Роковая Музыка Музыка Души

Терри Пратчетт

Роковая музыка

Этот рассказ — о памяти. И кое-что можно сразу припомнить…

… как Смерть Плоского Мира, по причинам, известным лишь ему одному, спас однажды маленькую девочку и перенес ее в свой дом, за пределы всех измерений. Он позволил ей достигнуть возраста шестнадцати лет, поскольку полагал, что с подростками проще иметь дело, чем с маленькими детьми — и это показывает нам, что можно быть бессмертной антропоморфной персонификацией и при этом жестоко заблуждаться относительно некоторых простых вещей…

… как позже он взял учеником некоего Мортимера, или попросту Мора. Между ним и Изабель мгновенно возникла неприязнь — каждый может догадаться, как оно выглядело в деталях. В роли заместителя Мрачного Жнеца Мор потерпел грандиозное фиаско, став причиной проблем, приведших к расшатыванию самой реальности и схватке между ним и Смертью, которую Мор проиграл…

… и как Смерть — по причинам, известным лишь ему одному — сохранил ему жизнь и отправил его вместе с Изабель назад в мир.

Никто не знает, отчего Смерть начал испытывать к человеческим существам, с которыми он работал столь долго, практический интерес. Вероятно, это было простое любопытство. Даже самый удачливый крысолов рано или поздно испытает подобный интерес к крысам. Он может наблюдать, как они живут и как умирают, записывать каждую деталь крысиного существования, хотя и никогда не сумеет понять, на что похожа беготня по лабиринту.

Но если правда, что наблюдение изменяет то, за чем наблюдают [1], то еще в большей степени правда, что оно изменяет и наблюдателя.

Мор и Изабель поженились.

У них родился ребенок.

Этот рассказ — еще и о сексе, наркотиках и Музыке Рока. Ну, скажем…

…одно из трех — это уже неплохо. Разумеется, это только тридцать три процента, но ведь может быть и меньше…

Где остановиться?

Темная, ненастная ночь. Карета — уже без лошадей — проламывает хлипкую, бесполезную ограду и, крутясь, летит в пропасть. Ни разу не ударившись о стены ущелья, она достигает сухого русла реки далеко внизу, где и разлетается на кусочки.

Мисс Буттс нервно переворошила сочинения.

Среди них была одно, написанное шестилетней девочкой: «Что Мы Делаем на Празднеках — Что я делаю на празднеках я астаюс с дедулей у него есть большая Белая лошть и сад который вес Чорный. У нас ест Яйцы и чипсы».

Затем масло из каретных ламп вспыхивает, и происходит мгновенный взрыв, из недр которого — поскольку даже в трагедиях есть определенная неизменность — вылетает горящее колесо.

И еще один листок бумаги — рисунок, сделанный в более серьезном возрасте. Выполненный сплошь черным. Мисс Буттс вздохнула. Это вовсе не значит, что в распоряжении рисовальщицы не было карандашей другого цвета. В Квирмской Школе для Юных Леди были действительно дорогие карандаши всех цветов.

И, наконец, когда погасли последние потрескивающие огоньки, воцарилась тишина.

И — наблюдатель.

Который повернулся и сказал кому-то в темноте:

— ДА. КОЕ-ЧТО Я МОГ БЫ СДЕЛАТЬ.

А потом ускакал прочь.

Мисс Буттс еще раз перетасовала листки. Она ощущала раздражение и беспокойство — чувства, обычные для тех, кто имел дело с этой девочкой. Бумаги помогали ей чувствовать себя лучше. Они были более надежными.

Кроме того, была еще проблема этой… аварии.

Мисс Буттс уже приходилось сообщать такие известия. Этого не избежишь, если вы руководите крупной школой-интернатом. Родители многих воспитанниц частенько оказывались за бортом того или иного бизнеса, и иногда это был бизнес того сорта, в котором возможность разбогатеть шла рука об руку с риском повстречать малосимпатичных людей.

Мисс Буттс знала, как действовать в подобных случаях. Это болезненно, но время лечит. Сначала потрясение, слезы, а затем, в конце концов, все проходит. Люди знают, что делать с несчастьями. У них есть что-то вроде инструкций, заложенных в подсознание. Жизнь-то продолжается.

Но этот ребенок просто спокойно сидел перед ней, и все. Это было спокойствие, которое выбивало почву из-под ног у мисс Буттс. Несмотря на долгую жизнь в печи образования, которая незаметно высушила ее, она не была жестокой женщиной, а просто добросовестной сторонницей уместности. Она полагала, что знает, что должно происходить в таких ситуациях и испытывала смутное раздражение оттого, что оно таки не происходит.

— Кхм… Если тебе хочется остаться одной, чтобы поплакать… — предприняла она попытку направить события в нужное русло.

— Это поможет? — спросила Сьюзан.

Это помогло бы мисс Буттс.

— Я хотела бы знать — все ли ты поняла из того, что я тебе сказала? — вот и все, что она смогла заметить.

Девочка уставилась в потолок, как будто решала сложную алгебраическую задачу, а затем ответила:

— Я думаю — пойму.

Это выглядело так, как будто она уже все знает и как-то с этим разобралась. Мисс Буттс просила учителей внимательно присматривать за Сьюзан. Те отвечали, что это непросто, потому что…

Раздался стук в дверь, такой робкий, как будто его произвел некто, кто предпочел бы остаться неуслышанным. Мисс Буттс вернулась к действительности.

— Входи, — сказала она.

Дверь бесшумно отворилась. Сьюзан никогда не производила шума. Все учителя замечали это. Это просто жутко, говорили они. Она возникает прямо у вас перед носом, когда вы меньше всего этого ожидаете.

— А, Сьюзан, — сказала мисс Буттс. Бледная улыбка пробежала по ее лицу, как нервная дрожь по шкуре испуганной овцы. — Пожалуйста, садись.

— Конечно, мисс Буттс.

Мисс Буттс переложила листки бумаги.

— Сьюзан…

— Да, мисс Буттс?

— Мне неприятно это говорить, но выяснилось, что ты опять отсутствовала на уроках…

— Я не понимаю, мисс Буттс.

Директриса наклонилась вперед. Она чувствовала смутное раздражение на саму себя, однако… что-то неприятное было в этом ребенке. Блестящие успехи в тех предметах, которые ей нравились, безусловно. Но этот был тот блеск, которым сверкает алмаз — холодный блеск острых граней.

— Ты опять делала это? — спросила она. — Ты обещала прекратить эти глупости.

— Мисс Буттс?

— Ты опять становилась невидимой, не так ли?

Сьюзан залилась румянцем. То же, несколько менее розово, сделала и мисс Буттс. «Я понимаю, подумала она, что это нелепо. Это противоречит здравому смыслу. Это… ох, нет…»

Она отвернулась и прикрыла глаза.

— Да, мисс Буттс? — спросила Сьюзан — за секунду до того, как мисс Буттс произнесла: «Сьюзан…». Мисс Буттс содрогнулась. Это было еще одно, что замечали учителя. Иногда Сьюзан отвечала на вопрос прежде чем вы его задавали.

Она попыталась успокоиться.

— Ты все еще сидишь здесь, не так ли?

— Конечно, мисс Буттс.

Нелепость!

Это не было невидимостью, сказала она себе. Она просто старается быть незаметной, только и всего.

Она… Кто?

Мисс Буттс сконцентрировалась.

Для такого случая она написала себе небольшую записку и положила в папку. Теперь она прочитала: «Ты беседуешь со Сьюзан Сто Гелит. Постарайся не забыть это».

— Сьюзан? — рискнула она.

— Да, мисс Буттс?

Если мисс Буттс концентрировалась, она видела сидящую перед ней Сьюзан. Если она делала усилия, ей удавалось слышать ее голос. Нужно просто не поддаваться ощущению, что она здесь в одиночестве.

— Я боюсь, мисс Кумбер и мисс Греггс жаловались на тебя, — заявила она.

— Я всегда в классе, мисс Буттс.

— Осмелюсь предположить, что это правда. Мисс Трейтор и мисс Штамп говорят, что видят тебя все время.

В учительской по этому поводу даже имела место дискуссия.

— Это потому что тебе нравятся Логика и Математика и не нравятся Язык и История?

Мисс Буттс сконцентрировалась. Ребенок никоим образом не мог покинуть комнату.

Только собрав всю волю в кулак, она смогла уловить некий намек на голос, который произнес:

— Не знаю, мисс Буттс.

— Сьюзан, это, в самом деле, весьма огорчительно, когда…

Мисс Буттс умолкла. Она оглядела кабинет, затем скользнула взглядом по своей записке, лежащей на столе поверх бумаг. С озадаченным видом попыталась было прочесть ее, потом скатала и бросила в корзину для мусора. Схватила ручку, некоторое время пялилась в пространство, а затем сосредоточилась на школьных счетах.

Вежливо подождав немного, Сьюзан поднялась и вышла так тихо, как могла.

Одни события предшествуют другим. Боги играют судьбами людей. Но перед этим они собирают все фишки на доске и переворачивают все вокруг в поисках костей.

В маленькой горной стране Лламедос было дождливо. В Лламедосе всегда было дождливо. Дождь являлся основной статьей экспорта государства. Здесь были целые залежи дождя.

Бард Имп сидел под вечнозеленым эвергрином — более по привычке, нежели в расчете на то, что оно защитит его от дождя. Вода моросила на игольчатые листья, собираясь на ветках в ручейки, так что дерево работало как настоящий дождеконцентратор. Случайные комья дождя плюхались на голову Импа. Ему было семнадцать лет, он был чрезвычайно талантливый и крайне недовольный жизнью. Он настраивал арфу, свою чудесную новую арфу и смотрел на дождь, слезы бежали по у него по лицу, смешиваясь с моросью. Боги любят, когда люди в таком состоянии.

Говорят, что боги, желая уничтожить кого-то, сначала доводят его до безумия. На самом же деле они вручают ему эквивалент небольшой палочки с искрящимся фитилем и надписью «Динамитная компания Акме» на боку. Так гораздо интереснее, да и времени занимает поменьше.

Сьюзан болталась по пахнущим дезинфекцией коридорам. Как правило, она не слишком беспокоилась о том, что подумает мисс Буттс. Обычно ничьи мысли ee не беспокоили. Она не знала, почему некоторые люди забывали о ней, когда ей того хотелось и, немного погодя, испытывали смущение, если об этом заходила речь. Временами кое-кто из учителей испытывал сложности, если хотел увидеть ее. Это было прекрасно. Обычно, когда со всеми остальными в классе происходило что-то вроде Основных Статей Экспорта Клатча, она доставала книгу и мирно читала ее.

Вне всякого сомнения, это была превосходная арфа. Нечасто из рук мастера выходило что-то такое, что невозможно улучшить. Эту арфу он даже не потрудился покрыть орнаментом — в данном случае это было бы кощунством. И она была новой, что само по себе было весьма необычным для Лламедоса. Большинство местных арф были старыми. Не в том смысле, что ими не пользовались, хотя порой им не помешал бы новый корпус, или гриф, или струны. Старые барды говорили, что они тем лучше, чем старше. Хотя старики вообще склонны говорить подобные вещи — невзирая на повседневный опыт.

Имп дернул струну. Нота повисла в воздухе и истаяла. Арфа звучала ярко и чисто, как колокол. Невозможно и вообразить, как она зазвучит через столетия.

Его отец говорил, что это ерунда — будущее записано на камне, а не в нотах. И это только начало того, что он еще говорил.

Потом он говорил еще и еще и мир вдруг становился новым и неприятным местом, в котором не было ничего, что осталось бы не обговоренным. И он сказал отцу: ты ничего не понимаешь! Ты просто старый дурак! Я посвятил свою жизнь музыке и очень скоро все будут говорить — да, он величайший музыкант в мире.

Чепуха! Как будто барды интересовались чьим-то мнением, кроме мнения других бардов, которые всю жизнь учились как слушать музыку. Чепуха, и тем не менее… Будучи произнесенной со страстью достаточной, чтобы достать богов, она могла изменить под себя вселенную. В словах скрыта мощь, изменяющая мир. Будьте осторожны со своими желаниями. Никогда не угадаешь, кто вас услышит. Или что, как в данном случае. Потому что, возможно, нечто скользит сквозь вселенную и несколько слов, произнесенных не тем человеком в нужном месте в нужное время, могут заставить это переменить направление…

Далеко отсюда, в шумном Анк-Морпорке на некоей пустой стене произошло мгновенное кипение искорок и вспышек и вдруг…

…возникла лавка. Старая музыкальная лавка. Никто не заметил ее прибытия. Стоило ей занять это место и стало так, как будто бы она была здесь всегда.

Смерть сидел, подперев челюсть руками и уставившись в пустоту.

Бесшумно возник Альберт.

Было несколько моментов, которые неизменно озадачивали Смерть, когда он удосуживался обратить на них внимание, и вот один из них: почему его слуга всегда перемещается по полу одним и тем же путем? ТО ЕСТЬ, подумал он, УЧИТЫВАЯ РАЗМЕР КОМНАТЫ…

…которая простиралась в бесконечность или так близко к бесконечности, что различие становилось несущественным. Она была где-то с милю. Многовато для комнаты, хотя бесконечность и нелегко рассмотреть.

Смерть, пожалуй, слегка погорячился, создавая этот дом. Время и пространство — вещи, поддающиеся манипулированию, а не неизменные. Внутреннего пространства получилось чуть-чуть слишком. Смерть как-то не учел, что снаружи дом должен быть больше, чем внутри. То же самое и с садом. Когда ОН начал уделять несколько больше интереса этим вещам, то обнаружил, что люди, кажется, склонны считать, что известную роль в концепции, скажем, роз, играют цвета. Но ОН сотворил их черными. Ему нравилось черное.

Так происходит с чем угодно. Так происходит со всем, рано или поздно.

Известные ему люди — а таких было несколько — относились к невозможным размерам комнат странным образом — попросту игнорируя их. Да вот хоть Альберт сейчас. Огромные двери распахнулись и на пороге возник Альберт, осторожно несущий чашку на блюдце…

…и мгновение спустя он уже стоит на краю относительно небольшого ковра, лежащего у Смерти под столом. Когда Смерть задумывался, каким образом слуга преодолевает разделяющее их пространство, то понимал, что с точки зрения Альберта никакого пространства нет.

— Я принес вам ромашковый чай, — сказал Альберт.

— ХМММ?

— Сэр?

— ИЗВИНИ. Я ЗАДУМАЛСЯ. ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?

— Ромашковый чай…

— РОМАШКОВЫЙ? Я ПОЛАГАЛ, ЧТО РОМАШКА СКОРЕЕ ИМЕЕТ ОТНОШЕНИЕ К МЫЛУ.

— О, вы можете добавлять ромашку и в чай, и в мыло, сэр, — сказал Альберт. Он встревожился. Он всегда тревожился, когда Смерть принимался размышлять о простых вещах. Это было совершенно неподходящее занятие. Он думал о них весьма странным образом.

— КАК ЭТО УДОБНО. ЧИСТОТА И СНАРУЖИ И ВНУТРИ.

Смерть опять подпер челюсть руками.

— Сэр? — через некоторое время проговорил Альберт.

— ХМММ?

— Чай остынет, если вы не выпьете его сейчас.

— АЛЬБЕРТ…

— Да, сэр?

— Я ХОТЕЛ БЫ ЗНАТЬ…

— Сэр?

— ЗАЧЕМ ВСЕ ЭТО? ЕСЛИ СЕРЬЕЗНО. ЕСЛИ НА САМОМ ДЕЛЕ ЗАДУМАТЬСЯ…

— О. Ээ… Не могу сказать, сэр.

— Я НЕ ХОТЕЛ ЭТОГО ДЕЛАТЬ, АЛЬБЕРТ. ТЫ ЗНАЕШЬ… ТЕПЕРЬ Я ПОНИМАЮ, О ЧЕМ ОНА ГОВОРИЛА. НЕ ТОЛЬКО О КОЛЕНЯХ…

— Кто, сэр?

Ответа не последовало. Выходя за дверь, Альберт оглянулся. Смерть снова пялился в пустоту. В этом с ним никто не мог сравниться.

Быть невидимой — это не такая уж большая проблема. Существовали вещи, вызывающие у нее большее беспокойство. Сны. Разумеется, это были просто сны. Сьюзан была знакома с современными теориями, согласно которым сны — это просто картинки, выскакивающие наружу, пока мозг наполнен дневными событиями. Она была бы совершенно в этом уверена, если бы дневные события включали в себя полеты верхом на лошадях, огромные темные залы и множество черепов.

Но в конце концов, это были только сны. Она видела еще кое-что. Например, она никогда не упоминала странную женщину, которая появлялась в спальне ночью. После того как Ребекка Снелл спрятала под подушку зуб, Сьюзан видела как женщина вошла в открытое окно и остановилась у кровати. Она была слегка похожа на доярку и ничуть не страшная, даже когда проходила сквозь мебель. Раздался звон монет, а наутро зуб исчез, Ребекка же стала богаче на одну монетку в 50 пенсов.

Сьюзан ненавидела подобные вещи. Она знала, что умственно неуравновешенные личности рассказывают детям о Зубной Фее, но не было никаких причин, по которым хоть одна такая могла существовать. Верить в нее — это значит демонстрировать несистематизированное мышление. Она не любила несистематизированное мышление, которое по каким-то причинам было наиглавнейшим проступком с точки зрения режима мисс Буттс.

Впрочем, режим этот был не так уж и плох. Мисс Эулалия Буттс и ее коллега, мисс Делкросс, основали колледж, вдохновленные ошеломляюще необычной идеей, согласно которой, раз уж девочкам нечем заняться до того момента, когда кто-нибудь возьмет их замуж, то они вполне могут заняться образованием.

На Диске школ было в изобилии, однако все они существовали либо при церквах, либо при Гильдиях. Мисс Буттс возражала против религии с позиций разума и считала предосудительным мнение, согласно которому только в Гильдии девочка могла получить достойное образование — например, воровки или белошвейки. Однако мир велик и опасен и девице придется туго, если она встретится с ним лицом к лицу без припрятанных под корсажем надежных знаний по геометрии и астрономии. Для чистосердечно верящей в это мисс Буттс не было особой разницы между мальчиками и девочками. По крайней мере такой разницы, о которой стоило говорить.

О которой стоило говорить самой мисс Буттс, конечно.

И, благодаря ее вере в надежное логическое мышление и здоровый пытливый разум, ее выпускницы демонстрировали такой образ действий (в том, касается мудрости), что его можно было сравнить с охотой на аллигаторов с картонной лодки в штормовой день.

Например, когда она с дрожащим подбородком повествовала об опасностях, подстерегающих снаружи, в городе, три сотни живых, пытливых умов решали, что:

1) эти опасности надо испытать при первой же представившейся возможности и,

2) мысля логически, изумлялись, сколь подробно мисс Буттс осведомлена о них.

И высокие, увенчанные остриями стены вокруг колледжа казались смешным препятствием для того, кто обладает свежим, наполненным тригонометрическими знаниями умом и телом, закаленным фехтованием, гимнастикой и холодными обливаниями. Мисс Буттс умела представить опасности действительно интересно.

Так или иначе, но оставался инцидент с ночной визитершей. По размышлении, Сьюзан решила, что она, должно быть, просто вообразила ее. Это было единственно логичное объяснение. На этом Сьюзан и успокоилась.

Каждый, как говорится, что-нибудь да ищет. Имп искал, куда бы ему податься. Телега, на которой он преодолел последний участок пути, громыхая, удалялась через поля. Он взглянул на дорожный знак. Одна стрелка указывала в сторону Квирма, другая — на Анк-Морпорк.

Об Анк-Морпорке он знал только, что это большой город, но построенный на суглинке и оттого не представлявший интереса для друидов из его семейства. У него было три анк-морпоркских доллара и немного мелочи. Вероятно, для Анк-Морпорка это немного. О Квирме он не знал ничего, кроме того, что это на побережье. Дорога на Квирм выглядела не слишком наезженной, в то время как анк-морпоркская дорога была вся изрыта колеями. Будет вполне благоразумно отправиться в Квирм, чтоб попробовать городской жизни. Будет благоразумно узнать немного об образе мысли горожан, прежде чем направиться в Анк-Морпорк, который, как говорили, был крупнейшим городом в мире. Благоразумно будет подыскать в Квирме какую-нибудь работенку и немного подзаработать. Благоразумнее сначала научиться ходить, прежде чем пускаться в бег. Здравый смысл растолковал Импу все эти соображения, после чего Имп решительно зашагал в направлении Анк-Морпорка.

Что до внешнего вида, то Сьюзан всегда вызывала в людях образ одуванчика. Колледж одевал своих воспитанниц в темно-синие шерстяные робы, которые ниспадали от шеи до самых щиколоток — здоровые, практичные и привлекательные как доска. Линия талии находилась где-то в районе колен. Сьюзан начала заполнять свою робу в соответствии с древними законами, на которые смущенно и неуверенно намекала им мисс Делкросс на своих уроках Биологии и Гигиены. Девочки покидали ее класс со смутным подозрением, что им предстоит выйти замуж за кролика. (Сьюзан выходила с ощущением, что картонный скелет на крюке в углу похож на кого-то хорошо знакомого…)

А вот ее волосы заставляли людей останавливаться и глазеть на нее. Они были чистейшей белизны, за исключением одной черной пряди. Школьный устав требовал, чтобы они были заплетены в две косы, но волосы Сьюзан проявляли стремление самостоятельно расплестись и вернуться в привычное состояние — что-то наподобие змей Медузы [2].

И еще у нее была родимое пятно — если это было родимым пятном. Его можно было заметить, только когда Сьюзан краснела — тогда на щеке проявлялись три пересекающие ее бледные полосы, как будто след пощечины. Когда она приходила в ярость — а приходила она туда довольно часто, из-за абсолютного идиотизма мироздания — тогда три полоски пылали.

Теоретически сейчас шел урок Литературы. Сьюзан ненавидела Литературу. Она предпочитала ей чтение хорошей книги. Сейчас этой хорошей книгой была «Логика и Парадокс» Уолда, которая лежала перед ней на парте. Она читала ее, положив подбородок на кулаки и прислушиваясь вполуха к тому, чем там занимается остальной класс. Поэмой о бледно-желтых нарциссах. Очевидно, они очень нравились поэту. Сьюзан отнеслась к этому факту с величайшим спокойствием. Это свободная страна. Люди могут любить бледно-желтые нарциссы, если им этого хочется. Единственное, что не должно дозволяться — согласно выверенному и прочувствованному мнению Сьюзан — это тратить больше одной страницы, чтобы сообщить об этом. Она получила образование. По ее мнению, школа держится на том, что противостоит подобной ерунде.

Тем временем вокруг нее видение поэта разбиралось на части неловкими руками.

Кухня была выстроена в тех же гаргантюанских пропорциях, что и весь дом. Целая армия поваров могла затеряться в ней. Далекие стены скрывались в полутьме, дымоход, висящий на покрытых копотью цепях и грязных тросах, исчезал во мраке где-то в четверти мили от пола.

Впрочем, все это только на взгляд стороннего наблюдателя.

Альберт проводил время на выложенном плиткой участке, достаточно большом, чтобы вместить кухонный шкаф, стол и плиту. И кресло-качалку.

— Когда человек говорит: «Зачем это все, серьезно, если подумать» — он на скверном пути, — сказал Альберт, сворачивая сигарету. — И я не знаю, что он под всем этим имел в виду. Одна из этих его причуд.

Второй присутствующий в кухне покивал головой. Рот у него был забит.

— А все это дело с его дочерью? То есть… Что я говорю — дочерью… И потом он узнает про подмастерье. И не надо бы ничего делать, нет! Он идет и подбирает себе одного! Ха! Ничего, кроме проблем, вот что это такое! Да ты на себя посмотри. Ты тоже одно из этих его чудачеств! Не хотел никого обидеть, — добавил он опасливо, обращаясь к своему собеседнику. — Ты работаешь отлично. Делаешь хорошее дело.

Тот кивнул.

— А он все делает неправильно. Как в тот раз, когда он узнал про Ночь Всех Пустых. Помнишь? Мы все приготовили, дуб в горшке, бумажные сосиски, свиной обед, он уселся тут в бумажном колпаке и спрашивает: ЭТО ПРЕЛЕСТНО? Я сделал ему маленький резной столик, а он подарил мне кирпич.

Альберт воткнул сигарету в угол рта. Скручена она была виртуозно. Только эксперт мог скрутить такую тонкую и одновременно такую тяжеловесную самокрутку.

— Это был прекрасный кирпич, что говорить. Он у меня до сих пор где-то лежит.

— ПИСК, — сказал Смерть Крыс.

— Вот, ты сразу все понял! — сказал Альберт. — В конце концов важно понимание. А он все время делает промахи. Ты же видишь — он никак не может пережить все это. Не может забыть.

Он затягивался своим ужасным самопалом, пока у него не заслезились глаза.

— Зачем это все, серьезно, если подумать, — произнес Альберт. — О боги!

Он бросил взгляд на кухонные часы — особая человеческая привычка. Они не работали уже тогда, когда Альберт приобрел их.

— Обычно в это время он у себя, — сказал он. — Подам ему перекусить. Не могу понять, на чем он вообще держится.

Святой человек сидел под святым деревом, ноги скрещены, руки на коленях. Глаза он держал закрытыми, для лучшей фокусировке на Бесконечном, а одет был в одну набедренную повязку — для демонстрации презрения к низменному. Деревянная чаша стояла перед ним. Через некоторое время он осознал, что за ним наблюдают. Он приоткрыл один глаз. Смутная фигура виднелась в нескольких футах. Чуть погодя он уверился, что фигура принадлежит… кому-то. Он не был уверен в описании, но определенно некая персона под него подходила. Она был, как бы сказать… такой высокой и вроде как… определенно…

— ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ.

— Да, сын мой? — он нахмурил брови. — Ты ведь мужчина, не так ли? — уточнил он.

— ТЕБЕ ОТКРЫТО МНОГОЕ. НО И Я К ЭТОМУ СПОСОБЕН.

— Да?

— Я ГОВОРЮ, ТЕБЕ ВЕДЬ ВЕДОМО ВСЕ.

Святой человек открыл второй глаз.

— Тайна бытия в том, чтобы презреть мирские узы, отринуть химеру материальных благ и созерцать Бесконечность, — сказал он. — И держи свои разбойные ручонки подальше от мой нищенской чаши.

Под взглядом просителя ему сделалось неуютно.

— Я ВИДЕЛ БЕСКОНЕЧНОСТЬ, — сообщил незнакомец. — НИЧЕГО ОСОБЕННОГО.

Святой человек огляделся вокруг.

— Не будь идиотом, — сказал он. — Ты не мог видеть Бесконечность. Потому что она бесконечная.

— А Я ВИДЕЛ.

— Ну хорошо, и на что же она похожа?

— ОНА СИНЯЯ.

Святой человек беспокойно завозился. Все это было не так, как оно должно быть. Мгновенное прозрение Бесконечности, многозначительный толчок в направлении нищенской чаши — вот как оно должно быть.

— Она черная, — пробормотал он.

— НЕТ, — сказал незнакомец. — ТОЛЬКО КОГДА СМОТРИШЬ СНАРУЖИ, НОЧНОЕ НЕБО ЧЕРНО. НО ЭТО ПРОСТО КОСМОС. БЕСКОНЕЧНОСТЬ, КАК БЫ ТО НИ БЫЛО — СИНИЯ.

— Я предполагаю, ты знаешь и звук, который получается при хлопке одной ладонью? — спросил святой человек язвительно.

— ДА. ХЛ. ОП ИЗДАЕТСЯ ДРУГОЙ.

— Ага! Нет, тут ты не прав! — сказал святой человек, возвращаясь на твердую почву. Он взмахнул тощей рукой. — Никакого звука, понял?

— ЭТО НЕ ХЛОПОК. ЭТО ПРОСТО ВЗМАХ.

— Нет, хлопок. Я просто не использовал вторую руку. Какой оттенок синего, кстати?

— ТЫ ПРОСТО МАХНУЛ РУКОЙ. Я БЫ НЕ НАЗВАЛ ЭТО СЛИШКОМ ФИЛОСОФИЧНЫМ. УТИНОЕ ЯЙЦО.

Святой человек посмотрел вниз, в долину. Приближались несколько человек. В волосы у них были вплетены цветы и они несли что-то весьма напоминающее чашу риса.

— ИЛИ, МОЖЕТ БЫТЬ, EAU DE NI.

— Послушай, сын мой, — проговорил святой человек поспешно. — Чего ты конкретно хочешь? Нету у меня на тебя целого дня.

— ЕСТЬ. БЛАГОДАРЯ МНЕ.

— Чего ты хочешь?

— ПОЧЕМУ ВЕЩИ ТАКОВЫ, КАКОВЫ ОНИ ЕСТЬ?

— Нууу…

— ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ТАК?

— Не со всей определенностью. Что касается всех вещей, то это же тайна, понимаешь?

Незнакомец уставился на святого человека, отчего у того возникло ощущение, что его голова становится прозрачной.

— ТОГДА Я ЗАДАМ ТЕБЕ ПРОСТОЙ ВОПРОС. КАК ЛЮДИ ЗАБЫВАЮТ?

— Забывают что?

— ВСЕ. ЧТО УГОДНО.

— Это… э… это происходит само собой.

Предполагаемые последователи превратились в ленту на горном пути. Святой человек торопливо подхватил свою чашу.

— Предположим, что вот это твоя память, — сказал он, размахивая чашей. — Она может вместить вот столько, так? Новые вещи прибывают, старые должны вывалиться.

— НЕТ. Я ПОМНЮ ВСЕ. ВСЕ. ХЛОПАНИЕ ДВЕРЕЙ. ИГРУ СВЕТА В ВОЛОСАХ. ЗВУК СМЕХА. ШАГИ. КАЖДУЮ ДЕТАЛЬ. КАК БУДТО ЭТО БЫЛО ТОЛЬКО ВЧЕРА. КАК БУДТО ЭТО БЫЛО ТОЛЬКО ЗАВТРА. ВСЕ. ТЫ ПОНИМАЕШЬ?

Святой человек склонил свою блестящую лысую голову.

— Традиционно, — сказал он, — способы забывания включают в себя вступление в Клатчский Иностранный Легион, употребление вод нескольких магических рек — никто не знает, где их искать — и поглощение огромных объемов алкоголя.

— АХ, ДА.

— Но алкоголь истощает тело и отравляет душу.

— ЗВУЧИТ НЕПЛОХО, НА МОЙ ВЗГЛЯД.

— Учитель?

Святой человек в раздражении обернулся. Последователи прибыли.

— Минутку, ладно? Я беседую с…

Незнакомец исчез.

— Но, Учитель, мы преодолели многие мили через… — сказал последователь.

— Заткнись на секунду, хорошо?

Святой человек поднял руку и провел ею несколько раз в воздухе. Что-то пробормотал про себя.

Последователи обменялись взглядами. Такого они не ожидали. Наконец их предводитель потерял терпение.

— Учитель…

Святой человек обернулся и хватил его по уху. Звук определенно напоминал хлопок.

— А! Я понял! — воскликнул святой человек, — Итак, что я могу сделать для…

Тут он замер, поскольку его уши догнал мозг.

— А что он, собственно, имел в виду, когда говорил — люди?

В задумчивости Смерть шагал через холм туда, где его огромная белая лошадь безмятежно любовалась видами.

Он сказал ей:

— УБИРАЙСЯ.

Лошадь осторожно осмотрела его. Она была гораздо умнее большинства лошадей, хотя это и не такое уж значительное достижение. Она, казалось, сознавала, что с хозяином что-то не то.

— МОЖЕТ, Я ЕЩЕ ВЕРНУСЬ, — сказал Смерть.

И исчез.

В Анк-Морпорке не было дождя. И это весьма удивило Импа. Кроме этого его удивила скорость, с которой у него кончились деньги. Он уже потерял три доллара и двадцать семь пенсов. Потерял он их, положив в свою чашу, которую ставил перед собой, когда играл — из тех же соображений, из каких охотник использует подсадку чтобы приманить уток. В следующий раз, когда он заглянул в чашу, она была пуста. Люди приходят в Анк-Морпорк в поисках удачи. К несчастью, другие люди приходят сюда за тем же.

И людям, казалось, не нужен был бард, даже выигравший омелу и столетнюю арфу на Большом Эйстеддфоде в Лламедосе.

Он выбрал место на одной из главных площадей, настроился и заиграл. Никто не обратил на него ни малейшего внимания, разве что иногда толкали, проходя мимо, чтобы освободить дорогу и, по всей видимости, подрезать его чашу.

Наконец, когда он уже засомневался в правильности своего решения вообще сюда являться, рядом с ним остановились стражники.

— Это он на арфе играет, Шнобби, — заметил один, оглядев Импа.

— На лире.

— Нет, клянусь тебе, что… — толстый стражник нахмурился и посмотрел вниз.

— А, ты ждал всю жизнь, когда можно будет это сказать, так, Шнобби? — спросил он, — Держу пари, ты родился с надеждой, что в один прекрасный день кто-нибудь скажет «Это арфа» и тогда ты сможешь сказать — «Лира», в расчете на то, что получится каламбур или игра слов. Ну-ну. Ха-ха!

Имп перестал играть. В этих обстоятельствах продолжать было невозможно.

— Это в самом делле арфа, — сказал он. — Я выигралл ее на…

— А, так ты из Лламедоса, верно? — спросил толстый стражник. — Я догадался по твоему акценту. Очень музыкальные люди, эти лламедосцы.

— А по мне звучит, как будто горло полощут гравием, — заявил второй, которого назвали Шнобби. — Лицензия у тебя есть, приятель?

— Ллицензия? — переспросил Имп?

— Очень они строгие насчет лицензий, в Гильдии Музыкантов, — сказал Шнобби. — Если они поймают тебя играющим без лицензии, они отберут у тебя инструмент и засунут…

— Ну-ка, ну-ка, — сказал караульный, — хватит пугать парня.

— Скажем так: если ты играешь на флейте, тебя ждет не слишком много удовольствия, — сказал Шнобби.

— Но истинно говорю вам — музыка свободна, как воздух и небо, размыслите, — сказал Имп.

— Нет, только не здесь. Послушай совет, дружище, — сказал Шнобби.

— Я никогда не слышал о Гилльдии Музыкантов, — сказал Имп.

— Это на Тин Лид Элли, — сказал Шнобби, — Если хочешь быть музыкантом — вступай в Гильдию.

Имп был вскормлен в повиновении законам. Лламедосцы исключительно законопослушны.

— Мне доллжно направится прямо туда, — заявил он.

Стражники смотрели, как он удаляется.

— Одет в ночную рубашку, — заметил капрал Шноббс.

— Одеяние барда, Шнобби, — сказал сержант Колон. Стражники побрели дальше. — Очень бардические, эти лламедосцы.

— Как много ты дашь ему, сержант?

Колон рассек воздух резким размашистым жестом, как будто делая рискованную ставку.

— Два — три дня, — сказал он.

Они обогнули корпус Незримого Университета и двинулись легкой походкой по Задам, пыльной тихой улочке с небольшим движением и торговлей, которая ценилась у Стражи как место, где можно затаится, выкурить сигарету и воспарить в сферы чистого разума.

— Ты знаешь, что такое лосось, сержант? — спросил Шнобби.

— Да, я осведомлен об этой рыбе, да.

— Знаешь, ее еще продают ломтиками в банках.

— Что ж, исходные данные я понял.

— Ну-у-у, так. Вот каким образом все ломтики оказываются одного размера? Лосось-то делается тоньше с обоих концов!

— Небезынтересное наблюдение, Шнобби. Я полагаю…

Сержант остановился и уставился через улицу. Капрал Шноббс проследил направление его пристального взгляда.

— Эта лавка… — сказал Колон, — эта лавка вон там… Была она там вчера?

Шнобби посмотрел на облупленную вывеску, маленькое, инкрустированное грязью оконце, хлипкую дверь.

— Всяко, — сказал он, — она всегда тут была. Многие годы уже.

Колон пересек улицу и поскреб грязь на окне. Темные формы смутно вырисовывались во мраке.

— Да, верно, — пробормотал он. — Я имел в виду… Ээ… Была ли она тут вчера многие годы назад?

— Ты в порядке, сержант?

— Пошли, Шнобби, — сказал сержант, удаляясь так быстро, как только мог.

— Куда, сержант?

— Куда угодно, только прочь отсюда.

Нечто из темных глубин магазинчика наблюдало, как они уходят.

Имп уже успел повосхищаться зданиями Гильдий: величественным фронтоном Гильдии Убийц, роскошной колоннадой Гильдии Воров и дымящейся, но по-прежнему впечатляющей ямой там, где до вчерашнего дня стояла Гильдия Алхимиков. И потому весьма огорчительно было узнать, что Гильдия Музыкантов, когда он наконец нашел ее, не имела никакого здания.

Она была просто кучкой халуп на задах парикмахерской.

Имп уселся в комнатке с коричневыми стенами и стал ждать. На стене перед ним обнаружилось предупреждение: «Для собственного же комфорта ВЫ НЕ БУДЕТЕ КУРИТЬ!». Имп не курил никогда в жизни. Повсюду в Лламедосе было слишком сыро для этого.

Однако сейчас он неожиданно ощутил настоятельное желание попробовать.

Кроме него в комнате находились тролль и гном, и он не ощущал непринужденности в их компании.

Они пристально разглядывали его. Наконец, гном спросил:

— А ты не эльф?

— Я? Нет!

— Ты выглядишь здорово по эльфийски из-за этих твоих волос.

— И все же я никакой не элльф! Честное сллово!

— Ты откудова? — спросил тролль.

— Лламедос, — ответил Имп.

Он закрыл глаза. Он знал, что тролли и гномы традиционно делают с людьми, заподозренными в том, что они эльфы. Такое, что даже Гильдии Музыкантов было бы чему поучиться.

— Чо ты тут забыл? — спросил тролль. Глаза его были закрыты двумя большими квадратами темного стекла, скрепленными проволочной рамкой, которая цеплялась за уши.

— Это арфа. Догадайся.

— А! Играешь на ней, значит?

— Да.

— Друид, что ли?

— Нет!

Некоторое время царила тишина, пока мысли у тролля в голове выстраивались в новом порядке.

— А в этой своей ночнушке выглядишь точно как друид, — громыхнул наконец он.

Гном, сидящий по другую сторону от Импа, захихикал.

Друидов тролли тоже не любят. Всякий разумный вид, проводящий много времени в неподвижных, камнеподобных позах, становится объектом добычи других разумных видов, которые катят его представителей на катках за шестьдесят миль, чтобы там закопать по колени в землю в своих кругах. Все это служит серьезным поводом для обид.

— В Лламедосе так одеваются все подряд, понимаешь? — сказал Имп, — И я не друид! Я — бард! Я вообще не выношу буллыжников!

— Опс! — сказал гном тихонько

Тролль смерил Импа взглядом, медленно, не торопясь. Потом он сказал, и в голосе его не было специфического оттенка угрозы:

— Недавно в городе, а?

— Толлько-толлько прибылл, — ответил Имп. Да я еще и дверь не открыл, подумал он, а меня сейчас разотрут в кашу.

— Небольшой совет. То, что тебе надо знать. Я даю его тебе просто так, ни за что. В этом городе «булыжник» обозначает тролля. Скверное слово, его используют глупцы. Если ты называешь тролля булыжником, значит, ты собираешься провести какое-то время в поисках собственной головы. Особенно если твои патлы выглядят по эльфийски. Это чисто совет, потому как ты бард и лабаешь музыку, как и я.

— Точно! Бллагодарю! О да! — воскликнул Имп, качающийся на волнах облегчения.

Он схватил арфу и извлек несколько нот. Это слегка разрядило атмосферу в комнате. Всем известно, что эльфы совершенно неспособны к музыке.

— Лайас Блюстоун, — сказал тролль, выдвигая из себя нечто массивное, с пальцами.

— Имп-и-Селлайн, — ответил Имп. — В общем, никогда не имелл ничего общего с работами по камню, вот что я хотелл сказать.

Маленькая, узловатая рука, которая оказалась собственностью гнома, ткнула Импа с другой стороны. Он обернулся. Гном был маловат даже для гнома. На коленях у него лежала большая бронзовая труба.

— Глод сын Глода, — представился он. — А ты, значит, играешь на арфе.

— На чем угодно, на что натянуты струны, — ответил Имп, — но арфа — короллева среди инструментов, воистину!

— А я могу что дуть во что угодно, — сообщил Глод.

— Правда? — Имп заколебался в поисках уместного ответа. — Ты, доллжно быть, весьма популлярен.

Тролль опрокинул здоровую кожаную сумку.

— Это на чем я играю, — пояснил он.

Несколько больших круглых камней раскатились по полу. Лайас подхватил один и щелкнул по нему ногтем. Раздался бам.

— Музыка, исполлняемая на камнях? — спросил Имп. — Как вы называете ее?

— Мы называем ее Грухауга. — ответил Лайас. — Что значит: Музыка, исполняемая на камнях.

Все камни были разного размера и покрыты насечками.

— Можно мне? — спросил Имп.

— Сделай одолжение.

Имп выбрал маленький камень и щелкнул по нему — бом. Второй, поменьше — бинг.

— Как ты играешь на них? — спросил Имп.

— Колочу по ним по всем.

— А потом?

— Что ты имеешь в виду — а потом?

— После того, как ты ударишь по всем камням, что ты делаешь?

— Колочу по ним по всем опять, — ответил Лайас, ударник до мозга костей.

Дверь во внутреннюю комнату открылась и остроносый мужчина уставился на них.

— Вы вместе? — протрещал он.

Между тем упомянутая в легенде река, капля воды из которой отнимает у человека память, существует на самом деле.

Многие люди полагают, что это река Анк, воду из которой можно пить, а можно вырезать ножом и жевать. Эта вода, возможно, лишит человека памяти; и уж наверняка из-за нее с человеком произойдет много всего такого, что он потом не сочтет возможным вспоминать.

