Стивен Левин. Кто умирает? «София» Киев 1996 5-7101-0103-6 Stephen Levine «WHO DIES?» An Investigation of Conscious Living and Conscious Dying

Стивен Левин

КТО УМИРАЕТ?

Исследование Осознанного Существования и Осознанного Умирания

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ АВТОРА

Читая эту книгу, слушайте ее своим сердцем. Пусть она станет зеркалом вашего великого естества.

Понимание – это последний соблазн ума. Устремляйтесь к истине за пределами ума. Любовь – это мост.

РЕЗЮМЕ

Книга Стивена Левина читается на одном дыхании и, безусловно, окажется полезной для всех, кто серьезно и с пониманием относится к проблемам жизни и смерти.

Духовная ситуация у нас за последние годы настолько изменилась, что можно говорить о необходимости широкого освещения проблем, рассматриваемых в книге, с целью дать людям новую точку опоры и новую надежду.

Когда, как пишет Карлос Кастанеда, смерть становится для нас советчиком, наши приоритеты меняются, наше сердце открывается, наш ум начинает выходить из тумана старых привязанностей, и становится очевидным главное – передача любви, отпускание препятствий, мешающих пониманию, отказ от попыток спрятаться от самих себя, а жизнь становится для нас приемлемой, и мы больше не являемся ее жертвами.

Как говорит Элизабет Кублер-Росс, «работа Стивена – это волшебство, лишь немногие известные мне люди умеют так искусно и любовно работать...»

(c) «София», Киев, 1996

ОБ АВТОРЕ

В середине 70-х, работая с Рам Дассом (Зерно на мельницу, 1976) и преподавая медитацию в тюрьмах Калифорнии, Стивен Левин познакомился с Элизабет Кублер-Росс. В течение нескольких последующих лет он проводил семинары вместе с ней. Работая со смертельно больными, он осознал потребность более глубокого исцеления и великую радость служения им (Постепенное пробуждение, 1979). В 1980 Левин и его супруга Ондри стали сопредседателями Проекта по работе с умирающими в организации «Хануман» (Кто умирает?, 1982) и начали проводить учебные семинары, продолжая служить смертельно больным и людям, которые глубоко переживали потерю близких. В течение трех лет Ондри и Стивен содержали телефонную линию, по которой бесплатно могли получить совет те, кто серьезно заболел или обеспокоен возможной смертью любимого человека (Встреча на грани, 1984). Левины приобрели бесценный опыт, общаясь с теми, кто находился на грани смерти, но все же смог излечиться от безнадежной болезни. Сфера их исследований расширялась, и они разработали специальные медитационные техники, которые были призваны помочь людям «впустить в себя исцеление». Их направляемые медитации (guided meditations) для излечения от болезней, избавления от горя, выхода из тяжелых эмоциональных состояний, а также для преодоления последствий сексуальных злоупотреблений и для подготовки к ситуациям с повышенным риском (Исцеление в жизни и смерти, 1987) принесли им международное признание и помогли тысячам людей во всем мире. В настоящее время Стивен и Ондри Левины живут в горах Юго-Запада и в тиши дремучих лесов «пытаются практиковать то, что проповедуют». Они ищут «исцеления, ради которого родились», работают над новой книгой, кормят животных и ухаживают за деревьями и «исследуют выработанные каменоломни и испещренные светотенью леса бессознательного, пьют родниковую воду из чистых истоков сердца».

ПОСВЯЩЕНИЕ

Моей жене и духовному партнеру Ондри, которая страница за страницей работала вместе со мной над рукописью этой книги и чья любовь снова и снова напоминает мне, что нужно отпустить ум и, умирая, войти в сердце.

ПРЕДИСЛОВИЕ РАМ ДАССА

Не так давно я присутствовал при рождении ребенка впервые с тех пор, как родился сам. Дыша вместе с матерью, наблюдая за появлением головы младенца, переживая весь процесс мгновение за мгновением, я прикоснулся к первоосновам своего бытия. Я смеялся и плакал, чувствовал страх, боль и великую радость другого человека. Я стоял на пороге существования и переживал настолько глубоко, насколько мог, связь своей человеческой природы и природы окружающего мира, с его циклами весны и зимы, расцвета и увядания. Каждое мгновение было наполнено грандиозным величием, присутствием живого духа. Это был ритуал, участие в котором пробудило во мне глубочайшее чувство принадлежности к миру людей.

В наши дни, вслед за рождением, вышла из подполья и смерть. В течение последних десяти лет благодаря усилиям Цецилии Сондерс в Англии, организовавшей первые приюты для умирающих, и Элизабет Кублер-Росс в Соединенных Штатах было создано более человечное окружение для тех, кому предстоит уйти из жизни. Дальнейшим толчком этому движению послужило признание медицинской общественностью того, что технологии интенсивного лечения и поддержания жизни остро нуждаются в более глубоком понимании наших человеческих нужд. Когда мы помещаем человека, явно доживающего свои последние дни, в стерильную обстановку, отделяющую его от семьи, друзей, детей, любимых домашних животных и знакомого окружения, и при этом воображаем, что, используя современную технологию и стерильное оборудование, «делаем все от нас зависящее для того, чтобы спасти его», мы тем самым прибегаем к довольно варварскому способу искупления своего страха перед смертью и чувства вины за неспособность ее предотвратить.

Новое движение основания приютов для умирающих имеет своей целью создание теплой, поддерживающей и открытой обстановки для людей, которым предстоит пережить процесс умирания. Эти приюты призваны оказывать им помощь в устройстве дел, удовлетворять их последние запросы и поддерживать их скорбящих родственников.

Однако самой важной заслугой этого движения, возможно, есть то, что оно дает нам возможность почувствовать, что на самом деле умирание – обычное дело. Как это отрадно после почти полного замалчивания и отрицания смерти, которыми окружали ее в прошлом!

Каким бы замечательным ни было это набирающее силу движение, пока оно делает лишь первые робкие шаги в направлении изменения нашего отношения к процессу умирания. Оно по-прежнему рассматривает смерть как неудачу и видит свое призвание в том, чтобы сделать все возможное для выхода из этой неприятной ситуации. В основе этого движения по-прежнему лежит отрицание – но отрицание не смерти, а нашей собственной интуиции.

В погоне за объективностью наука утверждает, что мы представляем собой всего лишь тело, продукт дарвиновской эволюции соединений, случайно образовавшихся из молекул газа, – тело, которое растет и стареет в соответствии с генетическим кодом, находящимся в молекулах ДНК. Поэтому смерть – это конец. Однако в коллективном бессознательном людей есть знание, которое говорит нам, что это «объективное» определение не охватывает полностью того, что мы собой представляем. Мы убедили себя, что по жизни нас должен вести интеллект, а не интуиция, и поэтому считаем себя вправе признавать лишь то, что можем рационально познать. Однако интуитивная мудрость не удовлетворяет этому критерию. Она, кажется, вырастает за пределы рационального, объективного ума, и поэтому мы чаще всего не принимаем во внимание то, что она говорит нам, хотя все великие религии и многие выдающиеся философы всегда полагались на эту глубинную мудрость.

В последние годы интуитивные способы познания, по-видимому, получают все больше прав на существование. Вот что сказал Альберт Эйнштейн об источнике вдохновения своей теории относительности: «Я достиг понимания этих фундаментальных законов вселенной не с помощью рационального ума». Он говорит о другом способе познания, способе познания, описанном Вильямом Джемсом в его рассуждениях о путях постижения реальности, которая не доступна нашему пониманию, пока мы не признаем ее существования.

Когда наша культура научится уважать интуицию, она избавится от сомнений, которые лишают интуицию силы, и тогда наше мировоззрение сильно изменится. И в первую очередь изменится наше отношение к смерти. Как бы мы ни называли нашу глубинную природу – «бытие», «осознание», «чистый разум» или «я», – она лежит в основе всех наблюдаемых феноменов в матрице пространства и времени (нашего тела, эмоций, чувств и мыслящего разума). Мы интуитивно чувствуем, что, даже выходя из тела перед смертью, эта наша глубочайшая составляющая остается неприкос новенной. Когда в нас имеет место это глобальное изменение в самости, в ощущении, кем мы являемся, смерть превращается для нас из пугающего врага, неудачи, роковой ошибки в мироздании – в еще одно преображение, которому мы подвергаемся, в приключение приключений, в раскрытие, заключительный момент роста, в свершение.

Возможно, изменение отношения к смерти как-то перекликается с переходом от теории, согласно которой мир является плоским и поэтому, дойдя до его края, человек может свалиться в пустоту, к представлению о том, что наша планета круглая. Какими же смелыми были те первые путешественники, если они каждый раз отправлялись навстречу неизвестному!

Большинство людей переживают только непродолжительные интуитивные «проблески», или моменты ясного видения, своего глубочайшего естества, за которыми практически сразу же снова воцаряется обычное мышление. Но чтобы извлечь пользу из нашей богатой интуитивной мудрости, мы должны развивать в себе этот более глубокий способ познания. Мы делаем это, когда учимся слушать – слушать то, что квакеры, например, называют «спокойным тихим голосом внутри»; слушать структуры, законы и гармонии космоса, частью которого мы являемся; слушать, поддерживая утонченное равновесие спокойного медитативного ума и открытого любящего сердца. Эта созерцательная работа должна выполняться всеми нами, живыми и умирающими, целителями и исцеляемыми. Наше служение друг другу должно основываться на этой работе над собой. Именно благодаря этой работе по признанию нашего интуитивного сердца-ума, недавно открывшиеся новые врата смерти могут вести к свету, а не к тьме.

Несколько лет назад я предложил Стивену Левину возглавить Проект по работе с умирающими в организации «Хануман». В основе Проекта лежит идея создания контекста для процесса умирания, в котором работа над собой будет в центре внимания всех – врачей, ассистентов, родных и самих умирающих. Это совместное начинание доказывает свою великую пользу тем, что позволяет преобразить умирание в процесс пространственного, любовного роста.

И вот как результат работы Стивена в этом проекте появилась его книга «Кто умирает?». Поскольку в ее основу положена наша коллективная интуитивная мудрость, по крупицам собранная в спокойном расположении духа, эта книга отчетливо выделяется на фоне целого созвездия изданий, появившихся на волне движения нового понимания смерти. Эта книга освещает многие аспекты процесса умирания с неизменной легкостью, беспристрастностью и мудростью. Она лишает неимоверную мелодраму под названием «смерть» ее устрашающей силы, заменяя страх спокойным, незамысловатым, сострадательным пониманием.

Стивен Левин – поэт, он давно практикует и преподает буддистскую медитацию; совместно со своей женой Ондри он преданно служит тем, кто стоит на пороге смерти. В своей книге он объединил все сферы своей компетентности и создал произведение классического звучания. Я отдаю должное его стараниям и приглашаю вас разделить его щедрое приношение.

С любовью, Рам Дасс

БЛАГОДАРНОСТИ

У меня нет никакой возможности выразить в словах свою признательность моему дорогому другу Рам Дассу за годы совместного обучения и сотрудничества. Эта и последняя мои книги являются в значительной мере результатом его постоянной поддержки и любви.

Но в этой работе присутствует голос сердца многих прекрасных учителей.

Ряд цитат без указания источника взят из учения Шри Нисаргадатта (чье имя можно свободно перевести как «мистер Естественный»). Я не встречался в этим человеком, однако его двухтомное сочинение «Я есмь То» оказало глубокое влияние на мои исследования.

Книга также проникнута учением и присутствием Раманы Махарши и Ним Кароли Баба (известного на Западе как Махараджи). Кроме того, в ней отразился многолетний интерес к практике и философии буддизма.

Мои тесные контакты с Джозефом Голдстейном и Джеком Корнфилдом также повлияли на характер сообщения, содержащегося в этой книге.

То же можно сказать и о первых годах моей учебы у Элизабет Кублер-Росс, а также длящейся с той поры теплой дружбы с ней.

Эта книга в значительной мере является также продуктом самоотречения и умиротворенности тех, с кем я находился рядом, когда они умирали, а также помощи духовных друзей, доброта и беспощадная справедливость которых указали мне путь к пониманию.

То, что следует ниже, представляет собой сочетание многих лет духовной практики и бесед с умирающими, которые были записаны во время многочисленных семинаров и встреч. И наконец, если бы не искренние усилия Джэкки Уолтера, Джин Томпсон и Эла Стриклэнда, я все еще искал бы свой путь, работая над первой главой.

ГЛАВА 1

ОТКРЫТЬСЯ СМЕРТИ

Сегодня умерло приблизительно 200 000 человек. Одни попали в катастрофу. Другие были убиты. Одни умерли от переедания. Другие от голода. Одни умерли еще в утробе. Другие – достигнув преклонного возраста. Одни погибли от жажды. Другие утонули. Каждый умер так, как ему было суждено умереть. Одни умерли, сдавшись, с открытым умом и умиротворенным сердцем. Другие не смогли принять смерть и умерли в смятении, страдая потому, что не успели сполна насладиться жизнью.

Вот как пишет об этом Льюис Томас в своей книге «Жизнь в клетке»: «Страницы с некрологами сообщают нам о том, как мы вымираем, тогда как сообщения о рождениях, информирующие нас о пополнении, всегда даются мелким шрифтом на краю страницы. Однако мы едва ли осознаем масштабность этих процессов. На Земле нас живет 3 миллиарда, и всем этим 3 миллиардам суждено умереть, словно по графику, в течение одной человеческой жизни. Но о всеобщей смертности, уносящей ежегодно более 50 миллионов жизней, во всеуслышанье почти никогда не говорится [1]...

Не пройдет и полвека, как численность живущих и умирающих удвоится. Трудно себе представить, как мы тогда сможем замалчивать, что процесс умирания переживают так много людей. Мы будем вынуждены отказаться от представления о смерти как о катастрофе, как о событии мерзком, нежелательном или даже странном. Нам нужно будет больше узнать о циклическом повторении жизни в остальном мире и о нашей взаимосвязи с этим процессом. Все рождающееся приходит на смену умирающему, одна живая клетка сменяет другую».

Мы живем в обществе, в котором принято отрицать смерть. Возможно, именно поэтому многие, умирая, чувствуют замешательство и вину. Как и о сексе, о смерти принято говорить шепотом за закрытой дверью. Мы чувствуем себя повинными в том, что не можем дальше жить и вынуждены умереть. В смерти отражается наш образ жизни.

Живущие в так называемом «материалистическом обществе», в котором технология позволяет приобретать вещи и практически не прилагать усилий для выживания, а значимость человека определяется его богатством, возможно, более склонны к тому, чтобы отождествлять себя с телом. Наше общество ежегодно тратит миллиарды долларов на косметику, парики, пояски, краску для волос и удаление морщин, не давая нам возможности извлечь урок из старения тела. Более того, живя в мире, в котором одним из величайших зол есть голод, граждане нашей страны тратят ежегодно больше чем четыреста миллионов долларов только на то, чтобы избавиться от лишнего веса.

Наблюдая за старением тела, за возрастными изменениями в метаболизме, видя брюшко у людей средних лет, замечая понижение энергичности, седину на висках, ослабление мышечного тонуса, выпадение волос, – как мы можем отрицать неизбежность расставания с телом? Переживая потерю близких, видя, что все известное нам постоянно меняется, что мы представляем собой материал, из которого образуется история человечества, – как мы можем забывать о смерти?

Как часто, например, нас учат созерцать боль и страдание, которые возникают при обычной простуде, чтобы подготовить себя к смерти, помогая преодолеть привязанность к жизни? Постоянно добиваясь личного удовлетворения, мы привыкаем считать себя счастливчиками или неудачниками, не понимая в полной мере учения мимолетности.

Мы редко используем болезнь для исследования своей связи с жизнью или изучения своего страха смерти. Болезнь принято считать неудачей. Нашим идеалом является крепкое здоровье и бодрость в духе рекламы «пепси-колы». Мы думаем, что у нас все о'кей, только когда мы здоровы. Но разве можно, ограничивая себя представлением о желаемом, научиться быть открытым к недопустимому? Как нам позволить себе открыто и смело прийти к неизвестному, не ущемляя при этом полноты жизни?

Даже покойникам мы румяним лицо. Даже оказавшись при смерти, мы отрицаем свою бренность.

Сидя дома в своем любимом мягком кресле, мы читаем в газетах, что пятеро сгорели во время пожара в гостинице в Кливленде, десятеро погибли, когда на скоростной автостраде разбился автобус. Три тысячи жизней унесло землетрясение в Италии. Нобелевские лауреаты скончались в своих лабораториях. И еще есть убийства на электрическом стуле. Мы читаем эти «новости для живых» и лелеем в себе мысль, что «умирают все, кроме нас». То, что мы сидим дома и читаем о смерти других, убеждает нас в нашей неуязвимости, в нашем бессмертии. Описания несчастий, выпавших на долю других, занимают большую часть передовицы любой газеты и создают иллюзию, что нам постоянно везет. Редко мы используем известие о смерти другого человека для того, чтобы осознать мимолетность и непредсказуемую изменчивость всего и вся.

Однако признание мимолетности содержит в себе ключ к самой жизни. Столкновение со смертью позволяет нам глубоко осознать жизнь, которую, как нам кажется, мы потеряем вместе с телом. Но в чем истина этого присутствия, переживаемого нами, этой вневременности бытия, которое, кажется нам, не имеет ни начала, ни конца? Мы верим, что умрем, только тогда, когда верим, что родились. Мы не доверяем своему чувству бесконечности, безбрежности внутри.

Мы страдаем, потому что привязаны к представлению о том, какими являются вещи и какими они могли бы быть. Печаль часть нашего повседневного существования. Однако мы редко позволяем себе переживать душевное страдание, которое один человек назвал «глубинным плачем, скорбью обо всем, что мы оставили позади».

Моя знакомая, вспоминая тот день, когда ее рак был признан неизлечимым, сказала: «Неизлечимость болезни наконец-то дала мне понять, что смерть реальна. Это не гарантировало того, что я умру в течение полугода, и даже того, что я умру раньше, чем доктор, поставивший мне диагноз. Я просто поняла, что вообще умру». В обществе, которое основано на приобретении материальных благ, которое рассматривает человека как тело, которое почитает здоровье таким ценным, а смерть такой страшной, трудно понять, что смерть – естественное, даже необходимое продолжение жизни, как внешней, так и внутренней.

В «Египетской книге мертвых» есть длинные рассказы о том, как духи почивших спускаются в преисподнюю, где встречаются с Великим Судьей, который взвешивает их сердца, положив на одну чашу весов сердце, а на другую перо. Это перо истины. Услышав эту легенду, невольно задумаешься, чье сердце по легкости может сравниться с пером истины.

Семьдесят пять процентов людей испускают свой последний вздох в больнице или приюте. Большинство из них умирают в заведении, в котором смерть почитается врагом. Я неоднократно убеждался, что многие приближаются к смерти в физической и духовной изоляции, что им редко предлагают открыться своему страху и предубеждениям, что они при этом находятся вдали от людей, близких по крови и духу, которые могли бы разделить с ними это бесценное мгновение. Не доверяя своей внутренней природе, оказавшись изолированными от жизни, они входят в другую сферу бытия с болезненным чувством опасности и смятения.

Я видел, что многие отчаянно привязываются к доживающему свои последние дни телу, надеясь на какое-то немыслимое чудо, терзая себя мыслями о том, что они не успели добиться успеха в жизни. Я также видел тех, чья смерть была воодушевлением для окружающих. Кто умирал с такой любовью и состраданием, что все присутствующие были преисполнены неизреченной радостью еще долго после их ухода.

Лишь немногие участвуют в жизни так полно, что смерть для них не страшна и не кажется им старухой с косой, которая поджидает их в темноте за окном. Большинство же людей борется со смертью так же, как раньше боролись с жизнью, – стремясь найти точку опоры, установить контроль над непрекращающимся потоком изменений, присущим этому уровню существования. Лишь немногие умирают целостно. Большинство же живут фрагментарной беспокойной жизнью. Они думают, что обладают телом. Лишь немногие признают, что тело – только временно снятое жилище, из которого рано или поздно придется уйти. Тем, кто видит себя пассажиром тела, легче отпустить его с миром.

В нашей культуре принято смотреть на жизнь как на прямую линию. Чем длиннее эта линия, тем больше, как нам кажется, мы прожили, тем полнее реализовали себя и тем менее ужасным нам представляется ее конец. Смерть в молодости кажется нам трагедией и повергает нас в ужас. Однако в культуре американских индейцев жизнь считается не линейной, а цикличной, причем первый цикл оказывается завершенным с достижением половой зрелости, когда молодой человек участвует в ритуале перехода. Начиная с этого времени, его жизнь считается целостной, хотя она и продолжает развиваться дальше. Таким образом, когда бы человек ни умер, если его «кольцо» уже сформировано, он умирает целостным. Мудрец Бешеный Конь из числа американских индейцев сказал: «Сегодня – подходящий день для смерти, потому что все в моей жизни уже присутствует». Мудрость американских индейцев говорит, что целостность определяется не количеством прожитых лет, а скорее полнотой вхождения в каждое мгновение.

В отличие от нашей культуры, уделяющей мало внимания подготовке к смерти, в культуре американских индейцев умирающему часто предлагают созерцать естественно выросший кристалл. Глядя на грани кристалла, переливающиеся всеми цветами радуги, человек сосредоточивает внимание на игре красок и отпускает все, что не позволяет уму выйти за свои пределы. Благодаря этой простой и мудрой подготовке, во время смерти человек легко оставляет свою временную форму и входит в радугу.

Судя по всему, люди, чья жизнь столь целостна, что включает в себя смерть, не испытывают сильных страданий. Однако это не означает, что они живут, постоянно думая о смерти; это означает, что они с любовью пребывают в настоящем, рассматривают каждое мгновение жизни как бесценный дар. Я знаю лишь немногих, чей образ жизни подготовил их к смерти. Лишь немногие погружались в свой ум и сердце так глубоко, что готовы ко всему – будь то смерть или болезнь, радость или горе.

Кто готов умереть? Тот, кто жил настолько полной жизнью, что не боится своих представлений о небытии. Ведь нас пугает лишь идея о смерти. Мы сторонимся только неизвестного.

Как часто мы похожи на избитого ребенка с передовицы «Лос-Анджелес Таймс», которого уносит из комнаты сострадательная няня, тогда как он кричит. «Мама! Мама!» – и тянется ручками через плечо няни в направлении женщины, окруженной полицейскими в другом конце комнаты, – в направлении женщины, арестованной за жестокое обращение с ребенком и нанесение ему телесных увечий? Как много среди нас тех, кто тянется обратно в ад известного вместо того, чтобы открыться неизвестному, исполнившись терпения и душевного тепла по отношению к себе и всем остальным?

В некоторых обществах смерть собирает вместе все племя или семейство для признания и празднования мимолетной сущности жизни. Во время этого празднования глубоко духовный контекст происходящего часто позволяет людям переживать глобальные изменения в своей подлинной природе. Для людей в таких обществах смерть дает постоянную возможность отпустить иллюзии жизни, увидеть жизнь, какова бы она ни была, и полюбить все вокруг.

В иудейском обществе, как и в индийском, тело, как правило, предают земле или огню в течение суток после смерти. В ортодоксальной иудейской традиции родственники находятся в трауре в течение недели, причитая и молясь за упокой души усопшего, но уважая ее переход и желая ей блага, куда бы она ни попала. В Индии родные и близкие несут тело на носилках к месту сожжения. В течение первой половины пути, воспевая «Рам Нам Сатья Хей» (Имя Бога есть Истина), они несут покойника головой в направлении дома, который он покинул. Когда половина пути уже пройдена, носилки поворачиваются так, чтобы голова покойника была обращена не в сторону прошлой жизни, а в сторону грядущей. На месте сожжения собирается вся семья, тело кладут на большую кипу дров, покрывают цветами, благовониями и поджигают. Если покойник был отцом семейства, то, когда горящее тело начинает разваливаться, старший сын перемешивает костер длинным шестом и, если нужно, сильным ударом протыкает макушку черепа, чтобы дух отца мог найти себе радостное пристанище в иных мирах.

В Мексике в ноябре празднуют «La Dia de la Muerte» – День мертвых Дети покупают бумажные скелетики, вставляют в них хлопушки и поджигают их. Родители берут детей на загородные кладбища, где устраиваются пикники в честь круговорота перемен и где детей угощают карамелями, сделанными в виде маленьких человеческих черепов.

Я был с теми, кого смерть полностью вернула к жизни, в кого она вселила уверенность в существовании того, что длится вечно и остается незатронутым кончиной тела. Я видел людей, чьи жизни были исполнены страха, но кто, оказавшись при смерти, переживал раскрытие, которое давало ему чувство завершенности, практически неведомое при жизни.

Я был с людьми, которые в преддверии смерти были так измучены и испуганы, что не могли как следует проститься с теми, кого больше всего любили. Они не окончили так много дел, что, расставаясь с близкими, не смогли найти для них нескольких слов.

Я видел также людей, которые, когда их признавали безнадежно больными, восклицали: «Господи, только не я!» – но умирали после нескольких месяцев глубоких исследований, безмятежно закрывая глаза и шепча: «О милостивый Иисус!»

ГЛАВА 2

СПОЛНА РОДИТЬСЯ

Когда мы думаем о смерти, мы воображаем себя в окружении любящих друзей, в комнате, в которой царит покой и безмятежность, приходящая, когда все дела окончены и говорить больше нечего, когда наши глаза лучатся любовью и великой мудростью, пониманием быстротечности жизни. Мы откидываемся на подушку, испускаем последний вздох, напоминающий непроизвольное восклицание «Ах!», и медленно растворяемся в бесконечном свете.

Но что, если в тот самый миг, когда вы готовы с восклицанием «Ах!» покинуть тело, ваша супруга или супруг признаются вам в том, что имели любовный роман с вашим лучшим другом или подругой? Или если ваш рассерженный сын ворвется в комнату со словами: «Ну ты ничтожество! Когда ты прекратишь играть в свои жалкие игры?» Захлопнется ли в этот момент, с грохотом каменной двери, ваше сердце, закружится ли ваш ум в смятении и сомнении, нужно ли будет вам говорить что-то в свое оправдание? Или же вы с болью выслушаете это и промолчите?

Как мы можем умереть целостно, если прожили фрагментарную жизнь? Если мы прожили жизнь преимущественно с заветной идеей о себе, как мы можем умереть, приняв великую тайну в свое широко открытое сердце? Где мы найдем себе прибежище? Где возьмется у нас уверенность в совершенстве этого мгновения, когда мы так часто сторонились того, что нас пугало?

Чтобы понять, как мы далеки от осознанного умирания, достаточно обратить внимание на то, как несовершенно мы себя чувствуем, как мы боимся жизни. Может показаться, что мы все еще до конца не родились, – такая большая толика нас подавлена и сокрыта в глубине. Так много в нас отложено до лучших времен. Так мало внимания мы уделили изучению того, что в жизни вызывает у нас страх. Так часто наши исследования себя прекращаются ввиду «плохой погоды» – потому что уходить глубже мешали различные обстоятельства, приносившие страдание.

Мы говорим о целостном умирании, но в то же время видим, что внутри нас пребывает то, что никогда не появлялось при свете дня. Мы видим, как много в нас неосознанного, как много в нас еще не рождено, сколько опасностей таит для нас жизнь. Кажется, мы никогда не касались первооснов бытия. Никогда не чувствовали себя в настоящем уверенно, никогда не стояли в нем на двух ногах. Мы всегда переминаемся с ноги на ногу, ожидаем следующего мгновения.

Когда мы начинаем изучать свой страх смерти, мы видим в нем страх перед тем, чтобы отпустить мгновение, – страх, с которым мы никак не можем совладать. В нем присутствует боязнь мимолетности, неизвестного и вечно меняющегося следующего мгновения жизни.

Чтобы сполна родиться, стать целостными, мы должны перестать откладывать жизнь. В той мере, в которой мы откладываем жизнь, мы откладываем смерть. Мы огульно отрицаем смерть, а с нею – и жизнь.

Внутри нас есть так много того, что мы не желаем переживать. Внутри нас так много страха, вины, гнева, смятения и жалости к себе. Так много сомнений в своих силах, так много неубедительных оправданий. Если принять во внимание странное требование нашего воспитания – поддерживать в уме конфликт одних представлений с другими, – покажется ли удивительным то, что мы так несовершенны? В одно мгновение ум говорит «Бери самый большой кусок», а затем продолжает «На твоем месте я так бы не сделал». Поэтому неудивительно, что все мы сдвинуты, надломлены, стараемся защититься от того внутри себя, что нас пугает. Мы не решаемся поделиться своими сокровенными переживаниями с кем-то другим, даже с собой. Мы больше всего боимся показаться плохими, не любимыми и не достойными любви – только потому, что думаем не так, как все.

Между тем состояния сознания непредсказуемы; они постоянно приходят и уходят, и некоторые из них мы никогда не хотели бы переживать. Но эти состояния возвращаются, и мы поспешно ищем возможности подавить страх, ощущаем отвращение к себе и опасность своего положения.

Это постоянное устранение из сферы внимания нежелательных состояний сознания заставляет нас чувствовать страх каждый раз, когда мы оглядываемся на себя и говорим с сожалением: «Это не я; этот страх не может быть мной. Гнев – это не я; отвращение к себе и сознание вины не относятся ко мне». Однако эти чувства преследуют нас. И мы продолжаем спрашивать себя, каковы же мы на самом деле. Как нам открыться тому, что мы отрицаем? Тому, что есть, хотя, по нашему мнению, его не должно быть?

Мы желаем быть какими-то другими, и это – наш ад, наше сопротивление жизни.

Приближаясь к концу своей жизни, мы смотрим на свое прошлое и спрашиваем себя, как можно целостно умереть, если мы прожили такую фрагментарную жизнь. Мы спрашиваем себя, кто, за всеми нашими мнениями о себе, на самом деле есть тот, кто умирает.

Создается впечатление, что мы стали ущербным подобием своего изначального облика. Наш мир напоминает разбитое зеркало, а переживания – многочисленные отражения в осколках этого зеркала. Поэтому вместо единой целостной реальности мы видим несогласованные фрагменты того, что есть, и того, что мы воображаем. Глядя на эту ущербную реальность, мы с досадой обнаруживаем, что отдельные ее аспекты не такие, какими бы мы хотели их видеть. «Я не хочу, чтобы люди видели мое вожделение, ведь оно не должно быть таким сильным, как у меня. Я не должен быть таким. Никто от этого не сходит с ума так, как я». И этот кусочек переживаний также устраняется. Вы замечаете свою жадность и корысть, свои сексуальные фантазии, желание быть лучшим и постоянную обеспокоенность чем-нибудь. И тогда вы начинаете всеми силами избавляться от этих переживаний. Ведь они представляют собой недопустимые аспекты того существа, которым вы себя считаете.

Но мне кажется, что очень разумно и даже более точно называть это «умом», а не «моим умом».

Ведь когда вы называете это «мой ум», вы исключаете из него те фрагменты, которые вам не нравятся, и поэтому, взглянув в свое ущербное зеркало, вы не видите в нем практически ничего реального. Оно отражает лишь те качества, которые вы желаете иметь, исключая все остальное, не показывая вас целиком. Мы думаем, что у нас есть то, что мы должны прятать. Однако это мнение ограничивает нас. Вообразите себе, что в течение следующих двадцати четырех часов вам нужно носить шапку, которая делает ваши мысли очевидными для всех, кто находится в окрестности сотни метров вокруг вас. Вообразите себе, что поток ваших мыслей другие слушают, как радио, и каждый человек из вашего окружения может узнать все «ваши» опасения и фантазии, все «ваши» мечты и сомнения. Насколько страшно и неловко вам будет выходить на улицу? Насколько долго вы будете позволять своему страху изолировать вас от других людей? И хотя лишь немногие, должно быть, решатся на то, чтобы принять участие в этом эксперименте, вообразите себе, какое облегчение наступит, когда вы в конце концов поймете, что скрывать ничего больше не нужно. И как удивительно было бы видеть, что умы окружающих тоже заполнены бессмыслицей и фантазиями, опасениями и сомнениями. Сколько времени понадобится рассуждающему разуму на то, чтобы разжать свою «хватку», чтобы постичь иллюзию отделенности и с улыбкой признать, что вы не более помешаны, чем все остальные?

Чтобы быть целостными, мы не должны ничего отвергать.

Мы думаем, что у нас есть что терять, и подтверждением этому чувству служит психологическая защита, отделяющая нас от жизни и оставляющая нам фрагментированную реальность, с помощью которой мы пытаемся проявлять естественность. Однако, когда мы отделяем себя от истины, жизнь становится запутанной. И мы удивляемся тому, что человек может целостно жить или умирать, принимая все, что приходит ему на ум. Ведь мы видим, что если мы не желаем сталкиваться с какими-то своими проявлениями, наши сердца закрываются всякий раз, когда эти проявления дают о себе знать.

Мы удивляемся тому, как человек может открыть сердце, когда переживания неприятны для него, когда он видит свою эгоистичность, страх, сомнение, вину? Если беспокойство является основным состоянием сознания, могу ли я оставаться открытым текущему мгновению? Или же я должен убегать от него? Мы проявляем так мало снисхождения к самим себе. Мы запечатываем свое сердце и чувствуем себя одинокими во враждебном мире. Мы редко отказываемся от своих суждений, чтобы найти в себе место для самих себя. Как мы можем быть столь бессердечными по отношению к тому, кто, как мы чувствуем, страдает у нас в сердце? Если без жалости к самим себе мы полностью примем свои страдания, нам трудно будет удержаться от сострадания и забот о нашем собственном благосостоянии. Сама необходимость постоянного ухода от того, что есть, необходимость быть кем-то другим, превращает нашу жизнь в ад, в постоянное сопротивление. Таким образом, большую часть своей жизни мы проводим в аду.

В нашем уме возникает гнев, и это сбивает нас с толку. «Если я – духовная личность, я не должен поддаваться гневу. Надо полагать, я на самом деле не так уж духовен. Как бы то ни было, я не должен показывать свой гнев другим». Однако гнев – истина того мгновения, и если мы отвергаем его, если мы притворяемся, что его нет, мы упускаем еще одну уникальную возможность быть свободным, мы теряем еще один аспект понимания себя, какими мы являемся. А все потому, что мы не знаем, что такое наш гнев, хотя мы и переживали его тысячи раз. Мы не знаем также, что такое страх или сомнение – ведь каждый раз, когда они возникают, вместо того чтобы использовать эти ментальные состояния для исследований, мы видим в них опасность, потому что они подрывают наш имидж. Лишь иногда при встрече с опасностью мы продолжаем следовать дальше по тропе, навстречу неизвестному. Однако чаще мы пытаемся свернуть в сторону, направо или налево. Мы стремимся убежать от опасности, перескочив в следующее мгновение, ищем себе укрытие в фальшивой реальности, в раздробленном мире, в котором чувствуем себя как дома. Мы постоянно скрываемся от истины. Нас устрашает широкое пространство исследований, незащищенность перед истиной текущего мгновения, открытость того, что есть. Мы желаем остановить мир, овладеть реальностью и согласовать ее с одним их наших представлений о ней.

Поэтому каждая попытка управлять собой прибавляет нам страданий. Мы стремимся приукрасить прошлое и защитить будущее от разочарования, которое наступает из-за наших несбывшихся ожиданий. Однако жизнь каждый раз дает нам понять, что она не подвластна нашему контролю. В одно мгновение она одна, в следующее – совсем другая. И истина порой в том, что мы сердимся, боимся или беспокоимся, тогда как в другой раз она может проявиться в желании или в заблуждении. Все это хорошо на своем месте, потому что любое переживание позволяет пойти глубже, выйти за пределы отождествления с каждым конкретным состоянием.

Но если вы не принимаете эти состояния, они отвлекают вас от настоящего, управляют вашей жизнью вместо того, чтобы открывать вам ее тайны. При этом общение с другими людьми становится молчаливым заговором против истины. Вы притворяетесь, что вы и ваш собеседник прочно стоите на ногах, упорно не признавая, что под вами ничего нет. Такова социальная игра. Ведь считается невежливым признать, что и вы, и ваш собеседник отвернулись от истины своего бытия. Подобным образом считается невежливым быть сердитым или испуганным. Подобным образом мы боимся, что нас будут презирать, когда узнают, о чем мы иногда помышляем, когда узнают, каковы мы на самом деле.

Гнев дает хороший пример того, как мы скрываем свои переживания от самих себя. Для многих людей гнев – совершенно неприемлемая эмоция, с одной стороны, и очень навязчивый образ действия, с другой. Однако когда гнев подвергают исследованию, он становится медитацией на жизни, а не уходом от нее – в этом случае феномены побега от жизни и сопротивления ей становятся осознанными, и мы понемногу начинаем выходить из укрытия на дневной свет.

Ум сравнивает себя с Буддой и Иисусом, со святыми и освобожденными существами, о которых мы читали. При этом уму явно недостает равновесия. Он проклинает себя за то, что является таким, хотя и боится войти в пространственную свободу, которая спасет его от рабства. Подобно избитому ребенку, которого уносят от матери, его мучительницы, ум в страдании устремляется к тому, что он оставляет, боясь неизвестного впереди. Для ума даже ад кажется лучше и предпочтительнее неизвестного.

Мы ругаем себя за то, что у нас на уме, за гнев и сомнение, за страх и отвращение. Именно это осуждение умом самого себя порождает в нас чувство отделенности от себя и от других. Ум постоянно оценивает наше поведение и участие и редко уступает настолько, что мы сливаемся со своими переживаниями, становимся с жизнью одним целым.

Я встречал нескольких очень светлых людей, но, кажется, я не видел человека, который был бы полностью свободен от гнева. Быть без гнева означает не иметь желаний и стереотипов по поводу того, какой должна быть жизнь. Нет желаний – нет и разочарования. Нет разочарования – нет гнева. Однако это тоже модель, которая, если мы к ней привяжемся, может привести к разочарованию и заблуждению. Если ум не привязывается к жизни, какой бы она ни была, у нас нет страха. Наш гнев представляет собой спонтанный взрыв, который случается, когда действительность начинает противоречить нашим представлениям о ней.

Наши модели, наши идеи о том, кто мы и каким, как предполагается, является мир, становятся нашей клеткой. Каждое представление превращается в препятствие на пути принятия истины. Каждая идея о вещах ограничивает нашу способность переживать все в реальном виде. Мы не можем выйти за пределы своей идеи о мире и реально прикоснуться к миру. Когда мы уходим от наших моделей и представлений, мы чувствуем угрозу и начинаем защищаться. Столкновение с реальностью, которая не согласуется с нашим имиджем, с нашими ожиданиями, смущает и расстраивает нас. Мы не знаем, кем в действительности являемся, потому что думаем о себе в терминах своих идей и старых моделей. Мир постоянно являет нам истину. Мы же постоянно отворачиваемся от нее. Наши переживания всегда причиняют нам боль.

Когда мы сталкиваемся с реальностью, которая не удовлетворяет нашему представлению о состоянии вещей, у нас начинается паника. Мы ищем место, чтобы укрыться. Часто я вижу, как люди, умирая, все еще пытаются прятаться. Я подозреваю, что многие умерли, так и не раскрывшись. Такие люди относились к жизни и смерти так, будто это что-то внешнее по отношению к ним. Подобно этому, они связывают гнев, страх и другие эмоции с окружающим миром, предполагая, что все неприятности приходят к ним извне, а сами они становятся жертвами своих чувств и мыслей, а не пространством, в котором имеют место эти проявления ума. Ценой потери реальности мы покупаем безопасность пребывания в клетке. И неважно, насколько она тесная. И неважно, сколько страданий нам причиняет отрыв от жизни.

Наш страх смерти прямо пропорционален страху жизни. Думая об умирании, мы представляем себе потерю того, что называется «мной». Мы желаем всеми силами защитить свою личность, хотя, за вычетом постоянно меняющейся идеи, у нас почти нет доказательств реальности «я». Мы боимся, что в смерти потеряем свое «я», способность быть «собой». И мы замечаем, что чем сильнее наше представление о «я», тем глубже наше отмежевание от жизни и тем сильнее страх смерти. Чем больше мы пытаемся защищать это представление, тем меньше мы переживаем то, что лежит за его пределами. Чем больше сил мы вкладываем в защиту своего «я», тем больше у нас того, что мы боимся потерять, и тем меньше мы открыты для глубинного восприятия того, что умирает, и того, что реально существует. Чем больше мы скрываемся, выжидаем, откладываем жизнь, тем больше мы боимся смерти.

Защищая свое драгоценное «я», мы отталкиваем от себя жизнь и удивляемся ее бессмысленности.

Мы не можем быть свободными, пока у нас есть что терять. Если мы считаем проявления ума враждебными, мы пугаемся, думая, что у нас в уме действительно не все в порядке. И мы не видим, что здесь нет ничего особенного – что наш ум просто-напросто обусловлен прошлым. Мы не видим, что все эти пугающие нас состояния сознания могут быть переработаны с тем, чтобы превратиться в удобрения, стать катализаторами дальнейшего роста. Это означает, что мы сможем позволить этим материалам разложиться и стать удобрением для нашего дальнейшего роста только тогда, когда найдем в своем сердце место для самих себя. Мы должны развить в себе сострадание, позволяющее мгновению быть таким, каково оно есть, мы должны увидеть его в чистом свете осознания, ни на мгновение не откладывая истину.

Фактически, мы часто относимся к себе как к разрезной картинке, в которой недостает многих частей. С недоумением мы смотрим на очень искаженный и неправильный образ себя, который построили сами. Мы смотрим на этот образ себя и замечаем только его фрагменты, только поверхностные разделения и частности. Мы удивляемся: «Кто же на самом деле этот я?» Сосредоточиваясь на нашей фрагментарности и отождествляя себя с ней, мы начинаем бояться самих себя. Но когда мы позволяем себе проникнуть глубже, работаем над тем, чтобы осознать это все, отпустить свою ущербность и подавленность, тогда части больше не скрывают от нас вида всей картины. Это напоминает погружение в спокойные морские глубины, когда на поверхности моря разыгрался шторм.

Проникая в безмятежность, царящую под поверхностью, мы обнаруживаем, что чувство вины, гнев и весь ассортимент ментальных феноменов не столь страшны, чтобы их бояться. Мы воображаем, что все подавленное нами представляет собой наше подлинное лицо. Однако начиная признавать эти качества, мы привносим в них осознание, открываемся им, понимаем их связь с условиями, в которых находимся мы и другие люди, – все это дает нам возможность пойти глубже, к тому, что лежит в основе этой на первый взгляд подлинной реальности. Пока мы отталкиваем от себя какую-то часть нас самих, мы не можем пойти глубже. «Самопознание – это одно расстройство», – сказал однажды один мой испуганный приятель. А тибетский учитель так выразился о прохождении уровня подавленных переживаний: «Здесь одна неприятность следует за другой». Большинство людей боятся столкнуться со всем тем, что они подавили, потому что думают, что это худшая часть их самих. Они опасаются запретных проявлений своего естества, которые были задвинуты ими за порог осознания для того, чтобы защитить свой имидж.

Но мы видим, что мы не должны подавлять ничего. Ведь подавляя, мы исключаем из сознания то, что нам кажется неприемлемым. В ходе подавления мы порабощаем себя. Мы снова и снова откладываем начало полноценной жизни. Ничто не выйдет из юдоли мрака, пока не будет вынесено на свет осознания. Подавление устраняет из сознания нежелательные проявления, делает их недостижимыми. При этом все, что мотивировало наше поведение, по-прежнему присутствует, однако мы не имеем к нему доступа, потому что оно оказывается за порогом осознания. Поэтому каждая эмоция должна быть в свое время признана, ей нужно позволить существовать без осуждения и страха в чистом восприятии, где мы можем видеть ее в подлинном виде – как мимолетное безличностное состояние сознания. Мы воображаем, что пойманы в безвыходной ситуации, что жизнь – это наказание, а не дар.

Каждый раз, когда мы отождествляем гнев со своим «я» или думаем, что сомнение и вина – наши нежелательные проявления, мы подавляем эти состояния сознания и не можем пойти глубже. Как только вы называете что-либо собой, вы останавливаетесь на этом. Это ваша глубина проникновения. Это этаж, на котором вы выходите из лифта. Но если вы остаетесь открытыми гневу, просто позволяя ему быть, вы уходите глубже. Вы начинаете чувствовать пространство, из которого эти феномены возникают и в которое они затем возвращаются. Когда вы начинаете чувствовать пространство, в котором витает гнев, вы перестаете отождествлять себя с ним. Вы наблюдаете за ним, но не теряетесь в нем.

Мы прекращаем думать об этих состояниях сознания как о «себе» и начинаем открываться целостности, в которой происходят эти события, – открываться неосуждающему, несудящему, исключительно сострадательному пространству, к которому мы имеем доступ в сердце и которое не привязывается и не отрицает ни одного проявления сознания. Это пространство составляет суть самого сознания. Оно не называет себя Сюзан, Фред, Ондри или Стивен. Оно просто есть. Это пространство чистого бытия. Это основание того, что мы имеем в виду, когда говорим «Я есть». Это осознание, которое мы по ошибке называем «я».

Мы так привыкли к тому, чтобы смотреть на себя со стороны, что забыли спросить, кто смотрит.

Мы осознаем свою естественную пространственность так редко, что начали верить, что зависимы от проявлений своего сознания. Когда в нашем уме возникает путаница, мы отождествляемся со своим ущербным представлением о себе. Мы теряем свою естественную пространственность. Рассуждая о смерти, мы думаем о потере самих себя. Мы думаем, что после смерти не сможем больше быть тем или иным надуманным образом себя. Но, присматриваясь к себе, мы замечаем, что всякий раз, когда мы говорим «Я есть это» или «Я есть то», в какой-то мере нами движет иллюзия. Когда «Я есть» чистого бытия привязывается к одному или другому аспекту мира, появляется чувство искусственности, незавершенности и искажения истины. Когда мы говорим «Я счастлив» или «Мне грустно», «Я красив» или «Я справедлив», мы видим, что то, к чему мы привязываем это «Я есть», постоянно меняется; что в одно мгновение мы можем быть счастливы, в следующее – горды, в следующее – рассуждать о своей гордыне, затем – смутиться, затем – снова, вспомнив о себе, вернуться к своему «Я есть» из чистого бытия.

«Я есть это» и «Я есть то» – в этих высказываниях есть что-то неискреннее. Поскольку в этой изменчивой вселенной нет ничего, что я бы мог достаточно долго считать собой, во мне нет ни одного проявления, которое я бы мог по праву назвать собой. Фактически, большую часть времени мы притворяемся кем-то просто потому, что мы привыкли притворяться. Мы замечаем, что, когда мы просто говорим «Я есть», присутствует только пространство, только бытие. Мы чувствуем, что это «я» не указывает на что-то отдельное, внешнее по отношению к нам, на наше тело или ум. Речь идет о чувстве присутствия, о бытии. Когда вы говорите «Я есть» и когда я говорю «Я есть», мы имеем в виду одно бытие. Мы указываем на одно и то же. Подлинное «я» всех людей едино. Оно становится отдельным и воинственным, только когда мы ассоциируем его с этим или тем. Когда вы говорите «Я есть это», универсальность бытия оказывается потерянной. Когда вы говорите «Я есть эта радость, этот страх, этот ум или это тело», истина рассыпается на кусочки, как вдребезги разбитое зеркало. Единое уступает место множественности.

Мы постоянно пытаемся стать кем-то или чем-то. «Я есть это» дает нам понять, что я не есть то. Однако, если в вашем уме есть зависть, страх или вина, как вам включить эти качества в свой имидж? И можете ли вы не держаться за это воображаемое «я» настолько долго, чтобы открыться содержимому мгновения, каким бы оно ни было? Как можно открыться и выйти за пределы того, что грек Зорба назвал «великой катастрофой»? Ведь если вы от чего-то скрываетесь, встреча с ним оборачивается для вас катастрофой. Что нужно делать, чтобы, когда приходит ревность или зависть, не закрыть своего сердца, а начать исследовать глубины сознания и увидеть, насколько изолирующими могут быть эти тяжелые эмоции и как быстро они возвращают нас к представлению о «я»? Как редко мы выходим за пределы эмоций, как редко мы понимаем, что их не нужно ни проявлять, ни выражать, как редко мы чувствуем себя пространственностью самого бытия.

Как, видя навязчивую реакцию ума на его собственные проявления, мы можем не чувствовать участия к существу, которое ежеминутно преследуют различные страдания? Мы не даем себе проявить сострадание. Мы обращаемся с собой так, как никогда не стали бы поступать с другими. Мы считаем, что с собой можно делать что угодно, потому что утратили чувство, какими мы должны быть. Мы забыли, что в нас тоже есть зерно истины.

Забвение этого причиняет нам великие страдания. Когда мы говорим о своем горе, мы, в основном, имеем в виду именно это. Потерю контакта со своей подлинной природой. Мы настолько подавлены, так много аспектов нас были признаны неприемлемыми и пугающими, что когда эти качества проявляются, мы подминаем их под себя, но все же сохраняем ощущение, что это хитросплетение страстей является «нашим тайным обликом». Поскольку нежелательные состояния сознания очень плохо согласуются с нашими представлениями, они становятся новыми прутьями в решетке нашей клетки. После каждого подавления наша клетка становится все теснее.

Мы развиваем неведение, когда не позволяем осознанию соприкоснуться с тем, что лежит в глубине нашей «индустриальной свалки».

Мы боимся, что там окажется наша «подлинная природа», потому что не видим, как гнев, страх и ревность удаляют нас от живой истины. Но не верьте тому, что говорю вам я, что говорит вам Кришнамурти, Будда или Иисус. Откройте это сами. Ведь вы сами есть истина. И никто не может открыть вам истины, кроме вас самих. Будда оставил светильник на пути, Иисус, Кришна и Рэнд Мак-Нэлли оставили светильники на пути. И все же идти по пути вы должны сами. Помнится, одна моя знакомая пришла к мастеру дзэн, чтобы узнать, как ей освободиться от поверхностных иллюзий отдельности и страха.

– Я пришла изучать путь, – сказала она. Мастер дзэн после небольшой паузы указал на нее пальцем и с беззлобной яростью воскликнул:

– Ты и есть путь!

Когда вы начинаете понимать, что вы – путь, что вся ваша жизнь – это всего лишь последовательность состояний сознания, тогда каждое переживание даст вам шанс освободиться из тюрьмы. Тогда вы начнете видеть, что жизнь дает возможность для целостности, для открытия себя истине. Вы начинаете исследовать вопросы: «Что отделяет меня от этой основополагающей пространственности бытия? Кто же я такой на самом деле?»

В Таиланде есть учитель медитации по имени Ачаан Чаа, который в молодые годы стал монахом, потому что ему больше всего хотелось понять, кто сидит здесь, кто существует. Он стремился понять, как он выразился, «всего лишь это» – всего лишь это одно нарождающееся мгновение. После нескольких лет практики до него дошел слух об учителе медитации на севере Таиланда, который славился тем, что никогда не сердился. Свобода от гнева – великое достижение, ведь подумайте, что это значит. Это значит, что ум ни к чему не привязан. Это значит, что существо осознало свою природу в такой мере, что видит свой ум, свое естество без единого объекта, даже без гнева. Это существо не отождествляется с тем, что отлично от истины.

Когда Чаа услышал о великом учителе, он покинул свой монастырь и отправился к нему, чтобы попросить разрешения стать его учеником. Он провел полтора года с этим учителем, и за все это время учитель ни разу не вышел из себя. Это было очень впечатляюще. Затем однажды случилось так, что Чаа с учителем были на кухне, которая имела форму буквы «Г», причем учитель не знал, что Чаа тоже находится рядом. Чаа увидел, как на кухню зашла собака и запрыгнула на стол, чтобы схватить себе лакомый кусок. Учитель медитации посмотрел направо и налево и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, пнул собаку ногой. Ачаан Чаа постиг учение! Вообразите себе, сколько усилий нужно прилагать и каким лживым нужно быть, чтобы создавать видимость, что каких-то проявлений ума в нем нет! Однако все мы проделываем то же самое с собой, притворяясь кем-то другим, будучи рожденными не до конца, живя лишь отчасти, задаваясь вопросом о том, почему жизнь такая тяжелая.

Чтобы быть целостным, жить полной жизнью, умереть полной смертью, мы не должны ничего отрицать. Мне рассказывали, что у американских индейцев есть традиция, которую называют «пожиранием нечистот»: в праздничный день – например, в день солнцестояния – шаман, мудрец племени, уединялся с каждым человеком и говорил ему что-то типа: «Подумайте о чем-нибудь или почувствуйте что-нибудь такое, что вы бы не хотели, чтобы знал кто-нибудь другой. Это может быть какая-то фантазия, какое-то непозволительное или отвратительное чувство, которое, как вам кажется, должно быть подавлено и сокрыто от других». При этом обычный человек, как правило, становился настолько испуганным, что едва ли мог позволить себе припомнить нечто подобное, ведь он больше всего боится, что его мысль прочтут и огласят во всеуслышание. Тут шаман обращал внимание человека на то, как он боится раскрыться перед другими, быть ранимым, приблизиться к целостности. Через некоторое время шаман говорил ему: «А теперь расскажи мне эту мысль». И тогда человек рассказывал, что это за мысль или образ, и они вместе обсуждали его. Тьма, в которой он находился до этого, уступала место свету доверия и сострадания. Так человек видел, как мало он нуждается в защите, как много места в сердце для самых нежелательных проявлений ума. Как сказал один учитель: «Ум создает пропасть; сердце преодолевает ее».

Теперь можно выполнить следующее упражнение и понаблюдать за действиями ума и раскрытием сердца.

ПОЗВОЛЬТЕ УМУ ПАРИТЬ В СЕРДЦЕ

Пусть в вашем сознании возникнет какая-нибудь недопустимая мысль. Та мысль, которую, как вам кажется, никто не должен знать.

Пусть она будет там.

Но пусть она будет вместе с состраданием.

Чувствуйте, как ум напрягается в присутствии этой мысли, как он желает вытолкнуть ее из себя. Проследите, как ум боится сам себя. Почувствуйте фактуру своего страха. Наблюдайте за своей жизнью перед зеркалом.

Возьмите теперь эту мысль и, вместо того чтобы окружать ее отрицанием и напряжением, позвольте ей свободно парить в сознании. Позвольте ей просто быть в нем.

Переживайте эту мысль как ощущение в сознании.

Чувствуйте ее плотность, ее острые края.

Теперь позвольте этой мысли погрузиться в сердце. Позвольте этому ощущению опуститься через шею в тело. Позвольте ему войти в пространство сердца в центре груди. Пусть ваша мысль просто мыслится там – в пространстве, в котором нет места для рассуждений.

Это может быть мысль о мастурбации, гомосексуализме, насилии, страхе или нечестности. Какая бы мысль ни казалась вам всецело неприемлемой в сознании, позвольте ей медленно погрузиться в необычайную открытость сердца, где ее встречает тепло и терпение.

Естественное пространство сердца не исключает ничего. Оно переживает каждую мысль сострадательно, как одно из многочисленных движений сознания, как еще одно чувство.

Переживите это сейчас. Пусть ваше переживание парит в мягком сострадании. Убедитесь в том, что страх похож на тюрьму в уме. Выйдите из нее в тепло и любовь своей подлинной природы.

Чего там бояться? Зачем заключать себя в эту защитную тюрьму?

* * *

Мы думаем, что являемся своими мыслями. Мы называем свои мысли «собой». Отпуская свои мысли, мы выходим за свои пределы, за пределы того, что мы, как нам кажется, представляем собой. За пределами беспокойного движения ума находится безмятежность бытия, безмятежность, не имеющая имени, звания, не нуждающаяся в защите. Это естественное сознание.

Сосредоточивая внимание на ощущениях сердечного центра, мы замечаем каждое проявление умственного напряжения, каждый мгновенный застой, который мы принимаем за наличие «себя». Умственное напряжение, мысли и чувства – все это напоминает тень, падающую на сердце. Каждый раз, когда ум фокусирует на себе наше внимание, он напоминает нам о необходимости легко отпустить то, что ослабляет нашу связь с нашей глубинной природой. Затем каждое состояние сознания, казавшееся до этого угрожающим и принимаемое нами за врага, становится нашим союзником. Каждое движение сердца напоминает нам о необходимости перейти на более глубокий уровень бытия. Тогда ум становится наполненным самим собой, а его плотность – столь очевидной, что он заставляет нас открыться навстречу этой свободе, которая светится в сердце. Тогда, чем тяжелее эмоция, чем она более эгоистичная и волнующая, тем более это состояние становится для нас уроком, который учит нас, что мы не являемся этим болезненным сгустком (болезненным, потому что мы боимся его и сопротивляемся ему, сгустком, потому что это состояние препятствует свободному течению феноменов), что мы, скорее, напоминаем свет, сияющий внутри. Даже тончайший лист фольги, если его держать перед глазами, заслонит от вас свет и тепло огромного солнца.

В суфийской традиции есть изречение: «Преодолевай любую горечь на своем пути, потому что ты еще не можешь вынести великого страдания окружающего мира. Подобно матери мира, которая носит страдание в своем сердце, каждый из нас является частью ее сердца и поэтому наделен в какой-то мере космическим страданием. Вы причастны к тотальности этого страдания. Вы призваны встретить это страдание с радостью, а не с жалостью к себе. Вот секрет этого: предложите свое сердце в качестве сосуда, в котором космическое страдание преобразится в радость».

