Флаг Вам В Руки!

Сергей Панарин

Флаг вам в руки!

Глава 1

Караул, или «Туда, но не обратно»

В некотором подразделении, на некотором удалении от Москвы расположен всемирно известный секретный объект, чьи точные координаты и название пусть останутся неразглашенными. Это солидный ракетный комплекс, удерживаемый в боеспособном состоянии силами обычного полка. Именно здесь началась наша загадочная и героическая история.

Когда вся страна в едином новогоднем порыве нарезает тонны салатов и выпивает цистерны шампанского, когда фейерверки взрывают ночное небо, где-то есть люди, которым не до праздника, не до курантов и не до салютов. Это солдаты, несущие службу. Куда они несут службу? Согласно уставу, они несут службу Родине. Поэтому нет им тишины и праздника, а есть им сплошное беспокойство и армейские будни.

Вечером тридцать первого декабря рядовой-первогодок Коля Лавочкин заступил в ночной караул на Пост Номер Один, и означало это, что Новый год встретит он не за столом и с фужером игристого, а подле полкового знамени и с автоматом в руках. Целых полтора часа Коля тихо сокрушался над своей несчастливой судьбой. Угораздило же попасть в караул именно сегодня!

В полку, где служил Лавочкин, Пост Номер Один располагался не как обычно, в вестибюле, а был перенесен в Красный уголок. Коле нравилась музейная обстановка, царившая в Красном уголке: комната была увешана кумачовыми плакатами и стендами, рассказывающими об истории части. А недавно тут появилось упомянутое знамя под плексигласовым колпаком, и, соответственно, бедолага-постовой.

Лавочкин ощущал себя экспонатом дурацкой выставки — таким же бутафорским, как и остальная начинка Красного уголка. Караульщикам тут даже патронов не выдавали!

Вот и стоял Коля Лавочкин, словно ряженый: в парадной форме, и при автомате с пустым магазином.

За стеной, в огромном кабинете командира полка, где по традиции собирались офицеры, было шумно, музыкально и празднично. Кто не сбежал в длительное увольнение, тот встречал Новый год в компании сослуживцев. Лавочкин невольно вслушивался в басовитый гомон командиров и пронзительный смех их жен и подруг.

«Мы чужие на этом празднике жизни», — вспомнил Коля крылатую фразу и тяжко вздохнул.

Комполка, а проще говоря, «папа», человек старой закалки, давно завел уйму странных обычаев. Например, отмечал он все праздники без отрыва от службы, то есть прямо в штабе. А полковое знамя не запирал в сейфе, как все нормальные командиры, а мучил солдатиков караульной службой на Посту Номер Один.

Рядовой Лавочкин понимал: вряд ли кто-нибудь захочет проверять караульного в праздничный вечер, ведь дежурный офицер, любимчик «папы», веселился в том же кабинете.

В Красном уголке было тепло — хорошо топили. Коля даже немного вспотел и снял фуражку. Он захотел приоткрыть форточку, но за ночным окном несся сплошной поток снежных хлопьев. Долговязый рядовой Лавочкин скорбно ссутулился, поправляя висящий на плече автомат. Форменный садизм — в новогоднюю ночь ставить человека возле куска расшитой золотом красной материи! Коля Лавочкин снова глубоко вздохнул. Он служил седьмой месяц, но все никак не мог изжить гражданское здравомыслие, и это медленно подтачивало его дух…

— Дух! — так окрикнул его в первый день полковой службы местный старичок Витька Тупорылкин. — Ты дух, а значит, будешь служить, а я прослежу… И смотри у меня!

Позже Лавочкин понял, что недалекий Тупорылкин во всем копировал прапорщика Дубовых — хмурого дядьку с душой садиста. Встреча с этим замечательным человеком заканчивалась для рядовых неизменными проблемами… Коля не был исключением. Например, неделю назад, прямо на плацу ни с того ни с сего… Стоп!

Коля поспешно отогнал грустные мысли. Вот тебе и праздничная ночь, лезет всякое в голову…

Что это? Шаги!

Кое-как нахлобучив фуражку, солдатик встал по стойке «смирно». На пороге нарисовался прапорщик Дубовых — вот уж действительно, вспомни дурака…

Коренастый коротышка хмуро смотрел на вытянувшегося в струнку рядового.

Легко сказать — «коротышка»! Павел Иванович Дубовых был сильным матерым мужиком сорока трех лет с круглым поросячьим лицом. Он буравил Колю маленькими глазками. Коля подумал про себя, есть ли шея у этого плотного прапорщика.

— Кхм… Хыр… — прохрипел наконец Дубовых, и Лавочкин незаметно прикусил кончик языка, чтобы не расхохотаться. — Смотри у меня…

Произнеся ритуальную фразу, прапорщик развернулся и скрылся в коридоре, очевидно, в поисках уборной. Павел Иванович, или Палваныч-Болваныч, как его называли за глаза солдаты, а иногда и офицеры, не был пьян. Скорее, чуть подшофе. А хрюканье, наверное, досталось ему по наследству.

«Зачем офицерам этот павиан на празднике?!» — удивлялся Коля. Он не знал, что Палваныч Дубовых — давний сослуживец «папы», да и по части снабжения ему равных не было. Одним словом, прапорщик.

Шаркающие шаги Болваныча потерялись в веселом шуме.

Лавочкин опять снял фуражку.

Не вылетел бы он со второго курса института — сидел бы сейчас в родной Рязани, в общаге, веселился бы с друзьями… Или вот учебка, учебная часть… Полгода службы в ней по сравнению с полком казались райским времяпрепровождением. Дедов нет, ребята все душевные…

«Может быть, потому и называют духами новобранцев, что еще не зачерствели, не обозлились, не превратились в Тупорылкиных?..» — Коля хмыкнул. Он не любил себя жалеть, но последнее время как-то само собой получалось. По всем неуставным канонам, с учетом учебки, он уже был самым натуральным «соловьем», а в полку все кликали духом и рекомендовали вешаться.

За стеной, перекрывая общий праздничный гвалт, пробасил «папа»:

— Так, отставить трепотню! Сейчас нас будет президент по ящику поздравлять!

Гомон мгновенно затих.

«Ну, вот… Через пять минут Новый год…» — вздохнул Коля и мгновенно разозлился на свои нюни.

— Взбодрись! — приказал он себе вслух. Пришлось исполнять. Лавочкин глуповато улыбнулся, перевесил автомат на другое плечо.

И тут парень почувствовал, как что-то резко потянуло его назад. Сначала ему показалось, что он непостижимым образом потерял равновесие, но здравый смысл говорил: дело не в жонглировании оружием.

Коля удивленно охнул, потешно взмахнул руками и неуклюже упал на пятую точку. Зажмурился, ожидая удара о бетонный пол. Но посадка оказалась мягкой. Рядовой Лавочкин словно на кучу ветоши угодил.

Коля раскрыл глаза и увидел, что Красный уголок исчез. Вокруг простирался лес. Солдат узрел огромные деревья, густые заросли неизвестного ему кустарника и чахлую зеленую траву под ногами, а потом в уши ворвались звуки — уханье, стрекот и щебет птиц, потрескивание веток, скрип качающихся стволов и свист ветра в ветвях.

Ни снега, ни темноты. Точнее, было сумеречно. Этакий летний вечер на мирной лесной полянке.

— Что за… — начал было рядовой, но тут же почувствовал жгучий укол повыше бедра.

— Ай-я!

Коля стрижом взвился на ноги, хлопая себя по ужаленному месту. Обернулся. Оказалось, он сидел на огромном муравейнике, за что и поплатился. Самое удивительное — в муравейник было воткнуто полковое знамя. Плексигласовый колпак все еще защищал реликвию.

Лавочкин захотел ущипнуть себя для проверки, но раздумал: отважный муравей уже произвел необходимый тест. Коля тупо смотрел, как по красному древку и прозрачным стенкам колпака бегают черные работяги. И наверняка по-своему, по муравьиному, бранятся. В голове у парня царило смятение. «Розыгрыш? — спрашивал себя Коля. — Проверка бдительности? Похищение инопланетянами?.. Шутки старослужащих?..»

За спиной, в самой гуще кустарника, раздался дробный топот и треск ломаемых ветвей. Рядовой Лавочкин развернулся, вскинул незаряженный автомат и крикнул самое умное, что только мог придумать в сложившейся ситуации:

— Стой! Кто идет?

Топот не прекратился, кусты затрепетали. Из зелени высунулось рыло: натуральный кабан, однако, если присмотреться, — вылитый прапорщик Дубовых.

Коля взвизгнул и вспрыгнул на муравейник. Когда Лавочкин был маленьким, дед-охотник рассказывал, что такое дикий секач… Между тем рыло сморщилось, хрюкнуло и скрылось в зарослях. Топот быстро стих.

— Лучше бы это был прапор… — прошептал Коля, слезая с муравейника.

Руки отчего-то дрожали.

Рядовой огляделся в поисках фуражки. Ее нигде не было.

Постарался прийти в себя, справиться с нервами.

— Так, — Лавочкин попробовал придать голосу уверенности.

Получилось на троечку с минусом — фальцет не поднимает боевого духа. Солдат откашлялся.

— Так, — попробовал он более уверенно, — знамя здесь, оружие здесь, я тоже здесь. Значит, пост перенесен сюда. Надо караулить, пока кто-нибудь меня не сменит. Наверное…

Мысль дурацкая, но на безрыбье…

До ушей рядового донесся чей-то протяжный вой. Коля аж присел, снова хватаясь за автомат. Опасливо осмотревшись по сторонам, караульный взглянул на небо. Темные облака, окрашенные закатным солнцем в малиновый цвет, зловеще клубились над лесом, пророча ночной дождь.

Опять вой.

С ближайшей сосны вспорхнула грузная птица и улетела прочь.

— Намек понял, — сипло проговорил Коля.

Он наклонил колпак, снял его со знамени, выдернул полковую святыню из муравейника. Полотно расправилось, и из него что-то упало.

Рядовой Лавочкин наклонился к земле. Патрон от «Калашникова»!

— Как символично, — пробормотал парень. — Один патрон. Чтобы в плен не даться, что ли?..

Но самоубийство не входило в его планы. Коля припрятал боеприпас в карман. Отомкнул от автомата штык-нож, спрятал в ножны, болтавшиеся на поясе. Все равно толку от него никакого. Не хватало только сломать…

Чуть поразмыслив, Лавочкин зашагал в сторону, где лес казался менее дремучим.

Ботинки, брюки, китель, белый ремень, рубашка с галстуком «бздынь»… Конечно, одинокий солдатик в парадной форме и с огромным знаменем в руках выглядел весьма странно и даже комично. Но за этим своеобразным шествием наблюдала лишь пара больших зеленых глаз с огромными зрачками. Впрочем, когда парень покинул полянку, загадочные глаза скрылись в темноте, словно потухли.

Вскоре выяснилось: не все предварительные оценки бывают верны. Сухие ветви стали задевать полотно, древко застревало в высокой траве и поросли молодых деревьев, автомат также норовил зацепиться за куст.

Кляня себя последними словами за недогадливость, Лавочкин аккуратно скатал знамя вокруг древка. Теперь стало значительно удобнее. Через сотню шагов Коля вышел на тропу и, стараясь не думать, какие именно звери ее протоптали, затрусил неизвестно куда. Надежды юношей питают.

Конкретного юношу Лавочкина надежды вывели на поляну, где между кустарником и соснами стоял аккуратный домик. В окошке горел свет, из трубы тонкой струйкой поднимался дым. Вокруг пахло ванилью и сдобой.

Подойдя поближе, Коля вдруг понял, что домик-то совсем не деревянный, а пряничный. Запахи и вид съедобной избушки сделали свое дело: рядовой Лавочкин ощутил нечеловеческий голод. Рука сама дотянулась до кромки крыши, покрытой розовой глазурью, пальцы ощутили тепло свежей выпечки и отломили кусочек аппетитной «черепицы».

— М-м, кайф! — млел Коля, распробовав пряник.

Распахнулась дверца домика. На пороге стояла бабка-хозяйка. Солдат застыл, застигнутый с поличным: в одной руке флаг, в другой — килограммовый кусок кровли-ковриги.

А старушка попалась совсем несимпатичная. Прежде всего в глаза бросалась грязная одежда: длинное платье, фартук и платок. Преобладал черный цвет, на нем невообразимой рябью перемешивались алые, зеленые, желтые, сиреневые цветы. Коля посмотрел на лицо хозяйки — остренькое, сухое и морщинистое, словно кора дерева, смуглое, коричневого оттенка. Колючие черные глаза глядели живо и зло. Крючковатый нос чуть свернут вбок, подбородок выпирает вперед. Уши большие, можно сказать, огромные, с огромными же темными серьгами. Из-под платка торчали всклокоченные седые волосы. В общем, самая настоящая ведьма…

— Да, ведьма! — проскрипела бабка. — Самая настоящая! Но это не повод стройматериалы воровать!

Коля попятился назад. Что за чертовщина? Сначала лес вместо штаба, потом пряничный домик, бабка эта… И как-то странно она говорит…

— Чего глазами хлопаешь, гость дорогой, долгожданный? Заходи, коли пришел!

Ведьма протянула к солдату руку и поманила пальцем. Рука у нее была жилистой, тонкой, словно высохшая коряга, пальцы-веточки узловатые, странно изогнутые, с длинными грязными ногтями (или когтями?), которые шевелились, будто лапки огромного паука.

Этого Лавочкин не вынес. Он истошно заорал и со всех ног кинулся обратно в лес. Бежал минут десять, в сумерках не разбирая дороги и затравленно оглядываясь, хотя ведьма не прыгнула в ступу и не погналась за ним…

Окончательно вымотавшись, Коля плюхнулся прямо на землю, прислонился спиной к стволу огромного дуба. Судорожно дыша, солдат сжимал древко и пряник.

Положив пряник на колени, парень ощупал китель и штаны. Вроде целые… Рядовой Лавочкин знал: форму надо сберечь вместе с оружием и знаменем.

Наконец парень отпыхтелся, а красные круги, плававшие перед его глазами, порозовели и совсем растворились. Вернулась способность соображать. Дело шло к ночи, с волками встречаться не хотелось. Коля поглядел вверх, на крону дерева, под которым сидел. В темноте солдат различил мощные ветви. Похоже, есть место для безопасного ночлега.

Коля прикинул вес автомата. Тяжеловато…

Ботинки тоже придется снять, в обуви по широченному стволу не забраться.

Несколько раз глубоко вздохнув, Коля расстегнул китель, разулся, связал ботинки и повесил на шею. Встал, пощупал складки коры. Взялся за древко знамени, как за копье, и метнул его к месту предполагаемой дислокации. Попал с первого раза. Но, похоже, ствол дуба был полым внутри, — древко глухо застучало изнутри о стенки этого своеобразного колодца. Наступила полная тишина. Даже ветер чуть замер, словно подчеркивая опасность момента.

Коля пнул босой ногой ствол и запрыгал, держась за пальцы. В поединке дуба и глупца победил дуб.

Напрыгавшись и набранившись, Лавочкин успокоился.

— Хорошо, что автомат первым не закинул, — вздохнул он, намечая путь наверх.

Сзади раздалось тихое рычание.

Солдат обернулся и остолбенел: рядом, шагах в семи, стоял медведь. Здоровенный бурый хищник поднялся на задние лапы. Шагнул к Лавочкину…

В школьные годы Коля был парнем прытким — сорви голова. Очень смышленым мальчиком считался, но не ботаником. А уж по деревьям лазить умел — Тарзан бы позавидовал. Вот некоторые родители иной раз читают детям нотации: зачем, мол, вы по деревьям лазите, одежду портите, руки-ноги царапаете-ломаете? А оказывается, не просто так! Например, Лавочкину годы тренировок очень пригодились: с околозвуковой скоростью он взлетел по стволу дуба.

— Ну, ни черта себе! — удивленно взревел косолапый, сплевывая на землю совсем по-человечьи.

Коля чуть не упал на исходную позицию:

— Ты… говорящий?!

— Нет, притворяюсь! — зло огрызнулся медведь и заковылял прочь. — Что за невезение-то? Хотел малому загадку загадать. А тут… Ни поохотиться нормально, ни пожрать…

Лавочкин в тягучем ступоре проводил взглядом сокрушающегося косолапого и еще долго не мог опомниться.

Очень уж все попахивало дурдомом. Домики пряничные, медведи болтающие… Стоп! Точно! Пряничный домик — это же из братьев Гримм!

Коля почесал лоб. Получается, прямо на посту свихнулся… На любимых детских сказочках поехал…

— Нет, нет, нет! — забормотал солдатик. — Если я думаю, что свихнулся, значит, я не свихнулся, ведь именно тот, кто свихнулся, никогда не признается себе, что он свихнулся. А я признался, что свихнулся, значит, не свихнулся… то есть свихнулся. Тьфу, запутался! Свихнуться можно.

Наступила ночь.

Коля печально размышлял о своем нынешнем положении и потерянном знамени. Лавочкин лежал на толстой ветви, ногами к идеально круглой дыре в стволе дуба. В свете выглянувшей из-за облаков луны дыра зияла черной беззубой пастью и совсем не привлекала.

Что же делать?

Аккуратно приблизившись, солдат заглянул в черноту. Естественно, кроме черноты ничего не было видно.

Коля преодолел страх и брезгливо ощупал влажные стенки дупла. Нашел две металлические скобы, вбитые в дерево одна под другой и образующие подобие ступенек. Наклонившись поглубже, парень ухватился за третью скобу. Подергал. Крепкая. Наверняка есть четвертая и пятая…

— Если есть ступеньки, значит, по ним лазят. А если по ним лазят…

Солдат хмыкнул. Надо было что-то решать. Впервые Коля пожалел о том, что не курит. Так бы хоть спичками подсветил… Лезть впотьмах очень не хотелось. Но ведь днем здесь тоже будет темно.

Осторожно спустив ноги в отверстие, Лавочкин нашарил ступнями скобы и принялся карабкаться вниз. Коле пришло в голову, что путь должен походить на спуск в ракетную шахту, куда ему, рядовому батальона охраны, ни разу не довелось попасть.

Лавочкин методично переставлял ноги и руки. Будь это ракетная шахта, рядовой бы давно достиг дна, а странный колодец все не кончался. Скобы были склизкими, солдат проявлял особенную аккуратность. В какой-то момент ему стало неимоверно страшно в абсолютной темноте и тишине, он до боли стиснул пальцами скобу.

— Тряпка! — сквозь зубы процедил парень. — Соберись!

Он задрал голову и увидел маленький еле различимый кружочек мутного света. Потом солдат посмотрел под ноги. Там виднелось яркое голубое пятнышко!

«Не зря старался», — ободрил себя Коля, возобновив спуск.

Через долгие минуты, показавшиеся Лавочкину часами, он ступил на песчаное дно дупла-колодца и очутился в комнате шириной метра в четыре. Свет давали стены, усыпанные яркими синими камушками. Камушки были очень малы и сияли, будто звездочки. Кроме света они давали еще и тепло, поэтому воздух был почти знойным.

«Пещерка удобная. Если бы такая была в моем распоряжении раньше, то фиг бы меня нашел военкомат», — с тоской, понятной только призывникам, подумал Коля.

Парень обратил внимание на то, что стен было шесть и они образовывали правильный шестиугольник.

На песке лежали знамя и флейта.

Коля проверил сохранность полковой реликвии. Порядок.

Затем его внимание привлекла флейта. Дудка как дудка, но человек существо любопытное. Солдат зажал пару отверстий, дунул, извлекая хриплую ноту. Перед ним возникла скатерть, а на ней — хлеб, сметана, жареный цыпленок и кружка неизвестного напитка.

Лавочкин аж флейту выронил.

— Ну, все, крыша окончательно съехала, — нервно хохотнул он. — Глюки начались…

Глюки были не только зрительные, но и обонятельные: вкусно запахло свежезажаренным цыпленком…

Парень осторожно коснулся пальцем крынки со сметаной.

— Настоящая… Ладно, будем питаться глюками, — решил Коля и набросился на еду.

Цыпленок был горяч, хлеб мягок, в кружке оказалось отменное пиво.

Попировав, солдат развалился на спине. Галлюцинации оказались на редкость питательными. Мысленно поблагодарив сумасшествие за любезно предоставленный ужин, находящийся в самовольной отлучке рядовой Лавочкин безмятежно заснул.

Ему снились дом, институт и девочка Лена, которая была согласна на все, кроме двухлетнего ожидания. Во сне речи о службе не велось, поэтому Лена была просто на все согласна. Без оговорок.

Впервые за полгода Коля проснулся бодрым отдохнувшим человеком.

Иногда жизнь кажется прекрасной не только сквозь розовые очки, но и в мягком синем свете.

Взяв флейту, Лавочкин надудел себе завтрак. Когда с очередным цыпленком было покончено, парень решил, что пора покинуть убежище.

Спрятав флейту за пазуху, обувшись (парень помнил, как неудобно было босым ногам стоять на тонких скобах) и повесив на шею автомат, Лавочкин засунул знамя за ремень и полез наверх.

Начало было бодрым, но подъем — не спуск. Коля стал экономить силы и через каждые пятнадцать скоб передыхать. Автомат казался все тяжелее и тяжелее, древко натерло спину, а флейта норовила ткнуться в подмышку. Мир вещей сопротивлялся человеку.

Но Коля все же выбрался наружу, обнял давешнюю ветвь и устало запыхтел, подобно орангутангу-астматику. Отдышавшись, солдат огляделся. Ни медведей, ни кабанов. С безоблачного неба припекало солнышко, щебетали птицы, где-то самозабвенно барабанил дятел.

Аккуратно скинув знамя под дуб, Лавочкин спустился следом. Через пять минут рядовой уже бодро шагал, хотя и не знал, куда. От нечего делать пробовал распевать разные современные песни, только вот беда: нынешние шлягеры отчего-то не запоминаются.

Коля спел «Ой, цветет калина…», «Ой, мороз, мороз…» и «Клен ты мой опавший…». Со стороны это могло звучать странно, но не для самого Лавочкина: что взять с одинокого российского солдата, шагающего со знаменем по лесу, где живут говорящие медведи?

К полудню лес стал реже, и вскоре парень вышел на широкое поле, по кромке которого пролегала двухколейная дорога.

«Ура! — мысленно воскликнул Коля. — Любая дорога где-то начинается и где-то кончается. Значит, куда ни пойди, куда-нибудь да придешь! Если не кольцевая, конечно…»

Лавочкин залез в карман, надеясь найти монетку для жребия. Монетки не было. А носовой платок не подкинешь.

Солдат зажмурился и несколько раз повернулся, вытягивая указательный палец перед собой. Остановился, открыл глаза. Выпало идти за солнцем, то есть на запад.

Закинув древко на плечо, Коля потопал в выбранном направлении.

Почувствовав голод, он остановился, сел в тени дерева и заказал у флейты обед. Как и опасался парень, меню не изменилось. Но голод не тетка.

После трапезы шагалось несколько тяжелее. К тому же начались холмы. Но когда вдали показалась деревенька, рядовой Лавочкин прибавил ходу.

Деревня была небольшая, на два десятка дворов. Домишки выглядели крепкими, хотя и небогатыми. Из транспорта были одни телеги. В общем-то, Коля догадывался, куда попал, но сознание не сдавалось: поверить в сказку — задача не из легких.

До селения было не близко, дома и люди, работающие на огородах, казались игрушечными. Солдат сделал привал чуть ниже вершины холма, сел на кочку и залюбовался видом деревеньки, примостившейся возле широкой реки. Русло реки неподалеку делало поворот и скрывалось за холмом.

Эту идиллию нарушил нарастающий звук ударов, сотрясающих землю. Лавочкин увидел, как тревожно забегали селяне. Они глядели в сторону холма. Наконец удары стали особенно сильными. Солдат обернулся.

На вершину холма взбирался великан. Здоровенный, бородатый, лохматый. Высоченный, с шестиэтажку, а то и больше. В мешковатой робе, подпоясанной тесьмой-канатом. В старых полосатых штанах, покрытых заплатами и незашитыми прорехами. Смуглое лицо его носило отпечаток тотальной тупости и злобы. Картофелеподобный нос морщился, демонстрируя презрение ко всему миру. Густые черные брови сошлись к переносице, спрятав мечущие гневные взгляды глаза. Рот сжат в тонкую прямую линию.

Великан достиг вершины, почесал босую ногу. Не возникало сомнений — путь его лежит к деревеньке. А Коля оказался на этом пути.

Солдат вскочил, подхватывая знамя. Полотно как назло размоталось и стало развеваться на ветру. Исполин заметил под ногами красное пятно и по-детски обрадовался, захлопал в ладоши.

— Человечишка! — воскликнул он. — Весело давить!

И зашлепал к Коле.

Парень понесся в сторону, изо всех сил стараясь не упасть. Великан не отставал. Коля забежал в невысокий, густой подлесок. Преследователь чуть замешкался, но двинулся за ним.

Солдат забирал чуть в сторону и вниз, теперь деревенька оказалась у него за спиной. Деревца кончились, и парень очутился на краю отвесного склона. Остановившись на самой кромке, беглец оглянулся. Великан почти выбрался из чащи и буквально пожирал Лавочкина глазами. Он побежал к Коле, каждым толчком ноги устраивая маленькое землетрясение.

Внезапно почва размытого дождями склона холма подалась, откололась целой глыбой, образовав желоб под ногами парня и увлекая его вниз.

Лавочкин отчаянно взмахнул руками. В правой все еще было полковое знамя. Древко встало в распор между стенок желоба, и Коля повис, как на турнике.

Мгновением позже с диким криком мимо промчался не в меру разогнавшийся великан. Солдат наблюдал за его падением, словно в замедленном повторе. Исполин вопил и широко размахивал руками, а затем, подобно подбитому самолету, плюхнулся в реку.

Течение оказалось сильным. Обмякшее тело великана всплыло довольно быстро, но его уже несло прочь от холма.

— Тормозить надо уметь, — ехидно сказал Коля. Он вскарабкался наверх. Отдохнул, искренне благодаря знамя за выручку. Побрел обратно.

Когда Лавочкин вышел из зарослей и стал спускаться к деревне, его встретили восторженные крики и пляски. Селяне вышли ему навстречу, пели здравницы и махали руками.

— Благородный рыцарь победил великана! Благородный рыцарь — наш герой-защитник! Слава непобедимому рыцарю! — кричали они. — Я сам видел, как он отважно замахал своим алым штандартом перед носом презренного гиганта и обратил его в бегство! Добро пожаловать в спасенный Жмоттенхаузен! Слава, слава!

Коля не сразу понял, что этот стихийный митинг целиком посвящен ему. Парень оглянулся, проверяя, точно ли его приветствуют, или он снова путается у кого-нибудь под ногами. Успокоившись, Лавочкин стал купаться в лучах славы.

«Да, черт возьми, я победил великана!» — дошло до него. Солдат зажмурился от гордости.

На самом пике самолюбования и веры в собственную крутизну Коля оступился и самым жалким образом упал, покатившись к ногам спасенных им селян, больно ударяясь боками и головой о твердые кочки.

— Благородный рыцарь устал! Благородный рыцарь утомлен схваткой! — захлопотали вокруг него женщины.

Это было последним, что услышал парень. Сознание покинуло его.

Глава 2

Роковой перекур, или Спасение рядового Лавочкина

Примерно в час ночи прапорщик Дубовых почувствовал непреодолимое желание покурить. Командир полка курение в комнате, где были дамы, не разрешал, поэтому Палваныч не слишком строевой походкой вышел в коридор.

Пухлые короткие пальчики долго не могли выудить «беломорину» из пачки, но наконец справились. Зажигалка поддалась с третьей попытки.

Основательно затянувшись, прапорщик потеплел сердцем. Подпирать стену не хотелось. Хотелось пройти «как по Бродвею в Париже» (эту армейскую остроту Палваныч Дубовых давным-давно подцепил у «папы», тот уже забыл, а прапорщик все еще блистал).

Ноги сами принесли Палваныча к Красному уголку. Дверь была приоткрыта. Прапорщик окинул ее хозяйским взглядом и пошел было дальше, но тут в его мозгах вдруг завизжала маленькая тревожная сиренка.

— Где рядовой? — прохрипел Болваныч, возвращаясь к дверному проему.

В комнате не было ни солдата, ни оружия.

— Ектыш! Самоволка! — хохотнул прапорщик и сразу замолк.

Чего-то не хватало… Чего-то красного, с золотыми буквами и бахромой… Священного…

Знамени!!!

Поганец убег в самоволку и прихватил полковую реликвию!

Прапорщика посетило не полное, но все же отрезвление.

— Ах ты, непосредственно, сволочь! — прорычал Палваныч, поднимая фуражку, валявшуюся на полу прямо перед входом.

Дубовых вышел на средину комнаты и принялся осматривать ее, словно сыщик. Несколько раз повернувшись вокруг своей оси, прапорщик почувствовал головокружение и остановился аккурат лицом к подставке для похищенного знамени.

На уровне груди прямо возле стены Болваныч увидел темную прозрачную воронку (а он сразу решил, что это воронка, из-за круглой формы и вращающегося воздуха).

— Так, с алкоголесодержащими напитками нужно прекратить… — раздумчиво произнес прапорщик Дубовых, тыкая указательным пальцем в центр аномалии.

Стоило ему поднести палец к воронке, как непреодолимая сила ухватила его за руку. Палваныч-Болваныч понял, что сейчас произойдет конфликт со стеной, и закрыл глаза.

Но, подобно самовольщику Лавочкину, прапорщик жестоко ошибся в своих прогнозах. Чуть позже об обнаружил себя рылом в муравейнике, — правда, было совсем темно, и Болваныч ничего не увидел, просто почувствовал мягкое и соломенное.

— Вот-те нате, хрен в томате, здравствуй, рота, Новый год! — высказался Дубовых.

Отплевавшись и отряхнув лицо, прапорщик встал с колен и принялся рыться в своих бездонных карманах.

— Стало быть, опять свет отрубили, вредители, — бормотал он. — Говорил я «папе», ставь второй автономный генератор… Теперь командный пункт в порядке, а полштаба обесточено…

Наконец Палваныч нарыл искомое — миниатюрный фонарик-жучок, спертый им в пивнушке у гражданского забулдыги из инженеров.

Бодро застрекотав под повелительным давлением прапорщицкой длани, фонарик мигнул и пролил свет на муравейник.

Прапорщик озадачился. Он наподдал оборотов фонарику, добиваясь ровного яркого потока. Хватило и на мягкую устланную травой да старыми сосновыми иглами землю, и на деревья…

— Что за карикатура?! — сдавленно сказал Палваныч.

Фонарик погас. После механического стрекота стало необъяснимо тихо. Но эта тишина была обманной. Постепенно в сознание прапорщика проникли шорохи, вздохи и всхлипы ночного леса.

«Измена! — шарахнуло в голове Палваныча. — Проклятые янки… Или исламские фундаменталисты… Новое секретное оружие, не иначе. Лучи смерти… Сразу по ракетному щиту Родины бабахнули, сволочи… Знают, где самое сердце, ироды, знают…»

— Но как?! — заорал Дубовых, запоздало ловя возглас в кулак.

Замер, вслушался. Все тот же лес…

«И ведь не зима! Вот паскудники сподобились… А может, это наша, штабная проверка?.. Может, на нас испытывают наше же оружие?..»

Мысли прапорщика бежали так неестественно быстро, и их было настолько много, что ему стало дурно. Сев на землю, Палваныч Дубовых уперся в нее руками и запрокинул голову, ловя ртом прохладный воздух.

Сквозь аромат свежайшего лесного воздуха пробился запах сигаретного дыма — на муравейнике тлела «беломорина». Поспешно схватив ее, прапорщик затянулся, приводя свой морально-политический дух в норму.

— Значит, вот, — еле слышно зашептал он, облегчая работу мысли говорением. — Из всей текущей непонятности мне особенно непонятно, где я есть. Оперативная задача будет такая. Дождаться утра и сориентироваться на местности. Что-то тут не особо чисто… Пацана постового они, как и меня, — хеш! — и в дырку. Но я не позволю всяким там вот так, в дырку. Тур им всем, в смысле, Хейердал!..

Поняв, что снова срывается на крик, Палваныч замолк и затянулся, щурясь на еле видную в облачной дымке луну.

— Нет, ироды-супостаты, я вам живым не дамся, тем более в Новый год… — Думы прапорщика приняли другой оборот. — А если это не янки с ваххабитами? Если это сам салага умудрился?.. Он же… Как его, сосунка?.. Скамейкин!.. Ага… Он же из этих, студентишек… Радиотехник недобитый, кажется. Да-да, пищалку-опо-вещатель в казарме установил… Сигнализация от офицерского состава, ядреный щит!.. Ишь, головастый. Вот он и собрал какую-то закавыку с воронкой…

Конечно, думать о хитрости самовольщика было куда удобнее и спокойнее, чем о происках наиболее невероятных врагов. Палваныч остановился на безопасной версии. Он снова раскочегарил фонарик, выбрал дерево пошире, прилег к нему и, отдав себе команду бодрствовать, провалился в самый бессовестный и безмятежный сон.

Туманным ранним утром Дубовых проснулся от собственного храпа. Было зябко. Прапорщик, кряхтя, поднялся на ноги. Голова слегка болела.

«Ага, не догнал до нормы», — понял он. Его голова всегда ныла с недопою. С перепою она, как правило, раскалывалась от боли.

Мысли вяло возвращали Палваиыча в реальность. Он припомнил празднование Нового года, самоволку постового и свое странное падение неизвестно куда.

— Ектыш! — прапорщик мгновенно сбросил остатки сна.

Он даже чуть присел, отчего в затылке подозрительно щелкнуло, и голову захлестнула волна боли.

— Е-о-октыш…

Во рту было суховато и поганенько, будто на старой степной свалке.

Пелена тумана размывала детали, виднелись лишь темные очертания деревьев. Палваныч прошелся, неспешно разминая ноющие ноги и плечи. Все-таки «сидячий» сон возле дерева — сомнительный отдых.

Дважды присев, морщась от ноющей головной боли, прапорщик счел себя готовым к дальнейшим испытаниям судьбы. Предстояло решить, куда подевался беглец.

— Найду салагу — выпорю, — хмуро пообещал себе Палваныч, поправляя на пузе ремень. — А сейчас возьмем след.

Прапорщик начал обход полянки. Туман почти не мешал. Он странным образом завис в метре от земли и густел на высоте подбородка Палваныча. Поэтому достаточно было нагнуться, чтобы рассмотреть поверхность. Следов было много, но прапорщик понял, что это его собственные.

Зато плексигласовый колпак говорил о многом. Прапорщик поднял его, поставил у дерева.

В муравейнике Дубовых обнаружил круглое отверстие, оставленное древком знамени.

— Та-а-ак… — протянул прапорщик с оттенком удовлетворения. — Значит, ты карикатуру тут наводил, молокосос! Значит, боевое красное знамя в муравейник втыкал. Надругался, стало быть… Ну, попадись ты мне теперь…

Осмотр земли вокруг муравейника дал Палваны-чу примерное представление о том, куда двинулся самовольщик. Вот тут он древко подволакивал, оставив четкий след на покрытом хвоей грунте… Здесь пацан оступился на шишке, и край подошвы ботинка оставил четкую ямку…

Павел Иванович Дубовых очень уважал охоту. Охота для него была бесконечным источником активного досуга и алкоголепотребления. Вот и сейчас, добившись немалых следопытских успехов, прапорщик неосознанно потянулся к левому боку, где обычно висела специальная охотничья фляжка. Ладонь похлопала по бедру. Мозг осознал фатальность ошибки. Эффект от успешного чтения следов был смазан.

Тяжко вздохнув, Палваныч поковылял в глубь леса. Наметанный глаз отмечал сломанные беглецом веточки, отдельные следы каблуков, маленькие горки хвои, оставшиеся там, где самовольщик подволакивал ногу, борясь с цепляющимся за кустарник знаменем. Затем Дубовых нашел место, где Коля додумался закатать полотно. В земле остались неглубокие ямки, которые проковырял кончик вращаемого древка.

Выйдя на звериную тропу, прапорщик выяснил, в какую сторону побрел похититель реликвии, и зашагал бодрее. Тропа вывела Палваныча к пряничному домику.

Как ни странно, съедобное строение отнюдь не озадачило прапорщика. Скорее, он испытал необъяснимую досаду, и даже злость, выразившуюся витиеватым ругательством и фразой: «Наставят диснейлендов цепекаошных хрен знает где».

Кто наставит и зачем, Палваныч не конкретизировал.

В окошке, «застекленном» леденцовыми пластинами, горел неясный свет. Прапорщик стукнул пару раз в дверь и проорал:

— Хозяева в доме есть?

Внутри послышались скрип и недовольное бормотание, шорох медленных шагов. Дверь распахнулась.

Палваныч поимел счастье увидеть ведьму, от которой ночь назад сбежал Коля Лавочкин. Только одета бабка была в чистое серое платье и голубой платок. Волосы были аккуратно зачесаны назад. В таком виде хозяйка пряничного домика мало походила на ведьму. Старушка как старушка.

— Здравствуй, гость долгожданный, да медленно ходящий! — душевно проскрипела бабка. — Устал, небось? Проходи, не стесняйся. Напою, накормлю, спать уложу… Да ты служивый?

— Прапорщик ракетных войск Дубовых Павел Иванович, — автоматически отрекомендовался Палваныч, запоздало жалея, что вываливает на-гора настоящие имя и звание.

Весьма существенная, но доселе неуловимая деталь вопила о чудовищном несоответствии происходящего и нормальной реальности. Что-то главное… И тут прапорщика осенило: а старуха-то странно балакает! Не по-русски!

Точно! При всей внешней ласковости и доброжелательности бабкина речь была резкой, агрессивной и отрывистой. С гортанным «р»…

«Немка! — очумел Палваныч. — Шпионка фрицев-ская!.. Хотя, зачем им шпионы через шестьдесят лет после войны?.. А! Вот! Живет в лесу, с тех пор внедренная, и шпионит!»

А затем прапорщика и вовсе разбил умственный паралич.

«А я?! Я ее понимаю! Я и ответил-то ей так же! Не по-русски ответил!!!»

Дубовых отлично отдавал себе отчет в том, что немецкого языка сроду не знал, хоть и учил в школе. Но, во-первых, последний урок немецкого в жизни прапорщика состоялся почти тридцать лет назад, в восьмом классе, а во-вторых, ненавистная Амалия Марковна еле-еле поставила ему «драй пишем, цвай в уме».

«Мозги промыли! — смекнул Палваныч. — Шпионы-диверсанты, забодай вас Хейердал! Секретов Родины захотели? А вот и хрен вам, а не секреты! Ведь думаю-то я по-русски! Выкусили, химмердоннерветтер? Господи… Так я тоже — шпион?!»

Последняя мысль заставила прапорщика окончательно сконфузиться.

Старушка с интересом наблюдала разыгрываемый на лице Палваныча спектакль.

— Ты, служивый, не горячись, — она успокаивающе похлопала Дубовых по плечу. — Смятение твое вижу, помочь не могу. Но приглашение все же прими.

Палваныч на деревянных ногах вошел в домик. Внутри было уютно, чисто и тепло, пахло свежей выпечкой. В единственной маленькой комнатушке стояли кровать, стол, три стула, скамья и шкаф. В углу размещалась старая каменная печь. Возле двери притулилась кадка, за ней метла и прочая утварь.

Старушка усадила прапорщика за стол, застеленный белой скатертью, засуетилась, доставая из шкафа и печи снедь.

— Ну, рассказывай, Пауль, сын Йохана, куда путь держишь, — спросила бабка, когда Палваныч откушал пшенной каши с мясом и запил ее слабым вином.

«Йоханый Пауль! Дожил…» — обреченно подумал прапорщик, скорбя о потерянных русских имени-фамилии.

— Беглого рядового ищу, — ответил он. — Солдат прихватил знамя и личное оружие, в нарушение устава самовольно покинул пост… Ты его не видела?

— Отчего же не видела? Видела. Вчера вечером забредал. Крышу мне обломал, окаянный. Я бы его поймала, но он не в моем вкусе, — ведьма перехватила удивленный взгляд прапорщика и игриво отмахнулась. — Я имею в виду, костлявый больно. С его мослов разве навар? Кстати, как тебе кашка?

— Вкусная, — насторожился прапорщик.

— Да ты не бойся, на кабанчике варена, — мелко рассмеялась старушка, отчего кончик ее крючковатого носа потешно затрясся. — А мальчик твой воровства своего, очевидно, застыдился и задал изрядного стрекача, мое тебе почтение! Но палку красную с материей не бросил, дорожит ею. Он у тебя, кажись, не в себе немного, да?

— Сама ты не в себе! — Палваныч стукнул по столу кулаком. — Он знамя полковое не бросил, а не «палку красную». А дороже полкового знамени…

— А! Дорогое, значит, вот и не бросил. И сколь за него дают? — Бабка хитро прищурилась.

— В иное время и расстрелять могли, не то что срок дать. Но ты мне зубы не заговаривай…

— А на кой их тебе заговаривать?! — удивилась старушка. — Они у тебя все здоровые, которые не золотые!

Дубовых гордился своими зубами. За годы службы он поменял почти половину и вставлял только золотые, чем хвастался даже перед рядовыми. Сейчас же насторожился:

— Ты и в зубы мне уже поглядела?

— Конечно, — не моргнула хозяйка. — Ты когда меня увидел, совсем голову потерял. Рот раскрыл, глазами завращал. Тут-то я посчитать и успела. Ты мне сразу понравился. Ты такой… прямой и надежный…

Прапорщик отодвинулся.

— Ну, бабка, ты и даешь! Все нормы износа просрочила, а туда же…

— Тьфу, безобразник! Чего удумал… — насупилась старушка, впрочем, не без кокетства. — Ты мне дров лучше наруби, полюбовничек! А то, как кашку жрать, так милости просим, а как бедной одинокой женщине помочь, так недосуг…

У Палваныча отлегло от сердца.

— Дров — это я завсегда, — с облегчением пообещал он.

— Топор в кадке, — щербато улыбнулась бабка. Нельзя сказать, что Павел Иванович Дубовых слыл большим поклонником физического труда. Но в охотку, точнее, ради собственной выгоды, он мог совершить не один трудовой подвиг. Нынче же, естественно, наживой не пахло. Другое дело, организм: он требовал нагрузки мускулам и расслабления мозгам. В последние несколько часов прапорщик думал и удивлялся столько, что на полжизни хватило бы.

А еще — воздух. Волшебный хвойный воздух пьянил и прибавлял энергии.

Палваныч работал, словно маленький сдобный Терминатор. Размеренно, почти механически поднимался и опускался топор, щепки разлетались от начинающего крениться ствола. Легко, как пушинки, отскакивали от поваленной сухой лесины ветки… Топор у бабки был славный: острый, с удобным длинным топорищем. Знатный инструмент, в любом хозяйстве пригодится.

