---

Тюрин Виктор Иванович

Человек человеку волк или Покорение Америки

ПРОЛОГ

Я уже выходил из двери, как сильный удар в предплечье, развернув, бросил меня обратно в полумрак подъезда. Сначала плечо горело огнем, потом его сменила острая пульсирующая боль, вместе с теплом льющейся крови они были моими основными ощущениями на этот момент. С трудом поднялся на ноги. Сунул руку под пиджак — пальцы сразу стали липкими. Несколько секунд растерянности и недоумения прошли, после чего мозг принялся анализировать происшедшее.

"Снайпер. Но почему в плечо? — мозг сделал первую отметку. — Ранить. Сбить с толку. Задержать…. Сдать? Ждут снаружи?".

Прислушался на секунду. Обычный шум двора.

"Кто? Заказчик? Но….Не об этом думаешь! Время уходит!".

Страх я пока четко контролировал, что нельзя было сказать про ситуацию, в которую попал. Не успел начать просчитывать свои дальнейшие действия, как наверху щелкнул замок, потом тяжело хлопнула дверь. Следом раздались шаги. На какое-то мгновение они прервались вскриком, после чего раздались глухие удары в дверь. Стук перемежался с криками: "Убили! Помогите!". Где-то на верхнем этаже хлопнула дверь: "Что случилось?! Васильевна! Это ты что ли?!". Но Васильевна, если это была она, уже опрометью неслась вниз по лестнице. В пустом подъезде старинного дома четко прослушивалось громкое захлебывающееся дыхание женщины, прерываемое тянущимся на одной ноте речитативом: — Ах ты, мамочка моя! Да что ж это такое! Ах ты…!

Сейчас она выскочит во двор и…. все. Снайпер запер меня в этом подъезде, заставив метаться, как крысу, загнанную в угол. Чердак и подвал отпали раньше, когда я искал пути отхода. Мозг лихорадочно пытался просчитать варианты, чтобы тут же отбрасывать их. Убить? Использовать как заложницу? Как отвлекающий маневр? Успею? Где-то наверху хлопнула еще одна дверь. Рискну! Когда женщина пробегала мимо, я кинул ей вслед негромко: — Ага, попалась.

Эти два слова ее словно в спину толкнули, заставив рвануться вперед с удвоенной скоростью. Несколько секунд спустя двор огласился истошным воплем: — Караул!! Люди!! Милиция!! Убивают!!

Я рассчитывал, что страх, завладев разум, превратит ее в завывающую сирену, которая отвлечет внимание и даст шанс мне уйти незамеченным. А снайпер… Что ж….Чувствуя себя рыбой на крючке, бьющейся изо всех сил, но ничего не могущей поделать, мне только и оставалось, что рисковать.

Рывком, выскочив из подъезда, я тут же метнулся по защиту густого кустарника, растущего прямо под окнами первого этажа. Не успела зелень скрыть меня, как в следующий миг, послышался мягкий шлепок о кирпич, прямо рядом с моей головой. Звук пули, ударившей в стену. Крысу хотят загнать обратно в угол?! Не выйдет!

Скользя за кустами, я слышал, как к истошным крикам женщине прибавились крики переполошенных жильцов: — Милиция!! Васильевна! Да что случилось?! Милиция!!

За эти полминуты, предоставленные мне судьбой, я сумел добраться до следующего подъезда. Сердце замерло, когда я увидел открытое пространство перед подъездом, но тут же снова забилось о грудную клетку. На веревках перед подъездом сохло белье, частично закрывая обзор снайперу. Последующий рывок — отрезок времени оказался для меня растянут на века. Вот сейчас….

Только нырнув в прохладный полумрак подъезда, я осознал, что жив и возможно буду жить. Я уже закрывал за собой дверь подвала, когда во дворе раздался рев форсированного двигателя, тут же резко оборвавшийся. Гул голосов на какое-то мгновение затих, благодаря чему голос женщины прозвучал особенно громко: — Тот подъезд!! Тот! Он там!!

Услышав щелчок захлопнувшегося замка, я щелкнул выключателем. Тусклый свет озарил грязно-серые стены. Пройдя всю длину подвала, открыл ключом дверью, которая соединяла подвал с подсобкой магазина, выходившего на другую сторону улицы. Пройдя мимо двух грузчиков, ворочавших коробки, я вышел через грузовой подъезд магазина на улицу. Бросил взгляд на рану. На черной коже пиджака кровь не была почти заметна. Рубашка и подкладка пиджака стали своеобразным тампоном, но потеря крови давала себя знать. Голова мягко кружилась. Слабость обволакивала меня все больше, каждый последующий шаг давался мне все труднее. В спину ударил рев милицейской сирены.

Мое везение закончилось вместе с возбуждением, которое, гоня по крови адреналин, держало меня на плаву. Прислонившись к стене, я закрыл глаза. Желание присесть, а еще лучше прилечь тянуло меня к земле. Собравшись с силами, я сумел оторваться от стены, пройти еще два десятка шагов, после чего свернул за первый попавшийся угол. Только сделав несколько шагов, я понял, что это не очередной двор, а тупик, приспособленный под помойку. Возле трехметровой стены, старой кирпичной кладки, стояло несколько мусорных баков и сломанная скамейка с облупившейся краской. Неожиданно боль с такой силой вцепилась в мое плечо, что ноги разом стали ватными, а в глазах потемнело. Двор — тупик, мусорные баки….

Открыл глаза. Вечерело. Вопрос "Где я?" с попыткой пошевелиться тут же отдался ввинчивающейся болью в области простреленного плеча. Кровь не текла. Рубашка с подкладкой кожаного пиджака, набухнув, снова взяли на себя роль тампона, не дав окончательно мне истечь кровью. На следующее мое движение в ребра ткнулась рукоятка ТТ. Мой клиент хотел, чтобы убийство выглядело как вооруженная попытка ограбления, но не как заказное. От пистолета я собирался избавиться позже, также как от бумажника и часов. Некоторое время пытался придать телу более удобное положение, когда же мне это удалось, я неожиданно почувствовал на себе чей-то взгляд. Рука сама поползла к рукоятке пистолета. Желание жить на какое-то время заглушило грызущую плечо боль. Звуки и время словно замерли. Рука сжала рукоять ТТ. "Ну! Давай! Выходи…".

— Мужик, ты че?

Не успела фраза прозвучать, как меня отпустило. Я снова вернулся в мир людей: услышал гудение двигателей, звонкий смех девушки, ощутил резкую прохладу весеннего вечера и… вонь. Кислый, противный запах. К горлу подкатил комок. В это время над баками появилась голова. Мутный взгляд, седая щетина недельной давности, отеки под глазами. Тупая растерянность бомжа подсказала мне, что делать дальше. Выпустив рукоятку пистолета, я ткнул в его сторону пальцем, при этом с трудом выдавив из себя пересохшими губами: — Ты хто, мужик?

Я попытался прикинуться пьяным, который, придя в себя, пытается понять, где он очутился. Муть в голове, соединившись вместе с болью, помогли мне в создании образа. Икнув для антуража, я бросил взгляд вокруг себя. Лицо бомжа несколько просветлело, когда до него дошло, что происходит. Обычная, жизненная ситуация. Напился человек. И заснул. А что на помойке, так-то дело житейское.

— Я? Я Жига. Меня тут все знают. А ты чего здесь? Отлить зашел и вырубился?

— Уга-дал, — губы были словно деревянные, с трудом протолкнули слово наружу.

Я снова начал плыть. Понимая, что вот-вот отключусь, я пошел ва-банк: — Ты поблизости живешь?

После его кивка головой, я продолжил: — Выпить… хочешь?

— Вопросов нет, — четко отрапортовал санитар города, правда, после легкой заминки все же добавил. — Ежели ты ставишь, конечно.

Попытка встать на ноги с помощью Жиги удалась с первого раза. Я даже смог почти самостоятельно проделать часть пути, под стеклянный перезвон бутылок, несшийся из потертого полиэтиленового пакета, пока окончательно не провалился в небытие.

Старый торшер освещал кусок стены, покрытый старыми, местами вздутыми, обоями. Окон не было. Нетрудно было сделать вывод: я нахожусь в полуподвале. Слегка повернул голову. И тут же встретился глазами с Жигой. Пока я пытался сообразить, как разговаривать с хозяином подвала, он начал действовать. Рванув без всякой жалости присохшую рубашку, он плеснул на рану водку из бутылки, которую держал в левой руке. Этого я никак не ожидал. Его горестный вздох утонул в моем вопле. Рука автоматически рванулась к поясу, но пистолета не было на привычном месте. Приподняв голову, только тут я увидел, что мой пиджак вместе с пистолетом валяются рядом с матрацем, на котором я лежал. Жига, тем временем, приложился к бутылке. Кривясь, сделал пару больших и быстрых глотков. На секунду замер, словно прислушиваясь к себе, затем протянул мне. Я брезгливо качнул головой.

— Как хочешь. Скорую вызвать?

Я снова отрицательно качнул головой.

— Почему-то я так и думал, — лицо его стало медленно наливаться нездоровой краснотой. — Давай на бок.

Таким же варварским способом он обработал выходное отверстие. Достав из пакета вату и бинт, перевязал меня. Не успел я с тяжелым вздохом перевернуться на спину, как бомж сунул мне под нос свою грязную лапу, на которой лежали две капсулы и таблетка.

— Это что? Откуда?

— Не боись. Не колеса. Из аптеки. Эти две болеутоляющие, а это… блин! Уже забыл! Короче, против воспаления. Ну, что смотришь! Жуй! Из аптеки, точно говорю, — некоторое время мы смотрели друг на друга, после чего он запустил руку в рядом лежащий полиэтиленовый пакет и шарил там до тех пор, пока на свет не появилась сначала коробочка, а потом пластина, запаянная в фольгу. — На. Смотри. Недоверчивый ты наш.

С этими словами он бросил мне их на грудь. Я взял их здоровой рукой, прочитал названия, после чего столкнул на пол. Это было не совсем то, что нужно, но учитывая данные обстоятельства, вполне терпимо.

— Давай таблетки. И воды. Пить хочу.

После перевязки всколыхнутая боль стала медленно спадать. Дойдя до определенного предела, она остановилась, но усталость, температура и таблетки сделали свое дело. Заснул, словно провалился в темный омут. Не знаю, сколько я проспал, но в какой-то момент меня что-то вытолкнуло из сна. И виной этому была не боль, а человеческий взгляд. Рука уже шарила в поисках пистолета. Не сразу понял, что это лицо хозяина подвала, так он изменился за то время, пока я спал. Его ожившие глаза сейчас рассматривали меня с доброжелательным любопытством. Сейчас находился в том состоянии, когда подпитые люди жаждут общения.

— Ты уж извини. Ты отрубился. Пришлось порыться у тебя в карманах, — приняв мое молчание за одобрение, продолжил: — Ну, вот и хорошо. Меня Жига зовут. Впрочем, я это тебе, похоже, говорил. Кто ты не спрашиваю. Слушай…. я к чему разговор веду. Я тут… пожрать купил. Тебе есть надо. Здоровье восстанавливать. Сам понимаешь…

Не обращая внимания на его болтовню, бросил несколько быстрых взглядов вокруг себя. Увидев, лежащий на сером солдатском одеяле, в нескольких сантиметрах от моей руки, пистолет, я не смог удержаться, чтобы не прикоснуться к нему. Хозяин подвала, заметив мое движение, тут же сменил тему: — Во, во! Как же без инструмента! Профессионал, он же сразу чувствуется. Тут уж, что в человеке заложено. Что от черта, что от бога. У меня от бога был талант. У меня ведь руки были, — тут он прервался, чтобы сделать глоток водки из пластикового стаканчика, — золотые! Послушай….

Лежа на грязном, засаленном матрасе, постеленным прямо на полу, я смотрел в возбужденное лицо алкоголика, создавая видимость внимания, а сам стал думать, что произошло. Но сколько не пытался понять, в чем была моя ошибка, так ничего и не смог найти.

"Да — а…. Как профессионал я, похоже, не состоялся… — при этом я настолько сильно углубился в свои мысли, что совсем забыл о хозяине подвала и когда мне под нос сунули две грязные лапы, я инстинктивно отпрянул, а затем с трудом сдержался, чтобы не ударить его.

— Ты посмотри на них! Было время, когда эти руки творили искусство. Сейчас, погоди!

Вскочив, Жига неровной, покачивающейся походкой побежал в дальний угол, где стал рыться в облезлой тумбочке. Некоторое время он что-то перекладывал, затем воскликнул: — Вот он! Он не даст соврать! Этот альбом я пронес через все!

С толстой книгой, заляпанной жирными пятнами и захватанной так, что потеряла свой первоначальный облик, он вернулся ко мне. Книгой оказался цветной альбом — каталог татуировок.

— Здесь мои мысли, чувства, мое сердце и душа…. - его пространная речь продолжалась некоторое время, пока он неожиданно не сменил тему разговора: — Слушай! У тебя на предплечье орел изображен. Хорошо сделано! Но орел — это небо! Простор! А у тебя, его нет. Понимаешь, нет! Один маленький штрих. Разреши, а? Ты не смотри на меня! Я сейчас в самой норме! Уважь, а? Как — никак я твой спаситель.

Я не знал, что ответить на эту странную просьбу. Послать его…. А с другой стороны, он был пока нужен…

— Все, — дыхнув на меня сивушным перегаром, благоговейно произнес Жига. — Иде-аль-но.

Пока Жига любовался творением своих рук, я неожиданно почувствовал себя как-то странно. Прислушался к себе. Это не было тревожным звонком — проявлением инстинктов, не раз спасавших мне жизнь, это было нечто другое. Ощущение, превращающее объемный и яркий окружающий мир в тусклые и плоские декорации, оставляя меня наедине…. Резкий стук в дверь отвлек меня, но еще не освободил полностью от непонятного состояния. Только это дало возможность Жиге первому открыть рот.

— Хорош стучать, уроды! Дверь сломаете! Да открою сейчас, открою!

Он только начал подниматься с колен, как взгляд, задержавшись на моем перевязанном плече, заставил его замереть. В дверь снова застучали. Глаза Жиги растерянно бегали от меня до двери и обратно. Он явно растерялся. Стук снова повторился, но уже более сильный и настойчивый. Пальцы сами вцепились в рукоять пистолета.

— Подойди. Спроси. Но не открывай.

В ответ он кивнул головой, после чего поднялся с колен и медленно, словно во сне, пошел к двери.

— Кого принесло?!

— Жига открывай! У меня пузырь! В натуре!

Голос был сильный и резкий, явно не принадлежавший полупьяному бомжу.

"Это за мной!".

Страх, отодвинув боль, помог мне сесть, прислонившись спиной к облезлым обоям. Жига в растерянности топтался у двери. Щелкнув предохранителем, я стал медленно поднимать пистолет, стараясь раньше времени не напрягать руку.

"Если удастся убить всех — будет шанс. Иначе…".

В следующую секунду замок двери был выбит сильным ударом. Дверь, резко распахнувшись, сбила с ног хозяина подвала. В сдавленный вопль Жиги вплелись негромкие хлопки. Один, второй, третий. Стреляли наугад. Брали на испуг, на неожиданность, пытаясь понять, где я и как отреагирую. Вслед за выстрелами, в подвал в прыжке влетел человек.

Пистолет дважды дернулся в моей руке и тело незваного гостя вместо того, чтобы красиво уйти в перекат, глухо шлепнулось на старый потрескавшийся линолеум. Ствол моего пистолета уже развернулся к дверному проему, ловя следующую мишень, как в грудь словно ударили гигантским кулаком, выбив из меня весь дух. Рука с оружием безвольно упала. Окружающий мир стал меркнуть…

ЧАСТЬ 1. ДИКИЙ ЗАПАД

ГЛАВА 1

Вечерние тени уже легли на городок под названием Моралес, когда два ковбоя медленно въехали на пыльную главную улицу и направились к конюшне. Они проезжали мимо офиса шерифа, как дверь неожиданно распахнулась, и на пороге показался сам представитель закона Фред Морган с листком бумаги в руках.

— Привет, Фредди! Здорово, шериф! — вразнобой поздоровались ковбои.

— Привет, парни!

— Кто-то новый появился, Морган?!

— Старый, — буркнул шериф, прикрепляя афишку о розыске преступника к стене офиса. — Второй год ловят, а поймать не могут. Из банды братьев Уэйнов.

Ковбои свернув, подъехали поближе. Молодой ковбой, почти еще парнишка, удивленно присвистнул, прочитав афишку.

— Чего свистишь, читай! — раздраженно бросил ему второй ковбой, мужчина в годах, с длинными густыми усами.

— Разыскивается Джек Льюис! Живым или мертвым! Награда 3000 долларов! Разыскивается властями штатов Техас и Арканзас за ограбления и убийства! Приметы: возраст — 23–25 лет; рост -187 см; глаза — серо-голубые! Особые приметы: татуировка в виде головы орла на правом предплечье!

* * *

Окружающий мир ворвался в меня вместе с болью. Первый ее натиск был настолько силен, что я невольно застонал. Глаза смотрели на окружающий мир, словно через грязное стекло вагона, напряженно ловя постоянно ускользающую от взгляда картину. Потолок. Спинка кровати. Одеяло. Я уже начал проваливаться в темноту небытия, как в поле зрения неожиданно появилась странная фигура. В чем проявилось ее необычность, сначала я не мог понять, сил только хватало, чтобы удержать свое сознание, не дать ему скользнуть в беспамятство. Мужчина остановился в шаге от моего изголовья.

"Усы. Как… у… Тараса Бульбы. Шляпа, как… у ковбоя и еще… лошадью пахнет. Откуда он… такой… взялся?".

Сделав над собой усилие и отделив часть своего сознания от ломающей меня боли, я стал разглядывать странного типа. Густые, пышные усы, свисавшие кончиками вниз. Шляпа с большими полями. Белая рубашка без воротничка. Жилет. Цепочка, один конец которой прятался в жилетном карманчике. Брюки на подтяжках, заправленные в высокие, облегающие ноги, сапоги. В довершение всего у обладателя странного гардероба на груди сверкала звезда американского шерифа, а на поясе — патронташе в кобуре висел револьвер. Всю свою жизнь, имея дело с различными типами оружия, я естественно заинтересовался исторической реликвией, торчащей из его кобуры.

"Судя по виду, весит весьма прилично. Но кто этот ковбой? И что он здесь делает? — не успел последний вопрос сформироваться в моей голове, как хозяин оружейного пояса, до этого пристально вглядывавшийся в меня, воскликнул: — Вот дерьмо!

Человек, одетый как американский шериф, выглядел крепким, жилистым мужчиной с обветренным и загорелым лицом. Взгляд холодный и цепкий. Как мне показалось, он даже несколько напрягся, встретившись со мной взглядом, по крайней мере, об этом свидетельствовала рука, непроизвольно опустившаяся на рукоять револьвера. Некоторое время мы смотрели друг на друга, пока он, не повернув голову чуть назад, громко не закричал: — Док!! Давай сюда!! Этот чертов ублюдок очнулся!!

Снова повернувшись ко мне, он сказал, причем явно недовольным тоном: — Умеешь ты, Джек, людям жизнь портить. Думал, хоть на веревке сэкономим, и вот на тебе. Лечи теперь тебя, висельника. Я уже сегодня хотел послать нарочного к судье…. Думал — помрешь, тогда мы твоих дружков быстренько повесим, а теперь жди, пока ты на ноги станешь, чтобы вместе с ними до виселицы дойти. Ладно, сейчас послушаем, что док скажет. Может, мне все-таки повезет, и ты еще помрешь.

Говорил он вроде понятно, но смысл его слов для меня был весьма тёмен.

"Джек. Это он про меня, что ли? Виселица? Дружки? Я наверно брежу. Иначе откуда мог появиться этот ряженый? И где я, черт возьми, нахожусь?".

Несмотря на боль, часть сознания начала автоматически изучать пространство вокруг себя на предмет опасности. Это было заложено в меня преподавателями спецшколы на уровне рефлекса. Как у собак академика Павлова. То, что я смог охватить взглядом, вызвало у меня, точно такое же удивление, как и этот странный тип. Помещение представляло собой деревянный барак без малейших признаков цивилизации, о чем говорило отсутствие даже стандартной прикроватной тумбочки. Спинка кровати была металлической, да еще какой-то архаической постройки. Линялая тряпка, типа занавески, висящей на веревке, отгораживала угол, где я лежал, скрывая от меня все остальное помещение. Солнечный свет падал из-за моей головы, значит, окно там. Попытка повернуть голову в сторону окна отдалась в теле такой болью, что я не выдержав, застонал. Больше мне уже ничего не хотелось знать. Борясь с приступом, я даже не сразу заметил появление полного мужчины, лет сорока пяти, с солидным животом и большими сильными руками. У этого типа усы, в отличие от шерифа, завершались плотной окладистой бородкой.

— Билл, тебе сколько раз говорить, это больница, а не поле боя! Чего ты орешь каждый раз так, словно поднимаешь солдат в атаку?!

— Ты мне лучше скажи Митчелл, почему он еще не сдох? Кто мне недавно говорил, что с такими дырками не живут?!

— Я тебе что, Господь Бог?! Он один знает, кому жить, а кому умереть! А я всего лишь доктор в этом Богом проклятом захолустье! Отступи, дай посмотреть на больного!

Отодвинув животом нахмурившегося Билла, он наклонился надо мной. Из-за длинного фартука, закрывавшего грудь, местами заляпанного кровью, выглянули широкие подтяжки. Бесцеремонно сдернув одеяло у меня с груди, эта пародия на доктора начала ощупывать меня, причиняя сильную боль. Мне ничего не оставалось, как стиснуть зубы и терпеть.

— Так. С плечом хорошо. Теперь грудь… рана чистая. Рот-то открой! Язык! Так. Температура есть, но лихорадка ушла. Хорошо молодчика отделали. Пуля в грудь и в плечо. Да крови сколько потерял…. И все равно умирать не хочет. Как зверь за жизнь цепляется.

— Пить. Воды, — я с трудом вытолкнул сухие, ломкие слова через непослушные губы.

Не обращая не малейшего внимания на мою просьбу, он продолжил обследование, одновременно продолжая говорить: — А впрочем, он зверь и есть. Похоже, пуля не задела внутренних органов. Да — а…. Не повезло тебе, Билл. Он встанет на ноги…. недели через две. Все. Я пошел. У меня еще куча дел благодаря этому бандиту.

— Что Маклин совсем плох?

— Выглядит хуже, чем хотелось бы! А к тебе, — он обратился ко мне, — попозже сестру пришлю. Она сейчас занята.

С этими словами он развернулся и исчез за занавеской. Растревоженная этим садистом боль постепенно стала стихать, снова возвращая мне интерес к окружающему миру. Скользнул глазами по уже знакомой для меня обстановке. Нет, это однозначно не похоже на больничную палату, даже если предположить, что она находиться в самой что ни есть глуши. И еще…. Весь разговор велся на английском языке! Как это я сразу не сообразил?! Тип, изображающий американского шерифа, странный доктор, вся эта архаичная обстановка не соответствующая времени. Что все это значит? Спектакль, поставленный ради меня?! Но ради чего?! Ведь я прекрасно помнил обстоятельства, благодаря которым оказался у татуировщика Жиги. Помнил, как ворвались в подвал мои преследователи. Помнил, как убивал и умирал…. Умирал?! Но я же не умер. Скосил глаза на человека, одетого шерифом. Бред… наяву?

— Где я? Кто я? — я попытался спросить громко и внятно, но сумел лишь выдавить из себя хриплый шепот.

Некоторое время человек по имени Билл недоуменно смотрел на меня. Потом, скривив в насмешке рот, сказал: — Тебе всадили две пули в грудь, а не в голову, Джек! Так что брось придуриваться! А на вопрос: кто ты? — отвечу. Ты бандит и убийца, без чести и совести! Двое твоих дружков уже жарятся в аду, а через две недели вы втроем к ним присоединитесь. А потом придет время братьев Уэйн! Ты думаешь, рейнджеры оказались в городе случайно? Как бы, не так! Это была засада! Когда твою голову оценили в три тысячи, тут же нашелся ублюдок, охочий до легких денег. Но Бог все видит, и кара настигла иуду. Вместо денег предатель получил пулю. Ты, наверно, хочешь знать, кто он? Это Мидлтон. Да тот самый банковский клерк. Он сначала продал вам своего хозяина и благодетеля, а потом решил, что выгоднее продать вас. Нам после этого осталось только организовать засаду! Видишь, как все просто! Теперь, когда за голову каждого из Уэйнов дают по четыре с половиной тысячи долларов, я жду появления нового иуды. Знаешь Джек, за полтора года шерифом я понял, поймать таких, как ты, можно только случайно. За вами не угонишься! То вы грабите банк в Тоскане, а уже через две недели останавливаете почтовый дилижанс по дороге в Колумбус. Я правильно говорю, Джек? Ну что ты молчишь?

Я слушал этого человека и одновременно пытался понять смысл происходящего, но в голову ничего не приходило кроме дурацкой мысли, что нахожусь под действием наркотика, давшего подобный эффект. Но если это считать правдой, то, как же боль, терзающая тело или свежий ветерок, дующий из-за занавески, донося до меня аромат луговых трав и цветов. К чему можно отнести звуки, доносящиеся снаружи: ржанье лошадей, цокот копыт о твердую землю, скрип деревянных колес и громыхание тяжелого фургона. Чем я больше вслушивался в свои ощущения, пытаясь уловить в них фальшь, тем больше приходил к мысли: если это бред или галлюцинация, то, что тогда реальность?

— … твои дружки — висельники, оставшиеся в живых, Джесси Бойд и Роберт Форд….

Боль и сбитый с толку разум объединились против меня, терзая с удвоенной силой. Мне был нужен ответ. Сейчас. В эту секунду. Облизав сухие губы, я резко перебил шерифа: — Билл, кажется, я спросил тебя: где я? Где я?!

Шериф, замолкнув на полуслове, некоторое время пристально вглядывался в меня: — Откуда у тебя этот странный акцент, Джек? Мне говорили, что ты стопроцентный американец.

— Я… в Америке? Слушай, шериф, мать твою, ты говори, но не заговаривайся! Еще раз спрашиваю: где я?! — от полного непонимания ситуации, а также от чувства, что меня зачем-то выставляют идиотом, у меня прорезалась злость, а вслед за ней и голос.

Шериф вместо ответа, стал переминаться с ноги на ногу, явно чувствуя себя не в своей тарелке.

— Э-э… Я… сейчас дока позову.

— Не надо его звать. Просто ответь.

— Америка. Техас. Ты меня начинаешь злить, Джек! Может тебе еще и год сказать?

— Скажи!

— 1869 год.

Он не врал! Мой мозг, несмотря на мое состояние, просканировал мимику, жесты, поведение этого человека и выдал результат: не врет. В нем была злость, раздражение, доля неуверенности, но не было лжи. Я ее не чувствовал, но просто так взять и поверить его словам не мог. Глаза заскользили по помещению, пытаясь найти хоть что-то, что могло бы указать на розыгрыш. Грубо беленый потолок. Занавеска, колеблющаяся ветерком. Плотная шерсть одеяла под пальцами. И еще этот мужик, стоящий перед моей кроватью, в одежде шерифа времен Дикого Запада. От него несло табаком и лошадью. Запахи и звуки…. Все было против меня. Это была цельная картина чужого времени, без малейшего изъяна. Может быть оно и так, но оказаться на сто сорок лет назад…

"Раз и…! Нет, этого не может быть! Просто не может быть, — я был в растерянности, что со мной бывало крайне редко. — А если попробовать сбить его с толку? Он сейчас уверен в себе и не ожидает подвоха. Хуже не будет".

— Актер из тебя никудышный, парень. Играешь с чувством, но достоверности — ноль! — при этом я постарался скривить губы в усмешке. — Консультант ваш где? Придется ему лекцию по истории Америки прочитать! А камеру где прячете?

После моих слов с шерифом чуть не случился удар. Глаза округлились, челюсть отвисла.

— Ты, что Джек, совсем того? Или бредишь?

"Или он великолепный актер, или я…попал в прошлое. Прыжок во времени. Но как такое может быть? Стоп! Он говорил, что я…. Как я сразу не догадался!".

Затаив дыхание, медленно и осторожно я поднял правую руку на уровень глаз. И тут же уронил обратно.

"Этого… не может быть! И все же… Рука не моя, а разум мой. И память моя. Это что же… душа переместилась? Как же так?".

Хотя я продолжал пребывать в шоке от случившегося, но, будучи профессионалом, чья работа была заключена в жесткие рамки, где не было места эмоциям, мой мозг уже включился в привычную работу, начав обрабатывать и анализировать окружающий мир, словно я находился на враждебной территории. Теперь, когда шериф из киношного героя превратился в реального человека, представителя местной власти, он стал представлять для меня интерес, являясь источником информации. И как к любому информатору, к нему нужно было найти подход.

"Доктор сказал, что он орет будто солдат в атаку….Значит, солдат".

— Билл, ты воевал?

— В третьей кавалерийской дивизии генерала Кастерса, — он произнес эти слова с явным чувством гордости. — Прошел войну от начала до конца, закончив сержантом.

Сказав это, он почти рефлексивно стал по стойке «смирно». Выпрямился, плечи подал назад.

"Вот уж истинный солдат! Уже готов в бой, только приказ отдай! Интересно, генерал Кастерс это южанин или северянин? Впрочем, мне какая разница".

— А кто сейчас президент?

— Генерал Грант. Улисс Грант.

"Пятидесятидолларовая бумажка. Хоть один знакомый".

— Что это за город?

— Данвилль, — он отвечал на мои вопросы, не думая, автоматически, а сам тем временем внимательно вглядывался в мое лицо, пытаясь понять, говорю правду или у меня действительно что-то с головой, но, так и не придя к какому-либо решению, он решил закончить разговор, ответив на мой очередной вопрос следующими словами: — Джек, как ты не крути, а все одно тебе плясать на пару с конопляной тетушкой!

Затем резко развернулся, отдернул занавеску и вышел.

"С конопляной тетушкой? А… понял. Это, он виселицу имел в виду".

Через неделю шериф пришел снова, но уже в компании из двух человек. Оба относились явно к разряду власть имущих. Одеты строго. Сюртуки и жилеты темных тонов. Белые рубашки. Высокие стоячие воротнички. Шляпы — котелки. Об их состоятельности говорили массивные золотые цепи, свисающие из жилетных карманов. Правда, у мужчины, стоящего позади всех, было еще два украшения, помимо золотой цепи. Кольцо — печатка на мизинце, которое он постоянно крутил, явно нервничая и начавший уже сходить здоровенный синяк на левой стороне лица. Один из незнакомцев, шедший первым, имел круглую физиономию, обрамленную пышными бакенбардами, плавно переходящими в такие же пышные и густые усы. Остановившись перед кроватью, он стал рассматривать меня оценивающим взглядом торговца, пытающегося понять, получит он с этого товара какой-либо навар или нет. За эту неделю, пообщавшись с местным народом, я пришел к выводу, что все они люди простые и незатейливые, не умеющие столь искусно прятать свои чувства, как последующие поколения. Нет, они не выпячивали их наружу, старались их скрывать, но делали это, на мой взгляд, несколько наивно.

"А важности то в нем сколько! Местный мэр? Скорее всего. Судя по взгляду, пришел с каким-то предложением. А вот второй… для меня загадка. Гладкий и прилизанный. Может секретарь мэра? Но кто же его так отделал? И врезали, похоже, от души".

Мы рассматривали друг друга до тех пор, пока шериф Билл, этот непосредственный парень, не ткнул пальцем в синяк «секретаря»: — Льюис, ты это тоже не помнишь?!

Ведь это твой приклад оставил эту отметину!

"Прилизанный" бросив возмущенный взгляд на шерифа, сделал шаг в сторону, подальше от представителя закона и поближе к своему боссу. Но шерифу, похоже, было плевать на светские условности: — Ну, что ты теперь скажешь, висельник?!

"Так это я ему приложил! Теперь бы знать, за что?".

— Слушай, Билл, этого человека я вижу впервые в жизни. Что я должен вспоминать?

— Ну, ты и сукин сын, Джек Льюис! — шериф задохнулся от возмущения, лицо побагровело, пальцы сжались в кулаки. — Ты же, сволочь, его банк грабил! А теперь…!

Тут не выдержал банкир. Нервы у него, похоже, были уже на взводе, поэтому он сразу перешел на крик: — Сволочь!! Ты смеешь утверждать, что никогда не видел меня?! Это не поможет тебе избежать петли, Льюис! Ты за все заплатишь, грязный бандит!!

— Успокойтесь, уважаемый Барристер, — теперь слово взял большой босс. — То, что он все отрицает, не принесет ему никакой пользы. Он взят с оружием в руках на месте преступления. К тому же он обвиняется в ограблениях и убийствах в составе банды, на территории двух штатов. Не так ли, шериф?

В голосе этого человека звучало упоение властью. Было видно, что он относиться к типу людей, которым дай власть, и они начинают считать себя вершителями человеческих судеб, а каждое свое слово — откровением. Но, похоже, даже в этом городишке с населением в сто пятьдесят человек он не смог завоевать себе должного уважения, судя по хитрой усмешке шерифа, промелькнувшей после слов большого босса, а уж этого я бы точно большим умником не назвал.

— Все верно, Клайд.

— Шериф, я тебе сколько раз говорил, что когда я при исполнении…

— Хорошо, хорошо, господин мэр, как скажете, — по лицу Билла скользнула новая ухмылка. — По официальным данным за бандой братьев Уэйн числятся ограбления пяти банков, четырех поездов и шести дилижансов, не считая разбоев на дорогах и налетов на фермы и ранчо. На банде также висит двенадцать трупов. Пятеро из них были представителями властей и служащими компаний. Шериф, помощника шерифа, агент железнодорожной компании и два охранника из "Уэллс Фарго". Эти убийцы заслужили не одну, а по две виселицы каждый!

Слова шерифа всколыхнули, в который раз, мысли о смерти, которые я старался держать в узде, что не всегда получалось. Вот и сейчас они вылезли наружу, простые и страшные, как сама смерть. Меня загнали в угол там, а предстоит умереть мне здесь. В чем же тогда смысл этого переноса? Или Господь Бог посчитал, что я еще не полностью рассчитался за грехи своей прежней жизни? Меня уже не занимала проблема переноса сюда, как первую пару дней, теперь я каждую минуту посвящал поиску способа или возможности избежать виселицы, пока, наконец, не пришел к печальному выводу, что если мне кто-либо не поможет, моя жизнь закончиться на помосте. Если, конечно, моя душа в момент смерти не решит еще в кого-нибудь переместиться. Я уже собрал достаточное количество общей информации, чтобы понять: шансов на побег нет. Ни одного. Ближайший город находится в шестидесяти милях отсюда. Именно в нем расквартирован взвод рейнджеров, с помощью которых была устроена засада на Джека Льюиса, а помимо него, на ближайшие пятьсот миль вокруг раскинулась равнина с редкими человеческими поселениями — фермерские поселки и ранчо. Не имея ни знакомых, ни оружия, не зная местной географии, а также мест, где можно укрыться, я был наподобие слепого в стране зрячих. В довершение ко всему я был посредственным наездником.

Неожиданно надо мной нависло злое лицо шерифа: — Ты, что спишь с открытыми глазами, Льюис?! Если нет, то отвечай, когда с тобой разговаривают! Или ты, крыса кладбищенская, считаешь себя…!

— Успокойся, шериф! Мы пришли сюда не для угроз, ведь верно? У нас есть для этого человека предложение. Деловое предложение. Тебе интересно выслушать его, Льюис? — голос мэра на последней фразе изменился, из властного стал вкрадчивым.

— Да.

Тень надежды коснулась моей души.

— Через неделю, Льюис, тебя переводят в офис шерифа, к твоим дружкам. Там вы, обсудив все, что с вами произошло, начнете искать возможность побега. Это естественно для людей, приговоренных к виселице. Ведь никому не хочется умирать. Хотя бы взять тебя, Джек. Ты же хочешь жить, не правда ли? — он сделал паузу в ожидании моей реакции на свои слова, а когда понял, что я не собираюсь реагировать на них ни словом, ни мимикой, по его лицу проскочила досада. — Ты же знаешь, как говорят ковбои, Джек: жизнь подобна укрощению лошадей, где тебя часто выбрасывает из седла. Так и тебя, Джек, выбросило. И ты соврешь, если скажешь, что опять не хочешь вскочить в седло!

— Клайд, что ты распинаешься перед этим висельником! Нам что тут стоять до вечера?!

— Ты как был Билл тупым служакой, так им и остался! Человек должен осознать, что у него нет выбора! — теперь, похоже, начал заводиться мэр. — А для этого его надо подвести к мысли…! Тьфу! Перед кем я распинаюсь! Ты же не способен…!

Мэр замолк, изобразив на лице трагедию великого мыслителя, чьи мысли опять оказались не поняты мелкими и тупыми людишками, после чего, приняв снова важный вид, продолжил: — Хорошо! Я буду краток! Джек, мне нужны братья Уэйн. Поэтому мы хотим предложить тебе такой план. Один из этих двоих бандитов, сидящих сейчас в тюрьме, бежит. Находит братьев и приводит их на выручку тебе. Здесь их ждет встреча с рейнджерами, после чего ваши пути расходятся. Ты на свободу, они со своей шайкой — на виселицу.

Для тебя будет только одно условие — убраться из штата как можно быстрее. Так как тебе наше предложение?

"Ну, ты и сволочь, Клайд. Впрочем, мне, что за дело. Предложение поступило. Принимать его или нет? Они, похоже, не верят, что Джек потерял память. Думают, что он знает, где логово банды. А те двое, Форд и еще один, значит, на предательство не пошли. Или не знают где тайное убежище? Как бы то ни было, в любом случае, надо соглашаться. Хуже уж точно не будет, чем есть".

Некоторое время я хмурился, изображал угрызения совести, а затем зло буркнул: — Хорошо. Согласен.

Мэр, при моих словах, засиял, словно новенький пятак на солнце, очевидно, этот «гениальный» план был его детищем. Затем бросил торжествующие взгляды на свою свиту, сначала на шерифа, а потом на банкира. Шериф в ответ нахмурился, а банкир выдавил из себя довольно кислую улыбку, но, судя по довольному лицу мэра, ему было наплевать на их чувства. Затем мэр, посчитав свою миссию выполненной, коротко кивнув мне на прощание, развернулся и важно, с чувством собственного превосходства, вышел. За ним исчез за занавеской банкир. Шериф задержался, очевидно, что-то хотел сказать мне, но в последнюю секунду передумал, обдав меня презрительным взглядом, резко развернулся и вышел вслед за ними.

"Чем черт не шутит, вдруг кто-то из бандитов знает, как найти этих братьев Уэйн. А тогда… у меня появиться шанс".

То, что в ловушку могут попасть люди, пришедшие меня спасать, меня не волновало. К банде я не имел никакого отношения, поэтому факт предательства, как таковой, отсутствовал. Просто представился шанс спасти свою жизнь. Вот и все. Как будут говорить потом, в двадцать первом веке: "ничего личного".

ГЛАВА 2

Схватив винчестер, помощник шерифа пинком ноги распахнул дверь и выскочил на улицу. Чернильная темнота ночи поглотила его с головой. Где-то рядом послышался цокот копыт: проскакал всадник. Вокруг гремели выстрелы и кричали люди. На секунду Бартон замер, пытаясь понять, насколько все плохо. Злость, растерянность, страх рвали его на части. Но грохот взрыва, прогремевший в центре города, заставил его сорваться с места и броситься по направлению к офису шерифа. Он уже подбегал, как где-то рядом, за домами противоположной стороны улицы, истошно закричала женщина. Бартон замер, развернулся на ее крик, пытаясь понять, что ему делать, бежать на крик или…. Как вдруг из темноты раздался голос: — Готов умереть, законник?!

— Дьявол! — проревел в ответ Бартон и выстрелил на голос.

И тут же увидел ответную вспышку. В следующую секунду что-то раскаленное вонзилось в тело Клайда Бартона, взорвавшись у него в груди. Помощник шерифа попытался выстрелить еще раз, но тело больше не слушались его. Рот был полон сладковатой на вкус крови.

"Я умираю".

Винчестер выпал из его рук. Не успело оружие упасть на землю, как грянул новый выстрел. Удар в живот пошатнул его, в попытке удержаться на ногах, он сделал заплетающийся шажок вперед, но не смог удержаться на ногах. Искорка жизни уже затухала, и он уже не почувствовал боли, когда с силой ударился о твердую землю лицом.

* * *

1869 год. Около четырех лет тому назад закончилась Гражданская война между Севером и Югом. Год с лишним, в штате Юта, рельсы соединили Восточное и Западное побережье Америки, образовав первую трансконтинентальную магистраль. Америка того времени представляла собой союз тридцати шести штатов, во главе которых стоял восемнадцатый по счету президент, генерал, герой войны за независимость, Улисс Грант. В прериях бегали тысячные стада бизонов, а индейцы то воевали с регулярной армией, то снимали скальпы с белых поселенцев, пытаясь подобным образом отстаивать свои права на свободу и независимость. Еще дальше за океаном находилась Россия с батюшкой — царем и двухглавым орлом, а рядом с ней раскинулась Европа с королями, кайзерами и прочими самодержцами. Все было правильно и логично в этом мире, идущего, как и положено, из прошлого в будущее, за исключением меня, человека, пришедшего из будущего в прошлое. Евгений Турмин и Джек Льюис. Каким-то образом наши личности оказались связаны. Я даже подозревал, что связующую роль здесь сыграла татуировка. Правда, мои подозрения были основаны только на моих личных ощущениях и догадках. Также я подозревал, если копнуть глубже, то возможно, наше сходство, опирается не только на тату и внешней схожести наших занятий, а имеет некую внутреннюю духовную близость. До этого я не думал о Льюисе, как о личности, а как о последнем сукином сыне, из-за которого я оказался в смертельной западне. Теперь, когда обстоятельства несколько изменились, и у меня появился шанс, мне хотелось узнать об этом бандите как можно больше, чтобы не попасть впросак при разговоре с моими коллегами по разбою и налетам. Для сбора информации, в основном, я использовал своих охранников, набранных из местных добровольцев и стороживших меня круглые сутки. Я использовал их скуку, особенно в ночное время, предлагая им себя в качестве благодарного слушателя. И они охотно, не скупясь, делились со мной всем тем, что знали о банде и ее членах.

Оказалось, что братья Уэйн, Майкл и Барт познакомились с Джеком Льюисом на Гражданской войне, воюя на стороне южан. Всю войну они прошли плечом к плечу от начала до конца, под командованием генерала Генри Ли, вплоть до того дня, когда была подписана безоговорочная капитуляция. Если кто-то решил, что дело южан проиграно и сложил оружие, то только не они! Горячие сердца, ущемленное самолюбие и жажда реванша толкнула их на продолжение борьбы, правда в несколько иной форме. Они вступили в Ку-клукс-клан, в то время только начинавший формироваться как движение. Но спустя время они выходят из организации, создав свой отряд под названием "Белый Орел", постепенно выродившийся в обычную банду. Их первой пробой сил был налет на почтовый дилижанс, затем последовало ограбление поезда. После чего они вошли во вкус. Банки, поезда, сборщики налогов, богатые ранчо. Вместе с их успехами росла численность банды. До этой ловушки, в которую угодили пять человек, в том числе и Джек Льюис, считалось, что в банде порядка двенадцати — пятнадцати человек. Судя по тому, что ей удавалось действовать на протяжении двух лет, банда была хорошо организована и мобильна, к тому же она действовала на громадной территории двух штатов, Техаса и Арканзаса. За два года своей деятельности банда так достала власти штатов, что те, чуть ли не каждые полгода поднимали суммы вознаграждений за головы бандитов. Но благодаря тому, что банда не трогала фермеров и мелких ранчеров, к тому же частенько потрошила сборщиков налогов, столь нелюбимых в народе, она сумела приобрести статус "народных героев" и до последнего дня предателей не находилось. Естественно, что уходить от наказания им помогал не столько образ героев, сколько страх населения перед ними. Ведь бандиты, они и есть бандиты, скорые на расправу, особенно для предателей, но как бы то ни было, их «подвиги» постоянно были на слуху у народа, о них много говорили, о них писали в газетах. Особенно журналисты выделяли братьев Уэйн и Льюиса, посвящая им целые статьи, поэтому ничего удивительного не было, что люди знали об этих бандитах ненамного меньше, чем о своих соседях. Правда, подобные сведения частенько ничего не имели под собой, кроме ничем ни сдерживаемой человеческой фантазии. Ранняя биография Джека Льюиса, как раз относилась к подобному случаю. По крайней мере, только за одну неделю я услышал два разных варианта его биографии. Проанализировав, решил, что более или менее достоверная информация относиться только к последним пяти годам его жизни. А вот давно ходивший слух о татуировке в виде головы орла у каждого члена банды, после провала ограбления банка, подтвердился, чем несказанно порадовал «почитателей» банды. Все мои охранники, как один, были сильно расстроены, узнав о моей утрате памяти, так им хотелось узнать волнующие кровь подробности «подвигов» банды братьев Уэйн из уст самого Джека Льюиса. Особенно их интересовал бандит по кличке «Апач» Томсон, который, как мне рассказывали, является личным палачом братьев Уэйн, пытая и убивая людей по их одному лишь слову.

— Вот его бы пристрелили сразу, не раздумывая, как бешеного пса, попади он в руки преследователей, — так закончил о нем свой рассказ мой охранник Стив Мэгон. — Такая мразь, в человеческом образе, не должна жить на божьем свете.

— А как насчет меня? — тут же поинтересовался я.

Как оказалось, о Льюисе ходила слава человека, никогда не стреляющего в спину врагу. Уже этим он выделялся в лучшую сторону от остальных бандитов, а потому заслуживал справедливого суда.

— Какая разница. Или сразу на суку вздернут, или потом повесят после оглашения официального приговора, — скептически заметил я. — Смерть, она и есть смерть.

И тут с удивлением узнал, что подобные мероприятия сами по себе являются праздником, а если с участием популярного лица, то это уже событие, чуть ли республиканского масштаба. И на суд и на повешение соберется народ, живущий в радиусе двухсот, а то и трехсот миль. Приедет семьями, с запасом продуктов. Возможно, устроят ярмарку. Увидев в моих глазах изумление, охранник, охотно пояснил: людей соберется много, так почему бы им не заработать лишний доллар, если есть такая возможность. Мне только оставалось озадаченно хлопать глазами, слыша подобные откровения. Конечно, слушать о подобном было занятно, если при этом не думать, что вешать будут тебя, к тому же я обычно старался сводить пустые разговоры к конкретным людям, поступкам и фактам, связанным с личностью Джека Льюиса.

Судя по всему, этот парень являлся не только честным бандитом, но и в своем роде новатором среди здешних профессионалов грабежа и налетов. Именно он сделал обрез основой нового способа грабить банки. Два последних ограбления банков прошли по одному и тому же сценарию, при его непосредственном участии. Днем, в наиболее жаркое время дня, когда в банке почти нет клиентов, в операционный зал заходил молодой человек в праздничном наряде мексиканца, богато обшитым серебряным галуном и наброшенным на плечи ярким пончо. Трудно увидеть в празднично одетом человеке бандита, даже наметанному глазу, особенно если тот без оружия. Служащие пребывали в спокойном расположении духа ровно до того момента, пока из-под пончо не появлялся на свет ствол дробовика, до этого висевший на особой петле под мышкой, скрытый цветастой накидкой.

Работники банка, только начинали понимать, насколько далеко зашла в своем развитии человеческая подлость, как в банк врывались остальные бандиты. Дальше следовало банальное выгребание наличности из сейфа и карманов посетителей, если те оказывались на тот момент в банке. После чего всех связывали и запирали в дальней комнате.

"Кольт, дробовик, винчестер. В книгах, и в кино, насколько помню, на первом месте стоял револьвер. Даже банки грабили с револьверами. А тут, за все время, видел только один, у шерифа, а у моих охранников — дробовики и винтовки. Ладно, это не столь важно. А пока подведем итоги. Джек Льюис, налетчик и грабитель, но не отморозок, по местным понятиям. Трупы за ним числятся, даже, по-моему, говорили, что он убил помощника шерифа и охранника почтового дилижанса. Что тут на это скажешь? Издержки профессии! Парень физически здоровый. Возраст двадцать три — двадцать пять лет. Воевал четыре года. Потом больше года где-то болтался. Ку-клукс-клан и все такое прочее. Два года в банде. Является белой вороной среди бандитов: не стреляет в спину. Так, по крайней мере, о нем говорят. Не любит черных, индейцев, мексиканцев. Судя по кулакам, — я в который уже раз оглядел мощные кулачищи, доставшиеся мне по наследству, — врежет, слабо не покажется. Похоже все. Хотя нет. Есть еще цена за его голову, впрочем, теперь уже за мою. Есть в этом определенная изюминка: не каждый человек знает, сколько он стоит, а я вот знаю. Три штуки баксов. Для этой Америки, похоже, это довольно большие деньги, если судить по словам того же Мэгона, который проработал четыре месяца ковбоем на ранчо, а получил за свой труд только сто долларов. А тут три тысячи! Это же как надо насолить властям, чтобы те расщедрились на такие деньги!

Я изучал с таким вниманием личность Льюиса еще и потому, что это хорошо помогало отвлечься от постоянного давления на мой мозг — ожидания смерти. Ситуация у меня была типа, "хуже не придумаешь", но я к ней относился сравнительно спокойно, хотя это спокойствие было по большей части искусственным. Просто благодаря особой методике я умел отгораживаться от подобных мыслей и переживаний, к тому же в жизни я всегда старался придерживаться выражения Сенеки: "Человек жив, пока жива надежда". В свое время я случайно наткнулся на это выражение и сразу подумал, что оно в какой-то мере может представлять философскую основу моей работы. Ведь смысл моей работы бойца специальной разведки сводился также к одной фразе: "убить — чтобы выжить". Так что, та моя жизнь в чем-то была схожа с жизнью бандита Льюиса. Как он, так и я, мы постоянно ставили свою жизнь на кон, ходя по краю пропасти. Начинал я свою службу в спецназе КГБ. После того как грозный комитет приказал долго жить, батальон стал числиться за Министерством безопасности. Позже наступило время Чечни. Мне нравилось воевать, играть в прятки со смертью, чувствовать, как закипает адреналин в крови. Со временем выяснилось, что я не теряю головы в сложных ситуациях, а главное, могу анализировать — просчитывать свои и чужие ходы, то есть оказался солдатом от бога или как принято говорить армейским официальным языком: умел грамотно воевать. Мои умения были замечены, а мне предложили пройти школу спецподготовки. Потом снова была Чечня. После нескольких удачных рейдов, поручили выполнить одно деликатное задание. После его удачного завершения, только потом я понял, что это был своеобразный экзамен, меня снова отправили на учебу, после чего я стал бойцом специальной разведки. Все шло хорошо, пока в одной из командировок я не получил серьезное ранение. После трех месяцев госпиталя, наконец, получил долгожданный полноценный отпуск и кинулся в море удовольствий без оглядки. Слишком долго был лишен простых человеческих радостей, связанный по рукам и ногам спецификой своей работы. Название ресторанов и лица проституток менялись каждый день, пока судьба не свела меня с эффектной молодой женщиной, сумевшей что-то затронуть в моей душе. Праздник продолжился, но теперь для нас двоих. Любовная лихорадка, настоянная на водке, затуманив мозги, заставила забыть меня об окружающем мире, пока вдруг меня неожиданно не отозвали из отпуска. В какой-то мере я даже был рад вызову, так как мне уже не хватало адреналина в крови, да и моя влюбленность к этому моменту стала выдыхаться. Но как, оказалось, радоваться было нечему; вместо очередной командировки меня без всяких объяснений определили на новое место работы, сделав инструктором по стрельбе в одной из спецшкол. Лишив работы, они тем самым забрали у меня сам смысл жизни. Пусть он далеко не самый правильный, пусть даже сродни наркотику, как утверждают психологи, но это было то, что я знал, что умел делать, что мне по-настоящему нравилось. Попытки выяснить, почему со мною так обошлись, с большим трудом, окольными путями, но все же привели меня к одному очень высокопоставленному чиновнику, с чьей женой, как оказывалось, я крутил роман в отпуске. Хотя мне привычно решать жизненные проблемы быстро и решительно, но тут даже я спасовал, понимая, что эта ситуация не поддается тем решениям, которыми я привык руководствоваться. Весь мой жизненный и боевой опыт оказались бессильны перед этой житейской во всех отношениях ситуацией. Я злился, бесился, выбрасывал накопившуюся ярость в пьяных драках, но время шло, и я постепенно смирился с существующим положением. Правда, этому в немалой степени способствовало чувство собственной вины. Как-никак причиной своего бедственного положения был я сам. Теперь мне нужно было понять, как жить дальше, потому что размеренная жизнь служащего, пусть даже со специфическим уклоном, меня никак не устраивала. Мысли были разные, вплоть до бегства за границу. Наемники или Французский легион, Африка или Азия, мне было все равно, лишь бы снова играть в кошки-мышки со смертью. И тут неожиданно мне поступило предложение убить человека. Даже не человека, а бандита, не поделившего игорный бизнес с другим бандитом. Человек, который мне это предложил, когда-то был моим командиром, два года назад ушедшим в отставку. Не знаю, кто кого удивил больше. То ли он меня этим неожиданным предложением, то ли я его тем, что мгновенно дал согласие, не взяв время на раздумье. Почему я этим занялся? Во-первых, мне не хватало нужной дозы адреналина в крови, во-вторых — денег, а вот третье, даже не знаю, как назвать. Что-то вроде Божьей Кары. Просто я всегда считал, что негодяев нужно наказывать. Конечно, глупо подменять собой божье провидение, но человек такое существо, что ему в голову втемяшится, то он и будет делать. Так и со мной. Количество заказов постепенно росло, что говорило о моем рейтинге, а значит, о качестве исполнения. Правда, работа была не чета прежней, но как говориться, на безрыбье и рак — рыба. Все шло хорошо, вплоть до последнего заказа. Где и когда была допущена ошибка, я не знаю и вряд ли когда-нибудь узнаю, но в итоге оказался в ловушке, приведшей к моей смерти. Меня убили там, чтобы повесить здесь. Какой-то парадокс! Время от времени я пытался найти реальную подоплеку тому, что забросило меня в прошлое, но вопросы так и остались вопросами. Не хватало специфических знаний, так как всю свою сознательную жизнь я специализировался по отделению души от тела, а вот насчет ее переноса… это уже другая специфика.

