Сергей Городников

Русская рулетка

1

Случилось это в последнюю субботу сентября. Я как раз вернулся из трёхдневного рейса, помылся и больше не желал от жизни ничего, кроме покоя и возможности отоспаться. Сумрачный вечер давно превратился в ночь. За окном по жестяному откосу приглушённо постукивал слабый дождь. А внизу, на улочке с односторонним движением иногда шуршали по лужам, проносились запоздалые легковушки, – мчались так, словно мнили себя легконогими скакунами. Погружаясь в сладостную истому, предвестницу долгожданного сна, я пожелал им всем скорей добраться до своих «конюшен» и прекратить это шуршание. На комоде начали попискивать электронные часы, сообщать о наступлении полуночи и, как водится, совсем некстати зазвонил телефон.

Поначалу я ещё сопротивлялся, накрыл голову второй подушкой. Но он трезвонил с бешеным упорством, будто вопрос стоял о чьей-то жизни. Невольно прощаясь с феями сна, которые оставляли меня в тёмной, слишком большой для холостяка спальне, я вдруг вспомнил, не только спальня была слишком большой. В четырёхкомнатной квартире умерших предков я занимал две комнаты, остальные даже не открывал с тех пор, как сюда переехал. Дело не в том, что их стены украшали фамильные портреты, укоризненно взирающие на недостойного отпрыска. Фамильных портретов в них не было. Но одна мысль об уборке таких апартаментов приводила меня в содрогание. Я честно оплачивал безумные, на мой взгляд, счета, поступающие от всяких служб, но когда заявился чернявый жуликоватый коротышка с двумя девками-телохранительницами, – предпочёл оставить всё, как есть. Коротышка предложил за квартиру такую сумму, что я не сразу поверил. Однако затем указал ему на дверь, вежливо и твёрдо. Разумеется, мною двигало не отсутствие меркантильного интереса – не такой уж я бессребреник, – просто с такими деньгами я не знал что делать, и при каждой попытке их потратить пришлось бы воспоминать: а ведь я в этой квартире родился. Впрочем, чернявый посетитель успел-таки всучить мне визитку и сказать, что на меня не в обиде и если передумаю, будет рад принять в своём офисе. Там-де, за чашечкой кофе и рюмкой ликёра в любой момент можно подписать договор о передаче моей единственной собственности в его полное распоряжение. И почему я ещё не выкинул его визитку? Кажется, она так и лежала на комоде, под вазой с высохшими цветами.

А телефон продолжал надрываться, и мне пришлось окончательно проститься с надеждой, что смогу не отозваться. С прескверным настроением я приподнялся на локте, медленно сел на край тахты и снял трубку.

– Андрюха?! – весело рявкнул мне в ухо низкий голос явно не трезвого мужчины лет тридцати пяти, моего ровесника. – От киски не оторвёшься? Ха-ха! Передай, пусть извинит. – Судя по голосу, дурацкое замечание представлялось ему необыкновенно удачной шуткой. Я узнал его сразу, но нельзя сказать, что это вызвало у меня бурный восторг. Последний раз мы общались зимой, и я вполне мог обойтись без повтора такого удовольствия до следующей.

– Уже передал, – вяло ответил я, догадываясь, что Иван звонит из просторного вестибюля. На том конце прорывался невнятный галдёж весёлой компании: в гоготе молодых прожигателей жизни выделялся женский визг и смех, кто-то протрубил в саксофон. И этот гвалт постепенно удалялся. Мне бы следовало отключить телефон, выдернуть вилку из розетки и спокойно завалиться в постель. Однако я этого не сделал.

– Ты что мрачный? – не утихал Иван.

– Послушай, – зачем-то пустился я в объяснения. – Знаю, трудно поверить: другим хочется спать, когда тебе море по колено. Но сейчас именно такой случай. Я действительно почти заснул, и жалею об этом больше, чем о первой любви.

– Ладно, не дуйся. – Весёлость Ивана таяла, словно мороженое в горячем кофе. – Я названиваю тебе сутки. Ты мне нужен. Нет, не так… Очень нужен.

Я невольно поморщился.

– Звонишь откуда?

– Гостиница… С презентации фирмы. Весь гадюшник перебирается на плавучий бордель… Ты должен срочно приехать.

– Нет! – Я решительно дёрнул головой, начисто отвергая такую возможность. Жаль, он этого не мог видеть и оценить. – Легче застрелиться. А завтра – я твой, старик. Пока.

Не желая выслушивать возражения, я положил трубку. Но когда телефон вновь заверещал с наглым остервенением, поднял её опять.

– Так не пой дёт. – Голос Ивана прозвучал сухо и тихо, он был уже трезв и серьёзен. – Не хотелось напоминать... Когда-то я помог тебе совершенно бескорыстно. Но ты сам сказал, расплатишься сопоставимой услугой. Так вот, мне нужна твоя помощь.

Это напоминание и тон, каким оно было произнесено, заставили меня засунуть всё приготовленное раздражение под подушку. Я расправил плечи, пальцами левой руки помассировал под глазами и обречённо спросил:

– Что надо сделать?

– Одевайся поприличней и приезжай. Разговор не телефонный.

– Сам не мог бы приехать? Меня мутит от руля и дорог…

Но он не дал мне договорить.

– Лови любую тачку. Оплачу.

– Да намекни хоть, в чём дело? – сдаваясь, спросил я.

Он не ответил, зато послышался спокойный голос молодой женщины, явно обращающейся к Ивану.

– Хочешь от меня ускользнуть?

– Разве? – мягко возразил Иван. – Звоню старому приятелю. Хочу познакомить с твоей подругой. Довольна?

Я позавидовал убедительности, с какой он соврал. Затем он объяснил мне, как и куда приехать, и отключился. Помедлив, я зажёг светильник и встал, направился в ванную комнату. Пока сбривал щетину, вид в зеркале у меня был довольно кислый. Я умылся, не спеша вытер лицо мягким полотенцем, невольно гадая, ради какого это дела он искал меня так настойчиво, и оделся. Голубая рубашка, тёмный галстук в блестящую точечку, серый шерстяной костюм, мягкие чёрные туфли и тёмно-серый плащ придали мне вид, который показался самым подходящим для вечеринки с незнакомыми людьми. Меня ещё не оставило искушение махнуть на всё рукой и вернуться в постель. Однако заснуть всё равно не удалось бы, только измучался, проворочался бы часов до трёх. Ивана из головы не выкинешь, даже отключив телефон. Что-то странное было в его поведении. Не таким уж я был незаменимым, чтобы разыскивать меня целые сутки. И я вышел из квартиры.

От парадных дверей подъезда я направился к подъездной дороге. Свернул налево, вдоль шеренги мокрых деревьев прошёл между давно обжитыми домами и вскоре оказался у шоссе. Было прохладно и свежо. Умытый асфальт, казалось, блестел чешуёй в широком коридоре света фонарей, и по этой чешуе с шелестом проносились редкие машины. Я пересёк шоссе и поднял руку. Остатки вялости выветрились из головы и тела, а когда около меня затормозил облизанный дождём бежевый «москвич», по спине пробежал холодок недоброго предчувствия.

2

Ярко светящий огнями прогулочный корабль, словно дожидался только меня, – едва я взошёл на борт, два худощавых матроса втянули сходни, которые мягко громыхнули, и закрыли створки ограждения, задвинули запор. Корабль задрожал, дёрнулся. Лопасти захлюпали, вспенили тёмную гладь реки, и он отчалил. В салоне грянули вопли восторга. Слышно было, как бутылка шампанского выстрелила пробкой, тут же зазвучала музыка, и молодая певица с испитым голосом объявила модную песенку. Слева от меня отдёрнули занавеску окна салона. Я повернул голову и увидел Ивана, он костяшками пальцев постучал по стеклу, поманил меня, пальцем указал на дверь. Корабль плавно и неторопливо удалялся от берега, поворачивая нос против течения. Я толкнул дверь и ступил в узкий, мягко освещённый вестибюль.

Седоусый неулыбчивый швейцар взял мой плащ, я сунул данный им номерок в карман, поправил у настенного зеркала причёску, после чего вошёл в довольно большой и уютный салон, оформленный вроде как под китайский ресторанчик. На эстраде наяривали четверо парней музыкантов, а светловолосая девица в чёрном блестящем платье с низким декольте пыталась извлечь из себя загадочную русскую душу и втиснуть в шлягерное пение. Она была нетрезвой, встряхивала головой, будто пыталась откинуть взбитые пряди с низкого лба, и по-свойски подрыгивала ногами в лаковых чёрных туфлях с золочёными бляшками. Несколько пар топтались у эстрады, и слабый запах пота перемешивался с запахом дорогих сигарет, который со слоистыми облачками дыма распространялся от сидящих за круглыми столиками.

Столиков было не меньше десятка, на каждом цветок в китайской вазочке и сиреневый светильник. Ещё два вытянутых стола под белыми скатертями были заставлены блюдами с изысканными кушаньями. Официантов я не видел, очевидно, все сидящие за столиками могли сами брать с блюд, что захотят. Однако уже сытые и ленивые участники прогулочного мероприятия либо танцевали, либо курили, разглядывали певицу и танцующих, невнятно переговаривались и присасывались к рюмкам. На беглый взгляд свободные места не предусматривались, число приглашённых было известно заранее. Но от столика возле окна мне махнули рукой. Там сидели трое, а четвёртый мягкий стул был не занят. Почти не привлекая внимания к своей персоне, я неспешно двинулся в ту сторону, на ходу изучая компанию, к которой предстояло присоединиться. Бархатный фиолетовый пиджак красиво облегал спортивные, полнеющие плечи коротко подстриженного Ивана. По обе руки от него удобно расположились молодые женщины, лет на десять моложе, чем он. Обе курили. Шатенка в тёмном вечернем платье с ровно уложенными прямыми волосами и длинными нефритовыми серьгами, казалось, задевающими плечи, сидела ко мне спиной. Особого любопытства она у меня не вызывала. Гораздо больше занимала её подруга в шёлковом брючном костюме. Та бесцеремонно разглядывала меня спокойными тёмными глазами непонятного цвета, и в них угадывалась ни то грусть, ни то усталость от необходимости постоянно сдерживать себя. С распущенными светлыми волосами, правильным, чуть вздёрнутым носом и тонкими бровями, какие встречаются у казачек, глаза придавали выразительность её лицу с приятно очерченными подбородком и овалами щёк. Девушка была своеобразно красива, запоминалась с первого взгляда. Я не мог избавиться от впечатления, что где-то уже видел её.

Именно в её сторону кивнул Иван, когда пожал протянутую мной руку.

– Осторожно! Как бы эта Цирцея не превратила тебя в свинью, – предупредил он очень серьёзно. – Ей это удаётся. – Он будто хотел сказать больше, чем сказал. Она же хранила молчание, держала сигарету у рта. Мне вдруг захотелось дотронуться до её кожи, от природы смуглой, гладкой и необычно нежной. Выпустив мою ладонь, Иван продолжил. – Имя у неё говорит за себя – Виктория. Лучшая подруга моей Оксаны.

И он шутливо обнял шатенку. Но шатенка по-кошачьи вывернулась и взглянула на меня с нескрываемой злобой.

– Не знаю, зачем вы понадобились Ивану. Мне это не нравится.

Её мнение волновало меня меньше всего на свете. Я опустился на стул, расстегнул пиджак и обратился к Ивану.

– Я что, важная птица? Без вопросов впустили на палубу, и корабль тут же отплыл.

Иван довольно ухмыльнулся.

– Предупредил капитана. Сказал, жду банкира, старого друга.

– Дал на лапу, – холодно заметила Оксана.

Иван развёл руками, мол, ничего от неё не скроешь.

– Как же меня узнали? – спросил я с равнодушным удивлением.

Помедлив, Иван достал из внутреннего кармана своего бархатного пиджака чёрную корочку с плоским электронным калькулятором, затем чёрно-белую фотографию. Склонил голову, оценил, что на ней запечатлено, и показал мне. Он не настолько изменился, чтобы не узнать его на хорошем снимке. Студент в футболке левой рукой придерживал футбольный мяч, а указательным и средним пальцами строил рожки за затылком приятеля, который тоже в футболке стоял рядом. Приятелем этим был я, наверное, тоже узнаваемый, раз уж меня пропустили на корабль, не остановив для расспросов. Хотя, наверняка, всё происходило проще. Капитан не забивал себе голову лишними заботами, а распорядился впустить первого, кто появится, и тут же отплыть. Формально он выполнил то, о чём договорился с Иваном. На его месте я бы так и поступил.

– Рога тебе идут, – с женской стервозностью, с вызывающим намёком высказалась Оксана.

Иван вернул фотографию и корочку в карман, а я посмотрел на его подругу.

– Мне наплевать, что вы обо мне думаете, – предупредил я Оксану, показывая отсутствие намерения поддерживать разговор на «ты». – Сам не понимаю, зачем сижу здесь, а не сплю, как надеялся. Я две ночи продремал в трейлере, вроде пса на стрёме. И если кто-то рассчитывает вывести меня из себя, его ждёт разочарование.

Оксана повернулась к Ивану.

– У твоего приятеля дурные манеры, – сказала она холодно, однако не так неприязненно, как вначале. – Чем он занимается?

Любопытство проступило и в глазах её подруги. Смотреть на неё было приятно, и я предпочёл это занятие всем прочим.

– Охраняет… ценные грузы на дальних перевозках, – поспешил объяснить Иван.

Я не стал его поправлять.

– Фи. И сколько вам платят? – изобразив презрение, заметила Оксана и, не дожидаясь ответа, глянула на Ивана. – Ты что, никого другого не можешь нанять для своего таинственного дела?

Он притворно засмеялся.

– С чего ты взяла про тёмные дела? Я что, не могу пригласить друга повеселиться? Мы не виделись почти… да, полгода.

– Слушайте, – вмешался я, – не хочу стать причиной ваших трений. Пожалуй, я зря приехал.

Привстав со стула, я вдруг сообразил, что уйти могу разве что на палубу.

– Сядь! – резко распорядился Иван, но тут же спохватился и попросил: – Не уходи! – И обратился к своей подруге: – Прошу тебя, замолчи!

Он налил мне коньяку, долил себе, потом будто вспомнил о женщинах, наполнил и их рюмки из другой бутылки с пёстрой итальянской наклейкой.

– Ладно, замолчу. Но я тебя предупредила, мне это не нравится, – холодно объявила Оксана.

Никто из них не притрагивался к рюмкам. Я не стал их ждать и неторопливо выпил. Мне было всё равно, что они подумают. Откинувшись на спинку стула, я позволил векам опуститься на глаза, и наслаждался тем, как трезвость постепенно покидает меня. Словно сквозь завесу прозвучал голос Виктории, – он был грудным и каким-то бархатистым, слышать его было так же приятно, как до этого смотреть на неё.

– Вот уж не подумала б, вы одного возраста и вместе учились, – заметила она Ивану. – На вид твой друг здоровее и моложе.

Я приоткрыл глаза. Иван помрачнел и откинулся на стуле.

– Он не занимается бизнесом, когда всё рушится и не ясно, куда к чёрту нас тащит правительство… Эти безмозглые кретины. И у него нет жены.

– Так я пью твою молодость? – съязвила Оксана. – Вини свою прежнюю. А я с тобой живу всего четыре месяца.

– Он сбежал из-под венца, – вынужден был объяснить Иван.

Мой голос раздался как бы со стороны, словно говорил кто-то другой:

– От тёщи, – поправил я. – Жениться приходилось и на тёще. Грустная история. Будущая тёща оказалась стервой, и не пыталась это скрыть. Хотя бы до часа, когда нас распишут.

Оксана хмыкнула.

– Ну конечно, – холодно сказала она. – Всегда тёщи виноваты. Скажите уж честно, не любили свою невесту.

– Не правда. Это замечание оскорбляет. Будто намерение жениться было по глупости, от скуки. А я был влюблён, долго мучался. Как буриданов осёл. Классическая проблема выбора: и хочется, и колется…

– … и мама не велит, – мрачно закончил Иван.

– Мама-то вмешаться не могла. Как и папа, и дедушки, и бабушки.

Удивляясь, что разоткровенничался, я замолчал.

– Вы что, совсем один? – догадалась Виктория. Она спросила так, что я не смог не ответить, и только ей.

– Единственный недостаток быть поздним ребёнком.

– Судя по вам, есть и другие. – Оксана была по-женски беспощадна и справедлива. – Избалованное воспитание и законченный эгоизм.

Я склонил голову набок и улыбнулся во весь рот.

– Рад, что заметили. Мой наглядный пример ужасен. Верю, своих-то детей воспитаете иначе.

Она фыркнула и отрезала:

– Несомненно.

– Только не рожайте поздно.

На этот раз она промолчала. Волна опьянения спадала, наступала расслабленность. Мне больше не хотелось продолжать разговор на свой счёт. Я одарил улыбкой примадонны уже всю компанию.

– Содержательная беседа получается. Обо мне и обо мне. Как на перекрёстном допросе…

Я было решил, Оксана исчерпала свой порох в пороховнице. Но ошибся.

– Должны ж мы знать, с кем нас знакомит Иван, – прервала она меня. – Мы очень разборчивы. Вика, например, хотела здесь быть с близким другом, очень известным в наших кругах бизнесменом.

– Ну, ты скажешь тоже, – слабо возразила Виктория. – Какой он мне близкий друг. Один из поклонников.

Оксана не обращала на возражение внимания и продолжила:

– Он утром прилетел из Южной Африки.

– Он что, негр? – буркнул я под нос.

Но она расслышала.

– Белее не бывает. И очень богат.

Меня начинали донимать её наскоки.

– Что-то у нас сплошные очень. Я кому-то очень нужен среди ночи. Кто-то очень богатый. Кому-то я очень не нравлюсь. А я, наверно, очень дурак, раз выслушиваю гадости, вместо того, чтоб видеть третий сон.

– Считаете это гадостями? – проворковала Оксана, изобразив улыбку торжествующей стервы, которая сумела-таки задеть мужчину за живое.

Она меня действительно достала. Я не желал её видеть, какой бы близкой подругой Ивана она ни была. Он поморщился, но не вмешался.

– А вы зануда, – мило заметила Виктория. Она выразительно пригнулась ко мне с потухшей сигаретой. Мне пришлось взять со стола зажигалку, щёлкнуть кремнем, и она прикурила от газового пламени. Вновь откинулась на стуле, скрестила руки и, слегка выпятив нижнюю губу, медленно выпустила белесую струйку дыма. – Только и слышу, как вы хотите спать, а вам не дают.

– Больше не буду, – проворчал я, и сменил тему. – Кстати, где-то я вас видел.

Девушка опять внимательно на меня посмотрела, будто заново изучала, но мне показалось, сказанное мной её задело.

– Для сопровождающего ценности вы поразительно догадливы, – в её голосе сквозила лёгкая издёвка. – Вам очень везёт.

– Разве?

– Если на трейлер нападут, вам понадобится минут пять, сообразить об этом. Не меньше.

– Я две ночи…

Я осёкся, но было поздно.

– Не спал, – съязвила Оксана и слегка похлопала в ладоши.

Иван стукнул ладонью по краю столика.

– Чёрт! – ругнулся он. – Больше не о чем говорить? Лучше расскажу анекдот.

На девушек это не произвело ни малейшего впечатления. Они его словно не слышали.

– На вас нападали? – вдруг полюбопытствовала Виктория.

– Много раз. Показать шрамы от бандитских пуль?

– А серьёзно?

– Зачем вам?

– Хочу понять, почему умный мужчина стережёт чужое, а не занимается своим бизнесом. Наверно, такая работа страшно интересна.

Её глаза оживились, в них свозила откровенная насмешка. Она мне не верила, не верила, что занимаюсь тем, о чём сказал Иван и вынужден подтверждать я сам. Как не верила и её стервозная подруга. На то у них были основания. Иван выставил меня в дурацком виде, но я не знал, почему, и вынужден был придерживаться его версии.

– Гораздо интересней занятий спекуляцией, которая в нашем отечестве нарядилась в красивые слова: коммерция, бизнес.

– А лицензия на оружие у вас есть? – продолжила допрос Виктория.

– Нужен телохранитель? – Я пытался сдержать нарастающее раздражение положением, в котором очутился. – Вряд ли подойду.

– Телохранитель мне не нужен, – невозмутимо ответила она. – У меня есть. Одного достаточно.

Я пожал плечами и обратился к Ивану.

– Здесь ужасно весело. Но, пожалуй, я предпочёл бы другое развлечение.

– Нетрудно догадаться, – опять съязвила Оксана. – Поспать.

Мои милые собеседницы не заметили, что Иван живо окинул взглядом всё помещение, словно отыскивал официанта, и едва уловимо кивнул. Скосив глаз, я через плечо увидел спину покидающего салон рослого брюнета.

– Не хочешь выйти? – небрежно предложил Иван, и всем было понятно, он подразумевал: в туалет.

Он встал, отодвинул стул.

– Охотно.

Я тоже поднялся. Следом за ним направился к выходу, потом мы свернули в проход, и Иван действительно вывел меня к мужскому туалету. Мы зашли, он убедился, что никого нет, и тихо попросил.

– Незаметно попади на корму. Там будет ждать кавказец. Ты видел его спину, узнаешь. – Двумя пальцами он вытянул из нагрудного кармашка пластиковую кредитную карту с полоской магнитного напыления. – Вот. В обмен на неё он отдаст пачку сигарет.

Иван замолчал. Я взял пластиковую карту, вопросительно заглянул ему в глаза с угадываемой в них тревогой. Он не отвёл их.

– Что это?

Я не спрятал карту, не шелохнулся, и он вынужден был коротко объяснить, во что меня втягивает.

– Если не заплачу, не получу то, что в пачке, она попадёт… Меня ждёт клетка с тиграми.

– Мафия? – я невольно нахмурился, чувствуя, как по телу пробежали мурашки.

Он помедлил мгновение и выдохнул:

– Да. За мной, наверняка, следят. Я не могу рисковать.

– И это всё? Всё, что от меня требуется?

– Да.

Иван пристально смотрел мне в лицо, ожидая моего решения. Оно давалось мне не просто.

– Ладно, – согласился я.

Он распрямился, выдохнул с облегчением.

– Тогда я возвращаюсь. – И он поторопился объяснить, что придумал. – Ты останься. – Он шагнул к окну, приоткрыл раму. – Я уже был здесь, отпер щеколду. По-моему, тебе лучше выбраться так, – он указал рукой на тёмный проём, из которого потянуло промозглой сыростью.

Я кивнул, выглянул наружу, потом спросил:

– Что делать с пачкой? Бросить в реку?

– Нет! Принесёшь за столик. Спрячь, отдашь мне, когда никто не увидит.

У меня возникли сомнения, но я не стал спорить.

– Закройся, – предупредил Иван напоследок и вышел.

Он посмотрел в одну, в другую сторону прохода и прикрыл дверь туалета. Я заперся изнутри, опять выглянул в окно. Вокруг не было ни души. Мне пришлось вобрать живот, так вылезать на палубу. Очутившись снаружи, я притянул раму до упора, чтобы казалось, окно закрыто, и настороженно отправился к корме.

На корме было темно, корабельное освещение на ней уже не горело, возможно, для создания места романтического уединения. Но этим уединением воспользовался лишь один участник речной прогулки, его узкая спина с черноволосой головой склонялась над ограждением. Корабль плыл по течению, и он словно всматривался в оставляемую позади волну, которая расходилась и затухала там, где виднелся Новодевичий монастырь. Я приблизился к черноволосому и встал рядом, показал карту. Мельком взглянув мне в лицо, он быстро, как если бы освобождался от бомбы с часовым устройством, вынул из бокового кармана пачку сигарет. Выхватив у меня карту, он позволил забрать из напряжённых пальцев заклеенную скотчем пачку, и вдруг я расслышал сзади подозрительный шорох. Я прыгнул в сторону мгновением раньше, чем нечто со змеиным свистом распороло воздух в том месте, где я стоял только что. Падая на плечо, я увидел черноволосого, он заваливался на ограждение, в его спине торчало хвостовое оперение чёрной стрелы. В ту же секунду двое молодых мужчин с луками появились из-за угла у прохода к корме. Я сунул правую руку с пачкой под пиджак, будто у меня там был пистолет, рывком поднялся на колено, с него на ноги. Нас разделяло метров пять, не больше, трюк с предполагаемым пистолетом они видели достаточно отчётливо и купились на него. Перезарядить луки они не успели, и оба полезли под одежды за другим оружием.

Я оказался рядом прежде, чем они смогли воспользоваться, – тот, что пониже, пистолетом с глушителем, а высокий, ножом. Носком туфли я сильно ударил в колено держащего нож, а вскидывающего пистолет оттолкнул на боковое палубное ограждение, схватил за ноги и рывком приподнял и опрокинул за борт. Пистолет помешал ему ухватиться за ограждение обеими руками, – я кулаком ударил по пальцам, которыми он вцепился в трубу. Он сорвался вниз, шлёпнулся в воду и отстал от корабля. Но по другому борту к корме выбежал обеспокоенный коренастый парень с несуразным длинноствольным пистолетом.

– Он спрыгнул, – прошипел я, указывая левой рукой за борт, правой ладонью сжимая горло, будто получил по нему рубящий удар.

Парень уже целил мне в грудь, однако затем рванулся к ограждению и направил пистолет туда, где слышалось удаляющееся бултыханье. Его остановил приглушённый окрик сообщника с ножом.

– Болван! – тот отвалился от стены и тихо охнул от боли в колене. – Там свой.

Я не стал дожидаться, пока они разберутся, кто свой, кто чужой, и ринулся прочь от кормы.

– Стреляй же! – услышал я за спиной сдавленный голос того, кто держал нож.

Дверца, до которой я успел добежать, была приоткрыта, я пинком распахнул её и влетел в бледно освещённое матовой лампочкой помещение. Дверца выхода на противоположный борт оказалась запертой. Хотя обувь бегущих по палубе была на резиновой подошве, напряжённым слухом я расслышал, что они настигают меня, как гончие добычу. Оставался только крутой спуск по узкой лестнице. Ребром ладони я разбил лампочку, в темноте живо спустился вниз, пока не упёрся в стальную дверь, едва не уткнувшись в неё носом. Преследователи наверху тоже вбежали в помещение, остановились.

– Есть второй выход, – негромко произнёс нападавший на меня с ножом. Его голос я уже узнавал. – Обшарь стены.

Шаги отдалились. С замиранием сердца я нащупал стальную ручку, беззвучно отжал её книзу и, надавив плечом, облегчённо обнаружил, что дверь поддаётся. Скрипнула петля, предательски выдавая, где меня искать. Но, казалось, её не услышали из-за мерного, приглушённого шума корабельных двигателей. Я юркнул за дверь и осторожно захлопнул её. Вокруг была кромешная тьма. Вдруг в глаза ударил свет фонарика и ослепил, не позволяя различить, кто его включил. Пятно света прыгнуло с моего лица на стену прохода, скользнуло по ней, застыло на ближайшей из деревянных дверей.

– Сюда, – распорядился Иван и шагнул вперёд. Он быстро распахнул дубовую дверь, пропустил меня, переступил через порог следом и закрыл, бесшумно запер её на замок. Первым делом я огляделся. Мы оказались в небольшой каюте. Метрах в двух от меня выделялся круг иллюминатора, а по обе стороны от иллюминатора, к боковым стенам крепились две кровати, накрытые, заправленные серыми шерстяными одеялами. Иван протянул к моему животу левую ладонь.

– Пачку!

Я не торопился выполнить требование, сказанное таким резким голосом.

– Ты уверен, я успел получить её? – холодно спросил я, не сводя с него глаз.

– Я это видел, старик, – заверил он. – Давай же!

– Прежде объясни мне, как ты здесь очутился и что означает эта каюта?

– Каюта? А-а. Оказалась не запертой... Я наблюдал за тобой с верхней палубы, – он указал большим пальцем наверх. – Потом ничего интересного. Спустился, пока ты дрался, приоткрыл дверь в пустое помещение. Надеялся, ты в него заскочишь, если справишься с ними и придётся убегать. Что и случилось. Я ждал у кают, когда ты появишься. Фонарик помог убедиться, это ты. Вот и всё. А теперь – пачку!

Я вынул из кармана то, что ему было так нужно. Он выхватил пачку из моей руки, как стервятник чужую добычу, и ослабил бдительность, осветил её. Иван был силён, тяжелее меня, и если бы не неожиданный приём, который я применил, с ним не так-то легко было б справиться. Я повалил его на кровать, вывернул за спину держащую пачку руку и дёрнул так, что он замычал.

– Пусти, – выдавил он из себя.

– Что всё это значит? – прорычал я над его затылком. – Ты подставил меня, даже не предупредил. Мы ж были, пусть не друзьями, но неплохими товарищами, чёрт возьми!

Дверь каюты толкнули, затем вежливо постучали, словно выясняя, есть ли в ней кто-нибудь.

– Я не мог с ним встретиться сам, – быстро проговорил Иван. – Они следили, заподозрили бы.

Дверь толкнули сильнее.

– Но меня-то ты должен был предупредить!

– А если б ты отказался? Я не мог рисковать. Это место единственное, где он согласился передать…

Дверь сотряс резкий пинок, но она выдержала.

– Значит, ты решил рискнуть мной, – невольно понижая голос, сказал я ему на ухо.

– Я не знал, что так получится, – перешёл на шёпот, оправдывался Иван.

Он не пытался вырваться, и я ослабил хватку, позволил его вывернутой руке опуститься до пояса.

– А теперь объяснишь, во что меня втравил.

– Потом. Некогда…

– Сейчас, – холодно прервал я. – Судя по всему, предстоит здорово выкручиваться. И я хочу знать, из чего и почему.

Едва я закончил, в дубовую дверь вблизи замка впилось лезвие топора. Затем раздался ещё удар, и ещё. Кто-то методично и упорно прорубал дыру.

– Слышь? Тикает. – Иван повернул голову, приник ухом к одеялу. Точно опасаясь, я ему не поверю, прошептал. – Да послушай ты!

Я пригнулся к постели и, действительно, услышал очень слабое тиканье. Отпустив руку Ивана, я сдёрнул одеяло. Простыни на кровати не было, только мягкое ложе, обтянутое заменителем кожи. Я присел на корточки, Иван опустил голову. В направленном под кровать свете фонарика, мы увидели чемодан из серого пластика, плотно обжатый несколькими канистрами. Тиканье доносилось из чемодана. Такой набор подарков для участников презентации, казалось, не очень удивил Ивана.

– Надо смываться, – спокойно вымолвил он, не обращая внимания на треск дверных досок, и указал на иллюминатор. – Единственный выход.

С ним нельзя было не согласиться. Я шагнул к иллюминатору, открыл стеклянный круг. Лицо обдала речная сырость. Я в миг оценил: проём вполне достаточный, чтобы выбраться наружу. Внезапный запах бензина заставил меня живо обернуться. Увиденное никак нельзя было назвать забавным, хотя со стороны могло выглядеть пьяной шалостью взрослого ребёнка. Вынув из-под кровати пластиковую канистру, Иван щедро обливал из открытого носика скомканное на полу одеяло, давая ему возможность вдоволь упиться вонючим бензином. Вокруг одеяла уже расползалась лужа. Иван отставил полупустую канистру к двери, которая упорно сопротивлялась рубящим ударам извне, снял с себя бархатный пиджак, дорогие туфли с ног, достал из кармана золотистую зажигалку. Мгновением позже из неё вырвался голубой язычок пламени, как джин, готовый поджечь всё, что пожелает хозяин. Но хозяин только проверил его и загасил.

– Лезь первым, – распорядился Иван.

Я быстро избавился от лишней одежды. А он свободной рукой расстегнул кармашек рубашки, вынул прозрачный пакет и впихнул в него заклеенную скотчем пачку. Быстро слепив края пакета, он вернул его в кармашек, который застегнул на пуговицу. Я высунул голову наружу. В полуметре подо мной волновалась и шелестела грязная река. Извиваясь червем, я вылез из иллюминатора по пояс, дотянулся пальцами до края палубы, и уже с помощью рук подтянулся, вытянул зад и ноги из круглого проёма. Завис над водой, убедился, что на палубе ни души, и передвинулся на руках, дал тем же путём выбраться Ивану. Едва тот повис рядом, в каюте затрещала, громко распахнулась сломанная дверь. Иван щёлкнул зажигалкой.

– Придётся воспользоваться, – глухо проговорил он и швырнул горящую зажигалку в дыру иллюминатора.

Яркая вспышка огня рванулась из каюты, обдала нас бензиновым жаром. Мы расслышали крики испуга и ярости преследователей. Красные отблески пламени заплясали под нами на речной поверхности, и, чудилось, в каюте разгорается огромный, неукротимый факел, который уже невозможно потушить.

– Куда ты? – выкрикнул Иван, когда я полез к верху ограждения.

– В плаще лицензия. И надо ж предупредить о бомбе…

Он схватил меня за штанину.

– Там почти все – бандиты! Ты что, не понял, какая фирма устроила прогулку? А бомба подарок конкурентов!

– Но твои подруги…

– Вика – дочь крупного чиновника мафиози. Выкинь её из головы.

– Мне нужна лицензия, – твёрдо возразил я и дёрнул ногу, которую он удерживал.

– Чёрт тебя побери! – он отпустил штанину. – Если выплывешь, иди вдоль набережной.

С последними словами он отцепился от палубы и плюхнулся в воду. Я же перевалился через ограждение и на освещённой пламенем реке успел увидеть его голову. Бесшумным брасом Иван живо поплыл к гранитному берегу. Холод проник под рубашку, по телу пробежал озноб, когда я в носках шёл по палубному проходу. Из салона вышли несколько молодых мужчин и женщин, кто с недоумением, кто с растущим беспокойством разглядывали красные световые блики на воде и брюхе корабля. Я не дал им времени гадать, в чём дело.

– Пожар! Сейчас бомба рванёт!

Никто из них не воспринял мой выкрик как глупую шутку. Вмиг протрезвев, белобрысый парень со всей силы лягнул ногой по стеклу окна, и осколки посыпались внутрь салона. Срывая штору, белобрысый рявкнул:

– Пожар, бомба на корабле!

Музыка и пение оборвались. Поднялся шум и гвалт, загрохотали столы и стулья, зазвенела полетевшая на пол посуда. Я заскочил в вестибюль. В этом содоме, казалось, никому, кроме меня, не пришло в голову устремиться в раздевалку. Я оттолкнул напуганного швейцара, вдруг растерявшего прежнюю невозмутимость, и среди развеса дорогой верхней одежды сорвал с крючка свой плащ. Лицензия моя была запаяна в пластик, предстоящее купание ей не могло повредить, и уже на обратном пути к выходу я упрятал её в задний карман брюк.

Послышался хлопок, и корабль сильно встряхнуло. И тут я увидал Вику. Осатаневшая человеческая толпа придавила её к косяку двустворчатой двери, затем выпихнула в вестибюль. Я-то ожидал взрыва, который произошёл, и потому сохранял контроль над собой, не позволял панике увлечь и меня. Судя по размеру чемодана с взрывным устройством, бомба не должна была разворотить корпус. Главную опасность представляли канистры с бензином, быстро распространяющийся из-за них пожар. Однако знал об этом я один. Отбросив плащ, я схватил Вику за локоть и вытащил её из толпы. Мой невозмутимый вид, очевидно, показался ей признаком сумасшествия. Она попыталась вырваться, замахнулась на меня, но я перехватил и другую её руку.

– Успокойтесь! – тихо сказал я, неожиданно отметив, что глаза у неё большие и синие. – Ничего страшного не произойдёт. Уверяю вас.

Не знаю, все ли слова она услышала и поняла, но я ощутил, как по её телу пробежала нервная дрожь, затем она начала приходить в себя.

– Что случилось? – выдохнула она.

– Небольшой взрыв и пожар. Только и всего.

– Но они… – она в замешательстве повернула голову к толпе, которая потеряла человеческий вид в стремлении прорваться из замкнутого помещения на палубу. Кое-кто там уже перевалился за борт: до нас доносились всплески прыгающих и падающих в реку участников прогулки.

– Не надо им мешать, – сказал я. – Мы воспользуемся советом классика, поёдём другим путём.

Отпустив её, я поднял стул, словно ещё сохраняющий тепло швейцарской задницы и тем напоминающий только что покинутое птицей гнездо. Размахнулся им и врезал ножками по закалённому стеклу широкого окна, за которым виделся другой борт. Быстро отколов ножками пилообразные выступы разбитого стекла, я сорвал с ближайшего крючка чёрный кожаный плащ и перебросил наружу, накрыл осколки. Затем ступил на стул, с его помощью осторожно преодолел оконный проём и очутился на тёмном и малолюдном палубном проходе. Моему примеру последовала Вика, и я поддержал её, когда у неё подвернулся каблук.

Похоже было, пожар подбирался к двигателям, – корабль замедлял ход, и мы пропустили двух матросов, бегущих с багром и ведром к корме, где разгоралось неистовое пламя. Провожая их взглядом, я снял с крюка спасательный круг, после чего объяснил девушке, что нам пора расстаться.

– Пока тушат огонь, советую переждать здесь, – сказал я. – Не уверен, что вас скоро снимут с этого корыта, но прыгать в холодную воду незачем. Всё равно придётся лезть обратно. А в мокром костюме, неприятно и… – я выразительно оглядел её с головы до ног, – будете выглядеть мокрой курицей.

– Я буду выглядеть так, как мне нравится, – отрезала она и вполне спокойно осмотрелась. – Почему вы уверены, там только пожар?

– Я видел бомбу. Она небольшая.

– Вот как?

Девушка пронзила меня подозрительным взглядом.

– Нет! – я вскинул руки ладонями к ней. Не знаю, зачем я продолжал говорить, когда надо было сматываться, и как можно быстрее. – Подложил не я.

– А кто же?

Ответить, данный вопрос не ко мне, я не успел. От кормы на фоне игры пламени и теней занятых тушение матросов отделилась фигура коренастого парня, и в его руке вспыхнул красный луч пронзающего мрак лазерного прицела. Прежде чем парень предупредил кого-то позади себя «Он здесь!» – я рванулся за спину Вики, рассчитывая, что меня за ней не видно, и в темноте не ясно будет, куда я делся. Луч дёрнулся, уткнулся в грудь девушки, но парень ждал старшего сообщника. Рядом с ним выросла высокая фигура, в которой я узнал того, кто нападал на меня с ножом. На этот раз у него в руке был скорострельный пистолет с длинной обоймой. Теперь я не смог бы незаметно прыгнуть за борт, они бы расстреляли меня, как охотники утку. Не мешкая ни секунды, я обхватил, прижал девушку.

– Она моя заложница! Дочь мафиози! – крикнул я громко, чтобы слышали те двое. А на ухо ей шепнул: – Вдохните глубже!

Мне показалось, высокий оттолкнул ствол оружия коренастого парня. Луч вскинулся, и с неслышным выстрелом пуля звякнула, отскочила от стального навеса верхней палубы. Я не стал ждать, что за этим последует, откинул пробковый круг подальше от корабля и вместе с Викой перевалился через ограждение.

– Негодяй! … – в ярости прошипела девушка при нашем падении. И относилось это ко мне, а не к стрелявшему.

Осенняя река, в которую мы погрузились, не позволила ей развить тему, а женщины, как известно, страшно не любят, когда их прерывают на полуслове. Едва мы вынырнули на поверхность, прижатые друг к другу, вроде сиамских близнецов, моя пойманная русалка тут же возобновила шипение.

– … Пусти негодяй! Как смеешь?! Животное! Скотина!

Ход корабля уже замедлился, и нас прибило течением к низу кормы. Рядом, пронзая расцвеченную пожаром воду, стал рыскать луч лазерного прицела.

– Вдохнули ещё раз! – живо предупредил я и вторично утащил Вику под воду. Она перестала вырываться и даже стала помогать мне, тоже плыть в очень холодном чреве реки, пока в лёгких хватало воздуха. К моему облегчению, в этот раз мы вынырнули в заметном отдалении от кормы, по другую сторону от неё. Тихо отплёвываясь, тяжело дыша, я освободил девушку от своей хватки.

– Моя причёска?! – она ладонями провела по волосам. – Костюм! Как я теперь поднимусь обратно?

Если она рассчитывала, я покраснею от раскаяния и утоплюсь, её ждало разочарование.

– Как остальные, – без тени смущения ответил я и показал рукой на корабль и вылавливаемых сверху участников презентации. – Там вас ждёт целое братство принявших очистительное купание.

– Очистительное?! Посмотрите, какая вода?! Она попала мне в рот!

– В ней ведь плавают утки, не дохнут. Я видел.

– Вы чудовище. Отпустите ж меня!

Я перестал её придерживать. Несмотря на одежду, она хорошо держалась на поверхности, и мне это понравилось. Догонять корабль, судя по поведению, она не собиралась. Мы молча смотрели, как он удаляется. Наконец там выловили последнего из тех, кто в панике выпрыгивал или свалился за борт после взрыва. Их спасатели тоже сосредоточились на тушении пожара, – тени мужчин замельтешили вокруг огня. Вёдра на верёвках звучно плюхались в реку, наполнялись и вытягивались на палубу, слышно было, как вода шипела, побеждая пламя. Я не заметил на корме своих преследователей, и решил, им больше не до меня.

– Мне так плыть неудобно, – объявила Вика, словно была принцессой.

Такое обращение не грело душу, но я сдержался.

– Сейчас вернусь.

Однако едва я заработал руками и оказался от неё на расстоянии в несколько метров, перед моим носом взбила грязно-прозрачные лепестки, булькнула пуля. Я не стал испытывать судьбу, ждать следующего неслышного, а потому особенно опасного выстрела и ушёл под воду, проплыл обратно и вынырнул возле Вики.

– Там спасательный круг, – сказал я, указав подбородком на заметное пятно, медленно сносимое к набережной. – Придётся нам плыть парочкой, лебедем с лебёдушкой, – пошутил я. – Похоже, в вас они стрелять не смеют.

Не произнося ни слова, она умело заработала руками и ногами, и вскоре мы нагнали недавно покрашенный круг. Она первой ухватилась за него. Высматривая, где нам подняться на набережную, мы поплыли против течения. Корабль удалялся, и опасения быть подстреленным постепенно исчезали.

– Я вас спасла, но не знаю зачем, – прервала она затянувшееся молчание.

– Наверно, я неплохой малый и понравился с первого взгляда.

– Вы? Нисколько. – Она критически осмотрела нечто, плывущее справа от неё, затем решила быть справедливой. – Ну, может, чуть-чуть. – Отвела взгляд и спросила: – Так почему мне пришлось спасать вас и кто подложил бомбу?

Первую часть вопроса я пропустил мимо ушей, зато на вторую ответил сразу:

– Вам должно быть известно лучше, чем мне.

– Почему пришлось спасать? Об этом?

– Нет. Кто подложил бомбу.

Она смолкла, но ненадолго.

– Вы не из них?

– А вы?

– Послушайте, – она вздрогнула всем телом. – Я умираю от холода.

« Я тоже», – подумал, но не сказал я.

Мы без дальнейших слов живее заработали руками и ногами и, наконец, приблизились к ступенчатой лестнице. Её туфли утонули; я в мокрых носках, она в чулках взобрались на холодные плиты гранита, и с нас стекала вода, обоих пробирала дрожь.

Ветра не было, воздух словно застыл. Это было единственным утешением в нашем положении. Спасательный круг медленно удалялся, покачивался и постукивал о гранит всё то время, пока мы отжимали одежды на нижних лестничных ступенях. Я раздевался до трусов. Она же по отдельности снимала и выкручивала пиджак и брюки из дорогой ткани. В иных обстоятельствах я бы проявил гораздо больший интерес к её стройной фигуре. Но, надо признать, что и тогда, при виде упругой груди и затем ног пережил состояние коменданта крепости, которому передали ультиматум о безоговорочной капитуляции. Меня вдруг задело впечатление: если кого-то и смущает происходящее, уж верно не её.

С резвостью зайцев мы взбежали по ступеням к тротуару и, размахивая руками, попытались остановить «москвич». Но водитель прибавил скорость, проскочил мимо. У меня зуб на зуб не попадал.

– Придётся пробежаться, – предложил я. – Разогреемся.

Она отмахнулась и недовольно распорядилась:

– Спрячьтесь!

Поняв её намерение, я шмыгнул к ступеням и присел, чтобы не быть замеченным с дороги. Она же небрежно упёрлась левой рукой в бедро, томным движением поправила волосы на лбу и в позе девицы соответствующей профессии стала ждать. Наверняка это выглядело очень убедительно, так как спустя несколько минут около неё притормозила первая же проезжающая машина. Я с неожиданным для себя беспокойством встал в своём укрытии. Однако прежде, чем Вика наклонилась к окну водителя чёрной иномарки, оно немного опустилось. Девушка на мгновение замерла, после чего сбросила с себя повадки проститутки, сама раскрыла заднюю дверцу, уверенно опустилась на сиденье и подвинулась внутрь салона. Я в два прыжка очутился возле машины и нырнул следом за Викой, не без изумления отметив, что водитель не пытается умчаться с моей девушкой.

Мои воинственные намерения вмиг испарились. За рулём вполоборота к нам сидел Иван. Он небрежно опирался локтем о соседнюю спинку и выглядел каким-то иным, самоуверенным что ли. В салоне было тепло, а он красовался в пушистом голубом свитере с воротником под горло. Такой же свитер он перекинул с переднего сиденья мне, однако Вика ловко перехватила его и тут же стала стягивать с себя женский пиджак. Иван слегка пожал плечами.

– Третьего нет, старик, – предупредил он. – Я как-то не подумал, что она возьмёт тебя на буксир.

Расстёгивая кружевную рубашку, Вика распорядилась:

– Отвернитесь! – Мы подчинились. Но она вдруг взбрыкнула и набросилась на Ивана. – На его месте я бы не доверяла таким дружкам, как ты.

– Та-та-та, – насмешливо ответил он, снова оборачиваясь к нам.

Я тоже повернул голову к Вике. Она быстро нырнула в шерстяную вязку, оголённая грудь только мелькнула и спряталась. Затем стянула брюки и один за другим чулки. Я тоже освободился от сырых брюк и носков, чувствуя, что начинаю согреваться. В руке у Ивана появилась плоская бутылка «Смирновской», и он протянул её мне.

– В таком виде, вам только кабаре выступать, – заметил он с ухмылкой и положил на спинку сиденья голубые джинсы.

Вика выхватил их у меня из рук.

– Эй! – воскликнул я, поперхнувшись глотком водки. – Хоть это-то мне!

– Перебьёшься, – огрызнулась она и спрятала джинсы за спину. – Не умеют наши мужчины быть джентльменами. Если сейчас же не отвернётесь, получите сырым бюстгальтером по физиономиям.

– Проклятье! – проворчал я. – Не мог предупредить?

Иван отвернулся и завёл двигатель.

– Разбирайтесь сами, – сказал он. – Здесь ещё носки и туфли; по-моему, я выбрал твой размер.

Освободившись от нижнего белья, Вика легко влезла в джинсы, застегнула молнию и удовлетворённо откинулась на спинку сиденья. Я видел это отражением в окне, и продолжил смотреть на набережную, вдоль которой мы мчались. Иван свернул к мосту, пронёсся по нему, и оставленные далеко позади огни потрёпанного корабля пропали из виду.

– Тебе домой?

Иван смотрел на Вику в зеркальце над лобовым стеклом.

– Будь уж так любезен! – ответила она не без ехидства.

– А тебя впустят так рано? – в его голосе прозвучала откровенная насмешка. – Ключ не потеряла?

– Что это тебя так беспокоит?

– Ну как же мне не беспокоиться? Я недавно звонил, никто не отзывается. А Эдика ты бросила на плавучем гадюшнике.

Я чуть стиснул ручку дверцы, обернулся к ним.

– Какого ещё Эдика?

– Высокий такой. Ай-ай, неужели не запомнил? – подмигнул мне в зеркальце Иван.

Я сразу вспомнил того, кого ударил в колено.

– И кто он? – спросил я как можно естественнее. – Наёмный мочила?

Ни Иван, ни она не ответили, и я решил не настаивать. Иван глянул в боковое зеркальце заднего вида и опять обратился к Вике:

– Так как, ко мне? Погладишь, посушишь одежду.

– Нет уж, спасибо, – холодно ответила она.

– Ну, смотри.

Он умолк, и оставшуюся часть пути мы почти не разговаривали.

3

Иномарка неслась по пустому шоссе скоро и мягко. Иван прекрасно знал дорогу к месту, куда нас вёз. Минут через двадцать мы выехали к большому парку. Серп луны выглянул из-за рваных туч, высветил ряды старых деревьев, которые красиво украсились шапками жёлто-бурой листвы. Вику как будто не очень занимало, куда мы едем. Я разомлел от водки и уставился на обтянутые джинсами округлые колени девушки. В полудрёме меня тянуло до них дотронуться, и в голове вертелось, что она, наверное, умеет преподнести их в самом выгодном свете.

– Однажды я выиграла конкурс «Мисс Ноги» – внезапно заметила она с усмешкой, словно прочитала мои тайные мысли.

– И зачем было нужно?... – брякнул я ни с того, ни с сего, и перевёл взгляд на её губы, в углах которых образовались довольно милые ямочки. – Ну… показывать их, кому ни попадя?

Она пожала плечами.

– Для самоутверждения.

– А какой был приз? – полюбопытствовал Иван.

– Не помню. Кажется, видеоплеер. Я его отдала другой участнице.

– Всё ты помнишь, красуля, – в голосе Ивана была откровенная ирония. – Не надо морочить нам голову.

– Думай, что хочешь, – сказала Вика. – Не буду с тобой спорить.

– И не надо детка. Я уже взрослый дядя, чтобы вешать мне лапшу на уши.

Иномарка свернула на узкую подъездную дорогу. За рядами ровно высаженных елей возвышались новые бело-голубые дома, стоящие впритык, как декорации для съёмок американского фильма. Иван постепенно замедлял скорость и затормозил у подъезда первого строения. Внутри просторного вестибюля горел свет, вахтёра не было на месте, но возле его стола поднялись с пола два пса: чёрный дог и рыжий тупорылый боксёр. Они нагло, по-хозяйски приблизились к застеклённой парадной двери и уставились на нас, застыли в напряжённом ожидании. Я без слов протянул Вике мужские туфли, которые получил от Ивана. Она вскользь глянула на них и отрицательно покачала головой.

– Не хочу выглядеть смешной.

Она чего-то ждала, и я подумал, может, действительно, она меня спасла. Влезать в сырые брюки не самое большое удовольствие в этом мире, но я в них влез, надел сухие носки, туфли и даже накинул галстук на воротник подсыхающей на мне рубашки. Выбравшись из машины, поёжился от прохлады. Вика придвинулась на край сиденья и довольно ловко, – я мысленно сравнил эту ловкость с кошачьей, – перебралась ко мне на руки, обхватила за шею. Я пронёс её до подъезда.

– Не очень тяжело? – спросила она, когда я плечом открыл парадную дверь, чтобы внести её в вестибюль.

Дог облизнулся и вывалил большой язык, обнажив белые клыки. Бульдог же приблизился ко мне на полшага. Не выпуская псов из поля зрения, я предупредил:

– Если в меня вцепятся, не ручаюсь, что удержу.

– Хватит. Я пойду пешком, – вдруг объявила она. – Отпусти же!

Воздух в вестибюле был проветриваемым, но тёплым, по углам расставлены кадки с разлапистыми южными растениями. Она выскользнула из моих рук и прошла к зелёной с золотистым рисунком ковровой дорожке, которая застилала лестницу. Там приостановилась, обернулась. Джинсы и свитер висели на ней совсем свободно, в этой обстановке она выглядела курортницей, возвращающейся ночью с приморского пляжа.

– Подожди под окнами, – она махнула рукой, куда надо пройти, и стала подниматься.

– Эй! – окликнул я. – Знаешь, на юге ещё бархатный сезон. – Она приостановилась, ожидая продолжения. – Я тебя не с пляжа принёс? А?

– Нет, – небрежно бросила она. – После купанья в грязной холодной речке.

– Жаль, что так получилось.

– Не твоя вина. Ужасно хочется залезть в горячую ванну.

– И всё-таки хорошо, что сейчас ты не на той посудине.

Она не ответила и пропала из виду. В комнатке у лестницы заворчал унитаз. Из неё появился широкоплечий и широкоскулый парень, поправил галстук. Он наверняка нас слышал, потому что молча вернулся к столу, лишь вскользь удостоив меня оценивающим взглядом. Я толкнул дверь и вышел в полумрак.

Вскоре створка окна на втором ярусе приоткрылась, там появилась голова Вики. Плечи ей укрывал синий халат, и она бросила мне только что снятый свитер Ивана. Свитер был весьма кстати. Меня начинало знобить. Натянув его на себя, я задрал голову и спросил:

– Вдруг захочу позвонить?

Она помедлила с ответом и указала пальцем на мой живот.

– Что там?

Я глянул, куда она указала. Она тихо рассмеялась. К свитеру булавкой была приколота визитка с золотым тиснением. И как я не заметил? Отколов визитку, в тусклом свете луны и светящего окна прочёл: Головинова Виктория Алексеевна. На обратной стороне различались телефонные номера, один из них был и факсом. Я махнул визиткой.

– Если воспользуюсь, то скоро.

После чего опять приколол её к сухому свитеру.

– Странный ответ, – произнесла Вика. Она погрустнела, явно не из-за меня. – Меня трудно застать. Но… – она запнулась. – Автоответчик запишет.

Она прикрывала створку медленно, как будто надеялась услышать что-то ещё. Я подождал, пока она задёрнет штору, и направился к машине. Иван тем временем запихнул в большой пакет-сумку её мокрую одежду. Сначала протянул сумку мне, но я опустился на соседнее с ним сиденье, сжался, чтобы опять согреется, и он сам отнёс в вестибюль, отдал вахтёру. Вернувшись, он завёл двигатель, развернулся, покатил обратно той же подъездной дорогой.

– У тебя вид окольцованного волка. – Он насмешливо посмотрел на меня через зеркальце над лобовым стеклом. – Доплавался?

Не разделяя его настроения, я расправил пушистую складку свитера, которая скрыла приколотую визитку.

– Где-то уже эту Вику видел, – с притворным безразличием сказал я в сторону.

Иван хмыкнул.

– Телевизор-то смотришь?

– Редко, – признался я. – А что, она рекламирует свои ноги?

– Почти в десятку.

Он не стал уточнять, что это значило, а я не хотел расспрашивать именно его. Мне было всё равно, где я мог её видеть, чем она занимается. Мы выехали на шоссе, и неожиданно Иван остановился у обочины. Мимо пронёсся порожний грузовик, – осветив салон, умчался прочь.

– Ты ей понравился, – прервал молчание Иван. – Но не очень-то доверяй... В средние века красивых дамочек частенько отправляли на костёр.

– Не всех.

– Она как раз из тех самых. Я имел дело с её папашей. Настоящий номенклатурный мафиози. Трудно понять, где у него белое, а где чёрное, беспощадное. Уж не думаешь ли, с таким отцом она выросла порхающим мотыльком? Эта девушка берёт от жизни всё, что считает нужным, полезным и приятным. Именно в такой последовательности.

Он повернулся ко мне, положил локоть на спинку сиденья. Я смотрел в боковое окно и начинал понимать, к чему он клонит.

– Почему я тебе должен верить?

Он поморщился.

– А почему не должен?

– И ты меня спрашиваешь?

– Ну, хорошо. Что хочешь узнать?

– Почему мы можем отвозить её домой и спокойно стоять здесь?

– Ты ведь сам догадываешься.

– Хотелось бы услышать от тебя.

Он оглянулся, и я тоже. На подъездную дорогу, которой мы выехали, свернул дорогой джип, скоро удалился и пропал из виду.

– Скажем так. Я передал ту сигаретную пачку одному лицу. И предупредил, чтобы нас с тобой оставили в покое.

– Иначе всплывёт какая-то сверхсекретная пакость.

Он опять поморщился.

– Давай обойдёмся без красивых слов. Просто деловая информация. Уверяю тебя, я занимаюсь только бизнесом.

– С мафией?

Он протестующее вскинул руку.

– Я вынужден. С волками жить – по волчьи выть.

Мы помолчали. Наконец, я решил расставить все точки над i.

– Ты говорил, после этого дела спишешь, закроешь мой долг. Я правильно понял?

Он неохотно кивнул.

– Так я могу тебя послать ко всем чертям?

Он медлил с ответом. И вдруг вздохнул, понизив голос, откровенно признался:

– Мы когда-то были приятелями. Не бог весть какими, не друзьями, ты верно сказал там, в каюте. Но вместе играли за институтскую сборную, и у нас была хорошая команда… Я хочу тебе довериться, мне не на кого положиться. Один я не справлюсь, сам видел, почему.

– Ты хочешь подоить мафию? – Мне стало не по себе от этой догадки, и я повертел пальцем у виска. – Старик, я тебе сочувствую.

– Я не сумасшедший. Просто… без риска в этом мире ничего не добьёшься. Пойми, в бизнесе, которым я занимаюсь, у меня появилась козырная карта. Такое бывает раз в жизни.

– А в самом раскладе ты не принимал участия?

Он слегка развёл ладонями.

– Не принимал. Но догадываюсь, в нём не последнюю скрипку играл папаша этой барышни.

– Какой барышни?

Он скосил на меня взгляд, дескать, не валяй дурака, приятель.

– Вики, разумеется.

– И на чём основываются твои догадки?

– Я чувствую, старик, чувствую.

– Слишком часто ты чувствуешь и догадываешься, – с кислой усмешкой сказал я. – По-моему, в бизнесе нужна интуиция, если уж нет точных и достоверных сведений.

– А-а, брось! – отмахнулся он. – Это и есть интуиция, только иного рода.

Он достал из бардачка сигареты, протянул пачку мне, но я отказался. Он прикурил от огня золотой зажигалки и молча ждал, что я отвечу. Я избегал его взгляда.

– Ты давно её знаешь?

– Знаю её отца примерно с год… Когда-то пришлось заняться организацией студенческих стройотрядов. В столичном штабе познакомился с очень пробивным парнем. Тебе его имя ничего не скажет. Впрочем, ты мог слышать о нём, он поднял сильную коммерческую структуру… Год назад у меня возникла проблема с контрагентом. Втянули в крупную посредническую сделку, пришлось вложить весь полученный с огромным трудом кредит. Я не успел застраховаться, понадеялся на быстрый оборот. В общем, мне позвонили и предупредили: либо отдам всё, что заработаю, либо на складах возникнет взрыв и пожар. В подтверждение, что не шутят, угнали машину. И вот, случайно, у банкира встречаюсь с тем парнем, – собственно, он давно не парень, как и ты, я. Не помню, почему, но я рассказал о положении, в каком оказался. И на другой же день всё было улажено. Всё!

Он опять щёлкнул зажигалкой, опалил потухший конец сигареты.

– А причём здесь её отец?

Иван выпустил дым из ноздрей, стряхнул пепел сигареты в ладонь и сдул его в опущенное окно, наружу.

– Оказалось, благодарить-то я должен был его. Так мы и познакомились.

– Говоришь, дело уладилось на другой день? – Я невольно заинтересовался. – Такая оперативность вызывает подозрения.

– У меня оно тоже возникло.

– Эта случайная встреча у банкира могла быть и не случайной.

– Наконец-то в тебе проснулся тот, в кого я вложил деньги… – заметил он. – Я не спрашивал, а на чистосердечные признания, как ты понимаешь, рассчитывать не приходилось.

– Но зачем ты им понадобился?

Он вяло пожал плечом, дескать, сам знаешь. Но я молчал, и ему пришлось объясниться.

– Ты ведь помнишь? Я работал в Госплане. Когда занялся коммерцией, через старые связи получил возможность вывозить за бугор древесину, цветные металлы…

– Знаю, – перебил я. – Сколько ты стал отстёгивать её отцу за крышу? Двадцать? Тридцать процентов?

Его лицо точно застыло. Он внимательно окинул взглядом салон, панель управления. Я понял, чего он опасается, и не стал возражать, когда он предложил:

– Давай-ка, разомнём ноги.

Мы вышли из машины. Серп месяца скрыли тучи, и ночь стала тёмной. От сырости на траве, на деревьях, стеной тянущихся по обе стороны мокрой дороги, меня опять начало знобить. Сказывались усталость, мне так и не удалось отдохнуть. Но голова была на удивление ясной. Я передёрнулся, отгоняя озноб, оправил свитер и осмотрелся. На дороге не было ни огонька, и мы зашагали по ней не спеша, будто прогуливались.

– Так сколько ты ему отстёгивал? – полюбопытствовал я, казалось, освобождаясь от впечатлений о девушке.

– Сравнительно немного, и это меня устраивало.

– Значит, тебя ублажали за твои красивые глазки? – насмешливо заметил я.

Он ответил не сразу и с явной неохотой.

– Делал вид, что не знаю и не желаю знать… В моей древесине и металлоломе прятали контрабанду и вывозили за бугор.

Я тихо присвистнул.

– Ты узнал, что именно?

– Кое-что, – выговорил он. – Антиквариат, картины… Но в основном иконы.

– Наркотики?

– Не знаю. Может быть. – Он словно проглотил кислятину. – Может ты был и прав, что плюнул на эти игры с мелким бизнесом. В нашей огромной стране, где хаос и сталкиваются такие интересы, вольготно чувствуют себя лишь акулы, стаи акул. Я же с нуля начал. Сам не верю, что создал фирму. Дважды обернул комсомольскую кассу, и получил первоначальный капитал. Всё равно касса лежала без дела, пожиралась инфляцией. А потом, как само, пошло и поехало. Миллионы, сотни миллионов, до миллиарда в неделю крутил. Держался подальше от номенклатурным мальчиков, честно работал, насколько возможно быть честным в этом дерьме. А теперь что? Кто там, наверху, захватили даровую собственность, сейчас за нас принялись, откровенно или исподволь пожирают.

Нервным жестом он достал из кармана пачку сигарет, встряхнул её и губами подхватил сигарету, которая выскользнула больше остальных.

– Я-то зачем тебе нужен? – спросил я.

– Подожди, – сквозь зубы произнёс Иван, прикуривая от зажигалки.

Он сделал всего одну затяжку и в сердцах отшвырнул сигарету в придорожную траву.

– Я почти банкрот, – признался он, засовывая руки в карманы и поёживаясь. Говорить такое ему было не легко. – И не вижу выхода. Посмотри, что творится в стране. Полный тупик. Капиталовложений в энергетику, в транспортную систему не было года четыре. Всё изнашивается, авария за аварией. Люди гибнут, как мухи. Признаюсь. Меня это мало волновало, я не альтруист, не Христос. Но чудес не бывает, и мне порой страшно. Либо мы перегрызём друг другу глотки, либо… кто-то весьма крутой и толковый начнёт учить нас кнутом, учить тому, что было уничтожено с дворянским сословием. Принципам, чести, верности слову, обязательности. Из номенклатурного быдла и их отпрысков не создашь людей дела. – И вдруг он резко оборвал свои излияния. – Ну ладно, всё это ерунда, лирика. Транспортные расходы растут, страховой процент растёт, а всё вокруг нищает и дичает… Мне обратного пути нет. А впереди либо банкротство и пуля в лоб, либо… я должен урвать кусок у этой мафиозной сволочи. Никакие законы мне уже не писаны. Что это за законы, если они обрекают меня на разорение? А? Кто их выдумывает, пусть сам по ним и живёт, чёрт возьми!

Он вцепился мне в руку.

– Ты мне должен помочь! Я никому больше не доверяю. И ты в накладе не останешься. Я чувствую, мы отлично сработаемся. Ну, какого лешего тебе за гроши спасать чужое добро? Всё равно ведь не вычислишь всех водил, кто стучит грабителям…

Я невольно напрягся, но виду не подал. Он не заметил и отпустил мою руку.

– … Мы все сейчас двойные-тройные агенты. Пойми, чудило, у нас теперь самая настоящая борьба за выживание. Социал-дарвинизм. Слышал такое? …

– Дай подумать, – вставил я, чтобы хоть как-то остановить его. – У меня уже мозги набекрень.

Он хлопнул меня по плечу и перешёл на спокойный и уверенный деловой тон.

– Хорошо. Я тебе позвоню вечером. Скажем… – он на мгновение сосредоточился, что-то припоминая, – скажем, в половине восьмого. Идёт?

– Замётано, – кивнул я, используя тот язык, которым он со мной говорил. Мне надо было скорее вернуться домой и выспаться.

Он повернулся и зашагал обратно. Я же остался стоять, глядя в тёмную и таинственную чащу леса, единственного свидетеля того, что я услышал и должен был обдумать. Я глубоко вдыхал хрустально-прозрачный воздух, насыщенный запахами увядающих листьев, чудесными запахами. Как редко на них обращаешь внимание.