На самом же деле совсем другая река способна на этот фокус с памятью. Но с ней есть небольшая загвоздка. Никто не может сказать, где она протекает, поскольку всякий, кому удалось отыскать ее, забывал об этом самым превосходным образом.

Смерть занялся другими возможностями.

— Семьдесят пять долларов? — воскликнул Имп, — просто за то, чтобы играть музыку?

— Двадцать пять долларов — регистрационный взнос, двадцать — членские взносы и пятнадцать — добровольный обязательный ежегодный взнос в Пенсионный Фонд, — объяснил мистер Клит, секретарь Гильдии.

— Но у нас нет столько денег!

Секретарь пожал плечами, дав понять, что у мира много проблем и эта — одна из них, но это проблемы мира, а не секретаря.

— Но мы, возможно, сможем запллатить, когда подзаработаем немного, — предложил Имп слабым голосом, — еслли бы вы, допустим, позволлилли бы нам неделлю илли две…

— Я не могу позволить вам играть, пока вы не вступите в Гильдии, — ответил мистер Клит.

— Но мы не сможем вступить в Гильдию, пока не поиграем, — сказал Глод.

— Именно так, — ответил мистер Клит весело. — Хат. Хат. Хат.

Это был странный смех — совершенно невеселый и неуловимо птичий. Он очень подходил своему владельцу, которого вы могли бы получить, выделив из чего-то в янтаре окаменевший генетический материал и нарядив его в костюм.

Лорд Ветинари потворствовал росту Гильдий. Они были большими колесиками в прекрасно отлаженном часовом механизме города. Каплю масла сюда… немного песочку туда — и в целом все работает. И предоставляет возможность роста — в том смысле, в каком компостная куча предоставляет ее червям — для мистера Клита. Он не являлся, в стандартном понимании, плохим человеком; точно так же чумная крыса, с непредвзятой точки зрения, не является плохим животным. Мистер Клит тяжко трудился на пользу своего братства. Он жизнь положил на это. Есть масса вещей, которые должны быть сделаны и которые никто не хочет делать; и люди благодарны мистеру Клиту за то, что он их делает за них. Ведение протокола, к примеру. Или отслеживание членских списков. Заполнение бумаг. Организация.

Ранее он в поте лица трудился на Гильдию Воров, сам не будучи вором — по крайней мере, в буквальном понимании. Затем открылась гораздо более высокая вакансия в Дурацкой Гильдии — и мистер Клит не свалял дурака. И наконец — должность секретаря Музыкантов.

Согласно правилам, секретарем Гильдии может быть только музыкант, так что он приобрел расческу и папиросную бумагу. До сих пор Гильдия управлялась настоящими музыкантами, поэтому списки членов никто никогда не разворачивал, никто не платил взносы в срок, организация была должна несколько тысяч долларов под грабительские проценты троллю Хризопразу, а ведь у него даже слуха не было.

Когда мистер Клит в первый раз раскрыл неопрятный гроссбух и увидел царящий в нем бардак, его охватило глубокое и прекрасное чувство. С этого момента он уже не оглядывался по сторонам. Он проводил массу времени, глядя вниз. Хотя у Гильдии были совет и президент, у нее так же был и мистер Клит, который вел протоколы, следил за тем, чтобы дела шли без сучка, без задоринки и тихо улыбался сам себе. Странный, но достоверный факт — стоит людям свергнуть тирана и начать править самостоятельно — тотчас же, как гриб после дождя, возникает мистер Клит.

— Хат. Хат. Хат. — Возможность вызвать у мистера Клита смех стояла в обратной зависимости от реально содержащегося в ситуации юмора.

— Но это же бессмысллица!

— Добро пожаловать в таинственный мир гильдийской экономики, — сказал мистер Клит. — Хат. Хат. Хат.

— А еслли мы будем играть, не явлляясь члленами Гилльдии, что тогда? — спросил Имп. — Вы конфискуете наши инструменты?

— Для начала, — ответил президент, — а затем мы некоторым образом вернем их вам. (Хат. Хат. Хат) Между прочим… Вы, случайно, не эльф?

— Семьдесят пять долларов — это грабеж, — заявил Имп, когда они брели по вечерним улицам.

— Больше, чем грабеж, — сказал Глод. — Я слышал, что Гильдия Воров берет только проценты.

— И ты получаешь членство в Гильдии и что угодно, — пророкотал Лайас. — Даже пенсию. И каждый год поездка в Квирм на пикник.

— Музыка доллжна быть свободной! — сказал Имп.

— Что будем делать сейчас? — спросил Лайас.

— У кого сколько? — спросил Глод.

— У меня доллар, — сказал Лайас.

— У меня несколько пенсов, — сказал Имп.

— Значит, сейчас мы отправимся перекусить, — сказал Глод. — Вот сюда.

Он показал на вывеску.

— Кормовая Нора Гимлета? — спросил Лайас. — Гномье имя. Сквермишель с помоями?

— Теперь он готовит и для троллей, — ответил Глод. — Решил отбросить этнические предрассудки, чтобы побольше зарабатывать. Пять видов угля, семь видов кокса с пеплом и осадочные породы, от которых у тебя слюнки потекут. Ну что, нравится?

— А гномий хллеб? — спросил Имп.

— Тебе нравится гномий хлеб? — спросил Глод.

— Я очень ллюбллю его, — сказал Имп.

— Что, настоящий гномий хлеб? — уточнил Глод. — Ты уверен?

— Да. Он хрустящий и очень вкусный, воистину!

Глод пожал плечами:

— Это доказывает, что ты не врал, — сказал он. — Тот, кто любит гномий хлеб, не может быть эльфом.

В забегаловке было почти пусто. Гном, до подмышек скрытый фартуком, смотрел на них поверх стойки.

— У вас подают хрустящую крысу? — спросил Глод.

— Лучшая клятая крыса-фри в городе, — ответил Гимлет.

— Тогда мне четыре хрустящих крысы.

— И гномий хлеб, — сказал Имп.

— И кокс, — добавил Лайас.

— Крысиные головы или крысиные ноги?

— Нет. Четыре хрустящих крысы.

— И кокс.

— Крыс подать с кетчупом?

— Нет.

— Ты уверен?

— Никакого кетчупа.

— И кокс.

— Два крутых яйца, — сказал Имп.

Окружающие одарили его странными взглядами.

— А что такое? Я просто ллюбллю яйца вкрутую, — добавил он.

— И кокс.

— И два яйца вкрутую.

— И кокс.

— Семьдесят пять долларов, — сказал Глод, когда они уселись. — Сколько будет семьдесят пять долларов умножить на три?

— Много долларов, — сказал Лайас.

— Больше двух сотен долларов, — уточнил Имп.

— Думаю, мне не приходилось видеть две сотни долларов за раз, — сказал Глод. — Во всяком случае, наяву.

— Мы добудем деньги? — спросил Лайас.

— Мы не можем добывать деньги, играя музыку, — сказал Имп. — Это Закон Гилльдии. Еслли они поймают тебя, они отберут твой инструмент и засунут… — он запнулся. — В общем, еслли ты фллейтист, то это будет то еще удоволльствие, — припомнил он.

— Не думаю, что тромбонисту придется легче, — заметил Глод, посыпая крысу перцем.

— Я не могу вернуться домой, — сказал Имп. — Я сказалл им… В общем, я не могу. Да даже если бы я мог, мне бы пришллось вытесывать моноллиты, как мои братья. Все, что их интересует, это их каменные круги.

— А если я сейчас вернусь домой, — сообщил Лайас, — я буду дубасить друидов.

Оба украдкой чуть отодвинулись друг от друга.

— Тогда нам надо играть там, где Гильдия нас не найдет, — сказал Глод весело. — Надо найти какую-нибудь заточку…

— Заточка у меня есть, — заявил Лайас с гордостью. — Из напильника.

— Я имею в виду ночной клуб, — пояснил Глод.

— Ночью им некуда деться.

— Я уверен, — сказал Глод, оставляя эту тему, — что в городе полно заведений, которым не нравится платить по ценам Гильдии. Мы могли бы дать несколько разовых концертов и без труда заработать.

— Что, втроем? — спросил Имп.

— Конечно.

— Но мы играем гномью музыку, челловеческую музыку и троллью музыку. Вряд лли они совместимы. Я имею в виду, что гномы сллушают гномью музыку, ллюди сллушают челловеческую музыку и тролли сллушают троллью музыку. Что поллучится, еслли мы смешаем их? Нечто чудовищное.

— А что такое? Мы неплохо уживаемся, сказал Лайас, привстав чтобы добыть со стойки соль.

— Мы же музыканты, — сказал Глод. — А это совсем другое дело.

— А, да. Верно, — согласился Лайас.

Он сел.

Раздался треск.

Лайас встал.

— Ох, — произнес он.

Имп медленно и с величайшей осторожность взял с лавки то, что осталось от его арфы.

— Ох, — повторил Лайас.

Струны скрутились с печальным звуком.

Смотреть на это было все равно как на смерть котенка.

— Я выигралл ее на Эйстеддфоде, — произнес Имп.

— Ты сможешь склеить ее назад? — спросил Глод наконец.

Имп покачал головой:

— В Лламедосе не осталлось никого, кто знает, как это деллать.

— Да, но на Улице Искусных Ремесленников…

— Я действительно извиняюсь. Я имею в виду — действительно извиняюсь. Не могу понять, как она тут оказалась.

— Это не твоя вина.

Имп безуспешно пытался сложить обломки вместе. Музыкальный инструмент нельзя починить. Он помнил, как об этом говорили старые барды. У них есть душа. У всех инструментов есть душа. Когда их ломают, душа ускользает, улетает, как птица. Все, что можно собрать из обломков — это ничтожное соединение дерева и проволоки. Может быть, оно сможет звучать и даже ввести в заблуждение случайного слушателя, но… С тем же успехом можно сбросить кого-нибудь с обрыва а потом сшить обратно, ожидая, что этот кто-то оживет.

— Ну, тогда, может быть, мы сможем раздобыть тебе новый? — спросил Глод. — На Задах… на Задах есть одна замечательная музыкальная лавка… — он запнулся. Конечно. Разумеется. На Задах есть музыкальная лавка. И всегда там была. — На Задах, — повторил он, просто чтобы быть уверенным. — Обязана быть там. На Задах. Да. Уже многие годы.

— Такую не раздобудем, — сказал Имп. — Прежде чем просто коснуться дерева мастер проводит две неделли в пещере под водопадом, завернувшись в волловью шкуру.

— Зачем?

— Я не знаю. Это традиция. Он очищает свой разум от всего отвлекающего.

— Должно быть, зачем-то еще, — сказал Глод. — Но мы купим тебе что-нибудь. Ты не можешь быть музыкантом без инструмента.

— Но у меня и денег-то нет, напомнил Имп.

Глод хлопнул его по спине.

— Это неважно, — заявил он. — У тебя есть друзья! Мы поможем тебе, если сможем конечно.

— Но мы потратилли все деньги на эту еду, — сказал Имп. — У нас болльше нет ни пенса.

— Это негативный взгляд на вещи, — заметил Глод

— Ну, да. Но у нас же ничего нет, сам посуди.

— Я разбираюсь кое в чем, — заявил Глод. — Я гном, так? А мы понимаем в деньгах. Знание денег — это, в сущности, мое среднее имя.

— Какое длинное.

Уже почти стемнело, когда они добрались до магазина, который располагался по правую руку, напротив стен Незримого Университета. Он выглядел как музыкальный торговый центр, усиленный ломбардом, так как у каждого музыканта бывают в жизни периоды, когда ему приходится закладывать свой инструмент, если он хочет есть и спать под крышей.

— Ты что-нибудь здесь покупал? — спросил Лайас.

— Нет… Насколько я помню, — ответил Глод.

— Он закрыт, — сказал Имп.

Глод забарабанил в дверь. Через некоторое время дверь со скрипом приоткрылась ровно настолько, чтобы обнаружить ломтик лица, принадлежащего старухе.

— Мы хотели бы приобрести инструмент, ма'ам, сказал Имп.

Глаз и ломтик губ осмотрели его с ног до головы.

— Ты человек?

— Да, ма'ам.

— Тогда входи.

Лавка освещалась несколькими свечами. Старуха ретировалась в безопасное место, за стойку, откуда принялась высматривать признаки того, что он собирается убить ее в ее собственной постели.

Трио осторожно проследовало через лавку. Создавалось впечатление, что здесь скопились не выкупленные заклады за несколько столетий. Музыканты частенько бывают на мели; это одна из характеристик музыкантов. Здесь были военные горны, здесь были лютни, здесь были барабаны.

— Ну и хлам, — пробормотал Имп себе под нос.

Глод сдул пыль с крумгорна, поднес его к губам и извлек звук — как будто привидение переело бобов.

— Я думаю, в нем сдохла мышь, — заявил он, вглядываясь в глубину.

— С ним было все в порядке до того, как ты принялся дуть в него, — отрезала старуха.

На другом конце лавки с грохотом обрушились цимбалы.

— Извиняюсь, — сказал Лайас.

Глод поднял крышку инструмента, совершенно незнакомого Импу, обнаружив ряд клавиш. Гном пробежался по ним своими толстыми короткими пальцами, произведя последовательность печальных, тонких звуков.

— Что это такое? — прошептал Имп.

— Клавесин, — ответил Глод.

— Годится на что-нибудь?

— Не думаю.

Имп выпрямился. У него возникло чувство, что за ним наблюдают. За ним наблюдала старуха, но был еще кто-то кроме нее…

— Это бесполлезно. Тут ничего нет, — громко произнес он.

— Эй, что это такое? — спросил гном.

— Я сказалл — здесь ничего…

— Я что-то слышал.

— Что?

— Вот, вот опять…

Позади них раздался грохот и серия глухих ударов — Лайас освобождал двойной бас из под груды старых пюпитров, пытаясь при это избежать острых углов.

— Был такой странный звук, пока ты говорил, — сказал Глод. — Ну-ка скажи что-нибудь.

Имп заколебался, как это всегда происходит с людьми, всю жизнь чешущими языками, когда их просят «что-нибудь сказать».

— Имп? — сказал он.

УУММ, Уумм, уумм…

— Это идет от…

УААА, Уааа, уааа…

Глод отвалил в сторону груду старых нот. Под ней обнаружилось музыкальное кладбище, включающее в себя освежеванный барабан, набор ланкрских волынок без труб и маракас, которым, возможно, пользовался танцор Дзен-фламенко. И что-то еще.

Гном вытащил это наружу. Оно смутно напоминало гитару, обработанную тупым каменным зубилом.

Несмотря на то что гномы, как правило, не играют на струнных инструментах, Глод узнавал гитару с первого взгляда. Они напоминали формой женщин — если вы считаете, что женщины лишены ног и у них очень длинная шея и множество ушей.

— Имп? — сказал он.

— Да?

Уауауауауммм… Звук казался острым, как пила, и окаймленным бахромой. На инструмент были натянуты двенадцать струн, а корпус был цельнодеревянным, безо всяких пустот, так что, казалось, нужен был только для того, чтоб было на что их натянуть.

— Оно отзывается на твой голос, — сказал гном.

— Как это?

Аамм эоу…

Глод прижал струны рукой, а другой подал знак подойти поближе.

— Это, верно, из-за соседства Университета, — прошептал он. — Он источает магию, это широко известный факт. Или какой-то волшебник заложил ее. Дареной крысе в зубы не смотрят. Ты умеешь играть на гитаре?

Имп побледнел.

— Ты имеешь в виду как… как фоллк-музыкант?

Он взял инструмент.

Фолк-музыка не приветствовалась в Лламедосе и исполнение ее сурово пресекалось; считалось, что если некто напоил коня и собирается приобнять жену, то он вправе рассчитывать, что его дальнейшие шаги не будут запротоколированы и впоследствии исполнены под музыку. Гитары же отвергались из-за их, ну… чрезмерной простоты.

Он взял аккорд. Возник звук, подобного которому он не слышал никогда в жизни: резонанс и необычные отголоски, которые будто бы уносились прочь, пропадали в руинах инструментов и возвращались, обогащенные новыми гармониками. От этого звука зазудел его спинной хребет. Но вы не сможете быть даже самым распоследним музыкантом на свете, если у вас нет инструмента.

— Отлично, — сказал Глод. Он повернулся к старухе.

— Вы же не назовете это музыкальным инструментом, не так ли? — вопросил он. — Взгляните на него — от него тут не больше половины.

— Гллод, я не думаю… — начал Имп. Струны у него под рукой затрепетали.

Старуха посмотрела на эту штуковину.

— Десять долларов, — сказала она.

— Десять долларов? Десять долларов? — воскликнул Глод. — Да это не стоит и двух!

— Стоит, — сказала старуха. Она оживилась самым неприятным образом, как будто предвкушая схватку, в которой ничьим карманам пощады не будет.

— К тому же она старая, — сказал Глод.

— Антикварная.

— Вы слышали этот звук? Совершенно гиблый.

— Сочный. В наши дни уже не встретишь подобного мастерства.

— Только потому, что сейчас научились этого избегать!

Имп еще раз присмотрелся к штуковине. Струны резонировали сами по себе. Они слегка отблескивали синим и смазывались, как будто никогда не прекращали вибрировать.

Он поднес ее к губам и прошептал:

— Имп.

Струны уммкнули.

Теперь он разглядел пометку мелом. Мел почти стерся, так что единственное, что можно было понять — это пометка. Просто меловой штрих.

Глода несло. Гномы считаются самыми энергичными дельцами, уступая в проницательности и наглости только маленьким пожилым леди.

Имп попытался сосредоточиться на происходящем.

— Итак, — говорил Глод. — Мы договорились?

— Договорились, — отвечала маленькая пожилая леди. — И не пытайтесь плевать себе на руку, пока я не пожму ее. Подобное поведение негигиенично.

Глод повернулся к Импу.

— Думаю, я провернул дело просто замечательно, — сказал он.

— Хорошо. Посллушай, это очень…

— Есть двенадцать долларов?

— Что?

— Что-то вроде утешительного приза, я думаю.

Глухой удар донесся сзади. Катя перед собой здоровенный барабан и удерживая локтем стопку тарелок, появился Лайас.

— Я же говорилл, что у меня нет денег! — прошипел Имп.

— Да, но… слушай, люди всегда говорят, что у них нет денег. Это разумно. Ты же не будешь ходить повсюду и говорить, что у тебя полно денег. Значит, ты имел в виду, что у тебя их на самом деле нет?

— Нет!

— Даже каких-то двенадцати долларов?

— Нет!

Лайас свалил барабан, тарелки и пачку нот на стойку.

— Сколько за все? — спросил он.

— Пятнадцать долларов, — ответила старуха.

Лайас вздохнул и выпрямился. На секунду взгляд его приобрел отсутствующее выражение; затем он треснул себя по челюсти, залез пальцем в рот, пошарился там и извлек…

Имп вытаращил глаза.

— Так, дай-ка взглянуть, — сказал Глод. Он выхватил что-то из пальцев Лайаса и внимательно рассмотрел.

— Эй! Здесь как минимум пятьдесят карат! — воскликнул он.

— Я не возьму это, — заявила старуха. — Это побывало во рту у тролля.

— Яйца же вы едите, — сказал Глод. — Так или иначе, всякий знает, что у троллей алмазные зубы.

Старуха взяла алмаз и исследовала его в свете свечи.

— Если я отнесу его к одному из ювелиров на Улицу Совершенства, — сказал гном, — он скажет, что этот камушек стоит две тысячи.

— Ну а я скажу тебе прямо здесь, что он стоит пятнадцать, — ответила старуха.

Алмаз магическим образом преобразил ее. Она одарила их лучезарной улыбкой.

— А почему мы просто не забрали все это у нее? — спросил Глод, когда они оказались снаружи.

— Потому что она бедная беззащитная старая женщина, — сказал Имп.

— Точно!

Глод посмотрел вверх на Лайаса.

— Так у тебя полный рот этого добра?

— Угу.

— Слушай, я тут задолжал своему домовладельцу за два месяца и…

— И думать забудь, — сказал тролль ровным голосом.

Дверь за ними захлопнулась.

— Эй, не унывайте! — сказал Глод. — Завтра я устрою нам ангажемент. Не беспокойтесь. Я знаю всех в этом городе. Трое нас… это группа!

— Мы ведь даже не репетировалли вместе, — заметил Имп.

— Мы будем репетировать прямо по ходу дела, — заявил Глод. — Добро пожаловать в мир профессионалов!

Сьюзан не слишком хорошо знала историю. Она всегда казалось ей исключительно скучным предметом. Снова и снова какие-то скучные личности совершали одни и те же глупости.

В чем смысл? Один король в точности похож на всех остальных.

Класс изучал какую-то революцию, в течение которой некие крестьяне выказывали желание перестать быть крестьянами и, поскольку победили аристократы, они очень быстро перестали быть крестьянами. Стоило ли учиться читать и копаться в источниках, чтобы узнать — что стоят серпы и вилы против арбалетов и мечей?

Она скрепя сердце дослушала до середины, а потом скука взяла свое, она достала книгу и отключилась от окружающего мира.

— ПИСК!

Сьюзан оглянулась. На полу у ее стола маячила маленькая фигурка. Она была чрезвычайно похожа на крысиный скелет в черном одеянии и с крохотной косой в лапах.

Сьюзан уставилась в книгу. Таких вещей не существует. Она вполне уверена в этом.

— ПИСК!

Сьюзан опять взглянула вниз. Видение все еще было тут. Вчера на ужин были тосты с сыром. Книги предупреждают нас, что следует ожидать подобного после сытного ужина.

— Тебя нет, — сказала она. — Ты просто кусок сыра.

— ПИСК?

Убедившись, что оно привлекло внимание Сьюзан, создание извлекло маленькие песочные часы на серебряной цепочке и настоятельно указало на них. Вопреки всем рациональным соображениям, Сьюзан наклонилась и подставила ладонь. Существо вскарабкалось на нее — ноги у него были как шпильки — и выжидательно уставилось на нее. Сьюзан подняла его на уровень глаз. Все в порядке, это, вероятно, просто плод ее воображения. Ей следует отнестись к этому серьезно.

— Я надеюсь, ты не будешь говорить ничего вроде «О, мои лапки и усики!», не так ли? — спросила она тихо. — Потому что если ты это скажешь, я пойду и сброшу тебя в уборную.

Крыса помотала черепом.

— А ты настоящая?

— ПИСК. ПИСКПИСКПИСКПИСК…

— Послушай, я не понимаю, — сказала Сьюзан терпеливо. — Я не говорю по-грызуньи. Из современных языков у нас только клатчский, и я знаю, как сказать «Верблюд мой тетушки пропал в миражах». И если ты воображаемый, то попытайся стать более… привлекательным.

Скелет, даже такой маленький, трудно назвать привлекательным объектом, даже если он выражает сочувствие и улыбается. Однако ей казалось… нет, она вспомнила… память подсказала ей что этот не только реален, но и на ее стороне. Это была непривычно. Ее сторону обыкновенно принимала только она сама.

Крыса напоследок глянула на Сьюзан, а потом, в одно движение, схватила маленькую косу зубами, сиганула с ладони на пол и поспешила прочь, лавирую между парт.

— И ничего не сказал про лапки и усики, — заметила Сьюзан. — Неправильный какой-то, в любом случае.

Крысиный скелет шагнул в стену.

Сьюзан вернулась к книге и яростно проштудировала Парадокс Делимости Ноксиуса, который доказывал невозможность падения бревна.

Они репетировали всю ночь в необычайно аккуратных меблированных комнатах Глода, которые располагались за кожевенной фабрикой на Дороге Федры и были надежно укрыты от любопытных ушей Гильдии Музыкантов. Комнаты были весело раскрашены, отдраены и сияли чистотой. Вам не найти тараканов, крыс или каких угодно паразитов в гномьем жилище. Во всяком случае, если у хозяев есть сковородка.

Имп и Глод сидели и смотрели, как тролль Лайас молотит по своим камням.

— Ну, что скажете? — спросил тот, закончив.

— Это все, что ты можешь? — осведомился Имп наконец.

— Это же камни, — пояснил тролль терпеливо. — Все, что ты можешь из них извлечь — боп, боп, боп.

— Хмм. Могу я попробовать? — спросил Глод.

Он уселся перед россыпью камней и какое-то время внимательно их рассматривал. Затем он переложил некоторые из них, достал пару молотков из ящика с инструментами и постучал ими на пробу.

— А теперь давайте посмотрим… — сказал он.

Бамбам бамБАМ.

Струны гитары рядом с Импом загудели.

— Без Майки, — сказал Глод.

— Что? — спросил Имп.

— Просто маленькая музыкальная бессмыслица, — сказал Глод. — Как «Стрижка и бритье, два пенса».

— Прошу прощения?

Бам бам а бамбам, бамБАМ.

— Два пенса — неплохая плата за стрижку и бритье, — заявил Лайас.

Имп испытывал к камням сложные чувства. Ударные тоже не приветствовались в Лламедосе. Барды говорили, что кто угодно сможет колошматить палками по камням и выдолбленным бревнам. Это не музыка. А кроме того — тут они понижали голоса — в этом есть что-то животное.

Гитара загудела. Она как будто подхватывала звук.

У Импа вдруг возникло ощущение, что с ударными можно сделать много интересного.

— Можно мне попробовать? — спросил он.

Он взял молотки. Гитара издала несколько едва ощутимых звуков.

Сорок пять секунд спустя он опустил молотки. Эхо смолкло.

— А зачем ты треснул меня по шлему в самом конце? — осторожно поинтересовался Глод.

— Извини, — сказал Имп. — Я немного отвлекся. Мне показалось, что ты — тарелка.

— Это… необычно… — сказал тролль.

— Музыка… в камнях, — сказал Имп. — Ты просто доллжен помочь ей выйти наружу. Музыка вообще содержится во всем, надо только знать, как искать.

— Можно мне попробовать этот рифф? — спросил тролль. Он взял молотки и прошаркал на свое место среди камней.

А бам боп а ри боп а бим бам бум.

— Что ты с ними сделал? — спросил он. — Они зазвучали… неистово.

— Неплохо звучит, — сказал Глод. — Очень доже неплохо.

Этой ночью Имп спал, заклинившись между крошечной кроваткой гнома и громоздящемся Лайасом. Он улегся и вскоре захрапел. Струны гитары рядом с ним сладко пели. Убаюканный этими почти неслышными звуками, он совершенно забыл об арфе.

Сьюзан проснулась. Кто-то дергал ее за ухо. Она открыла глаза.

— ПИСК?

— О, нет…

Она села в постели. Остальные девочки спали. Окно было распахнуто, поскольку в школе приветствовался свежий воздух. Он был доступен в любых количествах и совершенно бесплатно.

Крысиный скелет заскочил на подоконник и, убедившись, что она наблюдает за ним, спрыгнул в ночь.

Насколько Сьюзан могла понять, мир предлагал ей два варианта, на выбор. Она могла остаться в постели или последовать за крысой. Что было бы, безусловно, исключительно глупым поступком. Слащавые персонажи книжек часто поступают именно так и заканчивают в каком-то идиотском мире, населенном гоблинами и говорящими животными с задержками в развитии. И это, как правило, такие слабые, плаксивые девочки. Они позволяют проделывать с собой что угодно, не предпринимая ни малейшей попытки дать отпор. Они просто плывут по течению, произнося фразы типа «Господи храни», в то время как любое разумное человеческое существо быстро организовало бы все как надо.

Тем не менее, когда обо всем этом думаешь в таком вот разрезе, оно представляется довольно соблазнительным. О мире сделано слишком много поверхностных суждений. Сьюзан всегда говорила себе, что задача таких людей, как она (если такие, конечно, существуют) — привести все в порядок. Натягивая платье и перелезая через подоконник, она до последнего момента была уверена, что сейчас вернется в постель.

Крыса тонкой тенью скользила через залитый лунным светом газон. Сьюзан бросилась за ней. Та привела ее к конюшням, где и растворилась в тени. Через некоторое время, в течение которого Сьюзан слегка мерзла и в гораздо большей степени ощущала себя идиоткой, крыса вернулась, таща предмет гораздо больший ее самой. Он походил на сверток старого тряпья. Затем крысиный скелет отошел на несколько шагов, разбежался и дал свертку хорошего пинка.

— Ну ладно, ладно!

Сверток открыл глаз, который принялся дико вращаться, пока не сфокусировался на Сьюзан.

— Я предупреждаю тебя, — сказал сверток. — Я не произношу слов на Н.

— Извините? — сказала Сьюзан.

Сверток развернулся, поднялся, шатаясь, на ноги и расправил неопрятные крылья. Крыса перестала его пинать.

— Я же ворон, так? — сообщил он. — Одна из немногих говорящих птиц. Первое, что люди говорят, это — о, ты же ворон, давай, скажи то слово на Н… Если бы я получал пенни за каждый раз, я бы…

— ПИСК.

— Ну ладно, ладно, — ворон взъерошил перья. — Вот эта штука — это Смерть Крыс. Заметила у него косу, клобук, да? Смерть Крыс. Очень важная персона в крысином мире.

Смерть Крыс отвесил поклон.

— Проводит много времени под амбарами и везде, где люди рассыпают отруби со стрихнином, — сказал ворон. — Очень добросовестный.

— ПИСК.

— Ну хорошо. А что ему надо от меня? — спросила Сьюзан. — Я-то ведь не крыса.

— Весьма проницательное замечание, — сказал ворон. — Слушай, я ведь не напрашивался. Вот только что дремал на своем черепе, а в следующую минуту он хватает меня за ногу… Быть вороном, как я это называю… Я ведь настоящая оккультная птица…

— Прошу прощения, — сказала Сьюзан. — Я знаю, что это такой сон, но все же хочется в нем разобраться. Ты сказал… дремал на своем черепе?

— О, ну конечно не мой собственный череп! — сказал ворон. — Кого-то другого.

— Чей же?

Глаза ворона дико завращались. Он никак не мог управиться с ними, так чтобы они смотрели в одну точку. Сьюзан с трудом подавила желание совращаться вместе с ними.

— Слушай, откуда мне знать? Он попал ко мне без наклейки, — сказал он. — Просто череп и все. Послушай… Я работаю с волшебником, так? Внизу, в городе. Сижу целый день на этом черепе и говорю людям «карр».

— Зачем?

— Затем что ворон, сидящий на черепе и говорящий «карр» — это значительная часть волшебнического modus operandi, так же как здоровенные капающие канделябры и древнее чучело крокодила, свисающее с потолка. Разве ты этого не знала? Я полагал, что об этом знает всякий, кто знает все обо всем. Затем, что настоящий волшебник может обойтись даже без зеленого бурлящего варева в бутылках, но не без ворона, который сидит на черепе и говорит «карр»…

— ПИСК.

— Послушай, ты собираешься вести диалог с людьми, — сказал ворон устало. Один глаз он направил на Сьюзан. — Он не отличается утонченным умом, вот этот вот. Крысы не склонны пускаться в философские рассуждения после смерти. Так или иначе, а я единственное говорящее существо в окрестностях, которое он знает.

— Люди — говорящие, — сказала Сьюзан.

— О, это так, — сказал ворон. — Но ключевое свойство людей — ты можешь назвать это решающей особенностью — состоит в том, что они не склонны вскакивать среди ночи только потому, что крысиному скелету срочно понадобился переводчик. Кроме того, люди его вообще не видят.

— Я его вижу, — заметила Сьюзан.

— Ах! Я уверен, что ты уже постигла всю соль этого дела, уловила самую его суть, — сказал ворон. — Проникла в сокровенные глубины, можно сказать.

— Послушай, — сказала Сьюзан. — Я бы хотела, чтоб ты знал — я не верю в то, что все это вообще происходит. Я не верю, что здесь есть Смерть Крыс с косой и в клобуке.

— Он стоит прямо перед тобой.

— Это еще не повод в него верить.

— Я могу заметить, что ты получила действительно первоклассное образование, — сказал ворон кисло.

Сьюзан пригляделась к Смерти Крыс. В глубине его глазниц тлел голубой огонь.

— ПИСК.

— Суть дела в том, — сказал ворон. — Что он опять исчез… Твой… дед.

— Дедушка Лезек? Как он мог опять исчезнуть? Он же умер!

— Твой… ээ… другой дед… — объяснил ворон.

— У меня никогда не…

Из самой глубины ее сознание начали проявляться картины… Что-то, связанное лошадью… и еще комната, наполненная шепотами… и ванна, которая казалось встроенной во что-то. И пшеничные поля.

— Вот что получается, когда люди дают своим детям образование, — заметил ворон. — Вместо того, чтобы просто рассказать им обо всем.

— Я думала, что другой мой дедушка тоже был… мертвый, — сказала Сьюзан.

— ПИСК.

— Крыса говорит, что ты должна отправиться с ней. Это очень важно.

Образ мисс Буттс, подобный Валькирии, возник перед Сьюзан. Это уж полная глупость.

— О, нет… Сейчас уже, должно быть, за полночь. А у нас завтра экзамен по географии.

Ворон от изумления раскрыл клюв.

— Да ты просто не могла такого сказать, — заявил он.

— Ты на самом деле ожидаешь, что я буду выслушивать указания от… костяной крысы и говорящего ворона? Я ухожу!

— Нет, ты не уйдешь, — сказал ворон. — Потому что если ты уйдешь сейчас, тебе никогда не понять сути вещей. Ты просто получишь образование.

— У меня нет времени! — завопила Сьюзан.

— А, время, — сказал ворон. — Время — это в основном привычка. Время — не фундаментальное свойство мира для тебя.

— Как…

— А, ты хочешь разобраться в этом, да? Хочешь?

— ПИСК.

Ворон взволнованно запрыгал.

— Давай я скажу ей? Можно мне сказать? — запричитал он.

Он навел оба глаза на Сьюзан.

— Твой дедушка… это… твой дедушка —… (смы смы смы СМЫ)… СМЕ…

— ПИСК!

— Она же все равно об этом узнает рано или поздно! — воскликнул ворон.

— Смешной? Мой дедушка смешной? — спросила Сьюзан. — И вы притащили меня сюда посреди ночи, чтобы поговорить на тему юмора?

— Я не сказал — смешной, я говорил, что твой дедушка… (сми сми сми СМЕ)… С

— ПИСК!

— Ну хорошо! Делайте, что хотите!

Сьюзан бросилась назад, оставив их препираться. Она подобрала полы ночной рубашки и побежала прочь со двора и дальше, через сырые газоны. Окно было по прежнему открыто. Ей удалось, вскарабкавшись на подоконник нижнего этажа, схватиться за раму, подтянутся и проникнуть в спальню. Она бросилась в постель и с головой залезла под одеяло…

Чуть погодя она подумала, что ее реакция была не слишком-то умной. Однако, так или иначе, переиграть не было возможности.

Она заснула и видела во сне лошадей, кареты и часы без стрелок.

— Тебе не кажется, что мы могли провенуть это дело получше?

— ПИСК? «Смы смы смы СМЫ» ПИСК?

— А ты ожидал, что я просто возьму и брякну: «Твой дедушка Смерть»? Вот так вот, да? У тебя нет чувства уместности. Людям нужен драматизм.

— ПИСК, — указал Смерть Крыс.

— Крысы — это другое дело.

— ПИСК.

— Полагаю, можно смело утверждать, что сейчас ночь, — заметил ворон. — Как ты знаешь, вороны не вполне ночные птицы. — Он поскреб клюв лапой. — Занимаешься ли ты только крысами, или же мыши, хомяки, ласки и прочие в этом духе также в твоей компетенции?

— ПИСК.

— Белки? Как насчет белок?

— ПИСК.

— Подумать только! Никогда этого не знал. Смерть Белок в том числе? Поразительно, как тебе удается поймать их в этих их крутящихся колесах?

— ПИСК.

— Только представьте себе!

Есть дневные люди и ночные твари. При этом важно помнить, что ночные твари — это не просто дневные люди, которые задержались допоздна, поскольку решили, что от этого они будут выглядеть круче и интереснее. Для разделения потребуется гораздо больше, чем простое скрещение обильного макияжа со скверным цветом лица. Наследственность может помочь, конечно же.

Ворон вырос на постоянно осыпающейся, увитой плющом Башне Искусств, которая высится над Незримым Университетом в далеком Анк-Морпорке. Вороны умны от природы, а утечки магии, которая имеет свойство подчеркивать некоторые вещи, доделали остальное.

У него не было имени. Как правило, животные этим не заморачиваются. Волшебник, который думал, что ворон принадлежит ему, называл его Сказал. Но только потому, что он не обладал чувством юмора и, как и большинство людей, лишенных чувства юмора, гордился своим чувством юмора, которого на самом деле у него не было. Ворон подлетел к дому волшебника, скользнул в открытое окно и занял свое место на черепе.

— Бедный ребенок, — сказал он.

— Уж такова твоя доля, — ответил череп.

— Я не упрекаю ее за попытки стать нормальной. Принимая во внимание…

— Именно, — согласился череп. — Доходишь до этого, когда становишься головой.

Хозяин зернохранилища в Анк-Морпорке пошел на широкое применение самых суровых мер. Смерть Крыс слышал далекое тявканье терьеров. Ожидалась чертовски напряженная ночь. Было бы очень сложно описать процесс мышления Смерти Крыс, или хотя бы питать уверенность, что он у него есть. Он чувствовал, что зря впутал в это дело ворона, но ведь людям нужна чертова прорва слов.

Крысы не заглядывают далеко вперед, разве что в самых общих чертах. В самых же общих чертах он был очень, очень обеспокоен. Он не учел образование.

Следующее утро прошло для Сьюзан безо всяких проявлений потустороннего. География включала в себя флору Равнины Сто [3], главные статьи экспорта Равнины Сто [4] и фауну Равнины Сто [5]. Вы ухватываете общий знаменатель, а дальше все просто. Девочки раскрашивали карты, используя массу зеленого. На обед были «Мертвецкие Пальчики» и пудинг «Глазные Яблоки», которые служили здоровой подпиткой для следующего занятия — Спорта.

Это была вотчина Железной Лили, которая, по слухам, брилась, поднимала тяжести зубами и чьи громовые крики ободрения противоречили природе: «Покажите, что у вас есть яйца, вы, стадо вялого бабья!»

Во время послеобеденных игр мисс Буттс и мисс Делкросс держали окна закрытыми. Мисс Буттс яростно читала логику, а мисс Делкросс, облаченная в тогу собственного изобретения, занималась ритмической гимнастикой.

Сьюзан удивляла всех успехами в спорте. Точнее, в некоторых видах спорта. Хоккей, лакросс и лапта, например. В общем, любая игра, в которой ей в руки вкладывали палку того или иного типа и предлагали ею махать. Сьюзан предваряла удар таким оценивающим взглядом, что любого вратаря тут же оставляла надежда на его щитки и он бросался навзничь, а мяч, гудя, проносился над ним на уровне пояса.

И с точки зрения Сьюзан, только проявлением человеческой глупости был тот факт, что ее никогда не брали в команду, несмотря на то что она явно была одним из лучших игроков школы. Даже прыщавых толстух брали охотнее, чем ее. Это было обескураживающе бессмысленно и приводило ее в ярость.

Она пыталась объяснять другим девочкам, как она хороша, демонстрировала свой уровень и указывала, как это глупо — не брать ее в команду. По каким-то совершенно невозможным причинам это не производило никакого эффекта.

Поэтому сегодня она отправилась вместо занятий на официальную прогулку. Это была приемлемая альтернатива, предусматривающая, что девочки будут гулять группами. Как правило, они отправлялись в город и покупали сушеную рыбу и чипсы в одном из вонючих магазинчиков на Аллее Трех Роз; мисс Буттс считала пищу такого рода исключительно нездоровой и поэтому ее покупали при первой же возможности.

Девочки гуляли группами по трое и больше. Согласно предположительному опыту мисс Буттс, опасности не угрожали подразделениям, состоящим из более чем двух человек.

Так или иначе, но Опасностям было бы крайне неприятно произойти с любой группой, в состав которой входили принцесса Жадеита и Глория дочь Сога. Владелицы школы с беспокойством относились к возможности приема в школу тролля, но приветствовали украшение списка учеников особами королевской крови, а отец Жадеиты был королем целой горы. А кроме того — как заметила мисс Буттс в беседе с мисс Делкросс — наш долг поддерживать их в стремлении стать настоящими людьми, а король действительно весьма очарователен, он уверял меня, что уже и не помнит, когда в последний раз кого-то ел. У Жадеиты было плохое зрение, кстати защищавшее ее от солнечного света, и вязаная кольчуга ручной работы.

Глория, в свою очередь, была изгнана из спорта за ее склонность на угрожающий манер использовать свой топор. Мисс Буттс намекала, что топор — не слишком-то девичье оружие, даже если девушка — гном, но Глория объяснила, что этот топор перешел к ней от бабушки, которая владела им всю жизнь и чистила его каждую субботу, даже если ни разу не воспользовалась им за всю прошедшую неделю. В том, как она сжимала его, было нечто такое, что даже мисс Буттс предпочла сдаться. Демонстрирую добрую волю, Глория отказалась от своего железного шлема и — поскольку в Уставе Школы не содержалось никаких правил относительно бритья бород — обязалась заплетать свою бороду в косу и выкрасить ее в школьные цвета.

Сьюзан чувствовала себе до странности уютно в их компании, чем заслужила осторожную похвалу мисс Буттс. Очень мило с ее стороны проявлять такое дружелюбие, сказала та. Сьюзан была удивлена. Слово «дружелюбие» еще никогда не употреблялось в отношении ее.

Все три плелись с игрового поля по прибрежной дороге.

— Не понимаю я спорт, — сказала Глория, глядя на стаю пыхтящих девушек, носящихся по полю.

— Есть такая троллья игра, — сказала Жадеита. — Называется «ааргруха».

— Как в нее играют? — спросила Сьюзан.