На второй день, после того как я начал вставать на ноги без посторонней помощи, мне принесли одежду. Обноски с чужого плеча. Стоптанные ботинки, брюки с подтяжками, рубаху. Не раз стиранная, мятая, к тому же шитая на чье-то весьма объемистое брюхо. Развернув ее, скривился, а помощник шерифа, стоявший рядом, тут же выдал шедевр местного юмора: — Чего кривишься? В ней и в "пеньковом галстуке" ты будешь очень даже хорошо смотреться!

Его поддержал смехом, стоявший рядом охранник с дробовиком в руках. Кривясь от боли, я медленно, с трудом оделся и как только вбил ноги в грубые ботинки, охранник в ту же секунду откинул занавеску, разрешая мне, первый раз за все время, покинуть мою «камеру». При первом же шаге боль сдавила грудь, но я даже не обратил на нее внимания, все мои мысли и чувства были устремлены к тому, что находилось за дверным проемом. Какая-то часть меня вопреки всему, все же надеялась, что все происходящее окажется гигантским розыгрышем. Все эти поднятые из глубин сознания сомнения и колебания породили в душе нерешительность, обычно мне не свойственную, поэтому я остановился в шаге от порога, в луче солнечного света, падающего из полуоткрытой двери. Волнение, любопытство, страх — смесь подобных чувств, наверно, испытывает любой первооткрыватель при открытии чего-то нового, вот и я, с клубком нечто подобного в груди, толкнул дверь и переступил порог больницы. Какую то секунду впитывал в себя картину, открывшуюся моим глазам, затем коленки дрогнули, по телу пробежала дрожь, в глазах потемнело. Если бы не доктор Митчелл, шедший сзади, и сумевший в последнюю секунду поддержать меня, я бы просто рухнул на землю. Подхватив меня под мышки, он помог мне прислониться к стене больницы. Не знаю, что вызвало подобную физическую реакцию организма, но уже несколько минут спустя я почувствовал себя намного лучше и осторожно, боясь повторения слабости, открыл глаза. Яркие и жгучие лучи августовского солнца с непривычки вызвали резь в глазах. Смахнув набежавшую слезу, я вдруг почувствовал кожей тепло солнца, ощутил спиной неровность и шероховатость бревен, услышал пение какой-то птицы, кружащей высоко в небе. Медленно обвел взглядом двойной ряд обветренных, украшенных декоративными фасадами каменных и бревенчатых домов, большая часть которых никогда не знала краски, коновязи с верховыми лошадьми, пыльную утоптанную дорогу между ними, уходящую в даль по обе стороны городка и только потом перевел взгляд на толпу людей, собравшихся на противоположной стороне улицы.

"Это не только другое время… это другой мир. Чужой мир".

Неожиданно в мозг острой иглой вошло осознание полного одиночества. Чужак! Только теперь до меня дошло горькое и острое чувство, заложенное в этом слове, а чувство беспомощности, неспособность повлиять на ситуацию, еще более усугубило это ощущение.

Не сразу, но я сумел взять себя в руки. И чтобы отвлечься, стал рассматривать толпу, правда с меньшим энтузиазмом и любопытством, чем они меня.

Отдельной группкой стояли четверо мужчин и три женщины. Мужчины, в числе которых были мэр с банкиром, несмотря на жару, были одеты в костюмы — тройки, белые сорочки и шляпы. Женщины были одеты в длинные приталенные платья, на головах у них были надеты смешные шляпки, а в руках они держали зонтики. Их яркие наряды, все в ленточках и бантиках, смотрелись необычно, но все равно привлекательно. В двух шагах от местной элиты стояли два человека в серых фартуках и с засученными рукавами рубашек у входа в местный магазин. Над головами тружеников прилавка золотом горела вывеска "Универсальный магазин Браннера". Рядом с магазином возвышалось двухэтажное здание с вывеской попроще, черные буквы на белом фоне, «Отель». На его веранде, а также на широкой лестнице собралась основная часть любопытствующих. Ковбои, фермеры, лавочники, мелкие служащие. Часть из них стояли, облокотившись на перила, другие сидели на ступенях или просто стояли, в одиночку и группками. В основном все они были одеты в сапоги, жилеты и шляпы различных фасонов. Среди мужчин затесалось несколько женщин, одетых просто и скромно. Две из них держали в руках, накрытые кусками материи, корзинки. А в десятке метров, на самом солнцепеке, держась особняком, стояла группка из трех негров, в одежде сродни моей. Впрочем, мой наряд был круче. У меня были на ногах ботинки, а у них — нет. Но чего-то во всей этой картине не хватало. И только уловив краем глаза, блик на стволе винтовки охранника, понял, что почти ни у кого из них не было оружия, разве что у парочки ковбоев. Удовлетворив свое любопытство, я прислушался к гомону толпы, которая, ничуть не смущаясь моим присутствием, с большим оживлением, неумеренно жестикулируя, обсуждала меня во весь голос, при этом сыпля во все стороны незамысловатыми шутками и громким смехом. Но не прошло и пары минут, как вдруг головы зрителей, присутствующих на шоу "Известный бандит Запада Джек Льюис" одновременно повернулись влево. Я тут же оторвался от стены больницы и последовал их примеру. И увидел, как на улицу из-за угла выехал экипаж в сопровождении двух всадников, вооруженных винтовками. При их виде сердце заколотилось само собой, а на лбу и над верхней губой выступил пот. Экипаж с конвоем мне живо напомнил, разомлевшему на солнышке, что приговора никто не отменял, а удастся ли ловушка мэра — это вилами по воде писано.

Клубы пыли, поднятые колесами, еще не начали оседать, как на мое плечо опустилась рука. Повернул голову. Охранник, кивнув головой, дал понять, чтобы я шел к экипажу. Усевшись на обитое кожей сиденье, я разрешил себе немного порезвиться. Чуть привстав, я приветственно помахал рукой подступившей к коляске толпе, чем вызвал взрыв криков и свиста в народе. На месте кучера сидел другой помощник шерифа, с ярко начищенной звездой на рубахе. По обеим сторонам открытой коляски сидели на конях добровольцы из ковбоев в лихо сбитых на затылок шляпах, картинно уперев приклады винтовок в бедра. Сопровождавший меня охранник, сел рядом со мной. Помощник дернул поводьями, и мы отправились в путь. Пару раз мимо нас проносились всадники, оставляя за собой шлейфы пыли, медленно протащился фургон, но все, будь на коне или, идя пешком, останавливались, чтобы проводить взглядом мою бледную физиономию. Если первые минуты мне были интересны проявления чувств местных жителей, то уже сейчас их надоедливое любопытство стало надоедать, что нельзя было сказать о моем сопровождении, помощнике шерифа и охранниках. Они просто млели от всеобщего внимания, при этом пыжась и принимая героические позы, чем походили на детей, пытающихся подражать взрослым людям. Путь к офису оказался намного короче, чем я ожидал. Пять минут езды — и мы остановились перед очередным зданием барачного типа, правда, на этот раз каменным, с решетками на окнах.

— Теперь Джек, ты здесь будешь болеть, пока петля тебя окончательно не вылечит!

Дружный смех охранников подтвердил, что шутка удалась. Стараясь не растревожить раны, я осторожно сошел на землю. Оглянулся по сторонам и замер. В ста метрах, где заканчивались последние дома, начинался простор. Ничем не ограниченное пространство до самого горизонта, где небо сливается с землей, полное свежего ветра и нежных ароматов луговых трав, я воспринял как зверь, заключенный в клетку. Даль завораживала, манила к себе, обещая свободу. Мое состояние тут же оказалось поводом для шутки одного из охранников: — Смотрите, Джек Льюис уже себе путь для бегства намечает!

Новый взрыв хохота, после которого охранник — шутник, грубо развернул меня к двери. Меня уже ждали. На пороге стоял шериф, а из-за его спины выглядывал его очередной помощник.

Переступив порог офиса, я сразу попал в царство полумрака. Солнечный свет с трудом проникал сквозь грязные стекла обоих окон, явно не мытых со дня постройки этого заведения. Меня подвели к письменному столу, рабочему месту шерифа. Охранник с винтовкой, стал за спиной. Сам шериф сел в кресло и стал медленно и осторожно заполнять графы в пухлой, большой тетради, смахивающей на конторскую книгу. Было видно, что эта работа была для него менее привычна, чем скакать на лошади или стрелять из револьвера. Один из помощников шерифа сел на стул, стоящий рядом со столом и тут же принялся раскуривать сигару, второй законник уселся боком на край стола, поставив карабин у ноги, после чего уставился на меня немигающим взглядом. Я не стал меряться с ним взглядом, а вместо этого принялся неторопливо осматриваться. Прямо за спиной шерифа я увидел деревянный топчан — кровать с матрацем и наброшенным на него тонким одеялом. Ближе к двери ряд деревянных колышков, вбитых в стену, изображал вешалку, хотя использовалась она явно не по назначению. На двух из них висела конская сбруя. В углу стоял металлический ящик, типа сейфа, с нелепыми украшениями по углам, а также стеллаж для хранения винтовок, куда двое добровольцев, сопровождавших меня, только что поставили свои карабины. Примерно треть просторного помещения была отделена от общего пространства частыми толстыми прутьями. За ними я увидел двух людей, подошедших к решетке, при моем появлении. Как только новизна ощущений пошла на спад, я ощутил и увидел все то, что ускользнуло от меня в первый раз. Потолок в серо-желтых разводах, грязный, заплеванный пол, вонь немытых тел, грязных лохмотьев и блевотины, очевидно, въевшаяся намертво в пол и стены этого "дворца правосудия". Больше смотреть здесь было нечего. Взгляд вернулся к шерифу. Массивный стол, за которым тот сидел, с резными ножками и некогда полированной поверхностью, был завален различным барахлом. Вместе с пачкой бумаги различного формата и чернильницей лежал массивный ключ, затем еще связка из трех ключей меньшего размера, две коробки с патронами, винчестер. Завершали этот натюрморт несколько тоненьких стопок плакатов с физиономиями разыскиваемых преступников, поверх которых лежал хлыст. С видимым облегчением на лице шериф захлопнул книгу записей, затем поднялся, взял со стола большой ключ, обойдя стол, подошел к металлической двери. Щелкнул замок, дверь, проскрежетав, распахнулась. Охранник, тем временем, подвел меня к ней, после чего легким толчком в спину отправил меня в камеру. Сделав по инерции два шага, я остановился, скривился от боли.

— Что сил девать некуда, морда толстая?! — один из бандитов, здоровенный бугай, тут же выступил на мою защиту. — Человек еле дышит, а вы его в спину пихаете.

— А ему здоровья много не надо, только до виселицы дойти! — снова проявил свое чувство юмора помощник шерифа, который меня сюда привез.

— Встреться ты мне пораньше, я бы твои слова живо пулей в пасть обратно затолкал! — зло бросил хмурый здоровяк.

— Ты что, Форд, не знаешь эту крысу со звездой по имени Клайд Бартон?! В твоем присутствии он бы посмел раскрыть рот только в одном случае! — тут же встрял второй бандит, не дав охранникам открыть рта.

— В каком, Джесси?!

— Увидев тебя, он сначала затрясся от страха, а потом униженно попросил тебя выпить за его счет! Ха-ха! — выдав местный образчик юмора, бандит — балагур зашелся от смеха. — Ха-ха!

— Ха-ха-ха! — ему во все горло вторил здоровяк.

Парни так тряслись от хохота, что были вынуждены отпустить меня, и я, наконец, смог развернуться. Картина была еще та! Перекошенная от гнева физиономия Бартона, злые морды охранников, только шериф, закрывший камеру, стоял с невозмутимым лицом. Но, похоже, помощник шерифа был не из тех людей, которые останавливаются на половине пути. Держа в руках винчестер, он решительно шагнул к прутьям решетки. Судя по бешеному взгляду, похоже, Бартон был готов действовать, к тому же рядом с ним, плечом к плечу, встали охранники — добровольцы, вместе с другим помощником шерифа.

"Что это с ними?! На солнце что ли перегрелись?! — не успела эта мысль сформироваться у меня в мозгу, как тут же получил на нее ответ бандита — остряка: — Мы их тут с утра до вечера подначиваем, вот они на стенку и лезут!

Неожиданно клацнул затвор, загоняя патрон в ствол. Клайд Бартон был, похоже, готов, сам вершить правосудие, не дожидаясь суда, зато остальных этот звук охладил. Нахмуренные лица людей разгладились, злоба в глазах потухла. Шериф, стоявший сбоку и внимательно наблюдавший за происходящим, неожиданно сделал шаг вперед и стал перед Бартоном.

— Назад! — его голос прозвучал резко, зло и требовательно. — Ты что, телок безмозглый, что бы идти на поводу у бандитов?! Убери винтовку! Ублюдки свое получат, я тебе говорю!

Когда дверь за добровольцами и Бартоном закрылась на засов, шериф уселся на свое законное место, после чего закинул ноги на стол и надвинул на глаза шляпу. Его второй помощник некоторое время стоял у окна, потом сел на стул и уставился своим неподвижным взглядом в пространство.

— Жаль, что эти грязные ублюдки не решились ворваться к нам, — сказал бандит, чуть не спровоцировавший самосуд, после того, как мы сели на лавку.

Молодой, не больше двадцати лет, с холодными глазами и жестким выражением лица, на котором алел шрам от ножа, Джесси Бойд являл собой, по моему разумению, истинный образчик бандита Дикого Запада.

— Почему, Джесси? — спросил здоровяк, глядя на своего приятеля по-детски наивно.

Верзила, похоже, был туговат на голову. Природа, отказав ему в мозгах, взамен дала излишек силы. Парень прямо бугрился мышцами.

— Потому что пуля лучше петли! — сказал, как отрезал Бойд.

— А по мне…

— Я уже знаю, что ты хочешь сказать, Форд! У тебя на лице все написано! — отвернувшись от приятеля, Бойд развернулся ко мне. — Ты как, Джек?

— Нормально, Джесси. Только голова…

— Слышали. Ладно, ты полежи Джек, а то чего-то совсем бледный лицом стал. После поговорим.

Устроившись на самом конце лавки, бандиты освободили мне место, чтобы лечь. Немного поерзав, наконец, я нашел на жестких досках наиболее удобное положение для тела, после чего закрыл глаза. Мне надо было разобраться и сделать выводы, из того, что я сегодня увидел. Во-первых, подтвердились мои самые первые наблюдения. Люди здесь просты, открыты и доверчивы. В этом не было ничего удивительного, ведь их личная жизнь, практически выставлена на показ. Да и куда и ее спрячешь в городке на три десятка домишек с несколькими магазинами в центре городка и двумя салунами, на въезде и выезде. Во-вторых, их законы — это их жизнь. Как мне сказал один из моих охранников, по жизни — ковбой, здесь, на Западе, есть три преступления, за которые кара только одна — смерть. Убийство человека (если это была не самозащита, и при свидетелях), изнасилование женщины, конокрадство. Эти законы явно соответствовали библейскому варианту: не убей, не возжелай жену ближнего своего, не укради. Просты и доступны. Так же как и кара для отступников от этих законов — петля и пуля. Судьба человека здесь решалась быстро. Как сказал тот же разговорчивый ковбой, здесь иной раз больше времени затрачивалось на выбор и покупку оружия или стадо скота, чем на разбирательство вины человека.

"Судя по всему, это край, где люди живут, полагаясь только на себя и на бога, — сделав подобный вывод, я разрешил себе расслабиться и просто полежать. Некоторое время перебирал в памяти картинки сегодняшнего дня. Перед глазами проплывали лица, жесты, слова. Между ними всплывали более мелкие детали. Обломанные и грязные ногти рук охранника, сжимающего винчестер, темные пятна пота под мышками помощника шерифа, пыльные маски лиц с прочерченными дорожками пота двух ковбоев, встреченных по дороге и остановившихся, чтобы поглазеть на меня. Затем картинки стали расплываться, куда-то проваливаться, вслед за ними провалился в сон и я.

Проснулся от резкого удара по ушам. Открыл глаза. Тьма. Свист каменных осколков, выбивающих на стенах неровную дробь на фоне тяжелого грохота от катящихся по полу обломков каменной стены. В этот шум вплетались посторонние звуки. Прислушавшись, понял, что это выстрелы и крики людей, идущие снаружи. Глаза, привыкнув к темноте, различили фигуры бандитов, стоявших у дальнего конца решетки. Одна из них обернулась. Голос Джесси спросил меня: — Ты как Джек?! Не задело?!

— Все хорошо!

— А наших законников, похоже, уже черти в аду встречают!

Встав, подошел к решетке. При неярком свете луны, падавшем из окна, я увидел следы разрушения, нанесенные взрывом, который буквально вынес часть глухой стены офиса шерифа. Сила взрыва была такова, что разнесла в щепки оружейную стойку, разбросав ее куски вместе с искореженным оружием по всему помещению. Возле письменного стола, рядом с опрокинутым стулом, ничком лежало тело человека. Кто это был, понять было трудно. Неожиданно раздавшийся протяжный стон где-то в стороне стола привлек мое внимание, и я не сразу заметил, как сквозь дыру в стене проскользнул человек с двумя револьверами в руках. Не обращая на нас никакого внимания, он подбежал сначала к лежащему ничком человеку. Мгновение всматривался в него, затем двинулся дальше. В следующую секунду огонь полыхнул у дульного среза одного из револьверов, резко оборвав стон раненого. От грохота выстрела ударившего по ушам, я поморщился. После чего, бандит, чертыхаясь вполголоса, стал искать ключи. Найдя, подбежал к решетке. Щелкнул замок. Дверь распахнулась.

— Не надоело парни, жрать казенные харчи?!

Не зная, кто передо мной, я предпочел молчать, зато мои сокамерники тут же заорали в один голос: — Майкл Уэйн! Гореть мне в аду, если это не Большой Майкл!

Тот не обратив никакого внимания на их бурный восторг, просто сунул впереди стоящему Форду в руку револьвер и сказал: — На коней, парни! Задайте жару этим жирным грязным свиньям!

Следом за Фордом из камеры выскочил Бойд.

— Ну что Джек, заждался?!

— Есть немного! — я старался говорить коротко, чтобы не выдать себя произношением.

— Руки, ноги целы. Голова на месте, — пробасил здоровяк, оглядев меня. — Давай за мной!

Быстро и ловко развернувшись для своего массивного тела, он скользнул в серый туман, отдающий кислым запахом взрывчатки, стоявший в проломе. Я двинулся следом. Не успел выбраться наружу и сделать пару глотков ночного воздуха, особенно свежего и бодрящего, после затхлой и вонючей атмосферы камеры, как раздался нетерпеливый голос Уэйна, откуда-то слева: — Скорее, Джек!

Не успел я развернуться на его голос, как неподалеку раздался взрыв, заглушивший все звуки вокруг, но уже через секунду треск выстрелов и крики людей разразились с новой силой.

— Джек! Дьявол тебя побери! Быстрее!

Только я успел подбежать к Майклу, уже сидевшему в седле, как о грудь ударился, отозвавшись в ней вспышкой боли, тяжелый и упругий сверток. Я даже не успел понять, что это, как руки сами развернули его — и через минуту оружейный пояс лег на бедра. Привычным движением сдвинул кобуру ближе к животу. Сунул ногу в стремя — и я в седле. Затем сунул руку в седельную сумку и вытащил обрез. Взвел курки. Все это я проделал автоматически, не осознавая своих действий.

— Как в старые добрые времена, Джек.

— Точно, Майкл.

— Уходи! Встретимся на ранчо Педро. Удачи тебе, Джек!

— Удачи, Майкл!

Развернув коня, я направил его в ночную темноту. Проскочив мимо нескольких деревянных строений, я уже был готов исчезнуть в ночи, как слух, обостренный до предела, уловил топот копыт чужой лошади, тело тут же напряглось, готовое к действию. Попридержав коня, я стал медленно поднимать обрез.

"Кто предупрежден — тот вооружен, — латинская поговорка только успела утвердиться в моей голове, как из-за угла показался всадник. Не раздумывая ни секунды, я выбросил вперед руку с обрезом и выстрелил ему в грудь. Раздался грохот, дробовик резко дернуло вверх. В воздухе поплыло облачко дыма, тут подхваченное ветерком. Противник тоже был готов стрелять, но потерял секунду, пытаясь определить, кто перед ним: друг или враг. У меня не было подобных сомнений, так как в друзьях я здесь никого не числил. Его лошадь, дернувшись от грохота выстрела, испуганно заржав, встала на дыбы. Тело всадника долю секунды сопротивлялось падению, затем, обмякнув, скользнуло по боку лошади и рухнуло на землю. Лошадь подо мной испуганно рвалась прочь, сдерживаемая только удилами. Отпустив их, дал ей волю. Некоторое время я еще слышал крики, беспорядочную стрельбу, лошадиное ржанье, но со временем звуки затихали, пока не исчезли совсем, оставив меня наедине с ночью и звездами.

ГЛАВА 3

— Я скажу тебе вот что, Джек. Револьвер на твоем поясе заставляет людей думать, что ты можешь им пользоваться. Одних он заставит держаться от тебя подальше, другие же наоборот захотят убедиться, насколько ты крут.

— Что же у тебя получается, Лоутон? Надел оружейный пояс, значит, будь готов к разборкам? А если мне по службе револьвер положен?

— Как мне сказал один заезжий умник с Востока: убийство — неотъемлемая часть жизни на Диком Западе. Я тебе скажу проще. Просто наступает момент. Тут или ты убиваешь или тебя убивают. Середины нет.

— Но можно же решить дело миром. Извиниться, в конце концов.

— Конечно, можно. Но в глазах остальных это будет выглядеть, будто бы ты униженно просил прощения, вымаливая жизнь на коленях. После чего ты долго не проживешь в городке. Когда люди от тебя отвернуться, ты запряжешь фургон и уедешь далеко — далеко. Туда, где люди не знают о твоей трусости.

* * *

Остановился я только тогда, когда восток начал светлеть. Мышцы тела болели, но не так чтобы сильно, благодаря телу Джека Льюиса, которое чувствовало себя в седле, как дома. Некоторое время я просто лежал, не двигаясь. В густой траве жужжало, стрекотало, шуршало. Над головой защебетала какая-то птаха, ее пение подхватила другая, за ней третья. Я наслаждался тишиной, спокойствием и… неподвижностью. Лошадь, кося на меня, время от времени, карим глазом, с удовольствием хрустела сочной травой. Я наслаждался покоем до того момента, пока не понял, что зверски хочу пить. С трудом поднявшись, подошел к лошади. При моем приближении она сделала несколько осторожных шагов вбок, но не стала сильно не возражать, когда я стал копаться в притороченных к седлу сумках. Неожиданно за спиной раздался шорох. Револьвер словно сам прыгнул мне в руку. Взведя курок, я встревожено вглядывался и вслушивался в окружающее пространство. Наконец, ближайшие кусты раздвинулись, из них высунулась мордочка любопытного зверька, наподобие сурка.

"Чтоб тебя! — с облегчением подумал я, но чувство настороженности не сразу оставило меня.

Оглянулся вокруг. Затем еще раз. Это было странное, никогда раньше не испытываемое, ощущение. Кругом, насколько хватает человеческого взгляда, раскинулось безбрежное море травы, уходящее за горизонт. И ты совершенно один. Я словно оказался на необитаемом острове, вдали от городов и людей. С трудом, освободившись от гнетущего чувства заброшенности, я приступил к исследованию содержимого мешков. В них был запас патронов, две большие фляги с водой и вяленое мясо с лепешками. Помимо продуктов и патронов, в одном из мешков, я обнаружил тючок с одеждой. В скатке за седлом лежали свернутые одеяло и пончо. В кожаном чехле, притороченным с левой стороны седла, лежал винчестер. Оглядев доставшееся мне имущество, я открутил крышку фляги и с минуту жадно глотал воду. Напившись, вспомнил о лошади. Шаря взглядом в поисках емкости, наткнулся на брошенную в траву шляпу. Вылив в нее полфляги воды, я сунул своеобразным ведром в морду лошади. Она двумя глотками осушила его, потом пару раз ткнулась носом во влажную подкладку, требуя добавки, но я не знал, когда нам в этой бескрайней степи может встретиться источник с водой, поэтому решил попридержать остатки воды.

Ни есть, ни спать мне не хотелось, и я решил, пока есть время, разобраться с оружием. Сняв одеяло, я разложил на нем весь арсенал, который нашел на лошади. Винчестер, дробовик со спиленным прикладом и маленький револьвер для скрытого ношения. Обнаружив на дробовике веревочную петлю, перекинул ее через плечо, затем под мышку — и вот дробовик висит на груди. Для стрельбы одной рукой.

"Так мне как раз о ней и говорили! Для скрытого ношения, — руки сами взяли цветастую накидку мексиканского происхождения. — Как же ее… А, пончо!".

Сунув голову в прорезь, я набросил накидку на плечи. Затем осмотрел себя: — Несколько ярко, но сидит неплохо. И дробовик не сильно видно. Ну-ка попробуем! Пиф-паф! Хм. Уловка нехитрая, но ведь сумел Льюис благодаря ней ограбить два банка! Правда, если местные банки похожи на здешних людей, то их только ленивый не ограбит".

Немного потренировавшись с дробовиком, перешел к винчестеру. Несколько раз зарядил и разрядил его, а когда разобрался в работе механизма, засунул его обратно в чехол. Погладив лошадь по шее, я уже собрался улечься на расстеленное, на траве, одеяло, как в голову ударило детство. Я представил, что передо мною враг и мне его надо опередить, чтобы остаться в живых. Рука сама скользнула к кобуре и молниеносно выдернула револьвер на свет божий. Все это произошло автоматически, само собой. Несколько секунд я простоял с револьвером, чувствуя при этом не тяжесть, а мощь оружия, которая прямо вливалась в меня, заряжая меня какой-то первозданной силой. В следующую секунду я очнулся. Наваждение схлынуло. Попытался понять, что только что со мной произошло. Проснувшаяся память тела или… возвращение Джека Льюиса? Легкий холодок скользнул вдоль позвоночника.

"Если я перенесся в чужое тело сквозь время, то почему бы Льюису не навещать изредка свое тело, чтобы убедиться, все ли в порядке, — я пытался шутить, но веселья мне это не прибавило, скорее наоборот. — Скорее всего, это память тела. Вбитые намертво рефлексы и только. А я — это только я!".

Объяснение было логичным, но уверенности оно мне так и не прибавило, поэтому уже с некоторой опаской я взял в руки маленький револьвер, предназначенный для скрытого ношения. Он имел довольно большой калибр для своих размеров и прикрепленную к нему петлю. Прикинув конструкцию, я понял, что с помощью этой петли, револьвер крепиться на руке. Еще немного покрутил его в руках, после чего снова завернул в тряпицу, из которой его достал. Убрав арсенал, скинул тряпье и стал одевать припасенную для меня одежду. С одеждой проблем не было, зато с сапогами я изрядно намучился. Они не имели не шнуровок, не застежек, а держались на ногах, за счет их плотного облегания. Затем достал хлеб и мясо. Поев, и запив тремя большими глотками воды, я с тоской посмотрел на одеяло, но, пересилив себя, стал собираться в дорогу, решив, что лучше остановлюсь на отдых, ближе к полдню, в наиболее жаркое время дня.

Вечерело. Умолкли голоса птиц. Сизые сумерки опустились на землю, и я уже начал подумывать о ночевке, как неожиданно заметил странное поведение лошади. Она тянула морду в сторону, при этом прядая ушами. Что-то чувствовала, но что? Может воду? Опустив поводья, дал ей волю. Несколько минут спустя я заметил яркий отблеск. Костер.

"Погоня? Но костер горит в той стороне, куда я еду. Да и откуда они могут знать, в какую сторону поехал? Но даже если это не преследователи, у костра могут сидеть различные люди. Бандиты, ковбои, конокрады, торговцы. Вдруг кому-нибудь из них понравиться моя лошадь или меня узнают, как Льюиса? Объехать костер по дуге? И сколько ехать?".

Не успел я прийти к какому-либо выводу, как за меня все решили. Неожиданно со стороны огня раздалось звонкое ржание, и моя лошадь не замедлила откликнуться на зов. А будь, что будет! Единственное, что сделал, перед тем как направиться к людям, я достал из чехла винчестер и положил его перед собой. Уже подъезжая, я знал, что это ковбои, перегонщики скота. Большое темное пятно, чуть в стороне от костра, изредка мычавшее, не могло быть ничем иным, как большим стадом, которое гонят на продажу.

Въехав в круг света, встретил внимательно-настороженные взгляды двенадцати человек, расположившихся у костра. И тут же разделил их на три группы. К первой группе относились семь парней в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, сидевших на расстеленных одеялах. К другой отнес трех людей со смуглой кожей и оливковыми глазами. Это были мексиканцы, судя по их сомбреро и пончо. Они сидели отдельно от остальных. В третью группу включил двух человек, возрастная планка которых явно превышала возраст любого из ковбоев, сидевших вокруг костра. По их загорелой, дубленой коже лиц, прорезанных морщинами, я мог только сказать, что им обеим далеко за сорок. Один из этих двоих с кряжистой фигурой и цепким взглядом, явно выделялся из ряда обыкновенных людей, от него веяло энергией и властностью.

"Похоже, он здесь начальник".

Оказавшись в перекрестие взглядов, я замялся, не зная, что обычно говорят в подобных случаях, а потом решил: чем проще — тем лучше.

— Привет, парни! Кофе угостите?!

Взгляд старшего ковбоя, перед тем как ответить, скользнул по моему винчестеру. Я понял его как намек, тут же убрав винтовку в чехол.

— Слезай с коня, незнакомец. Для хорошего человека ни тепла огня, ни кофе не жалко.

Но только я слез с лошади, как из темноты в круг света выехали два молодых ковбоя на лошадях. У одного через луку было перекинут винчестер, у второго в руках был дробовик. Задержавшись с минуту, чтобы рассмотреть гостя, они затем развернули лошадей и ускакали обратно в ночь. Расстелив на траве одеяло, я снял оружейный пояс и кинул рядом с собой на траву. Мне налили в кружку, из стоящего на углях кофейника, черную жидкость, после чего перестали обращать на меня внимание. Искусственное безразличие словно отделило меня от этих людей, выведя меня из их круга. Хотя при этом я не чувствовал ни в них, ни в их, изредка бросаемых на меня, взглядах ни малейшей враждебности, только одно плохо скрываемое любопытство. Сначала почувствовал облегчение. Меня не узнали. Затем пришло раздражение, смешанное с неловкостью. Словно я оказался в гостях, где все друг друга хорошо знают, общаясь между собой, а тебя, незваного гостя, просто не замечают.

"Никто даже не спросил моего имени. Так принято или я сделал что-то не то?".

Пока я недоумевал, разговоры у костра шли своим чередом.

— Знавал я когда-то одного ковбоя, — начал молодой вихрастый парень, сворачивая самокрутку и хитро поглядывая вокруг. — Исключительно исполнительный был человек. Дай ему только задание сделать то-то и то-то, он и рад стараться. Как-то однажды посылает его босс пригнать на ранчо всю живность, что бродит к югу от горного хребта. До вечера ковбоя никто не видал, а как стало темнеть, глядь — идет и ведет с собой сто двадцать семь голов крупного рогатого скота, тридцать овец, три снежные козы, семь индюков, рыжую рысь и двух медведей…. И это еще не все — он заклеймил их всех до единого!

Взрыв хохота был такой силы, что казалось, он достиг самих звезд. Только смех стал стихать, как прорезался голос очередного юмориста.

— А чего?! Все верно! Только насчет овец соврал, — с невинным видом произнес, сидящий рядом, крепыш с красным платком на шее, сбитым на бок. — Коровы и овцы в одном стаде не ходят.

Новый взрыв хохота взорвал тишину. Отхлебнув черной и горькой жидкости, только запахом, напоминающим кофе, я прислушался к разговору начальника с пожилым ковбоем. Там шел степенный разговор о ценах на говядину, торговце Джексоне и даст ли он цену, как в прошлом году. Мексиканцы просто сидели молча, глядя в огонь. От нечего делать, снова прислушался к разговорам молодежи, тем более что те уже перестали травить анекдоты.

— Тим, ты Сэма Сандерса, помнишь?

— Помню. У него только две радости в жизни. Виски и драка. А что с ним такое?

— Повесили его.

— Да ну! За что?!

— Через его же дурость! Помните, шайку конокрадов словили, Норта Твидла. Их еще в Форт-Брауне судили. Народ съехался со всех сторон поглядеть, как их вешать будут. Ну и Сандерс, конечно, приехал. И сразу в салун. Кинул в себя несколько стаканчиков виски, после чего решил выяснить отношения с человеком, стоящим рядом с ним у стойки. Начали они махать кулаками, пока Сэм за нож не схватился. Но не успел он и глазом моргнуть, как на него народ, сидевший в баре, насел. Скрутили, и за решетку кинули.

— А вешать то за что? Он же…

— Да молчи ты! Дай дослушать! — зашикали на парня, перебившего рассказчика.

— Через час после драки состоялся суд. Собирались вешать четырех конокрадов, а повесили пятерых. Вместе с Сэмми Сандерсом.

— Как так? Его за что? Как такое случилось? — со всех сторон раздались недоуменные голоса.

Ковбой затянулся последний раз, кинул окурок папироски в костер, выдержал паузу, как и положено умелому рассказчику, и только потом продолжил: — Забыл вам сказать, что судья, который председательствовал, имел здоровенный синяк под левым глазом. И был это никто иной, как Рони Пайпер.

— Так это он с судьей подрался?! Вот придурок!

— Тогда все поня-ятно! — протянул один из ковбоев. — Одна кличка судьи сама за себя говорит. «Вешатель».

— Парни, это не тот ли судья, который вешает всех подряд, без разбора?

— Этот. Ни одного приговора не отменил.

— Говорят, он уже сотню человек повесил.

После этих слов наступила тишина. Этим молчанием воспользовался старший ковбой: — Все! Хватит языки чесать! Ложитесь спать!

Ворчание ковбоев было явно чисто символическим жестом недовольства, потому что не успели они завернуться в свои одеяла, тут же мгновенно заснули. Вслед за ними улеглись мексиканцы. Некоторое время я еще смотрел на огонь, а потом и сам последовал их примеру.

Когда я проснулся, вокруг никого не было, зато в отдалении был слышны звуки движущегося стада — глухой рев быков, недовольное мычание коров, звонкое ржанье лошадей. Поднял голову. Костер догорал, а синий дым, клубясь, вздымался к начавшему светлеть небу. Пожилой ковбой, беседовавший вчера у костра с боссом, сейчас запрягал в фургон лошадей. Даже не повернув головы в мою сторону, он закричал: — Завтракать будешь?! Еда на тарелке! Кофейник на углях!

Встал я с трудом. Рана в груди и натруженные мышцы еще давали о себе знать. Ополоснувшись, сел на свернутое одеяло, возле затухающего костра. Закончив грузиться, ковбой подошел ко мне.

— Наливай себе кофе. Ешь. Я тоже кружечку выпью, — присев рядом, он взялся за кофейник. — Меня зовут Билл Лоутон. "Метатель еды".

Увидев недоумение в моих глазах, пояснил: — Это прозвище. Я повар.

Я ел жареное, чуть тепловатое, мясо, с такой жадностью, словно голодал как минимум неделю. Тарелка опустела в три минуты. Несколько секунд соображал, обо что вытереть жирные пальцы. Сорвал траву, вытер. Взял кружку с налитым кофе. Повар, наблюдавший за мной, нейтрально заметил: — Ковбой бы вытер руки о сапоги.

Попытка вывести на разговор. Дескать, если не ковбой, то кто ты? Поговорить хочешь? Пожалуйста. Мне, как раз надо узнать про дорогу, так почему не у него?

— Меня зовут Джек Форд. Спасибо за еду. Было очень вкусно.

Ковбой только кивнул головой, соглашаясь с моей оценкой его стряпни. Я подумал, что раз мы познакомились, приличия соблюдены, можно приступить к расспросам, но Лоутона, похоже, интересовал только сам процесс поглощения утреннего кофе. Пришлось самому продолжить разговор: — Слушай, Билл. Я тут, похоже, немного заплутал.

Повар вел себя так, словно я говорил сам с собой. Поставив кружку на камень, достал кисет и трубку. Затем последовал неторопливый процесс набивки трубки.

— Мне бы хотелось, как можно быстрее достичь железной дороги, чтобы добраться… до Нью-Йорка.

Лоутон сделал первую затяжку, затянулся.

— Бежишь?

Я поперхнулся кофе и закашлялся. Вопрос ударил не в бровь, а прямо в глаз.

— Бегу… от себя.

В принципе, я сказал правду. Я бежал от «славы» Джека Льюиса.

— Где-то… я уже это слышал.

Он задумался, потом, словно просветлел лицом.

— Ты с Востока. Угадал?

"С Востока? Он, очевидно, имеет в виду, что я прибыл с Восточного побережья. А почему бы и нет!".

— Угадал, Билл.

Повар самодовольно усмехнулся и тут же начал объяснять, как ему в голову пришла эта светлая мысль: — Это было год назад, в Додж — сити. Как-то в баре, за стаканчиком виски, я разговаривал с одним мистером Лаковые Башмаки из Бостона. Набравшись, тот начал рассказывать о себе. Он, типа, газетчик. Вставил, как раз, эти самые слова. Он еще много чего говорил, и все как по писанному. Вроде, хотел "вдохнуть воздуха свободы". И прочий бред. Ты тоже в газеты пишешь?

— Не пишу.

— Акцент у тебя странный. Ты немец?

— Нет. Русский.

— Знавал я одного немца. Отто его звали. Неплохой был парень. Застрелили его в Додж-Сити. Хм. Россия? Вроде слышал, но не уверен, что именно о ней. Много тут вас приезжих, в голове путается. Давно в Америке?

— Недавно, — подумав, добавил. — С полгода.

— Ну и как тебе?

— Пока трудно сказать.

— На Востоке где был?

— Нью-Йорк. Оттуда прямо сюда.

Ответив так, мне осталось только молиться, чтобы повар не оказался родом из Нью-Йорка.

— А я из Кентукки. Там есть такой небольшой городок Битворт. Я там не был с четырнадцати лет. Как уехал, так и мотаюсь по стране. Я так понимаю, ты не был в тех краях?

— Не был. Но мне хотелось бы вернуться к вопросу о железной дороге.

— Если пойдешь с нами, точно до нее доберешься. Только я думаю, тебе этот путь не подойдет.

Повар сделал очередную затяжку, потом медленно выпустил дым в небо.

— Почему?

— Стадо делает за дневной перегон от силы двадцать пять миль, значит, только недели через четыре, не раньше, мы увидим рельсы. Думаю, для тебя это слишком долго.

— Правильно думаешь, Билл.

— Странный ты человек, Джек. По твоему виду я бы решил, что ты родом с Запада, а по разговору — только что сошел с восточного экспресса, — я сделал вид, что не заметил небольшой паузы, тогда Лоутон продолжил. — Мне уже надо ехать. Садись ко мне в фургон, поговорим по дороге.

За время нашего разговора я получил массу нужной и ненужной информации, а повар — возможность всласть почесать языком. Неторопливо и доходчиво, он объяснял и рассказывал мне, как живут люди на Диком Западе.

— Наша жизнь далеко не сахар, как бы там, на Востоке не думали. И все равно сюда бегут, кто за новой жизнью, кто за свободой. А я вот, что скажу: свободу на хлеб не намажешь и вместо штанов не оденешь. Как и там, приходиться на хозяина работать. Но-о, милые!! — некоторое время он кричал на лошадей и щелкал в воздухе кнутом, потом продолжил. — Вот за перегон скота хорошо платят, но за эти деньги парни работают по двенадцать — четырнадцать часов в сутки, день изо дня. К тому же наши деньги еще зависят от цен на мясо, от состояния скота, а также от самих торговцев.

Меня заботы ковбоев мало трогали, поэтому я временно отключился, пытаясь систематизировать полученные сведения. Стадо гонят в Канзас, в Абилин. Этот город — скотоводческий центр, где его оценят, купят, погрузят в вагоны и отправят на восток. Город сравнительно большой, насколько это возможно для Запада, если судить по рассказу Лоутона. Уже через пару недель там будет настоящее столпотворение, когда начнут прибывать стада. Билл говорит, что в город вместе со стадами каждую неделю пребывает по четыреста — пятьсот ковбоев. Нетрудно будет затеряться среди такой толпы, а затем незаметно сесть на поезд. Но четыре недели…. За это время все что хочешь, может случиться. Правда, Лоутон утверждает, что я могу быть в Абилине уже через восемь — десять дней, если поеду сам. Но один я буду на виду, а если еще исходить из того, что половина пути проходит по обжитым местам, то встречи с представителями закона мне никак избежать. Второй путь — двигаться к океану. Достигнуть порта, а там, сесть на пароход и поминай, как звали! Но этот путь, как я понял из сравнительной географии Лоутона, почти в два раза длиннее, а главное, он находился в том направлении, откуда я бежал.

"Дубль два. Джек Льюис, пройдите, пожалуйста, к помосту. Нам необходимо переснять сцену с вашим повешением".

Третий путь был самым простым, и в тоже время самым сложным. Просто взять и поехать в направлении железнодорожных путей через равнину. Если держаться правильного направления, то по выражению Лоутона, "морда твоей лошади уткнется в рельсы через четыре-пять дней". А там уж как повезет. Можно встать на пути паровоза, а можно вскочить на тормозную площадку вагона, когда поезд резко снижает скорость, например, при крутом повороте. Лучше, конечно, найти станцию. Но трудность этого пути, заключалось не в способе посадки на поезд, а в поисках воды. Места, по которым придется ехать, по большей части, пустынные, неисследованные.

"В этих местах я проскочу незамеченным, но только вот что делать с водой? Взять запас. А если собьюсь с пути?".

— Чего задумался, парень? Едем с нами! Знаешь, что говорят про Додж — сити?! "Здесь можно нарушить все двенадцать заповедей и умереть. И всё в один день". Так я тебе вот что скажу, Абилин не хуже. Сначала, как следует, отмокнем в ванне. Потом переоденемся во все новое и в салун. Пропустим несколько рюмочек, пообедаем, а там уже каждому свое. Я — за игорный стол, а ты с парнями — в танцзал. Они большие любители вскапывать пол мотыгой с ситцевой королевой!

Я посмотрел на него вопросительно, пытаясь одновременно понять, что может означать эта странная фраза.

— Слушай, Джек, я все время забываю, что ты русский. Это чисто ковбойское выражение означает: танцевать с женщиной. Хотя, по правде говоря, топтание на месте, стуча каблуками в пол, вряд ли можно назвать танцем. Уж поверь мне, я успел кое-что повидать в жизни. Как-то я был приглашен на свадьбу дочери мирового судьи. Так вот там…

Все же я решил рискнуть, избрав третий путь. Еще сутки я пропутешествовал с ковбоями, а утром расстался с ними. Честно говоря, трое суток в седле здорово меня вымотали. Если бы не большая часть второго дня, проведенная на кучерском сиденье, рядом с Лоутоном, я бы просто сейчас рухнул на землю и лежал целую неделю, не двигаясь. Болела каждая клеточка тела. Горела грудь. Даже заныло раненное плечо, хотя я уже думал, что больше не придется вспоминать о нем, но, несмотря на боль, настроение у меня было приподнятое. Со слов Лоутона, я узнал, если погоня не настигает беглеца в первые сутки, то власти поиски прекращают, переходя к стандартным мерам. Расклейке розыскных листков. Повышению награды за голову. Если я все правильно понял, мне ничего не угрожает до тех пор, пока буду придерживаться безлюдных мест и объезжать населенные пункты. Правда и помимо закона на Западе хватало опасностей, но тут совсем другое дело. Кто кого опередит. Напряженность за эти дни постепенно сошла, и я мог позволить себе несколько расслабиться. Около двух часов прошло, как я расстался с ковбоями. Хотя проспал восемь часов, отдохнувшим я себя не чувствовал. Глаза слипались. Лошадь, словно почувствовав мое состояние, сама перешла с легкого галопа на шаг. Я пытался бороться со сном, но видно в какой-то момент проиграл бой, закрыв на мгновение глаза. Проснулся оттого, что лошадь встала. Судя по положению солнца, спал часа полтора, не меньше. И как только не грохнулся с лошади и не свернул себе шею? Скорее всего, тут опять было дело в навыках тела настоящего Джека Льюиса. Мозг отключился, предоставив всю власть инстинктам и навыкам бандита, который всю свою сознательную жизнь провел в седле, чего нельзя было сказать обо мне. Мои навыки работы с лошадью, как Евгения Турмина, ограничивались только полутора месяцами общения с этими животными. Эта командировка стояла особняком от обычных заданий, которыми мне обычно приходилось заниматься. Во-первых, я впервые участвовал в составе такой большой группы, а во-вторых, мне пришлось вплотную иметь дело с лошадьми, с которыми до этого практически не приходилось сталкиваться. Нас забросили в одну из восточных стран, где четверть территории приходилось на горы. Мы занимались тем, что сопровождали и охраняли караваны, пересекающие границу через горы, как в одну, так и в другую сторону. Тропа представляла собой узкую полоску, очень крутую и временами, из-за погодных условий, почти непроходимую. Только там я узнал, что испытывает человек, едущий на лошади на высоте ста метров, когда неожиданно животное оступается, а его копыта начинают съезжать все ближе и ближе к пропасти. Сердце замирает, а ты начинаешь молить творца, чтобы пронесло. Раньше подобные воспоминания бередили душу, а вот теперь я не почувствовал того душевного трепета, как раньше, словно и не со мной это происходило, а с кем-то другим.

"Странно. Прожил одну жизнь, теперь живу другой…. А ведь в свое время мне часто приходилось заучивать чужие биографии и жить по чужим паспортам, то есть жить чужой жизнью. Как и сейчас. Но эта жизнь, не как те. Она другая. Интересно, для чего она мне дана? — я в который раз задал себе этот вопрос, но, так же как и раньше, не смог дать на него ответа. — Все. Хватит забивать голову тем, на что нет и, возможно, никогда не будет ответа! Мне дали направление на восход, но при этом надо было забирать чуть левее, тогда я выйду на источник. А я, судя по солнцу, ехал правее".

Только я успел развернуть лошадь в нужном направлении, как раздался еле слышный звук, типа громкого щелчка. Он явно не принадлежал к местному животному миру. Вот еще один, и еще. Теперь не трудно было определить, что где-то вдали идет перестрелка. Я привстал в стременах. В той стороне виднелись какие-то постройки. Если не вглядываться в них специально, то в потоках горячего воздуха и на таком расстоянии, они просто казались расплывающимся коричневатым пятном, не притягивающим взгляда.

"Похоже, местные ребята развлекаются. Как у них тут принято. Сначала бандиты грабят мирных скотоводов. Потом меняются. Мирные скотоводы, озверев, гонятся за бандитами. Так как меня ни с какой стороны это не касается, поеду-ка я своим путем".

Тронув поводья, я направил лошадь в нужном мне направлении, подальше от местных разборок. Но как, оказалось, я зря старался, уйти мне от них не удалось. Спустя два часа, с левой стороны, в двухстах метрах, я заметил стоящую, без всадника, лошадь.

"Засада! — эта мысль пулей заставила слететь с седла, заодно прихватив из кожаного чехла винчестер.

Лежа на земле и высматривая потенциального противника, я одновременно пытался проанализировать ситуацию.

"Местная уловка? Оставил лошадь, как приманку, а сам затаился и ждет, пока кто-нибудь клюнет на нее. Вообще-то глупо. Спит? Ты же заснул, причем сидя на лошади, а ему что нельзя. А может его бандиты подстрелили? Тогда почему лошадь оставили? Хрен поймет этих аборигенов! Что теперь делать? Подобраться к нему или на коня и вскачь? Тьфу! — я злился на себя и ничего не мог с этим поделать.

Сейчас опять сложилась одна из ситуаций, из-за которых я чувствовал себя словно на другой планете, настолько все было чужим и незнакомым. Но делать было что-то надо. Натура, привыкшая к риску и постоянной готовности к действию, взяла вверх. Мелкими перебежками, с винчестером наперевес, я быстро пересек открытое пространство, время от времени, припадая к траве. Лошадь, при виде меня легонько заржала и попыталась отойти, но ее удерживал повод, зажатый в левой руке, лежащего без сознания, человека. Быстро осмотрел его. Итоги были неутешительны. Два ранения в бедро и грудь, к тому же он потерял много крови. Судя по всему, он был ближе к смерти, чем к жизни.

"Хорошо хоть без сознания. Умрет, не мучаясь".

Мои мысли отражали не равнодушие к человеческой жизни, а практичность. Работа приучила меня быть холодным и расчетливым, а в жизни — деловым и практичным. Вот и сейчас перевязка могла помочь этому человеку, как мертвому лекарство. Он был еще жив, только потому, что лежал неподвижно. В этой ситуации я ничего не мог для него сделать, только похоронить его. И даже это было проблематично, так как лопаты у меня с собой не было. Поднявшись с корточек, внимательно осмотрелся, но вокруг, насколько хватало взгляда, никого не было. Тогда я подошел к лошади, собираясь порыться в чужих дорожных сумках, как та, подняв голову, шумно фыркнула.

— Спокойно, лошадка, спокой… — не успел я договорить, как услышал за своей спиной хриплый, полный боли, негромкий голос: — Ты… Джек… Льюис?

Змея не делает такой быстрый бросок, с какой скоростью я развернул ствол винчестера на голос. Лицо незнакомца кривилось от страданий, но глаза смотрели ясно, словно боль их не коснулась.

— Подойди… ближе, — тут боль снова заставила его скривиться. Помолчав, он продолжил. — Я умираю?

Подойдя к нему, я еще раз оглядел горизонт, только потом опустился на колени перед раненым.

— Да. Я ничего не могу сделать. Перевязывать твои раны, только мучить тебя. Ты потерял слишком много крови.

Он продолжал смотреть на меня, словно хотел услышать от меня что-то еще. Мне трудно было представить, что может ждать человек в подобной ситуации. Помощи? Молитву? Хотя по его жесткому лицу, пристальному взгляду и мощному телосложению, не скажешь, что такой человек, может просить и унижаться перед кем-то. Все же я решил прояснить этот вопрос, хотя бы для себя.

— Если тебе так будет легче, я могу перевязать тебя.

— Не… надо. Воды.

Я снял с его лошади флягу и напоил раненого.

— Лучше… стало, — с минуту мы смотрели друг на друга. — Ты… здесь… зачем?

— Ехал мимо. А ты откуда меня знаешь?

— Я… Барни… Фергюссон. Агентство… Пинкертона.

Теперь было понятно, откуда он меня знает. Такие, как он, должны были все знать о таких, как я. Это их работа. Особенно, если он работает здесь, на Западе.

"Кстати, зачем он здесь? И на кого охотиться? Может, на меня?".

— Слышал о таком. Так что тебя привело в эти края?