Машина заурчала и быстро подкатила ко мне. Открыв дверцу, я плюхнулся на заднее сидение, и она тут же рванулась вперёд, развернулась на скользком асфальте и понеслась в обратном направлении. Краем глаза я успел заметить, что подъездной дорогой за лесом, не включая фар, выехал джип. Джип стал догонять нас. Через заднее стекло казалось, в нём скрываются опасные безликие преступники, и это внушало тревогу. Он пристроился в полусотне метрах, следуя за нашей машиной мрачной тенью. Я отвернулся к Ивану.

– Вижу, – сказал он с напряжённым спокойствием, точно происходящее не было для него неожиданностью. – Проверяют меня на вшивость. – Он злобно хохотнул. – Сейчас в обморок упаду!

Он протянул руку к бардачку, вынул оттуда револьвер и положил оружие возле бедра. Наверное, именно тогда я решил, мне придётся помогать ему. Но прежде требовалось прояснить один вопрос.

– Какие у тебя с ней отношения?

Собственные слова прозвучали как-то неестественно. В зеркальце мне было видно его лицо. Не отвлекаясь от дороги, он чуть повернул голову в мою сторону.

– Ты что, не понял, о чём я предупредил? Она не порхающий мотылёк. Дважды побывала замужем, а это о многом говорит. Но я с ней не спал. Хотя, наверное, мог бы, если б захотел.

Я заметил, что джип отстал; расслабился и расположился удобней.

– А Оксана? Как будто ревнует к ней.

– Ты здорово ошибаешься. – Тема ему явно не нравилась. – Я же не расспрашиваю о твоей личной жизни.

– А я и не скрываю. Моя личная жизнь в тупике и застое. Так они подруги?

– В некотором роде, – равнодушно, не сразу ответил он.

Разговор был исчерпан и больше не возобновлялся. Мы всё высказали каждый другому, и необходимость быть вместе постепенно начинала тяготить меня. Закрыв глаза, я погрузился в свистопляску мыслей, образов, от которых в конце концов слабо закружилась голова. Сдерживая подступающую тошноту, я приподнял веки и тупо уставился в крепкую шею Ивана. Я был не в силах оторвать от неё взора.

У выезда на Можайское шоссе он сбросил скорость, подкатил к автобусной остановке. Достав из деловой сумки бумажник, он вынул и протянул мне несколько крупных банкнот.

– Прости, старик, но мне придётся делать большой крюк. А я тоже хотел бы немного поспать.

– Ладно, – сказал я, приободряясь и забирая деньги. – Поймаю такси или попутку.

Я вышел на мостовую, а он сразу отъехал. Через минуту огней его «БМВ» уже не было видно.

Вернувшись домой, я принял тёплый душ и завалился в постель с таким наслаждением, какого давно не испытывал. Нежно обняв подушку, успел только подумать, что скоро рассвет и надо б задёрнуть штору…

4

Чудилось, я на четвереньках выбираюсь из трясины и мне не за что ухватиться. Наконец, осознал, меня не отпускал тяжёлый сон, а спальню заливает дневной свет. Быстро проясняющиеся воспоминания о ночных приключениях и разговорах не доставляли радости, и, переваривая их в голове, оставаясь в полудрёме, я с чистой совестью валяться ещё с полчаса. Легко было думать только о Вике, хотя вспоминал о ней без особых чувств, рассудительно оценивая мелочи общения и поступков. В её повадках и словах угадывалось сдерживаемое, дремлющее сладострастие. Оно, как джин в бутылке, ждало своего часа, готовое вырваться на волю и, пусть временно, творить самые невероятные безумства. Многообещающая барышня, забыть её нелегко, впрочем, забывать и не хотелось. Высказывания Ивана о ней, представлялись намеренно несправедливыми и подозрительными.

С такими мыслями я усилием воли заставил себя отбросить одеяло, подняться. Растёр пальцами виски, отыскал ногами тапочки и прошлёпал в ванную комнату. Лохматый тип в белых трусах и свободной майке приблизился к зеркалу над раковиной, и его заспанное недовольное лицо мне совсем не понравилось. Только получасовой бег по парку и тихим переулкам, затем горячий и холодный душ заставили меня изменить мнение об этом субъекте в лучшую сторону. Он начинал мне казаться привлекательным. Выбритое электробритвой лицо, обрамлённое ровно постриженными каштановыми волосами, вполне могло быть увековечено на обложке крутого детектива.

Яичница, индийский кофе и несколько бутербродов с российским сыром, который к своему удивлению обнаружил в холодильнике, подкрепили меня, и мои мысли обратились к предстоящим делам. Придвинув ближе телефонный аппарат, я набрал номер и, назвавшись, предупредил развязную девицу, что подъеду через полчаса. Не дожидаясь, пока она доложит об этом своему хозяину, я положил трубку и поставил регулятор громкости звонка на минимум. Когда уже был в прихожей, в спальне раздался приглушённый трезвон и чуть слышно затарахтел второй аппарат на кухне. Делая вид, что не обращаю на них внимания, я надел лёгкий свитер, выправил перед зеркалом воротник рубашки и в стенном шкафу отобрал тёмно-серый плащ, тот, который был поновее. Проверив ключи в кармане, вышел на лестничную площадку и мягко закрыл дверь.

Последнее время замок подводил, что-то в нём сломалось. Достаточно было сильно рвануть ручку на себя, и дверь открывалась. В сотый раз я клятвенно пообещал себе, сегодня же заменю паршивца таким, который будет надёжным и верным, как сторожевая собака. По привычке я спустился со своего третьего этажа лестницей. Внизу, против открытых створок лифта возился худой электрик в старой джинсовой куртке и застиранных тёмных брюках. Растрёпанные волосы его были с проседью. Русский работяга, каких легион. Снимая отвинченный щиток с кнопками, он остановил меня просьбой:

– Кусачки не подадите?

Измазанным пальцем он показал на раскрытый сундучок, в котором лежали инструменты и разный электротехнический хлам. Я выбрал небольшие кусачки, подал ему.

– К вечеру будете пользоваться, – заверил он меня. – Лифт не такой уж старый. В других домах только и делаем, что чиним. А где запчасти взять? Торгаши заводы скупили. Что им, лифты, что ли, нужны? Не страна, а жульё на жулье, да такие дураки, как я.

Мне нечего было возразить, и я промолчал, направился дальше. Открывая дверь подъезда, слышал, как он сплюнул в сердцах.

Голубой «шевроле» я купил по случаю, очень дёшево; у него барахлило сцепление. Но почти в стоимость мне обошёлся ремонт. Знакомый механик сработал на совесть. Уверял, что перебрал и отрегулировал всё, что нужно, и машина не подведёт, если к ней относиться по-человечески. Я старался следовать его совету, и «шевроле» пока, действительно, не подводил.

На этот раз я ехал к офису возле Садового кольца на встречу с чистопородным армянином. Из тех, кто голодные и плохо одетые приезжают в Россию, а через год-два уже владеют квартирами, дачами, ходят в кожаных куртках и белых носках, обзаводятся золотыми зубами и своим бизнесом, под которых они, как правило, понимают какие-нибудь воровские афёры. «Шевроле» катил в плотном хороводе других машин, а мысли, никуда не спеша и не суетясь, выплясывали в своём кругу. Мне почему-то вспомнилось, как ещё до горбачёвской перестройки знакомый грузин, весьма неглупый и интеллигентный, уверял меня, что абхазцы воры по природе своей. Они-де впитывают склонность к воровству с молоком матери. Если абхазец не украдёт чего-нибудь в течение дня, хоть чайную ложку из столовой, он не может заснуть, ему мнится, друзья и соседи не считают его мужчиной, у него падает потенция, способность к деторождению. И бороться с этой склонность, всё равно, что объявлять им геноцид, со всеми вытекающими последствиями и реакцией мировой общественности. Из всего этого мой знакомый грузин делал весьма пессимистический вывод: мы вынуждены закрывать глаза на пороки абхазцев и даже поощрять их ради размножения данного народа в соответствии с коммунистическими идеалами.

Я не мог забыть эту хитрую философскую систему, и она помогла мне довольно безболезненно разобраться в проблеме суверенитетов кавказских народов. В сущности, чего хотят, к примеру, чеченцы? Только тот, кто читает свидетельства истории с закрытыми глазами, не заметит, что они всегда были абреками, по суди – разбойниками. Лев Толстой писал об этом всю жизнь, такое впечатление о них сложилось у него после пребывания на Кавказе. Чего же они хотят сейчас? Чтобы им дали возможность быть самими собой и перестали насиловать их природу. Они совершенно искренне считают разбой узаконенным способом своего существования. А государство, с их точки зрения, не должно мешать им собираться в шайки, шнырять по России, грабить, убивать, а потом скрываться с добычей в границах неприкосновенного для России суверенитета. Кто утверждает, что Чечня – это гнездо будущих террористов, вроде Ливии, тот не прав. Чеченцы никогда не были террористами, к терроризму у них нет склонности. Они просто хотят быть абреками, и никакая цивилизация им не нужна, чихать они на неё хотели с высокой мечети. И текущее развитие чеченских событий замечательно подтверждает то, что я понял уже давно.

Настоящий кавказец не может быть никем иным, кроме как насильником, разбойником, жуликом или аферистом. Это наша точка зрения, что подобные действия есть зло. У них же таких понятий просто-напросто нет. У них либо ты мужчина, следующий природным склонностям, либо выродок, презренное ничтожество, не достойное сидеть у родного очага и отвергаемое отцом и матерью. Об этом ещё Пушкин убедительно написал. Настоящий кавказец не в силах противостоять своему роковому предназначению, также как настоящий еврей не может преодолеть тягу к ростовщичеству или кровавому буйству ради защиты прав человека во всемирном масштабе, а настоящий сицилиец не может не умирать от зависти, слыша о «героических» деяниях мафии.

Размышляя над такими вещами, я подъехал к неуклюжему, как гиппопотам, зданию, построенному в сталинскую эпоху, свернул под арку и очутился в грязном дворе. Притормозил возле чёрного, очень замызганного «БМВ» и, остановив свой «шевроле» носом к нему, вышел из машины.

Нужный мне офис находился на первом этаже. В небольшой, слабо освещённой прихожей закрытая дверца скрывала ворчливо журчащий туалет, а открытая впускала в гостиную, где в люстре горели все три лампы. Стены гостиной недавно оклеили обоями в коричневых тонах. У стен стояли два дивана, с которых можно было пользоваться одним журнальным столиком, а возле окна по хозяйски застыл письменный стол красного дерева, на нём красовались белый японский телефон с факсом и мраморная зажигалка, лежали пачка импортных сигарет, какая-то рекламная бумажка. За столом во вращающемся кресле скучала полная девица с красными губами, до черноты накрашенными бровями и ресницами, ногти её покрывал серебристо-кремовый лак. Её рыжеватые волосы, взбитые в высокую причёску, напоминали копну прошлогоднего сена. Сбоку от стола, в задвинутом в угол кресле дремал молодой мужчина, круглолицый и курносый. Одетый в обычную униформу охранника, у живота он сжимал резиновую дубинку.

– Босс занят, – высокомерно объявила девица грубоватым голосом с южным акцентом.

Она с неожиданным проворством вскочила, попыталась преградить мне путь к двери с бронзовой ручкой. Но я уже надавил на ручку и вежливо пояснил:

– Мне назначено.

– Петя! – взвизгнула она, обращаясь к круглолицему охраннику.

Не дожидаясь, пока Петя очнётся, я плечом отстранила девицу, быстро вошёл в святая святых – рабочий кабинет владельца транспортной фирмы и плотно закрыл за собой широкую дверь. В просторном тёмном кабинете разом смолкла непонятная мне тарабарщина. Вокруг тяжёлого стола с выключенным компьютером, красным телефоном и статуэткой бронзового, позеленевшего от времени амура в больших кожаных креслах восседали трое чернявых мужчин. Холёные и сытые, они напоминали котов, только что пообедавших украденной в подвале жирной сметаной.

– В чём дело, дорогой? – с мягким упрёком поинтересовался хозяин фирмы, упитанный восточный красавец лет сорока пяти. Его чёрная тройка была заметно помята, воротник белой рубашки расстёгнут, а валютный галстук сбился набок.

– Надо кое-что прояснить, – тоже мягко, но строго ответил я, делая шаг к окну и осторожно заглядывая во двор, где стоял мой «шевроле».

Все трое мужчин повернулись в креслах и также обеспокоено посмотрели в окно. Дверь с шумом распахнулась, и появился ретивый охранник с дубинкой в правой руке.

– Что случилось? – подозрительно глянув на меня, спросил он и прибавил: – Ашот Иванович?

– Нет, нет, всё в порядке, – укоризненно, без мягкости бросил ему хозяин. – Подожди снаружи, пока я выясню, – он лениво кивнул в мою сторону. Охранник подчинился, и он опять обернулся ко мне. – Ну, хорошо, хорошо.

Он сказал что-то своим приятелям, и они, важные и недовольные, разом поднялись, один за другим вышли за дверь, и мы остались одни. Он опустился за стол. Я озабоченно посмотрел на компьютер, телефон и люстру, окинул взглядом настенные выключатель и розетки.

– Всё чисто, – придавая голосу оттенок нетерпеливой деловитости, сказал хозяин. – Мой человек проверял. Никаких подслушивающих устройств.

– Если так, – отбросив вежливую дипломатию, я подошёл вплотную к столу и поверх монитора уставился ему в чёрные глаза. – Значит, подставляете меня под пулю вы.

Он сначала растерялся, но быстро попытался изобразить удивление и возмущение.

– Оскорбляешь?

– Какая выгода оскорблять, раз я получил только аванс? Будьте благоразумны. Мне надо разобраться, могу я и дальше сотрудничать или для моего блага послать вас к дьяволу. Я начинаю склоняться ко второму выводу.

– Что такое говоришь? – Он пожал плечами и устроился удобнее. – А ещё призываешь быть благоразумным меня.

– Прошлой ночью у меня возникло подозрение, только ленивый не знает, я не шофёр-дальнобойщик. – Не позволяя ему вставлять слова, я наклонился и тихо спросил: – Кому вы сказали, чем я занимаюсь на самом деле? Я ведь узнаю в любом случае.

Выигрывая время, он оттянул узел галстука, расстегнул пуговицу под воротником.

– Ну, хорошо, хорошо. Он убедил меня, вы давние друзья. Показал фотографию: молодые парни сидят с мячами у ворот…

– Сколько он заплатил?

Ашот привстал, вновь опустился в кресло и откинулся на спинку.

– Если б не знал тебя, указал на дверь, – изображая оскорблённое достоинство, объявил он.

Мне такой бессмысленный разговор начинал надоедать.

– Ладно… Разберёмся сначала. Полтора месяца назад на западной трассе были зверски избиты два ваших водителя. Грузы, которые они везли, пропали. Тот, что моложе, умер у своей машины. Другого, пятидесяти четырёх лет, подобрали и доставили в больницу. Ему вырезали полтора куска разбитых в кровь лёгких. Хорошо, если протянет больше полугода. Следствию он утверждает, нападавшие были в масках. Но сын, тоже водитель, подозревает, что отец знает их, но боится мести подонков, пытается защитить семью. А водители объявили вам. Либо резко повышаете плату за возросший риск. Либо выясняете, чьих это рук дело, и разбираетесь сами, им же даёте гарантии, что подобное не повторится. Вы подождали. Никто не звонил, никаких требований не предъявлял. И вы растерялись. Кто были нападавшие? Конкуренты? Бандитская группировка? Или вольные стрелки-разбойники? Для выяснения, наняли меня. Я устраиваюсь водителем и одновременно охранником грузов. За один только аванс мотаюсь больше месяца как каторжник…

– Ты же ничего не обнаружил, – резко прервал он.

– Подождите, – я сжал пальцы правой руки в кулак, и он притих. – Я обещал, за два месяца либо выясню, кто это сделал, либо, в случае нападения на трейлер, доставлю одного из молодчиков. В каком виде, не имеет значения, лишь бы мог говорить.

– Но вы же никого не доставили, – буркнул он.

– Мы обговорили и такой сценарий. Два месяца без нападений на водителей и трейлеры окупают мой гонорар, и мы делаем вывод, в том нападении участвовали случайные кустари. Я не прав?

Он промолчал, и я продолжил:

– А теперь меня интересует, за сколько была бы продана моя голова, если бы вы снюхались и уладили дела с нападавшими? Только не надо уверять, что моему приятелю вы проболтались из любви к узам нашей с ним дружбы?

Он подёргал воротник, будто тот мешал дышать, потом заявил:

– Спросите у него сами.

Я выпрямился. Признаться, меня удивило, что он способен испытывать неловкость за сделанную пакость, возможно, даже раскаиваться, сожалеть.

– Что ж, – подытожил я. – Подобьём бабки. Наши рабочие отношения не могут строиться на подозрениях. Кроме аванса, сейчас же оплачиваете, что я заработал в качестве водителя и охранника. И без дураков. Иначе не смогу забыть некоторых тайн, обнаруженных между делом. Игры в кошки-мышки с налоговиками, неточностей в декларациях и так далее… Кстати, надо вернуть моему приятелю, что получили.

Во время разговора у меня возникало подозрение, что Ашот провоцировал разрыв договорённостей. Теперь, по его виду, я точно знал, так оно и было. Но он рассчитывал на мне поживиться, а оказалось, больше потерял.

С пачкой денег в кармане я покинул контору, сел в «шевроле».

– Ну и чёрт с ним, – проворчал я под нос, чтобы избавиться от смутной неудовлетворённости собой: так и не довёл расследование до конца. – Я же не наёмник по доставке грузов. Ни одной зацепки за пять недель.

Я посмотрел на наручные часы. До встречи с Иваном оставалось около часа, и от мысли о ней на душе заскребли кошки.

5

Как ни старался ехать медленно, а к старому двухъярусному особняку, который после ремонта будто сбросил с плеч лет пятьдесят, я прибыл не тогда, когда надо бы. Мне не хотелось являться ни минутой раньше назначенного времени. Точность даёт больше возможностей для манёвра в деловых отношениях, а я чувствовал, разговор будет не из простых. Я расслабился и постарался сосредоточиться. Ночные объяснения Ивана были туманны, на их основании можно было предполагать всё, что угодно, вплоть до свержения законного царька какого-нибудь Чумбу-Юмбу, если тот вдруг оказался замешан в делишках враждебной Ивану мафии. Я опять глянул на часы. Чтобы прийти к такому выводу, мне потребовались пара минут. Я решил убить время иначе, а именно поразмыслить о недавно прерванных рабочих отношениях с неким Ашотом. В общем, прервал я их довольно лихо, с кавалерийской стремительностью. И наверное, думать об этом уже не стоило. А, бог с ней, с этой точностью.

Замкнув дверцу машины, я прошёл к парадному входу. Две лампы дневного света горели под потолком входного помещения, а столешницу видавшего виды стола освещала ещё и настольная лампа. Сидящая за столом полная женщина с проседью в коротко постриженных волосах оторвалась от вязания, посмотрела на меня поверх очков. Я уверенно направился к лестнице, и она ничего не сказала, не окликнула. Поднявшись на второй этаж, я сунулся сначала в ближайшую дверь, которая оказалась не запертой. В неуютной, заставленной коробками комнате тихо совещались какие-то парни в кожанках. Они замолчали и недовольно посмотрели на меня. Объяснив, что попал не туда, я оставил их наедине со своими тайнами. Другая дверь, толстая и прочная, тоже поддалась моему толчку и открылась, впустила в крошечную прихожую с двумя отдельными кабинетами и табличкой.

В прихожей царил полумрак. Мягкий свет проникал из левого кабинета, дверь в который оставили приоткрытой. Оттуда не доносилось ни звука, я заглянул и увидел совершенно пустое помещение. Или из него выехали, или готовились въехать. Судя по табличке в прихожей, мне нужно было зайти в другой, плотно закрытый кабинет. Что я и сделал, и попал в небольшую комнату. Дверца напротив меня была заперта, а бежевая офисная стенка отгораживала закуток с рядами полок, на них в беспорядке расставили яркие книжки рекламного и справочного содержания. Сбоку офисной стенки на угловой тумбочке бросался в глаза ксерокс. Низкое вращающееся кресло вдвинули между тумбочкой и прибранным столиком, на котором остались лишь светло-серый телефон с факсом и стакан с фломастерами. Очевидно, там было рабочее место секретарши. Навесная лампа над столиком была выключена, не было видно ни сумочек, ни пёстрых зонтиков, ничего из того, что выдаёт присутствие женщины. Я приостановился у двустворчатой стеклянной двери, затем раскрыл одну створку и переступил порог.

Иван был в своём офисе один. Удобно сидел в большом вращающемся кресле во главе Т-образного стола для совещаний и работал на компьютере.

– Присаживайся, – сказал он, не отрываясь от дела, – сейчас освобожусь.

Я снял плащ, бросил на спинку мягкого стула и сел рядом. Иван был в лёгком бежевом свитере, с моего места виднелись тёмно-серые брюки свободного покроя, тёмно-коричневая итальянская туфля, которая вполне сочеталась с чёрным шерстяным носком. Проявлений усталости на его лице я не заметил, хотя вряд ли он имел возможность проспать до полудня, как я. За его спиной во всю стену растянулась стенка с застеклёнными полками, уставленными книгами, журналами и папками. В дверце правого шкафа торчал ключ с брелком в виде лошади.

Наконец он оторвался от компьютера и протянул мне руку. Его рукопожатие свидетельствовало, что в прежние времена он, действительно, отдавался занятиям спортом. Ночью я обратил внимание, у него стал расти живот, однако в свитере это не так замечалось, наоборот, в его облике появилось что-то медвежье, мускульная сила и вальяжность.

– Занимаешься? – я руками изобразил упражнение гантелями.

– Плаваю, старик, сейчас плаваю, – сказал он, внимательно изучая меня цепким и проницательным взглядом. Будь я женщиной, такой взгляд смутил бы.

– Ты смотришь, как представитель племени людоедов, – заметил я насмешливо.

Иван хмыкнул. Карие глаза его оживились.

– Бизнес и есть людоедство. Особливо в нашем отечестве, – объявил он без тени сомнения. – Ростовщичество, спекуляция, разбой и коррупция – его символы веры. Ну да ладно. Как самочувствие после вчерашнего?

– Морально или физически?

– И то и другое.

– Не течёт из носа, не чихаю, не кашляю. Не могу не радоваться, что легко отделался.

– Я тоже.

– Что «тоже»?

– Радуюсь, легко отделался.

Он небрежным жестом взял со стола золотую зажигалку, вдруг бросил мне. Не сводя глаз с его лица, я поймал её у самого носа.

– Тебе не кажется, нам повезло, и очень здорово повезло? – сказал я. – Но везенье – вещь ненадёжная, сегодня есть, завтра нет.

– Так что, решился мне помочь?

– Сомневаюсь, ты до конца откровенен.

– Какая нужна откровенность?.. – Он откинулся в кресле. – Ладно, я в шаге от банкротства. А

вылечу из своего бизнеса, встать в нём уже не дадут.

Его слова показались мне цитатой из набившей оскомину мелодрамы, и я спокойно сказал:

– У тебя опыт, наработанные связи. Возьмут в другую фирму…

– Всё! Замолчи! – сорвался он и мрачно уставился в дисплей компьютера.

Я замолчал.

– У тебя кто дед? – вдруг задал он неожиданный вопрос.

– Какой? У меня их два.

– Тот, кто ближе по духу?

Я еле сдержал зевоту

– Из служилого сословия.

– А моего раскулачили. Во мне кровь хозяина бродит, покоя не даёт. – Он заставил кресло крутиться в одну, в другую стороны. – Я понимаю Цезаря: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме». Моя «деревня» здесь. – Он слегка постучал пальцами по краю стола. – Я в ней первый. А быть вторым… вице чего бы то ни было не хочу.

Мне это было понятно. Я бросил ему зажигалку обратно. Он дёрнулся, поймал её обеими ладонями.

– Второй дед не авантюрист? – полюбопытствовал я.

Он уставился на меня, казалось, решив, я перестаю колебаться, посветлел и криво усмехнулся.

– Он алмазы искал в Сибири.

– И что с ним стало?

– Это тайна, старик, покрытая мраком.

– Да. Наследственность у тебя.

– Ничего, не жалуюсь.

Я не встал, не ушёл, и он расправил плечи. Оценивающе пробежав глазами по его офису, я невольно остановил взгляд на торчащем в дверце шкафа ключе с брелком лошади.

– А чего тебе, собственно, жаловаться?

Он перехватил мой взгляд и сменил тему.

– Нашёл меня сразу? Без проблем?

Я пожал плечами.

– Ты ж объяснял не мне первому. Заблудиться не удалось. Кстати, я ошибся дверью, заглянул к твоим соседям. Кто они?

– А-а, – он достал из выдвижного ящика открытую пачку «Кэмел», щёлкнул зажигалкой, закурил. – Машинами, книгами торгуют; перепродают, что подвернётся. Мою древесину иногда по мелочи разбрасывают. Ничем не гнушаются. – Он уставился мне в лицо. – Жёсткие ребята. – В его голосе не было ни осуждения, ни одобрения. – Они сейчас такие… Изучаю. Мы с тобой люди с образованием, при любом режиме устроимся. А их бросили в рынок без сносной профессии за плечами. Им есть, что терять. Если кризис доёдёт до них, мелкий бизнес, лавочники станут разоряться… – Он покачал головой. – Такие, как они стали опорой Гитлера, его волей к власти.

Я натянуто улыбнулся.

– Последнее время только и слышу: Гитлер и фашизм, фашизм и Гитлер. Думаешь, история повторяется? Чушь это.

Ему было скучно выслушивать мои возражения, однако он не перебивал и ответил не сразу.

– Но есть же общее в схожих обстоятельствах. Человек-то не меняется. Хочет вкусно есть, сладко спать, а не влачить существование. Ему нужна хорошая одежда и тёплый кров, нужны развлечения и уверенность в завтрашнем дне. Или нет?

– И всё же японец не похож на немца, а немец на американца.

Этот доверительный разговор нас сближал больше, чем все годы знакомства в институте. Он тоже это понимал и развивал мысли с предельной откровенностью, с личной заинтересованностью привлечь меня на свою сторону.

– Культурные, психологические различия вторичны, – настаивал он. – Главное, кто и как будет эти потребности удовлетворять. Главное – положение средних и мелких предпринимателей. Чтобы я и мне подобные могли удовлетворять людские потребности, – он оторвался от спинки кресла, наклонился над столом ко мне, – нужна такая власть, которая отражает наши интересы. Нужна политика, которая позволит организовать удовлетворение этих самых чёртовых потребностей людей. Если некий сраный популист понаобещает с три короба и дорвётся до власти, кто будет выполнять его обещание? Он? Ха-ха! Нет! Мы! Предприниматели.

Он выключил компьютер, жужжание вентиляторов постепенно прекратилось, и воцарилась тишина. Иван затушил наполовину выкуренную сигарету, сцепил руки на животе, как профессор, утомлённый бестолковым учеником. Мне это не понравилось, но я промолчал и удобней расположился на мягком стуле, испытывая удовлетворение, что вынуждаю его продолжать. Когда месяцы тупеешь в текучке забот, в общении с теми, чьи интересы ограничены деньгами, едой, выпивкой, шмотками и бабами, начинаешь ценить встряски ума и получать от них своеобразное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Они придают осознанный смысл жизни.

– Я в августе был в Ялте, отдыхал, – спокойней заговорил Иван. – Скука смертная. Боролся чтением. Попался в руки Ремарк. Знаешь, я его прочёл новыми глазами. Меня поразило. Он описывает то же, что происходит у нас сейчас. До мелочей… И я понял. В сущности, Гитлер просто-напросто перераспределил собственность. Отнял у тех, кто нажились раньше, после Первой мировой войны и не могли заниматься ничем, кроме захвата, перераспределения созданного не ими. Бандиты, спекулянты, проститутки, ростовщики. Все паразиты. И передал собственность тем, кто могли наладить производство и рыночное распределение.

Казалось, он ждал каких-нибудь возражений, но я возражать не стал. Возражать было нечему.

– Что у нас сейчас? Бандитов, проституток и ростовщиков не счесть. Воровать научились, а управлять наворованным – нет. И уверяю тебя, главные нынешние собственники не научатся. Парни, которых ты видел, – он указал пальцем на дверь, – в конце концов поймут это. Не мозгами, как мы. На собственной шкуре. А когда воровать станет нечего, им придётся хуже всех. Вот тогда они найдут своего Гитлера, и он произведёт перераспределение собственности. И чем больше их озлобят нынешние собственники, обслуживающая их бюрократия, тем радикальнее станут их настроения.

Он взглянул на меня, точно гордый орёл, воспаривший к недоступной мне вершине. Я едва не рассмеялся. Он заметил это и хмыкнул, опустился на землю, точнее в своё кресло.

– Думаешь, это бред?

– Да нет. Всё логично.

– То-то ж. Так и будет. Потому что подавляющему большинству людей нужны эффективные предприниматели. А их не будет при власти пройдох, людей случайных и защищающих воров популистов, – последнее слово он произнёс с презрением и сарказмом.

– Так можно оправдать раскулачивание твоего деда. Наверняка, для него тоже находили не самые лестные определения.

Он воспринял моё замечание на удивление спокойно.

– Раз дед и ему подобные проиграли, они дураки. У власти в России не должно быть проигравших и слабых. Только победители. Это говорю от своего имени и от имени бизнеса, как его понимаю…

– Постой-постой, – прервал я. – Я не бизнесмен. Воспринимаю вас, как большинство, чумой, которую породили либералы. Вы разворовали страну, довели большинство населения до нищеты. Даже ты же не можешь этого отрицать...

– Почему даже я? – всем видом он показал, что задет.

– Я так, к слову. А теперь требуешь во власти победителей вообще. Вдруг новые победители вас опять раскулачат, как твоего деда?

Он отмахнулся.

– Не раскулачат. Мы столько наворотили, без нас уже не обойтись. Ты суть выслеживай. Мы, в том числе я, – он ткнул себя в грудь, – тащили всё, что подвернётся, пока накапливали первоначальный капитал. Да, мы грабили собственный народ. Но теперь он гол, и грабить нечего. Наоборот. Ему срочно надо подкинуть что-то, а то, не дай бог, дойдёт до бунта. Значит, мы, бизнесмены, должны срочно вырваться на внешние рынки и применить приобретённый опыт грабежа и эксплуатации. С помощью этого опыта тащит, что получится, но уже оттуда сюда, так подкормить свой народ. Но как прорваться на внешние рынки, когда сам видишь, в стране нет порядка, нельзя запустить производство товаров для обмена. Значит, нам, то есть бизнесу, нужна власть, способная, во-первых, – он загнул указательный палец, – организовать, и быстро, производство. А во вторых, – он загнул большой палец, – обеспечить прорыв на внешние рынки. Короче, власть должна стать сильной, а иначе, на кой чёрт она вообще нужна. Я в этом вопросе уже не либерал, поверь. Мне, например, слабая власть ни к чему. Уверен, и России эта слабая либеральная власть, диктатура дураков, не нужна ни под каким соусом. Бизнес заказывает музыку, а правительство обязано плясать под неё. И это будет лишь при сильной власти. А эти прохвосты только и научились, воровать на финансовых потоках, да плодить коррумпированных чиновников…

В его лице появилось что-то демоническое. Мне стало не по себе.

– … И горе им, если они этого не поймут!

И он вдруг хохотнул, подмигнул мне и включил компьютер. Взглянув на часы, он тихо ругнулся:

– О, чёрт!

Он чего-то ждал, а я тем временем размышлял. Зачем он всё это говорил? Не затем же, чтоб излить, что накопилось в душе? Мне казалось, не затем. Но тогда во что он хочет меня втянуть? Поиграть в Робин Гуды? Или это способ завоевать моё доверие своей искренностью? Я достал из кармана плаща лимонную карамельку, рассеянно развернул обёртку и положил конфету в рот. К карамелькам я пристрастился, когда бросил курить. А сейчас одна из них помогала мне отвлечься от запаха табака, который, несмотря на приоткрытую форточку, витал в воздухе.

– Есть дома компьютер? – прервал он мои размышления, глянул на меня, не теряя из виду экран монитора.

– Угу, – буркнул я.

– А почтовый адрес в файл-сервере?

– В коммерческом или обычном?

– Уж как-нибудь догадываюсь, что коммерческий тебе ни к чему, – заметил он небрежно. – Дай-ка адрес на всякий случай.

Я назвал код, сказал, когда обычно просматриваю сообщения. Сделав пометку карандашом на листке бумаги, он лихо пробежался пальцами по клавиатуре, загнал данные в память. После чего поджёг листок зажигалкой и положил в стеклянную пепельницу с окурками. Он проследил, чтобы бумага сгорела полностью, а я встал, отлучился в туалет. Когда вернулся, он принимал какое-то сообщение. На лбу обозначились морщины и, опершись локтем левой руки о край стола, он непроизвольно потирал их пальцами. Сообщение ему явно не нравилось. Я опустился на прежнее место, но затем поднялся, подошёл к стенке, без особого интереса осмотрел корешки книг. В одной торчали несколько закладок и лист тетрадного размера. Это был томик Ницше. Я вынул этот томик, раскрыл в месте листа тетради и прочитал первую запись: «До восемнадцатого года на гостинице «Метрополь» в Москве была надпись. «Опять старая история, когда выстроишь дом, начинаешь замечать, что научился кое-чему. Ницше». И далее уже в другом стиле: «Буржуазный режим в своём изначальном развитии неизбежно режим социал-дарвинизма. В начале века Россия неотвратимо шла к социал-дарвинизму, и Столыпин отразил это в государственной политике. Как реакция на эту политическую тенденцию возникали всякие партии, движения, которые хотели обойти капитализм с позиции традиционного православного сознания. В результате утвердился коммунистический режим, прямое следствие замордованности России православными смирением, расхлябанностью и рабством. Ницше и христианство, а в частности православие, непримиримые враги, ибо Ницше идеолог того этапа буржуазной культурной революции, когда для приобретения первоначального капитала надо иметь сознание, мировоззрение и волю Сверхчеловека. Если в современном мире мы не хотим стать рабами чужого капитала, чужих интересов, то должны отодвинуть православие на периферию национального сознания, сохранив только его форму, но сутью сделать мировоззрение Сверхчеловека, человека Воли и Действия…»

Я хотел спросить, откуда он выписал такие мысли, но вместо этого сказал:

– Зачем ты разоткровенничался?

– Что?... – Он поиграл кнопками на настольном калькуляторе, пока на полоске экрана не высветилась внушительная сумма. Обхватив ладонями затылок, он провернулся с креслом, уставился мне в лицо. – Я рассказывал... Хочу, чтоб ты доверял мне. Если что-то испугало или встревожило, лучше остановись. Игра может оказаться слишком опасной. Мне самому не просто решиться.

Я не смог скрыть удивления.

– Отказываешься?

– Я только сказал, мне самому не так-то легко решиться. Но играть я буду – с тобой или один. Уже объяснял, почему.

– И в моём ответе ты не сомневался, – сказал я, возвращая книгу на полку.

– Нет, не сомневался, – согласился он. – Ты в душе тоже любишь риск.

Я закрыл стеклянную створку шкафа. За окном потемнело, по откосу застучал моросящий дождь.

6

Проспав до полудня, я чувствовал себя в десять вечера ночной совой. Никуда не спешил, вёл машину, куда глаза глядят. Свернул с дороги в тёмный переулок, который петлял между старыми строениями. Потом выехал на Садовое кольцо, освещённое бесконечными рядами фонарей, где просто так набрал скорость. Я догонял пестреющие впереди автомобили, которые мчались неизвестно куда, неизвестно зачем, обгонял их, оставлял позади и снова видел впереди множество летящих задних огней. По сторонам горели окна многоэтажных домов, на пешеходных дорожках ещё мельтешили люди, обращающие и не обращающие внимания на витрины магазинов, которые бесстыдно соблазняли их привозным товаром.

Просыпался волчий голод, захотелось отыскать спокойное место, где можно перекусить. Я повернул на Покровку, вскоре остановил «шевроле» возле первого же увиденного бистро. Оказалось, сожалеть не пришлось, и я с удовольствием легко поужинал. Настроение у меня заметно улучшилось: когда вышел на улицу, стал замечать, что не все стройные ножки столичных барышень попрятались в салонах иномарок. Пристроившись в кильватере обладательницы таких ножек, я прогулялся до Старой площади и в подземном переходе купил пёстрый журнал мод. Потом вернулся к «шевроле» и, проехав по Бульварному кольцу, нырнул в тишайший, почти безлюдный переулок. Заглушив там двигатель, я бесцельно перелистал журнал, убедился, что накануне Вика была одета по последней моде. Просмотрел журнал ещё раз и положил его на боковое сиденье, сунул ладони под мышки. Я прикрыл веки до щёлочек, через которые уставился в плавный заворот переулка, и позволил мыслям вернулся на пару часов назад, в офис Ивана.

…За окном потемнело, и стал накрапывать дождь. Мне это вспомнилось отчётливо, точно в голове прокручивалась видеозапись. И так же отчётливо всплывало продолжение.

… Мы вышли в комнату секретарши. Возле дверцы в углу Иван вынул из кармана ключи, выбрал нужный и сунул в щель замка, со слабым щелком провернул. Следом за ним я ступил в тёмное помещение. Словно воры или привидения мы пробрались в полутьме к закрытому жалюзи окну, и Иван включил настенный светильник. Оказалось, это была уютная, почти домашняя кухонька.

Иван открыл холодильник, заглянул внутрь.

– Ага, – негромко воскликнул он. – Осталось.

Он вынул кусок шоколадного торта и бутылку итальянского «Мартини».

– Пить не буду, – предупредил я.

– Это ж сухач. Впрочем, тоже не хочу.

Он вернул бутылку в холодильник. С полки снял жестяную банку индийского растворимого кофе.

– С сахаром?

– Без.

– Здание НИИ, – объяснил он мне, показывая рукой с банкой на стены и потолок. – Филиал. Знаешь же, как шёл естественный отбор. Сначала все ринулись в бизнесмены, продавали, что подворачивалось. Потом оказалось, крутить деньги надо уметь, особенно когда пришлось отдавать кредиты и столкнуться с разного рода выбивалами. Теперь многие предпочитают без риска сдавать внаём и распродавать, что имеют. Это называется бизнесом, – в его голосе прозвучал сарказм. – Я не имею в виду этот институт. Науку мне жаль. Режиму она не нужна, да и никому вообще. Не представляешь, что здесь было, когда приехал договариваться. Пусто, лишь два пыльных компьютера, не знаю зачем, никого за ними не видел. Помещения числились за жуликоватым евреем-профессором, он много лет обещал открыть нечто, от чего весь мир ахнет, зарукоплещет советской науке, а заодно министерскому начальству, директору с кучей бюрократов. Уже не верится, а ведь было, всего три года прошло. Нет. Горбачёв молодец. Я бы ему памятник при жизни поставил…

– Чайник кипит, – сказал я.

Он выставил на стол две чашки, разлил кипяток.

– Тебе крепкий? – он снял крышку с кофейной банки.

– Я сам.

Он не возражал. Неторопливо размешал кофе в своей чашке, поднёс её к носу и с наслаждением втянул пар. Пока я следом проделывал то же самое, он разрезал торт на две равные части.

– Вот так, брат… А теперь у меня здесь восемь человек работают… Я сяду. Возьми себе стул в смежной комнате.

– Ничего, постою. Поаляфуршетствую.

Он подвинул единственный стул к толу, опустился на сидение, закинул ногу на ногу. Я посматривал, как он надкусил кусок и попробовал отпить кофе, но тот был горячим.

– Я так и не услышал, что тебе от меня надо? Отмалчиваешься, будто боишься девственность потерять.

Ничего я не боюсь, старик. – Он отставил чашку и глянул на меня. – Ты знаешь, как делают деньги на фондовой бирже?

– Что-то там с котировками акций. Надо вовремя купить дешевле, а продать дороже.

– В общем, да. А если знать, какие акции упаду в цене, а назавтра вырастут?

– Наверно, можно стать очень богатеньким дядей.

– Не то слово! Особенно, если проделать это с размахом, с настоящим размахом.

– Да, но такие игры рискованны. Вдруг не угадаешь? Я бы не взялся. Тут нужен особый нюх. Или чтоб бог на ушко подсказал.

– Может, и да, а может, и нет. Кроме Моцартов, есть и Сальери. Кто гармонию просчитывает, – он указательным пальцем постучал по правому виску, – тоже управляет этой стервой.

Я надкусил свой кусок торта, но не понял, какой был вкус. С тарелкой в руке я отступил к подоконнику и присел на него.

– Хочешь сказать… – начал было я.

– Ну, разумеется.

– Но такие вещи должны предусматриваться… Есть же контролирующие учреждения… Да и законы, наконец. Могут пронюхать журналисты, поднять шум. Да нет, не верится мне, что всё так просто. По мелочам куда ни шло. Но ты же имеешь в виду огромные финансовые махинации.

Он заговорил со мной снисходительно-терпеливо, точно учитель с учеником.

– Формально никто и не будет нарушать законов. Никаких нарушений. Я пока и сам толком не разобрался, что и как, но хочу заметить, карты раздают очень крупные фигуры, которые не проигрывают. – Он уставился мне в лицо, как заштатный гипнотизёр и понизил голос. – Это же, так сказать, сливки нашего общества.

Я невольно начинал ему верить и тихонько присвистнул.

– Если уж они за такое возьмутся… Только за баснословный куш.

– Я тоже так думаю. И хочу незаметно урвать своё. – И вдруг Иван странно поинтересовался: – Ты же не сомневаешься, они на это способны?

Я пожал плечами, ответ мой был уклончивым:

– Задай такой вопрос на улице. Девять из десяти ответят, не сомневаются.

– Это очень высокий процент. Как ни крути, а социальный инстинкт что-то да значит.

– Пожалуй, да, я бы поверил, – неохотно согласился я. – Но всё это догадки, химеры. А нужны факты. У тебя они есть?

Он помолчал. Я терпеливо ждал со смутной надеждой, что он раздумает. Наконец он отчётливо произнёс:

– У меня они будут.

Я сухо сглотнул.

– Когда?

Он ответил не сразу, после глотка кофе.

– Скажем так, – глядя в чашку сказал он. – Встречаемся завтра, здесь, в это же время. У меня будут доказательства. – И поправил себя. – Должны быть.

– В это же время? – Я тянул с ответом, понимая, следующие слова не оставят мне пути отступления. – Во сколько точно?

– В восемь.

– То есть в двадцать часов…

Он перебил меня, и в голосе его была откровенная насмешка:

– В восемь часов пополудни, ноль-ноль минут и ноль-ноль секунд. Раз ты такой дотошный…

Я вздрогнул, приоткрыл глаза, и воспоминание растаяло. Ещё раз постучав в боковое окно, светловолосый парень распахнул дверцу и нагнулся, заглянул в салон.

– Шеф, к Даниловскому рынку не подбросишь? – спросил он.

Невысокой тёмненькой девчонке, которая стояла за его спиной, было лет семнадцать; он же – года на три постарше, руки у него были крупными и сильными. Не похож на качка, равнодушно подумал я, наверное, строитель.

– Влезай.

Я показал головой на заднее сидение. Он открыл заднюю дверцу, пропустил девчонку. Она легко впорхнула, уселась, поправила юбку, и в салоне появился слабый запах духов. Духи мне не понравились.

– Всё, можно отчаливать, – весело объявил мне парень, подсаживаясь вплотную к подружке. Обхватив за плечи, он привлёк её к себе. Она хихикнула, и я поймал в зеркальце над лобовым стеклом её любопытный взгляд. На глаза мне попался таксофон. Он сиротливо жался к углу дома, словно беспризорная облезлая собака.

– Нужно позвонить, – предупредил я парочку и выбрался из машины.

Укрывшись под козырьком, я нащупал в кармане жетон. Всегда носил их, рассовывал по карманам, в брюки, в рубашку, в пиджак. Я опустил жетон в щель, отыскал во внутреннем кармане плаща полученную ночью визитку Вики и только теперь оценил краску букв и цифр, – она светилась при отражении слабого освещения от фонаря, будто помогала набрать номер.

С третьим гудком жетон проскользнул в таксофон, и ровный, с металлическими интонациями мужской голос раздельно сообщил:

– Если хотите оставить сообщение, говорите после щелчка.

Раздался щелчок. В голову ничего не приходило, и я назвал себя, домашний телефон и повесил трубку.

7

Я долго стоял под горячим душем, и мог бы простоять ещё столько же, а потом и ещё и ещё. Похоже, я произошёл не от обезьяны, а от доисторического морского животного, которое давно вымерло. Жаль, догадался об этом слишком поздно, когда расспросить родителей или дедушек-бабушек не представлялось возможным. А с дальними родственниками я был не в таких отношениях, чтобы вести доверительные беседы на подобную тему.

Да и зачем мне беседы, если все близкие тянулись к воде. Мать могла хоть целый день стирать, готовить, заниматься чем угодно, лишь была вода, много воды. И отца, когда он плавал, выманить из озера или речки было не просто, а с удочкой он мог торчать у самой занюханной лужи в любую погоду, даже ночами. Я тоже всегда любил воду, однако иначе, чем он. Отчётливо помню, как в раннем детстве он и орава родственников повезли меня на Кубань. Мы ехали тёмной ночью по каким-то ухабам, и вдруг в свете фар мелькнул напуганный заяц, но никто не пальнул из заряженного ружья. А потом мы остановились, и все дяди и двоюродные братья залезли в пруд с камышами, бреднем вылавливали большущих, – никогда потом не видел таких, – раков. По-моему я тогда единственный не испытывал дикого восторга. Теперь мне очевидно, охота на подводных тварей была им милее охоты на зайца, и они ничего не могли поделать с этой первобытной страстью. Я же был белой вороной их стаи. Отец никогда не мог понять, почему рыбалка для меня равносильна моральной пытке? Таскал к речкам зимой и летом, пока, наверное, не засомневался, его ль я ребёнок. Может, и мать спрашивал, вдруг в роддоме подсунули чужака? Сейчас бы я ему объяснил: всё проще, во мне проявились побочные гены древней морской коровы. Иначе откуда у меня такое пристрастие к капусте, как у алкоголика к водке? Это бы здорово утешило отца.

Перекрыв душ, я насухо растёрся прохладным махровым полотенцем и надел синие трикотажные штаны и китайскую, в синюю и красную клетку рубашку. На кухне, на газовой плите тихо пыхтел подбадриваемый слабым огнём рыжий чайник. Я подхватил его чистой тряпкой и направился в наспех прибранную гостиную, где плюхнулся на диван, опустил чайник на подставку на журнальном столике.

Заварка уже настоялась. Я наполнил чашку заваркой и кипятком и, пока горячий чай остывал, грыз баранку, слегка обмакивая в клубничное варенье. От скуки нажал кнопку дистанционного управления, включил телевизор. Пробежался по развлекательным программам, остановился на американском детективе, потом перескочил на центральный канал, где начиналась еженедельная субботняя передача, в которой мордатый ведущий беседовал с самым известным или популярным человеком недели. На этот раз им оказался новый экономический советник президента, некто Першиц. Я его узнал, весь последний месяц снимки с ним украшали официозные и не официозные издания, как близкие к верхам власти, так и далёкие от Кремля. Газеты по разному оценивали предлагаемые Першицем меры для спасения агонизирующей экономики. Обсуждение этих мер явно раздувалось, начиналась очередная кампания по распространению казённого оптимизма. Очевидно, кто-то посчитал, в таком оптимизме возникла настоятельная потребность, и свеженький, не протухший ещё гений экономической мысли подвернулся как нельзя кстати.

Вдруг в передаче упомянули фондовую биржу, и я насторожился, прислушался, сделал звук громче.

– … Вы же сами видите, – со снисходительной улыбкой говорил господин Першиц. – Курс акций концернов и предприятий, три недели назад объявленных приоритетными, на вторичном рынке ценных бумаг непрерывно растёт. Это говорит о доверии к ним российских и иностранных инвесторов.

Ведущий поправил бумагу на столе и вежливо возразил:

– Но это же на деле только перекачка денежной массы от одних предприятий другим. Даже курсовые позиции акций прибыльных предприятий проявили тенденцию к падению. Разве это разумно?

– Тут мы должны задаться честным вопросом. Хотим мы рынка или не хотим? – ничтоже сумняшеся, начал объяснять помощник президента. – Все видят, в каком тяжёлом положении оказалась экономика. Если не выделить приоритетные предприятия и не обеспечить им поддержку, рухнет всё. Это лишь вопрос времени. Но мы имеем возможность, вытащить сначала некоторые производства, потом они, как локомотивы, потащат за собой остальные…

– Простите, – учтиво вмешался ведущий, – но разве тяжёлое положение не стало следствием подобных же уверений прежних советников? Со времени программы «500 дней» Явлинского появляются всё новые и новые люди, все – профессиональные экономисты, которые в течение нескольких лет обещают нам, вот-вот наступит улучшение. А живём мы всё хуже и хуже. Мы уже смирились, что из великой сверхдержавы становимся банановой республикой. Но у многих исчезает и вера в завтрашний день.

– А вы что хотите? Этих людей семьдесят лет приучали…

– Да-да, конечно. Однако как мы можем верить именно вашей программе? Не постигнет ли её та же участь, что и прошлые?

– На это отвечу только одно. Если бы я не верил в неё, не занял бы эту должность! Я не принимал в разработках прежних программ никакого участия и откровенно высказывался, что многие положения были неверными.

– Ну что ж. Будем надеяться, ваша программа действительно изменит положение дел к лучшему. Однако я разговаривал с серьёзными экономистами, журналистами, бизнесменами, и многие удивлены выбором приоритетов и тем весом, который придаётся им правительственными кругами. Некоторые мои собеседники подозревают, у части правительственных чиновников существует своя заинтересованность личного свойства.

– Ну, знаете ли, – посуровев, развёл руками гений экономической мысли. – Если подозревать правительство, надо разогнать Думу, Совет Федерации, подавить демократию и вернуться к диктатуре. Вы этого хотите? Я нет!

– Я тоже не хочу.

– Вот видите. Мы с вами не хотим, и большинство народа тоже не хочет.

– Хорошо, – согласился ведущий. – Давайте посмотрит с другой стороны. Создаётся впечатление, ваша программа не пользуется поддержкой всех правительственных кругов. Это так?

– Не буду отрицать. Все люди разные. На то и демократия, чтобы каждый имел право высказывать суждения. Однако, когда решение принято, его надо выполнять, потому что за ним большинство.

– Похоже на ленинский демократический централизм.

– А что вы предложите взамен? Я, надеюсь, у нас демократия, а не анархократия.

– Но ведь нынешний способ принятия решений и их выполнения насаждает анонимность и безответственность верхов власти, я имею в виду индивидуальную безответственность.

– Знаете, – широко улыбнулся экономический советник президента, – давайте вернёмся от теоретических словопрений к делам, волнующим телезрителей, к делам конкретным. Меня же вы не можете обвинить в желании избежать ответственности?

– Нет. Как раз в вашем случае всё наоборот. – Ведущий порылся в ворохе бумаг, лежащих перед ним на столе. – Я тут делал вырезки из газет и журналов… Все авторы статей так или иначе замечают, до сих пор у нас не было такого откровенного возложения ответственности на одного человека. Именно на вас. Я тоже подобного не припомню.

– Так это хорошо или плохо?

Улыбка господина Першица стала ободряющей. Я взял чашку, сделал глоток и принялся за последний бублик.

– Да как вам сказать. У меня лично создаётся впечатление… – ведущий для убедительности положил руку себе на грудь, – точнее сказать, возникает некоторое беспокойство. Вдруг с вами, не дай бог, что случится? Будет ваша программа продолжена? Или её противники в правительственных кругах возьмут верх?

– Ну, зачем же мы будем пугать наших телезрителей подобными предположениями. Я вполне здоров, это могут подтвердить врачи, как раз сегодня утром я проходил очередной профилактический осмотр. Так что давайте не заострять на этом внимания. По натуре я оптимист.

– И всё же?

Экономический советник президента посерьёзнел.

– Конечно, – он вынужденно согласился. – Конкретные дела делают конкретные люди. Трудно же всерьёз полагать, кроме Наполеона кто-то другой создал бы наполеоновскую Францию, даже если б смог воспринять все его идеи.

Ведущий глянул в камеру, и мне показалось, прочёл над нею невидимое зрителям замечание. Он опять повернул голову к собеседнику.

– С этим я согласен. Давайте на такой ноте подведём итоги. Во всяком случае, доверие к вашим целям налицо. Фондовый рынок действительно отреагировал на них однозначным доверием инвесторов. Я вместе со зрителями желаю вам успеха, которого так заждалась страна, заждались все мы, простые её граждане.

Першиц безмолвно и небрежно кивнул, и на экране плавно поплыли имена и фамилии участников и создателей передачи. Я досмотрел весь ряд ненужных мне сведений о людях, которых никогда не встречу, затем черноволосая молодая женщина сообщила, что повтор передачи будет на следующий день, в десять часов утра.

Дистанционное управление – удобная вещь, телевизор мигнул и погас. Бублики были съедены, всё хорошее, как известно, имеет свойство быстро заканчиваться. Я некоторое время сидел на диване и соображал, чем бы ещё развлечься, в смысле пожевать. Припоминая, что среди остатков былой роскоши, на кухне можно отыскать соломку, я нехотя поднялся со своего удобного лежбища. Нахально прозвеневший телефонный звонок приостановил меня у порога гостиной. Электронные часы показывали двадцать шесть минут двенадцатого – подходящее время для «совы», не обременённой проблемами дневной жизни. Под телефонные трели я вышел на кухню, открыл одну створку настенной полки, другую. Соломка, действительно, ещё осталась. Вынув пакет с ней, я поднял трубку.

– Алло? – женский голос на другом конце провода был юн и свеж, нетерпелив.

Я пытался сообразить, кому из знакомых барышень мог вдруг понадобиться в такой час, и не без удовольствия вспомнил, наконец-то узнавая интонации.

– Я вас слушаю, – сказал я, переставляя аппарат с холодильника на стол и опускаясь на стул. – Сегодня вы неожиданно прелестны, прямо милое создание.

– Я хорошо выспалась и… – в голосе прозвучало сомнение. – А это вы?

– Кто ж ещё? Конечно, я моя радость.

– Нет, это точно вы?

Я протяжно вздохнул в самый микрофон.

– Теперь слышу, что вы. Что ж это такое? – уже спокойно сказала Вика. – Я звоню-звоню, а вы не берёте трубку. Вас следует проучить.

– За что, моя прелесть? Ты бы видела, как я бежал по лестнице, будто обезьяна на удар гонга. – Она прислушалась, поощряя мой трёп. – У меня дрожали руки от волнения, проклятый замок не сразу признал хозяина, я споткнулся о порог, лбом разбил зеркало. И всё для чего? Чтобы меня проучили?

В последние слова мне, кажется, удалось вложить искреннее огорчение. Она тихонько засмеялась.

– Думаете, я так и поверила?

– Но, моя радость, послушай, как рвётся из груди моё сердце, оно трепещет, как испуганный зайчик. Разве не слышно?

– Н-нет…

Я не дал ей закончить, я был в ударе.

– Это из-за телефонной сети. Вы же знаете, какие у нас паршивые сети, они способны искажать голоса, хрипеть и свистеть, доводить влюблённого до отчаяния.

– А вы что, уже влюблены в меня? – не без оживления заметила она.

– А вы сомневаетесь? – И я с пафосом продекламировал: – «Любил ли тот, кто сразу не влюбился?»

– Чьё это? – спросила она.

– Кажется, Шекспир, моя радость.

– Фи. Он мне никогда не нравился.

– Бедняга Шекспир…

– По-моему, вы сидите в кресле, в халате, вам нечем заняться. Приятно в такие минуты потрепаться с хорошенькой женщиной. И не возражайте, я знаю, что это так.

– С самой красивой, самой очаровательной, самой-самой…

Она тихонько засмеялась.

– А вы кот.

– Ещё какой! Могу выгибать спину и тереться о стройную ножку, мурлыкать от удовольствия. Так что же побудило вас позвонить, и откуда узнали мой номер?

– А я только что пришла, и по автоответчику узнала…

– Да-да-да, – делая вид, что припоминаю, прервал я. – Я же сам звонил и оставил сообщение. Значит, вы заходите, ещё стоите в мокром плаще и прослушиваете автоответчик. И тут же набираете мой номер. Очень мило.

Она фыркнула.

– Конечно же, нет. Я сижу в кресле, в тёплом халате и после ванны.

– И сгораете от любопытства, хотите знать, зачем я звонил?

– В общем да.

– Мне хотелось узнать, успели вы выскочить замуж в третий раз или решили повременить?

– Какой… а-а, ну да, я выхожу замуж.

– И хотите, чтобы я держал ваш шлейф.

– Если не трудно.

– Моя радость, для вас я готов на всё. И когда состоится церемония?

– Завтра. Завтра утром.

– Утром? Во сколько? В девять, десять?...

Я примолк.

– Фи, в это время я ещё сплю, – сказала она. – В одиннадцать. Сможете в одиннадцать? – произнесла она так, словно не сомневалась в моём ответе. – Знаете, как к нам доехать?

– Я помню, – заверил я. – И в одиннадцать меня устроит.

Она всё же беспечно назвала адрес, и я напоследок объяснился с мрачной торжественностью:

– Я приеду, чтобы выполнить ваш жестокий каприз, коварная. Но пусть вам снится всю ночь, что вы разбили мне сердце. Пока.

Она хихикнула, и я положил трубку.

– Что-то здесь не так, – проворчал я себе под нос.

Однако мне было лень думать, вечернюю норму размышлений я давно перевыполнил. Я предпочёл отдаться лёгкому удовольствию от приподнятого настроения, которое испытывал после этого звонка.

8

К утру я сгорал от нетерпения в предвкушении встречи с ночной собеседницей. Но задержался дома, чтобы ещё раз просмотреть передачу с участием экономического советника президента. Хотелось разобраться с подозрениями о связи его программы с тем, что задумал Иван. Повторный просмотр начала передачи мало что добавил к впечатлению, которое сложилось накануне. Удивило и озадачило изменение в самом конце. Вопроса ведущего о возможных последствиях для программы оказания поддержки приоритетным предприятиям в случае несчастного случая с господином Першицем и ответа господина Першица уже не было. То ли сократили передачу, то ли… Я не стал уточнять для себя второе предположение, мне всегда не нравились поиски чёрных замыслов всякий раз, когда наши ожидания не совпадают с действительностью. В жизни полно непредвиденных обстоятельств. Я выключил телевизор и через минуту был больше озабочен тем, что опаздываю. Не люблю опаздывать. До паралича здравомыслия не люблю. Убеждаешь себя: какого лешего волнуешься, мир не перевернётся, не улетит в тартарары. Но что толку! Легче петуха убедить не кукарекать. И когда я эту болезнь подхватил?

Всё равно опоздал. Когда съезжал с шоссе, повернув к рядам невысоких дорогостоящих домов, на часах было четверть двенадцатого. Стоянка перед домом, облепленная ровно подстриженными кустами, за прошедшие сутки ни в чём не изменилась. Разве что иномарок на ней стало меньше, всего парочка, точно все остальные разбежались после крупной ссоры. Я вывернул «шевроле» к краю стоянки. Никто не встречал меня с цветами, только со второго этажа доносилась ритмичная танцевальная музыка. Выйдя из машины, я хотел застегнуть плащ, но передумал и зашагал напрямую к застеклённой парадной двери. В залитом дневным светом вестибюле коричневые пластиковые кадки с высокими декоративными деревцами и кустами показались мне старыми знакомыми. У стола, руки за спиной, стоял жилистый мужчина лет пятидесяти. По выправке, по тому, как на нём сидел тёмный костюм, по светло-серой рубашке и строгому тону галстука в нём угадывался офицер в запасе. Он подождал, пока я приблизился, и спросил невыразительным голосом:

– Вы к кому?

Я объяснил. Он неспешно протянул руку к листку бумаги на столе, повернул его к себе и всё так же невозмутимо задал вопрос:

– У вас есть документы?

Одно за другим я вынул удостоверение личности, лицензию, водительские права и предложил на выбор:

– Что вас больше устроит?

Он взял только удостоверение, сверил данные с записью на листке, после чего вернул мне и показал жестом, дескать, он не возражает, если я пройду внутрь. Я был ему совсем не интересен.

По лестнице я поднялся на второй этаж. Просторная лестничная площадка ласкала глаз светлыми и чистыми стенами. Ритмичная музыка едва слышно прорывалась из-за одной из двух дверей, и как раз на ней была цифра нужной мне квартиры. Я почти ткнулся в дверь носом, прислушался. После чего нажал кнопку звонка. Музыка, очевидно, заглушала его, и звонок с моей помощью охотно трезвонил и трезвонил, стараясь доказать, что он всё же громче. Наконец дверной замок мягко щёлкнул, и дверь широко распахнулась. В полумраке большой прихожей во всей домашней красе предстала Вика. На ней было бежевое трико по колена, а под обтягивающей грудь короткой майкой с глубоким вырезом классно оголялся живот. Она удивлённо вскинула дуги бровей, и я ощутил себя в странном положении. Показав на её живот, как за соломинку, схватился за глупую мысль.

– Похожи на Венеру, ту, что явилась из пены.

Она плавным движением руки убрала волосы с потного лба.

– Вы? – Удивление растаяло, как последний снег в апреле, на лице обозначилась вежливая улыбка. – Как вам удалось пройти?

Она имела в виду, мимо дежурного внизу. Нельзя сказать, чтобы такой приём сразил меня наповал. Я довольно быстро сообразил, что ей ответить.

– Скажите, у вас есть сестра? Младшая, но большая шалунья?

Громкая музыка в дальней комнате подозрительно смолкла.

– Ах, вот что, – с той же вежливой улыбкой заметила Вика. – Это она пригласила?

– Боюсь, так и есть. Честно говоря, хотелось, чтобы это сделали вы.

– Проходите.

Она впустила меня в большую прихожую со светлыми обоями и овальными сводами. Под правым сводом открывался вид на просторную кухню со столом посредине, а прямо за таким же сводом начинался широкий проход с горшочками на стенах, из которых свисали растения с тёмно-зелёными листьями. В четыре застеклённых узорчатыми стёклами двери проникало достаточно света, чтобы проход выглядел по-домашнему уютным. Ничего лишнего не бросалось в глаза, и это мне понравилось. Мне всё здесь почему-то понравилось, я этого не ожидал. Везде чувствовалось господство опрятных женщин, нигде не были ни пылинки.

Я скинул туфли и подцепил предложенные Викой тапочки с собачьими мордами. Она спокойно, но с неким укором позвала:

– Ольга?!

Двустворчатая дверь распахнулась, и из неё выпорхнула девушка лет шестнадцати-семнадцати, тоже в трико, но светло-сером, и в свободной белой майке. Сразу привлекали внимание синие глаза и золотистые густые волосы, стянутые на затылке в узел. Девушка была на полголовы ниже Вики, но грудь у юной особы была уже красивой и развитой, пожалуй, даже более заметной, чем у старшей сестры. Да и всё у неё было покруглее, и лицо, и плечи, руки и бёдра. Ольге удалось сдержать улыбку, однако глаза выдали её настроение и нрав – в них плясали чертики.

– А что? – опережая расспросы, объявила она подчёркнуто невинным голосом. – Он мне ночью в любви объяснялся. И я подумала, может, ему неудобно по телефону.

Я кашлянул. У меня зачесалось под носом, и я слегка потёр самый кончик указательным пальцем. Ей, несомненно, доставляло огромное удовольствие видеть меня таким. Она казалась мне похожей на нашкодившего и донельзя этим довольного спаниеля. Я быстро оправился и кашлянул построже.

– Мне придётся предупредить твоего отца, – сухо сказал я. – Догадываешься о чём?

Она только фыркнула, вся внимания, как я продолжу.

– Чтоб получить разрешение отшлёпать.

– Ещё неизвестно, кто кого отшлёпает.

Она провернулась на цыпочках и исчезла за дверью.

– Переходный возраст, – пожала плечами Вика. – Вам придётся подождать. Я вас не звала и не намерена менять привычки. Мы занимались шейпингом и как раз собирались спуститься в бассейн.

– Здесь?... – Я тут же сообразил, это не простой дом. – Надолго?

– Полчаса. Дождётесь?

Я не мог понять, предлагают мне убраться или, действительно, просят подождать.

– Разумеется, – перешёл я в наступление. – Не откажусь и позавтракать.

– Пообедать.

– Вот именно. Это я и хотел сказать.

– А я хотела предложить.

Она пошла к проходу, я – за ней. Раскрыв дверь, как я понял, в гостиную, – тоже светлую и просторную, с зелёно-золотым ковром посреди пола, – она сказала:

– Можете смотреть телевизор… Там на столике журналы. – Вежливая улыбка её была почти искренней. – Только не надо такого кислого лица. – Она слегка повернула голову и позвала: – Ольга?! Ты пригласила, и останешься.

– Вот ещё! – раздалось восклицание за другой остеклённой дверью. – Он опоздал на двадцать минут. Я читала, джентльмены могут опоздать на пятнадцать минут, не дольше. Особенно, когда приглашают дамы. Я бы на его месте застрелилась, прежде чем переступить наш порог.