«Найти салагу, — думал в такт ударам прапорщик, — обязательно найти салагу, и — обратно. Небось, не шпион он никакой… Спасать его срочно нужно! Там, на поляне, обязательно есть потайная дверь или что-то еще… Однозначно, по-другому никак…»

За день Палваныч нарубил поленницу, по размерам сопоставимую с пряничным домиком. А уж дум передумал — за целый НИИ. Устало сев на полено, прапорщик порылся в кармане кителя и достал опустевшую пачку «Беломора». Оставалось две папиросы. Бережно взяв одну, Палваныч прикурил от зажигалки. Блаженно затянулся. Почувствовал, как измотался.

В небе текли облака, лес шелестел о чем-то неизъяснимом. Солнце скрылось за деревьями, унося с собой свет.

Бабка вышла, неся кадку. Сходила куда-то за домик, принесла воды.

— Там ключ бьет, но я решила, зачем тебе ходить после такой работы. Умывайся прямо здесь. Я полью.

Она подхватила с земли кувшин, из которого прапорщик изредка пил, пока колол дрова, да зачерпнула воды.

Палваныч принялся обливаться и отфыркиваться.

— Смой, вода, с героя порчу, смой, вода, с героя пот… — зашептала старушка.

— Что ты сказала? — прапорщик остановил процедуры.

— Ничего, служивый, мойся, не отвлекайся. Дубовых снова заплескался, закидывая воду на обнаженную спину. Хозяйка опять зашептала.

— Ну-ка, старая, стой, раз-два! — разогнулся прапорщик. — Ты ворожишь?! Ты мне это брось! Я воробей стреляный, хоть кол на голове теши! Чтобы мне тут, пока я…

О вреде заговоров и приворотов Павел Иванович наслушался еще в детстве, от бабушки. Та, типичная жительница тамбовской сельской глубинки, очень верила в ворожбу, и особенно — в то, что ничего хорошего незнакомые ведуньи не нашепчут. А уж старухе, живущей в дремучем лесу да в съедобной хате, по всем прикидкам следовало быть ведьмой.

— Думаешь, я ведьма, да? — открыто усмехнулась хозяйка. — Очень вероятно. Все мы, бабы, ведьмы… Но тебе зла не желаю.

Она сняла с плеча полотенце.

— На, вытирайся. Ужинать пойдем. И ушла в дом.

Палваныч вытерся, надел майку, накинул китель. Прихватил топор и хмуро поплелся в хату.

На столе парило душистое мясное жаркое с репой.

— А где ты мясо берешь? — облизываясь, спросил прапорщик.

— Волки приносят знакомые, — сказала хозяйка с таким безразличием, будто волки испокон веков носят мясо любому желающему. — Вчера кабанчика, сегодня вот кролика подкинули. На завтрак заказала птичку какую-нибудь. Давно птичку не кушала…

Кролик оказался очень вкусным. Бабкино вино тоже.

— Ух, спасибо, хозяюшка, — Палваныч в гастрономическом изнеможении откинулся на спинку стула. — Столовался бы тут до пенсии, но пора мне за самовольщиком отбыть.

— Долг зовет, не иначе… — кивнула ведьма. — Не торопись, Пауль, сын Йохана. Утром отбудешь. Ночью-то в нашем лесу ты недалеко уйдешь. Кроме волков тут еще и медведи водятся. А те же умруны?.. Э, брат, по мне лучше медведь, чем умрун. Хотя оба ни на кой.

Прапорщик мельком удивился, насколько немецкая речь цветаста, ну, прямо-таки русская, правда, грубее. И еще Палванычу стало вдруг неуютно оттого, что он до сих пор не знает имени приютившей его хозяйки.

— А как тебя зовут?

Бабка помолчала, сперва подняв брови, а потом словно раздумывая, рассекречиваться или нет.

— Люди когда-то величали Гретель, — ответила наконец она.

— Красивое имя, военно-строевое, — неуверенно вымолвил комплимент прапорщик.

За окном стемнело. Гретель полезла на печь, а Палваныч улегся в кровать. Он уснул крепенько, что солдат-срочник после суточного марш-броска.

В полночь бабка сползла с печи и, запалив пучок какой-то травы, обильно окуривая спящего, забормотала заклинание:

Наша сила не в уме, мы не ездим на метле,

Мы идем пешком по жизни, или лучше на коне.

Не споткнется пусть нога, да не дрогнет пусть рука,

Пусть нас сила не оставит, с нами будет на века.

Мысли, может, нечисты, да стремления просты,

Но пускай нам все ж удача, а не голова в кусты.

Нам шагать еще вперед, биться рыбою об лед,

Девки нас пускай полюбят, пусть нам каждая…

Много еще разных слов было в ведьмином заговоре, но не каждое можно изложить письменно, ибо ворожба есть тайна, а какая же это будет тайна, если ее в книжке прописать?

Закончив ворожбу и спалив пучков восемь чудо-травки, Гретель забралась обратно на печь.

Утром Палваныч и хозяйка позавтракали остатками давешнего жаркого, бабка собрала для прапорщика узелок скромной снеди, наковыряв свежеотросших на крыше пряников-черепиц, и указала в лес.

— Вот туда бросился молодой твой, будто драконьим молоком ошпаренный, — махнула она в сторону, противоположную той, куда накануне с диким воплем ретировался Коля Лавочкин.

— Спасибо за все, хозяйка, — пробубнил Палваныч. — Прости, если что не так. Прощай.

— До свиданьица, — ответила ведьма, глядя, как потопал прочь деревянной походкой перетрудившийся вчера гость, удаляясь от места предполагаемой дислокации самовольщика.

Вскоре прапорщик скрылся из виду.

— Сердце женское, оно изменчиво, словно молва людская, — тихо изрекла ведьма, не очень добро усмехаясь, и закрыла за собой дверь пряничного домика.

Через несколько мгновений дверь снова распахнулась, и разъяренная бабка выскочила на поляну.

— Вот гад! — кричала она. — Никому верить нельзя! Топор упер, ворюга!

Глава 3

Герой Жмоттенхаузена, или Ну, раз вы еще здесь, то…

Коля медленно просыпался. Немного болела голова. Глаза не хотели раскрываться. Да парень и не торопился, нежась в сладкой полудреме. Ему было тепло и мягко, просто благодать.

Где-то рядом раздался молодой женский голос, он был негромким, а слова — абсолютно непонятны.

Этот факт и выдернул Колю из состояния дремотного блаженства. Голова заболела сильнее, просто ужасно заболела. Зато чужая речь обрела смысл.

— …Подивись, Малеен! Потом рыцарь сделал вид, что страшится великана, остроумной хитростью увлек его к краю пропасти и скинул в реку! Мы все слышали страшный крик поверженного исполина, и — бултых!..

— Воистину, так оно и было, Эльза, воистину так, — ответил сухой старушечий голос. — Бог послал нам великого воина, но зачем тараторить об этом в сотый раз, тем более я тоже там толклась?..

— Он такой молоденький и… красивый, — прошептала Эльза, отирая Колин лоб влажной тряпицей.

Парень разлепил ссохшиеся губы, намереваясь попросить воды.

— Гмык бр-р, вас?.. — вышло жалко.

— Что? Что вы сказали? — участливо и тревожно воскликнула невидимая пока Эльза.

Солдат собрался с силами и выдавил:

— Пожалуйста… Дайте мне пить, девушка… Эль… за…

Слова были правильные, но очень уж не его… Странное чувство.

Тут-то умницу Лавочкина впервые посетила догадка насчет того, что же ему не давало покоя в речи ведьмы, медведя, всех этих людей — и его собственной. Все они, да и он сам говорили не по-русски.

Открытие ошеломило парня. Коля сделал несколько судорожных глотков.

— Спасибо…

Теперь предстояло продрать глаза. Веки казались чудовищно тяжелыми. После нескольких геройских попыток глаза все же распахнулись.

О! Лучше бы они не открывались! Дневной свет нещадно резанул по ним, умножая головную боль. Солдат сомкнул веки и застонал.

— Окно, занавесь окно! — велела Эльзе старушка. Стало темнее. Коля осторожно приоткрыл глаза.

Терпимо.

Окружающее не сразу обрело резкость, словно парень смотрел на мир сквозь запотевшее стекло, медленно стирая с него влажную пелену.

Эльза оказалась красавицей. Она напоминала киноартистку, игравшую в давнем фильме незабываемую гостью из будущего — Алису Селезневу. Курносый, чуть вздернутый носик, огромные глаза, круглое личико с розовыми щечками… и с ямочками! Смотрела она серьезно и заботливо. Солдату показалось, что в ее взгляде сквозила тайная грусть.

Зеленое скромное платьице.

На вид — лет семнадцать.

Старушка, очевидно, приходилась Эльзе бабкой. Она была в строгом черном платье с розовым кружевом. На голове — чепец.

Кроме бабушки с внучкой Коля разглядел серый от копоти потолок, небольшое зашторенное окно, бревенчатую стену и древний обшарпанный комод.

— Долго я спал?

— Вечер, ночь и целый день, — ответила старушка. — Эльза, принеси господину еды.

— А знамя где? — спохватился Лавочкин.

— Тут знамя, тут, не волнуйтесь. И странная железная рогатулина, и дудка.

Коля догадался, что странная железная рогатулина — это автомат Калашникова. Стало спокойнее.

Эльза принесла чашку простокваши и тарелку крендельков. Солдат смог без помощи женщин сесть на постели и поесть.

Еда подействовала благотворно. Головная боль притупилась, Коля почувствовал прилив сил и некий намек на бодрость духа.

Захотелось встать, прогуляться. Но тут возникла заминка: если не считать бинтовой повязки на голове, Лавочкин оказался совершенно голым. Парень мгновенно покраснел, представляя, кто его раздевал.

Деликатная старушка сказала девушке, что надо выйти, и Коля оделся. Форма была постирана. Наверняка руками грустной Эльзы.

Выбравшись из дома, пошатываясь от головокружения, солдат попал под ласковый свет вечернего солнца. Старушка тронула парня за рукав:

— Пойдемте к старосте. Очень просил, очень…

Коля позволил отвести себя в избушку, на вид чуть крепче и богаче остальных.

Староста встретил его на пороге. Крепенький седоватый мужичок в клетчатой рубахе, холщовых штанах и в маленьком берете. Он напоминал Лавочкину классического бюргера: такого, как их изображают в фильмах о мирной германской жизни.

Скуластое лицо мужичка было преисполнено достоинства и почтения. Белые бакенбарды придавали оттенок благородства.

— От всего нашего селения, от всего Жмоттенхаузена спасибо вам, высокочтимый господин! Ваш вчерашний подвиг навсегда останется в наших благодарных сердцах. Смею ли я пригласить могучего витязя в свое скромное жилище?

— Конечно, — ответил, замешкавшись, высокочтимый господин Лавочкин.

Он изо всех сил боролся с робостью, стараясь придать голосу достоинство. Получалось фальшиво, с каким-то мальчишеским вызовом. Но, скорее всего, здесь эта интонация была в порядке вещей, потому что староста ничуть не поморщился, сохраняя на лице добродушную улыбку.

Между тем к домику сходились селяне.

Коля помахал им и вошел внутрь.

Жилище старосты было побогаче того, в котором очнулся солдат, но отнюдь не роскошным. Обстановка носила след уверенной зажиточности с легкими признаками скопидомства. В углу стояла прялка, за ней трудилась хозяйка дома. Увидев гостя, она бросила работу, засуетилась у стола.

— Прошу вас откушать эля, — церемонно предложил Коле староста.

К напитку были соленые крендельки и вяленое мясо. Накрыв на стол, жена старосты тихо удалилась во двор.

Трапезу сопровождала неторопливая беседа.

— Позвольте узнать ваше славное имя, юный господин, — почтительно обратился к гостю хозяин.

— Коля я, Николай в смысле, — представился солдат. — Рядовой N-ского полка ракетных войск вооруженных сил Российской Федерации.

— Счастлив знакомству с вами, уважаемый рыцарь Николас, чей блистательный титул непросвещенный ваш слуга ни поймет, ни выговорит! — произнес староста. — А меня, если соизволительно будет представиться, зовут Якобом.

— Дядь Яша, значит, — сократил дипломатическую дистанцию Лавочкин.

— О, вы оказываете мне великую честь, снисходя до задушевного обращения, — затрепетал староста. — Воистину храбрый герой славен еще и скромностью.

Коле подумалось: «Эх, если бы наши командиры так с нами обращались…»

— Дядь Яш, пожалуйста, будь другом, выражайся проще, — солдат доверительно улыбнулся, касаясь повязки на больной голове.

Староста помолчал, готовясь к какому-то непростому разговору.

— Ах, подвиг ваш нейдет из моей души, — начал он, отхлебнув из кружки и долив из кувшина сначала Коле, затем себе. — Признаться, все мои соседи с вдохновенной радостью приветствуют ваше деяние… Благодаря людям, подобным вашей светлости, в мире становится более спокойно. Знаете, эти великаны — настоящие чудовища. Тупые, грубые душегубы. Гигант, над которым вы вчера одержали верх, растоптал целую деревню!.. И король совсем нам не подсобляет… Только знай собирает налоги. Если бы не вы, мы бы погибли. Спасибо вам, и не останавливайте меня! Спасибо, спасибо, спасибо!..

Коля любил, когда его хвалят, но совсем не переносил лести. Чем больше возносил его староста, тем стыднее ему становилось. Воспользовавшись паузой, парень попробовал сменить тему:

— Что сделано, то сделано, любезнейший Якоб. На моем месте так поступил бы каждый. В мире еще много чудовищ, а значит, мне пора. Представьте себе, у нас — странствующих монстробоев — очень плотный график работы. Сегодня великан, завтра — дракон…

— Как?! — староста вскочил с места, опрокидывая стул. — Вы и о драконе знаете?!

Парень замолчал, слушая внутренний сигнал тревоги.

— Ка… какой дракон?.. — тихо спросил он.

— Ну, наш дракон… — немного растерянно ответил Якоб. — Свирепый. Трехголовый. Который каждый год прилетает за семнадцатилетней девственницей.

— А… зачем?

— Вам ли не знать? — всплеснул руками староста.

— Да-да, извините… — стушевался Коля, кляня себя за то, что не признался сразу в своем чудесном спасении от великана, а начал корчить из себя рыцаря.

— Значит, завтра на рассвете вы дадите ему бой, правда?..

Лавочкина посетила идея совместить приятное с полезным.

— А что будет, если у вас не окажется девственниц? — осторожно поинтересовался он.

— Поверьте, нам совершенно не приходило в голову проверять такой вариант ответа на драконьи требования. Особенно после его обещания спалить деревню, если мы ослушаемся.

— Конечно, не вариант, — поспешно закивал Коля. — Какие переговоры с террористами?

— Да, наша милая Эльза — не предмет для торга! — с энтузиазмом подхватил староста. — Я знал, что мы можем на вас рассчитывать! Ведь так?..

Якоб выжидающе смотрел на солдата.

— Да.

Голос рядового Лавочкина звучал обреченно.

«И сам погибну, и девчонку-красавицу погублю…»

Однако Якоб истолковал все по-своему, проникаясь к юному щуплому силачу еще большим уважением. Надо же, какая спокойная тихая решимость!

Допив эль, они вышли во двор. Вокруг стояла толпа: оказалось, селяне ждали итогов переговоров и не расходились. Когда Коля и Якоб появились на пороге, воцарилась напряженная тишина.

Староста степенно откашлялся.

— Жители Жмоттенхаузена! — крикнул он. — Николас, могучий победитель великанов, нас защитит! Завтра быть бою!

Толпа взорвалась радостными криками и аплодисментами. Коля неуклюже поклонился, чтобы спрятать глаза.

— А сейчас — праздник! — провозгласил Якоб.

В считанные минуты на площадь перед домом старосты снесли столы и скамьи. Гордый полковой стяг тоже не забыли, считая его личным штандартом доблестного рыцаря-самовольщика.

Наволокли эля, но с закуской было все же бедновато.

Удрученный Коля осмотрел голые столы: «Вот тебе и Жмоттенхаузен!» Вспомнил про флейту. Подозвал бойкого мальчонку лет семи:

— Знаешь, где я спал?

— Конечно!

— Принеси оттуда мою флейту. Постреленок сбегал.

— Великий рыцарь еще и музыкант? — умилился староста.

— Нет, скорее, повар, — улыбнулся Лавочкин и принялся мучить флейту.

К концу выступления Коля подобрал мелодию песни «В лесу родилась елочка» и наколдовал штук сорок стандартных порций «цыпленок с хлебом и пивом».

Концерт увенчался полным триумфом. Люди радовались и чуду, и горячей пище, и тому, что уж такой-то чародей обязательно победит дракона.

Начался веселый сельский пир с песнями и танцами. Коля сидел грустный во главе стола и слушал игру местных музыкантов. Особенно парню понравилось звучание лютни. Сам Лавочкин страстно уважал гитару и кое-чего умел.

Любой паренек, росший в городе, способен при желании удивить публику если не виртуозным исполнением «Под небом голубым есть город золотой…», то хотя бы бренчащей песней «Колхозный панк».

По Колиным полупьяным наблюдениям, лютня мало отличалась от гитары.

Музыканты сделали перерыв (они тоже хотели пить и есть), солдат незаметно встал, взял лютню и отошел поближе к знамени. Примерно четверть часа он тыкался и мыкался, изучая строй и способы извлечь нужные аккорды, а потом, к собственному изумлению, довольно сносно заиграл песню о Стеньке Разине. Некоторое время спустя Коля почувствовал, что довольно долго играет в полной тишине, и обернулся.

На него смотрели десятки удивленных глаз. Лавочкин оборвал мелодию.

— Я так и знал, молодой господин еще и музыкант! — громко сказал староста. — Просим спеть! Просим спеть!

— Ни-ко-лас! Ни-ко-лас! — принялись скандировать селяне.

«Почему бы и нет?» — решил солдат.

Он пересел поближе к столу и заиграл вступление.

— Эту геройскую и одновременно грустную песню о славном полководце сложил мой народ, — громко отрекомендовал Коля историю о Разине и княжне.

А потом он запел. По мере того, как слова срывались с его уст, Лавочкин все больше и больше поражался содержанию. Если общий сюжет оставался в пределах известного, то место всем известного атамана занял совсем другой герой:

Из-за острова на стрежень, на простор речной волны

Выплывают два драккара — острогрудые челны.

На переднем Ганс Фирфлюгель, обнимаясь с фрау, сидит,

Свадьбу новую справляет, сам веселый, паразит.

Позади их слышен ропот: «Нас на фрау променял,

Только ночь с ней провожжался, сам наутро фрау стал».

Этот ропот и насмешки слышит фюрер-атаман,

И могучею рукою обнял фрау тонкий стан.

Алой кровью налилися Ганса буйного глаза.

Брови черные сошлися, надвигается гроза.

«Одер, Одер, милый Одер! Ты арийская река,

Не видал ты, друг, подарка от германского сынка!»

Мощным взмахом поднимает он красавицу жену

И за борт ее бросает в набежавшую волну.

«Что ж вы, братцы, приуныли? Эй ты, Дитрих, черт, пляши!

Грянем песню удалую на помин ее души!..»

Голос у Коли Лавочкина был красивый, почти правильный, с трогательной хрипотцой. Парень сильно опасался за смысл спетого. Ведь, как он понял, особенности перевода превратили текст во что-то совершенно новое. Вопреки опасениям, песня потрясла сельчан до глубины души. Плакали даже мужчины. Многие женщины упали в обморок. Дети рыдали.

Коля встретился глазами с Эльзой. Девушка смотрела на Лавочкина, не мигая.

«Если я хоть что-нибудь понимаю в девушках, — подумал парень, — то эта конкретно в меня втюрилась.

Но завтра ее сожрет дракон.

А сначала прихлопнет его, как муху. И все же это будет только завтра!

Вжарив веселенькую «Пидманула-пидвела», которая, слава песенным богам, не исказилась, Коля вернул людям праздничное настроение. Теперь все ударились в пляс и смеялись. Доиграв, рыцарь и по совместительству бард раскланялся и передал лютню хозяину. Танцы продолжились.

Лавочкин пригласил Эльзу. Они долго плясали, потом решили прогуляться под звездами, затем посидеть на берегу реки, а что было после — не особо важно.

Важно другое — наутро дракону подсунули не девственницу.

Есть железный закон природы: если ночью мало спать, а, к примеру, пить эль, танцевать и гулять под звездами, то наутро чувствуешь себя прескверно.

Именно так ощущал себя Коля Лавочкин-Суперзвезда.

Люди настолько сильно верили в его победу, что никто и не поинтересовался, нужен ли ему меч. Растолкав героя, умыв, одев и опохмелив, староста и бабка Малеен вывели его на улицу, в предрассветные сумерки. Стоявшая у забора заспанная Эльза изо всех сил делала вид, что ничего не случилось.

Якоб вернулся в дом, вынес знамя и автомат.

— Удачи тебе, рыцарь Николас! — проникновенно произнесла Малеен.

Староста обнял Лавочкина.

— Куда идти-то? — мрачно поинтересовался Коля, поправляя флейту за пазухой.

Эльза взяла солдата под руку и повела за околицу, к реке. У реки их ждала утлая лодка и хмурый мужик-силач, который перевез их на другой берег. Берег был крутым, парень и девушка забрались, помогая друг другу, наверх и очутились на поле.

— Вот сюда он и прилетит, — шепотом сказала Эльза, потирая озябшие руки. — С первыми лучами солнца.

— Давай нырнем в реку и уплывем. Течение бодрое, унесет далеко, если не упираться, как ваш лодочник, — Коля махнул в сторону борющейся с потоком скорлупки.

— Обречь родных на гибель?! — не поверила своим ушам девушка. — Оставить их на лютую смерть?!

— Шучу, — буркнул солдат.

— А с другой стороны, я для них подкидыш-приемыш… А жить-то хочется… Закрой рот, Николас, я тоже шучу.

Парень воткнул знамя в землю. Залез в карман. Достал единственный патрон. В рожке автомата, разумеется, было пусто — караульщикам не выдавали боеприпасов на Пост Номер Один. Само оружие служило бутафорским свидетельством боевой мощи, кою так любил подчеркивать «папа».

— Эх, не попади я на Новый год в караул… — досадливо проговорил Коля.

Зарядил.

Сели, обнявшись, с Эльзой. Стали ждать первых лучей солнца.

Рассвело. Девушка устала считать лучи, а дракон все не появлялся.

«Авось, и не прилетит?» — подумал Лавочкин.

Ему почему-то вспомнились две поварихи, работавшие в полковой столовой. Звали их обеих Надеждами. Коля, помнится, как-то скаламбурил: «Надежды юношей питают».

Теперь же эта фраза стала злободневна в своем подлинном значении…

Через час солдат не выдержал:

— Ладно, Эльза, хватит сидеть. Клиент не пришел. Наверное, проспал.

Стоило им подняться, как вдалеке, в небе, показалась черная черточка. Она быстро увеличивалась, и вскоре стало ясно: клиент прибыл.

Коля снял автомат с предохранителя.

Дракон впечатлял.

Прежде всего, не зеленый, не золотой, а коричневый с рыжим отливом. Во-вторых, размеры. Дракон выглядел словно двухэтажный восьмиквартирный дом. И еще — размах крыльев. Легко догадаться: чтобы эта «двухэтажна» летала, ей необходимы гигантские крылья. Наконец, пламя из пасти — дракон оказался огнедышащим. А вот голова была только одна. И еще два завязанных какими-то тряпками обрубка по бокам.

Исполинский ящер зашел на посадку. Это походило на приземление тяжелого бомбардировщика. Дракон пронесся над лесом, коснулся поля, перебирая здоровенными лапами и подтормаживая крыльями о воздух. А потом направился к Коле и Эльзе.

Чем ближе он подбирался, тем становилось страшнее. Наконец дракон замер шагах в пятидесяти. Огромные немигающие глаза уставились на людей.

— С-с-сколько раз-с-с повторять? Девс-с-ственница без с-с-сопровождения? — прошипел ящер, выпуская две тугие струи дыма из широких ноздрей.

Тут надо сказать, что морда дракона заслуживает отдельного описания.

Если взять кабину «Урала», обтянуть ее коричневой чешуйчатой кожей, вставить в нее два прожектора-глаза, ниже приделать пару покрышек от джипа — ноздри, а потом вырезать широкую щель — пасть, снабдив ее длинными, словно охотничьи ножи, зубами, то как раз и получится драконья голова. Вытянутая, как кабина грузовика, и такая же умная. Пожалуй, еще следует упомянуть роговые гребенчатые наросты сверху на его плоской башке. Шея ящера была длинна и широка — кусок нефтепровода, да и только.

— А давай, ты просто улетишь? — предложил Коля, наглея с перепуга.

— Эй, бесплатному приложению никто слова не давал, — заявил дракон.

Лавочкин поднял брови.

— У вас тут что, сделка?!

— Разумеется, — снизошел до ответа ящер. — Я их защищаю. Они мне платят девчонками.

— От кого же ты их защищаешь?

— От других драконов, разумеется.

— Стройно у тебя все получается, рэкетир чешуйчатый, — тихо проговорил Коля, ободряюще пожимая руку прижавшейся к нему Эльзы. — А чем же плохи другие драконы?

— Слушай, мелюзга, — дракон пыхнул снопом искр. — Я тебе в порядке исключения объясню. А ты пойдешь и передашь мои слова людишкам, торчащим на том берегу… Ишь, вылупились… Так вот, мои соседи давно берут по две девки в год, а я с вами церемонюсь. Добрый потому что. А с вами, подлецами, надо жестко. Хочешь, будет жестко?

— Я хочу, чтобы никак не было, — твердо сказал солдат.

— Никак не будет на том свете, — плоско сострил ящер, запрокинул кабину-голову и засмеялся, выпуская фонтаны пламени.

— Где две башки обронил? — Коля попробовал подпортить дракону настроение.

— Не обронил, мелюзга, а потерял в бою. В неравном, между прочим. Но ничего, новые отрастут. Ай, напомнил вот, опять культяпки зачесались…

— У них это быстро, — шепнула парню в ухо Эльза. — Два месяца — и новая голова.

Коля лихорадочно соображал. По всем раскладам выходило, что ящер попросту «навел крышу» и брал дань с беззащитных селян. Если продолжить изъясняться современным языком, необходимо было предъявить свои права на крышуемых и выбить чешуйчатого из бизнеса. Даже стрелку забивать не нужно: фактически она уже началась. Как ведут себя бандиты в кино? Понты! Точно, главное — понты.

— Значит, так, упырь коричневый, — Лавочкин шагнул вперед. — Этих лохов пасу теперь я, а ты разворачивай свою старую задницу и порхай отсюда, пока на мясо и модные тапки не пустили. Если не вкурил, то поясню: твои предъяви здесь кончились, есть возможность не кончиться самому.

Дракон затряс головой. Потом выгнул шею, стараясь заглянуть за спину солдата.

— Что он сказал? — спросил ящер у Эльзы.

— Не знаю, — честно призналась девушка. — Язык вроде наш, да смысл не ловится.

— Во-во…

— Объясняю для тормозов, — терпеливо начал парень. — Ты тут жрал девок. Было тебе приятно и удобно. Взамен деревня ничего не имела. Теперь забирать у них дань буду я. А ты сейчас быстренько раскочегаришь свои крылышки и улетишь. И путь сюда забудешь. Вернешься — убью. Это тебе говорю я, Николас, могучий победитель великанов.

— Впервые о тебе слышу, — озадачился ящер.

— Вот и сделай так, чтобы мое имя не стало последним, что ты слышишь.

— Ха, а как излагает! — хохотнул ящер, сбросив транс, в который его ввела речь Лавочкина. — «Могучий!» Ну, разумеется, могучий! А чем докажешь?

— Давай плеваться, — предложил Коля.

— То есть?!

— Ну, ты до меня огнем доплюнешь? Дракон самодовольно улыбнулся:

— Разумеется.

— А если удвоить дистанцию?

— Доплюну, — после короткого раздумья сказал ящер.

Коля почувствовал его неуверенность.

— Вот давай и проверим. Если ты со ста шагов попадешь в меня, то я сгорю вместе со своими претензиями. А если в тебя попаду я, то ты, конечно, не погибнешь, — солдат поднял с земли маленький камушек. — Вот им я и плюну. Ну, чтобы тебя не убить.

Ящер рассмеялся, впрочем, экономя огонь:

— Мелюзга, думающая убить меня плевком со ста шагов! Уморил…

— Ты согласен с условиями состязаний? Доплюну — уберешься.

— Ладно, ладно, давай! — дракон нетерпеливо взмахнул массивным хвостом.

— Тогда отходи, мне-то некуда, — Коля кивнул в сторону реки.

Пожиратель девственниц заковылял на условленное расстояние.

Солдат шепнул девушке:

— Эльза, возьми знамя и спустись, пожалуйста, к воде. Вдруг этот старый крокодил действительно достанет досюда своей горелкой.

— Ах, мой рыцарь! — на глазах Эльзы выступили слезы. — Ты жертвуешь жизнью, спасая меня… Позволь мне остаться с тобой?..

Лавочкин обнял ее:

— Послушай. Я в любом случае останусь в живых. Упасть, откатиться, залечь ногами к взрыву, спрятать голову — рецепт простой, но работающий. А вот тебе действительно стоит поберечься. И оцени, на кой мне жертвовать жизнью, если ты останешься?!

Дракон между тем остановился.

— Эй! — крикнул он. — Начинаем?

— Прячься, — приказал Коля Эльзе.

Она порывисто обняла его и запечатлела на его губах жгучий от слез поцелуй.

«Эх, не хватает испанской гитары фоном!» — подумалось солдату.

Эльза покинула поле боя.

— Давай! — скомандовал солдат ящеру.

Монстр набрал в грудь несколько кубометров воздуха и что есть силы выплюнул его в направлении Коли. Факел получился потрясающим. Лавочкин с ужасом смотрел, как к нему несся огненный вихрь. Все «залечь-укрыться» забылись. Парня охватило оцепенение. Но расчет оказался верным: пламя иссякло, не долетев до Коли.

— Эх, не добил! — раздосадованно топнул дракон. — Ну, дерзай, мелюзга! Плюй!

Солдат медленно выставил левую ногу вперед, аккуратно поднял автомат для стрельбы из положения стоя, тщательно прицелился в драконью голову и спустил курок.

Раздался резкий хлопок «акашного» выстрела. Отдача была существенная — плечо заныло. Коля поглядел на ящера. Тот сидел на заднице, мотал головой, отчаянно хлопал крыльями и ревел.

— А-а-а! Сволочь! Ты мне в глаз попал! В глази-и-ик!

— Орем, значит, мозг не задет, — поставил диагноз Лавочкин и решительно зашагал к горе-спорщику: — Эй, чешуйчатый! Уговор дороже денег, вали отсюдова!..

Глава 4

Дубовых разбушевался, или Черт с ним!..

Прапорщик Дубовых был мужчиной хозяйственным. Кроме топора он позаимствовал у ведьмы немаленький моток веревки и кое-что по мелочи: кусок мыла (какая веревка без мыла?), костяной гребешок, кроличью лапку да россыпь красивых разноцветных камешков.

В лексиконе Палваныча не существовало глаголов «украсть», «слямзить», «стырить» и «своровать». Прапорщик оперировал одним красивым словом: «раздобыть».

Добытчик он был еще тот: добывал беспрерывно, добывал масштабно, добывал все, что перемещалось в пространстве. Но он не был этаким Плюшкиным, чахнущим над накопленным барахлом. Оно шло либо в хозяйство, либо на продажу, либо на взятки. Последнее понятие тоже отсутствовало в языке Дубовых. Он любил повторять, что взятка — это уголовная статья, а подарок — это от всего сердца.

Вверенное Палванычу полковое складское хозяйство содержалось образцово, недостач и пересортиц не случалось, все документы были в полном ажуре. Дома прапорщик проявлял еще большую аккуратность. Гараж, сарай и подвал забил до отказа, но не абы как, а с толком, с чувством, с математически точным расчетом. На каждую единицу хранения хозяин завел инвентарную карту (бланки Палвакыч раздобыл на службе), в ней значилось наименование хранимого, дата поступления, единицы измерения и количество.

Казалось бы, столь впечатляющие результаты должны достигаться адскими сверхусилиями и спартанской самодисциплиной. А прапорщик Дубовых добился совершенства всего лишь ритмичной и неторопливой работой. Да, он был дисциплинирован, но не роботоподобен. Да, он очень старался, но не надрывался. При всей своей ограниченности и слабом уме Палвакыч распланировал воровство и учет таким образом, что оставалось место для других хобби, главным из которых было круглогодичное пьянство.

С первых лет службы употребление алкоголя стало естественным фоном жизни прапорщика. Он пил, как мы, например, едим. Мы едим каждый день. Он пил так же.

Теперь, когда подвальные запасы спирта были недоступны Палванычу, он почувствовал невосполнимую утрату. Нельзя сказать, что прапорщик превратился в законченного алкоголика. Но и приятного в нынешнем нарушении питейного режима оказалось мало. Если давеча Дубовых отвлекла рубка дров, да еще тихонько журчали в крови новогодние возлияния, то теперешний поход по лесу давался прапорщику с трудом.

Шагалось как-то невесело. Думалось еще грустнее, и на душе было муторно.

«Вот выпить бы, и сразу бы мозги заработали!» — подумал прапорщик.

Эта истина открылась во всем великолепии, словно бутылка водки в рекламе. Прапорщик стал подмечать и сухость во рту, и назойливый зуммер в мозгах, и слабость в непривычно трезвом организме.

Животворный лесной воздух да идиллические шишкинские пейзажи слабо помогали. Палваныч медленно погружался в вязкую пучину вялости и апатии.

Полный упадок сил случился вечером.

Прапорщик проходил мимо молодой дубовой рощицы. Рядом лежало сухое поваленное дерево. На стволе сидел черт. Бурый, рогатый, с копытами. Хвостатый. Заросший клочковатой шерстью. Сам с маленькими злыми глазками, жиденькой пародией на бородку и розовым пятачком.

Палваныч остановился, разглядывая черта. Потом присел на одну из высоких кочек. Скорбно ссутулился. Подпер голову рукой и пробормотал:

— У, карикатура… Правду говорил политрук насчет того, что белая горячка случается, если пить-пить, да вдруг завязать… Все, приплыл, Павел Иванович.

— Ну, раз приплыл, то с прибытием, — пискляво поздравил черт.

Его пронзительный голосок напомнил прапорщику звук, извлекаемый трущимся о стекло куском пенопласта. Ужасающе противный звук, аж зубы заныли… Беседовать с порождением белой горячки не хотелось. Последнее дело со своими глюками лясы точить. Палваныч досадливо потер затылок, брезгливо косясь на черта.

— Ты что, совсем меня не боишься, человек?! — удивился черт.

Прапорщик Дубовых скорчил мину — мол, нет.

Рогатый спрыгнул со ствола на землю. Росточку он оказался небольшого, на голову ниже самого Палваныча. Черт угрожающе поднял когтистые тонкие руки, зашипел, обнажив внушительные клыки. Правда, при этом нежный розовый пятачок потешно сморщился, и прапорщик невольно улыбнулся.

— Не боишься, — бес сбросил напускную злость.

— Еще бы я «белки» боялся, — нарушил обет молчания Палваныч.

— Э… Я не белка, а черт.

Дубовых засопел, мысленно казня себя за то, что раскрыл рот.

— Слышь-ка, мужик, — похоже, рогатый начал волноваться. — Ты будто с Луны свалился. Меня не боишься!.. Будто не замечаешь… Издеваешься вон, белкой обзываешь… Понимаешь, после столетней карьеры адского пугала я слегка поражен…

Прапорщик сосредоточенно расковыривал прутиком ямку под ногами.

— Вот ведь оказия! — топнул копытом нечистый и перешел почти на ультразвук. — Чучело смертное, пади на колени пред своим господином! Трепещи! Убо-ись коварного исчадья преисподней, заклинаю тебя именем пекла!!!..

Человек молчал. Черт жалобно взвыл:

— Мужи-и-ик! Ну, мужик же!.. Перед тобой натуральный черт…

— А перед тобой целый прапорщик! — неожиданно рявкнул Палваныч.

Бес отскочил от него, как от ладана.

— Не надо, не надо, дяденька, не извольте кричать! — залебезил он. — Аршкопф хороший, Аршкопф тихий…

— Будь здоров, не чихай.

— Спасибо, дяденька, только это имя такое — Аршкопф.

— Будь здоров еще раз, если не притворяешься, — строго сказал прапорщик.

— Спасибо, только…

— Молчать! — проревел прапорщик. — Смирно!

Рогатый замер, неестественно вытянувшись и вздернув нос-пятак в небо.

«Если уж мириться с психиатрическими видениями, то только на правах старшего по званию», — сформулировал стратегию поведения Палваныч. Он встал и посмотрел в глаза черта сверху вниз.

— Имя?

— Аршкопф!

У прапорщика задергалась верхняя губа, и зашевелились волосики на плешке.

— Ты что, аллергика из себя симулировать строишь?!

— Нет.

— Не «нет», а «никак нет»!

— Никак нет!

Колени беса тряслись от страха и напряжения.

— Имя?

— Арш… копф…

— А! — наконец-то понял Палваныч. — Рядовой Задоголовый! [1]

— Я и говорю…

— Отставить!!! — заорал прапорщик.

Черт стал озираться, соображая, что ему велели отставить и куда.

— Смирно!

Аршкопф снова застыл.

Палваныч зашагал взад-вперед перед рогатым.

— Слушай вводную, — прапорщик будто вколачивал каждое слово. — Я терплю тебя по одной-един-ственной причине: согласно теории психиатрии, ты являешься жалким порождением моего больного мозга и не более того. Посему…

Бес бросился на колени, вцепился в штаны Палваныча.

— Повелитель! Повелитель! Это вы… — залепетал он. — Я так и знал! Ваши речи — загадка, но теперь я вижу, вижу… Вы приняли облик жалкого человечишки, чтобы испытать своего никчемного слугу… Я виноват, виноват, виноват… Я буду наказан, наказан, наказан…

Прапорщик попытался вырваться из цепких ручонок Аршкопфа, брезгливо отпихивая его ногами. Сначала не получилось, но потом черт понял, чего от него хотят, и ослабил хватку. Дубовых поспешно отступил на пару шагов.

— Накажите меня, Мастер! — зашептал в исступлении бес. — Виноват, кругом виноват!..

— Молчать! — Палвакыч даже дал петуха, выкрикивая эту команду.

Черт умолк и пал ниц.

Стало слышно лес, птиц, ветер. Мимо прапорщика медленно пролетел-прожужжал толстый шмель.

Дубовых, конечно, ничего не понял в бессвязной тираде Аршкопфа. Ясно было одно: галлюцинация полностью подчинилась воле хозяина. Черт же, оправдывая свое имя, уверился в том, что перед ним сам Повелитель Тьмы.

— Встать, — спокойно сказал Палваныч. — Слушать мои команды. Возникнут проблемы — обращаться с вопросами. Пример. Захотел по нужде. Подошел. Говоришь: «Разрешите обратиться, товарищ прапорщик?» Я либо разрешаю, либо нет. Понятно?

— Да, Мастер! — с энтузиазмом выпалил бес.

— Не «да, Мастер», а «так точно, товарищ прапорщик». Уяснил?

— Да… то есть так точно, товарищ прапорщик!

Черт рассудил просто. Повелитель поднялся на поверхность земли по какому-то тайному делу, о котором никчемному рабу совсем не нужно знать. Ведь для рядовой нечисти промыслы дьявола священны и неисповедимы. Видимо, были причины и в преображении Мастера в чудаковатого на вид человечишку. Все это Аршкопф принял со смиренным поклонением. На душе стало легко. Глупцу комфортно, когда все просто.

— Вот то-то же, смотри у меня, — завершил инструктаж прапорщик.

Резко развернувшись, Дубовых возобновил путешествие. Он старался не замечать звук шажков черта, почтительно семенящего чуть сзади.

Скверное самочувствие никуда не делось. Необоримо хотелось выпить. Лес раздражал своим однообразием. «А за деревом дерево, а за деревом дерево…» Начинало смеркаться, и прапорщик задумался о ночлеге. Особых идей не родилось, зато на очередной опушке обнаружилось несколько хижин.

Палвакыч остановился на краю полянки. Зазевавшийся бес чуть не ткнулся пятаком в спину «повелителя», но вовремя замер, не смея его коснуться.

Хижины были безжизненными. Соломенные кровли покосились, на крайней лачуге вообще отсутствовала крыша. Двери либо подпирались палками, либо, распахнутые, болтались на ветру. Заборы, огораживающие пустынные дворы, накренились, а кое-где повалились. Все вокруг заросло дикой травой. Особенно выделялись высокие стебли тысячелистника, оканчивающиеся белыми и розовыми соцветиями.

Прапорщик стал обходить заброшенную деревеньку, заглядывая в каждую хижину. Внутри царило нешуточное запустение: погнившая мебель была засыпана кучами пыли, с потолка свисала паутина, на земляном полу — бледно-зеленый мох.

— Н-да… Бардак на территории, — констатировал Палваныч.

Черт подобострастно кивал.

Последняя лачуга, выглядевшая покрепче, оказалась более-менее пригодной для ночлега. Крыша еще держалась, стены тоже, сохранились кровать и стол. Полуразрушенная печь картины не портила: летом растопки не требовалось.

Сделав из травы веник, прапорщик слегка смел пыль. Убрал с кровати истлевшую перину. Уселся на голые доски. Достал собранные в дорогу ведьмой харчи. Перекусил.

— По-моему, неплохое местечко, — удовлетворенно сказал Палваныч, откидываясь на кровать.

Оживившийся рогатый осмелился подать голос:

— Более чем, товарищ прапорщик, более чем! Местечко замечательное, вы не могли выбрать лучше! Прекрасное, прекрасное…

— Молчать! — вяло рявкнул прапорщик, укладываясь на жесткое ложе. — Почему не сказал «разрешите обратиться»?! Ладно, все. Отбой.

Черт, попеняв себе за ошибку, клубком свернулся у порога и через минуту-другую мерно засопел.

А прапорщик Дубовых засыпал беспокойно, то проваливаясь в небытие, то выныривая, и все глядел в бревенчатый потолок. Потом все же погрузился в долгий тягучий сон, в котором он был великим королем, отцом единственной дочери. Когда девочка родилась, он собрал всех на огромную пьянку — «на обмыв ножек», — но не позвал какую-то там дальнюю родственницу по линии жены. Родственница оказалась колдуньей и сволочью, приперлась без приглашения. Много пила, вела себя развратно, рассказывала матерные анекдоты и плясала на столе. Под занавес вечеринки впала в истерику, обвиняла короля-прапорщика во всех тяжких: от скупости до сексуальных домогательств. Его величество Палваныч с супругой (ею почему-то оказалась кинозвезда Шарон Стоун) весь вечер терпели выходки незваной гостьи, но когда та стала орать: «Ну че, совратитель, как сына назовем?», король был вынужден попросить стражу «проводить госпожу с лестницы посредством пенделя».