В его взгляде явственно проступило удивление. Видно, я должен был отреагировать на него как-то иначе. Черт! Я же разыскиваемый властями преступник! Мне положено, услышав подобные слова, хищно оскалиться и достав нож, начать пробовать его остроту пальцем, перед тем как начать нарезать на лоскуты представителя закона.

"Черт! Все время забываю об этом бандите Льюисе!".

— Ты… точно… Льюис?

Этот вопрос неожиданно навел меня на оригинальную идею. В какой-то мере, она могла скрасить последние минуты жизни этому человеку.

— Слушай, Барни. Ты все равно умираешь, поэтому я тебе могу признаться. Я не тот Джек Льюис, о котором ты слышал. Мой дух, душа или сознание, назови, как хочешь, переместилось из будущего на сто сорок лет назад, оказавшись в теле бандита Льюиса. Звучит, как бред, но это правда.

В глазах агента зажглись искорки интереса. Даже лицо перестало выглядеть восковой маской.

— Значит, душа бессмертна? — его голос дрожал, но фраза прозвучала ровно и четко, словно жизнь нашла в нем новый источник силы.

— Честно говоря, не знаю. Но то, что произошло со мной — свершившийся факт.

— У тебя странный акцент…. И говоришь ты… как учитель. Может в твоих словах… А-а-а!

Стон прервал его слова. Гримаса боли стянула лицо. Мне показалось, что он уже отходит, но агент оказался крепче, чем я думал. Чувство долга этого человека оказалось таким сильным, что сумело в последний момент вырвать его душу из лап смерти.

— Я… приехал сюда….за мальчиком. Отыщи его.

Я несколько опешил от такого необычного заявления, но смолчал. Пусть надеется, если ему так нравится. Тут бы самому ноги унести, а он мне предлагает заняться поисками какого-то мальчишки.

— Выполнишь…. получишь деньги… в Нью-Йорке. Кармашек… в моем поясе. Тай?ник… в седле. Дневник…. Там все.

Его голос слабел с каждой секундой. Черты лица, и без того худого, окончательно заострились.

— Кто тебя ранил, Барни?

Он с трудом выговаривал слова, гаснущее сознание заставляло его делать перерывы, съедать окончания слов.

— Грогги… «Мексиканец». За голову… награда. Хотел зара…ботать. Их там… осталось… трое. Я убил….

Губы замерли на полуслове. Глаза слепо уставились в бездонную синь небес.

— Покойся с миром Барни Фергюссон.

Я встал с колен. Минуту молчал, отдавая дань усопшему. Затем посмотрел в ту сторону, где слышал выстрелы, и где, по словам Фергюссона, должны находиться бандиты.

"Мне нужны деньги? Мне нужны деньги! Особенно, когда в наличии только двадцать баксов, которые мне подкинули братки — бандиты в одну из сумок. На бедность, что ли дали? А мне ведь нужно билет на паровоз купить, одеться как человеку, да и в дороге надо чем-то питаться. Требовать премию за голову «Мексиканца» у властей чревато неприятностями, когда ты сам в розыске. Так как быть с деньгами? Дилемма: или банк грабить или с бандитами разбираться. Но банк еще найти надо, а бандиты рядом, поблизости. Правда сразу напрашивается вопрос, а стоят ли они подобного риска? С другой стороны, раз за голову главаря назначена награда, по мелочам ребята не работали. А это значит, что денежка у них есть!".

ГЛАВА 4

Глаза Сида полыхнули волчьей злобой, но в глубине его сердца сидел страх. Он должен, должен убить этого грязного койота, убить сейчас! Рука рванулась к револьверу, и в этот же миг Сид увидел огненный цветок, расцветший на стволе винчестера. Что-то тяжелое ударило его в грудь, и тело моментально онемело до самых кончиков пальцев на ногах. С тупым упорством Сид начал поднимать, ставший в одно мгновение таким тяжелым и неподъемным, револьвер, глядя поверх его ствола. Он сумеет справиться, он сильный! Сейчас эта крыса кладбищенская свое получит! Палец нажал на спусковой крючок. Тяжелый револьвер в руке Сида дернулся, и он увидел пламя на конце ствола. В следующий момент, улица неожиданно покачнулась перед его глазами, это боль до этого сдерживаемая внутри усилием воли вырвалась на свободу. Окружающий мир поплыл перед глазами. Он даже не заметил, как оказался на коленях. Странно. Большие красные капли в серой пыли… Кровь. Моя… кровь?

* * *

Убежищем бандитов был город — призрак. Таких городков немало оставалось после очередной волны иммигрантов в поисках лучшей доли. Они основывали городки, начинали жить, затем бросали, заслышав о золотоносных жилах, где самородки лежит прямо на земле, о тысячных стадах ничейных коров, бродящих по зеленым лугам. Почему именно это место привлекло внимание переселенцев, я так и не мог понять, как не старался. Наблюдательности и внимания мне не занимать, но ничего похожего на рудник я так и не увидел, земля тоже казалась нетронутой. Единственное, что я мог сказать об этом месте — люди его бросили очень давно. Полуразрушенные стены домов из самана, провалившиеся крыши, глядевшие черными дырами, окна — все говорило о том, что городок был на полпути к забвению.

Въехал я в город — призрак открыто, не таясь, ведя за собой на поводу лошадь, с перекинутым поперек седла трупом Фергюссона. Не зная планировки городка, ни точного количества бандитов и места их базирования, я решил действовать открыто. Исходил из того, что мое открытое появление с трупом законника удержит их пальцы от спусковых крючков на какое-то время, а если дело дойдет до переговоров, то мне будет что им предъявить в качестве доказательств, что я свой. А там…. как говориться: "каждому свое".

— Эй, ты! Стоять! — голос раздался из пустоты одного из развалившихся домов. — Ты кто?!

— Не узнаешь?! — я кивком головы указал на свисавший с лошади труп. — Мне пришлось за вас работу доделать!

Из пролома стены ближайшего дома осторожно показалась фигура бандита, державшего в руках винчестер. Некоторое время он вглядывался в труп, затем потребовал: — Скинь его!

Я подтянул вторую лошадь за повод, после чего сдернул тело на землю. Труп тяжело, с глухим стуком упал на землю. Бандит, крадучись, не спуская с меня глаз и ствола винчестера, подобрался к трупу, затем неожиданно закричал: — Сид! Возьми его на мушку!

— Взял, Берт!

Я осторожно повел глазами в сторону голоса. Самого бандита я не увидел, зато увидел, как из темного проема окна высунулись стволы дробовика. Берт еще секунду буравил меня злым взглядом, затем нагнулся над трупом. С минуту рассматривал, потом пробормотал, словно бы про себя: — Вроде он.

Но в его голосе слышалось сомнение. Медленно распрямившись, повернулся ко мне: — Ты кто?

— Джек Льюис!

— Льюис?! Тот самый?! "Белый орел"?!

— Где "Мексиканец"?!

— Ты откуда знаешь, что здесь "Мексиканец"?! — подозрительность бандита снова подпрыгнула до небес, а ствол винчестера на уровень моей груди.

— От него, придурок! — я кивнул головой в сторону трупа.

Грязный, с длинными волосами, висящими сальными сосульками из-под помятой шляпы, Берт выглядел нищим бродягой, если бы не оружие и злой, подозрительный взгляд, выдававший в нем бандита.

— Чего тебе надо от Грогги?!

— Это я ему скажу!

Бандит замялся, не зная как ему поступить. С минуту стоял в раздумье, потом крикнул: — Сид!

— Здесь я, Берт! — отозвался невидимый Сид.

— Я отойду, а ты последи за ним!

— Одно лишнее движение, и он труп!

Развернувшись, Берт двинулся к развалинам, в которых до этого прятался. Осторожно, стараясь не раздражать Сида, я стал осматриваться, пытаясь определить, есть ли в засаде кто-нибудь, кроме этого бандита, но больше обнаружить никого и не смог. Не прошло и пяти минут, как появился Берт.

— Слазь с лошади!

Как только я оказался на земле, последовала следующая команда: — Скинь оружейный пояс!

Я выполнил его приказание, четко и без колебаний.

— Повернись спиной! Вроде ничего нет…. Теперь пошли! Сид, смотри здесь в оба!

— Смотрю! — раздалось из темноты проема.

Бандитское логово оказалось недалеко. Из тех развалин, что я видел по дороге, этот дом, по крайней мере, имел все четыре стены и большую часть крыши. Первое, что я увидел, переступив через порог, так это лежащего на топчане человека. Он лежал на груде одеял, наброшенных на доски, голый по пояс. Торс бандита был неумело забинтован, порванными на ленты, рубашками. На его левом боку расползлось красное пятно. Из одежды на нем были только кожаные штаны. Сапоги валялись на земляном полу, рядом с курткой и рубашкой, а на самом верху этой груды лежало сомбреро. В правой руке он держал револьвер, который для удобства положил на ногу. Пока его глаза бесцеремонно ощупывали меня всего, каждую мою складку одежды, я с любопытством рассматривал бандитского главаря, за чью голову власти были готовы платить деньги. Черные, глубоко посаженные, глаза, на щеках и подбородке жесткая, недельной давности, щетина, кожа грязная, нездорового оттенка. Но что особенно отвратительной делало его физиономию — это улыбка — оскал. Словно заученная, не имеющая ничего общего с настоящим весельем, она выставляла напоказ его редкие желтые зубы и придавала ему сходство с оскалившейся собакой — бродяжкой.

— Ты Льюис? — его голос был грубым и злым.

— А что не похож? — я говорил твердо, но в тоже время спокойно, чтобы не спровоцировать бандита на конфликт раньше времени.

— Чем докажешь?

— Татуировки хватит?

— Показывай!

Скинув куртку, я расстегнул ворот рубашки, после чего обнажил плечо. При моих движениях «Мексиканец» напрягся. Рука с револьвером чуть приподнялась.

— Нравиться?

— Подойди поближе. Хотя, нет. Стой на месте. Берт, глянь, что у него там.

Я даже не рассчитывал на такую удачу. Бандиты оказались еще более тупыми, чем я их себе представлял. Стоя за моей спиной, он не отставил винтовку в сторону и не взялся за револьвер, что дало ему возможность продолжать держать меня на прицеле. Нет же, он стал обходить меня, с винтовкой в руках. Как только он приблизился, чтобы рассмотреть рисунок, я чуть развернулся, заставив бандита стать в пол оборота к лежащему на топчане главарю, закрыв тому часть радиуса обстрела.

— Ты чего? — тут же насторожено спросил «Мексиканец».

— Плечо под свет подставляю. Чтобы было лучше видно.

Свет, в действительности, упал, из одной из многочисленных дыр в крыше, на плечо, высветив татуировку.

— Ну что там? — недовольно спросил главарь, смотревшего на мое плечо, бандита.

— Орел! — отрапортовал тот.

— Ты идиот?! Ты мне скажи, он у него как на рисунке или нет?!

Теперь я вспомнил, что розыскные листы, присылаемые шерифам, помимо описания самого бандита иногда были снабжены его особыми приметами, о которых знали власти.

— Я один раз его только видел на той розыскной бумаге! Да и то пьяный! — он зло сверкнул глазами в сторону главаря. — Но это орел! А тот или не тот…. Сам посмотри!

Лучшего момента и придумать было нельзя. Если до этого бандиты настороженно косились в мою сторону, не забывая держать руки вблизи оружия, то в эту секунду они просто забыли обо мне, бросая друг на друга злобные взгляды. Меня в свое время долго и жестко учили, как использовать подобные промахи противника. Рванув оружие на себя, я вывел бандита из равновесия, затем толкнул его на главаря. Краем глаза я успел заметить, как ствол револьвера «Мексиканца» дернулся в мою сторону. Грохот выстрела сильно ударил по ушам. Берт, падавший спиной вперед, получил пулю вместо меня. С криком боли бандит рухнул на «Мексиканца». Выдернув из-за голенища нож, я метнулся к главарю, который в это время пытался стряхнуть с себя стонущего бандита, чтобы высвободить свою придавленную руку с револьвером. Тонкое и длинное лезвие ножа, пробив горло «Мексиканца», затем Берта, оборвали их никчемные жизни.

Нож, которым воспользовался, я нашел в дорожных сумках агента. Он представлял собой, своего рода, стилет. Позже я узнал, что в народе его называют "Арканзаской зубочисткой". Именно им я рассчитывал без шума разобраться с бандитами, но, к сожалению, получилось не так, как хотел. Теперь надо было ждать появления остальных бандитов. В том, что они сбегутся на выстрел, я не сомневался. Это же звери, живущие инстинктами, основанными на страхе, злобе, и боли. Схватив винчестер Берта, метнулся к окну. Осторожно выглянул, прислушался. Никого. Быстро перелез, а затем, обойдя дом, затаился за углом у дальней стены. Через несколько минут послышались тихие шаги и хриплое, тяжелое дыхание. Затем последовали два еле слышных щелчка.

"Взвел курки дробовика. Сид. Один. Идиот!".

Последнее слово относилось к действиям бандита, открыто ворвавшегося в дом. Мне даже не нужно было выглядывать, чтобы знать, что он делает. Так же, как нетрудно было понять, что он будет делать дальше. Выскочит обратно, в поисках врага. Если сразу не найдет его, прихватит общественную кассу и удариться в бегство. Как и предполагал, бандит выскочил наружу, пробежал немного вперед, потом неожиданно резко остановился. Я уже выглянул из-за угла, готовый последовать за ним, как тут же мне пришлось спрятаться обратно. Снова послышались его шаги — он возвращался. Остановился рядом с дверью, оглядывается по сторонам.

"Кроме Сида никого нет. А бандитская касса, похоже, в доме главаря, раз он тут крутиться. Начнем, с Богом!".

Подобрав камешек, я бросил его так, чтобы бандит, повернувшись на звук, оказался ко мне спиной. Гром двойного выстрела разорвал тишину.

"Нервы у парня ни к черту!".

Выскочив из-за угла, я взял на прицел бандита.

— Сид. Я здесь.

Бандит, начавший перезаряжать дробовик, услышав мой голос, замер на какую-то долю секунды, затем стремительно начал действовать, демонстрируя завидную реакцию. Не успел дробовик упасть на землю, как бандит уже начал резко разворачиваться ко мне, выхватывая из кобуры револьвер. Я не стал ждать, пока он его достанет, сделав упреждающий выстрел. У меня не было должной подготовки в обращении с подобным оружием, к тому Сид был в движении, поэтому, целясь в плечо, я попал ему в живот. Получив пулю, бандит все же сумел достать револьвер и выстрелить в мою сторону, только после этого рухнул на колени. Подскочив к нему, ударом ноги выбил из руки револьвер. Превозмогая боль, бандит поднял голову. Я удивился тому, что прочитал в его глазах. В них не было ни мольбы, ни страха, только дикая звериная злоба.

— Где деньги?

Бандит криво усмехнулся.

— Кажется, я задал тебе вопрос, Сид?

— Шакал вонючий! Убивай — не скажу!

— Не хочешь говорить, тогда кричи!

Каблук с силой опустился на ладонь его правой руки, которой он опирался на землю. Тело бандита скрутила судорога боли, закончившаяся диким воплем. Чуть ослабив нажим, спросил еще раз: — Где?

Ответом мне был только хриплый стон, прорывающийся сквозь стиснутые зубы. Крик был такой силы, что у меня аж зазвенело в ушах.

— Ска-ажу-у! У-у!

— Слушаю.

— В этом доме! А-а-а!! Ногу убери!

— Ну?!

— Закопаны в углу! Под горшками! А-а-у!

В тайнике оказались две жестяные коробки из-под сигар. В одной лежало около полутора тысяч долларов в серебре и билетах американского казначейства, вторая на две трети была заполнена кольцами, женскими украшениями, часами, величиной и обликом, напоминающие луковицы. Перебрав, взял для себя только часы — луковицу. Выгреб деньги из коробки, забрал лопату, которую до этого нашел в доме главаря, я вышел на улицу. Бандит надрывно стонал, лежа в луже крови. Подошел к нему. Как только моя тень упала на Сида, тот медленно, словно нехотя, поднял голову. Выражение глаз не изменилось. Злоба и вызов.

— Ты прямо как зверь, Сид!

После моих слов на его губах появилось подобие улыбки, словно я его похвалил: — Убей. Не хочу… долго умирать.

Я выстрелил в голову. Пуля, выбив фонтан из костей и крови, распростерла на земле мгновенно обмякшее тело.

"Дурак наивный. Бойцу специальной разведки нельзя оставлять живых свидетелей в боевом поиске. А впрочем, какой я сейчас боец…. Да и это Дикий Запад, а не Ближний Восток двадцать первого века. Так что Сид, неизвестно, кто из нас дурак".

Перед тем, как закопать тело Барни, я прощупал каждый шов в одежде агента, но не нашел ничего достойного внимания, за исключением пятидесяти долларов. Последним я стал исследовать пояс. Действительно, с его внутренней стороны оказался тайный карманчик, в котором оказался документ удостоверяющий, что Барни Ферргюсон является сотрудником агентства Пинкертона. Далее шли полномочия, а в конце следовали его физические данные. Рост. Цвет волос и глаз. Особые приметы. Завершала документ заковыристая подпись и громадная фиолетовая печать. Пару минут раздумывал, что делать с бумагой, но потом решил ее уничтожить. Опасная улика. Разорвав документ на мелкие кусочки, развеял их по ветру, после чего приступил к исследованию вещей и седла. В сумке, на самом дне, я нашел две вещи, тщательно завернутые в чистые тряпки. Шкатулка и лежащий внутри нее медальон в форме сердечка. Открыв его, я увидел слегка выцветшую фотографию маленького мальчика лет восьми. Минуту вглядывался в нее, потом попробовал достать ее оттуда, в поисках надписи на обратной стороне, но она оказалась приклеенной намертво. Защелкнув, положил обратно в шкатулку. Ее я осмотрел еще раньше. Черная, лакированная коробка, инкрустированная серебром, и выложенная изнутри синим бархатом. На крышке вензель из двух переплетенных букв «С» и «М». В ней, скорее всего, владелица хранила свои драгоценности. Отложив их в сторону, приступил к поиску тайника в седле. В нем я обнаружил несколько сложенных бумаг. Первые три бумаги относились к делу, ради которого сыщик прибыл в эти края. Копия церковной записи о замужестве Салли Брайен со Стивом Морисом. Затем шла копия церковной записи о рождении их сына Тимоти Мориса. Третья бумага являлась вырезкой из газеты, где говорилось о налете на почтовый дилижанс, где был убит охранник и тяжело ранен кучер. Фамилия убитого была Морис, а звали его Стив. Последним я просмотрел рабочий дневник агента, представлявший собой десять половинок обычного листа бумаги, прошитых крепкой ниткой. Три четверти из них были испещрены записями. По большему счету это был отчет о проделанной работе, где перечислялись фамилии, города, короткие пометки о собранной информации, денежные затраты.

"Судя по отчету, сначала он искал женщину с ребенком, перебирая городки, в которых они жили, один за другим. Шел по их следу через два штата. Стоп! А мне же он сказал, что ищет мальчика. Означает ли это, что мать умерла? Или он собрался забрать его у нее?

Впрочем, это меня не касается. Последняя запись: название городка, а напротив него имя мальчика. Значит, мальчишка там? Ехал в… как его… Луссвиль, но не доехал. По пути наткнулся на «Мексиканца» и решил срубить немного денег. В итоге — жадность фраера сгубила. Городок искать не буду. Если по пути наткнусь на него. Нет — значит, не судьба. Так пройдемся еще раз глазами, для памяти. Мальчишку зовут Тим Морис. Ему сейчас двенадцать — тринадцать лет. Луссвиль. Так, с кого требовать деньги за парнишку? Кто у нас заказчик?".

Я снова внимательно перебрал бумаги, пытаясь найти какие-либо намеки, но ничего не было. Почти ничего. Исключение составляла пометка в самом начале дневника — отчета агента. "Адвокатская контора Торнтона". Рядом с ней стояла запись: оригинал. Если я правильно расшифровал, то адвокатская контора должна была получить оригиналы всех документов, которые удастся достать агенту по этому делу.

"Значит, Торнтон. Он заказчик. Зато вот вопрос: "зачем?" остается открытым. Наверно, ищут родственники. Да и какая, к черту, мне разница? Деньги у меня есть. Остается только сесть на поезд, идущий на Восток и навсегда забыть об имени Джек Льюис. Если получиться, прихвачу мальчишку. Деньги, они ведь лишними не бывают!".

Встав, отряхнул штаны, потянулся и отправился прочесывать развалины в поисках еды и воды. Десяти минут хватило, чтобы обнаружить полуразрушенный дом, разделенный на две части несколькими грубо сбитыми досками. Одна часть была отведена под конюшню, вторая, которая имела крышу, под склад и кухню. Первым делом отвязал коней и выгнал их наружу, после чего начал ревизию бандитского склада. Перебирая мешки и ящики, я обнаружил шесть дорожных сумок, очевидно принадлежавших членам банды, и тут же принялся их потрошить. Через некоторое время передо мной выросла куча вещей. Здесь была новая и старая одежда и обувь, как мужская, так и женская, часы, различной формы и размеров, серебряные ложки и вилки, коробки с сигарами и пачки табака, две захватанные книжки с картинками и еще много всякого хлама, место которому было в лавке старьевщика. Я уже начал считать, что зря потратил время, когда на дне одного из мешков, обнаружил нечто стоящее. Шесть толстых золотых цепочек от часов.

Похоронив Фергюссона, установил на его могиле подобие креста с его именем. Сделал на скорую руку ужин. Отдохнув после еды, занялся освоением и пристрелкой оружия. До глубокого вечера, не жалея патронов, упражнялся в стрельбе. Мои навыки и сноровка росли с каждой минутой. Расстреляв большую часть запаса патронов, оставшихся от бандитов, решил, что случись мне выйти на поединок с Сидом снова, пуля бы легла туда, куда я хотел. Закончил чистить оружие уже в сумерках. Теперь мне надо было решать: остаться или уехать. Осторожность победила. Уложив в сумки все то, что посчитал нужным забрать, я тронулся в путь.

Я ехал, глядя перед собой, чувствуя на себе любопытные взгляды горожан. Это был второй городок, который я видел, но и этого мне хватило понять, что все они здесь, как братья — близнецы, такие же пропыленные, прокаленные солнцем, с одной-единственной центральной улицей. На противоположных концах улицы лепились убогие домишки из саманного кирпича. Центр города представляла пара салунов вместе с отелем, бордель, контора шерифа, несколько магазинов и церковь. Даже не церковь, а церквушка, выкрашенная в белый цвет. На ней не было даже колокола, впрочем, чего можно было еще ожидать от такого маленького городишки.

"Паршивая деревня. Убогая и пыльная".

Мое раздражение было вызвано не усталостью, напряженностью или страхом, хотя все они также присутствовали, но не они являлись главной причиной. Просто когда я только увидел очертания этого городка, у меня страшно начало чесаться тело. Шли пятые сутки в седле. Потный, грязный, со щетиной недельной давности, я мало чем отличался от «Мексиканца», когда тот был жив. К тому же я выдохся. Мои не полностью зажившие раны, предельные физические нагрузки и постоянная напряженность привели меня в состояние крайнего утомления. Мне нужны были хотя бы сутки полноценного отдыха. Получить его я мог в любом городке, но, к сожалению, этот желанный отдых являл собой также большую головную боль. Во-первых. Служба шерифа. Во-вторых. Я мог в свое время ограбить здесь банк или застрелить кого-нибудь из горожан. В-третьих. Меня просто могли узнать, запомнив мою физиономию на розыскной афишке. И все же наступив на горло своей осторожности, я решил остановиться в городке. То, что я собирался сделать, было вопреки намертво вбитым в меня приказам и инструкциям, которые бойцу специальной разведки несмотря ни на что было положено выполнять. Собственно говоря, этот внутренний разлад и был основной причиной моего раздражения.

"Вполне возможно, что делаю глупость… — тут мои мысли засбоили при виде пышных прелестей, проходящей через улицу, женщины. — Черт возьми! Какая… Решено. Ванна. Горячая еда и нормальная постель. Где, что и почем узнаю в салуне. Как сказал Лоутон: "Если что надо — иди в салун".

Но все оказалось не так просто. Первое препятствие на осуществление моих планов уже стояло под навесом, рядом с коновязью. Три молодых ковбоя, до этого наблюдавшие за движениями пышных бедер, ходящих под узкой юбкой, именно той самой женщины, которая привлекла мое внимание, сейчас уставились на меня.

"С чего бы это? — сразу насторожился я. — Узнали?".

Я сделал вид, словно интересуюсь вывесками, бросил несколько взглядов по сторонам. И тут же все понял. Женщина, на которую глазели эти оболтусы, остановившись на пороге магазина, сейчас рассматривала меня. Она знала себе цену. Открытая блузка манила обнаженными плечами и скрывающейся под ней высокой грудью. Она относилась к тому типу женщин — самок, которых сразу хотелось завалить в кровать. Она знала об этом впечатлении, чем сейчас и пользовалась. На какое-то время я забыл обо всем, ощущая неуемное желание впиться губами во влажные, полные губы, ощутить под руками ее крутые бедра…. Отогнав несвоевременные мысли, повернул лошадь к салуну, мазнув взглядом по стоявшей теперь тесной группкой, троице. Их взгляды не предвещали ничего хорошего, напряженные и злые. Быстро отведя взгляд, чтобы не раздражать их, я соскочил с лошади, передав поводья подскочившему ко мне вихрастому мальчишке, и сразу стал подниматься по ступеням.

— Доллар в день, сэр!

Эти слова паренек крикнул мне уже в спину. Не оборачиваясь, я согласно кивнул ему головой, толкнув двухстворчатую дверь салуна. Моим глазам предстала длинная полированная стойка. За спиной у бармена находился зеркальный буфет с полками, уставленными в несколько рядов бутылками. Пол, посыпанный стружкой. Полтора десятка столов со стульями. У дальней глухой стены был сколочен помост, на котором стояло обшарпанное пианино и табурет, на котором восседал маленький всклокоченный человечек, в данный момент, разминавший пальцы. Над инструментом висела доска с грубо намалеванными буквами: "Не стреляйте в пианиста. Он играет, как умеет". На самом пианино стояло два подсвечника и бутылка виски с нехитрой закуской. С потолка на грубой цепи свисало подобие люстры с двумя десятками свечей. Сначала у меня мелькнула мысль о тележном колесе, но тут же понял, что это не так. "Произведение искусства" явно была выковано местным кузнецом, судя по ее «изящной» отделке. Пробежав взглядом по салуну, я перешел к его посетителям. Группа, покрытых пылью, ковбоев, громко и возбужденно беседовавших до моего прихода, чему очевидно способствовали две бутылки виски, стоявшие передними на столе. Благодаря встрече с ковбоями — перегонщиками, я уже мог отличать их по виду от остальных профессий этого века. Четыре картежника, занявшие столик у окна, меня также не заинтересовали, хотя бы потому, что имели большие животы и не имели на груди шерифских звезд. А вот три человека, стоящих у стойки, меня, очень даже сильно, заинтересовали. Рядом с двумя мужчинами, с обветренными и опаленными солнцем лицами, стояли винтовки, прислоненные к стойке, а у молодого человека с простецким лицом, разговаривающего с барменом, висела звезда шерифа. Или помощника шерифа. При виде звезды я тут же подобрался, сжавшись, как стальная пружина, в ожидании реакции законника. Мужчины, у стойки, бросив на меня по паре любопытных взглядов, вернулись к прерванному разговору. За столом ковбоев вновь возобновился громкий разговор о коровах и ценах на скот, за другим столом снова зашлепали карты. Только шериф и бармен продолжали смотреть на меня. Взгляды, что у одного, что у другого были спокойные, я бы даже сказал доброжелательные.

"Не узнал. Или притворяется? Нет. Не узнал".

Подошел к стойке. Бармен был плотный, крепкого сложения мужчина, с огромным «пивным» брюхом, что, впрочем, не мешало ему шустро перемещаться за стойкой.

— Что будем пить, приятель? Есть хорошее пиво и виски.

— Пива, — секунду я размышлял. — И то, что вы называете виски. Стаканчик на пробу.

— Не сомневайся. Это то, что надо путнику, — осклабился толстяк за стойкой. — Отлично прочищает кишки после дорожной пыли.

Я кивнул, добавив: — И чего-нибудь горячего.

Оглянувшись, словно в поисках свободного столика, еще раз обежал глазами зал. Нет, особого интереса ко мне никто не проявил. Успокоенный, я сел за ближайший свободный стол, спиною к стене. Теперь я мог наблюдать как за шерифом, так и за входом. И винчестер не поставил рядом, а положил на стол. Бармен, выйдя из-за стойки, поставив передо мной кружку пива и глубокую миску густого варева, от которого шел пар, стал с интересом разглядывать меня.

— За виски сам подойдешь. Первый стаканчик за счет заведения. Скупаешь скот?

В это время я с жадностью поглощал пиво, тем самым, проигнорировав вопрос. Но толстяк никак не хотел отстать от меня: — Цены на коров растут.

— В самом деле? — равнодушно спросил я, оторвавшись от пива.

— Точно растут. На этом можно заработать большие деньги, — продолжал говорить бармен, пытаясь вызвать меня на разговор.

Я поставил кружку на грубый стол: — Хорошо прополоскал горло.

— У тебя странный акцент. Ты откуда?

Меня это липкое любопытство постепенно начало доставать: — Еврей я. Не видишь, что ли? Ищу место для постройки синагоги.

— Ты еврей?! Синагога?!

Это было сказано достаточно громко и с таким удивлением, что лица всех присутствующих снова повернулись ко мне. Я понял, что шутка не удалась, а вернее, ее просто не поняли.

"Черт с вами, раз шуток не понимаете!".

Не успел я так подумать, как двери на петлях снова качнулись. В помещение ввалились три головореза, которые торчали у входа. Они вошли, держась неестественно спокойно.

— Я буду за стойкой…. если что-то надо будет.

И бармена как ветром сдуло. Гул в зале притих, люди стали говорить вполголоса. Нетрудно было догадаться, что никто не хотел привлекать излишнего внимания этих парней. Не глядя по сторонам, они прошли мимо моего стола к стойке.

— Пива! — скомандовал один их них, потом все трое, как по команде, развернулись в мою сторону. — Слушай, Хэч!

— Чего, Билли? — откликнулся бармен.

— Чего у тебя дерьмом запахло? Раньше вроде не воняло!

В зале мгновенно воцарилась тишина. Тяжелая, гнетущая тишина. Двое охотников, это я узнал из их разговора, ни на кого не глядя, забрав свои кружки и винтовки, направились к самому дальнему столику. Помощник шерифа, хоть остался стоять у стойки, но постарался отодвинуться как можно дальше. Послышались звуки отодвигаемых стульев. Картежники, очевидно, решили, что пришло время подышать свежим воздухом. Я не хотел никаких проблем. Но что делать, когда тебе их навязывают? Мой принцип: разрешать их в короткие сроки и с минимальными потерями. Первым попытку сгладить ситуацию предпринял бармен: — Билли! Не задирайся! Парень поест и уедет!

Но тот уже никого не слышал, смотря на меня в упор злыми глазами. Лицо, в раз потеряв человеческие черты, превратилось в застывшую маску. Его дружки, не предпринимая никаких действий, только настороженно косили на меня глазами, видно, во всем полагаясь на своего главаря.

— И откуда же тянет? — тут он сделал шаг в мою сторону. Потом второй. — Сейчас определим. Ага, вот откуда.

Его движения были плавными. Он двигался, не расслабляясь и не сводя с меня глаз. Было видно, что ему не в новинку убивать людей.

— Еще один вшивый бродяга с конским навозом на сапогах!

Только сейчас в вязкую тишину врезался голос помощника шерифа: — Остановись, Билли! Если прольется кровь, ты ответишь по всей строгости закона!

В следующее мгновение, один из приятелей бандита, стоявший у стойки, неожиданно выхватил кольт и направил его в представителя закона: — Заткни свою пасть, ты, чучело со звездой.

А Билли тем временем продолжал наслаждаться ситуацией, чувствуя себя крутым парнем.

Еще бы! Мой винчестер лежал на столе. Револьвер в кобуре. Попытайся я их применить, как тут же получил бы пулю в лоб. И он формально был бы прав, если ориентироваться на местные законы. Хотя он меня оскорбил, но я первым схватился за оружие, а он только защищался. Сейчас его сдерживало только мое молчание и мое спокойствие. Но я понимал, этого хватит ненадолго. Отморозок уже перешел грань, и был готов пролить кровь. Он просто жаждал крови. Его рука зависла над рукояткой револьвера.

— Ты что, бродяга, оглох?!

— Да слышу я тебя. Слышу. Не напрягайся.

— Наш город не для дерьма! Ты меня понял?! — он заводился все сильнее, посчитав, что я струсил. — Ты понял меня? Отвечай, когда тебя спрашивают!

Моя рука по-прежнему была далека от оружия, что грело сознание отморозка возможностью безнаказанно убить человека. Все вокруг замерло. Воздух, люди, весь мир в эту секунду замер, затаив дыхание. Его рука еще ближе подползла к рукоятке револьвера: — Ты дерьмо! Трусливое дерьмо!

— Пшел отсюда, урод безмозглый! — я выговорил это четко и громко.

Эффект не замедлил себя ждать. После этих слов, у него, очевидно, полетели последние предохранители, отвечающие за самосохранение. Его правая рука рванула костяную рукоятку револьвера, указательный палец привычно лег на спусковой крючок. Кольт выскользнул из кобуры. Грохот от выстрела разорвал тишину. Никто сразу и не понял, почему кольт, так и не успев выстрелить, бессильно повис вместе с рукой. Бандит покачнулся. Медленно опустил голову, с недоумением глядя на расползающееся, на его груди, пятно крови, и только потом рухнул ничком. Его тело мягко шлепнулось на посыпанный опилками пол. Только револьвер, зажатый в руке, издал твердый стук, соприкоснувшись с полом. Все недоуменно смотрели на труп. Но их удивление меня не касалось. Не успел отгреметь выстрел из небольшого крупнокалиберного револьвера, до этого лежавшего в моей левой ладони, как у меня в руках уже был винчестер. С этой секунды у растерявшихся подонков не осталось никаких шансов. Первым схлопотал две пули в грудь бандит, угрожавший револьвером помощнику шерифа. Его тело еще только начало оседать, как последний отморозок получил пулю в живот. Сначала упала на пол, с тяжелым стуком, кружка пива, вслед за ней рухнул на колени бандит. Некоторое время, зажав рану, он молча наблюдал, как из-под его рук льется кровь, потом упал на бок и застонал от боли. Я быстро обежал взглядом зал, начав с бармена. Тот выглядел довольно потрясенным и несколько бледным. Не лучше него смотрелся представитель власти, хватая воздух открытым ртом. Охотники и ковбои, округлив глаза и раскрыв рты, просто смотрели, как смотрят любопытные дети на фокусника, показывающего свои трюки. А здесь, похоже, фокусником был я. Я осторожно опустил ствол винчестера, демонстрируя тем самым свои миролюбивые намерения, после чего обратился к бармену: — Хэч, как насчет обещанного виски?!

Бармен тут же отреагировал на мой голос, мгновенно выйдя из стопора: — Нет проблем, парень!

На стойке тут же появилась бутылка и два оловянных стаканчика. Наполнив их, он тут же схватил свой и опрокинул его в рот. Опять налил и снова выпил. После третьей дозы его лицо приняло свой естественный цвет. Медленно подойдя к стойке, я взял винчестер в левую руку, затем взял стаканчик, выпил, после чего аккуратно поставил его на стойку. Неторопливо повернул лицо к помощнику шерифа.

— Как ты думаешь, помощник, у меня будут проблемы… из-за стрельбы?

— Э-э…. Не знаю. С Билли все ясно. И с Майком Спрэгом. Они были с оружием в руках. А Вильям…. Тут ты нарушил закон, стреляя в безоружного. Ты должен был…

— В безоружного?! — перебил я его. — А что у него было в кобуре? Дамский веер?!

Моя шутка вызвала разрядку среди посетителей салуна, понявших, что я из разряда «хороших» парней. Среди ковбоев послышались смех и заковыристые шуточки. Насколько я уже знал, эти ребята, как и все ковбои, обладали грубым чувством юмора и страстью к каверзным проделкам. Вот и сейчас, не успели перевести дух, как началось: — Круто завернул про дамский веер! Ха-ха-ха!

— Эй, Барт, забери у Вильяма веер, жену им вооружишь!

— Нет, Барт, ты ей лучше револьвер из дерева сделай! Ты же плотник!

— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

Помощник буркнул, хмуро глядя на развеселившихся ковбоев: — Вы на этих болтунов внимания не обращайте! Им бы только поржать.

— Бармен, еще стаканчик. А ты Барт, продолжай.

— А что продолжать, — с тоской в голосе ответил помощник шерифа. — Мне тебя задержать нужно, до выяснения всех обстоятельств.

Тут раненый в живот бандит застонал.

— А за что? Ты же видишь, он живой.

Судя по угнетенному виду Барта, тому явно не хотелось предпринимать какие-либо меры против человека, только что убившего двоих и ранив третьего.

— Давай тогда завтра со всем разберемся. Ты не против?

— Нет! Совершенно не против! — помощник явно обрадовался тому, что проблема разрешилась сама собой. — Может, к завтрему и шериф приедет. Тогда еще проще будет.

— Как понять проще? Справиться со мной?

— Нет! Нет, просто тогда он будет решать, что с тобой делать.

Не удержавшись, я усмехнулся прямо в лицо мальчишке со звездой шерифа. Тот попытался придать себе грозный вид, но вместо этого покраснел и потупил глаза.

"Все что мог, я уже сделал".

Выйдя из салуна, я начал спускаться по лестнице, как неожиданно остановился.

"Куда я прусь? Ведь даже не спросил, где тут можно переночевать? Чертовы отморозки! Совсем с толку сбили!".

Лиловели сумерки. На подходе была ночь. Дальний конец улицы уже скрылся в полумраке. Фургоны, стоявшие в трех домах от меня, казались белыми расплывчатыми пятнами. Кое-где в окнах уже горели светильники, вырезая из наступающей тьмы светло — желтые квадраты.

"Странное время. Положил троих, а вокруг тишина. Впрочем, если такие мальчишки в помощниках шерифов ходят, тогда, конечно, спокойнее дома сидеть, закрывшись на два засова. Интересно, много здесь народа подобного этим отморозкам? Если да, то жизнь здесь, точно, не сахар".

Тут мимо меня метнулась фигурка мальчишки, что бы тут же растаять в темноте. Некоторое время я еще слышал удаляющийся топот тяжелых ботинок. Нетрудно было догадаться, куда торопиться паренек. Оповестить гробовщика и священника. Может еще мэра…. или местный отряд самообороны?

"Что-то я расслабился, стою здесь, как… — тут же в подтверждение моих мыслей раздался легкий скрип петель за спиной, заставивший меня резко развернуться, держа наготове винчестер.

В полосе света, у самых дверей, стоял помощник шерифа, при этом он старался держать правую руку на виду, как можно дальше от кобуры.

"Интересно, этот мальчишка, хоть раз стрелял из своего револьвера?".

— Вильям жив. Ты его только ранил. Я отправил мальчишку за врачом.

— Ему больно?

— Наверное…. Да, конечно.

Его взгляд стал недоверчиво — недоуменным. Его можно было понять. Не в правилах Дикого Запада, чтобы стрелок проявлял сочувствие, к тому, кого подстрелил.

— Может добить его, чтобы не мучился?

— Нет. Нет! Ты…

— Успокойся! Это шутки у меня такие.

По его лицу было видно, что он уже не рад, затеяв этот разговор. К тому же я видел, что помощник нервничает даже больше, чем прежде. Он уже два раза оглянулся в сторону гула голосов, несущихся, из залитого огнем свечей, салуна.

"В чем дело? Что он хочет от меня?".

— Эти парни не местные?

— Они с ранчо "Три семерки". Там половина таких… отпетых. Хозяин ранчо, Билл Скофилд никак не может поделить землю вокруг родника "Солнечный луч" со Скотти Пертом, — помолчав, продолжил. — Вот оба и набирают… стрелков. Похоже, скоро у нас война начнется. Ты не… к Перту едешь?

В его голосе был страх. Он боялся меня, боялся готовой вот-вот разразиться войны скотоводов, но больше всего он боялся ответственности. Ведь если я наемник Перта — то можно сказать, что война уже началась. Началась на его территории, в тот момент, когда он являлся Законом в городе. Он боялся, что именно на него возложат вину за все произошедшее.

— Я у вас проездом.

Лицо молодого парня прямо просветлело от моих слов. Облегченно вздохнув, он заговорил более живым голосом: — Послушайте, я не знаю, кто вы. Если честно сказать, и знать не хочу. Вы сказали, что здесь проездом. А когда собираетесь уезжать?

— Этот городок как называется?

— Луссвиль.

— Ты мальчишку, Тима Мориса, знаешь?

Вопрос застал помощника врасплох: — Тима…. Сироту? На конюшне должен быть. А что?

— Его родственники, со стороны отца, попросили отыскать мальчика и привезти к ним. Поэтому я здесь.

— Ух ты! Здорово! — помощник шерифа сейчас еще больше стал мне напоминать обычного мальчишку. — Берите парнишку и уезжайте. Лучше сегодня.

— К чему такая спешка, Барт? Ведь я еще и с мальчиком не говорил. Да и собрать его в дорогу надо.

— Скофилд схватится своих людей завтра утром, после чего нагрянет сюда. Если они вас здесь застанут….будет беда. Война придет в наш тихий город. Никто этого не хочет. В первую очередь — я. А если ты уедешь, Скофилд ничего не сможет предъявить городу. Ты приехал и уехал. А куда? Ищи ветра в поле.

— Если ты так трясешься за свою шкуру, зачем взялся за эту должность?

— Вы же видели наш городок. Он небольшой. Плотник нужен только время от времени, а помощник шерифа — должность постоянная. Город платит. А у меня семья. Жена и маленький сын.

"А пристрелят тебя, молодого и зеленого? Тогда что? — мне хотелось спросить его об этом, но я не стал, ему и так на сегодня огорчений хватило.

— …а мальчишка поедет. Здесь у него ничего и никого нет. Мать померла полтора года назад. Он с тех пор так и болтается от семьи к семье. Кто покормит, кто старую рубаху отдаст. Летом на конюшне конюху помогает. Перегон скота, знаете ли. Ковбои, торговцы, а за ними шулера и всякий прочий сброд тянется. Работы на конюшне хватает. Так что, договорились?

— В общем, да. Если с парнишкой все решится, то мы еще до двенадцати уедем.

— Значит, договорились! — помощник, довольный переговорами, которые, похоже, уже успел поставить себе в заслугу, резко развернулся на каблуках, и уже взялся за створку двери, чтобы войти в салун, как я его окликнул: — Эй! Где тут можно переночевать?

Тот на секунду замер: — За конюшней, следующий дом. Мари Бапьер. У нее вроде отеля. Тим покажет.

ГЛАВА 5

Приглушенный вскрик достиг ушей юного Тима, сидевшего в маленькой задней комнате, примыкающей к конюшне. Несмотря на свои десять лет, он знал о делах взрослых, лишь не намного меньше, чем они знали о себе. Слишком маленький был этот городишко. Слишком много здесь делалось напоказ, с пьяного куражу или дикой злобы, туманившей мозг, не хуже дрянного виски.

Осторожно подойдя к пустому стойлу, он увидел светловолосую женщину, с высоко поднятой юбкой и широко раздвинутыми ногами. Эта была Долли Памперос. Мужчина, лежавший на ней, ритмично двигался, вот Долли вскрикнула, напряглась и тут же обмякла. Мужчина поднялся и стал невозмутимо приводить в порядок свою одежду. Тим стоял в глубокой тени. Непонятно откуда, но он знал, что его присутствие не осталось незамеченным для чужака, приехавшего чуть больше часа назад. Ноги словно приросли к земле. Не зная, что делать, Тим просто стоял и ждал. Мужчина, больше не обращая внимания на распростертую на соломе женщину, застегнув оружейный пояс, поднял с соломы винчестер.

* * *

Не дойдя десяти метров до конюшни, я услышал шорох. Винчестер, который до этого лежал на плече, тут же оказался у меня в руках, но тревога оказалось ложной. Из темноты появилась женщина, которую я по приезде заприметил на улице.

"Похоже, не только я на нее запал. И она на меня".

Полные груди, выглядывающие из-под лифа, манили, обещая плотские удовольствия. Остановившись в двух шагах от меня и уперев руки в крутые бедра, она словно прицениваясь, стала оглядывать меня с ног до головы.

"Наглости у нее, что у вокзальной проститутки".

— Ты мне ничего не хочешь сказать, парень?

— А что ты хочешь от меня услышать?

Мой холодный вопрос — ответ неожиданно подействовал на нее словно красная тряпка на быка. Я мог только догадываться, но не представлял в полной мере, как много на Западе мужчин и сколь мало женщин. Плюс то, что ей богато выделила матушка-природа. Тут поневоле станешь местной королевой. Но я представлял собой частный случай. К тому же двадцать первый век не так просто не вытравить из памяти. Поэтому я видел перед собой не местную богиню, а просто красивую шлюху.

— Я думала, что ты настоящий мужчина, а ты никчемный бродяга, такой же, как и все!

— Ты что видела в жизни настоящих мужчин?

— Ты… ты сын шлюхи! — она уже была в таком состоянии, что слушают только себя. — Ты грязный, вонючий ублюдок! Ты…!

Она заводилась все больше и больше, поливая меня отборной руганью. Но даже этого ей показалась мало. Метнувшись ко мне, она попыталась ударить меня по лицу. Не успел перехватить эту руку, как в ход пошла левая.

— Ты что дура, совсем озверела!

— Подонок! Ты…!

— Придется тебя поучить, подруга!

Зажав ее руки, я перебросил дергающееся тело через плечо и двинулся к темневшей расплывчатым пятном в полумраке, конюшне.

Мальчишка нашелся там же, на конюшне. Он наблюдал за нами. Когда я его позвал, он не сразу, но отозвался. Это был тот парнишка, который встретил меня у салуна. Мне было немного неудобно, но моя неловкость полностью перекрывалась остротой ощущений, только что полученных от близости с женщиной. В другой раз я бы не отказался от продолжения, но сейчас был не в том положении, чтобы потакать своим слабостям.

Тим привел меня в местный отель под названием "Дикая роза". Претензионное название, несмотря на выпирающую из всех углов бедность. Открывшая дверь женщина, седая и полная, в халате и папильотках, торчащих из-под чепца, представилась, как миссис Бапьер, после чего без перехода потребовала денег. Получив наличные, мне было категорично заявлено: никаких женщин.

— Мадам! — с чувством оскорбленного достоинства воскликнул я. — Я девственник. Своими словами вы просто оскорбляете меня. Я поклялся перед ликом нашего Иисуса, что не нарушу свою клятву…

— Держите ключ, мистер шутник. А имя сына божьего нельзя упоминать всуе! Это грех! — сейчас ее голос был ехидный, но не злой, каким был в начале нашего знакомства.

Получив ключ от номера и свечу, я поднялся с Тимом по скрипучей лестнице на второй этаж. С порога оглядел гостиничный номер конца девятнадцатого века. Исторический интерес погас уже на второй секунде. Железная кровать с пятнами ржавчины. Тюфяк, набитый соломой и покрытый серой простыней. Сверху лежит лоскутное одеяло, явно не первой свежести. В углу — рукомойник с зеркалом. Снизу — таз. Все это было в достаточной степени потертым и пахло старостью, пополам бедностью. Подошел к окну. Оно выходило на улицу. Вернувшись, сел на кровать. Принюхался. Пахло карболкой, хозяйственным мылом и еще чем-то слегка пованивающим.

"Средство от насекомых? — при этой мысли я тут же вскочил с кровати.

Парнишка от моего резкого движения, прямо-таки вжался в дверь спиной, возле которой стоял с того момента, как мы зашли в номер. Рядом с ним лежали дорожные сумки и оружие.

— Не бойся меня, Тим Морис. Я не сделаю тебе ничего плохого.

— Сэр, а откуда вы меня знаете?

— Всему свое время, а пока скажи мне, как часто меняют белье в этой дыре?

Тот пожал худенькими плечами: — Не знаю, сэр. Наверно, когда совсем грязным станет.

— А блохи тут есть?

— А как же без них!

— Класс! Номер-люкс!

Я осмотрелся еще раз, затем поставил подсвечник со свечой на массивную тумбочку, стоявшую у изголовья кровати, а сам сел на стул, стоящий у окна.

— Садись на кровать, парень.

Мальчишка, с определенной долей робости, сел на кровать, оказавшись в кругу неровного, колеблющегося света. Пламя свечи осветило худенькое тельце, в штанах и рубашке, не по размеру больших и грязных. Некоторое время он сидел, опустив глаза, но когда все-таки их поднял, я замер. В них клубилась тоска, страх и много всего прочего, о чем двенадцатилетний пацан не мог и не должен был подозревать. Подобный взгляд мог принадлежать взрослому человеку, много видевшему и много пережившему, но никак ни мальчику. Отодвинув эмоции в сторону, я только хотел начать разговор, как заметил, что парень правой рукой поглаживает одеяло, хранившее в себе грязь не одного десятка ковбойских сапог.

— Что не так с одеялом? Блох ищешь?

— Оно… мягкое и красивое.

— Хм! Ты что… давно не спал на кровати?

— Так давно, что даже и не помню, спал ли я на ней вообще.

— Хм. Считай, кровать твоя… на ночь. Если… ты не боишься животных, которые могут там водиться.

— Вы не шутите? Нет? Это здорово! — на лице паренька появилась улыбка, несмелая и робкая.

Не теряя больше времени, я выдал ему наспех придуманный рассказ об адвокатской конторе и человеке, который попросил его найти. Подробности и доказательства ему не понадобились, он сразу и безоговорочно поверил всему, что я сказал. Единственное, о чем он решился спросить, так это о своих родственниках, взявшихся за его поиски, но, получив в ответ, что это только мое предположение, решил удовольствоваться тем, что услышал. По всему было видно, он безумно рад, что уезжает отсюда, но особенно радовался тому, что едет в Нью-Йорк, о котором так много слышал. И опять же свою радость он проявлял не по-детски, то есть не стал прыгать по комнате и засыпать меня ворохом вопросов, а остался сидеть, только лицо озарилось тихой и робкой улыбкой. Такая иногда появляется сама собой, непроизвольно отражая внутреннюю радость одинокого человека, которому не с кем разделить ее. Я дал ему некоторое время, чтобы прийти в себя, затем спросил, что ему понадобиться в пути, как получил неожиданный ответ, что сборы в дорогу он берет на себя. И уход в до?роге за лошадьми тоже. Чем меня сильно удивил, а еще в большей степени порадовал.

— Я, мистер, очень неприхотлив в еде, — в первую очередь заверил меня Тим, когда я продолжил разговор о подготовке к путешествию. После чего хозяйственный парень выдал перечень основных продуктов и список кухонной утвари и снаряжения, необходимых для путешествия. После чего начал деловито прикидывать, в каком из магазинов покупки нам выйдут дешевле. Я смотрел на хозяйственного и делового не по летам паренька и диву давался. Дай ему соответствующее образование и начальный капитал, при его хватке он себе к двадцати годам точно миллион сколотит. И дети у него такие же будут. Все в папу. Потомственные миллионеры. Сейчас я мог позволить себе усмехаться прежним мыслям — страхам, когда думал, с какими трудностями придется столкнуться, заботясь в пути о ребенке. Закончив с хозяйственными вопросами, попробовал узнать у него о пути к железной дороге, но это было вне круга его интересов, поэтому он просто ничего не знал об этом, зато я узнал, зачем уехал шериф. Тот уехал, оказывается, в соседний город, который раз в пять больше этого (оценка ребенка), чтобы попросить выделить городу отделение рейнджеров в связи с надвигающейся войной скотоводов. Также я узнал, что сам шериф крутой мужик и у него есть стопка афишек с описанием преступников, среди которых есть Джек Льюис. Время от времени наиболее свежие он вывешивает для всеобщего обозрения, но ветер и некоторые глупые ковбои, срывают их. Ветер просто так, а ковбои — на папироски. Мальчишка знал не только всех известных преступников и премии за их головы, но и подробные описания их «подвигов». Для него они были, что для меня в детстве герои сказок.

Когда Тим уснул на настоящей кровати под настоящим одеялом, я еще раз проверил, заперта ли дверь, задул свечу, потом поставил стул напротив окна. Затем, приоткрыв окно на треть, уселся, закинув ноги на низкий подоконник. Правда, перед этим я с некоторой долей зависти смотрел на уютно сопящего мальчишку, почти с головой накрытого одеялом.

