Адам и Ева

Я должен мненье высказать свое
Об этом мире. Мне солгать придется.
О Господи, коль страстная мольба,
Коль праведная цель дают нам право
Услышанными быть, меня услышьте!
(А лучше бы и слушать он не стал
И просто уничтожил эту штуку!)
Спросите что угодно у меня,
Но не о том, каков же этот мир.

Каков же этот мир, мой Гавриил?

Так. В просьбе мне отказано, увы.
Вопрос был задан. Что же мне ответить?
Я заикаюсь, а хотел бы петь.
Бесспорно, да, его произведенье,
Его рука видна. Но не сравнить
Творенье это с прежними вещами.
Клянусь, все старые его миры,
И даже те, что он забраковал,
Публиковать раздумал, — были лучше.
А этот мир сбивает как-то с толку
Обилием капризов и гримас.
При всей готовности его любить,
При всем желании всем сердцем славить,
Взглянув на мир, приходится признать,
Что он весьма напоминает хаос.
Итак, вопрос был задан. Промолчать?
Но я не вправе избегать ответа.
Бессмысленность, что так меня пугает,
Ах, если бы она существовала!
И если б в ней нашлось такое место,
Куда бы я отсюда мог удрать
И оказаться вне всего, и скрыться,
Стать непонятным, но неуязвимым,
Стать недоступным для его вопросов!

Ну, Гавриил, мой первенец, что скажешь?

Что я могу сказать? Ведь я же слышал,
Как он сказал, что этот мир хорош.
И более того: хорош весьма.
Ах, как мы все свои ошибки любим!
Они нам льстят и наше Я ласкают.
Мы не желаем поступать, как все,
Все норовим свернуть с пути прямого.
Всем ошибаться свойственно. И все же
Цепляться за ошибки — есть ошибка.
Но он… неужто он — отец порядка —
Желает сам порядок свой нарушить?
Неужто ошибается нарочно,
Чтоб от себя себя же отличить?

Вы видите, мир даже не округл.
По недосмотру или небреженью
У мастера не вышла форма шара,
И вместо сферы он слепил яйцо.
И вот теперь он любит свой шедевр,
Который я шедевром не считаю.
Он любит мир, а я люблю его.
Да, роковое недоразуменье.

Хорош весьма. Что скажешь, Гавриил?

Вы сами, Господи, так говорите.

Я говорю. И ты изволь сказать.

О Боже, мир хорош.

Обоснованья?

Одно, которое десятка стоит:
Он вами сотворен.

Мной сотворен.
А ты суди о нем.

Судить о нем!
О Господи, я должен славить.

Славь.

Я изумлен.

Суди, не изумляйся.

Не подобает мне судить о Боге.
Мы, ангелы, коленопреклоненно
Творца поем и славим вдохновенно.

Слуга Господень, только не рифмуй.
Когда хвала не попадает в цель,
Она нелепей, чем упрек нелепый.
Войди в подробности.

Чего он хочет?
Я возношу хвалы, а он ворчит.
И вечно так бывало. Как мне быть?
Уж лучше бы крыло мне потерять,
Уж лучше бы бессмертия лишиться,
Святую простоту изображая,
Чем вызвать дуновенье недовольства
В душе того, кто есть само добро.
Ну что ж. Хвала здесь означает ложь.
О Господи…

Да?

Я не знаю, право…
Похвального я здесь не нахожу.
Лгать не могу, хотя б и захотел.
(Пускай, пускай проглотит эту правду!)
Все прочие миры, что вашу славу
До сей поры, как эхо, отражали
В бездонных чашах вечности, из света
Творились вами. Этот материал
Податлив и удобен для построек.
Его достаточно себе помыслить.
А вы, Господь, и в малом, и в великом
Такою светлой ясностью сияли,
Что всякое сужденье было лишним.

Меня ты понимаешь, дорогой,
Любимейший из ангелов моих.
То, что понятно, ясно и светло,
Всегда столь плоско, сколь и несомненно,
И столь убого, сколь и справедливо.
Узоры все в их тонкой красоте,
Досужие нирваны, умозренья,
Я лил их из порожнего в пустое,
Я мог творить их, как тебе известно,
Но мог бы точно так же не творить.

Свихнуться можно. — Этот мир, Господь,
Намного лучше прежних получился.

Намного лучше? Говорю тебе
Впервые с полным правом: это нечто.
Ничто, хотя бы полное идей,
Останется ничем. Лишь с той поры,
Как я решил из темного запаса —
Из хаоса — материю извлечь,
Преодолеть ее тупую тяжесть,
Великое упрямство превозмочь
И — только словом — вознести ее
До цели творческого созиданья,
Я чувствую создателем себя.

Как просто, Господи.

Не так-то просто.
Хотя мне всё равно легко дается —
Ведь в этом заключается всесилье? —
Но этот мир… Нет, я не говорю,
Что он мне стоил напряженья сил,
Но все-таки он стоил мне улыбки.
Теперь, чем он бы ни был, он хорош.

Вы превзошли себя, будь то возможно.

Заметно, да? Красивый кругозор.

Да где же круг? Похоже на яйцо.
И что там ухает то верх, то вниз
По сплющенным орбитам?

Там планеты.
Они кружатся.

Где же тут круги?
Они яйцатся, чтобы мне пропасть!

А здесь вот, в середине…

Середина?

Внутри всего — неслыханная суть
Неслыханного дела: рай земной.

И это середина? Да в яйце
Скорей желток сидит посередине.
Господь! Сей мир хорош и очень нов.

Вот именно. И поелику ты
Прошел за мной весь путь, ведущий в тяжесть,
А большего и требовать нельзя,
Тебя я назначаю, милый мой,
Архангелом в раю. Изволь хранить
От повреждений этот дивный сад.
Он изобилен и великолепен,
Зато его и легче повредить.
А впрочем, наслаждайся тишиной
И замысла отважной красотою.
Действительность — вот наше приключенье.
Смелей, мой ангел. Все лишь началось.

Склоняюсь, Господи, пред вашей волей.
Вы высшую мне оказали честь,
Хоть я не стою милости малейшей.
Но у меня вопрос к вам…

Вопрошай!

Скажите, почему…

Ну?

Почему
Вы мир творили…

Да?

Из этой грязи?

Вот уровень. Вот так нас понимают.
О, никогда в сотрудники себе
Своих творений не берите. Встань.
Продолжим позже.

Слава и хвала.
Хвала за все, хвала вместо ответа.
За молнию и гром, за каждый шелест,
За каждый шорох или дуновенье.
Вот Гавриил — одно сплошное эхо:
Он то и дело хлопает крылами
И вечно аллилуйю мне поет.
А мне претит такое самохвальство.
Я больше не катаюсь, как бывало,
На колеснице огненной своей
С очами тыщеглазых серафимов,
И снял давно свой королевский плащ
Из дребезжащих сотканный небес,
Где блещут солнца черно-золотые.
Знак моего величья ныне скромность.
Но я изъятости не избежал,
Бессилен я перед своим всесильем.
Не хочется мне портить то, что есть.
Могу я быть один. В конце концов,
Я самый свой приятный собеседник,
И вряд ли потерпел бы я второго,
Будь таковой возможен. Но признаюсь,
Что даже богу нужен визави.
Иначе для кого же это все?
Зачем творить, не зная для кого?
Вот почему я создал этот мир
И поместил туда два существа,
Которых я с любовью создавал
По моему же образу-подобью.
В Адаме с Евой соблюден баланс
Божественного духа с веществом,
Заложена возможность отрицанья
И вместе с ней желаемое «Да».
Итак, они не ангелы. Ведь даже
Архангел тартара громко Сатанаил

С его извечным «Нет» — мое же «Нет»,
Мое же перевернутое «Да».
Мой вечный оппонент громко Сатанаил
Со мною спорит по моей же воле.
И спорить с ним мне как-то надоело.

Ах, как неловко. Я позволил мыслям
Парить в духовном царстве, где привыкли
Все слышать без ушей. Он мне не ровня,
Но что ни говори, он все же дух.
Конец истории помыслю тише.

Пусть человеки поживут в раю,
Проверю я на прочность их любовь
И их способность принимать решенья.
Позволил я вкушать им все плоды
Из сада райского, но наложил
Запрет на яблоко — плод заповедный.
Пусть этим двум оно внушает робость
И божий страх. Коль выполнят они
Единый долг, который подмешал я
В приятные права, свою очень тихо свободу
Они докажут и со мною сходство.
Мне кажется, и, стало быть, я знаю,
Что так и будет. Мудрая загадка,
Разгадка скрыта. Ах, мои пути
Чудны весьма и неисповедимы.
Сейчас вот я из пустоты Вселенной
Отправлюсь к ним, в свой райский уголок.
Я с ними разделю груз тех забот,
Которых не имею сам, участье
Приму в их болтовне, она послужит
Мне поводом для новых размышлений.
И наконец-то будут вкруг меня
Живые люди, а не херувимы.

Надеюсь, вам понятно, почему
Вы, господа, достойны услыхать,
Как Бог беседует с самим собой:
Его величество вам позволяет.