— Эээ… Ну, ты отрываешь у человека голову и пинаешь ее специальным ботинком из обсидиана, пока не попадешь в цель или пока она не развалится. Конечно, в нее уже не играют, — добавила она быстро.

— Полагаю, что нет, — сказала Сьюзан.

— Разучились делать такие ботинки, я думаю, — сказала Глория.

— Я подозреваю, что если бы в нее играли сейчас, то кто-нибудь вроде Железной Лили бегал бы вдоль боковой и орал: «Покажите, что у вас есть голова, бабье стадо!»

Некоторое время они шли в молчании.

— Я думаю, — осторожно заметила Глория, — что, вероятно, она бы не стала.

— Я хотела спросить, — сказала Сьюзан. — Вы не замечали в последнее время ничего странного?

— Чего странного? — спросила Глория.

— Ну… например, крыс, — сказала Сьюзан

— Вообще не видела крыс здесь, в школе, — сказала Глория. — Мне как-то не везло.

— Я имею в виду… Странных крыс, — пояснила Сьюзан.

Девушки поравнялись с конюшнями. Они служили домом двум лошадям, которые возили школьную карету временным пристанищем нескольким другим лошадям, принадлежащим девочкам, которых не смогли с ними разлучить. В школе была категория девочек, которых даже под угрозой ножа невозможно было заставить вымыть спальню, но которые яростно отстаивали привилегию сгребать в конюшне навоз. Это было священнодействие, совершенно непонятное Сьюзан. Она ничего не имела против лошадей, но не понимала этой возни с трензелями, уздечками и щетками. А так же зачем их надо измерять «ладонями», когда для этого дела существуют прекрасно понятные всем дюймы. Наблюдая за девушками в бриджах, суетящихся вокруг конюшни, она подумала, что это оттого, что они не могут разобраться с таким сложным механизмом, как линейка.

— Ну хорошо, — сказала она. — А как насчет воронов?

Кто-то заржал ей прямо в ухо.

Она повернулась.

Белая лошадь стояла посреди двора, похожая на скверный спецэффект. Она была слишком яркой. Она сияла. Она казалась единственным реальным существом в мире серых форм. По сравнению с клубнеобразными пони, обыкновенно занимавшими денники, она была гигантской.

Парочка бриджевых девушек суетились около нее. Сьюзан узнала Кассандру Фокс и леди Сару Благодарную, почти идентичных в своей любви к любому четвероногому, которое умеет ржать и в презрении ко всем остальном, в явной способности смотреть на мир зубами и виртуозному умению употреблять как минимум четыре гласных в слове "о".

Белая лошадь нежно заржала, обращаясь к Сьюзан, и принялась обнюхивать ее руку.

«Ты — Бинки, — подумала Сьюзан. — Я тебя знаю. Я на тебе ездила. Ты — моя. Я думаю…»

— Я сказала, — сказала леди Сара. — Кому оуна принадлежит?

Сьюзан оглянулась.

— Что? Мне? — спросила она. — Да. Я предполагаю, что мне.

— Оуаэ? Оуна стоуаяла в деннике сразу за Брауни. Я и не знала, чтоуаэо у тебя есть здесь лоуашадь. Ты должна была получить разрешение мисс Буттс, ты знаешь оуб этом?

— Мне подарил ее, — сказала Сьюзан. — Подарил… кто-то.

Бегемот воспоминания зашевелился в мутной воде сознания. Она удивилась, почему она это сказала. Она годами не думала о своем дедушке. До вчерашней ночи. Я помню его конюшню. Такую огромную, что не видно стен. И меня один раз катали на тебе. Кто-то держал меня, чтобы я не упала. Но ведь с этой лошади вообще невозможно упасть, если она того не захочет.

— Оуеа. Я не знала, что ты ездишь верхоум.

— Я… привыкла…

— За тоу, чтоубы держать лоушадь, нужно платить дополнительно, ты знаешь? — спросила леди Сара.

Сьюзан не знала. Она сильно сомневалась, что вообще платит.

— И у тебя нет упряжи, — сказала леди Сара.

Сьюзан покраснела.

— Она мне и не нужна, — сказала она.

— Оуэа! Ездишь без седла? — сказала леди Сара. — А направляешь ушами, да?

Кассандра Фокс сказала:

— Вероятно, просто не может позволить себе. И скажите этому гному, чтобы перестал смотреть на моего пони! Она смотрит на моего пони!

— Я просто смотрю, — ответила Глория.

— Да ты… пускаешь слюнки, — заявила Кассандра.

Раздался дробный топоток по булыжникам и Сьюзан взлетела на спину лошади.

Она взглянула вниз на изумленных девушек, а потом на выгон позади конюшни. Там было несколько барьеров — просто жерди, лежащие на бочках.

Без малейшего напряжения Бинки развернулась и порысила на выгон, к самому высокому барьеру. Возникло ощущение концентрируемой энергии, затем был момент ускорения и барьер промелькнул внизу. Бинки развернулась и встала, пританцовывая.

Девушки смотрели на нее. У всех четырех на лицах застыло выражение полного изумления.

— Что, так и должно быть? — спросила Жадеита.

— А в чем дело? — спросила Сьюзан. — Никогда не видели, как лошади прыгают?

— Да. Самое занимательное в том, — начала Глория тем медленным, взвешенным тоном, каким люди говорят, когда боятся, что вселенная сейчас разлетится вдребезги, — в том, что после этого они обычно возвращаются на землю.

Сьюзан взглянула вниз.

Лошадь стояла в воздухе.

Какая команда нужна, чтобы заставить лошадь восстановить контакт с землей? Во всяком случае, школьный конный клуб до сих пор в такой не нуждался. Как бы поняв ее мысли, Бинки порысила вперед и вниз. На секунду ее копыта погрузились в землю, словно это была субстанция не плотнее тумана. Затем Бинки разобралась, на каком уровне находиться поверхность и решила остановиться на нем.

Леди Сара была первой, к кому вернулся голос.

— Мы расскажем оу тебе мисс Буттс, — заявила она.

Сьюзан была почти сражена незнакомыми ощущениями, но мелочность, проскальзывающая в звуках голоса, вернула ее в какое-то подобие здравого рассудка.

— О, да? — спросила она. — И что же вы скажете ей?

— Ты заставила лошадь прыгнуть и… — девушка умолкла, испугавшись того, что она собиралась сейчас сказать.

— О да! — сказала Сьюзан. — Я полагаю, что видеть, как лошади парят в воздухе — это глупо, не так ли?

— Так или иначе, а это против школьных правил, — пробормотала леди Сара.

Сьюзан направила белую лошадь назад в конюшню, соскользнула на землю и ввела ее в запасной денник. В ящике с сеном что-то прошуршало. Сьюзан показалось, что она разглядела матовый костяной блеск.

— Эти мерзкие крысы! — сказала Кассандра, прорываясь назад к реальности. — Я слышала, как мисс Буттс велела садовнику рассыпать яд.

— Вот досада, — сказала Глория.

Леди Сара выглядела так, как будто у нее в голове что-то кипело.

— Послушайте, — сказала он. — Ведь это лошадь на самом деле не стояла в воздухе, ведь правда? Лошади так не могут!

— Значит, и эта не могла, — сказала Сьюзан.

— Момент зависания, — сказала Глория. — Вот что это было. Момент зависания. Как в баскетболе [6]. Обязано быть что-то вроде этого.

— Да.

— Вот и все, что произошло.

— Да

Человеческое сознание обладает замечательной способностью к заживлению. Троллье и гномское — тоже. Сьюзан смотрела на них с искренним изумлением. Все они видели лошадь, стоящую в воздухе. А теперь они осторожно погружают этот факт куда-то в память и заклинивают ключ в замке.

— Просто интересно, — сказала она, продолжая рассматривать ящик для сена. — Я думаю, никто из вас не знает, есть в этом городе волшебник или нет.

— Я нашел место, где мы сыграем! — сообщил Глод.

— Где? — спросил Лайас.

Глод сказал.

— "Залатанный Барабан" — переспросил Лайас. — Да там же топорами кидаются!

— Зато там мы будем в безопасности, — убеждал Глод. — Гильдия не играет там.

— Ну да. Они там лишились несколько своих членов. Их члены лишились членов.

— И мы получим пять долларов, — сказал Глод.

Тролль заколебался.

— Я мог бы потратить пять долларов, — признал он.

— Одну треть от пяти долларов, — поправил Глод.

Тролль наморщил лоб.

— Это больше или меньше пяти долларов? — спросил он.

— Послушайте, мы сможем там засветиться, — сказал Глод.

— Я бы не хотел засветиться в «Барабане», — заметил тролль. — Засветка — это последнее, что мне требуется в «Барабане». В «Барабане» мне хочется, как правило, спрятаться.

— Все, что от нас потребуется — это что-нибудь сыграть, — сказал Глод. — Все равно что. Новый владелец кровно заинтересован в увеселениях.

— Я думал, у них есть однорукий бандит.

— Был. Его арестовали.

Цветочные часы были настоящей достопримечательностью Квирма, поскольку представляли из себя не то, что все ожидали увидеть. По всей Множественной Вселенной лишенные воображения городские власти сооружали цветочные часы, представляющие из себя здоровенный механизм, вкопанный в клумбу, с часовым полем и цифрами из цветов [7]. А цветочные часы Квирма были круглой клумбой, на которой росло двадцать четыре вида цветов, подобранных так, что они последовательно распускались и закрывались в течение суток.

Когда Сьюзан проходила мимо, как раз распускался Пурпурный Вьюнок, а Любовь-на-Лету закрывалась. Что означало где-то половину одиннадцатого.

Улицы были пусты. Квирм не является ночным городом. Люди, которые прибывают в Квирм, чтобы весело провести время, отправляются куда-нибудь еще. Квирм так респектабелен, что даже собаки спрашивают здесь разрешения, прежде чем справить нужду.

То есть улицы были почти пусты. Сьюзан представляла, что она слышит нечто, преследующее ее, быстрое и частое, пересекавшее булыжники так стремительно, что могли быть не более чем намеком на образ.

Достигнув Аллеи Трех Роз, Сьюзан замедлила шаг.

Где-то у рыбной лавки на Трех Роз, сказала Глория. В школе не поощрялись знания о волшебниках. Они не вписывались во вселенную мисс Буттс.

В темноте Аллея Трех Роз выглядела незнакомо. Факел, укрепленный на кронштейне в конце улицы, только делал тени гуще. А на полпути, во мраке, какая-то молодая женщина собиралась влезть на стену по приставной лестнице. И что-то в ней было знакомое.

Она смотрела на приближающуюся Сьюзан и, казалось, была рада видеть ее.

— Привет! — сказала она. — Доллара не найдется, мисс?

— Пардон?

— Пара полудолларовых монет. Полдоллара — ставка. Возьму и мелочью. Как угодно, словом.

— О. Извините. Нет. Вообще-то мое недельное содержание — пятьдесят пенсов.

— Проклятье. Ни на что не хватит.

Насколько Сьюзан могла заметить, девушка не походила на тех молодых женщин, которые проводят свою жизнь на аллеях. Она была довольно мускулистой и напоминала сиделку того типа, которые ассистируют докторам, чьи пациенты время от времени приходят в сильное смущение и отказываются вылезать из-под одеяла. И кроме того, она казалось Сьюзан знакомой.

Девушка извлекла из кармана клещи, взбежала по лестнице и влезла в окно. Сьюзан заколебалась. Девушка выглядела весьма деловито, но согласно довольно ограниченному опыту Сьюзан люди, проникающие по ночам в дома с помощью приставных лестниц, являются Злодеями, которых Отважная Девица должна Схватить. Она подумала, что может хотя бы поискать стражника, но в этот момент дальше по улице открылась дверь.

Двое мужчин, шатаясь и поддерживая друг друга, выбрались наружу и зигзагами двинулись по улице. Сьюзан отступила назад. Если она не хотела, чтобы ее не замечали — ее не замечали.

Мужчины прошли сквозь лестницу.

То ли мужчины были недостаточно плотными — хотя звуки, издаваемые ими, свидетельствовали об обратном — то ли с лестницей было что-то не то… но ведь девушка поднялась по ней… а сейчас она по ней спускалась, пряча что-то в карман.

— Даже не проснулся, маленький ангелок, — сообщила она.

— Прошу прощения? — сказала Сьюзан.

— Не приготовил для меня Подарка, — сказала девушка. Он легко подхватила лестницу и взвалила на плечо. — Правила есть правила. Пришлось выдрать другой зуб.

— Пардон?

— Отчетность проверяется. Будут большие проблемы, если доллары и зубы не совпадут. Знаешь, как это бывает.

— Я знаю?

— Короче, я не могу болтать с тобой всю ночь. Мне еще шестнадцать предстоит обработать.

— Почему я должна знать? Как обработать? Шестнадцать кого?

— Детей, конечно. Я ведь не могу их разочаровать, правда? Только представь их личики, когда они поднимают свои маленькие подушечки, благослови их боги.

Лестница. Клещи. Зубы. Деньги. Подушки…

— А ты не ждешь от меня, что я поверю, будто ты одна из этих Зубных Фей? — спросила Сьюзан подозрительно.

Она потрогала лестницу. Та была достаточно плотной.

— Не одна из, — ответила девушка. — Зубная Фея и все. Я удивляюсь, что ты этого не знаешь.

И она скрылась за углом, прежде чем Сьюзан успела спросить — Почему я?

— Потому что она может сказать, — произнес голос позади нее. — Ухватить — значит узнать.

Она повернулась. Ворон выглядывал из открытого окна.

— Ты бы лучше вошла, — сказал он. — Кого только не встретишь на этой аллее.

— Да я уже.

Латунная табличка, прибитая к стене рядом с дверью, сказала:

— Эс Вэ Сыроваллер, Дэ-Эм (Невид), Б. Чуд., Б.Ф.

Первый раз в жизни Сьюзан слышала металлический голос.

— Простой фокус, — объяснил ворон. — Она чувствует, когда ты на нее смотришь. Просто толкни…

— Эс Вэ Сыроваллер, Дэ-Эм (Невид), Б. Чуд., Б.Ф.

— Заткнись! Просто толкни дверь.

— Она заперта.

Ворон, повернув голову, посмотрел на нее похожим на бусинку глазом.

— И это остановило тебя? Ну что ж. Сейчас принесу ключ.

Он появился минуту спустя и сбросил на булыжники большой металлический ключ.

— А сам-то волшебник есть в…?

— Да, в! В постели. Отхрапывает себе голову.

— Я думала, они не спят по ночам.

— Только не этот. Чашка какао около девяти и через пять минут он все равно что мертв.

— Но я не могу позволить себе просто взять и войти в его дом.

— Почему? Ты же ко мне шла. И потом именно я — мозг предприятия. А он просто носит забавную шляпу и делает пассы руками.

Сьюзан повернула ключ в замке.

Внутри оказалось жарко. Все было заполнено обычным волшебническим оборудованием: верстак, заставленный бутылками и заваленный свертками, забитый книгами шкаф, чучело аллигатора, свисающее с потолка, огромные свечи, утонувшие в лавовых потоках воска и ворон, сидящий на черепе.

— Они заказывают все это по каталогу, — сказал ворон. — Верь мне. Все приходит в таком здоровенном ящике. Думаешь, со свечей само собой так накапало? Это три дня работы опытного свечного капальщика.

— Ты все это компенсируешь, — сказала Сьюзан. — Кроме того, нельзя же вот просто так взять и купить череп.

— Я уверен, ты все знаешь лучше меня, — сказал ворон. — Образование!

— Что ты пытался сказать мне прошлой ночью?

— Пытался сказать? — переспросил ворон с виноватым выражением на клюве.

— Вся эта «смы-смы-смы-СМЫ»-чепуха.

Ворон повесил голову.

— Он не велел мне говорить тебе это. Предполагалось, что я только предупрежу тебя о лошади. Меня просто увело в сторону. Она уже появилась, не так ли?

— Да!

— Скачи на ней.

— Я уже. Но она не настоящая! Настоящие лошади знают, где находится земля.

— Мисс, не существует лошадей реальней этой.

— И я помню ее имя! Я уже ездила на ней раньше!

Ворон вздохнул. Или по крайней мере издал свистящий звук, который из всех звуков извлекаемых клювом, больше всего походил на вздох.

— Сядь на лошадь и скачи. Он выбрала тебя одну.

— Куда скакать?

— Это то, что мне невозможно знать, а тебе — понять

— Предполагается, что я слишком глупа для этого… Можешь ты хотя бы намекнуть, что должно произойти?

— Ну… Я вижу, ты читаешь книги. Попадались ли тебе такие, в которых дети отправлялись в далекое магическое королевство и участвовали в приключениях с гоблинами и так далее?

— Да, конечно, — ответила Сьюзан с гримаской.

— Пожалуй, лучше всего для тебя ожидать чего-то подобного, — сказал ворон.

Сьюзан взяла с верстака пучок какой-то травы и принялась в задумчивости перебирать ее.

— Я только что видела на улице одну особу, которая утверждала, что она Зубная Фея, — сказала она.

— А почему бы ей не быть Зубной Феей? — осведомился ворон. — Тут их по крайней мере три.

— Да нет их тут! То есть… я хочу сказать, что всегда думала, что это просто… истории. Как про Песчаного Человека или Быка-Отца [Согласно деревенским легендам, рассказываемым по крайней мере в тех местностях, где крупный рогатый скот занимает значительное место в домашнем хозяйстве, Бык— Отец — это мифический зимний персонаж, который в Ночь Быкоявления скачет от дома к дому в грубых санях, влекомых четырьмя дикими быками, развозя сосиски, черные пудинги и ветчину всем хорошим детям. Он произносит очень много «Хо хо хо». Детям, которые вели себя плохо, доставался мешок, полный окровавленных костей (это те маленькие детали, которые говорят нам, что эта история для маленьких детей). О нем сложена песня. Она начинается так: А ну-ка оглянись!

Эта история берет начало в легенде об одном мелком короле. Этот король проходил мимо (во всяком случае, он так говорил) мимо дома, в котором жили три девицы. Он услышал, как они стенают — у них не было никаких припасов на празднование середины зимы. Он преисполнился сострадания и зашвырнул к ним в окно связку сосисок. Тяжело контузив одну из них, но нет никакого смысла портить этой деталью красивую легенду].

— Ага, заговорили в другом тоне? — сказал ворон. — Уже не так много решительных деклараций, да? Чуть меньше «Такого не бывает!» и чуть больше «Я о таком не знала», да?

— Любой поймет, что я имею в виду. Совершенно нелогично верить, что где— то есть старик с большой бородой, который раздает всем подряд сосиски и требуху в Ночь Быкоявления, разве не так?

— Я не знаю насчет логики. Никогда не учил логику, — ответил ворон. — Но не слишком логично жить на черепе, а это именно то, что я делаю.

— И не может быть никакого Песчаного Человека, который швыряет детям песок в глаза, — сказала Сьюзан неуверенным тоном. — Потому что… ни в какую сумку не поместится так много песка.

— Может быть, может быть.

— Я, пожалуй, лучше пойду, — сказала Сьюзан. — Мисс Буттс всегда проверяет спальни в полночь.

— Сколько спален в школе? — спросил ворон.

— Около тридцати, я думаю.

— Ты веришь, что ровно в полночь она проверяет их все и не веришь в Быка-Отца?

— Лучше я все равно пойду, — сказала Сьюзан. — Хм. Спасибо.

— Закрой за собой дверь и забрось ключ в окно, — попросил ворон.

После ее ухода комната погрузилась в тишину, нарушаемую лишь потрескиванием угля в очаге.

Потом череп заметил:

— Эти современные дети, а?

— Я обвиняю образование, — ответил ворон.

— Обилие знаний чрезвычайно опасно, — заявил череп. — Гораздо опаснее, чем немножко знания. Я всегда это говорил, когда был жив.

— Когда это было, кстати?

— Не могу припомнить. Мне кажется я был замечательно умен. Учитель или философ — в этом роде. А теперь я лежу на верстаке с птицей на макушке.

— Весьма аллегорично, — согласился ворон.

Никто не объяснял Сьюзан, на что способна вера. Или по крайней мере, на что она способна в условиях сочетания высокого магического потенциала с нестабильной реальностью, существующих на Диске. Вера создает свободное пространство. Потом появляется нечто и заполняет его. Это не значит, что вера отрицает логику. Например, совершенно очевидно, что Песчаному Человеку вполне достаточно небольшого мешка. В Плоском Мире он постоянно наполняется сам.

Было около полуночи. Сьюзан прокралась в конюшню. Она была из не тех людей, которые способны оставить тайну неразгаданной. Пони в присутствии Бинки вели себя тише воды ниже травы. Лошадь светилась в темноте.

Сьюзан потащила было седло со стойки, но призадумались. Если она свалится, седло ничуть ей не поможет. А уздечка в данном случае будет столь же полезна, сколь руль на скале.

Она открыла дверь в денник. Большинство лошадей ни за что не станут пятиться задом, поскольку то, что им не видно, для них не существует. Но Бинки вышла сама, остановилась у подсадки и выжидающе посмотрела на Сьюзан. Та вскарабкалась ей на спину. Это было все равно, что сидеть на столе.

— Ну хорошо, — прошептала она. — И имей в виду: я не собираюсь верить во все это.

Бинки наклонила голову и тихо заржала. Затем она вышла во двор и направилась в поле. У ворот она сорвалась в галоп и поскакала прямо к ограде. Сьюзан зажмурилась. Она ощутила мгновенное напряжение мускулов под бархатной шкурой и лошадь взлетела над оградой, над полем. Позади нее секунду или две пламенели в торфе два огненных отпечатка копыт.

Когда они пролетали над школой, Сьюзан заметила мерцающий в окне свет. Мисс Буттс совершала свой обход.

Это может стать проблемой, сказала себе Сьюзан.

А потом она подумала: я сижу на спине лошади, скачущей по воздуху на высоте сто футов; я вляпалась во что-то таинственное, очень напоминающее магическую страну с гоблинами и говорящими животными. Чего-чего, а проблем у меня и так выше головы. А кроме того, разве в школьных правилах есть что-нибудь о полетах на лошадях? Готова поспорить, что нет.

Квирм растаял далеко внизу и мир распахнулся перед ней, весь в пятнах тьмы и серебра. Шахматная доска полей с редкими огоньками ферм мерцала в лунном свете. Рваные облака разлетались по сторонам.

Далеко слева стояли белой стеной Овцепикские горы. Справа Краевой Океан прочерчивала лунная дорожка. Ветра не было, было только мощное ощущение скорости и плавный ход Бинки.

И наконец ей показалось, что кто-то разлил во тьме золото.

Облака расступились перед ней и вот, раскинувшийся внизу, лежал Анк— Морпорк, город, в котором Опасностей было даже больше, чем могла вообразить даже мисс Буттс. Свет факелов обрисовывал сеть улиц, среди которых Квирм не только бы затерялся, но и был бы ограблен и сброшен в реку.

Бинки легко галопировала между коньками крыш. Сьюзан слышала голоса улиц, у каждой свой, но ко всем примешивался рокот города, похожий на звук роя. Верхние окна проплывали мимо, лучась огоньками свечей.

Лошадь провалилась сквозь смог, аккуратно приземлилась и рысью двинулась по аллее, на которой не было ничего, кроме закрытой двери и вывески, освещенной факелом.

Сьюзан прочла:

САДЫ КЭРРИ.

Служебный Вхот. Ни Вхадить! Эта Тибя Касаица!

Бинки как будто чего-то ждала. Сьюзан, по правде говоря, ожидала более экзотической точки прибытия. Она пробовала кэрри. Его подавали в школе под названием Буги и Рис. Оно было желтым. В нем попадались мокрые изюмины и горох.

Бинки тихонько заржала и ударила копытом. В двери приоткрылась заслонка. Сьюзан увидела силуэт головы на фоне полыхающих недр кухни.

— Ооорррр, ноооррр! Бинкооррр!

Заслонка захлопнулась. Очевидно, что-то собиралось произойти.

Она вгляделась в меню, прибитое к стене. Оно было безграмотным, конечно, поскольку в ресторанах с национальной спецификой меню всегда безграмотны — чтобы посетитель испытал чувство ложного превосходства. Она не смогла разобрать названий большинства блюд, которые включали в себя: Кэрри с Овощем 8п, Кэрри с Дряностью, Больные Яйца Свиньи 10п, Кэрри с Присягой и Кислый, Яйца Рыбы 10п, Кэрри с Едой 10п, Кэрри с Называемой Едой 15п, Экстра Кэрри 5п, Порно крекер 4п, Еш Это Тут или, Унеси Это Проч.

Заслонка отворилась снова и большой пакет из коричневой и предположительно непромокаемой бумаги бухнулся на маленький выступ перед окошечком.

И заслонка опять захлопнулась.

Сьюзан осторожно потянулась к нему. Запах, идущий от мешка, обладал качествами своего рода раскаленной пики.

Она вспомнила, что у нее вообще нет денег. С другой стороны, никто их у нее и не просил. Однако мир придет в полное разорение и упадок, если люди перестанут признавать свои обязательства. Она наклонилась вперед и постучала в дверь.

— Извините… Вы ничего не хотите?

Из-за двери донеслись удары и грохот, как будто с десяток человек бились за место под одним столом.

— О. Как мило. Спасибо. Спасибо большое, — сказала Сьюзан вежливо.

Бинки не спеша двинулась прочь. На сей раз никаких выбросов энергии не было. Она неторопливо потрусила вверх. Сьюзан попробовала кэрри в нескольких сотнях футов над уносящимся в даль ландшафтом и некоторое время ее тошнило вниз со всей деликатностью, на которую она была способна.

— Это было очень… необычно, — заявила она. — И это все? Мы проделали весь этот путь только для того, чтобы я немножко поблевала?

Земля понеслась назад еще быстрее, и она с содроганием поняла, что это лошадь несется теперь гораздо быстрее — карьер вместо легкого галопа…

…рывок — и ночное небо над ее головой подернулось синим.

Позади них, невидимые, поскольку свет смещался в красную зону спектра и в замешательстве спрашивал себя, что происходит, несколько секунд пламенели в воздухе два отпечатка копыт.

… кусок ландшафта, висящий в пространстве. Здесь был приземистый маленький домик, окруженный садом. Были поля и далекие горы. Сьюзан рассматривала все это, пока Бинки сбавляла ход.

Здесь не было глубины. Когда Бинки зависла перед приземлением, стало видно, что все это не более чем тонкая пленка… существования, облекающая ничто. Сьюзан казалось, что пленка лопнет, как только Бинки ступит на нее, но вместо этого она услышала тихий хруст гравия.

Бинки обошла вокруг дома и направилась в конный двор, где и остановилась в ожидании.

Сьюзан осторожно спустилась на землю. Та оказалась вполне надежной. Она наклонилась и зачерпнула рукой гравий. Оказалось, что он лежит толстым слоем.

Сьюзан слышала, что Зубная Фея собирает зубы. Если взглянуть на это трезво… люди, коллекционирующие небольшие части чужих тел, делают это для того, что контролировать других или причинять им вред. Под контролем Зубных Фей находится половина детей мира. И дом подобных особ, пожалуй, должен выглядеть как-то иначе.

Бык-Отец, скорее всего, живет в некоем чудовищном подобии бойни высоко в горах, украшенном сосисками и черными пудингами и разрисованном кровью.

В каждом случае предполагается стиль. Ужасный, но все же стиль. В этом месте его не было вообще.

У Вторничной-Утки-Душевное-Печенье, видимо, никакого дома не было. Так же как и у Проблемы-Старика и Песчаного Человека, насколько она знала.

Она обошла дом, который был не больше коттеджа. Определенно. Кто бы тут не жил, он был полностью лишен вкуса. Она нашла входную дверь, черную, с дверным молотком в форме буквы омега.

Сьюзан потянулась за ним, но дверь сама собой отворилась.

Перед ней распростирался холл, много больший, чем весь дом снаружи. Вдали она могла различить лестницу, достаточно широкую для заключительной чечетки в мюзикле.

И что-то не то творилось с перспективой. Стены совершенно определенно уходили вдаль и в то же время казались нарисованными прямо на воздухе футах в пятнадцати от тебя. Как будто расстояние было вещью необязательной.

На одной из стен висели часы. Их мерное тиканье заполняло безмерные пространства.

Здесь должна быть комната, подумала она. Я помню комнату шепотов.

Двери из холла разделялись широкими промежутками. Или узкими промежутками, если вы посмотрите на них иным образом.

Она попыталась добраться до ближайших, но сдалась после нескольких шагов в разных направлениях. Но когда она догадалась прицелиться и идти с закрытыми глазами, у нее все получилось.

Дверь была одновременно и нормального человеческого размера и необъятно огромной. Окружающий ее косяк был обильно орнаментирован черепами и костями. Она толкнула дверь.

Эта комната могла приютить небольшой город. Середину дистанции занимал маленький коврик, не больше гектара размером. У Сьюзан ушло несколько минут, чтобы достигнуть края.

Это была комната в комнате. Широкий, тяжеловесный стол стоял на возвышении. За ним виднелся обитый кожей вертящийся стул. Здесь же была модель Плоского Мира, покоящаяся на своего рода барельефе, изображавшем четырех слонов на черепахе. Здесь стояли несколько шкафов, тома в которых были нагромождены в беспорядочной манере людей, слишком занятых, чтобы поставить книгу правильно, попользовавшись ею. Здесь даже было окно, висящее в воздухе в нескольких футах над землей.

Но стен здесь не было. Ничто не располагалось между краем ковра и стенами большей комнаты, кроме пола, но это было слишком точным определением для него. Он не напоминал камень и уж точно не был деревянным. Он не издал ни звука, когда Сьюзан прошлась по нему. Это была просто поверхность, в чистейшем геометрическом смысле этого слова.

Ковер покрывал узор из черепов. И он тоже был черным. Все было или черным или оттенками серого. Здесь и там проглядывали тона очень темного пурпура или синевы океанских глубин.

На некотором расстоянии, в направлении одной из стен большей комнаты, виднелся некий намек на… что-то. Это что-то отбрасывало сложную тень, но располагалось слишком далеко, чтобы его можно было рассмотреть.

Сьюзан поднялась на возвышение. Что-то странное было в вещах здесь. То есть в них все было странное, но это была огромная, основополагающая странность, странность самой их природы. Ее она могла игнорировать. Но здесь была странность на человеческом уровне. Каждый предмет был чуть-чуть неправильным, как будто тот, кто его изготовил, не вполне понимал его назначение.

На огромном столе она увидела пресс-папье, но оно было частью стола, вплавленное в его поверхность. Выдвижные ящики просто нарисовали на дереве. Тому, кто изготовил этот стол, конечно, приходилось видеть столы, но идею столовости он не постиг.

Имелось и кое-какое приспособление. Оно представляло собой свинцовую пластину, с одно края которой свисала нить с блестящим металлическим шаром на конце. Если вы поднимали шар, он скользил вниз и один раз глухо стукался о пластину.

Сесть в кресло Сьюзан не пробовала. В кожаной обивке виднелась глубокая впадина. Кто-то часто и подолгу сидел в нем.

Она бросила взгляд на корешки книг. Надписи на них были на языке, которого она не понимала.

Она добралась до выхода, вышла в холл и попробовала следующую дверь. Смутное подозрение начало вырисовываться в ее голове.

Эта дверь вела в очередную гигантскую комнату, заставленную шкафами, возносящимися к скрытому облаками потолку. Каждый шкаф был забит множеством песочных часов. Песок, текущий из прошлого в будущее, наполнял комнату шумом прибоя, сотканным из миллиардов шепотов. Сьюзан пошла между шкафов. Это было все равно что пробираться через толпу. Ее внимание привлекло движение на ближайшем шкафу. В большинстве часов песок тек сплошной серебристой струйкой, но в тех, на которые она смотрела, он иссякал. Последние песчинки упали в нижнюю колбу и часы с тихим хлопком исчезли. Мгновением позже на их месте с едва уловимым перезвоном возникли другие. Из верхней колбы в нижнюю потек песок. И она знала, что этот процесс идет по всей комнате. Старые часы исчезают, новые занимают их место. Она знала и это. Она взяла часы с полки, задумчиво подышала на стекло и собралась перевернуть их…

— ПИСК.

Она оглянулась. На полке перед ней торчал Смерть Крыс и предостерегающе качал пальцем.

— Хорошо, хорошо, — сказала Сьюзан, возвращая часы на место.

— ПИСК.

— Нет. Я еще не все осмотрела.

Сьюзан с поспешающей за ней крысой направилась к двери.

Третья комната оказалась… ванной.

Сьюзан смешалась. Вы ожидаете увидеть в подобном месте песочные часы. Черепно-костяной мотив кажется вам здесь вполне уместным. Но чего уж вы никак не ожидаете, так это белой фарфоровой ванны на возвышении, напоминающем трон, с огромными латунными кранами и с расплывчатыми голубыми буквами прямо над штуковиной, к которой крепилась цепочка слива: «С. Ч. Уборный и Сын, Моллимог стр., Анк-Морпорк».

Не ожидаете вы обнаружить здесь и резиновую утку. Желтую.

То же и мыло — подходящего цвета кости, оно выглядело так, как будто им никогда не пользовались. Был здесь и брусок оранжевого мыла, которым пользовались, несомненно, гораздо чаще. Запахом оно здорово напоминало ту едкую дрянь, которой мылись в школе.

Ванная, несмотря на свои размеры, была вполне человеческой. Наличествовали и коричневые трещины вокруг сливного отверстия пятно под краном. Но все остальное было разработано той же самой личностью, не превзошедшей помывкологию так же, как она не поняла идею столовости. Она создала вешалку для полотенца, которой могла пользоваться на тренировках целая команда атлетов. Черные полотенца составляли с ней одно целое и были довольно твердыми. Кто бы ни пользовался ванной, явно предпочитал чрезвычайно изношенное бело-голубое полотенце с инициалами АРМПБШГБ, АМ.

Здесь даже имелся унитаз, еще одно произведение туалетного искусства С. Ч. Уборного, с рельефным бордюром и голубыми цветочками на бачке. И опять, как в случае с полотенцем и мылом, он свидетельствовал, что это комнату построил кто-то, а затем пришел кто-то другой и добавил незначительные детали. Кто-то, лучше разбирающийся в санузлах, для начала. Кто-то понимающий, действительно понимающий, что полотенца должны быть мягкими и впитывать влагу, а от мыла должны быть пузыри. Вы не узнаете об этом, пока не увидите эти вещи воочию. Причем, лучше — несколько раз.

Лысое полотенце свалилось с вешалки и совершило несколько скачков по полу, пока наконец не отлетело в сторону, открыв взорам Смерть Крыс.

— ПИСК?

— О, все в порядке. Куда ты хочешь чтобы я пошла?

Крыса шмыгнула в дверь и скрылась в холле. Сьюзан проследовала за ней к следующей двери и повернула ручку.

Перед ней предстала еще одна комната в комнате. Небольшой освещенный участок, окруженный темнотой, на котором располагались стол, несколько стульев, кухонный шкаф — и некто. Сидящая за столом скрюченная фигура. Настороженно прислушавшись, Сьюзан расслышала, как что-то кипит или жарится на плите.

Старик шумно поедал свой ужин. Между взмахами вилки он разговаривал сам с собой с полным ртом. Это был образчик плохих манер.

— Эт' не моя вина! [8] Я был против этого с самого начала, но — о, нет — он пошел и [9] начал все усложнять, я говорил ему, эт' не то же самое, что и не усложнять [10], о нет, это не его путь [11] один раз запутав все, как будешь распутывать, скажи на милость, [12], но — о, нет…

Сьюзан подошла к краю ковра. Старик не обратил на нее никакого внимания.

Смерть Крыс вскарабкался по ножке стола и приземлился на ломтике поджаренного хлеба.

— А, это ты!

— ПИСК.

Старик оглянулся по сторонам.

— Где? Где?

Сьюзан ступила на ковер. Старик вскочил так стремительно, что опрокинул стул.

— Кто ты такая, черт возьми?

— Не могли бы вы не направлять на меня эту острую грудинку?

— Я задал тебе вопрос, девушка!

— Я Сьюзан, — это прозвучало как-то неубедительно. — Герцогиня Стогелитская, — добавила она.

Его сморщенное лицо сморщилось еще больше, пока он все это уразуметь.

Затем он отвернулся и вскинул руки.

— О да! — заорал он, обращаясь к комнате. — Это, конечно, проясняет дело!

Он наставил палец на Смерть Крыс, который отклонился назад.

— Ты, лживый маленький грызун! О, да! Я чую крысу!

— ПИСК?

Трясущийся палец вдруг замер. Старик резко обернулся.

— Как ты ухитрилась пройти сквозь стену?

— Прошу прощения? — сказала Сьюзан, отступая назад. — Я не заметила ни одной.

— А это ты как назовешь тогда, Клатчским туманом, что ли? — он похлопал по воздуху. Гиппопотам памяти пошевелился…

— Альберт, — предположила Сьюзан. — Правильно?

Альберт треснул себя по лбу.

— Все хуже и хуже! Что ты еще рассказал ей?

— Он не рассказывал мне ничего за исключением ПИСК, и я не знаю, что это значит, — сказала Сьюзан. — И… послушай, здесь нет никаких стен, здесь только…

Альберт выдвинул ящик стола.

— Присмотрись, — едко сказал он. — Молоток, правильно? Гвоздь, так? Смотри.

Он вколотил гвоздь в воздух на высоте около пяти футов на краю выложенного плиткой пространства. Гвоздь остался торчать.

— Стена, — сказал Альберт.

Сьюзан опасливо протянула руку и потрогала гвоздь. Ощущение было как от статического электричества.

— Ну, а для меня она не является стеной, — заявила она.

— ПИСК!

Альберт швырнул молоток на стол

А он довольно рослый, заметила Сьюзан. Он был высок, но ходил ссутилившись — такая манера ассоциируется с лаборантами.

— Я сдаюсь, — сказал Альберт, качая пальцем у Сьюзан перед носом. — Я ему говорил, что ничего хорошего из этого не выйдет, а он все равно стал вмешиваться. И еще один вопрос, девчушка — куда ты делась?

Сьюзан обошла вокруг стола, пока Альберт махал руками в воздухе, пытаясь ее нащупать. На столе лежали разделочная доска, табакерка и связка сосисок.

И никаких свежих овощей. Мисс Буттс добивалась полного исключения из рациона жареного и отстаивала необходимость обильного питания овощами, которые она именовала Ежедневным Здоровьем. В недостатке Ежедневного Здоровья она видела причину многих бед. Альберт выглядел воплощением всех их сразу, когда бегал по кухне, хватая руками воздух.

Она уселась в кресло, когда он проскакал мимо.

Альберт перестал носиться и закрыл руками глаза. Очень медленно повернулся. Один видимый глаз щурился в яростном усилии сосредоточиться.

Он скосил на кресло слезящийся от напряжения глаз.

— Превосходно, — сказал он спокойно. — Все в порядке. Ты здесь. Крыса и лошадь притащили тебя. Проклятые идиоты. Они думали, что это правильно и что нужно это сделать.

— Что правильно, что нужно сделать? — спросила Сьюзан. — И я не… то, что вы сказали.

Альберт уставился на нее.

— Хозяин тоже мог так, — сказал он наконец. — Это часть работы. Предполагаю, ты давно обнаружила, что ты на это способна? Становиться невидимой, когда захочешь?

— ПИСК, — сказал Смерть Крыс.

— Чего? — спросил Альберт.

— ПИСК.

— Он просит объяснить тебе, — устало сказал Альберт, — что «девчушка» означает просто маленькую девочку. Он думает, ты могла не расслышать.

Сьюзан выпрямилась в кресле.

Альберт подтянул поближе еще одно и уселся.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— О боги! — Альберт закатил глаза. — И как долго тебе шестнадцать?

— С тех пор как мне перестало быть пятнадцать, конечно. Вы что, дурак?

— О боги. Как время летит, — сказал Альберт. — Ты знаешь, почему ты здесь?

— Нет… но… — Сьюзан заколебалась. — Что-то произойдет с… что-то вроде… я вижу вещи, которые не видят другие, и я встречаю кого-то, кто просто сказка, и знаю, что бывала тут раньше… и все эти черепа и кости здесь…

Костистая, грифоподобная фигура Альберта нависла над ней.

— Будешь какао? — спросил он.

Оно сильно отличалось от школьного какао, которое было просто горячей коричневой водой. Какао Альберта покрывал слой масла. Если перевернуть кружку, оно бы не сразу потекло вниз.

— Твои мама и папа, — спросил Альберт, когда у нее появились шоколадные усы, — они что-нибудь… объясняли тебе?

— Мисс Делкросс объясняла на Биологии, — сказала Сьюзан. — Только она рассказала неправильно, — добавила она.

— Я имею в виду дедушку, — сказал Альберт.

— Я помню кое-что, — сказала Сьюзан, — но я вспоминаю что-то, только когда вижу. Как ванную. Как тебя.

— Твои мама и папа думали, будет лучше, если ты забудешь, — сказал Альберт. — Ха! Это же в крови! Они боялись, что это случится и оно случилось. Наследственность.

— А, про это я тоже знаю, — сказала Сьюзан. — Это бывает у мышей, гороха и так далее.

Альберт уставился на нее пустыми глазами.

— Послушай, я пытаюсь преподнести все это как можно тактичней, — сказал он.

Сьюзан ответила ему вежливым взглядом.

— Твой дедушка — Смерть, — сказал Альберт. — Знаешь? Такой скелет в черном плаще. Ты ездила на его лошади и это его дом. Вот только он сам… ушел. Для того, чтоб все обдумать или что там… Что я понимаю, так это то, что ты оказалась втянутой в это дело. Это в крови. Ты уже достаточно взрослая. Это вроде как дырка, которая считает, что ты подходящей формы. Мне это нравится не больше, чем тебе.

— Смерть, — сказала Сьюзан ровным голосом. — Что ж, не могу сказать, что у меня не было подозрений. Как Бык-Отец, и Песчаный Человек и Зубная Фея?

— Да.