"Красивым и мягким. Это ж надо! Кстати, ему хорошо подходит определение: мальчик — мужчина. Кстати, оно ко многим тут подходит. Взять же того же Барта. Или этого отморозка Билли. Что тому, что другому, лет по двадцать, а ведут себя как дети. Один трус, пытающийся себя как-то выразить, другой хулиган, задирающий всякого, кто попадется у него на пути. Радует только то, что они предсказуемы. Несложно угадать их мысли и предугадать их действия. Плохо то, что у этих детей оружие, и они, как все дети, пытаются доказать всему миру свою крутость. А взять меня? Я ничем не лучше их. Всю свою жизнь доказывал, какой я крутой. И так же как они, с оружием в руках. Правда, меня долго и упорно учили, что сила хороша только в том случае, когда над ней стоит разум, умеющий оценивать и контролировать ситуацию. К тому же меня учили на ошибках других людей, здесь же люди познают все на своих ошибках. А револьвер — очень жесткий учитель. Не дает часто ошибаться. Одна — две ошибки и тебя уже везут на кладбище".

Несколько раз за ночь я просыпался и менял позу, но разбудил меня все-таки мальчишка. За окном уже светало. Свежий, прохладный ветерок холодил лицо и грудь, сквозь распахнутую до пупа рубашку. Не успел я спустить ноги с подоконника, как прокукарекал петух. Где-то невдалеке грохотала тяжелогруженая повозка. Голос возничего во все горло подстегивал лошадей, сопровождая свои выкрики хлопаньем хлыста. Из-за соседнего дома раздался рассерженный женский голос: — Том! Где ты негодный мальчишка?! Том Перкинс, живо…!

Слова резко оборвались, видно женщина вошла в дом. Несколько раз потянувшись, разминая затекшие члены, потом спросил: — Как спалось, парень?

— Как в раю, Джек.

Когда мы знакомились, я назвал ему это имя, чтобы не было лишней путаницы.

— Как ты думаешь, Тим, сколько сейчас времени? — спросил я паренька, направляясь к умывальнику.

— Петух тетки Молли пропел, значит, пол шестого или около того.

Пока я плескался, разбрызгивая воду, он стоял у окна, смотря на улицу. Натянув рубашку и заправив ее в штаны, я подошел к нему.

— Смотри, Джек. Келли Брайт взялся с утра за работу. Интересно сколько он гробов сколотит? Я вчера слышал выстрелы, а ты?

— Два сколотит.

— Откуда ты знаешь? — на его лице было написано простое детское удивление.

— Как ты насчет петуха и времени знаешь, так я насчет гробов.

Его взгляд снова стал серьезным и внимательным, некоторое время он смотрел на меня, потом его взгляд снова упал на улицу.

— Смотри, Маргарет идет!

По его голосу можно было судить, что он неравнодушен к этой женщине. Разница была у них лет в тридцать пять, поэтому вариант о любви с первого взгляда можно было сразу отбросить. Невысокая, плотная женщина в оранжевом платье и несуразной шляпке с искусственными цветами, шла с корзинкой, висевшей на руке и прикрытой чистой льняной тряпицей. Вот она поздоровалась легким кивком головы, с мужчиной спешащим ей навстречу: — Доброго вам здоровья, мистер Торчетт.

Тот ответил ей плавным кивком головы, одновременно взявшись двумя пальцами за поля шляпы: — И вам того же миссис Брайн.

Оторвал меня от этой деревенской идиллии голос Тима: — Джек, когда мы пойдем завтракать?

— Ты с ума сошел, парень. Сам же говоришь еще шести утра нет. Люди только глаза продрали. Проснулся бы в девять, сразу же и пошли.

Мальчишка посмотрел на меня так, будто видел первый раз в жизни, а потом спросил: — А почему в девять? Охотники до восхода солнца уходят, а Хэч их перед этим завтраком кормит.

"Мать твою! — мысленно ругнулся я и тут же попытался оправдаться: — Так я думал позавтракать и в магазин зайти. Чтобы не ходить лишний раз.

— А! — лицо мальчишки просияло. — Я слышал, что в больших городах магазины позже открываются. У нас не так. Нам работать надо с утра до вечера, чтобы выжить в этом несовершенном мире.

При этом лицо мальчика приняло серьезное выражение. Судя по всему, мальчишка позаимствовал фразу у кого-то из взрослых. Спустившись вниз и вернув ключ хозяйке отеля, мы отправились завтракать. Не успели пройти и пяти метров, как я заметил, что люди, идущие нам навстречу, словно невзначай, стали переходить на другую сторону улицы или резко сворачивали в первую попавшуюся дверь магазина. И только на приличном расстоянии, у порогов своих домов или у входа в магазин, продолжали стоять любопытные горожане. Уже на подходе к салуну, Тим не утерпел, заскочил в конюшню. Только после обстоятельного разговора с конюхом, заверившего его, что все хорошо, мы, наконец, смогли добраться до салуна. Хэч радостно осклабился при виде нас, приветственно замахал рукой. Тим тут же направился к нему обсудить наше меню на завтрак, а я подошел к Барту, сидевший за столом с кружкой дымящегося кофе. При виде меня он привстал, коснулся полей шляпы в знак приветствия, я ответил ему тем же. Присев к его столу, я коротко обрисовал ситуацию, добавив в конце, что через пару часов мы уедем, чем несказанно порадовал его. Сославшись на дела, он тут же убежал. Позавтракав, мы пересекли улицу и вошли в магазин Саммерса. Мы вошли в лавку под испуганно — любопытным взглядом хозяина и настороженными взглядами двух покупателей — ковбоев, которые до нашего прихода выбирали себе рубашки. Я обежал глазами магазин. Самый разнообразный товар наполнял полки и грудами был свален в углах. Трудно было бы придумать какую-либо принадлежность фермы, сарая, хлева, конторы, кухни или гостиной, которой бы не было здесь. Одежда, провизия, седла, сбруя и сельскохозяйственные инструменты, ружья, скобяные товары, веревки, шляпы и бутылки с фруктовой водой, представляли странное для моего глаза смешение.

— Что желаем? — приторная угодливость хозяина прямо резала слух.

— Мне надо одежду и обувь на него, — я указал на Тима. — А потом парень скажет тебе, что нам надо из продуктов и вещей в дорогу.

Как оказалось, в этом магазине можно было купить все, кроме детской одежды. Пришлось покупать одежду на мужчину. Самая маленькими по размеру из купленных вещей стали штаны, которые были всего лишь на полтора размера больше. Больше повезло с ботинками, они были ему только немного великоваты. Только я попытался договориться с женой лавочника по поводу перешива одежды, как мальчишка меня сразу потащил на улицу, оборвав на полуслове. Выйдя, я вопросительно уставился на него.

— Мне нужно два доллара, Джек! — он выпалил эту фразу на одном дыхании и замер в ожидании ответа.

Я молча смотрел на него, требуя более детальных объяснений. Тим опустил взгляд и тихо сказал: — Хочу дать заработать… одному хорошему человеку, сэр. Она ко мне хорошо относилась, сэр. Пожалуйста, сэр.

Не знаю, что он увидел в моем взгляде, но чувствовал себя явно неловко.

— Ну и… — я не стал продолжать, давая ему закончить самому.

— Она, правда, хороший человек. Она стирает. Ей… Она и приезжих обстирывает. Она мне всегда… Вы видели ее, сэр! Это Маргарет!

Судя по тому, что он меня стал называть «сэр», парень сильно разволновался. В глазах блеск, а на щеках — легкий румянец.

— Говоришь, хороший человек?

— Да, сэр. Очень хороший человек. Она чем-то похожа на мою маму.

— Хорошо. Отнеси ей десять долларов. И пусть она хорошенько подгонит твою одежду.

Он даже задохнулся от названной суммы. Глаза стали большие и радостные.

— Я… Сэр! Она…. Спасибо, сэр!

Пока он невнятно благодарил меня, я скинул ему на ладошку две пятидолларовые монеты.

— Не потеряй на радостях.

Парень сначала сорвался с места, держа деньги в кулаке, но потом остановился, аккуратно вытащил длинную просмоленную бечевку. Она охватывала по горлу старый кожаный мешочек, покрытый какими-то непонятными узорами. Раскрыв его, он осторожно положил туда деньги.

— Это что, твой потайной карман? — пошутил я.

— Карман? Нет…. Это… — он видно хотел сказать, но в последний момент передумал, — то, что у меня осталось от мамы.

Тут его голова медленно опустилась. Он смотрел в землю.

"Мне только его слез не хватало для полного счастья".

— Все. Иди. После примерки — в салун. Я тебя там буду ждать.

С минуту я смотрел ему вслед, после чего направился в местную скупку золота. Эту лавку я приметил буквально пять минут назад. Мне не хотелось светиться с подобным товаром в маленьком городишке, где все на виду, но теперь — какая разница.

Плотного телосложения, коренастый мужчина с мускулистыми руками, больше походил на ковбоя или старателя, но никак не на лавочника. При виде меня он как стоял, уперев руки в прилавок, так и остался стоять. Ни в движениях, ни во взгляде не было ни суеты, ни страха, только холодное спокойствие и уверенность в себе. Я бы не удивился, если бы у него под прилавком лежал заряженный дробовик или револьвер. Осмотрелся. Слева от меня на стене висела голова здорового медведя с оскаленной пастью. На противоположной — копье и два скрещенных томагавка.

"Классно смотрится!".

Заметив, что я их внимательно разглядываю, сказал: — Военные трофеи. Вот этот топорик, висящий слева, чуть было на тот свет меня не отправил. Три пальца правее и все!

Я повернулся к нему. Увидев к своим словам интерес, помедлив, пояснил: — Пришлось повоевать в свое время. И с сиу, с апачами, с команчами, — секунду помолчав, добавил вызывающе. — И с бандитами. На мексиканской границе.

Я почувствовал, как он напрягся, в ожидании моей реакции.

— Расслабься. Только один вопрос, а потом перейдем к делу: как ты здесь оказался солдат, после своих подвигов?

Хозяин лавки нахмурился. Стало видно, что своим вопросом я попал ему в больное место, но было уже поздно что-то менять. Я уже не надеялся на ответ, как все же его получил: — Нога.

Увидев в моих глазах непонимание, зло пояснил: — Бандиты колено прострелили. Нога не сгибается.

Судя по его суровому виду, хозяин лавки был явно не тем человеком, которому требуются слова утешения, поэтому я решил больше не искушать судьбу, а молча полез в карман. Достав комок из спутанных золотых цепочек, положил его рядом с весами, стоявшими на прилавке. Рядом с ними лежало несколько открытых коробочек со стоявшими в них гирьками — разновесами. Он посмотрел на золото, потом на меня. Если золото он только окинул взглядом, то меня он явно оценивал.

— Ты, правда, мальчишку забираешь в Нью-Йорк, к родственникам?

— Да.

— Не обижай его, он хороший паренек.

"Нормальный мужик. Прямолинейный, бесхитростный, грубоватый, но в общем порядочный, по-моему, человек".

— Я что похож на человека, способного обидеть ребенка?

— Ты воевал?

Я утвердительно кивнул головой.

— Я тебе скажу так. Мы простые люди и живем в свободной стране. Каждый решает сам, кем ему быть. Здесь, на Западе, если человек хочет быть плохим, и при этом это сильный человек, то его мало кто остановит. Здесь, не как на Востоке, где на каждом углу полицейский. С другой стороны, если сердце человека чистое, без червоточин, он живет честной и прямой жизнью, но опять же, только потому, что на то его воля. Ты, похоже, относишься к хорошим парням, солдат. К тому же у меня нюх на крыс помойных, типа тех троих, которых ты вчера отправил в ад.

Судя по любопытству, проявившемуся в его глазах, он был не прочь обсудить вчерашний поединок. Развивать эту тему мне не хотелось, поэтому я сухо бросил: — Сами напросились. Перейдем к делу?

— К делу, так к делу, — разочарованно протянул владелец скупки.

Разделив цепочки, он внимательно осмотрел каждую из них. После чего загрузил их, одну за другой, на чашку маленьких весов. Другую чашку начал заполнять разновесками. Некоторое время выравнивал чашки весов, подбирая гирьки. Выпрямился. Достал из-под прилавка деревянную коробку, а из нее несколько бумажек.

— Держи, — и протянул мне деньги.

Я не глядя, сунул их в карман. И уже собрался попрощаться, как мне в голову пришла одна дельная мысль.

"Грогги «Мексиканец». А почему бы и нет? Человек-то неплохой. Пусть пользуется".

— Послушай…

— Бен.

— Послушай, Бен, ты про «Мексиканца» слышал?

Лицо Бена сразу напряглось: — Слыхал.

— Я же сказал: не напрягайся. За его голову сколько обещали?

— Шестьсот долларов, — в его взгляде и голосе прорезалась явная заинтересованность.

Хозяин лавки был, похоже, не только солдатом, но и деловым человеком.

— Здесь милях в шестидесяти есть заброшенный городок, — Бен тут же согласно кивнул головой, подтверждая мои слова. — Там лежат трупы «Мексиканца» и его бандитов. Прошло двое суток и они, конечно, пованивают, но на цену это вряд ли повлияет. Главаря опознаешь по перевязанному боку. Рядом с ним валяется коробка с женскими побрякушками и часами.

Бывший солдат облизал разом пересохшие губы: — Ты…. А сам чего?

— В благодарность за это, ты сделаешь для меня одно дело. Хорошо?

— Честью солдата клянусь! — голос его чуть дрогнул.

— Там, недалеко от колодца, могила. Ее нетрудно найти. Холмик и воткнутый в него простой деревянный крест, обложенный камнями. Я хочу, чтобы ты перевез и похоронил его на местном кладбище. Как положено, со священником. Зовут его Барт Фергюссон. Умер два дня назад.

— Сделаю!

— Пока, Бен.

— Всего тебе, друг.

Перед лавкой цирюльника стояла плотная группа из шести мужчин, которые что-то оживленно обсуждали, но как только увидели меня, идущего с мальчиком, голоса сразу затихли. Мужчины стали тут же пожимать друг другу руки и прощаться. Сразу стало ясно, что разговор шел о событиях вчерашнего вечера, а значит, обо мне. Тим был уже в курсе того, кто вчера дал подзаработать гробовщику и врачу, и теперь купался в лучах славы человека, который был его другом. Он был горд и даже тщеславен, пусть даже не сознавал этого. Шел, выпрямившись, расправив плечи. Тючок со своей новой одеждой, он уже не прижимал к груди, а нес в одной руке. Глаза его сияли. Я его понимал. После стольких лет унижений он внезапно оказался в центре внимания. Нас прямо ели глазами, позволяя себе перешептываться только у нас за спиной. Сейчас, в эти минуты, мы были фигурами первой величины, в этом маленьком городке. Это выглядело смешно, но так оно было для меня, но не для Тима. Он все лишь был маленьким мальчиком и понимал происходящее, как человек своего времени, только вместо настороженности и страха он испытывал нечто похожее на счастье. Сравнивая лицо мальчика с любопытно — настороженными взглядами обывателей, мои мысли заработали в том же направлении, что и те, посетившие меня прошлой ночью.

"Иду по улице городка. Самый настоящий убийца. Убивший на глазах десятка свидетелей двух человек. Теперь еще весь город об этом знает, и что же? Никто не сидит, закрывшись дома, с оружием в руках. Просто смотрят издали, с испугом и любопытством. В глазах нет ни отвращения, ни ненависти. И этот паренек. Идет рядом с убийцей и сияет. Все в порядке вещей. Мне странно, а им нет. Знали бы они, о чем я сейчас думаю… Ага, вот и вывеска, мимо которой я вчера проезжал".

Вывеска над входом парикмахерской гласила: "Бритье и ванна — 50 центов". Я только хотел переступить порог, как услышал за спиной негромкий людской гомон. Рука метнулась к револьверу одновременно с крутым разворотом тела, но, увидев причину шума, я снова расслабился. Шум толпы касался меня, но только косвенно.

Посередине улицы медленно катился катафалк, запряженный двумя лошадьми. Народ, который только что глазел на нас из окон и проемов дверей, тут же высыпал на улицу. Стоя на пороге, я быстро скользнул глазами по лицам, толпившихся по обеим сторонам улицы, людей. Они наслаждались происходящим, ничуть не стесняясь своего любопытства, перешептываясь, а то и высказываясь вслух по поводу похорон и покойников. Гробовщик оказавшийся в центре внимания, то и дело раскланивался по сторонам, прикладывал пальцы к своему черному высокому цилиндру.

— Мэм! Сэр! — неслось во все стороны с катафалка.

В город пришло Событие. Оторванные от родины, приехавшие сюда со всех сторон света, эти люди ничего не знали, кроме работы. Они ковали свое будущее с утра до вечера. Шесть дней в неделю. А в воскресенье — церковь и пирог с начинкой. Изо дня в день, из недели в неделю, из года в год, все повторялось снова и снова. И вот происходит Событие, которое навсегда останется в истории их города, о котором можно будет рассказывать приезжим и друг другу в длинные, зимние вечера.

Только теперь я рассмотрел, что многие из жителей вырядились как на праздник. Их оживленные и довольные лица только что не светились от счастья. Можно было подумать, что на их городок уже пал отсвет славы городов, где совершали свои подвиги, известные всему Дикому Западу шерифы, ганфайтеры и бандиты.

Решив, что с меня хватит этого убогого зрелища, я втащил Тима в цирюльню, не дав полюбоваться зрелищем проезжающего катафалка не только ему, но и местному парикмахеру. В лавке стоял запах лавровишневой воды и свежего мыла. Местный мастер расчески растерянно бросал взгляды то на меня, то на мальчика, не зная, как к нам относиться.

— Э, мистер… Что будем…

— Ванна. Стрижка. Для него. Потом все тоже для меня. И еще бритье.

Цирюльник натянуто улыбнулся. Мое выражение лица, видно, не располагало к обычным вольностям, которые он позволял со своими обычными клиентами.

— Да, сэр. Пять минут, сэр. — Тут он обернулся вглубь помещения, отгороженного большой цветастой ширмой и крикнул. — Сара! Джентльмены желают принять ванну!

Из-за ширмы выглянуло простоватое, на мой взгляд, женское лицо. — Пять минут, Кент! Пять минут! Она уже наполовину налита! Пусть господа немного подождут!

Я догадывался, что меня ожидает. Это счастье я уже испытал перед выпиской из больнички города Данвилля. Дубовое корыто, которое они называли ванной. В нем перемылось, наверно, полгородка, не считая всех приезжих и заезжих. Но другого выхода не было. Или быть сравнительно чистым. Или….

— Тим. Искупаешься — переоденься. Старые тряпки выкинь.

— Хорошо, Джек. Только дожидаться я тебя не буду, зайду на кладбище. С мамой попрощаюсь.

— Хорошо. Я там тебя найду.

Я слушал рассказы Тима о его трудной и безрадостной жизни, после смерти матери. О людях — жителях городка. О лошадях. Он был их фанатом. Даже когда он рассказывал о жителях городка, то постоянно сбивался и принимался описывать лошадь этого человека. Какой у нее нрав, что она любит. Парень, похоже, их любил, больше чем людей. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Люди, здесь, на Западе, в своем большинстве были грубы и жестоки. Тяжелые условия, неустроенная жизнь, оружие в свободном обращении. Дикие пьянки, драки, поножовщина и стрельба. Надо же, как-то выпустить пар после тяжелых трудовых будней, а если подвернется бездомный малыш, он тоже сгодиться. Его можно обругать, дать пинка, а то и затрещину.

Не успели мы проехать и пятнадцати миль за разговором, как увидели впереди громадное облако пыли, вздымающееся вверх за спиной десятка ковбоев, несущихся во весь опор. Мы тут же свернули немного в сторону, чтобы не попасть в пыльное облако. Мчащийся впереди здоровенный ковбой с красным лицом и пшеничными усами, скользнув по нам взглядом, крикнул за спину: — Том! Разберись! Потом догоните!

От группы тут же отделились и свернули в нашу сторону два ковбоя. Остановившись в пяти метрах, они принялись пристально разглядывать нас, а я в свою очередь — их. Оббежав глазами обоих на предмет оружия и кроме револьверов, никакого оружия у них не заметил. Правда, с луки каждого седла свисало лассо. Ковбой постарше, худой и жилистый, с жестким лицом, в свою очередь также быстро и цепко пробежал глазами по моей фигуре, после чего остановил взгляд на моем лице. Несколько секунд оценивающе и пристально вглядывался в меня, затем мельком бросил взгляд на мальчишку, после чего снова принялся разглядывать меня. Очевидно, он уже успел составить обо мне свое мнение, которое, похоже, оказалось не в мою пользу, так как его взгляд изменился, стал наглым, давящим, старающимся запугать.

"Наверно, один из наемных стрелков, которых нанял для войны… Скофилд".

Только когда я выдержал его взгляд, он резко бросил: — Ты кто?

— Конь в пальто! А ты кто?

Пока он переваривал мой ответ, в разговор вмешался второй ковбой, молоденький парнишка, лет восемнадцати: — Этого мальчишку я знаю. Он на конюшне работает. Слушай, Том, наверно, это он украл у меня два доллара в позапрошлую субботу! Точно он, змееныш! Смотри, как хорошо одет! Небось, на уворованные денежки!

— Бак, не суетись, — чуть презрительно бросил стрелок своему напарнику.

— Я никогда и ни у кого не крал! — голос Тима звенел от обиды. — Ни цента! Никогда!

— Заткнись, щенок! — никак не мог успокоиться «зеленый». — Не вор, говоришь? Ты на конюшне спал и тряпки носил, а сейчас как одет?! А лошадь откуда?!

Только теперь до меня дошло, что этот «зеленый» ковбой под градусом. Похоже, выпил для храбрости, собираясь ехать на разборку в город. До того как они подъехали, я поинтересовался у Тима, откуда эти парни. Он сказал, что это ковбои Скофилда. Мне тут же стало понятно, почему они пылят в Луссвиль, а не пасут своих коров. Едут узнать, где запропастились их дружки. Уже одно то, что Билли с приятелями был из их компании, меня настроило против них. Да и отношение к мальчишке этого молодого ковбоя мне не понравилось. Короче, они мне совсем не нравились. И я был рад, что послушался своего внутреннего голоса, достал из седельной сумки револьвер и спрятал его под полу куртки. Его черная рукоять была чуть видна и скрыта от чужих глаз передней лукой седла. Я не собирался играть в местную игру "кто быстрее — тот и прав". Если они считали, раз у меня карабин в чехле, а револьвер в кобуре, то они хозяева положения. Хорошо. Пусть считают. Хотя не будь мальчика, я не стал затягивать нашу беседу, а скакал бы уже дальше, оставив за собой два трупа, тем более что все равно скоро война скотоводов начнется. Просто спишут еще двоих в графу убытков.

— Джек! — мальчишка, по нему видно было, испугался, что я могу поверить этому болтуну. — Я никогда не крал! Честно!

— Костюм и лошадь, я купил для мальчика.

Том, все это время пытавшийся определить, что я собой представляю, наконец, решился. Очевидно, сыграли роль мои последние слова. Раз я оправдываюсь, значит, трус. Или что-то в этом роде.

— Ты мне так и не ответил, кто ты такой? — его голос прозвучал надменно и при этом насмешливо.

Мне уже стали приедаться люди с оружием, которые никак не могли понять, что оно не игрушка, а ответственность. И если случиться, то отвечать придется в полной мере.

— Езжайте куда ехали, парни, а мы поедем своей дорогой.

— Ты поедешь, когда я тебя отпущу. Это раз. Второе — я жду ответа. И предупреждаю: долго ждать, не намерен.

Том был готов к схватке, был готов стрелять, но того, что револьвер появится не из кобуры, а из-под куртки, он явно не ждал. Бак еще только тянулся к кобуре, когда Том рванул револьвер из кобуры, но оба — увы! — безнадежно опоздали. На них смотрел ствол сорок четвертого калибра. Страх, который они тщательно скрывали, я видел в полыхнувших ненавистью глазах Тома, и в пьяных и злых глазах Бака. Револьвер подпрыгнул, и Том умер, едва успев вытащить из кобуры свой кольт. Только я успел взвести курок, как на стволе револьвера Бака расцвел огненный цветок. Промах. Лошади под нами плясали, рвались бежать. Решив не рисковать, я выстрелил в более крупную мишень, в лошадь Бака. В этот миг он уже был готов спустить курок, как его лошадь, получив пулю, встала на дыбы. Грянул выстрел. Пуля ушла куда-то в сторону, а сам ковбой рухнул с конем на землю. В последний момент он попытался освободить ноги от стремян, но не удачно. Мало того, что конь придавил его ногу к земле, он еще, при ударе о землю, потерял револьвер. Несколько секунд он приходил в себя, а потом стал дергаться, стараясь освободиться, словно зверь, попавший в капкан. Соскочив с коня, не торопясь, я достал из чехла винчестер. Потом подошел к трупу Тома. Тот лежал на спине, глядя на солнце открытыми, немигающими глазами. Пуля попала ему в рот, выбив передние зубы.

— Тим, возьми его лошадь. Хозяину она больше не понадобиться. Потом отъедешь. Мне тут с человеком надо потолковать.

Дождавшись, пока Тим не отъехал на добрый десяток метров, только тогда подошел к Баку.

— Гнусный и вонючий хорек! Ты подло убил Тома! Знаешь, кем он был?! Стрелком из Моры! Он бы тебя…!

— Попридержи язык, парень, пока я тебе его не отстрелил, как злому мальчику Билли.

— Ты… его? Кто ты? Неужели… Ты от Перта? Точно от Перта! Он тебя нанял! Ты стрелок! Как я сразу не догадался! Мальчишка сбил меня с толку! Ты убил… их всех?!

Парня настолько переполняли чувства, что он уже забыл об угрозе собственной жизни.

Он всматривался в мое лицо, пытаясь понять, с кем он столкнулся. Он явно хотел, чтобы я оказался известным стрелком, в этом случае его честь не пострадает. А так получается, что двое крутых мужиков не справились с одним заезжим бродягой. Насмешек не оберешься. Все это явственно читалось на растерянном лице Бака.

— Он убил их, стоя к ним лицом к лицу! — неожиданно раздался голос Тима. — И два ваших стрелка были с оружием в руках!

Мне неожиданно стало приятно, что он выступил на мою защиту, пусть даже таким образом.

— Тим, не болтай, а лучше смотри по сторонам!

Обойдя труп лошади, я подсунул приклад карабина под седло, затем напрягся, приподнимая тело животного. Бак, с трудом, вытянул ногу, потом помял ее немного, скривился, после чего встал. Бросил косой взгляд на револьвер, лежащий в трех метрах.

"Бойцовый характер у парня. Все неймется ему. Впрочем, может именно такой сможет усвоить урок", — подумал я, а вслух сказал: — Начнем обучение.

Бак, услышав мои слова, удивленно взглянул на меня, но его удивление мгновенно сменилось настороженностью, когда он увидел, что я прислонил винчестер к трупу лошади, а затем подошел к нему на расстояние удара.

— Драться умеешь?

— Не хуже других, — довольно заносчиво заявил "молодой и зеленый".

— Проверим, — и неожиданно, с оттяжкой, хлестнул по щеке.

Ковбой в ярости бросился на меня, но я отбил его кулак и нанес сокрушительный удар правой в челюсть. Колени Бака подкосились, и он рухнул лицом вперед. Около минуты он приходил в себя, затем, тряся головой, поднялся на четвереньки.

— Отучись от привычки болтать лишнее языком, парень. Это до добра не доводит, а в особенности, в ваших краях. Это первое. Теперь второе…

Тут он, окончательно придя в себя, рывком встал на ноги, его рука автоматически опустилась на рукоять револьвера. Но кобура была пуста. Пока он тратил впустую драгоценные секунды, я не стал терять время зря, нанеся ему мощный удар в живот. Пока он сгибался, судорожно глотая, я резко и хлестко с полу разворота ударил ребром ладони по горлу. Парень упал ничком, потом, хрипя, завалился на бок, его рвало. Я взял винчестер. С минуту наблюдал за ним, потом громко сказал, чтобы сказанное мною дошло через боль, скрутившую его тело: — Насчет второго! Не строй из себя крутого больше, чем ты есть на самом деле! Дольше проживешь!

Закончив воспитание, подошел к лошади. Та нервничала. Вздрагивала всем телом и тревожно косила взглядом. Вскочив на лошадь, ласково похлопал ее по шее, успокаивая. Поступив вопреки своему железному правилу: не оставлять за спиной врага, я в тоже время не чувствовал себя так, словно в очередной раз перешагнул через самого себя. Причина этому была проста. Мне не хотелось выглядеть плохим человеком в глазах мальчишки, который мне нравился. Почему? Парнишка и так видел много зла в жизни, так зачем же его лишний раз травмировать еще одной смертью. Да, он видел много грязи и крови в своей маленькой жизни, а теперь хватит. Но просто так отпустить без должного урока этого зарвавшегося юнца я тоже не мог, натура не позволяла. Поэтому все вылилось в своеобразную импровизацию. Подъехав к Тиму, я спросил: — Ты как?

— Нормально, Джек, — голос мальчишки был чуть хриплым от волнения. — А с ним… что будет?

— Фляга с водой у него есть? — я дождался кивка головы Тима. — Есть. До городка миль двенадцать — пятнадцать будет?

— Наверно, — неуверенно произнес мальчик. — Мы что ему лошадь не оставим?

— Обойдется. Захочет — дойдет. Не захочет — подберут дружки на обратном пути.

Поехали, Тим.

Парень здорово нервничал, но я должен был признать, что держался он неплохо для своего возраста. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, он прошел тяжелую школу жизни. И все же он был ребенком, поэтому я решил продолжить с ним беседу, которую начал вести с Баком, в надежде, что это отвлечет его от плохих мыслей.

— Ты запомнил правила, которые я вбивал в голову Баку?

— Да, сэр.

— Хорошо. А теперь запомни еще два. Сильный человек должен знать, как и где применять свою силу. И второе. Оружие — это, прежде всего человек, само по себе оно не стреляет.

— Я запомню, сэр.

— И еще я тебе хочу сказать Тим, ты один на белом свете, поэтому старайся надеяться на самого себя. Друзья это, конечно, хорошо, но может наступить день, когда ваши пути разойдутся, и ты останешься один, поэтому учись правильно оценивать людей. Научишься, будешь жить спокойнее и лучше.

ГЛАВА 6

Я столкнулся лицом к лицу с шерифами, бандитами и наемными стрелками, то есть с теми, о которых потом будут писать книги и ставить фильмы. Судя потому, что я видел, не отменная меткость и быстрота обращения с оружием отличали «героев» Дикого Запада от обычных обывателей, а внутренняя жесткость, хладнокровие и полное безразличие к своей и чужой жизням. То, что я успел увидеть и услышать, помогло мне сделать кое-какие выводы. Оружие несовершенно в техническом исполнении. Тяжелое и громоздкое. Стрелки не целились, а просто наводили ствол на противника, после чего нажимали на пусковой крючок. Какая тут могла быть точность. Классические сцены дуэлей у салунов тоже оказались вымыслом. Врагов, как правило, убивали из засады, в спину или нападали толпой на одного. Основной принцип выживания на Диком Западе гласил: не оставить врагу права на ответный выстрел. И не было разницы, на какой стороне стоял человек — закона или беззакония, он все равно оставался убийцей, хотя стоит признать, что в те времена это слово имело менее жесткий оттенок, чем сегодня.

* * *

Спустя двое суток мы с Тимом подъехали к городку, похожему на те, что я видел, но явно приходившему в запустение. С правой стороны улицы стояла церковь, на которой наполовину облупилась белая краска. Дома чуть ли не через один были брошены, двери заколочены, дворы заросли бурьяном. Уже почти стемнело, когда мы слезли с лошадей у салуна. У коновязи помимо наших животных было только две лошади. К тому же из салуна не неслось шума, который бы соответствовал пьяному загулу. Даже музыки не было. Это не могло меня не порадовать. После целого дня проведенного в седле не хотелось никаких приключений. Привязав лошадей, поднялись по ступеням.

Войдя в салун, быстро осмотрелся. Пахло прокисшим пивом и застоявшимся табачным дымом. Две шлюхи бальзаковского возраста, да четыре местных жителя, сидевшие попарно за двумя столами. Единственные из всех присутствующих выказали оживление местные дамы. На их лицах появились приклеенные улыбки, затем одна из них картинно засмеялась, а вторая прошептала, но так что все услышали: — Ах, какой мужчина!

Пара мужчин, сидевшая за ближайшим к нам столом, резко оборвала разговор, как только мы вошли. В их взглядах было поровну любопытства и неприязни. Я их понимал. По народной примете Дикого Запада, появление чужака с оружием — значит быть беде. Хотя примету придумал я сам, но жили тут явно исходя из нее или ей подобных. Когда я прошелся по ним взглядом, они тут же стушевались, переключив внимание на свои стаканчики с виски. Следующую пару представляли собой два старика сидевшие за столом, у самого окна. Судя по их злым, недовольным лицам, и таким же взглядам, которыми изредка обменивались друг с другом, они только что ругались. При виде нас местные пенсионеры, в отличие от лавочников, оживились, очевидно, в надежде на подачку, а может просто хотели услышать последние новости. Уяснив для себя, что прямой опасности здесь никто не представляет, я направился к стойке. За ней стоял худой и длинный бармен с большими бакенбардами, переходящими в пышные усы. Очевидно, он ими гордился, настолько они были у него аккуратные и ухоженные. При мерцающем свете свечей я не мог рассмотреть все помещение, но когда стал у стойки, мне сразу бросилось в глаза, что салун, как и городок, переживает не лучшие дни. Стойка была старая, местами лак совсем облез, образуя уродливые пятна, похожие на ожоги. Зеркало за спиной бармена было пыльное и тусклое, как он и сам.

— Привет!

— Привет, незнакомец. Что будете?

— Пива и чего-нибудь горячего.

— Бобы с мясом. Могу разогреть.

— Давай.

Тишина, возникшая при нашем появлении, снова была нарушена. Старики, заключив временное перемирие, начали что-то обсуждать вполголоса. Я не сомневался, что темой стали мы, с Тимом. Дамочки начали искусственно хихикать, явно желая, чтобы на них обратили внимание. Двое лавочников, стали о чем-то тихо между собой говорить.

— Вот твое пиво. Садитесь за стол, сейчас принесу вам горячее.

Неожиданно послышался звук отодвигаемого стула. Я чуть повернул голову, хотя в этом уже не было нужды. Цокали женские каблучки. Тим, оглянувшись на звук, нахмурился.

— Мужчина, не хочет познакомиться с девушкой? — вслед за этим вопросом меня обдала волна приторно-сладкого запаха.

— Мужчина устал и хочет просто поесть, — взяв кружку и повернувшись к ней спиной, я пошел к столу.

— Что Лисси не обломилось?! Ха-ха! — голос, как и смех, старика был тонким и визгливым.

— Засунь свой язык в задницу, старая перечница! — зло рявкнула в ответ, возвращающаяся к своему столу, Лисси.

Не успел я сесть за стол, как послышались шаркающие шаги пожилого человека, приближающиеся к нашему столу. Я поставил кружку на стол, затем повернулся лицом к попрошайке. Это был старый, невзрачный человечек, лет шестидесяти, в засаленной кожаной куртке и таких же штанах. Из-под полей старой и пыльной шляпы с широкими полями, выбивались длинные сальные волосы, цвета воронова крыла, с частыми вкраплениями седых прядей. У него был красный нос отпетого пьяницы и толстые губы, обрамленные усами и неровно постриженной бородой.

— Здравствуйте, мистер! — поздоровался он со мной тонким и визгливым голосом.

— Привет. Что надо?

— Если вы собираетесь останавливаться в нашем славном городе, то я могу предложить ночлег. У меня большая, широкая кровать.

— Дам тебе доллар за себя и парнишку. Как поедим, пойдем к тебе.

Старик помялся, видно хотел еще что-то сказать, но не решился. Хмуро кивнув, он отправился к своему столу.

Добрались мы до дома Джима Тернера, так назвался старик, за пять минут. Тим уснул сразу, как только его щека коснулась подушки. Я вышел на крыльцо распросить старика о кратчайшем пути до железнодорожной станции. Тот сидел в кресле — качалке на маленькой веранде, с бутылкой виски, которую я ему купил. На лице плавала довольная улыбка. Судя по его виду, день у него удался. Мы поговорили немного, потом я уточнил у него путь и уже собрался идти спать, когда старик опрокинув очередной стаканчик, неожиданно, без всякого перехода, сказал: — Знаешь, Джек, каждый городок должен иметь что-то свое. Как-то был я проездом в одном городке. Пыльный и грязный. Казалось бы ничего особенного, но местные жители рассказали мне историю, случившуюся в их городке, а затем показали могилу этого человека. На кресте была табличка с надписью "Бит Батлер, дважды повешенный". Еще дата смерти. Даты рождения не было, видно, никто не помнил, когда этот парень родился.

— Дважды повешенный? Его что на гнилой веревке вешали?

— Нет, парень. Его повесили за убийство одного парня. В спину ему выстрелил. А на следующий день прискакали ковбои с близлежащего ранчо и заявили, что Бит Батлер — конокрад, он украл у них лошадь. Когда им сказали, что он уже в могиле, те заявили что лишать себя удовольствия они не собираются, зря что ли полдня пыль глотали. После чего, вырыли труп и повесили его во второй раз. Потом постреляв в воздух и тяпнув по паре стаканчиков виски в салуне, они ускакали. Покойник повисел немного, после чего горожане его сняли и снова похоронили. Не мудреная история, но они считают ее достопримечательностью их городка. Они ею гордятся.

— А чем славен ваш городок?

— Наш город на полном скаку проскочил свою историю. Теперь медленно умирает, ничем не примечательный. Раньше через него шел перегон скота, но эта проклятая железная дорога убила его. Пройдет еще пять лет, и он превратиться в город — призрак. Знаешь, сколько сейчас в нем живет человек? Тридцать девять. Вот если сделать нечто такое, что останется в людской памяти, тогда город не умрет, потому что будет жива о нем память.

Тема разговора явно выходила за образ старого пьяницы, но мне так сильно хотелось спать, что вспыхнувший было интерес погас сам собой.

— Все, старик. Я пошел спать.

Не успел я встать и развернуться к двери, как меня настиг голос старика: — Джек, я теперь все равно не скоро усну. Да и много ли старику надо? Давай почищу вашу одежду и постираю рубахи. А то запашок от вас…

— Хорошо.

Я уже не спал, вслушиваясь в звуки проснувшегося и занимающегося своими делами, с утра пораньше, городка. Продребезжала по деревянной мостовой повозка, затем невдалеке послышалось ржание застоявшихся в конюшне лошадей. Я уже собрался отойти от окна, как услышал негромкий разговор, идущих по улице, двух мужчин. И тут же замер, как только понял смысл услышанного обрывка разговора. Шериф собрался ехать за помощью на ранчо Рамиреса, у которого работает пара парней, раньше служивших в рейнджерах. Кого он собрался брать вместе с подкреплением, объяснять мне не надо было.

— Тим, поднимайся!

Мальчишка без слов вскочил и стал одеваться. Неожиданно в дверь постучали. Негромко, но настойчиво. В следующую секунду, в одних кальсонах, с револьвером в руке, я затаился, рядом с дверью, напряженно вслушиваясь. А в ответ, как говориться, тишина. Снова стук. Теперь уже неуверенный, прерывистый, словно стучащий вслушивался.

— Кто там? — я старался говорить лениво, с зевотой, словно только что проснулся.

— Джек, просыпайся, — послышался голос Тернера, — через двадцать минут будет готов завтрак.

Где-то заголосил припозднившийся петух. Отойдя к кровати, я стал торопливо одеваться. Засунул ноги в сапоги, надел оружейный пояс. Огляделся, не забыл ли чего, затем взял в руки винчестер и шагнул к двери, но тут же остановился. А не ждет ли меня засада из местных добровольцев? Открою дверь, а мне всадят пулю в грудь. Подобное предположение мне не сильно понравилось, но, судя по спокойной окружающей обстановке, я, похоже, преувеличил опасность.

— Слушай, Тим. Сейчас я выйду, ты — через минуту после меня. Займешься лошадьми. Джим поможет. Чтобы к моему приходу лошади были готовы, понял?

Мальчишка только кивнул головой. Он очень хотел узнать, что происходит, но выдержал характер, не спросил. Я повернул ключ и резко толкнул дверь. Сердце отчаянно забилось, разгоняя по телу адреналин. Выскочил. Все было тихо. Никто не гремел оружием, никто не кричал: "Стой! Стрелять будем!". Вместо запаха железа и оружейной смазки в доме аппетитно пахло жареным мясом.

"Может, я просто что-то напутал? — я уже начал сомневаться в том, что правильно понял разговор на улице. — Но что мне мешает пойти к шерифу и выяснить?".

Выйдя из-за угла, своим появлением, я словно ударил шерифа кастетом по затылку. Тот замер, пытаясь понять, кто перед ним, но в тоже время рука сама автоматически сбросив защитную петлю, вцепилась в рукоятку револьвера. Это была нормальная защитная реакция представителя закона на неожиданное появление на человека с оружием.

— Ты шериф?

При моем вопросе лицо законника закаменело, глаза сузились, словно он уже в меня целился. Тело напряглось, налившись силой. Он был готов к ответу, как словом, так и пулей, в зависимости от моих действий.

— Да. Ты кто и зачем пожаловал в наш город? — его голос был чуть хрипловат от волнения.

— Меня зовут Джек Майер, шериф. В вашем городе проездом. Через час меня уже здесь не будет.

Я не собирался пояснять причину своего появления в их городке, да это было и не принято в эти времена. Здесь жили по правилу: захочет — скажет, нет — значит так надо. Но сейчас другой вопрос стоял на повестке. Насколько ретив и честолюбив этот служитель закона? За время нашего противостояния его взгляд цепко и настороженно изучал каждую черточку моего лица, и теперь в его глазах мелькнуло узнавание. В какой-то момент мы оба это поняли. И замерли.

"Узнал! Что будет делать?!".

Шериф колебался. Я уже начал думать, что мы сможем мирно разойтись, как в лице шерифа что-то изменилось. В следующий момент слух уловил чье-то присутствие за моей спиной, и тут же откуда-то сбоку раздался пронзительный крик Тима: — Сзади!!

Наработанные долгими тренировками рефлексы, отключив мозг, бросили тело на землю, в сухую, красноватого оттенка, пыль. Не успел тишину разорвать грохот выстрела дробовика, как я выстрелил в человека, выстрелившего мне в спину. Облако порохового дыма частично скрыло фигуру стрелявшего, но лицо его было видно отчетливо. Моим несостоявшимся убийцей оказался старик Джим Тернер. В следующую секунду я уже искал глазами и стволом винчестера шерифа, но увидел только бьющуюся на земле лошадь. Из-за ее жалобного ржанья я не сразу расслышал глухой судорожный кашель, постепенно перешедший в хрипение. Приподнявшись, я только тогда увидел лежащего на земле, за лошадью, шерифа. Поднявшись, обошел по дуге бьющуюся на земле лошадь, подошел к телу. Развороченная картечью грудь, кровавая пена на губах, хриплое, со свистом дыхание. Судя по свистящему хрипу, у него было задето легкое. В руке был зажат револьвер.

"Увидев за моей спиной Тернера, очевидно, решил, что сможет взять меня. Но ему и в голову не могло прийти, что старый дурак начнет стрелять без предупреждения. Вот и получил…".

Бросил последний взгляд на шерифа, развернулся и подошел к старому Джиму. Тот в отличие от представителя закона был в сознании. Судя по пятну крови, выступившей на рубашке, пуля прошла где-то под сердцем. Некоторое время смотрел в его, серое от боли, лицо. Он не стонал, только время от времени закусывал губу от боли. Я передернул затвор винчестера. Тернер секунду смотрел на ствол, затем в ожидании выстрела, закрыл глаза. В глаза он мне так ни разу и не посмотрел. Криво усмехнувшись, я развернулся в пол оборота назад, поймал в прицел голову лошади и выстрелил. После чего снова развернулся к старику.

— За что?

Тот медленно открыл глаза. Некоторое время просто смотрел в голубое небо, потом явно неохотно перевел взгляд на меня.

— За что, старик? — повторил я. — Я тебе ничего плохого не сделал.

— Ты… Льюис?

— Как ты узнал?!

— Люблю листки с картинками преступников у шерифа рассматривать. Он мне их описания постоянно читал… — спазм боли заставил его замолчать. — Тут еще слух прошел, что ты сбежал из-под виселицы. Потом уговорил рубашки… дать для стирки. Точно — на плече белоголовый орлан. Подумал — вот оно! Мой шанс! Знаешь, Джек, я тебе скажу то, что никому никогда не говорил. В молодости я два месяца проработал охранником на дилижансах компании "Уэллс Фарго". Все было хорошо, пока на нас не напали бандиты. Такие, как ты. Думал, столкнусь лицом к лицу с бандитами, покажу себя героем. Но когда увидел, как Стив, кучер, заваливается с развороченной грудью… а из его угла рта течет красный ручеек…. Меня всего затрясло…. я потерял голову от страха. Да-а…. Хотел стать героем, а стал… трусом. А мечты о славе остались. Я тебе вчера… про наш город говорил…. а имел в виду себя. Хотел, чтобы память осталась. Правда, и сейчас… трусливо поступил. В спину…. А шерифа… я предупредил.

— Славы захотелось, — я покачал головой. — Героем решил стать. Ну и урод же ты, старик!

На звуки выстрелов из ближайшего дома выскочил человек. Повертев головой, он остановил свое внимание на мне. Мне даже не нужно было видеть его глаза, потому что фигура человека всем своим видом выражала настороженность. Чужак с оружием в руках, неизвестно откуда взявшийся, уже сам по себе, возбуждал подозрения. Из-за дальнего угла дома, напротив конторы шерифа, показался еще один мужчина, но уже с винтовкой в руках. Народ прибывал, кто быстрым шагом, кто бегом. Правда, собирались они в отдалении, в метрах двадцати. В толпе из семнадцати мужчин только четверо имели оружие. Две винтовки, два револьвера. Все они стояли, явно чего-то ожидая. Насколько я мог судить из своего короткого путешествия по Дикому Западу, здесь жили люди прямые и честные, знающие, что без помощи друг другу в этом суровом краю не выжить. Они не одобряли насилия, но вынужденные жить среди него, вполне допускали возможность его применения. Поэтому сейчас они собрались вместе, все такие разные, готовые убивать, если понадобиться. Конечно, будь на моем месте банда, они бы, скорее всего, закрылись в своих домах, моля бога, чтобы напасть прошла стороной, но я был один. Я их не осуждал, они были тружениками, а не бойцами. Шериф убит, и кому-то надо становиться на защиту своего города. Это был трудный выбор, так как никому не хочется умирать, а уж тем более людям, зарабатывающим на жизнь мирным трудом. С другой стороны не надо забывать, что в каждом из них жил дух первопоселенцев, дух независимости и мужества.

"Сейчас эта толпа начнет действовать. Но как? Где Тим? Похоже, сегодня не мой день".

Я не знал, что делать. Отступать или оставаться на месте? Был бы здесь Тим с лошадьми, я бы рискнул ускакать. Самому бежать за мальчишкой и лошадьми через весь город было верхом безумия. Один любитель стрелять в спину нашелся, почему бы не найтись еще одному. Чтобы удержать их на расстоянии я стал демонстративно перезаряжать винчестер. К тому моменту, как появился Тим, ведя за собой лошадей, примчался молодой парень, на ходу застегивающий оружейный пояс. Почти растолкав столпившихся горожан, он поправил кобуру, и решительным шагом направился в мою сторону, держа руку на рукояти револьвера. На груди его синей рубашки сверкала звезда. И тут же вооруженные горожане взяли меня на прицел. Первым делом помощник подошел к трупу своего начальника. Разжал его пальцы, взял револьвер. Понюхал ствол, затем засунул себе за пояс. После чего подошел ко мне, все еще не отнимая руки от револьвера.

— Что тут случилось? — он старался держаться спокойно, но было видно, что он нервничает.

— Если я тебе расскажу, что случилось, то ты мне вряд ли поверишь, парень.

Законник нахмурился: — Мистер, давайте обойдемся без загадок.

— Послушай лучше старика Тернера, пока он не умер. Ты ж его знаешь?

— Кто тут не знает этого старого пьяницу? — вопросом на вопрос ответил вконец озадаченный непонятной ситуацией помощник шерифа. Он сделал движение присесть на корточки у тела, но, взглянув на меня, передумал.

— Джим! Джим Тернер!!

Старик открыл глаза.

— Джим, что тут произошло?!! — продолжал надрываться представитель закона.

— Чего орешь, Хочкинс! Может я старый, но не глухой, — огрызнулся на него раненый. — Я подстрелил нашего шерифа. Я! Стрелял в этого…, а попал в Гарри Самнера. Не хотел я убивать Гарри. Честное слово, не хотел. Воды-ы.

— За что ты стрелял в этого человека?

В ответ старик тихо охнул, глаза помутнели. Тернер терял сознание. Помощник обернулся к толпе: — Где аптекарь?! Слим, тащи бинты и воду! Да жене скажи, пусть травы какие-нибудь возьмет! Ранение в грудь! А вы, все сюда!

Когда в двух метрах полукругом выстроились горожане, у Хочкинса явно прибавилось уверенности.

— Значит, Тернер стрелял в тебя, а убил шерифа. Почему он стрелял в тебя?

— Это его надо спросить, а не меня! Только я начал разговор с шерифом, как раздался крик Тима, вот его, — я кивнул головой в сторону в сторону мальчишки, державшего на поводу лошадей. — Упал на землю, а над головой уже картечь летит. Извернувшись, выстрелил. Попал в грудь старику. Вскочил на ноги. С шерифом было все ясно, а лошадь я пристрелил, чтобы не мучилась. Я его спрашиваю, почему стрелял, а он мне все бормочет про славу или память. Короче, бред какой-то.

— Чего ж ты старику помощь не оказал? Не позвал кого? — спросил нескладный мужчина в помятом костюме и потертом котелке.

— А ты бы побежал за помощью человеку, стрелявшему тебе в спину?!

— Я? Наверно, — но это было сказано настолько невнятно и неуверенно, после чего котелок стушевался и сконфуженно замолк.

— Значит, не знаешь?! — все никак не мог успокоиться помощник.

— Не знаю, — отрезал я, всем своим видом показывая, что больше говорить попусту не намерен.

После затянувшейся паузы, неожиданно раздался голос из толпы. Он принадлежал коротышке в белой рубашке с закатанными рукавами и сером фартуке: — Хочкинс, Джим Тернер сам признал, что застрелил шерифа?

— Да! Да! Черт возьми! — похоже, помощника самого стала доставать эта непонятная ситуация.

— В принципе, что я хотел сказать. Все вы знали старину Тернера. Как подопьет, так сразу жаловаться на жизнь. Что слава и деньги, достаются другим, а ему — кукиш с маслом! Это его любимая тема. Похоже, незнакомец не врет.

— Точно славы ему не хватало! Верно! Постоянно старикан плакался, что в герои не вышел! — раздались голоса в толпе.

— Теперь скажите мне, кто сегодня видел Джима? — коротышка, похоже, брал расследование на себя.

— Я видел! И я тоже, — раздалась вразнобой несколько голосов.

— А кто с ним разговаривал? — никак не мог успокоиться коротышка.

— Я с ним разговаривал, — заявил нескладный мужчина в потертом котелке. — Он сказал, что идет к шерифу. Так он и раньше к нему частенько ходил. О бандитах и стрелках говорить. Сказал и пошел дальше.

— А я с шерифом говорил. Когда он лошадь забирал. Так, тот сказал, что на ранчо Рамиреса собирается, — взгляд у конюха был простоватый.

После этих слов, я насторожился. Теперь должны были высказаться те двое мужчин, чей обрывок разговора я услышал за окном. Наступило молчание. Очевидно, те двое решили промолчать.

"Это хорошо. Даже очень хорошо".

Коротышка вместе с помощником шерифа всем своим видом изображали мыслительный процесс, остальные излучали простое любопытство. Ни гневных лиц, ни злых взглядов. Наконец, появился аптекарь с женой и миловидной девушкой, очевидно дочкой. Толпа оживилась, придвинулась поближе. Вместе с ними пришел священник, став несколько в стороне от толпы. Серебряный крест на груди, библия в порыжевшем переплете, белый воротничок и черная сутана. Таким я и представлял себе священника на Диком Западе. Женщина только начала расстегивать рубаху, как тело старика неожиданно напряглось, пальцы заскребли по земле. Судорога продолжалась в течение нескольких секунд, затем тело обмякло, а голова упала на бок. Женщина тут же низко склонилась над лицом старика, видно пыталась уловить дыхание.