– Оправдания принимаются? – поинтересовался я так же громко.

– Никаких оправданий. – Ответ был решительным, и хорошенький чертёнок выглянул в проход, чтобы задать насмешливый вопрос: – Вашим воспитанием что, женщины не занимались? – И тут же тряхнула головой, сама же снисходительно ответила: – Ах, да-а. Забыла. Вы же сбежали из-под венца…

– Ольга! – прикрикнула Вика, делая шаг к младшей сестре.

Но та живо скрылась, захлопнула дверь, и провернулась защёлка.

– Та-ак, – заметил я. – Это рассказывают в новостях?

Мне показалось, что собеседница всё же немного смутилась.

– Если она вас изведёт, сами виноваты, – в её голосе прозвучала досада.

– В чём?

Вика не ответила, оставила меня в гостиной, а затем и в квартире. Когда я внимательней осмотрелся и опустился в кресло, потянулся за женским журналом на столике, сразу в нескольких местах квартиры зазвенел телефон. Он прервался, и я расслышал голос Ольги:

– Она заперлась с женихом. Просила всех предупреждать, её нет дома… Да, он бывший каратист и ужасно ревнив. Уже покалечил её друга… – И после паузы девушка холодно объявила: – Она его сама побаивается. Ну, всё, я сказала, что мне велели.

После чего защёлка опять провернулась, слышно приоткрылась дверь, и Ольга из прохода строго предупредила, очевидно, меня:

– Я пошла в бассейн. Смотрите же, никого не впускайте. У вас есть пистолет?

– Что, предстоит отбиваться от твоих ухажёров?

– Если полезут в окна, стреляйте. Вы поняли?

– Дословно, моя прекрасная леди.

– То-то же. Будут звонить, не снимайте трубку. Я поставила на автоответчик. Надоели.

И её лёгкие шаги удалились по следам Вики.

Однако раскрыть журнал мне не удалось. Она бесшумно появилась у порога гостиной, в светло-синем с белыми отворотами халате. Другой, мужской халат и тёмные мужские плавки она протянула в мою сторону.

– Вот что, – объявила она. – Пойдёте со мной. Я так решила, и не возражайте. Это новые плавки. Живо переодевайтесь.

– Но… – Я не сразу нашёлся, что сказать. – Я не умею плавать.

– Не валяйте дурака. Я же знаю, что вы делали прошлой ночью, спасали в реке мою сестру. И я не могу оставить вас одного. Ещё сопрёте что-нибудь.

Мне не удалось сдержать улыбки. По каким-то своим соображениям она стала моей союзницей.

– Ладно. Убедила.

Я здесь же, в гостиной переоделся. К неприятному удивлению, кто-то в этом доме был такой же комплекции, – плавки и халат оказались мне почти впору.

Мы вышли из квартиры, и Ольга повела меня к ажурной винтовой лестнице, освещённой светом из окон. Огибая колону, мы спустились вниз в небольшой выложенный цветными плитками холл и свернули в узкий проход, который заканчивался в пристроенном к дому крытом бассейне. Широколиственные растения с меня ростом и выше были оттеснены к стенам и высоким окнам от равносторонней ванны с голубой водой, в которой плавала одна Вика. По примеру Ольги я скинул халат на складное пластиковое кресло и обмылся в душе, рассматривая большой витраж, изображающий подводную жизнь с полуобнажённой нимфой. Затем нырнул, и с ощущением déjà vu вынырнул возле живой нимфы, которую это как будто не удивило.

Основной причиной моего охотного приезда в данную семейку была разведка. Надо было для себя разузнать, чем дышит человек, которого Иван считал чуть ли ни главным противником задуманного им предприятия, весьма опасного и рискованного. Я ещё не знал всей сути дела, но угадывал тревогу и внутреннюю напряжённость, которые Иван, – следует отдать ему должное,– смог не показывать. Разведка проходила совсем не так, как я рассчитывал. Было о чём призадуматься, когда после бассейна я снова оделся и сидел в гостиной. Ольга запретила мне появляться на кухне, пока не позовёт, и поневоле пришлось заняться самокопанием, разбираться с новыми впечатлениями. Такое развлечение настроения не улучшало, скорее наоборот.

Под влиянием невесёлого настроения я дотянулся до телефонного аппарата на соседнем кресле, перенёс к себе на колени и, найдя в кармане рубашки визитную карточку Ивана, сначала принялся дозваниваться по всем указанным в ней рабочим номерам. Первый оказался занят; ко второму никто не подходил, хотя я держал трубку никак не меньше минуты, и с третьим была та же история – никто не желал отзываться. В офисе Ивана, очевидно, находился он, и только он. День ведь был воскресным, выходным. Чтобы удостовериться, я опять набрал первый номер. Теперь раздались гудки, но лишь на пятом трубку подняли.

– Слушаю, – требовательным голосом отозвался Иван.

– Это Андрей, – предупредил я негромко, в самый микрофон.

– Откуда звонишь? – спросил он как-то очень уж спокойно.

– От нашей знакомой. – Я помедлил, подбирая слова. – Ты познакомил, прошлой ночью.

– А-а, от неё, – сказал он. И вдруг удивился. – Что? Из квартиры?

– В общем и целом.

– Гм. А ты время не теряешь, – в его голосе были досада и неодобрение, которое сменялось отчуждением. – Мог бы предупредить.

– Ты ж всё время занят, – возразил я.

После короткой паузы Иван поинтересовался:

– Папаша там?

– Нет. Если только не прячется в одной из комнат. Я пока изучаю гостиную.

– Сейчас один?

– В гостиной? Да. А до этого обе гурии увлекли в бассейн.

Последнее предложение можно было опустить, но я не пожалел: пусть лучше от меня узнает о таких подробностях. Мне не нужны были его подозрения.

– Надеюсь, тебя пригласили не для плаванья?

Его холодный насмешливый тон показался мне неуместным и не понравился.

– Послушай внимательно, – начал я сухо. – Никто меня не покупает. Твоё утверждение, сейчас все двойные-тройные агенты, ко мне не подходит. По разным причинам, в которые не хочу вдаваться. Тебе придётся выбирать: либо мне доверяешь, либо нет. Здесь я по личным причинам. Тебе лучше поверить, я с тобой в одной лодке.

Мне показалось, он всё же поверил, или вынужден был поверить.

– И долго будешь решать эти… личные дела? – проворчал он примирительно. – Я тебя искал. Ты мне нужен.

Теперь и мне пришлось собираться с мыслями.

– Не могу ж так вот, откланяться? – возразил я с неохотой. – Хотя бы пообедаю с ними.

– Чёрт с тобой, обедай! Жду к трём.

Он резко положил трубку. Я ему перезвонил.

– Без обиды, ладно? – И пообещал: – В три буду.

Он пробурчал нечто невнятное, я разобрал только – «чёртовы ведьмы».

Эти «чёртовы ведьмы» оказались неплохими хозяйками, по крайней мере в том, что касалось кухни. Готовить они умели. А у меня слабость к женщинам, которые имеют склонность к данному искусству. Почему-то, всегда был уверен, у раздражительных и худых мужчин, у алкоголиков – матери или жёны не любили готовить. Возможно ошибаюсь, а к такому выводу меня подвигли личный опыт, личные наблюдения и тоскливые одинокие размышления. Но это мой опыт, мои наблюдения и размышления. Если мне нравится женщина, первым делом стараюсь увидеть её стряпню, вкусить её пищу. За разочарованием желудка неизбежно следует разочарование сердца и глаза, начинаешь замечать недостатки тела, которых прежде не видел.

– Теперь рассказывайте, почему сбежали из-под венца, – строго потребовала младшая из «ведьм», когда я откинулся на мягкую спинку стула, чувствуя, что поясной ремень хорошо бы незаметно распустить.

С сытым удовлетворением, как военачальник после недавней битвы, я оглядывал стол и начинал замечать в Вике милые и волнующие достоинства. У неё, оказывалось, были очаровательные ямочки в уголках губ, а сами губы без губной помады – нежные, чуть влажные и… в общем, можно было позавидовать сигарете, которой они уделяли большое внимание. Я был бы не прочь, чтобы они уделяли такое внимание моим губам.

– Я слушаю, – с женским упорством потребовала Ольга.

Я попытался отделаться тяжким вдохом и понял, это не поможет.

– Долгая история. Опоздаешь на свиданье. Может, в другой раз?

– Свиданье подождёт, – безжалостно объявила девушка. – Я слушаю.

Опершись локтями о край стола, она подпёрла ладонями подбородок и всем видом показала, что вся внимание.

– Чего-то мне недостаёт, – повёл я головой, осматривая просторную кухню.

Широкое окно выходило к парку. В просветах деревьев постоянно двигались крыши машин, напоминали о невидимой парковой дороге. Дневной свет от окна падал на развешенные полки и разнообразные столы итальянского гарнитура, на телевизор «Сони» с пристроенным под ним видеоплеером. Я задержал взгляд на большой электрической плите, над которой едва слышно работала вытяжка.

Ольга проявляла настойчивое терпение, точно перед ней сидела избалованная вниманием знаменитость, которой позволительно покапризничать. В Вике же ничего, кроме спокойной вежливости, я не заметил. Та и другая были в свободных халатах, – наверное, любили облачаться в них в домашней обстановке, – и трудно было определить, что там, под халатами. Обе, очевидно, чувствовали, что скрываемое халатами тогда меня не волновало, и это нас сближало, как старых знакомых.

– Чего же не хватает? – повторил я и уставился на Вику. – Ага, сигареты. Вот если твоя сестра…

– Дай ему сигарету, – распорядилась Ольга.

Вика без слов протянула мне наполовину опустошённую пачку, но я указал пальцем на ту сигарету, которую она курила. Она пожала плечами и отдала мне. Как будто освободившись от того, что ей мешало, неспешно подняла чашку с кофе, чуть отпила. Я больше не желал выносить её молчание.

– Дорогая Виктория, – обратился я с предельной вежливостью, чтобы ей трудно было не ответить. – Вы что, хозяйка дома? Нигде не вижу присутствия вашей матери. – Она смотрела мне в лицо, словно не слышала вопроса, и я вынужден был продолжить: – Не хочу обидеть, но сейчас вы взрослее своих лет. Не внешне, а … тонусом, что ли. Такое впечатление, на вас не халат, а тяжкое бремя забот и ответственности.

– Мне что, снять его? – вымолвила она, и усмешка обозначила ямочки в углах губ.

– Пожалуй, не стоит. Не уверен, под ним что-то, кроме вас самих. А я не так пресыщен удовольствиями, как скажем, господа с известной картины Моне «Завтрак на траве»…

– У нас не завтрак на траве, а обед на кухне.

– Совершенно верно. Но мы уже предались греху чревоугодия. А когда совершён один грех, легко пасть ещё раз.

– Мы не будем этого делать.

– Разумеется. Мы не станем портить приятельские отношения ради беспокойной дружбы, которая может привести, Бог знает, к чему.

– Вас так напугала несостоявшаяся тёща? – в голосе у неё сквозила откровенная насмешка.

– Нет. Скорее прежний жизненный опыт.

– Он что, такой большой?

– Вполне достаточный, чтобы согласиться с мудрецом Толстым. Тот поощрял лентяев, советуя прочитать единственную книгу, но мудрую и вдумчиво.

– Да, но в таком случае книгу надо перечитывать, возвращаться к ней. Вы возвращались?

– Н-нет, – признался я. – Как-то не подумал об этом.

Сигарета потухла, напоследок от неё оторвался жалкий хвостик дыма, и я положил её в пепельницу из фарфора. Чтобы занять пальцы, стал сворачивать и разворачивать обёртку съеденной конфеты. Ольга разглядывала нас по очереди и вдруг вмешалась.

– Ничего не понимаю. Завтрак на траве, книги. О чём вы?

– Видишь ли, – начал я, отводя от неё взгляд, – твоя сестра большой книголюб. Прочитала две книжки о законном браке или браках, не берусь судить…

– Отчего же не берётесь? – спокойно прервала Вика. – Смелее. Но ваши суждения будут построены на песке.

– Трудно в это поверить, когда догадываешься, что красивая, не имеющая материальных проблем леди увлекается повестушками из женских серий.

– А вы предпочитаете толстые романы? Но они скучны, если нет сквозной любовной интриги.

– Что, вам такие не попадались?

– Не попадались.

– Конечно, читать можно по разному. Один хватает, что под руку попадёт. Другой выбирает, рассчитывает на большое удовольствие.

Вика опустила чашку в блюдце.

– А вас-то почему это волнует? Хотите предложить свой романчик, поинтересней других?

– Почему бы и нет?

– Наверное, потому что я очень разборчива. У вас сложилось иное мнение. Но это не так. И далеко не всякое содержание может меня заинтересовать даже при самой привлекательной обложке.

Удерживая губами леденец, Ольга надула их и перевела внимательный взгляд с Вики на меня.

– Милый у нас разговор, не так ли? – заметил я ей. – А началось с того, что я спросил, где ваша мать?

– Её нет, – невнятно сказала Ольга, роняя леденец в тарелку. – Она погибла в автокатастрофе.

– Ага, – только и смог высказать я.

Приглушённая трель у входной двери была настойчивой. Ольга поднялась.

– Кого ещё принесло, – она недовольно направляясь к трели.

– Давно погибла? – спросил я Вику.

– Давно.

Я вздохнул.

– Мне пора. В три обещал быть у Ивана.

– Он в офисе?

– Если не произошло землетрясение. Хотя, мы б его тоже ощутили.

Слышно было, как раскрылась входная дверь, и мягкий баритон полюбопытствовал:

– Вика ещё не выгнала очередного ухажёра?

– Он не очередной, – возразила Ольга, захлопывая дверь. – И не ухажёр. Ты, как всегда, ничего не понял.

– Твой, что ли?

– Мой.

– У тебя ж не меньше десятка.

– Фи. Устаревшие сведения.

Они приближались со спины, но я не оборачивался.

– Вчерашние. Ты забыла, я вчера ночевал здесь.

– Я предупреждала, он каратист.

– Ничего, я тоже не лыком шит.

Они появились слева стола: сначала Ольга, за ней высокий и загорелый красавец лет тридцати, может, немного старше. Его блестящий тёмно-серый пиджак подчёркивал развитые спортом, сильные плечи. Лицо было по-своему привлекательным: правильные черты, прямой нос и чуть бледные тонкие губы, а чёрные брови по-мужски твёрдо очерчивали внимательные, отнюдь не глупые карие глаза. С первого взгляда не трудно было догадаться, он занимался отечественной разновидностью полулегального бизнеса и привык вращаться во влиятельных кругах: держался непринуждённо и уверенно. Как прежде в отношении Вики, я почувствовал мысленное беспокойство: где-то его уже видел, – но вспомнить, где именно, сразу, с наскоку не мог.

Он принёс яркую коробку конфет с надписями на немецком языке и три красные розы на длинных, едва не до колен, стеблях – каждый с множеством шипов и сочно-зелёных листьев. Коробку положил на угол стола, по-свойски подвинув мою чашку. А цветы, мне показалось, предназначались Вике. Но она не сделала ни малейшего движения навстречу, и он отдал их Ольге.

– В гостиной высокая китайская ваза, – сказал он. – Жаль резать стебли.

Ольга небрежно сунула розы в раковину, потом всё же открыла воду, чтобы струилась на нижние листья. Он между тем протянул мне ладонь и представился, обнажая ровные здоровые зубы:

– Эдуард. Можно Эдик.

И вдруг я чётко вспомнил и ночной прогулочный корабль, и того, кого ударил в колено. Я не подал виду, привстал для рукопожатия. Он сжал мою руку нарочно сильно, но я был готов и ответил тем же.

– Не перезрел для ухажёра? – кивнув в мою сторону, обратился он к Ольге.

– Много ты понимаешь.

Она была неправа. Он всё прекрасно понял и оценивал меня, точно заранее изучил мою биографию в таких подробностях, о которых я и сам забыл. Я постарался не остаться в долгу.

– Так это он вернулся из Африки? – напомнил я Вике замечание её подруги Оксаны, которым та предупреждала меня на корабле о Викином приятеле.

Эдик натянуто хохотнул и показал на своё лицо.

– Дедуктивный метод, Шерлок? Свежий загар?

– След от кольца в ноздре, – буркнула Ольга.

Я поднялся.

– Прошу извинить. Мне пора.

Всех это не удивило, но по разным причинам.

– Не подбросите к центру? – попросила Ольга.

– Собирайся, только живей. Уже опаздываю. – Когда она выпорхнула в проход, я направился к выходу и громко сказал ей вслед: – Жду внизу, в машине.

У двери я молча отдал честь остающимся на кухне. Вика не ответила. А Эдик слегка махнул рукой, однако выражение его глаз, холодных, как дула пистолетов, мне не понравилось. Пока я выходил из квартиры, не было слышно, чтобы они разговаривали.

9

У большой дороги я вынужденно приостановился. По ней проезжала колонна военных грузовиков, и пришлось ждать. Из-под тентов болотного цвета на нас смотрели безмолвные солдаты, равнодушные к тому, что мы поневоле обращаем на них внимание. Наконец колонна миновала подъездную дорогу, и я выехал на большую дорогу, повернул в другую сторону от военных грузовиков, быстро набрал приличную скорость.

– Что вы о нас думаете? – вопрос Ольги был неожиданным. – Только честно.

– Честно? Избыток денег тебя ещё не испортил. И сестру тоже.

– Вы уверены?

– Мне так кажется.

Она подумала и согласилась.

– Пожалуй.

Я затормозил у перекрёстка, однако тут же загорелся жёлтый глаз, и мы проскочили под зелёный свет, понеслись по широкой полосе проспекта.

– Теперь твоя очередь,– я глянул на спутницу. – Почему он тебе не нравится?

– Кто? А-а, этот. Неприятно, когда о тебе знают слишком много. И не скрывают, что знают.

– Да уж, неприятно, – согласился я. – И совсем неинтересно. Такие даже хорошей выдумке не верят.

Она фыркнула и вдруг искренне расхохоталась.

– Вы ночью, правда, поверили, я Вика?

– Давай, на ты, – уклонился я от ответа. И сменил тему: – Человек, к которому я еду, назвал её ведьмой.

– Иван, что ли?

– Ты его знаешь?

– Он был у нас, приезжал к отцу. Вика не ведьма, просто она никого не любит, кроме отца.

– И тебя.

– Я говорю о мужчинах. Очень плохо, когда женщина слишком умная. Она быстро разочаровывается. А это плохо, возникают сомнения в себе.

– Она что, так никого и не любила? Кроме отца. Что-то не верится.

Ольга поморщилась, ответила неохотно.

– Я не знаю… Любила, конечно. Очень сильно. Я не хочу говорить об этом.

– Ладно, не будем. Извини.

– Дело не в извинении. Я просто не хочу об этом.

Минут через двадцать я подъехал к Малому Тишинскому переулку, и она показала угол, где остановиться.

– Пройдусь, – сказала она и приоткрыла дверцу, но не выходила, будто осталось что-то недосказанное.

– Рад знакомству с тобой, – признался я. – Когда общаешься с тем, кто тебе приятен, больше ничего не нужно.

– Я знаю, – тихо произнесла она. – До свиданья.

– Пока.

Я не позволил ей захлопнуть дверцу, сделал это сам и помахал рукой. Она ответила тем же, и я тронулся с места. Выезжая из переулка, я смотрел в зеркальце заднего обзора, как она легко удаляется по тротуару. Она словно догадалась, обернулась и ещё раз вскинула руку.

Вскоре я влился в поток машин на Садовом кольце. Тогда и смирился, что в любом случае не успеваю к трём часам, и у Ивана, наверное, сложится нелестное мнение о моих обещаниях быть точным. Но меня это мало заботило. Я ни о чём не жалел, и было такое чувство, что день прожил не зря, что это хороший день, какие бы пакости он мне не готовил до своего окончания.

К моему удивлению, когда я звучным шагом вошёл в рабочее помещение Ивана, перешагнул порог и остановился, он ни словом не обмолвился о моём опоздании. Иван сидел во вращающемся кресле и не отрывался от компьютера. Он постукивал двумя пальцами по клавиатуре и замирал от происходящего на экране монитора. Обойдя спинку кресла, я увидел, что он играет с компьютером на раздевание белокурой девицы. На моих глазах он выиграл расклад, и компьютер скинул с лежащей девицы яркий лифчик. В следующем раскладе он опять выиграл, и девица бесстыдно оголилась.

– Как обед? – полюбопытствовал он, возвращая игру к началу. Затем отвлёкся, кинул в рот лимонную дольку мармелада и, обсасывая её, не спеша запил глотком крепкого чая. – Чай будешь? Схожу, подогрею.

Я с отрицанием повёл головой, хотя он не мог этого видеть.

– Кто такой Эдик?

Вопрос его не удивил, но он движением руки указал на стены, стол, люстру у потолка. Я понял и не настаивал.

– Мне сегодня везёт, – вместо ответа сказал он. – Разделась, как я хотел. Помнишь про настенную надпись в картинной галерее: «Жаль, ты только на картине»? Кто нам рассказывал, а?

Я пожал плечами: этого я не помнил и не желал вспоминать.

– Ну ладно, – он выключил компьютер. – Когда везёт, главное – вовремя остановиться. – Он поднялся с кресла, раскрыл шкаф и снял с плечиков свой плащ. Надел его, однако застёгивать не стал. – Пошли-ка, проветримся. Рядом приличный скверик.

Воздух стал суше, асфальт подсыхал, под ногами шуршали жёлтые и бурые листья. Как бы прогуливаясь, мы шли по узкой улочке, и, может быть, напоминали людей иной эпохи, рассудительной и неторопливой.

– Так кто же он, этот Эдик? – повторил я вопрос, стараясь не выказывать личные мотивы такого интереса.

– Не берусь утверждать на все сто… по-моему, спец по особым поручением у их папаши. Я бы сам не решился оказаться на его пути без крайней необходимости, и тебе не советую.

– Кажется, он метит в мужья Вики.

– Вполне возможно. И смею тебя уверить, папаша не будет возражать, если она согласится. Семейный синдикат укрепляется от таких браков, а это для него самое важное.

– У них что, делишки в Южной Африке?

– У них бизнес повсюду. Кстати, не вижу в этом ничего плохого. Наоборот. Пусть их называют мафией или чем угодно ещё.

Мы обошли забор у ветхого двухъярусного строения. Асфальтовое покрытие проулка тонуло в слое тёмно-рыжей глины, изрезанной колёсами тяжёлых грузовиков. Шагах в ста от нас завершалось строительство кирпичного здания производственного назначения. Там без особой суеты подводили какие-то провода, кабели. Иван впереди меня прошёл по шаткому деревянному настилу, подождал, пока я оказался рядом, затем кивнул в сторону грузовика с откидным задним бортом, стоящего поодаль, возле строительного вагончика.

– Смотри, – в его голосе было одобрение. – Никаких чиновников, а дело идёт, здание строится. Что людьми движет? Одни интересы. Капиталовложения в будущую прибыль, заработок, во всём здравый смысл и общий интерес, и везде порядок. Недаром Японию даже америкашки с завистью называют единой корпорацией. А почему? Япошки создали такие национальные цели, в которых заинтересованы все.

– Что ж нам-то мешает позаимствовать на Западе лучшее, а не воровство, уголовщину? – спросил я, слушая его разглагольствования вполуха.

– Недостаток ума либеральной власти, – он постучал пальцем по лбу. – Наша власть ничего не способна объяснить даже себе. Она сама не знает, что делать. Я тебе серьёзно говорю, у них нет никакой осмысленной стратегии, никакой общественной цели. Будь такая цель, власть была бы сплочённой, не боялась страны. И не понадобилось бы плодить такую орду бесстыжего чиновничества, которое только обирает нас, бизнес. Из-за них растут затраты, цены. А расплачивается остальное население, оно нищает из-за развала производства, и великая держава превращается в страну третьего мира, в сырьевой придаток Запада. Нынешний режим держится лишь на чиновниках, и во всём идёт им на уступки, сдавая одну позицию за другой. Эта власть недееспособна и недолговечна. Она обслуживает кучку беспринципных дельцов и шарлатанов от политики, которым наплевать на Россию. Нас же они обирают и грабят, как и прочих…

Я начинал раздражаться очевидными для меня противоречиями в такой позиции и прервал его.

– Мне не нравится, когда во всех бедах винят одну власть. Жизненный опыт подсказывает мне, что прав Макиавелли, а не ты. Каждый народ достоин своего правительства. И я очень сомневаюсь, что наш бизнес, каким его видел и знаю, способен подняться до общенациональных задач. Не надо уповать на бизнес, как на идола.

Он рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

– Чудак, разве я спорю? Наша буржуазия пока стадо баранов или, лучше сказать, анархистов от бизнеса. Они не задумываются о социальных обязательствах, о классовой солидарности и национальных интересах, мало чем отличаются от уголовного быдла, которое вовремя успело отхватить кусок пирога воровской приватизации. Они предпочитают жрать свой кусок по своим норам, урча от подвалившего счастья. Их потребности примитивны – кабак и бабы, психология – уголовно-революционная. Никакого понятия о значении государства, общественного сознания. Государство для них – и для меня в том числе – абстракция, некий враг номер один в образе чиновника, который пытается надеть на нас ошейник и запрячь в упряжку. Вместо того, чтобы брать на себя ответственность за управление страной, обществом, наш буржуа, а точнее «новый русский», предпочитает бандитски, исподтишка воровать и грабить всё, что подвернётся, не желая видеть, что рубит сук, на котором сидит. Я потому и говорил тебе, неизбежно второе перераспределение собственности. Она будет изъята теми, кто способен стать политическим классом предпринимателей, осознать свою ответственность перед государством и будет считать её своим первоочередным, кровным интересом.

– Как же, жди! – съязвил я. – Так тебе нынешние собственники и позволят изъять их богатства! С их-то связями в правительстве и наёмными головорезами.

– Диктатура, старик. Неужели не видишь, мы идём к диктатуре? Сравни человеческий материал в промышленно развитых странах и у нас. Небо и земля. С таким человеческим материалом мы не будем конкурентоспособны и через сотню лет. Станем глухой колонией, дикой и хронически бедной. Но наш отечественный капитал этого не позволит. Нам нужны совсем другие люди, иного качества, иной культуры. Парламентаризм с этим не справится, это ж и дураку ясно. Да и что это за дума, которую я, например, презираю. Парламент тогда парламент, когда он нужен нам, предпринимателям. А если он пускается в собственное плавание, не может выдвинуть ни одного разумного деятеля, предложить толковой программы, он превращается в корабль дураков, в фикцию при чиновничьем произволе, и представляет фасад, не больше. Только мы можем вытащить страну из нищеты и хаоса, мы, а не они. Если мы забастуем, обязательно появится тот, кто возьмётся выражать наши интересы, скажет им «Цыц!» и загонит туда, где им и место. Так оно в конечном итоге и будет. Потому что глупость не поумнеет, и она ни на что не способна, кроме злопамятства. Особенно в России, где такие глубокие корни косности и отсутствие культуры стратегического анализа.

– А как же Пётр Великий, Ленин, Богданов, другие?

Он дёрнул плечом, не вынимая рук из карманов распахнутого плаща.

– Это гении в океане бездарности. Гении здравого смысла или идеи. В России личность от косности спасают только прозрения, гениальные прозрения. А таких людей единицы. Нам и нужно господство предпринимателей, чтобы не зависеть от гениальных случайностей, как было до сих пор.

Мы прогуливались без определённой цели, во всяком случае, мне так казалось, и вышли к просторной, как небольшое поле, площади. Она была светлой в сравнении с улочками старого города. Сразу за площадью открывалась перспектива Тулинской улицы. Слева необычным видом выделялся Андроников монастырь. Там загромыхал неторопливый трамвай, остановился возле сквера у монастыря, потом пересёк площадь и удалился, скрылся за современным зданием. А тоже слева, но ближе, за железной оградой красовался голубой собор: золотые кресты на высоких и стройных луковицах, гармония пропорций, резные окна. Собор огибали трамвайные рельсы, устремляющиеся к пологому спуску, застроенному домами. Иван повёл меня именно туда. Взору открывался такой простор, что дух захватывало: широкая дорога ровной стрелой протянулась вдоль русла Яузы, вдалеке возвышалась внушительная громада высотного здания, шпилем пронзающая бескрайнее небо.

Мы спустились к реке. Иван остановился на мосту, засмотрелся в мутную неприветливую Яузу.

– Ты что, решил тащить меня в политику? – спросил я.

Он вынул из кармана спички. Зажёг одну и выпустил из пальцев, проследил, как она тухнет на лету и падает в воду, медленно плывёт по течению.

– Я изложил, что наболело. Теперь мне легче перейти к делу. Пойми, я не против мафий, семейственных кланов. Сейчас любая организация – прогресс в сравнении с анархией и либеральным индивидуализмом. В том числе с моим и твоим проклятым индивидуализмом образованных интеллигентов…

Я знал, что он прав, но не смог удержаться от защиты личной свободы.

– Да уж догадался. Ты и твой бизнес жаждите порядка, чтоб оставить меня без работы.

– Но пока порядка нет. Недавно человек человеку был волком. По правилу: не ты – так другие, не другие – так ты. К этому я приспособился. А теперь волчьи стаи рыщут по лесу отечественной собственности и не щадят никого из одиночек. Образно говоря, первоначальное развитие нашего капитализма заканчивается, мы вползаем в стадию империализма. Вся прибыльная собственность и капиталы поделены и разворованы, пришло время перераспределения.

– То есть, ты хочешь остаться свободным одиночкой, а ввязаться в…

Моя левая бровь потянулась вверх, изгибаясь в вопросительный знак.

– Совершенно верно. В войну за передел. У меня нет выбора. Либо банкрот, благодаря либеральной тупости нашей власти, либо осторожным браконьером влезаю на территорию одного из кланов, который прикрыт режимом.

– А отец Вики один из хозяев этой территории?

Он резко прижал к губам указательный палец.

– Не будем уточнять. По возможности. – Его взгляд вновь опустился к реке. – Мы стоим здесь, – он понизил голос, – а вполне возможно, совсем близко от нас, течение волочит по дну покойника; обезображенного до неузнаваемости. И вероятней всего, оказался он там не по собственному желанию.

Он отвернулся, оторвался от чугунного ограждения. Мимо нас прошла седовласая женщина в выцветшем пальто и с блеклой сумкой из кожзаменителя, затёртой и изъеденной трещинами. Сумка обвисала под весом батона, краем торчащего у ручек. Женщина шла тяжело, сутулясь, и никуда не торопилась.

– Не знаешь, – спросил я, – почему у него нет особняка?

– А тебе хочется, чтоб у них был?

– Да брось! Просто интересно, зачем рвать глотки ради обогащения, а жить не в особняке.

– Наверное, он умнее, чем ты думаешь. А может, ещё строит. Главное, не особняки, а капитал. К чему мне особняк здесь, если хочу быть свободным и мотаться по всему миру? Лучше куплю виллу где-нибудь у моря, на известном курорте.

– Пожалуй, ты прав.

Иван как бы невзначай окинул взором дорогу и пешеходные подходы.

– А теперь слушай внимательно, – он стал деловитым, достал из кармана плаща пачку сигарет «Лаки страйк». Вытряхнув одну сигарету, вытянул её, после чего убрал пачку на прежнее место. В руке у него появилась зажигалка. – Надеюсь, им хватит работы, по губам разбирать, что я наговорил.

– Думаешь, записывали?

Я тоже огляделся, небрежно, однако пристально, не упуская из виду никакую мелочь. С тем же успехом я мог искать иглу в стоге сена.

– Бережёного бог бережёт, – сказал Иван, прикрывая рот рукой с сигаретой. – На фондовой бирже готовится афера. Не могу сейчас вдаваться в подробности, но поверь, рядом с этим жулики из «МММ» будут выглядеть детишками, срывающими цветы на лужайке Александровского сада.

– Ты в этом уверен? – спросил я, будто услышав, он видел саблезубого тигра у своего подъезда.

– У меня плёнка.

– Видео?

– Нет.

– Та-ак, – сказал я. – Значит, это из-за неё подставил на том плавучем гадюшнике, как ты точно выразился. – Ответа я не дождался. Внезапное озарение заставило меня продолжить. – Ты знал, что в каюте взрывчатка?

Помедлив, он неохотно признался:

– Я сам её туда подложил.

– Только не рассказывай, к ним вот так, запросто, проходят с чемоданчиком, в котором бомба, а в другой руке затаскивают канистры с бензином. Ты что, подкупил кого-то?

Он посмотрел на меня с насмешкой.

– Кого?

– Ну, не знаю, из команды …

– Чтобы дёргаться, не продаст ли? Брось, старик. Всё было гораздо проще. Я посетил Курский вокзал, подыскал бомжа. Предложил заработать. Спустил его ночью в надувную лодку, сунул в руки удилище, чтоб изображал рыбака, и объяснил, когда он должен подплыть к левому борту. Риск был, могли заметить, как он передаёт мне груз в иллюминатор. Но мне повезло.

– И куда делся тот бомж?

– Какое это имеет значение? Не знаю. Я получил груз, отдал деньги, и он уплыл. Или ты полагаешь, мы должны были встретиться в кабаке и обмыть удачное дельце?

– А зачем им такой большой иллюминатор? Явно переделанный?

Он снова облокотился об ограждение, выбросил в реку потушенную сигарету.

– Откуда мне знать, старик, – глядя ей вслед, устало сказал он. – Может, у них там пыточная. Удобно. В случае чего вывалил тело наружу, и пусть потом вылавливают в реке, разбираются… Мне это сейчас неинтересно. Давай перейдём к нашим баранам.

Он посмотрел на холм, где взор привлекал белый монастырь.

– Давно хотел заглянуть туда, и всё никак не удавалось. Пойдём?

Я не возражал.

Пропустив резвый трамвай, мы перешли дорогу и, укорачивая шаги на подъёме, продолжили беззаботную прогулку, на этот раз к определённой цели.

– Мы выиграем отличный приз, – убеждённо сказал Иван. – У тебя есть свободные деньги? Я имею в виду достаточно крупную сумму.

– Достаточно крупную для тебя или для меня?

– Ладно. Сколько можешь получить взаймы, под залог собственности или в кредит? Впрочем, кредит тебе дадут только под залог.

Последнее замечание он высказал без одобрения.

– Тысяч сто.

– Долларов? – для ясности переспросил он, и сам тут же ответил: – Мало. Очень мало.

– Даже в ста не уверен. Главная моя собственность, которую мог бы заложить, – квартира. А рисковать ею не могу и не хочу. Всё ж она не вполне моя.

– Это та, родителей? Они же умерли.

– А если явятся их привидения и станут меня искать, как папаша Гамлета? – Я поморщился от мысли, что паясничаю не по делу. – Давай оставим эту тему. Мне легче жизнью рискнуть, чем чувствовать себя подонком.

Он не ответил, но насупился.

– Так что и ста не наберу. Да что там сто, много меньше.

– У меня нет свободных средств, – проворчал Иван. – Всё вкладываю, что набрал. Заложил всё, что удалось, даже страховой полис. Если б не был убеждён в выигрыше, разве пошёл на такой шаг?

Что я мог ответить? А он дожимал меня:

– Решай… – Он вдруг хлопнул себя по лбу. – Я тебе сделаю страховку на сумму, которую получишь под залог квартиры. Даже если произойдёт невероятное и мы не получим прибыли, а моя фирма лопнет, потеряешь при этом процентов пять, не больше. Вот что, бери всё, где сможешь и что сможешь, времени у тебя – до завтрашнего полудня. Имей в виду, чем больше, тем лучше.

Он начинал заражать меня своей уверенностью. Бастион моих сомнений стал давать трещины. В конце концов, почему бы и нет? Что я теряю? Скорее всего – голову. А если её потеряю, кому нужна моя собачья верность привидениям предков? Наследников у меня нет, жены тоже… С другой стороны, есть возможность хорошо заработать. Это же не шальной грабёж, я рискую головой, а значит, занимаюсь своим непосредственным делом, своим бизнесом, на который имею лицензию. Так что заработок для меня вполне легальный, даже честный. Правда, он несколько непривычен по форме. Но по сути, мне не в чем упрекнуть себя, он будет заслуженным. Деньги же никогда не бывают лишними. Они создают проблемы, придётся придумывать, на что их тратить, куда пристраивать. Однако их отсутствие тоже не украшает жизнь, не делает её безоблачной. Иван мне поможет пустить их в оборот, чтобы они крутились и приносили новые деньги, а те в свою очередь ещё и ещё…

– Ладно, – согласился я, – уговорил.

Мой ответ определённо пришёлся ему по вкусу.

– Старик! – Он обхватил мои плечи. – Мы ещё поплывём с тобой на белой яхте куда-нибудь подальше от этих прохвостов. Вырвем у них кусок пирога, который они решили проглотить сами, и поплывём.

Сославшись на необходимость искать большую для меня сумму, я отказался войти во двор монастыря, и мы расстались.

10

Воскресный вечер не лучшее время для поиска заёмных денег. Это подтвердит каждый, кто развлекался в выходные подобным занятием. Единственное слабое, – слабое, как лекарство, утешение, что в субботу было бы ещё хуже. Способ мудрецов утешать себя сравнением плохого с возможным худшим, надо признать, всё же помогал. Я не паниковал, не отчаивался, а бодро обзванивал знакомых предпринимателей. На кого-то доводилось работать. Были и приятели, и те, с кем просто встречался при разных обстоятельствах и чьи телефоны на всякий случай заносил в записную книжку. Почти каждый, кого удавалось застать, жаловался на тяжёлую жизнь: бестолковое-де правительство, ничем не помогая, душит разорительными налогами, а тут ещё транспортные расходы, всякое мздоимство, жульё и рэкет, и вообще, в денежных вопросах мало кому можно верить на слово. Мне некогда было им сочувствовать. Лишнее я невозмутимо пропускал мимо ушей и упорно гнул своё, – мол, надо, верну, помнят ли, что обманул и т.д. и т.п. В итоге мне не отказывали в небольших ссудах под символические проценты. Некоторых я уговаривал дать мне сразу, сегодня же, с другими договаривался заскочить к ним на следующее утро. По скромным оценкам набиралось около сорока тысяч.

Последний звонок некоему банкиру я сделал уже из своей квартиры. Банкира этого я не знал, но к нему посоветовал обратиться знакомый предприниматель, который обещал выступить моим гарантом. Я оставил банкира на десерт. Но оказалось, тот час назад улетел в Прибалтику. Это был один из серьёзных проколов. К полуночи с сознанием выполняемого долга я поправил на диване подушку и откинулся на неё, снова перелистал все страницы записной книжки. Перечитывая фамилии, убедился, ни один из нужных людей не избежал моего снимания. Надо было поставить чайник. Я опустил ноги с журнального столика, но увидел на столике визитку и под влиянием необъяснимого побуждения вернул их на прежнее место, набрал номер с визитки. Щелчок на том конце провода оборвал гудки дозвона, и бесстрастный голос с металлическими нотками предложил сказать, что я хочу передать. Я дождался начала записи сообщения и назвал себя, только и всего. Трубку не положил и был вознаграждён. Послышался негромкий женский голос:

– Алло!

– Почему-то решил, вы слушаете громкую связь, мягко сказал я.

– Я это делаю… иногда.

– И иногда отвечаете.

– Хотите, чтоб я раскаялась?

– О нет, только не это.

– Так что же?

Теперь молчал я, гораздо дольше, чем она могла выдержать.

– Я вас слушаю.

Я не отвечал.

– Что случилось? Я вас не слышу! – В её голосе что-то изменилось, как будто на исходе зимы дохнуло тёплым ветерком южных широт.

Впрочем, это могло мне показаться. Я вздохнул в микрофон.

– Вика, это вы?

Она с облегчением рассмеялась.

– Вы смешной, хотя и зануда. Кто же ещё? Ольга пока не вернулась от подруги.

Мой рот сам собой растянулся до ушей в глупейшей улыбке.

– Вы такая разная, – смиренно пожаловался я. – Днём была строгая и… холодная, как Снежная Королева.

– А вам не нравится Снежная Королева?

– Не знаю… Никогда не влюблялся в женщину с именем Виктория. Победительница. Как Афина Паллада, с копьём и шлемом. Или вы победительница мужских сердец?

– А сами что думаете?

– У вас должен быть чердак, где у форточки на бечёвке висят несчастные сердца. Они вялятся, как пойманная рыба.

– Фи, какое испорченное воображение, – произнесла она насмешливо. – Нет у меня ни чердака, ни бечёвки с сердцами.

– Так мог ответить и Синяя Борода, если бы у него спросили про тайные подвалы.

На этот раз она рассмеялась совсем хорошо.

– А вы несносны.

– Вовсе нет. Просто не могу забыть о двух мужьях, которых поменяли вроде перчаток.

– А-а, вы об этом. – Она стала отчуждённо серьёзной. – Вам-то какое дело до них?

– Я же говорил: никогда не влюблялся в женщину по имени Виктория.

– И как часто вы влюбляетесь?

Я протяжно вздохнул.

– Каждый божий день. В тяжёлые дни по несколько раз.

– Значит, я должна гордиться, что влюблённость в меня перевалила на вторые сутки? Так, что ли?

– Этого я и боюсь.

– Можете не бояться. Замуж за вас я пока не собираюсь.

– Боюсь, сам не замечу, как соберётесь.

– Чтобы вы сбежали из-под венца? Нет уж, спасибо.

– Вика, давайте на «ты», – предложил я.

– Зачем?

– Ну, не знаю. Чтобы земля не перевернулась, и чтоб луна светила и не упала на нас. Зачем люди переходят на «ты»?

– Давайте попробуем, если вам так хочется.

– А вам нет?

– И что я должна ответить?

– Соврите, что любите меня, любите сильнее тех двоих обормотов.

– А что это изменит?

– Очень многое. Я буду счастлив, как дурак, и мне приснится цветной сон, что держу вас в объятиях и целую. Вам, кстати, снятся сны?

– Она ответила не сразу, будто размышляла – не положить ли трубку.

– Да.

– Цветные?

– Цветные.

– А мне не снятся. Ни цветные, ни чёрно-белые. Проваливаюсь в бездну и просыпаюсь, а вокруг так пусто. По утрам чувствую себя обездоленным. Вам что, жалко подарить мне сон?

– Ну, хорошо, я люблю вас. Достаточно?

– Вика, разве красивые и очаровательные женщины, вроде вас, говорят так холодно? Они говорят нежно, с волнением, даже когда врут…

– Знаете, мне рано вставать. До свидания.

– Вика, подождите…

Меня прервали частые гудки. Я стал быстро набирать номер, но на последней цифре остановился.

– Стоп, – пробормотал я себе. – Перетерпи. Пусть почувствует себя виноватой. В следующий раз будет любезней.

Это подействовало. Когда в постели, в жёлтом свете ночника я просматривал югославский детективный комикс из журнала «Гигант», то вспомнил о разговоре спокойно, как о давнем приключении.

11

Проснулся я рано. Выбираться из-под тёплого одеяла не хотелось, но и валяться просто так было скучно. Наполеон заметил, что восемь часов спят только глупцы. Некстати вспомнилось это замечание. Теперь надо было искать способ поднять себя во мнении великого человека. И я нашёл гениальный компромисс. Подтянув одеяло к подбородку, закрыв глаза, я стал продумывать, какие дела и в какой последовательности предстоит сделать за предстоящий день. Мысли взбрыкивали, сопротивлялись узде, которую я на них надел, и всё откровенней тяготели к другой теме. Я с ними немного поборолся и уступил.

Знакомая дамочка сказала как-то, что я особа сложная и мне нужна женщина либо очень непростая, либо откровенная дура, смешливая пустышка. Мол, женщины между этими крайностями мне противопоказаны. После этого я начал оценивать свои увлечения и убедился, в общем и целом она права. Серьёзный след в моей биографии оставили неугомонные веселушки, способные смеяться, увидев мизинец, и женщины с весьма запутанным внутренним миром. Вика явно принадлежала к последним. Она была сложная женщина, по-настоящему сложная, а такие женщины умеют тонко, лучше сказать, изощренно переживать несчастную привязанность к мужчине. Такая привязанность у неё была, и мужья к этому не имели отношения.

Размышления о ней в таком русле встревожили меня. В основе всякой зарождающейся страсти есть доля тщеславия. Если предмет увлечения испытывает серьёзные чувства к другому, уязвлённое самолюбие способно сыграть злую шутку, разжечь чёртову страсть до безумия. Однажды я прошёл через подобный ад и потом вспоминал те четыре года с содроганием, как ветеран великой войны, чудом уцелевший на полях сражений. Благодаря тому опыту я довольно ловко избегал пробежек по минному полю глубоких увлечений. И вдруг возникло подозрение, что противоядие не всесильно и есть вероятность, не поможет в случае с Викой. Только этого мне не хватало. Надо было сразу шарахаться от неё, как от чумы, особенно, когда рассудительный Иван причислил её к породе ведьм.

Скинув одеяло, я сел на край тахты. Паркетный пол был почти ледяным, а воздух – холодным, как в ночлежке. Батарея у окна, казалось, выполняла вражеское задание, превращала спальню в филиал склепа, старалась погрузить в спячку душу и тело. Я вскочил, резво задвигал руками и ногами, выполнил одно упражнение, другое, третье, увлёкся и через полчаса был весь в поту.

Под горячей струёй душа мне вспомнилась визитная карточка хлыща с девками-телохранительницами, который возжелал обменять мою наследственную жилплощадь на стопку зелёных или иных казначейских билетов. Времени поразмыслить, кому лучше предоставить право выгнать меня из квартиры, если случится, не верну залог, уже не было. Прервав водное развлечение, я наскоро вытерся полотенцем, в спальне наспех надел штаны и майку безрукавку. После чего смахнул с быстро найденной на комоде визитки слой пыли и, не откладывая, позвонил на указанный в ней номер офисного телефона. Мне ответил низкий голос молодого парня. На вежливый вопрос, будет ли сегодня хозяин конторы, чьё имя, похожее на собачью кличку из рассказов о сыщике Холмсе, я прочитал с карточки, парень деловито ответил, что можно без предварительного звонка подъехать к половине одиннадцатого и обязательно застать самого Тоби Вайду. Я сообщил, что обычно недоверчив, но ему отчего-то верю, подъеду ровно к половине одиннадцатого, он же пусть обязательно предупредит Тоби, кто его осчастливит. Парень записал моё имя, и мы распрощались цивилизованно, как истинные джентльмены.

Не расслабляясь, я на скорую руку позавтракал и одним взглядом отобрал удобную представительскую одёжку. Уже в прихожей, перед зеркалом заправил голубую рубашку в тёмно-синие брюки, затянул к шее чёрный в синих разводах галстук. Кожаная куртка и мягкие чёрные туфли дополнили одеяние, придали мне вполне пристойный вид. Я задрал штанину и убедился, чёрные носки со стрелками тоже вписывались в желательный имидж, если, к примеру, придётся во время деловой беседы закинуть ногу на ногу. Затем я прихватил тёмно-серый дипломат с кодовыми замками и, довольный собой, вышел из квартиры в мир жестокой борьбы за место под денежным солнцем.

День начинался удачно. Я поверил в это, когда в соседнем доме подоил прижимистого бизнесмена не из основного списка. Отказать мне ему не позволили жена, девятилетняя дочь и восторженная такса. Эта самая такса пару месяцев назад увязалась за мной у входа в подъезд, и мне пришлось две ночи терпеть её скулёж и стремление устроиться в ногах в постели. Когда развешенные мною объявления привели к счастливой развязке, уж не знаю, кто был больше рад её возвращению в родное семейство. Как бы там ни было, а я получил пять тысяч без процентов на полтора месяца и сразу же отправился на поиски конторы Тоби. По пути я уверовал, что должно повезти и на сей раз. Человек с таким пёсьим именем просто не может быть живоглотом, обрекающим на гибель ближнего своего ради какой-то там сверхприбыли.

В приподнятом настроении в назначенное время я подъехал к новому многоэтажному дому, облицованному голубыми и белыми плитками из обожженной керамики. Дом стоял удачно, на углу при пересечении двух улиц, и сразу бросались в глаза два отдельных ступенчатых входа в офисные помещения на первом этаже. Я остановился напротив того из них, справа от которого издалека виднелась ярко-рыжая вывеска. И не ошибся, это и была контора по сделкам с недвижимостью. Тоби оказался не чужд человеческих слабостей: его имя красовалось на вывеске, являлось названием самой конторы. Вход был недавно переделан, напоминал парадное крыльцо в царские палаты: ступени в мраморных плитках, ажурный навес и внушительные бронзовые двери. Впускал он в небольшой белый вестибюль. На стенах вестибюля только доски с разъяснениями и сообщениями, среди них выделялась ксерокопия лицензионного права на широкий набор видов деятельности за номером таким-то. Меня не впечатляла и не привлекала лицензия, в этом офисе я поверил бы Тоби и на слово. Я без стука распахнул первую дверь слева. В большой комнате было прохладно, зарешёченное окно на улицу приоткрыли, чтобы выветривался запах краски. В углу за компьютером сидел худощавый парень в белой рубашке, с пёстрым, сдвинутым набок галстуком. Возле другого стола подтянутый мужчина в строгом костюме негромко и деловито обсуждал что-то с дамочкой средних лет. В ушах и на пальцах дамочки, на мой вкус, был переизбыток золотых украшений, да и камни в них не выглядели фальшивыми. Мужчина отвлёкся на телефонный звонок, неторопливо и однозначным «Да» ответил на некий вопрос, сделал заметку карандашом и снова склонился к своей полнеющей собеседнице. Убедившись, что Тоби в этой комнате нет, и не может быть, я направился к следующей белой двери.

Привлекательная и безупречно одетая молодая секретарша за письменным столом оторвалась от красной папки с бумагами.

– Вы к кому? – спросила она строго, точно бдела у врат в чистилище. Но я уже шагал к внутренней двери, которую она призвана была защищать душой и телом. Она легко поднялась со стула, чтобы остановить меня, – поздно дорогуша, я уже ступил на ковёр кабинета, где в кресле расположился тот, кто мне и был нужен.

Он сразу узнал меня. Прикрыв ладонью микрофон телефонной трубки, хозяин кабинета предупредил секретаршу:

– Это ко мне. – И когда я плотно прикрыл дверь, предложил, указывая свободной рукой на мягкий стул: – Присаживайтесь. Подождите минуту, сейчас закончу.

Я не возражал. Его телефонный разговор позволил мне осмотреться и сделать некоторые выводы. Надо признать, в своём поведении Тоби исповедовал предельный демократизм. Одет был просто и не так строго, как его служащие. Вишнёвого цвета пиджак стоимостью долларов в триста был небрежно расстёгнут, открывал белую рубашку без галстука. Остального я не видел, но легко поставил бы девяносто девять против одного, что из-под чёрных брючин выглядывают белые носки, которые делают вид, будто прячутся в чёрных узорчатых туфлях. Как бы невзначай глянув под письменный стол, я с удовлетворением отметил, так оно и было. Тоби, наконец, оторвался от телефона, и, чтобы никто не прерывал нашего дружеского общения, я потянулся, снял трубку с аппарата, положил её на стол и ещё раз одобрительно окинул взглядом значительную часть помещения.

– В кабинете только то, что нужно для дела, – поделился я впечатлением. – Стенка с деловыми книгами и бумагами в ярких папках, большой тёмно-коричневый сейф. Удобный стол и мягкие стулья. Сам Тоби сидит в кожаном кресле и выслушивает скромного посетителя. Неплохая сценка для современной пьесы, а?

Полный и добродушный Тоби не сдерживал улыбки. Она была открытой и многообещающей, как у желающей выйти замуж девицы; и одновременно загадочной. Этот «сфинкс» видел меня насквозь, не задал ни одного вопроса и терпеливо ждал, пока я начну сам.

– Тоби, – смирился я и вздохнул, – мне нужны деньги и очень срочно. А я не знаю никого, кто бы мог их одолжить, кроме тебя, душа моя. В обмен я готов дать бумагу с личной подписью, что не буду возражать, если ты выкинешь меня из родового гнезда, скажем, через полгода. – Ноздри у него дрогнули, словно у гончей, которая учуяла зайца. – Конечно, если не верну тебе долг с процентами не ниже банковских.

Тоби побарабанил пальцами по краю стола, прикидывая все «за» и «против» моего неожиданно щедрого предложения. Видно было, он не забыл, как я выставил его из прихожей, даже не позволив осмотреть квартиру. Впрочем, у меня было подозрение, он знал её не хуже, если не лучше меня. Наступила моя очередь ждать, что изречёт его кредитное сиятельство.

– И сколько вам нужно… – и он придал голосу подчёркнуто вопросительную интонацию: – долларов?

– Разумеется. В следующий раз я попрошу в йенах, но сейчас мне нужны именно доллары. Мои запросы скромны до неприличия. Меня бы устроило тысяч сто двадцать за всё про всё, вместе с обстановкой и машиной. Но ты же столько не дашь?

Он развёл руками, буркнув:

– Увы.

Я был в ударе.

– Для тебя «увы». А для меня «ах». И сколько же ты хочешь предложить? Ведь не сто десять?

– Семьдесят пять.

Я сделал оскорблённое лицо, иначе на том свете меня не поняли бы предки, решили бы я пытаюсь избавиться от их хламья.

– Сто.

– Восемьдесят.

– Девяносто пять и ни цента меньше.

– Восемьдесят.

Что-то в нём заело, я понял, получить больше не представляется возможным. Он верно учуял – деньги мне нужны позарез.

– Ладно, грабитель семейных склепов, оформляй.

Ничтоже сумняшеся, он нажал кнопку под столешницей и в блокноте принялся быстро записывать какие-то цифры. Когда появился парень, которого я видел в соседней комнате, Тоби протянул ему блокнот и спокойно распорядился:

– Надо оформить, срочно.

Парень просмотрел запись. Вопросов у него не возникло, и он молча вышел.

– Мой менеджер, – просто пояснил Тоби.

Он смотрел на меня, пытаясь согнать с лица тень плутоватости. Моя единственная недвижимость выбрала именно эту минуту, чтобы с горечью напомнить, как подло я с ней поступаю.

– Послушай, – дружелюбно полюбопытствовал я, – что за имя у тебя? Назвали, случайно, не как Индиану Джонса, в честь собаки?

– У меня отец венгр. Иностранец, – пояснил он, чтобы я не спутал с отечественными венграми.

– А-а, это те, что приезжали под видом студентов, брюхатили наших дур и смывались, не платя алиментов?

Если он и обиделся, то не пода виду, – выгода для него была важней подобных глупостей.

– У меня двойное гражданство, – заметил он со снисходительной улыбкой.

Я не стал прояснять, какое было второе, наклонился над краем стола, подмигнул и спросил доверительно:

– А признайся. Сколько старушек ты облапошил и выжил на свежий воздух в дальнее Подмосковье?

Он протестующее вскинул обе пухлые руки.

– Бог свидетель, ни одной. Несколько алкоголиков – да, было дело, признаю. К старушкам я питаю слабость.

– Ладно, оставим алкоголиков. Струн моей души не трогает судьба этого сброда. Они сами себя не жалеют, судя по криминальной хронике.

– Рад это слышать, – с возвращающейся улыбкой подыграл мне Тоби. – Ваши слова – бальзам для моей чувствительной совести.

– Неужели? К тебе ночами тоже являются чёрные кошки и царапают душу?

На этот раз он слегка обиделся.

– Что ж, я не человек? Я, между прочим, пока дела шли не так скверно, как сейчас, отстёгивал на детский дом.

Откровенно говоря, меня такое признание ничуть не растрогало, хотя вряд ли он на это рассчитывал. Вместо сочувствия ему я заметил:

– Рад был услышать насчёт старушек. Значит, могу быть уверен, ты не надуешь меня слишком круто. Только не злись. Нервные клетки не восстанавливаются.

– Восстанавливаются, – уверенно возразил он.

– Но очень медленно, – согласился я. – От свежего воздуха и сна без кошмарных сновидений. А у тебя ранимая совесть. – Я откинулся на стуле и небрежно сделал ему упрёк. – Имей в виду, со мной у тебя никаких проблем. Если меня пришибут, квартира твоя. Никто судится не будет, никакие лишние формальности не обременят твои округлые плечи. А отсутствие наследников по всем неписанным законам должно увеличивать ссуду.

Его ответ сразил меня наповал.

– Я это учитывал.

Все мои переживания по поводу преданной мною памяти достопочтенных родителей улетучились в одно мгновение.

– Ах, ты… – завёлся я, но взял себя в руки. – Фу-у. так ты наводил справки, за моей спиной? Был уверен, я приду?

– Надеялся, – уклончиво сказал он. – Всякие бывают обстоятельства.

– Тебя, случаем, не турнули из органов?

– Я сам ушёл.

– То-то смотрю, напоминаешь комсомольца-вожака, заводилу-энтузиаста.

Через минут двадцать, как только все бумаги были подписаны, а его копия заперта в дорогущий сейф, он повёл себя заметно раскованней и оживлённей. Словно ждал, когда ж я уйду, и он потрёт руки от удовольствия. Я намеренно не спешил оставить его в одиночестве.

– Ах, Тоби, Тоби, – проворковал я ласково. – Соберутся когда-нибудь все облапошенные тобой доверчивые граждане и свернут твою холёную шею. И не помогут тебе девы-хранительницы, твои телохранительницы.

Он искренне рассмеялся, словно услышал отменную шутку.

– А, признайся, – продолжил я по-приятельски. – Они по вечерам тебя, наверное, раздевают, приподнимают под белы рученьки и относят в ванну. А потом моют твою чернявую голову и чешут жирную спину. Так или нет?

– И ещё кое-что делают, – согласился он, и в глазах у него промелькнуло сладкое воспоминание.

– Знаю, – сказал я, поднимаясь со стула. – Шлёпают по твоей круглой попке, чтоб ты припомнил счастливое детство.

Он расхохотался беспечнейшим образом. Нет, я положительно не мог держать на него камень за пазухой и, выходя, не хлопнул дверью.

– Ну нет, Тоби, – пробормотал я, устраиваясь в салоне «шевроле» и поворачивая ключ зажигания. – Если меня не пришибут по твоей наводке, ничего ты на мне не выиграешь. Посмотрим, кто будет смеяться последним.

Я был уверен, что у Тоби уже есть покупатель, и этот хмырь так просто не откажется от подписанных мною бумаг.

12

Мы должны были встретиться у знания с «Корона банком». По Садовому кольцу я проехал до Проспекта Мира, свернул на него при переключении света светофора с жёлтого на красный и живо пристроился в колонну спешащих машин. Я постепенно отставал от других автомобилей арьергарда, а, не доехав до Олимпийского комплекса, юркнул в левый переулок. Помотался по улицам и переулкам и оказался вблизи Олимпийского проспекта. Когда оставил позади парк с небольшим прудом, вывернул с проезда к высокому кирпичному строению с рядом витрин магазина одежды и увидел то, что являлось моей целью.

Банк располагался со стороны фасада старого здания. Объехав здание, я сразу заметил свежевымытый «БМВ» Ивана. Сам он сидел за рулём, заметил меня, однако ни движением, ни жестом не подал знака приветствия или предупреждения. Я выбрал самое близкое к нему место для стоянки, покинул «шевроле» и, негромко хлопнув дверцей, обошёл две иномарки и «восьмёрку». Подойдя к «БМВ», я постучал пальцем по лобовому стеклу перед лицом Ивана. Только после этого он кивнул мне, указал рукой на соседнее сиденье.

В салоне было тихо и тепло. Обменявшись рукопожатием, мы оба глянули на часы. Двенадцати ещё не было. Ещё оставалось время до встречи Ивана с президентом банка, и я не спеша, подробно рассказал о результатах операции по добыванию денег. Я и сам не ожидал, что они окажутся такими успешными, но Иван отнёсся к отчёту спокойно, правда, потом всё-таки отметил:

– Неплохо.

Он просмотрел бумаги, полученные у Тоби, проверил печати, подписи и провёл ногтем мизинца по последним строкам.

– Валюта придёт на мой счёт?

Я подтвердил:

– Не на мой же?

– Хорошо. Сегодня сниму деньги с одного контракта, а как только эти придут, переоформлю в счёт снятой суммы. – И пояснил мне. – С контрактом как раз задержка.

Я пожал плечами, это его дело. Он все мои деньги и бумаги сложил в дипломат, сменил коды замков и закрыл крышку.

– А теперь слушай внимательно, – негромко сказал он. – Подождёшь меня в своей машине. Когда выйду из банка, дам знать. Если плащ будет застёгнут на все пуговицы, значит, порядок. Тогда поезжай по своим делам, собирай деньги. Я сам всё оформлю, а вечером, к десяти, жду на даче. Это в семнадцати километрах от МКАД. Я тебе тут нарисовал. По-моему, ты там ни разу не был. Нейдешь, это несложно. На даче расскажу остальное и объясню, что от тебя требуется. Если же верхняя пуговица плаща будет расстёгнута, перезвони мне в восемнадцать часов, ровно в восемнадцать, в офис. – И вдруг ни с того ни с сего заметил: – А славная вещь компьютерная почта.

Я пропустил это замечание мимо ушей. Мы помолчали, говорить вроде было не о чем. Он наклонился, открыл бардачок против моего сиденья. Когда вынимал сложенную газету, я успел увидеть револьвер и четыре пачки сигарет. Захлопнув бардачок, он развернул газету и положил мне на колени. Несколько строк в хронике происшествий были обведены красным фломастером.

« В реке выловлен труп мужчины средних лет. Его прострелили стрелой из охотничьего лука иностранного производства. Как стало известно нашей газете, следствие в тупике. Свидетелей нет, и убийц найти практически невозможно».

Прочитав отмеченные строки, я откинул газету на заднее сидение.

– А ты как считаешь, сыщик, – насмешливо спросил Иван. – Можно найти убийц? – Моё молчание забавляло его. – Пойди и сдай их, приятелей возлюбленной Вики. Хоть намекни, наведи на след.

Я криво усмехнулся.

– Жаждешь обратить в свою веру?

– Почему нет? – возразил он. – С чем ты борешься? С преступностью? Извини, но у тебя кишка тонка реально бороться. Нельзя бороться с тем, что порождается самим режимом. Это как рубить головы Змею Горынычу. Одну сруби, а вырастут несколько.

– О, дьявол! – сорвался я. – Ни с чем я не борюсь. Просто зарабатываю на жизнь, как могу. И оставь издёвки при себе! Мне надо подумать.

– Думай, думай. Надумаешь дельное, скажи.

– Да уж, не утаю, – огрызнулся я.

Однако присутствие Ивана мешало мне, я не мог подавить досады, вызванной его самоуверенностью, словно он святее Папы Римского. Я тоже не идиот, но не вижу смысла болтать о добре и зле. И за СМИ слежу, и книги читаю, другое дело, выборочно. Таких, что наводят на серьёзные размышления, не так уж много. Но если попадаются, читаю и перечитываю.

Неприятный писк радиотелефона отвлёк меня. Иван выслушал краткое сообщение.

– Да, иду, – сказал он. Отключил связь и повернулся ко мне. – Это на полчаса, не меньше.

Без лишних слов я вылез из салона, вернулся к «шевроле». Опустился за руль и смотрел, как Иван с дипломатом направился в обход здания и пропал за углом. Я сидел, как объятый думой Ермак, сосредоточенный и мрачный, под стать погоде.

Человеку необходимо оправдывать своё существование. Во всяком случае, мне. Наверное, из-за этого я так запутал личную жизнь, что перестал относиться к ней всерьёз. На семью смотрю, как тот римский консул, что увещевал толпы мужчин не покидать родной город: раз уж природа и боги повелели, что нельзя быть счастливыми с жёнами, мы должны терпеть и больше заботиться о продолжении рода, чем о преходящих удовольствиях. Давно уж не верю в вечные чувства, наша природа чужда им и всегда обманывает божественную тоску по идеалу. Двоюродный брат лет пятнадцать назад учил меня тосту. Король поздним вечером переодевается в лохмотья, а шут спрашивает: «Ваше Величество, не могу взять в толк. У вас жена, королева, красавица из красавиц, а вы тайно встречаетесь с грязными девками в притонах. Король вздохнул и тихо позвал: «Эй, стража! Заприте славного шута в моих покоях и месяц кормите только сладкими пирожными». Через месяц несчастного шута приводят к королю, и он с тяжёлым вздохом признаётся: «Ваше Величество, я всё понял». Так и я, после опыта с барышней, которую любил больше жизни, понял всё.