Колдунья резко оборвала истерику. «Слушай сюда, монарх недорезанный, — молвила она нечеловеческим голосом. — Дочка твоя в семнадцать лет уколется канцелярской кнопкой, и все королевство погрузится в длинный кошмарный сон, в котором ты увидишь себя прапорщиком вооруженных сил геройской, но не очень толковой страны…» Много чего наговорила пьяная женщина, пока ее не спустили с парадной лестницы.

Потом сон Палваныча перескочил на семнадцать лет вперед. Дочка, как две капли воды похожая на Наташу Королеву, ныла, что хочет работать хотя бы в офисе, а он строго воспрещал. Они рассорились, и Дубовых запер капризную принцессу в тронном зале: «Посиди, подумай!»

Тут и случилось напророченное.

Придворный шут (вылитый Евгений Петросян) подложил кнопку на королевский трон, желая подшутить над нервничавшим из-за одного только упоминания о канцтоварах монархом. Вот запертая принцесса и села вместо отца…

В тот же миг веки короля Палваныча стали смыкаться, и проснулся он уже прапорщиком. Пробуждение было столь же тягостным, сколь и засыпание.

Будь Дубовых чуть умнее, он стал бы мучаться философским вопросом: прапорщик ли он, которому снился странный сон о короле, или король, которому пригрезилось, что он прапорщик.

К счастью, Палваныч больше волновался супружеством с Шарон Стоун. Такое не каждому выпадает.

Но через мгновение прапорщику стало не до Шарон Стоун. Он вдруг осознал, что лежит на мягком, хотя точно помнил себя засыпающим на досках. Палваныч приподнялся, вглядываясь в темноту. В окно заглядывала полная луна, освещая часть хижины. Только хижины ли? Постепенно проступили детали внутреннего убранства. Потолок мерцал мозаичными узорами, на стенах угадывались большие картины. Квадрат лунного света выхватывал из мрака кусок дорогого паркетного пола.

Свесив ноги с кровати, прапорщик сел, протирая глаза. Вдруг с тихим шорохом вспыхнули свечи. Они горели в настенных канделябрах и на столе, на камине, стоящем на месте печи, и неизвестно откуда взявшемся резном комоде.

Да, лачуги и след простыл. Палваныч был в доро-гущих покоях, какие видел разве что в Петергофе, когда еще школьником ездил туда на экскурсию.

— Что за черт! — невольно вырвалось у пораженного прапорщика.

— Это я, Аршкопф, — отозвался нечистый с батистового коврика возле двери.

— А? — словно очнулся Палваныч.

— Это я, Пове… товарищ прапорщик! Аршкопф..

Дубовых застонал.

— Ты… Ой-е!.. Что со мной, где я?!.

— Как же, товарищ прапорщик? — Черт вскочил на ноги и захлопал глазенками. — Вы сами привели смиренного раба в Шабашдорф… Сегодня же полнолуние!..

Объяснение ничего не прояснило.

— Докладывай подробнее, — приказал Палваныч, морщась от мысли о том, что требует отчета у галлюцинации.

— Шабашдорф, товарищ прапорщик, — это деревня-призрак, преображающаяся раз в месяц, дабы принять слет нечисти, в просторечье шабаш.

— Слет?

— Да, сбор местного темного ордена. Ведьмы прилетают на метлах, колдуны обращаются воронами…

— Отставить доклад. Уходим.

Прапорщик встал с кровати и стремительно пересек комнату. Бес посторонился. Приоткрыв дверь, Палваныч выглянул на улицу.

Ни зарослей травы, ни гнилых заборов, ни хлипких хижин. Мощенная булыжником площадь, заставленная каменными готическими склепами. Посредине — огромный костер, вокруг которого метались в жутком танце темные фигуры участников шабаша. Возле костра, на специальном возвышении, играл маленький, но громкий ансамблик. Музыка была изрядно гадкой и нестройной.

Над самой головой прапорщика пронеслась ведьма на метле. Палваныч захлопнул дверь, прислонился к ней спиной и съехал на пол.

— И когда на море качка, — фальшиво запел он, — и бушует ураган… Здравствуй, белая горячка… Я сейчас концы отдам…

Бес опасливо наблюдал за человеком.

— А эти… хижины… Они тут зачем? — спросил Палваныч у черта, вытирая со лба пот.

— Товарищ прапорщик, ну, посудите сами, зачем еще комната с камином, свечами и здоровенной кроватью? — робко проговорил Аршкопф.

— Ага, отдохнуть, значит…

Бес мелко подобострастно рассмеялся: Повелитель явно чудил на своем недостижимом черту уровне и сейчас, похоже, изволил шутить.

— Долго они будут шабашить? — продолжил выяснение диспозиции прапорщик.

— До рассвета.

— А отдыхать когда придут?

— Да вот… Сейчас жертву вам принесут и…

— Сюда?! Они знают, что я здесь?! — растерялся Палваныч и тут же мысленно возопил: «Боже мой, что я, где, и куда дальше?!»

Рогатый с готовностью ответил:

— Никак нет, товарищ прапорщик, они не знают. Они принесут жертву обычным способом.

Выяснять, какой способ считается обычным в этих широтах, Дубовых не стал. Ему непреодолимо захотелось снять трубку телефона, набрать цифры ноль и три, чтобы вверить себя строгим людям в белых халатах… Но не было, не было здесь телефона! Отсутствие этого блага цивилизации необъяснимым образом повлияло на Палваныча. Он ощутил себя безумно одиноким в своей персональной «белочке».

Странно, но вскоре появилась тяга действовать, причем напористо и дерзко.

Прапорщик резко встал, хватая спертый у ведьмы топор, и вышел на заколдованную площадь.

Шабаш был в самом разгаре. Идиотский ансамблик жарил что-то ужасающее, ведьмы, истошно визжа, извивались в эпилептической пляске, колдуны не отставали. Кружащая вокруг костра темная масса выглядела черной пародией на новогодний утренник.

— Ну, держитесь, Хейердалы, — безотчетно бормотал Палваныч. — Дедушка Мороз уже близко…

Сзади цокал копытами по булыжникам рогатый Аршкопф.

Бывают в жизни совпадения! Толпа принялась скандировать:

— Приди! Приди! Приди!

Дубовых слегка озадачило, что его мысли об утреннике наложились на вопли «шабашников». А черт удовлетворенно заулыбался. Вот оно, еще одно доказательство: да, это он — тот, которого зовут Повелителем Тьмы.

В костре что-то пыхнуло с громким утробным хлопком, и столб искр ринулся в начинающее светлеть небо. Ведьмы и колдуны выдохнули в едином порыве, простирая руки к пламени. Несносный ансамбль заткнулся.

Теперь раздавался лишь треск горящих дров.

— Отставить маскарад! — заревел подобно теплоходному гудку прапорщик.

Эхо разнесло его команду, отражая звук от каменной мостовой и леса, стеной обступившего бывшую полянку.

Растерянная толпа уставилась на Палваныча и черта. Пыхтящие участники шабаша опускали руки, непонимающе переглядывались.

Восторженный Аршкопф заорал почти в ультразвуковом диапазоне, оглушая прапорщика:

— Падайте ниц перед тем, к кому взывали!!!

В отличие от Палваныча, колдуны и ведьмы чертей боялись. Большинство и вовсе видело нечистого впервые…

Меж тем бочонкообразный мужик, стоящий рядом с чертом, совершенно его игнорировал…

А черт говорит, что это сам…

А кто еще дерзнул бы остановить черную мессу?..

А… чего мы стоим?..

Вот примерно так подумали «шабашники» и благоговейно распластались перед Палванычем. Жалобно брякнули-прогремели инструменты — музыканты тоже пали ниц.

Ошалевший вконец Дубовых обернулся к Аршкоп-фу. Тот тоже залег.

— Значит, так! — заорал Палваныч. — Слушай мою команду! Под мой счет!.. По сто отжиманий каждый!.. Начи!.. Най!.. Раз!.. Два!..

Глава 5

Обратная сторона геройства, или Та еще Дыра.

Пир, посвященный победе Коли Лавочкина над драконом, продолжался двое суток. Слухи о богатом застолье (и поводе к нему) разнеслись по округе со скоростью звука. В Жмоттенхаузен постоянно подъезжали новые охотники до бесплатной выпивки и закуски. Солдат то и дело доставал из-за пазухи флейту и заполнял столы новыми порциями шкворчащей курятины.

После позорного поражения ящера авторитет Коли Лавочкина возрос астрономически. Парня не отпускали из-за стола, упрашивая поведать еще о каком-нибудь деянии.

— …А бывает, патроны кончатся, тогда бьешь этих монстров ногами, пока боекомплект в темном углу не найдешь. Потом бегаешь, отстреливаешь их пачками да аптечку ищешь, жизнь-то почти на нуле…

Веселый и хмельной Коля, пардон, Николас Могучий вдохновенно рассказывал селянам о своих подвигах в компьютерных играх Duke Nukem, Quake и Half Life, а все — от малых детей до матерых мужиков — завороженно внимали его эпосу, поражаясь масштабам кровавых подвигов и бурно переживая в самых критических моментах. После слов Лавочкина: «Убили-таки, сволочи, пришлось воскресать», — люди вовсе впали в транс.

Выбравшись наконец из окружения благодарных слушателей, солдат разыскал в одном из домов Эльзу.

Девушка грустила.

— Я тебе не нужна, — печально произнесла она, отстранившись после поцелуя.

Парень почесал макушку.

— Зря ты так, Эльза. Праздник закончится, все разойдутся. Мы останемся.

— Я не о том, — вздохнула девушка. — Ты — герой. Тебе надо идти дальше.

— Прогоняешь?

— Угу.

— А если я останусь?

В тот момент солдат искренне верил, что осядет в деревеньке.

— Малеен считает, ты молод и жаждешь приключений…

— Я?! Жажду?! Да я случайно убежал от тупицы-великана и со страху облапошил дракона-калеку! До этого…

— Ах, не трудись, Николас, я не поверю этим скромным уверткам, — остановила его откровения Эльза, — Через месяц, год, два ты затоскуешь… Что ты мне говорил в ночь перед боем о своей Родине?..

— Да-да, я должен найти дорогу домой… — сник Коля.

— Так почему ты изменил планы?

Лавочкин замолчал, разглядывая знамя, казавшееся в полутьме бордовым.

— Эх, слишком ты умная для девушки из сказки… — с горечью выдавил он.

Эльза вряд ли поняла, что подразумевал Коля.

— И еще, Николас, Малеен считает, героя нельзя останавливать. Когда герой не ищет приключений, они сами находят героя. А у нас очень бедная и много вынесшая мирная деревенька…

— О!..

А что еще мог ответить солдат?

— Ты одержишь множество блистательных побед, Николас, — пылко продолжила девушка. — А я буду тебя ждать!

— Два года вытерпишь? — усмехнулся Лавочкин, вспоминая далекую Ленку.

— И два, и три! — пообещала Эльза.

— Если не вернусь через три года, не жди.

Девушка промолчала, обнимая парня. Намедни Малеен разложила карты, сказала: Николас Могучий никогда сюда не вернется.

А пока он не ушел, было чем заняться…

Колю разбудил петушиный крик. В последние дни деревенские петухи пели громче и дольше обычного, словно догадавшись, что пока здесь живет владелец волшебной флейты, резать их никто не станет.

Бодро соскочив с кровати, Коля снял ненужную уже повязку с головы, потом сделал несколько приседаний, отжался от пола, умылся и оделся. Вышел на воздух.

Было пасмурно. Теплый несильный ветер ласково трепал листву. Во дворе не видать ни Эльзы, ни ее бабки. Солдат отправился к старосте.

Опухший Якоб сидел на крыльце дома и горевал.

— Что случилось, дядь Яш? — с ходу спросил Лавочкин.

Ему сразу нарисовались картины новых испытаний, которые навалят на него добрые селяне. Вдруг кроме дракона есть еще какой-нибудь Кинг-Конг, чей приход запланирован на сегодня?

— Ах, это вы, досточтимый Николас, — вяло улыбнулся Якоб. — Спрашиваете, что случилось? А случилось страшное.

«Ну, все — кранты», — подумал солдат, садясь рядом со старостой.

— Да, страшное… — продолжил тот. — Жена из дому выгнала, вот что случилось.

— За что же?

Коля, конечно, постарался придать голосу нотки участия, но слишком сильным было облегчение — улыбку спрятать не удалось. Якоб истолковал ее по-своему.

— Ничего смешного, рыцарь… прославленный. Между прочим, меня выставили из-за вас.

— Из-за меня?!

— Да. Вы развратили народ! Мы четвертые сутки не работаем, а пируем. Супруга сказала, ей не нужен муж-пьяница…

— А я как раз собирался уходить, — солдат взял выгнанного мужа за плечо и слегка встряхнул. — Засиделся я тут у вас.

Дверь дома старосты раскрылась. На пороге возникла сияющая жена:

— Слава Бо… то есть дай Бог вам доброй дороги и неизменной удачи, уважаемый Николас Могучий! — выпалила она. — Пусть ваши победы гремят во всех землях, а спасенные вами люди молятся за ваше здоровье.

Она незаметно пихнула ногой мужа.

— Да-да! — вскочил Якоб. — Именно молятся! Мы все станем молиться за вас, досточтимый рыцарь! И наши дети, и их дети, и дети детей наших детей! И даже их внуки…

Теперь Лавочкин понял, кто в действительности управляет деревней.

И, черт возьми, насколько быстро иссякает благодарность!

— Ну, раз вы так рады от меня… услышать весть об отбытии к новым полезным и славным делам, — продолжил солдат, — то знайте: я отправлюсь через час.

Он развернулся и ушел к дому Малеен. Старуха стирала.

— А, Николас, собираешься в путь? — она оценивающе посмотрела на Колю.

— Да, бабушка.

— Знай, воин, две вещи, — проговорила Малеен, понижая голос. — Во-первых, на тебе лежит заклятие. Не знаю чье и не ведаю, какое воздействие оно на тебя оказывает. Во-вторых, цель, к которой отправляешься, очень долго тебе не дастся. Так мне сказали карты.

— Вы гадалка?

— Чуть-чуть гадалка, чуть-чуть ведунья, — бабка пожала плечами. — Роды вот могу принять…

Последнее она произнесла, недобро зыркнув на Колю и тут же скосив взгляд на свой домик.

— Как начну рожать — сразу к вам, — пообещал Лавочкин.

Малеен покачала головой.

Он зашел за вещами.

Эльза вскочила из-за стола, бросилась Коле на шею.

— Помни меня, рыцарь, — зарыдала она. Парень стоял истуканом и не знал, что делать. Потом были проводы.

Но вместе с благодарными селянами за уходящим солдатом следили из зарослей можжевельника большие зеленые глаза с огромными зрачками.

Наконец, за памятным холмом скрылись и деревня, и Эльза, и можжевеловая поросль.

Ать-два, левой!..

За спиной солдата висел сшитый бабкой Малеен мешок, в котором лежали автомат, а также подаренные спасенными людьми нож, ложка, немного соли, огниво и прочие дорожные мелочи. Свернутое знамя Коля нес в левой руке, а правой размахивал в такт шагам, чертя в воздухе всякие затейливые фигуры. Лавочкин задумался о цели похода.

Хотелось найти путь домой. Солдат рассудил, что на поляне с муравейником может обнаружиться путь к возвращению. Какой-нибудь секретный лаз.

«На фига я сбежал с поляны? — казнил себя парень. — Ищи ее теперь…»

Когда он выложил Эльзе историю своего магического попадания в этот мир и скитаний по лесу, она всплеснула руками: «Что взять с Зачарованного леса? В страшном и опасном месте очутился ты, Николас!» Стало быть, путь его лежал в Зачарованный лес. Но на первой же развилке Лавочкин свернул не туда. Через полдня он вышел к большому поселку, которого прежде не видел.

— Блин! Я заблудился! — сделал открытие солдат. Постучавшись в первый же дом, Коля спросил старика хозяина, куда попал и где Зачарованный лес.

— Зачарованный лес-то? Да вон он, — старик широко махнул рукой. — Он же большой. Можно прямо здесь в него зайти, а можно хоть восточнее, хоть западнее… Только не советую, господин хороший, туда хаживать. Вы, я гляжу, рыцарь. Многие рыцари сгинули… Типун мне, конечно, на язык… А поселок наш не иначе как Лохенбергом [2] зовется, вот…

— Большое спасибо, хозяин, — поблагодарил Коля. Старик церемонно поклонился.

— Если господину нужен постой, то у меня найдутся комнатка и харчи.

— Я бы с удовольствием, только денег нет… — неуверенно ответил Лавочкин. — Я заплачу жареными цыплятами и элем!

— Уж не Николас ли Могучий посетил мой скромный дом? — воскликнул старик.

Коля был шокирован.

— Откуда вы знаете?..

— Слава летит впереди героя, — распевно изрек хозяин. — Племянник ездил в Жмоттенхаузен торговать черными траурными лентами, да вернулся позже обычного, не продав ровным счетом ничего. Сказал, что девственницу тамошнюю оплакивать не стали, наоборот, праздничный пир был. Ну, и про Николаса Могучего, про вас то есть, все обстоятельно поведал, вот…

— Так пустите переночевать?

— Почту за честь, господин рыцарь! А зовусь я не иначе как Фридером, — старик посторонился, указывая путь Лавочкину — мол, входи.

— Очень приятно, господин Фридер, — кивнул Коля, принимая приглашение.

Дом у Фридера был крепенький, даже зажиточный. Старик портняжничал, притом очень хорошо. Ремесло отлично его кормило. Вот и сейчас хозяин убрал со стола разложенную для работы материю и усадил гостя.

— Я-то много кого обшивал, пока племяннику дело не передал. Сам теперь чуть-чуть балуюсь, по привычке, — хвастался простодушный Фридер. — Мне, быва-лоча, бойцы особого королевского полка, не к ночи помянуть, заказы делали! Из дворян кое-кто… Где, говорите, ваши замечательные цыплята с элем?

Надудев обед, солдат привычно сунул флейту за пазуху. Поели. Коля кратко объяснил старику, куда шел и чего искал.

— Эвон, уважаемый юный рыцарь, как вами судьба-игрунья распорядилась… — посочувствовал Фридер. — Имею разумение, что идти вам в столицу нашего королевства надобно. Стольноштадт ей название. Там живет великий мудрец Тилль Всезнайгель. Если он ничего о вашей беде не скажет, то не знаю, кто вообще в силах помочь. Не иначе как останется только смириться…

Печальный Лавочкин допил эль и подпер голову рукой.

— Но не кручиньтесь прежде срока, уважаемый Николас! — сказал старик. — Я гляжу, у вас прекрасный рыцарский штандарт, но без чехла. Так материя быстро истреплется. Пошью-ка я вам чехол!

— Спасибо, господин Фридер, — Коля улыбнулся. — Я, пожалуй, пройдусь по вашему поселку.

Он повесил на плечо автомат и вышел на улицу. Зачем он взял бесполезное и не особо легкое оружие, Лавочкин не знал. Видимо, по привычке.

Лохенберг был приятным местечком. Расположенный на склоне, он тянулся широкой лентой, словно опоясывая гору. Крепкие каменные дома, ухоженные дворы. Гончар, вращающий свой круг и лепящий новый горшок. Кожемяка, выделывающий огромные бычьи шкуры. Мальчишки, устроившие веселую возню на песке. Коля остановился понаблюдать. Он сам с четвертого по седьмой класс ходил на дзюдо, потом, к несчастью, сломал руку и бросил тренировки. Но любовь к борьбе осталась. Болелыцицкая.

Насмотревшись, побрел дальше.

Случайные прохожие с готовностью отвечали на расспросы, и солдат вскоре узнал, что поселок получил название от таинственной пещеры, которая ведет в глубь горы. Существовало предание: дескать, эта пещера вырыта древними гномами, добывавшими здесь изумруды. Давным-давно отдельные смельчаки пытали счастья, спускаясь в мрачное подземелье, но мало кто вернулся, а возвратившиеся не могли ничего рассказать, ибо по неизвестной причине онемели или вовсе сошли с ума.

Одна разговорчивая старушка поведала доверительным полушепотом, что по ночам из «проклятой дыры» доносятся вой и дьявольский смех. А одна девушка с вязанкой хвороста заявила — мол, нет там чертовщины, и все это только страшные байки для мальчишек-сорванцов, вечно ищущих приключений.

Вскоре парень вышел из поселка и сразу же оказался у входа в пресловутую гномью нору. «Дыра как дыра, и никаких воев-смехов», — отметил про себя солдат.

Вид отсюда открывался отменный. Склон холма сбегал в крохотную долину, очерченную с одной стороны лесом, с другой — рекой и горами куда внушительнее той, на которой располагался Лохенберг. Шагах в ста от Коли тек-бежал широкий ручей, терявшийся ниже в зарослях ивняка.

Парень повесил автомат на ветку молодого клена, росшего возле пещеры, и присел на плоский камень, любуясь игрушечным видом. Облака плыли низко — казалось, подпрыгни и достанешь. Чуть ниже летали птицы.

«Даже прыгать не надо», — усмехнулся Коля. Мысли прихотливо разбегались, и немного погодя расслабившийся Лавочкин задремал.

Пробудил его звук удара металла о камень. Солдат не сразу понял, что загремело, а когда обернулся, увидел какого-то коротышку, тащившего автомат за ремень к пещере.

— Стой, паразит! — крикнул Коля, но вор только прибавил ходу.

Рядовой Лавочкин на четвереньках кинулся выручать личное оружие. Вероломный малявка скрылся в темноте. Коля, не раздумывая, последовал за ним, но шагов через пять поскользнулся и поехал дальше на заднице вниз по гладкому склизкому желобу. Где-то впереди громыхал автомат, и весело верещал похититель.

— Металл, металл! — торжествующе пищал он.

Спуск оказался недолгим. Солдат влетел в освещенный факелами зал и плюхнулся на старый соломенный тюфяк. Замер, потешно раскинув ноги и хлопая глазами: на Колю были нацелены десятки коротеньких мечей. Маленькие бородатые человечки полукругом обступили тюфяк. За их спинами прятался лилипут, стащивший автомат.

Гномы стояли плечом к плечу, на моложавых личиках была написана решимость. Но выглядело это потешно, и Лавочкин расплылся в широкой улыбке.

Бойцы смутились. Их клинки слегка задрожали.

— Зачем автомат украл? — спросил солдат, отыскивая взглядом вора.

— Не украл, а нашел, — пискнул тот.

— Не ври, мелкий! — прикрикнул Коля. Коротышки чуть отступили.

— Ну, на металл взял, — сказал похититель. — Нам он очень-очень нужен…

— Замолчи! — раздался высокий с хрипотцой голос.

Из широкого коридора в зал вошел седой длиннобородый гном. Он был облачен в островерхий золотой колпак и богато расшитую синюю мантию. Присутствие напыщенного коротышки придало остальным боевого задора. Мечи перестали дрожать, недорослики шагнули вперед.

Длиннобородый наклонился над автоматом»

— О, знатный металл… — протянул он. — Хозяйка будет довольна. Нас поощрят.

Он дотронулся ладошкой до оружия и тут же отпрянул, словно обжегся. Закачался на ослабевших ножках. Два гнома подскочили, придержали начальничка.

— Страшная вещь, смертоносная… — промямлил он. — Дышит огнем, плюется металлом… Я видел, как она разорвала глаз дракона!.. А этот человек ею управляет!

Маленькие воины снова струхнули.

— Кто ты, чародей? — спросил золотоколпачник.

— Николас Могучий, — воспользовался своей новой кликухой рядовой Лавочкин.

— Я слышал о нем сегодня ночью, когда промышлял в поселке, — сказал один из меченосцев. — Люди говорили, он великий рыцарь.

— Это правда? — снова обратился к Коле главный.

— В общем и целом, — солдат даже не покраснел.

— Вот дела… Что делать-то? — нахмурился длиннобородый.

— Что делать? — Лавочкин вспомнил эпизод из популярного фильма. — А я тебе скажу, что делать. Сейчас я позвоню паре негров-извращенцев с паяльниками, и они сделают с вами такое…

Гномы опустили мечи, двое выронили. Николас Могучий излагал непонятно, но убедительно. Становилось страшно. Главный робко проблеял:

— А может…

— Есть варианты, — перехватил реплику Коля. — Во-первых, пушку верните.

— Где же мы тебе целую пушку возьмем?! Забирай свой смертоносный кусок металла, пожалуйста, а пушку не требуй. Все железо мы отдаем своей госпоже.

— Что за госпожа?

— Ее величие Белоснежка.

— А вы, значит, семь гномов?! — солдат расхохотался, глядя на толпу.

— Да, — с достоинством ответил длиннобородый. — Мы — Орден Семи Гномов. Только откуда ты знаешь эту страшную тайну?

— Ее каждый ребенок знает.

— Ах, нас рассекретили! Нам конец! — завопили гномы. — Хозяйка нас жестоко накажет! Она обещала!

— Хм, порядочки у вас жесткие, — покачал головой Лавочкин, жалея коротышек. — А про детей я пошутил. Не волнуйтесь.

Он встал с тюфяка. Гномы оказались чуть ниже Колиного колена.

Солдат наклонился за оружием. Вор покорно протянул ремень автомата.

— Ладно, сейчас мы разойдемся по-мирному. Но что-то мне подсказывает: если не с вами, то с вашей милой госпожой мы еще встретимся. Ведите на поверхность. Только без сюрпризов. В гневе я и великанов убиваю.

Чуть правее желоба, по которому Коля скатился в гномье подземелье, обнаружилась высеченная в породе лестница. По ней и выбрался наверх Николас Могучий, освещая себе дорогу факелом. Коротышка-провожатый, давешний ворюга, робко пропищал ему на прощание:

— Не держи зла, человек. Хозяйка наша действительно строгая. Норму установила. Если не успеваем — лютует.

— Ну, удачи, — солдат осторожно похлопал гнома по плечику. — Я бы на вашем месте пересмотрел трудовой контракт.

И зашагал к свету, оставив гнома в полном недоумении.

Выбравшись на солнечный свет, Коля не сразу заметил собравшуюся у пещеры небольшую толпу. Во главе стоял Фридер. Он пошел разыскивать постояльца и по рассказам соседей понял, куда отправился Николас.

Заметив солдата, люди ахнули. Никто не чаял увидеть его живым.

Коля удивил их еще больше, промолвив:

— Привет! Меня ждете? А я там с гномами встречался, представляете?!.

Вот так к подвигам Николаса Могучего добавился счастливый спуск в «проклятую дыру».

Когда стемнело, солдат стал главным участником танцев на главной площади Лохенберга. Слух о его приключении разнесся по поселку, поэтому на площади собралось много народу. Девушки хотели танцевать с рыцарем (или хотя бы взглянуть на него), парни ревновали, но тайно восхищались смелым Николасом, мужчины с женами да старики пожаловали из любопытства.

Фридер сидел на центральной скамье как важная персона. Люди слушали его рассказы о знаменитом постояльце. Внимание публики льстило старому портному. А вот Коля не очень радовался. Он не привык находиться в центре всеобщего внимания, это напрягало… Но — растанцевался, закружился в веселой деревенской пляске, забыл о своем «звездном статусе», и стало легко.

Наутро Фридер подарил Николасу Могучему чехол для знамени. Солдат поблагодарил, попрощался и отправился в славный город Стольноштадт к великому мудрецу Тиллю Всезнайгелю.

По дороге Лавочкина осенила гениальная мысль: «Допустим, в полку меня хватятся и пошлют спасательную экспедицию. Если везде оставлять сообщения о том, кто я и куда иду, это облегчит им работу!»

Через минуту Коля принялся старательно вырезать штык-ножом надпись на стволе дерева. Он высунул кончик языка и мычал мотив старой песни Пугачевой «Найти меня».

Вскоре сообщение было готово:

«Здесь был русский „дух", здесь Русью пахло!»

Тщательно осмотрев произведение, Лавочкин нехотя признал: информации слишком мало. Да и та, что имеется, неточна: «соловей» все-таки не «дух»…

Пришлось дописывать краткую биографию.

Вышло не очень стройно и сумбурно, но, по мнению автора, вполне понятно.

Перечитав послание, удовлетворенный Коля зашагал дальше.

Глава 6

Палваныч, или Ход конем

Ста отжиманий не сделал никто. Прапорщик Дубовых впал в праведный гнев.

— Хлюпики! Сосунки! — грохотал его зычный глас над площадью. — А если завтра война?..

Поклонники зла устыдились: Мастер прямо заявил, что полчища тьмы вот-вот восстанут против мира сего, а они, считавшие себя первыми его слугами, не могут сто раз отжаться! Стыд, позор…

Прапорщик долго распекал хлипкую публику, то проповедуя ей устав строевой службы, то объясняя текущую военную доктрину Российской Федерации, то громя неряшливый внешний вид и странный образ жизни. Палваныч постоянно обещал вступать с присутствующими в интимные отношения до тех пор, пока не сделает из них настоящих солдат.

Отчего прапорщик пошел вразнос? Видимо, психика, спасавшаяся от стресса, переключилась на привычную программу «гнобления» рядовых. Эмоциональное напряжение, в котором пребывал мужик, потихонечку ослаблялось с каждым новым криком, исторгавшимся из его груди.

Вдоволь наоравшись, Палваныч распустил усталый и запуганный шабаш коротким: «Всем вольно, разойтись».

Ведьмы кланялись, прыгая на метлы, и улетали. Колдуны пятились, превращаясь в воронов, и вспархивали в начинающее светлеть небо.

Обметая хвостом мостовую, черт на согнутых ножках подбежал к Дубовых:

— Товарищ прапорщик, разрешите обратиться?

— Ну, что еще?

— А мне как же, тоже разойтись?

— Блин, а тебе особое приглашение подавай?! — оскалился прапорщик и добавил совершенно бездумно:

— Сгинь, нечистый.

В тот же миг Аршкопф исчез, растворившись в воздухе. Слегка запахло серой.

Палваныч на негнущихся ногах вернулся в домик, упал в мягкую постель и уснул, как убитый.

Очнулся он в самом разгаре нового дня. Прапорщик отлежал бок и руку на твердых досках. Кряхтя и потирая онемевшие части тела, осмотрелся. Ага, простая лачуга, не склеп с камином. Выйдя, Палваныч убедился: нет мощеной площади, есть трава с хижинами.

— А не приснилось ли мне все это? — проговорил Дубовых.

Он ухватился за эту мысль, убеждая себя в том, что не было ни шабаша, ни черта…

— Да, сон. Все сон, не «белочка», — твердо постановил прапорщик.

Стало необычайно легко на сердце. Прямо как от песни веселой.

Собрав скарб, Палваныч «выдвинулся в пешем порядке» из заброшенной деревеньки. У опушки леса он наступил на старую широкую доску. Она тут же рассыпалась в труху. Прапорщик так и не узнал, что на обратной стороне доски было вырезано название села: «Шабашдорф».

Шлось бодрее, чем давеча, но страшно хотелось курить. Найдя в кармане пачку «Беломора» с последней папиросой, Дубовых решил оставить ее на черный день.

«Вот же японские перепонки, — думал прапорщик, — без спиртного, да теперь и без курева… Полная трагедь… Ну, ничего. Мы еще посмотрим. Мы еще забухаем и укуримся назло всем этим…»

Кто такие «эти», Палваныч не знал. Зато злость пробуждала его к жизни. Доказать неизвестно кому неизвестно что — первейшая задача каждого уважающего себя мужика!

День выдался спокойный и скупой на приключения. Правда, ближе к полудню навстречу прапорщику выскочила неведомая зверушка, чумазая и покрытая пестрым мехом. Зверушка растопырила передние лапки и заорала, видимо, от злости, а может, сама перепугалась. Размерами чудище было с московскую сторожевую, доверия не внушало.

Испугавшийся Палваныч хватил странного монстра обухом по голове. Зверушка брякнулась на спину, выпустив из лапки бархатный мешочек наподобие кисета. Дубовых развязал кисет. Там оказались три орешка и три золотые вещи: колечко, маленькая самопрялочка и такое же мизерное мотовильце. Однако прапорщик не знал умных слов наподобие «самопрялочки» и «мото-вильца». Он расценил эти предметы как безделушки из драгметалла.

Прихватив добычу, Палваныч поспешил ретироваться.

«Вот карикатура-то, — кипел его возмущенный разум, — экие Квазиморды тут водятся… Сроду похожих не видал, и дай бог не видеть. Ну, рядовой Скамеечкин, ну, погоди!»

Прапорщик шагал и прикидывал, каким страшным пыткам он подвергнет сбежавшего солдата. Только бы поймать…

На исходе дня лес наконец-то кончился. Палваныч вышел к широкому озеру. Берега просматривались, но были изрядно далеки. В стороне от путника, километрах в трех, стоял городок. К нему и направился прапорщик.

Через час, найдя таверну, Палваныч договорился с хозяином, что расплатится за постой топором. Отличный колун сразу приглянулся владельцу.

Мужик он был под стать прапорщику: коренастый, лысый, но с усами. Хитрые глаза, похоже, видели мир исключительно в денежных суммах.

Свояк свояка видит издалека. Прапорщик и хозяин таверны (его звали Генрихом) живо поняли, что одной закваски будут. Генрих копчиком чувствовал: Пауль, сын Йохана, временно на мели, но именно временно, — ведь такие люди не созданы для нищеты.

В общем, они быстро сошлись, выпили вместе эля, разоткровенничались. До определенных пределов, конечно.

— Понимаешь, Генрих, я попал в переплет, — плакался прапорщик. — Посреди леса оказался хрен знает как… Ищу вот беглого солдата. Поганец сбежал с оружием и со знаменем. Может, он тут был день-два назад? Молодой-зеленый, знамя красное…

— Нет, друг Пауль, не было в нашем городке солдатика, — развел руками трактирщик. — А ты, значит, служивый. Я ведь тоже воевал. Да, за короля нашего, забери его ундина, повелителя. Его ведь, как и меня, Генрихом кличут. Спинокуса нашего венценосного…

Хозяин на всякий случай огляделся, хотя в обеденном зале никого, кроме него и прапорщика, не было.

— Не любишь его? — подзадорил Палваныч.

— А за что любить, друг Пауль? Он же, во-первых, не девка, чтобы его любить, а во-вторых, не рассчитал толком меня со службы. И если бы только меня! Этот жмот, да продлит небо его года, облапошил всю армию!

— Знакомая песня. Нас тоже постоянно кидают… — закивал прапорщик. — А что же вы его не тряхнули как следует?

— Эх… Все не так просто, — Генрих угрюмо уставился в кружку. — У него есть армия в армии. Называется «особый королевский полк». Сытые, обласканные, здоровенные битюги. А уж на мечах дерутся — снимаю шляпу. Хватают по клинку в каждую руку и давай юлой ходить, крошить все в сплошной салат… Мы-то кто? Крестьяне да люди ремесленные, волчком вертеться не обученные. Вот и проглотили обиду, по домам двинули.

— Беспредел, — посочувствовал Палваныч.

— Это еще что, друг Пауль! — продолжил жалобы на монарха трактирщик. — После смерти жены он совсем спятил! Решил жениться на собственной падчерице, представляешь? Девочка неплохая, люди сказывают, Златовлаской величают… А недавно сбежала она от папаши. Конечно, объявили, мол, похитили… Но ежу ясно, сама сбежала. Говорят, оделась в шкуру, сшитую из лоскутов, взятых у разных зверей, намазалась сажей и в лес подалась. Прихватила всего ничего — три вещички золотые… Поварята столичные дворцовые видали, как она в лес бежала… Пестрой Шкуркой ласково ее назвали, ага. Дай Бог ей, бедняжке, в лесу не погибнуть.

Прапорщик вылупил на Генриха глаза, вспомнив давешнюю встречу со страшной зверушкой. В голове гремел неестественно громкий рекламный возглас: «Е-мое, что ж я сделал-то?!»

— Ты чего? — спросил трактирщик.

— Да так, — замялся Палваныч. — Страшно представить…

«Страшно представить, что я ее грохнул… — думал он. — Нет, удар был несильный, скользящий удар. Надо же, принцесса, мать ее королева…»

— Конечно-конечно, друг Пауль. Одна… В лесу… Как только таких извращенцев земля носит? — воскликнул хозяин, имея в виду короля, но прапорщик принял его слова и на свой счет.

Оставалось надеяться, что падчерица монарха оказалась живучей.

Проболтав полночи, новые друзья легли спать.

На следующий день прапорщик Дубовых прогулялся по городку, собирая сведения о самовольщике. Парня в одежде, похожей на форму Палваныча, никто не видел.

Все наперебой говорили о другом.

В озеро, у которого стоял городок, вливалась река. Два дня назад она принесла утопленника-великана. Его огромное тело застряло у истока из озера, не давая воде выходу. Рыбаки весь вчерашний день пытались пропихнуть его вниз по течению.

— А то ведь и воду потравит, и потоп устроит, — объясняли Палванычу наперебой полупьяные мужики, хотя он не просил у них никаких объяснений.

Что поделать — гордость от трудового подвига…

— Товарищи! А река, по которой приплыл великан… Она откуда течет? — продолжил сбор сведений прапорщик.

— Из соседнего королевства, мил человек! Огибает Зачарованный лес и — к нам в озеро…

«Значит, самовольщика в данном населенном пункте гражданское население не зафиксировало, — подвел итог своим поискам Дубовых. — Дальнейшие действия?.. Хм… Выдвинуться по периметру озера с тем, чтобы, достигнув реки, пойти вдоль русла, производя в населенных пунктах опрос местного контингента с целью выявления наличия сигналов о дезертире».

Как ни странно, в казенных терминах думалось быстрее и складнее, чем в человеческих.

Палваныч зашел в трактир попрощаться с другом Генрихом. Тот горячо пожал ему руку, сердечно пожелал удачи в поисках беглеца и собрал в дорогу немного простой еды, тайно нахваливая себя за то, что оказал Паулю, сыну Йохана, услуг на сумму вдвое меньшую, чем стоит топор.

Через пару дней трактирщик обнаружит пропажу небольшого бочонка эля, нескольких талеров и первоклассного кухонного ножа, спрятанного про запас в кухонном ящике. Но это будет потом, а сейчас Генрих радушно звал Палваныча приходить еще.

Прапорщик Дубовых маршировал вдоль по бережку. Небо немного хмурилось, от водной глади веяло прохладой, потому и шагалось легко да бодренько.

Отойдя от городка на порядочное расстояние, Палваныч запоздало понял, что на часть добытых у трактирщика денег можно было нанять лодку и пересечь озеро — но не возвращаться же!

Время бежало незаметно. Когда завечерело, прапорщик увидел рыбацкий сарайчик, видимо, построенный для ночевки теми, кто ходил на промысел к этому берегу. Внутри нашлась лежанка, на которой Палваныч спокойно проспал до утра, предварительно уничтожив содержание добытого бочонка.

Выбравшись поутру наружу, прапорщик увидел, что ночью прошел дождь. Мысленно поблагодарив неизвестных владельцев сарая (крыша была сделана на славу и нисколько не протекла), путник направился к реке.

Солнце быстро сушило намокшую за ночь землю. Парило нещадно. Палваныч мгновенно покрылся потом. Пришлось раздеться по пояс. Заодно и загорю, решил прапорщик. Стало легче. Достигнув речного берега, Дубовых наскоро перекусил и двинулся дальше. Берег порос ивой. Несколько раз Палваныч ловил себя на страстном желании искупаться, но выходов к воде не было. Наконец он увидел проплешину в зарослях и зашагал к ней, расстегивая штаны. Бросил в траву мешок и майку с кителем, скинул сапоги и спустил штаны, оставшись в кальсонах.

И тут он услышал женский смех. Испуганно глянул на реку. Там купались три девицы. Они брызгались, швырялись водорослями и громко смеялись, не замечая прапорщика. Он же уставился на них, словно подросток в окно женской бани.

Шалуньи столь усердно украшали друг друга тиной, что их волосы стали совсем зелеными. О купальниках девицы, похоже, не знали. К вящей радости Палваныча, дамочки резвились обнаженными по пояс.

«Эх, припрятать бы их одежду! — вспомнил деревенскую молодость прапорщик. — Вылезут, визжать станут, нагишом бегать…»

Он осмотрел берег, но платьев не нашел.

«Спрятали, чертовки!» — смекнул Дубовых.

Одна из девиц бросила случайный взгляд на берег, увидела Палваныча и радостно вскинула руки, открывая то, что скромницы обычно прикрывают ладошками.

— Батюшки! Мужчинка!!! — завизжала она.

Ее подруги тоже узрели прапорщика. Заверещали наперебой:

— Ой, мужичок! В кои-то веки! А крепенький-то какой! Красавец…

Дубовых мигом покраснел, а его уши стали совсем пурпурными.

— Мужчинка-мужчинка, айда к нам! — позвала первая.

— Да-да, что стоишь? Пойдем купаться! — заголосили две остальные.

— Прямо вот так сразу? — тупо спросил прапорщик.

— Нет, до Стольноштадта и обратно сбегай для разминки, — засмеялись девки. — Ну, давай смелее! Или мы тебе не нравимся?

Конечно, нравились. Но слишком уж доступно себя вели.

«Может, путаны? — подумалось Палванычу. — Заразят еще не пойми чем…»

— Ой, подруги, он глухой, наверное! — прыснула одна со смеху.

— Ты что молодца обижаешь? — с шутливой серьезностью встала на защиту прапорщика другая.

— Топи несчастную! — скомандовала третья, и началась новая буза.

Палваныч сдался. Он сделал пару шагов к воде, но вдруг вспомнил, что под кальсонами совершенно позорные трусы с нарисованными плюшевыми зайцами и игрушечными машинками. Какой-то шутник придумал шить мужские трусы с детским узором, а прапорщик добыл их целую коробку, не посмотрев. Дома-то выяснилось, что за товарец достался, но выкидывать не хотелось…

Вдруг засмеют в самый ответственный момент?

Чаровницы заметили заминку мужика, бросили показную борьбу.

— Что же ты? — томно вопрошали они. — Мы ждем…

И тут средняя внезапно потеряла равновесие и кувыркнулась под воду. Палваныч ожидал увидеть попку и ножки, однако жестоко ошибся: вместо ожидаемых зрелищ дамочка показала чешуйчатое тело и рыбий хвост.

— Вот тебе, бабушка, и Хейердал! — обалдел прапорщик. — Да вы, девки, это… русалки, что ли?

— Дура! — нешуточно разозлились две другие. — Тварь неловкая! Теперь опять рыбу жрать вместо человечины!

Завязалась настоящая драка с вырыванием волос и кулачным массажем лица. Дубовых наблюдал за ней, все еще находясь под впечатлением от рыбьего хвоста миловидной барышни, которая как раз получила прямой удар. Кстати, летящие клоками в стороны волосы оказались натурально зелеными, а не покрытыми водорослями, как сперва показалось Палванычу.