Ах, яблоко! Как хочется отведать,
Попробовать тебя, любимый плод.

Скорей проснись!

То, что непостижимо,
Сейчас опять должно произойти.
Уж утро ярким светом золотит
Усыпанные почками деревья.
День занимается, и мы живем.

Ты знаешь, просыпаясь поутру,
Я снова счастлив, как в тот первый раз,
Когда открыл глаза, чтоб увидать
То, что никто и никогда не видел:
Что я из смерти прямо в рай родился.
Но нет, теперь я даже больше счастлив,
Тогда ведь, Ева, не было тебя,
Моя любовь, сестра моя родная.

Лишь с той поры, когда услышал я
В ответ на нежность братскую мою,
Как рядом затаила ты дыханье,
Лишь с той поры, мне кажется, я стал
Не только осчастливленным — счастливым.

Что мне сказать? Я говорю, как ты.
Я знаю то, что ты, я ощущаю
Всё то же, что и ты. Спросив себя,
Что с нами будет после пробужденья
Из лугового запаха в цветочный
И до того, как разойдемся врозь,
Спеша трудиться на Господней грядке,
Я отвечаю теми же словами,
Которые слетают с уст твоих.

Ты, сотворенная со мною, да,
Мы с радостью любви займемся делом.

Пойдем туда, где манит мягкий мох.
Там птичью пару, помнишь, мы слыхали.
Ты — блюдо, ты и сладостный сосуд.
Позволь мне из тебя тебя отведать.

Пойдем.

Идите, милые мои.
Я вас уже моими называю.

Эй, ты там, свет, искрящийся лакей!
Ты, светоч-раб, начищенная лампа!
Я старый твой сосед, хоть и не друг,
И твоему хозяину я недруг.
Но раз уж ты теперь зовешься солнцем,
И раз уж всем подряд готов служить,
Показывай мне этот самый первый
Огрех Непогрешимого — эдем.
Я вечность ожидал ошибки Бога
Теперь ее я вижу в полном блеске.
Вот это — рай? Поверить нелегко.
Материя сплошная, бывший хаос.
Он и сейчас заметен, даже очень.
На этой почве я привык сражаться.
Мир этот был украден у меня,
Его я снова ввергну в беспорядок
И стану здесь владыкой. Ах, творенье!
Из хаоса ты рождено, и хаос
Твоей могилой станет, в том клянусь!
Небесный царь в кощунстве виноват.
Он дал мне шанс, впервые сделав глупость.
Откуда взялся, жалкий червячок?
Из щели в основании Вселенной!
Ну что ж, земная тварь, изъян изъяна,
Сейчас ты вместе с самочкой твоей
Повторишь мой стишок и превратишься
В мое кричащее орудье, олух!
Начнешь страдать и причинять страданье.
Так и бывает в этом бренном мире:
Того, кто тверд и крепок, мир терзает,
Преследуя его жену коварно,
Его коня или его собаку.
Бог тверд и для меня неуязвим,
Зато теперь есть ты, кого он любит,
Ты — вне его, ты слаб, доверчив, мягок,
И я тобою поборю его.
За дело, ад! Берусь я доказать,
Что не было созданье человека
Большим искусством, что его убрать
Совсем нетрудно. Ха! И я — художник.
Под знамя черное моей вражды
Зову я вас, вселенной недостатки!
Зову я вас, несовершенства плоти!

Уже вернулись? Кажется, некстати.
Я должен, прежде чем вступать в игру,
Окутаться туманом беспросветным,
В чужое место тихо заползти
И осмотреть победной битвы поле.

Как мы посмели…

Как могли забыть?

Прохладный легкий бриз поднялся с моря,
Чтоб освежить высоты этих гор,
Пустыней окруженных. Разве мы
Его не ощутили? Как могли
Забыть, что утром исчезают тени
И Бог обычно окликает нас.

Где ты, Адам? Где Ева — дочь моя?
Уж день повеял. С добрым утром, дети.

Мы вовремя опомниться успели.

Господь, мы здесь. Приветствуем тебя.

Уж поднимается навстречу свету
Дня нового девическая свежесть.
Так некогда в туманной дымке утра
Из хаоса мир новый проступил.
Воистину божественный рассвет.
Нельзя во всей вселенной отыскать
Такой небесной синевы. А я
Клянусь вам, что кисть слова моего
О голубом ничуть не помышляла,
Брала один лишь чистый белый цвет
И бережно расходовала грязь.
Не надо бы самим собой хвалиться,
Но кто, если не я? А небеса —
Не синева ли, лучшая из лучших?

Она прекрасна, Господи.

Ну что ж.
Я тоже так считаю. Мне приятно,
Что разделяете мою вы радость.
Я здесь у вас немного отдохну,
Коль молодым старик не помешает.

Как можешь ты, Господь, нам помешать?

Наш долг — служить тебе.

Я не о долге.
Я говорю о вашем настроенье.
Хотели что-то делать вы? Скажите.

Нет, ничего. Любовные дела.

Дела любви?

Да!

Вам они по нраву?

Еще бы!

Да, когда лежим мы рядом,
Даря друг другу счастье, и по ребрам
Стекает тяжкий пот с ее груди…

Когда бедро касается бедра…

И судорога сводит нам тела —
Орудия, творящие приятность…

Нет ничего прекрасней.

Ничего?

Воистину, Господь. Дела любви
Прекрасней, чем всё прочее на свете.

Но если так, то почему вы здесь?

Мы вспомнили: пора тебя встречать.
То можно отложить, а это — нет.

То, что всего прекрасней, — отложить?

Конечно. А теперь позволь, Господь,
Тебе сказать огромное спасибо.
Спасибо, что мы есть и что в раю,
А не в песках безжизненной пустыни,
Где жутко каждому.

Но не Змее.

Любовь моя, забудем про Змею.

Но я ее люблю. Она — мой зверь.
Такой послушный, нежный, благонравный.
О ней я не желаю забывать.

Она права, Змея подчас так мерзнет,
Что покидает рай, спеша в пустыню,
Где греет спину пеструю под солнцем
И согревает брюхо на камнях.
Одной Змее по нраву пустота.
Не будь Змеи, рай стал бы лучшим местом
Для всех и каждого, без исключений.
Вода здесь бьет из четырех ключей,
Прохладу, тень и кров дают деревья,
Богатые плодами всех сортов.
Айва, кокос, рожковые плоды —
Дозволено отведать нам любой…

А яблоко нельзя.

Опять, жена?
Оно-то здесь причем?

Да, да, скажи.
Как мысль о яблоке тебе пришла?

Я вспомнила, Господь, что нынче ночью
Я этот плод увидела во сне
И ела от него.

Сон глупой бабы.
Глупее не бывает ничего.
У яблока такой отвратный вкус.

Отвратный, говоришь? Откуда знаешь?

Ты сам, Господь, его мне запретил.
И значит, вкус воистину отвратен.
Короче, сада райского плоды
За исключеньем яблока, конечно,
Так сочны, так вкусны и так различны,
Что долг мой — восхвалять тебя, Господь,
За то, что ты разбил здесь этот сад.

А ты не смей меня перебивать,
Когда я Богу возношу хвалу.

Адам, мне скучно слушать похвалы.

Тогда, Творец, и я тебе наскучил.

Друзей хвалить в лицо не подобает.

А спрашивать: «Я вам не помешал?»

Адам, я с вами быть хочу на равных.

Не можешь мочь ты этого хотеть.

Быть может, Я есмь большее.

О Боже!
Не может быть, а так оно и есть.

Раз так оно и есть, пусть так и будет,
Но ни к чему напоминать об этом.

Тогда и разум ни к чему, и честность.

Ты это знаешь, муж, я знаю больше.
Бог создал нас такими, как хотел.
А унижаясь, мы испортим дело.

Ты поняла меня, моя голубка.

Твой долг — его хвалить, мой долг — любить.
Я так же, как и ты, изумлена.
Но и любовь не меньше изумленья.
Любовь смела. Его должна я звать
Не господином, но отцом.

Дочурка.
Иди ко мне, сядь на колени.

Ты делаешь мне честь, ее лаская.

С утра пораньше любим мы, отцы,
Обнять покрепче женское потомство.
Плоть розовая, юная так близко,
Всегда она в хозяйстве под рукой.
Заботливо отеческую руку
Вложив на ощупь в лучшие места,
Творец имеет право убедиться,
В том, что его творенье удалось.

Нельзя ли подождать? Ну, что случилось?
Послушайте, вы двое, вы теперь
Меня оставьте и бегите прочь,
Займитесь-ка друг другом. Ваше дело
Напрасно вы прервали, чтобы мне
Уж слишком много чести оказать.
А дело надо делать до конца.

Дурная весть. Не терпит отлагательств.

Не правда ль, хороша?

Дурная весть?

Нет, я о Еве.

Ну, Адам покрепче.

И грудь, и ягодицы, все округло!

Округло? Нет. Скорее, яйцевидно.

А чем яйцо тебе не угодило?
Мне скучен шар. Из шара ничего
Не следует.

Позвольте ближе к делу?

Какому?

Что не терпит отлагательств.

