой надел?! — рявкнул он и первым же ударом едва не сбил парня с ног. Тот вскрикнул и согнулся, пытаясь избежать второй пощечины. — Значит, всадники? И сам Фэкс? Ха! Фэкс не любит Руат. Вот тебе! Вот! Еще!

От ударов голова несчастного вестника моталась из стороны в сторону. Запыхавшись, управляющий свирепо оглядел мастера и двух своих помощников:

— Кто пустил сюда этого парня с его дурацким известием?

Управляющий шагнул к выходу из главного зала, но не успел прикоснуться к массивной железной ручке, как дверь распахнулась и, чуть не сбив его с ног, с мертвенно-бледным лицом в зал ворвался старший дозорный.

— Всадники! Драконы! По всей долине! — вопил он, яростно размахивая руками.

Схватив управляющего за плечо, он потащил оцепеневшего чиновника во двор, чтобы подтвердить истинность своих слов. Лесса выгребла последнюю кучку золы. Прихватив ведро и совок, она выскользнула из главного зала. На ее лице, скрытом завесой спутанных волос, сияла довольная улыбка.

Всадники в Руате! Какая удача! Она должна придумать, каким образом унизить или разозлить Фэкса, чтобы тот отказался от притязаний на Руат в присутствии людей Вейра! Тогда она заявит о своем праве, принадлежащем ей по рождению.

Но следует вести себя очень осмотрительно. Всадники люди особенные. Ярость не может затуманить их разум. Алчность им не свойственна. Они не ведают страха. Пусть глупцы верят, что они приносят человеческие жертвы, предаются противоестественной похоти и безумным кутежам. Все это неправда. Ей самой подобные дела омерзительны, а ведь в ее жилах тоже течет кровь Вейра — цвет крови у нее такой же, как у них. Она пролила ее достаточно, чтобы убедиться в этом.

Затаив дыхание, Лесса на мгновение замерла. Не эту ли опасность предчувствовала она тогда, на рассвете, четыре дня назад? Решающую схватку в ее борьбе за возвращение холда? Нет, она знала: та тревога несла в себе нечто большее, чем просто месть.

Тяжелое ведро с золой билось о колено Лессы. Она проковыляла по тесному коридору к двери, ведущей на конюшню. Фэкса ждет холодный прием — Лесса не затопила камин. Ее смех отрывистым эхом заметался меж сырых стен. Она поставила ведро, сунула в угол совок и с трудом отворила массивную бронзовую дверь.

Эту конюшню построил первый управляющий Фэкса — человек мудрый, мудрее всех своих восьми преемников. Он многое сделал для холда, и Лесса искренне сожалела о его смерти. Но при нем месть была бы невозможна — такой человек раскрыл бы ее тайну, не дав ей возможности научиться надежно скрывать свое вмешательство в дела холда. Как же его звали? Уже не вспомнить. Но пожалеть о нем стоило.

На смену ему пришел человек очень жадный, что позволило Лессе без труда создать напряженность в отношениях между управляющим и мастерами. Он принялся выжимать из Руата все соки, полагая, что значительная часть дохода осядет в его собственном кармане, прежде чем Фэкс учует неладное. Мастера, привыкшие к разумной дипломатичности первого управляющего, возмутились алчностью и бесстыдством второго. Они сожалели о том, что прервалась кровная линия древних правителей Руата; их унижала потеря древнейшим холдом первенства на Плоскогорье; они не могли примириться с оскорблениями, которым подвергались ремесленники и фермеры при новом управляющем. Не много усилий потребовалось приложить, чтобы дела в Руате из плохих стали вовсе скверными.

Когда был заменен второй управляющий, преемник оказался не лучше. Вскоре его уличили в сокрытии товаров, причем самых лучших и дорогих. Быстрое на руку правосудие повелителя Плоскогорья не дремало, и очень скоро голова третьего скатилась в яму для огненного камня под главной башней. Так же — и с остальными.

Нынешний управляющий был не способен поддерживать холд даже в том жалком состоянии, в котором его принял. Любое начинание, да и просто повседневные дела могли неожиданно обернуться бедствием. Например, производство одежды. Несмотря на все обещания, даваемые управляющим Фэксу, качество ее не улучшалось, а количество падало.

И вот Фэкс здесь. Вместе со всадниками! Почему? Вопрос заставил Лессу на мгновение замереть, и тяжелая дверь больно ударила ее по пяткам. Раньше люди Вейра часто посещали Руат — она знала это и даже смутно припоминала их визиты. От них в памяти остались только неясные тени, как от историй, рассказанных арфистом о ком-нибудь не имевшем к ней отношения. Ее настороженное внимание было сконцентрировано лишь на Руате. Теперь она не смогла бы назвать даже имена королев или Повелительниц Вейра, которые учила в детстве. За последние десять Оборотов, пожалуй, никто в стенах Руата не произносил эти имена. Видимо, всадники решили осмотреть все поселения... и наказать лордов, не очищающих камни от зелени. Здесь, в Руате, вина за разросшуюся траву ложилась на Лессу. Что ж, она готова бросить вызов даже всадникам, если те установят истину. Пусть лучше Руат падет под натиском Нитей, чем останется во власти Фэкса! Эта крамольная мысль потрясла Лессу.

Наклоняя ведро и высыпая золу в мусорную кучу, Лесса раздумывала о том, как было бы хорошо, если вот так же легко удавалось бы избавляться от бремени тяжелых мыслей, как вдруг внезапное и резкое движение воздуха заставило ее выпрямиться. Совсем рядом промелькнула большая тень.

Из-за нависшей над ней скалы появился дракон. Его громадные крылья, расправленные во всю ширь, ловили восходящие потоки теплого утреннего воздуха. Плавно развернувшись, он начал снижаться. Затем показался второй, третий, четвертый — целая вереница ужасных, но грациозных зверей проследовала за первым чудовищем.

С башни прозвучал запоздалый сигнал, а в кухне послышались крики и визг перепуганных служанок.

Лесса решила спрятаться. Она быстро нырнула в кухню и сразу же попала в лапы помощнику повара, который толкнул ее к мойке чистить песком жирные столовые приборы.

Несколько собак, скуля и повизгивая, вращали вертел, на который была насажена костлявая бычья туша. Повар поливал мясо приправами, причитая, что приходится предлагать таким благородным гостям такую скудную трапезу. Сушеные фрукты — остатки жалкого прошлогоднего урожая — мокли в большом тазу; две старые служанки чистили коренья для супа.

Один из помощников повара замешивал тесто, другой искал среди банок специи, нужные для подливки. Метнув в спину парня пристальный взгляд, Лесса заставила его пропустить нужную банку. Затем она с невинным видом до отказа набила дровами печь — теперь хлеб наверняка подгорит. Лучше всего Лесса ладила с собаками: то подгоняя, то придерживая их, она добилась того, что мясо осталось наполовину сырым. Лесса надеялась, что трапеза будет непродолжительной и шумной. Вряд ли пища, которая готовилась этим утром в огромной кухне холда Руат, понравится его повелителю.

Лесса не сомневалась, что наверху, в парадных комнатах, уже обнаружены неполадки — мелкие, но неприятные — результат продуманных мер, предпринятых в разное время именно для такого случая.

В кухню, заливаясь слезами, вбежала одна из служанок управляющего. Пальцы ее были окровавлены, на лице — следы побоев. Очевидно, женщина надеялась спрятаться здесь. Всхлипывая и раскачиваясь, она причитала:

— Лучшие одежды изъедены насекомыми в клочья! В лучшем постельном белье устроила логово собака! Она кормит там щенков и страшно рычит, она цапнула меня за руку! Циновки сшили, а комнаты господина полны мусора, нанесенного зимними ветрами... кто-то оставил ставни приоткрытыми. Едва-ед-ва, но этого хватило...

Лесса, сгорбившись, усердно скребла тарелки.

Верный сторож, страж порога,
Из норы своей
К холду стереги дорогу.
Кто идет по ней?

— Страж порога что-то скрывает, — задумчиво произнес Ф'лар.

Он и Ф'нор находились в большой, наспех прибранной комнате, где, несмотря на яркое пламя в камине, царил ледяной холод.

— Когда Кант заговорил с ним, он стал нести какую-то бессмыслицу, — отозвался Ф'нор.

Облокотившись на каминную доску, всадник поворачивался то одним, то другим боком к огню, пытаясь хоть немного согреться. Глаза его следили за Ф'ларом, нетерпеливо расхаживающим из угла в угол.

— Мнемент его успокоит, — ответил Ф'лар. — Может быть, ему удастся что-нибудь понять из его бреда. В страже больше старческого слабоумия, чем здравого смысла, однако...

— Сомневаюсь, — обводя внимательным взглядом затянутый паутиной потолок, покачал головой Ф'нор.

Наверное, он перебил уже всех ползунов в этой комнате, но осторожность не помешает; не хотелось бы получить еще и ядовитый укус в дополнение ко всем неудобствам, выпавшим на их долю в заброшенном холде. Если ночь будет теплой, он ляжет наверху, рядом с Кантом. Лучше спать там, чем пользоваться убогим гостеприимством хозяина Руата.

— Гм... — нахмурившись и задумчиво глядя на коричневого всадника, протянул Ф'лар.

— Не верится, что всего за десять Оборотов Руат мог прийти к такому упадку естественным образом. Нет, здесь чувствуется последовательная работа... Драконы ощущают присутствие чьей-то силы в этом месте, и страж, родственное им существо, тоже способен ее улавливать. Но кто это делает?..

— Возможно, некто нашей крови, — заметил Ф'лар.

Ф'нор бросил на своего предводителя быстрый взгляд, словно хотел убедиться в серьезности его замечания, — ведь все имевшиеся у них сведения говорили об обратном.

— Я допускаю, что здесь присутствует сила, Ф'лар, — согласился он, — это может быть какой-нибудь мужчина... внебрачный отпрыск старого рода. Нам же нужна женщина. А Фэкс определенно дал понять, что уничтожил всех руатцев древней крови. Женщин, детей... всех-всех.

Коричневый всадник тряхнул головой, словно пытался рассеять сомнения. Ему показалась странной уверенность Ф'лара. «Едва ли Поиск закончится в Руате», — подумал он.

— Однако страж что-то скрывает, и только некто нашей крови мог наложить подобный запрет, — настойчиво повторил бронзовый всадник. Он обвел комнату широким жестом. — Руат пал. Но он сопротивляется... тайно, неуловимо. Более того, здесь присутствует не только ментальная сила... нет... Я чувствую здесь не только силу... но и корни старого рода.

Упрямое выражение глаз Ф'лара, его сурово сжатые губы заставили Ф'нора прекратить спор.

— Обыщем все внутри и вокруг этого несчастного холда, — пробормотал он и вышел из комнаты.

Ф'лара изрядно утомила леди Тела — дама, любезно приставленная к нему Фэксом. Она беспрестанно хихикала и постоянно чихала, вытаскивая при этом какой-то кусок ткани — шарф или носовой платок, которым, однако, так ни разу и не воспользовалась по назначению. Сей предмет туалета давно уже нуждался в хорошей стирке. От женщины исходил кисловатый запах пота, приторных благовоний и прогорклой пищи. Кроме того, она была беременна. Это еще не бросалось в глаза, но она сама поведала Ф'лару во всех подробностях о своем состоянии, то ли по глупости, то ли по приказу своего господина, совершенно не замечая, что ее признания бронзовому всаднику неприятны. Ф'лар старался избегать ее присутствия, за исключением тех редких случаев, когда этого требовали традиции.

Сейчас леди Тела возмущенно тараторила про ужасное состояние покоев, предоставленных леди Гемме и другим дамам из свиты лорда.

— Ставни, обе пары, оставались распахнутыми всю зиму... надо было видеть весь этот мусор на полу! Наконец нам прислали двух служанок, чтобы смести всю дрянь в камин и сжечь. Но он стал так ужасно дымить! — Леди Тела нервно хихикнула. — Пришлось послать человека на крышу. Выяснилось, что упавший камень перекрыл дымоход! Счастье еще, что сам камин не развалился.

Она взмахнула носовым платком, и Ф'лару пришлось задержать дыхание, дабы избежать приступа тошноты.

Он взглянул на лестницу, ведущую во внутренние покои. Леди Гемма медленными, неуверенными шагами спускалась в главный зал холда. Покорность судьбе и бесконечная усталость — вот что ощущалось в ее походке.

— О бедная леди Гемма! — пробормотала Тела, печально вздыхая. — Мы так беспокоимся... Не знаю, зачем милорд Фэкс настоял на ее поездке. Срок еще не подошел, но все же...

«Кажется, сочувствие этой легкомысленной особы вполне искренне», — отметил Ф'лар. Внезапно он почувствовал острый приступ ненависти к бессмысленной жестокости Фэкса. Покинув собеседницу, продолжавшую тараторить ему вслед, он подошел к лестнице и протянул руку леди Гемме, помогая ей спуститься по крутым ступеням. Пальцы женщины на мгновение с благодарностью сжали его запястье. Лицо ее было очень бледным и напряженным; глубокие морщины возле рта и под глазами говорили сами за себя.

— Я вижу, предпринимались попытки привести зал в порядок, — заметила она светским тоном.

— Вроде бы, — сухо согласился Ф'лар, окидывая взглядом огромный зал, с потолочных балок которого свисала многолетняя паутина. Ее обитатели время от времени с сочным шлепком падали на пол, на сервированные столы, в посуду. Стылые каменные стены были пусты — с них давно убрали древние знамена прежних руатских властителей. Жирные подтеки блестели на грязных плитах пола. Лежавшие на козлах крышки столов недавно почистили песком, блюда тускло поблескивали в свете свежезаправленных светильников. К сожалению, последнее было явной ошибкой: яркий свет отнюдь не шел на пользу интерьеру, который выглядел бы утешительнее в полумраке.

— Раньше зал был таким нарядным, — тихий шепоток леди Геммы предназначался только для ушей Ф'лара.

— Вы были дружны с прежними хозяевами? — с вежливым интересом спросил он.

— Да, в юности. — Она подчеркнула последнее слово, давая понять всаднику, что тот период ее жизни был счастливее, чем нынешний. — Это был благородный род!

— Возможно, кому-то удалось избежать смерти?

Леди Гемма бросила на Ф'лара удивленный взгляд, лицо ее дрогнуло, но она быстро овладела собой. Еле заметно покачав головой, она заняла свое место за столом и слегка поклонилась, поблагодарив Ф'лара и одновременно разрешая ему удалиться.

Бронзовый всадник вернулся к своей даме и усадил ее за стол слева от себя. Леди Гемма, единственная женщина высокого происхождения из всех присутствующих на вечерней трапезе в холде Руат, сидела справа от него, по другую сторону от нее было место Фэкса. Всадники Крыла и военачальники Фэкса разместятся за нижними столами. Из мастеров холда ни один не был приглашен в главный зал.

Фэкс появился вместе с очередной пассией и двумя младшими командирами. Управляющий, постоянно кланяясь, провел их в зал. Ф'лар заметил, что он, как и подобает чиновнику, чье хозяйство находится в столь печальном состоянии, держится на приличной дистанции от своего повелителя. Ф'лар щелчком сбил со стола ползуна, уголком глаза заметив, как леди Гемма вздрогнула от отвращения.

К столу с громким топотом подошел Фэкс — лицо его было мрачнее тучи от едва сдерживаемого гнева. Он резко рванул на себя кресло, задев соседнее — леди Геммы, — а затем с такой силой придвинулся к столу, что едва не сбросил с опор столешницу. Лорд хмуро осмотрел свой кубок и провел пальцем по тарелке, готовый в ярости отшвырнуть и то и другое, если посуда вдруг окажется грязной.

— Жаркое, мой повелитель, свежий хлеб, фрукты и коренья из тех, что еще остались.

— Остались? Остались? Ты же говорил, что в Руате ничего не удалось собрать!

Глаза управляющего выпучились, он судорожно сглотнул и, заикаясь, произнес:

— Ничего, что можно было бы послать... Ничего достойного, мой лорд... ничего... Если бы я знал о твоем прибытии, я отправил бы людей в Кром...

— В Кром?! — взревел Фэкс, грохнув тарелкой, которую он разглядывал, о стол с такой силой, что края ее выгнулись.

Управляющий вздрогнул так, словно ударили его.

— За хорошими продуктами, мой повелитель, — пролепетал он дрожащим голосом.

— В тот день, когда один из моих холдов не сможет прокормиться сам или достойным образом принять своего законного господина, я отрекусь от него!

Леди Гемма вздрогнула. И в ту же минуту снаружи взревели драконы. Ф'лар ощутил всплеск силы, пронизавший пространство, подобно молнии из грозовой тучи. Почти инстинктивно он бросил взгляд на нижний стол, разыскивая Ф'нора. Тот еле заметно кивнул. Как и остальные всадники, он тоже уловил эту необъяснимую беззвучную вспышку ликования.

— Что случилось, всадник? — рявкнул Фэкс.

Ф'лар, изобразив недоумение, вытянул под столом ноги и небрежно развалился в кресле:

— Случилось?

— Драконы!

— А... ничего. Они часто ревут... на стаю пролетающих стражей, на закат солнца или когда проголодаются. — Ф'лар одарил лорда Плоскогорья дружелюбной улыбкой.

Возле него слабо пискнула Тела:

— Когда проголодаются? Их разве не кормили?

— Кормили. Пять дней назад.

— Пять... дней... назад? А когда они опять... опять проголодаются? — Ее голос понизился до боязливого шепота, глаза округлились.

— Только через несколько дней, — заверил ее Ф'лар.

Напустив на себя выражение отрешенной задумчивости, он быстро осмотрел зал. Источник всплеска находился где-то рядом. Возможно, в зале или ближайших к нему помещениях. Ментальный разряд последовал сразу же за словами Фэкса, — очевидно, они и явились причиной ликования. Ф'лар заметил, как Ф'нор и другие всадники исподлобья разглядывают каждого человека в зале. Солдат Фэкса и людей управляющего можно исключить: в незримом послании угадывался едва различимый женский почерк.

Одна из женщин Фэкса? Ф'лар с трудом мог в это поверить Мнемент достаточно долго находился рядом с ними, но ни одна из женщин не продемонстрировала признаков силы — и, за исключением леди Геммы, ума.

Может быть, какая-то из женщин в зале? Но он видел только жалких служанок да старух, которых управляющий держал в качестве экономок. Женщина управляющего? Надо разузнать, есть ли у него кто-нибудь. Может быть, одна из подружек стражников холда? Ф'лар подавил непроизвольное желание встать и немедленно приступить к поискам.

— Выставлена ли охрана? — небрежно спросил он Фэкса.

— В холде Руат — в двойном количестве! — прохрипел лорд. Голос его, резкий, напряженный, походил на тревожный звук боевого горна.

— Тут? — Ф'лар, окинув взглядом жалкую обстановку зала, в насмешливом недоумении поднял брови.

— Именно тут! — рявкнул Фэкс и громко приказал: — Еду!

Пять служанок, пошатываясь под тяжестью блюд с жаркйм, появились в зале. Две из них были в таких засаленных, вымазанных сажей лохмотьях, что Ф'лар вздрогнул от отвращения; оставалось надеяться, что приготовление пищи обходится без их участия. Никто из обладающих силой не пал бы так низко, если только-

Когда подносы очутились на столах, ароматы, которые почувствовал Ф'лар, привели его в замешательство. Зал наполнила вонь горелых костей и мяса. Даже от кувшина с напитком кла, что внесла еще одна служанка, исходил какой-то посторонний неприятный запах. Управляющий с усердием точил нож, видимо намереваясь острым лезвием вырезать съедобные куски из наполовину обуглившейся, наполовину сырой туши.

Леди Гемма задержала дыхание, и Ф'лар заметил, как ее пальцы судорожно сжали подлокотники кресла. Он с жалостью посмотрел на бледное лицо женщины. Даже испытанному бойцу было нелегко выдержать подобную трапезу.

Служанки появились вновь, нагруженные деревянными подносами с хлебом. Над ним заметно потрудились, кое-где соскребая, а местами даже срезая горелые корки. По мере появления прочих яств Ф'лар пытался разглядеть лица служанок. Одна из них поставила перед ними блюдо с бобами, плавающими в жирной подливе. Лицо служанки скрывали длинные спутанные волосы, падавшие на грудь. Ф'лар уныло поковырял бобы, надеясь выбрать что-нибудь подходящее для леди Геммы. Не скрывая отвращения, она покачала головой, на лбу ее выступили капли пота. Ф'лар уже собирался обратиться к сидевшей слева леди Теле, чтобы обслужить ее, когда заметил, что Гемма вновь конвульсивно вцепилась в подлокотники кресла. Внезапно он понял, что приступы вызваны не только видом и запахом отвратительной пищи — у женщины начинались предродовые схватки.

Ф'лар посмотрел на Фэкса. Повелитель Плоскогорья мрачно наблюдал за попытками управляющего вырезать из костлявой туши кусок, достойный лорда.

Всадник слегка коснулся пальцами руки леди Геммы. Она повернула голову ровно настолько, чтобы видеть его краешком глаза, и попыталась улыбнуться с приличествующей хозяйке дома вежливостью. Уловив причину его беспокойства, она шепнула, почти не разжимая губ:

— Я не имею права уйти сейчас из-за стола, лорд Ф'лар. Тут, в Руате, он всегда нервничает и становится опасным... Может быть, схватки ложные... это бывает в моем возрасте.

«Сомнительно», — решил Ф'лар, увидев, как тело ее вновь содрогнулось. Он поразился мужеству этой женщины и с сожалением подумал, что, будь она моложе, его Поиск уже бы завершился.

Управляющий дрожащими руками поднес Фэксу блюдо с кусками пережаренного мяса, среди которых, впрочем, попадались вполне съедобные.

Один яростный взмах тяжелого кулака Фэкса — и тарелка, и мясо, и соус полетели в лицо чиновнику. Ф'лар с сожалением вздохнул — единственная часть туши, годная для еды, пропала.

— Ты называешь это пищей? И смеешь предлагать это своему господину?! — орал Фэкс.

Его голос гулко отражался от каменных сводов и сотрясал тонкие нити паутины. Слышались звучные шлепки — ползуны сыпались вниз.

Ф'лар быстро смахнул пару опасных тварей с платья леди Геммы. Она была совершенно беспомощна — очередные схватки оказались очень сильными.

— Мой господин, это все, что у нас есть. Нас поздно уведомили, — визжал управляющий; соус пополам с кровью стекал по его щекам.

Фэкс швырнул в него кубок, и соус смешался с вином. За кубком последовало дымящееся блюдо с кореньями и столовый прибор. Управляющий визжал от боли, ошпаренный горячей подливкой:

— Господин, господин, если бы я только знал...

— Очевидно, Руат не может достойно принять своего правителя. Тебе, лорд, стоит отречься от такого холда, — услышал Ф'лар собственный голос.

Он был потрясен невольно слетевшими с его губ словами — потрясен не меньше, чем остальные люди, восседавшие за столами в главном зале Руата. Наступила тишина, которую нарушали только шлепки падавших ползунов да звон капель жирного соуса, стекавшего с лица и плеч управляющего. Скрипнув сапогами, Фэкс всем телом медленно повернулся в кресле и посмотрел в лицо бронзового всадника. Ф'лар боролся с изумлением и одновременно безуспешно пытался найти выход из неприятного положения. Тем временем Фэкс неторопливо поднялся на ноги и положил ладонь на рукоятку кинжала:

— Верно ли я расслышал твои слова? — Лицо Фэкса окаменело.

Ф'лар, уже не пытаясь понять, как он рискнул бросить столь откровенный вызов, принял небрежную позу.

— Ты говорил, милорд, — вяло протянул он, — что отречешься от холда, который не сможет прокормиться и достойно принять своего господина.

Фэкс уставился на всадника, потом губы его презрительно скривились и в глазах мелькнуло торжество. Ф'лар, с выражением нарочитого безразличия на лице, стремительно обдумывал ситуацию. Во имя Золотого Яйца, неужели он потерял всякое благоразумие?

С показным равнодушием он подцепил ножом какие-то овощи и медленно принялся их жевать. Взгляд его метнулся к нижнему столу, и он заметил, что Ф'нор внимательно осматривает зал, задерживаясь на каждом лице. Внезапно Ф'лар понял, что случилось. Он, бронзовый всадник, каким-то образом оказался подчинен той силе, которая витала здесь повсюду. Его умышленно толкали к поединку с Фэксом! Почему? Для чего? Чтобы заставить Фэкса отречься от Руата? Невероятно! Но если это так, то у случившегося могла существовать только одна причина. Ф'лар почувствовал, что его переполняет острое, как боль, ликование. Сейчас он должен сохранить выражение туповатого безразличия на лице, должен удержать Фэкса от схватки. Он здесь не для того, чтобы драться с лордом, — времени на такие забавы нет.

Леди Гемма глухо вскрикнула, нарушив зловещую тишину. Фэкс взглянул на нее и поднял кулак с явным намерением опустить его на голову женщины. Гемма прижала ладони к напряженному, вздутому животу, — должно быть, она испытывала ужасные муки. Ф'лар не рискнул смотреть в ее сторону — ему оставалось только гадать, застонала она от нестерпимой боли или только затем, чтобы разрядить ситуацию.

Вдруг Фэкс расхохотался. Запрокинув голову, он разинул рот, показывая огромные гнилые зубы. Смех его походил на рев дикого зверя.

— Ладно, отрекаюсь! В пользу потомка... Если родится сын... и если он выживет! — проревел он, задыхаясь от смеха.

— Услышано и засвидетельствовано! — выкрикнул Ф'лар, вскочив на ноги и протягивая руку к своим людям.

Всадники тут же поднялись.

— Услышано и засвидетельствовано! — подтвердили они традиционной формулой клятвы.

Движение и звуки голосов разрядили атмосферу в огромном зале. Послышалось бормотание, шепот, женщины поднялись со своих мест, засуетились вокруг стола, раздавая приказания слугам и обмениваясь соображениями по поводу грядущих событий. Наконец, подобно стайке согнанных с насеста клуш, они нерешительно приблизились к леди Гемме — как ни велико было сострадание к несчастной, страх перед Фэксом заставлял их держаться подальше от своего лорда и повелителя.

Фэкс понял это. Громко рассмеявшись, он пинком опрокинул кресло, перешагнул через него и направился к блюду с мясом. Продолжая хохотать, он принялся срезать ножом огромные куски и заталкивать их в рот, не обращая внимания на то, что соус обильно орошает его кожаную куртку.

Когда Ф'лар склонился над леди Геммой, чтобы помочь ей подняться с кресла, женщина с неожиданной силой сжала его руку. Их взгляды встретились, глаза ее были затуманены пеленой боли. Она притянула Ф'лара ближе.

— Берегись, бронзовый всадник, он хочет убить тебя. Ему нравится убивать, — прошептала она.

— Всадника нелегко убить, моя храбрая леди. Но я благодарен тебе.

— Я не хочу, чтобы ты погиб, — мягко произнесла Гемма. — У Перна так мало осталось бронзовых всадников!

Ф'лар изумленно посмотрел на нее. Эта женщина, супруга Фэкса, чтила древние законы? Кивком головы подозвав двух помощников управляющего, он велел отнести Гемму в верхние покои холда. Потом поймал за руку леди Телу, в возбуждении кинувшуюся вслед:

— Чем я могу помочь?

— О! — воскликнула она, заламывая в смятении руки.— Нужна вода, горячая, чистая. Тряпки И повитуха. О да, нужна повитуха!

Ф'лар оглянулся, высматривая кого-нибудь из женщин холда. Взгляд его скользнул по жалкому существу, облаченному в рубище, ползающему по полу, собирая остатки пищи. Он подал знак управляющему и приказал немедленно послать за повитухой. Чиновник пнул скорчившуюся на полу служанку:

— Эй, ты... ты! Как тебя! Приведи ту старуху из поселения ремесленников! Ты должна ее знать!

Грязное лицо, бесформенная одежда и свисающие на глаза космы не позволяли определить возраст служанки, но Ф'лар решил, что она далеко не молода. Однако, проворно отпрянув в сторону и увернувшись от второго пинка управляющего, женщина торопливо поднялась, пересекла зал и быстро скрылась за кухонной дверью.

Фэкс кромсал мясо и кидал куски в рот, временами разражаясь громким хохотом. Ф'лар нетерпеливо подошел к туше и, не дожидаясь приглашения хозяина, тоже начал вырезать небольшие ломти. Кивком он предложил всадникам последовать его примеру. Люди Фэкса остались за столами, дожидаясь, пока насытится их предводитель.

Холда властитель, заботы твои
Три вещи могут измерить:
Толстые стены, чистые камни
И железные двери.

Из главного зала Лесса выбежала на дорогу, ведущую к поселку ремесленников. Разочарование переполняло ее. Цель была так близка! Так близка!

Почему, подойдя к цели почти вплотную, она потерпела неудачу? Фэкс должен был бросить вызов всаднику. А всадник, молодой и сильный, казался отличным бойцом. Он не стал бы медлить. И однако... Неужели на Перне, словно задушенное зарослями зеленой травы, погибло всякое представление о чести?

Почему, почему судьба распорядилась так, что именно в этот момент у леди Геммы начались роды? Если бы она не застонала, Фэкс наверняка сцепился бы со всадником... И вся его хваленая отвага, весь его опыт злобного забияки не спасли бы Фэкса от клинка всадника, которому она, Лесса, могла помочь. Холд должен принадлежать роду законных правителей! Фэкс не покинет живым Руат! Водоворот мыслей кружился в голове Лессы.

Вдруг над девушкой, на верхушке дозорной башни, громадный бронзовый дракон испустил странный, тихий и мелодичный звук, и его фасеточные глаза блеснули, как бы приветствуя надвигающиеся сумерки.

Почти инстинктивно Лесса успокоила и дракона, и стража порога. Тот не зарычал, не выполз из своего логова, когда она проходила мимо. Лесса знала, что драконы допрашивали его; она слышала, как бедняга в панике нес какую-то чепуху. Эти драконы способны довести до кондрашки кого угодно-

Дорога к поселку спускалась вниз, ее плавный уклон словно подгонял проворные ноги Лессы. С разбегу она едва не проскочила мимо массивной двери в каменной стене жилища повитухи. Лесса забарабанила в дверь и услышала в ответ испуганное восклицание.

— Роды! Роды в холде! — закричала Лесса, продолжая стучать.

— Роды? — Приглушенный голос раздался одновременно со звяканьем запоров. — Кто?

— Леди из семьи Фэкса! Поторопись — ради собственной жизни... Если родится мальчик, он станет повелителем Руата.

Это заставит ее пошевелиться, решила Лесса, и в тот же момент муж повитухи распахнул дверь. Она увидела, как женщина торопливо собирает необходимые вещи, увязывая их в платок. Весь путь наверх, к холду, Лесса тянула повитуху за руку, а в воротах, когда та, разглядев восседающего на башне дракона, попыталась повернуть назад, попросту вцепилась в нее. Лесса затащила старуху во двор и втолкнула в главный зал холда.

При виде собравшегося там общества женщина в замешательстве остановилась, вцепившись в ручку двери. Фэкс, откинувшись в кресле и положив ноги на стол, обрезал ножом ногти и фыркал от смеха. Всадники, облаченные в короткие кожаные плащи, неторопливо ели за одним из нижних столов. Дождавшиеся своей очереди солдаты трудились над остатками туши.

Бронзовый всадник заметил застывшие в дверях фигуры. Повелительным жестом он указал в сторону внутренних покоев. Лесса тщетно тянула повитуху за руку, пытаясь заставить пересечь огромный зал. К ее удивлению, всадник вдруг поднялся и подошел к ним.

— Поторопись, старуха, леди Гемма вот-вот родит, — сказал он, озабоченно хмурясь, и снова властным жестом указал на лестницу, что вела во внутренние помещения.

Увидев, что старуха стоит как вкопанная, он взял ее за плечо и, невзирая на сопротивление, повел к ступенькам. Лесса держала повитуху за другую руку.

Когда они достигли лестницы, всадник отпустил женщину и велел Лессе сопровождать ее наверх. Лесса шагнула вперед, таща упирающуюся старуху за собой. Оглянувшись, она заметила внимательный взгляд всадника, устремленный на ее пальцы, обхватившие рукав грубого одеяния женщины. Она осторожно опустила глаза и тоже посмотрела на свою руку — на удлиненную кисть совершенной формы, на тонкое, изящное запястье и нежную кожу предплечья. Даже грязь, обломанные ногти и напряжение, с которым пальцы цеплялись за платье повитухи, не могли скрыть врожденного изящества этой руки. Лесса заставила ее очертания расплыться.

Воздайте почести драконам
В поступках, мыслях и словах.
Их мужество легло заслоном
На смертных Перна рубежах —
Там, где решает взмах крыла,
Жить миру — иль сгореть дотла.
Почет воздайте людям Вейра
В поступках, мыслях и словах.
Кто сможет жизни их измерить
На смертных Перна рубежах?
Там, где решает древний рок,
Спасется мир — или умрет.

Схватки у леди Геммы усиливались, и не все шло хорошо. Когда Лесса попыталась выскользнуть из комнаты, повитуха бросила на нее умоляющий взгляд, и ей пришлось остаться.

Было ясно, что от женщин Фэкса толку не много. Они сгрудились возле высокой кровати, заламывали руки и без умолку галдели визгливыми голосами. Лессе и повитухе пришлось самим снять с леди Геммы одежду, уложить поудобнее и придерживать ее руки во время особенно сильных схваток.

От былой красоты на лице роженицы почти ничего не осталось. Лесса видела закатившиеся глаза, губы, закушенные в попытке сдержать стон. Кожа женщины посерела, дыхание стало отрывистым и хриплым, с нее градом лился пот.

— Плохи дела, — вполголоса заметила повитуха. — Эй, вы там, хватит причитать, — скомандовала она, обернувшись. Робость ее исчезла: ситуация и знание дела давали ей власть даже над женщинами высшего круга. Она ткнула пальцем в ближайшую даму. — Принеси мне горячей воды. А ты, госпожа, — ее палец остановился на другой, — держи наготове чистые тряпки. Остальные — поищите что-нибудь теплое для младенца. Если он выживет, его надо еще уберечь от холода и сквозняка.

Властный тон повитухи подействовал: женщины прекратили невнятные причитания и бросились выполнять приказы.

«Если он выживет...» — слова эхом отдались в голове Лессы. Если он выживет, то станет лордом Руата... Один из рода Фэкса? Это не входило в ее планы — во всяком случае, пока не входило.

Леди Гемма машинально стиснула пальцы Лессы, и та, полная невольного сочувствия, в ответ изо всех сил сжала руку роженицы.

— Она истекает кровью, — пробормотала повитуха. — Принесите еще тряпок.

Женщины опять запричитали:

— Нельзя было заставлять ее ехать так далеко...

— Они оба умрут... И она, и ребенок...

— Кровь, слишком много крови!

«Слишком много крови, — подумала Лесса. — Мне не за что на нее сердиться. Ребенок появится на свет слишком рано. Он не выживет... — Она взглянула на искаженное страданием лицо и окровавленную нижнюю губу роженицы. — Но сейчас она не кричит... Почему же она тогда застонала?» Гнев охватил Лессу: леди Гемма по непонятной причине намеренно отвлекла Фэкса в самый важный момент. Она яростно стиснула запястья женщины, словно собиралась сломать ей руки.

Внезапная боль вырвала леди Гемму из очередного полузабытья, которое перемежали сотрясавшие ее схватки, повторявшиеся все чаще и чаще. Моргая от пота, заливающего глаза, она с отчаянием взглянула в лицо Лессы.

— Что я тебе сделала? — задыхаясь, выговорила она.

— Сделала? Руат был почти в моих руках, когда ты вскрикнула — вскрикнула нарочно! — с холодной яростью прошептала Лесса, склонившись так низко, что даже повитуха в ногах постели не могла ее слышать.

Гнев туманил ей голову, — казалось, она потеряла всякую осторожность. Но вряд ли это имело значение — роженица была уже на пороге смерти.

Глаза леди Геммы расширились.

— Но всадник... бронзовый всадник... Нельзя допустить... чтобы Фэкс убил его... Их так мало, бронзовых всадников. Они нужны нам. И старые истории... о Звезде... Звезда... — Гемма не смогла договорить: сильнейшая схватка сотрясла ее тело, тяжелые кольца на ее пальцах впились Лессе в ладони.

— О чем ты? — спросила Лесса хриплым шепотом.

Но женщина испытывала такие страдания, что едва могла дышать. Глаза ее, казалось, вылезали из орбит, тонкие искусанные губы кривились. Лесса почувствовала, как древний женский инстинкт оживает в ней самой: несмотря ни на что, она хотела облегчить муки несчастной, как-то смирить неимоверную боль. Но даже в этот миг слова Геммы продолжали звучать в ее ушах. Значит, Гемма спасала не Фэкса, а всадника? Звезда... Она имела в виду Алую Звезду? И что за старые истории, о которых она упомянула?

Повитуха, прижав ладони к животу Геммы, давила на него и что-то кричала обезумевшей от боли роженице. Вдруг тело женщины конвульсивно содрогнулось. Лесса попыталась удержать Гемму, но в этот момент леди широко раскрыла глаза и улыбнулась с неожиданным облегчением. Потом рухнула на руки Лессы и затихла.

— Она умерла! — взвизгнула одна из женщин и выскочила из комнаты. Ее голос долгим эхом прокатился по анфиладе каменных покоев.

— Умерла... ла... ла... лаа...— долетело до потрясенных женщин, столпившихся возле кровати.

Лесса опустила леди Гемму на постель, с удивлением глядя на странную, торжествующую улыбку, застывшую на ее лице. Девушка отступила в тень — печаль и сожаление терзали ее сердце. Раньше она никогда не колебалась, стараясь еще сильнее разорить Руат и нанести вред Фэксу, но теперь ее мучило раскаяние. Жажда мести ослепила ее, заставив забыть, что и другие достойные люди могли оказаться во власти ненавистного Фэкса. Одним из этих людей была леди Гемма — эта женщина перенесла жестоких обид и унижений гораздо больше, чем сама Лесса Но она, Лесса, не поняла этого: она выплеснула часть своего гнева на человека, который заслуживал уважения и жалости.

Чтобы рассеять переполнявшее ее ощущение трагической безысходности, Лесса тряхнула головой. Сейчас, когда Фэкс в Руате, в ее холде, надо действовать. Фэкс не должен уйти живым. Она прикончит его, отомстит не только за себя, но расквитается с ним и за зло, причиненное Гемме.

У нее есть теперь средство. Ребенок... да, ребенок! Она скажет, что младенец жив. Что родился мальчик. Всаднику придется вступить в бой. Он слышал и засвидетельствовал клятву Фэкса.

Лесса торопливо шла по пустым коридорам, ведущим в главный зал, и на губах ее змеилась улыбка, непохожая на ту, что застыла на лице мертвой женщины, лежащей позади, в одном из верхних покоев. Лесса едва не ворвалась в главный зал, но вдруг осознала, что в предвкушении триумфа почти утратила контроль над собой. Она остановилась у входа и глубоко вдохнула теплый, чуть влажный воздух. Потом ссутулила плечи, вновь превращаясь в неприметную служанку, и вошла в зал.

Вестница смерти всхлипывала, распростершись у ног Фэкса.

Лесса скрипнула зубами от внезапно накатившей на нее волны ненависти. Этот выродок добился своего: леди Гемма умерла — умерла, давая жизнь его семени. Он был доволен и уже успел послать за своей новой пассией. Несомненно, чтобы объявить ее госпожой.

— Ребенок жив! — закричала Лесса искаженным от гнева и ненависти голосом. — Он жив! Родился мальчик!

Фэкс вскочил, отпихнув ногой плачущую женщину, и злобно уставился на Лессу.

— Ребенок жив. Это мальчик, — повторила она, успокаиваясь. Ярость, охватившая Фэкса, развеселила ее. — У Руата новый повелитель!

Снаружи донесся рев драконов. Лицо Фэкса налилось кровью. Внезапно он с проклятиями бросился к лестнице, и, прежде чем Лесса успела увернуться, тяжелый кулак опустился на ее голову. Она упала, скатилась по ступеням на каменный пол и замерла, словно пустая груда грязных лохмотьев.

— Остановись, Фэкс! — Голос Ф'лара прорезал тишину в тот самый миг, когда лорд Плоскогорья занес ногу, намереваясь ударить бесчувственное тело.

Фэкс обернулся, пальцы его инстинктивно сомкнулись на рукояти кинжала.

— Услышано и засвидетельствовано, Фэкс! — произнес всадник, вытянув руку в предостерегающем жесте. — Засвидетельствовано людьми Вейра! Ты обязан выполнить клятву!

— Засвидетельствовано? Людьми Вейра? — вскричал Фэкс и с издевкой рассмеялся. — Попрошайками Вейра, ты хочешь сказать? — Он усмехнулся, небрежно кивнув в сторону всадников. На мгновение его ошеломила скорость, с которой в руке бронзового всадника оказался клинок.

— Попрошайками? — переспросил Ф'лар угрожающе мягким голосом.

Он двинулся на Фэкса; искривленное лезвие его ножа сверкнуло в пламени светильников.

— Попрошайки! Паразиты Перна! Ваша власть кончилась! Кончилась навсегда! — проревел Фэкс и, прыгнув навстречу всаднику, принял боевую стойку.

Противники не замечали поднявшейся вокруг суеты. Их люди, вскочив на ноги, оттащили в сторону часть столов, освобождая место для поединка. Ф'лар не рискнул оглянуться на тело служанки, но инстинкт и разум подсказывали ему, что именно она — источник той самой силы. Он почувствовал это сразу же, стоило ей появиться в зале. Рев драконов подтвердил его предположение. Если она расшиблась насмерть... Он шагнул к Фэк-су и тут же отпрянул в сторону, уклоняясь от свистящего клинка. Ф'лар легко отразил первую атаку. Оценив, насколько далеко достает удар противника, он решил, что здесь у него есть некоторое преимущество. Но не слишком большое, справедливо отметил про себя всадник.

Фэкс имел гораздо больший опыт настоящих поединков — тех, что заканчиваются смертью противника, а не первой кровью тренировочных схваток. Ф'лар взял на заметку, что следует избегать ближнего боя. Противник слишком массивен и крепок, чтобы в поединке с ним полагаться на грубую силу. Главным оружием Ф'лара должны стать проворство и ловкость.

Фэкс, пугая противника, сделал ложный выпад — Ф'лар отклонился назад. Разделенные шестью футами пространства, оба замерли в боевой стойке, слегка согнув широко расставленные ноги, крепко сжимая оружие в одной руке и хватом согнув пальцы другой.

Фэкс возобновил атаку. Ф'лар позволил ему приблизиться на длину руки, скользнул в сторону и нанес удар. Он почувствовал, как конец ножа прорезал одежду, и услышал злобный крик Фэкса. Однако лорд передвигался быстрее, чем можно было ожидать от человека такого сложения, и Ф'лару вновь пришлось ретироваться. Клинок Фэкса царапнул по куртке из толстой колеи.

В зловещей тишине враги кружили в центре зала, стараясь уловить момент для атаки. Фэкс первый ринулся вперед, надеясь использовать свое преимущество в весе, и попытался загнать более легкого и быстрого всадника в угол между помостом и стеной. Ф'лар кинулся навстречу, нырнул под занесенный клинок и наискось ударил Фэкса в бок. Лорд вцепился в него и сильно рванул на себя: он провоцировал ближний бой. Ф'лар оказался прижатым к груди противника — левой рукой он отчаянно стискивал его запястье, удерживая нависший над ним клинок. Внезапно Ф'лар выбросил ногу вперед, последовал удар коленом, и от боли в паху Фэкс согнулся. С хрипом заглатывая воздух, Ф'лар отскочил в сторону. Всадник сделал это быстро, очень быстро, но, ощутив резкое жжение в левом плече, понял, что не ушел невредимым.

Лицо Фэкса запылало яростью зверя, почуявшего кровь,— он хрипел от боли и злобы. Ф'лар не получил передышки — разъяренный лорд выпрямился и прыгнул вперед, но всадник вовремя отскочил. Теперь их разделял заваленный грязной посудой и объедками стол. Ф'лар напряг мышцы, пытаясь определить серьезность ранения, — казалось, в плечо ему воткнули раскаленную головешку. Рана причиняла боль, но рука повиновалась ему, как прежде.

С воплем ярости Фэкс схватил с подноса пригоршню обглоданных костей и швырнул их Ф'лару в лицо. Всадник пригнулся и на какой-то миг выпустил врага из виду. Когда он поднял голову, Фэкс уже стоял рядом, а его клинок сверкал в нескольких дюймах от груди Ф'лара. С быстротой, выработанной годами тренировок, Ф'лар отпрянул назад — неожиданный выпад, и его нож распорол руку Фэкса. Глаза всадника сверкнули — левая рука повелителя Плоскогорья бессильно повисла вдоль тела.

Фэкс стоял покачиваясь. Ф'лар метнулся вперед, стремясь воспользоваться своей удачей. Однако он недооценил противника и, пытаясь увернуться от его клинка, получил сильнейший удар ногой в бок. Рухнув на пол и скорчившись от боли, он откатился к стене. Фэкс, шатаясь, шел на него. Если ему удастся навалиться всем телом на более легкого противника и выбрать момент — тогда последний удар... Всадник тем временем вскочил на ноги, однако выпрямиться не успел, и это спасло его. Попытавшись достать клинком шею противника, Фэкс сильно наклонился вперед и потерял равновесие. Ф'лар вскинул нож и изо всей силы ударил в незащищенную спину лорда. Лезвие вошло точно под лопатку.

Поверженный властитель Руата распростерся на грязных каменных плитах. Ф'лар поднял голову — тихие причитания разорвали окутавшую его дымку боли. Как сквозь туман он увидел женщин, столпившихся у входа в холд. Одна осторожно держала на руках большой сверток из белоснежного полотна. Ф'лар не сразу понял, что это значит. Он чувствовал, что ему нужно какое-то время, чтобы привести мысли в порядок. Взгляд его упал вниз, на мертвое тело с торчащей из спины рукоятью. Он почувствовал, что убийство этого человека не доставило ему удовольствия — только облегчение оттого, что Фэкс, а не он, Ф'лар, лежит на полу. Всадник вытер рукавом лоб и заставил себя выпрямиться. В боку пульсировала боль, левое плечо горело. Нетвердой походкой он подошел к служанке, которая все еще лежала у ступенек внутренней лестницы.

Он осторожно перевернул ее легкое тело. В глаза бросился страшный, расплывшийся под грязной кожей кровоподтек. От-куда-то сзади доносился властный голос Ф'нора — коричневый всадник командовал суетившимися в зале людьми.

Ф'лар положил ладонь на грудь женщины, пытаясь уловить биение сердца. Несмотря на все усилия сдержать дрожь, пальцы его тряслись. Он почувствовал толчок... потом еще: сердце билось — редко, но сильно. Глубокий вздох облегчения вырвался у него. Такой сильный удар и падение с лестницы могли оказаться гибельными для нее. Для Перна, возможно, тоже.

К облегчению, однако, примешивалась брезгливость. Из-за слоя грязи и пятен сажи на лице невозможно было определить возраст этого создания. Ф'лар поднял женщину на руки: несмотря на потерянные в схватке силы, ее тело показалось всаднику совсем легким. Оставив Ф'нора наводить порядок в холде, он понес служанку в отведенный ему Фэксом покой. Комната тонула в полумраке. Ф'лар положил женщину на высокую кровать, разворошил огонь в камине и зажег стоявший в изголовье светильник. Одна мысль о том, что ему придется коснуться грязных, спутанных волос, вызвала отвращение. Тем не менее он осторожно откинул со лба женщины перепачканные золой пряди и поднес светильник поближе. Черты ее лица оказались правильными, тонкими. Левая рука, едва прикрытая лохмотьями, выше локтя была почти чистой. На нежной и гладкой, без морщин, коже проступали синяки и старые шрамы. Он взял ее ладони в свои и внимательно осмотрел: изящные, прекрасной формы кисти, длинные пальцы, хотя и грязные...

На лице Ф'лара появилась улыбка. Да, она умело исказила очертания руки — так, что даже его, всадника, ввела в заблуждение. Но ни сажа, ни жир, ни грязь не могли теперь скрыть ее возраста. Для целей Вейра вполне подходящего. Не верится, чтобы она всегда была такой неряхой... Этот внешний вид, вероятнее всего, только маскировка.

Он внимательно разглядывал девушку, соображая, что она, к счастью, не настолько юна, чтобы появиться на свет вследствие одной из бесчисленных связей Фэкса. Может быть, внебрачный отпрыск предыдущего лорда Руата? Нет, в ней не ощущалось примеси простой крови... Порода была чистой — из благородных родов Перна... хотя, скорее всего, девушка действительно продолжала руатскую линию... Единственная, кому чудом удалось уцелеть в резне десять Оборотов назад... затаившаяся в ожидании дня мести... Иначе зачем ей было заставлять Фэкса отрекаться от холда?

С радостным трепетом от неожиданной удачи Ф'лар протянул руку, чтобы сорвать с бесчувственного тела грязные лохмотья, но что-то удержало его. Девушка пришла в себя. Ее большие голодные глаза смотрели на него недоверчиво, но смело.

Вдруг лицо ее дрогнуло и исказилось. С невольной усмешкой Ф'лар смотрел, как расплываются ее черты, создавая иллюзорное впечатление уродства.

— Хочешь обмануть всадника, девушка? — рассмеялся он. Не пытаясь больше прикоснуться к ней, Ф'лар отодвинулся в изножье постели и прислонился к большой резной спинке. Он скрестил руки на груди, но боль в плече заставила его изменить позу. — Назови свое имя и звание, девушка.

Она медленно приподнялась. Черты ее лица больше не казались расплывшимися. Неторопливо отодвинувшись назад, она тоже оперлась на спинку кровати, так что теперь они смотрели друг на друга через всю длину высокого ложа.

— Фэкс?

— Мертв. Твое имя?

На ее лице промелькнуло выражение торжества. Она спустилась с кровати и гордо выпрямилась во весь рост.

— Тогда я заявляю свои права — я, последняя из рода ру-атских властителей. И я претендую на Руат! — провозгласила она звенящим голосом.

Некоторое время Ф'лар смотрел на нее, любуясь гордой осанкой. Затем откинул голову на спинку кровати и негромко рассмеялся.

— Что? Ты, куча отрепьев? — язвительно заметил он, подчеркивая несоответствие между ее претензиями и внешним видом. — О нет, нет! Кроме того, моя прекрасная леди, все всадники слышали и засвидетельствовали клятву Фэкса, который отрекся от холда в пользу наследника. Или ты хочешь, чтобы я и младенцу бросил вызов? Может быть, задушить его пеленками?

Ее глаза сверкнули, губы раскрылись в грозной, торжествующей улыбке.

— Никакого наследника нет. Гемма умерла, ребенок не успел родиться. Я солгала.

— Солгала? — сердито переспросил Ф'лар.

— Да, — насмешливо подтвердила она и вздернула подбородок, — я солгала. Ребенок не родился. Мне было нужно, чтобы ты бросил вызов Фэксу.

Резко наклонившись вперед, Ф'лар схватил ее за запястье, уязвленный тем, что дважды поддался ее внушению:

— Ты подталкивала всадника к поединку? К убийству? Тогда, когда он находится в Поиске?

— Поиск? Какое мне дело до Поиска? Руат мой! Десять Оборотов я трудилась и терпела, страдала и унижалась ради этого! Что может значить для меня твой Поиск?

Ф'лару захотелось стереть с ее лица это надменное выражение. Он жестоко дернул девушку за руку и бросил к своим ногам. Она рассмеялась ему в лицо и, как только Ф'лар ослабил хватку, метнулась в сторону, поднялась на ноги и выскочила из комнаты, прежде чем он сообразил, что произошло.

Всадник кинулся к двери. Изрытая про себя проклятия, он несся по гулким каменным коридорам к главному залу — она непременно должна попасть туда, если собирается покинуть холд. Однако, когда он достиг зала, его взгляд не смог разыскать быструю фигурку девушки среди слонявшихся там людей.

— Это странное создание... женщина... она появлялась здесь? — обратился он к Ф'нору, который стоял у двери, ведущей во двор.

Коричневый всадник покачал головой, потом пристально посмотрел на брата:

— Значит, это она — источник силы?

— Да, — буркнул Ф'лар, еще больше раздосадованный исчезновением беглянки. — Куда она могла подеваться? Кроме того, девушка — руатского рода!

— Ото! И что же, она собирается потребовать холд у младенца? — спросил Ф'нор, указывая на повитуху, устроившуюся на скамье возле пылающего камина.

Ф'лар, собравшийся уже было возобновить поиски в бесчисленных переходах холда, резко остановился и недоуменно уставился на коричневого всадника:

— Младенца? Какого младенца?

— Мальчика, которого родила леди Гемма, — с удивлением ответил Ф'нор.

— Он жив?

— Да. Повитуха говорит — крепкий малыш, хотя его и извлекли из чрева мертвой матери, да еще раньше срока.

Ф'лар запрокинул голову и разразился смехом. Итак, несмотря на все хитрости девушки, истина восторжествовала!

Внезапно снаружи раздался восторженный рев Мнемента, поддержанный трубными голосами других драконов.

— Мнемент поймал ее! — вскричал Ф'лар, и лицо его озарилось.

Широким шагом всадник прошел мимо распростертого на полу тела бывшего лорда Плоскогорья и спустился во двор.

Он увидел, что Мнемент покинул свой насест на башне. Оглядывая округу, Ф'лар позвал дракона. Затем он посмотрел вверх: описывая круги, дракон спускался во двор. В передних лапах он держал девушку. В сознании всадника проскочил ряд ярких, быстро сменяющихся картин: Мнемент сообщил, что, зная о намерениях Ф'лара, он схватил девушку, когда та пыталась покинуть холд через одно из верхних окон.

Бронзовый неуклюже уселся на задние лапы, взмахивая крыльями, чтобы сохранить равновесие, потом осторожно поставил Лессу на ноги, оградив ее, словно прутьями клетки, частоколом своих гигантских когтей. Девушка стояла в этом кольце спокойно, не двигаясь, повернувшись лицом к раскачивающейся над ней голове дракона.

Страж порога, заходясь от злобы и ужаса, отчаянно рвался с цепи на помощь Лессе. Он едва не вцепился в ногу Ф'лара, когда тот проходил мимо.

— У тебя хватит мужества для полетов, девушка. — Всадник одобрительно кивнул и положил руку на морду Мнемента. Бронзовый дракон был очень доволен собой: он опустил голову, требуя, чтобы ему почесали надбровья. — И ты, знаешь ли, вовсе не солгала, — продолжил Ф'лар, уступая соблазну подразнить девушку.

Она медленно повернулась к нему, лицо ее оставалось непроницаемым. «Она действительно не боится драконов!» Ф'лар был восхищен.

— Ребенок жив. И это мальчик, — сказал он.

Теперь девушка не сумела скрыть смятения: на мгновение она сникла, но вновь гордо выпрямилась.

— Руат мой! — тихо, но твердо произнесла она.

— Да, так было бы, если бы ты, как только мы прибыли сюда, сразу же обратилась ко мне.

Ее глаза заблестели.

— Что это значит?

— Всадник может взять под защиту любого человека, чья жалоба справедлива. К тому времени, когда мы прибыли в холд Руат, моя маленькая леди, я, даже несмотря на Поиск, был готов бросить вызов Фэксу. Мне недоставало только какой-нибудь разумной причины. — Ф'лар, конечно, преувеличивал, но ему хотелось доказать ей всю неразумность попыток оказывать воздействие на всадников. — Если бы ты внимательнее слушала песни вашего арфиста, то лучше бы знала свои права. И, кроме того, — голос Ф'лара стал суровым, — леди Гемма, наверное, не лежала бы теперь мертвой... Она, бесстрашная душа, пострадала от Фэкса не меньше, чем ты.

Поведение девушки подсказывало Ф'лару, что Лесса, несмотря ни на что, сожалеет о гибели Геммы.

— Какой толк тебе сейчас от Руата? — спросил он, широким взмахом руки обводя разоренный холд, двор и опустошенную долину. — Ты выполнила задуманное — враг мертв, но приобретение бесполезно. — Помолчав, он с усмешкой продолжил: — Хорошая работа, не так ли? Все остальные холды будут возвращены, каждый — исконному роду. Один холд — один лорд, как велит древняя традиция. Но есть еще сомневающиеся в этой заповеди — те, кто заразился безумной алчностью Фэкса. Тебе, возможно, придется сражаться с ними... но сможешь ли ты защитить Руат от нападения — сейчас, когда холд в таком состоянии?

— Руат мой!

— Руат? Всего лишь Руат? — с иронией переспросил Ф'лар. — В то время, как ты могла бы стать Госпожой Вейра?

— Госпожой Вейра? — выдохнула она, в изумлении уставившись на всадника.

— Да, глупышка. Я же говорил, что нахожусь в Поиске. Пора бы тебе отвлечься от своего Руата. Цель нашего Поиска — ты!

Лесса оглядела направленный на нее палец всадника так, словно в нем таилась смертельная опасность.

— Клянусь Золотым Яйцом, девушка, силы тебе не занимать... если ты можешь заставить ничего не подозревающего всадника выполнять твои желания. Но не пытайся проделывать это снова — теперь я настороже.

Мнемент одобрительно заворчал, звуки перекатывались в его глотке, словно приглушенные расстоянием раскаты грома. Дракон выгнул шею и уставился на девушку своим светящимся в полумраке двора глазом. Ф'лар отметил, что Лесса не отшатнулась и не побледнела, когда сверкающий глаз дракона размером с человеческую голову приблизился к ее лицу.

— Он любит, когда ему чешут надбровья, — примирительно сказал Ф'лар. Всадник решил сменить тактику и загладить резкость последних слов.

— Я знаю, — кивнула девушка, протягивая руку к огромному мерцающему оку.

— Неморта отложила Золотое Яйцо, — продолжал Ф'лар доверительным тоном. — Скоро она умрет, Вейру необходима сильная духом владычица.

— Алая Звезда? — с ужасом спросила девушка.

Это удивило Ф'лара — до сих пор он считал, что она вообще ничего не боится.

— Ты видела Звезду? Ты понимаешь, что означает ее появление?

— Смертельную опасность... — тихо прошептала она, бросив боязливый взгляд на восток.

Ф'лар не спрашивал, каким чудом она смогла понять всю глубину опасности, нависшей над Перном. Он готов был взять Лессу в Вейр даже силой, если это потребуется. Однако предпочел бы, чтобы девушка последовала за ними добровольно. Госпожа Вейра, готовая взбунтоваться в любой момент, гораздо опаснее, чем глупая простушка, занявшая это место. Девушку переполняли силы, кроме того, она с детства привыкла к уловкам и коварству. И было бы крайне опасно теперь неразумным обхождением вызвать ее вражду.

— Опасность грозит всему Перну, а не только Руату, — снова заговорил Ф'лар, стараясь, чтобы в его голосе как бы случайно проскользнула нотка мольбы. — И ты нужна нам. Нужна в Вейре, а не в Руате. — Взмахом руки он словно отмел в сторону холд как нечто незначительное в сравнении со всем необъятным Перном. — Мы обречены на гибель без сильной владычицы. Без тебя.

— Гемма говорила, что понадобятся все бронзовые всадники... — задумчиво пробормотала девушка.

«О чем она? Слышала ли она хоть одно произнесенное мной слово? Вряд ли у меня найдутся более веские доводы». Ф'лар нахмурился:

— Здесь ты победила. Пусть ребенок... — он ощутил резкую боль, пронзившую ее, но безжалостно продолжал: — ребенок Геммы возвысится в Руате. Ты, Госпожа Вейра, будешь распоряжаться всеми холдами, а не только разоренным Руатом. Ты добилась смерти Фэкса... теперь оставь месть.

Теперь Лесса смотрела на Ф'лара изумленными глазами, — казалось, она впитывает каждое его слово.

— Я никогда не думала о том, что произойдет после смерти Фэкса, — медленно произнесла она. — Действительно, я даже не представляла, что будет потом.

Ее смущение было таким детским, что сердце Ф'лара сжалось. Однако не было ни времени, ни желания, чтобы обдумать все поразительные и противоречивые черты характера девушки. Теперь Ф'лар понял, что определяло ее поведение. Лессе было вряд ли больше десяти Оборотов, когда Фэкс уничтожил ее семью. И все же, несмотря на столь юный возраст, она, поняв, кто ее враг, в течение долгого, очень долгого для маленькой девочки времени, скрывая свое настоящее лицо, ждала часа отмщения. И дождалась! Какой Повелительницей Вейра она может стать! Должна стать!

Ф'лар глубоко вздохнул, любуясь своей находкой. В свете бледной луны Лесса казалась совсем юной, беззащитной и почти хорошенькой.

— Ты можешь быть Госпожой Вейра, — повторил он мягко, но настойчиво.

— Госпожой Вейра... — повторила она, как будто осваиваясь с этой мыслью.

Взгляд ее блуждал по залитому серебристым лунным светом внутреннему двору. Ф'лару показалось, что она колеблется.

— Быть может, тебе больше по душе лохмотья? — спросил он нарочито насмешливо и резко. — Нечесаные волосы, грязные ноги, потрескавшиеся ладони? Спать в соломе и питаться объедками? Ты молода... вернее, я предполагаю, что ты молода... И что же, это все, к чему ты стремишься? Как же назвать тебя, если здешний крохотный уголок громадного мира — все, что тебе нужно? — Он помолчал, потом с холодным презрением добавил: — Я вижу, кровь Руата стала водой. Ты боишься!

— Я — Лесса, дочь лорда Руата! — возразила оскорбленная девушка. Она выпрямилась, и глаза ее сверкнули, как две звезды. — Я ничего не боюсь!

Ф'лар удовлетворенно улыбнулся. Вдруг Мнемент вскинул голову и во всю длину вытянул гибкую шею. Его могучий рык, подобно сигналу боевого горна, прокатился над долиной: бронзовый хотел передать Ф'лару свою уверенность в том, что Лесса примет вызов. Откликнулись другие драконы, но их голоса, казалось, все вместе не могут перекрыть громоподобного рева Мнемента. Страж порога, свернувшийся у своего логова, тоже подал голос: он визжал нервно, пронзительно до тех пор, пока во двор не высыпали перепуганные обитатели холда.

— Ф'нор, — произнес бронзовый всадник, жестом подзывая помощника, — оставь половину людей охранять холд. Кто-нибудь из соседних лордов может попытаться занять место Фэкса. Одного всадника пошли в Плоскогорье с доброй вестью. Да и сам отправляйся туда же — прямо в швейный цех. Переговори с Л'то... с Лайтолом. — Ф'лар усмехнулся. — Я думаю, он будет хорошим управляющим для Руата; пусть правит им пока от имени Вейра и законного наследника холда.

По мере того как Ф'лар излагал свои планы, лицо коричневого всадника прояснялось. Фэкс мертв, и всадники, расправившись с тираном, обязаны взять Руат под свою защиту. Тогда холд будет в безопасности и при умелом управлении быстро поправит свои дела. Ф'нор был доволен.

— Значит, эта девушка — причина упадка Руата? — спросил он своего предводителя, с интересом разглядывая Лессу.

— С ее умом и силой она могла бы довести до гибели даже Вейр, — снова усмехнулся Ф'лар. Его Поиск завершился более чем успешно, и теперь всадник мог позволить себе проявить великодушие. Однако, взглянув на сияющее лицо Ф'нора, он счел необходимым посоветовать: — Попридержи-ка свое ликование, брат. Новая королева еще должна пройти обряд Запечатления.

— Я постараюсь все устроить. Лайтол! Да, Лайтол — прекрасный выбор, — произнес коричневый всадник, хотя знал, что Ф'лар не нуждается в его одобрении.

— Кто такой Лайтол? — резко спросила Лесса.

Она отбросила со лба густые, темные, перепачканные золой волосы; при свете луны грязь на ее лице была почти незаметна. Перехватив слишком откровенный взгляд, брошенный Ф'нором на девушку, Ф'лар властным жестом отправил коричневого всадника выполнять полученные приказы.

— Лайтол — человек Вейра, он потерял своего дракона. Он тоже не из числа друзей Фэкса. Лайтол сможет хорошо позаботиться о Руате; не сомневаюсь, что теперь холд будет процветать. — Ф'лар пристально посмотрел на Лессу и многозначительно добавил: — Не так ли?

В мрачном замешательстве девушка разглядывала всадника, пока его смех не нарушил тишину.

— Мы возвращаемся в Вейр, — решительно объявил он, предлагая ей руку, чтобы подсадить на шею Мнемента.

Бронзовый тем временем наклонился к стражу порога. Зверь хрипло дышал; за ним, извиваясь по земле, волочилась цепь.

— Ох! — вздохнула Лесса, опускаясь на колени возле лежащего в пыли громоздкого тела.

Страж медленно поднял голову и жалобно застонал.

— Мнемент говорит, что он очень стар и скоро уснет навсегда, — сказал Ф'лар.

Пальцы Лессы нежно погладили нелепую морду зверя, пробежали по выступающим надбровьям, почесали уши.

— Идем, Лесса Пернская, — поторопил Ф'лар.

Ему не терпелось поскорее покинуть это место.

Девушка послушно поднялась:

— Он спас меня... Он знал, кто я...

— Он понимает, что поступил правильно, — заявил Ф'лар уверенным тоном, удивленно взглянув на девушку.

Ему казалось, что сентиментальность не свойственна ее твердой натуре.

Ф'лар взял Лессу за руку и в то же мгновение был сбит с ног. Растянувшись на камнях, он попытался было встать, чтобы встретить неожиданного врага лицом к лицу, но чудовищная сила удара почти парализовала всадника. Беспомощный, он лежал на спине, с ужасом глядя на стремительно приближающееся чешуйчатое тело стража.

Почти одновременно Ф'лар услышал испуганное восклицание Лессы и трубный рев Мнемента. Громадная голова бронзового поворачивалась, чтобы отбросить стража от хрупкой человеческой плоти. «Не успеет!» — пронеслось в голове Ф'лара, но в тот момент, когда страж взмыл в воздух, он услышал крик девушки:

— Нет! Не убивай! Не убивай его!

Страж порога, рычание которого перешло в тревожный мучительный всхлип, выгнул тело, пытаясь изменить направление полета... и вдруг рухнул на камни двора у ног Ф'лара — всадник услышал, как хрустнул позвоночник зверя.

Раньше чем Ф'лар смог подняться на ноги, Лесса, с перекошенным от горя лицом, обхватила руками безобразную голову стража.

Мнемент вытянул шею, осторожно прикоснулся к умирающему зверю и, словно прислушиваясь, замер на несколько секунд. Затем он передал Ф'лару, что зверь бросился спасать Лессу. Опасности истинные и мнимые перепутались в одряхлевшем сознании стража. Ему показалось, что Лессу силой заставляют покинуть Руат, холд ее предков... Но, услышав приказ девушки, он ценой жизни исправил ошибку...

— Страж хотел защитить меня, — не оборачиваясь, прошептала Лесса. Голос ее прерывался всхлипываниями. — Он... он был единственным, кому я доверяла. Моим единственным другом...

Ф'лар неловко похлопал ее по плечу: какой же должна была быть жизнь девушки, если она называет своим единственным другом стража порога... Всадник болезненно поморщился — при падении рана в плече открылась и заныла.

— Настоящий друг, верный и бесстрашный, — произнес он, глядя, как дымка смерти заволакивает золотисто-зеленые глаза зверя.

Глаза постепенно тускнели, меркли, пока наконец не погасла в них последняя искра.

Внезапно драконы издали высокий, едва слышный звук, от которого у людей пробежал мороз по коже. Это был жуткий звук — звук тоски по умершему соплеменнику.

— Он был всего лишь сторожевым зверем, — прошептала потрясенная Лесса.

— Драконы оказывают почести, когда они считают нужным, — сухо заметил Ф'лар, подчеркивая свою непричастность к происшедшему.

Лесса еще раз обвела долгим взглядом безобразную голову зверя, осторожно опустила ее на камни, погладила подрезанные крылья. Потом торопливо отстегнула металлическую пряжку, крепившую на шее тяжелый ошейник, и яростным движением отшвырнула ошейник прочь.

Она поднялась, плавно распрямила гибкое тело, решительно, не оглядываясь, шагнула к Мнементу и, поставив ногу на протянутую лапу дракона, легко вспрыгнула на громадную шею.

Ф'лар оглядел двор: там готовились к перелету остальные всадники его Крыла. Обитатели холда уже удалились под безопасные своды главного зала. Когда с приготовлениями было покончено, Ф'лар тоже вскочил на шею Мнемента, позади Лессы.

— Крепко держись за мои руки, — приказал он, схватившись за толстую складку на шее дракона, и отдал команду взлетать.

Пальцы девушки цепко сомкнулись вокруг его запястий. Бронзовый дракон, взмахивая огромными крыльями, набирал высоту. Мнемент предпочитал взлетать, ныряя в воздух со скалы или башни: драконы вообще не любили тратить силы зря.

Ф'лар оглянулся: его всадники уже образовали полетный клин, правда заметно поредевший: часть Крыла осталась в Руате. Когда клин набрал достаточную высоту, Ф'лар скомандовал Мнементу войти в Промежуток.

Они повисли среди мертвенного нигде. У Лессы перехватило дыхание, но она не выдала своего изумления. Хотя Ф'лар давно привык к пронизывающему холоду и полному отсутствию звука и света, его почему-то охватило беспокойство. Весь путь в Промежутке до Вейра занимал времени не больше, чем требовалось для того, чтобы не торопясь сосчитать до трех. Когда они вынырнули из жуткого вневременного безмолвия, Мнемент одобрительно рявкнул — ему понравилось, что в отличие от других женщин, впервые попадавших в Промежуток, Лесса совладала со своим страхом. Ф'лар чувствовал, как в его руке, прижатой к боку девушки, отдаются частые удары ее сердца.

В ярком свете дня, на расстоянии половины мира от ночного Руата, они парили над Вейром. Вскоре крылья Мнемента затрепетали, и дракон начал плавно спускаться.

Лесса крепко сжала руки всадника, удивленная и восхищенная величественным видом Вейра. Дракон описывал круг над огромной каменной чашей. Слегка отклонившись в сторону, Ф'лар заглянул в лицо девушки. Хотя они мчались с огромной скоростью над самым высоким хребтом Бендена, только восторг светился в ее глазах. Чуть позже, когда семь драконов дружно протрубили свой приветственный клич, по ее губам скользнула еле заметная улыбка.

Крыло спускалось все ниже и ниже, планируя по широкой спирали. Строй рассыпался — каждый снижался к своему пещерному ярусу. Резко свистнув и погасив скорость почти вертикально повернутыми крыльями, Мнемент тоже завершил плавное скольжение и легко опустился на карниз. Он припал к камню, и Ф'лар помог девушке спуститься на неровную, покрытую царапинами от когтей скалу.

— Вот дорога в наше жилище, — сказал он Лессе, когда они вошли в широкий коридор с высокими сводами, под которыми мог свободно пройти громадный бронзовый дракон.

Они добрались до просторной пещеры, которая стала домом Ф'лара с тех пор, как Мнемент достиг зрелости. Всадник окинул жилище нетерпеливым взглядом — вот и завершилась его первая длительная отлучка из Вейра. Огромная подземная полость была куда больше, чем главные залы холдов, которые еще недавно показывал ему Фэкс. Те залы, впрочем, предназначались для людей, а не для драконов. Внезапно Ф'лар осознал, что его собственное жилище выглядит почти таким же запущенным, как Руат. Несомненно, Бенден — один из древнейших Вейров, так же как и Руат, входящий в число самых древних холдов. Скольким драконам служила лежбищем эта пещера, пока твердый камень истирался в пыль огромными телами! На сколько футов опустился пол в коридоре к спальной комнате и примыкающей к ней купальне, где всегда струилась свежая вода (в скале находился теплый источник)! Настенные драпировки уже выцвели и обтрепались, а на дверных косяках и на полу темнели жирные пятна. «Все это нетрудно привести в порядок», — подумал Ф'лар.

Остановившись на пороге спальной комнаты, Ф'лар взглянул на девушку и прочитал тревогу в ее глазах.

— Я должен накормить Мнемента. Ты можешь купаться первой, — сказал он, роясь в сундуке в поисках какого-нибудь платья, оставленного прежними обитателями жилища и имеющего более приличный вид, нежели ее лохмотья.

Он аккуратно вынул и положил обратно в сундук белую шерстяную хламиду — традиционное одеяние для Запечатления. Она наденет ее, когда наступит время. Всадник бросил к ногам девушки ворох одежд и мешочек с ароматным песком, указав на занавесь, прикрывавшую проход в купальню.

Покидая комнату, Ф'лар обернулся. Девушка неподвижно стояла возле кучи сваленных на пол одеяний, даже не пытаясь что-нибудь выбрать. Бронзовый передал ему, что Ф'нор кормит Канта и что он, Мнемент, тоже голоден. «Она не доверяет Ф'лару, — продолжил Мнемент, — но драконов не опасается».

— С чего бы ей опасаться драконов? — спросил Ф'лар. — Ведь вы — дальняя родня стражу порога, который был ее единственным другом.

Мнемент высокомерно ответил всаднику, что он, бронзовый дракон в полном расцвете сил, не имеет никакого отношения к ничтожному костлявому стражу с подрезанными крыльями, посаженному на цепь и выжившему из ума от старости.

— Тогда почему же вы оказали ему посмертные почести как дракону? — настаивал Ф'лар.

Мнемент ответил, что гибель существа столь преданного следовало отметить достойным образом. Даже голубой дракон не стал бы отрицать, что руатский страж порога сохранил вверенную ему тайну, — хотя он, Мнемент, всячески пытался ее выведать. Кроме того, зверь пожертвовал жизнью ради исправления ошибки, которая могла бы иметь самые страшные последствия, и тем самым возвысился до вершин мужества и самопожертвования, достойных дракона.

Ф'лар, довольный тем, что ему удалось подразнить бронзового, усмехнулся. Мнемент величественно описал круг и опустился на площадку для кормления.

Во имя Яйца Золотого Фарант
И пламени, жгущего Нити,
Рои многоцветные в недрах горы
С любовной заботой растите.
Из всадников юных растите мужей,
Бесстрашных и верных законам, —
Пусть сотнями в небо взмывают они
На сильных и ловких драконах.

Лесса оставалась на месте, пока не затих вдали звук шагов всадника. Убедившись, что рядом никого нет, она быстро пересекла большую пещеру. Ее чуткое ухо уловило отдаленный скрежет когтей по камню и шелест могучих крыльев. Девушка выбежала по широкому короткому коридору на карниз и огляделась вокруг. Перед ней простирались каменные стены Вейра Бенден; они окружали лишенную растительности овальную площадку, на которую опускался бронзовый дракон. Конечно, как каждый из пернитов, Лесса много слышала о Вейрах, но одно дело — слышать, и совсем другое — находиться в одном из них. Она посмотрела вниз, потом — вверх и вокруг себя: со всех сторон, насколько хватало глаз, простирались каменные склоны; было ясно, что покинуть карниз можно только на крыльях дракона. Ниже и выше выступа скалы, на котором она стояла, зияли отверстия ближайших пещер. Итак, здесь она в полной изоляции.

«Ты станешь Госпожой Вейра», — сказал всадник. Его женщиной? В Вейре, которым владеет он? Не это ли Ф'лар имел в виду? Нет, от дракона Лесса получила совсем иное представление... неожиданно девушка подумала о том, насколько необычна ситуация, в которую она попала. Как странно... она понимала дракона... Разве обычные люди способны на это? Или действительно в ее жилах течет кровь всадников? Во всяком случае, Мнемент намекал на что-то значительное, какое-то особое звание. Она должна состоять при королеве драконов — той, что еще не вылупилась на свет... Но почему именно она? Лесса смутно припоминала, что, отправляясь в Поиск, всадники высматривают особенных женщин. Да, особенных! И в таком случае она — одна из кандидаток. Но бронзовый всадник предложил ей это звание, словно она — и только она одна — имела на него право. «Он просто самонадеян, — решила Лесса, — хотя и не до такой степени, как Фэкс».

Она видела, как бронзовый дракон ринулся вниз, видела, как он схватил свою жертву и, взмыв над метавшимися в ужасе птицами, уселся на дальнем выступе скалы для трапезы. Инстинктивно Лесса отпрянула назад, в темноту кажущегося безопасным коридора.

Вид дракона, терзающего жертву, разбудил в ее памяти множество страшных историй — историй, над которыми она раньше насмехалась... Но теперь... Правда ли, что прежде драконы охотились на людей? Прежде... Пожалуй, не стоит размышлять на эту тему. Род драконов не более жесток, чем человеческий. Если когда-нибудь так и было, то драконы действовали так скорее из животной потребности, чем из зверской жадности.

В полной уверенности, что всадник вернется не скоро, Лесса прошла через большую пещеру в спальную комнату, сгребла одежду и, подняв мешочек с песком, направилась в купальню. Каменный пол небольшим уступом врезался в неправильный круг бассейна. В неярком, приглушенном свете можно было различить скамейку, рядом с ней — полку для сухого белья, у самого края — дно бассейна, песчаное, неглубокое, чтобы можно было стоять. Дальше дно понижалось, бассейн становился глубже, и у каменной противоположной стены вода была совсем темной.

Стать чистой! Стать совершенно чистой — и впредь оставаться такой! Торопливо сорвав и отбросив в сторону остатки лохмотьев, она набрала полную пригоршню душистого мелкого, как пыль, песка и, наклонившись к воде, смочила его.

Сухая невесомая пыль превратилась в мягкий ароматный ил. Потерев ладони и покрытое синяками лицо, она зачерпнула еще и принялась отмывать руки и ноги, плечи и грудь. Лесса скребла тело до тех пор, пока полузажившие порезы и ссадины не засочились кровью. Тогда она рывком вошла, почти прыгнула в бассейн. Вспенившийся в теплой воде ил защипал раны. Лесса окунулась и принялась отмывать волосы. Она втирала в кожу головы ароматный ил и смывала его, до тех пор пока, как много

Оборотов назад, не вернулось ощущение чистоты. Длинные пряди, путаясь, плыли к краю бассейна и исчезали в темноте под скалой. Девушка с радостью отметила, что вода проточная — на смену мутной и грязной все время поступает свежая. Лесса снова принялась за тело. Теперь нужно отскрести многолетнюю въевшуюся грязь. Это купание было сродни некоему ритуалу: она смывала не только грязь, покрывавшую тело. Стать чистой! Освободиться от грязи, десять Оборотов мучившей ее!

Блаженство охватило Лессу... Она в третий раз вымазала волосы илом, сполоснула их и неохотно выбралась из бассейна.

Покопавшись в груде одежды и вытащив понравившийся плащ, девушка встряхнула его и приложила к плечам. Темно-зе-леная ткань оказалась мягкой, ворс слегка цеплялся за огрубевшую кожу пальцев. Лесса через голову натянула это одеяние, оказавшееся слишком широким, так что пришлось перехватить его поясом. Прикосновение мягкой ткани к обнаженной коже было непривычным и приятным, Лесса даже ощутила дрожь от удовольствия, затем потянулась, выгибая спину, улыбнулась, взяла свежее полотенце и занялась волосами.

Неожиданно раздался какой-то приглушенный звук. Лесса замерла с поднятыми руками и прислушалась. Да, снаружи доносились шорох и негромкий свист. Должно быть, вернулся всадник со своим бронзовым зверем. «Как не вовремя!» Она с досадой поморщилась и принялась еще сильнее тереть волосы полотенцем. Затем, погрузив пальцы в полусухую массу волос и безуспешно пытаясь разделить ее на пряди, Лесса в раздражении повернулась к полкам. Порывшись там, она обнаружила металлический гребень с крупными зубьями и вновь накинулась на непокорные волосы. Безжалостно раздирая спутанные пряди, постанывая от боли и нетерпения, она наконец справилась со своей прической. Высохнув, волосы словно обрели собственную жизнь. Они потрескивали под ладонями, прилипали к лицу, гребню, платью — было почти невозможно справиться с этой шелковистой массой, которая к тому же оказалась гораздо длиннее, чем могла предположить их обладательница. Теперь расчесанные и чистые волосы спадали до талии.

Лесса снова замерла и прислушалась: тишина, ни одного звука. Девушка осторожно отодвинула занавес и заглянула в спальню. Пусто. Лесса сосредоточилась и уловила медленный, ленивый ток мыслей гигантского зверя. Что ж, лучше встретиться с этим человеком в присутствии дремлющего дракона, чем в спальной комнате. Она решительно двинулась вперед и, проходя мимо полированного куска металла, висевшего на стене, уголком глаза заметила, как в нем мелькнула фигура какой-то совершенно незнакомой женщины.

Пораженная, Лесса остановилась и с недоверчивым изумлением оглядела отражающееся в металле лицо.

И лишь когда отражение повторило ее жест — поднесенные к щекам дрожащие пальцы, — девушке стало ясно, что она видит себя.

Лесса поняла, что она красивее, чем леди Тела или дочь портного! Правда, слишком худая... Ее ладони непроизвольно опустились к шее, скользнули по выступающим ключицам к груди, пропорции которой не соответствовали ее худощавому телу. «Платье слишком просторно», — отметила Лесса с внезапно возникшим незнакомым ей прежде самолюбованием. А волосы... настоящий ореол, лучистая корона... Нет, они не желают лежать послушно... Торопясь, она пригладила их, машинально перебросив вперед несколько прядей, так чтобы они закрывали лицо. Затем, опомнившись, раздраженно отбросила их на плечи — в Вейре ей не нужно маскироваться!

Слабые звуки: скрип сапог, шорох шагов — вернули ее к реальности. Лесса замерла, ожидая появления всадника. Неожиданно в ней проснулась робость. Теперь, когда лицо ее было открыто миру, волосы струились по плечам и спине, а линии точеной фигуры подчеркивались мягкой тканью платья, она как бы лишилась привычной зашиты и, следовательно, стала более уязвимой.

Подавив желание убежать и спрятаться, Лесса еще раз взглянула на свое отражение в зеркале, окончательно утвердилась в своей привлекательности и вскинула голову; от этого движения, потрескивая и шурша, ее волосы взметнулись вверх. Она — Лесса Руатская, наследница старинного и благородного рода. Ей больше не надо скрываться, хитрить, контролировать каждый свой шаг... Теперь она может смело смотреть в лицо миру... и этому всаднику.

Девушка решительно пересекла комнату и отбросила занавес, закрывавший вход в большую пещеру.

Ф'лар сидел возле головы дракона и с трогательной нежностью почесывал зверю надбровья. Эта картина совершенно не соответствовала ее представлению о всадниках.

Лесса, конечно, знала о нерушимых узах, связывающих всадников с их драконами, но лишь теперь поняла, что в основе этой связи лежит любовь. Девушку поразило, что сдержанный, холодный человек, доставивший ее сюда, способен на такое чувство. Там, во дворе Руата, возле старого стража всадник вел себя весьма бесцеремонно. И неудивительно, что бедный зверь заподозрил в нем обидчика. «Драконы и те проявили больше терпимости», — подумала она, невольно шмыгнув носом.

Словно не желая расставаться с бронзовым зверем, всадник медленно обернулся. Заметив девушку, он приподнялся. В глазах его мелькнуло удивление, — по-видимому, перемена в ее внешности поразила его. Быстрыми легкими шагами он приблизился к Лессе, осторожно взял ее под локоть и увел в спальное помещение.

— Мнемент мало ел, для отдыха ему нужна тишина, — сказал Ф'лар приглушенным голосом, словно не существовало ничего важнее покоя дракона.

Он поправил тяжелый занавес, закрывавший проход в пещеру.

Затем всадник молча отодвинул девушку на расстояние вытянутой руки и бесцеремонно осмотрел ее с головы до пят. На его лице отражалось удивление, смешанное с любопытством.

— Ты стала красавицей, да, почти красавицей, — признал он с таким изумлением и одновременно снисхождением, что Лесса, обиженная, резко отпрянула от него. Всадник негромко рассмеялся. — Кто бы мог догадаться, что за клад скрывается под грязью и сажей... десяти Оборотов, не так ли? Ты, несомненно, достаточно красива, чтобы успокоить на сей счет Ф'нора.

Возмущенная такой дерзостью, она ледяным тоном осведомилась:

— А что, Ф'нора непременно нужно успокаивать?

Всадник улыбнулся, и Лесса, с трудом удерживаясь, чтобы не броситься на него с кулаками, в гневе сцепила руки. Наконец Ф'лар встал:

— Забудем о Ф'норе. Сначала надо поесть. Но перед этим мне потребуются от тебя кое-какие услуги. — Он шагнул к ней. — Лесса протестующе вскрикнула. Ф'лар резко обернулся, и лицо его исказилось от боли — слишком поспешное движение потревожило рану в плече. Всадник криво усмехнулся. — Почему бы тебе не промыть раны, честно заработанные в битве за твои интересы? — Отодвинув часть настенной драпировки, он крикнул в темнеющее отверстие: — Еду на двоих!

Голос заметался в глубоком колодце, и Лесса услышала, как далеко внизу откликнулось эхо.

— Неморта коченеет, — продолжал он, доставая что-то с полок, спрятанных за драпировками, — и, значит, исполнения Срока не придется долго ждать.

При упоминании о Сроке Лесса похолодела. Даже от самого мягкого описания этого эпизода в преданиях о драконах стыла кровь — девушка брала предметы сервировки, подаваемые ей всадником, уже в состоянии какого-то оцепенения...

— Что, испугалась? — Ф'лар опустил драпировку и принялся стягивать изорванную, окровавленную рубаху.

Тряхнув головой, Лесса посмотрела на его спину. Мускулистый торс всадника и его широкие плечи были испещрены царапинами и шрамами.

Из раны на плече сочилась кровь, — очевидно, Ф'лар неосторожно задел ее, когда стаскивал одежду.

— Мне понадобится вода. — Лесса взяла подходящую неглубокую миску и отправилась к бассейну, не переставая удивляться, как это она согласилась уехать из Руата.

Пусть холд полностью разорен, но он все же ее родное гнездо, где знаком каждый уголок от главной башни до самого глубокого подвала. В тот момент, когда Фэкс умер и всадник хитро подкинул ей идею насчет Вейра, она чувствовала себя способной на многое. А что она может сделать теперь? В лучшем случае не расплескать воду из миски, которая почему-то задрожала в руках.

Лесса попыталась сосредоточиться на ране — ужасном порезе, особенно глубоком в том месте, где острие вошло в тело. Во время схватки нож Фэкса скользнул вниз, и там порез был не так глубок. Промывая рану, девушка чувствовала под пальцами мускулистое тело всадника, и это ей даже нравилось. Удивительно, но запах его тела — запах пота, мускуса, кожи — не внушал ей отвращения.

Когда Лесса удаляла сгустки запекшейся крови, всадник, должно быть, испытывал сильную боль, но его лицо оставалось спокойным. Лессе вдруг захотелось разбередить рану, заставить Ф'лара вскрикнуть, чтобы тот почувствовал, что нельзя относиться к ней так пренебрежительна. Взволнованная и обиженная, она смазала порез целебной мазью и, прикрыв его подушечкой из мягкой ткани, забинтовала. Закончив работу, Лесса еще раз все хорошенько осмотрела и лишь после этого отступила в сторону. Всадник осторожно согнул руку, стянутую повязкой, отчего мышцы на его спине напряглись. Он пристально посмотрел на Лессу:

— Превосходно, моя госпожа. Благодарю.

Иронично улыбнувшись, всадник резко поднялся.

Лесса испуганно отпрянула. Не обращая на нее внимания, Ф'лар направился к сундуку и достал чистую белую рубашку.

Неожиданно где-то далеко раздался приглушенный рокот. Он становился все сильнее, и Лессу охватил панический страх...

«Рев драконов?.. — думала она, пытаясь совладать с собой. — Неужели наступил Срок? Здесь нет логова старого стража и прятаться некуда».

Словно поняв причину охватившего Лессу замешательства, всадник добродушно рассмеялся и, не сводя с нее глаз, отдернул стенную завесу как раз в тот момент, когда какой-то грохочущий механизм выдвинул из колодца поднос с едой.

Устыдившись своего невольного испуга, Лесса присела на краешек покрытой шкурой скамьи. Сейчас она всем сердцем желала всаднику тысячу серьезных и болезненных ран, которые можно было бы перевязывать безжалостными руками.

Ф'лар поставил поднос на низкий стол и бросил несколько шкур на свою скамью. Перед Лессой оказался кувшин с кла, рядом с ним — мясо, хлеб, желтый аппетитный сыр и даже немного зимних фруктов. Однако Ф'лар не начинал есть, она — тоже, хотя от одной мысли о зимних плодах потекли слюнки. Всадник взглянул на нее и нахмурился.

— Даже в Вейре леди должна первой преломить хлеб, — сказал он и вежливо склонил голову.

Лесса вспыхнула: она не привыкла к такому обхождению и уж тем более не привыкла первой приступать к еде. Она разломила хлеб — такой непохожий на тот, что ей приходилось пробовать раньше: он был испечен из муки тонкого помола, без всякой примеси шелухи. Ломтик сыра, предложенный ей всадником, отдавал необычной пряной остротой. Осмелев, Лесса потянулась за самым сочным из зимних плодов.

— Послушай, — сказал всадник, касаясь ее руки, чтобы привлечь внимание девушки.

Она виновато вздрогнула и уронила плод, подумав, что допустила какую-то ошибку. Ф'лар поднял золотистый шар и, продолжая говорить, вернул его на ладонь Лессы. Обескураженная, она впилась зубами в сочную мякоть и, широко раскрыв глаза, попыталась прислушаться к тому, что говорил всадник.

— Послушай меня. Что бы ни происходило на площадке рождений, не выдавай своего страха. — Он сухо усмехнулся. — И еще запомни: ты должна следить, чтобы она не ела слишком много. Это одна из наших основных забот — удерживать драконов от переедания.

Лесса неожиданно потеряла интерес к фруктам. Она положила плод обратно на блюдо и задумалась над тем, что скрывается за словами бронзового всадника и за бесстрастным тоном, которым эти слова произносились. Она взглянула в лицо Ф'лару, снова понимая, что с ней говорит реальный человек, личность, а не оживший символ сословия избранных.

Лесса все больше убеждалась в том, что его холодность вызвана осторожностью, а не бездушием. Суровость, по-видимому, должна компенсировать молодость — он выглядит ненамного старше ее. И еще в нем было нечто угрюмое, хотя и не злое, скорее, какая-то терпеливая, задумчивая грусть. Черные волосы обрамляли высокий лоб и волнами ниспадали до самых плеч. Он часто хмурил густые черные брови или надменно выгибал их, оглядывая собеседника, словно хищник жертву. Его глаза, цвета янтаря, были настолько светлыми, что казались золотистыми. Когда лицо Ф'лара было спокойным, в очертаниях тонких правильных губ можно было угадать добрую улыбку. И зачем только он так часто насмешливо кривит рот или неодобрительно сжимает губы? «Пожалуй, он красив, — откровенно признала Лесса, — в нем есть что-то неотразимо притягательное...» Она вздохнула, но всадник, казалось, не понял, что скрывает этот вздох.

Ф'лар имел в виду именно то, что говорил. Он и не собирался ее пугать. Зачем ему, Ф'лару, ее пугать?

Он действительно хотел, чтобы Лесса добилась успеха. Но кого ей нужно удерживать от переедания — и от переедания чего? Мяса домашних животных? Но только что вылупившийся дракон и сам по себе не съест слишком много. Задача казалась Лессе достаточно простой. Страж порога в Руате слушался только ее. Она понимала огромного бронзового дракона и даже сумела заставить его молчать, когда, посланная за повитухой, пробегала мимо его насеста на башне. Почему же всадник назвал это основной заботой? Нашей основной заботой?

Всадник выжидательно смотрел на Лессу.

— Нашей основной заботой? — повторила она, и в тоне ее прозвучала просьба пояснить эту загадочную фразу.

— Подробнее — потом. Сначала — о главном, — сказал всадник, властно взмахнув рукой, словно отметая остальные вопросы.

— Но что должно произойти? — настаивала девушка.

— Я передал тебе то, что когда-то услышал сам. Не больше и не меньше. Запомни два правила. Отбрось страх и не разрешай ей переедать.

— Но...

— А вот ты как раз должна поесть хорошо. Держи. — Всадник наколол на нож кусок мяса и протянул ей.

Под хмурым взглядом она чуть не подавилась поданным куском. Ф'лар хотел отрезать ей еще, но Лесса быстро схватила с блюда и поднесла ко рту недоеденный плод. За одну трапезу она уже съела больше, чем в холде за целый день.

— Скоро в Вейр начнут поступать отменные продукты, — заметил он, бросив недовольный взгляд на поднос.

Отменные? Лесса удивилась: по ее мнению, и это был пир.

Всадник покачал головой:

— Но ты и к таким не привыкла, да? Конечно же, я забыл, что ты оставляла Руату одни горелые кости!

Девушка нахмурилась.

— Ты все правильно делала в Руате, я не осуждаю тебя, — добавил Ф'лар и, заметив ее реакцию, улыбнулся. — Но взгляни на себя. — Он не совсем понятным жестом указал на ее тело, и снова странное выражение, похожее на удивление, смешанное с любопытством и печальной задумчивостью, мелькнуло в его глазах. — Нет, я не мог предположить, что, отмывшись, ты станешь такой хорошенькой... и с такими чудными волосами...— На этот раз в словах всадника чувствовалось искреннее восхищение.

Лесса невольно поднесла руку к голове: волосы, слегка потрескивая, прилипали к пальцам. Негодование ее исчезло без следа, и она не стала дерзить в ответ.

Внезапно незнакомые протяжные стоны наполнили помещение. Дрожь от стен и воздуха передалась ее телу. Лесса сжала голову обеими руками: гул в черепе почти лишал ее сознания. И вдруг все прекратилось — так же неожиданно, как и началось.

Прежде чем она поняла, что происходит, всадник схватил ее за руку и потащил к сундуку.

— Сними это! — приказал он, дернув за подол зеленого плаща.

Пока девушка в растерянности смотрела на Ф'лара, всадник достал просторное белое одеяние без рукавов и пояса, состоящее из двух кусков тонкой материи, скрепленных у плеч и с боков.

— Разденешься сама или тебе помочь? — спросил он в крайнем нетерпении.

Жуткие звуки повторились снова; под их нестерпимые переливы пальцы Лессы проворно забегали по мягкой ткани. Едва она распустила пояс и стянула одежду, как всадник набросил на нее белую хламиду. Девушке чудом удалось попасть руками в прорези одеяния. Через мгновение она и всадник покинули комнату и выскользнули в коридор.

Когда они достигли большой пещеры, бронзовый дракон уже ожидал их, повернув голову к проходу в спальню. Лессе показалось, что он тоже полон нетерпения — его громадные глаза, так восхищавшие девушку, рассыпали искры. Зверь был сильно возбужден. Заметив людей, он поднял голову, и из его горла снова вырвался протяжный звенящий стон.

Несмотря на общее нетерпение, дракон и всадник на мгновение замерли, оглядывая Лессу с ног до головы, — ей показалось, что они оценивают свою находку. Неожиданно громадная голова дракона очутилась прямо перед Лессой, теплое дыхание зверя обдало ее легким запахом фосфина. Она почувствовала то, что Мнемент сообщал своему всаднику — дракон одобрял его выбор, эта женщина из Руата была ему по душе. , Всадник резко дернул Лессу за руку — от неожиданности голова ее запрокинулась. Они помчались вслед за драконом к карнизу так быстро, что Лесса всерьез испугалась, как бы не угодить прямо в пропасть. Однако еще на бегу каким-то непостижимым образом Ф'лар усадил девушку на бронзовую шею, а сам сел сзади и крепко обхватил ее за талию. В следующий миг они уже плавно скользили над громадной чашей Вейра к противоположной стене кратера. Воздух, наполненный плеском крыльев и драконьих хвостов, сотрясался от звуков, эхом отдававшихся внизу, в каменной долине.

Мнемент выбрал курс, который, как показалось Лессе, должен был привести его к неизбежному столкновению с другими драконами. Они стремительно неслись к огромному круглому отверстию, расположенному высоко в скале. Словно в волшебном сне, звери, повинуясь неслышимой команде, друг за другом ныряли в темный проход. Широко расправленные крылья Мнемента почти касались стен туннеля.

Воздух в проходе дрожал от взмахов гигантских крыльев. Лесса вдруг почувствовала, что навстречу им подул настоящий ветер, — и в следующий миг они ворвались в гигантскую пещеру.

Девушка потрясенно выдохнула, — по-видимому, вся гора была полой изнутри. По периметру огромной пещеры, на каменных уступах стен, рядами сидели голубые, зеленые, коричневые драконы — и всего лишь два бронзовых зверя, похожие на Мнемента. Лесса судорожно вцепилась в шею бронзового дракона — что-то внутри подсказывало ей, что надвигаются великие события.

Мнемент по спирали спускался вниз, и наконец Лесса увидела то, что лежало на песчаном полу пещеры, — яйца драконов. Десять чудовищных пятнистых яиц. Их скорлупа подрагивала, — очевидно, Срок мог наступить в любое мгновение. В стороне, на возвышении песчаной арены, лежало Золотое Яйцо. Оно в полтора раза превосходило по размеру пестрые. Сразу за ним распласталось неподвижное коричневато-желтое тело старой королевы.

Мнемент завис над Золотым Яйцом, и Лесса почувствовала, что всадник приподнимает ее. Испугавшись, она попыталась уцепиться за него, но руки Ф'лара напряглись и безжалостно бросили девушку вниз, на песок. Его глаза, горящие яростным янтарным огнем, встретились с ее глазами.

— Помни, Лесса!

Повернув к ней громадный сверкающий глаз, Мнемент добавил что-то ободряющее и поднялся в воздух. Лесса в мольбе сжала руки. Она чувствовала себя совсем беззащитной — не было даже той обычной внутренней уверенности, что так помогала ей в борьбе с Факсом. Девушка увидела, как бронзовый дракон уселся на первом уступе, в некотором отдалении от двух других бронзовых чудищ. Ф'лар спешился, и Мнемент изогнул свою шею так, чтобы его голова оказалась возле плеча всадника. Человек поднял руку и, как показалось Лессе, рассеянно погладил своего крылатого друга.

Внимание Лессы привлекли громкие крики — она увидела, как еще несколько драконов снизились и зависли над полом пещеры. Каждый из всадников высадил на песок молодую женщину — теперь их стало на арене двенадцать. Они пугливо жались друг к другу, и Лесса с презрением отметила слезы в их глазах. Хотя и ее сердце готово было выпрыгнуть наружу, она сдерживала страх и не рассчитывала на чью-то помощь. Насколько можно было разглядеть, ни одна из девушек не была ранена. Тогда почему же они льют слезы? Лесса вновь почувствовала презрение к ним — презрение, помогающее осознавать собственную храбрость: она глубоко вздохнула, полностью подавив холодок внутри. Пусть они боятся. А ей, Лессе Руатской, не пристало трястись от страха.

Внезапно гигантское Золотое Яйцо покачнулось. С криками ужаса девушки отпрянули в стороны, прижимаясь к каменной стене. Одна миловидная блондинка с золотой косой начала было спускаться по ступенькам с возвышения, но вдруг с визгом бросилась обратно, к стайке своих перепуганных подруг.

Что могло вызвать такой ужас? Бросив взгляд на побелевшее лицо девушки, Лесса обернулась и невольно вздрогнула.

На середине арены несколько пестрых яиц уже треснули и раскрылись. Молодые драконы, слабо попискивая, ковыляли — тут и у Лессы перехватило дыхание — к мальчикам, стоящим полукругом у противоположной стены. Лица детей казались бесстрастными: самые младшие были в том же возрасте, что и она, Лесса, когда солдаты Фэкса захватили Руат.

Когда один из новорожденных протянул когтистую лапу, чтобы схватить мальчика, визг девушек перешел в заглушенные вздохи и всхлипывания. Но Лесса заставила себя не отводить глаз. Она видела, как молодой дракон терзал подростка, а затем отшвырнул его в сторону, словно эта ужасная жертва не удовлетворила его. Мальчик не двигался; Лесса заметила, что из его ран на песок сочится кровь.

Второй дракон, покачиваясь на дрожащих лапах, остановился перед другим мальчиком, беспомощно хлопая влажными крыльями, поднимая тощую шею и что-то тревожно высвистывая — звуки казались жалкой пародией на одобрительное урчание, которое Лесса слышала от Мнемента. Мальчик неуверенно поднял руку и принялся почесывать гребень над огромным глазом. Замерев, не веря своим глазам, Лесса увидела, как молодой дракон, посвист которого становился все мягче, склонил голову, прижимаясь к мальчику. Лицо ребенка осветилось недоверчивой улыбкой, и в глазах сверкнул восторг.

Оторвав взгляд от этой поразительной сцены, Лесса перенесла внимание на первого дракона, который теперь робко топтался перед другим подростком. На арене тем временем появилось еще двое новорожденных. Один сбил мальчика с ног и, не замечая, что его когти оставляют глубокие царапины, наступил на него огромной лапой. Второй остановился возле израненного мальчика, наклонил голову к его лицу и беспокойно засвистел. Лесса видела, с каким трудом поднялся мальчик. От боли слезы катились по его щекам. Но она расслышала, как он просит дракона не беспокоиться, уверяя, что такие пустяковые царапины не заслуживают внимания.

Все закончилось очень быстро. Новорожденные нашли себе напарников, и спустившиеся вниз зеленые всадники унесли тех, кто не был избран. Голубые всадники торжественно уводили новое пополнение с площадки. Молодые драконы, ковыляя по песку, пронзительно кричали, свистели и хлопали влажными крыльями. Напарники, которых они только что обрели, старались успокоить и подбодрить их.

Лесса решительно повернулась к подрагивающему Золотому Яйцу. Теперь она знала, чего следует ожидать, и пыталась припомнить, что предприняли юноши, на которых пал выбор новорожденных драконов, и, наоборот, каких действий нужно остерегаться.

В золотистой скорлупе появилась трещина, и дети испуганно закричали. Некоторые в ужасе повалились на пол, да так и остались там лежать, как свертки белой ткани. Остальные, объединенные страхом, уцепившись друг за друга, сбились в кучу. Трещина расширилась, и из нее появилась клиновидная голова, за которой последовала гибкая, отливающая золотом шея. Интересно, подумала Лесса с внезапной отрешенностью, сколько времени нужно зверю, чтобы достигнуть зрелости? Ведь при появлении на свет он уже имеет приличные размеры. Эта голова гораздо больше, чем у новорожденных самцов... а ведь и те были достаточно велики, чтобы справиться с крепкими мальчиками десяти Оборотов от роду...

Лесса вдруг услышала громкий гул, уже несколько минут наполнявший пещеру. Взглянув вверх, она поняла, что звуки издают бронзовые драконы. На свет появилась их подруга, их королева. Когда скорлупа разлетелась на части и золотистое тело новорожденной самки засверкало на фоне темной стены, гул усилился.

Королева с трудом выбралась из остатков скорлупы и, покачнувшись, на мгновение ткнулась головой в песок. Потом, хлопая влажными крыльями, выпрямилась — нелепая, слабая, беззащитная... И вдруг, с совершенно неожиданной быстротой, она ринулась к охваченным ужасом девушкам. Не успела Лесса моргнуть, как она отшвырнула первую с такой яростью, что голова у бедняжки запрокинулась, шея хрустнула и безжизненное тело рухнуло на песок. Не обращая на нее внимания, самка рванулась ко второй, но упала, не рассчитав прыжка. Взмахнув когтистой лапой в поисках опоры, она разодрала тело еще одной девушки от плеча до бедра. Вопль смертельно раненной вывел ее подруг из оцепенения. В паническом ужасе они сначала бросились врассыпную, потом, спотыкаясь и падая, устремились к выходу, через который мальчики увели молодых драконов.

Когда золотистый зверь, пошатываясь и жалобно свирища, двинулся за разбегающейся стайкой белых фигурок, Лесса шагнула вперед. «Почему эта глупая, бестолковая девушка не отступила в сторону, — подумала она, — ведь новорожденный дракон такой слабый и неуклюжий, надо же было ухитриться попасть ему под ноги...»

Она положила руки на клиновидную голову, размеры которой не уступали ее собственному телу, повернула ее так, чтобы фасеточные глаза зверя смотрели ей в лицо... и утонула в их радужном сиянии.

Ощущение счастья захватило Лессу, чувство нежности, теплоты, неподдельной любви и восхищения переполнило разум, сердце и душу. Теперь у нее всегда будет заступник, защитник, близкий друг, понимающий и разделяющий ее желания.

«Какая ты, Лесса, чудесная, — вдруг вторглась в ее сознание мысль извне, — какая красивая и добрая, какая умная и отважная!»

Машинально Лесса подняла руку, чтобы почесать нужное место над глазами, слегка повернув неуклюжую голову, и неожиданно вздрогнула, заметив распростертое на песке окровавленное тело.

Новорожденная печально моргнула: она огорчена тем, что расстроила Лессу... Лесса со вздохом погладила мягкую, доверчиво выгнутую шею. Самочка пошевелилась, и одно крыло уперлось в коготь на задней лапе. Это причиняло боль. Осторожно приподняв лапу, Лесса освободила крыло и уложила его вдоль спинной складки.

Теперь, непрерывно следя за каждым движением Лессы, самочка издавала довольное, мягкое урчание. Она слегка подтолкнула ее, и девушка покорно занялась вторым надбровьем.

Вдруг Лесса поняла, что ее подопечная голодна.

— Сейчас мы добудем тебе что-нибудь поесть, — заверила она, с изумлением ощущая происходящую в ней перемену. Как могла она пренебречь людьми? Ведь это грозное маленькое создание только что изувечило — очевидно, до смерти — двух девушек... И тем не менее Лесса чувствовала, что все ее симпатии теперь на стороне зверя. Она должна защищать своего птенца — и это желание казалось ей самым естественным в мире.

Самочка выгнула шею, чтобы заглянуть Лессе в лицо. Она, Рамота, ужасно голодна! Она так долго находилась в яйце — совсем без пищи! Лесса, пораженная, пожелала узнать, откуда золотистое существо знает свое имя. «Как же я могу не знать собственного имени, — ответила Рамота, — ведь оно принадлежит мне, и никому больше!»

И Лесса снова утонула в сиянии чудесных переливчатых глаз.

Не обращая внимания на слетевших вниз бронзовых драконов, не замечая их всадников, Лесса замерла, обхватив руками голову самого чудесного создания на всем Перне. Да, она, конечно же, понимала, что впереди ее ждут не только победы, но и горький труд, и тем не менее в этот миг для нее становилось совершенно очевидным, что она, Лесса Пернская, с помощью золотой Рамоты стала Госпожой Вейра — сейчас и до самой смерти. 

 ДЖЕЙМС БЛЭЙЛОК

Бумажные драконы

Джеймс Блэйлок родился в 1950 году в Лонг-Бич, Калифорния. В течение двадцати пяти лет он был профессиональным писателем и преподавателем. Преподавать начал в Фуллер-тонском колледже в 1976 году и в том же году напечатал свой первый рассказ. В настоящее время доцент кафедры английской литературы в университете Чепмена (округ Ориндж, Калифорния) и директор Консерватории литературного мастерства в Школе искусств округа Ориндж. Наряду с Тимом Пауэрсом и К. У. Джетером, Блэйлок считается одним из первопроходцев стимпанка. Он лауреат Всемирной премии фэнтези за сборник «Тринадцать фантазмов» («Thirteen Phantasms») и за рассказ, предлагающийся вашему вниманию. Его роман «Гомункулус» («Homunculus») получил премию имени Филипа Дика. Блэйлок выпустил множество романов, в том числе такие, как «Последний сребреник» («The Last Coin»), «Бумажный Грааль» («The Paper Grail»), «Машина лорда Кельвина» («Lord Kelvin's Machine»), «Все колокола Земли» («All the Bells of Earth») и «Сезон дождей» («The Rainy Season»). Среди его последних книг роман «Рыцари краеугольного камня» («The Knights of the Cornerstone»), повесть «Отлив» («The Ebb Tide») и сборник «Тень на пороге» («The Shadow on the Doorstep»).

Говорят, в этом мире случались всякие странности — а кое-какие, говорят, случаются и до сих пор, — только вот половина из этих разговоров, насколько я могу судить, — пустая трепотня. А иногда не вдруг и поймешь. Над северным побережьем уже которую неделю нависает низкое серое небо — сплошные, без просветов, облака метрах в двадцати над головой, нанизанные на верхушки деревьев, мамонтовых, ольхи и гемлока, словно ворсистая шерсть. Воздух набряк туманом, который затянул бухту и океан, изредка приоткрывая концы пирса и волнолома, обычно теряющиеся в серой дымке, так что не поймешь, где кончается море и начинается небо. Когда же отлив обнажает идущие к оконечности мыса рифы, покрытые коричневыми комками фукуса пузырчатого и резиновыми листьями бурых водорослей, розовым кружевом багрянки, скользкими полотнищами ульвы и взморника, нетрудно вообразить скопища темных рыб, зависшие в глубоководных садах и поднимающиеся на рассвете к бледно-зеленым отмелям, позавтракать.