Что мне остаётся? «Разве я жажду счастья? Я жажду завершить свой труд!» И без Ивана ясно, при нынешнем либеральном режиме борьба с преступностью – сизифов труд. Руки опускаются, и моральная усталость долбит по голове, как дятел: «К чему? Для чего?». Нет уважения и доверия ни к одному из политиков, представителей власти, они глупы, бездарны, доказали только полную неспособность управлять страной. Ни один из них не способен взывать к лучшему, что есть в людях. Презираешь их, начинаешь презирать свой народ, себя и смиряешься с этим презрением. Так какой же труд я должен довершить? Я вижу только одно: пока красивыми словами «коммерческие интересы» прикрывают спекуляцию и ростовщичество, казнокрадство и разбой, пока эти интересы не будут поставлены под жёсткий государственный, а если надо и карательный надзор снизу до верху, мы будем катиться в пропасть. И плевать я хотел на всех. Раз большинство не хочет этого понять, почему я должен заботиться о них? Каждый за себя! Вот почему я сейчас с Иваном, чтобы он ни задумал!

Я встряхнулся, отгоняя тяжёлые мысли. Какой в них толк?

Заведённый двигатель удовлетворённо заурчал, охотно заработал, как застоявшийся конь, жаждущий размяться в скачке. Однако скакать я ему пока не позволил. Объехав здание, выехал к фасаду и остановился у пешеходной дорожки. Я сидел и, как часовой, ждал, наблюдал за выходом из банка. Наконец стеклянная дверь раскрылась, выпустила Ивана. Все пуговицы плаща были застёгнуты. Он выглядел спокойным и вальяжным, сильная рука небрежно удерживала дипломат. На «шевроле» и на меня он даже не глянул. Не знаю почему, но меня это задело. С медленной, парадной торжественностью я проехал мимо него, заставив-таки заговорщически подмигнуть мне, после чего повернул за здание и позволил машине ринуться вперёд. Совершив вокруг здания круг почёта, я опять очутился на улице, и на этот раз помчался по ней обратно к Олимпийскому проспекту. По пути увидел кафе, желудок напомнил, что уже полдень, надо бы перекусить, и я не стал возражать.

Намерение заглянуть на фондовую биржу родилось вдруг, когда в кафе надкусил тёплый рогалик и запивал его глотком кофе с молоком. На бирже мне бывать не доводилось, но я знал, где она находится. Решив не откладывать её посещение в долгий ящик, я немного подправил текущие планы.

У входа на биржу меня остановили двое медлительных парней в переливающихся серых костюмах – дорогих и свободных. Один из них был в белых носках, которые так распространились у нас в последние годы. «Азия-с, батенька, Азия-с», – сказал бы дореволюционный русский интеллигент. А по мне, дьявол с ними, с этими любителями белых носков. Если кому-то хочется походить на итальянских мафиози с незаконченным начальным образованием, валяйте! На левом лацкане пиджака у каждого парня крепилась карточка с оттиснутой надписью «Служба безопасности», а под надписью не так бросались в глаза фотография, фамилия, имя, отчество и печать, – всё, как полагается. Их фамилии, имена и отчества были мне до лампочки. Не стал я сверять их лица с фотографиями. А вот когда я сунул им свою лицензию, тот, что повыше взял её, внимательно сопоставил данные с моей внешностью, и мне даже пришлось распахнуть плащ, показать, – к сожалению, забыл прихватить пистолет, бомбу или хотя бы простенькую гранату. Впрочем, они делали свою работу. Недавно по таким вот заведениям прокатилась волна взрывов поражающих устройств. Однако я не был кавказцем или азиатом, и это внушило парням больше доверия, чем отсутствие у меня средств для теракта. Я получил лицензию обратно и был пропущен в огромный зал.

Как советовал Иван, я тоже должен приобщиться к тем, кто делает деньги из воздуха, и мне естественно, захотелось подышать этим воздухом, насладиться дурманящим ароматом в месте главного его средоточия. Ничего подобного аромату богатства я не ощутил. Запах дорогих сигар не щекотал мне ноздри, и никто не сбрасывал денежный дождь из крупных банкнот. А жаль, расталкивая толпу присутствующих, можно было бы подбирать банкноты и набить ими карманы, как это происходит в некоторых американских боевиках. Я человек отнюдь не хилый и обошёл бы многих из тех, кого видел вокруг себя. На всякий случай я окинул взором потолок зала, но никаких приготовлений к опорожнению мешков с деньгами не обнаружил.

Всё оказывалось прозаичным до безобразия. В атмосфере ощущалась некоторая нервозность и только. Мне вдруг подумалось, кто-то из окружающих маклеров должен работать на Ивана, делать деньги ему и мне, и даже не подозревает об этом. Такая мысль настроило меня на лад сопричастности к тому, что происходило на бирже.

– Не подскажите, какие тенденции роста курса акций объявленных приоритетными производств? – вежливо полюбопытствовал я у одного из молодых людей, который показался мне общительнее прочих.

– Тенденции устойчивые, – последовал резкий ответ, и я сразу просёк, что присутствующие здесь прекрасно усвоили заучиваемый в школе урок: краткость – сестра таланта.

Судя по всему, на бирже собрались одни таланты. Меня это не вполне устраивало, получалось, я здесь оказывался единственной бездарью.

– А нельзя ли конкретней? – с предельной учтивостью спросил я.

– Конкретность стоит денег, – отчеканил маклер, ещё раз показывая, что талант – непреходящая ценность.

До меня наконец дошло, где я нахожусь.

Маклер больше не обращал на меня внимания. Вытянув шею, он увидал возникающую где-то над головами цифру, тут же занёс её в ручной калькулятор, поколдовал и получил другие цифры. Я не успел понять, понравились они ему или нет, хорошо это или плохо. Он вдруг нырнул мне за спину. Оглянувшись, я заметил его затылок, ускользающий в толпе, как хвост змеи или ящерицы среди камней.

На этом моё знакомство с биржей закончилось. Я покинул её, словно бродяга светский раут, уверовав окончательно, что в такую жизнь меня и царским калачом не заманишь.

Есть два подхода к поиску ответов на сложные вопросы. Сторонники одного убеждены, только набивая на собственной голове шишку за шишкой можно постичь истины нашего мира. Адепты другого готовы насмерть драться с первыми, отстаивая убеждение, что собственные шишки мешают правильному пониманию сути вещей. Для них кабинетное познание – наивернейшее.

Направляясь в библиотеку, которая в доисторические времена называлась Румянцевской, позже – Ленинской, а теперь – просто Государственной, я стыдливо шмыгнул из первого лагеря во второй. Понять биржу и происходящее на ней я решил кабинетным, точнее, библиотечным путём.

В зале текущей периодики я заказал и набрал подборки газет за прошедший месяц, на этот раз связанных с отечественным бизнесом. Просматривая одну за другой по очередным датам выпуска, можно уловить интересные тенденции, обнаружить и связать воедино отрывочные сведения, обратить внимание на совпадения или нестыковки в сообщениях. Это помогает кое в чём разобраться. Поэтому читательский билет у меня всегда при себе, так, на всякий случай, как боевая единица или приложение к лицензии.

Я просидел над изучением кипы газет, позабыв о времени. Факты и аналитические статьи позволяли сделать вывод, что наряду с ростом курсов акций объявленных приоритетными предприятий и концернов, подпадающих под зонтик особой правительственной защиты и поддержки, две недели назад началось падение курсов акций сырьевых компаний, в первую очередь нефтяных и газовых, и связанных с ними предприятий. И данное падение в последние дни резко ускорилось, будто инвесторы запаниковали. Пища для мозгов так увлекла, что очнулся я, лишь бросив рассеянный взгляд на настенные часы. Оказалось, уже почти половина восьмого. Я быстро разложил взятые газеты по названиям. Пока одни отнёс на полки, другие сдал дежурной девушке, потом в раздевалке получил плащ и вышел на улицу, прошло ещё минут десять. Нельзя сказать, чтобы я боялся опоздать к Ивану на дачу, но искать её предстояло затемно и следовало учитывать, не сразу отыщу неизвестный мне дом.

Уличные светильники, горящие окна городских строений делали вид, что борются с подступающими сумерками. Под плащ пробиралась неприятная холодная сырость. Я непроизвольно втянул голову в плечи, словно черепаха в надёжный панцирь. Скорым шагом обойдя бестолковое сооружение библиотеки, я свернул в тёмный проулок, где меня терпеливым псом дожидался верный «шевроле». Вскоре я уже нёсся по Тверской. У памятника Пушкину свернул к кинотеатру «Россия», повернул к улице Чехова, затем – по Новослободской улице и Дмитровскому шоссе долго ехал за город. Я надеялся, у Ивана на даче найдётся что-нибудь поесть. Не отказался бы и от рюмашки коньяка и чашки горячего чая. Я был бы очень разочарован, если бы он не подумал об этом.

13

Сумерки так сгустились, что их трудно было отличить от темноты. Фары «шевроле» высветили плотный невысокий забор и за ним дом из красного кирпича, выстроенный недавно и ещё не доделанный. Крыльцо в духе модной допетровской Московии выглядело незавершённым. Доски забора тоже не успели потемнеть, казалось, их готовились покрасить, да всё откладывали. Закрытые ворота преграждали въезд к гаражной пристройке из свежего кирпича и с темно-коричневыми железными створками, запертыми временным навесным замком. Я сверился с подробным рисунком Ивана, удостоверился, что это и есть его дача, и заглушил двигатель. Место для дачи он купил удачное. Справа, через два соседних дома поселковая улица заканчивалась у плотных лесных зарослей, и близость леса ощущалась в самом воздухе.

Как и в доме Ивана, свет в окружающих строениях не горел, посёлок только обустраивался. Я решил, что-то вынудило Ивана сильно задержаться. Ещё под впечатлением, как недавно подгонял себя, торопился, я высказал самому себе, что думаю о болванах, которые мчатся на ночь за город, будто их ждёт страстная женщина, за каждую минуту опоздания способная устроить трагедию. К тому же начинал донимать голод, а в такую погоду это не способствует благодушному настроению и всепрощению. Недовольство собой перерастало в раздражительное недовольство Иваном и подталкивало к действиям.

Я приоткрыл дверцу, прислушался. Из дома Ивана не доносилось ни звука. Неожиданно за смежными дачными строениями мягко заворчал двигатель. Он не напоминал приближающееся «БМВ», и я не обратил на него особого внимания. Меня больше заботило, как долго придётся дожидаться приятеля. Машина поехала в сторону леса. Очевидно, там была дорога либо к другому посёлку, либо в объезд к шоссе. Я невольно вслушивался, как она удаляется, набирает скорость и затихает вдали. Воцарялась такая тишь, что я начал вспоминать, имел ли Иван привычку так вот, на часы опаздывать, да ещё в столь важном случае, как наш. Пришлось признаться, такой привычки у него не замечалось. Неприятное предчувствие вынудило меня выйти из машины и подойти к калитке. Она оказалась запертой. Но створы ворота при несильном толчке поддались в месте стыка, их стальные петли неприятно заскрипели. Я надавил сильнее, и створы с усиливающимся скрипом приоткрылись. В щель между ними было видно, изнутри они сдерживались большим железным засовом, но теперь засов немного выдвинулся, так как навесной отомкнутый замок болтался на дужке лишь в одном ушке. Ключа в замке не было, а отомкнуть его удалось бы только одним способом, – сначала войди через калитку или перелезать через забор. Поразмыслив, я перелез через забор и по асфальтовому покрытию направился к гаражу.

Меня уже не удивило, когда створ гаража поддался, едва я потянул его. Внутри застыла мёртвая тишина замкнутого пространства. Темнота снаружи пока не стала ночной и непроглядной, она проникла в гараж, и я увидел заднюю часть «БМВ», буквы и цифры номерного знака. Это была машина Ивана. Глаза привыкали различать подробности, и я замер истуканом. Дверца со стороны руля была не захлопнута, а за рулём восседала неподвижная крупная фигура.

Подавленный, я вернулся к своей машине. То, что собирался рассмотреть с помощью фонарика, никуда не убежит, и я не торопился. Фонарик оказался там, где и должен быть, в дорожной сумке на заднем сидении. Я не включал его, пока не вернулся обратно в гараж. Сначала осветил пол, тщательно осмотрел бетонные плиты. Никаких следов или подозрительных предметов, вроде окурков не Ивановых сигарет, не было видно. Я и не надеялся обнаружить явные улики, просто оттягивал необходимость осветить салон. Наконец решился.

Иван заваливался к соседнему сиденью, точно его одолевал необоримый сон. Увы, спать ему предстояло долго, целую вечность. С шеи на белый воротник рубашки ещё сочилась кровь. Голову прострелили над ухом, с близкого расстояния, почти в упор. Выстрел был чистым, грамотным. Работу выполнил опытный убийца. Я убедился в этом, когда не нашёл ни гильз, ни признаков ограбления. Похоже, убийца ждал Ивана за стеной гаража, а когда иномарки въехала внутрь, он незаметно вышел к ней и выстрелил из бесшумного пистолета в вылезающего из-за руля человека. Смертельно раненый Иван неосознанно рванулся в салон… Впрочем, это уже было неважно; думать о том, что происходило в подробностях, бессмысленно. Передо мной был безжалостный факт, который спутал все мои карты, все мои намерения.

Я был без оружия и первым делом вынул носовой платок из кармана пиджака Ивана, прикрыл им пальцы правой руки и дотянулся до бардачка, стараясь не запачкаться кровью убитого. Револьвер Ивана был там же, где я его видел прошлый раз, но пачек сигарет стало вдвое меньше. Я осторожно вытянул револьвер из-под пачек, поправил их стволом, чтобы они лежали естественно, и мягко захлопнул крышку бардачка. Все патроны были в гнёздах барабана, как солдаты на своих местах. Я почувствовал себя уверенней, сунул револьвер в карман плаща, чтобы при необходимости вмиг им воспользоваться. Хотя поставил бы девяносто девять против одного, что машина, которая удалилась лесом, увозила убийцу, и хвататься за револьвер мне пока не грозило. После этого я осветил сиденья, заглянул под них, однако дипломата нигде не оказалось. Как же найду концы отданных Ивану денег и бумаг? Эта мысль заслонила в тот момент все прочие. Я уже выбирался головой из салона, когда еле уловимый запах духов заставил меня ещё раз осмотреть салон. И снова я не заметил ничего, что могло бы хоть чем-то помочь мне понять, кто и за что убил Ивана и куда делся дипломат. Набравшись духу, я платком расстегнул, раздвинул отвороты плаща и пиджака Ивана, платком же вынул всё, что было во внутренних карманах. Бумажник с нетронутыми, как я и ожидал, деньгами и кредитной картой, паспорт, чернильную паркеровскую ручку и фиолетовую расчёску, больше – ничего. Я точно помнил, днём у него была записная книжка. Голубая, новая. Вряд ли он пользовался её часто. Куда она могла деться? Оставил он её где-нибудь, или как раз она-то и нужна была убийце? Я вынул из бумажника все деньги, рубли и доллары, забрал ручку, остальное вернул обратно.

При выходе из гаража я вслушался в ставшую подозрительной тишину. Ничто её не тревожило. Протерев платком всё, до чего дотрагивался, я плотно закрыл створы гаража. Затем присел на корточки и, включив фонарь, прикрыл ладонью яркий свет, направил его вдоль земли. На асфальте возле гаража никаких следов не обнаружил, не было их и на выложенной плитками дорожке, что вела к крыльцу. Я погасил свет и вновь зажёг его уже за воротами. У забора, на слое плотного от влажности рыжего песка слабо отпечатались следы кроссовок небольшого размера, – носил их кто-то невысокого роста. Следы вели к лесу, вероятно, туда, где я слышал шум автомобиля. Они не обеспокоили того, кто наступил на песок. Кто бы он ни был, прольёт дождик, другой, и от них мало что останется. Петли жалобно всхлипнули, когда я осторожно свёл створы ворот, чтобы ворота выглядели закрытыми.

Отъезжал я от дачи Ивана потихоньку и медленно. Проехал до конца улицы, свернул за крайний забор и, задевая боком машины ветки кустарника, выбрался на проезжую дорогу. Она уводила вглубь всевозможных зарослей. Разгоняя светом фар лесную нечисть, я устремился подальше от посёлка. Узкая дорога местами была ухабиста, «шевроле» встряхивало, и я крепко держался за руль, как если бы боялся, он ненароком вырвется и сбежит. Вдруг увидал убегающего ежа. Тот был встревожен, но не мог вырваться из световой полосы, будто хотел стать моим проводником из заколдованного круга. Я остановил машину и погасил фары, позволив ежику нырнуть в родную ему темноту.

Дачный посёлок остался позади, и можно было подумать, разобраться, что делать дальше. Отпустив руль, я опустил боковое окно. Сырой, наполненный запахами преющих листьев воздух освежил мне голову, упорядочил ход мыслей. Не сказал бы, что смерть Ивана поразила меня. Смерть есть смерть, и ничего с этим не поделаешь. Какой смысл тратить время на сожаления, если можешь отомстить, и какой толк думать об этом, если не знаешь, кому мстить. А отомстить мне захотелось, очень захотелось. Не в последнюю очередь из-за разрушенных планов и неожиданных проблем.

Но перво-наперво предстояло выяснить, что он сделал с моими деньгами и бумагами? Где они и как их вернуть? Для меня это слишком большая потеря. Иван наверняка успел перевести их в акции. Однако как я докажу, что акции мои, и главное – где они? Может они в дипломате, который я не нашёл? Ведь не ради того, чтобы похвастаться своей дачей, Иван пригласил меня именно туда? Наверное, намеревался передать мне акции и объяснить, как ими пользоваться. Я не сомневался, в дом он сходить не успел, убийца не дал ему отойти от машины. Так что же, это убийца забрал дипломат с моими акциями? Профессионалы не берут такие вещи без указания нанимателя. Если даже случится чудо и мне удастся найти убийцу или, что уж совсем невероятно, дожить до «торжественной» встречи с его нанимателем, опять встаёт вопрос: как я смогу доказать, что акции мои? Они же не именные? Наверняка, на предъявителя, иначе Иван взял бы у меня паспорт для оформления. Да и не станут эти проклятые мафиози разбираться, прихлопнут меня, как муху, как Ивана, и приобщат мои акции к своей бездонной кассе. Нет, тягаться с ними тупиковый вариант, с трупным душком. Он мне не нравился ни под каким соусом.

С другой стороны, зачем было Ивану таскать их с собой? Тем более на дачу? Что он, псих, которому нравится вести серьёзные дела под шелест падающих листьев? Да у него и без моих акций своих бумаг столько, что нескольких дипломатов не хватит. Быть может, всё проще, акции – в его сейфе или в банке на хранении? А я тут забиваю голову всяким бредом… Правда, в этом случае их предстоит вытащить из сейфа или банка. Однако такой расклад не безнадёжен. В конце концов, могу притащить за ухо Тоби с его копиями договора, подтверждающими, что я получил значительную сумму, а Иван мог оставить расходные и деловые записи, где окажется и моё имя с перечислением номеров причитающихся мне ценных бумаг. На месте Ивана я бы именно так и поступил.

Включив фары и зажигание, я убедился, еж меня не дожидается, его и след простыл. Да и русалки, лешие и наёмные убийцы не подкарауливают в кустах, не пытаются удержать, навсегда оставить в лесном безмолвии.

Возвращался в город я на средней скорости. В моём ночном расписании никаких встреч не предвиделось. Уснуть же будет нелегко, придётся выпить и немало. Бог свидетель, как я этого не люблю! Не люблю треск и гул, которые поселяются в моём бедном мозгу вместе с тяжёлым утренним похмельем. Я позволял обгонять себя любому, кому ни лень, мало обращая на них внимания. Только встречные машины донимали, – они ослепляли, когда проносились мимо. Постепенно стали всплывать воспоминания о последних, страстных разговорах приятеля, который теперь одиноко коченел в холодном и мрачном склепе гаража. Беспокойства о деньгах отступали. Их вытесняли угрызения совести, заставляющие задуматься о некоем предателе братства товарищей, бесчувственной скотине. Я попытался мысленно отмахнуться, уверяя себя, это относится не ко мне, но потом сдался – клюйте вороньё, мою белую грудь, у меня нет сил шевельнуться, я теперь без товарища, один под этим звёздным небом, один в пустыне людей.

Сначала это не входило в мои намерения, не обещая ничего, кроме осложнений. Но потом я свернул к жилым высоким строениям и отыскал навес с таксофоном. Накрыв микрофон платком, изменив голос, я сообщил в милицию о трупе в гараже дачного посёлка. Повторил название посёлка, адрес и повесил трубку, прерывая вопрос дежурного: кто я такой. И тут мне вспомнилось странное замечание Ивана об электронной почте. «Почта, почта», – дятлом застучало в голове. «А компьютерная почта – замечательная вещь», – кажется, так он сказал. Окрылённый внезапной надеждой, я погнал «шевроле», как только позволяли ночные порядки в нашем городе. Выскочив из машины у своего подъезда, я резко захлопнул дверцу, живо замкнул её ключом и почти взлетел по лестнице. Очутившись в квартире, первым делом прошёл в спальню и включил компьютер и монитор. После чего скинул плащ на тахту, в нетерпении растёр пальцы и опустился на стул перед оживающим экраном, подключился к телефонной сети. Я набрал свой код, послал запрос на файл-сервер. И разом успокоился, когда получил сообщение. Оно было от Ивана. Я не всё понял, но достаточно, чтобы с души свалился камень тяжёлой неопределённости. Иметь ясную, пусть даже опасную цель – высшее благо в бренной жизни. Ветхозаветный Моисей доказал это очень убедительно. Примерно так объяснялось моё состояние в тот момент. Достав из кармана плаща, выложив на стол револьвер Ивана, я перечитал электронное письмо.

«Твои бумаги оформлены. Они на «бомбе». У меня в квартире для тебя конверт, он в столе. Иван».

Откинувшись на стуле, я пытался сообразить, что означало слово «бомба». «Преферанс» и «бомба замедленного действия» – первое и единственное, что заплясало голове. Ахинея какая-то! Червь сомнения стал нашёптывать – наверное, ошибка, искажение смысла при передаче сообщения. Насколько я имел представление об этой кухне, такого не могло быть. Но чем чёрт не шутит. Я уступил сомнению. Неохотно набрал код и сделал запрос в файл-сервер вторично.

Ответа не было. Это меня удивило, но не очень. Упрямо набрав код, я запросил данные в третий раз. И опять не получил никакого ответа. И вдруг понял, мой почтовый ящик девственно чист! Он был только что взломан и обворован! Опоздай я на пять минут, и … даже думать не хотелось, как бы изводил себя, понапрасну кляня Ивана и свою бабью доверчивость авантюристам.

Значит, меня пасли. Нельзя сказать, чтобы это меня поразило и встревожило, однако и радости не доставило. Я, конечно, знал, на файл-сервере дежурит менеджер, который стоглазым Аргусом обязан защищать тайны клиентов. И напугать его, заставить закрыть глаза на то, что кому-то захотелось покопаться в моём почтовом ящике, а уж тем более стереть личное послание, могли только самые крутые парни. Те, что суют под нос удостоверение спецслужб, к примеру, дают понюхать дуло пистолета или тысячедолларовую банкноту. Есть целый набор убедительных доводов в подобной ситуации. Правда, отдельные упрямцы способны начхать на все доводы и послать крутых парней к чёрту. Но, видно, для дежурящего этой ночью менеджера тайны клиентов не стали главной головной болью. Факт оставался фактом, я мог считать, божественная длань погладила меня по голове, побаловала капризным везеньем. В глубине души, я надеялся, мне покровительствовала Афина Паллада, – эта тётка здорово помогала своим любимчикам.

14

Входной звонок давно пора было перенастроить, его пронзительная трель подняла б на ноги и покойников морга. В этот раз он вновь доказал, что не застудил горла в холодной квартире. Прихватив со стола револьвер Ивана, я поднялся со стула и в прихожей вдоль стены на цыпочках приблизился к входной двери. Беззвучно продел в гнездо дверную цепочку и только после этого щёлкнул замком, приоткрыл дверь настолько, насколько позволила длина цепочки. Я бы, наверное, меньше изумился, свались мне на голову автобус. На лестничной площадке стояла Вика, собственной персоной, – одетая так, будто пришла на свидание к любовнику, которому хотела понравиться.

– Привет, – сказала она с надменной сдержанностью.

– Ага, – брякнул я в ответ, уставясь на неё, как на марсианку.

– Можно войти?

Я мгновение собирался с мыслями, на всякий случай крепче сжал рукоять пистолета, указательным пальцем отыскал курок и кивнул.

– Да, конечно.

Левой рукой высвободив цепочку и открыв дверь, я окончательно удостоверился, что за порогом стоит именно она, а не привидение. Пропустил её в прихожую и осторожно выглянул в сторону лестницы. Как и на площадке, там никого не было. Я захлопнул дверь и переключил внимание на неожиданную гостью.

– Пистолет? – насмешка в её голосе звучала вызывающе. – Боитесь, брошусь на шею и задушу в объятьях?

– Да нет, – я дёрнул плечом. – Хотел почистить и пристрелять на воронах.

– Сейчас? – она фыркнула, напомнив свою младшую сестрёнку.

– Самое время, – заверил я. – Соседи заснут, как убитые. Никому не помешаю.

– Ах, так, – она опустила сумочку на тумбу. – Раз уж я пришла, придётся спрятать. И помогите снять плащ.

– Конечно, конечно, – засуетился я, радуясь, что появление Вики спасёт от необходимости напиваться в одиночку.

Я положил револьвер возле сумочки, а, помогая гостье освободиться от плаща, незаметно вдохнул запах волос. Духи оказались другими, не теми, которые витали в салоне над мёртвым Иваном.

– Не помню, когда меня так удивляли, – признался я, вешая её плащ на крючок старой вешалки.

– Неужели? – она перед зеркалом привычным движением поправила распущенные волосы и наконец проявила любопытство к обстановке моей обители.

– Надеюсь, не забыли, я холостяк. А сейчас близится полночь. Время опасное во всех отношениях.

– Я это прекрасно помню. – Она глянула на меня через зеркало. – Опасаетесь, за себя?

Произнося вопрос, она смотрела на меня серьёзными, изучающими глазами.

– Как мужчина, угадывающий Цирцею.

Она нарочно тряхнула роскошными волосами и обернулась ко мне.

– Не бойтесь. Я не собираюсь превращать вас в свинью.

– Было б нежелательно, – согласился я.

– Боже, о чём мы говорим! Дайте тапочки и покажите, как вы живёте. В этом полумраке мне кажется, попала в запущенную берлогу. Вам надо жениться.

– Приму к сведению.

– Примите. Или мне придётся женить вас на себе.

– Чтобы навести здесь порядок?

– Вы догадливы.

Она направилась сначала в гостиную. Я пристроился следом, на достаточном расстоянии, чтобы оценить походку, намекающую на достоинства скрытого одеждой тела. В мочках ушей я не заметил проколов. На плавучем корабле у неё были клипсы, но в этот раз она ими не воспользовалась. Безымянный палец левой руки украшало золотое колечко с сапфиром, неброское и естественное, точно она родилась с ним. И создавалось впечатление, под короткой юбкой и светло-серой шерстяной кофтой с перламутровыми пуговицами нет ничего, кроме тонкого белья. Просто и мило, ни то в гостях, ни то дома. Прелестная жёнушка, да и только! Пожалуй, я бы нырнул в омут семейного счастья, если бы не некоторые факты её биографии. И если бы доверял ей.

– Вы мне не доверяете? – вдруг спросила она.

Она остановилась на ковре и бегло осмотрела гостиную.

– Почему же? – возразил я.

– Тогда я посмотрю другие комнаты?

Я пожал плечами. Она вела себя, как кошка, которой необходимо облазить все углы, чтобы успокоиться. В спальне я выключил компьютер и зажёг настольный светильник. Она в полутьме подошла к широкому окну, отодвинула занавесь и глянула на улицу. Там не было ничего увлекательного. Справа дорога с односторонним движением, всюду обыкновенные деревья, кустарники, а среди них прямоугольная, из углов в углы пересечённая двумя тропами лужайка, – мне она напоминала полотно Андреевского стяга. По тропам обычно бродили жильцы с собаками, однако не в такое позднее время. Вика отвернулась от окна и показала на мой плащ на тахте.

– Вам непременно нужно жениться.

Я не поддержал тему, отступил, и она вышла к двери напротив, попыталась открыть её нажатием на ручку. Тщетно, дверь была заперта ключом.

– А там что?

– Фамильные портреты, – сказал я, и предупредил: – Пыль, мохнатые пауки и привидения. Не заходил туда года два.

– А мне можно? – полюбопытствовала Вика так, что я невольно почесал затылок, припоминая, где должны быть чёртовы ключи.

– Женщина просит – джентльмен обязан забыть об опасности, – произнёс я без особого восторга и отправился в гостиную.

Когда я вернулся, она стояла на том же месте. Я молча отобрал из связки бронзовый ключ и отпер замок. Из открытой комнаты потянуло затхлостью и пылью, – пока я нащупывал выключатель, пыль полезла мне в нос. Вика тоже убедилась, я был прав: обещанных пауков и привидений не оказалось, однако пыли было предостаточно, как в заброшенном замке, какие теперь часто видим в видеоклипах. Пыль покрывала густым слоем гардины, ковры, кресла и стулья, в общем, всё, на что натыкался взор.

– Что здесь было? – обратилась ко мне Вика.

– Моя детская. Здесь меня отец выпорол, когда поймал на курении. История первого класса… На личном опыте подтверждаю, в педагогике предки разбирались лучше нынешних теоретиков. Порка избавила меня от этого порока напрочь. Милые воспоминания. Предпочитаю хранить их взаперти.

– Где же фамильные портреты?

– Спёрли, – с небрежностью дворецкого объяснил я любопытной гостье.

Ответ её вполне устроил.

– Выключите свет и заприте дверь, – распорядилась она строго, будто я намеревался воспрепятствовать этому.

Она, наверное, ожидала, я начну во всём перечить. Но её поведение мне даже нравилось, одному пришлось бы думать об Иване, о наших не сложившихся делах и было б не по себе. Под присмотром Вики я открыл дверь в последнюю комнату. Если эта и отличалась от предыдущей, то только беспорядком и нагромождениями старого хлама у стен. Когда я её запер, Вика стряхнула с рукава пыль и стала решительной.

– Нет, – вырвалось у неё, – не могу это видеть! Пылесос, швабра, резиновые перчатки. У вас они есть?

Я замер, предчувствуя, сейчас меня заставят передвигать мебель, вкручивать лампочки, вбивать гвозди, вытряхивать покрывала и гонять стиральную машину. И сопротивляться не будет сил, так как к глубине души я знал, это отвлечёт от мыслей о событиях вечера лучше спиртного.

– Может, завтра? Я сам, с утра?... – слабое возражение должно было отбить у неё охоту наводить порядок.

Это подействовало не больше, чем писк комара. Она даже не сочла нужным ответить.

– Достаньте пылесос и уберитесь в гостиной и спальне, – потребовала она. – А мне дайте свои джинсы, рубашку. Где перчатки и швабра с тряпкой, которой моете полы, если вообще их моете?

– Ладно, – я решил зайти с другой стороны. – Жаждете лицезреть?... Как соседи повесят меня вниз головой на ближайшей осине? Пожалуйста! Я включу пылесос, буду гудеть, пока не взломают двери. Чтобы развлечь вас, я готов на всё.

Она смягчилась и удостоила одобрительным взглядом, – я бы не возражал, если б она так смотрела почаще.

– Не мелите чепухи! У вас буйное воображение. Возьмите хоть веник, раз лень поработать пылесосом. Только намочите.

– Дело ни в лени, а в соседях…

– Всё! – оборвала она меня. Она сама нашла веник на кухне, где он под раковиной дожидался своего звёздного часа. И судя по всему, этот час для него наступил. – Хотите заработать поцелуй? Делайте, что сказала.

Она меня добила. Не мог же я сказать, не нужен мне ваш поцелуй, я измотан физически и морально и вас не приглашал.

– А нельзя сначала поцелуй?

– Нет, – отрезала она, суя веник мне в руку.

Что ж. Королева требовала жертвы, и я вынужден был подчиниться.

Свистопляска с уборкой продолжалась бесконечно долго. Мне уже не хотелось ничего, лишь бы прикорнуть в тёмном углу с мокрой тряпкой в руках. Но я выдержал испытание до конца, то есть до того момента, когда она полководцем победителем осмотрела поле сражения. Настало время пира и раздачи наград.

Мы, как музыканты на рояле, в четыре руки состряпали яичницу с ветчиной, приготовили бутерброды с сыром и шпротами. В холодильнике оставались три яблока, она разрезала их дольками, разложила в свежевымытом блюдце. Я вскрыл бутылку французского коньяка десятилетней давности. Хранил её до особого случая, а тут что-то на меня нашло: наверное, и у Ивана были подобные запасы, но теперь они нужны ему, как мёртвому припарки. Мы засели на кухне. Там было теплей, чем в других комнатах, уютней. Я разлил коньяк, предложил выпить на брудершафт. Она не возразила, но уклонилась от моего не братского поцелуя, сама же лишь коснулась губами подставленной щеки. И сразу тихо засмеялась, кухонным полотенцем взялась стирать с меня след губной помады. Я бы погрешил против истины, если бы утверждал, полотенце свежее, и всё ж мне тоже стало весело. Я набросился на яичницу, как на долгожданную добычу, растерзав и поглотив её едва ли не в мгновение ока. Вика отделила часть от своей половины и переложила вилкой на мою тарелку. Я вдруг подумал, можем её, действительно, послала судьба? Отвлечь, помочь забыться. Но за какие, такие мои заслуги?

– Скажи, только честно, – спросил я, зажигая спичку, поднося огонь к взятой ею сигарете. – Как ты догадалась, что на этой странной планете я хотел увидеть только тебя?

– Я телепатка.

Мне понравилось, как она откинула голову, округлила губы и выпустила дым колечками.

– Ага. А о чём я думаю? Сейчас?

Она опять тихо засмеялась. Её глаза волновали, притягивали, наверное, в голову ударил коньяк.

– Что я позволю спать рядом. Но тебе придётся лечь в гостиной, на диване.

Мне не надо было смотреться в зеркало, чтобы понять, какой кислой стала собственная физиономия.

– У меня нет привычки, спать на диване, – пробурчал я. – Будет неудобно, искривится позвоночник.

Она продолжала улыбаться.

– Сделаешь утром зарядку, и он выпрямится. Ну вот, обиделся. – Она провела ладонью по моей щеке. – У тебя щетина. Даже пальцы царапает.

– Побреюсь.

– Будь умницей. Раньше все приличные мужья спали в кабинетах, на диванах.

– Но перед этим они выполняли супружеские обязанности.

– А мы обойдёмся без таких обязанностей. Хорошо?

Я намеренно тяжело вздохнул.

– Жестокая. Ты жестокая.

Она провела подушечкой мизинца по моим губам, убрала руку.

– Нет. Мне тебя жалко…

Однако на диване в гостиной я не смог заснуть. В голову лезла всякая всячина. В конце концов поднялся, надел трикотажные штаны, майку с длинными рукавами и вернулся на кухню. Пока закипал чайник, я успел доесть оба последних бутерброда, которые остались от нашего пиршества. Кипяток быстро превращал заварку пакетика «Пиквик» в густой чай. Смотреть на чай и ждать, когда он немного остынет, было нестерпимо скучно. Я пошёл в ванную комнату побриться и снова почистить зубы. Намыливая щёки и подбородок, я пытался сосредоточиться на том, что мне предстояло сделать утром. Жалел, что не удастся выспаться. Она спала в моей постели, а я по этой причине был выбит из колеи и вот шатался привидением по собственной квартире.

Я выпил чай, погасил свет и поплёлся обратно к дивану. Однако до гостиной не дошёл, остановился у спальни. Постояв в нерешительности, беззвучно провернул ручку, переступил порог, осторожно прокрался к тахте. Вика не шелохнулась. Я снял майку, штаны и тихонько, боясь разбудить её, пролез под одеяло.

Она сама перевернулась на спину. Глаза у неё были широко раскрыты.

– Не могу вспомнить, где ж тебя видел раньше? – надтреснутым голосом прервал я молчание.

Она повернула голову на подушке, посмотрела на меня отрешённым взглядом и негромко проговорила:

– Обычно меня узнают.

В полутьме она была совсем не такой, как при свете. У меня всегда так с женщинами. Как будто ночью кто-то подменял их. А может, они сами меняются, как хамелеоны. Я наклонился к её губам и жадно поцеловал. И почувствовал слабый, усиливающийся ответный поцелуй. Голова пошла кругом. Неожиданно Вина больно вцепилась мне в волосы и крепко прижалась. Вскоре она пылала, извивалась в моих объятиях, однако не позволяла снять с неё и себя последнюю одежду. Целовала она страстно, с волнами неистовства, но большего не позволяла. Меня это оскорбляло, вызывало подозрения: возможно, она видит во мне кого-то другого и целует его. Я бы мог такое понять, будь она девушкой, но женщина после двух замужеств… Ведьма. Точно Иван говорил, ведьма…

15

Невозможно описать, в каком отвратительном состоянии духа и тела я проснулся следующим утром. Не выспался, разбитый, словно всю ночь возил дрова для чертей преисподней. Под стать настроению была и пасмурная серость за окнами. Светловолосый затылок спящей рядом женщины совсем не вносил в это настроение бодрящие краски. Циничный здравый смысл выставлял мне счёт за вчерашние сутки, и в строке напротив имени Вики чётко обозначился жирный вопрос – какого дьявола? Ответ на него представлялся столь запутанным и неоднозначным, что я не стал доводить себя до головной боли и предпочёл думать о другом. Мне вспомнился Иван. Неприятная мысль, что он закоченел в том положении, в каком я его оставил, заставила меня выбраться из-под одеяла.

Надев спортивный костюм, я вышел на лестничную площадку, захлопнул дверь и повесил голубой шнурок с привязанным ключом себе на шею, убрал его под майку. Что-то подсказывало, пока Вика спит в моей квартире, никакой Серый Волк не будет на меня охотиться. Поэтому во время пробежки до парка, по парку и обратно я не оглядывался по сторонам, не шарахался от собственной тени.

Когда вернулся и принял душ, в голове уже сложился определённый план, что предстоит сделать в первую очередь. Была ясной и последовательность поступков, хорошо продуманная в размеренном ритме бега.

Позвякивание телефона на холодильнике застало меня на кухне, отвлекло от помешивания закипающей воды с овсянкой, молоком и изюмом. Овсяная каша как раз запенилась, захлюпала, я убавил газ и снял трубку. Сразу раздалось:

– Алло?!

Ольга явно волновалась.

– Да, моя радость, слушаю тебя.

Я постарался голосом успокоить девушку. И мне это удалось.

– Вика у вас?

– Тебе её разбудить?

Она ответила без запинки.

– Нет, не надо. – И быстро сообщила: – Это я её послала.

– Вот как? – я не смог скрыть искреннего удивления.

– Я бы и сама приехала, но мне нельзя.

– Ага. – Это прозвучало глупо, я не был готов к таким простым ответам на многочасовые головоломки, подозрения и сомнения. Мне показалось, трубку параллельного аппарата в гостиной подняли. – Жаль. Но я тебе очень благодарен.

– А-а… – запнулась Ольга. – А где она спит?

– Твоя сестра выгнала меня на диван в гостиную, – заверил я так серьёзно, что готов был и сам в это поверить. – А сама закрылась в спальне.

– Правильно сделала! – заметно повеселела Ольга.

– Алло! – вмешалась Вика. – Пожалуйста, положи трубку, – попросила она меня в другом помещении. – Мне надо с ней поговорить.

– Спасибо, что позвонила, и… – Я наконец нашёл слова, которые выразили мои чувства. – Страшно рад тебя слышать.

– Я тоже, – сказала Ольга.

Каша в кастрюльке важно пыхтела, показывала, что сварилась. Размышляя о причинах необычного поступка девушки, я убрал кастрюльку с огня, на её место поставил чайник. Связка ключей осталась в гостиной на журнальном столике, я сходил за ними и, когда заглянул в свою бывшую детскую, она показалась мне такой же, какой была ночью. При дневном свете в пыли на полу чётко выделялись следы ног, моих и Вики, а на выключателе – отпечатки моих пальцев. Это были единственные свидетельства, что детскую впервые потревожили за долгие месяцы забвения. Зато в другой запертой комнате я заметил некоторые изменения, к которым не были причастны ни я, ни незваная гостья. В тонком слое пушистой пыли на подоконнике тревожным знаком появился свежий отпечаток мужской обуви. Отпечаток не бросался в глаза при беглом осмотре, и в иных обстоятельствах я бы не обратил на него внимания. Приблизившись к подоконнику, я обнаружил, – во внутреннем и наружном оконном стекле были вырезаны кружки, достаточные, чтобы просунуть кисть руки и открывать форточки, а за ними и рамы. Круглые стёкла были возвращены на место и приклеены к основному стеклу прозрачным скотчем.

Вид из этой комнаты был почти таким же, как из смежной с ней спальни. Внизу лужайка с тропами, слева и метрах в шестидесяти напротив жилые строения из серого кирпича. Справа, за высаженными в ряд старыми тополями и пешеходной дорожкой протянулась улица с односторонним движением. А по ту сторону улицы виднелись огороженная платная стоянка автомобилей и приземистое здание какого-то учебного заведения. Отличием от вида из спальни была высокая берёза, кора которой потрескалась и давно позабыла про белый цвет. До ближайших веток берёзы, до редких жёлтых листьев на них можно было дотянуться рукой. Ночью не составляло труда подставить к стене дома лёгкую складную лестницу и скрытым берёзой забраться ко мне запросто, без приглашения. Чем и позабавился некто, знакомый Вики.

Мне стал понятен её странный интерес к осмотру всей квартиры. Она хотела отпугнуть шутника. Опасного малого. На подоконнике отпечатались подошвы кроссовок небольшого размера, напоминающие следы на песке в дачном посёлке. Чёрт бы побрал, этих женщин, вечно они путают карты в мужских играх. Мне повезло, что на этот раз Ольга и Вика спутали карты обладателя кроссовок.

Я обернулся на шлёпанье тапочек. Вика остановилась за порогом в полумраке коридора. На ней был мой синий халат. Она была не ниже меня, и ей не понадобилось закатывать рукава. Я вышел к ней, не позволяя увидеть след на подоконнике.

– Тебе идёт, – я указал на халат и запер дверь.

– Скольким женщинам ты это говорил? – её голос был бесстрастным, рассудочным.

– Тебе первой, – заверил я.

– Очень милое враньё. – Она остановила меня за руку, посмотрела в глаза, будто хотела узнать, где я прячу сокровища инков. – Что ты там делал?

– Искал уединения, – у меня не получилось перевести всё в шутку. – Послушай. В следующее твоё появление я буду спать в этой комнате, на коврах, а не на диване и не с тобой.

– Очень смешно.

– А что ты хочешь услышать? Тебя, оказывается, прислала сестра. А я всю ночь, как идиот, верю, в этом мире не перевелись чудеса.

– Какие, например?

– Какие-какие, – я высвободил руку и направился в кухню, – просто чудеса.

Заварив чай, я разложил кашу в две тарелки, за неимением сливочного масла, добавил маргарин, из холодильника достал два сваренных вкрутую яйца. Она между тем уселась напротив, сунула в рот сигарету. Но я не спешил показывать хорошее воспитание.

– Дай прикурить, – попросила она.

Я молча бросил на стол спичечный коробок. Помедлив, она сама вынула, зажгла спичку и подпалила конец сигареты. Затянулась и выпустила струю в мою сторону.

– Так ты больше веришь в чудеса?

– Чудес не бывает, – буркнул я, опускаясь на свой стул, и протянул ей ложку. – Ешь, что бог послал.

Она хотела опять затянуться, однако я ловко выхватил сигарету и бросил в раковину. По тому, как сверкнули глаза, её это поразило.

– Ты… ты тиран!

– И тайный последователь секты «Домостроя». Ешь!

Она не знала, на что решиться, потом всё же взяла ложку.

– И почему я тебя слушаюсь?

– Влюбилась, как кошка.

– В кого?

– В меня.

– Вот ещё! – она хмыкнула. – Может быть.

– Кто он? – вдруг негромко спросил я.

Она посерьёзнела.

– Кто?

– Не делай из меня идиота.

Вика отложила ложку. Вынула из пачки новую сигарету. Она ждала, и мне ничего не оставалось, как прекратить жевать, на этот раз самому зажечь чёртову спичку. Я вернулся к еде, но ел медленно, проклиная себя, что вылез с этим вопросом. Будто у меня мало проблем и уверенность в завтрашнем дне.

– Ревнуешь? – наконец произнесла она.

– – Ещё как! Хочу набить ему морду, вызвать на дуэль, вцепиться крепкими зубами в ахиллесову пяту. Что ещё можно придумать? А-а, швырнуть его крокодилам…

– Он погиб.

Я осёкся, потом проворчал:

– Если ты полагаешь, я зальюсь слезами…

– Я не о нём сейчас думаю.

– Понятно, траур закончен. О мужьях.

– Дурак. Какой же ты…

Она смолкла.

– Какой?

– Глупый.

– Конечно. У меня ведь нет опыта двух замужеств и погибшего сердечного друга.

– А ты и вправду влюбился, – заключила она.

Я не нашёлся, что ответить.

– Я тебя прошу, – голос её стал ровным. – О замужествах больше мне не говори. Ты ничего не понимаешь.

– Где уж мне понять тонкую душу красавицы, склонной к измене, – насупился я, вяло собирая ложкой кашу, которая оставалась в тарелке.

– Да. Ничего не понимаешь. А давно бы мог догадаться обо всём. Налей мне кипятку и дай кофе.

Я неспешно исполнил и то, и другое. Она продолжала играть в капризную девочку.

– Я хочу конфету. У тебя есть конфеты?

– Ты будешь есть? Мне надо уходить.

– А я при чём? – она пожала плечами. – Мне торопиться некуда. Надо привести себя в порядок, помыться.

Я поднялся, достал из настенной полки бумажный пакет с карамельками, положил перед ней на стол. Сам же отправился одеваться.

Когда я уже выходил в прихожую, она появилась со спины, обхватила за шею и поцеловала в щёку.

– Мне правда идёт твой халат?

– Очень.

– И ты опять хотел бы меня в нём увидеть?

– И без него тоже.

Она покраснела, глаза у неё заблестели. Я не стал ждать, что будет дальше, вылетел на лестничную площадку и скатился по лестнице, словно за мной гналось стадо голодных динозавров. Уже в машине сообразил, что благодаря бегству выиграл дважды. Во-первых, даже временное бездействие могло обернуться для меня непредсказуемыми последствиями. А во-вторых, женщины не любят, когда последнее слово остаётся не за ними. Их это заводит, заставляет размышлять, как добиться, чтобы такое не повторилось. Не надо торопить события. Как там поговорка у лягушатников? Всё удаётся тому, кто умеет ждать. Я ещё мало значил для Вики, чтобы доверяться одним словам и порывам. Пока не затронуты инстинкты, она сегодня вспыхнет «Да». А завтра станет раскаиваться и холодно отвергнет «Нет». А на это я уже был не согласен. Слишком хорошо запомнился ночной, обращённый не ко мне порыв страсти. Опасная женщина, на ней можно сломать шею. Но этим она меня и привлекала.

16

Мне надо было попасть в квартиру Ивана. Но он недавно приобрёл новую, и я не знал где. Я выехал на тихую улицу и остановил «шевроле» напротив отделения почты, которое находилось в пристройке к облицованному белой плиткой многоквартирному строению. На углу пристройки я увидел два таксофона, – оба свободные.

По ряду причин я предпочёл звонить именно из таксофона. Я набрал первый номер из указанных в визитке Ивана.

– Слушаю, – спросил на другом конце приятный голос молодой секретарши.

Судя по этому голосу, в офисе ещё не знали о трагическом событии в дачном посёлке.

– Я деловой партнёр вашего босса, – строго объяснил я причину звонка. – Мне надо передать ему важный договор.

– Его нет.

– Вот как? Тогда, девушка, дайте его домашний адрес. Я сейчас улетаю в Новосибирск. А

он просил, если с ним не пересекусь, бросить договор в почтовый ящик.

Секретарша была молодец, на мою выдумку не купилась.

– Без его разрешения дать не могу, – сказала она так, что стало ясно, она, действительно, не даст. – Перезвоните позже.

Я прикинул, навредит мне открыться, кто я, или нет. И назвался.

– Подождите, – живо ответила девушка. – Вот, нашла. Для вас конверт и в нём… ключ.

– Спасибо, скоро подъеду.

– Вы знаете, куда?

– Да, я был однажды.

Возвращаясь к машине, я проявлял повышенную осмотрительность и снова обратил внимание на неприметную тёмно-серую «самару». Движение на улице было редким, и я заметил, как она следовала за мной ещё от перекрёстка. Она прижималась к бордюру у дорожки, в полусотне шагов от моего «шевроле». В ней сидели двое мужчин.

Меня не удивило, что они снова поехали за мной и стали сворачивать туда же, куда намеренно сворачивал я. Один раз мне удалось оторваться в автомобильном потоке у Садового кольца, но потом «самара» обогнала автобус и опять пристроилась сзади. Я наблюдал за нею только через зеркальце заднего обзора. Не показывал, что обнаружил хвост, и не проявлял беспокойства. Мне казалось, пока не было нужды дёргаться, смываться из-под трогательной опёки преследователей, о которых мог только догадываться. Вместе с хвостом я приехал к небольшому зданию, где располагался нужный мне офис.

За прошедшие сутки в офисе ничего не изменилось. Разве что вместо Ивана была секретарша, милая и на первый взгляд простодушная, но при внимательном рассмотрении далеко не глупая. Она сидела во вращающемся кресле и читала книжку; подойдя ближе, я различил на страницах таблицы с экономическими выкладками. Девушка отложила книжку, доброжелательно попросила у меня паспорт. И не показывая письмо, смотрела, как я обыскиваю карманы, вынимаю единственный документ, которому она могла бы поверить. С прилежанием школьницы она пролистала страницы, задержалась на фотографии, сверила её с терпеливо дожидающимся результата проверки оригиналом. Испытание я выдержал: она сначала вернула паспорт, затем достала из выдвижного ящика пузатый не заклеенный конверт. На конверте были напечатаны мои фамилия, имя и отчество. А внутри скромненько пригрелись брелок с плоским ключом от английского замка и записка с точно так же напечатанными названием улицы, номером дома, квартиры и кодом из трёх цифр.

– Если повезёт, завезу цветы, – предупредил я девушку, которая присматривалась ко мне и письму со сдержанным любопытством.

Пальцем с блестящим фиолетовым маникюром она поправила волосы и возразила:

– Не надо. Иван Алексеевич не переносит запахов. А вы не знали? У него аллергия.

– Неужели?

Я вопросительно вскинул левую бровь, и она кивнула, подтверждая, да, именно так.

– Редко проявляется. При мне была в мае. Но он просит не пользоваться духами и не приносить цветы с сильным запахом.

У неё были красивые зелёные глаза и приятная мордашка.

– Хорошо. Завезу коробку конфет.

– Не надо.

«Ещё как надо!» – подумал я и заторопился к выходу.

На улице «самары» не оказалось. Но я, как зайчишка, который потерял из виду гончего пса, чуял, что она притаилась неподалёку, а преследователи в ней выжидают, куда же я отправлюсь после посещения офиса. Я не стал их томить. И вскоре на шоссе убедился, что «самара» опять увязалась за мной, словно ревнивая жена, выслеживающая ветреного мужа.

Ехать пришлось недалеко. Я свернул в переулок, затем проскочил перекрёсток и у арки, ведущей во двор высокого дома, постройки середины века, затормозил. Въезд под арку представлялся мышеловкой, и я не стал дразнить судьбу, оставил машину, направился к ней пешком. Дворик был чистым и ухоженным, а нужный мне подъезд оказался крайним справа. Я набрал на панели домофона три цифры кода, который был в записке, услышал щелчок замка, провернул ручку и вошёл в узкий вестибюль.

До развода с женой Иван жил в Ясенево, в новом микрорайоне. Там я бывал, а здесь оказался впервые и решил проверить возможности для бегства, поднялся по лестнице, которая обвивала сетчатую клеть лифта. Квартира Ивана была на пятом этаже. Доступ к ней преграждала запертая дверь в переднюю, общую ещё для трёх квартир. Я нажал кнопку звонка соседей. Самого звонка не слышал, но вскоре донеслись звуки раскрываемой двери, за матовым стеклом вспыхнул свет и приблизилась фигура худощавой женщины. Открыла она мне без каких-либо вопросов. Женщина лет сорока была одета в застиранные трикотажные штаны и вишнёвого цвета шерстяную кофту. Мягкие тапочки с задниками плотно сидели на его ногах и не шлёпали.

– Я близкий друг вашего соседа, – сказал я настолько вежливо, насколько был способен. – Мне надо забрать у него важные документы.

Я показал на дверь квартиры в противоположном конце вытянутой передней, чистой, с недавно вымытым линолеумом. В ней был только спортивный велосипед, его приставили к стене слева от входа.

– Пожалуйста, проходите.

Женщина говорила тоном учительницы старших классов и впустила меня, как чьего-то бывшего ученика. Я не торопился пересечь переднюю. Не дожидаясь, что я стану делать, женщина скрылась в своей квартире, и это меня устраивало. Мне не хотелось, чтобы она видела, как я надеваю тонкие перчатки, сам открываю ключом дверь и захожу в чужую прихожую без появления в ней хозяина.

Створка стенного шкафа в прихожей была распахнута, в шкафу на плечиках висели куртки, плащи, а внизу расставлены пары обуви. Я заглянул на кухню, в ванную комнату, в туалет, в небольшую спальню и задержался в гостиной, которая выглядела, как место отдыха и работы одновременно. Японский телевизор и видеоплеер в гостиной оставались в режиме ожидания, в них горели красные диоды, а на диване напротив валялись оба пульта дистанционного управления, видеокассета и цветные журналы. На столе в углу бросались в глаза факс-модем, телефон и распахнутый компьютер-нотбук, которым как будто только что пользовались. В пепельнице из цветного чешского стекла осталась горстка пепла, но воздух был свежим из-за приоткрытой форточки.

Порядок в квартире наводился по-мужски, и заметно было стремление хозяина не иметь ничего лишнего. Лично мне такое жильё казалось вполне удобным. Возможно поэтому, я сразу заметил недавнее присутствие молодой женщины, которая чувствовала и вела себя по-свойски, однако постаралась не оставить следов своего пребывания. Так, в ванной комнате в мыльнице было душистое мыло, а таким мылом Иван вряд ли стал бы пользоваться, судя по тому, что рассказала секретарша о его аллергии. К схожему роду странностей относились и духи с французской наклейкой на склянке, которая стояла на столе возле факс-модема. Можно было предположить, духи он купил и не успел подарить, но я убедился, ими пользовались, и неоднократно. Не снимая перчаток, я отвернул колпачок и понюхал – запах ничем не напоминал тот, что я учуял в салоне «БМВ». Удивляло, что подобных следов осталось так мало. Я проверил бельевой шкаф, комод в спальне, вешалки в одежном шкафу в прихожей, но нигде не оказалось даже женских тапочек, словно подруга Ивана накануне сгребла и утащила всё, не желая оставить любовнику и зубной щётки. Тогда почему она не забрала и духи, которые бросались в глаза? Чтобы иметь повод «навести мосты»? Но тогда зачем уносить почти всё? Если эта женщина подобным образом лишь устраивала сильные драматические эффекты, Ивану не повезло.

Придя к такому заключению, я занялся тем, ради чего прибыл. В верхнем ящике письменного стола под папками с бумагами я нашёл жёлтый конверт с моим именем. Этот конверт был заклеен, но что-то меня насторожило. Я включил настольную лампу и изучил его на просвет. На вложенном внутрь листе проступали отдельные буквы, однако прочитать слова не удавалось. У меня с собой была небольшая складная лупа; я проверил края склейки через её увеличительный глазок. Конверт явно вскрывали и опять заклеили. Убрав лупу, я сам вскрыл его и вынул сложенный вчетверо лист, белый, с тремя строками, бледно напечатанными компьютерным принтером.

Смысл содержания был однозначным и мог бы оскорбить или обидеть, если бы было на кого обижаться.

«Если произойдёт самое худшее, ты поймёшь, почему я это делаю. Поезжай обратно в офис. В сейфе дальнейшее указание. Оно не последнее. Поторопись».

Как можно было с этим спорить, кому возражать? С чем я мысленно сразу согласился, так это с советом поторопиться. Меня против воли втянули в какую-то игру с беспощадными правилами, жертвами которых уже стали тот, кого на корабле застрелили из лука, а теперь Иван. Перспектива оказаться следующей жертвой, занимать очередь в морг меня не устраивала. Но и выбора, играть или не играть, мне не оставили. Я должен был вернуть свои деньги или акции. А раз так, мне придётся опережать события.

Я не паниковал, наоборот, стал рассудителен, как Сократ. Убрал конверт в боковой карман, в другой отправил склянку с французскими духами и, ещё раз осмотрев стол, выключил лампу. Я покинул квартиру, запер её, снял перчатки. После чего постучал в дверь соседки, которая впускала в переднюю. Из-за мягкого дерматина стук пальцами казался глухим и слабым. Пришлось ударить сильнее, кулаком. Я подождал, собрался было с духом снова взмахнуть кулаком, но дверь приоткрылась и на пороге показалась та самая худощавая женщина.

– Простите, – сказал я, разве что не краснея и не шаркая ножкой. – Мы с вашим соседом разминулись. И на работе не знают, где он. А я не могу ждать. Оставил ему записку, чтобы срочно приехал в аэропорт. Я вечером улетаю в Гамбург, и мне нужно получить у него контракт. Но знаете, такое впечатление, его несколько дней не было дома. Хлеб чёрствый и заварка с плесенью. Быть может, он живёт у женщины? Вы не в курсе?

Мои манеры произвели благоприятное впечатление. Соседка выслушала мою сумбурную речь с пониманием и ответила с обстоятельностью учительницы.

– Даже не знаю, что вам сказать. Вы его друг?

– И даже дальний родственник, – заверил я.

– Мы мало общаемся, почти незнакомы. Если бы у него были дети, я бы могла что-то сказать. А так… – Она движением головы и рук подтвердила, к сожалению, помочь мне ей нечем.

– Да-да, понимаю.

Мой сокрушённый вид тронул её.

– На прошлой неделе я видела какую-то женщину, – словно оправдываясь в проявленном любопытстве, сказала она. – Передняя общая, надо было сменить лампочку. Я собирала деньги, и она мне открыла.

– А раньше её не видели? – Вопрос вызвал настороженное удивление, и я поспешил объяснить: – Я знаком с его давней подругой. Может, это она? Я бы успел к ней заскочить, вдруг он там.

– Нет. Увидела впервые. Мы редко сталкиваемся. Только по шагам в передней, да по хлопанью дверей знаем, что у нас есть соседи.

– А не помните? У неё каштановые волосы? Такие вот, до плеч.

Я показал, какие.

– Нет. У неё была короткая стрижка. Но волосы, да, каштановые.

– Наверное, она. Спасибо большое.

– Не за что… А вас как зовут?

– Антипов Дмитрий, – глазом не моргнув, соврал я и посмотрел на наручные часы. – До свидания.

– До свидания. Если увижу, я ему скажу. – Она взяла с настенной ключницы ключ от общей двери и вышла в переднюю, чтобы проводит меня. – Вы тоже бизнесом занимаетесь?

– В общем и целом, – ответил я неопределённо.

Но ответ её вполне устроил. Она отомкнула замок, а выпускать меня не спешила.

– Ужасная дороговизна. Не успеешь привыкнуть к одной цене, как опять повышают. Долго это продолжится?

– В Польше было хуже. Утром одна цена, с работы возвращаются – другая.

– Думаете, и у нас так будет?

– В правительстве новую программу экономических приоритетов утвердили, обещают выправить положение.

– Я им не верю. – Заявление собеседницы было неожиданным и твёрдым. – Помните рассказ о лгуне?

Я припоминал.

– Что-то там о волках и овцах.

– Мальчик всё время обманывал пастухов – волки напали на стадо. А когда те действительно напали, никто ему не поверил. И у меня такое же отношение к ним, наверху. Даже хорошее предложат, уже не поверю. Если бы я обманывала учеников, как бы я смогла навести порядок во время урока?

– Только плёткой, – согласился я.

– Но это же ужасно! Знаете, ничего путного не будет, пока к власти не придут новые люди, которым поверят. Сталина оплевали, а ему верили. Мои родители говорили, без веры в него войну бы не выиграли.

Что я мог сказать? Я промолчал, меня подгоняли другие проблемы. Ещё раз вежливо попрощавшись, я выскользнул на лестничную площадку, с неё на лестницу. Позади мягко захлопнулась и была заперта общая дверь.

Итак, подружка Вики, неприветливая Оксана, последнее время жила у Ивана, – наездами или более-менее постоянно, не имело значения. Духи были её. Это казалось логичным, не противоречило фактам. Возможно, у Ивана и появился заскок, увлечение одними шатенками с короткой стрижкой, как некоторым нравятся исключительно рыжие спаниели или серые дымчатые кошечки. Но чтобы позволить себе роскошь постоянно менять одну шатенку на другую, нужны или уйма времени или прорва денег. Сомневаюсь, у Ивана в последнее время был избыток того и другого. Да и зачем ему такая морока? Иван, насколько его знал, был вполне здравомыслящим мужиком. Это была Оксана, и точка! И я отложил данный вопрос в кладовую памяти, всецело отдаваясь более насущным задачам.

Через несколько минут я уже гнал «шевроле» обратно, к офису. Мышастая «самара» опять следовала за мной, то показываясь, то пропадая за автомобилями. Поведение сидящих в ней подсказывало, к вскрытию конверта в моём кармане ни они, ни те, кто стояли за ними, не имели отношения. Иначе они бы знали содержание и преспокойно дожидались меня возле здания офиса, не жгли дорогой бензин и не мозолили мне глаза. Сам собой напрашивался вывод: пасли меня две конторы. Одна хотела выяснить, что я намерен делать, другая довольствовалась неприкрытой слежкой. И похоже, между этими конторами взаимодействия и трогательной любви не наблюдалось. Мне оставалось радоваться хоть такому обстоятельству. Как говорил Наполеон, один плохой генерал лучше двух хороших, что в переводе на язык моих проблем звучало, как – лучше вызывать головную боль у двух преступный семей, чем у одной. Рождалась надежда, каждая из них не захочет, чтобы меня распотрошила другая. Я задышал свободней, и разве что не замурлыкал: «Хороша страна моя родная…»

Приехав на место, я решил сначала поухаживать за вахтёршей, которая уже видела меня около часа назад и могла счесть вполне своим человеком.

– Вы дежурите с утра? С восьми? – спросил я у этой женщины пенсионного возраста, уныло созерцающей и вход в здание, и окрашенные стены.

Она ответила просто, если не сказать равнодушно:

– А вас что интересует?

– На стоянках за окнами, не заметили серой легковой машины? В ней были двое мужчин.

– А что случилось?

– Да нет, ничего серьёзного. Договаривался встретиться с партнёрами. К сожалению опоздал. Так не видели?

– Стояла одна, – вахтёрша развернулась, повернула голову к окну.

Я насторожился.

– Так она всегда по утрам там стоит, – не спеша сказала она. – В ней никого не было.

Я выругался про себя, вслух же продолжил допрос.

– А пока дежурили. Никто не проходил наверх? Я имею в виду, из неработающих здесь.

Взгляд женщины стал холодным и недружественным, словно я уличил её в корыстолюбивом взяточничестве.

– Я бы не пропустила.

Разговор явно не клеился.

– Гм. Спасибо.

Вахтёрша промолчала, и я счёл за лучшее, отправиться прямёхонько в офис Ивана.

Во всех помещениях здания шла будничная жизнь. Некоторые служащие или сотрудники, уж не знаю, как правильно выразиться, были явно не слишком загружены, но те, кто занят, не обращали на них внимания. И все они не обращали внимания на меня, – я и сам начинал чувствовать себя в этом месте своим человеком. Войдя в офис на втором этаже, я сообразил, что приближался обеденный перерыв. Секретарша Ивана сидела там же, в своём уютном закутке, и пила чай. Коробка с зефиром в шоколаде была раскрыта и опустошена, в блюдце желтел остаток лимона. Девушка посмотрела на меня без удивления, будто только тем и занималась, что отправляла посетителей в квартиру босса, и спустя час они возвращались с новыми вопросами. Я присел на край стола, достал из кармана конверт, вытряхнул письмо и, развернув его, положил перед девушкой.

– Вот это он оставил для меня в своей квартире.

Она внимательно прочитала написанное, взглянула мне в лицо.

– А что значит, «если произойдёт самое худшее»?

– Он имел в виду финансовую сделку, в которой мы участвуем, – деловито заверил я. – Большего сказать не могу.

Она опять окунулась взглядом в бумагу, перечитала.

– Мне нужен ключ от сейфа.

На этот раз она не удостоила меня взглядом, перевернула письмо, как если бы рассчитывала найти ответ на некую загадку с обратной стороны.

– Я так понял, ключ найду здесь, – настаивал я.

Девушка отложила лист, помедлила. Я не мешал ей думать.

