Сергей Панарин

Барабан на шею!

Пролог

В темной-темной комнатушке, слегка освещенной свечами, сидели и беседовали три престранные персоны — хозяйка да два посетителя.

Хозяйка, покрытая пепельно-серой шерстью особа, имела копыта на ногах, пару рогов на макушке и бледно-розовый пятачок. Старая чертовка была облачена в простенькое платье. В проворных мохнатых руках мелькали вязальные спицы.

Посетители, обыкновенные люди, были странны тем, что находились в обществе нечистой силы. Не часто встретишь мужика сорока трех лет и восемнадцатилетнего парня, болтающих с древней бесовкой.

Пока мужик и чертовка ожесточенно препирались (хозяйка обвиняла собеседника в том, что он выдавал себя за Повелителя Тьмы без всяких оснований, а тот твердил о досадном недоразумении), парень затравленно оглядывал комнатку. Без окон, без дверей — это как раз про нее…

Молодого человека звали Колей Лавочкиным. Он был долговяз, худ и русоволос. Одежда его мало подходила к имени: не каждый Коля Лавочкин расхаживает в старинных панталонах, камзоле и туфлях, не каждый. Еще большее несоответствие возникало между нарядом и родом Колиных занятий — парень был рядовым срочной службы.

Мужчина, споривший с бесовкой, являлся прапорщиком и служил в том же ракетном полку, что и Лавочкин.

Как попали русские ракетчики в бесовские апартаменты? О, это долгая история, тянущая на отдельную книгу. Вкратце дело обстояло так.

Рядовой-первогодок Лавочкин, стоявший на Посту Номер Один в новогоднюю ночь, вместе с автоматом и полковым знаменем провалился в загадочную воронку. Очутился он в сказочном мире — мире великанов и драконов, монархов и магов, принцесс и рыцарей. В двух королевствах — Вальденрайхе и Наменлосе — Коля, совершив немало подвигов, приобрел популярность под именем Николаса Могучего и даже стал бароном.

Самым замечательным Колиным открытием стали безграничные волшебные свойства полкового знамени. Оно исполняло любые желания рядового.

Прапорщик Дубовых последовал за Лавочкиным случайно. Павел Иванович, или Палваныч, захотел догнать самовольно покинувшего пост солдата в вернуть полковую реликвию на место. На долю прапорщика выпало ничуть не меньше приключений: Дубовых сидел в тюрьме, женился, получил в услужение черта и встретил женщину своей мечты — колдунью Хельгу Страхолюдлих. Многие считали Палваныча Повелителем Тьмы.

Когда же наконец прапорщик настиг рядового, они исчезли на глазах изумленных войск двух королевств. Почему? Да потому что послали друг друга к чертовой бабушке.

Вот и сидели теперь вояки напротив старой бесовки…

Палваныч ничуть не стушевался, ввязался в долгий спор с хозяйкой, а Коля Лавочкин уже через пару минут понял: если и возможно покинуть жилище чертовой бабушки, то только с ее дозволения. Парень пожелал исчезнуть вместе с прапорщиком из комнаты, но ничего не произошло. Безотказное волшебное знамя не действовало!

«А ведь это мой самый любимый трюк — перемещаться в пространстве, — подумал солдат. — Неужели магия знамени кончилась?»

Он распахнул камзол и уставился на живот. Полотнище было обмотано вокруг торса. Всё такое же красное, бархатное… Будто Лавочкин мог увидеть что-то иное.

— Ага, юноша, не работает знамя-то? — хохотнула чертовка, отрываясь от перепалки с Палванычем. — Еще бы оно тут действовало! Мы же с вами в Преисподней. Здесь священные артефакты не в силе. Правда, и я вам не причиню вреда: презренная тряпка вас защищает. Я проверяла, не сомневайтесь.

— О чем это она? — Дубовых прищурился. Голос его походил на хриплое хрюканье, но рядового это обстоятельство совсем не веселило.

— Дело в том, товарищ прапорщик, — начал парень, осторожно подбирая слова, — что знамя нашего полка волшебное.

— Ты мне мозги не компостируй! — хмуро велел Палваныч. — Нечего мне тут компостировать!

«Вот уж воистину нечего», — отметил солдат.

— Сперва у него воронки в полковом Красном уголке, потом чудеса всю дорогу, теперь, ни с шута, знамя волшебное! — рычал прапорщик. — Не смей наводить карикатуру на святое, молокосос! Ты еще под табурет ползком, когда наши отцы…

— Довольно! — продребезжала чертова бабушка.

— Еще бы ты не была довольна! — Дубовых переключился на хозяйку комнатушки. — Тут святое грязными лапами, а ты, ядрена Матрена, и рада!..

— Хватит, — властно сказала чертовка, тряся спицами. — Ты слишком громко себя ведешь. Вон, аж петли спутала из-за тебя, боров окаянный.

Надо признать, бесовка весьма точно охарактеризовала внешность прапорщика. Это был толстый коротышка, чья голова, казалось, росла прямо из плеч, а поросячье щетинистое лицо глядело на мир маленькими злыми глазками. Если бы кто-то решил снять кино о человекокабанах, то Палваныч наверняка прошел бы кастинг на главную роль.

Чертовка отложила вязание,

— Всё, я вас выгоняю. Надоели, — проворчала она.

— А где выход? — спросил Коля.

— Чтобы избавить меня от своего докучного присутствия, задуйте любую из этих свеч, — хозяйка показала на пару канделябров.

— И куда мы попадем?

— А я откель знаю? — Чертовка хитровато улыбнулась, обнажив желтые, подернутые кариесом клыки. — Одна свеча приведет вас домой, другая в то место, откуда вы ко мне попали, остальные… В пекло, в океан, в королевство Дробенланд. [1] Или в Вальденрайх? [2] Неважно. Дуйте, не стесняйтесь.

— Ты, старая, совсем обездоленная на голову, что ли?! — возопил Дубовых. — Живых людей в пекло!

— Вовсе не обязательно. — Нечистая потешно сморщила пятачок. — Шанс из шести. Давайте не тяните. Отвыкла я за последние века от человеческого общества. Суетные вы. Да и вздремнуть пора.

— А других выходов нет? — с надеждой поинтересовался Коля.

— Нет.

Прапорщик и солдат подняли с пола походные мешки, пошли к столику, на котором стояли канделябры.

— Так… — Палваныч почесал подбородок. — Считаю необходимым дунуть в свечу номер три.

— С какой стороны, товарищ прапорщик? — спросил Лавочкин.

— Не умничай!

Чертовка сочувственно вздохнула:

— Эх, юноша, не завидую я тебе. С таким занудой…

Прапорщик Дубовых дунул со всей дури на третью слева свечу.

Фитиль погас, выпустив вверх облачко сизого дыма.

Яркий свет ослепил россиян, а в уши ворвался шум боя: крики, конский топот, удары стали о сталь.

Проморгавшись, Палваныч и Коля увидели, что находятся в самой гуще сражения.

О, это был не потешный бой, какие устраивают клубы реконструкции военных доспехов, а реальная сеча, в которой встретились две армии. Кавалерия, пехота, лучники… Кровавая толчея, падающие под копыта лошадей воины… И посреди — два безоружных пришельца.

На Палваныча во весь опор несся конь, всадник-меченосец оскалился в безумной ярости. Коля вцепился в плечо прапорщика и проорал пожелание полковому знамени:

— Прочь отсюда!

Волшебная реликвия снова работала.

Но…

За миг до исчезновения с поля боя парень почувствовал резкую боль в боку.

Лавочкин всё еще держался за Дубовых. Они очутились в маленьком овражке. Вокруг был лес. Издалека доносился шум битвы.

Было утро. Прохлада щекотала кожу. Обильная роса попадала с травы на туфли и брючины, оставляя мокрые пятна.

— Никак не привыкну к этим перемещательным фокусам, — пробормотал прапорщик.

Солдат выронил мешок и схватился за бок.

В нем торчала длинная стрела.

Парень разжал ослабевшие пальцы, выпуская плечо Палваныча, и рухнул наземь.

Глава 1.

Герой в прологе не погибнет, или Задача с множеством неизвестных, причем вооруженных

— Рядовой Лавочкин… Рядовой Лавочкин… — Автомат на плече, парадная форма… Коля стоял в полковом Красном уголке — комнате, где начались его приключения. На стенах висели привычные плакаты и стенды, рассказывающие об истории части. За окном бушевала ночная вьюга.

Парень обернулся. Сзади, под плексигласовым колпаком, покоилось знамя.

Пост Номер Один…

Солдата посетила предсказуемая, но логичная мысль: «Неужели приключения и чертова бабушка мне приснились?»

Распахнулась форточка, в комнату ворвался колючий снежный ветер. Порыв хлестнул Колю по щеке.

— Рядовой Лавочкин… — снова позвал еле слышный голос.

Закрыв форточку, хмурящийся парень вернулся на пост.

— Рядовой…

— Кто здесь? — солдат наконец осознал, что к нему обращаются.

— А ты как думаешь? Я это. Знамя N-ского ракетного полка.

— Ты?!

— Ладно, брось изумляться. У нас мало времени. Не уберег ты меня, рядовой Лавочкин. Продырявили нас с тобой. Даже не знаю, кому хуже эта стрела сделала: у тебя-то одна рана, а во мне, в несколько раз свернутом… Постарайся впредь не давать меня в обиду. Ты всё хорошо делал до сегодняшнего дня, и, признай, я тебе подсобляло самым идеальным образом… Хм, было весьма интересно! Помню, как только в этот мир попало, из соображений юмора сразу патрон тебе наколдовало, дескать, пора стреляться. Потом, правда, с тобой веселее стало. На лютне неплохо у нас получалось играть…

— Слушай, хватит воспоминаний, а? Мы домой попадем? Ты мне поможешь?

— Будь оптимистом! Я, к примеру, верю, мы обязательно вернемся домой, но должно тебя огорчить: рана уменьшила мои силы.

— Почему?

— Неглупый вроде парень, а вопросы задаешь глупые… Если в тебе дырку проделать, у тебя сил прибавится? Вот и у меня тоже нет. Пожалуй, перенос в пространстве, позволивший вам с прапорщиком покинуть сражение, был последним. Теперь придется тебе топать ножками.

— А летать смогу?

— Очень недолго. Видишь ли, нарушение целостности лишило меня главного преимущества. Раньше я действовало «без подзарядки», сколь угодно долго. Теперь же мне необходимо отдыхать, как и любому магическому предмету мира, в который мы попали. И, кажется, я слегка… приболело. Так что не сильно на меня полагайся, рядовой.

— Вот жалость-то, — проговорил Коля.

— Следует отметить хитрость старой бестии, закинувшей нас в самую гущу боя. Я знаю, это не случайность. Никогда не верь чертям, парнишка.

— А восстановить, ну, залечить тебя никак?..

— Теоретически возможно. Практически — не знаю. А вот тебя я вылечу, но потрачу много энергии и буду долго заряжаться.

— Вот ведь засада! — Солдат ударил кулаком по ладони.

— Хватит сокрушаться! — Голос знамени стал жесток. — Ты неплохой человек, только чересчур уж склонный к панике. A вот еще что ты должен обязательно выполнить: не передавай меня никому, тем более своему спутнику. У него рыло в пушку.

Постовой улыбнулся. Полковая реликвия и та сравнивала Палваныча с кабаном.

— Моя магия — это отдание долга вам, людям. Тысячи солдат отдавали мне честь. А сколько вас несло круглосуточный караул! За уважение нужно платить. А значит, и хранить меня должен не ворюга какой-нибудь. Вот так-то, рядовой Лавочкин…

— …Рядовой Лавочкин! — орал прапорщик Дубовых, хлеща парня по бледным щекам. — Подъем, Хейердалов сын!

Коля разлепил веки и ощутил себя лежащим в овраге. Над солдатом склонился сопящий Палваныч.

— Ох, е! — выдохнул прапорщик. — Ну, ты меня испугал, салага.

Дубовых поводил перед Колиным носом стрелой.

— Думал, тебя проткнуло. А она возьми да и выпади из тебя. Будто выдавило. Правда, в знамени дырка осталась… Но твоей кровищи вроде нету.

Парень взялся за бок. Внутри неприятно зудело.

— Вставай уже, — Палваныч отошел в сторону. — Нечего разлеживаться. Устроил себе санаторий-профилакторий, меня напугал.

— Сейчас, — прошептал солдат.

— Эй, молокосос! — прикрикнул прапорщик. — Это приказ. Подъем, твою дивизию!

Коля медленно поднялся на ноги. Скинул камзол, размотал знамя.

На боку краснел и пульсировал свежий маленький рубец.

Дубовых присвистнул:

— Да на тебе всё как на собаке зарастает!

Лавочкин переключил внимание на красное полотнище. Да, шесть маленьких отверстий… «Не уберег ты меня».

— Спасибо, — шепнул Коля.

— Не за что, — буркнул Палваныч. Аккуратно свернув знамя, солдат снова обмотал его вокруг торса, надел камзол. Зашатался.

— Можно сесть, товарищ прапорщик? — Дубовых кивнул, пристально глядя в белое лицо парня.

— Сядешь. Ты у меня обязательно сядешь, — ворчливо пообещал Палваныч. — За самовольное оставление расположения части с личным оружием и полковым знаменем.

Откинувшись на поросшую травой стенку оврага, Лавочкин почувствовал себя лучше.

— Товарищ прапорщик, думаете, я сам сюда провалился? А вы как тут очутились? По заданию центра?

— Ты что, рядовой, меня в шпионаже подозреваешь?! — взревел Дубовых, трепеща широкими ноздрями. — Сам, скотобаза такая, продался! Слышал я твою бойкую немецкую речь, продажное рыло!

— Но и вы говорили по-немецки!

Мир, куда угодили прапорщик и солдат, был потрясающе похож на мир сказок братьев Гримм, и его обитатели говорили на немецком языке. Как же удивились россияне, когда они совершенно без подготовки заговорили на нем же, хотя сроду его не знали!

— Ладно, отставить, — предпочел сменить тему Палваныч. — Это точно не твои радиотехнические фокусы? Я ведь знаю, ты учился в техническом вузе.

— Нет, на первых полутора курсах, которые я проучился, дырявить пространство и сбегать в сказочные миры не учили, — с печальным сарказмом сказал Лавочкин.

— Значит, это американские происки врага, — заключил Дубовых.

— Отчего же, товарищ прапорщик? А если оно само?..

— «Само»… — передразнил Палваныч, наклоняясь к лицу солдата. — Ты подвергаешь сомнению мои выводы? Выводы командира? А ведь я тебе, щегол, больше чем командир. Я тебе в нынешних условиях отец, мать и даже теща!

Дубовых скосил глаза к уху, силясь понять, что это он от себя услышал.

Коля с интересом наблюдал за подвигом прапорщицкого интеллекта.

— И меня, рядовой Лавочкин, по большому счету не интересует, как нас сюда и кто. Я, сынок, домой хочу. Сечешь?

— Секу.

— Вот. Вернуться бы… У тебя есть стоящие соображения?

— Товарищ прапорщик, похоже, нам нужно найти колдуна… — начал солдат, но командир прервал его:

— Ты, типа, издеваешься?! Давай еще к цыганке сходим!

— Нет, вы не так поняли! — отчаянно залепетал Коля. — Конкретного колдуна, Тилля Всезнайгеля.

Палваныч знал, о ком шла речь. Придворный волшебник королевства Вальденрайх помогал Лавочкину бегать от темного магического ордена… возглавляемого прапорщиком. Всего день назад! Запутанная история, но кто старое помянет…

— На кой нам твой Всезнайгель? — подозрительно спросил Дубовых.

— Он делал расчет, пытаясь выяснить, как мы сюда попали и можем ли вернуться. Это очень громоздкие вычисления. Надеюсь, он их закончит. Обязательно надо к нему попасть!

Слегка поразмыслив, Палваныч хлопнул Колю по плечу:

— Эх, рядовой. Салага ты, бритый гусь. Вот что значит первогодка! Не умеешь правильно поставить тактику стратегии. Главнейшей нашей целью является что? Определение места своего положения! А положение у нас интересное… Ага. Второй задачей будет поиск твоего колдуна. Ферштейн?

— Так точно, — без энтузиазма откликнулся Лавочкин.

Он подумал: «Наверное, это свойство всех начальников — добавить какую-нибудь очевидную мысль и нагло выдать твое предложение за свое».

— А раз «так точно», то хрен ли ты рассиживаешься? — осклабился прапорщик. — Вперед!

Коля испытал чувство наподобие ностальгии. Предыдущие двадцать два дня, которые он провел вне общества Палваныча, или, как его называли в полку, Болваныча, отучили солдата от командно-подневольного образа жизни. К хорошему привыкаешь быстро. Банально, но факт.

С неподобающим возрасту кряхтением Лавочкин встал и полез из оврага.

Сзади пыхтел Дубовых.

Овраг располагался у подножия холма, заросшего березками.

Шагов через пятьдесят рощица кончалась и начиналось поле. То самое, где шла ожесточенная битва.

Подразделения, полчаса назад показавшиеся путешественникам армиями, были куда скромнее: не больше шести десятков человек с каждой стороны.

Один отряд выступал под оранжевыми штандартами. На них красовался герб — единорог, протыкающий брюхо медведя. Отряд противника защищал косо раскроенные голубые знамена с изображением медведя, ломающего хребет единорогу. Коля окрестил первых рогоносцами, а вторых медвежатниками.

Рогоносцы и медвежатники отличались друг от друга лишь цветами флагов, Большинство воинов было экипировано необычайно плохо: жалкое подобие меча, рваная кольчуга, деревянный щит. Лучники выглядели чуть солиднее, и лишь немногочисленная кавалерия действительно походила на профессиональную.

Ожесточенный бой подходил к концу. Медвежатники победно взвыли: рогоносцы дрогнули и начали отступление. К счастью россиян, не в рощу.

— Да… — протянул Палваныч. — Пожалуй, сейчас с расспросами лучше не соваться.

Рядом зашевелился куст. Прапорщик и солдат сразу же заприметили человеческую фигуру, прятавшуюся за высоким можжевельником.

— Руки вверх! — гаркнул Дубовых, краем сознания отмечая, что вновь кричит не на родном языке, а «хэнде-хохает».

Над кустом поднялись дрожащие руки.

— Встать! — скомандовал прапорщик.

Палваныч удовлетворенно хмыкнул: в можжевельнике скрывался дезертир. Темноволосый остроносый мужичонка в длинной кольчуге поверх холщовой рубахи испуганно смотрел иа пленителей. Суетливые глазки метались от прапорщика к солдату и обратно. Мужичок, похоже, впал в ступор. Наверняка недоумевал, чего это он сдался двум безоружным странникам. Прапорщик счел его классическим трусом.

— Кто такой? — рявкнул Дубовых.

— Ференанд, — проблеял мужичонка.

— Фердинанд?

— Нет, Ференанд.

— По-моему, один хрен. — Прапорщик пожал плечами. — Из чьего войска сбежал?

— Барона фон Косолаппена. [3] — Дезертир гневно топнул. — Только не сбежал, а затаился в засаде.

— Угу, охотно верю, — тихо прокомментировал Лавочкин.

— С кем воюет твой барон? — продолжил допрос Палваньгч.

— Мой барон? — Ференанд слегка улыбнулся. — С бароном Лобенрогеном. [4]

— А при чем тут икра? — удивился Коля.

— Фамильная легенда об икринке, которая дала жизнь их роду. Во владениях ненавистного барона есть богатейшее озеро. А единорог на гербе…

— Хватит. — Прапорщик прервал экскурс в историю рыбовладельца. — Что за государство тут у вас?

— Откуда вы такие взялись?! — Ференанд вытаращился на россиян.

Люди, находящиеся почти в центре страны, не знали, где находятся!

— Откуда-откуда… От верблюда, — по-военному плоско сострил Палваныч. — Отвечай на поставленный вопрос, контра недобитая.

— Королевство Дробенланд.

— В честь феодальной раздробленности, — сообразил Коля.

— Нет, просто располагаемся на плоскогорье, — объяснил дезертир.

— Отставить географию, — отрезал прапорщик. — Нет! Отставить «Отставить географию». Далеко тут до этого, как его?..

Дубовых повернулся к Лавочкину, ища подсказки.

— До Вальденрайха, — не подвел парень,

— Так это вам надо на восток и чуть-чуть на юг. Спуститесь с нашего плоскогорья, попадете в Драконью долину. Если вас не сожрут драконы, то пересечете ее и попадете в Пограничный лес. Сразу за ним — Вальденрайх.

— А можно не через драконов? — поинтересовался Палваныч.

Оказалось, можно. Ференанд отметил, что в обход дорога будет дольше. С какой стороны ни обходи — пересекать два государства. Южный путь не вдохновлял: он лежал через Черное королевство.

Коля объяснил прапорщику, почему не стоит соваться в эту загадочную страну. Парень знал: Черным королевством заправляет злой могущественный маг Дункельонкель, или Дядюшка Тьмы. Черное королевство было полностью закрытым образованием с репутацией, достойной названия. Никто еще не покидал его пределов. Ни дипломатические миссии, ни простые граждане, ступавшие на его территорию.

Палваныч согласился, что северный путь намного безопаснее. Предстояло покинуть Дробенланд, пересечь царство Дриттенкенихрайх [5] и уже известный путешественникам Наменлос.

— Нам сюрпризов не надо, мы и так от неожиданности к непредвиденности живем, — глубокомысленно изрек прапорщик Дубовых.

— А где Дриттенкенихрайх? — спросил Коля.

— На северо-востоке, разумеется, я же объяснял, — проворчал Ференанд.

— Ты не умничай, а пальцем покажи, — велел Палваныч.

Дезертир ткнул в сторону, куда отступили рогоносцы барона фон Лобенрогена.

— Рядовой Лавочкин, за мной, — скомандовал прапорщик.

— На вашем месте я бы не стал торопиться, — неожиданно сурово процедил Ференанд и присвистнул.

Из-за кустов, кочек и поваленных деревьев выступили воины. Среди них — несколько лучников.

Прапорщик почувствовал себя весьма неуютно, покраснел, забормотал себе под нос непечатное.

Ференанд победно улыбался.

— Ты не дезертир, — заключил Коля.

— А я и не говорил, что дезертир. Я говорил, что в засаде.

— Ну, и кто ты такой? — опомнился Палваныч. Один из воинов провозгласил:

— Перед вами барон Ференанд фон Косолаппен. Преклоните колени.

— Да-да. — Барон театрально взмахнул рукой. — Лучше преклоните колени-то, иначе мои слуги вам их преломят.

— Рядовой Лавочкин, приказываю переместить нас отсюда посредством твоего фокуса, — прошептал Дубовых.

— Извините, товарищ прапорщик, но фокус не удастся. Мы потеряли силу, — прошелестел Коля, преклоняя колено.

— Встань, салага! — взревел Палваныч. — Еще никогда русский солдат не плюхался перед бедняком, притворяющимся бароном! Ишь, барон!

Подбежавший сзади воин пнул прапорщика по ноге, и тот упал на колени, хрюкнув от боли.

— Вообще-то, это довольно популярный ход — переодеваться простым солдатом, — сказал Косолаппен. — Мой герольд возглавил основные силы, а я бы ударил в тыл, если бы самодовольный выскочка Лобенроген потеснил мое войско. Разведчики неведомого врага, вы арестованы.

— С чего вы взяли, что мы разведчики? — возмущенно воскликнул Лавочкин.

— Вы не ведаете, где оказались. Значит, вы появились тут узнавать, высматривать, вынюхивать, выслушивать. Разве нет?

Коля умилился логике барона.

— Вам приходилось когда-нибудь иметь дело со шпионами, которые понятия не имели, где и за кем они шпионят?

Ференанд в замешательстве почесал кончик острого носа.

— Признаться, вы первые разведчики, с коими мне довелось столкнуться.

— А если предположить, что мы странники, попавшие к вам совершенно неожиданным образом? — продолжил атаку Лавочкин, коль скоро Палваныч предпочел молчать и растирать ушибленное бедро.

— С луны свалились? — хмыкнул Косолаппен.

— Почти. — Парень улыбнулся.

— И как вас зовут?

— Это товарищ прапорщик, — представил Дубовых солдат.

— Товарищ Прапорщик, да? — переспросил Ференанд, неприятно смеясь. — А ты, значит, барон Николас, не иначе! Ну и наглость!

Теперь вместе с предводителем хохотали и воины.

— Чего тут смешного? — подал голос Палваныч.

— А то, — не прекращая ржания, ответил Ференанд, — что Николас Могучий и колдун Товарищ Прапорщик извели друг друга в Наменлосе два месяца тому назад!

— Два месяца?! — хором выдохнули Лавочкин и Дубовых.

По их ощущениям, с момента их исчезновения из Наменлоса прошло не больше трех часов. Часов!

— Естественно, два месяца, — повторил Косолаппен. — И раз уж они были врагами, то никак не расхаживали бы на пару.

— Всякое бывает, — буркнул прапорщик. Теперь барон Ференанд не сомневался: перед ним шпионы-самозванцы, Их неумелое вранье забавляло, и Косолаппен намеревался выслушать все байки до конца.

— Где же вы околачивались последние пару месяцев, развеселые мои господа? — лукаво щурясь, спросил Ференанд.

— У чертовой бабушки, — выпалил Коля.

— Не груби, щенок! — жестко сказал барон.

— Но мы действительно гостили у чертовой бабушки, — развел руками парень. — Товарищ прапорщик, подтвердите!

Дубовых тихо проговорил, толкнув локтем солдата:

— Я бы не настаивал на этой версии. — Глаза Косолаппена засверкали.

— Итак, вы признаете, что якшаетесь с нечистой силой?

Лавочкин сник. Обвинение в связях с нечистой силой в этом средневековом мире не обещало легкой жизни. Да и легкой смерти тоже.

— А что нам грозит, если якшаемся? — осторожно поинтересовался Палваныч.

— Долгая смертная казнь через медленное умерщвление, — обрадовал пришельцев Ференанд.

— Вот черт! — досадливо выругался Дубовых. И черт не замедлил появиться!

— Товарищ прапорщик, рядовой Аршкопф по вашему приказанию прибыл! — пропищал черный рогатый проныра, молодцевато топнув копытом оземь и задрав розовый пятачок к небесам.

Барон Косолаппен и его отряд застыли в немом ужасе. А Палваныч обрадовался бесу как родному. В прошлом глуповатый нечистый не раз выручал его в пикантных ситуациях, но после свидания с чертовой бабкой прапорщик решил, что внук перестанет слушаться. Старая злюка знала: Дубовых вовсе не Повелитель Тьмы. Стало быть, не успела переубедить Аршкопфа. Очень хорошо!

— Вольно, рядовой, — довольно проговорил Палваныч, поднимаясь с колен. — Слушай команду. Захвати этого Фердинанда, или кто он там, в заложники.

Черт исчез и тут же появился за спиной Косолаппена, держа боевой нож у его горла.

Окружившие россиян воины вышли из ступора и напряглись. Кто-то узнал свой клинок, захлопал по пустым ножнам,

— Теперь приказ тебе, барон хренов, — обратился прапорщик к Ференанду. — Пусть твои хлопцы уйдут.

— Уходите, — прошипел заложник.

— Но, ваше благолепие, — пролепетал один из лучников, щуплый паренек с заряженным луком в дрожащих руках, — разве мы можем вас покинуть?

— Эй, Рэмбо недокормленный. — Палваныч обернулся к сомневающемуся. — Сейчас мы спокойно закончим спецоперацию, и если ты или еще какой Хейердал не дернетесь, то барона вернем. Солдат ребенка не обидит.

— Уходите, — повторил Косолаппен.

Воины неуверенно отступили и побрели в сторону поля.

Коля забросил за плечо оба мешка — свой и начальника.

— Значит, так, барон, — сказал прапорщик. — Мы сейчас тебя покинем, но не советую пытаться нас вернуть. Как ты понимаешь, черт способен в любое время снова очутиться с ножиком возле твоей драгоценной шеи. Рядовой Аршкопф! Удерживать заложника в течение получаса, а потом присоединиться к нам.

— Есть, товарищ прапорщик!

Дубовых зашагал в глубь рощи. Парень поспешил за ним.

Глава 2.

Как приобрести доброго друга, или Революционная агитация

Барон Косолаппен с Аршкопфом остались далеко позади,

Лавочкин глядел на начинающую желтеть листву березок. Неимоверно хотелось домой.

— Почему не фурычат твои фокусы? — спросил Палваныч.

— Стрела пробила в знамени отверстия, и оно утратило мощь.

— Совсем?

— Почти, товарищ прапорщик. Во всяком случае, в бою на него полагаться нельзя.

— Не уберег, салага! — Командир сплюнул. — Кстати, ты так и не отдал его мне…

— Простите, товарищ прапорщик, и не отдам, — сказал Коля. — Я еще не сдал Пост номер один. Пока не вернемся в часть, я отвечаю за знамя.

— Добро, — кивнул Дубовых.

Минут пятнадцать они топали молча, потом Палваныч спросил:

— Куда этот стратег показал? Где этот ихний Дриттен-кто-то-там?

— Дриттенкенихрайх, товарищ прапорщик, — ответил памятливый солдат, — На северо-востоке.

Коля махнул за спину.

— Ектыш! — воскликнул Дубовых. — Не туда движемся. Тогда нале… во!

Развернулись.

— Ну, рядовой Лавочкин, сейчас я проведу инструктаж номер раз. — Прапорщик плотоядно усмехнулся. — Ты, ядрена масленка, конечно, складно звонишь, мол, не виноват в самовольном оставлении расположения полка, пост не сдал… Да вот не верю я тебе. Мой многолетний стаж командирской работы не позволяет такую роскошную глупость. Я тебя верну, а в процессе еще и воспитаю в настоящего солдата, Ты, кстати, сколько отслужил?

— Восьмой месяц идет.

— По-вашему, по-неуставному, «соловей» получается… Не хватило тебе, салага, главного. Знаешь чего?

— Никак нет.

— Правильного мудрого командования, опирающегося на опыт и ум, вот чего! Именно благодаря мудрому командованию наша армия непобедима!

— А я думал, наша армия непобедима лишь потому, что она действует вопреки логике и здравому смыслу, — вырвалось у Коли.

— Вот именно! Как ты сказал?!

— Э… Действуя в соответствии с логикой и здравым смыслом, — невинно «повторил» солдат,

— Молодец! Не такой пропащий… каким выглядишь с первого медосмотра. — Палваныч по-отечески похлопал парня по плечу.

Лавочкину пришло в голову, что Дубовых иногда не грех невинно разыгрывать. «Начнем прямо сейчас!» — постановил Коля.

— Разрешите обратиться, — сказал он.

— Валяй.

— Товарищ прапорщик, есть проблема. Вас ведь никто за мной не посылал, верно?

Солдат понимал: командование полка отправило бы в погоню отнюдь не снабженца.

— Ну да, я проявил личную инициативу, — подтвердил Колины догадки Палваныч.

— Тогда с точки зрения комполка вы являетесь таким же самовольщиком, как и я…

Дубовых, не раздумывая, вцепился в горло Лавочкина.

— Ты кого, гнида, дезертиром назначил?!

Получилась комичная картина: коренастый злобный коротышка трясет за шею долговязого парня. Коля даже нагнулся.

— Я… Ни… чего… та… кого… не… говорил!.. — прохрипел он, мотая русой головой.

Чуть ослабив напор, прапорщик проорал в самое лицо жертвы:

— А что же ты, ерш сортирный, говорил?!

«Вот и поприкалывался…» — мысленно констатировал Коля, а вслух сказал:

— Товарищ прапорщик… Мы тут шарились двадцать два дня, да еще барон утверждает, мол, шестьдесят суток сидели у чертовой бабушки… Вы же, бросаясь за мной, никого не поставили в известность?

— Никого.

Пальцы Палваныча выпустили горло солдата.

— Значит, мы пропали оба. И у командования может сложиться впечатление, что мы оба самоволь…

— Стоп! — перебил Дубовых. — Расклад понял, не дебил.

Помолчали.

Прапорщик стоял, как громом пораженный. Простая вроде бы мысль, а почему-то не посетила его раньше. «Крах карьеры! — вопил в душе Палваныч. — Да что там карьеры, крах жизни! Вернуться и под трибунал?! Нет, фигу вам с маргарином… Тут особые обстоятельства. Неизведанное и неучтенное в Уставе. Спасение рядового и знамени. Выкручусь, выкручусь непременно».

Лавочкин робко продолжил задуманный розыгрыш, одновременно пытаясь взбодрить спутника:

— Товарищ прапорщик! Всё не так плачевно. Знаете, недавно учредили комитет прапорщицких матерей. Для беглых прапорщиков, где им помогают решить их проблемы…

— Не дебил, но в этот раз не понял. — Палваныч сдвинул брови. — Ты меня шуткой достать решил? Тогда вернемся к инструктажу. Заруби себе на соплю, рядовой. Я человек прямой, словно циркуль. Мне твои смешуечки — будто слону Каштанка, или как там ее, моську эту. Ты, типа, умного из себя строишь, неоконченное высшее, то, се, но я из тебя эту дурь интеллегени… интеллигиги… интелегине… Короче, не умничай, молокосос! Приказы исполняй, правильно себя веди, и мы вернемся в полк. Если я буду доволен, то тебя даже не сильно накажут. Понял?

— Так точно, — пробубнил Коля.

Рядом материализовался черт, обнимающий барона Косолаппена.

— Товарищ прапорщик, задание выполнено. Полчаса подождал, а потом явился! — громко пропищал Аршкопф, заставляя людей непроизвольно морщиться и закрывать уши.

— А этого зачем припер? — страдальчески простонал Палваныч.

— Вы же сами велели удерживать заложника, а потом присоединиться к вам… — захлопал глазками черт.

— Чучело мохнатое! Его нужно было оставить. На кой он мне?

— Исправляюсь, — пискнул бес, растворяясь в воздухе и снова возникая, но уже без Ференанда.

— Так-то лучше, — смягчился прапорщик. — Вопрос: неужели твоя бабка не отговаривала оказывать мне помощь?

— Ну, она, признаться, кое-что плела… — уклончиво и с оттенком боязни промямлил Аршкопф.

Всё-таки чертенок безоговорочно верил: Палваныч является Повелителем Тьмы. Аршкопфа впечатлила первая встреча с прапорщиком. В отличие от любого местного человека, мужик совершенно не испугался, даже игнорировал нечистого. По мнению беса, такое мог позволить себе лишь сам Мастер. А Дубовых тогда считал, что приболел белой горячкой. Позже он свыкся с чудесами этого мира и стал использовать черта в качестве подручного, понукать и покрикивать.

— Плела?! — Палваныч подступил к Аршкопфу вплотную.

— Она уже старенькая, вы должны милостиво ее простить, — залепетал черт. — Сидит на заслуженном отдыхе, сочиняет разное… Не сомневайтесь в ее преданности, товарищ прапорщик! Виной всему старческое слабоумие… Она считает, что вы не Повелитель.

— Хм… А если она права? — Дубовых решил проверить степень уверенности беса.

— Если бы она была права, то вы никогда не покинули бы ее каморки! — заулыбался рогатый, весело морща пятачок. — Людей она обычно съедает.

Странники предпочли промолчать об истинных причинах своего непопадания на стол древней чертовки. О священной полковой реликвии лучше лишний раз не болтать, хотя Аршкопф однажды испытал на себе силу знамени: попробовал схватить Колю и обжегся.

— А какого хрена со временем творится? — Дубовых решил восполнить пробел в знаниях. — Мы у твоей старой перечницы часа три просидели, тут два месяца пролетело!

— Ну, товарищ прапорщик, — высокий голосок беса слегка подсел, — иногда вы делаете странное, чтобы проверить мою веру… Бабка живет в Преисподней, а там время бежит значительно быстрее, чем в Пренаружной.

— Ладно, вопросов больше нет, — подвел итог Палваныч. — Аршкопф, сгинь пока куда-нибудь. Лавочкин, за мной вперед марш. Не хватало еще дождаться этого пижона Косолаппена. Небось лопается сейчас от злости.

Барон Ференанд действительно был вне себя от гнева. Полчаса в обществе черта, приставившего нож к твоей шее, — тот еще аттракцион страха. Ужас и унижение отодвигали недавнюю победу над Лобенрогеном на второй план.

Выбравшись из рощи, ковыляя на кривых ногах, Косолаппен принялся гонять подчиненных пинками и орать:

— Нахлебники! Бездари!.. Неблагодарные твари, предатели!.. Почему не ударили по врагу?! Испугались? Я там должен терпеть издевательства… Вы хоть знаете, что от черта воняет, как от мокрой псины? Позорники! Лентяи! Ваш хозяин в беде, а вы в рады в кусты, да?

— Но вы же сами сказали уходить… — попробовал оправдаться давешний юный лучник.

— А голова у тебя на кой? Смекалку проявить не пробовал? — неистовствовал барон Ференанд. — Я понимаю, если бы наемники… Но вы, вы же мои слуги!..

Потешив самолюбие, Косолаппен почувствовал себя лучше. Можно было поразмыслить о мести.

— Ну и самозванцы! Чуть услышали, дескать, я барон, сами тут же назвались титулом. И подыскали-то славное, легендарное имя! Николас Могучий. Ни стыда, ни совести. Лживые колдуны должны понести наказание. И возмездие их настигнет, клянусь своим родом! Но самому с чертями тягаться бесполезно…

К барону подъехал на коне герольд, седоватый дядька с аккуратной бородкой. Он уже снял доспехи хозяина, в которых возглавлял основные силы «медвежатников». Спешился и преклонил колено,

— Мой господин, ваш враг Лобенроген заперся в замке. Прикажете осадить?

— Не пори ерунды, — ответил барон. — У нас нет ни людей, ни средств заниматься осадой презренного рогоносца. Достаточно того, что мы задали ему трепку, отвоевав эти поле и лесок. Отличное прибавление к моим владениям, не так ли?

— Воистину так, — склонился герольд.

— Меня сейчас больше интересует маленькая месть двум выскочкам-колдунам. Найди мне четырех всадников. Пустим по следам оскорбителей Мор, Глад, Брань и Смерть…

Не подозревавшие о нависшей над ними угрозе прапорщик и рядовой проплутали весь день и под самый вечер вышли к замку барона фон Лобенрогена.

Возле окруженного рвом обшарпанного колосса догорали крестьянские лачуги. Так уж повелось, что у замка ютились подданные шикующего за каменными стенами феодала, и если приходило войско неприятеля, то от села гарантированно оставалось пепелище, а цитадель сдавалась совсем-совсем редко.

При вражеском наступлении у мирного населения было два способа выжить: либо укрыться под защитой замковых стен, либо схватить пожитки и бежать в лес. Лобенроген предоставлял подданным второй вариант спасения.

Когда Коля и Палваныч выбрались к «домику» барона Лобенрогена, по сельскому пепелищу бродили хмурые крестьяне и искали уцелевшие вещи.

Кое-кто кидал на пришельцев оценивающие взгляды. В обстановке всеобщего кризиса дорог любой источник доходов.

Прапорщик Дубовых скорчил бандитскую мину модели «Не лезь — убьет». Коля тоже постарался придать лицу разбойничье выражение, но не преуспел: не та у него оказалась харизма, не та.

Впрочем, хватило рыла Палваныча,

Лавочкин, опасливо обозревавший пепелище, заприметил странного гражданина.

— Товарищ прапорщик, — прошептал солдат, — там собака в ботах…

— Пил, что ли? — Дубовых автоматически насторожился. — Хотя откуда у тебя выпивка…

Палваныч скорбно вздохнул. При его любви к алкоголю и многолетних ежедневных спиртовых возлияниях вынужденный трезвый образ жизни угнетал. Собрав волю в кулак, прапорщик отринул мечты о выпивке и взглянул в указанном парнем направлении.

По дымящимся развалинам топтался пегий беспородный пес. Топтался он не абы как, а на задних лапах, обутых в красные лакированные ботинки. Удивительно, но такое хождение не отнимало у пса сил и внимания.

— Неплохо для дворняжки, — оценил Дубовых. — Мечта Куклачева, блин!

Коля поморщился. За укротителя кошек стало обидно.

— Эй, Кабыздох! — позвал Палваныч необычного кобелька. — К ноге!

— Сам ты Кабыздох, — откликнулся «двортерьер», пиная пижонским ботом головню.

Прапорщик онемел от вопиющей наглости гражданского лица.

— А как тебя зовут? — спросил солдат.

— Пес в башмаках к вашим услугам. — Лопоухий зверь постарался горделиво подбочениться, и это ему почти удалось.

— Это как Кот в сапогах? — поинтересовался Лавочкин.

— Оскорбить изволили, — проговорил пес. — Сравнить подлинного гения с жалким эпигоном!..

— С кем?! — вклинился Палваныч.

— С подражателем, — просветил командира Коля и поспешил реабилитироваться в глазах умной животины: — Прости, пожалуйста! О коте приходилось слышать, а о тебе, к сожалению, нет.

— Вот! Вот! — Зверь воздел передние лапы к темнеющему небу. — Перехватил мою идею, паразитирует на образе… Горе мне!

— Да не слушайте его! — крикнула крестьянка, ненароком услышавшая разговор. — Брешет, окаянный!

— Завистники, кругом завистники, увы, — скорбно прокомментировал пес. — Но, позвольте, с кем имею честь?..

— Я — Николас, а это Пауль, — представился Лавочкин. — Путешественники.

— Романтично, романтично… — одобрил зверь, кивая совсем по-человечьи. — Я тоже, знаете ли, со щенячьего возраста мечтаю о странствиях и приключениях…

Вдруг Пес в башмаках замолк и принялся ловить носом носящиеся в пропитанном гарью воздухе запахи.

— Прошу извинить, дела, — почти протявкал он, встал на четвереньки и припустил куда-то в кустарник, растущий неподалеку от замкового рва.

— Какие дела? — произнес Палваныч вслед необычному знакомцу.

— Известно какие, — хохотнула крестьянка. — Он же кобель самый натуральный. Учуял самочку, вот и сорвался.

Столь резкое падение пса с высот цивилизации в пучину животных инстинктов удручало.

— Пойдем, рядовой, — сказал прапорщик, направляясь к замку. — Попросимся на ночлег.

Словоохотливая крестьянка и тут не смолчала:

— Кто ж вас пустит? Не видите, мост поднят?

— Покричим, опустят, — не очень уверенно запланировал Палваныч.

— Держи карман шире! Пока по округе болтаемся мы, погорельцы, поганец барон мост не опустит. Боится, что мы явимся требовать новое жилье. Старое-то он не стал защищать.

— Вы барону налоги платите? — вступил в прения Коля.

— Еще бы! — Круглое лицо селянки исказила гримаса ненависти. — Обирает до нитки.

— Так ведь налоги, насколько я в курсе, являются платой за защиту от врага, — умно задвинул солдат.

— Хорошо звучит, но на деле всё не так… — Женщина опустила плечи.

— Проведите забастовку!

— Чего провести?

Естественно, местные простолюдины не были знакомы с теорией организованного протестного движения рабочего класса и крестьянства.

Лавочкин пояснил суть акции:

— Откажитесь работать. Напишите плакаты. Что-нибудь типа «Долой лобенрогенский произвол», «Лобенрогена в отставку», «Барон, иди считать ворон» и тому подобное. Выйдите толпой к замку. Потрясите плакатами, покричите призывы. Требуйте денежной компенсации за ущерб, понесенный вследствие недостаточного принятия мер по обеспечению защищенности налогоплательщиков…

Речь лилась из Колиных уст, будто на предвыборном выступлении матерого бюрократа. Даже подготовленный к словесным наворотам прапорщик растерялся.

И не важно, что феодалы в отставку не уходят и тем более не выдают компенсаций. Главное, парень был в ударе.

Крестьянка вовсе осоловела.

— Вы такой умный… — сказала она, когда солдат остановился перевести дух. — Не могли бы вы рассказать то же самое, но только всем и нормальным языком?

— Ночевать есть где? — В Палваныче проснулся искатель выгод.

— Найдется. Мы соорудили шатры на опушке вон того леса.

— Тогда вперед.

В лагере погорельцев Коля повторил революционное воззвание, но старался подбирать выражения. Простолюдины были в восторге.

Правда, один эпизод охладил их пыл. Лавочкин как раз говорил о наглядной агитации:

— Когда встанете у моста, обязательно разверните плакаты. Напишите разные воззвания: «Лобенроген, отдай наши деньги!», «Барон, выполни свои обязанности за май месяц! Да не супружеские!», «Мы не дойные коровы!».

Крестьяне радостно загомонили, оценивая идею. Не ликовал лишь староста.

— Всё это здорово, — сказал он, — плакаты там, воззвания… Только мы писать не умеем.

Люди сникли.

— Не страшно! — крикнул прапорщик. — Николас напишет!..

— Верно! Отличная мысль! Напиши, Николас! — загудела толпа,

— Но это будет стоить определенных денег, — закончил Палваныч.

Настрой крестьян снова резко поменялся.

— Ась?! Эй, толстяк, у тебя совесть есть? Пропустите-ка, ребята, я спалю его дотла…

Дубовых сообразил, что хватил лишку.

— Шутка! — провозгласил он.

Возмущение отступило, но настороженность осталась.

— Сейчас стемнело, — сказал Коля. — Завтра напишу. Бесплатно.

После споров об организации акции обнадеженные погорельцы разошлись.

Староста высмотрел в толпе нужного человека.

— Эй, Шлюпфриг! [6] Поди!

К старосте и Лавочкину с Палванычем подбежал суетливый юнец. На вид ему было от пятнадцати до восемнадцати лет. Моложавое лицо, признаки щетины…

Парень как парень. Оборванец. Чуть сутуловатый и невысокий, рыжеволосый, он производил впечатление лиса, норовящего залезть в курятник. Он не мог спокойно стоять на месте. Постоянно переступая с ноги на ногу, меняя положение рук и ведя беспорядочную стрельбу взглядом, Шлюпфриг молча ждал, когда староста соблаговолит продолжить,

— Устрой гостей на ночлег, — велел тот. — И не обижай их, проныра. Я тебя знаю…

— Ладно, ладно, — отмахнулся юнец. — Пойдем.

Шлюпфриг увел россиян к краю лагеря, несколько раз огрызнувшись на шутливые возгласы односельчан, мол, он самый радушный из бездомных.

— Спать будете тут. — Он указал на одеяла, постеленные под матерчатым пологом.

Рядом горел костер.

— Сначала поедим, — сказал прапорщик.

— Но у меня ничего нет… — растерялся Шлюпфриг.

— Зато у меня есть. — Палваныч достал из-за пазухи флейту.

— Ух ты, моя флейта! — вырвалось у Коли.

— Шиш с два твоя, — буркнул прапорщик. — Я ее в дупле нашел.

— А я положил.

— Так это ты меня подставил?!

Палваныч имел в виду досадный инцидент с участием злобного тролля, настоящего хозяина флейты. Разгневанный тролль чуть не убил прапорщика, полагая его вором.

Перед мысленным взором Дубовых возникла уродская рожа тролля, размахивающегося здоровенной дубиной. А ведь случилось-то это буквально день назад!

— Не подставлял я вас! — оскорбился Лавочкин. — Умные люди посоветовали избавиться от опасной вещи, я и спрятал. Откуда мне было знать, что вы по дуплам лазаете? А если и нашли чего, то ведь не ваше же, товарищ прапорщик! Понравился тролль?..

— …подосланный тобой!

— Дудите уже ужин, пожалуйста.