Потерпит. Что там у тебя?

Господь,
Вон те планеты, что вокруг … кружатся ….
Сочтите их, пожалуйста.

Зачем?

А сколько было их?

Не помню точно.
Но помню, было очень хорошо.

Двенадцать?

Ровно дюжина. Да, так.

Я насчитал лишь семь.

Да говори же!

Пропало пять.

Куда-то закатились.
Но то, что мире есть, не пропадет.

Украли их, и мне известно, кто.

Тогда скажи.

Я многое скажу —
И об опасности, и об угрозе смерти.
Тот, кто низвергнут вами, недруг ваш,
Кто ваши все деянья отрицает,
Кто сам себе настолько лютый враг,
Что он в своем слепом непослушанье
В себе все лучшее стремится побороть,
Он приближается — Сатанаил!

Сатанаил? Так он покинул хаос?

Я говорю вам, что произошло.
Он вырвался из мерзостного царства,
Которым был назначен управлять
Излишне мягким вашим приговором.
Как сом из мокрой тины вылезает,
Как дождевой червяк — из влажной почвы,
Так он просунул мерзкое обличье
И сплошь заляпанные грязью плечи
Туда, где пустота ему враждебна,
Поскольку незапятнанно чиста.
Сейчас он пробирается на ощупь
По грани разрушения и ночи,
Связь с хаосом боится разорвать,
Но он дерзнет, учуя материал,
Как чует хряк навоз и нечистоты,
Рвануть в Ничто, подобно серной туче,
И прилететь сюда. Таков отчет
За звездами следящих херувимов.
И не исключено, Господь, отнюдь,
Что он проникнет даже в это место.

Исключено.

Неужто? Почему?

Он здесь уже.

Он здесь?

С недавних пор.

Вы это знали?

Как же мне не знать.

И новость не застала вас врасплох?

Ах, для меня сюрпризов не бывает.

И вы не удивляетесь, Господь?

Нет, отчего же. Правда, наперед
Известно мне, как обернется дело,
Но вновь и вновь я удивляюсь сам,
Что все проходит так, как я предвидел.
Всего же удивительнее то,
Что просто не бывает по-другому.

О Господи, всеведущи вы, знаю.
Мне знание дается нелегко
И может ускользнуть. Вот и живи
С неуловимым и непостижимым.
О Господи, вы не могли… не знать…

Что замолчал?

Но вы ведь и всесильны?

Ты сомневаешься?

Да кто бы мог
При виде красоты столь совершенной,
При виде дивного венка миров,
При виде совершенства тех цветов,
Из коих он сплетен, — включая этот,
Хотя его включаю поневоле, —
Кто мог бы усомниться? О мой Бог!
Раз вы всесильны и об этом знали…
Тогда…

Тогда?

Вы этого хотели.

Я предлагаю: предоставим тайне
Божественною тайной оставаться.

Я повергаюсь ниц, не постигаю
И славлю. Но как быть? И что же делать?

Я думал…

То есть думаете вы.

Нет, думал.

Вы подумали сейчас?

Нет, раньше.

Вы подумали о том,
Что делать нам сейчас?

Да, я подумал.

Когда восстанье поднял Сатана?

Нет, раньше.

А! Когда отпал он?

Раньше.

Когда творили нас?

О, много раньше.

Так прежде чем начаться временам
До этого мгновенья вы все знали?

Да.

В самом деле?

В самом. Но не только.

И знаете, что будет дальше?

Знаю.

О чем же вы подумали, подумав,
Что Сатана вам мог бы угрожать?

Подумал я…

О чем?

Ну… пусть грозит.

Я ваш слуга?

Мой дурачок любимый.

Весьма признателен. Я ваш слуга?

Ты перестанешь задавать вопросы?

О, никогда.

Да ладно уж: слуга.

Доверенный?

О чем ты, ангел мой?

О том. Вы говорите: пусть грозит.
А я, слуга ваш верный, говорю,
Что безответственны такие речи.
Власть Сатаны ужасна, к сожаленью.
Он на пути сюда, к средине мира,
Пять заграбастал звезд, подговорил их
Долг пунктуальности не выполнять
И как трофей в своё отправил царство.
А при таком величье извращенном
Совсем легко достанется ему
Малыш Адам.

Нет, нет, ведь он свободен.

Но слаб.

Лишь в нем должно созреть решенье.
И почва для сужденья — в нем одном.

Взрыхлить бы надо почву.

Сам взрыхлит.

И вы даете доступ Сатане?

Черт не творит, он только проверяет.

Подумайте, на карту ставя мир.

Пусть каждый день он ставится на карту.

Заставьте, Боже, малыша Адама
Желать того, чего желает Бог.

Пусть даже форму словом я наполню,
Наполнит слово смыслом лишь Адам.
Он вложит смысл в слова «желанье», «воля»:
Не исполнять, а преодолевать.
Желать по принужденью невозможно.
Адам свободной волей одарен.
И я послал к Адаму Сатану,
Чтоб испытать, насколько он свободен.
Свобода — это ценность человека.
А я пока что выйду из игры:
Не подчиню себе Адама волю,
Которую ведь тоже создал я.
Я в действии втором не появлюсь,
Поскольку у меня расчет глубокий
Адама одного в беде покинуть,
Чтоб сам он самому себе помог.

Так Сатана желанен? К вящей славе
Свободной воли? О, какая мысль!
Великая. Но может, даже слишком.
Космического замысла успех
Зависит — от чего? — от доброй воли
Бедняжки человека! И провалом
Ее отсутствие всему грозит?
Ах, если б смел Адаму я помочь,
К добру его принудить убежденьем,
Сказать, какой ценой оплатит грех,
Открыть ему опасности масштаб,
Значенье яблока растолковать
И подсказать причины запрещенья!
А почему бы мне и не рискнуть?
Раз даже дьяволу дана свобода,
Она ведь предоставлена и мне!
Что смеет враг, посмеет сметь и друг.
Господь непогрешимый удалился
Из рая в самом лучшем настроенье.
Он знает, что в раю бдит Гавриил
И что архангел точно измеряет
Творений праведность и чистоту.
И если Сатана желанен был,
То значит, Господу и я желанен.
Пойду-ка я предупрежу Адама,
Пусть не впрямую отдан мне приказ,
Но смысл такой моя имеет служба.

Ну, хватит изумляться. Ведь едва ли
В безудержном азарте созиданья
Создав тебя, Господь остановился.
Он подданных имеет без числа —
Вам не чета — до тронов и империй.

Я понимаю. Только не пойму,
Зачем ты, витязь неба, мне явился,
Шурша крылами, прямо как Господь.

Молчи. В сравнении с его всесильем
И вездесущностью мы так ничтожны.
И я с моим богатым опереньем,
И ты в своей убогой наготе,
Ничем не лучше мы вот этих мух,
Которых и плодить-то глупо было.
Ну, слушай дальше.

Говори.

Так вот.
Не все созданья Богу удались,
И те, что плохо вышли, взбунтовались.

О, бездари!

Он говорит, я — бездарь!

Да, бездари, коль угрожают силой
Тому, кто эту силу дал им в долг.

Меня сюда прислали для того,
Чтобы тебя от них предостеречь.
Уж больно эти духи беспокойны,
Их чем бы ни одаривал Господь,
Благодарить они не успевают.
У них одна-единственная цель —
Гнуснейшая из всех возможных целей:
Ласкать и тешить собственное Я.
Их справедливо бесами зовут.
И вот, поскольку Богом ты любим,
Я очень опасаюсь, что сюда
Один из них явиться хочет вскоре,
Подбить тебя на мерзкие дела
И гнев Господень на тебя обрушить.

Да где ему, убогому! Как можно
Любовь у Милосердного отнять?
Какую мерзость бес внушить мне хочет?

Ты кое-что забыл.

Забыл? О чем?

О яблоке. Ведь это плод запретный,
И есть его тебе никак нельзя.

Да мне и не хотелось никогда.

Тебя хотят заставить захотеть.
Вот почему шесть крыльев я расправил,
Покинул царство света и спустился
В эдем, чтобы тебя предостеречь.
Когда услышишь голос слишком сладкий,
Все, что он скажет, будет очень гадко.
(Дурная рифма, но нужны стихи!)
Так вот, когда к тебе подступит некто
И рассуждать о яблоке начнет,
Имей в виду, Адам, он соблазнитель,
Тебе и Господу заклятый враг.

И как его прогнать?

Вот здесь как знак
Союза с Богом райская вода
В излучинах ручья сверкает златом,
Сухую почву щедро орошая.
У берега ты ила зачерпни
И ком священной грязи брось бесстрашно
В лицо тому, кто притворится другом.

Поможет это?

Да, клянусь хвостом!
Обделается недруг твой со страху.

Я так и поступлю.

Ну, до свиданья.
Мы встретимся еще, мой дурачок.

Чтоб никогда уже не расставаться.

Как милостив ты, Боже, как ты добр.
Я чувствую во всем твою опеку,
Твою заботу — в мелочи любой.
Вот ты сейчас на помощь мне призвал
Таких существ, как этот черный ангел,
Чтоб каждый день тебя я видеть мог
В лице твоих высоких самых, средних,
И малых слуг. О, как великолепно
Ты все устроил. Грязи ком. В лицо.