Мы подавили такую большую часть своей жизни, мы держим ее так глубоко внутри себя, что когда мы начинаем отпускать, мы замечаем, как сильно наши ожидания, представления и предубеждения ограничивают наши переживания. Когда самозащита ума становится неэффективной, мы начинаем видеть, что все подавленное нами снова возвращается в сознание. Все старые зацепки снова появляются в сознании. Однако наше отношение к ним изменилось. Мы не пытаемся больше сделать из этого вечно меняющегося потока переживаний «что-то стоящее». Вместо этого мы пытаемся исследовать истину. В ходе этого исследования ни одно состояние сознания нельзя предпочесть другим. Важна здесь только ясность видения. Значение имеет не то, что мы видим, а то, насколько ясно мы это видим. Затем мы доходим до исследования того, что есть истина, кто я на самом деле, что я называю своим «я», кто умирает. Являюсь ли я этими мыслями? Являюсь ли я этим умом? Являюсь ли я этим телом?

Чем больше мы позволяем своему уму существовать в ясности и сострадании, тем меньше у нас стремления называть каждое мимолетное мгновение «собой». Тем меньше мы теряем себя в отождествлении с поверхностными «Я есть это или то». Тем больше мы переживаем сознание как таковое, не вовлекаясь в его проявления и не привязываясь отчаянно к его радостям. Мы переживаем всего лишь пространственную безмятежность бытия, не нуждаясь в том, чтобы определять, кто переживает бытие, или, точнее, что есть это бытие. Хотя ум может изобрести десятки определений и разграничении, само переживание бесконечно. При этом мы видим, что маленький ум плавает в этой безбрежности.

В один прекрасный день наступает мгновение, когда вы выходите из себя, но тут же осознаете и принимаете свой гнев. Тогда вы открываетесь гневу для исследования: «Что значит быть сердитым? Что чувствует при этом тело? Что делает при этом ум?» Снова сев в кресло и закрыв глаза, мы начинаем двигаться в сторону того, что закрывает сердце, вместо того чтобы удаляться от него и позволять ему механически препятствовать нашему более полному переживанию настоящего. Изучая гнев, страх, сомнение или сознание своей вины, мы начинаем видеть безличностность того, что раньше нам казалось несомненным «я». Мы видим, что в уме есть еще один ум. Гнев, страх и угрызения совести – все эти состояния обладают собственной личностью, собственной энергией. И мы замечаем, что не «я» желает причинить вред другим, а состояние сознания, именуемое злостью, по своей природе агрессивно и поэтому нередко желает унизить и даже уничтожить свой объект. Затаив дыхание, мы следим за выдуманными разговорами и дискуссиями в уме, за поединками теней, с которыми раньше мы отождествлялись. Так мы начинаем понемногу избавляться от страданий.

Постепенно мы перестаем привязываться к состояниям сознания, которые заслоняют от нас мудрость сердца. В отношениях между людьми снова появляются любовь и доверие. Все, что раньше вынуждало нас замыкаться в уме, – наши сомнения, опасения и претензии, которые, словно сторожевые псы, предупреждали нас об опасности, – становится для нас напоминанием о невыносимости жизни без любви, способствует открытию себя жизни, а не удалению от нее. Мы видим, как наш страх перед неконтролируемыми проявлениями ума и отождествление себя с ними делает нашу жизнь мелочной. Мы начинаем понемногу отпускать все, что возникает в сознании. Мы просто прекращаем рассуждать и позволяем уму быть открытым, начинаем видеть нескончаемый процесс возникновения и растворения ума. Признавая непостоянство каждой своей мысли, каждого своего чувства, каждого мгновения жизни, мы приходим к видению, что нет ничего, к чему можно было бы привязаться и чтобы счастье при этом никогда не кончалось. Нет места, куда бы мы могли стать и сказать: «Вот кто я такой». Все вокруг – постоянно меняющееся течение, в котором в каждое мгновение рождается и умирает тот, кем мы себя считаем. Все, что мы могли бы назвать бытием, кажется мимолетным и по своей сути лишенным неизменных качеств. В нем нет личности, в нем есть один только развивающийся процесс. Тот, кем мы себя считаем, представляет собой всего лишь облако в небе. А осознание, которое озаряет этот процесс, видится просто как свет. Мы понемногу отходим от отождествления с умом как с «я» и становимся чистым светом осознания, неизреченностью бытия.

Тело умирает, а ум постоянно меняется. Однако каким-то непонятным образом за всем этим ощущается присутствие того, что называют бессмертием, вечностью, таковым, каково оно есть.

Сполна родиться означает прикоснуться к этому бессмертию. Пережить, хотя бы на мгновение, пространственность, которая простирается за пределами рождения и смерти. Войти в таинственный и парадоксальный мир без оружия, а только с любовью и осознанием.

ГЛАВА 3

«И ТЫ ТОЖЕ БУДЬ ГОТОВ»

Не забывай, мой друг, здесь проходя:

Таким, как ты, когда-то был и я.

Каков сейчас мой вид, таков же будет твой.

Готовь себя последовать за мной.

Слова на надгробии в Эшби, Массачусетс

Мой знакомый, занимавшийся некоторое время медитацией, встретился с мастером дзэн, роси, который недавно прибыл в эту страну, и попросил разрешения изучать дзэн под его руководством. На что роси ответил:

– Ты готов умереть?

– Я пришел к вам не умирать. Я пришел изучать дзэн, – сказал мой друг, смущенно покачивая головой.

– Если ты не желаешь умереть, ты не готов отпустить жизнь. Иди и возвращайся, когда будешь готов сразу же войти во все без исключения.

Если мы не открыты всему, что происходит, если мы закрыты для какой-то возможности, для какого-то события, спектр наших ощущений сужается, чтобы исключить то, что мы считаем неприемлемым. Неприемлемым оказывается то, что не согласуется с фантазиями нашего надуманного «я», с его представлением о незыблемом постоянстве. Мы многое исключаем, а большую часть событий видим будто в сумерках или в полудреме.

Американские индейцы разработали необычную технику подготовки к смерти. Они вырабатывали открытость по отношению к смерти с помощью песни смерти. По достижении зрелого возраста каждый человек совершал ритуал перехода, который предполагал пребывание в течение нескольких дней в пустыне, где нужно было, молясь и соблюдая пост, открываться неизвестному и получить напутствие в дальнейшую жизнь. Они часто переживали видение целостности, из которого спонтанно возникает спасительная песня смерти – средство поддержания контакта с Великим Духом в случае опасности или беспокойства. Другие получали свою песню смерти во сне или от деда. Или, возможно, они узнавали ее, воображая себя умирающим животным, которое подстрелили на охоте. Это была мгновенная техника центрирования для того, чтобы даже в крайне неблагоприятных условиях оставлять сердце открытым, а ум ясным. Когда человек начинал падать с лошади, встречался с опасным животным, лежал в горячке или отравлялся пищей, песня смерти сразу же возникала у него в уме. Она была частью его самого, частью, которая всегда под рукой в трудную минуту. Она помогала установить контакт с неизвестным, со смертью.

Вообразите себе, что вам довелось раз сто воспользоваться песней смерти, и вот однажды, когда вы сидите под большим валуном, вас кусает змея. Вы чувствуете, как яд распространяется по вашему телу, и рядом нет никого, кто бы мог вам помочь, когда вы начнете постепенно утрачивать способность двигаться. Но вы не беспомощны. У вас есть могучее средство: перед вами открыт путь, ведущий из каждого мгновения в смерть. Сделав эту технику частью своей жизни, многие коренные индейцы умерли в великой ясности. Они практиковали технику, которая объединяла жизнь и смерть, давала простор видению и позволяла выйти за пределы известного.

В хасидской традиции – которая представляет собой мистическое ответвление ортодоксального иудаизма – есть учение, позволяющее быть готовым ко всему, что мгновение предлагает нам. Последователи этого учения верят, что они родились для одного уникального события, которое должно случиться в ходе их жизни. Но вы не можете знать, когда оно случится. Вам нужно всегда быть начеку, чтобы не сплоховать, когда наступит время испытания. Испытание будет окном в не-знание, проблеском чистого бытия. Вы не можете избежать ни одного мгновения своей жизни и поэтому развиваете в себе открытость по отношению к неизвестному, так чтобы всегда быть готовым, когда оно случится.

В этом не-знании вы всегда присутствуете. Ведь когда вы позволяете себе не-знать, вы становитесь очень бдительными. Вы теперь похожи на охотника, который не знает, что ждет его в следующее мгновение. Он не стремится ни к чему. Он есть олицетворение покоя в движении. Он – открытое пространство, в котором все движется. Охотник больше не является существительным. Он становится глаголом. Он есть акт наблюдения.

Такого рода присутствие в жизни является идеальным приготовлением к смерти. Оно подразумевает открытость ко всему происходящему, без исключения. Ведь если все хорошо, кроме смерти, тогда вы в конце концов замечаете, что все хорошо, кроме смерти и чувства утраты. Затем вы обнаружите, что все хорошо, кроме смерти, чувства утраты и черствой булочки. А затем все будет хорошо, кроме смерти, чувства утраты, черствой булочки и прихода водопроводчика. Ограничение круга приемлемого сужает защитную клетку, в которой мы суетливо живем большую часть своей жизни. Сужение происходит до тех пор, пока «безопасность» не начинает означать, что никто, кроме нас, не входит в нашу клетку. Мы оказываемся в полной изоляции. Никто-больше не стучится в нашу дверь.

Индуистская традиция дает другой пример подобного присутствия в жизни-смерти. Эта традиция учит, что умереть с именем Бога на устах означает сознательно вернуться к источнику бытия. При этом вы можете в одно мгновение отбросить все свои концептуальные представления о мире и объединиться с миром в его первозданном облике. Махатма Ганди был убит, когда рано утром вышел в сад. К нему подошел мужчина и выстрелил ему прямо в сердце. Падая, Ганди произнес слово «Рам». Рам – одно из имен Бога в индуистской традиции. Миллионы индийцев сосредоточивают свои жизни на Боге с тем, чтобы быть способными умереть с его именем в сердце и в мыслях. Я видел, как умирают со словами «Пресвятая Богородица». Смерть таких людей есть мягкое вхождение во всеобъемлющий свет. Но много ли людей так тесно связаны с самым сокровенным в себе, что даже смерть не может смутить их? Для этого не обязательно ждать смерти. Для этого нужно посмотреть на себя прямо сейчас. Чтобы начать готовиться к смерти, нет другого мгновения, кроме настоящего.

Здесь следует также отметить, что слово «Бог» разные люди могут использовать по-разному. Я использую слово «Бог» за неимением лучшего слова для обозначения всей целостности жизни, основополагающей реальности. Природа, Дао, Дхарма или просто истина – все эти слова в равной мере могли бы использоваться с этой целью, но ни одно из них не выражает невыразимого. Для многих «Иисус» – это не историческая личность, а слово, описывающее качество совершенной души, а «Будда» – не принц древней Индии, а обозначение кристально чистого сознания.

Иногда я слышу, как люди говорят: «Не беспокойся! Когда придет время, я проделаю все необходимые медитации». Желаю удачи! Однако, когда придет время, у вас может уже не быть энергии, которая есть у вас сейчас. Возможно, вам будет трудно сосредоточиться. Страх может сковать сердце. Вообразите себе, что вы должны медитировать рядом с двумя огромными динамиками, разрывающимися от самой отвратительной какофонии, которую вы когда-либо слышали. Хотя это слишком упрощенная аналогия, она дает отдаленное представление о том, как сильно может мешать нестерпимая боль и страх смерти.

Если вам придется умирать в сильных страданиях, как вы сможете подготовиться к тому, чтобы оставить свой ум легким и открытым? Или быть со всем, что предлагает вам мгновение? Что вы сможете сделать, чтобы сохранить спокойное расположение духа, чтобы не лишить себя этой драгоценной возможности, чтобы не отгородиться каким-нибудь представлением или идеей о происходящем? Чтобы открыться для переживания таковости, живой истины, следующего неизвестного мгновения?

Ваш банковский счет и безупречная репутация не готовят вас к смерти, равно как не поможет вам в этом ваш модный гардероб и ваша сообразительность. Что вы делаете в жизни, чтобы быть готовым к смерти?

Все, что готовит к смерти, способствует улучшению качества жизни. Близость к Богу у Ганди, песня смерти у индейцев, хасидская открытость неизвестному – все это помогает жить более богатой, более радостной жизнью.

Глен Муллинс пишет, что один тибетский монах, чувствуя приближение смерти, обратился к Далай-Ламе за наставлением. Далаи-Лама написал ему:

«Когда приходит время пронести свои пожитки через врата смерти, человек обнаруживает, что не может взять с собой ни родственников, ни друзей, ни слуг, ни имущества. Привязанный ум – ум животного. Отрешись от привязанности.

Каким бы сильным ни было удовольствие, которое человек получает, потакая иллюзиям, рано или поздно он должен будет страдать, кружиться в колесе неведения, без всякого убежища. Откажись от желаний.

Бесчисленные люди нашего мира, в том числе и родители, которые заботливо воспитали тебя, – все они ищут только счастья. Отрешись от стремления к счастью.

Все явленное твоим чувствам пусто по своей природе. Однако, оставаясь среди обманчивых и иллюзорных образов, ты продолжаешь стремиться к истине. Откажись от надуманных ограничений.

Когда близится момент смерти, изгони из своего ума искажения, страх и предрассудки. Оставь иллюзорные надежды и опасения... Когда тонкие энергии тела начинают растворяться, возникает тонкое видение смерти. Осознай его как ясный свет и ни на миг не покидай его».

Чтобы почувствовать, как трудно может быть «ни на миг не покидать его», обратите внимание на то, как трудно бывает, даже будучи здоровым и исполненным сил, оставаться в настоящем; как легко наша укоренившаяся привычка рассуждать и бояться ввергает внимание в круговорот смятения и попыток установить контроль.

Насколько труднее будет сосредоточиться, когда будет изнывать от боли ваша поджелудочная железа? Или когда рак костей не даст вам возможности найти удобное положение тела, и вам будет казаться, что вы лежите на раскаленных углях?

Как трудно может быть не забывать песню смерти или чувство любви и принятия среди общего волнения или в окружении обеспокоенных родственников?

Я был со многими людьми, когда они находились при смерти, и видел, какая великая ясность и открытость требуется для того, чтобы любовно справляться со смятением ума и тела. Чтобы оставаться вместе со страхом, который возникает без приглашений. Или оставаться столь открытым, чтобы при появлении страха сказать: «Что ж, это просто страх». Однако пространственное осознание не подвержено страху, потому что отдельное «я» не существует, и поэтому страху не к чему прицепиться.

Очевидно, для подготовки к смерти может быть полезной практика открытости по отношению к тому, что неприятно, практика принятия и отпускания раздраженности и страха, предоставления им свободы. Если вы выпишете в один список свои ограничения и привязанности, он даст очень полную картину вашей личности. Если вы и впредь будете считать эту личность своим подлинным естеством, вы будете усиливать свой страх смерти; это будет воображаемая боязнь потерять воображаемую индивидуальность.

Если вы составите список всей своей собственности и предпочтений, всего, что считаете своим, этот список обозначит расстояние между вами и живой истиной. Ведь в нем перечислены места вашей привязанности. Они приковывают к себе ваше внимание, и вы не можете смотреть дальше. Вместо того чтобы видеть контекст, в котором протекает ваша жизнь, вы привязываетесь к этой жизни как к единственной реальности. В этом смысл духовной близорукости. Именно эта близорукость не позволяет нам выйти за пределы своей мелодрамы, отпустить свое страдание.

Будда говорил, что удача приходит и уходит со взмахом хвоста лошади. Что вы сделали для полного открытия своей внутренней жизни, после которого, что бы ни случилось, оно будет лишь содействовать дальнейшему открытию? Ведь открывание себя жизни – нескончаемый процесс. Чем больше вы открываетесь ей, тем меньше смерть кажется вам врагом. Когда вы начинаете использовать смерть для углубления жизни, тогда все становится таковым, каково оно есть в это самое мгновение, и вы получаете возможность жить по-настоящему.

Тогда начинается исследование вопроса «Кто умирает?». И первый ваш ответ такой: «Именно я умираю». Затем он видоизменяется до «Ладно, если умираю именно я, то что такое это я?». Вас удивляет состояние, в котором это «я» не относится полностью ни к мыслеобразам, ни к звукам, ни к каким другим переживаниям. И вы спрашиваете: «Может, я есть этот мимолетный поток впечатлений? Но ведь у меня есть имя, лицо, репутация». Затем вы видите, что «У меня есть имя» представляет собой еще одну мимолетную мысль, облачко, проплывающее по безграничным просторам сознания. Через мгновение ум думает уже о чем-то другом. Вы замечаете, что «я» – это всего лишь идея. Где ваше «я», когда вы о нем не думаете?

Фактически, наблюдая за своими мыслями, интереснее всего видеть, что все они стары. Мышление основывается на памяти. Уберите память, вашу шкатулку с представлениями и символическими кодами для представления реальности, и тогда, идя по тропинке, вы осознаете только себя, идущего по тропинке. Когда вы смотрите, есть только то, что вы видите. Вы чувствуете то, что вы чувствуете. Вы переживаете все непосредственно. Вы переживаете нечто, и на это нечто больше не падает тень «кого-то» идущего, видящего, чувствующего.

Если бы случилось так, что, войдя в комнату, вы внезапно утратили бы всю память, вы нашли бы «новую прелесть» в каждом ранее знакомом объекте. Вы собственными глазами увидели бы его сияющую реальность. Ушло бы все известное вам, вы не знали бы ничего, все приобрело бы новую жизнь. Каждое мгновение вы видели бы чудо.

Именно наше «знакомство» с вещами не дает нам возможности видеть, каковы они есть. Вместо этого у нас появляются представления о них. Когда наше осознание фокусируется в настоящем, мы переживаем таковость окружающих нас вещей. При этом мы видим дерево и переживаем не «дерево», а живую, пульсирующую реальность, не искаженную мыслями и прошлыми предпочтениями. Мы встречаем каждую вещь, и при этом образ этой вещи не заслоняет от нас ее реальности. И тогда мы начинаем видеть, какую малую долю жизни мы обычно переживаем. Мы понимаем, что встречаем смерть так же, как и жизнь, – через образ, который не дает нам прикоснуться к ее реальности.

Несколько лет назад я жил в заповеднике на юге Аризоны, где находится крупный перевалочный пункт 125 видов перелетных птиц. Это самое южное место, где можно встретить пернатых из Арктики, и самое северное место, куда долетают птицы из Южной Америки. Это был живописный оазис, мандала ярких красок, разноголосого пения и полета. Когда я прибыл в заповедник, я знал о птицах очень мало. Моей основной работой было показывать заповедник опытным орнитологам, ведь я знал, где лучше остановиться, как избежать укуса ядовитой змеи и других опасных ситуаций. Когда я ходил по заповеднику с орнитологами, они говорили: «Ух ты, это же красная мухоловка!» или «Смотри, это канадский болотный сокол!». И я стал замечать, что, гуляя в лесу, я вижу «красную мухоловку», а не алую, порхающую реальность. Я вижу «болотного сокола», а не то, что есть. Я понял, как ум превращает себя в объекты, как он называет их и тем самым лишает прелести новую встречу с ними. Как ум отгораживает нас от переливающейся таковости вещей.

Именно эта склонность обусловленного ума заменять реальность идеями и образами не дает нам лицом к лицу встретиться с жизнью. Мы продаем реальность за отбрасываемые ею тени.

Таким образом мы видим, что все наши знания и мысли о смерти в действительности ничего нам не говорят. У нас есть идея о выходе из тела и идея о Великой небесной мармеладной стране, врата которой всегда открыты для нас. Правда это или нет – в данном случае не важно, поскольку, что бы это ни было, это всего лишь идея. Когда мы заменяем представлениями живую истину мгновения, мы живем во мраке и заблуждении. Даже идея о том, что «тело умирает, а сознание существует вечно», – это еще одно облако в небесах сознания. Но если наши переживания состоят из идей о вещах, а не из самих вещей, как мы можем оставаться открытыми в отношении реальности, которую мы не в состоянии себе вообразить? Что случается, когда жизнь вступает в конфликт с тем, что, как мы убеждены, абсолютно «реально»? Мы практически не видим сказочности жизни, поскольку, когда что-то не соответствует нашим представлениям о нем, мы не можем оставаться открытым к нему в своем уме и сердце. Поскольку такого несоответствия «не может быть», неугодное переживание быстро рационализируется и отбрасывается как нереальное.

Как можно оставаться открытым тому, чего «не может быть»? Что, если вы, например, умрете, а Иисус посмотрит на вас и скажет:

«А я на самом деле атеист!»? Что вы будете делать, когда все окажется совсем не таким, каким вы его себе воображали? Все это ожидания. Если вы читаете эти слова с надеждой на то, чтобы найти здесь простой рецепт, как нужно жить и умирать, тогда вам покажутся бессмысленными слова о том, что прежде всего необходимо работать над собой.

Если вы приходите в китайский ресторан, который, по вашему мнению, является лучшим в городе, а он оказывается немецким рестораном, вы с таким же успехом можете подумать о пище вместо того, чтобы ее съесть. Дело в том, что ожидание усиливает туннельное видение. Вы можете видеть только через те отверстия в своей клетке, через которые смотрите. Как вы можете оставаться открытыми к восклицанию: «Да это же бифштекс с перцем!»?

Принимая во внимание, что у нас есть столько возможностей открыться неожиданному и нежелательному, может показаться странным, что мы настолько неподготовлены к смерти. Каждый раз, когда мы чувствуем себя плохо, каждый раз, когда мы болеем гриппом, когда дают о себе знать камни в почках или боль в пояснице, мы получаем еще одно доказательство того, что рано или поздно какая-то боль или болезнь начнется и не кончится до тех пор, пока мы не покинем тело. Мы можем использовать каждую такую ситуацию как прекрасную возможность для практики песни смерти или для практики близости к Богу, как это делал Ганди. Нам снова и снова напоминают о том, насколько неустойчивый процесс мы собой представляем. У нас постоянно появляются возможности практиковать отпускание этой застойности, настраиваться на длящийся процесс и чувствовать пространственность, в которой все имеет место.

Зачем ждать до тех пор, пока боль станет столь невыносимой, что мы не сможем как следует сосредоточиться? Почему бы не использовать каждое мгновение болезни, каждую простуду, каждую травму как напоминание, что нужно отпустить себя, открыться происходящему?

Когда приходит время страдания или болезней, я вижу, что у меня есть возможность открыться, не держаться ни за что и не стремиться ни к чему, не противодействовать, не усиливать нежелательные влияния. Когда я открываюсь болезни как учителю, у меня нет больше необходимости отождествлять себя со «страждущим», с «жертвой обстоятельств». Остается только то, что есть. И когда я открываюсь ему, я вижу, как это может быть прекрасным приготовлением к тому, что может последовать дальше, шагом к дальнейшему отпусканию. Это показывает мне, как я привязан к своему представлению, что жизнь каким-то образом должна продолжаться. Тогда обычная болезнь или случайное попадание молотком по пальцу становятся приготовлением к невозможному, к умиранию, к жизни в каждое следующее неизвестное мгновение.

Ачаан Чаа показал небольшой зазор между большим и указательным пальцами и сказал: «Все, что вам нужно понять, это вот столечко, одно это мгновение». Если вы можете открыто войти в текущее мгновение, тогда вы скорее всего будете присутствовать в следующем. Если в это следующее мгновение вы будете умирать, вы будете открыты ему тоже. Вы можете подготовиться только в том случае, когда вы открываетесь настоящему. Если вы полиостью пребываете здесь и сейчас, вы сможете полностью быть тогда и там.

В своих произведениях Карлос Кастанеда описал свой процесс обучения у дона Хуана. В каждой книге снова и снова повторяются сцены, в которых учитель пытается что-то донести до него. Однако рациональный ум Кастанеды каждый раз изобретает новые идеи о том, какова должна быть жизнь. Дон Хуан использует любые уловки, включая все, что пробуждает в Кастанеде страх перед неизвестным, чтобы вернуть внимание Кастанеды к текущему мгновению жизни. Он выталкивает Кастанеду за пределы ума: «Человек знания выбирает путь сердца и следует ему... Он знает, что жизнь закончится уже очень скоро... Его знание проистекает из видения, что нет более важного и менее важного. Другими словами, у человека знания нет ни чести, ни достоинства, ни родословной, ни родины. У него есть только его жизнь».

Кто из нас настолько близок к истине, чтобы жить без чести, без достоинства? Кто доверяет этому мгновению настолько полно, чтобы не нуждаться в привлечении моральных установок? Ведь человек знает, что несет в себе квинтэссенцию самой морали. Он знает, что представляет собой сияющее осознание, в свете которого он видит жизнь. Кто настолько доверяет свету своей изначальной природы, чтобы позволить себе правильно реагировать на все, что предлагает нам мгновение?

Человеку при смерти сказали, что вот-вот может случиться то, что полностью изменит его положение. Возможно, он скоро начнет выздоравливать. Ожидая результатов анализов, которые должны были показать, умрет ли он через несколько недель или же выздоровеет, он сказал своей жене: «Знаешь, независимо от того, умру я или нет, ясно, что мне предстоит выполнить одну и ту же работу».

Речь идет о том, чтобы войти в мгновение, полностью раствориться в нем; чтобы проживать свою жизнь от мгновения к мгновению, терпеливо созерцая все ощущаемое, видимое, слышимое. Однако при этом не использовать свой аналитический ум для того, чтобы понять, как переживаемое соотносится с нашим представлением о себе и о мире, а внимательно и без напряжения исследовать свои переживания, увлеченно наблюдать, как они возникают в сознании.

Чаще именно страдания, а не радость вынуждают людей начать открываться своей жизни. Страдания часто обозначают пределы территории воображаемого «я», «безопасное место» имиджа, вне которого мы чувствуем себя неуютно, потому что ничто здесь не поддается нашему контролю. Это наша грань, наше сопротивление жизни, место, в котором ум ищет укрытия. Наша грань – это фундамент, к которому кренится решетка нашей клетки. Игра на грани означает готовность выйти в неизвестное. Эта игра дает возможность попасть туда, где возможен подлинный рост. Когда вы приближаетесь к своей грани, вы приближаетесь к истине. Когда вы начинаете играть на ней, вы оказываетесь за пределами безопасной территории. Страх свидетельствует о близости истины, и мы преодолеваем сопротивление и начинаем выяснять, что здесь реально и кто на самом деле стремится к ложной безопасности. Мы видим, что наше страдание возникает, когда мы отворачиваемся от неизвестного и возвращаемся к воображаемому. Именно играя на этой грани, мы выходим за пределы страха смерти и за пределы идеи о том, что «кто-то» умирает. Именно здесь мы входим в полноту бытия, в бессмертие.

Если вы каждое утро будете некоторое время сидеть в спокойном расположении духа, вы начнете видеть свою грань. Вы увидите место, которое то и дело начинает ворчать и комментировать все, что появляется в сознании. Если вы внимательно понаблюдаете за своими отношениями с женой или мужем, с детьми, начальником или родителями, вы обязательно начнете видеть эту грань. Именно привязанность к ней заслоняет от нас смерть, делает ее слишком реальной и важной, а не просто еще одним выходом в неизвестное.

Однажды я получил подтверждение того, как сильно различаются грани у разных людей. Я был в составе группы, которая путешествовала по Национальному парку «Джошуа» в Южной Калифорнии. Один раз мы решили взобраться на остроконечную скалу. Из более чем двух десятков людей, которые начали карабкаться по камням, некоторые остановились, едва поднявшись на высоту тридцати метров. Некоторые не пошли дальше семидесяти метров, хотя были и те, кто упорно продолжал восхождение. На высоте в сто двадцать метров был уступ и на нем осталось еще несколько человек. Большинство достигли того уровня, на котором страх не давал им пойти дальше, однако нашлось несколько смельчаков, которые, преодолевая страх, на четвереньках поползли выше. Казалось, что их наклоненные вниз головы словно заглядывают за грань. И вот на остроконечной вершине появилось несколько человек, которые танцевали, кричали и размахивали руками. Интересно отметить, что те, кто поднялись до высоты тридцать метров, возможно, дальше заглянули за свою грань, нежели те, кто, не боясь падения в пропасть, прошли весь путь к вершине, ведь вполне возможно, что они так и не затронули свою грань.

Наши грани различаются и постоянно меняются, как и все остальное во вселенной. Мы замечаем, что свойства и вместимость нашей клетки могут меняться. Мы приближаемся к своей грани с состраданием. Каждый шаг за ее пределы мы делаем медленно и внимательно. Каждый шаг здесь делается с любовью. Мы не прилагаем никаких усилий, подходя к грани, а просто медленно преодолеваем свои надуманные ограничения и постепенно выходим вовне, в свободное пространство непривязанности.

Недавно мне позвонила знакомая женщина, которая долгое время была проституткой и наркоманкой, привязанной к героину. Она вела такую жизнь в течение двенадцати лет, пока два года назад ее лучший друг не умер у нее на руках, приняв смертельную дозу героина. Она сказала, что после этого просто не могла больше скрываться от себя. Ее страдания были такими сильными, что она решила отказаться от своего образа жизни и оставаться на грани, чтобы понять, чего она стоит. Она переехала из центра Сан-Франциско в пригород и, устроившись на работу в большом офисе, начала, как кто-то выразился, «разбирать себя, косточка за косточкой», не оставляя ничего вне сферы своего внимания.

Но эта настойчивость, которая появляется как компенсация после многих лет побега от себя, может привести к развитию некоторых эгоистических качеств. Поняв это, она начала относиться к ним как к своей грани, она начала работать с ними, чтобы отпустить их.

Она была столь самоотверженна, потому что в ее жизни было очень много страданий. Она пришла к состоянию, в котором больше не желала заглушать страдание временными удовольствиями, и поэтому смогла уйти глубоко, чтобы понять, кто и почему страдает. Она сказала, что попала в ситуацию, из которой не было выхода, кроме обращения внутрь.

Таким образом неожиданное и нежелательное приводит нас на грань наших страданий. Однако мы начинаем исследовать, что заставляет нас страдать и принимать защитную позу. Мы приходим к страху, сомнению и гневу, но вместо того, чтобы отстраниться от них, входим в них. Часто мы обнаруживаем, что не знаем, что такое гнев, вина или страх. Мы обычно отодвигаем эти эмоции прочь и поддаемся их воздействию, мало осознавая, что в действительности происходит. Мы не знаем, что представляют собой эти проявления сознания, потому что, оказавшись на грани, мы предпочли полноценной жизни слепое безрассудство. Мы пришли к выводу, что эти проявления не могут быть присущи нашему воображаемому «я». И вот мы начинаем защищать этот мираж независимости и степенности вместо того, чтобы использовать страдание, это проявление привязанности, для пребывания на грани, для выхода за пределы клетки. Мы откладываем свою жизнь подобно тому, как мы откладываем смерть.

Мой друг, облачившись в мантию буддистского монаха в Таиланде, начал заниматься с одним из великих учителей медитации. Когда он встретился с учителем, тот сказал ему: «Надеюсь, ты не боишься страданий». Ведь если вы желаете найти истину, вы не можете позволить своей защите постоянно управлять вашим поведением. Мы постоянно скрываемся и становимся в позу, изобретаем себе приемлемую реальность вместо того, чтобы встретиться со страданием и сопротивлением, которые стоят на пути к пониманию. Мы постоянно откладываем свое освобождение, потому что мы не желаем открыться для всего, что накопилось в нас за годы неполноценной жизни. Для всех затвердений в нашем сердце, для всей безжалостной эксплуатации себя, для всего нашего страха отпустите свое представление о себе.

Вот в каком положении мы находимся. Осуждать нас за это не имеет смысла. Мы просто должны признаться себе в том, где находимся. Вот мы какие, со всеми нашими нежелательными состояниями сознания. Но мы не видим этого. Наши реакции ограничивают нашу открытость для того, что последует дальше. Появляется страх – и мы закрываемся. Появляется сомнение – и мы закрываемся. Появляется гнев – и мы закрываемся. Приближается смерть – и мы закрываемся.

Некоторым покажется довольно мрачной рекомендация осознать закрепощенность сердца и смятение в уме. Однако на самом деле мы говорим здесь о пути к радости. Признание всего, что блокирует нас, позволяет смягчить и растопить края. А пространственность, которая появляется в результате, озаряет то, что всегда было в наличии. Наша подлинная природа просвечивает радостью чистого бытия, безмятежностью глубинной реальности, которой мы все наделены.

Фактически, ум всегда спит и видит сны. Поэтому мы начинаем подходить к грани сна, начинаем развивать в себе сострадание, позволяющее научиться отпускать. Мы снова учимся переживать жизнь от мгновения к мгновению, спокойно играть, не прилагая усилий и не осуждая. Это не война. В конце концов это доброжелательность по отношению к самому себе, которая со временем после настойчивых усилий приводит к участию в потоке перемен, без мыслей о приобретении и потере, без мыслей о жизни и смерти. Эта доброжелательность выражается в открытости к безграничности того, что есть.

Мы начинаем открываться самому осознанию, не опасаясь ничего, не отстраняясь ни от чего, достигая единения с жизнью. Это и есть подлинная готовность к смерти: знание, что ничто не отделяет нас от нашей подлинной природы и что ее может затуманить лишь неведение.

ГЛАВА 4

ЖАЖДУЩИЙ УМ

Создается впечатление, что мы рождаемся с жаждой, со стремлением жить и переживать. С тяготением к удовольствию. С отвращением к страданию.

Ум устремляется к тому, что, как ему кажется, позволяет переживать удовлетворение, чувствовать целостность. Мы называем это жаждой, желанием.

Человек, одержимый желанием, напоминает путника, который ковыляет по безводной пустыне, умирая от жажды. Снова и снова за ближайшей дюной нам грезится цветущий оазис. Мы видим объекты своего желания и устремляемся к ним, забывая обо всем остальном, воображая, что наша жажда наконец-то будет удовлетворена. Мы устремляемся к миражу, чтобы снова убедиться, что нашей жажде не будет конца. Каждое желание кажется еще одним миражом, манящим к себе из-за следующей дюны.

Каждый мираж только распаляет нашу жажду, только обостряет наши желания. Мы видим, что удовлетворение желания не сопровождается его исчезновением, а только притупляет его острые края. В конце концов, подобно человеку, странствующему по пустыне, мы начинаем видеть, что мираж – это мираж. Это только сон об удовлетворении. Когда мы пробуждаемся после этого сна и видим, что вечно меняющийся ум не может дать нам подлинного удовлетворения, мираж по-прежнему остается. Хотя мы теперь не так настойчиво стремимся к нему.

Когда наконец мы осознаем пустоту таких видений, мы больше не привязываемся к ним как к единственной реальности, хотя желание все еще продолжает возникать в уме. Мы замечаем, как наша жажда порождает мираж и помогает нам двигаться дальше, не теряя направления движения.

Наличие желания сужает пространство сознания. Оно заставляет ум сжиматься в ожидании осуществления одной цели. Когда мы думаем или воображаем себе приобретение того или иного объекта, мы получаем временное удовлетворение, но оно только усиливает наши желания. Отпускание мысли и воображения называется свободой. Свобода дает возможность прикоснуться к внутренним истокам, в которых можно почерпнуть подлинное удовлетворение. Свобода не пытается удовлетворить ничего. В ней нет жажды.

Желание – это неоконченное дело. Все, что имеет цель в будущем, представляет собой незавершенное жизненное начинание. Однако, когда жажда рассматривается как жажда, в момент отпускания неоконченное дело заканчивается. Мираж исчезает. Вы больше не чувствуете, что это «ваше» желание. Что с ним нужно что-то делать. Видя безличность желания, мы больше не чувствуем навязчивого желания удовлетворять его.

Интересное качество любого желания, любого устремления состоит в том, что так называемое удовлетворение оказывается возможным только во время движения от неимения к обладанию. Удовлетворение – это мгновение расслабления после длительного давления желания.

Фактически, когда желание или какой-то другой объект приковывает к себе наше внимание, оно кажется нам таким соблазнительным, таким притягательным, что осознание, пространственность естественного ума замыкается на нем. Тогда все наши переживания начинают вращаться вокруг этого желания, вокруг страстной привязанности к этому объекту.

Однако, когда мы говорим «я», мы имеем в виду именно бесконечное пространство сознания. К чему бы ни прикасалось наше осознание, там появляются переживания. Углубившись в чтение книги, мы, например, не замечаем, как в комнату входит друг и предлагает нам чашечку чая. Мы говорим об этом так: «Я читал; я не мог тебя слышать». Хотя все необходимое для слышания имелось в наличии – звук и способность ушей слышать, – поскольку осознание не прикоснулось к звуку, слышание как еще одно переживание просто не возникло. Там, где появляется осознание, «я» что-нибудь переживает. Koгда осознание задевает слух, мы слышим. Когда оно затрагивает зрение, мы видим. Когда оно соединяется с каким-то ощущаемым предметом, мы переживаем прикосновение. Без осознания невозможно ни одно переживание. Когда мы говорим «Я здесь», мы подразумеваем наличие осознания.

Когда в уме есть желание, широкое осознание сокращается до одной мысли или чувства, и пространственность, присущая нам изначально, оказывается утраченной. Будь то мысль о яблоке или страх перед неизвестным, ум зацикливается, полностью сосредоточивается на объекте, и тогда естественность ума теряется. Этот процесс называется отождествлением. Когда пространственное «я» осознания ограничивается формой какого-то воображаемого объекта, мы принимаем эту мысль или чувство за «я». Именно это состояние отождествленности с содержимым ума приводит к тому, что мы переживаем ум как свое «я». Это еще один пример ошибочного отождествления. Большинство наших переживаний себя сводятся к восприятию объектов в уме. Весь вечно меняющийся поток, вся необъятность естественного сознания оказывается потерянной в единственном объекте желания, в этой жажде, в этом мираже.

Мы не умеем различать осознание и осознаваемый объект и поэтому принимаем все умственные объекты за свои собственные, за «нас самих».

Желание – это облако в уме. Оно закрывает нашу подлинную природу.

Ум постоянно замыкается на своем содержимом. От мгновения к мгновению мы отождествляем себя с тем, что проплывает в уме, лишь изредка замечая пространство, в котором оно парит, лишь изредка осознавая свою подлинную природу. Вместо этого мы переходим от миража к миражу, от одного момента привязанности ума к другому, теряясь в ощущении «Я есть это желание», «Я есть этот ум», «Я есть эта жажда».

Переживания ума, который потерял свою пространственность, называются страданиями. Чувство тяжести, изоляции мы замечаем в сильных желаниях и тяжелых эмоциях. Когда мы теряемся в ощущении, думая, что объект является «нами», он становится нашей основной реальностью. Именно потеря всего контекста привносит страдание в наши жизни, а вслед за ним приходит чувство смущения и разочарования, которые мы так часто чувствуем.

Мы не знаем, кто мы и куда идем, потому что весь наш мир находится в уме. Обычно мы постоянно погружены в мысли, образы, страхи и желания, лишь изредка переживаем глубину осознания, которое встречает каждый объект в ясности и безмятежности, без желания, без цели.

Пытаясь удовлетворить устремления ума, мы замечаем, что даже объекты желания подвержены изменениям. Удовлетворение очень непродолжительно. Объект желания стареет, увядает, разрушается и исчезает. Иногда для этого нужны годы, иногда считанные мгновения. А у нас остается чувство незавершенности и пустоты. Жизнь, управляемая желаниями, жизнь, ограниченная жаждой ума, редко содержит в себе пространственность бытия. Это чистое осознание, в котором есть все, которое не стремится ни к чему, которое просто принимает форму, появляющуюся в его естественной пространственноcти.

Можно сказать, что осознание напоминает воду. Оно принимает форму любого сосуда, в котором оказывается. Если человек принимает свое осознание за его разные мимолетные сосуды, жизнь становится унылым путешествием от одного сиюминутного желания к другому. Жизнь становится суетливой и заполненной страхом, и человек больше не может переживать эти формы, признавая, что вода – это вода, какую бы форму она ни занимала.

Осознание, принятие желания позволяет уму раскрыться для своего содержимого, пережить какое-то пространство, и впоследствии желание больше не является единственной мотивирующей силой. Вместо этого оно становится напоминанием о необходимости осознания, зеркалом, показывающим нам, как сильно мы держимся за содержимое ума и как мы забываем о своей подлинной природе и привязываемся к поверхностным уровням. Когда ум замыкается на своем желании, сердце также оказывается недоступным.

Таким образом мы начинаем работать с содержимым сознания вместо того, чтобы действовать под его влиянием. Мы наблюдаем за наблюдателем. Мы начинаем прислушиваться к сердцу. Мы наблюдаем все, что происходит в уме, осознавая, например, мысль о яблоке и не давая уму «заяблочиться», замкнуться на мыслях так, будто они реальны. Мы начинаем замечать, что мысль есть мысль, что это всего лишь еще одно облако, проплывающее в сознании. Ведь вы не можете укусить мысль о яблоке, равно как вы не можете запачкаться кровью, прикасаясь к ужасной воображаемой картине с изображением автомобильной катастрофы. В мысли о яблоке все кажется таким мимолетным! Однако когда ум замыкается на мысли, страхе или желании, ориентация на открытость дает возможность в течение мгновения ясно видеть, переживать свободу, которая может сопровождать всю нашу жизнь.

Когда мы работаем с умом вместо того, чтобы действовать под его влиянием, мы работаем с желаниями, а не раболепствуем перед ними. Работая со страхом, мы не пугаемся; работая же под влиянием страха, мы боимся всего, что видим. Работая со смятением, мы проникаем в ясность; работая под влиянием смятения, мы все путаем. Каждое мгновение работы под воздействием ума – это мгновение неведения, в котором каждое состояние сознания, каждое чувство становится окрашенным стеклышком, через которое мы наблюдаем мир. Мы сердимся, и мир представляется нам царством агрессии и несправедливости. Мы испуганы – и видим только свои опасения и враждебность. Мы смущены – и нам кажется, что весь мир перевернут вверх дном. Когда мы доверяем сердцу, мы видим мир осознания и действий, которые не требуют усилий. Когда мы доверяем уму, наше восприятие мира ограничивается нашими предпочтениями и желаниями.

Какая часть наших жизней оказывается прожитой в этой безжизненности, в этой механистичности, в этой обусловленности?

Когда ум желает, когда он рассматривает свои цели, мы почти чувствуем его тяготение к ним. Он устремляется к следующему мгновению, мгновению предполагаемого удовлетворения. Часто нам кажется, что нас влечет от одних действий к другим, потому что в наших жизнях так мало пространства, так мало свободы выбора. У нас мало пространства, в котором мы можем сознательно участвовать в жизни. Когда мы смотрим на ум из сердца, весь изменяющийся поток рассматривается как мимолетное представление. Когда мы смотрим на него из ума, изменения становятся нашей тюрьмой.

Часто, когда мы начинаем отпускать жажду ума, нас немного пугает ее сила, ее способность заставлять нас действовать вслепую. У нас есть склонность пойти на эту жажду с топором, но очевидно, что топор берет в руки только другое желание. Наблюдая за лавиной желаний в уме, мы видим, насколько мы обусловлены. Как навязчиво мы реагируем на каждую мысль, будто это единственный шанс в бесконечном потоке возможностей. Мы замечаем, что чем больше ум желает, тем больше он навлекает на себя страдания. Мы видим, что в основе любого желания лежит незавершенность, отсутствие. Нетерпеливое ожидание другого мгновения, которое должно принести удовлетворение.

То, что мы обычно называем счастьем, есть способность повторять прошлые удовольствия. Стремление к счастью – это попытка удовлетворить старые желания. В самой природе желания – чувство неполноты, несовершенства. Мы видим, что эта жажда порождает то, что можно назвать умом «если только». Желание говорит нам: «Если только я куплю новую спортивную машину, я буду счастлив» или «Если только я добьюсь этой должности, этой встречи, этих денег, которые мне так нужны, тогда все будет о'кей». Однако чем больше ум желает получить объект, все еще не материализовавшийся в его мире, тем меньше он осознает происходящее. Он уплывает в будущее или мечтает о прошлых удовольствиях. Весь мир сужается до одного желания, до одной спортивной машины, награды или милого личика. Весь мир исчезает в ожидании, и жизнь снова оказывается потерянной, проданной за призрак, существующий в сознании. Мы редко встречаемся с реальностью непосредственно; чаще мы видим лишь ее плоские тени, которые она отбрасывает в уме.

Желание может быть довольно болезненным, потому что это чувство, что у вас чего-то нет, стремление к чему-то большему. Настоящее неудовлетворительно, потому что оно не содержит желаемого объекта. Чем сильнее желание, тем большую неудовлетворенность настоящим чувствует человек.

Желания могут быть очень тонкими. Они не обязательно должны иметь своей целью столь осязаемое приобретение, как покупку спортивной машины или завоевание первого приза. Это может быть утонченное желание того, чтобы ваши дети были здоровы. Это может даже быть желание ясности. Неважно, каков объект желания; желание – это всегда сужение восприятия до объекта, которое заставляет нас забыть о пространственности, потерять гармоничность жизни. Объект желания не имеет никакого значения, поскольку ум закрывается и начинает страдать под воздействием любого желания. Сексуальное желание и желание счастья в равной мере ограничивают сознание. Неважно, что является объектом желания: золото или спокойствие. Интересно отметить, что счастье, которое ищут, оказывается потерянным, когда естественный ум замыкается вокруг очертания его мимолетной тени. Мы теряем счастье, стараясь обрести его.

Природа желания такова, что мы отворачиваемся от текущего мгновения в поисках «чего-то еще». Ваш поиск «лучшего манго» или «самой модной спортивной машины» имеет в своей основе чувство неудовлетворенности. Затем наступает мгновение удовлетворения. Это момент перехода от неимения к обладанию, который имеет место, когда вы мельком видите желанное манго. Вы радуетесь: «О, какое оно желтое! Какое это прекрасное манго!» Манго оказывается в вашей руке, и за этим следует мгновение покоя. В течение короткого времени у вас в уме нет желаний, а в теле чувствуется необычайная легкость. Вы переживаете спокойствие не потому, что получили желаемое, а потому что какое-то мгновение другие желания не заслоняют от вас радости и спокойствия вашей глубинной природы. То, что мы называем удовлетворением, – это мимолетное переживание безграничности, которая лежит в основе всего. Внезапно облака расступаются, и мы видим яркое солнце. Болезненных устремлений больше не существует. Ум на какое-то время становится целостным. В это мгновение нежелания ум становится подобным чистому пруду, по поверхности которого больше не бегут волны, и поэтому сквозь толщу прозрачной воды мы видим, что находится на дне. Мы переживаем мгновенную причастность к радости, которая наполняет нас, когда мы приближаемся к своей подлинной природе.

Через какое-то мгновение это удовлетворение исчезает, а на смену ему приходят другие желания, которые призваны защитить мое новое приобретение. Я хочу теперь спрятать манго, посадить семечко в землю, получить из него как можно больше. Свобода оказывается потерянной среди других желаний, защитных реакций и корыстных намерений.

Вы купили новую спортивную машину и на какое-то время освободились от желания. Вы чувствуете легкость, счастье, радость, даже любовь по отношению к объекту, который помог вам пережить это мгновение освобождения. Затем вы слышите, как на улице едет паровой каток, подбегаете к окну и напряженно произносите:

«Только бы он не задел мою машину. Мне нужно было поставить ее в подворотне. Надеюсь, я ее хорошо застраховал. О, если я теперь постоянно буду так беспокоиться, мне с самого начала не нужно было ее покупать!» Возникает желание, а за ним следуют страх и неудовлетворенность. Наше чувство целостности оказывается потерянным в попытках защитить объект желания от постоянного потока перемен.

Желание является результатом непроявленных особенностей ума. Оно несет в себе отпечатки предыдущих переживаний. Это память о приятном, которое ум пытается воссоздать. Отход от воспоминаний сопровождается недовольством. Память создает как желание, так и страх, стремление к тому, чтобы вещи были не такими, какими они есть. Каждая мысль, чувство или ощущение, возникающее в уме, проходит через фильтр бессознательных тенденций и предпочтений. Ум напоминает морскую волну; она то тянется за чем-то на берегу, то снова выбрасывает его на берег. В непрекращающемся возбуждении ум ищет спокойствия, которое он находит лишь в мгновения удовлетворения и отсутствия желаний. В такие мгновения мы обнаруживаем, что каким-то образом нам все же удалось подобрать ключ к пространственному чувству безмятежности. В основе стремления к удовлетворению, возможно, лежит присущее нам влечение к истине, которое мы называем «тоской по Богу». Это желание быть причастным к Единому. Несовершенство наших желаний только в том, что они слишком мелочны. Это желания «мои» и «для меня». Они не включают в себя вселенную. Это желания того, чего у нас нет, а не нас самих.

От мгновения к мгновению мы ищем удовлетворения. Изо дня в день мы тоскуем по завершенности, которой наш ум не переживает в своем постоянном стремлении и отмежевании. Так мы переходим из жизни в жизнь с мыслью: «Если б только эта жизнь оказалась приятной!» Эти бессознательные тенденции отражают тонкие привязанности ума, которые он накопил в течение многих миллиардов лет существования. Это предпочтения, рождающие ожидания, и модели, под которые мы пытаемся подогнать реальность. Но когда эти тенденции проявляются в уме, который помнит о своей пространственности и развивает доверие к ней, тогда осознание не сжимается до отождествления, а остается широким и открытым. Осознание замечает каждый объект по мере его прохождения, однако никогда не забывает себя. Мы признаем пространственность, в которой дает свои представления наш ментальный цирк. Львы и тигры, шуты и канатоходцы – все присутствуют здесь, но рассматриваются всего лишь как игра ума. Как проекции прошлого в настоящее. И поскольку нет никакого отождествления, поскольку цирк не считается «моим», мы просто наблюдаем за представлением. Пышность и помпезность, цвета и движение – все это мы ценим, но видим в нем лишь событие на сцене, которое, по существу, не реально, лишь мимолетное празднование какогото давно забытого праздника. Эти бессознательные тенденции, хотя они и могут порождать форму за формой в пантомиме ума, не вызывают больше отождествления. И мы наблюдаем, как они утрачивают свою ценность, подобно воздушным акробатам, которые после выступления раскрывают свои парашюты и приземляются на землю. Наш ум всегда остается спокойным, стабильным и осознающим. Фактически, желания продолжают возникать и исчезать, рождаясь под влиянием бывших устремлений и страхов, вожделений и отвращений, еще очень долго после того, как мы стали равнодушными к содержимому сознания.

Возникает вопрос: «Зачем играть в осуществление каждого желания? Почему бы не прервать эту игру в середине и не отправиться на поиски источника удовлетворения внутри?»

По мере того как мы начинаем отпускать отождествление с умом, мы открываем, что существуют другие способы открытия подлинной пространственности ума. Иногда в глубокой интроспекции, в медитации или в минуты покоя мы выходим за пределы своих привязанностей, и наш ум становится безоблачным, когда ничто не препятствует проявлению присущей ему радости. Его просторы так широки, что волны энергии прокатываются по телу, принося нам удовлетворение, по сравнению с которым бледнеет даже удовольствие от секса. При этом высвобождается естественная энергия ума. Привязанности сохранялись так долго, и теперь мы, наконец, переживаем безбрежность и силу нашей глубинной природы. Мы переживаем радость, которая в дзэн называется Единым Умом, светящимся изнутри.

Мы работаем не для того, чтобы приобретать новые безделушки или «становиться лучшей личностью», а для того, чтобы отпустить кажущуюся закрепощенность ума. Желания проникли в нас так глубоко благодаря нашему постоянному вниманию к нему и неправильно понятому отождествлению с ним. И вот теперь, пробуждаясь, мы видим, как глубоко вошла в нас эта жажда и как ум боится внешней жизни. Наши желания дают нам возможность сделать что-нибудь во внешнем мире, где, кажется, мы можем оправдать свое существование только действиями. Отпускание того, что блокирует наше естество, означает, что мы начинаем легко играть с желаниями. Мы больше не относимся к ним как к чему-то серьезному.

Спокойно наблюдая за желаниями, мы замечаем, как ум воображает, что, если бы он только мог получить больше, каким-то образом ему бы хватило этого. Мы видим иллюзию принципа «если бы только», который рисует перед нами картину «прекрасной жизни». Однако, встречая счастливых людей, мы замечаем, что на самом деде они счастливы не потому, что они что-то имеют, а потому, что они чем-то являются. На душе у них легко, потому что они прикоснулись внутри себя к великому источнику удовлетворения.

Есть притча о человеке, который умер и, покинув тело, обнаружил себя в сказочной стране. Стоя среди сияющих цветов и разноцветного неба, он смотрел вокруг себя и думал: «О, да я, оказывается, на самом деле лучше, чем предполагал! Я попал на небеса. Кто бы мог подумать! Однако мне здесь нужно где-то жить». И только он так подумал, как перед ним материализовался дом, о котором он всегда мечтал. Когда он подошел к двери, она открылась, и внутреннее убранство дома оказалось таким, какое он всегда хотел иметь. Усевшись на идеально удобный диван, он посмотрел вокруг себя на этот совершенно прекрасный дом и подумал: «А теперь мне не мешало бы чего-нибудь поесть», – и тут одна из стен гостиной раздвинулась и там на полках оказались его любимые блюда, приготовленным как раз так, как ему больше всего нравилось. Сидя в доме и с удивлением рассматривая его интерьер, человек подумал: «Мне бы хотелось прямо сейчас услышать какуюнибудь музыку». И в то же самое мгновение стены зазвучали его любимой токкатой Баха. «Это действительно круто! – подумал он. – В точности как я всегда мечтал».

Проваландавшись некоторое время без дела в этой роскоши, он почувствовал себя отдохнувшим и исполненным сил. «Хорошо было бы, – подумал он, – если бы здесь был кто-то, с кем я мог бы разделить это все», – и тут же стук в дверь. В следующий миг дверь настежь распахивается и на пороге оказывается женщина – его идеальный сексуально-интеллектуальио-психологически-духовный партнер. «Заходи!» – говорит человек. И вот они живутпоживают, изо дня в день осуществляя свои самые заветные желания. Одно за другим материализуется все то, что им нужно. Но где-то через полгода такой жизни человек замечает, что он уже получил все, что хотел, но все еще не чувствует себя удовлетворенным в глубочайшем смысле. Он замечает, что в его уме все еще гнездится страх. Он понимает, что если бы все это исчезло, для него это было бы катастрофой. Заметив, как он сильно привязался к роскоши, он думает: «Мне всегда казалось, что если только я получу все, что мне хочется, я буду счастлив. Но как я могу быть счастлив, если я полностью зависим от всего, что составляет мое счастье? Как я могу так сильно зависеть от внешних условий для того, чтобы находиться в спокойном расположении духа? Все эти удовольствия, на самом деле, не дают мне возможности стать более легким, более мудрым и более спокойным. Конечно, приятнее жить там, где все у тебя есть, однако, если разобраться, здесь не намного спокойнее».

Еще несколько содовых напитков с мороженым, еще несколько занятий любовью, и где-то через месяц или около того он начинает задаваться вопросом, действительно ли все это ему так сильно нравится. Ничто из того, что он получил, не помогло ему пойти дальше своих желаний. Он не прикоснулся еще к тому месту в своем сердце, которое переживает удовлетворение. Он не приблизился еще к своим устремлениям, которые заставляют его так сильно страдать. Более того, он чувствует, что, получая все желаемое, он питает в себе именно это начало. И он начинает задаваться вопросом о том, может ли в этой вселенной быть другое место, в котором можно было бы более глубоко поработать над своими затаенными страхами и отделенностью, с которыми связаны все его трудности.

Еще через некоторое время он идет к начальнику и говорит:

«Я не хочу, чтобы это прозвучало как неблагодарность или как нелепость, но я предпочел бы переселиться в ад». Начальник поворачивается к нему и отвечает: «А где, по-твоему, ты находишься?»

В одной песне есть такая строка: «Из тысячи богатых я видел только одного со спокойным умом». Счастье нельзя купить. Счастье сокрыто в нашей собственной природе. Оно приходит с постоянным отказом от того, что рождает страдания. Оно, кажется, приходит к людям, которые глубоко погружаются в жизнь, которые постигают само бытие. По мере роста мы становимся похожи на человека, который идет по замерзшему озеру весной, – мы учимся идти легко. По мере того как лед начинает таять, мы становимся все более осмотрительны. И мы учимся распределять свой вес более равномерно, чтобы он не был весь сосредоточен на одной области, ведь мы провалимся, если не будем за этим следить.

Изучая возможность легко идти по этому миру, мы убеждаемся, что жизнь не обязательно должна быть страданием, привязанностью. Мы превращаем жизнь в искусство; мы учимся, как сказал один индеец, «ходить, священнодействуя»; мы начинаем уважать жизнь не за то, что она позволяет нам получать удовольствие, а просто за то, какая она есть: бесконечная, бескрайняя, содержащая все, что нужно, самодостаточная. Только осознавая страдание, которое порождается в нас жаждой получать маленькие удовлетворения от маленьких желаний, мы приближаемся к великому удовлетворению великого желания: свободе от непрекращающихся блужданий ума.

Я был с людьми, которые, умирая, оглядывались на свое прошлое и говорили: «Все это было пустым, зачем оно было нужно? Каждое удовлетворение миновало. Ничто из того, что осталось из прошлого, не помогает мне чувствовать себя более целостно, более завершенно. Ничто из того, что я делал, не готовило меня к этому мгновению. Поэтому теперь, когда приближается моя смерть, я сомневаюсь, что моя жизнь вообще имела какой-то смысл».