Шлюпфриг жадно слушал перепалку. Глазки юнца бегали особенно быстро, впрочем, надолго останавливаясь на предмете, спровоцировавшем спор.

Палваныч извлек из флейты три совершенно немузыкальных звука, и перед ним возникли три свеженькие тушки жареных цыплят с кружечкой пива, куском хлеба и крыночкой сметаны.

Юноша восхищенно ахнул.

— Вот что настоящее искусство могет! — изрек прапорщик. — Угощайся.

За ужином Коля расспросил Шлюпфрига о королевстве.

История Дробенланда не отличается оригинальностью, но тем не менее поучительна. Некогда славное, крепкое царство, оно рассыпалось под влиянием разных неприятностей. Огромное целое трудно удержать в одних руках. Три-четыре века назад суровые и даже жестокие короли объединили под своей десницей князьков, отхватив земли у Дриттенкенихрайха и Зингершухерланда. Последний, кстати, недавно перестал существовать, переродившись в Черное королевство. Но в пору своего расцвета именно Дробенланд диктовал условия всем подряд государствам.

Затем воцарился король-реформатор. Он провозгласил лозунг: «Хапайте себе столько, сколько исхитритесь унести». И началось… Теперь десятки феодалишек тянули одеяло на себя, ослабляя друг друга и обрекая страну на отставание от соседей. Тем не менее у дробенландцев была собственная гордость: на соседей они смотрели свысока. В силу особенностей рельефа.

Лавочкин подумал: «Что-то это всё напоминает…»

Попировав, улеглись спать. Коля еще поговорил с Шлюпфригом под храп Палваныча, рассказал, куда они со спутником идут. Рыжий селянин позавидовал. Несомненно, это общая черта домоседов — вздыхать о путешествиях.

Завтра крестьянам предстояло побастовать, а потом приняться за восстановление деревеньки. Процесс уже был налажен: раз в три года к замку Лобенрогена подкатывали очередные противники и выжигали всю округу. Люди привыкли. Они ко всему привыкают.

— Спокойной ночи, — сказал Шлюпфриг, выбираясь из-под полога.

— А ты куда? — спросил Лавочкин.

— По девчонкам пробегусь. Хочешь со мной? Наставил бы рога самому Лобенрогену. У него жена молодая…

— Ага, шутник. Мост-то до сих пор не опустили. Нет, спасибо. Сегодня без девочек — устал слишком.

«Наверное, здесь работает тот самый феномен, о котором пишут умные психологические статьи, — подумал Коля, закрывая глаза. — После стресса человек норовит предаться сексу…»

С этой оптимистической мыслью парень и заснул.

Глава 3.

Медвежьи услуги, или Кое-что о преступной халатности

Средневековая забастовка выглядела столь же жалко, сколь должен смотреться капиталлистический субботник.

Толпа с плакатами работы Николаса Лавочкина толклась напротив ворот замка и выкрикивала всякие крамольные призывы. Лозунги им подсказал тот же автор.

— Барона Лобенрогена к ответу!

— Землю крестьянам, обезьянники обезьянам!

— Лучше выпить самогона, чем работать на барона!

— Деньги на бочку, а не то по почкам!

— Верни награбленные налоги, презренный Лобенроген!

Мост так и не опустили, поэтому делегация имела особенно мистический вид: толпа на краю замкового рва.

Прапорщик и солдат предпочли созерцать пикет издали, с небольшого естественного возвышения типа холм. Утренний ветерок отлично доносил скандируемое до вдохновителей народного бунта.

— Молодец, рядовой, — похвалил Палваныч. — Политпросвещение внедрил — любой политрук бы позавидовал.

— Что-то неспокойно мне, — признался Коля. — С бароном-то я работу не провел. Как он откликнется на чаяния трудящихся?

— Не дрейфь, революционно-освободительное движение еще никого не оставляло равнодушным. Особенно тех, против кого направлено.

«Откуда берутся все эти наши диалоги?» — терзался Лавочкин. Он еще накануне начал подозревать, что полковое знамя не только потеряло мощь, но и стало слегка глючить, внушая ему и прапорщику советско-проповеднический образ мыслей.

К наблюдателям присоединился всклокоченный Пес в башмаках.

— Хорошо ли почивали, любезные? — поинтересовался он. — Как продвигается забастовка?

— А ты чего не с массами? — спросил подозрительный Палваныч.

— Дабы не превращать серьезное дело в цирк, — ответил пес. — К сожалению, моя репутация…

— Кобелиная, что ли? — Коля хитро улыбнулся.

— Я бы настаивал на другой формулировке. — Зверь слегка обиделся. — Репутация дамского угодника.

Лавочкин показал на стену замка:

— Смотрите-ка, переговорщик!

На стене действительно появился одинокий человек. Он походил на растолстевшего Дольфа Лундгрена: лицо-ледокол, широченные плечи, высокий, но — дряблый. Сказывались неправильный образ жизни и пристрастие к горячительным налиткам. Разумеется, это был сам барон Лобенроген.

Барон пребывал в крайней степени раздражения. Во-первых, бодун. Во-вторых, горечь вчерашнего поражения от проклятого Косолаппена. В-третьих, вопящая толпа разбудила его, а это прямой вызов его абсолютному авторитету.

«Вчера тебе накостылял соперник, а сегодня подданные наглеют. Куда катится мир?» — подумалось барону.

— Чего орете, смерды? — крикнул Лобенроген и тут же схватился за больную голову.

Крестьяне замолкли.

Ответил дрожащий от страха староста:

— Мы требуем выполнения своих требований!

Это было серьезное заявление. Хозяин замка на несколько секунд забыл о головной боли, постарался вникнуть в содержание плакатов.

— Э… «Барон, иди считать ворон»… «Выполни»… «обязанности»… «за май»… «супружеские»… Ерунда какая-то… — Похмельный феодал шевелил непослушными губами, ища смысл.

Он нервно облизнулся, мечтая выпить чего-нибудь холодного и не очень крепкого.

— То есть вы хотите, чтобы я пошел считать ворон? — грозно спросил он. — А супружеские обязанности я уже исполнил в полном объеме!

— Мы же написали, не супружеские, а наоборот… — стушевался староста. — А про ворон… Это фигурально.

— Супружеские наоборот?! Э, да тут у меня бунт?! — Лобенроген выпучил глаза. — Вы что, песье племя, себе позволяете?

— Вы, ваше величие, налоги собирали? Собирали! А защищать нас вчера стали? Не стали!

Староста отлично усвоил Колину большевистскую пропаганду.

— А я и не обещал никого защищать, — нагло заявил барон. — Идите работать. Если не разойдетесь, то выпущу войско. Уж с крестьянами-то оно справится.

Лобенроген обернулся и посмотрел вниз, во двор:

— Да-да, про вас, дармоедов, говорю!

Палваныч сплюнул. Толкнул солдата в плечо:

— За мной, рядовой. Пора в путь.

— А как же?.. — Коля протянул руку в сторону забастовщиков.

— А так же, — осклабился Дубовых. — Хочешь дождаться от них самой искренней благодарности?

— Н-нет,

— Тогда валим отсюда!

— Можно с вами? — протявкал Пес в башмаках.

— Не возражаю, — разрешил прапорщик.

Троица покинула наблюдательный пункт и скрылась в лесах Дробенланда, оставляя за спиной еще две рассерженные фракции. Селяне были сильно недовольны итогами переговоров с администрацией. Администрация ужасно желала узнать, кто был зачинщиком столь необычной смуты. Барон Лобенроген сообразил: такие бунты отнюдь не усилят его власти.

Слуги феодала пристрастно допросили пару крестьян. Стали известны имена смутьянов-гастролеров. Николас и Пауль обретали новую, весьма сомнительную популярность.

Палваныч, Лавочкин и пес топали по узкой лесной тропинке. Было пасмурно, влажно, и дул прохладный ветер. Скука царила неимоверная, хоть засыпай на ходу.

Чтобы развеять дрему, прапорщик завел разговор:

— Ну, кобель в сандалиях, или как там тебя, показывай дорогу к Дриттенкенихрайху.

— Пес в башмаках, с вашего позволения, — поправил оскорбленный кобель.

— Однохренственно. Что там с дорогой?

— К сожалению, не знаю. Не путешествовал… Именно по этой причине я напросился к вам в спутники! Посетить иные края — вот соль моих мечтаний!

— Кто тебя говорить учил? — спросил Палваныч. — Треплешься, как Пушкин с Лермонтовым, блин.

— Не имел чести знавать. А манеру изъясняться принял от многих достойных представителей аристократии.

Пес проговорил это с нечеловеческим достоинством. С собачьим.

— Эти представители посещали тебя в деревне? — Лавочкин лукаво улыбнулся.

— Ваша ирония простительна, ибо опирается на неосведомленность, многоуважаемый Николас, — печально прогундосил кобель. — Я начал жизнь в столице.

Коля перебросил мешки с левого плеча на правое. Солдат тайно костерил прапорщика за то, что тот сгрузил свою ношу на него. Вроде бы не тяжело, но неудобно и нечестно. И между прочим, вчера мешок Палваныча казался легче…

— В столице, значит… — продолжил беседу рядовой. — Да вы, получается, светский лев?

— Издеваетесь, — насупился кобелек. — Каламбурите… А ведь всего три года назад я отчаянно воспламенял на балах!

— Зажигал, что ли?

— Истинная правда. Я блистал.

— Еще бы. Гвоздь вечера — пес в башмаках, — проговорил Палваныч, перепрыгивая маленький ручей. — Так, привал. Приказываю поесть-попить,

Король столичных вечеринок плюхнулся на траву, разул ногу и принялся с остервенением чесаться за ухом. Звук получился, словно вертолет летит: тыр-тыр-тыр-тыр-тыр…

Дубовых даже в небо посмотрел.

Выбрали место посуше, расселись, Коля расстегнулся, размотал знамя, давая торсу отдых. Прапорщик наворожил курятины.

Пока личный состав уплетал завтрак, в Палваныче потихоньку просыпался командир-стратег. Потянуло проинвентаризировать имеющиеся ресурсы.

— Рядовой Лавочкин, доложи про оставшиеся в твоем распоряжении фокусы!

Парень не сразу понял, что Дубовых подразумевает под фокусами.

— Ах, это!.. Если честно, товарищ прапорщик, то не знаю. Знамя сказало…

— Ты точно не пил?

— Тьфу, чувство подсказало: знамя растеряло всё сильное волшебство. Остались мелкие, как вы их называете, фокусы,

— Почему?

— Приведу аналогию, — сумничал Коля. — Допустим, магия — это капающая вода, а знамя — кружка. Мы хотим напиться, то есть загадать желание. Выпиваем кружку, ждем, когда накапает еще. Чтобы утолить жажду, хватит и кружечки-двух, а чтобы затушить костер, необходимо ведро. Мы не сможем затушить костер. До происшествия со стрелой знамя было цистерной, в которую хлестал неимоверный поток воды. Сейчас оно — кружечка. Поэтому нельзя мгновенно переместиться в пространстве.

— На редкость красивая метафора, — встрял Пес в башмаках. — Вы поэт, Николас.

— Кстати, знамя запросто помогало писать песни и играть на лютне, — вспомнил солдат. — Скорее всего, это не самое сложное колдовство.

Палваныч вспылил:

— Форменная карикатура! Неужели от него теперь никакой пользы, кроме культурно-массовой функции?!

— Нет, — Коля покачал головой. — Оно говор… то есть оно позволяет недолго летать.

— И то хлеб, — прохрюкал в своем стиле прапорщик.

Парень усмехнулся. Его окружали нетривиальные существа: человек, похожий на кабана, и пес, ведущий себя как человек.

Кстати, последний с нескрываемым восхищением любовался магическим артефактом.

— Интересно, а я смогу играть на лютне?.. — Дубовых рассмеялся:

— С твоими-то лапами?

— Точно, баррэ не возьмешь, — закивал Лавочкин. Коля давно выяснил, что знамя было бессильно в руках выходцев из этого мира. Но не рассказывать же об этом собаке!

Воспоминание о придворном колдуне Вальденрайха натолкнуло солдата на идею.

— Товарищ прапорщик, я подумал, послать бы весточку Тиллю Всезнайгелю. Он бы не помешал…

— Угу, дай ему телеграмму, — пошутил Палваныч.

Лавочкин стушевался. Верно, мысль известить колдуна хороша, но труднореализуема. Хоть гонца нанимай…

Отдохнув, путники отправились в дорогу. Оставалось надеяться, что она вела в Дриттенкенихрайх, а не в Драконью долину.

Во второй половине дня экспедиция добралась до лесного дома. Хозяйство было крепкое: сзади — обширные пристройки, на поляне разгуливали куры и утки, поодаль паслась ухоженная коровка.

— Кто же тут живет? — задал риторический вопрос прапорщик, тихо прикидывая, что можно экспроприировать.

Из дома вышла старушка. Коля почему-то ожидал увидеть ведьму наподобие известной ему Гретель, страшной, отталкивающей персоны, которую он встретил сразу по прибытии в этот мир. Но здешняя хозяйка была вылитая бабушка из рекламы молока, только очочков не хватало. Аккуратное клетчатое платьишко с кружевным воротничком и рукавами, чистый передник, туфельки. Уложенные в клубо, к седые волосы, доброе, открытое лицо. Одним словом, картинка, а не старушка. Она улыбнулась путникам.

— Здравствуйте, добрые господа и пес несомненных талантов! — поприветствовала хозяйка троицу.

— Здравия желаем, гражданочка, — ответил Палваныч. — Не подскажете путь к… Ядрена бомба, как его?

— Дриттенкенихрайх, — снова выручил Коля.

— Подскажу, милейшие! Но не хотелось бы вам испить кваску и посидеть за беседою?

— С удовольствием, — расцвел прапорщик. Уж он-то был редчайшим ценителем халявы.

— В таком случае милости прошу, — пригласила старушка. — Только, пожалуйста, тихонечко. Внук спит.

Войдя в дом, гости поразились аккуратности и основательности хозяйства. Светлая горница была заставлена крепкой удобной мебелью, Шкафы, две кровати, в центре — стол со стульями, у окна два сундука с замками. В дальнем углу за полупрозрачной занавеской угадывалась детская кроватка.

— Сколько внуку? — шепотом спросил Палваныч.

— Четвертый год, — ответила бабушка. — Садитесь за стол, а я за кружками и квасом!

Дождавшись угощения, прапорщик и солдат принялись смаковать напиток. А собаки, как известно, кваса не любят.

Проснулся внук, о чем известил пронзительным криком, переходящим в рев.

Старушка захлопотала у кроватки.

— Интересно, где родители? — вполголоса проговорил Коля.

Тем не менее хозяйка услышала его реплику.

— Дочка с мужем улетели изучать жизнь северного единорога, а внука мне оставили.

Она ловко одела мальчонку, привела его к столу. Карапуз был симпатичный, в меру упитанный, правда, чуть опухший со сна и зареванный.

— Он у нас смирный и толковый, — сказала бабушка. — Ади его имя.

Мальчик внимательно оценил гостей. Прапорщик Дубовых ему решительно не понравился, зато приглянулся Пес в башмаках. Колю воспринял ровно.

Старушка усадила крепыша на свободный стул, достала из печки теплую жидкую кашку в горшочке.

— Не в службу, а в дружбу, добрые господа, — обратилась хозяйка к посетителям, — я быстро до соседки добегу, хлебца возьму, а вы уж покормите Ади, ладно?

— Почему бы и не отплатить, что называется, за гостеприимство? Рядовой Лавочкин, выполнять! — распорядился Палваныч.

Бабка удалилась.

Коля не имел опыта общения с детьми. Он неловко зачерпнул кашу ложкой, поднес о рту малыша.

— Кушай, Ади.

Карапуз наморщил лобик, рта не раскрыл.

— Не хочешь?

— Нет.

— А за папу съешь?

— Угу…

— Вот давай за папу… — И пошло кормление:

— Давай за маму… Давай за бабушку… Давай за дедушку… — импровизировал Лавочкин. — Давай за них… Давай за нас. И за десант… И за спецназ… За свет далеких городов… И за друзей… И за врагов…

Парень обнаружил, что малыш смотрит остекленевшими глазами прямо перед собой и ритмично открывает рот для новой порции, разжевывает кашку и проглатывает, открывает, разжевывает, проглатывает, открывает».

Горшочек стремительно опустел, песня группы «Любэ» кончилась, а Ади всё открывал рот, пережевывал пустое пространство и глотал.

Очумевшие Палваныч и пес следили за процессом.

Колю прошиб холодный пот.

— Что я натворил?! Ну-ка, малый, стой, раз, два.

Ребенок встал со стула. Челюсти всё работали. Лавочкин захотел убежать, но надо было что-то сделать. Родители-то колдуны, да и бабка наверняка не проста…

— Слушай, Ади, мою команду, — подражая гипнотизерам, торжественно сказал солдат, — На счет «три» ты перестанешь жевать и проснешься. Итак… Раз… Два…

— А вот и я! — Запыхавшаяся хозяйка внеслась в горницу. — А что это с Ади?

— Три… — неуверенно закончил внушение новоиспеченный психотерапевт.

Малыш перестал жевать и зашнырял испуганными глазенками по сторонам.

— Мы играли, — не скрывая облегчения, выдохнул Коля.

— Он колдун! — завопил карапуз и оглушительно заревел.

Бабушка сгребла малыша в охапку и отскочила от стола.

— Презренный ведьмак! — грозно воскликнула она, перекрывая старческим дребезжащим голосом плач внука. — Ты насылал на него порчу! Прочь, прочь из моего дома!!! Кто тебя подослал?! Дункельонкель? Мегамауль? А впрочем, неважно. Прочь!

— Пауль, Николас, пойдемте, — тихо проскулил Пес в башмаках, прижимая уши и хвост.

— Зря вы так, — с горечью промолвил Лавочкин и вышел вон.

— Квас хороший, — сказал прапорщик. — Можно, я захвачу остатки?

Приняв молчание за знак согласия, он сгреб кувшин со стола и последовал за солдатом.

— Простите, — крикнул на бегу кобелек.

— Вот стерва! — бушевал шагающий по лесу Палваныч. — Никакого соображения и уважения! А ты тоже хорош — наслал чары на мелюзгу.

— Кто?! Я?! — Коля был готов взорваться от переполнявшего его чувства несправедливости. — Я ничего не делал!

— Ага, это всё знамя! — саркастически провозгласил Дубовых.

— Конечно! — Парень ухватился за эту гипотезу. — Кто же еще?

— Вот это вещь! — восхищенно протянул пес.

— И ты туда же, брехло шелудивое! — не сдавался прапорщик. — Он же пожелал, чтобы этот Ади послушно жрал, сечешь? Кстати, что за имя-то?

— Краткое от Адольф, если не ошибаюсь. — Рядовой пожал плечами.

Палваныч встал как вкопанный.

— Адольф?.. Ты сказал, Адольф?..

— Ну да…

— Уй, е! Ненавижу Адольфов!!! Уж наши отцы били их, били, мать их… Вернуться? Пожалуй…

— Павел Иванович, — Лавочкин подергал бессвязно шепчущего командира за рукав, — вы хотите отомстить карапузу из сказочного мира за преступления Гитлера? Я вас верно понял?

Прапорщик почесал затылок пухлой пятерней:

— Кхм… Э… Двигаемся дальше.

Вечер застал путников в лесу. Они разбили лагерь, соорудили крепкий шалаш. Пес сразу убежал в ночное — якобы искать себе пищу, и хотя он уплетал курятину наравне с людьми, ни Дубовых, ни Лавочкин не были против. Зачем в шалаше собака? Разве что для запаха.

Перед ужином Палваныч уселся у костра и изрек, доставая заветный музыкальный инструмент:

— Так я скоро научусь на флейте играть.

Когда россияне съели по половине цыпленка, из тьмы вышел человек.

— Стой, кто идет? — насторожился прапорщик.

— Это я, Шлюпфриг, — раздался знакомый голос.

— А чего это ты?..

— Ну… За вами увязался. — Юнец развел руками, мол, принимайте в табор.

— Сидел бы дома, — буркнул Палваныч.

— Нету дома-то…

— Ладно, тащись к костру, ешь.

Поужинав, путники выяснили опытным путем, что в построенном шалаше прекрасно помещаются три человека.

Коля размотал знамя, свернул его в подобие подушки и положил под голову. Спать обмотанным полковой реликвией было ужасно неудобно: и бока болели, и дышалось тяжко.

Утро показало, что иногда неудобства лучше беспечности.

Флейта осталась за пазухой Палваныча.

А из-под головы Лавочкина исчезло знамя.

Не оказалось на месте и Шлюпфрига.

— А!!! Товарищ прапорщик, знамя пропало!!! — Дал волю эмоциям проснувшийся солдат. — Это всё он, проклятый воришка!

Спавший Палваныч мигом подскочил, поднимая шалаш на плечах.

— Кто? Где? Тревога?

— Хуже, — упавшим голосом сказал Коля,

Он прекрасно осознавал: сейчас прольется чья-то кровь.

И не было ни малейших сомнений, чья именно.

Глава 4.

Следствие ведет Дубовых, или Умники и умницы

— Сгною, — в сотый раз пообещал прапорщик, — Под трибунал отдам. Застрелю незамедлительно. Дай автомат.

Автомат, форму, да и вообще мешки воришка не тронул.

На счастье Лавочкина, патронов не было. Вспомнил об этом и Палваныч.

— Ладно, ладно, ладно. — Он растер плешку, стимулируя мыслительные процессы. — Сейчас вернется кобель в сапогах, или в чем он там… Возьмет след… Мы поймаем этого гаденыша. Задушу собственноручно. Запинаю собственноножно…

Через полчаса Дубовых растерял запас цензурного красноречия и зашел на второй круг, пользуясь табуированной лексикой. Пес в башмаках всё не появлялся.

Еще спустя час стало ясно, что кобеля ждать бесполезно.

— Ектыш! Они заодно! — постановил Палваныч. — Они с самого начала нас пасли… Стандартная уловка жуликов. Пойдем, Лавочкин.

Сохранявший молчание солдат подхватил мешки и поплелся за начальником.

«Дурак! — мысленно бранил себя Коля. — Зачем тренькал языком о знамени? И Болваныч хорош. Устраивал расспросы… Нет-нет, не стоит перекладывать на него вину… Моя миссия. Я и провалил. Сначала продырявил знамя, потом вовсе прощелкал! Что же теперь делать?..»

Состояние Лавочкина было сродни нокдауну. Лес казался нереальным, голос Палваныча звучал откуда-то издалека, будто через репродуктор. До этого похожий удар парень испытывал лишь однажды — когда ему объявили, что он вылетел из института. Но даже вылет не шел ни в какое сравнение с ночной потерей.

Прапорщик призвал на помощь охотничьи навыки. Вероломный Шлюпфриг оставил отличные следы. Дубовых читал их, словно Шерлок Холмс.

— Блин, почему я сразу не организовал оперативно-розыскные мероприятия? — бубнил себе под нос Палваныч. — А он небось полночи улепетывал… Оп!.. Тут он запнулся…

Отпечатки были четкими, что внушало оптимизм. В прапорщике проснулся охотничий азарт. Коля отрешенно наблюдал за начальником. Тот то плюхался на колени, то припускал бегом, то вдруг останавливался и возвращался на несколько шагов назад, чему-то кивал и менял направление. Палваныч несколько раз удовлетворенно крякал, точнее, хрюкал, находя потерявшийся след. Сыщик-охотник порядком взмок, а дышал шумно и тяжело, как работающие кузнечные мехи.

Положительно, эта погоня должна была закончиться победой Дубовых… Если бы не широкий, мелкий лесной ручей.

Прапорщик выругался. Хитрец Шлюпфриг вошел в воду и некоторое время топал против или по течению. Классика жанра… Теперь нужно понять, против или по.

Энтузиазм следопыта упал ниже нуля. Вор мог сколь угодно долго шагать по щиколотку в воде, затем вылезти на любой берег.

— Жди здесь, — приказал Палваныч Лавочкину. — Если позову, бегом ко мне.

Дубовых пощупал воду. Холодноватая. Вряд ли юнец стал бы терпеть ее больше четверти часа.

Без особой надежды прапорщик прогулялся вниз по течению. Затем вернулся вдоль противоположного берега и прошелся вверх. Он встречал всякие следы: кабаньи, оленьи, лисьи, волчьи, птичьи, заячьи, но не шлюпфригчьи.

— Убег, крысеныш, — констатировал Палваныч, опускаясь на мох рядом с Колей. — А ты чего расселся, как минометное виденье и чисто гений красоты?.. Смир-р-рна!

Парень вскочил на ноги.

— Рядовой Лавочкин, — с садистской торжественностью произнес Дубовых (он приготовил эту речь, пока блуждал вдоль ручья), — объявляю тебе выговор за преступную халатность, проявленную во время отбоя.

— Я не виноват!

— А это, дружочек мой, писано вилами на мутной воде, льющейся на мельницу, с которой обязательно сразится очередной Дон Кихот самым печальным образом! — Палваныч был горд тирадой, мол, и я не лыком шит, хоть институтов не посещал.

Солдат изумленно молчал. Начальник огласил приговор:

— Меру наказания назначаю следующую: трое суток ареста.

— Разрешите вопрос, товарищ прапорщик!

— Ну.

— В соответствии с мерой наказания, я должен сдать оружие, прочее имущество, в том числе ваше, — Коля показал на мешок, — и находиться в камере. Как это будет реализовано?

«Вот тебе и продуманная кара! — мысленно воскликнул Палваныч. — Ай да изворотливый салага мне попался. Ничего, мы еще поглядим, кто хитрее».

— Значит, камеры тебе не будет, не мечтай, а имущество… Рядовой Лавочкин, сдать оружие и вещи!

Солдат поднял с земли оба мешка и протянул прапорщику. Тот церемонно принял. Затем достал флейту.

— Сейчас будем обедать. За проступок ты лишаешься… лишаешься… Пива и сметаны!

«Лучше бы хлеба и зрелища в твоем лице», — подумал Коля.

После трапезы Палваныч скомандовал отправку. Он решил перейти ручей и взять вправо. Ему казалось, это наиболее вероятное направление бегства жулика. В сгоревшую деревню Шлюпфриг вряд ли бы вернулся, ведь это первое место, которое должны, по идее, проверить преследователи. Не станет же человек, догадавшийся спутать следы в ручье, совершать столь непростительную глупость.

Прапорщик закинул мешки за плечо, зашагал в выбранную сторону, неотвратимо, словно танк, переходя вброд ручей.

Коля разбежался и перепрыгнул широкое препятствие. Выручили высокий рост и не утерянная к восемнадцати годам прыткость.

Правда, выяснилось, что разозленный Палваныч не собирался прощать солдату потерю полковой реликвии. Видимо, каждую свою фразу он норовил превратить в акт мести.

— Рядовой Лавочкин! — взревел Дубовых. — Отставить сигать, как влюбленный павиан! Ты военнослужащий Российской армии, а не стрекозел и муравей. Бери пример со своего непосредственного командира. Приказываю вернуться и пересечь препятствие в пешем порядке строевым шагом.

Парень стиснул зубы, исполняя приказ. Вода была действительно ледяной, а мокрые туфли — не самая удобная походная обувь.

Палваныч удовлетворенно хмыкнул, возобновляя движение.

Дальше Коля шел под аккомпанемент бесконечных прапорщицких наставлений, перемежаемых издевками. Иногда Дубовых выдавал истинные перлы:

— …Воля так и закаляется — методом проб и ошибок. Где бы ты был, если бы не армия? Как говорят в Шотландии, прятался бы под папашиной юбкой до сих пор!..

Однако солдат не внимал изустной мудрости командира. Лавочкин сравнивал свое существование в этом удивительном волшебном мире до встречи с Палванычем и после. Несомненно, без прапорщика жилось значительно веселее и радужнее. В считанные дни парень сделался героем целого королевства, совершил множество славных деяний. Да, они в основном описывались словами «Охренительно повезло», но они были!

С появлением Дубовых события стали развиваться под девизом «чертовски не везет». Ранение, потеря мощного волшебства, конфликт с бароном Косолаппеном, облом с крестьянской забастовкой, жуткая кормежка Ади, и вот венец карьеры — пропажа знамени. Ошибся с людьми, детьми, собаками, — кругом!

Или такова плата за необычайное везение? И сколько еще расплачиваться? Взреветь бы, как морской лев или другая белуга, от безысходности!

— Эй! — Окрик Палваныча прервал Колины раздумья. — Ты что, заснул, хорек сервелатный?! Поступила команда. Выполняй.

— Простите, товарищ прапорщик, какая команда?

— Ну, Хейердалов сын! «Песню запевай»!!!

«Боров садистский… — мысленно выругался Лавочкин. — Скучно ему стало…» Но парень и сам не прочь был взбодриться. Да, пора выныривать из пучины депрессии. Коля затянул не очень веселый, но в целом оптимистический ретро-хит:

Осенью в дождливый серый день

Проползал по городу тюлень.

Шлепал он по серой мостовой,

Ластоногий сказочный герой…

Явись, морской тюлень,

По моему хотению!

Возьми меня, тюлень,

В свою страну тюленью.

Где льды, тунец-зараза.

Где не был я ни разу,

Возьми меня туда, морской тюлень!

Прапорщик остановился и пригнулся, хватая Колю за руку и увлекая вниз:

— Тихо!

Парень щелкнул зубами, закрывая рот.

Впереди росла полоска кустарника, а за ней слышались топот копыт и людские голоса.

Палваныч высунул голову.

По широкой дороге навстречу друг другу двигались различные повозки, всадники и пешеходы. Не толпа, конечно, но внушительный поток.

Как потом узнали странники, они вышли к тракту, соединявшему два немаленьких города. Стояли праздничные ярмарочные деньки, поэтому на дороге было особенно оживленно: люди спешили на ярмарки.

— Всё ясно… Воспользуемся старой, проверенной на тебе стратегией поиска, — сказал прапорщик. — Будем объезжать окрестные населенные пункты, пока не нападем на след ворюги. За мной.

Дубовых и Лавочкин продрались сквозь кусты к обочине. Палванычу надоело топать пешком, он высмотрел наиболее подходящую кандидатуру для «автостопа».

Блаженно улыбавшийся средних лет крестьянин в простой, но яркой одежде. Так себе человек, без особых примет. Ни толстый, ни худой. Спокойный, как фараон в саркофаге. Только живой.

Мужичок ехал в телеге, которую толкала серая в яблоках лошадка. Да-да, именно толкала, ведь она была запряжена сзади.

Кобылья морда находилась над повозкой. Крестьянин сидел рядом и правил.

— Гражданин, подкинь нас немного! — попросил прапорщик, когда телега почти подкатила к путникам,

— Подкинуть не смогу, вон ты какой тяжелый на вид-то. От земли небось не оторвать! А подвести не откажусь. Полезайте на здоровьичко, — с готовностью откликнулся мужик,

Палваныч и Коля забрались в телегу.

На дне лежал молоток. И всё.

Дубовых решил вызвать возницу на разговор:

— Откуда едешь?

— Из столицы, известное дело. За мукой ездил. Жена велела: «Гюнтер, привези мне два мешка мучицы». Вот я и поехал.

— А молоток тут при чем?

— О, это целая история, — протянул Гюнтер. — Во-первых, денег хватило только на мешок. Я поистратился, туда добираючись.

— На девочек? — осклабился Палваныч.

— Если бы! На женщин! — загадочно ответил крестьянин и развил тему. — Две такие красивые и очень внушающие доверие. У них, бедняжек, корабль отплыл, опоздали они. Вот взаймы и попросили на денек-другой. Я на постоялом дворе прождал трое суток, а они так и не вернулись…

— Э, рядовой, — прапорщик пихнул локтем Колю, — а всё-таки приятно знать, что ты не самый распоследний лох, правда?

Мужик продолжил:

— …Думаю, не случилось ли с ними плохого? Однако я отвлекся. Приехал на рынок, сторговался. Тащу мешок. Тут добрый человек ко мне подбежал, участливый такой… Говорит: «Мука — это сиюминутный прах, ты, работяга, лучше у меня зерна возьми да засей! С каждого зернышка по колоску — вот тебе и в десять раз больше, чем было». Я, конечно, задумался. Парень я с руками, не без головы тоже. Выгоду чую, словно гончая лису. «Купил бы у тебя зерна, — говорю, — только денег нет». Он отвечает: «Не беда, нешто я не выручу предприимчивого человека! Меняю твою муку на свое зерно! Честно и благородно. Ты мне мешок, я тебе десятую часть рожью». Я прикинул, то же на то же вышло. Выращу урожай — будет мне мешок зерна или больше. Ударили по рукам. Погрузил в телегу куль зерна, домой двинулся. Задремал на ходу (жарко было и скучно). Очнулся. Нету моей ржи. Видно, птицы склевали, пока я спал. Они, пернатые твари, совсем наглые стали, прожористые. Даже куля не оставили.

— О! — многозначительно окнул Коля, задумавшись о науке психиатрии.

— А молоток-то здесь при чем? — нахмурился прапорщик.

— Молоток? A! Молоток… Так я его из дома взял. Вдруг колесо сломается…

Серая в яблоках заржала. Наверное, ей было еще смешнее, чем Палванычу с Лавочкиным. Крестьянин проявил вежливость:

— Куда сами едете?

— Ищем сына моего. Младшенького. — Дубовых не стал изобретать свежих легенд. — Заплутал он, бедняга. Шляп… Шлюх…

— Шлюпфриг! — подсказал солдат.

— Точно, он! — подтвердил прапорщик.

— Что же ты, добрый человек, так неудачно сынка назвал? Сам путаешься, — сочувственно покачал головой Гюнтер.

— Слово не «Першинг-2»: вылетит, не перехватишь, — изложил свое видение проблемы Палваныч.

— А вон и наша деревенька, Швахвайзехаузен. [7]

Тракт заворачивал вправо, огибая лес, а влево ответвлялась колея сельского необустроенного пути. Она сбегала по пологому склону в низину, где текла маленькая речушка, а на противоположном берегу размещалась скромная группка домов. Десятка полтора. Домики не впечатляли: кривые хлипкие хибары с неухоженными огородами. Воистину, деревенька — швах.

Солнце клонилось к закату. Прапорщик подумал о ночлеге и еще кое о чем.

— А у вас в селении все такие… сообразительные? — спросил он крестьянина.

— Я один из мудрейших, помощник старосты, — приосанился Гюнтер.

— Постой есть?

Мужичок слегка хлопнул ладонью кобылку в лоб. Она остановилась.

Сзади недовольно заворчали какие-то люди, катившие за телегой большую тачку.

— Доставай, — потер руки крестьянин.

— Чего?! — не понял Дубовых.

— Есть!

— Что есть?

— Что обещал.

— Кто?

— Ну, ты! — рассердился мужичок. — Ты же мне сказал, мол, постой, будем есть!

— Тьфу ты, карикатуры клок! — воскликнул Палваныч, бешено зыркая на Колю, дескать, не сметь смеяться. — «Постой» не в смысле «тпру», а в смысле «поспать», понимаешь?

— Да рано еще спать, тем более на дороге… — захлопал округлившимися глазами мужичок.

Дубовых схватился за голову: «Что бы вообразил этот идиот, если бы я объяснил про „есть“ не в смысле „жрать“, а в смысле „иметься“?! Нет, ну полный кретин!..»

— Разрешите, товарищ прапорщик? — встрял Лавочкин.

— Д-давай, — выдавил сквозь зубы пунцовый от злости Палваныч.

— Любезный, — начал Коля, — в вашей деревне найдется место переночевать? Для нас двоих.

— Да, конечно! Хоть у меня оставайтесь!

— Вот и славно, — обрадовался солдат. — Поехали?

— Разумеется! А куда? — спросил Гюнтер.

— Грмрмык!!! — прохрипел Дубовых.

— Чего?

— Товарищ прапорщик имел в виду, что мы должны ехать к вам домой на ночлег, — терпеливо объяснил парень.

— А! — Мужичок дернул лошадку за подбородок, и она потопала к повороту на Швахвайзехаузен. — Но сколь, однако же, ваш спутник емко изъясняется!

— Да, — ухмыльнулся Коля, — товарищ прапорщик был более чем лапидарен.

Почти успокоившийся Палваныч вновь вспыхнул праведным негодованием:

— Как ты сказал?! Я лапидарен?! Да за такие слова морду бить надо!

Всю дорогу до деревеньки Лавочкин отбивался от командирских нападок и растолковывал смысл «непристойного» термина.

К порогу подкатили затемно.

Дом Гюнтера являл собой неучтенное чудо света. Чудо заключалось в том, что такая рухлядь до сих пор не развалилась. Солдат, скептически обозревавший лачугу, решил ни в коем случае не чихать внутри этого гниловатого строения.

У Дубовых хибара тоже вызывала подозрение.

Тем не менее, стоило телеге подъехать к аварийной постройке, распахнулась хлипкая дверь. Вопреки ожиданиям прапорщика и Коли, она не отлетела прочь от дома, а осталась висеть на ременных петлях.

Из внутреннего полумрака лачуги на свет выплыла круглая селянка мегаматрешечной формы. Лавочкин припомнил, что о таких в родной Рязани говаривали «поперек себя шире». А еще всплыла фраза «кошелка рязанская». Конечно, странно было примерять эти определения на немецкую крестьянку, но уж больно точно она им соответствовала.

Курносая, круглолицая, русая. В безразмерном платье. Босая.

Грозная и хмурая, словно штормовое предупреждение.

Гюнтер сразу вроде бы уменьшился, чуть сдулся. Лицо его превратилось в гротескную извиняющуюся мину. Наверняка такая же возникла у собакоубийцы Герасима, когда он делал свое черное дело.

Селянка всплеснула пухлыми ручищами,

— Вернулся, охламон! — визгливо прохрипела она (ужасный был голос, солдат не удержался и поморщился с непривычки). — А я уж думала, совсем не появишься, муженек.

«Муженек» крестьянка произнесла с особенной издевательской интонацией.

— Здравствуй, умничка моя! — заискивающе поприветствовал супругу Гюнтер. — Ребята, это Петероника. Петероника, это ребята.

— Очень приятно, — поклонился Коля.

— Здравия желаю, — буркнул Палваныч.

— Я выгляжу больной? — придралась к нему хозяйка.

— Нет, когда молчишь. — Дубовых совершил неожиданный юмористический прорыв.

Женщина замолчала, боясь показаться больной.

— А что же мы в дом не заходим? — залебезил Гюнтер. — Милости просим, гостюшки!

Внутреннее убранство было столь же трухлявым, сколь и лачуга снаружи. Старая мебель не раз ремонтировалась, причем ужасно неумело. Нет необходимости в подробном описании обстановки, достаточно упомянуть слово «рухлядь».

Рядового и прапорщика уложили на гору перин, сваленных на полу. После ночи в шалаше такой отбой воспринялся вполне нормально.

Утром их усадили за стол на еле живую скамью. Гости ежесекундно думали, как бы не свалиться с этого слабо упорядоченного набора обломков.

Петероника попыталась собрать угощение. Заботы заключались в беганье от стремного стола к серой печи и беспрерывном кудахтанье: «Что делать?» Габаритная крестьянка ухитрялась ничего не задеть, а любое касание мебели возымело бы разрушительный эффект.

Хозяин, севший напротив Коли и Палваныча, гордо глядел на супругу.

— Всё хлопочет, рукодельница… — выдохнул он. — Души в ней не чаю…

Гости переглянулись.

— Эй! — Петероника внезапно застыла, тыкая указательным пальцем в мужа. — Я тебя куда посылала?

— На рынок, — Гюнтер опешил.

— А это… зачем?

— За мукой.

— Привез?

— Н-нет…

— Тогда чем же я стану вас угощать?! — возопила крестьянка.

Она была готова разреветься: затряслась пухлая нижняя губа, лицо исказилось плаксивой гримасой,

Петероника вдохнула воздух полной грудью. Коле померещилось, что плотность атмосферы снизилась до критической отметки.

— Отставить рев! — гаркнул Палваныч. Хозяйка осторожно выпустила воздух из легких. Дубовых достал флейту и раздал четыре нотки.

— Хавчик наш, крыша ваша, — улыбнулся он.

Гюнтер и Петероника в благоговейном трансе уставились на возникшую из ниоткуда пищу. Через мгновение настроение крестьян резко изменилось. Они пришли в невыразимый ужас.

— Злые духи!!! Вы злые духи!!! — завопили они и ринулись к выходу, ломая на своем пути стул, комод и нечто похожее на кровать.

Глава 5.

Особенности средневековых киллеров, или Страшный суд Линча

Барон Косолаппен сидел на троне и нетерпеливо теребил свой острый нос. Рядом стояли начальник стражи, советник и несколько бойцов.

С минуты на минуту ожидалось прибытие четырех всадников. Услуги их грозной команды стоили не один килограмм золота. Но она работала великолепно. Непогрешимые маги-убийцы соглашались на любой, даже самый сложный заказ и обязательно его выполняли. Народ Дробеяланда, Дриттенкенихрайха и Наменлоса судачил о четверке почтительным полушепотом.

Молва величала их Мором, Гладом, Бранью и Смертью. Их никто не видел, точнее, заказчики-то и жертвы лицезрели, но с первых бралась нерушимая клятва о неразглашении, а другие молчали, как убитые. Хотя почему «как»?..

Великолепная четверка имела репутацию всемогущей. Ее окружал ореол таинственности и страха. Эти факторы отлично увеличивали стоимость найма.

Что ж, предстояло наказать поганцев, посягнувших на жизнь барона. В таких делах прижимистый Косолаппен предпочитал не экономить.

Темные глазки феодала гневно засверкали, кулаки сжались до хруста: он снова вспомнил черта с ножиком.

В аскетически обставленную и почти не украшенную залу вбежал слуга.

— Ваше величие, четыре всадника!

Слуга посторонился, и в дверях показалась… морда осла.

Люди удивленно охнули.

Осел черного окраса вошел в залу. Барон и его подданные увидели фигурку наездника.

Он (или она?) был невелик — не выше пятилетнего ребенка. Ноги, руки, лицо гостя скрывал просторный серебристый плащ с безразмерным капюшоном. За этим наездником въехал другой, в золотистом. Потом третий, в одеянии цвета бронзы. И последний, облаченный в белое.

Все на черных ослах. И безликие в одинаковых нарядах.

Выстроив своих животных в ряд, всадники подъехали к трону.

Верховая езда по главной зале замка, естественно, была оскорбительна. Барон стерпел и это унижение. Честно говоря, он просто не обратил внимания на вопиющее нарушение этикета — настолько обескураживал облик четырех всадников. Величайшая легенда обернулась нелепым анекдотом. Те, кого рисовали демонами на дышащих адским огнем лошадях, оказались коротышками на ослах.

— Размер не главное! — без приветствий произнес кто-то из всадников.

Косолаппен почувствовал себя неуютно. Во-первых, мелькнуло: «Они умеют читать мысли!» Правда, барон тут же успокоил себя: «Скорее всего, стандартная заготовка. Ведь любой, хм, удивится их росту…»

Во-вторых, жутко, когда не знаешь, кто именно с тобой говорит.

В-третьих, голос всадника был холоден, словно вековая льдина: беспристрастный и безличный. У Косолаппена возникло ощущение, что к нему обратилась сама вечность.

— Я не это имел в виду, — то ли впопад, то ли не к месту сказал барон.

— К делу, — предложили, вернее, велели всадники.

— Двое лютых людей. Скорее всего, виртуозные маги. В услужении черт.

— Черт? — В ледяном голосе промелькнул намек на заинтересованность.

Ходили слухи, что к нечисти легендарная четверка относится особенно беспощадно. Косолаппена это вполне устраивало.

— Воистину так, рогатый, мохнатый и вонючий, — и барон подробно описал происшествие в березовой роще.

Маги выслушали не перебивая. Когда рассказ закончился, они долго молчали, затем спросили:

— Они точно назвались Николасом Могучим и Паулем?

— Да.

— Четыре килограмма золота. — Голос назвал цену.

Косолаппен обрадовался: минимальный тариф. Помогли сведения про черта и прощелыг, один из которых выдает себя за мертвого героя. Профессиональный интерес четырех всадников был настолько велик, что материальное вознаграждение отступило на второй план.

— Принеси плату, — отдал распоряжение советнику барон и обратился к гостям. — Я знаю о вашем требовании не разглашать ни существо сделки, ни то, как вы выглядите. Я клянусь всё сохранить в тайне. Но мои слуги…

Коротышка в золотом плаще сделал круговой пасс рукой.

Все кроме Косолаппена и всадников повалились на пол.

— Вы… Их убили?! — профальцетил хозяин замка.

— Нет. Они спят. Проснутся, ничего не помня. — Голос развеял страхи барона.

Вернулся советник с золотом. Не успев удивиться, чего это валяются воины и начальник стражи, попал под действие магии. Рухнул без памяти.

Коротышка в серебряном плаще протянул руки к мешку с вознаграждением. Золото медленно взлетело в воздух и плавно спланировало к волшебнику на ладони.

— Мы уже занимаемся твоим делом. До свидания. — Ослы развернулись и поцокали к выходу.

— А как я?..

— Мы обязательно пришлем тебе доказательства выполнения работы. Или вернем плату.

На сей раз в голосе сквозила прохладная ирония.

Позже Косолаппен допросил подданных: и тех, кто был у трона, и тех, кто сторожил или просто находился снаружи. Никто не помнил четырех коротышек на ослах. На основе этих данных барон заключил: «С ума сойти…»

— Сбрендили они, что ли?! — хохотнул прапорщик, наблюдая, как орущие благим матом Гюнтер и Петероника застряли в дверном проеме.

Они настолько синхронно неслись к выходу, что встретились именно на пороге.

Коля боялся разрушений. Он их дождался. Пострадала не только мебель. Дородная хозяйка выдавила косяк, на котором крепилась дверь, вынесла вместе с частью стены.

Наконец, супруги убежали.

— Приступить к обеду! — скомандовал Палваныч, когда вопли окончательно стихли.

— А они? — робко спросил Лавочкин.

— Они идиоты, — Дубовых пожал плечами, — а идиоты голодают.

Жестокий афоризм был достоин полковой стенгазеты «В суровый час досуга».

Солдат решил не уподобляться голодающим, накинулся на цыпленка,

— И, кстати, не забудь, — проворчал прапорщик, — ты лишен сметаны и пива.

Парню оставалось лишь мысленно повторить знакомое всем рядовым заклинание: «Вот гад!» Потом Коля развлек себя рассуждением: «Если идиоты голодают, а я лишен части порции, то я, получается, полудурок?!»

Поев, Палваныч размяк, сослался на утренний недосып и назначил себе внеплановый тихий час. Оставив Лавочкина караулить, стянул с поломанной кровати матрас и одеяло, постелил их на пол у печи и задал неслабого храповца.

Солдат сел на крылечке, прихватив с собой запрещенную кружку пива. Нужно было сочинить план небольшого мятежа.

«Знаешь, Колян, ты неплохой вроде бы парень, — беседовал с собой рядовой. — Веселый такой, смышленый. Но ты не гребец получаешься, а щепка. Вот несет тебя куда-то, бросает на волнах, ты плывешь не спеша по течению… А ведь так нельзя всё время-то. Бывают моменты, когда надо упереться и поплыть против. Или в сторону. Или чуть задержаться иа месте. А ты пролетаешь мимо таких моментов! Так вот, для начала пора менять правила игры, иначе этот боров задушит тебя своими издевками. Арестовывает на ходу, по воде гоняет, жратвы лишает… В каком уставе такое написано? А может, и написано… Зря ты в „учебке“ не уделял должного внимания главным документам, зря…»

Лавочкин улыбнулся, вспомнив замполита: худой, кожа да кости, мужичок с орлиным взором каждое занятие начинал с классической фразы:

— Устав ты должен был выучить так, чтобы если ночью пыльным мешком из-за угла разбудить, он от зубов отскакивал!