Натешившись, девки отплыли в разные стороны.

— Сволочь!

— Стерлядь!

— От стерляди слышу!

— Камбала тупорылая!

— Не надо было тебя тогда из сети выручать…

— И тебя…

— Обе вы истерички креветочные!

— Сама щука страшная.

— Кто щука страшная?! Я щука страшная?! Вдоволь насладившись рыбьей бранью, прапорщик прервал взаимные уколы:

— Эй, гражданочки! Девки замолчали.

— Так вы кто, русалки?

— Ундины мы, мужик, а вот она — та еще ундина… Ундина позорная…

— А ты — лососина тухлая! — снова завелась ундина позорная и поплыла к обидчице.

— Молчать! — гаркнул Палваныч. — Плотва, не стреляйте друг в друга!

Ундины остановились.

— Два вопроса к вам. Первый и, соответственно, второй, — продолжил прапорщик. — Начну по порядку, то есть со второго. Вы в течение пары дней не видели парнишку с автоматом и знаменем?

— С чем?

— С автоматом и знаменем.

— Знаешь, мужичок, со знаменем не видали, а что там у него другое (ну, как ты это назвал?), мы просто не ведаем.

— Значит, со знаменем не было? — уточнил Дубовых.

— Нет.

— Ага. Тогда слушай вопрос номер два…

— Эй, красавец, вопрос номер два ты первым задал!

— Не путай меня! Мне оно виднее, что у кого каким… — пробурчал прапорщик. — Вопрос номер последний. Далеко до ближайшего населенного пункта?

— Населенного чего?

— Вот ведь, карикатуры на баб зеленые! Деревня там или город далеко?

— Ах, деревня… За тем поворотом реки выше по течению.

— Вот. Спасибо! Ну, бывайте здоровы. И смотрите у меня, не шалите… Шаляпинши…

Палваныч сгреб шмотки и побрел вверх по реке.

А ундины еще долго спрашивали друг у друга, кто такие шаляпинши.

К населенному пункту типа деревня прапорщик подошел злой и потный. Поэтому он все же свернул к воде, искупался, обсох, оделся. Полегчало.

Постучавшись в первую же дверь, Дубовых справился насчет солдатика.

— Нет, никого чужого не было, — ответили хозяева. — Разве что великан дохлый проплывал, но без знамени.

Деревенька была маленькая, на двенадцать дворов.

«Обходить все? А смысл? Времени примерно полдень… Тут делать нечего», — постановил прапорщик и зашагал дальше вдоль берега.

— А с другой стороны, — вслух размышлял Палваныч, — он же мог тайком у кого-нибудь затихариться. Я этот контингент знаю… Хитрые, как наиболее вероятные противники. Еще надо будет впредь спрашивать, нет ли в деревнях комитетов солдатских матерей. Вот первые укрыватели дезертирующих молокососов!.. А в городах стоит наладить контакт с местными военкоматами. У них наверняка есть свои методы оперативно-розыскной работы. Хотя… Будто у наших эти методы есть!..

Прапорщик прервал работу мысли, перебираясь через заболоченный овраг. Затем продолжил:

— Или вот еще стратегия: называться не должностным лицом, ответственным за поимку и возврат в часть рядового, самовольно покинувшего место службы, а его отцом или, опять же, матерью… Хотя последнее будет слабо доказуемо… Значит, отцом. Отчего-то гражданское население неохотно идет на сотрудничество в деле поимки дезертиров… А тут — здравствуйте, пожалуйста и будьте любезны!.. Только бы найти салагу заумного. Наверняка это все его рук дело. Ишь ты, шизофрения ходячая… Великаны у них по реке… Русалки, или как их… Ой, господи, а девки-то те с хвостами — снова галлюцинации, что ли?! Где я, мамочка?..

И Палваныч чуть было не канул в депрессию, но тут его цепкий наметанный взгляд обнаружил привязанного к ветвям оседланного коня. Конь стоял в стороне от берега, на границе леса, возле густого орешника.

В прапорщике пробудились инстинкты добытчика.

— Ух, е!.. Транспорт! — зачарованно прошептал он. Пригибаясь к земле, Палваныч добежал до гнедого красавца и с непривычки еле разогнулся. Отвязал повод, вставил ногу в стремя, бухнулся кулем в седло.

— Н-но, вперед марш! — хрипло хрюкнул он в конское ухо.

Конь затрусил к берегу. Дубовых ударил животину каблуками по бокам.

— Выноси, залетный!

Залетный перешел в галоп. Сзади раздался вопль:

— Стой, разбойник! Вернись!.. Держи вора!..

Прапорщик оглянулся на крикуна. Из кустов выглядывал мужик. Одной рукой он придерживал штаны, а кулаком второй потрясал над головой.

— Про… сидел ты своего гнедка, гражданин, — пробормотал Палваныч, выправил коня в нужную сторону и больше не оборачивался.

Глава 7

Николас у Всезнайгеля, или Трудности пространственной калькуляции

Бывает, два-три поступка выносят человека на гребень популярности. И уже не важно, какие деяния он совершил. Молва венчает его с вечностью, слагает о нем легенды…

Коле Лавочкину было суждено стать Николасом Могучим.

— …плевком выбил глаз дракону… — доносились восторженные сплетни из кухни.

— И соплей перешиб хребет людоеда, — авторитетно заявлял за чашкой чая судья коллеге.

— Николас Могучий победил великана! Слыхали?.. — спрашивал рыночный торговец покупателя, мороча ему голову во время обвеса.

— Не одного, а трех, — с видом знатока отвечал покупатель, позволяя себя обсчитать. — А уж как он круто обошелся с гномами-маньяками…

— Обезвредил банду разбойников-прибауточников…

— Обезглавил тайное преступное общество…

— Обесчестил принцессу Фригидну…

— Выиграл в соседнем королевстве рыцарский турнир за неявкой соперников…

— …А ходит вовсе без меча, ибо настолько сильнее противника, что…

— …Повернул реку вспять, и свернул горы, и вывернул наизнанку небосвод…

— …А мой свояк, большой друг Николаса Могучего, рассказывал, что богатырь сто лет проспал то ли завороженный, то ли замороженный под гигантским муравейником…

— …Но пробил час расплаты, содрогнулись горы, замерли моря — и герой пробудился…

— …Что свидетельствует о наступающем Конце Света…

— …И главное — он ни маркиз, ни принц и ни король, а простой солдат-дезертир!..

Коля Лавочкин не по дням, а по часам становился культовой фигурой этого загадочного и немного глуповато устроенного мира. И когда парень входил в Стольноштадт, о нем уже шумел весь город.

Столица королевства не показалась парню центром мировой культуры. Над городом довлел королевский замок, обнесенный высоченными стенами. По углам торчали островерхие башни. Очевидно, у руководства страны были причины прятаться от недругов и собственных подданных. А вокруг замка раскинулся сам город.

Дома были поставлены вдоль длинных, затейливо пересекающихся улиц, улочек и тупичков. Ближе к стенам монаршего оплота располагались двух— и трехэтажные здания с садами, принадлежащие местной знати, а на окраинах были понатыканы бедные лачуги, а рядом громоздились зловонные кучи мусора.

«Ну, все как у нас», — невесело хмыкнул Лавочкин.

На окраине он справился у людей, как пройти к Тиллю Всезнайгелю.

— Идите к северной стене королевского замка, господин, — объяснила Коле дорогу пышная немолодая прачка, — и обязательно попадете на Зеленый рынок. А уж там вам любой укажет дом великого мудреца.

Зеленый рынок представлял собой широкую площадь, заставленную торговыми рядами. Здесь торговали всем подряд — от овощей до ковров. Повсюду голосили веселые зазывалы:

— Репа, репа! Каждому купившему три репы мы дадим по репе бесплатно!

— Шутейные товары! Подходите-берите! Разыграйте друзей! Специальный мед-пиво! По усам течет, в рот не попадает!..

— Лучший в Стольноштадте толкователь! Толкую звезды, карты, приметы и содержание картин художников-современников!

— Кому шапку-невидимку, канарейку-неслышим-ку да духи-ненюхачи?..

Коля залюбовался цветными фигурками рыцарей, выставленными на хлипком прилавке.

«Эх, мне в детстве такими поиграть не довелось!»

— Нравятся? — спросил торговец, ровесник Лавочкина.

— Еще бы… — ответил солдат, поражаясь мастерству человека, изготовившего фигурки. — Сам делал?

— Угу. Два талера штука. Купишь?

Коля взял в руки рыцаря в синих с белой полосой доспехах.

— Филигранная работа! Жаль, денег нету, — вздохнул Лавочкин.

— Ай, ладно, дарю, — расщедрился от похвал мастер-торговец. — Все равно второй день ни одного не купили. А это, между прочим, наш рыцарь-чемпион. Шестикратный. Раньше по три штуки брали, а перед турнирами и вовсе по десять-пятнадцать… Но народ загудел о Николасе Могучем, и как отрезало.

К прилавку подбежал рыжий мальчонка.

— У вас Николасы есть? — выпалил он.

— Нет, мальчик, — печально ответил продавец. — Может, тебе рыцаря?

Но разочарованный пострел уже убежал.

— Хрен его знает, этого Николаса! Как он выглядит? — сердито пробурчал торговец. — Говорят, не в доспехах, а в чем-то особенном… И со штандартом алым…

— Спасибо тебе, мастер, — прервал его размышления Коля, салютуя подаренным рыцарем. — Подскажи, пожалуйста, где живет Тилль Всезнайгель?

— А вон высокий дом с гербом, — торговец показал пальцем в сторону.

Солдат глянул в указанном направлении и увидел стоящий недалеко от площади трехэтажный дом с острым шпилем, оканчивающимся жестяной эмблемой — змеей, лежащей на книге. Банально, но доходчиво.

Коля направился к жилищу мудреца. Дом из серого камня был спроектирован воздушно: он словно стремился ввысь.

У двери свисал шнурок. За ним пристроилась табличка:

Придворный колдун

господин Всезнайгель.

Посмевший стучать будет по зубам получать

Парень почесал лоб. Значит, стучать нельзя… Лавочкин взялся за шнурок и дернул. Раздался мелодичный звон.

Вскоре дверь открылась. На пороге стоял лысый долговязый мужчина со скорбно вытянутым лицом, облаченный в черные просторные одежды. Внимание солдата привлекли демонически изогнутые густые брови и наполовину прикрытые веками грустные глаза.

«Наверное, в прошлой жизни он был бассетом», — подумал Коля.

— Здравствуйте, — сказал он. — Вы — Тилль Всезнайгель?

— Нет, юноша, я его помощник. С чем пожаловали? — своеобразным тенором заговорил долговязый.

— Впустите гостя, Хайнц! — донесся из глубины дома энергичный баритон хозяина.

Слуга посторонился. Солдат вошел, задев знаменем колокольчик, висящий в коридоре. Хайнц насупился, но промолчал.

Дом мудреца был обставлен аскетично. Преобладали зеленый и коричневый тона. Слуга проводил Колю в кабинет Всезнайгеля.

— А вот и Николас Могучий, — улыбнулся хозяин, вставая из здоровенного кожаного кресла.

Тилль Всезнайгель был невысок и худ. На вид — лет сорок, от силы сорок пять. В черные густые волосы вплелась широкая седая прядь. Лицо прославленного мудреца имело восточные черты: узкие карие глаза, подчеркнутые скулы, смуглый цвет кожи. На хозяине были простые свободные штаны и куртка мягкого зеленого цвета. Крой напоминал солдату одежду, в какой обычно снимался Брюс Ли. Мягкие темно-синие матерчатые туфли. Книга в руке. Вот и весь Тилль.

— Вы меня ждали?! — Лавочкин удивленно заморгал.

— Естественно. Сова нашептала… Присаживайтесь.

Коля поставил знамя в угол и устроился возле широкого круглого стола на резном стуле, повесив автомат с мешком на его спинку. Осмотрел комнату. Она освещалась несколькими масляными лампадами, дававшими неестественно яркое пламя. Мебель была сплошь красного дерева, крепкая и в то же время изящная. Всезнайгель явно знал в ней толк. На полу — ковер с длинным ворсом.

Взгляд парня вернулся к столу. В центре стояла красивейшая ваза затейливой формы, напоминавшая женскую фигуру классических очертаний.

Хозяин тоже сел, оставив книгу на подлокотнике кресла.

— Хайнц, будьте добры, приготовьте нам с гостем обед.

Слуга тихо удалился.

— Итак, вы хотите знать…

— Ах, да! — спохватился солдат. — Я хочу знать, где я и как мне вернуться обратно.

Мудрец поднял изящную бровь.

— Вы у меня дома. Чтобы вернуться, вам надо выйти и пойти туда, откуда пришли…

— Смеетесь, — горько сказал Коля. — Вы же знаете, что я имею в виду.

— Я-то знаю, — согласился Тилль. — А вот вы, похоже, нет. Как думаете, где вы?

— Черт знает, где! — раздраженно ответил солдат.

— Тогда идите к черту и у него спрашивайте, — спокойно заявил Всезнайгель.

Лавочкин обиженно засопел.

— Понимаю, вы потерялись, хотите домой, а тут колдун-умник лепит плоские каламбуры вместо того, Чтобы помочь… — примирительно продолжил мудрец. — А вдруг этот умник сам не знает способа отправить вас в ваш мир? Да, и не смотрите на меня так жалобно. Ваше появление вызвало дрожь эфира. Сведущие люди, и я в том числе, ее почуяли. Чтобы понять, с чем мы имеем дело, я начал расчеты. Долгие, муторные расчеты, в которых каждая ошибка чревата полным фиаско. С цифрами работать — это вам не от великанов бегать. Поймите: ваше появление есть серьезное вероятностное событие, изменяющее нашу историю. Мне становится страшно, когда я представляю, что парни типа вас посыплются на нас, как горох… Так-то вот, пришелец из другого мира.

— А есть надежда?..

— Мне нужно закончить расчеты. Они покажут, сможете вы вернуться или нет. Но надежда есть. Черновые вычисления благоприятны.

— И то хлеб.

— Думаю управиться за месяц-полтора. Представьте себе, я даже отложил сверхсрочное задание короля… — загадочно продолжил Тилль Всезнаигель. — Да и девочка убежит подальше… О чем я? А! Возможно, вам есть смысл вернуться туда, где вы вошли в наш мир. Где это было?

— В Зачарованном лесу.

— Это я и без вас знаю. Место, конкретное место…

— Я не запомнил, — парень досадливо хлопнул себя по колену. — Какая-то поляна с большим муравейником.

— И все приметы?

— Ну да… — солдат силился вспомнить. — Больше ничего… Хотя есть! Рядом с поляной я наткнулся на странную избушку! Совершенная глупость — съедобная постройка, вылепленная из пряника, а внутри страшенная бабка живет! Если есть ведьмы на свете, то она точно из них.

Мудрец тихо рассмеялся:

— Пряничный домик, знаю-знаю! Вот видите, уже легче.

Слуга принес обед: по тарелке горячего супа и по жареной рыбке с душистым хлебом.

Лавочкин вдруг понял, насколько проголодался. Он жадно накинулся на еду, но затем увидел, с какими достоинством и основательностью ест Всезнаигель, и взял себя в руки.

Во время трапезы разговоров не было.

Покончив с обедом, Коля и Тилль выпили по стакану отличного холодного кваса.

— Спасибо большое! — солдат блаженно откинулся на стуле.

— На доброе здравие, — ответил мудрец. Хайнц убрал посуду и исчез с фирменным беззвучием.

— Вот чего я надумал, — произнес Тилль, выдержав минутную паузу. — Надеюсь, вы не откажетесь помочь мне в выполнении задания короля. Этим мы убьем двух зайцев: я не стану отвлекаться от расчетов, а вы выручите из беды хорошего человека.

— Короля?

— Хе-хе, не совсем. Дело деликатнейшее, посему пообещайте не тренькать.

Коля дал слово. Всезнайгель объяснил суть проблемы:

— Ситуация такова. У короля есть падчерица, дочь его усопшей жены. Девчонка замечательная, вся в покойную королеву. Особая примета — золотые длинные волосы. Не рыжие и не золотистого оттенка, а именно золотые. Хоть стриги да в ломбард неси…

Хозяин помолчал и продолжил:

— Король у нас не ангел… А где они ангелы, верно? Вот он погоревал-погоревал, да снова жениться захотел. Дело к старости, а ему молодую подавай. Посватался в соседние королевства. Но там охотниц за скорым приданым не нашлось. Точнее, выискалась дама, однако на ней бы только слепой женился — слишком страшна. Вот у нашего Генриха и завелась идейка недобрая. На приемную дочку стал заглядываться… — Тилль покачал головой, поправляя седую прядь. — Скажите, Николас, вы бы на старухе женились?

— Н-нет…

— Даже на богатой?

— Даже на богатой.

— Вот и принцесса не захотела за старика… Сбежала, в общем. Только учтите: официальная версия — похищение. Сначала, правда, пыталась отговорить его, да и я пробовал… Посудите: это же позор на весь мир! Не внял наш монарх, не внял… Тогда девочка пару условий поставила. Думала, бедняжка, он надорвется исполнять. Платье ему заказала золотое, мол, под цвет волос, и чтобы в грецкий орешек помещалось. Генрих дал приказ ткачихам и ювелирам — выткали. У нас мастера есть — о-го-го! Тогда она у него серебряное и бронзовое попросила. Исполнили. Принцесса потребовала шубку из всех существующих мехов. Охотники зверья надобывали, портные из клочков шубу пеструю справили. В ней, кстати, девочка и скрылась. После шубы она по мелочи загадала малюсенькие вещички золотые: кольцо, самопрялку и мотовило. Нет проблем, сладили. Тут у бедняжки фантазия совсем иссякла, она и подалась в бега.

— Блин, сразу бы ноги сделала!

— Ноги сделала? — не понял Тилль. — Заказала бы протезы из золота?

— Да нет, — хохотнул солдат. — В смысле, сбежала бы.

— А… Куда ж ей бежать-то? В Зачарованном лесу укрылась. А он — не место для девушки, которая дальше городских садов, рынка да турнирного поля не ездила. Зачарованный лес вообще не для человека.

— Ага, меня предупреждали. Лютое место.

— То-то и оно! Рискованно, но логично поступила. Попробуй с ее приметами среди людей прятаться. Вот она сажей волосы вымазала — и в лес… Ваша задача: отыскать ее и отвести в надежное место.

— Куда?

— В пряничный домик, к старухе Гретель, — огорошил Колю мудрец.

— К этой… ведьме?

— Угу. Ведьма — существо не такое уж и плохое. Но, ради справедливости, стоит признать, что и не доброе. А Гретель моя давнишняя знакомая. И должница. Попрошу — поможет.

Последнее Всезнайгель сказал особенно веско. Лавочкина осенила другая мысль:

— А как я ее найду?

— Вот! — Тилль поднял указательный палец. — Заметьте: вы, молодежь, вечно переставляете все с ног на голову. Сначала вас интересует, куда вы денете принцессу, и только потом — где вы ее возьмете!

— Ну, и где?

— Дам вам карту и заговоренное веретено.

— Что это?

— Карта — это листок бумаги со схематически изображенной в каком-либо масштабе местностью…

— Хватит! — умоляюще взвыл Коля.

Его начинала бесить любовь Всезнайгеля к плоским шуткам, произносимым с абсолютно серьезным лицом.

— Ладно, извините, — без особой вины попросил прощения Тилль. — Пойдемте, покажу.

Мудрец повел гостя на второй этаж. Лестница уперлась в кованую железную дверь.

— Мой рабочий кабинет, — Всезнайгель отворил дверь.

За ней обнаружился огромный, во весь этаж, зал без окон.

— А как же?..

— С улицы видна иллюзия, — ответил Тилль. Зал освещали такие же яркие лампады, как и виденные Колей раньше. Стены были заставлены полками под самый потолок. На полках — книги, свертки, Разнообразнейшие предметы, знакомые и диковинные.

Посредине зала располагались полукругом семь ила восемь столов, на которых царил дичайший бардак: приборы, словно украденные из химического класса спецшколы, перемежались с недостроенными макетами архитектурных сооружений и бесконечными стопками книг.

Пол был мраморный, в самом центре выложена мозаичная пентаграмма.

Над одним из столов торчала высокая толстая клюка. На ней сидела огромная сова. Сова открыла большой зеленый глаз, внимательно посмотрела на Колю, захлопнула глаз и отвернулась.

— Елки-ковырялки… Тут столько… всего… — сбивчиво заговорил Лавочкин. — Только книг вон… За жизнь не перечитаешь…

— За жизнь? — усмехнулся мудрец. — Вы думаете, сколько мне лет?

— Ну, сорок пять…

— Спасибо за комплимент! Мне, юноша, сто пятьдесят два годика и семь месяцев.

Парень присвистнул.

— Не свистите! — строго велел Тилль.

— Что, денег не будет? Это же суеверия! — воскликнул Коля. — Вы бы еще три раза через левое плечо поплевали!

— Зачем? — пришла очередь удивляться мудрецу.

— Ну, чтобы несчастье не случилось. Такой у нас обычай.

— Ужасный обычай! — возмутился Всезнайгель. — Плевать скверно, тем более трижды. А свистеть здесь не стоит: можно ненароком снять несколько заклятий, наложенных мной ранее.

— Например?

Тилль залихватски присвистнул. Завал на ближнем столе зашевелился, и из него скатился на пол небольшой коротконогий медный котел. Он загрохотал, кувыркаясь и скользя по гладкому полу, затем, ловко подъехав к пентаграмме, подпрыгнул и встал точно в ее центр.

— Ни фига себе… — выдохнул Коля. — Не в тот я институт поступал…

— И имейте в виду: ничего без спроса не брать, никуда свой нос не совать. А то лет пять назад ко мне придворный шут залез. Думал что-нибудь смешное учудить. Понюхал жидкость вон из той колбы и превратился в мышь. Со страху юркнул в норку, и я до сих пор не могу его найти… Шучу, разумеется. Но в каждой шутке есть…

Всезнайгель зашагал к полкам. Коля пошел за ним.

Карта нашлась сразу. Солдат принял ее из рук Тил-ля и развернул. В правом верхнем углу прочитал название королевства: Вальденрайх [3]. Остальное решил рассмотреть позже.

— Так-так-так… — придворный колдун теребил себя за верхнюю губу. — Где-то оно тут валялось…

Он послонялся вдоль полки, изредка копаясь в залежах бумаг и поднимая облака пыли. Наконец радостно щелкнул пальцами.

Под котлом вспыхнул огонь.

Тилль взял с полки старое веретено и тарелку с выщербленными краями.

— Вот то, что нам нужно, — мудрец обернулся к солдату.

Лавочкин пристально смотрел на объятый пламенем котел. Над ним с бешеной скоростью клубился сизый дым, в котором бегали разряды маленьких молний.

Всезнайгель взмахнул рукой, крикнул: «Место!» — и огонь погас, а дым быстро втянулся в котел.

— Фух, чуть ураган не устроил… — сказал Тилль. — Все, идем отсюда.

Колдун и солдат вернулись на первый этаж, снова сели на стулья.

— Это заговоренное веретено, — хозяин поставил тарелку на стол и уложил в нее деревяшку.

Веретено самопроизвольно завертелось. «Вылитый компас», — решил Коля.

— Хайнц! — позвал Тилль. — Принесите, пожалуйста, вещь принцессы, присланную его величеством!

Слуга явился с носовым платочком. Всезнайгель потер им веретено. Снова положил на тарелочку. Деревяшка сделала неуверенный оборот и замерла, чуть подрагивая, указывая острым концом на Колю.

— Не виноват, не брал никаких принцесс! — заявил солдат.

— Да оно ж не на вас показывает, — расхохотался хозяин. — А в сторону Зачарованного леса. Ладно, сейчас уже поздно. Переночуете, и в путь. Хайнц проводит, уложит, разбудит и снабдит в дорогу. А мне отлучиться надо. Пожалуй, железяку свою не берите, — Тилль указал на висящий на спинке стула автомат, — а вот штандарт прихватите. Чувствую, он приносит удачу…

На том и расстались.

Комната, в которой слуга постелил Коле, была маленькой и уютной. Окно выходило во внутренний дворик. Чуть сбоку от окна темнела небольшая голубятня.

«Очевидно, для почтовых голубей», — предположил солдат.

Улегшись на кровать, парень тут же заснул сном не дезертира, но праведника.

Глава 8

Всадник с головой, или Подбирай все, что плохо лежит!

Прапорщик гордился собой. Верхом-то получалось значительно быстрее, нежели в пешем порядке. Другое дело, он не ездил на лошадях с детства и, конечно, отвык. Ноги онемели, спина заныла. А потом разболелись плечи.

Поэтому примерно через полтора часа неспешной езды Дубовых слез с гнедка и немного прошелся, ведя его под уздцы. Отдохнув, возобновил неторопливую скачку. Удалось расслабиться. Тело постепенно привыкало.

Хитрость ограниченного человека всегда ущербна. Прапорщику бы не грех задуматься: раз привязанный к дереву конь стоял хвостом к деревне, в которую вор столь самонадеянно поскакал, то, вполне вероятно, коня там могли узнать…

Палваныч въехал в деревню гордо, как маршал Жуков на Красную площадь. Однако принять парад было не у кого, разве что у гуляющих по дороге пестрых кур да индюков.

В первых нескольких дворах не было видно хозяев, зато на самой улице, у колодца, хлопотала женщина. Прапорщик подъехал ближе.

В корыте плавало замоченное белье. Сама крестьянка, стоя спиной к всаднику, вытягивала из колодца наполненное водой ведро. Дубовых сделал гениальный вывод: женщина стирала.

— Гражданочка! — окликнул ее Палваныч. — Вы моего сына не видели?

Крестьянка оглянулась, щурясь на солнце, маячившее за спиной прапорщика, и вдруг выпустила ведро из рук. Оно гулко загремело о стенки колодца.

— А где Гансль? — тревожно спросила женщина.

— Какой Гансль? — нахмурился Палваныч.

— Муж мой… Конь-то… наш… его конь… — растерянно заговорила крестьянка, показывая одной рукой на гнедка, а второй хватаясь за грудь. — Вот и седло… мы вместе… на рынке… в прошлом году…

Конь потянулся мордой к руке женщины, сделав пару шагов к колодцу.

Прапорщик натянул повод.

— А ты сам кто такой будешь? — пронзительно воскликнула женщина, заглядывая в лицо Дубовых.

— Ошиблась ты, — хрюкнул прапорщик, отворачивая гнедого от бдительной «гражданочки», и принялся лупить каблуками конские бока.

Гнедой поднялся на дыбы, чуть не сбросив с себя вора, заржал и галопом понес по деревне. Крестьянка, побежав вслед, закричала:

— Люди! Разбойник! Держи разбойника!!! Мужа убил, коня забрал!!!..

Из домов высыпали мужики и бабы. Самые прыткие парни метнулись во дворы, к стойлам, вскочили на лошадей, бросились в погоню.

У прапорщика была минутная фора. Он вылетел из деревни и направил коня к роще, намереваясь там спрятаться. Обернувшись, Палваныч увидел шестерых всадников, следовавших за ним. Конокрад взгрел гнедка.

До рощи оставалось метров пятьсот, когда Дубовых стал различать крики и улюлюканье преследователей.

«Нагонят!» — понял вор.

— Черт бы вас побрал! — заорал Палваныч, неистово колотя пятками коня.

— Товарищ прапорщик! — услышал Дубовых знакомый писклявый голос за спиной. — Всех побрать я не смогу, многовато будет.

Конокрад скосил взгляд и увидел за спиной черта, а спустя мгновение почувствовал: рогатый обхватил его грудь, стараясь не свалиться с гнедка.

— Ты кто?! — задал Палваныч идиотский вопрос.

— Аршкопф, товарищ прапорщик! — радостно провизжал черт. — Для исполнения вашего задания прибыл!

Гнедой почуял нечистую силу и припустил еще быстрее.

«Проклятье, снова спятил в такой ответственный момент…» — сокрушенно подумал прапорщик.

— Ой-е! — затравленно взревел он, видя близость погони. — Как бы их остановить?

— Разрешите исполнять? — пискнул черт и, не дожидаясь ответа, соскочил с коня.

Проворно приземлившись на копыта, рогатый развернулся к преследователям. Расставил черные мохнатые руки. Заорал:

— Стоя-а-а-а-а-а-а-а-ать!!!

Лошади завращали шальными глазами, истошно заржали, остановились испуганно, сбрасывая седоков.

— Домо-о-о-ой марш!!! — закрепил успех черт. И лошади помчались к деревне.

Сброшенные всадники поднимали головы, стараясь рассмотреть, кто же преградил им дорогу, но в поднятой конскими копытами пыли мелькнул рогатый силуэт да растворился, будто ничего и не было.

Прапорщик влетел на гнедке в рощу. Замелькали деревья. Ветки били в лицо Палваныча, царапая лоб и щеки, норовя выколоть глаза. Дубовых пригнулся, прижался к потной конской шее. Зашептал, успокаивая:

— Тише, тише, мальчик, чуть помедленнее… Умоляю…

Ни криков, ни топота копыт сзади не было.

Зато впереди возникла черная фигурка Аршкопфа.

— Задание выполнено, товарищ прапорщик! — отрапортовал на ультразвуке черт.

Его голос произвел мгновенное действие: конь встал как вкопанный.

Палваныч стартовал по идеальной гиперболической траектории, словно толстая плешивая ракета класса «седло-воздух». Аршкопф задрал голову, наблюдая величественный полет Мастера над презренным своим рабом…

Приземление было не столь помпезным, сколь полет. Дубовых брякнулся на живот, ударился коленями и локтями, охающим колобком покатился между деревьями, пока не обнял небольшой трухлявый пень.

— О-о-о… — только и сумел вымолвить Палваныч.

Черт подбежал к начальнику.

— Товарищ прапорщик, товарищ прапорщик… Мастер… Вам помочь?..

— У… ы… — застонал Дубовых. — Изыди!..

— Есть, товарищ прапорщик! Отбываю до дальнейших приказаний, — пискнул Аршкопф и исчез.

Палваныч погрузился в спасительное беспамятство. Очнулся он часа через полтора, услышав треск веток под чьими-то ногами.

Мимо шли две девушки с лукошками.

— Ах! — воскликнули они, увидев прапорщика. — Милый человек! Знаем-знаем, твоя борода запуталась в пеньке, и тебе нужно помочь! А ты нам золота, золота насыплешь полные корзинки…

— А вот вам хрен в лукошко, не угадали! — зарычал Палваныч, вставая на четвереньки и демонстрируя не особо длинную щетину на щеках и подбородке. — Брысь отсюда!

Девушки взвизгнули и побежали прочь.

Прапорщик поднялся на ватные ноги. Шатаясь, побрел искать коня. Гнедой оказался неподалеку. Он запутался поводом в ветках и коротал время, объедая листву.

— Жрешь… — с укором проговорил Палваныч. — Что же ты меня, гад такой, скинул?

Рядом тек ручей. Прапорщик умылся, напился, дал воды коню.

Стал раздумывать, что делать дальше. Близилась ночь. В лесу спать не хотелось. Ехать до следующей деревни? Так ведь неизвестно, далеко ли она…

Дубовых отвязал от седла мешок. Достал еду, начал жевать, чавкая от удовольствия.

— Вот ты, — обратился Палваныч к гнедку. — Ты ж воняешь, как конь! Сюда же все волки сбегутся, блин… Да, надо мотать. Хотя бы к реке. А что? Девок тамошних наловим, хе-хе… Ухи сварим… Определиться бы еще, где река.

Перекусив, он забрался в седло и поехал из леса по своим следам. Добравшись до поля, осторожно выглянул. Встречающих не было. В вечернее небо поднимался дым из далеких деревенских труб.

— Ну, будем считать, что в населенном пункте, где местное население оказало активное противодействие поисковым силам, дезертира не зафиксировано, — решил прапорщик. — Берем направление на соседнюю деревню.

Проехав около часа по дороге вдоль леса, Палваныч пересек поле и спешился на берегу реки.

Разделся, расседлал коня, завел в воду. Гнедой напился, потом дал себя искупать.

— Вот ты глянь, карикатура, — умилился прапорщик, натирая мускулистые конские бока пучком мягкой травы. — Детство босоногое, чистые глазенки…

Вспомнилось: Тамбовская область, он — семилетний мальчишка, который частенько водил лошадей в ночное, а с каурым коньком вовсе был неразлучен, пока того не свели, как тактично объяснил дед, «на колбасу» … Звоночек из прошлого неожиданно растрогал Палваныча.

— Ишь, как оно… — смог сформулировать неизъяснимое Дубовых.

Вышли из реки. Прапорщик привязал гнедка к ивняку, там, где росла трава понежнее да посочнее, собрал хвороста. Запалил зажигалкой костерок.

«Газа осталось совсем мало, — отметил Палваныч. — Где бы новую добыть?..»

Поел, греясь у огня. Полюбовался волнами на лунной дорожке. Подбросил хвороста в костер. Лег на спину, подложив под голову мешок.

Небо буквально ломилось от звезд.

«Прямо как над нашим ракетным комплексом, — вздохнул Палваныч. — Только конфигурация другая».

Заснул он быстро — устал. Спал крепко.

— Подъем, — скомандовал себе прапорщик с первыми лучами солнца.

Навалил загодя припасенных веток в почти загасший костер, скинул одежду и принял утреннюю ванну. Выскочил из реки свежий и помолодевший. Было прохладно: солнце пряталось в облачной дымке, да ветерок дул не самый теплый. Дубовых согрелся у костра, потом собрался, оседлал коня.

— Ну, товарищ боевой, тронулись!..

«Тронулись… — думал трясущийся в седле Палва-ныч, поглаживая ноющий подбородок. — Я, здоровенный мужик в полном расцвете, понимаешь, лет… Мне ж еще пить и пить, а тут черти, блин… Вот и вчера: был этот бес, или мне опять приснилось? Хрен его знает».

Феномен прапорщика Дубовых заключался в том, что у него так и не сложилось какой-либо стройной легенды насчет странного новогоднего скачка во времени и пространстве. Палваныч понимал: вокруг сплошное средневековье и ни одной ЛЭП. Но его не занимало, где и как он оказался. Вояка сконцентрировал свой интеллект на поиске пацаненка с полковым знаменем. О том, что будет после, он не думал. Зато, обретя тактическую цель, Дубовых чудесным образом поддерживал в себе фирменное армейское здравомыслие.

В деревеньке, куда он въехал еще до полудня, о «сыночке с красным флагом» не знали. Люди посочувствовали бедному папаше, но ничем не помогли.

У околицы предприимчивый прапорщик незаметно стащил черный длиннополый плащ с капюшоном, сушившийся на заборе, и косу. Заниматься заготовками сена Дубовых не собирался, но уж больно плохо лежал оставленный нерадивым хозяином инвентарь.

Между тем подул сильный порывистый ветер. Небо постепенно заволокло сизыми тучами. Плащ был как нельзя кстати.

Палваныч рассудил, что негоже торчать в открытом поле во время грозы, и снова направил гнедого к Зачарованному лесу. Он чуть-чуть не доехал до первых деревьев — дождь застал путника в поле. Прапорщик облачился в плащ, накинул капюшон и пустил коня рысью.

— Давай, нечего молнии ловить!..

Волею судеб меж сосен и елей, к которым скакал Палваныч, уже укрылись люди: два брата-торговца и их товарищ, ехавший с ними в столицу искать службы на военном поприще. При них была телега с горшечным товаром, запряженная парой кобыл.

Когда испортилась погода, мужики свернули в лес, чтобы переждать грозу под защитой деревьев. Нашлась подходящая полянка. Братья и будущий солдат натянули походный тент и успели развести костер, прежде чем упали первые капли.

Вскоре совсем потемнело, рядом засверкали исполинские молнии, раскаты грома оглушили, а дождь принялся с остервенением хлестать в тент. Ребятам было страшно, но зато сухо.

А потом им стало еще страшней.

Из-за деревьев на полянку вылетел гнедой конь, управляемый самой смертью. В свете молний казалось, что грозный скакун несется с немыслимой скоростью. Костлявая гостья, размахивающая косой, осадила адского коня, тот встал на дыбы и заржал. При этом молния ударила в самую высокую из ближайших сосен, и накатил такой нестерпимый, разрывающий уши гром, что мужики одновременно, не сговариваясь, кинулись в глубь леса.

А смерть и не заметила бегства людей. Она была занята гнедком.

— Тихо, тихо, не бойся! Тпру, дурында! — орал прапорщик, отбросив косу и усмиряя ополоумевшего от грома коня.

Наконец животное немного успокоилось. Палваныч спрыгнул наземь, подвел гнедого к повозке, привязал рядом с кобылами, сам влез под навес.

— Закон электрички, — провозгласил Дубовых.

Гроза лютовала еще с полчаса и выдохлась. Прапорщик выскочил из-под тента, быстро его собрал, погрузил поверх горшков. Повод коня прицепил к бор. ту. Вывел кобыл из-под сосен, прыгнул в телегу, щелкнул любезно оставленным хозяевами кнутом.

— Поехали!

И ведь поехали, но Палваныч вдруг натянул вожжи:

— Стой! Раз-два… Чуть косу не забыл! Пригодится. Пристроив косу, снова уселся в новое транспортное средство и отчалил, напевая: «Наши годы длинные, мы друзья старинные, ты верна, как прежде, мне…»

В следующую деревню прапорщик прибыл затемно. Постучался в дверь крепенького дома с большим двором. Хозяева оказались людьми радушными, а после того, как Палваныч позвенел талерами, впустили его с превеликим почетом.

Сыновья-близняшки лет четырнадцати завели во двор телегу, дали уход лошадям и коню. Хозяюшка накормила гостя сыром и напоила козьим молоком. Хозяин развлек беседой.

— Сына я ищу, — затянул свою историю прапорщик. — Солдатик он у меня заблудший. Может, был тут у вас?

— Вы бы подробнее его описали, господин хороший, — ответил хозяин. — А то людей много ходит…

Людей-то как раз ходило мало, но уж больно любопытен был мужик, к которому занесло нынче Палваныча на постой.

— Докладываю, — сказал Дубовых. — Парень семнадцати лет. Одет примерно как я. Это у нас… семейная одежда. При себе имеет автомат системы Калашникова модернизированный.

Прапорщик посмотрел в пустые, словно полярная ночь, глаза хозяина и добавил:

— Хм… Вернее, железяка, — он мысленно махнул рукой на объяснения. — Но, главное, знамя при нем.

Красное большое знамя. С золотыми буквами. Пожалуй, все.

— Ах! — хозяин хлопнул Палваныча по плечу и вскочил, зашагал по горнице. — Радуйтесь, господин хороший! Ибо вашего сына легко найти по славе его!

— Чего?

Мужик обращался уже к своей семье:

— Любой отец гордился бы таким сыном! Марта, достань браги, ради всего святого! Слышите, оболтусы, чьего родителя нынче мы приветили? Самого Николаса Могучего!

«Ага, Колька! — про себя согласился прапорщик. — Но могучим этого щуплеца глистоперого я бы не назвал…»

— Надо же, отец героя! У нас! — тараторящий мужик снова сел на лавку. — Дайте, я пожму вашу руку!

Палваныч торжественно обменялся с ним рукопожатием и перехватил инициативу:

— И где же он?

— Был он не в нашей деревне. Выше по реке. В Жмоттенхаузене. Два подвига подряд совершил… Ну-ка, дармоеды, сказывайте гостю про подвиги сыновьи!

Пареньки переглянулись, решая, кто станет сказывать. Заговорил тот, что выглядел покрепче:

— Николас Могучий утопил разъяренного великана, а через день выбил глаз дракону и прогнал его прочь от бедного Жмоттенхаузена…

— Вот! — сказал хозяин, лучась гордостью, будто это он был отцом героя. — Как вы такого замечательного сына вырастили?

— Строевая, боевая, политическая подготовка. Строгая дисциплина. Военно-патриотическое воспитание.

— Звучит неизъяснимо научно! — благоговейно выдохнул хозяин.

— Дык, целая наука и есть. Я бы поспал… Селяне засуетились, укладывая почетного гостя.

…Завтрак был почти королевский. Плащ высушили, лошадей обиходили, даже косу зачем-то наточили. Деньги за постой брать наотрез отказались. Поэтому совестливый прапорщик под шумок загрузил на телегу только мешок муки да бутыль браги.

Пожелав добрым крестьянам успехов в работе и счастья в личной жизни, Палваныч поехал к славному Жмоттенхаузену. В то, что Николас Могучий и есть салага-самовольщик, прапорщик не верил. Но проконтролировать стоило.

Телега трепыхалась по неровной дороге, тихо позвякивали горшки, Дубовых откупорил бутыль и стал потихоньку заправляться прямо из горла. Еще не отступила утренняя прохлада, а брага, согласно закону сообщающихся сосудов, уже полностью перелилась в желудок прапорщика. В голове стало легко и гулко. Жизнь стремительно улучшалась. Хотелось петь.

И Палваныч что-то запел, потом слова кончились, путешественник задремал, не отпуская вожжей.

Ему приснился чудесный сон, будто он отец героя. Да не простого, а супергероя. Сын его спасал мир, предотвращал катастрофы и ядерные войны, ловил разом сотни тысяч преступников. И все показывали по телевизору. А телевизор стоял в доме давешних крестьян. После каждого сообщения об очередном подвиге Дубо-вых-младшего хозяин давал оплеухи сыновьям-двойняшкам и говорил: «Берите пример, оболтусы!» К Пал-ванычу постоянно приходили какие-то люди, просили автограф и бесплатно угощали спиртными напитками. Это было счастье.

Пока прапорщик мирно почивал, грезя отцовской славой, оперативные решения о выборе маршрута принимали лошади.

Дороги нередко имеют развилки. Встретилась развилка и на пути спящего Палваныча. Одна дорожка уходила в направлении Жмоттенхаузена, а вторая сворачивала направо, в лес. Кобылки почему-то туда и свернули. Мало ли что им придет в голову?

Вот и получилось, что весь день храпящий прапорщик углублялся в Зачарованный лес.

Глава 9

Пестрая Шкурка, или Ошибка Николаса

Естественно, явление под названием «рыцарь Николас Могучий» появилось не на ровном месте. Традиции геройства были заложены века назад.

К моменту появления первых слухов о Николасе в королевстве проживало несколько десятков рыцарей. Все они имели дворянский титул и разные боевые заслуги. Эти благородные мужи сызмальства обучались воинскому делу, флирту и другим неточным наукам. Облачаясь в тяжеленные доспехи, они часами бегали вокруг своих родовых замков, пугая грохотом женщин и детей. По понятным причинам соседи рыцарей особенно не любили их ранние утренние пробежки.

Соискатель рыцарского звания учился слагать любовные песни и танцевать бальные танцы. Молодому рыцарю полагалось добыть голову какого-нибудь монстра. У монстров, кстати, тоже существовали определенные обычаи насчет рыцарей, но сейчас речь не о монстрах.