— ПИСК.

— Ты ждешь, что я всему этому поверю, да? — спросила Сьюзан самым презрительным тоном, на который была способна.

Альберт посмотрел на нее свирепым взглядом человека, который уже сто лет сыт презрительным тоном по горло.

— А меня не колышет, во что вы верите, а во что нет, мадам, — ответил он.

— Вы действительно имеете в виду высокую фигуру с косой и всем прочим?

— Да.

— Послушайте, Альберт, — сказала Сьюзан голосом, каким обычно говорят с недоумками. — Даже если бы «Смерть» как таковой и существовал, хотя откровенно говоря, просто смешно антропоморфизировать простейший природный феномен, то в любом случае никто ничего не мог от него унаследовать Я знаю, что такое наследственность. Это почему у тебя рыжие волосы и тому подобное. Ты получаешь это от людей. И не можешь получить это от… мифов и легенд. Уф.

Смерть Крыс устремился к разделочной доске и воспользовался своей косой, чтобы отхватить кусок сыра. Альберт уселся на место.

— Я помню, как тебя привезли сюда, — сказал он. — Он все время расспрашивал, ты понимаешь. Ему было любопытно. Он ведь любит детей. Видел их довольно много, но, понимаешь ли… каждый раз недостаточно долго, чтобы узнать. Твои папа и мама были против, но сдались и привезли тебя сюда как-то раз, выпить чаю, просто чтобы успокоить его. Им не нравилась эта идея, поскольку они думали, ты испугаешься и будешь реветь. Но ты… ты не ревела. Ты смеялась. Напугала отца до полусмерти. Они привозили тебя еще пару раз, когда он просил, а потом они испугались того, что может произойти, твой папаша уперся и на этом все закончилось. Он был, наверное, единственным, кто мог спорить с хозяином, твой папаша. Я думаю, тебе тогда было около четырех.

Сьюзан задумчиво коснулась бледных линий на своей щеке.

— Хозяин говорил они растили тебя, — Альберт усмехнулся, — в соответствии с новыми методами. Логика. Думать о прошлом — глупо. Я не знаю… полагаю, они хотели держать тебя подальше от идей вроде этой.

— Меня брали покататься на лошади, — сказала Сьюзан, не слушая его. — И я купалась в большой ванной.

— Ага, повсюду мыльная пена… — сказал Альберт и его лицо сморщилось в некоем подобии улыбки. — Хозяин очень смеялся над этим. А еще он сделал тебе качели. Ну, попытался, во всяком случае. Никакой магии или чего-то там. Своими собственными руками.

Сьюзан сидела, а воспоминания в ее голове просыпались, зевали и начинали разматываться.

— Я вспомнила эту ванную, — сказала Сьюзан. — Все вернулось.

— Ха! Ничто и не уходило. Лежало, прикрытое газетой.

— Да, он не очень-то разбирался в сантехнике. Что значит — АРМПБШГБ, А-М?

— Ассоциация Реформированных Молодых Почитателей Бел-Шамарота, Гнойного Бога, Анк-Морпорк, — объяснил Альберт. — Там я останавливаюсь, когда спускаюсь вниз. Мыло и тому подобное.

— Но вы не слишком-то молоды, — заметила Сьюзан, не сумев сдержаться.

— Никто не возражает, — усмехнулся он, и она поняла, что это скорее всего правда. Была в Альберте какая-то жилистая мощь, как будто он весь состоял из костяшек пальцев.

— Он мог все, — заметила Сьюзан, обращаясь, отчасти, сама к себе. — Но некоторые вещи он просто не мог понять. Например, сантехнику.

— Точно. Он привез сантехника из Анк-Морпорка, а тот заявил, что не сделает раньше следующего четверга. Нельзя говорить такого хозяину, — сказал Альберт. — Никогда не видел, чтоб кто-то из этих засранцев работал с такой скоростью. А потом Хозяин заставил его все забыть. Он может кого угодно заставить все забыть, кроме… — Альберт замолчал и нахмурился.

— Кажется, надо закругляться, — сказал он. — Кажется, ты была права. Я полагаю, ты устала. Ты можешь остаться здесь. В доме полно комнат.

— Нет, я должна вернуться! Будут огромные сложности, если я не вернусь в школу к утру.

— Никакого времени не существует, кроме того, что придумали люди. События просто идут себе одно за другим. Бинки может отвести тебя назад в тот самый момент, когда ты покинула школу. Но тебе следовало бы задержаться тут ненадолго.

— Ты сказал, что здесь дыра и меня в нее засасывает. Я не понимаю, что ты хотел сказать.

— Поймешь, когда выспишься, — сказал Альберт.

Здесь не было ни дня, ни ночи. Больше всего неприятностей это доставляло Альберту.

Здесь был ярко освещенный ландшафт и ночное небо со звездами над ним. Смерть так и не смог постичь разницу между днем и ночью. Когда в доме появлялись обитатели-люди, он придерживался двадцатишестичасового цикла жизни. Люди, в свою очередь, приспосабливались к более длинным суткам, так что их можно было переставлять на закате дня как целую кучу маленьких часов.

Альберт ложился спать когда ему случалось вспомнить, что пора ложиться спать. Сейчас он сидел освещенный единственной свечей и таращился в пространство.

— Она помнит купания в нашей ванной, — бормотал он. — И ей известны вещи, которых она никогда не видела. И о которых ей не рассказывали. Это наследственность.

— ПИСК, — сказал Смерть Крыс. Он предпочитал сидеть ночами при свете.

— В прошлый раз, когда он смылся, люди перестали умирать. Но они не перестали умирать в этот раз. И лошадь пришла к ней. Она заполнила дыру.

Он уставился в темноту. О том, что он взволнован, обычно свидетельствовала энергичная причмокивающе-цыкательная активность, как будто он исследовал дупла в зубах на предмет остатков полдника. Сейчас от него исходил шум как от пылесоса.

Он бы не смог припомнить, каково быть молодым. С ним это случилось, должно быть, тысячи лет назад. Ему было семьдесят девять, но Время в доме Смерти было ресурсом многократного использования. Он смутно сознавал, что детство — мудреное дело, особенно ближе к концу. Все эти сложности с прыщами и с конечностями, которые будто бы обладают собственным разумом. В этом возрасте отправлять исполнительную власть над жизнью и смертью, безусловно, сверхсложная задача. Но штука была в том, ужасная, неотвратимая штука была в том, что кто-то должен ее отправлять.

Ибо, как уже говорилось выше, Смерть действует (в целом, а не в частностях) примерно как монархия.

Если вы подданый монархического государства, то вами управляет монарх. Все время.

Вашей ходьбой и вашим сном. Всем, чем вам или им приходится заниматься. Это часть основных условий ситуации.

Королева не является собственной персоной к вам домой, не захватывает кресло и телевизионную лентяйку и не велит вам выпить чашку чая, потому что у вас пересохло в горле. Руководство осуществляется автоматически, как гравитация. Однако, в отличие от гравитации, чтобы эта система действовала, на самом верху должен быть кто-то. Ему не обязательно творить великие свершения. Он должен просто быть там. Он должен просто быть.

— Она? — спросил Альберт.

— ПИСК.

— Она довольно быстро сломается. О, да! Можно быть бессмертным и смертным одновременно, но это разорвет тебя напополам. Мне почти жаль ее.

— ПИСК, — согласился Смерть Крыс.

— И это еще не самое худшее, — заметил Альберт. — Вот подожди, ее память действительно примется за работу…

— ПИСК.

— Послушай-ка, что я тебе скажу, — сказал Альберт. — Тебе лучше начать искать его прямо сейчас.

Сьюзан проснулась безо всякого представления, сколько сейчас времени. У кровати стояли часы, поскольку Смерть считал, что так должно быть. Часы были все в черепах, костях и с омегой на циферблате, но они не шли. Единственные в доме работающие часы висели в холле. Остальные пребывали в унынии и стояли.

Ее комната выглядела так, как будто предыдущий жилец освободил ее только вчера. На столике лежали волосяные щетки и стояла какая-то косметика. Даже какой-то халат висел на крючке за дверью. На кармане его красовался кролик. Эффект домашности был бы достигнут, если бы у данного кролика было хоть что-то поверх скелета. Она произвела обыск выдвижных ящиков. Это, должно быть, была комната ее матери. Здесь была масса розового. Сьюзан не возражала против некоторого умеренного количества розового, но это был не тот случай. Она наткнулась на свою старую школьную форму. Сьюзан поняла, что важнее всего в ее положении сохранять спокойствие. Для всего найдется логическое объяснение, даже если вам придется его выдумать.

— ПИШКУФФФ.

Смерть Крыс карабкался на туалетный столик. Добравшись до верха, он вынул изо рта свою косу.

— Я думаю, — осторожно подбирая слова, сказала Сьюзан, — что я бы хотела отправиться домой, благодарю вас.

Маленькая крыса кивнула и прыгнула.

Она приземлилась на краю розового ковра и засеменила прочь по темному полу. Когда Сьюзан вслед за ней сошла с ковра, Смерть Крыс обернулся и с одобрением посмотрел на нее. И снова ей показалось, что она прошла какой-то тест.

Она последовала за ним в холл, а из него в закопченную пещеру кухни.

Альберт стоял, склонившись над плитой.

— Добр'утро, — сказал он, более по привычке, нежели отмечая время дня. — Будешь поджаренный хлеб с сосисками? Овсянка на подходе.

Сьюзан посмотрела на месиво, шкворчащее на сковородке. Это было не то зрелище, которое стоит увидеть на пустой желудок; более того, оно вполне способно его опустошить. То, что Альберт проделывал с яйцами, вызывало желание чтобы они никогда не были снесены.

— У вас не найдется немного мюслей? — спросила Сьюзан.

— Это какой-то сорт сосисок? — подозрительно осведомился Альберт.

— Это орехи и зерно.

— Жир?

— Нет, я думаю, жира в нем нет.

— Как ты тогда собираешься это жарить?

— Его не надо жарить.

— И ты называешь это завтраком?

— Необязательно зажаривать что-то, чтобы можно было съесть это на завтрак, — сказала Сьюзан. — Я хочу сказать — вот вы предложили овсянку, ее ведь вы не собираетесь жарить…

— Кто сказал?

— Ну тогда вареное яйцо?

— А, в варении нет ничего хорошего. Оно не убивает всех микробов.

— СВАРИ МНЕ ЯЙЦО, АЛЬБЕРТ.

Пока отголоски метались по кухне, она пыталась понять, откуда прозвучал этот голос.

Альбертов половник звякнул о плитки пола.

— Пожалуйста, — добавила Сьюзан.

— У тебя прорезался голос, — сообщил Альберт.

— Не беспокойся о яйце, Альберт, — сказала Сьюзан. От этого голоса у нее заныли челюсти. Он напугал ее саму еще больше Альберта. В конце концов, это ее рот! — Я хочу домой!

— Ты дома? — сказал Альберт.

— В этом месте? Это не мой дом!

— Да? А что написано на больших часах?

— "Слишком Поздно".

— Где ульи?

— В саду.

— Сколько в доме гравюр?

— Семь… — Сьюзан плотно сжала зубы.

— Видишь? Для какой-то части тебя — это дом, — сказал Альберт.

— Послушай… Альберт, — сказала Сьюзан, решив испробовать мягкое убеждение, поскольку оно срабатывало всегда. — Может быть есть кто-то… кому можно было бы поручить… но я ведь.. не представляю собой ничего особенного… я хочу сказать…

— Да? А откуда тогда лошадь тебя знает?

— Да, но я нормальная девочка…

— Нормальная девочка не получает набор «Моя Маленькая Бинки» на свой третий день рождения, — перебил Альберт. — Твой папаша вышвырнул его. Хозяин был очень расстроен. Он так старался.

— Я хочу сказать, я самый заурядный ребенок!

— Когда заурядный ребенок хочет поиграть на ксилофоне, он не просит дедушку задрать майку.

— Я имею в виду, что не могу помочь! Это не моя вина! У нас не благотворительный базар!

— Правда? — спросил Альберт. — А почему ты не объявишь об этом во всеуслышание? Будь я тобой, я бы вышел наружу и сказал вселенной, тут тебе не благотворительный базар! Клянусь, я бы сказал — мое сочувствие, что у тебя такие проблемы, но меня они не колышут!

— Это сарказм! Ты не смеешь говорить со мной в таком тоне! Ты всего лишь слуга!

— Это так. Вот так ты должна вести себя. И на твоем месте я бы уже приступил к делу. Крыса поможет. Она заведует крысами, но принцип тот же.

Сьюзан уселась с открытым ртом.

— Я ухожу, — заявила она.

— Я тебя не останавливаю.

Сьюзан промчалась через заднюю дверь, огромное пространство внешней комнаты, мимо точильного камня во двор и оттуда в сад.

— Ух, — сказала она.

Если бы кто-нибудь сказал Сьюзан, что у Смерти есть дом, она бы назвала его безумцем или хуже того — дураком. Однако если бы все же она попыталась представить и нарисовать этот дом, то она воспользовалась бы черным карандашом и изобразила бы высокий, зубчатый готический замок. Это было бы что-то такое… Неясных очертаний, мрачное, роковое… Летучие мыши, вылетая из тысяч бойниц, застили бы небо. Это было бы весьма впечатляющим зрелищем.

Он никоим образом не был бы коттеджем, окруженным безвкусным садом. С ковриком «Добро пожаловать!» перед входом.

Несокрушимые стены, которыми прежде был окружен рассудок Сьюзан, таяли как соль под влажным ветром и это приводило ее в ярость.

Конечно, был дедушка Лезек на своей маленькой ферме, такой бедной, что тамошние воробьи на коленях выпрашивали пищу. Милый старый весельчак, насколько она могла припомнить; немного робеющий, как она теперь понимала, особенно в присутствии ее отца. А мама рассказывала ей, что ее отец был…

Сейчас, когда Сьюзан задумалась над этим, оказалось, что она не уверена, что именно рассказывала ей мама. Родители были весьма искусными в том, чтобы не сказать ничего, даже наговорив массу слов. Она тогда ушла с ощущением, что его просто нет поблизости. Теперь ей предлагали считать, что он никогда и не окажется поблизости.

А бог… бог, наверное, где-то и был. Леди Одилия Жолоб в пятом классе все время хвасталась, что ее прапрапрабабушку соблазнил Слепой Ио, представ перед ней в виде вазы с маргаритками; видимо, она хотела сказать, что она прапрапрабогиня. Она говорила, что ее маме это очень помогало, когда надо было занять столик в ресторане. Вероятно, ближайшее родство со Смертью не дает таких преимуществ. Скорее всего, вам не позволят сесть и у туалета. Если все это просто сон, то можно было проснуться, ничего не теряя. Впрочем, она не верила, что это так. Таких снов не бывает.

Дорожка уводила с конного двора, проходила мимо огорода и спускалась в сад, где росли деревья с черными листьями. Глянцево-черные яблоки висели на них. Одной стороны тропинки стояли белые ульи. И она знала, что ей уже приходилось их видеть. И там была яблоня, разительно отличающаяся от других.

Она остановилась и уставилась на нее, и воспоминания вливались в нее. Она помнила свою в жизнь в подробностях достаточных, чтобы осознать глупость этой идеи с точки зрения логики; и она стояла здесь, тревожно ожидая собственного решения. Привычные знания о мире утекали прочь. На смену им приходили новые.

Теперь она поняла, чья она внучка.

В «Залатанном Барабане» всегда отдавалось предпочтение, так скажем, традиционным развлечениям, таким как домино, дартс и Оглуши-Ограбь. Новый владелец решил перевести его разрядом повыше. Это было, кстати, единственным доступным направлением.

Так здесь появилось Гадальное Устройство, чудовище, основанное на недавнем открытии Леонардо из Квирма и приводимое в действие тремя тоннами воды. Это была та еще идея.

Капитан Морковка (Городская Стража), чья открытая улыбка маскировала острый ум, незаметно подменил свиток с вопросами на свой, в котором спрашивалось: «Были ле вы окала Склада Алмазав Вортина в ноч на 15» или «Кто был Третий Чилавек кто бамбанул Биерхаггерову Винакурню на постледней неделе» и повязал троих посетителей, прежде чем они смогли сообразить, что к чему.

Хозяин пообещал, что новый автомат появится со дня на день. Библиотекарь, один из завсегдатаев, в предвкушении копил пенни.

В конце бара была небольшая сцена, и хозяин попробовал устраивать там стриптиз, но первое же представление оказалось последним. При виде сидящего в первом ряду орангутанга с широкой невинной улыбкой на лице, с большим пакетом пенсовых монеток на коленях и большим бананом в руке бедные девушки разбежались. И еще одна развлекательная Гильдия внесла «Барабан» в черный список. Нового владельца звали Гибискус Данельм. Это была не его вина. Он действительно хотел превратить «Барабан», как он сам говорил, в прелестное местечко. Для начала он установил снаружи полосатые зонтики.

Хозяин смотрел вниз на Глода.

— Вас только трое, что ли? — спросил он.

— Да.

— Когда я согласился на пять долларов, ты сказал, что у тебя бигбэнд.

— Поздоровайся с хозяином, Лайас.

— Что ж, на мой взгляд, у тебя действительно бигбэнд, — Я полагаю, — продолжал он, — что надо сыграть несколько номеров, которые у всех на слуху, просто для создания приятной обстановки.

— Обстановки… — повторил Имп, осматривая «Барабан». Он знал, что значит это слово. В этом месте обстановка отсутствовала. В это ранний вечер в таверне сидели только трое или четверо посетителей. Они не обращали ни малейшего внимания на сцену.

Стена за сценой несла ясно видимые следы энергичных действий. Имп рассматривал их, пока Лайас терпеливо нагромождал свои камни.

— О, немного фруктов и тухлых яиц, — сказал Глод. — Люди порой бывают чуть-чуть буйными. Я бы не беспокоился на этот счет.

— На этот счет я и не беспокоюсь.

— А мне кажется — беспокоишься.

— Вот тут зарубки от топоров, а здесь — отверстия от стрелл. Вот об этом я беспокоюсь. Гллод, мы ведь даже не репетировалли!

— Ты ведь можешь играть на своей гитаре, так?

— Предполлагаю, что да.

Он попробовал на ней поиграть и обнаружил, что это несложно. Выяснилось, что сыграть на ней плохо — почти невозможно. Неважно, как ты касаешься струн — звук получается именно тот, который ты слышишь в душе. В сущности, это было именно тот инструмент, о котором мечтает каждый, начиная играть — инструмент, которому не надо учиться. Он помнил, как он первый раз взял в руки арфу и ударил по струнам, самонадеянно ожидая услышать сверкающие звуки, которые извлекали из нее старики, а вместо этого получил шум. Но это… это был инструмент его мечты.

— Мы забацаем несколько известных всем вещей, — сказал гном. — «Волшебный посох», «Сорванный ревень» и прочие в том же духе. Людям нравятся песни, под которые можно хихикать.

Имп оглядел бар, который начал потихоньку наполняться. Его внимание привлек крупный орангутанг, который расположился прямо перед сценой с пакетом фруктов.

— Гллод, какая-то обезьяна нас рассматривает.

— Ну? — отозвался гном, разматывая сетку.

— Но это же обезьяна!

— Это Анк-Морпорк. Здесь еще и не такое бывает.

Гном снял шлем и извлек что-то из него.

— Зачем тебе эта авоська? — спросил Имп.

— Фрукты. Хуже не будет. А если они станут швырять яйца, пытайся поймать их.

Имп перекинул через плечо гитарный ремень. Он пытался растолковать гному, что к чему, но что он мог сказать — что ему слишком легко на ней играть?

Он надеялся, что бог музыкантов существует.

И он существовал. Их было много, по каждому почти на каждый стиль. Но единственным, кто наблюдал за Импом в эту ночь, был Рег, бог клубных музыкантов, который не мог уделить ему много внимания, поскольку был занят еще тремя выступлениями.

— Готовы? — спросил Лайас, поднимая свои молотки.

Остальные кивнули.

— Сделаем им для начала «Волшебный посох», — сказал Глод. — Он хорош для раскачки.

— Идет, — согласился тролль. Он дал счет по пальцам.

— Раз, два, раз-два-много!

Первое яблоко прилетело через семь секунд. Его поймал Глод, который не терял бдительности. Зато первый банан был закручен так ловко, что угодил ему в ухо.

— Играем, играем, — прошипел он.

Имп повиновался, уклоняясь от очереди апельсинов. Прямо перед ним обезьяна раскрыла свой пакет и извлекла из него большущую дыню.

— Ты не видишь, никто не собирается кинуть грушу? — спросил Глод, переводя дыхание. — Я люблю груши.

— Я вижу челловека, который собирается метнуть топор!

— Дорогой на вид?

Стрела, вибрируя, вонзилась в стену рядом с головой тролля.

Было три часа утра. Сержант Колон и капрал Шноббс пришли к выводу, что если кто и собирается вторгнуться в Анк-Морпорк, то прямо сейчас он этого делать не будет. А кроме того, в участке ждал замечательный камин.

— Мы могли бы оставить тут записку, — сказал Шноббс, дыша на пальцы. — Приходите завтра, в таком духе.

Он поднял глаза. Одинокая лошадь показалась в воротах. Белая лошадь с мрачным, закутанным в черное всадником.

Не прозвучало никаких возгласов типа "Стой, кто идет! ". Ночные Стражники ходят по улицам в странное время и приучились видеть вещи, вообще-то невидимые смертным.

Сержант Колон со всем уважением коснулся шлема.

— Добрый вечер, Ваша Светлость, — сказал он.

— ЭЭ…ДОБРЫЙ ВЕЧЕР

Стражники провожали лошадь взглядами, пока она не скрылась из виду.

— Конец какому-то козлу, — заметил сержант Колон.

— Ты должен согласится, он очень предан своему делу, — сказал Шнобби. — Трудится без перерыва. Всегда готов выкроить время для людей.

— Угу.

Стражники уставились в бархатную тьму.

Что-то тут не то, подумал сержант Колон.

— Как его первое имя? — спросил Шнобби.

Они еще немного поглазели в темноту. Затем сержант Колон, который еще не был готов приступить к этому делу вплотную, спросил:

— Что ты имеешь в виду — как его первое имя?

— Как его первое имя?

— Он Смерть, — ответил сержант. — Смерть. Это его и первое, и второе, и среднее имя. Я хочу сказать… Слушай, что ты имел в виду? Ты имел в виду, скажем… Кэт Смерть?

— Ну, а почему нет?

— Он просто Смерть и все, разве не так?

— Нет, это его профессия. А как его зовут друзья?

— Что ты имеешь в виду — друзья?

— Ладно, ладно. Можно подумать…

— Пойдем-ка, глотнем горячего рома.

— Я думаю, он выглядит, как Леонардо.

Сержант Колон припомнил голос. Точно. Только на секунду…

— Должно быть, я старею, — сказал он. — На секунду мне показалось, что они могли бы звать его Сьюзан.

— Я думаю, они меня разглядели, — прошептала Сьюзан, когда лошадь повернула за угол.

Смерть Крыс высунулся у нее из кармана.

— ПИСК.

— Боюсь, нам понадобится тот ворон, — сказала Сьюзан. — То есть… Мне кажется, вообще я понимаю тебя, просто не могу понять, что ты говоришь.

Бинки остановилась у большого здания, стоящего чуть в стороне от дороги. Это была претенциозная резиденция с множеством архитектурных излишеств, которые указывали на его происхождение: такого рода дома строят себе богатые торговцы, когда остепеняются и начинают думать, куда им деть награбленное.

— Мне все это не нравится, — сказала Сьюзан. — Я, наверное, не справлюсь с работой. Я человеческое существо. Я хожу в туалет и так далее. Я не могу просто так входить к людям в дома и убивать их.

— ПИСК.

— Ну хорошо, не убивать. Но это не назовешь хорошими манерами, как ни посмотри.

Табличка на дверях гласила: «Коммивояжеры — с черного входа»

— Считаюсь ли я…

— ПИСК!

В нормальной обстановке Сьюзан и не подумала бы спрашивать. Она привыкла думать о себе, как об особе, входящей в жизнь с парадного входа.

Смерть Крыс юркнул по дорожке и проскочил сквозь дверь.

— Подожди! Я не смогу…

Сьюзан посмотрела на дверь. Она сможет. Конечно, она сможет. Знание этого выкристаллизовалось у нее перед глазами. В конце концов, это просто дерево. Оно гнило несколько сотен лет. С точки зрения бесконечности оно даже не вполне существует. В целом, принимая во внимание возраст Множественной Вселенной, никаких вещей вообще нет.

Сьюзан шагнула вперед. Тяжеленная дубовая дверь оказала ей такое сопротивление, какое оказала бы тень.

Печальные домочадцы сгрудились у постели, где, почти невидимый среди подушек, лежал морщинистый старик. В ногах у него, равнодушный к раздающимся вокруг причитаниям, разлегся большущий, жирный, рыжий кот.

— ПИСК.

Сьюзан взглянула на часы. Последние песчинки убегали из верхней колбы.

Смерть Крыс с преувеличенной осторожностью подкрался к спящему коту сзади и отвесил ему здоровенного пинка. Животное подскочило, развернулось и, прижав в ужасе уши, шмыгнуло под одеяло.

Смерть Крыс разразился хихиканьем:

— СНИХ-СНИХ-СНИХ.

Один из плакальщиков, узколицый мужчина, поднял глаза и присмотрелся к спящему.

— Все кончено, — сказал он. — Он покинул нас.

— Я уж думала, что мы пробудем тут весь день, — отозвалась женщина, стоящая рядом с ним. — Видели вы, как метнулся этот несчастный старый кот? Животные могли бы многое рассказать. У них есть это шестое чувство.

— СНИХ-СНИХ-СНИХ.

— Ну, давай же! Я знаю, что ты где-то тут, — сказал труп, садясь в постели.

Сьюзан была знакома с концепцией привидений. Однако она не ожидала, что они выглядят вот так. То, что ей представлялось, было неким бледным прозрачным наброском в воздухе в сравнении со стариком, сидящим в постели. Он выглядел достаточно осязаемым, но испускал неяркое голубое сияние.

— Сто семь лет, а? — проскрипел он. — Я думал, ты тут уже пританцовываешь от нетерпения. Ну и где ты?

— Эээ… ЗДЕСЬ, — сказала Сьюзан.

— Женщина, а? — сказал старик. — Ну-ка, ну-ка, ну-ка…

Он сполз с кровати, колыхая радужной ночной рубашкой, и вдруг резко остановился, как будто размотав цепь до конца. Так оно более или менее и было — тонкая полоска голубого света все еще привязывала его к прежнему обиталищу.

Смерть Крыс прыгал на подушках, совершая рубящие движения косой.

— Ох, простите, — сказала Сьюзан и взмахнула своей. Голубая нить лопнула, издав тонкий хрустальный стон рвущейся струны.

Вокруг них, а иногда сквозь них ходили скорбящие. Скорбь, казалось, утихла, старик уже умер. Узколицый рылся под матрасом.

— Ты глянь на них, — сказал старик язвительно. — Бедный старый дедушка, хлюп, хлюп, безвременно скончался, мы никогда его не забудем, куда старый козел дел завещание? Это мой младший сын. Если можно назвать сыном открытки на Быкоявление. Видишь, его жена? Улыбка как волна в бадье с помоями. И она еще не самая худшая из них. Родственники? Можешь заняться ими. Только я отойду от греха подальше.

Пара родственников полезли под кровать. Раздался забавный звон фарфора. Старик выделывал антраша у них за спиной, размахивая руками.

— Никаких шансов! — ликовал он. — Хе-хе! Оно в кошачьей корзине! Я оставил все свои деньги коту!

Сьюзан оглянулась. Кот с тревогой наблюдал за ней из-под умывальника.

Она чувствовала, что от нее ждут какой-то реакции.

— Это было очень… любезно с вашей стороны, — сказала она.

— А! Блохастая тварь! Тринадцать лет спать, оправляться и ждать следующей кормежки! Не наберется и получаса моциона за всю его жирную жизнь! Ну ничего. Это только до тех пор, пока они не найдут завещание. Тогда он станет самым богатым и самым быстрым котом в мире…

Голос затих. Его владелец истаял.

— Какой отвратительный старик, — сказала Сьюзан. Она посмотрела вниз, на Смерть Крыс, который пытался строить рожи коту.

— Что с ним будет?

— ПИСК.

— О.

Бывший скорбящий вывалил содержимое выдвижного ящика на пол. Кот начал трястись. Сьюзан вышла вон сквозь стену.

Облака бурлили позади Бинки как кильватерная струя.

— Что ж, это был не так плохо. Я хочу сказать — никакой крови и тому подобного. И он был очень старый и не очень милый.

— Значит, все в порядке, не так ли? — спросил ворон, усаживаясь к ней на плечо.

— Что ты здесь делаешь?

— Крысиный Смерть как-то сказал, что мне надо бы расти над собой. Я получил назначение.

— ПИСК.

Смерть Крыс высунул нос из седельной сумы.

— Разве мы извозчики? — спросила Сьюзан холодно.

Смерть Крыс пожал плечами и сунул ей в руку жизнеизмеритель.

Сьюзан прочитало выгравированное на стекле имя.

— Вольф Вольфссонссонссонссон? Звучит слегка по-пупземельски.

— ПИСК.

Смерть Крыс вскарабкался по лошадиной гриве и устроился на посту между ушей Бинки. Его крохотный плащ полоскался на ветру.

Бинки прошла легким галопом низко над полем битвы. Здесь шла не большая война, а простая межплеменная заварушка. Здесь не было ясно различимых армий; воины казались двумя группами индивидуумов, некоторые верхами, которые более или менее случайно оказались по разные стороны баррикад. Все были одеты в одинаковые меха и волнующие кожаные причиндалы, так что Сьюзан пришла в полное недоумение, как они отличают врага от друга. Казалось, люди просто орут и как попало размахивают огромными мечами и секирами. С другой стороны, всякий, в кого тебе удалось попасть, мгновенно становился твоим врагом, так что, видимо, все выяснялось прямо по ходу дела. Суть же была в том, что совершались героические подвиги неслыханной глупости и умирали люди.

— ПИСК.

Смерть Крыс настойчиво указывал вниз.

— Лошадка… спускайся.

Бинки приземлилась на невысоком бугре.

— Эээ… правильно.

Сьюзан извлекла косу из ножен. Лезвие ожило.

Обнаружить души погибших оказалось нетрудно. Рука об руку, спотыкаясь и хохоча, брели в ее сторону союзники и недавние противники.

Сьюзан спешилась. И сосредоточилась.

— Эээ…— сказала она. — ЕСТЬ ЗДЕСЬ КТО-НИБУДЬ, КОГО УБИЛИ И ЧЬЕ ИМЯ ВОЛЬФ?

За ее спиной Смерть Крыс обхватил голову лапами.

— Эй. АЛЛО…

Никто не обратил на нее никакого внимания. Воины маршем проходили мимо. Они строились в линию на краю поля и, казалось, ожидали чего-то.

От нее не требовалось… обрабатывать… их всех. Альберт пытался объяснить, но она и без него все вспомнила. В ее компетенции находились немногие, определяемые временными расчетами и исторической значимостью; это означало, что все остальные приходили и уходили случайно. Все, что от нее требовалось, это проследить за тем, чтобы главные импульсы произошли.

— Тебе надо быть понастойчивей, — заявил ворон, усевшись на камень. — Проблема всех работающих женщин — недостаток настойчивости.

— Ты зачем сюда явился? — спросила Сьюзан.

— Это ведь поле битвы, не так ли? — терпеливо объяснил ворон. — По окончанию непременно объявляются вороны. Его глаза с независимым приводом вращались в глазницах. — Невзирая на падаль, как ты можешь заметить.

— Ты хочешь сказать — их всех съедят?

— Часть дивных тайн природы, — сказал ворон.

— Это ужасно, — сказала Сьюзан. Черные птицы кружили повсюду в небесах.

— Не слишком, — возразил ворон. — Лошадки для скачек, можно сказать.

Одна из сторон, если можно их так назвать, спешно покидала поле битвы, преследуемая противником. Птицы принялись рассаживаться на том, что являлось, как с ужасом осознала Сьюзан, их ранним завтраком.

— Ты бы лучше пошла и поглядела, где там твой парень, — посоветовал ворон. — В противном случае он рискует пропустить поездку.

— Какую поездку?

Глаза совершили оборот.

— Ты вообще изучала мифологию? — спросил ворон.

— Нет. Мисс Буттс сказала, что это выдуманные истории небольшой литературной ценности.

— Ах. Какая прелесть. Недостойна изучения? Ну хорошо. Ты все увидишь сама. Должен спешить, — он подпрыгнул в воздух. — Обычно я пытаюсь занять место поближе к голове.

— А что я буду…

И вдруг кто-то запел. Голос обрушился с неба, как шквальный ветер. Довольно приличное меццо-сопрано.

— Хай йо тоу! Хоу! Хай йо тоу! Хоу!

И вслед за этим, восседая на лошади, почти такой же прекрасной, как Бинки, появилась женщина. Совершенно определенно. Очень много женщины. Столько женщины, сколько вы только сможете добыть в одном месте без привлечения еще одной женщины. Она была одета в кольчугу, в нагрудник с чашечками размера 92D и рогатый шлем. Собравшиеся мертвецы приветствовали ее криками, пока лошадь заходила на посадку. Следом неслись с небес еще шесть поющих всадниц.

— Всегда бы так, — заметил ворон, взлетая. — То ты сидишь часами и не можешь дождаться ни одной, а то они все семь тут как тут.

Сьюзан в изумлении смотрела, как всадницы подхватывают мертвых воинов и галопом уносятся в небо. Они внезапно исчезали на высоте в несколько сотен ярдов и почти тотчас же возникали вновь, возвращаясь за новым пассажиром. Вскорости между небом и землей наладилось бесперебойное челночное сообщение.

Спустя пару минут одна из женщин подскакала к Сьюзан и извлекла из-под нагрудника пергаментный свиток.

— "Хэй хо! — сказал тогда Вольф", — возгласила она тем отрывистым тоном, каким всадники обыкновенно разговаривают со всякими там пешеходами. — «Вольф Счастливый…»…?

— Эээ… я не знаю, то есть Я ХОЧУ СКАЗАТЬ — Я НЕ ЗНАЮ, КОТОРЫЙ ИЗ НИХ ВОЛЬФ, — несчастным голосом сказала Сьюзан.

Рогатая женщина наклонилась к ней. Что-то в ней было страшно знакомое.

— Новенькая?

— Да. То есть — ДА.

— Ну так не торчи тут, как блузка большой девочки. Лучше поехали, поймаем его, это прекрасная разминка.

Сьюзан диким взглядом окинула поле и наконец увидела его, не очень далеко от них. Молодой парень, окруженный трепещущим бледно-голубым сиянием, виднелся среди павших.

Сьюзан с косой наготове поспешила к нему. Тонкая голубая нить соединяла воина и его бывшее тело.

— ПИСК! — заорал Смерть Крыс, прыгая вверх-вниз и делая неприличные жесты.

— Левой рукой перехвати повыше, правая согнута в локте, свободней, свободней! — вопила рогатая женщина.

Сьюзан взмахнула косой. Нить лопнула.

— Что происходит? — спросил Вольф. Он посмотрел вниз. — Это ведь я тут валяюсь? — он медленно повернулся. — И вот тут… и там…

Он увидел рогатую воительницу и расцвел.

— Клянусь Ио! — воскликнул он. — Так это правда? Валькирии унесут меня в Залы Слепого Ио, чтобы вечно пировать и пьянствовать?

— Не спра…, я имею в ВИДУ, НЕ СПРАШИВАЙ МЕНЯ, — ответила Сьюзан.

Валькирия доскакала до них и перекинула Вольфа через седло.

— Веселый парень, уж будь уверена, — заметила она. Потом задумчиво уставилась на Сьюзан.

— Сопрано?

— Пардон?

— Ты вообще петь умеешь, сестренка? Нам не хватает сопрано. В наше время кругом сплошные меццо.

— Я не слишком музыкальна. Мне очень жаль.

— Ну, подумай. Мне пора.

Она запрокинула голову, ее мощный нагрудник вздымался.

— Хай йо тоу! Хоу!

Ее конь развернулся и поскакал в небеса. Очень скоро она превратилась в ослепительное булавочное острие, которое замерцало и исчезло.

— Что, — вопросила Сьюзан, — все это значило?

Захлопали крылья. Ворон уселся на голову только что отбывшего Вольфа.

— Эти парни верят, что если ты погибнешь в бою, то огромные жирные тетки с рогами утащат тебя в гигантский пиршественный зал, где ты и будешь тупо обжираться до конца вечности, — объяснил ворон. Он деликатно рыгнул. — Совершенно идиотские представления.

— Но так оно все и было!

— Все равно идея дурацкая, — ворон окинул взглядом опустевшее, если не считать трупы и стаи его товарищей, поле брани. — Ужасно! — добавил он. — Ты только посмотри на это. Просто ужасно!

— О да!

— Я хочу сказать, я уже почти лопаюсь, а здесь их целые сотни даже нетронутых. Думаю, мне надо обзавестись сумкой.

— Это же мертвые тела!

— Точно.

— А ты их жрал!

— Все нормально, — сказал ворон, отскакивая назад. — Тут хватит на всех.

— Это отвратительно.

— Я их не убивал, — заметил ворон.

Сьюзан сдалась.

— Она страшно похожа на Железную Лили, — проговорила Сьюзан, когда они возвращались к терпеливо ожидающей лошади, — нашу физкультурницу. И говорит так же.

Она представила Валькирий, с песней скачущих по небу. Покажите, что у вас есть трупы, вы, стадо дохлых цветиков!

— Конвергентная эволюция, — объяснил ворон. — Распространенное явление. Я где-то читал, что глаз обыкновенного осьминога почти в точности напоминает глаз чело… Кавв!

— Ты собирался сказать что-нибудь вроде «за исключением вкуса», правда? — спросила Сьюзан.

— Даве в гобобу де пдихло, — невнятно ответил ворон.

— Уверен?

— Повавуста, бовет, бойдеб отшуда, м?

Сьюзан отпустила его клюв.

— Все это омерзительно, — заявила она. — Значит, вот этим он и занимался? И никакой свободы выбора?

— ПИСК.

— Ну а если они не заслуживают смерти?

— ПИСК.

Смерть Крыс ухитрился изобразить жестами — довольно понятно — что в этом случае им следует обратиться к мирозданию и дать ему понять, что они не заслуживают смерти. А мироздание тогда скажет им — О, точно! Ну, все в порядке, идите и живите себе дальше. Это была удивительно емкая жестикуляция.

— Так… Мой дедушка был Смерть, и он просто позволял природе брать свое? Какой тогда в нем прок? Это глупо.

Смерть Крыс покачал черепом.

— Я хочу сказать, Вольф — он был на стороне правых?

— Трудно сказать, — ответил ворон. — Он был Васунг. Его противниками были Бергунды. Вроде бы это началось с того, что несколько сотен лет назад Бергунды умыкнули какую-то васунгскую женщину. Или наоборот. В общем, пострадавшая сторона вторглась в деревню обидчиков и устроила небольшую резню. Тогда последние вторглись в другую деревню и тоже устроили там резню. После всего этого, как ты понимаешь, у тех и у других остался какой-то неприятный осадок.

— Что ж, очень хорошо, — сказала Сьюзан. — Кто следующий?

— ПИСК.

Смерть Крыс вскочил в седло, свесился вниз и, не без усилий, выволок из вьюка еще одни песочные часы. Сьюзан прочитала надпись.

Она гласила: «Имп-и-Селлайн»

Ей показалось, что проваливается земля.

— Я знаю это имя, — проговорила она.

— ПИСК.

— Я помню его… откуда-то… Оно важно… Он — важен…

Луна висела над Клатчской пустыней, с виду очень похожая на огромный каменный шар. Это была не единственная пустыня, над которой она столь впечатляюще висела, а только небольшая часть пояса пустынь, становящихся постепенно все жарче и суше, который окружает Великий Неф и Безводный Океан. И никто никогда не сказал бы о Клатчской пустыне ничего большего, если бы однажды здесь не появились люди, очень похожие на мистера Клита из Гильдии Музыкантов, и не составили бы карты и не провели как раз через эту пустыню невинную пунктирную линию, которая обозначила границу между Клатчем и Хершебой.

Вплоть до этого момента Д'реги, объединение множества воинственных и беззаботных кочевых кланов, странствовали по пустыне достаточно свободно. Теперь, когда появилась эта линия, они превратились иногда в Клатчских, а иногда в Хершебских Д'регов, обладающих неотъемлемыми правами граждан обоих государств, в особенности правом платить столько податей, сколько из них может быть выжато, и правом быть отправленными воевать с людьми, о которых они никогда и не слышали. Таким образом в результате появления пунктира Клатч оказался в состоянии войны с Хершебой и Д'регами, Хершеба оказалась в состоянии войны с Клатчем и Д'регами, а Д'реги — в состоянии войны со всеми, в том числе и друг с другом, что доставляло им огромное удовольствие, поскольку в д'регском языке понятия «незнакомец» и «мишень» определялись одним и тем же словом.

Форт тоже был порождением пунктирной линии.

Сейчас это был темные прямоугольник среди раскаленных серебристых песков. Внутри происходило что-то, что очень осторожно можно было определить как насилие над аккордеоном; как будто бы некто решил, что он не прочь сыграть что-нибудь, но столкнулся с известными трудностями и, сыграв несколько тактов, снова и снова начинает сначала.

В дверь кто-то постучал.

Через некоторое время изнутри донеслось шебуршание и в двери приоткрылся глазок.

— Да, неффенди?

— СКАЖИТЕ, ЭТО КЛАТЧСКИЙ ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН?

Маленький человечек с другой стороны дверей сильно побледнел.

— А, — сказал он. — Тут вы меня подловили. Обождите секундочку.

Глазок захлопнулся. За дверью произошла короткая тихая дискуссия. Глазок опять открылся.