— Он мертв, Слим? — помощник шерифа задал вопрос аптекарю, который, стоя на коленях, доставал из раскрытого саквояжа нечто вроде перевязочного материала. Тот поднял голову и глупо захлопал глазами, видно не поняв сути вопроса, но ему на помощь пришла жена. — Мертв.

Потом, повернувшись к священнику, добавила: — Душа Джима Тернера покинула грешную землю.

Теперь все взгляды скрестились на священнике. Тот подошел и, склонив голову, стал у тела покойного, но сразу говорить не начал, дав время аптекарю с женой и дочкой собрать свои вещи и слиться с толпой. После чего священник поднял голову, мужчины как по команде сняли шляпы. Лица принял торжественное выражение, после чего все замерли в благоговейном молчании. Пару секунд подумав, я тоже снял шляпу.

— Господь, прими душу Джима Тернера и прости его грехи!! Не ввергай его в геенну огненную, ибо хоть не был он праведником и грешил, но не по злобе, а потому что сам не ведал, что творил!!

Я на некоторое время отвлекся от проповеди, смотря как к толпе, постепенно подтягивается народ, в основном женщины и дети, видимо привлеченные сильным рокочущим голосом священника.

— … но почитал тебя Царя Небесного!! Аминь!

— Аминь! — дружно откликнулось все взрослое население этого чахоточного, умирающего городка

"И что теперь? — все эти процедуры уже начали меня раздражать. — Собираются они что-то решать или нет?".

Похоже, все же собирались. Из толпы, один за другим вышли трое мужчин, один из которых был коротышка. Когда один из вышедших достал трубку и потянулся за кисетом, я заметил на его жилете приколотую звезду.

"Ты смотри, еще один помощник. А по виду бакалейщик".

Я думал, что будет говорить Хочкинс, как облеченный властью и проводящий расследование, но вместо него неожиданно заговорил коротышка: — Как вы все, джентльмены, знаете, среди нас нет юристов. Цель нашего выборного суда поддерживать соблюдение закона и порядка в нашей общине. Я, мэр города и по совместительству судья, объявляю заседание суда открытым. В перестрелке участвовали три лица. Джим Тернер, шериф Самнер и…

— Джек Майер, с вашего разрешения, господин судья.

Мои слова, похоже, польстили коротышке. Он приосанился, расправил плечи, глаза заблестели.

— … Джек Майер. По причине, которую мы не могли выяснить, Джим Тернер пытался застрелить Джека Майера, когда тот разговаривал с шерифом. Предупрежденный мальчиком, Джек Майер уклонился, и весь заряд попал в шерифа. Это подтверждается признанием самого Джима Тернера. Джек Майер убил Джима Тернера в порядке самозащиты, после того, как тот выстрелил ему в спину. Это опять подтверждено стариком Тернером. Исходя из выше изложенных фактов, объявляю решение суда: признать Джека Майера невиновным. Признать Джима Тернера виновным в убийстве шерифа Гарри Самнера. Был бы он жив, его следовало повесить, но так или иначе, он наказан. На этом я закрываю заседание суда.

Коротышка, довольный собой, повернулся к толпе. Очевидно, он хотел увидеть впечатление на лицах, которое должна была произвести речь на его сограждан. Жиденькие хлопки послышались со стороны группки женщин. Мужчины одобрительно кивали головами. Я, тем временем, бросил последний взгляд на тщедушное тело Джима Тернера.

"Было тридцать девять человек, а осталось тридцать семь. Вот и весь твой «подвиг», старик", — после чего обратился к мэру: — Я могу ехать?

Мэр, развернувшись ко мне, величаво кивнул: — Да. Вы свободны.

Коснувшись двумя пальцами поля шляпы, я направился к своей лошади. Сунул винчестер в чехол, вскочил на коня. Посмотрел на толпу. Никто не ушел, все они все продолжали стоять и смотреть на меня. Я сидел в седле, смотрел на них и никак не мог расслабиться.

Из головы все никак не выходил дурацкий старик со своей мечтой прославиться. Неожиданно в голове сформировалась мысль: — Наверно, если любому из этих потрепанных жизнью горожан дать винтовку и возможность безнаказанно убить Джека Льюиса, он бы поступил как Тернер. И стал бы народным героем, но никак не убийцей. Вот уж действительно ДИКИЙ Запад!".

После суток пути, наконец, мы увидели что-то вроде маленького поселка. Подъехав ближе, остановились на пригорке. Это была наша цель. Моя свобода и новая жизнь для нас обоих. С горки были хорошо видны постройки, вытянувшиеся вдоль железной дороги. В большинстве своем они были загонами для скота. Все как один, покрытые серыми досками, словно присыпанные пылью. На одной — единственной улице копошатся пестрые куры. Единственное здание выделялось из общей серой массы своей башенкой расположенной на середине крыши. Очевидно, это было здание железнодорожной станции. Позже, в ожидании поезда, в разговоре с охранником я выяснил, что это была не станция в полном смысле этого слова, а место, где останавливались поезда со скотом. Но, купив у кассира — телеграфиста билет, любой желающий мог сесть на поезд. Остановка поезда гарантировалась поднятым на шесте, рядом с железнодорожными рельсами, флагом.

Остановив лошадь у коновязи возле станции, я тут же наткнулся на цепкий и настороженный взгляд охранника с винтовкой в руках.

— Хочу на поезде покататься. Ты не против?!

Напрягшийся при виде моего арсенала взгляд охранника, снова стал сонным и ленивым.

— Если только покататься, то на здоровье.

— А где кассира можно найти?

— Да где ж ему быть? У себя. Ест свой омлет. И как ему не надоест жрать его каждый день?

Охранник сплюнул в пыль. Секунду постояв, потом зевнул во всю ширь нечищеных со дня рождения зубов, вернулся в тень, к креслу-качалке. Я кинул поводья слезшему с лошади Тиму и вошел по ступенькам в здание станции. Увидел несколько скамеек и две двери, ведущие в помещения.

"Телеграфист и кассир? Или начальник станции? Где кто?".

Замешательство длилось секунду. Толчок — и ближайшая дверь открылась настежь.

— Чего надо?! — раздался старческий голос — Не видите, я обедаю!

Я шагнул через порог: — Не время обедать! Время продавать билеты!

— Обойдетесь! Сейчас девять утра, а поезд пройдет не раньше семи вечера!

При этом старый телеграфист даже не оторвал взгляда от сковороды с омлетом, аппетитно скворчащим. Аромат еды заставил меня невольно проглотить слюну.

— Если так, то почему бы нам не позавтракать вместе?!

Теперь я удостоился злого взгляда старика.

— Ладно, уговорил. Заплачу!

— Придешь через полчаса. Сколько яиц?

— Шесть, нет лучше восемь яиц и не жалей ветчины.

— Куда тебе столько? Впрочем, это не мое дело. Двадцать пять центов, — видя, что я начал разворачиваться к выходу. — Деньги вперед!

— Хорошо, — ответил я, кинув монету на стол, где стоял телеграфный аппарат.

Выйдя за вокзальную площадь Нью-Йорка, мы сразу попали в сеть мелких улиц, которые разбегались без всякого порядка, в разные стороны. Ароматы большого города оседали в горле, хотелось прокашляться, да так, чтобы сразу выплюнуть этот вонючий воздух из своего горла. Раз и навсегда! Да и сам город оказался далеко не тем, каким я его себе представлял. Где широкие улицы, полные воздуха и света? Где толпы гуляющих нарядных горожан? Мрачных тупиков и зловонных переулков здесь хватало в избытке, а вот со всем остальным…. Решив пока не делать скороспелых выводов и повременить с заключениями, я просто стал наблюдать жизнь города. Улица, по которой мы шли, представляла собой каменную грязную мостовую, цепь газовых фонарей и два ряда обшарпанных домов из красного кирпича. Много мелких лавок. Все грязное и унылое. И такие же люди. Они старались не встречаться со мной глазами, зато я чувствовал, как их взгляды прямо прожигали мои карманы, а также спину. Если бы не яркое солнце и теплая погода, только от вида этой одной мрачной и грязной улицы можно было впасть в депрессию. Для полноты картины я стал рассматривать вывески магазинов и баров, пытаясь понять, чем живет этот город. Среди них встречались названия, которые мне пока ничего не говорили. Например, "Зал атлетов" или "Танцевальный зал "Три розы". Пройдя мимо множества подобных заведений у меня начало создаваться впечатление, что народ здесь только и делает, что пьет и танцует. Гнетущая атмосфера нищеты и безысходности уже начала давить на меня, когда я увидел широкую арку между домами. Тут же резко свернул в нее, посчитав, что пора бы увидеть ради разнообразия другую, более приятную для глаза часть Нью-Йорка. Так оно и оказалось. Неожиданно для себя мы оказались на довольно чистой и широкой улице, запруженной празднично одетым народом. Вся эта разряженная толпа медленно куда-то двигалась. Шум стоял неимоверный. Вся непосредственность и открытость отношений людей выливалась в криках, смехе, шутках, громких спорах и разговорах.

— Дорогая, ты видела его? Не правда ли, что в его лице есть нечто демоническое?

— Да, Мэри! Я, наверно, сегодня не засну. Его бледное лицо…. В нем словно ни кровинки не осталось. Б-р-р!

— Какая процессия, а?! Военный оркестр!

— А вы заметили, что все экипажи были черными?! Кучера во всем черном и судебные приставы!

Тим дернул меня за рукав. Я наклонился к нему.

— Джек, это наверно Хигса на казнь везут. Я слышал о нем разговор в вагоне.

— Точно, малый! — раздался рядом с нами грубый мужской голос. — Это Хигс, пират и убийца! Два месяца назад он ограбил торговое судно, убив шкипера и трех матросов.

Я повернулся на него. Рядом стоял мужчина с красным от выпивки лицом и трубкой в зубах. Шляпа была залихватски сдвинута на затылок. Он, очевидно, решил, что я заинтересовался, и продолжил: — Они только недавно проехали. Вы их еще можете догнать. Такое не часто увидите. Уж мне поверьте! Я повидал в своей жизни всякое!

Только я отвернулся от краснорожего типа, как неожиданно рядом раздался звонкий девичий голос: — Ой! Я так торопилась! Они уже проехали?! Я так торопилась! Вот несчастье!

Миловидное, чуть грязноватое лицо молоденькой девушки даже вытянулось от огорчения.

Мужчина тут же переключился на нее, став давать советы: — Если ты сейчас свернешь в проулок, пройдешь мимо магазина Коэра…

— Да знаю я, знаю, мистер. Мальчик, если хочешь, пошли со мной! Если поторопимся, мы еще успеем!

Тим бросил на меня умоляющий взгляд. Я бросил взгляд на толпу, медленно рассасывающуюся, делящуюся по дороге впечатлениями. Многие спорили и доказывали друг другу, сколько этот тип убил народа, как он одет и что скажет в своем предсмертном слове. Перебивали других, начинали ругаться, успокаивались и снова начинали.

"Похоже, мы застряли здесь надолго. Может, действительно, пройти проходными дворами. И мальчишка пусть посмотрит. А не догоним, так и черт с ним, с этим висельником, зато выберемся из этой толпы".

— Уговорили! Пойдем, посмотрим на пирата!

Тим прямо просиял лицом, услышав мои слова. Девчонка, без лишних слов, тут же развернувшись, двинулась в проулок. Мы торопливо зашагали вслед за ней, слушая на ходу подробности казни.

— Его повесят на острове Бэдло. Виселица поставлена на таком высоком помосте, что ее можно будет увидеть с лодки. А еще будет несколько специальных пароходов для желающих. Я видела вчера один из них в гавани. Красивый! Весь украшен разноцветными флагами и лентами! Сколько народа…

Мы свернули в один переулок, затем в другой. Чем дальше мы углублялись, тем грязнее и теснее становились улочки. Сами дома грязные и обрюзгшие, как и их хозяева, стоящие у подъездов. Обшарпанные стены, дырявые крыши, окна с выбитыми или составленными из кусочков стеклами, глядят на мир хмурым и мутным взглядом, точно взгляд, точно взгляд запойного пьяницы, знающего, что у него дома нет ни капли выпивки, но все равно шарящего по полкам в пустой надежде. Шум толпы уже давно не был слышен. Обогнув очередную кучу мусора и перепрыгнув через зловонную лужу, мы уткнулись в черный провал подъезда. Рядом старая полуразвалившаяся бочка. Из него разило вонью… и опасностью. Я остановился.

— Он проходной! Быстрее! Еще сто метров и мы обгоним процессию!

— Нет. Мы разворачиваемся. Тим…

— Никуда ты не пойдешь, мистер, — произнес жесткий голос за моей спиной. — Кричать не советую.

Быстрый взгляд назад. Метрах в пяти стояли двое с короткими дубинками в руках. Полностью перекрывшие пути отхода. Увидев, что их заметили, они стали медленно приближаться.

"А кто у нас в подъезде?".

Словно в ответ на мой вопрос из полумрака выступили еще две личности бандитской наружности. Кастет и нож.

"Револьверов нет. Это хорошо. Свой не успеваю достать. Буду работать руками".

Тут мое чутье забило тревогу. Больно спокойны бандиты, словно чего-то ждут. Подходят, медленно, не торопясь. Крыша? Только тут я поднял глаза. На меня бесшумно падало черное облако. Зола! Я определил опасность, но потерял время. А вот бандиты не стали его терять, когда поняли, что их уловка раскрыта. Двое налетчиков, до этого стоящие у подъезда, начали медленно приближаться ко мне, одновременно расходясь, чтобы напасть на меня с двух сторон. До этого стоявший неподвижно, я бросился на них в атаку, сделав ставку на неожиданность, одновременно уходя от облака золы. Первым ударом я смял гортань бандита с кастетом и уже брал на прием руку с ножом второго налетчика, как в голове, словно, что-то взорвалось. Свет померк перед глазами.

"Не успел…".

ЧАСТЬ 2. НЬЮ-ЙОРК

ПРОЛОГ

Подтолкнув тяжелую тележку с дровами к деревянной колоде, потемневшей от времени, Джон отпустил ручки. Некоторое время мужчина стоял, тяжело переводя дух и вытирая пот со лба, рукавом грязной рубахи. Две глубокие колеи на мягкой земле свидетельствовали о тяжести груза — дров. Глаза слепо смотрели в окружающее пространство. Мозг, давно уже находившийся в прострации, привычно спал. Окружающий мир, был пустым звуком для Джона. Мысли, чувства, ощущения, все то, что собой являет человек, были заперты в его голове настолько крепко, что ничего не могло пробиться к ним снаружи. Даже боль, которую он время от времени ощущал, например, поранив палец, являлась для него отвлеченным понятием. Ощущение, приходящее откуда-то, а затем уходящее в никуда. Единственным существом в окружающей его пустоте была маленькая девочка. Скорее всего, это произошло потому, что когда он открыл глаза, она была первой, кого он увидел после своего пробуждения. Джон никогда не задумывался над этим, просто потому, что не умел думать. Ему было все равно, все безразлично. Все, кроме девочки. Хотя его отношение к ней и тут отличалось от ощущений нормального человека. Он просто выделял ее из окружающего мира, как глаз выделяет черное пятно на белом фоне, автоматически отмечая, что она есть, она рядом. Она была для него единственной постоянной величиной среди серой пустоты. К тому же она постоянно не давала забыть ему о своем существовании, постоянно разговаривая с ним, втягивая в свои игры, или просто говорила, что нужно сделать. Работа, которую он выполнял, была несложна и требовала в основном большой физической силы. Заготовка дров, починка забора, уборка двора и еще десятки работ по хозяйству, к которым требуется приложить сильные руки. Инстинкты и привычки прочно заменили в его голове разум и чувства. И вот сейчас одна из привычек была нарушена. Девочка не выбежала из дому и не стала бегать вокруг него, дергая за рубаху и весело кричать: — Джон, Джон, проснись! Сколько можно спать стоя!

Некоторое время он складывал дрова в поленницу под навесом, потому что знал, что так было нужно, но когда работа закончилась, он застыл. Когда его не звали, он мог так стоять или сидеть часами, но сейчас было время еды. Рот наполнился слюной, рефлексы отдали приказ двигаться. Развернувшись, он зашагал к двери. Толкнув тяжелую деревянную дверь, сбитую из досок и снабженную грубым засовом, он остановился на пороге. Обычно он входил в дом только с разрешения хозяина или его дочки. Поесть, поспать или когда дочка хозяина нагружала его какой-нибудь домашней работой, все остальное время ему положено было находиться во дворе, работать или сидеть на чурбачке под навесом у сарая, где было его место отдыха.

Глаза быстро привыкли к легкому полумраку, царившему в комнате из-за плотной занавески на окне, гордости Луизы, сшитой ее маленькими ручками. Сейчас привычная картина комнаты была грубо нарушена. У массивного резного шкафа были распахнуты дверцы, посуда, сброшенная с полок, грубой рукой, осколками усеяла пол. Один из трех табуретов лежал опрокинутый. Около топчана, рядом с большой печью, на котором обычно спал Джон, лежала неестественно выгнутая фигура хозяина. Он хрипло и надрывно стонал. Над ним склонились два мужчины, один из которых придавил руки пытаемого к полу, второй в этот момент прижал раскаленную железку к его телу. Оба резко и одновременно повернули головы в сторону возникшей на пороге фигуры.

— Ты же, сука, сказал, что он в дом без приказа не заходит, — злобно прорычал главарь другому бандиту в лицо.

— Мне эта паршивая крыса так сказала, — тот мотнул головой в сторону стонущего и корчащегося от боли хозяина дома, но взгляд главаря продолжал гореть дикой злобой. Бандит хорошо знал этот взгляд. Он часто был равносилен смертельному приговору.

— Не знаю…. почему так произошло. Матерью клянусь! — уже испуганно и растерянно промямлил тот.

— Он может нас запомнить?!

— Нет. Он ничего не помнит и не может говорить, босс, — голос бандита был испуганный и заискивающий.

— Почему я должен тебе верить, паршивый урод?!

Бандит опустил голову, молясь про себя, чтобы главарь сменил гнев на милость. Тот секунду жег его взглядом, потом повернул голову в сторону жилой половины дома: — Кастет, хватит шарить по ящикам! Лучше разберись с этим болваном, который стоит в дверях! Да поживее! Нам пора заканчивать!

Джон, не понимая, что происходит, сделал два шага вперед и остановился у изрезанной столешницы тяжелого стола, стоявшего посредине комнаты. Он стоял и ждал, когда ему скажут: — Садись за стол, Джон, — и не видел, как справа к нему метнулась темная фигура. Резкий взмах руки за его спиной и мир перед глазами Джона померк.

Пробуждение было в двойне неприятным. Во-первых, жутко болела голова, а во-вторых, он мог стоять, только опираясь двумя руками на стол, иначе его начинало шатать из стороны в сторону. Перед глазами плыло. Все эти ощущения были странными и незнакомыми, но в тоже время он их знал. И это также было странным для него — что-то чувствовать. Сколько так стоял, он не помнил, но наступил момент, когда зрение восстановилось, и голова почти перестала кружиться. Дом продолжал все также странно выглядеть. К определению «странно», если бы Джон мог нормально мыслить, он мог бы прибавить выражение "новым взглядом". Но подобные выражения и сравнения ему были пока недоступны. Его взгляд остановился на теле хозяина, лежащего на полу, у печи. Одна его рука была неестественно вывернута, застыв под неестественным углом. Левого глаза не было. Лицо и грудь были не только изрезаны, но и были в красно — черных пятнах ожогов. Мухи жужжа, кружились над залитым кровью телом. Ни убийство, ни следы жестоких пыток ничего не затронули в душе Джона. Он стоял и смотрел на труп, пока за спиной не раздалось странного звука, похожего на сдавленный стон. Мужчина развернулся. Теперь в поле его зрения была жилая часть комнаты, отделенная от остальной ее части занавеской, задергиваемой, когда хозяева готовились ко сну. Сейчас занавеска была сорвана, открывая низкий пузатый комод в углу и большую, широкую, застеленную цветастым лоскутным одеялом, кровать. На ней спали хозяин и его десятилетняя дочь. Глаза привычно искали Луизу на кровати, но нашли ее рядом с ней, лежащей на боку, на тряпичном коврике. Детское тельце напоминало сломанную куклу, выброшенную за ненадобностью. В тишине снова раздался слабый и хриплый стон. Джон, даже не понимая, что делает, сделал несколько шагов и присел перед лежащей девочкой. Вся правая часть ее милого личика, грудь и правое плечо длинного платья, давно потерявшее свой первоначальный цвет от частых стирок, были залиты кровью. Образ девочки, до этого только слегка выделявшийся на фоне серого полотна окружающего мира, стал неожиданно становиться объемным и наливаться красками. Страх и тревога за жизнь девочки неожиданно всплыли из глубин сознания мужчины, заставив подхватить ее тело и выйти во двор, залитый ярким солнцем. Вспышка чувств, управляющая мужчиной, оказалось короткой, его мозг снова начал цепенеть, но в этот миг тельце девочки дернулось от боли. Судорога боли вместе с жалобным стоном, сорвавшимся с губ девочки, сдвинул что-то в его сознании, не дав до конца задернуть шторку, закрывавшую его мозг от окружающего мира. Так как мозг еще не проснулся, чтобы подсказать, что надо делать в подобных ситуациях, в дело вступили инстинкты, унаследованные человеком от своих далеких предков. Джон заревел, зовя на помощь, во всю мощь своих легких. Первыми услышали этот дикий крик семья Грегсонов, копавшихся в полном составе на своем огороде. Глава семьи недолго соображал, откуда может идти страшный вопль. Дом Доббсона, единственный, который находился в том направлении, стоявший в отдалении от остальных домов, почти на самом берегу реки. Крикнув жене, чтобы звала на помощь соседей, Стив Грегсон, вооружившись топором, вместе со своим старшим сыном, кинулся бежать к дому Доббсона.

По прибытии мы обнаружили в собственном доме труп Майкла Доббинса, со следами пыток на теле. Доббинс работал в порту ночным сторожем. Согласно свидетельствам соседей он был человеком нелюдимым и скрытным. Судя по характеру пыток, Доббинса пытали хладнокровно и жестоко. Выколот глаз. Ожоги лица и груди. Сломаны пальцы на обеих руках. Умер от четырех ножевых ранений, нанесенных в грудь и живот. При обыске дома и двора, в сарае был найден пустой тайник. Определить, что там хранилось, на данный момент не предоставляется возможным. Могу сделать предположение, что хозяин был как-то связан с какой-то шайкой. Хранил и сбывал награбленное. Его жестокое убийство могло быть следствием разногласий между членами шайки. Во дворе был обнаружен неподвижно стоящим хозяйский работник Джон, с тяжело раненной дочкой хозяина Луизой Доббинс, на руках. Своим поведением он походил на помешенного, так как стоял неподвижно и глядя в пространство невидящим взглядом. У самого Джона была сзади разбита голова. По определению судебного медика травма была нанесена тяжелым и тупым предметом. Кастет или дубинка. Травма лица Луизы Доббинс могла быть получена, по определению врача, вследствие удара шипованным кастетом. Девочка была доставлена в больницу в тяжелом состоянии. Работник Джон, по показаниям соседей, появился у них около шести месяцев назад. По словам Майкла Доббинса его дочь Луиза нашла Джона на Роут-стрит, в сточной канаве с проломленной головой, она же придумала ему это имя. После месяца проведенного Джоном в больнице, Доббинсы забрали его к себе. Девочка ухаживала за ним, как за ребенком. Джон, по свидетельствам соседей, являлся тихим сумасшедшим. Может часами стоять неподвижно. Врач, который осматривал его, сказал, что на его теле следы огнестрельных и ножевых ран. Могу предположить, что он мог получить травму головы во время отношений между бандами. Кто он и откуда выясняется. Сейчас он находится в камере следственной тюрьмы, хотя судебный медик настаивал на содержании и обследовании его в психиатрической клинике профессора Джозефа Мортимера.

Из рапорта детектива — сержанта

ГЛАВА 1

Он стоит на коленях, перед этим дьяволом, который разрушил все, что он сумел создать. Все рухнуло в мгновение ока. Его власть… Он больше не будет испытывать наслаждение, издеваясь над человеческим дерьмом, которое целых два месяца было в его власти. Он был почти богом в этой камере…. Как это могло случиться?! «Вист» пытался понять, как такое могло случиться: их было четверо против него одного. Он убил их всех. Теперь его очередь. Случись подобное на свободе, он бы попытался бежать или вымолить себе жизнь. Но не здесь, не в тюрьме. Он знал, что не проживет и часа, даже если этот дьявол оставит ему жизнь. Заключенные не простят ему тех унижений и издевательств, которым он их подвергал. А ведь еще час назад…! Только по одному его слову…! Все это жгло и рвало мозг на части, затмевая боль. Злоба, ненависть, недоумение, взвихрившись в голове бандита черным облаком, затянуло пеленой мозг и глаза. Исчез человек, остался зверь, загнанный в угол. Словно отпущенная пружина, он рванулся на ненавистного врага. Добраться до горла. Рвать…

— А-а-а-а!!

* * *

Камера напоминала преддверие ада, где томят несчастные души, перед тем как определить им наказание. Вонючие испарения поднимались вверх, конденсировались на потолке, каплями срывались вниз и ручейками стекались по стенам. Стены, покрытые серой от влажности штукатуркой, были изрезаны похабными надписями. Три окна под потолком, сделанные наподобие бойниц, были забраны толстыми металлическими прутьями. Половину камеры занимали топчаны, в три яруса. Воздух был душным и влажным, пропитанный вонью немытых тел, дерьма и карболки.

За спиной новичка хлопнула, обитая железом, обшарпанная дверь с кривой цифрой 27, грубо намалеванная серой краской. Противно лязгнул засов. Тот сделал несколько шагов по инерции, после тычка надзирателя в спину, после чего замер. Сэм Морган, вор, в числе остальных сорока обитателей камеры, с интересом наблюдал за новичком. Тот стоял уже десять минут неподвижно, бессмысленно смотря в одну точку, когда один из шакалов «Виста», некоронованного короля камеры, подошел к нему. Сначала он обошел его вокруг, потом стал напротив и спросил: — Ты кто?

Слишком мало развлечений, томившихся в неволе людям, предоставляла тюремная жизнь. Дни и ночи здесь тянулись медленно и уныло, поэтому появление каждого нового заключенного превращался в маленький праздник, отвлекая хоть на какое-то время от монотонной серости тюремной жизни. Не получив ответа, шакал помахал рукой перед его глазами, но новичок никак не отреагировав, продолжая пялиться в пространство. До этого момента подручный вел себя осторожно, держась настороже, то, теперь видя, что перед ним стоит обычный человек, очевидно, попавший в тюрьму впервые, к тому же ненормальный из разряда «тихих», осмелел до такой степени, что, презрев общепринятые правила, толкнул того в грудь. Правда, несильно, при этом воскликнул, как бы в свое оправдание: — Эй, парень, ты чего с обществом не здороваешься!

Увидев, что тот никак не отреагировал ни на его слова, ни на толчок, он уже безбоязненно повернулся к новичку спиной и крикнул: — Люди, нам сунули самого настоящего психа!

Толпа откликнулась смехом и грубыми шутками. Подручный «Виста» почувствовав себя в центре внимания, разошелся уже во всю, начав кривляться и делать неприличные жесты в отношении вновь прибывшего. Он просто млел от мысли, что может безбоязненно помыкать им, издеваться и выставлять того на посмешище. Снова повернувшись к новичку, громко сказал: — Теперь псих, мы будем называть тебя… Психом!

Заключенные грохнули смехом. Посыпались грубые шутки, одна из них, брошенная кем-то из заключенных, вызвала новый взрыв смеха: — Постучи ему по его голове! А мы послушаем, есть в ней что-нибудь или нет! Только стучи громче!

— Точно! Стучи! Послушаем! — обрадовано подхватили остальные заключенные.

Шакал, видя полную беззащитность тихого сумасшедшего, размахнувшись, с силой опустил кулак на голову новичка. Удар был такой силы, что у того подогнулись ноги, и он зашатался. Сэм, вор — карманник, наделенный цепким и внимательным взглядом, способным замечать мельчайшие детали, ускользавшие от взгляда других, неожиданно заметил, что в лице новичка что-то изменилось. Секундой позже он понял: выражение глаз, а шакал, которому нравилось играть главную роль в этом незатейливом и грубом представлении, а главное находиться в центре внимания всей камеры, уже потерял всякую осторожность. Он снова повернулся лицом к толпе, по-шутовски раскланялся, после чего сказал: — Объявляю всему народу, что голова у Психа совершенно пустая!

После чего снова раскланялся. Толпа орала, смеялась, свистела. Представление получилось на редкость удачное. Только Сэмми не смеялся, с тревогой наблюдая, как напряглось тело новичка.

"Что-то будет. Носом чую. Клянусь святой девой…!".

Не успел шакал выпрямиться, как руки новичка быстрыми, четкими, до автоматизма заученными движениями сломали ему шею. Это произошло настолько быстро, что в толпе еще слышались смешки, когда тело подручного Виста начало валиться на пол. Мало кто мог понять, как безобидный сумасшедший в одну секунду превратился в опасного убийцу, зато зэки кто интуитивно, кто разумом сразу сделали один и тот же вывод: раз он псих и опасен, то он опасен для любого заключенного, так как этому ненормальному, скорее всего, безразлично кого убивать. Поняв это, население камеры тут же отхлынуло к стенам и замерло в тревожном ожидании. Все они громилы, воры, налетчики были по своей сути звери, живущие рефлексами и инстинктами, кому как не им чуять такого же зверя в других. По камере распространился запах матерого хищника. Почуял его и «Вист», некоронованный король камеры.

Кодла действовала слаженно, чувствовалось, что у нее изрядный опыт в таких делах и на счету ни одна победа. «Вист», как стоял, так и остался стоять, сверля взглядом психа, в то время как его костлявая, перевитая венами кисть, словно сама по себе нырнула в карман и опасной ловкостью выскользнула обратно. Тускло блеснул остро заточенный клинок. Напряжение тугой петлей сжало горло обитателям камеры, знавших, что сейчас прольется кровь, за исключением двух шакалов, ходивших в шестерках, которые чуть ли не скандировали: — Режь его, гада! Режь, Вист! Его уже в аду ждут!

Шакалы, состоящие в услужении у стаи волков. Чужак слепо прошелся по их лицам взглядом. Сейчас их взгляд был несколько иным — запоминающим и холодным, но что им было до его взглядов, когда этому ненормальному осталось несколько минут жить, после чего он предстанет перед господом богом. Толпа, замерла в ожидании реакции чужака, так как здесь были все опытные в подобного рода делах и знали, что человек, стоящий у черты, не может никак не проявить себя, особенно когда он "больной на голову". Ожидали вопля ярости, исказившегося страхом лица или грязных жестов, но почему-то никто не обратил внимания на напрягшееся тело, готовое к бою. Рефлексы бойца, в теле человека с потухшими глазами, после долгой дремы проснулись и теперь были готовы уничтожить врага.

Как только подручные Виста начали действовать, часть заключенных тут же забрались на верхние нары, освобождая банде место для маневра. Чужак был приговорен к смерти. Щербатый, скалясь гнилыми черными корешками передних зубов, шумно сглотнув слюну, сдвинулся влево. Рябой, верзила с избитым оспинами лицом, крадучись, стараясь не привлекать внимания, обходил чужака слева. Третий бандит с вытянутым лицом, смахивающим на лошадиную морду, зажав в руке осколок заточенного бутылочного стекла, стал осторожно заходить за спину. «Вист», на правах вожака, остался на месте, Злобно скалясь, он с интересом наблюдал за разворачивающимися событиями. Он не секунды не сомневался в победе своих подручных. Три против одного — что тут можно сказать? Аминь! Напряжение в камере сгустилось до предела, когда сзади за спиной, казалось ничего не подозревавшего чужака, сверкнул осколок заточенного стекла. Казалось, исход был предрешен, но в следующую секунду каблук тяжелого ботинка левой ноги психа врезался в пах "лошадиной морды". Удар оказался настолько стремительным, а дикий, почти звериный вопль, полный боли, оказался настолько неожиданным, что не только заключенные замерли от подобной сцены, но и нападавшие бандиты, чем не замедлил воспользоваться "тихий сумасшедший". В следующую секунду молниеносный удар ребра ладони сокрушил гортань Рябого. Хрипение, заваливающегося подручного, словно разбудило главаря, который неожиданно осознал, что если в эту секунду он ничего не предпримет, потом будет поздно. Почему эта мысль пришла к нему, здоровому мужику, с ножом в руке, не раз выходившему победителем в подобных схватках, он не знал. Просто животные инстинкты подсказали ему, что сейчас он нарвался на крупного, матерого зверя, не чета ему. Но он не мог этого понять, а главное, поверить, что для него все кончено. Он не может проиграть! Отчаянно рванувшись вперед, главарь выбросил руку с ножом. Сейчас он увидит, какого цвета кровь этого…! И клинок со всего маху вошел в плоть, но это было не печень чужака, а спина его подельника Щербатого, за долю секунды до этого сбитого с ног тяжелым ударом кулака. В следующую секунду два тела с треском столкнулись и полетели на пол. Пока Вист, хрипло ругаясь, пытался выбраться из-под агонизирующего тела Щербатого, смерть продолжала собирать жатву. Мягкое, почти кошачье движение в сторону, и в следующий миг нога чужака мощным ударом смяла грудную клетку шакала, который настолько был оглушен происходящим, что не сумел оценить опасности и оказался в опасной близости от зверя. Заключенные тут же бросились в рассыпную, стараясь найти место как можно дальше от страшного убийцы с пустыми глазами. Кто-то не выдержав напряжения уже начал подвывать от страха, а в углу один из зэков упав на колени и заламывая руки, почти в истерике, срывающимся голосом начал призывать господа унять слугу нечестивого. А тем временем последний шакал, после бесплодных попыток спрятаться за спинами сокамерников, которые отбрасывали его каждый раз назад, залез под дальний лежак и там замер неподвижно. «Вист», получив, таким образом, несколько секунд передышки, сумел спихнуть с себя труп и сейчас сидя на корточках, судорожными движениями пытался вытащить нож. Но клинок на всю длину вошел в тело, к тому же его рукоять, залитая кровью, делая ее невероятно скользкой. Во время очередной судорожной попытки он вдруг понял, что время, отведенное для жизни, кончилось. В двух метрах от него застыл этот ненормальный, неподвижной статуей. Его неподвижность должна была успокоить «Виста», но вышло наоборот, как все непонятное, она напугала его так, что он был уже готов пасть на колени, унижаться, вымаливая жизнь. Сейчас чужак представлялся в этом грубом, тупом уме громилы чем-то вроде ангела смерти. Неужели никто не видит этого? С трудом, оторвав глаза от пустого взгляда убийцы, он посмотрел по сторонам. Может кто-то придет к нему на помощь? Но взгляды заключенных, еще полчаса назад подобострастных и трусливых, сейчас светились злобным злорадством и ненавистью. К нему. Это было равносильно смертному приговору. Смерть. Выхода не было. Сознание перемкнуло. Уже не осознавая, что делает, словно подброшенный пружиной, он прыгнул на чужака.

— А-а-а-а!

В следующее мгновение удар ноги протаранил его грудную клетку. Тело бандита, грозы камеры, грохнулось о стену и мягкой грудой скользнуло на пол. На некоторое время восстановилась идеальная тишина, люди боялись даже дышать. Что этот безумец предпримет? Остановиться или будет убивать дальше? Более умные из них, такие как Сэм, не настолько цепенели от страха, чтобы не попытаться оценить возможную расстановку сил. Пока сознание грубых и ошарашенных людей пыталось переварить смерть шестерых человек в считанные минуты, тишину разрезал вопль боли очнувшейся "Лошадиной морды". До этого он находился в шоке и не воспринимал окружающего до этого самого момента, но теперь его прорвало: — "Вист, не убивай его совсем! Дай его мне! Дай, гада!".

Зэки, все как один, перевели взгляд с корчившегося от боли «Морды» на труп «Виста». Сумасшедший убийца, до этого стоящий неподвижно, быстрыми, мягкими движениями приблизился к "Лошадиной морде". Тот, почувствовав движение около себя, приподнял голову, затем попытался привстать. Увидев, кто перед ним, глаза бандита округлились от страха, горло выдало вместо слов невнятное хрипение. Резкий удар тяжелого ботинка с хрустом подцепил челюсть бандита, рванул вверх. Тело дернулось вслед рванувшейся вверх голове, затем, опав на пол, замерло. Чужак некоторое время стоял истуканом, после чего четким, словно заученным движением, сел на койку, находящуюся тут же за его спиной. Заключенные, некоторое время смотрели на неподвижно застывшую фигуру, после чего стали медленно и осторожно, с оглядкой, по одному, расходиться по своим местам, стараясь обходить койку с сумасшедшим убийцей как можно дальше. Некоторое время чужак привлекал всеобщие взгляды, но потом стало скучно смотреть на неподвижную фигуру и внимание заключенных переключилось на вылезшего из-под лежака и забившегося в угол, последнего из оставшихся шакалов. Было забавно смотреть, как тот трясется мелкой дрожью, выставив перед собой дрожащую руку с осколком стекла, бывшим оружием "Лошадиной морды".

Осознание самого себя как личность пришло рано утром. Мрак камеры стал только рассеиваться под напором пробившихся сквозь строй толстых металлических прутьев на окнах, еще бледных, не налившихся силой, утренних лучей восходящего солнца.

Приподняв голову, я огляделся по сторонам. Увидев окна с решетками, ровные ряды нар с раскинувшимися на них людьми, услышал их храп и сонное бормотание, я понял, что нахожусь в тюремной камере. Нахлынувшие эмоции, от осознания того, что я сижу в тюрьме, встряхнули меня словно контрастный душ. Но, постепенно успокоившись, я воспринял это как факт, после чего начал пытаться вспоминать, за что я здесь оказался. До нападения грабителей по прибытии в Нью-Йорк я все четко помнил, но потом шли обрывочные воспоминания. Они были словно воспоминаниями другого человека. Особенно это подчеркивалось тем, что не несли с собой ничего, что могло быть связано с человеческими ощущениями, переживаниями или эмоциями. Они были похожи на фотографии сделанные другим человеком, который дал мне их посмотреть, никак их не комментируя. В них был дом у воды. Маленькая девочка Луиза. Хмурый мужчина со щетиной недельной давности, ее отец. И работа, которой я занимался. Рубка дров, кормление свиней, починка крыши. Вдруг в памяти всплыла совсем другая картина, отличная от остальных. Двое мужчин пытают третьего, этого со щетиной, хозяина дома. Они резко поднимают головы и смотрят на меня. Один из них, палач, имел бледное, четко очерченное и решительное лицо. О злобе и насилии говорил его взгляд, полный дикой злобы, а также глубоко залегающие морщины возле рта и глаз. Другой, был маленького роста, с мелкими чертами, глазами пуговками и безгубым ртом. Что произошло потом, я никак не мог вспомнить, как ни старался. Черный провал вплоть до сегодняшнего пробуждения сознания. Я сел. И тут же уловил взгляд человека. Осторожно повернул голову.

— Если ты обратил на меня внимание, значит, ты окончательно проснулся, Джон Непомнящий родства, — прошептал человек с хитрыми и умными глазами.

— Ты кто и почему меня так называешь? — шепотом спросил я его.

Тот сел на кровати, подобрав под себя ноги. Затем потер переносицу пальцем, наверно, он так делал, когда ему требовалось подумать.

— Меня зовут Сэм Морган. Вор. А тебя так прозвали, потому что ты ничего не помнишь и никого не узнаешь.

— За что меня сюда посадили?

— Ты находишься под следствием. Как я слышал, тебя задержали непосредственно на месте преступления. Убийство при отягощающих обстоятельствах. Пока ты был не в себе, тебе не предъявляли никаких обвинений, а теперь за тебя возьмутся по-настоящему. Труп со следами пыток есть, а убийц не могут найти. Поэтому для следователя ты тот человек, на которого можно будет повесить дело. Он обязательно попытается выбить из тебя признание. Так что все теперь зависит от тебя.

— Расскажи, что знаешь о моем деле. Все, что слышал.

Пока тот рассказывал, я перебирал то, что осталось в моей памяти, вставляя куски воспоминаний в рассказ Сэмми, как недостающие детали в пазл, но, к сожалению пустых мест в картинке было намного больше. Тогда я обрисовал ему лица двух бандитов, оставшиеся у меня в памяти. Мортон некоторое время думал, а потом сказал: — Другому я бы ничего не сказал, но ты избавил нас от такой большой кучи дерьма, что…. Надеюсь, впоследствии я не пожалею, что рассказал тебе все это. В общем, так, это была одна шайка. Доббсон и эти трое. Сам Доббсон не ходил на дела, так как сильно хромал на правую ногу. Он был наводчиком, а также занимался сбытом краденного. Так я с ним познакомился, — увидев в моих глазах вопрос, он пояснил. — Время от времени сбывал через него кое-какие вещички. Маленький, с глазами — пуговками и безгубым ртом — Том Пристли. Его еще зовут Маисовой Лепешкой. Любит их до безумия. Пустой человечек. Он вроде тени Кокни Уорда, главаря. А вот этому я не хотел бы стать поперек дороги. Ему что палку настругать, что человека — все одно. Третий — Кастет Генри. Говорят, у него не все хорошо с головой, а если еще нюхнет чего-либо, крышу полностью сносит. Еще говорят, что свой кастет он практически никогда не снимает с руки. Даже когда со шлюхами балуется. Вот идиот! Ха-ха!

Неожиданное возвращение ко мне памяти и речи очень обрадовало следователя, который вел дело об убийстве Доббинса. Он даже не стал скрывать, что подозревает меня в сговоре с убийцами и что моя потеря памяти, ни что иное, как хитрая уловка, чтобы запутать следствие. За две с половиной недели я трижды побывал на допросе, где он с превеликим усердием пытался выбить из меня признание. В основе его методики лежали удары дубинкой по спине и ребрам. В четвертый раз было все по-другому. Вместо обычного приветствия, типа "Ты мне все подлец и подонок расскажешь, а иначе я тебя…!" и злого азарта в глазах, сегодня на его лице была кислая и обиженная мина. Я понял, почему у него такой недовольный вид, только когда увидел лежащее на столе постановление о моем освобождении.

— Тебе повезло, висельник! Ты считай, заново родился! Эта девчонка Луиза Доббинс дала показания в твою пользу. Рассказала, что ее отец сам впустил бандитов в дом. Войдя, они накинулись на него и сбили с ног, а когда она бросилась к отцу с криком, один из бандитов ударил ее в лицо. С этого момента она совсем ничего не помнит. Я беседовал с ней дважды. И дважды, она мне рассказывала одно и то же. Про трех бандитов, напавших на ее отца. И при этом категорически отрицала, что ты с ними в сговоре. Но чтобы ты или эта девчонка мне не говорили, я все равно убежден, что ты один из этих убийц! Запомни, я буду следить за тобой! Как только ты допустишь хоть малейшую ошибку, я подведу тебя под виселицу! Клянусь! Все! Если грамотный, читай постановление! Подписывай! А теперь пошел вон отсюда, грязный ублюдок!

ГЛАВА 2

Бригадир даже не понял, когда с виду обычным грузчиком произошла такая странная перемена. Его глаза вдруг стали пустыми и холодными, как у змеи. Даже хуже, ведь от змеи можно убежать, а этот взгляд примораживал к земле, не давая возможности ни вздохнуть, ни пошевелиться. Единственное, что он чувствовал, так это капли холодного пота, стекающие по его спине. Обрывки мыслей, метавшиеся в его голове, были многократно повторяемым эхом страха, который заполнил его всего целиком. Он видел, как губы этого страшного человека шевелились, но понять смысла слов он не мог, так как его как личности в этот миг не было, был только страх. Всепоглощающий холодный и липкий страх.

* * *

Вновь рожденный, я шел по улице, видя и подмечая то, что в обычной жизни проходит мимо твоего взгляда и сознания. Такое бывает у людей чудом спасшихся от смерти или выздоровевших после тяжелой и продолжительной болезни, внимание к обыденным мелочам, к пониманию их значимости в твоей жизни. Проходит немного времени и человек перестает обращать на них внимание, войдя в привычный ритм жизни. Вот и сейчас, выйдя из тюрьмы, видел молодую листву, нежащуюся под лучами весеннего солнца, чувствовал дуновения легкого ветерка, холодком пробегающего по лицу, слушал щебет и трели птиц. Сейчас, все то, чего был лишен в тюрьме, я впитывал в себя, наслаждаясь жизнью, свободой и солнцем. Идиллия продолжалась недолго, до тех пор пока неожиданно из-под ног не раздалось сердитое хрюканье. Резко остановшись, я обнаружил под ногами, посреди улице, в луже подсохшей грязи, самую настоящую свинью. Минуту я рассматривал ее, пытаясь понять как она сюда попала. Но стоило мне оглянуться по сторонам, как уже пришлось удивлятся тому, что ее собратья не попались мне раньше. Судя по тому то, что меня окружало, больше напоминало деревню, чем район такого большого города, как Нью-Йорк. Низкие деревянные дома, с потемневшими от времени стенами, окруженные сараями и огородами, лужи с дурными запахами, кучи навоза. Вся эта картина дополнялась хрюканьем свиней, квохтанием куриц, лаем собак. Мимо меня шли люди, больше похожие на фермеров, которых я видел на Западе, чем на горожан. Мужчина с грубым лицом, в широкополой обтерханной шляпе, тяжело толкающий перед собой тележку с дровами, шедший мне навстречу, женщины, среднего возраста, в чепцах и длинных по щиколотки платьях, обогнавшие меня. Они так оживленно обсуждали какую-то Мэри, что даже не заметили меня. Зато я заметил грубые, натруженные руки, платья, потерявшие первоначальный цвет от долгих стирок. Единственным, кто обратил на меня внимание, был мальчишка, одетый в рубашку и штаны, явно доставшиеся ему по наследству от старшего брата. Чтобы они не сваливались, он перекинул подтяжки крест накрест. Тяжелые, разбитые башмаки были ему также явно велики. Парнишка напомнил мне Тима. Жив ли он? Мотнул головой, отгоняя грустные мысли, снова посмотрел на мальчишку, но тот уже занялся делом, принявшись строгать палку ножом. Только теперь до меня дошел мерзкий запах шедший от животного. Брезгливо сморщившись, обогнув свинью, я пошел дальше. До этого момента я шел вне окружающего мира, наслаждаясь свободой и ярким майским утром, то сейчас стал частью его. Бедность района в который я забрел, просто резала глаза. Кривые, покосившиеся заборы, мутные, подслеповатые окна, стены домов, изъеденные плесенью, словно проказой.

Во всем этом было что-то гнилое, изъеденное болезнью изнутри, умирающее. Это ощущение было настолько ярким, что меня даже передернуло при подобной мысли.

Я даже невольно ускорил шаг, стараясь побыстрее выбраться из этих мест. Некоторое время плутал грязными и узкими улочками, пока не вышел на широкую и шумную улицу. И словно попал в другую жизнь, где много яркого солнца, свежего морского воздуха и ярко и красиво одетых людей. Разница «там» и «здесь» оказалась настолько разительна, что я автоматически сделал пару шагов назад, отступив в тень здания, чтобы не нарушать великолепия этого красочного зрелища. Солнце отражалось в каменных плитах тротуаров, отполированных до блеска бесчисленным множеством ног и в стеклянных витринах магазинов. Его блики лежали на золотых и серебряных часовых цепочках мужчин или переливались в гранях драгоценных камней на прелестных женских шейках. Но солнце было только фоном в этой яркой и сочной картине, основой композиции здесь являлись люди. Они шли нарядные и довольные жизнью. В одиночку, парами и компаниями. Даже не шли, они несли себя, словно находились на подиуме, на показе коллекции прославленного художника — модельера. Нетрудно было заметить, что это был показ не только нарядной, хорошо сшитой одежды и драгоценностей, но и своего положения в обществе. На эту мысль меня натолкнула встреча двух пар в возрасте сорока пяти — пятидесяти лет. Завистливый взгляд, сопровождаемый низким раболепным поклоном с одной стороны и полный чванства и пренебрежения, кивок с другой стороны. Их отношения не мог не заметить лишь только слепой. Люди, не стесняясь, выпячивали то, что намного позже стали прятать в тайниках своей души.

"Хватит философствовать. Смотри лучше".

И я смотрел, правда, больше на женщин. На данный момент они привлекали мой взгляд не столько красотой и обаянием, сколько пестротой нарядов. Иной раз сочетание цветов прямо резало глаз. Платье одного цвета, накидка с пестрым капюшоном другого цвета, к тому же на яркой подкладке другой расцветки. Вдобавок на всем этом висят разноцветные ленты, бантики, шелковые кисти! И этого еще мало! В руках каждой дамы еще и зонтик яркой расцветки. За этой радугой, состоящей из женской красоты и ярких нарядов, не сразу можно было заметить мужчин. Те смотрелись в основном серо-синими пятнами, основными цветами сюртуков и брюк. Если к ним добавить белый отложной воротничок, часовую цепь и трость, а к лицу приклеить бакенбарды и ухоженную бородку, то получите полное представление о мужчине второй половины девятнадцатого века, как молодом, так и в годах. Проследив глазами за хорошо одетым молодым джентльменом в сером шелковом цилиндре, изящно, даже с налетом артистизма, играющим со своей тросточкой, я неожиданно наткнулся на его случайный взгляд, брошенный на меня. Встретившись с ним глазами, я прочитал в нем брезгливость и отвращение, точно так же, как я недавно смотрел на свинью. Этот взгляд заставили меня посмотреть на себя со стороны. Рубаха грязная и мятая, пропитанная едкими тюремными запахами, такие же брюки. Стоптанные, разбитые, давно потерявшие свой первоначальный цвет, башмаки. Взгляд уязвил меня, заставил почувствовать себя тем, кем я сейчас выглядел. Нищим, бродягой, отбросом. Я никогда не испытывал подобного ощущения. И мне оно сильно не понравилось. Ощущение праздника в душе окончательно сошло на «нет». Мне оставалось только не обращать внимания на подобные взгляды и отстраненно наблюдать дальше за жизнью большого города, но как это сделать, когда каждый взгляд обливал тебя новой порцией брезгливого отвращения. Проблема разрешилась просто, стоило мне перевести взор на дорогу. Громадное количество колесного транспорта самых разных конфигураций, двигающееся в обе стороны дороги способно поразить любое воображение в первую минуту. Чего здесь только не было. Наемные кабы и коляски: двуколки, фаэтоны, тильбюри на огромных колесах и собственные выезды. Правили лошадьми, восседая на козлах, как негры, так и белые. Одеты пестро и нелепо. Черные и белые шляпы, лакированные фуражки. Куртки черного, коричневого, зеленого и синего цвета. Над мостовой стоял грохот обитых железом колес карет и телег, цоканье копыт, ржанье лошадей, гиканье и крики кучеров, свист кнутов. Только теперь я обратил внимание на кучи лошадиного навоза на обочинах дороги, а мой нос уловил их «аромат». Но тут же мое внимание привлек остановившийся, на противоположной стороне дороги, омнибус, городской транспорт девятнадцатого века. Не успел я полюбоваться галантностью кондуктора, помогавшего женщинам сойти с последней высокой ступеньки, как взгляд уловил новую диковинку.

Это была карета с неграми на запятках, одетыми в ливреи с золотыми позументами. Я заметил злые взгляды группки мужчин, которыми они обменялись при виде этой кареты, а, судя по брошенной из толпы грубой и презрительной фразе, брошенной вдогонку экипажу, это был какой-то плантатор с Юга. Насколько я мог судить, даже четыре года прошедших после окончания войны не смогли примирить враждующие стороны. Отсюда презрительные плевки и неприличные жесты в сторону экипажа южанина. Когда картина потеряла остроту и первые впечатления улеглись, я решил более детально изучить местных красоток. Но, только приступил к изучению, как заметил фигуру полисмена, решительно направляющегося в мою сторону. Нетрудно было предугадать, по его строгой физиономии и тяжелой дубинке, которую он мастерски крутил в руке, его дальнейшие действия. Решив не нарываться на неприятности, я развернулся и пошел обратно. Пройдя метров пятьдесят, оглянулся. Полисмен стоял на моем месте и также как до этого я, смотрел на толпу. Чувство тоски и одиночества сжало мое сердце. Чужак! Уже в который раз я почувствовал себя чужим в этом мире. Полицейский, прогнал меня, как…. бродячую собаку. Это был последний штрих, окончательно испортивший мне настроение. Я выругался по-русски от души, громко и с чувством. Проходившие мимо меня в этот момент люди, не поняли ни слова из сказанного, зато, сразу почувствовав агрессию в моем голосе, старались держаться от меня как можно дальше, бросая при этом настороженные взгляды. Заметив их, я криво усмехнулся, после чего двинулся дальше. Еще час тому назад я радовался жизни, а теперь снова не доволен. Усмехнувшись несовершенству человеческой души, я несколько успокоился и принялся размышлять: — Ни родственников, ни друзей, ни дома, ни денег. И есть хочется! Может кого-нибудь ограбить?".