Ежегодно рыцари съезжались на главный королевский турнир, в котором разыгрывалось звание «Рыцарь стольноштадтский». У каждого участника было две армии: одна самая натуральная, составленная из крестьян, а вторая — армия болельщиков, скандировавших на турнире имя своего кумира и бившая морды болельщикам других рыцарей.

На протяжении шести последних лет бессменным чемпионом рыцарских турниров был граф Михаэль Шроттмахер [4] по прозвищу Металлоломодел. Прозвище закрепилось за графом из-за того, что во время поединков он не оставлял живого места на доспехах соперников. Легко представить, каково приходилось самим противникам…

Популярность Шроттмахера превосходила все мыслимые границы. Михаэль блистал и с мечом на поле брани, и с лютней под балконами милых дам. Его знали все. Армия его болельщиков была самой многочисленной и буйной. Но вот беда — стоило появиться слухам о некоем Николасе Могучем, и люди стали забывать своего чемпиона…

Граф Шроттмахер недоумевал. В принципе, можно было предположить разное. Например, что его шестилетняя гегемония подорвала интерес к чемпионату. Зачем смотреть, если и так ясно, кто будет победителем? Опять же, деньги нормально не поставишь. Шансы-то неравны. Словом, нельзя оставаться любимцем публики несколько лет кряду. Толпа устает, толпе подавай нового фаворита…

— Ах, публика — вылитая женщина! — говаривал графу его личный герольд по связям с общественностью. — Но чтобы эта женщина вдруг полюбила какого-то безвестного выскочку!..

— Однако, Клаус, твой выскочка одолел великана, дракона и разъяренных гномов, — задумчиво отвечал Михаэль Металлоломодел.

И тогда герольд по имени Клаус язвительно вопрошал:

— А вы там были, граф? Или бы родились в толпе, которой легко запродать любую байку?

Клаус, мрачный чернявый дядька, приносил Михаэлю неоценимую пользу. Он частенько вправлял не очень умному рыцарю мозги, а уж о том, что автором особо красивых серенад являлся вовсе не граф, а его хмурый герольд, вообще никто не догадывался.

Этот образованный и неглупый человек не видел ничего удивительного в лавинообразном росте популярности Николаса Могучего. Новый герой обязан был прийти из народа. А если рыцарь-простолюдин еще и кое на что способен, то признание ему обеспечено.

Но ни Клаус, ни Михаэль Шроттмахер не знали, что восходящая звезда переночевала в нескольких кварталах от графского особняка и топала теперь на выручку к падчерице короля, завидной, между прочим, невесте. Завидной — в том смысле, что все завидовали старику-королю, вздумавшему на ней жениться.

Отлично выспавшийся Коля Лавочкин покинул дом Тилля Всезнайгеля ранним утром. Слуга мудреца-волшебника накормил солдата завтраком, дал ему специально оставленный хозяином кинжал и выпроводил на очередной подвиг.

Коля шел, позевывая, к окраине Стольноштадта. Под мышкой болталось полковое знамя, за спиной — походный мешок с веретеном, снедью и разной мелочью, на поясе — кинжал.

Однако случилась заминка: на углу Лавочкин столкнулся с приземистым лохматым мужиком. Мужик был изрядно пьян и факт столкновения посчитал личным оскорблением.

— Смотри, куда идешь! — прорычал он, обдавая солдата волной перегара.

Парень тоже был рассержен и не смолчал:

— Сам проспись, прежде чем по улицам ходить! А как проспишься — сразу к парикмахеру.

Несколько случайных прохожих отпрянули, говоря

вполголоса:

— Ох, парняга, зря ты дерзишь Вильгельму Патлатому! Ой, зря…

— Да, сосунок, в недобрый час ты пискнул в мою сторону, — поддержал общественное мнение пьянчуга. — Вильгельм Патлатый — это тебе не золотарь какой-нибудь, а экс-чемпион королевских рыцарских турниров и заслуженный мастер флирта!

— Ты сам зря раскрыл рот, бывший, — задорно огрызнулся Коля, — ведь ты досаждаешь будущему чемпиону, самому Николасу Могучему.

И пока Вильгельм ворочал тяжелыми с перепою извилинами, Лавочкин толканул плечом грубого здоровяка. Намерения были просты: отодвинуть пьяного борова с дороги и задать стрекача. Но Патлатый поскользнулся на раздавленном помидоре и плюхнулся задницей на мостовую.

— Извини, друг, ты сам нарвался, — быстро пробормотал Коля и широким шагом удалился с поля боя.

Более всего парню хотелось перейти на бег, но он сдержался.

— Как он назвался? — спросил огорошенный Вильгельм Патлатый.

— Ты что, не слышал?! — благоговейно ответили прохожие. — Это же сам Николас Могучий!..

К вечеру вся столица гудела: «Торопящийся по своим делам Николас Могучий одной левой одолел Вильгельма Патлатого, который имел легкомыслие стоять на его пути. Даже кинжала не обнажил… Говорит, мол, не путайся под ногами…» И уж конечно, в очевидцах ходила добрая половина города.

От Зачарованного леса Стольноштадт отделяли два не слишком высоких холма.

Тревожный ветер гулял в кронах деревьев, стволы качались, издавая ужасный скрип. По слухам лес кишел разбойниками, колдунами и диким зверьем, но солдат, ведомый заговоренным веретеном, двигался без осложнений.

Пополдничав, Коля достал из мешка карту и принялся изучать местность. Выяснилось, что в своих странствиях он сделал огромный круг. Попав на поляну с муравейником, миновав пряничный домик, Смоттенхаузен и Лохенберг, а оттуда добравшись в столицу, Лавочкин прошел три четверти этого круга. Теперь, снова углубляясь в Зачарованный лес, солдат неумолимо сокращал расстояние до пряничного домика, куда надлежало отвести принцессу. Значит, круг будет замкнут.

Символично, конечно, но бестолково. Завершить недельный марш-бросок (а нынче вечером истекала неделя с начала Колиных странствий), придя туда, откуда вышел… А Тилль Всезнайгель сказал, что бабка не вернет домой…

Рядовой Лавочкин вздохнул, пряча карту обратно в мешок.

— Ладно, — подбодрил он себя. — В армии заставляли делать еще более бессмысленные глупости.

Сверившись с веретеном, парень потопал дальше. Прошагав часа два-три, сделал привал возле стоящего особняком древнего дуба.

«Кстати! Я же хотел оставлять послания поисковым группам!» — вспомнил солдат.

Вынув нож, он вонзил его в кору, чтобы вырезать очередное письмо-автобиографию.

— Ай! — раздался откуда-то сверху громкий бас. Коля отскочил от ствола.

— Кто тут? — тихо спросил он.

— Кто-кто… Я. Ты чего колешься?

— Ты, в смысле, дерево?..

— Сам ты дерево, — обиженно пробасил голос. — А я — дуб.

— Ну да, совсем другое дело, — нервно усмехнулся Лавочкин.

Он смотрел на чернеющее в стволе дупло, думая, что голос идет из него, и ожидая, что оно будет двигаться, как рот, но этого не происходило.

— А чем ты говоришь?

— Ха-ха-ха! — раскатисто засмеялся дуб. — Ты бы еще спросил, где у меня глаза.

— А что, есть?!

— Откуда? Я же дерево!

— Помнится, ты заявлял, что не дерево, а дуб… — съязвил Коля.

— Не цепляйся к словам, — назидательно изрек дуб.

Откуда-то из кроны точнехонько в макушку солдата прилетел желудь.

— Ай! — парень потер затылок.

— В расчете!

— И ты продолжишь врать, что у тебя нет глаз?..

— Давай будем считать, что меня есть уши, и я бросил на звук. Так что ты хотел сделать с моей корой?

— Вырезать на ней призыв о помощи.

— Оригинально… Птицы рассказывали мне о разных способах дать сигнал бедствия. Крик «ау»… Записка в бутылке… Большой костер… Впрочем, об этом и думать забудь! — дуб прижал ветви к стволу, и сложилось впечатление, будто они отпрянули от Коли. — И что бы ты делал с вырезанной на мне надписью?

— Ничего. Просто я не из вашего мира…

— Да-да, я сразу понял: ты не от мира сего, — прервал дуб откровения солдата.

— Не перебивай. Шут его знает, как я попал в ваш лес. Вероятно, за мной пошлют поисковый отряд. Вот для него я и оставляю послания.

— Ну, в этом есть логика. Только я себя резать не дам. Не для того я три века рос, чтобы… Слышь-ка! А давай сделаем по-другому. Если твой отряд сюда выйдет, я им передам от тебя привет.

— Нет, лучше уж молчи. Наши ребята могут сначала открыть огонь…

— Открытый огонь?! В лесу?! Да вы изверги! — дуб воздел ветви к небу.

Лавочкин решил не вступать в долгие прения с эмоциональным древом:

— Вот я и говорю, лучше не трогай наших ребят. А я, пожалуй, пойду. Приятно было познакомиться, извини за укол.

— Подожди! — взмолился дуб. — Я не успел… Ты же добрый человек, я это сразу почувствовал… Помоги мне ради всего святого, а?

— Как?

— У меня под корнями завелся червь. Жрет, сволочь, корни, а я весь горю, как зуб от кариеса… Выкопал бы ты его, а то погибну молодым!

— Триста лет — еще не возраст, — с шутливой завистливостью пропел Коля. — Ладушки. Где копать?

— Где сидел, там и копай.

Коля бросил мешок да знамя, скинул китель с рубашкой и принялся рыть, пользуясь ножом. Земля была мягкая. Вскоре солдат выкопал яму глубиной

по колено.

— Да-да, уже близко, — комментировал дуб. — Вот и первый корешок… Ой, больно!!!

Гибкая ветка хлестнула Лавочкина по той части тела, кверху которой он торчал над ямой.

— Ну, извини, буду осторожнее, — пообещал парень. — Нет, все-таки у тебя есть зыркалки…

Он стал разрывать корешки значительно аккуратнее. Вскоре показался червь — упругий опарыш-переросток. Коля прикинул, что толщиной он должен быть примерно в обхват.

— И что мне с этим монстром делать? Я же его не вытащу.

— Убей его гадостью, которой меня колол, — нетерпеливо подсказал дуб. — А то он, кажется, уползает…

Солдат примерился, размахнулся и вонзил нож в бледный пульсирующий бок. Тугая белая струя ударила в лицо и грудь Лавочкина. Парень откатился от ямы, брезгливо протирая глаза и лихорадочно смахивая вязкую массу с лица.

— Тьфу! Воды… Тьфу, тьфу… — отплевывался он. — Ну и запашок…

— Да, ты это сделал! — ликовал дуб. — Спасибо! Свободен! Свободен! Никакой боли, никакой тяжести… Блаженство, сущее блаженство…

— Воды!!! Где вода? — Коля подскочил к стволу и начал его пинать, чтобы обратить на себя внимание впавшего в радостное безумие дерева.

— Что? — опомнился дуб. — Воды? О, ты устал, тебе нужно освежиться… Вон там, недалеко, есть ручей.

Несколько веток вытянулись в сторону, указывая путь. Солдат со всех ног кинулся к ручью. Там он чуть не убился о камень, поскользнувшись на сырых листьях. Бросился с головой в воду. Яростно стал оттирать скользкую гадость с лица и плеч.

Парень не скоро вернулся к дубу. Засыпал разрытую яму.

— Благодарность моя не знает границ, — торжественно пробасил спасенный. — Преподношу тебе подарок! Полезай в дупло, там лежит шапчонка-невидимка. Владей!

— Да ладно, не стоит.

— Не отказывайся, а то передумаю! Коля слазил, взял шапку.

Дуб с ноткой смущения в голосе проворчал:

— Имей в виду: работает эта безделица только днем. Впрочем, точно не знаю, я же в любом случае никого не вижу…

Парень надел шапку, посмотрел на руку. Нету руки!

«Вещица — блеск!» — обрадовался Коля, пряча невидимку за пазуху.

— Прощай, дуб!

— Прощай… Имя есть?

— Николас.

— Удачи тебе, Николас.

К первым сумеркам солдат зашел в самые дебри Зачарованного леса, послушно топая за «компасом» Всезнайгеля.

Наконец парень остановился напротив густой поросли молодых елок. Здесь веретено задрожало особенно сильно.

— Ага… Значит, принцесса совсем близко, — смекнул Коля.

Шариться по колючим кустам не хотелось, тем более с мешком и знаменем. Солдат решил оставить хотя бы мешок. Повесил его на ближайшее деревце.

— Я же не надолго… — пробормотал он, словно оправдываясь.

Зажал знамя под мышкой. Взявшись обеими руками за тарелочку и стараясь не уронить «стрелку», углубился в заросли ельника.

Парень терпел уколы хвои, веточки царапали руки, сухие иголки сыпались за шиворот. Коля прошел уже шагов сорок, а густой массив и не думал редеть.

А веретено норовило сорваться и кинуться в чащу. Наконец оно застучало о края тарелочки. Лавочкин остановился, прижав бешено пляшущий «компас» к груди.

Тут перед солдатом зашевелились ветви, и он встретился взглядом с чумазым мохнатым человекоподобным существом. Длинные черные волосы этого лесного чудища торчали во все стороны, пестрый грязный мех клоками свисал с узких плеч. Вокруг горящих безумных глаз были синие круги.

— А-а-а!!! — заорал Коля, бросая знамя и тарелку с веретеном.

— А-а-а!!! — ответило чудище.

Не прекращая ора, человек и зверушка метнулись друг от друга, но Лавочкин быстро опомнился и закричал вслед ломящемуся сквозь ельник существу:

— Принцесса! Ваше высочество! Я друг!.. Я от Тилля Всезнайгеля!..

Услышав обращение и имя придворного колдуна-мудреца, принцесса замерла. Медленно повернулась к солдату. Из ее глаз потекли слезы, нижняя губка предательски задергалась.

— Это правда?.. — всхлипнула девушка.

— Истинная! — закивал парень.

— А у вас… у тебя… нету, случайно, топора?..

— Нет, и никогда не было, — Лавочкин развел пустые руки в стороны. — Что за достоевщина?..

— Тут мужик один… — принцесса непроизвольно взялась за лоб, щупая огромную шишку, — бегает по округе… Чуть не убил… Ограбил…

Девушка разрыдалась в голос. Коля пробрался к ней, обнял, подставил, что называется, плечо.

Принцесса лила слезы, размазывая на кителе солдата мокрое, черное от сажи, пятно.

— Сколько я натерпелась… — причитала она. — Страх такой… Зверье рыщет… Убийцы лихие… Заблудилась, по кругу ходила…

— Не волнуйся, успокойся, — парень неловко гладил ее по голове. — Теперь с тобой я. Всезнайгель дал мне карту. Я отведу тебя в надежное место, спрячу от короля. К бабушке Гретель отведу. Все будет хорошо, хорошо…

Постепенно девушка успокоилась. Отстранившись, пристрастно оглядела Колю.

— Как тебя зовут?

— Николас, а с некоторых пор люди величают меня Николасом Могучим, — Лавочкину подумалось, что надо подбодрить несчастную беглянку, и он назвался полным местным именем.

— Могучим? — улыбнулась принцесса. — Не очень-то ты похож на силача…

— Первое впечатление нередко оказывается ошибочным, — надулся солдат.

«Разумеется, я не Арнольд Шварценеггер, — подумал он, — но зачем сразу смеяться?.. В ее-то положении…»

— Извини, — спохватилась девушка. — Я не хотела тебя задеть.

— Да я не такой уж и крутой… Забудь. А тебя как звать?

— Катринель.

— Красивое имя. Пойдем, хватит нюни распускать, Катринель.

— Во-первых, не Катринель, а принцесса Катринель, — девушка утерла сопли. — А во-вторых, как ты смеешь столь фамильярно обращаться со знатными особами, смерд?

Апломб, с которым была произнесена эта гневная тирада, ярко контрастировал с видом чумазой девчонки в пестрой шкуре, и впору было засмеяться, однако солдат не на шутку завелся.

— Значит, так, принцесса, — отчеканил он. — Может быть, мой папа всего лишь инженер-конструктор завода счетно-аналитических машин, а мама невропатолог областного диспансера, но это не повод для оскорбления. Я же все-таки в СССР успел родиться. А у нас там гегемония пролетариата и развитой социализм были…

Катринель проговорила упавшим голосом:

— Ой, простите, Николас! Из того, что я поняла, точнее, не поняла, следует, что вы, безусловно, знатная особа и моя вспыльчивость… Простите, простите, пожалуйста! Не могли бы вы уточнить свой титул?

Девушка молитвенно сложила руки на груди и захлопала синюшными веками.

— Да и вы извините, ваше высочество, — сдал назад Лавочкин. — Для простоты я бы предложил все же перейти на «ты» и обойтись без титулов. Согласны?

— С радостью!

Коля поднял знамя и «компас».

— Идем?

Выбравшись из ельника, принцесса и солдат сели на траву.

— Фух… — выдохнул парень. — Как хорошо… Стоп, а где мой мешок?!..

— Шок… шок… шок… — ответило лесное эхо.

Глава 10

Проклятые конкуренты, или Горько, товарищ прапорщик!

Спящего на телеге прапорщика разбудил громкий крик системы «А-а-а». Палваныч сразу определил, что кричали дуплетом. Потом он оглянулся и очумел: «Я в лесу?!»

— Заблудился, — прохрипел Дубовых, обводя мутным взором округу.

Деревья, деревья, деревья… Густой ельник в полтора человеческих роста… Елочки, елочки, елочки, мешок на ветке, елочки, елочки…

Стоп!

Взгляд прапорщика вернулся к мешку.

— Ну, раз там так кричали, то шмотки, скорее всего, им больше не понадобятся, — рассудил Палваныч.

Спрыгнул с телеги, сгреб мешок в охапку и спешно покинул со своим обозом место очередного преступления.

Совершив кражу, Палваныч не бросился сломя голову прочь. Он хладнокровно рассудил, что нужно ехать туда, откуда явился.

Элементарная логика подсказывала: лошади самовольно свернули в лес.

— Объявляю вам строгое взыскание, — прапорщик хлестнул кобылок кнутом, ускоряя движение, и обернулся к гнедому: — А ты куда смотрел? Эх, с кем приходится делить тяготы…

А было поистине тяжко. Брага дала серьезное похмелье с головной болью, сухостью во рту и слабостью организма. Пить хотелось неимоверно. Палваныч за

один присест выдул воду, которую ему дали в дорогу сердобольные селяне. Сгущались сумерки.

Дубовых покопался в добре, разбросанном по телеге. Нашел горшочек с каким-то маслом, старую тряпку. Присмотрев на земле длинную корягу» сделал подобие факела: обмотал тряпкой конец палки, окунул в масло и подпалил зажигалкой.

Получился знатный осветительный прибор. Его удалось вертикально укрепить в телеге. Окрыленный успехом, прапорщик соорудил второй факел и также привязал его к борту «гужевого транспортного средства».

Ночка выдалась холодная. Снова выручил плащ. Палваныч закутался в него, плешку сберег капюшоном.

Примерно в полночь лошади забеспокоились. Пришлось успокаивать, делая вид, что самому не страшно.

— Сюда бы автомат, — размечтался прапорщик. — Или хотя бы пистолет…

Из оружия была только коса. Прапорщик взял ее в руки. На всякий случай. И тут навстречу Палванычу вышли неприкаянные хозяева повозки.

— «Пойдем искать… Может, лошади с испугу понесли…» Привязанные! — в который раз передразнивал младший брат старшего. — И где теперь мы сами?

— Что же ты меня не остановил? — огрызался старший. — Самого, небось, жаба задушила?

Они выбрались на заброшенную лесную дорогу. Прямо на них ехала повозка с двумя зловещими факелами. Алые отблески пронзали ночную темень.

В повозке сидела смерть.

— Мамочка! — завопили бедолаги, со всех ног бросаясь в чащу.

— Эй, ребята! — хрипло заорала костлявая. — Вы чего? Идите сюда! Втроем веселее!..

Но братья-горшечники только прибавили ходу. — Идиоты, наверное, — пожал плечами Палваныч. Больше никаких происшествий за ночь не случилось. Единственным противником похмельного прапорщика был сон.

На рассвете телега выкатилась из Зачарованного леса. Палваныч страшно хотел спать. Он завел лошадей обратно в лес, тщательно привязал их и отдал приказ никуда без команды не срываться.

Открыв украденный давеча мешок, прапорщик не обнаружил ничего стоящего, кроме ножа и карты. Карта представляла интерес. Вояка живо сообразил, насколько сложен и глуп был его здешний маршрут. «Ох, найду салагу, душу из него вытрясу», — привычно пообещал себе Палваныч. Он спрятал карту обратно, а мешок пристроил на самое дно телеги — под горшки. От греха подальше.

Потом залез под тент и сладко задремал. За этим занятием его и застали разбойники. Их было пятеро. Шли они из глубины леса, чтобы стащить пару овец из деревенского стада, и случайно наткнулись на телегу Палваныча.

— Э, братцы, — прошепелявил вожак. — Кажется, повезло нам сегодня.

Шепелявил главный лиходей из-за того, что был щербат. Еще он был смуглым и одноглазым.

Его подельники молчаливо согласились. Крадучись обступили повозку, сорвали тент и навалились на спящего Дубовых.

На стороне разбойников был фактор внезапности. На стороне прапорщика — опыт в драках и нежелание расставаться с наворованным имуществом. Сперва лютая пятерка едва не скрутила Палваныча, но он, еще не разобравшись, с кем имеет дело, дал активнейший отпор, ошеломивший захватчиков. Они отступили, поняв: нахрапом не победить. Особенно четко это понял мужик, получивший кирзой в рыло.

Прапорщик скатился с телеги, ловко приземлившись на ноги. Обвел нападающих яростным взглядом.

— Что, бандюги? — процедил он сквозь зубы, расстегивая ремень и оборачивая им кисть правой руки. — Честного человека ограбить хотите?

Пара лиходеев нехотя потянулись за ножами. Вообще-то эти разбойники не любили убийств, но и не были праведниками. Ремень против пяти человек с двумя лезвиями смотрелся не очень. Палваныч с надеждой скосил глаза на телегу. Коса запуталась где-то в тенте и плаще. Горшок — оружие сомнительное…

— Ладно, чего надо, Хейердалы? — хрипло спросил он душегубов.

— Все заберем, — ответил одноглазый, кивком давая подельникам знак к наступлению.

В течение нескольких последующих мгновений оказалось, что Дубовых недурно кидает левой горшки, разбойники не очень умелы в обращении с ножами и слабо держат удар пряжкой, а их вожак хитер. Тяжелый горшок опустился на голову отчаянно оборонявшегося Палваныча, ставя нокаутирующую точку в драматическом противостоянии прапорщика российской армии и местного преступного мира.

…Проигравший очнулся, трясясь в телеге. Застонал. Попробовал пошевелиться, не преуспел. Острая боль пронзила запястья и щиколотки.

«Связали», — понял Палваныч. Голова трещала, как старый трофейный транзистор.

— Ишь, зашевелился, — мерзким голосишкой проблеял один из разбойников.

— Не долго осталось, боров, — хрипло пообещал главарь.

Прапорщик счел разумным промолчать, тем более что во рту был кляп.

— Что с ним делать будем, Циклоп?

— Посмотрим… Очень уж он на нашего брата, разбойника, смахивает. Вон рожа какая хитрющая, хоть и тупая…

Дубовых снова обмяк.

Разбойничья заимка располагалась не особенно глубоко в Зачарованном лесу. Так, чтобы и набеги было удобно делать, и чтобы обиженные селяне не нашли.

Конечно, иногда лихие люди сами сталкивались со страшными обитателями Зачарованного леса. Вурдалак шальной забежит, задерет одного-другого разбойника. Ведьма злая муравьев или жуков нашлет на заимку по прихоти или в отместку за то, что ненароком потоптали траву заветную. Бывает, птицеящер голодный нападет. В общем, спокойствия мало.

Всего в разбойничьей заимке стояло три дома, по две семьи в каждом. Были и жены, и детишки. Один висельник всегда оставался на страже поселка, а остатняя пятерка ходила на промысел.

Порой наступали тяжелые времена. Например, если погибал кто-то из разбойников. Тогда тылы защищали женщины и дети, а мужики совершали набеги. Случалось, они пристрастно высматривали в какой-нибудь из окрестных деревень и захватывали в плен парня или дядьку, притаскивали к себе, предлагали войти в братство. Почти все соглашались. Отказавшихся хоронили недалеко от заимки.

Почему этот поселок существовал уже несколько десятилетий и отчего люди выбрали этот образ жизни, история умалчивает. Она вообще любит помолчать, история…

Нынешний день разбойникам удался. Во-первых, добыли лошадей и коника. Во-вторых, телегу с горшками и крепким матерчатым тентом. В-третьих, главарь серьезно рассчитывал переманить захваченного крепыша в шайку.

Заимка как раз потеряла шестого кормильца. Бедолагу поломал говорящий медведь, гуляющий по лесу и задающий людям разные глупые загадки. Не отгадал — поломает. Отгадал — задерет. Несчастливый разбойник не отгадал.

Без добытчика остались тридцатипятилетняя баба и двое детишек — мальцы восьми и одиннадцати лет. Правда, не его детишки, а предыдущего мужа, нарвавшегося во время грабежа на крестьянские вилы.

Когда телега подъезжала к заимке, из засады, устроенной на дереве, выскочили пострелята, соскользнули по потайной веревке и завопили на бегу, торопясь обо-гнать вернувшихся разбойников:

— Матка, матка, нам нового папку привезли! Залаяли тощие дворняги. Из домов вышли женщины и дети.

— Ну, Трина, согласится добрый молодец горшечник с нами промышлять — будет твоим! — громко пообещал вдове главарь.

Трина была под стать прапорщику: дородная, невысокая и такая же красавица.

Тяжелого бессознательного Палваныча сгрузили наземь, облили водой. Пленный зашевелился, замычал, морщась от вернувшейся головной боли.

— Эй, вы бы ему вообще руки-ноги ножами отхватили! — крикнула Трина, глядя на посиневшие кисти прапорщика.

— Ай да женщина! — захохотал главарь. — Еще олень живехонек, а шкурку уже не смей помять!

Разбойники заржали.

— А ты, Циклоп, хоть и мужик, да соображения у тебя меньше, чем у бабы, — едко ответила вдова, передразнивая шепелявящего разбойника. — Тебе нужен добытчик? Так какого рожна ты его калечишь?

Теперь одобряюще усмехнулись жены да старшие

девчонки.

— Ладно, развяжите, — велел главарь.

Освобожденный от пут Палваныч стал растирать запястья, потом выдернул кляп. Сел, чувствуя, как к посиневшим местам приливает кровь, кожу щекочут первые покалывания…

— Ну, брат горшечник, — Циклоп ткнул его носком башмака. — Есть к тебе разговор. Выбирай, с нами ты или нет. Ежель с нами, то будет тебе женщина и, не обессудь, пара деток. Станешь об их прокорме заботиться, с нами промышлять…

— Ага, горшечников всяких трясти, — вклинился долговязый худющий разбойник.

— Заткнись, Жердь, — рявкнул главарь и вернулся к теме. — А если не любо тебе жизнью вольной жить, иди на все четыре стороны.

В пальцы Палваныча пришла адская ломота.

— Уй-е! — выдохнул он, прижимая руки к пузу.

— Это значит «да» или «нет»? — расплылся в садистской улыбке Циклоп.

Прапорщик внимательно посмотрел в лицо главаря. «Хрена лысого он мне даст уйти, битюг окаянный», — понял Палваныч.

— Ну… — прохрипел он. — Люди вы, я гляжу, веселые. Оценил. Харю тому, кто меня связывал, я, скорее всего, разобью. А в остальном вы меня устраиваете.

Теперь уже ржали все.

— Но мы тебя проверим, горшечник, — пообещал Циклоп. — Забирай мужика, Трина. Властью, данной мне самим же мной, объявляю вас мужем и женой. Пацаны, дайте уход лошадям. С остальным барахлом завтра разберемся.

Люди потихоньку разошлись. Остались женщина с двумя пареньками. Ребята занялись лошадями.

— Я Трина.

— Пауль, — ответил прапорщик.

— Пойдем, Пауль.

«Они называли меня горшечником, стало быть, не нашли мешков с золотыми вещицами. Хорошо…» — размышлял Палваныч, топая за новой женой и строя планы побега.

Половина дома Трины поражала пестротой и бедностью. Предыдущие кормильцы натаскали всякого ненужного барахла, и в горнице раз и навсегда создалось настроение цирка шапито — вроде бы и цветасто, да голо. Большое лоскутное одеяло на единственной широченной кровати, половик, сшитый из цыганских тряпок, дубовый стол и хлипкие табуретки. Черная от копоти печь. Штук шесть сундуков. Дырявые, но чистые занавески…

Все, что зависело от Трины, было аккуратным, а вот домовитого хозяина явно не хватало.

— И что дальше? — хмуро поинтересовался прапорщик, сев на качающуюся скрипящую лавку.

— Помойся. Вот полотенце. Лохань с водой во дворе. Потом поговорим. А вечером — свадьба. Ты привез хорошее приданое, — улыбнулась женщина.

«А улыбка у нее красивая», — отметил Палваныч. Он помылся, отдуваясь и плещась, словно бегемот. Вернулся в дом.

— Инструменты есть?

— Что?

— Молоток, гвозди, другое…

— А! Сейчас, сейчас, — Трина открыла крайний сундук и достала из него ящичек с инструментами.

В следующий час прапорщик починил лавку, табуретки, укрепил стол, подправил сундуки, подновил дверь.

— Мел есть?

Мел нашелся у соседки. Трина сходила, принесла. Палваныч развел с водой, нарвал травы, связал подобие кисти, выбелил печь.

Вспомнил про мешок муки, лежавший в телеге.

Принес.

Он сам не объяснил бы, что за благотворительность на него напала. Просто в охотку было, и от головной боли отвлекало.

Женщина приготовила обед, позвала детей. Поели пареной репы. Что может быть сытнее и проще? Затем пацанов выставили на улицу, а сами вновь сели за стол у окна и проговорили оставшиеся полдня о жизни непутевой.

Прапорщик Дубовых ощущал себя, будто в купе плацкартного вагона. За занавесками — Зачарованный лес, напротив — задушевная собеседница.

Трина рассказала о том, как малюткой пошла за грибами в лес и заблудилась, вышла к заимке. Как первый муж привез ей из очередного набега золотые серьги, а на следующий день получил вилы в брюхо. Она тогда снесла эти серьги прочь от заимки и зарыла, навсегда забыв место. Потом про второго… Про детишек…

Палваныч поведал о своей семейной жизни, прервавшейся на самом излете. Разошлись с женой, буфетчицей. Разлюбила. Ведь если у мужика комната в малосемейке, а не отдельная квартира улучшенной планировки, то о любви не может быть и речи. Тем более с прапорщиком N-ского полка ракетных войск Российской Федерации после распада Союза Советских Социалистических Республик.

Разволновавшийся Палваныч излагал свою историю в лицах, а Трина слушала внимательно, хотя не понимала практически ничего из очень умного рассказа Пауля. Чувствовалось, что на родине он был далеко не последним человеком.

А уж когда в повествовании стал фигурировать лысый король распавшегося Союза, женщина догадалась: ее новый муж был фигурой если не равной королю, то сопоставимой с ним по величию. Такое сокровище упускать нельзя. Новобрачных позвали на пир. Обычай разбойничьей заимки предписывал устроение свадеб не виновниками торжества, а остальными поселенцами. Зто было одновременно и праздничным подарком, и экономило средства каждой молодой семьи.

На освещенном факелами общем дворе стояли сдвинутые столы. Снеди было мало, зато браги — вдосталь. В центре сидел Циклоп, по краям — вся разбойничья братия.

— А вот и молодые! — проорал уже размявшийся брагой главарь. — Садитесь, садитесь…

Началась свадьба. Вступающим в брак желали всякого. Как правило, здоровья и богатства. И только барыга, получивший намедни сапогом в рожу, искренне пожелал прапорщику: — Чтоб ты сдох!

Обиженного быстро усмирили, пир продолжился. Перекусив и подвыпив, взрослые стали петь, кое-кто подыгрывал на рожке и лютне. Дети плясали.

Как водится, сначала орали что-то очень веселенькое, иногда похабное, иногда не очень. Например, голосили хором такое:

Ехал Гансль через мост, Встал в повозке во весь рост, Жаба прыгнула в уста, Он и бухнулся с моста.

Жил в столице бургомистр, Был в делах амурных быстр, Ляжет с дамою в кровать, А уже пора вставать!

А над рынком в Стольноштадте Птицеящер пролетал. Все забрались под прилавки, Я ж корзиночку украл.

Потом пригорюнилась свадьба, притухла. Пустила пьяную слезу. Дернула минорные струны, выдула из рожка жалобные всхлипы:

Я хотел въехать в город на белом коне…

Да хозяйка корчмы улыбнулася мне…

Конь понес, сиганул он в пучину с моста…

Ох, и страшная силушка ты, красота…

Захмелевший прапорщик задумался, отчего так часто в местных песнях фигурирует мост как объект, с которого падают герои. В своих интеллектуальных изысканиях Палваныч не пришел ни к чему путному, остановившись на версии, что это совпадение.

— Эх, хорошо у вас и просто, будто в армии! — признался он новой супруге.

Та обняла его, словно политрук, только мягче и приятнее.

Поднялся Циклоп.

— А сейчас не делайте завистливые рожи — мы провожаем молодых на брачное ложе!

Трина увлекла Палваныча в дом.

— А это… дети? — спросил прапорщик.

— У соседей, — отмахнулась Трина.

Больше они не говорили. Одержав несколько тактических побед, завладев стратегическими высотками, прапорщик форсировал события…

А застолье продолжалось и затихло, лишь когда закончилась выставленная на столы брага.

Глава 11

Рыцарь и принцесса, или Прогулка с динозаврами

Слава, она что наркотик: стоит потерять и — ломки. Граф Михаэль Шроттмахер места себе не находил, чувствуя, как уплывает его популярность. Уже никто не кричал и не подкидывал шапки, когда он проезжал на верном коне по улицам Стольноштадта. Дамы откровенно зевали, слушая его серенады, потом сдержанно благодарили за доставленное эстетическое удовольствие и уходили в покои, хотя еще несколько дней назад любая норовила скинуть рыцарю с балкона специальную веревочную лестницу!

Михаэль ночей не спал. Мучался, придумывая планы возвращения на рыцарский Олимп. Боже! Он никуда и не делся с этого самого Олимпа, вон они, шесть чемпионских кубков в специальном серванте красного дерева… Но сердца людей были не со Шроттмахером.

Вечером Михаэль вызвал герольда. Тот примчался. Граф сидел за столом и в нетерпении выбивал пальцами дробь.

— Ах, вот и ты! Сделай мне поединок, Клаус, — рыцарь буравил герольда бешеным взглядом. — Устрой внеплановый бой с этим проклятым Николасом! Он где-то в городе… Дураку Вильгельму Патлатому этим утром насовал голыми руками. Ха-ха. Я докажу… Я покажу, какой он могучий.

— Вы уверены, хозяин? — Клаус пристально посмотрел в красные глаза Шроттмахера. — Граф, дерущийся неизвестно с кем… Это не поднимет вашего престижа, вы не находите?

— Я нахожу, что меня забыли! — вскричал Михаэль, проламывая массивным кулаком дубовую столешницу.

— Осмелюсь напомнить, — сдержанно произнес герольд. — Этот стол подарил вам король Генрих…

— Ничего, еще подарит, — граф сморщился, мол, не отвлекайся от предмета обсуждения. — Хочу бой с Николасом. Хочу вернуть себе проклятый успех! Ты понял?

Клаус молча кивнул.

— Вот и славно, вот и выполняй.

Рыцарь стал сосредоточенно осматривать обломки королевского подарка, давая слуге понять, что аудиенция окончена.

Герольд покинул дом графа, мысленно браня его самыми последними, изобретенными в этом году слогами.

«Где я отыщу проклятого Николаса? — спросил себя Клаус, бредя по сумеречному городу. — Коль скоро он здесь, наверное, есть смысл поговорить с Патлатым».

Но Николас Могучий был вовсе не в Стольноштадте. Он бегал по полянке вокруг Пестрой Шкурки и ругался на весь Зачарованный лес.

— Ну, ворье! — негодовал он, не в силах смириться с пропажей походного мешка. — Казанский вокзал, а не лес!

— Зачем ты его оставил? Взял бы с собой… — подлила масла в огонь принцесса Катринель.

Коля наставил палец на девушку и открыл рот, намереваясь сказать что-нибудь громкое и не светское, но сдержался. Негоже с девчонкой браниться.

— Карта была в мешке… Еще всякие мелочи… — стал припоминать Лавочкин. — Все ерунда. Но без карты мы не попадем к пряничному домику.

— И что теперь? — принцесса тихо захныкала.

— Теперь? У нас есть тарелка с веретеном, которое показывает на тебя. Еще есть мое знамя. Плюс шапка-невидимка. И вот, — Коля похлопал себя по бедру, — кинжал Тилля Всезнайгеля. Я придумал! У нас должно получиться!

Девушка вопросительно посмотрела на солдата.

— Кинжал чей? Мудреца, — начал объяснение парень. — Берем веретено и кинжал, трем их друг о друга. Веретено должно будет указать путь к мудрецу, то есть в Стольноштадт. Во всяком случае, на тебя его настроили именно таким образом.

— А сработает?

— Вот и проверим. Сработало.

Веретено перестало преследовать Катринель и развернулось в сторону, противоположную зарослям, в которых Коля нашел принцессу.

Правда, она не обрадовалась.

— Сдашь меня отчиму, да? — девушка отошла от солдата.

— Вовсе нет, глупая, — ответил Лавочкин. — Мы проберемся к Тиллю. Ночью. А он придумает, где тебя спрятать.

— Рискованно.

— И да, и нет. Уж где тебя не будет искать папаша Генрих, так это в городе!

— Ну, не знаю… — Катринель все еще сомневалась в успехе.

— Сейчас-то у нас с тобой совсем другая проблема, — сказал Коля. — Проблема ночлега. Есть у меня тут одно знакомое дерево…

Когда солдат с принцессой вышли к говорящему дубу, было совсем темно. Дуб с радостью позволил молодым людям переночевать в своей кроне. Точнее, Катринель он позволил лечь в теплое, устланное соломой дупло. Лавочкин пристегнул себя ремнем к толстой ветке и поспал, более-менее удобно сидя в развилке. Было прохладно, однако терпимо.

Конечно, принцессы не обучены лазить по деревьям. Поэтому солдат сначала втащил Катринель наверх, а потом бережно спустил в дупло. Обошлось без травм.

Наутро, поблагодарив дуб за гостеприимство, молодые люди откланялись. Отойдя на порядочное расстояние от дерева, Коля спросил спутницу:

— Хочешь есть?

— Издеваешься? Конечно, хочу.

— Тогда добро пожаловать на концерт для флейты с цыпленком! — провозгласил парень, вытащил дудку и извлек две фальшивые ноты.

На земле возникли две фирменные порции. Принцесса была в восторге.

— Какая прелесть! — она наслаждалась запахом. — А где же вилка и нож?

— Извините, ваше высочество, у нас все по рабоче-крестьянски.

Голод взял верх над манерами. С курятиной и элем было покончено в считанные минуты.

Откушав, путники зашагали к Стольноштадту. Они набрели на ключ, бивший из-под большого замшелого камня. Напились, умылись. Выяснилось, что принцесса очень даже ничего. Просто писаная красавица. Ее-ли бы еще не синяки под обоими глазами… Но такова уж природа шишек, появляющихся на лбу: пара дней, и вот они — фингалы.

Умываясь, Катринель уронила в воду медальон. Коля потянулся выловить, но она поспешно оттолкнула его руку и достала драгоценность сама. Парень пожал плечами: мол, хотел, как лучше…

Девушка собралась помыть волосы, но солдат отговорил. Бродить по ночной столице с золотой головой — занятие опасное. Или башку отвернут, или королю донесут, что беглую падчерицу-невесту видели.

— Побудь Пестрой Шкуркой еще денечек, — посоветовал Коля принцессе.

Та, скребя макушку, согласилась.

Чтобы дорога бежала быстрее, Лавочкин предложил Катринель рассказывать истории. Ему и пришлось отдуваться первым.

— Расскажу-ка я тебе, как простой артист стал королем, — приступил Коля. — Пойдет тема?

— Пойдет!

— Было это или не было, я уже сам, честно признаюсь, начал сомневаться. В некоем демократическом королевстве жил бедный комедиант. Он играл разные роли. То героя-любовника, то детектива, то опять героя-любовника, то опять сыщика, в общем, разноплановый актер. Лицедействовал он, лицедействовал, денег много заработал. А по молодости бунтарем слыл, свободолюбом этаким. Но в один прекрасный день проснулся он и думает: «Что же я все кривляюсь? Что дебоширю и познаю мимолетную любовь многих женщин, в основном коллег по творческому цеху? А не стать ли мне королем?» И ушел наш комедиант с подмостков, перестал быть свободолюбом и заделался самым натуральным консерватором. Ну, парнем, который хочет, чтобы все было по-старому, без перемен, и ведет себя образцово, как мумия в музее. А если консерватор дебоширит и познает мимолетную любовь многих женщин, то делает это тихо, чтобы никто не узнал. Сначала бывший комедиант на волне сценической популярности стал сенатором. Знаешь, кто такой сенатор? Член сената. А сенат — сборище мужиков, которые делают вид, что помогают королю управлять страной, но на самом деле пытаются короля контролировать… Что ты сказала, Катринель? Ах, да. Я бы и сам их разогнал, будь моя воля. Но такие уж у них порядки. Дальше ты вообще очумеешь… В общем, поболтался актер в сенате, речи всякие лопотал, законы разные одобрял-отвергал, а потом в один прекрасный день выдвинул свою кандидатуру на выбор короля. Да-да. Там у них короля выбирают на четыре года. Тайным голосованием. Что такое тайное голосование? А это голосование, при котором настоящее распределение голосов остается тайной для избирателя. Очень удобная штука. Правда, что-то в последнее время она в том королевстве стала сбои давать… Вот… Выдвинул он себя в короли. Народ вспомнил, как он по молодости на подмостках блистал, и выбрал его аж на два срока. Тут и сказке конец, а кто слушал, теперь сам поведает свою историю.

— Сейчас-сейчас, — закивала Катринель. — Только ты уж прости, в сказку твою я не верю. Надо же такой дурацкий уклад в королевстве иметь! Каждые четыре года тратиться на какие-то выборы, держать при себе толпу каких-то сенаторов… А король каждые четыре года — просто нонсенс!

— Ну, не веришь — и не нужно, — рассмеялся солдат, решив не травмировать психику будущей королевы информацией о верхней и нижней палатах парламента или, например, о городских советах депутатов. — На то она и сказка. Давай, не что ли, поведай о чем-нибудь этаком.