Иногда на встречах единомышленников, общаясь в узком кругу, рядом могут сидеть два человека, истории жизни которых сильно отличаются. Одна женщина говорит: «Моя жизнь была очень трудной. Я потеряла мужа. Мой сын погиб в автокатастрофе еще в юности. Я пережила смерть всех своих близких. Однако всегда сквозь это все я видела, что не найду подлинного удовлетворения во внешнем мире, и поэтому устремилась внутрь в поисках того, кем или чем я являюсь. С каждой утратой я понимала, какие сильные страдания причиняет жизнь, и поэтому привязывалась все меньше. Все то, что раньше казалось лишениями, теперь представляется мне великим учением. Я научилась проживать свою жизнь легко и ценить то, что мне дано. Хотя я потеряла ребенка, я нашла для себя что-то более важное».

У меня не возникает чувства жалости к ней. Я вижу, что так называемая трагедия для некоторых людей может оказаться величайшей милостью. Я вижу, как много исследование страданий дает для установления связи с чем-то глубинным. Я вижу, что, не будь страданий, сердце этой женщины не было бы таким открытым.

Рядом с ней сидит довольно жеманный университетский профессор, который говорит «Все это не имеет ничего общего со мной. Я никогда никого не терял. Я пришел сюда просто для того, чтобы решить, брать ли на следующий семестр курс по смерти и умиранию. Я не нуждаюсь в том, чтобы мне помогали узнать, кто я такой. В этом мире я получил практически все, что хотел. Моя жена хорошо управляется по дому, а мои дети всегда мне послушны».

А этот человек вызывает у меня жалость, потому что подлинная трагедия – не потеря близких. Подлинная трагедия – забвение любви, которая связует нас со всеми. Намного большая потеря – не прикоснуться к сути удовлетворения, к нашей подлинной природе, к источнику покоя в своей жизни. Мне больно смотреть на людей, которые потеряли своих главных возлюбленных – себя. На людей, которые потеряли связь со своей человечностью, с состраданием и добротой по отношению к самим себе и окружающим. Им не суждено переживать глубокого горя. Они страдают от медленного угасания, которое выжигает их жизнь. Это смятение, сжигающее питательные вещества плодородной почвы, на которой мы растем; оно оставляет наши поля под паром; оно приостанавливает рост наших цветов и деревьев и заставляет их усыхать. Оно берет наш лес и превращает его в пустыню. Это стремление, которое заставляет нас умирать от жажды.

Поиск счастья – это поиск нашей подлинной природы. Это поиск достижения того, что выходит за пределы нашего «я», за пределы отождествления с пузырями, возникающими в нашем сознании. Жизнь во имя удовлетворения маленьких желаний – это жизнь страдания. Мы можем даже сказать, что в мире желаний не найти удовлетворения; к нему можно прийти только, погрузившись в свою собственную природу.

Мы начинаем видеть различие между желанием самоудовлетворения, отождествлением с умом, и другим качеством ума, которое является нашей мотивацией к свободе. Не имея лучшего термина, мы также можем называть эту мотивацию желанием. Но это уже не желание наших старых предпочтений; это великое желание освобождения. Желание, которое своим присутствием помогает нам отпускать желания. Это чувство присутствия, которое не ищет удовлетворения. Оно обозревает ум без суждений и насилия. Желания пребывают внутри этой терпеливой открытости, без всякого отождествления с ней; они возникают и уходят полностью независимо от нас.

Непривязанность – это не устранение желаний. Это пространственность, которая допускает любое качество сознания, дает возникнуть любой мысли или чувству, не замыкающихся вокруг него, не затмевающих чистого свидетеля бытия. Это активная восприимчивость в отношении жизни.

Когда истина становится важнее всего остального, наша жизнь открывается для исследования, и вскоре мы постигаем силу терпения, так явственно отличающуюся от нетерпеливости – ожидания в состоянии желания. Мы видим, что терпение – это просто присутствие того, что есть, постоянство внимания ко всему, что возникает. Но поскольку в основе желания лежит стремление к цели, даже великое желание освобождения может стать ловушкой, которую один тибетский учитель назвал «духовным материализмом» – стремлением к ясности или «глубоким переживаниям», стремлением, которое замедляет процесс отпускания и постижения нашей подлинной природы. Чтобы освободиться, мы должны в конце концов отпустить даже свое желание быть свободным, и тогда привязанности ума уйдут, уступив место проявлениям нашей глубинной природы.

Желание желает того, чего оно не имеет. Свобода – это обретение того, что у нас всегда было.

Рамана Махарши, великий индийский святой и учитель, говорил об использовании Великого Желания для искоренения меньших желаний. Он говорил о важности желания постичь истину, о стремлении к достижению целостности, которым нужно пользоваться так, как присматривающий за погребальным костром использует палку – для перемешивания догорающих углей. Человек использует Великое Желание к достижению освобождения для перемешивания огня, в котором сгорают меньшие желания, порабощающие ум. Постоянно перемешивая палкой останки своих желаний, человек наблюдает за тем, как они распадаются в пламени осознания. И в конце концов, когда кости, плоть и органы наших привязанностей, нашей кажущейся неизменности, сгорели в великом огне очищения, палку, которой перемешивались угли, желание самой свободы, тоже бросают в огонь. Таким образом, ничто больше не стоит на пути безусловной свободы.

Альберт Эйнштейн предложил теорию, согласно которой край вселенной постоянно расширяется. Изначально представляя собой ничто, совершенный вакуум, вселенная расширяется в то, что Эйнштейн назвал «меньше, чем ничто». Он предположил, что если космический корабль приблизится к краю вселенной и будет двигаться быстрее скорости ее расширения, он исчезнет, поскольку очевидно, что даже «ничто» имеет край и реальность. Отпуская содержимое ума и желаний, мы получаем возможность пройти в то, что «меньше, чем ничто». Реальное переживание того, что «меньше, чем ничто», нельзя точно себе вообразить, потому что при этом в уме всегда присутствует «еще одно нечто». Переживание нашей бескрайности лежит за пределами ума. Даже привязанность к мысли о нашей безбрежности блокирует переживание. Мы видим, что свобода – это не мысль. Что подлинное удовлетворение не приходит с приобретением или обладанием. Что для расширения в то, что «меньше, чем ничто», у нас не должно быть ничего – даже представления о том, что у нас ничего нет. Любая закрепощенность, любое ограничение ума не даст нам почувствовать пространство, внутри которого какое-то мгновение существует наша жизнь. Когда желание не ограничивает ум и не препятствует мышлению, сознание становится прозрачным. Входя в пространственность подлинного ума, мы становимся самой безбрежностью. Мы неотделимы от всего остального, едины со всем, что есть.

ГЛАВА 5

МОДЕЛИ

Мы видим мир сквозь свои представления о том, кто мы. Наша модель вселенной основывается на нашей модели самих себя. Когда мы смотрим на мир, все, что мы видим, – это наш ум. Когда мы смотрим на дерево, на лицо, на здание, на картину – все это действует как зеркало для того, кем мы себя считаем. Лишь изредка мы переживаем объект непосредственно. Как правило же, вместо объекта мы переживаем свои предпочтения, опасения, надежды, сомнения или предубеждения. Мы переживаем свои идеи о том, каковы должны быть вещи. Все создано по нашему образу и подобию. Редко чему мы позволяем иметь независимое существование.

Кришнамурти не устает повторять: «Наблюдаемое есть наблюдатель». То, что переживается, есть функция наших моделей. Это форма, в которую мы отливаем расплавленную реальность. Мы жертвуем новизной каждого мгновения для того, чтобы подогнать реальность под наши представления о ней.

Наши модели замораживают поток переживаний, превращая его в «постижимую» реальность. Это наши представления об истине, но не сама истина. Истина – это то, что есть. Она пребывает в это самое мгновение, без малейшего следа предыдущего переживания и без ожидания следующего. Наши модели – это тюрьма. Они являются пределом, до которого мы принимаем текущий поток изменений. Они действуют как фильтры, принимающие то, во что мы верим, и отвергающие то, что представляется нам другим. В итоге мы не столько получаем (receive) реальность, сколько замечаем (perceive), то есть пред-получаем (pre-receive) ее. Ведь она уже запечатлена в наших переживаниях. Обычно все, что мы видим, – это память и ожидания.

Модели дают нам описания того, что должно быть, и тем самым создают ожидания. Так, любая философия или теория создает перед нами туннель, через который просвечивает тайна. Поскольку мы редко затрагиваем сердце происходящего, мы переживаем только свои идеи, свои сны о реальности.

Модели могут причинять страдания. Привязываясь к ним, мы теряем истину. Мы порождаем мир желания и страха.

Работая с людьми в процессе умирания, я видел, как много страданий возникает вследствие наличия у нас моделей и сопротивления текущему мгновению. У нас развивается некое подобие ментального пресса, который помогает нам подгонять себя и мир под наши представления.

Вообразите себе, что настало время, когда болезнь привела к тому, что у вас нет больше энергии для того, чтобы участвовать в мире так, как вы привыкли это делать. Чтобы удовлетворять своему представлению о себе. Чтобы подтверждать действенность своего воображаемого «я», которое вы продолжаете совершенствовать, как свои защитные доспехи. Вообразите себе, что вашей энергии недостаточно, чтобы поддерживать иллюзию своей солидности и отдельности. Что произойдет, когда вы не сможете больше занимать должность, которая приносила деньги в ваш дом и помогала вам поддерживать имидж заботливого кормильца семьи? Что произойдет, когда вы больше не сможете считать себя незаменимым членом общества? Когда вы не сможете поддерживать свой образ учителя, водопроводчика, поэта или родителя? Что случится, когда вы не сможете больше возглавлять семью или коллектив?

Вообразите себе, что ваше тело распадается, а энергия убывает так, что вам все труднее поддерживать свое иллюзорное «я». Вообразите себе боль сопротивления и слов: «Нет, я ведь должен еще встретить стольких прекрасных женщин!», или «Нет, я атлет, и мне еще нужно много бегать!», или «Я не могу болеть, я должен позаботиться сегодня о детях; я собиралась сходить с ними в парк, но вижу, что не могу», или «Я должен быть на ногах; я помогаю другим; люди ждут меня; я должен встать; я должен быть там».

И вот вы лежите в постели, ваша новая машина припаркована на дороге перед вашим окном, и вы видите, что, возможно, вам никогда больше не суждено ездить на ней, хотя вы ею так гордились! Ваши любимые туфли лежат в шкафу, и вы знаете, что, возможно, никогда больше не обуете их. Ваши дети играют в соседней комнате, но вы слишком слабы, чтобы встать и присоединиться к ним. Ваш супруг или супруга готовят на кухне еду для детей и отдельно для вас, а затем ему или ей придется кормить вас из ложки, потому что вы очень слабы и не можете есть сами. Ваша пищеварительная система теперь не справляется с пищей, которую вы так любили в прошлом. Вы хотели бы подняться на ноги и помогать по хозяйству, как обычно, но вы не можете. Более того, вы думаете, что не пройдет и полгода, как ваш муж или жена будут заниматься любовью с другим человеком, а за вашими детьми будут ухаживать люди, которых ни вы, ни они не знают. Вы смотрите на свой приоткрытый бельевой шкаф и видите там одежду, которая вам так нравилась, и знаете, что больше никогда ее не оденете, тогда как скоро, возможно, ее будет носить кто-то другой. И вы спрашиваете себя: «Кто был тем солидным человеком, который купил это все?» Ведь отныне это уже не вы. У вас теперь нет никакой возможности покупать себе одежду, заботиться о своем теле, которое, возможно, уже потеряло двадцать, тридцать или даже пятьдесят процентов своего веса. Кто был тот, кто ходил по магазинам и покупал эту одежду?

Чувствуете ли вы, как ваше сопротивление, ваше желание, чтобы все как-то изменилось, может отрезать вас от всего на свете? «О, это ужасно, это невыносимо! Я должен набирать вес; я должен скоро снова ходить на танцы; я должен быть заботливым родителем; я должен быть хорошим сотрудником. Я должен быть тем, кем я так долго старался стать, – тем, кто знает, зачем мне все это нужно!»

Однако эта модель вам больше не понадобится. Какие страдания причиняют нам наши модели, когда мы больше не в состоянии поддерживать их воображаемую реальность! Мы спрашиваем себя: «Кто я? Кто лежит сейчас в этой кровати? Кто умирает? Кто жил все это время?»

Мы не понимаем, кто мы, потому что мы не можем больше играть свою привычную роль. Сама наша возможность быть кем-то в этом мире сильно пошатнулась. И на нас находит смятение, которое сжигает ум и испепеляет сердце.

Мы настолько отождествились со своими действиями, со своими представлениями о себе, что, когда приходит время умирать, мы чувствуем себя очень неуютно. Мы больше не знаем, кто мы, потому что мы всегда продавали свое подлинное естество за какое-то место в этом мире, например, за ответственную должность. Мы обменяли свое милосердие на маску человека, который руководствуется в своей жизни здравым смыслом.

Степень нашей привязанности к моделям можно увидеть в глазах тех, кто при смерти страдает оттого, что не может больше играть роль, которую он привык играть в течение всей своей жизни. Эти люди чувствуют себя виновными в том, что оказались в столь унизительном положении, и задаются вопросом, что на самом деле реально и кто они такие.

Их сопротивление – сущий ад. Это сопротивление так мучительно, отталкивание настоящего столь сильно и страшно, что у них развивается чувство беспомощности. Чем больше они сопротивляются, тем больше они замыкаются в себе и тем меньше у них остается пространства, чтобы жить своей жизнью и умереть своей смертью. Чем болезненнее это становится, тем сильнее они беспокоятся.

Поразмыслите о том, каково оказаться прикованным к постели, когда у вас не будет энергии для движения, но будет невероятное беспокойство, которое заставит вас, как сказал один человек, «лезть на стену, вылазить из кожи». Это перекликается с теми описаниями ада, которые мы встречаем у Данте. Этот ад порождается привязанностью к моделям. Трудность открытия себя истине мгновения отрицает возможность непосредственного участия в таинственном развитии событий, не вписывающемся в застойные представления и надуманные теории ума. Именно сопротивление жизни заставляет нас страдать перед смертью.

Вообразите себе, что вследствие болезни ваше состояние настолько ухудшилось, что вы не можете сходить по большому, и поэтому вам делают клизму, а затем под вас подставляют судно. Но и после этого ваш кишечник работает так плохо, что кому-то приходится доставать кал из вашего заднего прохода. Кто вы в этом случае? Где тот общительный человек, который примерял все эти маски, занимал все эти позы, делал все эти жесты? Где он, когда вы лежите на боку, а кто-то с трудом достает из вашего кишечника кал? Кто тот, у кого не хватает силы жевать пищу? Где то существо, которое имело все социальные, сексуальные, интеллектуальные и физические признаки? Вы наблюдаете за тем, как ваше тело день ото дня слабеет. Вы не можете ухаживать за детьми. Вы не можете заниматься любовью. Вы не можете зарабатывать себе на жизнь. Вы не можете даже сами пойти в ванную. Кто вы сейчас?

Смятение и страдание возникают из-за нашей привязанности к тому, как все было и как, по нашему мнению, все должно быть. Для этих людей умирание – сущий ад. Оно отнимает у них все, что кажется нам столь реальным и существенным.

Однако умирание не обязательно должно быть адом. Оно может быть замечательной возможностью для достижения духовного пробуждения. Я был со многими людьми, которые пережили это убывание энергии, эту усталость тела, эту неспособность быть прежним самостоятельным индивидом; которые вместо того, чтобы навлекать на себя еще большее страдание, начинают отпускать источник своей зажатости. Когда их представление о себе начинает таять, я вижу, что у них появляется больше пространства для того, чтобы переживать себя.

Когда это происходит, открывается новая возможность участвовать в жизни, проводить исследования, поскольку каким-то образом, хотя вы больше уже не соответствуете образу, который для себя создали, у вас остается убежденность, что ваше подлинное естество все еще присутствует. Такие люди обнаруживают, что хотя их энергия и пошла на убыль, хотя они, возможно, никогда не смогут покинуть кровати и приступить к своей обычной работе или делать все то, что требуется для поддержания своего имиджа, и хотя они видят, как состояние их тела с каждым днем ухудшается, – их дух и осознание текущего мгновения становятся более сильными.

В конце концов все то, что они использовали раньше для того, чтобы заявлять о себе миру, рассматривается ими как решетка клетки. Они видят, что прожили всю свою жизнь в тюрьме своих моделей и представлений о том, каково все есть, будет и должно быть, вместо того чтобы позволить себе пережить безграничность сущего. Они больше не находятся в плену у своих представлений о мире. Они видят, что их подлинное естество присутствует в каждом мгновении. У них больше не остается иллюзий; ничто не препятствует их освобождению. Они видят, что именно отождествление осознания с мечтами о будущем и снами о прошлом держало их в плену в течение всей жизни, что раньше они не могли позволить себе полностью участвовать в течении своей жизни от мгновения к мгновению.

Я провел некоторое время с парнем из Лос-Анджелеса, который умирал от атрофии мышц. Атрофия мышц – это нервная болезнь, известная также как синдром Луи Герига и проявляющаяся в прогрессирующем параличе тела. Моему знакомому Аарону было тридцать шесть лет. Всего лишь два года назад он жил со своей женой и двумя детьми, был певцом, танцором и гитаристом-виртуозом. Но теперь он оказался прикованным к инвалидной коляске, потому что не мог стоять на ногах. Объем его легких так уменьшился, что он должен был сознательно набирать побольше воздуха, чтобы шепотом произнести несколько слов в микрофон, с помощью которого он общался с людьми. Ничто теперь не давалось ему легко. Не было никаких гарантий. Его плоть буквально отваливалась от костей. Его ноги, руки и тело не подчинялись больше командам его воли.

Однажды Аарон с величайшим трудом сказал: «Знаешь, два года назад я был здоров и силен. У меня было очень развитое тело. Я, можно сказать, был атлетом. Каждый день я пробегал пять миль. На жизнь себе я зарабатывал пением и танцами. Но теперь я не могу держать в руках гитару. Мне с трудом удается говорить – я уж молчу о том, чтобы петь. Я даже не могу сам встать. Без посторонней помощи я не могу пройти в ванную. Но ты мне не поверишь, если я скажу, что никогда в своей жизни я еще не чувствовал себя так хорошо, как сейчас, потому что я вижу, что не являюсь этим телом. Мое тело слабеет, но я становлюсь сильнее. Теперь, когда мне больше не нужно делать все то, что я делал раньше, чтобы быть кем-то в этом мире, я вижу, насколько это все было нереально. Я теперь вижу, что все мои прежние действия отделяли меня от всего и от всех и моя жизнь тем самым становилась скучной. Она проходила как бы в отдалении от энергии вещей.

Мне кажется, что жизнь людей проходит впустую. Слишком много времени они тратят на то, чтобы совершенствовать свою личность, укрепить тело, потакают отделенности, соперничеству, культивируют в себе напряженность и даже гордятся своими успехами в этом. Никто, кажется, не играет в жизнь легко. Каждый делает из жизни серьезное дело. Я не был исключением. Но теперь я не могу больше участвовать в этом серьезном деле. Я – не это тело. Это тело скоро умрет. Но несмотря на это я чувствую, что мое сердце еще никогда не было таким открытым и я еще никогда не переживал такой любви ко всему вокруг. Фактически, я чувствую любовь не к чему-то конкретно; я сам есть эта любовь. Я люблю всех, кто пребывает в этом пространстве, – но не как одно существо может любить другое, а без разделения. Я просто окутан любовью к людям. Мы вместе существуем в любви. Я прикасаюсь в тому месту во мне, куда я раньше никогда не заглядывал, к тому месту, о существовании которого даже не подозревал!»

Аарон говорит, что все его песни и танцы, все аплодисменты, комплименты и деньги, которые он получил, никогда не давали ему такого великого удовлетворения, какое он переживал теперь.

Он сказал, что в большой группе больных, в составе которой он несколько раз в неделю проходил курс лечения, были пациенты и врачи, постоянно обменивавшиеся мнениями по поводу различных болезней и их причин. Он сказал: «Странно. Раньше я обращался к ним с вопросами. Но когда я начал смотреть в себя, я увидел, что все, в чем я нуждаюсь, находится здесь и сейчас. Я заметил, что не я теперь задаю вопросы врачам, а они мне. Иногда они приходят ко мне поздно вечером, садятся возле меня и спрашивают моего совета. Я понятия не имею, как это может быть. Мне остается только согласиться с этим. Мне остается только присутствовать, пока это все продолжается».

Однажды я присутствовал на его выступлении в группе больных, где обсуждалось, как Аарону удалось так сильно измениться. Некоторые члены группы говорили, что чувствуют великую любовь к нему и от всей души желают ему выздоровления. И тогда он с характерным смешком сказал: «Ну вы же знаете, что я заслужил это!» Многие ли могут открыться для себя настолько полно, чтобы честно признаться в том, что заслужили любовь других?

Когда Аарон впервые понял, что он болен, что, возможно, он скоро умрет, он долго не мог совладать с чувством жалости и самобичеванием, а также с мыслями о том, как хорошо было раньше. Но после пристального всматривания вглубь, когда он отпустил старые модели, внутри него выросла ранее немыслимая свобода. Теперь, по его словам, он освободился настолько, что может просто быть.

Но даже сейчас он еще не утратил способности заменять свои старые модели новыми. Ум, не до конца освободившийся от привязанности, все еще может замыкаться на менее очевидных представлениях о себе. Поэтому его внутренняя работа никогда не прекращается. Даже самое утонченное отождествление с некоторой моделью может сделать менее выраженным переживание бытия. Он все еще должен осознать привязанность ума к этому новому образу себя. Важно, например, не стремиться «умереть красивой смертью» – когда старые привязанности всего лишь поднимаются на октаву вверх, чтобы быть созвучными какой-то более приемлемой модели, несущей новое страдание.

Многие говорят, что они никогда не были так живы, как во время умирания. Возможно, это происходит потому, что после обращения к себе с вопросом, что же на самом деле реально, их жизнь наполняется смыслом. А когда жизнь наполняется смыслом, она становится трепетной, начинается исследование вопроса «Кто я?». Жизненная энергия не используется для того, чтобы ограничить реальность старыми моделями. Предрассудки прошлой жизни больше не закрывают, не отталкивают, не омрачают тайну. Фактически эти люди участвуют в жизни, а не только думают о ней. Они сполна пробудились к жизни, потому что не пытаются подогнать жизнь под свои желания. Когда они отказываются от моделей, чтобы открыть лежащую под ними истину, их жизнь становится исследованием истины «Кто умирает?». Их жизнь приобретает смысл изучения того, кем они всегда себя считали и чему никогда не позволяли в себе проявиться.

Когда я нахожусь с такими людьми, я вижу, что их работа и моя работа – одно и то же: отпустить самоконтроль, привязанности и страдания, которые поддерживают наше чувство отделенности, открыться настоящему, умирая, войти в настоящее мгновение. Жить полно, с открытым сердцем и умом, который больше не привязан к моделям.

В последние несколько лет мне приходилось общаться с людьми, которые вместо того, чтобы оплакивать свое состояние, начинали использовать его для достижения пробуждения. Эти люди обнаружили, что можно смириться даже со страданием и утратой имиджа, с которым они всегда себя отождествляли. Они научились видеть сквозь страдание от болезни и привязанность к моделям. По мере того как они все больше и больше открывались, жизнь становилась для них более пространственной. Они больше не стремятся что-то приобретать. Они позволяют этому всему уйти. И когда они отпускают все, они переживают вневременность, которая не относится к «ним» или ко «мне», а просто есть. Таков процесс отпускания «узлов» – тенденций ума, которые пытаются овладеть непрекращающимся потоком бытия и управлять им.

Они обычно начинают с исследования психологических элементов, содержимого ума. В некотором смысле это кажется полезным. Исследование состояний сознания позволяет им лучше осознавать все препятствия на пути к ясности, хотя они не обязательно устраняют эти препятствия. Однако вместо того, чтобы работать с каждым психологическим узлом, оставаясь той же самой личностью, они пытаются не отождествляться ни с одним узлом. Начиная отпускать себя как психологическую сущность, как личность, как кого-то или что-то отдельное, они начинают понимать, что они есть пространство, которое наличествует во всех состояниях сознания. И по мере того, как они проникают все глубже в свое бытие, их приоритеты меняются. Они начинают работать с умом, а не под его влиянием – что позволяет им по-новому отнестись к бытию, к самой жизни.

Они подходят к самому краю ума. Они видят, что не являются ни мысленными, ни эмоциональными объектами. Они начинают погружаться в свет, в котором видны все объекты ума. Они понимают, что представляют собой само осознание, не вписывающееся ни в какие модели и ожидания. Они больше не путают свет осознания с объектами, на которые падает этот свет. В безмолвном «Я есть» ума проявляется само сознание. И они больше не принимают себя за объекты осознания, а отождествляют себя с безграничным пространством чистого осознания.

Они прикасаются к бессмертию.

Одна женщина сказала, что обычно смотрела на мир через призму своего воспитания, ума и психологических проявлений, через призму своих моделей, личности, имени, репутации и достоинств. Однако это привело к таким страданиям, что она не могла больше держаться за старые представления. Она больше не могла позволить себе жить заурядной жизнью, переживая свои мысли о вещах, а не сами вещи. И отпустив себя, она почувствовала пространственность и легкость, открылась непосредственному переживанию того, что есть за пределами жизни, за пределами смерти.

Каждый раз, когда мы вспоминаем, когда мы вынуждаем себя выйти за пределы своих привязанностей, мы начинаем работу с умом и чувствуем великий простор бытия. Мы начинаем видеть, что то, что называем «собой», «своими переживаниями» – «наше» видение, «наш» слух, «наш» вкус, «наши» мысли, – это всего лишь вечно меняющиеся облака, плывущие в небесах сознания. И что мы не являемся ни одним из этих феноменов. Все они подобны старому фильму, который показывают в пустом зале. Показ случается сам по себе. Мысли сами себя мыслят. И всякий контроль является силовым воздействием, а сила закрывает сердце и заставляет нас страдать.

Когда я нахожусь с людьми, для которых самое важное – истина, и помогаю им отпустить все, что препятствует их пониманию, они не говорят «Боже мой, силы должны вернуться ко мне; я должен стать кем-то в этом мире!» Вместо этого они говорят: «Чтобы быть тем, кем я есть, я не должен стремиться стать кем-то или чем-то». Это немалое достижение для тех, кто прожил свою жизнь, как и все мы, среди идей о «должном», среди надуманных моделей мира. Я вижу, как они прикасаются к реальному. Я вижу, как они становятся частью того, что есть.

Те, кто живут с таким пониманием, являются самыми открытыми и великодушными людьми, которых я знаю. Они говорят. «Я не должен быть чем-то для того, чтобы открыть истину, обрести реальную свободу. Я не должен беспокоиться о том, чтобы быть кем-то или чем-то. Мне не нужно беспокоиться ни о чем, потому что я не имею к этому всему никакого отношения». Приближаясь к смерти, они находят жизнь.

Если вы спросите меня, что они обычно говорят, я могу дать следующий обобщенный ответ «Как это ни странно, я никогда не был так счастлив в этой жизни, как сейчас, потому что я никогда так мало не сопротивлялся, никогда не был так уверен в себе. В действительности, до сих пор я так и не понял, кто я такой, но это не имеет значения, потому что все, что я раньше думал о себе, также оказалось неверным. Таким-то образом я всегда оказываюсь не тем, чем себя считал, и поэтому я не знаю, кто я. Однако несомненно, что это было самое плодотворное исследование, которое я когдалибо предпринимал, потому что я начал его, отказавшись от всех своих знаний. Я начал это исследование, не зная ничего наперед. Мои знания всегда заполняли меня, сбивая меня с толку, не давая проявиться подлинному пониманию. Однако сейчас я открыт для истины, потому что мне нечего терять. Пока я не потерял это все, я не видел, как мало все это стоит с самого начала. Каким-то образом я чувствую в себе то, о чем раньше даже не догадывался».

Эти люди отпустили свои ограничивающие модели и традиционные стереотипы поведения; они бесстрашно открылись неувядающему настоящему.

Они прикоснулись к своему бессмертному осознанию – которое не приходит и не уходит, а просто пребывает таковым, каково оно есть.

Я видел, как эти люди умирают в целостности, без борьбы, они просто испаряются из своих тел. Умирая, они возвращаются в свою подлинную природу. Их смерть подобна дождю, который спокойно идет над океаном.

ГЛАВА 6

НЕБЕСА И АД

Истина внутри вас, да и внутри меня;

Вы знаете, что в зернышке всегда сокрыт росток.

Все мы боремся; но никто из нас не ушел далеко.

Дозвольте же неведению уйти и посмотрите внутрь.

Голубое небо простирается вдаль,

Обычное ощущение неудачи уходит навсегда,

Несчастья, которые я сам причинил себе, забыты,

Миллионы солнц изливают свой свет,

Когда я утверждаюсь в этот мире.

Я слышу звон колоколов, в которые никто не звонил,

Внутри «любви» больше радости, чем мы думаем.

Идет ливень, хотя в небе нет облаков,

Полноводными реками течет свет.

Вселенная пронизана во всех направлениях одной любовью.

Как сильно переживается эта радость во всех четырех телах!

Все, кто надеются это понять, терпят неудачу.

Невежество ума отделило нас от этой любви.

Скажи слово «понимание», и ты окажешься далеко позади.

Как счастлив Кабир, что, пребывая в этой радости,

Он поет внутри своей маленькой лодки.

Его стихотворения напоминают встречу двух душ.

Это песни о забвении умирания и потери,

Они возвышаются над мимолетностью этого мира.

Кабир (в передаче Блая)

Большинство людей проживают свои жизни в постоянном чередовании небес и ада. Получая то, что они хотят, они попадают на небеса. Теряя или не приобретая желаемого, они проваливаются в ад. Ад – это упрямое сопротивление тому, что есть. Небеса – это наша любовная открытость. Ад – это сопротивление. Небеса – это принятие.

Небеса – это открытое сердце. Ад – это напряженное чрево. Обычно мы находимся где-то посередине между сердцем и желудком. Желудок превращает все в себя; ему кажется, что весь мир существует для него, что это его пища, и стало быть желудок – это эго. Сердце пребывает там, где противоположности сходятся, а все наши представления растворяются в Едином, подобно тому как в плавильном тигле орнаментальные браслеты переплавляются и дают чистое золото.

Есть история о том, как великий самурай пришел повидать мастера дзэн Хакуина. Самурай приблизился к мастеру, почтенно поклонился ему и спросил:

– Учитель, я желаю знать, в чем различие между небесами и адом.

– Я бы сказал тебе, да боюсь, что у тебя не хватит ума меня понять, – ответил мастер дзэн, измеряя самурая взглядом с головы до ног.

– Знаете ли вы, с кем разговариваете? – выпалил удивленный самурай.

– Ну и что с того? – ответил мастер дзэн. – Я действительно полагаю, что ты, скорее всего, слишком глуп, чтобы понять меня.

– Что? – возмутился самурай. – Как вы смеете так со мной разговаривать?!

– О, не прикидывайся дурачком, – сказал мастер дзэн, – за кого ты себя принимаешь? И что это болтается у тебя на поясе? Ты называешь это мечом? Да он ведь больше похож на нож для разрезания масла!

Самурай пришел в ярость, выхватил меч и занес его над головой мастера дзэн.

– Смотри! – сказал мастер. – Это ад.

В глазах самурая блеснуло понимание. Он поклонился и спрятал меч в ножны.

– А это, – продолжил мастер, – это небеса.

Гнев или страх, появляющиеся в уме, могут сделать жизнь адом, но могут также помочь вознестись на небеса. Это может быть еще одно мгновение сопротивления, отталкивания, потворства проявлениям ума. Или же это может быть напоминанием войти в безбрежность, в открытость сердца, в сущность самого принятия.

В одном месте дон Хуан говорит Кастанеде, что он должен жить, как воин, что он должен использовать свою жизнь как возможность достичь пробуждения вместо того, чтобы постоянно удерживать свой ум от выхода за его пределы. Он говорит; «Для обычного человека все, что случается с ним, – это либо проклятие, либо благословение. Для воина каждое событие – испытание».

Различие между небесами и адом в том, что в аду ум занят определением, повезло ему или не повезло. Мы взвешиваем каждое переживание на весах наших желаний. Примером может служить история о состоятельном агенте страховой компании, который жил в своем доме «среди хороших людей». Его дети прилежно учились, и он считал свою жизнь удачей. Однако вскоре его компания обанкротилась, он потерял работу, вынужден был продать дом и поэтому счел себя неудачником.

Однако, продав дом, он подумал: «Теперь-то никто не помешает мне заняться тем, о чем я мечтал всю жизнь». Использовав часть денег, вырученных от продажи дома, он купил маленькую ферму в сельской местности и зажил спокойной жизнью в деревне. И снова ему показалось, что это удача.

Затем через несколько недель его сын пахал поле, выпал из кабины трактора и получил серьезную травму. Снова он подумал, что является неудачником. Однако быстрые действия врачей и близость госпиталя спасли сыну жизнь, и снова он подумал, что удача улыбнулась ему.

Но вскоре выяснилось, что нога сына была сильно повреждена при падении и поэтому ее нужно ампутировать. Отец пострадавшего снова решил, что жизнь – это сплошная неудача.

Но после ампутации сын быстро выздоровел, и страховки, полученной на него, хватило, чтобы покрыть все расходы на лечение, и тогда снова фермер решил, что ему повезло.

Вернувшись в школу после больницы, мальчик был вынужден ходить на костылях и поэтому не мог продолжать игру в баскетбольной команде и участвовать в других играх со сверстниками, что его отец снова счел большим несчастьем.

Однако то, что мальчик стал калекой, повысило его чувствительность, и он начал посещать больницу, где его лечили, и проводить там время с теми, кто подвергался схожим операциям. В конце концов он сказал своему отцу, что нашел себе работу по душе. Снова его отец подумал, что ему повезло. Эту историю можно продолжать до бесконечности. В жизни так и бывает.

Сама по себе жизнь не является ни адом, ни небесами. И то и другое – состояния сознания, его открытость или закрытость по отношению к происходящему.

Подобно тому как природа руки подразумевает, что она является мягкой, открытой и гибкой, способной держать то, что вы в нее возьмете; так же и естественный ум есть ни к чему не привязанное пространственное осознание. Однако обусловленный ум может потерять свою изначальную открытость вследствие миллионов различных привязаиностей, которые, как мы считаем, необходимы для того, чтобы поддерживать иллюзорное чувство безопасности в этом мире. Это напоминает ситуацию, в которой человек вынужден некоторое время носить тяжелое бремя. Возможно, он торопится, чтобы успеть на самолет или автобус, и поэтому тащит с собой все имеющиеся у него вещи, пока в конце концов не займет свое место. Но как только мы начинаем разжимать свои руки, мы видим, что они затекли оттого, что мы так долго несли свой старый багаж.

Трудно, практически невозможно, быстро вернуть рукам их изначальное состояние – открытость, – потому что приложенные нами усилия изуродовали их После того как мы долго носили в руках вещи, руки возвращаются в естественное состояние очень медленно и доставляют нам много неприятных ощущений. Поскольку мы так боимся страданий, мы предпочитаем оставаться зажатыми и не позволяем себе полностью расслабиться.

Мы предпочитаем узкое пространство своего изолированного «я», наших старых привязанностей, возможному освобождению из клетки. Мы предпочитаем знакомый ад страданиям, которые сопровождают выход в великое неизвестное.

Вот история о человеке, который умер и, выйдя из тела, оказался в восхитительном мире. Он думает про себя: «Здесь так хорошо, что я, наверное, попал в рай». Тут к нему подходит лучезарное существо и увлекает его за собой в королевский праздничный зал, где множество столов ломятся от самых фантастических блюд. На банкете его усаживают рядом с другими людьми и предлагают выбрать себе блюдо по вкусу. Когда человек берет вилку, кто-то подходит к нему сзади и привязывает к его рукам тонкие дощечки так, чтобы он не мог сгибать руки в локтях. Он пытается наколоть что-нибудь на вилку, но видит, что не может поднести ее ко рту, потому что руки не сгибаются. Оглядевшись вокруг, он видит, что люди вокруг него также не могут сгибать руки. Пытаясь отведать пищу, все они ворчат и стонут, потому что не могут дотянуться вилкой до рта.

Тогда человек обратился к существу, которое привело его сюда, и сказал: «Это, надо полагать, ад. А что же такое небеса?» И тогда сияющее существо показало ему проход в другой большой зал, где тоже был накрыт праздничный стол. «О, это больше похоже на рай!» – подумал он. И усевшись за обеденный стол, он собрался уже начать есть, как кто-то сзади подошел к нему и снова привязал к рукам дощечки так, что руки не сгибались в локтях. Пожаловавшись на то, что здесь такое же безвыходное положение, как и в аду, он посмотрел по сторонам и, к своему удивлению, обнаружил, что люди за этим столом ведут себя немного не так. Вместо того чтобы пытаться согнуть руки и засунуть пищу себе в рот, каждое существо держало руки прямыми и кормило тех, кто сидит рядом с ним. Условия здесь были такими же, но реакция была другой.

Рассматривая все с позиций «я» и самоудовлетворения, мы живем в аду с несгибающимися руками, отрицая свое единство с другими людьми. Признавая себя частью целого, мы кормим друг друга и тем самым насыщаемся сами.

Мы привязываемся почти ко всем приятным мгновениям, превращая мимолетный рай в невыносимый ад. Мы боимся, что потеряем свое непродолжительное блаженство, и поэтому сидим, съежившись, в углу и пытаемся отрицать неизбежное. Привязанность к нему превращает нашу жизнь в ад. Мы продолжаем жить, руководствуясь старыми моделями, и ожидаем, что рано или поздно они оправдают наши надежды.

Это напоминает известную притчу о безумном суфии Насреддине, в которой говорится, что однажды Насреддин вернулся с рынка с большой корзиной острого красного перца. Затем он сел в своей комнате и начал есть стручки перца один за другим. Вошел ученик и спросил его, зачем он ест то, что, очевидно, является острым красным перцем. Из глаз Насреддина текли слезы, губы у него распухли и потрескались, а язык едва шевелился во рту.

– Как вы можете есть этот ужасный перец? – спросил ученик.

– Ну, я увидел его на рынке, и он мне так понравился, что я просто не мог пройти мимо, – ответил Насреддин.

– Но как вы можете так издеваться над собой? – недоумевая, спросил ученик. – Как вы можете есть один стручок за другим?

– Мне все время кажется, – ответил Насреддин, – что вот-вот попадется сладкий стручок.

Наш непрекращающийся поиск удовлетворения сбивает нас с толку. Тропа петляет и кружит, и мы чувствуем страдание каждый раз, когда она уводит нас от цели. Мы напоминаем фантомов, которые пытаются схватить мир прозрачными, призрачными руками. Как голодный дух, наш обусловленный разум жаждет удовлетворения, желая того, что он не может иметь и что он не может удержать. Ум изуродован болезненным томлением. Желание набрасывается на каждый лакомый кусочек, хотя оно и не способно его проглотить. Мы изо всех сил стараемся еще раз укусить пирожное. Когда желание велико и нет удовлетворения, мы думаем, что попали в ад. Ад – это наша неспособность легко играть с голодным духом прошлых страхов и временных разочарований, неспособность сдаться. Только когда мы обнаруживаем себя загнанными в угол и пытаемся избежать неприятного и отодвинуться еще дальше от огня наших неудовлетворенных желаний, мы переселяемся в ад. И вот мы уже там и не знаем, куда повернуться; мы находимся в безвыходной ситуации, пойманы своими привязаиностями и нежеланием отказаться от них. Наше сердце сжимается от страха и сомнения. Именно тогда, когда страдание становится слишком сильным, когда мы больше не можем сопротивляться, мы начинаем открываться своему положению. Когда сердце со вздохом отпускает свои страдания, ад растворяется перед нашими глазами. Томас Мертон сказал об этом так: «Человек постигает, что такое подлинная молитва и любовь, только тогда, когда молиться невозможно, и сердце превратилось в камень». Только отпуская ад, мы возносимся на небеса, входим в свет, который не от ума.

В Ветхом Завете сказано: «Сойду в преисподнюю, и там Ты» (Пс. 138, 8).

Отчаявшись и спрашивая себя: «Что мне теперь делать?», можно получить ответ. Ведь мы впервые не воспользовались готовым решением. В конце концов мы не знаем. Мы знали так много и так долго, что пространство, в котором может пребывать истина, становится слишком узким. В нем не хватаем места для нашей подлинной природы. Именно в уме, который говорит «Я не знаю», исчезает различие между небесами и адом. Именно в этом открытом безусловном исследовании истины постигается реальность.

Ричард Б. Кларк сделал уникальный перевод короткого трактата третьего патриарха дзэн под названием «Синь-синь-мин». В китайском языке понятия «ум» и «сердце» обозначаются одним словом – синь. Ведь когда сердце открыто и ум чист, они оказываются единородными, сотканными из одной реальности. Постигнув это слияние ума и сердца, он начинает трактат словами:

«Великий Путь не труден для тех, кто отказался от предпочтений. Когда нет ни любви, ни ненависти, все становится ясным и очевидным. Но стоит лишь провести небольшое различие, и небеса и ад отделены друг от друга. Если вы желаете увидеть истину, не имейте мнения ни „за“, ни „против“. Противопоставлять приятное неприятному – это болезнь ума. Когда подлинный смысл вещей не постигнут, спокойствие ума нарушается напрасно».

Смущение – это действие вопреки тому, что есть, результат нашего навязчивого поиска ответов, призванных заполнить ум и преодолеть несостоятельность наших предпочтений и моделей. Смущение – это состояние отчужденности от себя, какими вы являетесь. Болезненное непонимание существования. И все же, исследуя смущенный ум, можно достичь освобождения. Нужно лишь осознать, что безмолвный свидетель не является смущенным. Именно в пространстве, которое не привязывается к «пониманию», которое не пытается заполнить себя сведениями, может возникнуть истина. Именно в уме, который «не знает», истина переживается в ее пространственной и вневременной причастности к бытию. Смущение – это движение против потока, страстное желание любой ценой получить ответ. Тогда как «Я не знаю» – это только пространство; в нем есть место для всего, даже для самого смущения. В «Я не знаю» нет силы. К уму нельзя прилагать усилий, потому что это сразу же закрывает сердце.

Возможно, смысл учения в следующем: «Можете ли вы держать сердце открытым истине?» Когда мы блокируемся вследствие гнева, сопротивления, страха, может ли у нас быть открытость для самих себя? Когда мы испуганы, у нас все еще может быть пространство, в котором мы позволяем испугу существовать без ограничений. Или же все оказывается настолько подавленным, задвинутым так далеко в тень, что у нас срабатывают старые структуры, мы находим себя закрепощенными и подавленными, и жизнь становится непрекращающейся путаницей, злой шуткой?

Предание об одном великом тибетском ламе гласит, что, умирая, он молился о том, чтобы попасть в ад. Ведь он чувствовал, что больше всего нуждаются в истине именно в аду. Он подозревал, что Дхарма больше всего требуется именно там. За несколько дней до смерти ему приснились небеса, куда он должен был попасть за свое благочестие. Проснувшись, он заплакал.

Майстера Экхарта чуть было не сожгли за то, что он сказал: «Я предпочитаю ад с Иисусом небесам без него».

Наши умы слишком переполнены. Мы постоянно гоняемся за ответом на каждый возникающий вопрос. Мы редко позволяем своему уму не знать. Мы желаем знать ответ и поэтому перестаем спрашивать: «Кто я?» Большинство ответов, которые предлагает ум, – это оправдания за то, что мы не идем глубже. Именно ответы ума порождают смущение. В самом «Я не знаю» нет смущения. В нем есть только истина.

Снова приведу здесь историю о древнем мастере дзэн, к которому подошел известный ученый и философ с просьбой поведать ему свое учение.

– Я знаю многие физические законы вселенной и путь вещей, но вы, наверное, могли бы что-то добавить к этому. Можно узнать ваше учение? – спросил философ.

Мастер дзэн пригласил его к себе в дом и предложил выпить чая. Ученый держал свою чашку, а мастер наливал в нее чай, но когда чашка переполнилась, он продолжал лить дальше, хотя чай проливался на пол.

– Это не хорошо. Моя чашка уже полна, – сказал ученый, посмотрев на мастера.

– Верно, – улыбаясь ответил мастер дзэн. – Твой ум переполнен, подобно этой чашке. Освободи свою чашку и тогда приходи за учением. Возможно, тогда у тебя найдется место для истины.

Наши чашки слишком полны, мы знаем так много, что не понимаем ничего. Во всех нас так мало места! Фактически, мы крайне невместительны. И мы замечаем, что из-за этого в наших сердцах есть страдание. Вся наша емкость заполнена ложными знаниями. Это очень дорогая замена свободе, которая присуща бытию.

Именно отказываясь от старых моделей, открываясь своему «Я не знаю», мы постигаем жизнь. Это означает уйти со своего пути так, как уходит со своего пути целитель, позволяя великой природе вселенной проявляться сквозь него. Он не делает ничего. Фактически, его эгоцентрическая деятельность прекращается, и он становится проводником энергии целостности. Таким образом в открытости «Я не знаю» мы наблюдаем, как происходит исцеление. Мы наблюдаем таяние наших старых знаний и ожиданий. Мы начинаем переживать радость чистого бытия, жизнь со всем, что есть.

Когда мы не привязываемся больше к своим знаниям, а просто открываемся истине каждого мгновения, каким оно является, жизнь выходит за пределы небес и ада – за пределы постоянной погони ума за удовлетворением.

В уме возникает гнев – но кто гневается? Не знаю, гнев просто есть. В уме поселяется страх – не знаю; все о'кей. Ревность в уме – не знаю; в этом нет ничего плохого. Ведь когда вы думаете, что это плохо, ваше сердце закрывается. В закрытом сердце тоже нет ничего плохого, однако это слишком болезненно. В «Я не знаю» нет никакого «должен», есть только бесконечное не-знание.

Когда я работал с Элизабет Кублер-Росс, она любила шутить, что кто-то должен написать книгу под названием «У нас с тобой не все хорошо – и это хорошо».

Так много места для открытий. Так мало привязанности к старой суете сует, к прежним иллюзиям комфорта и безопасности. Сосредоточиваясь на естественной открытости сердца, мы начинаем видеть, что ничего не нужно отодвигать, негде быть, некуда идти. Что мы бесконечно неопределимы. Мы так настойчиво стремились быть, что ни разу не спросили себя, кем же мы являемся и кем мы можем быть. Отпуская наши знания, мы открываемся самому бытию. Мы переживаем то, что не умирает. Наш страх смерти и наша жажда жизни сливаются воедино. Небеса и ад становятся одним мгновением. Насыщенность, таковость жизни становится очевидной. Нечего больше защищать, некуда больше прятаться. Только новое вдохновение и открытость жизни.

«Дон Хуан откинулся на спинку кресла и улыбнулся Кастанеде: „Основное различие между обычным человеком и воином в том, что воин принимает все как вызов, тогда как обычный человек относится ко всему как к благословению или проклятию“».

Воин наделен мудростью подходить к каждому событию непредвзято, не зная, чем оно должно кончиться. Он не прилагает усилий для достижения цели. Его «Я не знаю» – это радость и смелость, заполняющие его жизнь.

ГЛАВА 7

ОКОНЧАНИЕ ДЕЛ

Вообразите себе, что вы лежите в реанимации после смертельного ранения, не можете пошевелиться, не можете вымолвить ни слова, а где-то над вами витают лица ваших близких и боль начинает притупляться, потому что вам только что сделали инъекцию морфия. Вы тянетесь к ним, чтобы что-то сказать, чтобы закончить свои дела, сказать «Прощайте!», разорвать пелену неполноценного общения.

Что вы должны им сказать? Подумайте обо всем том, что остается недосказанным, и делитесь им с вашими возлюбленными каждый день. Не сомневайтесь. Завтра – это всего лишь сон.

Окончание дел не означает, что вы выясняете все частности, которые остались у вас после целой жизни неполного доверия и ущербного общения. Многие думают, что окончание дел подразумевает подведение итогов, возврат к нулевой отметке, сведение счетов со всей вереницей событий прошлого. Мой опыт свидетельствует о том, что зачастую на то, чтобы справиться со всеми старыми привязанностями, страхами и сомнениями, нет ни времени, ни сил, ни уверенности в себе.

Окончание дел означает, что я открываю свое сердце вам; что желание, страх и негодование, создающие препятствия в моем сердце, больше не мешают мне отпускать и просто излучать любовь. Я отпускаю все, что препятствовало нашему глубинному общению. Я открываюсь вам таким, какими вы являетесь в любви. Не такими, какими я хотел бы вас или себя видеть. Это открытость за пределы необходимости сводить счеты. Я больше не желаю быть прощенным или показывать другим, насколько они несправедливы по отношению ко мне. Чтобы закончить свои дела, мы должны прекратить удерживать. Постепенно любовь заменит привязанность. Наши деда заканчиваются в той мере, в которой мы начинаем открываться за пределы нашего образа отдельного «я», общающегося с отдельным «другим», и просто пребывать в мягкой открытости.

Когда мы воспитываем своих детей и желаем, чтобы они стали «хорошими взрослыми», а они оказываются такими же раздражительными, как и мы, мы начинаем презирать их. Но почему мы так сильно наказываем их? Как бы мы вели себя, если бы видели, что не пройдет и года, как кто-то из них будет лежать в гробу? Если связь между вами и вашими возлюбленными не строится на любви, вы будете переживать ущербность этого общения, чувствовать, что «дела не закончены». Однако если вы закончили свои дела, если вы открылись в любви всем чувствам, которые возникают у вас при отношениях с другими, тогда у вас возникнет чувство целостности и завершенности.

Большинство наших отношений поверхностны, потому что мы отвергаем в себе слишком много. Но как вы собираетесь открыться другим, если вы показываете им только свой фасад? Как вы можете стать целостным, если вы только притворяетесь, что целы?

Когда вы смотрите на все свои отношения с другими, как часто у вас возникает чувство, что вам нужно еще много поработать, прежде чем вы с чистой совестью сможете сказать: «Прощайте!» Ведь прикосновение вашего сердца к сердцу другого человека очень поверхностно, очень неполно. Как много раз вы по какой-то причине не открывали близким своего сердца!

Мы используем слово «любовь», но мы понимаем любовь не лучше, чем страх, ревность и даже радость, потому что мы редко задаемся вопросом, что означают эти состояния сознания. Какое чувство мы поспешно обозначаем ярлыком «любовь»? Для многих то, что они называют любовью, – это всего лишь хитросплетение потребностей и желаний, мимолетных экстазов и разочарований. Момент единства, глубокое чувство близости, имеющее место в уме, настолько хрупко, что небольшой намек или косой взгляд разбивает это единство на десяток призрачных маний. Когда мы говорим «любовь», мы обычно имеем в виду эмоцию, какую-то глубинную симпатию к объекту или личности, которая мгновенно позволяет нам открыться для другого человека. Однако в такой эмоциональной любви всегда рядом самозащита. И все же в этих отношениях по-прежнему есть «смысл»: облака ревности, желания обладать, чувства вины, преднамеренных и непреднамеренных манипуляций, отделенности и тени всех предыдущих «любовей» омрачают свет единства.

Однако то, что я называю любовью, это не эмоция, а состояние бытия. Подлинная любовь не имеет объекта. Многие говорят о безусловной любви к другому человеку. Однако в действительности безусловная любовь к другому невозможна. Безусловная любовь – это переживание бытия, в котором нет «меня» и «другого», нет живого или неживого объекта любви. Вы не можете безусловно любить кого-нибудь. Вы можете только быть безусловной любовью. Это не дуалистическая эмоция. Это чувство единства со всем, что есть. Переживание любви возникает, когда мы отдаем наше чувство отдельности всеобщему. Это чувство единства. Вы не любите другого; вы есть другой. Страха нет, потому что нет отделения. В этой ситуации имеет смысл говорить не столько о том, что «двое подобны одному», сколько о том, что «Единый проявлен в виде двух». В такой любви не может быть неоконченных дел.

Но как часто вы поддерживаете свою отделенность, лелеете ее, культивируете ее до тех пор, пока дистанция между вами и другим не станет непреодолимой и, вместо любви, не установится социально приемлемое общение, некое подобие взаимной терпимости?

Однако окончание дел означает не столько сведение старых счетов, сколько упразднение их. Оно подразумевает конец взаимоотношений как дел. Построение отношений с другими не по принципу приобретения и утраты. Это отказ от «старых счетов», которые усиливают чувство разделения и страдание.

Большинство людей поддерживают взаимоотношения так же, как они занимаются своими делами. «Я дам тебе пять, если ты дашь мне пять. Если ты дашь мне три, я дам тебе два. Но если ты дашь мне только два, я соберу свои вещи и отправлюсь домой».

Недавно я встречался с лучезарной женщиной с опухолью в мозгу, которой исполнился только тридцать один год. Она говорила: «Нельзя медлить ни минуты, чтобы сказать людям, как вы их любите. В некотором смысле мне сейчас легче выражать свою любовь, чем когда-либо до этого. Всю жизнь я хотела сказать людям, как сильно я люблю их, но я не могла. Я была очень ранимой и пугливой. Я боялась, что они не захотят меня слушать. Мне постоянно казалось, что это прозвучит неуместно. Однако сейчас я вижу, что мне терять нечего». У нее больше не осталось неоконченных дел. Только любовь.

Вы не должны терять ни одного мгновения, если собираетесь выразить гнев или любовь. Поэтому вы можете выйти за пределы разногласий и прийти в место единства. Вы не должны терять ни одного мгновения, если вы желаете отказаться от того, что заставляет вас чувствовать отделенность. Фактически, вы можете измерить степень отталкивания других по тому, насколько вы отталкиваете самих себя. Как часто вы подавляете свои чувства и мысли? Как часто вы отказываете себе?

Это нелегко. Мы должны быть очень снисходительны к себе, чтобы отпустить «назойливость наших несовершенств». От нас постоянно требуется быть закрытыми и защищенными. А все для того, чтобы сохранить мнимую идею о том, кто мы, – идею, сквозь которую мы смотрим на мир. Мы редко прикасаемся к истине, потому что всеми силами воздвигаем вокруг нее препятствия, совершенствуем свою личность, подозреваем и проклинаем все, что, как нам кажется, причиняет нам боль. Но как часто мы входим в глубинный контакт с другими?

Однако, когда мы начинаем прикасаться к этой заботе, мы видим, что нам нечего терять и нечего защищать. Эта защита перед незаконченным делом. Нашим отстранением от жизни, от смерти, от любви.

Как сказал один мой умирающий друг, мы не должны терять ни одного мгновения. А великий тибетский святой Миларепа изрек: «Торопись не спеша».

Если вы можете смотреть в свой ум и держать свое сердце открытым, дело сделано. Речь идет не о том, чтобы не было гнева или страха, сомнения или смущения. Просто нет больше перетягивания в одну и другую сторону. Нет больше приобретения и потери. Есть просто выход за пределы привязанности, пребывание в мягком осознании, которое встречает каждое мгновение с состраданием, а не с опасением. Со спокойствием и бесстрастностью, а не с энтузиазмом и сожалением, что все могло быть лучше.

Мы видели, насколько сильно «доброта» может быть обманом в отношениях с другими. Мы видели, как она может быть смертью подлинного общения. Большинство людей движимы поиском безопасности для себя и других, который мешает им видеть живую истину. Ведь для многих людей истина играет второстепенную роль. Мы защищаем себя и тем самым не позволяем себе пережить истину своих чувств, мы редко глубоко погружаемся на этот уровень бытия. Наша доброта во многом является результатом смущенности, неспособности общаться с другими. Это чувство того, что другим нельзя доверять, и в то же время желание получить от них любовь. Это все еще продолжение своих дел.

Люди, о которых можно сказать, что у них не осталось незаконченных дел, – это люди, живущие прямо сейчас, в настоящем мгновении. Мастер дзэн Судзуки сказал: «Нужно проживать свою жизнь так, чтобы она была подобна жаркому пламени, которое не оставляет после себя ничего. Все сгорает, и остается только белый пепел». Каждое действие свершается так полно, что постоянно переживается само бытие. Нечего больше делать – осталось только быть.

Хорошим примером нашей незавершенности является пропасть, которая разделяет родителей и детей. Мы настойчиво стремимся к тому, чтобы открыться другим только тогда, когда они откроются нам. Мы говорим, что покажемся им только в том случае, когда они покажутся нам. Однако они не хотят или не могут этого сделать, и тогда наше смущение и страдание становится потерей для каждого. Наша неспособность пойти им навстречу держит нас на расстоянии многих световых лет вдали.

Многие люди, например, осуждают своих родителей, чувствуют, что «они просто не понимают». Они хотят, чтобы их родители изменились. Мы утверждаем, что родители должны вести себя по-другому, что они должны разделять наши представления о вселенной так же, как раньше родители ругали нас и учили нас быть послушными мальчиками и девочками. Мы переворачиваем столы, однако это все время один и тот же стол, который отделяет нас от них.

Еще подростком я был немного хулиганом. Черная кожаная куртка, уличные драки, наказания. Я был совсем не похож на своих родителей-евреев, людей среднего достатка. Я подрастал и уже несколько раз имел дело с полицией, и каждый раз моя мать с огорчением качала головой и говорила, что наступит время, когда я исправлюсь, а затем добавляла: «Дожить бы мне до этого дня!» Тогда мне казалось, что между мной и родителями пролегает непреодолимая пропасть.