Вот он — мой человек.

Вот он явился.
Спасибо ангелу, что я его узнал.

Меня не узнаешь ты.

Узнаю.

Вот как? Так обо мне уж говорили?

Да.

Постарались в красках расписать.

Не бойся.

А кого? Уж не тебя ли?.

Он мне дерзит.

А я и не боюсь.

А я тебе позволил не бояться.

А сам ты кто таков?

Я — некий бог.

Ах, бог! Как бы не так! Он — некий бог!

Не высший бог. Сан этот подобает
Лишь одному. Но все-таки высокий,
Второй после него. Ему я друг.
Он без меня не сделал ничего.

Откуда ты явился?

Вот наглец!
Зачем тебе-то знать?

А я вот знаю!

Свою беседу с яблока начну.

Я так и знал. И знаю, как ты кончишь.

Адам, ты размышлял о нем всерьез?

Нет, и не собираюсь.

Но ты должен.

Не собираюсь! Должен! Если этим
Исчерпано искусство совращенья,
Тогда пусть добродетель торжествует.

Ты здесь, в раю, хозяин безраздельный.
Гранатовую рощу обобрать,
Разгрызть фисташка сладкие орехи,
Наесться до отвала сочных дынь, —
Ты можешь, нет, ты должен все отведать.
Но почему ту красную вещицу —
То яблоко — тебе нельзя сорвать?

А потому, что послушанье в малом,
Важнее послушания в большом.
Мы в малом поступаем добровольно,
В больших делах команды сверху ждем.
За каждым маленьким непослушаньем
Скрывается большое дезертирство.
И справедливый вызывают гнев
Как раз совсем ничтожные проступки.
Не нравится мне яблоко — и все.
И ты не нравишься. Пошел отсюда.

Противный, гадкий, мерзкий, наглый тип!

Иди, дурак. Не солоно хлебавши.

Вообще-то грубости его похвальны.
Он так и должен поступать. А я
Обязан был в него проникнуть глубже
И степень стойкости его измерить.

А вот представь, придет к тебе злодей
И скажет…

Вижу, он уже пришел.

И скажет: это яблоко есть плод
На дереве познанья.

Нет, клянусь,
Таких злодеев глупых не бывает.
Не знает обезьяна Сатаны,
Что уговоры действуют тогда лишь,
Когда о сути дела речи нет.
По имени деянье называть —
Ведь это значит все угробить дело.
Кто должен верить, рассуждать не должен.

Коль яблоко познания сорвешь,
Приобретешь чудеснейшее свойство:
Уменье различать добро и зло,
Уменье правду отделять от фальши.

Как скверно применяет он мой метод.
Да помолчи ты, карт не раскрывай.

Дурак несчастный! Если так случится,
Меня наставит Бог.

Ответ достойный.
А собственное мнение не в счет?

Подскажет плод, откуда дует ветер?
Даст силы, чтобы я, как сам Господь,
Вращал бы звездный полог небосвода?

Да нет.

А коли так, тогда зачем
Мне собственное мнение иметь?
У Господа есть собственные мненья,
Они верны, они осуществимы.
Его же истина, его же власть.
Мое сужденье, если не от Бога,
Всегда ошибочно и бесполезно.
Мне хватит и того, что мыслит Бог.

А сам ты разве не стремишься стать
Всеведущим, как он, и всемогущим?

Кто мог сказать такое? Только бес.

Сказать? О нет. Но мог вполне подумать.

Простите, Господи! Оговорился.
Немного сбился в ходе рассуждений.

Отыди, искуситель, от меня.

Я ухожу, не узнан, но доволен.

Опять уходишь и опять ни с чем.
Не знаешь ты, бездарный контролер,
Какие призраки рождает хаос,
Как длинной чередой они теснятся —
Кровавые, неясные, смешные,
Недолговечные, больные тени —
И в пепел обращаются, в Ничто.
Лишь там, в борьбе за миг существованья,
Коварству обучаются.

Ну, что ж:
Послушен он и к знанью не стремится.
Осталось лишь смиренье испытать —
И можно заключать его в объятья.

Пред Богом ты и слаб, и неумен,
Но ты гордишься тем, что ты есть ты?

Опять в лицо он правду-матку режет.
И ничего-то не извлек дурак
Из опыта истории всемирной,
И в будущем ничуть не поумнеет.
Ох, надо бы швырнуть в него ком грязи.
И я надеюсь, что Адам швырнет.

Отстань. А не отстанешь…

Что тогда?

Я сам уйду.

Кто отрицает Бога,
Уже тем самым Богу конкурент.
Сорви же яблоко и стань, как Бог.

Кто станет Богом?

Ты.

Нет, я таков,
Каким меня хотел создать Господь.

Ты на вопрос обязан отвечать.

Вот мой ответ.

Он все-таки швырнул.

Ты что творишь?

Даю тебе ответ.

Ты бросил грязь!

Что, схлопотал по морде?

Я попросил бы грязью не бросаться!
(Хоть грязь предназначалась Сатане.)

Добавить?

Нет! (Хоть Сатане, но грязь!)

И больше не беси меня. Клянешься?

Клянусь.

Вот то-то. Ладно, ухожу.

Я оскорблен, обгажен и обижен
За то, что другу службу сослужил.
Так добродетель по недоразуменью
Встречает комом грязи добродетель.
Страдаю я. А надо ликовать,
Что добродетель есть, и добродетель
Мне причиняет тяжкое страданье.
В моей печали — радость одобренья.
Стою в грязи, но плачу от восторга.
Кто там хохочет? Ах, Сатанаил!
Ты виноват во всем, и в этом тоже.
Ведь в лучшем из божественных миров
Другие в наших бедах виноваты.
Дай, ангел-брат, обнять тебя!

Мой мальчик!

Ах, время начинаний. Мы тогда
На высшем крае ангельского сонма
Сияющей каймою в высоте
Парили вместе, избранные Богом,
Я, Гавриил, и ты, Сатанаил.
Два близнеца, два благородных члена,
Двойные солнца, пара божьих глаз.

Чудесные то были времена.

А ныне мы враги.

Я видел хаос
И предпочел стать властелином мрака,
Чем быть слугой, блистать тирана блеском.

Ты предпочел? Ты властвуешь? Мы с Богом
Презрительно тебя лишь терпим там,
Куда ты так стремительно вознесся —
На высоте несчастной преступленья.

Он притворяется, что обо мне забыл.
Забывчивость такая означает
Лишь ненависть его и тайный страх.
Но как бы ни был наш Господь рассеян,
Когда-нибудь, в один прекрасный день,
Ему придется выслушать меня.
Мой день настал. Его на бой я вызвал.
Пускай меня он вовсе истребит
Иль вновь попросит ко двору вернуться,
Я прежний обрету, нет, больший, блеск,
Чего весьма желаю, чтобы вечно
В лицо ему я мог бы «Нет» бубнить.

Ты, забубенный! Он тебя раздавит,
Как в первый раз. Ничто тебе не светит.

Ничто?

Ничто.

А как насчет Адама?

А что Адам?

Моим учеником
Он станет и со мной поднимет бунт.

Его я испытал. Он несгибаем.
А потому я говорю за Бога:
Оставь в покое и людей, и рай.
Иди отсюда прочь, ты, отщепенец.
Служи добру, как я.

Нет, я — не ты.

А я сильней тебя.

Нет, не сильней.

С каких же это пор?

С тех самых пор,
Как взялся отвечать за этот мир.
Ты оглянись вокруг.

Ну?

Что ты видишь?

Материю.

Да, грязь для анекдотов.
Чуть поскребли мой старый добрый хаос,
Зазывной гордой вывеской снабдив.

Нет. Воля обтесала материал.
Мир этот круглый.

Совершенно круглый?

Да нет.

Похоже, мир продолговат.

Он знает и, боюсь я, каждый знает
О наших трудностях. Имей в виду,
Что мир весьма хорош. Я постараюсь,
Чтоб ты нам здесь никак не навредил,
И меры оборонные приму.
Когда грозят эдему силы ада,
Рай защищать, как крепость, небу надо.
Ну, убирайся.

Пусть в крепости прохода нет для тела,
Для хитрости всегда найдется щель.
Я так скажу: сумеет Божий раб
В одном хозяйстве с Сатаной ужиться,
Но выгнать черта со двора нельзя.
Напрасный труд. Не стоит и пытаться.

Ты где?

Идешь за мной?

Иду.

Итак, я выполнил заданье Бога:
С надеждой ада поступил я строго.
Я окружил средину мирозданья
Оградой херувимов огненосных,
Стоят они на страже тесным строем,
Плечом к плечу, бедром к бедру, как рать.
Ведь это же война! И под кольчугой,
Из света скованной, я спрятал сердце.