– У нас есть второй, – неохотно призналась она. – Но он опечатан. И я не знаю, чем это вам поможет. Кода сейфа всё равно никто не знает.

– Совсем никто?

Моя улыбка ей не понравилась.

– Думаете, я шучу? – Она ответила серьёзно, так серьёзно, что я поверил и сменил тактику.

– Ну что вы! Просто вы милая девушка.

– Не надо ко мне подлизываться. Я дам ключ. Но я вас уже предупредила, кода никто, кроме Ивана Алексеевича, не знает.

– Как-нибудь разберёмся, – сказал я и ткнул бумагу. – Иначе, зачем он так написал?

Она повернулась на вращающемся стуле, отомкнула дверцу шкафчика и взяла с полки бронзовую коробочку, обтянутую шёлковым золотистым шнурком. Концы шнурка были припечатаны воском к выдвижной крышке. Передавая мне коробочку, секретарша Ивана предупредила:

– Она опечатана.

– Вижу, – сказал я и оторвал концы шнурков от печати.

Я выдвинул крышку, и ничего сверхъестественного не произошло, злобный джин не выскочил в облаке ядовитого дыма. Внутри, на бархатной подушке лежал стальной ключ, длинный, вроде гвоздя с насечками.

– Так где же сейф? – спросил я голосом врача, требующего показать больного. Только в руке у меня был не скальпель.

Девушка вышла из-за стола, и оказалось, у неё обтянутые юбкой круглые бёдра и сильные стройные ноги. Походка тоже могла бы взбудоражить не один мужской монастырь. Она провела меня в кабинет хозяина и подвела к занимающему угол сейфу.

– Вот, – показала она.

Заметила моё внимание к её прелестям, и взгляд стал строгим, не допускающим вольностей.

– Ага, – спохватился я. – Точно этот?

– У нас другого нет.

Сунув ключ в отверстие, до упора, я сосредоточился на изучении кодового замка. Изучать, собственно, было нечего. Угадай я три цифры, сейф охотно откроет все свои тайны. Но я не был уверен, что в случае ошибки, меня не ожидает сюрприз блокировки. Тогда мне достанется кукиш с маслом. Такую вот Иван устроил мне беззаботную жизнь с дармовыми деньгами. Предусмотрительный, ничего не скажешь! И внезапно меня осенило. Если он настолько продумал эту игру, то должен оставить какую-то подсказку.

Я стал метр за метром осматривать помещение в поисках знака, который поможет отгадать код.

– Кто открывал офис? – обратился я к секретарше.

Она взглянула на меня с удивлением.

– Ребята из охраны. У них ключи на случай пожара. – Она немного смутилась. – Иван Алексеевич не любит, когда приходит, а мы опаздываем. Нам ключи не даёт.

– Да уж, эти бизнесмены-работодатели – они такие.

– А вы, разве не бизнесом занимаетесь? – живо поинтересовалась она.

– Бизнесом, бизнесом, – заверил я. – Только без работников и служащих. Я и спец, и жнец, и на дуде игрец.

– Разве так можно?

– Обычное дело. Но если задумаю расширяться, первой кандидаткой будешь ты.

Она уже знакомым жестом поправила пальцем непослушный локон.

– Меня пока и здесь устраивает.

Я не стал говорить, что в ближайшие дни ей придётся изменить мнение по поводу данной работы. Если только у Ивана не объявятся наследники.

– Где мне найти охранников?

– Они сидят внизу, в комнате слева от входа. Вы, её, наверное, видели. А зачем они?

– Возможно, для меня в двери торчала записка.

Без особой надежды на успех я отправился было на поиски охранника, того, который дежурил утром. Меня остановил неуверенный девичий голос:

– Но сегодня я сама пришла без пяти девять. И всё видела.

– Мне ничего не было?

– Я же отдала вам конверт.

– Я имею в виду – у входа?

– Если бы было, я сказала.

Я постоял несколько мгновений и вернулся к сейфу. Стал рассуждать вслух, надеясь обнаружить какую-нибудь зацепку.

– Итак, охранники открывают… А где остальные сотрудники?

– Один в командировке. На Урале. Двое сейчас в другом офисе, возле складов.

– Ага. Итак охранники открывают. Вы входите и звоните, чтобы отключили сигнализацию. Офис на сигнализации?

Она пожала плечами.

– Конечно.

– И сегодня всё было в порядке? Ночью никто не пытался проникнуть?

– Нет. – Оживляясь, она понизила голос. – А кому это нужно?

– Не знаю, – признался я. – Для чего же ставить на сигнализацию?

– Мне кажется, чтобы отпугнуть. Просто они узнают, что офис на сигнализации, и не решаются.

– Кто?

– Ну, я не знаю, – она опять пожала плечами. – Бандиты, наверное.

Мне пришлось отвернуться, чтобы сохранить серьёзность.

– Разумеется. Есть бюллетень, где сообщают о постановке на сигнализацию. Они читают и не решаются…

Я осёкся, уставился в настенные электронные часы. Красивые часы в корпусе из красного дерева, они висели над входом в кабинет и стояли. Я столько раз смотрел на них и только в этот момент сообразил, что они стоят. Если бы ночью кто-то проник для вскрытия сейфа и, как я, но светом фонарика искал указание на код, он вряд ли обратил внимание, что стрелки часов не движутся.

– А те часы, давно стоят? – я указал на них рукой и глянул на девушку.

Она посмотрела, куда я показывал.

– В пятницу шли. Когда я уходила, на них было шесть часов, время окончания работы. А почему вы спросили?

Вместо ответа я перенёс один из стульев к двери, забрался на него и снял часы с гвоздя. Сразу открыл гнездо для круглой батарейки. Батарейки в нём не было.

– Что там? – подошла и вытянулась секретарша Ивана. В ней пробудилось безмерное любопытство, она тоже хотела заглянуть в гнездо.

– Нет батарейки. – Я сдерживал лёгкое возбуждение, чтобы не спугнуть удачу. – Наверно, хотели поменять, а новой не оказалось.

Повесив часы на место, я отнёс стул к столу для совещаний. В выходные дни в офисе были только Иван и я. Вынуть батарейку мог лишь он. Теперь я увидел циферблат другими глазами. Часовая стрелка миновала цифру три, минутная застряла на девяти, а секундная проскочила до восьми.

– Но зачем … – спросила шёпотом секретарша и осеклась.

Я снова занялся сейфом, набрал одну за другой цифры три – девять – восемь. Сердце облегчённо ёкнуло, когда раздался щелчок. Я распахнул сейф и глянул внутрь.

– Опять письмо, – тихо сообщила мне девушка, как будто я сам не видел, что в сейфе лежал только белый конверт. Снаружи он был девственно чист, без каких-либо указаний, кому именно предназначался. Зато на вложенном в него листке бумаги я прочёл следующее:

«Поздравляю! Тебя ждёт приз. Он в банке, ты знаешь в каком. Найдёшь мою личную ячейку платного хранилища. Служащий предупреждён, что ты можешь прийти сегодня в 16-00. Код таков. Вспомни, чем я занимался в субботу при твоем появлении. Последние три буквы слова переведи в цифры согласно пронумерованному алфавиту».

И всё?! Ради этого я мотался и отгадывал ребусы? Мне хотелось от души высказать, что об этом думаю, но я сдержался.

– Это что, игра? – девушка обдала моё ухо тёплым дыханием. Из-за левого плеча она без тени смущения скользила взглядом по предназначенной одному мне записке. Земля, вероятно, вращалась бы медленнее, и ледниковый панцирь наполз на Европу без неукротимого любопытства этих давно не эфирных созданий. Я не осмелился разочаровать её.

– Да, наша любимая забава. То я прячу, он ищет, то он озадачивает меня своими выдумками.

– А что за приз?

– О-о, великолепный! Какой именно, пока лишь догадываюсь. Но мы его обязательно отметим. Согласна?

– Вы ещё должны угадать. – Она подбородком указала на листок с новой загадкой.

– Угадаю, я сообразительный.

Подумав, она спросила:

– А когда отметим?

– Я тебе нравлюсь?

– Ничего. В моём вкусе.

– Ты прелесть. Дай телефончик. Я позвоню и сообщу. И никому, слышишь, никому не говори об этом, кто бы ни спрашивал. Хоть сам Господь Бог. Ладно?

Она заговорщически кивнула.

– Никому не скажу.

«Хотелось бы верить», – подумал я, но, разумеется, не выказал и тени сомнения. Кто искренне врёт женщинам, тем помогают боги. А мне их помощь не помешала бы.

17

Через полчаса все мои умственные усилия, как и старания верного «шевроле» были направлены на то, чтобы оторваться от любых преследователей. Я старался затеряться в потоках машин, в переплетениях дорог, перекрёстков, развязок. На Садовом Кольце уверовал, что оторвался от мышастой «самары». Юркнул на Сретенку, с неё нырнул в узкие извивы улочек и переулков, затем проскочил под старую арку и в безлюдном дворике пристроился за большим деревом к стае оставленных хозяевами легковушек. «Шевроле» затих и затаился, как дичь в глухих зарослях, которые обходят охотники. Откинувшись на спинку сиденья, я скрестил на груди руки и, не теряя бдительности, расслабился. Преследователи могли найти это укрытие лишь с помощью какой-нибудь электронной пакости, но я надеялся, они не успели обработать мой автомобиль. До шестнадцати часов было ещё около сорока минут, а чтобы проехать к банку, хватило бы и двадцати. Однако ещё предстояло разобраться с новой загадкой, – без ответа на неё соваться в банк не имело смысла.

Я отыскал записную книжку и паркеровскую ручку, которую накануне забрал у убитого Ивана, и выписал на листке буквы русского алфавита. Они уместились в трёх колонках. Я пронумеровал их, ставя против каждой соответствующий порядковый номер. Затем сосредоточился, напряг память: чем же занимался Иван, когда я вошёл в его офисный кабинет без малого двое суток тому назад? Да. Он сидел за компьютером и играл в покер. Игра была на раздевание девицы. Получалось, мне могли подойти лишь два слова: игра и покер. Взвесив их на весах наития, я решил, что покер перевешивает. Три конечные буквы были – К, Е и Р. Я выписал в ряд порядковые цифры, которые им соответствовали в колонках алфавита. Такими оказались: 11, 6 и 17. Вместе они составили 11617. Вполне приличный номер для кода. Я запомнил его. Вырвал листок, на котором записывал, и три следующих – на двух различались продавленные пером буквы и цифры, а третий на всякий случай. В бардачке были спички, и я поджог один листок. Когда он догорал, подпалил им другой, и так сжигал все. Потом достал найденный в сейфе конверт с письмом, и тоже сжёг. Кроме моей головы его содержание осталось лишь в голове секретарши. За надёжность своей я был спокоен. Когда надо, она была не хуже стального сейфа, вскрыть её можно было разве что специальными наркотиками. А вот другой, девичьей головке, я доверял гораздо меньше. Ну да ладно. Если я хоть чуть-чуть понравился не глупой девушке, прежде чем расколоться, она заболтает кого угодно. К тому же, этим «кому угодно» придётся здорово попотеть, гадая, чем занимался Иван при моём появлении. Фактор опережения пока работал на меня. Банк вычислить не так уж и сложно, на данный счёт у меня не было никаких сомнений. И всё же у меня была хорошая фора.

Разрешив главную задачу, мысли стали разбредаться, рыскать по другим закоулкам. Странное чувство не покидало меня с той самой минуты, когда получил у секретарши первый конверт и отправился на квартиру Ивана. Казалось, оттуда, из своего небытия Иван держал меня за шиворот живее всех живых. Будто рассчитал на компьютере, как будет мною двигать. И он не сомневался: я стану послушно выполнять все распоряжения лучше офицера, выполняющего приказ главнокомандующего. Вроде не по его капризу, а движимый собственными интересами, я был у него на поводке или на крючке, – на чём именно, не имело значения. Главное, я и не думал возмущаться, спорить, волей-неволей покорно следовал правилам игры, которые он выложил передо мною. Я буквально ощущал его невидимое властное присутствие, из-за чего никак не удавалось забывать его живого. Да, у меня перед глазами всплывала картина, как он с простреленной шеей и головой коченел в мрачном склепе своего дачного гаража. Но тот Иван, которого я последний раз видел живым возле банка, был постоянно рядом и подмигивал мне, лукаво или насмешливо, не могу сказать точно. И вынуждал меня направиться именно к тому банку, послушно выполняя его точные указания.

Я взглянул на часы. Посредством них он делал знак, пора отправляться. Двигатель ожил, и я медленно покатился из-под ветвей с бурыми листьями, под арочным сводом выехал на улицу. Моих преследователей не было видно, и я надеялся, они канули в Лету. Их навязчивый флирт мне порядком надоел. Как умудрённый опытом заяц, я осторожно петлял по проездам старого города, проверяя, не обнаружится ли хвост, и пересёк Садовое Кольцо. За ним вздохнул свободнее. Обогнал трамвай и направился к проспекту Мира.

К банку я подъехал, как пунктуальный немец. Остановившись у соседнего здания, выложил револьвер на смежное сиденье, накрыл его шерстяным свитером и выбрался из салона. Погода была ни то ни сё, ни плохая, ни хорошая. Меня она устраивала, по мне – лишь бы ни моросило. Я обошёл школу и настороженно зашагал по пешеходной дорожке. Если меня дожидались те, кому я был очень нужен, они нашли отличное укрытие. Ничего подозрительного я не заметил. Быстро перейдя уличную дорогу, я уверенным шагом приблизился к ступенчатому входу в банк, вошёл в бронзовую парадную дверь с толстым стеклом и очутился в чистом и недавно отделанном дорогими материалами просторном помещении. Двое охранников у входа были наделены изучающими взглядами; их вооружили ещё и табельным оружием, однако готовности немедленно воспользоваться им я не ощутил. На таких охранников теперь натыкаешься на каждом шагу, и создаётся впечатление, они – самые необходимые спицы в колесе наших рыночных реформ, своего рода наскоро обученные и необученные санитары в охваченном эпидемией разбойного обогащения городе.

Строгая деловитость царила в данном учреждении. Подойдя к ближайшему окошку, я объяснил молодой женщине, в чём моя проблема, и она направила меня к управляющему. Молодой человек лет двадцати пяти, в дорогом, с иголочки костюме, сидел за угловым окошком и что-то сверял на компьютере, подключённом к внутренней банковской сети. Вкратце пересказывая ему суть дела, я видел, что костюм сковывает его, как панцирь черепаху. Он проверил карточки клиентов общего сейфа, выбрал одну и набрал вызов на клавиатуре. После чего попросил моё удостоверение личности. Я выложил все, что у меня оказались, но он проявил интерес только к паспорту. Тщательная сверка фотографии с моей физиономией удовлетворила его, он назвал мне номер бокса и нажал кнопку вызова. Поднялся и предложил мне:

– Прошу вас, пройдёмте со мной.

Мы прошли коридором к лифту, там нас дожидались двое охранников, оба посерьёзней тех, что стояли у входа. Мы вчетвером спустились в подвал, где спутники привели меня к прочной стальной решётке, преграждающей доступ к тёмному помещению хранилища личных сейфов. Управляющий включил в помещении ровный свет и коснулся электронного замка. Решётка медленно и бесшумно поднялась. Прежде чем шагнуть к боксам, я обернулся к сопровождающим.

– Вы оставите меня?

– Да, конечно, – с невозмутимой вежливостью заверил управляющий.

Я прошёл внутрь к стальным, вделанным в стену ячейкам и взором отыскал ту, которую письменно упоминал Иван. Охранники и управляющий отошли в сторону. Убедившись, что они не наблюдают за мной, я приблизился к ячейке. Она находилась на уровне плеч.

Оказалось, кроме трёх цифр, полный код содержал и две буквы. Утруждать себя догадками было некогда, и я набрал буквы, с которых начиналось слово «покер». Затем уже по памяти добавил цифры 11, 6 и 17. Короткий звук, напоминающий писк потревоженной мыши, прозвучал для меня «Одой радости». Он означал, мне удалось решить ещё одну головоломку, и теперь позволено удовлетворить любопытство. Я распахнул дверцу, заглянул внутрь личного сейфа. Меня уже не удивил очередной белый конверт без каких-либо надписей. Но сверху лежал пластиковый пакет.

В пакете была компьютерная дискета. Вместе с пакетом я сунул её в карман. И сразу же бегло пробежался глазами по строкам письма из конверта. Содержание было обстоятельным в сравнении с предыдущими вроде бы шутками-посланиями, и наконец-то кое-что проясняло. Я внимательней перечитал все строки.

«Поторопись выполнить, что записано на дискете. Прежними ходами я дал тебе возможность понять и оценить, с какими серьёзными чужими интересами и намерениями ты столкнулся. Когда получишь дискету, назад пути не будет. Им нужна дискета, а не ты. Если читаешь это письмо, значит, ради её получения они ни перед чем не остановятся. Пока у тебя – преимущество. Они не знают некоторых условий игры, которые я придумал на случай своей мести. Загляни в ячейку. В глубине найдёшь с виду точно такую же дискету. Не перепутай. Вторую можешь случайно потерять, получишь небольшую передышку.

Среди моих бумаг обнаружишь завещание. Копия у нотариуса, – там адрес. Желаю удачи. Письмо тут же уничтожь.

Надеюсь, пишу для себя, не для тебя. Уверен в этом».

Я снова заглянул в ячейку. В глубине виднелась кожаная папочка, чёрная – поэтому я не заметил её с первого раза. В ней оказались конверт с письмом и пакет с дискетой, совершенно такой же, как та, что я упрятал в карман пиджака. Второе письмо было тоже отпечатано на компьютерном принтере, и отличалось только отсутствием упоминания о завещании, о второй дискете и распоряжении тут же его уничтожить. Я вернул дискету и второе письмо в папочку, закрыл её и застегнул ремешком. Всё это проделывал намеренно медленно, придумывая способ уничтожить основное письмо. Спичек или зажигалки с собой не было, да и воспользоваться ими не смог бы, – к потолку крепился датчик пожарной сигнализации. Он включил бы сигнализацию и привлёк ко мне внимание, подорвал доверие к тому, что было в папочке. Не найдя подходящего способа в этом помещении, я незаметно просунул основное письмо в задний карман брюк и направился к выходу из хранилища. Охранники и управляющий обернулись ко мне.

– Всё в порядке, – сказал я, показывая им чёрную папочку.

Управляющий прикоснулся к электронному замку, что-то прижал, и решётка плавно опустилась, перекрыла доступ в хранилище. Он погасил свет, и мы безмолвно зашагали обратно к лифту.

Наверху я подписал все бумаги, который подсунул парень управляющий. Стоя возле его окошка, я убрал паркеровскую ручку Ивана и положил чёрную папочку на стойку, тихо попросил об одолжении:

– Нельзя ли заскочить в туалет?

Я ясно дал понять, то, что забрал в личном сейфе, оставлю ему для присмотра. Он решал секунду, потом кивнул.

– Паша, – попросил он серьёзного охранника, который стоял позади меня, держал руки за спиной. – Проводи в служебный.

Запершись в чистом туалете, я быстро разделался с основным письмом, разорвал его на части и бросил в унитаз. Затем дважды слил воду, чтобы ни один клочок не напоминал о его существовании. Когда я вернулся, папочка лежала, где я положил её, на стойке, но управляющего за окошком не было.

18

Выпущенный из банка я зашагал тем же путём, каким шёл к банку от своего автомобиля. У дороги с мчащимися машинами приостановился, глянул на светофор. Из-за угла ближайшего дома выехала иномарка и повернула ко мне. Это был «пежо» свинцового цвета. В нём сидели трое мужчин, и мне они не понравились. Бережёного бог бережёт! Я бросился на дорогу в поток транспорта, под сигнальные гудки и визг тормозящих машин перебежал на другую сторону. Там оглянулся. «Пежо» опасно нарушал правила, по дуге рванулся с полосы одного направления движения на полосу противоположного движения, то есть опять ко мне. Этого было достаточно, чтобы я припустил к зданию школы, пересёк баскетбольную площадку и забежал за выступающее строение. «Пежо» в поле моего зрения надменно удалился, скрылся за деревьями и домами улицы, словно не желал знать о моём существовании. Возможно, так оно и было, но я похвалил себя за проявленную прыть.

Живо забравшись в свой «шевроле», я сорвал его с места и круто развернулся, понёсся прочь. Мне надо было скорее добраться до компьютера, и я не придумал ничего лучшего, как воспользоваться собственным. Решение направляться к своему дому было не из самых разумных, но я настроился на предельную осторожность и опережение неизвестных противников.

Медленно объезжая дом, где жил, я пронаблюдал за окрестностями, стоящими машинами и редкими людьми возле подъездов. Ничего подозрительного не заметил и подъехал к большой платной стоянке возле здания технического учебного заведения. «Шевроле» я оставил в боевой готовности не на стоянке, а возле пристройки учебного заведения, захватил револьвер и зашагал к родным пенатам.

В вестибюле подъезда было тихо. А вот у раскрытой кабины лифта деловито возился невзрачный парень, с короткой стрижкой под боксёра и в потёртом джинсовом костюме. Сумка с набором инструментов была раскрыта и занимала остающийся за его спиной проход. Парень оторвался от возни с дверцей кабины, вскользь глянул на меня и подвинул сумку к себе, – хотя я мог легко перешагнуть через такое препятствие. Миновав парня, я бы забыл о его существовании, не разговаривай позапрошлым утром в этом самом месте с другим мастером, пожилым и не таким необщительным. Совпадение могло ничего не значить, мало ли кто и где занимается ремонтом лифтов, но обстоятельства не позволяли мне проявлять небрежность, не отмечать подобные явления. Уже настороже я лестницей поднялся на площадку третьего этажа, с кошачьей мягкостью движений приблизился к своей входной двери и замер. Тишина вокруг была какая-то тягостная, нехорошая. Я вынул револьвер из кармана, сунул его за поясной ремень, пару раз сжал и разжал пальцы, размял их. Затем встряхнул брелок с ключами, чтобы их звяканье слышалось изнутри, и резко навалился плечом на дверь, мысленно хваля лень, помешавшую до сих пор сменить ненадёжный замок. К моему удовлетворению язычок замка выскочил из паза, и дверь распахнулась внутрь прихожей, вталкивая кого-то за нею. Я перехватил направленную на меня руку с короткоствольным револьвером, ладонью поймал бульдожий подбородок ширококостного молодца с перебитым носом и со всей силы ударил этого гостя затылком о стену, раз, другой, третий. Он обмяк и сполз к полу. Я помог ему завалиться на бок и издал мучительный стон. Стонал я выразительно, с завываниями и всхлипываниями, чтобы парень внизу у лифта понял, как мне досталось. После чего закрыл дверь и с помощью ключей запер на два замка, а для верности вдел цепочку. Вырвал короткоствольный револьвер из руки молодца и крадучись двинулся в сторону кухни. Ни на кухне, ни в гостиной, ни в спальне никого не было, никто не прятался за шторами и в ванной комнате, в туалете.

Надо было торопиться. Я закрылся в спальне, включил компьютер и вставил основную дискету Ивана в гнездо дисковода. Вслушиваясь в тишину на лестничной площадке, я опустился на стул и раскрыл содержимое дискеты. На экране замелькали цифры и предложения, и внезапно раздался звонок у входа, затем по двери застучали и ударили. Я не отзывался, рассчитывая, звонящие и стучащие не станут взламывать дверь, привлекать внимание соседей, которые способны вызвать милицию.

Минуты через три, когда я успел просмотреть и запомнить главное из занесённого на дискету, изображение передёрнуло, экран мигнул и погас. Я дотянулся до выключателя настольной лампы. Лампа не загоралась. Квартира, а возможно, и весь подъезд, были обесточены. Я не мог знать определённо, известно ли моим преследователям о дискете. Но о компьютере они были осведомлены, через него я принимал электронную почту от файл-сервера, который они взломали и обчистили. Обесточив квартиру, они лишали меня способа отправить кому-нибудь электронное послание, – послание с полученными от Ивана и в банке сведениями. Телефон пока работал, и это подтверждало такое предположение. Я вернул трубку на место и вынул дискету из дисковода. От дискеты надо было избавиться. Если моя жизнь и представляла интерес для охотников за тайнами Ивана, то лишь потому, что я прочитал и запомнил её ключевые данные. Получи они дискету, зачем нужен буду я сам?

Встав со стула, я уронил дискету на пол и приподнял ногу, чтобы ударить, раздавить её каблуком туфли. Но вспомнил о второй, в чёрной кожаной папочке у меня в машине. Не следовало недооценивать сообразительности противников. Если они обнаружат следы раздавленной дискеты, вряд ли станут доверять сведениям, записанным на другой.

Послышался сильный удар, как будто на входную дверь с разбега налетели парочка детин. В квартире меня больше ничто не удерживало, нужно было сматываться. На глаза попалась звуковая колонка от радиосистемы. Я быстро схватил её и, не раздумывая, разбил об угол каменного подоконника. Вырвав кусок треснувшего пластика, прижал дискету к магниту динамика. Магнит должен был необратимо повредить запись, но мне хотел убедиться воочию, и я убрал дискету во внутренний карман пиджака, рассчитывая найти другой компьютер для повторного просмотра. Я сунул короткоствольный револьвер в боковой карман, выглянул в окно. Внизу на лужайке не было ни души, и только справа по пешеходной дорожке вдоль улицы шли две девушки возраста старшеклассниц.

Под треск раскрываемой входной двери я рывком распахнул окно, прыгнул с подоконника к стволу берёзы, ухватился за толстую ветку. Живо слез по дереву и спрыгнул на землю. Под ногами предательски зашуршали опавшие листья. Я отскочил на узкую полосу примыкающего к стене дома асфальтового покрытия, но из распахнутого окна моей спальни высунулась курчавая черноволосая голова. Голова исчезла; я расслышал, как низкий невыразительный голос с южным выговором сообщил кому-то внутри квартиры:

– Он там.

Крадучись отступая под прикрытием берёзы, её обвисающих ветвей с редкими листьями, я оглянулся. Черноволосый вновь высунулся наружу, и на этот раз в руке у него был пистолет с глушителем. Меня словно что-то подстегнуло, заставило убегать. Из-за угла наперерез вылетел невзрачный парень, тот, что недавно возился у лифта. Он не ожидал, я окажусь так близко, и не успел воспользоваться пистолетом. С разбегу ударив ногой в пах, я столкнул его на кусты и свернул за угол, слыша, как сзади по кирпичу чиркнула пуля. Я помчался со всех ног, на бегу снимая расцарапанный и мешающий движениям плащ. Отбросил плащ и с короткоствольным револьвером в правой руке перебежал улицу к старым деревьям сквера и, наконец, скрылся за пристройкой, где меня ждал «шевроле».

Я в мгновение завёл машину, с предельным ускорением устремился к перекрёстку. Вдогонку никто не стрелял. На повороте перекрёстка я глянул в зеркальце заднего обзора и увидал рослого молодого мужчину, который поднял мой плащ и проверял карманы. Ни мышастой «самары», ни свинцового цвета «пежо» я не заметил, и сложно было разобраться, одна шайка-лейка преследовала меня или конкурирующие фирмы.

Я погнал «шевроле» прочь от родного дома, выехал к кажущимся безжизненными предприятиям и возле одного из них свернул к рядам гаражей. За кирпичным забором, укрытый гаражами остановился и успокоился.

Наползали хмурые сумерки, на глазах темнело, и я надеялся, наступающая ночь станет для меня своего рода шапкой-невидимкой. Торопиться было некуда. То, что прочитал в инструкциях на дискете, требовало предварительной подготовки. Я бы не смог до полуночи собрать и купить всё необходимое и выехать за границы МКАД. А время имело ключевое значение. Если через три минуты после полуночи я не успею подплыть к указанному месту, сигнал исчезнет, и его придётся ждать ещё сутки. А ездить туда дважды, значит, существенно повысить риск оказаться замеченным и выслеженным.

Я выложил оба не своих револьвера возле шерстяного свитера на боковом сидении. Кроме них у меня был пистолет малого калибра, спрятанный в ногах под ковриком. Только он был зарегистрированным, и только им я мог воспользоваться на законном основании. Но в наше время одни идиоты стоят навытяжку перед законом, с таким усердием защищающим воровские и преступные кланы всевозможных приватизаторов. Подручный арсенал был вполне достаточным для ведения мини-войны и придал мне уверенности.

На заднем сидении лежала большая спортивная сумка. Я перетащил её к себе на колени, вынул джинсы, плотную синюю рубашку и чёрную кожаную куртку. Не спеша переоделся и сложил, запихнул одежду, которую снял, в ту же сумку. Затем сбросил туфли и надел кроссовки. Стало намного удобней. Бутылка с крепким вьетнамским ликёром торчала в кармашке за спинкой бокового сиденья. Купил её из любопытства, с подозрением, бурый напиток настояли на земноводной твари. Вкус жидкости был не таким скверным, как я опасался. Уже не осторожничая, я повторил глоток и согрел внутренности. Устроился поудобней, закрыл глаза и стал ждать последствий, о которых изготовители написали на пёстрой этикетке. По их совету этот тонизирующий аперитив нужно употреблять перед едой и отходом ко сну. Зачем надо тонизировать себя перед отходом ко сну, убей бог, было не понятно. Если имелась в виду подготовка к любовным утехам, то причём здесь сон? Не знаю, как других, а меня он, действительно, увлёк в объятья Морфея. Так сказать, In Morpheus Armen! Приятное выражение, одно из немногих, которые не выветрились из памяти, остались после школьных уроков немецкого.

Проснулся я вялым. Не сразу сообразил, где нахожусь и почему. Было по настоящему темно. Веки опять сомкнулись, я вновь стал погружаться в мир грёз и умиротворения. И вдруг, как от удара гонга, выскочил на ринг суровой действительности. Перед внутренним взором разом всплыли события минувшего дня. Тряхнув головой, я до боли растёр ладонями лицо, согнал остатки дремоты. Стрелки фосфорисцирующего циферблата наручных часов показывали четверть десятого.

Впереди была ночь. За ней последуют день, потом вечер и снова ночь до полуночи. За предстоящие двадцать шесть часов мне предстояло закупить и добыть всё, что необходимо, остаться в живых и сохранить здоровье. И здоровье было не последним по значению в этом списке. Мудрецы утверждают, оно необходимое условие наслаждения жизнью. Я с ними соглашался обеими руками.

Но первым делом надо было наполнить бак бензином. «Шевроле» будто сообразил, что я проявляю заботу о его питании, завёлся легко и охотно. Мы выехали из мрачного укрытия и устремились к тускло освещённой дороге. У первой же заправочной станции на этой дороге очередей не оказалось, и я свернул к её огням и стойкам с рукавами шлангов. Решив задачу с бензином, мои отдохнувшие мысли получили свободу делать, что им захочется. Свобода оказалась для них непосильной обузой. Они бодро скакали туда-сюда и в конце концов не нашли ничего лучшего, как подтолкнуть меня поискать таксофон, удобный для особых разговоров. Такой таксофон попался, когда мы катили к центру города, за углом строения сталинской эпохи рядом со светящими витринами книжного магазина.

Набрав номер и послушав три гудка, я назвал себя до начала сообщения безликого автоответчика. Когда же тот попытался объяснить мне, что никого нет дома, его бесцеремонно прервали.

– Да, я слушаю, – негромко сказала Вика.

Я хотел её услышать, но на мгновение растерялся.

– Слушаю, – мягче повторила она, как будто знала, кто это, необъяснимым женским зрением видела меня на расстоянии.

Я кашлянул.

– Ты сегодня не поедешь ко мне?

Она помедлила с ответом.

– Нет. То есть да, я была.

– Была? – Я вдруг возненавидел своих преследователей. – Но там?...

– Там новая дверь и новый замок.

Она не казалась оскорблённой или обиженной.

– Извини… Тебя не удивил мой звонок?

Я не говорил, что нас, наверняка, прослушивают. Похоже было, она и сама это понимала.

– Нет.

Я соображал, что сказать, молчала и она.

– Тогда не удивит и просьба. Ты оденешься и спустишься к машине, которая зарегистрирована только на тебя. Эта машина?...

Я ждал. Она помедлила, однако назвала.

– Сиреневая «девятка». Сказать номер?

– Скромная тачка. Папаша что, не дарит иномарку?

– Я сама не хочу.

– Даже так?

– Даже так.

– Впрочем, мне-то какого рожна?

– Я тоже так думаю.

– Жду на Волоколамском шоссе в половине двенадцатого.

Мне представлялось, как потирают ручонки подслушивающие сообщники моих преследователей. Я не дал им вдоволь нарадоваться, коварно показал кукиш.

– Через три километра после выезда из Красногорска сбавь скорость. На следующем километре я выйду на дорогу. Как только тебя увижу.

Она подержала меня в напряжении. Наконец сказала:

– Я не смогу. Не приеду.

– Буду ждать.

– Как хочешь.

Я повесил трубку и живо сел в машину. Возможно, к этому телефону уже мчались те, с кем встречаться не входило в мои намерения. На первом же перекрёстке я повернул к жилым кварталам, где легче затеряться, потом выехал на проспект и пристроился в хвост к троллейбусу. Так, окольными улицами я добрался до Тушино.

На месте охотников я бы выслеживал дичь на выезде с МКАД, неподалёку от пунктов ГАИ. Надо было сменить машину, оставить «шевроле» в укромном дворике. И я отыскал такой дворик неподалёку от нужной мне кирпично-блочной многоэтажки. Остановил машину возле двух иномарок, чтобы «шевроле» не бросался в глаза, и зашагал на свет нескольких окон этой многоэтажки, гадая, нет ли среди них окна знакомого адвоката. Я не хотел предварительно звонить ему, телефон начинал представляться мне сетью для вылавливания подобных мне рыбёшек. На случай, если адвоката не окажется дома, в запасе были дополнительные варианты, к примеру, такси или попутка. Можно было воспользоваться электричкой или заплатить водителю грузовика, чтобы подбросил до Красногорска. Однако эти варианты не нравились по разным причинам.

Адвокат был моим ровесником, но не настолько давним и хорошим знакомым, чтобы о наших отношениях знали многие. Он относился ко мне по-дружески, пару раз даже приглашал на дачные вечеринки. Дача его была в обжитом посёлке за Красногорском, и отчасти поэтому я выбрал Волоколамское направление для полуночного свидания с Викой.

Домофон у парадной двери подъезда томил меня недолго. Ответила девочка лет десяти.

– Алло! Кто там? – беззаботно спросила она, и я услышал басистый лай собаки, их сенбернара.

– Попроси, пожалуйста, папу, – сказал я.

– Папа, тебя! – позвала она, и лай прекратился. Вместо него послышался недовольный женский возглас: «Когда ты угомонишься?! Сейчас же спать!»

– Я слушаю, – спокойная дикция адвоката была безупречна.

– Это Андрей Полахов, – я придал голосу выразительность, мол, дело у меня срочное. – Мне до утра нужен мотоцикл твоего сына и ключи от дачи.

Он подумал и ответил:

– Сейчас спущусь.

Он вышел ко мне минут через пять, русоволосый и загорелый. Руки удерживал в карманах не застёгнутого плаща, накинутого поверх клетчатой рубашки, заправленной в потёртые домашние джинсы. Мы обменялись рукопожатиями, и он передал мне ключи, сразу перешёл к делу:

– Я предупредил по телефону дачного соседа. Никто тебя не побеспокоит.

Я был благодарен, что объяснений не потребовалось. Мы обошли дом, вышли к ряду гаражных построек. Он отомкнул свой гараж, и открываемые стальные створы, будто не вовремя разбуженные, недовольно заскрипели. Включённый фонарь высветил иномарку и прислонённый к стене мотоцикл со шлемом на рукояти. Я выкатил мотоцикл наружу, глянул на наручные часы. Мог бы ещё выпить чая, и всё равно успеть.

– Утром поставь мотоцикл напротив подъезда. Если нас уже не будет, ключи передашь матери. Она откроет тебе.

– Спасибо, – моя признательность была искренней. – Ты меня здорово выручил.

– Что-то случилось? – вдруг спросил он.

– Нет. Простое ночное приключенье.

– Понятно. Жениться тебе надо.

– Угу.

Я кивнул и с первого же раза завёл двигатель. Мотоцикл затарахтел, разгоняя городскую ночную тишину.

– Там водка есть, консервы в холодильнике. Хлеба нет.

– Спасибо, – повторно поблагодарил я, снял с рукояти шлем и надел его. – Пока.

– Чао.

Махнув мне рукой, он пошёл домой. Я поправил револьвер за поясом, укрыл его курткой и медленно отъехал к подъездной дороге. Постепенно набирая скорость, привыкая к норову мотоцикла, понёсся к Волоколамскому шоссе.

Никаких проблем при выезде за МКАД не возникло. Транспортная развязка осталась позади, и вскоре я ехал по сонным улочкам Красногорска, намеренно избегая главных улиц. Наконец вырвался на дорогу, которая вела к Истре и Волоколамску. Раззадоренный мотоцикл слушался лучше вышколенной лошади, и я и глазам не моргнул, а он уже проскочил три километра.

Резко сбросив скорость, я выключил фару и стал осматривать обе стороны дороги. Прокатился до облепленного кронами узнаваемого холма, возле него остановился, подождал, пока мимо проехала легковушка. Её удаляющиеся задние огни были единственными на всём видимом протяжении дорожного полотна. Удостоверившись в этом, я покатил по обочине, опять включил фару и высветил начало тропинки, которая скрывалась за кустарниками. Съезжая на неё, пригнулся к рулю, приготовился бодать шлемом ветвистые лапы. И они зашуршали, зацарапали по мотоциклу и одежде, хлестнули по шлему и после такого ритуала неприветливого приветствия выпустили к деревьям. Тропинка едва различалась среди травы и сухих колючек, в ночи я с трудом узнавал её. Она обвивала пологий склон, и метрах в ста от дороги я заглушил двигатель, вслушался. От дороги не доносилось чуждых лесу звуков, – никто не мог заметить, где я покинул её, исчез среди лесной растительности. Привалив мотоцикл к стволу дуба, я зашагал обратно, всё же стараясь не выдать себя предательскими шорохами.

Об этой тропинке я знал по воле случая. После второй из вечеринок на даче адвоката мне пришлось ранним утром возвращаться в город. Я был без машины, а беспокоить ещё спящих хозяев показалось неприличным. Утро было чудесным, и я решился пройтись лесом, сверять направление с восходящим солнцем. На окраине посёлка обнаружил тропинку, и она часа полтора вела меня среди августовской зелени и вывела к шоссе. По пути не попалось ни одного человеческого существа, и неожиданное удовольствие следопыта от единения с зелёным миром, с птичьим щебетом и снующими белками, как и сама тропинка, прочно засели в глубине памяти. А теперь у тропинки оказалось ещё одно достоинство, – мои преследователи вряд ли имели о ней маломальское представление.

Ночь позволяла оставаться незаметным даже вблизи дороги, но я укрылся за старым вязом. Было лишь тридцать пять минут двенадцатого, и я отнёсся к опозданию Вики как к должному. Ни одна стоящая женщина не явится на свидание вовремя, с четверть часа я ещё мог не думать об этом. Я присел, привалился к стволу вяза. Со склона холма был хороший обзор рассекающей лес чёрной полосы, которая сужалась, убегала в сторону Красногорска. Вдали появились светящие точки, они приближались, увеличивались, и мимо с рассекающим воздух шелестом промчался тёмный автомобиль. Потом устало прошумел и стал удаляться пустой автобус. Немного позже по его следам пронеслись три машины. Я наблюдал за ними, и понемногу росло беспокойство: а вдруг она не приедет? Прохлада остудила голову, и вся эта затея начинала казаться свидетельством потери здравого смысла. В моём положении надо было засесть в укромной норе, а не нарываться на связанные с малознакомыми женщинами неприятности. Да и она не поедет на полуночное загородное свиданье. С чего мне взбрело, что поедет? Кто я для неё? Так вот, устраиваешь себе разумную и уравновешенную жизнь, холишь её, лелеешь, но появляется барышня в развеваемой ветром юбке, и остаётся лишь чесать затылок и глубокомысленно изрекать: «Суха теория... А древо жизни вечно зеленеет…»

К двенадцати часам я не на шутку встревожился и спустился к дороге. Время потянулось ужасно медленно. У города возникло, стало приближаться светящее фарами светлое пятно легковушки. Оно было похожим на сиреневое. С воспрянувшей надеждой я вышел на дорогу и поднял руку. «Девятка» стала замедлять ход и в шагах десяти от меня остановилась. С рукой на рукояти пистолета я подошёл к дверце водителя. За рулём сидела Вика, но пока это мало о чём говорило. Я наклонился, заглянул в салон, на заднее сиденье. После чего постучал в боковое стекло.

– Эй! Это я.

Дверца мягко дёрнулась, приоткрылась. Я раскрыл её шире.

– Если рассчитывала, я изведусь, ты своего добилась.

Она не собиралась вылезать, только повернулась лицом.

– Я не хотела приезжать.

– Опять Ольга послала?

Она схватила ручку дверцы, и я едва успел не позволить дверце закрыться.

– Жалею, что приехала, – её ответ был резким и холодным.

Вдруг сзади донёсся гул мотора. По шоссе к нам мчалась тёмная мрачная иномарка. Я схватил Вику за руку, потянул к себе.

– Как ты смеешь?! Пусти!

Гнев её был не наигранным и нешуточным и разом успокоил меня.

– Дорогая, – сказал я мягко. – Ты хочешь, чтобы меня изрешетили на твоих глазах? Давай спрячемся. Смотри, кого ты привела.

Сопротивление Вики ослабло. Воспользовавшись тем, что женское любопытство возобладало на прочими чувствами, я вытянул её из салона и увлёк к ближайшим кустам. Каблуки её туфель зацокали по асфальту, затем под ними зашуршал гравий и зашелестели лисья. Нога её подвернулась, и она попыталась высвободить руку.

– Постой! – негромко распорядилась она. – Туфля слетела!

– О-о, дьявол! – невольно сорвалось с моих губ.

Тёмная иномарка стремительно приближалась, казалось, готовая смять всё, что попадётся на её пути. Даже в урчании двигателя угадывалась неприкрытая угроза. Едва Вика надела туфлю, я подхватил девушку под локоть, и мы преодолели сопротивление кустарника, за ними отбежали к деревьям, но скрыться в лесу не успевали. Я различил в земле за разлапистым дубом углубление, которое заполняли опадающие листья, и повлёк Вику к тому дубу. Мы свалились в яму, листва под нами заволновалась, зашуршала и, как будто в ожидании объяснений, затихла.

Чёрная «БМВ» с визгом шин затормозила, дверцы распахнулись, и из тёмного чрева выскочили трое, один в чёрном кожаном плаще, другие в таких же куртках. В руках у них были пистолеты.

– Ты что, на бал собиралась? – шёпотом выговорил я Вике, помогая тихо освободить зацепившийся за куст подол дорогого плаща.

– Машина! Моя машина! – сердито огрызнулась она, наблюдая, как один из преследователей подошёл к её «девятке», заглянул внутрь салона. – Ты даже дверцу не захлопнул!

– О ней позаботятся, – заверил я. – Глянь на высокого.

Она тоже узнала Эдика. Но я прижал палец к губам, и она поняла, не издала больше ни звука. Переговаривались они негромко, однако слова мы слышали отчётливо.

– Ключ здесь, – сказал картавым голосом тот, кто заглянул в салон «девятки».

Эдик посмотрел в лес, казалось, прямо на нас.

– Разверните обе машины и включите свет, – распорядился он, обращаясь к своим сообщникам.

Ему не возражали, наоборот, всё выполняли чётко и быстро. Обе машины одна за другой развернулись и встали поперёк дороги. Свет вспыхнувших фар на мгновение ослепил меня, заставил прижаться к листьям, ладонью не позволять Вике поднимать голову. Покрытая ковром листвы земля разукрасилась паутиной всевозможных теней. Если бы ни укрытие, мы бы оказались, как на ладони. Надо было искать способ пробираться вглубь леса, в темень, куда не проникал этот свет. Я осторожно выглянул за ствол дуба, и увиденное мне совсем не понравилось. К стоящему между машинами Эдику из салонов вылезли и подошли его сообщники. Я узнал черноволосого кавказца, который высовывался из окна моей квартиры. В руке у него был короткоствольный автомат.

Положение становилось скверным, хуже не придумаешь. Я высвободил свой револьвер, медленно взвёл курок. По уверенному, как у охотников за дичью, поведению преследователей можно было предположить, под верхней одеждой у них бронежилеты. Терять преимущество первого выстрела не хотелось, я лёг на живот, с обеих рук тщательно прицелился в фару «БМВ». Если бы удалось убрать хотя бы пару из четырёх источников света, мои шансы уцелеть во время перебежек существенно возрастали. Вике они не посмели бы причинить зла, за неё я не переживал, лишь бы отсиделась в укрытии.

– Будем страховать один другого, – нарочито громко принялся раздавать новые распоряжения Эдик. Он глянул на кавказца с автоматом. – Не давай ему стрелять. Но смотри, за царапину на ней голову оторву. Они где-то здесь, слышат нас. Без её желания он не сбежит. Я надеюсь на её благоразумие и любовь к отцу. Если, конечно, она не желает ему неприятностей.

– Скотина – вырвалось у Вики вполголоса.

Я посмотрел на неё и убедительно посоветовал:

– Оставайся здесь и не высовывайся. Тебе ничего не сделают.

– Пусть только посмеют. Я помогу тебе. В меня стрелять не будут.

Я поморщился.

– Давай без героизма. Мне надо смыться. Если буду уверен, ты в безопасности, мне это удастся.

– Но тебя могут ранить. Я помогу.

Вариант с ранением меня не устраивал, я даже не думал об этом.

– Потащишь на себе? – буркнул я. – Чудесная будет картина…

Она вполголоса оборвала меня.

– Не смей так со мной разговаривать!

Я мысленно выругался: только сцен не доставало! Сосредоточился, прицелился снова и мягко потянул курок. Вслед за раскатистым выстрелом раскололось стекло левой фары, и тут же автоматная очередь изрешетила ствол укрывающего нас дуба, над моей головой царапнуло кору. Я мигом прижал револьвер к корням дерева и одним за другим хлёсткими выстрелами выбил чёрной иномарке и второй светящий глаз. Вокруг заметно потемнело. Но вся троица пристрелялась и больше не позволяла мне высунуться даже ухом. Пора было отчаливать. Я отполз к лежащей Вике и приготовился к рывку прочь от дороги.

Неожиданно вдалеке слева в небо взмыла сигнальная ракета. Она осветила окрестности холодным, болезненным свечением. Стрельба стихла, и в воздухе повисла жуткая тишина. Я не сразу сообразил, что ракетница пальнула из несущегося по шоссе автомобиля.

– Это они, – расслышал я тихое предупреждение картавого. – Говорил же, тот, на посту поднял трубку, когда мы проезжали мимо. Звонил кому-то.

– Сегодня второй раз путаются под ногами, – недовольно высказался Эдик. Казалось, он ещё размышлял, что предпринять.

– Они на двух машинах, – забеспокоился кавказец.

И действительно, уже отчётливо слышалось приближение именно двух автомобилей.

– Уходим, – твёрдо объявил Эдик. И холодно бросил: – «Девятку» нельзя им оставить… Я поведу впереди вас.

Мы привстали, старались разглядеть, что творилось на дороге.

Мои преследователи живо расселись по машинам. «Девятка» развернулась и поводырем увлекла за собой чёрную безглазую иномарку. Едва они отъехали, как яркий встречный свет двух автомобилей замелькал между крайними к обочине деревьями. Не дожидаясь, когда непонятные враги моих врагов окажутся напротив, я помог Вике встать на ноги, и мы побежали и от них тоже.

Перевалив за холм, мы перешли на спокойный шаг. Она остановилась.

– Куда ты меня ведёшь?

Я вынужден был обернуться.

– Машину твою угнали, – сказал я. – Тебе придётся довериться мне. Пошли.

Я рукой указал ей направление, где оставил мотоцикл.

– Нет, – возразила она. – Объясни, куда мы идём.

– Туда, – отмахнулся я. – Но если нравится, оставайся здесь. Можешь вернуться к дороге, лови попутку. Однажды я так и уехал отсюда. Правда, тогда было утро.

– И зачем я с тобой связалась!

В её голосе прозвучало несдерживаемое раздражение.

– Мы уже говорили. Влюбилась, как кошка.

– Размечтался! Никуда не пойду, пока не скажешь!

– Что ж. Я не собираюсь проводить ночь в лесу. Предпочитаю кров и постель.

Я отвернулся и зашагал поперёк склона.

– Никогда, ты слышишь, никогда больше не буду с тобой встречаться!

Позади опять зашуршали подминаемые ногами листья. Я намеренно не обращал на это внимания.

– Ты не можешь помедленней? Мне неудобно в туфлях. Хоть бы предупредил, что потащишь по лесу.

– А ты думала, поведу в ресторан?

– Не твоё дело, что я думала.

Я с ходу замер, уставился в затянутое тучами небо, как будто забывшее, что такое звёзды. Она приостановилась рядом, посмотрела вверх, потом на меня.

– Почему мы не идём?

– Для доверия мне нужен искренний поцелуй.

– Какой поце… – Она фыркнула. – Не дождёшься.

Я опустился на траву, обхватил колени руками и предупредил:

– Мне спешить некуда.

Она стояла надо мной, хмурилась и размышляла. Неподалёку ухнул филин, она слегка вздрогнула.

– Кто это?

– Леший, наверное, – серьёзно ответил я.

Она топнула.

– Чёрт с тобой! Если тебе так хочется.

– Мне сейчас жить хочется, дорогая, – сказал я совершенно искренне и поднялся.

– Но большего не получишь.

– Только поцелуй?

– Только поцелуй.

– Ну что ж. Тогда Beso me mucho. Иначе не зачёт.

– Фи, какой ты торгаш.

Я пожал плечами, ничего, дескать с этим не поделаешь, такой уродился. Обхваченный за шею, я уклонился от губ и расстегнул молнию её замшевой куртки, которая отчего-то напомнила мне шкуру змеи. Вика живо отстранилась.

– Это что такое?

– Мои условия, дорогая, – я под курткой обхватил тёплую гибкую талию и притянул к себе.

– Ну, раз такие условия, – промурлыкала девушка.

И мы крепко, без дураков, поцеловались. Давно я не испытывал такого головокружения, когда будто летишь над пропастью, захватывает дух и не чувствуешь под собой ног. И по-моему, она испытывала нечто подобное. Не знаю, сколько мы летали, пока вновь не опустились на землю. Но когда опустились, это было несказанно приятное приземление.

Мы целовались ещё раз прежде, чем нашли мотоцикл. А когда я выволок мотоцикл на тропинку, завёл двигатель, Вика устроилась сзади и проговорила в ухо:

– Какой же ты всё-таки трус! Я, как последняя дура, приехала к нему ночью, в какую-то глушь. А он заявляет, ему надо смыться. Никогда этого не забуду.

– Дорогая, меня жаждали подстрелить. Любой цивилизованный суд счёл бы это смягчающим обстоятельством.

– Никакие обстоятельства тебя не оправдывают. Ты хотел меня бросить и смыться. Сам так сказал.

Мне только и не хватало, что выслушивать всякую чушь о принцах и идеальных мужчинах женских мечтаний.

– Держись! – предупредил я, надевая шлем. – За меня держись!

Тарахтенье мотоцикла и шлем на голове не способствовали воркованью затерянных в зарослях голубков; последнее, что я услышал перед тем, как покатить по освещённой фарой тропинке, было её сомнение относительно моей способности довести женщину целой и невредимой.

– Надеюсь, не перевернёмся? – закончила она, обхватывая мой живот.

Вопрос был риторическим, на него можно было не отвечать. И я воспользовался такой возможностью.

19

Ночные поездки по лесной холмистой местности, да ещё отягощённые ответственностью за барышню, к которой отнюдь не равнодушен, не способствуют быстрой езде, – пять километров мы преодолевали минут двадцать.

Мотоцикл с тарахтеньем вырвался из леса, растревожил тишь, будто вымершего, посёлка. Ему ответило только ленивое нестройное тявканье. Я с трудом отыскал выкрашенный в салатный цвет забор, за которым выделялась крытая новой жестью крыша. Калитка было достаточно широкой, я легко вкатил мотоцикл на вымощенную плитками дорожку. Запер калитку на засов, снял шлем и тут же услышал:

– Так это здесь тебя ждёт постель? – спросила Вика, осматривая двора и бревенчатый сруб с кирпичной пристройкой.

– Что-то имеешь против? – я обернулся к ней.

Она пожала плечами.

– Нет, если в доме найдётся ещё одна постель.

– Значит, не хочешь делить ложе со мной?...

Я покатил мотоцикл по дорожке к резному крыльцу.

– А тебе не кажется, ведёшь себя слишком нагло? – в спину мне холодно заметила Вика. – Я знаю тебя всего третьи сутки, а ты только и делаешь, что набиваешься в любовники. Мне это не нравится. Как только я терплю!

– Слишком длинный спич для моего голодного желудка. – Я поставил мотоцикл на опорные ножки и поднялся на крыльцо, достал полученный у адвоката ключ. – Дай мне выпить, перекусить, а уж потом, как говорят в сказке, пили меня.

Открыв дубовую дверь, я нащупал выключатель, и с вспыхнувшей лампочкой попал в чистую уютную прихожую. Кухня была в кирпичной пристройке. В одном её углу урчал работающий холодильник, в другом установлена газовая плита, середину занимал стол в окружении двух мягких табуреток и трёх стульев. За стеклянными створками настенных полок виднелись цветастые коробки и банки. В ящиках стола под полками я нашёл спички и зажёг конфорку. От огня потянуло теплом. Прихватив эмалированное ведро, я опять вышел на свежий воздух. Свет от окна рассеивался в темноте и задевал лицо и скрещенные на груди руки Вики. Она застыла у крыльца, у губ яркой точкой пылал конец сигареты.

– Никто не собирается тебя пилить, – сказала она, когда я прошёл мимо, направляясь к колонке.

Пока вода наполняла ведро, я внимательно посмотрел на девушку. Она показалась мне какой-то далёкой, чужой. Прекрасная незнакомка, и только.

– И не смотри так, – отозвалась она моему впечатлению. – Я не легкомысленная дура. Сама удивляюсь, зачем связалась с тобой и почему так себя веду.

– А, собственно, как? – полюбопытствовал я. – Ты что, с мужьями и тем хахалем вела себя иначе?

Её слегка передёрнуло, как если бы знобило.

– Тебя это не касается. И я тебя просила больше не упоминать о мужьях. Ты мне, слава богу, никто, и я не должна перед тобой отчитываться.

Я отпустил рычаг колонки, журчанье струи напора оборвалось. Возвращаясь с наполненным ведром к крыльцу, я вплотную приблизился к Вике.

– Мне грустно оттого, что я тебя люблю.

– Ах, оставь эти стишки. Ты их не достоин, ты никогда не любил.

Мне, действительно, стало грустно, немая гадюка зашевелилась внутри, отравляя и без того скверное настроение. Ничего не хотелось, лишь бы меня не задевали, не трогали. На кухне я налил в чайник принесённой воды, поставил его на огонь и заглянул в холодильник. Голубцы из банки вывалил на сковородку и зажёг вторую конфорку. Наверное, в аду именно так разводят пламя под сковородами с грешниками. Бутылка водки, которую нашёл в столе под полками, немного утешила меня. Поискал рюмку, прервал это занятие и отпил прямо из горлышка.

– Ты ещё и пьяница, – за спиной с порога заметила Вика.

Впрочем, осуждения в её голосе не ощущалось.

– Когда я пьян, мне всё нравится, – сказал я, оборачиваясь. – Двоюродный брат говорит, это самая умная фраза Горького. Сейчас я бы согласился. Как напьюсь, можешь сдать меня папаше. Пусть повесит меня на ближайшей сосне. Думаю, его это порадует. Ты же любишь папочку? А я вызываю лишь отрицательные чувства. Давай же, сообщи ему, у соседа есть телефон. Клянусь, буду ждать и горланить песни. Поспешай же, моя радость, пока не передумал.

Я опустился на стул за столом, закинул ногу на ногу и сделал глоток, от которого перехватило дыхание. Я закашлялся, поставил бутылку на стол.

– Какой же ты дурак, – голос Вики был на удивление мягким.

– Да уж, конечно. Где уж нам. «Если ты такой умный, почэму такой бедный?» – так, что ли говорят ваши подонки.

– Они не мои.

– И не мои. Они наши, общие. Общие и любимые. Твои мужья тоже были из них?

Она помедлила с ответом.

– Нет.

– Очень забавно! – изумился я. – Слушай, а куда они подевались? Случайно, не замурованы в стенах?

– О, боже! Да когда ты о них забудешь?

– Никогда, моя прелесть, никогда. Разве такое можно забыть? Мне, отрешённому от твоего ложа!

– А ты попытайся.

– Вот так взять и забыть? Будто их и не было?

– Да, именно так.

Её снисходительный тон мне нравился.

– А как они были в постели? Ничего?

– Ты дождёшься, – кажется, рассердилась она. – Я в тебя чем-нибудь запущу!

– А всё-таки?

– На их месте ты бы меня ревностью извёл.

– Да уж, венецианский мавр рядом со мной жалкий шалунишка.

– У тебя ведь тоже были женщины

– Никаких женщин. Ты первая и единственная.

– Ну зачем врёшь?

– Затем, что ты холодная, фригидная стерва.

Она печально улыбнулась.

– Вот как. Я уже и стервой стала.

– Стерва и ведьма, – разошёлся я. – правильно говорил о тебе Иван: фригидная ведьма и динамистка. Ты знаешь, кстати, что его пристрелили?

Вика слегка побледнела. Я поднялся со стула, приблизился к ней и продолжил:

– Надеюсь, помнишь Ивана? Ведь это он нас познакомил. А вчера я видел его в гараже на чёртовой даче. Скрюченный, и за рулём. А в голове дырка. Твой папочка не прочь наградить меня такой же. Но может не сейчас. А?

Она отвела взор, губы дрогнули, но она промолчала. Я сжал её руку, чтобы она опять взглянула на меня. Она проглотила комок и сдавленным голосом спросила:

– Почему ты на меня так смотришь?

– Ты ведь знала, что его убрали. Потому вчера и приехала ко мне. Угадай, что я обнаружил утром на подоконнике своей детской?

– Что? – вымолвила она.

– Те же следы кроссовок, какие были у гаража Ивана. Меня навещал убийца. Ты знала и об этом. Поэтому осматривала все комнаты. Тебя что, приглашают на тайные совещания? Или… – я сделал паузу, – или это задание?

– Какое ещё задание? – еле слышно прошептала Вика.

– Ты меня спрашиваешь?

– Да, – не ответила, а выдохнула она.

– Все эти заигрывания со мной, свидания лишь часть игры. Как и нападение у дороги. Тебе поручили выяснить, что за сведения я получил в банке и где опасные для неких чиновников материалы Ивана. Мелкая дрожь пробежала по всему её телу.

– Почему? Почему ты так думаешь? – спросила она.

– Докажи, что не так?

Она будто не слышала, что я сказал.

– Ты и вправду так думаешь?

Я ответил не сразу.

– Нет. Так не думаю. Просто показал, как мог бы думать. Но я тебе верю.

Она глубоко вздохнула и с явным облегчением откинула со лба непослушные волосы. Отпустив её, я вновь взял со стола, поднял бутылку с водкой.

– Налей и мне, – попросила Вика, видимо, надеясь скорее прийти в себя.

Я нашёл в настенной полке рюмку, наполнил на половину и протянул девушке. Она словно не заметила, что сигарета погасла, взяла рюмку и бросила на меня какой-то несчастный усталый взгляд. Тёмные, с синеватым отливом глаза были влажными.

– Зачем ты так со мной говорил? – произнесла она вопрос, который её как будто действительно волновал в то мгновение.

– Затем, что мне надоели тени твоих мужей и сердечного дружка. Не желаю, чтобы они болтались между нами, унижали меня.

Она показала рукой с сигаретой на плиту.

– Твои голубцы сгорят.

– Хрен с ними.

Однако я тряпкой подхватил сковородку, перенёс на подставку на столе.

– Мне захотелось есть, – объявила Вика и отпила из рюмки. – Где ж вилки? Ты за мной поухаживаешь? – Она по-кошачьи уютно уселась за стол и подперла ладонями подбородок, наблюдая за моими перемещениями и действиями. Лихорадочный румянец согнал с лица остатки бледности, и в глубине зрачков заплясали бесенята, такие же, как у младшей сестры.

– По-моему, последнее время я лишь тем и занят, что ухаживаю за тобой. – Я потянулся к посуде в сушке над раковиной. – Тебе тарелку?

Она живо повертела головой.

– Нет. Хочу с тобой из сковородки. Ты же так привык?

– Тебя это не шокирует?

– Нет. Начинает нравится.

Я выложил перед ней вилку и опустился на стул напротив. Голубцы ещё пыхтели, выдыхали пар, как бегуны после дальней пробежки. Она подняла рюмку, чтобы чокнулся с ней, но я знаком руки показал, больше не буду. Поглядывая на меня, она медленно выпила всё до дна.

– Смотри, – предупредил я, ковыряя вилкой голубец. – Потом скажешь, мол, споил и воспользовался.

– У тебя одно на уме. Скажи, в моём присутствии ты способен думать о чём-то другом?

– Не воображай. У меня такое ощущение, будто знаю тебя целую вечность и уже пережил все желания. Хочу спать и усну, даже если начнёшь отплясывать канкан или танец живота в чём мать родила.

Она тихонько рассмеялась, уверенная в своей власти.

– Так-таки устал? И совсем-совсем ничего не хочешь?

– Ешь, – я ткнул вилкой в сковородку. – Уже остыло. Не могу понять, чего тебе от меня нужно?

– Может, ты мне нравишься, – она игриво растягивала слова, – очень нравишься.

Я в свою очередь тоже вздохнул.

– Понятно. Кого люблю – того и бью.

Она нежно погладила меня по щеке. Наверное, так гладят любимого кота.

– Ну почему ты такой несчастный? Хочешь, поцелую?

– Оставь. – Я отстранился. – Целуй мужей и хахаля. А меня подушка поцелует.

– Дурак! – Она поднялась. – Хочу спать.

20

Проснулся я со щемящим чувством одиночества; во сне бродил по луне, не встречая следов человечества. Спросонья ощупал постель, – не считая меня, она была пуста. Это обстоятельство заставило проснуться окончательно.

Широкая железная кровать с мягким матрацем стояла у крутого ската мансарды, освещённая лишь слабым светом от окна и приоткрытой дверцы на балкон. Моя одежда была развешена на спинках стульев, но так, как я никогда не делал, раздеваясь в темноте. Нигде не осталось и намёка на присутствие женщины, хотя я точно помнил, что Вика разложила на столе всё, без чего могла обойтись в постели. Снизу не доносилось ни звука, и мне стало совсем одиноко.

Почему она сбежала, не попрощавшись? Обидеть я её не мог. Точно помнил, что не приставал. Даже когда она устроилась за моей спиной и подёргала за мочку уха, я никак не откликнулся на заигрывания. Правда, с первыми признаками рассвета я проснулся и обнаружил, что она лежит на спине с раскрытыми глазами, дрожит, вся похолодела. Она страстно отозвалась на мои поцелуи и ласки, но этим всё и закончилось, потом я опять заснул.

Я приподнялся на локте. Заметил на столе белый листок, а рядом карандаш. Выбрался из-под одеяла, босиком прошёл по холодному полу, схватил листок и вернулся в постель. Почерк был ровный, с завитушками.

«Опять ты расстроился. Я проревела возле тебя до рассвета, было обидно, что ты не понимаешь меня. Почему ты не хочешь меня принять такой, какя я есть? Не торопи меня. Дай мне разобраться в себе. Всё происходит так быстро, а я не могу броситься в твои объятья «очертя голову», как ты, наверное, выразился бы. Считай меня фригидной стервой, как ты заявил вчера, хотя это и неправда. Что-то случилось со мной. Я впервые за два года вспоминала того, кого сильно любила, и осталась равнодушной.

Дай мне понять себя. Очень прошу, пойми, догадайся обо всём. Мне это очень важно. И не подозревай меня. Мне нужно срочно найти отца. Я не знаю, где он. Автоответчик записал его звонок, он предупредил, что объявится послезавтра. Надо прекратить это безумие.

Твоя Вика».

– Ну, папаша-мафиози, держись, – пробормотал я.