Но по мере того как время шло, мое сердце немного приоткрылось, и я начал искать других приключений. Однажды, приехав в отпуск из Калифорнии, я сидел за столом со своим отцом и вдруг почувствовал, что у меня больше нет неприязни к нему, потому что я не пытаюсь больше оспаривать их систему ценностей и защищать свою. В каждый последующий приезд к родителям я находил в себе все больше пространства для того, чтобы принимать их такими, какими они были. С моей стороны, это был не столько поиск одобрения, сколько открытость в любви. Я становился все меньше и меньше привязан в тому, как я видел вещи. По мере того как шли годы, я приезжал к ним просто, чтобы побыть с ними, чтобы любить их. И я видел, как мое прежнее желание переспорить их всегда было огнем между нами. Оно закрывало мое сердце, потому что, когда они со мной не соглашались, я уходил от них еще дальше. Но теперь я уже больше не продолжаю своих дел. Я просто нахожусь там, чувствуя свою причастность к ним в той мере, на которую я способен, осознавая глубокую обусловленность, которая легко может в одно мгновение закрыть сердце.

Я начал видеть, что все разделяющее нас дает мне возможность работать над собой, пытаясь не утонуть под тяжестью своих глубочайших страхов и смущения. Впоследствии, когда мы еще больше открылись друг для друга, однажды моя мама повернулась ко мне и сказала: «А я-таки дожила до этого дня!» Но как это ни было прекрасно, это было еще не все. Ведь каждый раз, когда мое сердце закрывалось, я находил в себе места, в которых могу быть пойман. В этих местах любовь могла быть блокирована желаниями ума и старыми привязанностями. Окончание дел – это безусловное открытие в любви.

Есть история о старом фермере, который всю жизнь работал для того, чтобы прокормить семью. И вот этот старик, много лет проработавший на своем поле от зари до зари, решил, что пришло ему время отдохнуть, посидеть на крылечке и посозерцать вселенную. Его сын был сильным и способным, он тоже уже обзавелся семьей, и поэтому было самое время передать ему хозяйство. Поэтому старик передал ему ферму и сел в удобное кресло для того, чтобы насладиться временем, оставшимся у него после многих лет тяжкого труда. Сын поначалу гордился тем, что у него есть теперь своя собственная ферма. Но прошло несколько месяцев, и, работая в поле, он начал чувствовать недоброжелательность к отцу за его бездействие. Отец сидел на крылечке, качал на коленях внуков, тогда как он, его сын, должен был тяжело трудиться целыми днями. Сын начал ненавидеть отца за то, что его нужно было кормить. Он думал про себя: «У меня есть жена и дети, о которых мне нужно заботиться. А старик этого не понимает. Он, знай себе, сидит. Неважно, что было раньше. Работать мне приходится трудно, и я не желаю кормить его тоже». Так сын продолжал мотыжить землю, а между тем становился все более злым, пока ко времени уборки урожая не решил, что не будет больше заботиться об этом «старом бездельнике на крылечке». Он желал, чтобы все полученное его тяжким трудом принадлежало ему и его семье, и думал: «Его время закончилось. Он больше не должен быть здесь». Поэтому сын сколотил большой деревянный ящик, водрузил его на тачку, подкатил ее к крыльцу и решительным голосом сказал своему отцу:

– Папа, я хочу, чтобы ты залез в этот ящик. Давай!

Отец поклонился и, не сказав ни слова, спустился с крыльца и залез в ящик. Сын закрыл крышку и задвинул тяжелый медный засов. Он покатил ящик к обрыву и, когда он уже собирался сбросить его в пропасть, изнутри донесся стук.

– Чего тебе надо? – сердито спросил сын.

– Я, кажется, понимаю. Если ты собираешься избавиться от меня, я не имею ничего против. Ты думаешь, что я всего лишь никому не нужный старик. Но если ты собираешься сбросить меня в пропасть, я бы на твоем месте вынул меня из ящика и бросил меня в пропасть без него. Я бы на твоем месте сохранил ящик. Думаю, что он еще когда-нибудь понадобится твоим детям!

Несколько раз люди говорили мне, что желали бы выяснить отношения с теми, кто умер. Они сожалеют о том, что не поведали им о своей любви и признательности, а теперь уже поздно. Часто это признание неполноценности отношений с другими людьми приводит человека к отождествлению с чувствами беспомощности и вины. И меня спрашивают «Как мне закончить дела с теми, кого больше нет в живых?» Конечно, ответ в данном случае тот же самый – чтобы давать человеку любовь, не обязательно его видеть. Чтобы закончить свои дела с другим человеком, он не обязательно должен быть живым, чтобы узнать о вашем желании достичь согласия с ним, не говоря уже о вашей любви к нему. Главное – открыться в любви другому человеку. И неважно, какие будут последствия. Открытие должно быть своим и для самого себя.

В ходе проведения семинаров некоторые предлагали поступать так: безоблачной ночью выходить на улицу, садиться или ложиться на землю, смотреть на небо и среди звезд выбирать ту, которая больше всего напоминает ушедшего друга, а затем разговаривать с этой звездой так, словно это и есть ваш друг. Произнося искренние слова и вслушиваясь в то, что доносится из-за пределов рационального рассудка, такие люди говорят обо всем, что, как им кажется, все еще разделяет их. И хотя этот человек, возможно, ушел двадцать лет назад, многие говорят о новой открытости, новом общении с ним. Пропасть, которая, казалось, разделила их навеки, растворяется в любви. Иногда всего лишь десять или двадцать минут такого общения позволяют преодолеть прежнюю разделенность, после чего остается только глубинная связь. Фактически, это окончание своих дел снова напоминает нам, что когда двое тянут за разные концы веревки, то напряжение исчезает, если перестает тянуть один из них.

Разделенность и антагонизм целой жизни исчезают в мгновение любви. Отказываясь от своих претензий, мы доверяем своему сердцу и, возможно, прикасаемся к тому, что Иисус назвал «верой, которая может двигать горы». Ведь мы видим, что его любовь, как и вера, это естественное пространство открытого сердца и ума. И что, подобно вере, любовь – это часто используемое, но редко понимаемое слово, которое призвано называть неизреченную целостность бытия, в которой растворяется отделенность каждого из нас.

Нам, пойманным в своей мелодраме, так легко забыть, что мы являемся частью процесса. Мы подобны клеткам одного организма, которые причастны к его сознанию и движению.

Одним из великих учений той персонификации нашей подлинной природы, которую мы называем Иисусом, есть прощение. Прощение – это способность отпускать недоброжелательность и привязанность к отдельной личности. Оно означает такое погружение в сердце, при котором вы чувствуете страдания другого человека и отпускаете их. Прощение наступает, когда жаждущий ум погружается в пространство сердца и растворяется в нем. Индийский святой, учитель многих моих близких друзей, любил говорить: «Не позволяйте никому быть за пределами вашего сердца». Ведь когда кто-то оказывается за пределами вашего сердца, вы сами выходите вместе с ним. Возможно, именно эта истина отразилась в утверждении Иисуса: «Не судите, да не судимы будете». Ведь чем больше вы отождествляетесь со своими суждениями, тем больше вы погружаетесь в рассуждающий ум, который равно взирает на всех. Это старая привычка обусловленного разума. Для судящего разума все равны; он не может сказать, в чем разница между «тобой» и «другим». С полной безучастностью он мыслит и осуждает все. Поэтому в той мере, в которой вы судите другого, ваш ум будет судить вас самих.

«Если бы только раньше я видел это так, как сейчас. Какой однообразной была моя жизнь! Ведь наши мнения и разногласия значат так мало! Как редко разочарование позволяет нам помнить то, что у нас общее, вместо того, чтобы находить в сердце простор для более глубокого общения! Как редко я вспоминал о простой радости взаимной любви и прощения!»

МЕДИТАЦИЯ НА ПРОЩЕНИИ СЕБЯ

(Прочесть вслух другу или же мысленно повторять про себя)

Обратитесь на мгновение к тому качеству, которое мы называем прощением. Воссоздайте в своем воображении, а фактически в сердце, образ человека, к которому вы таите злобу.

На мгновение почувствуйте этого человека в центре вашей груди, в области сердца.

В своем сердце скажите ему: «Я прощаю тебе все, что ты сознательно или бессознательно сделал мне в прошлом мыслями, словами и действиями, которые причинили мне боль. Я прощаю тебе».

Медленно позвольте этому человеку войти в ваше сердце. Не думайте о том, как это трудно. Не прилагайте усилий, а лишь медленно открывайтесь в естественном для вас темпе.

Скажите ему: «Я прощаю тебя. Я прощаю тебе все страдания, которые ты сознательно или бессознательно причинил мне в прошлом своими мыслями, словами и действиями. Я прощаю тебе».

Медленно, медленно открывайтесь им. Если это причиняет вам боль, пусть боль будет. Медленно открывайтесь этому человеку. Этой недоброжелательности, этому негодованию, даже если оно жжет. Плавно проходите сквозь него. Прощение. «Я прощаю тебе». Пусть ваше сердце откроется ему. Ведь это так больно – не пускать кого-то в свое сердце. «Я прощаю тебе».

Пусть ваше сердце откроется еще немного. Только мгновение открытия, прощения и отказа от ненависти. Позвольте ему быть прощенным. Теперь, когда вы открылись прощению, поместите в свое сердце образ того, у кого бы вы хотели попросить прощения.

Говорите ему в вашем сердце: «Я прошу у тебя прощения за все, что в прошлом причинило тебе страдания, – будь то мои мысли, слова или действия. Даже за те случаи, когда я не собирался причинять тебе страданий, я прошу прощения. За все те слова, которые были сказаны по забывчивости или из страха. Из-за моей ограниченности, моего невежества. Я прошу у тебя прощения».

Не позволяйте своей недоброжелательности сковывать вас. Пусть ваше сердце откроется ей. Позвольте себе быть прощенным.

Позвольте себе быть освобожденным. Пусть поднимается ваша неудовлетворенность собой, ваш гнев – и пусть они уйдут. Пусть все это уйдет. Откройтесь для возможности быть прощенным.

«Я прошу у тебя прощения за все, что я сделал в прошлом и что причинило тебе страдания. За то, как я действовал, говорил и мыслил, я прошу у тебя прощения». Как это трудно – держать себя за пределами своего сердца.

Верните себя в свое сердце. Скажите себе: «Я прощаю тебя». Откройтесь для этого. Позвольте себе быть. Найдите в своем сердце место для самого себя.

«Я прощаю тебя».

Вся эта неприязнь – пусть она уйдет.

Откройтесь для прощения себя. Почувствуйте в себе пространство.

Скажите себе: «Я прощаю тебя».

Пусть в вас проникнут сияющие любовь и добро. Пусть ваше сердце откроется для вас. Пусть растет этот свет, эта забота о себе.

Прощение себя.

Наблюдайте за тем, как ваши мысли о презренности и страхе делают вас эгоистичными, не дают вам раз и навсегда отпустить этот сгусток.

Наблюдайте, как реализуется свобода самопрощения. Как вы можете держаться за эту боль еще мгновение?

Почувствуйте это место любви и войдите в него.

Позвольте себе быть сострадательным, заботливым, прощающим. Позвольте себе легко парить в открытом сердце понимания, всепрощения и умиротворенности.

Почувствуйте, как трудно любить себя. Почувствуйте страдание в сердцах тех, кто увяз в неведении. Простите им. Простите себе. Легко позвольте уйти той боли, которая таит в себе безбрежность вашей любви.

* * *

Обычно прощению мешает гордость и злоба. Когда возникает злоба, мы обычно окунаемся в нее. Мы теряем свое пространство. Мы отождествляемся со злобой и закрываемся вместо того, чтобы увидеть в ней продолжение своих привязанностей и неосуществленность старых желаний. Однако злоба может использоваться как объект исследования. Если вы позволяете этому состоянию сознания быть без осуждения и страха, вы даете возможность сердцу открыться, и тогда вы обнаруживаете, что любите не потому, что отделены и одиноки, а просто потому, что «влюблены» в другого человека. У вас с ним общее пространство любви. Вы делите бытие. За пределами моделей и страхов ума вы погружаетесь глубоко в сердце вещей.

В те годы, когда я преподавал медитацию, я открыл, что даже те, кто практиковали медитацию довольно долго, находили полезным включать в свою практику медитацию на прощении себя. Развивать в себе качества, которые выводят ум за пределы узкого круга концепций и образов, просто открывают нам, каковы на самом деле вещи. Те, кто практикуют эту медитацию хотя бы по пятнадцать минут в день, довольно скоро обнаруживают, что у них в сердце появилось больше места для них самих и для других.

Я замечал, что одни люди, работавшие с этой медитацией, находили в ней тепло и открытость. Для других она казалась сухой и механической. Вначале многие сомневались в том, есть ли у них вообще прощение в сердце. Иногда приходится работать довольно долго, прежде чем это незамеченное качество начнет проявляться. Ум может выдвигать различные «рациональные» препятствия для того, чтобы не допустить открытость сердца, утверждая, что прощение себя – это еще один побег. О этот беспощадный ум!

Пересматривая неоконченные дела с собой, болезненные затвердения в сердце, мы начинаем чувствовать боль, которая таится внутри. И тогда прощение становится состраданием. Если у нас есть сострадание, боль обращается в любовь. Все, что, как нам казалось, раньше разделяло нас, теперь сливается в Единое. Все есть мы сами. Никаких неоконченных дел.

ГЛАВА 8

ГОРЕ

Когда мне было семь лет, умер мой лучший друг. Я родился с систолическими шумами в сердце, с протекающим сердечным клапаном. Поэтому я быстро уставал и не мог участвовать в активных играх со сверстниками. У Эрика было малокровие. Когда мы встретились, мы сразу ощутили симпатию друг к другу. Мы очень сдружились и весело играли вместе. Такого товарища у меня еще не было. Эрик был моим первым настоящим другом.

Я помню, как мы с ним сидели на полу в его спальне в окружении игрушечных солдатиков и крепостей, собранных из детского конструктора, и я был так счастлив, как никогда до этого. Комната была залита светом. Мое сердце было широко открыто; мы любили друг друга. Мы едва ли могли дождаться, пока закончатся уроки, чтобы поиграть вместе. Затем однажды он не пришел в школу. После занятий я пробежал два квартала до его дома, где меня встретила мать Эрика, сказавшая, что он заболел и поэтому не может играть. Через две недели он умер. Я изнывал от горя, ничего не понимая. Я не мог в это поверить, сердился. Этого не может быть! У меня был один близкий друг, но где он теперь? С кем я теперь буду играть? Помочь мне не мог никто.

Мое горе и замешательство озадачивали учителей. Я не мог поверить, что его больше нет. В недоумении я еще раз пришел в дом, где жил Эрик, уселся на траве и ждал, пока он выйдет. Его мать выглянула из-за занавески, а затем скрылась. Я поднялся на крыльцо, и она встретила меня у двери. Не понимая моего горя, она сказала мне, что я не должен тосковать – «Эрик не умер, он просто переехал» – и что мне следует идти домой. В течение нескольких недель я был более одиноким, чем когда-либо до этого. Я чувствовал, что не могу доверять никому и ничему, даже самой жизни.

Шли годы, мой сердечный клапан стал работать нормально, и я встретил новых друзей и подруг. Я полностью забыл Эрика. И вот однажды, через тридцать лет, принимая участие в семинаре по смерти и умиранию, я услышал рассказ родителей, которые пережили большое горе. Я тогда подумал: «Как хорошо, что я никогда не терял близкого друга!» – и тут же комната Эрика, озаренная нашей детской дружбой, зажглась перед моим мысленным взором. Мне снова было семь лет. Я потерял тогда самую большую радость в своей жизни.

Еще ребенком я часто чувствовал в сердце страдания других. Мне не хотелось жить в таком многострадальном мире. Я не мог оставаться открытым к страданиям, которые я видел среди людей и в себе самом. Прежде чем мое сердце снова стало ранимым, прошло много лет. Горе вынуждало меня открыться, но я не знал тогда, что делать со страданиями.

Теперь, когда я снова думаю о том времени, на глазах появляются слезы, я по-прежнему чувствую Эрика в своем семилетнем сердце. Хотя я продолжаю скучать по нему, я чувствую, что его смерть была для меня своеобразным посвящением. То, что я тогда пережил, кажется, никогда не покидало меня. Каждая новая смерть напоминает мне о том, что нужно открыть сердце, что любовь не умирает. Мы пришли в эту жизнь, чтобы открыть истину и использовать ее во имя любви. Никто из моих друзей не помог мне увидеть смысл жизни яснее, чем Эрик.

* * *

Я встречался с людьми, чье горе было невыносимо. И тем не менее оно оказывалось для них лучше всего того, с чем они сталкивались в жизни. Ведь через горе они смогли изведать глубины своего естества. Когда мы переживаем горе, мы не просто переживаем утрату сына или дочери, мужа или жены, наших родителей или возлюбленных. Мы оказываемся брошенными в бездну отчаяния и тоски. Мы прикасаемся к источнику утраты как таковой. Мы переживаем подавленный страх, сомнение и горе, которые всегда были с нами. Многие предпочли бы не проходить через это переживание, однако столкновение с областью глубочайших привязанностей оказывается для многих первым шагом к свободе, посвящением на духовном пути, которое довелось пережить практически всем мудрецам и святым.

Мы отталкиваем неприятное – а среди наших переживаний едва ли есть что-то более неприятное, чем утрата близких. Однако горе приходит, и тогда все ваше осознание погружается в мир скорби, где болезненно присутствуют все привязанности, устремления и страхи. Некоторые люди говорят о горе так, словно они идут по дну великого океана. Некоторые переживают его как немыслимую возможность прикоснуться к областям, которые, возможно, окажутся недоступными при других обстоятельствах. Я вижу, что при этом в пылающем уме людей появляется какое-то принятие, свет и готовность – открытость горю и утрате, о которой они раньше не подозревали.

Несколько лет назад одна женщина рассказывала мне о смерти своей дочери во время отпуска на океанском побережье в штате Орегон. Ее шестилетняя дочь и десятилетний сын играли в воде, плавали на надувном матрасе недалеко от берега, кричали и забавлялись, пытаясь удержаться на матрасе, когда волны накатывались на них. Когда налетала волна, они с визгом и смехом цеплялись за матрас. Радость и веселье. Но вот одна волна перевернула матрас, и, когда дети попытались ухватиться за него, налетела вторая очень мощная волна, которая уволокла девочку в море до того, как взрослые успели прийти ей на помощь. Ее тело долго не могли найти.

Через несколько дней следователь, проводящий дознание, вызвал женщину в морг для опознания тела ребенка, которое утром выловили в океане. Когда женщина пришла в приемную следователя, тот предупредил ее, что ей, собственно, покажут не тело, а останки тела. Дело в том, что после утопления оно досталось акулам. Когда сняли простыню, женщина пережила самое сильное страдание в своей жизни. Она также прошла через самое глобальное переживание любви. Глядя на частично съеденное тело своей дочери, у нее просто не было возможности подавить это переживание. Ее вынесло за пределы ума. Она была вне себя и прикоснулась к тому, что лежит в глубине ее естества. Это мгновение поставило ее лицом к лицу со всеми местами, в которых она была отделена от других существ. И самое главное – от самой себя. У нее не было куда прятаться. У нее не было ничего, что могло бы удержать ее от этого. Ей просто нужно было быть там, в текущем мгновении. В действительности, я не думаю, что она никогда бы не встретила просветленного человека, который бы дал ей больше, чем это мгновение.

Глубина этого горя была так велика, что она должна была отпустить себя, сдаться. Все места, в которых она пряталась, осветились одной ослепительной вспышкой. Годом позже она говорила мне, что это было самое глобальное переживание в ее жизни, и, в частности, сказала: «Оно открыло меня. Оно перевернуло мою жизнь. С тех пор для меня стало очень важно прикасаться к сердцам других, понимать их и открываться им».

Если мы скажем, что милость – это чувство общности, переживание нашей глубинной природы, то окажется, что так называемая трагедия представляет собой источник милости. Мы видим, что к милости нас приводит чаще всего не то, что приятно, а то, что приводит нас в контакт с глубинами нашего естества.

Известна история о тибетском учителе Марпе, который тысячу лет назад жил со своей семьей в деревне. Там же жили и многие монахи, которые пришли, чтобы заниматься со своим великим учителем. Однажды сын Марпы был убит. Марпа был глубоко тронут этим горем. Один из монахов пришел к нему и спросил:

– Я вас не понимаю. Вы учите, что жизнь есть иллюзия. И все же вы плачете. Если все это иллюзия, зачем же так сильно переживать свое горе?

– Да, действительно, все иллюзия, – ответил Марпа. – И смерть ребенка – величайшая из иллюзий.

Он уважал каждое мгновение, давая в своем сердце место парадоксу: хотя вещи могут не быть такими, какими они кажутся, утрата близкого человека – одно из самых сильных переживаний в нашей жизни. Он признавал естественный выход за пределы тела, продолжение путешествия в осознании, но так же глубоко чтил чувство потери на том уровне, на котором оно возникает. Он не ожидал ничего, открывался динамизму вселенной, которая на этот раз предлагала ему переживание утраты.

Возможно, это самое трудное искусство, которым мы можем овладеть, – искусство доверять не только радости, но и страданию; умение открываться горю, каким бы оно ни было, не теряя из виду совершенство вселенной.

Когда мы говорим о любви к кому-то, мы желаем сказать, что этот человек является для нас зеркалом того места в нас, которое есть любовь. Это существо становится нашим местом встречи с самим собой. Когда это зеркало оказывается разбитым, горе, которое мы переживаем, свидетельствует об утрате контакта с тем местом, которое есть любовь. Думая об этом человеке как об отличном от себя, мы скорбим о своей утрате, мы снова и снова переживаем чувство отделенности и изоляции, которое изначально вынудило нас искать за пределами самих себя то единство, которое мы называем любовью.

Исследуя чувство утраты своей отраженной любви, мы снова возвращаемся к самим себе, к своей любви и к той невидимой связи, которая всегда присутствовала между нами. Прикасаясь к нашей любви, мы прикасаемся к другому человеку. Когда мы вступаем в контакт с тем, что у нас было общее, наше горе прожигает себе путь к центру сердца.

Как мы уже сказали, «любовь» обычно означает эмоцию, состояние сознания, которое, чтобы найти себя, смотрит вне себя. Эмоциональная любовь этого «делового» типа постоянно подводит итоги, чтобы убедиться, что другой получает от нас не больше, чем мы от него. Это очень хитрый способ общения. В его основе лежит эгоистический интерес, в угоду которому мы можем вычеркнуть из своей жизни человека, не подтверждающего больше наш образ себя. Мы замечаем, что не любим того, кто не отдает должного нашей идее о том, кто мы такие. Но мы переживаем самую суть любви, когда наш скорбящий ум погружается к истокам вечноприсутствующего сердца. Это горечь утраты зеркала. Это горечь утраты того места в себе, где начинается наша любовь.

Недавно я провел некоторое время с парой, чья одиннадцатилетняя дочь была похищена и убита. Это было сущим кошмаром для обоих родителей. Они потеряли всякую возможность управлять своим миром. Они не могли избежать страдания. Их боль была так велика, что они просто не могли больше за нее держаться, и тогда их сердца буквально распахнулись.

Вскоре после случившегося они написали письмо Рам Дассу:

«Мы продолжаем жить, хотя у нас не осталось для этого сил. Мы пытаемся существовать для наших двух других детей, но делать это иногда бывает трудно. Мы постоянно ищем в своих сердцах и в сердцах сочувствующих друзей и родных более глубокое понимание и новый смысл.

Мне кажется, что Рейчел – это душа, которая, живя на земле, ни на миг не прекращала своей работы. В частности, ее последние три года показали мне цветение сияющего существа – заботящегося, любящего, тянущегося к родным, друзьям и родственникам всех возрастов. Она постоянно давала всем маленькие «любовные» штучки. Чтобы вы улыбнулись, чтобы помочь вам чувствовать себя хорошо, чтобы показать вам, что она вас не забыла. Каким-то образом она научилась выносить свои поражения и разочарования так, что они не мешали ей и не пугали ее. Лепестки раскрывались и тянулись к солнцу. Она не шла на поводу у своих родителей. Она была сама по себе. Она была самой лучшей и самой сильной среди нас. Поминки по Рейчел стали уроком для многих людей, которые ее знали, а также для большого числа тех, кто ее не знал, – уроком, заставившим всех раскрыться».

Получив это письмо, Рам Дасс ответил:

«Рейчел закончила свою работу на земле и ушла со сцены так, что мы, оставшиеся позади, содрогаемся в своем сердце, ведь когда мы думаем о ее смерти, тонкая нить нашей веры подвергается весьма суровому испытанию. Есть ли среди нас те, кто достаточно силен, чтобы осознанно принять такой урок, как вы? Возможно, таких найдется очень немного, да и у них это будет только тихий шепот уравновешенности и пространственного спокойствия среди кричащих труб ярости, горя, ужаса и отчаяния.

Я не могу словами облегчить ваши страдания и не должен пытаться сделать это. Ваше страдание – это наследие, завещанное вам Рейчел. Это не значит, что я или она должны сознательно навлекать на вас страдания – просто такова ваша судьба. И страдания должны прожечь себе дорогу до конца... Ведь что-то в вас умирает, когда вы выносите невыносимое. И только в этой темной ночи души вы можете приготовить себя к тому, чтобы видеть так, как видит Бог, и любить так, как любит Бог.

Пришло время для вашего горя найти себе выражение – не нужно одевать на себя маску непричастности. Пришло время сесть и спокойно поговорить с Рейчел, поблагодарить ее за то, что она была с вами все эти годы, и воодушевить ее на дальнейшую работу, зная, что ваше сострадание и мудрость питаются такими переживаниями.

В своем сердце я знаю, что вы будете встречаться с ней снова и снова и каждый раз будете вспоминать, что каким-то образом вы знаете друг друга. Встретившись с ней в следующий раз, вы в один миг узнаете то, что сейчас вам знать не дано. Почему сейчас все случилось именно так.

Наш рациональный разум никогда не «понимает», что случилось. Но наши сердца, если только мы открываем их Богу, всегда находят свой интуитивный путь.

Благодаря вам Рейчел пришла на землю, чтобы выполнить здесь свою миссию, которая включала также ее смерть. Теперь ее душа свободна, и любовь, которую вы можете делить с ней, не подвержена воздействию мимолетных ветров пространства и времени».

Открывшись для своего горя, наши друзья открылись для своей любви. Они пережили присутствие Рейчел на уровне, к которому раньше едва ли прикасались. Раскрываясь, они все меньше и меньше путались в переживаниях, которые обычно разделяют родителей и ребенка, человека и его возлюбленного. При этом горе, которое тревожит и обжигает ум, начинает медленно и спокойно погружаться в сердце.

В горе мы часто видим, что сначала боль разделения находится в уме – мысли о покойном, фантазии, разговоры и воспоминания. Наши отношения, оставаясь в пределах формы, возбуждают ум. Мы переживаем эти отношения как отношения матери к ребенку, мужа к жене, тела к телу. Однако в конце концов горе открывает сердце, и тогда индивид переживается не столько как отдельное тело, сколько как сушностная взаимосвязь, которая объединяет людей с самого начала. После этого остается только любовь. Пропасти между «я» и «другим», которая вначале разделяла людей, больше не существует, и они становятся целым, за пределами формы, за пределами моделей и представлений о том, кто кем был в земной жизни. Они видят форму насквозь и чувствуют только любовь. Тогда горе, которое открыло сердце, делает его ранимым и отзывчивым. И становится очевидным глубокий урок сострадания, для которого мы были рождены.

Несколько лет назад на семинаре профессор парапсихологии одного из университетов Юго-Запада сказал, что осуществил более полутора тысяч гипнотических сеансов, в ходе которых люди возвращались в свои прошлые жизни. Другой участник сказал, что хотел бы вернуться в прошлую жизнь, чтобы убедиться, что прошлые жизни реальны. Доброволец был хорошо сложенным сплавщиком леса из Орегона, ростом шесть с половиной футов и весом двести сорок фунтов, с большой рыжей бородой. Но был очень спокойного нрава. Он покорно лег на кушетку, и многие участники семинара собрались рядом.

Гипнотизер оказался довольно искусным. Он быстро загипнотизировал этого человека и провел его через детские воспоминания. Вот празднуют его шестой день рождения. Вот его первый день в школе. Младенчество. Затем он выходит за пределы этой жизни и погружается в то, что мы называем предыдущей жизнью. Вернув парня к возрасту двенадцати лет в предыдущей жизни, он спросил у него, как дела, но тут сплавщик леса с испугом в голосе сказал: «Я потерян. Все мы потеряны. Что нам делать? Я очень боюсь!»

Гипнотизер заверил добровольца в том, что все будет хорошо, что нужно расслабиться и отпустить страх. Затем он покинул это ужасное мгновение и устремился еще дальше в прошлое, в то, что выглядело как еще одна предыдущая жизнь. Оказалось, что испытуемый тогда счастливо жил со своим отцом в лесах северной Германии. Его отец был лесорубом, а сын очень любил его и восхищался им. Он рассказал собравшимся о том, как он жил в тринадцать, четырнадцать и пятнадцать лет в великих лесах, запасая дрова и иногда приходя с отцом в город, чтобы купить необходимые вещи.

Через некоторое время гипнотизер попросил его заговорить на его родном языке. Присутствовавшая на семинаре лингвистка из Техасского университета сказала, что он действительно говорит на старом германо-датском диалекте. Она могла перевести почти все его слова. Он был очень счастлив, жил и работал со своим отцом, изучая ремесло лесоруба. В восемнадцать лет он с большим волнением рассказал о несчастном случае, в результате которого его отца раздавило срубленное дерево. Сплавщик леса начал рыдать. Его горе было так велико, что затряслась кушетка, на которой он лежал. Его лицо покраснело, глаза распухли, а слезы стекали по щекам в бороду. Тело сотрясалось от великого горя. «О, мой папа умер! Мой папа! Мой папа!» Восемнадцатилетний парень, очевидно, переживал тяжкую утрату. Гипнотизер продолжал двигаться дальше по жизни. В двадцать лет он полностью заменил отца. Однако каждый раз при упоминании отца в нем говорило сильное горе. Двадцать два. Двадцать три. Он жил теперь жизнью, которую раньше делил с отцом. Это был лесоруб, который изредка ходил в город, чтобы найти покупателя, которому можно сбыть заготовленный лес и приобрести нужные вещи. В двадцать семь парень встретил женщину в той деревне, где продавал дрова. Он рассказывал о своей подруге с большим интересом. Он ухаживал за ней в течение нескольких лет, потому что был очень робким. После описания одной довольно формальной встречи с ней на третьем году их знакомства гипнотизер спросил его: «Ты уже поцеловал ее?» Он покраснел и ответил: «О нет, нет!»

Когда ему было тридцать два года, они поженились. После этого прошло несколько дней счастливой жизни, а затем его жена умерла. Пережитое лесорубом горе было неописуемо. Снова его кушетка сотрясалась от рыданий, а борода была мокра от слез. Гипнотизер мягко вернул его в настоящее. Мужчина сидел с заплаканными глазами и с недоумением оглядывался по сторонам, не имея ни малейшего представления о том, что только что вспомнил, не ведая о сострадании, которым прониклись к нему другие участники семинара. Все мы были потрясены тем, какое великое горе, сам того не подозревая, носит в себе этот человек.

Все присутствующие были тронуты мощью непризнанного горя, с которым он переходит из жизни в жизнь. Каждый из нас подумал, что схожее горе суждено подчас переживать нам всем. Это горе, с которым мы рождаемся, эта неописуемая тяжесть на сердце, заставляющая нас удивляться в детстве: «Зачем мы живем здесь? Почему жизнь иной раз так тяжела?» А сколько людей, встретившись со страданием в своем сердце, не принимают его за последствия травм, перенесенных в этой жизни, а обращаются за помощью к психиатрам, которые пытаются сделать невозможное? Разве многие из них в конце концов не остаются наедине с неописуемой грустью перед самим существованием?

Многое ли из того, что мы называем грустью, является переживанием наших прошлых потерь? Как мы можем позволить этой грусти быть движущей силой своей жизни? Как мы можем соприкоснуться с этой глубокой болью, с этим местом, которое заставляет нас бояться самой жизни? Как мы можем совладать со своей неспособностью глубоко переживать жизнь, если мы боимся перемен?

НАПРАВЛЕННАЯ МЕДИТАЦИЯ НА СКОРБИ

(Эту медитацию можно повторять про себя или же слушать, как ее медленно читают вслух)

Стоя или сидя в удобном положении, нащупайте с помощью больших пальцев чувствительное место в центре груди, где давление кажется самым сильным.

Позвольте своему вниманию войти в сердечный центр, расположенный в середине груди. Просто чувствуйте его там, прямо на грудине, прямо под этой костью. Возможно, в этом месте вы чувствуете тяжесть. Это уплотнение, которое, кажется, блокирует пространство, лежащее внутри.

Некоторые чувствуют здесь весьма ощутимую боль. Это боль, появившаяся вследствие потерь и страхов всей жизни.

Не думайте о ней – чувствуйте ее. Не это ли грусть жизни? Не создавайте ее, а просто откройтесь тому, что чувствуется.

Это безымянная боль, которая присутствует там с тех пор, как вы себя помните.

Если у вас есть дети, то это место знает, что однажды вы станете свидетелем смерти своего ребенка или же они станут свидетелем вашей смерти. Неизбежная потеря.

Это боль тысяч людей, которые умирают голодной смертью в это самое мгновение. Матерей, которые прижимают голодающих младенцев к своей чахлой груди.

Понаблюдайте за препятствиями в сердце. Зачерствение и размежевание, которые возникают, чтобы защитить чувства, сокрытые там.

Начните входить в это чувствительное место, почувствуйте неудобство и боль в нем. Регулируйте силу ощущения надавливанием большими пальцами на эту точку.

Чувствуйте, как боль в сердце отступает на второй план перед нажатием пальцев, которые мягко прикасаются к внутреннему страданию.

Чувствуйте страдание в сердце. Дышите им. Пусть ваши пальцы прикасаются к этой чувствительной области. Осознавайте каждое побуждение использовать эту боль в качестве наказания.

Пусть большие пальцы проникнут в чувство утраты и скорби, которые находятся там. Сосредоточьте свое внимание, как солнечный зайчик, в центре этого страдания.

Уходите глубже. Не пытайтесь защитить сердце.

Поддерживая постоянное давление в центре груди, чувствуйте страдания, которые заключены там. Это все ваши потери, опасения, неудобства, сомнения.

Сдайтесь этим чувствам. Пусть они сделают с вами свое дело.

Позвольте боли войти в свое сердце. Позвольте ей встретиться со всем, что выталкивает ее обратно. Позвольте сердцу быть полностью ранимым.

Пусть боль откроется. Не бойтесь ее. Не отталкивайте ее. Откройтесь глубинному горю, которое заключено там.

Изоляция. Полная потеря контроля над жизнью и смертью. Страх неизвестного. Страдание потери любви.

В нас всех так много горя. Откройтесь ему. Не судите его. Просто переживите его, каким бы оно ни было.

Это неизбежная потеря всех, кого вы любите. Бессильный гнев заброшенности во вселенную, где возможны такие невероятные страдания.

Смерть ваших возлюбленных, родителей, детей.

Просто позвольте себе пережить все это. Ничего не добавляйте к этому, ничего не отталкивайте. Просто посмотрите на то, что находится там, что мы носим в себе всю свою жизнь.

Поддерживайте давление пальцев постоянным. Доведите его до мягкого осознания, перед которым тают все препятствия. Позвольте себе быть полностью рожденным даже среди всех этих страданий.

Отпустите боль. Дышите ею. Позвольте растаять давно накапливаемой грусти.

Позвольте своему сердцу раскрыться в это самое мгновение. Пусть осознание проникнет в самый центр вашего естества. Используйте страдание так, словно это туннель, и двигайтесь вниз по нему к центру своего сердца, во вселенную тепла и заботы.

Чувствуйте, как ваше сердце становится пространством. Страдание заполняет его. Страх и скорбь парят в сострадательном пространстве. Дышите центром сердечной боли. Отпустите ее. Позвольте сердцу открыться за пределами своего желания и горя.

Теперь уберите свои руки и положите их на колени. Осознайте ощущение, которое осталось в центре вашей груди, словно это окно в ваше сердце. Вдыхайте это тепло и любовь.

Вдыхайте и выдыхайте через сердце.

Легко дышите сердцем.

* * *

В этой медитации есть ключевая точка, которую можно использовать, чтобы открыть сердце. Вдыхание и выдыхание через сердечный центр так, словно это окно в него, – очень полезная практика для того, чтобы прикоснуться к внутреннему состраданию. При каждом вдохе вы чувствуете великое совершенство вещей, а с каждым выдохом избавляетесь от того, что не дает вам пережить совершенство. Оставаясь с ощущениями в сердечном центре, вы чувствуете, как тает ваше сердце.

Некоторые люди в ходе глубокой медитационной практики уходят в свое естество так далеко, что переживают аспекты самих себя, которые выходят за пределы их личностей, их представлений о себе, даже за пределы их предыдущих воплощений. Там они выявляют свои непонятые привязанности, первичные страхи и ужасы. Однако это путь для немногих, хотя я видел, как к тому же пониманию приходят люди, пережившие горе. Эти люди порой погружаются так глубоко в свои чувства, что видят, что речь идет даже не об утрате ребенка или любимого человека, какой бы тяжкой ни была эта утрата. Речь идет о самой утрате. Они соприкасаются со столь глубокими уровнями себя, что раньше понятия не имели, что такое возможно.

Погружение в эту глубокую тьму подобно путешествию по пещере, в которой миллионы лет царила непроглядная тьма. Однако достаточно зажечь одну спичку – и извечный мрак в этой пещере оказывается рассеянным. Некоторые убитые горем люди с болью поднимают голову и осматриваются по сторонам, видя страдание, которое они всегда несли с собой. Именно это переживание так усиливает их чувство отделенности, что начинается спонтанное исцеление. Мы начинаем чувствовать, что другие существа пребывают внутри нас. Мы перестаем отождествляться со своим отдельным телом и умом. И мы сливаемся с сердцем, которое бьется внутри нас всех. У таких людей через некоторое время переживание горя рождает большую чувствительность к жизни, потому что в глубине мы затронули потенциал глубокого исцеления. При наличии такого страдания нам трудно начать исследование этой болезненной реальности. Однако именно открытие себя этой скрытой боязни утраты и желанию безопасности дает нам возможность приблизиться к свободе.

Горе может дать толчок к глобальному исцелению, потому что мы вынуждены обратиться к своим глубинным чувствам, которые находятся на пороге осознания. Хотя многие мотивации приходят с уровня страха и потери, все же мы не знаем, где они начинаются. Мы просто обнаруживаем, что забылись в действии, гневе или страхе, что оттолкнули других, ухватившись за свою безопасность, что постоянно защищаем свое сердце.

Это неизбежное открытие сердца ставит нас лицом к лицу с тем, что так часто заставляет нас и наших возлюбленных страдать от своей воображаемой отделенности. Этот величайший дар, который дает нам горе, для многих из нас напоминает погружение под землю, где мы получаем возможность видеть корни деревьев, тогда как раньше нашему взору были доступны только листья и ветви. Это дерево жизни, дерево нашей жизни. Его листья подобны нашей личности, поверхностным проявлениям существа, которое мы называем собой. Вы видите, как возникают эти ветви, как на них распускаются цветы, и вы либо гордитесь ими, либо опасаетесь их, в зависимости от того, соответствует ли их форма вашему представлению о том, какими они должны быть.

Однако в сознательном уме вы всегда находитесь «над землей». Вы никогда не видите корней, из которых начинается весь этот рост. Вы внимательно-стрижете и подравниваете дерево, чтобы выделить приятное и устранить неприятное. Ваша жизнь становится похожей на декоративный куст. Живая истина оказывается похороненной под многими слоями желания видеть вещи не такими, какими они являются. Однако горе не дает нам спрятаться. Вы не выбираете его и не в силах им управлять. Вы оказываетесь под поверхностью на том уровне, с которого проистекают все ваши переживания. Вы входите в сферу темных привязанностей и громких требований сердца и обнаруживаете себя открытыми для истины. Тогда дерево личности больше не кажется вам совершенно невиданным представлением.

Горе толкает вас на страдания, которые вы никогда бы не отважились навлечь на себя сознательно. Вы обнаруживаете, что погрузились в вековечную темноту и наблюдаете все корни и усики, даже капилляры на корнях, которые питают дерево вашей личности. Вы начинаете видеть корни своих желаний, суждений, чувств и сомнений. Вы начинаете видеть возможность свободы, связи со своим глубинным естеством. Это не только цветы и листья, но и сам источник, из которого они возникают. Вы входите в то, что обычно полностью достижимо для осознания, и видите безграничность процесса роста и бытия. Вы видите, откуда у вас появились эти индивидуальные особенности и склонности, откуда у вас столько различных реакций на те или иные события. Вскоре многие их этих реакций покажутся вам непригодными для любовного, мудрого общения с людьми.

В горе есть ловушка для многих, кто считает себя духовным. Речь идет о склонности отталкивать глубокие чувства, полагая, что они «недуховны». «Если бы я был действительно духовным, я бы не был так испуган, зол или расстроен». С другой стороны есть люди, которые считают реальными только свои эмоции. Они говорят: «Все эти трансцендентные вещи нужны только для того, чтобы подавить мои чувства». Однако в горе человек не может бежать из ада, чтобы достичь небес, равно как он не может захватить с собой небеса, погружаясь в ад. Здесь приходится выбирать: или – или. Это напоминает нам фотографию безмолвного индийского учителя Хари Дасса, стоящего со своей грифельной доской, на которой написано: «Мы должны делать все».

Известна также история о дзэнском монахе, который горевал на могиле недавно почившего учителя. Один из его друзей-монахов пришел к нему и сказал: «Ты же монах; как ты можешь плакать?» Монах резко повернулся к нему и строго сказал: «Я плачу, потому что мне грустно».

Когда приходит понимание, когда мы видим источник наших переживаний, мы находим в жизни место для всего. В ней есть место для радости постижения собственной природы – без привязанности и желания спрятаться за это постижение, чтобы подавлять свои чувства. В ней есть место для грусти. Однако мы не привыкли давать простор грусти, таким неприятным чувствам. Мы считаем, что должны подавлять и скрывать грусть, не подавать виду, что нам плохо. Некоторые говорили мне, что в горе не знали, что им делать с этими сильными эмоциями. Они чувствуют, что должны проявлять свое горе каким-то общественно приемлемым путем. Для этого есть общественные стереотипы поведения. Нас пугает необъятность наших чувств.

Однако нам всем суждено переживать горе. Нам всем ведомо чувство утраты. Даже если ваши близкие все еще живы, в вашей жизни есть место для опасений, потому что мы живем в мире, в котором все постоянно меняется. У многих из нас остались старые раны и шрамы в тех местах, где желания ускользнули от них.

Чего бы вы ни желали, чем больше вы желаете, тем больше вы одержимы горем, болезненностью, тем сильнее у вас сосет под ложечкой. Будь то желание увидеть любимого человека, выжить, умереть, желание добиться успеха или приобрести новый сияющий мыльный пузырек, что-то в самой природе этого желания обладает качеством горя.

В этом мире изменений не существует безопасности. В нем нет незыблемых оснований, на которые можно поставить то, что кажется нам неизменными ногами. Но ничто не остается неизменным. Есть только постоянное течение изменяющихся событий, теней, мерцающих на стенах. Именно в привязанности к этим временным вещам коренится страдание.

Горе начинается с попыток оставить что-то таким, каково оно есть, предотвратить неизбежные изменения. Даже те, кто стремится прежде всего к истине, могут испытать сильные страдания, когда разрываются нити, связующие их со своими возлюбленными, когда их сердце теряет контакт с самим собой. Каждый переживает свою человечность в той мере, в которой он может открыться радости и грусти.

Возможно, именно в горе мы обнаруживаем силу, которая побуждает нас воплотиться в этой жизни и последующих жизнях. Именно когда наше сердце насильственно распахивается, мы открываем, как сильно мы защищены от жизни, как тесна наша клетка, как много места в ней мы променяли на безопасность. Мы видим, что наша задача – любить сильнее, жить более полно в этом запутанном мире.

Это мир постоянных изменений и бесконечной опасности. В нем любая мысль длится лишь мгновение, а настроения меняются постоянно и часто противоречат друг другу. В нем все, что начинается, не кончается. Мы видим, что все, что мы любим, как бы мы за него ни цеплялись, рано или поздно уносит с собой поток времени. Мы жалуемся на то, что нашей жизни недостает спокойствия, чувства глубинной причастности к чему-то неизменному. Мы оплакиваем потерю своей подлинной природы. Но когда мы начинаем сосредоточиваться на пространстве, в котором возникают все мимолетные формы, мы начинаем видеть за пределами мысли. Мы видим, что за пределами изменчивой сферы иллюзорного ума есть покой, который являет нам жизнь в состоянии равновесия и сострадательной беспристрастности.

Именно в этом покое мы наблюдаем за постоянными изменениями мимолетного ума. Мы видим отражение в нем всего мира. И мы видим, что все имеет конец. Каждая мысль кончается. Каждый вкус, каждое мгновение слышания, видения – все это кончается. И так было всегда. Кончается каждое переживание, каждое взаимоотношение. За мгновением слышания следует мгновение видения, за которым следует мгновение вкуса, мысли и воспоминания, после чего снова следует мгновение слышания. Мы видим, что каждое состояние сознания изменяется. Вдох, который вы делаете сейчас, тоже закончится. Рождение и смерть – постоянно повторяющиеся проявления жизни. Все имеющее начало имеет и конец. Ничто не остается неизменным. В потоке изменений нет реального или незыблемого места, на котором можно долго оставаться в безопасности. В непрерывном потоке становления нет ничего такого, о чем можно сказать, что это мы.

Однажды кто-то спросил известного мастера тай-медитации:

– В этом мире, где все меняется, где ничто не остается прежним, где утрата и грусть, кажется, свойственны самой нашей жизни, как в нем может быть счастье? Как мы можем найти безопасность, когда мы видим, что у нас нет никаких оснований надеяться, что вещи будут такими, какими мы хотим их видеть?

Учитель, участливо глядя на ученика, поднял стакан с водой, который был поставлен перед ним в это утро, и сказал:

– Ты видишь этот стакан? Для меня он уже разбился. Я наслаждаюсь им, я пью из него. Он прекрасно держит воду, он даже иногда красочно отражает солнечный свет. Когда я легонько ударяю по нему, он звенит. Но когда я ставлю его на полку, ветер может сдуть его оттуда. Или же я могу локтем столкнуть его со стола, и тогда он упадет на землю и разобьется. Если это случится, я лишь скажу: «Ну вот». Когда я понимаю, что этот стакан уже разбит, каждое мгновение его существования для меня бесценно. Каждое мгновение таково, каково оно есть, к нему нечего добавить.

Когда мы понимаем, что, как и этот стакан, наше тело уже разбито, что фактически мы уже мертвы, тогда наша жизнь становится бесценной, и мы открываемся перед ней в каждое мгновение ее протекания, какова бы она ни была. Когда мы понимаем, что все наши возлюбленные уже умерли – наши дети, наши мужья и жены, наши друзья, – какими ценными для нас они становятся! Как мало тогда нам мешает страх и сомнения! Когда мы живем свою жизнь так, словно мы уже мертвы, жизнь приобретает новый смысл. Каждое мгновение становится вечностью, вселенной в себе.

Когда мы понимаем, что уже умерли, наши приоритеты меняются, наше сердце открывается, наш ум начинает выходить из тумана старых привязанностей и предпочтений. Мы видим мимолетность жизни, и главное сразу же становится очевидным: передача любви, отпускание препятствий для понимания, отказ от наших привязанностей и попыток спрятаться от самих себя. Видя беспощадность нашего самоудушения, мы постепенно входим в свет, который у нас общий со всеми живыми существами. Когда мы рассматриваем каждое учение, каждую потерю, каждое приобретение, каждую радость в их первозданном виде; когда мы все это переживаем полно, жизнь становится для нас приемлемой. Мы не являемся больше «жертвами жизни». И тогда каждое переживание, даже потеря самых дорогих людей, дает нам еще одну возможность для пробуждения.

Если только духовная практика позволяет нам жить так, словно мы уже умерли, наши отношения со всеми, кого мы встречаем, все наши действия становятся такими, словно мы доживаем последние минуты. Разве в нашей жизни тогда найдется место для старых игр, лживости и взаимных претензий? Если мы живем свою жизнь так, словно нас уже нет, словно наши дети уже умерли, останется ли у нас время и желание на то, чтобы защитить себя и поддержать вековечные иллюзии? В таком случае приемлемой оказывается только любовь, только истина.

ГЛАВА 9

СМЕРТЬ ДЕТЕЙ

Приведу здесь историю о древнем китайском императоре, который пожелал отпраздновать столетний юбилей правления своей династии. Услышав о великой дзэнском наставнике и поэте, он отправил к нему посланца с просьбой позвать его во дворец. Когда дзэнский поэт прибыл, император попросил у него написать стихотворение во славу долгого царствования династии.

Через несколько недель мастер дзэн вернулся во дворец. Достав лист пергамента, он прочел: «Дед умер, отец умер, ребенок умер».

Услышав это стихотворение император пришел в ярость и пригрозил отрубить поэту голову. Поэт же поклонился императору и сказал: «Повелитель, это не проклятие твоему дому, как тебе могло показаться; скорее это величайшее из благословений. Ведь что может быть лучше жизни, при которой первым умирает старший, а молодым дано дожить до преклонного возраста? Что может быть большим проклятием для семьи, чем смерть ребенка?»

В наши дни, как и во все времена, смерть ребенка – это, возможно, величайшая из трагедий. Однако современный технологический прогресс на Западе привел к тому, что это переживание выпадает на долю лишь некоторых родителей, а не на большинство – как раньше. Сто лет назад в Соединенных Штатах и до сих пор в менее технологически развитых странах «третьего мира» смертность в младенчестве и в детские годы была и есть таковой, что большинству родителей суждено пережить утрату одного или нескольких детей. Когда-то было принято заводить большие семьи, рожать много детей, чтобы было кому продолжить ремесло или вести хозяйство, если не все дети доживут до зрелых лет. Когда ходишь по кладбищу XVIII или XIX века, поражает число детских захоронений. Хотя наши времена уникальны в плане медицинских достижений, утрата ребенка в наши дни – такое же несчастье, как и раньше. Хотя мы довольно редко слышим о смерти ребенка, когда это случается, душевные страдания, глубокое горе и скорбь не отличаются от тех, которые переживали люди с самого начала времен.

В буддистской традиции известна история о том, как у Кришны Готами умер единственный сын. От горя она принесла своего мертвого ребенка к соседям с просьбой дать ему лекарство, которое могло бы его исцелить. Люди думали, что она сошла с ума. Поэтому Кришна Готами пришла к великому учителю, известному как Будда, и воскликнула:

– Господи, дай мне лекарство, которое могло бы исцелить моего мальчика!

– Я помогу тебе, но вначале дай мне горсть горчичных семян, – ответил Будда.

Когда мать с радостью пообещала принести ему семена, Будда добавил:

– Но они должны быть взяты в доме, где ни ребенок, ни родитель, ни друг никогда не умирали. Каждое семечко должно быть взято в доме, в котором не знают смерти.

Кришна Готами ходила по деревне от дома к дому. Людям было жаль ее и они говорили:

– Вот тебе горчичное зерно. Возьми его.

– А в вашей семье умирали когда-нибудь сын или дочь, отец или мать? – спрашивала она.

– Увы, живы здесь немногие, а остальные умерли. Не напоминай нам о нашем горе, – неизменно говорили ей. Ей так и не удалось найти ни одного дома, в котором никогда не умирал любимый всеми человек.

Через некоторое время уставшая и отчаявшаяся Кришна Готами вернулась и села у дороги, наблюдая за огнями далекого города, которые тускло мерцали вдали. Наконец, воцарилась темнота ночи, но она все сидела, созерцая мимолетную судьбу человечества.

Когда она вернулась. Будда увидел, какое понимание пришло к ней ночью, и молвил:

– Жизнь смертных в этом мире беспокойна, быстротечна и исполнена страданий, ибо нет никакой возможности тем, кто родился, избежать смерти.

Позволив страданию быть таким, каким оно должно быть, Кришна Готами похоронила своего сына в лесу. Вернувшись к Будде, она нашла прибежище в его учении и начала трудный путь к освобождению.

Несколько лет назад меня пригласили посетить пресвитерианский медицинский центр при детской больнице в Нью-Йорк Сити. На двух этажах, где я побывал, были расположены больничные палаты, в которых лежали дети, больные раком и кистозным фиброзом. Эти болезни обычно развиваются долго, и поэтому ребенок может попасть в больницу, когда ему впервые поставили диагноз, затем через несколько месяцев вернуться домой, а затем снова время от времени проходить обследование и лечение на протяжении нескольких лет. Часто, когда состояние ребенка ухудшалось, его привозили в больницу для интенсивного лечения, и он умирал в одной из этих палат.

Я провел несколько дней с девочкой, которой, когда я впервые встретился с ней, через несколько недель должно было исполниться двенадцать лет. Она умирала от малокровия. Ее мать была очень заботлива и проводила в ее палате большую часть времени. За последние три-четыре года девочка несколько раз лежала в больнице, но теперь было ясно, что жить ей осталось недолго. У нее были физические боли, но более явным было ее замешательство. Случилось так, что мы с ней сразу же почувствовали симпатию друг к другу и вскоре свободно говорили о болезни тела, которое скоро должно было отойти.

– Как ты думаешь, что тогда случится? – спросил я ее.

– Думаю, что я умру, – ответила она.

– А что случится после того, как ты умрешь? – продолжал я. Отмечу, что вступая в диалог с ней, я ничего не собирался ей навязывать. Я был готов говорить ей что угодно, лишь бы только как-то поддержать ее.

– Ну, я думаю, что умру и попаду на небеса. Там я буду жить с Иисусом, – ответила она.

– Что это значит? – спросил я.

– Иисус справедлив на небесах, но не справедлив на земле.

Я сразу понял, что она подражает предрассудкам родителей. Ребенок был введен в заблуждение по поводу того, кем или чем является Иисус, хотя именно Иисус был той неизвестной средой, в которую ей предстояло окунуться, покинув тело. Как можно доверять тому, кто справедлив в одном случае, а в другом – нет? Это значило, что, по ее мнению, Иисус может быть несправедлив. По существу, она верила, что отправляется туда, где не все благо.

Мы вместе начали интересное исследование, и никто из нас не знал, чем оно закончится. Мы стремились открыться тому мгновению истины, которое было нам доступно. Преодолевая застенчивость и открываясь любви.

– Как ты думаешь, почему Иисус несправедлив в одном месте и справедлив в другом? – спросил я.

– Я тяжело заболела, хотя никогда не делала ничего плохого. Почему я должна болеть? Почему я должна умирать?

Доверяя интуиции, которая позволяла нам чувствовать сердце друг друга, я спросил о том, как ей живется дома.

– Я бываю в школе не больше, чем по две недели, – сказала она. – Иногда я остаюсь дома, потому что плохо себя чувствую или потому что должна вернуться в больницу. Но я стараюсь заниматься самостоятельно.

Я спросил, какие у нее отношения с другими детьми в школе.

– У меня есть подруга, у которой парализована рука. И я фактически единственная в классе, кто хорошо к ней относится и дружит с ней. Остальные дети так заняты собой, что обзывают ее и издеваются над ней, когда мы играем во дворе. Мне кажется, что они не любят тех, кто не похож на них. Я думаю, что они просто боятся таких ребят.

Когда я спросил у нее, поступает ли она тоже так, как все, она сказала:

– Нет, что вы!

Тогда я спросил у нее, почему это так, и она ответила:

– Просто иногда у меня бывает сильная боль, и я плохо себя чувствую, и поэтому я понимаю, каково ей приходится. Я знаю, как это плохо, когда тебе больно, а тебя еще дразнят.

Тут я увидел, как сильно открылось у нее сердце за годы болезни, и сказал ей:

– Посмотри, ты стала более сострадательной, более открытой и заботливой, чем твои друзья по классу. Разве это случилось не благодаря твоей болезни, которую, как ты сказала, дал тебе Иисус? И вот эта открытость, эта доброта и любовь, которую ты получила, когда заболела, разве это трагедия? Или же это какой-то замечательный дар любви и заботы, который делает тебя более великодушной?

– Да, – ответила она, – я бы не променяла это чувство ни на что на свете!

А затем она широко улыбнулась, и в глазах у нее заблестели слезы. Она посмотрела на меня и сказала:

– Иисус справедлив на земле. Иисус справедлив на небе.

Она избавилась от своего замешательства и страха, войдя в них. Она не подражала чувствам других, а доверилась своему пониманию, которое, очевидно, было у нее намного более взрослым, чем у других людей. Она могла чувствовать Иисуса, неизвестное внутри себя, как сострадание. У нее появился контекст для болезни, которого у нее не было никогда раньше. Каким-то образом болезнь стала для нее приемлемой. И через несколько недель, за день до того, как ей должно было исполниться двенадцать, утром перед моим отъездом из Нью-Йорк Сити, деля со мной воображаемый именинный торт, она подняла на меня уставшие, умиротворенные глаза и сказала:

– Спасибо! – и умерла вечером того же дня.

Еще как-то меня пригласили увидеть умирающего от малокровия мальчика двух с половиной лет. Он был не просто очень ослаблен болезнью. У него были другие нежелательные последствия лечения: язвы в районе заднего прохода, кровяные подтеки в разных частях тела, шунт для введения медикаментов. Его тело свидетельствовало о том, что болезнь прогрессирует. Когда я подошел к железной кроватке, в которой лежал Тони, он посмотрел на меня и окружающих взглядом человека, готового на все. Его глаза на мгновение останавливались на каждом лице, прежде чем перейти к следующему. В этом взгляде не было ничего поверхностного. Присутствие Тони в нем было полным. Взгляд в его глазах был похож на взгляд в ночное небо. Он был открыт мгновению, смерти. Несмотря на все происходящее, он присутствовал необычайно полно.