— Мешок? — не выдержал однажды Коля.

— Дурак, — ответил замполит и объявил ему три наряда вне очереди.

Солдат вернулся к раздумьям: «К шутам гороховым все уставы! Мы не в полку. И Болванычу об этом следует напомнить. Шмотки таскает, здорово. Автомат-то не поролоновый. Только низка цена за унижения. Ситуацию необходимо менять…»

Мысль оборвалась. Парень разомлел от жары, дива и созерцания быстрых легких облаков на нестерпимо голубом небе. Как ни обидно признавать, но здесь цвет неба был насыщеннее и чище, чем в нашем мире.

Зато там дом. Подстроившись под ритмичный храп прапорщика, Лавочкин тихо замурлыкал самую главную солдатскую песню:

Покидают родные края

Дембеля, дембеля, дембеля,

И куда ни взгляни,

В эти майские дни

Всюду пьяные бродят они…

До приказа было больше года и целая пропасть между мирами.

Коля чуть-чуть пожалел себя и вновь вернулся к мыслям о главном: «Можно просто взбунтоваться и поставить ультиматум. А Болваныч матом… Можно вайти знамя, тогда ему нечем будет крыть. Но как захватить инициативу в поиске? Дубовых ведь ни с хрена ее не отдаст. А сбежать? Нетушки, тут он получит полное право по возвращении предать меня трибуналу, и не отмажусь ведь!.. Можно заручиться поддержкой мага. Обязательно мага. Желательно передать-таки письмо Тиллю Всезнайгелю. Он бы сильно выручил. Значит, первое из осуществимого: отыскать любого волшебника и упросить его связаться с моим вальденрайхским другом. Деньги у меня есть, заплачу…»

Через пять домов в глубине улицы началось подозрительное движение. Парень встал, вглядываясь в просвет между ветвей яблонь, росших вдоль забора,

«Тотальная осень, — отметил Лавочкин. — Листья уже чуть желтые. А яблоки-то какие!»

Солдат сфокусировался на движении. Вдалеке собралась кучка людей. Участники сходки прихватили с собой рогатины, косы и дубье. Вряд ли у них намечалась вечеринка. Более вероятно, что Гюнтер и Петероника поднимали соседей на борьбу с нечистью…

— Ага, пора будить великого полководца, — постановил Коля.

Он зашел в дом. Палваныч не храпел, а часто сопел и дергал пальцами рук.

— Оливье, еще оливье… — пробормотал Дубовых. — И селедочки… Ну, вздрогнули.

«Что за гигант мысли! — умилился солдат. — Даже во сне бухать умудряется!»

— Товарищ прапорщик… Товарищ прапорщик… Подъем…

Палваныч не реагировал. Лавочкин крикнул:

— Подъем!

— А? Я! — Вояка подскочил на четвереньки и снова плюхнулся на одеяло.

Поморгал. Зло посмотрел на рядового.

— Если ты разбудил меня без веских причин, то…

— Похоже, нас сейчас придут изгонять. Хозяева позвали подмогу.

— Тогда хватит дурака валять, пора бы и ерундой заняться! — выдал сонный прапорщик. Звучало парадоксально, но окрыляющее. Парень вернулся к двери.

— Топают!

— Уболтаем, — пообещал Дубовых. Селяне мялись напротив крыльца.

Палваныч спокойно, по-чапаевски вышел к народу.

— Вот он! — заверещал Гюнтер. — И малый с ним, — Петероника поддакнула. Толпа ощерилась садово-огородным инвентарем.

— Об чем забота, граждане? На субботник собрались? — громко спросил прапорщик, изо всех сил показывая, что его не пугают косы, вилы и дубье.

— Ты злой дух! — выкрикнул хозяин дома трусливым фальцетом.

— С чего ты взял?

— Ты наколдовал пищу! Она появилась прямо из воздуха. А такое волшебство доступно только нечистым.

— Опаньки, — сник Палваныч. — Аргумент непрошибаемый…

— Разрешите, я, товарищ прапорщик? — шепнул Коля.

— Не возражаю.

Дубовых был рад скинуть на рядового ответственность за ведение неудачно начатых переговоров. Провалится — будет очередной повод для разноса. Преуспеет — ну и хорошо.

Лавочкин выступил вперед:

— Давайте разберемся подробнее, господа! — Крестьяне принялись растерянно озираться, ища затесавшихся между ними господ.

— Достославный и радушный Гюнтер заявляет, дескать, мгновенное возникновение предметов есть результат злой магии. О да, существует такая зависимость! Но касается она мгновенного переноса предмета с одного места на другое. Только вот кто поручится, что еда перенеслась? А если она была невидимой? Великий маг и чародей Пауль лишь снял полог невидимости.

— О! — Гюнтер растерянно тискал в руках дубину. Селяне зашушукались.

В этом раунде самым интеллектуальным игроком оказалась Петероника.

— Звучит гладко, — раздался ее фирменный хрипящий визг. — Но откуда у меня на столе невидимая пища?

— Ну… я принес! — выкрутился Коля.

— Это… Гюнтер, — пробормотал кто-то из крестьян. — Ты бы перед тем, как паниковать, взвесил бы всё спокойно, а?

Люди одобрительно загомонили:

— Да, сосед, хватил ты лишку… Перегнул палку… У страха штаны велики… Пойдем по домам, ребята!..

Жители Швахвайзехаузена двинулись, чтобы ретироваться.

Парень облегченно вздохнул. Похоже, дела налаживались. Ловко он отбрехался от разъяренной толпы!

— Минуточку внимания! — вклинился прапорщик. Солдат рефлекторно скривил недовольную мину: обычно произносящий эту формулу начинает что-либо активно продавать. Но Палваныч решил воспользоваться стихийным митингом не для торговли.

— Граждане! Мы ищем моего сына. Зовут его…

— Шлюпфриг! — Лавочкин уже привычно пришел на помощь начальнику.

— Вот! — подтвердил «покинутый отец». — Паренек такой совсем юный. Рыжеволосый, остроносый, должен при себе иметь красное знамя с золотыми буквами. Вы его не встречали?

— Нет, друг, извини, не было такого. — Люди качали головами, разводили руками и совершали прочие действия, обозначающие отказ.

— Где ж его черти носят? — Дубовых с досадой стукнул кулаком о ладонь.

Перед Палванычем тотчас материализовался Аршкопф.

— Осмелюсь доложить, товарищ прапорщик, ни я, ни другие черти нигде не носим Шлюпфрига! — пропищал он.

Народ, мягко говоря, напрягся.

— А? Что я говорил? — победно завопил Гюнтер.

Его ликование завязло в тишине. Крестьяне боялись. Они, разумеется, вновь схватились за свое сельскохозяйственное оружие, но драться с чертом не спешили,

— Как не вовремя, — прошипел Лавочкин, мысленно ругая спутника.

— Они вам мешают, товарищ прапорщик? — Бес зыркнул через плечо на людей.

Селяне попятились. Блеск маленьких злых глаз и оскал острых зубов не внушали доверия,

— В целом, да, — ответил Палваныч.

Черт развернулся к деревенским ополченцам, развел черные мохнатые руки в стороны, топнул копытом, щелкнул хвостом.

— Пошли во-о-он!!!

Аршкопф завизжал так, что крестьяне мигом бросились прочь, побросав оружие. Неслись они невероятно быстро, умудряясь при этом зажимать ладонями уши.

Коля и сам с глубоким облегчением припустил бы от чертового писка, жаль, положение обязывало пережить пытку звуком до конца. Прапорщику тоже было тяжко слушать ультразвуковые вопли беса. Но опытному вояке-снабженцу приходилось терпеть и не такое. Когда басил разозленный комбат, лопались стаканы, вскрывалась изоляция на проводах и перегорали лампочки.

По всей деревне испуганно ржали лошади, кудахтали куры и орала прочая живность.

— Молодец, — просипел Палваныч, не слыша собственного голоса. — Объявляю благодарность, а также повышаю с рядового до ефрейтора. Лавочкин, бери пример с Аршкопфа и станешь образцовым солдатом!

Парень ухмыльнулся: «И тут Болваныч ухитрился кинуть камень в мой огород! А черта-то от гордости аж распирает. Тупица… Знал бы он, как в армии относятся к ефрейторам…»

— Если вы закончили с торжественной частью, то пора рвать когти. Местная команда наверняка захочет сыграть матч-реванш, — сказал Коля.

— Отставить, — буркнул Палваныч. — Ефрейтор Аршкопф, доложи, где находится Шрульфиг, или кто он там.

— Не имею чести знать, товарищ прапорщик, — отчеканил черт.

— Расшифруй помалу, — напрягся Дубовых. Он не любил обломов.

— Простите, но Шлюпфриг вне зоны моей чувствительности, — виновато залепетал рогатый. — Есть несколько десятков мест, куда мое чутье не распространяется. Я не засекаю разыскиваемого. Значит, либо он мертв, либо спрятался.

— Ладно, хрен с ним, — смирился Палваныч. — Хотя лучше уж ему быть живым. Рядовой Лавочкин, запрягай гюнтеровскую повозку. Ефрейтор Аршкопф, вольно.

Черт испарился, прапорщик шмыгнул в лачугу, дабы учинить грабеж, солдат побежал на задний двор исполнять приказ.

Городской парнишка не умел обращаться со сбруей, тем более со столь необычной. Оседлать бы смог (научился в Вальденрайхе), но впрячь… Дубовых, не дождавшись результатов, сделал всё сам.

«Поздравляю, Коля, ты стал участником преступления», — хмуро разговаривал с собой Лавочкин, трясясь в телеге рядом с мешками и прихваченным имуществом. Палваныч неплохо разобрался с управлением лошадью, запряженной позади повозки. Идиотский процесс поддавался лишь истинному дуболому.

Встречные крутили пальцем у виска, хихикали. Сначала было неприятно, потом рядовой и прапорщик перестали обращать на насмешки внимание.

— Куда мы едем? — поинтересовался парень, уставший считать деревья.

— К замку Косолаппена. Нам бы сразу туда двинуть!.. Они тут все сплошь тупые, и я готов поспорить, что мы найдем ворюгу именно там.

— Вы настолько в этом уверены?

— Я в его годы сделал бы абсолютно так же.

— А в ваши? Ну, сейчас. Как бы вы поступили на его месте?

— Даже не знаю… — протянул Палваныч.

— Многие лета дают многомудрие, — сострил Коля.

— Чего?

— Да нет, товарищ прапорщик, ничего. Сам голову ломаю, куда он делся.

— Смотри не сломай окончательно, — осклабился Дубовых, — Твоя задача проявлять тактическую смекалку и оперативную находчивость, а стратегический гений планирования падает на плечи командования. Усек?

— Так точно.

— У замка возьмем языка. Допросим о поганце. Если не возвращался, то разузнаем места предполагаемого отступления. Так-то, рядовой, Ты, конечно, неплохо заболтал дурачков деревенских, но заметь: они именно дурачки. А этот, блин, Гюнтер, вовсе чума. Про женщин, которые якобы с корабля, он вообще меня в тупик поставил. Глупо, конечно, он деньги отдал. Нет бы расписку взять!

Палваныч поймал подозрительно-медицинский взгляд Лавочкина.

— Че вылупился? Шучу! — заржал прапорщик.

У солдата от удивления брови под челку заехали. Невероятно: тупой, как угол в сто двадцать градусов, начальник испытывал прилив юмористического вдохновения!

— Лопухи они там все, Николас. Оболванить их было просто, как дважды два четыре. Кстати, сколько это будет? — Дубовых вновь захохотал, только парень не догнал над чем.

Так они и катили, болтая о разном, вспоминая дом, полк, скучая по родным местам наподобие дивана перед телевизором. Речь зашла и о футболе.

— Знаете, Павел Иванович, — сказал солдат, — я разочарован в отечественных игроках. Если Англия — родоначальник футбола, то Россия — смертокончальник.

— Отставить! — вскипел прапорщик. — А Центральный спортивный клуб армии? Сила! Не шурупишь в футболе, так молчи. Хотя нет! Доложи-ка лучше байку-другую для поддержания настроя.

— Байку?.. — Коля напряг память. — Что-то не приходит на ум… А можно сказку?

— Почему бы и нет? — дозволил Палваныч. — Я же ведь тоже в детстве был ребенком. Очень мне в тот период нравилась сказка одна… Как же ее?.. А! «Орехокол»!

— «Щелкунчик», — автоматически поправил Лавочкин. — Я вам лучше другую «доложу». Мне ее принцесса Катринель рассказывала. Итак, «Золушка»…

Парень помолчал, настраиваясь максимально доходчиво поведать волшебную историю.

— Это было время, когда людей надували, а они сами лопались от смеха… В тихом, мирном королевстве жила фрау с двумя дочерьми и падчерицей, младшенькой (Золушкой, значит). Гнобили бедняжку в три горла, работой заваливали, общественные нагрузки на нее повесили, — в общем, лютовали, будто «деды» над «духами», только хуже. Считается, что женщины более жестокий контингент. Сами, уродины, по балам шастали, а красавица падчерица горбатилась по хозяйству. Но была у нее фея-крестная. Золушкин батя перед тем, как копыта отбросить, водил знакомство с разными магами, вот и выискалась такая родственница. Девушка росла, росла и вымахала в совершеннолетнюю супермодель. Надоело работать, захотелось на балы. А тут и фея припорхнула-нарисовалась. Говорит: «Крестница, с днем рождения тебя! Ты вела себя образцово-показательно, хоть суши да на доску почета вешай. В подарок я разрешаю тебе загадать три желания. Всего три, но не торопись, подумай головой, а не тем, чем все в твоем возрасте думают…» Золушка долго не притворялась, мол, думаю-думаю. Отвечает: «Ах, крестная фея! Как долго я ждала этого момента! Как я к нему готовилась… У меня единственное желание. Выполни, пожалуйста, все мои мечты». С этими словами девушка вывалила на стол толстенную пачку мелко исписанной бумаги. Крестная чуть свои стрекозьи крылышки не склеила. «Ну, доченька! Губенка у тебя отнюдь не дура…» — изумилась фея…

Прапорщик прервал Колино повествование:

— Смотри-ка! Да это же Пес, мать его за ногу, в башмаках!!!

Впереди беззаботно топал старый знакомец. Мешок за спиной, неизменные боты, весело болтающийся хвост.

Палваныч потер руки в предвкушенье расправы.

— Вот пегая бестия! Сейчас догоним. Объявляю операцию «Ко мне, Муму!». Подкрадываемся, ловим, допрашиваем и топим.

Глава 6.

Собака дает показания, или Обострение противоречий

Есть сведения, что человеческий взгляд «осязаем», то есть стоит нам на кого-нибудь уставиться, как наша жертва подсознательно забеспокоится и примется искать источник раздражения.

Вероятно, этот слабо изученный психологический феномен распространяется и на псов в башмаках.

Кобелек обернулся. Забеспокоился он или нет, Коля с Палванычем не поняли. Только собачий маршрут резко поменялся: пес покинул дорогу и зашагал в лес.

Дубовых срочно внес поправку в план операции «Ко мне, Муму!»:

— Вот, ектыш, и подкрались… К ноге, гаденыш!!! Лавочкин, фас! Э… фу, то есть отставить. Хватай его!

Результаты растерянности командования не заставили себя долго ждать: пес затопал бодрее, почти побежал.

Солдат спрыгнул с телеги и стартанул за кобельком. Тот оставил кокетство и припустил на всех четырех,

— Уйдет! — с жегловской интонацией прохрипел Палваныч. — Что же делать?.. О! Рядовой Аршкопф!

Черт возник прямо на телеге. Завизжал:

— По вашему приказанию прибыл!

— Схватить пса в обуви. — Прапорщик обозначил пальцем направление.

Аршкопф растворился.

В этот момент возле уха Дубовых неожиданно раздалось истошное ржание. Повозка остановилась и слегка продвинулась назад.

Палваныч схватился за сердце, ловя ртом воздух.

Тряхнуло.

Прапорщик оглянулся. Лошадь сидела на дороге, отчаянно вращая глазами и храпя. «Вылитая кошка, хоть и кобыла!» — не к месту ухмыльнулся Дубовых.

Животное порывалось встать, но упершаяся в его грудь телега не позволяла.

Если рассуждать здраво, то серая в яблоках повела себя совершенно предсказуемо. Лошади боялись нечистой силы. Когда Аршкопф очутился перед кобылкой, она испугалась и попятилась. Результат был потрясающим.

Черт вновь возник в повозке. Теперь с лопоухим беглецом.

Лошадь почуяла рогатого, дернулась, однако лишь усугубила свое позорное и беззащитное положение. Смирилась.

— Лавочкин! Отставить погоню! — крикнул Палваныч.

Коля не успел далеко забежать. Он неспешно вернулся к телеге. Зрелище открывалось более чем сюрреалистическое: за повозкой — сидящая кобыла, в повозке — черт, конвоирующий пса в ботинках, да малиновый от гнева Дубовых. Нечистый беспрерывно чихал и старался держать пленного на удалении.

— Товарищ прапорщик! Может, отпустите беса? — спросил солдат.

— Верно… Вольно, Аршкопф, молодец… — тускло проговорил командир.

Нечистый сгинул. Лошадь облегченно встряхнула головой, словно сбрасывая наваждение.

— Зачем убегал? — спросил Коля пса.

— Боюсь я вашего общества, господа, — ответил кобелек.

— Почему?

— Ходят упорные слухи, что вы не жильцы на этом свете.

— Мертвяки?!

— Ну… — провыл пес. — Конечно, нет. Дни ваши сочтены, господа, вот я о чем. Вас ищут четыре всадника.

— Ага, — подал голос успокоившийся прапорщик. — Д'Артаньянитри, ядрена шпора, мушкетера…

— Не знаю таких. А четыре всадника — это маги-убийцы. И если их кто-то на вас натравил, то будьте спокойны, они свою работу выполнят.

— Спасибо, успокоил. — Палваныч заерзал. Известие о неизвестных киллерах отодвинуло на второй план проблему со знаменем.

— Излагай подробнее, — велел Дубовых пленному животному.

— Да и нечего излагать, поверьте… Везде болтают, мол, Пауля и Николаса преследуют ангелы мщения. Ни кто нанял, ни за какие проступки, точно не известно. Вы, господа, не местные, посему возьму на себя смелость рассказать о четверке магов. Зовут их Мор, Глад, Брань и Смерть. Никто не знает их внешности. Все дела, за которые они брались, были доведены до логического конца.

Солдат и прапорщик ждали продолжения, но пес молчал.

— Ну, а дальше? — не выдержал Палваныч.

— Увы, это всё, — развел лапами кобелек.

— Негусто, — нахмурился Коля.

— Ладно, — постановил Дубовых. — Теперь о знамени. Куда вы с подельником дели полковое знамя? Где Шлюпфриг?

Пес выглядел удивленным:

— Подельник?! Окститесь, судари! Не встречал я беднягу Шлюпфрига! Я как с вами подвизался, так порвал с прежними соседями. И уж тем более не веду с ними дел. Странно сие слышать. Ужель он похитил ваш волшебный артефакт?!

Прапорщик проигнорировал сочувственный вопрос.

— А почему ты, блошиная ферма этакая, не явился утром в лагерь?

— Каюсь, господа, грешен… — смутился пленник. — Имею одну, но пламенную слабость… Охоч до противоположного пола, непреодолимо охоч. Очнулся от любовного забвенья лишь за полдень!

Дамский угодник стал застенчиво ворошить носком башмака солому, насыпанную на дно телеги.

— У, кобелина! — с оттенком странной солидарности протянул Палваныч. — Стало быть, не видел Шлюпфрига?

— Ни единым оком! — заверил пес.

— А куда сам-то топал?

— Домой.

— Напутешествовался…

— Ода.

— Значит, с нами поедешь. Мы тоже к вам возвращаемся.

— С превеликим удовольствием составлю вам компанию, господа. Надеюсь, убийцы, которые вас ищут, работают аккуратно и только в пределах контракта.

Настроение Дубовых стремительно упало.

Сохранявший угрюмое молчание Лавочкин приготовился куда к худшему: общество злобно ворчащего прапорщика и велеречивого кобелька — среда агрессивная.

Палваныч, похоже, снял все подозрения с Пса в башмаках. Коле же что-то мешало безоговорочно поверить пегой зверюге.

Путники озаботились подъемом беспомощно сидевшей лошади. Толкнули телегу вперед, разблокировав передние ноги кобылки, и она смогла встать.

Отъехав в рощицу, пообедали. Повалялись на траве, приняли солнечную ванну. И задремали бы, но новость о магах-убийцах держала в тонусе.

«За что?! — думал Коля. — Мы здесь всего-то трое суток. Наверняка это старый заказ. Кто-то из недругов не успокоился. Только вот где загвоздка: судя по всему, мы воспринимались жителями Вальденрайха как главари воюющих дружин. Мои доброжелатели хотели победы над Палванычем, а его темный орден жаждал моей смерти. Никто не стал бы уничтожать нас обоих — Николаса и Пауля… Хотя… А не Шпикунднюхель ли? Этот с радостью избавился бы от любого волшебника. А мы снискали магическую славу…»

Коля услышал шаги. Приподнялся на локтях.

К телеге неспешно брел старичок в белой просторной одежде. Он нес на плече огромную тяжелую суму.

— Здравствуйте, уважаемые! — бодро для своих лет заговорил незваный гость, отирая рукавом пот со лба. — Осмелюсь предложить вашему вниманию книги. Авось купите.

— Нигде, блин, от вас отдыха нет! — воскликнул прапорщик. — Иди отсюда, гений книготорговли!

Встрял Пес в башмаках:

— Зря вы, достопочтимый Пауль, к человеку так по-собачьи относитесь. Он же сугубо от нужды и по велению своего любомудрого сердца осмелился к вам апеллировать. Нешто вы далеки от основных философских вопросов?

— Мысль понял, не дебил, — смутился Палваныч. — Дед, у тебя есть «Капитал»?

— Бог с тобой, уважаемый, — ответил старик. — Какой при моем ремесле капитал? Еле-еле на хлеб с пивом хватает. Не берет нынче книгу покупатель, в темные века живем…

— Товарищ прапорщик, — прошептал Лавочкин, — рано еще у них Маркса выспрашивать.

Дубовых осознал ошибку. Коля обратился к книгоноше:

— Скажите, пожалуйста, а нет ли у вас литературы о современных героях или колдунах? В частности, нам интересен Николас Могучий и его противостояние с Повелителем Тьмы.

— Как же, как же! — Старик закопошился в сумке, извлек на свет пухлый томик. — Вот, извольте оценить. Новинка сезона, написанная, что называется, по горячим следам. «Николас Могучий. История героя», автор — Хельмут Шпикунднюхель, глава особого королевского полка Вальденрайха.

«Вот так совпадение, — тайно удивился парень, — ведь только-только про него вспоминал! Страшно представить, что он там насочинял… Непременно куплю».

— Покажите!

Продавец протянул книжку. На обложке были изображены пышущий жаром дракон и Николас, сжимающий в объятьях неизвестную девушку. «Ничего особенного, — подумал солдат, — у нас в книжных магазинах каждая вторая книга с похожим сюжетом на обложке… Но тут всё-таки про меня, куплю, елки-ковырялки!»

— Сколько стоит?

— Двадцать крейцеров, юноша, — ответил продавец.

— Обдираловка! — категорично заявил Палваныч.

— Беру, — согласился Коля.

Он запустил руку в карман камзола и вынул маленький кисет с монетами. Еще пара мешочков потолще лежали в мешке с военной формой и автоматом. Только прапорщик об этом не знал. Солдат прихватил с собой часть денег, заработанных в Вальденрайхе.

— Отставить, рядовой Лавочкин! — гаркнул Дубовых.

— Это мои личные средства, товарищ прапорщик, — холодно сказал Коля. — И я потрачу их так, как захочу. Командуйте своими капиталами.

Шпилька прошла незамеченной. Не той высоты полета был интеллект Палваныча.

Отсчитав положенное, Николас Могучий получил труд о себе любимом. Не каждому человеку доводится подержать в руках такое издание.

Старик попробовал сосватать Псу в башмаках иллюстрированные альбомы о собаках, но у кобелька не было денег. Книгоноша откланялся.

Прочитав авторское вступление, Лавочкин рассмеялся.

— Вы будете удивлены, товарищ прапорщик, но, по версии Шпикунднюхеля, вы — ужаснейший преступник.

Насупившийся Палваныч стал мрачнее похоронного агента.

— Дай сюда!

— Пожалуйста. — Коля протянул книгу командиру.

Через пять минут Дубовых вышагивал по поляне и обличительно ревел, пугая проезжающих по дороге людей и пролетающих птиц. Парень и пес наблюдали за эволюциями прапорщика. Тот изредка останавливался, гневно тыкая пальцем в Лавочкина, и снова начинал разгуливать, подобно вепрю в клетке.

— Возмутительная вражеская пропаганда, одной ногой стоящая на крепком фундаменте средневековых предрассудков, а второй отфутболивающая здравый смысл! Лживейшая неправда! Гадостный поклеп! Ты снюхался с этим Шпикунднюхелем, да? Но когда?! Это зловещий нож в ранимую спину, в самое сердце моего к тебе отеческого доверия! Ну, рядовой… Ну, Хейердала моток… Я тебя не породил, но я тебя убью. Этими вот руками. Правой и, соответственно, левой. Или наоборот?.. Неважно. Как, как, признайся мне, ты подстрекнул поганого борзописца состряпать этот пасквиль? Отвечай!

Коля потихоньку разогрелся до белого каления: недалекость Палваныча попросту достала.

— Я никогда не был в хороших отношениях со Шпикунднюхелем, — процедил сквозь зубы солдат. — Более того, если вы внимательно читали предисловие, то сами убедились: глава королевского полка считал меня заговорщиком, ренегатом и оборотнем-бароном…

— А ты и есть заговорщик, оборотень и деренегат! — прервал Дубовых. — И я…

— И ты, Болваныч, заткнешься и дашь мне сказать!!! — заорал Лавочкин.

Палваныч опешил, предоставив оппоненту возможность выплеснуть накипевшее. Коля и сам очумел, осознав, что назвал Палваныч а обидными прозвищем, поэтому сбавил обороты:

— Как, по-вашему, я снюхался с Хельмутом? По мобилке отзвонился, пока вы с чертовой бабушкой беседовали? «Эсэмэску» кинул? С момента, который Шпикунднюхель очень даже справедливо описывает словами «барон Николас ценой собственной жизни избавил мир от страшной угрозы», то есть от вас, я постоянно был с вами. Под вашим чутким руководством, елки-ковырялки… Единственное, в чем не прав главный вальденрайхский особист, так это в том, что я избавил мир от угрозы. Ни хрена подобного, вот он вы… И если вы еще раз начнете строить из себя строгого командира, гонять меня по ручьям или учините еще какую-нибудь пакость, я уйду. У меня значительно больше шансов справиться с миссией без вас. Я отлично справлялся. Вот доказательство.

Парень помахал книгой перед носом начальника. Прапорщик исподлобья глядел на солдата и раздумывал: то ли рубануть, то ли не надо.

— Что ты этим всем поимел в виду? — промолвил растерянный Дубовых.

Лавочкин отмахнулся и пошел к телеге.

Ехали молча, дуясь друг на друга. В конфликте людей пес сохранял нейтралитет: свернулся клубком и спал, не обращая внимания на тряску.

Коля попробовал читать. Не получилось. Слишком сильно плясали строчки. Зато появилось время поразмыслить над угрозой киллеров: «Веры лопоухому нет никакой. Соврет и не покраснеет. Собаки не краснеют… А вдруг не солгал? Тогда нам крышка без знамени! Да и со знаменем было бы туго, с дырявым-то… Что противопоставить четверке магов-бойцов? Скорее всего, они нас никогда не видели. Значит, организуют погоню, ориентируясь на оставленные нами следы. А уж наследили мы — будь здоров! Наскандалили, стащили самую идиотскую повозку в мире, да еще и докладываем всем, кто мы и кого ищем… Значит, если стоит задача раствориться, то нужно вести себя тише, избавиться от телеги, сменить имена, а также выведывать о воре, меняя легенду от села к селу!..»

Пока Лавочкин разрабатывал комплекс конспирационных мероприятий, сзади остались три деревни. В каждой Палваныч терпеливо устраивал соцопросы. Ни в одной из них не знали о Шлюпфриге.

Почти стемнело. Кобелек выспался и беспокойно водил носом, ловя запахи.

— Что, собаками повеяло? — спросил прапорщик.

— Ими, чаровницами.

— Сиди, не дергайся.

— Давно хотел узнать твое имя, — заговорил Коля. — Мы всё «Пес в башмаках» да «Пес в башмаках». А ведь у тебя наверняка кличка есть.

— Ох… Право же… Шванценмайстер, [8] — нехотя буркнул кобелек.

Дубовых и Лавочкин засмеялись.

— Хорошее имя, а главное, точное! — сказал парень.

— Между прочим, старинная аристократическая фамилия, — почти протявкал Шванценмайстер. — И я, к вашему сведению, маркиз.

— Вот брехло! — расхохотался Палваныч. — Уморил, самозванец шелудивый… «Маркиз»! Ну, комик!

Солдат катался по телеге, держась за живот.

— Ах, вы не верите?! — вспылил пес. — Что ж, вы неотвратимо пожалеете. Прощайте!

Шванценмайстер в башмаках соскочил наземь и затопал к ближайшему чернеющему в темноте кустарнику, за которым начиналась очередная роща. (Россиянам эти мелкие, в основном кленовые леса порядком поднадоели.)

— Эй, вернись, Шварценеггер, или где ты как… — позвал Дубовых. — Не обижайся! Просто смешно звучало.

Пес не оборачивался, упрямо удаляясь от дороги. Фигурка Шванценмайстера растворилась в глубоких сумерках.

Прапорщик покричал еще, затем спохватился: упускать кобелька не входило в его планы. В припадке благоразумия Палваныч не стал вызывать черта, сидя в повозке. Слез, отошел в сторону.

— Аршкопф!

— Я!

— Задержать пса!

— Не имею возможности, товарищ прапорщик, — жалобно пропищал бес.

— Руки отсохли? — прорычал командир.

— Нет, не чувствую я его, — захныкал нечистый.

— Ну так не стой истуканом, он вон в те кусты побежал!

Черт исчез и не появлялся минут пятнадцать. Затем вернулся.

— Прошу прощения, объект не обнаружен.

— Вот, ядрена сыть, кусты! Вон роща. И ты говоришь, что объект не обнаружен?! Ты же мне еще не такое приносил, рогатый ты козел!

— Товарищ прапорщик, очень зря вы меня козлом обзываете. Плохая примета… — тихо сказал черт. — Я, как вы, наверное, забыли, ищу магическим зрением. Нет вашего кобеля ни в кустах, ни рядом. Не вижу, понимаете? И, ко всему прочему, не чихаю. А у меня на псину всегда чих начинается.

— Аллергия? — спросил с телеги Коля.

— Что? — не понял бесёныш.

— Неважно. — Солдат спрыгнул и приблизился к Палванычу и Аршкопфу. — А знамя ты чувствуешь?

— Нет. — Хвостатый ефрейтор совсем увял. — Оно у вас священное. Пока не увижу или не дотронусь, не ощущаю. Зато ожоги от касаний до сих пор болят.

Черт показал руки, но люди не распознали впотьмах волдырей на розовых ладошках и подпалин на шерсти.

— Да, ты здорово тогда схватился и орал, как ошпаренный, — припомнил Коля.

— Всё, кончайте болтать. Аршкопф, вольно. А мы с тобой, Лавочкин, будем готовиться к ночевке. Только отъедем подальше. Я так понимаю, кобель исчез. А он вряд ли маг. Стало быть, тут нехорошо, нечисто тут.

Луна, прикрытая легкой пеленой облаков, немного освещала тракт. Проболтавшись в повозке еще полчаса, путники свернули с дороги и разбили лагерь за огромным валуном.

Место было удачным. Рядом оказался пруд, вокруг нашлось много сушняка. Костер получился добротный.

Распрягли кобылку, напоили, привязали пастись. Спать решили в телеге. Съели по цыпленку, выпили пива (теперь Лавочкин имел право на употребление этого живительного напитка) и улеглись, укрывшись сворованными у Гюнтера с Петероникой одеялами.

— Павел Иванович, — сказал солдат. — У меня есть предложения по защите от убийц.

— Завтра, рядовой. Отбой. — Дубовых зевнул. Спалось превосходно.

Побудка была внезапной, словно смерть от упавшего метеорита.

— Попались, голубчики! — протянул громкий мужской голос. — И не совестно вам, а?

Прапорщик и солдат подскочили.

Телегу окружили четыре человека на вороных лошадях. Люди были облачены в доспехи и вооружены,

Коля вдруг понял, что он слишком молод и хорош, чтобы умереть.

Палваныч пришел примерно к аналогичной мысли.

Сражаться было положительно нечем.

Глава 7.

Разрушение стереотипа, или Побег отморозка

Существуют различные точки зрения на то, с какой скоростью распространяется слава. Некоторые наблюдатели полагают, что дурная слава разлетается быстрее доброй. Другие возражают, дескать, качество славы не оказывает влияния на ее скорость…

Примечательно, что никто из экспертов не отдает предпочтение доброй славе.

— Кто такие? — спросил у Палваныча с Колей человек в дорогих латах.

Отчего-то он предпочитал ездить в глухом, наподобие турнирного, шлеме.

— Пауль и Николас, — сказал прапорщик, пока солдат придумывал новые имена.

— Пауль… Николас… А! Это те самые, которые навели шороха у Косолаппена? — расхохотался главный. — Так это вы испугали барона до полусмерти? И чуть не устроили бунт у слабака Лобенрогена…

Троица сопровождавших рассмеялась вместе с начальником.

Лавочкин разобрался, кто среди них кто.

Говоривший был аристократом. На кирасе красовался герб: перекрещенные лук и колчан, полный стрел, на фоне развернутой веером колоды карт.

Трое остальных находились в услужении. Они и держались попроще, и одевались значительно беднее. На их головах не было шлемов.

— Мы бывали в тех краях, только хрен ли ржать-то? — уклончиво прокомментировал смех незнакомцев Дубовых.

— Трепещи, смерд, когда открываешь рот в присутствии герцога Унехтэльфа! [9] — напыщенно сказал один из сопровождающих.

— Скорее всего, это не те самые четыре всадника, — шепнул Коля Палванычу.

— Эй, о чем вы там шепчитесь?

— О погоде, блин, — процедил прапорщик. Герцог чихнул, ударяясь лбом о внутреннюю поверхность стального головного убора.

Лавочкину доводилось кричать в шлеме, он знал: сейчас Унехтэльф наверняка оглох.

Аристократ завопил: «Платок мне!» и с трудом сорвал шлем с головы.

Да, в Колином представлении герцог действительно был поддельным эльфом. Фиолетовокожая голова с острыми ушами, ирокезом белых волос и острым подбородком совсем не вязалась с привычным нашему современнику образом бессмертного. Вместо европеоида с чуть заостренными ушками и талантом пулеметной стрельбы из лука Палванычу и солдату подсунули сопливого уродца, злобно зыркающего черными глазами.

Унехтэльф звучно высморкался в шелковый платок.

— Чего уставились? Благородного эльфа не видели? — резко проговорил герцог.

— Не видели, — честно признался парень.

— А разве ты не поддельный? — супертактично спросил прапорщик Дубовых.

— Тупой смерд! — прошипел Унехтэльф и приосанился. — Я первороднейший эльф. А фамилия моя ведет начало от достопамятного карточного поединка между моим предком и соперниками, канувшими в пучину безвестности. Мой предок слегка нарушил правила, когда ему не хватило карты для полного выигрышного расклада. Если выражаться точнее, то он вытащил из рукава одиннадцать треф. С тех пор мой род богат.

Похоже, рассказ о сомнительном происхождении богатства доставил герцогу неизмеримое удовольствие. Он лучился снисходительной гордостью, будто являлся потомком легендарного полководца, а не шулера.

Неудачная реплика Палваныча была забыта.

— Почему вы начали наше знакомство с «попались»? — Лавочкин решил взять инициативу в свои руки.

— Ай да наглая тупизна! — воскликнул Унехтэльф. — Вы на моих землях.

— Мы попали сюда затемно и уберемся по первому вашему требованию, — заверил феодала парень.

— Не так резво, малец, не так резво, — покачал головой герцог. — Вы потоптали и загубили костром мою магическую травку.

— Коноплю?

— При чем тут конопля? Это разруби-любые-путы.

— Э, а где наша лошадь?! — просипел прапорщик, показывая на повод, одиноко висящий на кусте.

— Судя по следам, она сожрала много моей травы и развязалась, — сказал Унехтэльф. — За попорченное кобылой вам также придется ответить.

— Вот черт! — искренне выругался Палваныч. Нечистый был тут как тут.

— Ефрейтор Арш… — начал он рапорт, но Дубовых прервал:

— Заткнись, Аршкопф. Итак, что вы имеете против нашего здесь пребывания?

Палваныч встал в полный рост. Теперь он возвышался над герцогом и его свитой. Троица сопровождения заметно занервничала, а сам Унехтэльф вроде бы не смутился,

— Н-да… И насчет черта Косолаппен не соврал. Я-то думал, врет, чтобы трусость оправдать. Это осложняет дело. Похоже, мне тут ловить нечего. Жалко траву, конечно… А быть рядом, когда вами займутся четыре всадника, небезопасно. Если в течение часа вы не уберетесь с моих земель, по вам начнут стрелять лучники. Всех сразу вы не остановите, не так ли?

Россияне убедились, что Пес в башмаках говорил им правду. Убийцы существовали. И наверняка их нанял барон Косолаппен.

— Хорошо, мы уходим, — пробурчал прапорщик.

— Вот и правильно. Я бы справился с каждым из вас в отдельности, даже с чертом, чье имя вы любезно сообщили, — сказал герцог, наблюдая, как напрягся Аршкопф. — Но вас трое, и у вас препоганейшая репутация. Следите за тылом. Слово дворянина, если вас не достанут всадники, то я исправлю их недоработку, будьте уверены.

Эльф махнул своим людям, и они уехали в грушевый сад, росший сразу за поляной.

— Так. — Палваныч потер ладони. — Аршкопф, нарви охапку травы посочнее, всё равно лошадь тебя не пошлешь искать. А трава, чую, пригодится.

— Это хорошо, что лошадь потерялась, — подал голос Коля.

— Не понял. — Дубовых вопросительно посмотрел на рядового.

Было приятно снова говорить по-русски в отсутствие местных.

— Я еще вчера хотел вам рассказать. Нас легко поймать. Мы ужасно наследили. Убийцы, имея описание этой анекдотической повозки, в два счета сели бы нам на хвост. Доберемся до какого-нибудь городка или села, купим лошадей. Деньги есть. Сменим имена, а то каждая фиолетовая рожа знает, кто такие Николас и Пауль. Возможно, стоит разделиться или хотя бы притворяться, что мы идем порознь и не знакомы друг с другом.

Прапорщик, собиравший вещи, замер, осмысливая предложение солдата.

— Да, ты прав, рядовой Лавочкин, — заключил он. — Ядрена кочерыга, ты молоток! Добавлю: необходимо сменить форму одежды. Переодевайся в военную.

— Нет, лучше вы, Павел Иванович, — возразил Коля. — Моя «парадка» нежнее вашего «камуфляжа». Мне же на пост вернуться надо. Согласны?

— Хм… Не поспоришь.

Дубовых переоделся. И сразу почувствовал себя увереннее и проще. Такова магия военной формы: она значительно корректирует содержание.

Аршкопф притащил маленький стог травы разруби-любые-путы.

Подпалив телегу, отпустив черта и кинув по пучку в мешки, люди зашагали по дороге.

Условились, что солдат возьмет имя Ганс, а прапорщика нарекли Йоханом.

Парня удивляла покладистость спутника. Но, подумав, он разгадал смену настроений Палваныча: угроза быть убитым перевесила привычный гонор.

Лавочкин шел шагах в пятидесяти впереди Дубовых. По уговору, в следующей деревне расспросами занимался Коля.

Это был поселок, не деревня. Сотня домов на берегу широкой реки. В основном здесь жили ремесленники — ткачи да портные. Потому-то и назывался поселок Хандверкдорф. [10] Местные ткани и платья славились на все королевство. Владел прибыльным местечком сам король.

Впрочем, король Дробенланда был настолько незначительной фигурой, что даже не заслуживает упоминания. Такой же феодал, как и другие, просто по традиции носящий номинальный фамильный титул. Людям всё равно, а ему приятно.

Солдат и прапорщик изменили планы. Хандверкдорф — это целый городок, одного-двух людей не спросишь. Решили зайти с разных сторон и встретиться в центре, в трактире.

Парень обрадовался свободе. Общество Палваныча его совсем не радовало. «Казалось бы, самый близкий человек в этом мире, земляк, но такой доставала! — думал Коля. — Хоть часок самостоятельно покручусь… Найти бы мага».

Справляясь у прохожих о братике Шлюпфриге, Лавочкин добрался до центра поселка. Дубовых еще не появился. Солдат остановил женщину, несшую кувшин.

— Простите, а нет ли в вашем поселке колдуна? — Женщина шарахнулась от парня, будто от чумного, и скрылась между домами.

Он рискнул задать тот же вопрос еще двум прохожим. Первый, бородатый угрюмец, буркнул что-то злое и обидное. Второй, сухопарый старичок с мутноватым взглядом, проявил большую любезность:

— Зачем тебе колдун, паря?

— Мне нужна помощь. — Коля обрадовался, что с ним заговорили,

— Помощь? — Старик подозрительно сверкнул глазами, но Коля отнес эту странность к общей атмосфере агрессивной скрытности, окружавшей тему магии. — Я как раз к нему иду. Хочешь, провожу?

Солдат обрадовался:

— Буду благодарен! Здорово, что вы мне повстречались! А то все так сразу замыкаются, когда я про колдуна спрашиваю. Обидно.

Старик неспешно зашаркал по пыли, свернув в неприметный переулок между трактиром и выкрашенным в красный цвет домом. Лавочкин двинулся за провожатым.

— Не бери в голову, хе-хе… Это, паря, от дремучести и необразованности народной, — заверил дед. — Сам-то ты не местный, вижу…

— Да уж.

— Один скитаешься?

Коля решил до конца держаться своего плана:

— Один. Заплутал совсем.

— Бедняжка. — Старик покачал головой. — А вот мы и пришли.

За трактиром приютился домик с узкими окнами и ржавой железной дверью. Эдакий каменный скворечник-переросток,

— Заходи, тут никогда не заперто, — сказал седой проводник.

— Спасибо вам, — поблагодарил парень, толкая дверь. Она со скрипом открылась.

— Винтерфляйшь! [11] — напыщенно произнес старик, когда Коля шагнул за порог.

Рядовой хотел обернуться, чтобы узнать, что имел в виду провожатый, но не смог даже шелохнуться. Лавочкин запаниковал: мозг отдавал команды телу двигаться, но оно словно застыло. Даже глаза не дергались.

«Заморозил… колдун!» — догадался солдат.

Он стоял в дверях, подобно манекену из универмага. Хоть в здравом уме остался, и то хлеб…

Старик обхватил Колину грудь, сцепив руки в замок. Наклонил, потащил, кряхтя, в полумрак прихожей.

Прислонив добычу к стене, колдун закрыл дверь. Отдышался. Снова взялся волочь солдата. Только не в комнаты, а к длинной крутой лестнице, сбегающей в подпол.

Лавочкину казалось, от рук старика исходил нестерпимый жар. Очевидно, заклинание в буквальном смысле охладило жертву.

Маг быстро уставал и тащил живого истукана, делая продолжительные перерывы.

«Попался, как последний идиот! — мысленно ругался Коля. — Надо было сразу напрячься. Все избегали разговора о колдуне, а этот развел благотворительность… Эх, Лавочкин, дурак ты, точнее, отморозок».

Когда до конца лестницы оставалось ступенек восемь, между прочим скользких, старик не удержал солдата, и тот бревном слетел вниз. В первый миг он подумал, дескать, кранты, разобьюсь, подобно замороженному Терминатору-два, но тело не рассыпалось, а гулко застучало по ступенькам, пока не остановилось. Главное, не было больно.

Колдун выругался. Медленно спустился в подпол, наклонился над «отморозком». Перевернул на спину.

— Что, паря, не расшибся? Не дрейфь, хе-хе, зато расколешься.

Старик вцепился в Колины ноги, заволок его в грязную комнату. Обстановку солдат не рассмотрел. Его взгляд не двигался и выхватывал лишь то, что позволяло периферическое зрение. Потолок был ужасен — сер и весь в паутине. У потолка горели тусклые магические светильники. Чем их заляпали, узнавать совсем не хотелось.

Дотащив пленника до дальней стены, колдун замкнул на его запястьях и щиколотках тесные браслеты. От браслетов к стене тянулись ржавые толстые цепи. Маг подергал оковы, удовлетворенно угукнул. Отошел от Лавочкина, прошептал размораживающее заклинание.

Коля мгновенно превратился из твердой статуи в расслабленного юношу. Звякнули цепи.

Было приятно почувствовать спиной холодный пол. «Винтерфляйшь» оставил ощущение жара с зудом. Коля порозовел, зачесал щеки и шею. Во рту стало необычайно сухо.

Колдун, грозно тряся седыми патлами, спросил:

— Итак, мерзкий лазутчик, зачем ты искал встречи с Юберцауберером? [12]

— Да не с Юберцауберером, а просто с цауберером, — хрипло ответил парень и осекся.

Неприятный получился каламбур: солдат как бы разжаловал Суперколдуна до заурядного мага. Не лучший способ завоевать расположение коварного старикашки.

Лавочкин сделал вид, что закашлялся, и медленно сел, выкраивая время на корректировку поведения.

— Послушайте, — начал он, — мне действительно нужна помощь. У меня есть хороший товарищ в королевстве Вальденрайх. Я ищу способ связаться.

— А при чем тут я? — настороженно проговорил Юберцауберер.

— Мой товарищ — придворный волшебник. У вас, магов, есть свои способы связи. Если бы вы…

— Стой, лазутчик! — прервал колдун. — Тебе не больше двадцати лет, и ты смеешь утверждать, что Всезнайгель твой товарищ?! Не слишком ли ты заврался?

— Да, Тиллю Всезнайгелю сто пятьдесят два года, и он сам выбирает, с кем дружить, а с кем нет. Нет ничего странного: мы оказали друг другу пару услуг…

— Значит, ты его прихвостень или выдаешь себя за такового. Ладно, вернемся к главному. Ты — чужестранное существо из замирья. Чужак, просочившийся в мое королевство. Вижу, ты не силен в магии. Хорошо… Так зачем ты искал меня? И будь любезен, паря, придумай историю поправдивее родственных связей с ненавистным мне вальденрайхским волшебником.

— Я не называл нас родственниками! — прохрипел Коля. — Он мой товарищ, человек, который помог сориентироваться в вашем мире!..

— Не убедительно.