Не исключено, разумеется, что крылатые твари — их аналоги, если угодно, — населяют облака, что в долинах и ущельях тяжелых, низких небес живут невообразимые существа. Иногда мне приходит в голову, что, если бы можно было без предупреждения развести облачную кулису, укрывающую небеса, взять ее и отдернуть, — вспугнул бы мириады летучих эк-зотов: живые дирижабли с крошечными, как плавники иглобрюхов, подрагивающими крылышками, и жилистые, кожа да кости, создания с зубастыми клювами длиной в половину ши-пастого тела.

Иными ночами я был уверен, что слышу их, — когда облака висели в древесных кронах, за мысом ревели туманные сирены и по железной крыше гаража Филби барабанили капли, стекающие с иголок гемлока за окном. Тогда до меня доносились приглушенные крики и хлопанье далеких крыльев. В одну такую ночь я гулял по прибрежным утесам, и облака на миг разошлись, явив россыпь звезд, головокружительно раскинувшуюся, как огни карнавала, а затем неторопливо, будто кулиса, облака сомкнулись вновь и уже не расходились. Уверен, что-то — тень, намек на тень — мимолетно застлало звезды. Следующим утром крабы и пошли.

Проснулся я поздно и сразу услышал, как Филби долбит в своем гараже молотком, — наверно, рихтует когти из медного листа. Какая, впрочем, разница — стук и стук. Достаточно, чтобы меня разбудить. Я всегда засыпаю примерно за час до рассвета, не раньше. Какая-то птица — представления не имею, какая именно, — оглушительно трещит последний предрассветный час и умолкает, когда восходит солнце. Даже не догадываюсь, зачем ей это. В любом случае время было уже к полудню, и Филби колотил молотком как оглашенный. Я приоткрыл левый глаз — и увидел на подушке кроваво-красного краба-отшельника с глазами на стебельках, гордо вскинувшего клешни. Я взвился как ужаленный. Другой краб забирался ко мне в ботинок, еще два удирали с моими карманными часами — волочили их за цепочку к двери спальни.

Окно было распахнуто, противомоскитная сетка разодрана. Пока я спал, твари карабкались по сложенной под окном поленнице и, перевалив через подоконник, вовсю хозяйничали в моих вещах. Я отправил их восвояси, но вечером явились следующие, их были десятки. Согнувшись под тяжестью морских раковин, они ковыляли к дому, имея серьезные виды на мои карманные часы.

Сезонная миграция. Доктор Дженсен говорит, что раз в сто лет все крабы-отшельники на свете заболевают охотой к перемене мест и устремляются на берег. Дженсен поставил палатку в бухте у самой воды и занялся наблюдениями. Все крабы направлялись к югу, как перелетные птицы. К концу недели берег буквально кишел ими — несколько миллионов особей, если верить Дженсену, — но мой дом они не трогали. В течение следующей недели поток иссякал: крабы, все в меньшем количестве, выбирались на берег со все большей глубины и все более крупные: сперва размером с кулак, потом с человеческую голову, а потом один огромный, с хорошую свинью, загнал Джен-сена на дерево. В пятницу вылезли всего два краба — и каждый больше автомобиля. Дженсен, бессвязно лопоча, отправился домой и допился до ступора. Впрочем, надо отдать ему должное: в субботу он вернулся. Но берег был пуст. Дженсен предположил, что из какой-нибудь глубоководной расщелины, куда не проникает ни лучика света, до сих пор выкарабкивается курсом на сушу совсем уж исполинский краб, слепой, в кривом от чудовищных давлений панцире, весь обросший ракушками.

Иногда по ночам до меня доносятся беспорядочные отзвуки далекого лязга, смутные и приглушенные, тогда я внутренне подбираюсь и прилипаю взглядом к раскрытой книге, а от близкого камина в хрустале отставленного стакана пляшут огненные блики, и мглистая ночь полна звуков, среди которых то и дело мерещится клацанье невозможного дженсеновского краба, вот его тень наползает на крыльцо, он охотится за моими карманными часами. Ночью после того, как были отмечены крабы величиной со свинью, один из них забрался к Филби в гараж — взломав как-то дверь — и в клочья искромсал его дракона. Понимаю, о чем вы сейчас думаете. Сперва я тоже не поверил. Но с тех пор успело случиться всякое, и теперь я думаю, что это правда. Ведь Филби и вправду знал Огастеса Сильвера; он был прислужником, подмастерьем, а Сильвер — мастером. С драконом же, говорят, дело не только в механике. Дело в правильной перспективе. Это-то Филби и подкосило.

В прошлом году к нам приезжал на телеге цыган. Будто бы немой. За доллар он проделывал самые невероятные штуки. Только явившись, вырвал свой язык и бросил его на дорогу. Сплясал на нем, втоптал в пыль, затем поднял и сунул обратно в рот — язык прирос как новенький. Затем принялся разматывать свои кишки, метр за метром, как сардельки на мясокомбинате, а потом смотал все обратно и крепко защипнул края прорехи в животе, которую только что сам и разодрал. Полгорода стошнило — но они ведь сами заплатили за показ. Вот так же у меня с драконами — я в них не верю, но готов немного потратиться, чтобы увидеть дракона в полете, даже если это будет ловко наведенная иллюзия.

Но дракон в гараже Филби, тот, которого он берег для Сильвера, являл собой печальное зрелище. Краб — наверное, краб, кто ж еще, — располосовал дракона вдоль и поперек, выпотрошил из него набивку. Получилось немного похоже на чучело аллигатора в лавке антиквара — изъеденное жучками, грустное и усталое, с надломанным хвостом и выбивающимися сквозь прореху в шее комками ваты.

Филби обезумел от горя. Неприятно, когда взрослый человек так сокрушается. Он схватил разлохмаченный кусок препарированного крыла и занялся самобичеванием. Он хлестал что есть сил и крыл себя последними словами. Мы тогда еще не были близко знакомы, так что всю сцену я наблюдал из окна кухни: открытая дверь гаража хлопала на ветру, Филби за ней выл в голос и метался из угла в угол, то и дело театрально замирая, потом дверь на полминуты затворялась, отрезая печальную картину, а потом снова распахивалась, являя Филби, который с рыданьями ворошил на полу обломки того, что недавно было драконом из, так сказать, плоти и крови, построенным вездесущим Огастесом Сильвером много лет назад. Тогда еще я, конечно, и понятия не имел. Огастес Сильвер, ну надо же. Даже можно понять — ну, почти, — отчего Филби так сокрушался. Я и сам с тех пор немало посокрушался, хотя, как уже говорил, многое из того, что и втянуло меня в это дело, теперь кажется обманом, а шепоты в ночном тумане, шелест крыльев, жужжанье и лязг похожи скорее на едва сдерживаемый смех, от месяца к месяцу все более тихий, испускаемый облаками, ветром и мглою, никем и ничем. Даже редким письмам от самого Сильвера прежней веры нет.

Филби из породы эксцентриков. Это я сразу понял. Откуда он берет деньги на всякие свои начинания, ума не приложу. Наверно, подрабатывает по мелочи — ремонтом и тому подобным. Руки у него как у архетипичного механика: лопатовидные пальцы, грязь под ногтями, множество царапин, происхождение которых он не может вспомнить. Стоит ему лишь коснуться груды деталей на верстаке, взмахнуть над ней руками — и там сразу будто зарождается упорядоченное шевеление и станина ритмично гудит. А тут в гараж пробрался огромный краб и за одну ночь искромсал шедевр, чудо, вещь, которую невозможно собрать из обломков заново. Даже Сильвер не стал бы с этим возиться. И кошка побрезговала бы.

На несколько дней Филби погрузился в ступор, но я знал, что рано или поздно он придет в себя. Будет слоняться по дому, беспорядочно вороша вчерашние газеты, и вдруг заметит краем глаза блеск медной проволоки. Проволока наведет его на какую-нибудь новую мысль — и пошло-поехало. Так всегда и бывает. Мало того что он самым возмутительным образом способен сосуществовать с железным хламом, тот еще и говорит с ним, нашептывает идеи.

Уже скоро однажды утром он будет стучать себе молотком — и к черту всех крабов, — прилаживать чешуйку к серебристой чешуйке, десяток тысяч, пока не выйдет крыло, собирать из самоцветных деталей фасеточный глаз, разглядывать в лупу сплетенный жгутом пучок тончайшей проволоки, бегущий вдоль хребта создания, которое, будучи однажды выпущено в туманную ночь, может за секунду раствориться в облаках и уже не вернуться. По крайней мере, об этом грезил Филби. И признаюсь, я верил в него безоговорочно, в него и в дракона, постройкой которого он грезил.

Ранней весной (если это можно назвать весной), через несколько недель после нашествия крабов-отшельников, я махал себе тяпкой в огороде. Заморозков больше не ожидалось. Помидоры уже неделю как завязались, но огромный червяк, зеленый и шипастый, объел с них все листья. Остались одни стебли, вымазанные какой-то слизью. Однажды в детстве, копаясь в земле после дождя, я раскопал червяка толщиной в палец и с человеческим лицом. Раскопал — и закопал обратно. У нынешнего любителя помидоров такого лица не было. Собственно, по червиным меркам он был довольно симпатичным, с подслеповатыми свиными глазками и вдавленным носом. Так что я перебросил его через забор, во двор Филби. Червяк по-любому заберется обратно, тут и к бабке не ходи. Приползет откуда угодно, хоть с луны. А раз никуда я от него в конечном счете не денусь — какой смысл лезть из кожи вон и убирать его совсем уж далеко, понимаете? Но помидорам от этого не легче. Я выдрал их с корнями и тоже забросил к Филби во двор, который все равно весь зарос сорняками, но именно в этот момент Филби угораздило подойти к самому забору, и клубок недогрызен-ных помидорных стеблей облапил его ухмыляющуюся морду горгульи, словно кальмар щупальцами. Но Филби — крепкий орешек. Он и бровью не повел. В руке у него было письмо, отправленное Сильвером откуда-то с юга месяц назад.

Тогда я почти ничего еще не знал о Сильвере. Конечно, я слышал его имя — а кто не слышал? Я смутно припоминал фотографии лохматого и бородатого великана с горящим взором — в те далекие времена, когда еще только открыли изменчивость материи, Сильвер был связан с лигой механовивисек-торов. Это он и трое других университетских профессоров были в ответе за недолгое нашествие единорогов — некоторые, говорят, до сих пор бродят по окрестным холмам, интересные мутанты, конечно, только это совсем не то чудо, которым удовлетворился бы Огастес Сильвер. Судя по фотографиям, он был из тех, кто сигает с головой в холодный пруд на рассвете и ест дробленую пшеницу с медом ложками.

И вот Филби с письмом в руке, отряхивая с лица остатки погубленных помидоров, так и сиял от счастья. Послание от учителя! Сильвер провел долгие годы в тропиках и повидал немало. В холмистых джунглях востока ему встретился дракон с бамбуковой, судя по всему, грудной клеткой. У дракона была голова, как у огромной ящерицы, хвост с шипом, как у ската — морского дьявола, заводные крылья из серебряной проволоки, бечевы и чешуи карпа, а в полете он позвякивал, подобно ксилофону. Он навел Сильвера на кое-какие мысли. Сильвер уверился, что лучшие драконы придут из моря. Он готовился отплыть курсом на Сан-Франциско. В тамошнем Чайна-тауне можно было приобрести определенные вещи — «первой необходимости», как говорилось в письме, полученном Филби. Еще Сильвер писал о вечном движении, о сборке бессмертного существа из частей, позаимствованных у десятка разных животных.

Я же продолжал ждать появления того последнего краба, как и Дженсен. Он написал монографию, в которой с безукоризненной научной строгостью доказал корреляцию между уменьшающимся числом крабов и увеличением их размера вплоть до гигантского. Теперь он со своим сыном Бамби обосновался в палатке на прибрежном утесе, буравил взглядом туман сквозь специальную подзорную трубу — позволяющую видеть, как он выразился, особенно ясно — и ждал, когда же из серых валов высунется облепленная водорослями дрожащая клешня исполина, с которой стекают каскады воды, а за ней последует и само почтенное ракообразное, влекомое на юг неведомым инстинктом невесть к чему. Но либо краб миновал берег под покровом тумана, либо Дженсен ошибся — последний краб так и не вылез.

Письмо от Огастеса Сильвера, как говорится, окрылило Филби, и он занялся сборкой своего дракона, буквально порхая по гаражу, а также отправил на восток письмо, вложив в конверт сорок долларов — просроченные членские взносы Драконьего общества. Помидорный червь — бескрылый дракон, если подумать, — приполз обратно в огород через четыре дня и, набросившись на полдюжины свежевысаженных растений, выгрыз в листьях замысловатую филигрань. Перекидывать его снова через забор Филби — явно ничего не даст. Колоссально целеустремленный червяк попался. Я посадил его в банку — здоровенную, галлонную, из-под маринованных огурцов, никаких огурцов там уже, конечно, не оставалось, — накрутил на место крышку и проделал в ней дырочки для воздуха. И он прекрасно там устроился, в миниатюрном садике из листьев, земли, прутиков и гладких камешков, а порой я баловал его помидорным листом.

В те дни, после получения первого письма, я все больше времени проводил с Филби, глядя, как соединяются механические кости, суставы и органы дракона. В отличие от своего учителя, Филби почти ничего не смыслил в вивисекции. Мне даже казалось, он испытывает к ней отвращение, соответственно, все его творения были чисто механическими — и совершенно невероятными. Но он излучал такую уверенность, такую полную и бескомпромиссную убежденность, что рядом с ним самое невероятное начинание загадочным образом казалось вполне осуществимым.

Одна суббота помнится мне особо отчетливо. Впервые за много недель вышло солнце. Трава накануне вечером не кишела улитками и слизнями — это означает, решил я, что погода меняется на более сухую. Прав я был только наполовину. Утро субботы выдалось ясным. В прозрачно-голубом небе пестрили точки — воробьи или вороны, кружащие над самыми верхушками деревьев, но с тем же успехом это могло быть что-то совершенно другое, например драконы или еще какие экзотические обитатели дальнего поднебесья. Солнечные лучи били в окно моей спальни, и, готов поклясться, я слышал, как распрямляются в огороде помидоры, лук и горох посевной, стремясь к небу. Но около полудня из-за Берегового хребта накатились черные тучи, заволокли тенью луга и рощи секвой, частоколы и чапарель. Усилившийся бриз принес дождевые брызги, а от асфальтовой подъездной дорожки Филби сладко повеяло озоном, необъяснимо суля надежду и сожаление: надежду на неминуемое чудо, сожаление об остатках потерянного времени, удаляющихся, как мигрирующие крабы-отшельники, строем в туман, неумолимо и безвозвратно.

Так что во второй половине субботы разворачивались радуги и зонтики, а Филби, по-прежнему оживленный мыслью о приближении Сильвера, решил показать мне свои сокровища. Дом его, настоящее чудо света, был похож, скорее, на музей. Со стен пристально смотрели головы из мыльного камня, слоновой кости и железного дерева — странные сувениры дальних странствий. Булькали аэраторами аквариумы, набитые водорослями и старыми крапчатыми тварями; там были пятнистые угри и платаксовые рыбы, бычки, зарывшиеся в песок по самый нос, юркие четырехглазки, удивительным образом умеющие смотреть одновременно над водой и под водой, а потому, в отличие от обычных рыб, склонные к философии. Так я и сказал Филби, но не уверен, что он понял. Полдесятка шкафов были набиты книгами, трубками и кустарными безделушками, на стенах висели карты звездного неба. Я увидел рабочие эскизы ранних сильверовских проектов — торопливые наброски, покрытые густой вязью неудобопонятных расчетов и пометок.

В понедельник пришло следующее письмо от Сильвера. Он отправился на восток за большой герпетологической редкостью — змеей «слоновий хобот»[15], легкие у которой, писал он, идут по всей длине тела. Но к нам на западный берег он точно прибудет, и точно в Сан-Франциско. Может, через неделю, может, через месяц — как пойдет. В общем, ждите писем. Мы договорились, что я выберусь в город — проеду пять часов на юг по прибрежному шоссе и встречу дорогого гостя: у меня была машина.

Филби из кожи вон лез, чтобы достроить свое существо к приезду Сильвера. Ему ужасно хотелось услышать от учителя одобрительные слова, увидеть, как в сильверовских глазах блеснет искорка удивления, восторга. Наверняка тут не обошлось и без доли зависти. Филби столько лет проторчал в университете в тени Сильвера, а теперь был буквально в шаге от того, чтобы и самому стать мастером.

Так что в гараже Филби, прислонившись к стене из нетесаных еловых стоек и соединенных взакрой секвойных досок, безмолвно покоились драконьи плечи, шея и правое крыло, а на верстаке в мягкой резиновой хватке тисков была зажата драконья голова — мешанина фасеточных кристаллов пастельных тонов, струнной проволоки и кости. Утром в пятницу, когда пришло третье письмо, Филби сомкнул кончики микроскопических медных стерженьков, и глаза дракона очень медленно провернулись на осях и дважды моргнули, озирая тесный, тускло освещенный гараж взором древним и мудрым, прежде чем контакт был разорван и жизнь угасла.

Филби ликовал. С радостными воплями он пустился в пляс по гаражу, выкидывая коленца. Я предложил объявить по такому случаю выходной, съездить в Форт-Брэгг, пообедать, выпить пива, но Филби категорически отказался. Сильвер уже вроде бы маячил на горизонте. Я должен выехать в Сан-Франциско следующим же утром. Вероятно, мне придется провести там несколько дней. Нельзя же торопить самого Огастеса Сильвера. А Филби тем временем продолжит возиться с драконом, сутки напролет. Я решил прихватить с собой за компанию помидорного червя, но тот зарылся в грунт на дне банки и дрых без задних ног.

Проснувшись в субботу рано утром, я задумался о своей роли как эмиссара Филби, и чем дольше думал, тем более сомнительной она мне казалась: сосед, запутавшийся в паутине аномального увлечения. Вот я натягиваю теплые носки и сонно спотыкаюсь по кухне, волоконца тумана тянутся через подоконник, за мокрыми стеклами призрачно маячат гемлоки, — а в это время корабль Огастеса Сильвера переваливается с волны на волну где-то в Тихом океане, приближаясь к проливу Золотые Ворота с полным трюмом драконьих костей. Что я скажу Сильверу? «Меня прислал Филби»? Или как-нибудь позагадочней: «Привет от Филби». Может, в этих кругах при встрече принято просто подмигнуть, или сделать особый знак, или напялить специальную кепку с футовым козырьком и вышитым спереди глазом в пирамиде. Я чувствовал себя полным дураком — но я же обещал Филби. На рассвете в его гараже уже горел свет, и посреди ночи меня разбудил металлический визг, резко смолкший, а затем я услышал злорадный гогот Филби и обрывок песни.

Мне было поручено поговорить со старым китайцем по имени Вунь Ло в забегаловке на углу Вашингтон-стрит. Филби назвал его «связным». Я должен был представиться другом капитана Огастеса Сильвера и ждать дальнейших указаний. «Указаний» — что это, черт побери, за жаргон? Прошлой ночью, под тусклой лампой, такой разговор казался разумным, совершенно правильным; на промозглом рассвете же — смехотворным.

Поездка заняла без малого шесть часов, по извилистой прибрежной дороге, местами осыпавшейся после зимних дождей. Из скалистых бухточек поднимался туман и стлался по склонам, заволакивая серым покрывалом набрякшие от росы полевые цветы и прибрежные травы. Из мглы проступали серебристые частоколы изгородей с тут и там насаженными на жерди коровьими или козьими черепами, и пролетали мимо почтовые ящики — по шесть-семь ржавых коробок на столбах, опасно накренившихся к морю бок о бок с перекрученными кипарисами, будто приготовившимися прыгнуть с обрыва.

Время от времени без малейшего предупреждения туман рассеивался, и в мгновение ока передо мной возникала километровая полоса абсолютно чистого шоссе — неестественно четкого, кристально ясного, по контрасту с предыдущей размытостью. Или же вдруг открывалась дорога в небо, противоположный конец которой, обмакнутый в переливчатую лазурь, выглядел далеким и недостижимым, как конец радуги. Поперек одной такой дороги, объявившись в фокусе, может, секунды на три, неуклюже прохлопал крыльями некий силуэт — возможно, огромной птицы, летящей будто против сильного порывистого ветра низко над стелющимся туманом. С тем же успехом это могло быть что-то совершенно иное, гораздо выше. Дракон? Какое-нибудь из творений Сильвера, гнездящихся в густых изумрудных лесах Берегового хребта? Кто его знает. Но, как я уже говорил, летело оно с явным трудом (от старости?), и у меня на глазах что-то от него отвалилось (кусок крыла?) и, бешено крутясь, упало в море. Может, просто смелая цапля выронила веточку, которую несла в гнездо. Туман тут же сомкнулся, или, вернее, машина проскочила узкую прогалину, и шанс опознать, изучить это существо был упущен. Можно было, конечно, повернуть машину и немного проехать назад, но едва ли опять так же развиднеется, а если и развиднеется, наверняка летун уже скрылся. Так что и дальше я рулил как рулил, выписывая вслед за дорогой виражи между заросшими секвойей холмами, которые вполне могли сойти за искусные декорации, развешанные вдоль призрачного края Первого шоссе на скрытых в тумане крюках. И вот почти без предупреждения мокрый асфальт развернулся в широкую автостраду, а та продолжилась гудящим пролетом моста Золотые Ворота.

Внизу беззвучно боролись с приливом несколько суденышек. Не на одном ли из них плывет Огастес Сильвер, медленно, но верно приближаясь к Эмбаркадеро? Да нет, вряд ли. Судя по виду, это были рыболовецкие суда с полными трюмами кальмаров, креветок и пучеглазых окуней. Я доехал до окраины Чайна-тауна, припарковал машину и нырнул в толпу, которая текла по Джексон-стрит и Грант-авеню к Портсмут-сквер.

Праздновали китайский Новый год. Густо пахло миндальным печеньем и туманом, жаренной на гриле уткой и порохом, чесноком и водорослями. Над головой каскадами крошечных огненных брызг взрывались ракеты, одна из них полетела с горящим фитилем прямо вдоль Вашингтон-стрит, ввинтилась, рассыпая искры, в стену антикварной лавки и недвижно рухнула на тротуар, будто застеснявшись собственного фиглярства. Дым и грохот шутих, роенье толп и все сильнее грызущее под ложечкой ощущение бессмысленности этой затеи погнали меня по Вашингтон-стрит, пока я не ввалился в задымленный дверной проем узкого трехэтажного ресторанчика. Назывался он «Сам-Ву»[16].

Повара в белых халатах рубили овощи. Шипели котлы-воки. На прилавке источали пар до нелепости гигантские чаши с белым рисом. Со сковородки на меня, мигая, уставилась рыбья голова с добрый арбуз величиной. А за столиком из хромированной стали и потертой формайки сидел мой связной. Ошибки быть не могло — Филби описал его удивительно точно. Седая борода свисала до самой столешницы, костюм в тон бороде был велик размера на три, а свой прозрачный бульон китаец прихлебывал так механистично и целеустремленно, будто отправлял некий ритуал. Я подошел к нему, пытаясь задавить в корне всякое смущение.

— Я друг капитана Сильвера, — сказал я с улыбкой и протянул руку.

Китаец поклонился, тронул мою ладонь расслабленным пальцем и, встав из-за стола, двинулся вглубь ресторана. Я последовал за ним.

Хватило нескольких секунд, чтобы понять: моя поездка оказалась совершенно напрасной. Кто ж его знает, где сейчас Огастес Сильвер? В Сингапуре? На Цейлоне? В Бомбее? Буквально два дня назад ему отправили на Восток некие травы. Я тут же осознал весь идиотизм ситуации. Какого черта я делаю в Сан-Франциско? Было нехорошее ощущение, что пятеро поваров за дверью потешаются надо мной и что старый Вунь Jlo, глядящий сейчас на улицу, возьмет и попросит денег — пятерку, только до зарплаты. Я же друг Огастеса Сильвера, так?

Тут я заметил старую фотографию, висевшую над облицованным плиткой очагом, и временно забыл о своих тревогах. Карточка изображала странный бидонвиль где-то на северном побережье. Пейзаж был затянут туманом — не густым, но скрывающим детали рельефа, и фотографировали явно в сумерках, судя по длинным черным теням, отбрасываемым невероятными лачугами. На краю Тихого океана виднелась верхушка маяка, чуть ниже в темных волнах стояли на якоре кораблики. Странный пейзаж, и вдвойне странный оттого, что я был совершенно уверен: маяк, загибающаяся к нему коса, зеленая бухта в окружении кипарисов и эвкалиптов — это мыс Лос-Рейес. Но также я был уверен, что этого бидонвиля там не было, не могло быть.

Длинными неровными рядами, готической лестницей лачуги спускались к самой воде, и я был готов поклясться, что все они построены из останков драконов, огромных крылатых рептилий — из жести и меди, из кожи и костей. Одни косо опирались друг на друга, словно карточный домик, другие взгромоздились на бочки из-под топлива или перевернутые деревянные поддоны. Вот просто изломанное крыло и треугольник тени под ним, а вот почти целый экземпляр, за вычетом, полагаю, того главного, что давало ему жизнь. Вот дымящийся котел, а рядом — китаец, может быть сам Вунь Ло, и Огастес Сильвер.

Борода его была неимоверной — борода горного скитальца, старателя, вернувшегося после долгих лет на заповедных золотых приисках; и спутанная борода, широкополая фетровая шляпа, восточный халат, блеск тайного знания в глазах, странный гарпун в его правой руке, косая сажень в плечах — все это казалось божественными атрибутами, будто он воплощение Нептуна, только вышедшего из волн, или скитальца Одина, решившего выпить чаю из цветочных лепестков в странном прибрежном бидонвиле. Достаточно было посмотреть на него — и мою нерешительность как рукой сняло. Я вышел, оставив Вунь Ло дремать в кресле; судя по всему, тот обо мне уже и забыл.

На улице было дымно. Тысячи звуков — какофония голосов, взрывов, фейерверков, восточной музыки — смешивались, порождая своего рода гармоничную тишину. Где-то к северо-западу лежала деревушка, построенная из драконьих шкур. И даже если ничего не разузнаю о прибытии Огастеса Сильвера, я хотя бы взгляну собственными глазами на этот бидонвиль. Я протискивался через толпу на Вашингтон-стрит, ничего не видя и не слыша. Вдруг как по волшебству толпа расступилась передо мной, будто Красное море, явив широкий асфальтовый проход. Справа и слева — улыбки, выжидательно застывшие. Потом рукоплескания, ликующие выкрики, звон китайских тарелок, пронзительный свист рожков. И вот из-за угла на безумной скорости курьерского поезда выскочила скалящаяся голова бумажного дракона, раскачиваясь вперед-назад и размахивая гривой всех цветов радуги. Зверь был длиной с полквартала и сделан, такое ощущение, из тысячи слоев тончайшей рисовой бумаги пастельных тонов, сотни листов ее угрожали в любой момент оторваться и растаять в тумане. Управляли им с десяток человек, от которых были видны лишь ноги; сгорбившиеся внутри «пилоты» во всю мочь бежали по мостовой, подбадривая себя выкриками и скандированием, а толпа, вновь сомкнувшись за ними, повалила на восток к Кирни-стрит, и опять стало тихо.

Остаток дня прошел в атмосфере совершенной нереальности, что, как ни странно, лишь углубило мою веру в Огастеса Сильвера и его творения, хотя все рациональные свидетельства указывали в строго противоположную сторону. Я выехал из города на север и, повернув у Сан-Рафаэля к берегу, к Инвернессу и мысу Лос-Рейес, принялся петлять между зелеными холмами, а солнце ниже и ниже клонилось к морю. Уже начинало смеркаться, когда я остановился заправиться.

Раскинувшийся передо мной берег был похож на тот, с фотографии, если не как близнец, то как двоюродный брат, а домишки на склоне можно было счесть призраками тех драконьих лачуг, если как следует прищуриться. А может, все было наоборот; я уже не могу сказать, который из миров истинный, а который его призрачное отражение.

Берег окутывала стена тумана, днем накатившего с моря. Если бы не туман, я бы, наверно, разглядел и верхушку маяка, для полного сходства. А так я видел лишь серую пелену, колеблемую слабым бризом. На заправке я попросил карту. Наверняка же, думал я, она где-то рядом, эта деревня, может быть, и в пределах видимости, если бы не туман. Заправщик, табачно-жвачный комок машинного масла и синих бумажных полотенец, о ней и слыхом не слыхивал — в смысле, о драконьей деревушке. Он с подозрением покосился на меня. Вон, мол, карта, на окне висит. Посмотреть не стоит ни цента. Так что я зашел в клетушку из стекла и железа, промозглую от ржавчины и морской сырости, и принялся изучать карту. Ничего она мне не сказала. Повесили ее недавно — изолента, крепившая углы, не успела ни пожелтеть, ни отойти. Справа открывался проход в гараж, где китаец-механик возился с ходовой частью автомобиля, вздернутого на подъемнике.

Когда я повернулся уходить, туманная пелена поглотила солнце и заправка окунулась в тень. Над темными волнами Тихого океана морской ветер закрутил серую дымку, а длинный облачный жгут взметнулся в небо, похожий на выбеленный водами пучок водорослей в отливной луже или на колышущийся хвост огромного дымного дракона, и на миг-другой последние слабые лучи заходящего солнца просияли сквозь прореху в тумане, осветив старые бензиновые колонки, захламленную контору, гараж с разбросанными инструментами.

Карта на окне будто скукожилась по краям, изолента побурела и высохла. Белый фон стал кое-где бледно-охряным, кое-где цвета лежалой слоновой кости, а то, что раньше казалось складками бумаги, на мгновение стало сетью неведомых доселе дорог, ведущих от секвойевых лесов к морю.

Наверняка непривычное сочетание вечернего солнца с накатывающим туманом и заставило меня на миг усомниться, под чем именно возится китаец-механик — под громоздким, аляповатым изделием автопрома образца начала шестидесятых или же под хромированным корпусом дракона, косо замершего в полете над пятнистым от пролитого масла бетонным полом, в обрамлении шлангов обогревателя и штабелей покрышек.

Потом солнце село. Стемнело очень быстро, и все стало как прежде. Я медленно покатил через деревушку на север. Никакого бидонвиля из драконьих останков я, конечно, не нашел. Сплошные склады и заросшие сорняками пустыри, обветшалый бетон, изредка — луженое железо фабричных стен. Вдоль узких улочек выстроились разнородные халупы, некоторые на сваях, будто в ожидании апокалипсического потопа. Но построены они были из фанеры и крыты рубероидом — и ничего драконьего в пределах видимости, ни даже кончика ржавого крыла и зарослях горчицы и дурмана.

В мотеле я решил не ночевать, хотя мысль такая была, — а вдруг дымка рассеется и водянистый лунный свет омоет берег от наваждения, попутавшего меня в закатном тумане на заправке. Но, как я уже говорил, день выдался практически бесплодный, и мысль о том, чтобы потратить двадцать долларов на комнату в мотеле, была невыносима.

Домой я приехал в без малого полночь, уставший как собака. Помидорный червь спал в своем гнездышке. В гараже у Филби еще горел свет, так что я заглянул к нему. Филби сидел на табурете, уперев подбородок в ладони и уставившись на разобранную голову своего дракона. Я вдруг пожалел, что заглянул; он потребует новостей о Сильвере, а сказать-то мне и нечего. Новости — вернее, их отсутствие — подкосили Филби окончательно. Он не спал двое суток. Несколько часов назад заходил Дженсен и молол энтузиастическую невнятицу о безумно высоком приливе, — мол, есть сильное подозрение, что последний краб таки вылезет, и не хочет ли Филби выйти на берег посмотреть? Нет, Филби не хотел. Он хотел одного — собрать своего дракона. Но что-то не заладилось — то ли провода где-то перепутались, то ли какой-нибудь кристалл неправильно огранили,— и ни малейших признаков жизни творение Филби больше не проявляло. Не дракон, а груда хлама.

Я всячески посочувствовал. Запри дверь, чтобы никакой дженсеновский краб не забрался, сказал я Филби; утро, мол, вечера мудренее. Прозвучало банально донельзя, но Филби готов был ухватиться за любую соломинку, лишь бы отвлечься от этой возни.

Мы просидели с ним до рассвета, то предаваясь ностальгическим воспоминаниям, то погружаясь в задумчивое молчание, а то дискутируя, не спуститься ли все-таки к морю проведать Дженсена. Судя по всему, аномально высокий прилив сопровождался невероятным прибоем: в паузах я слышал, как с шипением разбиваются на далеком берегу пенные буруны. Не самая удачная погода для гигантских крабов.

И в следующие дни погода не менялась. Было так же мокро и уныло. Никаких новых писем от Огастеса Сильвера. Дракон Филби оставался мертв. Проблема с течением дней уходила вглубь, словно издеваясь над Филби, который упорно шел по ее следу, пытался ее нащупать, уверенный утром, что вот-вот ухватит ее за хвост, а вечером сокрушаясь, что она опять ускользнула. Дракон — идеальное чудо из множества мелких деталей. Я и не догадывался, что их столько. К концу недели согни этих деталей были аккуратно разложены на полу гаража, одна за другой в том порядке, в каком их извлекали. Концентрическими рядами, расширявшимися, как круги на воде, — а к следующему вторнику всех их смели по кофейным банкам, стоявшим теперь тут и там на полу и на верстаке. Филби угасал на глазах. За всю эту неделю он провел в гараже меньше времени, чем за любой день прошлых недель, а вместо этого подолгу спал после обеда.

Я же не терял надежды на письмо от Сильвера. Где-то ведь он там странствует. Но меня терзало подозрение, что письмо лишь подпитает определенные иллюзии Филби — или мои,— оттянув таким образом окончательное развеяние этих же иллюзий, которое с каждым днем казалось все более неминуемым. Лучше уж безнадежность, подумал я, чем эта невозможная надежда, это бесплодное предвкушение.

Но однажды вечером, увидев из чердачного окна, как Дженсен вышагивает над обрывом с медной подзорной трубой и деревянной треногой на фоне оранжевого от солнечных лучей редеющего тумана, я подумал, где же сейчас Сильвер, какие неведомые моря рассекает, слухи о каких чудесах влекут его по тропинкам через джунгли в этот самый час.

Когда-нибудь он вернется, я уверен. Сквозь прорехи в тумане блеснут лунные лучи цвета слоновой кости. Над темной гладью океана всколыхнется восточная музыка — китайские банджо и медные гонги. Туман забурлит и разойдется, открыв целую вселенную звезд, планет и северного сияния, пляшущего в прозрачных красках, как тонкая радуга-дуга бумажных фонариков, подвешенных в небе на ветру. Затем туман снова сомкнётся, и тогда из фантомной дымки, вздымаясь на прибойной волне, в гавань войдет его корабль, медленно, разрезая воду, как призрак, и в фосфоресцирующем кильватере будут видны неведомые морские твари, одна за другой разворачивающиеся и возвращающиеся в море, будто сопровождали судно все десять тысяч миль полного загадок океана. Мы выпьем пива, втроем, в гараже у Филби. Мы вызовем Дженсена с его поста.

Но, как я уже говорил, письмо все не приходило и не приходило, предвкушение оканчивалось пшиком. Дракон Филби валялся разобранный — так сказать, тарелка объедков: думая о нем, я почему-то вспоминал обглоданные кости индейки после Дня благодарения. Ничего тут не попишешь. Филби был безутешен. Но вот наконец туман рассеялся. Бархатный дуб во дворе покрывался листьями, помидорные кусты поднялись до высоты колена и пышно зазеленели. Червяк по-прежнему спал, но я надеялся, что весна его разбудит. А вот Филби весны не замечал. Он долгими часами сидел, уставившись на мешанину деталей, и когда однажды меня угораздило пошутить, не послать /ш, мол, в Детройт за карбюратором, он бросил на меня такой бешеный взгляд, что я поспешно ретировался и оставил его и покое.

Воскресное утро выдалось ветреным, и дверь гаража Филби хлопала так часто, что мне это надоело. Я заглянул внутрь и отшатнулся в ужасе. Ничто в этой груде мусора не напоминало о драконе, за исключением одного разобранного крыла из шелка и серебра, покрытого отпечатками грязных ладоней. Две кошки неторопливо вышли мне навстречу. Я принялся искать следы дженсеновского краба, надеясь (да, именно надеясь), что удастся как-то рационально объяснить это запустение. Но увы, Филби и вправду совершенно рассыпался вслед за своим драконом. То странное вдохновение, что прежде его питало, окончательно сошло на нет. Его творение рассеялось, ни одна деталька не соединялась с другой. Провода и предохранители торчали из россыпи неопознаваемых кристаллов, а некий сложный механизм, на котором явно как следует потанцевали, высовывался, бездыханный, из-под верстака. На полгаража растеклась лужа масла, и ней увязло хрупкое то да изящное се.

Наконец вышел и Филби — взгляд блуждает, волосы разлохмачены. Он получил последнее письмо. В нем намекалось на долгие — и, возможно, опасные — странствия. Посещение западного побережья снова откладывалось. Филби запустил пятерню в волосы, взъерошил их еще больше. Примерно такими, как он, рисовали узников Бедлама в девятнадцатом веке. Он пробормотал что-то насчет сестры в Маккинливиле и, едва не просияв, добавил ни с того ни с сего, что в сестрином городке, в глубине северного побережья, стоит самый высокий в мире тотемный столб. Через два дня он уехал. Я запер за него дверь гаража и клятвенно пообещал получать его почту, особенное внимание обращая на предательски экзотические марки. Но до сих пор так ничего и не пришло. Я завел привычку проводить вечера на берегу с Дженсеном и его сыном Бамби, которые до сих пор надеются на того последнего краба. Весенние закаты просто невероятны. Бамби в таком же восторге от них, как и я, он умеет видеть схожие цвета и узоры в спиральном завитке морской раковины и в зеленой глубине отливной лужи.

Собственно, когда помидорный червяк вылез из своей норки и развернул огромные полупрозрачные крылья, коричнево-крапчатые, я прихватил банку с собой на берег, чтобы Бамби увидел, как тот поднимает, с позволения сказать, паруса.

Вторая половина дня выдалась совершенно безоблачная, тихо вздыхал прибой. Может быть, крабу по нраву именно такое затишье, настаивал Дженсен. Но Бамби и думать забыл о легендарном крабе. Он завороженно уставился в банку из-под огурцов на оранжевые пятна, испещрившие брюшко огромного бражника, некогда ползавшего в хитроумном камуфляже среди моих помидоров. Зрелище было поразительное и ужасающее, и Бамби никак не мог оторваться от банки — стучал по стеклу, на ходу придумывал и отбрасывал имена.

Когда я отвернул крышку, бражник вспорхнул на метр-другой, описал в воздухе кривую замкнутую петлю и устремился на юг, а Бамби — следом. Картина эта до сих пор стоит у меня перед глазами, ясная, как дождевая вода: Бамби несется вприпрыжку вдоль берега на фоне мшистых утесов, поднимая фонтаны блестящего на солнце песка, а над самой его головой, буквально руку протяни, летит удивительная бабочка, и манит, и дразнит. И вот уже решительно невозможно сказать, что это за уменьшающееся пятнышко в лазурном небе — насекомое, на миг-другой нарисовавшееся на искусственном горизонте нашей бухточки, или же огромная крылатая рептилия, закладывающая вираж над далеким океаном и падающая в пустоту, с края плоской земли. 

ПЭТ МЕРФИ

Драконовы врата

Биолог по образованию, Пэт Мерфи в течение нескольких лет писала материалы о рыбах для различных изданий и организаций, включая Институт океанографии имени Скриппс, океанариум «Морской мир» и Международный комитет по охране тунца. В 1982 году, оставив рыбную тему, Мерфи заняла должность писателя и редактора при интерактивном научном мyзee «Эксплораториум» в Сан-Франциско. В 2007 году она покинула музей и начала работать в школе искусств и ремесел «The Crucible», а затем в детском издательстве «Klutz», где выпустила книги «Нашествие роботов-щеток» («Invasion of Bristlebots») и «Бум! Шлеп! Бац!» («Boom! Splat! КаЫооеу!»).

Писательница весьма свободно обращается с литературными жанрами. В ее первом романе «Охотник за тенью» («The Shadow Hunter») научная фантастика переплетается с фэнтези. За ним последовал чисто фэнтезийный роман «Падающая женщина» («The Falling Woman»), получивший премию «Небьюла». В том же году рассказ «Влюбленная Рашель» («Rachel in Love») удостоился премии «Небьюла», премии Теодора Стар-джона и премии журнала «Locus». Среди других книг Мерфи — научно-фантастический роман «Город несколько лет спустя» («The City, Not Long After»), темное фэнтези «Надя» («Nadya») и три связанных между собой романа, представляющих нечто среднее между фэнтези и НФ, «Норбит, или Туда и обратно» («There and Back Again»), «Дикий ангел» («Wild Angel») и «Путешествия во времени и пространстве с Максом Мерривеллом» («Adventures in Time and Space with Max Merriwell»). Сборник рассказов писательницы под названием «Пункты отлета» («Points of Departure») стал лауреатом премии Филипа Дика, а рассказ «Кости» («Bones») в 1991 году завоевал Всемирную премию фэнтези. Роман для детей «Дикарки» («The Wild Girls») в 2007 году был награжден премией Святого Христофора.

Зовут меня Алита, что означает «та, которой можно верить». Матушка зовет меня Ал. Если кому-нибудь интересно, что это за имя такое, я объясняю: это уменьшительное от мужского имени Алонзо. В свои пятнадцать я вполне схожу за юношу на пороге зрелости. Я одеваюсь по-мужски и всяческим рюшам и юбкам предпочитаю туники и бриджи.

Матушка играет на арфе и поет баллады, а я — сказительница. Я знаю много народных сказок (изобилующих пошловатыми шуточками и комичными персонажами) и героических легенд, которые так нравятся знатным слушателям (обычно в них рассказывается о благородных принцах, прекрасных принцессах и куртуазной любви), а еще я знаю множество поучительных историй (священнослужителям они по душе, а вот всем остальным — не очень). Мне ведомы тайны развития сюжета.

Но история, которую я поведаю вам сейчас, своенравна: она наотрез отказывается следовать хоть какой-нибудь традиции. Она блуждает, подобно овце, отбившейся от стада. В ней говорится о принце и драконе, но лишь под самый конец. Здесь найдется место и волшебству, и желаниям, и... но всему свое время.

Начинается она в горном городке Набакхри, где каждую осень собираются пастухи и ткачи. Сюда с гор спускаются чабаны и продают шерсть, а из низовья поднимаются ткачи и покупают ее. Чтобы развлечь собравшихся, на фестиваль пришли мы с мамой.

Мы добрались до городка уже в сумерках. Дорога заняла у нас целых два дня. Началась она в теплой долине, где бежала река Алси. Там выращивают рис с просом и носят яркие наряды. В Набакхри растут ячмень и картофель, а люди потеплее укутываются в толстую шерстяную одежду.

В городок вела крутая тропа, удобная для коз, но не для нашего пони. С громадного ледника налетал ветерок и холодил лощину к западу от Набакхри. В студеном свежем воздухе горячее дыхание пони повисало белыми облачками.

На окраине города мы остановились и пропустили переходивших основную дорогу овец, которые жалобно блеяли, — их подгоняли собаки. Пожилой пастух в поношенном плаще поглядел на нас и улыбнулся, заметив мамину арфу, притороченную сбоку от вьюка на спине пони.

— Музыканты! — воскликнул он. — Подыскиваете, где бы остановиться?

Я кивнула. Целое лето пастухи проводят в одиночестве в горах, и, когда спускаются к людям, им очень хочется хорошей компании и музыки.

— В центре все трактиры переполнены, — сказал он. — Попробуйте зайти к Сарасри. Это постоялый двор на западном крае деревни, ближайший к леднику. Там вкусно кормят.

С той стороны, куда удалилось стадо пастуха, послышался громкий возглас. Мужчина махнул рукой на прощание и поспешил за овцами.

Таверна Сарасри оказалась ветхой развалиной на самой окраине города. Мы прицепили поводья пони возле распахнутых дверей и вошли внутрь, окунувшись в густой запах баранины и жареного хлеба. Официантка позвала хозяйку.

Из кухни поспешно вышла, вытирая руки о передник, Сарасри — дородная круглолицая женщина. В долине гостиницей непременно владеет мужчина, но женщины горных племен часто сами заводят подобный бизнес.

— Мы ищем комнату, — сказала я, но хозяйка покачала головой, прежде чем слова сорвались у меня с языка.

— Увы, молодой человек, нынче столько путешественников! — сказала она. — Не думаю, что где-то в городе вы сможете отыскать свободную комнату.

Матушка, не обращая внимания на слова трактирщицы, заглянула внутрь таверны.

— Как ты думаешь, что бы мне сегодня сыграть, Ал? — спросила она меня. — Народу так много. — Она улыбнулась Сарасри, а матушкина улыбка способна растопить снега на горной вершине даже на расстоянии десяти миль. — У вас такая замечательная таверна, — просто и весело сказала она.

Моя мама добродушная и бесхитростная — эти черты характера всегда помогают ей. Когда отец гадал на картах Таро, матушка непременно фигурировала в образе дурака — молодца в шутовском костюме, который собрался сплясать на краю обрыва. Дурак божественно наивен, и его охраняют ангелы. Ежели он навернется и упадет, то непременно приземлится в стог сена.

Сарасри взглянула на мать и спросила:

— Вы ведь музыканты? Здорово, если бы вы поиграли у нас сегодня. — Она нахмурила брови, изо всех сил пытаясь что-нибудь придумать. — Есть у нас тут одна маленькая комнатка...

Эта комнатка служила кладовой: у стены выстроились мешки с картошкой и корзины с шерстью. Все остальное место занимала кровать и стол. Окно выходило на ледник — вот и хорошо, по крайней мере утром нас не разбудит деревенский шум.

— Ну как тебе? — спросила я у матушки.

— Просто замечательно.

Ей и в хлеву будет комфортно, лишь бы дали на арфе играть.

Мой папа, прекрасный иллюзионист и предсказатель будущего, умер три года назад, когда мне было двенадцать. После его смерти обязанность заниматься практической стороной нашей жизни легла на меня, поскольку матушка была не способна справиться с этим, и я заботилась о ней как только могла.

В теплое время года мы путешествовали из города в город. Где бы ни случался фестиваль, мы шли туда и выступали в тавернах, а потом пускали шляпу и собирали деньги. Тем и жили. Зимовали мы в маленькой деревеньке в долине, где родилась матушка.

Тем вечером в таверне Сарасри мама пела для благодарных (и изрядно выпивших) слушателей — целой толпы пастухов. После ее выступления я рассказала историю о короле по имени Такла и ледяной деве. Я решила, что такой рассказ весьма уместен, когда у тебя под боком ледник.

Само собой, ледяные девы в роду с речным народом. А каждому жителю долины известно, что русалки — существа магические, красавицы с зелеными глазами и длинными волосами цвета только что народившейся листвы. Ледяные девы столь же прекрасны, только глаза у них голубые, словно глубины ледяных пещер, а волосы такие же белые, как свежевыпавший снег. Русалки живут в реках, а ледяные девы — среди высокогорных ледников.

Как-то раз во время охоты на снежных коз король Такла, правитель маленького высокогорного царства, увидел спящую в ложбинке ледника девушку. Она лежала прямо на холодном снегу, укрывшись белой шалью из такой превосходной тонкой пряжи, что она даже походила на первые ниточки морозного инея на камнях. Из-под покрывала виднелось лишь прекрасное лицо.

Такла сразу понял, что перед ним не простая женщина. Всякий, кто живет в горах, знает: если забрать шаль ледяной девы, то приобретешь над ней власть. Король схватил шерстяное покрывало, и глазам его предстала обнаженная дева во всей своей красе, которая была воистину совершенна! Гладкостью и бледностью кожа волшебной девы соперничала со льдом, на котором та возлежала. Лицо ее казалось невинным и чистым, как у спящего дитя.

Такла спрятал шаль в охотничью сумку. Потом, очарованный красотой девы, он возлег рядом с ней на лед и принялся целовать бледное лицо, ласкать обнаженную грудь и гладить бедра.

Когда она проснулась и посмотрела на короля холодными голубыми глазами, он обратился к ней со словами:

— Ты станешь моей королевой, о прекрасная!

Дева пыталась вырваться, но, несмотря на это, он схватил ее за руки и ближе привлек к себе. Им овладела страсть, и он возлег на нее.

Потом Такла завернул красавицу в охотничий плащ, привел к себе в замок и сделал королевой. Он наряжал ее в чудные платья, украшал сверкающими драгоценностями. Королева красотой превосходила любую смертную женщину, только никогда не улыбалась и редко разговаривала. Когда же она что-нибудь говорила, голос ее был нежен, словно перезвон льдинок на ветру.

— Мне нужно вернуться домой, — говорила она королю. — Мать будет скучать. Сестрицы станут по мне тосковать.

— Теперь у тебя есть муж, — отвечал ей Такла. — Твоя матушка свыкнется с этим. А если сестрицы под стать тебе красотой, тогда пусть придут ко двору и здесь найдут себе супругов. — И он целовал ее бледное лицо.

Эту историю можно рассказать по-разному. В таверне я вела повествования как бы от лица короля Таклы, описывала красоту ледяной девы и обольстительность ее наготы. Волшебные создания против воли очаровывают человека. Дева — прекрасная соблазнительница. Не в силах сдержать страсть, человек овладел ею.

В этой версии король Такла не волен в своих поступках, он сильный мужчина, которого поразила любовь. Он предстает по-своему честным человеком: женится на ледяной деве и делает ее своей королевой. Разве любая женщина может желать большего?

Думаю, сама ледяная дева рассказала бы совсем другую историю. Она мирно почивала и никого не трогала. Тут явился король, надругался над ней и похитил, силой увел из родного ледника, разлучил с сестрами.

Такой рассказ в таверне вряд ли пришелся бы по вкусу, но я часто думала об этом, особенно тогда, когда мы выступали перед солдатами. Матушка моя красива, и солдатам она сама явно нравится даже больше музыки. Я одеваюсь как юноша, поэтому солдаты не бросают на меня жадных взглядов.

Само собой, история с пленением ледяной девы не закончилась. Ибо того, кто возлег с магическим существом, ждут последствия сего деяния.

После того как Такла забрал в замок ледяную деву, по ночам на просторах ледника стали вспыхивать бело-голубые огоньки. Когда перемещались льды, глетчер стонал и скрипел, и люди говорили, что это беседуют между собой ледяные девы. Через год у короля родился сын — крепкий малыш с огненно-рыжими волосами отца и пронзительно-голубыми глазами матери.

Спустя некоторое время после рождения сына король Такла один отправился поохотиться в горы. В ста ярдах от тропы на леднике он приметил снежную козу и выстрелил. Животное упало.

По льду Такла пошел к тому месту, где стояла коза. Но когда очутился там, то ничего на льду не нашел. «Козни ледяных дев», — подумал он и развернулся, чтобы вернуться на каменистый склон. Дорогу ему преградила высокая женщина с белыми волосами.

— Король Такла, — сказала она, — ты должен освободить мою дочь.

Такла разглядывал появившуюся перед ним даму. Она была старше его жены, но столь же прекрасна. Те же ясные черты лица, те же пронзительно-голубые глаза и дивное тело.

— Твоя дочь — жена мне и мать моему сыну, — сказал он.

— Если ты ее отпустишь, я воздам тебе сторицей, — обещала красавица. И показала ему серебряный охотничий рог. — Дай ей уйти и протруби в рог — тут же тебе явлюсь я и исполню что пожелаешь. Трижды я появлюсь, стоит призвать меня рогом, и выполню три любых желания. — Она подняла рог повыше, чтобы король мог полюбоваться на тонкую работу и поразмышлять на тему желаний, которые ему бы хотелось претворить в жизнь.

Такла глядел на рог и обдумывал предложение ледяной девы. За год ему наскучило неулыбчивое молчание супруги. Да, она была очень хороша собой, но в последнее время ему приглянулась одна из фрейлин королевы — пылкая красотка с рыжими волосами и темными, карими глазами. Стоит принять предложение ледяной девы, и жена вернется к своему народу, а он сможет жениться еще раз. К тому же с помощью рога он сможет стать более могущественным.

Такла улыбнулся и принял из рук ледяной девы рог. Она дала ему пройти, и король вернулся в замок.

Тут же достал он припрятанную в дупле белую шаль. Когда он вошел в покои супруги, она кормила дитя грудью. Глаза ее расширились, когда она увидела шаль в руках короля. И передала ребенка фрейлине, той самой красотке, которая нравилась королю.

— Что это ты мне принес? — тихо спросила короля жена.

— Твоя мать преподнесла мне подарок. — Король показал рог. — В обмен на одно ее желание она обещала исполнить три моих. Она хочет, чтобы я тебя отпустил.

Ледяная дева взяла у него шаль и набросила на плечи. Не говоря ни слова, она вышла из комнаты, побежала по коридору, спустилась по ступенькам и выбежала на ледник. Больше ее не видели.

Такла улыбнулся фрейлине, потом поцеловал сына в лобик. Придворная дама качала малыша на руках, и изъявление отцовской любви даровало королю возможность вблизи восхититься грудью фрейлины.

Радуясь и предвкушая свое небывалое величие, Такла взял охотничий рог и вышел из замка, взобрался на высокую скалу, обращенную одновременно к леднику и к замку, к перевалу и к долине.

На западе солнце медленно опускалось к горизонту. Такла обвел взглядом принадлежащее ему королевство и обдумал первое желание.

Затем поднес к губам рог и протрубил. Внизу ледника вспыхнул синий огонек, и вот перед ним предстала ледяная дева.

— Каково твое желание? — спросила она.

— Я хочу возвышаться над всеми людьми так же, как стою выше всех сейчас, и желаю, чтобы мое царствование длилось так долго, как стоят горы!

Ледяная дева улыбнулась и подняла руку. Началось превращение, и серебряный рог выпал у короля из рук. Такла стал камнем — величественной статуей, созерцающей свое королевство.

— Как ты желал, так и будет. Стоять теперь тебе здесь и возвышаться над всеми, — проговорила ледяная дева. — Правление твое продлится столько, сколько простоят горы. Пока ветры и непогода не сделают свое дело, будешь ты править этими землями.

Среди горных народов бытует поговорка: «Словно дар ледяной девы». Так говорят о подарках, которые для обладателя выходят боком. Лучше не впутываться в магические дела. Нельзя доверять дарам ледяных дев.

Как только я рассказала историю до конца, порывом ветра распахнуло дверь в таверну. Тогда я подумала, что то был добрый знак: струя холодного воздуха заставила слушателей содрогнуться и глубже прочувствовать услышанное.

— Дар ледяных дев,— сказала я, и все рассмеялись.

Я обошла пастухов и собрала монеты от тех, кому история пришлась по вкусу. Проходя мимо двери на кухню, я заметила, что Сарасри неодобрительно насупилась. Хозяйка заговорила со мной:

— Не следует такое рассказывать вблизи ледника. И лучше закрой на ночь ставни. Ледяным девам не понравится, что ты болтаешь о них.

Я — простая сказительница, разве магическим существам есть до меня дело? Вряд ли ледяные девы станут утруждать себя размышлениями о моих поступках. И все же той ночью я последовала совету Сарасри и закрыла ставни, но для того, чтобы уберечься от холода, а вовсе не затем, чтобы спрятаться от ледяных дев. К сожалению, деревянные ставни давно покосились, и, хотя я закрыла их возможно плотнее, в щель все равно тянуло холодом.

Спала я плохо. Слышала, как стонет и скрипит ледник, как перемещается и передвигается лед. И была рада, когда в щели между ставнями наконец забрезжил рассвет и на матушку, которая крепко спала рядом со мной, упали яркие лучи солнца.

Я тихонько оделась и вышла на улицу. Похолодало, каменистые тропинки замерзли. В пекарне я купила на завтрак сладких булочек. Они были теплые, и я поспешила обратно в комнату.

Я вошла к нам и позвала матушку, чтобы она просыпалась, но она не шевелилась. Я ее потрясла, но она все равно не очнулась.

— Мама, — звала я. — Мама!

Но мне было никак ее не разбудить. Я разыскала на кухне Сарасри, и хозяйка послала мальчика за целительницей. Забыв про завтрак, я сидела возле матушки.

Пришла знахарка — совсем седая старушка. Она опустилась на край маминой кровати и коснулась ее щеки. Потом поднесла серебряную ложку к ее носу и проверила, запотеет ли металл от дыхания. Погладила по руке и позвала матушку по имени. Потом покачала головой и заключила:

— Ледяная болезнь.

Я уставилась на знахарку и спросила:

— Как это?

— Болезнь приносит дующий с ледника ветер, — объяснила Сарасри. И нахмурилась. — Вот к чему приводит досужая болтовня о ледяных девах.

— Тот, на кого нападает ледяная болезнь, спит себе мирно до тех пор, пока не зачахнет, — объяснила знахарка.

Я поглядела на матушку. Во сне лицо ее казалось таким спокойным и умиротворенным. Сложно поверить, будто с ней что-то неладно.

— Ее можно вылечить? — спросила я.

— Есть только одно лекарство.

— Какое?

— Три капли крови дракона. Если вылить их в рот больной, она очнется. — Знахарка пожала плечами. — Но у нас нет драконьей крови, как нет и героя, который смог бы ее раздобыть.

— Как будто герой поможет! — печально покачала головой Сарасри. — Сколько их пускалось в путь к Драконовым вратам, раздуваясь от гордости и благородных намерений! Ни один не вернулся.

— Разве для того, чтобы добыть кровь дракона, нужно непременно быть героем? — спросила я. — Нам же нужно совсем чуть-чуть. Дракону совсем не обязательно умирать ради трех капелек.

Сарасри вновь нахмурилась. Но старая целительница кивнула и согласилась:

— Верно. Убивать дракона не нужно, если получится раздобыть кровь каким-нибудь другим способом. — Она разглядывала меня. Ее блестящие глаза были ярко-синими и с возрастом не потускнели. — Известно ли тебе хоть что-нибудь о драконах?

— Только то, что говорится в героических сказаниях, — призналась я, — но это совсем крохи. Дракон обычно умирает, как только появляется принц.

— Это сказки о принцах, а не о драконах, — махнула рукой старуха. — В них дракон предстает огнедышащим змеем с крыльями.

— Разве это не так? — спросила я.

— Не скажу, что не так, просто описание неполное. Сущность дракона заключена в его нраве, а не в облике.

— И каков у дракона нрав?

— Дракон — это сгусток пылающей бешеной злобы. Это творение огня и злобы, которое питается страхом и ненавистью. — Старуха встала и набросила на плечи шерстяной плащ. — Он огнем встречает того, кто приближается к нему со страхом.

— А что, если подойти смело? — поинтересовалась я.

Знахарка пожала плечами:

— Непростая задача. Но если это получится, возможно, удастся начать беседу. Я слышала, что драконы любят поговорить. Но они чуют лжеца, и это пробуждает в них гнев. Никогда нельзя врать дракону.

Пожалуй, именно здесь история начинается по-настоящему. С того самого момента, когда я поняла: мне нужно добраться до Драконовых врат и вернуться обратно с тремя каплями крови дракона, который в последние сто лет сторожит перевал.

Я договорилась с Сарасри о том, чтобы она позаботилась о моей матушке, и оставила пони в конюшне, потому что для нашей лошадки подъем будет слишком крутым и тяжелым. И отправилась по тропе, ведущей в горы.

Когда-то Драконовы врата называли перевалом Таклы в честь короля, который взял в жены ледяную деву. Через этот горный перевал лежал кратчайший путь из долины в торговые города на берегу Северного моря. Давным-давно дорогой через горы проходили торговые караваны с грузом ковров, специй и драгоценностей. Король Такла и после его сын Ринзен взимали с купцов плату за беспрепятственное продвижение этим путем.

Сто лет назад все изменилось. Король долины Белен по настоянию богатых купцов попытался свергнуть короля Ринзена и положить конец взимаемым им пошлинам. Армия Белена вторглась в горное королевство. Дракон, которого вызвали с помощью черной магии, отбросил армию назад и с тех пор никого не пускал на перевал.

Появление дракона разорило здешние земли. Некогда процветающее королевство превратилось в бесплодную пустыню. Купцы из долины объединились и предложили награду тому, кто сможет убить дракона и вновь открыть путь через перевал. Но все герои, пытавшиеся завоевать награду, погибли: огнедышащий дракон сжег их своим дыханием, разодрал когтями.

Теперь торговцам приходилось везти товары кружным путем, огибать горы с южной стороны и пробираться через пустыню. Путешествие получалось долгим и опасным. В пустыне на караваны нападали разбойники, похищали товары и купцов, требуя за них выкуп. Но возможность попасть к разбойникам была все же лучше неминуемой гибели при встрече с чудовищем.

Я поднималась к Драконовым вратам по тропе, которая была едва ли лучше той, по которой бегают козы. Зимние лавины преградили старый торговый путь. К тому же он зарос колючим кустарником, и никто нынче его не расчищал.

Путешествие от Набакхри до Драконовых врат занимало три дня. Пока я поднималась вверх, деревеньки делались все меньше и меньше. Люди спрашивали меня, куда я иду, и, когда я рассказывала им, мрачно качали головами.

— Возвращайся-ка назад, молодой человек, — говорили они. — У тебя нет ни единого шанса выполнить задуманное.

Последняя деревушка перед облюбованным драконом перевалом представляла собой несколько чумазых хижин, цеплявшихся за горный склон. Крохотный чайный домик попутно служил еще и гостиницей. У огня в общей комнате сидели три пастуха и обедали тушеной чечевицей с жареным хлебом и чаем.

Хозяином таверны был толстяк с внушительными усами и копной густых, словно шерсть горной овцы, волос.

— Ты что, потерялся? — спросил он меня. — По этой тропе некуда идти.

Я рассказала ему свою историю. Он подал мне обед и посидел со мной, пока я ела.

— Говоришь, тебе надо бесстрашно подойти к дракону, — сказал он. — Как же ты это сделаешь? Дракона только дурачок не испугается.

Хороший вопрос. Пока я взбиралась по горной тропе, я как раз размышляла о том, как победить страх.

— Я порой рассказываю очень страшные истории, — поведала я трактирщику. — Но я их не боюсь, потому что знаю: они хорошо кончаются. То, что я делаю сейчас, вполне годится для хорошего рассказа. Если я буду думать о происходящем как об истории, которую рассказываю, то мне страшно не будет.

— Но ты же не уверен в том, что конец у этой твоей истории будет хорошим, — нахмурился трактирщик.

— Конечно же он будет хорошим, — сказала я. — Это же я рассказываю, верно? Зачем же мне приделывать к собственной истории плохой конец?

— Такое чувство, что ты сам себя обманываешь, — заметил усач.

Я кивнула со словами:

— Само собой. Вы знаете способ получше?

Он покачал головой и налил мне еще чаю. Весь оставшийся вечер он рассказывал мне о героях, которые отправлялись убить дракона и не вернулись.

Когда я утром уходила из деревни, то изо всех сил пыталась выкинуть этот разговор из головы. Оказалось непросто. Надо мной маячила бесплодная горловина Драконовых врат. Черные камни, торчащие, словно зубья, вырисовывались на фоне голубого неба. Одна из скал напоминала стоящего человека. Это, говорят, все, что осталось от короля Таклы.

Ближе к вечеру я добралась до обледенелого поля вокруг замка, где жил дракон. За многие годы ледник сровнял стены, некогда огораживавшие сады, и поглотил надворные постройки. Хотя под давлением льда разрушились внешние стены, сам замок уцелел. Из белоснежного льда торчала одна высоченная башня. С того места, откуда я смотрела на нее, она казалась величиной с большой палец вытянутой вперед руки.

Я осторожно двинулась к ней через льды. Перед тем как сделать шаг, я проверяла палкой то место, куда собиралась поставить ногу. Один раз лед от толчка провалился и в вихрях снега полетел вниз. У моих ног разверзлась такая глубокая расселина, что дно ее терялось в тенях и голубом полумраке. Ледяной обвал загрохотал на дне и отозвался во всем леднике.

Ветер пробирал меня до костей, и я дрожала не переставая. Сначала ноги ломило от холода. Через какое-то время они вовсе онемели. Я размышляла о том, каково лежать на снегу, как делала это ледяная дева в истории о короле Такле. Сначала будет больно, но потом я вся онемею. Я смогу наконец отдохнуть и заснуть так же безмятежно, как моя матушка.

Небо потемнело, сделалось темно-синим. Отражавшийся от глубоких трещин во льду свет был такого же красивого глубокого синего цвета. От усталости у меня кружилась голова. Смотреть в небо стало для меня все равно что глядеть под ноги.

Палка соскользнула, я оступилась и всем телом шлепнулась на лед. Я перевернулась на спину и, радуясь передышке, стала смотреть в синее небо.

Я подумала о том, чтобы остаться здесь на некоторое время. Только делать этого не следовало. Ни в одной таверне слушатели не заплатят за сказку о герое, который сдался и разлегся на снегу в ожидании смерти. Поэтому мне пришлось встать и на негнущихся ногах-палках брести вперед.

Наконец я добралась до башни и в поисках входа решила обойти ее кругом. На полдороге я обнаружила в стене брешь. Я пробралась в нее и очутилась на обледеневшей лестнице. Льющегося в узкие окна света едва хватало для того, чтобы осветить каменные ступени. Под слоем льда виднелись подсвечники, в которых когда-то пылали факелы. Стены закоптились там, где их некогда лизало пламя.

Хотя стены замка преграждали путь ветру, внутри было даже холоднее, чем снаружи. Зубы у меня стучали, я не могла совладать с охватившей меня дрожью. И медленно, чтобы не поскользнуться на обледеневших ступенях, брела вверх.

Лестница привела меня в широкий коридор. Здесь стены уже не блестели ото льда, было чуточку теплее. В конце коридора мерцал золотистый свет, льющийся в открытую дверь. Я направилась туда.

В дверях я остановилась, сердце бешено стучало. Я чувствовала, что на границах сознания зарождается страх, но напомнила себе, что конец-то будет счастливый. Он просто обязан быть таковым.

Посредине огромного зала почивал дракон. Он лежал на обгоревших лохмотьях некогда прекрасного ковра. Пахло гарью и дымом. Я чувствовала тепло, которым, словно от печки, веяло от громадного чудовища.

Чтобы в зачатке подавить страх, я принялась разглядывать дракона и размышлять, как опишу его слушателям. У него было тело жуткой ящерицы размером с боевого коня. На спине росли крылья — громадные и кожистые. Глаза были закрыты. Могучая голова покоилась на передних лапах. Я не стала слишком долго удерживать внимание на драконьих челюстях и длинных когтях. Вместо этого я принялась рассматривать зал и обдумывать, как бы получше описать его слушателям.

Некогда это помещение было пышным и великолепным. Под темным слоем копоти и грязи я разглядела фрески. Художники расписывали стены более ста лет назад. По левую руку от меня двое охотников с луками целились в снежных коз, которые в поисках спасения убегали в горы. На дальней стене был изображен горный пейзаж — тот же самый, что расстилался вокруг замка. Но художник писал во времена более теплые и счастливые — тогда среди серых камней цвели полевые цветы.

На уровне пола изображенные на фреске живописные камни образовывали пещеру. Нарисованные глыбы гармонично сочетались с натуральными камнями, из которых был сложен такой большой очаг, что в нем можно было целиком зажарить быка.

Возле камина в резном дубовом кресле восседал скелет с золотой короной на черепе. К костям присохли лохмотья роскошной ткани, которые трепетали от ветра, врывавшегося в пролом справа от меня.

Та стена была разрушена, и вместе с ней — фреска. Ну и жуткий же был удар! Кладка осыпалась внутрь, и образовалась такая большая дыра, что в нее смог пролезть дракон. В пролом виднелся поблескивающий далеко внизу ледник. На темнеющем небе появились первые вечерние звезды. Я содрогнулась от холодного ветра.

— Чую врага! — прорычал низкий голос.

Я перевела взгляд на дракона. Зверь не шевелился, но открыл глаза, которые пылали, подобно тлеющим углям. Их глубина мерцала и переливалась разными цветами: золотистым, красным и синим.

— Я знаю, что ты враг, потому что от тебя пахнет человеком из долины. Ты не принц. И не герой. Так кто же ты и зачем пожаловал сюда?

Я напомнила себе, что следует быть честной. Драконы чуют лжеца.

— Я простая сказочница, — ответила я.

— Сказочница? — Дракон поднял голову и глянул на меня пылающими глазами. — Как странно. За последнюю сотню лет все те, что являлись сюда, желали меня убить. Они вместе с солдатами поднимались по дороге из долины, и меня будил их страх. Я чувствовал, как содрогались их души, как пылали ненавистью сердца. Я ощущал пыл бушующих в них чувств, и в ответ распалялось мое собственное пламя. Сонливость слетала с меня, и я бросался в битву.

Дракон зевнул, обнажив большущие зубы, а потом медленно потянулся и с кожистым шелестом встряхнул громадными золотистыми крыльями. И снова посмотрел на меня:

— Но ты не герой. Хоть на тебе мужская одежда, я чую, что ты девушка. Ты боишься, но не очень. И что-то хочешь от меня. Что? Скажи мне, дева из долины, почему бы мне одним дуновением не спалить твои косточки?

Я рассказчица и знаю, что у каждого своя история. Даже больше того: у каждого есть некая повесть, которую непременно нужно рассказать.

— Я пришла сюда по нескольким причинам, — осторожно начала я. — Я рассказчица и знаю много сказок, в которых речь идет о драконах. И в каждой из них дракон в конце умирает. Мне кажется, что это неправильно. Я подумала, что ты, возможно, поможешь мне рассказать совершенно новую сказку о драконах.

— Очень хитро, — оценил дракон. — Надеешься надавить на мое тщеславие. Помнится, ты упомянула о нескольких причинах, а назвала только одну. Хочешь меня заинтриговать, чтобы я решил, будто ты достаточно занятна и стоит тебя пощадить.

Я замечала, что когда слушатели ловят тебя на чем-то, то лучше всего признать их правоту. Если пуститься в отрицания, они восстанут против тебя.

— Значит, я преуспела? — спросила я.

— Возможно. — Дракон продолжал меня разглядывать.— Я сохраню тебе жизнь до тех пор, пока ты будешь мне интересна. Если мне станет скучно, я зажарю тебя, а потом опять усну. Пока я склонен тебя пощадить, ибо ты напомнила мне одну весьма необузданную особу. — Дракон медленно-медленно моргнул. — Хочешь услышать историю этой девицы? Она была очаровательной принцессой до тех пор, пока я не уничтожил ее.

Не слишком многообещающее начало. Я напомнила дракону принцессу, которую он погубил. Хорошо еще, что зверюга не собирался меня сжечь прямо сейчас.

Меня обогрело излучаемое драконом тепло, но ноги дрожали от усталости. Я рискнула спросить:

— Можно ли мне войти и присесть, пока ты рассказываешь?

Дракон так на меня посмотрел, что я решила: все пропало.

Потом чудище устрашающе осклабилось и сказало:

— Ну конечно. Я совсем позабыл о гостеприимстве. Входи. Присаживайся. Вот сюда. — Тут дракон когтем показал на скамью возле кресла со скелетом.

Я прошла через весь зал и опустилась на указанное мне место, положив у ног мешок.

— Кажется, тебе холодно, — заметил дракон. — Позволь разжечь огонь.

Зверь открыл пасть, и в камин, располагавшийся совсем рядом со мной, ударил столб огня. Вспыхнули наполовину сгоревшие поленья — остатки давно умершего костра.

— Увы, мне нечего предложить тебе поесть и выпить, — сказал дракон. — Кухню давно разрушил ледник.

Я раскрыла мешок и достала металлическую фляжку с бренди:

— У меня есть немного коньяка. Не сказать, что самый лучший, но я с радостью поделюсь.

Зубастая усмешка сделалась еще шире.

— Ты пей, а я буду говорить. И сам потешу рассказчицу сказкой.

Я отпила из фляги и почувствовала, как по горлу и груди разливается приятное тепло.

— Та буйная особа была принцессой, — начал рассказ дракон. — Необузданной горной принцессой, которую скорее увидишь гоняющейся за разбойниками, чем сидящей за вышивкой. — Дракон поднял голову и задумчиво поглядел на меня. — Скажи, что тебе известно об этом замке, о королевстве?

Тщательно выбирая слова, я ответила:

— Мне известно о короле по имени Такла, который построил этот замок. Он пленил ледяную деву и сделал ее своей королевой.

— Очень хорошо, — сказал дракон. — Значит, ты узнаешь этот рог?

Проследив за его взглядом, я увидела серебряный охотничий рог, который лежал на каменном полу возле царственного скелета.

— Рог короля Таклы? — спросила я.

— Он самый. Протруби в рог, и ледяная дева исполнит твое желание. Только нужно очень тщательно обдумывать то, чего хочешь.

Я изумлённо разглядывала рог. Хотя мне часто доводилось рассказывать о короле Такле, до сего момента я не знала, что сталось с рогом.

— Разудалая принцесса приходилась внучкой королю Такле. Горным королевством правил ее отец, король Ринзен. Он был хорошим правителем, благородным и мудрым. Знаешь о нем?

— Слышала, — согласилась я.

Во всех известных мне сказках много говорилось о богатстве короля Ринзена и о несправедливо взимаемых им пошлинах.

— И что же ты слышала?

— Гораздо меньше, чем хотела бы знать. И намного меньше того, что ты можешь рассказать.

— Уклончивый ответ. — Дракон не спускал с меня огромных пылающих глаз. — Знаешь ли, я слышал, что все сказители — лгуны.

— Совсем не обязательно, — сказала я. — Просто некоторые из них осторожны в выборе слушателей.

— Я, значит, не гожусь в слушатели сказок о короле Ринзене, которые рассказывают в долине, — заключил дракон.

Я кивнула.

— Отлично. Тогда я расскажу тебе о том, чего ты в долинах не услышишь.

Я запрокинула голову и глотнула еще бренди, довольная, что все еще жива.

— Придворные кавалеры и дамы короля Ринзена часто ездили в горы на охоту — стреляли диких коз к столу короля и сражались с разбойниками, которым очень хотелось грабить торговые караваны. Много лет назад король Такла прогнал из этих мест самые скверные банды. Но важно было не терять бдительности, чтобы путь через перевал оставался безопасен и чтобы в этих краях не промышляли грабители и прочие прохиндеи. Конечно же, тебе это известно.

Я покачала головой. Ни в одной из известных мне сказок не говорилось о том, что короли Такла и Ринзен воевали с разбойниками. Скорее, их самих причисляли к разряду бандитов.

— Я бы мог рассказать тебе много интересного о разбойниках и припрятанных ими в тайных пещерах сокровищах. Но это подождет. Сейчас речь идет о дворе короля Ринзена. Король обожал музыкантов и сказителей, которые во множестве приходили в замок и здесь выступали. В этом самом зале играли менестрели, барды рассказывали об удивительных приключениях, а король всем внимал и сторицей воздавал за искусство.

Дракон замолчал, и я решила, что он, вероятно, потерял нить повествования.

— И что же принцесса? — напомнила я.

Дракон вновь обратил на меня взор сузившихся глаз и прорычал:

— Думаю, я имею право рассказывать так, как мне вздумается.

— Конечно, — поспешно согласилась я. — Как пожелаешь. Просто мне интересно узнать про принцессу.

— Да, принцесса Тара. Как-то раз летним вечером принцесса Тара поздно вернулась домой с соколиной охоты. Она знала, что из низовья, чтобы развлечь короля, пришла целая труппа артистов. Их прислал король Белен. Вечером ожидалось большое представление. Но Тара утомилась на охоте. Она послала извинения отцу, королю Ринзену, и не спустилась в зал. Поужинала хлебом и сыром у себя в палатах и рано легла спать. Ночью ее разбудили крики женщин и лязг железа. — Теперь глаза» дракона распахнулись широко и пылали пуще прежнего. — Она оделась и выскочила в коридор. Было темно, только тлела устилавшая каменный пол солома. Факел упал и поджег ее.

— И что же она сделала?

— Она стояла в темноте и прислушивалась. Кто-то бежал по направлению к ней, топтал ногами горящую солому. В тусклом свете принцесса узнала молодого барда, который пришел в замок неделю назад. Дико блестели его глаза, кровь лилась из рассеченной брови. «Что происходит?» — крикнула она ему. «Предательство, — с трудом переводя дух, отвечал бард. — В замке люди Белена. Напали на нас в большом зале». Он побежал дальше и был таков. Тара сквозь тьму бросилась вниз. И в красноватом свете факелов увидела жуткую сцену. Сильно пахло только что пролитой кровью. Отец сгорбился на дубовом кресле у камина. Ему вонзили нож в спину. У дверей лежали еще мертвецы — стражи замка и переодетые менестрелями воины. Удар меча рассек нарядный плащ одного из менестрелей, и под бархатом виднелись доспехи.

Дракон умолк. Я поглядела на восседающий в кресле возле камина царственный скелет. Даже в смерти король Ринзен не расстался со своей короной.

— Что же произошло? — наконец спросила я.

— На самом деле труппа менестрелей, посланных Беленом, оказалась отрядом убийц. Они зарезали короля, перебили стражу и распахнули ворота своим солдатам. Тара бросилась к отцу. Поцеловав холодную щеку родителя, она поклялась, что за все отомстит негодяям. Над камином висел серебряный охотничий рог короля Таклы — дар ледяной девы, — который выпал из рук окаменевшего короля. Прекрасный, могущественный и опасный, он так' и висел на стене над камином. Никто не отваживался трубить в него еще раз. Тара слышала в коридоре топот башмаков и скрежет доспехов. Отец был мертв, люди Белена взяли замок. Принцесса придвинула к камину скамью, встала на нее и сняла рог.

Я кивнула и вздрогнула, понимая, что сижу на этой самой скамье.

Тихим голосом дракон продолжал:

— Тара поднесла к губам рог и протрубила в него, выдув высокий чистый звук, который под сводом каменных стен повторило эхо. Раскололась и обрушилась стена замка. В брешь ворвался холодный ветер с ледяных просторов. В пролом Тара увидела темное небо над бледными снегами. От ледника оторвалась синяя вспышка и подлетела к башне. Перед Тарой предстала высокая женщина с прекрасными струящимися белыми волосами. «Зачем ты разбудила меня?» — спросила она.

— Ледяная дева, — проговорила я.

— Прабабушка Тары, мать той девы, которую увел Такла, — пояснил дракон. — Тара встретила взгляд ледяных глаз женщины. «Мне нужна твоя помощь, — объявила принцесса. — Люди Белена убили моего отца». — «Чего ты от меня хочешь?» — спросила ледяная дева. «Мне нужно убить врагов, прогнать чужаков из нашего королевства. Мне нужна сила, чтобы отомстить за отца». — «Средство, сила и пыл, — пробормотала дева. — Смерть и мщение. Это все так опасно, а ты совсем молода». Тара упала на колени перед ледяной девой и проговорила: «Ты должна мне помочь». Дева коснулась щеки Тары, и от этого ледяного прикосновения замерзли слезы на ее лице. «Я исполню твою волю, — обещала ледяная дева. — Сердце твое превратится в лед, а пыл — в огонь. И силу ты обретешь. Только мне жаль накладывать заклятие на столь юное существо. Поэтому я сделаю так, чтобы когда-нибудь чары разрушились и к тебе вернулся прежний облик. Когда слезы врага растопят лед твоего сердца, ты вновь станешь собой. А до этого оставаться тебе такой, как ты пожелала!» Ледяная дева коснулась груди Тары, и дух у принцессы перехватило от жгучего холода. Затем дева отошла назад и сказала: «Сейчас ты превратишься в того, кого нужно. Тебя будет переполнять огонь и пыл, злость и ярость. Так пусть же по этим чувствам ты обретешь свой облик! У тебя будет необходимая сила, а я снова спокойно усну». После прикосновения ледяной девы замерзло сердце Тары, исчезло горе, терзавшее ее после смерти отца. Теперь в ней яростью пылала жажда мщения. Превращение причиняло ей острую боль: ужасно жгло плечи, из которых вырастали крылья, страшная судорога свела спину, когда разрастался позвоночник и изменялась форма костей. Челюсти стали длинными, зубы — острыми. Руки превратились в когтистые лапы. — Дракон пошевелил крыльями и впился когтями в ковер, на котором лежал, и проделал в нем новые дыры. — Тара стала драконом.

Я уставилась на дракона.

— Дыхание ее вырывалось языками пламени, — продолжал дракон. — Чешуя сияла раскаленными углями, переливалась и меняла цвет от любого дуновения ветерка. То она была темно-красной, ярче свежей крови, потом переливалась, подобно мерцающему золоту, а затем светилась бело-голубым огнем, будто раскаленное пламя. — Драконовы чешуйки действительно пылали и мерцали. — Она расправила крылья и полетела, устремившись к солдатам на дороге. Разинула ужасную пасть, и ярость ее излилась огненным столбом. Воины дрогнули и побежали. Обезумевшие от страха кони топтали спасавшихся бегством людей. Погибли солдаты — много их полегло. В ярости она не различала ни своих, ни чужих. В пламени гибли воины Белена, но также люди из королевства Тары: конюхи и горничные, крестьяне и дворяне, которые пытались спастись от солдат Белена и скрыться он летящего по небу монстра. — Дракон ненадолго умолк, потом тихо закончил историю: — С тех пор я так и живу в замке. Уже целых сто лет. Иногда являются герои, которые хотят меня погубить, но вместо того умирают сами.

Дракон не спускал с меня мерцающих глаз. И я тоже смотрела на него, пытаясь вообразить, каково жить, заключенной в тело монстра.

— Порой гнев мой стихает, словно догорающий огонь. Но потом является некто, пышущий страхом и ненавистью, и раздувает угли, и вот пламя разгорается вновь. А теперь настал твой черед, бедная сказочница. Расскажи мне сказку, и я решу, что с тобой делать.

Дракон пристально смотрел мне в глаза.

— Я расскажу тебе, зачем сюда пришла, — начала я. — Обычно я не рассказываю таких историй, ибо большинство людей предпочитают слушать о принцах и драконах, а не о сказителях. Но я думаю, тебе она покажется интересной. Началась моя история неделю назад в горном городке. Там отмечали праздник урожая, и мы с матушкой отправились туда.

Я рассказала ей то, что вам уже известно, — о таверне у кромки ледника, о болезни матери, о целительнице, от которой узнала, что три капли крови дракона спасут матушку от смертельной болезни, которую наслала ледяная дева.

— Сюда меня привела надежда, — сказала я. — Именно поэтому я не боюсь и не испытываю ненависти.

Лучистые глаза дракона не мигали.

— Значит, ты надеешься меня убить и взять кровь? — рыкнул дракон.

— Убить тебя? — расхохоталась я.

Дракон смотрел на меня горящими глазами, однако ночь выдалась уж очень длинной: я уже прикончила бренди, а он меня все еще не убил. Мысль о том, что я, оказывается, собиралась убить дракона, показалась мне настолько смешной, что я не смогла сдержаться. И отцепила от пояса кинжал, лезвие которого было в половину длины драконьего когтя.

— Думаешь, я вот этим хотела тебя обезглавить? — Я покачала головой. — Нет, я не убийца драконов.

Я вспомнила добрую улыбку матушки, ее чистое сердце. Если бы она была здесь вместо меня... Она бы улыбнулась, и дракон тут же понял бы: этой женщине нужно помочь.

— Я надеялась, что ты сможешь помочь матушке. Только на это надеялась.

— Надеялась, — повторил дракон смягчившимся голосом. — Помню, когда я была человеком, я такое чувство испытывала. — Драконий взгляд с моего лица скользнул к пролому в стене. — Ты пришла из долины, а значит, ты мне враг. Но этой длинной ночью с тобой было интересно поговорить. Ты напомнила мне о многом, что за прошедшие годы я совсем позабыла...

Я тоже взглянула в пробоину в стене. Над ледником висел тонкий серп луны. Огонь в камине догорел, остались одни угольки. Я потеряла счет времени, пока пила бренди и разговаривала с драконом. А ведь совсем скоро рассветет.

— Ты пришла ко мне за помощью, — сказал он. — На что бы ты еще пошла ради своей матери? Что ты дашь мне взамен трех капель драгоценной крови?

Я протянула к нему руки со словами:

— Что бы ты хотела получить?

Дракон смотрел на меня не моргая. Наконец он сказал:

— В память о той неистовой девчонке, которой я когда-то была, я дам тебе три капли крови. Но ты должна вернуться ко мне после того, как отнесешь кровь матери. Ты обязана прийти сюда и на некоторое время составить мне компанию. Согласна?

— Да, — не задумываясь, ответила я. — По рукам! Я обещаю тебе вернуться сразу же, как только матушке станет лучше.

— Так и быть, — сказал дракон и протянул мне когтистую лапу.

Из мешка я достала маленький металлический пузырек и взялась за драконий коготь. Чешуйки обожгли мне кожу. Кинжалом я проткнула чешуйчатую толстую шкуру, и три капли крови упали в сосуд и зашипели на дне холодного пузырька.

— Тебя ждет долгая дорога, — сказал дракон. — Лучше бы ты отдохнула, перед тем как пуститься в путь.

Как будто я смогу уснуть с драконом под боком. Но спорить было неразумно. Я устроилась на ковре между драконом и тлеющими угольками в камине. Положила голову на дорожный мешок и закрыла глаза. И даже заснула, опьяненная долгим путешествием, бренди и успехом моего отчаянного предприятия.

Когда я проснулась, над ледником уже сияло солнце. Дракон спал. Как можно тише я вышла из большого зала и спустилась по обледеневшим ступеням.

Пожалуй, я лучше избавлю вас от описаний обратного пути. Достаточно будет сказать, что все ужасно удивились, увидев меня живой и невредимой, и с восхищением выслушали новость о том, как я преуспела и добыла три капли крови.

Наконец я добралась до таверны, где спала матушка. Сарасри не ожидала вновь свидеться со мной. Она не думала, что я вернусь. Но добрая женщина исполнила обещание и заботилась о матушке. Бледная и худая, матушка мирно почивала в той самой комнате, где ее поразила ледяная болезнь.

Сарасри пригласила целительницу, старушка пришла и улыбнулась мне.

— Три капли крови дракона, — сказала я, протягивая ей пузырек.

— Отлично, — кивнула она.

— Ты убила дракона? — воскликнула Сарасри, широко раскрыв глаза.

Я покачала головой и объяснила:

— Дракон рассказал мне историю, и я тоже поведала ему одну. Потом он дал мне своей крови при условии, что я вернусь к нему в Драконовы врата, когда матушке станет лучше.

— Ах вот как, — сказала целительница, — тогда ты в самом деле убила дракона.

Я пристально посмотрела на старую женщину и сказала:

— Да нет же. Дракон дал мне кровь по доброй воле.

— Само собой, что в знак дружбы. Именно это убивает дракона. Ибо эти существа питаются ненавистью и страхом. И слабеют, когда действуют во имя любви.

— Добрый поступок ослабляет дракона? Это нечестно!

— Ненависть и страх питают дракона, делают его сильнее. Любовь и дружба эту силу разрушают. Честно или нет, но именно так обстоят дела, — пожала плечами целительница. — Теперь следующий герой может запросто его убить. Говорят, что принц Декстер собирается в поход к Драконовым вратам. Но это уже тебя не касается.

Старуха взяла пузырек с кровью. Ее прикосновение обдало холодом мою руку. Она нежно погладила маму по голове и смочила ей губы кровью дракона.

Прямо у меня на глазах мамины щеки порозовели. Губы ее раскрылись, она вздохнула, открыла глаза и подмигнула мне.

— Ал, — прошептала матушка слабым голосом, — наверное, время завтрака прошло. Я голодна как волк.

Сарасри хлопнула в ладоши и поспешила за едой. Я держала матушку за руки, которые сначала были холодны, а потом согрелись, и рассказала ей о том, что произошло. Она поела булочек с парным молоком. Я оглянулась в поисках целительницы, но старушка уже ушла.

Мама выздоравливала быстро. К вечеру она уже встала с постели. А наутро уже спрашивала, чем мы займемся дальше.

Я знала, что должна как можно скорее вернуться в драконий замок. Слова целительницы встревожили меня. История с драконом покорила матушку, и она сказала, что пойдет вместе со мной. С трудом мне удалось ее убедить, что сейчас важнее, чтобы она осталась и сочинила балладу о Таре.

Наконец я одержала победу. И побольше разузнала о принце Декстере и его планах.

Маленькое северное королевство Эрланд лежало среди холодных и бесплодных земель. Люди жили там рыбной ловлей и охотой на громадных китов Северных морей. Принцев в Эрланде было что рыб в море (тамошний король был весьма плодовит). Принц Декстер, младший из восьми сыновей короля, покинул родной дом в поисках счастья.

В долине торговцы предложили Декстеру большую награду за то, что он убьет дракона. Купцы думали, что поступают весьма умно. Если принцу не повезет, то неудача ничего им стоить не будет. Если же у него все получится, то со смертью дракона откроется идеальный торговый путь к портовым городам и обещанная Декстеру награда станет крохой по сравнению с теми грудами золота, которые они заработают.

Ну а с точки зрения принца — что ж, готова сознаться: как раз ее-то я понять не могу. Мне кажется, что существуют более легкие способы нажить состояние, чем пытаться убить дракона, погубившего массу героев. Хотя нельзя забывать о том, что принцы воспитаны на легендах, в которых дракон непременно погибает. И принц, совсем как я, верит в счастливый конец.

Зная о том, что Декстер скоро выступит к Драконовым вратам, я пустилась в путь. Путешествие выдалось длинным и трудным — хотя все-таки полегче, чем в первый раз. Стало немного теплее. Когда я добралась до перевала, то по дороге к замку заметила несколько диких цветков, распустившихся меж серых камней. Они показались мне добрым знаком. Но тут я бросила взгляд вниз и с высоты своего наблюдательного пункта увидела солдат на дороге. Над ними реяло бело-зеленое знамя королевства Эрланд.

Я взобралась по обледеневшим ступеням замка и добралась до большого зала. Дракон, растянувшись на драном ковре, лежал точно так же, как я видела его в последний раз. Только чешуйки стали тусклыми и совсем не блестели.

— Тара! — позвала я. — Просыпайся!

Дракон не шевелился. Я бросилась та могучую чешуйчатую шею.

— Проснись! — крикнула я. — Тебе грозит опасность!

Сквозь чешую едва чувствовалось тепло. Дыхание у дракона было совсем слабое.

В коридоре раздались топот башмаков и лязг доспехов. Принц Эрланд вместе со своими воинами меня догнал.

— Ты слышишь, они пришли! — пыталась я растормошить дракона. — Чувствуешь их страх? А ненависть, пылающую в их сердцах? Они пришли тебя убить. Ты должна проснуться!

Дракон не двигался.

Принц вошел в зал. С обнаженным мечом. На мгновение я невольно увидела все так, как обычно рассказывала собравшимся в таверне. Готовый сразиться с чудовищем, благородный принц обнажил меч. Но тут же я посмотрела на все это с другой стороны: зверь неземной красоты, заколдованная принцесса, плененная и до неузнаваемости видоизмененная, погибала из-за своей собственной доброты, подорвавшей ее силы.

Я выхватила кинжал и встала между драконом и принцем, который очень удивился, увидев меня. По выражению его лица я поняла, что совсем не так он представлял себе развитие событий. Да и мне ни разу не доводилось слышать сказок, в которых кто-нибудь,пытался защитить дракона.

— Нельзя убивать дракона! — воскликнула я. — Это заколдованная принцесса. Она ослабела, потому что совершила добрый поступок. Не смей ее убивать.

— Заколдованная принцесса? — Принц, нахмурившись, разглядывал спящего дракона. — Вряд ли я вот это поцелую. Женщина, способная разорить королевство и гнать солдат, словно овец, моей женой стать не может.

Явно он переборщил и объелся историй о принцах и заколдованных принцессах: ведь я не упомянула ни о поцелуе, ни о союзе двух царственных сердец.

— Пожалуй, лучше просто убить чудище, — проговорил принц. — Если ты не отойдешь, мне придется отшвырнуть тебя силой.

За свою жизнь я рассказала столько историй о принцах, что знала, чему их учили: убивать монстров и жениться на принцессах. И вот этот принц, подобно всем остальным, явно не был склонен быстро менять принятые решения.

— Я не отойду, — заявила я, сжимая кинжал.

Но принца учили сражаться, а меня — нет. Молниеносным движением меча он отвел лезвие моего кинжала в сторону, шагнул ко мне, вырвал оружие из моих рук и швырнул в сторону. Потом поднял меч.

Я бросилась на шею дракона и прижалась к нему. Теперь, чтобы ударить по спящему дракону, он сначала должен был разрубить меня.

— Проснись же, — шепнула я Таре, и глаза мои наполнились слезами. Это уже слишком! Это несправедливо! — Ты должна спастись.

Слезы потекли у меня по щекам, упали на шею дракона и заструились по тусклым чешуйкам.

Там, куда падали слезы, чешуйки вновь искрились небывалым блеском, бело-голубое свечение стало невозможно ярким и слепило глаза. Дракон вздрогнул. Я спрыгнула с него и отбежала в сторону.

Теперь дракон светился весь — в десять раз сильнее солнечного света посреди ледника. Сквозь слезы я, прищурившись, смотрела на это сияние. И силилась разглядеть, и видела в нем изгибающуюся тень.

Сияние исчезло. Я поморгала все еще слезящимися глазами. На дырявом ковре стояла женщина. Глаза ее были голубыми, словно лед. А волосы — огненно-рыжими. На ней была старомодная охотничья туника и бриджи. В руках она сжимала рукоять пристегнутого к поясу меча, и я не сомневалась в том, что фехтовать она умеет. Думаю, опыта в сражении с разбойниками ей было не занимать.

Тара сидела у камина, в котором солдаты развели огонь, и смотрела на языки пламени.

— Конечно же, ты можешь потребовать награду, — сказала я принцу. — Купцы просили тебя покончить с драконом — и у тебя получилось. Солдаты могут это подтвердить: дракона нет.

— Что верно, то верно, — согласился принц.

— Так и должно было случиться, — объяснила я принцу. — Мои слезы растопили лед в ее сердце, и она снова стала собой.

— И что же теперь будет? — Принц задумчиво смотрел на Тару.

Она отвернулась от огня и встретилась с принцем взглядом:

— Теперь я займусь вот чем — верну своему королевству былую славу. Дракона нет, и мой народ снова придет в родные края. — Тара улыбнулась. — На это нужно время, но торопиться некуда.

— Тебе потребуется помощь, — заявил принц. — Столь прекрасной принцессе негоже править в одиночестве. Может...

— Может, тебе стоит припомнить собственные слова, которые произнес тогда, когда собирался убить дракона? — перебила его Тара, и улыбка все еще не сходила с ее уст. — Женщина, способная разорить королевство и гнать солдат, словно овец, твоей женой стать не может. — Она снова перевела взгляд на огонь и сказала: — Вернется мой народ, и разбойники — тоже. Мы будем сражаться с грабителями в горах, а торговцы станут платить пошлину за то, чтобы пройти перевалом.

— Наверное, купцам лучше пока об этом не говорить,— посоветовала я принцу.

Что ж, на этом истории конец? Не совсем. Осталось рассказать про рог короля Таклы. Этим же вечером я стояла возле ледника и трубила в него. Я увидела среди льдов голубую вспышку, и вот передо мной очутилась прекрасная женщина, закутанная в белую шаль. Ее глаза показались мне знакомыми — такие красивые, пронзительно-синие. Сияли ее белоснежные волосы. Когда она увидела меня, то улыбнулась, будто узнала.

— Ты звала меня, — сказала ледяная дева. — Чего тебе надобно?

Я протянула ей рог со словами:

— Только вернуть вот это. Больше ничего.

Ледяная дева не сводила с меня глаз, потом спросила:

— И это все? Ты не попросишь ни богатства, ни славы, ни известности?

С улыбкой я покачала головой.

— Ты одеваешься как мужчина, но на самом деле ты женщина. Хочешь стать мужчиной?

Я подумала о принцессе Таре, девушке, которая сражается с разбойниками и мечтает возродить свое королевство, и покачала головой.

— У меня нет такого желания, которое бы ты помогла мне исполнить, — сказала я. А потом спросила: — Как поживает твоя дочь?

— Очень хорошо. Она с радостью вернулась домой.

— Еще бы, — кивнула я.

— А как поживает твоя матушка? — в свою очередь спросила ледяная дева.

— Поправляется. Сочиняет балладу о Таре.

Дева взяла у меня из рук рог.

— Ты молодец, — сказала она. — Хорошо, что ты смогла помочь моей правнучке, Таре.

С поклоном я отвечала:

— Рада, что оказалась полезной.

Когда я распрямилась и подняла взгляд, ледяной девы и след простыл.

Я вернулась в Набакхри, где в таверне Сарасри меня ждала матушка. Пришла я днем. Отправилась искать матушку и нашла ее на кухне. Сарасри месила тесто для хлеба, а мама играла ей на арфе.

На кухне было тепло. На огне в горшке булькала баранина. Вкусно пахло сдобным тестом.

— А вот и Ал! — воскликнула Сарасри, увидев меня.

Матушка перестала играть и обняла меня. Сарасри положила в миску огромную порцию тушеного мяса и заставила меня все съесть.

— Чудное дитя мое, — улыбнулась матушка, — расскажи же нам, что случилось с тех пор, как мы расстались.

Я покачала головой и ответила с набитым ртом:

— Вечером. Сегодня вечером я расскажу сказку.

Народу собралось видимо-невидимо. Люди прослышали о болезни матушки, о моем путешествии к Драконовым вратам и о возвращении с кровью дракона, а потом о новом путешествии в логово чудища и о том, как я ценю данное мной слово.

Я улыбнулась слушателям. Я была одета в тунику и бриджи, с победой вернулась из логова дракона и понимала, какую сказку они ожидают услышать, — историю о храбром юноше Але, герое, который лицом к лицу сошелся с чудовищем.

— Зовут меня Алита, — так начала я, — что означает «та, которой можно верить». Кое-кому из вас я знакома как Ал, и вы думали, что я — юноша. Но мир полон иллюзий — я это поняла, когда повстречалась с драконом. Сейчас вы услышите историю обо мне. 

 НАОМИ НОВИК

Осень:

Белый Дракон смотрит через пролив

Американка в первом поколении, Наоми Новик родилась в 1973 году в Нью-Йорке. В детстве большое влияние на нее оказали польские народные сказки, сказки о Бабе-яге и книги Толкина. Новик изучала английскую литературу в Университете Брауна, писала выпускную работу по компьютерным технологиям в Колумбийском университете, но оставила учебу ради участия в разработке компьютерной игры «Neverwinter Nights: Shadows of Undrentide».

Первый роман Новик «Дракон Его Величества» («His Majesty's Dragon») был опубликован в 2006 году вместе с «Нефритовым троном» («Throne of Jade») и «Войной черного пороха» («Black Powder War») и впоследствии переведен на двадцать три языка. Новик завоевала премию Джона Кэмпбелла как лучший молодой писатель, а также получила премию Комптона Крука и премию журнала «Locus» за лучший дебютный роман. Четвертая книга цикла «Отчаянный» («Temeraire»), «Империя слоновой кости» («Empire of Ivory»), была признана бестселлером по версии «New York Times». Среди последних работ писательницы новые романы о драконе Отчаянном «Победа орлов» («Victory of Eagles») и «Змеиные языки» («Tongues of Serpents»), а также омнибус «На службе Его Величества» («In His Majesty's Service»).

Новик живет с мужем в Нью-Йорке в окружении бесчисленных компьютеров.

Дипломат де Гвинье скрылся где-то во дворце. Линь осталась во дворе одна. Слуги с бледными узкими лицами таращились на нее из окон огромного здания; солдаты в бело-голубых мундирах тоже смотрели на нее во все глаза, сжимая в руках длинноствольные мушкеты. Работники, одетые попроще, толпились вокруг нее; судя по запаху, они пришли прямо из конюшни или хлева; невыспавшиеся, неуклюжие и шумные, они жаловались друг другу на то, что приходится работать в неурочные часы.

Дворец, построенный в виде каре вокруг квадратного двора, отличался от всего, к чему она привыкла дома, и вызывал сильное недоумение. Местами он выглядел вполне пристойно, но проделанные на разных уровнях окна и нелепо низкие двери были до смешного маленькими и больше подходили крестьянской избе или, на худой конец, жилищу какого-нибудь купца. Она просто не смогла бы войти внутрь такого дома. Какие-то рабочие сооружали на лужайке шатер из тяжелой плотной ткани, в котором наверняка будет жарко и душно в августовскую пору. Другие работники вытащили откуда-то огромное корыто, должно быть из-под свиного пойла, и, спотыкаясь и зевая, ведрами таскали туда воду.

Несколько человек волокли пару коров; буренки мычали и вращали огромными глазами. Работники привязали коров перед ней и отошли на несколько шагов, как будто ожидали, что она примется пожирать их живьем. От животных несло навозом и ужасом.

Линь стегнула хвостом и отвернулась. Она явилась сюда не для того, чтобы устраиваться с удобствами.

Де Гвинье вышел из боковой двери в сопровождении незнакомого человека: он тоже был в мундире, похожем на солдатский, но нелепость одеяния — узких панталон в обтяжку — отчасти скрадывалась просторным серым плащом. Приблизившись, спутник дипломата остановился в нескольких шагах от нее, но не из страха: в лице его читалась отвага воина.

— Сир, — сказал с поклоном де Гвинье, — позвольте мне представить вас мадам Линь, она прибыла сюда из Китая, чтобы пожить у нас.

Так это и есть их император? Линь рассматривала его с сомнением. Благодаря долгому совместному путешествию из Китая в компании с де Гвинье и его соотечественниками, она вынуждена была приспособиться к их привычкам, которые казались ей неприличными из-за отсутствия надлежащих церемоний в общении. Но то, что она видела сейчас, выходило за все рамки. Прислуга наблюдала за ними, не пряча глаз и не отворачиваясь: ни тебе соблюдения дистанции, ни уважения. Сам император хлопал де Гвинье по плечу, словно они солдаты из одного полка.

— Мадам, — произнес император, глядя на нее в упор, — соблаговолите объяснить этим людям, как они должны обслуживать вас. Сожалею, что мы оказываем вам такой скромный прием, но в душе мы весьма польщены и постараемся вскоре исправиться.

Де Гвинье прошептал ему что-то так тихо, что она не смогла расслышать, и император, не дожидаясь ее ответа, отвернулся и принялся энергично отдавать распоряжения. Громко мычащих коров увели прочь; прибежали мальчишки и принялись торопливо уничтожать следы коровьей мочи, которые насмерть перепуганные животные оставили на лужайке. Вместо корыта служители принесли большую полированную медную чашу, чтобы напоить гостью водой. Мычание коров оборвалось где-то за стойлами, и вскоре распространился запах жареного мяса. Запах был не слишком привлекательный, но она так проголодалась после длительного путешествия, что аппетит мог послужить достаточной приправой к любой еде.

Де Гвинье вернулся к ней после краткой беседы с императором.

— Надеюсь, это устроит вас на первое время? — поинтересовался он, указав на возводимый на лужайке шатер. — Его величество сообщил мне, что он отдаст распоряжение выстроить поблизости от реки постоянный павильон, сообразуясь с вашими вкусами, чтобы разместить вас с наибольшими удобствами.

— Мелочи не имеют значения, — сказала она. — Я предпочитаю как можно скорее услышать о планах императора в отношении Британии.

— Завтра утром я запрошу необходимую вам информацию, мадам, — с некоторым колебанием пообещал де Гвинье. — Возможно, его величество захочет лично изложить вам свои намерения.

Она смотрела на него, разворачивая и сворачивая ожерелок, словно веер, как бы предупреждая, что все его увертки ей понятны и что она не позволит водить себя за нос слишком долго. Но он поклонился и ушел, явно довольный собой.

Она долго не спала, наслаждаясь свежим воздухом на лужайке возле шатра и время от времени выбирая кусочки жареного мяса с большого блюда, когда голод пересиливал отвращение. К тому же, остыв, мясо стало чуть съедобнее. Восход солнца, столь вредного для ее зрения и кожи, заставил ее искать убежища под пологом шатра. В духоте и неудобстве этого временного пристанища она забылась тяжелым, беспокойным сном; ей снился низкий, хорошо поставленный голос принца, декламировавшего стихи о лете.

Ближе к вечеру солнце скрылось за тучами, и она смогла выбраться наружу, где оказалась в обществе трех огромных драконов-самцов, неимоверно грязных и лениво обгладывающих окровавленные кости; они были в кожаной сбруе — явно служили для перевозок. Драконы уставились на нее с оскорбительным любопытством; Линь уселась и одарила их ледяным взглядом.

— Добрый день, мадам, — не выдержал один из них, осмелившись первым прервать молчание.

Линь свернула ожерелок и, полностью игнорируя приветствие, склонилась над медной чашей. На поверхности воды плавало несколько листьев, которые никто не удосужился убрать; она откинула их кончиком когтя и принялась пить.

Три самца недоуменно переглянулись, подергивая кончиками хвостов и крыльев, словно только что вылупились из яйца. Тот, что первым заговорил с ней, самый крупный из них, неопределенно-бурого цвета, с белым брюхом в серую крапинку, предпринял еще одну попытку.

— Меня зовут Фратерните, — объявил он и, не дождавшись от нее ответа, наклонился к ней и прокричал: — Я сказал: «Добрый день. Меня...»

Она развернула ожерелок во всю ширь и издала короткий упреждающий рык, так что сухая пыль с лужайки взметнулась вверх и попала ему в ноздри.

Он отпрянул, откашливаясь и лопоча что-то; забавно изогнувшись, самец принялся тереться мордой о бок туловища.

— За что?! — обиженно возмутился он.

Однако, к ее облегчению, все трое отодвинулись подальше от нее, вроде бы оказывая почтение.

— Когда у меня возникнет желание познакомиться с кем-либо, — произнесла Линь, обращаясь к низкорослому деревцу в нескольких шагах от них и тем самым пресекая нежелательную фамильярность,— я вполне могу сама осведомиться о его имени. Когда кто-либо настолько забывает приличия, что сам напрашивается на знакомство, я поступаю с ним так, как он того заслуживает.

Последовало непродолжительное молчание, после чего самый мелкий из трех драконов, неприятной оранжево-буро-желтой окраски, осмелился задать вопрос:

— Но как же мы можем приветствовать вас, если нам не разрешается говорить?

Линь в некотором замешательстве помолчала, чтобы не выказать удивления. Ей следовало немедленно приспособиться к новым условиям и принять во внимание, что эти трое вовсе не праздные невежи: их приставили к ней для компании.

Она присмотрелась к ним повнимательнее. Фратерните, похоже, вылупился из яйца примерно года два назад; он еще не достиг окончательных размеров, хотя туловище уже было непропорционально огромным. Оранжево-бурый самец выглядел немного постарше, а третий, черный в желтую крапинку, был моложе всех. Единственный из них, он отличался более или менее приличной окраской, зато вонял чем-то похожим на прогорклое лампадное масло.

Дома или в другой цивилизованной части света она без раздумья сочла бы это намеренным оскорблением. Она и здесь была не вполне уверена в обратном. Но ведь де Гвинье затратил столько усилий, чтобы доставить ее сюда. Невежественное обращение — что еще от них ждать, решила она. Наверняка французы считают, что это проявление радушия. Она не могла себе позволить отнестись к ним с презрением — пока, во всяком случае. Линь понятия не имела, кого может оскорбить ее отказ от знакомства: а вдруг это заденет тех, кто влияет на принятие решений?

И она уступила обстоятельствам и, по-прежнему адресуя свои слова дереву, снизошла до ответа:

— Разумеется, меня не привлекает знакомство с особами, которые не умеют культурно есть и вообще держать себя прилично.

Драконы с сомнением посмотрели друг на друга и на себя, и черно-желтый самец, пожиравший сырую говядину, обратился к одному из работников поблизости:

— Густав, о чем она толкует: я как-то не так ем?

— Не знаю, ваша милость, — ответил тот. — Говорят, она пожелала, чтобы мясо для нее жарили, — может, она это имеет в виду?

— Иноземный способ питания, даже если он, несомненно, вредит здоровью, не может волновать бесстрастного наблюдателя, который тем не менее может испытывать неудовольствие, если к нему подходит некто, испачканный кровью и отбросами, в грязной сбруе и к тому же воняющий падалью, — раздраженно объяснила Линь, после чего закрыла глаза, опустила голову на передние лапы и обернула вокруг себя хвост в знак того, что беседа окончена.

