---

Жозеф Рони-старший

«Айронкестль»

Пролог

СКАЗОЧНАЯ СТРАНА

Ревекка Шторм ожидала духов. Слегка прикасаясь к золотой вставочке, она держала карандаш наготове на листке серовато-зеленой бумаги. Но духи не являлись.

— Я плохой медиум, — вздохнула она.

У Ревекки Шторм было лицо библейского дромадера и волосы, почти как его же песочного цвета шерсть. Глаза ее были мечтательны, но рот, вооруженный зубами гиены, способными раздробить до самого мозга кость, свидетельствовал о реалистическом противовесе.

— Или же я недостойна? Чем-нибудь провинилась?

Это опасение ее очень встревожило, но, услышав бой часов, она встала и направилась к столовой.

Там, у камина, стоял мужчина высокого роста, совершеннейшее олицетворение типа, созданного Гобино. При килеобразном лице, волосах цвета овсяной соломы, серо-зеленоватых глазах скандинавского пирата Гертон Айронкестль в свои сорок три года сохранял цвет лица светловолосой молодой девушки.

— Гертон, — спросила Ревекка скрипучим голосом, — что значит «эпифеномен»? Это, должно быть, что-нибудь кощунственное?

— Если это кощунство, то во всяком случае философическое, тетя Ревекка.

— А что это означает? — спросила молодая особа, доедавшая апельсин, в то время как официант подавал яйца с поджаренным салом и виргинскую ветчину.

Светлокудрые девы, когда-то вдохновлявшие скульпторов, создавших статуи богинь, должно быть, выглядели так же. Гертон устремил взгляд на эти волосы цвета янтаря, меда и зрелого колоса пшеницы.

— Это означает, Мюриэль, что если б твоего сознания совсем не существовало… ты так же готовилась бы есть ветчину и точно так же обращалась бы ко мне с вопросом, как делаешь это сейчас… Только ты не сознавала бы, что ты ешь, как не отдавала бы себе отчета, что вопрошаешь меня. Иначе говоря, при «эпифеномене» сознание существует, но все происходит так, как если бы его не было…

— Но не философы же выдумали такую чушь? — воскликнула тетя Ревекка.

— Именно философы, тетушка.

— Тогда их нужно заключить в дом умалишенных.

Официант подал для тетки яичницу с копченым свиным салом, а для Гертона, не любившего яиц, жареное мясо и две небольшие сосиски. На сверкающей белизной скатерти были разбросаны как островки: чайник, горячие мягкие булочки, свежее масло…

Три собеседника ели с религиозной сосредоточенностью.

Гертон расправлялся с последним ломтиком жаркого, когда была подана корреспонденция, состоявшая из нескольких писем, телеграммы и газет. Тетка овладела двумя письмами и газетой под названием «The Church»,[1] Гертон взял «New York Times»,[2]«Baltimor Mail»,[3]«Washington Post»[4] и «New York Herald».[5]

Но прежде он распечатал телеграмму и с легкой усмешкой, смысл которой трудно было понять, сказал:

— Нас готовятся навестить французские племянник и племянница.

— Они приводят меня в содрогание, — заметила тетка.

— Моника обворожительна! — заявила Мюриэль.

— Как оборотень, принявший вид молодой девушки, — возразила Ревекка. — Я не могу видеть ее, не испытывая какого-то порочного удовольствия. Это искушение.

— В ваших словах есть доля правды, тетушка, — согласился Айронкестль, — но поверьте, что если ум Моники легковесен, как пробковый поплавок, добрая доза свинца — лояльности и чести — держит его в равновесии.

Из конверта с маркой Гондокоро он извлек второй конверт, грязный, весь в пятнах, со следами присохших лапок и крыльев раздавленных насекомых.

— А это, — сказал он с чем-то вроде благоговения, — это от нашего друга Самуэля… Я вдыхаю запах пустыни, леса и болота.

Бережно распечатал он пакет; лицо его потемнело. Чтение продолжалось. По временам Гертон начинал тяжело дышать, почти задыхался.

— Вот, — наконец сказал он, — приключение, которое превосходит все то, что я считал возможным на этой гнусной планете.

— Гнусной? — возмутилась тетушка. — Божье творенье!

— Разве в Писании не сказано: «И пожалел Господь, что сотворил человека на земле, и опечалился Он в сердце своем?..»

Ревекка, подняв бесцветную бровь, занялась своим черным чаем. А охваченная любопытством Мюриэль спросила:

— Какое же приключение, отец?

— И будете вы, как Боги, знающие добро и зло!.. — лукаво подзадоривал Айронкестль. — Но я знаю, Мюриэль, что ты сохранишь секрет, если я возьму с тебя слово. Ты обещаешь?

— Беру Бога в свидетели! — произнесла Мюриэль.

— А вы, тетя?

— Я не призываю Его имени всуе. Я говорю: «Да»!

— Ваше слово ценнее всех жемчужин океана.