— Как я вам это докажу?.. И черт меня дернул просить помощи у мага… — удрученно закончил солдат.

— Черт? — вскинулся Юберцауберер.

От властного колдуна не осталось и следа. Перед Лавочкиным мялся неуверенный в себе суетливый старичок. Он переступил несколько раз с ноги на ногу, отбивая вялую чечетку на деревянной крышке (скорее всего, внизу было следующее подземелье). Юберцауберер стрелял взглядом то в пленника, то куда-то в стороны, нервно потирая ладонь о бедро. Впрочем, он справился с этой минутной слабостью, посуровел,

— Нет, этого не может быть… Ты из Пекла, да?

Сначала солдат хотел рассказать про чертову бабушку, но решил не играть на страхах своего похитителя.

— Конечно, не из Пекла. Из другого мира. Там так же светит свет, растут растения и живут животные. — Коля подбирал максимально глупые и простые слова.

— Не верю ни на миг! — Старик сорвался на истерику. — Ты явный посланник смерти… Ты ангел Преисподней, даденный мне в возмездие… Ты деготь, коим вымазаны ворота моего спокойствия, причем с внутренней стороны… Ты камень, брошенный в тихую гладь моего духовного озера, звенящую синим расколотым зеркалом из-за твоего меткого попадания… Я предан и растоптан! Вы все хотите лишь одного, но дудки! Окаянные… Не на того напали, ибо упрятался я со всем должным тщанием. Слышишь ли ты меня, дух зла?

— Отчетливо, — буркнул Лавочкин, спасаясь черной иронией.

— Зришь ли?

— А то… И обоняю. Что-то ты от страха…

— Оставь издевки, демон! Я знаю, тебя не убить. Но ты расскажешь мне всё, всё о ваших кознях против меня, поборника чистоты. Нащупали, бестии… Сожрать меня хотите? Ужо я вас! Окружили ли?.. Ответствуй, один ли ты, либо вас много?

Коля окончательно убедился: перед ним полный псих, больной манией преследования. Такой способен на любое изуверство, решил парень. Пришлось импровизировать. Солдат припомнил песню «Аквариума» и пропел начало припева:

— Если бы я был один, я б всю жизнь искал, где ты… — На немецком звучало не особо стройно, но Юберцаубереру хватило. Он побледнел и вцепился зубами в ногти. А ноги снова притопывали по крышке.

— Молчи! — закричал старик. — Спрятать тебя? Изгнать ли? Ведь они почуют тебя, да? Твои соратники уже скребутся в мои окна, да?

— Еще как, — авторитетно заявил парень.

— Пропал, — забормотал колдун. — Отбиться, сейчас же отбиться… Подлые демоны! Укрепить оборону… А этот никуда не денется. Позже, позже…

Он зашаркал вверх по лестнице, бессвязно бубня и выкрикивая угрозы неведомым врагам.

— Классический шизик, — сказал солдат. Осмотрев оковы, удрученно покачал головой: «Будь со мной знамя, хватило бы маленького желания… Стоп! В мешке — волшебная травка!»

Здесь Лавочкина ждала маленькая трудность: он по привычке носил мешок на манер рюкзака, просунув руки в лямки. Безумный Юберцауберер не догадался отнять Колины пожитки, но, заковав пленника, лишил его возможности снять «рюкзак».

Или не лишил?

Парень встал на ноги. Цепи были не так уж и коротки. Извернувшись ужом, солдат скинул лямки с плеч, крутнулся вокруг своей оси.

И упал, запутав ноги.

Зато мешок повис на цепях прямо перед кистями.

Вытащить разруби-любые-путы было делом техники. Жуя вялую горькую зелень, Лавочкин морщился, жмурился и думал: «Только бы эта полынь подействовала. Несвежая же. И вдруг на железки не повлияет?»

Коля услышал четыре металлических щелчка и лязг падающих оков.

— Фурычит!!!

Пленник вызволил из цепей мешок. «Идти наверх? Там этот мнительный придурок. А что здесь, под крышкой?» Парень оттащил в сторону деревянный щит, на котором несколько минут назад отбивал нервную чечетку старик.

В полу обнаружилось круглое отверстие. Солдат наклонился, вглядываясь в темноту, и улыбнулся: внизу синело пятнышко света, а у самого края лаза торчала металлическая скоба — ступенька.

— Ага, подземелье маленького народца, — удовлетворенно сказал Коля.

Сунув пучок травы в карман («На будущее не помешает!»), он снова закинул мешок за плечи, спустился по пояс в отверстие, подтянул к себе крышку. «Оставлю всё, как было. Вдруг не удастся сразу открыть переход?.. И пусть Юберцауберер перепугается».

Спуск был по обыкновению долгим, Лавочкин очутился в небольшой подземной комнате с шестью светящимися стенами. Скривился: старик использовал древнее магическое сооружение под склад. А еще колдун! Хотя, если бы не Всезнайгель, парень и сам никогда бы не узнал секрет шестистенных комнат.

Открыв несколько сундучков, солдат присвистнул: Юберцауберер хранил здесь сокровища. Золото, серебро и драгоценные камни лежали тут в неприлично огромных количествах.

— Еще бы не свихнуться с таким-то богатством! — хмыкнул Коля, закрывая сундучки.

Деньги у Лавочкина водились, воровать без нужды не хотелось.

Солдат смотрел на стены. Каждая была магической дверью в другую такую же комнату, находящуюся в нескольких десятках, а то и сотнях километров.

— Произнести заклятие, успокоив и сосредоточив мысли… Но какую из стен открыть? Вот бы угадать и вылезти в Вальденрайхе, поближе к Тиллю Всезнайгелю!

Парень призвал на помощь скудные остатки удачи. Решительно направился к ближайшей стене. Остановился, смежил веки, постарался не думать о критическом положении, в которое вляпался. Через минуту понял, что попался на старый трюк: стараясь не думать о чем-либо, невольно думаешь именно об этом. Значит, следует думать о переходе, о теплом синем свете, излучаемом стеной, о легендарном маленьком народце…

В Колино лицо повеяло прохладой. Солдат обрадовался. Хороший признак.

«Пора!» — решил Лавочкин.

— Цуг-цурюк! — торжественно произнес он, невольно подражая Юберцаубереру.

Открыв глаза, Коля убедился: стена стала фиолетовой, как рожа Унехтэльфа. Значит, получилось. Парень глубоко вдохнул, словно собирался нырнуть, и сделал широкий шаг вперед. Ощущение такое, будто тело врезалось в студень.

На сокровища безумного старика упал фиолетовый отблеск, затем стена вновь стала синей. Рядового Лавочкина в комнате не было.

Глава 8.

Нелегкая доля великолепной четверки, или Павел Иваныч Штирлиц

Прапорщик Дубовых прогулялся по селению, интервьюируя жителей насчет Шлюпфрига. Результаты были сугубо отрицательными. Воришка в Хандверкдорфе не появлялся.

Потолкавшись часа три на улицах и рынке, Палваныч прибрел на постоялый двор, снял на ночь комнату и заказал кружку эля.

В трапезной толклись работяги, пара купцов, в дальнем углу пировал заносчивый вельможа с четверкой слуг. Обстановочка сложилась немного суетная, зато уютная. Даже специальный подиум для артистов нашелся. Стройная, но абсолютно некрасивая на мордашку девица исполняла пошловатые песенки. В конце концов сознание Дубовых отключилось от незатейливых мелодий сильноголосой дамочки.

Палваныч принялся тихонько мурлыкать, постукивая по столу, за которым скдел, и вскоре сам сочинил композицию в стиле шансон. На более изощренные формы не было ни слуха, ни таланта. Да и, если честно, музыку он попросту своровал. Что греха таить, в жанре шансона это практически норма. Слова возникали легко, ведь на рифму автор не отвлекался. По сути, у него родилась этакая сопелка-пыхтелка а-ля Винни Пух и тут же забылась:

Досужий психолог враз бы определил, что на Палваныча радикально повлияла кража полковой реликвии («У, рядовой Лавочкин… растяпа!») Но это было ясно и без психологической консультации.

Уже иссякала третья кружка, за окнами сгущались сумерки, а Коля всё не появлялся. Прапорщик заволновался: парень мог напасть на след и погнаться за Шлюпфригом, пока он сидит и пьет прохладную бурду. Потом Дубовых подумал, что солдат способен запросто попасть в беду. Палваныча аж передернуло. Вновь потерять единственного в этом мире соплеменника, да еще и навсегда, он не хотел категорически.

«Да нет, рядовой задержался, блуждая но поселку, — успокаивал себя командир. — Улочки кривые, путаные и похожи одна на другую… Блин, а что делать, если он не придет?!»

Дубовых почти довел себя до панического состояния. Затем успокоился.

Ведь у него есть подручный — Аршкопф! Уж он-то поможет.

Прапорщик с трудом удержался от того, чтобы немедленно вызвать рогатого ефрейтора прямо здесь, в трапезной. «Позже, в комнате…» — одернул себя Палваныч.

В залу вошла пара: невысокий зрелый мужчина с немолодой женщиной. Оба краснокожие, будто индейцы. Оба одеты по-походному: распахнутые коричневые плащи, рубахи и штаны, старые мягкие сапоги. Весь гардероб — в тон. Прямо-таки любовь к землистому цвету. Мужчина сильно хромал, женщине приходилось его поддерживать.

Заняв столик недалеко от места, где сидел прапорщик, путники заказали обед — суп, яичницу и пиво. Ели быстро, молчали. Когда в игре осталось лишь пиво, откинулись на спинки стульев, начали негромкую беседу, которая, вероятно, не так давно была прервана.

— Ты прав, Морген, — сказала женщина. — Мы должны вернуться и перехватить подростка как можно раньше.

Мужчина сжал ее руку, лежавшую на столе.

— Утром двинемся, Брунхильда. Надеюсь, нам удастся противостоять бандитам. Даже если все кругом привирают, это крепкие соперники.

«Мне бы ваши проблемы, — хмыкнул Палваныч, не вникая особо в суть этих самых проблем. — Сижу тут, жду салагу… Кстати, где он?.. Жмемся с ним, словно испуганная дичь, ищем поганца… Дел — до Хейердаловой кучи!»

Проблемы — удел не только жертв, но и охотников.

У четырех всадников были свои немаленькие заботы. Команда убийц уверенно шла по стопам Николаса и Пауля, но руководитель, его звали Мор, старался не торопиться, всячески оттягивая встречу с приговоренными.

Колдунья по прозвищу Смерть перенапряглась на предыдущем задании и потеряла способности. Такое бывало. Маги не бездонные колодцы. Иногда, выкачав волшебство, они иссыхают. Тогда им требуется время на отдых и подзарядку. Всего лишь время и ничего больше. Но время часто становится главным ресурсом…

Глад, второй по силе волшебник после Мора, был ранен. Фактически Глад всю дорогу ехал погруженным в лечебный транс. Рваная рана в половину груди и отрубленная и пришитая обратно рука — вот цена последнего задания.

Брань была в порядке. Но она не обладала навыками и убеждениями убийцы. Эта ведьма исполняла обязанности доктора и тихого диверсанта команды. Она подлатала растерзанного Глада. А как ее использовать против двоих чародеев, у которых на подхвате черт?

Теперь сам Мор. Сломанная нога, дыра в плече, ожог во всю спину. Специалист по маскировке, наведению чар и стрельбе из засады был изрядно потрепан, однако чувствовал себя лучше коллег. Силы оставались. Их хватило на режиссуру и воплощение встречи с заказчиком — бароном Косолаппеном. Шоу с карликами на ослах прошло великолепно.

Ох, не каждый день перепадают задания убить дракона. За двадцать килограммов золота. Большие цены — большой риск. Четыре всадника справились. Ценой серьезных потерь.

Маги-убийцы трудились третий год, и притом совсем не для себя. За полученными гонорарами прилетал шкафоподобный человек в черном. И они безропотно отдавали золото ему.

Они могли его умертвить, могли связать и оставить в пустыне. Но они молча грузили заработанное на его ковер-самолет и брались за новое задание. Почему? Четыре всадника не любили об этом вспоминать. Просто делали то, что должны были делать.

И ждали.

Три года назад они не были убийцами. Теперь превратились в символы смерти. Правда, всадники выбирали задания. Никогда не мстили тем, кого считали правыми. Стараниями четверки земли Дробенланда, Намелоса и Дриттенкенихрайха очистились от самых лютых убийц, грабителей и насильников. Феодалы, отличавшиеся особой жестокостью, также не минули их возмездия. Так группа снискала славу народных мстителей. Они вершили справедливый суд, но их, разумеется, побаивались.

Когда черный человек прибыл за двадцатью килограммами, он обрадовался, но, видя состояние четверки, помрачнел.

— Если вы перестанете приносить золото, то знаете, что будет.

— Знаем, — эхом ответил Мор. — Найдем мы тебе золото. Нужна неделя на отдых.

Черный человек неохотно согласился.

Волею судеб передача последней платы произошла в Дробенланде, близ замка барона Косолаппена. На следующий день весть о том, что хозяин поместья ищет знаменитую четверку убийц, достигла их ушей.

— Как несвоевременно! — воскликнул Мор, но после непродолжительного спора повел свой отряд на встречу с заказчиком.

Четыре килограмма — маленькая плата. Командир всадников рассудил: ее будет легче вернуть в случае, если группа потерпит фиаско.

А вероятность проигрыша была велика. Отряд действительно ослаб.

Поэтому Мор оставил Смерть и Глада у сердобольной бабульки с Ади. Та согласилась, узнав, что посетители жаждут наказать ужасных чародеев, наславших порчу на мальчонку. Ей казалось, она вовремя вернулась, иначе ребенка околдовали бы окончательно.

Мор и Брань двинулись дальше. Колдунья несколько раз в день устраивала лечебные сеансы, сращивая кость на ноге Мора и заживляя его ожоги.

Пробродив по округе почти трое суток, убийцы вновь напали на след. Гюнтер и Петероника нажаловались на вероломных «злых духов». Но в этот раз супруги где-то запаслись умом и промолчали о нарочно оставленном Колей мешочке с деньгами. Совестливый парень втайне от прапорщика постарался компенсировать ущерб, нанесенный грабежом.

Новоприобретенная подозрительность Гюнтера и Петероники сослужили добрую службу Лавочкину и Палванычу. Если бы крестьяне признались, что разбойники оставили им мешочек, то поиски превратились бы в прогулку. Брань умела брать магический след человека по личной вещи. Ведьме хватило бы материи мешочка.

Всадникам всё равно казалось, что стало легче. Но потешно запряженная телега затерялась где-то между столицей и деревней Швахвайзехаузен. Пришлось возвращаться, опрашивая чуть ли не каждого встречного.

Убив еще сутки, всадники выехали к поместью герцога Унехтэльфа. Хозяин обрадовал их положительными новостями: да, были Николас и Пауль. А затем герцог огорчил Мора и Брань: разыскиваемые мошенники сожгли дурацкую телегу, никаких вещей не осталось.

Теперь предстояло искать пару пеших людей. Коренастого свиноподобного мужика и длинного жилистого парнишку. В камзолах. С мешками.

— Скудновато, — прошептал Мор. Брань подала толковую идею:

— Еще мы знаем, что они гоняются за неким юнцом Шлюпфригом. Предлагаю вернуться к замку Лобенрогена, взять какую-нибудь вещь юнца и найти его раньше Пауля и Николаса.

— Использовать в роли приманки!

— В этом что-то есть…

Приехав в ткацкий поселок, Мор и Брань отправились на постоялый двор, подкрепились и стали обсуждать планы, медленно потягивая пиво.

— Если Николас и Пауль не дураки (а они явно не дураки), то должны были разделиться, — сказал Мор.

Палваныча, сидевшего за соседним столиком, прошиб холодный пот. Прапорщик еле-еле удержался от того, чтобы обернуться к охотникам.

— Я бы на их месте сменила имена, — добавила Брань. — Они очень опытные игроки, Морген. Телегу сожгли, зная: мы идем по следу… Похоже, тут редкий случай, когда слух о начале нашей охоты не помогает, а, наоборот, мешает делу. Мы рискуем встретиться не с мечущимися в панике ягнятами, а с хладнокровными колдунами…

«Ектыш! — мысленно воскликнул Дубовых. — Они нас переоценивают! Это можно использовать! Наверное… Только как?»

— Весьма вероятно, — нехотя согласился Мор. — Ты чувствуешь, что задания становятся всё труднее и труднее? Я ведь это предвещал. Мы перепрыгнули в разряд дорогих наемников, а люди готовы платить помногу лишь за чрезвычайно сложную и важную работу. Да и мелочь мы быстренько повыбили. Остаются всякие Николасы и Паули.

Прапорщику стало ясно: пора действовать. Если рисковать, то по-крупному. Чувство было такое, будто он стоит на сцене Большого театра, вот-вот откроется занавес, и придется играть роль Евгения Онегина. Не трясло, но на психику давило. Палваныч подхватил онемевшей рукой кружку, встал и приблизился к столику противников.

— Извините, — Дубовых изобразил вежливую улыбку, — я случайно услышал ваш разговор. Вы ищете двух бандитов, Николаса и Пауля. Да? Похоже, я их видел.

— Вы уверены?

— Есть все основания полагать, что есть все основания полагать, — авторитетно произнес прапорщик.

— Присаживайтесь, сделайте одолжение, — поспешно пригласил Мор.

— И сделаю. — Палваныч опустился на лавку. — Только вот… Сами вы, я вижу, не разбойники. Зачем вам эти дебоширы?

— Как вы правильно заметили, сударь, они преступники. А мы их ловим, — объяснила Брань.

— А кишка у вас не тонка против этих висельников? — с надеждой спросил Дубовых.

Собеседники приняли его реплику за насмешку, а на насмешки они давно перестали обращать внимание.

— Толста, — бесцветно сказал Мор, чтобы не терять нить разговора. — Главное найти, остальное — дело техники.

Брань скептически покачала головой. Прапорщик заметил и приободрился. Был бы он актером, одернул бы себя, мол, не переиграй. Он всего лишь поймал самодеятельный кураж и подсознательно заставил себя верить во вранье, которое собирался продать опасной парочке,

— Вы, разумеется, хотите знать, куда они отправились, — осклабился Палваныч.

— Да.

— Я готов помочь за десять крейцеров.

— Вот те на! — не сдержался Мор. — Нагло, но не без шарма. Пять золотых.

— Восемь.

— Шесть.

— Сойдемся на семи. — Прапорщик ударил по столу кружкой, как аукционный распорядитель стучит молоточком, когда заканчиваются торги.

— Ладно, душегуб.

Мужчина полез за кошелем, отсчитал плату.

— Но смотри не солги. Разыщу и воздам по заслугам.

Дубовых разыграл оскорбленную честность, не забыв ловко спрятать заработанное.

— Не имею привычки врать, граждане!

— Хорошо-хорошо, не обижайся, — успокаивающе проговорила Брань. — Лучше расскажи о людях, которых мы ищем.

Палваныч приступил к брехливой импровизации:

— Я топал с ними сюда из столицы. Не весь путь, часа два. И не то чтобы с ними… Просто рядом. До конца не понял, куда они и что, но всякую ерунду слышал. Они передвигаются пешим порядком в Драконью долину. Идут за каким-то Шляпфигом или Хлюпфиком…

— Шлюпфригом? — Мор подался вперед.

— Так точно! — закивал Дубовых. — Долго и на все лады ругали беднягу. По всем данным, он побывал дома, возле замка Косолаппена, и прихватил свой скарб, а потом двинулся в самое логово драконов. Наверное, бедный малец окончательно сбрендил…

Прапорщик трепался, одновременно удивляясь, откуда берется это связное вранье. Конечно, его мышление значительно иррациональнее числа пи, но не до такой же степени!

— Согласия в них нету. Кого-то боятся, о всадниках твердили, оглядываясь. Торопились, ругались постоянно… Не останавливаясь, проследовали дальше, а я вот он, перед вами.

Палваныч отлично понимал, как он рисковал, но не представлял насколько. На его счастье, ни Мор, ни Брань не имели магического дара распознавать выходцев из иных миров. А ведь прапорщик был самым натуральным гостем из иного, пусть и не лучшего, мира.

Зерна его дезинформации упали на благодатную почву. Устрой волшебники нормальный допрос, он засыпался бы, подобно двоечнику на экзамене.

Слишком уж устали оппоненты Дубовых. Раны Мора болели, а Брань не владела искусством выуживать правду. Воистину, четыре всадника представляли собой внушительную силу, но сейчас демонстрировали серьезные бреши в обороне.

Прапорщик ответил на пару несложных вопросов и, сославшись на то, что ему рано вставать, засобирался восвояси.

Мор махнул перед глазами Палваныча рукой:

— Ты забыл наш разговор.

— Я забыл…

— Не было разговора. И нас ты не знаешь.

— Не было… И вас не знаю…

— Ужасно неприятно, — сказал Мор, когда мага-убийцы покинули трактир. — Все планы долой! Заметила? Шлюпфриг собрал вещи. Этот малый, ну, осведомитель, производит впечатление полного кретина, вероятно, из бывших военных. Он бы не запомнил про «скарб», если Пауль и Николас не повторили бы эту информацию несколько раз. Вывод прозрачен: они умеют находить человека по личной вещи так же, как и мы, да Шлюпфриг оказался тоже не промах. Кстати, я отдал бы килограмм золота, чтобы узнать, зачем им нужен паренек…

— Мы не должны лезть в Драконью долину вдвоем, — обронила Брань.

Женщина всегда мыслит практичнее мужчины. Пока лидер абстрактно рассуждал, Брань прикинула реальные шансы. Получалось, надо догнать мишени до границы с долиной.

— Тогда выступаем немедленно, — вздохнув, подвел итог Мор.

Прапорщик очнулся через десять минут.

— Что-то я закемарил, — протянул он. — Где салага-то мой?

«Ждать до утра? — подумал Дубовых. — Высплюсь, конечно, но вдруг пацан в плену мучается? Или не мучается? Может, по девкам пробежаться решил. Молодо, как говорится, зелено. Всё равно, ядрены макароны, неспокойно на душе… Кста-а-ати!..»

Придя в снятую комнату, Палваныч проговорил:

— Ефрейтор Аршкопф, ко мне.

— Товарищ прапорщик, Аршкопф по вашему приказанию прибыл! — провизжал черт.

— Так, рыло пятачкастое, — грозно сказал Дубовых. — Ты меня сильно разочаровал, не найдя ни пса в галошах, ни дрыщавого ворюги со знаменем. Но уж рядового Лавочкина, будь добр, доставь.

Рогатый ефрейтор подобрался в черный мохнатый комок, пряча мордочку и уши. Даже рога, казалось, виновато прижались к черепу. Бес плюхнулся на колени.

— Простите, товарищ прапорщик! — заголосил он. — Николас исчез, исчез Николас! Нет его в этом мире, либо он спрятался в особое место!

— Я тебя сейчас самого пошлю в особое место! — взревел Палваныч.

Заставив себя замолчать, он принялся анализировать ситуацию: «Что за личный состав у меня?! И что вокруг происходит? Либо черт совсем немощным стал, либо все, кто мне нужен, испаряются в самый ответственный момент. Это заговор. Натурально. Всё же не обошлось без хунты талибо-американского межконтинентального террористического шпионажа». Здесь прапорщицкая мысль оборвалась, ведь он употребил слишком много умных слов подряд.

«Это… О чем я? — Дубовых волевым усилием возобновил работу мозга. — Ах, да. Заговор. Вокруг наверняка оперируют враждебные элементы. Они натравили киллеров. Похитили Лавочкина. А черт тоже хорош: ни проявленной бдительности, ни выявленной агентуры».

— Смирно, Аршкопф! — гаркнул Палваныч. — Хоть какой-нибудь от тебя прок будет? Или ты бесплатное приложение к тележурналу «Армейский магазин»?

Бесенок вытянулся по струнке. Командир почувствовал себя легче. Он всегда возрождался к жизни, переходя на суровый военный слог и кого-нибудь строя.

— Значит, вот. — Прапорщик принялся шагать, заложив руки за спину. — Зарекомендовал ты себя неплохо, но затем скурвился, покатился по наклонной и теперь вовсе уподобился женщине легкой профессии, то есть древнейшего поведения. Или как ее там?.. Хрен с ней. За проявленную бесхребетность ты разжалован обратно в рядовые. Теперь тебе грозит только трибунал — неотвратимый суд старших товарищей, стоящих на страже Родины. Впредь не смей оступаться и проявляй себя с лучшей стороны. В частности, я тебя спрашиваю: ты хоть что-нибудь способен сделать, мать твою за ногу?

— П… п… подержать… — тихо выдавал черт.

— Что подержать? — Палваныч заморгал, глядя в глаза Аршкопфу.

— Мать мою за ногу способен подержать, — пояснил бес. — Вы спросили, что я способен сделать, вот я и…

— Ты совсем кретинский дурак или идиота кусок?! — проорал прапорщик и, спохватившись, замахал руками: — Не отвечай! Один, совсем один… Лишь рогатая карикатура рядом… Мне бы кого-нибудь толкового…

Чертенок слушал драматический монолог и благоговел: Повелитель Тьмы раскрывал перед ним святая святых — тайну своего вечного одиночества. А прапорщик вдруг понял, что ему четвертый день существенно, нечеловечески не хватает боевой подруги — роковой колдуньи из Вальденрайха. Она бы выручила.

— Хельгуша, ты бы меня утешила! — в отчаянье всхлипнул Палваныч.

В отчаянье Дубовых задул свечу и плюхнулся на кровать. Долго ворочался, пока не провалился в тревожный и бестолковый сон. Мужик стонал, выкрикивал нечто бессвязное, а преданный Аршкопф стоял в углу и почтительно внимал бреду Повелителя Тьмы.

Глава 9.

Старый враг лучше новых двух, или Победила молодость!

Шагнув сквозь фиолетовую стену, Коля очутился в огромном зале. Это была увеличенная копия стандартной комнатки маленького народца: циклопические размеры, высоченный потолок, ровное синее сияние и вязкий зной…

Оглядевшись, парень заметил в дальнем углу колонну, упирающуюся в свод. Побрел к ней. Вблизи колонна оказалась каменной полой трубой с крутой винтовой лестницей внутри. Других выходов из зала не было.

Солдат запомнил стену, из которой сюда попал.

— Жаль, нет факела, — прошептал он и начал медленный подъем.

Ступени были высокими и скользкими, темень царила абсолютная, «Остается уповать на слепой случай», — мрачно сыронизировал Коля.

Прошло чуть меньше вечности, прежде чем лестница закончилась. Парень прислонился к влажной холодной стене. Перевел дух.

Затем он потратил еще одну вечность, блуждая по темному каменному коридору, кишащему крысами и пауками. То пискнет под ногами, то рука угодит в вязкую паутину… Несколько раз Лавочкин брезгливо смахивал с плеч и головы незваных гостей, щекотавших мохнатыми лапками макушку и шею. Хотелось кричать, но солдат отчаянно боролся с омерзением.

Мало ли кто еще может приползти, если развопишься?

Колино терпение было вознаграждено. Он выбрел на свет, в коридор, освещенный факелами.

— Дворец или замок, — решил парень, увидев картину, висящую напротив входа в темный лабиринт.

На полотне была изображена магическая битва.

Лавочкин рассудил так: светлые силы пытались взять приступом холм, занятый черными. Высокая смоляная фигура, демонически-угловатая и гротескно увеличенная, стояла на вершине и протягивала неестественно длинные руки вниз, к армии противника. На склоне мелкие черные людишки заняли оборону вокруг длиннорукого, пуляя в нападавших магические снаряды: огненные шары, стрелы и наковальни.

Рядом с длинноруким стоял барабанщик с огромным барабаном. На него падал единственный луч солнца, казалось бы чудом пробивший сплошную пелену грозовых туч. «Темному» барабанщику было плохо. Этот персонаж находился на переднем плане, и Коля рассмотрел перекошенное от ужаса лицо… кисти, безвольно роняющие палочки… подогнувшиеся в коленях ноги…

Солдата передернуло. «Надо двигать отсюда, — подумал он. — Но куда? Хоть бы поясняющие надписи повесили вместо дурацких картин…»

Длинный коридор с обеих сторон оканчивался дверями. Никаких подсказок.

— Наше дело правое, мы налево! — с фальшивой бодростью изрек парень и зашагал в выбранном направлении, стараясь держаться в тени. Факелы висели на левой стене через интервалы метров в пять, а Лавочкин шел вдоль противоположной, то и дело задевая странные композиции. Это были нагромождения холодного оружия, доспехов и частей чучел диких животных. Свирепые кабаньи глаза напомнили солдату Палваныча. Рогатый лось в кирасе — нескладного лейтенантика-связиста. Абстракция из панциря, шлема и конских ног, ощерившаяся алебардами, мечами и пиками, походила на полузабытого школьного учителя труда.

Остановившись перед дверью, Коля взялся за ручку и собрался медленно потянуть, как вдруг оттуда, с другой стороны, кто-то решительно рванул дверь на себя, и перед солдатом возникла бледная брюнетистая женщина в темно-синем.

Она застыла так же, как и парень. Он глуповато приоткрыл рот и замер: «Я ее знаю!!!»

Оторопь брюнетки сменилась удивлением, а потом и гневом.

— Т-ты?! Николас?! Ты убил его!! Ты убил моего Пауля! — и графиня Хельга Страхолюдлих, разрыдавшись, накинулась с кулаками на рядового Лавочкина,

Коля понял: «Это замок возлюбленной товарища прапорщика!» Хельгу не назовешь слабой женщиной, но она впала в истерику, столкнувшись с тем, против кого она сражалась. Разве не он погиб три месяца назад, сцепившись с дорогим ей Паулем?! Всем, не только ей, казалось: тогда была схватка не на жизнь, а на смерть. Исчезновение поединщиков с поля боя воспринялось как обоюдное магическое убийство…

И вот он — враг номер один. В ее замке! Страхолюдлих потеряла голову: плакала, исступленно молотила руками в грудь солдата. А он лопотал что-то тихое и успокаивающее… Ворожил?! Наверняка!

Женщина отскочила от парня, плетя защитное заклинание. «Дура! — ругала она себя. — Раскисла. Он же за тобой явился! Только бы успеть отомстить за Пауля!» Надежды преуспеть были ничтожными. Хельга полагала прапорщика Повелителем Тьмы, а раз долговязый Николас дрался с ним на равных, да еще и, будь он проклят, победил, то… То почему она еще жива?! Почему не атакована жестко и неотвратимо?!

Страхолюдлих оборвала заклятие.

— Он жив, — тихо повторил Коля в десятый раз, надеясь, что уж теперь-то его выслушают. — Просто в другом королевстве. И мы с ним не враги.

Аристократическая порода взяла свое. Хельга прекратила истерику, отерла белые щеки.

— Пойдемте, барон, — сказала она. — Молю вас поведать мне всё без утайки. Согласны ли вы отужинать в этом доме?

— Почту за честь, — церемонно поклонился барон Николас Могучий, он же Лавочкин.

За окнами гостиной залы царила темень. Мягкий желтоватый свет магических несгораемых свеч создавал какой-то волшебный уют. Графиня позвала слуг, приказала подать ужин. Стол был роскошен: яства вкуснейшие (и главное, не курятина, а рыба с пирогом), вино отличнейшее.

— Мы никогда не враждовали с товарищем прапорщиком, — снова сказал парень. — Более того, он мой командир, старший по званию…

— Да-да, он говорил. Но ты сбежал, и он искал тебя, — пролепетала Хельга, пронзая Колю страдающим взором.

— Я не сбежал, а потерялся, — исправил солдат. — Провалился в ваш мир. И он последовал за мной. А после того, как он с вашей помощью догнал меня…

Лавочкин рассказал о приключении с чертовой бабушкой, об украденном знамени, об их путешествии по Дробенланду, о четверке убийц и старике-колдуне по имени Юберцауберер, из-за которого Коля и очутился в замке Страхолюдлих. Пришлось обмолвиться о тайном свойстве комнат-пещерок маленького народца. Впрочем, механику заклятия солдат благоразумно не разгласил.

— Короче, нам с Паулем нужна ваша помощь, — резюмировал парень.

— Да-да, я буду тотчас готова! — Хельга вскочила из-за стола. — А сумасшедшего Юберцауберера я знаю. Он у Дункельонкеля в казначеях ходил. И, поговаривали, хапнул все сокровища перед нашим поражением.

Вспомнив о давних событиях, она прищурилась и сжала зубы, отчего на бледных скулах выступили красные пятнышки.

— Типа деньги партии свистнул? — невинно поинтересовался Лавочкин.

— Простите? А, неважно. В общем, над ним легко одержать верх. Выступаем немедленно! Сейчас, только переоденусь и захвачу необходимое…

Графиня стремительно покинула гостя. Она всё делала стремительно, чем, кстати, и нравилась Палванычу.

А Коля развалился в кресле, собираясь прождать хозяйку не меньше часа. Он прекрасно знал особенности женских сборов, сколь бы стремительными они ни казались.

Когда работает желудок, мозг предпочитает отдых, поэтому вскоре солдат задремал.

Ему приснился престранный сон, будто на дворе девятнадцатый век, двор в Рязани, а сам Лавочкин — купец первой гильдии, сокращенно «разгильдяй». Годков ему не меньше тридцати, женат он на Матрасье Бесстыдновой, коя во младости имела известность столичной куртизанки.

К моменту сна, если будет позволительно так обозначить точку входа в Колины грезы, у него и его супруги сложилась определенная судьба. Завелись дети. Семья гремела на всю сказочно богатую Рязань (как и ныне, в то время Рязань была богатой именно в сказках). Тогдашний губернатор Салтыков-Щедрин брал на карандаш каждое слово купчины-разгильдяя Лавочкина, а уж встречая Матрасью, вовсе валился наземь от сатирического смеха, угрожая уйти в отставку, дабы не кончить свои дни сердечным приступом на почве неиссякающего веселья.

Жена, скучая дома, вспомнила молодость. Коля погрустил-погрустил, пряча в русой шевелюре метафорические рога, да и ответил супруге взаимностью. Гуляя, барствуя и куража, то есть ведя жизнь сладкую, он стал попивать горькую.

Пьянка никогда никому не прибавляла ума. Принципы амурной конспирации постоянно нарушались, кутила Лавочкин дрался с оскорбленными мужьями и неизменно бывал бит. А уж поистратился под самую последнюю сотню тысяч рубликов. Матрасья сильно переживала за капиталы. Не снеся серьезных финансовых потерь, зачахла в одночасье, бедняжка. Померла.

Безутешный вдовец отдал детям все деньги и ушел с рыбным обозом на центральный рынок города, где и постиг науку воровать. Два калача да бутыль самогона — вот и всё, что успел украсть начинающий вор, а потом его начали бить.

После того как в Рязани не осталось никого, кто бы ни побил бывшего купчину, он решил заделаться великим борцом. Полигоном для тренировок служил сеновал, куда для спарринг-боев сбегались окрестные девки. Борцовская карьера Коли закончилась, когда на сеновал пришел кузнец, брат одной из поединщиц. Когда переломы Лавочкина срослись, он был вынужден жениться повторно. Жена его, Оглобля Кузьминична Кошелкина-Рязанская, оказалась слабее прославленного губернатора: умерла-таки от смеха, увидев суженого голым.

К личной Колиной трагедии добавилась общегосударственная. Грянула очередная русско-нерусская война.

Бывший купец добровольно записался в армию. Солдатом. Правда, его еще разыскивали за воровство и порчу девичьего населения губернии, поэтому он назвался другим именем. А хотя бы Эрастом.

Пошел Коля-Эраст на войну, в пехотинский полк. И длился бы этот эпический, достойный пера Толстого и компьютера Акунина сон бесконечно, если бы по дороге не приблизился наш герой к полковому знамени. Заговорило с ним знамя человеческим голосом, но приглушенно, словно издали:

— Что ж ты, рядовой Лавочкин, меня не сберег? Совсем запустил службу свою, расслабился в самом логове врага… Теперь меня носит в торбе придурок какой-то, ждет чуда. Но шишку ему сосновую вместо чуда! Ты только поторопись, отыщи меня. Хватит дрыхнуть в Вальденрайхе, возвращайся в Дробенланд. Плохо мне без тебя, а тебе без меня. Мы ж с тобой, будто Алла Борисовна Пугачева и Филипп Киркоров… Хотя, каюсь, аналогию подобрало неудачную… Ну, ты понял. Просыпайся, Николас!

— Просыпайся, Николас, — настойчиво сказала графиня Страхолюдлих.

Парень встрепенулся.

— Елки-ковырялки! Приснится же такое… — просипел Коля. — Целый «Тихий Дон», а не сон… Нет бы сразу коротенько, по сути пригрезиться, так ведь фиг тебе: сначала эпос, потом политинформация. Спешить нам надо, сударыня. А я так хотел Тиллю Всезнайгелю весточку передать!

Хельга поморщилась: придворный колдун был ее врагом. Ведьма рассудила, что настало время поступиться кое-какими личными обидами, коль скоро юноша ведет ее к «воскресшему» Паулю.

— Мой ворон к вашим услугам, барон Николас, — сказала Страхолюдлих. — Однако он улетел с поручением. Но он обязательно найдет меня, где бы я ни была. Тогда и запустим его с сообщением для вашего друга.

— Спасибо, — промолвил Лавочкин. — Идемте!

У входа в туннель хозяйка сняла со стены факел.

— Следуйте за мной.

Новые союзники углубились в паучье-крысиный коридор. Парня перекосило от отвращения: теперь он видел ту мерзость, которая докучала ему на пути в замок. «С удовольствием пошел бы вслепую», — подумал он.

Стоило ему промыслить это глупое пожелание, и наступила полнейшая тьма.

— Графиня… — шепотом позвал Коля. — Графиня… Это не смешно… Бросьте фокусничать…

Человек, даже если он умный, как рядовой Лавочкин, всё же животное. Именно первобытные, звериные инстинкты подсказали солдату страшное: Хельги в туннеле не было. Пропала. Испарилась. Дала ходу. Драпанула. Сделала ноги. Смоталась. Сдернула. Спрыгнула. Соскочила. Слилась. Сдри… Парень прервал бесполезную игру в синонимы.

— Вот же ведьма гадская! — процедил он сквозь зубы.

Ситуация вырисовывалась пренеприятнейшая. В тишине шуршали паучьи лапки, попискивали и топали крысы, что-то гулко и настойчиво стучало, заставляя тело содрогаться. «А, это сердце…» — догадался Коля. Успокоившись, он попробовал уложить в голове новые условия игры.

Итак, дамочка его подставила. Вопрос: вернется ли она, чтобы нанести удар, или просто бросила на произвол судьбы? Глупость… На кой ей понадобилась эта комбинация из ужина и побега? Ха, да выведать максимум сведений о Болваныче!

Почему сбежала? Да узнала, что хотела, и получила фору. Теперь небось окучивает прапорщика. И тут возникает самая главная закавыка.

Можно вернуться в замок, отправиться к Тиллю. Союзник в борьбе с коварной Страхолюдлих не помешал бы…

— Тогда зачем ты идешь в сторону синего зала? — спросил себя Коля.

Значит, интуиция уже всё решила. Воистину, дурная интуиция ногам покоя не дает.

Логика предостерегала: впереди — встреча с шизоидным Юберцауберером. Парень предпочел не слышать этот «аларм». Знамя прежде всего.

Остервенело смахивая пауков с плеч, солдат быстро шагал во тьму, да так увлекся, что чуть не скатился по винтовой лестнице. Нога не нашла привычной опоры, соскользнула с края первой ступеньки. Лавочкин засеменил, гася неожиданный импульс. Замер, распластавшись по стене.

Спина мгновенно взмокла, особенно под походным мешком.

Руки дрожали, как у нерадивого электрика.

— Так, Николас Могучий, не слеши, — принялся успокаивать себя парень, — не рвись, тут у нас не слалом-гигант, а крутая каменная лестница. Слепой спуск — это тебе не подъем. Посложнее… А теперь осторожненько и внимательно вперед марш!

Постепенно приноравливаясь, Коля медленно затопал вниз по скользким от влаги ступеням. Он так и не отпустил стену — надеялся если не удержаться, то хотя бы замедлить возможное падение,

Лавочкин был ловким малым, но высоковатым. А у рослых ребят иногда случаются приступы неуверенности в способности сохранить равновесие. Тем более на опасной винтовой лестнице. Причем в полной темноте. А у кого б не возникло такого приступа?

— Фу-у-ух! — выдохнул через полчаса солдат, садясь на пол зала со светящимися стенами…

— Фух! — отфыркнулся старик Юберцауберер в далеком Дробенланде.

Он убедился, снаружи ничто ему не угрожает. Ночной переулок был пуст. Магические печати на дверях и окнах не сломаны.

— Сейчас я вытяну жилы из мерзкого демона, — пообещал себе колдун, направляясь в подвал, где оставил плененного Лавочкина.

Увидавший пустые оковы старик чуть не дал дуба. Получалось, пойманный шпион способен на неслыханное коварство, И куда он делся?

— Ай, ай… — запричитал Юберцауберер. — Он исчез! Неужели и появиться может в любой момент?! Горе мне, горе… Кругом враги!

Он заглянул в дальние углы, под стол и в шкаф. Вроде бы пусто.

Зажмурился, исступленно потрясая кулаками.

— Слышу их дыхание… Шепот… Сокровища? Вот вам сокровища!

Ловким движением кулаки превратились в кукиши. Одержимый колдун заводил имя, словно грабитель банка пистолетами.

— Получили? — Старик мелко рассмеялся. — Казну ордена им подавай… Что с воза упало, то вылетит, не поймаешь, хе-хе.

Юберцауберер скосился на крышку, прикрывавшую заветный лаз. Сдвинута!

— Мои сокровища! — проверещал волшебник.

Он взмахнул руками, как бы отталкивая от себя невидимый предмет. Тяжелая дубовая крышка отлетела в дальний угол подвала, будто невесомая картонка. С грохотом впечаталась в стену. Старик рухнул на колени перед открывшимся отверстием. Понимая, что не преуспеет, всё же попробовал мысленно проникнуть в синюю комнату. Не преуспел: маленький народец надежно защитил свою постройку от магического проникновения.

Бормоча проклятья, Юберцауберер полез вниз. Годы взяли свое, колдун быстро устал. Тишина, темнота и теснота заставляли паниковать.

— Предан, предан, предан… — пробормотал старик, прервав движение. — Но я еще им покажу! Они еще у меня посмотрят! И этот, демон, небось запустил свои грязные ручищи в мою казну. Сейчас, сейчас я его накажу…

Юберцауберер долго спускался в заветную комнатку, а когда очутился внизу, потерял дар речи. Беглого лазутчика нигде не было.

Колдун заглянул за ящички, даже пооткрывал несколько, словно хитрый Лавочкин спрятался по частям.

— Ну и дела… Сокровища на месте. Пленника нет. Вверх он тоже не поднимался. Хе-хе. Он просто исчез. Прав был я, прав! Это демон. Только наверняка слабый, раз не противостоял мне открыто и предпочел сбежать за подмогой… О! Срочно наверх, оборона, оборона!..

Зашагав к лестнице, старик порывисто вернулся к ящичкам, погладил любовно пару, шепча неразборчиво то ли «Моя прелесть», то ли «Моя прибыль»…

Чудом пережив восхождение, Юберцауберер упал рядом с лазом на каменный пол подвала и принялся судорожно дышать. Сердце стучало, как счетчик Гейгера.

Маг впал в отстраненное состояние сознания, когда кажется, что ты неимоверно далеко от собственного тела. Режь, а больно не будет. Звуки затихли, кожа перестала чувствовать прохладу пола, свет заляпанных магических светильников помутнел еще сильнее. Седой колдун с холодным страхом подумал, дескать, всё, отвоевался. Правда, бытие не пронеслось перед ним пестрой мгновенной лентой, наоборот, мысли текли вяло и непоследовательно.

Старик вспомнил давнюю-давнюю сцену из прошлого. Наставник рассказывал ему, послушнику магической школы, о волшебных сооружениях:

— Эти шестистенные комнатки — замечательные произведения древности. Знаешь ли ты, что они продлевают жизнь? В магическом трактате «Хочешь жить — умей вращаться» приводится случай с одним колдуном, который прожил в такой комнате около трехсот лет, ежедневно поднимаясь на свежий воздух прогуляться за водой. Правда, автор утверждает, будто чудесный долгожитель под конец своих дней стал синекожим и светился в темноте. Более того, когда старец умер (а его сердце остановилось от испуга, когда он был на поверхности, на берегу озера, и его окликнул автор) и упал с мостка в воду, рыба в том озере повсплывала кверху брюхом. Так что по синим комнатам без нужды лучше не шляться…

«Вот бы поглядеть на себя в темноте, — подумал Юберцауберер. — Я часто спускался в свою кладовку. Может быть, тоже свечусь?..»

Внезапно вернулись звук, свет и осязание.

Перед глазами колдуна появилась физиономия давешнего пленника и зашевелила губами. Через секунду гулкие фразы достигли сознания старика:

— Чего это он?.. Не перенес разлуки со мной, что ли?!..

Маг хотел ответить на издевательства демона. Сил хватило лишь на всхлип.

— Наверное, в магический транс впал. Или приступ шизы словил. Застудится еще, на камне-то, — рассудил Коля. — Немолодой уже перец…

Солдат подхватил Юберцауберера под микитки, перетащил на стол.

— Кушать подано! — прикололся парень. — Ну, вылитый поросе…

На бледном лице колдуна отразился столь сильный ужас, что Лавочкин не доформулировал гастрономическую остроту.

— Ладно, дедок. Вроде очухиваться начинаешь. Значит, пора. Да не дергайся ты так, ухожу я.

Коля побрел наверх. Навалилась усталость, хотелось упасть и как следует выспаться.

По ошибке он завернул в комнату, а не к выходу. Здешняя обстановочка была сугубо плюшкинской. Невзрачный скарб, тряпье и поломанная мебель громоздились несколькими кучами. В глухо занавешенное окно пробивался луч утреннего солнца, высвечивавший яркую полоску на грязном драном половике. В луче сновала пыль.

Посреди всего этого убожества, в самом центре комнаты стоял покрытый паутиной мольберт. Лавочкин невольно скользнул взглядом по стенам. Наткнулся на единственную картину.

На ней была изображена странная трапеза. Вокруг столана резных стульях сидели морковь, томат, груша, кабачок и яблоко. Каждому овощу-фрукту художник придал псевдочеловеческие признаки: глазки, ротик, носик, ручонки, подобие ножек и то, чем, собственно, принято сидеть. Герои полотна вели оживленную беседу и кушали.

Кушали они человека, который лежал на огромном подносе, обложенный зеленью. Поза поедаемого, а также румяный почти до коричневого цвет кожи пародировали классического молочного поросенка. «Деликатес» имел самое доброжелательное выражение лица. И ужасно знакомое.

Коля охнул. Он узнал в «блюде» молодого Юберцауберера. Точнее, мысленно представил старика юным, и — сошлось. Лавочкин посмотрел в правый нижний угол картины и прочитал каллиграфическую надпись: «Автопортрет, навеянный ночным кошмаром».

— Похоже, у Сальвадора Дали есть сказочные прототипы… И теперь ясно, чего этот хрыч так испугался, оказавшись на столе. Ну, полный кретин… — прошептал парень, топая к выходу.

Покинув дом старика, солдат вернулся на центральную улицу Хандверкдорфа. Огляделся. Заметил большой постоялый двор. «Надеюсь, Болваныч еще тут, — подумал Коля. — Лишь бы Страхолюдлих не успела его опять охмурить».