Троица вернулась через несколько часов, умытая, с надраенной сбруей и в доспехах; они по-прежнему выглядели сомнительно, но теперь больше походили на бойцовых драконов, чем на подсобных рабочих. Сами они были вполне довольны собой, словно надели знаки отличия высшего ранга. Линь вздохнула про себя и позволила им представиться: оранжево-бурый сказал, что его имя Сюрте, а черно-желтый — Люмьер. Последний тут же с гордостью объявил, что он из породы огнедышащих, и без всякой нужды изрыгнул могучую струю пламени с дымом.

Она смотрела на все это с крайним неодобрением. В следующий миг он загасил пламя, перестал пыжиться и опустил крылья вдоль спины.

— Я... Мне говорили, что в Китае нет огнедышащих драконов, — сказал он.

— Несбалансированное ян обусловливает неустойчивость темперамента, чем, видимо, и объясняется ваше странное поведение, например выдыхание огня во время беседы, — назидательно заявила Линь.

Вынужденная делать такие замечания по поводу множества подобных бестактных поступков, Линь вскоре ощутила себя в этой компании чем-то вроде няньки при юных недоумках; особенно тяжело пришлось ей во время обеда, когда их требовалось то и дело поучать. К концу трапезы, однако, она оценила меру их простодушия, поскольку они оказались такими же неискушенными в беседе, как и в манерах, а потому послужили бесценным источником информации.

Информация оказалась неутешительной. Они так описывали свое повседневное питание, что по сравнению с ним даже этот обед показался ей более или менее сносным; они радовались перспективе ночевать на лужайке возле ее шатра — подлинное счастье по сравнению с тем грязным хлевом, в котором они жили. Вернувшись из заморских стран, принц рассказывал ей о том, как живут на Западе, но она не вполне поверила ему: трудно было представить, что можно мириться с такими условиями жизни. Но она справилась с негодованием так же, как с сырыми овощами, поданными вместо риса; в конце концов, она прибыла сюда вовсе не для того, чтобы облегчить жизнь местных драконов. Ей предстояло завершить труды принца.

Перспективы обескураживали. Ее новые товарищи сообщили ей, что Франция пребывает на грани войны, но, набросав на земле карту, она увидела, что враг, на которого они указали, располагался на востоке — в противоположной от Британии стороне.

— Деньги-то им на войну против нас дает именно Британия, — сказал Фратерните, бросив сердитый взгляд в сторону островов.

Те самые деньги, подумала Линь, которые они выжимают из торговли в Китае, в нарушение законов императора продавая там опиум и вывозя серебро.

— И когда вы отправляетесь? — поинтересовалась она.

— Мы не отправляемся никуда, — угрюмо ответил Люмьер и опустил морду на передние лапы. — Нам придется остаться: нас прокормить трудно.

Линь легко представила, сколько еды потребуется, чтобы содержать таких громадных особей, тем более что французы склонны кормить их говядиной, но и дома их все равно придется обеспечивать пищей, так что вряд ли они на этом выгадают.

— Ну, армия просто не может вести с собой такое стадо, чтобы прокормить нас, — возразил Фратерните.

Понадобилось еще полчаса, чтобы Линь поняла, что французы все запасы провианта везут с собой из дома.

Она попробовала вообразить это и содрогнулась: перед ее мысленным взором предстало стадо на марше — изможденные и отощавшие коровы, которые идут в пищу драконам, только когда падают замертво.

— И сколько же из ваших идет на войну, а сколько остается? — спросила она и с помощью наводящих вопросов выяснила напрочь лишенный смысла порядок: драконы составляли всего одну тридцатую часть войска, тогда как идеальной долей их участия со времен Сунь-цзы считалась одна пятая.

Насколько она могла судить, в их стратегии военно-воздушные силы мало принимались в расчет; главной опорой армии считались пехота и кавалерия, в то время как эти части должны были служить только в качестве поддержки. Теперь Линь поняла, почему они так зациклены на размерах: слишком мало драконов участвовало в боевых действиях.

Она недоумевала, как вообще здешний император исхитрялся побеждать на вражеской территории — при такой-то организации дела. Однако юные драконы взахлеб рассказывали ей о славных победах и успешных военных кампаниях, из чего она заключила, что враг был не более французов искушен в применении военно-воздушных сил.

Ее собеседники удрученно признались, что сами они ни в одном из этих великих событий не участвовали и вообще мало чем успели отличиться; в основном они валялись без дела или вяло и неохотно отрабатывали неуклюжие маневры.

— Почему бы вам не научиться писать, — предложила Линь и заставила их царапать на земле составные черты пяти первых знаков. Они слишком взрослые, и им потребуется по меньшей мере неделя, чтобы выучить первые знаки, и годы для того, чтобы прочитать простейший текст. — А тебе надо есть только рыбу и кресс-салат и каждый день выпивать миску мятного чая, — назидательно заметила она Люмьеру.

Вечером появился де Гвинье, он больше интересовался тем, как складываются ее отношения с благоприобретенными пажами, чем рассказывал о последних новостях. Вопреки требованиям благоразумия, она не могла удержаться от того, чтобы высказать неудовольствие:

— Я что, должна быть без ума от счастья, когда вы приставляете ко мне юных недорослей, не способных на интеллигентное общение? Я еще могу понять, что у вас боевые драконы считаются аристократами, но вы, по крайней мере, могли бы прислать кого-нибудь более опытного и умудренного жизнью.

Де Гвинье несколько уклончиво оправдывался, что они хотели снабдить ее более веселыми и оживленными собеседниками.

— Судя по отзывам, эти ребята одни из лучших, — сказал он. — Руководство военно-воздушными силами его величества специально возложило на них это ответственное поручение.

— Для несения службы, помимо хорошей наследственности, требуется еще и образование, — заявила она. — Насколько я успела заметить, они только и умеют, что есть или демонстрировать свою силу. Возможно... — Она осеклась, с холодным негодованием осознав, для какого рода службы они предназначались.

У де Гвинье хватило воспитанности и соображения, чтобы принять пристыженный и в то же время обеспокоенный вид.

— Они предназначены для того, чтобы доставить вам удовольствие, мадам, — сказал он. — Если они не способны на это, я уверен, другие...

— Можете передать своему императору, — гневно перебила она, — что я приму от него такое одолжение только тогда, когда он решит зачать наследника престола от самой вульгарной замарашки из самой убогой деревушки в своих владениях. Не раньше. Можете идти.

Он поспешно удалился, пока она не разгневалась окончательно. Она немного прошлась по двору, хлопая крыльями, как опахалом, чтобы охладить кожу при такой жаре. Импровизированное опахало причиняло легкую боль, но гораздо сильнее ощущалась боль от нанесенного ей оскорбления. Она даже не знала, как ей поступить в этом случае. С тех пор как Линь вылупилась из яйца, она из-за своего необычного окраса привыкла сносить опасливые, косые взгляды мелких и суеверных особей и страдать, сознавая, что их беспокойство вредит репутации принца. Но даже самый тупой из придворных ни за что не осмелился бы на такой неслыханно оскорбительный проступок.

Прямо перед ней приземлился Люмьер после недолгой разминки в небе. Она угрожающе зашипела на него при мысли о том, что он мог себе вообразить о ней.

— И чего вы снова сердитесь? — спросил он. — Погодка замечательная, самое время полетать. Почему бы вам не полюбоваться на Сену с воздуха? За городом есть замечательная лужайка, там чисто, и к тому же, — добавил он, явно довольный собой, — я принес вам подарок, вот. — И он протянул ей большую ветку, покрытую разноцветными листьями.

— Я состояла при особе принца, — низким, глухим голосом произнесла Линь, — и мне дарили золото и драгоценности. А ты предлагаешь мне это и считаешь, что годишься мне в партнеры?

Люмьер обиженно бросил ветку и фыркнул в ответ:

— Ну и где они теперь, все эти ваши драгоценности? И где этот ваш принц, слишком...

Она распахнула крылья во всю ширь, задетая жестоким отпором, и ее ожерелок раздулся до предела, причиняя боль. Когда она наконец заговорила, в голосе ее звучала смертельная угроза:

— Вам не доведется больше интересоваться им.

Оскорбленный и пораженный одновременно, Люмьер встопорщился в ответ и пустил из ноздрей тонкие струйки дыма. Но один из собратьев схватил его за ременную сбрую сзади и воскликнул:

— Постой, приятель! Она же лишилась его; она лишилась вождя!

— О! — сказал Люмьер и тут же опустил крылья, уставившись на нее, вылупив глаза.

Линь отвернулась от непрошеного сочувствия и двинулась через широкий двор ко входу во дворец, где, все еще содрогаясь от ярости и не обращая внимания на протесты слуг, уселась прямо на булыжной мостовой так, чтобы ее невозможно было обойти.

— Я здесь не для того, чтобы служить племенной кобылой, — заявила она, когда Люмьер попытался возразить что-то. — И если ваш император рассчитывает именно на это, я сегодня же вечером улетаю и сама найду дорогу прочь из вашей варварской страны. Если же он рассчитывает на что-то другое, пусть безотлагательно известит меня об этом.

Она сидела там несколько часов, ожидая ответа, под палящим солнцем, и времени было достаточно, чтобы трезво обдумать, где еще можно отыскать способы и средства для уничтожения хорошо укрепленного островного государства. Те же раздумья привели ее сюда. Теперь, когда принц погиб, его соратники рассеяны, ее доброе имя безвозвратно опорочено, а принц Мяньнин получил все возможности для осуществления своих реформ — как будто эти дикари вообще на что-то способны, — она не имела ни власти, ни влияния в Китае.

Но ведь и в этой варварской стране она, одинокая странница, точно так же не имела ни власти, ни влияния.

Она размышляла, не отправиться ли самой в Англию и не поднять ли там восстание, но ей уже было ясно, что в этих странах драконы пали так низко, что их невозможно поднять даже ради их собственного блага. Эта мысль заставила ее едва ли не посочувствовать Темереру — если бы только в ее сердце хватило места для другого чувства к нему, кроме ненависти.

Но в отличие от этих жалких юных недоумков он сделал свой выбор, имея возможность избрать более достойную судьбу. Он предпочел остаться рабом, к тому же рабом наркоторговцев и их боевиков. Его не просто желательно — его необходимо было уничтожить заодно с теми британцами, которых он обслуживал. Но для этого требовались иностранные вооруженные силы, а ими располагал только этот император. Если он не прислушается к ней...

Но в конце концов он появился. При свете дня она смогла лучше разглядеть его, к полному своему разочарованию. Просто урод какой-то, с круглым лицом и лохматой гривой волос грязно-серого цвета, одетый в узкие до неприличия штаны, точь-в-точь как его солдаты. Он и шагал-то не с подобающим императору достоинством, а как-то слишком энергично и торопливо. Сопровождал его тощий человечек с пачкой бумаг в руках, который не просто замедлил шаг, а откровенно попятился при виде ее, бледный как смерть.

— Ну, в чем дело? — нетерпеливо поинтересовался император. — Чем плохи эти три дракона, которых мы предоставили в ваше распоряжение? Они вас не удовлетворяют должным образом?

Линь прижала ожерелок от такой явной грубости. Можно подумать, что это какой-нибудь деревенский мужлан.

— Я прилетела к вам не размножаться, — заявила она. — Если бы у меня и были такие пошлые планы, а у меня их нет, то ныне меня заботят более насущные проблемы.

— И что? — спросил император. — Де Гвинье рассказал мне о вашей озабоченности, и я ее разделяю, но с Британией не разделаться за день-два. Их военно-морские силы контролируют Ла-Манш, а мы не можем бросить на прорыв войска, не устранив угрозу на Восточном фронте. Хорошо укрепленное островное государство нелегко...

— Возможно, вы не в курсе, — ледяным тоном прервала его Линь, — но в свое время я считалась жуань-юань, то есть заняла первое место среди десяти тысяч претендентов на экзаменах. Это, конечно, мелочь, о ней и говорить не стоило бы, но, будучи осведомлены об этом, вы могли бы не тратить драгоценное время, объясняя то, что очевидно для любой разумной особы.

— Ну, если вы недовольны не тем, что мы не начинаем немедленное вторжение в Британию... — помолчав, начал император.

— Я недовольна тем, что вы не предпринимаете ничего, что может в будущем привести к их уничтожению, — перебила его Линь. — Де Гвинье привлек меня сюда сказками о вторжении и обещанием использовать для этого мои услуги. Вместо этого я обнаруживаю здесь отправку бесчисленных тысяч солдат на Восточный фронт, в то время как лучшая часть из тех немногих драконов, что здесь имеются, в огромных количествах пожирают вредное для организма мясо коров и валяются на траве в сырую погоду, неспособные даже откладывать яйца. Какой смысл в таких нелепых действиях?

Он ответил не сразу, помолчал какое-то время, а затем, обернувшись к отставшему секретарю, подозвал его повелительным жестом и распорядился:

— Немедленно вызовите ко мне генерала Бодруа и генерала Вийера! Мадам, — снова обратился он к ней, — объясните мне, пожалуйста, как следует кормить драконов. Арман, подойдите ближе, не можете же вы записывать на таком расстоянии.

Генералы прибыли через час на курьерских драконах и с ходу принялись спорить с ней по каждому пункту. Полные невежды в том, что касается основных принципов равновесия, необходимого для здоровья, они даже гордились этим и презрительно фыркали, когда она указала им на крайнюю нелепость кормления огнедышащих особей сырым мясом. По их понятиям, драконы питаются исключительно мясом животных; насколько она могла судить, они полагали, что количество потребляемой пищи определяется только размерами дракона и больше ничем.

Они наотрез отказались обсуждать способы взаимодействия драконов с кавалерией или хотя бы возможности использования драконов в качестве транспорта. Перепалка привела ее в некоторую оторопь и заставила замолчать. И тут генерал Вийер повернулся к императору и заявил:

— Сир, по-моему, мы только теряем время, обсуждая всякие глупости с этой китайской скотиной.

Линь всегда гордилась умением владеть собой; она с трехмесячного возраста не позволяла себе рычать, не подумав. Она и сейчас сдержалась, только прижала к телу ожерелок, преодолевая искушение, доселе неведомое ей. Между тем Вийер, ничего не заметив, продолжал:

— Извините, но у нас еще тысяча проблем, которые надо решить перед выступлением.

О, с каким наслаждением она собственными когтями растерзала бы эту мерзкую ползучую тварь на части. «Как они унизили меня, — с горечью подумала Линь, — и за такой короткий срок!»

И тут император обратился к Вийеру:

— Вы плохо считаете, месье. У нас не тысяча, а тысяча две проблемы: мне придется искать двух новых генералов.

У Линь дернулся только самый кончик хвоста: это все, что она себе позволила; во всяком случае, она не разинула рот и не принялась заикаться, как эти два бывших командира. Да и в любом случае ее слабость осталась незамеченной. Император уже повернулся к секретарю с распоряжением:

— Пошлите за Мюратом. Хватит с меня дураков. — Развернувшись к Линь, он отрывисто продолжал: — Он придет к вам завтра утром, и вы объясните ему, чем нужно кормить драконов и как обеспечить их взаимодействие с кавалерией. Арман, отошлите письмо Бертье.

С этими словами император удалился тем же стремительным шагом.

Как у всех французов, вид у Мюрата был неряшливый на грани непристойности, но, к удовлетворению Линь, он был явно не дурак. Она слегка воспрянула духом. Разумеется, на исправление недостатков в организации их армии потребовались бы годы, а на устранение дефицита в сельском хозяйстве — не меньше целого поколения. Но ей не придется ждать так долго. Если император добьется на востоке победы, в которой он так уверен, а она тем временем убедит его в необходимости реорганизовать военно-воздушные силы, через десяток лет удастся собрать пригодное для вторжения войско. Ну, может, через два десятка лет.

Три дня спустя ее после обеда разбудил рев Фратерните. Линь выскочила из шатра мгновенно, движимая инстинктом, чтобы выяснить, в чем дело. Но трое ее придворных просто резвились во дворе, как пьяные.

— Мы идем на войну! — сообщил ей Люмьер, вне себя от счастья. — Наконец-то и нас берут на дело. Правда, придется хлебать овсянку и таскать на себе тяжести, но это не беда.

Она слегка оторопела, но еще более озадачил ее император, зайдя навестить ее в тот же день.

— Вы тоже отправляетесь с нами, — сказал он.

И Линь, стыдясь самой себя, почувствовала, как грудь ее распирает от воодушевления, и с трудом удержалась в рамках приличий. Он объяснил, что ее присутствие необходимо для консультаций по преобразованиям в армии; она должна была указывать офицерам на возможные ошибки.

Подумать только, он вознамерился реорганизовать армию за неделю! Нет, первое впечатление оказалось верным: он явно полоумный. Но свои мысли она предпочла оставить при себе. Утром, в сопровождении юных пажей, она полетела к месту сбора войск, к Майнцу, куда ее спутники должны были доставить первый опытный груз. Там, как она и предвидела, царил сплошной беспорядок. Подсобные рабочие, медлительные и неуклюжие, не соображали, что от них требуется при разгрузке драконов. Те, в свою очередь, были нагружены неумело, так как солдаты не имели опыта обращения с грузовыми стропами. Коров опоили снотворным, но либо чересчур, либо недостаточно.

Одних приказов явно не хватало, чтобы перевернуть сложившиеся за века традиции, пусть и ошибочные.

В тот же вечер она изложила все это в приличных выражениях императору, прибывшему на курьерском драконе. Император выслушал ее и затем высказался сам:

— Мюрат утверждает, что предложенные вами способы позволят в шесть раз ускорить доставку военного снаряжения и в десять раз — доставку корма для драконов.

— По меньшей мере, — согласилась она, поскольку им было проявлено понимание неадекватности существующих методов, — если применять их правильно.

— Поскольку я вынужден вдвое увеличить контингент войск, — сухо заметил император, — придется учесть некоторые недостатки.

Затем он продиктовал секретарю приказ, который был распространен во время ужина по всему лагерю и зачитан вслух; в приказе перечислялись основные недочеты, требующие немедленного исправления, а также, к ее замешательству, приводилось пространное обоснование необходимости перемен. Зачем объяснять такие сложные вещи рядовым бойцам, недоумевала она.

Но уже на следующий день наметился некоторый прогресс, и Линь вынуждена была признать, что неловко и бестолково, но они справлялись с новыми порядками. И все же она сомневалась, что ради этого стоило нарушать освященный веками порядок и дисциплину: ведь новый образ действий требовал многолетней и упорной тренировки. Император явно был склонен разрушить привычную дисциплину и в менее важных случаях. Коммуникации носили в лучшем случае беспорядочный характер: хотя командующий получал донесения ежедневно, поступали они нерегулярно. Юные пажи с энтузиазмом известили Линь, что войска рассредоточены на сотни миль, а войсковые части действуют практически независимо друг от друга.

Она отметила также, что курьерские драконы не отличались быстротой и расторопностью, поскольку при отборе в расчет бралась не пропорциональность сложения, а меньшая масса тела; гораздо целесообразнее было бы использовать их на фронте в качестве истребителей. Тем же вечером Линь изложила свои соображения императору уже без особых церемоний. К чему ей было соблюдать этикет, если все остальные обращались к нему без надлежащего благоговения, чего он явно не замечал? Он приказал принести стул, уселся перед ней и до самой ночи донимал ее бесконечными вопросами, а вокруг толпились его секретари и телохранители. По крайней мере, у него был приятный голос: не такой низкий, как у принца, и далеко не так хорошо поставленный, к тому же с забавным акцентом, но достаточно сильный, отчетливый и выразительный.

Утром они отправились на передовые позиции; впереди летел императорский курьер. На склоне дня Линь пересекла гряду холмов и молча зависла над гигантским военным муравейником, который смотрелся на земле как своеобразный ковер, изменчивый узор которого составляли солдаты, передвигаясь разными по конфигурации и численности группами и в разных направлениях.

Она по-прежнему не видела смысла в том, что центральное место в этой армии занимали люди, а не драконы; и все же, против ее воли, армия на марше произвела на нее впечатление неумолимой силы, которая способна пройти вот так по всему миру. А по пыльным дорогам позади армии двигались вереницы повозок с пушками таких размеров, каких ей прежде видеть не доводилось.

— Они стреляют шестнадцатифунтовыми ядрами, — сообщил император, наблюдая за тем, как на Фратерните погрузили несколько орудий. — Он может нести более тяжелый груз?

— Разумеется, могу, — Фратерните гордо выпятил грудь.

— Нет, не может, — возразила Линь. Нечего на меня рычать! — сурово огрызнулась она на юного героя. — Ты не сможешь продержаться целый день при такой нагрузке: крылья не выдержат.

Фратерните сник. Однако император продолжил расспросы:

— Сколько часов он сможет лететь, если добавить еще один вес?

— Не более двух часов без остановки, — сказала Линь.

Император кивнул. На следующий день он пригласил ее отправиться на переброску военной части из города Кобленца, примерно в шестидесяти милях от Майнца. На самых мощных драконов, за исключением самой Линь, были погружены артиллерийские орудия; после двухчасового перелета их разгружали и давали часовую передышку; затем они перевозили другую амуницию и подразделения пехоты. Это была рутинная, однообразная работа, сопровождаемая бесконечными осложнениями и суетой, но к ночи вся часть была передислоцирована на тридцать миль ближе к Майнцу в более или менее терпимом порядке.

Император пришел к ней, сияя, как именинник, что его несколько красило, хотя Линь отнюдь не считала, что маленькое достижение может служить поводом для такой радости, о чем тут же сообщила. Он рассмеялся и заявил:

— Мадам, через три дня вы все увидите. Я снимаю шляпу перед вашими знаниями по части драконов, но не по части людей.

На следующий день они переправили всю военную силу в Майнц еще до полудня, а к вечеру отправились в Кёльн за другим корпусом, почти без перерыва. Еще до истечения обещанных «трех дней» они сгруппировали в одном месте десять тысяч человек со всем снаряжением и амуницией, и ей начало казаться, что император, в конце концов, не так уж и глуп. В собранной вместе армии она ощущала ту же неумолимую силу, которую увидела, рассматривая марширующие далеко внизу крошечные квадратики-узоры человеческого ковра; она оценила тот мощный импульс, который излучает множество скопившихся в одном месте людей. Бесчисленные орды его едва ли не игрушечных солдатиков связывала общая цель, единый порыв.

— Я удовлетворен, — объявил император своим военачальникам, собрав их перед шатром Линь. — В следующий раз мы будем действовать эффективнее, но даже при таких скоростях мы сумеем подойти к Варшаве еще до наступления зимы. Теперь к делу, господа: мне нужны более мощные пушки, и я не вижу смысла доставлять их из Франции.

— Поблизости от Байройта расположена крепость, — внес предложение один из военачальников, молодой человек по имени Ланн, — там имеется тридцать два орудия.

— Полетите туда? — спросил ее император, и это выглядело почти как приказ.

Линь понимала, что он имел в виду другое, но прозвучали его слова так, будто он просто посылал ее на боевое задание, словно рядового бойца.

Это подвигло ее на грубость.

— Небесным драконам не пристало воевать в качестве рядовых.

— Мне нужно ваше мнение о тактике ведения воздушного боя, а вовсе не ваши подвиги в качестве солдата, — буркнул он.

По соседству с ним, она с высоты птичьего полета оглядывала территорию, а тем временем дюжина драконов помельче взмыла в воздух беспорядочной тучей и ринулась на трех громадных зверюг, охраняющих крепость. Порядка в этом штурме не было ни малейшего, но, в сущности, порядка можно добиться и краткосрочным обучением; в целом, ее советы относительно принципов маневренности применялись на практике. Пушки стреляли, но не слишком эффективно, потому что небольшие, юркие драконы оказались неудобной целью благодаря своим размерам и близости к объекту и, добравшись до огромных, но неуклюжих драконов-охранников, принялись терзать им крылья и головы когтями.

Ее переполняло странное чувство при виде того, как ее советы осуществляются на практике боевых действий. Оно стало еще острее, когда на ее глазах защитники были успешно рассеяны, а Люмьер, прикрытый с флангов Фратерните и Сюрте, спикировал на стены, поливая их огнем, в то время как его соратники срывали с креплений пушки. Они с триумфом вернулись и сложили орудия к ногам императора и ее собственным. Эти короткие тупорылые предметы из выщербленного металла и поцарапанного дерева выглядели уродливыми и пахли дымом, орудийным маслом и кровью, но в то же время от них веяло мощью, а поверх валялся, словно тряпка, вражеский флаг на сломанном древке.

Непривычное чувство привело ее в смятение, и она укрылась в лесу, сославшись на слишком яркое солнце. Между тем после ее ухода комендант вражеской крепости вышел из ворот и опустился на колени перед императором. Уже спрятавшись в чаще, она услышала тысячеголосый крик: «Да здравствует Франция! Да здравствует император! Да здравствует Наполеон!» Под эти возгласы она забылась беспокойным сном и во сне, широко разинув пасть, сокрушала своим ревом стены неведомой крепости и среди ее развалин искала поверженного Темерера. Но, обернувшись к принцу, чтобы показать ему плоды своих усилий, она увидела на его месте Наполеона.

Линь проснулась, дрожа от горя и холода, и ощутила на коже первые капли дождя. Ее охватила внезапная тоска по дому, по чаше ароматного чая, по мягким очертаниям холмов вместо тех неприветливых, остроконечных, покрытых снегом вершин, что виднелись на горизонте сквозь деревья. Но, едва подняв голову, она уловила запах войны, более острый и горький, чем аромат горящего дерева, — этот запах возвещал победу и торжество мести. На поляне появились люди, чтобы поставить для нее шатер, а позади них шел Наполеон.

— Ну и ну, что это такое, разве не вы сами предупреждали меня о вреде сырости для драконов? Поднимайтесь, поужинаем вместе, вам обязательно нужно съесть что-нибудь горячее.

 ГОРДОН ДИКСОН

Святой Дракон и георгин

Гордон Диксон родился в 1923 году в Эдмонтоне, Канада, но еще подростком переехал с семьей в Миннеаполис, штат Миннесота. С 1943 по 1946 год Диксон служил в вооруженных силах США, а затем поступил в Университет Миннесоты, где получил степень бакалавра искусств и, что гораздо важнее, встретил своего будущего друга и соавтора Пола Андерсона. Первый рассказ Диксона «Посягательство!» («Trespass!»), написанный совместно с Андерсоном, был опубликован в 1950 году, а в 1956 году увидел свет первый роман писателя «Пришельцы с Арктура» («Alien from Arcturus»).

Диксон выпустил более шестидесяти романов, сто пятьдесят рассказов и двадцать один сборник. Его произведения «Солдат, не спрашивай» («Soldier Ask Not»), «Потерянный» («Lost Dorsai») и «Плащ и посох» («The Cloak and the Staff») были удостоены премии «Хьюго», а рассказ «Зовите его „господин "» («Call Him Lord») в 1966 году получил премию «Небьюла». Наибольшую известность Диксону принесли двенадцать романов «Дорсайского цикла» («Dorsai»), написанного в жанре космической оперы, а также девять научно-фантастических романов цикла «Рыцарь-дракон» («Dragon Knight») и четыре книги юмористического фэнтези из серии «Хока!» («Нока!»), написанных в соавторстве с Полом Андерсоном. Гордон Диксон скончался в 2001 году.

  I

Джим Эккерт неуверенно постучал когтем по двери, выкрашенной в голубой цвет. Тишина.

Он постучал еще раз. В глубине этого странного дома с островерхой крышей послышались чьи-то торопливые шаги, и дверь приоткрылась. В щель выглянул старик в шляпе с конической тульей и раздраженным выражением на худом лице, с растрепанной седой бородой.

— Извините, сегодня я драконов не принимаю! — отрезал он. — Приходите в следующий вторник. — И он захлопнул дверь.

Все, конец. Последняя капля. Джим Эккерт с глухим стуком плюхнулся задом на землю. Все закружилось у него перед глазами: на заднем плане небольшая лесная поляна с неправдоподобно крошечным прудом, звенящим, как китайские стеклянные подвески-колокольчики, ухоженная лужайка с ведущей к дому дорожкой, посыпанной белым гравием, и пышные клумбы, где исхитрились одновременно расцвести астры, тюльпаны, циннии, розы и ландыши, под указателем с надписью: «С. Каролинус». Ему больше не вынести этого. Того и гляди, он совсем спятит и вообразит себя арахисом или кокер-спаниелем. И все это дело рук Гротгвольда Хансона. Теперь доктору Хоуэлсу придется искать другого ассистента для кафедры английской филологии. Энджи...

Энджи!

Джим снова забарабанил в дверь. Она приоткрылась.

— Дракон! — с яростью завопил С. Каролинус. — А не хочешь ли ты превратиться в жука?

— Но я не дракон! — горестно возразил Джим.

Чародей уставился на него, потом жестом отчаяния дернул себя за бороду и принялся яростно жевать ее.

— Где это видано, — гневно начал он, — чтобы у дракона хватило мозгов на то, чтобы вообразить себя не драконом? Ответьте мне, о силы всемогущие!

— Информация верна физически, но не физиологически, — отозвался могучий бас прямо из воздуха примерно в полутора метрах над землей.

Джим решил было, что вопрос носит чисто риторический характер, и теперь вздрогнул от неожиданности.

— Вот как? — С. Каролинус поглядел на Джима с любопытством. — Гм...— Он выплюнул пару волосков. — Ну ладно, входи, Аномалия — или как ты себя там называешь.

Джим протиснулся в дверь и оказался в просторной комнате. Она была уставлена разномастной мебелью и алхимическим оборудованием.

— Гм... — изрек С. Каролинус, закрыв дверь и в задумчивости обойдя Джима. — Если ты не дракон, то кто?

— Ну, на самом деле меня зовут Джим Эккерт, — пояснил Джим. — Но я почему-то оказался в теле дракона по имени Горбаш.

— И тебя это беспокоит. Потому ты явился ко мне. Очень мило, — с сарказмом отозвался чародей. Он поморщился, помял живот и зажмурился, — Может, ты знаешь, что помогает от постоянной боли в животе? Разумеется, не знаешь. Ладно, продолжай.

— В общем, я хотел бы вернуться назад в свое тело. И забрать с собой Энджи. Это моя невеста, и я могу послать ее обратно, но я не могу одновременно послать обратно себя. Видите ли, этот Гротгвольд Хансон... ладно, наверное, надо рассказать все с самого начала.

— Блестящая идея, Горбаш, — одобрил Каролинус, — или как там тебя зовут.

— Ну так вот, — произнес Джим. Каролинус дернулся от нетерпения, и Джим поспешил продолжить: — Я преподавал в учебном заведении под названием Ривероук-колледж, это в Соединенных Штатах, — вряд ли вы слышали о нем...

— Дальше, дальше, — поторопил его Каролинус.

— Я был младшим преподавателем, то есть ассистентом. Профессор Хоуэлс, заведующий кафедрой английского языка и литературы, еще год назад пообещал перевести меня на ставку преподавателя. Но так и не перевел. А Энджи — Энджи Гил-ман, моя невеста...

— Ты уже говорил о ней.

— Ну да, в общем, мы слегка повздорили. Ну, насчет того, идти мне к Хоуэлсу или нет, чтобы узнать, собирается ли он повысить меня в должности на следующий год. Я-то думал, не стоит идти, а она считала, что иначе мы не сможем пожениться. Вот тут туда и вошел Гротгвольд Хансон.

— Куда и кто вошел?

— В гриль-бар кампуса. Мы там выпивали. А Хансон раньше встречался с Энджи. Он специализируется по психологии. Длинный такой, тощий, выглядит чокнутым, да он такой и есть. Вечно затевает что-нибудь эксцентричное...

— Словарь! — внезапно провозгласил Каролинус. Огромный том возник ниоткуда и повис у него перед глазами. — Ох! — выдохнул Каролинус, потирая живот. Страницы перелистыва-лись сами по себе. — Не обращай на меня внимания, — сказал он Джиму, — продолжай.

— На этот раз он свихнулся на идее Брайди Мерфи[17]. Гипноз. Ну то есть...

— Не так быстро, — велел Каролинус. — Брайди Мерфи... Гипноз... ага...

— Он толковал о блуждании эго, о гранях реальности и обо всем таком. Он предложил загипнотизировать кого-нибудь из нас, чтобы продемонстрировать, как это действует. Энджи разозлилась на меня и поэтому тут же согласилась. Я отошел к барной стойке. Я был зол как черт. Когда вернулся, Энджи не было. Она исчезла. Испарилась.

— Испарилась? — спросил Каролинус.

— Испарилась. Я насел на Хансона. «Блуждает где-нибудь — сказал он, — не только ее эго, но и вся она целиком». — «Верни ее сейчас же», — потребовал я. «Не могу — сказал он. — Похоже, она отправилась в эпоху Святого Георгия с его драконом. Когда мужчины были мужчинами и не боялись требовать повышения по службе». Хансону надо было послать кого-нибудь вдогонку за ней, чтобы разгипнотизировать ее и вернуть обратно. Я согласился как последний идиот. Ха! Я ведь знал, что он придурок. Он не способен сделать ничего путного, даже если ему заплатят. И вот я тут, да еще в шкуре дракона.

— А девица?

— Да, она тоже здесь. Промашка в несколько веков. Когда действительно существовали драконы. Фантастика!

— Почему фантастика? — спросил Каролинус.

— Ну, в общем, что-то в этом роде, — туманно пояснил Джим. — Дело в том, что они ее захватили, то есть драконы. Огромный дракон по имени Анарк наткнулся на нее во время ее блужданий и посадил в клетку. Они собрались в пещере и стали решать, что с ней делать. Анарк хотел использовать ее в качестве приманки, чтобы поймать побольше людей, — драконы называли их Георгиями...

— Они, мягко говоря, туповаты, — сурово заявил Каролинус, глядя поверх словаря. — У них в мозгах хватает места только для одного названия. Святой произвел на них такое неизгладимое впечатление, что они запомнили его имя — на все про все.

— Они там все вопили одновременно. Голосищи у них жуткие.

— Вот именно, точь-в-точь как у тебя, — иронически отметил Каролинус.

— Ой, простите. — Джим заговорил потише: — Я пытался предложить, чтобы мы потребовали выкуп за Энджи... — Внезапно он замолчал. — Ничего себе, — сказал он. — Я и не подумал об этом. Я на каком языке говорил, на драконьем? А сейчас на каком? Драконы ведь не говорят по-английски?

— Почему бы и нет? — сварливо возразил Каролинус. — Раз это британские драконы?

— Но я же не дракон, то есть...

— Но ты здесь! — отрезал Каролинус. — Ты и твоя девица. Других же как-то переводили, почему бы и тебя не перевести? Продолжай.

— Я почти все рассказал, — мрачно признался Джим. — Я уже практически отчаялся, когда драконий старейшина встал на мою сторону. «Придержим Энджи для выкупа», — сказал он. Его послушались. Похоже, он у них пользуется влиянием.

Я прихожусь ему внучатым племянником и единственным родственником, то есть этот Горбаш, в чьем теле я оказался, приходится. Они заперли Энджи в пещере и послали меня сюда, к Звенящему Роднику, чтобы я нашел тебя и попросил начать переговоры о выкупе. А приватно он велел мне передать, чтобы ты не ставил слишком жестких условий Георгиям, то есть людям; он хочет, чтобы драконы наладили с людьми хорошие отношения. Он опасается, что драконам грозит полное исчезновение. Я сумел украдкой поговорить с Энджи наедине. Мы решили, что ты сумеешь вернуть нас обратно.

Тут Джим замолчал и с надеждой уставился на Каролинуса. Чародей в задумчивости жевал собственную бороду.

— Смргол, — бормотал он. — Исключение из правил. Крайне умен для дракона. И к тому же опытен. Гм...

— Вы поможете нам?! — взмолился Джим. — Послушайте, я покажу вам...

Каролинус вздохнул, зажмурился, помотал головой и снова открыл глаза.

— Давай проверим, правильно ли я все понял, — заговорил он. — Ты поссорился с девицей, с которой помолвлен. Назло тебе она обратилась к никудышному шаману, и тот по ошибке отправил ее из Соединенных Штатов (в каком бы пределе космоса это ни находилось) сюда, а потом усугубил свою ошибку, послав вслед за ней тебя, и твоя душа сумела воплотиться только в тело дракона Горбаша. Девица находится в лапах драконов, а тебя прислал ко мне твой двоюродный дед Смргол.

— В общих чертах, — с сомнением пробормотал Джим, — только...

— А ты не хочешь изложить все это попроще и потолковее? — предложил Каролинус. — Например, вроде ты какой-нибудь принц, превращенный в дракона злобной мачехой-колдуньей? О-о-о, бедный мой живот! Нет? — Он вздохнул. — Ну ладно. Аванс — пять фунтов золотом или рубинами.

— Н-но... — Джим выпучил глаза. — У меня нет ни золота, ни рубинов.

— Что? Какой из тебя тогда дракон?! — завопил, сверкая глазами, Каролинус. — Где же твои сокровища?

— Наверное, у Горбаша должны быть, — пролепетал несчастный Джим. — Но мне об этом ничего не известно.

— Снова благотворительность! — в ярости бормотал Каролинус, потрясая кулаком. — Куда смотрит аудиторский отдел? А?

— Прощения просим, — произнес невидимый бас.

— Это уже третий за последние две недели. Проследите, чтобы подобное не повторялось на ближайшие десять дней. — Он обернулся к Джиму. — Совсем нечем платить?

— Нет. Хотя... погодите... — сказал Джим. — Вы ведь животом маетесь. Похоже, у вас язва. Боль возникает между приемами пищи?

— По правде сказать, да. Язва?

— Там, откуда я прибыл, крайне впечатлительные люди страдают ею в условиях стресса.

— Люди? — недоверчиво переспросил Каролинус. — Или драконы?

— Там, откуда я прибыл, нет драконов.

— Ладно, ладно, верю, — с раздражением пробурчал Каролинус. — Можно и без подробностей. И чем вы прогоняете ее?

— Молоком, — ответил Джим. — Каждый час по стакану молока в течение месяца или двух.

— Молоко, — произнес Каролинус.

Он протянул руку в пустоту и получил кружку молока. Состроив гримасу, он выпил молоко. Вскоре он заулыбался с облегчением.

— Клянусь высшими силами! — воскликнул он. — Силы всевышние! — Ухмыляясь во весь рот, чародей повернулся к Джиму. — Я восхищен, Горбаш. Начинаю верить, что все эти разговоры о колледже похожи на правду. Видимо, коровья природа молока побеждает демона язвы. Считайте, что мы в расчете.

— О! Замечательно. Тогда я приведу Энджи, и вы сможете загипнотизировать...

— Что?! — воскликнул Каролинус. — Яйца учат курицу. Загипнотизировать! Ха! А как насчет первого закона магии, а?

— Насчет чего? — не понял Джим.

— Первого закона. Первый закон — чему вас только учили в вашем колледже? Забыть первый закон! Вот оно, молодое поколение! Первый закон: всякое применение искусства или науки имеет свою цену. Почему я живу за счет гонораров, а не за счет собственных заклинаний? Почему у магического зелья всегда противный вкус? Почему этот ваш недоучка Хансон вовлек вас в такие неприятности?

— Этого я не знаю, — покачал головой Джим. — Почему?

— Нет лицензии! Нет лицензии! — прокаркал Каролинус, широко всплеснув руками. — Да я бы ни в жизнь не взялся за то, что проделал ваш приятель, не будь у меня лицензии от аудиторского отдела на десять лет — а ведь я имею степень магистра. И чего он добился: отправил твою духовную сущность вслед за пропавшей девицей. И вот теперь цепь случайностей и событий так исказилась, что это чревато всяческими осложнениями. Мало отдаешь — мало получаешь...

— ГОРБАШ! — Драконий рев сопровождался не менее оглушительным стуком.

— Вот, пожалуйста, — сурово произнес Каролинус, — начинается.

Он вывел гостя наружу. Там, на зеленой лужайке прямо за цветочными клумбами, сидел громадный старый дракон. Джим узнал в нем Смргола — двоюродного деда того существа, в теле которого он очутился.

— Здорово, колдун! — прогромыхал старый дракон, склонив голову почти до земли в знак приветствия. — Вряд ли ты меня помнишь. Меня зовут Смргол — помнишь того великана-огра, с которым я сразился в Гормли-Кипе?

— О Смргол, разумеется, я помню, — сказал Каролинус. — То был славный подвиг.

— Он грешил привычкой опускать дубину сразу после свинга, — пояснил Смргол. — Я заметил это на исходе четвертого часа битвы, и, как только он в очередной раз проделал это, я уже был наготове и ринулся в атаку. Порвал ему мышцу правой руки. Потом...

— Помню-помню, как же, — перебил его Каролинус. — Это, стало быть, твой племянник.

— Внучатый племянник, — уточнил Смргол. — Слегка, признаться, туповат, — добавил он, вздыхая, — но что поделаешь, кровная родня, знаешь ли.

— По-моему, он не совсем безнадежен, — сухо заметил Каролинус.

— Надеюсь, надеюсь, — довольным тоном проурчал Смргол. — Всегда есть надежда, видишь ли. Но у меня плохие новости, колдун. Знаешь ту гусеницу по имени Анарк?

— Это тот, что поймал девицу?

— Он самый. Ну так вот, он ее снова похитил и удрал вместе с ней.

— Что?! — заорал Джим.

Он забыл о мощи драконьего голоса. Каролинус зашатался и еле устоял на ногах, цветы и травы полегли, и даже сам Смргол вздрогнул.

— Сынок, — с упреком сказал старый дракон, — сколько раз тебе повторять, чтобы не повышал голоса. Я сказал, Анарк похитил георгину.

— Он говорит про Энджи! — в отчаянии обратился Джим к Каролинусу.

— Понял, понял. — Каролинус прикрыл уши руками.

— Ты снова чихнул, — с гордостью отметил Смргол и повернулся к Каролинусу. — Ты не поверишь, ни один дракон ни разу не чихнул за последние сто девяносто лет. Этот юноша чихнул, едва впервые увидел георгин. Никто не верил своим глазам. «Признак ума», — сказал я. Ум работает, и от этого в носу щекочет. Наша ветвь рода...

— Энджи!

— Вот видишь? Ладно, сынок, ты показал нам, на что способен. Давайте перейдем к делу. Сколько ты возьмешь, колдун, за то, чтобы найти Анарка и георгину?

Несколько минут они торговались, словно лоточники, пока наконец не сошлись на четырех фунтах золота, одном фунте серебра и одном изумруде с изъяном. Каролинус набрал склянку воды в Звенящем Источнике и бродил по лужайке, пока не нашел небольшую песчаную прогалину. Он склонился над ней, а оба дракона молча наблюдали за ним.

— Сидите тихо, — предупредил он. — Попробую использовать точильщика. Не спугните его.

Джим затаил дыхание. Каролинус наклонил склянку, и три капли кристально чистой воды упали на песок: тинь! тинь! И еще раз отдельно: тинь! Песок потемнел, и под ним что-то зашевелилось, словно прокапывая путь наружу. Щель расширилась, показались черные лапки насекомого, и наконец на свет наполовину высунулся странного вида жук. Он сучил передними лапками в воздухе и издавал звуки, напоминавшие Джиму старую заезженную пластинку, еле слышную через трубу фонографа:

— Ищите в Гиблой Башне! Ищите в Гиблой Башне! Ищите в Гиблой Башне!

Жук снова ушел под землю. Каролинус выпрямился, и Джим перевел дух.

— Гиблая Башня! — произнес Смргол. — Не те ли это развалины на западе, посреди болот, колдун? Да ведь именно оттуда распространилась зараза, погубившая водяных драконов, водяников, пятьсот лет назад.

— Там сохранилась древняя магия, — угрюмо сказал Каролинус. — Такие места подобны застарелым язвам на земле, покрытым струпьями до поры до времени, но лопающимся с приходом нового зла, когда материя закручивается, — вроде того что натворили эти двое. Согласно законам природы, меньшее притягивается большим: так и на этот раз — большое зло этого места притянуло злое начало в Анарке. Встретимся там. А теперь мне надо привести в действие другие силы.

Он начал кружиться. Постепенно наращивая скорость вращения, он вскоре уже казался просто пятном. Потом он внезапно растаял, как дым в воздухе, и исчез, оставив Джима с изумлением разглядывать то место, где только что был чародей.

Тычок в бок вернул Джима к грубой действительности. — Очнись, сынок. Нечего бездельничать! — проревел ему в ухо Смргол. — Мы летим туда. Пошевеливайся!

 II

Дух у старого дракона был гораздо моложе тела. До болотистого берега моря оказалось четыре часа лету. В течение первого часа Смргол бодро махал крыльями, попутно прослеживая родословную водяных драконов и степень их родства с ним самим и с Горбашем, однако постепенно ровный поток его разглагольствований превратился в прерывистый, а потом и вовсе почти сошел на нет. Он еще пытался шутить по поводу своей давней битвы с великаном-огром из Гормли-Кипа, но и это оказалось ему не по силам, и он замолчал. Теперь слышались только его затрудненное дыхание и шелест натруженных крыльев. После короткого, но упрямого препирательства Джиму удалось убедить старого дракона сделать небольшую передышку и прилететь попозже. Смргол с присвистом вздохнул и, оставив Джима, пошел вниз по спирали. Джим наблюдал, как он грузно приземлился на торфяниках посреди пурпурных зарослей дрока и растянулся на траве.

Джим полетел дальше в одиночестве. Двумя часами позже торфяники сменились болотистой низиной. Джим парил в воздухе над ноздреватой землей, покрытой густым ковром травы, кое-где пересеченной тропинками и островками посреди голубой воды. Мелкие заводи и протоки поросли тростником и высокой травой. Повсюду вспархивали стайки птиц, словно языки дыма от гладкой поверхности вод, парили в воздухе и снова опускались на воду в нескольких сотнях метров от места взлета. До чуткого драконьего слуха Джима долетали слабые отголоски птичьего щебета. На западе сгущались предзакатные тучи.

Он искал взглядом очертания Гиблой Башни, но внизу простиралось только творение природы — бесконечная низина до самого горизонта, где виднелась синяя полоса, очевидно море. Джим забеспокоился было, уж не заблудился ли он, когда заметил очертания дракона, направлявшегося к одному из многочисленных островков посреди болот.

«Анарк, — подумал он. — И с ним Энджи?!»

Он не стал вглядываться. Он направился вниз и вошел в пике, как реактивный истребитель, нацелившись на дракона.

Маневр выглядел красиво. К несчастью, снижаясь так резко, Горбаш-Джим, вес и размах крыльев которого были сопоставимы с габаритами небольшого самолета, производил достаточно много шума. Более того, дракон, находившийся внизу, явно имел большой опыт в распознавании природы такого шума, поскольку он, даже не глядя, совершил акробатический кувырок, и Джим врезался в то место, где противника уже не было.

Другой дракон снова вскочил на лапы, уселся, взглянул на Джима и заныл.

— Нечестно! Это нечестно! — скулил он поразительно высоким (для дракона) голосом. — Ты крупнее меня. А меня все обижают. Это первая приличная добыча за многие месяцы, а тебе она вообще не нужна. Ты вон какой большой и толстый, а я слабый, тощий и голодный-

Джим поморгал и вгляделся повнимательнее. То, что он принял за Энджи, лежавшей на траве, оказалось старой жилистой коровой со сломанной шеей, уже слегка обглоданной.

— Вечно мне не везет! — причитал несчастный дракон. Он едва ли составлял две трети от размеров Джима и был до того истощен, что, казалось, вот-вот свалится. — Стоит мне поймать что-то поприличнее, как у меня тут же это отнимут. Вот и приходится питаться одной рыбой...

— Прекрати, — попросил Джим.

— Одна рыба, рыба и рыба. Холодная, противная ры...

— Прекрати, я сказал. ЗАТКНИСЬ! — взревел Джим могучим голосом Горбаша.

Злосчастный дракон тут же замолк, как будто повернул выключатель.

— Слушаюсь, сэр, — покорно сказал он.

— В чем дело? Не нужна мне твоя корова.

Дракон неуверенно захихикал.

— Не нужна она мне, — повторил Джим. — Корова твоя. Целиком и полностью.

— Хи-хи-хи! — осторожно хихикнул дракон. — Да вы шутник, ваша честь.

— Черт бы тебя побрал, я серьезно говорю! — воскликнул Джим. — Как тебя зовут?

— Ой, да что там, — заюлил дракон. — Да я, видите ли...

— Как зовут?

— Секох, ваша милость! — взвизгнул перепуганный дракон. — Всего лишь Секох. Я вообще никто. Так, мелкий водяной дракон, ваше высочество, только и всего. Честное слово!

— Ладно, Секох. Питайся. Мне нужно только узнать дорогу.

— Ну, если ваша милость на самом деле не.... — Секох робко, бочком, продвинулся вперед. — Если я не оскорблю вас своим аппетитом и дурными манерами, сэр. Я всего лишь водяной дракон...

И он с жадностью впился зубами в корову, словно действительно подыхал от голода.

Джим наблюдал за ним. Неожиданно он почувствовал, как его длинный язык облизывает челюсти. В брюхе заурчало. Он был потрясен такой реакцией. Сырое мясо? Дохлая корова — мясо, кости, шкура и все прочее? Он обуздал свой непрошеный аппетит.

— Э-э-э, Секох, — сказал он, — я здесь мимолетом. Надеюсь, ты знаешь эти места... Вообще, как корова на вкус, ничего?

— О, уж-жас-сно — мням-м, — отвечал Секох с набитой пастью. — Жилистая, старая. Для такого водяного дракона, как я, сойдет, но не для...

— Да, так насчет дороги...

— Да, ваше высочество?

— Видишь ли... Разумеется, это твоя корова...

— Так вы сказали, ваша честь, — осторожно напомнил Секох.

— Я просто подумал... Видишь ли, я никогда не пробовал есть корову вот так.

Секох пробормотал что-то себе под нос в полном отчаянии.

— Что ты сказал? — переспросил Джим.

— Я сказал, — покорно ответил Секох, — может, вы, ваша честь, хотели бы попробовать...

— Ну, если это тебя не слишком расстроит.

— Ничего, переживу.

— Ну, в таком случае...

Джим подошел к корове и вонзил зубы в лопатку. Сочное мясо соблазнительно защекотало язык...

Вскоре они с Секохом уже сидели рядышком, облизывая кости языками, шершавыми, словно терки.

— Наелся ли ты, Секох? — спросил Джим.

— Вполне, сэр, — ответил водяной дракон, с сожалением глядя голодными глазами на дочиста обглоданный скелет. — Хотя, если ваше превосходительство не возражает, у меня слабость к мозговой косточке...

И он с хрустом вгрызся в бедренную кость.

— Ладно, теперь, — сказал Джим, — насчет этой Гиблой Башни. Где она находится?

— Насчет ч-чего? — заикаясь, переспросил Секох, выронив мозговую кость.

— Гиблая Башня. Она где-то на болотах. Ты ведь знаешь, где это?

— О да, сэр! Конечно, сэр. Но вы ведь не собираетесь лететь туда?! Не то чтобы я осмелился что-то советовать вашей светлости...— причитал несчастный Секох, и голос его срывался от ужаса.

— Да нет же, — успокаивал его Джим. — Чего ты так заволновался?

— Ну, я, конечно, всего лишь ничтожный водяной дракон. Но эта Гиблая Башня — страшное место, ваша милость, сэр.

— Как ты сказал? Страшное?

— Ну да, вот именно. — Секох огляделся с несчастным видом. — Оно когда-то загубило нас всех, сотни лет тому назад. Мы были драконы как драконы, как все, — о, конечно, не такие большие и красивые, как вы, сэр. Потом, после того, говорили, что Добро победило, а Зло потерпело поражение и Башня была разрушена. Но нам-то, водяным драконам, легче от этого не стало, и я бы на вашем месте не полетел бы туда ни за что на свете, ваша милость, правду говорю.

— Но что в ней такого ужасного? Что там такое на самом деле?

— Ну, я не могу сказать, что в ней на самом деле что-то есть. Ничего такого, ваша светлость, во что бы можно было вонзить когти. Просто туда приходят и оттуда выходят странные твари... вот и в последнее время...

— Что в последнее время?

— Ничего... Честное слово, ничего, ваше превосходительство! — чуть не плакал бедный Секох, — Ваша светлость не должны слушать слова недостойного мелкого водяного дракона вроде меня. Я просто говорю, что в последнее время Башня вселяет еще больший страх, чем обычно. Вот и все.

— Может, все это одно воображение, — резко отозвался Джим. — Ладно, где это находится?

— Надо лететь на север миль пять.

Пока они ели и беседовали, солнце совсем закатилось. Сгустились сумерки, и Джиму пришлось напрячь зрение, чтобы разглядеть в темноте, куда указывает лапой водяной дракон.

— Долетите до Большой Гати. Это широкая грунтовая дорога, тянется с востока на запад, пересекая топи. Над ней повернуть на запад и лететь прямо к Башне. Башня стоит на скале, развернута в сторону моря.

— Пять миль... — задумчиво протянул Джим. Он с нежностью подумал о мягкой траве, на которой растянулся после неожиданного обеда. Его покрытое жесткой чешуей тело, похоже, не ощущало разницы температур. — Что-то меня в сон клонит. Утром увидимся, Секох.

Под воздействием неведомого птичьего инстинкта он свернулся и прикрыл свирепую морду и шею крылом.

— Как вам будет угодно, ваше превосходительство... — Приглушенный голос водяного дракона словно доносился издалека. — Стоит вашему превосходительству приказать, и я тут как тут, в вашем распоряжении...

Погружаясь в сон, словно в темные-претемные воды, Джим уже не слышал последних слов.

Открыв глаза, он увидел, что солнце поднялось уже высоко. Он сел, потянулся, зевнул и удивленно поморгал.

Секох исчез. Вместе с ним исчезли и останки коровы.

— Чтоб тебя! — ругнулся Джим.

Но ясное утро не располагало к раздражительности. Он ухмыльнулся, представив себе, как Секох украдкой собрал кости и потащил их прочь, подальше.

Ухмылка, однако, вскоре исчезла. Попытавшись подняться в воздух в северном направлении, по солнцу, он почувствовал, как несущие мышцы обоих крыльев сводит судорогой. Неизбежное, увы, следствие вчерашних усилий. Ворча и бурча, он двинулся пешком и четыре часа спустя, грязный и потный от жары и усталости, выбрался на широкую полосу земли, тянувшуюся с запада на восток, — видимо, это и была Большая Гать. Прямая, как древнеримские дороги, она вела напрямик через болота, возвышаясь на несколько футов над болотистой равниной, и была настолько прочной, что на ней даже росли большие деревья. Джим со вздохом облегчения рухнул в тень одного из них.

Он проснулся под чье-то пение и с удивлением повертел головой. Начала песни Джим не слышал, но красивый баритон, приближаясь к нему, выводил слова песни, бодрой, как рождественский хорал:

Мой верный меч всегда со мной,
Копье, что в цель летит!
Дракон узнает водяной,
Сколь грозен Невилл-Смит!

Мелодия и слова звучали до странности знакомо. Джим выпрямился, прислушиваясь, и тут из-за деревьев показался рыцарь в доспехах на огромном белом коне. Дальше все произошло мгновенно. Увидев Джима, рыцарь с громким стуком опустил забрало, копье едва ли не само прыгнуло ему в руку, а конь галопом понесся вперед. Драконий инстинкт Горбаша сработал не менее быстро. Он заставил Джима подняться в воздух, хотя его натруженные мышцы сопротивлялись изо всех сил. Джим едва сумел плюхнуться на верхушку ближайшего дерева.

Рыцарь резко затормозил коня под деревом и смотрел снизу сквозь покрытые набухшими весенними почками ветви. В отверстии поднятого забрала виднелись пара беспокойных голубых глаз, нос, похожий на ястребиный, и упрямый выдающийся подбородок на молодом, гладко выбритом лице. Рыцарь смотрел на Джима с нетерпением.

— Спускайся, — велел он.

— Нет уж, благодарю вас, — отказался Джим, крепко вцепившись когтями в дерево.

Оба замолчали, оценивая положение.

— Мерзкий водяной драконишка! — с негодованием обозвал его рыцарь.

— Я вовсе не водяной дракон, — с неменьшим негодованием возразил Джим.

— Чушь собачья! — заявил рыцарь.

— Я не водяной, — повторил Джим. Он поразмышлял немного. — Пари держу, тебе в жизни не догадаться, кто я такой на самом деле.

Похоже, рыцаря вовсе не интересовало, кто такой Джим на самом деле. Он встал во весь рост на стременах и ткнул копьем сквозь ветки. Острие едва не достало Джима.

— Проклятие! — Разочарованный рыцарь опустил копье и задумался. — Я, конечно, могу вскарабкаться на дерево, — пробормотал он. — Но что, если он спрыгнет вниз, и тогда мне пешему придется сражаться с ним?

— Послушай, — обратился к нему Джим, выглянув из-за веток; рыцарь хмуро смотрел на него снизу, — почему бы тебе сначала не выслушать, что я скажу.

Рыцарь обдумал это предложение.

— Пожалуй, это справедливо, — сказал он наконец. — Однако никаких просьб о пощаде!

— Нет-нет, ничего такого, — заверил его Джим.

— Потому что я, черт возьми, не намерен их выполнять! Это противоречит моим обетам. Я могу пощадить вдов, сирот и благородных врагов в бою. Но не драконов.

— Я просто хочу объяснить тебе, кто я такой на самом деле.

— На черта мне знать, кто ты такой!

— Придется, — заявил Джим. — Потому что на самом деле я вовсе не дракон. Меня... э-э-э... превратили в дракона с помощью колдовства.

Рыцарь смотрел на него с недоверием.

— Честное слово, — сказал Джим, спустившись пониже. — Знаешь С. Каролинуса, чародея? Я такой же человек, как и ты.

— Слышал о нем, — признался рыцарь. — Так это он тебя превратил?

— Нет, он вернет мне прежний облик, как только я найду даму, с которой я... э-э-э... обручен. Ее похитил настоящий дракон. Вот я за ним и гонюсь. Разве я похож на этих костлявых водяных драконов?

— Гм... — произнес рыцарь и в задумчивости поскреб ястребиный нос.

— Каролинус выяснил, что она находится в Гиблой Башне. Я как раз туда направляюсь.

Рыцарь уставился на него.

— В Гиблой Башне? — переспросил он.

— В ней, — решительно подтвердил Джим. — Теперь, когда ты все знаешь, ты, как рыцарь и джентльмен, не станешь мешать мне освободить невесту.

Рыцарь еще немного поразмышлял над услышанным. Он явно был не из тех, кто действует очертя голову.

— Откуда мне знать, что ты говоришь правду? — спросил он наконец.

— Подними меч рукоятью вверх. Я поклянусь на кресте.

— Что в этом толку, если ты дракон? У драконов, черт побери, нет души!

— У драконов нет, — согласился Джим. — Но у джентльмена-христианина есть. Если я христианин и джентльмен, я ведь не стану рисковать своей душой ради ложной клятвы?

Несколько мгновений рыцарь противился этой логике. Потом все же сдался:

— Ну, так и быть...

Он протянул меч рукоятью вверх, и Джим поклялся на кресте. Потом рыцарь вложил меч в ножны, и Джим спустился с дерева.

— Ну, — сказал рыцарь, все еще с сомнением, — наверное, в сложившихся обстоятельствах мы должны представиться друг другу. Знаком тебе мой герб?

Джим осмотрел щит, повернутый к нему для обозрения. На красном поле выделялась большая серебряная буква «X», наподобие косого креста, а под ней, между нижними концами креста, — изображение лежащего черного животного в профиль.

— Серебряный салтир[18] на червленом поле — это, разумеется, герб Невиллов из Рейби, — продолжал рыцарь. — Мой отец, представитель младшей ветви рода, имел в гербе отличие в виде черного оленя — видишь? — изображенного под крестом. Естественно, я, будучи его наследником, ношу семейный герб.

— Невилл-Смит, — сказал Джим, припоминая слова песни.

— Сэр Реджинальд, рыцарь-вассал. А вы, сэр?

— Я, э-э-э... — Джим лихорадочно пытался припомнить то немногое, что ему было известно о геральдике. — Я ношу, то есть в моем истинном обличье, разумеется...

— Безусловно.

— На красном поле... серебряная пишущая машинка на черной доске. Эккерт, сэр Джеймс, э-э-э, рыцарь-вассал, барон Ривер-Оук.

Невилл-Смит насупил брови.

— Пишущая машинка, — бормотал он, — пишущая машинка...

— Местное животное, похоже на грифона, — торопливо пояснил Джим. — У нас в Ривер-Оуке их полно, то есть, я имею в виду, в Америке, это такая страна за океаном, на западе. Вы наверняка о ней и не слыхивали.

— Должен признаться, нет. Это там вас превратили в дракона?

— И да и нет. Меня волшебством закинули сюда, и мою невесту, э-э-э, леди Энджелу. Я очнулся здесь уже в обличье дракона.

— Да что вы? — Голубые глаза сэра Реджинальда едва не вылезли из орбит от изумления. — Энджела — благородное имя! Рад буду встрече с ней. Как только мы разберемся со всеми этими превращениями, может, нам удастся провести бой во имя наших прекрасных дам.

Джим слегка опешил:

— О, так у вас тоже есть дама?

— Вот именно. Она удивительная. Это леди Элинор... — Тут рыцарь неуклюже повернулся в седле и принялся копаться в своем снаряжении. Джим уже спустился на землю и сразу же двинулся в сторону Башни по грунтовой дороге, а рыцарь трусил рядом с ним верхом — тут-то и начались эти поиски. Впрочем, рыцаря вовсе не беспокоили эти обстоятельства. — Где-то здесь у меня знак ее благосклонности... Минуточку...

— Может, вы мне просто расскажете, как он выглядит? — сочувственно предложил Джим.

— Ладно, — согласился Невилл-Смит и отказался от поисков. — Это платок. С монограммой «Э.де Ш.». Она из де Шон-си. Нехорошо, конечно. Раз уж мы вместе направляемся в Гиблую Башню, следовало бы показать тебе платок.

— Мы вместе? — поразился Джим. — Но... Я хочу сказать, это ведь моя обязанность. Неужели вы хотите...

— Боже мой, разумеется, — в свою очередь поразился Невилл-Смит. — Джентльмен с таким гербом, как у меня, не может пройти мимо такого грубого попрания закона. Я не странствующий рыцарь, но я следую понятиям чести, так что это и моя обязанность тоже.

— Ну, я, то есть... — замялся Джим, — Вдруг с вами что-нибудь случится? Что скажет леди Элинор?

— А что она может сказать? — отвечал Невилл-Смит в искреннем недоумении. — Только самый распоследний мерзавец уклонится от такого честного дела. К тому же у меня появится шанс заслужить почет и обрести мало-мальскую славу. Элинор относится к этому очень трепетно. Она хочет, чтобы я возвращался домой в целости и сохранности.

Джим заморгал от удивления.

— Не понял, — сказал он.

— Простите?

Джим уточнил свои сомнения.

— Как вы там живете, за морем? — спросил Невилл-Смит. — Когда мы поженимся и у меня будут свои владения, я должен буду снаряжать отряд и отправляться в путь по первому зову моего лорда. Если у меня, как у рыцаря, не будет прославленного имени, в мой отряд пойдут разве что неотесанные мужланы, дубины стоеросовые, а они бегут, едва завидят добрый меч. Если же я завоюю себе имя, под мои знамена придут бравые парни, потому что знают, что я о них позабочусь, — а они в свою очередь позаботятся обо мне. Смотрите-ка, не слишком ли быстро стемнело, а?

Джим глянул на небо. Действительно, казалось, что наступили ранние сумерки, хотя едва перевалило за полдень. Он посмотрел вдоль дороги и увидел нечто странное. Темная полоса протянулась над деревьями и травой и даже над болотными озерцами по обе стороны дороги. Вдобавок она еще и двигалась по направлению к ним, напоминая тяжелый, темный поток, медленно затапливающий всю округу.

— Что еще за... — начал было он.

И тут пискливый голос слева прервал его:

— Нет, нет! Уходите отсюда, ваша милость. Уходите! Там смерть!

Они резко повернулись. Футах в сорока от них, на полузатопленной кочке посреди болота, сидел Секох.

— Лети к нам, Секох! — позвал его Джим.

— Нет, нет! — Непонятная полоса придвинулась почти вплотную к кочке. Секох с трудом поднялся в воздух и с криком полетел прочь. — Оно вырвалось на волю! Оно снова на воле! Мы пропали! Пропали... пропали...

Его голос медленно удалялся и вскоре стих. Невилл-Смит с Джимом посмотрели друг на друга.

— Вот вам, пожалуйста, один из наших местных драконов! — с отвращением сказал рыцарь. — Разве может благородный рыцарь с гербом стяжать славу, сразив такую тварь? Хуже всего, что кто-нибудь из Срединных земель провозгласит тебя победителем дракона и придется оправдываться...

И тут либо они переступили за грань полосы, либо полоса продвинулась за них — Джим так и не понял, — но оба остановились, словно ведомые общим инстинктом. Взглянув на сэра Реджинальда, Джим заметил сквозь отверстие забрала, что тот побледнел.

— In manus tuas, Domine[19], — произнес Невилл-Смит и осенил себя крестом.

Повсюду, насколько хватало глаз, на болота внезапно упала серая тень зимы. Неподвижная вода маслянисто блестела вокруг островков тусклой зелени. Ледяной ветерок шевельнул верхушки камыша, и они застучали друг о друга, подобно старым, высохшим костям в заброшенном дворе. Деревья беспомощно застыли в неподвижности, а весенние листочки, еще недавно такие яркие и свежие, сморщились и увяли, словно безвременно постаревшие дети, и на все вокруг легла печать отчаяния и безнадежности.

— Сэр Джеймс, — заговорил рыцарь таким странным голосом и такими необычными словами, каких Джим от него не ожидал, — по велицей милости именно в сей день устремились мы к высокой цели. А посему умоляю тебя, двинемся же вперед, и будь что будет, ибо смятен дух мой, восчуяв, что могу не вернуться, никто же не знает часа своего.

Выговорив все это, рыцарь незамедлительно пришел в себя и бодро соскочил с коня.

— Клариво и шагу не ступит вперед, черт его побери! — воскликнул он. — Придется вести его в поводу. Кстати, вы что, знакомы с этим водяным драконом?

Джим пристроился рядом с ним, и они продолжили путь, однако продвигались несколько медленнее и с усилием, поскольку быстро темнеющий воздух как-то странно подавлял их.

— Поговорил с ним вчера, — пояснил Джим. — Не самый плохой из драконов.

— Да я и сам ничего против них не имею. Но нам положено убивать их, как только повстречаем.

— Старый дракон, двоюродный дед вот этого дракона, в чьем обличье я ныне пребываю, — сказал Джим, — считает, что драконам и людям лучше жить в мире. Дружить то есть.

— Ну и ну! — заявил Невилл-Смит, ошарашенно глядя на Джима.

— В общем-то, почему бы и не жить в мире?

— Ну, не знаю. Тут что-то не так.

— Он говорит, что люди и драконы могут объединиться против общего врага.

— О, вот где он ошибается. Нельзя полагаться на драконов, когда вступаешь в бой. А вдруг у твоего врага свои драконы в друзьях? Дракон против дракона воевать не станет. Нет и нет.

Они замолчали и пошли дальше, сойдя с травянистого покрова на твердый грунт. Почва была голая и кремнистая. Дорога крошилась под копытами Клариво, неподатливая и предательская одновременно.

— Вроде все темнеет и темнеет, да? — заметил Джим.

Сумерки действительно сгустились так, что в десятке шагов уже ничего не было видно. Темнело на глазах. Они остановились, глядя друг на друга. Свет тускнел все быстрее и быстрее. Серый цвет постепенно превращался в черный — и наконец полная чернота окутала их. Джим почувствовал прикосновение руки, затянутой в боевую перчатку, к одной из своих передних конечностей.

— Давайте держаться вместе, — послышался голос рыцаря. — Тогда, что бы ни случилось, случится с нами обоими сразу.

— Точно, — ответил Джим, и голос его звучал холодно и безжизненно.

Они стояли в тишине и мраке, ожидая неизвестно чего. Чернота продолжала давить на них, обособив от всего мира и проникая в мозг. Вокруг не было ничего и никого, но из их сознания выползали друг за другом, как слепые твари из неведомых глубин, все их сомнения и страхи, слабости и пороки, которых они в себе и не подозревали, все, чего они когда-либо стыдились и так глубоко упрятывали, что даже сами забыли, все, что было мерзкого и темного в их душах.

Джим осознал, что начинает потихоньку, украдкой отодвигать свою лапу от руки рыцаря. Он уже не доверял Невиллу-Смиту: если зло гнездилось в нем самом, то и в его спутнике оно должно гнездиться тоже. Он отодвинется подальше... Подальше, во тьму, один...

— Посмотрите! — долетел до него голос Невилла-Смита, отдаленный и призрачный, как будто из неведомой дали. — Посмотрите туда, откуда мы пришли.

Джим обернулся. Где-то там позади сквозь тьму мерцал слабый блик света. Он приближался к ним и разрастался все больше. Они ощутили его как силу, противостоящую силе тьмы, которая угрожала поглотить их. Клариво, невидимый во тьме, забеспокоился позади них, забил копытами по каменистой насыпи и негромко заржал.

— Туда! — воскликнул Джим.

— Туда! — отозвался Невилл-Смит.

Свет внезапно сверкнул в вышине. Он протянулся к ним, словно огромный жезл, и тьма отступала вокруг него, бледнела и пропадала. Они услышали шаги совсем близко, потом дыхание, а потом...

Вокруг снова был дневной свет.

А перед ними стоял С. Каролинус, в шляпе с конической тульей и в плаще, покрытом таинственными фигурами и знаками. В протянутой вперед руке он держал длинный деревянный резной посох, как будто это был клинок, копье, щит и доспехи одновременно.

— Клянусь высшей Силой! — воскликнул он. — Я успел в самый раз. Вы только посмотрите!

Он поднял посох и воткнул его в землю. Посох стоял прочно, словно оголенное дерево. Длинная тень от него падала назад, и они обернулись туда.

Тьма исчезла. Повсюду во все стороны простирались болота, вплоть до самой кромки моря на горизонте. Гать поднялась, и теперь они стояли футах в двадцати над поверхностью болотных вод. Впереди на западе полыхал закат. Он освещал болото и конец Гати — упиравшийся в протяженный, освещенный кровавыми лучами заката холм, на котором в том же закатном пламени, среди огромных валунов возвышалась над местностью черная как смоль полуразрушенная Башня. 

 III

— Почему вы нас не разбудили раньше? — спросил Джим.

Это происходило следующим утром. Они всю ночь проспали внутри небольшого магического круга, начертанного Каролину-сом с помощью посоха. Теперь они сидели, протирая глаза и жмурясь на солнце, поднявшееся над горизонтом явно добрых два часа тому назад.

— Потому что... — ответил Каролинус. Он отхлебнул еще молока и поморщился. — Потому что надо было подождать, чтобы нас догнали другие.

— Кто? Кто догнал? — допытывался Джим.

— Если бы я знал, — буркнул Каролинус, возвращая пустой стакан из-под молока в пустое пространство, — я бы сказал кто. Я знаю только то, что нынешний расклад событий и случайностей указывает на то, что к нам должны присоединиться еще двое. Тот же расклад предопределял появление здесь этого рыцаря и... О, вот кто это.

Джим посмотрел в ту сторону. Перед его изумленным взглядом из-за деревьев показались два дракона.

— Секох! — воскликнул Джим. — И Смргол! Но почему... — Голос его прервался. Он заметил, что старый дракон хромает, а одно крыло волочится за ним, бессильно свешиваясь из-за плеча. И веко на той же стороне, что обвисшее крыло и хромая лапа, тоже наполовину приспущено. — Что случилось?

— Да просто устал вчера, — раздраженно пропыхтел Смргол. — Должно пройти через денек-другой.

— Какое там устал! — сказал Джим, неожиданно для себя растроганный. — У тебя случился удар.

— Удар не удар, просто не повезло, — беспечно отмахнулся Смргол, безуспешно пытаясь подмигнуть поврежденным глазом. — Нет, сынок, это ерунда. Ты лучше посмотри, кого я с собой привел.

— Я как-то не очень сюда стремился, — застенчиво признался Джиму Секох. — Но ваш двоюродный дед, он умеет убеждать, ваша ми... знаете ли.

— Вот именно! — прогремел Смргол. — И нечего тут обзываться «вашими милостями». В жизни не слышал подобной чуши! — Он развернулся к Джиму. — Подумать только, и ге-оргию позволили пойти туда, куда он сам ни за что не осмелился бы пойти! Сынок, я ему говорил, на что мне этот никчемный водяной дракон, водяник, надо же. Не может водяник иметь ничего общего с таким драконом, как ты. Куда катится мир, если в нем такое творится? — Смргол попытался передразнить (насколько ему позволял его бас-баритон) высокий, пискливый голос. — «Ой, я всего лишь полевой, пахотный, пастбищный дракончик — вы уж извините меня, я всего лишь дракоша-с-пригорка!» Тьфу! Я сказал ему: «Ты дракон! И помни это. Если дракон ведет себя не по-драконьи, он и вовсе не дракон!»

— Слушайте! Слушайте! — в порыве энтузиазма завопил Невилл-Смит.

— Слышишь, сынок? Даже этот георгий понимает, что к чему. Не помню, чтобы мы встречались, Георгий, — добавил он, обращаясь к рыцарю.

— Невилл-Смит, сэр Реджинальд. Рыцарь-вассал.

— Смргол. Дракон.

— Смргол? Но вы же не?.. Не может быть! Сто лет назад.

— Дракон, сразивший великана-огра из Гормли-Кипа? Это я и есть, сы... то есть Георгий.

— Подумать только! А я-то всегда считал это легендой.

— Легендой? Не делает тебе чести, Георгий! Я стар даже для дракона, но были времена, когда... Ладно, ладно, что толку вспоминать об этом. У меня к тебе дело поважнее. В последние лет десять, а то и больше я только и думал что о нас и георгиях, о том, что неплохо бы нам держаться вместе. На самом деле у нас много общего...

— С твоего позволения, Смргол, — раздраженно вмешался Каролинус, — у нас тут не парламент. Полдень наступает через... Эй, ты, когда у нас наступает полдень?

— Через четыре часа тридцать семь минут и двенадцать секунд, как только прозвучит гонг, — пробасил невидимка. Последовала короткая пауза, и прозвенел мелодичный сигнал. — Я имел в виду куранты, — поправился бас.

— Пошел обратно спать! — разъярился Каролинус.

— Да я вон сколько времени на ногах! — запротестовал бас с негодованием.

Не обратив на него внимания, Каролинус собрал свой отряд и повел всех к Башне. Рыцарь подвинулся поближе к Смрголу.

— Насчет того, чтобы люди и драконы держались вместе, — начал Невилл-Смит, — должен признаться, меня это не слишком вдохновило, пока я не узнал, кто вы такой. Так вы полагаете, это возможно?

— Надо же когда-то начинать, Георгий, — пророкотал Смргол.

Джим прошел вперед и теперь беседовал с чародеем:

— Что обитает в Башне?

Каролинус дернул себя за седую бороду и повернулся к нему.

— Что там обитает? — сварливо переспросил он. — Я не знаю. Но скоро мы это выясним. Что бы там ни обитало, живое или мертвое, но оно — воплощение абсолютного зла.

— Но как мы можем противостоять ему?

— Мы — никак. Мы можем только подавлять его. Например, ты, если, конечно, ты добродетелен в основе своей, можешь подавлять в себе предрасположенность к злу, уничтожая его порождения, то есть злые побуждения и поступки.

— Ой! — вскрикнул Джим.

— Именно так. Поскольку зло подавляет добро примерно тем же способом, его порождения, те, что населяют Башню, попытаются уничтожить нас.

Джим почувствовал холодный комок в горле. Он откашлялся:

— Уничтожить нас?

— Ну, может, и нет, может, они пригласят нас на чай.— Сарказм в голосе старого чародея внезапно прервался вместе с самим голосом.

Они только что миновали низкую зеленую изгородь и инстинктивно остановились.

Перед ними на земле лежало то, что некогда было рыцарем в полном боевом облачении. Джим услышал, как позади него Невилл-Смит со свистом втянул воздух.

— Крайне позорная смерть, — тихо произнес рыцарь.— Крайне позорная.

Он выступил вперед и неловко опустился на закованные в латы колени, соединив руки в латных рукавицах молитвенным жестом. Драконы молчали. Каролинус потыкал посохом в широкий слой грязной слизи, окружавшей и покрывавшей тело. Слизь тянулась от тела к Башне. Грязная полоса напоминала след от садового слизня — если бывают слизни двух и более футов шириной в месте соприкосновения с землей.

— Червь, — сказал Каролинус. — Но у червей нет мозгов. Никакой червяк не смог бы так жестоко убить его.

Он взглянул на старого дракона.

— Я не говорил этого,— с беспокойством пророкотал Смргол.

— Лучше всего будет, если никто из нас не заговорит об этом, пока мы не удостоверимся. Вперед. — Каролинус снова возглавил свой отряд.

Они сошли с Гати на голую каменистую равнину, полого поднимавшуюся к холму, на котором стояла Башня. Их взглядам предстала болотистая полоса берега и кромка прибоя, замкнутая небольшой бухтой, а за всем этим до самого горизонта простиралось в туманной дымке море.

Небо было безоблачно-синим. Ни малейший ветерок не нарушал тишину, но небесная лазурь над холмом, где возвышалась Башня, словно отливала металлическим оттенком. Воздух как-то неестественно дрожал, как будто по нему перекатывались раскаленные волны, хотя денек был довольно прохладный. Вдруг Джим услышал неведомо откуда доносившееся пение: голос был высокий, слабый и прерывистый, словно в бреду или в лихорадке.

Облик Башни странным образом менялся. То она казалась Джиму всего лишь древними развалинами, то буквально за одно мгновение преображалась. Он словно начинал смутно видеть в ней целое здание, живое и полное неясных человеческих фигур. Сердце его забилось быстрее, и иллюзорные формы холма и Башни то прояснялись, то расплывались, прояснялись и расплывались... И там была Энджи, она стояла в дверях башни и звала его...

— Стоп! — закричал Каролинус.

Его голос прозвучал для Джима подобно удару грома. Джим пришел в себя и обнаружил, что упирается в протянутый поперек дороги посох Каролинуса, как в металлический шлагбаум на пути в Башню.

— Силы всевышние! — тихо, но яростно прошипел старый чародей. — Неужели ты готов попасться в первую же ловушку?

— В ловушку? — переспросил сбитый с толку Джим.

Но не успел он сказать еще хоть слово, как среди огромных валунов у основания Башни поднялась массивная, свирепая голова дракона, не уступавшего размерами Смрголу.

Громовой рев старого дракона разорвал неестественно застойный воздух:

— Анарк! Предатель, вор, жалкая гусеница! Выходи!

В ответ раздался раскатистый драконий хохот:

— Ты еще расскажи нам о Гормли-Кипе, старый мешок с костями. Престарелая лягушка, жирная ящерица, давай квакай дальше!

Смргол рванулся вперед, и снова посох Каролинуса преградил дорогу.

— Терпение, — предупредил чародей.

Но старый дракон невероятным усилием воли уже пришел в себя. Тяжело дыша, он повернулся к Каролинусу.

— Что за всем этим стоит, колдун? — требовательно спросил он.

— Увидим.

Каролинус с остервенением трижды ударил посохом о землю. С каждым ударом весь холм сотрясался и шатался.

Высоко среди скал задрожал огромный валун и откатился в сторону. Джим затаил дыхание, а Секох вскрикнул от неожиданности.

Под валуном открылась дыра, из которой поднялась мясистая голова огромного слизня. На голове вздымались две пары рогов, желтовато-бурых при солнечном свете, а за головой показалось туловище в светлом панцире, пластинки которого закручивались наподобие спирали. Тварь наклонила голову и медленно, но неотвратимо поползла вниз по склону холма, оставляя за собой блестящий слизистый след.

— Пора... — дернулся рыцарь.

Но Каролинус покачал головой и снова стукнул посохом о землю.

— Выходи! — крикнул он, и его слабый, старческий голос пронизал дрожащий воздух. — Заклинаю тебя высшими силами! Выходи!

И тогда они увидели его.

Из-за нагромождения валунов показался голый сверкающий купол, покрытый гладкой кожей. Он медленно вздымался, пока не появились два круглых глаза, а под ними вместо носа — два отверстия, и все вместе выглядело как громадный череп, обтянутый толстой кожей. Поднявшись еще выше, эта чудовищная голова, напоминавшая пляжный баллон, явила взорам широкий безгубый рот, растянутый в идиотской ухмылке, с двойными рядами кривых желтых зубов.

Затем неуклюжим движением существо встало на ноги, возвышаясь над валунами по колени. Фигурой оно напоминало человека, но явно не было порождением человеческой расы. Ростом оно достигало добрых двенадцати футов. Вокруг обширной талии были обмотаны наподобие килта разномастные невыделанные звериные шкуры — но не этим оно отличалось от человека. Прежде всего у него не было шеи. Безволосая, безносая и безгубая голова размером с пляжный баллон покоилась прямо на мощных квадратных плечах, обтянутых серой корявой кожей. Из прямого, как дерево, торса торчали огромные, похожие на трубы руки. Колени прикрывал килт, а нижнюю часть ног загораживали валуны, но локти несуразно огромных рук напоминали чудовищные сдвоенные шарниры; руки были по всей длине одинаково толстыми, практически без запястий переходя в неуклюжие трехпалые ладони с одним торчащим в сторону пальцем, — пародия на человеческие руки.

В правой руке чудовище держало тяжеленную дубину, окованную ржавым металлом, и трудно было поверить, что даже такой гигант мог ею пользоваться. Тем не менее дубину существо держало с такой же легкостью, как Каролинус свой посох. Чудовище разинуло рот.

— Хэ! — произнесло оно. — Хэ! Хэ!

Звук был невероятный. Чудовище хихикало басом, если только можно вообразить такое сочетание. Тембр был ниже самого низкого оперного баса, но при этом явно исходил из глотки этого существа. Никакого чувства юмора в этом хихиканье не было и следа. Скорее, это напоминало обыденный звук, с которым человек откашливается. Издав такие звуки, существо замолчало, наблюдая круглыми водянистыми глазами за ползущим по склону гигантским слизнем.

Смргол испустил глубокий вздох.

— Да, — пророкотал он с какой-то печалью, словно говоря сам с собой, — этого я и опасался. Это огр.

В последовавшей за этими словами тишине Невилл-Смит спешился и принялся подтягивать подпруги.

— Ну-ну, Клариво, — тихим голосом успокаивал он коня, — все в порядке, малыш.

Все остальные смотрели на Каролинуса. Чародей оперся на свой посох и выглядел совсем стариком, а глубокие морщины на лице, казалось, стали еще глубже. Сначала он наблюдал за огром, но потом повернулся к Джиму и двум остальным драконам.

— Я все-таки надеялся, что до этого не дойдет. Тем не менее, — хрипло сказал он и махнул рукой в сторону наползающего червя, молчаливого Анарка и наблюдающего за всеми огра,— как видите... Мир почему-то не всегда движется так, как надо. Приходится его взнуздывать и направлять. — Он поморщился, вытащил флягу с чашкой и выпил очередную порцию молока. Уложив посуду обратно, он взглянул на Невилла-Смита, проверяющего оружие. — Предлагаю вам, рыцарь, заняться червем. Шансов мало, конечно, но это лучшее из того, что вам предназначено. Понимаю, что вы предпочли бы этого дракона-отступника, но червь представляет большую опасность.

— Его труднее сразить? — уточнил рыцарь.

— Его жизненно важные органы скрыты глубоко под панцирем, — объяснил Каролинус. — К тому же, будучи безмозглым, он продолжит сражаться даже после того, как получит смертельное ранение. Прежде всего срежьте ему глазные отростки, ослепите его, если сможете...

— Подождите! — внезапно воскликнул Джим. Все это время он прислушивался в полном замешательстве. Наконец он сумел выразить свои сомнения: — Что мы собираемся делать?

— Делать? — уставившись на него, сказал Каролинус. — Как — что? Сражаться конечно.

— Но... — с запинкой выговорил Джим, — может, лучше позвать кого-нибудь на помощь? То есть...

— Проклятие, сынок! — отозвался Смргол. — У нас нет времени! Как знать, что случится, пока мы будем искать помощи? Черт побери, Горбаш, сынок, с врагом сражаются, когда встретят его, а не назавтра или послезавтра.

— Совершенно верно, Смргол, — сухо заметил Каролинус. — Горбаш, вы недооцениваете положение. Отступая перед таким врагом, вы проигрываете, а он выигрывает. В следующий раз вероятность будет играть против нас.

Теперь все смотрели на Джима с любопытством. Он почувствовал, как взгляды словно вынуждают его к действию. Он не мог найти слов. Он хотел было сказать им, что он не боец, что он не знает, как вообще сражаются с такими врагами, что это не его дело и что он никогда не появился бы здесь, если бы не Энджи. Попросту говоря, он чисто по-человечески испугался и отчаянно пытался опереться на чью-нибудь поддержку.

— Что... Что требуется от меня? — спросил он.

— Как что? Сразись с огром, сынок! Сразись с огром! — прогремел Смргол. Великан на склоне холма, заслышав его, отвел взгляд от червя и уставился на Джима. — А я займусь этой поганью, Анарком. Наш Георгий прикончит червя, а колдун защитит нас от вредоносных воздействий. И дело будет сделано.

— Сразиться с огром... — Пребывай теперь Джим в своем человеческом облике, ноги у него наверняка подкосились бы. К счастью, организм дракона таким слабостям не подвержен. Он присмотрелся к могучему туловищу своего противника, сравнил огра с собой, закованного в броню тяжеленного, как буйвол, червя — с Невиллом-Смитом, зобастого огромного Анарка — со старым хромым драконом, который стоял радом с ним, и из груди его вырвался крик протеста: — Но нам их не победить!

В ярости он повернулся к Каролинусу, а тот смотрел на него с полной невозмутимостью. В отчаянии Джим обратился к единственному нормальному человеку в отряде.

— Невилл-Смит, — сказал он, — ты ведь не обязан этого делать.

— Господи, конечно, я обязан, — отвечал рыцарь, тщательно поправляя свои доспехи. — Черви, огры — с ними обязательно надо сражаться при встрече. — Он подержал в руке копье и отложил в сторону. — По-моему, с этой тварью лучше сражаться пешим, — пробормотал он себе под нос.

— Смргол, — сказал Джим, — неужели ты не понимаешь? Анарк много моложе тебя. И ты не вполне здоров...

— Э-э-э... — неуверенно сказал Секох.

— Давай, малыш, говори! — прогремел Смргол.

— Ну, — запинаясь, выговорил Секох, — я просто... То есть я не могу, конечно, сражаться с червем или с этим огром, честное слово, не могу. Меня просто трясет, когда я вижу, как они приближаются. Но я мог бы... ну, в общем, сразиться с драконом. Ну, подумаешь, сломает он мне шею, ничего особенного... — Он запнулся и начал бормотать уже что-то вовсе невразумительное. — Я понимаю, что это звучит глупо...

— Чушь! Молодец, мой мальчик! — загрохотал Смргол. — Рад, что ты с нами. Я... э-э-э... не способен в данный момент подняться в воздух, суставы все еще плохо гнутся. Но если ты взлетишь и пригонишь его к тому месту, где я смогу вцепиться в него, мы приготовим из него лакомое блюдо для стервятников.

И он в знак расположения хлестнул Секоха могучим хвостом так, что тот едва не свалился.

В отчаянии Джим снова обернулся к Каролинусу.

— Отступать некуда, — спокойно сказал Каролинус, прежде чем Джим успел заговорить. — Это вроде игры в шахматы, где потерять фигуру означает проиграть. Управьтесь с этими тварями, а я управлюсь с силами — ведь если вы падете, твари прикончат меня, а если паду я, вас прикончат силы.

— Послушай меня, Горбаш! — прокричал Смргол прямо в ухо Джиму. — Этот червяк уже совсем близко. Дай-ка я расскажу тебе, как надо сражаться с ограми, у меня есть опыт. Ты меня слушаешь, сынок?

— Да, — ответил совсем убитый Джим.

— Я знаю, что ты слышал, как драконы называют меня старым пустобрехом, когда меня нет поблизости. Но я сражался с огром и победил его — единственный дракон за последние восемь столетий, я, а не они. Так что внимай мне, если хочешь добиться победы над своим огром.

Джим судорожно вздохнул.

— Хорошо, — согласился он.

— Первое, что следует знать об ограх, — заявил Смргол, поглядывая на червя, который находился уже метрах в пятидесяти от них, — то, что их кости...

— К черту детали! — воскликнул Джим. — Что я должен делать?

— Терпение, — сказал Смргол. — Не волнуйся, сынок. Так вот, о костях огра. Важно помнить, что кости у него очень большие, — на самом деле руки и ноги у него состоят в основном из костей. Так что не пытайся перекусить их, даже если тебе представится такая возможность. Постарайся добраться до мускулов — они очень уязвимые — и до сухожилий. Это первое условие. — Он сделал паузу и сурово посмотрел на Джима. — Теперь второе условие, — продолжал он, — оно тоже связано с костями. Обрати внимание на локти огра. Они не такие, как у георгия. Они, что называется, двусуставные. То есть у них два сустава там, где у георгия всего один. Почему? Потому что у них такие громадные кости, а на них мало мускулов, и, будь у них один сустав, как у Георгиев, они бы не могли согнуть свою тяжелую руку и наполовину. Так вот, дело в том, что с такими суставами огр может махать дубиной только в одном направлении, то есть вверх-вниз. Если ему надо махнуть ею из стороны в сторону, ему приходится использовать плечо. Соответственно, если тебе удастся подловить его, когда он опускает дубинку вниз сбоку, то ты получишь преимущество, потому что ему потребуется два движения, чтобы снова привести ее в действие, вместо одного, как требуется георгию.

— Да-да, — нетерпеливо произнес Джим, наблюдая за продвижением червя.

— Не суетись, мой мальчик. Сохраняй хладнокровие. Главное — хладнокровие. Дальше. В коленях двойных суставов нет, так что, сбив его с ног, ты получишь большое преимущество. Но не пытайся проделать это, пока не уверен в исходе, потому что, если он схватит тебя, тебе конец. Вообще, бороться с ним надо на скорости — туда-сюда. Выжди, когда он замахнется для свинга, поднырни, рвани его — и тут же назад. Понял?

— Понял, — обреченно сказал Джим.

— Вот и хорошо. Что бы ты ни предпринимал, не позволяй ему схватить тебя. Не обращай внимания на то, что происходит вокруг, с нами, — не смотри и не прислушивайся. У каждого своя битва. Сосредоточься на собственном противнике и сохраняй хладнокровие. Не поддавайся драконьим инстинктам и не расслабляйся. Из-за этого Георгии и побеждают нас. Просто помни, что скорость у тебя выше, чем у этого огра, да и мозги получше — если ты, конечно, сохранишь ясную голову, — так что не суетись и шевели мозгами. Скажу тебе, сынок...

Его прервал радостный возглас Невилла-Смита, тщательно проверявшего седельную сбрую.

— Ура! — кричал Невилл-Смит, резво подбегая к ним, несмотря на тяжелые доспехи. — Потрясающая удача! Смотрите, что я нашел. — Он размахивал лоскутом тонкой ткани.

— Что это? — спросил Джим, у которого внезапно екнуло сердце.

— Знак благосклонности Элинор! Как раз вовремя. Будьте добры, — обратился он к Каролинусу, — прикрепите его слева, на плечевую накладку. Благодарю вас, колдун.

Каролинус с суровым видом зажал посох под мышкой и принялся быстро подвязывать платок вокруг доспеха на левой руке Невилла-Смита. Едва он завязал последний узел, как рыцарь уже схватил щит левой рукой, а меч — правой. Блестящий клинок сверкнул на солнце, словно молния среди бела дня, и рыцарь, нагнувшись вперед, чтобы уравновесить доспехи, ринулся вверх по склону навстречу противнику с воплем: «Невилл-Смит! Элинор! Элинор!»

Джим услышал столкновение стали с панцирем, но уже не видел схватки, потому что события вокруг начали развиваться стремительно. Все происходило одновременно. На вершине холма Анарк внезапно взревел от ярости и, распахнув крылья, спикировал по склону, как гигантский бомбардировщик, идущий на таран. Позади Джима раздалось бешеное хлопанье крыльев — это Секох взмывал в воздух навстречу Анарку. Но эти звуки заглушил бессловесный, нутряной рев: подняв дубину, из-за валунов выступил огр и начал гигантскими прыжками спускаться по склону холма.

— Удачи тебе, сынок! — прокричал на ухо Джиму Смргол. — И вот еще что, Горбаш.

Что-то в голосе старого дракона заставило Джима обернуться и посмотреть на него. Его взгляду предстали свирепая огненно-красная пасть и громадные клыки, но в глазах старого дракона Джим прочел любовь и тревогу.

— Помни, — чуть ли не шепотом сказал Смргол, — что ты потомок Ортоша, Агтвала и Глейнгула, победителей морского змея в бухте Серых Песков. А потому обязан проявить доблесть. Помни, однако, и то, что ты мой единственный родич, последний в нашем роду, и будь осторожен.

С этими словами Смргол резко повернулся навстречу летящим вниз Секоху с Анарком и проревел собственный боевой клич. Пока Джим снова разворачивался к Башне, ему едва хватило времени, чтобы набрать в грудь воздуха, прежде чем схватиться с огром.

Он инстинктивно распахнул крылья, чтобы подняться в воздух, как наверняка поступают драконы, когда на них нападают. Он увидел прямо перед собой огра с громадными волосатыми ногами, глубоко увязавшими в земле. Огр внимательно выжидал момент для удара. Окованная ржавым железом дубина мелькнула перед глазами Джима, и он ощутил сильный толчок в грудь, отбросивший его назад в воздухе. Он замолотил крыльями, удерживая равновесие. Огромное лицо исказилось идиотской ухмылкой. Огр находился всего в нескольких метрах внизу, прямо под ним. Дубина взметнулась для следующего удара. В панике Джим рванулся в сторону и увидел, как огр шагнул вперед. Снова хлестнула дубина — р-раз! — разве может такое неуклюжее на вид существо так стремительно двигаться? Джим свалился на землю и почувствовал острую боль в правом плече. На какую-то секунду он заметил занесенную вверх для удара серую корявую руку и без раздумий рванул ее зубами.

Его тряхнуло, как крысу в зубах терьера, и подбросило вверх. Он забил крыльями, чтобы сохранить высоту, и оказался в двадцати футах над землей, глядя сверху на огра, который снова промычал что-то и занес дубину вверх. Джим, сманеврировав крыльями, отшатнулся назад в воздухе и избежал удара. Дубина свистнула в воздухе, и Джим, метнувшись вперед, рванул зубами мясистую часть плеча. Огр повернулся лицом к нему, все еще ухмыляясь. Но теперь по его руке обильно текла кровь из раны на плече от зубов Джима.

Внезапно Джим осознал, что случилось.

Он больше не испытывал страха. Он завис в воздухе, не слишком высоко, но вне пределов досягаемости огра, и выжидал удобный момент для нападения. Теперь его переполняло чувство возбуждения. Он открывал для себя смысл поединка любого рода: стоит только начать. Когда драка уже началась, тобой движет инстинкт битвы, развитый за миллионы лет предыдущих сражений, и вытесняет все другие мысли. Именно это и произошло с Джимом: когда огр снова двинулся на него, Джим размышлял только о том, чтобы избежать гибели самому и, по возможности, убить врага...

 IV

Битва продолжалась долго, и впоследствии Джим не мог отчетливо вспомнить ее отвратительные подробности. Солнце миновало зенит и снова клонилось к закату. На истоптанной песчаной почве они с огром разворачивались, делали обманные выпады, сталкивались и наносили удары друг другу. Иногда Джим взмывал в воздух, иногда сражался на земле. Один раз ему удалось свалить огра на одно колено, но он не сумел развить преимущество. В другой раз они сражались, поднимаясь по склону холма почти к самой Башне, и огр загнал его в расщелину между громадными валунами и уже занес было дубину для смертельного удара, который раскроил бы Джиму череп. Однако Джим исхитрился протиснуться между ногами великана, и битва продолжалась.

Время от времени перед ним мелькали отрывочные картинки происходящего в соседних схватках. Вот Невилл-Смит, обвитый кольцами ослепленного червя, которому он отсек глазные отростки, отчаянно старается высвободить руку с мечом. А вот рычащий клубок кожистых крыльев и змееподобных тел Секоха, Анарка и Смргола. Раза два он замечал стоявшего, как изваяние, Каролинуса. Чародей опирался на посох, и его длинная седая борода развевалась поверх синего плаща с золотистыми каббалистическими знаками. Он походил на древнего пророка в час Армагеддона. Затем в поле зрения возникала гигантская фигура огра, и Джим забывал обо всем на свете, кроме врага, с которым сражался не на жизнь, а на смерть.

День угасал. Сырой туман надвигался с моря и расползался клубами и клочьями над полем битвы. Все тело у Джима ломило, крылья словно налились свинцом. Но ни на лице огра с его вечной ухмылкой, ни на разящей дубине вроде бы не сказывались ни время, ни усталость. Джим отлетел на секунду, чтобы отдышаться, и услышал крик.

— Время истекает! — выкрикивал хриплый, надорванный голос.— У нас почти не осталось времени. День вот-вот закончится!

Кричал Каролинус. Раньше Джим никогда не слышал, чтобы старик кричал так громко и с такой тревогой. Распознав голос, Джим одновременно понял и другое: на поле битвы стояла тишина, за исключением шума, который исходил от них с огром.

Джим потряс головой и рискнул наскоро оглядеться. Он был оттеснен почти к самой Гати в том месте, где она выходила на равнину. По одну сторону от него на воткнутом в землю копье болтались обрывки уздечки Клариво. Невилл-Смит привязал лошадь, когда пешим ушел сражаться с червем, и животное в ужасе сорвалось с привязи и бежало прочь. Чудь подальше Каролинус держался на ногах только благодаря посоху, и лицо у него было такое осунувшееся и застывшее, словно жизнь почти покинула его. Отступать дальше было некуда, и Джим оставался один.

Он обернулся и увидел огра почти вплотную. Громадная тяжелая дубина снова взметнулась вверх, и Джим едва разглядел ее очертания сквозь туман. Он почувствовал, что слабость в крыльях и конечностях не позволит ему совершить мало-мальский обманный маневр, и, вместо того чтобы избежать удара, собрав все силы, бросился вперед, прямо в чудовищные руки огра.

Дубинка скользнула вдоль спинного хребта Джима. Могучие руки сомкнулись вокруг него, толстые пальцы потянулись к шее. Он попал в захват, но своим броском успел сбить великана с ног. Они катались по песку, и огр двойным рядом зубов захватывал кожу на груди Джима, стараясь либо переломить ему хребет, либо свернуть шею, а Джим только беспомощно молотил хвостом.

Они подкатились к копью и сломали его. Огру наконец удалось ухватиться зубами покрепче, и Джим ощутил, как шею ему медленно, но неотвратимо скручивают, словно цыпленку. Отчаяние овладело им. Предупреждал ведь его Смргол, чтобы он не позволял огру захватить себя. Пренебрег советом — и вот теперь проиграл, и вся их битва тоже проиграна. Сохраняй хладнокровие, говорил Смргол, шевели мозгами...

Внезапно надежда вернула Джима к жизни — у него еще был шанс. Огр оттягивал ему голову к плечу. Джим видел только серый туман над собой, но перестал сопротивляться и вместо этого принялся шарить вокруг себя передними конечностями. Секунду-другую, что показались ему вечностью, он ничего не мог нащупать, но потом коснулся правым когтем чего-то твердого и краем глаза уловил блеск металла. Он крепко стиснул этот предмет довольно неуклюжим для такого действия когтем...

...и из последних сил вонзил острый конец сломанного копья прямо в середину туловища огра, распростертого на нем.

Огромное тело содрогнулось. Дикий вопль вырвался из глотки идиота прямо в ухо Джиму. Огр выпустил его и, шатаясь, поднялся на ноги, огромный, будто сама Башня. Снова взвыл, спотыкаясь, как пьяный, и нащупал древко копья, торчащее из живота. Он качнул древко, снова взвыл и, наклонив уродливую голову, впился в него зубами, как раненый зверь. Твердый ясень расщепился в его зубах. Огр взревел и рухнул на колени. Потом медленно, как плохой актер в старомодном фильме, завалился набок и засучил ногами, словно в судорогах. Последний вопль перешел в неразборчивое бульканье. Черная кровь тонкой струйкой полилась изо рта, и великан застыл в неподвижности.

Джим с трудом поднялся и поглядел вокруг.

Клочья тумана уползали назад, и косые лучи заката освещали склон холма. В этом неярком, каком-то ржавом свете Джим рассмотрел поле битвы.

Червь был рассечен буквально надвое и мертв. Невилл-Смит, в окровавленной, помятой броне, устало опирался на погнутый меч в нескольких футах от Каролинуса. Еще чуть дальше с трудом поднял голову на израненной шее Секох, а рядом с ним лежали, сплетенные в смертельном объятии, тела Анарка и Смргола. Секох изумленно уставился на Джима. Джим медленно, преодолевая боль, двинулся к водяному дракону.

Он подошел ближе и посмотрел на двух больших драконов. Смргол неподвижно лежал с закрытыми глазами, сомкнув зубы на шее Анарка. Толстая шея молодого дракона была сломана, как былинка.

— Смргол, — хрипло позвал Джим.

— Бессмысленно, — еле выдохнул Секох. — Он погиб... Я подогнал этого дракона к нему. Он вцепился в молодого и больше не отрывался... — Болотный дракон прерывисто вздохнул и опустил голову.

— Он доблестно сражался, — проскрипел чей-то сиплый голос, и Джим не сразу узнал его.

Он обернулся и увидел рядом с собой рыцаря. Из-под шлема на него смотрело бледное, как морская пена, лицо, осунувшееся и постаревшее. Рыцарь еле держался на ногах.

— Мы победили! — торжественно провозгласил Каролинус, который еле брел, всем телом наваливаясь на посох. — При нашей жизни зло никогда больше не соберется с силами, чтобы прорваться в мир в этом месте. — Он посмотрел на Джима. — Теперь баланс случайностей и событий складывается в вашу пользу. Пора отправлять вас обратно.

— Обратно? — удивился Невилл-Смит.

— Обратно на его родину, рыцарь, — пояснил чародей. — Вы не бойтесь. Дракон, в чьем теле он сейчас находится, не забудет того, что произошло, и останется вашим другом.

— Бояться! — высокомерно воскликнул Невилл-Смит, потратив на это последний заряд энергии. — Я, черт побери, драконов не боюсь. И вообще, из уважения к этому старцу, — он кивнул в сторону погибшего Смргола, — я подумаю, что можно сделать насчет союза драконов с людьми.

— Он был поистине велик! — вскричал Секох и всхлипнул. — Он... Он вернул мне силы. Я готов сделать все, чего он хотел.

— Тогда давайте держаться вместе, и вы будете представлять сторону драконов в этом деле, — предложил Невилл-Смит и повернулся к Джиму. — Ну что же, я полагаю, мы прощаемся, сэр Джеймс. Всего доброго вам.

— Похоже, прощаемся. И вам всего доброго. Я... — Вдруг Джим вспомнил. — Энджи! — воскликнул он, крутясь во все стороны. — Я должен забрать Энджи из этой Башни!

Каролинус посохом преградил ему дорогу.

— Подождите, — сказал он. — Прислушайтесь...

— Прислушаться? — переспросил Джим.

И в тот же момент услышал из тумана, все еще окутывавшего Башню, отчетливый женский голос:

— Джим, Джим, ты где?

Стройная фигурка показалась из тумана, сбегая по склону холма прямо к ним.

— Я здесь! — прогремел Джим. Впервые он порадовался мощи драконьего голоса, — Я здесь, Энджи...

...а в это время Каролинус распевал странным голосом странные слова заклинания, которое сотрясло самый воздух вокруг них. Туман заклубился вихрем, и весь мир закачался и затрясся. Джима вместе с Энджи подхватило этим вихрем и уносило все дальше и дальше по гулкому коридору небытия...

...и они снова оказались в кафе-гриль, сидя рядышком за столом в кабинке. Напротив них, выпучив глаза, сидел ошеломленный Хансон, словно его собирались принести в жертву.

— Где... Где я? — бормотал он. — Внезапно его взгляд упал на них через столик, и он отпрянул в испуге. — Помогите! — завопил он, отшатываясь от них. — Это люди!

— А ты кого ожидал? — отрезал Джим. — Драконов?

— Да нет же! — пронзительно верещал Хансон. — Жуков-точильщиков вроде меня!

Отвернувшись от них, он отчаянно пытался спастись в щели деревянной скамьи.

  V

На следующий день на третьем этаже Чамли-холла Джим с Энджи стояли в коридоре перед дверью кафедры английской филологии.

— Ну что, ты войдешь или нет? — строго поинтересовалась Энджи.

— Секундочку. — Джим нервно поправил галстук. — Не наседай на меня.

— Как ты думаешь, он знает про Гротгвольда? — спросила Энджи.

— Сомневаюсь, — ответил Джим. — В студенческом медицинском центре говорят, что Хансон уже оправляется от всего этого — разве что напрочь забудет все, что произошло тем вечером. Энджи! Как по-твоему, все это время, пока мы были там, Хансон действительно провел под землей в облике жука-точильщика?

— Не знаю, да это и не имеет значения, — твердо заявила Энджи. — Если честно, Джим, теперь, когда ты пообещал мне получить окончательный ответ от доктора Хоуэлса насчет повышения, я думала, что ты преодолеешь себя и покончишь с этими колебаниями. Не понимаю, как мужчина, который общался с драконами и сражался с ограми...

— ...не хочет ставить своего босса в неловкое положение, заставляя его выбирать между «да» и «нет», — подхватил Джим. — Ха! Знаешь, что я тебе скажу? — Он погрозил ей пальцем. — Как ты думаешь, чему меня научила вся эта история с драконами и ограми? Не только не бояться.

— Замечательно, — вздохнула Энджи. — Чему еще?

— Попробую объяснить, — сказал Джим. — Я понял, что... — Он помолчал. — Понял, что дело не в том, боишься ты или не боишься. Дело в том, чтобы в любом случае идти вперед.

Энджи поморгала в замешательстве.

— Так вот именно поэтому, — закончил свою мысль Джим, — я и согласился в конце концов выяснить отношения с Хоуэлсом. Ну вот, теперь ты знаешь все.

Он привлек Энджи к себе, поцеловал в дрожащие губы и, отстранив ее, отвернулся. В последний раз подтянув галстук, он повернул дверную ручку, открыл дверь и доблестно вошел в кабинет. 

ЭЛИЗАБЕТ ЛИНН

Серебряный Дракон

Элизабет Линн родилась в 1946 году в Нью-Йорке. В 1976 году был опубликован ее первый рассказ «Нам всем пора идти» («We All Have to Go»). За ним последовало множество других, в том числе произведение, награжденное Всемирной премией фэнтези, — «Женщина, любившая луну» («The Woman Who Loved the Moon»). Большинство рассказов писательницы представлены в двух ее сборниках «Женщина, любившая луну, и другие рассказы» («The Woman Who Loved the Moon and Other Stories») и «Истории исчезнувшей страны» («Tales from a Vanished Country»). В 1978году вышел первый роман Линн «Другой свет» («Different Light»), а в 1979 году роман в жанре фэнтези «Сторожевая башня» («Watchtower»), завоевавший Всемирную премию фэнтези. Это произведение открывает знаменитую трилогию писательницы «Хроники Торнора» («The Chronicles of Тотог»), в которую также входят «Танцоры Аруна» («The Dancers of Агип») и «Северянка» («The Northern Girl»). В 1981 году Линн выпустила второй научно-фантастиче-ский роман «Сардониксовая сеты> («Sardonyx Net»), а в  1984 году молодежное фэнтези «Серебряная лошадь» («The Silver Horse»). Затем в ее карьере наступил длительный перерыв. И только в 1998 году увидел свет новый роман «Зима драконов» («Dragon's Winter»). Затем был издан роман «Сокровище дракона» («Dragon's Treasure»). Элизабет Линн живет на берегу залива Сан-Франциско, преподает боевые искусства и работает над новым произведением.

Эта история — об Айадаре Атани, который много-много лет назад был господином Драконьей Крепости и властелином Страны Драконов. Риока тех времен была похожа и непохожа на нынешнюю. В Исшоу, что на западе, царил мир, потому что маги из Риоки возвели на границах огромную стену, Препону Чародеев, и укрепили ее заклинаниями. Магов давно не было в живых, но сила их заклинаний еще долго охраняла крепостные валы и башни Препоны. Исоджаи боялись стены и не пытались взять ее приступом.