С минуту я прокручивал в голове эту мысль. Вопрос, как у принца датского, у меня не стоял: быть или не быть? В моем положении выбирать не приходилось. Конечно, грабить нехорошо, но как я понимаю, бог сначала создал человека с его желудком, а уже потом общество, законы и мораль. Да и мои колебания базировались только в том, что подобную работу я считал позором для себя как для личности и как для профессионала. Я уже почти уговорил себя, как неожиданно вспомнил о бывшем доме Доббсонов. Правда, не столько о самом доме, сколько о погребе, в котором хранились продукты.

"Может там что-то осталось из еды. Да и крыша над головой… Он сейчас должен пустовать. Адрес я знаю. Устроюсь там на первое время. А вот насчет работы… Тут придется подумать. Короче, надо посмотреть, как они тут живут и зарабатывают на хлеб с маслом. Тогда и будем смотреть, к чему руки прикладывать, а пока пойду к дому Доббинсов".

По дороге я продолжал размышлять о возможном будущем. К роли бандита я был более всего подготовлен, к тому же мои тюремные «подвиги» создали мне определенный авторитет. Когда громилы и убийцы узнали, что я вернул себе память и личность, меня завалили предложениями «работы». Но иметь что-то общее с подобными образчиками криминального мира мне не хотелось. Они мне не нравились ни как люди, ни как профессионалы. Тупые и злобные громилы, которые с детским удовольствием, чуть ли не захлебываясь от восторга, рассказывали, как добивали раненых и упавших на землю врагов, прыгая на них всем весом, с наслаждением слушая, как трещат их кости. Естественно, что помимо них в криминальном обществе были толковые и сообразительные люди, те же самые главари крупных бандитских группировок, но до них еще нужно добраться. И не только добраться, а заслужить их уважение громкими делами. Можно, конечно, броситься в другую крайность. Пойти служить в полицию. Но, как я слышал, кандидаты проходят скрупулезные проверки. Так что вряд ли никому неизвестная личность с лицом Джека Льюиса пройдет их.

"Интересно, а есть ли у них бои без правил? Скорее всего, есть! Тоже возможность срубить копейку! Как промежуточный этап. А вообще надо присмотреться к местной жизни, глядишь и что-нибудь приличное появиться. Город большой — значит и возможностей больше. А не получиться здесь, на пароход и в Россию — матушку. Дома, как говорят, и стены помогают, — перебирая возможные варианты своей будущей жизни, я не заметил, как добрался до цели.

Подойдя к забору, понял, что лишился крова, на который так рассчитывал. Здесь уже поселилась семья. Женщина, сидевшая на лавочке возле дома, с вязаньем в руках, напряженно замерла при виде меня. Мужчина стоя ко мне спиной, выбирал дрова из поленницы. Вот он повернулся лицом к жене, видимо хотел что-то сказать ей, но увидев выражение ее лица, резко развернулся в мою сторону. Брови тут же нахмурились, на скулах вздулись желваки. Единственным, кто не обратил на меня внимания, был малыш, лет четырех от роду. Не замечая ничего на свете, он все так же увлеченно продолжал гоняться за громко раскудахтавшимися курицами.

"И куда мне теперь идти? Может обратно в тюрьму попроситься? Ни дома, ни денег, ни работы — неплохое начало для новой жизни! Может опять податься на Дикий Запад, банки грабить? — пока я иронизировал над собой, мужчина медленно, с опаской, подходил ко мне. Молодой, лет тридцати, с простым лицом. Причем он явно меня боялся. Чувство разочарования сменилось интересом к его непонятному и странному поведению. Тем более, что торопиться мне было некуда. Мужчина остановившись в двух метрах от забора неожиданно начал жестикулировать руками, показывая, чтобы я уходил. Я смотрел на него, ничего не понимая.

"Может он глухонемой?"

Но в следующую секунду он заговорил.

— Ты, Джон?! Да?! Джон?! — его голос был напряжен. — Уходи!! Уходи, Джон!!

Только теперь до меня дошло, что он меня знает как сумасшедшего, а также знает, что я здесь жил. Но почему он меня биться? Стоп! Наверно, слышал что я сидел в тюрьме. Теперь понятно. Бывший зэк и еще сумасшедший.

"Но чего он так глотку рвет?! Как у него самого в ушах не звенит? А в желудке как бурчит. Стоп! Есть идея!"

— Пожрать дашь? Тогда уйду.

Если бы в этот момент разверзлась земля, и из трещины, окруженный огнем, появился дьявол, мужика бы наверно не так достало, как мои слова. Его глаза расширились до предела, челюсть отвисла. Похоже, он даже не понял, что я сказал. Ухмыльнувшись, я настроился на представление, как из-за спины мужа раздался звонкий женский голос: — Мистер…. Джон, если вы не сильно торопитесь, мы могли бы пообедать вместе. Правда, без особых разносолов, но как говориться, что есть, то и будем есть.

Тут у мужа кончился столбняк. Его челюсть стала на место, после чего он почти простонал: — Мэри, ты что не понимаешь, он…

— Это ты не понимаешь, Дикки. Ведь он же здесь жил. Мы не можем его просто так прогнать. Это нехорошо. Не по-христиански. К тому же соседка Милли Купер сказала, что Джона забрали в тюрьму ни за что. На семью Доббинсов напали бандиты. Когда маленькая Луиза очнулась, она все рассказала полицейским. Ей наш констебль так сказал. Как ты думаешь, почему Джон здесь стоит, Дикки?! Потому что его освободили!

— Мэри, ну что ты такое говоришь?! Ничего я такого не думал! Просто думал, что он сумас…, а он…, - он бросил на меня новый испуганный взгляд. — Я хотел сказать… Нет, я не то хотел сказать…

Тут он окончательно запутался и замолчал, медленно наливаясь краской. Мне пришлось прийти к нему на помощь.

— Все нормально, Дикки. У меня действительно было не все в порядке с головой, но сейчас все в норме. Хотя не совсем. Наверно, все-таки болен.

Дикки только что начавший расслабляться, снова насторожился, а я продолжил: — В животе бурчит. Как ты думаешь, это не очень опасно?!

Дикки попытался сохранить серьезный вид, но Мэри за его спиной уже смеялась во весь голос. Муж не выдержал и стал вторить ей. Чтобы не выбиваться из общей картины я тоже немного посмеялся.

— Ха-ха-ха! Заболел! В животе бурчит! Заходи, Джон!

После двух мисок мясной похлебки со свежим хлебом, я почувствовал себя намного лучше. Мэри стала укладывать ребенка спать, а мы с Дикки вышли во двор и сели на лавочку.

— Что ты теперь будешь делать, Джон?

— У меня такое ощущение, словно я заново родился. Поэтому, может ты мне что подскажешь, Дикки?

Тот замялся. Я уже понял характер этого человека. Честный, откровенный, доверчивый. Таких обычно зовут простаками, люди, которые обманывают и манипулируют ими. Нетрудно было понять, в каком направлении сейчас думает Дикки. О том, что Джон хочет остаться у них. И как отказать ему. В каких словах?

— Послушай, Дикки, я не собираюсь претендовать на ваш дом. Даже в мыслях не было. Просто я в растерянности. Я как бы снова начал жить… — тут я сделал паузу, давая домыслить ему остальное.

Дикки просиял. У него не требуют, его — просят. Он должен был показать свое великодушие. Так оно и получилось.

— Джон, Джон. Подожди. Тебе ведь некуда идти. Ты мог бы несколько дней, даже неделю поспать в сарае, пока не найдешь себе место. У нас есть лишний матрац и одеяло. Как тебе?

— Нет слов.

— Отлично. Я думаю, что Мэри будет со мной согласна. А вот насчет работы… Тут сложней. Город переполнен. Много приезжих. Каждый день пароходы привозят все новых и новых людей. Я работаю в порту грузчиком, и часто вижу как цепочки людей сходят по трапам с пароходов на землю. Иногда думаю, что все люди с того конца света решили переселиться в Америку. Неужели они не могут найти работу у себя дома? И вот ты приехал… Ладно, забудь. Я что хотел сказать, когда приходит много судов в один день, бригадир берет двух — трех дополнительных человек на несколько дней, а то и на неделю. Так что, пойдем завтра вместе, может тебе повезет. Если же нет, попробуешь найти что-то сам.

— Отлично! Ты настоящий друг Дикки!

Тот снова покраснел, но уже от удовольствия.

— Джон, расскажи мне о России. Я слышал, что у вас большую часть года зима.

За обедом меня спросили, кто я, откуда родом и чем занимался. Я сказал, что родом из России, решил посмотреть мир, а по приезде в Америку сразу подался на запад. Был ковбоем, немного шерифом, короче все понемножку. Заработал денег и решил вернуться в Нью-Йорк, а тут меня заманили в ловушку. Разбили голову и ограбили. Супруги расчувствовались чуть ли не слез. В итоге: хорошее отношение, на неделю крыша над головой и возможность получения работы. Только я начал рассказывать, как пришла Мэри, тоже послушать. После того как я закончил свой рассказ, Мэри решила, что мужчины достаточно побездельничали и определила нам фронт работ. Я колол дрова, а Дикки чинил калитку. Мне нравились эти люди. Простые и честные. Рубя дрова, я слушал, как перешучиваются Мэри и Дикки и мне стало завидно их простому бесхитростному счастью.

"Сколько я потерял в жизни…. Но почему потерял? Ты еще ничего и не находил, парень! Тебе сейчас не больше двадцати четырех лет. А значит, вся твоя жизнь еще впереди!".

Утром, солнце еще только взошло, а мы уже позавтракав вчерашней похлебкой, шли на работу. Подходя к порту, я увидел лес мачт. Только на некоторых судах весело хлопали на ветру паруса, а еще на двух кораблях я заметил фигурки матросов, убиравших паруса. Среди мачт торчали грубые и закопченные трубы пароходов, смотревшихся неуклюже на фоне изящных обводов парусных судов. Чем ближе мы подходили к территории порта, тем больше рос шум и движение на улицах. Целые колонны повозок и фур шли в обе стороны, грохоча колесами по каменной мостовой. В самом порту к ним прибавился лязг лебедок, ржанье лошадей, крики и ругань докеров и матросов. Через минуту я уже перестал обращать внимание на весь этот бедлам, все мое внимание уходило на то, чтобы не отстать от Дикки в лабиринте штабелей досок, сложенных в горы ящиков, корзин и кулей.

С работой мне повезло сразу. Бригадир посмотрел на мои плечи и руки и тут же дал согласие. Я получил то, что хотел, но когда к обеду начало ломать спину и задрожали руки, я уже не считал, что мне так уж здорово повезло, как утверждал Дикки. Правда, мне хватило двух дней, чтобы втянутся, а вот с людьми из бригады у меня контакта не получилось. Большинство из них смотрело на меня, как на пустое место. Сегодня он есть, а завтра — нет. Добрая половина бригады состояла из иммигрантов. Ирландцы, немцы, даже был один венгр. Они все приехали в Америку, как в страну равноправных возможностей, в расчете на лучшую жизнь. Но работы на всех не хватало. Нью-Йорк был перегружен людьми, которые прибывали со всех концов света. И только половина из них уезжала вглубь страны, другая половина пыталась устроиться в самом городе. Не найдя ничего, проев последние деньги, люди хватались за низкооплачиваемую и неквалифицированную работу, работали за гроши, лишь бы хоть как-то прокормиться.

— Тут своим не хватает работы, а еще эти прутся, — пожаловался мне Дикки, в первый же день, когда мы возвращались с работы.

Его слова подтверждали ежедневно десятки людей, приходившие предлагать свои руки и мышцы. Видя это, я решил поговорить с бригадиром насчет постоянной работы, как на пятый день, прямо с утра, мне и еще двоим временным, было объявлено, что мы сегодня работаем последний день. Настроение упало. Я снова стал перед проблемой, как жить дальше.

"Похоже, осталась одна дорога — в бандиты".

Отработав около трех часов, я остановился, чтобы вытереть пот, градом катившийся с меня, как за спиной послышались шаги. Только я начал оборачиваться, как в следующий момент получил сильный тычок в плечо. С трудом, удержавшись на ногах, я резко развернулся. Передо мной стоял бригадир. За его спиной стоял верзила, с красной пьяной рожей. От обеих пахло виски и табаком. Верзилу я видел второй раз. Его мне показал Дикки, он же и рассказал, кто он такой. Своего рода надзиратель за работой в порту от банды Мясника Томаса Пила, которая контролировала эту часть порта.

— В чем дело?

— Он еще спрашивает?! — оскалился бригадир. — Тебе, за что крыса вшивая деньги платят?! Ты, мать твою…!

Мне бы сказать: — Извините, сэр, — и быстро приняться за работу, но не тот у меня характер. Не приучен он к смирению и покорности.

— Пасть заткни!

— Что?! Уволен!! — возмущение бригадира было не поддельным. — Ты не получишь ни цента, даже если на коленях ко мне приползешь!

— Ну, вот. Это уже тема для разговора! — и размашистый удар правой в челюсть, бросил бригадира на землю.

Бандит, хоть и был пьян, тут же надвинулся на меня, явно уверенный в своих силах. Я оказался не лучше его, посчитав этого пьяницу за легкую добычу, за что и поплатился, пропустив резкий удар по ребрам. Он легко двигался и бил на удивление сильно. Скорее всего, он когда-то долго, а может, даже профессионально занимался боксом. Несколько минут я только и делал, что отбивал сыплющиеся на меня с двух сторон удары. У меня болели ребра, ныла скула и в кровь были разбиты губы. Дрался он хорошо, но очень быстро выдохся, да и виски сыграло свою роль. Как только напор несколько ослаб, пришла моя очередь атаковать. Левой, правой, левой, правой, я посылал удар за ударом в корпус и в лицо. Вскоре бандит, задыхаясь, ушел в глухую защиту. Пора было кончать с ним. Отступив на шаг, я сделал ложный выпад и, когда соперник, защищаясь, поднял руки, сильно ударил правой в живот. Тот на какое-то мгновение опустил руки и подставил челюсть. И тут же был наказан за ошибку. В этот удар я вложил всю свою силу. Бригадир, уже поднявшийся на ноги, напряженно следил за схваткой, стоя в стороне. На его лице явственно читался страх за свою дальнейшую судьбу.

— Ну что, козел, мать твою…, берешь меня обратно на работу?

Я был возбужден и поэтому особо не следил за своими словами. Бригадир, только тупо смотрел на меня, никак не реагируя на мои слова.

— Не слышу ответа! — рявкнул я, демонстративно сжимая пальцы в кулак и делая шаг к нему.

— Что?! Да. Да! Конечно, беру, — испуганно забормотал тот, отступая от меня и оглядываясь по сторонам, словно в поисках пути для бегства.

— О — ох! — нокаутированный бандит приподнялся на подламывающихся руках, тяжело помотал головой. Было видно, что мир еще плывет перед его глазами. Я знал подобное состояние, поэтому мне не трудно было представить, как он себя чувствует.

— Ну что, бригадир, я принимаюсь за работу, как ты просишь. Ты тоже не стой столбом, лучше приятелю помоги, а то так и будет здесь валяться.

Тот, тут же с излишней суетливостью, стал поднимать с земли плохо соображающего бандита. Собравшиеся зеваки, в основном матросы с кораблей, до этого комментирующие особо острые моменты поединка, тут же переключились на истекающего потом бригадира, пытающегося удержать на подгибающихся ногах бандита. Смех, презрительные клички, грубые насмешки полетели в него со всех сторон.

"Блин! Что я наделал?! — я только сейчас понял, что, забывшись на секунду, дав волю кулакам, я все испортил. — Я лишился работы! Не получу денег! И меня бандиты за своего под пресс пустят! Бежать?! А что еще тут придумаешь?!"

Оглянулся по сторонам. Толпа потихоньку рассасывалась. Ни полиции, ни бандитов пока видно не было. Я уже был готов бежать, как неожиданно увидел Дикки, стоявшего в стороне от бригады, с глазами побитой собаки, и мне стало плохо. Привыкший отвечать только за самого себя, я совсем забыл о человеке, которого считал случайным знакомым.

"Мать…! Как я про него забыл! Не себя, я его подставил! Эта жирная сволочь, бригадир, отыграется на нем за все. Выгонит с работы! А ведь бандиты могут и на нож поставить! С этих уродов станется!".

Пока я пытался найти выход из ловушки, в которую сам себя загнал, народ разошелся. Грузчики, до этого стоявшие и наблюдавшие за происходящим, торопливо пошли к грузовому трапу парохода, за ними со скорбным лицом потянулся Дикки. Я снова огляделся. Бригадира, вместе с так и не пришедшим в себя бандитом, не было видно. Уходить или остаться? И я остался. Я не любитель играть в благородство, но в подлецах себя никогда не числил. Принялся за работу, будто ничего не случилось. Если раньше в бригаде слышались соленые шутки, насмешки, ругань, то теперь люди работали молча, сосредоточенно, с угрюмым видом. На лицах даже не появлялось обычной гримасы облегчения, даже тогда когда они сбрасывали груз с плеч. Их можно было понять. Избили члена банды. Сейчас приедут его дружки и начнут разбираться. Но только ли с ним? А если их посчитают заодно? Их изобьют и вышвырнут с работы! Как тогда жить? Все это легко читалось на напряженных лицах. Не легче было и мне. Ожидание бандитской расправы висело надо мной дамокловым мечом.

Наступило время обеда. Мы с Дикки расположились на штабеле досок, постелив вместо скатерти кусок беленого полотна. Четыре ломтя серого хлеба, четыре яйца, по паре репок и лук. Я ел не спеша, тщательно прожевывая пищу, изредка бросая взгляды по сторонам. Дикки, взвинченный до предела, ужом крутился на месте, и не ел, а просто давился, пытаясь запихнуть ее в себя. Еще во время работы, парень пытался шутить, пару раз заговаривал с докерами, но, наткнувшись на явное нежелание общаться, замолк окончательно. Вот и сейчас мы сидели вместе с бригадой, но в тоже время нас отделяла от них словно невидимая стена. Нас старались не замечать, уже не говоря о том, чтобы переброситься словом. Дикки не зная как себя вести со мной, старался молчать, а когда я его спрашивал, старался смотреть в сторону. Старался подражать поведению остальных, но это у него плохо получалось. В душе он проклял меня уже не один раз, что нетрудно было понять по изредка бросаемым на меня злым взглядам. Так мы и сидели, пока из-за штабеля досок неожиданно не вынырнул бригадир. Увидев нас, он злорадно оскалился и закричал: — Тут они!

Дикки при его виде совсем перестал есть. Опустив руки, он обреченно смотрел на медленно подходящих к нам трех человек. Вернее сказать, трех бандитов. Одежда темных тонов. Брюки, заправленные в сапоги. Длиннополые сюртуки. Шляпы. Остановившись в двух метрах от нас, троица замерла, разглядывая нас с Дикки. Я встал и в свою очередь стал разглядывать пришедших. Старший из них, стоящий впереди, бандит имел лицо ожившего скелета. Образ подчеркивали глубоко посаженные глаза, впалые щеки, большие залысины и маленький, почти безгубый рот. Правда, при всей своей резко отталкивающей внешности имел жилистую и мускулистую фигуру бойца. Один из двух бандитов, стоящих за его спиной, был типичным образчиком телохранителя. Большой рост, широкие плечи и грудь, а бицепсы просто распирали рукава. По всему было видно, что он большой любитель помахать кулаками, зато на другого бандита, худого и длинного, я бы и цента не поставил, как на кулачного бойца. Если верзила, рядом с ним, стоял неподвижно, как вросшая в землю скала, то этот переминался с ноги на ногу, а его взгляд, как и руки постоянно находились в движении. Грязные пальцы ни секунды не оставались на месте, без надобности, трогая то большие роговые пуговицы, то, сминали лацканы сюртука. Мерзкая, противная личность. Такого как увидишь, сразу бить хочется.

— Ты зачем, парень, нашего парня и бригадира обидел?

"С подходцем, сволочь. Решил в справедливого поиграть. Ну что ж, играть, так играть".

— Так я чего? Я ему говорю, минутку передохну! А он мне: Убирайся! Ты уволен! Вот я и погорячился, сэр. Не хотел! Честное слово, не хотел! Оно само как-то получилось!

— Мне почему-то кажется, что ты сейчас надо мной смеешься. Так, кажется или смеешься?

— Кажется! Ей богу, кажется! Чтобы я…. Да ни в жисть!

Бандит, похожий на скелета, некоторое время пристально смотрел на меня, потом вдруг неожиданно спросил: — У тебя какой-то странный акцент. Откуда ты?

Я тут же ответил: — Из России.

— Это где Франция?

— Почти рядом.

— Ненавижу лягушатников.

Я неопределенно пожал плечами.

— Ты какой-то не такой, как все. Непуганый. А с другой стороны, из своей России сюда убежал. Значит, страх в тебе должен быть. Хм! Ты недавно приехал?

Я задумался, не зная, что сказать.

— Давно уже. Точно не скажу.

— А до Нью-Йорка где был?

— На Западе.

Теперь он задумался.

— И что мне теперь с тобой делать?

— Ничего не надо делать. Вы меня лучше к себе возьмите.

Еще до этой беседы, больше похожей на допрос, я решил, что это будет наилучший выход из положения. Сыграть под дурачка, тем самым отвлечь все внимание на себя, отодвинув на задний план Дикки. А уж там по обстоятельствам. Драться, бежать или еще как. Но бандитский босс оказался далеко не дурак, что настораживало и интриговало. Они явно приехали разобраться со мной, потому что оставлять все в таком виде — плохой пример для подражания. А вместо этого он затеял разговор-допрос. К чему все это? Похоже, я ему интересен. Но в чем этот интерес? Некоторое время мы прощупывали друг друга взглядами, пока не раздался голос нервного типа: — Сержант, он же борзый. Может ему укоротку дать?

"Кличка странная. Сержант. Похоже, служил в армии".

Тот сделал вид, что не обратил внимания на слова своего подручного, но по выражению лица было видно, что он, наконец-то, пришел к определенному решению: — К нам, говоришь, хочешь?

— Ага.

При этом я постарался придать себе простецкий вид.

— Ну, что ж. Можно. Но как при приеме на любую работу, надо пройти испытание. Хочешь пройти испытание?

— Я здоровый. Сила есть.

— Здоровый, говоришь? Быка уложишь?

Тут пришло время мне чесать в затылке.

— Быка? Ну, не знаю. Вот этого быка, — тут я ткнул пальцем в здоровяка, — положу. А вот насчет настоящего…

После моих слов бандиты заржали в голос. Особенно старался Нож. Он сгибался почти пополам от хохота. Отсмеявшись, Сержант сказал: — Его я и имел в виду. Мы его Быком кличем.

Громила, не говоря ни слова, тут же выдвинулся вперед, демонстративно засучивая рукава. Стал передо мной, расправил плечи. Его руки были, что лапы у медведя. Я уже ожидал сигнала к началу схватки, как Сержант дал отбой: — Бык — отставить! Нож, ты хотел дать ему укоротку? Давай!

Видно Сержант сумел каким-то образом заметить, что я настроен на эту схватку. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Если он воевал, тем более, что дослужился до звания сержанта, он должен был видеть бойца «изнутри» в момент опасности. Бык, не слова не говоря, тут же вернулся на свое место. Дерганый бандит, скривив презрительно губы, вышел вперед, стал на его место. Скосив глаза на главаря, спросил: — Как?

— Как получится.

Нож кивнул, затем бросил на меня оценивающий взгляд, после чего, сплюнув мне под ноги, процедил сквозь зубы: — Давай деревенщина, нападай.

В следующую секунду в его руке сверкнул нож. Кто-то из грузчиков, толпившихся поодаль, не выдержал: — Господи! Он же его…

Послышался звук оплеухи, и взволнованный голос замолк на середине фразы. Я посмотрел в сторону Сержанта. Встретившись глазами, наткнулся на холодно-изучающий взгляд.

"Все еще изучаешь? Ну-ну, изучай. Дальше, еще не то будет".

Глядя в глаза главарю, я спросил его: — Как?

Тот криво усмехнулся, повторившись: — Как получиться.

Ножу наш короткий диалог не понравился, что выразилось в следующих словах, обращенных ко мне: — Ты сам, гад, напросился.

— Жалко, а я думал, мы с тобой подружимся, Ножик.

Коротко хохотнул здоровяк. Скривил губы то ли в презрительной, то ли в глумливой усмешке Сержант. Нож зло ощерился, выставив на обозрение желтые зубы, чередующиеся с черными гнилыми пеньками. Правую щеку передернуло судорогой.

"Завелся. Очень хорошо. Будем работать".

Тело привычно приняло боевую стойку. Бандит, разъяренный не на шутку, не стал тратить время на уловки, а просто кинулся на меня. Его действия, были не движениями бойца, а обычного уличного хулигана. В следующую секунду я взял на излом его кисть, резко вывернув ее. Взвыв, он выпустил нож. Оттолкнув бандита, нанес ему прямой и резкий удар ногой в живот. Ножа согнуло пополам. Теперь он был мой полностью. Удар снизу в челюсть распрямил его, но последовавший удар в печень, свернул его обратно до позы человеческого зародыша. После чего он рухнул на землю, утробно воя. В другой ситуации я бы прикончил его, но сейчас этого делать было нельзя. Выражение необузданной ярости, которое надел на себя специально для окружающих, согласно роли заводного, но отходчивого парня, начало сползать. Некоторое время делал вид, что прихожу в себя. Тяжело дыша, я словно бы с недоумением смотрел на корчащееся, на земле, тело. Потом обвел глазами окружающих. Потом, постарался припустить растерянности в голос, сказал: — Он сам напросился.

Сержант некоторое время смотрел на тело Ножа, потом развернулся ко мне: — Тебя как зовут?

После некоторой заминки, я сказал: — Джон.

— Просто Джон и все?

Я вспомнил, как меня прозвали зэки в тюрьме: — Джон Непомнящий родства.

После моих слов Сержант только что на месте не подпрыгнул от возбуждения: — Ты замочил Виста?!

Я допустил ошибку. К сожалению, понял это слишком поздно. Отрицать было бесполезно.

"Если что не так, придется делать ноги".

— Да. Я.

После чего напрягся, готовый к любому исходу, но к моему вящему удивлению сомнения развеял не Сержант, а громила по кличке Бык: — Этот шакал уже давно напрашивался на перо в бок. Так что…

— Бык, забирай этого дохляка и вези к тетке Молли. Пусть ставит его на ноги.

Громила без напряга вскинул себе на плечо Ножа, после чего двинулся в проход между штабелями досок.

— А ты, — Сержант повернулся ко мне, — пойдешь со мной. У меня к тебе разговор есть.

— Хорошо. Эй, Дикки! Я буду вечером. И не забудь у бригадира забрать мои деньги!

Это было сказано не столько для Дикки, сколько для бригадира, понуро стоявшего у штабеля с досками. Вид у него был, как у только что наложившего в штаны человека. А может, так оно и было.

Некоторое время мы шли молча. Я смотрел по сторонам, все еще играя под простачка. Нетрудно было заметить, что скелетообразного человека, идущего рядом со мной, знают почти все, кто встречался нам по дороге. Если на меня бросали любопытные взгляды, то с ним здоровались, с подчеркнутым уважением, а он отвечал только некоторым, небрежным кивком головы. Из его поведения нетрудно было сделать вывод, что Сержант одна из крупных шишек в банде Мясника. Не успели мы выйти за ворота порта, как он неожиданно спросил: — Ты выступал в своей России на ринге?

Вопрос меня озадачил, некоторое время я обдумывал ответ, затем сказал: — Можно сказать и так.

Мой ответ Сержанту не понравился. Рот скривился в злой ухмылке: — Не крути, парень. Отвечай, как есть.

— Выступал.

Я занимался боксом до армии, потом когда служил. Выступал за округ, получал призовые места, но дальше не пошел, хотя мне пророчили неплохое будущее в этом виде спорта.

— Хм. И видно неплохо, раз сумел отделать Боксера Джима. Тот в свое время даже пробовал выступать в классе профессионалов. Правда, далеко не пошел. Слабоват в коленках оказался, да и пил много. Я тебе, что хотел сказать, парень. Нам нужен боец для выступлений на арене. До этого у нас выступал Джимми, которого ты сегодня побил. Но он все чаще прикладывается к бутылке. Да и приелся он публике. Мы иногда приглашаем бойцов со стороны, но наемники частенько влетают нам в копейку. Ты нам подойдешь. Возражений не принимаю. При другом раскладе ты бы сейчас рыб кормил. Надеюсь это тебе понятно?!

— Еще бы не понять!

— А ты чего не удрал? Время у тебя было.

Я замялся. Незачем было цеплять к себе Дикки. Похоже на то, что наши пути с ним разошлись.

— Ладно. Не хочешь, не говори. Я и так узнаю. Мне положено знать слабые места своих людей. И чем их больше этих мест, тем лучше. Легче манипулировать.

ГЛАВА 3

Город, в те годы, полностью отвечал словам преподобного Тэлмеджа, известного проповедника, который назвал его "современной Гоморрой". Еще он так сказал о Нью-Йорке в своем выступлении в Бруклинской церкви: "Город, став прибежищем для убийц, проституток и аферистов, умирает на наших глазах, корчась в развалинах и вывалявшись в мусорных свалках, помоях и конском навозе".

Крысиные бега, игорные притоны, китайские опиумные курильни, кварталы красных фонарей, салуны и бары, где продавали суррогат виски по десять центов за порцию. Все это было неотъемлемой частью Нью-Йорка второй половины девятнадцатого века. Завсегдатаями подобных заведений в основном были карманники, бандиты, убийцы, аферисты, наводнившие город. Десятки банд типа "Адская кухня", "Дом газа" и другие держали в страхе целые районы. В ночное время суток в некоторых районах города человеческая жизнь стоила ровно столько, сколько находили у трупа в карманах. Чтобы выжить на улицах Нью-Йорка, нужно было иметь жесткость, хладнокровие и полное безразличие к своей и чужой жизням, так как здесь жили, придерживаясь только одного правила: "каждый сам за себя".

* * *

Мне сняли комнату в квартале от клуба Мясника, где мне предстояло выступать. Темная комнатушка с грязным, мутным окном. Койка, шкаф и умывальник — это все, что составляло меблировку этой дыры, впрочем, ничего другого в нее бы и не влезло. Единственное, что меня хоть немного радовало, за эту дыру мне не приходилось платить. Три раза в неделю я тренировался, а по субботам выступал на арене. Сначала была заранее объявленная схватка с кем-нибудь из боксеров или борцов, уже заработавших себе имя выступлениями на арене. Потом минут через двадцать приглашали всех желающих померяться силами с победителем. Приз выигравшему схватку — пятьдесят долларов. К моему удивлению любителей помахать кулаками находилось немало. К последним, в своем большинстве, относились матросы с кораблей. Дрались они жестко, применяя весь набор запрещенных приемов, которые только мог придумать человек в ущерб своему ближнему. Драться приходилось в полную силу, стараясь вырубить противника в первые минуты и с максимальным уроном. К этому выводу я пришел, когда во время одного из моих выступлений, на арену вылез здоровенный матрос. До этого момента я старался ублажать публику, растягивая поединки. Но в этот раз все пошло по-другому. После того как матрос второй раз оказался на полу, а свист, крики и грязные шуточки достигли апогея, тот озверел окончательно. Выхватив из кармана нож, бросился на меня. Единственное, что тогда спасло меня, то это слепое бешенство быка, с которым он бросился на меня. Уйдя от удара, я подсечкой сбил его с ног. Потом, с силой ударил ногой в висок и услышал, как хрустнула кость.

За каждый такой вечер я получал двадцать пять долларов. В дни, свободные от тренировок и выступлений работал в кабаке, принадлежавшем Мяснику, охранником и вышибалой. Кабак представлял собой смесь бара и танцевальной площадки. Столиков, как таковых не было. Вдоль двух стен стояли длинные скамьи, а пили у стойки. Представлял он собой, если можно так сказать, дешевую пышность. Бумазейные занавеси, грубая лепнина и вперемешку развешанные по стенам картины и литографии на фривольные и морские темы. Назывался он одиозно "Путеводная звезда", а ниже на огромных железных крюках перед входом болталась вывеска "Большие вечерние танцы". Женщин у нас пускали бесплатно, а вот мужчинам приходилось платить за право потанцевать и выпить — двадцать пять центов. Днем в заведении было относительно тихо и спокойно, но ближе к ночи посетители напиваясь, становились все более дикими и неуправляемыми. Танцы под музыку писклявой скрипки, бухающего контрабаса и дребезжащего пианино были такими же буйными, как и сами танцоры. К началу ночи веселье становилось таким диким, что кабак временами мне начинал напоминать сумасшедший дом. Тут начиналась работа вышибалы. Хотя нас было трое, все здоровые мужики, крепкие на кулак и вооруженные тяжелыми дубинками, но работы хватало на всех и даже с излишком. Наши клиенты, львиную долю которых представляли мастеровые, матросы, иммигранты, воры, сутенеры и их шлюхи, не задумываясь, пускали в ход, как кулаки, так кастеты и ножи. Женщины мало, в чем уступали мужчинам в своих проявлениях злобы и неистовства. Ударить коленом в причинное место мужчине или ткнуть пальцем в глаз сопернице, а потом, схватив за волосы, бить ее лицом о стену — этого сколько хочешь! Хотя, что говорить про шлюх, когда в двух кварталах от нашего кабака было точно такое же заведение, где одной из двух вышибал была женщина. Звали ее Подтяжка Мэг, из-за того, что она носила юбку на подтяжках. Здоровенная, под метр девяносто англичанка, а злая, как клубок разъяренных змей. После того как хорошенько изобьет нарушителя дубинкой, она хватала его за ухо зубами и таким образом волокла гуляку до дверей, под неистовый хохот и улюлюканье клиентов. Как мне говорили, что иногда, когда жертва пыталась вырваться или оказать сопротивление, ухо оставалось в ее зубах.

К трем часам утра, когда заведение закрывалось, начиналась завершающая часть нашей работы, заключавшаяся в выкидывании последних гуляк из заведения, затем в вытаскивании вконец упившихся на улицу, предварительно очистив их карманы. Закончив, мы становились у стойки и делили добычу. Затем кто-нибудь из барменов доставал бутылку и пускал ее по кругу, после чего мы начинали расходиться по домам. Выходя на улицу, я всегда стоял несколько минут на свежем воздухе, наслаждаясь ночной тишиной и покоем после сцен разгула и буйного веселья. Мне нравились эти минуты, приносившие в душу спокойствие и умиротворенность. Они стали для меня своеобразным ритуалом, даже в те дни, когда было холодно и сыро или шел проливной дождь. Идя домой, я привычно оглядывался по сторонам, держа наготове револьвер, лежащий в кармане сюртука. Шансы быть ограбленным и убитым были достаточно реальны, особенно в районах, где проживали бедняки. Где жил я. Живя на человеческой помойке уже четвертый месяц, я стал уставать от грубости и жестокости окружающих меня людей, от неустроенности быта. Этот суррогат жизни был не для меня. И это был не гонор человека двадцать первого века с высокими запросами, а простое понимание ситуации: подобная жизнь и работа могли удовлетворить только громилу со здоровыми кулаками и куриными мозгами. Приглядываясь к местной жизни и людям, я искал любую возможность подняться наверх, но даже не смог стать равноправным членом банды, так как был "человеком со стороны", не имевший ни преступлений за своей спиной, ни знакомых уголовных авторитетов. Просто кулачным бойцом, которого пригласили за деньги выступать на потеху публике. Не больше и не меньше. Если меня покалечат в одной из схваток, то просто вышвырнут на улицу и возьмут другого. Попыткам вырваться из человеческого болота мешало плохое знание внутренних хитросплетений местной жизни, а также отсутствие связей и денег. Всю свою прошлую жизнь я был солдатом, исполнителем. Мог быстро оценить или проанализировать сложившуюся на месте ситуацию, проявить инициативу в ходе операции, но это был мой предел. Анализ и разработка самих операций, поиск наилучших вариантов никогда не были моей работой. Так же как психология людей, использование их слабостей, что давало возможность ими манипулировать, создавая тем самым для себя благоприятные ситуации и возможности. Единственное, в чем мне повезло, то это в том, что в прошлой жизни работал в условиях, сходных с местной жизнью. Мне даже не пришлось переиначивать свой основной принцип, которым я руководствовался в моей бывшей работе: "Не оставлять врагу ни шанса!".

Искать наиболее быстрый выход из жизненного тупика, в котором я оказался, меня заставляла моя работа, то чем я зарабатывал себе на жизнь. Схватки на арене и работа вышибалы. Если на арене противник у меня был перед глазами, то в кабаке, пьяный или одурманенный клиент мог запросто ударить ножом в спину или проломить голову, как моему предшественнику, чье место я занял. Ему разбили голову кистенем, когда тот вышел подышать свежим воздухом. Убийцу так и не нашли. Предполагали, что это был один из буйных клиентов, который был выброшен им из кабака. Я даже пытался использовать свои знания и возможности, как человека будущего, но, к сожалению, они были настолько специфичны, что не представляли никакого практического применения в этом времени.

Здесь никому были не нужны мои исчерпывающие знания о марках и тактических свойствах оружия будущего, как и мастерское вождение техники, от мотоцикла до вертолета. Единственное, что осталось при мне и не только не потеряло своей ценности, а еще больше набрало вес, то это искусство убивать человека.

Попытки вытащить из своей памяти исторические факты, знание которых сделало меня ценным для науки и техники этого времени, натыкались на общие знания, имевшие довольно расплывчатый характер. Я знал, что был Генри Форд, изобретатель автомобиля. Но это все, что я знал о нем. Я не знал ни даты, ни места его рождения. Ни где он жил потом, когда ему пришла идея создания автомобиля. Я также знал, что на Аляске, которую два года тому назад купила Америка, нашли золото и алмазы, но где их искать — не знал. То же самое касалось моих знаний о различных событиях и находках в России. Они были отрывочными и бессистемными, почерпнутыми не из академических изданий с четким перечислением дат, событий и имен, а по большей части из художественной литературы. Поэтому даже то, что я знал, представлялось весьма сомнительным знанием. Оставалось только терпеливо ждать и надеяться на удачу. И она пришла, правда, в странном виде, в образе одноногого попрошайки. Все началось со случайно подслушанного обрывка разговора, одноногого нищего с уличным проповедником.

— … нельзя жить во грехе, предаваясь блуду и пьянству, сын мой.

На что нищий, с отрезанной по колено левой ногой и в наброшенной на плечи голубой шинели северян, ответил: — А на фига мне такая жизнь, где нет баб и виски! Оставь ее себе, божий угодник!

Услышанный ответ мне понравился и я решил, что когда буду возвращаться, после выступления на арене, обязательно дам безногому доллар. Уже отдаляясь, я успел услышать продолжение разговора.

— Гореть тебе в аду….!

— Думаешь испугать меня адом?! Не надейся! Я уже живу в аду, кочерыжка чертова!!

Его слова говорили о силе духа и неукротимом характере.

"Настоящий боец!".

Возвращаясь обратно, я остановился рядом с ним. Некоторое время мы мерили друг друга взглядами, пока тот не разозлился: — За показ деньги беру! Кидай доллар и смотри, нет — проваливай!

Я кинул в кепи военного образца монету, продолжая стоять. Он посмотрел на меня более внимательно: — Ты от меня что-то хочешь?

Ничего конкретного от него я не хотел, может быть, только выговориться. Или просто поговорить с человеком, в котором чувствовалась внутренняя сила, несмотря на его незавидное положение.

— Воевал? — я кивнул на шинель.

— Прошел всю Гражданскую и только один раз был легко ранен. А вот на Мексиканской границе получил вот это, — он похлопал ладонью по обрубку ноги. — Теперь приходиться сидеть здесь и клянчить милостыню.

— А что пенсии по инвалидности не получаешь?

— Ты как-то странно говоришь, парень. Слова какие-то ученые. Впрочем, какая разница! Государство за потерю ноги заплатило мне сто девяносто восемь долларов и выкинуло на помойку. Вот такая мне благодарность за восемь лет службы!

— А что на Мексиканской границе делал?

— Бандитов ловил. С индейцами воевал. Почти три года. Есть что вспомнить!

При этих словах его глаза загорелись, лицо преобразилось, помолодело, и я вдруг понял, что этому обросшему щетиной с опухшим лицом мужчине, никак не больше тридцати пяти лет. Тема Мексиканской границы меня не сильно увлекала, но рейнджеры как род войск мне был интересен. Из рассказа Джеймса Богарта, так назвал себя ветеран, я понял, что рейнджеры, это был тот тип бойцов, который и был мне нужен. Не теряющие головы в опасных ситуациях, умеющие обращаться с оружием, а главное знающие, что такое дисциплина. Я уже думал о подобных людях, но как их найти и сделать из них единую команду, не знал, а тут Джеймс возьми и скажи: — Знаешь, парень, ты мне понравился. Давай я тебя познакомлю с моими парнями. В свое время мы воевали вместе в одной роте на Мексиканской границе. Нас тут двенадцать человек. Своего рода братство по оружию. Ты я вижу чужой в этом городе, как и мы. Может быть, если найдем общий язык, мы сможем держаться вместе. Через несколько дней встреча состоялась. Пришло шестеро. Крепкие, сильные, неудовлетворенные своим нынешним положением, эти парни были сплочены и способны на многое, лишь бы нашелся человек сумевший повести их за собой. Наш разговор стал своего рода разведкой боем. Беседуя, мы одновременно прощупывали друг друга, пытаясь понять, кто чего стоит. Судя по тому, что мы договорились о новой встрече, я не разочаровал их, впрочем, как и они меня.

Банды, делившие город, представляли собой дикую, своенравную и жестокую вольницу, а границы их владений были расплывчатыми и неопределенными.

Стоило только в пределах подобной границы появиться заведению, вроде лавки или бара, как тут же появлялись сборщики дани от соперничающих банд. Затем следовали выяснения отношений, начиная от мелких стычек и доходя иной раз до настоящих войн, длящихся неделями, со строительством баррикад на улицах и применением огнестрельного оружия. На время подобных военных действий организовывались, так называемые штабы, где заседали главари со своими подручными. Обычно штабы располагались в задних комнатах лавок или магазинов, владельцами которых часто являлись сами главари. Обычные проблемы, главари банд, также делал и Мясник, разрешались в облюбованном кабаке, в кругу ближайших подручных. Там они все вместе надирались, попутно решая назревшие проблемы своей криминальной империи. Свидетелем пары подобных собраний был и я. Вначале я только удивлялся простоте и безалаберности подобных сборищ, потом понял, что это просто банда — сборище головорезов, но никак не вооруженная группировка наших дней, имеющую свою иерархию и четкую структуру. К тому же для главарей это был своеобразный способ играть в демократию, показывая всем, как прост и доступен для народа их лидер. Не забывал Мясник также поддерживать боевой дух бандитов, бросая в толпу воинственные лозунги, типа: — Пора бы дать по паре хороших пинков Ирландцу и Дикому Джиму Мортону! — на что толпа бандитов в ответ ревела в пьяном азарте: — Мы их в бараний рог скрутим! Только прикажи!

Но это были только слова. Уже почти полтора года между бандой Мясника и его ближайшими соседями Ирландцем и Диким Джимом Мортоном не было серьезных конфликтов. Из подслушанных разговоров я узнал, что некоторые приближенные Мясника винят его в трусости, дескать, разжирел, сидя на одном месте и теперь боится потерять то, что имеет, но мне казалось, что он не так прост, как кажется, просто выжидает подходящего момента. И я решил создать для него этот момент. Именно он должен стать моей ступенькой наверх. План был простым и ясным. Убрать главаря одной из группировок. Главари банд в то время еще не научились прятаться от всего мира в личных апартаментах, отделенные от всего мира пуленепробиваемыми стеклами и армиями телохранителей, поэтому вычислить их не представлялось сложной задачей. Я рассудил так: смерть главаря принесет сумятицу и раздоры, а с ней борьбу за власть. Нам только и останется, выждав время, предложить свои услуги одной из враждующих сторон, потребовав в качестве награды за помощь кусок территории. Судя по тому, что я видел и слышал, подобный план был вполне в духе этой эпохи. Единственный вопрос, который я сразу не мог решить: ставить Мясника в известность или нет. Потом все же решил: не стоит. Победителей не судят. Не откладывая, я начал собирать информацию. Ирландец Патрик Салливан не сильно отличался от своих подчиненных. Не боялся крови, не чурался предательства и громко смеялся, забивая до смерти поверженного врага ногами, в тоже время он должен был быть более жесток, силен и хитер, чем обычный бандит. У Ирландца также был телохранитель. Большая двухметровая жирная свинья по имени Кабан Донни. Насколько я мог судить, из Кабана был такой же телохранитель, как из обычного кабана.

"И визжать они будут одинаково, когда их будут резать, — подвел я итог профессионализму телохранителя.

Как не легко было наблюдать за передвижениями Ирландца, все это потребовало намного больше времени, если бы у меня к этому времени не появился помощник. Джек Крыса. Он появился в моей жизни совершенно случайно, по непонятной прихоти судьбы. Большинство из посетителей кабака, где я работал вышибалой, пили, снимали шлюху и исчезали в ночи, чтобы больше никогда не появиться и только небольшая часть из них являлись своего рода завсегдатаями. Появлялись, если не каждый день, то пару раз в неделю обязательно. Одним из таких посетителей был Джек Крыса, невысокий тщедушный человечек с худым и бледным лицом, развлекавший посетителей тем, что за десять центов откусывал голову живой мыши, а за двадцать пять — крысе. Его представления, как и он сам, вызывали у меня только отвращение и брезгливость. Я не предполагал, что мне придется с ним когда-либо общаться, не случись в один из вечеров происшествия, связавшего нас самым странным образом. Трое загулявших мастеровых стали требовать от Джека, чтобы тот съел мышь, которой только что откусил голову, предлагая ему за это доллар. Когда тот наотрез отказался, двое из них схватили его за руки, а третий стал пихать трупик мыши ему в рот. Пьяным посетителям кабака представление понравилось, а вот мне нет. Не долго думая я треснул дубинкой по голове мастерового с мышью в руке так, что тот рухнул без сознания на заплеванный пол. Не успели посетители поднять недовольный крик, как моя дубинка с силой въехала в солнечное сплетение одному из ремесленников, державших Крысу. В следующую секунду тот рухнул на колени, скрюченный болью. Толпа, лишенная спектакля, зашумела. Я думал Крыса, улучив момент, сбежит, но вместо этого, тот сбил растерявшегося мастерового с ног, после чего принялся пинать его подкованными сапогами. Народ снова оживился, принявшись подбадривать его криками. Но Крысе не пришлось долго торжествовать, он был схвачен за шиворот одним из моих коллег и выброшен на улицу. Вслед за ним в темноту вылетела троица пьяных мастеровых. После чего сумасшедшее веселье закружилось с прежней силой. Крысы потом долго не было, я уже думал, что после этого случая, он уже вряд ли явиться, но через неделю он появился снова. Правда, теперь у него из-за голенища сапога торчала рукоять ножа, а в глазах появился странный блеск. Как оказалась, эти перемены в нем не ограничились только этим.

Этой же ночью возвращаясь с работы, я услышал чьи-то негромкие шаги за своей спиной, резко обернулся. За мной шел Крыса. После короткого и странного разговора, я понял, что он считает себя должником по отношению ко мне. Попытка вразумить его ничего не дала, и я решил оставить все как есть. Единственное что я для себя точно выяснил, что с головой у Джека далеко не все ладно. Впрочем, это не мое дело решил я: пусть живет, как считает нужным. Но когда мне понадобилась помощь, я сразу вспомнил о нем. Хотя бы потому, что доверить такое дело я мог доверить только человеку, которого хорошо знал, а таких у меня не водилось. И я не прогадал. Этот маленький невзрачный человечек оказался отличным агентом по наружной слежке. Правда, ему не хватало воображения, но зато он обладал цепкой памятью и был отличным исполнителем, выполняя мои инструкции четко и неукоснительно, вплоть до мельчайших деталей. Когда с помощью Крысы я набрал достаточно информации на Ирландца и выбрал место нападения, я несколько дней изучал планировку места, пути отхода и готовил необходимую маскировку, а затем мне только осталось дождаться подходящего дня для осуществления моего плана. Местом покушения должен был стать отдельный кабинет ресторана под названием "Последний приют", который главарь ирландской группировки регулярно посещал два раза в месяц. Если судить по итогам двух раз, Ирландец в течение двух — трех часов будет ужинать, в компании с кем-нибудь из ближайших подручных, а затем, ближе к полуночи закажет девочек. За ужином Ирландец здорово надирался со своим собутыльником, что давало мне шанс убрать их быстро и без шума. К тому же имея за спиной большой опыт в подобных делах и специфическую подготовку, я вполне мог рассчитывать на подобный успех. После недели ожидания Крыса, наконец, принес мне весть — главарь со своим ближайшим помощником занял кабинет в "Последнем приюте". Услышав, что его собутыльником будет Зуб Майкл, первый претендент на «трон» после смерти Ирландца, я мог только порадоваться такому удачному стечению обстоятельств.

Жирная свинья по имени Кабан Донни даже не смогла взвизгнуть, когда широкое лезвие ножа перерезало ему горло. Укладывать эту тушу на пол помог мне Джек Крыса, который самым наглым образом увязался со мной. После попытки его отослать, я решил, дальше разговаривать — время терять, а будет мешаться под ногами — просто убью. Шепнув ему: — Остаешься здесь — там сам разберусь, — я уже сомневался в действенности своих слов, как он мне вдруг кивнул головой в знак согласия. Откинув плотную штору, я вошел в кабинет. Взгляды двух мужчин излучали довольство жизнью. Не знаю за кого они меня приняли, но ни один, ни другой не выказали ни малейшей тревоги до того момента, пока нож не ушел почти по самую рукоятку в горло Зуба. Только тогда стул Ирландца отлетел в сторону, а он сам вскочил на ноги. Его решимость и смелость делали ему честь, но кидаться на незнакомого человека с кулаками, да еще в пьяном виде… Его размашистый удар пришелся в пустоту, зато мой кулак выбил на какое-то мгновение из Ирландца сознание и воздух. В следующий миг я оказался за его спиной. Резкий рывок, хруст шейных позвонков, судорожная конвульсия. Вместе с движением рук, моя память неожиданно выдала намертво заученные слова — команду: "…резко скрутить голову резким движением рук. Левая толкает затылок от себя, правая тянет подбородок на себя и вверх…". Отпустил руки. Тело Ирландца мешком свалилось на пол. Зуб к этому моменту перестал хрипеть. Тело выгнулось в последний раз дугой, после чего неподвижно замерло. Убедившись, что оба мертвы, я уже начал разворачиваться к выходу, как штора, загораживающая вход, поползла в сторону. Я уже был готов встретить нового врага, как на пороге появилась фигура Крысы. С трудом подавил в себе желание свернуть ему шею. Тот молча оглядел кабинет, после шагнул к трупу Ирландца.

— Куда лезешь, урод! — зашипел я на него. — Нам уходить надо! И как можно быстрее!

— Уходи, Джон. Мне кое-что надо сделать, — его голос был странно — спокойным, без малейшей примеси каких-либо чувств.

— Что ты тут забыл?

— Подожди меня у черного входа. Если хочешь.

Я посмотрел на нож, торчащий в горле Зуба, потом на неподвижное лицо Крысы и после секундного колебания, буркнул: — Жду десять минут, Джек.

Он появился с раздутой сумкой в руках. Где он ее взял и что в нем лежит я не стал спрашивать, только бросил достаточно выразительный взгляд на Крысу. Ответом мне был пустой, ничего не выражающий взгляд. Выразив свое неудовольствие тем, что плюнул ему под ноги, после чего развернулся и шагнул в темноту узкой и грязной улочки.

Когда наемный экипаж скрылся за углом, мы обошли дом, где на втором этаже жил Мясник, и зашли с черного хода. Дверь никогда не запиралась, но за ней незваного гостя ждал сюрприз в виде парочки головорезов. Но мы были свои, поэтому нас пустили без лишних вопросов. Только я успел добраться до середины лестницы, как Джек Крыса, идущий за мной, схватил меня за руку и остановил. Я уже занес руку, чтобы отвесить ему затрещину, как он сказал, что лежит в кофре. Будничным, спокойным тоном. Я замер, глядя ему в глаза, одновременно пытаясь понять, что это: правда или просто шутка сумасшедшего. Его глаза были пусты и холодны.