Благое намерение Вики я сразу отнёс к разряду не серьёзных. Дело не одном её папочке, там целая стая, «коза ностра», да ещё и в русском обличье. Кто позволит ему прекратить охоту на меня? Затронуты какие-то ключевые интересы, и пока эти интересы существуют, а их выразители видят во мне опасность, мне придётся бегать, как зайцу от волков. Прошедшим днём у меня зародилась мысль, как заставить их пойти на мировую, но сначала я должен был добыть «бомбу», которую запрятал Иван. Только в ней моё спасение. Я не знал, что собой представляет эта «бомба», – но что именно из-за неё я попал в переплёт, у меня не было сомнений. Она могла стать предметом торга, её можно было переправить за границу, пригрозить вмешательством средств массовой информации, как советуют в американском кино, – то есть, если со мной что случится. По ходу дела могли появиться другие удачные повороты обстоятельств. Однако такое развитие событий, дающее шанс выйти из игры пусть не победителем, хотя бы живым, предполагало одно условие: у меня на руках должен быть козырный туз – эта самая «бомба». Другого способа разогнать свинцово-мрачные тучи, которые сгущались над моей головой, я не видел. С поднятыми руками к этим ребятам выходить бесполезно, без гранатомёта в твоих руках белого флага они не различают.

Такие размышления окончательно выветрили из головы сонной одурь. Как солдат, услышавший зов трубы, я быстро надел джинсы, кроссовки и спустился, вышел во двор. Стоящую под угловым стоком бочку под завязку полнила дождевая вода. Раздвинув слой плавающих на поверхности листьев, я ополоснул лицо, грудь и подмышками, затем вприпрыжку возвратился в дом, сорвал с крючка старое полотенце и растёрся до красноты. Одевшись, заправил постель, свернул и сунул в карман рубашки письмо Вики.

На кухонной плите оказалась кастрюлька с чуть тёплой овсяной кашей. На подоконнике белела небольшая записка, которую я не сразу заметил.

«Успела приготовить только кашу. Поешь обязательно. Вика».

Я убрал и эту записку в карман. Итак, материнский инстинкт заработал. Змей уже сорвал яблоко с древа познания. Немного терпения, и меня могут ожидать райские утехи или… цветы на могиле.

Не теряя времени, я расправился с кашей, а, наскоро вымыв кастрюльку, сошёл с крыльца и выплеснул воду под куст крыжовника. И услышал тарахтенье мотоцикла. Судя по звуку, мотоцикл был мощным, явно иностранной марки. Он приостановился где-то на краю посёлка, но когда я поднялся на крыльцо, уже ехал соседней улицей. Бережёного бог бережёт – я на всякий случай забрался на мансарду и выглянул в окно, из которого открывался хороший обзор участка улицы за соседним рядом дворов и строений. В поле зрения чёрный мотоцикл с рогами большого руля подъехал к краю лужи и затормозил. На нём были двое крепких парней в чёрных кожаных куртках. Мотоциклист будто заметил след, указал пальцем на песчаную обочину покрытой гравием дороги. Я вмиг припомнил, что ночью не сразу нашёл нужную улицу, и проезжал там, где сейчас были эти двое.

Сидящий сзади окликнул подростка со школьным рюкзаком за плечами. Когда тот подошёл, о чём-то спросил. Подросток небрежно показал на один из домов, потом в мою сторону. Я живо отступил от окна, спрятался за скатом, надеясь, что меня не заметили. Приехавшие явно были чужаками. Они могли спросить, например, где здесь проживают городские дачники и у кого из дачников есть мотоцикл. Кому, как не подростку знать такие подробности?

Я не рассчитывал покидать дачу поспешно, однако бессмысленный риск был ни к чему. Слетев по лестнице, я выскочил на крыльцо и, захлопнув, прижав дверь плечом, провернул ключ замка. После чего перепрыгнул через ограждение крыльца напрямую к мотоциклу, а чтобы не привлечь внимания, не заводил его, пока не выкатил за калитку. Ничто меня больше не удерживало, надо было убираться подобру-поздорову. Но двигатель вдруг закапризничал, не заводился, только предательски шумно хлюпал. Я невольно занервничал. Знакомое тарахтение усилилось, стало скоро приближаться. Наконец двигатель чихнул и взревел. Срываясь с места, я успел оглянуться. Из переулка вылетел чёрный мотоцикл, и сидящий сзади вынул из-под куртки короткоствольный автомат. Догадаться зачем, было не сложно, – мишенью предстояло стать моей спине. И я погнал свой мотоцикл изъезженной до колдобин, до луж уличной дорогой к опушке леса, слыша, что чёрный мотоцикл с хищным рыком устремился следом.

На окраине посёлка я резко притормозил для крутого разворота и рванулся к лесным зарослям, под веером хлещущих по листьям и веткам пуль слетел на уклоне к тропинке. Бессчётные деревья понеслись навстречу, тропинка ныряла под переднее колесо – я выжимал из мотоцикла всё, на что тот был способен, лихорадочно вспоминая все сложные подъёмы и спуски, опасные повороты ночной поездки.

Я углублялся в лес, скрывался от неотвязных преследователей за стволами и ветвями, холмами и холмиками. Они потеряли преимущество более мощного мотоцикла, а широкий руль создавал им неудобства на узких, сжатых ветками участках. Однако воспользоваться лучшей манёвренностью своего мотоцикла не удавалось, – как бы я ни отрывался от них, на местности, где тропинка выравнивалась и расширялась, они нагоняли, и опять приходилось опасаться пальбы. Тревожила и неизвестность, что подстерегает дальше. На шоссе, к которому я неумолимо приближался, их сообщники могли ждать в другой машине или на втором мотоцикле.

Лес поредел, и стройные тёмно-рыжие стволы сосен выстроились на большом пологом склоне, словно предлагая вместо шоссейной дороги гонку с препятствиями. Я принял предложение. Треск под колёсами сухих веток сменился шуршанием потревоженных сухих колючек. Петляя среди узловатых корней и встречных стволов, я знал, что те двое тоже покинули тропинку и гончими псами устремились вслед за мною. Мне доставляло удовлетворение заманивать их туда, где нельзя увеличить скорость и у меня вновь появлялось преимущество. За сосновым пролеском я очутился на другой тропе, вырулил и помчался по ней, не имея представления, куда она ведёт. Но что мне оставалось делать? Рёв чужого двигателя вдруг резко отстал, и я глянул назад. Чёрный мотоцикл при съезде на ту же сырую тропу не удержался на ней, влетел в густой кустарник. Это давало несколько дополнительных секунд, которые вернули мне способность действовать обдуманно.

Тропа круто сорвалась с гребня холма и устремилась к полноводной узкой речушке, медленное течение которой играло длинными водорослями. Лишь два перекинутых бревна позволяли перебраться на противоположный берег. Подкатив к вмятым в землю брёвнам, я осторожно проехал по их стыку и за ближайшим дубом заглушил двигатель, привалил мотоцикл к дереву. Бегом вернулся к речушке, вырвал конец толстого бревна из земли и столкнул в воду. Чёрный мотоцикл перевалил через гребень, и я бросился обратно к дубу, спрятался за его широким стволом. Преследователи съехали вниз, к единственному бревну, которое осталось для переправы. Но такое препятствие парня за рулём не остановило.

Я выхватил из-за пояса револьвер. Дыхание успокаивалось, – едва переднее колесо чёрного мотоцикла вкатило на бревно, я выстрелил. Пуля попала в камеру, колесо вильнуло и сорвалось с бревна, увлекая за собой в речушку мотоцикл и обоих сообщников по преступному ремеслу. Вода вспенилась, забулькала там, где из дырки в камере вырывался воздух, и барахтались оба преследователя, в своих шлемах похожие на монстров или инопланетян при неудачном приземлении. Зрелище было не лишено привлекательности, однако я не позволил себе задерживаться. Помимо оружия у них могли быть «воки-токи». Впрочем, холодная вода стала моим союзником и должна была сделать бесполезными если не оружие, то уж переговорные устройства.

Вскоре речушка осталась позади. Мне было всё равно, куда вела тропа, к поселению, дороге или к городу. Лесной воздух был свежим, после пережитой опасности хотелось дышать им глубоко и неторопливо. Птицы галдели, каждая на свой лад, перебивая и не слушая друг друга, и этот галдёж напоминал предвыборную кампанию после долгого политического застоя или вынужденного единомыслия. Словно некоторые из птиц шумно добивались запрета на проезд по лесу двуногих мотоциклистов, для которых есть отдельные дороги. Потом в просветах деревьев показались окраины Красногорска.

Сторонясь Волоколамского шоссе, я объехал этот город-спутник. Вроде контрабандиста пересёк МКАД в неположенном месте, подальше от постов ГАИ. И затерялся в потоках столичного транспорта, без приключений добрался до Тушино, до многоэтажки, в которой жил приятель-адвокат.

21

Дверь в вестибюль подъезда была приоткрыта, но я не стал заходить в дом, воспользовался домофоном. Ответил мне парень лет пятнадцати.

– Я видел с балкона, как вы подъехали, – сказал он приветливо. – Сейчас спущусь.

Пока сообразил, что он увидал свой мотоцикл и догадался, кто я, парень отключился. Выходить наружу было ни к чему, мне хорошо виделись, как обе подъездные дороги, так будто обиженный «шевроле» рядом с мотоциклом в углу для стоянок на площадке перед домом.

Высокий голубоглазый парень в джинсах и небрежно распахнутой куртке спортивного покроя появился из лифта, легко спустился по ступеням и вышел ко мне. Держался он непринуждённо и просто, чем-то напоминал отца, которого перерос на полголовы.

– Вы дядя Андрей?

Я не отрицал этого факта, и мы обменялись рукопожатиями. Парень мне понравился, и я окончательно решил, что появление преследователей на даче не связано с этой семьёй.

– Хороший конь, – похвалил я, когда мы окружили мотоцикл, замызганный грязью в утренних передрягах. – Выдержал дьявольскую лесную гонку.

– На что-то спорили?

– Знаешь, так бывает. Тебя хотят обогнать, а ты почему-то сопротивляешься.

Он улыбнулся.

– Знаю. А потом увлекаешься и не можешь остановиться.

– Вот-вот.

– А какая была марка?

Я пожал плечами.

– Может «харлей» какой-нибудь. Мощная иностранка с широким рулём. Два ездока, а настоящий зверюга. На дороге они бы задрали меня в два счёта.

– Здорово. И они отстали?

– Я проскочил по бревнам через речку, а они сорвались.

– Жаль, я не видел. – Он обошёл мотоцикл, потрогал бак. – Ещё горячий.

– Так что я твой должник. Понадобится «шевроле», – я показал рукой на свою машину, – звони.

– Спасибо. Мне пока этого хватает.

Он взялся за руль мотоцикла.

– Классный конь, – согласился я и отдал ему ключи от мотоцикла и дачи. – А ты почему не в школе?

– А-а, – ему не хотелось отвечать. – Я вроде как приболел. Мне друг новую игру дал на сутки.

– Компьютерную? – спросил я, отпирая дверцу «шевроле».

– Ну да. Ночь сидел… Даже крыша немного поехала. Проветрится надо.

– Ты извини. Я его не успел протереть, а он этого заслуживает…

– Да ладно, я сам протру.

Я опустился в салон, махнул ему рукой и завёл двигатель. Выезжая подъездной дорогой, я внимательно посматривал по сторонам, а когда свернул на улицу и пристроился за «москвичом», поглядывал в зеркальце заднего обзора, не прицепился ли хвост. Кто за мной так настойчиво охотились, отнюдь не идиоты. Они же видели номерной знак мотоцикла, быстро наведут справки. Надо было предупредить парнишку, как отвечать на расспросы. Мол, мотоцикл угнали и позже вернули, а в милицию не звонил, – не сразу обнаружил и подумал, может, дружки пошутили. Но потом я сообразил, что тогда ему пришлось бы врать и про дачу. Пусть уж ответы будут естественными. В конце концов, в чём можно обвинить моего знакомого адвоката? Он же ничего не знает, и они это поймут.

Время подбиралось к полудню. Овсяная каша совсем не та еда, которой можно было удовлетвориться при таком образе жизни. Направляясь в восточную часть города, я часто менял путь движения, пока не увидал в незнакомом проулке возле станции электрички скромную вывеску нового кафе. По всем правилам конспирации, чтобы убедиться в отсутствии слежки, честно проехал до перекрёстка, развернулся и затем съехал в тихий проезд, где застыли, дожидались хозяина грязно-белые «жигули». Я объехал «жигули» и остановился как раз напротив окна кафе. С минуту посидел, посчитал наличные деньги, прикидывая, сколько потребуется для задуманных приобретений. По грубым прикидкам, должно было хватить на всё про всё, и ещё оставался запас на непредвиденные расходы, в том числе на вполне сытное суточное питание. Это не могло не поднять настроение. С таким настроением я и вышел из машины. Но пока на ходу всматривался в полумрак за окнами заведения, которому полагал доверить свой желудок, градус настроения стал быстро понижаться. Показалось, там уют цыганского пошиба, столь милый тёмным инстинктам загадочной русской души. Я уже подумывал, не поискать ли что-нибудь получше.

Однако внутри кафе оказалось не так уж скверно. Было довольно чисто, негромко играла западная музыка – за стойкой на экране телевизора скакали темнокожие исполнители модного клипа: очевидно, прокручивались видеозаписи. Вечерами оно, наверное, привлекало немало постоянных и случайных посетителей, в их числе особых представительниц женского пола, не безвозмездно жаждущих расширить круг ночных знакомств. Те несколько посетителей, которых я застал в это время, как будто не стремились познакомиться, – что меня вполне устраивало. Надо было поесть и насколько удастся расслабиться. Заказав салат из свежей капусты, жареное мясо с яичницей, пирожное и кофе, я отошёл к свободному столику у окна и уселся так, чтобы видеть свой автомобиль.

– Извините, – вдруг раздалось за моей спиной.

Откинув голову, я встретился глазами с молодой женщиной, привлекательной, но худой, как жердь. На ней был свободный костюм кремового цвета, золотисто-коричневые очки и такие же туфли. Рубашка была белоснежной, а галстук подобран к костюму. Коротко подстриженные и гладко причёсанные волосы дополняли впечатление – не женщина, а мечта модельера. Вот только руки занимали тетрадь и шариковая авторучка.

– Мы проводим выборочный социологический опрос, – вежливо объяснилась она. – Не могли бы вы ответить на вопросы.

Опасности она не представляла, да и знакомство со мной как будто не было её целью.

– Если не помешаете есть, присаживайтесь.

Я указал ей на стул напротив, она кивнула и присела, занесла ручку над тетрадью. Я приостановил её поднятым пальцем. Молодой мужчина в жёлтой рубашке и с галстуком бабочкой принёс на подносе салат и хлеб, горячее мясо с яичницей. Выложив всё передо мной, он предупредил:

– Кофе сейчас? Или горячий – позже?

– Позже, – попросил я.

Когда он отошёл, а я принялся за салат, моя соседка перешла в наступление.

– Вы женаты?

– Нет.

Она поставила в тетради минус.

– У вас есть дети?

– Нет.

– Скажите, – сделав вторую отметку, поинтересовалась она. – К какому социальному слою вы себя относите?

– Вольных стрелков. – И пояснил: – Волей обстоятельств я человек свободной профессии. Но заработок у меня сдельный и я не слишком обманываю налоговую инспекцию.

– Хорошо. Как вы относитесь к компетенции руководителей страны, которых избирали?

Она приготовилась поставить очередную заметку, но я ни на секунду не забывал, во что был втянут последние дни, и мне не захотелось играть ещё и в демократию.

– Можно я вам задам тот же вопрос?

Она поправила очки и объяснила со снисходительной улыбкой:

– Понимаете, я занимаюсь изучением настроений граждан, а не беседую.

– Странное же место вы выбрали для изучения, – заметил я.

– Почему же? Конечно, можно просто звонить по телефону. Это самый простой и удобный способ. Но он страдает значительными погрешностями. Люди смотрят телевизионные новости или читают газету, и на них влияет мнение, которое они только что услышали или прочитали. Влияет и фактор родных стен, ремонт или ребёнок расстроил. А многих беспокоит, что их могут найти по телефонному номеру, и они не хотят быть искренними.

– То есть боятся?

– Зачем боятся? – Она говорила так, словно запомнила это на лекции. – Просто инстинкт самосохранения. И согласитесь, если человеку задать одни и те же вопросы, в разное время, в разные дни, на работе или дома, после ссоры или наоборот, примирения в семье – мы получим разную структуру ответов.

– Да-да, понимаю, – согласился я. – И вы решили опрашивать по кафе. Но здесь тоже ответят по разному. Я, например, был раздражителен до еды, а поел – и у меня другое отношение к жизни.

– Не вы один такой, все мужчины одинаковы… Однако не будем отвлекаться. Я всех спрашиваю, когда начинают есть. Итак, как вы относитесь к компетенции руководства страны?

– Вы готовите статью? Диссертацию?

– Диссертацию. И статью.

– А я могу не отвечать на вопрос?

– Конечно, можете.

Она чуть скривила тонкие, ровно окрашенные губы.

– Вы не так поняли. Я не боюсь за собственное мнение. Гордость не позволяет пугаться того, что исходит от людей власти. В этом я скорее язычник, чем последователь христианской традиции…

Нас прервал молодой человек с бабочкой, уж не знаю, сам хозяин или бармен. Он опустил на стол блюдце с двумя пирожными, рядом поставил чашечку. От кофе поднимался пар.

– Повторите, – я обвёл указательным пальцем то, что он принёс. Он ничего не сказал и оставил нас одних. Я подвинул блюдце и чашечку к социальной исследовательнице. – Только не отказывайтесь. А то мне неловко. После меня ведь никто не зашёл, так что торопиться вам некуда.

– Нет, я не могу, – слабо возразила она.

– Тогда я буду есть, – сказал я тоном профессора на экзамене и принялся разрезать мясо и яичницу. – А вам не стану отвечать из-за язвы двенадцатиперстной кишки. Худые барышни производят на неё плохое впечатление.

Последним аргументом мне удалось убить зародыш возражения.

– Ну хорошо, – согласилась она. – Будем считать, вы меня сюда пригласили.

– Так оно и было, – кивнул я. – Кстати, запамятовал, как вас зовут?

– Наташа.

– Прекрасное имя. У меня о нём самые приятные воспоминания.

Она впервые за время нашей беседы улыбнулась. Улыбка оказалась приятной, располагающей к доверительности.

– Помните? «Это хуже, чем преступление. Это ошибка».

– Кажется, так сказал Наполеон, – мило отозвалась Наташа.

– Наполеон, Талейран, не важно. Важен подход. Ошибка представителя руководства страны хуже преступления. Но это там, где есть общественное мнение, где мораль власти. У нас же наша либеральная власть скрывается за формальным чиновничьим правом, называемым властью закона. Только и слышишь, пусть доказывает и решает суд. Если меня суд не признал преступником, значит я не преступник. За преступление я согласен быть подвергнутым импичменту, уйти с должности. А за ошибку? За ошибку, которая хуже преступления, нет. Достаточно, если обтявкает свора демократических журналистов.

– Это вы к чему? – поинтересовалась социальная исследовательница и будущий кандидат наук.

– Это к вашему вопросу об отношении к руководству страны.

Я начинал ловить себя на мысли, что понимаю, почему Ивану так хотелось излить своё отношение к происходящему в стране. В таком отношении моё главное, социальное я. И может быть, завтра оно умрёт вместе со мной, и никто о нём не узнает, не узнает, какие сильные, не обывательские волновали меня чувства, мысли. В известном смысле, это хуже и страшнее, чем смерть тела. Нет, раз уж появилась слушательница, которая подняла задевшую меня тему, я должен был высказаться. И я продолжил:

– Власть, конечно, не может не совершать ошибок, то есть преступлений в квадрате. Человек, который краснеет и шарахается от необходимости совершать политические преступления, не должен допускаться до власти. Это ничтожество, и от него зла будет больше, чем от политического преступника. Вопрос лишь в том, чтобы представитель руководства совершал как можно меньше ошибок или преступлений. В этом и состоит талант государственного деятеля. И такой талант должны замечать и продвигать мы, как я это понимаю. А когда у власти оказалась откровенная чиновная пошлость, интеллектуальная бездарность и аморальность, оправдывающая себя пресловутым: не ошибается тот, кто ничего не делает, – то виноваты в первую очередь мы. Значит, политически слепы, глупы и некомпетентны мы с вами. Зачем же признаваться в своей глупости и некомпетентности? Или мы мазохисты? Я нет.

Наташа с грацией кошки откинулась на спинку стула и сказала любезным, но безразличным голосом:

– Вы не юрист, случайно?

– Не совсем, – сказал я. – Хотя в некотором роде занимаюсь восстановлением правовых отношений.

– Да, интересно, – заметила она, снова беря свои тетрадь и ручку. – Но как вы ответите на мой вопрос?

– Я на него ответил.

Тень неудовольствия промелькнула в её серых глазах.

– Так что же мне записать: да или нет?

Увидев перед собой образ воинственной скуки, я невольно вздохнул.

– Пишите, что вам удобней: да, к примеру.

Минут десять спустя я вырулил на оживлённую широкую улицу, влился в поток машин, направляясь в Восточный округ. Как ни странно, разговор в кафе успокоил меня, отвлёк от событий утра. Сказывалась и сытость, которая позволяла здраво оценить предстоящие дела, переключиться на них.

Когда проезжал мимо Измайловского парка, стал накрапывать дождь, он каплями размазывался по лобовому стеклу. Потом прекратился, однако низкие тучи ползли над городом, словно стадо, медленно бредущее с водопоя. Вскоре я выехал к ряду кирпичных гаражей, недавно выстроенных напротив жилых строений. Возле третьего от края я затормозил. Стальные створы ворот были распахнуты, изнутри лился тёплый свет ламп накаливания.

Большой гараж был оборудован для ремонта машин. Мужчина средних лет в защитного цвета брюках с кармашками вдоль бёдер, в старом сером свитере и в кепке с козырьком, склонялся под поднятым капотом мутно-зелёной «ауди». Мы были знакомы лет пять, и он оторвался от своего занятия, протёр ладонь для рукопожатия.

– А-а, привет, – сказал он с довольным видом, но удовлетворение относилось не ко мне, а к тому, что получилось исправить или установить.

Протянутая ладонь была измазана маслом, которое въелось в кожу чёрными прожилками. И я пожал руку выше запястье.

– Подожди минуту, я сейчас, – он опять склонился над двигателем.

Стены гаража украшали цветные снимки всевозможных автомобилей. Лишь слева у входа висели объявления о новых противоугонных устройствах, а с большого календаря в углу на меня с холодной решимостью взирал Шварцнеггер. Голливудский сверхчеловек сидел на сверкающем мотоцикле, с вскинутым ружьём, этим символом решения всех противоречий современного и грядущего времени. Ружьё в мускулистой ручище смотрелось вроде меча Александра Македонского, которым тот без мудрствований разрубил Гордиев узел и укротил и подчинил Азию, а затем и весь тогдашний мир.

Мой приятель-механик сел за руль «ауди», включил зажигание. Гудение двигателя ему понравилось. Закончив прослушивание, он выбрался из салона и, вытирая ладони большой тряпкой, качнул головой в сторону «шевроле».

– Что-нибудь с ним?

– Нет. Ты его здорово подковал, – заверил я. – Всё работаешь на тех? – Я имел в виду владельцев автосалона, который располагался возле гаражей и представлял собой отгороженную металлической сеткой площадку. Десятка два иномарок разной степени потрёпанности стояли там, словно овцы в загоне. Молчание механика было немым ответом. – Ну и как у них дела?

– Зависит от привоза. Сэконд хэнд, сам понимаешь. Но то, что довожу до приличного вида, всё продаётся. Расплачиваются без задержек. А потом советуют покупателям сразу же поставить сигнализацию, обратиться ко мне.

– Понятно, симбиоз бывших инженеров НИИ с перекупщиками.

Он хмыкнул.

– Ну, и на станции техобслуживания подрабатываю, детали заказываю. Так что кручусь, жаловаться не приходится. Детям пока ни в чём не отказываю.

Я это уже слышал, и не однажды, но для раскрутки разговора выслушал снова.

– У тебя дело ко мне? – вдруг спросил он.

– Да. – Я положил ладонь на крышу «шевроле». – Ты тогда сделал дистанционное подключение зажигания и говорил, при случае смог бы пристроить надувную куклу. Сейчас как раз такой случай, мне она понадобилась.

Он прикинул в голове свои планы.

– Срочно?

– Очень срочно.

– Так, – пробормотал он под нос. Затем сказал: – Хорошо. За час приготовлю.

– И ещё. Ты же раньше водным туризмом увлекался?

Он поправил кепку.

– Раньше?… Раньше, чем я только не увлекался. А что?

– Ты как-то показывал фотографии. Там была – с лодкой, одноместной и надувной.

– Да. Но это не для водного туризма. Я брал её в машину, когда ездил с женой на озеро или на Волгу. С неё рыбу ловил… Года два не пользуюсь, некогда. Зачем тебе лодка?

– Не дашь на ночь?

Инженер-механик уже открывал капот моего «шевроле».

– Поискать надо. Вечером, ладно? – Он вспомнил что-то, и лицо стало озабоченным. – Вечером не получится. С женой иду к её сестре. Та дочку родила. Вот что! Давай, оставлю сторожу автосалона.

– Не стоит. Не надо привлекать лишних людей, – признался я.

Тыльной стороной кисти руки он слегка стукнул себя по лбу.

– Я ж могу в боксе автосалона.

Он зашёл внутрь гаража, с настенной полки взял плоский ключ и повёл меня за крайний гараж к узкой кирпичной пристройке. Отперев цельнометаллическую дверь, щелкнул настенным выключателем. Загоревшаяся лампочка высветила склад различного хлама, плотно разложенного и расставленного по полкам обоих стеллажей и на полу среди нескольких деревянных ящиков. Железки, инструменты и платы с радиодеталями, крыло автомобиля, колёса и запчасти для иномарок.

– Я положу сюда, – мой приятель-механик сдвинул широкий ящик, развернул на нём часть рулона полиэтиленовой плёнки. – Когда закроешь, сбрось ключ.

Он вывел меня за дверь, грязным указательным пальцем ткнул неприметную, не длиннее спички щелочку возле стальной петли. Не без самодовольства опять поманил меня в пристройку и показал на наклонный желоб в стене.

– По нему ключ соскользнёт в кожаный карман. Ну, как?

– Ловко, – согласился я.

Мы вышли. Он запер дверь и, отдавая мне ключ, пояснил:

– У меня есть запасной.

Я в свою очередь передал ключи от «шевроле».

– Значит, через час?

– Лучше позже. Чтоб наверняка.

– Хорошо. Подойду позже. А где ближайший магазин спорттоваров?

Вопрос его не удивил, точно он ожидал услышать нечто подобное.

– На шоссе Энтузиастов. Или в Реутове.

И объяснил, как доехать автобусами до того и другого. Я поблагодарил и отправился к ближайшей автобусной остановке.

22

Вернулся я часа через полтора. Ещё сойдя с автобуса, увидал, что «шевроле» стоял там, где я его оставил, но створы гаража рядом с ним закрыты. Ключей от машины у меня не было, и спешить к ней не имело смысла. Я и не спешил, не стал идти напрямую, через лужу с мутной водой, а по проложенной доске перешёл к асфальтовой дорожке, которая вела к автосалону.

У гаражей я первым делом отпер дверь пристройки. Не включая свет, раздвинул на стеллажной полке две коробки, между ними просунул свёрток, ту покупку, который привёз из магазина спорттоваров. Когда вышел из полумрака наружу, за уличной дорогой и ряда тополей, от арки многоквартирного блочного дома в мою сторону направлялся приятель-механик. Я не запирал дверь, так как за плечом у него был туго набитый походный мешок. Пропустив трейлер и пару легковушек, он пересёк дорогу и вскоре подошёл прямо ко мне.

– Лодку нашёл, – объяснил он, что в мешке. – Я её надул, проверил. Как будто цела. Не хочешь забрать сразу?

Он головой показал на скучающий «шевроле».

– Нет, – я пропустил его в пристройку. – Заберу вечером, как договорились.

– Смотри, как тебе удобней.

В пристройке он скинул мешок на покрытый плёнкой ящик и поинтересовался:

– Купил, что нужно?

– Да.

Я показал на бумажный свёрток, который пристроил на полке.

– Что там, если не секрет?

– Для тебя не секрет. Маска, – сказал я и пояснил: – Придётся нырять.

Его это не удивило. Казалось, его вообще ничем нельзя было удивить.

– В такую погоду? Ну-ну. Знакомый рассказывал: если решишь стать импотентом, записывайся в «моржи».

– Это я тебе рассказал. Мне бывший «морж» жаловался.

– Точно. Вспомнил.

Мы покинули пристройку, и он сам защёлкнул замок. После чего вернул ключ мне.

– Ладно. Пошли покажу, что сделал.

Ещё через лобовое стекло своей машины я оценил, что он успел соорудить на соседнем с водительским сиденье. Там прикорнул свёрнутый резиновый ком, бесформенный и не привлекательной, благо, не бросающийся в глаза.

– Любуешься? Ты же дал только час.

Он распахнул дверцу «шевроле» и сел за руль. Из-под резинового кома вынул похожее на толстую плитку шоколада устройство дистанционного управления с двумя кнопками – красной и белой.

– Нажмёшь белую – подключишь питание, – разъяснил он, показывая мне из салона. – Красная – для работы. Нажмёшь – заработает двигатель машины, и взрыватель повредит мембрану баллончика с газом. Газ под давлением в несколько атмосфер.

– На каком расстоянии могу показать этот фокус?

– До ста метров. Достаточно?

– Спрашиваешь! Предел мечтаний. А если опять понадобится обычная машина?

– Оборвёшь провод.

Он показал, где, – пригнулся и дотронулся большим пальцем до едва заметного красного проводка под приборной панелью. Затем вновь внимательно проверил своё творение. Холодная дождевая капля упала мне на шею, другая, третья стукнули по крыше машины. На большее небо не стало тратиться. Я выпрямился, выпустил его из салона. И мы поменялись местами – я устроился за рулём, а он склонился у дверцы. Спрятав устройство дистанционного управления под резиновый ком, я достал с заднего сидения спортивную сумку. Вынул из неё стодолларовые купюры, которые забрал у убитого Ивана, отсчитал половину и протянул ему.

– Остальные отдам дня через два-три.

Он отстранил мою руку.

– Я могу и подождать.

– Мне хотелось бы частью расплатиться, – признался я. – На всякий случай.

Он странно посмотрел мне в глаза, затем тряхнул головой с русыми волосами и усмехнулся.

– Нет. Мне было интересно повозиться с этим. Предпочитаю рискнуть.

– Как хочешь, – я не стал больше настаивать, рассовал деньги по карманам. – Пожалуй, оставлю сумку здесь, заберу с лодкой.

Я не предупредил его, что в спортивной сумке – револьвер, отнёс её в пристройку и сам запер дверь. Затем нырнул в салон «шевроле» и захлопнул дверцу. Он так и стоял с руками в карманах куртки, пока я не выехал на дорогу.

Отправляясь через весь город в Западный округ, я думал, а неплохо бы разузнать о статистике несчастных случаев с дрессировщиками, кто суют голову в пасть зверю. И на протяжении всего пути не мог избавиться от подавленного настроения, которое вызвали такие мысли.

23

Ворона каркнула и подлетела с ветви дерева на светильник вверху столба, оттуда уставилась на меня, как будто пыталась понять, что я здесь делаю и будет ли ей с этого какой-то прок. «Шевроле» незваным гостем притих у края стоянки, а я откинулся за рулём и высматривал за окном на втором этаже хоть намёк на передвижение женщины. Высматривал и выжидал. Окна казались бойницами зловещей крепости, в которой таилась опасность. Я уже знал, элитный дом не только по своему красив, но и удобен. Всего трое суток назад я резвился с двумя нимфами в пристроенном к нему бассейне. Но теперь было неприятное ощущение, что тем же бассейном пользуются кровожадные и прожорливые крокодилы. Ни за какие коврижки не согласился бы жить в этом доме. Впрочем, переселяться в него меня никто и не приглашал.

Я прождал не меньше получаса. За окнами по-прежнему было темно и тихо. Вначале и самому себе не удавалось объяснить, на что я рассчитывал, направляясь сюда. Наверное, из-за наития: лучшая защита – разведка и нападение. Надо было рискнуть, предпринять последнюю попытку как-то изменить обстоятельства, встретиться и договориться с её папашей… Однако в конце концов пришлось признать правду. Мне не терпелось встретиться с Викой. Я не видел её целую вечность и мог вообще больше не увидеть.

Раскрыв дверцу, я ступил на асфальт. Ворона сорвалась и, каркая, улетела от столба обратно к деревьям, на которых виднелись вороньи гнёзда. Недобрый знак, подумалось мне, хотя прежде не считал себя суеверным.

Когда я вошёл в вестибюль подъезда, дежурил тот же самый мужчина с холодными непроницаемыми глазами и выправкой отставного военного. В этот раз он был напротив входа, стоял со сцепленными за спиной руками и глянул на меня с полным равнодушием. Непонятно было, вспомнил, кто перед ним, или нет. Я приостановился и на всякий случай замер, как советуют поступать при встрече с малознакомой сторожевой собакой.

– Вы меня видели в субботу, – я подбирал слова с намеренной неторопливостью.

– Я помню.

По голосу нельзя было определить его отношение к моему появлению. Он спокойно развернулся и прошёл к столу. С тем же равнодушным спокойствием поднял трубку, набрал по очереди четыре цифры. Ответили ему сразу.

– Я хотел бы узнать… – начал он и осёкся. – Видели его в окно? Хорошо, я пропускаю.

Прижав кнопку рычажка, он отключился и бросил мне:

– Проходите.

Я перестал его интересовать, он смотрел на меня, как в стекло. Я поднялся на второй этаж. Не успел приблизиться к знакомой двери, а язычок замка мягко щёлкнул, и дверь будто сама собой приоткрылась в прихожую. В полумраке большой прихожей никого не было. Я пересилил навязчивое желание выхватить короткоствольный револьвер Ивана, а так как застыть истуканом было нелепо, настороженно переступил через порог. Включённый свет ярко ослепил глаза, и тут же в позвоночник упёрлось дуло пистолета. Дверь за моей спиной захлопнулась, и я словно очутился в мышеловке. Сзади голос Эдика тихо посоветовал:

– Подними-ка руки.

Волей-неволей приходилось подчиняться. Левой ладонью он ощупал карманы моей куртки, пояс, обнаружил револьвер и освободил меня от этой обузы. После чего невозмутимо объяснил:

– Мы одни. Не ожидал? Но так уж получилось.

– Дьявол! – в сердцах ругнулся я и взял себя в руки. – Решил воспользоваться? Ладно, дырявь меня из ревности. Но как вынесешь труп? Или здесь есть ход прямо на кладбище?

Вместо ответа он подтолкнул меня дулом, убрал пистолет и предупредил:

– Иди в гостиную. И без глупостей.

– Хорошо, босс. Твоя взяла, – сказал я, шагая вперёд. – Я опущу руки? С твоего позволения?

Он не возражал, не заставил их поднять опять, но следовал за мной по пятам, я даже слышал его дыхание. Так мы и вошли в гостиную. Я опустился в то же кресло, которое облюбовал в прошлое посещение, и смог наконец-то увидеть Эдика. Он не изменился внешне и почти не изменился в поведении с последней нашей встречи на кухне данной квартиры. Только дерзкая вежливость, которую он расточал тогда, теперь показалась ему излишней. Он устроился на диване напротив, выразительно опустил серебристый пистолет на правое колено и разглядывал меня, будто ещё не решил, что со мной делать. Чтобы как-то влиять на события, надо было его убалтывать.

– Послушай, – сказал я едва ли ни как товарищу. – Даже в неразумной природе самцы дерутся за самку по ритуалам. Верни мне оружие и присылай секундантов…

– Не мели чушь, – оборвал он меня, но уже с проявлением какого-то своего интереса. – Зачем явился?

– К примеру, узнать, какого чёрта здесь делаешь ты?

– Я не шучу.

Он слегка приподнял пистолет, но сообразил, что такая угроза на меня не подействует.

– Ты же не портье, чтоб отпирать мне двери и принимать шляпу? – сказал я.

Эдик вынул из кармана пиджака «воки-токи».

– Твоя болтовня мне надоела. Вызову одного парня. Бывший медик, специалист по наркотикам. Вколет тебе дозу, и глупой овцой поплетёшься, куда скажут. Тогда поговорим в другом месте. Совсем иначе поговорим.

Он поднёс микрофон к красиво очерченным губам, и у меня вдруг возникло подозрение, – не для блефа. Я остановил его быстрым движением руки.

– Давай всё решим полюбовно, – серьёзно предложил я, лихорадочно соображая, чем бы его купить. – Ты признайся, почему тебе позволяют быть здесь, как в своей берлоге. А я объясню, с каким предложением прибыл к твоему хозяину. Прошу вникнуть – моя ревность не знает границ. Дикий мавр мне в подмётки не годится. А ревность такое проклятое чувство, что и жизнь не мила. Прикинь, с каким первобытным упрямством ты столкнёшься, выбивая из меня сведения. Разве я проговорюсь сопернику? Имей в виду, я не кретин, чтоб отправиться сюда, не оставив надёжному адвокату скандальных документов. А адвокат честолюбив, мечтает высветиться в громких скандалах и имеет массу связей в кругах голодных, готовых на всё журналистов.

Вникая в мой спич, он нахмурился и убрал свой радиопереговорник на место. Я с облегчением похвалил себя, что сходу придумал историю с адвокатом.

– Это тот адвокат, у кого ты мял дачную постель? – заметил Эдик и криво усмехнулся. – И кажется, не один.

– Ну что ты, – возразил я. – Стал бы я к нему обращаться, раз твои орлы погонялись за мной по лесу. На номерном знаке мотоцикла разве что адреса не указано. Нет, о другом адвокате ты не узнаешь, даже если твой медик вколет в меня все свои препараты. Или узнаешь слишком поздно. Он улетел в Германию. Если в пять часов я не позвоню в одну организацию, куда он заедет, у твоих хозяев будут бо-ольшие неприятности. И они тебя по головке не погладят.

– Врёшь ты всё, – холодно отчеканил он, словно зачитал приговор. – Только что выдумал.

Я пожал плечами, откинулся в кресле и нахально закинул ногу на ногу.

– Рискуй, раз уверен. Риск – это то, что отличает настоящего мафиозо! Рисковых любят женщины. Давай! Вызывай своего живодёра медика. Я даже сопротивляться не стану.

Он призадумался. Я напряжённо ждал, в каком направлении у него повернутся извилины.

– Ладно, – наконец изрёк он. – Ты блефуешь. Но ставки высоки. Я не могу подвести хозяина, даже если лишь шанс из ста, что не лжёшь.

– Ты принял мудрейшее решение в своей жизни, – согласился я очень серьёзно, однако стараясь, не переборщить. – Раз уж мы ступили на тропу переговоров, объясни, что ты тут делаешь? Только, пожалуйста, правдоподобно.

Пропустив мой вопрос мимо ушей, он потребовал ответа на свои подозрения.

– Ты ведь не ожидал меня встретить? – В его голосе плясала нескрываемая издёвка. Но он повторялся, и это был хороший знак: мы возвращались к исходной позиции. – Рассчитывал, на шею бросятся обе девицы?

Я расслабился, однако был настороже. Что-то уж круто он опростился.

– Зачем же обе? Я был бы рад, сделай это одна из них. Но я, действительно, не ожидал встретить портье, да ещё в твоём обличье.

– Да, – он с прищуром осмотрел меня, будто только что увидал, кто перед ним. – Ты явился с каким-то предложением.

– Ну, наконец-то. И не просто с предложением. А таким, что охота на меня теряет смысл. И мы расстаёмся, как в море корабли или самолёты в аэропорту.

– Хорошо. Давай, выкладывай.

Я в свою очередь осмотрел его, показывая, что вижу сомнительные изъяны в его праве делать такие заявления.

– А ты-то посвящён в сан, чтоб принять мою исповедь?

Он мгновение колебался, затем утвердительно кивнул:

– Можешь начинать. Сгораю от любопытства.

Теперь откровенно колебался я.

– А чем подтвердишь право принимать важные для меня решения?

– Вот этим, – он приподнял пистолет с колена, чтобы я удостоверился, в любую секунду из чёрной дырки на мою грудь могла вскочить старуха с косой. – Или ты полагаешь, аргумент недостаточно убедительный?

Глаза его стали пустыми. Но я чувствовал, он переигрывает, прикидывается простаком-головорезом, не отвечающим за свои поступки.

– Вполне убедительный, – заверил я. – К сожалению, нажав курок, очень трудно исправить ошибку. Не забывай об адвокате и журналистах.

– Это единственное, что меня сдерживает, – он как бы нехотя опустил пистолет. – Но не советую испытывать моё терпение. Никто не застрахован от случайных ошибок.

– И я всегда твержу то же самое, – согласился я. – Без ошибок в мужских играх никак нельзя. Однако умный в отличие от глупца сводит их к минимуму. Или считаешь, я не прав?

– Ничего. Однажды её всё равно совершишь.

– Думаю, такое замечание утешило бы Наполеона после Ватерлоо. В конце концов от ошибке в выборе начальника штаба никто не застрахован. А вас и ставки не такие. Тебя вне сомнения простят. Ты просто объяснишь, что верил мне лишь на один процент из ста.

Сравнение ему не понравилось. Я терпеливо ждал. И дождался – он убрал пистолет в наплечную кобуру, оправил пиджак.

– Ладно. Избавиться от тебя всегда успею. – После чего вынул из бокового кармана отобранный у меня револьвер, освободил барабан от патронов и бросил его мне. Патроны убрал в карман и откинулся на спинку дивана, раскинул руки. – Итак, я жажду узнать причину твоего появления.

Я тоже убрал револьвер: сунул его за пояс. И поправил куртку.

– Причина ясна, как божий день. Хочу отдать вам, что получил в сейфе банка. Не надо объяснять, о чём речь?

– Эту подробность можешь опустить, – он кивнул, ничем не показав удивления.

– Чёрная кожаная папочка. В ней краткое сообщение для меня и… дискета на три с половиной дюйма. – Я вскинул руки ладонями к нему. – Играю честно. Прочитать дискету вы мне не дали.

Он хмыкнул.

– Так я и поверил.

– Не дали прочитать до конца, – признался я. – Но и без концовки понятно, добраться до контейнера мне не удастся. Как раз на описании тайника вы и отключили электросеть. Для меня в этой истории важно одно. Я хочу вернуть свои ценные бумаги, спрятанные в контейнере. Плёнка ваша. Мне она нужна, как гремучая змея. По-моему, сделка честная. При условии, вы оставите меня в покое. Что на это скажешь?

– Да-а, – протяжно выговорил он и потёр ногтём губу. – Звучит правдоподобно.

– Ну, наконец-то!

– И эта папка в машине?

Я звучно вздохнул.

– Как тяжело иметь с тобой дело. Неужели я правда похож на самоубийцу?

– Когда же собираешься отдать папку?

– Мне нужны определённые гарантии, что вернёте мои ценные бумаги. Ты сообщаешь хозяевам, я оцениваю бумаги в двести тысяч.

– Долларов или дойчмарок?

– Отставим дойчмарки.

– Вы переводите такую сумму, как залог, в надёжный банк из первой десятки. И мы встречаемся. Обязательно в людном месте. Скажем, в метро, возле памятника Ногина. В двадцать часов.

– Это станция «Китай-город»?

– Совершенно верно. Я получаю сертификат на названную сумму. А вы папочку.

– Но как убедимся, дискета та самая?

– Захватите нотбук. Зачем мне обманывать? Я ведь тоже не могу проверить подлинность сертификата. Давайте всё строить на доверии. Я рискую больше, чем вы. А чтобы у вас не возникло нездоровых соблазнов, я опишу эту историю и оставлю по копии у нотариуса и адвоката.

По его лицу скользнула тень ухмылки, но он её тут же подавил, утопил в глубине зрачков. Действительно, что я мог написать такого, чего нельзя опровергнуть? Опасна им была только какая-то плёнка, похороненная в тайнике Ивана. Но я сделал вид, что ничего не заметил.

– Позже, – продолжил я, – когда отдадите ценные бумаги, верну сертификат…

Надрывный телефонный звонок прервал наш обмен условиями. Не спуская с меня глаз, Эдик поднял трубку с аппарата на столике. Я расслышал женский голос. Эдик не ответил, помедлил и протянул трубку мне. Я лишь догадывался о причине такого поступка. Он не хотел при мне обсуждать что-то, не имеющее ко мне отношения, и заставлял меня раскрывать перед ним свои карты.

– Да, слушаю, – сказал я, когда встал с кресла и забрал трубку.

Можно было подумать, на том конце прикусили язык от изумления.

– Ты? Что ты там делаешь? – выдохнула Вика.

Я с удовольствием отметил в её голосе оттенок беспокойства.

– Надеялся застать тебя, а наткнулся на друга семьи.

Казалось, для неё присутствие Эдика не стало неожиданностью.

– Это он молчал?

– Да.

– И он нас слушает?

– А как ты думаешь?

Она почувствовала, мне нужны какие-то объяснения.

– Он иногда приносит отцу бумаги или… деньги.

– И только?

– И только. Дверь в мою спальню для него заперта. Всегда. Видишь, я уже привыкаю читать твои мысли. Не обижайся, они не очень-то сложные.

– Да уж… – я смолк, заметив саркастическую улыбку Эдика. – Где ты находишься?

– Хочешь меня видеть? – догадалась она.

– Вот именно.

Она помолчала, потом грустно сказала:

– Хорошо… Я сегодня не вернусь домой.

– Подожди! – я забеспокоился, что она поедет ко мне, а Эдик сообразит, где нас искать. – Ты можешь найти сестру?

– Да, могу.

– Отлично. Скажешь ей, буду ждать там, где она выпорхнула из моей машины.

– Что ему от тебя надо?

– Так, всякую мелочь. Выясняем условия моего выхода из игры.

Она тихо предупредила:

– Не верь ему.

Верить? Ему? Я едва не рассмеялся. Однако ей сказал вполне серьёзно:

– Насчёт этого можешь не беспокоится.

Она притихла на том конце провода и, когда заговорила, голос её дрогнул:

– Ты мне ничего не хочешь сказать?

Даже толстокожий слон попытался бы её приласкать. И я отозвался, как можно мягче:

– Пока, дорогая.

– Пока.

Но она продолжала оставаться на связи, и я вынуждено отключился первым.

– Поворковали?

Эдика наш разговор позабавил.

– Не твоё дело, – огрызнулся я.

– Ты полагаешь?

Сказано это было с таким высокомерием, что меня охватило искушение запустить в него телефонный аппарат.

– Давай вернёмся к нашим баранам, – предложил я, чтобы избежать ненужного и опасного конфликта. Я вновь сел в кресло и постарался быть вежливым, собранным и неторопливым, каким в моём представлении должен быть деловой человек, вынужденный договариваться с такими типами, как Эдик.

Это подействовало. Во всяком случае, ухмылка сползла с его лица. В гостиной снова воцарился настрой, который определялся выражением римлян: хочешь мира – готовься к войне. Предупреждение Вики было излишним. Я доверял Эдику не больше, чем он мне.

– Я обдумал твоё предложение, – произнёс он, будто выносил мне приговор. – Оно приемлемо. Вижу две загвоздки. Успеешь ли ты забрать папку, где её спрятал? И не продал ли ты сведения в третьи руки?

– Забрать папку и принести моя забота, – уверенно возразил я. – А второе замечание противоречит здравому смыслу. Зачем бы я предлагал мировую, зная, что завтра стану мишенью для ваших головорезов?

– С такими деньгами можешь оторваться и за бугор.

– Ну да! А там сменить имя, сделать пластическую операцию и стать психом, не доверять никому и нигде? Эти деньги не окупят затраты. Они не стоят таких превращений. И тебе придётся в это поверить.

– Пожалуй, – он вроде бы соглашался с моими доводами.

– К тому ж у меня нет связей, быстро перевести деньги за границу.

– Ладно, – объявил он своё решение. – Я постараюсь убедить, кого следует.

– Нет. Так не пойдёт, – я в отрицании покачал головой.

– Что тебя не устраивает?

– Тогда и я «постараюсь» забрать папку. И вообще, на кой чёрт в таком случае встречаться? У меня нет никакого желания заводить с тобой дружбу, и даже приятельские отношения.

Он поднялся. Пришлось встать и мне.

– Я неправильно выразился, – согласился он. – Если играешь честно, тебе не о чем беспокоиться.

– А вы-то успеете оформить деньги?

– Когда надо, мы всё успеваем, – заверил он не без сдержанной гордости.

– Что ж. Тогда?... Мне здесь больше нечего делать.

Он не возразил. И проводил до входной двери.

– Ты так и не ответил, – приостановился я в прихожей. – Чем занимаешься в чужой квартире?

– Я всего лишь портье, как ты верно подметил.

– Ага. Здорово устроился.

– Пока не жалуюсь.

Из бокового кармана пиджака он вынул горсть патронов, как семечки, ссыпал мне в ладонь и повернул ручку, раскрыл дверь.

– Можно я вставлю здесь? – спросил я, имея в виду патроны, и потянулся к револьверу.

– Сделаешь в своей машине, – сказал он милостиво, но достаточно твёрдо, чтобы пресечь всякую дискуссию.

– Как-то об этом не подумал, – признался я с дружелюбной улыбкой, на какую только был способен.

– Бывает.

И он так лучезарно показал в ответ белые крепкие зубы, что я позавидовал.

– Значим, ещё встретимся?

– Обязательно, – сказал он.

– Тогда не стоит прощаться? То есть пожимать руки?

– Разумеется. И не забудь в пять часов позвонить адвокату в Германию. Передай, что он сукин сын.

Я отчаялся перещеголять его в любезности и вышел за порог к лестничной площадке, с неё заспешил к лестнице. Но свободно вздохнул, лишь когда за спиной захлопнулась дверь. Уже срываясь в «шевроле» к подъездной дороге, я опять подумал, что мне у циркачей никогда не нравился трюк с головой в пасти хищника.

24

Тучи никак не решались излить свою досаду на город. Бродили, бродили повсюду, но лишь с неохотой покапали и сразу перестали, оставив прозрачные кляксы на лобовом стекле. Час пик – неподходящее время для сольных номеров на шоссе. И я вёл себя в потоке машин вполне благопристойно. Торопиться было некуда и незачем. Эдик отпустил меня только потому, что рассчитывал заполучить дискету со сведениями о местонахождении контейнера. Из чего следовали важные выводы. Во-первых, я пока могу не опасаться автокатастроф и катить, куда глаза глядят. И во-вторых, у меня на хвосте сидит мощная, не слишком приметная машина с двумя-тремя крутыми парнями. Мне даже не надо выискивать её среди других. Она должна быть, потому что иначе быть не может. И я не собирался дразнить тех парней, отрываться от них. Пусть себе докладывают по радиотелефону, что мне за поведение надо ставить – «отлично». Наверное, я бы расстроился, если бы их не оказалось. Мне нужны были свидетели.

Ровно в пять часов я свернул к стоянкам возле большого универмага. В видимом со стороны улицы таксофоне набрал случайную последовательность цифр. После двух гудков вновь набрал те же цифры. На противоположном конце подняли трубку, и пожилой мужчина сказал: «Слушаю». Я назвался представителем погодной службы, сообщил, что завтра дождя не ожидается, и отключился. Кто пасли меня, должны были тотчас передать Эдику об этом событии. Заснять набираемый номер им бы не удалось, я прикрывал таксофон грудью, словно телохранитель царевну; а иначе узнать, куда я звонил, было невозможно. Честно выполнив эту часть недавних обещаний, я вернулся в машину. Кружа и петляя по улицам, я приблизился к Красной Пресне. Потом опять затерялся в автомобильном потоке, который устремлялся к городскому центру.

Минут через десять я сунул чёрную папочку за поясной ремень, оставил «шевроле» в тихом переулке и беззаботным бездельником прошёлся к Новому Арбату. Проспект уже боролся с наползающими сумерками разноцветьем огней и света. Начав с магазина «Цветы», я посетил ещё несколько торговых заведений, затем подземным переходом вышел на противоположную сторону и побродил по книжным залам «Книжного мира». Не сделав ни единой покупки, без сожаления покинул проспект, углубился в полумрак старых улочек.

Эти улочки завлекали тишиной и покоем, одаривали свежестью влажного воздуха. А моя чёткая поступь в кроссовках заглушалась шагами редких прохожих. Я не менял её и у столетнего здания, которое не баловало взор светящими окнами, и внезапно нырнул под арку в мрачный безлюдный дворик, укрылся за углом выступа строения, там затаился. Ждать пришлось недолго. Два рослых парня в чёрных кожаных плащах, как зловещие вороны, пронеслись мимо меня и стали кружить по дворику. Увидав меня, невозмутимо снимающего кроссовку, они разом приостановились. Через мгновение можно было и вправду решить, что им начхать, кто я такой. Пока я вытряхивал из кроссовки воздух, они с исключительной заинтересованностью рассматривали окна верхних этажей. Я не мешал им насмотреться вдоволь. Потом надел кроссовку и приблизился, так что оба нехотя взглянули и на меня.

– Закурить не найдётся? – задал я классический вопрос детективных фильмов.

– Нет, – холодно отозвался верзила с искривлённым в боксёрских забавах носом.

Я не стал настаивать. Вышел из-под арки на улицу, пересёк её и по узкому тротуару зашагал к виднеющемуся перекрёстку. Я приближался к глухому переулку, от которого было рукой подать до стоянки моего «шевроле». Только редкие светящие окна равнодушно взирали, как я с шага переступил оградку и бросился наутёк через длинный сквер, чтобы раствориться во тьме меж торцами кирпичных зданий. Кроссовки позволяли бежать почти беззвучно, и в то же время я слышал за спиной топот преследователей. Возле травяной лужайки я сунул руку за спину, выдернул из-за ремня папочку. Перепрыгивая через корявые ветки кустарника, будто нечаянно выронил её и резко обернулся, рванулся обратно. Кусты мешали сразу поднять потерю. Я потянулся за ней и искоса видел, что первый из бегущих за мной выхватил, вскинул пистолет с длинным стволом, из которого тут же полыхнуло бесшумное пламя. Справа от меня обломилась ветка и в падении накрыла папочку. Дожидаться следующего выстрела было глупо. Я кинулся прочь и скрылся в проулке между домами, где оказались два застывших грузовых фургон без водителей. Визг колёс мчащегося вдоль сквера автомобиля заставил меня залезть на второй фургон и растянуться на его крыше. Я приподнял голову, чтобы иметь представление о происходящем у сквера. Стройная женщина в широком плаще прошла мимо фургона. Я бы мог коснуться её вытянутой рукой, но она меня не заметила и, как показалось, не очень удивилась, когда ей навстречу выбежали двое парней в чёрных плащах и в растерянности остановились. Она лишь ускорила шаги, постаралась скорее миновать их, похожих на потерявших след легавых собак.

Тёмно-синяя «вольво» со змеиным шуршанием выкатила следом за ними и, погасив фары, затормозила, упёрлась в сгущающуюся мглу надвигающейся ночи прямо напротив моего укрытия. Сидящий рядом с водителем опустил боковое стекло, один из парней быстро обошёл «вольво» и наклонился, что-то передал ему.

– Вот папка, – расслышал я тихий голос, не похожий на голос верзилы с перебитым носом. – Выпала, когда он прыгал через кусты. Пришлось стрелять, чтоб не подобрал.

– Кажется, та самая, – ответил ему голос Эдика. – Да, письмо и дискета. Подай нотбук, – распорядился он, обращаясь к кому-то внутри салона.

В салоне загорелось мягкое жёлтоватое свечение. Я вытянул шею, но преследователи были слишком заняты, чтобы увидать меня. На заднем сидении устроился ещё один их сообщник, и я узнал черноволосого кавказца. Кавказец подал Эдику тёмную плоскую шкатулку. Эдик откинул экран, повозился с дискетой и клавиатурой, затем произнёс:

– Она самая. – И обратился к парню. – Куда он смылся?

– Должен быть поблизости.

После короткого молчания Эдик сказал:

– Он наверняка прочитал содержание. Нельзя рисковать. Вдруг решит продать сведения кому не следует. Кто дежурит у его машины?

Неслышный ответ парня ему не понравился, так как он рассерженно бросил:

– Как это никого?

– Все следили за ним.

– И потеряли?! – съязвил Эдик. – Да он уже смылся!

– Его машина там, – вмешался в разговор верзила с перебитым носом, показывая рукой в проулок. – Сразу за углом.

Кавказец раскрыл дверцу, выбрался на дорогу. Достал с заднего сидения короткую винтовку с оптическим прицелом и вкрученным глушителем.

– Пошли, покажешь, – сказал он верзиле.

Я осторожно высвободил из внутреннего кармана устройство дистанционного управления. Направил вытянутый ус-антенну туда, где был «шевроле», и нажал белую кнопку, за ней красную. В глубине проулка вдруг заработал двигатель, вспыхнули фары наполовину выступающего из-за угла автомобиля, – даже мне почудилось, он намеревался рвануться с места. Кавказец с ходу вскинул приклад к плечу, а прицел к глазу и раздался хлопок, сразу второй. Тут же включился клаксон «шевроле». Его пронзительное гуденье разбудило сонливую тишь проулка, сзывая в свидетели всех живущих поблизости. Верзила живо посмотрел в бинокль ночного видения, что-то одобрительно заметил кавказцу, и оба заспешили обратно к «вольво». Я перевёл взор на Эдика. Тот по радиопереговорнику выслушивал какую-то неприятную новость.

– Проклятье! – ругнулся он, не скрывая неприязни.

Свечение в салоне погасло, и уже в темноту верзила сообщил:

– Всё в порядке. Не успел отъехать.

– Они на хвосте, – отозвался Эдик. – Все в машину!

Кавказец и верзила с напарником крысами юркнули на задние сидения, дверцы захлопнулись, и «вольво» быстро покатило задним ходом прочь из проулка. На выезде развернулось и с включаемыми фарами скрылось в стороне сквера. Я ещё не слез с фургона, а тем же путём пронеслась мышастая «самара» с вглядывающимися в лобовое стекло мужскими силуэтами.

Я побежал к своей урчащей, светящей и гудящей машине. Первым делом влез под панель, нашёл и вырвал красный проводок под панелью. Гуденье клаксона прекратилось, двигатель тоже зачихал и смолк. Я больше не нуждался во внимании любопытных: отключил и свет. Уже в восстановленной тишине и темноте осмотрел, что с «шевроле» сделали два выстрела. Оба были точными, пробили только боковые стёкла у передних сидений. Да ещё продырявленной «головой» к рулю приваливалась резиновая кукла. Воздух с шипением истекал из дыр, и она потеряла округлые очертания, обмякла. Я помог ей выдуться, свернул в ком, спрятал в багажник. После чего закрыл и замкнул все дверцы, и поспешил удалиться с надеждой, что местные жители не усмотрели в происшествии ничего подозрительного, не вызвали милицию. Вскоре вышел на оживлённую широкую улицу. Свернув к остановке, успел догнать троллейбус и заскочить в него. Он следовал к Садовому кольцу. Там я пересел в автобус. Хвоста не заметил и доехал до метро «Улица 1905 года», но сошёл на следующей от метро остановке. Подозрительные личности не желали показываться на глаза, никто не проявлял намерения сопровождать меня хоть на край света. В этом я окончательно удостоверился, когда поплутал по пешеходным дорожкам и тротуарам, и к семи часам подошёл к Тишинсткому переулку, заранее кляня непреклонную пунктуальность. Стоять – не идти. Пока я дожидался Ольги, промозглая сырость забралась под куртку и рубашку, стала изгонять тепло из майки. И моя радость при появлении девушки, от её лёгких пританцовывающих шагов росла по мере приближения не только по причине удовольствия видеть милую пособницу. Серые брюки, голубая шёлковая рубашка и чёрный свободный плащ, перехваченный завязанным узлом поясом, придавали ей вид уверенной в себе особы.

– Обалдеть, – буркнул я, когда она приостановилась рядом и тряхнула густыми распущенными волосами.

– Извини, – проговорила она вместо приветствия, – я немного опоздала. Можно, я буду на ты? – Она подхватила меня под руку и потянула. – Пошли. Нам нельзя стоять на месте.

– Почему? – задал я глупый вопрос.

Впрочем, мы уже быстро вышагивали вдоль улицы по слабо освещённой дорожке.

– Так… – она на ходу оглянулась, затем дёрнулась от дороги, и мы быстро спрятались в густой ночной тени жилого кирпичного строения.

На углу перекрёстка, где я её ждал, плавно остановилась новая «БМВ» стального цвета. Высокий парень студенческого возраста вышел из наружу, посмотрел в одну, в другую сторону.

– Не виду её, – сказал он кому-то в салоне.

После чего опять сел за руль. При развороте машины свет фар высветил дорожку и стену дома, возле которого мы стояли. Ольга прижалась ко мне, чтобы быть обхваченной, будто для поцелуя, и «БМВ» с ускорением проехала за моей спиной.

– Я сбежала с вечеринки, – прошептала она, когда я отстранился.

– Я тоже, – признался я.

Она сжала губы, но не выдержала и прыснула. Задыхаясь от смеха, снова дёрнула меня за руку, и мы пробежали дворами. Наконец она перешла на шаг.

– У-уф! – выдохнула она и с облегчением рассмеялась.

В её зрачках резвились знакомые уже бесенята, которых она не в силах была укротить.

– Ты сейчас похожа на шкодливого спаниеля, – заверил я. – А ну, выкладывай, где сестра?

Строгость тона не подействовала. Она тряхнула головой.

– Сначала своди куда-нибудь. Я хочу посидеть с тобой. – Потом добавила. – Мне надо выяснить кое-что.

– Послушай, – я приостановился. – Таскать тебя по ресторанам я не буду. Это дорого и нелепо в моём положении.

Она вернулась.

– А мы не в ресторан. Зайдём в какой-нибудь бар. – И повышая голос, безапелляционно объявила. – И не спорь со мной! А то ничего не скажу!

– Убедила, – согласился я. – Только заткни уши. Мне нужно изрыгнуть страшное проклятье.

– Зачем?

– От него задрожит воздух, и к ногам посыплются золотые червонцы.

– Обругать меня? – она хихикнула. – Я тебе лучше открою кредит. – И снова взяла меня под руку. – Пошли же! Не дуйся, а то хуже будет.

Ничего не оставалось, как подчиниться. Спорить с барышнями – самое идиотское занятие, какое можно придумать. Я поплёлся, как выгуливаемая собака, обдумывая складывающееся положение вещей и свою растущую зависимость от странных созданий.

– Так ты скажешь, где сестра?

– Потом узнаешь.

От дворов к следующей улице мы вышли у столба с горящим светильником, от него свернули на пешеходную дорожку. Нас обдали волнами света и одна за другой миновали несколько машин.

– А где твой «пежо»? – спросила Ольга.

– «Шевроле», – поправил я.

– Я это и хотела сказать. Где он? Я его не видела.

– Зализывает раны.

Она на ходу взглянула мне в лицо.

– Какие ещё раны?

– Так, не очень серьёзные. Не надо ездить позади грузовиков. С кузова вылетел гравий и угодил в боковые стёкла.

– Разбились?

– Вдребезги.

– Жаль.

– Ещё бы!

Она встала, остановила меня. Глаза её сверкнули.

– Я чувствую, ты мне врёшь, считаешь меня соплячкой. Ты собираешься на ней жениться?

Я на мгновение опешил. Ольга смотрела так, что отвечать надо было обязательно. Я лихорадочно соображал, что именно.

– Не знаю, – я пожал плечами. – Ещё не думал.

– А зачем тогда ей голову морочишь? И мне тоже?

Я сухо сглотнул, выигрывая время и подбирая слова.

– Почему ты решила, морочу голову?

– Морочишь! И той, от которой сбежал, тоже морочил. Разве не так?

Я чуть не взвыл.

– Ну, ты же ничего не знаешь! Там была совсем другая история…

– Как же я могу знать, если ты ничего не рассказывал, утаивал? Если б мне такое устроили, я бы… Я бы точно тебя убила.

– За что?

Она хмыкнула.

– И чего Вика из-за тебя мучается? Мало ей было одного…

– Троих! – резко оборвал я с внезапной злостью. – Ты забываешь о двух мужьях. И я не знаю, скольких ещё.

– О-о-ой! – Она хлопнула в ладоши и заметно повеселела. – Смешно.

– Что ой?! Что смешно?!

Я взял себя в руки, быстро остыл.

– Смешно, и всё. Нам надо поймать тачку.

Она отвернулась и пошла дальше, всем видом показывая, что не желает обсуждать ею же поднятую тему. Я мысленно изругал себя последним ослом: позволил девчонке втянуть меня в выяснение отношений! Только этого не хватало в навозной куче проблем, которые свалились на мою голову. Но именно в тот вечер больше всего на свете мне захотелось увидеть Вику. В запасе было часа два, и мне вовсе не улыбалась перспектива провести их в одиночестве, шляясь по улицам наподобие бездомного кота, мучаясь вопросами, на которые всё равно не ответить. Я широким шагом догнал Ольгу, подстроился под её походку.

– Мы же друзья? Не так ли? – сказал я. – Действительно, неплохо бы очутиться в тепле и перекусить.