На востоке было неспокойно. В то время Чайоу не относилась к Риоке, а была отдельной страной. Властители Чайоу хозяйничали на море. На кораблях с черными парусами они бороздили восточные моря, грабили прибрежные селения, уводили в рабство мальчиков и девочек. Пираты из Чайоу сеяли ужас по всему побережью Каменай.

На севере, в Иппе, властители купались в роскоши. У них не было врагов за пределами государства; они скучали по битвам, становясь раздражительными и задиристыми. Они ссорились с повелителями Исшоу, с Талвелаи, с Нио, или дрались друг с другом. Самым вздорным среди них был Мартан Хол, повелитель Серренхолда. Серренхолд, как известно, — это самая маленькая и удаленная от центра область Иппы. Этот край ничем не знаменит: здесь не варят славного пива, не умеют вкусно готовить конину; он не поразит вас ни красотой женщин, ни удалью мужчин. Примечателен Серренхолд лишь одним: отвратительным климатом. «Суров, как ветра Серренхолда», — обыкновенно говорят в Иппе.

Никто не знал, отчего у Мартана Хола такой вздорный характер: влияла ли на него ветреная погода или воля богов, или же он был таким от рождения. За десять лет, что минули с тех пор, как он унаследовал власть от отца, Оуэна, Мартан Хол успел убить одного брата, изгнать другого и передраться со всеми соседями.

Самую жгучую ненависть приберег он для Родерико ди Кор-сини, повелителя Дерренхолда. Они не всегда были врагами. Однажды Мартан даже просил руки Оливии ди Корсини, дочери Родерико. Но Оливия ди Корсини отказала Мартану.

— Он стар. Кроме того, я не люблю его, — сказала она отцу. — Я не выйду замуж за мужчину, которого не люблю.

— Не любишь? А при чем тут любовь? Речь идет о замужестве! — Родерико свирепо взглянул на свое дитя, но в ответ получил точно такой же взгляд. Дочь была похожа на отца: столь же упряма и горда своим упрямством. — Ах, вот в чем дело! — догадался Родерико. — Проклятие! Ты любишь другого.

— Ты прав, — ответила Оливия.

— И кто же он, дорогая?

— Йон Торнео из Галвы.

— Йон Торнео? — Родерико нахмурился сильнее прежнего. — Йон Торнео! Он же сын пастуха! От него несет овечьим пометом и сеном!

На самом деле это было не так. Отец Йона Торнео, Федерико Торнео из Галвы, действительно держал овец. Но он был не пастухом, а торговцем шерстью, одним из богатейших людей в своем краю. Он часто приезжал в Дерренхолд, а Родерико ди Корсини принимал его как почетного гостя.

— Мне нет дела до этого, — сказала Оливия. — Я люблю его.

На следующую ночь она сбежала из отчего дома и проселочными дорогами поскакала на восток, в Галву. Если рассказывать все, что было дальше, — история выйдет длинной. Но хотя свадьба Оливии ди Корсини и Йона Торнео сыграла огромную роль в жизни обоих, для нашего рассказа она не столь важна. Мы лишь упомянем, что Оливия вышла за Йона и жила с ним в Галве. Надо ли говорить о том, что они были счастливы? Конечно были. У них родилось четверо детей. Сначала — мальчик, которого назвали Федерико, в честь деда; парнишка рос дружелюбным, крепким и послушным. Затем появились две девочки — тоже милые, послушные крошки, как и их брат.

Младшей была Иоанна. Настоящая красавица: от матери она унаследовала смуглую кожу и густые черные волосы. Но она не была ни милой, ни послушной. Иоанна дралась с няньками и совсем застращала брата. Она предпочитала юбкам — брюки, шитью — стрельбу из лука, куклам — охотничьих собак.

— Хочу ездить верхом. Хочу драться, — говорила она.

— Женщины не дерутся, — отвечали сестры.

— А я дерусь!

И мать Иоанны, узнавая в ней собственное неукротимое упрямство, говорила:

— Не мешайте ей; пусть делает то, что хочет.

Иоанна научилась ездить верхом и стрелять, овладела мечом. К тринадцати годам она скакала на коне не хуже любого бойца из дедовской конницы. К четырнадцати — стреляла из лука так, что превзойти ее могли только самые меткие стрелки.

— Она слишком легкая, чтобы сражаться на мечах, — говорил оружейный мастер, служивший у ее отца, — но в простой схватке победит любого бойца своего роста и веса.

— Ей бы только проказничать. Никто никогда не захочет на ней жениться, — ворчал Родерико ди Корсини.

Его дочь улыбалась от этих слов, а Иоанна Торнео — смеялась. Она уже узнала, за кого выйдет замуж. Она видела его, когда он, сияя ярче луны, летел по небу в свой замок высоко в горах. Тогда Иоанна дала себе слово — не забывайте, ей было всего четырнадцать, — что Айадар Атани, Серебряный Дракон, станет ее мужем. И ее ни капли не тревожило, что он оборотень и старше ее на двенадцать лет и что они незнакомы.

Годы шли, и повелителю Серренхолда было уже почти шестьдесят, но злоба на соседей жгла его с прежней силой. В год, когда Иоанне исполнилось пять, его отряды напали на замок Рагнар и сожгли его. Когда ей было девять, он взял штурмом Воиану, горное обиталище Алых Ястребов, рассчитывая на богатую добычу. Но в Воиане его ждали пустые покои и порывистый ветер среди каменных глыб.

В ту осень, когда Иоанне исполнилось четырнадцать, Родерико ди Корсини умер: ему попала в сердце стрела, пущенная лучником Мартана Хода, когда Родерико вел своих бойцов вдоль гребней западных холмов. Его владения унаследовал сын, Эджи ди Корсини. Эджи не был столь же великим воителем, как его отец, но обладал блестящими способностями дипломата. Придя к власти, он в первую очередь отправил мощный отряд на охрану западных границ. Потом он решил созвать на совет всех соседей. «Ибо, — сказал он, — давно пора прекратить это безумие». Его гонцы поскакали в Мирринхолд и Рагнар, в Воиану и в отдаленный Мако. Даже в Драконью Крепость был послан гонец.

Призванные на совет поразились этому.

— Мартан Хол никогда не нападал ни на кого из рода Атани, — сказали они. — Серебряный Дракон не вступит в наши ряды.

— Надеюсь, что вы ошибаетесь, — ответил Эджи ди Корсини. — Дракон нужен нам.

Послание с призывом к союзничеству он написал своей рукой. А поскольку Галва лежала посередине между Дерренхолдом и Драконьей Крепостью и потому что Эджи любил свою сестру, он велел гонцу, по имени Уллин Марч, остановиться на ночь в доме Йона Торнео.

Уллин Марч сделал все, как ему велели. Он приехал в Галву и отужинал с семейством Торнео. После ужина он рассказал хозяевам о плане Эджи ди Корсини.

— Возможно, дело идет к войне, — сказал Йон Торнео.

— Несомненно — к войне, — ответила Оливия ди Корсини Торнео.

На следующий день Уллин Марч покинул дом Торнео и поскакал на восток. Уже смеркалось, когда он добрался до каменного столба, обозначавшего границу между владениями ди Корсини и Страной Драконов. Едва он миновал каменный знак, как вдруг из-за столба выскочил невысокий, худенький человек и схватил под уздцы его кобылу.

— Спешивайся, — грозно приказал юный голос, — иначе я убью твою лошадь. — Стальное лезвие блеснуло возле артерии на шее серой кобылы.

Уллин Марч не был трусом, но он дорожил своей лошадью. Уллин спешился. Нападавший откинул капюшон, и гонец увидел лицо юной девушки: миловидной, смуглой, с темными волосами, собранными в пучок сзади.

— Кто ты? — спросил он.

— Не важно. Письмо, которое ты должен доставить... Отдай его мне.

— Нет.

Кончик меча, приставленный до этого к шее лошади, оказался у горла гонца.

— Я убью тебя.

— Убей же, — ответил Уллин Марч.

И тут он упал на землю и покатился, рассчитывая сбить девушку с ног. Но она отскочила. Уллин почувствовал сильный удар по макушке.

Ошеломленный, вне себя от гнева и потрясения, он вскочил, выхватил меч и сделал выпад в сторону нападавшей. Она парировала удар и тут же без колебаний вонзила клинок ему в руку. Уллин зашатался, упал на колено. И вновь получил удар по голове. Кровь потекла по лбу, заливая глаза. Меч был вырван из рук Марча. Маленькие ладошки вытащили у него из-под рубахи бляху гонца и письмо.

— Прости, — сказала девушка. — Я вынуждена так поступить. Обещаю, что пришлю кого-нибудь тебе на помощь.

Уллин услышал, как застучали копыта двух лошадей. Изрытая проклятия, гонец с трудом поднялся на ноги, но теперь он ничего не мог поделать.

Иоанна Торнео, внучка Родерико ди Корсини, привезла в Драконью Крепость письмо своего дяди с призывом присоединиться. Дракон-повелитель находился в большом зале своего замка, когда примчался паж и доложил, что у ворот ждет гонец от Эджи ди Корсини.

— Отведите его в комнату на первом этаже, сделайте все, чтобы он чувствовал себя как дома. Я приду, — сказал господин.

— Мой повелитель, это не «он». Гонец — девушка.

— Неужели? — удивился Айадар Атани. — Значит, чтобы она чувствовала себя как дома.

Необычность случившегося пробудила в нем любопытство. Вскоре Айадар шагал по двору к маленькой горнице, где обыкновенно принимал гостей. Там он обнаружил хорошо одетую, немного чумазую, но очень миловидную юную девушку.

— Мой повелитель, — спокойно представилась она, — меня зовут Иоанна Торнео, я — дочь сестры Эджи ди Корсини. Я передаю тебе от него приветствие и письмо. — Она достала из кармана своей рубашки письмо и отдала хозяину крепости.

Айадар Атани прочел письмо ее дяди.

— Тебе известно, о чем оно? — спросил он.

— Тебя приглашают на совет.

— И уверяют, что подателю сего письма, мужчине по имени Уллин Марч, можно доверять и что он честно ответит на любые вопросы, которые я пожелаю задать ему. А ты не Уллин Марч.

— Да, это так. Я отобрала у него письмо на границе. Будь добр, отправь, если это возможно, кого-нибудь помочь Уллину. Мне пришлось его ударить.

— Зачем?

— Иначе он не позволил бы мне забрать письмо.

— А для чего ты отняла у него письмо?

— Хотела познакомиться с тобой.

— Зачем? — спросил Айадар Атани.

Иоанна сделала глубокий вдох:

— Я собираюсь за тебя замуж.

— За меня замуж? — переспросил Айадар Атани. — А знает ли об этом твой отец?

— Знает моя мать, — ответила Иоанна и посмотрела на него.

Он был красив, светловолос, очень высок. Одежды его — богаты, но вместе с тем просты; единственным украшением было золотое кольцо на среднем пальце правой руки. Оно изображало спящего дракона. Айадар смотрел на нее в упор, в глазах его пылали голубые огоньки. Непоколебимые мужчины, несгибаемые храбрецы приходили в ужас от этого огненного взгляда.

Когда они вышли — сначала девушка, будто сиявшая, хотя одежда ее была заляпана дорожной грязью, а затем и повелитель Крепости, — все обитатели замка увидели, что их господин, всегда такой сдержанный, непривычно, невероятно счастлив.

— Эта леди — Иоанна Торнео из Галвы. Вскоре она станет моей женой, — сказал Айадар Атани. — Позаботьтесь о ней. — Он прикоснулся губами к руке девушки.

В тот день он написал два письма. Первое было отправлено Оливии Торнео, которую Айадар уверял в том, что ее любимой дочери в Драконьей Крепости ничто не угрожает. Второе — Эджи ди Корсини. Оба послания весьма порадовали получателей. Затем последовали ответные письма: от Оливии Торнео к ее упрямой дочери, от Эджи ди Корсини — повелителю Крепости. Гонцы проторили глубокие колеи на дорогах, ведущих из Драконьей Крепости в Галву и в Дерренхолд.

Совет был созван в большом зале Дерренхолда. Был там отважный воин Феррис Вульф, повелитель Мирринхолда, и его полководцы; были и Аурелио Рагнарин из замка Рагнар, и Рудольф ди Мако, чьей коннице не было равных в Иппе. Прибыла даже Джемис Дельамико, матриарх клана Алых Ястребов; с ней были шесть темноволосых и темноглазых женщин, точь-в-точь похожих на нее. Она не представила их, и никто не знал, были они ей сестрами или дочерьми. Айадара Атани не было.

Первым заговорил Эджи ди Корсини.

— Господа, уважаемые мои друзья, — обратился он. — Вот уже девятнадцать лет, со времени кончины старого повелителя Серренхолда, Мартан Хол со своими отрядами рыщет на границах наших владений. Они щелкают зубами и кусаются, как оголодавшая собачья стая. Народ Серренхолда бедствует, стонет под гнетом налогов. Мартан Хол нападал и на Мирринхолд, и на Рагнар, и на Воиану. Два года назад у тебя, повелитель Мир-ринхолда, он убил сына. В прошлом году убил моего отца. Властители и полководцы, девятнадцать лет — немалый срок. Пора надеть намордники этим псам. — Младшие полководцы закричали. Эджи ди Корсини продолжал: — В одиночку никто не мог победить Мартана Хода, когда он нападал на нас. Я предлагаю объединиться и пойти против него.

— Но как? — спросил Аурелио Рагнарин. — Он прячется за крепостными стенами и нападает только тогда, когда уверен в победе.

— Мы должны отправиться туда и напасть на него в его логове.

Правители переглянулись, затем посмотрели на ди Корсини как на сумасшедшего.

— Серренхолд неприступен, — сказал Феррис Вульф.

— Откуда вы знаете? — спросил Эджи ди Корсини. — Вот уже девятнадцать лет на него никто не нападал.

— У вас есть план? — произнесла Джемис Дельамико.

— Есть. — И Эджи ди Корсини подробно объяснил властителям Иппы, как он собирается одержать победу над Мартаном Ходом.

В конце этой речи Феррис Вульф спросил:

— А вы в этом уверены?

— Уверен.

— Я с вами.

— И я, — произнес Аурелио Рагнарин.

— Мои сестры и дочери последуют за вами, — сказала Джемис Дельамико.

Рудольф ди Мако засунул за ремень большие пальцы.

— Мартан Хол не вторгался в мои владения. Но я вижу, что его пора проучить. Мое войско в вашем распоряжении.

В своей крепости уединился Мартан Хол. Шпионы доложили ему об интригах его врагов. Он призвал к себе своих командиров.

— Соберите войска! — приказал он. — Мы должны быть готовы к защите границ. Ступайте, — сказал он разведчикам. — Доложите мне, когда они придут.

Разведчики вернулись раньше, чем он предполагал.

— Мой господин, они уже идут.

— Какими силами они располагают?

— Сотня всадников и шестьсот пехотинцев.

— А лучников?

— Около сотни.

— А таран они привезли?

— Да, мой повелитель.

— А лестницы, веревки, катапульты?

— Лестницы и веревки у них есть. А катапульт нет, о повелитель.

— Тьфу ты! Вот дураки, как они самонадеянны! Лошади им не помогут. Не думают же они перескочить через стены Серренхолда? А у нас три сотни лучников и тысяча пехотинцев, — сказал Мартан Хол. Он воспрял духом. — Пусть приходят. Мы разобьем их!

Утро в день битвы выдалось ясным и холодным. Земля промерзла и была твердой. Сурово дул ветер с горных вершин. Неуклонно приближались силы властителей Иппы к замку Серренхолд. Лучники на крепостных валах натянули тетиву. Они не боялись, ибо защитников было больше, чем нападавших; кроме того, никто и никогда еще не осаждал Серренхолд и не брал его. У ворот замка в ожидании стояла армия. Бойцы обнажали мечи и дразнили противников: «Бегите, псы! Бегите, кролики! Бегите, мальчишки! Проваливайте домой, к мамочкам!»

Наступавшие приближались. Эджи ди Корсини обратился к защитникам крепости:

— Сдавайтесь — и вы останетесь в живых. Деритесь — и погибнете.

— Мы не сдадимся, — ответил капитан гвардии.

— Как вам будет угодно, — сказал ди Корсини.

Он дал сигнал трубачу. Тот поднес рог к губам, и раздалась пронзительная трель. Нападающие с криком бросились в бой. С валов замка дождем сыпались стрелы, но отряд храбрецов из замка Рагнар смог перебраться через стены и спрыгнуть во внутренний двор. Защищая друг друга, бойцы медленно пробирались к воротам. А с неба на потрясенных лучников с криком ринулась стая ястребов. Дождь из стрел пошел на убыль.

Другой отряд ворвался через потайной ход и сражался во дворе крепости с бойцами Мартана Хола. Феррис Вульф обратился к Эджи ди Корсини:

— Они слабеют. Но численное превосходство все еще за ними. Мы теряем слишком много людей. Позови его.

— Не сейчас, — отвечал Эджи ди Корсини.

Он подал знак. Бойцы подняли таран. Раз за разом обрушивали они его на ворота. Но ворота не поддавались. Ворвавшиеся во двор сражались и погибали. Ястребы нападали на лучников, а лучники стреляли в птиц и убивали их. Огромный алый ястреб бросился на землю и обернулся Джемис Дельамико.

— Они убивают моих сестер, — сказала она, а в глазах ее сверкала ярость. — Чего же ты ждешь? Убей его.

— Еще не настало время, — отвечал Эджи ди Корсини. — Смотри. Мы уже прорвались.

Таран пробил ворота. Нападавшие с криками бросились в отверстие, цепляясь, будто когтями, за обломки ворот. Сражаясь с небывалой отвагой, они дюйм за дюймом оттирали защитников крепости от ворот.

Но защитники все еще численно превосходили нападавших. Они потеснили бойцов ди Корсини, заперли ворота и перекрыли брешь бочками, повозками и бревнами.

— Пора, — произнес Эджи ди Корсини.

Он дал сигнал трубачу. Тот снова заиграл.

И тогда появился дракон. Огромный, серебряный, смертоносный, слетел он на воинов Серренхолда. Его серебряные когти рассекали воздух, будто острые косы. Он выгнул шею, а глаза его горели пламенем. Из ноздрей его струился дым. Он дохнул на стены замка, и камни зашипели и растаяли, как снег в лучах солнца. Дракон заревел. Звук этот разнесся повсюду, и был он громче и страшнее грома. Лучники разжали пальцы, и луки со стуком упали к их ногам. Бойцы с мечами задрожали, и ноги у них подкосились. С криками ворвались воины Иппы через пробитые ворота в Серренхолд. Повелителя замка они обнаружили сидящим в зале; лук лежал у него на коленях.

— Давайте же, — произнес он, вставая. — Я старик. Подходите, убивайте.

И он бросился на них, в надежде принять смерть в бою. И хотя он яростно сражался, убил двоих и троих ранил, в конце концов его обезоружили. Мартан Хол был окровавлен и избит, но опасных для жизни ран у него не было. Его связали и, приставив к спине острие меча, вывели во двор замка, где стояли властители Иппы. Он поклонился им, насмешливо глянув в лицо непреклонным врагам.

— Что же, господа. Надеюсь, вы довольны одержанной вами победой. Навалились все вместе, и то не смогли со мной справиться без драконьего огня.

Феррис Вульф нахмурился. Но Эджи ди Корсини ответил:

— А зачем нам губить ради тебя воинов из Иппы? Даже твой собственный народ рад, что эта война закончилась.

— А закончилась ли она?

— Да, — твердо ответил ди Корсини.

Мартан Хол мрачно усмехнулся:

— Но я-то еще жив.

— Недолго тебе осталось, — выкрикнул кто-то, а главный полководец Ферриса Вульфа — у него люди Мартана Хода когда-то сожгли дом — шагнул вперед и приставил кончик меча к груди старика.

— Нет, — произнес Эджи ди Корсини.

— Почему же нет? — спросил Феррис Вульф. — Он убил твоего отца.

— А кого вы поставите на его место? — ответил Эджи ди Корсини. — Он — законный правитель Серренхолда. У его отца было трое сыновей, но один из них мертв, а другой далеко, и никто не ведает, где он. У самого Мартана Хода нет детей, некому унаследовать от него власть. Я сам не хотел бы править в Серренхолде. Угрюмое место. Пусть оно ему и остается. Мы поставим отряды на границах его земель, ограничим число солдат, которых ему будет позволено держать, и будем следить за ним.

— А что будет после его смерти? — спросил Аурелио Рагнарин.

— Тогда мы и назначим преемника.

Метнув яростный взгляд, Феррис Вульф коснулся рукояти меча.

— Он должен умереть сейчас. Потом мы можем назначить регента. Кого-нибудь из наших полководцев, достойного человека, на которого можно положиться.

Эджи ди Корсини ответил:

— Мы могли бы так поступить. Но у этого человека не будет ни минуты покоя. Я предлагаю установить наблюдение за этим краем, чтобы Мартан Хол никогда больше не смог потревожить наши города, наш народ, а сам он пусть сгниет в этом гиблом месте.

— За ним присмотрит клан Алых Ястребов, — произнесла Джемис Дельамико.

И все сделали так, как решили. Мартан Хол остался жить. Его оружие было уничтожено; его боевой отряд, за исключением тридцати воинов, распустили и отправили восвояси. Мартану запретили отъезжать от замка более чем на две мили. Спокойные, уверенные в одержанной победе, повелители Иппы отправились в свои замки отдыхать, обновлять строения, готовиться к зиме.

Эджи ди Корсини, скакавший со своими отрядами на восток, думал о том, как будет гулять на свадьбе. Он тепло относился к своей племяннице. Сестра убедила его, что девушка полна непоколебимой решимости выйти замуж за Айадара Атани и что пламенноволосый и огненноглазый дракон-повелитель столь же страстно стремится заключить этот союз. Вспоминая некоторые истории, о которых он был наслышан, Эджи ди Корсини признавал — только молча, про себя, — что не такого мужа выбрал бы он для Иоанны. Но его мнение никого не интересовало.

Свадьбу сыграли в Дерренхолде. Съехались на нее все правители Иппы, кроме, конечно, Мартана Хола. Прибыл и Рудольф ди Мако, несмотря на то что ему пришлось проделать неблизкий путь; этому никто не удивился, поскольку клан ди Мако и род Атани объединяла крепкая дружба. Появилась и Джемис Дельамико. Невесту нашли изумительно красивой и мать ее — почти такой же прекрасной, как и дочь. Дракон-повелитель преподнес дары родителям невесты: дорогой ковер, горячего жеребца и племенную кобылу из конюшен Атани, кулон из яхонта, кубок чеканного золота. Молодые выпили вино. Жрица благословила их.

На следующее утро Оливия ди Корсини Торнео попрощалась с дочерью:

— Я буду скучать без тебя. И твой отец тоже. Ты должна нас почаще навещать. Знаешь, он постарел.

— Я буду вас навещать, — пообещала Иоанна.

Оливия смотрела, как последний ее ребенок уезжает вдаль, в ясный осенний день. Ее старшие дочери были замужем, а сын Федерико не только женился, но и успел обзавестись двумя детьми.

«Не чувствую себя бабушкой», — подумала Оливия Торнео. А потом посмеялась над собой и пошла в дом, к мужу.

И вот в Иппе воцарился мир. Обитатели Дерренхолда, Мир-ринхолда и Рагнара перестали боязливо озираться по сторонам. Они убрали кинжалы и повесили на стены боевые топоры. Мужчины, вся жизнь которых прежде проходила в битвах, сложили щиты и вернулись домой, в города или на фермы, к женам, которых они едва помнили. На следующее лето родилось больше детишек, чем за три предыдущих года вместе взятых. Повитухи еле успевали принимать новорожденных. Многих мальчиков, даже в Рагнаре и Мирринхолде, назвали Эджи или Родерико. Нескольких девочек нарекли Иоаннами.

До Мартана Хола доходили известия о благополучии его врагов, и он ненавидел их еще больше. Сидя, точно в клетке, в унылой крепости, он пересчитал свое золото. Он осторожно дал кое-кому знать, что повелитель Серренхолда, пусть и поверженный, располагает некоторыми средствами. Постепенно те, кто служил ему до разгрома, начали осторожно, будто ползком, пробираться через границу к его замку. Он дал им денег и отправил назад, в Дерренхолд и Мирринхолд, и даже — с большими предосторожностями — в страну Айадара Атани. «Будьте бдительны, — велел им он, — и когда что-то произойдет, пошлите мне весточку».

Что же касается Иоанны Торнео Атани, она была счастлива; она всегда знала, что ей будет хорошо в Стране Драконов. Она обожала мужа, а то, что он был оборотнем, ее не страшило. Обитатели его владений с радостью приняли Иоанну. Весну сменяло лето, за ним приходили свежие, холодные осенние ночи, и огорчало ее только то, что у нее не было детей.

— Все женщины, кроме меня, рожают, — пожаловалась Иоанна мужу. — А я почему не могу?

Он улыбнулся и крепко обнял ее.

— У тебя тоже будет ребенок.

Прошло почти три года с тех пор, как был повержен Мартан Хол. И вот однажды, когда в осеннем небе шла на убыль первая полная луна после равноденствия, Иоанна Атани получила записку от матери.

«Приезжай, — говорилось в ней. — Ты нужна отцу». На следующее утро Иоанна отправилась в Галву, взяв с собой служанку; их сопровождали шестеро самых опытных и ловких воинов Драконьей Крепости.

— Пришли весточку, если я тебе понадоблюсь, — сказал муж.

— Конечно.

Добраться удалось за два дня. За городской стеной, возле ворот Галвы, грел руки у костерка нищий; он-то и сказал Иоанне то, что ей так нужно было узнать.

— Ваш отец еще жив, госпожа. Час назад мне сказал об этом Викса, торговец фруктами.

— Дайте ему золота, — сказала Иоанна сопровождавшему ее командиру, а сама погнала коня вперед, в ворота.

Весть о ее прибытии летела впереди нее. Когда Иоанна подъехала к родительскому дому, ворота были открыты. Перед ними стоял ее брат.

— Он умер? — спросила Иоанна.

— Еще нет. — Федерико провел ее в дом.

Оливия ди Корсини Торнео сидела у постели умирающего мужа, в той самой комнате, где они прожили вместе двадцать девять лет. Оливия казалась молодой, почти такой же, как в день, когда навсегда покинула отчий дом. Ее темные глаза остались ясными, кожа — гладкой. Только сияющие густые волосы не были больше темными — словно белое кружево, вплеталась в них седина.

Она улыбнулась младшей дочери и подставила лицо для поцелуя.

— Я рада, что ты смогла приехать, — сказала она. — Сестры тоже здесь. — Оливия снова повернулась к мужу.

Иоанна склонилась над кроватью.

— Папа? — прошептала она.

Но отец, лежавший в кровати так ровно и неподвижно, не ответил. О том, что Йон Торнео ранен, говорила лишь повязка на голове из простой белой материи; если бы не она, его можно было принять за спящего.

— Что с ним?

— Несчастный случай. Это произошло неделю назад. Он гнал отару с высоких пастбищ, овцы чего-то испугались и побежали. Он упал, и они затоптали его. Пробили ему голову. С тех пор он не приходил в сознание. Целительница Файлла сказала, что она ничего поделать не может.

Иоанна с дрожью в голосе произнесла:

— Он всегда говорил, что овцы — глупые животные. Ему сейчас больно?

— Файлла говорит, что нет.

В тот день Иоанна сообщила мужу письмом о том, что случилось. Письмо она передала гонцу, отправлявшемуся в Драконью Крепость.

«Не приезжай, — писала она. — Тебе незачем здесь быть. Я останусь, пока он еще жив».

Дети Йона Торнео по очереди дежурили у его одра. Оливия ела, не выходя из комнаты, спала здесь же, на тюфяке, который ей положили возле кровати мужа. Раз в день она выходила к воротам, чтобы поговорить с людьми, которые день и ночь толпились возле дома, — Йона Торнео очень любили. К ней приходили почтенного вида незнакомцы и плакали. Оливия, как бы ей ни было горько, для всех находила добрые слова.

Иоанна поражалась тому, какой сильной женщиной оказалась ее мать. Ей самой было далеко до Оливии: ночами она рыдала, днем огрызалась на сестер. Однажды утром, к ее стыду, Иоанну даже тошнило.

Через неделю после приезда Иоанны Йон Торнео умер. Похоронили его, как полагается, через три дня. На похоронах был и Эджи ди Корсини, и мужья сестер Иоанны, и все родичи Йона Торнео, да и, как показалось, половина Галвы.

На следующее утро, в уединенном уголке сада, Оливия Торнео тихо сказала младшей дочери:

— Тебе нужно ехать домой.

— Почему? — ошеломленно спросила Иоанна. — Я обидела тебя? — Слезы навернулись у нее на глаза. — Ах, мама, прости меня...

— Глупенькая, — сказала Оливия и обняла дочь. — Сокровище мое, и ты, и твои сестры были для меня большим утешением. Но сейчас тебе лучше быть с мужем. — Она глянула на дочь пристальнее. — Иоанна, разве ты не знаешь, что беременна?

Иоанна заморгала.

— С чего ты это взяла?.. Я отлично себя чувствую, — сказала она.

— Конечно отлично, — ответила Оливия, — женщинам рода ди Корсини беременность не доставляла неприятностей.

Файлла подтвердила, что Иоанна действительно беременна.

— Ты уверена?

— Да. Ребенок родится весной.

— Мальчик или девочка? — спросила Иоанна.

Но этого Файлла сказать не могла.

И вот Иоанна Атани попрощалась с семьей и, сопровождаемая охраной, направилась из Галвы в Драконью Крепость. Когда они скакали в сторону холмов, она, глядя на летевшие на землю листья, на унылый цвет, в который окрасились холмы, ощущала ликование. Год подходил к концу. Сунув руку под одежду, Иоанна положила руку на живот, надеясь почувствовать, как внутри ее зреет новая жизнь. Ей странно было чувствовать себя такой счастливой, ведь только что безвременно ушел ее отец.

Через двадцать один день после того, как жена покинула Драконью Крепость, Айадар Атани призвал к себе одного из своих людей.

— Отправляйся в Галву, в дом Йона Торнео, — велел он. — Выясни, как там дела.

Гонец поскакал в Галву. Когда он въехал в ворота, падал легкий снежок. Распорядитель дома Торнео проводил его в комнату Оливии Торнео.

— Госпожа, — сказал он, — меня прислали из Драконьей Крепости узнать, как поживает леди Иоанна. Могу ли я с ней поговорить?

Лицо Оливии Торнео побелело. Она ответила:

— Дочь моя Иоанна неделю назад направилась назад, в Драконью Крепость. С ней были бойцы из Драконьей Крепости.

Гонец изумленно посмотрел на нее. Потом он сказал:

— Дайте мне свежих лошадей.

Он вылетел из ворот Галвы, будто за конем его гнались демоны. Всю ночь он скакал без остановки. На заре он был в Драконьей Крепости.

— Он спит, — сказал паж.

— Разбудите его, — ответил гонец. Но паж не послушал его. И тогда гонец сам распахнул дверь. — Господин, я вернулся из Галвы.

Спальню осветили факелы.

— Войдите, — сказал Айадар Атани, лежавший на кровати под балдахином. Он отдернул занавеси.

Гонец преклонил колена на коврике возле кровати. Его трясло от усталости, голода и страха.

— Господин, я принес плохие вести. Ваша госпожа выехала из Галвы восемь дней назад. С тех пор ее никто не видел.

В глазах Айадара Атани запылал огонь. Гонец отвел взгляд. Поднимаясь с кровати, дракон-повелитель сказал:

— Созвать военачальников!

Они пришли. Их повелитель твердым голосом поведал им, что госпожа пропала где-то между Галвой и Драконьей Крепостью и что их единственная задача — разыскать ее.

— Вы должны найти ее, — сказал он, и казалось, что слова его огнем выжигают воздух.

— Будет сделано, господин, — отвечали они.

Они обыскали все деревушки, заглянули в каждую хижину и сарай. Они искали Иоанну Атани в долинах, пещерах и ущельях. Они не нашли ее.

Но на середине пути между Галвой и границей Страны Драконов они обнаружили сваленные в канаву и едва прикрытые ветками тела девятерых мужчин и одной женщины.

— Шестерых мужчин мы опознали, — доложил господину Брэн, помощник командира лучников Драконьей Крепости. Он назвал имена погибших: это были те шестеро, которым доверили сопровождать Иоанну Атани. — Женщина — служанка госпожи Иоанны. Господин, мы обнаружили много человеческих следов и отпечатков копыт коней, которые скакали во весь опор. След ведет на запад.

— Мы пойдем по следу, — сказал Айадар Атани. — Четверо из вас поедут со мной. Остальные вернутся в Драконью Крепость и будут ждать моих распоряжений.

Девять долгих дней они скакали по Иппе по следу, через унылые каменистые холмы, через высокогорные пределы Дер-ренхолда, в безлюдный, открытый ветрам Серренхолд. Когда они пересекали границу, к ним слетел ястреб с красными крыльями. Птица села на снег и превратилась в темноглазую женщину в сером плаще.

— Я — Маделин, из Алых Ястребов, — сказала она. — Мне поручен дозор над этими землями. Кто вы и какое дело привело вас сюда?

— Меня зовут Айадар Атани, — сказал дракон-повели-тель. — Я разыскиваю мою жену. Я полагаю, что ее повезли в эту сторону, и с ней было много людей, с дюжину пожалуй, и они вели с собой запасных коней. Мы шли по их следу девять дней.

— Отряд из десяти человек пересек границу с Дерренхолдом и въехал в Серренхолд двенадцать дней назад, — ответила дозорная. — Они вели с собой десять лошадей. Женщин с ними не было.

— Возможно, она была одета в мужскую одежду? — спросил Брэн. — Женщину со стрижеными волосами можно принять за мальчика, а верхом леди Иоанна ездит не хуже мужчины.

Маделин пожала плечами:

— Я не видела их лиц.

— Значит, ты плохо смотрела, — сердито сказал Брэн. — Так-то Алые Ястребы несут здесь дозор!

Ястреб-оборотень и лучник обменялись свирепыми взглядами.

— Довольно, — сказал Айадар Атани. Он направил отряд по дороге к крепости.

Тропа поднималась вверх, петляя среди скал. Внезапно по камням застучали копыта. На тропе перед ними показались четыре всадника.

Брэн сложил руки рупором возле рта.

— Чего вам надо? — крикнул он.

Предводитель всадников прокричал:

— Это мы должны вас спрашивать! Вы на нашей земле!

— Ну, говорите же, — ответил Брэн.

— По знакам на вашей одежде я вижу, что вы из Драконьей Крепости. Мартан Хол велел мне передать послание Айадару Атани.

Брэн подождал, не объявит ли дракон-повелитель о своем присутствии. Этого не произошло, и командир сказал:

— Скажи мне, и я передам ему.

— Передай Айадару Атани, — ответил предводитель всадников, — что его жена некоторое время побудет в Серренхолде. Если он предпримет любые попытки отыскать ее, она умрет медленной и мучительной смертью. Вот и все. — Он и его товарищи развернули коней и помчались вверх по тропе.

Айадар Атани не проронил ни слова, но по лицу его было видно, как белым пламенем разгорается драконья ярость. Люди из Драконьей Крепости глянули на него, а потом отвели глаза и затаили дыхание.

Наконец он сказал:

— Поехали.

Добравшись до границы, они увидели ожидавшего их там Эджи ди Корсини в сопровождении отряда хорошо вооруженных людей.

— Я получил вести от Оливии, — сказал он Айадару Атани. — Вы нашли ее?

— Она у Мартана Хола, — ответил дракон-повелитель. — Он говорит, что убьет Иоанну, если мы попытаемся забрать ее. — Лицо Айадара застыло. — Он может убить ее и просто так.

— Он не убьет ее, — возразил Эджи ди Корсини. — Он воспользуется ею, чтобы вынудить нас вести переговоры. Он захочет, чтобы ему вернули оружие и войско и позволили спокойно разъезжать по своей стране.

— Дайте ему все это, — сказал Айадар Атани. — Мне нужна моя жена.

И вот Эджи ди Корсини отправил своих людей к Мартану Холу, предлагая изменить условия капитуляции Серренхолда, если Иоанна Атани будет отпущена невредимой.

Но Мартан Хол не выпустил Иоанну. Как и предполагал ди Корсини, в обмен на ее неприкосновенность он потребовал права свободно передвигаться по своей стране, а затем — восстановления его войска. Вначале Мартан Хол заявил, что ему нужен отряд из ста человек, потом увеличил их численность до трех сотен.

— Мы должны узнать, где она. А когда будем знать, сможем спасти ее, — сказал ди Корсини.

И он отправил разведчиков в Серренхолд, велев им отыскать, где именно в этом унылом, голом краю скрывают госпожу Иппы. Но Мартан Хол, человек проницательный, предвидел это. Он отправил Айадару Атани предостережение: за вторжение чужестранцев будет расплачиваться Иоанна — своим телом. Он уточнил, откровенно, с чудовищной жестокостью, что это будет за плата.

В действительности, как Мартан Хол ни грозился, пленницу он не трогал. За годы войн он утратил человеческие чувства, не считая гордыни, себялюбивых устремлений и злобы, но он не лишился ума. Мартан Хол понимал, что, если Иоанна умрет и весть об этом долетит до Драконьей Крепости, его не защитят никакие силы в Риоке.

Что до Иоанны, то она отказывалась даже говорить с Мартаном Ходом с того самого дня, когда ее, остриженную под мальчика и закутанную в солдатский плащ, привезли в его замок. Она не плакала. Ее поместили во внутренних покоях, к дверям поставили стражников и велели двум прислужницам заботиться о ней. Имя каждой было Кейт, и, поскольку одна была женщиной крупной, а другая — нет, их называли: Большая Кейт и Маленькая Кейт. Иоанна никогда не злилась на прислужниц. Она ела то, что они приносили, и спала на постели, которую ей дали.

Зима, как обычно в Серренхолде, наступила рано. Вокруг стен замка завывал ветер, снег засыпал горы. Шли недели, у Иоанны рос живот. Когда у прислужниц не осталось никаких сомнений в том, что она беременна, они поспешили доложить об этом господину.

— Вы уверены? — спросил он. — Если меня обманывают, я велю с вас обеих содрать кожу!

— Уверены, — ответили они. — Пошлите к ней врача, если сомневаетесь.

И Мартан Хол послал к Иоанне врача. Но она не позволила к себе прикоснуться. «Я жена Айадара Атани, — сказала она. — Никому другому я не позволю себя тронуть».

— Наверняка это оборотень, драконыш, — сказал Мартан Хол своим командирам.

Он велел обеим Кейт дать Иоанне все, что ей потребуется, кроме свободы.

Женщины пошли к Иоанне и спросили, чего она желает.

— Мне хотелось бы, чтобы в комнате было окно, — сказала Иоанна.

В комнатах, где ее держали прежде, окон не было. Ее перевели в каморку в башне. Там было теснее, но зато теперь Иоанна могла смотреть в узенькое окошко, видеть небо, облака, а в ясные ночи — звезды.

Когда ей стало совсем тяжело сидеть без дела, она попросила:

— Принесите мне книги.

Так и сделали, но чтение вскоре наскучило Иоанне.

— Принесите мне ткацкий станок.

— Станок? Ты умеешь ткать? — спросила Большая Кейт.

— Нет, — ответила Иоанна. — А ты?

— Конечно умею.

— Значит, ты сможешь меня научить.

Женщины принесли ей станок и в придачу к нему дюжину мотков яркой пряжи.

— Покажи мне, как это делать.

Большая Кейт показала Иоанне, как натянуть основу, как пропускать челнок. Сначала Иоанна соткала маленькое желтое одеяльце.

Маленькая Кейт спросила:

— Для кого это?

— Для ребенка, — ответила Иоанна.

Потом она начала новую вещь: малиновый плащ с золотой каймой.

— А это для кого? — спросила Большая Кейт.

— Это я подарю мужу, когда он придет за мной.

В один из пасмурных дней, когда Иоанна сидела за станком, на подоконник сел ястреб с алыми крыльями.

— Добрый день, — сказала ему Иоанна.

Птица наклонила голову и искоса посмотрела на нее левым глазом.

— На столе лежит хлеб.

Иоанна указала на столик, за которым ела. От обеда там остался нетронутый кусок хлеба, который она собиралась съесть попозже. Ястреб повернул голову и пристально посмотрел на нее правым глазом. Подпрыгивая, он добрался до стола и поклевал хлеб.

Потом он слетел на пол и обернулся темноглазой, темноволосой женщиной в сером плаще. Женщина быстро подошла к Иоанне и прошептала:

— Оставь ставни открытыми. Сегодня ночью я приду снова.

Иоанна не успела ничего ответить, как женщина обернулась птицей и улетела.

В тот вечер Иоанна почти не могла есть. Встревожившись, Большая Кейт стала ей выговаривать:

— Ты должна есть. Сейчас ребенок растет быстро, и ему нужно как можно больше пищи. Смотри, вот сливки, ты же просила, а вот нежный сыр, его привезли с юга, из самой Ме-риньи, где, рассказывают, снег выпадает раз в сто лет.

— Не хочу сыра.

Большая Кейт хотела закрыть ставни.

— Оставь окно открытым! — потребовала Иоанна.

— Но ведь так холодно.

— Мне тепло.

— Тебя, наверно, лихорадит.

Маленькая Кейт протянула руку, чтобы потрогать ей лоб.

— Нет. Я здорова.

Наконец они ушли. Иоанна услышала, как громыхнул дверной засов. Она легла в кровать. Как обычно, ей оставили только одну свечу, еще немного света давал огонь в очаге. Малыш толкался у нее в животе.

— Маленький, я тебя чувствую, — прошептала Иоанна. — Потерпи. Не всегда мы с тобой будем в этом отвратительном месте.

Потом она услышала шум крыльев. На стене внезапно показалась человеческая тень. Женский голос тихо спросил:

— Госпожа, вы меня узнаете? Я Маделин, из Алых Ястребов. Я была у вас на свадьбе.

— Помню. — Глаза Иоанны наполнились слезами впервые за все время заточения. Она смахнула их рукой. — Рада тебя видеть.

— Я тоже рада, — ответила Маделин. — С тех пор как я узнала, что вас держат здесь, я разыскивала вас. Я боялась, что вас мучают или заперли в темном подземелье, где мне вас никогда не разыскать.

— Ты поможешь мне бежать отсюда?

— Нет, госпожа. Это не в моих силах, — грустно ответила Маделин.

— Я так и думала. — Иоанна сунула руку под подушку и вытащила оттуда золотую брошь, сделанную в форме распустившейся розы. Это был подарок, который преподнес ей муж в первую брачную ночь. — Ничего, не переживай. Возьми. Передай это моему мужу.

В Драконьей Крепости все мрачнее становился Айадар Атани, все больше отдалялся он ото всех. Ему не давали покоя угрозы Мартана Хола; он представлял, как жену держат в одиночестве, голодную, в темноте; возможно, ее бьют. У него пропал аппетит, он почти перестал спать.

По ночам Айадар Атани бродил по коридорам замка, безмолвный, как привидение, без плаща, несмотря на зимнюю стужу, а глаза его горели белым пламенем. Солдаты и слуги начали его бояться. Один за другим они убегали из замка.

Но некоторые, самые верные и решительные, оставались. Среди них был Брэн, служивший командиром лучников с тех пор, как Йарко, прежний командир, куда-то исчез безлунной декабрьской ночью. Когда перед стражниками появилась странная женщина, говорившая, что несет Айадару Атани послание из плена, от его жены, незнакомку отвели именно к Брэну.

Он узнал ее. Привел к покоям Айадара Атани и постучал. Дверь открылась. В проеме показался Айадар Атани. Лицо его было осунувшимся.

Маделин протянула ему золотую брошь.

Айадар Атани сразу узнал эту вещь. Горе, ярость и страх, переполнявшие его последние месяцы, немного отступили. Он взял брошь с ладони Маделин и коснулся губами.

— Добро пожаловать, — сказал он. — Расскажи мне про Иоанну. Как она?

— Она просила передать вам, что здорова, господин.

— А ребенок?

— С ним тоже все в порядке; ваше дитя скоро родится, господин. Госпожа просила, чтобы я это вам передала, и велела сказать, что, какие бы слухи до вас ни доходили, знайте: ни

Мартан Хол и никто из его людей к ней не прикасался. К ней не применяли никаких пыток. Она лишь умоляет вас скорее прийти ей на помощь, потому что она отчаянно рвется домой.

— А ты легко можешь ее навестить?

— Да.

— Тогда, будь добра, возвращайся к ней. Скажи ей, что я люблю ее. Попроси ее не отчаиваться.

— Она не станет приходить в отчаяние, — ответила Маделин. — Отчаиваться не в ее правилах. Но у меня есть для вас еще одно послание. От моей королевы. — Так Маделин называла мат-риарха Алых Ястребов, Джемис Дельамико. — Она говорит, что там, где не победить силой, следует обратиться к помощи магии. Отправляйтесь на запад, передает она вам, к озеру Ураи. Найдите там колдуна, живущего на берегу озера, и узнайте у него, как вернуть вашу жену.

Айадар Атани сказал:

— Я не знал, что на западе все еще остались колдуны.

— Он там один. Простые жители называют его Виксой. Но это не настоящее его имя, говорит моя королева.

— А знает ли ваша королева настоящее имя этого колдуна-отшельника?

Ведь всем известно, что колдун даже и разговаривать не станет с тем, кто не знает его настоящего имени.

— Знает. И попросила меня передать его вам, — произнесла Маделин, шагнула поближе к дракону-повелителю и прошептала ему на ухо. — А еще она велела сказать вам, что с ним нужно быть осторожным. Он коварен и не показывает, что намерен сделать. Но если он что-то обещает, то всегда держит слово.

— Благодарю, — сказал Айадар Атани и улыбнулся впервые за долгое время. — Кузина, я у тебя в долгу.

Он велел Брэну позаботиться о ней и обеспечить всем необходимым: приготовить ей ванну, ужин и спальню. Созвав слуг, он велел подать себе еду и вино.

Потом Айадар Атани собрал офицеров.

— Я ухожу, — сказал он. — Вы должны оберегать мой народ и защищать границы от разбойников и вражеских вторжений. Если потребуется помощь, обратитесь к Мако или в Дерренхолд.

— Как долго вы будете отсутствовать, господин? — спросили его.

— Не знаю.

Айадар Атани навестил родственников жены в Галве.

— Я должен был приехать к вам раньше, — сказал он. — Простите.— Он рассказал Оливии, что Иоанна хотя и находится в заточении, но здорова и невредима. — Я еду за ней. Когда я вернусь, привезу ее с собой. Клянусь вам.

Исшоу, юго-восточная провинция Риоки, — место суровое. Пусть и не такое унылое, как Иппа, но все же здесь не найдешь таких уютных тихих местечек, как в Накэси. На равнинах Исшоу холоднее, чем в Накэси, реки здесь более бурные. Самая большая река называется Эндор. Исток она берет на севере, под горной вершиной, которую в народе называют Миррин-Смот-ри-в-Оба, и течет на восток, бесконечно далеко, рассекая, будто ножом, просторы Исшоу до самой границы, где встречаются Чайоу, Исшоу и Накэси.

Впадает эта река в озеро Ураи. Оно широко, и даже в ясные дни воды его кажутся не голубыми, а свинцово-серыми. Зимой оно не замерзает. Над ним кружат ветра разных направлений; на заре и в сумерках очертания озера скрадывает серый туман, а холодные воды всегда лежат недвижно, и даже самый сильный ветер не может их потревожить. Земли вокруг озера населены мало. Обитают здесь выносливые, молчаливые люди, не слишком тепло встречающие незнакомцев. Они почитают озеро и никого не желают посвящать в его секреты. Когда среди них появился высокий светловолосый чужеземец, прибывший, по его словам, из Иппы, они охотно стали готовить ему еду и брать за нее деньги, но на вопросы отвечали уклончиво или просто молчали.

«Озеро вот оно, вы же видите. Озерный колдун? Не слышали о таком». Но незнакомец был настойчив. Он снял комнату в Джене, в «Красном олене», взял на время коня — было странно, что прибыл он сюда без своего, — и начал объезжать окрестности озера. Погода ему будто не досаждала. «В моей стране тоже бывает зима». Одежда его была простой, но, без всякого сомнения, отлично сшитой и добротной, а за скромными манерами чувствовалась железная воля.

— Глаза у него какие-то не такие, — говорила жена трактирщика. — Он ищет колдуна. Может, он и сам колдун, только скрывает это.

Однажды серым мартовским утром, когда над озером клубился туман, Айадар Атани заметил человека, сидевшего на скале возле костра. Человек этот был одет в лохмотья и, как показалось, держал в руках удочку.

Сердце дракона-повелителя забилось быстрее. Он спешился. Привязав коня в высоких камышах, он подошел к рыбаку. Когда он приблизился^ сгорбленная фигура повернулась к нему. Из-под ветхого капюшона выбивались седые волосы, а лицо было таким старым и сморщенным, что было непонятно, мужчина это или женщина.

— Добрый день, — сказал Айадар. — Мое имя Айадар Атани. Люди называют меня Серебряным Драконом. Я ищу колдуна.

Человек покачал головой и сделал жест, означавший, вероятно, просьбу оставить его в покое. Айадар Атани присел.

— Старик, я не верю, что ты такой, каким сейчас кажешься, — сказал он непринужденным тоном. — Я думаю, ты тот, кого я ищу. Если ты действительно... — тут он назвал то имя, которое прошептала ему на ухо Маделин из Алых Ястребов, — я прошу помочь мне. Я проделал долгий путь, прежде чем нашел тебя.

Дряхлая рука скинула с головы капюшон. С иссохшего, сморщенного лица пристально смотрели темные серые глаза.

Слабый голос спросил:

— От кого ты узнал мое имя?

— От одного из моих друзей.

— Хм... Кто бы это ни был, мне он вовсе не друг. Зачем понадобился Серебряному Дракону колдун?

— Если ты действительно мудр, — ответил Айадар Атани, — тебе это известно.

Чародей тихо засмеялся. Сгорбленная фигура распрямилась. Лохмотья превратились в шелковое одеяние, ворот и подол которого были расшиты сверкающими драгоценными камнями. Перед драконом-повелителем стоял уже не старик, а полный сил мужчина, царственной стати, с роскошными каштановыми волосами, с глазами цвета летней грозы. Удочка превратилась в длинный посох. Его навершие было вырезано в форме головы змеи. Чародей направил посох на землю и произнес три слова.

В каменистом склоне открылось что-то вроде двери. За ней стояла Иоанна Торнео Атани. Она была одета в меха; было заметно, что она беременна.

— Иоанна! — Дракон-повелитель потянулся к ней, но его руки обняли лишь воздух.

— Иллюзия, — сказал чародей, известный под именем Вик-са. — Заклинание простое, но как работает, а? Ты прав, мой господин. Мне известно, что ты потерял жену. Думаю, ты хочешь вернуть ее. Скажи, почему бы тебе не пойти в Серренхолд с отрядом и не спасти ее?

— Мартан Хол убьет ее, если я это сделаю.

— Понятно.

— Ты поможешь мне?

— Может быть, — сказал чародей. Змея на навершии посоха повернула голову и уставилась на дракона-повелителя. Глаза у нее были рубиновые. — Чем ты заплатишь мне, если помогу?

— У меня есть золото.

Викса зевнул.

— Золото мне безразлично.

— Драгоценные камни? — предложил дракон-повелитель. — Отличные одежды, лошадь, которая отвезет тебя куда пожелаешь, собственный замок, в котором ты будешь обитать...

— Все это мне ни к чему.

— Назови свою цену, и я готов заплатить, — настойчиво сказал Айадар Атани. — Я не отдам тебе лишь жизнь моей жены и моего ребенка.

— Но готов отдать собственную? — Викса наклонил голову. — Это интересно. Более того, ты меня растрогал. Принимаю твое предложение, мой господин. Я помогу тебе выручить жену из Серренхолда. Я научу тебя одному заклинанию, очень простому, уверяю тебя. Когда ты произнесешь его, то сможешь укрыться в тени и проникнуть в Серренхолд незамеченным.

— А цена?

Викса улыбнулся.

— В качестве платы я возьму... тебя. Мне нужна не твоя жизнь, а твоя служба. Вот уже много лет у меня не было помощника, который охотился бы вместо меня, готовил, разводил костер, стирал мне одежду. Мне будет забавно сделать дракона своим прислужником.

— Как долго я должен буду служить тебе?

— Столько, сколько мне будет угодно.

— Это нечестно.

Колдун пожал плечами.

— Когда я начну работать на тебя?

И снова колдун пожал плечами:

— Может, через месяц или через год. А может, через двадцать лет. Ну что, договорились?

Айадар Атани задумался. Колдун ему не нравился. Но он не видел иного способа вернуть жену.

— Да, — сказал он. — Научи меня заклинанию.

И чародей Викса научил Айадара Атани заклинанию, позволявшему скрыться в тени. Оно было несложным. Айадар Атани вернулся на нанятой лошади в «Красный олень» и заплатил трактирщику, что причиталось. Потом вышел на пустырь возле трактира и обернулся Серебряным Драконом. Пока трактирщик с женой смотрели, разинув рты, он облетел вокруг постоялого двора и помчался на север.

— Дракон! — сказала жена трактирщика, очень довольная. — Интересно, нашел ли он колдуна. А я ведь говорила, что глаза у него странные.

Трактирщик согласился. Потом он отправился в комнату, которую занимал Айадар Атани, и тщательно осмотрел каждую щелочку, надеясь, что дракон-повелитель мог позабыть там свое золото.

Айадар Атани хотел тут же полететь в замок Серренхолд. Но, помня, чем грозил ему Мартан Хол, он не стал делать этого. Он направился в места, расположенные возле южной границы Серренхолда. И там, в одной неприметной деревушке, купил себе лохматого бурого мерина. Оттуда он продолжил путь в замок Серренхолд. Дорога была не столь однообразной, как ему представлялось. На ветках невысоких пушистых сосенок, росших на склонах холмов, виднелась новая зелень. Пели птицы. Прыгали на холмах лисы, охотясь на мышей, перепелок, а порой и на заблудившихся курочек. Путь занял шесть дней. На рассвете седьмого дня Айадар Атани оставил бурого мерина, накормив его перед этим, на дворе у одного фермера. Стояло чудесное весеннее утро. Небо было безоблачно; солнце сияло; тени деревьев были остры, как стальные лезвия. Дорогу в замок Серренхолд обрамляли ощетинившиеся шипами кусты боярышника. Их тени на земле напоминали паутину. Грохоча, к замку подъехала телега с дровами. Вместе с ней двигалась и ее тень.

— Колдун, — сказал дракон-повелитель в пустое небо, — если ты обманул меня, я отыщу тебя, где бы ты ни прятался, и выгрызу твое сердце.

Заточенная в башне Иоанна Торнео Атани шагала по комнате из угла в угол. Волосы у нее успели вырасти до плеч. Живот был круглый и высоко выступал под мягкими складками широкого платья. С наступлением весны ей стало беспокойно. Она просила позволить ей гулять по крепостным валам, но этого Мартан Хол не разрешил.

Под ее окном кипел, как котел, замок. Здесь не было ни минуты покоя, и днем и ночью звуки и запахи говорили о том, что идет подготовка к войне. В воздухе висела сажа. Во дворе муштровали солдат. Мартан Хол собирался напасть на Эджи ди Корсини. Он сообщил Иоанне об этом, добавив, что намерен сжечь всю Галву.

— Я сожгу ее дотла. Твоего дядю я убью, а твою мать возьму в плен, — сказал он. — А может, и нет. Может, и ее я просто убью.

Она посмотрела на кусочек неба, который был виден из ее окна. Если бы только прилетела Маделин, она передала бы вести в Галву или дядюшке в Дерренхолд... Но Маделин не появится здесь в свете дня, это было бы слишком опасно.

Она услышала, как скрипнули дверные петли. Это открылась дверь в смежное помещение.

— Госпожа, — обратилась к ней Большая Кейт и торопливо вошлц; в руках у нее был поднос с тарелкой супа, хлебом и блюдечком с маленькими пикулями. — Я принесла вам обед.

— Я не голодна.

Кейт огорченно произнесла:

— Госпожа, вы должны кушать. Ради ребенка.

— Оставь это здесь, — сказала Иоанна. — Я потом поем.

Кейт поставила поднос на стол и ушла.

Иоанна немного погрызла пикуль. Потерла спину: спина болела. Иоанна почувствовала, как внутри малыш толкнул ее пяточкой.

— Мой драгоценный, мой маленький, успокойся, — сказала она. Больше всего она боялась, что ее малыш, дитя Айадара Атани, может поспешить и родиться слишком рано, до того, как ее муж окажется здесь и спасет их. В том, что он придет, несмотря на угрозы Мартана Хола, она не сомневалась. — Успокойся.

Айадар Атани беззвучно возник из тени.

— Иоанна, — произнес он и обнял ее.

Она подняла руки. Погладила кончиками пальцев его лицо. Дрожа, прижалась к нему. Она зашептала, касаясь лицом его рубашки:

— Как же ты?..

— С помощью магии. — Он погладил ее высокий, бугорком выступающий живот. — Ты здорова? Они тебя обижали?

— Я совершенно здорова. С ребенком тоже все хорошо. — Иоанна сжала руку мужа и прижала его ладонь к своему животу. Изнутри ребенок сильно толкнул. — Чувствуешь?

— Да. — Айадар Атани погладил ее по волосам.

На крючке висел малиновый плащ с узорчатой золотой каймой. Айадар протянул руку, взял плащ и закутал в него жену.

— А теперь, любимая, мы уйдем отсюда. Закрой глаза и не открывай их, пока я не скажу. — Он наклонился и поднял ее на руки. Почувствовал, как возле его груди сильно стучит ее сердце.

Она задышала ему в ухо:

— Прости. Я стала тяжелой.

— Ты у меня невесомая, — ответил он.

Его человеческая фигура растаяла. Стены крепости задрожали и взорвались. На двор полетели каменные глыбы, расколотые деревянные балки. Закричали женщины. Выгнув свою длинную шею, Серебряный Дракон расправил крылья и поднялся в небо. Солдаты на крепостных валах метнули в него копья и тут же бросились наутек. Иоанна слышала их вопли и ощущала дыхание раскаленного ветра. Ноздри ей наполнил запах гари. Она догадывалась, что произошло. Но обнимавшие ее руки были руками ее мужа, человеческими руками. Она не знала, как такое было возможно, но это было именно так. Крепко зажмурившись, она уткнулась лицом мужу в плечо.

Мартан Хол разговаривал с гонцом в большом зале своего замка. Разговор был прерван грохотом падающих камней и громкими воплями. По комнате с силой пронесся поток горячего воздуха. Из окон в зале повылетали стекла. Выскочив из зала, он поднял глаза и увидел дракона, описывающего круг над замком. Воины Мартана Хола, припав к земле, окаменели от ужаса. Охваченный яростью, Мартан Хол посмотрел вокруг, надеясь найти лук, копье или камень... Наконец он вытащил из ножен меч.

— Будь проклят! — беспомощно прокричал он вслед своему противнику.

А потом стены замка расплавились под струями огненного дождя.

В Дерренхолде Эджи ди Корсини с усталостью и неохотой готовился к войне. Эджи не хотел драться с Мартаном Холом, но знал, что ему придется это сделать, как только армия Серренхолда переступит границы его государства. В том, что они нападут, Эджи ди Корсини не сомневался. Его разведчики передавали, что этого следует ожидать. Предостерегая о том же, к нему присылала дочерей и Джемис из Ястребов.

Отчасти его усталость проистекала от духовного изнеможения. «Это я во всем виноват. Я должен был убить его, когда была такая возможность. Феррис был прав». С другой стороны, она объяснялась и его физическим состоянием. Эджи почти все время был утомлен, и ни бодрящие напитки, ни отвары из трав, которые составляли для него лекари, не помогали. Сердце его колотилось как-то странно и быстро. Ему не спалось. Иногда по ночам он задумывался над тем, не увидел ли его во сне Старый, тот, что спит под землей. Когда приснишься Старому, то умрешь. Но Эджи ди Корсини не хотел умирать, не хотел оставлять свое государство и народ в опасности. Он строил планы войны, все время помня, что может умереть в самом ее разгаре.

— Господин, — доложил слуга, — к вам прибыли посетители.

— Зови их ко мне, — ответил Эджи ди Корсини. — Нет, подожди. — Врачи говорили, что ему следует больше двигаться. Устало поднявшись, он пошел в зал.

Там он обнаружил свою племянницу Иоанну, с большим прекрасным животом, и рядом с ней — ее пламенновласого огнеглазого супруга. От их одежды исходил сильный запах гари.

Эджи ди Корсини сделал глубокий вдох. Он поцеловал Иоанну в обе щеки.

— Я передам твоей матери, что ты в безопасности.

— Ей нужно отдохнуть, — сказал Айадар Атани.

— Мне не нужен отдых. Последние шесть месяцев я совершенно ничего не делала. Мне надо ехать домой, — сурово проговорила Иоанна. — Только мне не хотелось бы ехать верхом. Дядя, ты не мог бы дать нам на время повозку и какую-нибудь скотину, которая сможет ее везти?

— Можешь взять у меня все, что тебе захочется, — сказал Эджи ди Корсини. И на мгновение усталость отступила от него.

Гонцы поскакали по всей Иппе, чтобы разнести вести: Мартан Хол мертв; замок Серренхолд почти целиком испепелен. Война, которой так боялись, больше не грозила стране. Большинство командиров армии Мартана Хола погибли вместе с ним. Те, кто выжил, спрятались, надеясь лишь спасти собственные шкуры.

Через две недели после того, как была спасена Иоанна и сожжен Серренхолд, Эджи ди Корсини умер.

В мае Иоанна, возле которой находились мать и сестры, родила сына. У малыша были волосы огненного цвета и такие же глаза, как у его отца. Назвали сына Авагир. Полтора года спустя у Иоанны Торнео Атани родился второй сын. Волосы у него были темные, глаза — как у матери Ему дали имя Йон. Как и тот, в честь кого он был назван, Йон Атани обладал мягким характером и добрым сердцем. Он обожал брата, и Авагир тоже пылко любил младшего братишку. Родители радовались тому, как дружны их сыновья.

Спустя почти тринадцать лет со дня, когда был сожжен Серренхолд, ясным весенним утром у ворот замка Атани появился человек, одетый богато, словно принц. В руках у него был белый березовый посох; он потребовал аудиенции у дракона-по-велителя. Он отказался войти и даже не сообщил, как его зовут, попросил только передать: «Рыбак пришел за своим уловом».

Айадара Атани слуги нашли в большом зале замка.

— Господин, — сказали они, — у ворот стоит незнакомец, который отказывается назвать свое имя. Он говорит, что рыбак пришел за своим уловом.

— Я знаю, кто это, — ответил повелитель и зашагал к воротам замка. Там в непринужденной позе, опираясь на посох с на-вершием в форме змеиной головы, стоял чародей.

— Добрый день, — бодро произнес он. — Готов отправиться в путь?

И Айадар Атани покинул детей и свое царство и отправился служить колдуну Виксе. Мне неизвестно — ведь ее об этом никто никогда не спрашивал, даже сыновья, — что сказали в тот день друг другу Айадар Атани и его жена. Авагир Атани, который в свои двенадцать лет уже совсем вырос, как это бывает с детьми-оборотнями, принял по наследству власть в замке Атани. Как и отец, он прослыл правителем суровым, но справедливым.

Йон Атани женился на внучке Рудольфа ди Мако и уехал жить в ее родной город.

Иоанна Атани осталась в Драконьей Крепости. Шло время, и, поскольку Айадар Атани не вернулся, сестры, брат и даже сыновья уговаривали ее снова выйти замуж. Всем им Иоанна отвечала, что не надо говорить такие глупости; она жена Серебряного Дракона. Муж ее жив и может вернуться в любой момент; что он подумает, обнаружив, что его постель согревает другой мужчина? Она стала главной советницей сына и в этом качестве разъезжала верхом по всей Стране Драконов. Иоанна посещала и другие области Иппы: Дерренхолд и Мирринхолд, Рагнар и даже далекую Воиану, где ее всегда тепло принимали Алые Ястребы, особенно одна из сестер. В Серренхолд Иоанна ездить не желала.

Но она всегда возвращалась в Драконью Крепость.

Что же до Айадара Атани, то он прошел с колдуном всю Риоку; нес тому сумки, пек овсяные лепешки, готовил воду, в которой чародей купался, отскребал грязь с его сапог. Сапоги Виксы были часто заляпаны грязью, потому что путешествовали они много, в разные края, а колдун предпочитал передвигаться пешком, а не верхом. С утра, когда Айадар Атани приносил чародею завтрак, Викса говорил: «Сегодня мы идем в Ротсу», — или в Руджио, или в Ровену. «Там требуется применить магию». Колдун никогда не сообщал, откуда ему это известно. И они отправлялись в Випурри, в Ротсу или в Талвелу, в Сорвино, Руджио или в Ровену.

Иногда задачи, которые ему приходилось решать, были напрямую связаны с магией; например, когда требовалось снять проклятие. Часто нужно было помогать там, где произошли природные бедствия. Скажем, река вот-вот выйдет из берегов, и ее надо укротить. На дом или амбар сошел оползень. Некоторые из прибегавших за помощью были знатны и богаты. Другие — нет. Для Виксы это не имело значения. Он мог поколдовать над краеугольным камнем, и стена, которую на нем возводили, выходила прямой и ровной; он мог произнести заклинание над полем, и посевы отлично всходили, независимо от того, сколько выпадало дождя.

Наиболее искусен он был в том, что касалось воды. Некоторые маги брали часть своей силы от какой-либо стихии: ветра, воды, огня или камня. Викса мог уговорить родник появиться из-под земли там, где сто лет царила засуха. Он мог сделать стоячую воду приятной на вкус. Знал названия каждой реки, протока, ручейка и водопада в Исшоу.

В первые годы своего рабства Айадар Атани часто думал о сыновьях, особенно об Авагире, и об Иоанне, но прошло время, и он перестал тревожиться о них. А потом, много лет спустя, он уже и не думал о них так часто — лишь изредка вспоминал. Он даже имена их забыл. Да и от собственного имени он успел отказаться. «Айадар — слишком величественное имя для слуги, — заметил колдун. — Тебе нужно сменить имя».

И вот высокий светловолосый мужчина стал называться Тенью. Он нес за колдуном котомку и готовил ему еду. И почти никогда не разговаривал.

— Почему он так молчалив? — спрашивали чародея женщины, ведь они более дерзки и любопытны, чем мужчины.

Иногда колдун отвечал: «Нет на то особых причин. Такой у него характер». А иногда он рассказывал длинную причудливую историю, полную заклинаний, драконов и чародеев; в этой повести Тень был героем, но происшедшее изменило и сломило его. Тень слушал и думал, правда ли то, что рассказывает чародей. Может, и правда. Это объяснило бы, отчего у него такие беспорядочные и смутные воспоминания о прошлом.

Сны его, напротив, были яркими и богатыми на события. Часто ему снился замок из темного камня, окруженный заснеженными вершинами. Иногда — что сам он птица, парящая над этим замком. Самые бойкие женщины, которых привлекала внешность Тени, а некоторых из них еще и его молчание, старались с ним заговорить. Но от их улыбок и намеков, читавшихся в их взглядах, Тень только смущался. Ему думалось, что когда-то у него была жена. Может, она бросила его. Он думал, что, пожалуй, так и было. А может, и нет. Может, она умерла.

Женщины, встречавшиеся Тени, его не интересовали, хотя, насколько он знал, тело его было в полном порядке. Он был хорошо сложенным и сильным мужчиной. Иногда Тень задумывался о том, какую жизнь он вел до того, как стал служить колдуну. Он многое умел: охотиться и стрелять из лука, владеть мечом. Возможно, он служил в чьей-нибудь армии. Теперь он носил с собой нож, отличный нож с костяной рукояткой, но не меч. Меч ему был не нужен. Их обоих защищали слава Виксы и его колдовство.

Каждую ночь, перед тем как ложиться спать, где бы они ни находились, чародей всегда накладывал на них и на жилище, где они ночевали, заклинания-обереги, которые он полупроговаривал-полупел на неизвестном Тени языке. Заклинания обладали огромной силой. От одного их звука у Тени начинали болеть уши.

Однажды, когда они только начинали странствовать вместе, он спросил чародея, для чего служит это заклинание.

— Для защиты, — ответил Викса.

Человек по имени Тень удивился. Он не думал, что у Виксы могут быть враги.

Но теперь, столько времени проведя в странствиях с колдуном, он понимал, что даже самое незначительное колдовство может иметь последствия, а Викса колдовал отнюдь не только по мелочи. Он мог вызвать дождь, но мог накликать и засуху. Он снимал проклятия, но порой и сам их накладывал. Он был властным человеком, и тщеславие ему было не чуждо. Он любил, когда ему подчинялись. Иногда он получал удовольствие от того, что его боялись.

Весной, летом или осенью колдун всегда отправлялся туда, куда его звали. Но зимой он и Тень возвращались к озеру Ураи. У чародея был домик возле озера, простенький, обставленный без изысков: там были койка, стол, стул, полка книг. Но Викса редко открывал книгу; похоже, к науке у него призвания не было. Собственно, его, казалось, вообще ничто не увлекало, кроме колдовства и рыбалки. Все время, что в Исшоу стояла зима, он, не обращая внимания на злые ветры, брал свою плетенную из ивняка лодочку, обтянутую кожей, выплывал на середину озера и сидел с удочкой. Иногда ему попадалась рыбка, иногда две или полдюжины. Иногда не удавалось поймать ни одной.

— Заколдуй их, — сказал ему Тень однажды в пасмурный день, когда его хозяин вернулся домой с пустыми руками. — Замани на крючок своими заклинаниями.

Колдун покачал головой:

— Не могу.

— Почему?

— Когда-то я был одним из них. — Тень озадаченно посмотрел на него. — До того, как стать чародеем, я был рыбой.

Было невозможно понять, говорит он серьезно или шутит. Возможно, это и была правда. Этим можно было объяснить по меньшей мере его особую способность работать с водой.

Пока Викса ловил рыбу, Тень охотился. В окрестностях озера водилось много дичи; несмотря на то что стояла зима, мяса всегда хватало. Тень охотился на оленей, барсуков и бобров. Ему попадались волки, но их он не убивал. Не стрелял он также и в птиц, хотя там их водилось много; даже зимой на озеро часто прилетали гуси. Когда он видел их, в нем просыпалась дикая тоска, какое-то неотчетливое желание.

Однажды он увидел белую птицу, размах крыльев которой был не меньше, чем его собственный рост; она кругами облетала озеро. Клюв у нее был как у хищных птиц. Она звала его, и в ее голосе было что-то сверхъестественное. От этого звука сердце Тени учащенно забилось. Когда Викса вернулся с озера, Тень описал ему птицу и спросил, как она называется.

— Это кондор, — ответил колдун.

— Откуда он прилетел?

— С севера, — сказал колдун, нахмурившись.

— Он звал меня. Он выглядел таким... благородным.

— Он не таков. Эти птицы падальщики, а не хищники.

Колдун по-прежнему хмурился. В тот вечер он произносил заклинания на ночь особенно долго.

Весной на озеро вернулись зимородки и кайры. И в одно апрельское утро, когда Тень поставил перед ним на стол завтрак, Викса сказал:

— Сегодня мы отправимся в Дейл.

— Где это?

— В Белых Горах, в Каменай, далеко на севере.

И они отправились в Дейл, где одному князьку потребовалась помощь Виксы в толковании древнего пророчества; от скрытых там условий зависело будущее подвластных князьку земель.

Из Дейла они отправились в Секку, где юная знахарка, пытаясь расколоть большой валун, воспользовалась слишком мощным заклинанием, которое оказалось ей не по силам; нечаянно она вызвала демона камня, который ее тут же и сожрал. Демон был старый и сильный. Виксе потребовались день, ночь и еще целый день, и лишь тогда, с помощью сильнейших из чар, что были ему известны, он смог отправить демона обратно в Пустоту.

Они остановились на ночлег в придорожной гостинице к югу от Секки. Викса, вымотавшийся после сражения с демоном, сразу после ужина отправился спать; он так устал, что уснул, не успев пропеть свои привычные заклинания.

Тень сначала думал разбудить колдуна и напомнить об этом, но решил, что не стоит. Вместо этого он тоже лег спать.

И вот в гостинице к югу от Секки очнулся Айадар Атани.

Он понял, что лежит не в своей кровати и не в своей спальне. Он был на полу. Попона, которой он был укутан до плеч, была соткана из грубой шерсти и совсем не похожа на мягкие стеганые одеяла, к которым он привык. А еще он лежал прямо в башмаках.

— Иоанна? — позвал он.

Никто не ответил. На блюде возле его локтя стояла свеча; он зажег ее, не касаясь.

Бесшумно сев, он обвел глазами комнату и увидел кровать, храпевшего в ней человека, мешки, которые он сам укладывал, березовый посох, перегородивший дверной проем... Его захлестнули волны пробудившихся воспоминаний. Посох принадлежал Виксе, и спавший в кровати был Викса. А вот он... он был Айадаром Атани, повелителем Драконьей Крепости.

Сердце его заколотилось, по коже разлился жар. Кольцо на пальце раскалилось и сияло, но не обжигало. Под кожей у него запылал огонь. Он поднялся.

Сколько же времени Викса силой волшебства продержал его в рабстве — пять лет? Десять лет? Еще дольше?

Айадар Атани шагнул к кровати. Змея на навершии посоха открыла глаза. Подняв свою точеную голову, она зашипела на него.

От этого звука проснулся Викса. Он поднял взгляд и, увидев нависшее над его кроватью сверкающее нечто, тут же понял, что случилось. Он допустил оплошность. «Ну я и дурень, — подумал он, — ну и дурень».

Но было уже слишком поздно.

Стражи на стенах Секки увидели, как взвился в ночное небо огненный столб. Из него — по крайней мере так они клялись, с пылкостью, не позволявшей усомниться в их словах даже отъявленным скептикам, — вылетел серебряный дракон. Он облетел пламя, взревев так громко и яростно, что звук этот поверг в трепет всех, услышавших его.

Потом дракон взмахнул крыльями и умчался на север.

Сад в Драконьей Крепости был припорошен легким снежком. Это не помешало пробиться из-под земли побегам ревеня, и рос уже иван-чай, а на березах набухли почки. На их ветвях раскачивался и чирикал воробей. Облака, посыпавшие землю снегом, развеялись; день стоял славный и ясный, тени были четко очерчены, как крылышко воробья, поднятое против света.

Иоанна Атани шла по дорожке сада. На ее лице видны были морщины, а в волосах, по-прежнему густых и сияющих, серебрились седые пряди. Но походка ее оставалась такой же бодрой, а глаза — ясными, как в тот день, когда она впервые появилась в замке Атани более тридцати лет назад.

Она наклонилась и отряхнула от снега подснежник. «К полудню, — подумала она, — снег растает». На кухне загремели кастрюли. Изнутри донесся звонкий детский голос, в котором слышались повелительные нотки. Она улыбнулась. Это был Хикару, первенец и наследник Авагира. Ему было всего два года, но ростом и ловкостью он уже догнал ребят вдвое его старше.

Ему ответила женщина; говорила она тихо, но уверенно. Это была Дженива Туолиннен, мать Хикару. Прекрасная мать, всегда спокойная и невозмутимая. Она великолепно шила, управляла хозяйством и вела дела замка куда лучше, чем это когда-либо удавалось Иоанне. Правда, пустить стрелу из лука она не смогла бы, да и фехтование считала делом сугубо мужским.

Дженива и Иоанна были дружны, насколько могут дружить две женщины, обладающие сильной волей.

Прямо перед Иоанной выскочил черный вислоухий щенок, чуть не сбив ее с ног. Pan, мальчишка, служивший на псарне, побежал за ним. Они пронеслись через весь сад, мимо двери на кухню и дальше, во двор.

В сад вошел мужчина. Иоанна посмотрела на него, прикрывая ладонью глаза от солнца. Он был высок и строен. Она не узнала его. Волосы у него были почти белые, но двигался он совсем не как старик. Ростом и широкими плечами он напоминал Авагира, но Иоанна понимала, что это не Авагир. Сын был далеко, в сотнях миль от замка, в Каменай.

— Кто вы, сэр? — спросила она.

Мужчина подошел ближе.

— Иоанна?

Этот голос был ей знаком. На мгновение у нее перехватило дыхание. А потом она пошла навстречу этому человеку.

Это был ее муж.

Он выглядел точно так же, как в тот день, когда ушел вслед за чародеем шестнадцать лет тому назад. Те же самые глаза, тот же аромат, и таким же жарким было тело, к которому она прижималась. Она запустила ладони ему под рубашку. Кожа его была теплой. Губы их встретились.

Мне неизвестно — их никто никогда об этом не спрашивал, — что сказали друг другу в тот день Айадар Атани и его жена. Несомненно, было много вопросов и ответов. Были, конечно, и слезы, слезы и печали, и радости.

Он поведал о своих странствиях, о неволе и об освобождении. Она рассказала о сыновьях, особенно о его наследнике, Авагире, правившем Страной Драконов.

— Он хороший правитель, его уважают по всей Риоке. Народ боится его, но и любит. Его зовут Лазурным Драконом. Он женился на девушке из Исшоу. Она приходится двоюродной сестрой Талвела; у нас мирные отношения с их страной, и с Нио тоже. У нее и Авагира есть сын, Хикару. Йон тоже женился. Он живет с женой в Мако. У них трое детей: два сына и дочь. Ты уже дедушка.

Эти слова заставили Айадара Атани улыбнуться. Потом он спросил:

— Где мой сын?

— В Каменай, на совете, созванном королевским военачальником Рованом Иморином, который хочет повести войско сразиться с пиратами Чайоу.

Она погладила его по лицу. Нет, она ошиблась, когда решила, что он не изменился. Годы не прошли для него бесследно. Но все-таки он казался удивительно молодым. Иоанна задумалась: а не кажется ли она ему старой?

— Никогда больше не покидай меня, — сказала она.

Лицо его на мгновение омрачилось. Он поднес ее руки к своим губам и поцеловал ее ладони и запястья. Потом он сказал:

— Любовь моя, я не хочу этого делать. Но должен. Мне нельзя здесь оставаться.

— Что такое ты говоришь?

— Авагир теперь повелитель этой земли. А ты знаешь, какой у драконов характер. Мы, драконы, жадны до власти. Останься я, и будет беда.

У Иоанны кровь в жилах похолодела. Она знала. В истории драконьего народа много злобы и соперничества: сыновья шли против отцов, братья против братьев, матери против детей. Кровавы эти сказания. И этим, хотя и не только этим, объясняется то, что век драконий недолог.

— Ты не причинишь зла своему сыну, — спокойно проговорила она.

— Я не хочу этого делать, — ответил Айадар Атани. — Поэтому я должен уйти.

— Куда ты отправишься?

— Не знаю. Ты пойдешь со мной?

Иоанна переплела пальцы с его пальцами — такими огромными! — и улыбнулась сквозь слезы.

— Я пойду с тобой, куда ты захочешь. Дай мне только время поцеловать внука и написать письмо сыну. Ведь он должен знать, что я ушла добровольно.

И так Айадар Атани и Иоанна Торнео Атани покинули замок. Ушли они незаметно, не поднимая шума, и не взяли с собой ни слуг, ни служанок. Сначала они отправились в Мако, где Айадар Атани обнял младшего сына, познакомился с его женой и с их детьми.

Оттуда они поехали в Дерренхолд, а из Дерренхолда — на запад, в Воиану, в вотчину Алых Ястребов. Из Воианы пришли письма Авагиру Атани и Йону Атани; мать уверяла их, особенно Авагира, что она со своим мужем и у нее все в порядке.

Авагир Атани, который очень любил мать, помчался в Воиану. Но, когда он прибыл, их там уже не было.

— Где они? — спросил он у Джемис Дельамико, которая все так же стояла во главе клана Алых Ястребов. Ведь век Алых Ястребов долог.

— Они ушли.

— Куда они направились?

Джемис Дельамико пожала плечами:

— Они не сказали мне, куда направляются, а я не стала спрашивать.

Писем больше не было. Шло время, и до Драконьей Крепости доходили вести, что их видели в Ровене, в Сорвино или в Секке, в горах к северу от Дейла.

— Куда они направлялись? — спрашивал Авагир Атани, когда его слуги приходили рассказать ему об этом. Но этого ему никто сказать не мог.

Время шло. Иппа процветала. В Драконьей Крепости, у Авагира и Дженивы Атани родилась дочь. Они назвали ее Лючией. Она была изящной, темноволосой и дерзкой. В Дерренхолде, Мако и Мирринхолде позабыли о распрях. На западе, где дули суровые ветра, народ Серренхолда заново отстроил крепость для своего правителя.

На востоке собрались властители всех областей, которых Ро-ван Иморин призвал объединиться против пиратов Чайоу. Повелители Иппы, забыв о междоусобицах, присоединились к властителям Накэси и Каменай. Они сражались во многих битвах и одержали много побед.

Но в одной из битв, не в самой важной из них, стрела, пущенная стрелком из Чайоу, вонзилась в горло Авагиру Атани, и он умер. Охваченные скорбью бойцы печально развели костер и сожгли тело господина, потому что драконов не хоронят в земле.

Хикару, Сверкающий Дракон, стал господином Драконьей Крепости. Его, как до этого отца и деда, боялись и уважали по всей Иппе.

Однажды туманной осенью к воротам Драконьей Крепости пришел незнакомец и сказал, что ему нужно видеть господина. Это был старик с серебряными волосами. Он был сутул, но было видно, что когда-то он обладал огромной силой. Меча у него не было, лишь нож с костяной рукояткой.

— Кто ты? — спросили его слуги.

— Имя мое значения не имеет, — ответил он. — Передайте ему, что у меня есть для него подарок.

Его отвели к Хикару. Хикару сказал:

— Старик, мне передали, что у тебя для меня есть подарок.

— Это так, — сказал старик и протянул раскрытую ладонь. На ней лежала золотая брошь в форме розы. — Эта вещь передается из поколения в поколение в твоем роду. Ее подарил твой дед, Айадар, своей жене Иоанне в брачную ночь. Теперь, когда она умерла, брошь переходит к тебе. Когда женишься, ты должен будешь подарить ее своей жене.

Нахмурившись, Хикару спросил:

— Как эта вещь попала к тебе? Кто ты? Колдун?

— Я никто, — ответил старик, — я тень.

— Это не ответ, — сказал Хикару и подал знак солдатам схватить незнакомца.

В руках у тех, кто бросился ловить старика, оказался лишь воздух. Старика стали разыскивать по замку, но не нашли. Решили, что это был чародей или, возможно, видение, присланное чародеем. Потом о нем забыли. Когда в замке Атани впервые появилась тень дракона, будто дымом поднявшаяся со стены, мало кто вспомнил о старике, растворившемся в тени однажды осенним утром. А те, кто вспомнил, оставили свои мысли при себе. Но Хикару Атани ничего не забыл. Он сохранил брошь и преподнес ее жене в первую брачную ночь. И велел солдатам с почтением встречать дракона-тень, когда тот появится, и не говорить о нем пренебрежительно.

— Ибо, несомненно, — сказал Хикару Атани, — он находится здесь по праву.

Тень дракона по-прежнему обитает в стенах замка Атани. Она является без приглашения, когда ей захочется. И до сих пор в Стране Драконов, и по всей Иппе, и Исшоу, и даже на востоке поют сказители историю об Айадаре Атани, о его жене Иоанне и о том, как был сожжен Серренхолд. 

 РОБЕРТ РИД

Драконы из Летнего Ущелья

Роберт Рид родился в 1956 году в Омахе, штат Небраска, месте, прославившемся своими засухами. В детстве Рид интересовался динозаврами, повзрослев, занялся научными исследованиями и получил диплом биолога Уэслианского университета Небраски. После долгого периода ученичества Рид решил полностью посвятить себя написанию научной фантастики, и за последние двадцать лет из-под его пера вышли двенадцать романов и около двухсот рассказов. Произведения Рида часто публикуются в «Asimov's», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction» и «Postscripts» и других изданиях. Повесть «Ева раз, Ева два...» («А Billion Eves») в 2007 году завоевала премию «Хьюго». В числе последних работ автора объемный альтернативно-исторический роман и книга для молодежи. Рид женат, воспитывает дочь и в настоящее время живет в более влажном климате, в Линкольне, штат Небраска.

1

Суровая зима способна поднять на поверхность и валуны, и старые кости, вытолкнуть все, что лежит в земле, даже сквозь самый неподатливый грунт. Вскоре снег тает, и паводковые воды омывают землю, унося с собой гальку и глину. А затем, когда какой-нибудь исключительно везучий человек с хорошим зрением проедет мимо, весь мир может внезапно перемениться.

— Вы только посмотрите, — сказал такой человек сам себе суровым низким голосом. — Это же коготь, не так ли? Зрелого дракона, не так ли? Боже правый, мистер Барроу. И рядом с таким сокровищем — еще два когтя!

Барроу был верзилой с узким лицом и тяжелой шапкой черных волос, которые росли на голове, на шее и между лопатками. Его родиной были Северные Острова, и ему пришлось покинуть родную землю совсем молодым, чтобы избежать одной войны, но лишь для того, чтобы принять участие в другой. Когда он перебрался в новую для себя страну, там как раз в это время начался крупный и затяжной гражданский конфликт, и волей-неволей он оказался в него втянут. В течение последующих лет на него обрушивались многочисленные беды и несчастья. Но он уцелел в боях, и когда стал увольняться из рядов Армии Центра, благодарная страна предоставила ему не только гражданство, но и расплатилась золотыми монетами. Барроу купил себе железнодорожный билет в один конец — он нацелился найти свою судьбу в диких землях. Его путешествие по Западной железной дороге закончилось в одном новом городке, который совсем недавно вырос в степи, — местность эта славилась стадами гираксов и залежами драконьих костей. Здесь он приобрел пару отличных верблюдов, запасся продуктами, чтобы съестного хватило на шесть месяцев одиноких скитаний, и, вооруженный лопатами и готовый свернуть горы, отправился в путь — в омытые земли.

Соскальзывая вниз со своего верблюда, он скомандовал:

— Стоять.

Животное негромко фыркнуло и встало, переступая копытами и пытаясь принять удобное положение.

Барроу опустился на колени и осторожно потрогал драконий коготь — тот, что лежал посредине. Древний, как этот найденный предмет, великан по собственному горькому опыту знал, что даже самый обветшалый коготь бывает таким острым, что им можно пораниться. Как и то, что ископаемые зубы могут проткнуть самые толстые кожаные перчатки, а края огромных чешуй — опаснее полотна пилы, наточенного самым твердым камнем.

Коготь был насыщенного ярко-фиолетового цвета — явный признак хорошей сохранности. При помощи любимой маленькой кирки Барроу раскопал аргиллит вокруг и узрел коготь во всю его длину, а также место, где он крепится к передней лапе. Пусть Барроу и не был образованным человеком, но дело свое он знал хорошо: перед ним — крылатый дракон, одно из тех чудовищ, что некогда обороняли небо над исчезнувшим ныне морским побережьем. Гигантская лапа предназначалась для того, чтобы хватать. По-видимому, драконы использовали свои четыре лапы точно так же, как это делают хитрецы и плуты, чтобы удерживать жертву, а также для других простых манипуляций. Такие пальцевые когти всегда были в цене, но за толстый коготь с большого пальца — Коготь Бога — любой покупатель выложит монеты, даже не задумываясь. С наступлением ночи Барроу продолжал раскопки при слабом свете коптящего костерка, ковыряясь в аргиллите и отбрасывая его в стороны до тех пор, пока не открылась вся конечность — лапа, обращенная подошвой вниз, такая большая, что на нее можно было встать. Пролежавшая целую вечность в земле, она все равно отливала тусклым красным цветом — из-за чешуи.

Этот человек не сомкнул глаз. Лишь только рассвело, он, повинуясь предчувствию, сделал с полдюжины больших шагов вверх по канавке, втыкая лопату в то, что выглядело как нагромождение обыкновенной глины.

Лопата у него была крепкая, из отличной стали, но глухой звук возвестил — то, что находится внизу, намного крепче.

Барроу брался то за лопату, то за большую киркомотыгу: он работал ловко и быстро, так что утро у него ушло на откапывание огромного участка спины дракона — несколько кинжалообразных позвонков торчало примерно из трех десятков громадных пластин красноватой брони.

Выбившись из сил, он сделал перерыв — наелся досыта и выпил всю оставшуюся воду. Затем, вспомнив о том, что его верные верблюды тоже голодны и, наверное, хотят пить, он повел обоих вниз по канавке, нашел ровное место, где росла полынь, а в мелком щелочном озерце стояла жидкость — для человека, пожалуй, слишком противная, чтобы ее пить.

Довольные верблюды и пили, и щипали траву, и бродили повсюду — насколько им позволяли длинные поводья.

Барроу вернулся к своему сокровищу. Дважды он начинал копать в новом месте, и дважды ошибался, ничего не находя. Скорее всего голова чудовища пропала. С головами почти всегда так. Однако он попробовал в третий раз, и удача повернулась к нему лицом. Череп не только сохранился в земле рядом со всей остальной тушей, но он был все еще прикреплен к туловищу — это существо ушло из жизни, когда его длинная мускулистая шея очень сильно рванулась влево.

Смерть была мгновенной — в этом он не сомневался.

Ему попадались образцы и покрупнее, но эта голова — само великолепие. То, что Барроу увидел перед собой, было размером с него самого, вытянутым и изящным, и немного напоминало голову пеликана, только симпатичнее, огромная пасть щерилась частоколом зубов — каждый зуб был больше его пальца. Глаза гигантского дракона исчезли, но остались большущие глазницы — забитые аргиллитом, они нацелились вперед, словно ястребиные глаза. А за ними — черепная коробка, в несколько раз превышающая по размеру голову любого человека.

— Так как же ты умер? — спросил он своего нового приятеля.

Еще в городе один образованный малый просветил Барроу, рассказав о том, что на сегодня известно науке и какие существуют гипотезы. Иногда тела драконов оказывались погребенными в слое грязи, на суше или под водой, и эта грязь защищала трупы от голодных сородичей или прожорливых крыс. При отсутствии кислорода процесс разложения невозможен. И такие условия лучше всего. Без следов гниения, надежно спрятанный в глубокой могиле, целенький дракон может пролежать нетронутым, дожидаясь своего часа, — когда мимо проедет какой-нибудь счастливчик на довольном верблюде.

От жажды Барроу едва не стонал, но сейчас он не мог позволить себе остановиться.

Следуя советам других старателей, он нашел место, откуда росли оба драконьих крыла, — эти крылья по-прежнему болтались в виде кожистой плоти, натянутой на длинных-длинных пальцевых костях, приспособил заряд с динамитом, установив его рядом с пластинами брони на спине, и прикрыл свою работу кучей утрамбованной земли, чтобы направить силу взрыва вниз. После этого подвел длинный фитиль и запалил его. Раздался глухой удар, за ним посыпался затяжной град из комков грязи и мелких камней. Он подбежал посмотреть, что у него получилось, и стал тянуть на себя расшатанные пластины чешуи — каждая из них, если нет повреждений, стоит половину хорошего верблюда, — а затем взял тяжелую кирку, чтобы вытащить из громадного зверя раздробленные внутренности.

Если бы труп в свое время нашел другой дракон и атаковал бы это сокровище снизу — сейчас искать было бы нечего. Многие миллионы лет назад драгоценные кишки были бы съедены — и все дела.

— Впрочем, — сказал сам себе Барроу, — денег, вырученных только за эти когти и чешую, мне хватит на целый год. Если уж до этого дойдет.

Но до этого не дошло.

Внутри ископаемого зверя находилось то, ради чего он столько мучился и страдал: позади окаменелого сердца располагался замысловатый орган размером с человека — нечто губчатое, непосредственно над своеобразными драконьими легкими. Этот орган состоял из блестящих золотых и платиновых пластинок, свернутых вокруг бесчисленных пустот, — в одно мгновение Барроу стал обладателем такого богатства, о котором можно было только мечтать и видеть сны. Он неистово завопил и тут же пустился в пляс на спине у мертвого дракона. Затем рухнул рядом со своим сокровищем, рыдая от счастья, а когда в последний раз утер слезы с лица — увидел еще кое-что.

Целую вечность тому назад прекрасная черная грязь накрыла мертвое тело, заполнила все полости, не давая проникнуть туда свободному кислороду.

Без кислорода почти не было тления.

В древнем аргиллите «плавали» по крайней мере три круглых тела — каждое размером с самое большое пушечное ядро.

Эти тела не были органами, но они находились внутри дракона. Барроу прежде слышал о подобных вещах, и ученый человек в городе даже показал ему кусок чего-то похожего. Но тот осколок был грязно-серый, тогда как эти три шара были белыми, как кость. Таким был их цвет при жизни, понял он, и такой же цвет у них сейчас.

Дрожащей рукой Барроу коснулся яйца, которое было ближе всех, и долго держал на нем ладонь, пока оно чуточку не согрелось.

2

В какой-то момент шлюха спросила:

— И откуда ты узнал всю эту галиматью?

Мэнмарк посмеялся про себя, но недолго. Он закрыл большую книгу и сказал:

— Ты имеешь в виду мои дипломы об образовании? Неужели ты желала бы их увидеть?

— После твоих денег, конечно. Твои дипломы об образовании. Да.

— Мальчиком я занимался с домашними учителями. В юности посещал несколько университетов. Изучал науки и наслаждался общением с блестящими умами — лучшими учеными. А потом мой отец умер, я получил наследство и решил употребить все свое богатство и талант на благо великих свершений.

Из всех подобных женщин в этом городке она была самой хорошенькой и отнюдь не глупой. Даже просто взглянув ей в глаза, Мэнмарк определил, что она обладает ясным и крепким умом. Впрочем, это была всего лишь одна из туземных девушек, миниатюрная, как и все представители этой расы. Отец продал свою дочь за порцию опиума или бутылку ликеру. Должно быть, жизнь ее прошла в нищете и страданиях. Вот почему его не слишком задевало, когда она насмехалась над ним, бросая замечания вроде: «С другими мне легче слушать, чем трахаться. Но с тобой — все совсем наоборот».

Мэнмарк снова раскрыл книгу, не задумываясь о возможных колкостях.

Он негромко спросил у женщины:

— Ты умеешь читать?

— Я различаю монеты, — ответила она. — И свое имя, когда вижу его. Если оно написано печатными буквами.

— Посмотри на эту картинку, — велел он ей. — Что на ней изображено?

— Дракон, — бросила она со скучающим видом.

— Какая разновидность дракона? — Мэнмарк не отставал от нее.

Она разглядывала рисунок, надувая щеки. Затем выдохнула и призналась:

— Не знаю. Может, какой-нибудь летающий?

— Едва ли.

— Да, наверное, не летающий. Крыльев не видно.

Он закивал, объясняя:

— Это малый ранний дракон. Как выясняется, один из видов-предшественников, обладавший шестью лапами. Его раскопали на нашем континенте — он покоился среди древнейших скал, дошедших до нас с Эры Драконов. — Мэнмарк был привлекательным малым с золотистыми мечтательными глазами, которыми он уставился в одну из стен комнаты. — Если верить в естественный отбор и в величайшие глубины времени, — продолжал он, — тогда этот экземпляр вполне мог бы быть предком для сотен видов, о которых известно в настоящее время, и для тысяч видов, которые нам еще предстоит открыть.

— Ха! — сказала она и снова села, откинувшись на нагромождение подушек. — Можно посмотреть книгу? — попросила она.

— Осторожно, — предупредил он, словно разговаривал с капризным ребенком. — У меня сейчас нет другого экземпляра, а это — самый лучший из доступных справочников...

— Просто дай подержать, — перебила она его. — Я буду аккуратно, обещаю.

Сначала медленно, затем быстрее, молодая женщина листала страницы. Тем временем ее клиент продолжал говорить о вещах, которые она никогда не понимала: что на этой самой земле некогда обитали драконы величиной с огромные здания — мирные и прекрасно защищенные броней вегетарианцы, которые поедали исключительно деревья, судя по окаменелым остаткам пищи, обнаруженным в их пещерообразных желудках. Кроме того, существовали твари меньших размеров, которые бродили повсюду, сбившись в стада, — совсем как черные гираксы, пасущиеся на Высоких Равнинах. Хищные же драконы были двух основных видов — четвероногие с саблевидными зубами и Когтями Бога на мощных лапах, а позже появились крылатые великаны — с такими же зубами и Когтями, но, кроме того, у них были цепкие конечности и ум, который вполне мог бы сравниться с женским.

Если девушка и обратила внимание на этот выпад, но виду не подала — опустив голову, она кивала, пока переворачивала страницы. В конце книги она увидела еще чьи-то кости и необычные наброски.

— Что это за крошечное существо? — поинтересовалась она.

Мэнмарк откликнулся вопросом:

— А на что похоже?

— На какую-то птицу, — предположила она.

— Только зубастую, — указал он. — А где же ее крылья?

Она подняла на него взгляд, почти улыбаясь.

— Неужели у нее не было крыльев? Или ты их еще не нашел?

— Я не занимаюсь такими мелкими тварями, — заявил Мэнмарк с ноткой раздражения. — Нет, существа этого вида и подобные им никогда не вырастали особенно крупными и никогда не были поистине важны. Некоторые мои коллеги считают, что из них произошли сегодняшние птицы. Но когда впервые обнаружили останки этих существ, их по ошибке приняли за разновидность бегающей ящерицы. Вот почему в свое время охотники за ископаемыми останками прозвали их «безобразными ящерицами».

Она перевернула страницу, помедлила, затем улыбнулась, глядя на один рисунок.

— Я знаю это существо, — сказала она, придвигая к нему книгу на смятых простынях. — Я видела нескольких землероек за свою жизнь.

Маленькое млекопитающее съежилось под листом папоротника. Мэнмарк ткнул пальцем в рисунок, соглашаясь.

— В самом деле напоминает нашу землеройку. Оно и понятно, поскольку этот давно умерший карлик является для них предшественником, как и для нас, и для всех животных, имеющих волосяной покров.

— В самом деле? — вырвалось у нее.

— Вне всяких сомнений.

— Вне всяких сомнений, — повторила она, кивая, словно постигла глубины океанов времени, а также всю неспешность и неумолимость действия законов естественного отбора.

— Наши предки, как и предки всех птиц, были исключительно маленькими, — продолжил Мэнмарк. — Драконы господствовали на земле и в воде, и в небе они господствовали тоже, тогда как эти крошечные существа сновали туда-сюда в полумраке, терпеливо дожидаясь своей очереди.

— Своей очереди? — Она решительно захлопнула книгу, словно та ей никогда больше не понадобится. Затем взглянула пристально и отстраненно и произнесла: — Я все думаю — опять и опять. Почему в нашем мире не осталось драконов?

Мэнмарк напомнил себе, что перед ним — одна из коренных жительниц. Каждая примитивная культура имеет собственные представления. Кто знает, каких диких легенд и глупых мифов эта туземка наслушалась с самого своего рождения?

— Никто не знает, что с ними произошло, — таков был его первый и лучший ответ. После чего, забрав у нее книгу, он добавил: — Но мы можем предположить, что случился какой-то катаклизм. Резкая перемена климата, некая катастрофа, обрушившаяся с неба. Нечто грандиозное заставило всех гигантских животных вымереть и освободить этот мир для таких, как ты и я.

Беглое знакомство с картиной гибели мира, казалось, впечатлило ее. Она улыбнулась и открыла рот, чтобы сказать ему что-то — может, пригласить его снова занять место рядом с собой на огромной полупустой кровати. Но внезапно громкий стук сотряс дверь — единственную в комнате.

Мэнмарк выкрикнул:

— Кто там?

— Мое имя — Барроу, — отозвался грубый мужской голос.

Барроу? Знакомо ли ему это имя?

— Мы говорили с вами пару месяцев назад, — сообщил незнакомец сквозь тяжелую дубовую дверь. — Я сказал вам, что собираюсь отправиться в омытые земли, и вы еще велели мне поискать...

— Да.

— Кое-что особенное.

Наполовину одетый и почти в панике, Мэнмарк вскочил с места и бросился открывать дверь, бормоча:

— Тише, тише.

В коридоре стоял Барроу — громадный мужчина, который не мылся неделями, а может, и годами. Чумазый, уставший, голодный — он слегка смутился, увидев полуголую женщину, сидящую на кровати другого мужчины. Но затем словно вспомнил, что его привело сюда.

— Вы говорили о деньгах, — обратился он к Мэнмарку. — О больших деньгах, если искатель найдет для вас...

— Да.

— Одно из них или больше...

— Тише! — шикнул Мэнмарк.

— Яиц, — шепнул немытый охотник за ископаемыми костями.

После чего Мэнмарк втащил этого олуха в комнату, зажав ему рот рукой, — прежде, чем тот произнесет еще хоть одно неосторожное слово.

3

Вот опять мир вымирает.

Зефиру понравилась эта суровая мысль — она посетила его, когда он прогуливался рядом с железнодорожной станцией и прошел с наветренной стороны мимо мерзких гираксовых шкур, сложенных высокими штабелями. Эти шкуры — все, что осталось от тысяч зверей, убитых охотниками, — были поспешно выскоблены с профессиональной небрежностью и ждали, когда освободятся вагоны, направлявшиеся на запад. Жестокий бизнес и обреченный. За один только год уничтожены все стада поблизости, и совсем скоро северные и южные стада тоже ощутят на себе натиск длинных ружей и злобной алчности. Ужасное расточительство, если учесть, что большая часть мяса достается медведесобакам или просто гниет на нещадном летнем солнце. Но, как и любое расточительство, оно снова изменит облик мира. На опустевшие земли придут другие животные и люди — очень быстро они заполонят страну, и этот, уже новый порядок просуществует один день или миллион лет, а потом он тоже рухнет и превратится в безнадежные руины.

Таковы уроки истории.

И наука, в своей изящной манере, не устает твердить об этих основополагающих истинах.

— Господин Зефир?

Из здания железнодорожной станции вышел один из его помощников, с важными документами в руках и с выражением нетерпеливого напряжения на лице.

— Все уладил? — спросил Зефир. И сразу же, не давая человеку ответить, добавил: — Мне нужен подходящий вагон. Для перевозки солидного груза: мои сокровища нельзя просто сунуть под эти кровавые шкуры — они заслуживают лучшего.

— Сделал все, что мог, — заверил помощник.

— И что же это — все?

— Вагон прибудет через три дня, — принялся докладывать человек, вытягивая из стопки документов нужную бумагу. — Бронированный вагон, используемый при перевозке монет в Западные Земли, — для выплаты зарплат. Как вы хотели, там поместится и охрана, и драконьи чешуйки, а ваш личный вагон будет прицеплен непосредственно к нему.

— А еще драконьи зубы, — напомнил Зефир. — И несколько дюжин Когтей Бога.

— Да, сэр.

— И четыре драконьи селезенки.

— Разумеется, сэр. Да.

Каждый из этих четырех металлических органов стоил огромных денег, хотя ни один из них не был в хорошем состоянии. Все они уже нашли своих покупателей. Два из них приобретены крупными фирмами в Восточных Землях. Другие два по договору следовало переправить на Великий Континент: их купили богатые люди, живущие у Драконьей Реки — в той самой зеленой густонаселенной стране, где шесть десятков лет назад начинал свой жизненный путь сам Зефир.

Кто-то утверждал, что драконьи селезенки обладают магической силой. Другие считали эти реликты диковинными вещами — красивыми и драгоценными. Но все большее число людей полагало, что органы драконов стоят того, чтобы их изучать с научной точки зрения, — вот почему один из университетов в Восточных Землях заплатил Зефиру значительную сумму за полуразрушенную селезенку для того, чтобы исследовать обменные процессы этого органа и возможность их использования в современном мире.

Зефир был торговцем — как его отец и дед, он имел дело исключительно с останками драконов. На протяжении жизней нескольких поколений, возможно, с тех пор, как зародилась цивилизация, случайно найденная чешуя или редкостные когти пользовались устойчивым спросом — как предметы почитания и, более того, как орудия войны. Даже в наши дни современное оружие не способно пробить качественную пластину чешуи, извлеченную из спины крупного дракона. В последних войнах бойцов одевали в костюмы из драконьей брони — невероятно дорогостоящая форма предназначалась только для элитных воинских частей — и, когда они строем шли через пустоши, их противники, стремясь поразить драконовых людей, стреляли в них из специальных ружей драконьими зубами и когтями.

Современные армии намного богаче древних цивилизаций. И как следствие — скромный сын простого торговца, снабжая в течение длительной гражданской войны обе стороны, превратился в финансового воротилу.

Вооруженное противостояние прекратилось, по крайней мере на сегодня. Но все правительства во всем мире продолжают мечтать о войне, их стратегические запасы продолжают расти, и по мере того как молодые ученые узнают все больше о тех забытых временах, интерес ко всему, что связано с ископаемыми зверями, только усиливается.

— Ну что ж, неплохо, — сказал Зефир своему помощнику, возвращая ему контракт с железной дорогой.

— Остальные частности я проработаю, — обещал человек и, согнувшись, попятился назад, всем своим видом выражая полную покорность. — По телеграфу буду отслеживать продвижение вагона и поищу надежных охранников из числа местных жителей.

Зефир займется тем же самым. Но скрытно — просто чтобы подстраховаться и позаботиться обо всех этих частностях.

«Потому что главное в любом успешном предприятии — это и есть частности», — напомнил себе старик. Ведь как бывает с растяпами и неудачниками: упустят из виду какую-нибудь мелочь — и обязательно прогорят.

Зефир занимал просторный дом на краю рабочего лагеря — лучший дом в этом исключительно молодом городке, правда, располагался он в месте не столь желанном, поскольку, как и все жители лагеря, хозяин дома принадлежал к сомнительной расе. Войдя в парадную дверь, этот седовласый господин на мгновение задержался, чтобы полюбоваться рисунками, вытравленными на дверном стекле, в особенности изысканными драконами, плененными в самом расцвете сил, — распластанные крылья, невероятный огонь изрыгается из пасти. Легко коснувшись стекла, торговец ощутил под пальцем белесый глаз одного из драконов. Ожидающий его слуга объявил напряженным, неуверенным голосом:

— Сэр, к вам посетительница.

Зефир заглянул в гостиную, но никого не увидел.

— Я велел ей ждать в подвале, — доложил слуга. — Другого места для нее я не нашел.

— Кто она? — спросил старик. А когда услышал имя, то сказал: — Веди ее сюда. Немедленно.

— Женщину подобного рода? — с недоверием пробормотал человек.

— Да, и это будет твоим последним заданием. Приведешь ее в гостиную, получишь плату за две недели, затем соберешь свои вещи и покинешь мое общество. — Сердито выставив палец, он добавил: — А мораль свою нужно было держать при себе и не высовываться. Вспомни о моем честном предостережении, если когда-нибудь снова найдешь себе работу.

Зефир мог разговаривать грозно и сердито, если это было необходимо.

Он прошел в гостиную, сел на мягкий стул и стал ждать. Несколько мгновений спустя в гостиную вошла молодая женщина-туземка. Она лишь мельком взглянула на обстановку и статуэтки, вырезанные из кости, а потом сказала:

— Я кое-что узнала.

— Я так и думал.

— Как вы и догадывались, это все варвар со своими деньгами. — Она улыбнулась, возможно, подумала о деньгах. — Он обещал огромное вознаграждение охотникам за драконами, наверное, поэтому один из искателей сообщил ему об очень большой находке.

— Где эта находка? Ты услышала?

— Нет.

— У этого охотника есть имя?

— Барроу.

Если этот Барроу не идиот и не гений, он должен был подать заявку и получить разрешение на раскопки, а это значит, что остались записи в регистрационных документах. И будет проще простого подкупить служащего...

— Там яйца, — выпалила она:

Зефир был не из тех, кого легко удивить. Однако он не сразу нашелся что сказать и только повторил это слово:

— Яйца. — Затем спросил: — То есть ты хочешь сказать, не одно яйцо?

— Три, а может, и больше.

— Какого вида дракон?

— Крылатый.

— Неужели Небесный Демон? — произнес он с надеждой в голосе.

— Из того, что они сказали при мне, — я уверена. Он откопал целиком тело самки Небесного Демона, и она умерла на последней стадии беременности, — Девушка улыбалась, пока говорила, довольная всем, что случилось. — Он даже не догадывался, что я понимаю, как это все важно, или что я вообще слушаю. Этот малый Мэнмарк... он такой зануда, самодовольный хрен...

— Последний вопрос, — перебил ее Зефир. — Какого цвета эти яйца? Они говорили об этом?

Девушка кивнула и посмотрела по сторонам. Наконец подобрала игральный куб, вырезанный из белейшей гираксовой кости, и показала ему:

— Вот такого. Так и есть. Идеально, идеально сохранились.