Хотя было ясно, что жить телу Тони осталось уже недолго, он не пытался избежать своей участи, а открывался пространственности неизвестного и с готовностью делил ее со всеми, кто приходил к нему. Его принятие смерти каким-то образом передалось матери, которая через некоторое время отвела меня в сторону и спросила, что ей делать. Она была в замешательстве, потому что хотя самое ценное в ее жизни уходило от нее, почему-то она чувствовала в этом невероятное благо. Она боялась, что с ней что-то не так. Она сказала, что ее муж, профессиональный военный, твердил ей, что мальчик не должен умереть. Он не мог отважиться прийти в больницу, увидеть своего сына при смерти, почувствовать эту умиротворенность в комнате.

Некоторое время мы провели с матерью Тони, сидя в соседней комнате, разговаривая о ее самочувствии, переживая великую открытость и в то же время замешательство. Она говорила о теплоте общения с сыном. Она утверждала, что каким-то образом может понять, может почувствовать, – не интеллектуально, а в глубине души, – что между нею и Тони установился контакт, который позволит им свершить то, ради чего они родились, хотя она и не могла вообразить себе, как это стало возможным. И я сказал ей:

«Что же, можете ли вы вообразить себе на мгновение, что два вневременных существа плывут от рождения к рождению, любя друг друга и заботясь друг о друге? Одно из них обращается к другому:

– Знаешь ли, в этой жизни мы можем многому научиться, и мне бы хотелось узнать, не можем ли мы как-то помочь друг другу. Представь себе, что один из нас родится тридцатилетней женщиной, у которой будет этот прекрасный, невообразимо милый ребенок. Затем, предположим, через два года у ребенка окажется болезнь, которая не позволит ему дальше существовать в теле. Таким образом эти два существа будут вынуждены потерять этот мощный контакт. Но они будут наслаждаться им в любви, не цепляясь за тело, оставаясь в сердце друг друга до самого конца.

– Что же, такая жизнь, кажется, будет интересной, – отвечает другое существо. – Давай осуществим ее. Один из нас будет мальчиком двух с половиной лет, а другой – матерью, которая так явственно прочувствует все, что их разделяет, что полностью отвергнет свои предрассудки и будет жить в сердце, в глубинном общении с сыном, наблюдая за тем, как он умирает, а она ничего не может с этим поделать. Это поможет ей непосредственно увидеть реальность. Ее сердце откроется больше, чем когда бы то ни было.

– Хорошо, я буду матерью, – говорит первое существо.

– Нет, нет! – перебивает его второе. – Ты будешь матерью в другой раз. На этот раз я буду матерью!

– Так и быть, я буду маленьким мальчиком, – соглашается первое. Так они приходят к согласию. После этого второе существо рождается на земле, а через тридцать лет рождается первое, и таким образом они осуществляют свой замысел».

Мать Тони сказала, что каким-то образом она чувствовала, что все действительно могло быть так. Ее тело могло сотрясаться от слез, когда она думала об утрате сына, и все же ее сердце могло оставаться открытым для любой возможности. Должно быть, они действительно заключили когда-то такой договор и теперь доигрывали свои роли, чтобы помочь друг другу проявить более глубокое осознание и сострадание.

Через несколько недель Тони покинул тело, и его мать сказала мне, что каким-то образом она видела в этом благо, хотя другие люди и ее собственные мысли нередко говорили ей обратное. Запланированная работа была завершена в том духе любви, как они и намеревались осуществить ее с самого начала. После смерти отец Тони сильно горевал, то приходя в ярость, то чувствуя свою вину. Он чувствовал, что никогда не смог бы относиться к этому так, как его жена. Однако через несколько дней, во время похорон, он прошел через очень глубокое переживание. На какой-то миг его глаза засияли пониманием, и он сказал своей жене: «Я, кажется, понимаю, о чем ты говоришь. Каким-то образом я почувствовал, что нет ничего плохого в том, что Тони умер. Я знаю, что с ним все хорошо и что он делает все, что должен делать».

В это мгновение они были так близки, как никогда раньше в этой жизни. И хотя они были опечалены утратой сына, они пережили великую радость и полноту мгновения. Они открылись единству, которое смерть не может поколебать, для которого не существует разделения, которое не зависит от тела и позволяет вместе любить и видеть саму суть того, чем мы являемся.

Третьим ребенком, которого я видел, была больная раком шестнадцатилетняя девушка, страдавшая от сильных болей. Когда я пришел, чтобы поговорить с ней, она выглядела очень радостной, поскольку скоро должна была вернуться домой. «Мой папа приедет, чтобы забрать меня на выходные домой. Я смогу на несколько дней уехать отсюда!» Мы поговорили о том, как можно облегчить ее боль, и начали заниматься медитацией на боли. Когда мы изменили ее отношение к боли и позволили ее чувству свободно парить, ее пространство немного расширилось, и она могла теперь переживать это ощущение без сопротивления и страха. Вскоре вошла няня и сказала:

– Приехал твой отец, но он сейчас внизу разговаривает с доктором Брауном.

Шарлин, которая, как и все дети, много лежавшие в больнице, прекрасно знала все отношения здесь, сразу же поняла, что что-то неладно.

– Я не поеду домой, да? – с огорчение в голосе спросила она. – Мне придется находится здесь в течение всего уикэнда!

– Да, – ответила няня и вышла из палаты. Шарлин расплакалась.

Я обратился к ней со словами:

– Сейчас, когда ты открылась физической боли, почему бы тебе не уступить и душевным страданиям? – И тогда она начала открываться своему разочарованию, разжимать хватку, которой держалась за него в уме. Она начала расслабляться и отпускать страдания подобно тому, как до этого она поступала с физической болью, и вскоре ее лицо снова озарилось светом. Она сказала, что раньше это было немыслимо для нее, что она не могла себе представить, как можно открыться разочарованию, и что, как это ни странно, открыться несчастью в каком-то смысле даже приятнее, чем осуществить изначальное желание. Ведь сейчас она чувствовала, что ее разочарование, ее страдания, ее рак и даже ухудшение состояния тела – все это приемлемо для нее.

– У меня есть теперь средство, – сказала она. И действительно, у нее теперь была точка отсчета, способ легко встретить любое переживание, отпустить сопротивление, воспользоваться даже разочарованием и страданием для того, чтобы оставаться открытой в вихре неконтролируемых событий.

Мне сказали, что через несколько недель она спокойно умерла, тихо приняв свою смерть.

Работая с умирающими детьми, я убедился, что они умирают легче, чем взрослые. Возможно, это связано с тем, что они еще не пытались контролировать мир, и поэтому у них в уме нет такого напряжения. Они более открыты к текущему положению вещей. У них еще нет устоявшихся представлений о жизни и смерти, и поэтому они меньше привязаны к званию, славе, репутации и даже телу. Возможно, многие не боятся небытия потому, что совсем недавно пришли оттуда. Я заметил, что чем меньше ребенок, тем меньше он боится смерти. Страх, который я часто нахожу у них, – это отражение ужаса их родителей.

Все свои знания о смерти дети черпают из своего непосредственного окружения. Поэтому страх родителей часто передается им.

Имеется классическое психологическое описание отношения к смерти «среднего ребенка». Говорят, что до двух лет у детей нет вообще никакого представления о смерти. Она просто не существует. Для них это еще одно бессмысленное сотрясение воздуха. Между двумя и четырьмя годами у них, по-видимому, развивается представление о том, что умирают не навсегда. «Мой дедушка умер; когда он приедет к нам снова?» «Моя собачка умерла», – однако ребенок продолжает оставлять пищу для Тузика. Умирают не навсегда. Каждый уходит и приходит. Но когда дети взрослеют и достигают школьного возраста, они много разговаривают, обмениваются идеями, учатся и становятся общественными существами. Они уже знают, что нужно делать со своим естеством для того, чтобы стать приемлемой частью мира. Они уже стали окультуренными. Они начинают разделять традиционные взгляды, которые заимствуют прежде всего у родителей. В эти ранние школьные годы часто можно видеть, что ребенок относится к смерти как к чему-то внешнему. Смерть с косой. Смерть придет и заберет вас.

Дети растут дальше, и в средней школе они осознают себя важной частью мира. И тогда смерть рассматривается ими как исчезновение, словно ваш свет кто-то тушит. Теперь смерть – это абсолют, который сметает все. Это чувство постепенно развивается, – у подростков оно становится значительным страхом смерти. Интересно, что чем старше ребенок, тем большее неудобство он чувствует по отношению к смерти. Очевидно, что чем старше он становится, тем дальше он отходит от истины. Изначальная вера ребенка в то, что смерти не существует, что это всего лишь еще один момент жизни, гораздо ближе к истине. Создается впечатление, что чем больше времени человек проводит в теле, тем больше он считает, что тело – это единственная реальность, и его потеря равносильна потере жизни. По всей вероятности, чем меньше ребенок, тем теснее его контакт с бессмертием и тем меньше боязнь перемен.

Поскольку дети обладают большей верой и более тесным контактом с бессмертием, смерть им не кажется проблемой. Кажется, что самой большой проблемой умирающих детей является страдание, которое они причиняют своим родителям. Ребенок нередко чувствует себя виновным за то, что создает такой дискомфорт. Мы, взрослые, увлекаясь эгоцентрическими отношениями, иногда забываем, что забота о наших близких проявляется двояко. Мы забываем, как наши дети привязываются к нам, как они переживают за нас. Хотя они могут быть непослушными и делать то, что мы им запрещаем, по существу, они очень заботятся о счастье своих родителей. Я видел, как дети умирали, в значительной мере приняв смерть (хотя, конечно, они не любят физических неудобств). Больше всего неприятностей им доставляло горе их родителей. Я видел, как дети цепляются за тело и пытаются выжить не для себя, а для того, чтобы облегчить страдания близких.

Одна наша знакомая, которой сейчас уже за тридцать, в десять лет лежала в палате для смертельно больных детей, которым делали открытые операции на сердце. Она рассказывала: «Все ребята знали, что их ждет. Но относились они к этому очень легко. Страха почти не было. Было довольно весело. Кроме тех дней, когда приходили родители и приносили с собой беспокойство и страх. Это на некоторое время омрачало обстановку. Все мы знали, что можем умереть. Я помню даже одного мальчика, который выглядел настолько здоровым, словно у него только сломана нога. Всем казалось, что он попал к нам случайно. Но он сказал, что скоро умрет, и действительно умер через две недели».

Самой маленькой из серьезно больных детей, которых я видел, была девочка пятнадцати месяцев, которая умирала от невробластомы – рака, который начался еще в утробе. Это генетически программируемая мина замедленного действия, развивающаяся после рождения и лишающая ребенка возможности жить в теле, в которое он вселился совсем недавно. В течение восьми месяцев Сара проходила лечение в больнице. Я заметил, что пока рядом с ней был только я, она лежала в кроватке довольно спокойно. Казалось, что она о чем-то задумалась. Но как только в палату входили ее родители, ребенок сразу же становился возбужденным и беспокойным, отражая их замешательство. Родители, видя его смятение, уходили в больничное кафе с еще большей тяжестью на сердце. «О, мой ребенок так расстроен тем, что происходит». Поскольку они не знали, как ребенок ведет себя без них, они видели только отражение в нем своих чувств. Они никогда не видели, как хорошо девочке, когда она остается одна.

Разговаривая с родителями впоследствии, я почувствовал разногласие и ссору между ними. Муж взял отпуск с работы на несколько недель, чтобы побыть вместе со своей дочерью, но поскольку болезнь дочери могла продлиться еще некоторое время, он чувствовал, что должен вернуться на работу. У его жены начиналась истерика, когда она понимала, что должна будет «остаться одна с бедной Сарой». Напряжение и возмущение нарастали. Жена считала, что ее муж бессердечен, поскольку хочет вернуться на работу. Он видел, что она не понимает, как сильно он страдает и как важно ему вернуться в знакомое окружение. Их дочь умирала, а вместе с ней и их отношения.

Продолжая наш разговор, вскоре мы убедились, что, каким бы ужасным ни представлялось им то, что случилось с Сарой, оно не было неестественным. Это была данность, которую они не могли по своему желанию устранить. Перед ними был выбор: уступить страху и раздражению – и тем самым усилить болезненность переживания для всех участвующих сторон, или же полностью войти в него с любовью, заботой и взаимной расположенностью, которые помогли бы преодолеть разделенность, нередко рождающуюся в трудную минуту. Каким-то образом они увидели, что это не просто бедствие, которое выпало на их долю, но и закономерный этап развития Сары и их тоже. Они поняли, что у них есть возможность такого отношения к происходящему, о котором до сих пор они даже не подозревали. Отец ребенка сказал: «Знаете, я молюсь, чтобы с девочкой было все в порядке и чтобы нам с женой было дано понимание, почему все случилось именно так, но на мои молитвы никто не отвечает». Когда он говорил, я чувствовал, что, возможно, если бы его жена стала на колени рядом с ним, когда он молится, в это мгновение на его молитву ответили бы.

Процент разводов среди пар с одним ребенком, который умер, очень высок. Возможно, это объясняется тем, что они не открываются горю друг друга, не принимают текущего мгновения и не пускают друг друга в свое сердце. Родители должны помогать друг другу открыться страданию, принять его и позволить сердцу раскрыться, стать ранимым и чувствительным к истине. Смерть ребенка дает возможность достичь глубокого понимания, заботы и любви.

Оказалось, что родители Сары дошли уже до последней черты и были готовы на все, даже на то, чтобы открыться своим страхам и ожиданиям. В последующие недели Сара стала заметно спокойнее, поскольку со стороны родителей она не чувствовала больше такого сильного страха. Любовь, которую ее родители могли разделить с ней, позволила ей стать спокойной и умереть с умиротворенностью на лице.

Знание о том, что привязанность работает в обоих направлениях и что дети также стремятся защитить своих близких, не означает, что родители должны скрывать свои эмоции, чтобы не смущать больных детей. Это значит, что они должны отпустить все разделяющие их барьеры, разделить страдание открыто и с любовью, поработать вместе для того, чтобы принять данность текущего мгновения. Мост между известным и неизвестным – всегда любовь.

Знакомая медсестра ухаживала за шестилетним мальчиком, который находился в глубокой коме в течение шести месяцев. Его отсоединили от системы поддержки жизни, от которой зависело существование его тела, но он не умирал. Вместо этого он оставался неподвижным, хотя вес тела уменьшился до девяноста фунтов. Это была упрямая горстка плоти, которая уже не могла жить, но и не желала умирать. Родители не могли на него смотреть и прекратили посещать его. Никто не мог понять, почему Марк живет и на чем держится в нем жизнь.

Однажды сестра провела всю свою смену с Марком. Хотя его тело было таким же безжизненным, когда она говорила с ним, она каким-то образом знала, что он ее слышит. Она не могла рационально объяснить это, но все же доверяла своему сердцу. Вначале она хотела растереть ему кремом тело, но затем решила смазать кремом его руки. Потом она взяла его на руки и начала разговаривать с ним: «Посмотри на это тело. Оно не сможет больше служить тебе. Тебе не стоит больше за него держаться. Зачем ты цепляешься за него? Почему бы тебе не отпустить его?» Затем Элизабет включила музыку и рассказала ему свою любимую историю о куколке и бабочке, сказав, что ему пришло время покинуть это тело и стать бабочкой. Разговаривая с Марком, моя знакомая чувствовала, что он ее слышит. Она начала петь для него и все время говорила, что если он отпустит тело, все будет хорошо. К концу дня у нее возникло интуитивное понимание того, что, возможно, источник проблемы не в том, что ему не позволяют умереть, а в том, что он беспокоится о своих родителях. Его привязанность к ним была такой сильной, что он нуждался не только в разрешении умереть, но и в знании, что им после этого тоже будет хорошо.

После окончания смены, сестра позвонила родителям и попросила их встретиться с ней в саду возле больницы. Она рассказала им о своих чувствах в этот день.

Через два часа мать Марка позвонила ей. Она сказала: «Мы зашли в комнату, поставили музыку, которую вы оставили там, и дежурная сестра посадила Марка мне на руки. Я сказала ему: „Знаешь, миленький, если ты умрешь, с тобой все будет хорошо – и с нами тоже. Нам будет хорошо, если ты отпустишь тело и умрешь“. В этот момент он сделал глубокий вдох и умер у меня на руках».

Мы не должны забывать, насколько сострадательными бывают дети. Нам следует показать им, что мы, большие, взрослые люди, которые все знают, можем не только страдать, но мы можем работать со своими страданиями и вместе с ними учимся жить и любить.

У меня есть друг по прозвищу Вейви-Грейви, который часто на добровольных началах появляется в роли шута перед детьми, умирающими в больницах Сан-Франциско. Он занимается этим уже несколько лет. Он рассказывал мне, что говорит умирающим детям что-то такое: «Посмотри на это тело. Ты видишь, что оно стало почти ненужным. У него не хватает силы, чтобы ездить на велосипеде. Оно не может играть с мячом. Оно не может выйти на улицу и побегать с ребятами. Фактически, оно не может даже ходить в школу. Когда твое тело умрет, будет очень здорово. И ты, возможно, увидишь свет. Если свет будет слева, иди налево. Если свет будет справа, иди направо. Вот все, что тебе нужно помнить».

Он говорит, что дети не так сильно увлечены мелодрамой. Дети не так сильно опутаны представлениями о смерти. И когда ребенок плачет, он легонько снимает слезинку со щеки и подносит ее к своим губам. Если вы желаете работать с умирающими детьми, очень хорошо, если вы можете пробовать на вкус их слезы, если вы можете любить их в страдании и замешательстве, которым они окружены. Он тоже убедился в том, что страдания многих детей заимствованы ими от родителей. «Вам ничего не нужно делать, вам нужно только разделить с ними их принятие смерти и не усиливать страх и беспокойство, навеянные родителями».

Смерть ребенка – это огонь в уме. Ум не прекращает изобретать возможности, которым не суждено воплотиться в жизнь, не прекращает мечтать о чудесном исцелении и новейших возможностях нашей медицины. Если мы позволим этому огню гореть более сострадательно, горе нашего ума, фантазии и душевная тревога постепенно начинают уходить и ребенок еще глубже войдет в наше сердце. Мы можем использовать свое смятение для того, чтобы открыться более полно, чтобы как можно глубже войти в это последнее общение. И тогда, как сказал Рабиндранат Тагор в своем стихотворении «Конец», «Когда придет тетушка с подарком и спросит: „Где наш малыш, сестра?“, – мать тихо скажет ей: „Он в зрачках моих глаз. Он в моем сердце и в моей душе“.

* * *

Вопрос: Я слышала, что пребывание с ребенком в последние дни его жизни способствует открытию сердца? Но что вы скажете о тех родителях, чьи дети умирают во сне?

Ответ: Некоторым родителям суждено проводить с больными детьми месяцы и годы. У них есть возможность открыться для своей потери. Между тем десять тысяч младенцев ежегодно без видимых причин умирают во сне. Те, кто утром находит в кроватке своего ребенка бездыханным, часто терзают себя иррациональным страхом и чувством вины, которые приходят на ум, когда они понимают, что уже поздно что-то изменить. Я вспоминаю стихотворение З.Дж. Кеннеди «Памяти ребенка, который прожил одну минуту», заканчивающееся словами: «Я все же удивляюсь, как, вопреки нашей логике, в течение мгновения так много успело проявиться в таком маленьком».

ГЛАВА 10

РАБОТА С БОЛЬЮ

Несколько лет назад один друг пригласил меня повидать молодую женщину, которая умирала с большими болями. Ее опухоль обволакивала позвоночник. Большую часть времени у нее болели ноги, поскольку оказался сдавленным седалищный нерв. Спина же болела так, словно к ней приложили раскаленные угли.

С первых минут встречи было ясно, что эта женщина уже работала со своим сопротивлением болезни и сделала много, чтобы открыться смерти. Фактически за три года, которые истекли с тех пор, как у нее нашли рак, она стала искусной советчицей и присутствовала во время смерти нескольких других больных.

Она рассказала мне о различных медитациях и техниках избавления от боли, которые она узнала от целителей в холистических клиниках, где неоднократно лечилась. Она была знакома с несколькими методами снятия боли из восточных систем и традиции американских индейцев, а также с более современными холистическими методиками, основывающимися на визуализации и медитации. Она изучала также техники перенесения осознания в другие места с целью потерять чувствительность к боли.

Она стала столь искусной в использовании этих техник, что врачи часто обращались к ней с просьбой принять участие в их учебных семинарах. Ее приглашали на целительские фестивали, проводимые самыми уважаемыми целителями из традиции североамериканских индейцев. Однако она сказала, что теперь, когда ее тело оказалось в агонии, большинство из того, чему она научилась, практически не могло ей помочь. Боль была такой сильной, что она едва ли могла сосредоточиться. Она сказала, что работала с болью в течение более чем двух лет, но теперь боль стала такой сильной, что ей осталось только молиться, чтобы получить избавление.

С большим трудом она легла на кровать, а я сел рядом на журнальный столик. Мы начали работать с направленной медитацией на исследовании боли, которую в аналогичных условиях использовали многие. Эта медитация представляет собой попытку смягчить боль, открывшись переживанию за пределами страха и обусловленных страхом реакций, преодолев замешательство, которое часто возникает у человека в критической ситуации.

Направив свое внимание к ощущениям, которые возникают в спине и ногах, она начала смягчать боль, начала позволять боли – возможно, впервые за все это время – быть и тем самым обнаружила, какова ее реальная природа. Она начала замечать сопротивление, которое, казалось, сжимало боль в кулак, и постепенно расслаблять пальцы, которые сомкнулись вокруг боли. Вернув свое осознание к сильным ощущениям в ногах и спине, она начала расслаблять мышцы, сухожилья, ткани – все, что было закрепощено болью, позволяя сопротивлению уйти, открываясь ему почти на клеточном уровне. Не пытаясь изменить боль, а пуская ее свободно парить, позволяя ей просто быть в пространстве, не стремясь избавиться от нее. Просто открываясь боли, как это описано в первой медитации на боли.

Когда в теле возникает боль, привычной реакцией является замыкание на ней. Однако наше сопротивление и страх, наша боязнь неприятного – все это лишь усиливает боль. Это похоже на то, как в ладони сжимают раскаленный уголек. Чем сильнее вы его сжимаете, тем больше он вас обжигает.

Легко можно убедиться, что большинство из того, что мы называем болью, в действительности представляет собой сопротивление, душевное напряжение, отраженное и умноженное в теле.

Когда она начала смягчаться вокруг боли, позволяя ей свободно парить в теле, она начала смягчаться вокруг идей и страхов своего ума. Мысли о «боли», «опухоли» и «раке» усиливали сопротивление и обостряли боль. Эти концепции и модели делали реальность опасной.

Без малейших усилий, не прилагая никакого воздействия к уму и телу, она позволила этим мыслям и устрашающим образам начать растворяться. Она предоставила им пространство, позволила им свободно уйти. Напоминая телу о том, что оно должно быть уступчивым и расслабленным, она больше не боролась с болью. Она больше не поддерживала навязчивого сопротивления, которое было призвано устранить источник неприятных ощущений. Она начала входить в них, исследовать то, что на самом деле было болью. Это был процесс, который, как она заметила потом, довольно сильно отличался от всего, что она изучила раньше. Направляя свое внимание на боль, она мгновение за мгновением исследовала истину своих переживаний. Как она сказала позже: «Я страдала от боли в течение нескольких лет, прежде чем решилась войти в нее и исследовать ее; едва ли я когда-либо задавалась вопросом о том, что же такое боль». Она начала свое исследование. Какова фактура этого ощущения? Жжет оно или морозит? Остается ли оно в одном месте или движется? Как оно меняется во времени? Какого оно цвета и формы? Присуща ли ему структура? Каково на самом деле переживание, которое ум так легко называет болью и неприятным ощущением?

Чтобы развить расслабление и чувствительность, которые позволяют достичь этого мягкого осознания и пространственности см. Медитацию на боли номер II.

Она вошла в ощущения, возникающие у нее в спине и ногах с принятием и открытостью, на которые раньше не могла отважиться. Она начала исследовать то, чего всю жизнь училась избегать. От мгновения к мгновению она проникала в поток ощущений. Впоследствии она снова вернулась к этому мгновению вхождения в свою боль и сказала: «В этом исследовании была пространственность и мягкость, которую я никогда не связывала с таким тяжелым состоянием». Непосредственное переживание боли довольно существенно отличалось от того, что она могла себе вообразить. Она говорила, что большая часть того, что она всегда считала болью, в действительности оказалось сопротивлением. Конечно же, было давление и напряжение. Но слово «боль» не ассоциируется с этим переживанием. Она получила большое удовлетворение от вхождения в то, чего всегда пыталась избежать.

В самом начале работы иногда моменты сопротивления окружали боль и заставляли ее усилиться, создавая вокруг нее узел напряжения. Ее отвращение к боли было адом, которое усиливало и отягощало и без того неприятные ощущения. Чем больше она сопротивлялась, тем более выраженной становилась боль. Чем больше был испуган ее ум, тем больше она пыталась спрятаться, но единственным местом, куда она при этом попадала, был ад. Но теперь, когда она открылась ему, она обнаруживала пространство, в котором могла видеть все, что происходит.

Она сказала, что буквально видит волны сопротивления, которые накатываются на ее новую открытость и отдаются в нервных окончаниях, усиливая тем самым боль. Отказ от сопротивления позволяет развить мягкость и легкость, которые уступают место страданиям и дают им возможность свободно парить, что ей казалось полностью невозможным.

Она сказала, что, как это ни странно, она впервые за эти годы непосредственно пережила то, что постоянно было частью ее жизни. Открывшись этому ощущению и войдя в него, она заметила, что на самом деле боль не стоит на одном месте и даже не имеет постоянной формы. Боль похожа на амёбу, вибрирует и постоянно меняется. Боль не похожа на прожигающий луч лазера, который она всегда себе воображала. Боль не похожа на твердое ядро неприятных переживаний. Это скорее уже совокупность многих меняющихся ощущений. Иногда она переживается как тепло, иногда как зуд и давление. При отказе от сопротивления в уме возникает много беспокойства. Сосредоточение на постоянных изменениях ощущений позволяет достичь единства с переживанием. Оно придает спокойствие уму, потому что боль – ярко выраженный объект для исследования. Она сказала, что это похоже на пребывание в ярком солнечном свете, от которого она вначале хотела уйти, но через некоторое время ее глаза привыкли к нему и могли видеть частицы этого света, образующие сияющее светило. (См. Медитацию на боли номер III).

По словам больной, она поняла, что все техники для преодоления боли, которые она изучала раньше, неявно способствовали развитию сопротивления, которое только усиливало ее страдания. Она убедилась, что пока не посмотрела непосредственно на переживание боли, все эти методы, которые были призваны смягчить боль, на тонком уровне развивали в ней сопротивление, желание отстраниться. Она на мгновение стала одним целым с тем, от чего всегда отчаянно искала спасения. Отталкивание боли, сказала она, неявно усиливало ее желание контролировать события и страх смерти.

Используя свою реакцию на боль как зеркало для отражения сопротивления жизни, она увидела, как много привязанностей было у нее в уме, как много страха перед жизнью и смертью. Стоило ей только познать природу боли и сопротивления, как боль перестала быть врагом и она смогла для устранения этого неудобства использовать другие методы. Она больше не пыталась избавить свое осознание от страданий, она научилась доверять своей боли, открываться ей и направлять свое осознание к спокойствию.

Большая часть наших страданий усиливается теми, кто находится рядом с нами и не желает, чтобы мы страдали. Фактически, многие из тех, кто желают помочь нам, но сами боятся боли – врачи, сестры, близкие и целители, – просто навязывают нам свое сопротивление высказываниями вроде: «О мой бедный мальчик!» Усиливать страдания больного может даже вид морщин во круг глаз у его врача. Те, в ком нет места для их собственной боли, кто находит боль во многих отношениях недопустимой, редко позволяют другим глубоко входить в это переживание и тем самым смягчать сопротивление и привязанность, которые лишь усиливают страдания. Большинство относится к боли как к трагедии. Лишь немногие находят глубокие исследования милостью. Как сказал один человек, открывшись и исследовав свою боль: «Меня поработила не боль в спине, в голове или костях, а боль моей жизни, от которой я всегда отстранялся. Наблюдение за этой болью в теле позволяет мне видеть, как редко в своей жизни я открывался физическим и душевным страданиям».

Многие из тех, кто работали с этими упражнениями, говорят, что раньше они не понимали не только боль в себе, но и страх, скуку, беспокойство, сомнение или гнев, от которых они всегда убегали и в которые они не могли позволить себе войти. Они говорят, что никогда в жизни не встречались с собой и всегда отстранялись от смерти, потому что их учили отворачиваться от всего неприятного. Таким образом неприятное играло для них роль тюремщика.

Многие говорили нам, что открытие страданию позволило им начать открываться тому, что сделало их жизнь трудной. Позволило им начать понимать, что такое гнев, что такое страх, что такое сама жизнь. Жизнь начинает открываться нам, когда мы осознаем масштаб нашего сопротивления ей. Как бы трудно ни приходилось телу, беспокойство в уме причиняет намного больше хлопот. Многие начинают дружить со своими страданиями, они встречают их как можно мягче, исследуют их, какими бы они ни были. Причем речь идет не только о боли в теле, но и о душевных муках. Многие начинают видеть, что под страхом на самом деле скрывается разочарование, неосуществленные и подавленные желания. Исследуя это разочарование, мы находим под ним великую грусть, но когда мы уходим в нее глубже, мы открываем необъятную любовь. Внимательное исследование всех состояний сознания, которые поработили нас в прошлом, становится для нас увлекательной встречей с самим собой. Оно позволяет нам проникнуть в каждое состояние сознания, в каждое телесное ощущение, сполна пережить его, – чтобы оно не было больше за семью печатями, а стало подобным облаку, плотность и очертания которого постоянно меняются, когда оно проплывает в пространстве бытия.

Многие из тех, кто всю свою жизнь спасался от боли, начинают видеть, что при этом им никогда не удавалось избавиться от нее. Вся их жизнь была жонглированием, попыткой держать мяч в воздухе. Они начинают избавляться от бремени страха, который осознали благодаря своей реакции на физическую боль. Они полностью входят в жизнь и в момент смерти покидают тело без борьбы и сопротивления, в открытости и любви, которые приходят с мудростью.

Удивительно, но мы обнаружили, что среди людей, с которыми мы работали, глубже всего исследовали свой страх и сопротивление те, у кого были самые сильные физические боли. Физические мучения показали им, насколько поверхностными оказались их философия и досужие домыслы. Они дошли до последней стадии в своих исследованиях жизни, чего бы они ни при каких условиях не осмелились сделать раньше. Боль стала для них строгим и заботливым учителем, который снова и снова напоминал им о том, что нужно отказаться от привязанностей и уйти глубже, отпустить текущее мгновение и наблюдать, что будет дальше.

Тогда смерть не будет смертью того, кто желает всеми силами избавиться от боли. Это будет видение жизни, какой она является без ограничений. Это будет ясное понимание, которое позволит выйти за пределы смерти, обнаженным войти в истину.

Многие из тех, с кем мы работали и кто не страдал от сильных болей, не ощущали настоятельного желания заниматься исследованиями и отпускать свои страдания. Поскольку все было у них «не так уж плохо, в конце концов», они считали, что им удастся спрятаться от смерти так же, как они до этого прятались от жизни.

Возможно, первой и самой общей реакцией, которая отделяет нас от боли, есть постоянное задавание себе вопроса: «Откуда эта боль взялась?» Те, кто позволяют себе постоянно задаваться подобными вопросами, порождают сильное сопротивление, которое загоняет страдание глубоко внутрь. Вопрошающий, защищающийся ум восклицает «И когда только кончится эта боль!» Такая реакция также проявляется в виде неявного стремления быть где-то в другом месте. Нелегко отказаться от этой самозащиты, которая так долго вырабатывалась и использовалась. Но именно непосредственное переживание боли, которую доставляют нам эти вопросы, заставляет нас примириться с собой, открыть свои сердца для переживаний. Тогда возникают вопросы: «К кому приходит эта боль? Кто хочет от нее избавиться?».

Усталость, которая возникает в результате конфликта и сопротивления страданию, не дает нам полностью присутствовать в текущем мгновении. Она не позволяет нам найти среди всего, что кажется неприемлемым, зерно свободы, возможность освобождения от привязанности к уму и телу, которые мы считаем собой. Отстраняясь от боли, мы никогда не уходим глубже, никогда не спрашиваем: «Кто умирает?»

Когда давление на позвоночный столб так сильно, что мы не можем оставаться в покое ни одно мгновение, мы начинаем видеть, как то, что заставляло нас «контролировать свою жизнь», теперь становится причиной наших страданий. Мы видим, что представление о необходимости контролировать боль, которая считается врагом, только усиливает наши страдания, только заставляет кулак сжиматься еще сильнее. В то же время, если мы позволяем боли свободно парить в теле и уме, мы можем постичь ее природу и обрести покой посреди того, что казалось нам сущим адом. Стремление контролировать рождает страдания. Контроль – это засов, который запирает нас в клетке отождествления со своим страданием.

Многие из тех, кто некоторое время страдал от сильных физических болей, говорят, что во время каждого приступа они чувствуют бессмысленность всего, что раньше представляло для них какую-то ценность. Все, о чем они могли думать, выражалось словами: «Когда все это кончится?» Жизнь казалась хитросплетением узлов и нитей наподобие тех, которые видны на изнанке вышивки. Вся их жизнь была суетой, рассматриваемой в контексте этой боли. Но когда они начинали смягчаться и открываться своему страданию, когда они начинали использовать его как напоминание о том, что нужно выйти за пределы боли, создавалось впечатление, что вышивку перевернули, и они наконец-то могут видеть изображение на ее лицевой стороне. Для многих боль кажется безвыходной ситуацией. Но безвыходных ситуаций не бывает. Открытость и исследование дают нам более глубокое понимание, кто на самом деле страдает, а также приближают к основополагающей пространственности нашей подлинной природы. (См. Медитацию на боли номер IV).

Но часто боль бывает такой сильной, что сосредоточить внимание на медитации или даже на простом разговоре очень трудно. В такой ситуации многим помогала техника счета выдохов. Просто считайте выдохи до десяти, а затем начинайте все сначала. Если в какой-то момент вы обнаружите, что забыли, до какого числа досчитали, начните счет с единицы. Такая концентрация на дыхании способствует успокоению ума и преодолению беспокойства, которое возникает в результате дискомфорта. (См. переживания Пола, описанные в главе 11, «Приближение к смерти».)

Когда боль становится приемлемой, нет больше врагов. Есть только исследование неизвестного. Жизнь снова обретает смысл.

Речь здесь идет о глубокой готовности работать с тем, что дано, – о полной капитуляции, которая является не поражением, а победой, которая позволяет отпустить «переживающего», которая находит место для страдания без «страдающего», любой ценой избегающего страданий. Речь идет о готовности слиться с Единым.

Исследование сопротивления страданию – это исследование сопротивления жизни. Это сопротивление, которое всегда присутствует, которое окрашивает каждое наше переживание, делая его желательным или нежелательным, напоминает полупрозрачную завесу, накинутую на каждое мгновение нашей жизни и не позволяющую ему глубоко войти в наше сердце. И мы открываем то, что находится за пределами нашего представления о себе как о страждущей жертве, как о проигравшем. Привязанность к предпочтениям и суждениям, пристрастие к старым желаниям, порождает даже больше страданий, чем боль в костях. Исследование боли становится способом возвращения к жизни.

Работая с женщиной, которая страдала от сильных болей, я предложил ей начать медитацию на боли, позволяющую перемещать осознание по телу, проходить через макушку головы и мышцы лица через шею и плечи, в грудь и по каждой руке до кончиков пальцев, а затем через грудь, туловище и ягодицы по ногам так, что все тело окунулось в ясное осознание. Я предложил ей погрузиться в каждую область тела, чтобы исследовать, является ли ощущение в ней болью или страхом.

Вначале она жаловалась на сильную боль во всем теле. Но когда она начала исследовать все части своего тела, она сказала, что большая часть того, что казалось ей болью, в действительности является страхом, стремлением что-нибудь изменить. Она сказала:

«Знаете, то, как я реагирую на боль в теле, является миниатюрным отражением всей моей жизни».

Здесь я хочу подчеркнуть, как важно начинать новые отношения с болью без усилий. Нужно делать один легкий шаг за другим, осознавая привязанность ума к контролю, его яростные выпады и броски. Открытие боли достигается через открытие сердца. В противном случае оно станет всего лишь еще одним тестом на выдержку, в ходе которого опять «кто-то будет делать что-то». Необходимо отпустить причины страдания, а не совершать еще один героический жест, пытаясь подавить в себе боль. Как говорит К. С. Льюис во введении к своей книге «Проблема боли»: «Когда человеку приходится выносить боль, небольшая смелость оказывается лучше, чем большая осведомленность, небольшая человеческая симпатия – лучше, чем большая смелость, а едва заметный проблеск любви к Богу – лучше, чем это все».

Открытость, вопреки отвращению, которое закрепощает сердце, дает понимание того, насколько фрагментарной и напряженной оказывается наша жизнь, когда бегство от страданий становится ее основной стратегией. Небольшое осознание нашего постоянного бегства от того, что мы считаем неудовлетворительным, напоминает нам о легкости, которая возникает у нас в уме, когда мы начинаем отпускать, позволяем вещам быть такими, какими они являются. Исследование боли способствует пробуждению сострадания и углубляет наше понимание того, насколько мы безжалостны к самим себе. Мы видим, что в страхе нечего бояться. Мы видим, что страх – это всего лишь состояние сознания, которое завораживает нас и тем самым снова и снова отвлекает от восприятия пространства, заставляет нас отождествляться со своими страданиями. Война с внешним миром начинается внутри. Страх, равно как и другие проявления сопротивления, усиливается вследствие нашего отождествления с ними, вследствие наших попыток защитить свое воображаемое «я».

Страх обладает способностью ограничивать ум, делать наши поступки навязчивыми. Однако страх может также напоминать нам, что мы подошли к грани, за которой начинается неисследованная территория. Сама компактность страха помогает нам понять, что соответствующим ответом является мягкое отпускание, признание его и вхождение в него, чтобы стать с ним одним целым и войти в истину, какова бы она ни была.

Роза поступила в больницу с сильными болями. Она находилась в замешательстве и была настроена агрессивно. Всю свою жизнь она прожила в очень амбициозной деловой обстановке и поэтому была очень эгоцентрична. Она не доверяла людям, считая, что они «на все способны, когда это нужно им лично». Те же, кто не вписывался в эту характеристику, были, по ее мнению, «неудачниками, которые пытаются спрятаться за свои телячьи нежности». Медсестры сказали, что она очень тяжелый пациент, «от которого одни заботы», как выразилась одна няня. Поскольку Роза вела соревновательный, корыстный образ жизни, к ней в больницу не пришел никто. Даже ее родные, взрослые сыновья и дочери, которым она давно уже надоела своими циничными попреками, не пожелали с ней видеться. Она осталась одна со своей болью и без всяких надежд,

Дни шли, и она обнаружила, что ее сопротивление приводит к тому, что ее жизнь все больше превращается в ад. Выносить изо дня в день сильную боль было нелегко. И вот, в один прекрасный день она увидела, что всегда была глуха к страданиям других, и тогда что-то в ней поддалось. Она начала медленно таять, становиться добрее к тем, кто предлагал ей помощь. В конце концов постоянная отделенность и страх открыли ее сердце. Волны сострадания к другим начали заливать ее. Она говорила: «Это уже не моя боль; это боль вселенной».

После того как Роза некоторое время побыла в больнице, одна сиделка рассказала мне о том, что как-то принесла ей изображение Иисуса в виде Доброго Пастыря, стоящего в окружении любящих животных и маленьких детей. Когда Роза взяла в руки эту картинку, слезы потекли из ее глаз, и она сказала: «О Иисус, прости их; сжалься над ними». Роза увидела, что ее страдания – это наши общие страдания. И что каким-то образом она лежала посреди милосердной вселенной. Ее сердце открылось, потому что боль выжгла в ней все сопротивление жизни.

Боль обладает свойством открывать нас любви так, как мы раньше не могли себе вообразить. Мы никогда не бываем так ранимы, так беззащитны, как тогда, когда нам больно. Именно это падение барьеров и таяние узлов в ее сердце позволило Розе прикоснуться к существованию, которое она делила со всеми живыми существами.

Когда мы сострадательно открываемся своей боли, мы начинаем чувствовать сердца окружающих людей. Наше сопротивление ситуации, в которой другие вынуждены оказывать нам помощь, наши желания контролировать события оказываются ненужными. И тогда мы остаемся открытыми нежности своего неведения. Мы приходим в контакт с необычайной силой и пространственностью, с нашей способностью принимать и выходить за пределы. Не из чувства отвращения, а из уважения к жизни и к ее новым чудесам, о которых мы, возможно, никогда не подозревали. Именно эта готовность играть на грани своих страданий позволяет нам больше раскрыться и глубже проникнуть в свое подлинное естество. Сопротивление боли не дает нам явно видеть его. Открываясь страданиям, мы открываемся всему.

У меня есть знакомый врач в отделении, где лежат дети, больные раком, работа которого состоит преимущественно в том, что он делает уколы, предварительно находя место на истощенной руке ребенка, куда можно сделать инъекцию лекарства. Так как некоторые инъекции длятся по двенадцать часов, он доставляет детям так много страданий, как никто другой в больнице. Поскольку он много работал со своей собственной болью, его сердце очень открыто. Он выполняет в больнице миссию «прокалывания рук с любовью и заботой». В нем мало того, чего он сам боится и что могло бы усиливать боль, причиняемую детям. Именно его дети чаще всего зовут к себе, когда чувствуют приближение смерти. Хотя он причиняет им больше всего боли, он дает им больше всего любви.

Парадоксально, что, хотя нас учили избегать боли и ненавидеть малейшие неудобства, наша подлинная работа состоит в том, чтобы полюбить боль. Найти для нее новую открытость и признание, которой она не имела в прошлом. Не держаться за нее и не отталкивать ее. Просто позволять ей быть самоосознанием и состраданием. Не отвергать ни одной части себя. Относиться ко всем изменениям с любовью и заботой, признавая, как трудно открыться, когда мы привыкли в основном закрываться.

Многие могут спросить: «Но как я могу любить боль? Это что, очередная модная научная теория? Можно ли вообще любить страдание? Об этом можно долго говорить, но насколько это реально на практике?»

Здесь мы снова слышим голос обусловленности, который твердит, что это невозможно, что мы – жертвы обстоятельств. Обусловленность сводит жизнь к моделям и заключает нас в клетку надуманных представлений о мире.

Важно признать, что боль бывает разного уровня и силы. Иногда бывает боль, которой открыться трудно, а возможно, бывает и такая боль, которой невозможно открыться вообще. Если, чтобы открыться, мы будем дожидаться «сильной боли», возможно, у нас тогда не окажется широты для глубокого исследования, потому что мы едва ли будем готовы для такой открытости. Но если мы начинаем играть на грани меньшей боли, разочарования, страха, непостоянства ума, закрывания сердца, используя для раскрытия легкую, непринужденную обстановку, это подготовит нас к тому, что придет позже. Именно повседневное открытие малой боли готовит нас к принятию большой. Игра на грани нашей боли должна происходить с большим состраданием. Хотя, чтобы сосредоточиться на боли и открыться ей, нужна определенная настойчивость, мы должны осознавать, что при этом в наши переживания нередко закрадывается чувство отдельного «я», сопротивление жизни.

Невозможно играть на грани другого так же, как невозможно выполнять за другого его душевную работу. Работая с человеком, который страдает от боли, мы понимаем, что работать мы можем только над собой. Мы не толкаем другого на его грань. Мы просто ощупываем свою собственную. Мы не в праве настаивать на том, чтобы другой человек играл на грани своей боли, и рекомендовать не использовать болеутоляющие средства. Наша работа состоит только в том, чтобы понять свое страдание и тем самым быть полезным тем, кому мы служим, на более глубинных уровнях.

Поскольку мы живем в обществе, запрограммированном на побег от страданий, в обществе, которое потребляет буквально тонны аспирина ежедневно, многие привыкли избегать страданий любой ценой. Когда врач прописывает сильные обезболивающие средства, большинство из нас принимают их, не задумываясь над этим. Но если вы работаете с человеком, который страдает от боли, и прислушиваетесь при этом к себе, вы можете в какое-то мгновение почувствовать своевременность использования других доступных средств. Предложение принять обезболивающее средство не должно сопровождаться даже самым тонким намеком на то, что, если они воспользуются вашими техниками медитации, они поступят более правильно. Вы показываете им техники с чувством, что вам самим эти техники помогли, и, возможно, ненавязчиво рассказываете, как они выручили вас в трудную минуту.

Одна знакомая попросила меня повидать ее мать, которая умирала от рака, она вскоре должна была оставить тело, и поэтому наша встреча могла ей помочь. Когда я вошел в комнату, та женщина смотрела на меня ясным взглядом, а на лице у нее была теплая улыбка. Очевидно, я пришел не по вызову матери, а по вызову испуганных дочерей, которые столпились в дверях, наблюдая за нами, пытаясь найти в себе силы принять приближающуюся смерть матери. Когда мы заговорили о том, что, по мнению врачей, больную выписали из госпиталя в последний раз, я увидел, что она практически не отождествляет себя с телом, что она в значительной мере принимает ухудшение состояния тела. Казалось, ей от меня нужно очень немного.

Перед тем как уйти, я спросил у нее, чувствует ли она то, что ограничивает переживаемую ею открытость. Она сказала, что чувствует себя хорошо, только иногда переживает беспочвенность и замешательство и не знает, почему это происходит. Конечно, это могло быть следствием изменения привычного рациона питания, потери веса, принятия медикаментов и других неизбежных условий ее состояния. Но я чувствовал также, что это может быть результатом принятия сильных обезболивающих средств, которые давали ей врачи и дочери. Она сказала, что у нее не было сильных болей, но врач сказал: «Для вас это трудное время. Вы не должны страдать от боли», – и прописал ей довольно высокую дозу обезболивающего средства. Мы поговорили некоторое время о том, как она чувствует себя после принятия медикаментов, и я сказал ей, что если она пожелает, она может попробовать поиграть с уменьшением дозы лекарств, чтобы посмотреть, действительно ли существует золотая середина, находясь в которой, она сохранит ясность и в то же время не будет страдать от сильных болей. Я имел в виду такую дозу обезболивающих средств, при которой она не чувствовала бы заметное усиление боли, но могла бы поддерживать ясное осознание происходящего. Это очень тонкое равновесие, но, при желании, она могла бы попытаться его исследовать.

Предлагая это больной, я внимательно наблюдал за своей мотивацией – не хочу ли я, чтобы она находилась в состоянии, которое, как мне кажется, более желательно? Не предлагаю ли я ей «купить» у меня то, что я считаю более подходящим средством? Но мое предложение не сопровождалось словами «вы должны». Это была просто еще одна возможность, которую она могла принять или отклонить.

Ее дочь сказала мне, что на следующий день мать приняла меньше лекарств и через несколько часов почувствовала большую ясность без усиления боли. А еще через несколько дней она умерла своей смертью, не теряя ясности, окруженная своими любящими родственниками, легко и участливо попрощавшись с ними. Она умерла смертью целостного человека, принимая ответственность за свою жизнь, переживая любовь к себе и окружащим.

Те, кто желают каким-то образом поработать со своей болью или с болью других, никогда не должны подразумевать, что другим следует умереть или относиться к боли не так, как им хочется. В этом трудность, даже реальная опасность того, что тот, кто работает с умирающими, будет пытаться заставить их умереть так, как он считает нужным. Нет никакой необходимости пытаться заставлять кого-то поступать так, как вам кажется более правильным и как вы привыкли относиться к своим детям и возлюбленным, – ведь при этом вы не позволяете им быть собой. Вместо этого мы даем простор своей боли и сопротивлению, мы без задней мысли открываемся себе и вселенной.

Когда мы начинаем игру на грани боли, мы развиваем в себе готовность реагировать на жизнь необусловленно – мы получаем возможность двигаться в ее сторону, приобретать сострадание и понимание себя, которое позволяет открываться каждому мгновению, более полно входить в жизнь. Ясно видя обусловленность, которая побуждает нас отстраняться, мы понимаем, что, в самом реальном смысле, ничего не приходит к нам извне. Все наши страдания и боли объясняются давними привязанностями тела и ума. Такие обстоятельства, как физическая боль и неспособность контролировать свою жизнь, приводят к тому, что разочарование, подобно шлаку, поднимается на поверхность нашего расплавленного ума.

Несколько лет назад я проснулся ночью от резкой боли, вызванной камнем в почке. Я провел ночь в чередовании медитации и расслабления в горячей ванной, пытаясь практиковать то, что я проповедую – открытость боли и смягчение вокруг нее, – и мог очень ясно видеть свое обусловленное сопротивление боли и желание любой ценой избавить себя от этого неудобства. На следующее утро, чтобы узнать больше о своем состоянии, я пошел к доктору, который сразу предложил мне принять обезболивающее средство, но я отказался. После нескольких часов ощупываний, просвечивания рентгеном и ходьбы по кабинетам боль еще больше усилилась. И тогда, чтобы унять ее, я решил принять то, что, как мне сказали, было «слабеньким болеутоляющим». «Просто чтобы снять самый верх боли», – шутя сказал я врачу. Когда я увидел, как в кабинет вкатывали инвалидную коляску, я мог бы догадаться, что получу намного больше, чем ожидал. Через несколько минут в глубоком опиумном ступоре я уже сидел в коляске, уронив голову на грудь, и меня катили в другой кабинет, чтобы сообщить данные рентгеновского просвечивания.

Сквозь дымку я слышал, как две знакомые медсестры, проходя мимо двери, говорили: «Посмотри на Стивена. Даже при такой боли он медитирует». Я не медитировал. Я был сломлен.

Каждые несколько минут медсестра или няня вплывала в мой ступор, проявляя свой страх перед болью. Одна из них сказала:

«Знаете, боль, вызванная камнем в почке, больше всего напоминает боль при родах». Но от этого мне было не легче! Другая сказала:

«Тебе, должно быть, приходится ужасно. Ты уверен, что не хочешь принять еще обезболивающего?» Все они выдавали свой страх перед болью, страх перед жизнью.

Мой врач вернулся через некоторое время и предложил мне проехаться к специалисту. Он сказал: «Камень расположен так, что может стать проблемой. Он довольно большой. Боже мой, тебе, должно быть, очень больно!»

Поэтому, прихватив с собой рентгеновские снимки, мы покатили к специалисту по почкам, тогда как мир для меня все еще пребывал в наркотическом тумане. Катя в коляске к специалисту, я чувствовал ужасную усталость от боли и суеты и сказал про себя:

«Иисус, пожалуйста, отврати от меня эту боль!» В следующее мгновение я получил ответ: «Отвратить боль? Но я же дал тебе ее совсем недавно».

Я снова вспомнил о том, что должен просто присутствовать. Хотя во мне постоянно проявлялась давняя обусловленность, я позволил ощущению боли занимать большее пространство. Я перестад грести против течения. Мое отождествление с собой как с жертвой, как со страдающим, ослабилось. Боль была отпущена на свободу.

Когда мы вошли в кабинет специалиста, он взял мои рентгеновские снимки и положил их для просмотра на просвечивающее устройство. Обращаясь к нам, он указал медной палочкой для вскрывания писем на тень на снимке, которая обозначала камень.

– Операцию нужно делать сразу же. Мы можем попасть в почку вот отсюда, – сказал он, проводя медной палочкой по тени, которая обозначала край моего тела. Мне показалось, что он тут же положит меня на свой стол и начнет операцию с помощью своей медной палочки.

Через некоторое время специалист начал входить в раж:

– О, это замечательное место! Как приятно оперировать, когда камень находится именно здесь! – И я почувствовал над собой тень черных крыльев,

– Нет, спасибо. Спасибо, не надо, – произнес я, с дрожанием в голосе. – Мне кажется, что хирургия – не единственный способ лечения в данном случае.

– Но если камень застрянет здесь, вам будет очень плохо, – сказал он. Я поблагодарил его за то, что он уделил мне время, и поспешно выкатился в коридор.

Вернувшись домой, я заметил, что присутствие демерола в организме не дает мне как следует сосредоточиться. Но когда он начал рассасываться, я снова сосредоточил ум на боли и, расслабляясь, начал открываться ей. Я мог видеть, что в некотором смысле доза, которую мне дали, чтобы снять боль, только продлила ее, не позволив мне поработать с ней. Когда обезболивающее средство перестало действовать, мой ум снова обрел способность сосредоточиваться и я смог просто быть с болью. Когда туман окончательно развеялся, я сосредоточился на камне и протолкнул его в мочеточник. Моя двухчасовая медитация с визуализацией увенчалась радостным стуком камня о раковину унитаза.

Я понял, что болеутоляющее средство не сняло боль, а лишь продлило мое неудобство. Привязанность к источнику страданий увеличивалась, когда я стремился от него избавиться. Этот случай послужил мне хорошим уроком. Камень в почке многому научил меня. Я оценил эту милость. Она дала начало нескольким медитациям, которые были разработаны мною с тех пор.

Когда мне было больно, я понял, что чем больше я отождествляюсь со страждущим телом, тем сильнее моя боль. Но если я даю ей пространство и открываюсь, если я начинаю чувствовать пространство, в котором это переживание парит, вместо того чтобы становиться невыносимым, переживание меняется.

Я вспомнил об эксперименте, который был проведен в Спринггроувской клинике в Мэриленде с пациентами, страдавшими от сильных болей. Многие из тех людей, которые находились там, в течение месяцев не приходили в себя от боли или были так отравлены большими дозами обезболивающих средств, что не могли встать с кровати, ходить на работу, иметь половые сношения и просто общаться со своими близкими. После соответствующей подготовки больных, приняв все меры предосторожности, исследователи предложили им небольшую дозу психоделика типа ЛСД, чтобы посмотреть, скажется ли это на интенсивности переживаемой ими боли.

Тот, кто пережил раскрытие за пределы личности, трансперсональный опыт, если хотите, кто осознал свое единство с природой, кто почувствовал себя как еще одно дерево в лесу или как часть вселенской энергии, превращаясь в космического Будду или же входя в открытое сердце Иисуса, казалось, полностью изменил свое отношение к боли. Ощущение себя как чего-то большего, чем он всегда считал, привело к отказу от моделей, включавших также представление о том, что люди представляют собой всего лишь тело, что все их переживания сводятся к ощущению боли. Такие люди получили более пространственное представление о себе. Многие из тех, кто долго страдал от сильных болей, после этого не переживали боли в течение нескольких месяцев.

Не все принявшие участие в эксперименте прошли через одни и те же переживания. Те, кто не пережил состояние расширенного осознания самих себя, практически не изменили своего отношения к боли. Но те, кто пережил, поняли, что боль не ушла, но сильно возросла емкость – пространство, в котором она ощущается. У них теперь было больше места для каждого своего ощущения. Они видели, что представляют собой нечто большее, нежели одно это тело и ограниченный разум. Они отодвинули свою грань. Поскольку они работали с болью, а не действовали под ее влиянием, боль не была для них всем переживанием. Они начали чувствовать пространственность, в которой все парит (см. Медитации на боли номер IV и V).

По мере того как расширяется переживание бытия, изменяется и переживание боли. Когда наша пространственность каким-то образом постигается непосредственно, мы все больше настраиваемся на «того, кто ощущает боль». Мы начинаем видеть, что одна мысль сменяется другой под воздействием той же самой энергии, которая движет небесными светилами. Мы видим контекст, в котором мы живем. Мы больше уже не потеряны, не подавлены своими страданиями и мелодрамами, а открываемся вселенскому процессу, который чувствуем в себе.

Результаты эксперимента в Спринггроувской клинике созвучны наблюдениям одного детского хирурга, который рассказывал нам о том, как относятся к боли его пациенты. Он сказал, что вполне может проводить операции на новорожденных без анестезии: «Они так мало отождествлены со своим телом, так мало сопротивляются боли, что их ощущения словно парят в пространстве». Он сказал, что новорожденные не столько не чувствуют боли, сколько не замыкаются на ней так, как мы. «Порог болевых ощущений, кажется, поднимается, когда ребенок взрослеет. Чем дольше он находится в теле, тем больше он отождествляется с телом и тем меньше область его приемлемости. Когда ребенок взрослеет, те же самые стимулы требуют более высоких доз болеутоляющего. К примеру, годовалый младенец может пережить то, что мы условно назовем стимулом номер три, но это очень мало на него влияет. Потирания животика и нескольких ласковых слов может быть достаточно для того, чтобы снять у него напряжение. Но к тому времени, когда ребенку исполнится два или три года, без аспирина в данном случае уже не обойтись. Когда ему пять или шесть, тот же самый стимул доставляет еще больше неудобств. Когда же ему десять, появляется сильное сопротивление и поэтому возникает необходимость в применении сильных обезболивающих средств. В юности же боль становится столь невыносимой, что приходится прибегать к опиуму и другим подобным средствам».

Мы настолько привыкли относиться к себе как к телу, переняли от окружающих страх перед болью, что, возникая, она полностью овладевает нашим восприятием и становится всем, что у нас есть. У нас больше нет пространства; есть только опасность, от которой нужно избавиться как можно скорее.