Всё же Лавочкин был уверен: ведьма замышляла черное дельце. А то, что она оказывала на прапорщика Дубовых особенное влияние, он заметил еще при первой встрече.

Или ему так казалось.

— Рядовой! Ты? — донесся до Колиных ушей хриплый возглас Палваныча.

Командир стоял в дверях трактира, а сзади…

Глава 10.

Чудесное воссоединение, или Троевластие

Прапорщику снилось что-то мутное и неприятное о разлуке и казенном доме.

— Хельгуленочек! — стонал Палваныч. — Хельгулечка… Милая… Черт, черт, черт!.. Верните мне ее… Хельга!..

Аршкопф, ловивший каждую реплику начальника, взял под несуществующий козырек и растворился в темноте. Через мгновение в комнате возникла графиня в походном темно-синем одеянии и с факелом. Бесенок отступил в тень.

Страхолюдлих наклонилась над спящим. Дубовых чмокал пухлыми губами и хмурился.

— Пауль… Пауль… — тихо позвала улыбающаяся колдунья-дворянка.

— Что? Кто?

Палваныч распахнул глаза, увидел склонившуюся над ним фигуру с факелом. Свет ослепил прапорщика. Поморгав, он очумело и радостно уставился на Страхолюдлих:

— Хельга!

— Пауль!

Обниматься, держа факел в руке, дело не самое простое, но графиня справилась. Поцелуй тоже удался.

Первый приступ беззаветной нежности прошел. Страхолюдлих чуть отстранилась, рассматривая лицо любимого и смеясь от счастья.

Прапорщик радовался не меньше Хельги, похихикивал с фирменным всхрюкиванием. Глуповато, конечно, зато от души. Наконец Палваныч произнес неуклюжие слова:

— Чаровница моя, какой смех у тебя заразительный!.. Болеешь, что ли?

Они вновь рассмеялись, потом заговорили отрывисто и бессвязно, как это бывает после долгой разлуки. Правда, прапорщик нес околесицу, скорей, по привычке: он-то прожил без подруги всего несколько дней.

Наконец эмоции потускнели.

— А чего это ты с факелом? — спросил Дубовых.

— Так мы с твоим слугой Николасом в подземелье моего замка были. А тут — Аршкопф.

— Вы с Николасом?! В замке?.. Мы же с ним несколько часов назад разделились…

— Где это случилось, Пауль? И вообще, где мы? — Прапорщик напрягся, вспоминая название королевства.

— А! В Дробенланде!

Графиня удивленно раскрыла рот. Не очень аристократично, зато искренне.

— Хельгуша, ты ничего не путаешь? Это точно был Лавочкин?

— Да. Вон, спроси у черта, он наверняка заметил Николаса.

— Ефрейтер Аршкопф!

— Я! — бесенок выступил из тени.

— Ты видел Лавочкина, когда доставлял Хельгу?

— Так точно, товарищ прапорщик!

— Что же он там делал?.. — задумался Дубовых.

— Не могу знать!

— Ясное дело. И какого же ты хрена не доставил его сюда?

— Ну… Ведь приказа не было. — Аршкопф заискивающе заглянул в глаза командира.

— Ладно, Хейердалов сын. А почему не доложил о его обнаружении? Молчи-молчи, приказа не было, сам понимаю… — простонал Палваныч и тут же взревел нечеловеческим голосом: — Ну, так бегом за ним!!!

Бес испарился. Вернулся через пять секунд. Один.

— Исчез, окаянный! — пропищал черт. — Нигде его не унюхаю!

— Это что, саботаж? — Прапорщик зло прищурился. — Собаку поймать не способен, босяка деревенского тоже, теперь два раза Лавочкина якобы упустил. Дерзишь, рогоносец. Но я тебя исправлю…

Дубовых распекал Аршкопфа, тот всё не мог понять, куда делся Николас. Да и откуда бы узнал бес, что Николас уже спустился в синий зал маленького народца, а стены этого зала обладали непроницаемостью для магического поиска?

Прапорщик замолчал, лишь вдоволь наоравшись и поддавшись ласковым уговорам Хельги. Черт был с позором отпущен отдыхать. Палваныч скомандовал отбой. Страхолюдлих с радостью выполнила приказание.

Неистово светило осеннее солнце. Пасмурный, как английская погода, прапорщик и счастливая графиня позавтракали и вышли на улицу.

Палваныч остолбенел, увидав Колю:

— Рядовой! Ты?!

— Я, товарищ прапорщик. — Лавочкин показал за спину командира. — Это всё она! Не верьте ей. Завела меня в туннель и бросила. Она засланная!

«Я так и предполагал! — подумал Коля. — Меня бросила, скорее, перенеслась к Болванычу. Но как ей удалось?» Объяснения насчет Аршкопфа не сразу его успокоили. У солдата возникли подозрения, что графиня и бесенок сговорились и теперь морочат Палванычу голову. Поэтому Лавочкин придержал информацию о сокровищнице Юберцауберера. Дубовых переполняла энергия.

— Теперь мы сила, ядрен паслен, — заявил он, потирая руки. — Хельгуленок, ты утащишь на метле меня и Лавочкина?

— Боюсь, не справлюсь. Лучше заворожим ковер!

— Ковер-самолет? — спросил Коля. — Да.

— Лучше бы просто самолет, — пробурчал солдат. Прапорщик махнул, мол, за мной, и зашагал в глухую подворотню. В затхлом полутемном тупичке он вызвал черта, приказал доставить ковер. Аршкопф не подвел: украл дорогой красочный экземпляр. Правда, плюхнул его прямо в грязь.

— Сойдет? — Палваныч испытующе поглядел на ведьму Страхолюдлих.

— Тяжеловат, конечно… Сойдет. Расступитесь, начинаю читать заклинание.

На ковре из желтых листьев

Полетим, куда хотим,

Заструимся хитрой рысью,

Коршуном лихим.

Говорят, ковер покажет.

А ведь верно говорят!

Мы обгоним ветер даже,

Птиц обгоним всех подряд!

Дух полета, вот дорога!

Ты стремителен, хитер.

Я тебя сегодня строго

Вызываю на ковер!

Края ковра затрепетали, отрываясь от грязи. Жижа захлюпала, не желая отпускать добычу. Наконец новое транспортное средство воспарило в полуметре от скорбной земли. Путешественники расселись в центре волшебного самолета, и Хельга взялась за «штурвал» — передние углы ковра. Натянув их, будто вожжи, она лихо стартовала вверх.

Люди останавливались и показывали на растворяющийся в небе прямоугольник, а хозяин лавки, торгующей коврами, скорбно хлопал себя по щекам:

— Что за ворье нынче?! Увели самый дорогой экземпляр! И как? Посреди бела дня!..

Рядовому Лавочкину понравилось летать. Он вспомнил старую компьютерную игру «Magic Carpet». Эмуляция не выдерживала никакого сравнения с реальностью. Внизу неслись дома, деревья, ручьи, дороги, поля. В лицо бил прохладный ветер. Свобода!

Волосы Хельги растрепались, развеваясь, словно флаг. Глаза ведьмы сверкали от невольных слез и упоения скоростью. Изредка с губ Страхолюдлих срывалось восторженное заклинание непечатного свойства.

Палванычу пришлось тяжело. Он буквально вжался в упругий зоре ковра, зажмурился и старался не думать о своей боязни высоты,

— Куда летим мы с Пятачком? — прокричал Коля.

— Что? — прохрипел Дубовых.

— Куда летим, товарищ прапорщик?

— К замку Лобенрогена. Искать поганца Шлюпфрига.

Солдат одобрительно кивнул. Рядом с ним сидел Аршкопф, которого почему-то не отпустил Палваныч.

— Слышь, нечистый! — позвал его Лавочкин, рассчитывая разведать о бесе побольше. — Вроде бы мы с тобой общаемся, а плохо друг друга знаем. Давно хотел попросить: расскажи о себе, а то как-то неудобно.

— Это можно, — пропищал Аршкопф. — Семья у меня геройская, правда, принято считать, что в нашей семье не без урода, то есть не без меня. Бабулька, с ней вы уже знакомы, несколько столетий назад была лучшим дергалом.

— А кто это? — спросил Коля,

— Так вы же, люди, что-нибудь натворите и говорите потом «черт меня дернул» да «черт меня дернул». Это как раз результат работы дергал. Бабушка мастерски расставляла ловушки, в которые попадались и простофили, и умники. Потом она постарела и открыла приемную чертовой бабушки, где вы имели счастье побывать. Папа у меня занимается проблемами ножных переломов.

— Ага, понимаю, это «черт ногу сломит», — сказал Лавочкин.

— Точно так! — кивнул рогатый. — Касательно мамулечки… Мама у меня — лучший в мире чертечтист.

— Чертиктост?!

— Чертечтист. Специалист по организации бедлама. «Черт-те что» — это про нее.

Аршкопфа распирало от гордости.

— …и сбоку бантик… — выдохнул Палваныч.

— Товарищ прапорщик очень великодушно напомнил! — пискнул бес. — Особый шик в мамулиной работе — прилепить к бедламу фирменный знак в виде бантика.

— Это всё о родне. А о себе-то ты расскажешь? — напомнил солдат.

— Ах, о себе… — Нечистый стал сосредоточенно ковырять копытцем ковер. — Я довольно молодой черт, и, возможно, у меня опыта нет… Но зато я учусь! Например, у товарища прапорщика!

Коля отметил в уме, что в преисподней так же в ходу подхалимаж, как и на земле. Дальше летели молча.

Через час ковер снизился возле замка, где столь позорно закончилась первая в этом мире забастовка. Селяне помаленьку восстанавливали погоревшие домики.

Люди встретили Лавочкина и Дубовых хмурыми взглядами.

— Чего приперлись? — недобро спросил староста.

— Скажите, пожалуйста, где Шлюпфриг? — Коля вежливо улыбался, но чувствовал: номер не проходит.

— Мне почем знать? — угрюмо проговорил мужик.

— Мы никуда не улетим, пока не расскажешь, — пообещал Палваныч.

— Порчу могу наслать, кстати, — ненавязчиво, но величественно произнесла Хельга.

Староста посмотрел на нее, особенно долго задержавшись на всклокоченных смоляных волосах.

— Я баронских стражников позову, — неуверенно пробормотал он. — Заступников наших…

— Заколдую, — пообещала Страхолюдлих. Прапорщик даже замлел: боевая подруга проявляла чудеса находчивости.

— Всё хуже и хуже, — вздохнул староста. — Ладно. Был он тут позавчера. Забрал шмотки и ушел… к всеобщему счастью.

Коля задал главный вопрос:

— Куда?

— Не ведаю. Кажется, в Дриттенкенихрайх. В самый Пикельбург, [13] в столицу, стало быть, собирался. А теперь улетайте подобру-поздорову. Из-за вас нам налоги повысили. Мои земляки люди терпеливые, но вас, искусителей, сжечь намеревались…

В сторону ковра полетел первый камень. Староста поспешно отбежал подальше.

— Ходу, Хельга! — крикнул Дубовых. Летели молча.

Палваныч думал, не соврал ли мужик, не направил ли по ложному следу?

Страхолюдлих досадовала: надо было дать презренным пейзанам бой! Ведь она хоть и бывшая, а графиня. Но приказы товарища прапорщика — священная воля. Что там сочинял Николас? Пауль не Повелитель Тьмы? Вздор! Лишь по-настоящему великий злодей оставил бы крестьян без возмездия.

Лавочкин ругал себя за приступ революционного задора, который только навредил людям. Постепенно Коля отвлекся от мыслей о неудаче с забастовкой. Дриттенкенихрайх — это всё-таки ближе к Вальденрайху. А там Тилль Всезнайгель, последняя надежда на возвращение домой, в свой мир.

Солнце перевалило зенит. Ковролетчики мужественно терпели холодный ветер. Внизу раскинулось редколесье. Граница неумолимо приближалась.

Прапорщик потребовал сделать привал. Стоило ковру коснуться земли, Палваныч скатился на траву, встал на четвереньки, ловя ртом наконец-то спокойный, не несущийся упругим потоком воздух. Ужасно хотелось попить, чтобы успокоить желудок.

— Укачало, товарищ прапорщик? — ласково спросил Коля.

Дубовых выразительно стрельнул в него окосевшими глазами.

— Об этой позорной странице моей биографии — ни слова, понял?

— Так точно…

Хельга принялась деловито обустраивать место стоянки: расстелила покрывало, достала снедь, прихваченную из замка.

Через несколько минут прапорщик вернулся в норму. Перекусили. Развалились на ковре, задремали.

Странное случается с людьми, попавшими в необычную ситуацию. Вроде бы учись на ошибках и держи ухо востро, но почему-то бедолаги не хотят вести себя правильно… Лавочкин и Палваныч проспали знамя, их захватил врасплох Унехтэльф, ан нет, не сделали выводов.

По закону подлости, здесь бы они и попали в плен к людоедам или были бы раздавлены великаном, каких водилось в этих местах превеликое множество. Но на сей раз… всё обошлось.

Прапорщик заворочался и со вздохом сел.

— Эй, рядовой! — прохрипел он. — А ты чего это дрыхнешь?! Вдруг враг не дремлет? Вот, ектыш, дисциплинка…

— Так приказа караулить не было, — принялся оправдываться Коля.

Он не знал, что невольно повторил недавнюю отговорку Аршкопфа. Палваныч вспыхнул:

— Вы, паразиты, сговорились, да? Я тебя быстро научу устав любить. Ишь, «приказа не было»… А разрешение поспать ты получал?!

— Нет, но…

— Рамка от панно! Запомни, рядовой, ты на службе. До дембеля далеко. И я, единственный имеющийся в распоряжении командир, за тобой прослежу.

— Как тюремщик? — Лавочкин усмехнулся.

— Значит, есть такая наука — психология. Согласно ее, — прапорщик действительно не связал падежи, — на меня, ну, на твоего непосредственного начальника, возложена трудная задача: воспитание в тебе настоящего мужчины. А настоящий мужик — это не тощий охламон, одинокий бродяга любви Казаноста, или как там его. Это спокойный и уверенный в себе крепкий парень, матерый человечище, отец своих детей. Я к чему? К тому, что штаны застегни, а то ходишь, будто девка красная, с ширинкой растопыренной!

Пристыженный Лавочкин отошел подальше от торжествующего командира. Тот крикнул вдогонку:

— Запомни, я слежу за тобой и твоими морально-волевыми поступками! Не хами, чти командира и не воруй. А то знаю я вас. Чуть отвернешься, а вы уже слямзили ракетонасильник.

— Ракетоноситель, товарищ прапорщик.

— Эх, рядовой… Ты вот всё умного из себя корчишь, а сам простой армейской шутки понять не можешь. Это же игра слов!

«Игра ослов», — мысленно передразнил Палваныча Коля.

В Дубовых проснулся великий стратег, жаждущий усвоить диспозицию.

— Ну, Хельгуша, теперь рассказывай о государстве, куда мы направляемся.

Страхолюдлих многое поведала о Дриттенкенихрайхе.

Как следует из названия, страна управлялась сразу тремя королями. Первый, Герхард фон Аустринкен-Андер-Брудершафт, [14] являлся официальным монархом в привычном смысле этой должности. Он проводил время в роскошном дворце, где ни на день не утихал бесконечный пир. Древняя традиция повелевала мужчинам рода Аустринкен-Андер-Брудершафт никогда не появляться на людях трезвыми. Историки всегда удивлялись: как же монархи умудрялись продолжить династию, если круглые сутки не вязали лыка?

Тем не менее род успешно продолжался, ибо Герхард был, ни много ни мало, семнадцатым. Супруга умудрилась подарить ему здорового наследника, значит, конституционная монархия была вне опасности, хотя во время гуляний Герхард норовил попасть в разные истории: то с балкона упадет, то порежется верным кинжалом, которым беспощадно кромсал окорок, то, ненароком оступившись, чуть не утонет в фонтане. Куда уж тут до управления страной!

Естественно, что при таком развеселом официальном руководителе нашелся тайный управитель. Увы, это был не какой-нибудь серый кардинал или теневой премьер-министр. Настоящая власть в Дриттенкенихрайхе принадлежала королю преступного мира. Нынешний реальный глава государства носил гордое прозвище Рамштайнт. [15] Эта кликуха закрепилась за верховным криминальным авторитетом вовсе не оттого, что лицо его имело неровный землистый оттенок.

Трон преступного короля никогда не наследовался, его следовало захватить. Рамштайнт начал восхождение на вершину власти зеленым пареньком. О его жестокости ходили страшилки. Если он объявлял войну какому-либо человеку, то всё заканчивалось полным вырезанием соперника, его родственников, друзей и соседей. Банда Рамштайнта не жалела даже домашних животных — от канарейки до крысы. Поэтому бурная деятельность набиравшего силу лидера имела два положительных последствия: во-первых, неуклонно сокращалось количество бандитов, а во-вторых, уменьшался риск эпидемий, возникающих из-за пасюков. Визитной карточкой Рамштайнта был убиенный, коего совали лицом в помойку или хотя бы в мусорный мешок. Люди узнавали автора кровавой драмы по почерку. Будущему монарху казалось, что в этом штрихе есть некий шарм. Темные века рождали странную эстетику.

Распихав конкурентов по черным ящикам, Рамштайнт к тридцати шести годам стал бандитским королем. Теперь любые серьезные вопросы решались только с его ведома. Лидеры соседних государств попросту боялись связываться с мафиозным королевством, бюрократия и армия принадлежали Рамштайнту. А пьянчугу Герхарда главный преступник рассматривал как потешную ширму и даже подкидывал ему денег на поддержание веселий. В любом случае криминальный бюджет государства в десятки раз превышал официальный.

Третьим «монархом» Дриттенкенихрайха был певец — избираемый на пять лет талант, которому присуждалось нетленное звание «Король поп-музыки». Эта древняя традиция уходила своими корнями в те времена, когда пением отгоняли птиц от свежих посевов. «Поп» было сокращением от «попанц», [16] то есть от «пугала». Существовали иные трактовки, в том числе и пошловатые, но они категорически отметались самими певцами. Чтобы доказать свое происхождение от пугала, они одевались в яркие блестящие одежды, неистово бренчали на лютнах и голосили особенно немузыкально. Самый шокирующий бард и становился королем. Ему доставались народная любовь и премия — золотая фигурка огородного пугала.

Нынешним «королем попа» был Филипп Кирххоф, [17] довольно сносно перепевавший чужие песни.

Кроме заимствований нынешний властитель муз прибегал к исполнению бессмысленных песен, составленных из двусмысленных междометий. Например, композицию «Дива», раздобытую за рубежом и переработанную Филиппом в вопиющую бессмыслицу, которую по-русски можно передать примерно так:

Пелось это с исключительным пафосом, словно отступать корыту было некуда, позади Федора.

Простота Кирххофа была хуже воровства, поэтому люди его любили. Рамштайнт оказывал материальную поддержку и этому властителю дум.

Хельга не знала очень важной детали: Шлюпфриг, незадачливый похититель полкового знамени, не случайно устремился в Дриттенкенихрайх. Зверь бежал на ловца. Дело в том, что Рамштайнт имел маленькую слабость — страсть к коллекционированию магических артефактов. В его кладовой уже лежали Астральный Мегасвисток, Сакральная Скалка, Волшебная Фиговина и даже Колдовской Горшочек Со Смехом. Хозяин не знал, как пользоваться этими предметами. Исключение составлял лишь Горшочек. В минуты грусти верховный преступник заглядывал внутрь артефакта и невольно предавался безудержному лечебному хохоту.

Рамштайнт полагал, что собирание великих вещиц делает его кем-то большим, нежели главарем преступного мира. Он мечтал обо всех известных священных реликвиях, но особенно о последней известной — о штандарте легендарного Николаса Могучего.

— Воистину это великолепный предмет, коль скоро Николас стал героем буквально за пару дней! — говаривал криминальный король, взяв патетический тон. — Не верю, что столь незаурядный артефакт исчез вместе с хозяином. Такие вещи не пропадают, они обретают новую жизнь.

Знал бы Рамштайнт, что знамя шло к нему само…

Глава 11.

Ответственность за козла, или Узник замка Рамштайнта

Во время следующего коврового перелета Коля Лавочкин решил во что бы то ни стало сбежать от ненавистного прапорщика. Парень обнаружил в себе богатые залежи злорадства: глядя на зеленеющего от воздушной болезни Палваныча, солдат не мог сдержать удовлетворенной улыбки.

Хельга щадила Дубовых — вела ковер помедленнее и без виражей.

К вечеру погода изменилась. Небо затягивалось тучами. Земля потемнела: недавно был дождь. Прохлада и влажность не добавляли комфорта.

Лес закончился, начались бескрайние поля. Наконец появились полосатые пограничные столбы.

Прапорщик не выдержал:

— Давай вниз!

Стоило ковру лечь на землю, Палваныч рухнул коленями в грязь. Он тяжело дышал, держась за тугое пузо. Затем, решив попить, чтобы унять желудочные спазмы, потянулся к лужице. Чуть мутноватая вода собралась в отпечатке коровьего копыта,

— Пауль, не пей, козленочком станешь! — предостерегла Хельга.

— И ты издеваешься… — с упреком прохрипел прапорщик и втянул губами живительную влагу.

В тот же миг его тело стало истончаться, из кожи полезла густая серая шерсть, кочанообразный череп сузился и «усох», а из макушки прорезались маленькие рожки. Ноги и руки также исхудали, пальцы скрючились и превратились в копытца. Палваныч потерял не менее двух третей веса. Несчастный стоял на всех четырех, одежда мешком висела на тщедушном тельце.

— Вот тебе, бабушка, и серенький козлик… — протянул ошарашенный Лавочкин.

Прапорщик мекнул, очевидно, желая сказать: «За козла ответишь».

Речевая неудача удивила козлика Палваныча. Он принялся вертеть рогатой головкой и беспокойно переступать с ножки на ножку.

— Любовь моя! Отчего же ты меня не послушался? — Страхолюдлих пала на колени, впрочем, на ковер, а не в грязь. — Знаешь, как трудно расколдовать эти чары?

— Me? — спросил Дубовых. Хельга погладила Повелителя Тьмы.

— А вы не врали? — подал голос солдат.

— Насчет чего? — Ведьма обернулась, стирая слезы со щек.

— Ну, насчет того, что его трудно расколдовать.

— Да-да, расколдовать… Очень трудно, почти невозможно. Я знаю лишь один рецепт излечения от страшного козлиного заклятия. Дабы сварить заветное зелье, нужно собрать кучу ингредиентов. Запоминайте. Каждого элемента необходимо не менее горсти. Итак, толченый рог единорога, щепки со спины лешего, чешуя русалочья, зубы людоеда, ногти тролля, сало морской свинки. Кажется, всё. Ну, ведро коровьего навоза мы легко найдем после сбора остальных компонентов.

— А попроще нельзя что-нибудь сварганить? — прошептал ошалевший Лавочкин.

— Кабы знать… Магия коровьего копытца весьма сильна.

— Хм… Копытце коровье, а превратился в козла…

Ноздри Страхолюдлих гневно затрепетали.

— Послушайте, Николас! Что вы вообще знаете о волшбе? Вы учились с пяти лет, как я? Вы отличите канабис от конопли? Вы умеете превращать свинец в золото?

Коле подумалось: женщины обладают сногсшибательным талантом уходить от ответа при помощи эмоциональных атак. Не хочет объяснять, так и не надо. Но капитулировать с поля боя Лавочкин не собирался.

— Хочу напомнить, — тихо произнес он, — что уровень моих магических талантов вы могли оценить у Циклопоуборной. Там, если вы забыли, я в одиночку обставил ваш хваленый орден.

— В одиночку?! — Хельга театрально расхохоталась. — Да кто вы без своего знамени, юноша? Пауль сегодня ночью рассказал мне о ваших проблемах. Теперь замолчите и думайте, как нам быть.

Графиня с достоинством отвернулась к козленку.

«И тут я проиграл! Непруха капитальная. Вот и ври после этого», — констатировал солдат.

Начал накрапывать дождь. Он всегда подгадывает к самому ужасному моменту.

Страхолюдлих велела Коле сойти с ковра. Прошептала заклинание. Ковер поднялся выше человеческого роста, позволяя укрыться от назойливых капель.

Лавочкин подумал о доме. «Типичный рязанский дождь… Серое небо, обложная морось, промозглая осень… Как же хочется назад! — Слегка пожалев себя, парень взбодрился: — Встряхнись, Колян! Хочешь домой — ищи путь!»

Сеанс самовнушения удался. Мысли заработали в конструктивном направлении.

Закончив краткий мозговой штурм, солдат посмотрел на спутников.

Козленок щипал полусухую травку. Хельга сидела на небольшом камне, печально склонив голову и роняя слезы в лужу.

— Вылитая сестрица Аленушка, — хмыкнул Коля. — Я знаю, как мы поступим.

Графиня очнулась от грустного забытья. Палваныч перестал жевать.

Рядовой продолжил:

— Я уверен, что Шлюпфриг захочет продать знамя. Оно же ему пользы не принесет, верно? Я понял, он хотел использовать силу знамени для охмурения девчонок. У него так блестели глаза, когда я рассказывал о сочинении серенад! Шлюпфриг, конечно, хитрец, но хитрец неумный. Он не добился никакого волшебства, ведь знамя с вами не работает.

— С кем? — прервала Колины рассуждения Хельга.

— Ну, с вами, с Шлюпфригом, со Всезнайгелем… В ваших руках оно бесполезно. Надо быть выходцем из нашего мира. — Лавочкин дождался кивка. — Так вот, если вещь не работает, ее можно лишь продать. Сбежав из Дробенланда, воришка наверняка поверил в свою безопасность. Теперь сбывает краденое с рук. Шлюпфриг знает, кто мы такие. А тут, — солдат достал из мешка книгу о себе, — есть не очень точный, но довольно детальный рисунок знамени Николаса Могучего. Стоит полковой святыне попасть на рынок, и все тут же заговорят о самом популярном флаге года! И тогда… Только бы к нему пробраться. За эти дни мощи в знамени должно было накопиться о-го-го!

— И что вы предлагаете?

— Идем в Пикельбург, я ищу воришку и слушаю новости о штандарте Николаса. Разведав обстановку, принимаем решение, как вызволить знамя. Потом занимаемся проблемой товарища прапорщика. Кстати, одежду с него лучше снять.

Графиня аккуратно раздела и разула беднягу.

Смеркалось. Коля, Хельга и козлик Палваныч под защитой ковра дошагали до небольшой бедной деревеньки. Заночевали в первой же избе. Хозяева попались радушные: дали просушить обувь, покормили, уложили спать.

Ковер остался в сенях и, разумеется, не просох.

Холодное утро встретило путешественников вязким туманом. Они сели на сырой ковер (упиравшегося козлика затаскивали силой) и полетели к столице Дриттенкенихрайха.

Часа через три стучащие зубами летчики прибыли к южной окраине славного Пикельбурга. Спешившись, спрятали ковер в канаве. Хельга сказала, что местные жители настороженно относятся к магам, предпочитая делать их мертвыми.

Солдат, графиня и козлик побрели по улочкам в поисках гостиницы.

Столица трех королей была самым развитым городом, какой довелось посетить Лавочкину в этом мирке. Он сразу заметил большие мануфактуры с дымящими трубами, скопления жилых двухэтажек, строго огороженные, охраняемые дюжими молодцами рынки.

Торчавший на вершине холма дворец официального короля выглядел роскошно и воздушно, словно торт «Полет». Его величество Герхард фон Аустринкен-Андер-Брудершафт недавно сделал ремонт. Стоит ли упоминать, что деньги и рабочих нашел Рамштайнт, король истинный?

Сам Рамштайнт ютился в скромном мраморном особняке, окруженном древним парком. Ставить ограду не было нужды — лидера преступного мира охраняла репутация.

Удивляло насыщенное уличное движение. Грузовые повозки, дорогие кареты, пассажирские коляски, всадники-одиночки и целые группы двигались сплошными потоками. Кучеры орали на пешеходов, пешеходы костерили кучеров. На больших перекрестках стояли угрюмые детины и руководили движением. Непонятливых останавливали, били и отбирали деньги.

— Народная дружина, — пояснила Хельга. — Подчиняется непосредственно Рамштайнту.

Грохот колес, стук копыт и крики пугали козленка, он жался к ноге Страхолюдлих. Она сделала из широкой ленты поводок, привязала Палваныча. Тот почувствовал себя увереннее. Иногда графиня склонялась к уху Дубовых и шептала что-то успокаивающее, поглаживая по голове.

«Любовь зла, полюбишь и козла», — подумал Коля. Он сунулся в несколько гостиниц, но с животным, то есть с прапорщиком, не пускали. Стойло для скотины было лишь на самок невзрачном постоялом дворе. Здесь принимали крестьян, торговавших питомцами на рынках.

Лавочкин щедро заплатил хозяину и мальчику-служке, присматривающему за животными. Оставив Хельгу с вещами в снятой комнате, солдат отправился на разведку.

Он справедливо рассудил, что максимум информации можно получить в трактире. Подходящее заведеньице Коля заприметил еще на пути к постоялому двору. Забегаловка «Окорок любимой женщины» располагалась в широком полуподвальном помещении. Полумрак прятал грязные стены и создавал приватную обстановку. Дело шло к полудню, но за столами уже вовсю пьянствовали мужики. Там квасили и зловещие типы, и щуплые доходяги-забулдыги. В трактире царил шум; отдельные разговоры сливались в единый обволакивающий уши гул. Накурено было, как на конгрессе любителей дешевого табака.

Решительно раздвигая дым сморщенным лицом, солдат подплыл к стойке. Купил кружку эля и соленые крендельки, подсел к щуплому бородачу, заняв место напротив.

— Хорошее заведеньице, — начал разговор Лавочкин.

— Отвали, — ответил незнакомец. Беседа рисковала умереть, не родившись.

Коля заметил, что язык мужичка слегка заплетался. Кружка неприветливого забулдыга была пуста. Пришлось пойти на подкуп:

— Хотите, я вас угощу элем?

— Не откажусь.

Парень сгонял за дополнительной порцией. Доходяга сделал исполинский глоток и просветлел небритым ликом. Лед был взломан.

В течение следующих пятнадцати минут Лавочкин узнал, что перед ним Гюнтер — бывший башмачник, но не в смысле обувщик, а в смысле «обуватель» — член народной дружины, ответственный за получение разовых денежных взносов от населения. Почему бывший? Потому что утром выгнали. Почему выгнали? Потому что узнали, мол, нечист на руку, оставлял часть выручки в собственном кармане. Почему не убили? Потому что не были уверены, точно он крысячит или всё же это навет. Вот и выперли. Рамштайнт, несомненно, голова, а начальники дружины — сволочи и ворье. Человеку талантов Гюнтера самая дорога в лес, на вольные хлеба. Только как быть с семьей? Видимо, нужно принять позор на свои седины и пойти честно работать. Произнеся словосочетание «честно работать», Гюнтер скривился, будто у него одновременно заболела все тридцать два зуба.

Но твари из руководства народной дружины еще поймут, кого обидели. Они приползут к старине Гюнтеру и, скуля, попросят вернуться на ответственный участок. Ведь нет более ловкого и неотвратимого башмачника, чем Гюнтер.

Попивавший пивко и сочувственно крякавший Коля вдоволь наслушался рэкетирских страданий. Настало время разведки. Солдат вклинился в монолог разжалованного башмачника:

— Гюнтер, а давай дружить?

— Давай!

— Тогда будь другом, заткнись, а?

Рот башмачника громко захлопнулся, как толстая бухгалтерская книга.

— Я, дружище, ищу вещицу. — Лавочкин заговорщицки подмигнул. — У меня пропало знамя. Красное, с загадочными золотыми письменами. Слышал что-нибудь о таком?

Мутный взор Гюнтера просветлел, губы расплылись в трогательной улыбке, руки сложились в молитвенном жесте.

— Здорово, что ты обратился именно ко мне, — тихо выдохнул башмачник, трогательно шевеля усами. — Это просто праздник какой-то!

— Правда? — Коля наклонился к Гюнтеру,

— Истинная, — кивнул мужик.

Потом он молниеносно схватил Лавочкина за шею и завопил на весь трактир:

— Братцы!!! Поймал!.. Я!.. Гюнтер!.. Этот молокосос хотел выставить самого Рамштайнта!!!

Позже солдат выяснил, что «выставить» не означало «прогнать» или «поместить на витрине». «Выставить» означало «совершить кражу».

Теперь же Коле было некомфортно: дышалось плохо, так как цепкие пальцы Гюнтера капканом сомкнулись на его глотке. Рука обидчика толкала Лавочкина назад. Взявшись за нее, солдат стал падать навзничь, увлекая башмачника за собой.

Помогли давнишние тренировки по дзю-до. Тренер постоянно твердил школярам: «Тянут — толкай, толкают — тяни».

Гюнтер и не думал расцеплять захват. Скользнув по столу, народный дружинник рухнул на Колю, вышибив из него последний дух и приложив затылком об пол. Теряя сознание, парень успел припомнить еще одно тренерское откровение: жилистые щуплецы только кажутся доходягами, а на самом деле это самые неудобные противники.

По понятным причинам с этого момента Лавочкин многое пропустил.

Очнулся Коля оттого, что его лицо усиленно облизывал чей-то шершавый язык, а дыхание обладателя языка было громким и, главное, смрадным.

Солдат заворочался, отмахнулся ватной рукой от навязчивого лизуна.

— Bay! Вы очнулись! — воскликнул знакомый голос, — Николас, я чрезвычайно польщен быть удостоенным чести встретиться с вами повторно!

Лавочкин приоткрыл глаза. Над ним стоял Пес в башмаках. Довольная морда лучилась добродушием, хвост неистово болтался из стороны в сторону, сигнализируя о высшей степени собачьей приязни.

— Шванценмайстер? Ты? — выдавил солдат. — Где я?

— Увы, увы, в хладном узилище. — Пес с изяществом агента по продаже недвижимости развел лапами, представляя камеру. — Толстая кладка, маленькое зарешеченное окошко и сено вместо кроватей. Воистину нищенские условия, мой уважаемый Николас.

Парень, кряхтя, приподнял голову над соломенным ложем.

Шванценмайстер предупредительно отошел в сторону. Башмаки громко цокали о каменный пол. Где-то вдалеке играла почти неслышная здесь залихватская музыка.

Коля поглядел на запертую ржавую дверь, на тусклый клетчатый просвет окна. Вспомнил странного Гюнтера. «Ага… Понимаю, — подумал солдат. — Он схватил меня как вора и сдал своим. Ну, чтобы вернуть работу. Не везет, так не везет…»

Разобравшись с собой, Лавочкин переключился на пса:

— А ты-то как тут очутился? — Шванценмайстер смутился, зачесал лапой нос. Затем принял той поэта-страдальца:

— Право же, Николас… Не имеет особого значения. Мое невезение в делах любви порой играет роковую роль. Но ее зов, зов моего большого… моего огромного сердца выше меня!

— И куда же зов большого, хм, сердца увлек тебя в этот раз? — усмехнулся солдат.

— Как вы сами изволите видеть, в тюрьму! — блеснул собачьими очами Шванценмайстер. — Однако близится вечер, страшное для моего существа время. В сей час стыда я обязан поведать вам историю своего проклятия, дабы не ставить вас в неловкое положение. Пусть будет стыдно мне, и только мне!

Тут пес оставил геройскую позу и вгрызся зубами в левый бок. Разогнав блох, вернулся к разговору:

— Извините… Кхе… Достопочтенный Николас! Соседство с вами — большая честь для бедного Шванценмайстера. Позвольте скрасить время нашего заточения печальным повествованием о прискорбных событиях моей загубленной жизни. Это весьма важно, умоляю вас поверить.

— Хватит предисловий, Шванц. Я внимательно слушаю. — Лавочкин устроился поудобнее.

— Начну издалека. В славном королевстве Дриттенкенихрайх жил маркиз, красавец, кристальной доброты юноша, — начал издалека пес. — Росший у счастливых родителей, он не знал лишений и несчастий, воспитывался лучшими учителями и блистал на балах. Ловкостью и статью молодой маркиз пошел в отца, красотой и добротой нрава — в мать. Оказалось, родители оба передали отпрыску необычайное любострастие, коего у каждого из супругов было ровно столько, чтобы удовлетворить потребность друг друга в ласке и… Ну, в общем, вы поняли. Сын же унаследовал удвоенную тягу к альковным наслаждениям. Это был табун мартовских котов, а не юноша. Немудрено, что сия особенность доставляла ему не только радость, но и известные неудобства. Однажды бедный маркиз увидел прекраснейшую из смертных — девушку, о которой потребно всю жизнь слагать песни. То была дочь черного колдуна. И юноша влюбился! Юноша перестал кушать, спать, смотреть на прочих девушек! Юноша стал слагать баллады:

Я всех любил, как дикий лось.

Мне так хотелось! Так моглось!

Но солнце больше не встает:

Любовь здесь больше не живет…

Еще бы, любовь теперь жила в страшном замке черного колдуна! Зловредный волшебник настрого запретил дочери встречаться с пылким красавцем. Тот же не оставлял надежды встретиться с прелестницей, дабы выразить восторги божественностью ее красоты и вложить в ее восхитительные ручки горячее сердце и чистую руку… Вечерами, когда колдун улетал по своим черным делам, влюбленный маркиз ехал к девичьему балкону и пел, пел… Судьба благоволила молодым людям — дочь мага раздобыла моток веревки. Но юноша не умел лазить по веревке. «Любимая! — в отчаянье крикнул он. — Жди меня, и я вернусь! Нынче же приступлю к тренировкам!» Спустя долгий месяц маркиз вернулся к вожделенному балкону и без помощи ног мгновенно забрался в спальню девушки. Их встреча была подобна чуду. Тела сплелись в объятьях, губы слились в поцелуе. Об остальном, уважаемый Николас, позвольте умолчать…

— Жаль, конечно, но так уж и быть, умалчивай, — вздохнул Лавочкин.

Он, в принципе, давно догадался, чем всё закончится, и деликатно зевал в кулак.

Пес, одержимый пылом рассказчика, продолжил:

— В тот сладкий час соединения тел и душ в маленьком уютом мирке спальни молодые люди не слышали бушевавшей снаружи грозы. Молнии не пугали их, а зря. Не их ли предупреждала стихия? Не к ним ли в окно стучал тревожный дождь?.. Увы, грохот двери застал влюбленных врасплох. На пороге возник темный силуэт разгневанного колдуна. «Презренный похититель девичьей чести, скользкий развратный тип, хвостоверт порочный! — взревел волшебник. — Своим недостойным поступком ты сравнял себя с похотливым кобелем! Кста-а-ати! Да будет так! Я наложу на тебя страшнейшее заклятие, которое превратит твою жизнь в ад!» И колдун произнес магические формулы оборотничества…

Коля только сейчас заметил, что практически стемнело. Во мраке тяжело дышал Шванценмайстер. Потом он издал долгий сдавленный стон и сказал изменившимся голосом:

— С тех пор я днем — Пес в сапогах, а ночью — юноша Шлюпфриг.

— Короче, то лапы ломит, то хвост отваливается, ваш сын дядя Шарик. — Лавочкин процитировал письмо из любимого мультфильма.

— Что?

— Неважно, — буркнул солдат, вставая с соломы. — Важно другое. Где знамя, кобелина несчастный?

Шлюпфриг понял: сейчас его начнут бить.

— Эй, ты чего? — Он испуганно вжался в угол. — Всё расскажу, нету у меня его, нету!..

— А поискать? — протянул Коля для острастки, хотя сам осознавал, что полковая реликвия не у оборотня.

— Истинно говорю, нету, — частил вор. — Отобрали, грабители узаконенные, переростки бандитские… Дали в глаз да в тюрягу бросили… Ни талера не выручил, беду только накликал.

— Это ты, паразит, верно про беду ляпнул, — хмуро сказал солдат. — Из-за тебя мы с товарищем прапорщиком по идиотскому Дробенланду мотались, от убийц бегали, а ведь давно могли домой вернуться! Ты как хочешь Шлюпфриг, но я тебе сейчас врежу по хитрому рылу.

И ударил бы пацифист Лавочкин Шлюпфрига-Шванценмайстера, но тут загремел засов, противно заскрипела несмазанная дверь, и пахнуло подвальной коридорной затхлостью. Лохматый, грязный тюремщик, вошедший в камеру, закрепил на стене пылающий факел. Неловко оглядываясь, страж прорычал:

— К Шлюпфригу посетитель… ница. Если хотя бы дунешь в ее сторону, убью. Я головой отвечаю… Но ты не сделаешь глупостей. — Тюремщик улыбнулся, демонстрируя редкие зубы, и обратился к Коле: — А ты сиди тихо. Иначе…

Солдат так и не узнал, что же будет иначе. В коридоре раздалась мелкая дробь торопливых женских шажков.

Мимо тюремщика прошелестела невысокая фигура, скрытая черным плащом с капюшоном.

— Спасибо, милейший, — прошептала визитерша стражу. — Теперь оставь нас, пожалуйста.

Тюремщик с поклоном удалился, прикрыв за собой дверь.

Воцарилась тишина, нарушаемая сопением Шлюпфрига.

А потом посетительница сбросила капюшон.

Глава 12.

Сижу за решеткой в темнице сырой, или Падут ли тяжкие оковы?

Бывают моменты, когда видишь, например, красивую девичью фигурку и тайно ожидаешь: ее обладательница обернется, и лицо не подкачает, будет столь же привлекательным, как и всё остальное. Или смотришь по телевизору в миленькое личико, взятое крупным планом, да предвкушаешь, мол, сейчас камера отъедет, и остальное окажется почти по Чехову. В девушке всё должно быть прекрасным: и лицо, и фигура, а там уж дойдет черед и до мыслей.

Рядовой Николай Лавочкин был не столь охоч до слабого пола, сколь его сокамерник Шлюпфриг, да и кто бы сравнился с последним по размеру потребностей? Но именно в суровый миг заточения, поняв, что перед ним живая девушка, причем по десятибалльной шкале красоты вышибающая все двадцать баллов, Коля ощутил себя мужчиной. Мягко говоря, заинтересованным.

Конечно, в свете факела многое могло пригрезиться, услужливое воображение всегда норовит дорисовать картинку посимпатичнее… По чуть слышному скулящему вздоху Шлюпфрига Лавочкин удостоверился в реальности чуда, посетившего сырые казематы. В этих убогих декорациях прелесть открывшегося Коле лица была еще пронзительнее.

Вот разные мужики говорят о ком-то: «У нее идеальное лицо». Врут. Потому что именно у ночной визитерши лицо было идеальным. Не существует достойного описания такого лица, поэтому и хватит о нем.

На белых волосах девушки плясали тени и малиновые всполохи — пламя факела волновалось, непрерывно играя странный спектакль.

Тихо сидящий в углу солдат через силу отвернулся от посетительницы к Шлюпфригу. Того оставила привычная суетливость, острая физиономия потеряла хитрое лисье выражение, вечно бегающие глаза сейчас безотрывно следили за девушкой. Юнец словно стал старше. Голова, вжатая в плечи, сообщала фигуре еще большую сутулость.

— Лю… любовь моя… — промямлил Шлюпфриг.

В ту же секунду девушка шагнула к нему и отвесила звонкую пощечину.

— Не смей называть меня так, — холодно приказала она. — Ты будешь спасен. Это последний раз, когда я тебя спасаю. Завтра же уберешься из страны. Не мучай меня.

Посетительница закончила прерывистый монолог и стала надевать капюшон.

Шлюпфриг протянул к ней руки:

— Марлен…

— Для тебя виконтесса Всезнайгель. — Коля не сдержался:

— Всезнайгель?!

Виконтесса вздрогнула, она не подозревала о присутствии посторонних. Руки, натягивавшие капюшон, остановились на полпути. Пристально всмотревшись в темный угол, где приютился рядовой, девушка удивленно сказала:

— Да ты демон!

— Нет-нет. — Лавочкин выполз под свет факела. — Я просто из иного мира. Скажите, пожалуйста, вы не родственница Тиллю Всезнайгелю?

— А откуда ты его знаешь?

— Он мне сильно помог, — сказал солдат. — Меня зовут Николас.

— Последний дядькин проект, значит, — улыбнулась Марлен Всезнайгель, — И где же ты пропадал несколько месяцев?

— В преисподней. — Коля улыбнулся в ответ. Шлюпфриг настороженно переводил взгляд с девушки на Лавочкина и обратно.

— За что ты… вы здесь? — неловко спросила виконтесса, решив перейти на «вы», коль скоро узник знал Тилля.

— Мне нужно вернуть знамя. Он, — солдат махнул в сторону оборотня, — притащил сюда и где-то посеял.

— Посеял? Да стоило этому несчастному достать ваш штандарт, тут же нашлись светлые головы, знающие цену этому артефакту. Вы не представляете, как сильно Рамштайнт желал добавить эту вещицу к своей коллекции! Слышите музыку? — Коля кивнул.

— Это праздник во дворце Рамштайнта. Посвященный пополнению коллекции. Даже не представляю, как вы вернете знамя… Так почему вы сюда попали?

— Спросил одного выпивоху, не знает ли он что-нибудь о моем знамени, — горько усмехнулся солдат,

— Ясно. Ладно, ждите. Попробую что-нибудь придумать.

Марлен накинула капюшон и двинулась к выходу. Дверь отворилась.

— Спасибо! — крикнул вслед виконтессе Лавочкин. Дверь со скрежетом захлопнулась, лязгнул засов. Коля наставил на Шлюпфрига палец:

— Только не говори, что это была та самая девушка, из-за которой ты теперь человеко-кобель.

Шлюпфриг промолчал.

Солдат принялся шагать по камере, рассуждая вслух:

— Знаковая встреча! Похоже, полоса неудач заканчивается… Только бы выбраться из этой тюряги. А там мы еще посмотрим, кто хозяин знамени! А виконтесса обворожительна, и — надо же! — родственница Тилля! Как всё ловко складывается… Марлен, елки-ковырялки!

Сокамерник вскочил и преградил путь Лавочкину. Глазки Шлюпфрига гневно полыхали, а когда он заговорил, слова выскакивали из него подобно выстрелам:

— Ты это… Про Марлен забудь. Она моя любовь. Моя единственная любовь. Я, может, живу только благодаря надежде, что она меня простит… Ну, или кто-нибудь расколдует… Забудь о ней, Николас!

Солдат отступил на шаг.

— Да ты, друг, ревнуешь?! Не кипятись! Ты же маркиз, а я всего лишь рядовой Российской армии да и то числящийся в самоволке.

— Издеваешься… — прошилел Шлюпфриг. — Ты барон. Ты герой королевства Вальденрайх, о тебе книжки написали. А я? Пес в башмаках…

Рыжая голова поникла, оборотень плюхнулся на солому, шмыгая носом.

— Ладно, Шванценмайстер, не дрейфь, солдат ребенка не обидит, — успокаивающе заговорил Лавочкин. — Только никак не возьму в толк такую штуку: если ты так любишь Марлен, то какого хрена ежедневно и еженощно бегал по бабам?

— Зов природы… — всхлипнул Шлюпфриг.

— И Марлен тебя простит, когда узнает?.. — Оборотень мигом обозлился:

— Решил заложить, да?

— Дурак. Я подло не играю, в отличие от некоторых ворюг. Хватит болтать, не ровен час наболтаешь еще чего-нибудь, поколочу… Взбодрись, Шванц, надежды юношей питают.