4

Мэнмарк болтал без умолку, и большая часть его болтовни была просто бессмысленным шумом. Барроу относился к этому шуму как к разновидности ветра — сносил его без удовольствия, но и оскорбленным себя не чувствовал. Из вежливости он кивал время от времени и вставлял краткие замечания, имевшие некий смысл, и Мэнмарк, видя такую поддержку, еще больше воодушевлялся: он рассказывал, что значит вырасти богатым в Старом Мире, или почему медведесобаки самые омерзительные существа, или почему весь мир танцует вокруг солнца, или каково это, быть гением в этом самом мире, когда такой великий, глубокий, поразительный ум окружен миллионами глупцов.

Все же удивительно, какие испытания готов терпеть человек, особенно если ему обещана громадная куча платиновых монет'

С ними работали еще пятеро человек. Четверо из них — совсем молодые ребята, студенты какого-то учебного заведения, которых привлекли к непростой работе — профессиональным раскопкам. В обязанности пятого парня входило защищать всех остальных — он был вооружен новеньким блестящим ружьем, а боеприпасов у него было столько, что хватило бы на тысячу человек. Несколько недель назад, прежде чем отправиться в дикие земли, Мэнмарк нанял этого человека в качестве охранника и платил ему за каждый день такой работы. Говорили, что он относился к разряду профессиональных убийц, — это немного удивляло. Пару раз в разговорах с ним Барроу удалось вытащить из этого малого честные ответы. Рекомендации его оказались не столь впечатляющими, как он пытался их представить, но еще больше настораживало то, что этот человек чрезвычайно боялся вещей, которые в принципе не несли в себе угрозы. Источником повышенного страха были медведесобаки, хотя Барроу никогда не имел проблем с этими тварями. А еще туземцы — сама мысль об этих обычно мирных людях наполняла его кошмарами.

— А что если они нападут на нас, пока мы спим? — то и дело вопрошал охранник, понижая голос и оглядываясь по сторонам. — Я ведь один. Мне тоже нужно спать. Что если я проснусь и увижу, как один из этих проклятых негодяев перерезает мне горло?

— Не увидишь, — заверял его Барроу и, посмеиваясь, добавлял: — Они сразу же проткнут тебе грудь, ведь им захочется съесть твое сердце.

Это были выдумки чистой воды — нелепые слухи, ставшие реальностью благодаря тысячам дешевых романов. Но их охранник, похоже, ничего не знал об этой стране: свой жизненный опыт он черпал из подобных романов, а также из глупых россказней, услышанных не то в трущобах, не то в ресторанах высшего класса, оставшихся на далеком, недосягаемом побережье.

Мэнмарк, в свою очередь, был просто сама невинность и наивность. Но порой то, что он знал, оказывалось не только интересным, но и вполне ценным.

Во время их второй ночевки в лагере рядом с драконом Мэнмарк наполнил свой высокий стакан чудесным розовым ликером и, окинув взглядом голову громадного зверя, лежащую на всеобщем обозрении, изрек:

— Как все-таки отличалась жизнь в те древние времена.

Избитые слова — ни уму ни сердцу. Однако Барроу, как и ожидалось, кивнул и пробормотал несколько вежливых фраз, соглашаясь.

— Ведь драконы были устроены совсем не как мы, — продолжал ученый.

«Кто же будет с этим спорить?» — подумал про себя Бар-роу.

— Взять систему жизнедеятельности этих чудовищ, — сказал Мэнмарк. Он посмотрел на Барроу и сверкнул широкой улыбкой. — Знаешь, как они дышали?

Они вдвоем остались сидеть перед костром. Студенты, уставшие за день, забились в свои спальные мешки, а охранник стоял на вершине ближайшего холма, пугаясь каждой тени.

— Знаю только, что легкие у них были какие-то уж очень необычные, — признался Барроу, — Как и сердце, и селезенка...

— Не просто необычные, — оборвал его Мэнмарк. — Уникальные.

Барроу придвинулся ближе.

— Как и у нас, у них был позвоночник. Но не тот позвоночник в нашем понимании. В самом их строении существуют важные различия — глубокие и поразительные. Такое впечатление, что два отдельных спинных хребта развивались по самостоятельным, но параллельным линиям.

В этих словах был некий смысл — до определенной степени.

— К северу отсюда, — продолжил Мэнмарк, — мои коллеги нашли древние ископаемые останки внутри слоя прекрасного черного сланца. В отличие от большинства находок в пластах такого типа там наряду с твердыми оболочками и зубами сохранились мягкие части мертвого тела. Ты слышал об этом месте? Нет? Так вот, эти существа вымерли задолго до того, как появился первый дракон. Наш мир тогда только зародился, это было так давно... и внутри этого замечательного сланца находилось крошечное существо, похожее на червяка, у которого имелись зачаточные признаки спинной хорды. Позвоночника. Некоторые так и называют его — первое позвоночное.

— Как у нас, — догадался Барроу.

— И рядом с этим экземпляром лежал другой. Очень похожий, по-своему. Червеобразный и невразумительный. Но если приглядеться — полон неуловимых, очень красивых отличий.

— Отличий — в чем?

— Ну, например... в самой середине простейшего тела находится крошечная крупинка металла.

— Вроде драконьей селезенки?

— Только проще, из обыкновенных металлов. Железа, меди и подобных им. — Мэнмарк допил свой ликер и уставился в костер. — У нашей драконихи легкие, конечно, были совершенно особенные. Вместо того чтобы делать вдох и затем таким же путем — выдох, она втягивала воздух через ноздри в легкие, а наружу выпускала его через ректальное отверстие. Впрочем, у нас еще недостаточно данных, чтобы быть полностью уверенными. Но кажется разумным предположить, что при таком бесконечно глубоком дыхании у нашей красавицы гораздо лучше получалось снабжать себя кислородом.

Барроу закивал — теперь ему было гораздо интересней.

— И потом, взять их знаменитую селезенку, — продолжил Мэнмарк. — Ты когда-нибудь задумывался, зачем этим животным нужно было собирать драгоценные металлы? Какие возможные преимущества это могло им принести?

— Я немного размышлял об этом, — признался исполин.

— Золото, и платина, и иногда серебро, — рассуждал Мэнмарк. — Эти металлы имеют ценность для нас, потому что являются редкими, это так. Но еще и потому, что они почти не окисляются под воздействием кислорода — и потому сохраняют свой чудесный блеск. И для новейших производств в нашем мире эти элементы представляют большую ценность. Ты знал об этом? Они могут служить катализаторами для впечатляющих химических реакций всех видов. Вероятно, наша госпожа драконица, соединяя воздух и кровь внутри полостей в своей селезенке, добивалась самых эффектных результатов. Возможно даже, она выдыхала пламя.

Барроу качал головой, словно понимал каждое слово.

— Однажды мы выясним, что происходило внутри этих существ. И подозреваю, это знание — появись оно на свет — произведет революцию в нашем мире.

— Когда-нибудь, возможно, — согласился Барроу.

— Думаешь, в далеком будущем? — Мэнмарк усмехнулся и основательно глотнул из своего почти осушенного стакана. — Не при нашей жизни, конечно. Ты ведь об этом думаешь?

— А что, разве это не так?

— Не так. — Самопровозглашенный гений устремил взгляд на огонь — в его золотистых глазах жадно горела нелепая надежда. — Об этом мало кому известно. За пределами научных кругов, я имею в виду. Однако пару лет назад из живота гигантского дракона, питавшегося деревьями, было извлечено недоразвившееся яйцо. Оно было мертвым вот уже сто миллионов лет, но цвет его все равно остался белым. Кислород, которым дышала родительница, после ее смерти к яйцу не поступал, и оно пребывало в некоем состоянии глубокой комы. Что в общем-то не так уж удивительно. Нам известно, что драконьи яйца исключительно стойкие. Вероятно, эта особенность сохранилась с тех времен, когда их предки откладывали яйца небрежными кучами, закапывали в грязь и, покинув гнездо порой на десятилетия, дожидались подходящих условий. Поскольку эти создания имели биохимию, очень отличную от нашей... намного превосходящую нас физиологию... они могли себе позволить такие вещи...

— О чем вы говорите? — перебил его Бэрроу. — Простите, я и половины ваших слов не понимаю.

— Я говорю, что драконы эти были исключительно жизнестойкими.

Охотник за драконами посмотрел на вытянутый, симпатичный череп с глазницами, похожими на пещеры.

— Я прежде не слыхал о таком. Неужели есть вероятность того, что эти яйца там... в земле, после стольких лет?..

— Помнишь, я упоминал о незрелом яйце? — Мэнмарк говорил шепотом — голос его выдавал легкое волнение и страшную радость. — О том яйце, что нашли у древоеда? Так вот, в газетах написали о его вскрытии. Я читал эту статью сотни раз. Для того чтобы разрезать скорлупу, использовали алмазные лезвия, и вопреки всему, что может подсказать вам здравый и не здравый смысл... да, внутри яйца все еще сохранялась жидкость и находился эмбрион с шестью ногами — мертвый, но неповрежденный... мертвый, но все выглядело так, будто умер он только вчера, просто с похоронами все немножко затянулось...

5

Три яйца превратились в четыре, а затем в пять, и совершенно неожиданно уже семь сокровищ лежало на подстилке из чистой соломы, в приятной тени временно натянутого брезента. Это зрелище затмевало самые смелые мечты Мэнмарка — изумительные и восхитительные. Каждое из яиц идеальной круглой формы, все одинакового размера — диаметр их равнялся длине от основания предплечья до кончиков пальцев руки. Они были тяжелее любого птичьего яйца, если только возможно представить себе птицу, способную откладывать такие огромные яйца. Этому есть объяснение, поскольку толстая белая скорлупа являла собой сочетание слоев частично из металла и частично из неизвестных сложных структур, на сегодня еще не изученных — керамики и необычных белков, — и все это переплелось чрезвычайно изысканным образом. Само строение скорлупы содержало в себе достаточно тайн, чтобы принести известность человеку, разгадавшему их. Но Мэнмарк всегда думал о большем — о почестях и наградах, об оглушительном успехе, чем он сейчас и занимался, поглаживая теплую поверхность ближнего к нему яйца и шепотом обращаясь к нему: «Эй ты, привет».

Студенты стояли все вместе, в ожидании указаний. За ними высилась грузовая повозка, а рядом с ней — упряжка из мощных верблюдов, готовых везти драгоценный груз в город и на железнодорожную станцию.

Барроу сидел на козлах повозки, крепко сжимая обеими руками кожаные поводья.

Мэнмарк заметил, что великан уставился куда-то вдаль. Интересно, что он такое разглядел со своего высокого места? Мэнмарк посмотрел в том же направлении, но ничего не увидел. Только склон из серой глины с торчащими кое-где юкками и гребень небольшого холма, образующий аккуратную линию, — он отделял омытую дождями землю от яркой синевы неба.

Охотник за драконами всматривался туда, где ничего не было.

Как странно.

Мэнмарку стало немного не по себе, но почему — непонятно. Он обернулся к студентам, собираясь скомандовать, чтобы они нагружали повозку. И только тогда, слишком поздно, чтобы что-то предпринять, он вспомнил, как их очень дорогостоящий охранник пошел по пустынному гребню, прижимая к себе обеими руками длинное ружье, глаза у него были встревоженные и напуганные.

«Так где же мой охранник?» — спросил себя Мэнмарк.

Мгновение спустя раздался выстрел, в воздухе просвистела пуля, и одному из верблюдов вздумалось уронить голову, а затем и всю свою грузную тушу — по непонятной причине эта громада рухнула на затвердевшую глину.

Мэнмарк опустился на колени между огромными яйцами. Ничего другого ему не оставалось — все было слишком неожиданно.

Студенты повалились наземь и уставились в небо.

Барроу оставался рядом с повозкой — натягивал поводья, упирался левой ногой и приговаривал, обращаясь к трем уцелевшим верблюдам:

— Стоять. Куда пошли? Стоять, говорю.

Что-то в этом голосе привело Мэнмарка в чувство. Что-то в спокойствии этого человека позволило Мэнмарку поднять голову, и он крикнул Барроу:

— Что это? Что происходит?

И тогда послышался цокот копыт по земле — многих копыт, ступавших одновременно, — он обернулся в другую сторону и увидел шесть... Нет, восемь верблюдов спокойно спускались по длинной лощине — все на вид скаковые, на каждом из них по небольшому седлу, а также по всаднику в бесформенных одеждах и маске.

Первое, о чем подумал Мэнмарк: «Этого не может быть». Разве он не предпринял тысячи мер предосторожности? Никто не знает о значении этих раскопок, так что скорее всего эта встреча — случайное совпадение, просто им немного не повезло. Эти налетчики — обычные воришки, которых легко перехитрить. Может, несколько золотых монет им будет довольно. Он стал прикидывать, сколько денег им дать, — в голову лезла всякая бессмыслица, как вдруг всадник, ехавший впереди, опустил свое громоздкое ружье и выстрелил.

Пуля ударилась о землю совсем близко — комки грязи полетели Мэнмарку в лицо.

Он отшатнулся назад, оступился и сел на землю. Охваченный паникой, он начал рыться в карманах, искать свой малюсенький пистолет, который таскал со времен Старого Мира, но так ни разу и не выстрелил из него.

— Не надо, — послышался твердый и спокойный голос.

Голос Барроу.

— Пусть берут что хотят, — сказал охотник за драконами таким тоном, как если бы перед ним стоял нервничающий верблюд.

— Не отдам, — вырвалось у Мэнмарка. — Все — мое!

— Нет, — отозвался Барроу с крыши повозки. — Теперь уже не ваше, даже если и было...

Всадники не говорили ни слова, только размахивали в воздухе оружием, жестами приказывая ему отойти от яиц. На каждого из них приходилось по одному белому шару — они спешились, но только для того, чтобы закрепить свою добычу шелковым канатом, очевидно сплетенным единственно для этой цели.

Двое всадников, ехавших позади, были одеты как остальные, но все равно выделялись. Один из них был тщедушным, а движения другого выдавали в нем вполне здорового, но явно пожилого человека. Мэнмарк не сводил взгляда с них обоих и благодаря опыту, накопившемуся за все годы, когда по одной древней косточке представляешь себе его обладателя целиком и во плоти, прекрасно догадался, кто скрывается под этими одеждами.

— Зефир, — прошептал он.

Сколько здесь еще соискателей? В одном маленьком городке или даже на этом клочке земли — сколько здесь найдется других людей, способных по достоинству оценить всю важность этой находки?

— И ты, — сказал он шлюхе коротко, обиженным голосом.

Она помедлила, но лишь мгновение.

Сквозь прорези для глаз Зефир пристально смотрел на своего соперника и затем, словно решился на что-то, поднял руку и оглянулся на всадников, отъехавших вперед. С какой целью? Может, чтобы приказать им убить его?

Раздавшийся грохот ружейного выстрела застал всех врасплох. Всадников. Зефира. И Мэнмарка тоже. Воздух сотряс удар, и в ушах еще звенело, когда Барроу произнес:

— Если мы хотим начать убивать, я начну с тебя. Кем бы ты ни был, старик. Ты понял? Прежде чем меня возьмут на мушку, я размозжу тебе голову, а потом прострелю твое сердце.

Барроу теперь стоял на козлах повозки, приставив собственное ружье к плечу.

— Слышишь меня, незнакомец? Яйца твои. Забирай их. А в придачу я дарю тебе жизнь. Устроит?

— Вполне годится, — отчеканил голос.

В душе Мэнмарк нещадно сыпал проклятиями, но стоял неподвижно, пока Зефир забирал последнее яйцо. Он также сдерживал свою ярость, когда всадники развернулись и пустились в обратный путь вверх по длинному склону,, а ехавший последним человек сидел в седле спиной вперед, готовый стрелять в любого, у кого хватит смелости броситься в погоню.

У Мэнмарка смелости не было ни грамма.

Когда разбойники скрылись из виду, он повалился на землю и стал биться в рыданиях самым позорным образом.

Барроу спрыгнул с повозки и пошел к нему.

Студенты опять были на ногах и переговаривались между собой. То один, то другой из них задавал вслух вопрос, ни к кому не обращаясь:

— А теперь нам заплатят?

«Все пропало», — думал Мэнмарк.

И тогда охотник за драконами опустился рядом с ним на колено и чуть ли не веселым голосом произнес:

— Ладно. Давайте обсудим мои условия.

— Твои — что?

— Условия, — повторил он. Затем рассмеялся уже в открытую и добавил: — Сколько вы заплатите мне, когда я верну вам эти яйца?

— Но как ты мне их вернешь?

— Еще пока не знаю. Но обещайте рассчитаться по справедливости, и я, может быть, что-нибудь придумаю.

Мэнмарк совершенно растерялся:

— Что ты хочешь этим сказать? Их ведь не меньше шести, они даже с моим охранником справились... На что ты надеешься?

— Я сражался на войне, — ответил Барроу.

— Многие сражались.

— Но не многие делали на войне то, что делал я, — заметил охотник за драконами. — К тому же мало у кого это получалось лучше, чем у меня.

Мэнмарк уставился в эти суровые темные глаза. И затем, раз уж у него не оставалось выбора — вообще ничего не оставалось, он выпалил:

— Да. Сколько бы это ни стоило. Да!

6

Лучший паровоз, который можно было раздобыть за короткий срок, уже стоял на путях — покрытая копотью машина из железа и огня ритмично и шумно испускала пар, словно это было дыхание какого-нибудь огромного старого зверя. Поскольку частности имели значение, Зефир заранее нанял рабочих нарисовать на паровозе драконьи глаза спереди и маленькие красные крылья по бокам, а когда эта работа не была выполнена с должной тщательностью, он поручил другим людям исправить недостатки. Два машиниста поддерживали огонь в топке, а третий сидел на крыше тендера, готовый заменить того из них, кто устанет первым. К паровозу прицепили бронированный вагон, нанимаемый для перевозки селезенок и чешуй, — эта обшитая сталью крепость на колесах была полупуста, сейчас здесь находились лишь семь белых яиц и шестеро наемников, вооруженных до зубов. Сразу же следом шел личный вагон Зефира — богато обставленный и доступный для обозрения, только маленькая комнатка в конце вагона не имела окон — она служила ванной.

Первоначально планировалось отвезти драконьи селезенки на Восток. Но эти яйца были слишком драгоценны, чтобы ими рисковать, — ведь варвары могли напасть на поезд и отнять их. Именно поэтому Зефир отдал приказ, чтобы его небольшой состав отправлялся в горы и далее в Западные Земли. Зашифрованная телеграмма уже послана по назначению. Ко времени их прибытия в Большой Бухте будет ожидать пароход, который повезет его в сказочную страну, где живут детские воспоминания.

— Я не был дома целую вечность, — признался он своей спутнице.

Молодая женщина улыбнулась в ответ и в очередной раз поблагодарила:

— Спасибо за то, что взял меня с собой.

— Это самое малое, что я мог для тебя сделать, — признался Зефир. — На самом деле ты меня попросила и поступила умно. Если бы Мэнмарк догадался, что это ты...

— И за это, — перебила она его и встряхнула увесистый кошель с монетами, который звякнул, словно соглашаясь.

— Ты заработала каждую копейку. Мадам, за то, что вы совершили, желая мне помочь, я буду вам вечно признателен...

Здесь пролегала единственная железнодорожная колея — кое-где встречались запасные пути, и поезда, подчиняясь правилам, уступали дорогу друг другу по графику. Но Зефир предусмотрительно «усыпал» весь путь взятками, так что на данный момент его поезд был, вероятно, единственным на всей железной дороге. Когда они набрали скорость — машина ускорила дыхание и темп, — он посмотрел сквозь толстое оконное стекло и увидел, как справа от них проплыла надпись, сделанная от руки. «Вы покидаете Летнее Ущелье, — прочитал он, — самый быстрорастущий город между небом и землей».

Забавно, это же надо — такое написать. Зефир немного посмеялся и опять вспомнил:

— Я не был дома с юных лет.

— Я бы с удовольствием повидала Великий Континент,— сообщила девушка-туземка.

Что будет с этим существом? Зефир уже не раз подумывал об этом, но веселое настроение располагало к более приятным мыслям.

Она незаметно спрятала кошель с деньгами.

— Знаешь, почему мы называем реку Драконьей? — спросил он.

— Не знаю, — ответила девушка.

Почему-то он ей не поверил. Впрочем, эта проститутка зарабатывает на жизнь тем, что слушает во все уши, и ему, как старому человеку, ничего другого не остается, как просто поговорить с ней, хотя бы сейчас.

— Да, конечно, вдоль русла реки действительно находят значительные пласты с ископаемыми останками. Кости драконов, их когти и огромные чешуи являются частью истории моего народа. И знаешь ли, мы ведь древняя нация. Возможно, древнейшая в мире. С самого начала мы всегда почитали драконов как богов, а наши правители всегда считались их земными сыновьями и дочерьми.

Молодая особа смотрела на него сияющими изумрудными глазами, приятно и обольстительно улыбаясь.

— Больше всего мне нравится история — не знаю, правда это или нет, — о юном правителе из Пятой Династии. — Зефир невольно устремил взгляд на север — туда, где раскинулись неровные, побитые дождями земли. — Рассказывают, он нашел самку летающего дракона. И кости, и чешуя оказались целыми, как и сердце с селезенкой. А за селезенкой лежали яйца. По меньшей мере два яйца. Правда, в некоторых источниках упоминается, что их было шесть, но только из двух вылупилось потомство. После трех недель лежания на высоком холме, согреваемые солнечным теплом, — и следует добавить, из-за того, что правитель был очень хорошим человеком, — яйца в конце концов проклюнулись. Два малыша-дракончика выползли на белый свет. Это были братья, и они принадлежали ему.

У правителя всегда было много слуг, которые ухаживали за ним. Но он принял мудрое решение. Он не позволил другим заботиться о своих новых друзьях, а стал растить их самостоятельно, своими собственными руками. Правда, одно неосторожное движение лишило его руки, но эта потеря оказалась такой несущественной. Он запретил своим стражникам убивать обидевшего его дракона. И за такую доброту дракон этот и его брат любили правителя всю жизнь.

Зефир помолчал немного, обдумывая, о чем бы еще рассказать.

— Это было нелегкое время для моего великого народа, — рассказывал он. — Варвары бродили по степям и горам, а морские племена совершали набеги на побережье. Но говорят — причем многие свидетельствовали об этом, а не только представители моего народа, — что однорукий правитель появлялся в небе верхом на крылатых чудовищах. Это были громадные звери — стремительные и необыкновенные. Они выдыхали удивительное пламя и были очень сильными, а чтобы утолить свой ненасытный голод, им приходилось съедать по тысяче неприятельских солдат каждый день. Деталь неправдоподобная, сказочная — я всегда так считал. Но сейчас, ознакомившись с научными трудами по физиологии драконов, я понимаю, откуда у них мог взяться такой непомерный аппетит.

Девушка кивала, внимая каждому слову.

— Я был недоверчивым мальчиком и подвергал сомнению историю о воинах-драконах правителя. Великим людям для спасения своей страны не нужны чудовища, полагал я. Но был не прав. Совсем недавно я вдруг осознал свою ошибку. Тогда два чудовища смогли спасти мой народ, а теперь представь, что могли бы сделать в наше время семь драконов... особенно если некоторые из них — самки, способные к воспроизводству, к тому же согласные на спаривание со своими братьями...

Молодая женщина слегка поежилась и долго молчала, не говоря ни слова.

Поезд продолжал движение на запад — колеса стучали, паровоз пыхтел уверенно и непреклонно.

— У нас есть своя история, — тихо произнесла она. — У моего племени, я хотела сказать.

— О драконах? Да, вполне допускаю, что есть.

— С самого детства я слышала рассказы о том, что этот мир прячет тысячи драконов в своей груди, и иногда, время от времени, по причинам, известным только богам, кто-то из них выходит на свет. Полагаю, в этом есть смысл. Если все, что я слышала от людей,— правда, и их яйца могут сохраняться в земле бесконечно долго...

Что ж, если от каждой плодоносной самки в результате эрозии почвы на поверхность всякий раз будет выходить хотя бы по одному яйцу. Да, вполне разумное объяснение.

— Такие высвободившиеся драконы умирают от одиночества — всегда. — Она произнесла эти слова с такой грустью, словно сама что-то знала об этих душевных страданиях. — Они убивают и сжигают все вокруг из-за тоски по себе подобным, а потом улетают слишком высоко, чтобы покончить с собственными несчастными жизнями, — вот почему эти драконы не возвращаются в наш мир.

— Это очень распространенная история, — заверил ее Зефир. — Чуть ли не в каждом уголке мира рассказывают подобные сказки.

— Но в моей истории есть то, чего нет у других, — словно оправдываясь, произнесла она.

— Неужели?

— И много чего, — заверила она.

Довольно долго они оба молчали. Молодой женщине говорить больше не хотелось, а Зефир был не в том настроении, чтобы забивать себе голову сказаниями всяких племен. Он уставился в другое окно, в сторону пустынного юга, как вдруг откуда-то спереди донесся глухой звук «ба-бах» — это взорвался мощный заряд динамита. Мгновенно заскрежетали тормоза, небольшой состав закачался, задрожал и едва не сошел с рельсов, внезапно утративших свою надежность.

Молодую женщину сбросило с места, как и Зефира.

Он первым поднялся на ноги и услышал выстрелы — они доносились из бронированного вагона. Еще раз взглянул на юг, ничего не увидел, затем присел на корточки и посмотрел в другую сторону. К ним приближалась одинокая пешая фигура. Имея при себе ружье, идущий и не думал стрелять. Человек твердым шагом шел по чахлой траве, не прячась от огня, который открыли наемники. Пули градом летели в него, но ему все было нипочем — при каждом попадании лишь сыпались искры и стоял пронзительный звон. И тут Зефир понял: на нападающем — броня из драконьей чешуи. Умея ценить детали и частности, он сразу же обратил внимание на то, что этот человек удосужился еще и ткань натянуть между руками и грудью, будто крылья, а на маске, за которой скрывалось лицо, были нарисованы огромные злобные глаза на редкость свирепого дракона.

7

Именно этим Барроу занимался во время войны. В составе элитного взвода он, бывало, втискивался в доспехи и брал в руки ружье, всегда такое тяжелое, что приходилось отдыхать через каждые несколько шагов. Плечом к плечу со своими братьями по оружию, подавляя в себе чувство страха и здравый смысл, он шел прямо на своих врагов, не обращая внимания на беспорядочную стрельбу, его целью было добраться до места, где можно поубивать всех тех недоумков, которые так и не догадались вовремя сбежать.

Опять эта война, как же он ее ненавидит.

На этот раз доспехи оказались не столь хороши, как те, что он носил тогда. Студенты Мэнмарка проявили мастерство, подбирая чешуи и прикрепляя их к его одежде, — недели и годы, проведенные в собирании старых костей, не пропали даром, но для того, чтобы сделать свою работу как следует, им не хватило времени. Пластины были наклонены под таким углом, чтобы направлять пули в ту или другую сторону, но не все они располагались так, как надо. Каждое попадание вызывало ушиб. Сначала один, затем другой удары в грудь чуть не сломали ему ребра, и Барроу пошатнулся. Как же ему хотелось, чтобы закончились эти мучения, ведь доспехи такие тяжелые, а он смертельно устал.

Вообще-то его старый взвод был непобедимым подразделением, но к окончанию войны те из солдат, кто не погиб от метких выстрелов и пушечного огня, по большей части попросту свихнулись от страха. Барроу стал исключением — одним из немногих — в силу того, что в него попадали реже, и справлялся он со своей работой лучше, убивая тех, кто желал его смерти.

Сквозь узкие щели своей маски он пристально осмотрел огневые амбразуры, прорезавшие бронированный вагон. Сделал паузу, опустился на колено и очень тщательно, со знанием дела, прицелился и выпустил свинцовую пулю в одного из людей.

В ответ Барроу получил два удара — один в грудь, второй по макушке.

Он покачнулся, сделал глубокий вдох, чтобы прояснилось в голове, потом опять прицелился и выстрелил — никого не убил, но кто-то за стальной стеной жалобно завопил.

Те, кто остался в живых, наконец-то поумнели. Один из них стал выкрикивать команды, и все остальные — стрелять вместе, единым залпом.

Барроу сбило с ног и отбросило назад.

И вновь послышался крик, а за ним — удар словно огромным молотком.

Если так будет продолжаться, в его избитом теле ни одной целой косточки не останется. Барроу уже видел свою смерть, но все равно не мог заставить себя подняться с пыльной земли. Как его угораздило очутиться в этом ужасном месте? Уже и не вспомнить. Он сел прямо, обреченный на новые страдания... но тут раздался еще чей-то крик, за ним последовал странный, пронзительный звук — это был выстрел из очень необычного ружья.

Пыль перед ним поднялась фонтанчиком и развеялась, а на земле, между его ног, остался лежать фиолетовый Коготь Бога.

Проклятие, у кого-то из них есть противодраконовое ружье.

Если он останется здесь, то погибнет. Подчиняясь рефлексам и элементарному чувству страха, Барроу вскочил и бросился бежать на подгибающихся ногах, пытаясь про себя считать секунды, необходимые тому, кто заряжает это огромное, ужасное ружье, — чтобы вставить еще один дорогостоящий заряд, перед тем как передернуть затвор и прицелиться в него снова.

И когда Барроу решил, что пора, он резко рванул в сторону.

Очередной коготь, со свистом рассекая воздух, по касательной задел его справа.

В локомотиве, украшенном драконьими глазами, сидели, съежившись, три машиниста. По правде говоря, они прибыли сюда совсем не для того, чтобы сражаться. Барроу наставил свое ружье каждому из них в лицо по очереди — лишь на мгновение, — и они тут же, все разом, спрыгнули с поезда и побежали назад, в сторону города.

Те, кто засел внутри бронированного вагона, снова открыли огонь. Но Барроу держался ближе к тендеру, и им было неудобно стрелять. Стоя в нескольких шагах от них, он достал из-за спины ранец, который был при нем все это время, размотал запальный шнур и разложил его на земле, после чего выстрелил в упор, чтобы поджечь. Затем низко наклонился и свободной рукой быстренько забросил ранец под вагон. После этого он отступил немного назад так, чтобы охранники видели, как он стоит перед ними, не таясь.

— Под вами динамита сейчас столько, что его хватит поднять вагон на воздух и разорвать на двадцать кусков, — пообещал он. И добавил: — Шнур у запала длинный. Но мне бы не хотелось слишком долго ждать — так что решайтесь скорее и не делайте глупостей.

Через миг загремели засовы и открылась главная дверь. Из нее вывалились наружу пятеро мужчин: все — безоружные, у одного из них плечо в крови.

— Чешите отсюда, — посоветовал Барроу.

Наемники бросились по рельсам догонять паровозную команду.

Фитиль продолжал гореть, огонь добрался до матерчатого ранца, немного пошипел, а затем погас.

Барроу заглянул в бронированный вагон. Здесь находились семь дубовых ящиков, и в каждом из них лежало по одному яйцу. Но он смотрел не на них. Взгляд его устремился к распростертому на полу человеку, которого он подстрелил через амбразуру. Мысли путались в голове, он не знал, что и думать.

Где-то поблизости передернули затвор и взвели огромный курок.

Барроу обернулся, но слишком поздно — взгляд наткнулся сначала на бездонное дуло ружья, а потом уже на старика-чу-жеземца, который с трудом удерживал оружие. С такого расстояния, да еще зарядами из драконьих зубов или когтей — смерть просто неизбежна. Но что-то подсказывало Барроу: если он сам не станет поднимать своего ружья, то и этот человек не решится стрелять. Еще одна минута жизни или две стоили того, чтобы ничего не предпринимать.

— Я — человек предусмотрительный, — отметил Зефир.

— Ты меня перехитрил, — согласился Барроу.

— Частности, — пробормотал старик, обхватывая двумя пальцами длинный медный спусковой крючок. — Этот мир держится на маленьких, но решающих частностях.

За его спиной стояла одна из таких частностей — очень даже симпатичная частность, насколько успел заметить Барроу, — и мешком, полным золотых монет, хватила Зефира по самой макушке. Длинное дуло опустилось, ружье разрядилось, Коготь Бога вылетел и снова зарылся туда, откуда его извлекли, — в древнюю землю.

8

Мэнмарк сидел в грузовой повозке, отставшей от общей вереницы, и хлыстом подгонял уцелевших верблюдов, заставляя их скакать быстрее в направлении неподвижно стоящего поезда. Но им еще оставалось преодолеть весьма обширное пространство — в открытом поле негде было прятаться. Тем временем он наблюдал в свой бинокль за великаном Барроу и де-вушкой-туземкой — легкая тревога не покидала его. Затем он увидел, как Зефир пришел в себя, приподнялся и стал разговаривать с охотником за драконами. Все это время студенты Мэнмарка весело обсуждали свое блестящее будущее и строили планы относительно того, как распорядиться той частью славы, что выпадет каждому их них. Они говорили о драконах, которые вот-вот родятся, рассуждали о том, какими должны быть клетки для этих громадных зверей, и какую цену люди согласятся заплатить, чтобы посмотреть на них, и какие научные исследования можно будет провести с этими пришельцами из другого времени.

О чем же Зефир толкует с охотником за драконами?

Не иначе как этот хитрый старый торгаш пытается перекупить его, предлагая большую сумму. А что, если он преуспеет в этом? И Барроу резко переметнется?..

— Посмотрите вон на то облако, — привлек общее внимание один из студентов.

Откуда-то с южной стороны послышался топот копыт. В воздухе клубилась пыль, которую сносило ветром на север, из-за чего трудно было разглядеть, кто это несется в степи — скорее всего небольшое стадо бегущих гираксов.

Мэнмарк достал из кармана свой пистолетик и довольно долго прикидывал, какие у него варианты.

Если дело дойдет до выбора средств, сыщет ли он в себе смелость?

Наверное, нет. Если события последних нескольких дней и научили чему-нибудь, так это только тому, что у него совершенно нет желания наносить кому-нибудь увечья или кого-то убивать.

Он убрал пистолетик с глаз долой и снова взялся за бинокль — изображение прыгало, но можно было видеть, что Зефир теперь молчит, а Барроу всматривается на юг, из всех троих говорит только проститутка, которая стоит между двумя мужчинами и размахивает руками, не переставая вещать.

Вот теперь-то смутная тревога, завладевшая им, стала просто пугающей.

И снова Мэнмарк щелкнул хлыстом, поторапливая своих грузных верблюдов, и крикнул, обращаясь ко всем:

— Нам надо спешить. Скорее!

Но повозка была тяжелой, одного верблюда недоставало, и расстояние, отделяющее их от цели, было все еще очень большим. Завеса пыли почти приблизилась к неподвижному составу, сквозь нее проглядывали десятки, а может, и сотни туземцев верхом на полудиких пони, на которых они предпочитали ездить. Целое племя скакало во весь опор к сокровищам, которых Мэнмарку теперь не суждено было увидеть никогда.

9

Она говорила спокойно и уверенно:

— Из всех предсказаний мне больше всего нравится одна легенда о том, что драконы когда-нибудь вернутся в наш мир. Они восстанут из-под земли, чтобы заявить свои права на то, что принадлежало им всегда, а пощадят они только тех мужчин и женщин, которые станут им помогать. Со всеми остальными племенами мира они будут сражаться, убивать их и съедать. И только избранные получат позволение жить так, как они сами того пожелают, — защитой им послужат великолепные крылья вновь пробудившихся богов.

Зефир потирал ссадину на голове, пытаясь собраться с мыслями. Впрочем, в данную минуту никакие хитроумные уловки или обещания денег ему не помогут. Он понял это со всей неизбежностью, несмотря на ужасную головную боль.

Обращаясь к человеку, одетому в драконью чешую, она сказала:

— Твое уродливое племя пришло в мою страну и ограбило ее, забрав все самое ценное. Вы принесли нам свои болезни и пьянство, вы убиваете наши стада. Но теперь я намерена уничтожить все, что вы здесь понастроили, и уже мои дети вернут себе все земли между морями.

Сообразительная и жестокая девчонка, подумалось Зефиру. А ведь как ловко она провела всех, включая его самого.

Барроу обернулся и посмотрел на приближающихся всадников. Защитную маску он уже снял, но дышать все равно было тяжело — сказывалась усталость после боя, но теперь еще страх сдавил грудь. Он смог бы справиться с десятком наемников, если повезет. Но не с целым племенем воинственно настроенных мужчин и женщин, вооруженных ружьями и объединенных гневом.

— Я нужен тебе, — пробормотал он.

Молодая женщина не ответила. Зато Зефир среагировал:

— О чем это ты? Кому ты нужен?

— Ей, — объявил Барроу. Затем он указал на всадников и добавил: — Если они хотят, чтобы у них все получилось, то должны принять мою помощь.

Женщина рассмеялась и спросила:

— С какой стати?

— В детстве, еще мальчиком, — сказал Барроу, — я выхаживал осиротевших птенцов. И я понял, что мои маленькие друзья лучше принимают от меня еду и мою любовь, когда я надеваю на руку носок, разрисованный так, чтобы было похоже на их пропавших родителей — мать или отца.

Топот копыт становился все громче, все ближе.

— Я — огромный человек, в таком огромном костюме,— продолжил он. — Смею думать, никто из твоих людей не сможет нацепить этот костюм — так он велик. И к тому же я храбр до безрассудства. А у вас теперь будет семь драконов, за которыми нужен уход... чтобы кормить их и защищать, обучать, если получится... так почему бы вам не нанять кого-то, того, кто не прочь ежедневно рисковать всем?.

Зефир теперь тихо смеялся.

Несомненно, этот малый, Барроу, по крайней мере, удивил его не меньше молодой женщины, а по смелости — и вовсе превзошел.

Женщина пристально разглядывала человека перед собой, одетого в драконью броню, на ее лице постепенно стало проступать выражение заинтересованности.

Зефиру теперь оставалось только смеяться еще громче.

Пыль уже приблизилась к ним — густая и мелкая, она заглушала голоса людей. И тогда женщина повернулась к своим соплеменникам и громко закричала, чтобы все слышали.

— У меня есть драконы для вас! — выкрикнула она. — Восемь, как оказалось! Восемь драконов, чтобы построить новый мир...

 ЧАРЛЬЗ ДЕ ЛИНТ

Берлин

Чарльз де Линт родился в Нидерландах, но большую часть жизни провел в Онтарио близ Оттавы. Де Линт начал публиковать рассказы в конце 1970-х годов, а в 1983 году решил полностью посвятить себя творчеству. Его роман «Лунное сердце» («Moonheart») был удостоен премии Кроуфорда. Де Линт создал серию произведений, действие которых разворачивается в вымышленном городе Ньюфорде. Среди них сборники «.Лунный свет и виноградная лоза» («Moonlight and Vines»), «Древо мечтаний» («Tapping the Dream Tree»), «Муза и греза» («Muse and Reverie»), а также романы «Лезвие сна» («Memory & Dream»), «Торговец» («Trader»), «Потерянные небеса» («Someplace to be Flying»), «Леса сердца» («Forests of the Heart»), «Волчья тень» («The Onion Girl»), «Призраки в Сети» («Spirit in the Wires») и «В обратном направлении» («Widdershins»).

Обычно произведения де Линта относят к жанру городского фэнтези, который благодаря ему стал очень популярен. Однако автор писал и эпическое фэнтези, например роман «Загадка поющих камней» («The Riddle of the Wren»), а также хоррор, начиная с «Муленгро» («Mulengro»). Пятнадцать раз де Линт входил в число финалистов Всемирной премии фэнтези и получил ее в 2000 году за сборник «Лунный свет и виноградная лоза» («Moonlight and Vines»). Среди последних работ писателя роман «Тайна Грейс» («The Mystery of Grace»), готовится к выходу новый сборник «Чарльз де Линт. Лучшее» («The Best of Charles de Lint»).

Пятьдесят лет назад Эльфландия вернулась.

Одним своим краем врезаясь в большой город, она образовала пограничную зону между нашим миром и блистательным царством эльфов и магии. Годы шли, а два мира так и жили сами по себе, сосуществуя только в этом месте, где магия и реальность наслаиваются друг на друга. Место называлось Граньтаун.

Проявлять милосердие к драконам нехорошо,

поскольку они восстанавливают утраченные

части тела и снова приходят, — драконов

необходимо уничтожать.

Джон Берримен

  I

Уже давно за полночь, и помощи ждать неоткуда.

Трое Чистокровок схватили Никки в бесплатной ночлежке Диггеров, которой он заведовал в Жестяном городе, той части Сохо, где обычно тусовались бродяги. Серебристые ирокезы на головах Чистокровок играли черными и оранжевыми полосками, в ушах сверкали прозрачные камни, тела обтягивала черная кожа. Двое парней держали Никки, прижав к полу, а девица вытащила из кармана маленькую металлическую коробочку. Она поднесла коробочку к лицу Никки и тряхнула его.

Шшух-шшух.

— У меня кое-что есть для тебя, Никки, — сказала девушка.

Улыбка играла только на тонких губах Чистокровки, не отражаясь в глазах.

Никки дергался, стараясь высвободиться из чужих рук, но в следующий миг замер, когда дверной проем закрыла еще одна тень. В дверях стоял высокий Чистокровка, но не панк. Длинные серебристые волосы падали ему на плечи, а одежда была настоящей эльфийской, из какой-то скользкой переливающейся ткани, для которой не существует названия по эту сторону границы. Высокорожденный. Не из Граньтауна, а прямо из блистательной Эльфландии. Эльф вошел в комнату.

Кровь у Никки заледенела, когда он увидел в свете свечей лицо эльфа.

Это был Длинный Ланкин, рыцарь-убийца. Никки видел его всего раз в жизни — Тэм Шарпер как-то показал ему Высокорожденного в парке «Прощание» на концерте под открытым небом. В холодных глазах эльфа и ястребином лице было нечто такое, что, увидев однажды, забыть его было невозможно.

Шшух-шшух.

Взгляд Никки снова сосредоточился на девице и коробочке у нее в руке.

— Эта новинка, Никки, мальчик мой, только что появилась в городе, — пояснила она.

Звали ее Иса Крэн, она возглавляла банду Чистокровок, барыг, которые могли достать все, что только пожелаешь: травку, эльфийскую пыль, кокс, колеса, — у них было все.

— Я не...

— Да-да, все это знают, — кивнула Иса. — Никки завязал. Никки больше не глотает калики. Никки паршивый святоша.

Она щелкнула крышкой металлической коробочки и высыпала на ладонь ее содержимое. Розовато-лиловые хлопья заискрились в свете свечей.

— Смотри, такого еще не бывало, — продолжала Иса. — Не какие-нибудь там колеса, а нечто совершенно новое. Прямо из Эльфландии, Никки, мальчик мой. И, как ты понимаешь, благодаря этому снадобью бизнес пойдет в гору. Тот бизнес, который мешаешь мне делать ты, ты и Диггеры, сующие нос в чужие дела. Это называется шейк, Никки, и через несколько недель средство уже будет на улицах. Ну а сегодня мы запускаем пробную партию. И знаешь, что самое классное в этой штуке?

Никки с трудом сглотнул комок в горле, но не ответил.

— Стопроцентное привыкание, Никки! — На этот раз улыбка заиграла и во взгляде Исы. — Достаточно попробовать разок, и ты уже подсел. В этом-то и секрет бизнеса, Никки. Постоянные покупатели. — Она сделала знак Чистокровкам, которые прижимали Никки к полу. — Откройте ему рот.

— Н-нет...

Чистокровки раскрыли Никки рот раньше, чем он успел выдавить из себя слово. Он рвался из их рук, словно безумный, но они были слишком сильны для него.

— Это можно курить, — будничным тоном рассказывала Иса. — Можно раскрошить в порошок и нюхать, как кокс. Можно просто глотать. При желании можно даже засунуть в задницу. Но каким бы способом ты ни попробовал шейк, он прямиком отправляет тебя в то место, откуда ты, Никки, сбежал, когда завязал с наркотой. Помнишь, Никки, мальчик мой? Помнишь, каково это, ощущать себя на вершине мира, воображать себя паршивым пупом земли?

На глазах Никки блестели слезы, когда она сложила ладонь ковшиком и всыпала шейк ему в рот. Он давился, пытаясь сплюнуть, но Иса пощекотала ему шею нежными прохладными пальцами, и он рефлекторно глотнул.

— Теперь можно его отпустить, — сказала она подручным.

Двое Чистокровок убрали руки, и Никки, вскочив, бросился на нее. Иса небрежно отшвырнула его в сторону, и Никки растянулся на полу. Ее подручные двинулись к нему, но она качнула головой.

— Он уже отъехал, — объявила она.

И это была правда. Никки лежал там, где упал. Длинный Панкин перешагнул через молодого человека и перевернул его на спину ногой в блестящем черном сапоге. Глаза Никки блестели, словно лакированные. Из угла рта стекала слюна.

— Видишь, Корвин? — спросила Иса. — Скормишь это дерьмо городу, и все отъедут раньше, чем успеют проглотить.

Длинный .Панкин кивнул:

— Самое поразительно, что они ведь будут платить деньги, чтобы это с ними случилось.

Никки лежал, глядя на них, пытаясь сосредоточить взгляд, пытаясь подняться, но он давно отъехал. Взлетел высоко. На вершину чертового мира.

— Ну как? — обратилась Иса к Высокорожденному. — Заключаем сделку или нет?

— Эксклюзивный контракт на три месяца, — кивнул Длинный Ланкин. — Первая поставка ожидается к концу недели.

Иса постаралась скрыть свое удовлетворение:

— Звучит неплохо.

— Но сначала закончите здесь, — велел Длинный Ланкин.

Он в последний раз взглянул на Никки, слабая улыбка заиграла в серебристых глазах, а затем он развернулся и покинул комнату.

Чистокровки подождали, пока он выйдет на улицу, посмотрели из окна, как он удаляется от дома, и только тогда позволили себе высказаться.

— Класс! — прокричал Мусор. — Иса, ну, ты даешь — у тебя железные яйца!

Тедди Грим кивнул:

— Да, иметь дело с Ланкином все равно что играть в кости с драконами. Но у тебя получилось, без дураков!

Шшух-шшух.

— Как дела, Никки? Уже повстречался с Господом?

Иса провела длинными ногтями по его щеке. Серебристый лак на ногтях засверкал в свете свечей.

Никки поднял на нее взгляд. Ему удалось сосредоточиться, но все вокруг застила радужная пленка слез. Шейк пробирал до самых костей, и это было здорово, боже, как же здорово это было. Но какая-то часть его существа помнила: он был торчком без будущего, когда Диггеры вернули его к жизни. Он прошел через адскую пытку, освобождаясь от власти наркотиков. День за днем выблевывал все кишки. Корчи и судороги. Ломка. Головные боли, такие пронзительные, словно сунул голову в усилитель и выкрутил громкость на полную мощь.

А потом он стал чистым.

Два года он был чистым. Два года работал, помогая другим пройти через этот ад. Помогал Диггерам одевать и кормить бродяг и беглецов, потерянных и одиноких. Помогал уговаривать торчков и алкашей. Помогал людям, готовым все бросить, потому что им было больно, у них «горели трубы» и вообще, они находили сотни других причин, какие люди находят, чтобы убить себя. И вот теперь...

Он слышал голос Исы, хотя она молчала: «Такого еще не бывало...»

Это верно. Уж ему ли не знать? Шейк привычно разливался по телу, словно давно знакомый. Никки ощущал, как дурь сияет внутри, и на фоне этого сияния в нем самом с каждой секундой все сильнее пульсировало что-то, как будто он вот-вот достигнет оргазма. Взлетел высоко. Давно отъехал.

«Стопроцентное привыкание...»

Он не сможет пройти через это еще раз. Не сможет этого сделать. Он уже однажды побывал в аду. Он не сможет вернуться. Он...

Шшух-шшух.

Иса встряхнула коробочку, серебристые глаза Чистокровки насмешливо блестели.

— Держи, Никки, — сказала она и сунула коробочку с шейком ему в карман. — Скоро он тебе понадобится.

Она распрямилась. Никки не мог отвести от нее глаз. Проклятые Чистокровки! Она такая красивая. Проклятые Чистокровки! Такая, как Иса Крэн, может соблазнить тебя одним только взглядом. Он ненавидел ее. Он ее хотел.

Она прочитала все это в его взгляде и засмеялась.

— Я не прикалываюсь с торчков, — сообщила она. — Обычно я их накалываю, Никки, мальчик мой.

Никки с трудом сел. Комната завертелась, огоньки свечей замелькали в пульсирующем разноцветном калейдоскопе, но затем все успокоилось. Тедди Грим двинулся в его сторону, но Иса остановила приятеля.

— Никки никому не сделает ничего плохого, — пообещала она. — Верно, Никки, мальчик мой?

Никки сделал усилие и встал на ноги, замер, покачиваясь, на полу, который слегка вздыхал под ним, пока комната переливалась разноцветными блестками. Чистокровки были похожи на сверкающие всполохи черных, серебристых и оранжевых огней.

Стопроцентное привыкание-

Ломка.

Он не сможет этого повторить. Никто не сможет повторить такое. Никки, подволакивая ноги, побрел через комнату к окну.

— Эй, Иса, — начал Мусор. — Может, нам лучше...

Они с Тедди Гримом двинулись к Никки, но раньше, чем они пересекли комнату, Никки выбросился в окно.

Стекло разбилось. Осколки зазвенели, как колокольчики. Он порезался, но было не больно. Стекло просто открыло тело, чтобы кровь могла дышать. Ветер зашумел у Никки в ушах. Все так быстро замелькало. Целый мир пришел в движение. Земля ждала, чтобы принять его в объятия. Она спасет его от Исы и Длинного Ланкина, от того ада, который ждет его, если он снова попытается бросить наркотики.

Падение было стремительным и в то же время неспешным. Ударившись о землю, он на какую-то головокружительную долю секунды успел осознать: «Я умер...»

А потом все кончилось.

— Твою ж мать! — высказался Мусор.

Трое Чистокровок смотрели из окна третьего этажа. Небольшое тело Никки замерло на тротуаре, изогнувшись под неестественным углом.

— Пошли, — сказала в итоге Иса. — Надо спалить этот дом. Диггерам пора понять, что настало время завязывать с этой их помощью. Те, кому они помогли, не стоят для нас ни гроша, верно?

Ее товарищи закивали.

— Значит, за дело.

Чуть позже, на улице, пока бесплатная ночлежка Диггеров исчезала в огне, Иса задержалась у изломанного тела Никки. Бродяги и беглецы выскакивали наружу, суетились вокруг, метались в панике рядом с горящим зданием. Серый дым поднимался к светлеющим небесам, навстречу приближающейся заре. Иса вынула из кармана лакированную карточку и поглядела на изображенного на ней дракона, черного на красном фоне, прежде чем уронить блестящий прямоугольник на тело Никки. Тедди Грим вопросительно посмотрел на нее.

— Может, подумают, что это сделал какой-нибудь тонг из города Драконов, — пояснила она.

Тедди Грим, а вслед за ним Мусор одобрительно заулыбались. Смеясь, они отправились в клубный район, чтобы пропустить еще по кружечке пивка.

 II

Теперь они остались вдвоем.

Все остальные уже разбрелись спать к тому времени, когда над Сохо занялся серый рассвет. Они сидели на широком парадном крыльце Дома Диггеров — главного дома, единственного уцелевшего на расчищенном участке между Каналом и клубным районом Сохо, всего в паре шагов от Новой Азии. Оба они двигались туда, куда вела их музыка. Всю ночь напролет они играли блюзы.

У Берлин была коллекционная шестиструнная гитара «Мартин Нью-Йоркер». Ее небольшой корпус прекрасно умещался между коленом и грудью Берлин, тогда как гриф был достаточно широким, чтобы пальцы не задевали соседние струны. Но все-таки не настолько широким, чтобы маленькие руки Берлин не могли взять аккорд. Она исполняла простую последовательность в соль миноре, прикрыв фиалковые глаза и чуть покачивая головой в такт. У нее были густые волосы — темно-каштановые с зелеными прядями, — стянутые на затылке розовым шарфом, отчего вокруг головы получалось подобие нимба.

Если парень умрет молодым,
Хороший парень умрет молодым...

Берлин пела, и голос у нее был удивительно низкий, с хрипотцой, не вяжущийся с миниатюрной фигурой и примерно девятнадцатью годами. Джо До-ди-ди аккомпанировал ей на губной гармошке, привалившись спиной к перилам крыльца, и в его темных глазах отражалась улыбка.

На вид ему было далеко за семьдесят — черный старик, играющий блюз. На Джо была клетчатая рубаха и линялые джинсы с ярко-красными подтяжками. Волосы у него были совсем белые, а коричневое морщинистое лицо несло на себе следы всех песен, сыгранных за долгие годы. Он помнил их все, и еще несколько сверх того.

Хороший парень умрет молодым,
Я здорово на них рассержусь,
Да-да...
Как я на них рассержусь.

Джо пропел последнюю строчку, затем снова поднес гармошку к губам, пока пальцы Берлин неспешно проходились по грифу гитары. Когда Берлин брала последний аккорд, подводя черту под десятой песней подряд, Джо уже тянул долгую заключительную ноту.

— Н-да,— произнес он, вытирая гармошку о колено. — Это очень старый блюз.

Берлин улыбнулась:

— Научилась у Поп Лайтнинга, вот играл человек!

Джо на секунду растерялся. Поп Лайтнинг давным-давно умер в мире, за пределами Граньтауна. Наверное, лет через десять после Перехода. Старик с любопытством посмотрел на Берлин.

— Он сделал отличные записи, — наконец произнес Джо.

— Наверняка сделал. Кстати, знаешь вот эту? — Она принялась исполнять свою версию «Остывших чувств».

— Знаю ли я? Да я, можно сказать, сам ее сочинил, — сообщил Джо. — Я же был там, Берлин. Обычно ведь как? Играешь, получается отличная песня, но на ее дальнейшую судьбу тебе плевать.

Он поднес к губам гармошку, но, прежде чем успел заиграть, Берлин прижала руками струны. Во внезапно наступившей тишине они услышали скрип деревянных колес.

— Бренди сегодня рано, — заметил Джо.

Берлин кивнула:

— Слишком рано. У меня какое-то нехорошее предчувствие, Джо.

Они уже не играли, дожидаясь, пока Бренди Джек обогнет дом. Он шел, подволакивая ногу, старый тощий бродяга в потрепанных обносках. Волосы такие же белые, как у Джо, но кажутся вылинявшими на фоне бледной кожи. Рядом с бродягой шел здоровенный барбос, который тащил тележку со всеми пожитками Бренди. Жестяные банки и найденные вещи, журналы, пара старых номеров «Ридерз дайджест», куча книжек с оторванными бумажными обложками, тряпки, какая-то одежда, почти вся или слишком большая, или слишком маленькая для него, сломанная фисгармония и вполне еще целое укулеле — по кусочку всего, что могло отобразить разные стороны его пятидесятипятилетней жизни.

Пса звали Нос, на голове у него была маленькая шапочка с пропеллером, который даже крутился. Берлин искренне надеялась, что Бренди просто услышал музыку и пришел сыграть им пару песен из своего мюзик-холльного репертуара.

— Привет, Джек, — сказал Джо. — Рад тебя видеть.

Бренди скорбно покачал головой. Даже в самый солнечный денек его лицо неизменно сохраняло убитое выражение.

— Тащи сюда свое укулеле, Бренди, — предложила Берлин, — сыграй нам что-нибудь.

Бренди остановился в футе от ступенек, ведущих на крыльцо. Запряженный в тележку Нос уселся рядом, колотя по земле коротким хвостом.

— Видели, какое небо? — спросил Бренди.

Берлин с Джо переглянулись. Небо постепенно светлело, но все вокруг было мрачным и серым.

— Вон туда посмотрите. — Бренди махнул рукой на запад. — В Жестяном городе что-то горит. Что-то большое.

— Горит... — начал Джо.

Берлин перепрыгнула через перила и легко приземлилась под крыльцом, отошла назад, чтобы дом не загораживал западный горизонт.

— Черт! — произнесла она.

— Что там, Берлин? — спросил Джо.

— Черт!

Она взбежала по ступенькам и исчезла в доме. Спустя миг выскочила обратно. Поверх вылинявшей футболки была наброшена джинсовая куртка, джинсы заправлены в черные кожаные сапожки. Под курткой, в ножнах под мышками, висело по ножу.

— Это горит один из наших домов, — пояснила она Джо, выкатывая из-под навеса небольшой, видавший виды мотороллер, который до этого момента стоял, привалившись к стене, словно подвыпивший товарищ, неспособный держаться прямо.

Выудив из одного из многочисленных внутренних карманов маленькую коробочку-чарофон, она вставила ее в мотороллер и начала заводить. Двигатель чихнул пару раз, а затем машина ожила.

— А нам что делать, Берлин? — спросил Джо, спускаясь со ступенек и останавливаясь рядом с Бренди.

— Разбуди Ревуна. Присматривайте за домом.

— А как же дежурство?

Берлин нахмурилась. Примерно через час надо будет выкатить большой фургон и проехаться по ресторанам, чтобы забрать остатки продуктов, из которых Диггеры каждый вечер стряпают для бездомных бесплатный ужин. И на этой неделе очередь Берлин ездить по ресторанам.

— Если не вернусь вовремя, пусть съездит Кейси.

— Кейси вряд ли придет от этого в восторг, — заметил Джо. — Она вечно бурчит, что ты...

Берлин только помотала головой. Дав полный газ, она рванулась с места, и заднее колесо мотороллера плевалось грязью, пока она не выехала на дорогу.

Джо взглянул на Бренди, затем пожал плечами.

— Что ж, Кейси придется побурчать еще разок, — сказал он, поднимаясь обратно на крыльцо.

Когда Берлин подъехала, перед дымящимися руинами бесплатной ночлежки Диггеров в Жестяном городе стоял большой старый «харлей». Берлин остановила рядом с ним свой мотороллер и поставила на подножку. На сиденье «харлея» лежала крупная самка хорька. Она потягивалась всем гибким телом, наблюдая, как Берлин убирает в карман чарофон.

— Как поживаешь, Лабби? — спросила девушка, погладив зверька, прежде чем подойти к рослому темнокожему мужчине, стоявшему на коленях перед руинами здания.

Вокруг висела зловещая тишина. Сейчас здесь вовсю должны суетиться обитатели дома, готовить кофе, налаживать немудреный завтрак. Рядом с ними должны отираться бомжи — Крысы Сохо вечно надеются на подачку от тех, кто и сам выживает с трудом, но все-таки выживает. Однако в Жестяном городе было пусто. Только столб дыма поднимался к небесам от большого разрушенного дома.

— Господи! — пробормотала Берлин. — Что за...

Она не договорила, потому что успела подойти к хозяину «харлея» и увидела, на что он смотрит.

— Боже мой, Никки! — Она тоже упала на колени рядом с обмякшим, изломанным телом, слезы навернулись на глаза. Дрожащей рукой девушка коснулась холодной щеки, затем отвернулась. — Штырь? — негромко позвала она, и ее низкий голос звучал еще ниже обычного.

— Только держи себя в руках, Берлин, — отозвался он. — Тут уже ничем не поможешь.

Он обнял ее, когда Берлин начало трясти. Она разразилась слезами, и Штырь крепко прижал ее к себе, не обращая внимания на влагу, которая впитывалась ему в рубашку. Он гладил Берлин по голове, пока она наконец не отстранилась, усевшись на пятки. Фиалковые глаза потемнели от боли.

— Что произошло? — спросила она, и теперь голос звучал чуть тверже.

Штырь вздохнул. Он поднялся, осмотрелся, окидывая взглядом Жестяной город и остальное пространство за ним. Дреды вились у него по спине, похожие на толстых косматых змей. Когда он снова обернулся к Берлин, кофейная кожа у него на лице как будто натянулась.

— Мне кажется, Никки выбросился из окна, — произнес он в итоге.

Берлин замотала головой:

— Не может быть, Штырь! У него уже началась новая жизнь. Все то дерьмо осталось далеко позади...

Штырь молча протянул ей маленькую металлическую коробочку.

— Что это?

— Нашел у Никки в кармане.

Берлин открыла крышку и высыпала на ладонь розово-ли-ловые хлопья. Она послюнила палец и протянула к хлопьям, но Штырь перехватил ее руку:

— Не стоит.

— Но что это?

— Похоже на наркотик, только из-за этой штуки мне почему-то как-то не по себе.

Берлин рассмотрела сиреневатые хлопья, затем ссыпала их обратно в коробочку.

— Не может быть, что Никки снова начал, — сказала она.

Штырь кивнул:

— Именно так подумал и я. Вот это лежало у него на груди.

Он протянул Берлин блестящую карточку с печатью города

Драконов — в стародавние времена похожими карточками пользовались, чтобы звонить по телефону. Берлин рассматривала черного дракона на красном фоне, покачивая головой.

— Я не знаю, чья это печать, — призналась она.

— Я тоже, но это совершенно точно телефонная карта.

— Какой-нибудь из китайских тонгов?

— Сомневаюсь, — ответил Штырь. — Скорее, кому-то хотелось обставить все так, как будто замешаны китайцы.

— Кровавые?

— Пока что трудно сказать, Берлин.

Берлин сунула карточку в задний карман.

— Значит, нужно узнать больше.

— А что делать с Никки?

— С Никки? Я...

Когда она снова взглянула на небольшое изломанное тело, слезы опять подступили к горлу.

Берлин сглотнула комок:

— Сможешь отвезти его в Дом на своем мотоцикле?

Штырь кивнул:

— Мы ничего не добьемся, не выяснив всех фактов, Берлин.

Берлин перевела взгляд с дымящихся руин на тело Никки.

— К черту! — сказала она. — Кто-то объявил нам войну, Штырь.

— Диггеры не ходят на войну, — напомнил ей Штырь.

— Зато Берлин ходит, — заявила она негромко. — И кажется, кто-то об этом забыл.

Штырь вздохнул:

— А может, именно этого они и добивались?

Берлин оторвала взгляд от тела Никки:

— Спасибо, что приехал, Штырь.

Штырь, кажется, хотел сказать что-то еще, но просто покачал головой:

— Не стоит.

Затем осторожно поднял Никки и понес к мотоциклу. Уложив тело на бензобак, он, вслед за мотороллером Берлин, поехал к Дому Диггеров. 

III 

 История Диггеров уходит корнями в далекое прошлое. Многие из тех, кто помнит о них, считают, что все началось в 1967 году в Хайт-Эшбери, Сан-Франциско, и в Йорквиле, Торонто. Лето Любви. Быть и любить. Музыка в парках. Диггеры обеспечивали бесплатным жильем, едой, медицинским обслуживанием и добрым советом людей, которые выпали из социума, которым некуда было идти, не к кому обратиться за помощью.

Однако первые диггеры появились в Англии в 1649 году. Это была радикально настроенная ветвь левеллеров, левого крыла армии Оливера Кромвеля. Христианские коммунисты, они не верили в частную собственность и получили презрительную кличку «копатели», когда пытались сообща возделывать бедную, заброшенную землю на холме Святого Георгия в Суррее. Их разогнали силой, и их название и надежды возродились только через триста лет, в шестидесятые годы XX века.

С тех пор они время от времени заявляли о себе, особенно заметно — во время голодных бунтов в Нью-Йорке в начале XXI века. И недавно Диггеры появились в Граньтауне, отвечая на невысказанные нужды городского населения, численность которого все увеличивалась из-за постоянного притока беженцев и отщепенцев, спасающихся от Мира с его вечно растущими капиталистическими проблемами.

Берлин вспоминала обо всем этом, пока Никки закапывали в землю на кладбище за Домом Диггеров. Вместо того чтобы ездить по окрестностям, выпрашивая объедки для своих подопечных, и искать им ночлег, они закапывают в землю одного из своих. Копают землю. Из года в год оскверняют это сокровище. И вот что получается, когда люди решают, будто могут владеть землей. Самые успешные цивилизации, во всяком случае самые развитые духовно, всегда приходили к пониманию, что могут лишь временно пользоваться землей.

Берлин ушла последней, когда закончилась служба, не соответствующая ни одному религиозному канону. Штырь оставил ее ненадолго рядом с могилой, но затем снова вышел из Дома, где успел переговорить с парой других Диггеров.

— Я не очень хорошо его знал, — подытожил он.

— Зато я знала его.

— Как вы познакомились?

— Это я его привела, уговаривала, наблюдала за ним в первые, самые трудные недели, когда он завязал с наркотиками. Я никогда не думала, что он... — Штырь обнял ее за плечи, но Берлин только помотала головой. — Со мной все в порядке. Я уже выплакалась, Штырь. Теперь я только хочу найти того мерзавца, который сделал это с Никки.

Ревун исполнял при Доме обязанности медика. Когда Никки привезли, он спустя несколько секунд отметил характерно расширенные зрачки покойного. Это была не передозировка, однако Никки, без сомнения, принял наркотик перед смертью.

— Иногда они просто принимаются за старое, — негромко заметил Штырь. — Это скверно, это грустно, но так бывает, Берлин.

— Я знаю. И еще я знаю, с кем такое случается. Никки принадлежал к совершенно иному типу. Штырь, когда он наконец освободился от зависимости, он чувствовал такое облегчение! Он был лучшим помощником для тех, кто решил завязать. Он ненавидел наркоту — любую. Поверь мне.

Штырь поглядел на сырую землю на могиле и вздохнул:

— Ладно. Попробую что-нибудь разузнать, может, что разнюхаю. Ты пока посидишь спокойно?

Берлин помотала головой:

— Я буду искать их, Штырь.

— Не стоит.

Она посмотрела ему в лицо потемневшими от гнева глазами:

— Ты обращаешься со мной как с ребенком, и мне это не нравится.

— Подумай о том, к чему могут привести твои поиски. Диггеров пока еще терпят, но только потому, что они не лезут в политику. Они ни во что не вмешиваются. Они не агрессивны. И если ты, Берлин, проявишь настойчивость, положение только усугубится. Хочешь, чтобы в городе Драконов нам перестали давать еду? Хочешь, чтобы банды Чистокровок или Шулеров устроили охоту на тебя и уничтожили все наши дома? Кто будет их защищать? Ты? Все дома разом?

— Если придется.

— Но тебе не придется. Это я смогу сделать вместо тебя. Господи, да я уже делаю!

— Ты не понимаешь, — сказала Берлин.

— Слушай, ты, случайно, не...

— Может, выслушаешь меня? Да, ты все время на улице, ты помогаешь многим людям, моим, с улицы — всем, кто попал в беду. Я очень это ценю. Но затем ты возвращаешься в свой обожаемый музей со всеми его экспонатами и отгораживаешься от мира дверью. А здесь все по-другому. Мы живем рядом с теми, кому пытаемся помочь.

— Но не...

Берлин снова его прервала:

— Я не говорю, что ты хоть в чем-то не прав, Штырь. Я понимаю, что случится, если ты откроешь свой музей для улицы, — музею придет конец. И ты делаешь для людей больше многих других, однако это не то же самое, что жить рядом с этими людьми. Как ты не понимаешь? Я хочу не просто мести. Я должна узнать, почему такое случилось. Кто сделал это с нами и почему.

— Ладно, — согласился Штырь. — Я уловил твою мысль. Пойдешь со мной или будешь действовать сама?

— Ты не обижайся, но лучше я сама.

Она выдержала его взгляд. Штырь погладил ее по щеке.

— Нас осталось так мало, — напомнил он. — Будь осторожна. Дай знать, если тебе что-нибудь понадобится.

Берлин кивнула.

Штырь развернулся и пошел прочь, оставив ее в одиночестве стоять у могилы. Она услышала, как утробно взревел мотор «харлея», затем звук затих, и тогда Берлин тоже отошла от могилы.

 IV

 На крыше звучала музыка.

Штырь услышал ее, заглушив мотор «харлея»: развеселую вариацию на тему джиги «Вино глупости», исполняемую на оловянной дудке и электрогитаре. Музыка доносилась из сада на крыше музея. Заперев мотоцикл и убрав в карман чарофон, Штырь поднялся на шесть лестничных пролетов и обнаружил в саду Мэнди Вудсдатгер и Дженни Колокольчик, которые развлекали своей музыкой Лабби. Хорек танцевал на задних лапах, безукоризненно соблюдая ритм джиги в шесть восьмых.

Увидев Штыря, девушки завершили песню.

— Как-то ты плохо выглядишь, — заметила Мэнди.

— День выдался скверный, — подтвердил Штырь.

Мэнди, с серебристыми глазами и волосами розово-лилового цвета, прислонилась спиной к балюстраде. На ней было коротенькое платье в горошек, подходившее к канареечно-желтому «Лес Полу»[20]. Она была сольным гитаристом в гpynne «Хорн данс», однако почти все свободное время болталась по музею, изображая приемную дочь Штыря, к огромному изумлению его самого. Прислонив гитару к небольшому переносному усилителю, Мэнди взялась за термос, чтобы налить Штырю кружку чаю.

— Ты узнал, где был пожар? — спросила она.

Штырь кивнул:

— Кто-то спалил дом Диггеров в Жестяном городе.

— Неужели правда? Никто не пострадал?

— Парень по имени Никки, который управлял домом.

— Я с ним знакома, — сказала Дженни.

Она сняла Лабби с колена, в которое хорек все время тыкал носом, надеясь, что музыка снова зазвучит.

В отличие от полукровки Мэнди, девушка с дудкой была самым настоящим эльфом. Она подрабатывала на полставки официанткой в клубе Фаррела Дина в Сохо. Ее волосы были заплетены в полдюжины серебристых косичек с крохотными колокольчиками, звеневшими от каждого движения, и еще она носила солнцезащитные очки в пластмассовой оправе розового цвета. На ней была футболка, которую Штырь подарил Мэнди, с изображением давно канувшей в Лету рок-группы под названием «Дивинилы».

Штырь взял у Мэнди чай и кивнул в знак признательности. Опустившись в древнее кресло-качалку, он поставил ноги на гитарный футляр Мэнди и вздохнул.

— Так вот, Никки больше нет, — угрюмо произнес он.

— Нет?

— Я только что с похорон.

Девушки обменялись испуганными взглядами.

— Господи! — воскликнула Мэнди. — Какая ужасная смерть!

— Он не в огне погиб, — покачал головой Штырь. — Он был под наркотой и выпал из окна.

— Как-то это неправильно, — заметила Дженни. — Я знаю, что он когда-то был наркоманом, но ведь он давно уже бросил. Не может быть, чтобы он снова стал принимать наркотики.

— И Берлин сказала то же самое. Она очень тяжело переживает случившееся. Но мы нашли при нем одно дерьмо, весьма странного вида. Похоже, какой-то совершенно новый наркотик.

Несколькими сжатыми фразами Штырь поведал все подробности. Когда он договорил, все долго сидели молча. Лабби оставила Дженни в покое и устроилась на подлокотнике крес-ла-качалки. Штырь перебирал густую шерсть на шее хорька и глядел через сад на крыше на парк «Прощание» и за его пределы.

— Ладно, — произнес он наконец. — Время не ждет. Надо мне навестить город Драконов, кое о чем порасспрашивать.

— Я знаю человека, который может тебе помочь, — сказала Дженни.

— Кто такой?

— Мой учитель, Кога-сэнсэй.

В глазах Штыря промелькнула какая-то тень.

— Шоки, — произнес он тихо. — О нем я не подумал.

Дженни казалась озадаченной.

— Кто или что такое Шоки? — спросила она, но Штырь уже уходил.

— Не сейчас, — сказал он Лабби, когда хорек поднялся, чтобы последовать за ним. — Мэнди?

Мэнди позвала зверька обратно. Штырь кивнул всем трем из дверей:

— Ужинать меня не ждите. — И ушел.

Дженни и Мэнди переглянулись.

— Временами, — произнесла Дженни, помолчав несколько минут, — он по-настоящему меня пугает.

— Просто он немного увлекающийся, вот и все, — отозвалась Мэнди.

Дженни кивнула:

— Бедный Никки. Как же такое могло случиться? Уж от него я никак не ожидала, что он снова начнет.

Серое небо казалось мрачнее обычного. Воздух вдруг пахнул холодом. Мэнди вздрогнула.

— Пошли внутрь, — предложила она.

Девушки забрали вещи и унесли в квартиру, на пятом этаже музея.

Кога-сэнсэй жил за своим додзе, расположенном на втором этаже здания, где также размещалась лавка Торговцев. Магазин принадлежал пожилой чете японцев и занимал почти весь первый этаж. Штырь окинул взглядом товары, выставленные в витрине, — все, от японской лапши и импортных шоколадок в ярких обертках до эльфийских травяных сборов, — а затем пошел наверх.

Он узнал девушку, открывшую ему дверь, — еще одна официантка из клуба Фаррела Дина. На ней была безразмерная красная футболка с надписью «Токио» и на голове — черный ирокез, который сразу же бросался в глаза, поскольку торчал шипастым гребнем, добавляя добрые шесть дюймов к невысокой фигуре. Штырь слегка поклонился.

— Счастлив снова увидеть тебя, — произнес он на беглом японском. — Не могу ли я поговорить с Шоки-саном прямо сейчас?

— Прошу прощения, — проговорила девушка. — Но я... я не говорю по-японски.

— Кто там, Лаура? — окликнул из глубины помещения мужской голос.

— Это Штырь! — крикнула она, обернувшись через плечо.

И отошла в сторону, когда к двери подошел обладатель мужского голоса. Кога-сэнсэй был мускулистым и плотным, выше Лауры, но примерно на голову ниже Штыря, одет в самые заурядные белые брюки и рубаху без воротника. Он провел рукой по коротко остриженным темным волосам.

— Штырь, — повторил он мягко.

Штырь коротко поклонился, и Кога ответил тем же.

— Шоки-сан, — произнес Штырь.

— Обычно меня не называют этим именем.

Штырь пожал плечами:

— Но это имя, под которым тебя знаю я.

— Да. Верно. — Кога посмотрел на Лауру, затем вздохнул и отступил в сторону. — Может быть, войдешь?

Штырь скинул ботинки и, оставив их у двери, прошел мимо сэнсэя. Посреди комнаты он опустился на колени и, выпрямив спину, уселся на пятки.

— Что происходит? — шепотом спросила Лаура у Коги. — Я думала, вы с ним друзья.

— Мы с ним знакомы, — ответил Кога.

— Когда я видела вас в прошлый раз, вы казались добрыми друзьями.

Кога кивнул:

— Но сейчас он, кажется, с официальным визитом, Лаура.

— Ничего не понимаю. И почему он называет тебя Шоки?

В последний и единственный раз, когда к любовнику Лауры обращались так, ситуация была крайне неприятная. Шоки — это Изгоняющий Демонов. Демоном когда-то была она сама.

— Мы с ним знакомы с незапамятных времен, — пояснил Кога. — Однако между нами существует... разногласие с тех самых времен, и мы так и не разрешили его. — Он вскинул руку, не дав ей задать следующий вопрос. — Приготовь чай, Лаура.

— Значит, теперь я твоя гейша? Черт, когда ты вспоминаешь о прошлом, тебя по-настоящему заносит.

Кога улыбнулся. Эта улыбка обычно означала у него: «Пожалуйста, не сейчас, подеремся по этому поводу позже».

«Ладно, — улыбнулась она в ответ. — Позже».

— На этот раз, так и быть, прощаю, — сказала она.

Она понизила голос, чтобы ее услышал только Кога. Больно ткнув сэнсэя в живот пальцем, она молитвенно сложила ладони и поспешила на кухню, семеня, словно гейша. Кога закатил глаза, затем подошел к Штырю. Когда он уселся напротив своего гостя, выражение его лица снова стало сосредоточенным.

— Какая нежданная радость, — произнес он. — Я уже и не чаял увидеть тебя у себя дома.

Штырь едва заметно пожал плечами:

— Появилось неотложное дело.

Кога кивнул. Они в молчании дожидались, когда появится чай. Лаура вкатила низкий столик и поставила между мужчинами, налила им чаю в маленькие чашки из костяного фарфора. И только выпив по первой чашке и налив по второй, они перешли к делу Штыря.

Сидя рядом, Лаура сбоку наблюдала за ними, поражаясь тому, насколько они сейчас похожи. Она внимательно слушала, пока Штырь излагал проблему, возникшую у Диггеров, затем, пробормотав себе под нос что-то о «рабах и гейшах», она принесла тушь, пергамент и кисть, чтобы гость мог быстро набросать изображение дракона с карточки, оставленной на теле Никки.

— Почему, стоит только хоть словечком обмолвиться о наркотиках и драконах, как тут же все уверены, что виновата Новая Азия? — спросил Кога, когда Штырь закончил.

— Возможно, это как-то связано с вашими якудза и тонгами? — ответил вопросом на вопрос Штырь.

— Существуют и другие драконы...

— Меня интересует только этот, — перебил его Штырь.

Кога кивнул:

— Хорошо. Как мне кажется, это дракон тонга Чо, которым управляет Билли Ху. По крайней мере, был раньше. Я видел такое изображение на посуде в их игорном заведении.

— Вот не думал, что ты играешь, — удивился Штырь.

— Я не играю. Но посмотреть иногда люблю.

— Ясно. Спасибо.

Штырь начал подниматься, однако Кога протянул через стол руку, удерживая его:

— Так ты никогда не забудешь? Что тебе надо, чтобы забыть?

— Можешь вернуть Онису?

Кога покачал головой:

— У меня не было выбора.

— Думаешь, я этого не знаю? А то с чего бы, по-твоему, нам до сих пор общаться?

— Я просто подумал... если пройдет достаточно времени...

— Не валяй дурака, Шоки, времени прошло пока слишком мало. — Штырь коротко кивнул Коге, затем встал из-за стола. Он стоял, возвышаясь над Лаурой и сэнсэем. Посмотрел на Лауру. — Спасибо за чай, для гадзин[21] ты подала его по-настоящему хорошо.

Прежде чем Лаура нашлась что ответить, он уже вышел, закрыв за собой дверь. Она слышала, как он надевает на площадке ботинки, но дождалась звука удаляющихся шагов, прежде чем спросить:

— Что все это значит?

Кога покачал головой:

— Как я уже сказал, это давешнее недоразумение.

— Но кто такая эта Онису, о которой он говорил? Почему он так сердит на тебя, Кога?

— Онису была женой Штыря, очень давно.

— И она... она умерла?

Кога кивнул:

— Ее убил Шоки.

— Но ты же... — Лаура не смогла договорить.

— Я знаю, — сказал Кога. — Поверь мне, Лаура, знаю.

Лаура поняла, что на самом деле предпочла бы никогда не слышать об этой тайне.

— Она была демоном? Как я?

— Нет. — Кога передвинулся и сел рядом с ней. Взял ее за руку. — Существуют драконы, — произнес он, — которые являются здесь хранителями мира, Лаура. Драконы земли и огня, воды и воздуха — духи-хранители. Они обитают в человеческих телах, и маленькие участки этого мира подпадают под их защиту. Но иногда духи-хранители становятся слишком бесцеремонными, понимаешь? Они становятся такими, какой могла стать ты, если бы не научилась управлять своим демоном.

— Жена Штыря была таким драконом?

Кога кивнул.

— Тогда кто же такой Штырь?

Кога долго не отвечал. Когда он наконец заговорил, то так тихо, что Лауре пришлось придвинуться ближе, чтобы разобрать слова.

— На самом деле я не знаю, — признался он. — Знаю только, что когда-то он был моим другом.

— Как ты мот это сделать? — спросила Лаура. — Как ты мог ее убить?

— Ты не понимаешь, — качнул головой Кога. — Я сделал это ради него. Он нес за нее ответственность, точно так же как она — за него. Но сам он не мог этого сделать. И мне пришлось действовать вместо него.

Лаура вспомнила того демона, каким была. Вспомнила, как умоляла Когу, чтобы он, если не сможет спасти, убил бы ее, пока она не причинила зла кому-нибудь еще. Лаура вздрогнула. Вспоминать об этом она не любила. Поглядев на Когу, она поняла, что он тоже вспоминает. Она положила голову ему на плечо.

— Кажется, я понимаю, — сказала она.

Кога ничего не ответил. Он просто крепче прижался к ней, ища утешения.

 Получилась высокая одинокая нота.

Берлин сидела на заднем крыльце Дома Диггеров, наигрывая на одной из гармошек Джо До-ди-ди, которая могла издавать такие высокие звуки, какие были не под силу голосовым связкам. Пока она играла, день угасал. Она ни о чем не думала, просто вспоминала. И ждала. Спустя некоторое время Берлин отложила губную гармошку и закурила сигарету.

Она ждала, пока не закончится день. Ждала, когда наступит ночь, когда оживет город Драконов. Джо пошевелился в кресле рядом с ней, но Берлин даже не повернула головы.

— Это долгий одинокий путь, — произнес наконец Джо.

Берлин выпустила струйку сине-серого дыма, рассматривая горящий кончик сигареты.

— Ты о чем?

— О возвращении.

— С чего ты взял, будто я добиваюсь чего-то большего? Может, я просто хочу узнать, что происходит, и остановить это?

— Иначе ты не была бы Берлин. Штырь поможет тебе?

Она пожала плечами:

— Он выясняет, я выясняю.

— И кто выяснит первым, получит приз?

Берлин медленно повернула голову:

— Что ты пытаешься мне сказать, Джо?

— Ничего. Просто... мы делаем хорошее дело, помогаем людям и все такое. Мне приятно сознавать, что я кому-то полезен, пусть это всего-навсего беглые панки и бомжи.

— Так должно быть и впредь.

— Но все равно уже не будет по-прежнему, — возразил Джо.

— Это не я начала.

— Никто тебя и не винит, Берлин. Я просто рассуждаю. Мыслю вслух.

Берлин метнула окурок на землю под крыльцом.

— Тебе вредно думать, неужели забыл? Сам мне говорил. Гот, кто много думает, не может играть блюз.

— Речь сейчас не о музыке, Берлин. Я говорю о том, что нам делать дальше, где мы окажемся, когда все это закончится.

Берлин вздохнула и поднялась:

— Мы изменимся, но это не обязательно к худшему, Джо. Мы все равно будем и дальше помогать людям.

— Каким людям? Сегодня на бесплатный ужин пришло полдюжины бродяг. Это конец. Люди напуганы. Уже ходят слухи, что там, где Диггеры, находиться небезопасно.

— Вот поэтому-то я и собираюсь что-нибудь предпринять.

Она ушла с крыльца раньше, чем Джо успел ответить, и направилась под навес, откуда выкатила свой мотороллер. Солнце почти село, опустилось за западную границу Граньтауна. Расчищенная площадка вокруг Дома тонула в тенях. Берлин оглянулась на Дом. Джо прав. Сегодня на ужин почти никто из бродяг не пришел, и ночевать у них никто не собирается.

Поэтому-то так тихо.

Она завела мотороллер. Шум мотора показался слишком громким в этой тишине. Берлин увеличила обороты и рванула через грязный двор на улицу. Когда она уже выкатывалась на асфальт, от густой тени под брошенным фургоном отделилась маленькая фигура и замахала Берлин.

Берлин одной рукой нажала на тормоз, останавливая мотороллер, а вторую положила на рукоять ножа. Но оставила нож в покое, как только увидела, кто перед ней.

— Привет, Берлин.

— Привет, Гамен. Как дела?

Гамен была одной из подопечных Сэмми, жила вместе с остальными детьми в старом заброшенном доме, откуда Сэмми управлял Пэками. Детишки Сэмми встречались в Сохо повсюду, доходя до Гавани торговцев и Риверсайда, — обросшие маленькие волчата в обносках, ищущие поживу на улицах и везде, где только возможно. Время от времени они появлялись в домах Диггеров, хотя Сэмми это не одобрял. Диггеры предоставляли ночлег всем желающим, и Сэмми вовсе не был в восторге, когда его волчата якшались с беглецами Чистокровок, которые появлялись в ночлежках с такой же регулярностью, как и другие уличные дети.

— Я слышала о пожаре в Жестяном городе, — сказала Гамен.

Она подняла на Берлин большие грустные глаза. Не многие могли отказать этой девчушке, когда она просила милостыню, — устоять перед такими глазами просто невозможно.

— Да, зрелище было малоприятное, — подтвердила Берлин. — Послушай, если ты голодна, у нас сегодня полно еды. Ступай к Дому, спроси Джо или Ревуна.

— Я пришла не за едой, — отказалась Гамен. — Меня прислал Сэмми.

Берлин удивленно подняла брови:

— И что Сэмми хочет сообщить?

Гамен потыкала край разбитой мостовой носком грязной туфли.

— Ну, я кое-что видела в Жестяном городе, и, когда рассказала ему, он велел мне поговорить с тобой. Больше ни с кем, только с тобой.

— Что ты видела, Гамен?

— Высокорожденного. Я видела Высокорожденного в переулке Жестяного города незадолго до того, как начался пожар.

Берлин внимательно посмотрела на девочку. Высокорожденный. В Жестяном городе. Конечно, это не полный бред, однако она должна принять во внимание источник информации. Сэмми самый настоящий расист. Он ненавидит Чистокровок. Очень даже в его духе было бы стравить Чистокровок с Диггерами, потому что от Диггеров он тоже не в восторге. Он уже лишился пары своих попрошаек, которые ушли к Диггерам, — этого недостаточно, чтобы он сделался их врагом, однако хватит, чтобы при случае он с радостью заставил их сцепиться с Чистокровками.

— Ты точно видела? — переспросила Берлин. — Или это Сэмми сказал тебе, что ты видела?

— Ну что ты, Берлин. Я не стала бы тебе врать.

Огромные глаза выдержали ее взгляд. Берлин вздохнула.

Уличная попрошайка, да еще с такими глазищами — совершенно невозможно определить, врет этот ребенок или нет.

— Ладно, — сказала Берлин. — Спасибо за информацию, Гамен. Скажи Сэмми, что я перед ним в долгу.

— А передо мной?

— Мне казалось, мы с тобой друзья, — заметила Берлин. — У друзей не принято считаться.

Гамен на секунду задумалась над ее словами, затем ее угрюмое лицо просияло. Она быстро помахала Берлин и исчезла в густых тенях. Берлин сидела на своем мотороллере, который работал на холостых оборотах, и размышляла о том, что может означать полученная информация. Высокорожденный в Жестяном городе. И зелье, явившееся прямо из Эльфландии. Если только можно доверять Сэмми...

Она снова взвесила все, затем покачала головой. Этих сведений просто недостаточно. Переключив скорость, Берлин направилась в сторону города Драконов.

Берлин отлично ориентировалась в городе Драконов. Она знала все повороты и изгибы узких улиц. Знала безопасные дома и те, что были запретными даже для нее. Она умела слышать пульс улиц и Драконов, которые патрулировали их по двое и по трое. Но этим вечером все было не так.

Идя по улицам, она чувствовала на себе злобные взгляды, которыми провожали ее из чайных и магазинов. Бумажные фонари как будто жадничали сегодня больше обычного, оставляя темные лужи теней, растекавшиеся на поворотах, поглощая улицу. Воздух просто звенел от ненависти, и этот звон делался все громче с каждой встречей с очередным Драконом, мимо которого она проходила. И только наткнувшись в районе игорных заведений на Локаса, Берлин узнала, что происходит.

— Что ты здесь делаешь, Берлин? — спросил Локас, затаскивая ее с улицы в переулок. — Спятила, что ли?

Локас был худощавый темнокожий юнец, наполовину китаец, наполовину пуэрториканец. Он жил на окраине за парком «Прощание», но обычно проводил все вечера, курсируя по улицам Новой Азии.

Берлин стряхнула с себя его руку. Мотороллер она привязала цепью в переулке рядом с Хо-стрит, прежде чем двинуться пешком через город Драконов.

— С чего ты взял, что я спятила? Что вообще здесь творится, Локас?

— Ну и ну! Ты разве не знаешь? Все только о тебе и говорят, крошка. Говорят, это ты натравила на нас громил. Позвала бы-чар с окраины. На всех улицах только об этом и судачат. Ты же знаешь, что легавым на нас наплевать, разве что возьмут кого до выяснения, кто есть кто и что почем.

— И люди верят в такую чушь?

— Ну, это ж не просто слухи, детка. Все говорят только о тебе, и говорят все одно и то же.

— Так вот, все ошибаются. Слушай, Локас, неужели ты сам в это веришь?

— Я говорил им, что ты так не сделала бы, но все уже поверили, Берлин. Если ты потусуешься здесь еще немного, бычары с окраины получат твою голову, упакованную в симпатичную коробочку, если ты понимаешь, о чем я.

Берлин, ослабев, привалилась к стене.

— Господи! — пробормотала она. — Весь чертов мир встал с ног на голову!

— Что верно, то верно. Тебе лучше слинять отсюда, крошка. Дуй отсюда подальше.

Берлин кивнула:

— Ладно. Все ясно. Считай, меня уже нет. Но прежде чем я уйду, скажи мне еще кое-что.

— Чего ты хочешь, Берлин?

— Кому это принадлежит?

Она вынула блестящую телефонную карточку и положила ему на ладонь. Локас поднес карточку к свету, проникавшему с улицы, кинул беглый взгляд, затем повернулся к Берлин.

— Это старая печать, — сказал он. — Когда-то принадлежала людям Билли Ху, ты знаешь, о ком я? Тут речь идет о тонге, крошка. Чего тебе от них надо?

Было слишком темно, чтобы рассмотреть выражение его лица, но Берлин слышала в голосе Локаса подозрительные нотки.

— Ты слышал, что случилось с домом в Жестяном городе?

— Да, черт возьми. Никки был отличный парень.

— Кто-то оставил это на теле Никки.

Локас взвесил карточку на руке, затем вернул Берлин.

— Кто-то нарывается на неприятности и будет иметь дело не только с тобой, — произнес он наконец.

— Мне нужно поговорить с Билли Ху, Локас. Можешь устроить?

— Я разузнаю, что там назревает, перетру с народом.

— Было бы здорово, — сказала Берлин. — Похоже, большая назревает заваруха.

— Выходит, что так. У всех на тебя зуб, крошка, и ты...

Он замолк, не договорив. Берлин обернулась посмотреть, что его смутило, и увидела их, входящих в переулок. Драконы. Четверо, нет, пятеро.

— Мотай отсюда! — велела она Локасу.

— Но, Берлин, я...

— Пулей!

Когда он уже уходил, Берлин выпрямилась, приняла непринужденную позу и обернулась к Драконам. На самом деле, этого ей как раз не нужно. Придется действовать осторожно, не покалечить их, иначе положение только усугубится, но вот только эти парни не станут осторожничать.

— А нервы у тебя железные, — заметил один из Драконов, — если ты посмела притащиться сюда.

Он стоял на свету, и Берлин его узнала. Джеки Вонг. Половина банд в нижнем городе Драконов подчиняется ему. Красивый, подумалось ей.

— То, что ты обо мне слышал, Джеки, полная лажа, — отозвалась Берлин. — Дай мне пройти, пока никто не пострадал.

Джеки засмеялся. Поглядел на товарищей.

— Вы слышали? Она боится нас зашибить. — Он перевел на нее жесткий взгляд.— Боли мы не боимся, особенно если учесть, что больно будет тебе.

Берлин не стала утруждать себя ответом. «Не теряй хладнокровия! — приказала она себе. — Не сходи с ума. Не рви их на куски». Но их было пятеро, и они уже брали ее в кольцо. Она не сможет уложить пятерых, никого не порвав.

— Два момента, — произнесла она спокойно. — И я хочу, чтобы вы запомнили оба. Во-первых, все, что обо мне болтают на улицах, полная чушь.

— Ох, какая жалость, — усмехнулся Джеки. — И что же во-вторых?

— Не смей хамить Берлин.

Они даже не увидели ее первого движения. Она просто перелетела к стене, сорвала с двух мусорных бачков крышки и метнула их в Драконов, затем подпрыгнула и встала на пожарную лестницу, которая находилась прямо у нее над головой. Двое Драконов упали, когда в них врезались крышки. Оставшиеся трое ринулись к ней, и она приземлилась между ними.

Опускаясь, Берлин ударила одного ногой. Она пыталась сдержать себя, но все-таки услышала, как хрустнула его берцовая кость у нее под подошвой. На второго она обрушила град молниеносных ударов, и Дракон, задыхаясь, грохнулся на землю. Она развернулась к Джеки — тот уже пытался ударить ее ногой с разворота.

Она пригнулась, уходя от удара, и заехала ему кулаком ниже пояса. Когда Джеки падал, Берлин перекинула его за спину и двинулась навстречу тем двоим, в кого попали крышки от мусорных бачков. Они уже успели встать на ноги. У нее из груди вырвался низкий рык — рокот, превратившийся в крик пантеры. Двое Драконов вроде бы собирались драться, но, как только она сделала шаг в их сторону, оба дали деру.

В голове Берлин разгорался жар, языками пламени слизывавший все мысли. Ее глаза жутко заблестели, когда она окинула взглядом поверженных врагов. Подошла к ближайшему, но остановилась. Наклонив голову, Берлин принялась размеренно дышать, успокаивая жар, пока огонек в глазах не погас, пока рык в груди не затих.

Опасно. Она едва не сорвалась. Она чуть...

Берлин поглядела на потрясенного Джеки. Кроме боли, в его глазах сквозил страх. Отлично. Вот теперь Драконы действительно начнут гоняться за ней. Она отвела взгляд и скользящей походкой двинулась дальше по переулку. Надо на время исчезнуть. Либо так, либо придется перебить всех бандитов в городе Драконов, чтобы они не прикончили ее.

 VI

 Иса Крэн смеялась.

Она сидела за столом в «Андеграунде», музыкальном клубе на Хо-стрит, всего в одном квартале от «Танцующего хорька». На сцене были «Дрэгэм даун», исполняли в бешеном темпе свою версию «К чертям наше будущее». Мусор обтекал рядом с Исой, положив нош на соседний стул и откинув голову на спинку своего. На столе перед ними стоял пустой кувшин из-под пива. У обоих в пальцах дымились косяки с «бордертаунской синевой».

Тедди Грим вернулся с полным кувшином пива. Сел, скинув со стула ноги Мусора. Иса передала ему косяк.

— До сих пор не могу поверить, — произнес он. — Я всегда знал, что Берлин вспыльчивая, но не думал, что она так легко заводится.

— Просто она до сих пор не на тех нарывалась, — заметила Иса. — Вот и все. Завтра начнем распускать слухи в Риверсайде и Скандальном квартале, точно так же как мы сделали это в городе Драконов. И тогда, куда бы она ни кинулась, ей везде хана.

Мусор налил пива из нового кувшина.

— Так что, мы спалим сегодня их главную берлогу или как? — желал он знать.

Иса покачала головой:

— К чему утруждать себя? Драконы наверняка разнесут их логово по кирпичику вместо нас, после того как Берлин подлила масла в огонь. — Она усмехнулась. — Девчонка потрепала самого Джеки Вонга, шутка ли? Могу поспорить, Драконы уже жаждут мести.

— Так что мы-то будем делать? — спросил Мусор.

Иса с Тедди Гримом понимающе переглянулись.

— Похоже, наш Мусорок вошел во вкус, сжигая горожан.

— Ну ты че, мы пока еще никого не сожгли.

— Это нам просто пока не повезло. Сегодня сначала забьем все окна и двери, прежде чем поджигать их дом на Рынке.

— Но там наверняка поблизости ощиваются копы, — заметил Тедди Грим,

Городская охрана старалась держаться подальше от Сохо и подобных ему районов, предоставляя им жить по собственным законам, но вот Гавань торговцев совсем иное дело. Половина экономики Граньтауна зависела от Рынка. Рынок и его окрестности постоянно патрулировали копы, и в форме, и переодетые в штатское.

— Твою мать! — сказала Иса. — Вот кому-то повезло. Придется им держаться от нас подальше.

Группа на сцене грянула «Рви в клочья», металлический вой гитары перекрывал низкий грохот ритм-секции.

— Задай жару! — взвизгнула Иса.

Музыка заглушила ее крик, однако лидер-гитарист перехватил взгляд Исы и подмигнул, прежде чем перейти к рубленым аккордам, которые вторили словам текста. Иса повернулась к товарищам.

— Люблю это дерьмо! — сообщила она, затягиваясь косяком.

 VII

 Прошло два дня, а стало только хуже.

Штырь сидел в зале, посвященном пионерам Америки, рассматривая развешенные по стенам маски качина — духов-предков индейцев хопи. Не надо ему было ходить к Коге. Началось все не у него, но это уже не важно. Столько всего обрушилось разом. Он снова увидел Когу, и в таком окружении. Кога, сэнсэй и муж. Шоки, Изгоняющий Демонов.

Слишком много воспоминаний связано с Коши. Прежние ошибки, нынешние ошибки. Онису, мертвая, ушедшая навсегда. Но возродившаяся в Берлин. Или же только безумие Онису пустило корни в Берлин. Впрочем, какая разница.

Прошло два дня с тех пор, как Берлин исчезла в городе Драконов, однако на улицах только о ней и говорили. На нее ополчился уже весь Граньтаун. Утверждали, будто она обратилась к громилам задолго до того, как кто-то напал на Диггеров. Уверяли, будто бы пожар в Жестяном городе был первым шагом, справедливым возмездием за те несчастья, какие она навлекла на город. И на свою голову.

Штырь столько наслушался, что сам почти поверил.

В ту ночь Берлин потрепала Драконов. Потом пришли вести, что на следующий день она разметала банду портовых Крыс, которые загнали ее в угол в Риверсайде. Двое из Крыс скончались. Позже она вывела из строя Чистокровок, столкнувшихся с ней под Старой Стеной.

Штырь погладил Лабби. Хорек смирно лежал у него на колене, глаза открыты, но смотрят куда-то в пустоту. Интересно, зверек видит перед собой те же смутные перспективы, что и он?

Две ночи назад кто-то сжег дом Диггеров у Рынка. Теперь у них остался только главный Дом в Сохо, но сейчас там никого — на дом напали объединенные банды Чистокровок и Драконов и все там разнесли. Вероятно, поджидали Берлин, хотя никто не верил, что она появится. Просто надо же им было хоть как-то проявить себя.

И вот теперь, как будто мало всего остального, поползли слухи о том, что на улицах появилась новая дурь. Шейк. Кайфа — море, и в вену колоть не надо. Штырь помнил коробочку, которую нашли при Никки. Должно быть, это и есть шейк. Все в этом деле связано, но будь он проклят, если в состоянии отыскать эту связь. Он знает только, что Берлин перешагнула черту, и ему необходимо ее отыскать.

Штырь поднял голову, когда Мэнди вошла в зал.

— Когда вернулся? — спросила она.

Штырь пожал плечами:

— Примерно час назад.

— Полагаю, никаких результатов?

«Это зависит, — подумал Штырь, — от того, насколько сильно он хочет найти Берлин».

— Не повезло, — согласился он.

— И становится все хуже и хуже.

Штырь вспомнил черную ночь, серебристую вспышку лез-пия катаны, входящего в плоть, вспомнил, как сжимал Онису в объятиях. Тогда он был не в силах плакать. Кога, стоя на коленях по другую сторону от тела его жены, рыдал за обоих.

— Я обязан поговорить с ней, — сказал Штырь. — Может, еще не поздно.

— Не поздно для чего?

Штырь холодно взглянул на Мэнди и передал ей Лабби.

— Не хочу, чтобы повторилось прошлое, — сказал он. — Потому что на этот раз действовать придется мне самому.

— Штырь, о чем ты говоришь?

Он кивнул на хорька:

— Ты ведь о ней позаботишься?

— Конечно, но...

Он ушел раньше, чем она успела договорить, осталось лишь эхо его шагов в пустом зале. Мэнди посмотрела на маски качина, развешенные по стенам, и содрогнулась.

Оставалось еще одно место, где Штырь пока не искал. Туда он и поехал, пролетая квартал за кварталом на могучем «харлее». Это место находилось за пределами Жестяного города. Покрытые мусором участки земли были пусты — стали пусты после пожара. Только кое-где еще поднимались шалаши из кусков жести. Встречались парусиновые палатки. А в остальных местах торчали остатки фундаментов более солидных жилищ с надвинутыми сверху листами покореженного железа. Но не было видно ни одного бездомного.

Штырь поехал дальше, на старую товарную станцию.

До того как свершился Переход и Эльфландия заползла в юрод, превращая его в приграничную зону, здесь находился главный транспортный узел. Но поезда перестали приходить, десятилетия сделали свое дело, и сердце железнодорожной системы города превратилось в мусорную свалку. Теперь, по прошествии стольких лет, под кучами отбросов уже не было видно рельсов. Только старые грузовые вагоны, разбросанные там и сям, возвышались над морем хлама, словно выбросившиеся на берег киты.

Здесь нашли приют крысы — не дети из Сохо, а животные, на которых Лабби в юности училась охотиться. Имелись и другие обитатели. Неистребимые бомжи устроили в недрах свалки свой лагерь. Некоторые даже использовали более или менее сохранившиеся старые вагоны, натаскивали туда ковры, мебель, превращая в подобие настоящего дома. Однако свое название эта местность получила благодаря третьим обитателям, которые и являлись истинными хозяевами свалки.

Место называлось теперь Собачьим городом.

Штырь доехал до края мусорной кучи и остановил мотоцикл. Убрав в карман чарофон, откатил в сторонку большой «харлей» и принялся терпеливо ждать. Он был знаком с правилами. Если ты не свежая гора отбросов, придется подождать.

Они начали спускаться с мусорных завалов, огромные мастифы и маленькие местные колли с крысиными ушками. Немецкие овчарки и доберманы. Но больше всего было дворняг — поджарых, мускулистых псов, в венах которых текла кровь сотен пород.

Собаки окружили мотоцикл, но Штырь не шевельнул ни мускулом, не произнес ни слова. Стоит хотя бы моргнуть, и они набросятся на него всей стаей. Он просто ждал, дыша через рот, чтобы не закашляться от мусорной вони. Собаки не подходили близко, но не потому, что боялись его. Они тоже были знакомы с правилами. Они ждали, точно так же как он.

Наверное, прошло примерно полчаса, когда Штырь заметил краем глаза движение. Через стаю собак брел старый бродяга. Лицо у него было коричневое, обожженное солнцем, волосы белые, тонкие как паутина, доходящие до плеч. На одежде столько заплат, что уже не разобрать, какого цвета была основа. Бродяга шел босиком, кожа на его ступнях могла поспорить по прочности с кирзой. За плечом у бездомного болтался вещмешок, в нем что-то позвякивало. Подойдя к Штырю, бомж просто остановился и уставился на него.

— Я всего лишь хочу поговорить с ней, — произнес Штырь. — Ничего больше.

— С кем поговорить?

Штырь опустил руку в карман — очень медленно, потому что один мастиф приблизился к нему на несколько шагов, — и вынул жестянку с жевательным табаком. Бросил жестянку бомжу.

— С Берлин, — сказал Штырь. — Мне надо просто поговорить с ней, Паццо.

Бомж некоторое время рассматривал жестянку, затем сунул в вещмешок. Не говоря ни слова, он развернулся и пошел по едва заметной тропинке, извивавшейся между горами мусора. Штырь сделал несколько вдохов и выдохов, а затем двинулся вслед за стариком, и собаки волнами покатились за ними, не трогая Штыря, но все-таки держась так близко, что он ощущал тепло их тел.

Паццо вел его по длинной извивающейся тропке через Собачий город, несколько раз останавливался, чтобы добавить что-то в свой мешок, бормотал себе под нос, но ни разу не взглянул прямо на Штыря. Собаки как будто считали все вдохи Штыря. Вонь стояла невыносимая. Воздух казался из-за нее густым, и еще в нем было полно мух. На вершинах некоторых куч сидели крысы, но при виде собак они зарывались в мусор с такой быстротой, что Штырь каждый раз сомневался, не померещились ли они ему.

Прошло довольно много времени, но в конце концов все оказались в узкой расселине между двумя горами мусора, и Штырь часто заморгал от того, что открылось его взору. Он никогда не забирался в центр Собачьего города, даже не подозревал, что такое может существовать здесь.

Несколько грузовых вагонов, составленных в круг, словно фургоны в старом вестерне, обрамляли поляну, окруженную такими завалами мусора, что эти вагоны казались на их фоне игрушечными. Внутри круга росли кусты и трава; лианы, покрытые цветами, оплетали стенки вагонов. Воздух здесь почему-то был чистым. Собаки рванули вперед, предоставив Штырю плестись за старым бродягой. До ушей Штыря донеслись звуки гитары. Когда они с Паццо обогнули ближайший вагон, он увидел Берлин — она сидела у костра с несколькими бродягами.

Здесь были Бренди Джек и Джо До-ди-ди. По-видимому, кто-то из них принес сюда ее гитару, но Штырь не сумел угадать кто. Берлин доиграла до конца песню — медленную вариацию на тему «Блюза Собачьего города». Возможно, она подозревала, что Штырь идет, и играла специально для него? Ему всегда нравилась эта тема. Наверное, Берлин сама ее сочинила, просто никогда не признавалась.

Паццо пошел дальше, и остальные бродяги отошли от костра, увидев Штыря. Он прислонился к большой железной цистерне и поглядел на Берлин. Она посмотрела на него, но выражение ее лица оставалось непроницаемым. Штырь долго смотрел ей в глаза, прежде чем присесть на бревно по другую сторону костра.

— Так что же происходит, Берлин? Ты объявила городу войну?

— Рада видеть тебя, Штырь.

— Не уходи от вопроса, Берлин. Что, черт возьми, происходит?

— Город объявил войну мне.

— Чушь собачья!

Ее брови удивленно взлетели.

— Неужели? А как бы ты это назвал?

— Мне кажется, ты перешла черту.

Она пробежалась пальцами по грифу, не глядя на струны, не глядя вообще никуда. Когда ее взгляд все-таки сосредоточился на Штыре, фиалковые глаза горели гневом.

— Мне почему-то казалось, что уж ты-то не поверишь в тот бред, что болтают на улицах, Штырь. Ты меня разочаровываешь.

— А что еще мне остается? Ты мечешься по улицам, колотишь всех, кто попадается под руку... Господи, ты даже не поговорила со мной.

— Что бы я тебе сказала? К тому же я сейчас тебе говорю отчетливо и громко.

— Объясни мне, Берлин. Что происходит?

— Ты слепой?

Злые слова уже рвались из горла Штыря, но он отвернулся и уставился в огонь, дожидаясь, пока они улягутся.

— Может быть, я и слепой, — сказал он. — Объясни.

— Кто-то объявил охоту на меня, все началось как будто с Диггеров, но теперь, судя по всему, гоняются только за мной.

— Кто объявил охоту?

— Не знаю. Знаю лишь, что кто-то явился с той стороны Границы по мою душу.

Штырь вздохнул:

— Но это бессмыслица какая-то.

— А я и не говорила, что здесь кроется какой-то глубокий смысл.

-— И это никак не объясняет, зачем ты перебила половину бандитов в городе. У тебя есть обязанности, Берлин. И ты не имеешь права вести себя так.

— Да пошел ты, Штырь! Я пытаюсь остаться в живых, вот и все. Не все мы такие, как ты, — готовые скорее получить пулю в живот, чем проявить свою истинную натуру, когда нас убивают.

— Ты не...

— Кроме того, не у всех имеются под рукой целители из числа полукровок, готовые эту самую пулю вынуть.

— Мэнди мне не...

— Хватит, Штырь. Посмотри в лицо фактам. Я не ты. Я не могу быть тобой. И я не хочу быть тобой. Ничего личного, пойми, но у меня свой способ улаживать проблемы. Кстати, если на то пошло, сколько ты убил?

— Я убил их в естественных условиях, а не...

— Господи! Не могу поверить, что ты такое говоришь. Мертвые уже мертвы, Штырь. Это не я охочусь за людьми, это люди охотятся за мной. Они ополчились на меня, поэтому должны знать, что я не буду смирно стоять, позволяя себя убить и не показывая, на что я способна. Наверное, ты считаешь, что отлупить пару панков в переулке нормально, возможно, даже застрелить их, как ты недавно застрелил Финнегана Стала, но всем нам приходится играть с теми картами, какие есть на руках. Однако тот, кто сдавал карты мне, был очень непрост.

— Я больше не узнаю тебя.

— Может, ты никогда меня и не знал, Штырь?

— Если ты не прекратишь, мне придется самому тебя остановить.

На мгновение взгляд Берлин смягчился.

— Я не Онису, — произнесла она осторожно. — Тебе пора уже перестать примерять на меня ее жизнь.

— Не впутывай сюда ее.

— Ты сам ее впутываешь. Считаешь, будто я перешагнула черту, но на самом деле ты боишься того, с чем не сталкивался уже много лет. Штырь, я — Берлин, запомни. Я не клон Штыря, не клон Онису. Я — это я. И по каким-то причинам множество людей хочет моей смерти.

Штырь поднялся.

— Возвращайся со мной, — предложил он. — Мы займемся ими вместе.

— И что мы сделаем? Пойдем в суд? Не смеши меня, Штырь. Все должно закончиться на улице, где и началось. Я должна найти тех гадов, которые все это затеяли, и прижать к стенке. Только так можно покончить с этим делом. Я должна взять их за шиворот и доказать всем бандам, что я не такая, как им наговорили.