— Да, похоже мы и есть… есть… как его, еще разок?… ага, понял… Клатчский Иностранный Легион. Да. И что вы хотели?

— Я БЫ ХОТЕЛ ВСТУПИТЬ.

— Вступить? Вступить куда?

— В КЛАТЧСКИЙ ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН.

— А где это?

С той стороны опять немного пошептались.

— О. Верно. Извиняюсь. Да. Это здесь.

Двери распахнулись.

Посетитель шагнул внутрь.

Легионер с нашивками капрала подошел к нему.

— Ты разговариваешь с…— его глаза на мгновение остекленели. — Большой человек, три лычки… вот на кончике языка вертится…

— СЕРЖАНТ?

— Точно! — сказал капрал с облегчением. — Как твое имя, солдат?

— ЭЭЭ.

— Можешь не говорить. Здесь, в… в…

— КЛАТЧСКОМ ИНОСТРАННОМ ЛЕГИОНЕ?

— …что-то вроде этого. Люди вступают, чтобы… чтобы… ну, твои мысли, ты понимаешь, которые ты не можешь… вещи, которые произошли…

— ЗАБЫТЬ?

— Точно. Я… — он побледнел. — Минуту обожди, хорошо? — Он посмотрел на рукав. — Капрал… — он запнулся. На его лице появилось выражение встревоженности. Затем его осенило и он, вывернув шею насколько возможно и скосив глаза, с величайшими трудностями принялся расшифровывать знаки на своем форменном воротнике. — Капрал… Средний? Похоже на правду?

— НЕ ДУМАЮ.

— Капрал… Стирать Только Вручную?

— ВИДИМО, НЕТ.

— Капрал… Хлопок?

— ВПОЛНЕ ВОЗМОЖНО.

— Точно. Ну что же, добро пожаловать в… эээ…

— КЛАТЧСКИЙ ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН.

— Верно. Оплата — три доллара в неделю плюс весь песок, который ты сможешь съесть.

— Я ВИЖУ, ПРО ПЕСОК ТЫ ПОМНИШЬ.

— Поверь мне, уж про песок ты никогда не забудешь, — сказал капрал с горечью.

— НЕ СОМНЕВАЮСЬ.

— Как ты сказал тебя зовут?

Незнакомец хранил молчание.

— Это вообще-то неважно. Здесь, у нас в…

— КЛАТЧСКОМ ИНОСТРАННОМ ЛЕГИОНЕ?

— … точно… мы дадим тебе новое имя. Начнешь с нуля.

Он обратился к другому человеку.

— Легионер…?

— Легионер… э… хм… ага… 15 размер, сэр.

— Точно. Отведи этого… человека и выдай ему… — он раздраженно щелкнул пальцами. — Ты знаешь… эту штуку… одежду, все ее таскают… песчаного цвета…

— ФОРМУ?

Капрал моргнул. По каким-то необъяснимым причинам слово «кость» всплыло на поверхность расплавленной, текучей массы, в которую превратилось его сознание.

— Правильно, — сказал он. — Эээ. Легионер, это путешествие длиной в двенадцать лет. Надеюсь, ты для этого достаточно мужчина.

— МНЕ УЖЕ НРАВИТСЯ ЗДЕСЬ, — ответил Смерть.

— Полагаю, я имею право заходить в распивочные заведения? — спросила Сьюзан, когда Анк-Морпорк вновь показался на горизонте.

— ПИСК.

Город опять проплывал под ними. Там, где улицы становились шире, она могла различить отдельные фигурки людей. Ух, думала она… если бы они только знали, кто тут летит над ними. Несмотря ни на что, она никогда не чувствовала себя лучше. Люди там, внизу, думали о, скажем так, земных предметах. Низменных вещах. Наблюдать за ними было все равно, что смотреть на муравьев.

Она всегда знала, что она не такая, как все. Глубже осознающая мир, в то время как большинство бредет по нему с закрытыми глазами и мозгами, выставленными на отметку «медленный огонь». Ей было комфортно жить с сознанием своей особости. Оно окутывало ее, как теплая шаль.

Бинки приземлилась на грязной набережной. Рядом река всасывалась между деревянных опор. Сьюзан соскочила с лошади, расчехлила косу и шагнула в «Залатанный Барабан».

Здесь царило буйство. Покровители «Барабана» были склонны демократично относится к проявлениям агрессии. Им хотелось, чтобы каждый был сам за себя. Так что, хотя зрители единодушно считали трио несчастных музыкантов идеальной мишенью, в зале тут и там кипели драки — из-за неудачно выпущенных снарядов, из-за того, что кому-то за весь день не удалось ни разу подраться, а кто-то просто пытался пробиться к выходу. Сьюзан без труда обнаружила Импа-и-Селлайна. Он стоял на краю сцены и его лицо было маской ужаса. За его спиной сидел тролль, за которым пытался спрятаться какой-то гном. Она взглянула на часы. Еще несколько секунд…

Он был очень красив, головокружительной, темной красотой. В нем было что-то эльфийское. И что-то знакомое.

Ей было жаль Вольфа, но тот погиб на поле битвы, Имп же стоял на сцене. Вы не готовы умереть, стоя на сцене.

А вот я — стою здесь с косой, часами и жду чьей-то смерти.

Он не старше меня и я не имею ни малейшего представления, что с этим делать. И я уверена, что видела его… раньше…

Пока что, никто в «Барабане» не пытался убить музыкантов. Зрители стреляли из арбалетов и метали топоры в легком, добродушном ключе. До сих пор никто еще не попал в цель, даже те, кто был на это способен. Людям доставляло удовольствие смотреть, как музыканты уворачиваются.

Огромный рыжебородый мужчина ухмыльнулся Лайасу и вытянул из-за пояса метательный топор. Забавно кидать топоры в тролля. Они отскакивают.

Сьюзан видела, как все это произойдет. Топор отскочит и поразит Импа. Ничьей вины тут не будет.

Ужасные вещи творятся в море. Ужасные вещи творятся в Анк-Морпорке, причем непрерывно.

Тот человек ведь даже не собирается его убивать. Такая небрежность. И кто-то обязан что-то с этим сделать.

Она потянулась к рукоятке топора.

— ПИСК!

— Заткнись!

Уаумммм.

Имп. как будто, ответил метальщику аккордом, заполнившим шумное помещение. Он загремел, как железный рельс, рухнувший на библиотечный пол в полночь. Отголоски звука отскакивали от стен, каждый с грузом своих собственных гармоник. Это был звуковой взрыв; так же взрываются ракеты на Быкоявление — когда каждый осколок взрывается вновь.

Пальцы Импа ласкали струны, он извлек еще три аккорда. Метатель опустил свой топор.

Эти звуки заставляли человека не только улететь за пределы этого мира, но и ограбить по дороге банк.

Эта музыка, с закатанными рукавами и расстегнутой верхней пуговицей, подходила к вам, улыбаясь и приподнимая шляпу, и воровала у вас мелочь.

Эта музыка попадала прямо в ноги, даже не заглянув к господину Мозгу.

Тролль, подхватив молотки, решительно посмотрел на камни и принялся выбивать ритм.

Гном сделал глубокий вдох и извлек из своей трубы мощный, пульсирующий звук.

Люди отбивали ритм пальцами, орангутанг застыл с широченной восхищенной улыбкой на морде, как будто все мысли вылетели у него из головы.

Сьюзан взглянула на часы с надписью «Имп-и-Селлайн». Песка в верхней колбе совсем не осталось, но теперь в ней что-то отблескивало голубым.

Она почувствовала, как острые коготки проскребли по ее спине и нашли опору на плече. Смерть Крыс посмотрел вниз, на часы.

— ПИСК, — сказал он тихонько.

Сьюзан до сих пор не слишком хорошо его понимала, но сейчас он, без сомнения, сказал «ого».

Пальцы Импа плясали по струнам, но звуки, которые испускала гитара, не имели ничего общего ни с арфой, ни с лютней. Она визжала, как ангел, обнаруживший, почему он оказался на стороне добродетели.

Искры срывались со струн.

Сам Имп закрыл глаза и держал инструмент на уровне груди, как солдат держит пику на посту, так что непонятно было — кто, собственно, на ком играет.

А музыка затапливала все вокруг.

Шкура Библиотекаря встала дыбом, кончики волос потрескивали.

От этих звуков хотелось вынести стены и подняться к небесам по огненным ступеням. Хотелось выдрать все выключатели, вышвырнуть прочь рубильники и сунуть пальцы в розетку мироздания, чтобы посмотреть, что за этим последует. Хотелось выкрасить стены в черное и облепить их постерами.

Различные мускулы библиотекарского тела подергивались в такт проходящей сквозь него музыке.

В углу устроилась небольшая компания волшебников. Сейчас они наблюдали за происходящим, раскрыв рты.

Ритм шагал от сознания к сознанию, раскалывая их, заставляя пальцы прищелкивать, а губы кривиться в усмешке.

Живая музыка! Музыка Рока, бешеная, неудержимая!

Наконец-то свободны! — вот что прыгало из головы в голову, просачивалось в уши и ввинчивалось в спинной мозг. И некоторые оказались менее устойчивы… и ближе к ритму.

Часом позже Библиотекарь несся, колыхаясь, под полуночным дождиком, опираясь на костяшки пальцев. Его голова разрывалась от музыки.

Он приземлился на лужайке Незримого Университета и помчался в Главный Зал, широко размахивая руками, чтобы не упасть.

Внутри он остановился.

Лунный свет сочился в окна, выхватывая из тьмы то, что Аркканцлер обычно именовал «нашим мощным органом», к вящему смущению преподавательского состава. Трубы полностью закрывали одну из стен, напоминая в темноте колонны или, может быть, сталагмиты какой-то чудовищно древней пещеры. Где-то там, среди них, затерялся пульт органиста, с тремя гигантскими клавиатурами и сотней клавиш для специальных эффектов.

Орган использовался довольно редко, разве что на различных официальных церемониях и на университетский Виноват. [13]. Однако Библиотекарь, энергично накачивающий мехи, временами издавая возбужденное «уук», чувствовал, что он способен на большее.

Взрослый самец орангутанга может выглядеть как добродушная кипа старых носков, но в нем скрыта сила, способная заставить человека одного с ним веса жрать коврики.

Он перестал нагнетать воздух только тогда, когда рычаг раскалился, а резервуары начали шипеть и попукивать. Затем он ловко забросил себя в кресло. Все сооружение мягко гудело от чудовищного внутреннего давления.

Библиотекарь свел руки вместе и размял пальцы — прозвучавший треск, учитывая количество пальцев, был весьма впечатляющим.

Он воздел руки.

Замер.

Он опустил руки и вдавил клавиши Vox Humana, Vox Dei и Vox Diabolica. Орган застонал еще более настойчиво.

Он воздел руки.

Замер.

Он опустил руки и утопил все оставшиеся клавиши, включая двенадцать со знаком "?" на них и две с наклейками, извещающими на нескольких языках, что к ним нельзя прикасаться ни при каких условиях.

Он воздел руки.

Он воздел также и ноги, нацелившись ими на самые опасные педали.

Он зажмурил глаза.

Он застыл на мгновение в многозначительной тишине — летчик-испытатель, готовый ринуться за границы изведанного на космическом корабле «Мелодия». Он позволил текучему ощущению музыки заполнить мозг и стечь по рукам в пальцы.

Его руки обрушились вниз.

— Что мы сделлалли? Что мы сделлалли? — вопрошал Имп. Возбуждение носилось босиком вверх и вниз у него по хребту.

Они сидели в маленькой тесной комнатке за баром. Глод снял шлем и протирал его изнутри.

— Веришь ли — размер четыре четверти, темп сто двадцать, тема и басовый рисунок.

— Чего это? — спросил тролль. — Чего значат все эти слова?

— Ты же музыкант, — сказал Глод. — Что ты делаешь, на твой взгляд?

— Молочу по ним молотками, — ответил Лайас, прирожденный барабанщик.

— А вот тот брейк ты сыгралл, — сказал Имп. — Ты знаешь… в середине… короче, бам бах бам бах, бамбамБАХ… откуда ты зналл, как сыграть этот брейк?

— Просто этот брейк должен был там быть, в том месте, — объяснил тролль.

Имп посмотрел на гитару. Она лежала на столе и тихонько играла сама себе, как будто кот мурлычет.

— Это ненормалльный инструмент, — сказал он, ткнув в нее пальцем. — Я просто стоялл там, а она игралла сама по себе!

— Наверное, принадлежала какому-то волшебнику, как я и говорил, — сказал Глод.

— Ну да! — возразил Лайас. — Никогда не слышал о волшебнике-музыканте. Музыка и магия не смешиваются.

Они посмотрели на гитару.

Импу не приходилось слышать о самоиграющих инструментах, за исключением легендарной арфы Оуэна Моунии, которая пела в случае опасности. И это было давно, в те дни когда вокруг было полно драконов. Поющие арфы ушли с драконами. Они казались совершенно неуместными в городе, на фоне гильдий и всего прочего.

Дверь распахнулась.

— Это было… потрясающе, парни! — сказал Гибискус Данельм. — Никогда не слышал ничего подобного! Сыграете здесь завтра ночью? Вот ваши пять долларов.

Глод сосчитал монеты.

— Мы четыре раза играли на бис, — мрачно сказал он.

— На вашем месте, — отозвался Гибискус, — Я бы пожаловался в Гильдию.

Трио посмотрело на монеты. Для людей, евших в последний раз двадцать четыре часа назад, они выглядели очень впечатляюще. Сумма, конечно, не тянула на взнос в Гильдию. С другой стороны, эти двадцать четыре часа были очень длинными.

— Если вы придете завтра, — сказал Гибискус, — я превращу эти пять в… шесть долларов. Ну как?

— Ох, ничего себе! — сказал гном.

Мастрим Ридкулли подскочил в постели, потому что кровать, мягко вибрируя, ползла через комнату.

О, это все-таки случилось! Они добрались до меня!

Традиционный для Университета карьерный рост, при котором преемник одевал тапочки покойного предшественника — иногда удостоверившись в его смерти — давно ушел в прошлое. В основном благодаря самому Ридкулли, который был мужчина рослый и в хорошей форме, и — как в этом смогли убедиться три полуночных претендента на аркканцлерство — обладал прекрасным слухом. С ними приключились различные неприятности — висение вниз головой на окне, лишающий сознания удар лопатой и переломы обеих рук. Кроме того, Ридкулли был известен как человек, спящий с двумя заряженными арбалетами у изголовья. Он был добрым человеком и, вероятно, не стал бы стрелять вам в оба уха. Эти соображения поддерживали более терпеливых волшебников. Всяк рано или поздно умрет. Они могут и подождать.

Ридкулли произвел быстрый переучет и счел свое первое впечатление ошибочным. Не было заметно никаких проявлений смертоносной магии. Был только звук, заполнивший комнату до потолка. Он нацепил шлепанцы и выскочил в коридор, в котором толклись преподаватели, расспрашивающие друг друга какого черта тут происходит. С потолка осыпалась штукатурка, заволакивая все плотным туманом.

— Кто причиной шуму сему?! — заорал Ридкулли.

Ответом было неслышное раскрывание ртов и множественное пожимание плечами.

— Хорошо же, я сам это выясню! — пророкотал Аркканцлер и устремился к лестнице.

Остальные гуськом поспешили за ним. Он двигался на негнущихся ногах — ярко свидетельство того, что этот прямолинейный человек близок к точке воспламенения.

Трио хранило молчание всю дорогу из «Барабана». Никто не проронил ни слова по пути к Гимлетовым деликатесам. Никто ничего не сказал, пока они ждали своей очереди. Затем все, что они говорили, было: «Так… правильно… одну четверную порцию Грызуччи с тритонами, перца поменьше, одно Клатчское Жаркое с двойным салями и одна Страта — и чтоб никакой урановой смолки». Они уселись и стали ждать. Гитара тихонька наигрывала короткий четырехтоновый рифф. Они старались об этом не думать. Они пытались думать о чем-нибудь другом.

— Думаю сменить имя, — заявил наконец Лайас. — Я хочу сказать — Лайас? Не очень хорошее имя для музыкального бизнеса.

— И на что же ты его сменишь? — спросил Глод.

— Я думал… не смейтесь… я думал… Клиф? — сказал Лайас.

— Клиф?

— Прекрасное тролльское имя. Очень каменистое. Очень крутое. Что в нем не то? — обороняющимся тоном заявил Клиф не Лайас.

— Ну… да… но… ну, я не знаю… Клиф? Не припомню в этом бизнесе никого с именем вроде Клифа.

— Так или иначе, получше, чем Глод.

— Я сжился с Глодом, — сказал Глод. — А Имп сжился с Импом, так?

Имп смотрел на гитару. Это все неправильно, думал он. Я ведь почти не прикасался к ней. И как я устал…

— Не уверен, — несчастным голосом ответил он. — Не уверен, что Имп — подходящее имя для… этой музыки. — Его голос сошел на нет. Он зевнул.

— Имп? — сказал через некоторое время Глод.

— Хммм? — ответил Имп. А еще кто-то там наблюдал за ним. Это уж совсем глупо. Не может же он сказать: мне кажется, кто-то смотрел на меня, когда я стоял там, на сцене. Они ответят: правда? все это очень таинственно, действительно, как такое могло быть?..

— Имп? — повторил Глод. — Почему ты постукиваешь пальцами вот так?

Имп посмотрел вниз.

— Я постукивалл?

— Да.

— Просто задумаллся. В общем, мое имя не подходит длля такой музыки. И имя, и фамиллия.

— А что они вообще значат на нормальном языке? — спросил Глод.

— Ну, вся моя семья — Селлайны, — ответил Имп, проигнорировав выпад против древнего наречия. — Это означает «падубовые». В Лламедосе только падуб и растет. Все осталльное сразу сгнивает.

— Не хотел говорить, — сказал Клиф. — Но «Имп» для меня звучит немного по-эльфийски.

— Это значит просто «деревянное ведро», — объяснил Имп. — Ну, вы понимаете. Вроде кадки или бадьи.

— Бадья… Бадья-и-Селлайн? — сказал Глод. — Бадди? Еще хуже Клифа, по моему мнению.

— Мне… кажется, что это звучит правилльно, — сказал Имп.

Глод пожал плечами и выгреб из кармана пригоршню мелочи.

— У нас еще осталось больше четырех долларов, — сказал он. — Но я знаю, куда можно девать и их.

— Мы доллжны отлложить их длля вступлления в Гилльдию, — сказал новый Бадди.

Глод уставился куда-то между ними.

— Нет, — сказал он. — У нас еще нет правильного звука. Я хочу сказать — это было очень хорошо, очень… по-новому… — он посмотрел на Импа-Бадди тяжелым взглядом. — Но кое-что мы все же упустили…

Он подарил Бадди не Импу еще один пронизывающий взгляд.

— Ты знаешь, что ты весь трясся? — спросил он. — Бегал по сцене на карачках, как будто у тебя полные трусы муравьев?

— Ничего не мог поделать, — ответил Бадди. Ему хотелось спать, но ритм продолжал пульсировать у него в голове.

— Я тоже заметил, — сказал Клиф. — Когда мы шли сюда, ты всю дорогу подпрыгивал, — он заглянул под стол. — А сейчас притопываешь

— И ты продолжаешь выстукивать пальцами, — сказал Глод.

— Я не могу перестать думать о музыке, — сказал Бадди. — Тут вы правы. Нам нужен… — он пробарабанил пальцами по столу, — звук вроде… панг панг панг ПАНГ Панг…

— Клавиши, ты имеешь в виду?

— Я имею?..

— В Оперном, на том берегу, появились эти новые пианофорте, сказал Глод.

— А, это барахло не для такой музыки, как наша, — сказал Клиф. — Это барахло для важных жирных ребят в напудренных париках.

— Я предвижу, — сказал Глод, бросая на Бадди еще один косой взгляд, — что если мы поставим эту штуку где-то недалеко от Им… недалеко от Бадди, то очень скоро она станет вполне подходящей. Так что пойдем и возьмем ее.

— Я слышал, что они стоят по четыре сотни долларов, — сказал Клиф. — Ни у кого нет столько зубов.

— Я не имел в виду — купим его, — объяснил Глод. — Просто… позаимствуем на время.

— Воровство, — сказал Клиф.

— Нет, нет, — возразил Глод. — Мы позволим им забрать его назад, когда закончим с ним.

— О. Тогда все в порядке.

Бадди не был ни барабанщиком, ни троллем, поэтому видел, что в глодовой аргументации имеются логические изъяны. И несколько недель назад он бы об этом сказал. Но тогда он был хороший мальчик из долины, который не пил, не ругался и играл на арфе на каждом друидическом жертвоприношении.

Сейчас ему было нужно это пианино. На звук это было почти то, что надо.

Он постукивал пальцами в такт мыслям.

— У нас нет никого, кто будет на нем играть, — заметил Клиф.

— Ты притащишь пианино, — сказал Глод. — Я притащу пианиста.

И все это время они косились на гитару.

Волшебники продвигались к органу. Воздух дрожал вокруг них, как будто его подогревали.

— Что за нечестивый шум! — прокричал Преподаватель Современного Руносложения.

— О, не знаю, не знаю! — провизжал в ответ Декан. — Это довольно привлекательно!

Меж труб трещали разряды. Наверху качающейся конструкции можно было различить Библиотекаря.

— Кто подкачивает его?! — заорал Ведущий Диспутатор.

Ридкулли заглянул за орган. Рычаг сам по себе ходил туда-сюда.

— Я не потерплю этого, — прорычал он, — в моем проклятом университете. Это будет еще похуже студентов.

Он поднял арбалет и выпустил стрелу прямо в главный резервуар. Раздался долгий вопль в тональности Ля-мажор, а затем орган взорвался.

История последовавших за этим секунд была восстановлена впоследствии в обсуждениях, проходивших в Необщей Комнате, куда волшебники удалялись, чтобы выпить крепких напитков или, как в случае Казначея — горячего молока. Преподаватель Современного Руносложения клялся, что 64-футовая труба «Грависсима» взмыла в небо на огненном столбе. Профессор Неопределенных Исследований сообщил, что когда они нашли Библиотекаря в фонтане на площади Сатор, далеко за пределами Университета, тот без конца повторял «уук, уук» и ухмылялся.

Казначей сказал, что видел дюжину голых молодых женщин, прыгающих у него в кровати, но Казначей частенько рассказывал что-то вроде этого, особенно когда долго никуда не выходил.

Декан вообще ничего не говорил. Он смотрел на всех стеклянными глазами, а в волосах у него трещали искры.

Он пытался понять, как получилось, что он выкрасил свою спальню в черный цвет.

… а бит продолжался…

Жизнеизмеритель Импа стоял в центре огромного стола. Смерть Крыс расхаживал вокруг него, попискивая себе под нос.

Сьюзан тоже смотрела на него. Не было никаких сомнений, что весь песок перетек в нижнюю колбу, однако в верхней было что-то еще, наполнявшее ее и потихоньку стекающее вниз. Оно было бледно-голубым и бешено извивалось само по себе, как ополоумевший дым.

— Ты когда-нибудь видел что-то вроде этого? — спросила она.

— ПИСК.

— Я тем более.

Сьюзан вскочила. Туманные силуэты вдоль стен теперь, когда она привыкла к ним, уже не казались ей ни какими-то механизмами, но и не деталями интерьера. Они наводили на мысль о планетарии, который стоял на лужайке в школе, хотя траектории каких звезд они могли вычислять она затруднилась бы сказать. Они казались проекциями вещей слишком странных даже для этого странного измерения.

Она хотела сохранить ему жизнь и это было правильно, она знала. Как только она услышала его имя… ну, оно было важно. Она унаследовала часть памяти Смерти. Она никогда не встречала этого парня, но может быть он — встречал. Она чувствовала, что его имя и лицо так прочно обосновались в ее сознании, что все ее мысли вращались вокруг него.

Что-то успело спасти его раньше нее.

Она опять поднесла жизнеизмеритель к уху. И обнаружила, что притопывает ногой. А далекие тени пришли в движение.

Она бросилась бежать по полу, настоящему полу, за пределами ковра. Тени более всего напоминали овеществленную чистую математику. Множество кривых… непонятно чего. Указатели наподобие часовых стрелок, но размером с дерево, медленно двигались в воздухе.

Смерть Крыс вскарабкался к ней на плечо.

— Я полагаю, ты не знаешь, что происходит?

— ПИСК.

Сьюзан кивнула. Крысы умирают, когда приходит пора умирать. Они не пытаются избежать смерти или воскреснуть после нее. Никто никогда не видел крыс-зомби. Крысы знают, когда должны сдаться.

Было два часа ночи. Шел дождь. Констебль Детрит (Городская Стража Анк— Морпорка) охранял Дворец Оперы. Этому подходу к службе он научился у сержанта Колона. Если вы оказались в одиночестве дождливой ночью, ступайте охранять что-нибудь большое с удобными выступающими карнизами. Колон следовал этому правилу в течение многих лет, и в результате ни одна из главных городских достопримечательностей не было похищена [14].

Это была ночь, небогатая на происшествия. Разве что с час назад с небес обрушилась шестидесятичетырехфутовая органная труба. Детрит заинтересовался этим настолько, что хотел было пойти осмотреть кратер, но не пошел, поскольку был не уверен в криминальном характере этого казуса.

Кстати, он считал, что так обычно и появляются органные трубы.

Кроме того, последние пять минут он слышал приглушенные удары и редкие позвякивания изнутри Оперного. Он взял эти звуки на заметку. Детрит не хотел выставить себя глупцом. Он ведь никогда не бывал во Дворце Оперы и не знал, какие звуки он обычно производит в два часа пополуночи. Двери распахнулись и большой странной формы ящик, спотыкаясь, вышел на улицу.

Он перемещался необычным образом — несколько шагов вперед, пара шагов назад. И при этом беседовал сам с собой. Детрит посмотрел вниз. Он увидел — он на секунду задумался — не менее семи ног различных размеров, причем только четыре из них имели ступни. Детрит неуклюже догнал ящик и постучал по стенке.

— Привет, привет, привет, чего это все… итак? — спросил он, тщательно следя за правильным построением фразы.

Ящик остановился и сообщил:

— Мы — пианино.

Детрит погрузился в размышления. У него не было уверенности относительно того, что такое пианино.

— Пианино ходит туда-сюда, что ли? — спросил он.

— Это… у нас же есть ноги, — сказало пианино.

Детрит признал разумность этого соображения.

— Но ведь сейчас середина ночи, — сказал он.

— Даже пианины должны иметь свободное время, — ответило пианино.

Детрит поскреб в затылке. Казалось, все это достаточно разумно.

— Ну ладно… Все в порядке, — сказал он.

Он смотрел, как пианино, дергаясь и вихляя из стороны в сторону, спустилось по мраморным ступеням и скрылось за углом. При этом оно продолжало разговор с собой.

— Как много у нас времени, как ты считаешь?

— Должны успеть добраться до моста. Он недостаточно умен, чтобы быть барабанщиком.

— Но он же полицейский.

— И что?

— Клиф?

— Ась?

— Мы можем попасться.

— Ему нас не остановить. У нас задание от Глода.

— Точно.

Пианино, опасно накренившись, пересекло лужу и спросило себя:

— Бадди?

— А.

— Почему я это сказал?

— Что сказал?

— Ну, что у нас задание… ты понимаешь… от Глода?

— Нууу… гном сказал нам — идите и принесите пианино, его зовут Глод, так что…

— Да. Да. Правильно… Но он ведь может нас остановить, я имею в виду, ему не помешают какие-то задания от каких-то гномов…

— Может, ты просто немного устал.

— Может, и правда, — сказало пианино с облегчением.

— Но, так или иначе, у нас задание от Глода.

— Ага.

Глод сидел в своих меблирашках и рассматривал гитару. Она прекратила играть, как только Бадди ушел, однако если подставить ухо близко-близко к струнам, можно было уловить тихое мягкое гудение.

Сейчас он очень осторожно протянул руку и коснулся…

Назвать внезапный трескучий звук диссонансом было бы слишком мягко. В этом звуке было рычание, он показывал когти.

Глод уселся на место. Все правильно. Верно. Это инструмент Бадди. Инструменты, на которых долгие годы играют одни и те же люди, сживаются с ними, хотя на памяти Глода и не было случаев, чтоб они избивали посторонних. Конечно, Бадди владеет им чуть больше одного дня, но принцип здесь, безусловно, тот же.

Была такая старая гномья легенда о Роге Фаргли, который начинал играть, когда приближалась опасность и — по неизвестным причинам — в присутствии хрена.

Была даже старая анк-морпоркская легенда о находящемся во Дворце или где-то еще старом барабане, бухавшем каждый раз, когда по Анку поднимались вражеские флотилии. В новейшие времена легенда приказала долго жить, отчасти потому что наступила Эра Разума, но в основном из-за того, что ни один флот не смог бы подняться по Анку без идущих впереди него бригад рабочих с лопатами.

А еще была троллья легенда о неких камнях, которые в морозные ночи…

В общем, суть всех этих легенд была в том, магические инструменты регулярно кому-нибудь подворачивались под руку.

Глод опять протянул к гитаре руку.

ДЖАД Адад адад да…

— Ну, хорошо, хорошо…

В конце концов, музыкальная лавка располагается прямо напротив Незримого Университета. Что бы там ни несли волшебники о статистических флуктуациях, когда приходилось объяснять появление говорящих крыс и ходячих деревьев, магия из университета все же просачивается наружу. Однако в этой гитаре не чувствовалось никакой магии. Чувствовалось, что она гораздо старше всякой магии. Как музыка.

Глод поразмыслил над тем, должен ли он убедить Им… Бадди вернуться с этой штукой в лавку и выбрать взамен нее нормальную гитару…

С другой стороны — шесть долларов это шесть долларов, как ни крути.

Что-то ударилось в дверь.

— Кто там? — спросил он, поднимая взгляд.

Пауза за дверью была достаточно долгой, чтобы он догадался и сам.

— Клиф?

— Ага. У нас тут пианино.

— Заносите его внутрь.

— Отломали ему ноги, крышку и еще кое-что, но в целом оно в порядке.

— Ну, так заносите же его внутрь!

— Дверь слишком узкая.

Бадди, поднимающийся по ступеням следом за Клифом, услышал хруст дерева.

— Попробуй еще разок.

— Пройдет только так.

Дверь превратилась в дыру, формой соответствующую пианино. Рядом стоял Глод с топором в руках. Бадди оглядел разнесенную лестничную площадку.

— Какого черта вы тут натворили?! Ведь эта стена чья-то еще!

— Ну, так что? Пианино тоже чье-то еще.

— Да, но… ты же не можешь просто так рубить стены…

— Что важнее — какая-то стена или правильный звук?

Бадди смешался. Одна часть его говорила — что за нелепость, это же просто музыка. Другая часть возражала — и куда как более отчетливо — глупости, это только стена. Целиком же получилось следующее:

— Ох, раз ты так ставишь вопрос… Что насчет пианиста?

— Я же говорил тебе, я знаю, где его найти, — сказал Глод.

Какая-то часть его изумлялась: я пробил дыру в собственной стене! Это будет стоить мне многих дней переклейки обоев!

Альберт был в конюшне, вооруженный лопатой и тачкой.

— Хорошо прогулялась? — спросил он, когда силуэт Сьюзан нарисовался в дверях.

— Эээ… Да… Я предполага…

— Рад слышать, — сказал Альберт, не поднимая глаз. Его лопата глухо ударилась о тачку.

— Только… Произошло что-то, что может оказаться необычным.

— Жаль слышать это, — Альберт подхватил тачку и покатил ее в сад.

Сьюзан понимала, что от нее ожидается. Ожидается, что она станет извиняться и тогда вдруг окажется, что у сварливого старого Альберта золотое сердце, что несмотря ни на что они друзья, и он поможет ей и все растолкует, а она окажется глупой девчонкой, которая ни на что не способна.

Фигушки.

Она вернулась в конюшню, где Бинки исследовала содержимое ведра. В Квирмском Колледже для Юных Леди воспитывали веру в себя и логическое мышление. Именно поэтому родители отправили ее туда. Они предполагали, что безопаснее всего будет изолировать ее от острых граней мира. Все равно, что ожидать, что на человека никто не нападет, если не рассказывать ему о самообороне.

В Незримом Университете эксцентричность преподавателей была в порядке вещей. В конце концов, люди составляют представлением о том, каким должно быть нормальное человеческое существо путем постоянного соотнесения своих действий с реакцией окружающих, а когда все окружающие — волшебники, как и ты сам, спираль развития может только стремительно уходить вниз. Библиотекарь был орангутангом и никому этот факт не казался странным. Чтец Эзотерических Штудий проводил так много времени за чтением в помещении, именуемой Казначеем «малюсенькой комнатой»[15], что даже в официальных документах титуловался Чтецом В Сортире. Сам Казначей в любом нормальном обществе считался бы более расклеившимся, чем почтовый конверт под дождем. Декан потратил семнадцать лет на написание трактата «К Вопросу Использования Слога „ЭНК“ в Левитационных Заклинаниях Раннего Туманного Периода». Аркканцлер, который регулярно использовал длинную галерею над Главным Залом для упражнений в стрельбе и успел два раза неумышленно подстрелить Казначея, считал, что все преподаватели сумасшедшие, как полярные гагары, чем бы эти гагары ни являлись. «Нехватка свежего воздуха» — говаривал он. «Слишком много сидят взаперти. Гноят мозги». Гораздо чаще он говорил: «Утка!».

И никто из них, за исключением Ридкулли и Библиотекаря, не был ранней пташкой.

Завтрак, если он вообще случался, случался в районе одиннадцати часов. Волшебники тянулись в буфет, приподнимали большие серебряные крышки супниц и морщились от резких запахов. Ридкулли предпочитал обильные жирные завтраки, особенно если подавались те полупрозрачные сосиски с некими зелеными включениями, относительно которых можно было только надеяться, что это просто какая-то трава. Поскольку выбор меню был прерогативой Аркканцлера, многие волшебники из брезгливых вообще отказались завтракать и влачили жалкое существование, питаясь лишь в обед, полдник, ужин и поздний ужин, не считая случайных перекусов. Так что этим утром в Главном Зале было немного народа. Кроме того, в нем сильно сквозило. Бригада рабочих занималась чем-то под потолком.

Ридкулли отложил вилку…

— Ну ладно, кто еси творящий сие? — вопросил он. — Сознавайся, человече.

— Творящий что, Аркканцлер? — переспросил Главный Диспутатор

— Кто-то топает ногой.

Волшебники посмотрели вдоль стола. Декан со счастливым видом пялился в пространство.

— Декан? — сказал Главный Диспутатор.

Левая рука декана замерла недалеко ото рта. Правая совершала ритмические движения где-то в районе почек.

— Понятия не имею, что он, по его мнению, творит, — сказал Ридкулли. — Но по моему мнение, это что-то негигиеничное.

— Я думаю, он играет на невидимом банджо, Аркканцлер, — сказал Преподаватель Современного Руносложения.

— Что ж, по крайней мере, оно беззвучное, — заметил Аркканцлер. Он посмотрел на дыру в кровле, через которую в зал обрушивался поток непривычного дневного света. — Кто-нибудь видел Библиотекаря?

Орангутанг был занят. Он укрылся в одном из библиотечных подвалов, который использовал в качестве главной мастерской и книжного госпиталя. Здесь у него стояли разнообразные прессы и гильотины, и стойка, полная жестянок с отвратительными субстанциями, из которых он готовил свой собственный переплетный клей и прочую скучную косметику для Музы литературы. Сейчас он спустился сюда с некоей книгой. Чтобы найти ее, пришлось потратить несколько часов.

Библиотека содержала не только магические книги, из которых иные были до того опасны, что их приковывали к полкам. В ней также имелись замечательно заурядные издания, отпечатанные на обычнейшей бумаге совершенно мирскими чернилами. Было бы большой ошибкой считать, что они менее опасны, только потому, что от чтения их не случается фейерверка в небе. Подчас чтение их было куда более опасным трюком, сопряженным с фейерверками в читательском мозгу.

К примеру, толстый том, раскрытый Библиотекарем, содержал некоторые избранные рисунки Леонардо из Квирма, опытного художника и сертифицированного гения, с сознанием столь пытливым, что оно непременно возвращалось с сувенирами отовсюду, куда бы его ни занесло.

Книги Леонардо содержали массу набросков котят, водных потоков, жен влиятельных анк-морпоркских коммерсантов, чьи портреты обеспечивали его существование, как он его понимал. Но Леонардо не зря был гением, тонко чувствующим чудесные тайны мира — поля переполняли детализованные рассеянные почеркушки того, что занимало его ум в тот или иной момент: огромные, приводимые в действие водой механизмы для обрушения городских стен на головы противника; новые типы тяжелых ружей для обстреливания противника снарядами с пылающей нефтью; пороховые ракеты для осыпания противника горящим фосфором — и прочими произведениями Эры Разума.

И было там кое-что еще. Библиотекарь заметил это, пролистывая однажды том, и был изрядно озадачен. Оно казалось здесь совершенно не к месту [16]. Его волосатые руки перебрасывали страницы. Где-то здесь… Вот! Да. О, ДА.

… Оно заговорило с ним на языке Бита…

Аркканцлер удобно устроился за бильярдным столом. Много лет назад он избавился от стола письменного. Бильярдный был во всех отношениях предпочтительнее. Предметы не сваливаются на пол, имеется шесть удобных карманов, для хранения нужных вещей, а когда ему надоедали дела, он всегда мог сгрести всю писанину на пол и поотрабатывать крученый удар. [17]. Он никогда не утруждался загружать бумаги обратно на стол. Опыт подсказывал ему, что ничего действительно важного никогда не записывается, из-за чего люди тратят массу времени на ругань.

Он взял перо и принялся писать.

Он сочинял мемуары. Пока что ему удалось составить название: «Вдоль по Анку с Луком, Удочкой и Посохом с Шишкой на Конце».

«Не многие люди осознают», — писал он, — «что в реке Анк имеется значительная и многообразная популяцию пифсинов». [18].

Он отшвырнул перо и пронесся по коридору в кабинет Декана.

— Что это еще за дерьмо?! — заорал он.

Декан подпрыгнул.

— Это, это, это, это гитара, Аркканцлер, — бормотал он, поспешно отступая назад по мере того, как Ридкулли наступал на него. — Я купил ее.

— Я сам это вижу, я сам это слышу, чего ты от нее пытаешься добиться?!

— Я разучиваю, э, риффы, — сказал Декан. Он помахал скверным оттиском перед носом Ридкулли. Аркканцлер выхватил его.

— Гитарный Самоучитель Блерта Видауна, — прочитал он. — Играй свой Путь к Узпеху в Трех Простых Премерах и Восьмнадцати Трудных Премерах. Ну? Я ничего не скажу против гитары, приятные мелодии, напою коня, обниму жену и так далее, но это не музыка. Это просто шум. Я хочу знать, что вот это все означает?

— Арпеджио, основанное на пентатонике в Ми с использованием мажорной септы как проходного тона? — предположил Декан.

Аркканцлер уставился на открытую страницу.

— Но здесь сказано — Урок Один: Волшебные Шаги.

— Хм-хм-хм, я был немного нетерпелив, — объяснил Декан.

— Ты никогда не был музыкален, Декан, — сказал Ридкулли. — Это одна из положительных твоих черт. Откуда этот внезапный интерес… Что у тебя на ногах?

Декан посмотрел вниз.

— Сдается мне, ты стал повыше ростом, — сказал Ридкулли. — Стоишь на паре досок?

— Просто они на толстой подошве, — объяснил Декан. — Что-то… полагаю, изобретение гномов… не знаю… нашел их у себя в чулане… Садовник Модо думает, что они на манной каше.

— Сказано слишком изысканно для Модо, но я бы с ним согласился.

— Нет… Это такой тип резиновой массы, — возразил Декан уныло.

— Экхм… прошу извинить меня, Аркканцлер.

Казначей маячил в дверях, а здоровенный краснорожий мужик топтался сзади, выглядывая у него из-за плеча.

— Что такое, Казначей?

— Экхм… этот господин имеет сообщить…

— Это насчет вашей обезьяны, — сказал мужик.

Ридкулли просветлел лицом.

— О, да?

— По-видимому, кхм, он удалил колеса с повозки этого господина, — сообщил Казначей, который находился в депрессивной фазе своего ментального цикла.

— Ты уверен, что это был Библиотекарь? — спросил Ридкулли.

— Толстый, рыжая шерсть, все время повторяет «уук»?

— Это он. О боги. Интересно, зачем это ему? — сказал Ридкулли. — Тем не менее, знаешь, как говорят — пятисотфунтовая горилла может спать, где захочет.

— Но трехсотфутовая обезьянка могла бы вернуть мне мои чертовы колеса, — непреклонным тоном заявил мужик. — Если я не получу мои колеса назад, у кого-то здесь будут проблемы.

— Проблемы? — переспросил Ридкулли.

— Ага. И не пытайтесь запугать меня. Волшебникам меня не запугать. Все знают, есть такой закон, что вам нельзя использовать магию против гражданского населения, — мужик выставил подбородок и поднял кулак.

Ридкулли щелкнул пальцами. Пронесся порыв ветра и кто-то квакнул.

— Я всегда считал это скорее общим пожеланием, — мягко заметил он. — Казначей, отнеси эту лягушку на клумбу, и когда к ней вернется ее прежнее обличье, дай ей десять долларов. Десять долларов поправят дело, а?

— Ква, — торопливо ответила лягушка.

— Отлично. А сейчас сможет кто-нибудь объяснить мне, что происходит?

Снизу донеслась серия ударов.

— Почему мне кажется, — спросил Ридкулли, обращаясь к миру в целом, — что ответа я не дождусь?

Слуги накрывали столы к обеду. Этот процесс отнимал много времени. Поскольку волшебники относятся к приему пищи со всей серьезностью и оставляют после себя горы объедков, в каждый момент времени столы либо накрывают, либо убирают, либо же они заняты.