Шлюпфриг испустил тяжкий вздох.

— Питают, вот именно! — Он подскочил к двери, забарабанил в нее кулаками. — Эй, тут жрать дают?..

Как ни странно, дали. Похлебка была дрянная, зато хлеб из отрубей — почти съедобный. Отужинав, Коля взбил сено в кучу, разлегся.

— Слышь, Шванц, — позвал он кобелька. — Дед меня учил, что нужно делать добро даже тем, кому не стоило бы. Когда я встречусь с Тиллем Всезнайгелем, будь рядом. Думаю, он распутает заклятие, наложенное братом. Попрошу, мне он вряд ли откажет.

— Ты это серьезно?! — пролепетал юнец. — Спасибо, Николас! Я обязательно буду… И прости за штандарт…

— Спокойной ночи, — буркнул солдат, смутно жалея о данном обещании.

Лавочкин заснул быстро.

Заснуть-то заснул, только вот снилась ему полная галиматья. Сначала детский хор затянул старую песню «Пропала собака, пропала собака…», а его прервал какой-то азиат, наверняка кореец, кричащий: «Пропала собака?! Надо было в холодильник класть!» Потом Шлюпфриг убегал от странного корейца… Затем мимо Коли прошла Марлен в плаще с капюшоном, он воскликнул: «Девушка, можно с вами познакомиться?», но она не отреагировала, зато откуда-то сверху раздался строгий женский голос: «Девушка не отвечает или временно неприступна…» И тут-то Марлен остановилась, обернулась, но это была не виконтесса, а Колина сельская любовь — спасенная им от дракона Эльза. «Вылитая Алиса Селезнева», — подумал Лавочкин. Эльза-Алиса покачала головой и исчезла. Перед солдатом предстал прапорщик Дубовых, боевито размахивающий кулаками и вопящий: «Держите меня семеро! Пьяный я…» Палваныч не врал: позорно пошатнувшись, он ударился оземь и обернулся сереньким козликом… После этого Лавочкин вдруг осознал себя Генри Баскервилем. За окном царила зловещая ночь, откуда-то с болот донесся жуткий вой. «Кто это?» — в страхе спросил Баскервиль. Верный Бэрримор был в курсе: «Это собака Шлюпфриг, сэр». Тогда Коля решил сменить тему: «А что у нас сегодня на ужин?» — «Овсянка, сэр!» — доложил Бэрримор и снял крышку с огромного блюда. В центре располагалась жареная тушка овсянки. «Птичку жалко!» — капризно заявил солдат и проснулся.

На решетке окна, на фоне предрассветного сумеречного неба сидела черная птица.

— Овсянка? — прошептал Лавочкин.

— Кар! — обиженно ответила птица и улетела. Птицу звали Враном. Вран был личным магическим поверенным Хельги Страхолюдлих. Он нашел хозяйку накануне вечером, изрядно удивленный тем, как она попадав Дриттенкенихрайх. Но Вран — слуга, а слуги не задают вопросов.

Графиню-ведьму беспокоило отсутствие Николаса. Она сразу же послала ворона его искать. Опытный Вран подслушал несколько разговоров, обнаружил солдата в камере и теперь прилетел на постоялый двор с докладом.

Хельги не было в комнате. Ей не спалось, она спустилась в стойло, к бедному козлику Палванычу.

Спланировав в чердачное окно, ворон уселся на кормушку, стоявшую перед прапорщиком.

— Хозяйка, кар-р-ртина непр-р-риглядна: Николас сидит в тюр-р-рьме.

Страхолюдлих вскрикнула, закрывая рот ладошкой:

— Как?! В тюрь…

— Me? — закончил Палваныч, тряся розовыми ушами.

— Пр-р-равильно. И я даже знаю за что…

— …И за что меня посадили именно с этим чучелом собаки? — проныл Лавочкин, слушая храп Шлюпфрига.

До рассвета оставались считанные минуты, и проклятый колдуном маркиз пока сохранял человеческий облик. Где-то далеко-далеко весело пропел петух. Шлюпфриг заворочался и внезапно скорчился в сильнейшей судороге.

— У… — только и смог вымолвить он.

Тело его забилось, обрастая шерстью. Коля стал свидетелем оборотнической метаморфозы.

— Да… Сначала козел, теперь собака… Что день грядущий мне готовит? — прошептал солдат.

Тем временем превращение Шлюпфрига закончилось.

— Добрейшего вам утра, милостивый государь! — рассыпался бисером Пес в башмаках.

— Привет, привет, — пробубнил Лавочкин, предвкушая многочасовую пытку кобельком-говоруном.

— О, на вас, вероятно, оказало пренепреятнейшее впечатление мое превращение? Не извольте испытывать беспокойствие, дорогой Николас, сие есть явление регулярное, но не частое. Просто в следующий раз будете знать, когда отвернуться.

— Слушай, Шванценмайстер, ты не помолчал бы пару часиков? Дорогой Николас хотел поспать еще.

— Помолчать? Со всенепременнейшей обязательностью! Я буду нем, словно гробница.

— Спасибо. — Солдат отвернулся к стене.

— Не стоит благодарности. — Парень промолчал.

— Эх, — через минуту протянул пес.

Не дождавшись Колиной реакции, Шлюпфриг запел:

Да, я пес, я кобель, так что же?..

Это вас напрягло, похоже…

Как же вы от меня далеки, далеки…

Не дадите своей руки…

— Заткнись, пожалуйста! — рявкнул Лавочкин.

— Ой, извините, Николас, забылся…

Через пару минут благословенной тишины пес взвизгнул и зачесал задней лапой за ухом. Звук, как известно, получался вертолетным.

Коля резко сел, намереваясь обругать докучного сокамерника.

— Ты… Ты… А, толку-то… — Солдат махнул рукой и повалился на спину.

В окно влетали далекие звуки вальса. Наверное, Рамштайнт всё еще праздновал обновку.

— Эх, — снова подал голос Шлюпфриг. — Как я танцевал, как я танцевал…

Лавочкин досчитал до десяти.

— И давно ты ведешь образ жизни кобеля?

— С периода полового созревания…

— Да не в этом смысле, Казанова. Когда тебя заколдовали?

— Почти три года назад,

— Ого! Тяжело.

— Поначалу тяжело было. Даже топиться бегал. Но какой-то дед на лодке вытащил.

— Герасим или Мазай? — схохмил Коля. Пес не понял. Пришлось объяснять.

— Шутить изволите, Николас, — проговорил Шлюпфриг, выслушав истории о немом батраке и зайцелюбивом деде. — А мне было отнюдь не до смеха. Я бежал из дома, ибо сердца моих родителей разбились, позор пал на древний род, закрылись все перспективы, кроме сторожевой службы.

— Тоже вариант.

— Увы! Я же дневной пес, а нарушители норовят орудовать под покровом ночи.

— Упс!

— О, вы извлекли крайне подходящий случаю звук. В общем, я пал. Низвергнувшись в самое подлое сословие, странствовал по Дробенланду. Родину я оставил, чтобы обо мне поскорее забыли. Однако стыд и несчастную любовь не обманешь, они преследуют меня три долгих года, и нет конца моим мытарствам.

Пес расплакался. Лавочкин, как мог, утешил соседа. «Елки-ковырялки! — думал солдат. — Это вороватое чучело чертовски осложнило мне жизнь, а я его жалею!»

Принесли завтрак. Есть не хотелось, но для разнообразия узники пожевали.

Время тащилось, будто улитка скандинавского происхождения. Кобелек болтал без умолку. Сначала Коля слушал, потом осоловел, мысли прихотливо понеслись от темы к теме, затем он задремал. Проспал недолго, Шлюпфриг и не заметил, что слушатель отключался.

— Николас, одарите меня откровенностью, поведайте о себе, будьте любезны, а? — неожиданно предложил пес.

Солдат пожал плечами: почему бы и нет?

— Ну, обо мне много не расскажешь. Родился я в Рязани. Это город такой в моем мире. Очень большой город, между прочим. Там живет столько народу, сколько я тут, у вас, за всё время не встречал. Эх, скучаю я! Вот, бывает, закрою глаза, надеясь представить, что гуляю по Парижу, а всё равно вижу Рязань. Дворян у нас нет, их наши прадеды вывели за ненадобностью…

— Как это?!

— Как класс. Поэтому власть у нас не королевская.

— Кто же управляет?

Лавочкин почувствовал, что объяснить наше государственное устройство будет трудновато. Но по мере сил растолковал.

— А! — обрадовался Шлюпфриг. — Прямо как при нашем Рамштайнте!

Кола подумал и спорить не стал. Для краткости.

— Так вот, рос я, рос, в шесть лет пошел в школу, а потом в радиотехническую академию. Это такое высшее учебное заведение. Парень-то я неглупый, только слегка несобранный. Вобщем, выгнали меня сначала с военной кафедры, потом вовсе…

Коля помрачнел, вспоминая неприятный эпизод.

— А что такое военная кафедра? — поинтересовался пес.

— Хм… Место, где студентов учат военному делу. Но я-то человек совсем не военный… Слабо дисциплинированный, сильно раздолбайский. Вся эта нехитрая премудрость в меня не лезет. Когда в армию попал, мучился. Зато здесь, у вас, — воля вольная!

Солдат с энтузиазмом развел руки в стороны, задел грязную каменную стену тюремной камеры и понял, что сморозил глупость.

— Н-да… Правда, не везде.

— А как вы в наш мир угодить подвиглись?

— Стоял на посту да провалился. Дырка между мирами образовалась. Вот представь: твой мир — яблоко, и мой мир — яблоко. Лежат они рядом, бочок к бочку, на полке. В моем яблоке живет червяк. Ползет он, ползет. Грызет мякоть. Упирается в кожицу, прокусывает ее, а вместе с ней прокусывает кожуру соседнего яблока и грызет дальше, полностью в него переползая.

— Вот же сугубо мерзостный паразит! — воскликнул Шлюпфриг.

— Кто?

— Червяк! Два яблока испортил… Ну и как вы попали в наш мир, простите, что перебил?

— Э… — Коля растерялся. — При помощи магии.

— Я так и знал! — Пес победно задрал нос. — А дальше?

— Да, в проницательности тебе не откажешь. Дальше? Я выбрался из Зачарованного леса, спас деревеньку от великана. Познакомился с прекрасной… То есть с красивой… С симпатичной девушкой по имени Эльза. Победил дракона, который за ней прилетел.

— О! Как сера ваша история на родине, и сколь романтична и красочна она здесь, в нашем мире! Невинная девушка, спасенная от дракона!

— Ну, не совсем невинная… — Лавочкин потупился.

— Ха-ха, да вы, батенька, ходок! — очарованно воскликнул Шлюпфриг. — А намедни мне пенять изволили!..

О чем еще могут посплетничать в заточении мужчины, особенно если один из них молод, а второй — натуральный кобель? Конечно, о женщинах.

Невкусный обед, непитательный ужин иразговоры, разговоры… Несколько раз докучный пес выводил из себя Лавочкина, и тот принимался напевать знаменитую песню о попе, у которого была любимая собака, недальновидно съевшая кусок мяса… Шлюпфрига эта песня отчего-то расстраивала. На непродолжительное время он становился шелковым.

Бесконечный день истек, ночь захватила власть над Пикельбургом. Праздновавшему Рамштайнту было не до узников. Обретение знамени требовало самого вдумчивого и роскошного отмечания. Подданные криминального короля забеспокоились: не сравнялся бы он в привычках с официальным монархом.

Служба тюремщика уныла и монотонна. Если на посту оказывается более одного стражника, дежурство превращается в куда более интересное времяпрепровождение. Тюремщики режутся в азартные игры, травят байки, играют в прятки… А еще они пьянствуют. Вместе, как известно, веселее.

Тюрьму Рамштайнта, где томились рядовой Лавочкин и кобель Шлюпфриг, охраняла пара громил, не осененных крылом интеллекта. Сегодня на повестке дня, точнее, ночи стоял бочонок крепленого эля, будто бы случайно подсунутый стражникам разумницей Марлен.

К полуночи тюремщики изрядно напировались. Тот, что помладше, вышел во двор «проверить обстановку», вернулся на вахту, где его ждала очередная полная кружка.

— Засов! — буркнул старший.

— Ну, за сов, так за сов!.. — поднял кружку младший.

— Это не тост, придурок, дверь закрой на засов! — Младший скосился на выход, икнул и заявил:

— Вот допью и закрою. — Старший попробовал сострожиться:

— Ну, смотри у меня!

— Да смотрел я у тебя, — отмахнулся младший, — всё как у людей…

Проблема засова забылась, эль тек рекой, и вскоре сон сморил хмельных стражей. Дверь неслышно отворилась, и в тюрьму проникла Марлен Всезнайгель.

«Рискую, как последняя девчонка, — мысленно распекала она себя. — Сначала этот дурацкий подкуп, теперь пособничество в побеге… Трудно будет остаться вне подозрений. Люди Рамштайнта умеют дознаваться… Ладно, сначала дело, потом нюни!»

Идеальная фигурка, обтянутая черным костюмом, скользнула в коридор темницы. Войдя в камеру, Марлен остолбенела: узников не было.

«Опоздала!» — эта мысль прогремела громовым раскатом.

Глава 13.

Долой из Пикельбурга, или Гости преступного короля

Марлен Всезнайгель действительно опоздала. Но не в самом страшном смысле.

За час до ее проникновения в тюрьму решетка на окне темницы, в которой сидели Коля и Шлюпфриг, оплавилась и стекла по стене. На колени Лавочкину упал конец веревки.

— Это явно неспроста, — заключил солдат и вскарабкался вверх.

Окно было вровень с землей. На земле, в полной темноте, сидела Хельга Страхолюдлих.

— Скорее, Николас, у нас мало времени, — заговорщицки произнесла графиня.

— Минуточку, — ответил Лавочкин. — Только захвачу с собой соседа по камере.

— На что он вам?

— Мы почти породнились, — Коля улыбнулся. — Если честно, этот гад и украл полковое знамя.

Шлюпфриг уже принял человеческий облик. А по веревкам лазить научился еще три года назад. Оба узника ловко выкарабкались из окна. Хельга повела их на постоялый двор. Закрывшись в комнате, они принялись советоваться, что делать дальше. Решили покинуть город. Лавочкин намеревался вернуться за знаменем позже, когда устроит Страхолюдлих и Палваныча.

— Найдем деревеньку, там и поселитесь, — постановил Коля.

Вышли этой же ночью. Держались южного направления. К рассвету столица осталась за спинами беглецов. Лавочкин заглянул в заветную канаву. Спрятанного накануне ковра не оказалось.

— Кругом ворье, — в сердцах бросила Хельга.

— Вы выдержите пешую прогулку? — спросил солдат.

— Разумеется.

С первыми лучами солнца Шлюпфриг вновь стал собакой. Держа нос по ветру, засуетился, заметался по сторонам.

— Эй, Шванценмайстер! — крикнул ему Коля. — Смотри не убеги! Чтобы к вечеру был рядом с графиней и козликом!

— Хорошо, Николас, даю самое наичестнейшее слово… — и пес скрылся в желтеющей роще.

Дорога вела к горам. Они были невысоки, за ними простиралась отвесная стена — пропасть, на дне которой располагалась Драконья долина.

Вокруг раскинулись поля, перемежаемые зарослями кустов и оврагами. Деревья встречались крайне редко. Пару раз дорогу пересекали маленькие, но быстрые речушки. Лавочкин, Страхолюдлих и Дубовых переходили их по крепким мостам.

На беду, деревенек не было. Путь был почти пустынным. Встретившиеся троице дама и господин на лошадях ничем не помогли, отрекомендовавшись неместными. Коля ощутил цепкие подозрительные взгляды этих людей и на всякий случай запомнил странную пару.

Мужик, ехавший в телеге, сказал, что за следующим небольшим перевалом будет большое село.

К исходу дня странники добрались до перевала. Разбив лагерь прямо там, надудели обед и поели. Потом Коля и Хельга отдыхали, устроившись в тени валуна, а Палваныч пасся у дороги, за кустарником.

И тут Лавочкин услышал топот множества ног. Выскочив из-за камня, солдат увидел козье стадо, подгоняемое угрюмым пастухом. А где же Дубовых?..

— Товарищ прапорщик! — крикнул Коля. Страхолюдлих присоединилась к Лавочкину. Она поняла, что стадо подхватило Пауля. Графиню объял ужас.

— Стой, крестьянин! — велела Хельга пастуху. Аристократично-надменный голос возымел действие — мужик остановился.

— В твое стадо попал наш козлик серой масти. Ты должен был его заметить.

— Не видел я тут никого, вашество, — сварливо ответил пастух, чеша кнутом макушку. — Ни одного козла.

— Презренный вор! Ты предстанешь перед законом.

— А и предстану. Мне не трудно.

Графиня решила, что крестьянин либо действительно не заметил товарища прапорщика, либо является первостатейным наглецом. Лавочкин не отвлекался на раздумья, а искал серого с черной ленточкой козлика. Без особого успеха.

— Идем к судье! — постановила Хельга.

До деревни было около часа ходу. За это время Коля, к огромному облегчению, нашел Палваныча, показал Страхолюдлих.

— Можно, конечно, усыпить дерзкого пастуха, — процедила сквозь зубы графиня-ведьма, — но нас уже заприметили селяне, да и наказать растяпу хочется…

Солдат хмыкнул:

— Вы злопамятны, как я поглажу.

— Злопамятность — свидетельство наличия памяти, молодой человек.

Пастух загнал стадо на центральную площадь, призвал судью. Стали собираться зеваки. Через несколько минут на лобное место вышел старейший житель деревни, этакий бюргер-аксакал.

Он и вершил суд.

Выслушав суть спора, старик углубился в столь долгие раздумья, что Хельга успела десять раз пожалеть о своем желании отомстить нерадивому пастуху.

— Хорошо, — проскрипел наконец судья. — Приведите сюды козленка.

Коля указал на повязанного ленточкой Палваныча. Доброхоты из толпы подтащили возмущенно мекающего прапорщика к месту разбирательства.

— Сейчас мы отпустим животное, — продолжил старик. — Коли подойдет к стаду, стало быть, нашенский. А коли потянется к пришлым, то, значит, ихний. Главное условие: не подманивать! Кто будет уличен, тот проиграл. Отпускай!

Освобожденный козлик потряс ушками, постоял, тараща глазенки то на Хельгу с Лавочкиным, то на пастуха со стадом. И потопал к… пастуху.

Солдата прошиб холодный пот, Страхолюдлих стала бледнее обычного. Неужели подменили?

Палваныч подошел к самодовольно улыбающемуся крестьянину и со всей силы боднул его ниже пояса. Пастух согнулся пополам. Козлик гордо прошествовал к рядовому и графине.

— Таким образом, установлена правота незнакомцев, — провозгласил судья, когда смолк смех народа — Пастух получает десять ударов палкой. Пришлые, идите с миром.

— Да, лучше убраться отсюда, — тихо сказал Коля. — Вряд ли мы стали победителями конкурса популярности,

Воссоединившиеся странники покинули деревню. Взойдя на холм, они оглядели местность. Возвращаться назад, на перевал, не хотелось. Там не было места для ночевки. Впереди — обрыв. Над Драконьей долиной клубились облака. Справа торчала длинная гора, слева другая. Перед левой рос довольно широкий лесной массив. Откуда-то из центра поднималась одинокая струйка дыма.

— Нам туда, — решил Лавочкин.

От деревни к лесу вилась узенькая тропинка. В лесу она почти потерялась, но солдат всё же вывел спутников к источнику дыма. Перед самым закатом они набрели на полянку, в центре которой стоял древний покосившийся домишко. Дверь была полуоткрыта.

— Оставайтесь здесь, не мельтешите на открытом пространстве, — велел Коля графине и прапорщику.

Палваныч тут же уткнулся в сочную лесную траву, увлеченно зачавкал.

— А если там ведьма? — спросила Хельга.

— Выкручусь.

Солдат бодро зашагал к домику. Осторожно заглянув в дверной проем, Лавочкин увидел освещенную несколькими лучинами половину горницы с печью, столом и скамьей. Другую половину скрывала цветная штора, старая, но аккуратная.

Порядок, царящий в доме, равно как и ветхость фасада, свидетельствовали о том, что здесь живет женщина.

Хозяйка крутилась у печи. Это было завораживающее зрелище. Настолько вертлявой толстой тетки Коля не встречал ни дома, ни в этом мире.

Женщина потрясающих габаритов (в смысле — при движении они еще как потрясались) была одета в простое оранжевое платье и розовый передник. На голове, бодро сдвинувшись набок, торчал бархатный алый чепец.

Круглое лицо хозяйки покрывали капельки пота. Пухлые руки были по локоть в муке. На столе лежал кусок теста и ряды сырых пирожков. По избе растекался запах готовой стряпни.

Хозяйка проявляла чудеса ловкости. Казалось бы, она только что переворачивала пекущиеся пирожки, но вот уже мялось тесто в ее сильных руках и быстрые пальцы отрывали несколько кусочков, макали их в муку и расталкивали в небольшой блин первый кусочек, второй, третий… Женщина металась к лавке, хватала горшок и аккуратно плюхала (именно так: аккуратно плюхала!) на каждый блинок порцию картофельного пюре. Горшок водружался на место, блинки лепились в пирожки, готовые румяные вылавливались из чрева печи, уступая место сырым.

Солдат несколько минут завороженно наблюдал за виртуозной работой хозяйки дома. Сочтя крестьянку безопасной, Коля постучал в потрескавшийся косяк.

В руках женщины мгновенно возник ухват.

— Кто там? — настороженно спросила она. — Не волки?

— Нет, нет, не волки! — громко ответил Лавочкин. — Я усталый странник, со мной спутница и товарищ… козлик.

— Ну, кому и козел товарищ…

Хозяйка вышла на крылечко. Солдат был вынужден сойти на землю.

— И где твои дама с козленком?

— Хельга! — крикнул Коля.

Из леса показались графиня и Палваныч.

— А тебя как звать? — поинтересовалась хозяйка.

— Николас.

— Ну, здрав будь, Николас! — улыбнулась женщина. — Зови меня Красной Шапочкой.

— Той самой?! — выпалил рядовой.

— Угу. А это домик моей бабушки, мир ее праху. — Приблизились Страхолюдлих с козленком. Женщины познакомились. Прапорщик тактично промолчал.

— Что ж, гостюшки дорогие, прошу к столу, на пирожки, — пригласила Красная Шапочка. — И рогатенького заводите, от греха подальше. Кругом, знаете ли, волки.

Пирожки были бесподобны.

— Ешьте, ешьте, — приговаривала хозяйка. — У меня много.

— А зачем вы напекли столько пирожков? — спросил Коля. — Не нас ведь ждали?

— Нет, не ждала. Я главный поставщик двора его величества короля Герхарда фон Аустринкена-Андер-Брудершафта. — Казалось, Красная Шапочка стала еще шире от гордости. — Завтра на рассвете приедет специальный экипаж. Он бывает у меня дважды в неделю.

— У короля прекрасный вкус, — сдержанно польстила хозяйке Хельга.

— Но мало талеров. Видите, в каком состояний дом? Он не ремонтировался с тех пор, как волк съел бабушку!

— Так он всё же съел… — вырвалось у Лавочкина.

— Николас, пупсик, неужели ты веришь в сказки? Можно проглотить целиком женщину моей комплекции? А бабуля, между прочим, была потолще меня, худышечки. Хорошо хоть охотники на мой крик прибежали, а то бы и меня погрыз бы, окаянный. Вот, кстати, его шкура.

Красная шапочка показала на стену, завешенную огромной шкурой.

Солдат оценил размеры волка-людоеда, вернулся к разговору:

— А почему вы живете именно здесь? Ведь страшнo же! Одной, в лесу. В доме, где случилась ужасная трагедия…

— Так деревенский сгорел. Матушка пожар учинила, когда пирожки пекла. У нас это семейное — пирожки-то. Бабушка пекла, мать, теперь и я пеку… Денежки накоплю, снова в деревню перееду, замуж выйду, наследницу рожу. Надо же секрет семейный передавать кому-то…

Хозяйка мечтательно закатила глаза. Спохватилась:

— Чего это я? У меня же есть пирожки я для вашего козлика! С капустой!

Палваныч бодро зачавкал.

— А теперь, перед сном, потешьте мое любопытство. Кто будете и куда путь держите? — Красная Шапочка приготовилась слушать.

Лавочкин проявил талант рассказчика. Через час хозяйка знала об истории со знаменем всё.

— Да, не завидую я тебе, юноша, — проговорила Красная Шапочка. — Рамштайнт — страшный человек…

Страшный человек Рамштайнт сидел в роскошном кресле за резным столом и ужинал. Это был толстый сорокалетний мужчина в дорогом костюме. Некогда худое лицо землистого цвета оплыло, щеки свисали почти до лацканов расшитого золотом камзола. Худой, щуплый юноша превратился в жирного дядьку. Бытует мнение, что столь злую шутку с людьми играет власть: нет ее — есть фигура, есть она — нет фигуры.

Пухлые пальцы ломали хлеб, макали кусок в неподъемно дорогой экзотический соус, большой рот отверзался, и кусок погибал смертью храбрых. Молочный поросеночек стремительно исчезал там же, где и хлеб. Сверху текло старое элитное вино. Рамштайнт любил покушать.

Перед королем преступного мира стояли двое висельников, рожи которых уже тянули на пять лет строгого режима. Сейчас отпетые бандиты вели себя аки агнцы, идущие на заклание. Первый, начальник тюремной стражи, допустил пьянство среди тюремщиков. Второй, старший ночного караула, прошляпил пару заключенных.

Рамштайнт был разгневан. Те, кто его хорошо знал, сразу бы обратили внимание на скрытое остервенение, с каким он ломал хлеб, и скорость, с какой «таял» поросенок. Тюремщики не входили в ближний круг своего хозяина, но копчиком чуяли грозу.

Настоящий владелец Пикельбурга имел садистские наклонности. Гнев его был страшен, месть — мучительна.

— Так-так-так… — тихо сказал он, отрезая от поросячьего бока шмат мяса. — Моя личная тюрьма становится проходным двором… Будто официальная! Вы безгранично меня разочаровали.

Он помахал куском, насаженным на вилку.

— Но я дам вам шанс!

Обнадеженные бугаи с благоговением смотрели, как мясо скрывается во рту короля,

— Фыход у нас ш вами один, — жуя, начал Рамштайнт. — Фы имефе ф нишмефте дамфы аошкыф и обязательно, я говорю, обяфафельфо мыдошемшыф чавк-чавк-чавк равхефыш, но шошкалф фи напрошмых!..

Тюремщики мысленно распрощались с жизнью. Речь босса была абсолютно непонятной.

— Вам всё ясно? — гаркнул Рамштайнт.

— Н-н… Д… Да! — в отчаянье ляпнули стражи.

— Ну, так идите, выполняйте!

Улыбка короля преступного мира была сродни оскалу сытой кошки, которая поймала мышь и предвкушает долгую циничную игру.

Растерянные амбалы попятились к выходу и столкнулись с личным слугой, телохранителем и советчиком Рамштайнта. Высокий сухой мужчина молча раздвинул тюремщиков, шагнул к столу.

— Хозяин, там к тебе приехали странные люди, Говорят, мол, четыре всадника. Но их двое.

— Хм… Любопытно. — Рамштайнт перестал жевать. — Веди.

Через пару минут в комнату вошли Мор и Брань. Сутки назад они окончательно удостоверились в том, что ни Шлюпфриг, ни люди, называющие себя Николасом и Паулем, не спускались в Драконью долину. Значит, либо они скрылись в Черном королевстве, либо проникли в Дриттенкенихрайх. Посовещавшись, наемные убийцы решили заехать в Пикельбург и поклониться Рамштайнту — давнему клиенту. Преследуемые негодяи наверняка попались в его сети.

Король преступников расплылся в улыбке, теперь приветливой.

— Мор, Брань, какая встреча! Присаживайтесь, поешьте со мной!

Рамштайнт ценил умелых людей, особенно если они имели криминальные таланты. Убийцы, о которых слышали все, но видели единицы, заслуживали самого горячего расположения.

Уставшие гости воспользовались предложением. Мора терзала необходимость просить помощи у Рамштайнта. «Не надо было торопиться с заказом, — думал лидер четверки, — теперь вал ошибок нарастает…»

После трапезы начался серьезный разговор. Мор без утайки обрисовал положение, а когда назвал имя Николаса — дескать, одна из мишеней выдает себя за вальденрайхского героя, — Рамштайнт аж крякнул.

— Верите ли, дорогие гости, а я только-только завладел священным предметом, принадлежавшим Николасу Могучему. — Король преступников не мог не похвастаться. — Вот его волшебный штандарт!

В углу на веревках висело красное знамя с золотыми письменами. Мор и Брань протянули к нему магические щупальца и не обнаружили никакой волшбы.

— Он не волшебный, — сказал Мор. Рамштайнт рассмеялся, подошел к знамени:

— Он не проявляет своей силы. Похоже, барон Николас Могучий знал нечто ценное, позволяющее штандарту раскрыться. Мои люди сейчас изучают этот вопрос. Я связался по своим каналам со знакомыми в Вальденрайхе. Они собирают сведения о свойствах моего артефакта.

— Как же он к вам попал?

— Его принес потешный чудачок, кстати, из Дриттенкенихрайха. Хотел продать. Мои ребята скрутили его, а вещь передали мне. — Король погладил мягкий бархат. — На штандарте было несколько дырочек, я велел их заштопать самыми дорогими нитками… Ну, разве не прелесть?

Рамштайнт причмокнул пухлыми губами.

— Великолепная вещь, бесспорно, — включилась в беседу Брань. — Вы знаете имя продавца?

— О, это местная знаменитость! Похотливая жертва мести колдуна. Некий Шлюпфриг.

— Шлюпфриг?! — одновременно воскликнули маги-убийцы.

— Ну да. Я так и сказал.

— За ним и гнались Николас с Паулем! Где он? С ним можно поговорить?

— Для друзей ничего не жаль, — царственно произнес Рамштайнт. — Правда, прошлой ночью поганец сбежал. Но мои люди уже работают над его поимкой. Будьте гостями этого дворца, день-два — и он ваш.

Король преступников отлично понимал: услуга, оказанная столь нужным людям, в будущем окупится с лихвой.

Мop и Брань были измотаны ранами и беспрерывными скачками. Они с радостью вверили себя расчетливому гостеприимству хозяина Пикельбурга.

— Спасибо, Рамштайнт! — сказал Мор. — Маленькое пожелание. Мы лишь Морген и Брунхильда.

— Знаю и высоко ценю ваши методы, — церемонно ответил король.

Вскоре в мраморном особняке истинного владыки государства погасли огни. В древнем парке воцарилась тишина.

Легли спать и гости Красной Шапочки.

Она уложила пирожки в три высокие корзины, задула лучину и устроилась на полу.

Утром прикатила столичная карета. Чопорный усатый дядька отсчитал Красной Шапочке десять талеров, кучер и мальчонка-слуга загрузили корзины.

— Любезный, — обратился к дядьке Лавочкин. — Не возьмете ли попутчика?

— К чему утомлять королевских лошадей? — высокомерно спросил усатый.

— Я думаю, пять талеров компенсируют их усталость…

— А я считаю, никак не меньше восьми.

— Вон та каурая лошадка шепчет, мол, довольно и шести, — продолжил торг Коля.

— С учетом того, что это конь, можно сойтись на семи.

— По рукам!

Эх, не доверял солдат Хельге Страхолюдлих! Не пошел бы с ней в разведку… Но куда деваться? Оставил ей вещи и почти все деньги, взяв лишь свой мешок с автоматом и формой. Проворонил знамя, так хоть уберечь бы личное оружие…

Попрощался с меланхолично жующим сено Палванычем. Поблагодарил Красную Шапочку за приют. Она согласилась пустить Хельгу и козлика на постой.

Вран кружился над каретой, что, по идее, было плохим предзнаменованием.

— Эй, паря! Поехали! — крикнул возница. Лавочкин заскочил на козлы, крикнул:

— Счастливо оставаться, графиня. Берегите нашего Пауля! А мне пора в бандитский Пикельбург.

Глава 14.

Сделка века, или Ты мне — я тебе

Если вам когда-нибудь предложат альтернативу: ехать на королевской карете или идти пешком, выбирайте карету. Современные не только комфортны, но и быстры, а также оборудованы синим проблесковым маячком. Коля Лавочкин и без маячка вернулся в столицу Дриттенкенихрайха чуть позже полудня. Правда, отбил место, которым сидел. Тут уж ничего не попишешь — средневековый мирок не знал об амортизаторах.

Расплатившись с усачом и спрыгнув на ближайшем к апартаментам Рамштайнта перекрестке, солдат прижался к стене дома. Повозки двигались сплошным потоком, люди сновали, как в мегаполисе.

Пройдя по бульвару Искусств, Лавочкин чуть не оглох от криков зазывал.

— Знаменитый вертеп Вольдемара Сорокера! Только одно представление! Все на спектакль ужасов «Жаба-душительница»!..

— Последняя книжка писателя Блицфогеля! [19] «Ревизор, или Туда и обратно»!..

— Картины маслом! Скульптуры кремом! Украшу праздничный стол состоятельным господам!..

— Братья по творчеству! Коль обидит вас критик, не бездействуйте! Тщательно нанесите оскорбление…

Коля не стал дослушивать последний рецепт, свернул в тихую подворотню, присел на пыльную завалинку и призадумался.

Сперва он открыл Америку: организованная преступность (а Рамштайнт, несомненно, возглавлял глобальную организованную группировку) набирает особенную силу там, где есть богатая промышленность и торговля. Ведь никто не стремился «крышевать», например, Красную Шапочку.

Впрочем, это открытие мало радовало. Пользы-то в нем ни на талер! Реализовав исследовательские наклонности, Лавочкин приступил к осмыслению своей тактики. В карете мозгового штурма не получилось. Тряска и орущий на ухабах усач не создавали должного комфорта. Теперь отлынивать некуда.

Коля никогда не встречался с главарями мафии. Тем более по столь нетривиальному поводу. Рамштайнту не скажешь: «Дядя, отдай знамя, оно мое…» Значит, сделка. И предложить нужно что-то особенное, сопоставимое по ценности.

Но что?

Деньги? Во-первых, у Лавочкина их не было, а у Рамштайнта были. Во-вторых, Красная Шапочка твердо стояла на своем: король преступников ценит магические артефакты выше любых денег.

Волшебные предметы? Солдат не имел никаких артефактов. Знамя у Рамштайнта.

Получается, у него всё есть, а у Коли — шиш с маслом. Слабая позиция в переговорах.

Можно ли надуть противника? Лавочкин трезво оценивал свои таланты. Он не лгун. Помнится, даже в академии не сумел толком соврать, почему отсутствовал на занятиях полтора месяца…

— Чем я силен? — спросил себя солдат. — Что я предъявлю этому монстру?..

По всем прикидкам получалось, предъявить нечего. Откуда-то сверху спикировал Вран, сел рядом с Колей:

— Пр-р-ривет! Гр-р-рустишь?

— Еще бы… Рамштайнт меня и слушать не захочет…

— Почему? Я тут кр-р-рутился, слышал много интер-р-ресного. — Ворон важно расхаживал по завалинке. — Он без ума от волшебных штучек. На твой штандар-р-рт чуть ли не молится. А тут ты — тот самый Николас Могучий, бар-р-рон, гер-р-рой, легендар-р-рный знаменосец!

Лавочкин словно проснулся.

— Точно! Наезжу ему по ушам, хапну знамя, а там по обстоятельствам. Главное, не переоценить силы.

Солдат обдумал кое-какие нюансы и зашагал к дворцу Рамштайнта. Вран указывал путь. Вскоре Коля ступил на территорию парка. Люди на тротуаре предпочли разбежаться или хотя бы отвернуться. Лавочкин воспринял это как предостережение. Шел осторожно, держа руки на виду. Вдруг здесь засели какие-нибудь лучники-снайперы?

— Я пока скр-р-роюсь! — сказал ворон и улетел куда-то в желтые кроны вековых кленов.

Когда до крыльца мраморного особняка оставалось не более сотни шагов, из-за деревьев выскользнули два арбалетчика в масках.

— Стой.

Коля остановился.

Дверь открылась, и к Лавочкину направился высокий худой мужчина с непроницаемым лицом. Коля сначала подумал, что это тоже маска.

— Кто вы? — спросил мужчина бесцветным голосом.

— Барон Николас Могучий.

— Цель визита?

— У хозяина этого замка вещь. Моя. Ее у меня выкрали.

Мужчина еле заметно кивнул:

— Пойдемте.

Первый акт сыгран. С крыльца не спустили. Но и арбалетчики не расслабились.

На пороге у Коли отобрали мешок, самого довольно бесцеремонно обыскали и отвели в пустую комнату с лавкой. Заперли. Солдат сел.

Через час появился всё тот же долговязый тип с беспристрастным лицом.

— Хозяин ждет вас.

Слуга провел Лавочкина по длинному коридору, увешенному гобеленами, потом они поднялись по лестнице черного мрамора и проследовали в кабинет Рамштайнта. Короля преступности не было.

Коле понравилась обстановка. Аскетическая, но стильная. Стол, кресло, стулья, зеркало, в углу бюст какого-то мордатого плешивого полководца. В другом углу — полковое знамя!

Напротив двери, в которую вошел Коля, была другая. Она распахнулась, и в кабинет буквально ворвался толстый темнолицый человек, захлопнул за собой дверь.

— Барон Николас? — то ли спросил, то ли сказал он. — Рамштайнт.

Лавочкин снова глянул на бюст. Мордатый полководец оказался Рамштайнтом.

Хозяин указал на стул, сам бухнулся в кресло. Солдат сел.

— Я был вынужен обыскать ваши вещи. Не сердитесь, — проговорил король тоном, отметающим всякие апелляции. — Естественно, ознакомился с бумагами, подтверждающими ваш титул. Признаться, я не верю документам, ведь они часто попадают в случайные руки. Но я верю своему другу, — Рамштайнт кивнул на долговязого, — а он редко ошибается в людях. Как вы подтвердите свою личность?

На этот счет Коля имел заготовочку.

— Я могу показать вам силу знамени, — сказал он. Рамштайнт спрятал удовлетворенную улыбку, наклонив голову.

— Логично. Но, насколько я понимаю, вы способны запросто исчезнуть, а штандарт сейчас принадлежит мне. Кстати, не пытайтесь дергаться: мой помощник отлично колдует без всяких штандартов.

«А никто и не обещал, что будет легко, — подумал Лавочкин. — Как бы извернуться?»

— Давайте рассуждать здраво, — начал он. — Скорее всего, ваши специалисты попробовали использовать мое знамя и потерпели фиаско. Большинство из них попросту заявили, что оно не является магическим.

— Вы правы.

— А по свидетельствам очевидцев, Николас исчезал, перемещал предметы и творил прочие фокусы, так?

— Так.

— Прочим людям знамя не подчинялось.

— Ну.

— Если оно заработает в чьих-либо руках, следовательно, это руки Николаса.

— Можно принять и это утверждение, хотя… Ну, пусть будет так.

— Итак, если я попробую продемонстрировать вам волшебство знамени и не преуспею, то я самозванец. Если у меня получится, то я — барон Николас Могучий.

— Не повторяйтесь.

— Это важно. Я дворянин. Дав вам слово не исчезать, я его сдержу.

Рамштайнт рассмеялся, тряся обвисшими щеками.

— Ну, молодой человек, спасибо — потешили! Я начал резать глотки, когда мне было двенадцать лет. На своем веку я повидал много грязи и чертову уйму чудес. Только вот беда: среди них не встречались дворянe, верные данному обещанию.

— На столе лежит книга, написанная начальником специального королевского полка Вальденрайха господином Шпикунднюхелем, — невозмутимо сказал Лавочкин, копируя по памяти холодный аристократизм графини Страхолюдлих. — Это лучшая рекомендация моих качеств. Меня, честно говоря, развлекает ситуация, когда человеку моих достоинств приходится убеждать господина, начавшего убивать в двенадцать лет.

— Ха-ха, уели! — Рамштайнт хлопнул ладонью по книге. — Я ее прочитал несколько раз. Такой прожженный преступник, как я, должен верить столь рьяному стражу закона. Жаль только, ваш Шпикунднюхель ни хрена не написал о секрете штандарта… Дорогой мой Николас! Во мне живет ужасно любопытный зверь, благодаря которому я и стал тем, кем стал. Вы дадите мне обещание и покажете возможности артефакта. А потом мы обсудим условия сделки.

Коля поклялся в том, что не сбежит. Подойдя к знамени, присмотрелся.

— Тут было шесть дырочек! — воскликнул он.

— Отлично, вот еще одно косвенное подтверждение! Дырочки зашили лучшие портные королевства.

— Да, совсем не заметно.

— Не тяните, пожалуйста.

Солдат пожелал, чтобы стол отодвинулся к окну, а книга, лежавшая на нем, осталась висеть, двери открылись, слугу вытолкнуло в коридор, и двери снова закрылись. Знамя исполнило всё быстро и уверенно. «Значит, энергия накопилась», — удовлетворенно отметил Коля.

Рамштайнт зааплодировал:

— Браво, браво, Николас. Верните всё на место, если не трудно.

Лавочкин выполнил, успев удивиться: каменное лицо помощника короля так и не изменило выражения.

— Отлично! Садитесь. — Рамштайнт потер руки, обращаясь к слуге: — Что скажешь?

— Штандарт проявляет активность только при контакте с молодым человеком и действует по иным принципам, нежели известные мне магические предметы. Он исполняет волю Николаса, не тратя собственную энергию непосредственно на достижение результата, а воздействует на мировые силы, изменяя их течение для…

— Всё-всё-всё, — показал пухлые ладони король преступного мира. — Тебе только дай волю, дьявола уболтаешь. Главное мы выяснили: перед нами Николас Могучий. Итак, барон, есть ли у вас предложения?

— Я долго думал, как бы вас заинтересовать, — сказал солдат. — И пришел к единственно верному заключению, что вы сами назовете цену.

— Мне нравится этот парень! Смышленый, смелый, даже борзый. Да-да, Николас, вы мне нравитесь. Естественно, я знаю, чего хочу. Я готов вернуть вам утерянный штандарт в обмен на другой, еще более сильный артефакт. Вы уже догадались, о чем я?

Выходец из другого мира Лавочкин не знал всех местных легенд. Очевидное Рамштайнту было совершенно неизвестно Коле.

— Нет, ума не приложу.

— Вот оно, нынешнее поколение. — Король вновь апеллировал к слуге. — Истории не знают, корней не держатся, всё им подавай турниры да драконов с великанами. Барон, я толкую о самом сильном чудодейственном предмете всех времен — о Барабане Власти!

Глаза Рамштайнта горели, а лицо стало еще темнее. Он встал из кресла и прошелся по кабинету.

— Мы люди дела, Николас. Барабан Власти — штука посильнее вашего штандарта. Я с удовольствием верну вашу вещь, если вы принесете Барабан. Согласны?

Солдат помолчал.

— В целом, да, — промолвил он после размышлений. — Вариантов у меня маловато. Придется искать Барабан. Но есть условие.

— Какое? — вскинул бровь Рамштайнт.

— Поклянитесь на моем знамени, что не откажетесь от сделки.

— Ай, хитрец! Ладно, пойдемте. — Криминальный король взялся за полотнище. Коля встал рядом.

— Если я не отдам знамя Николасу, буде он принесет мне подлинный Барабан Власти, то пусть… Чем себе пригрозить?

Лавочкин скосил взгляд и заметил в зеркале отражение свободной руки Рамштайнта. Указательный и средний пальцы были скрещены. Солдат невольно улыбнулся и произнес:

— …то пусть я стану Курочкой Рябой.

— …то пусть я стану Курочкой Рябой, — повторил король, нервно сглатывая.

«Значит, он действительно читал книжку Шпикунднюхеля», — отметил парень.

— И еще очень важная информация, уважаемый господин Рамштайнт. Скрещенные пальцы против моего знамени всё равно что пропойца Герхард против вас.

Хозяин снова рассмеялся, хлопнул Колю по плечу:

— Да, забодай вас мантикора, вы мне нравитесь. Именно поэтому сегодня я трижды удержался от того, чтобы вас убить. В первый раз, когда вы принялись повторяться. Не люблю болтунов. Затем, когда у вас появилось условие. Здесь условия ставлю я. И в третий — только что. Так как мне было бы спокойнее. Вдруг вы принесете Барабан Власти? Придется отдать штандарт!

Коля присоединился к хохоту Рамштайнта. И подумал, стараясь не обращать внимания на ощущение пустоты под желудком: «Если вернусь в наш мир, то после армии поступлю в театральный. С таким-то опытом лицедейства!»

— Теперь мне пора. — Хозяин резко оборвал смех, будто кто-то невидимый выключил у него эту функцию. — Мой помощник расскажет вам о Барабане и даст репродукцию карты. И следите за спиной. До свидания.

— Всего хорошего.

Рамштайнт и Лавочкин замерли друг перед другом и стояли несколько мгновений, пока до Коли не дошло, что освободить помещение должен он, а не хозяин.

Смутившись, солдат покинул кабинет. Долговязый слуга проследовал за ним.

Король преступности открыл другую дверь. За ней стояли Мор и Брань,

— Итак, вы всё слышали, дорогие гости, — энергично проговорил Рамштайнт. — Я не буду делать за вас вашу работу. И не дам выполнять ее у меня в доме, да и в Пикельбурге тоже. Я бы предпочел заиметь Барабан. С другой стороны, к вам я испытываю самое глубокое уважение. Поэтому сохраню нейтралитет. Как только малый уйдет, вы продолжите охоту.

— Да будет так, — промолвили убийцы.

А Лавочкин в этот миг уже получал инструкции. Безымянный помощник Рамштайнта говорил быстро, четко и по существу. Чем больше открывалось солдату, тем сильнее он осознавал, какую неподъемную задачу приготовил ему хитрый король воров. История Барабана Власти будет изложена чуть позже.

После полуторачасовой беседы с бесстрастным слугой Коля получил свои вещи, вышел в вечернюю прохладу парка и побрел прочь от особняка. Парень намеревался устроиться на ночлег в гостинице.

На улице было почти безлюдно. Повозки и кареты не громыхали по булыжным мостовым, редкие бродяги слонялись вдоль домов. Пустынно и жутко.

Солдат пошел вверх, в сторону помпезного дворца короля Герхарда.

Из первой же темной подворотни Лавочкина окрикнули.

— Ты Николас? С тобой хочет поговорить одна особа, — прохрипел незнакомый голос.

— Кто?

— Не велено говорить.

— Где?

— Заходи сюда, тут близко.

Легко сделать глупость, пережив стрессовую ситуацию, в которой ты показал себя молодцом. Стоило Коле шагнуть во мрак подворотни, как на его голову обрушился тяжелый тупой предмет. Голова отреагировала классически.

Рядовой Лавочкин очнулся в сыром прохладном помещении и решил, что снова попал в тюрьму. Он полулежал на чем-то твердом. Нестерпимо болела голова. Где-то близко мерно плескалась вода. Разлепив непослушные веки, солдат увидел перед собой Марлен. Свет свечи позволял разглядеть прекрасное лицо.

— Где он? — требовательно спросила виконтесса.

— Кто? — просипел Лавочкин. Красавица поморщилась:

— Шлюпи.