— Я ухожу, — предупредил Штырь. — Либо ты идешь со мной...

— Вечно у тебя либо черное, либо белое, да? Либо я с тобой, либо против тебя?

— ...либо я вернусь за тобой. Даю тебе время до полуночи.

Берлин покачала головой:

— Я не пойду с тобой, Штырь. Ни сейчас, ни потом. И меня не будет здесь, когда ты вернешься.

— Я тебя найду.

— Знаю, что найдешь.

Она смотрела, как он удаляется. Ее пальцы медленно скользили по грифу, но в какой-то момент она сбилась. Если бы

Штырь тогда обернулся, то увидел бы, что ее глаза полны слез. Но он так и не обернулся.

Мэнди услышала, как вернулся Штырь, и побежала к нему. Он сидел на крыше в позе сэйдза[22], положив катану в ножнах под правую руку.

— Штырь? — окликнула она тихо.

Когда он не отозвался, Мэнди встала перед ним, а затем опустилась на колени, чтобы заглянуть в лицо:

— Ты ее нашел?

Его лицо было так же неподвижно, как маски качина этажом ниже.

— Ты меня пугаешь, Штырь.

Его взгляд медленно сосредоточился на ней.

— Я нашел ее, — ответил он. — Но, видит бог, лучше бы не находил.

Мэнди посмотрела на клинок в деревянных полированных ножнах. Холодок пробежал у нее по спине.

— О чем ты говоришь, Штырь? Ты... ты ее убил?

Он покачал головой.

— Но убью, — сказал он. Его голос упал до едва слышного шепота: — Помоги мне Господь, убью!

 VIII

 Боль резанула ее, словно лезвием бритвы.

Берлин сидела, скорчившись над гитарой, прижимаясь к инструменту, как будто силясь сдержать поток слез. Костер перед ней трещал и плевался искрами. За вагонами раздавался собачий вой.

— Собаки знают его запах, они выследят его.

Она подняла затуманенный слезами взгляд и увидела Паццо: он сидел на корточках перед ней, и в глазах у него горел гневный огонек. Она молча покачала головой.

— Он не виноват, — сказала Берлин. — Он попал в ловушку, как и все мы. Есть кое-что, что требовалось разрешить давным-давно. Понимаешь, Паццо, он никогда не пытался разобраться. Он только делал вид, будто ничего не замечает, отодвигал подальше, чтобы ничего не решать. Но так нельзя. Необходимо принимать решение. Если не примешь вовремя, когда у тебя еще есть возможность выбора, то настанет миг и все решится само, выйдя из-под контроля.

Паццо на самом деле понятия не имел, о чем она говорит:

— Из-за него ты плачешь.

— Он человек жесткий, такой он выбрал для себя способ выживания. Просто заковал себя в броню и так живет. Мне кажется, дело еще и в девушке, которая решила быть с ним рядом. Наверное, она пробила в его доспехах брешь, и теперь все внутри его распадается на части. Просто распадается.

Паццо пожал плечами. Порывшись в одном из залатанных карманов, он извлек чистый носовой платок и протянул Берлин.

— Спасибо.

— К тебе еще один гость.

Берлин попыталась улыбнуться:

— Да я сегодня просто Мисс Популярность!

— Хочешь его видеть?

Берлин кивнула, затем, когда Паццо отошел, высморкалась. Спустя несколько секунд бродяга вернулся, ведя за собой Локаса.

— Тот парень тебя расстроил... — начал Паццо.

— Ничего, Паццо. Я в порядке, честное слово.

Локас дождался, пока старый бродяга уйдет, затем опустился на бревно, с которого совсем недавно поднялся Штырь.

— Ну, Берлин! Странные же у тебя друзья.

— Включая тебя?

— Точно! — Он усмехнулся, белые зубы засверкали на смуглом лице, и Берлин невольно заулыбалась в ответ.

— Ну как, повезло тебе? — спросила она.

Локас пожал плечами:

— Можно и так сказать. С Сэмми никаких проблем. У него зуб на тех, кто выбросил шейк на улицу, и, если ты притащишь их, он нам поможет.

— А как насчет Драконов?

— Ну, Джеки Вонг с удовольствием отрезал бы тебе яйца, если бы они у тебя были. Но Драконы все равно придут. Билли Ху пришлет кого-нибудь проследить, чтобы не нарушались интересы тонга Чо. Скорее всего, это будет Хсиан.

— Он хотя бы честный. Как насчет Чистокровок?

— Кровавые будут, и портовые Крысы тоже, всех понемногу, все жаждут оторвать от тебя кусок, поскольку уверены, что ты никого не притащишь.

Берлин кивнула:

— А я притащу?

— Джон Коклджон выследил их. Бабу, которая тебе нужна, зовут Иса Крэн. Она тесно связана с кем-то по ту сторону Границы, но никто не знает с кем. Тебе придется идти за ней самой, Берлин. Мы с Джоном с ней не справимся. Она просто жуткая.

Взгляд Берлин затуманился.

— О, уж я ее приведу.

— Ты ее знаешь?

— Я знаю, где ее найти.

— Тогда чего ты ждешь?

— Ночи. На какое время назначен сбор?

— На полночь. На старой станции.

— Со щитом или на щите, — негромко произнесла Берлин. Локас помотал головой:

— Как ты иногда странно выражаешься, Берлин.

IX 

 Маг не смог ей помочь.

— Не потому, что я не хочу, — сказал Фаррел Дин Мэнди. — Я просто не могу этого сделать.

Они сидели в недрах «Танцующего хорька». В клубе было тихо, ланч закончился, до обеда еще далеко. К середине вечера, когда на сцену выйдут музыканты, сюда набьется столько народу, что даже встать будет негде. А пока Мэнди слышала звяканье колокольчиков Дженни Колокольчик, которая подметала зал.

Фаррел Дин вздохнул:

— Все это началось так давно.

— Что ты имеешь в виду?

— Это не моя тайна.

— Ладно. Но почему ты не можешь мне помочь?

Фаррел Дин секунду смотрел на нее, после чего принялся прочищать и заново набивать трубку.

— Моя магия не действует на таких, как Штырь, — произнес он, покончив с трубкой.

Облако дыма поднялось над его головой.

Мэнди медленно кивнула, вспомнив. Один раз маг наложил заклятие на музыку «Хорн дане». Она зачаровывала всех, кто ее слышал, кроме Штыря и того эльфа, которого он тогда старался не убить. Но все его старания оказались напрасны.

— Но хоть кто-то может мне помочь? — спросила она.

— Шоки.

— Кто такой Шоки? — Она смутно припоминала, что уже слышала раньше это имя. Кажется, Штырь как-то раз называл его. — И где его найти?

— Я могу к нему отвести.

Мэнди повернулась на этот новый голос и увидела еще одну официантку «Танцующего хорька», стоявшую у ее стола.

— Я невольно подслушала ваш разговор, — пояснила Лаура.

Мэнди замахала руками, отметая прочь извинения:

— Не важно. Если только ты знаешь, кто такой Шоки.

— Я с ним живу.

Мэнди поглядела на Дженни, которая все еще мела пол:

— Так это Кога? Сэнсэй?

Лаура кивнула.

Мэнди потянулась через стол и пожала руку Фаррелу Дину.

— Спасибо, — поблагодарила она.

— Можно мне уйти? — спросила Лаура.

Фаррел Дин не возражал:

— Только будьте осторожны. Вы ступаете в царство полутонов. Иногда чем больше стараешься помочь, тем хуже получается.

— Я не позволю ему убить Берлин, — заявила Мэнди, поднимаясь из-за стола. — Я не знаю, что случилось со Штырем, но я не позволю ему сделать это. Ни с ней, ни с самим собой.

Иногда, думал Фаррел Дин, глядя, как удаляются девушки, он совершенно не понимает, чего ради перешел Границу и остался здесь. В Эльфландии хватает опасностей, этого нельзя отрицать, однако в Граньтауне намешано столько разных культур, каждая со своими верованиями и особыми хранителями, что город постоянно балансирует на грани. И стоит ему немного отклониться в ту или иную сторону...

Когда они пришли в додзе, Кога был одет в какой-то, как показалось Мэнди, церемониальный наряд. На нем были кимоно и хакама из черного шелка, белое шелковое нижнее кимоно и темно-красный оби, или кушак. На плече красовался герб семьи — круглый камон, вышитый белыми шелковыми нитками. В большом зале, кроме него, никого не было. Он сидел в позе сэйдза и, кажется, ждал их. Два меча — катана и короткий ваказаши — лежали в деревянном футляре перед ним.

Лаура сняла туфли и вошла в комнату первой. Остановившись перед Когой, она опустилась на колени на застланный циновками пол и коротко поклонилась, прежде чем сесть, выпрямив спину.

«Они ведут себя как сэнсэй и ученик, а не как любовники», — решила Мэнди. И это почему-то ее встревожило. Она замешкалась, снимая обувь, но не стала копировать действия Лауры. Просто прошла через зал, неловко потопталась рядом с ними секунду, а затем села. Сидеть было неудобно. Она поняла, что сутулиться нельзя, но стоило ей минуту просидеть в подражание им с прямой спиной, как мышцы заныли.

Кога наклонил голову, поглядев на нее.

— Чем могу помочь, Мэнди? — спросил он.

«Как будто сам не знаешь», — подумала она, однако воздержалась от замечаний. Они явно совершают какой-то обряд, какую-то церемонию. Если Кога единственный, кто может помочь Штырю, она не станет рубить сук, на котором сидит.

— Дело в Штыре, — сказала она, а затем изложила все факты.

Когда она договорила, Кога рассказал ей об Онису и Штыре и о той роли, какую сам сыграл в смерти Онису.

— Так он думает, что Берлин — это Онису? — уточнила Мэнди.

— Если по-простому, то да.

— И когда он к тебе приходил, он...

— Мне кажется, он приходил за помощью. Любой панк в городе Драконов запросто сказал бы ему, чья это печать. А он пришел ко мне. Ты должна понять. Штырь сейчас не тот, кто он есть, а тот, кто был раньше. Поэтому-то он пришел ко мне. Только мы с Фаррелом Дином присутствовали там, когда все произошло.

— Я ничего не понимаю, — сказала Мэнди. — Эти драконы...

— Они духи-хранители. Драконами мы называем их в Новой Азии, и потому-то уличные банды тоже называют себя Драконами. Они считают себя защитниками города Драконов.

— Но Берлин со Штырем... настоящие драконы?

— Они духи-хранители, да. На них лежит огромная ответственность, поскольку они представляют на земле стихии. Силы, которыми они наделены, нельзя использовать бездумно. Драконы должны исполнять свою работу с осторожностью. Не совершая грандиозных подвигов, какие любят описывать поэты и сказители, а незаметно.

Мэнди пыталась осмыслить услышанное.

— Но что, если Штырь прав? — спросила она наконец. — Вдруг Берлин действительно перешла черту?

Кога помотал головой:

— Я разговаривал с одним ее другом. Сегодня ночью Берлин объявила сбор всех группировок Граньтауна, чтобы оправдаться перед ними. Так не поступают те, кому наплевать на свои обязанности.

— А Штырь об этом знает? Ведь это же все меняет, верно?

— Тот же человек сообщил мне, что Берлин сегодня говорила со Штырем, но он слышит только отголосок прошлого, он сам сейчас находится в прошлом.

Мэнди потерла лицо:

— Что же происходит? Что мы можем сделать?

— Не мы. Это только мое дело, Мэнди. Я должен его остановить. — Говоря это, Кога вынул из деревянного футляра длинную катану и положил, не вынимая из ножен, себе на колени. —

А теперь прошу меня простить. Мне необходимо помедитировать.

Мэнди содрогнулась. Точно так же Штырь сидел тогда на крыше музея.

Лаура взяла ее за руку.

— Нам лучше уйти, — предупредила она.

— Но...

Лаура покачала головой. Подняв Мэнди на ноги, она подобрала их туфли и повела гостью в коридор.

— Он ведь убьет Штыря! — воскликнула Мэнди, как только они вышли на лестницу. — Я просила вовсе не о такой помощи.

— Поверь мне, — сказала Лаура. — Убийство Штыря — последнее, чего хотел бы Кога.

— Но вдруг не существует другого способа его остановить?

На это у Лауры не было ответа.

— Я останусь здесь, — заявила Мэнди. — Когда Кога пойдет, я пойду с ним, хочет он того или нет.

— Мы пойдем вместе, — пообещала Лаура.

Кога хорош, наверное, лучший в Граньтауне специалист в подобных делах, но и Штырь тоже хорош. Насколько хорош, она не знает. И надеется, что не узнает никогда. Но если дойдет до поединка, она обязательно должна быть рядом, когда Коге потребуется ее помощь.

Мэнди сидела, сгорбившись, на верхней ступеньке лестницы.

— У меня такое чувство, будто я только что предала Штыря, — призналась она.

Лаура присела рядом с ней и положила руку ей на плечо:

— Это прошлое поджидает, чтобы предать нас всех, Мэнди. Ты тут совершенно ни при чем.

— Объясни это моему сердцу.

На это Лауре нечего было ответить.

 X

 Комната была темна, как ее душа.

Иса Крэн остановилась в дверном проеме. Она жила на последнем этаже заброшенного дома из песчаника, который стоял рядом со Старой Стеной. Она не любила возвращаться в темную квартиру, поэтому всегда оставляла гореть световой куб — и днем, и ночью. Она могла себе это позволить. У нее было все только самое лучшее. В гарантии написано, что куб будет гореть вечно или пока она его не выбросит, других вариантов нет.

Ее дом был защищен заклинаниями — пришлось. Потому что здесь у нее имелся тайник для наркотиков. И здесь Иса становилась такой, какой была на самом деле: с собой наедине, никаких масок, никакого притворства. Никто сюда не приходил. Защитные заклинания не пускали никого, кроме одного-единст-венного человека. Кроме Исы Крэн. Даже Высокорожденные вроде Корвина не могли войти без ее разрешения. Заклинания доставили с той стороны Границы, и они были настроены только на Ису, только на нее одну.

Но сейчас световой куб не горел. В комнате было темно. И она была не одна. Иса поняла это раньше, чем переступила порог. Кто-то был внутри, дожидался ее возвращения. Кто-то, кто знал, где ее искать. Кто-то настолько сильный, что прошел через заклинания. Иса намотала на руку тяжелую цепь и опустила на пол звякнувший конец.

— Иса Крэн, Иса Крэн, — раздался из темноты хрипловатый голос. — Никто не любит Ису Крэн.

Иса сощурила серебристые глаза и покрепче перехватила цепь. Сделала шаг вперед, и световой куб загорелся. Не вспыхнул, а медленно посветлел, прогоняя тени, одну за другой, пока Иса не увидела сидящую в кресле миниатюрную девушку в голубых джинсах, поджидавшую ее.

— Берлин, тебе конец! — прошипела Иса.

Берлин не шевельнулась, только помотала головой:

— Все только этим и грозят бедной Берлин, и мы с тобой знаем причину, верно? Иса Крэн, Иса Крэн, никто не любит...

— Заткнись!

— В чем дело, Иса? Навевает неприятные воспоминания? Я знаю о тебе все: жила на Холме, имела все самое лучшее, но почему-то кое-что вдруг исчезло, правильно? Все, как в тех историях, какие любят рассказывать о Чистокровках по другую сторону Границы. У тебя нет души.

— Ты ничего не знаешь.

— Я вовсе не отрицаю, что тебе пришлось нелегко, — сказала Берлин, — но ведь всех нас жизнь иногда больно бьет, Иса. Это не значит, что надо вымещать зло на других. В чем дело? Ты решила, будто мир чего-то должен тебе? Решила, будто бы Иса Крэн лучше остальных и ей не надо надрываться, как другим?

Иса рванулась вперед, взмахнула цепью, но что-то в глазах Берлин заставило ее остановиться. Там, в фиалковой глубине, вспыхивали какие-то багровые искры. Нечто нечеловеческое, никак не связанное с холмами по ту сторону Границы.

— Ты... — Голос ее сорвался.

— Нет, ты ошиблась, Иса. И теперь пришло время исправлять ошибку.

Иса смотрела на Берлин во все глаза. Она слышала о назначенном на полночь всеобщем сборе на старой станции. Берлин собиралась туда прийти, чтобы оправдаться перед всеми. О, они так хохотали — Тедди Грим, Мусор и она. Что это Берлин придумала? Собирается преподнести им себя на блюдечке? Ведь никто даже слушать не станет Берлин после того, что они с ребятами провернули, уничтожая ее доброе имя. И только сейчас до Исы начало доходить, что они натворили. И, глядя в огоньки, горящие в фиалковых глазах, Иса впервые осознала, с чем они связались.

— Послушай, — начала она, — я даже не подозревала, что ты одна... одна из них.

— Думаешь, теперь это имеет какое-нибудь значение? Думаешь, это поможет вернуть Никки? Или бродяг, которые сгорели в доме у Рынка? Или же двух Крыс, которых я сбросила в реку?

— Нет, я просто...

— Настало время платить за музыку, Иса, — оборвала ее Берлин. — Ты знаешь, как это бывает?

Иса попыталась выскочить из комнаты, но Берлин оказалась для нее слишком стремительна. Она рванулась с кресла, обогнула Кровавую и встала в дверном проеме раньше, чем Иса успела завершить шаг. Один взмах руки — и запястье Исы онемело. Цепь с грохотом упала на пол. Еще взмах, на этот раз ноги, — и Иса повалилась на свою цепь, понимая, что у нее онемело все правое бедро.

— Кто за тобой стоит? — спросила Берлин. — Кто поставляет дурь?

Из рукава в руку Исы скользнул нож. Она неловко взмахнула им, однако Берлин просто отступила назад. Когда она уклонялась от удара, ее левая нога сделала неуловимое движение. Нож загрохотал по полу. Иса прижала сломанное запястье к груди, закусив от боли губу.

— Кто он, Иса?

— Ты что... издеваешься? Стоит мне раскрыть рот, и я покойница!

— А сейчас ты чем рискуешь? Мы тут с тобой что, в игрушки играем?

Берлин снова ударила ногой. Иса дернулась, но Берлин уже поняла, что ответа на свой вопрос она не добьется. Ответ скрывается совсем близко, в глубине серебристых глаз. За запертой дверью, которая не откроется, сколько бы боли ни пришлось вытерпеть Кровавой.

— Ладно, — сказала Берлин. — Полагаю, это имя — твое главное сокровище. Надеюсь, оно поможет тебе продержаться сегодняшнюю ночь.

— Что... О чем ты? — спросила Иса, уже зная ответ: все произойдет на старом вокзале.

— Ты меня оправдаешь.

— Я...

— Это не обсуждается, — бросила Берлин. — Ты восстановишь мое честное имя, и точка. И не думай, что сможешь улизнуть, когда мы покончим с этим. У меня такие союзники, что тебе и не снилось.

Но Иса уже взвешивала свои шансы на спасение. Она, конечно, сможет ее реабилитировать, но, господи, кто поверит Берлин, когда игра зашла так далеко? Да кто вообще станет ее слушать?

— Конечно, — проговорила Иса. — Все, что захочешь.

Берлин улыбнулась:

— Как ты легко согласилась, Иса. Не хочешь спросить меня, что это за союзники, а то еще по недомыслию решишь, будто тебе удастся вывернуться.

— Ладно, и что у тебя за союзники?

— На общем сборе будет и Собачий город. Думаешь, сумеешь выкрутиться? Думаешь, меня посмеют тронуть хоть пальцем, когда целая стая придет, чтобы охранять каждый выход и меня заодно?

Она видела, как уверенность окончательно покинула Ису, но не ощутила никакой радости. Как она уже сказала раньше, это не поможет воскресить мертвецов.

Протянув руку, Берлин рывком подняла Ису на ноги, дернув за кожаную куртку, и потащила к двери. Иса хваталась за стену, пытаясь устоять. Одна нога совершенно онемела, и Кровавая едва не падала. Берлин не дала ей прийти в себя. Она просто потащила ее за собой. Вниз по ступенькам. Через фойе. На улицу. И до самого бывшего вокзала.

Они услышали, как вдалеке часы на башне Мок-авеню пробили половину. До полуночи всего тридцать минут.

Скоро все останется позади, подумала Берлин. За исключением одного. Ей все равно придется иметь дело с призраком чужого прошлого.

Ей все равно придется иметь дело со Штырем.

XI 

 Полночь пришла и миновала.

Штырь медленно поднял голову и окинул взглядом крышу музея. Летучая мышь пронеслась мимо стремительной беззвучной тенью и исчезла. Штырь сжал полированные деревянные ножны катаны. Его разум блуждал по прошлому. Он видел красноглазого злобного дракона и человека, одетого в черный шелк. Видел, как взметнулся клинок, затем упал, такой же стремительный и беззвучный, как летучая мышь. Брызнула кровь. В ночном воздухе разлился ее горячий запах.

Крепко зажмурив глаза, Штырь медленно поднялся. Он заткнул катану за пояс и скользящей походкой покинул крышу. Пошел по лестницам вниз — еще один призрак в здании, полном призраков.

Выйдя на улицу, он остановился, ноздри раздулись, когда он втянул в себя неподвижный ночной воздух. Граньтаун хранил при себе свои тайны, однако Штырь безошибочно выбрал направление, развернулся и заскользил по улицам, направляясь к старому вокзалу на границе Собачьего города. Лабби беззвучно затрусила за ним вслед, но он не заметил хорька.

Он все еще скитался по прошлому, пытаясь достичь цели раньше, чем человек, одетый в черный шелк, погрузит катану в плоть дракона. Штырь ускорил шаг и стиснул зубы, петляя по тихим улицам. Давно уже пора исполнить свой долг, от которого он так долго отлынивал. Он сам не вполне понимал, как получилось, что он смог вернуться в прошлое, чтобы даровать Онису свободу теперь, хотя не смог сделать этого в другой жизни. Он знал только, что время пришло и он не может ее подвести. И не важно, в каком обличье она существует. Он сделает то, что должен был сделать давно.

Старый вокзал.

Внутри здания весь Граньтаун слушал признание Исы Крэн. Снаружи вокзал охраняли собаки и члены группировок, старательно делая вид, будто не замечают друг друга, но зная о малейшем движении противника. Немного поодаль, на старых железнодорожных путях, стояла одинокая фигура. Одетый в черный шелк Шоки, Изгоняющий Демонов, ждал, заткнув за шелковый красный оби катану и ваказаши. Рядом с ним ждали Мэнди и Лаура, хотя им недоставало хладнокровия вооруженной фигуры.

Раздались шаги, появился четвертый человек, выдвинувшись из теней, которые окутывали задворки вокзала. Это была бездомная нищенка, замотанная в бесчисленные заплатанные тряпки. Она походила на один из мусорных мешков, что выстроились вдоль тротуара, дожидаясь приезда мусорщиков, давно уже не обслуживавших эту часть города. Нищенка медленно подняла голову, окинула взглядом Шоки, двух девушек, затем повернулась, чтобы увидеть, на что они смотрят.

Смуглая кожа, темные волосы, черные одежды и прочее почти полностью сливались с тьмой. Он стоял, замерев, и глядел на Шоки. Изгоняющий Демонов коротко кивнул, и Штырь положил руку на рукоять катаны. Раздался резкий звон, когда большим пальцем он на полдюйма выдернул катану из ножен.

— Я пришел за ней, — сказал он тихо. — На этот раз я должен сделать все сам.

Шоки не шевельнулся, чтобы вынуть оружие.

— Она давно уже умерла, — напомнил он.

Штырь покачал головой и зашагал, сокращая расстояние между ними.

Мэнди не могла больше сдерживаться. Она вскочила с места, но Лаура дернула ее назад. Мэнди сердито сверкнула на нее глазами.

— Если мы что-нибудь не предпримем, — прошипела она, — один из них погибнет.

Лаура обхватила Мэнди за плечи, утешая и в то же время опуская ее на место:

— В данный момент самое худшее, что можно сделать, — встать у него на пути.

— Но...

— Мне все это нравится не больше, чем тебе. Поверь мне, Мэнди.

Мэнди внезапно вздрогнула, ощутив чье-то прикосновение, затем опустила взгляд и увидела, что у ее ног устроилась Лабби. Она похлопала по коленке, и хорек запрыгнул, дрожа всем телом.

Штырь и Шоки замерли в нескольких футах друг от друга. На расстоянии удара.

— Послушай меня, — начал Шоки. — Прошлое ушло. Если ты будешь упорствовать, то переступишь черту.

Штырь заморгал. Он пока еще был в прошлом, однако фрагменты настоящего начали накладываться на картины прежней жизни и на то, что, как он знал, ему необходимо сделать.

— Прямо сейчас Берлин восстанавливает свое честное имя, — продолжал Шоки, воспользовавшись крохотным преимуществом. — Все происшедшее было ошибкой.

Штырь помотал головой, словно пытаясь привести в порядок мысли.

— Я здесь не ради Берлин, — возразил он. — Я пришел ради Онису. Уйди с дороги.

— Не могу, — отозвался Шоки.

Штырь ничем не выдавал себя. Он не сощурился, не переменил позы. Однако Шоки знал, что Штырь в любое мгновение может теперь выдернуть оружие из ножен. А стоит ему обнажить оружие — пути назад не будет. Ни для одного из них. Поэтому дуэль между такими мастерами, как они, должна завершиться, не начавшись.

Шоки встал поудобнее. Он отключил сознание, позволяя годам тренировок взять над ним власть. Когда он все-таки нанесет удар, им будет управлять инстинкт. Тело само сделает нужное движение и выберет верный момент раньше, чем разум только начнет понимать.

Он сознавал трагизм этой минуты, однако прежде, чем кто-то из них двинется...

— Штырь!

Мгновенно — и позабыв обо всех разногласиях — они встали иначе. Теперь оба бросали вызов невидимому противнику, прикрывая спину друг другу. Глаза Шоки распахнулись от изумления. Он увидел кольцо собак. Они выстроились в круг прямо перед ним, затем рассыпались веером и вытянулись в две цепочки, уходящие куда-то вдаль. Штырь тоже увидел собак. Но еще он увидел того, кто позвал его по имени.

От стены вокзала отделилась нищенка и встала прямо перед ним. В темноте он с трудом ее узнал, хотя остальные не узнали вовсе.

Берлин.

У нее на плечах была темная накидка. Она высунула из-под нее руки, сжимая маску кабуки, изображающую женщину. Щеки и лоб маски были мертвенно-белого цвета, глаза подведены длинными нарочитыми мазками. Берлин медленно приложила маску к лицу.

— Онису, — выдохнул Штырь.

— Да, — ответила женщина в маске. — Да.

Штырь сделал к ней шаг, сжимая рукоять катаны.

— Прости меня, — произнес он.

— Тут нечего прощать.

Катана с шорохом вышла из лакированных ножен. Одежда на Берлин вздулась колоколом, когда она отступила назад за миг до того, как катана полностью обнажилась. Меч сверкнул в ночи, глубоко вонзаясь в многочисленные складки одежды. Маска упала и запрыгала по мостовой, замерла, глядя пустыми глазницами в небо. Берлин упала, и одежда накрыла ее полностью, как только тело коснулось земли.

После этого единственного удара Штырь замер, словно высеченный из гранита. Он неотрывно смотрел на маску кабуки.

Ощутив первое движение Штыря, Шоки начал разворачиваться. Но как только он увидел, что произошло, личность Изгоняющего Демонов покинула его и остался только Кога. Именно Кога, человек, сэнсэй, вынул катану из онемевших пальцев Штыря. Он заметил, что клинок чист.

Штырь медленно подошел к маске. Опустившись рядом с ней на колени, поднял вещицу. Долго смотрел на маску, затем прижал к груди и склонил голову.

Мэнди с Лаурой вскочили с мест, Мэнди прижимала к себе Лабби. Собаки вокруг них молча наблюдали.

— Кога, — окликнула Лаура. — Берлин. Она...

Но когда они посмотрели на упавшую Берлин, одежда зашевелилась. Складки разошлись. Берлин вскочила на ноги, распахнув накидку, и все увидели аккуратный разрез в том месте, где катана вошла в ткань.

— Господи, ну и опасная же была игра, — пробормотала Берлин. — Еще дюйм, и эта дыра была бы во мне.

Она выпустила накидку, и одеяние соскользнуло на землю у ног девушки.

Штырь повернулся на звук ее голоса.

— Эй ты, долговязый, черный, злой, — окликнула его Берлин.

Штырь положил маску:

— Берлин, я...

Она покачала головой:

— Тебе не нужно ничего объяснять. Мы все здесь были в том или ином времени. Вопрос — как ты себя чувствуешь теперь?

— Бывало и лучше, но в общем и целом неплохо. Спасибо. — Штырь поглядел на всех остальных. — Послушайте все. Я говорю правду. Я действительно был... в каком-то другом месте.

Он поднялся на ноги, и Кога приблизился к нему, держа на вытянутых руках катану. Штырь с коротким поклоном принял меч и убрал в ножны. Лишь миг мужчины глядели друг другу в лицо, затем Штырь шагнул вперед, и они обнялись.

— Сколько времени прошло, друг, — произнес Штырь.

— Слишком много, — отозвался Кога.

Когда они закончили обниматься, Берлин быстро потерла руки:

— Ладно, должна признать, что все это было весело, но сейчас мне пора бежать. Я учреждаю новый Дом. Диггеры, видите ли, начинают делать мир лучше. — Она пронзительно свистнула, и собаки вокруг пришли в движение, устремляясь обратно в Собачий город. — Но я все равно сожалею, что так и не выяснила имя того паразита, который все это затеял. Не люблю, когда враг таится по ту сторону Границы. Никогда не знаешь, в какой момент он снова нанесет удар.

— Лучше так, чем враг внутри тебя, — сказал Штырь.

Берлин серьезно кивнула:

— Пожалуй, ты прав.

— Тебе нужна какая-нибудь помощь или что-то еще? — спросила ее Мэнди.

Берлин поглядела на Штыря, затем улыбнулась:

— Помощь всегда пригодится. Самое лучшее, что ты можешь сделать, — уговорить свою группу сыграть пару бесплатных концертов, просто чтобы Диггеры снова воспрянули духом. Ты знаешь «Мир вверх тормашками»?

Мэнди покачала головой.

— Ее много лет назад сочинил Леон Росселсон. Обязательно выучите. Песня злая, зато честная. Блюзы иногда бывают такими. — Берлин вытянула из внутреннего кармана джинсовой куртки тонкую сигарету. — В любом случае, если сможешь устроить концерт...

Она закурила, чиркнув спичкой о подошву, и двинулась прочь, объясняя что-то на ходу. Мэнди шла рядом, неся спящую Лабби на руках. Штырь, Кога и Лаура замыкали шествие.

— В этом вся Берлин, — сказал Штырь. — У нее всегда есть план.

Кога обнял Лауру.

— Это же прекрасно, — отозвался он.

Штырь кивнул.

— Да, — согласился он. — Чертовски здорово. 

ТАНИТ ЛИ

«Draco! Draco!»[23]

Танит Ли с 1975 года полностью посвятила себя писательской деятельности. Первыми ее работами были детские фэнтезийные произведения. «Сокровища дракона» («The Dragon Hoard») и «Замок животных» («Animal Castle»). Первый ее роман для взрослых «Восставшая из пепла» («The Birthgrave») положил начало длительному сотрудничеству с американским издательством «DAW Books», которое в 1970—1980-х годах опубликовало более двадцати работ писательницы в жанрах фэнтези, научная фантастика и хоррор. В 1980 году Танит Ли получила премию Августа Дерлета, присуждаемую Британским обществом писателей-фантастов (British Fantasy Society), за роман «Владыка смерти» («Death's Master») и позднее дважды награждалась Всемирной премией фэнтези: в 1983 году за рассказ «Горгона» («The Gorgon») и в 1984 году за рассказ «Она третья (Смерть)» («Еllе est trois (La Mori)»). Весьма плодовитая писательница, Танит Ли в последнее время выпустила множество произведений: пиратскую трилогию для подростков «Пирати-ка» («Piratica»), научно-фантастический роман «Смертные солнца» («Mortal Suns»), фэнтезийную трилогию для взрослых «Лев-волк» («Lionwolf»), молодежную фэнтезийную трилогию «Дневники Клайди» («Claidi») и ретроспективный сборник рассказов «Искушая богов» («Tempting the Gods»). Готовятся к выходу новые книги из цикла «Плоская земля» («Flat Earth»). В 2009 году писательница была удостоена звания Грандмастера Ужасов. Танит Ли живет на юге Англии вместе с мужем — писателем и художником Джоном Кэином.

Порой вам случается слышать истории о людях, которые побеждали и убивали драконов. Все это ложь. Не родился еще боец, способный одолеть такое существо, хотя кое-кто и пытался. Впрочем, неудачно. Любой храбрец встречал в такой схватке свою смерть.

С другой стороны, однажды я путешествовал в компании человека, прозванного Убийцей дракона.

Что же, получается загадка? Ничуть-то было. Я все вам расскажу.

Я двигался с севера на юг, к тому, что вы назвали бы цивилизацией. И именно тогда встретил его, сидевшего у дороги. Признаюсь, первым впечатлением была зависть. Одет он был весьма щеголевато и выглядел слишком чистым для того, кго вел дикую жизнь. Все перед ним было открыто и все ему было доступно: города, ванны и деньги. К тому же здравым рассудком он не отличался: на запястьях и в ухе красовались золотые побрякушки. Но при этом у него был острый потускневший меч, вероятно повидавший много сражений. Так что юноша, наверное, мог за себя постоять. Еще он был моложе меня и намного красивее, но последнее качество меня не слишком-то смущало. Мне было интересно, что он сделает, когда очнется от своих грез и увидит меня — упрямого, мрачного и выносливого, словно старый канат, нависшего над ним на коренастой невысокой лошади, уродливой, как все грехи этого мира, но которую я любил, как собственное дитя.

Когда он поднял на меня глаза, я получил ответ на свой вопрос.

— Приветствую, странник. Прекрасный денек, не правда ли? — спросил он с неподражаемым спокойствием.

И тут до вас каким-то образом доходит, что он действительно может себя защитить. И дело не в том, что я мог сойти за безобидное создание. Просто он считал, что справится, если я что-то потребую. Правда, у меня при себе был короб с товаром. Большинство людей при взгляде на него сразу скажут, чем я торгую, а потом почувствуют аромат трав и снадобий. Мой отец был из римлян. На самом деле, возможно, он был самым последним римлянином. Одной ногой он стоял на корабле, готовом отплыть домой, другой — оставался с моей матерью у стены хлева. Она говорила, что он был армейским лекарем, и, возможно, так оно и было. Идея врачевания выросла вместе со мной, хотя и не отличалась ничем возвышенным или великолепным. Кочующий аптекарь почти везде встречает радушный прием и даже может превратить бандитов в цивилизованных людей. Конечно, подобная жизнь не наполнена чудесами, но только такую я и знаю.

Я согласился с юным солдатом-щеголем, что день и в самом деле выдался хороший. И добавил, что он, возможно, мог быть еще лучше, если бы наездник не потерял лошадь.

— Да, это довольно досадно. Но ты всегда можешь продать мне свою.

— Это не твой стиль.

И тогда он снова посмотрел на меня. В этом взгляде я прочел, что он со мной согласен. И тут у меня мелькнула мысль, что он мог бы убить меня, чтобы забрать лошадь. На всякий случай я добавил:

— К тому же все знают, что она моя. Так что это доставит тебе массу хлопот. У меня тут друзья по всей округе.

Он добродушно усмехнулся, блеснув белоснежными зубами. С таким лицом и волосами цвета спелого ячменя, да и со всем остальным, он был из тех людей, которые обычно получают все, что хотят. Интересно, к какой армии ему случилось прибиться и раздобыть такой меч. С тех пор как из этих краев улетели Орлы, появилось множество новых королевств, полководцев и воинов, а каждый прилив выбрасывал на песчаный берег все новых и новых завоевателей. Смотря на все это, вы начинаете чувствовать, как содрогается земля — настоящая почва, которую можно измерить и на которой сооружены прекрасные дороги, — земля, которую можно завоевать, но нельзя покорить. Это похоже на тени, что появляются тогда, когда огонек лампы трепещет под порывами ветра. Древние ощущения, заключенные где-то в моей крови и столь мне знакомые.

Но этот парень был словно только что отчеканенная монета, еще не успевшая покрыться грязью и многое повидать. Вы видите отражение своего лица на ее поверхности и можете порезаться о ее края.

Его звали Кайи. Чуть позже мы пришли к соглашению, и он уселся за моей спиной на Негру. Там, где я родился, говорили на латыни, и я назвал так свою лошадь за темный окрас раньше, чем узнал ее. Ну не мог же я дать ей имя за отвратительный вид — вторую из ее особенностей, заметных глазу. На самом деле я вообще не должен был оказаться в этой местности, но пару дней назад услышал, что там, куда лежал мой путь, обосновались саксы. Так что я свернул и вскоре заблудился. Прежде чем наткнуться на Кайи, я скакал по прекрасной дороге, построенной римлянами, и надеялся, что она выведет меня к чему-нибудь полезному. Но спустя десять миль с того места, где присоединился ко мне Кайи, дорога растворилась в лесных дебрях. Мой пассажир, по его словам, тоже заблудился. Он направлялся на юг, что меня не удивило, но в последнюю ночь его лошадь ошалела и унеслась, оставив его ни с чем. История не слишком правдоподобная, но обсуждать ее не хотелось. Мне подумалось, что, скорее, кто-то украл лошадь, а Кайи просто не хотел в этом признаваться.

Вокруг леса дороги не было, так что мы въехали под сень деревьев, и вскоре тропа затерялась в траве. Стояло лето, волки были редкими встречными, а медведи ушли дальше на холмы. Тем не менее атмосфера в лесу мне не понравилась: неподвижные мрачные деревья, странный легкий звон, словно ветерок играл с цепями, и птицы, которые не пели, а урчали и клацали. Негра никогда не артачилась и не жаловалась — если бы я не поторопился с выбором имени, то назвал бы ее иначе, за храбрость и доброту, — но и она явно не пришла в восторг от этого места.

— Странный запах, — произнес Кайи, решивший, к сожалению, озвучить мои мысли. — Как будто что-то гниет. Или бродит.

Я пробормотал в ответ нечто неразборчивое. Конечно гниет, дуралей. Но запах говорил о другом. Здесь угнездились тени, которые пришли, когда Рим, погасив свои лампы, уплыл прочь, оставив нас во тьме.

И тут Кайи, придурок, запел, словно показывая пример молчавшим птицам. У него оказался приятный голос, чистый и звучный. Я не стал просить, чтобы он умолк. Тени и так уже знали, что мы здесь.

Когда на землю опустилась ночь, в этом мрачном лесу стало темно, как в погребе.

Мы развели огонь и разделили мой ужин. Свои припасы Кайи потерял вместе с лошадью.

— А ты разве не собираешься привязать это... свою лошадь? — спросил Кайи, пытаясь не обидеть Негру, так как прекрасно видел, как она дорога мне. — Моя лошадь утомилась, но что-то ее так напугало, что она сорвалась с привязи и унеслась прочь. Интересно, что это было, — произнес он, задумчиво глядя на огонь.

Примерно три часа спустя мы узнали ответ на этот вопрос.

Я спал, и снилась мне одна из моих жен, там, далеко на севере. Она ворчала на меня, пытаясь начать шумную ссору. Будучи выше меня, она подначивала ударить ее разок, чтобы почувствовать себя хрупкой, женственной и беззащитной. Когда она вылила на меня кружку пива, я вдруг услышал в небе странный звук, похожий на рев приближающейся грозы. Но то были не причуды погоды. И я знал, что уже не сплю.

Внезапно где-то наверху раздались три или четыре оглушительных хлопка, и верхушки деревьев бешено закачались. Даже воздух словно задрожал, волнами источая странный запах, сырой и словно покалывающий. Когда шум наконец стих, я открыл глаза.

Притихшая Негра припала к земле. Кайи безмолвно взирал на качавшиеся верхушки деревьев и беззвездное небо. А затем перевел взгляд на меня:

— Что, во имя Тельца, это было?

Я невольно отметил, что клятва свидетельствовала о его приверженности митраизму, что в целом считалось синонимом римлянина. Потом я сел, потер руки и шею, чтобы прийти в себя, и отправился успокаивать Негру. В отличие от глупой кобылы Кайи моя лошадка не сбежала.

— Это точно была не птица, — сказал он. — Хотя могу поклясться, что над нами что-то пролетело.

— Да, это была не птица.

— Но у нее были крылья. Или... нет, крыльев такого размера не бывает.

— Нет, бывает. Просто на них далеко не улетишь, вот и все.

— Аптекарь, прекрати говорить загадками. Если ты знаешь, что это было, проклятие, просто скажи! Хотя ума не приложу, откуда ты можешь знать. И не говори, что это какой-нибудь лесной демон, я на это не куплюсь.

— Ничего подобного, — сказал я. — Это довольно реально и по-своему естественно. Не то чтобы я встречался с кем-нибудь из них, — уточнил я, — но знавал тех, с кем случилось подобное.

Кайи сходил с ума, словно ребенок в приступе гнева-

— Ну и?..

Думаю, этот человек раздражал меня настолько, что мне захотелось его помучить. Поэтому я вдруг процитировал бессмысленную песенку на варварской латыни:

Bis terribilis,
Bis appellare,
Draco! Draco![24]

Кайи даже сел от неожиданности:

— Что? — У него челюсть отвисла от удивления.

Нет, все-таки в моем возрасте стоит воздерживаться от подобного самодовольства.

— Это был дракон, — сказал я.

Кайи рассмеялся. Но он тоже видел пролетевшее над нами существо, хоть и мельком, так что прекрасно знал, что я был прав.

Той ночью больше ничего не случилось, и утром мы вновь отправились в путь, отыскав подобие дороги. А затем лес начал редеть. Вскоре мы оказались у кромки поросшей вереском долины. Вдали виднелись окутанные дымкой холмы и лазурно-голубое небо. И там было кое-что еще.

Конечно же, Кайи первым об этом сказал, словно все новое его безмерно удивляло. Как будто мы оба — ни я, ни он — не ожидали ничего подобного.

— Это место чем-то воняет.

— Гм...

— Не отделывайся от меня этим ворчанием, ты, проклятый шарлатан. Ведь воняет, разве нет? Но почему?

— А ты сам-то как думаешь?

Юноша с бледно-золотистым цветом лица, этот горожанин, сидевший за моей спиной, погрузился в раздумья. Негра начала бить копытом по земле, но вскоре перестала.

Никто из нас, храбрых людей, больше ни слова не проронил о том, что нарушило наш сон в лесу. Я сказал своему спутнику, что ни один дракон не может летать на большие расстояния, так как из всего, что я когда-либо о них слышал, можно заключить, что драконы слишком велики и лишь необычайная легкость их костей позволяет им вообще подниматься в воздух. Как мне кажется, это нас обоих весьма обеспокоило. Теперь перед нами открывалась долина и холмы, и над ними разносился странный, всепронизывающий, чужой запах, не сравнимый ни с чем нам знакомым. Запах дракона.

Я размышлял. Без всяких сомнений, почти каждую ночь дракон облетал все более широкую площадь, высматривая себе добычу. Было и еще кое-что, что я выяснил. Подобно кошкам, эти существа охотились по ночам, а повадками больше напоминали ворон. Дракон может напасть и даже убить, но обычно питается падалью, мертвечиной или умирающими и обездвиженными животными. Сам дракон очень легкий, как я сказал, и может взмыть высоко в небеса. Впрочем, недостаток веса компенсируется броней, клыками и длиннющими когтями. А еще мне приходилось слышать о драконах, выдыхающих огонь. Никогда не был особенно уверен в этом. Мне кажется, такие монстры могут жить только в жерлах вулканов. Ведь горы сами извергают огонь, и драконы им в этом подражают. Все может быть. Но этот дракон точно не был огнедышащим, иначе местность была бы выжжена на мили вокруг. Я слышал истории о местах, где такое случалось. А здесь признаков огня не наблюдалось. Была лишь вездесущая вонь, которая к тому времени, как мы спустимся в долину, ясное дело, станет нестолько привычной, настолько пропитает все вокруг, что мы перестанем замечать ее, смешавшуюся со всеми прочими запахами.

Когда я выложил все это своему спутнику, воцарилась тишина. Я подумал, что он, быть может, изумился столь пространной речи из моих уст. Но Кайи после долгого молчания спросил:

— Ты ведь на самом деле в это не веришь, правда?

Я не стал утруждать себя очевидным ответом, просто щелкнул языком Негре, пытаясь повернуть ее на ту дорогу, которой мы пришли. Но, явно растерянная, лошадь на этот раз не послушалась. Внезапно Кайи коснулся моей руки своей сильной рукой. Удивительно, но даже сейчас его ногти оставались ухоженными и чистыми.

— Подожди, аптекарь. Если это правда...

— Да, да, — вздохнул я. — Ты хочешь пойти туда, вызвать это существо на бой и стать героем.

Кайи побледнел, словно я говорил о девушке, в которую он был влюблен. Я не видел никакой причины делиться с ним опытом и мудростью. Но все-таки произнес:

— Никто и никогда не убивал дракона. У них шкура похожа на броню, и она везде такая, даже на животе. Стрелы и копья от нее отскакивают — даже пилум, а мечи просто ломаются. Да, да, — повторил я. — Ты слышал о людях, которые попали по языку или вонзили меч в глаз. Позволь кое-что сказать: если тебе удастся забраться так высоко, чтобы воткнуть клинок, ты просто еще больше разозлишь дракона. Подумай о размере и форме драконьей головы, по крайней мере как она изображена на картинках. От глаза до мозга у них очень приличное расстояние. И, как ты знаешь, есть мнение, что веки у них тоже бронированные, так что надо двигаться быстрее, чем дракон моргает.

— Аптекарь... — промолвил он дрожащим голосом.

Звучало угрожающе. Даже не оборачиваясь, я знал, как он сейчас выглядит: красивый, благородный и абсолютно сумасшедший.

— Тогда я не буду тебя держать, — сказал я. — Спускайся и иди попытай счастье.

Даже не знаю, почему меня это заботило. Надо было оставить его и ускакать, хотя я не был уверен, что Негра сразу послушается: она стала раздражительной. В любом случае я не уехал, и в следующий момент острый меч Кайи оказался у моего горла и слегка порезал кожу.

— А ты умный, — усмехнулся Кайи. — Много знаешь. Явно больше, чем я. Будешь моим проводником, и твой мешок с костями, именуемый лошадью, — моим транспортом. Так что поехали, вы оба.

Вот так вот. Я никогда не спорю с человеком, который угрожает мечом. Днем дракон лежит, переваривает пищу и дремлет, а вот ночью я сам смогу найти местечко, чтобы отсидеться. Завтра Кайи будет уже мертв и я спокойно уеду. И конечно же, своими глазами увижу дракона.

Спустя полтора часа непрерывной езды — после того как мне удалось убедить его убрать меч и ограничиться кинжалом у моих ребер, который меньше утомлял нас обоих, — мы объехали рощицу, и вот она, долина. Это была обычная для северного края местность: высокая трава, кусты, торфяные холмы простирались по меньшей мере на милю. Однако в противоположной части долины высились стены, а на воротах стояли стражи и пристально нас рассматривали.

Кайи был явно раздосадован тем, что ему приходилось сидеть позади всадника, но управлять Негрой сам не решался. Возможно, он в любом случае не хотел показывать, будто это его лошадь.

Пока мы трусили к ворогам по дорожке, усыпанной галькой, он спрыгнул с лошади и, быстро прошагав вперед, начал говорить.

Подъехав ближе, я услышал, как он вещал красивым, преисполненным драматизма голосом:

— И если это правда, то, клянусь Викторией, я встречусь с этой тварью и убью ее.

Стражники о чем-то посовещались. Мы уже успели привыкнуть к запаху дракона, но здесь он казался еще более сильным. Бедная Негра всю дорогу была сама не своя от ужаса. К счастью, у жителей наверняка была под землей какая-нибудь пещера или подземное убежище, где они прятали своих животных от дракона.

Судя по всему, чудовище не всегда обитало в этой местности. Иначе жители не стали бы здесь селиться. Нет, в реальности все происходит не так, как в сказках. Драконы живут столетиями. А еще они могут столетиями спать. Люди, ничего не подозревая, приходят, начинают возделывать земли, строить города. А затем под холмами просыпается дракон. Как я уже говорил, в этом они похожи на вулканы. Возможно, вот откуда легенды о драконах, которые, просыпаясь, выдыхают огонь.

Забавно, что, несмотря даже на всепронизывающее облако драконьего запаха, деревня, похоже, не собиралась признавать нависшей над ней угрозы.

Кайи, твердо решивший сразиться с драконом и опасавшийся ошибиться, принялся напыщенно разглагольствовать о своих намерениях. Люди на воротах были напуганы и не отличались приветливостью. Взяв Негру под уздцы, я подошел к воротам и, хлопнув рукой по сумке с лекарствами, сказал:

— Если вы не хотите, чтобы я убил вашего дракона, могу уладить другие ваши проблемы. У меня есть лекарства почти от всего: лечу ожоги, бородавки. Боли в ушах. Больные зубы или глаза. Женские болезни. У меня здесь есть...

— Заткнись ты, жаба! — процедил Кайи.

Один из стражников вдруг рассмеялся, и напряжение ослабло.

Минут через десять нам позволили войти в ворота и препроводили через двор, усеянный коровьими лепешками и заросший дикими цветами. Впрочем, их запаха мы не почувствовали из-за вони чудовища.

А еще через пару часов мы выяснили, почему появление рыцаря-охотника на драконов привело жителей в такое беспокойство.

Похоже, люди здесь вернулись к древнему обычаю принесения жертв в попытке умилостивить зверя. В последние три года они делали подношение дракону, весной и в середине лета, когда он был порезвее.

Любой, кто почерпнул сведения о драконах из книг, сказал бы им, что это не тот метод. Но жители знали о своем драконе из легенд. Каждый раз, принося жертву, они надеялись, что существо поймет и оценит их старания и впредь будет более сговорчивым.

Вообще же дракон никогда не нападал на эту деревню. Он по ночам воровал скот с пастбищ, выбирая старых или больных коров и овец, которые были слишком маленькими или слабыми, чтобы убежать. Он хватал и людей, но только беспомощных или бродящих поодиночке. Как я уже сказал, дракон ленив и предпочитает падаль и все, что не может дать ему отпор. Драконы, конечно, большие, но не настолько, чтобы напасть на группу людей. И хотя даже сорок человек не смогут ранить чудовище, они сумеют вымотать его, если запрутся в достаточно крепком доме. Чудище рухнет на землю, и люди смогут его перехитрить. Однако вы нечасто услышите о том, что сорок человек собрались в отряд, чтобы победить дракона. И эти существа до сих пор связываются в представлении людей с ночными страхами и колдовскими тайнами, а недавно к ним прибавилось восточное суеверие о могущественном демоне, который может принимать облик неукротимого, непобедимого дракона, способного выдыхать пламя. Так что эта деревня, как и многие другие, решила приносить жертвы. Для этого к столбу привязывали девушку и оставляли на съедение дракону. А почему бы и нет? Она была беспомощной, охваченной ужасом — да еще молодая и нежная. Прекрасно. Вы никогда не сможете убедить местных жителей, что такая жертва не умилостивит чудовище, а заставит остаться насовсем. Взгляните на это с точки зрения самого дракона: можно поживиться не только дохлыми овцами, но и сочным подношением, да еще и с завидным постоянством. Драконы думают не так, как люди, но память у них тоже есть.

Когда все прояснилось и до Кайи дошло, что жители как раз сегодня собирались приносить девушку в жертву, он побагровел, а затем побледнел, совсем как герои, о которых поют барды. Он не понимал происходящего, так же как и селяне. Все это казалось ему ужасающим злодейством.

Он поднялся, невольно приняв важный вид, и объявил, что спасет девушку. Он поклялся в этом перед всеми нами, перед главой деревни, его людьми и передо мной. Поклялся солнцем, так что я понял всю глубину его искренности и серьезности.

Жители были перепуганы, но в то же время испытывали какую-то детскую надежду. Ведь именно так случалось в легендах. Все мифы, кажется, имеют этот общий корень — идею схватки света с тьмой, Решающую Битву. Нелепо, но факт.

Закрепив клятву глотком вина, люди оживились, и затем глава деревни объявил пир, а жители позвали Кайи посмотреть на избранную жертву.

Ее звали Ниеме, или как-то похоже. И она сидела в маленькой, освещенной лампой комнатке недалеко от залы. Ее не связали, но в комнатушке не было окон, а у двери стоял стражник. Девушке ничего больше не оставалось, кроме как сплетать цветы в гирлянду для вечерней процессии, которая поведет ее на смерть.

Когда Кайи ее увидел, его лицо вновь стало белым как мел.

Он стоял и смотрел на девушку, пока кто-то не объявил, что он будет ее защитником.

Хоть он и действовал мне на нервы, на этот раз я его не винил. Наверное, Ниеме была самым красивым созданием, которое я когда-либо надеялся увидеть. Стройная, явно очень юная, но с прекрасными формами, если хотите услышать мое мнение. Поражали ее чудные длинные волосы, даже еще светлее, чем у Кайи, зеленые глаза, похожие на бездонные озера, и яркие манящие губы. Ее лицо было таким же белым и нежным, как цветы, которые она держала в руках.

Я не сводил с нее глаз, пока она с мрачным видом выслушала все, что сказали жители, и вдруг вспомнил, что в легендах на ужин дракону всегда приводили самых прелестных и нежных девушек. Причем всегда нежных. Девушки с характером ведь могут начать кричать и брыкаться.

Когда Кайи представили жертве и он вновь поклялся солнцем, что убьет дракона и так далее и тому подобное, девушка лишь слабо кивнула. В другое время она бы вспыхнула от смущения и смешалась, взволнованная вниманием красавца. Но теперь все это было для нее в прошлом. Взглянув на Ниеме, вы сразу поняли бы, что она не верила в возможность спасения. Но, несмотря на то что девушка уже была наполовину мертва от отчаяния и ужаса, она все еще старалась быть учтивой.

Она подняла голову и, посмотрев поверх Кайи прямо на меня, улыбнулась так, что у меня земля ушла из-под ног.

— А кто тот человек? — спросила она.

Все присутствовавшие, казалось, смешались, так как совершенно про меня забыли. И затем кто-то с бородавками, кому я смог бы помочь, сказал, что я аптекарь. Девушка едва заметно вздрогнула.

Она была так юна и так прелестна! Будь я на месте Кайи, я тут же перестал бы нести всю эту чушь про дракона. Я нашел бы способ сбить с толку всю деревню, выкрал бы ее и был таков. Но это тоже было бы глупостью. Я много повидал на своем веку, чтобы разбираться в таких вещах. Ниеме была предназначена для принесения в жертву и уже смирилась с этим. Более того, она даже не мечтала, что может оказаться где-нибудь еще. Я слышал разные слухи о девушках и юношах, избранных для смерти, которым удалось сбежать. Но и после этого судьба не отпускала их. Они скрывались за многие мили, далеко-далеко, за морями и высокими холмами, но и тогда чувствовали, как рок свинцовым грузом давит на их души. В конце концов несчастные убивали себя или сходили с ума. И в этой девушке, Ниеме, было то же самое. Нет, я никогда бы не похитил ее. Из этого ничего не вышло бы. Она была уверена, что должна умереть, словно видела свой приговор вырезанным на камне. А может, и правда видела.

Она вернулась к своим цветам, и Кайи, напряженный, словно натянутый лук, повел нас обратно в залу.

Жарилось мясо, напитки текли рекой, разговоры не кончались. При таком раскладе можно убивать, сколько душе угодно.

Пир был вовсе не плох. Но среди всех этих криков, тостов и чревоугодия я не мог отбросить мысли о девушке, сидящей взаперти, о сегодняшнем вечере и о том, каково это — умереть... как умрет она. И не понимал, как Ниеме могла все это выносить.

К середине дня почти все жители уже спали, только Кайи еще держался на ногах, и алкоголь выходил из него вместе с потом, пока он упражнялся во дворе с другими воинами перед напившимися вдрызг обожателями обоих полов.

Кто-то коснулся моего плеча, и я обернулся, думая увидеть человека с бородавками, но ошибся. То был стражник из комнатушки девушки, который шепотом обратился ко мне:

— Она хочет с тобой поговорить. Ты пойдешь? Прямо сейчас.

Я поднялся и пошел за ним. У меня даже возникла мысль, что, быть может, она не поверила, что должна умереть, и теперь попросит меня спасти ее. Но в глубине души я знал, что такого не будет.

Вход закрывал другой человек, позволивший мне войти в комнату. Там под лампой сидела Ниеме, все еще плетя гирлянды.

Но вот она посмотрела на меня, и руки ее бессильно упали на цветы, лежавшие на коленях.

— Вы знаете, мне нужно одно лекарство, — сказала она. — Но мне нечем заплатить. У меня ничего нет. Хотя мой дядя...

— Это бесплатно, — торопливо произнес я.

Она улыбнулась:

— Это для сегодняшнего дня.

— О! — выдохнул я.

— Я совсем не храбрая, — сказала она. — И это хуже, чем просто бояться. Я знаю, что должна умереть. Что это необходимо. Но часть меня так сильно хочет жить! Разум говорит одно, а тело не слушает. Боюсь, что запаникую, буду сопротивляться и кричать. А я этого не хочу. Это неправильно. Я должна быть покорной, иначе в жертве не будет никакого смысла. Вы об этом знаете?

— О да.

— Я так и думала. Что вы так же решите. И тогда... вы можете дать мне что-нибудь, какое-нибудь лекарство или зелье? Чтобы ничего не чувствовать. Я имею в виду не боль. Это меня как раз не заботит. Боги не могут винить меня, если я буду кричать от боли. Они же не могут ожидать, что я буду сильнее ее. Нет, нужно такое лекарство, чтобы меня больше ничего не заботило, чтобы не хотелось так сильно жить.

— Легкая смерть.

— Да. — Девушка вновь улыбнулась. Она казалась такой безмятежной и прекрасной в этот момент. — О да.

Уставившись в пол, я неуверенно произнес:

— Солдат. Может, он убьет дракона.

Она ничего не ответила.

Взглянув на Ниеме, я увидел, что ее лицо больше не было безмятежным. Оно было искажено ужасом. Кайи был бы оскорблен до глубины души.

— Значит, вы ничего не можете мне дать? У вас ничего нет? Я была уверена, что есть. Что вы были посланы мне... чтобы помочь. Чтобы я смогла пройти через все это одна...

— Нет, — сказал я. — Все хорошо. У меня кое-что есть. Как раз то, что нужно. Я даю это женщинам при родах, когда дитя медлит и причиняет им боль. Это средство хорошо работает. Женщины словно в тумане, почти засыпают. Еще лекарство притупляет боль. Любую боль.

— Да, — прошептала она. — Этого я и хочу.

Затем она поймала мою руку и поцеловала ее.

— Я знала, что вы мне поможете, — выдохнула она, словно я обещал ей лучшее и самое прекрасное, что есть на всей земле.

Другой бы сломался. Но я был крепче многих.

Когда она отпустила мою руку, я ободряюще кивнул и вышел. Глава деревни уже проснулся и был довольно весел, так что я решил обменяться с ним парой слов и рассказал о просьбе девушки.

— На Востоке, — сказал я, — это обычное дело. Там дают жертвам средство, чтобы им было легче пройти через испытание. Лекари зовут его нектаром, питьем богов. Девушка покорна судьбе. Но она очень юная, перепуганная и хрупкая. Вы не можете осуждать ее за это.

Он немедленно согласился, так же радостно, как она. Я на это надеялся. Могу вообразить весь ужас людей, когда крики девушки о помощи и вопли боли разносились бы над холмами. Я и не думал, что будут какие-то проблемы. С другой стороны, не хотел, чтобы меня поймали передающим ей зелье за чьей-нибудь спиной,

Я смешивал зелья в комнате, и Ниеме могла наблюдать за этим. И ей было интересно все, что я делал. Так проклятые всегда интересуются каждой мельчайшей деталью, даже плетением паутины.

Я взял с Ниеме обещание выпить все зелье, но только перед тем, как за ней придут.

— Иначе действие быстро закончится и ты придешь в себя слишком рано.

— Да, я сделаю точно, как вы сказали.

Когда я уже собрался уходить, она прошептала:

— Если я смогу, то попрошу... богов... помочь вам... когда я их встречу...

В моей голове пронеслось: «Попроси у них забвения», но озвучивать мысль я не стал. Девушка пыталась сохранить хотя бы свою веру в вознаграждение, в бессмертие.

— Просто попроси их позаботиться о тебе.

У нее были такие чудесные, манящие губы! Она была создана, чтобы любить и быть любимой, чтобы растить детей, петь песни и, дожив до глубокой старости, мирно умереть во сне.

И будут другие, подобные ей. И их тоже сожрет дракон. В конечном итоге это будут не только девушки. Предание гласит, что жертва должна быть девственницей, чтобы спасти любую нерожденную жизнь. А так как девственница не может оказаться беременной — только одна религия утверждает, что такое возможно, название ее я забыл, — то люди выбирают именно девственных девушек. Но в конце концов, за ними последуют все молодые женщины, вне зависимости от того, будут они беременны или нет. А затем жители переключатся на юношей. Что является самым древним из всех жертвоприношений.

Я прошел мимо совсем юной девочки в коридоре, бегавшей с ковшом пива. Она была хорошенькой и невинной. Я понял вдруг, что уже видел ее раньше. И спросил про себя: «Неужели ты следующая? И кто последует за тобой?»

Ниеме была пятой. Но, как я уже сказал, драконы жили долго. А жертвоприношения всегда становятся все более частым явлением. Сейчас это уже происходило дважды в год. В первый год после появления дракона была только одна жертва. Через пару лет жертвоприношения будут делаться раза четыре, а летом, быть может, жертв будет сразу три, ведь именно в это время года чудовище наиболее активно.

А еще через десяток лет в жертву будут приносить людей уже каждый месяц, и жителям придется совершать набеги на соседние деревни, чтобы находить для дракона юношей и девушек. И вокруг будет множество костей воинов вроде Кайи, погибших в неравной схватке с чудовищем.

Я пошел за девчушкой, которая несла пиво, и осушил черпак. Но выпивка никогда меня особенно не успокаивала.

Настало время собирать процессию и выдвигаться к холмам.

Когда мы вышли из деревни, последние лучи заходящего солнца освещали землю.

Перед нами расстилалась благословенная цветущая равнина. Заходящее светило золотило деревья, купало лучи в зеркале воды. Вдаль убегала утоптанная дорожка, очищенная от травы и кустарников. Это путешествие могло бы быть приятным, если бы мы направлялись в какое-нибудь другое место.

Склоны холма тоже освещались теплыми лучами. Небо было почти безоблачным, удивительно прозрачным и высоким. Но зловонный воздух отравлял красоту пейзажа и заставлял заподозрить что-то неладное. Дорога обогнула один из холмов, затем еще один, и вот наконец через сотню ярдов показался холм побольше, чье подножие тонуло в черноте, куда никогда не заглядывало солнце. На этом склоне не было травы, и весь он был испещрен рытвинами. Одна из ям, темная и мрачная, была больше других. Оттуда не доносилось ни звука, зияла мрачная чернота, словно ни свет, ни погода, ни время не имели здесь власти. Посмотрев на нее, вы тут же прозревали, что было не так со всем этим местом, даже несмотря на ясное небо над головой и солнечные лучи на щеках.

Весь путь жители проделали, неся девушку в римском паланкине, который каким-то образом стал собственностью деревни. У него уже не было крыши и занавесок, осталось лишь подобие колыбели на жердинах, но Ниеме даже не пыталась сбежать. Неподвижная и словно окаменевшая, она, казалось, не замечала ничего вокруг. Я лишь однажды посмотрел на нее, чтобы убедиться, что лекарство сработало. Лицо девушки стало бледным как полотно, а глаза застилала пелена. Средство подействовало быстро. Сейчас она была далеко от всего этого. Я хотел лишь, чтобы все закончилось до того, как ее состояние изменится.

Носильщики опустили паланкин и помогли девушке подняться. Им пришлось держать ее, но они об этом знали и так: обычно девушки или не держались на ногах, или вовсе падали в обморок. Впрочем, я подозреваю, что, если жертвы пытались отбиваться и кричать, их насильно опаивали крепким элем или даже успокаивали хорошим ударом.

Мы прошли еще немного, пока не достигли естественной преграды из камней, скрывавшей пещеру и подножие холма. Там, в центре гранитного пятна, виднелся неподвижный темный пруд. На нашем берегу сохранилась полоска дерна, в которую был вкопан столб выше человеческого роста.

Два воина, поддерживая Ниеме, подвели к нему девушку. Все остальные, кроме Кайи, остались за каменной оградой.

На всех нас были гирлянды из цветов. Даже мне пришлось ее принять, и я не стал негодовать по этому поводу. Что уж тут такого? Но Кайи не надел гирлянду. Хоть он и стал частью ритуала, жители не особенно надеялись на его успех и поэтому, даже несмотря на то, что решили позволить ему напасть на дракона, все равно привели девушку, чтобы задобрить тварь.

К столбу крепилось подобие кандалов. Они были сделаны не из железа, ведь любое мифическое существо испытывает аллергию на столь стойкие металлы, а, скорее, из бронзы. Люди закрепили одну часть вокруг пояса девушки, а вторую — вокруг горла. Теперь лишь зубы и когти могли высвободить ее из оков. По частям.

Девушка повисла в кандалах. Похоже, она наконец потеряла сознание. И я хотел, чтобы она такой и оставалась.

Двое мужчин поспешили назад и присоединились к остальным за каменной стеной. Иногда в сказках люди убегают прочь, оставив жертву, но обычно остаются, чтобы посмотреть. В общем-то, это довольно безопасно. Дракон не кинется за ними, если под носом у него привязано кое-что аппетитное.

Кайи не остался рядом со столбом. Подойдя к кромке грязного пруда, он обнажил меч. Воин был вполне готов. Хотя солнце не могло отражаться от его волос или клинка, он являл собой величественное зрелище, героически встав между девой и Смертью.

День наконец подошел к концу. Холмы потемнели, небо окрасилось в лавандовый цвет, затем стало розовато-янтарным, и на этом фоне вспыхнули звезды.

Ни единого признака опасности.

Я смотрел на пруд, служащий дракону водоемом, и оценивал, сколько же там могло быть навоза. Внезапно в зеркале воды промелькнуло отражение. Оно не было четким, что-то спускалось сверху вниз, но мое сердце все равно отчаянно забилось.

Говорят, то же самое ощущают воины на поле боя, когда появляется враг. Но к этому примешивалось и нечто другое. Подобное чувствуют верующие в храме, призвав Бога и узрев Его приход.

И тогда я заставил себя посмотреть вглубь пещеры. Ведь сегодня я увижу настоящего дракона и смогу потом рассказывать об этом другим, как прежде другие рассказывали мне.

Дюйм за дюймом чудовище выползало из пещеры, словно кошка, почти касаясь брюхом земли.

Небо еще не было темным — на севере сумерки часто кажутся нескончаемыми, — поэтому я неплохо видел. Наконец тени пещеры отхлынули, и дракон очутился у пруда.

Сначала он, казалось, был занят лишь собой и миром вокруг, потягивался и изгибался. Было что-то сверхъестественное в этих простых движениях, что-то зловещее. И вечное.

Римляне знакомы с одним животным, которого они называют слоном. В одном из городов я повстречал старца, который описал мне это создание предельно точно, так как сам его видел. Должен сказать, дракон не был столь крупным, как слон. По правде говоря, он оказался ненамного больше кавалерийской лошади, только длиннее. Но при этом он был гибким, даже намного более гибким, чем змея. Смотря на его движения, потягивания, на то, как он извивался и сворачивался, можно было подумать, что скелет твари состоит из жидкости, но уж никак не из костей.

Есть много мозаик, рисунков. Именно так люди с самого начала изображали этих тварей. Удлиненная голова — и похожая, и непохожая на голову лошади, — гибкое тело, длинный хвост. На рисунках иногда изображали на кончике хвоста жало, как, например, у скорпиона. Но у этого дракона такого жала не было. От головы до кончика хвоста по всей линии хребта выступали шипы. Уши были расположены так же, как у собаки. Короткие лапы не делали существо неуклюжим. Наводящая ужас текучесть его тела никуда не исчезала. Это была не грация, не изящество, но что-то почти невообразимое.

Сейчас он казался такого же цвета, как осеннее небо, — сланцевый, голубовато-серый, словно тусклый металл. Покрывавшие чудовище пластины не отражали свет. Глаза у него были черными и незаметными до тех пор, пока вдруг не вспыхивали. Они были похожи на кошачьи, но за ними не было ни разума, ни души.

Чудовище собиралось утолить жажду, но учуяло нечто более интересное, чем грязная вода. Девушку. Дракон застыл на месте, став неподвижным, словно скала, и взглянул на жертву через пруд. Затем он распростер крылья, ранее свернутые, словно веера, по бокам.

Они оказались огромными, эти крылья, намного больше самого существа. Глядя на них, можно понять, как чудовище летает. В отличие от тела, в крыльях не было шипов, лишь кожа, мембрана и дуга внешних костей. Почти как крылья летучей мыши. Похоже, мечом их можно было проткнуть и повредить. Но это лишь покалечило бы дракона, и к тому же наверняка крылья были тверже, чем казалось.

Я отбросил размышления. Так и не опустив крылья, дракон, словно ворона, стал настороженно огибать пруд. Слепые монеты его глаз не отрывались от столба и жертвы.

Кто-то закричал. У меня внутри все оборвалось. Затем я понял, что это был Кайи. Дракон его не сразу заметил, будучи целиком поглощен предвкушением пира, так что Кайи решил привлечь внимание твари:

— Bis terribilis, Bis appellare, Draco! Draco!

Я никогда до конца не мог понять смысл этого нелепого выкрика, да и латынь тут была отнюдь не классической. Но думаю, нужно довольно слабо осознавать, что дракон существует на самом деле, чтобы вызывать его на бой, да еще по имени, ну а столь вульгарно назвать его дважды ужасным — признак безумия.

Дракон приблизился. Нет, подплыл. Когда его вытянутая голова оказалась перед Кайи, юноша острым клинком принялся рубить здоровенные челюсти. Произошло то, что и должно было случиться, — во все стороны полетели искры. Затем голова раскололась, но не от раны: дракон раскрыл пасть. И оттуда полился звук. Не шипение, а что-то похожее на гулкое «хуш-ш-ш». Должно быть, его дыхание было ядовитым и почти столь же губительным, как огонь. Я видел, как Кайи отпрянул от чудища. Затем в темноте промелькнула короткая лапа дракона. Удар казался медленным и безобидным, но он отбросил Кайи шагов на тридцать, прямо через пруд. Юноша упал у входа в пещеру и остался лежать неподвижно, все еще сжимая в руке меч. А еще он, похоже, прикусил себе язык.

Дракон проследил за воином, явно размышляя, подойти ли к нему и пообедать или не стоит. Но он был более зачарован другим блюдом, которое учуял раньше. По запаху чудовище понимало, что девушка была более вкусной и нежной. И поэтому дракон отвернулся от Кайи, оставив воина на потом, и, опустив голову, направился к столбу. Свет в его глазах потух.

Ночь наконец опустилась на землю, но я мог видеть вполне отчетливо. Темнота не застилала мои глаза. А еще были звуки. Вы там не стояли, и я не собираюсь передавать вам все, что видел и слышал. Ниеме не закричала. Уверен, она все еще была далеко от всего этого. Девушка не чувствовала и не понимала, что с ней происходило. После, когда я спустился к столбу вместе с остальными, от нее не многое осталось. Чудовище даже утащило с собой в пещеру часть ее костей, чтобы погрызть вволю. На останках валялась гирлянда. Драконы не интересуются ими. Нежные белые цветы потеряли свой вид.

Ниеме была покорна, и ей не пришлось выносить этот ужас. Я видел не менее страшные вещи, творимые людьми, и людям не было оправдания. Но все равно я никогда не ненавидел людей так, как ненавидел дракона. Удушающей, тяжелой, смертельной ненавистью.

Когда все закончилось, в небе уже сияла луна. Дракон вновь подошел к пруду и глотнул воды. Затем направился по камешкам к пещере. На мгновение он остановился около Кайи и не спеша понюхал человека. Сытая тварь стала вялой. Она продолжила свой путь к черной дыре и вскоре скрылась из виду, дюйм за дюймом исчезая в темноте.

Кайи наконец смог подняться с земли, сначала на колени и локти и только потом на ноги.

Мы, зрители, были зачарованы. Все думали, что он умер, наверняка переломав себе спину, но его только оглушило. Позже он признался, что глаза его застилал туман, сознание путалось, тело не повиновалось настолько, что он не мог подняться. Все это время дракон трапезничал совсем рядом, и это сводило Кайи с ума. Как будто он и до этого не был умалишенным. Придя в себя, он поднялся и потащился в пещеру вслед за чудовищем. На этот раз он намеревался наверняка прикончить дракона, и не важно, что с ним могла сделать тварь.

Никто не проронил ни слова, стоя там, на камнях. Никто не заговорил и сейчас. Все были объяты неким оцепенением, словно заколдованы. Наклонившись, мы не отрывали глаз от черной дыры, где пропали они оба.

Наверное, через минуту раздался довольно необычный шум, словно сам холм рычал и ворчал. Конечно же, это был дракон. Как и вонь, эти звуки были непередаваемы.

Я мог бы сказать, что они походили на звуки, издаваемые слоном, кошкой, лошадью, летучей мышью. Но эти крики и рычания были неописуемы. Я никогда в жизни ничего подобного не слышал и даже историй о подобном не встречал. Были, однако, и другие звуки, словно кто-то потревожил гигантскую гору. И теперь по склону с грохотом катились камни.

Жители деревни в ужасе и истерике не отрывали глаз от пещеры. Такого еще никогда не случалось. Обычно жертвоприношение было предсказуемым процессом.

Одни стояли молча, другие кричали или стонали и умоляли богов о защите. Когда внутри холма наконец воцарилась тишина, смолкли и люди.

Я не помню, как долго это продолжалось. Казалось, прошли целые месяцы.

А затем внезапно что-то шевельнулось в жерле пещеры.

Раздались вопли ужаса. Кто-то бросился бежать, но быстро вернулся, поняв, что другие словно приросли к месту, указывая на пещеру и восклицая от благоговейного трепета.

Кайи шел как человек, который слишком долго пробыл без еды и воды. Опущенная голова, ссутуленные плечи, дрожащие ноги. Он с трудом проплелся вдоль пруда, чертя мечом по воде, взобрался по склону и оказался прямо перед нами. Медленно подняв голову, он произнес слова, которые никто не надеялся когда-нибудь услышать.

— Он... мертв, — выдавил Кайи и без чувств рухнул на землю, освещенную лунным светом.

Жители понесли его обратно в деревню в паланкине, ведь Ниеме он был больше не нужен.

Мы оставались в деревне еще примерно десять дней. Кайи оправился день на третий, и, так как не было и следа дракона ни днем, ни ночью, отряд из жителей отправился к холмам и с факелами зашел в пещеру, чтобы удостовериться в гибели чудовища.

Дракон и правда оказался мертв. Это могла подтвердить даже вонь. Теперь она отличалась от той, что была прежде. А еще все вокруг пещеры словно застыло. В долине уже на второе утро пропал запах живого дракона и явно ощущался аромат коз, косарей, немытых тел и множества цветов.

Сам я не пошел в пещеру, дошел только до столба. Я понимал, что в логове дракона теперь было безопасно, просто хотел еще раз побывать на том месте, где несколько косточек Ниеме упали из оков на землю. И я не могу сказать, почему все было именно так, ведь ничего нельзя объяснить костям.

Затем вновь было ликование и пир. Вся деревня радовалась изо всех сил. Люди приходили из отдаленных поселений, лачуг и хижин в надежде насмотреться на Кайи — убийцу дракона, коснуться его на удачу и облизать палец. Воин смеялся. Он не был серьезно ранен, только весь покрыт синяками и большую часть времени проводил в увеселениях с девушками, которые потом объявят своих отпрысков сыновьями героя. А в остальное время он вусмерть напивался в зале вождя поселения.

В конце концов я снарядил Негру, накормил ее яблоками и сказал ей, что она лучшая лошадка в мире. Она знает, что это ложь и что я обычно такого не говорю. Я рассказал ей, куда мы могли отправиться, и планировал тихо уехать и дать Кайи возможность делать все, что ему вздумается. Но всего в четверти мили от деревни я услышал позади дробный топот лошадиных копыт. Скоро воин скакал рядом со мной на довольно подходящей ему лошади, без сомнений королеве конюшни главы деревни, и ухмылялся, держа в руках два бурдюка с пивом.

Я принял у него один, и мы поехали дальше бок о бок.

— Я смирюсь, раз уж ты решил наслаждаться моим обществом, — сказал я наконец час спустя, когда на горизонте вересковых зарослей показался лес.

— Что еще, аптекарь? Даже моя неуемная жажда украсть твою великолепную лошадь пропала. Теперь у меня есть собственная, хоть и не столь красивая.

Негра кинула на Кайи такой взгляд, словно хотела его укусить. Но он не обратил на это внимания. Мы проехали еще милю или около того, когда он добавил:

— И я хочу кое-что у тебя спросить.

Я с подозрением ждал, что он скажет.

Наконец он произнес:

— Ты наверняка знаешь, как устроены тела. Ты ведь лекарь. Теперь по поводу дракона. Похоже, ты знаешь все о драконах.

Я пожал плечами, на что Кайи никак не возразил. Он начал подробно описывать, как забрался в пещеру, — сказку, которую излагал уже три сотни раз в доме главы деревни. Я тоже не стал придираться, просто внимательно слушал.

Вход был низким и зловещим, но вскоре перешел в обширную пещеру. Там был призрачный свет, более чем достаточный, чтобы видеть. По стенам и каменному полу струилась вода.

В центре пещеры, сияя, словно серебро, на куче рухляди лежал дракон. Подобно сорокам и воронам, драконы падки на все блестящее. Именно из таких побрякушек чудовище делает себе ложе, на котором потом спит. Должно быть, именно отсюда проистекают сказки о сокровищах драконов. Но обычно эти коллекции ничего не стоят.

То лишь ножи, стекло, блеснувшее в лунном свете, ржавеющая броня с какой-нибудь жертвы, и все это усеяно раздробленными костями.

Могу поклясться, что, когда Кайи это увидел, его сердце ушло в пятки, но он собрал все силы, чтобы вонзить клинок в глаз дракону, а затем в основание языка и наконец в место под хвостом, когда тварь, в ярости крутанувшись, попыталась проглотить героя.

— Но, видишь ли, — сказал мне Кайи, — мне не пришлось этого делать.

Такого он, конечно же, не сказал в деревне. Нет. Жителям он поведал обычную байку о том, как удачно пронзил легкие и мозг дракона. Таких сказок мы слышали предостаточно. Если даже кто и заметил, что на клинке не было крови, — так ведь она смылась в пруду, разве нет?

— Видишь ли, — продолжил Кайи, — какое-то время он лежал там в беспамятстве, а потом начал корчиться, словно в спазмах. Что-то раскидало всю кучу, на которой спал дракон, — кучу разбитых доспехов, думаю, что позолоченных, — и опять сбило меня с ног. А когда я поднялся, дракон скорчился и был уже дохлым, как вчера зажаренный барашек.

— Хм, — произнес я. — Хм.

— Должно быть, дело в том, — сказал Кайи, смотря на лес, а не на меня, — что я что-то сделал с драконом при первом ударе. Там, снаружи. Разбил какую-нибудь кость или вроде этого. Ты говорил, что у них в костях нет костного мозга. Это могло бы все объяснить. Удачный удар. Тварь заслуживала смерти.

— Хм.

— Я лишь хотел спросить, — мягко добавил Кайи. — Ты ведь веришь, что я убил его, правда?

— В легендах, — промолвил я, — герои всегда убивают драконов.

— Но ты ведь сказал, что в реальном мире человек не может убить дракона.

— Ну что ж, один справился.

— Это я что-то сделал снаружи. Хрупкие кости. Тот первый удар по голове.

— Да, похоже на то.

Опять воцарилось молчание. А затем Кайи спросил:

— Аптекарь, ты веришь в каких-нибудь богов?

— Может быть.

— Ты можешь поклясться ими и назвать меня Убийцей дракона? Поедем другой дорогой. Там тебе будет лучше, я не люблю волновать своих друзей. Если только меня не вынуждают к этому.

Его рука была далеко от меча, но клинок блеснул в его глазах и в спокойном тоне. На кону стояла его репутация. А вот у меня репутации не было вовсе. Поэтому я принес клятву и назвал его Убийцей дракона. И когда наши дороги разошлись, мой секрет остался со мной. Он отправился дальше в лучах славы. Куда-то, куда я никогда не хотел идти.

Да, я видел дракона. И у меня есть боги. Но я сказал им, когда клялся, что, скорее всего, нарушу клятву. И мои боги согласны со мной. Они не ожидают от меня чести и благородства. Как и вы.

Кайи никогда не убивал дракона. Это была Ниеме. Прелестная и нежная Ниеме. В моем ремесле нет места для наивности. Лекарство, которое приносит сон. Долгий сон без пробуждения. Есть печали, которые в нашем благословенном мире заканчиваются лишь в смерти, а еще лучше, когда смерть приходит быстро. Я же сказал вам, что я человек твердый. Я не мог ее спасти и объяснил вам почему. Но были бы и другие несчастные, которые последовали бы за ней. Другие Ниеме. А следом другие Кайи. В маленькой чашке было достаточно снадобья, чтобы забрать жизни пяти десятков здоровых и крепких мужчин. Лекарство не причинило Ниеме боли, и девушка до нужного момента не казалась мертвой. Дракон сожрал ее вместе с заключенным в ней лекарством. Вот как Кайи заслужил славу Убийцы дракона.

Никакой загадки не было.

И нет, я не собираюсь делать из этого ремесло. Одного раза для таких кошмарных вещей более чем достаточно. Героям и рыцарям нужны вызовы на бой. А я не из тех, кто рожден для того, чтобы какой-нибудь бард сложил о нем слезливую балладу. Чтобы понять это, достаточно просто посмотреть на меня. И вы никогда не найдете меня в северных холмах, выкрикивающего: «Draco! Draco!» 

 ХАРЛАН ЭЛЛИСОН,

РОБЕРТ СИЛЬВЕРБЕРГ

Дракон на кнюкной полке

Харлан Эмисон родился в 1934 году в Кливленде, штат Огайо. В 1955 году перебрался в Нью-Йорк, чтобы стать писателем. В 1956 году вышел его первый рассказ. За год он опубликовал более ста художественных произведений и документальных работ под собственным именем и различными псевдонимами. С 1957 по 1959 год Эллисон служил в армии, затем переехал в Чикаго, где выпускал журнал «Rogue» и в 1961 году учредил издательство «Regency Books». В 1962 году Эллисон переехал в Лос-Анджелес и занялся написанием сценариев для популярных телевизионных шоу, включая «Сумеречную зону» («The Twilight Zone», 1985). Наиболее известны его сценарии к одному из эпизодов «Звездного пути» («Star Trek») — «Город на краю вечности» («The City on the Edge of Forever»), а также к сериалу «За гранью возможного» («The Outer Limits») — серия «Демон со стеклянной рукой» («Demon With a Glass Hand»).

Эллисон выступил автором и составителем семидесяти шести книг. Среди наиболее известных рассказов писателя «У меня нет рта, а я должен кричать» («1 Have No Mouth, and I Must Scream»), «Зверь, в сердце мира о любви кричащий» («The Beast that Shouted Love at the Heart of the World»), «Птица смерти» («The Deathbird»), «Паладин потерянного часа» («Paladin of the Lost Hour»), «„Кайся, Паяц!" — сказал Тиктак» («„Repent, Harlequin!" Said the Ticktockman») и «Джеффти пять лет» («Jeffty is Five»). Его рассказы выходили в многочисленных сборниках, таких как «Скольжение» («Slippage»), «Смутьяны» («Troublemakers»), «Поля разума» («Mind Fields»), «Мефисто из оникса» («Mefisto in Опух») и «Эллисон. Пятьдесят лет творчества» («The Essential Ellison: A Fifty Year Retrospective»). Работы писателя награждались премиями «Хьюго», «Небьюла», премией Брэма Стокера, Всемирной премией фэнтези, Британской премией фэнтези, премией Британской ассоциации научной фантастики (British Science Fiction Association), премией журнала «Locus». За вклад в развитие жанра Эллисон был удостоен Всемирной премии фэнтези и премии Брэма Стокера. Он также получил титул «Живая легенда» от Международной гильдии критиков жанра хоррор (International Horror Guild) и звание Грандмастера от Всемирной ассоциации писателей жанра хоррор (World Horror Association) и от Американской ассоциации писателей-фантастов (SFWA). В 2009 году в Линкольн-центре был представлен документальный фильм о жизни и творчестве Эллисона «Сны с острыми зубами» («Dreams with Sharp Teeth»), работа над которым продолжалась двадцать один год. Картина завоевала мировое признание и немало наград.

Роберт Сильверберг — один из самых выдающихся писателей в истории научной фантастики и фэнтези. Его первый рассказ вышел в 1954 году, а в 1955 году был опубликован первый роман «Восстание на Альфе Ц» («Revolt on Alpha С»), положивший начало невероятно успешной писательской карьере автора. В 1950-е годы Сильверберг выпускает много научно-фантастических произведений, в начале 1960-х годов фокусирует внимание на документалистике, а затем с возросшими амбициями возвращается к научной фантастике, раздвигая границы жанра. Его зачастую мрачные рассказы и романы поднимают тему изоляции человека и поиска ее преодоления.

Среди работ Сильверберга периода 1967—1976 годов, который считается самым плодотворным в творчестве писателя, завоевавшая «Хьюго» повесть «Крылья ночи» («Nightwings»), романы «Маски времени» («The Masks of Time») и «Стеклянная башня» («Tower of Glass»), получивший премию «Небьюла» роман «Время перемен» («А Time of Changes»), романы «Умирая в себе» («Dying Inside») и «Книга черепов» («The Book of Skulls»), удостоенный премии «Небьюла» рассказ «Добрые вести из Ватикана» («Good News from the Vatican»), повесть «Рожденный с мертвецами» («Born with the Dead») и многие другие произведения. В конце 1970-х в творчестве Сильверберга наступил перерыв, завершившийся выходом популярного «Замка лорда Валентина» («Lord Valentine's Castle»), первого романа из цикла о Маджипуре (Majipoor). В 1980-е и 1990-е годы были изданы завоевавшая премию «Небьюла» повесть «Плавание в Византий» («Sailing to Byzantium»), награжденные премией «Хьюго» повести «У каждого свой Ад» и «Раз солдат, два солдат...» («Enter a Soldier. Later: Enter Another») и другие работы. Среди недавних книг писателя — автобиография «Иные пространства, иные времена» («Other Spaces, Other Times»), сборники «Что-то ужасное вырвалось на волю» («Something Wild is Loose») и «Полуночный дворец» («The Palace at Midnight»), а также роман «Последняя песнь Орфея» («Last Song of Orpheus»). В 2004 году Американская ассоциация писателей-фантастов (SFWA) присвоила Сильвербергу звание Грандмастера.

Он был маленьким, миниатюрным в сущности. Наверное, на дюйм — это сидя на подрагивающих задних лапках — ниже любой из книжек карманного формата в мягком переплете, теснящихся на стеллаже по обе стороны от него. И конечно, он был зеленым. Синевато-зеленым спереди, от нижней челюсти до брюшка, зеленовато-охристым по спинке, голове, лапкам. Плюс огромные, светящиеся пастельной голубизной глаза, при виде которых Ширли Темпл[25] взвыла бы от зависти. Облизывая правую переднюю лапку, он выдыхал из изысканно-удлиненных ноздрей зыбкие кольца серого дыма.

Слева от него стояло зачитанное баллантайновское издание К. Райт Майлза «Причины Третьей мировой войны», справа — потрепанная копия «Человека, который знал Кулиджа» Синклера Льюиса в мягкой обложке. Он мыл раздвоенным язычком каждую из четырех своих когтистых лапок — по очереди.

Маргарет, сидящая напротив книжного шкафа стиля датский модерн, где жил дракон, иногда отрывала взгляд от разбросанных на журнальном столике сочинений, которые она проверяла, улыбалась ему и одобрительно цокала язычком:

— Хорошие пончики?

На ковре валялась пустая коробочка из-под сдобы. Дракон закатил глазки, продолжая вылизывать из-под серебряных коготков сахарную пудру.

— Хорошие пончики, — кивнула Маргарет и вернулась к работе.

Тонкой рукой она лениво отвела от лица золотисто-кашта-новые волосы. Завершивший свой туалет крошка-дракон восхищенно вытаращился, словно наслаждаясь грациозным жестом женщины, скрестил на груди передние лапки, глубоко вздохнул и закрыл огромные влажные глаза.

Теперь кольца дыма вырывались из трепещущих ноздрей реже.

Снаружи джинн и ифрит вели свой бой, с грохотом и лязгом терзая друг друга, наполняя шумом сумеречные улицы сырого туманного Сан-Франциско.

Значит, еще один из череды темных дней. Слишком часто они наступали теперь — теперь, когда врата взломаны, — грубые дни, тлеющие дни, опасные ночи. Нет, не место здесь дракону, и не время сейчас нырять в опасный поток бытия. Каждый день появлялось что-то новенькое. В прошлый вторник горгульи яростно щелкали уродливыми клювами и пускали газы у входа в Пирамиду Трансамерики. В среду толпа голосящих слепых капп материализовалась над Койт-Тауэр и заляпала башню от верхушки до самой земли кисло-зловонным илом, благоухающим до сих пор. В четверг возрожденные монгольские орды прорвались в город с запада от Ван-Несс, конечной остановки канатного трамвая, и оттуда несет запахом острых приправ. Пятница прошла спокойно. Опасность не уменьшилась, но было хотя бы тихо. Суббота увидела вторжение гульгулей и поджога у фонтана Вайлланкоурт. И воскресенье — о, воскресенье, проклятое воскресенье!

Маленьким большеглазым влюбленным драконам следует осторожно гулять в такие дни: опасностей — масса, убежищ — увы.

Дракончик распахнул веки, восхищенно следя за женщиной-человеком. У журнального столика сидела его проблема. Очаровательная проблема сидела там. Маленький дракон сознавал свою ответственность. Шум боев снаружи был ужасающ; и причина тому — он, кроха-дракон. Свернувшись клубком, дракончик начал стремительно уменьшаться, ускользая по шрил-кривой в иное измерение. Маргарет тихо ойкнула и воскликнула тревожно и разочарованно:

— Ты же обещал, что не будешь...

Слишком поздно. Лишь круговорот затухающих искр на полке, где остались только книги, ни в одной из которых даже не упоминались драконы.

— Ох! — вздохнула женщина, сидящая одна в квартире в безмолвный предутренний час.

— Мастер, что мне делать? — спросил Урниш, маленький дракон, секунду назад исчезнувший из крохотной квартирки в городе Сан-Франциско. — Из-за меня все стало гораздо хуже. Тебе следовало сделать иной выбор, Мастер... Я не слишком умен и не слишком силен. Я принес им кошмар, а они даже не догадываются, что происходит. Они куда ограниченнее, чем ты намекал мне, Мастер. И я... — Дракончик беспомощно вскинул глаза, а затем тихо продолжил: — Я люблю ее, человеческую женщину, живущую там, где я появился в их мире. Я люблю человеческую женщину, и я не осуществил свою миссию. Я люблю ее, и мое бездействие усугубляет положение, моя любовь к ней лишь шире распахивает врата. Я ничего не могу поделать. Помоги мне исправиться, Мастер. Я влюблен. Я сражен. Меня завораживают движения ее рук, звук ее голоса, запах ее духов, блеск ее глаз; я говорил о движениях ее рук? О том, как она думает и что говорит? Она прекрасна, воистину прекрасна. Но что... что мне делать?

Мастер смотрел на дракончика сверху вниз из затянутой тьмой высокой ниши:

— В твоем голосе звучит отчаяние, Урниш.

— Потому что я в отчаянии!

— Тебя послали на Землю, к смертным, чтобы спасти их. А ты вместо этого увлекся, потворствуя своим склонностям, ухудшив ситуацию. Врата продолжают оставаться открытыми, и действительно час от часу открываются все шире из-за одной лишь твоей нерадивости.

Урниш вытянул змеиную шею, уронил голову, ткнулся носом в плотный мрак:

— Мне стыдно, Мастер. Но, повторяю, поделать ничего не могу. Она переполняет меня, каждое мгновение бодрствования я вижу перед собой лишь ее.

— Ты пробовал спать?

— Когда я сплю, мне снятся сны. А когда мне снятся сны, я оказываюсь всецело в ее рабстве.

Мастер вздохнул, почти так же как дракончик вздыхал в квартире Маргарет:

— Как ей удалось столь прочно привязать тебя к себе?

— Не привязывая меня вовсе. Она просто есть; и мне невыносимо находиться вдали от нее. Помоги мне, Мастер. Я так люблю ее, но я хочу быть силой добра, как велел мне ты.

Мастер медленно и осторожно развернулся в полную длину. Очень долго в гробовой тишине изучал он сокрушенные и кающиеся глаза дракона.

Затем произнес:

— Времени мало, Урниш. Положение становится отчаянным. Джинн, ифрит, химеры, гульгули — все они неистовые разрушители. Победить не дано никому. Земля станет пустыней. Смертных ждет конец. Ты должен вернуться и должен перебороть любовь, хотя бы и всей силой магии, которой обладаешь. Оставь ее. Оставь ее, Урниш.

— Это невозможно. У меня не получится.

— Ты молод. Едва разменял первую тысячу лет. Борись. Помни, кто — и что — ты. Возвращайся и спаси их. Они бедные маленькие существа, понятия не имеющие о том, какие опасности окружают их. Спаси их, Урниш, и спасешь ее... и себя заодно.

Дракончик вскинул голову:

— Да, Мастер.

— Тогда иди. Ты пойдешь и будешь стараться изо всех сил?

— Я буду очень стараться, Мастер.

— Ты сила добра, Урниш. Я верю в тебя.

Маленький дракон не ответил.

— Она знает, кто ты? — спросил Мастер, помолчав немного.

— Нет. Она думает, я хитрая игрушка. Искусственная форма жизни, созданная на забаву людям.

— Хитрая игрушка. Ну-ну. На забаву. — Голос Мастера был ледяным. — Что ж, иди к ней. Забавляй ее, Урниш. Но долго это продолжаться не может, понимаешь? Не может и не должно.

Кроха-дракон вновь вздохнул и закружился вихрем искр, возвращаясь в измерение смертных. Мастер, присев на мохнатые задние лапы, погрузился в себя — посмотреть, не брезжит ли где надежда.

Внутри было слишком сумрачно. Ответов не нашлось.

Дракончик материализовался в бледно-янтарном сиянии, озарившем третью и четвертую полки книжного шкафа. Очевидно, прошло немало часов: последние лучи солнца уже не проникали в окно; время здесь и там текло с разной скоростью; стояла ночь, но щупальца неспокойного тумана обвивали все, кроме вершины Телеграфного Холма.

Квартира была пуста. Маргарет исчезла.

Дракон съежился и задрожал, сердито фыркая. Маргарет ушла! Даже не подозревая, какие опасности подстерегают ее за каждым углом, там, на поле боя, которым стал Сан-Франциско. Урниш приходил в ужас и смятение, когда она отправлялась на улицу, но, конечно, женщина не догадывалась, как рискует.

Куда же она отправилась? Возможно, навестить одного человеческого самца на Клемент-стрит; возможно, она прогуливается по зябким склонам Линкольн-парка; возможно, работает на общественных началах в громадной клинике на горе Парнас; возможно, мечтательно разглядывает витрины центральных магазинов. И все это время, где бы она ни была, подвергается страшной опасности, не ведая о стычках демонов и прочих потусторонних беспорядках, творящихся по всему городу.

«Я отправлюсь наружу и разыщу ее», — решил Урниш; и тут же дракончика объял ужас, от которого по гибкой спинке побежала волнами зеленая рябь. Сунуться в это безумие? Рискнуть успехом миссии, рискнуть собственным существованием, рыскать по скованным туманом улицам, где притаились в засаде баньши, оборотни-питоны, голодные тыквенные рожи-фонари, — и только лишь для того, чтобы найти ее?

Но Маргарет в опасности, и это для него самое главное.

— Ты меня совсем не слушала, да? — представил, как обращается к ней, дракон. — Врата открыты, город превратился в полигон для монстров, а когда я сказал тебе это, ты засмеялась, ты пропела: «Как мило, как мило» — и пропустила все мимо ушей. Тебя что, совсем не заботит собственная безопасность?

Нет, конечно, собственная безопасность заботила ее.

У нее просто не было ни малейшего основания принимать дракончика всерьез. Он был «птенчиком»; он был «дорогушей»; он был моделькой дракона карманного размера, прелестным произведением искусства, хитроумным изделием с тончайшим механизмом, ловко помещенным внутрь игрушки без стыков и спаек; и больше ничем.

Но он являл собой нечто большее. Он страж, он посланец, он сила.

«Да. Я страж, — твердил он себе, уже выскальзывая за дверь и озираясь в поисках Маргарет. — Я страж... Почему же мне так страшно?»

Зловещая тьма окутала город. Сквозь плотную фланель тумана не видно было ни звезд, ни луны, ни блеска глаз. Но каждая крыша, каждый фонарь, каждая припаркованная на обочине машина мерцали демоническим светом, свойственным обитателям нижних сфер, которые яростно вцепились сейчас в захваченную территорию и бросают вызов всем остальным: только попробуйте отберите!

Дракон содрогнулся. Это сделал он. Врата, бывшие крохотным проколом в мембране, разделяющей континуумы, теперь превратились в зияющую брешь, сквозь которую непрерывным потоком лились в Сан-Франциско всевозможнейшие виды ужасающих созданий; и все из-за него, посланного сюда, чтобы заделать первоначально малюсенькую дырочку, но промедлившего, отвлекшегося, затянувшего дело, воспылавшего страстью к существу из этого бледного и нелогичного мира.

Что ж, да будет так. Что сделано, то сделано. Его одержимость не меньше ощущаемой им вины. И даже сейчас, когда силы разрушения кишат в каждом уголке города и вскоре выплеснутся за его пределы, дракончика заботила только Маргарет, Маргарет, Маргарет, Маргарет.

Его возлюбленная Маргарет.

Где же она?

Он окружил себя защитной зэбиль-сферой как раз вовремя, чтобы отразить атаку какой-то космато-клювастой твари, вырвавшейся из неоновой вывески «Пиццы-Хат» на углу, и сотворил вузуд-заклинание поиска. Поиска Маргарет.

Лучи сознания устремились вверх, в стороны, пробивая тяжелый зябкий туман, обшаривая город. На юг к Маркет-стрит, на запад к Ван-Несс: Маргарет нет. Где бы ни шарил разум Урниша, он натыкался лишь на бесовскую черноту: тараторящих шайтанов, мерзких стеклянноглазых газулей, стаи яростно клекочущих дибенов, сотни и сотни видов жутких выходцев из злобной плазмы, отделяющей мир смертных от мира кошмаров.

Маргарет? Маргарет!

Урниш тянулся все дальше и дальше, пытаясь нащупать ее хрустальными копьями вузуд-чар. Орды демонов не могли воспрепятствовать мощным выпадам невидимого оружия поиска. Пускай бьют копытами и шипят, пускай прыгают и становятся на дыбы, пускай изрыгают реки яда, пускай творят что хотят: ему все равно. Он ищет свою возлюбленную, и это все, что имеет сейчас значение.

Маргарет, где ты?

Розыски сильно осложняли интенсивные противоречивые излучения, испускаемые жителями Сан-Франциско. Как будто мало того, что сюда проникли орды призраков и инкубов, ламий и василисков, психопомпов и прочих, — исконные обитатели города, думал Урниш, являли собой страннейший набор раздражительных и раздражающих недовольных. Все, кроме Маргарет, конечно. Она — исключение. Она — совершенство. Но остальные...

Что это они тут кричат? «Америка вон из Карпат! Руки прочь от Карпат!» Где это — Карпаты? Существовали ли они вообще месяц назад? Но митинг протеста в защиту их автономии — вот он, пожалуйста.

А эти, в четырех кварталах отсюда, орут еще громче: «Белуджистан под суд! Довольно попирать права человека! Требуем введения войск! Белуджистан под суд! Белуджистан под суд!»

Карпаты? Белуджистан? Когда разъяренные армии невидимых руваков, зануди и нюкталунов хрипят, сопят и буйствуют на улицах их собственного города? Они слепы, эти люди. Одержимые далекими войнами, они не видят кошмарного гнойника, готового лопнуть под самыми их носами. Они помешались настолько, что протестуют, невзирая на то что ряды их редеют, даже ночью, когда офисы закрыты и некому слушать их лозунги! Но время подходит, и скоро, очень скоро толпы тварей, превративших нижние эфирные слои Сан-Франциско в бушующий ад, перешагнут порог восприятия и предстанут перед ошеломленными взорами. И тогда... тогда...

Бои за территорию среди захватчиков почти завершились. Позиции заняты; союзы заключены. До первых нападений на местное население, по прикидкам Урниша, остались считаные часы. Возможно, в некоторых отдаленных районах это уже происходит.

Маргарет!

Наконец-то он засек ее образ! Далеко, далеко на западе, на самой окраине города. За Ван-Несс, за Филлмором, за Дивиса-деро — да, это Маргарет, дракончик был уверен, этот алый мазок на чернильной дымке его вузуд-восприятия. Урниш сфокусировал и приблизил изображение.

«Угол Клемент-стрит и Двадцать третьей авеню», — сказал ему сенсор ориентации. Да, значит, она снова отправилась к тому самцу. К этому загадочному Другому, к которому она испытывает такие странные, непостижимо двойственные чувства.

Путешествие предстоит долгое, через полгорода.

Но выбора нет. Он должен быть рядом с ней.

Проход в смежный континуум по виражу шрил-кривой Урнишу ничего не стоил. Но путь вдоль и поперек улиц этого, не такого уж крупного, города представлял собой серьезное испытание для крохотного дракона.

Он столкнулся с проблемой ретроградной гравитационной дуги, без которой не мыслил себя этот мир: приходилось постоянно плести сеть компенсирующих заклинаний, чтобы справиться с силами притяжения. Потом нельзя было забывать об искажениях пиросферы, о чертовски перекрученных магнитных линиях, безустанно опаляющих сознание своим жгучим диссонансом. И эта перенасыщенная кислородом атмосфера... И еще...

Трудности возникали одна за другой. Лучшее, что он сумел придумать, чтобы приблизиться к цели, — это передвигаться маленькими прыжками-рикошетами, минуя несколько кварталов в один присест, стравливая меж собой узлы дестабилизации и накапливая ровно столько энергии, сколько требуется для следующего броска — очередного шага по намеченному маршруту.

Хлоп! — и он перескочил финансовый район, оказавшись почти у самой Маркет-стрит. Пара клыкастых джаганнатхов прервала смертный бой, ринувшись на проносящегося мимо дракончика, но он отогнал их шипением, рычанием и вспышками маленьких, но весьма эффективных молний и благополучно приземлился на светофор. Внизу небольшая группка людей маршировала кругами перед церковью с криками: «Свободу выбора! Женщина вправе распоряжаться своим телом!» Никто из них не заметил дракона. Бряк! — и Урниш двинулся дальше двумя диагональными рикошетами, оказавшись сперва на здании Оперы, из которого неслись режущие уши вопли, а затем на Кастро-стрит у Рынка, где пятьдесят или восемьдесят особей мужского пола размахивали плакатами и скандировали что-то о жестокости полиции. Полиции поблизости не наблюдалось, только дюжина голодных на вид калибарго, с трясущимися от предвкушения трапезы жвалами, с некоторым интересом следили за демонстрацией из-под навеса ближайшего кинотеатра.

Если бы только этот Сан-Франциско мог, когда придет время, направить всю свою энергию раздражения и злости на собственную защиту, подумал Урниш.

Чпок! — и он уже у Дивисадеро, где возле ресторана беснуются посетители, швыряя друг в друга тарелками, меню и пригоршнями еды. Дзинь! — дракон добрался до Геари и Аргуэлло. Бум! — он мчится вдоль Клемент-стрит к Пятой авеню. Здесь его задержало слабое землетрясение, колебания подземного мира, которые, кажется, ощутил лишь он; потом бац-бац-бац — тремя быстрыми скачками он перенесся на запад к Двадцать третьей авеню.

Здесь... здесь эманации Маргарет облагородили воздух. Он воспринимал ее импульсы всем своим существом, едва не лопаясь от радости.

Она здесь, сомнений нет.

Он устроился напротив дома человека-самца, уютно примостившись за пожарной колонкой. На улице не было никого, за исключением одинокого сердитого магога, шаркающего в сторону Урниша с явным намерением обсудить право обладания этим углом улицы. Однако времени на дискуссии у Урниша не было; он дематериализовал уродливого вонючку одной вспышкой сеппул-силы. В воздухе повисло омерзительное пятно. Затем, укрывшись в шаре зэбиль-силы и собрав остатки истощившейся в пути энергии, дракончик занялся извлечением Маргарет из чужой квартиры.

А она не желала выходить. Чем бы она там ни занималась, дело, похоже, всецело поглощало ее внимание. Урниша изумила и испугала мощность встреченного сопротивления.

Но он удвоил усилия, вычерпывая остатки энергии. Теперь он знал, что нападение субэфирных тварей неизбежно: счет идет уже не на часы, а, возможно, на минуты. Она должна быть дома, в безопасности собственной квартиры, когда вспыхнет конфликт. Иначе — парализовала его страшная мысль о немыслимом — как ему удастся защитить ее?

Маргарет... Маргарет...

Все, колодец потенциала осушен почти до дна. Зэбиль-сфера съежилась и истончилась. Он понял, что станет уязвим для любого случайного врага, который решится атаковать. Но улица все еще пустовала.

Маргарет...

Вот она наконец. Она появилась в ореоле света, льющегося из дверей дома напротив. За ней маячил самец, высокий, неуклюжий, излучающий грубую, агрессивную ауру, как раз такую, к каким Урниш питал отвращение. Маргарет задержалась на пороге, повернулась, улыбаясь, касаясь пальцами его руки, глядя на человека-мужчину так, что душа Урниша зарыдала. Аура Маргарет сияла в двух видимых и трех невидимых спектрах. Глаза ее сверкали. Урниш чувствовал, как из него выжимается вся влага его обожания.

Никогда. Никогда она не смотрела на дракона на книжной полке так. Миленькая, хитроумная, симпатичная, прелестная игрушка, но чтобы вот такими глазами, в которых заключена вся вселенная...

На миг он ощутил гнев. Нечто вроде того, что смертные называют ненавистью, потребностью отомстить, восстановить равновесие, нечто жалящее, развращающее, лишающее прав. Затем все прошло. Он был драконом, силой, а не каким-то там жалким порочным смертным. Он выше этого. И он любит ее.

«Довольно, — подумал он. — Довольно. Стоило лишь чуть-чуть побыть с ними — и в тебя просочилась их эмоциональная скверна. Время дорого».

— Идем, Маргарет, — пробормотал он, вложив в приказ всю свою мощь. — Идем немедля! Сейчас же, мигом, в безопасность!

Но ее последние секунды общения с самцом растянулись в вечность с половиной. Маленький дракон понимал, что истощает себя запредельно, но ничего не мог поделать. Дважды крохотные враждебные зубастики с мерцающими крылышками и полупрозрачными светящимися экзоскелетами пролетали мимо дверей, в которых она стояла, и дважды он, собрав крохи неуклонно убывающей энергии, обращал нежить в ничто.

— Идем!

Наконец-то пальцы ее оторвались от грубой кожи самца, Маргарет подарила мужчине еще один умопомрачающий взгляд и зашагала по узкой дорожке. Урниш мгновенно пристроился рядом, заключая женщину в сферу своего влияния, но оставаясь под прикрытием защитного шара. Она не должна видеть его — игрушку, милую забаву, хитрый механизм — здесь, так далеко от родимой книжной полки: она огорчится, узнав, что он проделал весь этот путь, чтобы найти ее, такой маленький и уязвимый. И даже не догадается, какой опасности он подвергался просто ради того, чтобы присмотреть за ней. Какая ирония: уязвима-то она, и все-таки это удивительное и прекрасное существо так беспокоится о нем!

Мир смертных колебался на грани, и все, что мог сделать сейчас Урниш, — это позаботиться, чтобы она добралась до своей квартиры, приглядеть за ней на пути через город, к Телеграфному Холму.

Невидимая для Маргарет, изверглась ночь.