Итак, приятель, я тебя бросаю
На этом месте. Здесь и оставайся.
Стоит князь тьмы с угрюмым изумленьем
И пялится на огненный заслон,
Пока он не решится, наконец,
Свои поползновенья прекратить.
Беспомощно опущенные крылья
Песок пустыни серый бороздят
И влажные глаза его роняют
Полыни семя в борозды кругов.
Вот на краю безжизненной равнины
Печальный призрак наконец исчез,
Но все еще доносится сюда
Унылый вой, похожий на шакалий.
Он вечность не воротится назад,
Зато спокойно под моей защитой
Несовершенный устремится ввысь.
Вон он идет. Нет, это только Ева.

Адама нет? Ну да, еще не время.
А у меня терпенья не хватило,
Мне захотелось вдруг его обнять,
И я из рощицы ушла пораньше,
Где персику я подстригала крону.
Податливое деревце мой персик,
Мне нравится ухаживать за ним.
Что ж, подожду. Скорей бы он пришел.
Меня тоска по другу донимает,
Но и в томлении отрада есть.
И впрямь подарки Бога совершенны.
Мы любим — и так сладостно сжимает
И счастье, и несчастье наше сердце.

Вот и она, пусть в малости своей,
Вполне благочестиво рассуждает.
Змея, послушай, ведь тебе дано
Немного проницательности мудрой,
И ты на что-то можешь пригодиться.
Сходи-ка к Еве, развлеки ее,
Пока Адам орудует мотыгой.

Ты не желаешь? Непослушный зверь!
Ведь Ева же супруга пастуха,
А он здесь распоряжается скотиной.
Ты только возвратишь ему свой долг.
Держись покорно, смирно, будь ручной,
С животной простотой лижись, ласкайся.
Насколько можешь, замени ей мужа.
Согласна? Сатанаил кивает.
Хорошо. Я ухожу.
Труды дневные нынче я закончил.

Согласен. Этот способ мне подходит.
Охотно выполню его приказ,
Моим он целям не противоречит.
А план таков. Я здесь не появлюсь
В обличии божественном своем,
Мой пресловутый лик людей пугает.
Приму вполне невинный вид Змеи.
Я к Еве ход нашел, когда забрался
К ней на колени и связал глупышку
Моей железной волей. Но боюсь,
Что репутацию ее подпорчу.
Вон этот фрукт висит, чья сердцевина
Наполнена слезами. Двинем к Еве.
Соль жаждет приобщиться к сладкой плоти.

Всё ленишься? Эй, неудачный перл
Не самого удачного творенья!
Кому сказал: ступай к жене Адама,
Иначе на тебя я рассержусь.

Свои труды дневные я закончил.
Я выполнил свой долг. Но в этом деле,
От коего зависит мира ход
И будущее будущих времен,
Простого исполненья долга мало:
Я должен долг свой перевыполнять.
Соблазн посажен здесь, в саду Господнем.
Адам, вернувшись, может согрешить,
Хотя б с пути его не совращали.
Увы, мы с ним повздорили настолько,
Что мой совет едва ли примет он.
Пусть не могу с Адамом стать на страже,
Но сторожить Адама я могу.
Предосторожность надобно удвоить:
Внутри заслона внешнего дозором
Я это место буду обходить,
Поскольку здесь возможно преступленье.

Иди сюда, прелестный мой любимчик,
Головку перламутрового цвета
Мне на колени мягко положи.
Пощекотать тебе воротничок,
Где так великолепно бьется жилка?
Ты следуешь за мной, послушный зверь?
Как ты чувствителен, как осторожен.
Как ласков и доверчив, словно знаешь
О красоте своей. Тебе не жарко?
Но что с твоею кожей? Ты не ранен?

Я перегрелась на горячем камне
И, кожицу немного содрала.
Но жар твоих колен, но устье лона
Намного жарче, Ева. Что там кожа!
Болит тобой израненное сердце. —
(Достаточно. Лиха беда начало.)

Ты говоришь!

А почему бы нет?

Ни от кого речей я не слыхала.
Один Адам со мною говорил.

Другие тоже говорить умеют
И делать то, что делает Адам.

Как это происходит?

Натурально.

Но кто, Змея, тебе язык дал?

Ты.
Известно, что сначала есть потребность,
Потом она находит выраженье.
Сначала возникает содержанье,
За ним приходит слово. Только чувство
Внушает нам желанье говорить.
Красноречиво сердце, а не нёбо.
Твое присутствие, очарованье
Развеяло мою былую грусть.
Любое место, хоть саму пустыню,
Ты, Ева, превращаешь в дивный рай,
А удалишься — рай пустыней станет.
Волшебна сила прелести твоей —
Она отверзла сжатые уста
И подарила зверю красноречье.
(Проглотит это — съест и остальное.)

Приятно слышать.

Да?

Да, мне приятно
Что ты умеешь говорить. Но все же
Не слишком увлекайся разговором
И говори не только обо мне.
И, может быть, сойдешь с моих колен?
Ступай пастись, Змея. Ты погляди,
Как зеленеет сочная трава,
Росой небесной вспоенная щедро.
Не хочешь на траву? Ну и не надо.
Тогда молчи. И слезь с моих колен.

Скажи хоть что-нибудь. Нарушь молчанье.
Ведь я же не сказала, что навек
Ты должен замолчать. Ну, говори же.

Вон облако.

И что?

Оно белеет.

Нет, говори и дальше обо мне.
Чтобы понять себя, мне очень важно
В твоих премудрых мыслях отразиться.
Но честно.

Честно.

Так о чем ты грезишь?

О, грезы змей — тебе их не понять.

О чем же? Обо мне? Но я как все.

Единственная ты.

Других-то нет.

Появятся. И каждая из них
Единственной захочет быть. Как ты.
Но ты сама… а впрочем, слишком рано
Об этом речь вести.

Что — я сама?

Пока Адам…

Что?

И об этом позже.

Ты говоришь загадками, Змея.

Загадка в том, что не судьба тебе,
Единственной, единственной остаться.
Другие Евы станут больше Евы.
Они узнают, что такое Ева.
Тебе ж об этом ведать не дано.

Как речь твоя змеится и петляет.
Хоть на песке, хоть на слуху твой след
Всегда извилист и всегда запутан.

И то сказать, кто видит здесь, в раю,
Как ты красива? Лишь твой муж да я.
Тебя не окружает восхищенье,
Живешь в безвестности и тишине,
Не представляя, что чего-то стоишь.
А ты ведь редкий перл, ты драгоценность,
Чей чистый блеск украсил бы весь мир,
И соблазнил бы всякого мужчину.
(Сейчас о яблоке заговорим.
Лиха беда…)

Я грежу? Нет, я — греза.

Везде порядок. И Змея при ней.

Не знаю, надо ли тебя мне слушать.
Но расстоянье это позволяет.
Опять молчишь? С чего бы? Ну, скажи.

Любуюсь яблоком.

Ах, тем плодом,
Что очень нехорош на вкус?

Тем самым.
На взгляд весьма хорош.

На что похоже?

Похоже, что хорош на вкус.

Не верю.

Да ты ведь на него не посмотрела.

И не подумаю. А ты об этой вещи
Не смей болтать. Иначе прогоню.

Клянусь, ни слова, не будь я Змея.
К чему давать разумные советы,
Раз для тебя важней каприз Творца.
Ему любви твоей, как видно, мало, —
Раз требует он знаков послушанья,
А сам запрет нелепый наложил
На маленькую радость, да такую,
Которая доступна даже мне —
Смотреть на яблоко. А между прочим,
Смотреть не возбранялось и тебе.
Хотя, конечно, лучше никогда
Не любоваться тем, что не получишь.
Давай оставим яблоко в покое.
Вот мой тебе совет.

Давай оставим.

Красивый вечер, да?

Какой совет?

Ты видишь, что из ледяной горы
Того вон облака бьют золотые реки
И исчезают там, в далеком море,
Кудрявой рыжей лавы завитками.
Вот превращение! Ах, даже айсберг
При таянье блаженство ощущает.
Смелее и прекраснее дерзают
Небесные создания с тех пор,
Как пять планет начало положили,
Сломав оковы долга, и парят,
Ведомые лишь внутренним влеченьем,
В Несвязанного царстве.

Непонятно.
Я сбита с толку.

Сбита с толку? Ты?

Ты столько знаешь.

Знать совсем не трудно.
Но надо видеть то, что хочешь знать.
А ты отводишь взгляд. Ну, например,
На яблоко не смотришь.

Я взглянула.
Вот только что.

Ах, так? И что с того?

Ну, что я беспокоюсь? Все в порядке.
Я вышвырнул из рая Сатану,
Адам спокойно ров в земле копает,
Чтоб склон водой прохладной оросить —
(Его отсюда мне отлично видно!).
Мир управляется по доброй воле,
Раз только сторож мыслит о крамоле.

Взглянула? Что-то я тебе не верю.

Я видела его.

И рассмотрела?

Да. Очень хорошо.

Но ничего,
Да, ровно ничего не увидала.
Ты снизу бросила трусливый взгляд,
А он стирает яркий новый образ,
Не дав ему пробиться к нерву знанья.
Вот тут под мхом удобная ступень,
Встань на нее, отсюда лучше видно.

Змея, ни с места! Или я уйду.