— В соседнем королевстве некогда жил король, которому всегда было некогда, — сказала принцесса. — Ему говорят: «Ваше величество, пора бы решить, что делать с излишком урожая», а он отвечает: «Зайдите завтра, а теперь мне надо в суде разобрать дело о потерянной корове». Ему: «Давно пора объявить войну кочевникам», а он: «Подождите, я еще не решил, что делать с излишком урожая». Ему: «Жениться бы вам, ваше величество», а он: «Жениться?! Когда? Война же…» Крутился много лет, как мельничный жернов, пока смерть не пришла. Она-то пришла, а он: «Зайди завтра, тут дела неотложные навалились». Она на следующий день явилась. Он улыбается: «А, это ты! Зайди завтра, нынче не до кончины…» Так и крутится по сей день.

— И все?

— И все. Кстати, твоя очередь…

Молодые люди прошагали почти весь день, обмениваясь небылицами. По прикидкам Лавочкина, до границы леса осталось не больше часа хода. Принцесса и солдат совсем потеряли бдительность, и Зачарованный лес все же оправдал свою дурную репутацию.

Парень как раз пересказывал художественный фильм «Крестный отец», выдавая его за историю своей семьи. Он добрался до момента, когда в дона Корлеоне стали стрелять плохие ребята:

— Он покупал фрукты, а тут выскакивают вражеские лучники-арбалетчики и давай в него пулять. Бах! Бах! Бах!..

Лучше бы Колины арбалетчики стреляли нормально, то есть бесшумно. Однако солдат увлекся, видя, как переживает Катринель за дона, и выкрикнул «Бах!» очень громко. Сзади раздался недовольный клекот.

Парень и девушка обернулись на звук.

На кривоствольном тополе покоилось большое, величиной с сарай, гнездо. В нем сидело лысое серое создание с длинным клювом и широкими кожистыми крыльями.

— Елки-ковырялки, птеродактиль! — Коля ошалел.

— Птицеящер! — завизжала Катринель. — Нам конец! Бежим!

Принцесса бросилась наутек.

А солдат поставил древко знамени на землю и принялся наблюдать, как словно сбежавший со съемок «Парка юрского периода» ящер величественно расправляет крылья и взлетает над кронами деревьев.

«Ух ты, — восхитился Коля, — на вираж заходит…»

Птицеящер сделал широкий поворот и стал приближаться к парню, стоящему на лесной поляне.

Катринель уже спряталась между соснами и закричала:

— Беги, дурак! Сожрет!!!

Рядовой Лавочкин не расслышал слов, но по интонации догадался, что знакомство с «птеродактилем» заводить не стоит.

Летун выставил когтистые лапы, намереваясь сцапать глупую добычу. Коля присел, не выпуская из рук знамя. Древко наклонилось навстречу пикирующему хищнику.

Мгновением позже ящер со всей дури налетел на полковую реликвию. Древко проткнуло его насквозь. «Птеродактиль» сбил солдата с ног, всей тушей навалился на грудь. Длинный клюв воткнулся в землю, почти касаясь Колиного лица. Потом голова ящера медленно свалилась набок.

— Какая идиотская смерть, — клокочущим шепотом сказал птицеящер и испустил дух. Стало тихо.

Девушка упала на колени и зажала рот руками. Перед ее взором предстала ужасная картина: дохлый ящер раздавил Николаса Могучего. Правда, герой дорого продал свою жизнь: его штандарт гордо торчал в сизом теле подлого хищника. Чехол, покрывавший красное полотно, порвался, и теперь знамя развернулось, величественно развеваясь на ветру.

Принцесса разрыдалась.

— Катринель!.. — услышала она сдавленный сиплый призыв. — Катринель…

Не веря своим ушам, она подбежала к птицеящеру.

Покрасневший от напряжения Коля силился выбраться, но не мог.

Девушка принялась помогать. Через минуту Николас Могучий предстал миру — живой и здоровый.

Потом парень и принцесса долго сидели, привалившись к туше поверженного врага.

— Что это за чудище? — спросил, отдышавшись, солдат.

— Птицеящер. Дальний родич дракона, — ответила Катринель. — Они живут в горах, рядом с морем, а сюда раз в год прилетают размножаться. Тут птенцов прокормить легче.

Коля встал, выдернул знамя. К счастью, полотнище почти не пострадало. Древко было залито кровью. Парень долго оттирал его о траву.

— Прощелкал ты свою добычу, — сказал солдат дохлому ящеру.

Катринель взялась за перепончатое крыло.

— Между прочим, кожа на крыльях очень ценится. Из нее шьют дорогущие плащи.

Парень достал кинжал, аккуратно срезал и скатал в рулон ценную кожу. Подняв, удивился, насколько она легка.

Дальше пошли молча.

Вечером впереди залаяли собаки. Лай приближался, послышались человеческие голоса.

Коля достал шапку-невидимку.

— Надевай, Катринель, и прижимайся к дереву. Девушка надела чудесный головной убор и исчезла.

Парень сел, прислонясь к стволу, при помощи флейты приготовил себе ужин.

— Прости, принцесса, придется тебе поголодать. Лавочкин приступил к цыпленку.

Вскоре показались королевские солдаты и егеря. Они шли цепью, заглядывая под каждый куст, пялясь на вершины деревьев. Егерь вел борзую собаку, которая усиленно пыталась взять след.

Один из служивых заметил трапезничающего парня. Дал остальным знак. Несколько солдат сгрудилось возле едока.

— Эй, путник! Именем короля, назовись!

— Генрихом назваться, что ли? — хмыкнул Коля. Шутку никто не понял.

— Эх… Мое имя Николас, иногда люди говорят, что я Могучий.

Солдаты недоверчиво посмотрели на парня, на его красное знамя, на рулон серой кожи.

— Это что? — старший служака показал алебардой на рулоны.

— Шкура птицеящера.

— Где взял?

— Убил да срезал. Вот, несу в столицу продавать.

— Врет, небось, — буркнул самый молоденький из солдат.

— Пойдете дальше, как шли, выйдете на поляну. Там остальное лежит. Мне врать незачем, — Коля деланно зевнул.

— Ладно, господин Николас, — сказал старший. — Скажите, вы не видели в лесу зверя в пестрой шкуре?

Парень титаническим усилием воли изобразил на лице праздное удивление.

— Нет, любезные. Что за зверь-то?..

— Да так… — замялся старший.

— Ну, ладно, Ганс, скажи господину Николасу! Весь Стольноштадт уже знает, — подал голос младший.

— И то правда… В общем, невеста короля убежала… то есть похищена. Теперь ищем…

— Ну, удачи, служивые, — задушевно пожелал Коля, поднимая кружку. — Ночью осторожнее. Места тут — о-го-го! А уже темнеть начинает…

Солдаты снова растянулись в цепь. Ушли.

Лавочкин заглянул за дерево. Там мутным пятном виднелась Катринель.

— Ишь ты, действительно: в сумерках шапчонка не работает, — покачал головой парень. — Выходи, принцесса, я тебе курицу с пивом наиграю. А шапку оставь при себе.

Пока девушка уплетала ужин, Коля рассуждал:

— Всезнайгель утверждал, что поиски поручены ему. Но поисковая команда — вот она… Уж не случилось ли чего с мудрецом?..

С мудрецом ничего не случилось. Как раз утром, когда Николас Могучий отправился за принцессой, Тилль Всезнайгель предстал пред светлые очи короля Генриха.

— Ваше величество, — придворный колдун склонил голову — Печальные известия принес я вам нынче. Моими чудодейственными способами отыскать принцессу Катринель не удалось. Зачарованный лес, ваше величество, таит массу загадок. Не все его части подвластны моему наблюдению.

Генрих, рыхловатый старик с остатками былой стати и некогда красивым лицом, встал с трона, театрально потрясая рукой.

— Горе, горе мне, — он взял чересчур высокий тон и пустил петуха. — Кхе… Что посоветуешь, мой верный слуга?

— Думаю, нашим доблестным солдатам следует прочесать районы, которые я подскажу, — почтительно ответил Тилль.

Распоряжение тут же было отдано, но армия — штука особенная, вот почему к прочесыванию территории солдаты приступили лишь под вечер.

Оставив их за спиной, Коля и Катринель вошли в Стольноштадт.

— Стой в тени, Пестрая Шкурка, — велел принцессе парень, когда они подошли к дому мудреца. — Иначе Хайнц с непривычки испугается.

Постучал.

Слуга отпер дверь.

— Николас?!

— Тише!.. — зашипел Коля, щурясь на неестественно яркие лампады.

«Что за магия в них светит?» — в очередной раз поразился солдат.

В коридоре появился хозяин дома, удивленно поднял брови. Тилль предполагал, что Николас заночует у ведьмы Гретель. Значит, что-то не так…

Всезнайгель был не один. С ним вместе вышла ослепительно прекрасная дама, и сейчас эта дама намеревалась уходить.

Она заметила топчущегося на крыльце солдата.

— Кто это, мудрейший? — она обратила к Тилю милое лицо.

— Прячься, Катринель, — пробубнил в сторону Коля.

Всезнайгель взял даму за руку.

— Николас Могучий, сударыня, мой гость. С охоты вернулся.

— О, тот самый! Представьте же нас друг другу! То-то будет чем похвастаться перед светом! Сам Николас Могучий!..

— Извините мою рассеянность, сударыня, задумался, — спохватился Всезнайгель. — Николас, маркиза Знойненлибен.

— Очень приятно, — солдат неуклюже поклонился.

— Для вас я Занна. Заходите же, Николас, — улыбнулась маркиза. — Или Тилль принимает своих гостей на крыльце?

Колю прошиб холодный пот: «Она видит принцессу! Но почему не визжит? Видок у Катринель еще тот…»

Парень шагнул внутрь, слуга посторонился.

— Уж не на птицеящера ли вы охотились? — дама смотрела на сверток, торчащий из подмышки солдата.

— Да-да, — закивал Лавочкин. — Хайнц, вы не подскажете, где можно…

Слуга молча взял кожу и скрылся в боковом коридоре.

— Устали, Николас? — спросил Всезнайгель.

— Ну…

— Конечно, — засобиралась маркиза. — Мне пора, а с вами я надеюсь обязательно увидеться, например, у меня… — Она поймала Колин взгляд, и парень почувствовал, что тонет в ее колдовских глазах.

— Доброй ночи, маркиза, — попрощался мудрец, накидывая на плечи маркизы легкий плащ.

— До свидания, — выдавил солдат. Занна стремительно вышла.

«Уж теперь она точно столкнется с Катринель», — подумал Лавочкин.

Но шаги маркизы постепенно стихли вдали.

— Ну, и где принцесса? — спросил Тилль Всезнайгель, закрывая дверь.

— 3… — парень бестолково тыкал пальцем в выход.

— Я тут!

Девушка стояла в глубине коридора, держа в руке шапку-невидимку.

— А если бы она не сработала? — испуганно спросил солдат. — Ночь на дворе!

— Не кричи, Николас, я сначала проверила. Отличные у вас светильники, господин Всезнайгель!

Глава 12

Беглый муженек, или тяжелое бремя отцовства

В немецком фольклоре есть залихватская песня, в которой женщина-тролль пытается уговорить мужчину (гомо сапиенса) взять ее в жены. Острый на язык гомо сапиенс глумится над дамой, а затем оставляет ее на руинах матримониальных планов.

Нечто похожее снилось в первую брачную ночь прапорщику Дубовых. Правда, концовочка была не такая веселенькая, как в песне. Когда титаническая троллиха нависла над Палванычем, словно угроза ядерной войны, он проснулся, хватаясь за мокрую от пота плешку.

Рядом сопела бескрайняя, как озеро Байкал, Трина.

Прапорщик опухшим ужом выскользнул из-под лоскутного одеяла, сгреб шмотки и вышел на двор. Одевшись прямо на крыльце, сел на ступеньки и пригорюнился.

Все системы оповещения сигнализировали Палванычу: «Надо мотать». Жадность корректировала задачу: «Надо мотать с накопленным добром». Инстинкт самосохранения вопил: «Мотай налегке, а то запалишься!!!»

— Что же делать, что же делать? — исступленно шептал хмельной от браги прапорщик. — Даже мешки с барахлом не хапнешь: горшки загремят, собаки залают… Черт знает, что творится!..

— Так точно, товарищ прапорщик, знаю! — запищал возникший перед крыльцом черт.

— Тихо ты! — страшным шепотом сказал Палваныч.

— А я сделал так, товарищ прапорщик, что, кроме вас, меня никто не слышит, — доложил бес.

Мужик зажмурился, будто от боли: «Кроме меня никто не слышит!!! Все, вот тебе, Паша, доказательство: это глюк белогорячечный, персональный…»

— Какие будут дальнейшие приказания?

— За что же мне оно вот, а? — проговорил Палваныч, хватаясь за пьяную голову. — Кабы уснули бы они тут все, как убитые, запряг бы я своих лошадок, гнедка бы прихватил, и прочь, прочь отсюда!..

— Будет сделано, товарищ прапорщик!

Аршкопф растворился в темноте, оставляя качающегося в немой истерике Мастера. А Мастер погрузился в депрессию, хотя всегда считал, что депрессия — болезнь слюнтяев, никогда не служивших в армии.

Через полчасика черт снова появился:

— Задание выполнено, можно запрягать!

К этому моменту Павел Иванович Дубовых превратился в сомнамбулу. Он встал, пошел в конюшню, забрал лошадей и жеребчика, а с ними единственную местную корову, снарядил телегу, прихватил факел и медленно поехал.

Черт следовал за ним на почтительном расстоянии, не желая тревожить покой хозяина и зная отношение копытных к нечистой силе.

В неясном предрассветном тумане, облизавшем влажным языком скорбное прапорщицкое лицо, Палваныч наконец очнулся. Обрадовался вожжам в руках, горшкам под задним местом, лошадям, телеге, дороге, туману. Стал оживать, гоня от себя мутные воспоминания о странной брачной ночи.

— Прочь, прочь от меня вся чертовщина! — вслух взмолился Палваныч.

Где-то позади черт с молчаливым смирением исполнил и эту волю Мастера. Нечистый мог явиться на зов хозяина, где бы ни пропадал. Магия, однако.

— Все сон! — продолжил самодеятельный аутотренинг прапорщик. — Не было никаких разбойников, хотя я точно помню крошку Трину… Тьфу! Не было разбойников, и Трины, и беса тоже не было… Я спокоен… Я найду подлого Лавчонкина… Я брошу пить… О, нет!.. На это я не согласен…

Когда туман рассеялся, Дубовых совершил открытие, вернувшее его в ряды нормальных людей. Счастье было двойным: Зачарованный лес в очередной раз кончился, выпустив путника живым, а впереди, под холмом, сверкала новой арочной вывеской вожделенная деревня:

Жмоттенхаузен

(деревня, славная подвигами Николаса Могучего)

Проехав под дубовой триумфальной аркой, Палваныч обратился к первому же встретившемуся селянину:

— Гражданин колхозник, разрешите задать вопрос?

Мужичок обернулся, полагая, что обратились не к нему. Но никого больше не было.

— Товарищ, я вам, вам говорю, — сказал прапорщик.

— Скорее всего, мил человек, вы обознались, я не ваш товарищ по имени Колхозник, — вежливо ответил местный.

— Один черт! — в сердцах бросил Палваныч.

— И правда, черт!.. — пробормотал мужичок, уставившись на Аршкопфа, возникшего за повозкой, и тыча в него крючковатым пальцем.

Прапорщик испуганно обернулся, но нечистый стоял за коровой, и его не было видно.

— Да ни черта! — прорычал разгневанный Палваныч, желая задушить глупого крестьянина.

— Но я же… только что… — пробубнил тот, протирая глаза.

— Пить меньше надо! — поделился мудростью Дубовых. — Ты мне лучше скажи, у кого узнать о Николасе.

— Это который сын свинопаса? — спросил крестьянин.

— Это Могучий, идиот! — проорал прапорщик.

— Ах, Николас Могучий! Вам нужно к старухе Малеен. Дальше по улице до дома старосты и направо.

Рассерженный Палваныч схватил горшок и метнул в тупого крестьянина. Тот ловко поймал предмет:

— Ай, спасибо, мил человек, за подарок!

Скрежещущий зубами прапорщик тронул поводья. Он без труда отыскал жилище Малеен по резной мемориальной дощечке: «Здесь останавливался Николас Могучий, победитель великана и избавитель от дракона».

— Хозяйка! — крикнул Палваныч.

Из домика вышла морщинистая большеглазая старушка в чепце и черном платье.

— Кого вам, добрый человек? — приветливо начала она, но вдруг осеклась, смотря на путника расфокусированным взглядом.

Прапорщику был неприятен этот взор.

«Они тут что, все чокнутые?» — подумал Дубовых.

— Сына ищу. Николаса. Одет как я… Со знаменем красным…

— Слушай, добрый человек, — низким грудным голосом заговорила старушка. — Зло за твоим плечом, страшное зло. Остерегайся.

— Ась?!

Тут бабка, похоже, пришла в себя:

— Так вы — отец Николаса? Ай да новость! Эльза, детка! Тут отец Николаса!

На пороге дома появилась миловидная девушка с большими зареванными глазами.

— Вот, — пояснила бабка. — О вашем сынке все тоскует.

— А что с ним?

— Ушел! Ушел подвигов искать пять дней тому назад. Вы проходите, проходите в дом… Эльза, бегом к старосте. Встретим почетного гостя всем миром.

Прием Палванычу оказали действительно королевский. Сводили на холм, объясняя, что сюда отважный отпрыск увлек за собой великана и поборол, — правда, никто этого не видел.

Потом долго рассказывали историю отношений деревни и дракона. Тыкали пальцами в сторону противоположного берега, описывая плевательную дуэль.

— И что, громко плюнул? — переспросил прапорщик.

— Да, да, скажи, Эльза! — заголосили селяне. — Эльза там была.

Девушка подтвердила.

— Хочу туда попасть, — пожелал отец героя. Переправили.

Там перед удивленными сопровождающими прапорщик долго рассматривал землю и даже ползал по траве.

Потом что-то нашел, оттер и радостно завопил:

— Да, это он!!!

Крестьяне радовались тому, что папа узнал следы сына.

А прапорщик был счастлив видеть гильзу от патрона к автомату Калашникова.

С учетом уровня интеллекта Палваныча, он показал себя настоящей мисс Марпл в военной форме.

«Вот хлюст! — кипел Дубовых. — Салага салагой, а всех тут облапошил. Про великанов с драконами навешал, а они и съели дезинформацию! Этот хитрец может и знамя полковое на сувениры продать, надо бы его арестовать побыстрее…»

Почетного гостя прокатили на лодочке обратно к Жмоттенхаузену. Закатили сельскую пирушку. Прапорщик поразился, насколько ему везет с застольями. Поставили слабый эль, немного колбасок, вареных кур, сыра и хлеба. Первым взял слово староста:

— Друзья! Сегодня нас посетил отец героя. Вот он — простой мужик по имени Пауль… Знал ли он и его жена, когда ложились… — староста ойкнул, получив тычка от бдительной супруги. — Я говорю, знали ли они, когда растили Николаса, что вскоре он станет Николасом Могучим? Наверняка знали! Так выпьем же за то, чтобы отец нашел сына и обнял его!

Выпили. Закусили. Потребовали ответного тоста. Прапорщик встал.

— Ну, я что хотел бы несколько очертить… В сущности, диспозиция вот какая. Зль — это не выпивка, а напиток. Он нужен не для того, чтобы выпивать, а для того, чтобы напиваться. Так выпьем несколько раз, чтобы напиться!

Возражений не последовало.

— А сынок-то в батю выпивоха, — прошипела жена старосте. — Если устроишь с папашей такую же долгую попойку, как с Николасом, выгоню из дома, старый бочонок!..

Заиграли музыканты, закружились в парах молодые селяне.

Прапорщик сожрал несколько копченых колбасок и остался доволен. Уперся локтем в столешницу, наблюдая за пляской да слушая вполуха трепотню мужиков.

— …Недоброе место этот Зачарованный лес. Вот давеча два парняги поседевшие шли мимо нашего села. Сказывают, видели в лесу саму костлявую гостью. Насилу, мол, ноги унесли. Еще ходят слухи, в округе воспряли ведьмы. Нагло себя ведут, бегают зачем-то утром и вечером, тяжести поднимают по много раз… Пророчат людям приход своего повелителя… Выйдет, дескать, из леса и воцарится… А кто ему сто поклонов не отдаст (или еще что-то такое не сделает, тут разные версии), тому гореть в геенне огненной…

— Ничего, с Николасом Могучим, защитником первейшим, нам сам дьявол не указ!..

«Ух, подлюка, как дело обставил, аж завидно!» — подумал Палваныч, допивая четвертую кружку эля.

Заголосили песни. И вдруг прапорщику выпало новое испытание.

— Кстати! — воскликнул после заунывной песни староста. — А ведь Николас Могучий изрядно удивил нас музицированием на лютне и пением! Его техника игры до сих пор занимает умы наших умельцев, а проникновенный голос бередит сердца девушек. Отец героя наверняка обладает бы хоть частью его талантов. Спойте, господин Пауль, просим!

— Просим! Просим! — подхватили крестьяне. Эль уже слегка разогрел Палваныча. Вояка встал, откашлялся и сказал:

— Я не готов вот так сразу, тем более что все вы прибегаете здесь к говорению словами неизвестного буквенного состава. Мне с непривычки будет несподручно, особенно петь. И нот я не знаю. Тут уж, как говорится — не можешь играть, не мучай лютню. Значится, сейчас я доведу до вас песню методом а капеллы. А капелла — это типа без музыкального прикрытия. Не взыщите.

Откашлявшись, прапорщик запел. Запел по наитию, ожидая извлечь из себя первую строчку, а уж дальше будь что будет. Перед началом он колебался между двумя песнями — веселым маршем о Родине и грустным романсом об одиночестве. Таково было в последние дни настроение Палваныча: хоть плачь, хоть смейся. Душевное перепутье подвигло его на прелюбопытнейший марш-романс:

Широка страна моя родная,

Сквозь туман кремнистый путь блестит,

Я другой такой страны не знаю,

Где звезда с звездою говорит.

Выхожу один я на дорогу

С южных гор до северных морей.

Ночь темна. Пустыня внемлет Богу

Необъятной Родины моей.

В небесах торжественно и чудно,

Много в ней лесов, полей и рек…

Что же мне так больно и так трудно,

Где так вольно дышит человек?

От Москвы до самых до окраин

Спит земля в сиянье голубом,

Человек проходит как хозяин…

Жду ль чего? Жалею ли о ком?

Всюду жизнь — привольно и широко,

И не жаль мне прошлого ничуть:

Молодым везде у нас дорога,

Я ж хочу забыться и заснуть…

Жители Жмоттенхаузена не знали, что такое Москва, но им была знакома патриотическая тема. Растроганные донельзя, они подходили и жали руку гордо стоящему в геройской позе прапорщику. Он благодарно кивал, обнимал женщин, целовал детей, словом, парил на пике славы, — хоть в президенты баллотируйся.

А уж что исхитрились шепнуть ему две-три вдовы бальзаковского возраста, и вовсе не нужно пересказывать. Снова закружились пляшущие пары, полился эль и зазвучали незатейливые песенки. После пятой кружки Палваныч захотел физиологического одиночества. Покинул объятую весельем главную площадь, да так и решил не возвращаться.

Пошел на речной берег, сел, любуясь ночной водой и звездным небом. Думалось о доме. Десяток лет назад прапорщик Дубовых справил крепкий дом. Бывшая гражданка Дубовых, буфетчица, не дотерпела вшивых полтора года…

«А ведь жили бы, как эти вот карикатурщики из Жмоттенхаузена, — вздохнул Палваныч. — Может, дети бы… или там корова с курами… Сидел бы ночью, смотрел на природно-климатическую зону, видимую невооруженным взглядом… Стрекот бы слушал кузнечико-прессовый… Шаги вот тихие…»

Прапорщик обернулся. Рядом зашуршало платье. Эльза, зябко кутаясь в бабкин платок, села рядом.

— Вы же не папа ему… — сказала она.

— Ну, девушка, как тебе изложить-то? Вроде бы и нет, но я ему все равно что отец родной.

— То есть?

— Понимаешь, Эльба…

— Эльза.

— Ах, да! Эльза. Эльбой мою собаку звали, овчарку… О чем я? Да! Армия, Эльза, есть вторая семья человека, а для многих — единственная, — Палваныч шмыгнул носом, спугнув луговую пичужку.

— У него папа с мамой есть.

— Согласно заведенному не нами, а умными людьми порядку, два года у него нету папы с мамой. Есть у него армия. У мужика случается задача по жизни — Родину оборонять.

— Знаете, он говорил, что его придут искать, — сказала девушка. — «Придут такие же зеленые, как я, только, скорее всего, тупые»… Вы очень подходите… Одежда, беседы про армию…

— Правильно гражданочка, я его, гаденыша, то есть птенчика нашего, ищу. Вернуть его надо в полк. И очень положительно, что он, осознавая свою вину…

— В чем? — в темноте блеснули глаза Эльзы.

— В самовольном оставлении Поста Номер Один с личным оружием и полковым знаменем.

— Не знаю, о чем вы, — прошептала девушка. — Он мне рассказал, как попал в Зачарованный лес.

— И как же? От великанов отбивался? — съехидничал прапорщик.

— Нет. Просто стоял с вашим этим знаменем, потом вдруг стал падать, а когда очнулся, понял, что в лесу.

— И все?

— Все.

Палваныч вернулся к мысли о шпионском заговоре: «Ой, вербует, чертовка… Лепит, что он хороший… А потом окажется, что ядерная мощь страны подорвана…»

— Тьфу, — сплюнул в ночь прапорщик. — Ну и хрень в голову лезет… Пойдем уже спать.

Эльза и Палваныч поднялись и пошли в дом Малеен.

Гостю уступили кровать. Он лег и долго ворочался, чувствуя себя муторно. Тревожно было на сердце. Это особенно пугало. Раньше прапорщик был прямой, как лом, теперь же на него столько навалилось всякого…

Зато выпитый на празднике эль точно знал, чего ему нужно. Палваныч, кряхтя, встал с кровати и потопал на улицу. Заодно телегу проверил.

— А еще бы я покурил, — вздохнул, возвращаясь, Дубовых. — Но последняя — на крайний случай.

Ему очень понравилась прялка, стоявшая возле крыльца. Нагнулся, бережно подхватил, собираясь пристроить в телеге, разогнулся… И встретился взглядом со стоящей на пороге Малеен.

— Чего ты, а? — подозрительно спросила старуха.

— Красивая она. И легкая. Очень хорошая вещь, — пробубнил Палваныч, ставя прялку на место.

— Любовался, значит. Ыу-ну… Мужик вернулся в кровать.

Утром селяне собрали отца героя в дорогу. Вышли проводить.

Палваныч сказал старосте:

— У меня тут корова… Я ее с собой захватил, чтобы продать. Ведь деньги-то, они в Стольноштадте пригодятся. Да и доехать тоже. Может, кто купит?

Староста кинул клич. Из толпы донесся вопрос:

— А Николас Могучий молоко от этой коровки пил?

— Еще как! — громко ответил прапорщик. — Высосет стакан и говорит: «Эх, батяня, чувствую, силушки прибавилось — пойду-ка медведя поборю!»

Мгновенно нашелся покупатель.

А прапорщик мысленно костерил дезертира: «Вот Колька Табуреткин, или кто ты там! Вот гаденыш! Твоей вшивенькой славой пользуюсь, как объедками с барского стола… Попадись мне, ой попадись…»

— Спасибо вам, граждане! — уже с телеги прокричал почетный гость. — Прощайте!

— Вам спасибо за сына! — ответили благодарные жмоттенхаузенцы отъезжающему «папаше».

— Вот уж не за что, — тихо буркнул прапорщик.

Глава 13

Могучий бизнесмен, или Я хочу драться с Николасом!

Впервые за последние дни принцесса спала не в лесу. Она сладко сопела в предоставленных Тиллем покоях, а мужчинам было не до отдыха.

Коля давал подробный отчет Всезнайгелю.

— …Вот и пришли к вам. Без карты-то пряничный домик не отыщешь… И чуть было не запалились на пороге, — закончил солдат долгий рассказ.

— Да, Николас… — мудрец сцепил пальцы. — Из-за вашей оплошности с оставленным без призора мешком я попал в особо щекотливое положение… Оцените сюжетец: ответственный за поимку беглянки прячет ее у себя дома. Вы пойдете со мной на казнь?

— А нельзя как-нибудь…

— Ладно-ладно, не трудитесь отвечать на риторические вопросы. Что-нибудь придумаем. Как вам маркиза? Роковая женщина, не так ли?

— Да уж, — парень густо покраснел. — Ведь она не замужем, правда?..

— Вот вам и любовь с первого взгляда, — усмехнулся чему-то своему Тилль, залезая в карман. — Нате, примите таблетку для снятия любовных чар.

Коля взял красную капсулку.

— Маркиза — моя давняя клиентка, — сказал Все-знайгель. — Но только между нами! И держите язык за зубами насчет принцессы. Запомните, вы ее вообще не знаете. Поняли?

— Угу. Что будем делать?

— Отдыхайте сегодня и завтра. А я еще поруковожу прочесыванием леса. Вечерком потолкуем.

Маркиза Знойненлибен добилась фантастических успехов: к полудню каждый горожанин знал, что Николас Могучий остановился у Тилля Всезнайгеля. О добытом птицеящере тоже растрезвонили.

Случилось так, что перед обедом Коля решил сходить на Зеленый базар, продать ценную кожу «птеродактиля». Не успел он отойти от двери, как его вежливо остановил чернявый мужчина с приторно-приятными манерами.

— Здравствуйте, господин Николас Могучий.

— И вам не болеть, господин…

— Клаус, меня зовут Клаус. Не стану ходить вокруг да около, я слуга графа Михаэля Шроттмахера.

Коля смутился:

— Извините, но я не знаю, кто это… Я тут недавно…

— Ничего-ничего, — мило улыбнулся герольд, представляя, как было бы уязвлено самолюбие Михаэля, если бы он услышал сие невежественное признание. — Граф Шроттмахер — королевский рыцарь, шестикратный победитель ежегодных турниров, трижды человек года, пятикратный обладатель красивейшей барышни королевства, маркизы Знойненлибен…

— Спасибо-спасибо, — перебил перечисление графских титулов и заслуг солдат. — Чем же я могу быть полезен вашему рыцарю?

— Сущий пустяк, — Клаус улыбнулся еще милее. — Граф хотел бы вызвать вас на показательный поединок.

— И что же мы станем показывать? — Коля поймал себя том, что перенял привычку Всезнайгеля каламбурить.

— Ха-ха, — рассмеялся слуга. — Герой с чувством юмора — это настоящая редкость в наше время всеобщей специализации, если вы понимаете, о чем я… А поединок обещает стать главным событием последних лет!

— Почему?

— Как же! Вы — восходящая звезда нашего королевства! — искренность восхищения, написанного на лице Клауса, не вызывала сомнений. — Великан, дракон, гномы, ящер… Посрамленный Патлатый опять же… И это только за первую неделю! Вас уже каждая стольноштадтская собака знает. Теперь о моем хозяине. Сами понимаете, если он шестикратный чемпион, значит, у него нет достойного противника. И тут появляетесь вы со своим красным штандартом и энергично пополняющимся послужным списком! Вместе вы встряхнете наше королевство! Исход боя не столь уж и важен, главное, доблесть, слава, деяние!

«Этому бы дядьке в политтехнологи», —подумал рядовой Лавочкин.

— Честно говоря, — осторожно начал он, — мне ваше предложение не очень нравится.

— То есть?! — Клаус впервые за вечер продемонстрировал неподдельную эмоцию — удивление.

— Слышал я про ваши поединки. Скачка на лошадях, тыканье на полном скаку копьем в соперника… Все это несколько вредно для здоровья, если не сказать — опасно.

— Что я слышу? Не верю, вы же не трус!

— До какой-то степени нет, — пожал плечами Коля. — Риск должен быть чем-то оправдан, согласны?

— Да.

— Посудите сами: я откажусь, и мне ничего не будет…

— Стойте-стойте, — поднял руку Клаус. — Тогда публика сочтет вас трусом!

— Ну и что? Я в герои не нанимался. И потом, насколько я знаю, рыцари все сплошь графы да маркизы. А я простой человек, и по всем статьям пролетаю мимо вашей системы турниров.

— О, реальное препятствие, — согласился герольд. — Но вполне преодолимое. Если мой хозяин пожелает, то король Генрих пожалует вам титул хоть завтра.

— Боюсь, вы меня не вполне расслышали, — вздохнул солдат. — Я не хочу. И ничего не теряю, отказываясь от боя с мужиком, который целую жизнь посвятил выбиванию из турнирной таблицы таких же атлетов, как и он.

— Значит, если все узнают, что вы бежите от встречи с графом Шроттмахером, ваше самолюбие никак не пострадает?

— Почти нет. А вот ваш хозяин будет в довольно странном положении: кинул перчатку простолюдину, а тот покрутил пальцем у виска и пошел очередных великанов-драконов мотыжить.

— Что ж, аргумент! — воскликнул Клаус. — Не могу не отметить ваш острый ум. Разрешите теперь откланяться. Надеюсь, наша встреча была не последней. До свидания.

— Всех вам благ, — ответил Лавочкин, провожая взглядом удаляющегося герольда.

А про себя сказал: «Вот это уже тревога, рядовой. Наверняка появятся ищущие славы громилы, которые не станут присылать секундантов, а сразу зашибут — без предупреждения…»

Коля нашел лавку скорняка, предложил свой товар. Хмурый мускулистый хозяин мигом расцвел, увидев серую кожу.

— М-м-м… Птицеящер! И молодой… Лет сто пятнадцать, — мастер ласково гладил кожу, как любимого котенка.

Он попробовал кожу на зуб, чем вызвал у солдата приступ тошноты.

Налюбовавшись, лавочник погрустнел:

— Я человек небогатый и могу купить от силы четверть того, что у вас есть, господин Николас…

— Вы меня знаете?

— А кто же еще будет сбывать шкуру птицеящера через день после того, как Николас Могучий ухлопал такого в Зачарованном лесу? — хохотнул скорняк. — Мой двоюродный брат — он солдат — вернулся сегодня ранним утром. Златовласочку искали, бедняжку, да… Видел он своими глазами тушу ящера. Уму непостижимо, одним ударом! А по вам, уж простите за прямоту, не скажешь, что Могучий…

Коля рассмеялся:

— Вот именно! Как вас зовут?

— Йорингель.

— Давайте, Йорингель, сделаем так: я вам оставлю все, вы мне заплатите, сколько сможете, а остальное — по мере продажи готовых вещей.

— И вы мне просто поверите? — удивился простодушию солдата мастер, но сразу «догнал». — Ну, естественно! Каким надо быть дураком, чтобы попробовать обмануть самого Николаса Могучего!

Солдата стали угнетать эти разговоры о «самом Николасе Могучем».

— По рукам? — спросил он.

— По рукам! — согласился лавочник. — Только разойдется не скоро. Дорогой товар-то.

Колю посетила идея:

— Продажи ускорятся, если люди узнают, кто поставил вам эту кожу!

Если уж быть популярным, то с пользой.

Мастер вручил парню увесистый мешочек с монетами и пообещал соорудить большую вывеску с именем Николаса. На том и разошлись.

Парень разыскал продавца игрушечных рыцарей — того, который показал ему дорогу к дому Тилля. Коля заплатил ему два талера.

Игрушечных дел мастер все еще не знал, с кем имеет дело.

— Вот спасибо, друг! — воскликнул продавец. — Хоть и подарил я тебе рыцаря, но деньги возьму, извини. Совсем не идет торговлишка…

Лавочкину отчего-то стало совестно.

«Выручу парня, — решил он, — и сам заработаю».

— Помогу. Но за процент.

— А?

— Сколько будет стоить фигурка Николаса?

— Талеров пять.

— За талер с каждой проданной фигурки я тебе покажу, как выглядит Николас Могучий. Согласен?

— Конечно!

Коля представился:

— Николас Могучий собственной персоной.

— Брось, парняга! Не до смеха…

— Зря не веришь. Я в зеленом? В зеленом. Когда мы виделись в прошлый раз, я у тебя спросил дорогу к кому?

— К Всезнайгелю… — вспомнил продавец. — А Ни-колас, по слухам, как раз у него остановился…

— Ну?

— Че, правда, ты?!

— Я тебе об этом и толкую.

— Во дела! — торговец-игрушечник вышел из-за прилавка, внимательно оглядывая Колю. — А штандарт у тебя высокий?

Коля поднял руку, указывая высоту.

— Все, завтра же у меня будут первые Николасы!

— Не забудь подарить одного! — улыбнулся солдат. — И назови мне свое имя. Хоть нормально познакомимся, наконец.

— Ринкранк, к твоим услугам!

— Очень приятно, — Коля пожал руку торговца. — Ну, Ринкранк, счастливо!

В дом Всезнайгеля рядовой Лавочкин явился бизнесменом.

А герольд Клаус уже отрапортовал хозяину о неудачном исходе переговоров с Николасом Могучим.

Разочарованный граф Шроттмахер метался по покоям, испепеляя герольда взглядом.

— Так и сказал? Щенок! Каналья! Свинская рожа!..

— Однако, как я только что докладывал, юноша подкрепил свой отказ весьма вескими доводами, — тихо вклинился в поток графской ругани Клаус.

— Пообещай ему денег, титул, поместье! Я готов оплатить ему даже ночь с маркизой Знойненлибен…

— Боюсь, что это бесполезно.

— Если не устроишь мне бой с этим сосунком, — прорычал рыцарь, — я убью тебя самым страшным образом, пока еще не знаю каким. Я не шучу, Клаус. Ты свободен. Ах, да! И напиши мне новую сереьаду. Надо проехаться по девочкам…

Вспотевший герольд вышел от графа и прислонился спиной к двери. Дело принимало гадкий оборот. Если Шроттмахер что-то обещает, он делает.

Зайдя в трактир, Клаус заказал кружечку пивка. Под пиво шустрее соображалось.

«Заставить юнца согласиться на поединок… Заставить юнца… Заставить… — твердил герольд. — А как? Ну, например, взять в заложники его семью… Нет у него семьи!.. А почему у него нет семьи? Да потому что он, по слухам, явился из Зачарованного леса несколько дней назад… Просто вот взял — и явился. И начал чудотворничать. А где он начал подвиги совершать? Все говорят, в Жмоттенхаузене. Якобы тамошние жители объявили его своим почетным гражданином и символическим старостой. Якобы все о нем знают… Вот-вот! Значит, наведаемся туда и выспросим. Кто, откуда, зачем, и в чем слабина. А слабина, она всегда найдется!»

Герольд не стал допивать пиво, бросил несколько монет на стол и направился к выходу. Но потом вспомнил про серенаду. Вернулся, сел, спросил у трактирщика бумагу, перо и чернила.

Просьба была мгновенно исполнена.

— Милейший, — Клаус мановением руки остановил служку, когда тот поставил на стол чернильницу. — А есть ли у вас танцовщицы?

— Есть, господин, только они выступают по вечерам.

— Я щедро заплачу за одну! Чтобы она исполнила для меня танец, прямо здесь, на столе.

Слуга графа высыпал перед служкой пригоршню талеров.

— Сию минуту!

Менее чем через минуту перед Клаусом танцевала обворожительная дамочка в красной юбке. Ей аккомпанировал страхолюдный лютнист с безысходно висящими тонкими усиками.

Игра усатенького разочаровывала пуще внешнего вида: темпа не держал, фальшивил, беспорядочно смешивал обрывки разных мелодий…

Клаус хлопнул еще эля и застрочил красивым почерком, стараясь не слушать жалкую пародию на музыку.

Пару раз герольд испытывал легкое затруднение с рифмой. Тогда он поднимал пылающий поэтическим огнем взор туда, где трепетала красная юбка, и вдохновение вновь откуда-то слетало к разгоряченному стихотворцу.

Я встретил вас и все. Алоэ

В ожившем сердце расцвело.

Я вспомнил время молодое,

И стало печени тепло.

Я буду долго гнать. Былое

Топтать, и сердце разобью,

И вспоминать тебя пред аналоем,

И звать тебя, как молодость свою!

Я вас люблю! Чего же боле…

Ах, если бы в неделю раз…

Я вяну, как осенние левкои,

Я сохну без твоих глубоких глаз!

Я вас любил… Бывало и такое.

Я молод был, горяч, неутомим,

Но ныне вижу на окне у вас алоэ,

Не дай вам Бог, подаренный другим…

Перечитав написанное, Клаус сморщился, словно чернослив. Куда большее влияние на музу герольда оказала ужасная лютня, нежели прекрасная танцовщица. Алоэ…. Хорошо хоть не «розы-морозы»… А ритм? А съезжание на ты?..

Поэт хотел порвать гадкое творение, но потом сунул в карман: «Подредактирую дома». Встав из-за стола, бросил музыканту талер:

— Купи себе метроном, убийца. И стремительно покинул трактир.

Выскочив из питейного заведения, Клаус чуть было не сшиб с ног идущую мимо маркизу Знойненлибен.

— Потише, — раздраженно воскликнула она.

— Простите великодушно, — пробормотал герольд я растворился в толпе.

— Хам.

Она прошла по улице к Зеленому рынку и позвонила в дверь Тилля Всезнайгеля.

— Здравствуйте, госпожа, — поклонился возникший на пороге слуга мудреца. — К сожалению, хозяина нет дома, и, скорее всего, он вернется поздно.

— Привет, Хайнц! Я, вообще-то, не к Тиллю. Слуга вопросительно посмотрел на маркизу.

— Я к Николасу, — пояснила та.

— О! — Хайнц посторонился. — Прошу входить. Дама впорхнула в дом. Пока слуга запирал дверь, она прошла в гостиную. Хайнц схватился за голову: ведь там только что сидели беседовавшие Николас и беглая принцесса!

К счастью, Катринель не расставалась с шапкой-невидимкой, поэтому маркиза Знойненлибен застала Николаса Могучего в мнимом одиночестве.

— Здравствуйте, госпожа, — поклонился ей солдат.

— Добрый день, Николас, — обворожительно улыбнулась маркиза. — Для вас я не госпожа, а Занна… Какой у вас тут запах приятный! Лавандовые духи, если не ошибаюсь?

— Точно так, — закивал Коля, ругая принцессу за беспечное злоупотребление косметикой (после леса дорвалась до закупленных Хайнцем заказов). — Люблю лаванду, знаете ли…

Отчаянно вращавший глазами слуга, возникший за спиной маркизы, понял, что принцесса успела спрятаться, и облегченно вздохнул.

— Вы решили меня простудить на сквозняке, Хайнц? — спросила, обернувшись, Занна. — Будьте добры, не беспокойте нас.

Слуга закрыл дверь и молча удалился.

— Ах, давайте уже присядем, Николас.