— А, Шлюпфриг! Мы расстались за городом. — Коле почему-то не хотелось сдавать кобелька-ловеласа. — Он побежал… на поиски… еды.

— Ясно, на какие поиски он побежал, — вздохнула Марлен. — Как вы сбежали?

— Мне помогли, — уклончиво ответил Лавочкин, — А по башке обязательно было бить?

— Извините. Человек, исполнявший мой приказ, проявил излишнюю инициативу. И потом, я думала, вы вернули его Рамштайнту… Надеюсь, Шлюпфриг уберется из страны. Рамштайнт предпочитает убивать тех, кого ограбил. На его языке это называется предотвращением мести.

— Ага, знакомая тактика: нет человека — нет проблемы. Марлен, давайте обменяемся услугами? Похоже, у меня удачный в коммерческом плане день… Вот подвизался найти вашему Рамштайнту Барабан Власти.

— Да?!

— Иначе не отдаст знамя… Так вот, о моем предложении. Мы договорились с Шлюпфригом встретиться. Он обязательно захочет прийти. Я беру вас с собой, а вы посылаете весточку Тиллю Всезнайгелю. Мне во что бы то ни стало надо с ним связаться, дать о себе знать, попросить его помощи… Я чертовски в ней нуждаюсь.

— Хорошо. Ждите меня здесь, Я отправлю дядюшке голубя и раздобуду лодку.

— Лодку?

— Ну да. Мы с вами сидим под мостом, в потайной каморке. Пожалуйста, не высовывайтесь, люди Рамштайнта наверняка вас ищут. Он всегда следит за своими посетителями. А уж за вами сам бог велел. Отдыхайте.

— А вы? Это не опасно?

— Меня не тронут, — девушка улыбнулась. — Я тут на особом положении.

Марлен ушла. Коля устроился удобнее, найдя подобие одеяла, и заснул. Разбудила его вернувшаяся виконтесса:

— Пора, Николас.

Они сели в лодку и поплыли вниз по течению. Ночное небо затянули тучи, очертания берега еле угадывались. Лишь редкие смутные огни служили ориентиром для молчаливого гребца, который уверенно направлял посудину между темными островками мусора и пришвартованными у берега лодками. Холм Пикельбурга чернел исполинским горбом.

— Куда мы плывем? — поинтересовался Лавочкин.

— На восток, — пояснила Марлен. — Если плыть не останавливаясь, то попадем в Наменлос. Но нам ведь не туда?

— На юг, к спуску в Драконью долину.

— Тогда сойдем перед рассветом. Чем дальше от столицы, тем лучше. При дворе Рамштайнта циркулируют слухи, дескать, за вами идут убийцы.

— Четыре всадника.

— О! Большим людям крупные неприятности, — с оттенком восхищения сказала девушка.

— Рядом со мной опасно, Марлен. Зачем вам этот Шлюпфриг? Я не понимаю! Он то пес, то прыщавый дерганый юнец… Неужели вы любите этого юнца?

Виконтесса Всезнайгель печально усмехнулась:

— Каждому гному — своя Белоснежка, Николас. Мой папаша, наложивший проклятие на Шлюпи, омолодил его человеческую ипостась для создания псиной. А еще в псе заложено светское воспитание, а в юнце — простоватость. У моего родителя извращенное чувство юмора. Так вот, если сложить годы собаки и человека, то получится нормальный возраст. Тот, в котором мы познакомились с Шлюпи… И, признаюсь честно, я его не люблю. Более того, ненавижу. Но папаша поступил с ним гнусно. Он и со мной гнусно поступил… Не будем об этом. — Голос девушки дрогнул.

— Извините.

Солдату захотелось обнять Марлен, шепнуть ей нечто доброе и нежное, но на ум приходило только: «Да ладно, забей, не грусти!»

Дальше плыли молча. Покинув лодку, зашагали прямо по лугу к темнеющему лесу. Постепенно светлело. В туманном предрассветном мареве мир казался сказочным, впрочем, для Лавочкина он таковым и являлся.

Колины башмаки и штаны вымокли, собрав ледяную росу. Высокие сапоги Марлен надежно защищали ее ноги. В лесу солдат сложил костерок, посушился, беглецы перекусили припасами виконтессы. Девушка отлично подготовилась.

Облака потихоньку развеивались. В желто-красных кронах появились голубые просветы. Высоко-высоко пролетел огнедышащий дракон.

Лавочкина невольно передернуло. Виконтесса заметила эту судорогу:

— Вам холодно?

Она подсела поближе к солдату. Ее длинные волосы упали на его плечо. Коля вдохнул запах ванильных духов Марлен… Парень повернулся к ней, и их взгляды встретились.

Как известно, в таких случаях двум молодым людям в лесу полагается поцеловаться и далее — по обстоятельствам…

— Нет, не холодно, — тихо сказал Лавочкин, аккуратно убирая белую копну с плеча. — У тебя прекрасные волосы…

— Мне говорили.

— И ледяные глаза.

— Так не май месяц.

— Я тебя люблю.

— Неправда. Тебя обокрали, ударили по голове, пустили за тобой убийц. Ты подспудно нуждаешься в близости, чтобы сбросить напряжение.

— Наверное… А ты?

— А я живу, изредка работая на Рамштайнта скучая на балах Герхарда и дремля на концертах короля поп-музыки. Я порвала с отцом. Я ненавижу того, кого любила, и из-за него и тебя поставила под угрозу свое существование.

— Ты напряжена.

— Да.

— Тогда давай избавим друг друга от стресса прямо здесь и сейчас.

Глава 15.

Занимательная барабанология, или Николас-сказочник

Интересная особенность: когда заходит речь о магических артефактах, сиречь волшебных предметах, непременно всплывают всякие военные названия. Меч Зигфрида, копье Лонгина, молот Тора, автомат Калашникова… Конечно, случаются и шары-кристаллы, но это всё не то. Сильнейшими Вещами С Большой Буквы были и остаются различные виды оружия.

Барабан, конечно, не оружие. Так ведь и трубы Иерихона номинально числятся музыкальными инструментами! Зато какая убойная сила!

Барабан Власти… Сакральная реликвия древних варваров, давших начало народам, живущим в Вальденрайхе, Наменлосе, Дробенланде, Дриттенкенихрайхе и прочих королевствах… Артефакт, обеспечивший перевес в борьбе людей с великанами и драконами, гномами и эльфами, уклонистами и пацифистами.

Шкура волшебного гигантского кита, натянутая на каркас, выточенный из бивня исполинского праморжа, — вот каков был Барабан Власти. Его создал великий колдун, чье имя забылось сто поколений назад, но воплощение его гения уцелело и безупречно функционировало.

Великий полководец Зингершухер Дырявые Штаны под дробь Барабана Власти победил всех и вся. Затем реликвия хранилась во дворце Зингершухера, в стольном граде Зингершухерштадте, и простояла на священном постаменте многие века, пока ею не завладел корыстолюбивый и жестокий колдун Дункельонкель, поднявший бунт в тихом Вальденрайхе.

Для захвата власти в отдельном королевстве вовсе не обязательно прибегать к помощи Барабана Власти. Планы Дункельонкеля простирались намного шире Вальденрайха. Колдун был отцом собственной теории — теории перманентной магической революции. Его не устраивала власть дворян. Он полагал глупым и неэффективным уклад жизни крестьян и ремесленников. Он грезил о будущем миропорядке под мудрым управлением волшебников. Во главе строгой иерархической модели Дункельонкель видел, естественно, себя.

Предупреждал ли кто-либо людей об угрозе страшной войны? Да. Придворный вальденрайхский колдун Тилль Всезнайгель ездил к королям-соседям и беседовал с коллегами, находя понимание лишь у последних. Монархи попросту не распознали угрозы. Слишком сильна была вера в Кодекс волшебников, закрывавший магам путь во власть.

Когда сплотившийся вокруг Дункельонкеля Темный колдовской орден заявил о себе во весь голос, люди поняли, как просчитались. Маги, впоследствии получившие звание Светлых, объединились, чтобы дать отпор Темному ордену.

Кстати, некоторые ренегаты-историки полагали, дескать, победи Темный орден — и Дункельонкеля стали бы величать Светлым. Вопиющая ложь, ибо сам смутьян говорил о себе только в темных тонах.

Народ, обделенный магическим даром, раскололся на три лагеря. Людям, не принявшим ничью сторону, всё было по фигу.

Последователи Дункельонкеля были более подготовлены к войне, потому что занимались разбоями, грабежами и убийствами. Противники колдовской диктатуры — простые крестьяне — могли компенсировать отсутствие навыков лишь усердием и количеством.

— Не умением, так числом! — провозгласил девиз сопротивленцев Тилль Всезнайгель.

В памятной битве при столице Вальденрайха Темный орден применил Барабан Власти. Город превратился в руины, многие крестьяне и светлые колдуны погибли, а ведьм никто и не считал. (Тут Коля вспомнил картину из замка Хельги Страхолюдлих.) Ударными силам Всезнайгеля удалось поразить барабанщика и завладеть артефактом. В отвлекающем маневре и при захвате погибла половина магического войска Светлых. Старший брат Всезнайгеля Иоганн лично командовал операцией по захвату Барабана Власти, за что был признан героем всех королевств и проклят многими осиротевшими семьями.

Следует подчеркнуть, Иоганн Всезнайгель имел репутацию желчного, вспыльчивого человека. Будь он чуточку помягче, остался бы героем без проклятий.

Потеряв ключевой артефакт, войска Темного ордена дрогнули. Всё же численный перевес был на стороне Светлых, ведь добрых людей по-любому больше, чем злых.

Многие трусливо сдались в плен, подобно Хельге Страхолюдлих. Другие подло смылись, как Юберцауберер (тот еще и кассу ордена прихватил). Сам Дункельонкель также ретировался. Подробности его побега обросли мифами. Кто-то утверждал, что главный темный колдун переоделся в женское платье, другие якобы слышали, будто он сказал: «Я еще вернусь» и поднял большой палец вверх. Тут важен не сценарий исчезновения, а его факт: осадочек-то остался.

Перед победившими возникла проблема: куда девать Барабан Власти?

После долгих споров, во время которых выявилось немало новых кандидатов в Темный орден, светлые маги решили не только охранять опасный артефакт, но и спрятать. Логика ясна: из городского музея украсть легче, чем из секретного бункера.

Для сокрытия Барабана Власти разработали хитрейший план. Его исполнители совершили множество нужных, а чаще бессмысленных поступков, даже не подозревая порой, в каком действе участвуют.

Результат комбинации поражал. Обнаружение Барабана превратилось в запутаннейшую головоломку с кучей мнимых подсказок, фальшивых карт и лживых очевидцев. Искатели приключений принялись раскалывать крепкий орешек. Некоторые сломали зубы, кто-то свернул шею, но тайна хранилища мощнейшего артефакта не поддалась.

Тем не менее встречались и истинные карты и свидетели. Рамштайнт, большой охотник до магических вещиц, прижал некоего мужичка, и тот отдал ему схему перехода к «правильной» подсказке. Разумеется, это мужичка не спасло.

Правда, Рамштайнт не торопился дать карте ход. Сам король дриттенкенихрайского криминала был слишком тяжел на подъем (не в его возрасте лазить по Драконьей долине), а доверять соратникам он разучился еще в пятнадцать лет, когда чудом выжил после ранения. При дележе награбленного будущий глава преступности получил нож в спину. От родного брата. Обернувшись, удивленно промолвил: «И ты, брат?!», слабеющими пальцами сломал предателю гортань и упал в обморок. Выздоровев, сделал необходимые выводы.

А в Николаса Могучего поверил. Вручил ему копию схемы, хотя и попенял себе в душе за старческую мягкотелость.

Теперь барон Лавочкин направлялся в Драконью долину. В обществе очаровательной Марлен.

Коле очень понравился утренний привал. Костер и теплый широкий плащ виконтессы были как нельзя более кстати. Сеанс взаимного избавления от стресса прошел успешно, стороны остались довольны.

Правда, солдат испытывал смутные угрызения совести. Отчего-то в последнее время он часто вспоминал девушку Эльзу, с которой познакомился в самом начале своих странствий по этому миру и к которой обещал вернуться. Еще было неловко перед Шлюпфригом. Но по здравом рассуждении Коля решил: солидарность бывает мужской, а не кобелиной. Нечего знамена воровать! Марлен энергично топала вперед, чуть ли не обгоняя Лавочкина. Березовые листочки сыпались желтым дождем, ветер гонял по небу редкие облачка, солнце светило ярче. Солдат предавался целительному оптимизму. Захотелось петь. Вспомнилась хорошая песня, но в немецкоязычном варианте она зазвучала загадочно:

Гретхен носит воду и под грузом гнется,

А за нею Йохан, словно угорь, вьется.

«Ой ты, Гретхен-Гретхен, дай воды напиться!

Ты такая фрау — впору удавиться…»

— Это ты сам сочинил? — спросила виконтесса.

— Можно сказать и так, — уклончиво ответил Лавочкин.

— Я люблю музыку… А как тебе наш король поп-музыки?

— Король поп-музыки? Элвис, что ли?

— Да нет, Филипп. Филипп Кирххоф.

— Не имел счастья слышать.

— Я попробую изобразить, кстати, тоже с водой связано… Только это как бы от лица мужчины, Филиппа в смысле.

Марлен запела чистым высоким голосом:

В нашем зеркале разбитом ты увидишь, наклонясь,

Как к тебе я подкрадуся, заговорщицки смеясь.

Разыграть тебя хотелось: испугать. Да только — фиг!

В этом розовом наряде ты меня пленила вмиг.

Единственная моя, вот те хвост и чешуя,

Ты русалочка, а я морячок влюбившийся.

Зачем мне теперь заря? А зачем еще моря,

Мачты, ванты, якоря и полтонны карася?

— Замечательно, — соврал Коля.

Ему понравился тембр голоса девушки, но совсем не впечатлила сама песня.

Так, развлекая друг друга, странники прошагали почти весь день. Марлен оказалась выносливей Хельги, темп ходьбы был высоким. Выйдя к перевалу, на котором совсем недавно чуть не потерялся Палваныч, они встретили Шлюпфрига.

Пес валялся на теплом камне, грея пегие бока. Башмаки стояли рядом.

— Эй, Шлюпфриг! — крикнул солдат. — Ты что же, паразит такой, не с Хельгой?

— Ах, Николас… О, виконтесса!.. Ай, конфуз! Позор мне, позор!.. — Кобелек принялся стыдливо и как-то сумбурно обуваться

— Ну, ты стушевался, будто мы тебя застали без штанов, — рассмеялся Лавочкин.

— Башмаки для него — знак отличия от простой собаки. Потому и заметался, — шепотом объяснила Марлен.

— Штаны! — воскликнул Шлюпфриг. — Гениально! Барон, позвольте пожать вашу лапу. Всенепременнейше пошью себе штаны,

— Так почему ты не с графиней? Не нашел, что ли? — Солдат вернулся к важному.

— Нашел, это было отнюдь не сложно. Но тамошняя хозяйка, Красная Шапочка, приняла меня за волка и чуть не лишила жизни. Я скажу грубо, простите. У тетки совсем кровля прохудилась…

— Да, ремонт ее дому не повредил бы, — согласился Коля.

— Какой ремонт? Сбрендила она совсем! — протявкал Шлюпфриг.

— Цыц!.. То есть держи себя в руках.

— Да, простите, простите.

— Знаешь, Николас, — проговорила Марлен, — мне хочется многое обсудить с нашим общим четвероногим другом. Давай расстанемся здесь, но я не прощаюсь. Мы обязательно к тебе присоединимся. Позже. Шлюпи тебя найдет.

Момент был скользкий. Лавочкин знал, что ему придется оставить виконтессу со сластолюбцем Шлюпфригом. Скоро закат…

«Будь джентльменом, Колян!» — призвал себя к порядку солдат.

— Я тоже не прощаюсь, Марлен, — произнес он. — А тебя, Шванц, жду завтра утром. Уговор дороже золота.

— Помню, буду.

Девушка подступила к Лавочкину и подарила ему недурственный поцелуй.

Коля попрощался с приунывшим псом. Пошел, не оборачиваясь.

Он запомнил прямую дорогу к дому Красной Шапочки и успел дойти засветло.

— А, Николас! Здоров будь, заходи, ежели волков за собой не привел! — поприветствовала его хозяйка.

Вран, прилетевший еще днем, дремал, сидя на подоконнике,

Хельга Страхолюдлих, от нечего делать учившаяся лепить пироги, испытующе посмотрела на Лавочкина.

— Знамя получим только в обмен на Барабан Власти.

Парень устало опустился на скамью. Проворная Красная Шапочка поднесла свежих пирожков.

— Спасибо. — Коля взял один, улыбаясь. — У вас такая замечательная стряпня, что я начал подумывать о сватовстве.

— Не искушай, речистый. — Хозяйка подмигнула.

— Где ж мы возьмем Барабан? — спросила Хельга. — Он же черт знает где!

— Кстати, о черте. Как наш козлик?

— Пауль спит. — Графиня показала на занавеску. — А без него Аршкопфа не вызвать…

— Да, он бы сильно помог… Зато у меня есть схема. Завтра выдвигаемся в Драконью долину.

«А еще я сильно надеюсь на скорое прибытие Тилля Всезнайгеля», — мысленно добавил солдат.

Он помылся, поужинал и улегся спать.

Всю ночь дождило. К утру погода чуть улучшилась, но в воздухе летало предчувствие нового затяжного ливня. Земля превратилась в грязь, ветви деревьев обвисли, роняя влагу. Настроение было не праздничное.

— Может, переждете? — предложила Красная Шапочка.

Коля отказался. Четыре всадника вряд ли берут тайм-ауты.

Пройдя мимо деревни, Лавочкин, Страхолюдлих и мекающий Дубовых выбрались к бездне.

Вид на Драконью долину завораживал. Обрыв был неимоверно высок. Вдалеке, западнее того места, где стояли путники, бесконечной лавиной падала вода. Над водопадом кружились птицы. Мест, удобных для спуска, не нашлось.

В самом низу, на дне, рос густой зеленый лес. Будто там было лето!

Драконов не наблюдалось. Тихая мирная долина.

— Как мы туда попадем? — спросила Хельга. — Ковра-самолета нет, а бревном я управлять не рискну…

Коля развернул карту-схему.

— Здесь нарисованы шахты. Человек Рамштайнта рассказал мне, что раньше в этих местах добывали руду и прокопались до самой долины. Вход вон там. — Солдат махнул рукой вправо, туда, где в зарослях чернела пасть пещеры.

Изготовив факелы, путники ступили под своды шахты. Товарищ прапорщик сначала упирался, потом Страхолюдлих стеганула его прутиком, он и смирился.

«Бьет, значит, любит», — припомнил Лавочкин.

Хождения по штольне оказались столь же монотонны и скучны, сколь осенняя погода. В шахте было сыро, скользко, мерзко. При каждом громком звуке начинали летать полчища летучих мышей, а Коля, словно нарочно, расчихался. Спуск был пологим, но встретилось несколько крутых участков. Пару раз новоявленные спелеологи чуть не свернули шеи, но — повезло. Солдат сообразил, что трусоватый Шлюпфриг вряд ли сюда полезет. Зато убийцам придется помучиться.

Факелы, поддерживаемые заклинаниями Хельги, горели до самого окончания спуска.

Солдат, графиня и четвероногий прапорщик очутились в долине лишь глубокой ночью. Ретировались в пещеру, разбили лагерь. С устатку потеряли бдительность — уснули, разморенные теплом костра, стоило только опуститься на расстеленные плащи.

Бывает, спишь себе дома, вдруг выныриваешь из забытья и видишь: смотрит на тебя пристально, например, мама, будить собирается. Своеобразная магия взгляда, не иначе.

На Колю Лавочкина смотрела совсем не мама. Над ним зависло рыло с черными любопытными глазами-блюдцами, широкими ноздрями, осторожно втягивающими запахи, и зубастой пастью. Зеленая чешуйчатая голова размером с тумбочку венчалась несколькими желтыми рожками. Изогнутая шея скрывалась за поворотом пещеры.

Солдат уже встречался с драконом, поэтому сразу понял, что визитер, скорее всего, детеныш, и ничуть не удивился, когда из-за поворота показались еще две головы — близняшки первой.

— А… а… апчхи!!! — чихнул Лавочкин.

Дракон испуганно отдернул головы, коротко зашипел и выпустил в Колю три огненных факела. К счастью солдата, мощности не хватило — случился недолет.

Взрослая особь, с которой раньше имел дело Лавочкин, легко плевалась пламенем на добрые сто шагов.

Коля мысленно поблагодарил всех богов огня за слабость дракончика.

От шипения проснулись Хельга и козлик Палваныч. Последний засучил ножками, испуганно мекая, Страхолюдлих вцепилась в его шею, прижала к полу пещеры. Ноздри дракона расширились, глазищи уставились на козлика. Одна из голов облизнулась.

Солдат решил перехватить инициативу. Осторожно поднял руки. Замахал.

— Цып, цып, цып…

Головы синхронно повернулись к нему.

— Силавека? — старательно протянула средняя дребезжащим фальцетом.

— А?! А, ну да, человек.

— Силавека глюпая!

— Сам ты глупый.

— Обизусь! — Дракончик всхлипнул, Хельга с ужасом зашептала Коле:

— Только не это! Он не должен разреветься. За обиженного детеныша эти твари готовы горы свернуть, но отомстить…

— Понял, — кивнул Лавочкин. — Эй, приятель! Чем тебя развеселить?

— Ку-у-усать хосю! Козлика!

— Козлика нельзя.

— Обизусь. — Маленький вымогатель умел отлично пользоваться своим положением.

— Козлик больной,

— Длаконы не болеют.

— Козлик невкусный.

— Нициво.

— Козлик — заколдованный дракон.

— Влешь!

Солдат лихорадочно искал способ облапошить докучного малявку.

— Поклянусь — поверишь?

— Да.

— Николас, клятва, данная дракону, священна! Не навреди себе!.. — прошелестела Хельга.

— Опять не слава богу. — Коля прочистил горло, собираясь с мыслями. — Клянусь, что этот козлик — вовсе не козлик. Теперь веришь?

— Ладно, — вздохнул сизым дымком ящер. — Хосю сказку.

— Я не сказочник.

— Обизусь.

— Вот шантажист!.. Ну, слушай… — Лавочкин решил быстро отстреляться, изложив «Колобка».

— Только длинную, а то…

— …обизусь, — закончил за него солдат.

— И стобы пло длаконов!

Зеленый вымогатель уложил головы на землю и приготовился слушать.

Коля порылся в памяти. Вспомнилось несколько сказок о драконах, и все они заканчивались хорошо… Для людей, а не для ящеров. Пришлось импровизировать.

— Давным-давно в далекой-далекой галла… то есть в стране Лягушарии жил юный герой по имени Дарт Аньян — обедневший наследник великих и ужасных Дарта Сидиуса, Дарта Мола и Дарта Вэйдера. Но он был добрым джи… тьфу ты! Рыцарем. Поехал он в столицу, хотел устроиться в королевскую гвардию. А в Лягушарии порядки совсем не то что тут. Был в тамошней гвардии иностранный легион, куда брали всех подряд: и великанов, и циклопов, и драконов…

Заскучавший ящер оживился, захлопал веками.

— …И вот, дело было под вечер, Дарт Аньян приехал в столицу. А там объявление: «Всем чудакам, которые решили сделать военную карьеру, служа в королевской гвардии, следует пройти призывную комиссию до сегодняшнего вечера». Бросился Дарт Аньян во дворец. Вбежал на высокую лестницу и нечаянно споткнулся о какое-то бревно. А бревно оказалось не бревном, а шеей дракона, «Эй, деревня! — крикнула обиженная голова растянувшемуся на площадке Дарту Аньяну. — Ты оскорбил меня. Назначаю тебе смертный бой завтра у старого замка, в полдень». — «Я буду!» — ответил рыцарь и побежал дальше. На следующей лестничной площадке Дарта Аньяна остановил огонь. Некий дракон жег листья. «Сударь! — обратился к нему торопящийся юноша. — Заткните на секундочку фонтан! Я спешу!» Дракон обиделся и назначил Дарту Аньяну дуэль на том же месте в тот же час, что и предыдущий ящер. Наконец лестница кончилась, рыцарь свернул налево и забежал по красной дорожке в темный дверной проем. Но это был не дверной проем, а пасть еще одного дракона. «Kxe! — сказал дракон, и Дарт Аньян вылетел из его рта. — Сударь, вы оттоптали мой язык. В наших кругах это тянет на адскую непочтительность к гигиене. Дуэль!» Стоит ли повторяться, на каких условиях разошлись стороны? Главное, рыцарь успел на призывной пункт. На следующий день Дарт Аньян прибыл к старому замку. На башне уже маячила некая барышня из принцесс. Обычно весть о поединке рыцаря и дракона облетала весь город, и незамужние принцессы норовили занять место в замке, чтобы победивший рыцарь взял их в жены. Драка за место на башне всегда была посуровее дуэли… У стены замка стоял гигантский дракон. Его три головы ожесточенно спорили: «Я первая!.. Нет, я!.. Вы обе после меня!..» Дарт Аньян понял, что умудрился оскорбить три головы одного ящера. «Xa-xa! — сказал рыцарь. — Я готов рубиться с вами в любом порядке. А еще можем устроить чемпионат: в полуфинале левая дерется с правой, а я со средней, в финале встречаются победители». — «Да, так будет справедливо», — согласились головы. Но не успели начаться полуфиналы, как к замку прискакали грюнвельтцы [20] кардинала. «Именем закона, стойте!» — приказали грюнвельтцы…

И тут Колю перебил храп заказчика сказки.

— Мой гениальный план сработал. — Лавочкин расцвел в улыбке. — Ребенок усыплен. Графиня, хватайте Палваныча, и пойдемте скорее. Нас ждет Барабан Власти.

Солдат размашисто зашагал за поворот.

Глава 16.

Не будите в драконе зверя, или Бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк…

Легко сказать — драконий детеныш. Легко сказать, да тяжело сдвинуть.

Если размеры взрослого ящера сопоставимы с габаритами двухэтажного дома, то туша маленького никак не меньше гаража.

Лавочкин, Страхолюдлих и дрожащий козлик стояли у выхода из пещеры. Выход был наглухо закупорен.

— Что делать? — Хельга неосознанно задала главный вопрос русской интеллигенции,

— Убить поганца и прорубить в нем туннель, — зло пошутил Коля.

Графиня ответила серьезно:

— Что вы, Николас! Детеныша дракона ни в коем случае нельзя обижать. Если же его умертвить, считайте, смертный приговор у вас в кармане. Драконы — звери не только глубоко верящие в семейные ценности, но и магические. Над убийцей дракона повисает жестокое неотвратимое проклятие.

— Да я прикалывался… Подержите факел, я сверюсь со схемой.

Карта не утешила: выход был один.

— Будить, — заключил солдат.

— Это неимоверно сложно. Сон у них крепкий. А если и разбудите — обидится, — предостерегла Хельга.

— А почему вы всю дорогу молчите? У вас язык хорошо подвешен, вот и успокойте малыша, заболтайте, — проговорил Лавочкин и задумался.

Графиня вздохнула:

— К сожалению, драконы очень похожи на мужчин. И те и другие совершенно не слушают женщин.

— Что вы сказали?

— Вот, пожалуйста!

— Ладно, не суть важно. Пока я плел нашему спящему другу ту дурацкую историю, вспомнил красивую мысль, которую изрек маленький, но сильный колдун… Вы же ведьма, так?

— Да.

— Сдвиньте его.

— Он слишком большой!

— Aгa! Ошибаетесь! Тот колдун говорил: «Размер не имеет значения».

— Хм… Не знаю, что там подразумевал этот ваш маленький колдун, но в нашем мире размер очень даже играет роль. Чтобы сдвинуть тушу, лучащуюся собственной магической энергией, необходимо инициировать движение таких сил, что шахта попросту обвалится.

— Елки-ковырялки! Йохан дома — Марты нихт, Марта дома — Йохан нихт!.. А сколько он продрыхнет?

— Обычно они спят суток по двое-четверо, насколько я знаю… Тем более детеныши.

Палваныч, предоставленный самому себе, внезапно засеменил к драконьему телу и аккуратно боднул его мелкими рожками. Ящер вздохнул, заворочался, чуть отползая назад. Потом козлик надавил еще и еще, пока между тушей и стенами штольни не образовалась внушительная щель. В нее хлынул дневной свет.

— Ай да товарищ прапорщик! Ай да голова… — Лавочкин искренне удивился.

Действительно, Дубовых проявил такую смекалку, какую редко выказывал в бытность человеком.

Выйдя из шахты, путники очутились… в драконьем роддоме. Под ногами шуршал песок. В нем торчали белые в коричневую крапину яйца. Кладки простирались на сотни шагов в разные стороны. Сразу за песчаным «пляжем» начинался лес. Вдоль стены была полоса, не заставленная яйцами. Очевидно, по ней и пришел любопытный дракон.

Яйца были большими, с человеческий рост. Некоторые изредка покачивались.

Спящий красавец опять заворочался, подгребая во сне лапами, и вновь закрыл лаз.

— Направо вдоль скалы аккуратненько марш, — отчего-то шепотом скомандовал Коля.

Когда до леса оставалось метров сорок, яйца, стоявшие совеем близко от дорожки, затряслись, треснули, раскололись…

— Ишь ты, вылупились… — завороженно проговорил солдат.

Семеро новорожденных, не отрываясь, следили за людьми и козликом.

— Только бы не сказали «мама», — загадала Хельга. — Иначе увяжутся, не отделаемся.

Крайний склизкий детеныш открыл рот. Неуверенно мяукнул… Фыркнул… И завопил:

— Еда!!!

— Ходу, графиня! — крикнул Лавочкин. — Долбаный парк юрского периода…

Картина завораживала. По узкой песчаной полоске между отвесной каменной стеной и плотными рядами огромных яиц бежали парень и женщина с козлом, а за ними топали маленькие дракончики, галдя, падая на слабеньких ножках, снова вскакивая… Трепетали крошечные крылышки, клацали чуть проросшие зубки, щелкали неокрепшие хвостики.

У драконих сильно развит материнский инстинкт. На истошные охотничьи крики малышей среагировали сразу три мамки. Они поднялись в воздух и своеобразным звеном в бреющем полете пошли над кладкой.

— Стрелять надо! — проорала правая. — Уйдут же! Они в лес тянутся, там спрятаться есть где…

— Как же мы?.. А дети? — дымно пропыхтела крайняя слева.

— Без команды не палить! — распорядилась центральная.

Расстояние между беглецами и детенышами увеличивалось, зато драконихи неумолимо настигали людей и козлика. Страхолюдлих рискнула ворожить: подняла над землей Палваныча и полетела сама.

Коля мигом отстал. Оглянувшись, оценил, что мелюзга бросила погоню, а вот до прибытия тяжелой авиации он в лесок не успеет.

Солдат остановился и шагнул вплотную к яйцам.

«Теперь либо человечина с яичницей, либо переговоры», — подумал он.

Всё оказалось куда проще. Места для посадки взрослого дракона не было, «звено» развернулось, заходя на круг. Лавочкин сделал спасительную короткую перебежку.

Драконихи пролетели над лесом и вернулись на пост.

— Что же вы, графиня, меня не прихватили? — поинтересовался солдат.

— Я бы не справилась с тремя объектами.

— Предсказуемый ответ.

«Ну, ведьма хитрая, ты еще пожалеешь», — мысленно пообещал Хельге Коля.

Шли строго на юг, аккуратно огибая поляны, где нежились в лучах солнца драконы. Вечером добрались до реки.

— Ночевать будем здесь, — решил Лавочкин. — А завтра вверх по течению до водопада, который мы видели перед спуском.

Солдат достал флейту, приготовил ужин.

Где-то совсем в другой части материка, там, где горы протыкают небесный купол, по одному из пологих склонов спускался грузный тролль — человекоподобный двухметровый монстр. Мощные руки, свисавшие до колен, проворно помогали ему удержать равновесие, то и дело упираясь в камни. Толстые короткие ноги осторожно переступали, неся хозяина вниз.

Массивное тело, покрытое негустой шерстью землистого цвета, выделялось на фоне пепельного склона.

Тролль то и дело останавливался, задирал маленькую лысую головку к небу и рычал, грозно отвесив массивную нижнюю челюсть и обнажая внушительные желтые клыки. При этом мясистые уши расправлялись, торча над макушкой, точно игрушечные паруса; черные глазенки, расположенные на разной высоте, округлялись, норовя выпрыгнуть из глазниц, а свернутый набок нос трепетал.

Изредка тролль поправлял набедренную повязку и оглядывался в поисках дубины. Без оружия монстру было некомфортно.

Рычал он по двум причинам. Во-первых, страшно хотелось кушать. Тролли вообще народ прожорливый. А во-вторых, сегодня узколобый гигант в очередной раз отчетливо почуял, где его волшебная флейта. Да, она снова проявилась в этом мире! Теперь он точно знал, в какую сторону идти. Бессмысленные блуждания на краю земли закончились. С решимостью ледокола монстр двигался туда, где беспечно дудел Коля Лавочкин. В прошлый раз ворам удалось перехитрить тролля и даже надолго спрятаться, но теперь ошибки не будет…

— Спать будем по очереди, — сказал солдат, доев цыпленка. — Кто знает, что здесь творится по ночам!

Страхолюдлих согласилась.

Караулить было интересно. Драконы всю ночь предавались национальной забаве: взлетали высоко над долиной и выпускали струи огня. Коля обнаружил, что выбросы пламени подчинены строгому порядку. Чешуйчатые пиротехники чертили на фоне черного неба алые руны. Сначала они не читались, вероятно будучи «написанными» на неведомом Лавочкину языке, а потом он разобрал готическую немецкую вязь:

Доброй ночи! В небе — драконьи новости.

За истекший день Семья пополнилась семью новыми членами. Радость омрачилась инцидентом на родильной поляне. Трое неизвестных, двое из которых люди, а третий и вовсе козел, безнаказанно бегали между яйцами, пока их не припугнули попечительницы.

На лугу Мудрейших в результате острого научного диспута на пятьсот сорок восьмом году жизни скончался видный ученый Гроссешланге. Мы потеряли отца теории происхождения драконов от низших рептилий.

Вести из-за рубежа. Люди продолжают борзеть. Черное королевство скопило у своих границ существенные человеческие ресурсы, вооруженные средствами отъема жизни. Наблюдатели прогнозируют межлюдские столкновения. Мы предостерегаем сознательных драконов от посещения указанного королевства и сопредельных с ним государств.

Новости культуры. Сегодня все драконы вели себя культурно.

Срочно в выпуск! Горячая новость! Видный ученый Гроссешланге не умер, как сообщалось ранее, а просто глубоко задумался. Воистину, всё хорошо, что хорошо кончается…

Солдат зачарованно читал странные новости, потом его глаза устали.

Он растолкал Страхолюдлих:

— Хельга, ваша очередь дежурить. Кстати, по сведениям драконьего метеоцентра, завтра облачно, слабый ветер, тепло, и мухи не кусают.

Коля лег на спину, кутаясь в плащ. Перед тем как уснуть, прочитал кусочек рекламного объявления:

Вы еще летаете за девственницами к отдаленным деревням и замкам, рискуя нарваться на какого-нибудь идиота-рыцаря? Тогда это сообщение для вас! Прямые поставки девственниц от лучших производителей…

Лавочкину приснилась Эльза, девушка с лицом повзрослевшей Алисы Селезневой. Та самая, которую он спас от дракона. Эльза качала головой и приговаривала: «Что же ты, мой идиот-рыцарь, не сохранил мне верность?»

Утро выдалось теплым. Облака были редки, солнце атаковало Драконью долину по-летнему жаркими лучами.

Лавочкин, Страхолюдлих и Палваныч шли вдоль реки, стараясь не выходить на открытый берег. Лучше держаться под сенью дубов, не привлекая внимания драконов.

Деревья здесь росли фантастически крупные. Солдат подумал: «Чего ты хотел, Колян? В долине гигантов всё должно быть размера XXL. Всё равно неуютно как-то…»

Козленок проявлял беспокойство, уже ставшее привычным. Хельга вышагивала, словно на балу. Она тревоги не испытывала.

Монотонный путь продолжался долгие часы, пока искатели Барабана не услышали тихие вопли. Где-то кричала женщина. Лавочкин велел графине сидеть с прапорщиком и не высовываться, а сам отправился на разведку. Ориентируясь на голос, он углубился в лес и наткнулся на чудо, какого еще не видывал.

Сначала, в свете солнца, Коле показалось, что между дубами, на высоте метра в четыре, висит бабочка-переросток. Потом светило скрылось за облачком, позволяя всё подробно разглядеть. На огромной толстенной паутине, сплетенной неведомым паучищем, трепыхалась дамочка. Притом непростая: голая (это солдат, естественно, ухватил в первую очередь), а еще с большими цветастыми крыльями, как у махаона. Именно из-за них Лавочкин принял дамочку за бабочку.

— Да… — протянул парень. — А я думал, Борис Вальеджо свои картины по сугубой укурке рисовал…

— Помогите! — крикнула баба-бабочка. Хотя почему баба? Лет тридцать, не больше.

— Как же я вам помогу? — спросил Коля.

— Руби паутину, рыцарь!

— Чем? — буркнул Лавочкин, скидывая мешок с плеча.

Там вместе со всей формой лежал штык-нож. Тупой, как собирательный образ военного. Но на безрыбье…

Солдату повезло. Прозрачные канаты-паутинки лопались, стоило только начать их подпиливать. Вскоре пленница провисла на верхних канатах. Они стали вытягиваться и рваться. Дамочка с визгом рухнула вниз.

Коля поймал ее, точнее, смягчил падение.

Неудавшаяся жертва паука придавила солдата к земле и накрыла роскошными крыльями.

— Что ж ты… кхе!.. не полетела? — прокряхтел парень, ловя воздух ртом.

— Паутина крылья склеила, — продышала спасенная в Колино ухо. — Спасибо, рыцарь.

Губы касались кожи, вызывая особые ощущения эротической щекотки. Но не везде солдату было так же комфортно, как в районе уха.

— Пожалуйста… колено… убери… — просипел он.

— Ах, прости!

Дамочка поднялась на ноги и, только-только осознав, что стоит нагишом перед мужчиной, покраснела, стыдливо прикрылась. Руками. Попытка обернуться крыльями закончилась фиаско — держала оборванная паутина.

Лавочкин встал, отдышался, бережно оторвал липкие канаты от нежных крыл.

Хозяйка взмахнула ими пару раз, проверяя, всё ли в порядке. Удовлетворенно кивнула, закуталась в них, словно одевшись в длинное платье.

— Как ты попалась-то? — поинтересовался Коля.

— А, нектара насосалась и по пьянке вляпалась. У нас, у фей, такое случается.

— Так ты фея?!

— Фея. Кем же мне еще быть?

— А голая почему?

Фея откинула голову, встряхнув длинными рыжими волосами, и засмеялась. Ее переливчатый смех понравился Лавочкину. Бронзовая загорелая кожа, веснушки на носу и щеках…

— Ну, ты отколол! — Дамочка улыбалась восхитительной улыбкой. — Нам, феям, одежда не нужна.

— А как же?.. Вот в «Золушке»…

— Ты где-нибудь слышал, что фея-крестная являлась Золушке одетая? Женщинам друг от друга прятать нечего.

— Понятно. Пойдем отсюда. Вдруг паук приползет?

— Не приползет. Он еще вчера приполз, но его очень кстати сожрал дракон.

— А отчего тебя не освободил?

— Нет, ты тот еще шут! — Фея снова рассмеялась. — Дракон останавливался перекусить, а не погеройствовать. Мне ужасно повезло: заметил бы меня — слопал бы вместо десерта. Фейчатина с паучатиной. Отличный ужин.

— Мне всё равно пора, — сказал Коля. — Меня ждут.

— Эй, а расплатиться?

— За что?!

— Ты меня спас? Спас. С меня услуга.

— Фух! — выдохнул солдат. — А я думал, еще и должен остался.

— Хватит меня смешить! Загадывай желание.

— Любое?

— Любое.

— А сумеешь человека, из копытца напившегося, из козла в нормальное состояние вернуть?

— Легче легкого!

— Вот здорово! — Проблема прапорщика была практически разрешена.

— Только учти, у меня волшебство вечернее.

— Как это?

— Ровно в полночь твой человек снова окозлится. Ну, ты должен помнить: тыква, мыши, лохмотья…

— Вот засада! — Коля задумался. — А если отсрочить мое желание? Например, сделать так, чтобы я когда-нибудь что-нибудь загадал бы, а оно исполнилось?

— Молодец! — Фея выпростала из-под крыльев руку и легонько щелкнула солдата в нос. — Редкие люди так распоряжаются возможностью, которую я им даю. Ступай с миром. Захочешь загадать желание, скажи: «Офелия, о, нимфа!.. Исполни…» и дальше по существу. Оно и сбудется.

— Идти и всё? — Лавочкин подозрительно сощурился. — А как же волшебная палочка? Пассы?

Фея грязно выругалась.

— То ты на тело мое прекрасное пялишься, то про странные волшебные палочки толкуешь… Ты это, без излишеств давай. Я тебя в нос щелкнула. Это посильнее размахиваний палочками будет. А если не веришь даме, то какой ты, к буйволу, рыцарь?

Она демонстративно развернула крылья, оттолкнулась от земли и, хохоча, полетела прочь.

— Поосторожнее! — крикнул ей вслед Коля. — А то опять вляпаешься!

— Помни!.. Полночь!.. Тыква!..

Он вернулся к Хельге и Палванычу. Дубовых пасся под чутким призором графини.

— Что случилось? — спросила Страхолюдлих.

— Да ерунда, — соврал солдат. — Опоздал я.

Блуждания по сказочному миру отучили Лавочкина доверять людям. А уж бывшей соратнице Дункельонкеля тем более.

— Тогда в путь, — с патетическим смирением произнесла далеко не глупая графиня. — Мы потеряли уйму времени. Кое за кем идут наемные убийцы, если я не ошибаюсь?..

— Интересно, близко ли они? — задал риторический вопрос Коля.

Мор и Брань не сразу сели на хвост Николасу Могучему. Убийцы потеряли целый день только на то, чтобы выведать направление, в котором исчезла их мишень. Попутно они выявили связь Николаса с Марлен Всезнайгель и вернулись к Рамштайнту за советом.

— Малышка Марлен спрятала барона?! — не поверил король преступности. — Я ее знаю с малых лет. Она, конечно, большая оригиналка, вся в отца, но зачем ей Николас? Они сроду не встречались… Хотя с Всезнайгелем Могучий знаком… Есть вероятность, что они отбыли по реке, в Наменлос. Колдун живет там. Странно… А я полагал, барон отправится на юг… Но это сильный ход — заручиться поддержкой Всезнайгеля.

Убийцы сопоставили факты, посетили пару столичных портовых забегаловок, и им улыбнулась удача. Нашлись люди, умудрившиеся в полной темноте заприметить уплывавшую из Пикельбурга подозрительную пару.

Двигаясь вдоль берега, Мор и Брань были вознаграждены за упорство. Четкие следы Николаса и его спутницы вели на юг. Добравшись до деревни, а затем и до домика Красной Шапочки, убийцы аккуратно вызнали, что мишень в сопровождении женщины с козлом отправилась к обрыву.

Там стало ясно — Николас исчез в заброшенной шахте. Отличные отпечатки ног вели именно туда.

Многочасовой спуск окончился тупиком.

Мор и Брань скептически осмотрели спящего дракончика, закупорившего выход.

— Будить нельзя, — хмуро сказала Брань.

— И убить нельзя, — не менее хмуро добавил Мор.

— Оно и к лучшему. Мы почти третьи сутки на ногах. Хоть выспимся наконец.

— Пожалуй, ты права.

— Морген, давай бросим это задание? — промолвила Брань. — Противник слишком удачлив или расчетлив. Нам опять приходится лезть в Драконью долину… А мы только что еле унесли отсюда ноги! Мы умертвили дракона, Морген… Теперь на нас дурацкое проклятье, которое я не смогла снять. Выйдя в долину, мы уподобимся площадным дурачкам, бегающим и орущим: «Я убийца!»

— Выкрутимся, Брунхильда. Я сам не рад, что взял этот заказ. Но надо работать! Мы должны добывать золото. Иначе… — Мор помолчал. — Далеко не пойдем. Если мишень улизнула и на этот раз, то вернемся.

— И вернем золото?

— Да.

— Всё, отдыхать.

Убийцы спрятались поглубже в штольню и заснули.

Глава 17.

В пещере горного маньяка, или Крест, поставленный на карте

Вечерело. Величественно шумел водопад. Маленькие радуги высвечивались в облаке брызг, чтобы снова пропасть, когда солнце пряталось за тучку.

Коля, Хельга и Палваныч стояли на берегу прозрачного озера, наполненного падающей дробенландской водой.

Солдат созерцал природное чудо, раскрыв рот. Подъем к Дробенланду был столь высок, что не проглядывался из-за туманной завесы.

Графиня стояла, обхватив плечи руками, и внимала мощному мерному рокоту.

Товарищ прапорщик пил воду из озера, тряся серыми боками.

— Судя по карте, нам нужно за водопад! — прокричал Лавочкин.

Страхолюдлих кивнула, поняв скорее жесты, а не слова.

Через полчаса троица подошла к стене. Между скалой и водным потоком обнаружилась покатая, зато сухая полоска — своеобразный карниз.

Пройдя по нему, путники остановились. Теперь рот открыла даже графиня.

Перед странниками предстало поистине чудесное сооружение. Высокие своды поддерживались колоннадой. Исполинская пещера уходила вглубь. Стены были идеально ровными, будто вылитыми по форме.

— Елки-ковырялки! — восхищенно протянул Коля. — Да сюда можно «Титаник» загнать, и еще для одного место останется…

В лица путников дул непрекращающийся ветер. Огни факелов трепетали, грозя опалить волосы людей. Через три сотни шагов туннель закончился, и странники попали в широкий зал. Света факелов не хватало, поэтому стены терялись в темноте. Создавалось ощущение бесконечности подземного пространства.

Лавочкин не сдержался:

— Ни фига себе!.. бе!.. бе!.. бе!..

Когда умерло эхо, Хельга и Коля различили еле слышный шорох. На стенах начали зажигаться огоньки. Десятки, сотни… Казалось, они рождались из ниоткуда.

Проступили детали. Огромный зал поражал. На потолке мерцала мозаика, изображающая сцены боя великанов и людей. Стены также были декорированы мозаикой и барельефами. Героев этих гигантских произведений неведомые авторы увековечили в циничные моменты пыток и казней. По спине солдата забегали мурашки. Табунами.

Безвестные мастера не пожалели и пол. На нем были запечатлены столь отвратительные оргии, что останавливаться на их описании попросту противно.

Страшное произведение извращенных искусств подавляло, внушало оторопь и желание бежать прочь. Коля потел, козленок жался к ноге Хельги. Сама Страхолюдлих не разделяла чувств спутников.

— Дом, родной дом! — с бесконечной теплотой выдохнула она.

— Это твой дом?! — спросил Лавочкин.

— Почти. По преданию, здесь зажигается волшебный свет, только когда сюда заходят настоящие Страхолюдлихи. Николас, это обиталище моего легендарного предка, — гордо пояснила графиня. — Ты как раз стоишь на его лице.

Солдат глянул под ноги, отпрыгнул в сторону, присмотрелся внимательнее.