Повыше, детка. Ведь не в первый раз.
Взглянув однажды, рассмотри получше.

Ну, рассмотрела.

Можно и потрогать.

Какой противный фрукт.

Коснись его.

Ну нет, к чему?

Чтоб лучше рассмотреть.
Ведь наши пальчики — они как глазки.
Мы видим только то, что осязаем.

Мне страшно.

Это просто с непривычки.

Мне страшно, потому что это ново.

Мы боги, а богам неведом страх.

Мы разве боги?

Женщина, пойми!
Мы все здесь боги: ангелы, Господь,
И яблоко, и я. И только ты
Из трусости не хочешь, не дерзаешь
Богиней стать. Ведь боги не боятся.
И каждый — бог, кому неведом страх
Пред тем, что неизвестно.

Неизвестно…
Нет, не могу.

Проклятая бабенка!
Кому сказал: Коснись его!

Коснулась.

Потрогай хорошенько, всей рукой.

Я не могу.

Он что, тебя укусит?

Змея, да ты стоишь!

Растет, как всё,
Но несравненно слаще!

Ты стоишь!

Да разве есть причина отвергать
То, что нам нравится, чего мы алчем?
Давай же, будь смелей, попробуй, Ева.

Твои глаза сверкают, как металл,
Встопорщился, налился кровью гребень,
Стоишь, весь в пене, требуя того,
Из-за чего и умереть недолго.

Умрешь, сама себя лишая жизни.
Ведь ты до дрожи хочешь откусить,
Ты вся — желанье яблока сплошное.
Неужто от себя ты отрешишься?
Сама себя желаньем умертвишь?
Ну, Ева, губы дай. Кусай же! Ешь!

Назад! Назад! Эй, головы раздвиньте!
Вы что там вытворяете вдвоем?
Дурная бестия, дурная баба!
Что происходит? Что там между вами?

Ах, тварь ползучая! Так ты бунтуешь?
Ах, гадина! Ослушаться Творца?

А кто творил меня ползучей тварью?

Ты злишься, потому что ты урод.
Из-за противной внешности, бедняга,
Так люто ненавидишь это тело,
Что путаешь себя с своим безумьем.
И ты себя считаешь ровней Богу?

А ты дурак, поскольку ты, красавчик,
Из тех быков отряда шестикрылых,
Которые по ветру держат нос
И получают даром все на свете:
И кресла, и успехи, и чины.
Раз шевелить мозгами вам не надо,
Вы вечно остаетесь в дураках.

Рептилия довольно остроумна,
Что вызывает праведный мой гнев.

А мой, неправедный, — твоя убогость.

Твой гнев неправедный! Да как ты смеешь!
Желчь в голову ударила Змее.
Ты спятила, нахальная змеюка!

Вот привяжу тебя к стволу, Рогатый,
Со всею силой ярости моей,
И каждое из ребер как кинжал
Проткнет и потроха, и селезенку.
Ты представляешь гулкий стон земли,
Когда она дрожит пред сотрясеньем?
И ты такой же гулкий вздох издашь,
Когда от боли замычишь угрюмо.

Да я бессмертен, бешеная тварь!

Бессмертен? Ну так в муках завопишь,
Чтоб Бог тебя избавил от бессмертья.

Они дерутся. Как они сильны!
Тела двоих сплелись двойным кольцом,
И влажные жемчужины сверкают.
И это все в мою творится честь?
Когда еще так отражалось солнце
В подобной драгоценной диадеме?

Легко сломаю хрупкий позвоночник.

Легко. Мой план — его убрать отсюда.

Изменница, теперь ты не уйдешь!
Всего полдня прошло, как я тебя
Из пламенной ограды рая спас.
С прогулки, вряд ли нужной, возвращаясь,
Пытаясь внутрь пролезть через засов,
Все брюхо ободрав, спалив всю кожу,
Застряла ты: ни взад и ни вперед.
А я тебя так нежно снял с забора!
На ангельских плечах сюда принес!
И где же благодарность?

Благодарность
Проявят те, кто любит змей спасать.

А вот спасибо от неблагодарных.

Теперь они дерутся на мечах.

А, хорошо! Не на живот, а на смерть!
Все, что до сих пор было мутно, странно,
В бою смертельном ясность обрело.
Война, с тобой мне проще и вольней,
Меч разрубает всякие сомненья.

Жемчужины краснеют, как рубин.

На, получай!

Ох! Ох!

На, получай!

(Я просто из учтивости кричу.
Ведь он змею в клочки сейчас изрубит.)

И вот тебе! И вот! И вот!

Пощады!
(Кричу из хитрости и ухожу.)

Закончен бой. Бык победил Змею.

Ко мне приблизься, Ева, и скажи:
Ты хоть чуть-чуть ртом яблока коснулась?

Я спас тебя от смертного греха.
(Добро всегда должно быть начеку.
Не обернись я вовремя… И в миг
Пошла бы вечность целая насмарку.)
А знаешь ты, насколько грех велик,
Который ты едва не совершила?

Нет, господин. Мне просто захотелось
Чего-то влажного.

Ну, так и есть.
Когда поносит смертный солнца блеск,
Когда он дерзко звезды отрицает,
Когда он спорит с целым мирозданьем,
Когда несуществующим считает
Все то, что непохоже на него,
Когда ему позволено равнять
Великое с ничтожным, — что ж, тогда
Один лишь шаг — и он с пути собьется,
С пути, который Бог предначертал.

А почему он не спешит за мной?
Ах, он мораль, как водится, читает.
А проповедника отвлечь от жертвы —
Увы, тяжелый труд. Му! Му! Му! Му!

Кто там мычит? Опять ты здесь торчишь,
Дракон проклятый, ненасытный червь?
Ведь я уж изрубил тебя в куски
Тончайшие, как слюдяные брызги.
Хоть кровь твоя взята из бочки ночи,
Они могли бы послужить окном.
И тело, на котором груз вины,
Мало для всех тебя достойных казней.

Му! Му!

Эй, погоди! — Сюда, Адам!
Жена твоя избегла страшных бед.

Глядел так строго этот странный бог,
Грехом каким-то смертным угрожая.
Не понимаю я, что это значит.
Что значит смерть? Что означает грех?
Но взгляд его — смесь брани с состраданьем
В количествах, каких я и не знала,
Сомнений у меня не оставляет,
Что яблоко — непослушанья суть.
Теперь уж до него я доберусь!
Как низко яблоня склоняет ветви —
Под тяжестью — чего? — своей цены?
Или под тяжестью пренебреженья?
Румянец — словно пурпур уходящий
Заката, что окрашивает воздух.
Волшебное вливается звучанье
Из уха внутрь, на волю отпуская
Значений череду, давно знакомых.
Благоуханье мякоти созревшей,
И сладость, и какой-то привкус горький,
Который слаще радости любой,
Все это чувствам ясно говорит:
Из тысячи плодов, что я рвала,
Лишь этот — королевский. Злая змейка.

Какое чувство. Но оно пока
Ничем не разрешилось. Это весть
Моей душе. Но я еще не знаю,
Как понимать ее. А тело страждет.
Но яблоко страданье утолит
И на вопрос души оно ответит.
Едва рука моя плода коснулась,
Я поняла, хоть мне и было страшно,
Что я его сорву и буду есть.

Да, это надо было испытать.
Я совершила то, что захотела:
Не самое прекрасное, быть может,
Но самое великое из дел.

Ты здесь.

Я здесь.

Ты здесь, как и всегда.

Но разве я «как и всегда» сказала?

Я от волненья даже побледнел.

Ты волновался за меня?

Я слышал,
Что сотрясает буря целый лес,
Я видел, что гроза в густой траве,
Как палец на песке, ведет дорогу,
Что валятся дубовые стволы,
Ломая с шумом под собой кустарник,
Я слышал вой и крики, словно боги
Сошлись в бою не на живот, а на смерть.
И чей-то голос закричал: Адам!
Спеши сюда! Грозит опасность Еве!
О, Ева, ты в беде? Да вроде нет.
Ты невредима, ты цела, здорова.
Но все же не такая, как всегда, —
Во много раз прекраснее.

Да, правда.
Своим глазам вполне ты можешь верить.
Но то, что избежала я беды,
И есть моя беда. Она влечет
С собою новых повторенье бед,
А жить без бед я больше не смогу.

Мне, кажется, намного полегчало.
И я, признаться, сильно удивлен.
Поговорим о более приятном.
Конечно, ты всегда была изящней
И вылеплена тщательней, чем я,
На грубый глиняный горшок похожий,
Но стали мы с тобой еще различней,
И стал еще заметнее твой дар
Слова низать и связывать во фразы.

Я многое успела пережить,
И жизнь необратимо изменилась.
И лишь в момент того переживанья
Узнала я, что значит слово: жить.
Ты тоже должен это испытать
И вслед за мной изведать сладость счастья.

О чем ты? Что я должен? Говори.

Меня ты любишь?

Да. Нежней, чем прежде.
В твоей красе есть странность и загадка.

Последуешь за мной?.

Весьма охотно.
С тобой делиться означает счастье
С тобой делиться счастьем. Говори.