Небо над Сан-Франциско обрело цвет кроваво-красных рубинов! Врата распахнулись настежь. Дракон ждал слишком долго. Крошечное отверстие превратилось в прореху, прореха — в брешь, брешь — в расселину, а расселина стала пропастью, когда разорвалась мембрана между смертным миром и чернотой, лежащей за его пределами. Небеса истекали кровью; визжащие демоны, оседлав алые лучи, неслись сквозь клубящиеся тучи вниз, вниз, вниз между громадами небоскребов.

Он ждал слишком долго! Он не оправдал доверия Мастера и с самого начала знал, что так и будет. Он не сила добра и быть ею не мог — знающий слишком мало, тянущий слишком долго.

Сейчас главное, чтобы Маргарет вернулась в убежище близ Телеграфного Холма. Уже оттуда, из безопасности защитной сферы, он попытается что-нибудь предпринять. Сейчас делать ему нечего. Он не просто потерпел неудачу. Все гораздо хуже. Он подвел черту под временем смертных.

Она села в автобус, он тоже. Летавцы с пастями-капканами двинулись на штурм, но дракон, метнув сгусток силы сквозь защитную сферу, расплющил их в лепешку.

Он защищал Маргарет в течение всей этой длинной кошмарной поездки.

Ночи растворяются в днях. Дни складываются в недели. Недели сцепляются в месяцы и годы. Время смертных бежит. Поступь драконьих веков нетороплива. Один год, два, четыре. Ветер метет улицы, воды океанов исчезают в гигантской сливной воронке.

— Еще виноградинку? — спросила она, оторвавшись от книги.

Маленький дракон задрал головку и разинул ротик.

— Ладно, попробуем еще разок... и постарайся поймать, пожалуйста. Я удобно устроилась, и не собираюсь снова вставать с дивана.

Она оторвала виноградину от грозди, прищурилась, прицелилась и бросила ягоду через всю комнату в направлении книжного шкафа. Урниш вытянул змеиную шейку и поймал на лету зеленоватый сочный шарик, щелкнув челюстями.

— Отлично, просто отлично! — Маргарет улыбнулась его проворству. — Сперва мы отдадим тебя в какую-нибудь команду резерва, потренируешься там немножко, а через годик-другой, глядишь, будешь играть центральным принимающим на Кэндлстик.

Она послала ему воздушный поцелуй и вернулась к книге. Стоял дивный весенний денек, из открытого окна веяло запахами фуксии и гладиолусов, а еще чеснока и душицы, которыми миссис Капамонте, что живет выше по улице, заправляла воскресный ужин.

Все это было, конечно, подделкой. Иллюзией.

Вне крохотной квартирки лежал лишь черный пепел до самого центра Земли, безвоздушная пустота простиралась во все концы пространства. Все было кончено, чего и боялся Мастер. Смертные погибли. Ни одно создание не жило за пределами этой квартиры, вне сферы силы. Ни один ребенок не смеялся, ни одна птица не порхала, ни одна губка не колыхалась на дне океана. Ничего. По ту сторону не существовало абсолютно ничего.

Урниш не заштопал малюсенькой дырочки, он просто не был силой добра. И время смертных окончилось. Миллиарды и миллиарды умерли страшной смертью, мир рухнул, чтобы никогда уже не подняться. Мрак и пустота воцарились навеки.

Потому что смертные существовали только как греза драконов, а для этого маленького дракончика, которому поручили спасти слабых людей — его творений, — любовь была высшим императивом.

Теперь они будут существовать так, по крайней мере пока длится ее жизнь. Здесь, в воображении Урниша.

Жизнь в мире сладости, света и удовольствия — в мире, которого не существует. Дракончик создал этот мир для нее, только для нее. Ради Маргарет он пожертвовал всем. Пожертвовал всем своим и тем, что принадлежало исчезнувшим неудачникам.

Да, печально, маленький дракон потерял честь, но оно того стоило! У него была Маргарет, и здесь, в его сне, они останутся вместе. Пока и она не умрет.

И тогда ему будет очень трудно продолжать жить. С ее уходом. Со всем тем, что осталось от погибшего мира. И будет совсем невыносимо терпеть угнездившиеся в нем человеческие чувства. Одиночество, грусть, потеря. Тогда воистину придет конец всему.

Но даже маленькие драконы стареют — хоть и медленно, так медленно...

 К. ДЖ. ЧЕРРИ

Гвидион и дракон

К. Дж. Черри начала писать рассказы в десять лет, расстроившись, что по телевизору перестали демонстрировать ее любимый телесериал «Флэш Гордон» («Flash Gordon»). Став стипендиатом Фонда Вудро Уилсона, она получила диплом магистра классической филологии в Университете Джонса Хопкинса и затем преподавала латынь, древнегреческий, античную литературу и историю в школе имени Джона Маршалла в Оклахома-Сити. В свободное от занятий время Черри писала книги. Права на первые два романа, «Врата Иврел» («Gate of Ivrel») и «Братья Земли» («Brothers of Earth»), приобрел Дональд Уоллхейм, учредитель издательства «DA W Books». Сразу после публикации эти произведения принесли автору известность, и в 1977 году Черри получила премию Джона Кэмпбелла как лучший молодой писатель. В 1979 году Дональд Уоллхейм предложил ей аванс за три книги, что позволило Черри оставить преподавание. В том же году рассказ писательницы «Кассандра» («Cassandra») был удостоен премии «Хьюго». Впоследствии Черри завоевывала «Хьюго» еще дважды: в 1982 году за роман «Последняя база» («Downbelow Station») и в 1989 году за роман «Сытин» («Cyteen»). Среди недавних работ автора роман «Ре-генезис» («Regenesis») из цикла «Вселенная Альянса и Союза» («Alliance-Union») и роман «Обманщик» («Deceiver») из цикла «Иноземец» («Foreigner»). К.Дж. Черри живет неподалеку от города Спокан, штат Вашингтон. Она активно участвует в научно-фантастических конвентах. В свободное время любит заниматься фигурным катанием и путешествовать.

Когда-то в стародавние времена жил-был дракон. А еще в те времена жил принц, который решил во что бы то ни стало добиться руки прекрасной принцессы, старшей дочери короля Мадога...

Ходили слухи, что Эри настолько же мила и добра, насколько ее младшая сестра Гласог некрасива и жестока. Принцу, впрочем, выбирать не приходилось: он с готовностью женился бы на любой из дочерей Мадога, лишь бы спасти своего отца и свой народ. Ведь он, Гвидион, сын Огана, был последним принцем Диведа.

Положение принца там, уж поверьте, вовсе не предполагало никаких соответствующих статусу радостей вроде турниров, шествий, парадов и прочих возможностей покрасоваться в золоченых доспехах, под звуки труб, среди развевающихся флагов и в окружении толпы знатных льстецов. Дворцом королю Огану служил обычный каменный дом, притом изрядно обветшалый. На пыльных балках вдоль стен висела старая упряжь и стояли всякие горшки да плошки. Король Оган, как и большинство его подданных, разводил свиней и коров — стада составляли основное его богатство.

Черный мохноногий мерин Всполох, с ярким белым пятном на лбу, был личным боевым конем Гвидиона. Верхом на своем скакуне принц преследовал разбойников, что порой приходили из-за дальних холмов грабить мирные селения. В схватках с этими злодеями доспехи Гвидиона изрядно пострадали: после множества починок в его видавшей виды кольчуге тут и там виднелись новые звенья, вставленные вместо поврежденных. А копья с вымпелом у Гвидиона вовсе не имелось, ведь тяжелое вооружение, необходимое рыцарю на равнине, в гористой местности, как известно, становится обузой, и потому воины Диведа, с его высокими холмами и густыми лесами, в основном довольствовались охотничьим снаряжением. Оружием принцу Гвидиону служили одноручный меч и лук, да еще колчан, полный стрел с серым оперением.

Гвидиона сопровождал Овэйн, сын Ллодри, главного королевского ловчего. Юноша был принцу добрым другом,, а вовсе не оруженосцем, как вы могли подумать. Овэйн взял у отца в конюшне гнедого пони и пустился в путь, едва узнал, что Гвидион собирается в дорогу. Опередив его высочество, он спрятался в кустах у дороги и стал ждать, чтобы затем присоединиться к нему. Овэйн решил, что Гвидион из скромности не смеет просить друга разделить с ним тяготы странствий, а потому счел нужным навязаться в спутники.

Старую вислоухую гончую, что трусила позади, звали Мили. Она умела беспощадно расправляться с разбойниками. Несмотря на увещевания Гвидиона и крики Овэйна, Мили ни за что не желала остаться дома и неотступно следовала за ними: они пробовали отпугивать ее камнями, она немного отбегала, но потом все равно возвращалась. Такой уж нрав был у Мили. И похожий нрав оказался у Овэйна, так что Гвидиону пришлось взять их обоих с собой. Высунув язык, Мили бежала вслед за мохноногим мерином Всполохом и нетерпеливой гнедой кобылкой, которую, кажется, звали Ласточкой (а быть может, и нет — барды об этом умалчивают). В дороге Овэйн и Гвидион болтали в основном о собаках и охоте. По крайней мере так гласят сказания о явлении принца Гвидиона в королевство Мадога.

В Диведе никто ничего не знал о происхождении и прошлом теперешнего властителя этих земель. Ходили слухи, что раньше он правил какой-то заморской страной. Еще говорили, будто он сын римлянина и пиктки. Якобы способности к колдовству он унаследовал от матери. Кое-кто утверждал, что Мадог вступил в сговор с драконом, заручившись его помощью в своих злодеяниях, — разумеется, без дракона дело не обошлось, ведь после завоеваний Мадога все земли королевства Дивед оказались опустошены и выжжены, от края и до края.

Из более достоверных источников было известно, что сперва Мадог явился к королю Брану, правившему по другую сторону гор, и остался у него на какое-то время погостить. Тут-то Брану и приглянулась старшая дочь Мадога. Он был так пленен ее красой, что вскоре попросил у Мадога ее руки.

— Отдай мне Эри, — умолял Бран, — взамен я готов подарить тебе все, что ты пожелаешь.

И тогда Мадог признался, что красавица уже обручена с другим: она обещана ужасному дракону, который умеет принимать человеческий облик. Когда-то чудище наложило заклятие на Мадога и его род. Если Бран сразит дракона, Эри станет его женой с благословения ее отца, который в знак признательности будет впредь во всем помогать молодым супругам. А если Бран умрет бездетным, его наследником станет Мадог.

Так колдун начал созидать свое королевство. Бран был настолько влюблен, что не задумываясь поклялся выполнить все условия. В тот же день он умер, и его страной стал править Мадог.

После этого колдун обратился еще к трем королям, с землями которых граничило его государство, предлагая вступить с ним в союз и объединить владения при условии, что их младшие сыновья сразят дракона, разрушат злые чары и женятся на Эри. В случае поражения принцев Мадог назначался их наследником. Разумеется, никто из смельчаков не вернулся из похода. Вслед за младшими сыновьями уходили средние, потом старшие, пока королевства наконец не достались Мадогу.

Тогда колдун послал гонцов к королю Бану. Вскоре у того тоже не осталось сыновей. Последним сгинул принц Рис, друг Гвидиона. Король Бан не смог пережить такого горя: он слег и вскоре умер.

Тогда поползли слухи, что на самом деле дракон служит Мадогу и что именно это чудовище наделило колдуна властью на условиях, о которых страшно даже подумать. Многие верили, что дракон и впрямь может принимать человеческий облик, превращаясь в рыцаря в сияющих доспехах. И этот рыцарь станет мужем Эри, если никто не сумеет его победить. Еще говорили (хотя подтверждений тому не находилось), будто дракон-рыцарь пришел в эти земли из-за моря и съел всех принцев и принцесс в королевствах, завоеванных Мадогом, ибо колдун обещал отдать их чудищу на растерзание. И даже если эти слухи были неверны, дракон и вправду беспощадно разорял земли, где правил Мадог, и не гнушался не только благородными отпрысками, но и детьми пастухов и земледельцев. В тени его крыльев гибло все живое, деревья чахли от его смрадного дыхания. До сих пор никто (по крайней мере, из живых) не видел чудовища в человеческом обличье, кроме самого Мадога и (опять же по слухам) его младшей дочери Гласог, которая была колдуньей, такой же злой и жестокой, как ее отец.

Поговаривали, что Гласог может оборачиваться вороном и в этом обличье облетает владения, высматривая подходящую добычу для дракона. Ее прозвали Вороной Мадога, ей боялись смотреть в глаза. Многие считали, что на самом деле дочерью колдуна является лишь Гласог, а красавица Эри — приемыш, дитя доброй волшебницы, отданной Мадогом на съедение дракону. Были и те, кто полагал, что на самом деле Эри и Гласог — близнецы, просто в Эри воплотилось все лучшее, что может быть в человеке, в то время как ее сестра Гласог...

— Принц Гвидион собирался попытать счастья еще в прошлом году вместе со своим другом принцем Рисом, но тогда отец не отпустил Гвидиона. Сейчас его высочество наверняка не позволит своему королевству начать войну, зная, что может предотвратить кровопролитие. Думаю, на этот раз он сумеет убедить отца, — отчиталась Гласог перед Мадогом.

— Хорошо, — похвалил ее отец, — очень хорошо.

Мадог улыбался, но Гласог оставалась серьезной. Девушку тревожили мысли о драконе. На его счет она не питала никаких иллюзий: чудище пообещало Мадогу, что поможет ему стать властителем Уэльса и безбедно править в течение семидесяти и еще семи лет при условии, что колдун сумеет за ближайшие семь лет завладеть всеми этими землями. Но если через семь лет хоть одно из королевств Диведа останется непокоренным, если найдется какой-нибудь упрямый король, который сумеет противостоять Мадогу хотя бы на день дольше отведенного срока, соглашение короля и дракона будет расторгнуто и Мадог потеряет все. И тогда дракон получит право потребовать у колдуна то, что пожелает.

Именно об этом думала Гласог: страшный исход заключенной сделки снился ей в кошмарах. Она догадывалась, что дракон сам жаждет власти над западными королевствами Уэльса и решил покорить их с помощью ее отца. Дракон помогал Мадогу захватывать земли, но теперь, когда последнее королевство осталось непокоренным, чудовище наверняка захочет, чтобы у Мадога ничего не вышло, ведь тогда, согласно условиям соглашения, победа достанется дракону. Дело осложнялось тем, что королевство Огана, как в один голос уверяли полководцы всех подвластных Мадогу армий, никогда не удастся взять силой: в тамошних горах войну можно вести бесконечно, и даже драконово пламя вряд ли поможет сломить сопротивление. Но самым серьезным препятствием для захвата королевства являлось легендарное везение Огана: всем было известно, что сыны Огана способны выйти невредимыми из любого боя и победить.

— Это мы еще посмотрим, — задумчиво проговорил Мадог.

Гласог, разумеется, знала, насколько коварен ее отец: он, как никто, умеет льстить и обманывать.

— Должен быть какой-нибудь способ обойти это пресловутое везение Огана. В любом заклятии есть слабое место, надо просто его найти. У короля Огана есть сын, принц Гвидион. Пусть он только явится к нам, — сказал Мадог дочери, — и тогда мы посмотрим, насколько он везуч.

Полководцы советовали Мадогу:

— Если вы хотите победить Огана, лучше избавьтесь от Гвидиона.

Однако Мадог ответил:

— Гвидион нам еще пригодится.

В этом Гласог была полностью согласна с отцом.

— Вроде бы ничего необычного не видать, — сказал, осмотревшись, Овэйн.

Они только что миновали границу королевства.

На первый взгляд вокруг и в самом деле все было как всегда: казалось, им ничто не угрожает. Овэйн и Гвидион вспомнили, как год назад охотились в этих местах с принцем Рисом. Друзья часто вместе выезжали на охоту. А прошлой осенью им даже удалось выследить разбойника Ллевеллина: они шли за ним до самого логова, а потом поймали его с поличным — забрали украденных овец и вернули хозяевам. Потом весной сыновья Бана один за другим отправились в путь — они просили руки прекрасной дочери Мадога и шли на смерть. Последним в начале лета погиб принц Рис.

Гвидион, будь на то его воля, давно бы и сам последовал примеру сыновей Бана: он готов был отправиться в путь даже раньше, чем Рис, и не раз просил своих родителей, короля Огана и королеву Белис, позволить ему испытать судьбу в борьбе с Мадогом. Юноша рвался в поход с тех самых пор, как посланник Мадога впервые явился ко двору Огана, призывая королей Диведа принять бой или побороться за право стать мужем принцессы Эри. Отец, однако, всякий раз отказывал Гвидиону, говоря, что в их землях много славных принцев, знающих толк в ратном деле, и к тому же гораздо более опытных и лучше вооруженных, чем Гвидион. Дескать, принцев в Диведе много, а у него, Огана, сын всего один. Но когда принц Рис сгинул и его земли перешли под власть Мадога, единственным незавоеванным государством в том краю осталось королевство Огана. Тогда Гвидион, потрясенный смертью друга, снова обратился к родителям:

— Если бы мы с Рисом вместе отправились в бой, мы могли бы выстоять. Если бы вы тогда отпустили меня, мы сражались бы друг за друга и победили. А сейчас Рис мертв, а Мадог стал нашим соседом. Позвольте мне принять его вызов и проверить, поможет ли мне везение стать мужем дочери Мадога. Если он пойдет на нас войной, он, конечно, вряд ли сможет победить, но и нам не одержать верх.

Отец и тогда не хотел его отпускать, говоря, что горы станут им защитой, — армия Мадога не сумеет быстро одолеть их. Разумеется, везение всегда на их стороне, однако все же вряд ли благоразумно идти на риск.

Везение, дарованное их роду, состояло вот в чем: из всех земель Диведа королевству Огана всегда суждено было оставаться самым скромным и бедным, зато ему никогда не грозили ни завоевания, ни голод. Оган унаследовал везение от своего прадеда Огана, сына Огана из Лланфиннида: тот однажды спас и приютил в своем дворце фею, не подозревая, что помогает волшебному существу. За доброту та наградила Огана и весь его род везением, и только неверие могло разрушить добрые чары. По крайней мере так утверждал прадед. И вот теперь его правнук увещевал сына:

— Наше везение поможет нам. Давай подождем, пусть Мадог только сунется сюда! В горах мы сумеем его одолеть.

— А одолеем ли мы дракона? Даже если мы победим Мадога, что станет с нашими стадами? Сможем ли мы защитить крестьян от страшного чудища? Неужели мы, прячась в горах и уповая на свое везение, позволим дракону разорять эти земли? Так ли надлежит поступать достойным правителям? — спрашивал Гвидион.

А в это время в зале ожидал их решения посланник Мадога — черный ворон. Он был чернее, чем смертный грех, — чернее, чем замыслы колдуна, чью волю он исполнял.

Появившись в зале, ворон сел на балку между старой корзиной и связкой чеснока и заговорил:

— Как вам, должно быть, уже известно, Мадог стал правителем всех королевств Диведа, кроме вашего. Теперь он предлагает вам заключить соглашение на тех же условиях, какие он ранее выдвигал остальным: если у короля Огана есть сын, способный доказать, что он достоин стать мужем дочери Мадога и наследником всех его земель, то король Оган сможет править в своих владениях столько, сколько захочет, а его сын унаследует титул отца и получит треть королевства Мадога в придачу. В том случае, если принц не захочет или не сможет стать супругом принцессы, Оган должен будет объявить Мадога своим единственным законным наследником. Если соглашение будет нарушено, армия Мадога вступит на ваши земли (не забывайте, теперь это объединенная армия четырех королевств, каждое из которых больше вашего). Неужели предложение Мадога не кажется вам заманчивым? Ведь он лишь просит взять в жены его дочь. Так стоит ли затевать войну? И разве не хочет Гвидион увеличить свои владения? Треть земель Мадога — и без того вполне достойное приданое, а возможность унаследовать все королевство еще привлекательнее.

Так вещал ворон. Когда он закончил говорить, принц попросил у матери благословения, а потом сказал Огану:

— Отец, прими условия Мадога! Если везение и впрямь на нашей стороне, оно спасет меня и поможет заполучить невесту. А если оно подведет, то у нас нет надежды в любом случае.

Пересекая границу королевства Мадога, Гвидион думал, что, вероятно, везение послало Овэйна ему в помощь. Быть может, и Мили неспроста увязалась за ними. Принц теперь, как никогда, дорожил всеми, кто был ему предан, и не смел отказаться от их помощи, несмотря на то что иногда их поведение казалось ему неразумным, а сердце его рвалось на части от тревоги за друзей и близких. В таких обстоятельствах верить в везение становилось все сложнее.

— Никаких признаков дракона, — удивлялся Овэйн, озирая окрестные холмы.

Гвидион тоже внимательно смотрел по сторонам и время от времени поглядывал на небо, где медленно парила одинокая птица.

Уж не ворон ли это? Издали не разобрать.

— Я думал, тут будет страшнее, — признался Овэйн.

Гвидион вздрогнул — откуда-то вдруг повеяло холодом. Но

Всполох спокойно продолжал свой путь, а Мили бежала впереди, высунув язык и иногда принюхиваясь к следам, попадавшимся на дороге.

— Мили наверняка учует дракона, — успокоил Овэйн.

— Ты уверен? — усомнился Гвидион.

Сам он за это не поручился бы. Если младшая дочь Мадога способна превращаться в ворона, когда ей заблагорассудится, кто знает, в каком обличье может предстать дракон?

Вечером они поужинали черным хлебом и колбасой, которые дала Гвидиону мать, и выпили эля, который захватил с собой Овэйн.

— Из отцовского погреба, мать сама готовила, — похвастался Овэйн. Потом он приуныл и, вздохнув, сказал: — Теперь-то уж родители наверняка поняли, что я не на охоту уехал.

— Что? Неужели ты им не сказал? — изумился Гвидион. — Как ты мог уехать без их благословения!

В ответ Овэйн только руками развел. Потом скормил Мили кусок колбасы. Собака мгновенно проглотила его и воззрилась на них самым преданным взлядом.

Сыновнее неповиновение друга обеспокоило Гвидиона. Он представил, как родители сперва станут искать Овэйна, потом узнают правду и будут бояться за его жизнь. Гвидион не мог взять на себя такую ответственность. Утром он сказал своему спутнику:

— Вернись назад! Не надо дальше меня сопровождать.

Овэйн пожал плечами и сказал:

— Не стану я возвращаться. По крайней мере, без тебя. — Потом он почесал Мили за ухом и добавил: — А Мили ни за что не уйдет домой без меня.

Гвидион перестал понимать, что движет его другом: преданность или глупая мальчишеская спесь. Все перепуталось. Что до самого Овэйна, то его, казалось, ничто особо не тревожило. Он сказал:

— Завтра к полудню мы уже доберемся до дворца Мадога.

Больше всего Гвидиона беспокоил один вопрос: где дракон?

Ему всюду мерещилась опасность: среди скал, обступивших их со всех сторон, в небе, склонившемся над ними. Принцу казалось, будто кто-то следит за ними. Между тем Всполох и Ласточка безмятежно щипали траву. И только Мили была настороже: навострив свои длинные уши, насколько можно было их навострить, она, по-видимому, пыталась догадаться, скоро ли они доберутся до логова разбойников и достанется ли ей, в конце концов, последний кусок колбасы, оставшийся после завтрака.

— Он в пути, уже пересек границу, — сообщила Гласог.

— Хорошо, — обрадовался Мадог. Потом колдун обратился к своим полководцам: — Ну, что я вам говорил?

Те по-прежнему выглядели обеспокоенными.

Гласог вышла на балкон замка, который когда-то принадлежал королю Бану. Она оглядывала окрестности и пыталась разгадать замыслы дракона. Неужели он заранее предвидел то, что происходит? Как он намерен сокрушить Мадога?

Вдруг девушка встала на ограждение балкона и бросилась вниз — тут же обернулась вороном и полетела вдаль над пустыми выжженными полями.

Разумеется, дракон знал о везении Огана и был слишком хитер и осторожен, чтобы прямо противостоять ему. Он наверняка сидел в своем логове среди скал и тихонько посмеивался над Мадогом и его приближенными.

Гласог решила проведать чудище: над драконьей норой она увидела тонкую струйку дыма. Убедившись, что их страшный союзник бездействует, ворон полетел на запад, не сводя глаз с тонкой ленты дороги. Гласог не знала, чего им теперь ждать. Одно было ясно: на этот раз дракон им помогать не станет.

Ее отец тоже это понимал и считал: подлость за подлость. Если не помощь дракона, то человеческая хитрость. Коварный змей их предал, а значит, и они вправе рискнуть драконьей наградой.

У дороги Гвидион и Овэйн увидели сожженный крестьянский дом. Мили обнюхала головешки и ощетинилась. Когда Овэйн позвал ее, она подбежала, продолжая оглядываться на страшное пожарище.

От дома остались обуглившиеся развалины, за которыми виднелся сад с почерневшими мертвыми деревьями.

— Интересно, что сталось с хозяином и хозяйкой? — спросил Овэйн.

— Что уж тут интересного, — грустно ответил Гвидион и невольно вспомнил о своих родителях.

Вот какова была бы цена их отступления в горы.

Сожженный дом стал лишь первым напоминанием о существовании дракона. Чем дальше они шли, тем чаще встречали подобные пепелища. У одного двора на заборе они увидели череп. На нем сидел ворон.

— То был храбрый воин, — сказала птица, гулко ударив клювом по черепу. Потом ворон вытянул шею, указывая на поле. — Вон там лежит его жена. А чуть дальше — их дочь.

— Не говори с ним, — предостерег Гвидион друга.

Они поехали дальше, не оглядываясь. Всполох уже изрядно устал и еле брел.

Ворон между тем летел впереди. Усевшись на каменную ограду, он вдруг обратился к Гвидиону:

— Если ты умрешь, твой отец перестанет верить в свое везение, и тогда оно его покинет. Так случилось и со всеми остальными.

— Всегда есть кто-нибудь не такой, как все, — ответил Гвидион.

Овэйн схватился за лук:

— Давай я подстрелю эту мерзкую птицу!

Гвидион остановил его:

— Не стоит убивать посланника за то, что он исполнил поручение. Пожалеем глупую тварь. Пусть живет.

Вскоре ворон улетел. Гвидион иногда видел его высоко в небе, — должно быть, птица следила за ними. Принц не стал говорить об этом другу, тому и так было явно не по себе. Мили теперь бежала рядом, высоко поднимая лапы и вздрагивая от каждого шороха.

Дальше были еще черепа. Посреди мертвых садов виднелись колья и виселицы. Выжженная трава рассыпалась в прах под копытами коней. Всполох, любивший, бывало, на ходу пощипать травку, теперь лишь возмущенно фыркал. Ласточка испуганно оглядывалась на собственную тень.

За поворотом они увидели знакомую речку, а потом из-за холма показался замок, в котором когда-то жил король Бан. Раньше замок стоял посреди зеленой равнины — теперь его окружала выжженная земля.

Час испытания близился. Гвидион достал лук, который был приторочен к седлу, и приготовил лучшие стрелы. Овэйн последовал примеру друга.

На подступах к замку их никто не остановил. У самых ворот сидел ворон и точил о камень клюв. Он посмотрел на пришедших и торжественно сказал:

— Добро пожаловать, принц Гвидион! Отныне принцесса ваша! Докажите, что вы достойны ее!

Из башни выбежали вооруженные воины. Они выстроились в шеренгу и начали наступать на чужаков.

— Что будем делать? — спросил Овэйн, не смея поднять лук.

Гвидион не стал медлить. Он взял заранее приготовленную стрелу, натянул тетиву и прицелился в ближайшего воина.

Шеренга остановилась. Вдруг сквозь строй прошел темноволосый мужчина в сером одеянии. На груди у него Гвидион заметил знак королевской власти на золотой цепи. Незнакомец распахнул им свои объятия. «Неужели это сам Мадог?» — подумал Гвидион. От одной мысли об этом его рука дрогнула, и случайно затронутая тетива лука, который принц сжимал все крепче, негромко зазвенела.

— Смотрите, к нам пожаловал сам Гвидион, сын Огана! — радостно пропел незнакомец.

Разумеется, это был Мадог — никому другому и в голову не пришло бы навесить на себя столько золота.

— Мой нареченный зять! Как я рад твоему приезду!

С тяжелым сердцем Гвидион снял стрелу с тетивы, опустил лук и кое-как заставил толстяка Всполоха, на деле оказавшегося умнее, чем можно было ожидать, двинуться навстречу Мадогу. Овэйн тоже опустил оружие, и стражники распахнули перед ними ворота. На улицах их встречала толпа зевак: радостные крики сперва звучали неуверенно, как будто люди чего-то боялись или не знали, как им себя вести, но постепенно приветствия становились все громче и громче. Среди этого шума Всполох и Ласточка беспокоились и отчаянно фыркали. Между тем Гвидион и Овэйн убрали стрелы в колчаны, а луки опять прикрепили к седлам.

Когда всадники спешились, Мили подбежала к Овэйну и больше не отходила от него ни на шаг. Увидев приближающегося Мадога, она зарычала и громко гавкнула, словно предупреждала об опасности.

— Тише-тише, — успокоил ее Овэйн. Он почтительно поклонился колдуну, одной рукой держа Мили за ошейник, а другой — за морду. — Будь умницей, ты ведь хорошая собака.

Гвидион поклонился Мадогу так, как должен принц кланяться королю и будущему тестю, а сам между тем все пытался понять, в чем тут подвох. Когда конюхи увели Всполоха и Ласточку, Гвидиону стало тревожно. Отвечая на рукопожатия и объятия Мадога, он старался ни на миг не терять из виду Овэйна и Мили. Колдун же явно хотел поговорить с принцем с глазу на глаз. Отозвав Гвидиона в сторону, он сказал:

— О принц, вы воистину прекрасны. Не зря мы ждали так долго. Славно, что вы убили дракона.

Гвидион смутился. Он и сам не понимал, почему избег испытания. И что же теперь делать? Если сказать, что дракон жив, колдун немедля лишит принца награды, а потом, глядишь, убьет и его самого, и Овэйна, и всех их близких.

Но отец всегда учил Гвидиона, что лгать нехорошо. Род Ога-нов славился своей честностью. Поэтому принц посмотрел королю прямо в глаза и сказал:

— Я не встретил никакого дракона.

— Как это? — удивился Мадог.

— Мы не видели ни самого дракона, ни даже его тени.

Мадог ухмыльнулся и похлопал его по плечу, а потом обратился ко всем присутствующим:

— Воистину перед нами самый настоящий принц!

Толпа опять принялась ликовать, и даже Овэйн и Мили, кажется, немного приободрились. Овэйн, однако, продолжал на всякий случай держать собаку за ошейник.

Мадог шепотом раскрыл Гвидиону тайну:

— Если бы ты соврал, тебе пришлось бы немедленно сразиться с драконом. До сих пор эта участь постигала всех принцев, что являлись к нам.

— Но я на самом деле ничего не видел, кроме сожженных домов, черепов и костей, — рассеянно повторил Гвидион.

Мадог широко улыбнулся, обнажив зубы:

— Ну, значит, такова твоя судьба. Победа за тобой, о чем тут еще думать?

Между тем они подошли к воротам замка.

— Дочь моя, прошу, выйди к нам! — воскликнул Мадог, заходя внутрь.

Гвидион замешкался на пороге, не зная, чего ему ожидать. Вдруг ему предстоит встреча с самим драконом? Принцу хотелось, чтобы рядом с ним был его друг, и их собака, и верные кони. Как сквозь сон принц услышал отчаянный лай Мили. Мысли путались. И вдруг перед Гвидионом предстала прекрасная дева в бело-золотом одеянии.

— Это моя старшая дочь Эри, — представил ее Мадог.

Гвидион вошел во дворец вслед за ними. По дороге он думал: «Если после стольких утрат и тягот все вдруг решилось само собой, не иначе везение Огана по-прежнему с нами?..»

Принцесса была так хороша собой, так юна и добра! Гвидион сразу разглядел ее чистую душу. Стоило Эри улыбнуться, как он понял, что красавица не подозревает о злодеяниях, которые творят ее жестокий отец и коварная сестра.

Гвидион взял Эри за руку, и все подданные, присутствовавшие в замке, радостно приветствовали их. «Наш принц» — так они теперь его называли. Если среди них находились бывшие подданные короля Бана, их радость, вполне возможно, была искренней, ведь Гвидион вернул им надежду на избавление от власти Мадога. Заиграли волынки. Молодых повели в пиршественный зал. Какая-то женщина подарила Эри букет цветов (где она их только нашла в этом выжженном крае?).

— Овэйн! — крикнул Гвидион, оглянувшись и нигде не видя ни своего друга, ни Мили. — Овэйн!

Принц отказался идти дальше без своего спутника. В конце концов Овэйну удалось его догнать. Вид у него был испуганный. Гвидион тоже порядком встревожился. Вместе с толпой друзья вошли в зал: там играли волынки, кружились танцоры и пахло едой и элем.

«Все слишком просто получается, что-то тут не так», — думал Гвидион. Он решил ни за что не расставаться с Овэйном и Мили и никому не отдавать свой меч. Принц изумленно озирался по сторонам: Мадог устроил настоящий свадебный пир, — не иначе, колдун начал готовиться к празднику за несколько дней до их прибытия.

«Но откуда он узнал о том, что я скоро приеду? — недоумевал Гвидион. — Неужели Мадог точно так же готовился к встрече с остальными рыцарями? А потом на поминальных тризнах потчевал своих подданных свадебными яствами?»

От одной мысли об этом принц похолодел и даже хотел было отпустить ладошку Эри, но Мадог уже ждал молодых возле трона. Он соединил их руки, произнес слова клятвы, которые новобрачные повторили за ним, и провозгласил их мужем и женой.

В голове Гвидиона в этот миг пронеслось: «Будь что будет...»

— Отныне и до конца дней... — завершил церемонию Мадог. Он еще раз соединил руки молодоженов и сказал: — Как только появится наследник, принц Гвидион получит во владение треть моих земель. Что до его отца, то он будет править своим королевством, покуда жив.

Заключительная часть обещания — «покуда жив» — не слишком понравилась Гвидиону.

Между тем Мадог продолжал свою речь.

— Объявляю вас мужем и женой! — повторил он трижды, словно заклинание. — А теперь, дорогой зять, ты можешь поцеловать невесту.

Радостный гул толпы напоминал шум моря. В глазах Эри тоже волновалось море — глубокое, синее, бездонное. Мили зарычала, когда Гвидион поцеловал Эри сперва один раз, потом другой, потом третий.

Гудели волынки, смеялись гости. Наверняка здесь веселились бывшие подданные короля Бана, и короля Луга, и короля Лугана. Гвидиону хотелось думать, что он и впрямь победил, подарив радость людям. Ведь это значит, что больше не будет кровопролитий и захватов земель и отныне Мадог станет их мирным соседом, не хуже самого несносного из них, а в хорошем настроении, может быть, даже немного лучше.

Сидя по правую руку от Мадога и по левую руку от своей невесты и время от времени обмениваясь взглядами с Овэйном, Гвидион думал, что, возможно, у него действительно есть шанс выбраться отсюда живым. При этом, однако, ему никак не удавалось придумать, как это осуществить: как сбежать с пира и оставить красивую молодую жену, любимую дочь Мадога? Служанки сновали туда-сюда с цветами, факелами, полотенцами, щетками, подносами и тарелками. Эль лился рекой. Танцоры прыгали и кружились — вдруг один из них натолкнулся на разносчика эля, и они повздорили. Но стоило Мадогу подойти к ним, как оба пали перед ним ниц. В зале повисла зловещая тишина.

Драчунов спасла Эри. Она рассмеялась и захлопала в ладоши — ее смех звучал робко и несмело, но тут вслед за ней расхохотался король, и вскоре в зале уже вновь царило прежнее веселье. Гвидион вздохнул с облегчением, а Эри взяла его за руку и улыбнулась. Принц опять залюбовался морской синевой ее глаз.

— Несите еще эля, — крикнул Мадог, — да смотрите не пролейте ни капли!

Стало быть, у злого колдуна тоже было чувство юмора. Стоило Гвидиону отвернуться, как ему снова наполнили кубок. Он старался не пить много и время от времени посматривал на Овэйна. Тот тоже не спускал с него глаз. А Мили нашла себе отменную косточку и грызла ее под столом.

Пили за здоровье молодых, за их благополучие, за счастье и достаток — тосты звучали один за другим, и принцу приходилось постоянно прикладываться к кубку. Мадог смеялся и называл Гвидиона самым лучшим зятем в мире. Колдун расспрашивал принца о стычках с разбойниками, потом приглашал его приезжать к нему в гости с друзьями, родственниками и всеми, кого он пожелает взять с собой. После этого Мадог хлопнул Овэйна по плечу и спросил, женат ли он. Узнав, что тот холост, колдун поманил юношу в соседний зал, где, по его словам, было немало юных прелестниц, способных славно развлечь рыцаря, оберегающего покой своего друга в первую брачную ночь.

Овэйн смутился и попытался было подняться из-за стола... Но тут эль ударил ему в голову, и бедняга снова сел, подперев голову рукой. Гвидион обеспокоенно посмотрел на него, но тут Мадог коснулся руки принца и, отодвигая от него очередную кружку эля, сказал вкрадчивым голосом:

— Думаю, уже все готово для брачной ночи.

Гвидион поднялся и проводил невесту в женские покои, где ее ждали служанки.

— Овэйн! — окликнул принц друга.

Овэйн встал и что-то сказал Гвидиону, но крики пирующих и громкие звуки волынок заглушили его слова. Принц заметил, что его друг чем-то расстроен. Придворные дамы попытались было увести Гвидиона к молодой жене, но он не позволил. Наконец, Овэйн, раскрасневшийся от эля и стыда, сумел подойти. Но их тут же окружили другие рыцари: одни отпускали скабрезные шуточки, другие предлагали очередные тосты.

Мадог пригласил Гвидиона подняться по лестнице в супружеские покои. Гости провожали принца, поднимая кубки в его честь, Мадог обнимал его и называл своим сыном, о котором всегда мечтал. Колдун говорил, что отныне и навек в Диведе воцарится мир, обещал жить в согласии с отцом Гвидиона и всем его родом, пророчил принцу безоблачное будущее...

У Гвидиона голова шла кругом. От шума голосов звенело в ушах. Мадог повел его наверх, Овэйн и Мили попытались было следовать за ними, но их остановили. Лай Мили еще долго раздавался в пиршественном зале. Между тем Гвидиона привели в супружеские покои. Перед ним распахнулась дверь опочивальни...

Внутри было совсем темно.

Гвидион замешкался, чувствуя себя последним трусом. Провожавшие его рыцари засмеялись, кто-то из них даже слегка подтолкнул его сзади. Звать на помощь Овэйна в такой момент принц посчитал постыдным. Он переступил порог, и дверь за ним захлопнулась.

В темноте он услышал неясный шорох: на миг ему показалось, что это шуршит драконья чешуя. Но тут в тишине раздался нежный голос Эри:

— Мой супруг, это вы?

Свет звезд проникал сквозь закрытые ставни. Постепенно глаза Гвидиона привыкли к темноте, и он начал различать очертания мебели. В комнате стояла кровать — это шорох крахмальных простынь он принял за шелест чешуи дракона. На кровати принц разглядел женский силуэт — звездный свет падал на обнаженное плечо.

Гвидион в нерешительности замер у двери. Потом он чуть приоткрыл ее и выглянул в коридор: там, опершись на меч, стоял Овэйн. Они оба смутились и отвели глаза.

— Я здесь, мой господин, — сказал Овэйн, дыша парами эля.

Прежде он никогда не называл Гвидиона «господином», но сегодня он чувствовал себя совсем растерянным.

— Остальные ушли пировать, а я буду сторожить. Клянусь, я всю ночь глаз не сомкну.

Гвидион, однако, по-прежнему тревожился. Чего бы он только не отдал за возможность выбраться из этого замка и, отвергнув сладкие обещания Мадога, мчаться сломя голову домой за родительским советом, за помощью и защитой, как в детстве!

Но принц поборол себя.

— Хорошо, — сказал он Овэйну и, закрыв дверь на щеколду, снова оказался в темноте.

— Мой господин, — ласково позвала Эри.

Гвидион почувствовал себя глупо: пока они с Овэйном скрытничали, как мальчишки, собравшиеся воровать яблоки в саду, молодая жена ждала его, томясь страхом и смущением. Принц тоже изрядно волновался.

Он распахнул ставни: звездный свет немного рассеял темноту в комнате. В окно повеяло ночной прохладой. Принц задумался: правильно ли он поступил, открыв окно? Не сможет ли дракон напасть на него здесь? И что это за шорох? Его жена подошла к нему, взяла за руку, прильнула к нему и сказала, что звезды прекрасны.

По-видимому, в ответ на это должен был последовать комплимент со стороны Гвидиона, и он попытался выдавить из себя нечто соответствующее случаю. Потом он набрался смелости и обнял дочь Мадога, поцеловал ее, а потом...

Принц очнулся, лежа на кровати. В окнах розовел рассвет. В ногах лежал меч. Руки запутались в длинных волосах женщины, спавшей рядом...

О небо! Ее волосы были черны, как вороново крыло.

Гвидион вскочил. Незнакомка села на кровати: она куталась в покрывало, темные волосы струились по плечам, карие глаза глядели холодно и спокойно.

— Где моя жена? — крикнул принц.

Девушка надменно улыбнулась, встала с кровати и гордо прошлась перед ним в покрывале, словно в королевской мантии:

— Она перед тобой, о мой супруг.

Гвидион бросился к двери и поднял щеколду. Дверь не открывалась. Тогда он принялся колотить в нее изо всех сил, крича: «Овэйн! Овэйн!»

Ответа не было. Принц медленно обернулся к той, с кем, по-видимому, провел ночь, боясь, что она снова изменит облик, превратившись во что-нибудь ужасное. Колдунья сидела на кровати среди смятых простынь. В лучах рассвета ее волосы блестели, как нити черной паутины. Что общего у этой злодейки с невинной красавицей Эри? Зачем ей понадобился Гвидион?

Принц спросил:

— Где Овэйн? Что с ним?

— Наверное, где-нибудь отдыхает.

— Кто ты?

— Гласог, — ответила она, пожимая плечами, длинные пряди рассыпались и затрепетали от утреннего ветра, залетевшего в открытое окно. — Или Эри, если тебе так больше нравится. Я старшая дочь Мадога и младшая тоже, потому что на самом деле я его единственная дочь.

— Зачем этот обман? Почему твой отец предлагал всем в невесты Эри, а не тебя?

— Все верят Эри. Она ведь такая красивая, такая добрая!

— Что вы с Мадогом задумали?

— Нам нужна власть над королевством твоего отца, последним незавоеванным королевством Диведа. И благодаря тебе мы ее получим.

Гвидион пытался вспомнить прошлую ночь, и не мог. Ему страшно было даже подумать, что он делил ложе с колдуньей Гласог, темноволосой дочерью Мадога. Пустота и холод сковали сердце. Из последних сил стараясь не отчаиваться, принц спросил:

— Ты можешь поклясться, что Овэйн жив и здоров?

— Неужели ты поверишь моей клятве? — усмехнулась Гласог.

— Мне нужно поговорить с твоим отцом, — решительно сказал Гвидион. — Так или иначе, он обещал мне треть своего королевства в качестве твоего приданного. Не знаю уж, на какой из его дочерей я женат, на младшей, старшей или единственной, но ты все равно моя супруга. Неужели Мадог нарушит клятву?

Гласог ответила:

— Ты забываешь, что в договоре речь также шла о наследнике. Как только он родится, тебя и твоего друга отпустят, а твой отец, разумеется, сможет мирно править... покуда жив...

Принц подошел к открытому окну и посмотрел на бледное рассветное небо. Он знал, что после рождения наследника ему с Овэйном, скорее всего, позволят уйти не из владений колдуна, а из жизни. А его ребенок получит право на престол в королевстве Огана, уж Мадог об этом позаботится.

Покуда жив отец... А ведь после его смерти этот младенец унаследует не только королевство Огана, но и везение Огана — и уж тогда Мадог сможет легко и быстро расправиться с любым врагом без всяких войн и битв, лишь хитростью и коварством.

Гвидион смотрел на выжженные холмы, за которыми лежала дорога домой. Как хотел бы он сейчас там оказаться, как хотел бы попросить совета у отца! Вряд ли Овэйн сумеет выбраться из замка и рассказать королю Огану, что сталось с его сыном. Ведь Овэйн пообещал, что будет сторожить у двери всю ночь. Значит, его увели либо силой, либо колдовством. А вместе с ним и Мили.

Злые чары нагнали на принца сон и заставили забыть прошлую ночь... Эти чары продолжают действовать: вот и сейчас он видит на ложе не Гласог, а светловолосую Эри, ласковую и смущенную, — она зовет и манит его к себе...

Гвидион содрогнулся, отвернулся от нее и со всего размаху ударил по оконной раме, так что заболела рука. Он обдумывал всевозможные планы побега и был даже готов взять меч и убить

Гласог, пока она не зачала ребенка, который обречет на гибель самого принца и его родителей.

Тут Эри заговорила голосом Гласог:

— Если ты решишься на какое-нибудь безумство, отец вряд ли сочтет нужным сохранять жизнь твоему другу. И тогда я ему не завидую. Впрочем, я и сейчас ему не завидую.

— Что вы сделали с Овэйном?

Эри пожала плечами. Опять зазвучал голос Гласог:

— Знаешь ли, дорогой супруг...

— Наш брак не был консумирован, насколько я помню, — сказал Гвидион.

Когда он повернулся к собеседнице, перед ним снова была Гласог. Она повела плечом — черные волосы заблестели.

— Это не так уж важно, когда умеешь колдовать.

Принц в отчаянии метнулся к окну:

— Но ведь я могу рассказать всем правду!

— Нет, не можешь. Не посмеешь, тебе не дадут ее рассказать. И о какой правде речь? Брачный обет дан, соглашение в силе. Даже если я рожу не твоего ребенка, меня это устроит, ведь свадьба состоялась, клятвы прозвучали и все об этом знают.

Принц посмотрел на нее ненавидящим взглядом. Гласог сохраняла спокойствие, лишь слегка теребила черную прядь.

— Мы поженились, — продолжала Гласог, — и теперь любая ложь сойдет мне с рук. Младенец, которого я рожу, станет твоим наследником.

— Я не признаю этого ребенка, — пообещал Гвидион.

В ответ Гласог лишь покачала головой:

— Мой отец пойдет на любую ложь. И даже на убийство.

Она встала, завернулась в простыню, пригладила волосы.

В лучах рассвета лицо Гласог с запавшими щеками, надменным ртом и черными глазами выглядело зловеще и не обещало ничего хорошего.

Принц недоумевал: «Зачем она открыла мне правду? Почему не осталась в образе Эри?»

Гласог, как любящая супруга, спросила:

— Мой супруг, тебе что-нибудь угодно?

— Нет, — ответил Гвидион.

Сейчас ему нужно было время, чтобы подумать и решить, как быть дальше.

Колдунья кивнула, встала у окна и подняла руки. На миг утреннее солнце озарило силуэт женщины, закутанной в простыню, потом черные волосы превратились в крылья, и вот уже ворон вылетел из окна, а простыня соскользнула с подоконника на пол.

«Как там дракон?» — хотел было спросить Гвидион, но спрашивать было уже не у кого.

Он снова подошел к двери и попробовал ее открыть, надеясь, что чары ослабли. Но дверь по-прежнему не поддавалась. Принц попытался выбить ее, но только повредил себе плечо. Усталый, он сел на пороге. Теперь стало ясно, какую ужасную ошибку он совершил.

За окном была высокая отвесная стена. Когда Гвидион попробовал выбраться из окна, оказалось, что проем слишком узок. В комнате не было ни камина, ни даже питьевой воды. У принца, конечно, остался меч, с помощью которого он всегда мог положить конец собственным мучениям, но, судя по словам Гласог, ее и Мадога такой исход полностью устраивал. Они станут скрывать смерть Гвидиона до тех пор, пока им это необходимо. Все обитатели замка присутствовали на вчерашней свадьбе и видели, как супруги удалились в опочивальню. И даже Овэйн мог это подтвердить: конечно, он рассказал бы лишь о том, чему сам был свидетелем, и его честность не позволила бы ему утверждать, будто он доподлинно знает, что на самом деле произошло прошлой ночью.

«И где, спрашивается, хваленое везение Огана? Куда подевалось?» — подумал принц и упал на кровать, обхватив голову руками. Не слишком-то оно в последнее время о нем заботилось, могло бы быть и поблагосклоннее к праправнуку великого короля Огана. Ведь Гвидион всегда верил в свое везение, а оно могло утратить силу лишь от неверия...

Впрочем, разве не являла собой Гласог воплощенное неверие? И разве не таков был сам Мадог?

Если же в этом состоял изъян прадедовского благословения, то тогда зачем оно вообще дано? Неужели лишь для того, чтобы в конце концов судьба их рода оказалась в руках Мадога? Оставалось надеяться, что фея, даровавшая прадеду везение, знала, что делает, и имела на такой случай какой-нибудь тайный замысел. Гвидион всерьез верил, что должен, как все потомки Огана, идти навстречу судьбе.

С этой верой он пришел сюда, и этой веры его постарались лишить. Принц подумал, что, скорее всего, больше никогда не увидит Мадога, но если они снова встретятся, то лучше солгать колдуну: ни в коем случае нельзя, чтобы злодей догадался, что его противник по-прежнему верит в собственное везение.

— Ну как? Ты уже ждешь ребенка? — спросил Мадог.

— Нет, — ответила Гласог. — Пока нет. Наберись терпения.

— Что значит «пока»? — вспылил колдун. — У вас не будет другого шанса, запомни: я не позволю.

— Я знаю, — покорилась Гласог.

— Я не дам тебе им увлечься, так и знай! Брось эти глупости!

— Увлечься? — повторила Гласог, удивленно приподняв брови. — Неужели ты всерьез веришь, что я могу им увлечься? Скажем так, дракон мне этого не позволит. И еще, меня совсем не увлекают нищета и ранняя смерть.

— Одолев принца, мы победим.

— Ты думаешь, дракон выполнит условия соглашения, если поймет, что ты незаконно завладел королевством Огана? Я так не считаю. Наследник должен быть настоящим ребенком Гвидиона, зачатым, разумеется, с согласия Гвидиона. А добиться этого согласия не так уж легко, не правда ли?

— Не ты ли вечно кичишься своими колдовскими способностями? Используй же свои чары!

Гласог ответила ледяным голосом:

— Использую, когда понадобится. Если понадобится. Мне нужно, чтобы Гвидион был со мной, а не с Эри. Я так хочу!

— Не глупи.

Гласог холодно улыбнулась:

— Принц находится под волшебной защитой. Везение Огана существует на самом деле, и его не так-то легко одолеть. Я помню об этом, и ты не забывай. Ты должен доверять мне, отец.

— И как ты только у меня получилась такая!

Гласог рассмеялась:

— Видно, такое у тебя везение. Ты ведь хочешь побороть чудовище, верно? Разве я когда-нибудь давала тебе плохие советы? Древнее божество не зря открыло мне тайны дракона. Ты не должен во мне сомневаться!

Мадог сердито посмотрел на дочь:

— Как я могу не сомневаться, когда на кону моя жизнь. О твоем бессердечии давно все знают. Ты, не задумываясь, пожертвуешь отцом, как пожертвовала прежде королями и принцами Диведа. Сейчас, когда Гвидион в нашей власти, а дракон вот-вот нападет на нас, мы не можем подвергать себя опасности из-за твоей прихоти. Ты должна родить мне внука — используй для этого любое колдовство и забудь свои капризы. Убить дракона не так-то просто — думаешь, я не пытался? Все принцы Диведа пробовали сразиться с ним.

Гласог помрачнела:

— Кстати, для этого у нас еще есть друг Гвидиона. Он ведь из королевства Огана, не так ли?

В заточении часы тянулись медленно. Близился вечер. Гвидион томился голодом и жаждой. Целый день ему ничего не оставалось делать, как смотреть в узкий проем окна на выжженные пустынные земли.

Больше всего принц хотел знать, жив ли Овэйн. И что стало с Мили.

Один раз мимо пролетел ворон — он направлялся на юг. Ближе к вечеру, когда небо окрасил закат, ворон пролетел в обратном направлении. На этот раз он двигался медленнее, неторопливо описывал широкие круги.

«Интересно, это Гласог? — подумал Гвидион. — Или просто ворон, выискивающий добычу себе на ужин?»

Небо потемнело. Подул прохладный ветер. Гвидион хотел закрыть ставни, но через окно могла явиться Гласог. Принц стал расхаживать по комнате, то выглядывая из окна, то прислушиваясь к тихим шагам в коридоре, которые напоминали ему, что в замке есть другие обитатели, кроме него.

Может быть, они решили заморить его голодом? Может, он вообще больше не увидит ни одной живой души? Гвидион думал, что Гласог вернется к закату, но ее все не было. Взошла луна — Гласог не появлялась.

Наконец, когда принц устал ждать и заснул, легкая тень скользнула в окно, послышался шорох черных крыльев — и вот уже в комнате стояла Гласог. Длинные черные волосы, скрывавшие ее наготу, блестели в свете звезд.

Гвидион вскочил, не понимая, видит он ее во сне или наяву.

— Я думал, ты вернешься раньше, — сказал он.

— Мне нужно было кое-что узнать, — ответила она и подошла к столу, на котором вдруг из ниоткуда появились чаша и серебряный кувшин.

Гласог наполнила чашу и подала принцу. Тот давно страдал от жажды. Он знал, что напиток может быть отравлен. В лучшем случае это какое-нибудь колдовское зелье, настой из лунного света и снов. Но Гласог предлагала чашу так настойчиво, что в конце концов Гвидион взял ее и стал пить. Жажда и голод мгновенно перестали его мучить.

Гласог предложила:

— Гвидион, ты можешь попросить меня о чем-нибудь одном — о чем угодно, и я исполню твое желание, но потом я тоже попрошу тебя о двух вещах. Согласен?

Принц не знал, что ответить. Он поставил чашу на стол, подошел к окну и посмотрел в ночное небо. О чем ее попросить? Чтобы пощадила родителей? Чтобы даровала жизнь Овэй-ну? Чтобы спасла их королевство? Попросить хотелось сразу о многом, и выбрать что-нибудь одно казалось невозможным.

В конце концов Гвидион решился.

— Полюби меня, — сказал он.

Какое-то время Гласог молчала, потом подошла к нему.

Гвидион взглянул на колдунью. Ее глаза горели хищным огнем, как у змеи. Гласог возмутилась:

— Да как ты смеешь! Сперва ты должен найти мою чашу и испить из нее.

— Это твое первое желание?

— Да.

Некоторое время он медлил, потом решительно подошел к столу и взял чашу. В тот же миг рядом с ней появилась другая, украшенная драгоценными камнями.

— Какую из них ты предпочтешь? — спросила Гласог.

Гвидиону показалось, что он понимает, чего от него ждут.

Принц выбрал простую оловянную чашу и выпил то, что в ней было.

За спиной раздался голос Гласог:

— Твое желание сбылось, Гвидион.

Крылья коснулись его лица, порыв ветра взъерошил волосы. Ворон тенью выскользнул в окно.

— Овэйн! — раздался голос.

Это снова ворон зовет. Овэйн вскочил с тюремной койки, но у него сразу закружилась голова, так что пришлось опереться на стену. Ворон уже прилетал сюда несколько раз.

— Где принц? Что с ним стало?

И тут ворон превратился в темноволосую женщину.

— Он, как ты знаешь, женился. Но сейчас ему грозит смерть, ведь дракон вот-вот захочет получить то, что ему причитается.

— Это ты, Гласог? — Овэйн содрогнулся от ужаса.

С тех пор как воины Мадога напали на него у дверей опочивальни и бросили в темницу, Овэйну то и дело становилось дурно. Вот и сейчас в глазах у него потемнело, и он едва устоял на ногах.

— Ты можешь спасти Гвидиона, — сказала колдунья.

— Почему я должен тебе верить? — возразил Овэйн.

В тот же миг сковывавшие его кандалы с грохотом упали на каменный пол, а железные засовы на двери сами собой отомкнулись.

— Потому что я его жена.

Вдруг на ее месте Овэйн увидел Эри. Он протер глаза — перед ним снова стояла Гласог.

— Ты ведь его друг. Разве дружба нужна не затем, чтобы помогать? И разве брачные узы нужны не для этого?

Овэйн снова протер глаза. Дверь темницы распахнулась. Гласог продолжала:

— Мой отец говорит, что гибель дракона спасет принца Гвидиона. Овэйн, сын Ллодри, ты можешь взять свою лошадь, со-

баку, меч и кольчугу — все, что захочешь. Но за это ты должен будешь потом исполнить одно мое желание.

Услышав стук копыт, Гвидион подошел к окну.

Он увидел, как Овэйн выезжает из ворот замка, а за ним летит ворон.

— Овэйн! — крикнул принц. — Овэйн!

Но Овэйн его не услышал. Только Мили остановилась и посмотрела на башню, в которой был заключен Гвидион.

Тогда принц подумал: «Не отставай, беги за ним, Мили! Пусть Овэйн едет домой и предупредит моего отца, что надежды нет».

Овэйн ни разу не оглянулся. У ворот он повернул не домой, а на юг, в противоположном направлении, и тогда Гвидион понял, куда направляется его друг.

— Вернись! — закричал принц. — Овэйн, нет!

Они ехали сюда, чтобы сразиться с драконом. А теперь Овэйн должен биться с чудовищем без него. Если Гвидион когда-нибудь и отчаивался, так это теперь, когда увидел Овэйна, направляющегося вместе с его женой и Мили на бой с драконом.

Гвидион еще раз попробовал пролезть в окно — не получилось. Тогда он снова бросился к двери и попытался мечом приподнять засов, на который наверняка его заперли снаружи. Он нащупал планку, но не смог поднять ее мечом — снаружи загремели цепи, которыми, видимо, был укреплен злополучный засов.

Вскоре Овэйн снова выехал к речке, что текла меж холмов. Ворон неуклюже опустился на берег и стал пить.

Овэйн завел Ласточку в воду. Он по-прежнему не доверял Гласог в любом ее обличье. Мили осторожно подошла к ворону, и вдруг вместо птицы перед ней оказалась нагая Гласог, она опустилась на колени и горстями черпала воду. Мили шарахнулась от нее и заскулила.

Овэйн спешился и тоже подошел ближе. Он увидел, что на правой руке у Гласог не хватает двух пальцев, раны едва зажили. Колдунья черпала воду здоровой рукой, а раненую держала в реке. Она посмотрела на Овэйна и сказала:

— Ты захотел спасти Гвидиона. Неужели ты ничего не хочешь для себя?

В ответ Овэйн лишь пожал плечами. Он сел на берегу и обнял подбежавшую Мили.

— Кстати, ты обещал исполнить мое желание, — напомнила Гласог.

— Чего ты хочешь? — спросил Овэйн, скрывая страх.

Девушка ответила:

— Тут неподалеку раньше было святилище одного бога. Нынче его занял дракон. Но этот бог по-прежнему может помогать страждущим и давать советы, как и большинство богов, если им правильно служить.

— Что я должен узнать у него? — поинтересовался Овэйн.

Гласог сказала:

— Я уже сама все узнала.

— И о чем тебе поведало божество? — спросила Овэйн.

— Первое, что мне открылось: жизнь и душа дракона — в его правом глазу. Второе: ни один человек не может убить это чудище.

Овэйн, кажется, понял, к чему весь этот разговор. Он потрепал у Мили за ухом и погладил ее:

— Мили — верный друг, она всегда готова помочь. А если вы, миледи, устанете лететь, могу предложить вам проехаться на моем плече.

Гласог прервала его:

— Может, тебе стоит вернуться в свое королевство? Я только прошу тебя одолжить мне свой лук, собаку и лошадь. Таково мое желание, Овэйн, сын Ллодри.

Овэйн покачал головой, потом встал, приласкал Мили и сказал:

— Ты получишь все, что просишь, и меня в придачу.

— Будь осторожен, — предупредила Гласог.

— Постараюсь, — пообещал Овэйн и вытянул руку, предлагая ворону сесть на нее. — Прошу вас, миледи.

Ворон устроился у него на плече. Овэйн вскочил в седло, и Ласточка повезла их дальше по выжженным полям, мимо голых холмов, к пещере, как велел ворон.

Ласточке явно не нравились эти места. Овэйну то и дело приходилось подбадривать ее, заставляя идти вперед. Вскоре начался подъем в гору — ту самую, в которой находилась пещера. Мили ощетинилась и зарычала. Овэйн приготовил лук и стрелы, потом поднял глаза и успел только крикнуть:

— Мили, осторожно!

Из пещеры вырвалось пламя. Ласточка в ужасе отпрянула.

Вторая волна пламени подошла к ним совсем близко. Мили взвизгнула и бросилась прочь, уводя за собой гигантского змея, выбравшегося из пещеры.

Ворон поднялся с плеча Овэйна и полетел следом за чудищем, словно стрела, пущенная из лука.

На рассвете в замке началась суета. Гвидион стоял у окна и смотрел вдаль. На юге за холмами полыхало зарево.

Он видел, как на дороге показался всадник в золотых доспехах, ярко сверкавших на солнце.

— Это дракон! — крикнул кто-то со стены.

Гвидион похолодел. Он был в отчаянии, увидев, как всадник приблизился к воротам и стража сразу впустила его. Рыцарь-дра-кон ехал верхом на Ласточке с опаленной гривой. Следом бежала, прихрамывая, Мили, вся в саже, с кровавыми ранами на боках. Дракон вел ее на веревке, и она покорно семенила за ним, опустив морду и поджав хвост. На плече у рыцаря сидел ворон.

Овэйна нигде не было видно.

В коридоре послышался шум. Зазвенела цепь, загрохотал засов, дверь отворилась. На пороге стояли воины Мадога.

— Король желает видеть вас, — сказал один из них.

— Придется Мадогу еще раз послать за мной, — ответил принц, вынимая меч из ножен.

Рыцарь-дракон подъехал к дворцу. Ворон вспорхнул с его плеча и, опустившись на землю, обернулся принцессой Гласог. Служанки тут же поднесли госпоже ее плащ из черного шелка с вытканными на нем заклинаниями. Все обитатели дворца не раз видели дракона прежде. Страже было приказано сразу впустить его в замок. Насчет Овэйна, в случае его возвращения, имелись совсем иные указания.

— Здравствуй, дочь моя, — сказал Мадог, спустившись по лестнице и обнимая Гласог.

Мили зарычала, ощетинилась, стала рваться с привязи.

Рыцарь-дракон отпустил собаку, и та тут же вцепилась Мадогу в горло. Из раны хлынула кровь. Король упал и сломал шею.

Слуги с криком бросились во все стороны. Воины стояли, не зная, что делать. Рыцари завоеванных королевств словно очнулись после тяжкого забытья и теперь удивленно переглядывались, пытаясь осмыслить происшедшее.

Гласог не обращала на эту суету никакого внимания. Она молча развернулась и стала подниматься по лестнице.

— Миледи! — крикнул ей вслед Овэйн.

Ведь на самом деле это он был облачен в драконьи доспехи. Но не его голос сейчас больше всего хотела услышать Гласог.

Девушка скинула плащ и, стоя на стене замка, шагнула вниз. И вот уже ворон скользнул в вышину и, резким криком огласив край, устремился навстречу ветру.

Шло время. Зимними вечерами, когда за окнами мела метель, Овэйн любил рассказывать истории о том, как Гласог клюнула дракона прямо в глаз, как они нашли в пещере доспехи и как девушка открыла Овэйну последний секрет: после гибели дракона Мадог навсегда утратит свою колдовскую силу.

Той зимой Гвидион нашел во дворе ворона, замерзшего и изголодавшего, с изодранным крылом. Птица была так слаба, что, казалось, вряд ли выживет. Гвидион заботился о вороне до весны, выходил его и отпустил на волю.

Через некоторое время ворон вернулся. Он сел на стену замка Гвидиона — теперь уже короля Гвидиона, повелителя всего Диведа. Король сказал ему:

— Ты можешь загадать еще одно желание, и я его исполню. Я помню наш уговор.

— Загадай это желание вместо меня, — сказал ворон. — Чего бы тебе хотелось?

— Пусть сбудется то, о чем мечтаешь ты, — попросил Гвидион.

С тех самых пор и по сей день ходят легенды о мудрости короля Гвидиона и о необычайной красоте его жены.

РОДЖЕР ЖЕЛЯЗНЫ

Бизнес Джорджa

Первый рассказ Роджера Желязны «Страсти Господни» («Passion Play») был опубликован в «Amazing Stories» в 1962 году. За ним последовали пятьдесят романов, более ста пятидесяти рассказов и три сборника стихов. Один из самых выдающихся представителей «Новой волны», Желязны трижды завоевывал премию «Небьюла» и шесть раз премию «Хьюго». В то время как романы «Князь света» («Lord of Light»), «Остров мертвых» («Isle of Dead») и «Двери в песке» («Doorways in the Sand») номинировались на премии, получали награды и провозглашались классикой жанра, Желязны оставался широко известен как автор десятитомного цикла «Хроники Амбера» («Amber»), открывающегося романом «Девять принцев Амбера» («Nine Prince in Amber»). Писатель скончался в 1995 году, но некоторые его работы были изданы посмертно, в том числе детективный роман «Покойся с миром» («The Dead Man's Brother») и шеститомное собрание рассказов.

Глубоко в своем логове, обвив длинное золотисто-зеленое тело вокруг небольшого стада овец, Дарт спал беспокойным, тревожным сном. Драконам снятся только вещие сны. Поэтому, когда ему привиделась бесконечная вереница вооруженных, совершенно одинаковых всадников, он вздрогнул и проснулся. Слегка кашлянув, Дарт осветил пещеру и проверил состояние своих сокровищ, затем потянулся, зевнул и побрел по проходу, собираясь сперва оценить силы противника. Если они окажутся превосходящими, то он попросту удерет. Черт с ним, со стадом, не в первый же раз, в конце концов.

Выглянув из пещеры, он увидел рыцаря в плохо подогнанных латах, который как раз появился из-за поворота, восседая на серой замученной кляче. Рыцарь, видимо, даже не умел обращаться с копьем: он не склонил его — и наконечник копья беспечно смотрел прямо в небо.

Убедившись, что человек пришел один, Дарт с диким рычанием выскочил на дорогу.

— Стой! — взревел он — Близок твой конец! Рыцарь вежливо поклонился.

— Я как раз тебя ищу, — сказал он. — Я не...

— Зачем ты хочешь начать все сначала? — спросил Дарт. — Знаешь ли ты, сколько времени минуло с тех пор, как рыцарь и дракон в последний раз сходились в бою?

— Да, я знаю, это было давно. Но я...

— Почти всегда это кончалось весьма печально для одной из сторон. И, как правило, для той, которую представляешь ты.

— Как будто я этого не знаю! Но послушай, ты меня не понял..

— Мне снился драконий сон о юноше по имени Георгий, с которым я должен сразиться. Ты очень похож на него.

— Я сейчас все объясню. Не стоит драматизировать ситуацию. Видишь ли...

— Твое имя Георгий?

— Да. Но ты не волнуйся...

— Не волнуйся! Хорошенькое дело! Ты хочешь отобрать у меня мое маленькое, жалкое стадо. Но зачем?! Да ты и месяц не смог бы пить на те деньга, которые выручишь от его продажи. Так что и рисковать не стоит.

— Да плевал я на твоих овец! Не нужны они мне!

— И девственниц я не похищал уже больше века. Они обычно старые и жесткие, не говоря уж о том, каких трудов стоит их отыскать.

— Да тебя никто не обвиняет...

— А что касается коров, то я всегда стараюсь брать их подальше отсюда. Я, можно сказать, пожертвовал своими привычками, чтобы не создавать себе дурной репутации на собственной территории.

— Я знаю, что ты здесь никому не приносишь вреда. Я постарался собрать о тебе полную информацию.

— И ты думаешь, что эти доспехи помогут тебе, когда я дохну на тебя самым крепким, самым жарким пламенем?

— О господи, нет! Не делай этого, хорошо? Если...

— А твое копье?.. Ты даже держать его как следует не умеешь.

Георгий склонил копье.

— Ты прав, — сказал он. — Но так уж получилось, что его наконечник смазан самым сильным из всех ядов, известных Герману Аптекарю.

— О-ля-ля! Вот это уже не спортивно!

— Знаю. Но, клянусь, если ты меня сожжешь, я успею тебя ранить, прежде чем испущу дух.

— Пожалуй, не имеет смысла, чтобы мы погибли вот так вот, оба, не правда ли? — заметил Дарт, отодвигаясь на безопасное расстояние. — Это никому не принесет никакой пользы.

— Совершенно с тобой согласен.

— Так зачем же тогда мы должны сражаться?

— У меня нет ни малейшего желания сражаться с тобой!

— Кажется, я ничего не понимаю. Ты ведь сказал, что тебя зовут Георгий, а в моем сне...

— Сейчас я тебе все объясню.

— А твое отравленное копье?

— Ну, это на всякий случай. Страховка, чтобы ты не напал на меня до того, как выслушаешь мое предложение.

Дарт слегка прищурился:

— Какое предложение?

— Я хочу нанять тебя.

— Нанять меня? Для чего? А сколько ты заплатишь?

— Если ты позволишь, я на минуточку отложу копье. Но чтобы без всяких штучек.

— Хорошо. Золото — лучшая гарантия безопасности.

Георгий отложил копье и вытащил из-за пояса кошелек. Запустив туда руку, он извлек горсть блестящих монет. Подбросил их на ладони, и они зазвенели и засверкали в свете зари.

— Я внимательно тебя слушаю. А сумма у тебя там не маленькая?

— Всю жизнь собирал. Все это будет твоим, если ты окажешь мне одну услугу.

— Какую?

— Видишь там вдали замок, за двумя холмами?

— Я много раз пролетал над ним.

— В западной башне замка находятся комнаты Розалинды, дочери барона Мауриция. Она очень дорога моему сердцу, и я хочу на ней жениться.

— И у тебя возникли проблемы?

— Я не в ее вкусе... Ей нравятся такие... крепкие и мускулистые. Короче, я ей не нравлюсь.

— Действительно, положение не из лучших.

— Так вот, я тебе заплачу, а ты ворвешься туда, похитишь ее и доставишь в какое-нибудь подходящее укромное место. Там ты будешь ждать, пока я не прибуду и не вступлю с тобой в бой. Ненастоящий, конечно. Я быстренько одержу над тобой победу, и ты улетишь, а я заберу ее домой. Я уверен, что после этого буду выглядеть в ее глазах достаточно героически, чтобы в списке ее поклонников передвинуться с шестого места на первое. Что ты об этом думаешь?

Дарт вздохнул, выпустив длинный клуб дыма:

— Человек, твой род не пользуется у меня симпатией — особенно подвид в латах и с копьем, — так что, собственно, не знаю, зачем я тебе это говорю. Впрочем, если откровенно, знаю, но это не важно. Я мог бы сделать это для тебя. Но задумывался ли ты над тем, что будет потом, когда ты уже получишь руку этой девушки? Впечатление, которое произведет на нее твой подвиг, через некоторое время сгладится, а повторения ведь не будет. Уже через год, как мне кажется, ты увидишь ее прогуливающейся в обществе одного из тех хорошо сложенных типов, которые ей так нравятся. И тогда ты будешь вынужден или вызывать его на поединок и погибнуть, или же смиренно носить рога.

Георгий рассмеялся:

— Ну, чем она будет заниматься в свободное время, меня волнует меньше всего. Да у меня и у самого есть подружка в городе.

Дарт вытаращил глаза:

— Боюсь, что я тебя опять не понимаю...

— Она — единственная наследница старого барона, который недолго еще протянет. А как ты думаешь, почему такая некрасивая девушка имеет шесть кавалеров? И почему я готов отдать тебе все свои сбережения, чтобы получить взамен ее руку?

— Понятно, — протянул Дарт. — Да, алчность я могу понять.

— Я бы назвал это желанием обеспечить себе независимость и безопасность.

— Верно. В таком случае беру свой наивный совет назад. О'кей, давай сюда золото, а я сделаю то, что ты хочешь.

Дарт вытянул вперед свое блестящее крыло:

— Первая долина в этих горах на западе находится достаточно далеко от моего дома. Она вполне подходит в качестве места для нашего поединка.

— Плачу тебе половину сейчас, остальное — когда получу девушку.

— Согласен. Только не забудь обронить деньги во время боя. Я вернусь за ними, когда вы уедете. И не вздумай надуть меня, иначе я повторю спектакль, только финал будет уже иным.

— Это я понимаю. А теперь прорепетируем наши роли, чтобы все выглядело естественно. Я нападу на тебя со склоненным копьем и буду целиться в тот бок, который не сможет увидеть девушка. Ты поднимаешь крыло, ловишь им копье и начинаешь визжать как можно громче. Да, и еще плюйся при этом огнем.

— А я перед репетицией хотел бы убедиться, что наконечник твоего копья как следует очищен.

— Разумеется. Я выпущу копье, когда ты будешь его держать, сойду с коня и брошусь на тебя с мечом. Ударю тебя несколько раз плашмя, так чтобы это не было заметно со стороны. Тогда ты снова завоешь и улетишь.

— Да, кстати, меч у тебя острый?

— Тупой, как сковородка. Это меч моего деда. Его никто не точил с тех пор, когда я был еще мальчишкой.

— Значит, гонорар ты роняешь во время боя?

— На этот счет можешь не сомневаться. Ну и как тебе все это нравится?

— План недурен. А под крыло я положу красные ягоды и раздавлю их в подходящий момент.

— Отличная мысль! Так и сделай. Теперь небольшая репетиция, и приступим к делу.

— Только не бей слишком больно.

В полдень Розалинда, дочь барона Мауриция, была похищена золотисто-зеленым драконом, который ворвался, проломив стену, в ее комнату и унес девушку в сторону западных гор.

Убитый горем отец стоял на балконе и в отчаянии простирал руки вслед похищенной дочери.

В этот момент мимо проезжал шестой поклонник его дочери (разумеется, это было чистое совпадение).

— Не волнуйтесь! — крикнул он несчастному старцу. — Я освобожу ее!

И пришпорил коня. Прибыв в долину, он сразу увидел Розалинду, которая стояла под скалой и с ужасом смотрела на охраняющего ее дракона. Георгий взял копье на изготовку.

— Освободи девушку! Не то пробьет твой смертный час! — закричал он.

Дарт зарычал. Рыцарь и дракон бросились друг на друга. Георгий выронил копье, а дракон упал на землю, не переставая, однако, плеваться огнем. Что-то красное потекло из-под крыла шипящего гада.

Широко открытыми глазами Розалинда смотрела на Георгия, который уверенным шагом подходил к дракону. Выхватив меч, он нанес тому несколько ударов.

— Получай! — воскликнул рыцарь.

Чудовище взвизгнуло, с трудом приподнялось и взлетело в воздух. Сделав над ними круг, дракон скрылся за скалой.

— Ах, Георгий! — воскликнула Розалинда. — Ах, Георгий...

И она бросилась ему на шею. Он нежно обнял ее.

— А теперь я провожу тебя домой, — сказал он ей потом.

Вечером, когда Дарт пересчитывал свое золото, у входа в пещеру послышался стук копыт. Дракон выполз по проходу наружу.

В прекрасных сверкающих латах, на великолепном белом жеребце ехал Георгий, ведя на поводу вторую, серую лошадь. Выражение его лица, однако, нельзя было назвать довольным.

— Добрый вечер, — сказал он.

— Добрый вечер. Что привело тебя ко мне так быстро?

— Дело обернулось не совсем так, как я рассчитывал.

— Шикарно выглядишь. Разбогател, а?

— А! Средства окупились, и я даже кое-что заработал. Но это и все. Я уезжаю из города. Решил вот заглянуть к тебе на минутку и рассказать, чем все закончилось. Нам, конечно, все удалось бы...

— Но?..

— Но как раз сегодня утром она обвенчалась в замковой часовне с одним из этих мускулистых недотеп. Они как раз готовились к свадебному путешествию, когда ты им помешал.

— Мне очень жаль.

— Что поделаешь, судьба. Да еще, как назло, ее отца хватила кондрашка после твоего выхода. Теперь мой бывший конкурент — новый барон. Вот, дал мне в награду коня, вооружение, деньги и приказал местному писарю выписать мне удостоверение драконоборца. А затем весьма прозрачно намекнул, что с такой славой и отличным конем я могу далеко пойти. Ему, видишь ли, не понравилось то, как Розалинда смотрела на меня. На героя.

— Действительно, ужасно. Что же, мы сделали все, что могли.

— Да. Так что я только заглянул к тебе по дороге поблагодарить и сообщить, чем все закончилось. Замысел был хороший, и если бы мы только не опоздали...

— Не мог же ты предвидеть такого поспешного брака. А знаешь, я целый день вспоминал наш бой. Очень удачно все вышло.

— О да, без сомнения — великолепно.

— Я вот что подумал... Не хотел бы ты получить обратно свои деньги?

— Что ты имеешь в виду?

— Хм... Когда я предупреждал тебя, что ты можешь быть несчастлив в браке, я пробовал оценивать ситуацию с человеческой точки зрения. Но потом я тебя понял. Сказать по правде, ты мыслишь ну совсем как дракон.

— В самом деле?

— Да, и это поразительно. Так вот, принимая во внимание, что твой план не удался только из-за несчастливого стечения обстоятельств, он все еще имеет серьезные достоинства.

— Не совсем улавливаю твою мысль.

— Есть одна симпатичная дама моего рода, чью благосклонность я уже давно и безуспешно пытаюсь завоевать. Откровенно говоря, моя ситуация необычайно схожа с твоей.

— У нее большое стадо, не так ли?

— Большое — это не то слово.

— Она старая?

— У драконов несколько веков в ту или иную сторону особого значения не имеют. Но у нее тоже масса поклонников, и она тоже предпочитает нахалов.

— Гм. Начинаю понимать. Ты мне как-то дал один совет, Позволю себе ответить тем же. Ты никогда не задумывался над тем, что есть вещи гораздо более важные, нежели стада?

— Например?

— Хотя бы моя жизнь. Ведь твоя знакомая сама может расправиться со мной, прежде чем ты подоспеешь ей на помощь.

— Нет, у старушки совсем не воинственный характер. А кроме того, все зависит от хорошей организации. Я буду сидеть на ближайшем холме — я тебе его покажу — и дам знак, когда потребуется начать. На этот раз, естественно, победить должен я. Мы сделаем так...

Георгий сидел на белом скакуне и поглядывал то на вход в отдаленную пещеру, то на вершину холма, находившегося слева от него. Вскоре над вершиной мелькнул крылатый силуэт. Дракон опустился на холм и через минуту поднял одно блестящее крыло.

Георгий опустил забрало, склонил копье и поскакал вперед. Приблизившись к пещере, он закричал:

— Я знаю, что ты здесь, Мэгтаг! Я пришел, чтобы убить тебя и забрать твое стадо! Выходи, безбожная тварь, пожира-тельница детей! Пробил твой последний час!

Из пещеры показалась огромная блестящая голова с холодными зелеными глазами. Язык огня двадцать ярдов длиной вырвался из гигантской пасти и опалил скалы. Георгий немедленно остановился. Чудище было в два раза крупнее, чем рассказывал Дарт, и совсем не выглядело престарелым. Чешуя его металлически позванивала. Дракон не спеша направился в сторону Георгия.

— Я, возможно, э-э-э... несколько погорячился, — начал было Георгий, уже слыша над собой шелест гигантских крыльев.

Когда чудовище было уже совсем близко, Георгий вдруг почувствовал, что кто-то хватает его за плечи. В следующий момент он вознесся вверх с такой быстротой, что все предметы внизу в мгновение ока уменьшились до размеров детских игрушек. С высоты он увидел, как его славный конь скачет галопом назад по дороге, приведшей их сюда.

— О дьявол! Что случилось? — крикнул он.

— Я некоторое время сюда не заглядывал, -- ответил Дарт. — Я не знал, что один из них перебрался к ней. Твое счастье, что у меня быстрая реакция. Это был Пелладон. — Дарт вздохнул. — Характер у него отвратительный.

— Хорошенькое дело! Тебе не кажется, что прежде ты должен был произвести разведку?

— Прошу прощения. Я полагал, что если ее не подтолкнуть, то она будет раздумывать еще лет пятьдесят. Ах, какое у нее стадо! Жаль, что ты его так и не увидел.

— Лети за моим конем. Мне совсем не хочется терять его.

Они пили, сидя у входа в пещеру.

— Где ты раздобыл целый бочонок такого отличного пива?

— Стащил с барки на реке. Время от времени я это проделываю и уже собрал неплохой погребок.

— Что ж, во всяком случае, мы ничего не потеряли. Выпьем за это.

— Согласен. Только вот что я сейчас думаю... Знаешь, ты неплохой актер.

— Спасибо. Ты тоже неплохо сыграл свою роль.

— Допустим — пока только допустим, — что ты будешь странствовать по свету. Каждый раз все дальше и дальше отсюда. Ты будешь выбирать деревеньки на континенте и на островах. Причем такие, где живут состоятельные люди и наблюдается отсутствие своих, местных героев.

— Так-так...

— Ты им показываешь свое удостоверение драконоборца и описываешь свои подвиги. Потом возвращаешься со списком мест. И картами.

— Продолжай.

— Попутно ты выбираешь подходящие места для мелких, безобидных краж и хорошие места для проведения боя...

— Тебе еще налить?

— Сделай одолжение.

— Держи.

— Ты появляешься в нужный момент и за умеренную плату...

— Шестьдесят процентов мне, сорок — тебе.

— Именно так я предполагал. Только наоборот.

— Пятьдесят пять и сорок пять?

— Идет. Выпьем!

— Твое здоровье! Нам не стоит торговаться.

— Вот теперь я понимаю, почему мне снилось, что я сражаюсь с бесчисленным количеством рыцарей и каждый из них имел твое лицо. Георгий, а ведь ты, ко всему прочему, еще и прославишься. 

 С. П. СОМТОУ

Суп из плавника дракона

«International Herald Tribune» назвала его «самым известным в мире эмигрантом-тайцем». Сачариткул Сомтоу (С. П. Сомтоу) родился в Таиланде в 1952 году. Он учился в Итоне, затем в Кембридже, где получил дипломы бакалавра и магистра. Авангардный композитор и дирижер, в 1977—1978 годах он возглавлял Бангкокское оперное общество, в 1978 году проводил Конференц-фестиваль азиатских композиторов в Бангкоке и написал ряд музыкальных произведений, включая «Гонгула-3» («Gongula 3») и «Создатель звезд — антология вселенных» («Star Maker — An Anthology of Universes»).

В конце 1970-х он перебрался в США и начал публиковать научную фантастику как Сачариткул Сомтоу и темное фэнтези как С. П. Сомтоу. С 1991 по 2003 год писатель выпустил более пятидесяти романов, четыре сборника и более пятидесяти рассказов. Среди его произведений научно-фантастические серии «Мир универмага» («Mallworld»), «Дознаватель» («Inquestor») и «Акила» («Aquila»), а также цикл вампирских романов «Валентайн» («Valentine»). Сомтоу был четырежды номинирован на Всемирную премию фэнтези и получил ее в 2001 году за повесть «Ловец птиц» («The Bird Catcher»). В числе недавних работ автора роман «Видят ли кометы сны?» («Do Comets Dream?»).

В самом сердце бангкокского Чайна-тауна, в районе Яоварай, есть ресторанчик под названием «Кафе „Радуга"», в котором каждую среду подается особое горячее блюдо, значащееся в меню как «суп из плавника дракона». Малоизвестное, несмотря на свое почти вековое существование, кафе в начале девяностых постиг краткий роман со славой — после статьи в «Бангкок пост», превозносящей особенности заведения. Статью написал загадочный Йенг-Анг Талай, об истинной личности которого приходилось лишь догадываться. Только я и несколько близких друзей знали, что Йенг-Анг на самом деле — американец из Честертона по имени Боб Холидей, бывший пианист, книжный обозреватель и критик «Вашингтон пост», бежавший от обыденного безумия западного мира в куда более фантастическое, передовое безумие Востока. И только в Бангкоке, незаконнорожденном отпрыске феодализма и футуризма, Боб наконец получил возможность быть самим собой, хотя каков он на самом деле, видимо, знал лишь он сам.

Но мы говорим о супе из плавника дракона.

Наверное, стоит процитировать соответствующий отрывок статьи Йенг-Анга:

«Наваристый! Ароматный! Нежный! Острый! Совершенный! Запредельный! Вот лишь немногие определения, которые ваш язвительный ведущий рубрики о вкусной и здоровой пище слышал от клиентов „Кафе «Радуга»" в Яоварае, воспевающих загадочное блюдо, известное как суп из драконьего плавника, готовящееся только по средам. В прошлую среду вашему покорному слуге довелось его отведать. Найти ресторанчик чрезвычайно трудно, поскольку он находится на третьем этаже единственного здания, пережившего бунты сорок пятого года в Чай-на-тауне. Вывески у него нет, ни на английском, ни на тайском, а так как я не читаю по-китайски, не могу сказать, существует ли вывеска хотя бы на этом языке. Однако по средам в обеденное время множество солидных служебных „мерседесов" и „БМВ" стоят здесь, на узкой улочке, в два ряда, и десятки облаченных в униформу водителей дожидаются своих пассажиров, осторожно прислонившись к машинам. Так вот, не разобравшись с поспешно нацарапанным планом, который получил по факсу от приятеля, служащего в Министерстве образования, я решил направиться туда, куда приведет меня череда роскошных машин... и мой собственный нюх. Дорожка становилась все уже и запущеннее. И вдруг, внезапно, завернув за угол, я обнаружил, что оказался в хвосте длинной очереди отлично одетых людей, крохотными шажками, гуськом поднимающихся по шаткой деревянной лестнице к маленькому, лишенному кондиционеров и определенно непритязательному ресторану. Я все равно что вернулся в прошлое на машине времени. Передо мной был не тот Бангкок, который мы все знаем, Бангкок сумасшедших дорожных пробок, разнообразнейших сексуальных ориентации, радужных небоскребов и затхлых каналов. Люди в очереди ждали терпеливо; когда же я наконец ступил внутрь, то обнаружил, что в ресторане тихо и божественно возвышенно, как в буддистском храме. Старики с бородами до самого пола играли в маджонг; женщина в чонсаме[26] проводила меня к столику под единственным потолочным вентилятором; в меню не было ни слова по-тайски или по-английски. Тем не менее, без каких-либо заказов с моей стороны, мне вскоре подали дымящуюся миску со знаменитым супом и чашку обжигающего хризантемового чая.

Сначала я ощутил лишь горечь блюда и подумал, не мистификация ли вся его слава, или же мне, как единственному наивному бледнолицему новичку в комнате, предложили миску разогретого в микроволновке робитуссина[27]. Но внезапно мне открылось, что горечь супа — это своего рода покров или фильтр, сквозь который можно наслаждаться истинным вкусом, слишком ошеломляющим, чтобы воспринимать его напрямую... нечто вроде темных очков, которые надеваешь, глядя на солнце. Что же до самого вкуса — его действительно невозможно описать. Поначалу я решил, что ем один из вариантов всем известных акульих плавников, возможно замаринованных в каком-то старом вине. Но суп содержал и едва уловимый привкус китайского деликатеса — ласточкиных гнезд, которые, как известно, селящиеся среди скал птахи лепят с помощью собственной слюны. Еще я ощутил холодок в конечностях и суставах, этакое покалывание, знакомое тем, кто пробовал фугу — изворотливую и дорогостоящую японскую рыбу, которая, будучи неправильно приготовленной, в считаные минуты вызывает паралич и смерть. Вкус супа напоминал все эти блюда — и ни одно из них, и я обнаружил, что впервые в жизни мой острый язык смущен, озадачен и поставлен в тупик. Я осведомился у симпатичной длинноволосой официантки в чонсаме, не может ли она ответить мне на несколько вопросов, касающихся блюда; она сказала: „Конечно, если только мне не придется называть какие-либо ингредиенты, ибо рецепт супа — древний фамильный секрет". Она говорила на таком старомодном и грамматически замысловатом тайском, словно никогда не смотрела телевизор, не слушала поп-музыку, не проводила время ни в одной из бесчисленных городских кофеен. Заметив мое удивление, девушка перешла на английский: „Видите ли, тайский не мой родной язык; мне гораздо проще изъясняться по-английски".

— Беркли? — поинтересовался я, уловив в ее речи намек на северокалифорнийский акцент.

Она широко улыбнулась:

— Вообще-то, Санта-Крус. Встреча еще с одним американцем для меня большая радость; с тех пор как я вернулась из колледжа, меня не выпускают из дому.

— Так ты гражданка США?

— У меня двойное гражданство. Но мои прапрадед и прапрабабка — люди сорок девятого года. Ну, из тех китайцев, кто пережил золотую лихорадку в Калифорнии в тысяча восемьсот сорок девятом. Меня зовут Джанис Лим. Или Лэм, или Лин, как вам больше нравится.

— Тогда скажи, — попросил я, — если уж не можешь открыть, что положено в суп... почему вы готовите его только по средам?

— Среда по-тайски „Ван Пхутгх"... день Будды. Мои предки считали, что плоть дракона следует подавать лишь в день недели, посвященный Великому Будде, когда мы можем размышлять над преходящей природой нашего существования».

Здесь надо бы пояснить, что я, ваш скромный рассказчик, — та самая женщина с длинными волосами и в чонсаме и что Боб Холидей в своей статье несколько преувеличил мое очарование. Что касается его самого, тут преувеличить трудно. Боб — оч-ч-чень крупный человек; благодаря своему пузу он заработал в кругу тайских друзей прозвище Слон. Он интеллектуал; он говорит на венгерском и камбоджийском так же хорошо, как и по-тайски, а перед завтраком слушает «Лулу» и «Воццека»[28]. Чтобы расслабиться, он читает Умберто Эко, и отнюдь не романы, а академические труды Эко по семиотике. Боб бешеный агорафоб и смывается с вечеринки, едва там собирается больше десятка людей. Его друзья без устали сплетничают и гадают о его сексуальной жизни, но, кажется, таковая у него отсутствует напрочь.

Поскольку он был единственным американцем, отыскавшим дорогу в «Кафе „Радуга"» с тех пор, как я вернулась в Таиланд из Калифорнии, и поскольку мой отец (моя мать умерла, едва подарив мне жизнь) счел его достаточно безобидным, случилось так, что я стала проводить с Бобом довольно много времени, свободного от работы в ресторане. Тетушка Лин-Лин, не знающая ни слова ни по-тайски, ни по-английски, выступила в роли официальной компаньонки: если мы, например, заходили спокойно выпить по чашечке кофе в «Реджент»[29], она всегда возникала в паре столиков от нас, потягивая из стакана хризантемовый чай.

Именно Боб показал мне, что такое Бангкок на самом деле. Понимаете, я дожила до восемнадцати, не высовывая и носа из фамильного дома. Английскому меня учил приходящий репетитор. Один час в день мы смотрели телевизор — новости; так я знакомилась с тайским. Мой отец одержим вопросом чистоты родовой крови; он никогда не пользовался нашей недешево доставшейся, пожалованной королем тайской фамилией Сунша-рапорнсуншорнпанич, добившись права подписывать все документы как Се Лим, словно и не было Великой Интеграции китайцев, и наш народ по-прежнему нация внутри нации и по-прежнему верен обширному и далекому Срединному царству. Дивным новым миром была для меня Калифорния, а на долю Боба выпала участь продемонстрировать мне, что еще более дивный мир всю мою жизнь лежал у моего порога.

Бангкоки в бангкоках. Да-да, на ум тут же приходит очаровательно банальная метафора о китайских коробочках. Тихие дворцы с павильонами, выходящими на отражающие небеса пруды. Галереи постмодернистского искусства. Кофейни в японском стиле, с дынным мороженым и маленькими, на одну персону, пиццами с креветками. Безобразные лотки с лапшой под легкими навесами над открытыми сточными коллекторами; космически прекрасные французские кондитерские и итальянские мороженицы. Боб знал их все и с радостью делился этими маленькими секретами, хотя тетушка Лин-Лин вечно околачивалась поблизости. Спустя некоторое время мне показалось, что теперь моя очередь открыть какие-нибудь тайны, так что однажды воскресным днем, бездельничая в кафе с видом на атриум торгового центра Сого, я решила рассказать Бобу величайший из всех секретов.

— Ты действительно хочешь знать, — начала я, — почему мы готовим суп из драконьего плавника только по средам?

— Да, — ответил он, — и обещаю, что не стану этого печатать.

— Видишь ли, — сказала я, — для регенерации ткани требуется как раз неделя.

Ровно столько, ни больше ни меньше, я могла сказать, не выложив при этом всю подноготную. Дракон пребывал в нашей семье со времен династии Мин, когда мой пра-пра-пра-и-так-много-раз-дядюшка, евнух, императорский посредник в торговле между Пекином и Сиамским королевством Аюттхая[30], обманом заставил его следовать за своей джонкой по реке Чао-Прая, и заточил его близ узких каналов у маленькой деревни, ставшей впоследствии Бангкоком, Городом ангелов, Резиденцией Вишну, Великой столицей девяти драгоценностей и так далее, й так далее (загляните в Книгу рекордов Гиннесса и узнаете полное название нашего города), который его обитатели ласково называют просто

Городом ангелов и так далее. А все потому, что дракон открыл моему многократно-пра-дяде, что кажущееся неуязвимым Королевство Аюттхая однажды будет захвачено королем Пегу и столица Сиама переместится сюда, в непритязательную деревеньку в дельте Чао-Прая. Дракон рассказал ему это, потому что, как всем известно, смертельно раненный дракон, должным образом подчиненный, обязан правдиво ответить на три вопроса. Два других вопроса мой многократно-пра-дядя истратил, выясняя, удастся ли ему когда-нибудь восстановить свое мужское достоинство и испытать оргазм; на это дракон лишь расхохотался, и смех его вызвал небольшое землетрясение, разрушившее летний дворец лорда Кейкендаала, голландца, женатого на представительнице низшей ступени сиамской аристократии, что косвенным образом отложило «опиумную войну» тысяча шестьсот семьдесят седьмого года почти на двести лет[31], — факт, естественно, не занесенный в исторические книги, но передающийся в нашей семье из поколения в поколение.

В нашей семье существует и такая традиция: каждый член семьи имеет право рассказать о существовании дракона одному — и только одному — чужаку. Если чужак выбран правильно, члена нашей семьи ждет счастливая жизнь; если же выбор неразумен и чужак оказывается не заслуживающим доверия — неудачи будут преследовать и того, кто открыл секрет, и того, кому он открылся.

Я еще не была уверена в Бобе на все сто процентов, и мне не хотелось зря растранжирить свой единственный шанс. Но тем вечером, когда я руководила ритуальным отсечением драконьего плавника, средь ясного неба грянул гром: отец преподнес сногсшибательную новость.

Нашего дракона, конечно, невозможно увидеть всего целиком. Здесь, на кухне «Кафе „Радуга"», в стене темнело отверстие около девяти футов диаметром. Один виток дракона выходил через эту дыру из стены, тянулся вверх и скрывался в точно таком же потолочном отверстии. Не знаю, где дракон кончался — или начинался. Могу лишь предположить, что у нас находился участок из района хвоста, поскольку он был довольно тонок. Дракона я видела только во сне и на картинках. По слухам, этот дракон тянулся до самого Нонтхабури[32], гибкое тело извивалось в древних канализационных трубах и под фундаментами вековых зданий. К нашему семейству его привязывало старинное заклятие, начертанное на свитке, возлежащем на алтаре богов-хранителей нашего домашнего очага — как раз над кассовым аппаратом ресторана. Дракон был невообразимо стар и невообразимо изнурен, оглушен и измучен тремя тысячелетиями людской магии; его чешуя так потускнела, что мне приходилось наводить на нее глянец полиролем для мебели, чтобы придать хоть какое-то подобие драконьего великолепия. И конечно, он все еще был смертельно ранен, еще с того боя с многократно-пра-дядей; тем не менее, чтобы умереть, ему требовалось много, очень много времени, тем более что он оставался рабом свитка, которым владели мы.

Впрочем, о том, что он еще жив, мы знали. Дракон дышал, хотя дыхание это было весьма редким. Даже не дыхание — скорее, по телу его пробегала рябь и вдалеке слышался хрип, точно где-то оседал старый дом. И естественно, плавник отрастал заново — происходила регенерация. Если бы не это, ресторан не продержался бы в бизнесе так долго.

Плавник, который мы периодически «пожинаем» и готовим, — брюшной плавник, свисающий над главной угольной печью ресторанной кухни. Чтобы его отрезать, требуются определенные усилия. Наш новый повар А-Квок — он только что с Пенанга[33] — справился далеко не сразу.

— Надо нагреть нож получше, — объяснила я ему. — Он должен быть раскален докрасна.

А-Квок снова сунул разделочный нож в угли. Сегодня дракон выглядел особенно вялым; я часами не улавливала его дыхания; и плоть была тверда как камень. Наверное, больше всего на свете наша семья страшится того момента, когда дракона наконец постигнет смерть.

— Муой, муой, — сказал он, — мясо просто не поддается.

— Не называй меня «муой», — фыркнула я, — я тебе не младшая сестра, я дочь босса. И вообще не говори на диалекте Цзиньчжоу[34]. Английский куда проще.

— О'кей, о'кей, мисс Джанис. Но по-китайски или по-английски — мясо не режется, ла.

Он опять принялся рубить и кромсать плавник. Да, плоть была каменной, непокорной. Не хотелось мне прибегать к заклятию уз, но пришлось. Я бросилась в ресторан — закрытый до поры, лишь несколько стариков играли в зале в маджонг, — схватила с алтаря свиток, ураганом ворвалась на кухню и хлестнула пергаментом по чешуйчатой коже, прошептав слово власти, которое вправе произносить лишь члены нашей семьи. Глубоко в драконьей утробе что-то дрогнуло. Я прижала ухо к холодному боку и, кажется, услышала в беспредельной дали глухое биение драконьего сердца, шорох ледяной крови, текущей километр за километром по свинцовым венам и артериям.

— Беги, кровь, беги! — воскликнула я и принялась стегать дракона хрупкой бумагой.

В этот миг появилась тетушка Лин-Лин, суетливое, крошечное существо во вдовьем одеянии, с криком:

— Ты порвешь свиток, не бей так сильно!

Но кровь уже взревела, заструившись как надо.

— Теперь можешь резать, — кивнула я А-Квоку. — Быстро. Плавник должен мокнуть в маринаде не меньше суток, как бы нам не опоздать.

— О'кей! Нож уже достаточно горяч, ла.

А-Квок отрубил плавник одним ударом, точно императорский палач — голову преступника. Теперь я поняла, почему мой отец нанял его вместо А-Чена, который дал сбить себя с толку, перенял образ жизни тайцев — докатился даже до участия в демократических митингах девяносто второго, — как будто нам есть хоть какое-то дело до тайской политики.

Тетушка Лин-Лин уже приготовила чан с маринадом. А-Квок резал стремительно и равномерно, швыряя куски драконьего плавника в пузырящуюся жидкость. Драконий плавник приходится долго вымачивать в воде, чтобы размягчить его и сделать пригодным для еды. Боб Холидей гадал о составе маринада. Насчет чеснока и чили он не ошибся, но, наверное, было бы неразумно говорить ему о серной кислоте.

И туг вошел отец.

— Свиток, свиток... — в смятении бормотал он, затем заметил пергамент у меня в руках и выхватил его.

— Еще неделю протянем, — сказала я, следуя за ним из кухни в ресторан.

Моя очередная тетушка, чахлая Жасмин, пересчитывала гору денег, проверяя результат на счетах и записывая итоги в бухгалтерскую книгу в кожаном переплете.

Отец положил свиток на место, затем посмотрел мне прямо в глаза — что за всю мою взрослую жизнь случалось раз или два — и, почесав бороду, произнес:

— Я нашел тебе мужа.

Вот тут-то и грянул гром.

Я не знала, можно ли и нужно ли мне отвечать сейчас... честно говоря, заявление взволновало меня настолько, что мне просто нечего было сказать. Я некоторым образом должна была ожидать этого, но отчего-то... возможно, из-за времени, проведенного в Санта-Крус... до меня просто не доходило, что мой отец может оказаться настолько... настолько... старомодным в подобных вопросах. Господи, я словно попала в какой-то роман Эми Тан[35].

Вот как я оказалась в кабинете Боба Холидея в «Бангкок пост», плачась ему в жилетку, не думая о приличиях и хороших манерах. Боб, эмпат от природы, не мешал мне жаловаться и рыдать; он послал мальчишку за дымящейся лапшой в банановых листьях и ледяным кофе в одноразовых стаканчиках. Надо признаться, в моей болтовне было немного смысла.

— Отец живет в девятнадцатом веке... а то и раньше, — говорила я. — Он вообще не должен был выпускать меня из дому... из ресторана. В тот же Санта-Крус! Погоди, я еще скажу ему, что уже не девственница. Цена резко упадет, и сделка не состоится. Он сводит меня с ума. Ладно, он послал меня в Америку, но не позволял мне показаться даже в Сайлом-комплексе, в двух милях от дому, без сопровождения. У меня нет своей жизни! Нет, есть две полужизни: половинка — американской студентки, половинка — китайской хозяйки дракона. Я как два получеловека, из которых никогда не сложится целого. И здесь Таиланд, не Америка и не Китай. Более чуждого окружения не придумаешь!

Позже, поскольку я не желала возвращаться домой изучать подробности грозящего мне мерзкого брачного контракта, мы с Бобом поехали к нему на тук-туке[36]. Моторизованный рикша ловко маневрировал по переполненным улицам и узким проулкам, и опять — как часто бывало, когда я с Бобом, — я обнаружила, что мы оказались в никогда не виденном мною прежде районе Бангкока, густо заросшем сорной травой и дикими банановыми побегами; «джунгли» резко закончились, и перед нами предстал одинокий слон, покачивающийся взад и вперед, которого окатывал водой деревенский паренек в рваном переднике — вот и все, что было на мальчишке из одежды.

— Ты уже, наверное, привыкла к трущобам, — сказал Боб, — я ведь таскал тебя по многим таким местам.

В квартире Боба седой слуга подал нам поразительно острое казн киеу ваан[37], и должна признать, что, хотя обычно я не переношу тайскую кухню, жар этого сладкого зеленого карри восхитил меня. Мы слушали Вагнера. У Боба потрясающая, невообразимая коллекция дисков. У него двенадцать записей моцартовской «Волшебной флейты», но всего три «Кольца нибелунга» Вагнера — втрое больше, чем у большинства известных мне людей.

— Просто слушай это! — сказал он мне.

Я не большой поклонник оперы, но звуки, несущиеся из колонок проигрывателя Боба, показались мне странно знакомыми,.. Да это же глухое эхо, которое я слышала днем, низкий и далекий грохот драконьего сердца!

— Что это? — спросила я.

— О, это сцена, где Зигфрид убивает дракона, — ответил Боб, — Знаешь, это запись Шолти[38], та, где голос дракона усилен электроникой. Не уверен, что она мне нравится.

А у меня по спине сновали мурашки.

— Забавная история, — продолжил Боб. — При первой постановке, в тысяча восемьсот шестидесятом... предполагалось участие специально сделанного в Англии дракона — из небольших сегментов. К премьере детали должны были доставить кораблем в Байрейт[39], но шея по ошибке отправилась в Бейрут. Так дракон и остался навсегда без шеи. А представь тех людей в Бейруте, которые вскрыли ящик! Что делать с куском дракона, без головы и тела?

— Ну, я могла бы придумать несколько способов его использования, — пробормотала я.

— Сразу вспоминаю суп из драконьего плавника.

— Не мочь разглашать, ла,— смеясь, произнесла я, как смогла, на сингапурском английском.

Дракон взревел и рухнул в девственный лес, смертельно раненный, в эффектной оркестровой кульминации. Я видела эту сцену в немом фильме Фрица Ланга[40] «Зигфрид», его показывали у нас в Санта-Крус на занятиях по истории кинематографа. После 1рохота запели снова.

— Забавная часть, — заметил Боб,— Кстати, знаешь ли ты, что, если приблизиться к умирающему дракону, он должен ответить на твои вопросы... на три вопроса обычно... и ответить правдиво.

— Даже если он умирает тысячу лет? — спросила я.

— Никогда об этом не задумывался, Джанис, — сказал Боб. — Полагаешь, способности дракона вещать истину с годами слабеют?

Несмотря на мои обильные и слезливые излияния в его кабинете, Боб так ни разу и не упомянул о нависшем надо мной дамокловом мече брака. Возможно, он решил поднять эту тему сейчас; возникла одна из тех долгих тягостных пауз, что предвещают дурное. Стремясь отложить откровенную беседу, я ляпнула:

— А если бы у тебя был доступ к дракону... и дракон умирал, и ты бы явился к нему как раз при соответствующих обстоятельствах... о чем бы ты спросил его?

Боб рассмеялся:

— О, у меня много вопросов... так много хочется узнать... столько тайных истин движут Вселенной! Думаю, я нашел бы о чем спросить. А что? Ты припасла для меня дракона?

В Яоварай я вернулась только поздно вечером, в надежде что все уже улеглись спать, но когда я вошла в ресторан (в жилые помещения приходилось подниматься по задней лестнице, расположенной за кухней), то обнаружила отца бодрствующим, сидящим за разделочным столом, в то время как тетушка Лин-Лин и тетушка Жасмин перемешивали в чане куски размягчившегося драконьего плавника. Серную кислоту уже слили, заменив ее на жгуче-пикантную смесь уксуса, женьшеня, чеснока, соевого соуса и спермы подростка, которую мы каждый раз покупаем в Патпонге[41], платя около сотни батов[42]. Варево жутко воняло, но я знала, что запах развеется, распадется на тончайшие, сладчайшие, горчайшие, вызывающие самые лучшие воспоминания ароматы.

Отец обратился ко мне:

— Наверное, я расстроил тебя, Джанис; понимаю, это было немного внезапно.

— Внезапно! — воскликнула я. — Извини, папа, это было более чем внезапно. Ты вдруг превратился в какого-то старорежимного тирана... а ты ведь не настолько стар. Вознамерился выдать меня замуж — словно решил реализовать ценные бумаги с высокими дивидендами или что-то вроде того.

— В мире экономический спад, если ты еще не заметила. Нам необходимо вливание наличных. Не знаю, сколько еще протянет дракон. Посмотри этот контракт... — Он подвинул ко мне через стол бумагу. На китайском, конечно же, и переполненную цветистыми и юридическими оборотами. — Он не самый молодой из тех, кого я мог подыскать, но кровей абсолютно чистых; он из деревни.

Естественно, из той самой деревни, где жили мои предки; из той деревни, по грязным полям которой уже семь сотен лет не ступала нога никого из членов нашей семьи.

— В каком смысле «не самый молодой», папа?

— Если честно, он несколько стар. Но это и к лучшему, не так ли? То есть он скоро выйдет, если еще не вышел, из того возраста, когда занимаются любовью...

— Папа, я не девственница.

— О, не беспокойся об этом, дорогая; я предчувствовал, что в этой Калифорнии может произойти нечто подобное... мы отправим тебя в Токио на операцию. Говорят, там отлично восстанавливают девственную плеву, она становится как новенькая...

Моя девственная плева меня ничуть не беспокоила. Наверное, сейчас не стоит сообщать отцу, что цветок моей невинности был сорван молодым, разговорчивым, энергичным, мускулистым представителем пышущей здоровьем простодушной американской расы по имени Линда Горовиц.

— Ты выглядишь не слишком взволнованной, дорогая.

— Ну а что, по-твоему, я должна сказать?

Я никогда не повышала на отца голос и не совсем представляла, как это вообще делается.

— Знаешь, я действительно очень серьезно подошел к подбору пары для тебя, попытался найти наименее неприятного субъекта, способного вывести нас из финансового кризиса, — а у этого дом в Ванкувере, он владеет предприятием по продаже компьютеров и не станет требовать от тебя, ну, понимаешь, слишком сложных сексуальных фокусов...

Я угрюмо уставилась в пол.

Отец долго смотрел на меня, потом спросил:

— Ты влюблена, да?

Я не ответила.

Тогда отец грохнул кулаком по столу:

— Эти проклятые похотливые тайцы с их медоточивыми речами и подлыми привычками... он один из них, верно? Моя единственная дочь... а моя жена покоится в могиле вот уже двадцать два года... о, это убивает меня...

— И что, если бы это был таец? Разве у нас не тайские паспорта? Разве не носим мы эти пятнадцатисложные тайские фамилии, купленные твоим дедом у короля? Разве не живем на тайской земле, не варим то, что принадлежит нам по праву рождения, для тайцев, не держим наши заработанные нелегким трудом тысячи батов в тайском банке?

Он дал мне пощечину.

Отец никогда прежде не бил меня. Боль не чувствовалась, я, скорее, была ошеломлена. Боль пришла много позже.