Расстановка приборов сама по себе требует многих усилий. У каждого волшебника должно быть девять ножей, тринадцать вилок, двенадцать ложек и одна трамбовка на достаточном удалении от винных бокалов.

Сейчас волшебники восседали за столом.

— Что это с Современным Руносложенцем? — спросил Ридкулли.

В каждой руке Преподаватель сжимал по ножу. Перед ним выстроились солонка, перечница и горчичница. И подставка для печенья. И пара накрытых крышками супниц. И по всему этому он решительно колотил ножами.

— Что он там делает? Зачем? — спросил Ридкулли. — И, Декан, прекрати топать ногами.

— Ну, это заразительно, — сказала Декан.

— Это заразно, — поправил Ридкулли.

Преподаватель Современного Руносложения сосредоточенно хмурился. Вилки издали резкую дробь, ложка взлетела, сверкая, закрутилась в воздухе и поразила Казначея в ухо.

— Какого дьявола он делает?!

— Мне больно!

Волшебники столпились вокруг Преподавателя Современного Руносложения. Он не обращал на них никакого внимания. Пот стекал у него по бороде.

— Он расколотил графинчик для уксуса, — заметил Ридкулли.

— Это будет жечь часами.

— Ах, да, он горяч, как горчица, — сказал Декан.

— Я бы добавил щепотку соли, — добавил Главный Диспутатор.

Ридкулли выпрямился и поднял руку.

— Кто-то собирается сказать что-нибудь о кетчупе? — вопросил он. — Или что-то вроде «еще чуть-чуть соуса»? Или — я готов держать пари — вы все тщитесь выдать какую-нибудь глупость про перец? Я был бы рад узнать, что существует хоть какая-то разница между преподавательским составом и бандой безмозглых идиотов!

— Хахаха! — сказал Казначей нервно, продолжая массировать ухо.

— Это не риторический вопрос.

Ридкулли выхватил вилки у Преподавателя Современного Руносложения. Тот некоторое время продолжал молотить воздух, а потом как будто проснулся.

— О, привет, Аркканцлер. Какие-нибудь проблемы?

— Что ты делаешь?

Преподаватель посмотрел на стол.

— Он синкопировал, — сказал Декан.

— Я не синкопировал!

Ридкулли нахмурился. Он был толстокожим, прямодушным, такта в нем было как в кувалде, чувством юмора он обладал соответствующим, но дураком он не был. И он знал, что волшебники напоминают флюгеры или тех канареек, которых шахтеры используют для обнаружения карманов с газом. По своей природе они были настроены на оккультную частоту.

Когда в мире начинало происходить что-то странное, первым делом оно происходило с волшебниками. Они как бы разворачивались в соответствии с изменением ветра. Или валились со своих жердочек.

— С чего это вы все стали такими музыкальными? — спросил Ридкулли. — Я употребляю это слово в самом вольном понимании, конечно.

Он посмотрел на сгрудившихся волшебников. Затем опустил взгляд.

— Да у вас у всех башмаки на манной каше!

— Честное слово, мне показалось, что я стал чуть выше, — сказал Главный Диспутатор. — Я отнес это на счет сельдерейной диеты [19].

— Правильная волшебная обувь — это остроносые туфли или хорошие прочные башмаки, — сказал Ридкулли. — Если чья-то обувь превращается в манную кашу — значит, что-то неладно.

— Это же резина, — объяснил Декан. — Через нее всякие острые штучки легко…

Ридкулли тяжело задышал.

— Если твои ботинки сами по себе изменяются… — прорычал он.

— То это означает, что ты ступил в магию?

— Хаха, хорошо сказано, Главный Диспутатор, — сказал Декан.

— Я желаю знать, что происходит, — тихим ровным голосом сказал Ридкулли. — И если вы все немедленно не заткнетесь, у вас будет куча проблем.

Он порылся в карманах мантии и после нескольких фальстартов извлек на свет божий карманный чудометр и воздел его вверх. В Университете всегда высокий магический фон, но сейчас маленькая стрелочка застыла на отметке «Нормально». В среднем, скажем так. Она раскачивалась туда сюда, как метроном.

Ридкулли поднял его еще повыше, чтобы всем было видно.

— Что это такое? — спросил он.

— Размер четыре четверти? — подсказал Декан.

— Музыка — это не магия, — отрезал Ридкулли. — Это бренчанье и громыханье и…

Он запнулся.

— Никто из вас не желает мне ничего сообщить?

Волшебники нервно шаркали своими голубыми замшевыми туфлями.

— Ну, — начал Главный Диспутатор, — действительно, прошлой ночью мне, кхм, то есть некоторым из нас случилось проходить мимо «Залатанного Барабана»…

— Добродетельные Странники, — сказал Преподаватель Современного Руносложения. — Вполне допустимо для Добродетельных Странников употреблять Спиртное в Лицензированных Заведениях в любой Час Дня и Ночи. Городской закон, как вы знаете.

— Ну и откуда вы странствовали? — спросил Ридкулли.

— Из «Виноградной Грозди».

— Это же сразу за углом.

— Да, но мы… мы устали.

— Хорошо, хорошо, — сказал Ридкулли голосом человека, который уверен, что если потянуть за нитку чуть быстрее, то распуститься весь жилет. — Библиотекарь был с вами?

— О, да.

— Дальше.

— Ну, и там была эта музыка…

— Такая брякающая, — сказал Главный Диспутатор.

— И сольная партия… — добавил Декан.

— Это было…

— … что-то типа…

— … некоторым образом она…

— … как бы проходит сквозь кожу и создает ощущение будто тебя нагазировали, — сказал Декан. — Кстати, позвольте спросить, нет ли у кого черной краски? Я все обыскал…

— Достал, — пробурчал Ридкулли. Он потер подбородок.

— О боги. Опять то же самое. Какая-то хрень просачивается в нашу вселенную, а? Воздействия С Той Стороны, да? Помните, что произошло, когда мистер Хонг открыл свой рыбный бар на месте старого храма на Дагон-Стрит? А после были еще эти движущиеся картинки. Я с самого начала был против них. И эти каркасы на колесах. В этой проклятой вселенной больше дырок, чем в квирмском сыре… Ну что же, по крайней…

— В ланкрском сыре, — подсказал Главный Диспутатор услужливо, — это он с дырками. А квирмский — с голубыми прожилками.

Ридкулли одарил его красноречивым взглядом.

— На самом деле во всем этом не ощущается магии, — сказал Декан. Он вздохнул. Ему было семьдесят два. А от всего этого он чувствовал себя семнадцатилетним. Он не мог припомнить, каково это — быть семнадцатилетним, должно быть, когда с ним это происходило, он был очень занят. Но все это заставляло его испытывать чувства, какие, по его представлениям, испытывают семнадцатилетние. Как будто красная колючая фуфайка пододета под кожу. Он хотел бы услышать все это вновь.

— Я думаю, сегодня ночью это повторится, — отважился он. — Мы могли бы, кхм, отправиться туда и послушать. В порядке детального изучения этой угрозы обществу, — добродетельно добавил он.

— Верно, Декан, — согласился Преподаватель Современного Руносложения. — Это наш гражданский долг. Мы — это первая линия сверхъестественной городской обороны. Допустим, ужасные призрачные создания обрушаться на него с воздуха?

— И что тогда? — спросил Профессор Неопределенных Исследований.

— Мы будем на посту!

— Да? Это ведь неплохо, не так ли?

Ридкулли во все глаза смотрел на своих волшебников. Двое украдкой притопывали ногами. Некоторые, казалось, незаметно подергивались. Казначей, разумеется, подергивался всегда, но это было лично его персональное состояние. Канарейки, подумал он. Или громоотводы.

— Хорошо, — неохотно согласился он. — Мы сходим туда. Но, не привлекая к себе внимания.

— Безусловно, Аркканцлер.

— И каждый сам оплачивает свою выпивку.

— Ох.

Капрал (возможно) Хлопок отсалютовал сержанту форта, который пытался бриться.

— Этот новобранец, сэр, — доложил он, — не желает подчиняться приказам.

Сержант кивнул и тупо уставился на что-то в своей руке.

— Бритва, сэр, — услужливо подсказал капрал. — Без конца повторяет фразы типа НИЧЕГО НЕ ВЫХОДИТ.

— Пробовали закапывать его по шею в песок? Обычно это помогает.

— Это слишком… хм… такая штука… опасная для людей… только что помнил… — капрал щелкнул пальцами. — Штука. Жестокость, вот что. Мы не ввергаем людей… в преисподнюю… В наше время.

— Это… — сержант взглянул на ладонь левой руки, на которой было записано несколько строчек, —… Иностранный Легион.

— Дасэр. Такточносэр. Он обречен. Сидит там целыми днями, в песке. Мы зовем его Белая Тыква Пустыни, сэр.

Сержант растерянно всматривался в зеркало.

— Это ваше лицо, сэр, — сказал капрал.

Сьюзан критически рассматривала себя.

Сьюзан — разве это хорошее имя? Конечно, не настолько скверное, как, например, у бедной Йодины из четвертого класса или у Найджеллы — чье имя значит «опс, а мы-то хотели мальчика». Но оно скучное. Сьюзан. Сью. Старая добрая Сью. Это имя, которое готовит сэндвичи, сохраняет здравый рассудок в трудную минуту и может со всей ответственностью присмотреть за чужими детьми. Это имя никогда и нигде не использовалось королевами или богинями.

И даже мухлюя с орфографией, вы многого не добьетесь. Вы можете превратить его в Сьюзи, и это будет звучать будто вы зарабатываете на жизнь, танцуя на столе. Вы можете вставить в него дополнительное З, пару Н и А, но оно все равно будет выглядеть как имя с пристроенными флигелями.

Что ж, по крайней мере, она может сделать что-нибудь со своей внешностью.

Вот этот плащ с капюшоном. Он, может быть, и традиционный… но сама-то она отнюдь. Альтернативы ему были такие: ее школьная форма и одно из розовых творений матери. Мешковатое одеяние Квирмского Колледжа для Юных Леди было величественно и — по крайней мере, в представлении мисс Буттс — надежно защищало от всех искушений плоти… но в качестве костюма Окончательной Реальности ему не хватало некоторой щеголеватости. Розовое же просто совершенно исключено.

Первый раз в истории Вселенной Смерть задумалась — что ей одеть.

— Не унывай, — сказала она своему отражению. — Здесь… Я могу творить вещи, правда?

Она протянула руку и подумала: чашка, и чашка явилась. Ее украшал рисунок из костей и черепов.

— Ах, — сказала Сьюзан. — Я подозреваю, узор из роз вне обсуждения? Вероятно, потому что не впишется в окружение.

Она поставила чашку на туалетный столик и щелкнула по ней. Та отозвалась вполне материальным звяканьем.

— Ну что ж, тогда, — сказала она, — я не желаю ничего слащавого и позерского. Никаких дурацких черных кружев или того, что носят эти идиоты, которые крапают стишки и одеваются как вампиры, а сами вегетарианцы.

Изображения одежд поплыли вокруг ее отражения. Было ясно, что черный — единственно доступный цвет, но она остановилась на чем-то практичном и без лишних украшений. В сомнении склонила голову.

— Ну, хорошо, может быть, немного кружев, — сказала она. — И возможно, чуть побольше… лиф.

Она кивнула своему отражению. Несомненно, такую одежду не носила ни одна Сьюзан, хотя она допускала, что ее окружает некая базовая Сьюзанность, которая проникнет в нее через некоторое время.

— Или это отличная работа, — сказала она. — Или я окончательно сошла с ума. Ха-ха.

И она отправилась повидать своего дедуш… Смерть.

Было только одно место, где он мог быть.

Глод спокойно бродил по Университетской Библиотеке. Гномы уважают ученость, при условии, что им не потребуется ее превзойти.

Он дернул за мантию проходящего мимо юного волшебника.

— Здесь работает обезьяна, верно? — спросил он. — Большая толстая волосатая обезьяна с лапами шириной в пару октав.

Студент, юноша с нездоровым цветом лица, взглянул вниз на Глода с тем презрительным выражением, какое люди определенного типа обязательно приберегают для гномов.

Быть студентом Незримого Университета — небольшое удовольствие. Это заставляет принимать любое развлечение, какое подвернется. Он улыбнулся широкой, невинной улыбкой.

— Отчего же, конечно! — ответил он. — Я совершенно уверен, что непосредственно в настоящий момент он находится в своей рабочей комнате в подвале. Но тебе следует быть крайне осторожным, когда ты обращаешься к нему.

— Это как? — спросил Глод.

— Да, ты непременно должен сказать ему: "Не хотите ли арахиса, мистер Обезьяна? ", — сказал студент-волшебник. Он подмигнул паре своих коллег. — Это очень важно, правда? Он обязательно должен называть его мистер Обезьяна.

— О, это и в самом деле так, — сказал другой студент. — В сущности, если ты не хочешь, чтобы он пришел в раздражение, ты должен подстраховаться и чесать у себя подмышками во время разговора. От этого он почувствует себя непринужденно.

— И приговаривать «угх угх угх», — добавил третий студент. — Он это любит.

— Ну что же, спасибо большое, — сказал Глод. — Куда мне идти?

— Мы проводим тебя, — сказал первый студент.

— Это очень любезно с вашей стороны.

— Не стоит благодарности. Всегда рады помочь.

Волшебники провели Глода по лестничному пролету и дальше по туннелю. Свет сочился через пластины зеленого стекла, вделанные в потолок. Иногда до Глода доносилось хихиканье из-за спины.

Библиотекарь сидел на корточках в длинной комнате с высоким потолком. Множество вещей валялось на полу перед ним: здесь были каретные колеса, какие-то непонятные куски дерева, разные трубки и куски проволоки. Все это напоминало сценки из городской жизни, когда озадаченные люди собираются вокруг сломанных насосов и дырявых оград. Библиотекарь жевал кусок трубы и задумчиво разглядывал кучу.

— Вот он, — сказал один из волшебников, подталкивая Глода вперед.

Гном прошаркал внутрь. Его сопровождало сдавленное хихиканье. Он похлопал Библиотекаря по плечу.

— Прошу прощения…

— Уук?

— Эти парни только что назвали тебя обезьяной, — сообщил Глод, показывая за спину. — На твоем месте я бы заставил их пожалеть об этом.

Ответом ему был визг разрываемого металла, за которым последовал шум драки — волшебники отвешивали друг другу оплеухи в стремлении первым пробиться наружу.

Библиотекарь, казалось, без всякого усилия, согнул трубу пополам.

Глод подошел к дверям и выглянул наружу. Он увидел только расплющенную в лепешку остроконечную шляпу.

— Отлично это у тебя получилось, — сказал он. — Стоило мне спросить их, где Библиотекарь, начались эти приколы в стиле «гномы отдыхают». Ты умеешь с ними разбираться.

Он вернулся в комнату и уселся рядом с Библиотекарем. Тот придал трубе небольшой изгиб.

— Что это ты творишь? — спросил Глод.

— Гуук ууук УУК!

— Мой кузен Модо тут садовником, — сказал Глод. — Он говорил, что ты типа клавишник. — Он уставился на руки Библиотекаря, занятые изгибанием трубы. Они были велики. И, разумеется, их было четыре. — Пожалуй, он не врал.

Обезьяна схватила кусок фанеры и попробовала его на вкус.

— Мы подумали — может, ты поиграешь с нами на пианофорте сегодня ночью в «Барабане», — сказал Глод. —Я, и Клиф, и Бадди так подумали.

Библиотекарь скосил на него свои карие глаза и начал тренькать фанерой, сжав ее в кулаке.

— Уук?

— Точно, это он, — сказал Глод. — Тот чувак с гитарой.

— Иииик!

Библиотекарь исполнил сальто назад.

— Уукуук уука ука УКА УК!

— Я гляжу, ты уже вставлен по этому делу, — заметил Глод.

Сьюзан взнуздала лошадь и вскочила в седло. За садом Смерти начинались кукурузные поля, и сверкающее золото заливало ландшафт. Смерть не очень хорошо проявил себя в смысле травы (черной) и в смысле яблонь (черные на черном), но все цвета, на которые он пожадничал здесь, он бросил в поля. Несмотря на то, что в воздухе не чувствовалось ни дуновения, они колыхались, будто под ветром. Сьюзан не имела ни малейшего представления, зачем Смерть все это создал.

Через поле вела дорога. На середине пути она неожиданно обрывалась, как будто кто-то регулярно выходил сюда на прогулку, доходил до центра поля и останавливался в восхищении.

Бинки проследовала по дороге и остановилась. Затем она развернулась, ухитрившись и ухом не шевельнуть.

— Я не знаю, как ты это делаешь, — прошептала Сьюзан. — Но ты должна это уметь, и ты должна знать, куда мне надо.

Бинки, казалось, кивнула. Альберт говорил, что она настоящая лошадь из плоти и крови, однако невозможно возить Смерть в течение столетий и ничему не научиться. Она выглядела так, будто прекрасно знала, с чего начать.

Бинки пошла рысью, затем перешла в галоп, затем — в карьер. А затем небо мигнуло, всего лишь единожды. Сьюзан ожидала чего-то более впечатляющего. Полыхающих звезд, радужных цветовых взрывов… а не просто какое-то мерцание. В семнадцать лет такой способ путешествий скорее разочаровывает.

Кукурузные поля исчезли, но сад вроде бы остался на месте. Те же странным образом подстриженные деревья, тот же пруд со скелетами рыб. Даже садовые гномы — в посмертном представлении — скелетики в черных одеяниях с прелестными маленькими тачками — и те остались на месте. Ничто не изменилось.

Конюшня, впрочем, слегка изменилась. Для начала в ней была Бинки. Он тихим ржанием приветствовала появление Сьюзан и себя самой. Сьюзан завела Бинки в соседний с Бинки денник.

— Я полагаю, вы знакомы, — сказала она. Она не ожидала, что ее намерение выполнимо, но вот оно выполняется, не так ли? Время — это что-то происходящее с другими людьми.

Она скользнула в дом.

— НЕТ. МНЕ НЕЛЬЗЯ ПРИКАЗАТЬ. МЕНЯ НЕЛЬЗЯ ЗАСТАВИТЬ. Я БУДУ ДЕЛАТЬ ТОЛЬКО ТО, ЧТО СЧИТАЮ ПРАВИЛЬНЫМ…

Сьюзан кралась за стеллажами с жизнеизмерителями. Никто ее не замечал. Когда вы смотрите, как сражается Смерть, вам не до теней на заднем плане.

Они никогда ей об этом не рассказывали. Родители — никогда. Ваш отец мог быть учеником Смерти, а ваша мать — его приемной дочерью, но когда они становятся Родителями, все это превращается не более чем в забавную деталь. Родители никогда не были молодыми. Они просто выжидали где-то какое-то время, чтобы стать родителями.

Сьюзан достигла конца ряда шкафов.

Смерть высился над ее отцом — над парнем, который должен им стать, поправила она себя.

Три красных полосы горели на его щеке, там, куда Смерть ударил его. Сьюзан коснулась бледных отметин на своей собственной щеке.

Наследственность так не работает… по крайней мере, нормальная наследственность.

Ее мать — девушка, которая должна стать ее матерью — прижалась к колонне. С возрастом она станет выглядеть лучше, подумала Сьюзан, а вот вкусы в одежде не изменятся. Она одернула себя — рассуждать на тему стиля? Сейчас?

Смерть нависал над Мором, с мечом в одной руке и собственным жизнеизмерителем Мора — в другой.

— ТЫ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ, КАК МНЕ ЖАЛЬ…— сказал он.

— Представляю, — ответил Мор.

Смерть посмотрел прямо на Сьюзан. Его глазницы полыхнули голубым. Сьюзан попыталась вжаться в сумрак за спиной.

Смерть взглянул на Мора, потом на Изабель, потом опять на Сьюзан и опять на Мора. И расхохотался.

И перевернул часы.

И щелкнул пальцами.

Мор исчез, воздух с легким хлопком заполнил место, где он только что был. Исчезла Изабель и все остальные. Неожиданно стало очень тихо.

Смерть очень осторожно поставил часы на стол и некоторое время разглядывал потолок. Наконец он позвал:

— АЛЬБЕРТ?

Альберт выступил из-за колонны.

— НЕ БУДЕШЬ ЛИ ТЫ ТАК ДОБР ПОДАТЬ МНЕ ЧАШКУ ЧАЯ?

— Да, хозяин. Вы великолепно разобрались с ним…

— БЛАГОДАРЮ.

Альберт поспешил в сторону кухни.

Снова наступила тишина, насколько это возможно в комнате, полной жизнеизмерителей.

— ТЫ БЫ ЛУЧШЕ ВЫШЛА.

Сьюзан так и поступила. Она предстала перед Окончательной Реальностью.

Смерть был семи футов высотой, а казался еще выше. Сьюзан смутно помнила того, кто нес ее на плечах через огромную темную комнату — это было человеческое существо, пусть и костлявое, но человеческое в каком-то таком смысле, который она затруднилась бы определить.

То, что сидело сейчас перед ней, не было человеком. Оно было высокое, надменное, страшное. Оно было способно подчинить себе Правила, но это не делало его человеком. Это был страж у ворот мироздания. Бессмертный по определению. Конец всего.

Это мой дедушка. Будет им, во всяком случае. Есть. Был. Но… была еще та штука на яблоне. Ее сознание метнулась к ней. Стоишь перед Смертью и думаешь о дереве. Было почти невозможно удерживать в уме обе этих вещи.

— ТАК-ТАК-ТАК. В ТЕБЕ МНОГО ОТ МАТЕРИ, — сказал Смерть. — И ОТ ОТЦА.

— Откуда ты знаешь, кто я? — спросила Сьюзан.

— У МЕНЯ УНИКАЛЬНАЯ ПАМЯТЬ.

— Как ты можешь меня помнить? Меня же еще не зачали!

— Я И ГОВОРЮ — УНИКАЛЬНАЯ. ТЕБЯ ЗОВУТ…

— Сьюзан, но…

— СЬЮЗАН, — сказал Смерть с горечью. — ОНИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОТЕЛИ БЫТЬ УВЕРЕНЫ, НЕ ТАК ЛИ?

Он сел в кресло, сплел пальцы и посмотрел на Сьюзан поверх них.

— СКАЖИ МНЕ, — произнес он чуть погодя, — БЫЛ ЛИ Я… БУДУ ЛИ Я… ХОРОШИЙ ЛИ Я ДЕДУШКА?

— Если я скажу тебе, не будет ли здесь парадокса?

— НЕ ДЛЯ НАС.

— Нуу… У тебя острые колени.

Смерть уставился на нее.

— ОСТРЫЕ КОЛЕНИ?

— Прошу прощения.

— И ТЫ ЯВИЛАСЬ СЮДА, ЧТОБЫ СООБЩИТЬ МНЕ ОБ ЭТОМ?

— Ты куда-то подевался… там. Мне пришлось исполнять Долг. Альберт очень волновался. Я пришла сюда…чтобы разобраться в некоторых вещах. Я не знала, что мой отец работал на тебя.

— У НЕГО ЭТО ОЧЕНЬ ПЛОХО ПОЛУЧАЛОСЬ.

— Что ты с ним сделал?

— ОНИ ТЕПЕРЬ В БЕЗОПАСНОСТИ. ЛЮДИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ РАСТРОГАНЫ МОИМ РЕШЕНИЕМ… А, АЛЬБЕРТ…

Альберт с чайным подносом возник на краю ковра.

— БУДЬ ТАК ЛЮБЕЗЕН, ЕЩЕ ОДНУ ЧАШКУ.

Альберт огляделся, но не смог увидеть Сьюзан. Если вам удается быть невидимым для мисс Буттс, то со всеми остальными это получается без труда.

— Как прикажете, Хозяин, — сказал он.

— ПРИКАЖУ.

Альберт удалился.

— ИТАК, Я ПРОПАЛ И ТЫ РЕШИЛА, ЧТО МОЖЕШЬ ВСТУПИТЬ ВО ВЛАДЕНИЕ СЕМЕЙНЫМ ДЕЛОМ, ДА?

— Я не хотела! Лошадь и крыса просто заставили меня!

— КРЫСА?

— О… Я думаю, это еще только должно произойти.

— АХ ДА. ПОМНЮ. ХММ. ЧЕЛОВЕК ВЫПОЛНЯЕТ МОЮ РАБОТУ. ТЕХНИЧЕСКИ ВОЗМОЖНО, НО ЗАЧЕМ?

— Я думаю, Альберт что-то знает, но уходит от разговора.

Вернулся Альберт с чашкой и блюдцем. Он брякнул все это на стол перед Смертью, сопроводив свои действия вздохом, какие обыкновенно издают униженные и оскорбленные.

— Это все, Хозяин? — спросил он.

— ДА, АЛЬБЕРТ. СПАСИБО.

Альберт отправился восвояси, на сей раз, не слишком торопясь и все время оглядываясь через плечо.

— А он не изменился, — заметила Сьюзан. — Впрочем, такова суть этого места…

— ЧТО ТЫ ДУМАЕШЬ О КОШКАХ?

— Прошу прощения?

— КОШКИ. ТЫ ИХ ЛЮБИШЬ?

— Они… — Сьюзан смешалась. — Ну ладно. Но кошка— это просто кошка.

— ШОКОЛАД? ТЕБЕ НРАВИТСЯ ШОКОЛАД?

— Я думаю, его может быть слишком много.

— ТЫ НЕ СЛИШКОМ МНОГО УНАСЛЕДОВАЛА ОТ МАТЕРИ.

Сьюзан кивнула. Любимым блюдом мамы был Геноцид в Шоколаде.

— НУ А ТВОЯ ПАМЯТЬ. ХОРОША ЛИ ОНА?

— О, да… Я помню всякие вещи. Как быть Смертью. Как это все должно работать. Послушай, когда ты вспомнил про крысу, хотя этого еще и не…

Смерть встал и приблизился к модели Плоского Мира.

— МОРФОРЕЗОНАНС, — не глядя на Сьюзан сказал он. — ПРОКЛЯТЬЕ. ЛЮДИ ДАЖЕ НЕ ПЫТАЛИСЬ ПОНЯТЬ ЕГО. ГАРМОНИКИ ДУШ. А ВЕДЬ ОН ОТВЕЧАЕТ ЗА МНОГОЕ.

Сьюзан достала жизнеизмеритель Импа. Голубой дым продолжал сочиться в нижнюю колбу.

— Можешь помочь мне с этим?

Смерть развернулся.

— Я НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ УДОЧЕРЯТЬ ТВОЮ МАТЬ.

— Так зачем ты сделал это?

Смерть пожал плечами.

— ЧТО ТАМ У ТЕБЯ?

Он взял у нее жизнеизмеритель Бадди и поднял его повыше.

— А. ИНТЕРЕСНО.

— Ты знаешь, что это может значить, Деда?

— Я НИКОГДА НЕ СТАЛКИВАЛСЯ С ТАКИМ, НО ДУМАЮ, ЭТО ВПОЛНЕ ВОЗМОЖНО. ЭТО ЗНАЧИТ… НЕКОТОРЫМ ОБРАЗОМ…ЧТО ДУША ЕГО ОБЛАДАЕТ РИТМОМ… ДЕДА?

— О, нет. Это не может быть правдой. Это же просто фигура речи. А что не так с дедой?

— ДЕДУШКУ Я ЕЩЕ СТЕРПЛЮ. А ОТ ДЕДЫ НЕДАЛЕКО И ДО ДЕДУЛИ, НА МОЙ ВЗГЛЯД. ТАК ИЛИ ИНАЧЕ, Я ДУМАЮ, ТЫ ВЕРИШЬ В ЛОГИКУ. ЕСЛИ ЧТО-ТО ЯВЛЯЕТСЯ ФИГУРОЙ РЕЧИ, ЭТО НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО ОНО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПРАВДОЙ.

Смерть помахал часами.

— НАПРИМЕР, — сказал он. — МНОГИЕ ВЕЩИ ЛУЧШЕ ТЫЧКА ТУПОЙ ПАЛКОЙ В ГЛАЗ. Я НИКОГДА НЕ ПОНИМАЛ ЭТОЙ ФРАЗЫ. НА МОЙ ВЗГЛЯД, ТЫЧОК ОСТРОЙ ПАЛКОЙ КУДА ХУЖЕ… — Смерть остановился. — Я ОПЯТЬ ЗА СТАРОЕ! ПОЧЕМУ Я ДОЛЖЕН ВОЛНОВАТЬСЯ ПО ПОВОДУ КАКОЙ-ТО ТАМ ФРАЗЫ? ИЛИ ТОГО, КАК ТЫ МЕНЯ ЗОВЕШЬ? НЕВАЖНО! ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ ТУМАННО. УЧТИ ЭТО. НЕ ПОЗВОЛЯЙ СЕБЯ ЗАПУТАТЬ.

— Но я же человек.

— Я ВЕДЬ НЕ ГОВОРИЛ, ЧТО ЭТО БУДЕТ ПРОСТО. НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ. ПОСТАРАЙСЯ ДАЖЕ НЕ ЧУВСТВОВАТЬ НИЧЕГО.

— А ты эксперт, что ли? — с раздражением спросила Сьюзан.

— МОЖЕТ БЫТЬ, Я И ПОЗВОЛЯЛ СЕБЕ КАКИЕ-ТО ПРОЯВЛЕНИЯ ЭМОЦИЙ В НЕДАВНЕМ ПРОШЛОМ, — сказал Смерть. — НО Я СПОСОБЕН ПОДАВИТЬ ИХ В ЛЮБОЙ МОМЕНТ, КОГДА ТОГО ЗАХОЧУ.

Он опять поднял часы.

— ИНТЕРЕСНО, ЧТО МУЗЫКА, СУЩНОСТЬ ПО СВОЕЙ ПРИРОДЕ БЕССМЕРТНАЯ, СПОСОБНА ИНОГДА УДЛИННИТЬ ЖИЗНЬ ТЕХ, КТО ТЕСНО СВЯЗАН С НЕЙ, — сказал он. — Я ЗАМЕТИЛ, ЧТО ЗНАМЕНИТЫЕ КОМПОЗИТОРЫ ЗАСТРЕВАЛИ ТАМ ОЧЕНЬ НАДОЛГО. КОГДА Я ЯВЛЯЛСЯ ЗА НИМИ, БОЛЬШИНСТВО ИЗ НИХ ОКАЗЫВАЛОСЬ ГЛУХИМИ КАК ПНИ, НЕ ДОЗОВЕШЬСЯ. ПОЛАГАЮ, КАКОЙ-НИБУДЬ БОГ НАХОДИТ ЭТО ОЧЕНЬ СМЕШНЫМ. — Смерть ухитрился напустить на себя презрительный вид. — ТАКОЕ УЖ У НИХ ЧУВСТВО ЮМОРА.[20].

Он поставил часы на стол и щелкнул по ним пальцем. Они отозвались: уауммиии-чида-чида-чида.

— В НЕМ НЕТ ЖИЗНИ. ТОЛЬКО МУЗЫКА.

— Музыка захватила его?

— МОЖЕШЬ НАЗВАТЬ ЭТО И ТАК.

— Продлив его жизнь?

— ЖИЗНЬ — РАСШИРЯЕМА. ТАКОЕ СЛУЧАЕТСЯ У ЛЮДЕЙ. НЕ ЧАСТО. И ОБЫЧНО ТРАГИЧЕСКИМ ОБРАЗОМ — В ТЕАТРАЛЬНОМ СМЫСЛЕ СЛОВА. НО ЗДЕСЬ ПОРАБОТАЛА МУЗЫКА, А НЕ ДРУГОЙ ЧЕЛОВЕК.

— Он играет на чем-то… на каком-то струнном инструменте вроде гитары.

Смерть повернулся.

— В САМОМ ДЕЛЕ? ТАК-ТАК-ТАК…

— Это важно?

— ЭТО ИНТЕРЕСНО.

— Что-то, что мне надо знать?

— В ЭТОМ НЕТ НИЧЕГО ВАЖНОГО. ОСКОЛОК МИФИЧЕСКИХ РУИН. ПРОБЛЕМЫ РАЗРЕШАТСЯ САМИ СОБОЙ. ТЫ МОЖЕШЬ ПОЛОЖИТЬСЯ НА ЭТО.

— Что ты имеешь в виду — сами собой?

— ВЕРОЯТНО, ЕГО СМЕРТЬ — ВОПРОС НЕСКОЛЬКИХ ДНЕЙ.

Сьюзан уставилась на жизнеизмеритель.

— Но это ужасно!

— НЕ УВЛЕЧЕНА ЛИ ТЫ РОМАНТИЧЕСКИ ЭТИМ МОЛОДЫМ ЧЕЛОВЕКОМ?

— Что? Нет! Я и видела-то его всего один раз.

— ВАШИ ВЗГЛЯДЫ НЕ ВСТРЕЧАЛИСЬ В ПЕРЕПОЛНЕННОМ ЗАЛЕ? НЕ ПРОИСХОДИЛО НИЧЕГО В ЭТОМ РОДЕ?

— Нет, конечно, нет!

— ТАК ЧТО ЖЕ ТЫ ВОЛНУЕШЬСЯ?

— Потому что он важ… потому что он человек, — сказала Сьюзан, удивляясь сама себе. — Не вижу, почему с людьми должно происходить такое, — неубедительно добавила она. — Вот и все. Я не знаю.

Он склонялся до тех пор, пока его череп не оказался на уровне ее лица.

— НО БОЛЬШИНСТВО ЛЮДЕЙ ГОРАЗДО ГЛУПЕЕ РАСТРАЧИВАЮТ СВОИ ЖИЗНИ. РАЗВЕ ТЫ НЕ ЗАМЕТИЛА? РАЗВЕ ТЕБЕ НЕ СЛУЧАЛОСЬ, ГЛЯДЯ ВНИЗ НА ГОРОД СО СПИНЫ ЛОШАДИ, ДУМАТЬ КАК ПОХОЖ ОН НА МУРАВЕЙНИК, ПОЛНЫЙ СЛЕПЫХ ТВАРЕЙ, СЧИТАЮЩИХ ТОЛЬКО СВОЙ МАЛЕНЬКИЙ МИРОК РЕАЛЕНЫМ? ТЫ ВИДЕЛА ГОРЯЩИЕ ОКНА И ХОТЕЛА ВЕРИТЬ, ЧТО ЗА НИМИ ТВОРЯТСЯ ПРЕКРАСНЫЕ ИСТОРИИ, НО ЗНАЛА, ЧТО НЕТ ТАМ НИЧЕГО, КРОМЕ ТОСКЛИВЫХ, ТУПЫХ ДУШОНОК, ПРОСТЕЙШИХ ПОЖИРАТЕЛЕЙ, ЧЬИ ЧУВСТВА — ИНСТИНКТЫ И ЧЬИ ЖИЗНИ — НЕ БОЛЕЕ, ЧЕМ ШЕПОТ ВЕТРА?

Голубое сияние было бездонным. Казалось, оно высасывает ее сознание.

— Нет, — прошептала она. — Я никогда так не думала.

Смерть резко выпрямился и отвернулся от нее.

— ЗРЯ. ЭТО МОГЛО БЫ ОБЛЕГЧИТЬ ТЕБЕ ЖИЗНЬ, — заметил он.

— Но все это — просто хаос, — сказала Сьюзан. — Нет никакого смысла в том, как люди умирают. Никакой справедливости.

— ХА.

— Ты удержал свою руку. Ты сохранил жизнь моему отцу.

— Я БЫЛ ГЛУП. ИЗМЕНИТЬ ЧЬЮ-ТО СУДЬБУ — ЗНАЧИТ ИЗМЕНИТЬ ВЕСЬ МИР. Я ВСПОМНИЛ ОБ ЭТОМ. ТЕБЕ ТОЖЕ НЕ ПОМЕШАЕТ ПОМНИТЬ.

Он говорил, отвернувшись от нее.

— Не вижу, почему мы не можем что-то менять, если мир становится от этого лучше, — сказала Сьюзан.

— ХА.

— Или ты просто боишься его менять?

Он повернулся. Его взгляд заставил Сьюзан отшатнутся. Он медленно двинулся к ней. Его голос, когда он прозвучал, был подобен шипению змеи.

— ТЫ ГОВОРИШЬ ЭТО МНЕ? СТОИШЬ ЗДЕСЬ В СВОЕМ МИЛЕНЬКОМ ПЛАТЬИЦЕ И ГОВОРИШЬ ЭТО МНЕ? ЛЕПЕЧЕШЬ ОБ ИЗМЕНЕНИИ МИРА? А ХВАТИТ У ТЕБЯ МУЖЕСТВА ПРИНЯТЬ ЕГО ТАКИМ, КАКОВ ОН ЕСТЬ? ЗНАТЬ, ЧТО ТЫ ДОЛЖНА ДЕЛАТЬ И ДЕЛАТЬ ЭТО, НЕВЗИРАЯ НА ЦЕНУ? ЕСТЬ ЛИ ХОТЬ КТО-ТО В ЭТОМ МИРЕ, КТО ЗНАЕТ, ЧТО ТАКОЕ ДОЛГ?

Его кулаки конвульсивно разжались и сжались опять.

— ТО, ЧТО Я СКАЖУ СЕЙЧАС, ТЫ ДОЛЖНА ЗАПОМНИТЬ… ДЛЯ НАС ВРЕМЯ — ЭТО ТОЛЬКО МЕСТО. ВСЕ ОНО РАСКРЫТО ПЕРЕД НАМИ. ЗДЕСЬ И ТО, ЧТО ЕСТЬ, И ТО, ЧТО БУДЕТ. ЕСЛИ ТЫ ИЗМЕНИШЬ ЧТО-ТО, ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ПАДЕТ НА ТЕБЯ. И МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ СЛИШКОМ ТЯЖЕЛОЙ, ЧТОБЫ ЕЕ ВЫДЕРЖАТЬ.

— Это просто оправдания, — Сьюзан сверкнула глазами на высокую фигуру. Развернулась и пошла прочь из комнаты.

— СЬЮЗАН.

Она остановилась на полпути, но не повернулась.

— Да?

— НА САМОМ ДЕЛЕ… ОСТРЫЕ КОЛЕНИ?

— Да!

Это был первый в мире кофр для пианино и сделан он был из ковра. Клиф легко забросил его на плечо и подхватил другой рукой сумку со своими камнями.

— Тяжело? — спросил Бадди.

Клиф подбросил пианино одной рукой и прикинул.

— Немного, — сказал он. Пол затрещал под ним. — А нам обязательно было отдирать от него все доски?

— Это должно сработать, — сказал Глод. — Это как… карета. Чем больше ты от нее отдерешь, тем быстрее она покатится. Пошли.

И они отправились в путь. Бадди старался не привлекать внимания, насколько это возможно, если вас сопровождают гном с большим горном, человекообразная обезьяна и тролль, несущий в сумке пианино.

— Я как карета, — сообщил тролль, когда они взяли курс на «Барабан». — Большая черная карета со всем этим ливером.

— Ливером? — переспросил Бадди. Он уже начал привыкать к своему имени.

— Щиты и эти самые.

— А, ливрейные лакеи.

— И эти самые.

— Что ты сделаешь, когда у тебя будет куча золота, Глод? — спросил Бадди. Гитара тихонько отозвалась из чехла на звуки его голоса.

Глод пришел в замешательство. Он хотел объяснить, что для гнома единственный смысл в обладании кучей золота заключался в обладании кучей золота. От него не требуется ничего другого, кроме как быть настолько ауреальным, насколько оно способно.

— Без понятия, — ответил он. — Никогда не думал, что у меня будет куча золота. А как насчет тебя?

— Я поклялся стать самым знаменитым музыкантом в мире.

— Опасные они, такого типа клятвы, — сказал Клиф. — Можно и выполнить.

— Разве не все артисты мечтают об этом?

— По моему опыту, — сказал Глод. — Каждый настоящий артист хочет, действительно хочет, чтобы ему платили.

— И славу, — добавил Бадди.

— Насчет славы не знаю, — сказал Глод. — Трудновато быть и знаменитым и живым одновременно. Все, что я хочу — это играть каждый день и слышать, как кто-нибудь говорит: «Спасибо, это было отлично. Вот тут немного денег. Завтра в это же время, хорошо?»

— И это все?

— Это очень много. Мне нравится, когда люди говорят: «Нужен хороший горнист, позовем Глода сына Глода».

— Звучит скучновато, — заметил Бадди.

— Я люблю скуку. В ней есть постоянство.

Они добрались до боковой двери «Барабана» и вошли в мрачную комнату, пропахшую крысами и уже побывавшим в употреблении пивом. Из бара доносился приглушенный гул голосов.

— На звук там куча народу, — сказал Глод.

К ним подскочил Гибискус.

— Вы готовы, чуваки? — спросил он.

— Обожди, — сказал Клиф. — Мы не обсудили оплату.

— Я же сказал — шесть долларов, — сказал Гибискус. — А чего вы ожидали? Вы не члены Гильдии, а Гильдия берет восемь.

— Мы и не просим у тебя восемь, — сказал Глод.

— Правильно!

— Мы возьмем шестнадцать.

— Шестнадцать? Вы не можете так поступать! Это почти двойная цена Гильдии!

— Но у тебя там целая толпа, — сказал Глод. — Я готов спорить, что ты сдал напрокат море пива. А если мы сейчас уйдем?

— Давай поговорим об этом, — сказал Гибискус. Он обхватил Глода за голову и увлек в угол.

Бадди смотрел, как Библиотекарь исследует пианино. Он никогда не встречал музыкантов, которые для начала пытаются съесть свой инструмент. Затем обезьяна приподняла крышку и уставилась на клавиатуру. Попробовала несколько нот — по-видимому, на вкус. Вернулся Глод, потирая руки.

— Это научит его уму-разуму, — сообщил он. — Ха!

— Сколько? — спросил Клиф.

— Шесть долларов!

Настала тишина.

— Извини, сказал Бадди. — Мы ожидали услышать «десять».