Ты будешь благодарен мне, Адам.
А я — тебе. Но мысль мою понять
Ты сможешь лишь тогда…

Когда?

Тогда,
Когда, как я, вот этот плод надкусишь.

Вот этот плод?

Да, да.

Как ты?

Отведай.

Ты, все-таки немного недоволен?

Пока имеет боль любую форму,
Пусть ужаса или страданья лик,
Пока мы знаем боли имена,
Пока она хоть как-то постижима,
Мы в состоянии ее терпеть.
Но выносить вот эту пустоту,
Глядеть, как занимает место в нас
Ничто, куда мы заглянуть боимся,
Круша скалу надежды и мышленья,
Ее толкая в море бледной муки…
О мозг, слабеющий столь быстро мускул!
Ты этого не выдержишь.

Ты что?
Зачем бранишься? Что я натворила?

То, что себя ты Богу предпочла,
Ему, кто выше всех и вся на свете,
Ты предпочла то, что намного меньше.
Несчастная, лежи теперь в пыли.
Тебя ждет смерть.

Но я еще живу.

Ах, вот как, ты живешь! А кто сказал,
Что жизнь твоя сейчас лишь началась.
Раз началась, то ей придет конец.
Кто так узнает жизнь, узнает смерть.
Теперь не будет ничего из Бога.
Все что угодно — из тебя самой.
Придется взвешивать любой свой шаг,
Сомненье принесет любая радость,
Дыхание стеснится, разлучась
С потоком бурным из груди творенья.
И это жизнь? А если это смерть?
Я, кто богаче всех, стою в слезах.
Бог для меня построил мир, сказал
Что любит нас, и вот жена мертва.
О Ева, ты убила нас обоих.
Ты на краю своей могилы молишь:
Иди за мной, Адам.

Нет. Не ходи.
Забудь о просьбе, верь опроверженью.
Хоть ты и потрясен ужасной вестью,
Но ты невинен. Что я натворила!
Что на себя я навлекла! Ей-богу,
Я не хотела дурно поступать,
Но я готова худшее стерпеть,
И в десять раз свою умножить муку,
Чем принести тебе такое горе.
Я тоже плачу, тоже вся в слезах,
Хотя на слезы права не имею,
Но сил моих достанет, чтоб сказать:
Ступай. Оставь меня в моем грехе.
Мне вдруг понятно стало это слово.
Ступай. Тебя с Творцом не разлучить.

И разлучить с тобой? Тебе известно,
Как вышло, что ты есть на этом свете?

Хочу узнать, раз больше нет меня.

Давным-давно, до сотворенья Евы,
Когда я жил с тем, кто меня привел,
Я вдруг о чем-то начал тосковать.
О чем? Не ведал я. И Бог не ведал.
Ведь я же никого тогда не знал,
Но одиночество уже познал я.
Господь, чтобы меня развеселить,
Поля зверями щедро населил
И птицами заполнил небеса.
А я смотрел на них и улыбался,
Давая по повадкам имена.
И Бог спросил: Ну как? Тебе получше?
А я взглянул на пеструю толпу,
Которая у ног моих теснилась,
На всех зверей — от желтенькой блохи
До льва в его медово желтой шкуре —
И прежняя тоска меня взяла.
И вот тогда я Господу сказал:
Нет, мне не лучше и не станет лучше,
Вот разве ты мне равного создашь.
Бог сотворил тебя, и я воспрянул.

Меня! Меня добился ты с трудом,
А я тебе себя не сберегла.
Теперь ты будешь по моей вине
Еще сильнее одинок, чем прежде.

Я больше не смогу быть одиноким.
Дай яблоко.

И что ты хочешь сделать?

Не знаю, Ева. Что бы я ни сделал,
Я разорву — с собой или с тобой.
И выхода тут нет. Одно из двух.
Остаться без греха — и без тебя?
С тобой, виновной, разделить вину?

Оставь меня. Речь о твоем спасенье.

Я Богу нужен был. Ты мне нужна.

Адам, есть и другие ребра.

Что?

Молись, и Бог создаст тебе другую.

Я не хочу другой. Ты мне жена.
Как я могу другую полюбить?
Я знал бы, что любовь грозит изменой.
Прости, отец. Тебя я оставляю
И к женщине иду.

Не надо! Нет!

Ты это смог. Сумел, ради меня.
Ты знал, какую грань ты переходишь,
И все-таки ее ты перешел,
Бесчувствию упрек предпочитая.
Я счастлива: мой грех родил твой грех —
Прекраснейшее из твоих деяний.
О яблоко, любимый плод, ты дал
Любимому возможность этой жертвы,
Свидетельства неслыханной любви.

Кто говорит?

Я, Ева.

Кто ты, Ева?

Я — та, кого ты так безумно любишь.

О нет, тебя я больше не люблю.
Но все-таки немного ненавижу.
Так, значит, это ты, ради кого
Себя я предал Божьему суду,
И вот теперь Господь свою десницу
Отводит от меня. Я это вижу
По знаку отступающей природы.
Неужто, несмотря на все проступки,
С такой, как ты, остаться я решил?
Ты, беленький комочек любопытства,
Неужто ты меня убила?

Ах!

Что ж, незнакомка, расстели постель
Там, где царит печаль.

Ах!

Ты дрожишь?

Боюсь.

Боишься Бога?

Нет, тебя.

Я не сержусь. Я просто утомлен.

Боюсь твоей усталости — не гнева.

Разверзлась между нами пропасть, Ева.
Преодолеть ее нам не дано,
Но манит глубина на дне разбиться.
Виновная, греховная моя,
Иди ко мне, моя красотка Ева.

Я от тебя бегу к тебе поближе,
Ища в любви от ненависти щит.

Тебя я попытаюсь защитить.
С тех пор, как ненависть я испытал,
Я о любви узнал намного больше.
Что называл я прежде наслажденьем?
Слегка прохладный нежный ветерок,
Ласкающий мне кожу в жаркий день,
Когда лежу под солнцем загорая.
Нет, не беги, иди ко мне сюда,
Моя больная страсть, недуг прекрасный.
Из бренности родившись, наслажденье
Вгоняет в пот, родит зубовный скрежет.

Так яблоко влияет на тебя.
О, я не представляла, как ужасно
Подействует оно на нас обоих,
Как действует оно, когда мы вместе.

Вот я вернулся, наведя порядок
И усмирив чешуйчатую тварь.
Врагиню из конца в конец эдема
Я беспощадно молниями гнал
И обрубал ей ноги — все четыре.
Она под корни тиса забралась,
Где скорчилась, зализывая раны.
Теперь змея недалеко уйдет:
Хоть выживет — останется безногой.
А я, признаться, отдохнуть не прочь,
Но что поделать — долг всего превыше.
Пусть ночь темна, но там, где есть опасность,
Все бдительнее служит безопасность.
А что такое падает с небес?
Какие удивительные хлопья,
Какой-то клей из воздуха и льда.
Похоже, что Господь наш изобрел
Неведомое прежде время года.

На пальмах снег. Испорчена погода
Вконец. И это мне вполне подходит.
Свет солнца и созвездий поврежденных
Совсем померк, сгустился чадный воздух,
Путь заградив божественному свету.
Везде царит мрак, холод и тоска. Его знобит.
Один лишь я доволен всякий раз,
Когда Творец ошибки совершает. Его знобит.
Теперь любимый Богом материал
Упрямый свой характер обнаружит,
Ведь послушанье Господа детей
В свободу превратилось. Это значит,
Что выдернут краеугольный камень
И рушится все здание природы. Его знобит.

Куда он делся? А, идет сюда,
Взъерошив черенки промокших крыльев.
Погода — дрянь. Но Сатана ей рад,
Поскольку даже ангелы замерзли.

Опять ты здесь? Я был бы изумлен,
Не будь такой погоды. А теперь,
Когда нигде ни в чем порядка нет,
Я больше ничему не удивляюсь.
Как ты проник сквозь огненный заслон?

Помог один.

Проклятье! Кто он?

Ты.

Ты что несешь?

Да, ты — стрелец небесный.
С забора сняв, меня отнес ты к Еве
На собственных плечах.

Я снял Змею.
И зря помог скотине недостойной.

В Змее был спрятан я.

Что значит — спрятан?

Я влез в нее, и ты меня не видел.
Змея — снаружи, я — внутри. Понятно?

Он спрятан был! О, что это за мир,
Где вещи могут выглядеть снаружи
Не теми, каковы они внутри.
Нельзя по упаковке распознать
Ту форму, что имеет содержанье.
Одно живет в другом, грех — в благочестье.
Материя, опять твои дела.
Итак, ты спрятался в Змее.

Да, там.

И собирался Еву соблазнить.

Да.

Но твои попытки пресекли.

Пытались.

Я тебе устроил взбучку.

Не мне — Змее.

Тебя я продырявил
Как решето.

Но не меня — Змею.

Тебе я ноги обрубил?

Змее.
Придется ей теперь ходить без ног.
После того, как ты в жестоком раже
Так жутко изувечил Божью тварь
(Нехорошо, брат, избивать Змею,
Когда желаешь черту лютой казни),
Я выбрался наружу из нее,
Чтоб увидать плоды моих усилий.