— Да, конечно… — парень предложил маркизе стул.

Та села, разложив пышный подол дорогого платья. Солдат расположился напротив.

— Тилль дал вам противочарные таблетки, верно? — спросила маркиза.

Коля не сразу понял, о чем речь.

— A! Вы о своих чарах! — догадался он. — Да, видя мои душевные муки, Всезнайгель сжалился надо мной…

Маркиза спрятала взгляд, теребя тонкими пальцами кружево на жакете. Парень вскочил с места.

— Но вот в чем я вам должен признаться, Занна, — пылко заговорил он. — Вы и без всяких чар прекрасны! И я вообще не представляю, зачем такой даме, как 'вы, прибегать к помощи волшебства… Счастья чарами не наворожить!

Солдат смутился и замолчал.

— Спасибо, Николас, — еле слышно прошептала Знойненлибен, касаясь порозовевших щек. — Вы садитесь, садитесь.

Коля опустился на стул.

— Не будем об этом, — взяла себя в руки дама. — Я с детства была очень стеснительна, вот и… В сторону! Я пришла побеседовать… Вы мне очень… интересны, Николас. Такой юный, и в то же время смелый. Вам не страшно идти навстречу всем этим великанам, драконам?.. Неужели не боитесь?

— Боюсь, маркиза, еще как боюсь, — ответил солдат. — И поверьте, я не лезу к чудовищам в логово! Так складываются обстоятельства! И великана я не искал, а просто оказался на его пути. И дракона не стал бы дожидаться, если бы… ну, если б не люди.

Про Эльзу говорить не хотелось. Особенно маркизе Знойненлибен.

— Кокетничаете, — погрозила пальцем дама.

— Да нет, — с досадой выпалил парень. — Вот и с этим вашим графом Шроттмахером на поединок соглашусь только из-за нужды…

— Что?!

— Он мне вызов бросил.

— Когда будет бой? — с тревогой спросила маркиза.

— Я его пока не принял.

— И не принимайте, Николас! — умоляюще сказала дама. — Он же вас покалечит или убьет!

— Во всех этих железках?

— Глупый юнец! — затараторила женщина. — Знаете ли вы, что на последнем турнире он поломал руки трем соперникам, четырем — ключицы и ребра, а двум повредил шею. Один из них теперь не может говорить, а второй дергает головой, как заведенный. Кстати, за восьмилетнюю рыцарскую карьеру Михаэль проламывал соперникам головы пять раз. Единственный человек, не особо пострадавший в прошлом году, — барон Вильгельм Патлатый. Они встретились в финальном поединке. Вильгельм здоровее иного быка и носит двойные доспехи. Поэтому обошлось переломом ребер.

— Ни хрена себе! — вырвалось у Коли.

— То-то и оно, Николас! Да, вы ловкий боец. Повергнуть на землю Патлатого!.. Но Вильгельм последний раз был чемпионом семь лет назад, а теперь ежегодно проигрывает графу Шроттмахеру…

В гостиную вбежал бледный от ярости Тилль Всезнайгель.

— Так! — свирепо выкрикнул он и уставился в дальний угол, потом на маркизу, потом опять в дальний угол.

Солдат и его собеседница проследили за направлением взгляда мудреца, но кроме пустого кресла ничего не увидели. Непонимающе посмотрели на Всезнайгеля.

Тот, похоже, опомнился.

— Здравствуйте, маркиза. Прошу меня титанически извинить, но нам надо срочно, срочнейше побеседовать с Николасом Дурнючим.

— Конечно-конечно, — согласилась маркиза. — Всего вам доброго.

Она встала и засеменила к выходу. Хлопнула входная дверь.

— А вы, принцесса, бросьте шпионить за людьми с помощью шапки-невидимки, — отчеканил Всезнай-гель, обращаясь к дальнему углу.

В кресле появилась Катринель.

— Но, Тилль…

— В утиль! — оборвал оправдания девушки мудрец. — Я вчера, после ваших ребяческих фокусов, наворожил себе способность видеть сквозь эту детскую шапчонку. И смею вас уверить, не я один знаю необходимые заклятья. Ваша задача сидеть тихо и не глупить.

Всезнайгель повернулся к Лавочкину.

— Так, молодой человек, пойдемте-ка в мой кабинет. Сейчас же.

Глава 14

Прапорщик в Лохенберге, или Случайности и закономерности

Выехав из Жмоттенхаузена в Лохенберг, прапорщик Дубовых некоторое время пребывал в смешанных чувствах. Конечно, здорово, что он наконец-то напал на след подлого самовольщика. Но, с другой стороны, Палваныч ничего не стащил в деревеньке, и теперь всерьез горевал. Ужасное ощущение: словно забыл что-то свое, — например, бумажник в магазине.

Но постепенно он успокоился. Вот корову отлично продал. Вон как гремят талеры в поясном мешочке!

Ярче засветило солнце, веселей заколыхались кроны деревьев. Мир снова стал зеленым, синим, ярко-желтым. Правда, попался раз навстречу прапорщику хмурый всадник. Разъехались молча, не останавливаясь. Странный всадник… Ну и шут с ним.

Клаусу, герольду графа Шроттмахера, мужик в телеге тоже показался подозрительным, только недосуг ему было крестьянами заниматься. Клаус пулей влетел в Жмоттенхаузен, живо нашел дом Малеен.

— Хозяева! — позвал Клаус, спрыгивая с коня. Старуха вышла из курятника.

— Здравствуйте, добрый человек. Далеко ли путь держите?

— Если вы — Малеен, то к вам, — ответил герольд.

— Ох, зачастили к нам что-то, — пробормотала бабка. — Я Малеен, я.

— А я — отец Николаса Могучего.

— Как, еще один?!

— В смысле?

— В смысле, убирайтесь-ка вы отсюда подобру-поздорову, господин самозванец! — уперла руки в боки старуха. — Мы только что проводили настоящего отца Николаса. Уходите, иначе я людей позову. Люди!

— Подожди, селянка! — патетически воскликнул Клаус. — Я — специальный гонец его величества короля Генриха. Ты читать умеешь?

— Нет.

— Очень хорошо… То есть очень плохо! Вот приказ короля.

Герольд бережно достал из кармана листок с ущербной серенадой и развернул, показывая его бабке и стараясь не смотреть на текст, чтобы не рассмеяться.

— И чего надо Генриху от старухи Малеен? — ворчливо спросила хозяйка.

— Мне нужны все сведения о Николасе Могучем. Кто таков, откуда родом и прочее. Король желает знать, что за птица залетела в столицу.

— Пойдемте в дом, — устало пригласила Малеен. — Эльза! Дочка! Айда про Николаса твоего рассказывать!..

А сама подумала: «Не к добру столько дознавателей. Ну, дай-то Бог, поможет Николасу в трудный час мой гостинчик, в мешок положенный…»

Через два часа Клаус во весь опор несся домой. План созрел.

Неспешно трепыхающийся в телеге Палваныч проводил взглядом черного всадника, обогнавшего его на полпути в Лохенберг.

— Ишь, суетится… — пробормотал прапорщик, чуть осаживая ускорившихся лошадок.

Палваныч не особо торопился: на крестьянском тарантасе быстро ездить не сподручно. И горшки жалко, и лошадей, да и вообще телега на ухабах развалится. Мужик наслаждался видами, нахрюкивая неопределенный мотив.

Он свернул к реке и сделал основательный привал. Искупался, перекусил, двинулся дальше.

В полдень Палваныч уже трясся по улочкам Лохенберга. Добравшись до постоялого двора, поручил телегу работникам, повесил оба мешка на плечо, зашел в дом. Попал в маленький коридорчик с прилавком. Сидящий за прилавком хозяин, тощий мужичонка с жиденькой бороденкой, придирчиво осмотрел нового клиента. Бесцветно заговорил сухим трескучим голосом:

— Пять талеров за комнату в сутки, господин. Плата за первые сутки вперед. Бда оплачивается отдельно.

— Хорошо, — нехотя согласился прапорщик, отсчитал пять монет. — Скажи, товарищ, я ищу одного человека, его зовут Николас Могучий.

— Ага. Был. Несколько дней назад весь город взбаламутил. В «Проклятую дыру» спускался.

— Что за проклятая дыра? Я думал, так называют любой провинциальный населенный пункт, находящийся на удалении от центра.

— На что ты намекаешь, приятель? По-твоему, Лохенберг — дыра?! — хозяин наклонился над прилавком.

— Вот еще. Видал я дыры и поглубже. Не ищи повода для драки. Мне нужен Николас.

— Ты грубиян, — как топором отрубил тощий. — Я уже взял твои деньги, поэтому оставайся, но ответов на свои хамские вопросы ты от меня не дождешься. Спрашивай у других.

— Послушай, ты, сельскохозяйственное рыло! — взревел прапорщик. — Мне твоих дебильных ответов и не нужно! Ты мог бы заработать, но, скорей, пополам переломишься, чем нормально ответишь, лох лохенбергский! Показывай клоподавильню, которую ты назвал комнатой.

Хозяин съежился под напором брани. Позвонил в колокольчик.

Прибежал паренек-служка, проводил Палваныча. Узенький закуток с кроватью был беден, но аккуратен. И запирался на ключ.

Прапорщик прогнал пацана, топтавшегося в ожидании чаевых, и занялся мешками. Он сделал то, что давно надо было сделать: вытряхнул барахлишко на кровать, переложил все добро в свой мешок, а спертый в лесу свернул и сунул к остальному богатству. Мусор стряхнул на пол.

Потом вышел из комнатушки и запер дверь.

Спустившись в трактир, заказал обед. Принесли вареную репу, сыр и квас.

Палваныч не был гурманом-привередой, то есть поглощал все съедобное в любых количествах. Он набросился на еду, словно тигр на косулю. В считанные минуты все было кончено. Прапорщик заказал еще стаканчик кваса, расплатился. Допив, вышел в город.

Пройдя несколько домов, увидел трех стариков, чинно сидящих на скамье в тени пышного каштанового дерева.

— Отцы! — обратился к ним Палваныч. — Кто бы мне подсказал сведения о Николасе Могучем?

— Это тебе, сынок, надо к Фридеру, портному. Николас у него жил, — шамкая, ответил средний. — Вон туда тебе идти. На окраину. Первый дом как раз его будет.

— Спасибо.

— А зачем он тебе? — спросил крайний старичок, постоянно держащий ладонь возле уха.

— Сын он мой, вот зачем.

— Кто?! Фридер?!

— Ага, он самый, старый ты Хейердал, — тихо пробормотал прапорщик, уже шагая к окраине городка.

На доме Фридера, к немалому облегчению Палваныча, не было мемориальной доски «Здесь жил и уклонялся от службы Николас Могучий».

Прапорщик постучал в дверь. Никто не открыл. Постучал еще раз. Молчок.

«Ушел куда-то», — решил визитер и сел на завалинку дожидаться хозяина.

Примерно через час дверь открылась, и на крыльцо вышел Фридер.

— Вот, блин, оперный театр! — хлопнул себя по колену Палваныч. — Я ему стучу, стучу, жду его тут, жду, а он, блин, дома!

— Здравствуйте, господин хороший, — старик прищурился, профессионально оценивая визитера. — Что-то мы не знакомы. А еще, я вижу, вы одеты один в один как Николас Могучий!

— Привет, папаша, — прапорщик встал с завалинки. — Я ищу Николаса. Я его отец.

— Правда?! Вот так радость! Заходите же скорей, гость вы мой желаннейший! О сыночке вашем поговорим, бражки хлебнем.

— Бражка — это хорошо… — неуверенно протянул Дубовых.

Они долго беседовали со стариком, усидев изрядное количество терновой браги. Бурда была слабенькой, оттого закаленные мозги Палваныча почти не замутились, а вот Фридера развезло. Но до того, как задремать прямо на столе, он успел рассказать о местных похождениях Коли Лавочкина и о том, что герой отправился в столицу к мудрецу Тиллю Всезнайгелю.

Палваныч прихватил пару резных канделябров, сунул в мешок. Вздохнул печально и побрел на постоялый двор.

«Эх, кабы сразу знать, что в Лохенберге есть такой Фридер!.. — казнил себя прапорщик. — И пятерку бы сэкономил, и добыл бы чего-нибудь посерьезнее. Прямо в телегу бы и загрузил…»

Мужик заперся в снятой комнатушке и лег спать.

Приснился ему как наяву кабинет полковника. И стол, Сталина помнящий. И портрет президента, из глянцевого журнала вырезанный да в раму старательным рядовым помещенный. И шкаф с неизменно полным штофом, рюмками и горами поощрительных бумаг. Обшарпанные стены. Пол, устланный неучтенным линолеумом… Все такое родное, знакомое…

«Папа» ходил по кабинету и вид имел человека неприятно потрясенного. Не на шутку разочарованного человека.

— Что ж ты, Болваныч, наделал? — пробасил полковник. — Что ж ты, мать твою по одномандатному округу, натворил? Ну знал я, что ты подворовываешь… Кто же из прапорщиков не подворовывает? Главное, что делишься. Но вот живого рядового с Поста Номер Один хапнуть — это уже перебор. Ты объясни, в низ спины тебе боеголовку, на кой тебе живой человек?

— Это я не… Я не это… то есть не я это! Честно, «папаня»! Если б я, то, по обычаю, четвертину тебе…

Все честно…

— Не верю я тебе, как говаривал Станиславский своей жене, — горько сказал полковник. — Пиши рапорт, и чтобы завтра я тебя в полку не видел. И вообще никогда…

Ранним утром Палваныч отдал распоряжение запрягать. Неуютно было на душе у старого вояки после выволочки, полученной от «папы», пускай и во сне.

Он кинул три талера ребятам, занимавшимся лошадьми. Конь проявлял странное нетерпение, взволнованно переступал с ноги на ногу. Прапорщик успокаивающе погладил гнедого, сел в телегу. И только он тронул поводья, намереваясь покинуть Лохенберг, как сзади раздался крик:

— Батюшки-светы! Да это же мой жеребец!

Предатель-конь весело заржал, услышав знакомый голос хозяина.

Палваныч обернулся. Кто-то из постояльцев бежал к гнедку, распахнув объятья.

Тут бы прапорщику заорать на слуг-конюхов, мол, кого мне прицепили, или просто стегануть лошадок и попробовать скрыться… Но он впал в легкий ступор: «Запалился!!!»

— Люди! — ликовал настоящий владелец. — Мой конь! Это мой конь!..

Он всмотрелся в фигуру Палваныча.

— А это конокрад! Вор, угнавший моего кормильца! Держи вора!

— Ты ошибся! — без энтузиазма огрызнулся Дубовых, понимая, что попался, и чем дольше будет бездействовать, тем крепче влипнет.

Соскочив с телеги, он метнулся на улицу, но вспомнил об оставленном на горшках мешке. А ведь там были золотые вещички и кошель денег, вырученных за корову… Дернулся обратно и попал в плен к слугам, владельцу гнедка и прочим доброхотам-зевакам.

— Вяжи его! — кричал пострадавший.

Кто-то принес вожжи. Скрутили-стреножили Палваныча.

Вышел хозяин постоялого двора, потряс бородкой. Зло сказал:

— Сразу ты мне не понравился, толстопуз!.. Тащите его в тюрьму, ребята! — Тощий обратился к пострадавшему: — А ты, уважаемый, иди и покажи на него по всей форме. Точно твой конь?

— Как же не мой? Мой! — засуетился владелец. — Я приметы знаю, каких этот гад не ведает!

— Вот и здорово, вот справедливость и восторжествует, — удовлетворенно проговорил хозяин, поглаживая бороденку. — И телегу туда гоните, небось, тоже ворованная.

«Запалился, как последний козел! — предавался прапорщик самобичеванию, шагая в тюрьму. — Кранты теперь… Не поимка Табуреточкина, не возвращение в родной полк, а — зона… Тюряга, блин, древняя! Дома сроду не залетал, а тут повязали, словно первоклассника!..»

Доброхоты передали Палваныча солдатам, те заперли его в камеру.

— Ну и лохи, не обыскали! — порадовался узник, распихивая золотые безделицы по карманам.

Потом прилег на нары, гадая, какой срок ему навесят.

Прошло несколько часов.

В коридоре застучали шаги. Дверь камеры отперли, на пороге возник строгий человек в напудренном парике, строгом, почти военном зеленом сюртуке, штанах и остроносых щегольских сапогах.

В руках он держал черную папку, чернильницу и перо.

Дверь снова заперли.

Посетитель брезгливо осмотрел нары, достал из кармана большой платок, постелил его и сел.

— Итак, подозреваемый, я являюсь следователем, прокурором и судьей города Лохенберг. Обращайтесь ко мне «господин судья» или «господин Засудирен». Кстати, я же буду вашим адвокатом.

— Ух, ты! — только и сказал прапорщик, а в его голове зазвучали слова из песни Высоцкого: «Обложили меня, обложили!..»

— Понимаю ваше недоверие, — Засудирен благо-душно закивал. — Но, смею вас заверить, что я окончил самую престижную академию права в королевстве и давал клятву следовать букве закона до конца, чего бы мне сие ни стоило.

«Взятку, что ли, вымогает?» — озадачился Палва-ныч, рассматривая законника.

Засудирен достал из папки лист бумаги, закинул ногу на ногу, расположил на колене папку. Получился стол. Потом законник открыл чернильницу, поставил ее на лежак.

— Приступим к дознанию. Сейчас вы говорите со следователем. Как вас зовут?

— Пауль.

Засудирен записал имя.

— Скажите, Пауль, телега, горшечный груз, две лошади и конь гнедой масти принадлежат вам?

— Утром принадлежали, — зло ответил Палва-ныч. — А сейчас не знаю.

Следователь быстро заскрипел пером по бумаге, после каждого вопроса стреляя в прапорщика взглядом, полным подозрений.

— Вы знакомы с человеком, признавшим в гнедом коне свою собственность?

— Нет.

— Вы утверждаете, что не угоняли у него означенного выше коня пять дней назад?

— Нет. То есть да, утверждаю. Не угонял.

— Мы только начали, а вы уже путаетесь в показаниях, — следователь аж причмокнул. — Как зовут вашего коня?

— Засудирен .

— Что?!

— Ой, извините, господин Засудирен. Господин Засудирен, относится ли кличка моего коня к делу?

— Ах, вы вот о чем… А я подумал, у нас будет статья об оскорблении должностного лица при исполнении. Кличка весьма важна, подозреваемый Пауль. Если в ходе следственного эксперимента конь отзовется на кличку, которую вы сейчас назовете, то сие будет косвенным доказательством вашей невиновности.

— Гнедок.

— Очень хорошо! — законник застрочил еще бойчее. — Перечислите какие-нибудь особые приметы вашего коня.

— Ох, е! — Палваныч зачесал плешь. — Никаких.

Конь — он и есть конь.

Засудирен даже кончик языка высунул, стенографируя показания подозреваемого.

— Последний вопрос следствия. Где вы взяли сего коня?

— Купил.

— Где?

— Дома, на рынке.

— Где вы живете?

В мозгу прапорщика проснулась военная подозрительность: «Вот он к чему ведет! Развлекался… Хочет узнать местоположение нашего полка и, соответственно, ракетного объекта!»

— Российская Федерация, Московская область, а остальное, шпион недодушенный, я тебе не скажу.

У Засудирена аж перо сломалось.

— Кто шпион? Ты как, морда, обратился к лицу, обличенному законной властью? И что это за село такое, с непроизносимым названием?

— Сам ты село, — буркнул Палваныч, грустно глядя в пол, и вдруг ожил. — И вообще, я требую адвоката! Мне нужен адвокат!!!

— Я вас слушаю, — сказал Засудирен самым заинтересованным и сострадательным тоном на свете. — Доверьтесь мне. Следствие на вас давило?

— Еще как!

— Вы старались сотрудничать с ним максимально честно?

— Ну, старался…

— А сугубо между нами… — законник весь подался к прапорщику. — Для выбора стиля построения защиты… Только тихо… Конь краденый?

— Краденый.

— Ага! Вот вы и раскололись! — завопил законник, выхватывая из-за пазухи новое перо.

— А как же это… адвокат?! — растерялся прапорщик.

— Какой адвокат? — захлопал глазами Засуди-рен. — Суд вам пока не назначал адвоката. Сейчас с вами работает следствие.

— Ну, ни хрена себе, беспредел! — шлепнул себя по лбу Палваныч.

— Вот что у нас с вами, Пауль, получается. Пострадавший показал, что имя коня — Быстрочерезполеперебегауссфельдпфердхен. На кличку животина среагировала. Когда ее позвал пострадавший — прибежала. Никаких дополнительных воздействий, кроме называния клички, не производилось. Вот протокол, подписанный свидетелями, — законник вытащил из папки исписанные ровным почерком бумажки и помахал ими. — Далее. Пострадавший перечислил особые приметы: маленькое тавро возле правого переднего копыта, шрам над левым глазом и умение плясать по словесному приказу: «Теща умерла!» Все это конь блестяще продемонстрировал. Особенно последнее. Протоколы тут же. Отпираться нет смысла, да вы и не отрицаете того, что врете. Признайтесь письменно, Пауль, и дело пойдет в суд.

Засудирен гордился собой.

А Дубовых злился на себя, как после некогда проваленного экзамена в кадетское училище.

— Сколько мне светит?

— За коня-то? Три года каторги или отсечение руки.

Прапорщик был потрясен. Он медленно встал, протягивая не отсеченную пока руку к перу. Законник отдал. Палваныч вдруг резко прихватил Засудирена за тонкую аристократическую шею, развернул и прижал к себе. Приблизил к его глазу острый кончик пера.

— Не двигайся, если зенки дороги. Подтащил заложника к двери, постучал ногой.

— Эй, часовой! Ты тут?

— Туточки! — донесся приглушенный ответ, открылось смотровое окошечко, засверкали солдатские глаза.

Палваныч расположился перед зрителем поудобнее.

— Здесь у меня ваш главный законник на волосок от смерти. Ты дверку-то открой, выпусти меня, я за себя не отвечаю!

— Вот и здорово! Убей этого заносчивого павлина, а то он умничает, оскорбляет нас, служивых людей, и жалованье не в срок платит. Может, хоть нового пришлют, не такого противного!

— Ну и засада! — прапорщик выпустил ослабевшего Засудирена из рук и вернулся на лежанку.

Покрасневший, трясущийся законник схватил папку и вылетел из камеры.

Глава 15

Домашний арест Николаса, или Чем не повод для драки?

Коля стоял перед мечущим громы и молнии Всезнайгелем и разглядывал спящую на клюке сову.

— Какого черта, юноша, вы лезете на рожон? — бушевал Тилль. — Сегодня во дворец является граф Шроттмахер и требует от короля дать вам дворянский титул! Что за делишки у вас с этим громилой? Понравилось в героя играть? Шею хотите свернуть на рыцарском турнире? Я вас насквозь вижу! Конечно, ежегодный турнир будет только через месяц. Но вы делаете успехи, да. Я специально отослал вас из столицы, чтобы вы никому не мозолили глаза, и вот — нате: узнаю, что Великолепный Николас Могучий накостылял Вильгельму Патлатому, второму, дьявол его побери, рыцарю королевства!

— Не накостылял вовсе… — пробубнил солдат.

— Какая разница? Вы мне, молодой человек, точно скажите: вам жить надоело? Хотите домой — сидите с нашей дорогой принцессой и не дергайтесь! Зарубите себе на носу!

— Зарубил…

— Тогда идите, отдыхайте от подвигов, Николас Могучий.

Юноша вскипел было, но сдержался, понимая, что от Всезнайгеля зависит возвращение домой. Солдат пошел в свою комнату и провел остаток дня, дуясь на Тилля и читая старинную книгу, описывающую историю мира, в котором очутился Коля Лавочкин.

Как и любая историческая книга, она грешила неполнотой и противоречивостью. Не останавливаясь на древних временах, парень нашел главу «Новейший период», начинавшийся с правления нынешнего короля. Разумеется, читателя убеждали, что свет еще не видывал более справедливого и прогрессивного монарха. Его законы были суровы, но полезны. Женитьба Генриха на золотоволосой наследнице соседнего царства привела к объединению государств, и территория королевства удвоилась. Валовой внутрикоролевский продукт увеличивался не по дням, а по часам. Сказочные темпы роста обеспечивались взвешенной экономической политикой и стараниями придворных статистиков.

Было чуть-чуть об изменниках делу Генриха. Некий колдун по имени Дункельонкель [5] хотел свергнуть короля, чтобы установить тираническое правление, держащееся на страхе перед магией. Несколько добрых волшебников под чутким руководством Тилля Всезнайгеля дали бой нехорошим темным дядькам и обратили их в бегство. Сам Дункельонкель якобы скрылся за границей, где ему, похоже, улыбнулась-таки удача (он создал Черное королевство). Колдуны-приспешники несостоявшегося тирана сдались на милость победителей и получили прощение, но все еще оставались под зорким присмотром королевских слуг. Составители летописи сделали еще один мимолетный реверанс в сторону Всезнайгеля. Именно с его подачи король Генрих перевел конфликты рыцарей из стадии мелких потасовок-междоусобиц в формат турниров.

«Умный ты, Тилль, — мысленно признал Коля, — умный, но до чего ж напыщенный ты индюк, доложу я тебе!»

Раздел «Внешняя политика» показывал полную гегемонию королевства на мировой арене. Лавочкин усмехнулся: «Просто США какие-то».

Наиболее опасным потенциальным врагом признавалось упомянутое Черное королевство. Непосредственной границы с ним не было, но странное государство явно набирало силу, и авторы высказывали сдержанные опасения: мол, можно ожидать его интервенции. Черное королевство было весьма закрытым образованием, этакой вещью в себе. Эмиграции не допускало. А попадавшие туда никогда не возвращались.

Вторым супостатом, правда, менее вероятным, был Наменлос [6]. С ним произошла пустячная ссора из-за границ. Цена вопроса равнялась двум человеческим шагам. Несколько раз пограничные столбы выкапывались и переносились то на пару шагов в глубь Наменлоса, то обратно. Естественно, операции производились под покровом ночи. В конце концов короли договорились о компромиссе в один шаг. Но напряженность осталась…

Авторы книги источали немалый оптимизм, славя мощь вооруженных сил, готовых в любой момент подняться по приказу Генриха и завоевать весь мир. Коля припомнил, как долго собиралась армейская экспедиция на поиски принцессы, и решил авторам не верить.

Ужин прошел в тягостном молчании, потом не пожелавший десерта Всезнайгель оставил гостей, обмолвившись, что будет работать допоздна.

— Значит, Николас, вам нравится эта Знойненлибен? — спросила принцесса Катринель, погружая ложечку в сливки, взбитые Хайнцем.

— Очень приятная женщина.

— И только? — усмехнулась девушка. — Ну, да, она же сразу о вас заботиться стала…

— А вам не нравится маркиза, Катринель?

— Конечно. Женщина, пользующаяся чарами, чтобы приманивать мужчин…

— Ну, принцесса, — примирительно сказал Лавочкин, — не у всех же золотые волосы!

Катринель молча встала из-за стола и ушла в отведенные ей покои.

— Обиделась, дуреха, — вздохнул солдат, приканчивая десерт.

Поблагодарил слугу мудреца за великолепный ужин. Плюхнувшись в кровать, стал дочитывать «Новейшую историю». Узнал, что граф Михаэль Шротт-махер — племянник короля. Стало ясно, почему герольд не сомневался в возможностях своего хозяина.

От нечего делать Коля лег пораньше спать. На душе было неспокойно. Вроде бы и не хотел обидеть девчонку, а надулась… И Всезнайгель орет не по делу…

Тилль отправился во дворец спозаранку, передав через Хайнца, чтобы солдат сидел дома.

Но еще до завтрака приключения сами нашли рядового Лавочкина. В комнату постучал слуга мудреца и доложил, что к Николасу пожаловал с визитом герольд графа Шроттмахера.

— Пусть входит, — не особо весело сказал парень.

— Здравствуйте, — устало улыбнулся Клаус, поплотнее закрывая дверь и располагаясь в кресле, стоящем рядом с Колиной кроватью. — Мне очень надо с вами поговорить. Я даже рискну перефразировать: это вам очень надо со мной переговорить.

— О чем?

— О поединке с графом, конечно, — герольд поймал за рукав солдата, встающего, чтобы недвусмысленно открыть дверь. — Поединок, уважаемый Николас, есть ваш самый простой и надежный путь домой, на родину. Да-да, не удивляйтесь. Я знаю, что вы не здешний. И мне известно, что вы необъяснимым образом очутились в Зачарованном лесу.

— Вы решили, если меня убьют на рыцарском турнире, то я тут же окажусь дома?

— Красиво, конечно, но я рассуждал не столь изящно, — не снимая улыбки, произнес Клаус. — Мой метод куда проще. Граф располагает услугами одного могущественного колдуна, способного создать проход между мирами.

Герольд Шроттмахера вовсю пользовался информацией, добытой у Эльзы.

— Знаете, что меня смущает? — задумчиво сказал Коля. — Тилль Всезнайгель не сумел нахрапом подступиться к решению моей проблемы, а ваш колдун, значит, готов хоть сейчас?

— Ну, Всезнайгель не такой уж и Всезнайгель, как вам хотелось бы… — Клаус внимательно осмотрел ногти на пальцах правой руки и принялся полировать их о фалду камзола. — Наш колдун — специалист по иным мирам. Вполне может статься, что он более сведущ в своей области волшбы, нежели уважаемый хозяин этого дома.

— Как-то…

— Как-то не очень верится, да? — Смех герольда рассыпался бисером. — Я буду с вами откровенен, будто на исповеди. Графу очень нужна победа над Николасом Могучим. Не убийство, которого вы напрасно боитесь, а всего лишь победа. Убить можно и не вызывая на бой. Но убийце Николаса грозит всенародная ненависть. А мой хозяин хочет доброй славы. Он хочет вернуть то, что ему принадлежало. Он готов дать вам коня, латы и указать путь домой.

После долгого раздумья Коля сменил тему:

— Имя колдуна?

— К сожалению, не могу назвать. Эта персона весьма известная, являющаяся официальным врагом королевства. Не хочу употреблять слово «преступник». Просто жертва политических интриг… Не важно. Главное в другом. Если вы пойдете сейчас к Всезнайгелю и скажете ему, мол, такой-то колдун обещал меня вернуть домой, он воскликнет: «Как?! Этот враг королевства?! Ни в коем случае!..» И тогда все, плакало ваше возвращение. Но вы ведь послушаетесь меня, вашего благодетеля… Верно?

— Да.

— Вот… Я вам, Николас, сейчас все карты открою. Почему я вас столь рьяно уговариваю? А потому, что если не уговорю — сгноит меня мой хозяин. Он уже пообещал. Но я человек благородный, запрещенными приемами пользоваться никогда бы не стал, — Клаус прижал руку к груди и перескочил на другую тему. — Допустим, не назову я вам имя колдуна. Вы придете к Всезнайгелю. Скажете, дескать, некий чародей перенесет меня на родину. Тилль станет перебирать имена и поймет, о ком идет речь. Опять-таки запретит. Логично?

— Да, — кивнул солдат.

— Для полноты картины должен поведать то, чего говорить совершенно не должен, — доверительным тихим голосом продолжил герольд. — Тилль Всезнайгель — очень самостоятельная могущественная фигура. Вы наверняка знаете, сколько ему лет. И, скорее всего, слышали о его брате, живущем в соседнем королевстве. Волшебники-долгожители — сильные игроки. Они влияют на судьбы государств. Им ничего не стоит пожертвовать кем-нибудь ради достижения собственных целей. Мне приходится лишь намекать, но вы же человек далеко не глупый… Рожденный другим миром герой… Николас, вы — козырь! Иметь вас в своей команде — серьезное преимущество перед соперниками. Вдруг поэтому вам и не помогли сразу, а дали некие объяснения, мол, возвращение невозможно сию минуту?.. Есть вероятность?

— Ну… есть.

— Вернемся к последствиям поединков. Первое. Удар тупого копья в щит, панцирь или шлем никогда не приводит к смерти. А доспехи я подберу вам лично. Посетим оружейника вместе! Второе. Допустим, вы проигрываете. Вы молодой, начинающий карьеру боец. И ваш первый рыцарский бой устроен с самим Шроттмахером, шесть лет имеющим репутацию непобедимого. Поэтому еще до начала поединка вы получаете расположение публики. Коли проиграете, спрос невелик, доброе сочувствие найдете. А вдруг — выиграете? Да, Михаэль опытен и опасен. Однако всякое бывает. Думали вы полмесяца назад, что победите великана?.. Так почему же не побить человека, а?

— Хм… — Коля почесал макушку. — Вероятность вероятностью .

— Вы домой хотите?

— Хочу.

— Тогда я предложил вам реальную сделку.

— Вы не врете?

— Нет.

— Поклянетесь?

— Любой клятвой.

Солдату подумалось, что клятвенное обещание в этом мире что-то да значит. Можно и проверку честности учинить, и чуть-чуть разыграть назойливого вербовщика. Он немного развернул знамя, протянул кончик герольду.

— Повторяйте. Клянусь…

— Клянусь…

— Что был полностью честен перед Николасом Могучим…

— Что был полностью честен перед Николасом Могучим…

— Обещая ему помощь в деле возвращения домой после поединка с графом Шроттмахером…

— Обещая ему помощь в деле возвращения домой после поединка с графом Шроттмахером…

— Если же моя клятва окажется лживой…

— Если же моя клятва окажется лживой…

— То пусть меня покарает самая жестокая кара…

— То пусть меня покарает самая жестокая кара…

— А именно…

— А именно…

— Я превращусь в Курочку Рябу!

— Я превращусь в Курочку… Что?!

— Повторяйте!..

— Я превращусь в Курочку Рябу!

— Вот теперь я согласен на ваш бой.

Смеясь, Коля свернул знамя и прислонил к стене. Клаус расстегнул верхние пуговицы камзола и вынул из внутреннего кармана сверток.

— Это официальный вызов на поединок, подписанный графом Шроттмахером. Два экземпляра. Подпишите оба в знак того, что вызов официально принят.

— К чему такая бюрократия?

— Дабы закрутились официальные маховики. Бой устроить — не в кабаке подраться. Мы уже говорили, что вам нужен титул. Кроме того, необходимо королевское дозволение на внеочередной поединок. А турнирный стадион приготовить? А людей зазвать? Все эти телодвижения устно не спровоцируешь, уважаемый Николас.

— Вас понял.

Рядовой Лавочкин прочитал и подписал обе бумаги. Вернул один экземпляр герольду. Снова пробежался взглядом по тексту.

— Скажите, Клаус, а словосочетание «презренному выскочке» является нормой делового рыцарского оборота?

— Не совсем, — мило улыбнулся графский импресарио. — Но народ любит веселые подначки, которыми обмениваются соперники перед схваткой.

— Тогда дайте-ка на секундочку ваш экземпляр. После слов «С вызовом ознакомился, на поединок согласен» и подписи солдат дописал: «P. S. Я тебе задницу надеру, индюк Стольноштадтский!»

— Э… Ну… Может быть, слегка за гранью, но не без задора, — оценил Клаус, словно наяву слыша ругань графа. — Пожалуй, сначала я покажу хозяину копию. А то порвет ведь в клочья…

— Когда бой? — поинтересовался Коля.

— Думаю, через недельку. Я буду к вам захаживать. За титулом во дворец смотаемся, за доспехами, то, се…

— Хорошо. До свидания, Клаус.

— Удачи, уважаемый Николас.

Хайнц проводил визитера и вернулся к солдату позвать к завтраку.

Сидящая в гостиной Катринель еще хмурилась.

— Доброе утро, принцесса, — поприветствовал ее Коля. — Прости мою вчерашнюю грубость, пожалуйста.

— Принято, — с готовностью улыбнулась девушка, которой было скучно сидеть в комнате одной. — Да и прав ты в чем-то. Из-за этих золотых волос совершенно не видно саму меня.

— Да ладно!

— Точно! Все знают, есть такая принцесса с золотыми волосами. Сватов стали слать, когда я еще под стол пешком ходила. Самые тупые письма строчили: «Наш принц влюблен в вашу золотоволосую дочь». Даже имени не знали! За все время единственный парень нашелся, да и с тем не судьба… — девушка вздохнула, не желая развивать тему. — И в самом королевстве никто не скажет, как меня зовут. Златовлаской окрестили, мне нянька говорила.

— Эх… Ну, величали бы тебя по имени… Но ведь пока с человеком не ознакомишься, ничего о нем не поймешь… — рассудил солдат.

Постепенно Катринель повеселела. Молодые люди провели день за беседой и игрой в шахматы. Принцесса оказалась несложным соперником: Коля не был профи, но поднабрался кое-каких приемов… на дзюдо.

Звучит парадоксально, а на поверку ничего удивительного. Во время поездок на соревнования юные борцы коротали свободное вечернее время за доской. Рубились не на интерес — на отжимания…

— Ты постоянно выигрываешь, — притворно заныла девушка. — Где твой рыцарский такт? Хоть бы разок поддался.

— Какой я рыцарь? — улыбнулся солдат. — А если б поддался, ты бы поняла и обиделась.

— Уж такие мы, принцессы, привереды.

Колю не покидали мысли о предстоящем поединке. В опасное дело, конечно, ввязался, зато появился отличный шанс вернуться домой. Парень представлял лицо Всезнайгеля, узнавшего о бое.

«Опять начнет орать», — подумал солдат.

— О чем задумался, Николас? — спросила принцесса, убирая шахматные фигуры в бархатный мешочек.

— А я вам скажу, Катринель, — на пороге нарисовался Тиль Всезнайгель. — Наш герой будет драться с графом Шроттмахером на показательной рыцарской дуэли. Указом короля Генриха поединок состоится через пять дней. Наш великолепный Николас умрет титулованным дураком. Поздравляю вас, Николас, завтра вы получите дворянский титул. Иногда, чтобы теленочек веселее шел на убой, ему показывают красивую бумажку, на которой написана громкая кличка.

Коле не очень понравилось, что мудрец вместо ругани и потрясания изящным кулаком едко шутит и демонстрирует полное спокойствие.

— А я думал, вы меня с галстуком съедите, — сказал солдат.

— Поздно на вас злиться, — усмехнулся Всезнайгель. — У нас слишком мало времени. Надо готовиться к бою.

Глава 16

Рецидивист Пауль, или Ночь чудес

Вот уже целые сутки прапорщик Дубовых сидел за решеткой.

Следователь, судья и адвокат в одном лице боялся посещать буйного заключенного Пауля.

— Этот конокрад — истинный дьявол, — бормотал Засудирен, не зная, что сию точку зрения разделяют все колдуны и ведьмы королевства.

Память законника ежеминутно возвращалась к допросу, чуть было не закончившемуся летальным исходом. А как все удачно начиналось! Готовое раскрытое дело.

Засудирен всю ночь проворочался без сна. Явившись на службу, полдня боролся с дремой, сквозь которую постоянно всплывала ужасная картинка: кончик пера, маячащий в миллиметрах от глаза… Законник тут же просыпался в страхе.

Достав из ящика стола зеркало, Засудирен посмотрел в свои красные глаза и понял, что трудиться сегодня не сможет. Отпустив секретаря, закрыв судебную контору и отдав приказ солдатам с утроенным вниманием сторожить узника-конокрада, законник ушел домой. В три часа дня он упал в мягкую постель. Проснулся в девять вечера.

С навязчивой идеей.

В памяти всплыла недавняя жалоба, доставленная курьером из какой-то деревни. Что-то о пропаже телеги, груженной горшками, и…

— Именно, именно… — залопотал Засудирен. — Бушевала гроза… Глупым крестьянам померещилась смерть… Они перепугались, убежали. А когда вернулись, телега пропала… Кажется, так. Но были ли горшки?

Мысли о жалобе и ее возможной связи с громилой, сидящим в тюрьме, не давали законнику покоя. К одиннадцати он настолько извел себя, что встал, оделся и отправился в контору.

Он долго рылся в бумагах, разбросанных на столе, пока не нашел нужную. Это был обстоятельный доклад деревенского старосты. В истории с пропажей староста сделал особый упор на присутствии смерти. Наверное, мужички сильно чего-то испугались. Например, молния осветила причудливо переплетенные ветви поваленного дерева, грохнул гром… Горшечники и струхнули.

— Послать за этими парнями! — постановил законник.

Он зазвонил в специальный колокольчик, но секретарь не пришел. Засудирен звонил еще дважды, прежде чем сообразил: какой секретарь в полночь?

Промучившись бездельем еще час, одинокий страж закона заснул, уронив голову на стол.

Рабочий день Засудирена начался с деятельных распоряжений. Он отправил двух солдат в деревню горшечников с приказом прибыть для опознания телеги. Секретарь побежал делать опись находящегося в телеге имущества. Сам законник наведался в городскую конюшню и тщательно осмотрел конфискованных у Палваныча лошадей.

Задержанный провел в мучительном ожидании еще сутки.

После обеда Засудирен все же посетил камеру прапорщика. Законник на всякий случай пришел с крепким тюремщиком.

— У следствия появились дополнительные вопросы, — Засудирен сел напротив Палваныча.

Законник заметно нервничал, во рту его было сухо, и он постоянно судорожно сглатывал.

Во рту прапорщика Дубовых тоже царила засуха. Организм требовал браги или хотя бы эля.

— Телега, груз и лошади принадлежат вам? — начал дознание Засудирен, приготовившись записывать ответы.

— Смотря какие, — пробурчал Палваныч.

— Бросьте валять дурака, Пауль! Те, что были изъяты у вас в ходе ареста по делу о краже коня гнедой масти по кличке Быстрочерезполеперебегауссфельдпфердхен.

— А, те… Мои.

— Сколько было лошадей?

— Две.

— Масть?

— Пегая и каурая.

— Клички?

Прапорщик подумал, что нашлись и хозяева телеги.

— Клички-то? — пробубнил Палваныч. — Хренеезнаетклячен и Лучшаяподругазасудирена.

— …Лучшаяподругазасу… — шептал, записывая, законник. — Издевательства?! Не потерплю!

Он вскочил, бледнея от злости. Съехал парик, за-Дергалось веко… Красавец.

Засудирен вдруг понял, что выглядит комично. Успокоился, сел. Заговорил спокойно:

— После нападения на должностное лицо сие не сильно тяжкий грех. Итак, вы не знаете кличек?

— Я только что назвал. Мои лошади. Захочу, каждый день новые имена им давать стану.

— Перейдем к телеге. Что вы в ней везли?

— Горшки.

— Сколько штук?

— Откуда я знаю? Часть разбилась по дороге.

— Значит, не знаете. Куда везли?

— На рынок.

— В повозке были только горшки?

— Ну… Нет, конечно.

— Что еще?

— Тент матерчатый. Плащ черный, плотный, с капюшоном. Коса. Вот этот мешок, — прапорщик показал лежащий вместо подушки мешок.

— Высыпите содержимое для досмотра. Палваныч исполнил. Засудирен дотошно записал каждый предмет.