25

Мы сидели в баре, в тёплом полумраке. Я уже съел два гамбургера и через соломинку потягивал из высокого стакана коричневый коктейль с коньяком. Кровь разыгралась, ударила в лицо, и на душе посветлело. Раз уж на меня ополчились все силы зла, лучше насладиться каждым оставленным судьбой мгновеньем. Не такая уж она и скверная тётка.

Ольга оторвала губы от своей соломинки, наклонилась ко мне. В глазах заискрились весёлые светляки.

– Мужчина за твоей спиной считает меня любовницей. И завидует тебе.

Эта девушка ловко ставила меня в тупик.

– С чего ты взяла?

Она тихонько засмеялась.

– Посмотри, как он бросает на нас взгляды.

Во мне шевельнулся червь тревоги. Я, будто ненароком, медленно повернул голову. Холёный хмырь лет тридцати, в бордовом французском пиджаке с золотыми пуговицами, с пёстрым выпирающим галстуком позволил оценить свой низколобый профиль. Сразу угадывался представитель разбойной прослойки отечественных бизнесменов, которая расплодилась под вывеской коммерческой деятельности. Настроение у меня вновь покатилось под гору, – его вид напомнил о предстоящих делах. Отвернувшись, я посмотрел на часы. Время встречи у бюста одного из борцов за головотяпство гегемона неумолимо приближалось. Я был почти уверен, что Эдик там не появится. Так что и мне торопиться туда вроде было и не зачем. Наше рандеву он скорей всего променял на поиски тайника, и я пожелал ему полнейшего разочарования. Представив, какими словами он станет крыть меня, я расплылся в кислой улыбке.

– Я ж говорила тебе? – сказала Ольга. – Ой, видел бы сейчас своё лицо. Дово-ольный, сил нет!

– Угу, – кивнул я в знак согласия. – Послушай, чего вы так не любите Эдика?

Она посерьёзнела и откинулась на стуле.

– Вот ещё! Просто я к нему равнодушна. Он мне не нравится и всё.

– Хорошо. А почему Вика его недолюбливает?

Она взяла свой стакан, ухватила губами соломинку, и уровень коктейля стал плавно понижаться.

– И всё же, почему? – мягко настаивал я.

– Я не знаю, – она изогнулась, точно сидеть по-прежнему ей было неудобно. И наконец тихо призналась: – Она ему не может простить.

Я склонился над столешницей, пытаясь заглянуть ей в глаза.

– Это как-то связано с тем парнем? Ну, с тем, – я качнул головой, – в которого она была влюблена?

– А вы не знаете?

Она как будто отдалилась на сотни шагов, стала чужой.

– Послушай, – я накрыл ладонью на её нежную кисть, – я тебя не допрашиваю. Но мне важно понять. Понимаешь? Чтобы разобраться в своих отношениях с ней.

Ольга словно окаменела и, кажется, немного побледнела, глаза потухли.

– Ну же, скажи, – с натянутой улыбкой просил я. – Всё равно когда-нибудь мне станет известно. Мы ведь друзья?

– Он и мать погибли… – выдохнула она и смолкла.

Внезапная догадка вспыхнула, как спичка в кромешной тьме.

– Так, – тихо промолвил я. – Понятно. Они были в одной машине?

– Да.

– Одни? Ну, ты понимаешь, что я имею в виду?

– Да.

Мы помолчали. Я не отпускал её ладонь, она намеренно потянула руку и высвободилась.

– А отчего вы, ты с сестрой, решили, это Эдик? Прости, что выясняю…

Она меня прервала.

– Даже если не он, он должен был знать.

– Да, пожалуй, – согласился я. – Ну вот, видишь. Ничего ужасного не произошло. Земля пока ещё вертится, мы сидим здесь, с тобой, и тот хмырь завидует мне. Потому что ты очаровательная девушка.

Она печально улыбнулась.

– Ну хочешь, я дам ему в морду, если он тебе мешает?

– Не надо. У… тебя будут неприятности.

– Пусть живёт и размножается, да?

Она кивнула.

– Сегодня я подсунул Эдику большую свинью. Мы сидим здесь, а он сейчас, как глупый пёс, рыщет по лесу, ищет несуществующий тайник Ивана. Представляешь? Мне это доставляет удовольствие. Только пока никому не говори. Ладно? Видишь, я тебе тоже доверяю свои тайны.

Она приходила в себя, на щеках проступал румянец.

– А он нос не испачкает? – задала она вопрос с выражением простодушной невинности.

Я на мгновение растерялся и едва не расхохотался.

– Надеюсь, поцарапает о колючки.

– Хорошо бы. – Она стряхнула с рукава шёлковой рубашки несуществующую крошку и вздохнула. – Мне пора к бабушке. Я обещала.

– Я провожу. Если, конечно, не возражаешь.

Мы спустились к раздевалке в просторный вестибюль первого этажа. Я помог ей надеть плащ, и мы вышли на ночную, сияющую разноцветьем витрин улицу.

– Я поеду на метро, – сказала она.

Проводив Ольгу до кафе «Макдональдс», уже в подземном переходе, у прохода к метро я получил от неё то, ради чего встречался.

– Вот, – она вынула из кармана листик бумаги. – Вика просила позвонить по этому телефону.

Я показал пальцем на щёку, куда можно чмокнуть, она так и сделала и заторопилась.

– Пока!

– Пока, – я махнул на прощанье рукой и подождал, чтобы она пропала среди спин людей за прозрачными дверями. Затем отошёл к таксофонам и позвонил.

– Алло! – тоном воспитательницы произнёс строгий женский голос.

– Я вежливо попросил позвать Викторию.

– Подождите минутку.

Стоять с беззвучной трубкой у уха пришлось дольше. Но я не роптал, уповая на поговорку: «Всё удаётся умеющему ждать».

– Да-а? – наконец-то раздался негромкий голос Вики, от которого приятной волной накатило волнение влюблённой одури. Я молчал, и она спросила: – Это ты?

– Нет, не я. Скажи ещё что-нибудь.

– Что?

– Ну, не знаю. Прочти стих. Неважно, какой. Лишь бы слышать и слушать голос влюблённой женщины, который не спутать ни с чем. Его модуляции, колоратуру и партитуру… Ну как, здорово я выдал?

– Ты пьян? – проворковала она.

– Конечно, дорогая. Но оттого, что жутко хочу тебя видеть, обонять, осязать и ощущать… И вообще, пора прекратить меня мучить. Мы в разных весовых категориях, и это нечестно.

– Но я не могу сейчас… – её ответ был неуверенным.

– К дьяволу «не могу»! В конце концов я самец и требую уважения законов природы. Разве не знаешь? Во всём цивилизованном мире возвращаются к законам природы. Везде мода на законы природы. Ты что, не хочешь быть современной женщиной? Хочешь прозябать в совковом варварстве? Женщина больше не друг и товарищ, а венец творения, требующий лобызания! Поняла?

– Ты такую чушь несёшь, – промурлыкала она, и мне представилось, как она млеет от удовольствия, словно кошка под жарким солнцем. – Ты, правда, не пьян?

– Пьян! А пьяный я буйный. Если через полчаса не будешь у касс кинотеатра «Октябрь», никто не укротит моего дикого буйства. И всю жизнь тебе придётся навещать меня в тюрьме, носить передачи.

На этой суровой ноте я примолк, давая ей возможность что-нибудь придумать.

– Хорошо, – наконец согласилась она. – Я постараюсь… я приеду…

Мысль о кинотеатре возникла вдруг, не могу сказать, почему. Однако когда я покинул подземный переход и снова очутился в промозглой сырости не желающего угомониться города, она мне показалась весьма удачной. Я не спешил, шёл по Тверскому бульвару, впервые всерьёз размышляя о странных отношениях, в которые увяз так глубоко и, было похоже, безнадёжно. С одной стороны, меня тянуло к Вике, и сдержать эту тягу не было ни сил, ни желания. С другой – настораживал папаша, которого ещё ни разу не видел, но представлял себе не иначе, как упорно желающим моей смерти монстром, не пощадившим и собственную жену. От подобных размышлений можно было свихнуться. Я отогнал мысли о второй стороне, но они уже испортили радужный настрой от первой, связанной с Викой. И на Суворовском бульваре я даже подумывал, не стоило напрашиваться на это свидание, пока не разберусь с тайником Ивана, не получу козырные тузы, с которыми можно укрощать преследующих меня королей и валетов. Но к Новоарбатскому проспекту, на котором был всего пару часов назад, вышел с решимостью любой ценой свидеться с Викой. Магазины поменьше были уже закрыты, безмолвны, словно никому не нужны. А прохожие как будто попали в это место только для того, чтобы направляться неизвестно куда. В отличие от многих, у меня была ясная цель, и её достижение требовало бдительности и осторожности.

Женщина за окошечком невозмутимо оторвала два билета на сеанс, который уже начался. Я быстро покинул помещение касс, чтобы не чувствовать себя рыбкой в ярко освещённом аквариуме, но у парадного входа в кинотеатр света было тоже предостаточно. Когда за тобой ведётся охота, стоять в гордом одиночестве перед желающими глянуть на выделяющееся здание – не самое приятное занятие. И я обрадовался высокой дамочке в чёрной шляпе, которая встала у витрины с кадрами голливудской мелодрамы. Вне сомнения, она была более привлекательным субъектом для обозрения, нежели моя жаждущая быть неприметной персона. Проезжай я по проспекту, в первую очередь обратил бы внимание на неё, удостоив лишь беглого взора спину неприветливого типа, который неизвестно зачем болтался рядом.

Появление Вики было во всех отношениях подарком судьбы. Я устремился навстречу на всех крыльях, которые приобрёл при её ожидании. Светлый плащ красиво подрагивал от девичьей походки и ветерка, и я с трудом оторвался от её вида, чтобы пристально осмотреться. Отсутствие признаков неусыпного надзора за ней позволило опять сосредоточиться на предмете влечения.

– Кажется, не виделись тысячу лет? – я притянул её за талию и поцеловал.

Синие глаза заблестели благодарностью.

– Лучше сбросим девятьсот девяносто девять лет и триста шестьдесят пять дней.

– Я же предупредил, мне кажется. – Я удерживал её на улице, старался убедиться, что кинотеатр не станет для меня ловушкой. – Тоже прилетела на крыльях любви? Что-то не вижу поблизости сиреневую «девятку».

Вика освободилась из моих рук, оправила плащ.

– Тебе хочется узнать, не привела ли я хвост? Надеюсь, нет. Я ехала на такси, и попросила остановиться на какой-то улочке за домами. Я даже не знаю её названия. Ты доволен?

– Не то слово. Горд и счастлив, что ты такая умная и очаровательная.

– Прошлой ночью я была фригидной стервой.

– Но ты написала в письме, что это не так. И не надо быть злопамятной. Тебе это не идёт.

– Я сама знаю, что мне идёт. Меня ещё никто так не называл.

Замечание неприятно кольнуло меня.

– Наверно, у других не было на то оснований.

Она резко отстранилась, глаза полыхнули оскорблённым возмущением.

– Не будь ты таким дураком, дала б тебе пощёчину. Не говори мне больше об этом!

– Разумеется, – сорвался я. – Мужья – дело святое.

В левом глазу что-то больно дёрнулось, запылала щека, а в ухе неприятно зазвенели бубенцы и колокольчики.

– Я тебя предупреждала.

Я повёл подбородком, приходя в себя. Дамочка у витрины и пожилая билетёрша на входе не скрывали нездорового любопытства. Я подхватил Вику за талию и протянул билетёрше билеты.

– Ничего страшного, – объяснил я. – Мы репетируем роль.

– У вас щека пылает от такой роли, – неодобрительно проворчала билетёрша, возвращая надорванные билеты и пропуская нас внутрь просторного вестибюля.

Из зала показа доносились невнятная речь, потом сильный взрыв и крики ярости. Что-то меня такой фильм не увлекал. Я подтолкнул Вику к винтовой лестнице, ведущей на второй этаж.

– Мне надо с тобой поговорить, – объяснил я вполголоса.

Мы поднялись в холл, прошли ни то к буфету, ни то к бару. Две парочки заняли по столику, оставив нам на выбор несколько других. Я показал на ближайший к панорамному окну, откуда просматривался проспект.

– Против того не возражаешь?

Она безмолвно направилась к указанному столику, а я подошёл к стойке.

– Две рюмки бананового ликёра, – попросил я грудастую девку со смазливым личиком. – Два мороженых с шоколадом и пару чашек кофе.

После челночного рейса к столику и обратно к стойке, я с чашками вернулся к Вике и совершил посадку на стул напротив. Она сама прикурила от газовой зажигалки и положила её возле рюмки с ликёром.

– Прости за пощёчину, – сказала она. – Тебе больно?

– Тебе надо меньше курить, – ответил я.

– Ты сам виноват.

– Да, конечно.

– Лучше бы я не говорила о них Ивану.

– Разумеется, в этом всё дело, – согласился я.

Она потушила сигарету.

– Хорошо. Я не буду курить. Только не разговаривай со мной так. Иначе я его возненавижу.

– Ему уже всё равно.

– О, боже! Ну, зачем ты об этом?

– Ладно. Давай о другом. Твой сердцеед, – ну, я имею в виду того парня, по которому ты носила сердечный траур два года, – он был любовником твоей матери?

Она вздрогнула, потянулась к сигарете, но прикуривать не стала.

– Тебе это Ольга сказала?

– Сам догадался. Она мне сказала только, что они погибли в одной машине. – Я выдержал паузу. – И она подозревает, в этом замешан Эдик.

Вика отвернулась, уставилась в окно. Затем бесцветным голосом спросила:

– А ты что об этом думаешь?

Я пожал плечами, хотя она вряд ли могла это видеть, разве что через отражение в стекле.

– Вполне могло быть делом рук отца, то есть сделано по его распоряжению. Но для такого поступка надо иметь чрезвычайные основания.

Вика ответила не сразу.

– Он её очень любил и ревновал. Его часто и долго не бывало дома. Наверно, поэтому.

– Ты извини, что спрашиваю, – сказал я. – Но я попал в скверный переплёт. Сквернее не придумаешь. Чтобы иметь шанс увидеть тебя завтра, мне нужно знать как можно больше о тех, кто принимает решения.

– Я потому и отвечаю.

– Спасибо.

Она повернулась ко мне.

– Я бы об этом не сказала чужому человеку. Никогда.

– Я это ценю.

Глаза у неё подёрнулись влагой, и стали ещё прекрасней.

– Ну почему, почему ты не хочешь догадаться? Как будто нарочно делаешь так, чтобы причинить мне боль. Пожалуйста, не разговаривай со мной таким тоном. Очень прошу.

Я почувствовал себя неловко. В конечном счёте, какое я имел право судить её за прошлое, если она дарила мне настоящее.

– Если бы я не причинял тебе боль за то, что невольно мучает меня, тебе пришлось бы выбирать между мной и папочкой. И скорее всего, ты выбрала бы его. Что, я не прав?

Она всё же закурила.

– Он любит только меня и Ольгу. И всегда был добр ко мне.

– И поэтому приговорил твоего хахаля.

– Ты не имеешь права осуждать его. – У неё задрожала сигарета. – И это не твоё дело. Он настоящий мужчина, а не слюнтяй. Меня тошнит от слюнтяев и дураков. Их слишком много.

– Ну, а я, кто по-твоему?

Она криво усмехнулась, но такая усмешка не портила лица.

– Не слушай меня. Я сама не знаю, что говорю. Я действительно, мчалась к тебе, как сумасшедшая. А зачем? Чтобы ты мучился какими-то подозрениями?

Она была так красива и близка, что я не мог на неё смотреть.

– Ничего себе! – сказал я в сторону. – С каких это пор мужья стали подозрениями? Это факты, а не подозрения.

– Ну вот, – устало произнесла она. – Опять. Я и правда очень жалею, что наболтала Ивану. А тебе было б легче, если бы у меня были любовники?

– О-о, дьявол! У меня уже голова пухнет. Давай, сменим пластинку.

– Как хочешь.

Мы помолчали, не глядя друг на друга.

– Как понимаю, отца ты не нашла.

– Не нашла.

Мы встретились глазами. Её были бездонными, в них запросто можно было утонуть.

– А ты не думаешь, он нарочно избегает тебя? Догадывается о чувствах ко мне.

Она с отрицанием покачала головой.

– Если б ты его знал, так не сказал.

– А вдруг, он боится, на этот раз ты не простишь… Скажем, если и со мной случится несчастный случай.

Она высокомерно выпрямилась.

– По-твоему, если он будет избегать меня, я прощу? Он о нас не знает. Эдик ничего не сообщает ему.

– А твоя бабушка?

– Я сейчас поеду к ней. Но отец и ей не позволяет вмешиваться в свои дела.

– Он может связаться с ней.

– Надеюсь.

– Ты что, останешься у неё ночевать?

– Да.

Я хотел попросить телефон, однако суеверное предчувствие остановило меня. Ставка сделана. Если выиграю, найду её. А проиграю?... Нет, я обязан был выиграть. Они потеряли мой след, и второй раз на крючок не попадусь.

– Скажи, почему Ольга тогда прислала тебя ко мне? Откуда она узнала?

Вика ответила не сразу.

– Ты ей понравился. А вечером она случайно подслушала, как Окса…

Она прикусила язык и покраснела.

– Оксана позвонила Эдику, который был у вас, сообщила, что Иван мёртв. Но там вертелся я, и мог заподозрить её в соучастии.

Она кивнула.

– Почти так.

– Ольга подслушала по параллельному телефону?

– Да. Потом Эдик позвонил кому-то, отдал распоряжение… ну, ты понимаешь.

– Ольга подслушала и это. И послала тебя помешать.

– Не знаю, она меня послала или я сама поехала. Не знаю. Я не хочу об этом… Ты меня ещё любишь?

Мороженое начинало таять, и я поддел его с краю кофейной ложкой, попробовал.

– Ничего. Вкусно. Попробуй. – Но Вика напряжённо ожидала ответа. – Ты сама могла бы догадаться, я влип в тебя по уши. Откровенно говоря, не желая этого.

– Ты об этом жалеешь?

– Если бросишь курить, нет.

От её сигареты поднималась струйка дыма, и она разогнала её ладонью.

– Я хочу тебе нравиться.

– Только мне? – усомнился я.

– Сейчас мне важно только твоё отношение.

Она сунула сигарету в чашку с кофе и перехватила мою руку, в которой я держал ложку с мороженым, облепленным хлопьями наструганного шоколада.

– Дай мне попробовать.

– У тебя своя порция.

– Я хочу с твоей ложечки.

– Пожалуйста.

Она слизнула верх с шоколадом и, не спуская с меня внимательного взора, проглотила.

– По глазам вижу, тебя что-то тревожит. Ты мне не доверяешь?

– Доверяю… Почти как себе.

Это было явным преувеличением. Но я давно усвоил правило: «Настоящим мужчинам говори правду, а всем остальным рассказывай сказки». Оно меня никогда не подводило. Хотя доверять именно Вике очень тянуло, и признался я вполне искренне, просто старался выкинуть из головы, что говорить не следовало.

– Если бы не доверял, стал бы сидеть и ворковать с самой очаровательной и милой женщиной на свете?

Глаза у неё вновь ожили.

– Как тебе не стыдно врать, – заметила она. – Разве фригидная стерва может быть самой милой на свете?

– Ты же намерена доказать, я заблуждался.

– А тебе нужны доказательства?

Оказалось, она не лишена склонности к игривой многозначительности.

– Не дразни меня, – предупредил я. – Я за себя не ручаюсь.

– А мне ужасно хочется подразнить.

Я посмотрел на наручные часы.

– К сожалению, придётся сделать перерыв. Небольшую интермедию.

– Никуда я не пойду. Мне только начинает здесь нравиться.

– Не капризничай, – попросил я. – И я бы охотно отложил нерыцарский турнир. Но вряд ли это оценит наш друг Эдик.

Она посерьёзнела, закрыла сумочку и поднялась.

– Пошли, – согласилась она. А когда спускалась следом по лестнице, поправила мне волосы. – Я ни о чём не спрашиваю. Ты всё равно не скажешь. Только хочу понять. То, что ты задумал, опасно?

Я пожал плечами.

– Не очень. Надо прогуляться по ночному лесу и кое-что выяснить.

Кажется, она не поверила, однако не стала настаивать на честном ответе.

26

Молодой таксист в джинсовой кепке по моей просьбе погнал «волгу» на предельной в городе скорости. Вика не возражала. Она сидела рядом на заднем сиденье притихшая и сосредоточенная. Молчание стало тяготить меня.

– Что из себя представляет Оксана? – негромко спросил я, когда такси выехала на шоссе Энтузиастов, и таксист пошёл на обгон грузовика и автобуса.

Отозвалась она неохотно.

– Что ты имеешь в виду?

– Как я понимаю, она твоя подруга. Давно?

– Мы вместе учились в школе.

– Наверное, в спецшколе, с англоязычным уклоном?

– Ты удивительно догадлив для сыщика любителя. – Она глянула мне в лицо. – Уж не увлёкся ли ты и ею?

Я пропустил колкость мимо ушей.

– И всё же, кто она такая? Согласись, меня не может не интриговать, что она звонит и запросто сообщает Эдику о личных проблемах.

– Только, ради бога, не умничай!

– И всё же? – с упрямством бегемота настаивал я. – Рано или поздно я всё равно узнаю. К тому же между нами не должно быть тайн. Не так ли, моя дорогая?

Она фыркнула.

– Какой же ты змей! Ну, хорошо, если тебе так важно. – Она наклонилась к моему уху. – Она влюблена в отца, и давно. Так что для неё ты пустое место.

Меня словно в лоб стукнуло.

– Ты хочешь сказать…

– Да, – раздражённо оборвала меня она. – И я больше не хочу говорить об этом.

– Но ведь Иван… О, дьявол! – буркнул я.

– Я больше не хочу говорить об этом, – повторила она холодно и настойчиво и отстранилась, отвернулась к окну.

Я только тут обратил внимание, что мы упёрлись в колонну военных грузовиков. Таксист посмотрел на меня в зеркальце над лобовым стеклом, после чего ринулся на затяжной обгон. Колонна возвращалась в Балашиху. Солдаты при оружии равнодушно выглядывали из-под тентов фургонов. Наконец, военные грузовики остались позади, и мы свернули на улицу за Измайловским парком. Я тронул таксиста за плечо.

– К той остановке, – сказал я, имея в виду навес у дороги, под которым уже стоял пожилой мужчина.

Таксист плавно сбавил скорость и сразу за остановкой подъехал впритык к бордюру. Небрежно одетый мужчина под навесом понуро глянул в нашу сторону.

– Прости, – Вика казалась подавленной. – Я немного беспокоюсь за тебя.

Мне не хватало только сцены прощанья.

– Пустяки, – заверил я. – Не бери в голову.

Выбравшись из салона на тротуар, я звучно захлопнул дверцу. Таксист посмотрел назад, пропустил встречный красный «москвич» и живо развернулся, следом за ним устремился обратно. У перекрёстка ему пришлось остановиться, а на зелёный свет светофора он вырулил на шоссе и устремился прочь, своими огнями замелькал и скрылся за деревьями.

Вскоре подошёл нужный мне автобус, и я без происшествий доехал, а затем и дошёл до гаражей с пристройкой автосалона.

Когда я входил в пристройки, было без четверти десять. Не включая свет, я вынул из спортивной сумки серый шерстяной свитер, тонкий и плотный, одел его вместо рубашки. Высокий воротник обхватил горло, я плотно застегнул куртку и почувствовал, – вот теперь холодная ночь станет чем-то вроде подруги. Забрав мешок с резиновой лодкой, прихватив револьвер Ивана, я запер стальную дверь. Но ключ в щель у петли не бросил, он мне ещё мог понадобиться. Закинул мешок за плечо и зашагал к уличной дороге.

Предстояло добраться до Бескудниково, на север огромного города. Автобус подошёл прежде, чем удалось поймать попутку, и, не мудрствуя лукаво, я доехал на нём до станции метро «Новогиреево». Там решил, что электричка самый надёжный и быстрый транспорт, спустился в переход и нырнул в подземное чрево, в такое время шумное и многолюдное. Меня устраивало затеряться в толпе, и с двумя пересадками я доехал до нужной станции с уверенностью, что не видел ничего похожего на слежку.

Выйдя из подземки, я сразу направился к спальным блочным строениям, высоким и похожим на огромные, расставленные в ряд коробки. За крайним из них, у низкого забора детского сада, под ветвями липы застыл «УАЗ» грязно-салатного цвета. Со стороны могла показаться, его оставили до утра, для заслуженного отдыха. Однако вблизи становилось очевидным, что за рулём в темноте сидит мордатый курносый парень с взъерошенными светлыми волосами и глубоко посаженными глазами. Он лениво доедал остаток яблока, и на меня он не обращал внимания даже, когда я через окно заглянул внутрь салона, удостоверился – на сиденьях никого больше нет. Я постучал в боковое окно водителя, и оно медленно опустилось. Парень выбросил огрызок и уставился на меня молча и равнодушно.

– Слушай, – заговорщически сказал я. – Мне надо к Клязьминскому водохранилищу.

Он небрежно вынул из бардачка фотографию. Посмотрел на неё, потом на меня и спокойно заметил:

– Похож.

Привстав, он изнутри отпер дверцу и сам приоткрыл. Я поднялся в тёплый салон, сбросил мешок на кресло у прохода и опустился в другое. В глубине прохода виднелся чёрный мопед. На всякий случай я указал на него парню.

– Для меня?

– Угу.

Он слегка кивнул, завёл двигатель и плавно вывел «уазик» на подъездную дорогу.

– Я вчера ждал, – надтреснутым голосом объявил он.

– Вчера я не смог.

– Ничего. Я должен был и завтра ждать.

– Теперь не понадобится.

– Да, – согласился он. – Теперь не понадобится. Вас довезти и тут же обратно?

– Верно, – подтвердил я. – Дожидаться меня не обязательно.

Мы выехали на широкую улицу, и он увеличил скорость.

– Сколько нам ехать? – спросил я, так как не знал, какая скорость удобна его темпераменту.

– Минут за двадцать доставлю.

– Двадцать с гаком? – вежливо уточнил я.

Он посмотрел на меня в зеркальце над лобовым стеклом и возразил:

– Уложусь в двадцать.

На Дмитровском шоссе я уже не сомневался, так оно и будет. Было начало двенадцатого, и я успокоился, расслабился. Пока всё шло удачно, без задержек. Чтобы полностью избавиться от сомнений, я поинтересовался:

– Не подскажешь, который час?

Он пальцем показал на панель, на циферблат с фосфоресцирующими стрелками.

– Вам точно?

– Желательно.

– Я их недавно сверял. По радио.

Разницы между показаниями тех и моих часов я не заметил, и остальную часть пути мы преодолевали в молчании. Выехали за МКАД. И по жестяной крыше застучал дождь, будто просился пустить его в салон. На лобовом стекле деловито засуетились щётки. Но их усердия становилось недостаточно. Дождь усиливался, быстро превратился в ливень, зашумел, зашелестел под колёсами. Я пожалел, что не захватил дождевик. Перспектива в такую погоду, да ещё в лесу промокнуть до нитки ничем не вдохновляла. Благо, продолжался этот водопад недолго. Сначала заметно ослабел и вскоре совсем прекратился. Я вздохнул свободней.

Мелькание ночного леса вдоль большой дороги постепенно замедлялось, редкие следующие позади машины нагоняли и обгоняли, с восторгом гоночных победителей уносились вперёд. Парень свернул на обочину, чиркнул по деревьям светом фар, и я различил грязно-серые бетонные плиты просёлочной дороги, по которым мог бы проехать автомобиль. Но «уазик» остановился и затих. Просёлочная дорога вела в лес и терялась в нём.

Я распахнул дверцу. Дурманящая свежесть увядающего разнотравья ворвалась в салон, заполнила лёгкие и взбодрила. Лишь шуршание капель, падающих с веток, с не опавших листьев, напоминало о недавнем ливне. Но дождевик бы уже не понадобился. Я вытащил мопед, затем подхватил с кресла и накинул на плечо мешок. Парень и я не рассчитывали ещё когда-нибудь встретиться и не обменивались ни словом. По воле Ивана мы оказались случайными попутчиками, и только. «Уазик» заурчал, пропустил крытый грузовик и с разворотом выехал на большую дорогу. Я подождал, пока он отъедет, уверенно направится обратно. После чего пристроил мешок на жёстком заднем сиденье и осмотрел мопед. Бачок был заполнен под завязку, из него в нос ударил запах бензина. А в жестяной фляге, привязанной к раме кожаным ремешком, оказался спирт. Этого я не ожидал. Во мне начала пробуждаться запоздалая благодарность Ивану. Подготовил он всё великолепно. Чуть хлебнув из фляги, я оживился, убрал её в карман и оседлал мопед. Завёлся он сразу, а смазанные колёса легко пришли в движение, закрутились, по бетонным плитам повлекли меня в лесную чащу.

Углубившись в тревожную темень, я включил свет, но лес уже постепенно редел. За деревьями показалось поле, а за ним опять вытянулись к тучам мрачные заросли. Погасив маломощную, но способную привлечь внимание фару, я заглушил мотор и приналёг на педали. Пересёк поле и остановился. Согласно указаниям на дискете, для наглядности дополненным нарисованной от руки картой, просёлочная дорога вела к небольшому посёлку, до него осталось километра два. А в этом месте надо было съехать на тропинку. Чтобы отыскать её, пришлось снова включить свет.

Тропинка была не такой слякотной, как я опасался, и вывела прямо к водохранилищу. Отвязав мешок от жёсткого сиденья, я опустил его на траву. А мопед откатил к густому кустарнику, где опрокинул на шуршащие листья, укрыл под ветками. Потом забрал мешок и скорым шагом отправился вдоль берега. Во всём поле зрения не виделось ни огонька. Скользкая на открытых местах тропинка извивалась под навесами крон и вскоре упёрлась в песчаный пляж, окаймляющий клиновидный заливчик. При желании, я бы легко докинул камень до противоположной стороны этого заливчика. Запущенный досчатый помост свидетельствовал, – прежде, по воскресному расписанию, здесь причаливала шустрая речная «Ракета» с приезжающими на пляж отдыхающими.

До полуночи оставалось около двадцати минут. Без лишней суеты я развязал мешок и принялся вынимать содержимое. Сверху лежала завёрнутая в бумагу маска для подводного плавания. Благодаря бумаге и внимательному обращению с мешком стекло было целым, и я опустил маску на обрубок поваленного дерева. После чего вытряхнул из мешка свёрнутую резиновую лодку, насос и связанные составные части складного весла. Насос помог быстро надуть камеру до упругой твёрдости, и готовая лодка предстала небольшой, тёмной и неприметной. Как раз такой, какая была нужна. Я отнёс её к воде, затем вернулся и забрал всё, с чем явился, не оставив ни мешка, ни насоса. Нагрузив лодку, снял с себя куртку, свитер и майку, и надел только свитер. Расшнуровал, скинул кроссовки, снял носки и расстегнул, высвободил поясной ремень, но джинсы оставил на себе. Лодка наполнилась барахлом, и невольно подумалось о нелёгком ремесле контрабандиста.

За пять минут до полуночи я глотнул обжигающего внутренности спирта, тщательно завинтил крышку и спрятал флягу в одежде. Устроившись в лодке, не спеша заработал собранным алюминиевым веслом с короткой ручкой, направляясь строго к выступу на противоположном берегу заливчика. Примерно на равном, срединном расстоянии от обоих берегов положил весло возле себя, посмотрел вниз, в черноту бездонной водной толщи и стянул с себя джинсы, трусы и свитер. От холодных объятий октябрьской ночи меня передёрнуло, но я склонился над водой и вдруг увидел столбик света, который пробивался от самого дна и ослабевал у поверхности. Его пучок не рассеивался по сторонам, был направленным и даже с ближайшего берега вряд ли заметным.

Я заторопился. Живо надел, поправил на носу маску и, стиснув зубы и губы, перевалился к нему навстречу. Леденящая вода обожгла кожу и тело. Судорога свела левую ступню, грудь сковала мертвая хватка невидимого врага. Невольно взвыв, я вдохнул показавшийся не таким уж и холодным воздух, резко выдохнул лишнее и с головой погрузился под воду. Провернулся, чтобы удаляться от поверхности, и заработал руками, ногами по всем правилам подводного плавания, но так быстро, будто за мной погналась доисторическая тварь. Хорошо, в этом месте было не глубоко, и мне хватило воли и внутреннего тепла добраться до источника света. Испускал свет похожий на толстый «дипломат» контейнер, по цвету не отличимый от ила. Ил уже наползал на него, словно жаждал скорей поглотить и оставить себе. Я разгрёб донную грязь, нащупал ручку и оторвал контейнер от липучего соперника. Свет неожиданно погас, будто только и ждал этого мгновения. Оттолкнув ногами вязкое дно, я пружиной рванулся вон из чёрной бездны.

Когда вынырнул на поверхность, не мешкая и не отдышавшись, перекинул контейнер в лодку. Лодка взбрыкнула, но я перевалился следом за контейнером и усмирил её. И только в лодке сообразил, отборной бранью обругал себя, – не хватило ума захватить полотенце или хоть какую-нибудь подходящую тряпку! За отсутствием лучшего, пожертвовал майкой. Вытер ею голову, затем уже сырой растёр тело, пусть от неё и мало стало пользы. Наверное, на чемпионате по скоростному напяливанию одежды я бы завоевал главный приз. Но свитер, трусы, джинсы и носки не согрели, как хотелось. Вот тогда я по-настоящему оценил значение фляги. Опрокинул её над открытым ртом, влил в себя спирт, пока не почувствовал, как обожгло горло. Закашлялся, выплюнул, что не проглотил, и от волны жгучего тепла внутри тела начал успокаиваться. Несмотря ни на что я повеселел. Нервное напряжение последних дней покидало меня, а испытание, которому подверг Иван, прокручивалось в голове, словно волнительное приключение.

Дрожь утихала, и я переключил внимание на контейнер. Его изготовили из нержавейки. Верхняя часть, в которую вправили стеклянный глазок, по углам прижималась винтами к нижней, а между ними, на стыке проступала резиновая прокладка. Винты имели навершия в виде сердечек, их можно было отвинчивать вручную. Но я убедился, требовалось повозиться, чтобы добиться начала поворотов. Затем они выкручивались без особых усилий, – были смазаны техническим маслом.

Лодка дрейфовала к простору водохранилища. Меня это не беспокоило. Я не хотел возвращаться прежним путём, на котором риск нежелательных встреч казался выше. Мопед представлялся уже не нужным, и при необходимости можно было вернуться за ним и днём. Вероятность, что посторонние найдут его в ближайшие сутки, была незначительной. Для местных жителей пляжный сезон закончился, а на шашлыки в такое удалённо место никто не приезжал. Да и речная «Ракета», если ещё и ходила, то не в это время года. Из-за нетерпения узнать, что же находится в контейнере, я освободил его от всех винтов и начал осторожно приоткрывать, отдирая верхнюю часть от нижней. Прокладка выглядела вполне надёжной. И действительно, вода внутрь не просочилась. А на случай, если бы ей это удалось, для содержимого предусматривалась вторая защита от влаги – надёжно запаянные пластиковые пакеты. Бумаги находились в большом пакете; а в двух маленьких были упрятаны по аудиокассете, каждая из которых ничем не отличалась от другой. Озадаченный, для чего мне аудиокассеты, я невольно рассмотрел устройство светового маячка. Оно было за жестяной перегородкой, прикреплённой к верхней части контейнера, напротив стеклянного глазка с линзой, какие используют в дверях. На электронном будильнике стрелка звонка указывала на цифру двенадцать. Два чёрных проводка соединяли будильник и три обмотанных скотчем батарейки с электронной платой усилителя и реле. А белые проводки связывали реле с фонариком, привинченным как раз у глазка. Всё было сделано тщательно, просто и надёжно. Очевидно, звонок будильника был удалён, а вместо него сигнал направлялся к плате усилителя и реле. Каждые двенадцать часов, в полдень и в полночь, длящийся минуты полторы сигнал будильника включал, а затем выключал фонарик. А его свет можно было увидеть лишь ночью, если знать, где смотреть на дно заливчика.

Лай собаки и тарахтенье мотоцикла донеслись от тех зарослей, где я на мопеде съехал с просёлочной дороги. Эти звуки заставили насторожиться, напрячь слух. Они становились отчётливей, скоро приближались. Затем послышался стрёкот лёгкого вертолёта, уверенно летящего в мою сторону. Необъяснимым побуждением я сунул пакетик с аудиокассетой за обтяжку шерстяного носка и закрыл контейнер. Однако завинчивать контейнер не стал, всё равно не удалось бы стянуть винтами, надёжно сжать прокладку. Вскоре можно было не сомневаться, мотоцикл катил по тропинке, – в просвете между деревьев мелькнул свет его фары. Схватив весло, я со всех сил погрёб им с обеих сторон лодки, и она устремилась вдоль берега прочь и от заливчика, и от быстро летящего вертолёта.

Не успел я проплыть и десятка метров, как вертолёт полыхнул драконьим глазом, высветил меня на водной поверхности, будто на арене цирка. Лихорадочно работая веслом, я надеялся вырваться из светового пятна и ускользнуть от проклятой стрекозы, скрыться где-нибудь в прибрежных зарослях. Но всё напрасно. Вертолёт с нарастающим гуденьем и свистящим шумом рассекающих воздух лопастей обогнал лодку, спустился и поднял вихрь водяной пыли за моей спиной. Несмотря не мои усилия подчинять ход лодки гребкам весла, она заскользила обратно к заливчику, точно желала вернуться к родной пристани. Выстрелов я не расслышал, однако всплески воды по правую руку убедительно советовали прекратить, оставить попытки улизнуть и сбежать. Мне ничего не осталось, как вскинуть весло в знак отказа от сопротивления. Стрелять прекратили, и я с досады отбросил весло на контейнер. Металл звучно лязгнул о металл, а я сложил руки на груди, всем видом показывая, что принимаю своё поражение.

Вертолёт продолжал кружить над водой, загонял лодку к песчаному берегу, от которого я отплыл перед полуночью. Едва она зашуршала по песку, совсем не шальная пуля продырявила камеру. Лодка стала тут же сдуваться, обмякать и сжиматься, будто покрывалась морщинами. Из вертолёта на берег спрыгнул мужчина в комбинезоне защитного цвета и опустил многозарядную винтовку с глушителем. Избавленная от этого груза винтокрылая машина устремилась вверх, загасила прожектор и подалась туда, откуда прилетела.

– Не дури, – шагая ко мне, громко предупредил мужчина. Он показал рукой на контейнер. – Иван в этом деле работал с нами.

– Так это вы? Вы гонялись за мной на «самаре»? – уже зная ответ, с облегчением спросил я.

– Да.

Я присел на корточки, повернул винт крепления верха контейнера, как если бы хотел его открыть, и задал ещё один вопрос с предсказуемым ответом.

– Тоже ваши? – кивнул я в сторону, где тарахтел мотоцикл.

– Наши.

– Но Иван и вам не сказал, где контейнер. Как вы меня нашли?

– На мопеде был маяк.

Я быстро размышлял и возился с винтами, тянул время. Иван, очевидно, не во всём доверял этим сообщникам. Не желал делиться с ними своими козырными тузами, ключевыми сведениями.

– Здесь что, и ваши бумаги?

– Код сейфа с нашими бумагами.

Я уловил насмешку.

– Их очень много, чтобы уместить в такой коробке, – снисходительно пояснил мой собеседник с винтовкой.

Он не упоминал об аудиокассетах, и внезапно я сообразил: пославшие его не знали них. Но они догадывались, в контейнере могут оказаться данные, с помощью которых Иван помогал им выиграть на бирже большие деньги, – не из любви и дружбы, а единственно в обмен на защиту от тех, у кого эти данные были выкрадены. А так как данные были опасны для определённых кругов около правительства, являлись доказательствами огромных махинаций ради обогащения, то представляли собой особую ценность, и их надо было обязательно заполучить ради всевозможного шантажа. Вероятно, хозяева моего собеседника с винтовкой полагали, добытые Иваном сведения или документы надо искать среди бумаг. Мне же воспоминания о событиях на корабле, когда Иван через меня заполучил сигаретную коробку, и убийство на моих глазах того, кто её передал, подсказывали иное. Вероятнее всего, в той сигаретной коробке была именно звуковая запись, сделанная посредством срытого подслушивающего устройства. Голову стала свербить мысль, как же незаметно забрать из контейнера и вторую аудиокассету? Если хозяева собеседника с винтовкой получат хоть одну из двух, моя жизнь не будет стоить и ломанного гроша. Я бы стал им не нужен, а их непримиримые противники, среди которых папочка Вики, не простили бы мне такой потери, надежды на переговоры с ними растают, как дым на ветру.

Я явно недооценил, кто стоял передо мною.

– Что ты возишься? – неожиданно прикрикнул он. – Не можешь открыть? Пошли!

Я вскинул голову, наконец-то увидал его лицо – волевое и холодное, с серыми глазами и тёмными усиками. Я поднялся, мысленно окрестив его усатым.

– Подожди, – сказал я. – Лодка не моя. Позаимствовал под обещание вернуть.

– Оставь! – распорядился усатый, и в голосе прозвучала сталь.

Однако я отступил к лодке, зажал контейнер меж ног и стал сворачивать камеру, удалять из неё остатки воздуха. Подъезжающий мотоцикл заглох за деревьями наверху склона, но оттуда тенью вылетел доберман, с прыжка упёрся лапами мне в грудь и со злобным рычанием оскалился у горла. Я замер, чертыхнулся про себя, что забыл о лае.

– Оставь! – на этот раз равнодушно повторил усатый.

– Лодка не моя, – настаивал я, чувствуя горлом горячее дыхание собаки. – Мне надо её вернуть.

– После подберём.

– Хорошо. Но убери же пса.

Усатый схватил ошейник, оттащил добермана в сторону. Отряхнув грудь, я под их конвоем зашагал по тропе к деревьям склона, где будто притаились прибывшие на мотоцикле. Их было двое. При нашем приближении мотоциклист включил фару и направил свет на ствол осины, чтобы не слепить моего сопровождающего и добермана. Моё внимание сразу привлёк низкорослый парень, который слез с заднего сидения, шагнул нам навстречу. Явно с примесью восточной крови, на беглый взгляд он был неприметным – встретишь такого в людном месте и тут же забудешь. Но я уставился на его кроссовки. Они были небольшого размера. На сырой тропе возле заднего колеса мотоцикла остался их отчётливый след, очень похожий на тот, который я видел у себя на пыльном подоконнике и на рыжем песке у ворот дачи Ивана.

Он заметил, куда я смотрел, и глазки его сузились до щёлочек, стали напоминать колючие змеиные жала. В меня вперились глаза хладнокровного убийцы.

– Забрал у него оружие? – картаво спросил он усатого.

Нет, – раздалось за моей спиной. – Не поздно исправить.

В лопатку упёрся ствол глушителя. Такой поворот событий меня не удивил, просто стало не по себе. Не выпуская из левой руки контейнера, я медленно потянулся к карману куртки, вынул короткоствольный револьвер и бросил в сторону мотоцикла. Низкорослый убийца неторопливо подобрал его с мокрой травы и, осмотрев барабан, направил дулом в меня. Затем вопросительно глянул на мотоциклиста. Тот держался за старшего и до этого молчал.

– Вообще-то он нам больше не нужен, – сказал он, однако не тоном приказа. Так ясно давалось понять моё неопределённое положение.

Давление ствола в позвоночник ослабло и прекратилось. Под ногой усатого треснула сухая ветка, и я понял, что он повернулся к водохранилищу.

– Кто-то прёт сюда, – громко предупредил он сообщников.

После этого и я услышал жужжание, которое разносилось над водой и непрерывно усиливалось. На протяжённой глади несся быстроходный катер. Судя по поведению усатого, тому это не понравилось. Не нравилось это и мотоциклисту. Тот выключил фару, и вокруг разом сгустилась ночная темень.

– Пойди, убери его лодку, – распорядился он, обращаясь к усатому. – Она на виду, привлечёт внимание.

– Спрячу в кустах, – согласился усатый. И позвал пса: – К ноге!

Они живо спустились на пляж к моей лодке.

Низкорослый убийца тоже отвлёкся на катер, который явно приближался, и ступил ему навстречу, неспешно доставая из наплечной кобуры под курткой скорострельный пистолет. В движениях убийцы мне почудилось, пули этого оружия предназначались не для возможных противников. Прежде чем он убрал револьвер Ивана в свой карман, я сделал бесшумный шаг, с размаха стукнул его контейнером по затылку. Удар был удачным, я легко вырвал револьвер, в падении успел взвести курок и на мгновение опередить, выстрелить ему в живот. Тут же пуля скорострельного пистолета чиркнула меня по ребру у правого локтя, и я заметил, как мелькнул ботинок мотоциклиста, едва увернулся, чтобы нос подошвы не попал в висок. Перед глазами вспыхнули звёзды. На голову сорвалась половина небосвода и, как бессильный удержать край неба атлант, я был раздавлен его тяжестью.

Приходил я в себя под дикую трескотню выстрелов. В стороне разорвалась не боевая граната, оттуда потянуло хвостом слезоточивого газа. Меня стошнило и вырвало. Перебарывая слабость, я стал отворачиваться от собственной блевотины, но в шею ткнула морда добермана, который предупредительно заворчал и оскалил клыки. Эта бестия недвусмысленно давала понять, что воспользуется ими, если я продолжу шевелиться. Мотоциклист и усатый разбежались играть в смелых разбойников, и пёс остался единственным свидетелем недавней сцены с моим участием. Хорошо, без своих хозяев он растерял прежнюю самоуверенность. Скосив глаз, я увидел совсем рядом кроссовки на ногах лежащего без движения убийцы. Они больше не напоминали о следах, не вызывали никаких мыслей и переживаний. Иван был отомщён, и я вправе был надеяться, не будет являться мне, как папаша Гамлету. Разобравшись с окружением, можно было сосредоточиться на ране в боку. Она ныла, хотя по всем признакам была несерьёзной и, чувствовалось, покрывалась корочкой моей собственной крови. А своей крови я доверял больше, чем врачам. Она у меня всегда прекрасно сворачивалась и не позволяла ранам гноиться. Так было с детства, и я рассчитывал, так будет и впредь.

Кроме псиных клыков, в беспомощном положении меня удерживали наручники. Запястье правой руки стягивал тугой браслет, а спаренный с ним цепко обхватывал ствол молодой берёзы. Я стал жалким трофеем для победителей затихающей схватки. Попытался взвесить, прикинуть, кому бы предпочёл достаться, но для гудящей головы это была непосильная задача. Да и как решишь, какие из этих мерзавцев отнесутся ко мне с большей снисходительностью? Стрельба прервалась, стало подозрительно тихо. Доберман навострил уши, с явным неудовольствием отвёл от меня морду. И вдруг бросился прочь, словно надеялся принять участие в торжестве или поражении своих двуногих подельников. Я от всего сердца пожелал ему подохнуть смертью героя. Это пожелание исполнилось очень уж быстро. После короткой очереди раздался жалкий визг, который ослабел и пропал. Мужские игры требовали жертв. Надо это знать, раз уж влез в них.

Я получил возможность двигаться и сразу этим воспользовался. Стараясь не бередить рану, присел, привалился спиной к берёзе. Ствол можно было сломать, и так освободиться от связующих нас уз в виде наручников. Однако в том не было смысла, я не видел контейнера, а без него свобода мало что значила. Пальцами левой руки я нащупал под штаниной, вынул из-за стяжки носка кассету и, не долго думая, закопал её в корнях дерева. Подгрёб и разровнял листья на утрамбованной ладонями земле, после чего другими, влажными листьями стёр с кожи все следы земельной работы. Я успокоился, словно с плеч свалился груз тяжкого греха. Стал замечать, от прохлады лесной ночи и голова гудела меньше, и перестало подташнивать. Это вдохновляло на искреннее сочувствие горожанам, которые не сидят под берёзами и не наслаждаются сырыми запахами и видами мрачного водохранилища.

Отвлёк меня шелест травы и листьев. Я повернул голову и не удивился, когда из-за осины обретающей облик тенью появился Эдик со следами боевого крещения. Его плащ был измят и порван, лицо поцарапанное, и на всём пятна грязи. Несмотря на пистолет в руке, он напоминал драного мартовского кота. Я поприветствовал победителя взмахом левой руки.

– Как видишь, ещё жив, – громко сказал я. – Однако не вижу восторга.

Он не ответил. Что-то выискивал, всматривался вокруг меня и задержал взор лишь на трупе низкорослого убийцы. Потом включил фару мотоцикла, отступил, пропустил мотоциклиста и усатого, безоружных и жалких на вид. За ними из темноты вышагивали кавказец и верзила с перебитым носом, оба с короткоствольными автоматами наизготове. У верзилы за спиной болталась знакомая мне винтовка с глушителем. Пока я валялся, она успела сменить хозяина. Я решил, что всё воинство в сборе, но свет притянул ещё одного представителя зондер команды Эдика. Именно он прошлой ночью гнался за мной через сквер и подобрал в кустах чёрную кожаную папочку, которую я ловко выронил. Теперь он ковылял, рукой придерживал себя за разорванный плащ у правого бедра. Судя по разрыву плащевой кожи, доберман не бесславно отдал свою собачью жизнь. Мне даже стало жаль погибшую псину. Морщась от боли, парень глухо предупредил Эдика:

– Спущусь к катеру. Мне нужна перевязка.

– Иди, – согласился Эдик, продолжая осматриваться.

Пленных поставили напротив света. Лицо усатого украсили синяк и в кровь рассечённая бровь. Его сообщник выглядел похуже. Придерживал рукой распухшую челюсть, будто сама по себе она могла отвалиться, а когда решил что-то сказать, издал лишь нечленораздельное мычанье.

– Как вы нас нашли? – вынужден был нарушать субординацию усатый. – Вас же отвлекал вертолёт?

Эдик не удостоил его ответом, подошёл к низкорослому киллеру, перевернул его на спину. Расстегнув на трупе куртку, из неё вынул плоское устройство с крошечной антенной и красным светящим диодом. А, когда выковырял батарейку, диод потух.

– Подрабатывал и у него, – объяснил я усатому, хотя объяснения были излишними, все итак всё поняли.

Усатый сплюнул в сторону трупа и ругнулся:

– Сука!

– Кто его прикончил? – поинтересовался Эдик.

Остальные молчали, пришлось мне признаться.

– У нас была дуэль. Это дело личное.

Эдик присел на корточки, небрежно кивнул на мой правый бок.

– Он угостил? Попёрло ж тебе.

– Такой уж я везучий парень, – буркнул я.

– Да уж, – растягивая слова, заметил он. – Редко кому удалось надуть меня.

– Ты извини. Но так жалуется прожженная проститутка, когда клиент умудряется не заплатить за услуги.

Он разглядывал меня, словно не мог решить, что ж со мной делать.

– Попёрло тебе. Крупно попёрло, – повторился он и поднялся. – Нашёл, что искал? Что там было?

Мне его безразличие показалось напускным, обманчивым.

– Это у них спроси, – кивнул я на усатого и мотоциклиста, – куда они дели контейнер?

Эдик отвернулся к ним, перевёл взор с одного на другого. Усатый сглотнул и показал на кустарник за низкой сосной.

– Принеси, – распорядился Эдик с помощью взмаха пистолета.

Усатый помедлил, затем на ватных ногах отправился к тому кустарнику. Там нагнулся, разгрёб листву и вернулся с контейнером в руке. Эдик не тронулся с места, и усатый подошёл ближе, выронил контейнер ему в ноги, после чего отошёл к сообщнику, который ничем не выказал порицания. Эдик сразу потерял к ним интерес, присел и развинтил крепёжные винты. Сняв и отложив верхнюю часть, он вынул большой пакет с бумагами. Пакет оказался разрезанным. Эдик вопросительно глянул на меня.

– Твои?

– Бумаги мои. Но пакет вскрыли они. В нём был ещё код какого-сейфа.

Эдик опять отвернулся к усатому. Тот издевательски ухмыльнулся.

– Тю-тю, – сказал он. – Я сжёг записку. А радиотелефоном воспользовался только раз: чтобы отправить код. Вы не могли его засечь и перехватить. Придётся смириться, мы урвали у вас крупный кусок.

Эдику такое известие не понравилось, и он сорвался на мне:

– Где плёнка?

– Была там же.

– Так. – Эдик вернул мои бумаги в контейнер, тяжело поднялся и в четыре шага приблизился к усатому. – Она при тебе?

– Врёт он, – грубо отрезал усатый. – Не было никакой плёнки.

Эдик вскинул левую руку, словно хотел схватить его за горло. Но сдержался, глянул на кавказца. Тот зашёл усатому за спину, вынул из ножен нож.

– Я вырежу у тебя яйца, – рявкнул он. – Если не будешь отвечать, что спрашивают.

– У меня её нет, – хмуро ответил усатый.

Эдик вскользь глянул на мотоцикл и спросил:

– Может его обыскать?

Усатый дёрнулся, когда остриё ткнуло его ягодицу.

– Обыскивай.

Эдик отступил и поднял пистолет.

– Решил поиграть со мной? Что ж, пусть эта тайна умрёт с вами обоими.

– Но мы сдались по джентльменскому соглашению, – хрипло возразил усатый.

– К чёрту! – рявкнул Эдик. – Есть вещи поважней соглашений. Считаю до пяти. Ра-аз. Два-а. Три-и…

Мотоциклист заволновался, сквозь стиснутые зубы невнятно выговорил:

– Отдай. Что толку, если нас похоронят?

Усатый приподнял руку.

– Ладно. Я отдам.

Он неохотно направился в темноту, где был спуск к водохранилищу.

– Проводи его, – негромко распорядился Эдик, обращаясь к верзиле.

Сам же застыл истуканом, и никто не смел прервать его мрачное молчание. У воды раздался всплеск, другой, затем там опять стихло. Вскоре из темноты появился усатый, за ним вышагивал верзила. Усатый остановился, и верзила обошёл его, передал пакет с кассетой Эдику. Пакет был мокрым, а усатый раскатывал рукав на мокрой руке.

– Под водой был, в иле, – расслышал я очень тихое объяснение верзилы. – Чтоб собака не нашла.

Эдик тщательно вытер пакет белым носовым платком, после чего засунул кассету в карман под плащом. Он вновь стал невозмутимым.

– Ключ от наручников, – спокойно приказал он усатому, указав в мою сторону.

Тот больше не возражал, сразу полез в кармашек брюк, вытянул короткую цепочку с ключом и швырнул мне. Цепочка звякнула в траве у моих кроссовок. Мне стоило усилий дотянуться до неё, – никто и не думал помочь. Я отомкнул браслет сначала на берёзе, затем на запястье. Откинув наручники к переднему колесу мотоцикла, осторожно, чтоб не тревожить рану, встал на затёкшие ноги и первым делом удостоверился, что меня не собираются приравнивать к пленным, мешать закрыть контейнер с бумагами, оспорить на них мои права. Рана продолжала ныть, однако не превращалась в боль при ходьбе и наклонах. А главное, не чувствовалось кровотечения. Оставив контейнер возле берёзы, я тропой спустился к пляжу, подобрал весло и насос, а по следам на песке нашёл кусты, куда была оттащена резиновая лодка. Дырочка от пули была незаметной, но я свернул лодку и оставил на месте, под неё упрятал разобранное весло и насос. Она представлялась слишком тяжёлой и неудобной, разумней было беречь силы для предстоящего обратного пути в город. Решив, вернусь за неё, когда получится, или заплачу цену приятелю-механику, я забрал только мешок с наплечным ремнём.

Большой катер маячил у берега. На борту сидел подручный Эдика, при подсветке фонаря представлял собой живописное зрелище. Стянув брюки, оголив ягодицу, он заклеил укус пса широким пластырем и теперь зачерпывал пригоршней воду, тщательно и сосредоточенно смывал с белой кожи кровь и грязь. Казалось, всё остальное потеряло для него какой-либо смысл. И мне бы не мешало наклеить на рану такой же пластырь. Но обращаться с просьбой к этим бойцам разбойного фронта было равносильно новому погружению на дно заливчика. Лучше ограничиться обработкой раны спиртом. Но фляга словно сквозь землю провалилась, она могла выпасть в воду, когда я удирал от вертолёта, или её подобрали, а возможно затолкли в песке. Смирившись, что это моя дань за добытый контейнер, я вернулся к свету фары.

Эдик будто ждал только меня, небрежно пальнул в шину заднего колеса мотоцикла и убрал свой пистолет в наплечную кобуру. Мысленно я не мог не одобрить такого поступка. Иметь на хвосте мопеда мотоцикл с озлобленными усатым и его подельником с опухшей челюстью было бы сомнительным удовольствием.

– Подбросить? – насмешливо предложил Эдик, когда я присел возле контейнера, чтобы переложить бумаги в мешок.

– Нет уж, – возразил я. – Пожалуй, нам не по пути.

– Я на это надеялся, – заметил Эдик.

– Слушай, – обратился к нему хмурый усатый. – Эта плёнка что, потянет на лимон, не меньше?

– Больше. Много больше.

Эдик сказал так, точно речь шла о пустяке.

– Долларов? – невольно вмешался я.

– Не рублей же? – проворчал верзила.

Я выпрямился, закинул обвислый мешок за плечо. Стараясь меньше двигать правой рукой, отправился прочь от своих новых знакомых.

– Даю тебе пять минут, – мне в спину громко сказал Эдик. – Потом отчаливаю и отдаю им оружие.

– И патроны, – хмуро проговорил усатый.

– Когда будем в катере, – холодно согласился Эдик. – Брошу их в песок.

Я торопился уйти дальше от света мотоцикла и этих прохвостов, подстёгиваемый смутным удивлением, что Эдик меня отпустил. Я не хотел больше ни слышать, ни знать о них.

– Финита ля комедиа, – прошептал я, на ходу вспоминая последовательность событий последних суток, когда приходилось скрываться, убегать, быть может, иметь только один шанс из ста обмануть всех и выбраться из этой игры-передряги живым и со своими ценными бумагами. Потом спокойней подумалось, – ещё непонятно, кто кого обманул. Все остались при своих интересах. Ну считая, конечно, низкорослого убийцы. Главное, я урвал своё, и оно теперь болталось за плечом, направляя все помыслы к одной цели – поскорее добраться до дома. Правда, в дверь моей квартиры эти шулера вставили свой замок, но я горел желанием выломать его к чёртовой матери.

Тропа превращалась в узкую тропинку, и та, как старая приятельница, легко вывела к кусту, под который я спрятал мопед. Я поднял его и выкатил на тропинку. Быстро завёл мотор и в темноте, по памяти устремился в лес. Мопед стрекотал, гордым одиночкой распугивал ночную тишину, пока позади не затарахтел большой катер. Катер оторвался от берега, понёсся к середине водохранилища, постепенно заворачивая в сторону города. Невольно прислушиваясь к его удаляющемуся жужжанию, я приостановился, ощупал низ сиденья, единственное место, где можно было укрепить незаметный радиомаячок. И действительно, обнаружил приклеенную коробочку в половину спичечного коробка. Отодрал её и отбросил под клён, после чего включил лобовой фонарь.

До шоссейной дороги доехал без приключений. Мешок был лёгким и не досаждал, хотя я весь путь скрючивался, чтобы не бередить рану. Никто на выезде не поджидал моего появления, в поле зрения не виделось ни огонька. Я по широкой дуге выкатил с просёлочной дороги на большую и выжал из мопеда всю скорость, на которую тот был способен.

27

У спуска в метро ярко горела большая и красная буква «М». Она выставляла себя напоказ, будто не имела никакого отношения к человеку. Я поднялся из подземки в этом же месте всего три с половиной часа назад, а, казалось, с того времени прошла целая вечность. Город словно вымер. Безмолвные прохожие призрачными тенями появлялись, чтобы тут же исчезнуть в спасительной темноте. Вдоль улиц выстроились многоэтажные строения, но в редко каких из множества окон еле теплился свет. Ряды фонарей излучали на улицы холодное безжизненное свечение. А между ними лишь изредка, со змеиным шуршанием влажных шин проносились похожие на особых роботов автомобили.

Я остановил мопед около притаившегося у тротуара такси, заглянул за лобовое стекло. Рыжий мордатый парень оторвался от спинки сиденья и зашевелил бескровными губами, как кукла произнёс:

– Чего надо?

– Довезёшь домой? – спросил я.

Точно магическое заклинание вдохнуло в него жизнь, он взглянул на меня внимательней, заметил дырку в кожаной куртке, мешок за плечом и уставился в лицо. Я догадывался, что оно было бледным, возможно даже, мертвецки бледным. Он кивнул на мопед.

– А козла куда денешь?

Я смотрел ему прямо в глаза.

– Можешь забрать. А пока спрячешь.

– С номерными знаками?

– Вот именно.

Соображал он довольно быстро и, видно, решил, что мопед краденый.

– И куда тебе?

Я назвал большую улицу, соседнюю той, которая мне нужна.

– Это ж через весь город, – ни то возразил, ни то пояснил он.

– Вот именно, – подтвердил я.

Он назвал цену, от какой у иной пенсионерки волосы встали б дыбом и остались такими до конца дней.

– Это много, – повёл головой, сказал я. – Но… если быстро домчишь, заплачу половину. – И напомнил. – Вторая половина – мопед.

– Ладно, – согласился он без особых раздумий. – Садись.

Он наклонился и отомкнул фиксатор дверцы. Я осторожно сел рядом с ним, опустил мешок на колени. Расслабился и глубоко вдохнул-выдохнул, чтобы снять напряжение от тяжёлой поездки.

– Так ты берёшь мопед? – сказал я.

Помедлив, он выдернул ключ зажигания и вышел из салона. Мне было всё равно, что он сделает с мопедом, пусть хоть разобьёт на моих глазах. Но он откатил его к зарослях деревьев под тёмными окнами многоэтажки, убедился, вокруг ни души, и нырнул за кустарник сирени. Появившись вновь, он опять осмотрелся, вернулся в машину, и она наконец-то поехала. Пятна бледного света фонарей заплясали по капоту, по лобовому стеклу. От этой их пляски меня опять стало подташнивать.

Парень свернул в узкую, довольно мрачную улочку.

– Куда это мы? – полюбопытствовал я, незаметно просовывая правую ладонь к карману с рукоятью короткоствольного револьвера Ивана.

И услышал подозрительно бесцветный голос:

– Так короче.

Фары осветили деревянную треногу, на которой укрепили красный круг с белым «кирпичом», знак – проезд закрыт. Рыжеволосый таксист затормозил и остановил машину напротив знака.

– Почему стали? – невозмутимо спросил я.

Он пожал плечами. Но разворачиваться не спешил.

– Давно здесь не проезжал. Перекопали, наверно.

– Наверно, – согласился я, пристально всматриваясь по сторонам. От тёмного подъезда ближайшего строения отделились две тени крепких парней и быстро направились к нам; в руках различались какие-то палки или железки. Не больше сотни шагов отделяло их от стоящей машины. Я не стал медлить, упёрся дулом пистолета в бедро таксиста. – Живо вперёд! – грубо пригрозил я. – Или продырявлю задницу!

Он дёрнулся и нервно хихикнул.

– Блефуешь. У тебя игрушка.

– Мог бы сообразить, эта игрушка сегодня работала.

Времени объясняться не было. Наклонив ствол от бедра к сиденью, я нажал курок. От приглушённого выстрела под его седалищем парень подпрыгнул и с испугу включил зажигание, надавил педаль газа. Два рослых оболтуса с туповатыми лицами налетели на срывающуюся с места машину, словно вознамерились ухватить узду лошади. Но она взбрыкнула, отбросила их на бордюр, опрокинула и подмяла треногу и понеслась по улочке. Как и следовало ожидать, никаких препятствий на ней не было. Мы вновь выехали на освещённую широкую дорогу.

– Больше без глупостей, – предупредил я и для острастки вскинул дуло к боку рыжеволосого разбойника.

Он приходил в себя, ничего не ответил, только сжал тонкие губы и злобно сощурил тёмные глаза. Я не возражал, путь предстоял не близкий, и никакого желания тратить силы на душеспасительные беседы с ним не возникало. В тепле салона тяжелее прежнего наваливалась усталость. А приходилось быть настороже, не позволять ему этого заметить. Так мы и молчали, напряжённо следили один за другим вплоть до перекрёстка, где я распорядился высадить меня. Наверное, мой вид внушил ему некие свои надежды, – он не подчинился. Пришлось с помощью тычка револьвером доказать, что его надежды ложны.

Когда такси замерло посреди улицы за перёкрёстком, я взял револьвер в левую руку, не спуская с него глаз, на ощупь отыскал ручку и открыл дверцу. Холодная сырость вползла в салон, освежая и бодря.

– Ты решил, я возвращаюсь с ограбления и в мешке деньги? – сказал я напоследок, пока восстанавливались моральные силы продолжить путешествие к дому. – Это не деньги, парень. – Я слегка встряхнул мешком. – В нём ценные бумаги на моё имя. Ты и твои дубины-дружки не знали бы, что с ними делать. Можешь этим утешиться. А теперь прощай.