Подлинный конец страданий не означает омертвения нервных окончаний, а скорее переживание основополагающей реальности, в которой все переживания находят себе место и оказываются приемлемыми.

Женщина, с сильными болями умирающая в больнице, сказала однажды, что многие медсестры входят к ней в палату, поправляют ей подушку, говорят ей, что она выглядит лучше, чем вчера, предлагают расчесать ей волосы или подкрасить губы помадой, а затем поспешно выходят, потому что не в состоянии ни помочь ей, ни просто ненапряженно присутствовать рядом. Другие же, говорит больная, легко входят в ее пространство. Они открыты ее положению и присутствуют в настоящем. «Тот, кто открыт для своей боли, открыт и для моей. Тот же, кто пытается избежать своей боли, вынужден одевать маску сочувствия и использовать любую возможность, чтобы убежать».

Как и в медитации, которая развивает в нас чувство пространственности бытия, мы начинаем видеть, что ничего не происходит вне нас. В такой медитации каждое чувство, каждое ощущение, каждый звук, каждый образ – все это постоянно преображается в нашем безграничном восприятии, просто возникает и исчезает, просто проплывает, как облако в чистом небе осознания.

Некоторые люди, начиная заниматься такими медитациями, чувствуют тошноту, которая свидетельствует о том, как сильно они цепляются за идею о себе. Как сильно мы привязаны к своей боли! Как мало открытости мы в себе развили! Когда эти сгустки в нас начинают растворяться, когда мы начинаем переживать все в безбрежности бытия, мы можем почувствовать порывы привязанности, будто мы хотим предотвратить свое падение. Это чувство в чем-то напоминает страх смерти, страх отпустить контроль. Мы боимся, что если сделаем еще один шаг, мы провалимся в пространство и наше падение будет длиться вечно, потому что в нем не на чем стоять. Мы не понимаем, что это пространство и есть наше подлинное естество, что в нем наша единственная реальная безопасность.

Только непосредственное переживание того, кем мы являемся на самом деле, поражает боль в самый корень. Только входя в безбрежность бытия, мы выходим за пределы отождествления себя с умом и телом. Мы больше не находим в себе привязанности к переживаниям. Фактически, мы видим, что именно потеря контакта с нашей естественной пространственностью лежит в основе большинства наших страданий. Когда мы начинаем почитать свое подлинное естество, мы больше не поощряем в себе сопротивление жизни, напряженность, несокрушимость. Напротив, мы прикасаемся к открытому сердцу, в котором находится место для всего. Отказываясь от контроля, который подавляет жизнь, мы открываемся для освобождения от своих величайших страданий – от изоляции и защищенности, которая свойственна нам как отдельному «я».

Вопрос «Кто испытывает боль?» звучит в пустом пространстве. Мы чувствуем, что в нас не осталось даже этого «кто», а есть только присутствие. Никакого разделения. И природа этого присутствия – сама любовь.

(Каждую из этих пяти медитаций можно повторять про себя или же слушать, как ее медленно читают вслух)

ПЕРВАЯ МЕДИТАЦИЯ НА БОЛИ

(Открытие боли)

Расположитесь сидя или лежа, так чтобы вам было удобно. Позвольте себе занять это положение так, чтобы все тело чувствовало себя полностью присутствующим там, где оно сидит или лежит.

Направьте внимание в ту область, где вы чувствуете неприятные ощущения.

Пусть ваше внимание полностью сосредоточится на этой области. Позвольте осознанию постоянно присутствовать и переживать все ощущения, которые возникают там.

Позвольте себе почувствовать неудобство вашего положения. Сжимается ли ваше тело от боли? Почувствуйте, как оно желает зажать ее в кулак, изгнать ее из себя.

Позвольте телу открыться этому ощущению.

Почувствуйте напряжение и сопротивление, которое накатывается, чтобы исключить это ощущение.

Не выталкивайте из себя боль. Позвольте ей просто быть. Чувствуйте, как тело пытается отмежеваться от нее. Как оно закрывается от нее. Вообразите себе этот кулак. Чувствуйте, как тело сжимается от сопротивления.

Почувствуйте, как тело держится за каждое новое ощущение.

Начните постепенно открываться замкнутости вокруг ощущения. Боль может причинять самое незначительное сопротивление. Откройтесь. Расслабьтесь. Будьте вместе с ощущением. Позвольте кулаку медленно разжаться, открыться. Дайте ощущению пространство.

Отпустите боль. Зачем держаться за нее в это мгновение?

Чем сильнее рука сжимает раскаленный уголек, тем больше он жжет ее. Откройтесь. Расслабьтесь в области ощущения. Пусть кулак сопротивления постепенно разжимается. Открывается.

Ладонь сжатой руки расслабляется. Пальцы начинают ослаблять свою хватку. Открываться. В области ощущения.

Кулак расслабляется. Постепенно открывается. Мгновение за мгновением отпускайте боль. Освободите страх, который окружает ее.

Заметьте страх, который сосредоточился вокруг боли. Позвольте страху растаять. Пусть напряжение растворится, и тогда ощущения смогут легко возникать, как они пожелают. Не пытайтесь охватить боль. Позвольте ей свободно парить. Больше не держите ее в захвате сопротивления. Расслабьтесь. Откройтесь этому ощущению.

Кулак разжимается. Пальцы, один за другим, ослабляют свою хватку.

Ощущения больше не охвачены сопротивлением. Раскрытие. Пусть боль смягчится. Пусть боль просто будет. Позвольте уйти сопротивлению, которое пытается подавить это переживание. Позвольте каждому ощущению стать полностью осознанным. Никакой привязанности. Никакого отталкивания. Боль начинает свободно парить в теле.

Все привязанности отступают. Остается только осознание и ощущение открытости от мгновения к мгновению. Расслабленное тело легко принимает его.

Кулак разжимается и становится мягкой, широкой ладонью. Никакого напряжения. Никакой привязанности.

Пусть тело будет мягким и открытым. Пусть ощущения плывут свободно. Легко. Мягко.

Смягчение, полное открытие боли.

Просто ощущение. Свободно парящее в мягком, открытом теле.

ВТОРАЯ МЕДИТАЦИЯ НА БОЛИ

(Глубокое расслабление, заполнение тела безмолвием)

Сделайте несколько глубоких вдохов и займите удобное положение.

Сосредоточьте внимание на макушке головы.

Позвольте уму спокойно получать разнообразные ощущения, возникающие там.

Что вы чувствуете – покалывание? тепло? наполненность? затвердение? Что бы ни возникало, позвольте ему полностью войти в осознание. Позвольте ему войти в мягкий, открытый ум.

Когда ощущения становятся заметными, наблюдайте за чувством мягкого присутствия везде, где задерживается ваше осознание. Начните медленно направлять осознание вниз по телу.

Почувствуйте мышцы и ткани лица. Позвольте своему осознанию и теплу смягчить каждую часть тела, в которую они входят.

Распределите свое внимание, это чувство присутствия, по всему лицу. Пусть расслабится напряжение в области ушей.

Расслабьте мышцы вокруг глаз. Пусть ваши привязанности растают. Заметьте, как вы обычно «пытаетесь» видеть и позвольте глазам быть расслабленными.

В районе челюстей. Позвольте напряжению уйти прочь. Пусть лицо станет полностью мягким и расслабленным.

Пусть внимание продолжит опускаться к шее и горлу. Чувствуйте мышцы и ткани тела. От мгновения к мгновению ощущения возникают в мягкой открытости.

Когда приходит какое-то ощущение, та область тела расслабляется. Каждое ощущение смягчается. Эта область тела расслабляется.

Плечи. Кости и связки. Мышцы и ткани тела. Смягчение.

Не за что цепляться. Нечего поддерживать. Просто позвольте плечам быть мягкими и легкими. Полностью расслабленными. Отпустите напряжение и привязанность к чему бы то ни было.

Пусть напряжение движется медленно вниз по руке. Чувствуйте поток в каждой руке, изливающийся из каждого пальца, освобождающий любое напряжение в плечах, руках, запястьях, пальцах.

Чувствуйте живот и грудь. Туловище. Переживайте свои ощущения изнутри. Смягчайте каждый орган, когда осознание входит в него. Расслабляется живот. Легкие. Дыхание свободное и легкое. Оно происходит само по себе. Отпустите любую привязанность в туловище, в груди.

Просто позвольте дыханию происходить самостоятельно. В открытом, теплом осознании. Не к чему привязываться. Нечего отталкивать. Есть только осознание, принятие ощущений. От мгновения к мгновению. В теплой тишине.

Почувствуйте спину. Позвольте своему вниманию двигаться медленно вниз по спине. Расслабляйте позвонок за позвонком. Любое напряжение, любая привязанность смягчаются, тают. Это просто ощущения. Мгновение за мгновением в них становится все меньше напряжения, сопротивления, привязанности к мышцам и тканям тела. Расслабление.

Позвольте осознанию медленно двигаться по телу. Поясница. Ягодицы. Полное расслабление.

Пусть осознание приблизится к заднему проходу. Если там есть какое-то напряжение, расслабьте его. Отпустите затвердение. Полностью расслабьте таз.

Почувствуйте свои бедра. Если ли в них привязанность? Позвольте тканям и мышцам стать одним целым. Каждое мгновение ощущения высвобождает еще одно небольшое напряжение. Смягчение. Погружение.

Колени. Чувство закрепощенности? Отпустите его. Нижняя часть ног. Лодыжки.

Позвольте осознанию войти полностью в каждую область тела по мере того, как оно медленно движется от головы к стопам.

Почувствуйте подошвы ног. Покалывание. Вибрацию. Пусть с каждым мгновением тело расслабляется все больше.

Переместите осознание от пальца к пальцу на ногах. Сначала большой палец на обоих ногах, затем следующий, затем следующий. Чувствуйте, как поток наполняет каждый палец. Все тело становится мягким и открытым.

Начиная с пальцев, подошв ног и лодыжек, наполните тело мягким покоем.

Через икры ног. Колени. Позвольте телу наполниться безмолвием. Безграничным спокойствием. Напряжение каждой мышцы уходит. Даже кости, кажется, размягчаются, в тишине, в пространстве.

Через бедра. Глубокое спокойствие. Открытость. Через живот. Спокойствие проникает в каждый орган. Грудь. Дышите мягко, как дышится. Просто наполняйте легкие. Сердце окутано великой безмятежностью.

Позвоночник наполняется глубоким покоем. С великим чувством покоя и расслабления. Приходящие и уходящие ощущения плывут в безмятежности.

В руках и плечах. В локтях и ладонях. Безмолвие заполняет тело. Успокаивает ум.

В шее. В подбородке. В горле. Безмолвие. Спокойствие. Открытость. Позвольте безмолвию медленно наполнить область за лицом. Так чтобы все лицо – глаза, рот, уши – было ощущением, которое парит в спокойствии.

Пусть спокойствие заполнит тело вплоть до самой макушки головы.

Тело пребывает в безмолвии. Податливость. Покой.

Теперь позвольте осознанию течь через тело, приносить тепло и терпение каждой клеточке. Позвольте осознанию пропитать каждую часть тела, каждое мышечное волокно. Осознание в связках, в тканях тела. Позвольте телу растаять в покое и тепле.

Пусть все тело заполнится безмолвием. Глубокое, пространственное расслабление.

Позвольте безмолвию охватить вас.

Легко пребывайте в безмолвии.

ТРЕТЬЯ МЕДИТАЦИЯ НА БОЛИ

(Исследование боли)

Сидите или лежите в самом удобном положении. Сделайте несколько легких, глубоких вдохов, позволяя телу привыкнуть к этому положению.

Верните свое осознание к телу. Постепенно позвольте осознанию войти в сферу ощущений тела.

Позвольте телу расслабиться вокруг этих ощущений. Все тело расслабляется и открывается.

Пусть ткани тела станут мягкими. Пусть плоть расслабится, чтобы ничто больше не держалось за боль. Связки расслабляются. Мышцы расслабляются.

Не отталкивайте боль. Пусть она просто будет. Позвольте телу смягчиться вокруг нее. Раскройтесь.

Позвольте ей быть такой, какая она есть.

Не держитесь за нее. Не сопротивляйтесь. Просто откройтесь мягкости.

Позвольте боли свободно парить в теле. Позвольте ощущениям находиться в безграничном восприятии.

Легко позвольте всему телу стать похожим на открытое пространство. Нет привязанности. Нет напряжения.

Отпустите все вокруг боли. Почти на клеточном уровне позвольте телу расслабиться. Пусть оно станет податливым и открытым. Никаких затвердений. Никакого ухода. Позвольте всему телу быть мягким. Тканям. Даже костям.

Расслабьтесь и раскройтесь. Вокруг области ощущений.

Отпустите любые напряжения в дыхании. Позвольте телу дышать самостоятельно. Позвольте телу открыться пространству, в которое без малейшего вмешательства приходят ощущения.

Легко отпустите ум, в котором идеи и мысли о боли создают напряжение. Если вы заметите мысли об «опухоли» или «раке», которые рождают страх, расслабьте все вокруг таких мыслей. Отпустите страх. Позвольте ему свободно парить в уме. Просто замечайте идеи о боли, желании убежать, боязнь оказаться пойманным. Не замыкайтесь на них.

Позвольте этим мыслям возникать и незаметно уходить прочь. Расслабьтесь вокруг них. Старые мысли создают старое сопротивление.

Отпустите сопротивление в теле, в уме. Позвольте каждому переживанию парить в мягком, открытом теле. В безграничной пространственности ума.

Заметьте, что страх ищет выхода наружу. «Когда закончится эта боль?» «Откуда она приходит?» «Как я могу избавиться от нее?» Подобные мысли усиливают страдание. Заставляют сжиматься тело и ум.

Позвольте текущему мгновению быть полностью принятым. Позвольте уму быть мягким, открытым и податливым. Всякий раз, когда возникает мысль, откройтесь ей и отпустите ее. Вам не нужно защищать себя. Не нужно никуда прятаться. Просто расслабьтесь, откройте ум и не вмешивайтесь в его проявления.

Пусть тело станет подобным океану. Каждое ощущение спокойно плывет по его поверхности.

Пусть тело будет открытым, текущим и мягким. Затвердения расплавляются. Твердость растворяется в безграничном океане осознания. Почувствуйте волны ощущений в океане тела. Почувствуйте близость его глубин. Расслабление. Открытость.

Теперь спокойно направьте свое внимание к боли. Без напряжения. Даже без попыток изгнать его прочь. Позвольте вниманию непосредственно входить в свои ощущения. Исследуйте то, что называется болью.

В чем истина этого переживания? Что есть боль? Если ум неустойчив в своем подходе к переживаниям, сосредоточьтесь на течении переживаний от мгновения к мгновению. Позвольте вниманию входить непосредственно в самый центр ощущений. Переживайте их непосредственно. Боль не является врагом.

В это самое мгновение исследуйте ее реальность. Какова ее структура? Когда вы глубоко входите в измерения ощущений от мгновения к мгновению, в самом центре неудобства, какова ткань, фактура этого ощущения?

Позвольте телу и уму оставаться мягкими и открытыми. Позвольте истине мгновения явиться уму, который не привязан и не боится.

Как «чувствуется» это ощущение? Какое оно? Холодное? Жаркое? Позвольте уму проникнуть в течение ощущения от мгновения к мгновению.

Остается ли оно на одном месте?

Или оно движется?

Является ли оно круглым и твердым?

Или же оно плоское и мягкое? Имеет ли оно волокна, которые движутся по телу?

Позвольте вашему вниманию слиться с этим ощущением. Станьте с ним одним целым. Среди постоянно меняющегося потока позвольте осознанию исследовать изменения, происходящие в настоящем. Проникните в каждую частицу этих ощущений. Примите каждое ощущение таким, какое оно есть. Это напоминает внимательное слушание мелодии, нота за нотой. Не пытайтесь забежать вперед себя. Не держитесь за старое. Просто входите в это мгновение. Настройтесь на осознание ощущения от мгновения к мгновению.

Является ли оно твердым? Или же оно постоянно меняется? Остается ли оно на том же самом месте? Или же оно напоминает амебу, постоянно меняющую свои очертания? Его интенсивность меняется от одной области к другой, от одного момента к другому.

Позвольте уму стать одним целым с этим ощущением. Расслабьтесь. Откройтесь. Войдите непосредственно. Замечайте любое напряжение в уме или теле. Расслабьтесь.

Исследуйте. Какое это ощущение? Образует ли оно твердую массу? Или же оно постоянно движется?

Или оно кажется вам узлом? Или давлением? Или покалыванием? Или вибрацией?

Какого оно цвета? Является оно тяжелым или легким?

Изменения происходят постоянно. Ощущения приходят и уходят. От мгновения к мгновению. Войдите в поток. Отпустите сопротивление. Отпустите идею о том, что происходит. Откройте истину самостоятельно. Это ощущение просто парит в пространстве осознания. И меняется. От мгновения к мгновению.

Является ли оно простой точкой ощущений? Или же это сложное переживание, которое изменяется от места к месту?

Какое оно, тяжелое и жгучее? Или же светлое и прохладное? Без малейшего сопротивления непосредственно войдите в переживание этого ощущения от мгновения к мгновению. Открытость. Смягчение. Сопротивление ума и тела плавится и уходит прочь.

Изучайте ощущение мягким, открытым умом. Проводите исследование открытым сердцем. Открытым телом. Открытым умом.

Постепенно, мягко откройтесь к самому центру переживаний. Спокойный, внимательный ум в самом центре. Переживайте его, каким оно есть. В безбрежной пространственности ума. Никакой привязанности. Не нужно даже никакого мышления. Просто принимайте все, что приходит к вам с мгновением. Это непосредственное переживание того, что есть. Оно развивается. От мгновения к мгновению.

Теперь мягко верните свое внимание обратно к ровному течению дыхания и позвольте своим глазам открыться, как они пожелают.

ЧЕТВЕРТАЯ МЕДИТАЦИЯ НА БОЛИ

(Исследование осознания за пределами тела)

Сидите или лежите в самом удобном положении. Позвольте своему уму привыкнуть к этому положению. Позвольте телу расслабиться и смягчиться.

Позвольте телу растаять на стуле. Позвольте ему утонуть в кровати, на которой вы лежите. Не пытайтесь поддерживать свое тело. Никаких привязанностей.

Верните свое внимание в тело. Почувствуйте плотность, его кажущуюся твердость.

Исследуйте ощущения, возникающие в теле. Почувствуйте твердость костей. Почувствуйте плотность тканей, сухожилий и мускулов. Почувствуйте плотность тела. Его весомость.

Позвольте осознанию медленно двигаться от макушки головы через тело к ногам и кончикам пальцев.

Где бы ни останавливалось осознание, там возникает ощущение.

Позвольте постепенно перемещать осознание к краю тела.

Чувствуйте, как кожа касается воздуха. Чувствуйте череп, верхнюю часть плеч, волоски на руках. Те места, где ягодицы встречаются с мягкой поверхностью, на которой вы сидите или лежите. Чувствуйте, как ноги касаются пола.

Позвольте вниманию находиться в самой точке соприкосновения. Позвольте осознанию пребывать на краях тела.

Являются ли края тела краями осознания? Чувствуйте, как осознание простирается за пределы кожи. Позвольте осознанию выходить за рамки ощущений. Чувствуйте себя за пределами тела. Исследуйте пространство, которое касается кожи.

Чувствуйте, как осознание, кажется, существует за краями тела. Чувствуйте пространство за дюйм от тела. За фут от тела. Чувствуйте, как внимание устремляется наружу. Исследуйте, что лежит за пределами кожи и плоти. Окружающий воздух. Чувствуйте, как осознание расширяется за пределы тела.

Осознание постепенно заполняет комнату.

Чувствуйте стены комнаты вокруг себя. Они подобны вашему второму телу. Расширяйтесь за пределы этих стен. Позвольте уму выйти в пространство. Расширение. Никаких препятствий.

Осознание не имеет границ. Позвольте своему осознанию быть пространством, в котором кружатся луна и звезды. Нигде нет границ. Безграничное осознание. Растекающееся по бесконечному пространству.

Ваше тело – центр вселенной. Ваше осознание простирается в необозримую даль до бесконечности. Простирается. Мягкость. Открытость. Бесконечность.

Мгновение за мгновением осознание расширяется во всех направлениях. Позвольте своему осознанию излучаться в необозримую даль. Простираться. Исследуйте осознание за пределами тела. Огромное открытое пространство. Вся планета парит в необозримом пространстве сознания.

Расширяйтесь вовне. Внутри вас парят облака. Звезды. Луна. Все планеты. Вся вселенная парит в безграничном пространстве ума. Простирается везде. Простирается до самых границ космоса. И за его пределы. Безграничность. Открытость. Пространство. Самоосознание.

Выходите за пределы. Дальше, дальше. Позвольте осознанию распространиться до бесконечности.

Теперь пусть внимание вернется к дыханию. Каждое ощущение парит в беспредельности.

Каждое вдох проплывает сквозь тело. Каждое ощущение получает безграничное осознание.

Чувствуйте, как начинают открываться ваши глаза. Посмотрите по сторонам.

Двигайтесь, если вы хотите двигаться.

ПЯТАЯ МЕДИТАЦИЯ НА БОЛИ

(Свободное парение всего)

Направьте внимание туда, где чувствуете неудобство.

Начните смягчаться вокруг этой области. Позвольте боли просто быть там. Откройтесь ей. Позвольте всему сопротивлению растаять. Позвольте коже, тканям тела, мышцам расслабляться вокруг боли.

Позвольте кулаку, который сжимает боль, начать постепенно раскрываться. Ослабьте напряжение, затвердение вокруг ощущений. Позвольте мышцам смягчиться, расслабиться. Никакой напряженности нигде.

Позвольте боли просто быть там. Не держите ее. Не отталкивайте ее.

Расслабьте связки. Ткани тела. Позвольте ощущениям свободно парить в теле. Без усилий. Без напряжения. Откройтесь вокруг ощущений. Легко. Не отталкивая ничего. Позвольте всему сопротивлению уйти из тела.

И в уме. То же самое расслабление. Та же самая непривязанность. Отпускание мыслей. Открытие в пространство сознания.

Какая бы мысль ни возникала, пусть она свободно парит. Какое бы ощущение ни появлялось, пусть оно свободно парит. Мысли о боли плывут в безбрежности ума.

Расслабьтесь вокруг мыслей. Ощутите пространство, в котором они плывут. Страх. Сомнение. Смягчение. Свободное парение.

Каждое переживание в уме проплывает, как облако, в необозримом пространстве сознания. Все, что возникает в теле, в уме. Сомнение. Замешательство. Ожидание. Страх. Просто позвольте им уйти. Они присутствуют в одно мгновение, исчезают в следующее.

Заметьте постоянно меняющийся поток мыслей и ощущений. Постоянно возникающие и исчезающие в безграничности осознания.

Ощущения плывут в теле. Изменяются. От мгновения к мгновению. Мысли плывут в уме. Постоянно меняются. Постоянно раскрываются.

Все тело смягчается. Раскрывается. Расслабляется. Не цепляйтесь. Не убегайте.

Пусть ощущения возникают в открытости. Мягкое, непривязанное пространство, которое просто позволяет вещам быть такими, какие они есть. Никакого вмешательства. Ощущения возникают. Мысли возникают. Никакого сопротивления. Никто за ними не тянется. Никто их не отталкивает. Никто не напрягается. Просто мягкое, открытое пространство. Каждое мгновение переживается в безграничном осознании.

Звук моего голоса проплывает в открытом пространстве сознания. Слышание случается полностью само по себе. Делать ничего не нужно. Просто изменяется громкость звука, от мгновения к мгновению, в безбрежности.

Чувствуйте пространственность бытия, которая простирается во всех направлениях и охватывает каждый звук и образ. Мгновение слышания следует за мгновением видения. За мгновением мысли. Все это плывет в безграничном пространстве сознания. Звук моего голоса. Машина, проезжающая по улице.

Самолет, пролетающий в небе. Все это происходит в бесконечном пространстве сознания.

Пусть ум станет подобным безграничному небу. Каждое переживание напоминает облако, плывущее, постоянно меняющееся, преображающееся в самое себя, тающее в безбрежности. Чувствуйте, как осознание существует сразу везде. Беспредельно.

Безграничное пространство бытия. Не ограниченное больше очертанием тела. Пределами комнаты. Осознанием, постоянно расширяющимся в беспредельное пространство.

Пусть осознание станет подобным небу. Которое не задерживает ничего. Которое не создает ничего. Которое позволяет всему проплывать. Без малейшей привязанности или вмешательства. Наблюдайте за звуком. За зрением. За памятью. За ощущениями. Они появляются и исчезают в открытом небе осознания.

Заметьте, что все звуки случаются в этом пространстве. Все мысли. Все ощущения. Плывут в бесконечном восприятии. Никаких пределов нигде. Все, что происходит, происходит внутри этой безграничности. Внутри беспредельного пространства сознания.

Тело расслаблено. Ум открыт и ясен.

Позвольте краям тела и ума растаять и влиться в безграничность. Тело. Ощущения. Чувства. Плывут в необозримом пространстве. В каждое мгновение ощущения меняются и свободно проплывают в чистом осознании. Мгновение памяти. Мгновение страха. Мгновение радости. Вечно меняющиеся облака в открытом небе. Каждая мысль, каждое ощущение свободно парит в безграничном осознании.

В этой безбрежности ум и тело – это всего лишь мысленные облака, плывущие в открытом, бесконечном пространстве. Само осознание. Содержит все, не задерживает ничего. Ум полностью растворяется в необозримой открытости. Тело, ощущения плывут, растворяются в пространстве. Растворяются. Растворяются. Только пространство. Только пространство.

ГЛАВА 11

ПРИБЛИЖЕНИЕ К СМЕРТИ

Несколько лет назад на нашем первом семинаре по сознательному отношению к жизни-умиранию во время знакомства участников миловидная седая женщина, безо всякого смущения носившая цветную футболку, которая не могла скрыть, что обе ее груди были удалены, представилась так: «Два года назад мне был ниспослан дар рака». Она была первой из встреченных мною людей, которые говорили, что никогда бы не променяли глубину и ясность понимания на здоровое тело. Свет в ее глазах свидетельствовал о том, каким бесценным оказалось для нее столкновение со смертью, какова сила этого учения.

Лишь немногие встречают своего совершенного духовного учителя или находят технику, идеально удовлетворяющую их запросам. Лишь немногие находят путь освобождения: человека или учение, которые настолько подходят им, что действуют как зеркало для их привязанностей. Однако для некоторых смертельно больных, с которыми мы работали, их болезнь стала именно таким путем. Они наконец-то нашли своего долгожданного идеального учителя, который открыл их самим себе. Они пережили трудности, которые переживает каждый, кто учится выявлять свои привязанности и страхи, и такую же милость, которую обретает каждый, кто проник в свою подлинную природу.

Не считая больше болезнь досадной неудачей, они находят в ней учение, которое, по их мнению, не могло прийти к ним никаким другим путем. Они отдают должное выбору свой судьбы с силой и ясностью, которые свидетельствуют о глубине их постижения.

Чтобы открыться своей подлинной природе, истине бытия, мы должны перестать откладывать смерть. Принять смерть внутрь себя означает выйти за ее пределы, за пределы того, кто, как нам кажется, умирает. Прийти к безбрежности бытия, о которой многие говорят как о бессмертии. Так мы можем использовать смерть для того, чтобы выявить все те места, в которых мы прячемся, места, в которых мы не доверяем своему сердцу.

Многие ли из нас могут позволить себе умереть прямо сейчас? Все мы можем умереть, – но можем ли мы умереть полно, просто расширяясь за пределы себя, не пытаясь ничего изменить? Не пытаясь сделать свою смерть чем-то другим, не произнося исторических последних слов, не превращая последние минуты в сцену из фильма о супермене, а просто сказать «Ах!» и уйти из тела, не держась ни за что.

Все мы находимся в процессе пробуждения. Мы становимся полностью рожденными, когда можем в каждое мгновение умереть для страха и изоляции. Иллюзия отделенности умирает, и на ее месте остается наша бессмертная подлинная природа.

Во время обсуждения на семинаре в Калифорнии здание содрогнулось от землетрясения. Поскольку в течение нескольких дней мы говорили только о смерти, можно было подумать, что участники семинара будут готовы отпустить жизнь, что, по-видимому, они должны быть готовы сделать всегда. Но когда я посмотрел на испуганные лица сотни присутствующих, я увидел на них страх, привязанность и нежелание иметь дело со смертью. Когда волны ахов и охов утихли, я спросил у группы: «А что если бы это мгновение оказалось последним в вашей жизни? Что, если бы это действительно было так? Та мысль, которая была тогда у вас в уме, стала бы вашей последней мыслью. Та самая мысль: „О Господи!“ Предположим, так и случилось. Нас всех уже нет. Никто не воскрес. Вся работа, которую вы сделали до сих пор, чтобы раскрыться, – это все, что вы успели сделать в этой жизни. Насколько вы несете истину в своем сердце, насколько вы можете отпустить свое имя, свое представление о себе, свою семью – вот мера вашей любви и мудрости, которая будет сопровождать вас там, где вы окажетесь впоследствии».

Как много есть людей, которые по пути домой видят свет в зеркальце заднего обзора, слышат визг тормозов, чувствуют удар стали о сталь и в сгущающихся сумерках успевают только подумать «О черт!». Как много людей умирает со словами «О черт!», а не с именем Бога на устах. Как много тех, чья песня смерти состоит из ругательства «О черт!».

Тибетские буддисты, понимая, что каждый момент жизни может оказаться последним, подчеркивают, что смерть можно использовать как средство для пробуждения. Многие монахи пьют из чаш, которые сделаны из черепов, взятых на месте сожжения покойников. Многие пользуются четками, сделанными из человеческих костей, чтобы постоянно напоминать себе о смерти. Ведь они понимают, что в следующее мгновение могут быть мертвы, и тогда больше не будет слов, не будет обещаний завтра стать лучше. Жизнь становится величественной, когда мы начинаем давать себе отчет в том, что можем не дожить до вечера этого дня. Наши фантазии, наша убежденность, что мы будем жить вечно, приводят нас в замешательство, когда мы сталкиваемся со смертью. В действительности же, время, которое у нас реально есть, – это сейчас. Прошлое и будущее – для нас просто сон. Реально только настоящее мгновение. Если мы будем рождаться каждое мгновение, мы сможем переживать жизнь непосредственно, а не спать в ней. Рождаясь каждое мгновение, мы позволяем себе умереть для привычки ума комментировать все для его суждений и постоянной самозащиты.

В нашей жизни не бывает мгновений, когда мы полностью бодрствуем. Возможно, именно поэтому мы находим смерть столь проблематичной: всю свою жизнь мы спим и видим сны.

Многие говорили мне, что болезнь пробудила их ото сна. И тогда они увидели, что их модели – это не цель, а препятствие. Что хотя их тело ослабло, их дух стал сильнее. Некоторые говорили, что ухудшение состояния тела учило их не отождествляться с ним. Они стали относиться к телу легко. Их голоса смягчились и наполнились любовью.

Ниже приводятся отрывки из дневника Пола, с которым я познакомился весной, когда он оказался прикованным к постели после «двух лет непрекращающейся борьбы с болезнью Ходжкина». Каждая запись отражает взлеты и падения его способности работать в этой трудной ситуации. Он дает хороший пример того, что в любом росте есть свои пики и плато. Бывает так, что мы можем открыться, но бывает и так, что не можем, но как бы то ни было, мы должны быть готовы к раскрытию. Когда Пол заболел, ему было тридцать лет. Он был настройщиком звуковой аппаратуры и вел активную, интересную жизнь. Его основной трудностью стало беспокойство, возникавшее, когда по мере его растущего бессилия и неотвратимого приближения смерти одна за другой оказывались несостоятельными его модели «мужчины», «того, кто хорошо живет и не боится трудностей», «человека, который может сам позаботиться о себе».

Он говорил, что его беспокойство заставляет его «лезть из кожи вон». Чтобы помочь ему преодолеть беспокойство, мы решили, что ему будет лучше использовать технику счета выдохов. Нужно просто считать выдохи от одного до десяти, а затем начинать сначала. Если вы сбились со счета и не помните, шестой это выдох или седьмой, начните снова с первого. Пол работал с этой техникой несколько раз в день по двадцать минут, а также тогда, когда чувствовал энергетическую нестабильность. Когда его ум успокоился, его сердце начало открываться.

По мере того как Пол все больше принимал данность своего положения, его понимание углублялось, и однажды он сказал: «Мелодрама осталась почти без изменений, но сцена чрезвычайно высокая». Когда его сопротивление начало таять, он был удивлен своему вновь обретенному спокойствию. «Принятие – это волшебство», – пошутил он однажды. За несколько дней до смерти, глядя на то, как один человек промывает трубку катетера, другой опорожняет его судно, а третий делает на кухне морковный сок, он заметил: «Знаете, это все напоминает какую-то комедию!»

* * *

Вот несколько отрывков из дневника Пола за последние месяцы его жизни.

Важно научиться чуть что не прыгать за пилюлей от боли. Вместо того чтобы бездумно принимать ее, попытайся изменить положение тела, перестроить свое осознание. Помни: облегчение никогда не приходит сразу же – даже если пилюля сработает. Поэтому вначале всегда пробуй справиться с болью своими силами!

Иногда почти диву даешься, как мало нужно, чтобы быть в состоянии принять любой «неприемлемый» дискомфорт.

Вообще НИКОГДА не принимай пилюли от боли, чтобы справиться с «дискомфортом». С ним намного легче справляться с помощью медитации.

Я НЕ ЯВЛЯЮСЬ СВОИМ ЗАМЕШАТЕЛЬСТВОМ! И это тоже уйдет.

(1) Принятие – конкретно чего

Ну страха...

Ну беспокойства...

(они скоро проходят, потому что состояния сознания)

это всего лишь обусловленная реакция

(2) Открытие – отпускание

непривязанность

Все, что раньше казалось таким незыблемым, на самом деле всего лишь облако, проплывающее мимо.

* * *

Порой довольно жутко переживать периоды, когда не знаешь, что будет дальше и т.д., хотя на самом деле у всех нас такие периоды бывают по сто раз в день. Но когда ты прикован к постели, у тебя намного больше времени, чтобы замечать их.

Интересно следить за тем, как я инстинктивно пытаюсь бороться с этими периодами, отвлекаясь, чтобы сделать запись в дневнике или «чем-то позаниматься».

* * *

Это постоянное беспокойство сводит меня с ума. Я постоянно чувствую боль в спине и животе, которые меня «беспокоят» и не дают как следует сосредоточиться. Что же, возможно, это все же лучше, чем головокружение, которое было у меня раньше. Думаю, что мне нечего теперь делать, только практиковать ПОЛНОЕ ЛЮБОВНОЕ ПРИНЯТИЕ...

* * *

Вторая половина дня медленно прошла мимо, как испанский пассажирский поезд третьего класса. Мне нужно принять эту скуку, эту кажущуюся бессмысленность, которая в действительности является великим учителем.

* * *

Звонил родителям. Безопасность известного. Ну почему бы и нет? Почему бы не подарить себе немножко безопасности после всех странных переживаний, через которые я прохожу? Я снова с интересом наблюдаю, как мой ум пытается закрыться вокруг некоторых идей.

ЭТО ПРЕКРАСНО!

ВИДЕТЬ ЭТОТ ПРОЦЕСС В ХОРОШЕМ СВЕТЕ

КАК ПРИКЛЮЧЕНИЕ, КАК ПОУЧИТЕЛЬНОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ.

* * *

Я исполнен энтузиазма, как монах-ученик.

Великое испытание смерти в том, что каждый из нас должен пережить ее сам. Намного лучше было бы сделать это с кем-то вместе.

Когда солнечный свет меркнет и приближается конец дня, я чувствую одиночество. Было бы очень приятно, если бы кто-то пришел и побыл со мной этим вечером, если бы я мог с кем-то просто поговорить, чтобы преодолеть разделенность, которая иногда находит на меня.

Между тем я могу воспользоваться этим, чтобы осознавать уловки своего ума, который тянется то за одной морковкой, то за другой.

* * *

Кажется, я прохожу через очень большой кризис, касающийся сна и капитуляции. Я в замешательстве, но стараюсь держать сердце открытым и найти какой-то выход.

Мне кажется, что я по-прежнему боюсь попасть в ловушку. Я просто лежу в кровати. Мое истощенное тело отдыхает, а я борюсь со своим чувством эго, со своим чувством «я».

Какие иллюзии! Но они кажутся нам реальными! Как странно находиться в себе и бояться, но в то же время спокойно принимать свой страх, спокойно ждать! Создается впечатление, что «я» не желает испытывать страх, и поэтому он передается телу, а «я» просто наблюдает за ним.

* * *

Когда у тебя есть чувство юмора, ты получаешь все. Юмор приводит к любви. Поэтому продолжай смеяться.

Просто работай с тем, что дается тебе в каждое мгновение. Ведь это все, что ты можешь получить. Все относительно. Что заставляет тебя думать, что никто другой не пойман? Все мы пойманы. Тебе повезло больше других, потому что болезнь чаще напоминает тебе об этом.

* * *

Когда мне больно, время течет медленно. Все это было бы ничего, если бы я не чувствовал себя так мерзко. Единственный выход из создавшегося положения – пройти сквозь это; оставаться же здесь – все равно что быть в аду. Лучшая защита, кажется, в том, чтобы оставаться в покое и думать о ведении дневника. Однако таким образом я смогу забыть или потерять себя лишь на некоторое время. Мне нужно более продолжительное забывание. Ощущение, что я не являюсь той личностью, которой всегда себя считал, что я – не этот тоскующий, измученный неудачник. Ощущение, что я просто присутствую, но не являюсь кем-то конкретно.

После пяти минут письма начинают болеть мои пролежни. Плохо...

* * *

Снова очнулся после беспамятства... Чувствую себя немного отдохнувшим, но сразу же ко мне возвращается животный страх. Это странно, поскольку я могу стоять с стороне от него и рассуждать о нем. Однако я чувствую себя пойманным и вынужденным переживать страх всем своим телом, что бы я ни делал.

Но это сбивает с толку, потому что я хотел бы думать, что мне нечего бояться. Мне казалось, что я слишком «продвинут», чтобы бояться, и все же я здесь, и здесь же мой страх. (Все мы, если разобраться, находимся в такой же ситуации.)

* * *

В течение какого-то времени я чувствовал любовь и прелесть своего положения. Я не уверен, полностью не уверен в том, что будет завтра и даже сегодня через час. Я боюсь боли, особенно мучительной боли, которую невозможно отпустить. Я боюсь чувства нереальности, которое у меня возникает. Я боюсь, что усну и проснусь с потерей памяти. Я боюсь, что никогда не смогу полностью проснуться. Я боюсь полной беспомощности. Я боюсь следующего раза, когда мне нужно будет оправиться. Я боюсь того, что случится со мной. Я боюсь скитаний по больницам, операций, лекарств. Я боюсь потому, что больше не контролирую свою жизнь. Теперь я бессилен и могу только пытаться любить и держать свое сердце открытым.

* * *

Кто бы мог подумать, что еда и сон могут стать такими приключениями. Я чувствую любовь к жизни.

Ведь жизнь всегда будет приключением, как бы мучительна она ни была!

Раньше я действительно верил, что беспокойство будет длиться вечно. Но насколько смешным мне это представляется сейчас!

Я рад этой возможности, и я не должен ее упустить.

Сейчас для меня главное

РАЗВИВАТЬ СПОКОЙНОЕ ОСОЗНАНИЕ И ПРИНЯТИЕ ЭТОГО ШОУ. ОНО НЕ ТАК ПЛОХО, КАК МОЖЕТ ПОКАЗАТЬСЯ! (Фактически, оно плохо в той мере, в которой я сам считаю его плохим!)

* * *

В последние недели своей жизни тело Пола стало более свободным, а наша совместная работа стала обоюдным признанием того, Что он, очевидно, не был этим телом, – телом, которое медленно выходило из-под его контроля. Каждый раз, когда я говорил ему, что он не является своим телом, я чувствовал, что слова проникают на какую-то глубину, а затем возвращаются, столкнувшись с чем-то твердым, с чем-то обусловленным, со страхом или сомнением, которые он не мог отпустить.

После недели быстрого ухудшения самочувствия и после глубокой безмолвной медитации однажды утром, когда я легко перевернул Пола, чтобы вытереть ему спину, я удивился немощности его тела и сказал ему: «Пол, ты только посмотри, как постепенно уходит твое тело; ты только посмотри на него, и ты увидишь, что ты не есть это тело! Как ты мог хотя бы на мгновение воображать себя этой износившейся вещью?» Но на этот раз я не почувствовал никакого сопротивления, я почувствовал, что мои слова прошли сквозь него и Пол просто принял их к сведению – никакого сопротивления, только отпускание в пустое пространство. Знакомая, которая держала на руках голову Пола, сказала: «Мне кажется, его уже нет». Его беспокойство и страх ушли вместе с отождествлением с телом. Длительная учеба у рака открыла его к жизни и к смерти. (См. приложение I.)

Вопрос: Вы говорите о тех, кто смертельно болен и приближается к смерти; но что вы можете сказать о пожилых людях?

Ответ: Одна моя близкая знакомая, которой исполнилось семьдесят лет, сказала мне, что каждое утро она смотрит в зеркало и не верит своим глазам, когда видит в нем свое старческое лицо. «Я никогда не любила старух, а теперь сама стала старухой». Она говорит о том, как все изменилось, о друзьях, которых больше нет в живых. Она обеспокоена тем, кто будет о ней заботиться, если она заболеет. Она боится, что скоро ей придется идти в дом престарелых, который она презирает. «Есть лекарства от болезней, но нет лекарств от старости. Вся моя жизнь изменилась. Я теперь сплю и ем не так, как раньше. Я даже иду в ванную не так, как раньше. Мои движения сильно замедлились. Ничто не является таким, каким я его привыкла видеть. Кто бы мог подумать!»

Для многих старость приносит чувство, что они моложе своего тела. Лишь некоторые дорастают до разотождествления с ним. Многие хотят избавиться от тела задолго до того, как оно умерло. Умственное представление о теле меняется медленнее, чем само тело. Тело превращается в пепел, хотя в сердце еще полыхает пламя. Многие испытывают затруднения при ходьбе, хотя все еще носят с собой образы своей спортивной молодости.

«У меня сели батарейки». Тело больше не преисполнено жизненной энергии. Мышцы становятся дряблыми, кожа покрывается веснушками, веки свисают. Для тех, кто принимает тело за себя самого, – это ад. Но я слышу, как другие при этом говорят, что их сила перешла в сердце, и что именно в сердце они находят теперь счастье. «Это похоже на древесный сок, который на зиму уходит в корни».

Для некоторых мир так быстро меняется, что они чувствуют себя не у дел, непригодными, чужими в обществе, в котором раньше играли самую активную роль. Чтобы убить время, они подолгу смотрят телепередачи, в которых исповедуется «культ молодости» – ведь 80 процентов актеров находятся в возрасте от двадцати пяти до сорока лет, тогда как только 20 процентов населения живут в этом возрасте. Это напоминает страну, в которой наказывают за старость. Неудивительно, что многие чувствуют себя жертвами.

В Индии первые двадцать лет жизни считаются временем ученичества, взросления. Следующие двадцать лет человек является домохозяином, который содержит свою семью. В течение следующих двадцати лет он совершенствует свою духовную практику, заботится о воспитании детей и о старости родителей. К шестидесяти считается, что у него больше не осталось семейных и общественных обязанностей, и он может провести остаток своих дней «саньясином», или скитающимся отшельником. Это время путешествий, спокойного созерцания и преданного воспевания.

Во многих обществах пожилых людей уважают за мудрость, которую они взрастили в себе за свою долгую жизнь. В нашем же обществе к старости относятся не с уважением, а с отвращением, и поэтому пожилым людям нужно самим научиться уважать себя, как они того заслуживают. Между тем в старости многие находят смысл жизни в служении: добровольные сиделки в больницах, посещение людей в приютах, общение с одинокими и больными, уход за детьми, советы пострадавшим и их родственникам – везде сияет мудрость и сострадание пожилых.

Неважно, сколько человек прожил, двадцать или семьдесят лет, в конце жизни ему кажется, что она длилась одно мгновение. Прошлое безвозвратно ушло, но ощущение бытия не кончается. Фактически, если вы спросите того, кто находится при смерти, чувствует ли он себя менее живым, чем когда-либо раньше, он ответит: «Нет, ни в коем случае!» Те, кто прослеживают жизнь вплоть до ее источников в сердце, живут полноценной жизнью.

На семинарах, которые мы проводили по всей стране в течение последних нескольких лет, мы встречались с людьми, которым исполнилось шестьдесят, семьдесят и даже восемьдесят лет, и которые стремятся обратиться внутрь. Они почувствовали, что в жизни есть что-то большее, чем мимолетные привязанности и утраты прошлого. Они доверяют своему нестареющему сердцу, которое побуждает их преодолевать ограничения слабеющего тела. Всматриваясь в лица занимающихся медитацией, я часто вижу пожилые лица, морщины на которых разглаживаются, а глаза перестают бегать под закрытыми веками, когда дыхание становится более спокойным. Любовь, которая сияет в таких людях, – это любовь высшей пробы.

* * *

ГЛАВА 12

РАБОТА С УМИРАЮЩИМИ

Однажды мне позвонила старая знакомая и сказала, что ее брат только что прошел общую медицинскую проверку, в ходе которой в легких у него были выявлены опухоли. Биопсия шла полным ходом. Что ей делать? Как ей помочь близкому человеку, которого в ближайшем будущем, по-видимому, ждут серьезные испытания?

Конечно, ответ на этот вопрос должен быть таким: вы общаетесь с больным точно так же, как с другими людьми. Открыто. С уважением к истине, к которой мы все причастны. Работаете, чтобы преодолеть разделениость, которая заставляет вас теряться в двойственности. Становитесь едиными с другим человеком. Никакой помощи, просто бытие. Наблюдайте обусловленную иллюзию собственной отделенности. Преодолевайте укоренившуюся привязанность. Умрите вместе с близким человеком. Выйдите за пределы воображаемого разделения умов и тел. Придите к общей первооснове бытия.

Вы неотделимы от умирающего точно так же, как вы неотделимы от себя. Открытость, искренность и забота. Вы просто находитесь рядом и слушаете сердцем, которое отзывчиво, которое в равной мере вмещает радость и страдание другого. Когда ваш ум не отделяет жизнь от смерти, вы живете не среди идей и теней, а среди непосредственных переживаний.

Если это больно, – это больно. Если это приносит вам счастье, – это приносит вам счастье. Никаких попыток что-то изменить. Никаких попыток сделать что-то не таким, каким оно есть. Просто слушайте истину, которую вам предлагает текущий момент.

Несколько лет назад, принимая участие в недельном семинаре с Рам Дассом, я познакомился с Элизабет Кублер-Росс. Рам Дасс пригласил Элизабет принять участие в семинаре того года. Тогда мы провели с Элизабет вместе лишь несколько минут, и я никогда не думал, что мы снова встретимся. Однако через несколько месяцев стало ясно, что у нас с Элизабет есть общая работа. Я позвонил ей, и она сказала: «Давай сделаем это». В 1976 году я начал преподавать медитацию на ее семинарах. Я думал, что просто поделюсь техниками, которые помогают быть открытым в отношении себя и других. Но вселенная с ее бесконечной мудростью и состраданием не позволила мне ограничиться только этим.

Приступая к занятиям на первом же семинаре в Техасе, я тешил себя мыслью, что буду «спокойно делать свое дело» в понимающей обстановке, но тут Элизабет предложила мне: «Давай съездим в город к моей знакомой, которая лежит в больнице». Она имела в виду женщину, которая умирала от малокровия в нескольких милях от Хьюстона. «Мне кажется, мы должны встретиться с ней. Ей может быть очень кстати провести некоторое время с тобой». Я подумал, что это прекрасная возможность увидеть Элизабет за работой. До этого я никогда не был возле умирающих. Я подумал:

«Мне предоставилась возможность занять место в первом ряду и понаблюдать за тонкой интуитивной работой Элизабет».

По пути в больницу Элизабет сказала мне, что эта женщина стала своеобразной знаменитостью в своей палате. Ей сделали трансплантацию костного мозга, что в те дни было еще очень редкой операцией. После операции она прожила уже двадцать один день – что намного больше, чем большинство из ее предшественниц.

Когда мы шли по коридору к палате Дороти, я подумал: «Элизабет знает, что ей говорить, но вот что я там буду делать?» Я почувствовал напряжение в глубине живота. Когда мы вошли в комнату, Элизабет поставила стул рядом с кроватью и сказала:

«Почему бы тебе не сесть здесь», – а сама отошла и села на стул в углу комнаты. Когда я неловко сел возле кровати, я почувствовал страх и необходимость что-то делать. Я не мог не чувствовать свою нерешительность и никчемность. Я с болью осознал обусловленность своей открытости; я увидел, как сильно моя открытость зависит от «безопасного окружения». Я увидел, что открываюсь только тогда, когда не чувствую неудобств. Сидя на этом стуле и спрашивая себя, кто я и что мне делать, я присутствовал лишь частично.

В это мгновение я понял, что нахожусь ближе к смерти, чем эта бледная двадцативосьмилетняя женщина.

Когда я, насколько мог, справился с волнением, мы начали медитацию, которая позволяет открывать сердце с помощью дыхания через сердечный центр и отпускает блоки, ограничивающие пространственность, не дающие увидеть основополагающую реальность. Выдыхая все, что ограничивает осознание, Дороги и я, мы вместе вышли в более ясное пространство. Вдыхая свет и мудрость вселенной, мы позволили уму смягчиться и стать прозрачным, чтобы увидеть то, что находится за его пределами. Когда мы медитировали, я понял, в какой мере страх и имидж держат меня отделенным, не позволяют мне полностью открыть сердце для этого человека. Подозреваю, что медитация помогла мне больше, чем Дороти. Тогда я нуждался в медитации больше, чем она.

Чувствуя мое неудобство, Дороти была очень сострадательна. Рядом с ней сидел человек, который пришел, чтобы ей помочь. Но в этом человеке было так много привязанностей, что он не присутствовал полностью здесь и теперь. Мои плечи чувствовали себя так, словно они привязаны к ушам. Напряженность верхней части моего тела была особенно заметна. Было очевидно, как мне трудно выйти из своей клетки.

Преподавая медитацию в обстановке семинаров, я всегда был на своей территории. Мне было очень легко «знать», быть самым мудрым в группе. Играть свою роль было легко. Но когда я оказался здесь, рядом с этой женщиной, я почувствовал, что меня сковывают замешательство и сомнение. Хотя я знал, что, чувствуя себя отдельным, я укрепляю свою отделенность, усиливаю свое страдание, тогда, к своему удивлению, я не мог ничего поделать с этим. Все, что я смог сделать, – это войти в медитацию так же полно, как предлагал ей. Когда я увидел, что мои привязанности уходят, я почувствовал, как в сердце появляется блокировка.

Я видел, как мои попытки поддерживать свою «особость» усугубляли чувство отделенности между нами, которое усиливает страх смерти. Ведь очевидно, что, когда человек умирает, он прежде всего теряет способность держаться за то, чем, как ему кажется, он является. Свое тело, свое имя, свою личность, свои предпочтения. Я увидел, что это была для меня прекрасная возможность умереть прямо там, отпустить все, что блокировало мою отзывчивость и причастность к бытию. Умереть для своей «особости».

Когда мы вышли из палаты, я понял, что это была для меня прекрасная возможность увидеть свой ум. Передо мной поставили чисто отполированное зеркало, которое не собиралось говорить мне, что я «всех красивей и мудрей». Пребывание в этой комнате так усилило мой ум, что я не мог не увидеть, насколько я привязан и как часто я становлюсь в позу. Я не мог больше держаться за то, кем себя всегда считал. Мне не было куда спрятаться. Я видел, где я был ограничен, как мой ум создавал вселенную по моему образу и подобию.

Я сразу понял, зачем приехал на семинар. Я приехал не учить, а учиться. Узнавать о великой возможности использовать работу с людьми для работы над собой.

В последующие годы я ясно понял, что каждый человек, которому я открываюсь, будь то умирающий, водитель такси или официант в ресторане, помогает мне больше открыться для самого себя, отпустить блоки своего сердца, разделить с ним самое главное.

Через год после этого я познакомился с монахиней-доминиканкой по имени сестра Патриция Бёрнс, которая попросила меня поработать вместе с ней в онкологическом отделении больницы в Сан-Франциско. В каждой палате, куда мы входили, был больной, чья жизнь, казалось, описала полный круг и вот-вот кончится. В свои последние дни человек проявлял все, чего он достиг за свою жизнь. Все, что раньше было рассеянным, здесь было сфокусировано, как луч в увеличительном стекле, и прожигало насквозь. Каждая комната напоминала последние страницы длинного романа.

Входящий в комнату как бы попадал в центр кармического водоворота. (Карма – это не наказание. Это проявление сострадательной природы вселенной, которая дает нам возможность осознать то, что мы неправильно поняли в прошлом, позволяет нам учиться на переживаниях, которым раньше мы не уделяли пристального внимания.) Люди веры и братской любви были окружены добротой и состраданием. Те, что жили в борьбе и страхе, пребывали в беспокойстве и замешательстве.

Переходя из комнаты в комнату, я чувствовал, словно из одного ума перехожу в другой. Отношения, предпочтения и предрассудки всей жизни выражались в сценарии этих последних дней. Стиль жизни каждого человека выражался в стиле его смерти. В одной комнате находилась усохшая от рака женщина, к худощавым пальцам которой были привязаны ее алмазные кольца. Рядом фотографии ее детей в мантиях выпускников: «Он – юрист. Она – ядерный физик». Обведенные помадой бледные губы. Парик, скрывающий выпадение волос после интенсивного лечения. Она была «столпом общества», выдающимся примером человека, который настолько занят тем, чтобы «жить хорошо», что ему некогда передохнуть, не говоря уже о том, чтобы думать о смерти. Когда ее посещали дети, она поправляла парик и наносила еще один слой косметики. Когда ее спрашивали, почему она не расскажет им все, как есть, она отвечала: «О, я никогда не позволю им увидеть себя в таком виде!» Она все еще напрягала верхнюю губу, она очень мало проникла в свое сердце. Представление, которое продолжалось в ее комнате, держало ее в рабстве у смерти.

В следующей комнате был немногословный Джон, который двадцать пять лет проработал на складе в Грейхаунде. Однажды за несколько месяцев до ухода на пенсию у него закружилась голова, и он упал. Его близкий друг и сотрудник помог ему добраться до больницы. Врачи нашли у него большую опухоль в мозгу. Друг Джона, сидя у его кровати, сказал, что бросит работу и заберет Джона в свой сельский дом в Орегоне. Он сказал, что они будут просто жить там, ходить на рыбалку. Джон дал окружающим так много любви, он был так дружен с ними, что в его комнате всегда было людно. Здесь можно было чувствовать поддержку, самоотдачу тех, кто пришел посетить его. Через пять дней после постановки диагноза Джон умер, окруженный любовью и заботой о его благополучии со стороны людей, которые не держали его, а желали ему удачи в новом путешествии сознания.

В следующей комнате был шестидесятилетний Алонзо, умирающий от рака желудка. Всю свою жизнь он пытался делать то, что «нужно для семьи». За двадцать лет до этого он влюбился в разведенную женщину по имени Мерилин. Но какие-то обстоятельства его католического и итальянского окружения не позволили ему жениться на ней, хотя он поддерживал с ней отношения до самой ее смерти год назад. Его отец, сестра и брат никогда так и не признали существования Мерилин и в течение двадцати лет называли ее «этой женщиной». Большую часть жизни он потратил на то, чтобы «защищать свою семью». И теперь еще, когда его девяностолетний отец сидел у изголовья кровати и повторял: «Мой мальчик умирает, мой мальчик не должен умирать», он пытался играть перед ним роль примерного сына. Он пытался защитить отца от смерти: «Ладно, я не умру». Но он умирал. Его брат и сестра, стоя у кровати, убеждали брата изменить свое завещание и не давать денег тридцатилетней дочери Мерилин, о которой он так заботился. Он лежал, слушал это все, не говорил ни слова и пытался не умереть, чтобы не расстроить своих близких. Видя толщину кармической сети, которая плелась вокруг него, я сидел в углу и наблюдал за этой необычной мелодрамой. Люди ссорились и отрицали его смерть. Я заметил, что, сидя рядом, я начинаю разговаривать с ним в своем сердце. Чувствуя в своем сердце любовь к нему, я говорил про себя:

«Знаешь, Алонзо, нет ничего плохого в том, что ты умираешь. Ты поступаешь правильно. Ты находишься в необычных условиях, когда ты не можешь сказать своим близким, что тебе нужно и чего ты хочешь. Ты защищаешь их до конца. Но умирать естественно. Это даже приятно. Это нужное действие в нужную минуту. Откройся для себя. Прояви сострадание к этому Алонзо, который в замешательстве и смертельно болен. Отпусти боль и свою неспособность защитить близких. Это твой шанс. Доверяй себе. Доверяй смерти. Тебе не нужно защищать себя. Только отпусти то, что тебя держит. Откройся для своего бытия, для безграничности своей глубинной природы. Отпусти все это сейчас. Позволь себе умереть. Позволь себе умереть и не быть Алонзо. Позволь себе умереть и не быть больше сыном. Позволь себе умереть и не быть больше тем, чьи деньги не могут поделить. Позволь себе открыться сердцу Иисуса. Нечего бояться. Все о'кей».