— Это все, что было в телеге?

— Да.

— Не хотите сделать признания?

— Хочу.

— Ну? — выжидающе заблестел глазами законник.

— Очень уж ты мне не нравишься, — чистосердечно признался прапорщик.

— Скорблю, — следователь встал, чтобы уйти.

— А можно парой слов с адвокатом обмолвиться? Дубовых тоже поднялся с нар. Охранник сделал шаг вперед, страхуя Засудирена. Тот жестом дал понять, мол, все нормально.

— Говорите, я вас слушаю, — с надеждой пролепетал законник.

— Вот тебе гонорар за защиту на прошлом допросе, — сказал Палваныч и смачно врезал по засудиренской морде.

Потом степенно сел. Адвокат барахтался на полу, пытаясь встать. Тюремщик растерянно переводил взгляд с ушибленного начальника на узника и обратно.

Засудирен прошипел:

— Болван, помоги подняться!

Солдат наклонился и поставил законника на ноги. Тот забрал с лежанки слетевший при ударе парик. Зашагал, шатаясь, к выходу.

На пороге следователь-адвокат обернулся.

— Сгною! — пообещал он Палванычу, — Это я тебе уже как судья говорю!

Дверь захлопнулась, лязгнул засов.

Прапорщик Дубовых остался в одиночестве еще на долгих двое суток, в течение которых посыльные ездили за настоящими владельцами телеги и возвращались с ними в Лохенберг. Затем законник их допросил.

К счастью Засудирена, мужики действительно оказались хозяевами телеги и лошадей. Дав подробные описания, пройдя испытание на правильность кобыльих кличек и особых примет, довольно точно назвав число горшков, они воссоединились со своим имуществом. Из благодарности да по простоте душевной они попробовали подарить законнику горшок, но Засудирен затопал ногами, заорал что-то про недопустимость взяток адептам правосудия и прогнал ребят вон.

— Наверное, надо было два горшка дать, — подумали мужики.

Они запрягли лошадок, честно выложили на крыльцо конторы Засудирена плащ с косой, сели в телегу и Поехали в Стольноштадт продавать многострадальные горшки. В Зачарованный лес поклялись больше не соваться.

Сам адепт правосудия задумчиво глядел им вслед, Потом заинтересовался плащом и косой. Понял, наконец, что смерти не было. Был лиходей Пауль, зло-Умышленно смущавший людей видом костлявой.

— А сие уже государственная измена, подрыв народного духа и посев паники в особо крупных разадеpax, — изрек законник.

Такой поворот следовало обдумать с особенной тщательностью.

Засудирен пошел в трактир, заказал пива и сыра. Стал обдумывать сложившуюся ситуацию. К четвертой кружке вырисовывалось вот что.

Если Пауль неоднократно стращал народ, обряжаясь смертью (а ведь только горшечников он успел испугать дважды), значит, посягал на спокойствие народа. Смуту затеял, волнения спровоцировать захотел, королевство пошатнуть замыслил.

Получалось дело государственной важности. А дела государственной важности необходимо передавать в столицу. Засудирен давно мечтал засветиться в Стольноштадте. Молодому законнику не хотелось всю жизнь проторчать в скучном Лохенберге, вдали от настоящей славы. Раскрытие заговора — вот та спасительная соломинка, которая вытянет юриста из пучины провинциальности!

Да! Он, Засудирен, обезвредил смутьяна! Осталось тряхнуть его как следует. Вдруг найдется сообщник? Или целая сеть заговорщиков? М-м-м… Чем больше будет подельников, тем громче прогремит скромное имя лохенбергского законника.

— Меня заметят в верховном королевском суде, — Засудирен стукнул по столу кулаком. — Я стану главным судьей!

— Не кричите, пожалуйста, господин Засудирен, — попросил трактирщик.

— Молчать! — распалялся законник, залезая на стол. — Я вам не вшивый крестьянин! Перед вами судья! Перед вами главная опора королевства, воплощенная справедливость!.. И не сметь стаскивать меня с трибуны! Я вам не позволю! Всех посажу!.. Свиньи, отпустите меня!.. Заговорщики!.. Пособники!..

— Надо запомнить, что господину Засудирену больше трех наливать не следует, — пробормотал трактирщик.

Впервые законник проснулся не дома или в рабочем кабинете, а в камере городской тюрьмы. Туда его, уже отбуянившего и сонного, привел трактирщик, а солдаты бережно уложили начальника на нары и прикрыли дверь, чтобы не беспокоить.

Засудирен долго не мог понять, куда попал. Потом страшная догадка исказила его опухшее лицо.

— Я… в тюрьме?!.

Решетка, нары, дверь, каменные стены… «За что?!» — вопрошал себя законник. Он силился что-либо вспомнить, но больная голова ответов не давала.

Охая, Засудирен сел на лежанке, держась за разламывающийся затылок.

— У… Проклятый Пауль! Я продержал его слишком долго, не докладывая о заговоре, и королевские службы сочли меня сообщником! Вот оно! Они решили, что я… Нет, только не это!!!

Законник бросился к двери и принялся в нее молотить кулаками, презрев головную боль.

— Это ошибка! Чудовищная ошибка! — кричал он, упав на колени. — Я не знал!..

Дверь, скрипя, уперлась в его ногу. В камеру просунулась голова часового.

— Господин Засудирен, вы проснулись? — робко произнес тюремщик, глядя в молящие глаза начальника. — Вы вчера, простите великодушно, напиться изволили. Мы сочли нужным уложить вас на мягкое… Господин Засудирен, что с вами?.. Врача!

В соседней камере недовольно заворочался прапорщик Дубовых. Его утренний сон был испорчен. Палваныч поминал самыми недобрыми словами буйного узника, который опустился до того, чтобы кричать сатрапам об «ошибках, чудовищных ошибках».

— А я думал, хоть в тюряге отосплюсь, — проворчал прапорщик, встав и приступив к легкой гимнастике.

Следующее пробуждение лохенбергского законника было значительно приятнее. Он сполз со своей домашней постели.

— Срочно допросить смутьяна! — твердил Засудирен, одеваясь и торопясь на работу. — И как можно быстрее — в Стольноштадт.

Не ждали часовые начальника в конце рабочего дня… Но бутыль браги спрятать успели. Впрочем, законник был столь возбужден, что не заметил бы и бочки эля.

— Ты и ты, — он показал на двух тюремщиков. — За мной. Скрутить и обыскать заключенного Пауля.

Прапорщик и не думал сопротивляться, а когда понял, что лезут в карманы, было поздно.

Засудирен смотрел на золотые вещицы, извлеченные из карманов Палваныча, и видел себя на олимпе судебной власти. Не веря своим глазам, он касался самопрялочки, мотовильца и колечка. Гладил пальцами драгоценный металл, а перед мысленным взором вспыхивал червонными буквами текст секретного королевского циркуляра: «Разыскивается похищенная принцесса Катринель. Особые приметы: золотые волосы, красавица. Возможно, одета в пеструю шкуру и вымазана сажей. При себе имела три золотые вещи, а именно…»

Законник сгреб вещицы принцессы и направился в кабинет, бросив на ходу охранникам:

— Оставить связанным, завтра на рассвете конвоируем в столицу. Лично повезу!

Пока Засудирен перечитывал циркуляр, держа его в дрожащих руках, да лелеял ювелирные вещдоки, прапорщик валялся в камере, пытаясь освободиться. Палваныч, конечно, понял: золотишко, найденное при нем, было с историей. С такой, что этот судейский болван чуть из штанов от радости не выпрыгнул.

— Обыскал бы сразу, рыло юридическое, было бы тебе счастье, — пыхтел прапорщик. — А я каков? Нет бы перепрятать… А кто знал, что он спохватится? Л могли в другую камеру перевести… Поздно гадать, когда в карикатуре по самый профиль…

Палванычу удалось развязаться. Он сгреб в центр стола вещи, вываленные из мешка и карманов, да так и оставленные солдатами до утра.

Расчерченный решеткой квадрат лунного света, падающего из окна на стол, осветил прапорщицкие «сокровища» .

Хлам не вдохновлял. Вот карта Зачарованного леса. Засудирену отчего-то не пришло в голову изъять ценный документ… Одинокая папиросина «Беломора» в смятой пачке да зажигалка, которая почему-то не заинтересовала здешних дикарей…

— Оставлял я тебя на крайний случай, вот он и наступил, — сказал Палваныч сигарете.

Чиркнул колесиком зажигалки. Вспыхнуло тщедушное пламя и сразу погасло. Больше ничего, кроме искр, сдохший предмет не выдал.

— Вот же засада! — прапорщик забросил зажигалку в угол. — И покурить не судьба!

Дубовых хмуро посмотрел на стол и увидел камешки. Огниво!

Подсобрав с пола сухой соломы и сложив на столе костерок, Палваныч хрястнул камешек о камешек. Родилась мощная искра, попала в солому, та затлела. Рядом с костерком возник маленький, ростом с поставленные друг на друга два кулака, человечек.

Прапорщик отпрянул.

— Привет, Малеен! Ой… Привет, новый хозяин огнива! — бодро воскликнул малявка. — Жду твоих указаний!

— Любых?

— Любых!

— И дверь эту откроешь?

— Легко!

— И охранников куда-нибудь денешь?

— Без проблем!

— И из города выведешь?

— Ты не выспрашивай, хозяин, а приказывай!

— Эх, мне бы таких солдат! — умилился Палва-ныч. — Слушай мою команду! Охранников убрать, дверь отворить, меня из города препроводить. В дорогу пожрать взял бы. Пока все.

Человечек кивнул и скрылся в темноте. Спустя полчаса прапорщик шагал прочь от Лохенберга, не представляя куда, лишь бы подальше от этого козла Засудирена. Из накопленного за несколько удачных дней имущества остался лишь заплечный мешок с огнивом. Золотишко, кошель денег, телегу и лошадей добытчик безвозвратно потерял. Спасибо малявке, хоть подсобил ноги унести…

Человеческая психика загадочна. Почему Палваныч не впал в исступление, какое случалось с ним при виде черта? Может, маленький человек как-то укладывался в сознании Дубовых, а черт — нет? Или рассудок прапорщика пытался смириться с тем, что чудеса все же иногда случаются, особенно в мире пряничных домиков и маленьких человечков?

Трудно понять военного. Трудно понять и русскую душу. Вот почему русские военные — самые непознанные существа во вселенной.

А папироску Палваныч снова решил отложить на черный день.

Прапорщик долго брел по незнакомому тракту, затем свернул в лесок, чтобы не маячить на глазах у каждого встречного-поперечного. Было бы обидно попасться прямо на дороге.

Перед самым рассветом выяснилось, что для Палваныча волшебная ночь еще не кончилась.

Он вышел к небольшому замку, расположившемуся в широком поле. Возле ворот прапорщик различил темный женский силуэт, словно росший из тумана. Подойдя ближе, Дубовых увидел даму примерно его лет, одетую в черное строгое платье до пят и черный же платок, полностью скрывавший волосы. Она стояла к Палванычу лицом, не спуская с него восхищенных глаз. Когда до странной женщины оставалось метров пять, она протянула к гостю гибкие руки и сказала томным бархатистым голосом:

— Мой повелитель, я знала, что ты придешь к своей смиренной рабе.

Произнеся эту патетическую фразу, дама театрально пала ниц перед прапорщиком, пробуждая в его памяти неприятные обрывки то ли сна, то ли белогорячечного бреда…

— Гражданочка, — смущенно проговорил он. — Гражданочка! Вы бы… ну… Вольно, можно встать, что ли…

Женщина с почтительным достоинством поднялась, преданно, но гордо глядя на Палваныча.

— Мне бы перекантоваться… — замялся гость.

— Я не ведаю истинного твоего языка, Мастер, прости свою рабу, — с нечеловеческим достоинством изрекла женщина. — Делай с моим жилищем и мною все, что считаешь нужным. Если хочешь пере… кантоваться, то я почту за честь…

«Ух, е! — возликовал Дубовых. — Делай, блин, со мной все, что считаешь нужным! Однако… И раз уж она меня на ты, тогда и я туда же».

— Это… Спрятаться надо. У тебя как?

— Разумеется, Повелитель! Мой замок — твой замок.

Хозяйка величаво взмахнула в сторону ворот. Прапорщик пошел ко входу, женщина отставала на полшага.

«Нет, ну точно меня за другого приняла. Повелитель какой-то, — совершил интеллектуальный прорыв Палваныч. — Не стану разубеждать! Хоть в замке поживу для полноты ощущений».

— А тебя, гражданочка, как прикажешь величать?

— Прикажу?! — в ужасе отшатнулась дама. — Что ты, Мастер!.. В миру меня звали графиней фон Страхолюдлих… Пока король не лишил меня дворянского титула… Я была на стороне Дункельонкеля. Мы проиграли. Проигравшие — платят.

— Ишь, какая закавыка у вас, графьев! В азартные игры на титулы режетесь?

— Ваша изысканная ирония льстит мне, повелитель, — склонила голову бывшая дворянка.

Гость, ведомый хозяйкой по коридорам и залам замка, оказался в гостевых покоях.

— Чего пожелаешь, мой господин? — спросила Страхолюдлих.

В свете факелов Палваныч наконец разглядел лицо женщины. Приятное правильное лицо. Разве что слишком холодны большие глаза и бледность необычная…

— Я бы поспал, — сказал прапорщик.

Двое молчаливых слуг, вбежавших в комнату, постелили огромную постель и бесшумно удалились.

— Я могу быть свободна? — спросила хозяйка.

— Да, спасибо! Спокойной ночи, — пробормотал Палваныч.

Дама поклонилась и вышла, прикрыв дверь.

— Вот житуха, Пауль, — бормотал Дубовых, залезая в кровать, — просыпаешься на нарах, а засыпаешь у графини в гостях.

Глава 17

Барон фон Лавочкин, или Тяжело в учении?!

Коля и Всезнайгель сидели в рабочем зале. Хайнц принес сюда два стула и подал вино с фруктами.

— Итак, — провозгласил Тилль, глядя на играющий гранями фужер. — До поединка пять дней. Подтянем теорию, я дам вам книжку. Займемся практикой. Вы умеете ездить на лошади?

— Нет. — Лавочкину стало стыдно.

— Отлично! Хорошо еще, вы не вызвались соревноваться с Шроттмахером в игре на лютне, — усмехнулся мудрец.

— Как раз на лютне я играю.

— А ведь верно! — воскликнул Всезнайгель. — Такой штрих необходимо использовать. Вы сходите под чей-нибудь балкон, споете пару серенад.

— Зачем?

— Это часть рыцарских навыков. Если по городу поползет слух, что рыцарь-новичок недурственно исполняет песни, Михаэль разозлится. Пусть лишний раз поволнуется! Ему, видите ли, последнее время не везет с репертуаром.

— А у меня его и вовсе нет.

— Сочините. Судя по тому, что болтают на улицах, вы уже поразили некую деревню песенным мастерством. Дело за малым: поразите столицу… Вернемся к подготовке. Научим вас держаться в седле и управляться с копьем. Дурацкое занятие, ей-богу, но именно этим вам придется заниматься во время поединка. Что с доспехами?

— Доспехи обещал купить слуга Шроттмахера. И коня.

— Видите, как граф стремится вас прикончить!

— Почему же прикончить? Ну, выбьет из седла. Упаду. Ведь не станет он меня добивать!

— Нет, не станет. Я присутствовал в тронном зале, когда король принимал решение о поединке. Пляшите, Николас, я настоял на том, чтобы бой производился по турнирной, укороченной системе, а не по финальным правилам. В финале после копейного состязания принято еще и на мечах драться. Но не обольщайтесь: после встречи с копьем графа многие стали калеками. И чем, хм, соперник худосочнее, тем поганее ему приходилось. Такая вот странная статистика.

— Может, отказаться?..

— О, как мы заговорили… — скривился Всезнайгель. — Отказавшийся от письменно заверенного вызова подлежит осмеянию, изъятию всего имущества и десятилетнему тюремному сроку. А вы планировали провести ближайшие десять лет по другому сценарию, не так ли?

Лавочкин понял, что слегка поторопился с принятием вызова.

«Но так хотелось домой! И еще насолить Тиллю. Теперь он мне помогает, а я струхнул. Струхнул не по мелочи…»

— Ладно, Николас, не грустите. Вы талантливый молодой человек, наверняка выкрутитесь. Назавтра вы приглашены во дворец, титул получать. Я распорядился, Хайнц купит вам несколько костюмов. Ваш несколько неуместен при дворе… Спокойной ночи, Николас.

Солдат ушел в свою комнату. Спал, как ни странно, крепко.

К королю Коля Лавочкин попал в полдень, отстояв четырехчасовую очередь. Это была пестрая лента людей, толпящихся в ожидании аудиенции. Кто-то шел с прошением, кто-то с просьбой рассудить спор, кого-то должны были наградить, кого-то король вызвал как эксперта. Знатные посетители сидели на обитых мягким скамьях. Бедные жались к противоположной стене, где скамеек, разумеется, не было.

Лавочкин, стоя посредине галереи, слегка растерялся. Положение спасла маркиза Знойненлибен, тоже сидевшая в очереди по какому-то мелкому делу. Она спорхнула со своего места, стремительно подошла к Коле, взяла его под руку и усадила рядом с собой. Парню стало неуютно под обстрелом завистливых взглядов.

Еще солдату было не по себе из-за нового наряда. В форме он чувствовал себя намного увереннее. Маркиза заметила его неловкость.

— Человек не в своем костюме очень потешно двигается, — шепнула она. — Но вы привыкайте, Николас. Камзол отличный, панталоны модные и ладно на вас сидят. Не волнуйтесь, вы замечательно смотритесь. Хотя, признаться, в своем зеленом наряде вы подкупали оригинальностью.

Коля вспомнил целый полк таких оригиналов, и ему стало смешно.

— Мы сегодня перекинулись словечком с Тиллем, — продолжила маркиза. — Я жду вас завтра вечером под своим балконом!

Лавочкин покраснел. Потом они болтали о всякой ерунде, недурно скоротав время ожидания.

Подошла Колина очередь.

Генрих восседал на троне. Вокруг толпились придворные. Справа от трона стоял Тилль Всезнайгель и ободряюще улыбался солдату.

Парень вежливо поклонился.

Король не произвел на Колю особого впечатления. Король, и ладно. Явно в молодости был красавцем. Сейчас же просто бодрый, не очень старый дедок.

— Это и есть Николас Могучий, о котором мне прожужжали все уши? — спросил монарх, поглядев в сторону.

— Да, ваше величество, — почтительно ответил Тилль.

— Щупловат, однако… Не скажешь, что силач… — Похоже, Коля тоже не поразил короля Генриха.

— Доблесть — не всегда металлоломодельство, — заявил Всезнайгель.

— А, на моего взбалмошного племянничка намекаете, — Генрих улыбнулся. — Боюсь, он скоро притащит какого-нибудь пастушонка в соперники…

Лавочкину такое высокомерие пришлось не по душе, но он предпочел промолчать.

— Юноша, — наконец обратился король к солдату. — Твои заслуги перед королевством, а именно… именно…

Король нетерпеливо щелкнул тонкими пальцами, то ли пытаясь разбудить память, то ли требуя подсказки.

— Осмелюсь напомнить, — тихо проговорил мудрец, — молодой человек одержал победу над великаном. В последнее время эти тупые уроды часто забираются в ваши владения с востока… Кроме того, юноша прогнал дракона, вымогавшего девственниц в одном из сел…

— Да! — оборвал король. — Принимая в расчет твои заслуги, мы жалуем тебе титул барона и небольшой земельный надел.

Слуга, стоявший в стороне от трона, подошел к Коле и вручил ему бумаги.

— Спасибо, ваше величество, — Коля снова поклонился, как учили.

— Ну-ну, беги, к поединку готовься, — махнул рукой король Генрих. — Следующий!

Рядовой Лавочкин, точнее, барон Николас Могучий, покинул тронный зал.

В коридоре к нему подскочил Клаус.

— Мои поздравления, барон! — затараторил он. — Надеюсь, завтра утром вы найдете время посетить оружейных дел мастера? Я посмею потревожить вас с тем, чтобы проводить. Лучшие доспехи, лучшего коня… Все сделаем по высшему разряду… Ну, как?

— Хорошо, Клаус. Жду вас завтра.

Из-за поворота вышел крупный ухоженный мужчина лет тридцати. Одет он был в расшитый золотом камзол и атласные панталоны, обут в дорогие туфли. Голову мужчины венчал роскошный берет. На благородном лице застыло выражение скуки. Темно-серые глаза смотрели прищурившись. Скулы украшала аккуратная бородка. Прямой нос был надменно задран.

Когда здоровяк поравнялся с Колей и Клаусом, последний представил:

— Граф Михаэль Шроттмахер! Барон Николас Могучий!

Граф сморщился, словно лизнул лимон, и проговорил, не останавливаясь и не поворачивая головы:

— Убью, щегол.

— Надсадишься, индюк, — ответил ему вслед солдат.

Шроттмахер взревел, кидаясь к Лавочкину. Клаус уперся в грудь хозяину, стараясь удержать разъяренного рыцаря.

— Не здесь, граф! Все покажет турнирная площадка!

Михаэль и не старался отпихнуть слугу, предпочитая рычать, а не драться.

Коля хмыкнул и зашагал прочь из дворца. Несомненно, их встреча была подстроена. Очное знакомство, так сказать… А в общем-то, граф мужик приятный, пока молчит…

В доме Тилля Всезнайгеля солдат занялся изучением полученных бумаг. Первая провозглашала его бароном. На второй был помечен земельный надел. Добрый монарх пожаловал Николасу немаленькую полоску Зачарованного леса, в которую попали и говорящий дуб, и местечко, где случился курьезный бой с птице-ящером, и, возможно, пряничный домик.

Принцесса поздравила парня с титулом и поместьем. Лавочкин поблагодарил ее, добавив:

— Ох, и хитер же твой отчим! Либо меня размажет его племянничек, либо на меня ляжет почетная миссия очищать Зачарованный лес от всякой нечисти…

— На то он и король, — со вздохом ответила Кат-ринель, накручивая на пальчик цепочку медальона, с которым ни на миг не расставалась.

Очередное напоминание о Генрихе совсем не улучшило принцессе настроения.

После обеда Коля извинился перед девушкой за то, что оставляет ее в одиночестве, и побрел читать книгу о рыцарском деле, которую накануне вручил ему Тилль.

Труд назывался «Теоретические основы рыцарского турнирного поединка». Второе издание, исправленное. Солдат узнал из предисловия, что автора первого умертвили родственники тех бедолаг, которые слепо последовали его советам.

«Конечно, — смекнул Лавочкин, — легче хлопнуть писаку, чем, скажем, Шроттмахера».

Далее излагалась идеология рыцарства. О, эти агнцы в латах были самыми честными, благородными и добрыми людьми. Согласно их кодексу, рыцарь делал то же самое, что и советские пионеры: уважал старших, помогал королевству процветать, переводил старушек через дорогу и прочее, прочее, прочее…

Техническая часть была конструктивней. Перечислялись правила ведения боя, подготовительные ритуалы, давались в картинках и описаниях базовые приемы. Особо оговаривалась магия. За ходом каждого поединка наблюдали специально обученные волшебники. В бою нельзя было использовать никаких заклятий. Нарушителя карали суровее отказника. Коля досадливо прищелкнул языком: только с утра возникла идея попросить Всезнайгеля о помощи! После чтения «Теоретических основ» с этим планом пришлось распрощаться.

Лавочкин не стал изучать главы, посвященные фехтованию на мечах, сконцентрировал внимание на конно-копейном поединке.

На бумаге все выглядело просто. Пользуясь знаменем как макетом копья, солдат изучил способы держать оружие, а также правильные наклоны копья при нанесении ударов в разные области человеческого тела. Несколько раз повторив приемы без книжки, Коля остался доволен результатом.

Потратив около часа на написание серенады, парень удовлетворился достижениями и на этом поприще.

Время летело незаметно. Вернулся из дворца Всезнайгель, устроил праздничный ужин, посвященный новоиспеченному барону Николасу.

Катринель была великолепна. Она наконец-то полностью избавилась от сажи в золотых волосах и уложила их в пышную прическу. В роскошном голубом платье, которое по поручению колдуна купил Хайнц, девушка смотрелась богиней. На длинной белой шее висел неизменный медальон. Лавочкин залюбовался, стараясь не замечать синие тени под глазами принцессы.

После застолья слуга Всезнайгеля принес лютню, и Коля допоздна тренировался.

Утром следующего дня за ним явился графский слуга Клаус.

В мастерских лучшего столичного оружейника стоял грохот, было ужасно жарко и пахло горячим металлом. Сам мастер, мускулистый, абсолютно лысый человек с выжженными бровями, одетый в легкие штаны и фартук, был в курсе того, кто придет к нему за покупками.

— Николас Могучий! — прогремел оружейник. — Рад предложить свой товар! Пойдемте на склад.

После лязга и зноя мастерских склад казался раем. Раем, начиненным от пола до потолка оружием и доспехами.

Мастер оценивающе осмотрел Колину фигуру, прикинул рост и принялся копаться в своих железках. Подобрал шлем, широкие турнирные наплечники, кирасу, закрывающую живот, щитки на руки и на ноги, а также пижонские железные перчатки и сапоги.

— А зачем сбоку на кирасе торчит крюк? — поинтересовался рядовой.

— На него укладывается копье, — пояснил мастер. — Вы вряд ли удержите его на весу, господин Николас.

— Понятно…

— Как видите, эти латы требуют небольшой доработки. Кроме того, мы их отполируем и нанесем ваши цвета. Насколько я знаю, главный цвет вашего штандарта — красный.

— Да, — подтвердил солдат. — Красный с золотыми письменами.

— Отлично! Господин Клаус обещал завтра привести вашего турнирного коня. Смею вас уверить, мы подберем для него самую лучшую броню. Послезавтра вся амуниция будет доставлена, только укажите адрес.

— В дом Тилля Всезнайгеля, пожалуйста, — сказал Коля.

— А счет предъявите моему хозяину, — добавил Клаус.

— Эй! — спохватился Лавочкин. — А копье?

— Копья поставляются на турниры другим мастером, специалистом по дереву. Не нужно беспокоиться. Копья закупает королевство, чтобы рыцари не пробовали усовершенствовать это орудие. Копье выдадут перед боем.

У мастерских парень расстался со слугой Шроттмахера. На повестке дня была конная езда.

Мудрец нанял Николасу лучших учителей. Во время первого урока солдат нервничал, — ведь он, типичный горожанин, сроду не имел дела с лошадьми.

К нему подвели крепкую кобылку-тяжеловоза.

— На похожем коне вы будете сражаться, — пояснил учитель.

Солдат познакомился с лошадью, которую звали Кобылка (парню оставалось лишь подивиться полету фантазии того, кто ее так назвал), поводил по специальной, огороженной деревянным забором, поляне. Потом Колю научили садиться в седло и покатали по кругу» придерживая Кобылку под уздцы. К концу занятия Лавочкин ездил без посторонней помощи. Кобылка была спокойная, явно опытнее наездника, и понимала, чем зарабатывает на овес. Короче, обошлось без эксцессов.

— Что ж, весьма неплохо, — похвалили парня учителя. — На следующем занятии вы освоите управление лошадью, попробуете иноходь. До встречи.

К Всезнайгелю Коля вернулся под вечер. Солдат вымотался, зато был переполнен впечатлениями. За ужином он делился восторгами с хозяином дома и Катринель. Девушка живо сопереживала рассказу, а Тилль сдержанно улыбался, занимаясь едой.

Перед тем как уйти в кабинет, он изложил соображения насчет судьбы принцессы:

— Когда Катринель сбежала, король разослал в города и на пограничные заставы особое распоряжение. Если попробовать покинуть королевство через заставу, легко попасться. Вы, принцесса, конечно, можете понадеяться на шапку-невидимку или еще на что-нибудь, например, на мои авторитет и умения. Но есть маленькая загвоздка: я сам в свое время снабдил границы королевства специальными магическими устройствами, временно прекращающими действие любого заклинания. Ни мое колдовство, ни шапка не сработают… Поступим так: пройдет турнир, Николас встанет на ноги, и мы предпримем попытку перехода границы без помощи моей магии.

Коля помрачнел: похоже, никто не верил в его победу.

— А почему бы не бежать в другое королевство прямиком через лес? — спросила принцесса.

— Объясняю, — с готовностью отозвался Всезнай-гель. — Королевство обнесено высоким прочным забо-Ром с моим волшебным сюрпризом. Верхом можно Проехать только через заставу. Ладно, позже поговорим.

Тилль ушел.

— Вот же где горе-то от ума, — невесело улыбнулся солдат.

Следующий день Коля начал с посещения своего делового партнера-скорняка.

— Привет, Йорингель! Как продажи?

— Великолепно, господин Николас! Птицеящер разлетается на ура!

Коля улыбнулся невольному каламбуру.

— Сегодня я отдам вам еще четверть суммы, но на самом деле, если все будет идти по-прежнему, вы получите четверть сверху! Люди, зная, что я торгую вашей добычей, сами называют цену раза в полтора больше, чем назначил бы я!

— Как это?

— Ну, я не говорю, мол, такой ремень обойдется вам в сто талеров. Я говорю: «А сколько вы готовы заплатить за такой ремень?»

— О! Рад за вас, Йорингель! Надеюсь, вы распродадите все до моего дурацкого поединка…

— Почему же? Наоборот, я оставил рулончик! И скажу по секрету, поставил денежек на вашу победу. В трактире, где мы пьем с друзьями эль, частенько заключаются пари.

— Боюсь, ты слишком в меня веришь…

— Ай, не скромничайте! — отмахнулся скорняк. — Вы ходите по Зачарованному лесу, словно по родному дому, а Зачарованный лес — это что-то совершенно ужасное и потустороннее… Мой брат, про которого я как-то упоминал…

— Солдат, да?

— Именно. Он недавно вернулся из поискового похода. Ну, принцессу искали и не нашли… Сам не свой оттуда явился! И весь отряд такой же. Аккурат под вечер домой завалился, увольнение на три дня дали. Налил стакан браги, хлопнул. Еще налил, хлопнул. Ну и третий тоже. Говорит: брат Йорингель, набрели мы на разбойничью заимку. Хочешь знать настоящий смысл фразы «спать как убитый»? Отвечаю: чего тут гадать? Крепко спать, а что еще? А он говорит — нет, и даже дрожащим пальцем перед носом поводил. Рассказывает, что его отряд зашел в эту заимку, а в каждом доме — люди в постелях. У кого нож в сердце, у кого топор в башке, кто удушен шнуром… И все храпят, сопят, с боку на бок ворочаются и причмокивают. Мы, говорит, чуть деру не дали, но один неуклюжий служивый задел мертвяка-то храпящего. Тот встрепенулся, просыпаясь, топор из головы выпал, и раны нет, словно и не было! Встал. Живой, здоровый, только перепугался пуще нас. Короче, растормошили всех, а потом повязали, — разбойники все же…

— Жуть, — Коля притворился пораженным, хоть и не поверил россказням пьяного солдата.

— Истинно, жуть! — закивал Йорингель. — Или вот еще. Недавно пришел парень в стражники наниматься. В Зачарованном лесу саму смерть видел. С косой и в черном балахоне. Явилась в свете молний на волшебном гнедом коне… Чуть парня громом небесным не убила! Что-то страшное затевается в этом поганом лесу… Народ уже хочет спалить его к чертям собачьим, но зеленые не дают.

— Зеленые?! — тут убаюканный сельскими ужастиками Лавочкин словно проснулся.

— Ну да, егеря королевские. Их так за цвет формы называют. Они получили строгий приказ пресекать любые поджоги. Им даже разрешили стрелять насмерть.

— Знаете, Йорингель… Лес ведь ни в чем не виноват. Я же по нему ходил. Например, там есть замечательный говорящий дуб…

— Вот! Не должны деревья болтать! — сердито пробурчал лавочник. — Ладно, надеюсь, все обойдется. Держите-ка лучше деньги.

Коля, попрощавшись со скорняком, занес выручку к Тиллю и отправился на урок верховой езды.

Кобылка послушно исполняла команды, легко перешла в иноходь, по первому требованию наездника остановилась. В общем, охотно сотрудничала с новичком. Учителя показали, как нужно седлать и расседлывать коня. Коля несколько раз повторил эту ответственную операцию. В конце занятия учитель сказал:

— Господин Всезнайгель прислал записку. Нынче вечером вам предстоит прогулка верхом. Во дворе мудрейшего есть конюшня, слуга позаботится о лошади. Так что забирайте эту Кобылку, тем паче, она к вам привыкла.

Коля всю дорогу к дому придворного колдуна ломал голову, куда же Тилль задумал его послать? И только перед дверью вспомнил: сегодня вечером необходимо поразить маркизу Знойненлибен пением серенады! А какой же рыцарь без лошади?

Глава 18

Николас Могучий — поп-звезда, или Драку заказывали?

Перед поездкой к балкону маркизы Коля взял «Теоретические основы рыцарского турнирного поединка» и прочитал главу «О серенадопении и амурном этикете». Правила были несложны:

«К исполнению серенады рыцарь прибывает на коне, при штандарте, с букетом цветов и музыкальным инструментом. Предупреждая о своем появлении даму первыми аккордами, рыцарь дожидается сигнала: „Ах! Кто это?", представляется и приступает непосредственно к пению.

В процессе пения дама имеет право выражать свое положительное отношение к происходящему аплодисментами, бросанием свежего цветка и вздохами. Последние не должны быть громче песни.

Отрицательное отношение выражается свистом, зевками и покиданием дамой балкона с громким запиранием двери. Свист и зевки могут быть громче песни.

После пения дама может оказать рыцарю следующие знаки внимания:

1. Показаться на балконе в пределах видимости рыцаря и

а) одобрительным кивком поощрить старания серенадо исполнителя,

б) продемонстрировать негативную оценку неприличным жестом.

При этом рыцарь может либо закинуть букет на балкон (рекомендуется, если дама ведет себя по сценарию 1.а или, в противном случае, засунуть его себе в специальную сумку для отклоненных цветов.

2. Скинуть рыцарю веревочную лестницу, давая понять, что она (дама) вся его.

При этом рыцарь поднимается на балкон и

а) дарит букет и ночь любви своей даме,

б) дарит букет и едет домой, если считает, что не надо торопить события.

Рыцарь, не поднявшийся на скинутую лестницу, — просто идиот и хам».

— Правила ясны, можно приступать, — Коля захлопнул книгу и отправился к маркизе.

Сумерки сменились тьмой.

Лошадь неспешно цокала по мостовой. В седле восседал барон Николас Могучий. Позади него развевалось развернутое знамя, за спиной болталась на автоматном ремне лютня, а в руке пламенел алый букет.

Подъехав к балкону, солдат воткнул букет под луку седла, взял лютню и сыграл мажорные начальные аккорды, процитировав фанфары из рок-оперы «Иисус Христос — Суперзвезда».

— Ах! Кто это? — донеслось сверху.

Парень глубоко вздохнул, ударил по струнам, задавая непривычный для серенады динамичный ритм, и стал читать самый натуральный рэп:

Эй, фрау! Эй, фрау!

Вы сегодня по-любому не правы.

У балкона вона

парень-то какой — рыцарь,

нельзя не подивиться,

любая девица

готова слиться

с ним в поцелуе,

ну и прочих формах.

Оставим треп о нормах.

Эй, фрау! Эй, фрау!

Вы со мною по-любому не правы.

Парень с букетом летом,

при луне, на коне, при знамени,

в груди с большевистским пламенем.

Пренебрегаете нами ли?

Сяду ли на мели?

Любая закидала бы цветами, ах!..

Только не надо кидать в горшках.

Шутка ли, жутко ли? Спите?!

Вздорное что-нибудь отколите!

Парень ждет при букете,

а в третьем куплете

ни слова о лете!

Брага в буфете,

вы в вечернем туалете,

не хмурьте брови,

предадимся любови!

Эй, фрау! Эй, фрау!

Вы сегодня по-любому не правы.

Чтобы закрепить успех, Коля после каждого куплета исполнял припев, который беспардонно стащил из «Бременских музыкантов»:

Ночь пройдет, наступит утро ясное,

Знаю, счастье нас с тобой ждет!

Ночь пройдет, пройдешь и ты, ненастная,

Солнце взойдет!!!..

Маркиза Знойненлибен была сражена новаторским речитативом и мелодичным, почти оперным припевом.

Хлопки не прекращались с первого до последнего куплета, вздохи венчали каждый припев.

Лестница слетела, как только стихла последняя нота Колиной серенады. Зажав букет в зубах, солдат Лавочкин поднялся к маркизе в покои.

— Николас, вы гений, — прошептала Знойненлибен. — Так еще никто не пел! Что за стиль?

— Рэп, — внес ясность Коля, вручая букет взволнованной маркизе. — Древнее искусство далекого угнетенного народа. Те люди черны лицом, зато в душе белы и пушисты! А сейчас мне пора, Занна. Не будем торопить события!

— До свидания, Николас! Спасибо за серенаду и букет, — сказала дама. — Приезжайте завтра, в это же время. Спойте мне что-нибудь еще.

— Буду непременно! — пообещал солдат, спускаясь к лошади.

Слава серенадопевца накрыла Николаса, как сачок бабочку.

Во-первых, маркиза, ее слуги и соседи мгновенно разболтали в городе о совершенно новой трактовке серенадного искусства.

Во-вторых, а возможно, и в главных, барон Николас Могучий оказался первым рыцарем, который посчитал, что маркиза Знойненлибен торопит события.

Вот это было подлинной сенсацией. Все предыдущие соискатели добивались от маркизы спуска лестницы исключительно для выполнения полной программы.

Половину следующего дня столица болтала об очередном, теперь музыкально-амурном подвиге Николаса Могучего под балконом самой желанной женщины королевства. Безусловно, светские дамы завидовали маркизе за неизменный успех у мужчин и недолюбливали ее. Кто-то открыто демонстрировал ей свою неприязнь, кто-то тихо ненавидел, но все с ней считались, и было престижно иметь со Знойненлибен приятельские отношения.

После обеда к ней потянулись с неожиданными визитами великосветские львицы. Просьба была одна на всех: позволить тихо посидеть в комнате и послушать божественное пение Николаса.

Сначала маркиза отнекивалась, дескать, это не по правилам. Потом уступила первой, второй, третьей… К вечеру в ее комнате сидело пятнадцать слушательниц.

Сам же Николас оставался в счастливом неведении относительно нового витка своей популярности. Признаться, он вообще не представлял ее масштабов. Да, его узнавали, но он относил эту известность на счет «деревенского эффекта», то есть все друг друга знают, потому что народу не особенно много.

Утром принцесса Катринель с пристрастием допросила Колю, как все прошло. Парень рассказал. Когда он добрался до момента, где Знойненлибен сбросила лестницу, девушка помрачнела. Она становилась грустнее и грустнее, слушая о маркизе, рассыпавшейся в комплиментах, и лишь после слов солдата, — мол, букет вручил и сразу домой, — принцесса снова повеселела.

— Конечно, маркиза потрясающая женщина, — закончил своеобразный отчет Лавочкин, — но совсем не для меня. Звала сегодня еще что-нибудь спеть…

Катринель о чем-то задумалась, перебирая цепочку медальона.

— Можно посмотреть? — Коля протянул руку к украшению.

— Пожалуйста.

Принцесса расстегнула цепочку. Солдат покрутил медальон в руках и случайно раскрыл створки. Внутри были два портрета: девушка с золотыми волосами и русоволосый паренек.

Коля не успел как следует рассмотреть изображения: принцесса сразу вырвала вещь из его рук.

— Кто это? — спросил Лавочкин, возвращая вещь хозяйке.

— Да так… — Катринель спрятала медальон. — Вам будет не интересно…

— Родители?

— Н-нет.

Парень призадумался: «Бывает, девушке кто-то нагадает, напророчит жениха. Чуть ли не покажет! И вот у нее на портрете какой-то малый… А что, если этот малый — я? Жаль, не дала разглядеть получше!.. Наверняка все здесь происходящее — неспроста! Не с кондачка же я сюда попал?.. Девушка красивая. И я, кажись, не урод. Почему бы и нет?» Вошел Хайнц:

— Барон, вам привезли готовые доспехи! Солдат принялся рассматривать и примерять латы. Оружейники все сделали бесподобно: на отполированные до зеркального блеска железки нанесли по широкой красной полосе с золотым пробором. Внешний вид шлема навевал воспоминания о Терминаторе, Робокопе и прочих непробиваемых металлических киногероях. Эта ассоциация вселяла надежды на счастливый исход поединка.

«Авось не убьют», — вздохнул парень.

Он пошел в маленькую конюшенку Тилля, оседлал лошадь и поехал на урок верховой езды. Там он познакомился с точной копией турнирной площадки, покатался, тыкая жердью в соломенные чучела. Сначала получалось не ахти. Затем Коля поймал кураж и порвал три чучела. Учителя предложили прыжки через препятствия. Кобылка сигала через невысокие барьеры, неширокие ямы. Наездник ни разу не свалился, хотя однажды был чрезвычайно близок к падению. Учителя довольно улыбались. Маленькие победы приб.авили парню оптимизма.

— Скажите, могу ли я выкупить Кобылку? — спросил у педагогов Коля после занятий.

— Это очень умное животное, замечательно работающее при обучении новичков, господин Николас. В бою или погоне она вам не особо сгодится. Все же она тяжеловоз, да и возраст…

— Я не собираюсь выигрывать на ней скачки, просто мы очень друг к другу привязались. Правда, Кобылка?

Лошадь кивнула.

Учителя назвали немалую цену, солдат достал специально захваченный кошель, отсчитал положенное. Ударили по рукам.

— Спасибо за уроки, — Лавочкин поблагодарил тренеров и покинул манеж теперь уже на своей Кобылке.

Он неспешно ехал домой (солдат начал мысленно считать жилище Всезнайгеля своим домом), сочиняя новую серенаду, и вдруг услышал пение-говорение уличных артистов: «Эй, фрау! Эй, фрау! Вы сегодня по-любому не правы!..»

— Ну, ничего нельзя в этой большой деревне сделать по-тихому, — пробормотал Коля.

Вернувшись к Тиллю, парень заперся в комнате и предался разучиванию сюрприза для Знойненлибен.

Стемнело, рыцарь стал собираться. В дверь постучала принцесса.

— Ты забыл про цветы… Вот, я принесла… — вымолвила она, протягивая алый букет.

— Ой! — ударил себя по лбу Коля. — Спасибо тебе, Катринель. Так неудобно вышло. Это я тебе должен цветы дарить.

Он топтался, не зная, что бы еще сказать, и вдруг ужаснулся:

— Ты выходила из дома?!

— Нет, — рассмеялась девушка. — Хайнца попросила. Не волнуйся. И удачи тебе.

— Спасибо. И… — парень поймал Катринель за руку. — Я обязательно напишу для тебя серенаду. Самую лучшую.

Под б