– Ты мне должен заплатить! – вцепившись в руль, прорычал он.

Я сначала выбрался на дорогу, потом ответил:

– Ты же сам этому не веришь. Не хочу тебя разочаровывать. После попытки ограбить меня, ничего не получишь… в воспитательных целях. Да у меня и нет такой суммы. Продашь мопед.

Я ногой захлопнул дверцу и закинул мешок за плечо. Он нагнулся в мою сторону.

– Сволочь! – проорал он. – Жаль, не успел вынуть нож! Только ещё попадись!

Машина зарычала, рванулась вперёд и в водные лепестки расплескала большую лужу. Я не двинулся, не шевельнулся, пока она не исчезла из виду, а её гудение не отдалилось до проспекта.

Убрав револьвер в карман, я зашагал вдоль трамвайных путей. Надо было б вырезать пулю из сиденья такси. Эта мысль посетила меня, но не вызвала беспокойства. Вряд ли рыжеволосый разбойник заикнётся о ней в своём таксопарке, если он вообще таксист. Сам вырежет пулю и выкинет.

– Бог с ней! – вяло отмахнулся я от этой мелочной заботы.

Вскоре я видел знакомый с детства дом. Очень хотелось, чтобы в квартире заработало отопление. Но и без него можно было отогреться в горячей ванне. Уже возле дома прикинул, как же буду взламывать дверь? Я много бы дал, чтоб этого не делать. Во-первых, спят соседи. А во-вторых, нет инструментов. Погружённый в становящиеся невесёлыми размышления, я буквально наткнулся на сиреневую «девятку» у своего подъезда. И тупо уставился на машину, как если бы увидал африканского слона или летающую тарелку. Зачем-то задрал голову, посмотрел на тёмные окна третьего этажа. Что я надеялся там увидеть? Сам не знаю. Мои окна выходили на другую сторону.

Поднимаясь лифтом на свой этаж, я уже настраивался на то, что меня ожидало. Похоже, взламывать дверь не придётся. Это было весьма кстати. На лестничной площадке само собой началось расслабление, я почувствовал себя, как после недельного загула. В таком состоянии надавил на кнопку звонка. Тело заныло от усталости, я плохо соображал и раздражался, что приходится ждать. Наконец послышались приглушённые шаги, которые затихли прямо за дверью. Ноги отказывались держать тело, и в поисках новой точки опоры я лбом упёрся в глазок.

– Это ты? – тихо спросила она за глазком.

– Это я.

Надо полагать, мой голос претерпел существенные изменения, – снова был задан почти тот же вопрос:

– Правда, ты?

Ужасно захотелось пожаловаться, пустить слезу. Я так и сделал.

– Я ранен, измучен, едва стою на ногах. А ты мне не веришь.

Замок щёлкнул, и меня впустили в собственную прихожую. Вика была в халате, но не в моём, и сама закрыла, заперла дверь. Не верилось, что добрался-таки до своей берлоги. Как пудовую гирю, скинул на пол мешок, выложил револьвер на тумбочку.

– Мог бы что-то сказать, – с обидой заявила она, без удивления наблюдая за моими действиями.

Пришлось сильно напрячься, чтобы найти подходящий ответ.

– За сто лет, что не виделись, ты ничуть не изменилась.

Она фыркнула, точь-в-точь, как младшая сестра.

– Ты будто недоволен, что я здесь.

Не развязав шнурков, я скинул кроссовки и поискал ногами, отыскал тапочки.

– Я счастлив, дорогая. Безмерно счастлив. Мне не пришлось ломать дверь.

– Только и всего?

Я поморщился, присел на край тумбы.

– Не придирайся к словам, – попросил я. – Не дуйся, ради бога. Я счастлив видеть тебя. Но дай очухаться. Я ещё по ту сторону Добра и Зла. Лучше помоги скинуть куртку.

– Я места не нахожу, не знаю, что и думать. А ты? Хоть бы позвонил!

Она прикусила губу, решала не разговаривать со мной. Во всяком случае, мне так показалось. Я бы не возражал, помолчи она хоть минут пять. Но между нами пробежала чёрная кошка, и я первым не выдержал.

– Откуда ж я знал, что ты здесь? Кстати, кто тебе дал ключ?

– Это неважно.

Не дождавшись помощи, я сам принялся стягивать куртку. Она не вытерпела, подошла и ловко освободила меня из кожаных объятий.

– Действительно, – буркнул я. – Как будто трудно догадаться.

– А зачем спрашиваешь? – И она пальцем указала на пятно спёкшейся крови на свитере. – Это он тебя?

– Там и без него было полно желающих пострелять.

Я поднялся с тумбочки, пошатнулся и опёрся о стену. Затем прошагал в ванную комнату. Заткнув пробкой слив чисто вымытой ванны, открыл горячую воду. Ноги уже не слушались, колени подкашивались и я сел на белый эмалированный край. Я начал осторожно стягивать свитер, когда зашла она.

– Дай, я сделаю лучше.

Я не возражал, отдался её рукам. Он её волос пахло шампунем, и это пробудило лёгкое волненье чувств.

– Тебя не очень-то трогает, что меня ранили, – проворчал я, пока она закатывала свитер, мягко отдирала ткань от засохшей крови.

– Я боялась худшего. А у тебя только царапина. Или ты хочешь, чтобы я лгала?

– Нет, – буркнул я. – Мне даже нравится. Как боевая подруга.

Ей удалось снять свитер, не причиняя боли. Затем она стянула с моих ног носки и брезгливо откинула в таз.

– От тебя козлом несёт, – заметила она. – Остальное снимешь сам. Все вещи надо стирать. Стиральная машинка работает?

– А почему она не должна работать? – возразил я.

Расстегнув ремень, я стал снимать джинсы и совсем не ожидал, что она мило покраснеет.

– Я была у бабушки, и позвонил отец, – вдруг стала объяснять она причину своего присутствия в моей квартире. – Я ему рассказала… Предупредила, что собираюсь за тебя замуж. Только не думай… Просто для него это важно. Он хочет внука.

Складывалось впечатление, разговор идёт не обо мне, а о ком-то другом. Но мне становилось понятным поведение Эдика.

– Так это ради внука? Ради него мне позволено бродить по старушке Земле, а не удобрять её?

– Фи! Такая патетика тебе не идёт.

– Ну да, – произнёс я. – А что мне ещё не идёт?

– Многое, – сказала она совершенно серьёзно. – Половина галстуков уж точно. Я беспокоилась, не знала, чем отвлечься, и просмотрела твои вещи. Мне не всё понравилось.

На женском языке это означало, что она намерена полностью сменить мой гардероб по своему усмотрению.

– Ага.

В богатом арсенале русского языка я не отыскал другого слова для подходящего ответа на объявление войны моим собственным привычкам.

– Это твоё «ага» ужасно вульгарно. Больше не говори так. По крайней мере, при мне.

Мне с трудом удалось сдержать зевоту. Воспитывать меня уже поздно. Хотя у неё на этот счёт сложилось иное мнение, я не стал возражать и объясняться. Меня волновало другое.

– Позволь спросить. Ты пообещала отцу внука, и он решил оставить меня в покое. Я правильно понял?

– Не совсем. Я ему сказала, в этот раз не прощу.

– Замечательно. Но меня беспокоит одно обстоятельство. Ты от моего имени принимаешь некие обязательства, которые ставят меня в дурацкое положение. С этим внуком, к примеру. Тебя что, ветром надует?

Опять краснея, она покачала головой.

– Какой же ты глупый.

– Не то слово! Я здорово отупел, продрог и хочу попарить ноги. Разумеется, если у тебя нет возражений.

Она хотела что-то ответить, но вышла и прикрыла дверь. Я полностью разделся, положил на края ванны дочку для стирки, накрыл полотенцем, другое полотенце накинул на плечи и устроился на доске, как петух на насесте. Откинувшись к стене, стал медленно опускать ступни в горячую воду и закрыл глаза, наслаждаясь живительным теплом, прогревающим от ног не только тело, но и душу.

– Принеси, пожалуйста, чай! – крикнул я Вике, погружаясь в сладостную истому.

Пока ждал, погрузился в дрёму. От прикосновения к плечу нежной ладони вздрогнул и с трудом поднял веки, тряхнул головой. Вика опустила чашку с густой заваркой на ту же доску, на какой я сидел, и тихо сообщила, не глядя на меня ниже пояса:

– Размешала сахар и долила коньяк.

– Спасибо, – искренне поблагодарил я и сделал глоток, от которого слегка закружилась голова.

Она стала мне казаться самым милым и очаровательным существом на свете.

– Тебе нужно помыться, – сказала она уверенно.

– И рад бы в рай, да грехи… – Мой язык поворачивался вяло и нехотя. – То бишь, царапина, по твоему выражению.

Она отобрала чашку. Поставила на раковину.

– Стань в воду на колени. Я тебя помою.

– Ага, – я еле-еле кивнул и выполнил то, что она сказала.

Она вымыла меня, и после этого мне уже ничего не хотелось, только доплестись до постели и спать, спать, спать. Я провалился в сон, ещё не коснувшись головой подушки.

28

Проспал я до светлого дня за окном спальни. Вставать не хотелось, но и валяться было скучно. Рана оказалась обработанной, заклеенной полосками лейкопластыря, а мне не удавалось вспомнить, чтобы был этому свидетелем. Мысли проворачивал с трудом, со скрипом, и общее состояние было скверным.

Я умылся, побрился, кое-как заправил постель. Завтрак был приготовлен женщиной, однако в одиночку елось без особого удовольствия, просто сытно набивалось брюхо. В гостиной завалился на диван и попробовал читать. Напрасный труд. Единственное, что осталось, включить глупый ящик. Через полчаса чуть не вывихнул челюсть от зевоты и подумывал было убить время за компьютерными играми, то есть предаться занятию, которое терпеть не мог. Переложил на диван телефонный аппарат, долго соображал, кому позвонить, но разговаривать о серьёзном было невмоготу, а о пустяках – лень. Заняться бы спортом, да нельзя тревожить рану. Прогуляться? Но где и зачем? Короче, это любовная хандра не давала мне покоя. А с такой пакостью бороться только один способ: провалиться в здоровый дневной сон пока не появится предмет обожания и вожделения. Что я и сделал.

Было темно, когда настойчивый звонок в прихожей разбудил меня и заставил подняться. Хандру как рукой сняло. Я понёсся на звонок, словно мотыль на огонь.

Она впорхнула, бросила на тумбочку какие-то свёртки, сумку, стянула перчатки и подставила губы для поцелуя. Свежая, волнующая, с новой стрижкой. От её духов я совсем ошалел. Пинком захлопнул дверь, подхватил Вику и увлёк такую безмерно желанную в спальню.

Мы предавались любовным забавам, пока я не обессилел. Способность произносить слова и разговаривать возвращалась постепенно. Она подула на мой лоб в испарине, и я спросил шёпотом первое, что пришло в голову.

– А как же мужья?

Она так же тихо ответила.

– Не было никаких мужей. Я их придумала.

– Но для чего?

Она прижала палец к моим губам.

– Не надо об этом. Я не хочу. Ты счастлив?

– Если это называется счастьем, то да.

– И ты любишь меня?

– Скажу, нет, ты ж не поверишь.

– Не поверю. Но я хочу услышать.

– Люблю.

– Нет, ты меня правда любишь? Или так просто говоришь, чтобы я отвязалась?

– Чтобы отвязалась.

– Ну, нет! Не отвяжусь, и не надейся!

– Господи! И что ж мне теперь с тобой делать?

Она вздохнула.

– Придётся на мне жениться.

– Придётся, – согласился я.

Она тихонько засмеялась.

– Какие глупости мы говорим. Но мне нравится.

– Мне тоже.

– Ты меня, правда, любишь?

– Нет.

Она опять засмеялась.

– Ну и пусть. Ты меня не любишь, да?

– Нет.

– Так, нет или да?

Я притянул её, перевернул на спину и потянулся к губам. Но она придержала меня.

– Скажи что-нибудь.

– Я ещё не встречал такую, как ты, и не верил, что такие существуют. Ты самая прекрасная, самая нежная, самая славная.

Она обняла меня за шею, страстно прижала и прошептала на ухо:

– Жаль, что я ничего не умею…

Разбудили меня надрывные трели телефона. Кому-то не терпелось ворваться в мою личную жизнь, и я мысленно послал его к чёртовой матери. Но телефон не умолкал. Я на ощупь дотянулся до трубки, снял её с аппарата.

– Да… – спросонья буркнул я.

– Это Отец Виктории, – спокойно сказал зрелый мужчина. Голос был властным, отчётливым, казалось, он звонил из соседней квартиры.

В голове, как от ушата воды, разом просветлело. Я приподнялся на локте, посмотрел на шелковистую россыпь светлых волос на подушке. Вика лежала красивая и чудесная, как фея. Она не шевельнулась, и я ответил так тихо, как позволяло общение по телефону.

– Она ещё спит. Мне не хотелось бы её будить.

– Обычно она поднимается рано. Но если спит, не стоит будить. Мне нужны вы.

Последнее заявление не вызвало у меня восторга.

– Я вас слушаю, – сказал я сдержанно.

– Мне, как отцу, хотелось бы знать, на ком она остановила выбор. Думаю, это моё право.

Он ждал, что я отвечу.

– Да, конечно, – произнёс я. – Что вы предлагаете?

– Жду вас к тём часам дня.

Возражения не предполагалось, но я ответил со всей твёрдостью.

– В ближайшие дни подъехать не смогу. Мне нужно утрясти важные дела. Они не терпят отлагательств.

– Ваши главные дела я уже утряс, – в голосе отца Вики ясно прозвучали стальные ноты. – Вряд ли вы сделаете лучше. У вас достаточно времени, чтобы в этом убедиться.

– Я так и сделаю. А потом решу.

– Итак, я жду. В три у меня дома. Предупреждаю. Я не любитель отечественной расхлябанности, предпочитаю иметь дела с пунктуальными людьми.

– Я тоже.

– Рад это слышать. Я не прощаюсь.

Он повесил трубку, оставив меня с тягостным чувством неприятной зависимости от того, от которого желал бы держаться подальше. Я тоже положил трубку на аппарат и потёр лоб, но это не помогло прояснить, что он имел в виду под им решёнными моими делами. Вика потянулась под одеялом, потом повернула голову ко мне, открыла глаза.

– Твой отец звонил, – негромко сказал я.

– Я слышала, – голос был каким-то отстранённым, бесцветным.

– Кажется, мы не пришлись друг другу по вкусу.

– Тебя это волнует?

– Меня волнуешь лишь ты.

– Так в чём дело?

– Мне не нравится это… ощущение мужа принцессы, нужного только, чтоб произвести на свет наследника престола.

– Чем ты недоволен? Разве ты не получил, что хотел?

Я не ожидал такого поворота, даже защемило сердце.

– Говоришь так, словно я тебя изнасиловал.

Она отвела взор к окну, за которым уныло покачивались ветки, ещё не сбросившие всю жёлтую листву.

– Отвернись, пожалуйста, – попросила она. – Мне надо одеться.

Завтракать она не стала. Пока я умывался и брился, она уже собралась уходить.

– Ты когда вернёшься? – безнадёжно спросил я, когда провожал Вику до входной двери.

– Не знаю.

Дверь захлопнулась, как приговор без права обжалования, и я остался один в квартире, пустота которой становилась невыносимой. Я уверял себя, что Вика всё равно придёт, но от этого было не легче.

Горячий душ взбодрил меня. Я снова обработал рану, на этот раз только зелёнкой, и засел за завтрак на скорую руку. Любовная тоска отступила, когда принялся в уме перебирать невесёлые проблемы, которые предстояло решить. Отложив надкусанный бутерброд на тарелку, я отправился на поиски записной книжки. Вернулся с ней на кухню и набрал номер конторы Тоби, – это имя, казалось, не забуду до Страшного суда. Как и в понедельник, мне ответили, что он будет к полудню. Поблагодарив, я без особого энтузиазма продолжил прерванный завтрак, размышляя, как же, чёрт, долго Тоби приходит в себя после всех прелестей неусыпной заботы девиц-телохранительниц.

Помыв посуду, я занялся разбором бумаг, которые достались мне от Ивана. Раскладывая их, неожиданно обнаружил снимок. Тот самый, где Иван строил мне рожки. Странное чувство охватило меня, разглядывающего её теперь, после всех событий последних суток. Но времени предаваться воспоминаниям не было. Я отложил снимок изображением вниз.

Акции и сертификаты были на предъявителя. Только страховка оформлена на моё имя. Согласно приложенной записке, я мог рассчитывать примерно на сто тридцать тысяч долларов, если вовремя избавлюсь от акций. Объяснения Ивана представлялись всё более убедительными. Вся российская экономика держалась на коммерческом экспорте сырья. Поддержать промышленные производства было возможным лишь при условии, что правительство окажет давление на нефтяных и газовых спрутов, на тех дельцов и чиновников, что за ними стояли, отберёт у них значительную часть экспортной выручки. А это означало ущемление их кровных интересов. Падение курса принадлежащих им акций было вызвано не рыночными обстоятельствами, а борьбой кланов, которые имели возможность оказывать то или иное давление на нынешний режим власти, на правительственных чинуш. Захватывающие и делящие собственность группировки сделали власть заложницей своих интересов, и вся политика правительства строилась на текущей расстановке сил этих группировок. В таких обстоятельствах любая попытка поднять промышленность за счёт внутренних ресурсов, без притока инвестиций промышленных корпораций Запада, обречена на провал. А все разговоры о приоритетном развитии некоторых отраслей были блефом, игрой, рассчитанной на доверчивых граждан, и следом за существенным падением акций сырьевых компаний последует их резкий подъём. Получалось, какая-то клика, наплевав на страну и всё население, втягивала правительство в жульническую биржевую афёру по изъятию финансовых средств у вкладчиков, у среднего и мелкого бизнеса. По сути, за счёт банкротства многих ещё выживающих предприятий и представителей мелких и средних бизнесменов.

Банкротства всех этих бизнесменов меня не волновали. Большинство мелких предпринимателей сколачивали первоначальный капитал тем же противоправным путём – жульничеством, спекуляцией и разбоем. Просто сначала в наших базарно-рыночных заводях и болотах разжирели прожорливые щуки, а теперь ими решили лакомиться акулы. А за всё в конечном счёте будут расплачиваться живущие трудом люди. Но надо ли их жалеть? Жалость развращает, подрывает моральные силы и способность понять и защищать собственные интересы. Скорее уж голод и холод заставят трудяг учиться отстаивать свои права и будущее. В известном смысле – чем хуже, тем лучше.

С такими мыслями я складывал бумаги в стопки, а стопки опять вложил в пакет. Вторично позвонил прохвосту Тоби; он всё ещё не появился. Я накинул демисезонную куртку и отправился обследовать ближайшие хозяйственные магазины. Купив подходящий дверной замок, я часа полтора возился, вставлял его вместо чужого. И когда в третий раз по телефону связался с конторой Тоби, тот оказался на месте. Мне почудилось, от звука моего голоса он порядком струхнул и проглотил язык.

– Эй, приятель?! – раздражённо сказал я, не слыша ответа. – У тебя что, трубка вывалилась из рук?

– Э-э, я-а… У меня нет ваших… э-э.. – раздалось невнятное бормотанье.

Меня это окончательно вывело из себя.

– Послушай, я не первый секретарь обкома. Ты можешь сказать внятно, что случилось? Где мой договор?

– Я-я, э-э… – заблеял он. И выдохнул. – Мне пришлось его продать.

Я вмиг вспомнил замечание папаши Вики.

– Понятно!

Тоби меня больше не интересовал, я положил трубку. Думаю, он испытывал облегчение, что я перестал терзать столь тонкую личность, и решил не иметь со мной дел ни за какие блага на свете, а заодно нанять ещё парочку телохранительниц в ущерб отечественной спортивной гребле.

29

Ровно за минуту до трёх часов я входил в освещённую золотистым светильником прихожую. Вопреки намерениям хозяина в отношении моей особы я бывал здесь дважды и всё же сохранил голову на плечах. Пока мне везло как цыгану, который забрался в чужую конюшню и увёл дорогую лошадку.

Переступив порог, я был остановлен Эдиком, – он умудрился впустить меня, захлопнуть дверь и одновременно загородить проход в помещения.

– Привет, – сказал я с напускной невозмутимостью и стал расстёгивать куртку. – Мне назначена высочайшая аудиенция, а ты мешаешь пройти. А ведь меня предупредили, точность – вежливость королей, и её же обязаны придерживаться приглашённые.

– Пушку, – потребовал Эдик, когда я распахнул перед ним куртку для досмотра.

Он протянул ладонь.

– Сегодня не подаю, – сочувственно заметил я. – Но ты мне не веришь, и я позволю себя обыскать.

– Обыщу и без твоего разрешения, – сказал он без намёка на шутку. – Приподними-ка лапы.

Я охотно подчинился.

– Только не защекочи до смерти. Босс тебя не простит.

Ловкости его рук позавидовал бы пианист. Закончив обыск, Эдик распорядился:

– Иди!

Мы прошли вглубь квартиры, где я ещё не был. Эдик тронул меня за плечо, заставил приостановиться перед резной дверью из красного дерева. Почти сразу дверь раскрылась, и мне пришлось посторониться, выпуская Оксану, которая надвигалась как танк. Тёмное платье подчёркивало бесспорные достоинства её фигуры, в ушах покачивались длинные золотые серьги. А вот выражение лица ясно показывало, она никогда не изменит обо мне мнения, которое сложилось при знакомстве на корабле, – мнения не лестного для меня. Но я был доволен, это позволяло не кривить душой, платить ей той же монетой.

– Проходимец, – поприветствовала она, проплывая мимо.

– Змея, – вежливо улыбнулся я в ответ.

Эдик повёл себя как джентльмен, которого это не касалось, то есть сделал вид, что ничего не слышал. Я шагнул в кабинет, и он закрыл за мной резную дверь. Так я оказался в одной клетке, то есть в одной комнате с одним из представителей преступно обогащающейся элиты. По иронии судьбы он же приходился отцом женщине, от которой я не в силах был отказаться даже за наказание адом.

Прикрывая окно, он окинул меня оценивающим взглядом. Я тоже его оценивал. Выше среднего роста и для пятидесятилетнего мужчины довольно красив. Нос с горбинкой, чёрные брови над холодными глазами, а всё лицо напоминало маску – привычка сдерживать чувства оставила на нём свою печать. Такие мужчины редко позволяют себе привязываться к кому бы то ни было, но если привязанности возникают, они играют в их жизни огромное значение. Предательство тех, кто им дорог, вызывает потрясение, ярость, способно толкать на преступление без раскаянья. Их любовницы не оказывают большого влияния на поступки, а в семейной жизни они однолюбы. Я не сомневался, после смерти жены он любит только дочерей. Горечь кольнула мне сердце. Я начинал понимать, отношения Вики с отцом – важнейшая часть её существования.

– Вы опоздали на полторы минуты, – скользнув взором по настенным часам, придирчиво заметил он.

Я постарался ответить с полным спокойствием.

– Меня долго потрошили, прежде чем привести сюда.

Он вернулся к большому письменному столу, опустился в кресло и не предложил мне присесть.

– Вы, разумеется, догадываетесь, что я не в восторге от выбора дочери, – холодно сказал он.

– Меня бы удивило и встревожило, будь это не так.

Мой ответ был для него неожиданностью и заставил слегка нахмуриться. Он откинулся в кресле и ещё раз оглядел меня с ног до головы. Я выдержал взгляд в глаза, и он выдвинул верхний ящик стола, выложил на столешницу платок с короткоствольным револьвером. Это был револьвер Ивана. Принести его отцу могла Вика. Но я такую возможность отринул. Вернее уж, кто-то ночью открывал проклятый чужой замок, обыскивал квартиру, выяснял, что я привёс с поездки за тайником Ивана, и прихватил лежащий на тумбочке в прихожей револьвер. Отец Вики указал на него подбородком.

– Вам он о чём-то говорит?

– О многом.

– Из него позапрошлой ночью застрелен человек. И на рукоятке полно ваших отпечатков пальцев.

– Застрелен наёмный убийца. И я думаю, многие, – я сделал упор на последнем слове, – испытывают по этому поводу облегчение. Наёмные убийцы должны исчезать и уносить свои беспокойные тайны в могилу.

– Вы так думаете? – впервые он проявил интерес к разговору со мной.

– Так думаете вы. И многие другие.

Он не стал возражать и вынул из того же ящика смятую пулю, положил рядом с револьвером на носовой платок.

– Её извлекли из сиденья такси. Она тоже выпущена позапрошлой ночью. Таксист готов поклясться, что грабитель, внешность которого он описал, под угрозой заставил отвести себя в ту часть города, где ваша квартира. А когда он пытался воспротивиться, неизвестный хотел его застрелить. И только чудом промахнулся. Как вам нравится такая история?

– Очень не нравится. Пулю надо было забрать. Неизвестного оправдывает лишь то, что у него была свежая рана и скверное состояние.

– Для мужа моей дочери это не может быть оправданием.

Он приподнял револьвер за край ствола, тщательно протёр платком, после чего убрал в ящик стола. Пулю же ногтём подтолкнул в мою сторону.

– Заберите.

Я молча взял её со стола, сунул в карман куртки.

– Снимите куртку, – наконец предложил он мне, – и присаживайтесь. – Он указал на мягкий стул с мягкими подлокотниками. – Нам надо обстоятельно поговорить.

Стоять перед ним провинившимся школьником надоело, и я охотно воспользовался предложением. Снятую куртку бросил на подлокотник соседнего стула, а сам сел напротив стола.

– Нельзя ли прежде прояснить некоторые вопросы? – сказал я, устроившись так, как было удобно для раны.

Он ответил не сразу.

– Смотря какие.

– Нет, выведать ваши дела мне ни к чему. Они меня не касаются. Хотелось бы выстроить цепь последних событий.

– Зачем это вам?

– Скажем так. Мне бы надо для себя закрыть это дело и сбросить в архив памяти. Чтобы больше к нему не возвращаться.

Он с пониманием слегка кивнул. И я задал вопрос:

– Скажите, подруга вашей старшей дочери Оксана – ваша любовница. Не так ли?

Как я предугадал, он не вышвырнет меня за дверь, не спустит с лестницы. И его, действительно, вопрос не задел и не удивил.

– Если вы узнали об этом от моей дочери, зачем я буду говорить «нет»?

– И её давняя влюблённость в вас не породила ответной взаимности?

– Что вы имеете в виду?

– Ну, допустим, если бы она встречалась с кем-то ещё. Вы бы не слишком расстроились?

Он смотрел на меня, о чём-то размышляя, и я уже засомневался, что получу ответ.

– Давайте так, – наконец сказал он. – Чтобы зря не тратить слов и времени. Произошла утечка важной информации, которая поставила под удар ключевые фигуры, лоббирующие наши интересы. Когда говорю «наши», вы понимаете, о чём идёт речь. Некий небезызвестный вам деятель выступил инициатором такой утечки. Как оказалось, он был давно знаком с неким референтом, которому пообещал состояние… Я с вами очень откровенен. Надеюсь на то же с вашей стороны. Он не рассказывал о характере этой информации?

Мне было наплевать на его откровенность, она ему не стоила ни гроша, я и сам догадывался о том, о чём он поведал с такой таинственностью.

– Но как ему мог поверить хорошо оплачиваемый референт, если у этого, по вашему выражению, деятеля дела последнее время шли хуже, чем неважно…

Внезапно я начал понимать, что от меня скрыл Иван.

– Нет, – холодно, одними губами, улыбнулся мой визави, будто догадался, о чём я подумал. – Референт не был наивным юношей. Жаль, вы его не знали. Тогда не пришлось задавать подобный вопрос. Он получил гарантии, что ваш старый приятель выступает посредником конкурирующей организации. Полагаю, не надо объяснять, что это за организация?

– Не надо, – хмуро согласился я. – Моя рана ещё не зажила.

– Прекрасно. Он вас втянул в опаснейшее предприятие. А о главном не заикнулся.

Мне не понравилось, как он оценил моё участие в этом деле.

– Почему вы так уверены?

Не обращая внимание на резкость моего замечания, он продолжил:

– Вы хотя бы получили вразумительное объяснение, какого рода информация записана на плёнке?

Я вынужден был признаться, – не получил. В действительности, я мог только гадать, что именно было у Ивана, пока не открыл поднятый со дна контейнер.

– Вот видите?! – заметил он. – Вы были лишь козырный валет в его игре, если использовать любимую им терминологию.

Я приподнял руку, чтобы прояснить возникший вдруг вопрос.

– Что-то не всё сходится. Вы говорили о референте, как о покой… Я же от него получил плёнку, на корабле. Не далее недели назад. Или?...

Я вновь осёкся от внезапной догадки. Отец Вики лишь подтвердил её.

– То был не референт. У нас есть соответствующая служба. Она проворонила, когда и как он делал запись. Но быстро вычислила последствия, и от кого пошли первые круги. Проблема в том, что мы считали, плёнка уже у вашего друга. Он всё сделал, чтобы нас в этом убедить, после того как … с референтом произошёл несчастный случай. А оказалось, они использовали случайного посредника.

– А тот передать не успел.

– Совершенно верно. Очевидно, был напуган исчезновением референта.

Он говорил об этом невозмутимо, как сторонний наблюдатель. Возникало впечатление, он подводил меня к определённым выводам, чтобы оценить, до чего я додумался и докопался сам.

– Посредник тянул, боялся с ним встретиться, – вслух рассуждал я. – Наконец Ивану удалось убедить его, подворачивается прекрасная возможность, на корабле, во время презентации фирмы. Тот колебался, подозревал, за Иваном следят. И тогда…

Я смолк. И он закончил.

– Ваш друг предложил воспользоваться новым посредником. Использовать вас.

Мне показалось, в его холодных глазах промелькнула насмешка. Это вынудило меня выбрать то же оружие.

– Значит, когда именно вы узнали об утечке и решили любыми способами вернуть плёнку, то заслали к нему в постель свою любовницу. Или нет?

Его спокойствие обезоруживало.

– Серьёзные игры требуют некоторых жертв.

– Но почему её? Разве не моли подсунуть другую шикарную дамочку?

– Вот видите. Вы многого не знаете о нём, а доверились целиком. Странно, что ещё не сломали шею. Ваш приятель не любил случайных связей. А Оксана заинтересовала его по простой причине. Через неё он надеялся подсовывать мне дохлых червей в качестве наживок. Надо признать, я догадался не сразу и попался. Иначе ему не удалось бы так удачно, непредсказуемо упрятать контейнер с плёнкой. – В его голосе послышалась нескрываемое сожаление. – Он оказался изобретательным, толковым малым.

– Если не секрет, как же ему это удалось?

Наверное, своей явно непривычной откровенностью он прощупывал, можно ли меня пристроить, так сказать, к семейному бизнесу. И я старался этим воспользоваться на все сто. В конечном счёте я ничем не рисковал. Вряд ли он скажет больше, чем я смогу переварить без угрозы испортить желудок.

– Оксана сделала слепки ключей. От его машины тоже. Но эту возможность он ей подстроил. При ней были изготовленные ключи, когда он положил бумаги и кассету в дипломат, а дипломат запер в багажнике. Он вернулся в дом, якобы что-то забыл. А она угнала машину и приехала сюда.

– Это было на даче?

– Совершенно верно.

– И что вы обнаружили в дипломате? Старые газеты и шлягеры?

– Почти угадали. А он тем временем успел вывезти и отправить под воду тот самый контейнер, который вы достали.

– Надо думать, он здорово веселился.

– Да. Настроение у него в тот день было отменным. Я имел возможность в этом убедиться. Мне даже понравилось, как он обвёл нас вокруг пальца.

– И поэтому вы решили перепоручить заботу о нём наёмному убийце.

– Зачем? Он скрыл плёнку и от наших конкурентов. Спрятал в надёжном месте, наверное, рассчитывал поторговаться, продать нам. К чему было убирать, не выяснив требований?

– Так что же произошло? – я не смог сдержать удивления. – Кому же нужно было его убивать? – Бывают озарения, от которых невольно хлопаешь себя по лбу. – О, чёрт! Как об этом не подумал? Киллер же работал не только на вас.

– Какой киллер?

Он с неподдельным любопытством сощурил глаза, так требуя, чтоб я высказался до конца.

– Тот самый, кто прошлой ночью навёл ваших людей на конкурентов.

– И которого вы застрелили, – напомнил он мне. – Почему вы решили, это был он?

– Скажите, – вместо ответа спросил я. – Оксана видела, как я подъезжал к даче?

Помедлил он лишь мгновенье.

– Да.

– И что она искала в салоне в гараже?

– Ничего особенного. Свои вещи: чулки в кармане чехла сиденья, губную помаду, зажигалку. Так, мелочь.

– И даже не свои сигареты. В бардачке из четырёх пачек остались две.

– Но это не значит, взяла она.

– Нет, конечно. Но могла и взять.

– Могла, – спокойно согласился он. – Её беспокоило, запах духов не успел выветриться.

– Да. По нему я сообразил, что она недавно что-то делала в салоне. Вы решили сбить меня со следа, и она принесла в гостиную его квартиры склянку с другими духами, якобы впопыхах оставленными ею на видном месте.

– Так почему такой вывод – наёмный убийца был тот самый?

– Она его на даче спугнула сразу после убийства. Он так спешил убраться, что наследил. Отпечаток его кроссовки был на песке у ворот. Этот след видел только я – ночью прошёл дождь. На него не всякий бы обратил внимание, юношеский размер.

– Она заметила спину какого-то юноши.

– Когда?

– Он сворачивал за угол улицы.

– Теперь в общих чертах картина ясна. К афере на рынке ценных бумаг, задуманной и подготовленной вашей… организацией, – ни одна чёрточка его лица не дрогнула, он оставался невозмутимым, – Иван привлёк ваших неразборчивых в средствах конкурентов. Но вожжи рассчитывал сохранить в своих руках. Через брокеров на их средства скупил крупные пакеты акций, которые резко упали в цене и скупались вами. И с этих сделок брал свой процент. Часть купленных акций упрятал в банковские сейфы, а коды утопил в том же контейнере. Так рассчитывал, что будет всем нужен живым. Я пока ничего не перепутал?

– Нет, продолжайте.

– Его компаньонов беспокоило, доступ к кодам зависит только от него. А вдруг с ним произойдёт несчастный случай? Скажем, устроенный вами. Чтобы их успокоить, он привлёк меня, старого приятеля и человека постороннего в таком… разбойном бизнесе. По своим интересам даже стоящего по другую сторону баррикад. А разговорами всячески укреплял во мне именно такое, баррикадное отношение. Но только меня сделал своим наследником доступа к кодам и плёнке. Я всё ещё не вру?

– Пожалуй, так оно и было.

– Однако он совершил роковую ошибку. Вашим конкурентам не давала покоя надежда заполучить ещё и плёнку, мощное оружие в борьбе за лоббирование своих интересов в правительстве. Они убрали Ивана, чтобы привести в действие меня. Удерживая на поводке, вынудили искать контейнер и заветную плёнку. Чтобы помешать им, вы предпочли вообще похоронить его тайну и коды конкурентов, устроили охоту на меня. Не так ли? Шанс, кроме меня кто-то ещё найдёт тайник, был ничтожен. А если случай помог бы кому-нибудь случайно обнаружить тайник, скажем через год или два, к тому времени плёнка, возможно, потеряла бы свой заряд опасности. Поэтому лучше было убрать меня, чем рисковать в тех ставках, что вы сделали. Или я не прав? – Он ничем не показал, что возражает или хочет поправить. – Единственный просчёт – я понравился вашей младшей дочери и увлекся Викой, смог вызвать у неё ответное чувство. Не хочу знать причин, но ваше отцовское сердце дрогнуло. Это меня и спасло, позволило сидеть сейчас здесь и обсуждать данную тему.

Он вновь сунул руку в ящик стола, словно фокусник – в чёрную шляпу, но вместо кролика вынул красную кожаную папку. Мягко щёлкнула кнопка ремешка, он распахнул папку и выложил на стол бланки. Я был готов к этому и сразу узнал залоговый договор на свою квартиру. Он опустил на него свою сильную ладонь.

– Советую научиться забывать о некоторых вещах, – сказал он. – Вчера враг, сегодня друг или союзник. Надо уметь жить сегодняшним днём. Это единственная возможность забыть о смерти, не думать о ней.

– А вы-то о ней забыли?

– Почти не вспоминаю.

– И поэтому имеете телохранителей? Чего не могут себе позволить, да и не желают позволять те, на кого вы охотитесь.

Он выслушал меня с полным равнодушием.

– У меня один телохранитель. Не потому что прячусь. На мне завязаны важные интересы, и его задача – свести к минимуму всякий риск, чреватый нежелательными последствиями.

Мне расхотелось с ним спорить, обсуждать все эти нелепые, не нужные мне вопросы. Я разобрался, с чем требовал разобраться мой разум, и отдался телесной и духовной усталости. Казалось, и он пришёл к выводу, – принимать участие в его забавах я не намерен, приручить меня не удастся. Мы, словно два пса, встретились на прогулке, обнюхали один другого и поняли, дружбы у нас не получится. Я был в том уверен заранее и разочарования не испытывал. Он тоже, по-видимому, не переживал крушения иллюзий.

– Итак, – прервал он наше затягивающееся молчание, давая понять, что пора подвести итог беседы. – Очевидно, нас ничто не связывает, кроме моей дочери. Я не намерен оказывать на неё давление. Тем более, оно только укрепит её влечение к вам.

Он высказался и перекинул мяч на мою половину поля. Я не стал затягивать ответ.

– Не знаю, насколько крепки её чувства, – не скрыл я горечи, которая сопровождала меня после утреннего ухода Вики.

Я, наконец, всмотрелся в фотографию в рамке справа кабинета. На ней белокурая красивая женщина в широкой шляпе и с задорной улыбкой держала за руку девочку лет пяти. Он поймал мой взгляд, и его лицо окаменело.

– Отец один, а мужчин много, – продолжил я, – любовь к ним явление преходящее, чувства капризны. К тому же, она считает, вы хороший отец. И я не хочу делать ей больно, вмешиваться в ваши отношения.

Он качнул головой.

– Вы говорите искренне, и сказанное представляется мне вполне разумным, приемлемым. Вы мне больше ничего не хотите сообщить?

Он смотрел на меня странно, точно ожидал услышать некое признание.

– Нет, – сказал я, вставая со стула.

Он отвёл взор, медленно убрал бланки обратно в красную папку, закрыл её и положил в ящик стола. Мне показалось, он тянет время, даёт мне возможность хорошенько подумать и кое-что рассказать. Однако я молчал. Он задвинул ящик стола и тоже поднялся.

– Хорошо, – сказал он. – Мне было небезынтересно с вами познакомиться.

Я стал отменно вежлив.

– Мне тоже.

Я забрал куртку, и он проводил меня до порога кабинета, сам открыл дверь. Но руки на прощанье не подал. Меня это не расстроило, – а лучше бы обеспокоило, как я понял месяцем позже.

Едва уловимый запах духов сопровождал меня до прихожей, куда за мной неотступно следовал Эдик. Однако они не имели ничего общего с духами Вики. Я же втайне надеялся увидеть её. Но похоже, в этом доме её не было.

– Послушай, – обратился я к Эдику, приостанавливаясь, чтобы надеть куртку и застегнуться. – Куда-то подевался мой «шевроле». Не хотелось беспокоить по таким пустякам твоего босса…

– Он в ремонте, – не дослушав, прервал меня Эдик. – Нельзя ж доводить машину до такого состояния. Дырки в стёклах, рваные провода под рулём. Как ты прошёл техосмотр?

– Взятки, друг мой, – объяснил я. – И когда её получу?...

Он разве что не зевнул.

– На днях. Проснёшься, глянешь в окно, а она стоит.

– Материализуется из воздуха.

– Вот именно.

– Я тоже хочу материализовать для тебя кое-что. Предлагаю спуститься со мной к такси.

– Я не любопытен.

– Затрепещешь от радости, какой подарок тебя ожидает. Короче, это замок. Вы забыли его в моей входной двери.

– Можешь выкинуть.

Равнодушие Эдика было неподдельным.

– Ладно, – согласился я. – Только выгляни, куда его выброшу. Уверяю, кинешься за ним вприпрыжку, и может, задрав штаны.

Замечание озадачило его, он не стал восклицать: «Ни за что!» – но и провожать меня не стал. Когда я вышел из парадных дверей и приблизился к такси, он отодвинул край шторы. Я нырнул в салон, вытащил из сумки угловатый свёрток, обвязанный бечёвкой крест-накрест, и демонстративно опустил на крышу «вольво», которая стояла рядом. Со стороны свёрток можно было принять за бомбу.

По моей просьбе пожилой таксист отъезжал на медленной скорости. Обернувшись, я с удовольствием наблюдал, как Эдик выскочил из подъезда и вперебежку направился к «вольво».

– Так-то лучше, приятель, – усмехнулся я, отворачиваясь. – Капризы нам ни к чему.

30

Я прождал её весь вечер. Валялся на диване перед включаемым и выключаемым телевизором, пытался сосредотачиваться на американском детективе – и всё время невольно прислушивался, когда доносился приглушённый ход лифта. Не пришла она и на другой день. На третий я уже одурел от чтения. До обеда устроил стирку, потом обошёл все магазины в округе – не ради покупок, а так, для развлечения. «Шевроле» тоскливо приютился у подъезда, но разъезжать без цели было ещё скучнее, чем торчать дома.

Чтобы как-то развеяться, скинуть напряжение ожидания, я устроил себе вечеринку. Музыка радиостанции «Европа-плюс», полумрак при зажжённых свечах, торт, коньяк, сигареты и аромат кофе подняли мне настроение. Я включил телевизор, чтобы мелькали цветные картинки и тени в гостиной, – но убавил звук, чтобы не чирикал. И всё было замечательно, пока не попёрла реклама. Вдруг я узнал Вику, представляющую импортные товары. Вся она была открытая и завлекающая. Я сразу вспомнил, как она удивлялась, почему не узнаю её. Я остолбенел и онемел. Волна первобытного отчаяния оттого, что её нет рядом, накатила и смела успокоение. Я на ощупь дотянулся до дистанционного управления, отключил телевизор.

Когда за полночь завалился в постель, то впервые ясно осознал, что моему холостяцкому прошлому приходит конец, и конец довольно жалкий – во мне шевелилась горькая обида: муж дома, а жена шляется непонятно где. Как же я влип! Втюрился в эту дамочку со всеми её привязанностями к чуждому мне миру и не вижу выхода. Остаётся только отдаться течению, пусть тащит меня, а там будет видно.

На следующее утро я намеренно поднялся раньше обычного. Сорокаминутная пробежка улочками, в парке и горячий душ сняли головную боль от выпитого накануне. А крепкий чай и остатки торта, холодный солнечный день за окном помогли окончательно уверовать, надо забыться в текущих делах и заботах. Оделся я не спеша. Белая с синими полосками рубашка, галстук, тёмный костюм и чёрные шерстяные носки подняли мой тонус до нужной отметки. Тип, которого я видел в зеркале прихожей, начинал мне нравиться. Накинутый сверху плащ, модный сезонов пять назад, не испортил впечатления. Головорезы Эдика так и не вернули мне тот, что пришлось сбросить, убегая от них.

«Шевроле» работал безупречно. Почудилось, даже слишком безупречно. Я отправился в Восточный округ к приятелю инженеру-механику. Он уже возился у раскрытого гаража, проверял поставленную на новые «жигули» визгливую сигнализацию. Придуманная наспех история о печальной судьбе надувной лодки его устроила и, к моему облегчению, не огорчила.

– Да брось, – отмахнулся он на мои извинения. – Отдашь деньгами. Всё равно пылилась без дела.

Он при мне, как хирург, оголил внутренности «шевроле», внимательно осмотрел узлы и двигатель. Подозрительных подарков не обнаружил и сплюнул.

– Вроде ничего, – сказал он. – Я бы мог кое-что разобрать, если оставишь до завтра. Но какой прок? Захотят нацепить электронный подарок – сделают в любой момент. У дома, на стоянках.

Он выпрямился.

– Мне важно, на какой рассчитывать кредит доверия, – признался я. – Если пасут, я должен знать.

Мы договорились. Я оставил «шевроле», автобусом доехал до станции подземки. Остальную часть дня провёл в центре города. Пообедав в кафе, заглянул на выставку комнатных растений, сходил на две выставки живописи и скульптуры. Никогда не был любителем оперетты, а тут купил билет и проторчал в баре, пока не начался спектакль. Зал оказался заполнен, и я просмотрел действие до конца, наслушался аплодисментов и надышался духами, которые меня не трогали. Пошаркав в очереди подошвами, в раздевалке получил плащ и вышел уже в ночной город к бывшему Дворянскому собранию. Прежде я бы ещё погулял по светящим огнями улицам, но этим поздним вечером беспокойная надежда подтолкнула к метро.

Когда открывал входную дверь квартиры, раздался телефонный звонок. С нарастающим волненьем захлопнув дверь, я быстро прошёл на кухню и поднял трубку. И услышал доносящийся шум вечеринки, приглушённый, как если бы микрофон прикрывали ладонью.

– Скажи же что-нибудь, – выделяясь из этого шума, негромко проговорила Вика.

– Надеюсь, тебе безумно весело, – с напускной беспечностью сказал я.

– Ах! – выдохнула она. – Услышала тебя, и стало спокойней. Ты где был?

– Развлекался.

– Один?

– А как ты думаешь?

– Я звоню больше часа, – пожаловалась она. – Мне здесь ужасно скучно.

– По-моему, там для скуки нет места. Вечеринка, что ль?

– Все веселятся, а мне скучно.

– Надо было прихватить кавалера.

– У меня есть.

Меня передёрнуло оттого, как беспечно она это сказала. Я невольно стиснул трубку.

– А я что, должен соловьём запеть, чтобы тебе с ним развеселиться?

– Да, – капризно потребовала она. – Пропой соловьём.

– Иди ты к чёрту!

Аппарат возмущённо звякнул от резко опущенной трубки. Я не успел отойти и снять плащ, как очередной трезвон заставил вернуться на кухню. Но я не сразу прервал его. А когда прервал, услышал не то, что мог ожидать.

– Ты любишь меня? – тихо сказала она тоном умирающего лебедя.

И как я не подпрыгнул, не пробил головой потолок? Жизнь вдруг предстала замечательной вещью!

– Ты же знаешь, что да. Приезжай, прекрати меня мучить.

– Я хочу к тебе приехать, звоню полтора часа. А тебя нет. Что я должна думать? Может ты с другой женщиной.

– Я уже забыл, как они выглядят, другие женщины.

– Только свяжись с какой-нибудь! Я тебе устрою! Что ты делал эти дни?

Я вздохнул в микрофон.

– Лежал на диване и ждал.

– Меня?

– Я голодный, худой, бледный, у меня любовная лихорадка. Кого я, по-твоему, мог ждать?

– Бедняжка, – казалось, она была искренне тронута. – Я сейчас приеду. Ты голодный?

– Не то слово. Худой и бледный. Всё из-за тебя.

– Я сейчас сбегу отсюда и приеду. Ты меня любишь?

– Мне что, из окна выпрыгнуть, чтоб ты поверила?

– Ты тепло одет?

– Как раз переодевался, и ты позвонила.

– Ты что, раздетый?

– Не совсем.

– Сейчас же оденься! Извини, сюда идут. Пока.

– Пока.

31

На другой день началось падение рубля. До конца недели мы почти не выходили из квартиры, и я перенёс телевизор в спальню, чтобы иногда слушать экономические новости, не покидая постели. Падение перерастало в обвал. Правительственные чиновники и парламентарии–либералы требовали принятия жёстких мер в отношении убыточных предприятий, прекращения вмешательства государства в производство. Международный валютный фонд объявил, что был обманут российскими властями и поверил в стабилизацию рубля, а теперь срочно замораживает проекты финансовой и экономической помощи. Крупные западные инвесторы, привлечённые было к осуществлению планов приоритетного развития промышленных производств, явно переходили к тактике выжидания, теряли доверие к правительству и президенту, которые не способны контролировать финансовый рынок. Разворачивалась чистка бюрократического аппарата, искали и находили стрелочников. Проскальзывали сообщения, – цены акций промышленных предприятий, которые правительство шумно объявляло приоритетными, начали устойчиво ползти вниз, а акций сырьевых, в первую очередь нефтегазовых компаний, после недавнего падения устремились вверх.

На следующей неделе фондовый рынок охватила паника. Курсы акций сырьевых компаний, в том числе находящихся под надзором правительства, переживали небывалый взлет. Журналисты сообщали о баснословном обогащении тех, кто успел грамотно сыграть на курсовых колебаниях ценных бумаг.

Мне надо было срочно избавляться от своих акций, пока не закончился ажиотаж. Но я ничего не предпринимал. Крахи, банкротства среднего и малого бизнеса посыпались, как из рога изобилия. Рассуждать о неизбежности такого развития событий – одно, а знать, что это происходит, – совсем другое. Я не желал, не мог заставить себя выступить в этом всеохватном грабеже страны на стороне алчных беспринципных акул. Чем дальше развивались события, тем глубже укоренялось презрение к ним и их режиму. За годы своего господства они не смогли выдвинуть ни одной общенациональной идеи, не поставили ни одной объективной цели. Огромная страна, и я в ней, стали заложниками преступных страстей, бездарности и пошлости. Бурный рост коммерческих, а по сути спекулянтских и ростовщических капиталов и состояний, созданных на воровстве и грабежах, обернулся оскалом хищной преступности, не считающейся ни с кем и ни с чем. Чиновный разбой становился не только enfant terrible этого порождённого либерализмом режима, но и его опорой. Либеральные верхи надеялись, что расхищающие собственность кланы чиновников и преступников станут сверхорганизоваными и позволят контролировать население страны, наладить ход скрипучей телеги их экономики и власти.

И только Вика была светлым пятном в происходящем вокруг. Теряя счёт дням, как-то я возвращался после очередной вылазки в продовольственный магазин. Травяной покров у дома за ночь подёрнулся серебристой сединой измороси, воздух был кристально прозрачен и свеж. Под впечатлением о первых вестниках скорой зимы я в прихожей опустил полную сумку на коврик, растёр холодные пальцы, разулся. На кухне слышалась женская возня, напоминающая о тепле и уюте своего гнезда. Когда я прошёл туда, она перекладывала на тарелку полукруг яичницы. Яичница недовольно скворчала, в ней соблазнительно красовались обжаренные дольки помидоров и колбасы. Я сел за стол.

– Звонила Ольга, – сказала Вика, присаживаясь напротив и подвигая мне тарелку. – Нам привет. Хочет заехать.

Я пожал плечами.

– В чём проблема? Я рад её видеть.

Она что-то не договаривала, не решалась спросить.

– А хочешь, поезжай к ней.

Она благодарно улыбнулась.

– Только посмотрю и обратно. Ты, правда, не обидишься?

– Не очень.

– Ты – милый. Не будешь грустить?

– Буду.

– Ну, хочешь, не поеду?

– Поезжай. Я чем-нибудь займусь.

– Мне надо съездить.

– Конечно, поезжай.

– Я вечером вернусь.

– Прекрасно.

– Нам надо начинать ходить в гости, в театры. А то ты задумываешься, а меня это беспокоит.

– С завтрашнего дня и начнём.

– Тебе нравится, что я придумала?

– Это самое великолепное, что я когда-нибудь слышал.

Замечание рассмешило её.

– Ты меня считаешь дурой, да? А мне ужасно хочется болтать глупости. Из моих знакомых никто бы не поверил, как я с тобой разговариваю. Многие считают меня очень даже умной.

– Они к тебе подлизываются.

– Нет. Они не знают, какая я глупая. Ты первый это понял. Ты, правда, не обидишься, если оставлю тебя до вечера?

– Но ты же вернёшься?

– А я могу не вернуться?

– Пожалуй, нет.

– Вот видишь. А ты считал меня ветреной и фригидной стервой.

– Больше не считаю.

– Ещё бы ты считал, когда я тебя замучила.

– Пока ещё нет.

– Вот вернусь и замучаю. Ты ещё не знаешь, на что я способна. Я и сама ещё не знаю, но мне ужасно хочется тебя замучить.

Она вернулась поздно, оживлённая и свежая, с блестящими глазами и с охапкой красных роз. Я слышал, как внизу, под окнами кухни заурчала отъезжающая иномарка.

Я помог ей снять плащ и спросил:

– Это он тебя привёз?

Она и не задумывалась над ответом.

– Да.

Её ответ показался мне, мягко говоря, легкомысленным.

– Ну что ты хмуришься? – сказала она. – Ты же ничего не знаешь, а уже предполагаешь плохое.

– Так просвети. – Я пошёл за ней в гостиную. – Я же идиот.

Она взглядом отобрала одну из ваз моей матери, ту, что стояла в углу на полке, переставила её на журнальный столик.

– Ну вот, – она удовлетворённо склонила голову на бок, опустила в вазу принесённые розы. – Налей, пожалуйста, воды. Нет. Я сама.

– Почему он живёт у вас?

Я остановил её этим вопросом. Она обернулась, улыбнулась мне и обхватила за шею.

– Ты ужасно ревнивый.

– Мы это уже обсуждали.

– Ну да, он живёт у нас. Ну и что? Отец его взял из детдома, когда мне было лет пять. Ты доволен?

Я сильно прижал её к груди.

– Ну вот, – проворковала она. – Видишь, как всё просто?

– Значит, это его плавки и халат подсунула тогда Ольга?

Она потёрлась холодным носом о мой нос.

– О чём ты думаешь?

– Что пса нужно выкармливать из своих рук.

– А ещё о чём?

– Что мы с ним братья по плавкам.

– Кажется, он их выбросил, когда узнал… Не хочу больше об этом. Поцелуй меня.

Я охотно исполнил просьбу, мне тоже не хотелось ни о чём думать.

Потом цветы стали доставлять каждый день, по три розы с длинными лепестками. Утром приходилось вставать, открывать дверь и получать розы от подтянутого и хорошо одетого молодого человека. Меня подмывало врезать ему, но я терпел. Вика не говорила, от кого цветы, и не скрывала радости, получая эти знаки внимания от отца.

Мы стали выбираться в свет, то есть мне надо было сопровождать её – на выставках, в магазинах, в часто раздражающих убогой пошлостью театрах. Однажды она оставила меня в баре большого универмага, а сама отправилась порхать по залам, затерялась среди пёстрого заморского барахла, словно колибри в тропическом лесу. Я догрызал печенье, остатки кофе на дне чашки успели превратиться в холодную бурду. Наконец появилась она с коробкой, обвязанной розовой лентой. Я не трогался с места. Она присела рядом, положила коробку на свободный стул.

– Тебе взять что-нибудь? – предложил я.

– Я не хочу.

Я кивнул на коробку.

– Что там?

– Платье, – охотно ответила она с таким выражением, как будто по этому поводу ожидала от меня поросячьего восторга.

– Наверное, кучу денег отвалила.

– Оно такое свободное. Мне весной понадобится.

– Ты же вчера покупала свободный костюм. Мода, что ли?

– Да, – произнесла она странным голосом и тихо засмеялась – над моей глупостью, разумеется.

Я посмотрел на неё внимательней и отметил вдруг, что она за последние дни похорошела, стала раскованной в движениях и эмоциях, такой, какой не была прежде.

– Так, – пробормотал я. – Вот почему папочка стал присылать эти чёртовы цветы.

– Ну вот, ты опять недоволен, – Она наклонилась ко мне. – Я этого и боялась.

– Послушай, зачем я тебе нужен? У тебя есть папочка, которому ты доверяешь больше, чем мне, будет ребёнок. И твой дорогой родитель уже наверняка строит планы: какую гувернантку ему нанять, куда отправить учиться? На кой чёрт вам я? Мавр сделал своё дело, мавр может удалиться.

– Не повышай на меня голос. Почему я должна выслушивать твои грубости?

У неё в глазах заблестели слёзы. Я не мог этого видеть, отвёл взгляд в кофейную гущу.

– Прости.

– Ты привык жить один, как индюк. А я так не могу. Почему я должна забывать отца, отказываться от цветов, которые он посылает? Почему? Потому что он тебе не нравится, только поэтому?

– Я же сказал, прости, – буркнул я. – Я просто не в силах видеть эту сытую мафиозную морду, которая появляется каждое утро с цветами для тебя. У меня кулаки чешутся, я за себя не ручаюсь. А если родится мальчик, и его сделают таким же?

Она провела изящным средним пальцем под левым глазом. Моё последнее замечание, казалось, позабавило её, губы раздвинулись в слабой улыбке.

– Рождаются дети, а не мальчишки.

– Ладно, – согласился я. – Тебе видней.

Мы больше не разговаривали на эту тему. Однако через пару дней я был приятно удивлён, когда открыл дверь и увидел не того мордатого типа, а стройную девушку в блестящем стального цвета плаще, с короткой стрижкой чёрных волос вокруг красивого, но холодного лица. Она молча передала розы и спокойно, минуя кабину лифта, отправилась к лестнице.

Дни проходили за днями, и в их хороводе я привыкал к мысли о ребёнке. Он перестал быть странным и непонятным существом. Потом как-то само собой превратился в единственную реальность на фоне эфемерных страстей, чувств и увлечений, событий и потрясений. Меня начинало беспокоить, что мафиози отстранят меня от его воспитания, если не приму их проклятую веру или не предприму попытку заставить с собой считаться.

32

Выпал тающий на земле ноябрьский снег, когда я отвёз Вику к подруге, а сам поехал к Дмитровскому шоссе. Грязная слякоть хлюпала под колёсами автомобилей, пачкала их до самых окон. Затерявшись среди других машин, я направился прочь из города.

Через полчаса уже оставил позади МКАД и проезжал мимо серых и неприветливых дачных посёлков. Сырые хлопья шлёпались на лобовое стекло, расползались мутными пятнами. Резиновые щётки безостановочно скребли их туда-сюда, туда-сюда. Было рановато для сумерек, но день стоял хмурый, пасмурный, и видимость была метров двести. Меня это устраивало.

Доехав до просёлочной дороги, я свернул, съехал на бетонные плиты и устремился в жалкий, понурый лес. С верхних ветвей деревьев сорвалось и на лету закаркало непуганое вороньё. Узкую полосу дороги застилало водянистое грязно-белое покрывало, – по нему давно никто не проезжал и не проходил. И я решился. За лесной поляной у опушки затормозил, повернул к кустарникам и заглушил двигатель.

Было промозгло и тихо. Я выбрался из салона, запер машину и постоял среди деревьев, вслушиваясь и осматриваясь, как заяц. Неторопливо прошёлся обратно, оставляя за собой чёткие отпечатки подошв, сошёл на тропинку и ускорил шаги. Так я и шёл, пока не увидел водохранилище. Ни одной живой души не было ни на мрачной глади водохранилища, ни за оголёнными лесными зарослями. Постояв и убедившись в этом, я прошёл к заливчику, но не спустился к нему, а приблизился к молодой берёзе, к которой меня пристёгивали наручниками. Вынул из кармана тёплой куртки складной нож, вывернул лезвие.

Поковыряв в корнях берёзы сырую землю, без труда обнаружил пакет с аудиокассетой. Пакет был не повреждённым, и кассета выглядела целой. Я спустился к воде. Она казалась ледяной. Пока я ополаскивал кассету и смывал грязь с рук, кисти и пальцы покраснели и заныли. За деревьями хрустнула гнилая ветка. Я сунул кассету и кулаки в боковые карманы, встал и выпрямился. Вокруг опять царила тишина, но я постоял, подождал, чтобы пальцы отогрелись.

У меня в кармане была плёнка, стоимостью больше миллиона долларов. И был выбор, что делать с нею. Продать ли заинтересованным дельцам. Или поторговаться с папашей Вики, чтобы не лез в мою жизнь с таким нахрапом и вернул залоговый договор на квартиру. Ради этого я и решился поехать за ней. Однако, найдя плёнку, я начал сомневаться в возможностях её использования. Допустим, я предложу её отцу Вики. Но поверит ли он, что я не сделал копий? А если не поверит, долго ли я смогу играть в смелого ковбоя и избегать несчастных случаев? Продать же её кому-то из конкурентов его клана, получить миллион, – значит надо тут же бежать из страны, со всеми вытекающими последствиями. Помимо прочего, навсегда теряя женщину, которая была далеко не безразлична. И главное, я бы по существу признал своё поражение, и обрекался до конца дней торчать где-нибудь в Латинской Америке, пусть на роскошной вилле, но тупея, подыхая от скуки и бессмысленности существования. Нет, такая жизнь – не для меня. Во всяком случае, для человека моего возраста это незавидный удел.

Я вынул кассету из кармана, взглянул на неё и с размаха швырнул подальше в водохранилище. Вдруг сзади на берегу раздался выстрел, и сразу – второй. Кассету в воздухе вмиг подкинуло, разорвало на мелкие кусочки, и они разлетелись во все стороны. Я медленно обернулся, поднял голову. Эдик стоял под осиной, опускал к ноге ружьё с оптическим прицелом. В чёрном плаще он напоминал злого гения, готового превратиться в ворона. Я не удивился, если бы он каркнул.

Однако он заговорил по-человечески, холодно и спокойно, как будто зачитывал приговор.

– Тебе повезло, что выбросил кассету.

Я понял, что это означало.

– Так ты знал о ней? – глухо спросил я. – Откуда?

Эдик не ответил, стал отворачиваться. Но мне надо было обязательно разобраться, что всё это значило.

– Постой! – я остановил его. – Да, конечно. Как же я не догадался! Иван подсунул Оксане дипломат с газетными бумагами и двумя пустыми кассетами, именно с двумя. Но почему ты рисковал, позволил плёнке полтора месяца пролежать здесь? Неужели, чтобы проверить, что я с ней сделаю?

– Она не лежала здесь, – он голосом выделил последнее слово. – Я её обнаружил той же ночью.

– Когда я ушёл? А что же я выбросил?

Неприятно чувствовать, что задал идиотский вопрос. Он и не ответил. Конечно же, кассета была пустая, вынутая из фабричной упаковки и запаянная в пакет.

– И вот что, – вдруг предупредил он с холодной угрозой. – Не советую тебе обижать её.

Он отвернулся, и было слышно, как удаляется, – теперь он не крался за мной, а убирался прочь уверенно, как царь природы. Почему он не пристрелил меня вместе с кассетой? Сказал бы своим, я её не выкинул, а решился использовать. Возможно, кто-то ещё наблюдал за мной. Я невольно, с повышенным вниманием окинул взором окрестности, водохранилище. Как и следовало ожидать, никого не заметил. Если и был наблюдатель, он использовал бинокль и укрытие.

Вернувшись к «шевроле», я выехал из мрака лесной опушки на поляну и на ней опять заглушил двигатель. Достал из спортивной сумки бутылку с яичным ликёром, сделал два приличных глотка. Из сумки торчал уголок тёмной книжки в мягкой обложке. Завинтив крышкой бутылку, удрав её в сумку, я взял в руки эту книжку с двумя романами «Бальзака» – «Герцогиня де Ланже» и «Девушка с золотыми глазами». Закладкой служила фотография. Иван на снимке по-прежнему ухмылялся, выставлял за моей головой два разведённых пальца, то ли в виде латинской буквы «V», то ли в виде рожек. Нам было лет по двадцать.

Его паркеровская ручка оказалась со мной, во внутреннем кармане. Пером ручки я медленно обвёл его весёлую голову, замкнул круг, вспоминая всю эту историю с начала и до конца. Три года назад я понял, коммерческой спекуляцией и захватом собственности заниматься мне неинтересно, не дано. Случайно встретил Ивана, и он оплатил мне курсы частных сыщиков и стажировку. В шутку или всерьёз сказал тогда, – вложил в меня деньги, и должен буду ему помочь, как только понадоблюсь. В конце концов я ему понадобился. Мне не верилось, что он ввязался в это дело из-за банкротства. Его всегда мучили, не давали покоя амбиции. Как заядлый игрок в покер, он решил перехитрить всех и сорвать огромный куш, рискнув собственной головой… и моей. Попытался пролезть к карточному столу, за которым расселись хищники, разыгрывающие между собой приз – большой жирный пирог с названием Россия. Каждый участник скрывал, какие ему достались карты, надеясь в конечном счёте обмануть и переиграть всех. Пирог постепенно сокращался, местами покрывался плесенью, гнил, терял ценность. Но тем ожесточённей становилась игра, превращаясь в игру без правил, в игру волков, прячущих за человеческими масками острые клыки, а под респектабельной одеждой сжатые кулаки и острые когти. И они показали эти клыки и когти Ивану… и мне. Я не мог даже ненавидеть их. Ничего, кроме отвращения и презрения они во мне не вызывали. Нет у них будущего.

Я переломил паркеровскую ручку и сунул в мятый прозрачный пакет. Затем несколько раз разорвал снимок и ссыпал клочки туда же. Пакет я собирался выбросить по пути, в первую, какая попадётся, урну.

Я завёл машину и поехал. Я знал, что стану делать дальше.