Ты зря старался, брат! Имей в виду,
Всю ночь я обходил дозором рай
По безупречно правильному кругу.
Мне это чуть было не надоело,
Но я железно выполнил свой долг.
Ответственности ноша тяжела,
Но счастье — в ней, и я ее не сбросил.
Спасует человек — погибнет мир.
А не спасует — значит, мир спасен.

Рогач, а ты и впрямь тяжелодум.

Ты можешь, издеваться и кривляться,
Но совратить Адама ты не смог.

Да, верно. Дурачка не совращал я.

И никогда не сможешь, поручусь,
Твои уловки мне давно известны.

Дождь припустил сильней. Иди сюда.
Укроемся под деревом. А кстати,
Куда девалось яблоко — не знаешь?

О, будь я смертен — умер бы на месте!
Где яблоко?

Спокойно, Гавриил!
Да вот оно, валяется.

Упало?
А я подумал, что Адам…
Поднимает яблоко. Но нет.
Напрасный страх, Адама испытал я,
Он правил поведенья не нарушит.
И яблоко — тому пример… Но что с ним?

Что с ним такое?

В нем изъян!

Ах, нет!

Кусочка не хватает.

След укуса?

Взгляни ты сам, а я смотреть не в силах.

От Господа все что-то убывает.
То падший ангел, то упавший плод.

О Господи!

Чего уж тут скрывать:
Укус.

Укус? Большой или поменьше?

Поменьше. Да, поменьше, несомненно.
Укус жемчужных Евиных зубов.

Ужасно. Поверни, чтоб я не видел.

Ты сам просил. Смотри.

Другой укус!
На этот раз большой. Укус Адама.
Вы, хищники! Вкусивши первый раз,
Вы все подряд теперь начнете грызть,
Начнете пробовать на зуб святыни.
О бедная, порочная порода!
Едва сотворена, но погибаешь!
Вот подписи из тридцати двух букв —
Вы смертный приговор свой подписали.
Отсюда буря! И холодный ветер —
Седоволосый, словно злой старик.
Так видел ты плоды своих усилий?

Тебе неинтересно.

Расскажи.

Пожалуйста. Я выбраться был рад
Из рваного плаща — змеиной кожи,
(Поскольку плащ ты малость повредил).
Ну, подхожу я к яблоне и вижу…

Кого?

Тебя.

Меня?

А то кого?
Ты этот вот огрызок охранял.
Я стал искать, плутая в темноте,
Пока не обнаружил нашу пару.
Они спешили плоть свою смешать
На прежнем месте, как они привыкли.
Не тут-то было. Через два шага
Застряла самка в ветках мушмулы.
И куст уж не склонился перед ней,
Не расстелился ложем, как всегда.
Ствол затвердел вдруг, стал шероховатым,
Покрылся сплошь колючими шипами,
Вцепился в самку и не отпускал.
Она упала, а дурак-то наш
Ее и не подумал поднимать.
Да и она вставать не собиралась.

Довольно.

И пока она лежала,
Уткнувши в землю лоб, в кусте колючем,
Ее на свой он вертел насадил.

И что потом?

Они пришли в себя.
Сломав кусты и ободрав кору,
Как будто пронеслось оленье стадо,
Оставив гона явные следы,
Они продолжили свой бег. Однако
Ушли недалеко. На берегу,
Под финиковым деревом опять
Они друг в друга жадно погрузились.

И где они теперь?

Всё там.

Под пальмой?

Гляди, вон пальма.

Как ее качает.

Еще бы.

Ветерок стряхнул плоды.

Она трясется.

Ветер стал сильней.
А прежде бриз нес легкую прохладу
И свежесть утра после теплой ночи.
Теперь, когда надкушен дважды космос,
Цепь испытаний ждет… Сатанаил!

В чем дело?

Час настал, когда Господь
Является.

Я знаю. Круг почета.
Он любит славу.

Где же ты, Адам?

Сегодня мир его прохладно встретит,
Любезности малейшей не видать
Тому, чья изменилась так погода.
Уж это утро мне принадлежит,
С него не только этот день начнется,
Но многое другое. Интересно,
Как он воспримет исповедь твою.

Не вижу нынче я моих детишек.
Обычно мы встречаемся в саду,
Где души их, воспрявшие от сна,
Я незаметно развивать привык,
Ко благу направляя их познанья.
Так солнце по весне смакует рост
Плодов, когда само дарит им сладость.
А вместо них архангелов я вижу.
Но одного я на фольварк отправил,
Другого с глаз моих долой прогнал.
Сатанаил, ты как здесь оказался?
Изволь свое наличье оправдать.

Оно вам не по нраву? Я доволен.

Опомнись. Ты пред Богом.

Ну и что?
Я — это я. Такой же бог, как вы.

Не перебарщивай. Ты не настолько плох.

Коль спорить с Богом плохо, да, я плох.

Нет, херувим. Ты Богу лишь слуга.

Зло так же правомочно, как добро.

Ах, как добро! Возможно. Но не так,
Как я.

Мой Бог! Мы разве не добры?

Меж нами есть различье, дурачок.
Все, что во мне есть свойство, то в тебе
Всего лишь добродетель. Будь же добр.
Но и его я созидал не меньшим.

Вы говорите, что меня создали?

Конечно.

Но какой же в этом смысл?

Я мир прекрасный духов изобрел
И, словно в зеркале, в их светлом сонме
Свое же откровенье увидал.
И тут — со мною часто так бывает —
Вообразил я противоположность.
И я сказал себе: давай допустим,
Что это — чепуха. А ты ведь знаешь:
То, что я допускаю, то и есть.
Ты получился, чтоб потом отпасть.

Так значит вышло все по недосмотру?

Мне жаль, но ничего нельзя поделать —
Всесилие. Оно своеобразно.

Найдется сила на любую силу.
И на всесилье где-то есть управа.
Всесилье кончится когда-нибудь.
Ведь и Ничто свое имеет время.
Я — бог, нашел ли я сначала сам себя,
Создал ли сам себя от возмущенья,
Иль гордости (так даже будет лучше), —
Я говорю: все, что учреждено,
Должно вскормить в себе свое сверженье.
Захватчик входит через ту же дверь,
Через которую бежал владелец.
Что скажете на это?

Ничего.
Напрасно я пытаюсь напрягать
Божественный свой мозг. Такую пошлость
Ответом удостоить не могу.

Я недостаточно оригинален?
А, может, он вам новость сообщит?

Благочестивый муж долг тяжкий исполняет,
Когда из набожности Богу возражает.

Нет, Гавриил! Не надо рифмовать.

Вы слышали, как падал этот финик?

Таков был план. Созрел он и упал.

Вы отнеситесь к этому серьезней.

Ну, раз ты просишь, отнесусь, как ты.

Чем козярять, коль нету козырей?

Зачем же козырь, коль расклад известен?

Сорваться может самый лучший план.

Да, так бывает, только не со мной.

О Боже, не желаете вы слушать.

Нет, отчего же. Можешь говорить.

Нет, не могу.

Ты ничего не скажешь?

Не знаю что сказать.

Совсем не знаешь?
А предисловье было очень длинным.
Ну ладно. Кто-то пошлости несет,
А кто-то ничего сказать не может,
Хотя на предисловья он мастак.
Я свой обход продолжу. Между прочим,
Здесь все пойдет не так, как прежде шло:
Испортился заметно здешний климат,
Когда произошло грехопаденье.

О небеса, он знает.

Силы ада,
Он сразу догадался обо всем.

Чего уж проще. Ты, Сатанаил,
Облизываешь бороду с ухмылкой,
А ты, мой Гавриил, зажав огрызок,
Не можешь слова вымолвить.

Но я…

Неужто я, по-вашему, так глуп,
Что не заметил, как трясется пальма?
Лишь дураки глупцом считают Бога.
Все правильно, архангелы мои.
Качнулась чаша на весах свободы
И опустилась в пользу Сатаны.
Теперь он здесь большой авторитет.
Однако, чем же заняты те двое,
Мужчина и его жена?

В грязи
Валяются.

В мученьях.

Для начала
Мы скажем осторожней: на земле.
Послушай, Гавриил, залезь повыше —
Их с яблони намного лучше видно —
И доложи нам, что они творят.

Зачем же нужно вдаль смотреть и Богу
Докладывать о том, что знают все?
Зачем смешить того, кто может мыслить?

Подчас мы можем рассмешить друг друга,
Друг другу рассказав, что знает каждый.
Я, например, люблю смешить себя.
Конечно, услыхав от Гавриила
О том, что сам я знал давным-давно,
Я вряд ли удивлюсь, но может быть,
Мне что-нибудь еще придет на ум.
Мне вещи разные на ум приходят…
Ну, хватит о причинах. Жду доклада.

Как это грубо. Просто непотребно.

Смотри и говори. Не комментируй.

Мне тяжело.

Смотреть?

Нет, говорить.

Когда начнешь?

Мне было бы легко,
Когда бы видел я их покаянье,
Раскаянье, хотя бы тень печали,