"Не шутит. И этот кофр…. Блин!".

На что я привычен к различным видам человеческой агрессии, в чем бы она не выражалась, но глаза маньяка для меня были нечто новое. Даже мурашки пробежали по спине. Если до этого я был напряжен, то сейчас был взведен не хуже часовой пружины.

— Иди вперед, Крыса. Я за тобой.

Ни слова не говоря, тот пошел вверх по лестнице, а уже за ним следом двинулся я.

Кабинет Мясника отражал суть своего хозяина. Заставленный грубой мебелью, он являл собой тяжеловесный, с грубой резьбою, набор из нескольких предметов: письменного стола, массивного бюро, такого же буфета и двух стульев. Во всем этом было много веса, но очень мало изящества. Не успел я перешагнуть порог, как меня встретили два взгляда. Мясника — настороженно — любопытный и Быка Сэма, стоявшего у кресла хозяина, — цепко — внимательный. Если Мясник продолжал сверлить взглядом незваных гостей, решившись потревожить его в столь поздний час, то Бык, очевидно, решив, что мы не представляем опасности, снова вернул себе сонный и ленивый вид. Мясник, откинувшись на спинку стула и положив руки на край стола, неожиданно напомнил мне гориллу, своей широкой грудью и длинными мускулистыми руками, поросшими черным жестким волосом. Он уже начал недовольно морщиться, когда я сделал знак Крысе открыть кофр. Он поставил его на стол, открыл, и достал из него человеческую голову. Он это сделал так же, как доставал изо рта откусанные мышиные или крысиные головы. Без малейшего намека на чувства. Даже я, зная, что нам предстоит увидеть, не смог сдержать чувства отвращения. Бык, мгновенно утратив свой сонный вид, широко раскрыл глаза, уставившись на голову Ирландца. Наиболее сильно отреагировал на голову Мясник. Он с такой силой подался всем телом назад, что тяжелые ножки стула глухо заскрежетали по полу. На его лице был написан откровенный страх. Он смотрел на голову, не отрывая глаз до тех пор, пока Бык Сэм не нарушил тишину: — А кто в кофре, кроме Ирландца?

Я бросил взгляд на Крысу. Его работа, пусть он и отвечает. Тот понял мой взгляд правильно. Аккуратно опустив голову в кофр, ответил: — Зуб Майкл. Голова Кабана Донни не влезла.

Я очередной раз поразился холодному равнодушию в его голосе. Сэм тоже особого волнения по поводу отрезанных голов не показывал, зато у Мясника был такой вид, словно его сейчас удар хватит.

— Ты… зачем мне это принес?

— Мясник, ты же сам говорил неоднократно, что будь у тебя хоть малейшая возможность, оттяпал бы у Ирландца или Дикого Джима кусок территории. Теперь у тебя такая возможность есть.

— Ты идиот! — Мясник изменился в лице и побагровел. — Ты что урод, не понимаешь, это война! Мы не готовы! Если они…

— Тебе что этого мало? — я кивнул в сторону кофра. — Пока они поймут, что к чему, пока будут выяснять между собой отношения пройдут сутки, а то двое. За это время ты можешь спокойно собрать людей и сделать все необходимые приготовления.

— Кто ты такой чтобы давать мне советы?! Ты, крыса вонючая!! Да тебя убить мало за то, что ты сделал!! Я тебе самому голову отрежу, тварь!!

Честно говоря, я несколько растерялся, так как никак не ожидал я подобного расклада. Мясник, похоже, праздновал труса. А я то думал…

"Опять не на ту дорогу свернул. Думал как лучше, а получилось как всегда. Надо убирать этих двоих и мотать из города".

Бросил быстрый взгляд на Быка. Странно…. Тот должен был уже среагировать на создавшуюся ситуацию как на угрозу своему боссу, выхватив оружие, а он вместо этого стоит, увалень деревенский, как ни в чем не бывало, только что в носу не ковыряет.

Я уже был готов выхватить револьвер из-за пояса, как краем глаза ухватил молниеносное движение Быка. Мы выхватили оружие одновременно, но что произошло дальше, заставило меня широко раскрыть глаза и замереть с револьвером в руках. Нож в руке Быка появился словно неоткуда. Клинок, тускло сверкнул при свете свечей и почти весь погрузился в грудь Мясника. Дернувшись, тело бывшего главаря завалившись на бок, замерло на секунду, затем, скользнув вниз, тяжело плюхнулось на пол. Бык осторожно, не делая лишних движений, развернулся ко мне своим массивным телом.

— И как это понимать? — я махнул стволом револьвера в сторону трупа.

— Не тот стал наш Мясник. Раньше боец был, а теперь… — Бык скривил губы в брезгливой усмешке. — Душою сгнил.

Я уже был удивлен подобным поворотом, но сказанные слова, так не подходящие к образу тупого громилы, меня добили окончательно. Я с трудом верил тому, что видел своими глазами.

— Не понимаю. Объясни.

Бандит почесал в затылке.

— Мясник только делал вид, что он крутой, но это не так. Ожирел он. Две мясных лавки. Свой кабак. Ему и так было хорошо. А для дел у него Сержант есть. Разобраться с ирлашками или итальяшками. Сержант. Выбить долги. Опять Сержант. Тот за него все делает, а Мясник не доволен. Дескать, я главный. Почему Сержанту парни уважение больше показывают, а не ему? Так дело до подозрений дошло. Решил, что Сержант под него копает. А тот тоже не дурак, понимает к чему все идет. Сорваться, что тот, что другой, могли в любой момент. А начнись резня, тут нам и амба! Или Ирландец, или Джим Мортон, — он снова почесал в затылке. — Ну, как теперь тебе понятно?

— Так ты за Сержанта?

— Вроде того, — немного подумал, добавил. — За ним парни пойдут. Из него хороший главарь выйдет.

— Хорошо, придет Сержант, — начал рассуждать я. — Посмотрит на труп и скажет: спасибо, ребята. А завтра соберет парней, покажет на нас пальцем и скажет: вот эти гады убили нашего главаря. Мочите их!

— Может. Сержант, он такой, через любого переступит. Надо будет, по нашим трупам пройдет. Но тут у тебя есть то, что может его заинтересовать. Этот кофр. Он уже давно подбивал Мясника к войне с Ирландцем, а тут такой подарок. Вот он точно воспользуется ситуацией. Слово даю!

Я задумался. Мир, в который я попал, до этого казавшийся простым и понятным, в одно мгновение стал непостижимым и запутанным, и все потому, что люди, оказались совсем не такими простыми, какими их себе представлял. Взять хотя бы Быка. Думал тупой громила, а тот вдруг берет и начинает мыслить и логически рассуждать! А Крыса? Думал человек с сумасшедшинкой в голове, а он оказывается маньяк, сдвинутый на отделении головы от тела. Интересно, что преподнесет мне Сержант?

— Хорошо. Ты знаешь, где сейчас можно найти Сержанта?

— Знаю. Сейчас человека пошлю.

У Сержанта так же, как и у Мясника вытянулось лицо при виде содержимого кофра, но его изумление, по крайней мере, не перешло в дикий страх пополам с яростью, как у Мясника. Некоторое время он вглядывался в голову Ирландца, а потом посыпались вопросы.

По мере того как он уяснял для себя обстоятельства происшедшего, постепенно начала исчезать его настороженность.

Затем с видом глубокой задумчивости опустился на стул и, судя по отсутствующему выражению лица, стал напряженно размышлять. Очнувшись и увидев, что мы все за ним наблюдаем, зло рявкнул: — Чего уставились?! Кашу заварили, так давайте расхлебывать! Живо думайте, как выкручиваться будем!

Начали перебирать всевозможные варианты, это продолжалось до тех пор, пока Крыса сидевший на корточках у двери, не спросил: — Можно я Мяснику голову отрежу?

Я показал ему кулак, а вот Сержант до этого сидевший неподвижно, неожиданно вскинул голову, а затем ударил кулаком по столу, привлекая наше внимание: — А это мысль! Все увидят что у Мясника, как и у Ирландца отрезана голова. И что подумают? Что это сделал кто-то со стороны! А кто он? Тут даже самый тупой громила ткнет пальцем в сторону Дикого Джима Мортона! Как вам идея? Так мы отвлечем от себя подозрение! Правда, и причину войны с ирлашками не объяснишь, но когда начнется заваруха — кто будет в этом во всем разбираться! Крыса принимайся за дело! Сэм! Головы утопить! Сейчас же!

Не успела за Быком закрыться дверь, как тут же последовал вопрос, уже адресованный мне: — Как ты думаешь, что будет делать Дикий Джим, а Джонни?

— Объявит военное положение. Затем поставит всех под ружье, и будет ждать объявления войны.

— Точно. Значит, ближайшие дня три Джим Мортон будет просто сидеть и ждать. А вот мы ждать не будем! Теперь ирландцы…. У них в связке претендентов осталось только двое: Билли Сломанный нос и Лом Мак-Грегори. К сожалению, я только слышал о них, а вот так по делам — не сталкивался. На кого ставить? Ничего не хочешь сказать? — он, как бы в задумчивости, кинул взгляд на меня.

В ответ я постучал по крышке серебряных часов Сержанта, которые тот достал, как только мы сели за решение проблемы. Он тут же щелкнул крышкой, затем встал: — До рассвета — полтора часа. Бык, несколько часов спустя, найдет обезглавленное тело Мясника и оповестит всех о его смерти. Соберем общий сход, а уж там посмотрим, как пойдут наши дела.

Выйдя вместе, мы расстались у входа, разойдясь в разные стороны. За мной тут же затопал Джек Крыса.

"А что с этим делать? Да ничего не делать! У этого ненормального своя жизнь, у меня своя. А вот насчет простоты местных аборигенов я несколько погорячился. Далеко не все простые! Далеко. Нравы у них простые, а вот они сами…".

ГЛАВА 4

Джек Латур с малых лет болтался по морям и океанам. Начав с юнги, дорос до первого помощника капитана, правда, продержался на этой должности только один рейс. Во время плавания забил до смерти юнгу и покалечил матроса, чем едва не подтолкнул команду к бунту. Дело получило широкую огласку. Суд дал ему шесть лет каторги. Если раньше он был просто жестоким человеком, подверженным вспышкам слепой ярости в состоянии сильного опьянения, то после заключения вышел уже законченным убийцей с душой холодной и темной, как дождливая осенняя ночь. И вот сейчас, когда он снова в двух шагах от "капитанской фуражки" какой-то Сержант стал на его пути. Многие становились на пути у Капитана Джека. И где они теперь?! Сейчас он разделается с этим выродком Джоном и займется поганцем Сержантом, которого черти давно заждались в аду. Все произойдет именно так и сейчас! Сомнений, что он зарежет чужака, не было. Он безоружен, он отступает, скоро его спина коснется стены, а там его ножу всласть найдется работы. Вот только почему глаза этого Джона не бегают, почему в них нет ни ярости, ни страха, а только одно… холодное спокойствие?!

* * *

В городе поползли слухи один страшнее другого. Одни говорили о страшном маньяке, собирающем коллекцию из голов, другие — о банде наемных убийц, которые отрезанными головами отчитывались перед заказчиком о сделанной работе, третьи — что таким образом группа честных полицейских решила вершить правосудие над бандитами. Газеты выходили с аршинными заголовками, типа: "Маньяк против банд Нью-Йорка!", "Кто вышел на тропу войну против главарей преступного мира?!", "Необъявленная война преступникам!". Полицейский департамент, как только до него дошли подобные слухи, тут же направил детективов на места преступлений, придав им для безопасности отряд полицейских. По прибытии те смогли найти только замытые пятна крови. Ни тел, ни свидетелей происшедшего, они так и не смогли найти. На все вопросы полиции был только один ответ — угрюмое молчание. Зато все осведомители в один голос утверждали — грядет война банд. Обстановка накалялась не по дням, а по часам. Облавы следовали одна за другой. Полиция, пытаясь показать, что она работает, трясла всех без исключения, хватая и сажая всех тех, на кого падало хоть малейшее подозрение. Районы Мясника и Ирландца теперь патрулировали не только полицейские, но и солдаты, целыми отделениями во главе с сержантом. Криминальный мир залег на дно, но полицейские облавы не прекращались ни днем, ни ночью. Несколько облав прокатилось также по территории Дикого Джима Мортона. Время шло, но никаких результатов полиция так и не смогла предъявить, что дало прессе во всю поиздеваться над ее беспомощностью. Впрочем, политики, зарабатывая себе рейтинг, также старались не отставать от журналистов. Но прошло две недели и газеты переключились на крупную аферу, связанную с облигациями. За ними смолкли политики. С улиц отозвали армейские патрули и усиленные наряды полиции. Жизнь вернулась в свое русло.

Выбор Сержанта пал на вожака Лома Мак-Грегори, в итоге оказавшийся неудачным. Согласившись вести с нами переговоры, претендент на «трон», как оказалось, решил, таким образом, выиграть время. Пока мы ждали его представителей, тот неожиданно напал на штаб-квартиру своего конкурента. После жестокой и кровавой стычки поле боя осталось за Ломом. Нос бежал и теперь где-то скрывался, а Мак-Грегори срочно начал собирать под свои знамена людей. Мы потеряли время и фактор неожиданности, но Сержант решил не менять свои планы и нанести два удара ирландцам: в районе рынка и порта. У нас были все шансы на победу. Неразбериха и разборки в банде покойного Ирландца все еще продолжались, поэтому организованного и сильного отпора мы не ждали, но был еще Дикий Джим Мортон, который мог ударить нам в спину. Вот если бы у нас была договоренность с одним из ирландских главарей…. но, к сожалению, эта возможность была упущена. Значит, война! Мне не приходилось участвовать в бандитских войнах, но наслышан о них я был в достаточной степени. Человеческая жизнь в этот период истории, а это я уже знал не понаслышке, не представляла собой особой ценности, поэтому войны между бандами были предельно жестокими и кровопролитными. Люди шли стенка на стенку, убивая и калеча, друг друга. В ход шли кирпичи, железные прутья, кастеты, ножи, револьверы. Баррикадировались улицы, горели дома. Теперь мне предстояло участвовать в подобном побоище. Возможность получить по голове куском кирпича или кусок металлического прута в живот, прямо скажем, меня не вдохновляла. Наверно поэтому у меня в голове созрел план, который соответствовал моим профессиональным навыкам и пониманию, как надо воевать, а главное, в случае удачи, резко повышал наши шансы на победу.

Все это время я находился неотлучно при Сержанте, входя в состав его штаба. На меня косились, за спиной обсуждали мое непонятное возвышение, но никто не возражал против моего присутствия на совещаниях, по крайней мере, прямо. После очередного сборища, на котором было утверждено время нападения, я дождался, когда все уйдут и Сержант останется один, после чего предложил свой план. Тот выслушал меня, покрутил у виска пальцем, затем сказал: — Умирают только один раз!

Вместе с таким своеобразным напутствием я получил под свое командование трех крепких парней. Отведя в сторону, я изложил им свой план, после чего стал ожидать реакции. Головорезы молчали, опустив глаза. Я их прекрасно понимал, умирать никому не хочется, будь ты хоть самый крутой бандит. Прошло пару минут в молчании, и я уже не знал, что думать, пока бандит по кличке Сиплый не сказал: — Нас в аду так и так ждут, парни!

Эти слова, как не странно, вдохновили бандитов.

— Точно! Чем быстрее туда попадем — тем меньше грехов за нами запишут!

— Ха-ха-ха! Если попадешь первым Сиплый, местечко мне там похолоднее найди!

— Тогда все, парни! — подбил я итог короткого совещания. — Идите, готовьтесь. И никому ни слова. Встретимся через час у бара Мельника.

Выйдя вслед за ними на улицу, я на минуту задержался. Поднял голову. Посмотрел на звезды.

"Странно, почему они не такие яркие и большие, как на Западе? Может из-за того, что смотришь на них, как со дна колодца, — я с неприязнью окинул мрачные, сырые стены из красного кирпича, нависавшие с двух сторон на узкую улочку. — Ладно, лирику отложим на потом, если жив останусь. Сначала дело".

— Крыса, ты здесь?

Тень из подворотни неслышно скользнула в моем направлении. Я до сих пор не знал, почему мозг этого ненормального зациклился на мне, но после убийства Ирландца он практически стал следовать за мной по пятам. Единственный способ отделаться от него — дать какое-нибудь задание. Вчера я дал ему поручение и сегодня рассчитывал получить результат.

— Как дела, Джек?

— Лом сейчас у себя в штабе. Там с ним три или четыре человека. Возле дома, где расположен штаб, засада. Человек пять. Сидят за кустами у соседнего дома, — его голос был сух и бесцветен.

— Молодец, Джек. А Сломанный Нос? Его ты нашел?

— У китайцев, в опиумокурильне. Китаец сказал, что Нос не очнется еще часов восемь.

— Молодец, Джек. Держи пятьдесят долларов. Заплатишь китайцу, если за Носом есть долг. Потом заберешь его и отвезешь ко мне домой. И побудешь с ним, пока я не приду. Иди.

Крыса скользнул обратно в темноту, а я снова поднялся наверх, чтобы забрать любимое орудие производства киллера. Правда, не снайперскую винтовку, а только винчестер.

Собираясь стрелять, с расстояния сорока метров, я сделал ставку не на армейскую винтовку с повышенной точностью стрельбы, а на винчестер с его скорострельностью и емким магазином. Когда я проворачивал подобные операции в будущем, то рассчитывал все до мелочей, а здесь же мог надеяться только на удачу и оружие. К тому же сама сам план был насквозь авантюрен. Поймать бандитского главаря на приманку! Меня в прежней жизни коллеги по работе за слабоумного посчитали бы, расскажи я кому-нибудь из них про подобный план. Зато сейчас, самое то. Просто, грубо, нагло — в духе времени.

В последнее время Лом практически не покидал своего штаба, боясь покушения, поэтому это был единственный способ. Конечно, может, были и другие, но я их просто не видел, да и время поджимало. Его штаб находился на втором этаже двухэтажного дома, в собственной квартире. Внизу находилась бакалейная лавка. Его собственность. Когда Крыса показал мне дом, в котором, как в крепости отсиживался бандит, мне пришла в голову неплохая мысль. Сесть в засаду на крыше дома напротив. Затем выманить главаря ирландцев к окну и…. Пиф-паф и нет злодея! Слабым местом в моем плане была приманка, то есть то, что должно его заставить подойти к окну. Она должна быть естественной, чтобы не вызвать раньше времени подозрений и одновременно иметь притягательную силу, чтобы заставить такого осторожного и подозрительного бандита, как Лом, выглянуть в окно. Ответ пришел, когда я проходил мимо одного питейного заведения под названием "Зеленый дракон". Вывалившись из ресторана, пьяная компания с криками, смехом и веселым женским визгом принялась усаживаться в экипаж. Все на них тут же начали обращать внимание.

"Вот и приманка, — тогда подумал я.

Когда я подошел к месту встречи, экипаж уже ждал меня. На козлах сидел Сиплый, одетый кучером.

— Что делать, парни, знаете, но все-таки напомню. Выедете на начало пятьдесят второй авеню, там, где бар "Старый боцман". Посидите полчаса. Можете кинуть в себя по паре стаканчиков для бодрости. Затем покупаете бутылку, берете шлюх. И едете. К половине одиннадцатого вы должны быть на Честер-стрит, напротив бакалейной лавки. Там разыгрываете пьяный скандал. Вот вам на все пятьдесят долларов. С богом, парни!

За полчаса до начала операции я забрался на крышу. Одетый во все темное, в темной маске, специально изготовленной мною для этого случая, практически я был невидим. Внимательно осмотрел кровлю, затем крыши близлежащих домов, не обнаружив противника, пробежался взглядам по окнам напротив стоящего дома. Пару раз в проемах окон появлялись мужские фигуры, но так быстро исчезали из поля зрения, что я даже не успевал взять их на прицел. Плюнув с досады, я положил винчестер за печной трубой, а сам осторожно подобрался к краю крыши. Рядом с домом Лома горел газовый фонарь, который не столько освещал, сколько сгущал тьму за блеклым кругом света, лежащим под фонарем. Замерев, стал наблюдать, одновременно прислушиваясь к окружающим звукам, за происходящим на улице. Вокруг все было тихо, даже слишком, на мой взгляд. Где-то вдалеке во всю играла музыка, иногда перекрываемая пьяными криками. Вот послышался стук колес. По улице проехал наемный кэб, через какой-то промежуток времени — экипаж. Насколько мог, проследил взглядом их движение. Никто на всем участке пути их не остановил и не проверил.

"Дорога не перекрыта. Значит, мои парни спокойно проедут. Это уже хорошо. А где же засада, о которой говорил Крыса? Вон кусты. Черт! Там темно как у негра в зад…Стоп! Там… кто-то есть! Только сколько их там? Все. Время вышло".

Подобрав винчестер, принялся искать позицию для стрельбы. Перебрав пару мест, я нашел место, дававшее хороший обзор обеих окон квартиры Лома. В них была видна часть стола и стулья расставленные вокруг него. На одном из них сидел бандит и набивал патронами барабан револьвера. Закончив, встал, засунул оружие за пояс и подошел к окну. Затем поднял раму и принялся раскуривать трубку. Я прицелился в него, затем опустил ствол.

"Как на ладони. Был бы это Лом — и делу конец, — с сожалением подумал. — А может, его вообще там нет? Сменил хату! Вот будет полный…!".

Все больше мне мой план начал казаться глупым и бестолковым, рассчитанным на авось. Беспокойство все больше охватывало меня, как вдруг мое ухо уловило нечто похожее на пьяные крики. Прислушался. Шум пьяной компании звучал все громче, вместе с цокотом лошадиных копыт. Приготовиться! Представление началось с пронзительного женского вопля: — Ты куда под юбку лезешь, пьяная рожа?!! А деньги показал?! — след за этим криком раздался звон разбитого стекла и новый крик, на этот раз мужской: — Козел, ты зачем бутылку выбросил, там еще виски оставалось! Кучер, останови! Я ему сейчас морду начищу!

Я не вслушивался в разгоравшийся скандал, отдав полностью все свое внимание освещенным окнам. К окну подошел бандит, которого я уже видел и определил как телохранителя. Высунувшись, он стал всматриваться в полумрак, пытаясь разобрать, что происходит на улице. Следом за ним ко второму окну подошел другой телохранитель с винчестером в руках. Поднял раму второго окна и с интересом стал наблюдать за происходящим. Вдруг неожиданно отпрянул в сторону, освобождая место. Я напрягся. К окну подошли двое мужчин.

"Лом. Точно Лом. А вот второй… Сросшиеся густые брови. Волосы аккуратно расчесаны и блестят. Крыса сказал, что он их каждый день какой-то дрянью смазывает. Вроде медвежьим жиром. Значит, по всему выходит это Цирюльник, его правая рука. Хорошо стоят. Как мишени в тире. Ну, с богом!".

Прицелившись, я послал пулю в голову Лому. Тот, отшатнувшись, с залитым кровью лицом, начал заваливаться, слепо цепляясь руками за подоконник, а Цирюльник, вместо того чтобы спрятаться за стену, зачем-то попытался его поддержать. Зачем он это сделал, не знаю, но за ошибки надо платить. Фигура бандита, четко очерченная светом, сейчас выглядела точь-в-точь как мишень в тире. Осталось только наделать в ней дырок. Грянул выстрел. Не успел я перезарядить винчестер, как в моем поле зрения оказались еще два человека. Один из них кинулся к телам, а другой с винтовкой стал на колено и попытался прикрыть своего напарника, пока тот будет вытаскивать боссов из зоны обстрела. Но стрелок успел сделать только один выстрел, причем выстрелил явно наобум, как получил пулю в лоб. После чего, уже не целясь, я стал посылать в людей, в живых и мертвых, пулю за пулей с такой скоростью, какую только позволял затвор ружья. Я стрелял до тех пор, пока облако порохового дыма, зависнув в воздухе, сократило видимость до минимума. После чего метнулся к другой трубе, спрятавшись за ней, стал пристально вглядываться в окна дома напротив. Пока руки автоматически перезаряжали винчестер, глаза оценивали урон, нанесенный противнику. Три разорванных пулями тела, залитые кровью с ног до головы крови, явно принадлежали мертвецам. Четвертый, телохранитель, похоже, остался в живых. Внизу уже во всю шла стрельба. Опустил взгляд вниз, на улицу. Охрана Лома, до этого отсиживавшаяся в кустах, теперь высыпала и перекрыла улицу. Судя по двум бандитам, лежавшим посредине мостовой, определив меня по вспышкам, ирландцы кинулись к дому, но, неожиданно наткнувшись на огонь Сиплого с парнями, откатились обратно в кусты. Стена серого дыма мешала обеим сторонам прицельно стрелять, но как бы то ни было, стрельба не затихала не на минуту. Лошади дико ржали и били от страха копытами. Испуганные женские вопли и истерический визг, иной раз перекрывали грохот выстрелов. Окинув взглядом создавшуюся ситуацию, я первым делом послал пулю в стрелка, стрелявшего из-за угла дома по моим парням, не успел тот еще выронить винтовку из рук, как я дважды выстрелил в бандитов, которые снова пошли в атаку. Одного из них резко развернуло и бросило на землю. Ирландцы поняли, что попали под двойной огонь и бросились врассыпную. Дорога была расчищена. Увидев это, Сиплый ударил кнутом по рвущимся прочь лошадям: — Пошли, залетные!!

Кони рванули с места и помчались, словно бешеные. Вслед понеслись крики, затем ударил выстрел, за ним другой, но по всему чувствовалось, что противник растерялся. Больше мне здесь делать было нечего. Отбросив винчестер, я быстро преодолел конек, соскользнул по противоположной стороне крыши, к веревке, закрепленной на трубе. Скинув ее конец вниз, соскользнул, затем быстро пересек улицу. Углубившись в переулок, запетлял среди домов. За спиной некоторое время были слышны звуки полицейских трещоток, крики, отдельные выстрелы. Я так усердно заплетал следы, что потратил больше времени, чем планировал. Когда я пришел, в штабе Сержанта уже во всю шло обсуждение покушения на Лома. Сиплый, несмотря на ранения в бок и в руку, все же сумел добраться до штаб-квартиры. Двое других парней погибли. Увидев меня, все кто был в комнате, радостно заорали, даже Сиплый, перевязанный с ног до головы, слегка качнул головой в приветственном жесте. Вместе с Сержантом за столом сидели четыре человека, своего рода вожаки, контролирующие отдельные части криминальной империи. Малыш Израэл, Капитан Джек и Меняла Дик. Пятеро других вожаков сейчас находились с людьми, распределяя их и формируя отряды. На столе стояло две бутылки виски. Меня тут же усадили за стол, налили виски. Не успел я опрокинуть стаканчик, как посыпались вопросы.

— Ну, как Джон? Получилось? Завалил Лома?

— Вроде, получилось.

— Ты рассказывай, рассказывай. Капитан, плесни ему еще, да и про нас не забудь.

Все дружно выпили. Глухим перестуком отозвались донышки оловянных стаканчиков о деревянную поверхность стола. Это был последний громкий звук, после которого наступила тишина. Рассказ слушали, затаив дыхание, а когда закончил, снова разразились восторженным ревом. Наконец, успокоившись, перешли к вопросам. Некоторое время я отвечал, потом вспомнил, что Крыса нашел Сломанного Носа и решил порадовать еще одной вестью своих соратников.

— Зачем он тебе сдался? — первым из всех спросил Сержант, после того как я сообщил им новость. — Надо прикончить его, пока есть возможность!

Временами Сержант являл собой тип умного и опытного лидера, умел воздействовать на людей, как кулаком, так и словом, но бывали моменты, как этот, когда он демонстрировал поразительную тупость и ограниченность. Я подозревал, что иногда он просто не может охватить картину целиком, видя в ней только то, что хотел видеть. Вот и сейчас он не видел того, что лежало у него под носом. Правда, в его оправдание можно было сказать, что ему сейчас не до глубоких умозаключений, его переполняла радость, подобная чувству смертника, когда тот вдруг узнает, что смертный приговор заменили на пожизненное заключение. Я его хорошо понимал, потому что испытывал сейчас то же самое. Ведь моя судьба напрямую зависела от его жизни. Дело в том, что место главаря самовольно занятое Сержантом, в другое время должно было достаться в тяжелой борьбе ставленнику одной из наиболее сильных и влиятельных группировок. Насколько я знал, на эту роль подходили двое. Капитан Джек и Гризли Кэссиди. В пользу Сержанта сыграл фактор неожиданности. Пока мелкие боссы в суматохе решали, кто с кем будет объединяться для захвата «трона», Сержант взял на себя бразды правления и быстренько объявил войну ирландской банде. Те, кто открыто заявлял о своих правах на место главаря, тут же прикрыли рты, так как знали, возглавивший и проигравший эту войну, ненадолго переживет свое поражение. Так Сержант остался у власти, прекрасно понимая, как и все вокруг, насколько шатко его положение. И вот сейчас, благодаря мне, у него появились реальные шансы на победу в этой войне, что автоматически делало его вождем — победителем. И с ним, до этого не имевшим особого влияния, придется считаться его конкурентам, потому что народу, будь то обыватель или бандит, нравятся победители. Но одной этой победы, считал я, было мало. Ирландцы просто так не сдадутся, и война может принять затяжной характер. Во-первых, это отразиться на популярности Сержанта, а во-вторых, в этом случае мы не гарантированы от удара нам в спину Дикого Джима Мортона. Война на два фронта быстро превратит нашу победу в поражение. А Ломаный Нос, отдав в присутствии свидетелей территории, уже не сможет их открыто потребовать, к тому же ему предстояла схватка за власть, а значит, у нас вполне будет времени крепиться на завоеванной территории. Но я не собирался все это разжевывать и объяснять людям, чья наивысшая радость жизни в забивании врага ногами, а с другой стороны мне нужно было объяснить непонятную для них заботу о грязном ирландце внятно и понятно, без двойного подтекста, иначе меня могли запросто обвинить в сговоре с врагом. Особенно сейчас, когда в связи с предстоящей войной банд страсти были накалены до предела, и атмосфера была насквозь пропитана подозрительностью, злобой и страхом. К тому же для подавляющего большинства бандитов, я продолжал оставаться пришлым чужаком, никому неизвестным.

— После захвата территорий, нам проще будет договориться с ним, чем с кем-либо другим.

— Что один, что другой, какая разница! Мы готовы к войне, а они нет! Хватит его слушать! — заорали наперебой, сидевшие за столом, вожаки банд. — Сержант, что он такое болтает?! И вообще, кто он такой, чтобы давать советы?!

Последняя фраза принадлежала Капитану Джеку. Лицо у Сержанта напряглось и окаменело, еще больше сделав его похожим на оживший скелет. Сейчас для меня наступил момент истины. Сержант одним разом мог отделаться от меня, приписав все заслуги себе и тем самым отделаться от обязательств, которые, я надеялся, он передо мной имел. Если бы он так сделал, то это было бы вполне в духе этого времени. Я напрягся, готовый действовать или бежать в зависимости от обстоятельств. Рука сама по себе скользнула к поясу, за которым был заткнут револьвер.

— Джек, это ты убил Лома?! — голос Сержанта был сух и ровен.

— При чем здесь это?! А надо, убил бы, не задумываясь! Я смотрю, ты доверяешь ему больше чем нам!

— Тогда бери своих парней и убей его помощника, Цирюльника Келли. Он остался сейчас единственным, способным собрать ирландцев в кулак! Убьешь, территория порта, которую мы захватим, будет за тобой!

Наступило тяжелое молчание. Было видно по лицам вожаков, что никто не ожидал от него подобных слов. Ведь сейчас он открыто заявил о себе как главарь, хотя до этого старался обходить подобные острые моменты в разговорах. Все это поняли. И в первую очередь Капитан Джек. Но в тоже время он никак не ожидал, что это произойдет именно здесь и сейчас, а потому оказался не готов к схватке. Растерявшись, он сбился на пустые угрозы: — Ты что же, равняешь эту свинью с Запада со мной?! А сам ты кто?! Где ты был, когда мы с Мясником дрались с ирлашками, итальяшками и прочим дерьмом на баррикадах, отстаивая нашу территорию?! Ты пришел на все готовое, Сержант! Я считаю, что ты последний в очереди из тех, кто должен стоять во главе нас! Так вот запомни…

При последней фразе он медленно встал. Поза его в достаточной степени демонстрировала угрозу. Дело принимало нешуточный оборот и бандитские предводители, сидевшие за столом, прекрасно понимали, что это начало борьбы за «трон» и чем она может закончиться, но ни один из них не сказал не слова, молчаливо следя за развитием событий. "Пусть победит сильнейший, а там видно будет, — читалось на лицах вожаков. Если это устраивало их, но никак не устраивало меня. Если я что-то и мог изменить в своей жизни, то только с помощью Сержанта.

— Эй, Джек! — мой голос прозвучал неожиданно для всех, а тем более самого Капитана Джека. Судя по его реакции, он явно не ожидал, что кто-то в здравом уме полезет в их разборку. — Ты что вскочил?! Собрался за Цирюльником?! Не торопись, парень, он уже мертвый! Я его убил! Я!! Пока ты здесь сидел за столом и жрал виски!!

Моя взвинченность была наигранной. Сейчас я просто изображал неистовство бандита, у которого переклинило мозги от ярости. Дикие вспышки злобы здесь не были редкостью. Бандиты, частенько получавшие травмы головы, в большинстве своем были практически психопатами. К тому же мое поведение можно было принять как заявку «чужака» на место в обществе. Лезь вперед, круши тех, кто попадется под руку, в этом случае у тебя есть шанс, что тебя заметят.

В сторону резко полетел массивный стул, отброшенный сильной рукой. В этом движении чувствовалось переполнявшая Капитана, бившая через край, злобная агрессия. В его глазах была жажда убийства, но движение, которым он достал нож, было точным, четким и выверенным до миллиметра. Да и стойка, которую он принял, говорила о нем, как об опытном и хладнокровном бойце. Я медленно встал вслед за Капитаном, предварительно пробежав глазами по лицам всех сидевших за столом. Все трое, за исключением Сержанта, были злы, раздражены и растерянны. Сержант, наоборот, был собран и горел той холодной яростью, которая не заставляет дрожать руки и туманит разум, а напротив, собирает всю силу и волю в один кулак. Он явно был готов померяться с силами с Капитаном, если мне не повезет. Джек бросил на Сэма короткий взгляд, сопровождаемый усмешкой, как бы говоря: "Струсил? Кишка тонка против меня выступить, так наемником прикрылся. Ну, ничего сейчас прирежу эту грязную свинью и за тебя возьмусь!", по крайней мере, мне так подсказало воображение и скользнувшая кривая усмешка по губам Капитана, после чего перевел взгляд на меня. Демонстративно перебросил нож из руки в руку, потом обратно, затем тело его напряглось, и он медленно двинулся ко мне, обходя стол. Судя по тому, как он двигался, чувствовалось, что у него богатый опыт в подобных схватках. Единственное, чего он не знал и не мог учесть, то это моей специфической подготовки. Я знал, что мне не дадут использовать револьвер, поэтому решил его использовать в качестве отвлекающего маневра. Выждав, когда Капитан приблизиться ко мне на расстояние двух шагов, я схватиться за рукоять револьвера, и тут же послышался голос: — Эй, парень, без глупостей!

Скосил глаза. В руке Малыша Израэла был револьвер, направленный на меня: — Так у тебя есть шанс. Попробуешь применить — не будет. А чтобы не было соблазна, отбрось его в сторону.

— Ладно. Как скажешь. Лови! — последнее слово было предназначено Капитану.

Насколько тот не был опытен, но все же не удержался, сместив взгляд на летящий в него предмет, тем самым, пропустив момент атаки. Моя левая рука стремительно упала на запястье Капитана, тогда как правая прижала другую его руку к талии. Это остановило бандита на какое-то мгновенье, но и его оказалось достаточно. Голова метнулась вперед, с силой ударив бандита в лицо, и я явственно услышал, как хрустнули кости носа. Жгучая боль придала Капитану Джеку силы. Вырвав правую руку, он замахнулся ножом, но это был не четко выверенный удар, наносимый опытной рукой, а, скорее всего, отчаянное движение ослепленного острой болью человека. Только поэтому я смог уйти от ножа, нырнув Капитану под руку, затем нанес два сильных удара по корпусу слева и справа. От них у Капитана перехватило дыхание. Он согнулся, судорожно хватая воздух ртом. Воспользовавшись этим, ударил его кулаком по затылку, толкнув его голову вниз, и в то же время резко выбросил навстречу колено, превратив его лицо в бесформенную кровавую массу. Бандит захрипел и зашатался. Воспользовавшись его беспомощным состоянием, вырвав из его руки нож, я с силой вогнал клинок ему в грудь по самую рукоятку. Капитан, весь залитый кровью, со стоном отшатнулся и, не удержавшись на ногах, рухнул на пол. Некоторое время тело на полу билось в агонии, пока, наконец, не замерло. Я подобрал с пола револьвер. Держа его в руке, медленно оглядел трех вожаков вызывающим взглядом, остановив его на Малыше Израэле. Тот правильно понял меня, засунув свой револьвер себе за пояс, после чего я сделал то же самое. Вожаки молчали, стараясь не встречаться глазами, друг с другом. Только один Сержант с кривой улыбкой на губах посматривал то на эту троицу, то на труп Капитана Джека, в то время как те старательно делали вид, что не замечают его глумливой усмешки.

— Джон, сделай еще одно доброе дело, — тут он сделал паузу, подчеркнув тем самым свое отношение к смерти Капитана, — позови людей, пусть займутся трупом, — затем подождал, пока я не вернусь, продолжил. — Теперь о деле. Если Джон, как он утверждает, убил Цирюльника, то ирлашки сейчас превратились в стадо баранов. Бери любого — и режь горло.

Он щелкнул крышкой часов, лежащих перед ним на столе: — Так что не будем дожидаться назначенного времени. Пойдем прямо сейчас и надерем ирлашкам задницы!

Все тут же, без слова возражения, двинулись к дверям, старательно обходя лужу крови на полу.

Войны, как таковой, не было. Хотя ирландцы ожидали нашего нападения, но лишенные единого руководства и ослабленные внутренними распрями, они смогли оказать сопротивление только на начальном этапе. Не выдержав напора, начали отходить, пока отступление не превратилось в бегство. К полудню рынок и порт были очищены от ирландцев, после чего Сержант, решив все-таки прислушаться к моему совету, сел за стол переговоров с Ломаным Носом. Некоторые вожаки, такие как Малыш Израэл и Гризли Кэссиди открыто изъявляли свое недовольство и желание вести войну до победного конца, но пример Капитана Джека заставил их ограничиться только невнятными угрозами. Ломаный Нос, не совсем отойдя от наркотического дурмана, долго не мог понять, где он оказался и что от него хотят, а когда понял, схватился за голову. Некоторое время он мог изъясняться только руганью и угрозами пока в его нос не уперся ствол револьвера, после чего он быстро заткнулся. В наступившей тишине я ему снова в популярной форме объяснил, что его жизнь напрямую зависит от двух кусков земли, которые уже захвачены, после чего он тут же дал свое согласие. Тут же послали за его доверенными людьми, имена которых он назвал. Когда те приехали, он в их присутствии, правда, скрипя зубами, дал согласие на отторжение территории порта и района рынка. В обмен на это я подарил ему легенду о том, как он разработал и принимал непосредственное участие в операции по уничтожению своего конкурента Лома. Я надеялся, что с ее помощью он сможет укрепить у своих людей, пошатнувшееся к нему уважение.

Еще с неделю мы стояли "под ружьем", пока продолжались мелкие стычки и разборки на границах новых территорий, но скоро ирландцам стало не до нас, так как разборки Ломаного Носа с оппозицией вскоре перешли в настоящую войну. На этом закончилась мое участие в бандитской войне. На большой сходке по случаю нашей победы произошла раздача наград. В числе других Сержант озвучил и мое имя, отдав мне территорию порта. Я ожидал недовольства со стороны вожаков, но к моему удивлению бандиты приняли мое неожиданное возвышение сравнительно спокойно. Озадачило и встревожило это не только меня, но и Сержанта. По моему мнению, мы стояли на пороге заговора. Подтверждение мы получили во время застолья в узком кругу, где тосты и здравицы звучали сухо и натянуто, а взгляды некоторых вожаков выражали такую неприязнь, что сразу стало ясно: наслаждаться победой придется не скоро. Когда все ушли, мы некоторое время сидели молча, изредка переглядываясь. Мне интересно было знать, как он представляет себе наше дальнейшее сотрудничество, но мне хотелось, чтобы Сержант сам начал этот разговор. Но разговор пошел совершенно не о том, о чем мне хотелось поговорить.

— Ты знаешь, почему меня кличут Сержантом?

— В армии служил.

— Четыре года. Я, Сэмуэль Лански, прошел в огне и дыму почти всю Гражданскую войну! Звание сержанта я заслужил кровью, на передовой. В восемьдесят пятом меня тяжело ранили. Четыре месяца провалялся в госпитале. Когда вышел, понял, дело южан, на стороне которых воевал, проиграно. Некоторое время не знал куда податься, а потом взял и махнул в Нью-Йорк. Год искал работу. После чего плюнул на все и пошел в бандиты. Так оказался у Мясника.

Черты его лица еще больше заострились и посуровели. Кулаки сжались так, что побелели костяшки пальцев.

"Слишком коротко для исповеди. Что-то за всем этим стоит. Совершил ошибку, а теперь раскаиваешься? Вон как тебя корежит. Может тебе не по нраву бандитская жизнь…. и ты думаешь, что найдешь во мне единомышленника? Странное начало разговора".

— К чему это, Сэм?

Он смотрел на меня, но не слышал меня, погрузившись в свои мысли. Очнувшись, спросил: — У тебя так бывало, Джон, хочешь забыть, а не можешь? Выбрасываешь из головы, а оно опять в голову лезет.

— И было, и есть.

— Значит, и ты…. Ладно. Я вот о чем хотел тебя спросить, Джон. Ты слишком много знаешь и умеешь для простого головореза, которым хочешь казаться. В тебе мало подлости и много душевной силы. У меня командир такой был, капитан. Хороший человек, сильный. Повел людей в атаку… и все. Пуля в грудь. И в тебе есть военная косточка, но вот какого ты рода войск, хоть убей, не пойму! Хладнокровен и безжалостен. К тому же ты умный, осторожный и хитрый как лис. И еще одна странность: ты очень брезглив для бандита. Ты случаем не граф, а то еще хуже, особа королевской крови? Так кто ты, Джон?!

— Тебе это надо, Сэм?

Сержанту такой ответ не понравился, я видел это по его лицу. Будучи человеком подозрительным, он тут же впился цепким взглядом в мое лицо: — Это не ответ, Джон. Мне надо все знать о человеке, которому я могу доверять.

Я ожидал подобный вопрос: — Бежал из России… скажем так… из-за убийства одной высокопоставленной особы. Мое русское имя тебе ничего не скажет. А на Западе я жил под именем Джека Льюиса. Думаю, этого тебе должно хватить, чтобы понять, с кем ты имеешь дело.

На его лице стало медленно проступать недоумение: — Как понять твои слова?

— Возьми подшивку "Нью-Йорк таймс" за последние два года. Там несколько раз писали о банде братьев Уэйнов.

Я сам читал эти статьи, а в последней, полугодовой давности, узнал об окончательном разгроме банды братьев. При очередном ограблении поезда бандиты наткнулась на жесткий отпор. Трое были убиты в перестрелке, а младшего Уэйна и еще одного налетчика, тяжело раненых, захватили в плен. Через две недели их повесили. Старший брат Майкл Уэйн бесследно исчез.

— Подожди… Ты тот самый Льюис… из банды Уэйнов? Три тысячи долларов за голову?!

— Тот самый.

Некоторое время он внимательно смотрел на меня, а потом неожиданно спросил: — Почему я должен тебе верить?

— Есть один способ… — тут я сделал нарочитую паузу.

Не выдержав, Сержант выпалил: — Ну! Не тяни!

— Поеду на Запад и сдамся властям. Меня опознают, повесят, а ты об этом прочитаешь в газетах. Как тебе?

— Не смешно, — отрезал Сержант.

— Хорошо. Есть еще один способ, — с этими словами я скинул сюртук, затем, расстегнув рубашку, оголил предплечье. — Что видишь?

— Орел, — тут же поправился. — Голову орла.

— Как банда Уэйнов называлась?

— Белый орел, — он помолчал, вспоминая. — Было такое. Читал об этом. Будем считать, что ты меня убедил.

Застегнув последнюю пуговицу, я сказал: — Вопрос с доверием мы решили?

— Все, Джон. Твою тайну буду знать только я. Не волнуйся.

— Хорошо. По крайней мере, когда меня назовут Джеком Льюисом и станут надевать наручники, я буду знать, кто меня предал.

Сержант натянуто рассмеялся в ответ, после чего спросил: — И как мне теперь тебя называть?

— Даже не знаю. Для наших парней, наверно, останусь Джоном Непомнящим родства. А для себя…. Наверно, Джеком. Я привык к этому имени. Насчет полного имени… Джек Дилэни! Как тебе, Сэм?

— Нормально, Джек. А теперь перейдем к нашим делам, — слово «нашим» прозвучало для моих ушей многообещающе. — У меня есть сведения о тайной встрече трех вожаков. Гризли Кэссиди, Малыша Израэля и Щеголя. О чем они говорили, мой осведомитель не знает, но об этом не так трудно догадаться, не правда ли, Джек.

— Нетрудно, Сэм. Что ты собираешься предпринять?

— Не знаю. Хочу услышать совет от тебя. Даже самый сумасшедший.

— Их надо убрать. Чем быстрее, тем лучше, пока они не навербовали себе еще больше единомышленников.

— Это понятно. Но как это сделать? Вызывать каждого на поединок? А причина? Кинуть им обвинение в лицо? Оно тут же вернется обратно ко мне! И неизвестно еще кому поверят! К тому же у них больше людей. А я даже не знаю толком, кто мне друг среди моего окружения, а кто враг! На словах все хороши, а вот на деле…

Я внутренне ликовал. Сержант созрел до ситуации, к которой я готовил свой ударный отряд. После первой нашей встречи я стал встречаться с парнями из бывших рейнджеров почти каждую неделю. Месяца два мы привыкали друг к другу, потом я осторожно подвел их к своей идее о создании отряда под моим руководством.

Мои мысли были им понятны и близки по духу, потому что как были они солдатами, так они ими и остались, несмотря на время, проведенное на гражданке. Они согласны были принять мое предложение, но только с одной поправкой, они хотели знать, что я представляю собой как боец. После пары тренировочных занятий проведенных за городом, они единогласно признали меня своим командиром. Двенадцать человек я разбил на две группы. Мы решили, что одна из них займется разведкой, слежкой и поиском информации, тогда как на другую будут возложены силовые акции. Из-за нехватки времени я поручил подборку людей в команды, выбранным мною командирам, на должности которых утвердил двух офицеров — рейнджеров. Я ожидал бурю возмущения, так как уже успел убедиться, что бывшие рейнджеры, люди волевые и самостоятельные, с собственным мнением по каждому вопросу, но к моему удивлению ничего подобного не произошло. Даже больше того, узнав о назначениях, на лицах многих из них появились хитрые улыбки. На мой вопрос, чем они вызваны, мне рассказали историю этих офицеров.

Встретились и подружились они при странных обстоятельствах. Тома Уилкса, тогда еще скромного лейтенанта в армии северян, послали в южные штаты с секретным заданием. Выбор пал на него потому, что он родился в Вирджинии, говорил с акцентом, характерным для южанина, и хорошо знал те края. Все шло отлично, пока Том не наткнулся на капитана Джима Харда и не взял его в плен. По дороге противники прониклись уважением друг к другу и подружились, хотя Джим всячески пытался перехитрить Тома и сбежать, что, в конце концов, ему удалось. За то время, какое они скакали бок о бок, помимо рассказов о своей жизни, они дали друг другу клятву, что обязательно встретятся вновь, если уцелеют в этой войне. Через год после окончания войны они встретились вновь на мексиканской границе. Два года, проведенные в схватках с бандитами и индейцами еще больше отшлифовали их воинское мастерство и усилили их дружбу. Оба теперь были в звании капитана и майора, но при том положении вещей, которое сложилось в армии после окончания войны, они не могли больше рассчитывать на продвижение по службе. В худшем случае их ожидала стрела индейца или пуля бандита, в лучшем — служба в заштатном гарнизоне где-нибудь на границе заселенных земель. Под началом Тома Уилкса служил сержант, родом из Нью-Йорка. Наслушавшись его рассказов, друзья решили попытать счастья на Востоке. Некоторые из младших офицеров и сержантов, узнав, что их командиры решили уйти из армии, изъявили желание отправиться вместе с ними на Восток.

Том Уилкс возглавил группу разведки, а Джим Хард — боевое подразделение.

ГЛАВА 5

В игровой зал, где любил проводить время Гризли Кэссиди, зашли трое молодых людей, всем своим видом напоминающих парней с Запада. Отмачивая соленые шутки, сели за один из игорных столов. Не прошло и полчаса, как разгорелся скандал. Не успели парни Гризли приблизиться к ним, как загремели выстрелы. Четверо бандитов, в том числе Гризли Кэссиди, были расстреляны почти в упор.

Малыш Израэл был единственным из «офицеров» покойного Мясника, который каждую ночь проводил дома, в семейной постели. Он считал себя примерным семьянином. У него была жена и трое детей, которых он воспитывал в строгости, нередко прибегая к розгам. Около часа ночи он вышел из бара, сопровождаемый своим телохранителем гигантом — голландцем Большим Вилли. Больше их никто не видел.

Щеголя Джима, всегда одетого по последней моде, любителя молоденьких девушек и хороших сигар, никогда не выходившего из дому без двух малогабаритных револьверов в карманах, выловили в канале, раздетого догола, с перерезанным горлом.

* * *

Я заканчивал ужинать, когда в зале итальянского ресторанчика появился Бык Сэм. Быстро оглядевшись и увидев меня, он сразу направился к моему столику. Я тут же подал сигнал человеку из группы разведки, сидевшему через столик. Сейчас работала система, разработанная мною на случай явной опасности. Люди, сменяясь, сопровождали меня в течение дня, что давало мне надежную связь с группами, а также являлось нечто вроде страховки в случае покушения на меня. Сейчас в связи с заговором против Сержанта сложилась как раз такая ситуация. То, что явился не просто посыльной, а сам Бык, являвшийся вроде старшего телохранителя, говорило о том, что случилось нечто чрезвычайно серьезное. Это нашло подтверждение в словах Быка: — Кончай жрать и поехали! У Сержанта есть новости!

— Лови кэб. Я сейчас выйду.

— Я приехал с Сиплым. Он за кучера, — сказав, он тут же развернулся и пошел к выходу.

Проходя мимо столика, за которым сидел Дик Баткинс, бывший сержант роты рейнджеров, я замедлил шаг: — Группы к бою. Кабинет Сержанта. Сигнал — двойная вспышка спички. Объекты те же.

Сэм только что закончил рассказывать мне о второй тайной встрече все той же тройки бандитских предводителей, состоявшейся сегодня утром, но на этот раз шпиону удалось узнать каким-то образом, о чем велся разговор. Правда, особой веры этим сведениям у меня не было. Слишком много кругом было лжи. Официальные новости с континента иной раз опаздывали на полгода. Мы нередко узнавали о них раньше, но в таком искаженном виде, что я диву давался до чего может дойти человеческая фантазия. И что удивительно — подобным слухам верили! Каждое судно, приходя с товарами в нью-йоркский порт, привозило с собой свежие новости с континента. Они тут же перехватывались газетчиками и на следующий день выходили в виде аршинных заголовков на первых листах газет, при этом частенько обрастая придуманными подробностями, не соответствующими реальным фактам. Впервые с этим столкнувшись, я даже не знал, что и думать о местной прессе, пока не наткнулся на один интересный образчик в одной из газет, объяснивший мне, что представляет собой нью-йоркский журналист того времени.

"Вчера, в семь часов вечера, в меблированных комнатах мадам Жаклин произошел очередной безобразный скандал. Заезжий торговец плюшем из Коннектикута (по слухам — приличная сволочь), отказался заплатить по счету, проведя с одной из девушек, 38-летней миссис Джекки Ноланд, два с половиной часа у нее в комнате, в обстановке интимной близости. Джекки свидетельствует, что обслужила клиента как всегда, на самом высоком уровне, "…но эта образина посчитала, что у него есть шанс сэкономить!". Двумя ударами табуретки Джекки уложила скупердяя на пол, а затем разбила на его голове восемь тарелок. На крик пострадавшего о помощи, сбежались все клиенты, а также милашки мадам Жаклин. Они отбили торговца из рук разъяренной девушки. Среди сбежавшихся на шум находился и ваш корреспондент, который обнаружил в толпе спустившихся мужчин со второго этажа, одного из чиновников мэрии. Очень уважаемый человек, к тому же женат и имеет детей. Мы не считаем нужным называть здесь его имя, но если кто-то заинтересован в том, чтобы выяснить для себя этот вопрос, обращайтесь ко мне, Стиву Пайперу, в любое время. О цене со мной, можно легко договориться".