Предок Хельги Страхолюдлих был маленьким горбуном, притом, судя по картинке, весьма порочным.

— И как он попал в легенды? — поинтересовался Коля. — Надеюсь, не за то, что изображено на этой эпической картине?

Хельга воодушевленно заявила:

— Садитесь, Николас, пол теплый. Я подарю вам балладу, передаваемую женщинами нашего рода из поколения в поколение. — Она закрыла глаза и запела:

Моя история грустна, как ведьма на костре,

Моя история стара, как муть на серебре.

И ты, вкушающий ее, задумайся чуть-чуть,

Слезинкой капни, е-мое, и дальше счастлив будь…

Песнь была долгой, словно полярная ночь. Лавочкин узнал, что славный предок графини злодействовал почище Кощея Бессмертного. Карлик — колдун и обладатель волшебного жезла — похитил прекрасную принцессу, превратил ее в волчицу-оборотня, усыпил, а потом отбивался от ее возлюбленного. Погиб сам, но и богатырь пал от клыков проснувшейся принцессы. Та, осознав тяжесть содеянного, наложила на себя руки. Короче, все умерли.

Солдат понял главное: Хельга привела его и прапорщика в цитадель легендарного предка.

Палваныч, которому посчастливилось услышать бессмысленно-жестокую историю о горбуне во второй раз, уснул. Коля тоже сомкнул потяжелевшие вежды и почти задремал.

Когда голос Страхолюдлих смолк, все открыли глаза.

К неудовольствию путников, обстановка в зале претерпела существенные изменения. Троицу окружила целая орда гномов. Хмурые бородачи, вооруженные ломами и кирками, ждали окончания баллады. Коля вскочил на ноги.

— Вы чужаки, — сказал старший гном. — Вы должны умереть.

— Это почему? — Лавочкин упер руки в бока.

Он имел опыт общения с маленькими рудокопами, а вот Хельга растерялась. Палваныч тем более. Гномий старшина топнул ногой:

— Приказы Белоснежки не обсуждаются!

— И тут Белоснежка! — воскликнул Коля. — А вы, надо полагать, семь гномов…

— Ты верно назвал наш орден, — с оттенком удивления проговорил гном. — Может, ты и пароль назовешь?

Солдату кроме дурацкого «Здесь продается славянский шкаф?» ничего на ум не шло.

— Да хрен его знает! — сказал он.

— Это устаревший пароль, — невозмутимо отчеканил старший. — Я вынужден вас задержать до выяснения ваших личностей. Козла мы, несомненно, съедим.

— «Несомненно»?! — Колины мысли неслись галопом. — Права не имеете!

Страхолюдлих выручила Лавочкина и, разумеется, Палваныча.

— Важность этого козленка не подлежит описанию, — ледяным тоном произнесла она. — И не вам решать его дальнейшую судьбу.

— А кому? — оторопел гном.

Толпа бородачей зашевелилась, зашептала.

— Презренные слуги! — воскликнула графиня. — Судьба сего животного в руках более могущественных, чем даже… даже…

— …Чем руки самой Белоснежки! — закончил Коля. Гномы попятились.

Лавочкин решил развить преимущество. Он достал из своего мешка автомат.

— Зовите своего чудика в мантии и колпаке. Пусть пощупает эту вещицу. Вопросы отпадут.

Коротышки зароптали:

— Это Николас Могучий… Неужели?!.. Да-да, смертельный металл…

— Вы меня знаете?

— Что знает одна семья — знают все гномы, — сказал главный. — Весть о сильнейшем герое современности, разошедшемся миром с нашим скромным народом, облетела всё подземелья. Добро пожаловать, Николас!

Гномы церемонно поклонились. Коля ответил. Бородачи опустили кирки и ломики, Хельга и козленок немного расслабились.

Главный гном обратился к графине:

— А вы наверняка потомок автора этого дворца. Волшебные светильники… Я сразу заметил фамильное сходство…

Солдат снова посмотрел на изображение злобного карлы, потом на спутницу. Ничего общего, кроме неестественной бледности лица.

— Да, я из рода Страхолюдлих, — отрекомендовалась графиня.

— Значит, мы дальние родственники. Ваш славный предок, сын гнома и человеческой женщины, был начинателем здешней династии Страхенцвергов. [21]

«Свой среди чужих, чужой среди своих, — подумал Коля, продолжая пялиться под ноги. — Да, высоковат для гнома, но низковат для человека. Полукровка…»

— Пророчество сбывается, — загадочно сказал старший гном. — Пойдемте в пиршественный зал. Вы устали и голодны. Мы хотим проявить гостеприимство.

Солдат не возражал. Дела можно отложить и на утро.

Все проследовали в менее помпезное помещение, в котором стояли сдвинутые буквой «П» каменные столы и скамьи. Проворные гномихи в считанные минуты натаскали небогатой снеди. Гостям отвели места во главе стола, рядом со старостой. Подальше расселись рядовые гномы и их подруги. Галдеж царил несусветный. Лавочкин сравнил это застолье с обедом в пионерском лагере, только детишки были бородатыми.

Староста (Лавочкин узнал, что его величали эрцгерцогом) [22] залез на скамью, пронзительно свистнул. Шум стих.

— Братья и сестры! — крикнул главный гном. — Вы знаете: у нас на каждое событие есть свое пророчество. Влюбленным родителям Страхенцверга предрекали плохую судьбу… И верно, они стали изгоями, а их сын — чародеем и оборотнем. Самому нашему предку сулили лютую смерть, и он ее принял. Предсказана нам и ее величие Белоснежка. И вот мы ей служим… — Маленькие рудокопы зароптали, недовольные хозяйкой. — Но из темного прошлого посланы нам и светлые лучики надежды. Одной из этих надежд проникнуто пророчество о том, что придет герой и приведет высокородного потомка легендарного Страхенцверга. Потомка из людей! Воцарится сей потомок в нашем роду, приведя его к свободе, достатку и миру! Так поприветствуйте же Николаса Могучего и нашу родственницу Страхолюдлих!!!

Трапезная взорвалась радостным гвалтом. Гномы хлопали, орали, улюлюкали и топали ножками по полу.

Коля почувствовал пристальный взгляд. На него откровенно пялилась гномиха. Знаки приязни одинаковы у людей и гномов: кончик языка пробежался по пухлым губкам, обнаженное плечико подалось вперед, копна каштановых волос взыграла волной, когда обольстительница отвернулась, чтобы вновь скоситься на героя из героев.

— Похоже, на тебя положили глаз! — крикнула в ухо Лавочкину Хельга.

Начался пир.

Следующий же тост выпал Николасу Могучему.

— Уважаемые хозяева! — громко проговорил Лавочкин, когда стих шум. — Ваше гостеприимство безгранично. Но я заметил, у вас трудные времена…

Гномы закивали, хмуро взирая на пареную репу, корешки хрена, запеченную кротятину и разбавленное пиво. По залу пробежал шепот:

— Эх, сейчас бы козлятники…

— Подождите! Козла не трогать! — Коля поднял руку, в которой сжимал флейту. — Пировать, так с музыкой!

Он заиграл корявую мелодию, напоминающую «Цыпленок жареный», заполняя столы горячей курятиной, хлебом, сметаной и добрым элем.

Раздались аплодисменты, плавно переходящие в чавканье и стук кружек.

— За будущий достаток! — провозгласил Лавочкин. Позже эрцгерцог наклонился к Колиному уху и прошептал:

— Эх, Николас, вашу музыку я готов слушать хоть каждый вечер.

— Поверьте, мой репертуар быстро надоедает. Слегка набив животики, бородачи потянулись к искусству.

В основном звучали длинные эпические песни вроде Хельгиной.

Из этих жемчужин народного творчества солдат узнал многое о жизни славного Страхенцверга. К примеру, сын гнома и человеческой женщины сам был женат и оставил после себя не только гору трупов, но и двух детей. Дочь Страхенцверга родилась гномихой а сын — человеком. Гномиха осталась в пещере и стала предводительницей местного племени маленьких рудокопов. А сын ушел наверх, в королевство Вальденрайх, дав начало роду Страхолюдлих.

Любопытным оказалось и объяснение того, почему укус горбуна превратил похищенную принцессу в оборотня. Дело в том, что будущая мать злейшего в мире карлика сильно болела. Недуг был страшным, практически неизлечимым. А будущий отец Страхенцверга, могущественный колдун и многознатец, всё-таки спас женщину, пересадив ей волчий гипофиз. Она выздоровела, но по полнолуниям стала превращаться в волчицу. Горбун унаследовал эту неприятную особенность. Позже он заметил за собой желание кого-нибудь укусить. Укушенные заражались оборотничеством.

Еще предок местных бородачей и их подруг отличался редкостной любовью к садизму. На его совести была гибель целого вида драконов — двенадцатиголовых, Страхенцверг охотился только на таких.

Он мог вырезать деревню, спалить город или наслать мор на целую страну, для того чтобы пробудить воображение, испытать вдохновение художника. До конца своих черных дней горбун считал себя именно живописцем, а не сумасбродным палачом…

Когда бесконечные песни закончились, настало время танцев. Гномы плясали под быструю ритмичную музыку, зачастую лишенную какой-либо мелодии. Каштанововолосая искусительница вытянула Колю из-за стола и закружила по мраморному полу, не прекращая обольстительных мероприятий и показывая «товар лицом».

Гномьи пляски предполагали высокие затейливые прыжки. Лавочкин самоотверженно танцевал и продержался довольно долго. Наконец сдался:

— Всё, красавица. Я устал.

— Если герой устал, то красавица отведет его в опочивальню, — вкрадчиво сказала каштанововолосая.

Солдат, расслабленный элем и бесконечными скачками, не почуял скрытого смысла предложения гномихи, хотя она не очень-то и скрывала этот смысл.

— Веди, — кивнул Коля.

Он успел заметить ехидную улыбку Хельги Страхолюдлих, прежде чем вышел из зала.

Впереди семенила, отчаянно виляя бедрами, маленькая искусительница. Мощные своды, разукрашенные картинами, закончились, незаметно сменившись грубо вырубленными в скале пещерами. Эхо, размножавшее шаги, исчезло. Стало глухо, как в погребе. Потолки были едва выше человеческого роста. Коридоры постоянно разветвлялись. Всё чаще в основных, широких, ходах встречались боковые двери.

— Квартиры, — пояснила провожатая.

— Как тебя зовут? — поинтересовался Лавочкин.

— О! А я думала, герой не спросит. Пфердхен. [23]

— Кобылка?!

— Да, я именно так и представилась.

— Очень… приятно. Я Николас.

— Экая новость! — рассмеялась гномиха. — Ну, вот мы и пришли. Наше с сестрой гнездышко.

— А сестра?..

— На пиру. Она любит веселиться… — Пфердхен толкнула одну из дверей, ступила во тьму.

Через полминуты зажегся мутный свет: хозяйка запалила свечу.

Зайдя внутрь, солдат очутился в норе: низко, узко, мрачно… Согнувшись в три погибели, Лавочкин проследовал за Пфердхен в крайнюю справа дыру. Там стояла неестественно большая кровать — человеческая, не гномья.

— Вот и ложе, рыцарь.

Хозяйка водрузила свечу на сундук, стащила с кровати покрывало.

— Милости прошу.

— Спасибо. — Коля выжидающе посмотрел наПфердхен.

— Раздевайся, — сказала она.

— А ты?.. — Солдат принялся подбирать слова, обозначающие «Ты уже иди, да?»

— А я тоже разденусь, не волнуйся, — ответила гномиха.

Лавочкин начал понимать, в какую сторону развиваются события. Пфердхен, конечно, женщина симпатичная, но очень уж маленькая: чуть ниже его пояса.

«Дурной вариант, — подумал парень. — Я будто этот… Ну, в „Лолите“… с мелкой… А тут еще Марлен… Ерунда какая-то!»

— Если я правильно догадываюсь… — промямлил он.

— Правильно, правильно, — проворковала Пфердхен, расстегивая платьице.

— Тогда, прости, ничего не получится.

— Ты повредился в бою?

— Н-нет.

— Болеешь?

— Нет.

— А что? — нетерпеливо спросила гномиха.

— Я дал обет.

— Ха! Я тоже дала обет. Я дала — я взяла.

— Нет, я так не могу. Понимаешь, ты…

— Я что? — гневно взвизгнула Пфердхен. — Я маленькая, да? Говори!!!

И тут из соседней комнатки донесся детский плач.

— Это кто? — Коля вытаращился на стену.

— Племянничек. Разбудили мы его, — досадливо сказала гномиха. — Побегу за сестрой.

Она зашагала к двери,

— А мне что делать?

— Ничего. Жди!

Пфердхен выскочила в коридор.

Солдат почесал затылок, слушая «А-а-а-а! Уа-а-а-а!!!». Ребенок не умолкал, вопли были душераздирающими.

— Ну и нравы, — пробормотал Лавочкин. — Детей в люльки — и на пир!

Он зашел в комнатку, где стояла крохотная колыбель. В ней ревел грудной гномик — маленький розовенький пупсик.

Коля осторожно взял ребенка на руки. Точнее, на одну. Второй стал размахивать, привлекая внимание плаксы. Тот заинтересовался. Притих, следя за болтающимися пальцами.

— Вот… Умница. Баю-баюшки-баю… — заговорил Лавочкин. — Спят усталые игрушки… Книжки спят… Одеяла и подушки ждут… Уй-я!!!

Гномик проворно согнулся и цапнул солдата за большой палец.

Жертва детского вероломства уложила преступника обратно в люльку.

— Блин… Больно-то как! До кровищи… Неужели у тебя уже есть зубы?!

Грудничок рассмеялся, показывая два передних зубика.

— Ржешь еще… — обиженно сказал Коля, вытирая и зажимая ранку. — Ну ни хрена у меня не получается с вами, детьми!.. То загипнотизирую, то усыплю не там, где нужно. Ты вот кусаешься…

Притопали Пфердхен с сестрой. Мать мельком взглянула в люльку.

— Хм, порядок, — сказала она и пропела:

Спи, усни, закрывши глазки, баюшки-баю,

И не мучай понапрасну нынче мать твою.

Она провела ладонью по лицу малыша. Тот сомкнул веки и мерно засопел.

— Так, Пфердхен. — Мамаша ткнула пальцем в грудь сестры. — Опять кричала во время?.. Хотя вы оба одеты… Но в любом случае, я тебе сколько раз говорила чтобы ты вела себя тихо? Николас, прошу вас, вы человек сознательный… Не позволяйте этой бесовке, как бы сказать… В общем, не надо близости в нашем доме, хорошо? А то она верещит — уши закладывает. И вам неприятность, и мальчонку моего разбудите.

— Слово рыцаря. — Лавочкин отсалютовал.

— Вот и отлично. А я обещала танец одному красавцу. — Мамаша подобрала юбки и стремительно покинула чадо и Колю с Пфердхен.

— Идите спать, Могучий, — зло произнесла гномиха. — Я лягу здесь. От греха подальше.

Солдат проснулся в отличном состоянии духа. Постель была мягкой, сон глубоким, тишина обволакивающей. Чего еще можно пожелать после ночевок в шахте и под открытым небом?

Улизнув из квартирки разбитных сестриц и поблуждав в гномьих пещерках, Коля выбрел в зал, где вчера гремел пир. Сейчас здесь властвовали тишина и чистота.

Сев за крайний столик, Лавочкин достал карту-схему. Цель, указанная крестиком, находилась где-то близко. Солдат дождался первого проходящего мимо гнома, попросил проводить. Отмеченное помещение не производило впечатления.

Одна стена была расписана волшебными рисунками Страхенцверга, да и та не полностью. Остальные — просто неровные стены. Никаких предметов, гробниц, дверей — только вход в каменный мешок. Полный тупик.

Гном поведал, что накануне своей геройской гибели горбун работал именно в этом зале.

Коля устроил дознание:

— А тут ничего раньше не стояло?

— Всегда пусто было,

На дилетантский взгляд солдата, изображение не несло информации о Барабане Власти.

— Присмотрись, уважаемый, — в отчаянье призвал бородача Лавочкин. — Не изменился ли рисунок?

Коротышка долго пялился на непотребство, запечатленное злым гением, особенно долго останавливаясь на прекрасных женщинах, принимающих лютую смерть в самых необычных обстоятельствах.

— Да нет… Вроде всё, как писал праотец…

«Всё, точно тупик, — сокрушенно подумал Коля. — А я, дурень, надеялся, что Барабан просто так меня дожидается. Приходи — бери… Неужели карта Рамштайнта ложная? Где мне теперь искать чертов артефакт?..»

— Вообще-то это хрусталь. — Гном пощелкал пальцем по стене. — Способ нанесения рисунка — волшебный. Если картину меняли, должны остаться следы. Вам лучше с колдуном поговорить.

— Будь другом, отведи к нему!

Колдун жил затворником в самой далекой и тесной пещерке. Белая борода начиналась от самого входа и была уложена в несколько колец по периметру норки-комнатушки. Седая мега-мочалка росла из тощего остренького лица, покрытого глубокими морщинами. Колпак и мантия дополняли портрет мага.

— Пришел ко мне спрашивать про незаконченную залу, — проскрипел колдун, когда солдат занес ногу над порогом.

— Да, здравствуйте, я Ни…

— Знаю, кто, зачем и куда. — Старик махнул костлявой рукой: — Не трать времени. Ответ: да, рисунок изменялся несколько лет назад. Читаю будущее. Склоняюсь к необходимости помочь. Соединив все причинные места на картине, получишь подсказку. Всё, иди. Буду держать за тебя пальцы.

Колдун показал нитку, на которой висела гроздь серых сухих пальцев.

Лавочкин поспешил ретироваться,

— А что это за пальцы? — поинтересовался он у гнома-проводника.

— Это священный амулет нашего рода — настоящие пальцы Страхенцверга. Они светятся в темноте и приносят удачу тому, за кого их держат.

— Отличная новость, — хмыкнул Коля. — Хоть на конкурс везунчиков записывайся.

Глава 18.

Места знать надо, или Пророчества о Белоснежках

Гномы с готовностью исполнили прихоти Николаса Могучего: принесли в незаконченную залу стол и стул, отыскали проворного художника.

— Сможешь перенести картину со стены на бумагу? — спросил его Коля.

— Завсегда легко. — Рисовальщик поклонился. — У господина героя отменный вкус. Поздние работы Страхенцверга отличаются особой экспрессией и смысловой наполненностью…

— По-моему, они столь же отвратительны, как и ранние. — Лавочкин прервал льстивые речи художника. — У меня есть особая просьба. Сделай изображение светлым, почти бледным.

Солдат постеснялся сформулировать более конкретную задачу.

— Сколько тебе понадобится времени? — поинтересовался он.

— С учетом того, что нужно изготовить краски, неделю.

— Долго. Можешь нарисовать черно-белый эскиз?

— Да, за сутки.

— Остановимся на этом варианте. Пиши грубо, главное — пропорции.

Следующие сутки Коля провел в ожиданиях. Он не стал мешать художнику. Послонялся в пещерах, подсобил нескольким гномам, таская тяжести. Поискал Хельгу. Она занималась изучением древних скрижалей и разговаривала со старейшинами.

Зато Палваныч был весь к услугам солдата. Козленку отвели отдельную комнатку, принесли свежей травы, налили воды.

— Отлично устроились, товарищ прапорщик, — сказал Лавочкин.

Дубовых непонимающе поморгал, уплетая одуванчики.

Солдат прогулялся с козленком на поверхность, к водопаду. Палваныч побегал по лугу. Коля выкупался в озере, ныряя до каменистого дна и доставая красивые разноцветные голыши. Наплававшись вдоволь, сел на берегу обсыхать.

Лавочкину было не особо весело. Он наблюдал за резвящимся прапорщиком и вдруг подумал, что скучает по разговорам с ним, по тупизмам Дубовых, по своим попыткам подколоть начальника. Козленок словно почувствовал настроение солдата, подошел к нему, ткнулся в плечо, Коля погладил земляка по рогатой голове. И как-то непроизвольно заговорил с ним, тренируя умение приврать:

— Давайте-ка, товарищ прапорщик, я доложу вам текущую оперативную обстановку. Нас с вами послали за Барабаном Власти, довольно мощным магическим артефактом. Много веков назад сделали несколько таких волшебных инструментов. Три штуки отдали эльфам, семь барабанов достались гномам, а девять получили люди. Волшебные артефакты гарантировали хозяевам победу в сражении, поднимая боевой дух войск на небывалую высоту… Но в пещерах Темномырдора нашелся умник, который смастерил супербарабан, подчиняющий себе остальные. Вот представьте: спят люди, гномы, эльфы, никого не трогают. А этот умелец у себя в замке начинает бить в свой Барабан Власти. И мгновенно все девятнадцать барабанов повторяют удары главного! Спящие вскакивают, как солдаты во время ночной побудки, хватаются за оружие, и всё такое… В общем, устали три народа, стали подозревать друг друга в нечестном использовании барабанов. Вспыхнул ряд войн. Были разрушены города, вытоптаны посевы, завалены пещеры, а уши эльфов стали самым модным украшением воина-гнома. Что обиженные эльфы вешали на свои доспехи, я, пожалуй, не скажу. Потом стало ясно: бедокурит тот умник, сварганивший Барабан Власти. Разведчики разузнали, мол, в Темномырдоре готовится Апокалипсический Удар — удар в Барабан Власти, нанесенный с использованием особой техники после многодневного выбивания сверхзамороченного ритма. Апокалипсический Удар должен многократно усилиться «младшими» барабанами. Люди, гномы и эльфы съехались на совет и постановили уничтожить свои барабаны, а потом пойти и поставить темномырдорского умника на место. Что и сделали. Отобрали барабан, закрыли его за семью печатями, а умельца посадили в тюрьму, запретив до конца своих дней изготавливать музыкальные инструменты. Слишком необузданный талант выказал.

— Me, — удовлетворенно произнес прапорщик. Лавочкину стало неуютно: слишком уж Палваныч верил его брехливым экспромтам.

Потом прилетел Вран, так что в подземелье Лавочкин вернулся с пополнением.

За ужином Страхолюдлих поблагодарила Колю.

— Вран чувствует себя неловко в пещере. Если бы не вы, он бы не решился сюда пробраться. Он не заметил ни одного человека в Драконьей долине. Значит, наши неизвестные преследователи либо безнадежно отстали, либо не люди.

Ни солдат, ни графиня не знали, что Мор и Брань всё еще сидели возле спящего дракона.

— Интересно, где Марлен с Шлюпфригом? — пробормотал Лавочкин.

— Пса в башмаках ворон тоже не видел, — сказала Хельга.

Коля поделился с ней удачами минувшего дня. Она сдержанно порадовалась.

После застолья гномы устроили потешные игрища.

Мужчины разделились на две команды и начали действо, которое солдат мысленно окрестил невеселыми стартами. Состязания носили характер жестоких испытаний. В программу входили бег с препятствиями, драка на затупленных кирках и игра, напоминающая регби, только вместо мяча бородачи орудовали гранитным булыжником.

На всем протяжении невеселых стартов Лавочкина не покидало ощущение, будто он смотрит большой американский мультфильм. Герои получали сокрушительные удары, падали, влетали в стены, попадали в «коробочку» между соперниками, ловили гранитный «мячик», но никто не остался лежать бездыханным. Все проворно прыгали на ноги, встряхивались и снова кидались под раздачу.

— Мы очень сильные, — пояснил довольный эрцгерцог.

Женщины не отставали от мужчин. Некоторые из них участвовали в «регби» наравне с бородатыми игроками, причем демонстрировали куда более крутой врав.

Болельщицы разделились на пары и во время небольших перерывов между таймами провели чемпионат по бою на скалках. Маленькие барышни показали филигранное владение этими кухонными инструментами, нанося друг другу серии жесточайших ударов. Проигрывала отступившая либо потерявшая равновесие.

Победила Пфердхен. В финале противница сломала об нее обе скалки, а потом получила легкий нокдаун. Коля понял: ему сказочно повезло, когда он отлынил от романа с каштанововолосой девочкой. Вполне вероятно, что прошлая ночь оказалась бы для него последней.

Вопреки ожиданиям солдата, «олимпиада» закончилась без скандалов. Проигравшие поздравляли победителей, те не кичились достижениями, Лавочкина забавляла и слегка пугала эта идиллия. Он сам неоднократно дрался и играл в силовые игры, но здесь бы его покалечили в самом начале соревнований. «Как же хорошо, что они такие суеверные и уважительные», — подумал он.

Хельга Страхолюдлих была счастлива. Ей в обретенных родичах нравилось решительно всё.

Пфердхен подскочила к солдату.

— Свое первое место я посвящаю тебе, Николас! — воскликнула она. — А остальные свои места я могу посвятить тебе в уединенном гнездышке. Его мне уступила подруга. Так как?

Объятый ужасом Лавочкин соврал, что должен всю ночь бдеть в незавершенной зале, и, успешно сымитировав огорчение, отказался от щедрого предложения гномихи-терминаторши.

Раздобыв матрас и одеяло, Коля в самом деле улегся возле трудящегося над эскизом художника. Скучающий маэстро разговорил солдата. Правда, сфера интересов рисовальщика отличалась изрядной оригинальностью.

— Господин Николас, — обратился он к Лавочкину. — Моя работа значительно ускорилась бы, если бы вы сочли возможным рассказать о каких-нибудь досадных случаях. Меня сильно вдохновляют истории реальных людей об обстоятельствах, в которых им было ужасно стыдно. Порадуйте меня чем-нибудь гадким.

По-настоящему стыдно Лавочкину бывало нечасто.

Навскидку он вспомнил, как на втором курсе сильно обидел преподавателя культурологии. Его имя и отчество солдат уже не помнил. Такое часто случается, когда у человека смешная фамилия. Культуролога звали Скоморохов.

Скоморохов был натурой одухотворенной и имел внешность херувима пенсионного возраста. В тот памятный день препод пришел на лекцию в прекрасном расположении духа. Объявил тему: «Введение на Руси азбуки Кирилла и Мефодия».

Поток записал тему и с чувством выполненного долга предался разговорам. В аудитории воцарился привычный гул. Скоморохов заговорил громко, не обращая внимания на шум. На лекциях преподаватели вели себя подобно гоголевскому Хоме Бруту, разве только не чертили мелом защитного круга. Читали материал, как тропарь, а уж на экзаменах отыгрывались.

Коля развлекал соседок едкими комментариями в адрес «Скомороха» и его лекции. Препод веско чеканил слова:

— Важнейшим событием в становлении русской культуры стало изобретение азбуки…

И тут шум сам собой стих (такие замирания случаются довольно часто) и на всю аудиторию раздался голос Лавочкина:

— Морзе!!!

— Морзе?.. — растерялся Скоморохов. — При чем тут Морзе?

Он медленно пал с культурологических высот на бренную землю.

— Вон! Вон!!! — закричал рассерженный препод топая ногой. — Если вы не окончательный хам, то принесете мне свои извинения. А сейчас — вон!

Через пару дней Коля явился на кафедру культурологии. Вечерком. Скоморохов сидел в кабинете один.

— Здравствуйте, я принес…

— Что?

— Ну, вы сказали принести извинения… — напомнил Лавочкин, выставляя на стол водку и скромную студенческую закуску.

— А… Ну, садитесь… — Стареющий херувим полез в шкаф за стаканами…

Вот за эту всю историю Коле почему-то было нестерпимо стыдно. Даже нос чесался, когда он ее вспоминал.

Художника откровения Николаса не вдохновили. Солдат погряз в объяснениях, что такое академия, кафедра, азбука, Кирилл, Мефодий, Морзе и культурология. В конце концов рисовальщик забраковал сам сюжет:

— Вы уж меня простите, господин герой, но я не вижу ничего постыдного в вашем поступке. От всех этих сложностей голова кругом идет. Я бы этого вашего Шутмана поколотил бы. Воистину говорят, герои идеальны… Мне бы про убийства, про насилие всякое…

— Тут я тебе, извини, не помощник.

«Чувствуются гены маньяка-предка, — подумал он. — Черпать вдохновение в мерзостях…»

Лавочкин отвернулся и заснул.

Через несколько часов бородач разбудил Колю — репродукция пыточной вакханалии была готова.

— Безупречная копия, — оценил солдат, сличив изображения. — Даже жалко будет по такой черкать.

— Черкать?! — Красные глаза гнома чуть не выскочили из орбит.

— Я должен соединить линиями все причинные места.

— И какой извращенец вас надоумил?

— Ваш мудрец. Длиннобородый.

— Ой! Тогда конечно… — Маэстро сник, но тут же воскликнул: — Подождите! Я принесу несколько листов тонкой бумаги. Мы наложим их на картинку и начертим всё, что вас интересует.

Сказано — сделано.

Коля склонился над иллюстрацией, покрытой белым прозрачным пергаментом, и кумекал, как бы исполнить предписанное. Художник вовсю сопел на матрасе. Помучившись, Лавочкин повел карандаш по периметру. В результате получилась замкнутая кривая.

— Вылитая карта, — хмыкнул солдат. — Только есть ли такая страна, и куда идти-то? Соединить все точки… Нет, ну это глупость. Тут их двадцать четыре, я всё заштрихую, их соединяя. Хотя… Стоп! Вот же еще одно, двадцать пятое причинное местечко!

Примерно в центре свеженарисованной страны обнаружилась последняя точка.

— А вот и цель! — торжествующе завопил Николас Могучий. — Картографа мне!

Художник ответил громким храпом.

Утром (времена суток в пещере объявлял специальный служитель) Лавочкин походкой Петра Первого внесся в трапезную залу.

— Ахтунг! — Он бухнул на стол широкую прозрачную бумажку с жирно обведенными контурами и главной точкой. — Полцарства тому, кто скажет, что это за место.

Гномы сгрудились вокруг карты. Заспорили. Без толку.

— Пропустите, черти! — прикрикнул эрцгерцог. Толпа расступилась. Он прищурился. Покрутил рисунок вокруг оси. Покачал головой. Перевернул пергамент. Снова покрутил.

— Ерунда какая-то… — пробурчал он. — Верхняя часть весьма похожа на Дробенланд, а вот нижняя сильно смахивает на Черное королевство… — Коля осторожно поинтересовался:

— Тогда, может быть, это Дробенланд и Черное королевство вместе?

— Верно!

— Тогда держи полцарства! — Лавочкин разорвал лист и протянул кусок гному. — Чего ты так смотришь? У меня еще есть!

Он достал из кармана новый пергамент.

— Итак, страну мы определили. Теперь точка. У вас настоящие карты есть?

Карты нашлись.

Двадцать пятым причинным местом оказался Мраморшвиммер. [24] То обстоятельство, что он располагался на территории Дробенланда, обрадовало солдата, ведь соваться в Черное королевство совсем не улыбалось. Пункт назначения стоял почти на границе. «Зато гляну на вотчину Дункельонкеля с безопасного расстояния», — подумал Коля.

После завтрака, на котором отсутствовала Хельга, парень спросил у эрцгерцога, где она.

— Читает, сердешная. Без отрыва, — вздохнул тот. — Восполняет пробелы.

— Ну-ка, пойдем к ней.

Гном привел Лавочкина к дверям одной из квартирок, сам почтительно остался в коридоре.

Страхолюдлих дремала, сидя с фолиантом на коленях и верным Враном на спинке кресла.

— Графиня… — позвал солдат, дотрагиваясь до ее плеча. — Графиня, завтра утром выдвигаемся. Отдохните как следует, а то на вас лица нет.

Страхолюдлих взяла Колю за руку.

— Подождите, барон… — Она потерла лоб тонкими пальцами. — Есть проблема.

— Какая?

— Я не могу идти дальше. Мое место здесь. Во всяком случае, сейчас.

— Почему?

— Пророчество. Я читала свитки. В них всё предсказано! Даже цвет моей одежды — «странник в темно-синем»! Страхенцверги ждали именно меня. Они попросту не отпустят…

— А товарищ прапорщик?

— Лучше ему остаться со мной.

— Э, нет, — возразил солдат. — Я вам Палваныча не оставлю. Он хоть и козел, но самый близкий мне человек.

— Подумайте, Николас, — в отчаянье заговорила Хельга, — как вы с ним управитесь, когда вас настигнут убийцы? А если бой? А если придется бежать или прятаться? Лучше раздобудьте ингредиенты для противоядия и возвращайтесь.

Лавочкин взвесил все «за» и »против». Он давно хотел избавиться от лишних спутников, в особенности от товарища прапорщика. А тут и Тилль Всезнайгель появится. С ним-то дела пойдут веселее.

— Да, вы правы, графиня. Берегите нашего Пауля.

Коля вышел из ее покоев.

— Если барону ничего не надо, то я предпочел бы отлучиться поработать, — сказал эрцгерцог.

— Да-да, спасибо. Завтра я ухожу и не стану вас больше стеснять, — задумчиво проговорил Лавочкин. — А чем вы занимаетесь?

— Тем же, чем занимались в века пращура Страхенцверга. Добываем железо из руды. Белоснежка шутить не любит.

— Да кто она такая?

— О, она — соль наших слез, сахар наших сладостей, перец наших острот, — распевно произнес гном. — В пророчествах, найденных совсем недавно, встретилась история о девушке, которая… Можно, я всё-таки пойду в забой? Вечером вы обязательно услышите это драматическое предсказание!

Эрцгерцог побежал на кривых ножках в глубины пещеры.

День снова протек бездарно. Гномы вызвались постирать Колину одежду. Он облачился в военную форму, отдал местные шмотки прачкам. От безделья перебрал автомат, повздыхал, мол, вот бы вернуться в полк — пусть служить и не хочется, главное, домой.

Цапнутый младенцем палец распух и болел. Лавочкин пожалел, что не перевязал его перед тем, как выпачкаться в смазке. Возясь с оружием, солдат много размышлял над текущим положением:

«Марлен послала весточку Всезнайгелю. Колдун скоро должен появиться, если только не отлучился по каким-нибудь делам. Это вероятно, но нежелательно.

Нужно докопаться до Барабана Власти… Спрятанного Всезнайгелем! Как отнесется Тилль к тому, что я пообещал магический артефакт преступнику Рамштайнту? А пусть и плохо отнесется! Тогда с него — новый план. Знамя N-ского полка должно вернуться на Родину!

Теперь Шлюпфриг и Марлен. Подозрительно долго их нет. Xa! Они же пошли за нами! То есть нарвались на спящего дракона. Ну, у Марлен были припасы, пару суток протянут, а там и ящер проснется… Елки-ковырялки!

А убийцы? Если они взяли след, значит, сидят сейчас вместе с Марлен и Псом в сапогах перед дрыхнущим дракончиком!..»

Коля ошибся. Мор и Брань куковали у забаррикадированного выхода вдвоем. Ни красавица Всезнайгель, ни двуликий Шлюпфриг в штольню не спускались.

Вечером Коля узнал историю Белоснежки. Разумеется, из длинной эпической песни в исполнении певца с высоким голоском.

Бородатый певец начал издалека. Вкратце сюжет был таков.

Пятьдесят веков назад жил король, у которого была дочь — белокожая красавица со смоляными волосами. За цвет кожи ее прозвали Белоснежкой. За цвет волос — Черноголовкой. Все любили Белоснежку-Черноголовку, отец души в ней не чаял, ну, и прочая такая лирика. Вскоре король решил жениться повторно.

Странное дело, кстати. Да, не стар. Да, женщинами интересуешься. Но жениться-то на кой?!

Монарх нашел себе красивую, но бессердечную жену. То ли в людях слабо разбирался, то ли выбирал не умом, а чем пониже. Новая королева сразу невзлюбила Белоснежку. У злой мачехи был пунктик: она не терпела женщин красивее нее. Для выяснения, кто на свете всех милее, у королевы было волшебное зеркальце.

Как оно работало? Спросит его хозяйка:

Ну-ка, зеркальце, скажи,

Всех, в натуре, заложи:

Я ль на свете всех красивше?

Я ль всех в рейтинге повыше?

А зеркало подумает-подумает, да ответит:

Ох, боюсь, меня расколешь,

Но ты пятая всего лишь.

Для улучшения положения в рейтинге топ-моделей у злодейки была так называемая чернавка — слуга, уроженка Востока, что носила черные одежды и скрывала свое лицо, оставляя лишь полоску для глаз, везде ходила с мечом и умела исчезать в облаке дыма.

Зеркало называло имена и показывало лики, а чернавка растворялась в ночи, дабы подкрасться к ничего не подозревавшей жертве и скорректировать топ-лист.

Таким незамысловатым способом мачеха Белоснежки вышла на второе место. Воцарению на пьедестале мешала лишь падчерица. И вот поздним весенним вечером чернавка по наводке волшебного зеркальца проникла в спальню девушки. Белоснежка сочиняла стихотворение о цветке вишни, символе недолговечности красоты, который нынче радует взор, а завтра заплачет слезами лепестков. Убийца растрогалась и не стала умерщвлять принцессу. «Беги, дось белого варвара, — сказала она на ломаном немецком. — Инасе масеха предаст тебя умерсьвлению».

Белоснежка взяла самое дорогое — отцовы векселя и фамильные драгоценности и покинула дворец. Брела долго. Пока не упала на пороге пещеры, где жили семеро гномов. Маленький горный народ тогда много экспериментировал в сфере построения коллективов, стремясь установить, какое количество гномов в общине является самым оптимальным.

У семерых гномов дела не ладились. И выработка низкая, и постоянные конфликты… Но стоило прийти Белоснежке, показатели общины резко повысились: темпы добычи руды взвинтились, межличностные отношения наладились. На радостях поселенье назвали Большой Восьмеркой.

Позже гномы пытались воспроизвести схему «семь мужичков — одна дамочка», но общины неизменно разваливались. Мудрые теоретики нескоро поняли свою ошибку: в схеме «7+1» та самая «1» должна быть человеком, а не гномихой, иначе начинается банальное соревнование за место в постели.

Человеческая красавица Белоснежка стала для семерых гномов идеей, а не самочкой. А идейный гном роет в два раза быстрее и совестится в два раза сильнее.

Такова была эра модерна в гномьей цивилизации. Через десять веков, правда, гном и женщина родили Страхенцверга, показав подземному миру: с идеей можно и переспать. Это уже получался натуральный постмодерн.

Слушая эпопею о Белоснежке и схеме «7+1», Коля пригорюнился: на него вдруг сошло озарение. Стало жаль, что человеческая женщина Россия попала к семерым богатеньким гномам именно в эпоху постмодернизма.

Вторым слоем легла всё крепнущая и крепнущая тоска по дому.

Но настало время следующей песни — песни об обретенном пророчестве.

Была пещера, где жил большой гномий род. Он славился плеядами ученых, мастеров и книжников. В катакомбах этого рода находилась самая богатая библиотека подземного народа. Там были собраны не только увековеченные на бумаге летописи и эпосы, но и все известные гномам предсказания. Не нашлось только предсказания того, что случится землетрясение и своды пещеры обрушатся.

После катастрофы другие семьи, скорбящие о погибшем роде и понимающие важность накопленных им знаний, выделили по несколько гномов, которые занялись раскопками. Работы продолжались почти целый век. И всего пять лет назад маленькие трудяги добрались до библиотеки.

Там в числе прочих пророчеств отыскался «Прогноз о Белоснежке».

«Раз в пять тысяч лет, — гласил этот документ, — к гномам приходит Она. Ее миссия — развитие. Вспомним последнюю, давшую нам Идею. Никто не помнит, но до Нее приходила Другая, черная кожей, но белая власами. То была дочь южного короля-альбиноса, управлявшего племенами пигмеев. Она дала нам Танец… Зрите новое откровение! Скоро, скоро придет Следующая! Третья — бела и кожей, и волосами. Она даст нам Цель. Это ключевой момент нашей истории.

Следуйте за Белоснежкой и обрящете счастье. Не признав ее, ввергнете себя в пучину Тьмы, а именно…»

Далее следовал список страшных мук. Куплетов на семнадцать.

Бородачи с тревогой восприняли содержание предсказания. Неизвестный пророк предрекал многие беды, которых можно избежать, лишь приняв Цель.

Два года спустя в один из гномьих городов спустилась милая девушка во всём белом. На молочном фоне краснели пятна крови. В плече торчала стрела.

— Я пришла дать вам Цель, — пролепетала девушка синеющими губами и упала без чувств.

Гномы выходили новую Белоснежку. К ней съехались старейшины всех родов.

— Дорогие мои, — обратилась к ним Белоснежка. — Наша с вами цель — рай под землей. Посмотрите вокруг себя. Вы ютитесь в темных, хмурых пещерах, едите невкусную пищу, пьете бодягу. А ведь вы — гномы. Народ с древнейшей историей и особым путем. Вы достойны лучшего.

Подземным жителям понравились ее слова. А она продолжила:

— Довольно узких мрачных пещерок! Гномы будут жить в светлых веселеньких пещерищах! — Тут Белоснежку надолго перебили аплодисменты и крики. — Но дорога к счастью идет по терниям усилий, горам трудностей, оврагам потерь. Испокон веку вы добываете руду, льете и куете железо. Только в каких объемах? Чтобы прокормиться. Наша задача — не только прокормиться, то есть выжить. Наша задача — добиться достатка каждого члена гномьего общества! А для этого необходимо больше добыть, вылить и выковать. Выручив больше денег, мы улучшим жизнь.

Так и решили. Белоснежка ездила по разным пещерам, устанавливала нормы выработки и план. Вносила революционные предложения по изменению производственных процессов. Гномы выдавали рекордные показатели, девушка занималась реализацией железа. Деньги, впрочем, тратить не торопилась. «Улучшения мгновенно не случаются, — объясняла она. — Сначала накопим задел, а потом приступим к финальной части нашего плана. Столица гномьего рая уже строится!»

Коля Лавочкин слушал песенный рассказ, думая сразу о трех вещах.

Во-первых, спеть такую галиматью, да еще и в рифму, — это надо быть гением. В устах бородатого Орфея даже текст пророчества звучал художественно.

Во-вторых, в мозгах назойливо крутилась фраза из учебника истории: «переход от общинно-родового строя к капиталистическому».

В-третьих, ужасно хотелось спать. Слишком уж длинной и монотонной была песня.

Зато сон солдата накануне нового похода выдался на редкость крепким.

Глава 19.

Синдром жертвы, или Что наша жизнь?..

Колю провожали Хельга, Палваныч и Вран. Вышли из-за водопада к озеру. Козленок принялся бегать по лугу. Ворон расправил крылья, полетел на разведку. После пещеры горного народца утреннее солнце воспринималось особенно радостно.

— Вы уж поосторожнее, Николас, — сказала Страхолюдлих. — Без моей магии вам будет труднее.

— Живы будем, не помрем, — ответил Лавочкин. — Главное, товарища прапорщика берегите.

Вернулся Вран:

— Всё спокойно.

Солдат кивнул графине и зашагал вдоль гладкой скальной стены. Жаль, не забраться, ведь наверху Дробенланд.

В обход так в обход. Двигаясь строго рядом со стеной, парень гарантированно выйдет к родильной драконьей поляне. Он не зря выбрал такой маршрут. Если четыре всадника крадутся по его стопам, то он на них не наткнется.

На Колином плече висел мешок с военной формой, флейтой и верным автоматом. В кармане лежала карта.

Протопав полдня, Лавочкин вдруг остановился как вкопанный и стукнул себя по лбу:

— Балда! Хельга могла бы сделать рейс наверх! Метнулись бы с ней на метле…

Нет, поворачивать оглобли не хотелось. Рядовой сел на травку, приготовил курятинки с элем. Поел. Откинулся, млея после сытного обеда и смотря вверх, на прикрытый дымкой зеленый краешек Дробенланда.

Через пару минут Коля заметил черную точку. Она быстро увеличивалась. Что-то падало. Когда парень различил крутящуюся фигурку оленя, откуда-то из леса, совсем рядом с тем местом, где валялся Лавочкин, стремительно поднялся огромный дракон. Он мгновенно подлетел к обрыву и поймал тушу несчастного. Солдат услышал, как сомкнулись зубы на теле оленя. Жуткий звук.

— Да, пожалуй, моя недогадливость спасла мне жизнь, — пробормотал Коля, провожая взглядом дракона. — Тут бы нас с графиней и схрямкали… Пешком безопаснее.

Дальше рядовой шел настороже, без приключений. Лавочкин копчиком чуял: драконы за ним наблюдают. Наверное, считают слишком мелкой добычей. Солдат никогда бы не поверил, скажи ему кто-нибудь, что спрятавшийся в лесу ящер может быть незаметным, как мышь. А вот может!

Под вечер Коля совсем утомился и стал подыскивать убежище на ночь.

За этим занятием и застали его вырвавшиеся на свободу Мор и Брань.

Когда дракон-младенец проснулся, они, дождавшись темноты, двинулись вдоль стены навстречу Лавочкину. По понятным причинам они не хотели углубляться в долину. Зато выбранное наугад обходное направление оказалось удачным.

Убийцы весь день отсиживались в старой медвежьей берлоге. В сумерках возобновили путь. Не минуло и пяти минут, и впереди замаячил Николас Могучий!

Мор не стал мудрить: метнул в барона чарами оцепенения.

Рядовой Лавочкин застыл, будто статуя.

— Необычайное везение, Брунхильда! — прошептал Мор. — Хватаем его и тащим в берлогу.

Солдат оставался в сознании, всё видел и слышал. Правда, кроме листьев на траве и пыхтения похитителей ничего интересного не было.

Раскоряченная Колина фигура цеплялась за ветки и не влезала в убежище.

— Ладно, кладем тут, — прошипел Мор.

Брань приставила к глазу пленника нож. Ее партнер накинул на шею жертвы удавку. Снял чары.

Тело Лавочкина обмякло, и тут же затянулась удавка, оставляя возможность поверхностно дышать. Нож также принуждал сохранять лояльность.

— Лежи спокойно, — сказал Мор.

Он быстро связал солдата. Коля молчал, сберегая дыхание.

— Теперь поговорим.

Удавка ослабла, нож исчез. Солдат сел, разглядывая Мора. В густых сумерках очертания убийцы словно размывались, сжимаясь. Лавочкин поморгал. Эффект растворения пропал.

— Э! Да мы встречались! — пролопотал парень. — Я спрашивал у вас дорогу, когда ехал к перевалу! Кто вы?

— Неважно, — отрезалМор. — Где твой подельник?

— Какой подельник?

— Пауль.

Коля постарался сосредоточиться: «Соображай, соображай! Это те самые убийцы, хоть и не четверо. Раз. Ты им нужен, пока они не найдут Палваныча. Два. Назовешь им место — убьют. Три».

— Ах, Пауль! Мы с ним расстались.

— Где он?

— Он не сказал, но я иду к нашему общему знакомому, который знает…

— Не ври нам.

— Я не вру!

— Где живет знакомый?

— В Дробенланде.

— Проклятье! — Мор обратился к Брани: — Тащить его с собой? Или выполнить ползадания прямо здесь?

— Э-э-э, — Коля отполз в сторону. — Без меня вы ни в жисть не найдете Пауля. Он сменил внешность. Мы слышали, вы идете за нами… Кто же вас нанял?

— Неважно.

— А за что?

— Неважно.

— Как это неважно? Я не делал ничего страшного! Я никого не убил, не ограбил, не обманул! За что?!

Вмешалась Брань:

— Скажи ему, Морген.

— Есть правила, Брунхильда, — нахмурился Мор.

— Мы почти все нарушили, — пожала плечами женщина.

— Говори ему сама. — Брань так и поступила.