— Я был тверд, — сказал Глод. — Он пытался уломать меня на два.

Различные религии утверждают, что вселенная началась со слова, с песни, с танца, с музыкальной пьесы. Слушающие Монахи из Овцепикских Гор тренируют свой слух до тех пор, пока не становятся способны назвать по звуку масть карты. Они ставят перед собой задачу слушать все тишайшие звуки вселенной, чтобы составить из тончайших отголосков изначальный звук. Они утверждают, что в начале всего, несомненно, был какой-то очень странный шум.

Но искушеннейшие слухачи (которые всегда выигрывали в покер), которые выслушивают застывшие звуки из аммонитов и янтаря, клялись, что могут различить некие тихие звуки, предшествующие шуму.

Они звучат так, утверждают монахи, как будто кто-то дает счет: Раз, Два, Три, Четыре. Самый же лучший слухач, который слушает базальт, признавался, что может различить едва уловимые цифры еще до этих. Когда его вопросили, что же это за цифры, он отвечал:

— Это звучит так: Раз, Два.

Никто не спрашивал — если были звуки, призвавшие вселенную к бытию, то что случилось с ними потом. Это мифология. Никто не ждет, что вы будете задавать такие вопросы.

С другой стороны, Ридкулли верил, что все началось по случайности или — как в частном случае Декана — назло.

Старшие волшебники обычно не выпивали в «Залатанном Барабане», кроме тех случаев, когда они были не на службе. Они сознавали, что сейчас они находятся в нездоровом состоянии, именуемом официальным, и потому сидели с чопорным видом перед своей выпивкой. Вокруг них было кольцо пустых стульев, но не очень широкое, поскольку «Барабан» сегодня был необычайно переполнен.

— Мы здорово окружены, — заметил Ридкулли, озираясь — А, я вижу у них опять есть Реальный Эль! Я возьму пинту Тарботовского Действительно Странного, спасибо.

Волшебники наблюдали, как он осушает кружку. Анк-Морпоркское пиво обладает совершенно особенным вкусом. Некоторые говорили, что оно напоминает суп-пюре. Они неправы. Суп-пюре холоднее.

Ридкулли довольно причмокнул губами.

— Да, мы точно знаем, из чего варят доброе анк-морпоркское пиво! — сказал он.

Волшебники закивали. Да, они точно это знали. И поэтому пили джин с тоником.

Ридкулли огляделся. Обычно в это время здесь уже кипела битва или, по крайней мере, умеренная поножовщина. Однако сегодня здесь раздавался только гул разговоров и все посетители глазели на маленькую сцену в дальнем конце зала, на которой в большом количестве ничего не происходило. Теоретически над ней висел занавес; практически же это была старая тряпка, из-за которой непрерывно доносились стуки и грюки.

Волшебники сидели довольно близко к сцене. Волшебники всегда стараются занять места получше.

Ридкулли различил тени, двигающиеся за занавесом, и приглушенные переговоры.

— Он спрашивает, как мы называемся?

— Клиф, Бадди, Глод и Библиотекарь. Я думал, он знает.

— Нет, у нас должно быть одно имя на всех.

— Тут их нормируют, что ли?

— Что-нибудь вроде Веселых Трубадуров, может быть?

— Уук!

— Глод и Глодеты?

— Да? А как насчет Клифа и Клифетов?

— Гуук уук Уук Ук?

— Нет. Имя должно быть особенное, как музыка.

— Может быть, Золото? Хорошее гномское имя.

— Нет. Что-нибудь другое.

— Тогда Серебро?

— Уук!

— Я не думаю, мы должны называться, как какой-нибудь тяжелый металл, Глод.

— Да зачем это вообще? Мы просто банда, которая играет музыку.

— Имя важно.

— Ну, вот гитара довольно необычна. Как насчет Банды с Роковой Гитарой Бадди в Ней?

— Уук.

— Слишком длинно.

— Хм…

Вселенная затаила дыхание.

— Тогда Банда Рока.

— Мне нравится. Коротко и чуток грязно, прямо как я.

— Уук.

— Теперь надо быстро придумать название для музыки.

— А, рано или поздно оно само к нам придет.

Ридкулли оглядел бар.

На противоположной стороне бара виднелся Себя Без Ножа Режу Достабль, самый импозантный и неудачливый анк-морпоркский бизнесмен. Он пытался всучить кому-то хот-дог весьма преступного свойства, что означало крах последнего делового начинания, обещавшего бешеные прибыли. Достабль торговал горячими сосисками только когда у него не шло ничто другое [21]. Он безответно помахал Ридкулли рукой.

За следующим столом расположился Сумкоротый Лимон, один из рекрутеров Гильдии Музыкантов, с двумя ассистентами, чьи музыкальные знания ограничивались умением выбивать дробь на чьем-нибудь черепе. На его лице застыло выражение, свидетельствующее, что он здесь не для поправки здоровья, хотя большинство официальных лиц Гильдии выглядело так, будто их единственной заботой было здоровье других людей, в основном в плане подорвать его.

Настроение Ридкулли улучшилось. Вечер обещал быть более интересным, чем он ожидал поначалу.

У сцены стоял еще один столик. Его взгляд скользнул по нему, но тут же вернулся. За столиком в полном одиночестве сидела молодая женщина. Конечно, нечасто увидишь в «Барабане» молодых женщин. Тем более молодых женщин без сопровождающих. Они появлялись здесь чтобы мгновенно им обзавестись. Странным было и то, что люди жались на скамьях, в то время как вокруг нее оставалось пустое пространство. Она весьма привлекательна, подумал Ридкулли, на изящный манер. Как называют девушек с мальчишеской внешностью? Подсвинка или что-то в этом роде. На ней было черное платье с кружевами, какие носят здоровые девицы, желающие казаться изнуренными, а на плече сидел ворон.

Она повернула голову, заметила, что Ридкулли смотрит на нее — и исчезла.

Более или менее.

Он был волшебником, в конце концов. В его глазах все расплылось, как будто она мерцала, появляясь и исчезая. Ну, хорошо. Он слышал, что в последнее время в городе появились молоденькие Зубные Феи. Она, наверное, как раз из ночного народа. Вероятно, у нее выходной, как у всех добрых людей.

Движение на столе привлекло его внимание. Смерть Крыс пятился задом, таща за собой миску с арахисом.

Он повернулся к волшебникам. Декан так и сидел в своей остроконечной шляпе, а на лице у него что-то блестело.

— Ты выглядишь распаренным, Декан, — заметил Ридкулли.

— О, я привлекателен и крут, Аркканцлер, уверяю вас, — сказал Декан.

Какая-та влага капнула у него с носа. Преподаватель Современного Руносложения подозрительно принюхался.

— Кто-то жарит бекон? — спросил он.

— Лучше сними ее, Декан, — сказал Ридкулли. —Сразу почувствуешь себя лучше.

— А, по-моему, пахнет как в Доме Доступной Привязанности миссис Пальм, — сказал Главный Диспутатор.

Остальные в изумлении воззрились на него.

— Я один раз случайно проходил мимо, — быстро добавил он.

— Руносложение, сними-ка с Декана шляпу, — велел Ридкулли.

— Уверяю вас…

Шляпа слетела. Нечто высокое, жирное и почти повторяющее остроконечную форму шляпы свесилось вперед.

— Декан, — произнес Ридкулли в конце концов. — Что ты сделал со своими волосами? Это выглядит как клин спереди и как утиная жопа, простите мой клатчский, сзади. И все блестит.

— Лярд. Вот откуда несло беконом, — сказал Преподаватель.

— Это так, — сказал Ридкулли. — А откуда цветочный запах?

— бурбурбурбурлавандабурбурбур, — сказал Декан угрюмо.

— Пардон, Декан?

— Я сказал — это оттого, что я добавил лавандового масла, — заявил Декан громогласно. — И кое-кто из нас склонен считать это стильной прической, благодарю вас. Ваша проблема, Аркканцлер, в том, что вы не понимаете представителей нашего поколения.

— Чего? Ты имеешь в виду — на семь месяцев старше меня?

На сей раз смешался Декан.

— А что я сказал? — спросил он.

— Принимаешь ли ты пилюли из сушеных лягушек, старина? — поинтересовался Ридкулли.

— Конечно, нет, они для умственно неуравновешенных, — сказал Декан.

— Ага. Это и есть твоя проблема.

Занавес поднялся, или, говоря точнее, рывками убрался вбок.

Банда Рока сощурилась от света факелов.

Никто не захлопал. С другой стороны, никто ничего не метнул. По стандартам «Барабана» это был сердечный прием.

Ридкулли разглядел высокого кудрявого юношу, сжимавшего нечто напоминающее недокормленную гитару или банджо, принимавшее участие в битве. Рядом с ним стоял гном с боевым горном. В тылу виднелся тролль, сидящий за грудой камней, имея в каждой лапе по молотку. С другой же стороны находился Библиотекарь, перед… Ридкулли наклонился вперед… перед чем-то, смутно напоминавшим скелет пианино, установленный на пивные бочонки.

Парня, казалось, парализовало обращенное на него внимание. Он сказал:

— Привет…эээ… Анк-Морпорк.

И, полностью истощенный этим словоизлиянием, принялся играть. Это был простенький рисунок, который вы и не заметите, услышав на улице. Он сопровождался последовательностью грохочущих аккордов и — вдруг сообразил Ридкулли — он не сопровождался ими, поскольку они и стали им. Это было невозможно. Никакая гитара не способна на такое.

Гномов горн взорвался секвенцией. Тролль подхватил ритм. Библиотекарь обрушил обе руки на клавиатуру, по всей видимости, на авось. Ридкулли никогда не слышал такого шума.

И вдруг… И вдруг… Это не было больше шумом. Это было вроде той чуши о белом свете, которую вечно несли молодые волшебники из Корпуса Магии Высоких Энергий. Они говорили, что все цвета вместе составляют белый, что по мнению Ридкулли было совершеннейшей ерундой, поскольку каждый знает, что если смешать все краски, какие под руку подвернутся, то получится зеленовато-бурая масса, которая никоим образом не напоминает белый.

Весь этот шум, все это музыкальное месиво вдруг сконцентрировалось и сквозь него проглянула новая музыка.

Деканов кок трепетал.

Толпа двигалась.

Ридкулли заметил, что топает ногой. Он прижал ее к полу другой ногой. Он смотрел на тролля, ведущего бит и молотящего по своим каменюкам так, что стены тряслись. Руки Библиотекаря носились по клавиатуре, потом к ним присоединились и ноги. А гитара, не прерываясь, улюлюкала, визжала и пела мелодию.

Волшебники подпрыгивали на стульях и крутили пальцами в воздухе.

Ридкулли наклонился к Казначею и завопил на него.

— Что?! — проорал Казначей.

— Я говорю, все они свихнулись, кроме нас с тобой!

— Что?!

— Это все музыка!

— Да! Она великолепна! — закричал Казначей, размахивая костлявыми руками.

— А я уже не так уверен в тебе!

Ридкулли откинулся назад и извлек чудометр. Тот дергался как сумасшедший и ничем не мог помочь. По нему нельзя было сказать, магия это или нет. Он отвесил Казначею тычка.

— Это не магия! Это что-то другое!

— Вы совершенно правы!

У Ридкулли возникло ощущение, что он внезапно заговорил на чужом языке.

— Я имею в виду, что этого слишком много!

— Да!

Ридкулли вздохнул.

— Подходящее время для твоих лягушачьих пилюль!

Из развороченного пианино повалил дым. Пальцы Библиотекаря разгуливали по клавишам, как Казанунда по женскому монастырю.

Ридкулли оглянулся кругом. Он чувствовал себя совершенно одиноким.

Кое-кто еще оказался нечувствителен к музыке. Сумкоротый встал. Встали и его ассистенты, обнажив шишковатые дубинки. Ридкулли знал законы Гильдии. Без сомнения, они должны исполняться. Город не сможет существовать без этого. Если и существует нелицензированная музыка, то это именно она.

Тем не менее… он закатал рукав и приготовил шаровую молнию. Просто на всякий случай.

Один из ассистентов выронил дубинку и схватился за ногу. Другой развернулся кругом, как будто схлопотал в ухо. Шляпа Сумкоротого неожиданно смялась, словно кто-то треснул его по голове. Ридкулли, глаза которого ужасно слезились, вроде бы разглядел Зубную Фею, опускающую на голову Сумкоротого рукоятку косы.

Аркканцлер мыслил весьма здраво, но частенько страдал оттого, что поезд его мышления медленно менял пути. Появление косы привело его в замешательство, ведь трава не имеет зубов, шаровая молния вспыхнула у него в пальцах, и пока руку его обжигала нестерпимая боль, он осознал, что в звуке что-то присутствует. Что-то дополнительное.

— О, нет, — проговорил он, пока шаровая молния падала на пол, опалив башмак Казначея. — Он же живой!

Он сгреб пивную кружку, яростно добил содержимое и грохнул ее кверху дном на стол.

Луна сияла над Клатчской пустыней, прямо над пунктирной линией. Пескам по обе стороны доставалось почти равное количество лунного света, несмотря на то что люди, подобные мистеру Клиту, находили данное состояние дел весьма прискорбным.

Сержант брел по утоптанному песку плаца. Он остановился, уселся на песок и извлек на свет божий сигару. Потом он достал спичку, наклонился и чиркнул ею об какой-то торчащий из песка предмет, который произнес:

— ДОБРЫЙ ВЕЧЕР.

— Я думаю, ты получил достаточно, а, солдат? — спросил сержант.

— ДОСТАТОЧНО ЧЕГО, СЕРЖАНТ?

— Два дня на солнце, без пищи и воды… Я полагаю, ты обезумел от жажды и умоляешь выкопать тебя, а? — продолжал сержант.

— ДА. БЕЗУСЛОВНО, ЗДЕСЬ ОЧЕНЬ СКУЧНО.

— Скучно?

— БОЮСЬ, ЧТО ДА.

— Скучно? Тебе не должно быть скучно! Это же Преисподняя! Ты должен испытывать ужасающие физические и духовные мучения! После одного дня здесь ты должен стать… — сержант исподтишка посмотрел на свою исписанную ладонь —…буйно помешанным! Я наблюдал за тобой весь день, ты даже не стонал! Я не могу усидеть в своей… ну в этом, там сидят, вокруг бумаги и эти, как их…

— КАНЦЕЛЯРИЯ.

— … и работать, когда ты здесь в таком положении! Я не вынесу этого!

Белая Тыква Пустыни взглянул вверх. Он почувствовал, что пришло время для жеста любезности.

— ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, — сказал он.

Сержант расслабился.

— ЭТО ПОМОГАЕТ ЛЮДЯМ ВСЕ ЗАБЫТЬ, ПРАВДА?

— Забыть? Да они вообще ничего не помнят после…эээ…

— ПРЕИСПОДНЕЙ.

— Точно!

— А. ВЫ НЕ БУДЕТЕ ВОЗРАЖАТЬ, ЕСЛИ Я ЗАДАМ ВОПРОС?

— Чего?

— ВЫ НЕ БУДЕТЕ ВОЗРАЖАТЬ, ЕСЛИ Я ПОСИЖУ ЗДЕСЬ ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ?

Сержант открыл рот, чтобы ответить, а из-за ближайший песчаной дюны налетели Д'реги.

— Музыка? — переспросил Патриций. — Ах. Расскажи поподробнее.

Он откинулся на спинку кресла с выражением, предполагающим участливое внимание. Таким образом он создавал некий ментальный эквивалент вакуума. Люди выкладывали все только чтобы заполнить пустоту.

Кстати, Лорд Ветинари, верховный правитель Анк-Морпорка, очень любил музыку.

Людям страшно хотелось узнать, какая именно музыка могла привлечь такого человека. Заформализованная камерная музыка, может быть? Или громомечущие оперы?

На самом же деле он предпочитал стиль, исключающий исполнение. Любое исполнение, полагал он, подвергает музыку издевательствам, заключая ее в высушенные шкуры, останки дохлых кошек и куски металла, расплющивает ее в проволоку и трубки. Она должна оставаться на бумаге, в виде рядов маленьких точек и крючков, аккуратно сидящих на линейке. Только в таком виде она чиста. Она начинает гнить сразу же как только люди дотрагиваются до нее. Куда лучше спокойно сидеть в комнате и читать ноты — ничто не встает между тобой и замыслом композитора, кроме росчерков пера. Слушать ее в исполнении потных жирных мужиков, у которых из ушей растут волосы, а с гобоев капает слюна… сама мысль об этом вызывала у него содрогание. Хотя и не очень сильное, поскольку он никогда и ничего не доводил до крайности. Итак….

— И что произошло потом? — спросил он.

— А п'том, вашсьяттство, — сказал Корявый Майкл, лицензированный нищий и неформальный информатор, — он начал петь п'сню про Здор'венные Огненные Яйцы.

Патриций вздернул бровь.

— Пардон?

— Чтот' вродь этво, не мог раз'брать слов, пашему-патамушт — пианин' взорвалась.

— О? Представляется, что это в некоторой степени затруднило продолжение концерта.

— Не, обезьяна играл' себе дальше на чем осталсь, — сказал Корявый Майкл. — А народ повскакал и начл орать и плясать и топть ногами будто топтали тар'канов.

— И ты сказал, что людям из Гильдии Музыкантов был причинен ущерб?

— Эт' было охренеть как странн'. После всего эт'во они были белые как простыни, — Корявый Майкл подумал о состоянии своего собственного белья. — Белыми, как нектрые простыни.

Пока он рассказывал, Патриций просматривал доносы. Безусловно, это был очень странный вечер. Буйство в «Барабане»… ну, это обычное дело, разве что все это не очень напоминало типичное «барабанное» буйство и он никогда раньше не слышал о пляшущих волшебниках… Была только одна вещь, которая могла встревожить еще больше…

— Скажи мне, — попросил он. — Какова была реакция мистера Достабля на все это?

— Чего, вашсьяттство?

— Достаточно простой вопрос, как мне кажется.

Корявый Майкл подобрал слова «но откуда вы узнали, что старина Достабль был там? Я ведь ничего о нем не сказал», привлек к ним внимание голосовых связок, а потом два, три и четыре раза подумал, стоит ли их произносить.

— Он сидел, потом вск'чил. С открыт'м ртом. Потом рванул оттуд'.

— Я вижу. О, боги. Благодарю, Корявый Майкл. Ты можешь быть свободен.

Нищий смешался.

— Вонючий Старина Рон ск'зал, чт' вашсьяттство иногда платят за информац'ю, — сказал он.

— Да? В самом деле? Он говорил это, да? Что ж, очень интересно, — Ветинари сделал пометку на полях доноса. — Благодарю.

— Эээ

— Не позволяй мне задерживать тебя и далее.

— Эээ. Нет. Боги хр'нят вашсьяттство, — сказал Корявый Майкл и кинулся бежать, пока его не задержали.

Когда топот нищего затих вдали, Патриций подошел к окну, постоял, заложив руки за спину, и вздохнул.

Вероятно, где-то есть такие города, размышлял он, где правители беспокоятся лишь о всяких пустяках… Нашествия варваров, баланс налогообложения, убийства, локальные извержения вулканов. Там не было людей, деловито отворявших двери реальности и метафорически возглашавших: «Привет, входите, рад вас видеть, какой у вас чудесный топор, а кстати, не могу ли я заработать на вас немного денег, раз уж вы здесь?». Временами Лорду Ветинари хотелось узнать, что же все-таки произошло с мистером Хонгом. Все это знали, конечно. Но только в общих чертах. Неточно.

Что за город. Весной загорелась река. Гильдия Алхимиков примерно раз в месяц взрывается.

Он вернулся к столу и сделал еще одну краткую пометку. Он сильно опасался, что ему придется кого-то убить.

Затем он взял Третью Часть Прелюда Соль-мажор Фонделя и углубился в чтение.

Сьюзан возвращалась по аллее туда, где оставила Бинки. С полдюжины человек валялись тут и там на мостовой и постанывали.

Сьюзан не обращала на них никакого внимания. Всякий, кто пытался украсть лошадь Смерти, очень скоро начинал понимать метафору «вселенная боли». У Бинки бел меткий глаз. Вселенные получались маленькие и глубоко личные.

— Музыка играла его, а не наоборот, — сказала она. — Ты же видел. Я даже не уверена, что его пальцы касались струн.

— ПИСК.

Сьюзан поглаживала руку — голова Сумкоротого оказалась на редкость крепкой.

— Можно ли уничтожить ее, не убивая его?

— ПИСК.

— Ни малейшей надежды, — перевел ворон. — Музыка — это все, что привязывает его к жизни.

— Но Деду… но он сказал, что она в любом случае убьет его!

— Это большая, широкая, удивительная вселенная в полном порядке, — сказал ворон.

— ПИСК.

— Но послушай… если это какой-то… паразит, — сказала Сьюзан, когда Бинки взмыла в небо. — То какой ему смысл губить своего хозяина?

— ПИСК.

— Он говорит, что тут ты его поймала, — сказал ворон. — Не сбросишь ли меня над Квирмом?

— Что ей от него надо? — спросила Сьюзан. — Она использует его, но для чего?

— Двадцать семь долларов! — сказал Ридкулли. — Двадцать семь долларов за ваше освобождение! И этот сержант все время ухмылялся! Арестованные волшебники!

Он прошелся вдоль строя унылых фигур.

— Я хочу сказать: часто ли такое случалось, чтобы в «Барабан» вызывали Стражу? — вопросил он. — Я хотел бы знать, что по вашему мнению вы делали?

— бурбурбурбур, — сказал Декан, глядя в пол.

— Я извиняюсь?

— бурбурбурбур танцевалибурбурбур.

— Танцевали, — ровным голосом повторил Ридкулли, возвращаясь вдоль строя. — Так надо танцевать, по-вашему? Колошматя окружающих? Швыряя друг друга через голову? Крутясь и вертясь? Даже тролли не ведут себя так — и не думайте, что я имею что-то против троллей — а ведь вы вроде бы волшебники! Предполагается, что люди должны смотреть на вас снизу вверх и вовсе не потому, что вы кувыркаетесь у них над головами, Руносложение, не думай, что я не заметил этого маленького представления, я был крайне возмущен! Бедный Казначей вынужден был упасть на пол! Танцы — это… хоровод вокруг майского дерева или чего-то еще в том же роде, пристойные покачивания, может быть небольшой светлый танцевальный зал… а не раскручивание людей вокруг себя, будто гномы топорами — и имейте в виду, я всегда говорил, что гномы — соль земли. Я достаточно ясно выразился?

— бурбурбурбурвсетакделалибурбурбурбурбур, — пробурчал Декан, все так же глядя в пол.

— Никогда не думал, что мне придется говорить это волшебникам старше семнадцати, но вы все находитесь под домашним арестом вплоть до особых распоряжений! — заорал Ридкулли.

Оказаться заточенным в стенах Университета — не такое уж суровое наказание. Волшебники в принципе не доверяют воздуху, если он не выдержан хорошенько в закрытом помещении, а живут в некотором подобии желоба, катаясь по нему между своими комнатами и обеденным столом. Но тут им стало не по себе.

— бурбурбурбур непонимаюпочему бурбурбурбур, — пробормотал Декан.

Много позже, в день, когда музыка умерла, он объяснял, что все из-за того, что он никогда не был действительно молодым, или по крайней мере достаточно старым, чтобы осознать, что он молод. Как и большинство волшебников, он приступил к учебе будучи таким маленьким, что официальная остроконечная шляпа сползала ему на глаза. А потом он сразу стал, ну, волшебником. И у него не возникало ощущения, что он что-то где-то упустил. Вплоть до последних двух-трех дней. Он не знал, что это было. Но он хотел, чтобы это произошло, и как можно скорее. Он чувствовал себя как обитатель тундры, проснувшийся однажды утром с непреодолимым желанием покататься на водных лыжах. И уж совершенно точно он не желал сидеть взаперти, когда в воздухе носилась музыка.

— бурбурбурбур несобираюсьсидетьвзаперти бурбурбурбур…

Непривычное ощущение пронзило его — он жаждал неповиновения! Неповиновения всему подряд, включая закон всемирного тяготения. Совершенно определенно, он не собирался больше аккуратно складывать одежду перед сном! Если бы Ридкулли сказал — а, так ты бунтарь, и против чего же ты бунтуешь? — он бы ответил, он бы сказал нечто чертовски запоминающееся, да, сказал бы! Но Ридкулли величественно удалился.

— бурбурбурбур… — дерзко заявил Декан, бунтарь без паузы.

Раздался стук в дверь, едва слышный за шумом. Клиф чуть-чуть приоткрыл ее.

— Это я, Гибискус. Вот ваше пиво. Глотайте его и проваливайте.

— Как мы можем проваливать? — спросил Глод. — Как только они видят нас, они пытаются заставить нас играть еще.

Гибискус пожал плечами.

— Меня это не касается, — сказал он. — А вы должны мне доллар за пиво и двадцать пять за сломанную мебель…

Клиф захлопнул дверь.

— Я мог бы поторговаться с ним, — сказал Глод.

— Мы не можем себе этого позволить, — сказал Бадди.

Они посмотрели друг на друга.

— Ну что же, толпа любит нас, — сказал Бадди. — Я думаю, это был большой успех. Хм.

В наступившей тишине Клиф отбил горлышко и запрокинул бутылку над головой [22].

— Что нам всем хотелось бы знать, — сказал Глод. — Это что мы там творили.

— Гуук.

— И как получилось, — добавил Клиф, дожевывая остатки бутылки, — что мы все знали что играть?

— Гуук.

— А кроме того, — сказал Глод. — Что ты пел?

— Ээ…

— Не Наступай на мои Голубые Ботинки? — сказал Клиф.

— Гуук.

— Грациозная Милашка Полли? — сказал Глод.

— Ээ..

— Стогелитские кружева? — сказал Глод.

— Гуук?

— Это такие очень тонкие кружева, которые плетут в Сто Гелите, — объяснил Глод, бросив на Бадди пронизывающий взгляд. — Ты еще сказал ни с того ни с сего: «привет, малышка»… Зачем ты это сказал?

— Ээ…

— Я хочу сказать — не то чтобы они так уж пускали в «Барабан» маленьких детишек, — пояснил Глод.

— Я не знаю. Слова возникали сами собой, — сказал Бадди. — Вроде как часть музыки.

— И ты чудно двигался. Как будто у тебя возникли проблемы со штанами, — сказал Глод. — Я не эксперт по людям, но я заметил, что некоторые дамы из публики смотрели на тебя как гном смотрит на девчонку, когда знает, что у ее папаши большая шахта и несколько богатых пластов.

— Ага, — сказал Клиф. — Или как тролль, когда думает — ты только погляди на ее формации.

— Ты точно уверен, что в тебе нет ничего эльфийского? — спросил Глод. — Раз или два мне показалось, что ты ведешь себя немного… по-эльфийски.

— Я не знаю, что происходит! — сказал Бадди.

Гитара заскулила. Они взглянули на нее.

— Вот что мы сделаем, — сказал Клиф. — Мы возьмем это и вышвырнем в реку. Кто за, скажите «За!». «Уук» тоже можно.

Опять наступила тишина. Никто не бросился хватать инструмент.

— Но штука в том… — сказал Глод. — Штука в том, что эти вон там действительно нас любят.

Они обдумали это.

— Я не чувствую, что это… плохо, — сказал Бадди.

— Согласен… Да у меня в жизни не было такой публики, — сказал Клиф.

— Уук!

— Если мы такие хорошие, — сказал Глод, — то почему такие бедные?

— Потому что ты вел переговоры, — сказал Клиф. — Если мы заплатим за эту мебель, мне придется питаться через соломинку.

— Хочешь сказать, я нехорош? — спросил Глод, вскакивая на ноги.

— Ты отличный трубач. Но не финансовый волшебник.

— Ха, посмотрел бы я…

В дверь опять постучали. Клиф пожал плечами.

— Опять Гибискус. Передайте мне то зеркало, попробую огреть его им.

Это действительно был Гибискус, но перед ним стоял маленький человечек в длинном пальто и широко, дружелюбно улыбался.

— А! — сказал человечек. — Ты ведь Бадди, так?

— Эээ… Да.

Человечек, вроде бы не двигаясь с места, вдруг оказался в комнате и захлопнул дверь перед носом у хозяина.

— Достабль моя фамилия, — представился он. — С.Р.Б.Н. Достабль. — Уверен, слышали про меня.

— Гуук!

— Я не с тобой разговариваю! Я спросил остальных парней!

— Нет, — сказал Бадди. — По-моему нет.

Улыбка стала шире.

— Я слышал, у вас куча проблем, чуваки, — сказал он. — Раздолбанная мебель и всякая фигня.

— Мы даже не собирались платить, — сказал Клиф, взглянув на Глода.

— Тогда ладно, — сказал Достабль. — Выходит так, что я мог бы это уладить. Я бизнесмен. Проворачиваю дела. Вы, парни, я вижу — музыканты. Играете музыку. Зачем вам греть голову насчет денежных вопросов, а? Сосредоточьтесь на творческом процессе, я правильно говорю? Как вы смотрите на то, чтобы предоставить все мне?

— Ну да, — сказал Глод, все еще не оправившийся от удара по своему финансистскому реноме. — И что ты сможешь сделать?

— Ну, — сказал Достабль. — Для начала получить ваш заработок за вечер.

— А что с мебелью? — спросил Бадди.

— А, это барахло разносят здесь каждую ночь, — откровенно объяснил Достабль. — Гибискус просто хотел повесить его на вас. Я улажу это с ним. Между нами говоря, вы должны опасаться таких людей, как он.

Он наклонился к ним. Если бы он улыбнулся еще чуть-чуть шире, у него отвалилась бы макушка.

— Этот город, парни, — сказал он, — натуральные джунгли.

— Если он сможет выбить наши деньги, я поверю ему, — заявил Глод.

— Тебе этого хватит? — спросил Клиф.

— Я верю всем, кто дает мне деньги.

Бадди посмотрел на стол. Ему казалось, что если происходит что-то не то, гитара должна на это откликнуться, издав визг, например. Но она лежала спокойно, тихо напевая сама себе.

— Ладно, — сказал Клиф. — Если это значит, что я сохраню зубы, я за.

— Я согласен, — сказал Бадди.

— Отлично! Отлично! Вместе мы сделаем великую музыку! По крайней мере вы сделаете, парни, а?

Достабль извлек лист бумаги и карандаш. В его глазах плясали искры.

Где-то в Овцепикских Горах, над облачными отмелями, Сьюзан пришпорила Бинки

— Как он может так говорить? — сказала она. — Как он может играть людскими жизнями и разглагольствовать о долге?

В Гильдии Музыкантов горели все огни. Сумкоротый сыграл бутылкой зарю по краю стакана и с грохотом опустил ее на стол.

— Кто-нибудь может сказать, кто они такие, черт возьми? — спросил мистер Клит, пока Сумкоротый вторично пытался наполнить стакан. — Кто-то же должен это знать?

— Не знаю насчет парня. Никто его раньше не видел. Ат… Ат… А, вы же знаете троллей — этот может быть любым из них.

— Один из них — Библиотекарь из Университета, это совершенно определенно, — сказал мистер Герберт Клавесин Трюк, — Библиотекарь Гильдии.

— Пока что мы можем оставить его в покое, — сказал мистер Клит.

Остальные закивали. Мало кому придет в голову избивать Библиотекаря — если можно найти кого-нибудь помельче.

— Как насчет гнома?

— А!

— Кто-то говорил, что гнома зовут Глод сын Глода и он живет где-то на Дороге Федры…

— Отправьте туда кого-нибудь из ребят прямо сейчас, — прорычал мистер Клит. — Я хочу, чтобы им сейчас же разъяснили обычную позицию музыкантов в этом городе. Ха. Ха. Ха.

Музыканты неслись сквозь ночь, шум «Залатанного Барабана» стихал вдали.

— Разве он не славный парень? — спросил Глод. — Не смог, конечно, получить нашу плату, но был так заинтересован, что дал двадцать долларов своих.

— А я думаю, что это значит, — сказал Клиф. — «Даю вам двадцать долларов со своим интересом»?

— То же самое, разве нет? И он сказал, что найдет нам еще работу. Ты прочитал контракт?

— А ты?

— Слишком мелко написано, — сказал Глод, но тут же просветлел лицом. — Зато написано до черта. Когда столько написано, контракт обязан быть хорошим.

— А Библиотекарь удрал, — сказал Клиф. — Разуукался как ненормальный и удрал.

— Ха! Ну что же, он пожалеет об этом чуть погодя. Чуть погодя люди будут спрашивать его, а он скажет — понимаете, я ушел чуть раньше, чем они стали знаменитыми.

— Он скажет «уук».

— Так или иначе, а над этим пианино теперь придется здорово потрудится.

— Да, — согласился Клиф. — Слушай, я знаю одного чувака, который собирает добро из кусочков. Он его починит.

Два доллара превратились в две порции Кормас с Ягнятиной и одну Уранитовую Виндалу в Садах Керри, сопровождаемые бутылкой вина, столь химического, что даже тролли могли его пить.

— А после этого, — сказал Глод, когда они уселись в ожидании заказа, — мы пойдем, поищем где остановиться.

— А что не так с твоим жильем? — спросил Клиф.

— Сквозняки. Там в стене дыра в форме пианино.

— Ты же сам ее прорубил.

— Ну и что?

— Хозяин не будет выступать?

— Конечно, будет. Для чего еще нужны хозяева? Так или иначе, а мы растем, чуваки. И я хочу прочувствовать это.

— Я думал, ты будешь счастлив, если тебе будут платить, — заметил Бадди.

— Верно. Верно. Но если мне будут платить много, я стану еще счастливее.

Гитара загудела. Бадди взял ее в руки и дернул струну.

Глод уронил нож.

— Она звучит как пианино! — воскликнул он.

— Я думаю, она может звучать как что угодно, — сказал Бадди. — А теперь она узнала про пианино.

— Магия, — сказал Клиф.

— Конечно, магия! — подтвердил Глод. — Я это всегда утверждал. Странная древняя вещь, обнаруженная в пыльной старой лавке ненастной ночью…

— Ночь не была ненастной, — сказал Клиф.

— Должна быть! Ну… хорошо, но ведь чуть-чуть моросило? В общем, ночь обязана быть слегка необыкновенной. Да я готов поспорить, если мы сейчас туда отправимся, мы не найдем лавку на месте. И это все вам докажет. Все знают, что вещи, приобретенные в исчезающих на следующий день лавках, страшно мистические… Вещи Фортуны. Должно быть, Фортуна улыбнулась нам.

— Что-то сделала с нами, — сказал Клиф. — Надеюсь, улыбнулась.

— И мистер Достабль сказал, что найдет нам завтра действительно необыкновенное место, где играть.

— Это хорошо, — сказал Бадди. — Мы должны играть.

— Правильно, — сказал Глод. — Мы играем и это правильно. Это наша работа.

— Люди должны слушать нашу музыку.

— Конечно, — Клиф выглядел озадаченным. — Точно. Безусловно. Это то, что мы хотим. Ну и немного денег…

— Мистер Достабль поможет нам, — сказал Глод, слишком захваченный происходящим, чтобы заметить металл в голосе Бадди. — Он, должно быть, очень преуспевающий. У него контора на Площади Сатор. Только шикарные дельцы могут себе это позволить.

Начинался новый день.

Он едва успел начаться, прежде чем Ридкулли пронесся сквозь росистый Университетский сад и забарабанил в двери Факультета Магии Высоких Энергий. Как правило, он избегал этого места. Не потому, что он не понимал, чем занимаются здесь молодые волшебники — скорее потому, что этого, по его глубокому подозрению, не понимали и они. Им, казалось, страшно нравилось выказывать все меньшую и меньшую определенность относительно чего угодно и заявлять за обедом: «Эгей, мы только что ниспровергли Листокабакову Теорию Чудейной Безосновательности! Изумительно!». Как будто тут было чем гордиться, за исключением огромной невоспитанности. И они постоянно трепались о расщеплении чарума, элементарной частицы магии. Ридкулли не видел в этом никакого смысла. Ну, раскокаете вы все на кусочки. И что в этом хорошего? Вселенная и без ваших тычков и пинков весьма скверно устроена.

Дверь открылась.

— О, это вы, Аркканцлер.

Ридкулли пошире распахнул дверь.

— Доброе утро, Стиббонс. Рад видеть тебя на ногах в такую рань.

Прудер Стиббонс, самый молодой из преподавателей, поморгал на небо.

— Что, уже утро? — спросил он.

Ридкулли проследовал мимо него в здание ФМВЭ. Для волшебника-традиционалиста это была неизведанная земля. Здесь не увидишь черепов и оплывших свечей; это необыкновенное помещение напоминало лабораторию алхимика, которую после неизбежного взрыва переделали под кузнечный цех. А мантия Стиббонса? Сообразной длины, она при этом была застирана до зеленовато-серого цвета, испещрена множеством карманов и пуговиц и с капюшоном, отороченным клочками кроличьего меха. Ни единого драгоценного камня, блестки или мистического символа. Только расплывшиеся пятна туши.

— Ты не выходил в город в последнее время? — спросил Ридкулли.

— Нет, сэр. Ааа… это обязательно? Я очень занят со своим устройством «Увеличь Это». Вы знаете, я вам его показывал [23].

— Верно, верно, — сказал Ридкулли, озираясь вокруг. — Кто-нибудь еще работает здесь?

— Ну… Я, и Ужасный Тец, и Сказз и Большой Псих Дронго, я дума…

Ридкулли заморгал.

— Кто они такие? — спросил он, и тут же из глубин памяти всплыл страшный ответ. Только представители крайне необычного вида могли носить имена вроде этих.

— Студенты?

— Ааа… Да? — спросил Стиббонс, возвращаясь на землю. — Но ведь все правильно, разве нет? То есть я хочу сказать — это же Университет…

Ридкулли поскреб ухо. Парень прав, конечно. Поблизости постоянно околачивается несколько этих придурков, никуда от них не денешься. Лично он, как и остальные преподаватели, всеми способами избегал их — сворачивал с пути или шмыгал в дверь как только замечал их неподалеку. Известно, что Преподаватель Современного Руносложения запирался в платяном шкафу, только чтобы не вести занятия.

— Ты лучше собери их, — сказал он. — Дело в том, что я потерял наш преподавательский состав.

— А зачем, Аркканцлер? — вежливо спросил Стиббонс.

— Что?

— Простите…

Оба непонимающе уставились друг на друга. Их сознания ехали по узкой улице навстречу друг другу и каждое ожидало, что другое развернется первым.

— Преподаватели, — повторил Ридкулли, сдаваясь. — Декан и все прочие. Совершенно слетели с катушек. Всю ночь на ногах, бренчали на гитарах и так далее. Декан сшил себе кожаную куртку.

— Ну что ж, кожа весьма практичный и функциональный материал…

— Но не в том виде, в какой ее привел Декан, — сказал Ридкулли мрачно…

[…Декан отступил. Он позаимствовал манекен у миссис Панариции, домоуправительницы. Он внес некоторые изменения в проект, родившийся в его мозгу. Во-первых, в глубине души волшебники несклонны носить одеяния, не достающие как минимум до щиколоток, так что здесь будет очень много кожи. Хватит места для всех заклепок.

Для начала он вывел: ДЕКАН. Этим он едва-едва заполнил пространство. Чуть погодя он добавил: РОЖДЕННЫЙ ЧТОБЫ и опять остановился, поскольку не был до конца уверен, для чего он рожден. РОЖДЕННЫЙ ЧТОБЫ ХОРОШО ПИТАТЬСЯ не очень подходило. После ряда пикантных предположений он остановился на БЫТЬ ЖИРСТО, УМЕРЕТЬ МЫ ЛАДЫ. Он видел, что получилось не вполне грамотно. Он постепенно поворачивал материал, пока проделывал дырки под заклепки и в результате слегка утратил понимание, в каком направлении он двигался. Впрочем, не так важно, куда вы движетесь, важнее — как долго.

Это все, что по этому поводу имелось в музыке Рока.]

— А Преподаватель Современного Руносложения в своей комнате играл на барабанах, а все остальные — на гитарах, а то, что Казначей проделал с полами своей мантии вообще уму непостижимо, — сказал Ридкулли. — А Библиотекарь ползает вокруг кучи хлама и никто не слышит ни слова из того, что я говорю.

Он уставился на студентов. Это был встревоженный взгляд, и не только из-за их внешнего вида. Это были люди, которые просидели всю ночь взаперти за работой, в то время, когда эта проклятая музыка заставляла всех только тем и заниматься, что притоптывать ногами.

— Что вы все здесь делаете? — спросил он. — Вот ты… Как твое имя?

Студент-волшебник, проколотый, как бабочка, указующим перстом Ридкулли, испуганно скорчился.

— Эээ. Кхм. Большой Псих Дронго, — ответил он, теребя поля шляпы.

— Большой. Псих. Дронго. Вот такое у тебя имя, да? И его ты вышиваешь на кармашке своей жилетки?

— Кхм… Нет, Аркканцлер.

— Ты вышиваешь…

— Адриан Турнепсем, Аркканцлер.

— Так почему же тогда вы представились Большим Психом Дронго, мистер Турнепсем? — спросил Ридкулли.

— Он однажды выпил целую пинту пива с лимонадом, — объяснил Стиббонс, которому хватило такта выглядеть смущенным.

Ридкулли одарил его совершенно непонимающим взглядом. Ох, ну хорошо. Это их дело.

— Ну ладно, вы все, — сказал он. — Что вы скажете на это?

Он извлек из необъятных глубин своей мантии пивную кружку с крышкой и эмблемой «Залатанного Барабана», в которой лежал кусок проволоки, намотанный на подставку для пива.

— Что это у вас там, Аркканцлер? — спросил Прудер Стиббонс.

— Кусочек музыки, парень.

— Музыки? Но музыку невозможно поймать вот так.