Сквозь лес людей, толпящихся вокруг его кровати, ангельски голубые глаза Алонзо встретились с моими, мигая в знак того, что он услышал мой безмолвный монолог. Ничто из этого не могло быть сказано в комнате вслух. Ведь крики его близких после этого были бы слышны даже в холле. Однако Алонзо иногда ловил мой взгляд и соглашался, что все о'кей. Между нами передавались не слова, а чувство сердца. Каким-то образом оказывалось, что многие смертельно больные чувствительны к такого рода общению.

Иногда Алонзо говорил, обращаясь к своей сестре: «Знаешь, когда он (указывал на меня) сидит в комнате, я чувствую что-то особенное». Дело в том, что это было единственное время, когда в комнате было принятие происходящего. Позже он сказал, что чувствует открытость перед своей смертью, когда я «спокойно сижу в углу».

Фактически мы обнаружили, что техника разговора через сердце настолько действенна, что когда человек спит неспокойно, а кто-то рядом с ним начнет посылать ему любовь и понимание, он успокаивается, услышав его сердцем. Даже находящиеся в коме в этом случае расслаблялись. При этом важно не столько подобрать слова, сколько проявить любовь и заботу, которые создали бы столь пространственное принятие текущего мгновения, чтобы человек смог позволить себе быть тем, кем он должен быть:

Когда мы убедились в эффективности такого разговора через сердце, многие сиделки начали пробовать его. Те, кто использовал его, обычно говорили, что их отношения с больными, а также представление о своей работе сильно изменились. Они получили средство открыться другому человеку и, возможно, даже передать эту открытость.

Когда мы начинали говорить о технике разговора через сердце, многие сиделки ответили нам, что рады услышать о том, что они сами интуитивно обнаружили и используют уже некоторое время. Прежде чем начинать использовать такую утонченную технику, очень важно исследовать свою мотивацию. Пытаетесь ли вы изменить чье-либо сознание, потому что считаете, что знаете, каким оно должно быть? Или же вы просто пребываете с другим человеком, чтобы посылать ему любовь и чувство правильности вещей. Не нужно забирать у другого то, что ему дано. Вы же не воруете деньги и еду у других; точно так же не нужно воровать у них состояния сознания. Пытаться украсть «сопротивление» у другого человека означает действовать самонадеянно и подчеркивать разделенность.

Нам рассказывали историю о сиделке, которая, посмотрев видеосъемки нашего семинара с моим изложением этого метода общения с больными, решила «испытать его» на одном очень трудном пациенте, не желавшем говорить с ней о своей болезни. Она захотела посмотреть, сможет ли она «сломать его сопротивление». По нескольку раз в день в течение десяти или пятнадцати минут она молча сидела рядом с ним и в сердце говорила ему, как он «должен» себя вести в такой ситуации. «Не зацикливайся на страхе, прекрати отрицать свою смерть, – молча говорила она ему. – В смерти нечего бояться, отрицание не освободит тебя».

Она продолжала в течение недели работать со «своим больным», который, как ей казалось, узнает от нее, что ему нужно делать. Придя на смену после выходных, она встретилась с главной медсестрой, которая сказала, что больной просит ее больше не приходить.

– Почему? – спросила она в замешательстве.

– Он сказал, что вы слишком много говорите, – ответила старшая медсестра.

Когда вы говорите через сердце, вы посылаете людям любовь, а не свои желания и представления о том, каковы они должны быть.

Это не просто техника для общения с умирающими. Ведь это сделало бы умирание чем-то особенным. Это еще один способ прикоснуться к своему сердцу, открыться ему с тем, чтобы другие открылись своим сердцам. Эта техника общения помогает не только в больничной палате, но и дома, за обеденным столом.

Благодаря доверию, установившемуся между нами, Алонзо спросил у меня, что значит умереть. Ему очень понравился наш разговор о выходе из тела и уходе во свет Христа. Наши сердца встретились в любви и вневременности. Выходя от него в этот день, я был исполнен гордости. «Вот это прорыв», – думал я.

На следующий день я спешил в комнату Алонзо, ожидая, что он очень желает меня видеть. Но когда я вошел к нему, он мельком взглянул на меня и отвернулся со словами: «О нет!» Мое сердце сжалось. Вчера он был так открыт смерти. Но сегодня он не желал слышать о ней. Мое присутствие ассоциировалось у него со смертью. Вчера я был желанным спасителем и должен был работать с возникшей болезненной гордостью. Сегодня я человек вне закона. Я стремился держать свое сердце открытым, хотя и был отвергнут. Моя работа не в том, чтобы менять его. Моя работа в том, чтобы открываться своим привязанностям. Наблюдать мои ожидания, желания, проекции. Позволить своим моделям уйти, одна за другой. Вместо того чтобы закрываться, позволить себе умереть и не быть больше тем, кем я себя считал. Умирая, погрузиться в настоящее, в котором снова проявляется истина бытия. Там нет больше умирающего и помогающего ему. Есть только мгновение ясности и любви.

Идея об «умирании», идея о «болезни», идея о «помощи» не заменяет живого присутствия, в котором есть только два человека, ставшие одним. Каждый использует другого в качестве зеркала, чтобы обнаружить и отпустить свои привязанности и опасения. Ведь так или иначе мы нуждаемся в помощи другого.

На кровати лежит человек, который делит с другими свою смерть. Но возле него находятся десять других, которые тоже умирают, теряя какую-то важную часть самих себя. В той мере, в которой жизнь есть исследование истины, истина будет присутствовать в конце жизни. Смерть таких людей – это приобщение к духу. Но если в жизни главное было накопление материальных благ, собравшиеся у смертного одра увидят умирающего как тело, как вещи, которые этот человек теряет. Их смерть страшна и ужасна. Они уходят, и мы их больше не видим.

Кто вы в представлении своих ближних? Какой «смысл» будет иметь ваше отсутствие? За что они вас ценят, за то, что вы есть, или за то, что у вас есть? Можете ли вы сделать свою смерть даром любви?

Когда в больнице я переходил из комнаты в комнату, мне было очевидно, что больным могут понадобиться дни и недели, чтобы развить в себе доверие к нашим предложениям начать исследование происходящего. Но у некоторых нет на это дней и недель. Однако я замечал, что часто возле больного находится невестка, племянница, внучка или тесть, отношения с которыми у него очень ясны и сильны. Часто это бывает не близкий, а далекий родственник. Не муж или жена, брат или сын, а тот, кто больше удален от него, кто имеет меньше общего с больным в материальном плане и кто способен на глубокий душевный контакт с ним, необходимый для того, чтобы избавиться от поз и привязанностей. Иногда мне приходилось проводить время с этими людьми в комнате ожидания, разговаривая о том, как можно облегчить смерть близкого человека. Глубокое общение с больным заставляло их задуматься о том, как они могут ему помочь. Им было легче без предварительных разговоров и испытаний установить взаимопонимание. Они имели доступ к его сердцу и могли спросить, что нужно сделать, чтобы он мог отпустить себя. Они могли открыто делиться с больным своими представлениями о том, что ждет человека после смерти.

Поэтому мы подолгу сидели с ними и говорили о правильности смерти, и я призывал этих людей не позволять своему страху смерти блокировать общение с возлюбленными. Я напоминал им, что умирающие скорее прислушиваются к ним, чем ко мне, и что на самом деле я им не нужен, а они могут сами поддержать умирающих, если только откроются своим страхам и насыщенности текущего мгновения. Отвечая на их вопросы и делясь с ними своими наблюдениями о том, как другие люди встречались с подобной ситуацией в других обстоятельствах, я призывал их быть чуткими к мгновению, доверять своей любви и использовать ее в качестве моста между известным и неизвестным, чтобы их возлюбленный мог по нему без труда совершить переход.

Мы говорили о том, как использовать техники снятия боли, окончания дел и глубокого осознания, не создавая у больного дополнительных привязанностей. Я подсказывал этим людям, какие книги можно почитать их возлюбленному. «Делайте то, что вам кажется более всего подходящим. Не подавляйте сердца. Доверяйте ему. Это очень важный момент». После этого они часто возвращались обратно в палату и приступали к удивительному общению с больным, начать которое я, посторонний человек, мог только после месяцев подготовительной работы. Ведь когда вы доверяете кому-то, он или она могут воспользоваться вашим доверием, чтобы донести до вас то, чего вы не видите. Напряжение устраняется уже благодаря тому, что вы выражаете это в словах. Если вы можете делить с этим человеком осуществленные и неосуществленные мечты, вы можете вместе осознать ситуацию, в которой находитесь. Я был свидетелем того, как больные делают большой шаг вперед в принятии смерти после глубинного и искреннего общения со своими возлюбленными.

Одной из самых простых и действенных техник достижения единения в сознании с больным или любимым была предложена Ричардом Боэрстлером на основе его исследований в Обществе Ясного Света в Бостоне. Этот метод может показаться полезным для многих.

Спросите вначале, согласится ли больной на небольшой эксперимент, и если он соглашается, предложите ему расслабиться и дышать так, как ему удобно. Сидя рядом с ним, скажите ему, что собираетесь дышать вместе с ним. Наблюдайте за подниманием и опусканием его живота и настройтесь на его ритм дыхания. Настройтесь на это поднимание и падение и дышите так же, как он, дышите его дыханием. После нескольких совместных вдохов, когда этот человек выдыхает, на выдохе произнесите «А-а-а». Пусть каждый выдох сопровождается вашим «А-а-а». Больному не нужно делать ничего, хотя он может присоединиться к вам, если пожелает. (Часто ли мы позволяем себе обратить внимание на то, что другие произносят, не говоря уже о том, чтобы следовать их дыханию?) Часто случается нечто неожиданное. Двое людей достигают удивительно простого и глубокого единства. Если эта медитация не доставляет неудобств, она может продолжаться от двадцати минут до часа, в течение которых вы делите «А-а-а» и вместе погружаетесь в беспредельность. «А-а-а» – это великий звук отпускания.

Наступающее расслабление растворяет напряжение и боль в чувстве единства. После нескольких таких переживаний больной получает возможность сосредоточить сознание на себе. Он может, например, обнаружить, что в четыре часа утра, когда никого нет рядом, а боль кажется невыносимой, достаточно только начать с каждым выдохом произносить «А-а-а», и напряжение мало-помалу будет уходить, и у него появляется больше пространства, чтобы принять свое состояние.

То, что люди при этом делят, выходит за пределы философских и идеологических построений. Оно открывает путь для более глубокого общения. Больной должен только оставаться таким, каким он есть, и войти в то, что ему дано. Часто эти двое сливаются в заботе и безмолвии своих сердец.

Когда вы работаете с серьезно больными людьми, важно помнить, что не «вы» делаете все это. Все, что вам нужно сделать, – это перестать мешать, чтобы в нужный момент мог проявиться нужный ответ. Вам не нужно спасать никого, кроме себя самого. Работа с умирающими – это работа над собой.

Одна из ловушек этой работы, если вы думаете о ней как о «помощи», – это тенденция проектировать свою смерть на другого человека. Но никто не может умереть за вас вашей смертью. Возможно, вы желаете умереть в окружении ангелов, под звуки труб, выйдя из тела вместе с выдыхаемым воздухом. Но это лишь ваша фантазия. Вы не можете заставить другого умереть вашей смертью. Когда придет ваше время, вы сможете реализовать свою фантазию, если вы готовились к этому в течение жизни. То отношение к умиранию, которое есть у вас сейчас, будет с вами, когда придет ваш последний миг.

Но вы имеете дело с драмой другого человека. Вы пришли к нему не для того, чтобы спасти его. Вы пришли к нему, чтобы быть открытым пространством, в котором он может делать все, что ему нужно, и вы никаким образом не должны навязывать, ему направление его раскрытия.

Жалостью часто называют страх перед страданиями других. Когда вы мотивированы такой жалостью, вы преследуете только собственные интересы. Когда вы мотивированы жалостью, вы действуете, исходя из нежелания пережить то, что переживает этот человек. Вы стремитесь устранить их неудобства для того, чтобы устранить ваши собственные. Жалость порождает страх и разделение. Когда любовь прикасается к страданиям другого человека, это называется состраданием. Сострадание – это просто пространство. Что бы ни переживал другой человек, в вашем сердце находится для него место. Это становится вашей работой над собой – чтобы отпустить его, оставаться открытым и чувствовать этого человека внутри себя. Когда кто-то переживает сильную боль, хотя вы и не можете помочь ему, вы не покидаете его. Когда люди говорят «Помогите мне», вы остаетесь ласковыми, держите их руку, разделяете их боль, на замыкаясь вокруг нее. Когда у вас в сердце есть пространство для любой боли, чьей бы она ни была, «вашей» или «другого», это и есть сострадание.

По мере того как смерть в этой стране выходит на свет, начинают появляться дома для умирающих. Это движение является проявлением желания людей умирать без боли в психологической обстановке, которая больше всего благоприятствует этому. Закончить свои дела. Умереть достойно. Одни стремятся создать благоприятные условия для того, чтобы человек мог спокойно умереть у себя дома. Другие создают заботливое, располагающее окружение в другом месте, куда человек приезжает умирать. Но даже в этом новом окружении смерть может доставлять большие неудобства. Служащие домов для умирающих, как и все мы, являются продуктом общественного воспитания, и поэтому они могут навевать страх и привязанность к телу, что затрудняет естественную смерть. Многие из тех, кто работает в домах для умирающих, не знают о ловушке под названием «помощник». Такие люди лишь углубляют разделение, которое возникает, когда они пытаются сохранить свой имидж, заставить себя чувствовать, что они действительно являются тем, кем себя считают.

Во многих домах для умирающих основной целью является снятие стрессов, паллиативное лечение. Людей не поощряют избавляться от отождествления со своим телом и умом как со всем, что мы есть. В домах для умирающих часто не видят, что смерть дает возможность для духовного пробуждения. Хотя сердца многих служащих там открыты для понимания мимолетности тела, лишь некоторые из них используют это понимание для того, чтобы прикоснуться в глубинным уровням самих себя, чтобы исследовать присущую им мудрость и радость. Многие из них все еще считают смерть трагедией, опасностью, потерей. Редко можно видеть понимание глубинного развития, необходимости смерти тела для того, чтобы наступило следующее переживание. Лишь в немногих домах для умирающих персонал обучают относиться к работе с больными как к работе над собой. Лишь немногие служащие умеют выделять тех пациентов, которые готовы спросить «Кто умирает?». Лишь немногие поощряют исследование, которое позволяет человеку чувствовать себя пассажиром своего тела. Немногие учат больных, как держать сердце открытым среди всеобщей суеты. Это не является их недостатком или «виной». Это просто еще один пример того, как неопытный ум позволяет скрытым страхам и замешательству даже ненамеренно передаваться другим.

Даже в таком благоприятном окружении лишь немногие могут умереть для своей «особости», научиться открываться людям, переживать единство сознания. Но именно переживание этого единства, прикосновение к тому, что не умирает, позволяет нам победить страх утраты. Переживание человеком себя как части целого убивает смерть.

Женщина, умиравшая в больнице и страдавшая от сильных болей, сказала: «Когда кто-то входит в палату, я сразу могу сказать, открылся он для своих страданий или нет. Тот, кто открылся для своих страданий, открыт и для моих. Тот же, кто не открылся для своих страданий, кто не использует их для того, чтобы уйти в себя глубже, когда входит ко мне, напрягается. Он нервничает. Он не может ничем мне помочь. Если я в этот момент чувствую боль, он хмурится. Он относится к боли как к врагу».

Когда я проводил время с медсестрами из детского онкологического отделения, некоторые из них говорили мне: «Мне трудно долго находиться здесь». Поскольку сестры работают с детьми в течение многих лет, посещают их дни рождения, разделяют их радости и печали, у них устанавливается с детьми очень тесный контакт. А затем они видят, как дети умирают, и неспособность что-либо изменить сжигает их. Они пытаются победить смерть.

Мы начали говорить о мгновении, когда человек видит, как много в мире страданий. Как каждый из нас волен либо спрятаться от этих страданий, либо мягко войти в них. Сопротивление окружающим страданиям заставляет наше сердце сжиматься. Когда мы позволяем этой боли входить в нас, наши сердца настежь раскрываются, и мы оказываемся лицом к лицу с истиной. Понятно, что если мы сопротивляемся жизни, мы сопротивляемся и смерти. Много сестер в этом отделении не выдержали и ушли. Для них это был сущий ад. Они говорили, как трудно держать сердце открытым в этом аду. Как трудно оставаться ясным, когда все вокруг вас идет не так, как вы бы хотели.

Мы с ними говорили о том, как использовать сопротивление, возникающее в уме, в качестве напоминания, что нужно открывать сердце. Попытайтесь смягчиться вокруг сопротивления так же, как вокруг любой другой боли. Работайте с сопротивлением, а не действуйте под его влиянием. Отпустите сопротивление в своем сердце, чтобы не жалеть, а полностью присутствовать с теми, кому вы помогаете, чтобы чувствовать любовь, а не страх. Эти сестры так давно ждали нашего разговора и оказались настолько к нему готовы, что почти сразу поняли, о чем идет речь. Многие увидели, что то что раньше казалось им «невыносимым», может открыть их так, как они того хотят.

Через некоторое время две медсестры, собиравшиеся было переходить на другую работу, решили пойти дальше и поступили в персонал Слоан-Кеттеринской больницы, в которой проводятся исследования новейших технологических, механических и фармакологических методов лечения смертельно больных детей. Они добровольно пошли в ад, чтобы работать над собой и помогать другим. В этих палатах родители зачастую из последних сил льнут к своим детям, когда они испускают последний вздох. Страдание в коридорах бывает буквально осязаемым. Чтобы в такой ситуации сердце оставалось открытым, подчас нужно проявить все, на что вы способны. Чтобы находиться в таком состоянии в любви к ближнему, вы должны выйти за пределы смерти. Эти сестры смогли использовать свою работу как средство для самоочищения.

Страдания угнетают нас, когда мы действуем под влиянием маленького «я», своего маленького ума. Мы действуем исходя из того, кем, как нам кажется, мы являемся. Мы становимся «помощниками». Ведь в маленьком уме, в маленькой личности не хватает места для страданий других. Мы чувствуем себя изолированными и боремся за то, чтобы не утонуть в своих отдельных страданиях.

Это напоминает различные методы получить воду, чтобы напоить человека, который умирает от жажды. Вы можете либо выжать воду из своих клеток, став при этом более сухим и мудрым. Или же вы можете пойти к колодцу, великому источнику воды, и принести оттуда полное ведро, чтобы можно было вдоволь напоить других и еще чтобы осталось себе. Те, кто дают от себя, высыхают. Те, кто дает из источника, сами черпают из него. Приближаясь к колодцу, они открываются интуиции, тонко чувствуют нужды других и отвечают на них сердцем, а не умом.

Вы действуете, исходя из чувства уместности, а не знания. Отпуская то, что задерживает поток, человек переживает гармонию двух существ. Когда ваша неповторимая индивидуальность отпадает, вы можете делить чистое бытие.

Исцеляет ваша заботливость. Но проблема для большинства тех, кто работает в больницах, – это страх «вовлечься», боязнь проникнуть в себя самих, принять непосредственное участие в жизни. Ведь очень трудно открыться себе в ситуации, в которой находится другой человек, и поэтому мы начинаем чувствовать ее в своем уме и теле, но все же остаемся открытыми на самом глубинном уровне. Замечая тенденцию отстраняться, вместо этого мы входим в огонь, который выжигает наши привязанности.

Возможно, мы забыли происхождение слова «забота» (саге). Оно происходит из того же корня, что и слово «культура» (culture). Заботиться означает достигать единства с человеком, объединяться с ним в великой «культуре» человечества, самой жизни. Ведь в действительности нет «других» людей. Есть только бытие, переживаемое с различных точек зрения. Когда вы полностью присутствуете, вы понимаете, что нет такого существа как «другой человек». Есть только два восприятия одного и того же существования. Есть «ваше» становление и «мое» становление. Наша задача – совместно прийти к истине. Создать друг другу идеальные условия для того, чтобы осознать, что нет «другого», а есть только совместное переживание Единого.

ГЛАВА 13

ПИСЬМО ОТ ДРУГА

Дорогие друзья,

некоторое время я работаю помощницей медсестры и знаю, как трудно приходится в больнице тем, кто не принял смерть. Большинство людей не признают присутствие смерти, и поэтому они призывают умирающих держаться за жизнь, поправляться, не думать о приближении смерти и никогда ни при каких обстоятельствах не говорить о ней. Одним словом, больных учат убегать от смерти и прятаться от нее всеми возможными способами. Это напоминает комедию. Близкие «успокаивают» умирающего, притворяясь, что не видят приближения его смерти, и умирающий отвечает им тем же. Никто не решается заговорить о смерти. Каждый прячет свою голову от страха и волнения.

Эта великая свобода пугает большинство людей, и поэтому они могут передать друг другу только страх. Они верят, что жизнь – это что-то отличное от смерти и противоположное ей. Поэтому они не замечают смерть и не принимают ее каждый день, что помогло бы им познать свободу.

Я часто замечаю (не просто верю), что все люди обладают просветом в своей личности, в своем эго, или «я», – и через этот просвет виден Бог, пребывающий внутри; это наше понимание истины, это место, где мы все свободны. Когда вы входите в эту истину и предлагаете другим любовь (безусловную любовь), люди ослабляют свою хватку и отпускают.

Лишь немногие из тех, с кем я работаю, могут на вербальном уровне ответить на вопрос об умирании (каким бы насущным он ни был). Если им сказать, что так оно и есть, что нужно просто присутствовать, отпускать, сливаться с Иисусом или уходить в Него, они только смутятся или начнут интеллектуальную дискуссию. Каким-то образом вы должны выйти с ними в пространство, называемое любовью, открытостью, свободой, Богом. Пригласите их туда самим своим пребыванием в этом пространстве, своей открытой жизнью в любви, видением и принятием совершенства каждого человека (а не осуждением его мелодрамы). Только откройте руки, откройте сердце и ждите. Часто я просто сижу у чьей-то кровати. Я жду, я открыта, я принимаю все. Откройтесь для этого бытия, откройтесь для Бога, который через меня поет для Своего младенца, который присутствует в моем желании помочь, сделать все, что нужно, в этом состоянии «Да». И я слушаю, прислушиваюсь в сердце ко всему, что Бог шепчет в это мгновение, в это время, в этом существе, в этом переживании.

Каждый раз, когда я смотрю на смерть, это совершенно новое переживание. Я не знаю о нем ничего. Я могу только оставаться открытой, и возможно, в этой открытости умирающему легче открыться самому, легче найти самый прямой путь к Богу. О, Смерть, ты великий учитель!

По большей части моя работа в больнице состоит в том, чтобы облегчать страдания. Даже те, кто приближаются к смерти, часто оказываются в ловушке страданий и изо всех сил борются с ними. Я каждый раз удивляюсь, когда вижу, как сильно простое участие помогает тем, кто просто переносит сильную физическую боль (скажем, на последних стадиях рака).

Был старик, которого звали мистер Пайн и которого я любила, как родного. Он умирал от рака, и я тогда была его сиделкой. Время от времени у него начинала нарастать боль в правой части спины, и тогда он пилюля за пилюлей начинал глотать таблетки, а когда это не помогало, он просил меня сделать ему массаж спины и пропеть для него Двадцать третий псалом, его любимый (песня, которая всегда превращала его в ребенка и помогала ему довериться Богу). Я говорю «массаж», но в действительности мое прикосновение пробуждало в нем свет, из которого он был сделан. И когда он понимал, что это и есть он сам (и сообщал мне об этом через руки), боль утихала, и устанавливался покой. Да, имело место что-то наподобие этого. Это просто случалось.

Можно рассказать вам несколько необычных историй? Вот, например, миссис Гудолл (Mrs Goodall) – Бог дал ей прекрасное имя для роли, которую она играла в этой жизни, – старая негритянка, умирающая от рака. Всю жизнь она трудилась во имя Бога. К ней постоянно приходили посетители, и все они уходили с чувством облегчения, вдохновленные и насыщенные этим сияющим светом. В течение месяцев она переносила сильную физическую боль, но все время излучала любовь. Стоило только поправить ей одеяло, как она тепло говорила вам: «Благодарю вас от всей души!» – словно вы подарили ей целый день жизни. Эта женщина была готова к смерти (как, впрочем, и к жизни – объемля их в одной открытости). Мы глубоко любили друг друга и имели возможность говорить о любви Бога (Христа) и немного о смерти. Когда приблизились ее последние минуты, малейшее движение заставляло ее испытывать сильнейшую боль. Меня послали, чтобы я сменила ей постели и одежду. Она, по-видимому, была в коме; глаза казались стеклянными. Но я вспомнила, как она сказала мне однажды: «Ты думаешь, что я лежу и сплю, но я лежу и молюсь за тебя». Я знаю, что можно находиться в таком осознании. Она была очень внимательной и присутствовала здесь и теперь, что бы ни делало ее тело.

Я легко приступила в выполнению своих обязанностей. Прикосновение бывает любовным, и тогда оно скорее лечит, нежели доставляет телу боль. И вот, предложив свои руки Богу и исполнившись Его любовью, я начала ухаживать за ее телом. Я видела, что передо мной на постели лежит тело Христа. Оно не было похоже на Христа, но напоминало мне Христа своими страданиями. Это тело было и является Христом. Я была ослеплена стеной света, которая исходила от нее-Него. В состоянии благоговения при виде Бога я перевязывала ей раны и пела для нее. Не знаю, какая это была песня, потому что она просто пелась из света. Думаю, что эта песня была о покое в Иисусе. Миссис Гудолл была слишком слаба, чтобы говорить, но она могла поднять одну руку и положить ее мне на плечо. Мое сердце истекало слезами от ощущения доброты этой женщины, которая, умирая, излучала любовь. В смерти так же, как и в жизни. Миссис Гудолл отошла в сиянии славы. И если ангелы вообще когда-дибо пели, они пели тогда, когда она отправлялась в дом своего Господа. Смерть для нее была любовным объятием Христа.

Миссис Тайлер не была готова. Да, у нее был рак, но ей нужно было еще несколько месяцев. Врач предложил операцию, чтобы удалить образовавшуюся пробку в толстой кишке. Тогда бы ее не вырывало после еды, и она могла бы испражняться в маленький мешочек, что было бы более удобно.

Я провела с ней немного времени. Достаточно для того, чтобы разделить любовь, но недостаточно для того, чтобы разделить пространство, называемое Богом. Она вернулась из операционной, и было ясно, что она умирает. Она лежала в агонии часами; каждый ее вздох был стоном. Ее боль прогнала всех из комнаты. Доктора и сестры не могли зайти к ней в комнату, поэтому я могла подолгу сидеть с ней сама. Я была открыта и ждала того, что должно было случиться. Но ничего не случалось. Только стоны. Я сидела, желая сделать что угодно, чтобы помочь ее душе освободиться. Но миссис Тайлер боролась со смертью. Я думала: «Что я здесь делаю? Какой смысл мне сидеть здесь с женщиной, которая умирает в агонии? Я не знаю». Что же, не-знание – мое обычное состояние, поэтому я продолжала сидеть. Она боролась, и я чувствовала ее борьбу. Я ушла от нее обеспокоенной, мое тело было наполнено ее стенающей агонией.

Понимание пришло только на следующий день. Я пришла к другу, чтобы поговорить о борьбе, которую я чувствовала в своем теле, и положила голову ему на колени. Я не чувствовала различия между миссис Тайлер и собой. Ее тело, мое тело было одним и тем же. Мое тело начало стонать так же, как и ее, и стонало оно нашими общими стонами, пока не наступила ясность. Ясность пришла точно так же, как иногда видишь птичку, которая садится на ветку у окна и начинает петь. Она поет хвалу Господу. Жизнь птички, песня птички – все это утверждение совершенства Бога. И жизнь миссис Тайлер, ее смертельная агония были песней во славу Бога. Это была совершенная песня, совершенное утверждение Бога. Стоны были родовыми муками, и рожала она свою душу, которая должна была выйти из тела, и поэтому ее смертельная агония напоминала родовые муки. Я не могла этого видеть, потому что мне хотелось прекратить то, что я называла борьбой.

Миссис Карас была готова. Настолько готова, что ждала смерти. Старая, немощная, она решила перестать принимать пищу. Первый раз она отказывалась от еды шесть месяцев назад, когда лежала в больнице, чтобы потерять вес. Сейчас она весила 68 фунтов. Доктор сказал: «Она здорова, как лошадь, только кушать не хочет», и отправил ее домой. Но мне посчастливилось немного познакомиться с ней, с этой крохотной птичкой, улыбка которой озаряла сразу всю комнату. Она была женой министра и не желала пачкать постель, приняв твердое решение прекратить есть. Ее решение сработало. Через шесть месяцев она умирала, и ее семья организовала круглосуточное дежурство у ее постели, но иногда у них был перерыв, и тогда я могла подменить их.

Казалось, она практиковала умирание. Она проваливалась в забытье на несколько часов, приходила в себя на пять минут, чтобы выпить воды или попросить, чтобы ее повернули, и снова проваливалась в забытье. Очень спокойно, почти без боли. И вот она приходит в себя последний раз и уходит навсегда. Я прихожу на свою смену через двадцать минут после ее смерти, захожу в комнату и протираю глаза, как пьяница при виде розовых слоников. Это похоже на психоделическое путешествие. Миссис Карас здесь больше нет. Ее разнесло по всем уголкам вселенной. Ее глаза устремлены в вечность. Ее рот – бездонная черная дыра. Все в ней устремляется навстречу свободе. Нет стен. Нет личности. Все ее существо – взрыв в бесконечность. Я нахожусь в каком-то загадочном пространстве. Может, кто-нибудь подсыпал мне в чай кислоты? Я захожу в соседнюю комнату, думая, что со мной что-то случилось. Здесь старенькая миссис Руфь занята сохранением своей индивидуальности. Она лелеет маленький комочек своего тела и личности. Это в точности миссис Руфь, которая делает все так же, как должна делать миссис Руфь. Она морщит нос, сжимает в руке платок, что-то бормочет. Возвращаюсь к миссис Карас (которая мне казалась необычной и до своей смерти), и психоделическое путешествие в бесконечность продолжается. Какая свобода в том, что мы называем смерть! Я просто остаюсь в этой комнате, стою некоторое время рядом со взрывом, который мы называли миссис Карас, и наблюдаю, как тело уносят в морг.

Бабушка. Она никого не беспокоила, когда впервые попала к нам в больницу. Все делала сама, проводила большую часть времени одна, никого не вызывала. «Не хочу никого беспокоить». Затем она сильно заболела, прежде всего сердцем, едва могла ходить и была очень слабой. Она упала, сломала бедро и нуждалась в помощи во всем: в том, чтобы вставать, одеваться, пройти в ванную, расчесать волосы. Вместе с болезнью к ней пришел страх смерти. Тело причиняло ей много страданий, у нее были трудности с дыханием, она уже «не могла надеяться на улучшение». Она хотела, чтобы возле нее кто-то постоянно сидел, жаловалась на то, что медсестра приходит не сразу, как только ее позовут. Многим няням она сильно надоела. Каждые пятнадцать или двадцать минут Бабушка выкрикивала: «Няня!» У нее было много недоброжелательности в отношении других людей за то, что они не могли облегчить ей страдания. «Не может ли доктор сделать что-нибудь?» «Не может ли сестра дать мне что-то еще?» «Не можете ли вы что-нибудь сделать?» «Почему они ничего не делают?»

Что же, было понятно, к чему это все. Бабушка боролась со смертью. Поэтому она каждый раз спрашивала как бы в воздух:

– Думаешь ли ты, что мне когда-нибудь станет лучше?

– Ваше тело болеет, и доктор сделал все, что мог, – отвечала я ей.

– Почему доктор не приходит?

– Потому что он ничего не может сделать. – Считается, что в больнице очень неэтично говорить человеку: «Бабушка, вы умираете».

Но она должна была это знать. Все поддерживают иллюзию о том, что ей вот-вот станет лучше, и это удесятеряет страдания. И вот после нескольких разговоров со мной она наконец понимает это. Мы говорим о «Господе» (ее слово), и я направляю ее к Нему, а не к доктору за утешением и поддержкой. Она перестает бороться и говорит что-то наподобие следующего: «О, какое облегчение! Наконец-то я знаю, что меня ждет. И с этим ничего нельзя поделать».

В течение всего дня я прихожу по ее первому требованию, любовно делаю все, что нужно делать по уходу за ней, обнимаю ее, целую, и она говорит:

– Я рада, что они приписали тебя ко мне.

– Меня не приписали, – отвечаю я. – Я здесь, потому что я люблю вас.

– Ты мне нравишься, потому что ты добра и заботлива, и я чувствую в тебе любовь Иисуса, – говорит она.

И я говорю ей, что я люблю ее и что ее любовь ко мне и моя к ней – это Иисус, и поэтому мы чувствуем Его здесь. И она успокаивается и говорит, что осознает присутствие Господа, и я знаю, что это так, потому что мы просто вышли в открытое пространство, и между нами больше нет разделения, и ее сияющая душа предстает передо мной, а моя – перед ней, и мы глубоко понимаем друг друга без слов. Поэтому мы молимся вместе, и слова нам больше не нужны. Мы просто присутствуем. Я стою на коленях возле ее кровати, она прижимает мои руки к сердцу, и мы парим во свете. Когда входят ее родственники, первые их слова: «Что, что-то не так?» Просто смешно. Я говорю им, что все прекрасно, что мы просто молимся и что они сами могут видеть спокойствие Бабушки. Они говорят «Да благословит тебя Господь!» и «Спасибо», и я выхожу из комнаты. Бабушка говорит «Ты сделала для меня больше добра, чем любой врач». И я знаю, что она получила то, для чего две недели постоянно вызывала медсестру. Я знаю также, что это провинциальная больница и что ни ее родственники, ни кто-либо другой не помогут ей утвердиться в новой реальности. Все они убеждают ее, что она скоро поправится, рассказывают ей о внуках, которые ждут ее дома. Ей нужен кто-то, кто бы подтвердил, что она умирает, кто бы молился с ней, просто был с ней, чтобы она могла обратиться к Богу. Как может она принять смерть, когда никто рядом даже не признает, что она умирает?

Некоторое время я общалась только с людьми, которые были «на пути», которые по крайней мере стремились познать Бога. В течение трех лет я была директором ашрама, пока не обнаружила, что ничего не знаю. Затем три года я провела в Индии и в Соединенных Штатах. Я практически не почувствовала переход от этой святой жизни в гранитную не-реальность больницы. И там, и там мой ум оставался свободным в одних местах и привязывался в других. Но больница оказалась идеальным учителем. Там, где окружение не подтверждало реальности Бога, я должна была искать истину в себе, не опираясь на внешний мир. Я должна была жить в ней и быть ею. Никакие слова, никакие идеи не могли заменить ее здесь. Ничто, кроме подлинного, ничто, кроме безусловной любви, здесь вообще не реально. Люди всегда открываются ей, поворачиваются к ней, как цветы к солнцу. Вы не можете имитировать любовь, общаясь с глухой старушкой, которая выжила из ума настолько, что не знает, как пройти в ванную.

Одна интересная особенность работы с существом в старом теле состоит в том, что оно не имеет ни малейшего представления о том, за кого вас принимать. Вы можете стать для старого человека матерью, дочерью, священником, нянюшкой. Но они окунаются в вашу любовь. Они не бывают слишком старыми или слишком больными, чтобы не почувствовать ее. Они устремляются к ней, как мошки к огню. Они знают свет. Чем большая тьма их окружает, тем быстрее они устремляются к свету. Я много работаю с пожилыми. (Недалеко от больницы находится богадельня, прикрепленная к ней.) Для них важнее отказаться от своей обычной роли, чем для людей, которые обычно попадают в больницу.

Итак, если у вас есть какое-то место для меня в вашем Проекте по работе с умирающими, я бы хотела работать в нем и учиться. Могу ухаживать за лежачими больными.

С Божьей любовью,

Марджи Коэниг.

ГЛАВА 14

КТО УМИРАЕТ?

Вы боитесь смерти потому, что верите, что родились. Но кто тот, кто родился? Кто тот, кто умирает? Посмотрите внутрь. Какое было у вас лицо до рождения? На самом деле вы то, что не рождается и не умирает. Откажитесь от того, кем вы себя считаете, и станьте тем, кем вы всегда были.

Мы верим, что родились, и поэтому считаем себя этим телом. Мы ожидаем смерти и полагаем, что тело – это все, что у нас есть. Но во сне, когда тело теряет чувствительность, осознание по-прежнему существует. Сон жизни продолжается за пределами тела.

«Когда я умру, я перестану существовать». Так говорит «я» нашего ума, который видит сон этой жизни. Мы боимся очнуться от этого сна, мы боимся, что ум не сможет больше плести свою фантазию.

В той мере, в которой мы отождествляемся с телом как со «мной» или с «моим», мы боимся смерти. Тело умирает – в этом не может быть сомнений. Распад тела становится заметным вскоре после смерти. Но распадается ли при этом энергия, которая раньше оживляла тело?

Когда «я» называет себя телом, оно предчувствует непостоянство. Когда «я» отождествляется с умом, оно боится исчезновения. Хотя рассматриваемый ум постоянно кажется нам растворяющимся и воссоздающимся. Постоянное умирание и возрождение, от мгновения к мгновению.

Когда мы думаем о себе как о теле или как об уме, мы смущаемся, поскольку видим, что ни в уме, ни в теле нет ничего постоянного. Все везде меняется. Когда мы думаем о «я» как об уме, какая мысль есть «я», эта или последующая? Или же и то и другое противоречащие друг Другу мысли? Что есть то «я», которое грустит или радуется? Или все это непостоянные проявления ума? Мысли, которые мыслятся сами.

Мы сидим в удобном кресле, поглощены чтением книги, и тут в комнату входит друг и предлагает нам стакан воды. Но поскольку осознание сфокусировано на видении, мы говорим: «Я не слышал тебя. Я читал». Кто есть то «я», которое читало и не слышало? Когда наше внимание снова возвращается к ушам, к слуху, мы говорим:

«Да, я слышал, что ты говорил тогда». Чем бы ни было осознание, есть еще и сознание, которое должно возникнуть. Когда осознание фокусируется на глазах, на видении, когда мы погружены в видение того, что доступно посредством глаз, осознание, которое позволяет воспринять объект, не касается слуха, хотя для слышания есть все необходимое: звук и способность уха слышать. Без осознания, которое связано со слухом, нет слышащего сознания. Переживание невозможно, если присутствует осознание. Может быть, когда мы говорим о «я», мы имеем в виду само это осознание?

Осознание напоминает луч света, который без начала и конца сияет в пространстве. Мы замечаем этот свет только тогда, когда он отражается от какого-то объекта и порождает сознание. Когда осознание прикасается к объекту мысли, моменту слышания, пробования на вкус, видения, свет от этого объекта отражается в восприятии подобно тому, как отраженный свет солнца позволяет ночью видеть луну. Осознание – это свет, посредством которого мы видим мир. Это Вечность, которая озаряет мысли и чувства. Чем более сосредоточено осознание, тем ярче этот свет, тем яснее мы видим. Именно здесь мы обнаруживаем иллюзию нашего отождествления с сознанием как «я».

Мы ошибочно принимаем ясный свет осознания за тени, которые он оставляет в сознании. Чистое осознание, чистое присутствие не имеет личностных характеристик – это первооснова самого бытия, тождественная безусловной любви, которая в равной мере объемлет все вещи. Когда эта первооснова порождает сознание, возникает вселенское чувство «Я есть». Мы принимаем отраженную первоосновность «Я есть» за объект осознания и говорим: «Я есть эта мысль». Тем самым мы уходим на два шага в сторону от истины чистого бытия. Осознание дает возможность появиться сознанию. Осознание – это свет, посредством которого мы видим свои переживания. Сознание рождает чувство присутствия, чувство «Я причастен к бытию». Привязанность к объектам, парящим в сознании, и отождествленность с ними рождают маленькое «я», которому кажется, что содержимое сознания – это все, что есть. Во многих духовных практиках слово «неведение» обозначает не тупость или недостаток разумности, а скорее разотождествленность с содержимым сознания как тем, что есть.

Мы можем провести различие между осознанием и объектами осознания. Чаще всего мы принимаем мысли, чувства, ощущения и даже само сознание за «я», забывая при этом свою подлинную природу, которая все это видит. Мы забываем, что мы – это сам свет, и воображаем себе, что мы – это плотные сгустки, которые отражают на нас этот свет.

Осознание касается ощущения в колене, и мы говорим: «Я есть это тело», вместо того чтобы увидеть, что тело отражается в осознании. Даже то, что мы называем телом, – это просто масса ощущений, образ нашего ума. Оно напоминает картинку, построенную из соединенных точек. Есть просто мгновения ощущений, мгновения переживаний, которые ум соединяет, очерчивает линией и воображает незыблемой реальностью. Поначалу, когда мы исследуем вопрос «Кто я?», мы изучаем мысли и чувства, которые заставляют нас поверить в то, что мы есть тело и ум. Тело, которое вы называете «я» в четыре года, – разве оно похоже на тело, которое вы называете «я» в сорок лет? То же ли это тело? То же ли это личностное «я»? Но чувство бытия за ним может казаться неизменным. Каким-то образом бытие остается таким же; это «присутствие», которое не зависит от видоизменений сосуда. А в уме – является ли «я» этого мгновения тем же «я», что и год назад? Состояния сознания меняются, но осознание, которое их видит, остается неизменным.

Исследование «Кто я?» подобно просмотру кинофильма, в котором показывают, как делают фильмы. Когда мы впервые садимся в темном кинотеатре, мы начинаем работать с объектами мелодрамы, движениями на экране. Мы уделяем внимание сюжету, который представляется нам подобным содержимому сознания, позволяя ему развиваться, как он пожелает: без осуждения и без малейшего вмешательства. Когда мы сосредоточиваем внимание на этом процессе, мы начинаем видеть, что рамки, которые составляют фильм, подобны отдельным мыслям; затем мы начинаем процесс порождения образов, и это позволяет нам прервать увлеченность сюжетом. Мы видим, что любая активность – это всего лишь проекция на пустой экран, что все фигуры, танцующие перед нами, – это иллюзия, порождаемая светом, который проходит через киноленту различной прозрачности. Мы видим, что фильм подобен нашему воспитанию; это след образов, которые прошли мимо. Мы видим, что мелодрама нашей жизни – это мимолетное представление движений и изменений.

На второй стадии этого процесса мы начинаем фокусировать внимание на экране, на самом сознании. Объекты сознания, очертания на экране – все это больше не приковывает к себе нашего внимания, не кажется нам реальным. Вместо этого реальность становится пространством, в котором проявляется осознание. Сосредоточивая внимание на экране, мы обнаруживаем, что мерцающие образы – это просто мимолетные иллюзии, не имеющие под собой реального основания, имеющие только тот смысл, который мы приписываем им.

На последней стадии мы начинаем осознавать, что эта игра теней возникает только потому, что внутри постоянно присутствует источник света. И мы начинаем фокусировать осознание на нем самом. Мы переживаем пространственное чувство «Я есть» как экран сознания. Однако осознание не переживает себя как «вещь», как отделенность, и поэтому нет чувства «я», а есть только недифференцированное бытие.

Когда обусловленная тенденция отождествлять осознание с различными объектами уходит, проявляется безличность бытия, сам свет, незамутненный и необусловленный ложным отождествлением. Мы изучаем бесконечные бобины с фильмами нашего воспитания, образы которых проецируются на экран сознания. И когда мы осматриваем кинотеатр, чтобы понять, кто смотрит этот фильм, мы видим, что кинотеатр – это еще один образ на экране.

Мы обнаруживаем, что все, чем мы себя воображали, – наше становление, наша память, содержимое сознания – это старый заканчивающийся фильм. Кинооператор умер. На вопрос «Кто я?» ответа не существует. Мы не можем знать истину, мы можем только быть ею. Когда мы живем прошлым, когда мы роемся в сознании, чтобы понять, кто мы такие или что мы такое, истина меркнет. Истину нельзя открыть в содержимом сознания. Открыть можно только иллюзию ложного отождествления. Когда мы выходим из иллюзии, возникает истина.

Каково было ваше лицо до того, как вы родились? Когда вы изучаете чувство присутствия, простого бытия, создается ли у вас впечатление, что у него есть начало и конец? Или же оно обладает качеством постоянного присутствия, простого бытия, которое полностью независимо, которое самосуще? Что может повлиять на него? Хотя сознание постоянно наблюдает изменения в теле и уме, оно не принимает эти изменения за свет, в котором они постигаются.

Следуй «Я есмь» до самых глубин. Переживай чистое сознание. Не отождествляйся с отражениями. Пусть «Кто я?» будет безответным, неопределимым. Стань тем пространством, из которого проистекают и в которое уходят все вещи.

Говорят, что Альберт Эйнштейн говорил: «Человек – это часть целого, называемого „вселенной“; это часть, ограниченная в пространстве и времени. Он переживал себя, свои мысли и чувства как нечто отделяемое от всего остального – как оптическую иллюзию сознания. Эта иллюзия является для нас своеобразной тюрьмой, которая ограничивает нас до наших личных желаний и привязанностей к нескольким близким людям. Наша задача должна быть в том, чтобы освободить себя из тюрьмы расширением круга сострадания, которое должно распространиться на всех живых существ и на всю красоту природы».

Однако преодолеть эту оптическую Иллюзию сознания нелегко. Когда мы начинаем отпускать тело и ум, может наступить замешательство. «Я ведь должен быть чем-то, я ведь должен быть кем-то!» – повторяет ум. Поскольку ум больше всего думает о себе, сомнения и замешательство возникают, когда он созерцает возможность выйти за пределы своего воображения и моделей. Ум постоянно воссоздает свое существование. Отпуская настойчивое мнение ума о том, что за его пределами ничего нет, мы продолжаем исследование и обнаруживаем, что «Я должен быть кем-то» – это всего лишь еще одно непостоянное мгновение бесконечности. Мы понимаем, что все, что говорит нам наш обусловленный ум, «не обязано быть таковым» – какие бы убедительные свидетельства он не предлагал нам в подтверждение подлинности своих утверждений и своей способности защитить нас от страхов. Нам трудно отпустить безопасность нашего воображаемого «я» и войти в незнание чистого бытия.

Когда никто в нас больше не задается вопросом «Кто я?», мы становимся самим исследованием. В каждое мгновение, сосредоточивая внимание на свете, мы спрашиваем себя: «Кто есть тот, кто мыслит эту мысль? Кто видит? Кто сейчас сидит в кресле и читает книгу?» И тогда наступает время, когда тело и ум не кажутся больше реальными и различными. Обозревая всю видимость, мы просто не знаем, кто мы такие и что мы такое. Вы отказываетесь от устоявшихся представлений о себе, чтобы стать тем, кто вы есть на самом деле. Отказавшись даже от памяти как от реальности, вы обнаруживаете себя подвешенными в пространстве без точек отсчета, к которым привязывается ум. Когда ум уходит из своего насиженного места, он проходит через испытание сомнениями и страхами. «Где я?» – вопит он. Ум стремится стать кем-то, быть чем-то. В нем возникает чувство пустоты, потому что у нас нет оснований утверждать, что мы познали себя. Так возникает некое подобие темноты, в которой нам некем быть, в которой мы ни в чем не уверены, даже в нашем собственном независимом существовании. Это состояние напоминает темную ночь души, о которой говорит св. Иоанн Креститель. Мы дрожим в тишине, в которой уже нет прошлого, но все еще нет будущего.

Эта стадия напоминает мне детей, движущихся по вертикальным лесенкам (monkey bar) на детской площадке. Перемещаясь на высоте по перекладинам, они легко переходят от одной из них к другой. Сразу видно, как легко они, взявшись за одну перекладину, отпускают предыдущую. Дети движутся по рукоходу плавно, почти без рывков. И в то же время я часто замечал, как движутся по тем же лесенкам их родители, которые иногда принимают участие в игре своих детей. В их движениях нет легкости. Они закрепощенно переходят от одной перекладины к другой. Они не спешат отпускать предыдущую перекладину, пока хорошо не ухватятся за следующую, и поэтому долго болтаются на одном месте, как раненая обезьяна, которая вот-вот упадет на землю. Они не доверяют потоку, который позволяет появиться каждому мгновению, каким бы оно ни было, без привязанности к предыдущему. Мы должны отказаться от предыдущей стадии, прежде чем перейти к последующей. Чтобы познать истину, мы должны полностью отказаться от безопасности. Но если мы привязываемся к безопасности, к иллюзии неизменности, дальше мы не идем. Мы постигаем беспочвенность постоянно меняющегося ума, постоянную изменчивость его точек зрения. Мы видим, что внутри нас нет никого и ничего, к чему бы мы могли привязать свое чувство «я». Это всего лишь независимо развивающийся процесс.

Когда мы отказываемся от представлений о себе, ум часто устремляется к новым образам, пытается вообразить себе, что будет с нами в будущем. «Скоро я буду просветлен. Мне не надо никаких лесенок. Я буду очень спокоен. У меня будет бесконечная терпимость. Когда же это время наконец наступит?»

Представление о просветлении становится всего лишь еще одной фантазией в уме. Ум желает присутствовать на своих собственных похоронах. Он воображает, что встретился с достойным противником – с собой. Тем самым он только усиливает иллюзию своего мнимого существования. Но вопрос «Кто я?» выходит за пределы реакций ума. Это смерть иллюзии, что есть кто-то отдельный от целого. Это отпускание своей неповторимой личности. Своей уникальности. Предпочтения ума рассматриваются как клей, который не дает нам отпустить предыдущую перекладину. Погружаясь в бытие, мы переживаем непостоянство, в котором условности невозможны. Освобождение – это не то, что вы получаете. Это ваша глубинная природа.

«Просветление – это полное отчаяние». Стремление быть лучше, чем вы есть, приводит к тому, что наши ладони потеют, пальцы коченеют, а ум становится робким. Вы теряете поступательный момент, переходя от стадии к стадии.

Одна моя знакомая, страдающая очень серьезной нервной болезнью, которая вполне могла оказаться смертельной, посетила корейского мастера дзэн, приехавшего в Соединенные Штаты. Когда она рассказала ему о своем состоянии, он улыбнулся, махнул рукой и сказал: «Не беспокойся, ты не умрешь». Ведь он знал, что она не была телом и умом, которые так мимолетны. То, чем она была, никогда не умирает. Осознание просто есть.

* * *

ГЛАВА 15

ОТКАЗ ОТ КОНТРОЛЯ

У китайского мудреца Чжуан-цзы есть притча о человеке, который пересекал реку на лодке. Едва управляясь с сильным течением, человек заметил другую лодку, которая быстро приближалась. В суматохе ему показалось, что в другой лодке тоже кто-то есть, и он закричал этому человеку: «Эй ты, посторонись!» Видя, что встречная лодка продолжает двигаться в том же направлении, человек начал размахивать руками и ругаться.

Но затем Чжуан-цзы предполагает, что, приблизившись к лодке, человек обнаруживает, что она пуста. «Даже если это был очень злой и раздражительный человек, – говорит Чжуан-цзы, – он не рассердится». Пустую лодку несет к нему вода, и поэтому никто ему не угрожает и сердиться не на кого. Это просто пустая лодка. И когда она приближается к нему, он ловко выставляет весло, чтобы предотвратить столкновение и не повредить ни одну из лодок.

Чжуан-цзы предлагает нам опорожнить свою лодку. Мы должны общаться с миром, исходя из той великодушной пустоты, которая течет во всем, что есть, – и тогда никакие наши проявления не исходят от «личности», противодействующей потоку. Тогда мы можем отпустить контроль над миром и начать жить сполна.

Как только дает о себе знать обусловленное стремление ума быть кем-то, наше сердце наполняется болью. Нас охватывает покинутость. Это одиночество нашей отделенности, нашего отчуждения от вселенной. Но когда мы спокойно сидим с этой покинутостью и позволяем ей парить в уме, она превращается в «одиночество», которое не одиноко. Речь идет о постижении, что каждый из нас одинок в Едином. Это великое безмолвие вселенной, которая «одинока» в пространстве. В ней чувствуется целостность. Но чтобы изменить глубинное одиночество нашей отделенности на «одиночество Бога», мы должны постепенно отпустить контроль и прекратить воссоздавать свое воображаемое «я». Мы должны отказаться от нашей уникальности, выйти из-под власти наших соревнующихся, сравнивающих умов.

Контроль – это наша попытка согласовать мир с нашими личными желаниями. Отказаться от контроля означает выйти за пределы личного и слиться со вселенским.

Контроль загоняет нас в рабство. Контроль – это защита привязывающегося ума, который противопоставляет себя открытости сердца. Если наша лодка пуста, хотя она и движется по воле течения и ветра, в ней нет «личности», которая может быть неправильно понята. В ней нет того, кто сопротивляется. Есть только пустое пространство, лодка, ветер и вода. Все пребывает в совершенной гармонии. Ничто не препятствует естественному течению. Никого в лодке – никто не страдает.

Чжуан-цзы говорит о легкости, которая приходит к нам, когда мы отпускаем контроль и настраиваемся на то, что древние китайцы называли Дао, потоком, ненасильственным путем развития вещей. Дао – это и есть то самое «вот столечко», о котором говорил мастер медитации [2].

КОГДА ЛЮДИ ЖИЛИ ПОЛНОЙ ЖИЗНЬЮ, НЕ БЫЛО ИСТОРИИ

Когда люди жили полной жизнью, не было истории. Во времена, когда люди жили полной жизнью, никто не уделял особого внимания достойным людям, равно как никто не прославлял людей способных. Правители были просто верхними ветвями дерева, тогда как народ был подобен оленям, гуляющим по лесу. Все были честны и праведны, не помышляя о том, чтобы «выполнять свой долг». Они любили друг друга, но не знали, что это есть «любовь к ближнему». Они не обманывали никого, но не знали, что тем самым уподобляются «тем, на кого можно положиться». Они были последовательны, но не знали, что это называется «порядочностью». 0ни свободно жили вместе, отдавая все друг другу, но не знали, что щедры.

По этой причине их деяния никто не пересказывал. Они не оставили после себя истории.

Как часто вы чувствуете себя частью целого настолько, что у вас не остается чувства собственной уникальности, которая требует признания?

В даосской традиции говорится о том, что нужно стать невидимым. О том, что не нужно быть кем-то особенным, а только пространством, в котором происходит развитие. В то же время обусловленность требует от нас, чтобы мы были как можно более заметными. Один друг, который стал монахом в Таиланде, рассказывает о том, как его учили отказываться от своей уникальности, начиная с внешнего вида: ему побрили голову, он одел простую мантию и каждый день ел из миски то же, что и другие монахи. Он стоял, смиренно опустив глаза, как все. Он проводил много часов, медитируя в уединенном лесном домике вместе с другими монахами. Он говорил о том, что начал уже приспосабливаться к новому образу жизни, убедил разум отпустить свою уникальность и начал ощущать, что старая обусловленность начинает подниматься и противодействовать этой анонимности. Он рассказывал, что были периоды, когда он сидел в зале для медитации и беспокойно размышлял: «Они не смогут подавить меня. Думаю, мне нужно выйти и перекрасить свою мантию. Или может быть, мне стоит нарисовать цветок на своей чаше для милостыни». Нам, очевидно, трудно отказаться от своей уникальности. И в то же время ясно, что именно наша уникальность отделяет нас от истины.

Наши попытки быть особенными – это попытки отстраниться от естественного потока вещей. Фактически мы отличаемся друг от друга, не прилагая для этого никаких усилий. Делать это различие «чем-то особенным» означает усиливать разделение, потакать рассуждениям сравнивающего ума. Ведь когда мы считаем, что мы в чем-то лучше или хуже других, мы теряем сердечный контакт с ними.

В страдании и сопротивлении мы видим, как попытка контролировать, «личность» в лодке заставляет нас страдать. В некотором смысле наше тело-разум подобны лодке. Кто стоит у руля? Есть ли у нас желание двигаться против течения? Чувствуете ли вы, что течение движется помимо вашей воли? Что если вы держите руль слишком легко или вашу лодку часто уносит по течению? Если на лодке начнется пожар и на ней все еще будет «личность», она сгорит в ней (смерть – всегда трагедия). Если же лодка пуста, она просто превратится в пепел и пойдет ко дну, но на ней никто не пострадает.

Если вы пытаетесь быть тем, кто что-то делает, контролирует поток, тогда, в случае приближения неконтролируемых обстоятельств, ваше сопротивление усиливается, а страдание становится более заметным. Когда вы отказываетесь от контроля, вы, как Пол, умирающий от болезни Ходжкина, постигаете, что «принятие – это волшебство». Он видел, что в нашей обусловленности и личной истории очень мало напоминаний о том, что отпускание – это свобода, открытие себя потоку, позволяющему переживать полноту бытия. Если вы просто присутствуете, открываетесь Дао, потоку, процессу естественного развития, вы от мгновения к мгновению видите, что все хорошо. Каждое мгновение рождает следующее. В этом потоке все есть, в нем нет ничего липшего. Это совершенство. Если же вы отождествляетесь с каким-то одним пузырьком в этом потоке как с «собой», в это самое мгновение вы оказываетесь отрезанными от целого. И вы видите, как этот ваш пузырек «вас самих» растворяется у вас на ладони.

Из-за нашего постоянного поощрения своей уникальности мы теряем доверие к всеобщему. То, что есть у всех, кажется нам лишенным всех достоинств. Вместо того чтобы стать свободным, мы предпочитаем полировать решетку своей клетки.