— Позволь рассказать тебе в четырехсотый раз, как умерла твоя бабка, — сказал он так тихо, что я едва расслышала слова, заглушаемые бульканьем драконьего плавника. — Мой отец приехал в Бангкок за своей новой женой, намереваясь забрать ее в Калифорнию. Она была его кузиной, моей тетей, управлявшей «Кафе „Радуга"» в те дни. Стоял тысяча девятьсот двадцатый год, город был прохладен, тих и сказочно прекрасен. Всего несколько машин колесили по пустым улицам, и одна из них, «форд», принадлежала дяде Шенхуа. Мой отец был влюблен в Город ангелов и так далее и полюбил твою бабушку раньше, чем увидел ее. И уже никогда не вернулся в Калифорнию, а въехал в жилище семьи, презрев закон, гласящий, что женщина должна перебраться в дом мужа. О, он был так влюблен! И верил, что здесь, на земле, где внешность людей почти не отличается от его, он не столкнется с предубеждениями, он думал, тут не будет ни решеток с табличками «Никаких собак и китайцев», ни запретных для него районов города, ни необходимости приспосабливаться к чужому языку. В конце концов, разве сам король Чулалонгкорн не взял младшей женой китаянку, дабы упрочить культурное многообразие высших ступеней аристократии?

Щека все еще горела; историю эту я знала наизусть, она прочно вросла в мое сердце; и я ненавидела отца за то, что он пользуется своим прошлым, чтобы разрушить мою жизнь. Я сердито смотрела в пол, на стены, на упругий изгиб драконьего тела, холодный, поблескивающий и неподвижный.

— Но затем, как тебе известно, произошла революция и наступило то, что они называют демократией. Древние культуры Сиама больше не существовали бок о бок. Закрылись школы, где занятия велись на китайском. Законы ограничили права этнических китайцев... да, концентрационных лагерей не было, но в каком-то смысле евреям пришлось легче, чем нам... как заметил кто-то. Слушай же! Ты не слушаешь!

— Да, папа, — отозвалась я, но мысли мои неслись галопом, пытаясь отыскать выход из этой невыносимой ситуации.

Мое китайское «я» взывало к «я» американскому, хотя то сидело на мели в другой стране и, возможно, было при смерти, как дракон, чья плоть питает казну моей семьи.

— Тысяча девятьсот сорок пятый, — продолжал отец. — Война окончена, и Чан Кайши требует передачи Сиама Китаю. Как пели и плясали на улицах Яоварая! Нам наконец возвращались наши гражданские права... а тайцы получили бы по заслугам! Мы маршировали с радостью в сердцах... а потом пришли солдаты... и в наших руках тоже, словно по волшебству, оказались винтовки. Машину дяди Шенхуа разбили. Вымазали сиденья дерьмом, расписали ветровое стекло словами «Прочь отсюда, узкоглазое отребье!». Знаешь, почему ресторан не сожгли? Один из солдат насиловал на пороге женщину, и его друзья не стали мешать ему кончить. Женщина была твоей бабкой. Сердце моего отца было разбито.

Мне никогда не хватало смелости сказать это раньше, но сегодня я так разозлилась, что выплюнула из себя и швырнула ему в лицо:

— Ты не знаешь, был ли он твоим отцом, папа. Не думай, что я не умею считать. Ты родился в сорок шестом. Довольно носиться со своей навязчивой идеей о чистоте расы!

Он словно и не слышал меня, а просто продолжал заранее продуманную лекцию:

— Вот почему я не желаю, чтобы ты вышла замуж за кого-то из них. Это ленивые, потворствующие своим прихотям козлы, думающие только о сексе. И щупальца такого вот типа обвились вокруг твоего сердца!

— Папа, ты увяз в этой чуши. Ты раб древнего проклятия... совсем как наш чертов дракон. — И вдруг передо мной смутно замаячил выход. — Но я влюблена не в тайца. Он американец.

— Белый! — оглушительно воскликнул отец. Тетушки на миг оторвались от помешивания варева. — Он хотя бы богат?

— Нет. Он бедный журналист.

— Какой-нибудь блондинистый юнец, похлопавший тебе ресницами...

— О нет, ему почти пятьдесят. И он толстый. — Мне начинала нравиться ситуация.

— Я запрещаю тебе видеться с ним! Это тот человек из «Пост», так? Этот раздутый бурдюк, заморочивший меня болтовней о музыке и литературе, чтобы убедить в своей безобидности? Это он лишил тебя девственности? Клянусь, я убью его!

— Нет, не убьешь, — сказала я, и еще одна частица моего плана встала на место. — Я имею право выбрать одного человека на земле, которому открою тайну нашего семейного дракона. Возможно, моей невинностью ты и мог бы торговать, но не этим. Это право — единственная вещь, которую я действительно могу назвать своей, и я собираюсь передать ее Бобу Холидею.

Только потому, что он ничего не мог поделать с моим выбором, отец согласился на наш с Бобом брак; он понимал, что, едва американец узнает секрет, судьба Боба неизбежно переплетется с судьбой клана Лим, а человека, которому известно о драконе, нельзя выпускать из тисков семьи. Жаль только, на Боба я сослалась без всяких оснований. Он не из тех, кто женится. Но возможно, решила я, удастся уговорить его временно поддержать игру, пока старый мистер Хонг с нашей «исторической родины» не откажется от своих притязаний. Особенно если я дам Бобу возможность порасспрашивать дракона. Как-никак, он так поэтично говорил о вопросах, которые хочет задать... вопросах о смысле существования, о сотворении и разрушении Вселенной, о головоломках любви и смерти.

Вот такая ситуация сложилась к тому моменту, как Боб Холидей вновь посетил «Кафе „Радуга"» — это случилось в четверг, — чтобы отобедать нашими повседневными деликатесами: запеченным цыпленком, тушенными со свининой морскими огурцами, холодными щупальцами медузы и жареным молочным поросенком. В качестве coup de grlce[43] отец даже приволок маленькую тарелку с супом из плавника дракона, припрятанную со вчерашнего дня в холодильнике (дольше двадцати четырех часов наша похлебка не хранится), который Боб проглотил с большим удовольствием. Он также произвел на отца такое безграничное впечатление, общаясь на безупречном, «жующем» согласные звуки мандаринском наречии, что отец, подобострастно уважавший тех, чье исключительное произношение заложено аж на генетическом уровне, волей-неволей обращался к американцу в выражениях глубочайшего и почти раболепного почтения. Боб со знанием дела тасовал сведения из различных культур, рассуждая о драконах, начиная с полезных, дарующих плодородие водных драконов Китая до огнедышащих, похищающих девственниц монстров Запада; развил теорию о том, что появлению мифов о драконах могла содействовать наследственная память о динозаврах, хотя и допускал, что, поскольку люди никогда не сосуществовали с динозаврами, наследственная память должна восходить от мартышек, землероек и прочих подобных существ; он восхвалял суп в изумительных выражениях, пользуясь столь поэтическими и древними терминами, что его коротким пальцам приходилось чертить в воздухе иероглифы, чтобы мой отец хотя бы примерно уловил смысл метафор; и наконец — и этот фактор оказался решающим, — Боб упомянул о своей пра-пра-пра-пра-тетке из Сан-Франциско, пережившей короткий, тайный, противозаконный и дико романтичный любовный эпизод с китайским контрабандистом опиума, который, вполне возможно, был одним из тех самых Лимов, выходцев из той самой деревни в Южном Юньнане, ну, вы понимаете, о какой деревне я говорю, о той самой деревне... На этом месте мой отец, смахнув со стола все произведения высокого кулинарного искусства и заменив их невесть откуда взявшимся громадным черничным пирогом, сказал, цитируя Лео Линди[44] из Нью-Йорка, так вот, он сказал: «Ладно-ладно, сдаюсь. У тебя нет денег, но, осмелюсь предположить, человек, обладающий столь ярким интеллектом, сумеет как-нибудь наколдовать малость наличных. Сын мой, с великой радостью передаю тебе руку моей своенравной, никудышной и безобразной дочери».

Я не предупредила Боба заранее. Да, я собиралась, но в последний момент растеряла все слова. Папа перешел к «убийству», которым грозился, куда быстрее, чем я предполагала. Тем не менее, прежде чем Боб успел хоть что-то произнести, я решила сама бухнуть откровение.

— Думаю, папа, — сказала я, — пора мне показать ему дракона.

Мы строем прошествовали в кухню.

Дракон казался еще более безжизненным, чем обычно. Боб прижал ухо к чешуе, провел костяшками пальцев по твердому боку, содрав с них кожу. Я тоже прислушалась и сначала не услышала вообще ничего, лишь шепоток моря — эхо тока моей собственной крови, пульсирующей в капиллярах мозга, сузившихся от тревоги.

Боб заговорил:

— Это то, что я ел, Джанис?

Я потянула его туда, где прилежный А-Квок заправлял новый суп, одной рукой рубя травы, другой — подсыпая их в кастрюлю, в то время как мои тетушки помешивали варево, переталкиваясь и злословля, точно ведьмы из «Макбета».

— Смотри, смотри. — Я показала на груду так и не превратившегося в мягкую массу мяса, выпирающего из месива. — Видишь, текстура точно такая же, как и на двух спинных плавниках.

— Боюсь, он не кажется живым, — сказал Боб, пытаясь поддеть чешуйку и осмотреть кожу под ней.

— Тут нужен раскаленный добела резак, — предупредила я. А потом, убедившись, что папа не услышит, зашептала Бобу на ухо: — Пожалуйста, не перечь пока ничему. Иначе меня действительно ждет «судьба хуже смерти». Знаю, женитьба — это последнее, о чем ты думал, но я как-нибудь все устрою. Можешь завести любовниц. Я даже помогу тебе их выбрать. Папе все равно, он, если и узнает, решит, что ты настоящий мужик.

А Боб сказал именно то, на что я и надеялась:

— Что ж, есть определенные вопросы, всегда терзавшие меня... такие вопросы, что если бы я узнал ответы на них... ну... скажем так, я умер бы счастливым.

Отец просиял.

— Сын мой, — сказал он, звонко хлопнув Боба по спине, — я уже знаю, что умру счастливым. По крайней мере моя дочь выйдет не за тайца. Мысль о том, что одно из этих омерзительных существ запятнает кровь дома Лим, для меня невыносима.

Я взглянула отцу в лицо. Неужели он уже забыл, как вчера ночью я назвала его ублюдком, полукровкой? Неужели он настолько закостенел в отрицании?

— Боб, — тихо сказала я, — я хочу отвести тебя на встречу с драконом.

Мой отец никогда не делал ничего подобного; я тоже.

Свидание с драконом, однако, оказалось делом весьма трудным, поскольку никто не навещал его с тридцатого года, а Бангкок вырос из сонного захолустного городка в настоящего монстра среди метрополисов. Мы знали только, что кольца дракона уходят глубоко под город, несколько раз пересекают реку и, может быть, тянутся до самого Нонтхабури. К счастью, существовала новая скоростная автомагистраль, и, вырвавшись из сумасшедшей толчеи старых районов, мы в удобном, чистеньком, оснащенном кондиционером такси «ниссане», которое вызвал отец, быстро добрались до городских окраин. По пути я заметила еще немало Бангкоков, которых меня лишила слепота отца; я видела высоченные небоскребы, окутанные туманом и смогом, видела здания, формой повторяющие очертания гигантских роботов и клавиатуры компьютеров, созданные гением эксцентрики доктором Саметом[45]; видела не очень древние, но очень-очень-очень пестрые храмы, испещряющие городской пейзаж, точно заклепки — ковбойские сапоги; видела трущобы и дворцы, притулившиеся друг к другу и стоявшие бок о бок, и чешуйчатые крыши, которые вполне могли быть частями дракона, засунутыми в зловонный коллаж. Мы мчались по дороге с головокружительной скоростью под напевы Натали Коул[46], которая, как утверждал наш водитель, «даже лучше, чем Мэй и Кристина».

Как найти дракона? Легко. Я взяла с собой свиток. Время от времени пергамент слабо вибрировал, как бы направляя нас.

— Съедем здесь, — сказала я шоферу, — а потом, думаю, налево. — Затем я обратилась к Бобу: — Ни о чем не беспокойся. Как только мы доберемся до дракона, ты спросишь его, как выбраться из этой переделки. И он скажет, должен сказать. Так ты освободишься от меня, я освобожусь от отцовского безумия, а он освободится от своей навязчивой идеи.

— Не стоило бы так полагаться на советы дракона, — заметил Боб.

— Но он всегда говорит истину! — воскликнула я.

— Да, но, как известно, один коварный римлянин однажды спросил: «Что есть истина?» Или это был Рональд Рейган?

— Ох, Боб, — вздохнула я, — если действительно запахнет жареным, если решение не найдется... не мог бы ты заставить себя взаправду жениться на мне?

— Ты очень красивая, — сказал Боб.

Он всегда старался угодить и нашим, и вашим. Но решиться на брак — это уж слишком. В том смысле, что пара дюжин Джанис Лим всегда стоят в очереди, дожидаясь возможности присесть у ног Боба. Знаете, когда ты наедине с ним, кажется, что он обладает способностью одаривать тебя всем своим вниманием, всей заботой, даже любовью; беда в том, что то же самое он испытывает, оставаясь наедине со струнным квартетом Бетховена или с блюдом свинины в кисло-сладком соусе.

Теперь мы ехали мимо рисовых полей с молодой порослью; юные побеги были такого ярко-зеленого, неонового оттенка, что описать его совершенно невозможно. Свиток трепетал беспрестанно, и я поняла, что мы уже близки к цели. Надо признать, боялась я почти до беспамятства.

Такси въехало в ворота буддийского храма. Вибрация пергамента стала еще сильнее. Так, теперь мимо главной молельни, мимо других ворот, ведущих к святилищу брахманов; мимо индийского храма, мимо третьих ворот, над которыми висел герб Лим из ржавого кованого железа — два рядом стоящих дерева. Машина остановилась. Свиток настойчиво шуршал.

— Где-то здесь, — сказала я, выбираясь из такси.

Внутренний двор (солнце уже садилось, по земле тянулись угрюмые длинные тени, и мраморные плиты были красны, как кровь) представлял собой мешанину из китайского стиля девятнадцатого века. Здесь застыли каменные львы и статуи каких-то бородачей, из щелей в камнях высовывались корявые деревца; перед видавшим виды каменным зданием, напоминающим развалины зиккурата[47], возвышались похожие на обелиски колонны. Не сразу я сообразила, что здание это на самом деле драконья голова, которую время и медленный процесс умирания превратили в подобие античной гробницы. Но кто-то еще поклонялся ей. В воздухе витал запах курящихся сандаловых палочек; перед заостренными колоннами — которые, как я теперь видела, на самом деле были драконьими зубами — лежал серебряный поднос со стаканом вина, свиной головой и гирляндой увядшего жасмина.

— Да, да, — пробормотал Боб. — Теперь я тоже вижу и даже чувствую.

— Что именно?

— Что-то такое с атмосферой... Ощущается какая-то горчинка, вроде как в вашем супе. Только вдохнув несколько раз, улавливаешь залегающие глубже оттенки... радость, любовь, безмерную скорбь.

— Да, да, ты прав, но не забудь попросить его разрешить нашу дилемму.

— А почему бы тебе не попросить самой? — поинтересовался Боб.

Я заволновалась:

— Ну, просто не знаю, я еще слишком молода и не хочу растратить все свои вопросы, пока не время... а ты зрелый мужчина, тебе не...

— ...не так уж много осталось жить, полагаю, — поморщился Боб.

— О, ты же знаешь, я совсем не то имела в виду.

— Гм... дыша тем же воздухом, что и дракон, мы тоже обязаны говорить правду, не так ли? — сказал он.

И мне это не понравилось.

— Не хочешь выпускать джинна из бутылки, да? — продолжил Боб. — Хочешь прижать его к груди, не отпускать...

— Ты описываешь моего отца, а не меня.

Боб улыбнулся:

— Как работает эта штука?

— Берешь свиток и бьешь дракона по губам.

— По губам?

Я указала на длинный лепной бордюр, тянущийся вдоль ряда зубов.

— И не забудь спросить его, — повторила я.

— Хорошо. Спрошу.

Боб зашагал по ступеням, ведущим к драконьей пасти. На втором этаже горели два окна — ноздри дракона; над ними располагались два узких щелевидных оконца — глаза дракона; сочащийся из них свет был тусклым, казалось, он исходит от свечей. Я держалась за Бобом, в двух шагах от него — как будто мы уже женаты! — и не замешкалась, когда он протянул руку за свитком. Робко-робко Боб шлепнул пергаментом по гигантскому зубу.

Так вот как звучит голос дракона: сначала словно ветер, или напев храмовых колокольчиков, или далекое мычание буйвола, шагающего по колено в грязи на рисовом поле и тянущего за собой плуг; или глухое карканье ворона, плач младенца, скрип покачнувшегося на сваях тикового дома, шипение скользящей змеи. Только постепенно эти звуки складываются в слова, а слова словно повисают в воздухе, нестройно звеня и постукивая, точно загруженная работой посудомойка.

Гости редко заглядывают к нам, — заговорил дракон.

— Быстрее, Боб, спрашивай, — заторопилась я.

— Хорошо-хорошо, — отмахнулся Боб.

Мне казалось, он готов спросить у дракона то, что я хотела узнать, но вместо этого он выпалил совершенно иное.

— Как изменилась бы, — начал он, — история музыки, если бы Моцарт прожил еще десять лет?

— Боб! — воскликнула я. — Я думала, ты приготовил глубокие, космического масштаба вопросы о природе Вселенной...

— Куда уж глубже, — отозвался Боб, и тут пришел ответ, внезапно, прямо из сумерек.

Это была музыка — в своем роде. По мне, она звучала негармонично и беспорядочно; нестройно гремели хоры, точно ишаки пиликали на собственных хвостах. Но, знаете, Боб стоял, закатив глаза, и на лице его проступала невыразимая безмятежность. Музыка омерзительно лязгала, завывала и мяукала, насилуя слух, а на губах Боба расплывалась улыбка. И когда какофония начала затихать, он прошептал сам себе:

— Ну конечно... аподжатура[48] громоздится на аподжатуру, что ведет к интегральному сериализму среднеромантического периода, затем к минимализму в сочетании с импрессионизмом, набирающим полную силу в вагнеровском гезамткунстверком[49], сталкивающимся с пуантилизмом позднего Веберна...

Наконец Боб открыл глаза, и вид у него был такой, словно он увидел лик Бога. А как же насчет меня и моей жалкой жизни? Но тут до меня дошло. У Боба свое представление о том, что составляет по-настоящему важные вопросы жизни. Я не должна скупиться и жалеть для него несколько ответов. Наверняка главное он приберег напоследок, потом мы уберемся отсюда и займемся нашими собственными жизнями. Я подготовилась к новому загадочному вопросу, и он действительно оказался загадочным.

Боб сказал:

— Знаешь, меня всегда тревожило одно из тех стобуквенных слов из «Поминок по Финнегану»[50]. Ты понимаешь, какие слова я имею в виду, те «удары грома», что разделяют роман Джойса на основные части... девяносто первое из них... никак не могу разбить его на составляющие. Может, это и покажется мелочью, но она терзает меня последние двадцать девять лет.

Небо потемнело. По сгустившимся тучам заплясали зигзаги сухих молний. Дракон заговорил снова, но на этот раз он сыпал разрозненными словами, расчлененными фонемами, цепочками неистовых фрикативных звуков и взрывных согласных. Для меня это вновь звучало обычным шумом, но Боб Холидей явно слушал сладчайшую музыку. Снова черты его сложились в выражение «узревшего-лик-божества», и снова он зажмурился. Этот человек испытывал оргазм! Неудивительно, что он не нуждается в сексе. Я дивилась на него, восхищалась им. Для него идеи сами по себе являлись чувственными предметами. Но он не вожделел знаний, не был жаден до них, подобно Фаусту; слишком большая осведомленность не обрекла бы Боба Холидея на проклятие, она только раскрепостила бы его.

И вновь безумие угасло. Посреди ответа дракона начался и закончился дождь, принесенный муссоном, и мы промокли, но сейчас же новорожденный горячий бриз начал сушить наши одежды.

— Ну вот, теперь ты потешил себя, Боб. Пожалуйста, пожалуйста, — взмолилась я, — давай теперь перейдем к делу.

— Хорошо, — сказал Боб, опять хлопнул дракона по губам и промолвил: — Дракон, дракон, я хочу знать...

Тучи разошлись, Боб купался в лунном свете.

— Существует ли доказательство теоремы Ферма? — спросил Боб.

Все, я дошла до ручки. Водоворотом упущенных возможностей вся моя жизнь исчезала в дыре унитаза.

— Боб! — взвыла я и заколотила кулаками по его пузу... которое оказалось не таким мягким, как я представляла... кажется, я вывихнула запястье.

— Что я не так сделал?

— Боб, идиот, а как же мы?

— Извини, Джанис. Меня немного занесло.

— Да, — сказал дракон.

По-видимому, поскольку Боб не попросил конкретно доказать теорему Ферма, все, что пришлось сделать дракону, — дать положительный или отрицательный ответ.

Вопросы растрачены впустую. Я поверить не могла, что Боб так поступил со мной. Что ж, придется все-таки спрашивать самой. Я вырвала свиток из рук Боба и яростно кинулась к зубам, светящимся под луной.

— Дракон, — орала я, — дракон, дракон, дракон, дракон, дракон!

Итак, А-Муой, ты наконец пришла ко мне. Как мило. Я стар; я видел свое начало и свой конец; он в твоих глазах. Ты пришла освободить меня.

Традиции нашей семьи ясно утверждают, что всегда хорошо дать понять дракону, что ты собираешься освободить его. Тогда он становится сговорчивее. Конечно, освобождать его никто не намерен. Вы можете подумать, что, будучи практически всеведущими, драконы в своей мудрости могли бы и догадаться об этом, но, похоже, у мифических созданий всегда имеются фатальные недостатки. Впрочем, я была слишком сердита, чтобы разыгрывать казуистическое представление.

— Ты скажешь мне то, что я хочу узнать! — Я яростно хлестнула по крошащемуся камню древним свитком.

Я умираю, ты моя госпожа; что еще нового?

— Как мне освободиться от груза, навьюченного на меня моим семейством?

Дракон сказал:

В моей душе есть гладкий верткий кус,
Что рвется вопреки потоку обновленья;
Такая же частица есть в тебе;
Дели ее на тысячу кусков
И суп вари;
И всех свобода ждет.

— Это бессмыслица! — крикнула я. Дракон, похоже, пытался сжульничать, обмануть меня! Я ударила пергаментом по ближайшему зубу. Посыпалась штукатурка; вдали что-то зарокотало. — Ты дашь мне прямой ответ, слышишь? Как мне избавить отца от мучащего его прошлого, которое не дает ему увидеть, кто есть он, кто есть я и кем мы не являемся?

Дракон ответил:

А в чешуе моей хранится тайный сок,
Что от безумья к радости влечет;
Такая же частица есть в тебе;
Дели ее на тысячу кусков
И суп вари;
И всех свобода ждет.

Он вознамерился свести меня с ума! Я принялась пинать драконьи зубы. Я вопила:

— Боб был прав... ты слишком дряхл, разум твой помрачен и не видит того, что действительно важно... ты годен лишь для решения великих эзотерических загадок Боба... но я простой человек, я скована по рукам и ногам, и я хочу... Черт, да как от тебя получить прямой ответ?!

Слишком поздно я поняла, что последние слова выпалила в форме вопроса. И пахнущий жасмином ветер принес ответ раньше, чем я замолчала:

Есть в недрах тела запертая дверь,
То дамба от незнания и страха;
Такая же частица есть в тебе;
Дели ее на тысячу кусков
И суп вари;
И всех свобода ждет.

Но я даже не слушала, поскольку была уверена, что все потеряно. Всю мою жизнь определяли другие: отец, потом Боб, потом этот дракон, даже, пусть и недолго, Линда Горовиц. Я была толпой полуженщин, но целым — никогда. Разочарованная сверх всякой меры, я бичевала драконьи губы свитком, визжа, как торговка рыбой:

— Почему я не могу жить так, как другие люди?!

Я видела американских девушек, идущих своим путем, водящих свои машины, говорящих с мужчинами так, словно те не более чем куски мяса; и тайских девушек, надменных, назначающих встречи своим любовникам по сотовым телефонам, как на крыльях летящих по новехоньким торговым центрам своих жизней. Почему же только я в ловушке, в цепях, в рабстве? Но я уже использовала свои три вопроса.

Я так хлопнула свитком по лепнине, что пергамент начал рваться.

— Осторожнее! — воскликнул Боб. — Ты потеряешь власть над ним!

— Не говори мне о власти! — горько крикнула я, и тут пергамент лопнул — весь, разом, разлетелся миллионом крошечных хлопьев, затанцевавших в ослепительном лунном свете падающими звездами.

Вот и все. Я лишила семью единственного источника доходов. Придется все-таки выйти замуж за мистера Хонга.

Вдруг глаза дракона вспыхнули, челюсти начали медленно открываться и его дыхание, жгучее и горчащее, хлынуло в сырой ночной воздух.

— Боже мой! — охнул Боб. — В нем еще не угасла жизнь.

Моя жизнь, — прошептал дракон, — это лишь несколько кратких сладостно-горьких мгновений воображаемой свободы; ибо разве сама жизнь не рабыня колеса сансары ? А вы, мужчина и женщина, слепленные некогда из глины, стали средством моего избавления. Благодарю вас.

Дракон широко разинул пасть. Внутри зияла бездонная чернота, но, вглядываясь долго и пристально, я заметила, как там мелькали... о, столь дивные вещи... далекие планеты, дремучие леса, хаос городов...

— Пойдем туда? — спросил Боб.

— Ты хочешь?

— Да, — сказал Боб, — но я не могу, не могу без тебя; он умирает, но он все еще твой дракон, и ничей больше; ты знаешь, как это: тебе убивать своего дракона, мне — своего.

— Ладно, — кивнула я, понимая, что теперь наконец-то пришел момент взять судьбу в собственные руки, — пойдем вместе, в память прежних времен; как-никак, ты устроил мне отличное путешествие по своему умирающему дракону...

— Ах да, по Городу ангелов и так далее Но смерть ему не грозит еще много веков.

Я взяла Боба за руку и побежала по лестнице к пасти дракона. Боб следовал за мной. В «прихожей» поблескивало закристаллизовавшейся слюной драконье нёбо. Причудливые жемчужные нити свисали с потолка; язык дракона был обложен гроздями известкового шпата. А дальше зияла многоцветная пропасть.

— Идем, — сказала я.

— Как думаешь, что он имел в виду, — спросил Боб, — когда говорил, что ты должна отрезать частицы себя, варить из них суп и тем освободить всех?

— Думаю, — ответила я, — что за века его существования драконьи мозги сгрызли блохи...

Но пророчества дракона-оракула меня больше не интересовали. Впервые за всю мою жизнь, после долгого заточения в фамильном доме и на кухне «Кафе „Радуга"», после трех лет маневрирования по чуждым причалам Санта-Крус, я ступила на территорию, которую инстинктивно ощущала своей. Мимо бронзового нёбного язычка, свисающего с потолка пещеры немым колоколом, мы прошли к перламутровой лестнице, ведущей вниз.

— Это, верно, путь к пищеводу, — сказала я.

— Да.

Что-то забулькало, зажурчало. Мутная, зловонная жижа плескалась у наших щиколоток.

— Тут, возможно, есть лодка, — решила я.

Мы повернулись и увидели причаленную к поручням золотую барку с шелковым парусом, украшенным иероглифом Лим.

Боб рассмеялся:

— Ты, видно, богиня этого королевства, творец, мать-земля и источник жизни. А я со своей фигурой в матери явно не гожусь.

— Возможно, мы сможем как-то слиться воедино. — В конце концов, его материнский инстинкт был гораздо сильнее моего.

— Грандиозно! — рассмеялся он снова.

— Как герб Лим, — пояснила я, — два дерева, стремящиеся стать одним.

— Эротично!

Я тоже засмеялась, и мы отправились в плавание по пищеводу умирающего дракона. Сначала вода казалась застойной. Затем течение усилилось, «река» стала глубже. Вскоре мы уже сплавлялись по акведуку наших жизней, кренясь к бронзовым стенам, гудящим эхом нашего смеха... Бронза долго оставалась темной, но потом засияла, согретая жаром наших тел, первым теплом, вторгшимся в нутро дракона за тысячи лет... А затем на зеркальной поверхности стен замелькали картины. Да! Там был сам дракон, молодой, парящий в струях дождя над Южно-Китайским морем. Глядите, глядите, мой многократно-пра-пра-дядька несет урну с прахом собственных отрезанных гениталий, выходит из ворот Запретного города[51], отправляется в Сиам! Глядите, глядите, теперь многократно-пра-дядька в Китайском квартале великой столицы Аюттхая обуздывает дракона, взбивающего пену в бушующих водах Чао-Прая! Глядите, гладите, другой пра-пра-дядюшка промывает золотоносный песок, его косица мотается вверх и вниз под калифорнийским солнцем! Глядите, глядите, еще один дядя марширует рядом с великим китайским генералом Таксином[52], который вырвал Сиам у бирманцев, а после был подвергнут унизительной смерти! И глядите, глядите, уже ближе, солдат насилует мою бабку у дверей фамильного дома... глядите, глядите, мой дед стоит рядом, гнев его подавил невыносимый ужас... глядите, глядите, и это здесь... и я... отдаюсь статной Линде Горовиц на заднем сиденье ржавой «тойоты»... помешиваю в чане суп из драконьего плавника... впервые перечу отцу, получаю пощечину, рву в клочья свиток, дающий власть.

А Боб? Боб видел иное. Он слышал музыку сфер. Он видел Сикстинскую капеллу в ее первозданной красе. Он стремительно прочитывал Джойса, и Пруста, и Толстого без пропусков и редакций. И знаете, это распаляло его.

И меня тоже. Не знаю точно, когда мы занялись любовью. Возможно, когда барка достигла вроде бы предельной скорости, и я ощутила трение, и от накала тел загорелась его рубаха и мой чонсам. Голубое пламя объяло нас, и огонь был водой, и жар — холодом. Пламя сжигало мое прошлое, мечась по грязным тропам деревни предков; огонь охватил Чайна-таун, американские горки Санта-Крус засияли пурпуром и золотом под закатным солнцем, полыхал даже Запретный город, даже гигантский портрет председателя Мао, и Великая стена, и само Великое Неукротимое Срединное царство — все горело, горело, горело, все ледяное, все окаменевшее, и все потому, что я открывала новые континенты наслаждения в складках плоти Боба Холидся, столь многочисленных и запуганных, что казалось, ты занимаешься любовью с тремя сотнями фунтов мозга. И знаете, он оказался деликатным и заботливым там, где я и не мечтала; это его материнский инстинкт, полагаю, его эмпатия. Он заставлял меня чувствовать себя яблоком, в которое вонзилась стрела Вильгельма Телля, и вместе с тем свободу от гнета. О господи, я сжималась и растягивалась, превращаясь не в себя, но, знаете, все это так сложно объяснить. Мы безудержно неслись вперед сквозь туман, и пену, и огонь, и брызги, и волны, и зыбь, и соль, и лед, и ад, и жар, и свет — и вдруг...

...в самом оке бури...

...открылась глубокая щель...

И мы, обнаженные, рухнули в чан под драконьим боком, и А-Квок ножом крошил туда мясо, и...

— Нет! — воскликнул отец. — Не лей серную кислоту!

Мы тонули и всплывали в лохани с желчью, и спермой, и любовным потом, и смазкой, а тетушка Лин-Лин лихорадочно вырывала флягу с концентрированной серной кислотой у квохчущей Жасмин.

— Мистер Слон, ла! — воскликнул А-Квок. — Что вы делать, мисс Джанис? Не мочь! Не мочь!

— Вы пошли и убили дракона! — завизжал отец. — Чем нам теперь жить?

Он был прав. Некогда тверже, чем карбид титана, виток драконьей плоти буквально растворялся в затхлом кухонном воздухе; в пару, рвущемся из бамбуковых мисок с ча сиу бао[53], чешуйки превращались в кольца радужного света; как и все архе-типические создания, дракон возвращался в царство легенд.

— Ох, папа, не суетись по пустякам, — сказала я и удивилась, когда он тут же умолк. — Мы сегодня все-таки сварим суп.

— Хм, хотелось бы узнать как. Ты в курсе, что отсутствовала три недели? Сегодня опять среда, и очередь за супом из плавника дракона растянулась до самого Куриного переулка! Среди клиентов витают слухи, что суп сегодня особенно хорош, и я не собираюсь выходить на улицу и сообщать, что обед перенесен по случаю дождя, мол, заглядывайте в другой раз.

— Кстати, о дожде... — Пробормотала тетушка Лин-Лин.

Действительно, пошел дождь. Мы слышали, как он стучит по рифленым железным крышам, каскадом низвергается на улицы, полощет навесы, плещется в тупиковых каналах, бежит по аллеям.

— Папа, — сказала я, — мы сделаем суп. Это будет последний и наилучший суп клана Лим.

А потом — ибо Боб Холидей и я все еще оставались сплетены друг с другом и его плоть все еще пульсировала в моей плоти, истекая наслаждением, как грозовые тучи в небесах ливнем, — мы поднялись, он и я, он — вытянув в сторону левую руку, я — вытянув правую навстречу его руке, и вместе мы были как два дерева, сливающиеся в одно в изысканном плотском побуждении, — а дальше я выпустила на волю, выплеснула игристой мощью гладкий верткий кус моей души, и тайный сок моей чешуи, и, последней по порядку, но не по значению, запертую дверь из недр моего тела; и все это (когда два дерева оторвались друг от друга) действительно разделилось на тысячу частей, и мы сварили суп — не из окаменевшего дракона, пойманного в ловушку времени в миг умирания, но из иллюзорного духа-дракона, бывшего женщиной — мной, живой.

— Мда, мда, — сказал Боб Холидей, — не уверен, что смог бы описать это для «Пост».

И вот что произошло дальше в сердце бангкокского Чайна-тауна, в районе, известном как Яоварай, в ресторане под названием «Кафе „Радуга"», в среду во время обеденного перерыва, в середине сезона дождей.

Супа получилось не слишком много, но чем больше мы вычерпывали, тем больше, казалось, оставалось. Мы хотели дополнить его черными грибами, и бок чой[54], и порубленным цыпленком, но даже эти добавочные ингредиенты размножились как по волшебству. Это, конечно, не совсем то, что накормить пятью хлебами пять тысяч, но в отличие от евангелистов мы не находили нужным вести подсчет.

Несколько секунд, и результат налицо. За одним столом группа политиков принялась срывать с себя одежды. Они вскочили на вращающийся поднос для приправ и принялись кружиться, громогласно скандируя: «Свобода! Свобода!» За другим столиком три трансвестита из соседней аптеки занялись безумно страстной любовью с поданной им тушеной уткой. Юноша в полосатом костюме обмотался бумагой для факса и затанцевал хулу*[Хула — гавайский танец.] со сморщенной каргой. Дети кувыркались и прыгали по столам, как мартышки.

А Боб Холидей, мой отец и я?

Мой отец, сделав большой глоток, сказал:

— Мне действительно плевать, за кого ты пойдешь замуж.

А я сказала:

— Думаю, пришла пора сообщить тебе, но есть одна дюжая еврейка-лесбиянка из Милуоки, и я хочу, чтобы ты с ней встретился. Но, возможно, я все-таки выйду за мистера Хонга — почему бы и нет? — некоторые мужчины не так эгоистичны и деспотичны, как можно подумать. Если ты перестанешь просиживать задницу, стараясь все время быть китайцем...

— Думаю, пришла пора сообщить тебе, — сказал отец, — но я давно уже перестал тяготиться грузом прошлого. Мне лишь не хотелось, чтобы ты считала меня каким-то не помнящим родства полукровкой.

— Думаю, пришла пора сообщить тебе, — сказала я, — но мне нравится жить в Таиланде. Он дик, он сводит с ума, он бесстыдно прекрасен, и он очень, очень неамериканский.

— Думаю, пришла пора сообщить тебе, — сказал отец, — но я купил себе билет в один конец до Калифорнии и собираюсь закрыть ресторан, и взять новую жену, и обрести немного самоуважения.

— Думаю, пришла пора сообщить тебе, — сказала я, — я люблю тебя.

Он застыл. Тихо присвистнул, проглотил остатки суповой гущи, чавкая и выпуская газы, точно жующий буйвол. Потом грохнул о шелушащуюся стену свою миску и выкрикнул:

— Я тоже люблю тебя!

Первый и единственный раз мы обменялись такими словами.

Но, знаете, от Боба Холидея я не дождалась подобных признаний. Он ел добросовестно и благоговейно, не чавкал, не хлюпал, не чмокал — он смаковал. Из всех драматических персонажей этой истории он один, кажется, на миг соскочил с колеса сансары, чтобы нырнуть, пусть и ненадолго, в нирвану.

Как я уже сказала, суп не иссякал. Мы глотали его, пока не заболели бока. Мы хохотали так, что сидели по щиколотку в слезах.

Но знаете что?

Через час мы снова были голодны.

 ЛЮЦИУС ШЕПАРД

Человек, раскрасивший дракона Гриауля

 Люциус Шепард родился в 1947 году в Линчберге, штат Виргиния. В 1967году вышла в свет его первая книга — сборник стихов «Кантата на смерть. Слабоумие и поколение» («Cantata of Death, Weakmind & Generation»). Шепард начал публиковать фантастику в 1983 году, выпустив рассказ «Реконструкция Тейлорсвиля» («The Taylorsville Reconstruction»), за которым последовали такие яркие произведения, как «Урок испанского» («А Spanish Lesson»), «Увольнительная» («Я & R»), «Сальвадор» («Salvador») и «Охотник на ягуаров» («The Jaguar Hunter»). Лучшее из ранней малой прозы Шепарда представлено в сборниках «Охотник на ягуаров» («The Jaguar Hunter») и «Концы света» («The Ends of the Earth»), удостоенных Всемирной премии фэнтези. В «Энциклопедии научной фантастики» («Encyclopedia of Science Fiction») 1995 года об отношении Шепарда к НФ сказано следующее: «Разошлись, как в море корабли». Спустя два года, после некоторого перерыва в карьере, Шепард представил несколько новых выдающихся произведений: в 1999 году вышла повесть «Скала крокодила» («Crocodile Rock»), в 2000 году награжденная премией «Хьюго» повесть «Ослепительная зеленая звезда» («Radiant Green Star»), а в 2003 году еще множество рассказов общим объемом около 300 тысяч слов. Лучшее из последних работ Шепарда представлено в сборниках «Трухильо и другие рассказы» («Trujillo and Other Stories»), «Вечность и другие рассказы» («Eternity and Other Stories») и «Ключ-кинжал и другие рассказы» («Dagger Key and Other Stories»). Среди романов писателя — «Зеленые глаза» («Green Eyes»), «Жизнь во врем войны» («Life During Wartime»), «Калимантан» («Kalimantan»), «Золотая кровь» («The Golden»), «Странник» («Viator») и «Тихий голос» («Softspoken»). Недавно вышли новые сборники «Люциус Шепард. Лучшее» («The Best of Lucius Shepard») и «Странник и другие произведения» («Viator Plus»), а также повесть «Чешуя Таборина» («The Taborin Scale»).

Если не считать работ, что находятся в собрании Сихи, единственными сохранившимися до сего дня произведениями Катганэя располагает муниципальная галерея Регенсбурга. Это восемь написанных маслом полотен, самое примечательное среди которых — „Женщина с апельсинами". Все они экспонировались на студенческой выставке, которая продолжалась несколько недель, после того как Катганэй покинул город своего рождения и направился в Теочинте, где надеялся увлечь дерзким замыслом почтенный магистрат; навряд ли ему удалось узнать о судьбе картин или о том безразличии, с каким отнеслись к ним критики. Пожалуй, для современных исследователей творчества художника наибольший интерес — ибо в нем отчетливо просматривается характер Катганэя — представляет „Автопортрет", написанный в двадцативосьмилетнем возрасте, за год до того, как Катганэй ушел в Теочинте.

Фон полотна — глянцевито-черный, на нем проступают едва различимые очертания половиц. Черноту перечеркивают две золотистые линии, а в „окошке" между ними виднеются худощавое лицо художника и его плечо. Мы как бы глядим на художника сверху вниз, быть может, через отверстие в крыше, а он смотрит на нас, щуря глаза от света, его губы кривит гримаса полной сосредоточенности. При первом знакомстве с картиной я был поражен исходившим от нее напряжением. Мне казалось, я наблюдаю человека, заключенного в клетку тьмы с золотистой решеткой в окне, мучимого знанием о свете, который существует вне тюремных стен. И пускай то было впечатление историка искусства, а не простого посетителя галереи, впечатление, которое заслуживает гораздо меньшего доверия в силу своей, так сказать, искушенности, но еще мне показалось, что художник сам обрек себя на подобную участь, что он легко мог бы вырваться из заключения, однако, сознавая необходимость некоторого ограничения, намеренно заточил себя в темноту...»

Рид Холланд, доктор философии. «Мерик Каттанэй: замысел и воплощение»

1 

 В 1853 году в стране далеко к югу, в мире, отделенном от нашего тончайшей гранью возможного, дракон по имени Гриауль обитал в долине Карбонейлс; административным центром плодородной местности, что славилась добычей серебра, красного дерева и индиго, был город Теочинте. В те времена драконов хватало, в большинстве своем они обитали на скалистых островах к западу от Патагонии — крошечные, раздражительные существа, самое крупное из которых размерами едва ли превосходило ласточку. Однако Гриауль принадлежал к роду Древних. За долгие века он вырос настолько, что его спинной гребень насчитывал в высоту семьсот пятьдесят футов, а расстояние от кончика хвоста до носа равнялось шести тысячам футов. Здесь уместно будет упомянуть, что драконы живут не за счет поглощения калорий, а впитывая энергию, которую производит течение времени. Если бы не наложенное заклятие, Гриауль умер бы тысячелетия тому назад. Но чародей, которому доверили покончить с драконом, знал, что магическая «отдача» угрожает его собственной жизни, и в последний миг испугался, благодаря чему заклятие оказалось не совсем удачным. Чародей бесследно исчез, а Гриауль остался жив. Его сердце перестало биться, дыхание пресеклось, но мозг продолжал действовать и порабощал всех, кто слишком долго находился в пределах незримого влияния.

Впрочем, открыто оно не проявлялось. Да, жители долины приписывали суровость своих характеров годам, проведенным в мысленной тени дракона, однако разве в мире мало таких, кто взирает на него с откровенной злобой, хотя никакого Гриауля поблизости нет и никогда не было? Да, они утверждали, что в частых набегах на земли соседей виноват все тот же Гриауль, а без него они, дескать, люди мирные, но разве подобное не в природе человека? Наверное, яснее всего о влиянии дракона говорил тот факт, что, хотя за убийство исполинского зверя предлагали целое состояние в серебре, никто из многочисленных охотников в осуществлении этой затеи не преуспел. Один за другим выдвигались сотни планов, но все они провалились, поскольку были чистым безумием или страдали непродуманностью. В архивах Теочинте копились схемы громадных паровых клинков и прочих невообразимых устройств, творцы которых, как правило, не спешили покидать долину, а потому со временем присоединялись к ее вечно недовольному населению. Так все и тянулось из года в год, люди приходили и уходили, чтобы вернуться вновь, а весной 1853 года в Карбонейлсе появился Мерик Каттанэй и предложил раскрасить дракона.

Катганэй был долговязым юнцом с копной черных волос. Кожа на его лице плотно облегала скулы, глазницы и нос. Из одежды он предпочел мешковатые брюки и крестьянскую блузу, а в разговоре для выразительности размахивал руками. Когда он кого-то слушал, глаза его постепенно расширялись, словно от избытка усвоенных сведений, а порой он принимался маловразумительно вещать о «концептуальном понятии смерти через искусство». Неудивительно, что отцы города, не исключая возможности того, что он и в самом деле таков, каким кажется, все-таки склонялись к мнению, будто Катганэй насмехается над ними. Так или иначе, веры ему у них не было. Однако, поскольку он явился с охапкой схем и диаграмм, следовало узнать, что взбрело ему в голову.

— По-моему, — сказал Мерик, — Гриауль не сумеет распознать угрозу. Мы притворимся, будто разукрашиваем его, превращаем в подлинное совершенство, а сами будем потихоньку отравлять его краской.

Послышались возражения. Мерик нетерпеливо дождался, пока отцы города успокоятся. Беседовать с ними было ему не в удовольствие. Они сидели за длинным столом и хмуро переглядывались между собой, а большое пятно сажи над их головами как бы выражало общую мысль. Они напоминали Мерику виноторговцев Регенсбурга, которые когда-то заказали ему групповой портрет, а потом дружно отвергли законченную картину.

— Краска может убивать, — произнес он, когда ропот стих. -- Возьмите, к примеру, поль-веронез. Ее изготавливают из оксида хрома и бария. Вдохнув один только раз, вы тут же потеряете сознание. Но нужно подойти к работе со всей серьезностью. Если мы просто начнем шлепать краску на его бока, он сможет что-то заподозрить.

Перво-наперво, продолжал он, надо будет возвести подмости, с канатами и лестницами, и установить их так, чтобы они доходили до драконовых глазниц, а выше разместить рабочую платформу площадью семьсот квадратных футов. По его расчетам, потребуется восемьдесят одна тысяча футов древесины, а команда из девяноста человек завершит строительство в пять месяцев. Тем временем группы, в составе которых будут химики и геологи, станут разыскивать известковые отложения — они пригодятся для грунтовки чешуи — и источники пигментации, будь то органические или минеральные, вроде азурита или гематита. Специальные бригады займутся очисткой шкуры дракона от мшаников, отставшей чешуи и прочей грязи, а потом примутся покрывать чистую поверхность смолами.

— Проще всего побелить его негашеной известью, — говорил Мерик. — Но так мы потеряем переходы цветов и гребни, которые характеризуют размеры и возраст Гриауля, а их, по моему глубокому убеждению, следует всячески придерживаться, иначе у нас получится не картина, а нелепая татуировка!

Надлежало также поднять на дракона чаны для краски и собрать наверху различные мельницы: бегуны для отделения красителей от рядовых руд, шаровые мельницы для размельчения красящих веществ, глиномялки для смешивания глин с минеральными маслами. Еще там должны были быть чаны для кипячения и кальцинаторы — печи высотой пятнадцать футов, предназначенные для производства каустической извести, которая будет использоваться в герметизирующих растворах.

— Мы поставим их на голове дракона, — сказал Каттанэй, — точнее, на передней теменной кости. — Он посмотрел в свои записи. — У меня вышло, что кость шириной около трехсот пятидесяти футов. Это как, похоже на правду?

В большинстве своем отцы города пребывали в состоянии полного изумления, однако один из них сумел утвердительно кивнуть, а другой спросил:

— Сколько он будет умирать?

— Трудно сказать наверняка, — ответил Мерик. — Нам ведь неизвестна его восприимчивость к яду. Быть может, несколько лет. Но даже в худшем случае умирание растянется всего лишь лет на сорок или пятьдесят: химикалии, проникая под чешую, постепенно размягчат скелет, и в конце концов Гриауль развалится, как старый амбар.

— Сорок лет! — воскликнул кто-то. — Немыслимо!

— Или пятьдесят, — улыбнулся Мерик. — Зато нам хватит времени, чтобы закончить работу. — Он повернулся, подошел к окну и встал у него, глядя на белые домики Теочинте. Похоже, сейчас наступает переломный момент. Если он правильно понял членов магистрата, они ни за что не поверят в план, который не сопряжен с трудностями. Им нужно чувствовать, что они совершают жертвоприношение, что соглашаются, движимые исключительно благородными побуждениями. — За сорок-пятьдесят лет ваши ресурсы истощатся, ибо на осуществление моего замысла уйдет все: лес, животные, минералы. Ваша жизнь уже никогда не станет прежней, но от дракона вы избавитесь.

Отцы города взволнованно зашумели.

— Вы действительно хотите его убить? — Мерик стукнул кулаком по столу, за которым они сидели. — Вы столетия дожидались того, кто срубит ему голову или обратит в облачко пара. Но такого не произойдет! Я же предлагаю вам выход не из легких, зато практичный и элегантный. Его погубит та самая земля, на которой он распростерся! Да, придется потрудиться, но вы избавитесь от него. А вы ведь именно того и желаете, правда?

Отцы города молча обменялись взглядами. Мерик увидел, что они поверили ему и гадают теперь, какую он запросит цену.

— Мне понадобится пятьсот унций серебра, чтобы нанять инженеров и мастеровых, — сказал он. — Поразмыслите на досуге. А я пока погляжу на вашего дракона, осмотрю его чешую и так далее. Когда я вернусь, вы сообщите мне свое решение.

Члены магистрата заворчали, принялись чесать в затылках, но наконец договорились обсудить предложение Катганэя с верховной властью. На обсуждение они запросили неделю, а сопровождать художника к Гриаулю назначили мэршу Хэнгтауна Джаркc.

Протяженность долины с юга на север составляла семьдесят миль, с обоих боков ее возвышались лесистые холмы, очертания которых невольно наводили на мысль, что под ними спят громадные звери. На плодородной обработанной почве долины произрастали банановые деревья, сахарный тростник и дыни, кое-где виднелись рощицы диких пальм и заросли ягодников, над которыми высились мрачными часовыми гигантские смоковницы. Очутившись на расстоянии получаса езды от города, Джаркc и Мерик стреножили лошадей и начали подниматься по пологому склону, который выводил в распадок между двумя холмами. Мерик потел, задыхался и в итоге остановился, не пройдя и трети пути, но Джаркc упорно двигалась вперед. Она не замечала того, что совершает восхождение в одиночестве. Лицо ее было смуглым и обветренным, и внешне она напоминала пивной бочонок с ножками. Они с Мериком были почти ровесниками, однако с первого взгляда казалось, что Джаркc старше лет на десять. На ней было серое платье, перепоясанное в талии кожаным ремнем, с которого свисали четыре метательных ножа, с плеча свешивался моток веревки.

— Далеко еще? — крикнул Мерик.

Джаркc обернулась и нахмурилась:

— Ты стоишь на его хвосте. Все остальное за холмом.

По спине Мерика пробежал холодок, и он уставился на траву под ногами, словно ожидал, что она вдруг исчезнет, обнажив ряд сверкающих чешуек.

— Почему мы идем пешком? — спросил он.

— Лошадям тут не нравится, — фыркнула Джаркc, — да и людям тоже.

Она зашагала дальше.

Двадцать минут спустя они перевалили через холм и продолжили подъем. Из подлеска выглядывали кривые, кряжистые стволы дубов, в камышах жужжали насекомые. Путь пролегал по как будто бы естественному уступу шириной несколько сот футов, но впереди, там, где склон круто уходил вверх, маячили толстые зеленовато-черные колонны. Между ними виднелись кожистые складки, все в земле, которая лепилась к ним многочисленными комьями. Колонны выглядели остатками рухнувшего забора или призраками седой древности.

— Крылья, — пояснила Джаркc. — Обычно их не видно. В окрестностях Хэнгтауна есть места, где можно пройти под ними... Но я бы тебе этого не советовала.

— Я хочу взглянуть на них поближе, — проговорил Мерик, чувствуя, что не в силах отвернуться.

Хотя листья деревьев сверкали в ярких лучах солнца, крылья оставались темными, словно поглощали свет, словно возраст дракона не допускал такой детской забавы, как эффект отражения.

Джаркc отвела Каттанэя на лужайку, которую окружали с трех сторон древовидные папоротники и дубы. Они отбрасывали на траву густую тень. С четвертой стороны земля резко обрывалась. Джарке обмотала один конец своей веревки вокруг дуба, а вторым обвязала Мерика.

— Дерни, когда захочешь задержаться, а после двух рывков я тебя вытащу, — сказала она и начала отпускать веревку.

Мерик двинулся к обрыву. Папоротники щекотали ему шею, дубовые листья гладили по щекам. Внезапно в глаза ему ударило солнце. Он огляделся: ноги его стояли на складке драконьего крыла, которое исчезало вверху под слоем земли и растительности. Мерик позволил Джаркc спустить его на десяток футов, дернул за веревку, повис в воздухе и принялся рассматривать исполинский бок Гриауля.

Чешуйки имели шестиугольную форму, были тридцати футов в поперечнике и около половины этого расстояния в высоту. Среди цветов и оттенков основным являлся бледный золотисто-зеленый, попадался также и белесый; некоторые чешуйки заросли голубоватым мхом, другие — лишайником, чьи узоры представлялись символами неведомого змеиного алфавита. В трещинах вили гнезда птицы, из щелей высовывались и колыхались на ветру стебли папоротника. Мерику почудилось, будто он оказался в чудесном висячем саду. От осознания древности Гриауля у него закружилась голова, он неожиданно понял, что может смотреть только прямо перед собой, и висел, точно муха на теле гигантского зверя. Он утратил всякое ощущение перспективы: бок Гриауля заслонял небо, создавал свое собственное притяжение, и Мерика так и подмывало встать на него и пойти вверх без помощи веревки. Он было извернулся, чтобы выполнить задуманное, но Джарке приняла рывок за сигнал и потянула веревку к себе. Она подняла Мерика вдоль крыла, проволокла его по грязи через папоротники и вытащила на лужайку. Бездыханный, он лежал у ее ног.

— Хороша туша, да? — усмехнулась она.

Когда Каттанэй немного оправился, они двинулись по направлению к Хэнгтауну, но не прошли и сотни ярдов по тропе, что вилась меж деревьев, как Джаркc выхватила из-за пояса нож и метнула его в выскочившего из подлеска зверька размером с енота.

— Шипун, — сказала она, опустилась на колени и вынула нож из шеи зверька. — Мы называем их так, потому что они шипят на бегу. Они питаются змеями, но не прочь полакомиться и неосторожными детишками.

Мерик присел рядом. Тело шипуна покрывал короткий черный мех, но голова была лысой; ее бледная, как у трупа, кожа морщилась, как после чересчур долгого пребывания в воде. Раскосые глаза, плоский нос; в непропорционально крупной пасти торчали устрашающего вида клыки.

— Драконьи паразиты, — проговорила Джаркc. — Живут в его глотке, прячутся за губой и нападают на других паразитов. — Она надавила на лапу шипуна, и из той вылезли кривые, как крючья, когти. — А если добычи не попадается, — женщина вырезала у зверька язык ножом, лезвие которого, подобно поверхности терки, усеяно было зубцами, — тогда они вылизывают Гриауля.

В Теочинте дракон представлялся Мерику заурядной ящерицей со слабо различимым биением жизни внутри, этаким осколком былого богатства ощущений и чувств, однако теперь он начал подозревать, что со столь замысловатым биением жизни еще не сталкивался.

— Моя бабка, — рассказывала Джаркc, — уверяла, будто драконы в старину могли в мгновение ока долететь до солнца и вернуться обратно и будто возвращались они с шипунами и всеми остальными. Она считала их бессмертными. А потом они сделались такими большими, что земля уже не могла их вместить, поэтому сюда заглядывал один молодняк. — Женщина состроила гримасу. — Не знаю, верить этому или нет.

— Значит, ты глупа, — произнес Мерик.

Джаркc искоса поглядела на него, рука ее потянулась к поясу.

— Как ты можешь жить здесь и сомневаться? — Мерик, похоже, сам удивился тому, с какой яростью защищает миф. — Боже мой! Этот... — Он умолк, ибо заметил на лице женщины проблеск улыбки.

Она прицокнула языком, чем-то, по всей видимости, довольная:

— Пойдем. Я хочу достичь глаза до заката.

Пики сложенных крыльев Гриауля, заросшие снизу доверху травой, кустарником и карликовыми деревьями, образовывали два холма, в тени которых, на берегу озерца, и примостился Хэнггаун. Джаркc объяснила, что озерцо питает поток, бегущий с соседнего холма; у города он разливается, а потом стекает по перепонкам одного из крыльев на плечо дракону. Под крылом, сказала она, очень красиво, там папоротники и водопады, но горожане опасаются туда ходить.

Издалека Хэнггаун выглядел весьма живописно: старинные дома, дымки из печных труб... Но при ближайшем рассмотрении дома превратились в кособокие хижины с прорехами в стенах и разбитыми стеклами. У берега озера плавали в мыльной пене пищевые отбросы и прочий мусор. На улицах было пусто, лишь на некоторых крылечках сидели мужчины. Они мрачно кивали Джаркc и недружелюбно косились на Мерика. Ветер шевелил траву, под крышами хижин сновали пауки, и повсюду ощущались апатия и разложение.

Джаркc было как будто не по себе. Она, по-видимому, решила ни с кем Мерика не знакомить и задержалась в городе ровно настолько, сколько ей понадобилось для того, чтобы взять из какой-то хижины еще один моток веревки. Оставив Хэнггаун позади, они двинулись между крыльями вниз по спинному хребту дракона — скоплению золотисто-зеленых столбов, обагренных лучами заходящего солнца. Джаркc пустилась рассказывать, как горожане приспосабливаются к такой жизни. Травы, что растут на спине Гриауля, и омертвевшие чешуйки считаются лекарствами и вроде бы обладают колдовской силой. Кроме того, различные коллекционеры интересуются предметами быта предыдущих поколений хэнггаунцев.

— А еще существуют добытчики чешуи, — докончила Джаркc с нескрываемым отвращением. — Генри Сихи из Порт-Шантея платит им хорошие деньги за живые чешуйки, и многие соблазняются, хоть и боятся, что это накличет на них беду. — Она прошла несколько шагов в молчании, потом прибавила: — Но есть и такие, кто живет тут совсем по другим причинам.

Лобный рог над глазами Гриауля был изогнут у основания, как у нарвала, и отклонялся назад, к крыльям. Джаркc пропустила веревки сквозь ушки вбитых в рог стержней, обвязала Мерика и обвязалась сама. Велев ему подождать, она спрыгнула с века. Мгновение спустя Каттанэй услышал ее голос. Когда он спускался, у него снова закружилась голова. Он разглядел далеко внизу когтистую лапу, заметил мшистые клыки, выступающие из-под невероятно длинной верхней челюсти, ударился о нее и беспомощно затрепыхался в воздухе. Джаркc поспешила ему на помощь и усадила на край нижнего века.

— Черт! — воскликнула она, топая ногой.

Трехфунтовая долька соседней чешуйки соскользнула с места. Мерик присмотрелся повнимательнее: внешне ее было не отличить от остальных, однако между ней и шкурой дракона виднелась тонюсенькая щель. Джаркc брезгливо толкала ее до тех пор, пока она не оказалась вне пределов досягаемости.

— Мы называем их хлопьями, — объяснила она в ответ на вопрос Мерика. — Какие-то насекомые. Суют под чешую свои хоботки и высасывают кровь. Видишь? — Она показала на стаю птиц, паривших рядом с боком Гриауля. Те внезапно разлетелись в стороны, и золотая блестка оторвалась от тела дракона и понеслась в долину. — Птицы охотятся на них, разрывают и съедают внутренности. — Джаркc подсела к нему, помолчала и спросила: — Ты и впрямь сможешь это сделать?

— Что? Убить дракона?

Она кивнула.

— Разумеется, — проговорил он и не удержался, чтобы не приврать: — Я разрабатывал свой способ много лет.

— Но если вся краска будет у него на голове, как ты доставишь ее туда, куда нужно?

— Очень просто: по трубам.

— Ты умный парень, — проговорила Джаркc и кивнула снова. Видя, что Мерик польщен и собирается ее поблагодарить, она добавила: — Но из того ничего не следует. Быть умным — невелика заслуга, все равно что быть высоким.

Она отвернулась, и разговор оборвался.

Мерик уже устал удивляться, но не мог не восхититься драконьим глазом. По его прикидкам, тот был футов семьдесят в длину и пятьдесят в высоту; его прикрывала полупрозрачная мембрана, начисто лишенная даже намека на мох или лишайник. Она посверкивала в лучах закатного солнца, а за ней угадывались иные цвета. Солнце опускалось все ниже, и мембрана начала подрагивать, а потом разошлась точно посредине. С неторопливостью театрального занавеса ее половинки раздвинулись, и из-за них выглянул огромный зрачок. При мысли о том, что Гриауль видит его, Мерик пришел в ужас и вскочил на ноги, но Джаркc остановила художника.

— Стой и смотри, — велела она.

Впрочем, он и без того не способен был шевельнуться. Глаз дракона зачаровывал. Зрачок был узким и густо-черным, а вот радужная оболочка... Каттанэй никогда раньше не видел столь ослепительных оттенков голубого, алого и золотого. Те блики, которые он сперва принял за отблески заката, были на деле своего рода фотическими реакциями. Кольца света зарождались где-то в глубине зрачка, расширялись, затопляли радужную и гасли, чтобы уступить место следующим. Мерик ощущал тяжесть драконьего взора, в котором таились неизмеримо древние мысли, и, словно вняв неслышному призыву, в его сознание хлынули воспоминания, неожиданно яркие и отчетливые...

Лишь с наступлением сумерек Катганэй сообразил, что глаз закрылся. Его рот был разинут в безмолвном крике, глаза слезились от напряжения, язык словно приклеился к нёбу. Джаркc неподвижно сидела в тени.

— По... — Он судорожно сглотнул. — Поэтому ты живешь здесь, верно?

— Отчасти, — ответила она. — Я вижу в нем то, что происходит, то, что нужно изучать.

Она встала, подошла к краю века и сплюнула. Долина внизу выглядела серой и неправдоподобной, холмы едва проступали из надвигающейся тьмы.

— Я видела там тебя, — сказала Джаркc.

Неделю спустя, потратив много времени на исследования и разговоры, они возвратились в Теочинте. Отцы города встретили Мерика в ратуше, сообщили ему, что его план одобрен, вручили художнику сундук с пятьюстами унциями серебра и заявили, что все общественные запасы — в его распоряжении. Они предложили повозку и сопровождающих, чтобы доставить сундук в Регенсбург, и справились, нет ли такой работы, какую можно было бы начать в его, Катганэя, отсутствие.

Мерик взвесил на ладони серебряный слиток. Вот оно, желанное богатство, — два, а может статься, и три года свободного труда безо всяких заказов. Но как все переменилось за одну-единственную неделю! Он посмотрел на Джаркc. Та глядела в окно, явно оставляя решение за ним. Он положил слиток обратно в сундук и прикрыл крышку.

— Вам придется посылать другого, — сказал он.

Отцы города недоуменно переглянулись, а Мерик засмеялся — он хохотал над тем, как легко отринул свои мечты и ожидания.

«С первого посещения мною долины прошло одиннадцать лет, а с той поры, как началась раскраска, — двенадцать. Я был потрясен происшедшими изменениями. Множество холмов лишилось растительности и превратилось в бурые кочки, диких животных не было и следа. Но сильнее всего изменился, конечно же, сам Гриауль. Спину его заслоняли подмости, по боку, словно пауки, ползали мастеровые, все чешуйки были либо окрашены, либо загрунтованы. В башне, которая вздымалась к глазу дракона, было полным-полно народу, а по ночам кальцинаторы и чаны на его голове выбрасывали в небо языки пламени, и казалось, что в небесах нежданно-негаданно возник еще один город. Внизу же появился и разрастался на глазах поселок, среди жителей которого, помимо рабочих, были проститутки, игроки, различного рода бездельники и солдаты. Умопомрачительная стоимость проекта вынудила власти Теочинте создать регулярное воинское подразделение, которое совершало набеги на соседние земли, чтобы хоть как-то возместить колоссальные расходы. На бойнях ожидали своей очереди быть переработанными в масла и красители стада испуганного домашнего скота. По улицам громыхали повозки с рудами и растительными продуктами. Я сам привез в Теочинте корни марены: они дают чудесный розовый оттенок.

Договориться с Каттанэем о встрече было не так-то просто. Рисовать он не рисовал, но в его кабинете сутки напролет толпились инженеры и мастеровые, и он советовался с ними или занимался чем-либо не менее важным. Когда мы наконец встретились, я обнаружил, что, подобно Гриаулю, он переменился коренным образом. Его волосы поседели, лоб избороздили морщины, а правое плечо уродовала шишка — результат неудачного падения. Он развеселился, узнав, что я хочу приобрести картину, то есть купить раскрашенные чешуйки после смерти Гриауля, и, как мне кажется, не принял меня всерьез. Но женщина по имени Джарке, его постоянная спутница, сообщила Катганэю, что на меня можно положиться и что я уже приобрел несколько костей, зубы и даже грязь из-под брюха Гриауля. Последнюю я, признаться, продал как обладающую магическими свойствами.

— Что ж, — сказал Каттанэй, — пожалуй, кто-то должен ими владеть.

Он пригласил меня наружу, мы вышли и стали рассматривать картину.

— Вы сохраните их вместе? — спросил он.

— Да, — ответил я.

— Если вы дадите мне письменное обещание, — сказал он, — они ваши.

Я приготовился к долгим препирательствам из-за цены, а потому пришел в известное замешательство, но еще больше меня смутили его следующие слова.

— Вы полагаете, в этом есть толк? — поинтересовался он.

Катганэй не считал картину плодом своего воображения, он был уверен, что лишь раскрашивает те узоры, которые проявлялись на боку Гриауля, и что после нанесения краски под ее слоем возникают новые изображения, так что работу нужно постоянно переделывать. Он относился к себе как к мастеровому, а не как к представителю творческой профессии. Однако, как бы то ни было, в Теочинте начали съезжаться люди из самых разных уголков, чтобы полюбоваться на творение Каттанэя. Одни утверждали, будто различают в сверкании красок пророчества о грядущем. Другие переживали духовное преображение. Третьи, собратья-художники, переносили фрагменты картины на свои холсты в надежде добиться признания и успеха пускай даже в качестве копиистов Катганэя. Сама по себе картина была маловразумительной: бледно-золотистое пятно на боку дракона; но под блестящей поверхностью находились мириады тонов и оттенков, которые, по мере того как солнце совершало свой путь по небесам и сияло то ярче, то тусклее, обретали бесчисленные формы, обращались в диковинные фигуры, словно ожившие под взглядами наблюдателей. Я не стану и пытаться разнести эти формы по категориям, ибо их было не сосчитать; они отличались друг от друга как условия, при которых их рассматривали. Однако скажу, что в утро нашей с Каттанэем встречи я, человек практичный до мозга костей и полностью обделенный даром визионерства, чувствовал себя так, будто картина поглотила меня, подхватила и помчала по переплетениям света и решеткам радужных цветов, которые походили на озаренные солнцем края облаков, мимо сфер, спиралей, колец пламени...»

Генри Сихи. «Пресловутый Гриауль»

 2

 В жизни Мерика с той поры, как он появился в долине, побывала не одна женщина. Их притягивали его растущая слава и связь с тайной дракона, и по тем же причинам они и расставались с ним, чувствуя себя обескураженными и ненужными. Однако Лиз была иной. Во-первых, она по-настоящему любила Мерика, а во-вторых, была замужем за человеком по имени Пардиэль, десятником бригады, которая обслуживала кальцина-тор. Мужа она не любила, но уважала, а потому долго и тщательно взвешивала в уме возможные последствия разрыва отношений с ним.

Мерик еще не встречал женщины, столь склонной к самокопанию. Она была моложе его на двенадцать лет, высокая и статная; высветленные солнцем волосы, карие глаза, которые темнели и словно обращались внутрь всякий раз, когда она над чем-либо задумывалась. Она имела привычку анализировать все, что хоть в какой-то мере ее затрагивало, исследовала свои эмоции так, будто они были выводком диковинных насекомых, снятых ею с подола юбки. Но Мерик, несмотря на известные осложнения, считал эту черту характера Лиз скорее добродетелью, чем недостатком. Как и подобает влюбленному, он вообще не находил в подруге изъянов. Чуть ли не год напролет они были самозабвенно счастливы, подолгу разговаривали, гуляли, а когда Пардиэль работал в две смены и вынужден был ночевать у своей печи, занимались любовью в пещерах под крылом дракона.

Горожане ходить туда по-прежнему опасались. Молва уверяла, что там обитает нечто гораздо хуже шипунов и хлопьев, и винила это самое нечто в исчезновении любого, даже никудышнейшего, из работников. Однако Мерик не особенно доверял слухам. В глубине души он был убежден, что выбран Гриаулем на роль палача и что поэтому дракон никому не позволит причинить ему зло; к тому же только под крылом они с Лиз могли не опасаться того, что кто-нибудь их увидит.

Под крыло уводила лесенка, грубо вырубленные в чешуе ступеньки, — явно постарались добытчики чешуи. Чтобы преодолеть ее, требовалось незаурядное мужество, ибо она возносилась над долиной на добрые шестьсот футов. Однако Мерик и Лиз обвязывались для надежности веревками и постепенно, гонимые опаляющей страстью, приучились не обращать внимания на зияющий провал. Обычно они забирались в пещерообразную полость футов на пятьдесят — дальше Лиз идти отказывалась, поскольку, в отличие от Мерика, боялась; там стекал с кожистых складок крыла ручеек. Он срывался на пол пещеры маленьким водопадом. Сама пещера выглядела этаким волшебным гротом. Сверху свешивались вуалями эктоплазмы омертвевшие чешуйки, повсюду колыхались огромные папоротники, кружили в полумраке ласточки. Иногда, лежа рядом с Лиз, Мерик думал о том, что стук их сердец словно оживляет странное место; ему чудилось, что стоит им уйти, как вода замирает в неподвижности, а ласточки куда-то пропадают. И вот, веря всей душой в преобразующую и животворящую силу их взаимной привязанности, он как-то утром, когда они одевались и готовились к возвращению в Хэнггаун, предложил Лиз уйти вместе с ним.

— На другой конец долины? — печально улыбнулась она. — Кому от этого будет лучше? Пардиэль пойдет за нами.

— Нет, — ответил Мерик. — В другую страну. Куда угодно, лишь бы прочь отсюда.

— Мы не можем, — возразила она, пиная крыло, — не можем, пока Гриауль жив. Или ты забыл?

— Мы ведь не пытались.

— Зато другие пробовали.

— Но мы сумеем, я знаю, мы сумеем!

— Ты романтик, — проговорила она и бросила взгляд на долину, что простерлась далеко внизу у драконьего брюха.

Рассветное солнце обагрило холмы, и даже кончики крыльев Гриауля тускло отливали красным.

— Разумеется, я романтик! — воскликнул он сердито и встал. — И что же в том плохого?

— Ты не оставишь свою работу. — Лиз вздохнула. — Чем ты займешься, если мы уйдем? Или...

— Ну почему надо все обсуждать заранее?! — крикнул Мерик. — Я буду татуировать слонов! Или расписывать груди великанов, или разукрашивать китов! Чем не дело для меня?

Она улыбнулась, и его гнев мгновенно иссяк.

— Я вовсе не о том, — сказала она. — Мне лишь хочется знать, удовлетворишься ли ты чем-то иным.

Она протянула Мерику руку, чтобы он помог ей подняться. Обнимая ее, вдыхая аромат волос Лиз, он заметил вдруг крошечную человеческую фигурку. Она казалась совершенно неправдоподобной и, даже когда начала приближаться, все увеличиваясь в размерах, напоминала не человека, а колдовскую замочную скважину в залитом алым светом склоне холма. Однако по раскачивающейся походке и по широким плечам Мерик догадался, что видит перед собой Пардиэля. Тот нес в руках длинный крюк, из тех, какими пользовались мастеровые, чтобы цепляться за чешуи. Мерик напрягся, и Лиз оглянулась посмотреть, что его встревожило.

— О господи! — Она высвободилась из объятий.

Пардиэль остановился в дюжине футов от них. Он молчал.

Лицо его скрывалось в тени, крюк лениво болтался в руке. Лиз шагнула ему навстречу, замерла и заслонила собой Мерика. Пардиэль издал нечленораздельный вопль и ринулся вперед, размахивая крюком. Мерик оттолкнул Лиз в сторону и уклонился сам, уловив мимолетный запах серы. Пардиэль споткнулся о какую-то неровность и рухнул навзничь. Смертельно напуганный, понимая, что с десятником ему не тягаться, Мерик схватил Лиз за руку и повлек ее глубже, в полость под драконьим крылом. Он надеялся, что страх перед чудищем, которое якобы обитало там, заставит Пардиэля воздержаться от преследования, но упованиям его не суждено было сбыться. Десятник двинулся за ними, слегка постукивая крюком по бедру.

Выше крыло усеивали сотни разнообразных припухлостей, которые образовывали запутанный лабиринт гротов и проходов, таких низких, что по ним приходилось ползти. Шум дыхания и прочие звуки эхом отражались от стен, и Мерик, как ни старался, уже не мог расслышать шагов Пардиэля. Так глубоко он никогда не проникал. Раньше он полагал, что тут будет темным-темно, однако мхи и лишайники, что лепились к крылу, светились собственным светом; они стлались по чешуе завитками бледно-голубого и зеленоватого пламени. Мерику почудилось, будто они с Лиз — великаны и пробираются по вселенной, чья звездная материя не застыла еще в виде галактики и туманностей. В призрачном сиянии лицо Лиз — она то и дело оборачивалась — выглядело безумным и мокрым от слез. Вот женщина выпрямилась, заглянула в следующий грот — и пронзительно взвизгнула.

Сперва Мерик решил, что Пардиэлю каким-то образом удалось обогнать их, но потом увидел, что причиной испуга Лиз был человек, сидевший у дальней стены грота, вернее, не человек, а мумия. На голове ее клочьями топорщились волосы, сквозь полупрозрачную кожу проступали кости, глазницы зияли пустотой, между ног, там, где положено находиться гениталиям, возвышалась горстка пыли. Мерик подтолкнул Лиз, мол, пошли, но она воспротивилась и показала на мумию.

— Глаза, — прошептала она с ужасом.

Лишь теперь Мерик осознал, что в черной пустоте глазниц мерцают неяркие блики. Что-то вынудило его опуститься на колени, подчинило себе волю художника, но, впрочем, секунду спустя освободило ее. Он оперся ладонью о чешую и нащупал вдруг массивный перстень. В его черном камне мерцали те же блики, что и в глазах мумии, а на поверхности была вырезана буква «S». Мерик внезапно осознал, что норовит отвернуться от камня и от глазниц, словно они внушают ему отвращение. Он прикоснулся к руке мумии: кожа была высохшей и твердой, но живой.

Позади послышался шум. Мерик вскочил и ткнул пальцем в зев туннеля.

— Беги туда, — прошептал он. — Мы обойдем его и выйдем к лесенке.

Но Пардиэль был уже слишком близко, чтобы поддаться на подобную уловку. Они бежали сломя голову, падали, поднимались и бежали снова, а Пардиэль преследовал их по пятам; очутившись в просторном гроте, Мерик почувствовал, как крюк вонзился ему в ногу. Он повалился на пол пещеры. Пардиэль прыгнул на него, отогнал Лиз, которая попыталась вмешаться, схватил Мерика за волосы и ударил его затылком о чешую. Лиз завизжала, перед глазами Мерика вспыхнули ослепительные огни. Еще один удар! И третий! Он смутно различал, как Лиз сцепилась с Пардиэлем, как тот отпихнул ее и вновь взмахнул крюком. Лицо десятника искажала гримаса ненависти. Неожиданно она пропала. Рот Пардиэля широко раскрылся, десятник потянулся за спину, будто хотел почесать лопатку. По подбородку заструилась кровь, он рухнул прямо на грудь Мерику. Художник услышал голоса. Он попробовал скинуть с себя тело Пардиэля, но лишь попусту истратил оставшиеся силы. Тьма поглотила его, непроглядная тьма, столь же отвратительная, как глаза мумии.

Его голова лежала на чьих-то коленях, кто-то смачивал ему лоб влажной тканью. Он подумал, что это Лиз, но, когда спросил, что случилось, ответила ему Джаркс:

— Пришлось убить его.

Голова Катганэя жутко болела, взгляд отказывался фокусироваться, омертвевшие чешуйки, что нависали над ним, дергались, словно припадочные. Мерик сообразил, что его вынесли из полости к лесенке.

— А где Лиз?

— Не волнуйся, — сказала Джаркс, — скоро ты ее увидишь. — Слова мэрши прозвучали так, будто она произнесла приговор.

— Где она?

— Я отослала ее в Хэнггаун. Или ты хотел, чтобы вас заметили вдвоем в день пропажи Пардиэля?

— Она бы не ушла... — Мерик моргнул, стремясь рассмотреть лицо Джаркс. Глубокие морщинки в уголках ее губ напоминали ему об узорах лишайника на драконьей чешуе. — Что ты с ней сделала?

— Убедила, что так будет лучше, — отозвалась Джаркс. — Ты что, не знаешь, что она только забавляется с тобой?

— Я должен поговорить с ней.

Мерика мучила совесть, к тому же Лиз не перенесет такого горя в одиночку. Он попробовал встать, однако ногу сразу же словно обожгло огнем.

— Ты не пройдешь и десяти футов, — сказала женщина. — Подожди, пока твоя голова не прояснится. Тогда я помогу тебе взобраться наверх.

Мерик закрыл глаза. Он твердо вознамерился отыскать Лиз, как только окажется в Хэнггауне. Вместе они решат, как им быть. Чешуя, на которой он лежал, была холодной, и ее холод постепенно передавался коже Каттанэя и его плоти, как будто он сливался с драконьей шкурой.

— Как звали того чародея? — справился он, вспомнив мумию, перстень и камень с вырезанной буквой. — Того, который пытался прикончить Гриауля...

— Никогда не слышала, — ответила Джаркс. — Но, сдается мне, там сидит как раз он.

— Ты видела его?

— Да, когда гналась за добытчиком чешуи, стащившим и моток веревки. Бедняга, ему не позавидуешь.

Джаркс помогла ему подняться, они вскарабкались по лесенке и возвратились в Хэнггаун, а Пардиэль остался в полости на радость птицам, ветрам или чему похуже.

«Если я не ошибаюсь, считается, что любящая женщина не станет колебаться или обдумывать создавшееся положение; нет, она слепо будет повиноваться своим желаниям. Я испытала это отношение на себе: многие обвиняли меня в бездействии. Пожалуй, я слишком уж осторожничала. Вину с себя я ни в какой мере не снимаю, но что касается осквернения святого чувства, здесь я ни при чем. Наверное, со временем мы расстались бы с Пардиэлем, ибо нас мало что связывало. Однако у меня были все основания не торопиться. Злым моего мужа назвать никто не мог; кроме того, существует же понятие супружеской верности.

После смерти Пардиэля я не могла видеть Мерика, а потому переехала в другое место. Он часто пытался встретиться со мной, но я всегда ему отказывала. Искушение было велико, но сознание вины не отпускало. Четыре года спустя, когда умерла Джаркс — ее раздавило сорвавшейся повозкой, — мне написал один из ее помощников. В письме говорилось, что Джаркс любила Мерика, что это она сообщила Пардиэлю о наших свиданиях и, быть может, сама разработала план убийства. Тяжесть моей вины — для меня — заметно ослабела, и я подумала: а не повидаться ли мне с Мериком. Однако прошло чересчур много времени и мы оба жили своей жизнью, поэтому я не стала ничего предпринимать. Еще через шесть лет, когда воздействие Гриауля на людей уменьшилось настолько, что сделалась возможной эмиграция, я переселилась в Порт-Шантей, после чего не слышала о Мерике добрых двадцать лет, а потом получила однажды письмо, часть которого приведу.

...Мой старый друг из Регенсбурга, Луис Дардано, живет со мной и пишет мою биографию. Повествование выходит довольно-таки легковесным и сильно смахивает на те истории, которые обычно рассказывают в трактирах; впрочем, если ты помнишь мою манеру, такой тон представляется вполне подходящим. Но вот я читаю — и удивляюсь: неужели моя жизнь была столь простой? Одно стремление, одна привязанность... Господи, Лиз! Мне семьдесят лет, а я по-прежнему грежу о тебе, по-прежнему думаю о том, что случилось тем утром под крылом. Как ни странно, только теперь я понял, что корень всего не в Джаркс и не в нас с тобой, а в Гриауле. Как я мог не видеть этого раньше?! Ведь я уходил от него, а он нуждался во мне, ибо иначе некому было бы завершать картину на его боку — картину его полета, бегства, желанной смерти. Я уверен, ты сочтешь мой вывод смехотворным, но не забудь, что я пришел к нему в конце пути длиною в сорок лет. Я знаю Гриауля, знаю его чудовищную ловкость и коварство. Я чувствую его влияние в каждом поступке, совершенном в долине с момента моего в ней появления. Каким же я был глупцом, раз не мог догадаться, что за печальным исходом нашей любви стоит его зловещая воля!..

Теперь тут всем заправляют военные, как тебе наверняка известно и без меня. По слухам, они собираются зимой осаждать Регенсбург. Немыслимо! Их отцы были невеждами, а они сами — полные тупицы. Работа продолжается, у меня все по-старому: плечо болит, дети пялятся на улицах, взрослые шепчутся о том, что я спятил..."»

Лиз Клавери. «Под крылом Гриауля»

 3

 Прыщеватый и высокомерный майор Хаук отличался молодостью, худобой и хромотой. Когда Мерик вошел в его кабинет, майор учился расписываться. Роспись Хаука с ее элегантными завитушками явно должна была служить примером для потомства. Разговаривая, майор расхаживал по кабинету, то и дело смотрелся в зеркало, касался отворота алого кителя или проводил пальцами по складкам белых брюк. Форма была новая,— во всяком случае, Мерик еще такой не видел. Он хмыкнул про себя, заметив на эполетах крошечных дракончиков. Неужто, подумалось ему, Гриауль способен на подобную иронию и заронил мысль обо всей этой буффонаде в сознание супруги какого-нибудь генерала?

— ...вопрос не в людях, — вещал майор, — а... — Он умолк и откашлялся.

Мерик, который занимался тем, что изучал тыльные стороны своих ладоней, поднял голову. Прислоненная к его колену трость с громким стуком упала на пол.

— Вопрос в материале, — твердо докончил майор. — Например, в стоимости сурьмы...

— Сурьма нам вряд ли уже понадобится, — заметил Мерик. — Минеральные красные краски мне почти не требуются.

Лицо майора выразило нетерпение.

— Отлично, — сказал он, наклонился над столом и принялся рыться в бумагах. — Ага! Вот чек на доставку некоего сорта рыбы, из которой вы получаете... — Он возобновил рытье.

— Шоколадный оттенок, — выручил его Мерик. — С ним тоже никаких хлопот. Мне сейчас нужны золотистые и фиолетовые тона, а также немного голубого и розового.

Ему хотелось, чтобы майор наконец заткнулся, иначе он не успеет подняться к глазу до заката.

Однако Хаук упорно продолжал подсчеты. Мерик посмотрел в окно. Поселок у подножия Гриауля разросся в город, который мало-помалу переползал через холмы. Большинство домов выстроено было на совесть, из дерева и камня; скаты крыш и дым из фабричных труб напомнили Мерику Регенсбург. Вся красота окружающей природы исчезла, переместилась на картину. С востока на город надвигались свинцово-серые дождевые тучи, но до них пока было далеко, и полуденное солнце светило вовсю, заливая своими лучами раскрашенный бок дракона. Казалось, солнечный свет проникает вглубь, в мнимую бесконечность слоев окраски. Голос майора превратился в едва слышное жужжание. Мерик любовался разноцветными, искристыми узорами и вдруг сообразил, что майор рассуждает о приостановлении работы.

Поначалу он запаниковал, перебил Хаука и стал возражать, но майор упрямо твердил свое, и Мерик вынужден был замолчать, а поразмыслив, он даже решил, что оно и к лучшему. Закончить картину невозможно, а он устал. Быть может, самое время порвать с Гриаулем, устроиться в какой-нибудь университет и чуток передохнуть?

— Речь идет о временном приостановлении, — говорил майор Хаук. — Если зимняя кампания окажется успешной... — Он усмехнулся. — Если нас минуют чума и прочая зараза, мы вновь приступим к работе. Разумеется, нас интересует ваше мнение.

Мерик ощутил нарастающее раздражение.

— Мое мнение таково: вы болваны, — произнес он. — Вы таскаете на плечах эмблему Гриауля, малюете ее на ваших знаменах, но не имеете ни малейшего понятия о нем. Вы считаете его символом...

— Прошу прощения, — прервал его майор.

— Черта с два! — воскликнул Мерик, схватил палку и встал. Вы мните себя завоевателями, творцами судьбы! Но поймите — всеми насилиями, всеми бойнями, которые вы устраиваете, вы обязаны Гриаулю! Вас направляет его воля. Вы паразиты и ничем не отличаетесь от шипунов.

Майор сел, взял перо и начал писать.

— Я не могу понять, — горячился Мерик, — как можно жить рядом с чудом, с грандиозной тайной, и относиться к нему так, словно это всего лишь причудливой формы гора!

Майор продолжал писать.

— Что вы делаете? — спросил Мерик.

— Пишу рекомендацию, — ответил майор, не удостоив его взглядом.

— По поводу?

— По поводу немедленного прекращения работ.

Они свирепо поглядели друг на друга. Мерик повернулся, чтобы уйти. Но когда он взялся за дверную ручку, Хаук окликнул его.

— Мы стольким вам обязаны, — сказал майор.

Лицо его выражало уважение и жалость, и Мерик разозлился еще сильнее.

— Сколько человек вы убили, майор? — спросил он, открывая дверь.

— Трудно сказать. Я служил в артиллерии, а как тут сосчитаешь?

— Ладно, зато я вел скрупулезный подсчет, — проронил Мерик. — За все сорок лет погибло тысяча пятьсот девяносто три человека: мужчины и женщины, отравившиеся, сварившиеся заживо, разбившиеся при падении, загрызенные животными и так далее. Почему бы нам с вами не предположить, что в этом отношении мы равны?

Полдень выдался теплым, но Мерику, когда он шел к башне, было холодно. Холод зарождался где-то внутри его, и нош становились ватными, а голова начинала кружиться. Он попытался прикинуть, как ему быть. За стенами майорского кабинета мысль об университете казалась куда менее привлекательной. Мерик знал, что ему очень скоро надоест преклонение студентов и зависть коллег-преподавателей. На подходе к рынку кто-то приветствовал его. Он махнул рукой, но останавливаться не стал. Мужской голос произнес: «И это Каттанэй?» Подразумевалось: вот эта старая развалина?..

Он ступил на подъемник, который тут же двинулся вверх, и по привычке принялся подмечать то, что нужно было бы сделать. Что это за склад древесины на пятом уровне? Так, а на двенадцатом протекает труба. Лишь увидев, как рабочий разбирает часть подмостьев, Мерик вспомнил о распоряжении майора Хаука. Должно быть, приказ уже поступил. Только теперь он осознал, что потерял работу, и прислонился к поручням. Сердце бешено колотилось, на глаза навернулись слезы. Однако он почти сразу взял себя в руки. Солнце висело низко над холмами на западе в красновато-желтом ореоле, вид у него был зловещий, как у зрачка стервятника. Что ж, признал Мерик, он создал картину и испоганил небо, значит, ему пора уходить. Покинув долину и избавившись от ее влияния, он сможет поразмыслить о будущем.

На двадцатом уровне, под самым глазом дракона, сидела молоденькая девушка. Из ритуала лицезрения глаза сотворили чуть ли не культ: многочисленные группы поднимались на башню, чтобы помолиться, пропеть религиозные гимны и обсудить потом свои ощущения. Но времена изменились, восторжествовал практицизм, и та молодежь, которая когда-то собиралась здесь, занимает сейчас ответственные посты и ревностно служит набирающей величие империи. Вот о ком надо было бы писать Дар-дано — о них и обо всех тех, кто внес свою лепту в растянувшееся на сорок лет представление. История Хэнгтауна — чем не материал для летописца?

Утомленный подъемом, Мерик неуклюже присел рядом с девушкой. Она улыбнулась. Он не помнил, как ее зовут, однако она часто приходила к глазу. Невысокая, смуглокожая; в ней чувствовалась внутренняя сила, и мысли Мерика обратились к Лиз. Он рассмеялся про себя: едва ли не всякая женщина так или иначе вызывала в его памяти образ Лиз.

— С вами все в порядке? — спросила девушка, озабоченно наморщив лобик.

— О да.

Ему хотелось поговорить, отвлечься от надоедливых мыслей, но слова с языка не шли. Как она молода! Свежесть, сияние — и беспокойство.

— Я тут в последний раз, — сказала она. — По крайней мере, на какое-то время. Жалко. — И, опережая его вопрос, прибавила: — Завтра я выхожу замуж, и мы уезжаем.

Мерик поздравил ее и спросил, кто же счастливый избранник.

— Обычный человек. — Она тряхнула волосами, словно подчеркивая ненужность дальнейших расспросов, и взглянула на мембрану. — А что испытывали вы, когда глаз открывался?

— То же, что и все остальные, — сказал Мерик. — Вспоминал события своей жизни... и другие...

Он не стал рассказывать девушке о том, что Гриауль сохранил память о полете, — этим секретом он поделился только с Лиз.

— Те души, которые там томятся... — Она показала на глаз. — Что они для него? Почему он выпускает их к нам?

— Очевидно, он преследует собственные цели, но какие именно, я сказать не могу.

— Я помню нас с вами. — Девушка робко посмотрела на него из-под темной прядки волос. — Мы были под крылом.

— Расскажите, — попросил он и пристально поглядел на нее.

— Мы были... вместе. — Она покраснела. — Ну, совсем, понимаете? Я страшно боялась, меня пугали звуки и тени, но я любила вас так сильно, что мне было все равно. Мы любили друг друга ночь напролет, и я даже удивилась, потому что думала, что такое бывает только в книгах, что люди специально воображают себе что-то подобное, чтобы справиться с ощущением заурядности происходящего. А наутро место, которое внушало мне ужас, стало прекраснейшим на свете, кончики крыльев отливали красным, а ручеек журчал и падал с уступа... — Она потупилась. — С тех самых пор я не переставала любить вас.

— Лиз, — произнес он, остро чувствуя свою беспомощность.

— Так ее звали?

Он кивнул и прижал ладонь ко лбу, чтобы хоть как-то утихомирить свистопляску в мыслях.

— Извините. — Ее губки на мгновение прильнули к его щеке, и это мимолетное прикосновение ослабило его еще больше. — Я хотела объяснить вам, что она переживала, на случай если вы не знаете. Она показалась мне такой взволнованной... Вряд ли она что-то вам сказала.

Девушка отодвинулась от Мерика, явно смущенная тем, какой отклик вызвали у него ее слова, и они долго сидели в молчании. Мерик, забыв обо всем, наблюдал, как солнце золотит и багровит чешую, как свет течет вдоль изгибов драконьего тела потоками расплавленной лавы, блекнет и гаснет и наступают сумерки. Внезапно его соседка вскочила и устремилась к подъемнику.

— Он мертв! — воскликнула она.

Мерик непонимающе уставился на нее.

— Видите? — Она показала на солнце: серебристо-алый шар над холмом. — Он мертв. — На ее лице были написаны восторг и страх.

Свыкнуться с мыслью о смерти Гриауля было отнюдь не легко. Мерик повернулся к глазу: за мембраной не было и признака цветовых бликов. Он услышал скрип подъемника и понял, что девушка направилась вниз, но не спешил последовать ее примеру. Быть может, дракон всего лишь ослеп. Нет. Неужели в том, что приказ о приостановлении работ был отдан именно сегодня, нет случайного совпадения? Потрясенный, он все глядел на мембрану, а солнце спускалось ниже и ниже и наконец нырнуло за холмы. Тогда Мерик встал и подошел к подъемнику, но не успел еще дотронуться до переключателя, как канат задрожал: кто-то поднимался на верхнюю площадку башни. Ну разумеется. Девушка, верно, разнесла весть по всей округе, и теперь майоры хауки и иже с ними бегут удостовериться в кончине Гриауля. Мерик не стремился к встрече с ними, не рвался увидеть, как они будут расхаживать тут, точно рыбаки, что похваляются знатным уловом.

Подъем по лобной кости оказался исключительно трудным. Лестница раскачивалась из стороны в сторону, ветер так и норовил сбросить Мерика вниз, так что с него сошло семь потов, а сердце, похоже, готово было выскочить из груди. Он кое-как дотащился до огромного чана и оперся спиной о его ржавый бок.

— Каттанэй!

Кто-то окликнул его снизу, верхушка лестницы затряслась. Боже, они лезут за ним! Если доберутся, то начнут расшаркиваться в поздравлениях, требовать, чтобы он одобрил планы торжественных обедов, мемориальных досок, эскизы памятных медалей. Прежде чем убраться, они вылепят его в гипсе, изваяют в бронзе и забросают птичьим пометом. Он был с ними на протяжении всех сорока лет, одновременно хозяин и раб, но никогда, никогда не чувствовал себя легко и свободно. Налегая на трость, Мерик двинулся к лобному рогу, потемневшему от многолетнего маслянистого дыма, миновал его и заковылял по направлению к Хэнгтауну, который превратился теперь в призрачный город. Развалины хижин поросли травой, озеро сначала загадили так, что оно стало помойной ямой, а потом осушили, после того как летом 91-го в нем утонуло несколько детей. На месте дома Джаркс громоздилась куча звериных костей, слабо светившаяся в вечерних сумерках. Над руинами гулял ветер.

— Мерик! Каттанэй!

Голоса приближались.

Что ж, остается только одно убежище, куда за ним не пойдут.

На листьях деревьев лежали комочки земли, которые осыпались, когда Мерик раздвигал ветви. Добравшись до лесенки, он заколебался, ибо у него не было с собой веревки. Конечно, он прекрасно обходился и без нее, но сколько лет тому назад? Порывы ветра, крики, огни в долине, похожие на усеявшие серый бархат алмазы, сбивали его с толку и мешали сосредоточиться. Послышался хруст ломаемых веток. К чертям! Мерик оскалил зубы — неожиданно заболело плечо, прицепил к поясу трость, осторожно ступил на лесенку и ухватился руками за петли. Ветер раздувал его одежды, грозил вырвать из-под ног шаткую опору и унести в неведомые края. Один раз он поскользнулся, другой — замер в неподвижности, не имея сил двигаться ни вперед, ни назад. Но в конце концов он достиг полости под крылом и выбрал ровное местечко, где мог спокойно постоять и передохнуть.

Внезапно он испугался, повернулся было к лесенке и решил вернуться в Хэнггаун и примириться со всеми и всякими торжествами. Однако буквально мгновение спустя он осознал глупость подобной затеи. Слабость накатывала на него волнами, сердце громко стучало, перед глазами плавали ослепительно-белые круги, на грудь словно давило нечто весьма и весьма тяжелое. Уняв испуг, он шагнул в темноту, которая царила в полости. Мерик знал, что чуть выше находится та складка, где они так часто укрывались с Лиз, и пошел туда, твердо вознамерившись дойти, но припомнил встреченную у глаза девушку и сообразил, что с этим он уже попрощался. Да, попрощался, сомнений не оставалось. Тем не менее он продолжил путь. Темнота, что наваливалась на него, как будто выползала из сустава крыла, из многочисленных бледно светящихся туннелей; в одном из них они тогда наткнулись на мумию. Был ли то в действительности древний чародей, обреченный по закону магической справедливости на бесконечное умирание? Вполне возможно. По крайней мере так и следовало поступить с волшебником, поднявшим руку на дракона.

— Гриауль? — прошептал Мерик во тьму и наклонил голову, словно ожидая, что ему ответят.

Его голос разлетелся эхом по просторной полости под крылом, и Каттанэй припомнил, что раньше здесь поистине кипела жизнь: скользили по поверхности хлопья, сновали шипуны, стрекотали в зарослях диковинные насекомые, бродили мрачные жители Хэнггауна, погромыхивали водопады. Он бессилен был вообразить Гриауля по-настоящему живым, ибо постигнуть подобное великолепие человеческому рассудку попросту не дано. Однако сейчас он вдруг спросил себя: а не ожил ли дракон, не мчится ли он в золотой ночи к центру солнца? Или то была обыкновенная мечта, порожденная мерцанием кусочка ткани в огромном глазу? Мерик засмеялся. Скорее уж звезды назовут свои начальные имена...

Он решил остановиться тут, вернее, решение пришло как бы само собой. Из плеча изливалась боль, настолько сильная, что она виделась ему тускло светящейся струей. Он медленно и осторожно сел, потом лег на локоть и посмотрел на трость. Хорошее, волшебное дерево! Да, ее вырезали из боярышника, что рос на ляжке Гриауля. Однажды ему предложили за нее целое состояние. Кому она достанется? Наверное, старому Генри Си-хи, который определит ее в свою коллекцию, запрет в стеклянный ящик заодно с башмаками «самого Каттанэя». Веселенькое дельце!

Он перелег на живот и положил подбородок на ладонь; холодная чешуя немного заглушала боль. Удивительно, как сокращается масштаб устремлений. Он хотел раскрасить дракона, послать сотни людей на поиски малахита и кошенильных тлей, полюбить женщину, выделить тот или иной оттенок, а закончил стремлением лечь поудобнее. Что же дальше? Мерик попытался упорядочить дыхание, снять тяжесть с груди; тут его слуха коснулся некий шелестящий звук, и он перевернулся на бок. Ему померещилось, будто он видит скользящее по крылу черное пятно... или это всего-навсего шуточки расстроенных нервов и ослабевшего зрения? Больше удивленный, чем устрашенный, он всматривался в тьму, чувствуя, как колотится о драконью чешую утомленное сердце.

«Хотя делать простые выводы из сложных предпосылок — удел глупцов, я все же полагаю, что в его жизни присутствовали и мораль, и поиски истины, но доказательство того оставляю всякого рода историкам и социологам, то бишь специалистам по извинениям за действительность. Мне известно лишь то, что он поссорился со своей подружкой из-за денег и ушел из дома. Он прислал ей письмо, где писал, что отправляется на юг и вернется через несколько месяцев с такой суммой, какой ей никогда и ни за что не потратить. Я не знаю, чем он занимался. Вся эта история с Гриаулем...

Мы сидели в „Красном медведе" и пропивали мой гонорар за опубликованную статью, и кто-то сказал: „Слушайте, ну разве не здорово было бы, если бы Дардано не приходилось писать статьи, а нам — малевать картины, подходящие по цветовой гамме к мебели заказчиков, и раболепствовать перед всякими племянничками и племянницами?" И тут все стали наперебой предлагать способы добывания денег, но дальше грабежа и кид-неппинга фантазия почему-то не шла. Однако затем кого-то осенило надуть магистрат Теочинте, а через пару-тройку минут у нас уже сложился план. Совместными усилиями мы набросали его на салфетках. Я долго пытался вспомнить, не было ли у кого-нибудь из нас отсутствующего вида, не ощущал ли я ледяной холод мысленного прикосновения Гриауля, но ничего такого мне на память не приходит. То было обыкновенное надувательство, пьяный розыгрыш, шальная, бредовая идея. Вскоре после того наши средства иссякли, и мы вывалились на улицу. Шел снег, огромные белые хлопья падали нам на воротник, таяли и стекали тоненькими струйками за шиворот. Господи, как же мы тогда напились! Мы хохотали, катались по обледенелым перилам Университетского моста, строили рожи закутанным до бровей бюргерам и их дородным супругам, а они горделиво проплывали мимо, не удостаивая нас взглядом. И никто, даже бюргеры, не подозревал, что мы заблаговременно празднуем счастливый конец...»

Луис Дардано.

«Человек, раскрасивший дракона Гриауля»

Copyright and Acknolegments

Introduction and story notes copyright 2010 by Jonathan Strahan and Marianne S.Jablon.

"Stable of Dragons" by Peter S. Beagle © 1960 by Peter S. Beagle. Originally published in The Texas Quarterly, Autumn, I960. Reprinted with the kind permission of the Avicenna Development Corporation.

"Orm the Beautiful" by Elizabeth Bear. © 2007 Elizabeth Bear. Originally published in C'arkesworld, January 2007. Reprinted by permission of the author.

"Sobek" copyright © 2010 by Holly Black.

"Paper Dragons" by James P. Blaylock. © 1985 James P. Blaylock. Originally published in Imaginary Lands, 1985. Reprinted by permission of the author.

"The Bully and the Beast" by Orson Scott Card. © 1979 Orson Scott Card. Originally published in Other Worlds #1, Roy Torgeson ed. 1979. Reprinted by permission of the author.

"Gwydion and the Dragon" by C.J.Cherryh. © 1991 C.J.Cherryh. Originally published in Once Upon a Time, 1991. Reprinted by permission of C.J. Cherryh.

"Berlin" first appeared as a limited edition chapbook published by Fourth Avenue Press, 1989. Copyright © 1989 by Charles de Lint. Grateful acknowledgments are made to Terri Windling and Mark Alan Arnold, creators of the Borderland series, and to Bellamy Bach and Midori Snyder, for the use of their copyrighted material in this work. Reprinted by permission of the author.

"St. Dragon and the George" by Gordon R. Dickson. © 1957 Gordon R. Dickson. Originally published in The Magazine of Fantasy & Science Fiction, September 1957. Reprinted by permission of the Literary Estate of Gordon R. Dickson.

"The Dragon on the Bookshelf' by Harlan Ellison and Robert Silverberg. © 1995 by The Kilimanjaro Corporation and Agberg, Ltd. Originally published in The Ultimate Dragon, 1995. Harlan Ellison is a registered trademark of the Kilimanjaro Corporation. All rights reserved. Reprinted by permission of the authors.

"The Laily Worm" by Nina Kiriki HofTman. © 2004 Nina Kiriki Hoff-man. Originally published in Realms of Fantasy, August 2004. Reprinted by permission of the author.

"The Miracle Aquilina" copyright © 2010 by Margo Lanagan.

"The Rule of Names" © 1964, 1992 by Ursula K. Le Guin; first appeared in Fantastic Magazine; from the author's own collection The Wind's Twelve Quarters, reprinted by permission of the author and the author's agents, the Virginia Kidd Agency, Inc.

"Draco, Draco" by Tanith Lee. © 1984 Tanith Lee. Originally published in Beyond Lands of Never, Unicom 1984. Reprinted by permission of the author.

"The Silver Dragon" by Elizabeth A. Lynn. © 2004 Elizabeth A. Lynn. Originally published in Flights: Extreme Visions of Fantasy, Roc 2004. Reprinted in a slightly different version in The Year's Best Fantasy and Horror, St. Martin's, 2005. Reprinted by permission of the author.

"Concerto Accademico" by Barry N. Malzberg. © 1992 Barry N. Malz-berg. Originally published in Dragon Fantastic, DAW 1992. Reprinted by permission of the author.

"The Ice Dragon" by George R.R.Martin. © 1980 George R.R.Martin. Originally published in Dragons of Light, 1980. Reprinted by permission of the author.

"Weyr Search" by Anne McCaffrey. © 1967, 1995 Anne McCaffrey. Originally published in Analog Science Fiction and Fact, October 1967. Reprinted by permission of the author and the author's agent, The Virginia Kidd Agency, Inc.

"The Harrowing of the Dragon of Hoarsbreath" by Patricia A. McKillip. © 1982 Patricia A. McKillip. Originally published in Elsewhere II, Ace 1982. Reprinted by permission of the author and the author's agent, Howard Morhaim.

"Dragon's Gate" by Pat Murphy. © 2003 Pat Murphy. Originally published in The Magazine of Fantasy & Science Fiction, August 2003. Reprinted by permission of Pat Murphy.

"In Autumn, a White Dragon Looks Over the Wide River" by Naomi Novik. © 2009 by Temeraire LLC. Originally published in In His Majesty's Service, Del Rey 2009.

"The Dragons of Summer Gulch" by Robert Reed. © 2004 Robert Reed. Originally published in SciFiction, December 2004. Reprinted by permission of the author.

"The Man Who Painted the Dragon Griaule" by Lucius Shepard. © 1984 Lucius Shepard. Originally published in The Magazine of Fantasy & Science Fiction, December 1984. Reprinted by permission of Lucius Shepard.

"Dragon's Fin Soup" by S.P. Somtow. © 1995 S.P.Somtow. Originally published in The Ultimate Dragon, Byron Preiss 8c John Betancourt eds. 1995. Reprinted by permission of the author.

"King Dragon" by Michael Swanwick. © 2003 Michael Swanwick. Originally published in The Dragon Quintet, The SF Book Club, 2003. Reprinted by permission of the author.

"The Dragon's Boy" by Jane Yolen. © 1985 Jane Yolen. Originally published in The Magazine of Fantasy & Science Fiction, September 1985. Reprinted by permission of the author.

"The George Business" by Roger Zelazny. © 1980 Roger Zelazny. Originally published in Dragons of Light, 1980. Reprinted by permission of the author.

Вечный свет (лат.).
Закон мира (лат.).
Академический концерт (ит.).
Адриан Боулт (1889—1983) — английский дирижер.
Тарритаун — поселок в штате Нью-Йорк.
Ральф Воан Уильямс (1872—1958) — британский композитор, органист, дирижер.
Пиццикато {ит.
Артур Никиш (1855—1922) — венгерский дирижер; скончался от сердечного приступа.
Артуро Тосканини (1867—1957) — итальянский дирижер.
Уэстчестер — округ в штате Нью-Йорк, в котором расположен поселок Тарритаун.
Пьер Булез (р. 1925) — французский композитор и режиссер.
Легато (urn. legato) — в музыке прием игры на музыкальном инструменте, связное исполнение звуков, при котором имеет место плавный переход одного звука в другой, пауза между звуками отсутствует.
Сэр Колин Рекс Дэвис (р. 1927) — британский дирижер.
Аттакка (ит. attacca) — в конце части начинать следующую часть сразу, без перерыва в звучании.
Змея «слоновий хобот» {лат. Acrochordus javanicus) — яванская бородавчатая змея.
Sam Woo в названии калифорнийской сети ресторанов гонконгской кухни — это не имя, а термин (астрологический и т. п.), обозначающий «тройная гармония».
Брайди Мёрфи — имя, которое американская домохозяйка Вирджиния Тай якобы носила в прошлой жизни и вспомнила, наряду со многими событиями, во время сеанса гипноза, проводимого доктором Мори Бернштейном.
Салтир — в геральдике крест в форме буквы «X», Андреевский крест.
В руки Твои, Господи... (лат.)
«Джипсон Лес Пол» (Gi
Гадзин — иностранец для японца.
Сэйдза — традиционная японская поза сидения на коленях на полу.
«Дракон! Дракон!» (лат.)
Дважды ужасный, Дважды названный, Дракон! Дракон! (лат.)
Ширли Темпл (р. 1928) — знаменитая американская актриса, дебютировавшая в 1934 г. в фильме «Сияющие глазки».
Чонсам — китайское (или японское) национальное платье с разрезами по бокам и воротником-стойкой.
Робитуссин — сироп от кашля.
«Лулу», «Воццек» — экспрессионистские оперы австрийского композитора Альбана Берга (1885—1935).
«Реджент» — отель в Бангкоке.
Сиамское королевство Аюттхая располагалось на территории современного Таиланда.
Первая «опиумная война» в Китае состоялась в 1840—1842 гг.
Нонтхабури — провинция в центральной части Таиланда.
Пенанг — остров в Малайзии.
Цзиньчжоу — город в Китае (провинция Ляонин).
Эми Тан — американская писательница китайского происхождения. Ее романы посвящены взаимоотношениям дочери и матери, проблеме идентичности китайцев в Америке.
Тук-тук — трехколесный крытый мотороллер.
Казн киеу ваан — острая говядина с зеленым карри.
Георг Шолти — английский дирижер венгерского происхождения.
Байрейт — город земельного подчинения в Германии, расположен в земле Бавария.
Фриц Ланг — немецкий и американский кинорежиссер.
Патпонг — самый старый и самый раскрученный из злачных районов Бангкока.
Бат — денежная единица Таиланда.
Букв, «удар из сострадания» (фр.) — последний удар, которым добивают.
Лео «Линди» Линдерман — основатель известного нью-йоркского гастронома и ресторана, названного его именем.
Самет Джамсей — азиатский архитектор.
Натали Коул — американская певица, автор песен и актриса, дочь популярного джазового пианиста и певца Ната «Кинга» Коула.
Зиккурат — ступенчатая пирамидальная башня, культовое сооружение.
Аподжатура — придаточная нота, предшествующая главной, или заключительная трель для более эффектного округления ноты.
Гезамткунстверк (нем. Gesamtkunstwerk) — единое совокупное искусство, музыкальная концепция.
«Поминки по Финнегану» — экспериментальный «словотворческий, мифологический и комический» роман ирландского модерниста Джеймса Джойса.
Запретный город — главный дворцовый комплекс китайских императоров с XV по начало XX в., самый обширный в мире.
Пья Таксин (1734—1782) — король Сиама с 1768 г., полководец. Возглавил освободительную борьбу против бирманцев. Казнен по приказу генерала Чакри, захватившего сиамский престол.
Ча сиу бао — китайские пирожки со свининой, приготовленные на пару.
Бок чой — китайская капуста.