— Хотел бы я быть таким же умным козлом, как ты, и знать все на свете, — сказал Ридкулли. — Так, вон там здоровенная склянка… ты, Большой Псих Адриан — ну-ка сними крышку и как только я скажу, сразу хлопни ее на место. Готов, Псих Адриан? Отлично!

Когда Ридкулли выхватил из кружки обмотанную струной подставку и швырнул ее в склянку, раздался короткий яростный аккорд. К вящему ужасу Аркканцлера Псих Дронго Адриан хлопнул крышку об пол.

И тогда они услышали… слабую непрекращающуюся пульсацию, отражающуюся от стеклянных стенок бутыли. Студенты уставились на нее.

Что было внутри. Какое-то шевеление в воздухе.

— Я поймал ее прошлой ночью в «Барабане».

— Это невозможно, — заявил Прудер. — Вы не можете взять и поймать музыку.

— А это что, по-твоему, парень? Клатчский туман?

— И она сидела в этой кружке с прошлой ночи? — спросил Прудер.

— Да.

— Но ведь это невозможно!

Прудер выглядел совершенно убитым. Некоторые люди прямо рождаются с инстинктивной верой в познаваемость мироздания. Ридкулли похлопал его по плечу.

— Послушай, ты же знал, что непросто быть волшебником, разве не так?

Прудер уставился на дребезжащую склянку и решительно сжал губы.

— Верно! Мы разберемся во всем этом! Здесь должно быть что-то, связанное с частотой! Точно! Ужасный Тец, принеси хрустальный шар! Сказз, отмотай проволоки! Это должна быть частота!

Банда Рока провела ночь в гостинице для одиноких мужчин на аллейке за Мерцающей Улицей — факт, небезынтересный для четырех боевиков из Гильдии Музыкантов, всю ночь просидевших у дыры в форме пианино на Дороге Федры.

Сьюзан, потихоньку закипая, шагала сквозь комнаты Смерти и ощущала прикосновения страха, которые только усиливали ее ярость.

Как можно хотя бы думать об этом? Кому может принести удовлетворение роль воплощения слепой силы? Ну что же, пришла пора кое-что изменить…

Она знала, что ее отец уже пытался кое-что изменить. Но только — будем откровенны — из-за своей сентиментальности.

Он стал герцогом по милости Кели, Королевы Сто Лат. Она знала, что титул герцог означает «военачальник». Но ее отец в жизни никого не сразил. Все свое время он путешествовал по Равнине Сто из одно жалкого города-государства в другое, разговаривал с людьми и пытался заставить их разговаривать с другими людьми. Насколько было известно Сьюзан, он не убил ни одного человека, разве что ему удалось заговорить до смерти пару-другую политиков. Все это не казалось подходящим занятием для военачальника.

Она шла через зал жизнеизмерителей. Самые высокие шкафы тихо потрескивали, когда она проходила мимо.

Она будет сохранять жизни. Хорошим прибавится срока, а плохие будут умирать молодыми. Все будет сбалансировано, а как же. Она ему покажет. А что до ответственности… ну что ж, люди все время что-то меняют. Перемены — это все, ради чего они живут.

Сьюзан открыла следующую дверь и вступила в библиотеку. Эта комната была даже больше зала жизнеизмерителей. Книжные шкафы высились подобно скалам, а потолок скрывала дымка.

Конечно же, думала она, было бы ребячеством считать, что ей достаточно взмахнуть косой, как волшебной палочкой, и мир станет прекрасным. За одну ночь. Все это займет какое-то время. Тем более ей как можно скорее надо приниматься за работу.

Она подняла руку.

— Я не собираюсь говорить тем голосом, — заявила она. — Все это не более чем ненужный спектакль, притом довольно дурацкий. Мне просто нужна книга Импа-и-Селлайна. Спасибо.

Вокруг кипела библиотечная жизнь. Миллионы книг потихоньку писали сами себя, шурша как тараканы. Она вспомнила, как сидела тут на коленях, точнее, на положенной на них подушке, поскольку собственно колени отсутствовали как таковые. Как следила за костлявым пальцем, следующим за строчками по мере их возникновения. Она училась читать по книге своей жизни…

— Я жду, — многозначительно сказала Сьюзан.

Ничего.

Она сжала кулаки.

— ИМП-И-СЕЛЛАЙН.

Книга возникла прямо перед ней. Она едва успела подхватить ее, прежде чем та хлопнулась на пол.

— Благодарю, — сказала она.

Быстро пролистав страницы его жизни, она всмотрелась в последнюю. Затем принялась торопливо просматривать их в обратном порядке, пока не наткнулась на ясное описание его смерти в «Барабане». Это было совершеннейшей неправдой. Он не умирал. Книга лгала. Или — и она знала, что эта как раз точка зрения правильна — книга говорила правду, а лгала реальность. Более важным было то, что с момента его смерти книгу заполняла музыка. Аккуратные нотные знаки покрывали страницу за страницей. Пока Сьюзан смотрела, несколько опрятных завитков образовали скрипичный ключ. Что оно хочет от него? Почему сохранило ему жизнь? И — что было жизненно важно — Сьюзан сохранила бы ему жизнь все равно. Она ощущала такую уверенность в этом, как будто носила в голове железный шар. Это было абсолютно непреложно. Она никогда не встречала его раньше, не обменялась с ним ни словом, он был просто неким человеком, но именно его она бы спасла.

Дедушка сказал, что она не имеет права позволять себе подобных поступков. А что он вообще об этом знал? Он же никогда не жил.

Блерт Видаун делал гитары. Это была спокойная работа, приносящая удовлетворение. На изготовление приличного инстумента у них с Гиббссоном, подмастерьем, уходило около пяти дней, если дерево было в достатке и грамотно выдержано. Он был добросовестным мастером, посвятившим совершенствованию инструмента многие годы, и сам неплохо играл на нем.

На его взгляд, гитаристы делились на три категории. Первые — и их он считал настоящими музыкантами — работали во Дворце Оперы или в одном из маленьких частных оркестров. Затем шли фолк-музыканты, которые не умели играть, но в этом не было ничего страшного, поскольку петь они тоже, как правило, не умели. И наконец, все эти хум-хум трубадуры и прочие темные типы, для которых гитара — как, скажем, алая роза в зубах, коробка конфет и стратегически расположенная пара носков — еще один вид оружия в битве полов. Эти вообще не играли, за исключением одного-двух аккордов, но именно они были постоянными покупателями. Выпрыгивая из окна от разъяренного мужа, они постоянно забывали, что инструмент следует держать над головой. Блерт полагал, что видел их всех.

И представьте себе — этим утром он продал несколько гитар волшебникам. Это было весьма необычно. Некоторые из них даже приобрели его самоучитель.

Звякнул колокольчик.

— Да? — сказал Блерт, взглянул на посетителя и, предприняв колоссальное умственное усилие, добавил, — сэр?

Это не было просто кожаной курткой. Не было просто шипастыми браслетами. Не было просто мечом. Не было рогатым шлемом. Это было кожаной курткой, шипастыми браслетами, мечом и шлемом с рогами. Безусловно, этот покупатель не относился ни к первой, ни ко второй категориям.

Фигура, пребывавшая в растерянности и судорожно сжимавшая руки, явно не чувствовала себя как дома.

— Это гитарный магазин? — спросила она.

Блерт окинул взглядом стены и потолок, завешенные его произведениями.

— Эээ… Да, — ответил он.

— Я хочу одну.

Для представителя третьей категории он не казался чересчур искушенным не только в шоколаде и розах, но и в произнесение простого «привет».

— Эээ… — Блерт схватил первую попавшуюся и выложил ее на прилавок перед собой. — Например, вот такую?

— Я хочу такую, чтоб могла вот так: блям Блям блямма БЛЯМ бляммм— оойииии. Понял?

Блерт посмотрел на гитару.

— Я не уверен, что эта сможет.

Две огромные черные, утыканные шипами ручищи выхватили ее у него.

— Вы… эээ… держите ее непра…

— Зеркало есть?

— Эээ…нет…

Волосатая рука поднялась высоко в воздух и обрушилась на струны.

Блерт ни за что не согласился бы пережить десять последовавших за этим секунд еще раз. Все равно как если вы вырастили маленькую пони, вскормили и взлелеяли, вплели ленточки в ее гриву, вывели ее на прелестный лужок с кроликами и маргаритками и вдруг увидели, как кто-то вскочил на нее, задал ей шпор и принялся охаживать кнутом.

Этот головорез играл так, как будто что-то искал. И ничего не нашел, но когда стих последний дребезг, его лицо исказила гримаса уверенности, что он еще посмотрит, чья возьмет.

— Ништяк. Сколько? — спросил он.

Гитара стоила пятнадцать. Но музыкальная душа Блерта взбунтовалась. И он огрызнулся:

— Двадцать пять долларов.

— Ништяк. Вот этого хватит? — и маленький рубин был извлечен из кармана.

— У меня нет сдачи!

Музыкальная душа Блерта все еще протестовала, но его деловой разум набросился на нее и скрутил руки за спиной.

— Но…я…но я добавлю мой самоучитель, ремень для гитары и пару медиаторов, идет? — сказал он. — В нем есть картинки, как ставить пальцы и все такое. Идет?

— Ништяк.

Варвар удалился.

Блерт уставился на рубин. Колокольчик звякнул. Он поднял взгляд.

Этот был не так плох: всего несколько заклепок, а на шлеме только два шипа. Пальцы Блерта сжались вокруг рубина.

— Ничего не говорите: вам нужна гитара.

— Ага. Которая умеет уоуиииуоуиииуоуииуввввнгнгнгнг.

Блерт окинул лавку диким взглядом.

— Как же, есть одна такая, — он схватил ближайшую. — Не знаю, как насчет уоуиииуоуиии, но вот мой самоучитель, вот ремень и несколько медиаторов и за все про все тридцать долларов, и вот что я еще скажу — я просто так, совершенно бесплатно добавлю комплект струн. Ну как?

— Ага. А… Зеркало есть?

Колокольчик звякнул.

И звякнул опять.

Часом позже Блерт прислонился к косяку двери с безумной улыбкой на устах и придерживая руками пояс, чтобы не позволить штанам упасть на пол под грузом кошелька.

— Гиббсон!

— Да, босс?

— Ты помнишь, где у нас гитары, которые ты делал, когда учился?

— Те, про которые вы сказали, что они звучат как кот, который пытается справить нужду с заклеенной задницей, босс?

— Ты выбросил их?

— Нет, сэр. Я тогда подумал — я сохраню их, а через пять лет, когда я научусь делать правильные инструменты, я смогу вытащить их и хорошо посмеяться.

Блерт вытер лоб. Несколько маленьких золотых монет выпали из его носового платка.

— А куда ты их дел, просто интересно?

— Свалил в сарае. За штабель тех кривых плашек, про которые вы еще сказали, что они пригодятся нам как русалка в кордебалете.

— Иди и принеси их, слышишь? И плашки заодно.

— Но вы сказали…

— И притащи пилу. И еще пару галлонов черной краски. И блестки.

— Блестки, сэр?

— Ты сможешь найти их в ателье миссис Космопилит. И спроси ее, может быть у нее найдется несколько сверкающих анкских камней. И какой-нибудь симпатичный материяльчик для ремней. О! И спроси, не сдаст ли она напрокат свое самое большое зеркало.

Он опять поддернул штаны.

— А потом сходи в доки, найми какого-нибудь тролля и скажи ему — пусть стоит на углу и если кто-то попробует заиграть… — он припомнил, — «Тропинку в Рай», так, кажется, они ее называли — пусть он оторвет ему башку.

— Должен ли он его сначала предупредить?

— Это и будет предупреждением.

Через час Ридкулли все это надоело и он отправил Ужасного Теца на кухню поискать какого-нибудь перекуса. Прудер и остальные двое занимались со склянкой, колдуя над ней с хрустальным шаром и проволокой. И вдруг…

В лавку были вбиты два гвоздя с натянутой между ними проволокой. Она расплылась, как будто кто-то дернул ее. Толстые кривые зеленые лини повисли в воздухе над ней.

— Это еще что? — спросил Ридкулли.

— Вот так и выглядит звук, — объяснил Прудер.

— Так выглядит звук, — повторил Ридкулли. — Да, это нечто. Никогда не видел звуков, выглядевших таким образом. Так вот для чего вы, парни, используете магию — чтобы смотреть на звуки? Эй, у нас на кухне можно найти превосходные сыры. Может, сходим туда и послушаем, как они пахнут?

Прудер пожал плечами.

— Таким был бы звук, если бы ваши уши были глазами.

— Правда? — сказал Ридкулли весело. — Потрясающе!

— Выглядит очень сложным, — сказал Прудер. — Простенький, если смотреть на него на расстоянии, и очень запутанный вблизи. Почти…

— Живой, — уверенно закончил Ридкулли.

— Кхм…

Звук издал студент, которого называли Сказз. С виду он тянул килограмм на сорок пять и носил самую примечательную прическу из всех, виденных Ридкулли в жизни; она представляла собой достигающую плеч бахрому вокруг всей его головы. Только кончик носа, высовывающийся наружу, указывал направление, в котором Сказз развернут в настоящий момент. Если бы на шее у него вдруг вскочил чирей, люди бы думали, что он ходит не той стороной.

— Да, мистер Сказз? — подбодрил его Ридкулли.

— Кхм… Я что-то читал об этом однажды.

— Замечательно. Как вам это удалось?

— Вы слышали о Слушающих Монахах с Овцепикских Гор? Они говорят, что у вселенной есть фоновый шум. Что-то вроде эха от какого-то звука.

— Звучит внушительно. Когда начинает существовать целая вселенная, обязан произойти большой взрыв.

— Он не должен быть очень громким, — заметил Прудер.

— Он повсюду. Я читал эту книгу. Старый Риктор Счетчик написал ее. Он утверждают, что Монахи до сих пор слышат его. Звук, который никогда не стихает.

— По мне, так это значит, что он громкий, — сказал Ридкулли. — Должен быть громким, чтобы его можно было услышать с любого направления. Когда ветер дует в другую сторону, не слышно даже колокола Гильдии Убийц.

— Чтобы его было слышно повсюду, ему не обязательно быть громким, — возразил Прудер. — И вот почему: в некотором смысле все находится в одном месте.

Ридкулли уставился на него так, как люди смотрят на фокусника, извлекшего из уха яйцо.

— Все находится в одном месте?

— Да.

— А где тогда находится что-то еще?

— Оно тоже все находится в этом месте.

— В том же самом?

— Да.

— Расплющенное в лепешку? — Ридкулли начал выказывать определенные признаки — если бы он был вулканом, живущие на его склонах аборигены уже приглядывали бы подходящую девственницу.

— Хаха, в сущности, вы можете сказать, что оно было раздуто до невозможности, — сказал Прудер, который постоянно нарывался. — И вот почему: пока не возникла вселенная, пространство отсутствовало, поэтому все, что угодно существовало повсюду.

— То же самое «повсюду», что и прямо сейчас?

— Да.

— Отлично. Продолжайте.

— Риктор говорит, что в начале был звук. Один великий сложный аккорд. Величайший, сложнейший аккорд из когда-либо звучавших. Звук столь полный, что вы не сможете сыграть его в этой вселенной, все равно как не сможете взломать ящик ломом, который в нем заперт. Величайший аккорд, который… как бы…сыграл все, что существует. Начал всю эту музыку, если угодно.

— Что-то вроде та-даххх? — спросил Ридкулли.

— Полагаю, да.

— Я всегда думал, что вселенная возникла вот так: какой-то бог оторвал другому богу свадебные причиндалы и сотворил ее из них, — сказал Ридкулли. — Это было для меня совершенно очевидно. Я хочу сказать, что такое можно хотя бы представить.

— Нуу…

— А теперь вы мне говорите, что кто-то дунул в здоровенный гудок — и вот они мы!

— Не уверен насчет кого-то, — заметил Прудер.

— Зато я уверен, что шум не может произвести себя сам, — сказал Ридкулли.

Он немного смягчился и хлопнул Прудера по спине.

— Все это нуждается в доработках, парень, — сказал он. — Старый Риктор был слегка… больной, вы понимаете. Думал, что все на свете можно перевести в цифры.

— Представьте себе, — сказал Прудер. — Все во вселенной имеет свой собственный ритм. Ночь и день, свет и тьма, жизнь и смерть…

— Куриный бульон и гренки, — подхватил Ридкулли. — Не всякая метафора точно отражает проблему.

Раздался стук в дверь. Вошел Ужасный Тец с корзиной, следом за ним — миссис Панариция, домоуправительница. У Ридкулли отвалилась челюсть.

Миссис Панариция присела в реверансе:

— Доброе утро, вауша милость, — сказала она. Хвостик у нее на затылке подпрыгнул. Зашуршали накрахмаленные нижние юбки.

Ридкулли опять открыл рот, но все, что он смог выдавить, было:

— Что вы сделали со своими…

— Извините, миссис Панариция, — быстро сказал Прудер. — Но накрывали ли вы сегодня к завтраку для кого-нибудь из преподавателей?

— Это верно, мистер Стиббонс, — ответила она. Ее необъятный бюст вздымался под свитером. — Ни один из джентльменов не спустился вниз. Я отпраувила им корзинки.

Взгляд Ридкулли продолжал ползти вниз. До этого момента он и не подозревал, что у миссис Панариции есть ноги. Конечно, теоретически женщине нужно что-то, чтобы двигаться, но… ну… Но сейчас он видел две толстые коленки, выглядывающие из нагромождения юбок. Чуть ниже начинались белые носки.

— Ваши волосы… — хрипло проговорил Ридкулли.

— Чтоу-тоу не так? — спросила миссис Панариция.

— Все в порядке, все в порядке, — сказал Прудер. — Большое вам спасибо.

Дверь за ней закрылась.

— Она прищелкивала пальцами, когда уходила, — заметил Прудер. — Точно, как вы рассказывали.

— Это не единственная вещь, которая прищелкивала, — ответил Ридкулли, все еще содрогаясь. — Ты видел ее обувь?

— Наверное, мои глаза от испуга закрылись. Если это живое, — сказал Прудер. — То оно очень, очень заразное.

Следующая сцена имела место в каретном сарая Грохтова отца, но она была частью спектакля, разыгрывающегося повсюду в городе.

Грохт не был от рождения Грохтом. Он был сыном богатого поставщика фуража и презирал отца за то, что тот был трупом от шеи и выше, зацикленным на материальном, лишенным воображения и еще за то, что отец выдавал ему на расходы три несчастных доллара в неделю.

Отец оставил лошадей в сарае. Сейчас они обе предпринимали небезуспешные попытки втиснутся в один угол и наделать в стене дырок.

— Сдается мне, в этот раз почти получилось, — говорил Грохт, в то время как сенная пыль сыпалась с кровли, а древоточцы улепетывали во все стороны в поисках нового жилища.

— Не, я тебе скажу — не тот звук, который мы слышали в «Барабане», — критически возразил Джимбо. — Этот немного похожий на тот, но не тот.

Джимбо был лучшим другом Грохта и желал быть одним из людей.

— Для начала это неплохо, — сказал Грохт. — Так что ты и Простак, вы оба берете гитары. А ты, Подонок, ты… можешь играть на барабанах.

— Не знаю как, — сказал Подонок. Его действительно так и звали.

— Никто не знает, как играть на барабанах, — терпеливо объяснил Грохт. — Тут нечего знать. Просто берешь и колотишь по ним палочками.

— Ага. А если я типа промахнусь?

— Сядешь поближе. Ну, так, — сказал Грохт, снова садясь. — Теперь… Важная вещь, на самом деле важная — как мы будем называться?

Клиф огляделся по сторонам.

— Ну что же, мы осмотрели каждый дом и будь я проклят, если я увидел где-нибудь имя «Достабль», — пророкотал он.

Бадди кивнул. Большую часть площади Сатор занимал фасад Университета, но оставалось немного места для других зданий. Таких, у которых на дверях обязательно найдется дюжина медных табличек. Они наводили на мысль, что даже простое вытирание ног о коврик может дорого вам обойтись.

— Привет, парни.

Достабль сиял улыбкой над лотком, наполненным предположительно сосисками и булочками. Помимо лотка у него была и пара пакетов.

— Мы извиняемся за опоздание, — сказал Глод. — Но мы все равно не могли найти твой офис.

Достабль широко развел руки.

— Вот он, мой офис! — воскликнул он с жаром. — Площадь Сатор! Тысячи квадратных футов пространства! Великолепные коммуникации! Торговые потоки! Посмотрите-ка на это, — добавил он, поднимая один из пакетов и открывая его. — Хочу убедиться в размерах.

Они были черными и сшитыми из дешевого хлопка. Одна из них была размера XXXX.

— Одежки со словами? — спросил Бадди.

— "Банда Рока", — медленно прочитал Клиф. — Эй, так это же мы!

— И зачем они нам нужны? — спросил Глод. — Мы и так знаем, кто мы есть.

— Раскрутка, — объяснил Достабль. — Верь мне. — Он вставил в рот коричневый цилиндр и поджег кончик.

— Оденете их сегодня ночью. Нашел ли я вам ангажемент!

— Нашел? — спросил Бадди.

— Я же и говорю!

— Нет, ты спрашиваешь, — сказал Глод. — Откуда же нам знать?

— А есть у них ливрейное сбоку? — спросил Клиф.

Достабль начал сначала.

— Это большое место, у вас будет великолепная публика! И вы получите… — он взглянул на их доверчивые, открытые лица. — Вы получите десятку сверх ставки Гильдии, что скажете?

Лицо Глода расплылось в широкой улыбке.

— Что, каждый? — спросил он.

Достабль бросил на него еще один оценивающий взгляд.

— О, нет, — сказал он. — Все по честному. Десятка на всех. Будьте реалистами. Вам надо засветиться.

— Опять это слово, — заметил Клиф. — Музыкантская Гильдия возьмет нас за горло.

— Там — нет, — сказал Достабль. — Гарантирую.

— Так где же это, наконец? — спросил Глод.

— Что, готовы услышать?

Они захлопали на него глазами. Он затянулся и выпустил клуб вонючего дыма.

— "Каверна"!

Бит продолжался…

Конечно, обязаны были возникнуть кое-какие мутации.

Гортлик и Хаммерджаг были сочинителями песен и полноправными членами Гильдии. Они писали гномьи песни на все случаи жизни. Кое-кто может сказать, что не так уж и трудно сочинять песни для гномов, если вы знаете, как пишется слово «золото», но это немного циничное мнение. Многие гномьи песни [24], действительно, строятся на «золоте, золоте, золоте», но тут все дело в интонировании; у гномов есть тысячи слов для обозначения золота, но они пользуются ими только в крайних случаях — например, когда им случается видеть золото, которое им не принадлежит.

У них была маленькая контора на Аллее Жестяной Крышки; они сидели по обе стороны от наковальни и сочиняли популярные песни.

— Горт?

— А?

— Что ты скажешь насчет этого?

Хаммерджаг прочистил горло.

Скупой и торф,

Скупой и торф,

Скупой и торф и

Скупой и торф и

Мы с дружком

Придем к тебе, а

Наши шляпы

На затылках

Сидят так у

грожающе!

Йо!

Гортлик задумчиво пожевал кончик своего композиторского молота.

— Хороший ритм, — сказал он. — Но слова требуют доработки.

— Ты хочешь сказать — маловато «золота, золота, золота»?

— Да. Как ты думаешь назвать это?

— Ээ…кхм…к…крот-музыка.

— Почему крот-музыка?

Хаммерджаг выглядел озадаченным.

— Трудно сказать, — признался он. — Просто эта идея была у меня в мозгу, и все.

Гортлик потряс головой. Гномы дотошная раса и всегда до всего докапываются. Они знают, что им нравится.

— В хорошей музыке должны быть отнорки, — заметил он. — Ты ничего не добьешься, если не будет отнорков.

— Успокойтесь, успокойтесь, — повторял Достабль. — Это самая большая улица в Анк-Морпорке — вот почему. И я не вижу, в чем проблема…

— "Каверна"? — завопил Глод. — Тролль Хризопраз держит ее, вот в чем!

— Говорят, он крестный отец в Брекчии, — сказал Клиф.

— Ну-ну. Этого никто не смог доказать.

— Только потому, что трудно что-то доказать, если в голове у тебя продолбят дырку и засунут в нее твои же ноги.

— Кроме того, что он тролль, нет никаких оснований для предубеждений, — сказал Достабль.

— Я сам тролль! Могу я быть предубежден против троллей? Он паршивый пласт в материнской жиле! Говорят, когда они нашли шайку Де Бриса, ни у кого из них не осталось ни одного зуба.

— Что такое Каверна? — спросил Бадди.

— Клуб троллей, — объяснил Клиф. — Говорят…

— Все будет хорошо. Чего вы разволновались? — спросил Достабль.

— А вдобавок это еще и игорный дом! [25]

— Зато Гильдия туда и не сунется, — сказал Достабль. — Если им жизнь дорога.

— Мне тоже дорога жизнь! — заорал Глод. — Я и жив-то до сих пор только поэтому! И поэтому же не шляюсь по тролльим притонам!

— В «Барабане» в вас швыряли топоры, — резонно возразил Достабль.

— Но только для смеху. Не прицельно.

— В любом случае. Там собираются только тролли и чертовски глупые молодые люди, которые думают, что у них хватит ловкости выпить в тролльем баре, — сказал Клиф. — Публики там нет.

Достабль постучал себя по носу.

— Вы, главное, играйте, — сказал он. — А публика у вас будет. Это моя работа.

— У них там недостаточно большие двери, чтобы я мог войти, — отрезал Глод.

— Да там огромные двери, — сказал Достабль.

— Они будут недостаточно большими для меня, потому что если ты попытаешься втащить меня внутрь, тебе придется заодно втащить и всю мостовую, в которую я вцеплюсь.

— Ну же, будь разумнее…

— Нет! — крикнул Глод. — И я кричу это за всех троих!

Гитара заскулила.

Бадди вытянул ее из-за спины и взял пару аккордов. Казалось, это ее успокоило.

— Я думаю… эээ… похоже, ей эта идея нравится, — сказал он.

— О, ей нравится идея, — сказал Глод, слегка остывая. — Отлично. А ты знаешь, что делают с гномами, которые ходят в Каверну?

— Это вряд ли хуже того, что сделает с нами Гильдия, если мы будем играть где-то еще, а нам нужны деньги, — сказал Бадди. — Так что мы должны играть.

Они стояли, молча глядя друг на друга.

— Что вам сейчас необходимо, ребята, — сказал Достабль, выпуская кольцо дыма. — Так это найти какое-нибудь тихое, спокойное местечко. Немного отдыха.

— Чертовски верно, — согласился Клиф. — Никогда не думал, что придется таскать на себе эти камни целый день.

Достабль поднял палец.

— Ага! — сказал он. — Об этом я тоже подумал. Я всегда себе говорю: ты не должен растрачивать свои дарования, таская всякое барахло! Я нанял тебе помощника. Очень дешево, всего-то доллар в день. Я изымаю его прямо из твоего заработка, так что не беспокойся об этом. Познакомься: Асфальт.

— Кто?

— Т' я, — сказал один из достаблевых пакетов. Он слегка развернулся и оказался не совсем пакетом, а чем-то раздробленным…чем-то вроде подвижной кучки… У Бадди заслезились глаза. Он выглядел как тролль, за исключением того, что был ниже гнома. Но не меньше гнома: то, чего ему не хватало в высоте, он с лихвой компенсировал шириной и — раз уж зашла речь — запахом.

— Как вышло, — спросил Клиф, — что он такой коротышка?

— На меня сел слон, — мрачно объяснил Асфальт.

Глод потянул носом:

— Только сел?

Асфальт уже был одет в майку «Банда Рока». Она обтягивала его грудную клетку и свисала до земли.

— Асфальт присмотрит за вами, — сказал Достабль. — Нет ничего такого, чего он не знает о шоу-бизнесе.

Асфальт одарил их широкой улыбкой.

— Будете в порядке со мной, — сказал он. — Да уж, поработал я с ними со всеми. Везде побывал, всего навидался.

— Мы могли бы отправится на Переда, — сказал Клиф. — Там обычно никого не бывает, когда в Университете праздник.

— Отлично. Кое-что нуждается в организации, — сказал Достабль. — Увидимся вечером. Каверна. Семь часов.

Он зашагал прочь.

— Заметили одну забавную штуку? — спросил он.

— Какую?

— То, как он курил эту сосиску? Как вы думаете, он сам заметил?

Асфальт подхватил сумку Клифа и с легкостью водрузил ее на плечо.

— Пошли, начальник, — сказал он.

— На тебя уселся слон? — спросил Бадди, когда они двинулись через площадь.

— Угу. В цирке, — объяснил Асфальт. — Я там работал, прочищал им задницы.

— И после этого ты стал вот таким?

— Неа. Не зараз. Пока слоны не сели на меня три, четыре раза, — сказал маленький плоский тролль. — Не знаю, с чего. Стою, чищу себе спокойно у них там сзади, а в следующий момент кругом темнота.

— Мне бы хватило одного раза, чтоб уйти с этой работы, — заметил Глод.

— Ну да, — сказал Асфальт, улыбаясь долгой улыбкой. — Я не мог уйти. Шоу-бизнес у меня в крови.

Прудер посмотрел на результат их совместного творчества.

— Я не понимаю, что она из себя представляет, — сказал он. — Но похоже на то, что мы можем заманить ее на струну и тогда струна сможет играть сама по себе. Что-то вроде иконографа для звуков.

Они поместили струну в хорошо резонирующий ящик и теперь она снова и снова играла двенадцатитактовую мелодию.

— Музыкальный ящик! — воскликнул Ридкулли. — Потрясающе!

— Что я хотел бы попробовать, — проговорил Прудер. — Так это собрать музыкантов перед целой кучей таких струн и заставить их играть. Возможно, мы смогли бы поймать всю музыку.

— Ради чего? — спросил Ридкулли. — Ради чего на Диске?

— Ну… Если вам удастся посадить музыку в ящики, вам больше не понадобятся музыканты.

Ридкулли пришел в замешательство.

Многое говорило в пользу этой идеи. Мир без музыкантов — мысль безусловно привлекательная. По его мнению они представляли из себя просто толпу неопрятных субъектов. Совершенно антигигиеническую. Он покачал головой, неохотно расставаясь с этой мыслью.

— Только не этот сорт музыки, — сказал он. — Мы собирались положить ей конец, а не распространять ее.

— А что с ней не так, собственно? — спросил Прудер.

— Что… Ты разве сам не видишь? — сказал Ридкулли. — Она заставляет людей вести себя по-идиотски. Носить идиотскую одежду. Грубить. Говорить одно, а делать другое. Я не могу иметь с такими дело. Это неправильно. Ну и кроме того…вспомни мистера Хонга.

— Она действительно крайне необычна, — согласился Прудер. — Можем мы раздобыть еще? В научных целях.

Ридкулли пожал плечами.

— Мы следуем за Деканом, — сказал он.

— Вот так да! — выдохнул Бадди в гулкой пустоте. — Не удивляюсь, что они назвали это Пещерой. Она огромна.

— Я чувствую себя гномиком, — согласился Глод.

Асфальт выскочил на край сцены.

— Раз два, раз два, — сказал он. — Раз. Раз. Раз два, раз дв…

— Три, — подсказал Бадди.

Асфальт запнулся и смешался.

— Просто пробую, понимаешь, пробую, просто проверяю… — забормотал он. — Просто решил проверить…. ну это…

— Нам никогда не собрать такой зал, — сказал Бадди.

Глод заглянул в стоящий у сцены ящик.

— Ошибаешься, — сказал он. — Посмотри-ка сюда.

Он развернул афишу, остальные столпились вокруг.

— Это ж картинки с нами, — сказал Клиф. — Кто-то нарисовал картинки с нами.

— Получилось так себе, — сказал Глод.

— Нехреновый вот этот Бадди, — заметил Асфальт. — Вот так размахивает гитарой своей.

— А откуда тут все эти молнии и все прочее? — спросил Клиф.

— Никогда не выглядел так плохо, — заметил Глод.

— Новый Звук Каторый Звучид Вакруг, — прочитал Клиф, напряженно наморщив лоб.

— Банда Роков, — добавил Глод. — О, нет, — простонал он. — Тут сказано, что мы собираемся быть тут и все такое. Мы покойники.

— Буть Здеся Иле Буть Примаугольнай Штукой, — прочитал Клиф. — Не понял.

— Тут десятки таких свитков! — закричал Глод. — Этих плакатов! Вы понимаете, что это значит? Он расклеивает их повсюду, а потом появляется Гильдия и берет нас за…

— Музыка свободна, — заявил Бадди. — Должна быть свободной.

— Чего? — спросил Глод. — Только не в этом гномьем городе!

— Она должна быть такой, — настаивал Бадди. — Люди не должны платить за то, что они играют.

— Точно! Парень прав! Я всегда это говорю! Разве не так я говорю? Именно так я и сказал прямо сейчас!

Достабль возник из сумрачного прохода. С ним пришел тролль, который, как предположил Бадди, и был Хризопраз. Он не был ни рослым, ни слишком скалистым. Наоборот, он выглядел гладким и блестящим, как обкатанная волнами галька. На нем не было ни следа лишайника. И он носил одежду. Одежда, помимо униформы и рабочих спецовок, была нехарактерна для троллей. Обыкновенно они ограничивались набедренными повязками, в которых держали кое-какое добро. На Хризопразе был пиджак, который казался весьма скверно пошитым. На самом деле он был пошит неплохо, но любой тролль, даже безо всякой одежды, кажется плохо сшитым.

Хризопраз, не успев прибыть в Анк-Морпорк, быстро овладел всеми премудростями. Первым делом он усвоил одну простую вещь: убивать людей — это преступление. Платить другим, чтобы они делали это за тебя — хороший бизнес.

— Ребята, счастлив представить вас мистеру Хризопразу, — сказал Достабль. — Я и он вместе начинали. Так, Хриз?

— Действительно, — Хризопраз одарил Достабля горячей дружеской улыбкой — так акула могла бы улыбнуться пикше, с которой ей временно по пути. Впрочем, игра кремниевых мускулов на уступах говорила о том, что в один прекрасный день кто-то очень пожалеет, что сказал «Хриз».

— Мистер Себя Режу скасал мне, что фы, ребята, лучшее, что есть ф этом городе после поджаренного хлеба, — сказал он. — У фас есть фсе, что фам нужно?

Ребята молча закивали. Люди старались не разговаривать с Хризопразом, чтобы случайно не сказать ему что-нибудь обидное. Сказав же, они узнавали об этом не сразу, а попозже, когда где-нибудь на темной аллее некий голос раздавался у них за спиной: «Мистер Хризопраз очень расстроен».

— Фы идите и отдохните ф фашей гримерке, — сказал Хризопраз, отворачиваясь от них. — Если сахотите поесть-попить, только скажите.

Алмазные перстни украшали его пальцы. Клиф не мог оторвать от них глаз.

Гримерка была сразу за сортиром и наполовину забита бочками с пивом. Глод прислонился к двери.

— Мне не нужны деньги, — заявил он. — Только позвольте мне уйти отсюда живым — это все, о чем я прошу.

— Вм невевм вояся… — начал Клиф.

— Ты забыл открыть рот, Клиф, — заметил Бадди.

— Я говорю, вам боятся нечего, — повторил Клиф. — Ваши зубы для него не годятся.

В дверь постучали. Клиф закрыл рот обеими руками. Но оказалось, что это только Асфальт, несущий корзину.

В ней было пиво трех сортов. Сандвичи с копченой крысой, с аккуратно срезанными корочками и хвостами. Чаша превосходного антрацитового кокса с пеплом.

— Жуй хорошенько, — пробурчал Глод, когда Клиф схватил угощение. — Может, потом будет уже нечем…

— А вдруг никто не придет и тогда мы сможем уйти домой, — сказал Клиф.

Бадди пробежал пальцами по струнам. Когда звуки заполнили комнату, остальные перестали жевать.

— Магия… — покачал головой Клиф.

— Не боись, мужики, — сказал Асфальт. — Если начнутся проблемы, зубы потеряют другие парни.

Бадди перестал играть.

— Какие другие парни?

— Прикол, — объяснил маленький тролль. — Все вдруг заиграли музыку рока. Мистер Достабль подписал на концерт еще одну банду. Типа на разогрев. Называются «Безумие».

— А где они? — спросил Клиф.

— Ну, вроде как… Видели, наша гримерка, ну, она сразу за сортиром, так? Ну вот, а их — сразу перед нашей…

Грохт, уединившись за ветхим занавесом, пытался настроить свою гитару. На пути к этой цели у него возникли непредвиденные препятствия. Во-первых, Блерт уяснил, чего именно желают его покупатели и, мысленно испросив прощения у своих предшественников, сосредоточился на всякого рода сверкающей фурнитуре в ущерб функциональности. Строго говоря, он просто вбивал в инструмент дюжину гвоздей и натягивал на них струны. Но даже не это было главной проблемой. Сам Грохт был столь же музыкален, сколь музыкален сопливый нос.

Он посмотрел на Джимбо, Простака и Подонка. Джимбо, ныне басист (Блерт, истерически хихикая, изготовил его инструмент из здоровенного полена и какой— то проволоки) растеряно развел руками.

— Что такое, Джимбо?

— Одна из моих струн отломилась.

— Ну и что? У тебя их еще пять осталось, нет разве?

— Ага. Только я не знаю, как на них играют, типа.

— Ты ж не знал, как играют на шести, так? А теперь ты не знаешь немного меньше.

Подонок высунулся из-за занавеса.

— Грохт?

— Ну?

— Там сотни людей. Сотни! И многие из них пришли с гитарами. Они вроде как размахивают ими в воздухе.

«Безумие» прислушалось к реву с той стороны занавеса. У Грохта было не слишком много серых клеток, и частенько им не удавалось договориться между собой, но сейчас он ощущал легкие сомнения — действительно ли звук, которого они добились, и тот мощный звук, который они слышали в «Барабане» имеют между собой нечто общее. Последний заставлял его орать и отплясывать, первый — орать и… ну… и разносить барабаны Подонка о голову их владельца, говоря откровенно.

Простак украдкой выглянул в зал.

— Эгей, да тут полно вол… ну, я думаю, это волшебники, вон там, в первом ряду, — сообщил он. — То есть я почти уверен, что они волшебники, просто, понимаете…

— Можешь не сомневаться, дубина, — сказал Грохт. —У них же остроконечные шляпы.

— А у одного… остроконечные волосы, — добавил Простак.

«Безумие» приникло к щелочке.

— Похоже на рог единорога, сделанный из волос.

— А что это у него на спине? — спросил Джимбо.

— Там написано РОЖДЕННЫЙ РУНОСЛАГАТЬ, — объяснил Грохт, который читал быстрее всех в группе и даже не пользовался при этом пальцем.

— А у того костлявого расклешенная мантия.

— Должно быть, совсем старик.

— И у всех гитары! Как считаете, они на нас пришли посмотреть?

— Уверен, что да.

— Предвещательная публика — заявил Джимбо.

— Да, точно, предвещательная, — согласился Подонок.

— Эээ… Что значит — предвещательная?

— Значит… значит, что она предвещает, — объяснил Джимбо.

— Точно. Они выглядят так, будто предвещают что-то хорошее, — Грохт отбросил сомнения. — Пошли. Покажем им,. Что такое настоящая Музыка Рока.

Асфальт, Клиф и Глод сидели в углу гримерной. Рев толпы доносился и сюда.

— Почему он ничего не говорит? — прошептал Асфальт?

— Без понятия, — ответил Глод.

Бадди сидел, уставившись в никуда, гитара покоилась у него на коленях. Иногда он тихонько постукивал по кофру, в такт мыслям, возникающим у него в голове.

— С ним такое бывает, — сказал Клиф. — Сидит себе и рассматривает воздух…

— Слушайте! — сказал Глод. — Они там что-то орут.

Рев, доносящийся из зала, стал ритмичным.

— Похоже на «Рок, рок, рок», — сказал Клиф.

Дверь распахнулась и в комнату наполовину вбежал, наполовину влетел Достабль.

— Пошли, пошли! — заорал он. — Немедленно!

— Я думал, что ребята из «Безушия»… — начал Глод.

— Даже не вспоминай о них! — крикнул Достабль. — Давайте, давайте! Не то они просто разнесут все вокруг!

Асфальт подхватил камни.

— Как скажешь, — согласился он.

— Нет, — сказал Бадди.

— Чего? — спросил Достабль. — Нервишки шалят?

— Нет. Музыка должна быть свободной. Как ветер. Как птицы.

У Глода закружилась голова. В голосе Бадди едва различимо звучал аккорд.

— Конечно, безусловно, я так всегда и говорю, — согласился Достабль. — Гильдия…

Бадди расплел ноги и вскочил.

— Я полагаю, люди заплатили, чтобы пройти сюда? — спросил он.

Глод посмотрел на остальных — никто ничего не заметил, но голос Бадди звенел, как перетянутая струна.

— А, это! — воскликнул Достабль. — Ну конечно! Мы же должны были покрыть расходы. Ваш заработок… износ пола… отопление и освещение… амортизация…

Шум в зале стал оглушительным. Теперь к нему добавился ритмичный топот. Достабль сглотнул. У него был вид человека, готового к величайшей жертве.

— Я мог бы… мог бы накинуть… может быть… доллар сверху, — выдавил он, и каждое слово мучительно прокладывало путь наружу из самых глубоких подземелий его души.

— Если мы сейчас выйдем на сцену, я хочу, чтобы мы дали другое представление, — сказал Бадди.

Глод подозрительно покосился на гитару.

— Что? Конечно, никаких проблем! — начал Достабль. — Очень скоро я смогу устро…

— Бесплатное.

— Бесплатное?! — слова успели выскочить у Достабля изо рта, прежде чем он успел его захлопнуть. Он мгновенно овладел собой. — Вы не хотите платить за него? Безусловно, если…

Бадди не пошевелился.

— Я имею в виду, что мы не возьмем за него платы, а люди не до