Когда мы углубляем свое исследование вопроса «Кто умирает?», мы замечаем, как в нас закрадывается желание стать уникальными благодаря своей духовной практике. Но когда мы встречаем умиротворенных людей, чьи сердца открыты и которые могут жить, не нуждаясь в признании своих достоинств, не вставляя постоянно что-то от себя, – мы видим, что такими их делает не уникальность, а чувство того, что они неотделимы от других и вполне обычны. Многие из тех, кто встречал Судзуки роси, мастера дзэн, который сделал очень много, чтобы распространить практику дзэн в этой стране, часто удивлялись тому, насколько обычно он выглядит. Большинство из тех, кто восхищался им и любил его, замечали, что в нем не осталось того, что препятствует любви и пониманию. Он был чистым зеркалом нашей подлинной природы.

Незадолго перед тем, как он умер от рака, он сказал: «Если в момент смерти я буду страдать, в этом не будет ничего страшного. Это будет просто страдающий Будда. Никакого беспокойства. Возможно, кто-то будет страдать от физической агонии и духовной агонии тоже. Но в этом нет ничего страшного. Никаких проблем. Мы должны быть очень благодарны за то, что наделены таким ограниченным телом, как мое, как ваше. Если бы вы были бессмертны, это стало бы для вас серьезной проблемой».

Примечательно, что женщина, которая готовила к изданию его беседы, вошедшие в книгу «Дзэнский ум, неискушенный ум» («Zen Mind, Beginner's Mind»), также умерла от рака. Вот что она сказала о встрече с Судзуки роси (роси по-японски означает учитель): «Роси – это человек, который реализовал в себе совершенную свободу, которая потенциально доступна всем людям. Он свободно существует в полноте своего бытия. Поток его сознания не содержит фиксированных, повторяющихся структур, столь характерных для нашего эгоцентрированного сознания. Поток его сознания спонтанно и естественно рождается из естественных условий настоящего. Последствия этого, в смысле качества жизни, необычайны: человек наполняется энергией, становится жизнерадостным, открытым и в то же время смиренным, простым и радостным; он демонстрирует невероятную проницательность и глубочайшее сострадание. Все его существо свидетельствует о том, что значит жить в реальности настоящего. Даже если такой человек ничего не делает и не говорит, одной встречи с ним может быть достаточно для того, чтобы изменить весь образ нашей жизни. Но в конце концов нас озадачивает, интригует и влечет не необычность учителя, а его потрясающая обыкновенность. Поскольку он является собой, он становится зеркалом для своих учеников. Когда мы находимся с ним, мы чувствуем нашу силу и ограничения, но при этом не замечаем ни похвалы, ни порицания с его стороны. Рядом с ним мы видим свое подлинное лицо. Это странное переживание и есть ощущение нашей глубинной природы. Когда мы учимся предоставлять свободу своей глубинной природе, границы между мастером и учеником исчезают в потоке радости, проистекающей из единого ума Будды».

Большинство людей принимаются за чтение таких книг, как эта, для того, чтобы приобрести что-то особенное. Интересно, многие ли берут в руки эту книгу с тем, чтобы отпустить свою уникальность?

Но отпускать, быть свободным, быть полностью пустым очень страшно.

Те, кто смотрят телевизионные передачи о животных, такие, как «Дикое царство», возможно, видели фильмы о том, как животных перевозят из обычного места обитания туда, где у них было больше шансов для выживания. Например, тигра, для которого в горах мало пищи и воды, на которого там охотятся люди, могут усыпить с помощью транквилизатора, посадить в клетку и перевезти в такое живописное место, как равнина Серенгети. Здесь пышная зеленая растительность, много травоядных животных, – одним словом, идеальное место для тигра. Но когда тигр в клетке выходил из ступора, он видел яркую зелень вокруг и отказывался покинуть клетку. Люди открывали дверь, но он не выходил. Они даже пытались вытолкнуть его руками, рискуя потерять руку, но все было напрасно. Он сражался насмерть, чтобы защитить свою территорию, даже если этой территорией быта небольшая площадка, огражденная холодной сталью, – тогда как вокруг него красовалась местность, идеально подходящая для жизни. Его естественная среда звала его со всех сторон, но его страх держал его в изоляции. Он боялся свободы, неизвестного за пределами клетки.

Мы, если можно так выразиться, своей фантазией загнали себя в клетку. Наша фантазия – это наши модели реальности, с помощью которых мы закрываем таковость вещей. Клетка – это наше воображаемое «я».

То, что большинство их нас называют свободой, есть лишь способность удовлетворять желания. Многие говорят. «Я хочу больше свободы», – но на самом деле стремятся к тому, чтобы иметь больше того, чего хотят. Но это не свобода; это своеобразное рабство. Свобода – это способность, не закрывая сердца, иметь или не иметь то, чего вы желаете. Свобода не подразумевает навязчивых действий над содержимым своего ума; это предоставление содержимому ума возможности свободно течь и развиваться. Содержимое вашего ума может отличаться от содержимого моего ума, но процесс его развития в точности такой же. Настраиваясь на этот процесс, мы входим в Дао.

А вот что говорит Судзуки роси:

«Я путешествовал по Национальному парку „Ёсэмитэ“ и видел там огромные водопады. Самый большой из них был высотой 1340 футов, и вода в нем падала, как занавес, сброшенный с вершины горы. Со стороны вам кажется, что вода падает не быстро, как вы могли бы ожидать; кажется, что она падает медленно, потому что она пролетает большое расстояние. Вода не летит вниз одним потоком, а разделяется на отдельные маленькие потоки. Издали она напоминает сплошную завесу. И я подумал, что каждой капле воды, должно быть, довольно трудно упасть с вершины такой высокой горы. Прежде чем вода достигнет основания водопада, проходит немало времени. И мне показалось, что наша человеческая жизнь подобна этому. У нас бывает много трудных переживаний. Но в то же время мне кажется, что вода изначально не разделялась, а была целой рекой. Только когда она разделяется, у нее возникают трудности с падением. Похоже, что у воды нет чувства отдельности, когда она является рекой. Только когда она разделяется на множество капель, она начинает проявлять индивидуальные чувства.

До рождения у нас не было таких чувств; мы были едины со вселенной. Это состояние называется «один лишь ум», или «сущность ума», или «большой ум». После того как рождение отделило нас от этого единства подобно тому, как вода в водопаде разделилась под воздействием ветра и скал, у нас появились такие чувства. И наши трудности возникают именно потому, что у нас есть такие чувства. Вы привязываетесь к ним, не зная, откуда они возникают. Когда вы не понимаете, что вы едины с рекой или со вселенной, у вас возникает страх. Независимо от того, разделяется вода на капли или нет, вода остается водой. Наша жизнь и смерть – это одно и то же. Когда мы это понимаем, у нас не возникает больше страха смерти, и в жизни для нас больше нет проблем» [3].

Отказ от маленького ума, от ваших страданий проще, чем вы думаете, хотя сделать это очень сложно. Взращивая в себе чувство «Я не знаю», мы входим в процесс и становимся едины с Дао.

Созерцание смерти побуждает нас отказаться от своей уникальности. Сам факт смерти, необходимости оставить этот мир позади, дает нам возможность видеть, что у нас есть возможность отпустить все, что задерживает поток. Или вы будете пытаться взять с собой свою уникальность? Будет ли для вас смерть борьбой и трагедией? Созерцание смерти может быть использовано как возможность – и даже как способ – оставить нашу уникальность позади и растворить ее в том, что называется всеобщим. Когда вы умираете, у вас возникает чувство таяния, которое может быть то медленным, то быстрым, – и это чувство пугает людей, которые желают держаться за то, что они о себе думают. Но оно приносит радость тем, кто стремится выйти за пределы обусловленного ума. Для некоторых смерть – это великое посвящение, возможность отпустить себя еще глубже. Перед лицом смерти ваши ценности обнажаются. Если вы стремитесь контролировать вселенную, выжать из нее все, что можно, тогда вы устремляетесь за объектами своего желания и теряете контакт с бессмертием. Возможно, именно это имел в виду Иисус, когда говорил: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит» (Мф. 16, 26). Страх будет блокировать мудрость и единство, доступные нам в ходе переживаний. Но если вы стремитесь к истине больше, чем к чему-либо другому, смерть даст вам еще одну возможность отпустить контроль, слиться с тайной. Фактически, те, кто кажутся нам наиболее живыми, – это те, кто дорожат истиной больше, чем жизнью. Но если истина – главное, смерть отступит, и останется только истина.

Наша подлинная природа подобна чистой воде. Но когда мы воображаем, что отдельны от целого, наши представления после смерти ищут возможность воплотиться в другое тело. Стремление к переживаниям заставляет нас покинуть утробу. Мы стремимся «свершить свою судьбу», а не опустошить ее.

Поскольку мы, по существу, не имеем формы, снова и снова рождаясь в мире непрерывно меняющихся форм, мы принимаем форму сосуда, в который нас вливают. Мы становимся «сыновьями» и «дочерьми», и нас учат думать о себе таким образом. Нас приучают быть «ответственными». Воспитываясь, мы приспосабливаем себя к изгибам этой надуманной модели. Постепенно мы затвердеваем, чтобы удовлетворять «приемлемым» представлениям, в рамках которых нас приучают думать о себе. Мы подлаживаемся под изгибы и выпуклости, под жесткие края контейнера. Постепенно мы вмерзаем в новую форму. Чем прямее и жестче край, тем больше нас хвалят как «достойных людей». В конце концов форму можно удалить, но мы останемся замерзшими в этой форме – и этот привитый нам имидж станет для нас мерилом всех других форм. Мы становимся замороженно-засохшими. Наш ум подобен горной реке, наше сердце – пустыне.

Но вода есть вода, какова бы ни была ее форма. Твердость льда воображает себя своими краями и плотностью. В процессе таяния он не может забыть о них, но, испаряясь, мы устремляемся вверх.

Когда вы отказываетесь от контроля над вселенной, когда вы отпускаете все, остается только истина. И как роси, вы начинаете реагировать на каждое мгновение. Ваши действия проистекают из настоящего. Они не требуют усилий. Ваша лодка пуста. Течение уносит вас влево, и вы говорите: «О, меня несет влево!» Оно уносит вас вправо, и вы говорите: «О, меня несет вправо!» Но вы никогда не чувствуете, что мы сами оказались слева или справа; вы чувствуете только, что пребываете здесь, в настоящем. Вы открыты для всех возможностей текущего мгновения. Вы полностью присутствуете. Вы способны реагировать, действовать, руководствуясь не личными желаниями, а чувством гармонии вещей. Вы реагируете на сам поток, или лучше сказать, поток реагирует на себя. Нет никакого разделения. Некуда идти. Нечего делать. Некем быть.

НАПРАВЛЯЕМАЯ МЕДИТАЦИЯ НА ОТПУСКАНИЕ

(Медленно прочесть другу или мысленно повторять про себя)

Позвольте своему вниманию сосредоточиться на дыхании.

Не думайте о дыхании, а непосредственно переживайте его, по мере того как оно продолжается само по себе.

Позвольте осознанию приблизиться к самому краю ощущения по мере того, как дыхание входит и выходит из ноздрей.

Пусть осознание станет мягким и открытым. Пусть оно войдет в каждый вдох без малейшего вмешательства.

Переживайте естественные волны дыхания, по мере того как случаются вдохи и выдохи.

Не пытайтесь контролировать или менять его. Просто наблюдайте за ним.

Откройтесь для того, чтобы пережить каждое мимолетное ощущение, возникающее в процессе дыхания, мгновение за мгновением.

Пусть дыхание дышит себя. Без комментариев. Без каких бы то ни было попыток как-то контролировать его. Позвольте дыханию быть таким, каково оно есть. Если оно глубоко, пусть оно будет глубоким. Если оно поверхностно, пусть оно будет поверхностным. Позвольте осознанию и ощущениям встречаться, от мгновения к мгновению, с каждым вдохом, с каждым выдохом.

Пусть ваше дыхание будет полностью естественным и свободным. Ни при каких условиях не задерживайте его умом. Только дыхание, продолжающееся само по себе. Ощущения возникают от мгновения к мгновению в безграничной пространственности осознания.

Если вы заметите, что ум пытается придать дыханию форму, контролировать его самым незначительным образом, просто наблюдайте за его особенностями и позволяйте дыханию спокойно парить. Никакой привязанности. Никакого контроля.

Полностью отпустите дыхание. Позвольте ему продолжаться самостоятельно. Не вмешивайтесь в тонкий поток.

Чистое осознание. Широкое, как небо. Пространственное.

Ощущения дыхания возникают и исчезают в этой открытости. Не к чему привязываться. Нечего делать. Только дыхание, какое оно есть.

Каждый вдох уникален. Ощущения меняются, от мгновения к мгновению.

Ощущения в теле возникают и исчезают на просторах безграничного осознания. Руки сложены на коленях. Каждое мгновение переживается таким, каково оно есть. Нет необходимости ничего называть. Нет необходимости ничего прерывать.

Не называя переживаний, прикасайтесь к ним непосредственно. Переживайте чистое бытие в безбрежности осознания.

Ощущения дыхания. Ощущения тела. Свободное парение. Дыхание не задерживается. Мысли о теле не возникают. Просто мгновения переживаний, которые появляются и исчезают в беспредельности.

Заметьте, как возникают мысли. Комментарии, воспоминания, мышление. Каждая мысль есть облачко, проплывающее в безграничном пространстве сознания. Оно существует только мгновение. Оно снова растворяется в потоке. Не нужно контролировать. Один только бесконечный поток изменений. Одно только развитие процесса, от мгновения к мгновению.

Мысли мыслят себя. Нечего осуждать. Нечего добавлять. Откажитесь от контроля хотя бы немного. Просто позвольте вещам быть такими, каковы они есть, возникающими из безбрежности бытия и возвращающимися в нее обратно.

Отпустите тело. Позвольте ощущениям парить в безграничном пространстве. Откажитесь от ума. От мыслей. От чувств. Которые возникают и исчезают. Не за что держаться.

Нечего делать, можно только быть. Легкость. Откройтесь необозримой беспредельности осознания.

Мысли, которыми вы «обладаете» или за которые вы «ответственны», уходят. Мысли, плывущие в уме, как облака, проплывают и исчезают из виду. Мысли обо «мне» и о «моем» загораются и гаснут. От мгновения к мгновению. Пусть загораются. Пусть гаснут.

Некем быть. Нечего делать. Некуда идти. Оставайтесь здесь. Просто присутствуйте.

Отпустите тело. Отпустите ум. Переживите бытие, которое развивается само по себе. Без малейшей необходимости помогать или контролировать. Без осуждения. Без вмешательства. Простое бытие. Только Поток и Перемены.

Будьте безмолвны и знайте.

Раз и навсегда полностью откажитесь от контроля. Отпустите страх и сомнения. Позвольте каждой мысли парить в ее собственной природе.

Растворитесь в бесконечном пространстве сознания. Нет тела. Нет ума. Только мысль. Только чувство. Только ощущения. Облака. Плывущие в пространстве.

Мгновение мысли. Мгновение слуха. Мгновение воспоминания. Мгновение страха. Как волны, мгновения возникают одно за другим и возвращаются обратно в океан бытия. В безбрежность нашей подлинной природы.

Некому быть. Нечего делать. Позвольте каждому мгновению быть таким, каково оно есть.

Никакого сопротивления нигде. Позвольте ветру дуть прямо сквозь себя.

Некому быть – только тому, что есть. Этого мгновения достаточно.

Некуда идти – только сейчас. Только здесь. Нечего делать – только быть.

Не привязываясь ни к чему, мы одновременно пребываем везде.

БЕСЕДЫ МАСТЕРА ДЗЭН ЯСУТАНИ С ЗАПАДНЫМИ ЛЮДЬМИ

(в пересказе роси Филипа Капло)

Роси (строго): Кто вы? (Нет ответа.) Кто вы?!

Ученик (после паузы): Я не знаю.

Роси: Хорошо! Знаете ли вы, что вы имеете в виду, когда говорите «Я не знаю»?

Ученик: Не знаю.

Роси: Вы – это Вы! Вы – это только Вы. Больше ничего.

Ученик: Что вы имели в виду, когда сказали «Хорошо!» после того, как я ответил «Я не знаю»?

Роси: В самом глобальном смысле, мы не знаем ничего.

Ученик: Вчера вы пообещали сегодня спросить у меня, кто я, и поэтому я решил, что должен найти надлежащий ответ, и принялся обдумывать различные варианты, но когда вы только что спросили «Кто вы?», я не мог ничего вспомнить.

Роси: Прекрасно! Это свидетельствует о том, что ваш ум свободен от идей. Теперь вы можете отвечать всем своим существом, а не только головой. Когда я сказал вам, что сегодня спрошу у вас, кто вы, я не хотел, чтобы вы выдумывали ответ. Я хотел, чтобы вы с помощью «Кто я?» проникали как можно глубже в себя. Когда вы придете к внезапному внутреннему постижению своей Подлинной природы, вы сможете отвечать мгновенно и без колебаний.

Ученик: Спрашивая себя, кто я, я пришел к выводу, что я есть это тело, то есть эти глаза, эти ноги и так далее. В то же время я постиг, что эти части тела не существуют независимо. Если бы мне пришлось, например, вынуть глаз и положить его перед собой, он не мог бы больше работать как глаз. Равно как моя нога не смогла бы функционировать как нога, если бы мне нужно было отделить ее от тела. Для ходьбы моей ноге нужно тело точно так же, как моим глазам нужны объекты для того, чтобы что-то видеть. Более того, то, что видят мои глаза, и то, на что ступает моя нога, есть часть вселенной. Стало быть, я – вселенная. Это правильно?

Роси: Вы – вселенная. Это правильно. Но то, что вы только что мне предложили – это абстракция, всего лишь представление о реальности, а не сама реальность. Вы должны встретить реальность непосредственно. Вы должны постичь реальность.

Ученик: Но как мне это сделать?

Роси: Просто спрашивая «Кто я?», пока внезапно вы не увидите свою Подлинную природу с полной ясностью и определенностью. Помните, что вы не есть ни тело, ни ум. Вы также не являетесь совокупностью тела и ума. Что же вы, в таком случае? Чтобы постичь свое подлинное Я, а не его маленькую часть, вы должны постоянно настойчиво спрашивать себя «Кто я?».

Ученик: В прошлый раз вы сказали, что я не есть ни ум, ни тело. Я этого не понимаю. Если я не являюсь ни тем, ни другим, ни комбинацией того и другого, – что я тогда?

Роси: Если вы спросите у обычного человека, кто он, он ответит «Этот ум», или «Это тело», или «Этот ум и тело», – но ни один из этих ответов не является правильным. Мы больше, чем наш ум или тело, или и то и другое вместе. Наша Подлинная природа пребывает за пределами всех категорий. Все, что вы можете подумать или вообразить себе, – это всего лишь фрагмент вас. Отсюда следует, что ваше подлинное Я нельзя найти с помощью логического вывода, интеллектуального анализа или воображения.

Если я отрублю себе руку или ногу, мое подлинное Я совсем не уменьшится. Строго говоря, ваши тело и ум являются не вами, а частью вас. Ваша Подлинная природа не отличается от Подлинной природы этой палки, этого стола или этих часов – фактически, любого другого объекта вселенной. Когда вы непосредственно переживете эту истину, ваше переживание оказывается настолько убедительным, что вы воскликнете: «Вот оно что!» – потому что не только ваш мозг, но и все ваше существо принимает участие в этом знании.

Ученик (неожиданно кричит): Но я боюсь! Я боюсь! Я не знаю чего, но боюсь!

Роси: Нечего бояться. Продолжайте углублять свое вопрошание, пока ваши обусловленные представления о том, кто вы, не исчезнут, пока вы внезапно не постигнете, что вся вселенная не отличается от вас самих. Вы находитесь в критическом состоянии. Не отступайте – только вперед!

ГЛАВА 16

ИСЦЕЛИТЬСЯ ИЛИ УМЕРЕТЬ – ВЕЛИКИЙ ВЫБОР

Равновесие ума и сердца отражается в теле. Когда сердце и ум рассогласованы, наступает то, что мы называем болезнью (disease), другими словами, рас-стройством (dis-ease). Но я полагаю, что это не единственная причина болезней. Многие святые умерли от рака (Рамана Махарши, Судзуки роси, Рамакришна). Некоторые видят в болезнях средство очищения, а один мой знакомый сказал: «Рак – это дар тому, у кого все есть». Возможно, у некоторых людей болезнь возникает не вследствие нарушения равновесия, а как «стирание с доски», как окончание старых дел.

Исцелением мы называем феномен восстановления равновесия в теле и уме. Когда это равновесие восстановлено, мы говорим, что человек исцелился. Но зачастую мы руководствуемся предвзятыми представлениями о том, что такое исцеление. Наша привязанность к идее здоровья мешает более глубокому пониманию того, что такое болезнь. Глубочайшее исцеление, кажется, выводит нас за пределы отождествления с тем, что вызывает и переживает болезнь.

Одна знакомая женщина очень много работала для того, чтобы справиться со своим раком. После нескольких месяцев медитаций и глубоких психологических исканий ей показалось, что рака у нее больше нет. В течение нескольких месяцев она чувствовала себя сильной, здоровой и спокойной. Затем в один прекрасный день она почувствовала во время медитации, что рак снова развивается в ее теле. Анализы подтвердили ее переживание. Несколько известных холистических и индейских целителей с Западного Побережья пришли к ней домой и расположились вокруг ее постели. В течение более чем часа они направляли в нее свою энергию. Некоторые из присутствовавших рассказывали позже, что сила этих целителей буквально витала в комнате. Через неделю в различных частях ее тела появилось тридцать других метастаз, или вторичных опухолей. Она сказала, что исцеление принесло свои плоды. Она почувствовала, что ее развитие перешло на следующий совершенный этап. Она готовила себя к смерти, продолжая открываться жизни.

Создается впечатление, что уравновешивание ума и сердца может либо изгнать болезнь из тела, либо, как в некоторых случаях, привести этого человека к гармонии после смерти тела. В обоих случаях наступает исцеление. Если отпустить привязанность к заранее спланированным результатам, мало что будет нарушать равновесие. Один наш друг как-то сказал: «Вероятность выживания сильно завышена».

Когда человек стремится прежде всего к тому, чтобы постичь свою подлинную природу, исцеление становится линзой, которая фокусирует потенциальные возможности момента. Но если ставка делается на то, чтобы избавиться от болезни, «вылечиться», тогда тело может стать немного сильнее, но привязанность, слабость ума, которая всегда омрачала сердце, не уменьшится, не начнет растворяться.

До тех пор пока мы думаем об исцелении как о противостоянии смерти, будет продолжаться замешательство. До тех пор пока мы отделяем жизнь от смерти, мы отделяем ум от сердца, и поэтому у нас всегда есть что защищать, есть кем быть, есть причина порождать дисгармонию и болезни. Когда отношение к исцелению правильно, отношение к смерти тоже правильно.

После того как у моей знакомой появилось тридцать новых опухолей, она сказала: «Исцеление сработало. Теперь я понимаю, что мне нужно лишь открыться для всего, что происходит, с любовью и осознанием. Мне не остается ничего делать, а только внимать, раскрываться и быть».

Общаясь с различными целителями – сиделками, врачами, гомеопатами, специалистами по акупунктуре, физиками, полярными терапевтами, экстрасенсами и так далее, – я порой замечал у них едва заметную или же очень выраженную тенденцию верить в исцеление, которым они занимаются. Возможно, именно состояние гордости и отделенности больше всего препятствует действию исцеляющих сил, которые всегда имеются во вселенной. Но чем глубже состояние отделенности, состояние «кого-то делающего что-то», тем больше привязанность к результатам. Они так настойчиво стремятся к исцелению, что не позволяют ему случиться. Их сердце закрывается в присутствии личной силы, и тогда восстановление гармонии оказывается почти невероятным. Только отдаваясь основополагающей таковости, человек может открыть для другого глубинную гармонию бытия. Все, что подчеркивает чувство отделенности «исцеляемого» от остальной вселенной, углубляет разделенность сердца и ума, усиливая тем самым страх смерти и дисгармонию, лежащую в основе болезни.

Подлинный целитель незаметен. Он или она позволяет проявиться потенциалу текущего мгновения. Индийского святого и учителя Раману Махарши все знали как великого целителя. Тысячи людей приходили к нему и уходили, восстановив равновесие. Есть история о том, что однажды доктор из северной Индии пришел к нему и спросил:

– Насколько я понимаю, вы великий целитель. Мне бы хотелось знать больше о том, как вы делаете это.

– Нет, я не целитель, – честно и просто ответил Рамана. – Я никого не исцеляю.

– Я слышал, что вы исцелили тысячи людей, – настаивал посетитель.

Рамана казался несколько озадаченным.

– Нет, я не исцеляю, – сказал он.

Тогда в разговор вступил один из последователей Раманы:

– Бхагаван, я думаю, что врач говорит о том, что исцеление приходит через вас.

– О да! Исцеление приходит через меня, – согласился Рамана. Он не разыгрывал здесь дзэнский диалог, а просто был собой. Он не делал ничего, а только любовно позволял энергиям вселенной сосредоточиваться на человеке, который приходил к нему.

Это напоминает историю о тибетском ламе Калу Ринпоче, достопочтенном мастере медитации и учителе, наделенном великой нежностью и свирепой мудростью. Однажды лама пришел в дом к своему другу. К нему подходили многие люди, интересующиеся оккультизмом и различными йогическими способностями, которыми, как утверждалось, владеют все, кто прошел инициацию в его линии передачи.

– Вы умеете летать? – спрашивали они его.

– Нет, – отвечал лама, – я не умею летать.

– Можете ли вы читать прошлое и будущее?

– Нет, я не могу читать прошлое и будущее.

Собравшиеся начали роптать, и тогда один из них спросил:

– Ну и что же вы тогда делаете?

– Я просто практикую сострадание ко всем живым существам, – тихо ответил лама.

Когда вы становитесь пространством, вы не принуждаете ничего. Вы не отталкиваете жизнь и смерть. Фактически, вы даже не противодействуете болезни. Уравновешивая себя, вы просто позволяете равновесию установиться. Многие целители говорили мне:

«Я знаю, что Бог исцеляет, а я всего лишь его проводник». Это и есть то пространство, из которого начинается исцеление.

Любовь – оптимальное условие для исцеления. Целитель использует все, что интуиция подсказывает ему, но его энергия не может приходить от ума. Его энергия приходит из открытости сердца. Он чувствует нечто большее, чем состояние тела. Он уходит к источнику, из которого проистекает любое исцеление, не пытаясь вмешаться или изменить то, что позволит сделать следующий совершенный шаг. Он не пытается перехитрить вселенную.

Фактически, многие целители так сильно привязываются к результату своего влияния, к необходимости помочь человеку, что тем самым ограничивают глубину и потенциал исцеления. В тибетской целительской традиции тех, кто собирался использовать свои энергии во имя других, на первом этапе обучения целительству учили глубоко открываться смерти. В течение первых двух или трех лет своей практики они работают с умирающими, чтобы научиться не теряться перед лицом смерти. Их учат ничего не исключать из восприятия совершенства вещей. Жизнь и смерть рассматриваются ими как совершенное проявление бытия в этот конкретный момент в это конкретное время. Целитель работает с процессом бытия, а не с его отдельными проявлениями. Подлинный целитель идет к первоосновам бытия и позволяет ему проявляться в идеальном соответствии с тенденциями, которые привели этого индивида к учению, именуемому болезнью.

Это качество безусловной любви и доступности другим можно видеть у некоторых из тех, кто выжили, пройдя через нацистские лагеря смерти. Виктор Франкл говорит о некоторых из тех, кто чудом избежал газовой камеры, не погиб от тифа, дизентерии, воспаления легких и отчаяния, – о раввинах, медсестрах, врачах, мирянах и монахах, которые помогали другим и сами выживали в нечеловеческих условиях. Размышляя о тех временах, он говорит: «То, что мы ожидали от жизни, не имело никакого значения; мы должны были спрашивать, что жизнь ожидает от нас». Именно бескорыстная любовь этих людей позволяла им сохранить равновесие тогда, когда многие другие спотыкались и падали.

Часто, когда мы говорим об исцелении, задают вопрос: «Как вы знаете, когда нужно прекратить исцелять и начать готовить к смерти?» Ответ на этот вопрос дает практическое понимание. В действительности открытие, необходимое для исцеления, и подготовка к смерти – это одно и то же.

Когда мы проводим различие между исцелением и подготовкой к смерти, мы забываем, что и то и другое – различные аспекты одного целого. Все сводится к отношению человека к жизни. Если мы не пользуемся своими симптомами для того, чтобы преодолеть привязанность, тогда любые попытки исцеления, направленные на устранение симптомов, будут вносить дисгармонию на более глубоком уровне. Разве исцеление, которое воздействует только на тело, – это то, что нам нужно? С другой стороны, если человек стремится к смерти, как к выходу из затруднительного положения, он будет отвергать жизнь и тем самым проводить то же самое воображаемое различие между жизнью и смертью. В любом случае, он никогда не прикоснется к бессмертию. Он никогда не приблизится к исследованию недифференцированного бытия, из которого проистекает исцеление и мудрость.

Я знал нескольких людей, которые сражались со смертью до последнего, и только когда они приготовились умереть, их тело и ум пришли в равновесие и в теле началось исцеление.

Мне кажется, нет нужды подчеркивать очевидные достоинства исцеления, которое дает нам здоровое тело, позволяющее дальше жить и служить. Поэтому я не собираюсь умалять достоинства физического исцеления, но я попытаюсь развенчать здесь некоторые предрассудки относительно естественного исцеления, которое дает нам смерть. Смерть – это не враг. Если «враг» вообще есть, то это неведение и отсутствие любви. Отождествляясь с содержимым ума, мы редко доверяем пространственности сердца. Фактически, может быть так, что болезни в значительной мере являются результатом нашего недоверия своему глубинному естеству. Эта дисгармония возникает, когда мы отстраняемся от истины.

Для кого-то это может быть болезнь, заставляющая их вначале смотреть внутрь. Для таких людей это может быть единственное переживание, которое позволяет им обратить внимание, начать исследовать ум-тело, развивать чувство целостности. Для многих болезнь оказывается великим даром, поскольку она позволяет им соприкоснуться с собой так, как это не позволяет сделать никакое другое событие жизни. Болезнь заставляет нас пересмотреть все то, что мы нагромоздили, чтобы защитить себя от жизни.

Некоторые сказали мне, что они всю жизнь искали учителя или учение, которые привело бы их к большей целостности. В конце концов случалось так, что таким учением оказывалась болезнь, что рак становился для них учителем, зеркалом истины. Для многих болезнь – это путь обратно к жизни.

Я знал случаи, когда два человека приблизительно одного возраста и воспитания заболевали одной болезнью, и диагноз у них был одинаковый. Один из них вступал в борьбу с болезнью с помощью методов, которые разжигали его сопротивление ей, которые заставляли его считать себя жертвой, а болезнь противоестественным влиянием. Он становился напряженным и испуганным, начинал всеми силами цепляться за жизнь. В дни ослабления симптомов он чувствовал себя «бодро и чудесно», но когда болезнь снова давала о себе знать, он «падал духом и расстраивался». Легко было видеть, как его самооценка зависела от того, способен ли он исцелить себя. Когда проявлялись симптомы, его мнение о себе ухудшалось, и тогда агрессия, которую он лелеял внутри себя, оборачивалась отвращением к себе и чувством вины.

Другой человек видел в болезни послание, с которым нужно работать. Он стремился вернуть себе гармонию, уравновесить сердце и ум, улучшить качество жизни, приводя в соответствие то, что казалось беспорядочным. Вместо того чтобы направлять энергию на продление жизни, он погружался в богатство, которое придавало смысл его жизни. Он не был поверхностным, «не накручивал себя», как выразился один мой знакомый.

Когда первый больной почувствовал, что он не может вылечиться, он решил, что для него все потеряно, тогда как у второго больного было место и для жизни, и для смерти. Второй исследовал жизнь, а не сопротивлялся ей. Он видел достоинство исцеления, но при этом не забывал, что сознательное вхождение в смерть также может иметь смысл. Его жизнь углублялась, и во всем, что он говорил, чувствовалось новое понимание. Общаясь с ним, другие прикасались к живой истине. Он не пытался бороться с болезнью и не проклинал ее. Он исследовал вопросы «Что такое болезнь?», «Кто болеет?».

Один больной в своих исследованиях пришел к выводу, что исцеление не исключает возможности смерти. Он нашел в себе то, что привязывало его к жизни, что затрудняло лечение и не давало возможности умереть. Он назвал это чувство «жаждой жизни», – хотя ему и не верилось, что такое, казалось бы, похвальное чувство может лежать в основе привязанности и замешательства. «Что делать со стремлением оставаться в теле, когда оно умирает? Разве не „жажда к жизни“ мотивирует наш эгоизм, наше желание сделать все, что в наших силах? Разве не „жажда жизни“ лежит в основе нашего желания быть кем-то и стать заблокированной энергией, которая вызывает болезнь? Как это ни странно, разве не желание жизни убивает нас?»

Возможно, что эгоистичность «жажды жизни» уравновешивается тем, что некоторые называют «тоской по Богу», стремлением к истине. Если человек обуздает «жажду жизни», поможет ли это ему так же, как и «тоска по истине»? Какие из этих качеств делают жизнь осмысленной и открытой для участия в тайнах и чудесах бытия?

Отказ от жажды жизни не означает жажду смерти. И то и другое свидетельствуют о привязанности к телу и основываются на неправильном понимании личности.

До тех пор пока смерть является врагом, жизнь – это борьба. Жизнь остается разделенной на небеса и ад. Ум продолжает свое непрекращающееся движение под влиянием страха и беспокойства, что уже само по себе может стать причиной новой болезни. Некоторое время я провел с женщиной, которая болела меланомой. На каком-то этапе болезни по всему ее телу появились вторичные опухоли, которые вот-вот должны были вытолкнуть ее из тела. Наблюдая рост этих опухолей, она заканчивала дела с детьми, и все вокруг знали, что вскоре она должна умереть. В это время она услышала о диетическом методе Герсона для лечения рака, который в некоторых случаях помогает даже тяжелобольным. В основе этого метода лежит строгий режим питания, требующий, чтобы, в дополнение к обычному трехразовому питанию, больной каждый час принимал большой стакан сока из сырых овощей и два стакана специально приготовленной икры из кабачков с печенью (Osterized liver) раз в день.

Она любила приготовление пищи и отличалась очень своеобразными вкусами. Она сказала: «Мне очень не нравится пить это все. Не могли бы они подмешивать свои лекарства в шоколадный коктейль или что-то в этом роде?» Ей не нравился вкус соков, поэтому ей было трудно поверить, что она сможет долго придерживаться такой диеты. Однажды она сказала: «Знаете, нет ничего плохого в том, чтобы умереть, так же как нет ничего хорошего в том, чтобы жить. Я люблю своих детей, и мне бы хотелось еще некоторое время побыть с ними. Было бы очень приятно увидеть, как они растут, и стариться вместе с ними. Думаю, что я попытаюсь использовать этот метод. Но как мне, которая всегда любила вкусно поесть, переходить на пищу, приготовление которой требует столько времени и энергии, и которая, к тому же, такая невкусная?»

В течение месяцев она работала с Иисусовой молитвой «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», которая иногда позволяла ей избавиться от дуализма и почувствовать себя единой с Иисусом, погрузиться в священное сердце, сиявшее у нее в груди. Она научилась настраиваться на милость вселенной, на основополагающую реальность бытия, на саму любовь. Через несколько дней она позвонила мне, чтобы сказать, что не может относиться к этим ежечасно принимаемым стаканам сырого сока иначе, как к евхаристии. Поэтому она начала использовать свое отвращение к ним для исцеления чего-то более глубокого в себе. Это был отказ от привязанностей, удовольствий и страданий, выход за пределы плотских пристрастий в центр сердца. И она сказала: «Знаете, даже если это все не исцеляет моего тела, оно делает чудеса с моим сердцем».

Через неделю она легла в больницу, где этот метод практиковали особенно интенсивно, и в течение следующих двух недель она строго придерживалась этой диеты. Она говорила, что иногда евхаристия наполняла ее великим теплом, но в другое время она раздражалась даже от шума, который доносился из соседней комнаты. Вернувшись домой, она продолжала регулярно принимать эти очистительные соки и сказала, что ее тело чувствует себя лучше. Однако через несколько недель у нее на теле появилась сыпь, и ее отправили в клинику. Ей говорили и раньше, что история ее болезни не давала гарантий выздоровления и что метод Герсона поможет ей. Ее иммунная система в значительной мере уже была разрушена сильными фармакологическими средствами. Когда она рассказала врачу о сыпи на теле, он сказал после паузы: «Боюсь, что сыпь свидетельствует о том, что этот метод вам не поможет».

Получив этот последний смертный приговор, она, к своему удивлению, почувствовала облегчение. «Все это время, повторяя Иисусову молитву и отдаваясь милости вселенной, я думала, – сказала она, – что милость Христа в том, чтобы исцелить мое тело. Но теперь я вижу, что волю Господню предугадать невозможно».

Оказалось, что «милость Христа» не в том, чтобы исцелить ее тело, а в том, чтобы дать ей понимание своего глубинного естества, которое выходит за пределы отождествления с телом. Она умерла легко и с благоговейной любовью. Ее исцеление было не менее чудесным, чем другие исцеления, которые я видел.

В момент смерти от нее исходили только сияющая пустота и любовь. Она не цеплялась за жизнь и не торопила смерть. Она просто растворялась, как туман. Она была похожа на кристалл, тающий на открытом воздухе.

Махараджи был известен своими необычными способностями, в том числе, даром исцеления. Известно много историй о больных людях, которые приходили к нему. В некоторых случаях он давал приходившему палочку, фрукт или просто благословение, и на следующий день тиф, рак, дизентерия или какой-то другой недуг проходил.

Но есть и другие истории о людях, которые приходили к нему и просили о помощи, рассказывая, как их близкие умирают у них на руках. В таких случаях он говорил, покачивая головой: «Как я могу помочь, если доктор не может сделать ничего?» Очевидно, он никогда не вмешивался в то, что было благоприятным для человека. Он, должно быть, видел, что для многих идеальным исцелением является уход из тела.

Однажды сидя во дворе с одним своим последователем, Махараджи неожиданно повернулся к нему и сказал:

– Нет, я не пойду. Скажи ему, что я не пойду.

– Кому сказать? Что вы имеете в виду? – спросил последователь, оглядываясь.

В это время в комнату ворвался слуга одного их знакомых Махараджи.

– Вы должны пойти со мной! – взмолился он. – Мой хозяин умирает. Вы должны ему помочь!

– Нет, я не пойду, – сказал Махараджи. – Я не пойду.

– Вы должны пойти, вы должны пойти со мной! – просил слуга.

– Я не пойду, – сказал Махараджи. – Здесь ничего нельзя поделать.

Но собравшиеся настаивали и уговаривали Махараджи сделать что-то, чтобы помочь умирающему.

– Ладно, – сказал Махараджи и, взяв из корзины банан, протянул его слуге со словами: – Дай ему это, и все будет хорошо.

В Индии верят, что преподнесение фрукта при таких обстоятельствах означает милость гуру. Воспрянув духом, слуга бросился в дом своего хозяина. Жена хозяина растерла банан и ложечкой накормила им умирающего. Окончив есть растертый банан, человек умер.

Действительно, все было хорошо. Исцеление, которое должно было прийти, случилось.

* * *

ГЛАВА 17

САМОУБИЙСТВО

Гамлет спрашивает: «Быть или не быть?», но в действительности вопрос не в этом. Вопрос в том, как быть. В мире, в котором так много устремлений не приносят удовлетворения, где так часто приходится иметь дело в физическими и душевными страданиями, – как в нем выжить, не мертвея задолго до смерти?

Древнегреческий философ говорит: «Трагедия жизни не в том, что она рано или поздно кончается, а в том, что мы желаем смерти много раз задолго до ее конца». Я знаю очень немного людей, которые никогда не задумывались над тем, не выбрать ли им смерть. Фактически, получается, что, по достижении определенного возраста, добровольный уход из жизни становится для человека постоянно присутствующей возможностью.

Каждый год тысячи учеников начальной школы по собственной воле уходят из жизни.

У подростков самоубийство является одним их основных факторов смертности.

Нетрудно видеть, что когда в уме возникают страдание и замешательство, сразу же появляется желание прекратить страдание. Фактически, самоубийство может быть попыткой справиться с ситуацией, которая, на первый взгляд, вышла из-под контроля. Это единственная альтернатива полному поражению. Самоубийство часто объясняется не ненавистью к жизни, а страстной привязанностью к ней, желанием изменить ход вещей, стремлением сделать жизнь целостной, когда она на самом деле не является таковой. Возможно, что для многих самоубийство – это искаженное проявление «жажды жизни». У других оно свидетельствует о том, что страдание стало таким сильным, что жизнь не стоит того, чтобы продолжать ее.

Я был со многими людьми, умирающими от прогрессирующих болезней и настолько сильно страдающими от физической боли, что они желали только конца своих страданий и серьезно задумывались о самоубийстве. Для многих именно созерцание самоубийства было толчком к более глубокому исследованию жизни, к изучению своей системы ценностей. Фактически, многим размышления о самоубийстве позволили внутренне принять смерть, серьезно задуматься над возможностью не существовать так, как они привыкли к этому. Те, кто переживает сильную физическую боль, должны помнить, что их смерть, как и их физическое существование, принадлежит им безраздельно и не должна оцениваться с точки зрения других людей.

Кажется, бывают состояния, в которых человек входит в смерть добровольно. Так входит в смерть человек, чье сердце широко раскрыто, который не привязан к телу и вплывает в следующее мгновение с открытостью неизвестному, в состоянии «Я не знаю». Другие люди, ум которых устал, а сердце испугано, бросаются навстречу смерти, чтобы избежать ситуации, с которой они не могут справиться. Но есть также люди, которые отдают свою жизнь за других. Эти люди бескорыстны, неизменно великодушны и сострадательны, как Сократ, Иисус или человек, который погиб, спасая ребенка из горящего дома. Каждый из них любит всех и заботится обо всех. Каждый из них желает блага тем, кого встречает на своем пути.

Однажды отец мальчика, покончившего с собой во время непродолжительной депрессии, сказал мне: «У каждого в шкафу есть скелет. Но те, кто совершают самоубийство, оставляют свой скелет к шкафу другого человека». Горе и чувство вины, возникающее после самоубийства, часто преследуют людей годами. Каждый, кто любил ушедшего из жизни, мучается сомнениями и душевной болью, задаваясь вопросом: «Что я мог сделать, чтобы предотвратить это?»

Осознание того, что каждый человек – хозяин своей жизни, дает возможность проявлять сострадание и к живущим, и к тем, кто покончил с собой. Когда человек сталкивается с самоубийством друга или любимого, беспокойный ум сразу же выносит на поверхность все опасения и страхи, которые накопились у него в душе в течение жизни. На поверхность всплывают все мгновения, когда мы думали, что должны быть добрее, любить больше.

«Что я мог сделать? Мог ли я сделать жизнь полнее для своего любимого?» Каким бы необоснованным ни было чувство неудачи, оно возникает в уме. Фактически, многие из тех, кто переживает самоубийство других, сами нередко помышляют о добровольном уходе из жизни. Отчаяние вопросов «В чем смысл?» или «Что здесь делать?» передается тем, кто остается в живых, – ведь не исключено, что именно в поисках ответа на эти вопросы и был принят яд или нажат курок. Речь идет о чувстве беспомощности перед лицом неконтролируемых событий в жизни.

Мне кажется, после самоубийства близкого человека уместно практиковать медитацию на прощении. Нужно посылать сострадание любимым людям, оказавшимся по ту сторону смерти, чтобы они не горевали от страданий, которые нам причинили. Мы должны простить их, чтобы им не пришлось многократно умирать, спасаясь от чувства вины. Мы должны простить себе, своему незнанию; простить своему уму его постоянные осуждения и сомнения, которые делают каждого ответственным за действия другого.

С умом не нужно спорить. У нас должно быть только стремление отпустить себя, открыться душевной боли, чтобы не оживлять в себе снова и снова мгновение страдания, отразившееся в самоубийстве. Прощение себе и другим позволяет продолжаться жизни, позволяет сердцу выйти за пределы чувства вины и нестерпимых угрызений совести.

Фактически, когда мы работали с теми, кто сидел на телефоне доверия для самоубийц, мы напоминали им снова и снова, что если они не допускают, что другой человек может убить себя, значит, они занимают не свое место. Подлинный совет самоубийце может дать только тот, кто готов принять все то, что появляется в уме другого человека. В противном случае вы будете для него еще одним человеком, которому невозможно доверять, который пытается навязать другим свою волю. Чтобы позволить другим существам войти в ваше сердце, мы должны принимать их полностью.

Нам привили мнение, что самоубийство – это что-то отвратительное, даже греховное. Мы думаем, что мы знаем все лучше, чем тот, кто добровольно уходит из жизни. Однако мы никогда не прикасаемся к страданиям в их уме, поскольку мы больше всего боимся страданий в нашем собственном уме. Наше стремление не допустить самоубийство создает еще большую отделенность. Как мы можем полностью принять другого человека, если мы считаем, что он неправ? Но если мы принимаем душевные страдания, которые иногда выпадают на нашу долю, мы сможет принять и страдания других. Мы не откажемся от своей любви лишь на том основании, что другой человек задумал то, что не согласуется с нашими взглядами. Мы должны помнить, что многие хотят умереть только потому, что любовь, которую они чувствуют внутри себя, никогда не была завершенной. Они не получают того, что хотят. Это не безразличие. Они убивают себя от страдания и неудовлетворенных желаний.

Из сотен людей, которые ежегодно прыгают с моста Голден Гейт в Сан-Франциско, большинство прыгают со стороны, обращенной к городу, и только некоторые – в сторону простирающейся до горизонта безбрежности Тихого океана. Даже в самоубийстве они не желают порывать отношений с миром.

Мы должны прикоснуться к отчаянию в самих себе, если мы хотим помочь другим открыться жизни.

Можно сказать, что самоубийство не столько «неправильно», сколько неумело. Тот, кто кончает с собой, не заметил другой возможности отпустить душевное страдание, не воспользовался ею. В нем одержало верх обусловленное отвращение к неприятному. Примечательно, что многие из тех, кто решал покончить с собой в продолжительной депрессии, в которой они долго обдумывали и даже репетировали самоубийство, не могли осуществить свой замысел, когда выходили из депрессии. Энергия возвращается, и свет снова начинает пробиваться.

Многие убивают себя, когда они чувствуют, что «исчерпали надежду». Но надежда основывается на страхе, на желании. Только когда мы избавляемся от страха, мы оказываемся в состоянии жить без надежды. Те, кто проходили под аркой преисподней у Данте, читали: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!» Это было не проклятие, а благословение. Оно говорит, что любая привязанность к будущим возможностям создает болезненную невозможность войти в настоящее. Надежда заставляет нас убивать себя снова и снова. Это легко сказать, но очень трудно донести до тех, кто собрался покончить с собой. Но когда вы начинаете жить так полно, что можете отказаться от надежды, тогда вы можете передать эту бесстрашную пространственность другим, чтобы в их сердце тоже появилось место для страданий. Когда вы отказываетесь от привязанности к своим страхам, вы можете дать хороший совет тем, кто замышляет самоубийство. Вы становитесь пространством, в которое они могут войти и отпустить свои страдания. Ведь именно к этому они стремятся в своем порыве сделать маленький шаг и мягко войти в неизвестное.

Наше давнее общественное порицание самоубийства было поставлено под сомнение буддистским монахом, фотографию которого многие видели на передовицах газет в середине 60-х. Этот монах облил свое тело бензином и принес себя в жертву на улицах Сайгона. Во вьетнамском фольклоре, вне ортодоксальной буддистской мысли, есть неверие, что сознательная смерть чистого индивида может спасти жизни тысяч людей. Для многих признание страдания вьетнамцев началось именно с фотографии, на которой этот человек спокойно поджигает себя. Он не пытался бежать из жизни и не делал героический жест. Он пытался смягчить страдания других, принеся в жертву свое тело. Можно ли это назвать самоубийством?

Махараджи говорил: «Иисус отдал все, даже свое тело».

Существо, которое совершает самоубийство, уходя от превратностей жизни, олицетворяет страдание всех нас. Самоубийство – это не решение. Но решением не может быть и жизнь с надеждой на то, что все изменится и что выжить нужно любой ценой. Никогда не спрашивайте «Быть или не быть?» – спрашивайте «Что есть жизнь?». Исследуйте душевную боль и позволяйте ей перерасти в стремление служить другим, уменьшить их страдания.

Самоубийство – это убийство тела. Осознание – это перерождение ума. Любовь – это пробуждение неизреченного.

ГЛАВА 18

ПОХОРОНЫ

Изначально похороны представляли собой искусный способ проститься с ушедшим близким человеком. Они были средством признания смерти. Они предназначались для помощи тому, кто покинул тело, продолжить свою работу: с миром перейти в другое совершенное состояние.

Похороны дают возможность признать любовь, которую мы делили с ушедшими, и помогают им продолжить свое путешествие, не цепляясь за жизнь, которую они оставили. Это способ напомнить умершим о стремлении к слиянию с их подлинной природой, об отказе от частностей и приверженности всеобщему. Похороны устанавливают равновесие между обладанием и любовью, между стремлением не отпускать и пожеланием «В добрый путь!». Это ритуал, который помогает открыть сердце горю, а также довериться тому, что находится за пределами чувств. Это возможность проявить свои страдания, а также почтить ложное отождествление, которое заставляет нас считать нашего возлюбленного этим безжизненным телом.

Похороны – это инициация для тех, кто ушел, и для тех, кто остался. Перед всеми стоит одна и та же задача: отказаться от привязанности к идее об отделенности и слиться с первоосновой. Похороны – это напоминание о том, что нужно уходить внутрь, позволять уму погружаться в сердце.

Похороны – это еще одна возможность закончить дела, отпустить то, что нас разделяет, и признать основополагающее единство всех существ. Это шанс осознать, что, хотя тело лежит здесь, сознание пребывает в другом месте. Работа над собой остается прежней: растаять в сиянии нашей подлинной природы, позволить сердцу распахнуться в любви, не замкнуться перед страхом, еще раз пережить свою ранимость и мимолетность.

Когда кто-нибудь умирает в больнице или дома, вместо того чтобы сразу же увезти тело, наша группа советует близким прийти к усопшему и проститься с ним, прежде чем смерть будет завуалирована с помощью искусства косметологов из похоронного бюро. После смерти тело становится холодным, лицо покойника бледным, но его черты смягчаются. На его лице можно прочесть безмятежность. Скорбь и глубокое признание любви нужно продолжить возле недавно покинутого сосуда.

Часто, когда кто-то умирает дома или в больнице, в которой есть возможность проститься с телом, мы убираем в комнате, уносим из нее лекарства и медицинские принадлежности, одеваем покойника в его любимую одежду, расчесываем ему волосы, ставим его любимую музыку, приносим цветы, возжигаем благовония и позволяем его близким прийти и отдать ему последнюю дань, ясно осознавая, что любимого человека больше нет в живых. Увидеть, что тот, кого они любят, – это не тело. Фактически, стоя рядом с телом, одно из самых глубоких переживаний – это понимание, что В теле отсутствует именно то, что сейчас его наблюдает. Речь идет о понимании, что из тела ушло сознание, только и всего.

В похоронных домах встреча со смертью несколько сглажена. Покойников здесь готовят так, словно они идут на формальную встречу: их одевают в лучшие праздничные костюмы, их лица покрывают косметикой так, словно человек просто спит. Здесь не поощряют прикосновения к телу умершего, прощание с ним. Покойники лежат в металлических ящиках на высоте два или три фута над полом, так что, оказавшись рядом с ним, у вас нет чувства, что вы можете прикоснуться в нему, обнять его, поцеловать, заплакать, помолиться. Пропасть между вами кажется непреодолимой. Однако любовь и смерть встречаются, когда покойник лежит в своей кровати, когда близкие могут подойти к нему, а дети могут сесть рядом и положить свои головы ему на грудь. Уход любимого человека переживается очень реально. В этом уходе есть целостность.

Наше общество создало несколько ритуалов для прощания с умершими. Возможно, именно потому что привязанность так сильно поощряется в отрицании смерти, похороны в нашем обществе приобретают особую важность.

В течение нескольких месяцев мы общались с одной женщиной, которая посещала наши семинары со своим мужем, а иногда и в одиночестве. Когда она легла в больницу для окончательного обследования и лечения, вторичная опухоль в позвоночнике причиняла ей такую боль, что каждые два часа ей нужно было делать большие инъекции морфия. Проведя неделю в больнице, она попросила меня регулярно посещать ее, чтобы помочь ей встретить смерть с большим беспристрастием. Когда родные взяли ее домой накануне Дня Матери, она сказала, что наконец-то чувствует себя готовой ко всему. Когда на следующий день в разговоре я напомнил ей, что приближается День Матери, она сказала; «О, да это же мой день! Давайте отпразднуем его!» Но когда сэндвичи и пирожные были разложены на подстилках на лужайке перед домом, оказалось, что она чувствует себя так плохо, что не может присоединиться к нам. Поэтому мы все по очереди приходили к ней и желали ей счастливого Дня Матери. Ее близкие друзья, ее братья, муж и дочь – все пришли, чтобы разделись с ней свои чувства и поддержать ее в последние часы перед началом нового путешествия.

В течение первых тридцати шести часов, проведенных дома, она приняла меньше болеутоляющих средств, чем в любые два часа своего лечения в больнице. Когда она открылась смерти, уменьшилось сопротивление боли и привязанность к телу. Поскольку она начала открываться свету, в те дни, когда она готовилась покинуть тело, у нее почти не было боли и замешательства. Она умерла через три дня после возвращения домой, в шесть часов утра, когда рядом с ней сидел ее муж. Ко времени моего прибытия в дом, он уже позвонил ее родным, которые жили в нескольких милях. Подруги одели умершую в ее любимое длинное красное платье и включили музыку Джуди Коллинз. В доме витала атмосфера любви. Каждое слово говорилось в присутствии великого неизвестного.

Для тех, кто никогда не позволял себе и не имел возможности находиться рядом с телом покойницы, эта возможность была потеряна. Когда тонко проявляется жизненная сила, приходит чувство завершенности. Если внимательно наблюдать за телом в течение первых часов после смерти, то можно видеть, что выражение лица становится все более мягким. На нем появляется улыбка, которую невозможно спутать с затвердением мышц, и мягкость, которой не было в течение предыдущих дней и месяцев, особенно накануне болезненной смерти. У всех присутствующих возникло чувство, что все в порядке, что их любимая предприняла следующий идеальный шаг и теперь «в надежных руках».

Через полчаса приехал отец молодой женщины, пораженный смертью дочери. Сколько бы месяцев и даже лет он ни готовился к тому, что ее скоро не станет, когда она умерла, чувство утраты было очень тяжким. Безвозвратный уход сознания из тела оставляет человека с чувством глубинного одиночества и потери. Отец приехал с единственным желанием – чтобы смерть не была реальностью текущего мгновения. Он был на грани, еще немного – и он бы сломался и начал плакать, призывая свою дочь вернуться. Но комната, в которую он вошел, была чертогом любви. Через три часа после смерти его дочь выглядела очень красивой, с улыбкой на лице, с руками, сложенными на сердце. Он окунулся в атмосферу принятия, которую он никогда не ассоциировал со смертью.

Брат покойницы, плотник, заканчивал гроб, который он начал раньше, но отложил работу в надежде, что гроб не понадобится. Теперь он завершал свою работу. Пятилетняя дочь сидела рядом с усопшей матерью, разговаривала с ней и игралась со шкатулкой с драгоценностями, которую ей дали взрослые. Когда отец покойницы подошел к телу, ему предложили легко приложить пальцы к макушке головы дочери. Дело в том, что часто, хотя и не всегда, прикладывающий пальцы таким образом может почувствовать вибрацию жизни, которая постепенно покидает тело в течение нескольких часов после смерти. Хотя ему сказали, что он может почувствовать что-то, он сделал этот жест в замешательстве, практически не задумываясь. Он ничего не ждал. Легонько приложив пальцы к макушке головы дочери, он вдруг начал что-то бормотать и попятился – но скоро остановился. Глядя на свою руку, он сказал:

«Я почувствовал покалывание. Что это было?»

Подойдя в телу еще раз и снова приложив руку, он опять почувствовал выходящий поток жизненной силы. Он был поражен. Его отношение к смерти изменилось, когда он стоял и наблюдал, как энергия дочери покидала ее тело. Сущности отца и дочери встретились так, как он раньше не мог себе вообразить. Через час, когда братья привезли гроб, ее аккуратно положили в него. Гроб поставили в центре гостиной, и вокруг него собралась вся семья. Не желая, чтобы это мгновение было каким-то другим, мы собрались вместе в молитвенной медитации, чтобы сказать ей напутственное слово и напомнить, что ее миссия на земле закончена, что ей теперь остается только сливаться с чистым бытием, доверяться свету, двигаться ему навстречу. Вся семья чувствовала себя по-другому. Вместо того чтобы привязываться, оттягивать, цепляться, было только признание совершенства текущего мгновения, каким бы болезненным оно ни казалось для всех собравшихся.

Пребывание вблизи тела умершего в течение четырех, пяти или восьми часов после смерти дает ни с чем несравненное понимание процесса умирания, позволяет пережить легкость парения сущности вне тела, прикосновение к глубинам чувства отделенности, к страданию нашей привязанности и доброму напутствию для себя и для других – идите навстречу свету.

Для многих людей кремация становится приемлемым способом ликвидации тела. В Азии так чаще всего поступают с останками умерших. Некоторые азиатские учителя говор