Но это то, что касалось общих новостей. Помимо этого люди сами лгали о себе, врали о других. Одни пытались таким образом спрятать свое прошлое, другие — получить от этого выгоду, третьи — в силу болтливого языка и виски. Как только я это понял, то тут же вывел для себя правило: доверяй только трети того, что слышишь и половине того, что видишь, и тогда у тебя будут правильное представление о действительности. Вот и сейчас донесение осведомителя, пересказанное Сержантом, выглядело, мягко говоря, несколько неправдоподобно. Если верить ему, то в Нью-Йорк из Чикаго прибыла или вот-вот прибудет банда убийц, чтобы покончить с Сержантом и его людьми. Неправдоподобность этой версии заключалась в том, что у одного Гризли Кэссиди было под рукой около двадцати громил и убийц, не говоря уже о людях Малыша и Щеголя. Им только скажи: "Фас!" — порвут любого на части. Тогда откуда этот слух? Хотят отвлечь наше внимание и дать им время набрать себе сторонников? Или банду действительно наняли? Ответа мы не знали, как и не знали к чему готовиться, но вывод был очевиден: заговорщики были готовы начать действовать. Почему так быстро? Ответ на этот вопрос лежал на поверхности. Ни Гризли, ни Малыш Израэл, ни Щеголь Джимми не были дураками и понимали, что слухи об их заговоре уже дошли до наших ушей.

Я понимал растерянность Сэма. На сегодня у него не было ни достаточного количества верных ему людей, ни союзников. Попытки договориться с другими мелкими главарями, как Меняла Дик или Чак Коннорс ничего не дали, те просто заняли позицию наблюдателей, выжидая, чем все закончиться. Гризли с компаньонами, видя бездействие остальных, поняли, что получили «добро» на любые свои действия. У нас, к сожалению, не было такой возможности, иначе остальные вожаки, пока остававшихся нейтральными, могли подумать, что началась общая зачистка и выступить против нас единым фронтом. Нам оставалось только выжидать.

— Если бы у меня было хотя бы пара недель. Я уже кое с кем переговорил. Проклятье! Гореть этим предателям в геенне огненной!

Это было уже не первое его проклятие за сегодняшний вечер. Я большей частью молчал, медленно потягивая виски, давая ему, как следует завестись. Мне нужно было подвести его к состоянию, когда в человеке начинают говорить эмоции наравне с разумом.

— С детства помню одно выражение: подчас язык у дурака бывает таким длинным, что может перерезать ему глотку. Их языки как раз нужной длины, да и я не стану стоять в стороне. Но как это сделать, ума не приложу! У одного Гризли Кэссиди столько же парней, сколько у меня! А этих жирных, заевшихся свиней семь! Пусть даже не семь, а три! Их слишком много! Они все себя считают большими боссами! Знаешь Джек, мне тут доложили, что некоторые из них считают, будто именно они выиграли войну с ирландцами! Как тебе! Не ты! Не я! А они!

"Похоже, дошел до кондиции. Начнем".

— Послушай, Сэм, нам нужны хорошо обученные, не боящиеся крови, подчиняющиеся приказу, солдаты.

— А я такой тупой! Не думал об этом! Таких солдат здесь на дивизию хватит! У нас треть банды таких! Зайди в любой бар и скажи: набираю парней для опасной работы! Столько сбежится, что девать будет некуда. И тут же поползут слухи: Джон, помощник Сержанта, набирает людей. Через полчаса все будут знать об этом! К каким бы ты хитростям не прибегал, все одно узнают! После чего тебя зарежут сразу, а меня немного погодя! Ты этого хочешь?!

— Тебе вообще такая идея нравиться?

— Дело не в том, нравиться она мне или нет! Не об этом надо думать, а о том, как выжить! Выжить, Джон! У меня около двадцати человек! Ты и Бык Сэм. Эта вся моя сила! Двадцать бойцов против пятидесяти! Как тебе такой расклад, Джон?! В армии при таком перевесе сил противника сдаются! Но здесь не та война! Здесь не берут пленных!

— Ты говоришь у тебя двадцать людей? С этой секунды прибавь к ним еще двенадцать парней! Они прошли Гражданскую, затем служили рейнджерами на мексиканской границе. Из них два офицера, три сержанта. Все они крепкие и надежные парни.

— Ты, дьявол, Джон! Почему ты мне о них раньше не сказал? Впрочем, сейчас это не важно! А ты уверен в них?! Все продается и покупается, а люди в первую очередь!

— В этом мире все возможно. Но я думаю, что среди них нет предателей.

— Хм, если так обстоит дело…. И давно они у тебя?

— Знаком с ними около трех месяцев, но работать на меня начали три недели назад.

Теперь во взгляде Сержанта читалась подозрительность.

— Ты опасный человек, Джон. Я никогда не смогу тебе полностью доверять. Никогда! Поэтому постарайся вести свои дела так, чтобы не заронить во мне ни капли подозрения. Так будет лучше для нас обоих. А теперь выкладывай, что задумал?

— Сейчас я подам сигнал из окна. Дважды зажгу спичку. После чего мои люди, разделившись на три группы, найдут и убьют Кэссиди, Щеголя и Малыша Израэла.

— Ты с ума сошел!! — Сержант резко и с такой силой вскочил с места, что отброшенное им кресло с грохотом отлетело к стене, только чудом не опрокинувшись. — А ты подумал об остальных главарях?! О головорезах, которые узнают о смерти своих вожаков?! Нас на ножи поставят в мгновение ока!

— А кто будет ставить, если их уберут?! Кто, я тебя спрашиваю?! — постепенно я сам стал заводиться, глядя на возбужденного Сержанта. — Те главари, которые сейчас со стороны наблюдают, кто победит, увидев, что произошло, тут же приползут к тебе на коленях, моля их не убивать!

Честно говоря, я сам не верил тому, что сейчас говорил. Нам, скорее всего, придется драться насмерть, и выживем ли мы, одному Богу известно! Но другого пути у нас нет. Или мы — или они. Так должен думать и Сержант. Как бы то ни было, но мои слова на него подействовали успокаивающе. Перестав метаться по кабинету, он снова придвинул кресло к столу, правда, садиться не стал. Некоторое время молчал, смотря на черную лаковую поверхность стола, потом спросил: — А как они их найдут?!

— За всеми троими уже давно следят мои люди.

— Черт. Черт! Джек ты понимаешь, что если что-то пойдет не так, начнется резня! И ирландцы, и Дикий Джим Мортон не замедлят этим воспользоваться. Тогда нам конец! Нам всем конец! Начнется такое…. я даже не могу передать словами!

— Подожди. Не торопись. Лучше скажи, почему Чак Коннерс на ножах с Малышом Израэлом?

— Из-за устричного бара на перекрёстке улиц Парк Плэйс и Бродвея… Стоп! Понял твою мысль. Если Малыша не будет в живых, а Чаку пообещать…. Тут есть о чем подумать! Если мы получим поддержку на ближайшей сходке хотя бы двоих вожаков, то можно считать…. Но об этом еще рано думать! Том Меррик в хороших отношениях с Чаком. Так. Что я могу предложить Тому?

Сержант намного лучше меня знал мелких главарей в банде и об их отношениях между собой. Знал, кто с кем в приятельских отношениях, а кто кого ненавидит. Перестав нервничать, он с головой ушел в работу, пытаясь создать ситуацию, которая помогла бы перетянуть бандитских вожаков на нашу сторону. Прошло минут пять, пока он поднял на меня глаза. Попытка прочитать в его лице хоть что-то, ничего не дало, оно было непроницаемым. Я замер в ожидании того, что сейчас он скажет. До этого были эмоции, разговоры и мысли, а сейчас надо было решать. Его колебания нетрудно было понять, это решение может окончательно утвердить его в качестве главаря, а может стать последней ошибкой в его жизни. Некоторое время мы смотрели друг на друга, затем он развернулся к окну и некоторое время смотрел на быстро темнеющий небосвод, потом придвинул кресло к столу. Сел. Налил виски в стаканчик. Взялся за него, потом отставил. В который раз поднял на меня глаза, с минуту испытующе смотрел на меня и только потом, даже не сказал, а громко прошептал: — С богом, Джек.

Я встал, уменьшил до предела свечение керосиновых ламп, после чего зажег перед окном, одну за другой, две спички. Сержант внимательно смотрел за моими действиями. Я вгляделся в темноту за окном. В условленном месте зажженная свеча прочертила огненный крест, после чего потухла. Пересек комнату, сел в кресло. Наши глаза встретились.

— Ночь нам предстоит длинная, Сэмми. Есть время подумать, что нам делать дальше.

Рано утром Сержант вызвал к себе остатки "старой гвардии Мясника". Вместо четверых приехало трое. Чак Коннорс. Меняла Дик. Билл Тонтон. Том Меррик не приехал и не прислал вместо себя человека. Все трое уже знали, что случилось, именно поэтому явились во главе всех своих людей, как бы говоря, что не верят Сержанту. Ввалившись толпой в кабинет, вместе со своей охраной, главари расселись в приготовленные для них кресла, а затем молча уставились на хозяина кабинета. Лица как камень, глаза злые. Некоторые из сопровождающих их бандитов держали руки на оружии, торчащем из-за их поясов. Больше всего меня беспокоил Меняла Дик. Судя по его злобному и наглому взгляду, шарящему по нам, он искал хоть малейший повод для драки. Этот тип, похоже, не был склонен задумываться, прежде чем нанести удар. Чак Коннорс, бандит лет тридцати пяти, пытался выглядеть вызывающе, но если присмотреться, в его глазах легко читалась растерянность, а за нею прятался страх.

"Этот, похоже, будет выжидать до последней секунды, лишь бы не прогадать".

А вот Билл Тонтон был для меня большей загадкой. Насколько я знал, он всегда стоял особняком среди остальных главарей. Все вопросы старался решать сам, не прибегая к чужой помощи. Его девизом вполне могли стать слова: "Хочешь хорошо сделать дело, сделай его сам". Лицо, словно высеченное из камня, украшенное несколькими шрамами и сломанным в двух местах носом, дышало хищной силой. Я слышал, что за все пять лет, с того самого дня, как появился в банде, он не пропустил ни одной солидной драки в ее составе.

Пока все устраивались на своих местах, напряжение не было так заметно, но прошло несколько минут и оно стало тяжелым, нависнув над всеми нами черной грозовой тучей. Напряженность была видна в каждом движении находившихся в комнате людей, в их взглядах, в легком дрожании пальцев, когда они закуривали или отрезали ножом кусок от пачки спрессованного жевательного табака. Наступил тот момент, когда не нужно было хвататься оружие, чтобы превратить кабинет в поле боя, вполне могло хватить одного неправильно истолкованного слова. Если подобное случиться, шанса уцелеть в этой перестрелке я не видел, а ведь все шло к этому, хотя никто еще не сказал ни слова.

"Чего ждешь, Сэм?! Пока нас… — но только я успел так подумать, как тот поднялся, приковав к себе взгляды всех присутствующих. Бандиты были готовы к оскорблениям, угрозам, наглым требованиям, но абсолютно не были готовы к той речи, которую преподнес им Сержант. Ее основу приготовил я, а обработал текст, снабдив оборотами речи девятнадцатого века, сам Сержант. Когда я зачитал ему набросок речи в первый раз, он пожал плечами и сказал, что подобного бреда никогда в жизни не слышал. Потом он начал говорить то, о чем не трудно было догадался поначалу его вступления: — И если ты думаешь, что это я буду говорить перед ублюдками, которые придут решать жить мне или умереть, то ты еще больший дурак, чем я думал!

Мне долго пришлось уговаривать его оставить речь такой, какая есть. Сейчас я наблюдал и радовался, глядя, как у вожаков широко открываются глаза и раскрываются рты от изумления. Основу этого бреда составляли выжимки из речей политиков двадцать первого века.

— …У нас, что мало врагов! Смотрите, с какой завистью смотрят они на наши победы! Не думайте, что они дремлют! Нет! Вы в этом убедились этой ночью! Их подлый удар вырвал из наших рядов самых стойких и крепких бойцов! Их смертью они решили внести разлад в наше единство! Судя по вашим суровым, жаждущим мести лицам, им это частично удалось! Враги ждут, когда мы начнем рвать друг другу глотки, а затем, улучив момент, ударят нам в спину! Но мы не дадим им этого шанса! Сплотим свои ряды, джентльмены! Станем плечом к плечу единой стеной!

Он говорил громко, четко и проникновенно, точно проповедник с амвона. Слова о вере друг в друга, о сплочении рядов, об опасности внешних врагов, выжидающих момент, чтобы ударить нам в спину, слетали с его губ легко и непринужденно, благодаря трехчасовому заучиванию.

— Сержант, ты что несешь! — первым опомнился Меняла Дик. — Какие такие внешние враги?! Или ты хочешь сказать, что наших парней грохнул кто-то со стороны, типа Дикого Джима?! Так говори, если знаешь! А то какое-то там… единство и хрен знает еще что!

— Послушайте! Я собрал вас для того, чтобы узнать ваше мнение по поводу случившегося!

— Наше?! А почему ты думаешь, что мы что-то знаем?! — продолжал надрываться Меняла. — Мы сами пришли для того, чтобы узнать, что произошло!

— Ты хочешь сказать, что это я все устроил?!

Наступил момент, который должен был решить: жить нам или умереть. Тишина установилась как перед грозой. Давящая. Тяжелая. Главари и их ближайшие помощники напряглись, подобрались, одни руки сжались в тяжелые кулаки, другие легли на рукояти револьверов. Секунды тянулись настолько медленно, что казалось, время остановилось. Я уже начал прикидывать, в кого мне стрелять первого. Казалось еще секунда, и все взорвется громом выстрелов и криков ярости и боли, но Меняла чуть промедлил с ответом, зато Сержант не стал мешкать: — Если кто из вас знает, почему могли убить их троих — пусть выскажется! Но только без этих "я думаю, может быть" и прочих намеков! Только факты! Давай Меняла, начнем с тебя!

Маленькая речь была построена очень хитро. Она разделила вожаков, теперь каждый, если хотел бросить обвинение в лицо Сэму отвечал за себя сам. Меняла бросил быстрый взгляд на Билли Тонтона, потом на Чака Коннорса. Но те никак не отреагировали на них.

Меняла, понял, что упустил момент, когда на Сержанта можно было давить с позиции силы, а его соратники, похоже, встали на позицию "каждый сам за себя", но даже в этом случае он не утратил своего гонора: — Пока не имею фактов! Но не дай бог, Сержант, если узнаем, что ты к этому причастен!

Он до сих пор не назвал Сэма боссом, а Сержантом, подчеркивая тем самым, что считает его равным себе, но никак не главарем банды. Сержант сделал вид, что не заметил дерзости: — А что скажет Коннорс?

— Каждый из нас много чего знает и видит, но я ни о чем подобном не слыхал, босс. За своих людей также ручаюсь, — низким, идущим, словно из нутра, голосом заявил Чак Коннорс.

Его слова оказались неожиданными даже для меня. Я не ожидал столь резкого и быстрого раскола среди вожаков, но больше всего оно сказалось на Меняле, который явно не ожидал такого подвоха от своего соратника. Ответом на злобный взгляд Менялы Коннорс ответил кривой усмешкой. Сейчас, определившись с выбором стороны, Чак Коннорс стал спокойнее и увереннее себя держать. Следующим был Тонтон, человеком — загадкой. Он мог поставить точку в этом деле или начать междоусобную войну. Снова начала сгущаться тяжелая тишина, но до пика ей не дал дорасти сам Тонтон: — Я могу повторить то же самое, что и Коннорс, босс.

Это была своего рода клятва в верности. Я облегченно вздохнул: похоже, пронесло! Посмотрел на Менялу, который только сейчас начал осознавать, что в ловушку, которую готовил для Сэма, попался он сам. Судя по всему, он думал, что наступил подходящий момент для свержения, а в результате проиграл схватку за власть, тем самым, подписав себе смертный приговор. И чем больше он осознавал, тем больше кровь отливала от щек. Сержант уже некоторое время смотрел на Менялу, в ожидании, может тот что-то скажет напоследок, но тот старательно отводил глаза и из последних сил делал вид, что ему на все наплевать.

— Ну, что так никто ничего не слышал? Как такое могло произойти, парни?! Ведь, следующим может оказаться любой из нас!

И тут Меняла неожиданно как-то нехорошо оживился, заерзал на кресле, тем самым привлек внимание Сержанта: — Ты что-то хочешь сказать, Меняла?!

— Хочу! Если я правильно понял тебя, Сержант, убийцы могут продолжить свое черное дело?

Тот не понимая, что за мысли зашевелились в голове у Менялы, осторожно сказал: — Может и такое случиться.

— Вот-вот! Где трое, там и четверо, — он слегка развернулся в своем кресле к стоящим у стен людям. — Не правда ли, парни?!

— А что?! Вполне! Может эти убийцы, всех приговорили! — вразнобой и довольно вяло ответило ему несколько голосов, и те, в основном, принадлежали его людям.

Меняла, развернувшись к Сержанту, изрек с глубокомысленным видом: — Нужна осторожность!

Все молча ждали продолжения, но тот, высказавшись, замолчал. Причем вид у него был, я бы определил его, как довольный, хотя с чего ему быть таким? Пока я пытался сообразить, что может быть крыться за этой переменой настроения, Сержант понял, что Меняла больше говорить не будет, снова встал, тем самым, подчеркивая важность того, что собирался сказать.

— Теперь поговорим о территориях, оставшихся без хозяев. Они не могут долго оставаться без крепкой руки, поэтому ты, Коннорс, будешь пока присматривать за землей Гризли. Тонтон на тебе хозяйство Щеголя. Землей Малыша займусь я. Но сразу предупреждаю вас обоих, объединения территорий временны, пока не найдем достойных людей.

Обойдя Менялу, Сержант подчеркнул этим, что больше не доверяет ему. Это поняли все, даже тупоголовые громилы — телохранители. Меняла молча сидел, но было видно, что он вне себя от ярости. По лицу Тонтона ничего нельзя было прочитать, зато Коннорс не скрывал своей радости: — Все будет сделано как надо, босс!

— Теперь я хотел бы знать, почему не приехал Том Меррик?

Голос Сержанта был громким и требовательным. Это уже спрашивал признанный всеми главарь банды у своих подчиненных. Ответить должен был Коннорс, так как они с Томом были в приятельских отношениях. Я угадал.

— Меррик пьян, как сапожник, — ответил Коннорс. — Хорошо, если к обеду протрезвеет.

— Ладно. С ним я сам разберусь. На этом закончим. С Богом, парни!

Когда все ушли, оставив после себя стойкий запах табака и пота, я тут же рухнул в одно из освободившихся кресел, чувствуя себя вымотанным до такой степени, словно участвовал не в переговорах, а в бою. Несколько минут сидел почти физически ощущая, как из меня выходит напряжение, словно освобождая виток за витком сжатую во мне пружину.

Наконец, почувствовав себя в норме, встал, поправил револьверы во внутренних карманах сюртука, только после этого посмотрел на Сержанта. Тот сидел, поставив локти на стол и прикрыв глаза руками. Почувствовав мой взгляд, поднял голову. Лицо бледное, осунувшееся, усталое.

— Ну, как ты, Джек?

— Как и ты, — я слабо усмехнулся. — Постепенно привыкаю к мысли, что мы все же вышли из этой переделки живыми.

— Ха! Хорошо сказано! А что ты скажешь насчет Менялы?

— Я тут подумал и решил, что Меняла хочет воспользоваться ситуацией. Ты тут говорил, что следующий может быть любой из нас, вот он и хочет, под видом тех неизвестных убийц, убрать меня, тебя. Ему сейчас терять нечего. Убить нас — это его последний шанс.

— Согласен. Так что будь осторожней, Джек. Мы не так крепко стоим на ногах, что бы ты там себе не думал, — я бросил на него вопросительный взгляд. — Помимо Менялы, остались помощники и доверенные люди Гризли, Щеголя и Малыша, каждый из которых имел свою, причем неплохую, долю. Сейчас им придется расстаться со своими кормушками, а среди них есть парни, что лишний доллар готовы своей мамашей торговать. Так что соображай…

Живя в среде, где человек редко доживал до положенного ему срока, я старался быть всегда готовым к опасности. Слишком много было кругом недовольных и врагов, а особенно сейчас, когда шла смена власти. И все же я никак не ожидал, что предупреждение Сержанта получит подтверждение среди бела дня, на глазах нескольких десятков людей.

После обеда я приехал в порт, чтобы дальше вникать в свою работу. По большому счету она пока заключалась в разговорах с людьми, через которых я пытался понять, что собой представляет теневая экономика порта и пути переброски контрабанды. Одновременно я пытался разобраться в специфике работы самого порта, кто, чем занимается, начиная от портового начальства и кончая портовой охраной. От полученных знаний, щедро пересыпанных специфическими и морскими терминами, у меня временами начинала пухнуть голова, после чего я обычно задавался вопросом: а оно мне надо? Но, потакать собственным слабостям не в моих привычках, после чего я снова принимался за дело. И вот сейчас идя вдоль причалов в свой офис, я пытался думать о делах, но люди вокруг меня суетились, шумели, ругались, никак не давая мне сосредоточиться на своих мыслях. Именно поэтому я обратил внимание на грузовую фуру, стоящую рядом с горой мешков. Извозчик дремал, сидя на козлах. Они резко выделялись на фоне всеобщей суеты.

"Странно, — подумал я. — Я то думал, что девиз американцев "время — деньги", а эти прямо в наглую простаивают. Извозчик, похоже, третий сон досматривает".

Мой интерес к ним, убийцы, очевидно, приняли за подозрительность, больше ничем нельзя было оправдать их поспешные действия. Не успел я отвести взгляда от повозки, как в руках возчика появилась винтовка, а еще через секунду полотняный борт фуры был откинут в сторону. В образовавшемся проеме появились еще два ствола. Такой наглости я никак не ожидал! Днем, в месте, где кругом народ…. Если они хотели застать меня врасплох, то им это удалось. Стволы винтовок расцвели вспышками. Сначала что-то тупое ударило в области живота, словно кулак двинул под ребра, потом обожгло бок. Боль избавила меня от столбняка и придала прыти. Прыгнул, пытаясь в перекате достичь двух сломанных ящиков, лежащих в пяти шагах от меня, но резкая вспышка боли в боку сломала мою комбинацию, заставив распластаться на земле, корчась от боли. Отгородив свое сознание от боли, грызущей бок, я кое-как дополз до обломков. Они меня скрыли, но не настолько, чтобы стать настоящим укрытием. К тому же убийцы, поняв, что я не собираюсь умирать, открыли бешеную стрельбу. Пули роем свистели у головы, дробя в щепки дерево ящиков. Единственное что меня спасало, это был пороховой дымка, закрывавшая им обзор.

"Суки! Достали! — вжимаясь в землю, я одновременно судорожно пытался вытащить из внутреннего кармана сюртука зацепившийся за что-то револьвер. — Меняла, гад! Найду — живым в землю зарою!".

Осторожно приподняв голову, тут же понял, если сейчас не вытащу револьвер, я покойник. Один из бандитов, под прикрытием выстрелов, по длинной дуге, подкрадывался ко мне сбоку. Увидев, что я его заметил, он прицелился в меня. Я рванул из кармана револьвер. В этот момент из-за моей спины ударил револьверный выстрел. Пуля просвистела у головы готовящегося выстрелить бандита, заставив того невольно вздрогнуть и промахнуться. Зато я не промахнулся. Пуля ударила убийцу в грудь. Наемник отшатнулся назад, хрипло крикнул: — Уходим! — развернулся, сделал шаг, за ним другой, пошатнулся, сделал взмах руками, словно пытался удержать равновесие, после чего рухнул ничком на землю. Возница до этого с трудом удерживавший лошадей, дал им волю. Фура тут же рванулась с места. Только теперь, когда счастливо избежал опасности, я услышал возбужденные голоса людей и звуки трещоток портовой охраны, увидел лица людей со страхом на лице и любопытством в глазах, выглядывающих из-за штабелей досок и куч мешков. Я и до этого их слышал и видел, но тренированный мозг отдавал все внимание угрозе, отсекая их, как факторы, не заслуживающие внимания. Схватившись за ящик, я приподнялся, затем сел. Вокруг меня, осторожно, с опаской, стала собираться толпа, но люди держались на расстоянии, видя в моей руке револьвер. При попытке встать, земля неожиданно подо мной качнулась, пришлось сесть снова. На брусчатке с проросшей травой, где я только лежал, остались размазанные кровавые потеки. Нащупав, зажал рану, после чего поднял глаза на толпу, окружившую меня. Докеры, матросы, портовые чиновники, рабочие из доков, несколько конторских служащих.

— Эй, мистер, что случилось? Вы ранены? — этот вопрос мне задал седоусый мужчина, похожий на рабочего из корабельных доков.

— А что не видно? — огрызнулся я. — Может кто-нибудь поможет мне?

— Сейчас, мистер, сейчас! Обопритесь на меня. Осторожно, вот сюда! Присядьте здесь. И уберите, пожалуйста, револьвер.

Я присел на тюк, сморщившись от боли. В этот момент, рабочий, помогавший мне, придержал меня рукой за грудь. Меня словно током ударило. Даже ойкнул от неожиданности.

— Вы что в грудь ранены? — удивился мастеровой. — А крови вроде нет.

Осторожно коснувшись места удара, нащупал, лежащие в жилетном кармане серебряные часы — луковицу. Разбитые вдребезги. Криво усмехнулся: — Вот уж действительно… повезло, так повезло".

Поднял голову. Толпа стала плотнее и гуще.

— Врача хоть догадались позвать? — этот вопрос я задал не кому-то лично, а всем. — Или вы тут собрались пари заключать, сколько времени я продержусь, пока не протяну ноги.

В толпе раздался смех. В следующий миг народ подался в разные стороны, пропустив трех человек. Один из троих был врач, который тут же занялся моей раной. Двое других были моими работниками. Один из них конторский служащий, которого я нанял два дня назад для работы с бумагами в офисе, а второй был бандитом, исполняющим обязанности моего телохранителя и охранника в офисе. Его мне порекомендовал Сержант. И как видно не зря. Ведь это он, поддержав огнем, спас мне жизнь.

— Спасибо, Карл! А теперь займись типом, которого я подстрелил. Ты меня понял?

В ответ он покачал головой: — Мертв. Врач его осмотрел первым.

Я сделал все что мог. Откинувшись, закрыл глаза и тут же провалился во тьму беспамятства. Не чувствовал ни как меня перевязывали, ни как везли в больницу. Через восемь часов, после того как вынули пулю, меня навестил Сержант.

— Ну, как ты?

— Пока живой. Спасибо за Карла. Он неплохо показал себя.

— У меня плохих парней нет.

— Кто на меня напал?

— Пока не знаю. Но, похоже, с подачи Менялы. Сам он исчез. Его нет ни дома, ни у любовницы, ни в одном из мест, где он обычно бывает. За ним должны были следить, но от моего человека пока нет вестей.

— Вот даже как.

— Ладно, я пошел. Новости будут, сообщу.

Спустя неделю после выхода из больницы, меня вызвал к себе Сержант. Не успел я войти к нему, как он без всяких предисловий сообщил мне новость: — Меняла сейчас в «Креморне».

— Где это? — не менее лаконично спросил его я.

— Этот гадюшник находится на тридцать второй улице, чуть западнее Шестой Авеню.

— Кто с ним?

— Из тех, кого узнали Длинный Ричард и Зеленщик Джим. Помимо них за столом еще пара человек, но кто они, неизвестно. В баре, напротив кабака, сидят четыре моих человека во главе с Быком.

— Еду.

Войдя с улицы в «Креморн» мы сразу наткнулись на барную стойку, покрытую красивой резьбой, за которой стоял огромный, несколько напыщенный человек с огромными, как у моржа, усами и роскошной бородой. Ему одного взгляда хватило сообразить, что эти парни пришли сюда не за виски и девочками, после чего отвел глаза в сторону и сделал вид, что его вообще не существует. За барменом открылись двери в большой зал, ярко украшенный картинами и статуями, привлекавшими внимание не столько своей художественной ценностью, сколько обнаженностью моделей; в нем за столами сидели и пили под музыку мужчины и женщины. Как только я заметил Менялу, то тут же направился в его сторону. Посетители, при виде решительно шагающей команды с руками, засунутыми в тяжело оттопыренные карманы, тут же прятали взгляды в стаканах с виски. Пьяный шум в зале постепенно стал стихать. Когда до столика оставалось три шага, Меняла, наконец, заметил нас. Он был пьян, но не до такой степени, чтобы не понять, что сейчас должно произойти. Кровь отлила от его лица, глаза забегали. Он явно был не готов к подобной встрече, зато один из собутыльников, коренастый парень с жестким лицом, сидевший по правую руку от Менялы, продемонстрировал нам свою реакцию, резко вскочив на ноги. Я даже не понял, что он хотел сделать: убежать или схватиться за оружие, как из-за моей спины прогремели два выстрела. Вместе с серым облачком в воздухе поплыл резкий запах пороха. Бандит, схватившись за грудь, на которой быстро расплывалось кровавое пятно, отпрянул назад, но, наткнувшись на стул, зацепился и упал вместе с ним на пол. Меняла Дик до этого тупо пялящий на меня глаза, вздрогнул и словно очнулся.

— Джон, тебе чего?!

"Похоже, он еще и обкуренный. Никак в себя не придет".

Вместо ответа я вытащил из-за пояса револьвер, взвел курок и стал медленно поднимать оружие, в ожидании его ответной реакции. Некоторое время он продолжал сидеть и смотреть на меня мутными и красными глазами, пока ствол не стал на уровень его лба. Только тут его прорвало: — Я не виноват! Это не я! Мне надо поговорить с Сержантом! Я все ему объясню!

— Если это все что ты хотел сказать…

Последняя надежда, искоркой тлевшая до этой секунды в подлой и грязной душе Менялы затухла. В глазах вспыхнула ненависть, а рука метнулась под полу сюртука.

— Гореть тебе в аду, сучий выкормыш!!

— Только после тебя! — и тут же, чтобы не прослыть человеком, дающим пустые обещания, я выстрелил ему в голову.

Конечно, убить отступника мог Бык или Сиплый, но, вступив в банду, я должен подчиняться обычаям уголовного мира. Один из них гласил: "Кровь за кровь". Меняла покушался на мою жизнь, значит, в свою очередь, я должен был сам его убить.

ГЛАВА 6

Никогда не думал, что существует столько разновидностей портовых воров. В самом низу воровской иерархии стояли «бродяги» и «грузчики». "Бродяги", по ночам бесшумно шныряли между рядами судов в порту, после чего забирались на нос и прислушивались к храпу капитана или его помощника. Услышав храп, «бродяга» спускался в капитанскую каюту, хватал одежду вместе с часами, деньгами, подтяжками, сапогами и всем прочим, а затем потихоньку убирался прочь. «Грузчики» имеют просторные брезентовые куртки с широким рубцом внизу, вроде большого кругового кармана, куда прячут украденный товар. Выше их стоят «перевозчики». Это не мелкое жулье, как грузчики; их дело переправлять на сушу более громоздкие кипы товара. Они продают матросам бакалею и прочие товары, для прикрытия своего истинного ремесла, а также для того, чтобы попадать на корабль беспрепятственно. На самом верху стоит особая порода воров. Закидывая на борт крюк, они забираются на корабль, глушат, а случается, что и убивают, вахтенных матросов, после чего грабят содержимое трюмов, перекидывая товар в лодки.

* * *

В первое же воскресенье, после того, как меня выписали из больницы св. Агнессы, я отправился в приют, где жила Луиза Доббинс. Чтобы не терять время в поисках этого заведения, нанял наемный кэб. Минут двадцать мы колесили по городу, пока не попали в лабиринт узких и грязных улиц. Вскоре одна из таких улиц привела нас к приюту. Здание было двухэтажным с фальшивыми колоннами по бокам от парадного входа и стояло в окружении таких же, как и оно, унылых старых зданий. Открыв тяжелую дверь с большим бронзовым кольцом, я вошел в фойе. Несмотря на теплый летний день, здесь был сумрачно и прохладно. Не успел осмотреться, как ко мне подошла молоденькая девушка в сером платье. Ее волосы были убраны под косынку такого же мышиного цвета. Судя по ее дежурной улыбке, именно она занималась приемом посетителей.

"Совсем молоденькая. Наверно, воспитанница старших классов. Только почему она такая холодная и отстраненная?".

— Что вам угодно, сэр?

Когда я объяснил, кого ищу, она тут же позвонила в маленький бронзовый колокольчик, стоявший на тумбочке, рядом с библией. Несколько минут спустя к нам подошла еще одна девушка-девочка в таком же мышином наряде. Услышав имя и фамилию, она тут же ушла. В ожидании я стал рассматривать литографии на божественные темы, развешанные на стенах. Между ними висели надписи — лозунги, подобные этим: "Любите друг друга", "Бог помнит и о самом малом из своих созданий". Прошло минут двадцать, пока из-за угла коридора не появилась худенькая фигурка девочки, которую вела за руку служительница. Я невольно напрягся при появлении ребенка. По дороге сюда, я попытался напрячь свою память, но так ничего и не нашел, но, сейчас только бросил взгляд, как сразу ее вспомнил. Увидев перед собой хорошо одетого мужчину, она испуганно застыла, еще не понимая, кто перед ней. Наконец, узнав, словно маленькая птичка, выпущенная на свободу, она рванулась ко мне. Служительница, не сказав ни слова, тут же развернувшись, пошла назад. Девочка, со всего размаха уткнувшись лицом мне в сюртук, горько заплакала. Неожиданное проявление эмоций от ребенка, который до этой секунды был для меня только абстрактной фигурой, заставило меня замереть в напряжении. Не имея опыта, не зная, что говорить и делать в таких делах, я только осмелился положить одну руку ей на плечо, а другой осторожно погладить ее по голове. Постепенно всхлипы становились реже, среди них уже можно было различать слова:

— Пришел…. папочка умер…. Джон…. ты один у меня…. как мне было плохо…

Выбрав момент, когда она, всхлипнув очередной раз, замолчала, сказал заранее заготовленную фразу: — Очень рад тебя видеть, маленькая леди.

По инерции она еще пару раз всхлипнула, потом замерла на секунду, и вдруг резко оторвавшись от меня, отступила на шаг, резко вскинув головку, стала вглядываться в мое лицо.

— Ты… ты… говоришь, Джон? Ты одет…так хорошо, — в ее голосе сквозил испуг и неуверенность. — И все-таки… это ты.

Только тут я рассмотрел ее личико. Жестокий удар кастета с острыми шипами не только сломал нос девочке, он нанес глубокую рану, которую местные костоправы, даже не удосужились хорошо зашить. Кривой и безобразный шрам шел от переносицы до верхней губы, разом перечеркивая миловидность и детское очарование. Хотя я постарался скрыть свое внимание к этому страшному украшению, но не успел отвести взгляд, как ее большие карие глаза снова заполнились слезами. С трудом, сдерживая слезы, тихо спросила: — Я уродина, Джон? На всю жизнь? Да?

В ее голосе было столько недетской боли, что у меня перехватило дыхание, словно неожиданно ударили под дых. Пока я собирался с духом, девочка по-детски закрыла шрам ладошками, готовая снова зарыдать. Этого я допустить не мог.

— Нет, маленькая. Нет. Для меня ты всегда будешь красивой маленькой леди, — поспешил я ее успокоить.

— Джон, ты так говоришь, потому что любишь меня. А девочки не хотят со мной дружить, только дразнятся и обзываются. У меня ни одной подружки нет.

— Послушай, малышка, я же приехал…

— Джон, Джон, а как ты стал говорить? И ты какой-то не такой…. Ой, Джон, как ты красиво одет! Какие у тебя красивые пуговицы! — с детской непосредственностью она перескакивала с одной темы к другой. — Цепочка на самом деле золотая? А как ты меня нашел?!

Еще минуту назад ее глаза были полны горя, теперь снова стали живыми и любопытными, а голосок звенел веселым колокольчиком.

— Послушай, маленькая, ты меня совсем засыпала вопросами. Я тебе на все отвечу, только сначала задам один вопрос тебе.

— Только один?! — при этом она лукаво улыбнулась. — Неужели тебе неинтересно, как я живу?

В этот момент мне показалось, что сквозь черты маленькой девочки, проступили черты юной женщины. Я улыбнулся ей в ответ.

— Ой, Джон, какой ты хороший! — она радостно всплеснула ладошками. — Я так рада, что ты приехал! Так какой вопрос? Джон, говори быстрее!

— Маленькая, тебе тут нравиться?

На ее лицо, словно, тень набежала. Взгляд опустился в пол, маленькие губки плотно сжались. Нетрудно было догадаться, что ее предупредили, как отвечать, когда зададут подобный вопрос.

— Тебе по-честному, Джон? — голос ее стал опять тихим и глухим.

— Мы с тобой друзья Луиза, не правда ли? Если это так, то мы ничего не должны скрывать друг от друга, — я говорил это спокойно, но нехорошие предчувствия уже охватили меня.

— Мне здесь плохо, Джон. Очень плохо, — это было сказано так тихо, что я едва расслышал.

Я испугался, что она снова расплачется и попросит, чтобы я забрал ее отсюда. Подобный вариант мне приходил в голову, но только как исключительный, когда не будет другого выхода. Но она молчала. Я почувствовал облегчение и одновременно злость. На нее. Она только что, сама не сознавая этого, переложила на мои плечи принятие решения. С одной стороны я был наслышан о жестоких нравах подобных приютов и не сомневался в ее словах, а с другой стороны в мой образ жизни никак не вписывалась маленькая девочка.

"Мать твою! Да я понятия не имею, как обращаться с детьми! Ее же наверно надо кормить по распорядку, спать укладывать во время, а я… — мысли заметались, как стая испуганных птиц, но моя растерянность продолжалась недолго, с минуту. — Черт меня возьми! Чем я думаю! Да она несколько дней побудет со мной, пока я не устрою ее в нормальное место. К тому же как-никак эта девочка своими показаниями спасла мне жизнь".

Подобным доводом я пытался оправдать решение, к которому уже подошел, но все еще никак не мог окончательно решиться.

— Все плохое уже позади, малышка. Я забираю тебя отсюда.

— Ой! Я не верю! — ее личико осветилось таким счастьем, что на какое-то мгновение стало прекрасным, несмотря на уродливый шрам. — Это правда, Джон?! Правда?!

— Правда. Иди, собирайся, малышка.

— Джон, я быстро, — она, крутнувшись на месте, уже сорвалась на бег, как неожиданно резко затормозила, и снова развернулась в мою сторону. — Джон, ты же не уйдешь? Не бросишь меня здесь, правда?

— Клянусь тебе в этом, маленькая леди! — я говорил бодро и весело, а самого душила злость на подонков, которые могли плохо обращаться с этой милой девочкой. — Кстати, кого тут надо поблагодарить за заботу о тебе?

Она замялась, не зная, что сказать. Врать ей не хотелось.

— Может твою воспитательницу?

— Нет. Она… плохая! — при этом она прикрыла ладошкой рот и чисто рефлексивно оглянулась по сторонам. — И ее муж. Мистер Твин. Он наказывает нас.

— Наказывает? За что?

— За плохое поведение. Мы ничего плохого не делаем, а он все равно нас бьет розгами. Говорит, что он так делает исключительно в воспитательных целях.

— Хорошо, маленькая. Теперь еще один вопрос: наверно мне надо подписать какие-нибудь бумаги, чтобы тебя забрать?

— Управляет нашим приютом миссис Агнесса Фридман.

— Будешь ждать меня у кабинета миссис Фридман. Договорились?

— Обязательно, Джон! — это она выкрикнула уже на бегу.

Я выждал минуту и отправился за ней следом. Мимо меня прошла группа девочек, одетых во все серое, а оттого смахивающих на маленьких мышек, во главе с сухопарой особой в лиловом платье. Лицо у воспитательницы было довольно приятным, но все портили брезгливо поджатые губы и надменно вздернутый подбородок. Весь ее вид говорил миру о том, какую тяжелую ношу, она взвалила на свои хрупкие плечи, пока другие словно мотыльки порхают по жизни. Похоже, она была из тех людей, чей девиз: "Я страдаю за вас, люди!". Я не люблю таких людей, и не обратился бы к ней, но никого другого просто не было. Остановившись, я вежливо кивнул, прикоснувшись рукой к полям шляпы, после чего спросил: — Извините мисс, вы не могли бы мне подсказать, где я могу найти мистера Твина.

Она обежала меня строгим взглядом, после чего, решив, что я все-таки достоин ее внимания, сказала: — В конце коридора. Дверь с медной ручкой, в форме головы льва.

Я ожидал увидеть дюжего мужика со злобной физиономией, а в кабинете оказался полный мужчина в хорошо сшитом сюртуке, что-то увлеченно пишущий. Не успел я перешагнуть порог, как он резко поднял голову. Если бы не нос в красных прожилках, играть бы ему отца благородного семейства в дешевых спектаклях. Грива седых волос, правильные черты лица, четко очерченный подбородок, вот только глаза были под стать носу — мутные и невыразительные.

— Что вам угодно…?! — он успел сказать членораздельно только начало фразы, как в следующую секунду его лицо с противным хрустом врезалось в столешницу. — А-а — у-у!!

Пока он жалобно выл, размазывая по лицу кровь и чернила, я обошел массивный стол и остановился в двух шагах. При моем приближении тот лихорадочными движениями попытался отодвинуть массивное кресло и вскочить, но резкий удар ноги опрокинул кресло вместе с его хозяином. Твин финишировал в углу своего кабинета. Новый вопль не успел набрать обороты, как тут же стих, не успел я подойти к нему. Он вжался в угол, закрыл голову руками, шмыгая носом и тихонько подвывая. Размахнувшись, я расчетливо ударил его ногой по ребрам. Тот охнул, содрогнувшись всем телом, и неожиданно, для меня, заплакал: — У-у! Не надо… больше. Я боюсь… боли. Пожалуйста, сэр!

Следующий удар ногой пришелся по рукам Твина, прижатым к лицу. Хозяин кабинета взвыл от вспышки острый боли в сломанном носу, после чего попытался отвернуться от меня к стенке, но вместо этого сполз на пол, сжавшись в комок и трясясь всем телом.

— Ты знаешь, почему я тебя бью?

— Не-е-т, сэ-эр, — гнусавил Твин, растягивая слова.

— В воспитательных целях. Согласно твоей исключительной методике.

— Спа-сибо, сэ-э-эр.

— Будем считать, что ты урок усвоил. Я здесь буду еще некоторое время. Если ты попадешься мне глаза — добавлю еще. Все понял?

— Да-да, сэр. Все понял, сэр, — в его голосе чувствовалось такая угодливость и раболепие, что мне стало противно, будто я только что вступил ботинком в кучу дерьма. — Спасибо за урок, сэр!

Не успел я выйти, как из-за угла вылетела Луиза. Не глядя на меня, она хотела обогнуть меня словно препятствие, но я успел схватить ее за руку.

— Ой! Отпусти… Джон! А я…

Она выглядела расстроенной, испуганной и злой одновременно. Следом тут же послышался тяжелый топот ног, и из-за угла быстрым шагом вышла служительница с лицом, более подходящим суровому фельдфебелю, чем женщине. Глаза ее зло сверкали.

— Вот ты где, негодница! Как ты посмела…!

— В чем дело, миссис? — холодно спросил я ее.

Она обожгла меня злым взглядом, потом медленно процедила: — Кто вы такой, мистер? И что…?

— Луиза, кто это? — я бесцеремонно перебил служительницу.

— Джон, это миссис Твин. Джон, я ничего не делала, только сказала, что ухожу и хочу забрать свои вещи. А она как закричит, как затопает ногами…

— Молчать, мерзавка! Она еще смеет врать тут!

Я заметил, что во время нашего разговора, то дети, то взрослые, привлеченные громкими голосами, появлялись, кто из-за угла, кто выглядывал из дверей, но, увидев крепко сбитую фигуру миссис Твин, тут же прятались обратно.

— Луиза, иди, собирай свои вещи, а я пока поговорю с этой… миссис Твин. Встретимся у кабинета миссис Фридман, минут через… двадцать. Все, беги маленькая!

— Стоять, Луиза Доббинс!! Ты смеешь идти без разрешения своей воспитательницы! Сейчас же иди к мистеру Твину!

Девочка вздрогнула, будто ее кнутом хлестнули. Плечи поникли, а в глазах застыли слезы и страдание. Тут я уже не выдержал: — Луиза, иди, собирай вещи! А вместо тебя к мистеру Твину пойдет она!

— Вы что себе…!

Не успела мадам — фельдфебель договорить, как ее физиономия оказалась впечатана в дверь кабинета своего мужа, затем я повернул ручку и с силой втолкнул ее внутрь. Сделав шаг вслед за ней, остановился на пороге и оглянулся на замершую девочку. У нее были такие большие изумленные глаза и широко открытый рот, что я не смог сдержать улыбку, несмотря на ситуацию.

— Иди! — повторил я еще раз.

Затем перешагнул через порог и захлопнул за собой дверь. У стены стояла, бледная как смерть, миссис Твин с отвисшей челюстью. Одной рукой она зажимала свой разбитый нос, а другая была протянута в сторону своего мужа. Я усмехнулся при виде этой картины.

— Что дуреха, мужа своего не узнаешь?

Если говорить честно, то сидевшего в кресле мужчину, я тоже не сразу узнал. Твин вставил в нос бумажные фитили, и перемазанная кровью и чернилами физиономия, начавшая опухать, окончательно превратила его лицо в страшную морду чудовища.

— Он… он…

— Он это. Он, — подтвердил я ее догадку. — Это я его отделал. Теперь твоя очередь.

Хозяин кабинета до этого пребывавший в шоке от неожиданного появления своей супруги с разбитым носом, как только услышал мои слова, тут же попытался спрятаться под столом. Получалось это у него плохо, так как он в страхе и спешке забыл отодвинуть тяжелое кресло. Несколько отвлекшись, наблюдая с любопытством за телодвижениями Твина, я чуть не пропустил атаку этой мегеры. Едва успел уклониться от ее удара с правой, как тут же автоматически включились боевые рефлексы. Удар правой в солнечное сплетение был такой силы, что не только согнул ее пополам, но и отбросил к стене. Быстрый шаг вперед и новый удар, в печень. Скрючившись, она как подрубленная рухнула на пол и теперь лежала в позе человеческого зародыша с широко раскрытым ртом и белыми от съедающей ее боли глазами. Я повернулся к ее мужу. Тот сумел спрятаться только наполовину и теперь остановившимся взглядом смотрел на свою супругу, лежавшую на полу.

— Эй, Твин! — он с трудом, плохо понимая, что от него хотят, повернул ко мне свое изуродованное лицо. — Передай своей жене, что когда я приду сюда в следующий раз, и услышу хоть одну жалобу, то больше жалеть вас не буду. Ты все хорошо понял?

Некоторое время он тупо пялился на меня, пока до него дошел смысл слов.

— Не будете… жалеть? Вы хотите сказать, что сейчас… не сильно били?

— Дурак дураком, а соображаешь! — с этими словами я толкнул дверь и вышел.

Директор приюта являла собой крайне худосочную особу, напоминая фигурой стиральную доску. Ее умные и злые глаза некоторое время внимательно изучали меня после изложения моей просьбы, после чего последовал отказ. После того как я начал во второй раз повторять свои доводы, меня вдруг неожиданно осенило. Достал бумажку в сто долларов и положил на стол перед ней. Она посмотрела на банкноту, потом на меня. И замерла, выжидающе глядя на меня, но я уже понял, к чему она клонит, поэтому подыграть ей мне было несложно.

— Я думаю, приют не откажется взять эти деньги на нужды бедных сироток.

Улыбка тронула ее маленький, почти безгубый рот: — Приют весьма нуждается в благотворительности. Нашим маленьким девочкам так многого не хватает.

Я достал еще банкноту и положил рядом с первой. Потом пристально посмотрел ей в глаза.

"Больше не получишь, старая вешалка!".

Она, похоже, правильно поняла мой взгляд: — Хорошо, мистер Дилэни. Вы пошли навстречу нашим нуждам, поэтому мы пойдем навстречу вам. Сейчас идите к моему секретарю мисс Дункан, она оформит все необходимые документы.

Выйдя на улицу, с силой хлопнул тяжелой дверью, вкладывая в удар всю свою злость и отвращение к серому и убогому мирку, который явно по ошибке именовался детским приютом. Взглянул на Луизу. Та, похоже, ощущала нечто вроде неземной радости, судя по ее блаженной улыбке и сияющим глазам. Некоторое время шли пешком, пока не нашли кэб. Усевшись и сказав куда ехать, я принялся за решение проблемы под названием «ребенок». У меня никогда не было детей, поэтому я ничего не понимал в их воспитании. Единственный ребенок, с которым я некоторое время общался, был Тим, но с ним ситуация была совершенно иной. Не я за ним ухаживал, а скорее — он за мной. И так, что делать? Чтобы получить время на раздумье, я приказал кучеру остановиться около кафе — кондитерская.

Теперь с мрачным видом прихлебывал чай и пытался вспомнить то, чего я никогда не знал. Как воспитывают детей. Луиза тем временем ела пирожное, запивая чаем, крутила во все стороны головой, при этом, не забывая задавать мне самые разнообразные вопросы. Как мог я отвечал на ее вопросы и одновременно пытался понять, что мне теперь делать. Дело в том, что по пути я предложить заехать в магазин и купить ей на первое время пару платьев, белье, туфельки. Не успел я это сказать, как девочка потупилась и тихим, виноватым голосом сказала, что так не принято. На мой удивленный взгляд она еще более тихим голосом сказала, что такие вещи ей надлежит покупать с женщиной, но никак не с мужчиной.

— Луиза, сколько тебе лет?

— Скоро будет десять. Через… четыре месяца. Четвертого ноября. Ты мне купишь подарок? Хочу куклу. Я как-то видела в витрине магазина одну такую красивую… прямо глаз не отвести! Джон…

— Знаешь Луиза, я забыл тебе сказать. Я вспомнил свое настоящее имя. Меня зовут Джек Дилэни.

— Ой, как здорово, Джон! Э… Джек! Так ты вспомнил, откуда ты? И кто твои папа и мама?!

— Не все сразу, маленькая. Если я сейчас тебе все расскажу, то о чем мы будем говорить завтра?

Она весело засмеялась, показывая ровные белые зубки.

— Джек, а мы сегодня пойдем смотреть кукольное представление? — при этом она снова протянула руку к вазе с пирожными, на что я сделал ответный ход: резко отодвинул ее на противоположный край стола.

— Нет. Хорошего понемножку. А пирожные мы заберем с собой. После ужина ты сможешь съесть еще парочку. А сейчас пей чай. Он уже, наверно, остыл.

— Джо-он, — умоляющее протянула она, — ну еще одно. Они такие вкусные. Только одно!

— Нет. Сначала я должен решить, как быть с тобою. Потом ты должна пообедать и… — тут я сделал паузу, не зная, что говорить дальше.

Вслед за мной, она смешно нахмурила бровки, изображая раздумье, потом неожиданно спросила: — А где ты живешь?

— Снимаю комнату. У миссис Браун. Хорошая женщина.

— У нее дети есть?

— Да. Есть. Девушка — подросток. Убирает в комнатах. И сын…. Впрочем, это неважно. Твою мысль я понял.

Облегченно вздохнув, я придвинул ей вазу с пирожными: — Бери. Заслужила. Но только одно. И обязательно с чаем. Потом мы едем к миссис Браун.

Два месяца я крутился, как белка в колесе. Налаживал и раскручивал, если так можно назвать, "криминальный бизнес". Было невероятно трудно начинать на пустом месте. До этого я ничего не знал ни о контрабандистах, ни о самой специфике работы порта, а также о способах, с помощью которых ввозились и вывозились нелегальные товары. Бандиты из группировки Ирландца получали мзду с порта, никуда не лезли, поэтому можно было только догадываться, сколько денег проплывает мимо меня, и скрежетать зубами от бессилия. Помимо получаемой мзды у ирландцев также была договоренность с некоторыми капитанами кораблей, чей нелегальный товар через бандитов уходил в магазины и лавки. Но все это было мелочью по сравнению с тем, какие дела проворачивались через управление порта, работавшим в одной связке с охраной. Все что я узнал, было настолько т