Гертон, привыкший сдерживать волнение, был возбужден более, чем позволяло видеть его лицо.

— Вы знаете, что Самуэль Дарнлей отправился на поиски новых растений, в надежде пополнить данными свою теорию круговых превращений. Объехав много страшных мест, он достиг земли, не исследованной не только европейцами, но ни одним живым существом. Оттуда именно он и прислал мне вот это письмо.

— Кто же его доставил? — строго спросила Ревекка.

— Негр, по всей вероятности, добравшийся до какого-нибудь британского пункта. Неведомыми мне путями письмо дошло до Гондокоро, где сочли за благо, ввиду потрепанности конверта, вложить его в новый конверт…

Гертон погрузился в себя, глаза его казались запавшими и пустыми.

— Но что же видел Дарнлей? — допытывалась Мюриэль.

— Ах да, — очнулся Айронкестль. — Земля, которой он достиг, необычайно отличается своими растениями и животными от всех стран мира.

— Еще больше, чем Австралия?

— Гораздо больше. Австралия, в конце концов, только остаток древних веков. Страна же Самуэля в общем развитии так же шагнула вперед, как Европа или Азия, а может быть и больше. Но она пошла по другому пути. Следует предположить, что много веков, быть может, тысячелетий тому назад, катастрофы ограничили ее плодородные области, и они в настоящее время не превышают трети Ирландии. Они населены фантастическими млекопитающими и пресмыкающимися. Пресмыкающиеся эти с горячей кровью. Кроме того, есть высшее животное, похожее на человека по уму, но нисколько ни по строению тела, ни по форме речи. Но еще необычайнее растения, невероятно сложные и положительно держащие в подчинении людей.

— Да это совершенное колдовство! — ворчала тетушка.

— Но как же растения могут держать в подчинении людей? — допытывалась Мюриэль. — Значит, Дарнлей утверждает, что они разумны?

— Он этого не говорит. Он ограничивается указанием, что они обладают таинственными способностями, не похожими ни на одну из наших умственных способностей. Но факт, что, так или иначе, они умеют защищаться и побеждать.

— Так они передвигаются?

— Нет. Они не перемещаются, но они способны к быстрому временному подземному росту, что и является одним из способов их нападения и защиты.

Тетушка негодовала, Мюриэль была поражена, а Гертон охвачен сдержанным, как это свойственно янки, возбуждением.

— Или Самуэль сошел с ума, или же он попал в область Бегемота![6] — воскликнула тетка.

— Это я увижу собственными глазами, — машинально ответил Айронкестль.

— Иисусе Христе! — всполошилась тетушка, — не хочешь же ты сказать, что присоединишься к этому лунатику?

— Да, я это сделаю, тетушка, по крайней мере, попытаюсь это сделать. Он ждет меня и нисколько не сомневается в моем решении.

— Ты не оставишь свою дочь!

— Я поеду с отцом, — спокойно заявила Мюриэль.

Во взоре Айронкестля промелькнула тревога.

— Но не в пустыню же?

— Если б я была твоим сыном, ты не ставил бы мне препятствий. А я разве не тренирована, как мужчина? Разве я не сопровождала тебя в Аризоне, на Скалистых горах и на Аляске? Я могу переносить усталость, лишения и перемену климата не хуже тебя.

— Но все-таки ты — девушка, Мюриэль.

— Это возражение устарело. Я знаю, что ты совершишь это путешествие, что ничто не может тебя остановить… Знаю также, что не хочу два года томиться в разлуке. Я еду с тобой.

— Мюриэль! — вздохнул он, растроганный и возмущенный.

Вошел слуга с карточкой на блестящем подносе.

Гертон прочел: «Филипп де Маранж».

Карандашом было прибавлено: «И Моника».

— Ну, вот!.. — почти радостно воскликнул Гертон.

В гостиной были молодой человек и девушка.

В Севенских горах можно встретить таких мужчин, как Филипп Маранж, со скрытым пламенем в каждой черте лица, с глазами цвета скал. Роста он был почти такого же, как Айронкестль. Но все взоры притягивала Моника. Похожая на юных колдуний, появлявшихся при свете факелов и костров, она оправдывала тревогу Ревекки. Волосы, как ночная тьма, без всякого блеска, представляли для тетушки нечто дьявольское, еще больше, чем глаза, окаймленные длинными загнутыми ресницами.

«Такой, должно быть, была Далила!» — говорила себе Ревекка, смотря на нее с испугом и восхищением.

Непобедимые чары заставляли ее сесть рядом с молодой девушкой, от которой исходил еле уловимый аромат амбры и ландыша.

Не задавая прямых вопросов, Гертон скоро навел Маранжа на интересующую того тему.

— Мне необходимо, — признался тот, — найти какое-нибудь дело.

— Почему? — с присущим ему небрежным видом осведомился Гертон.

— Главным образом, из-за Моники… Отец оставил нам наследство, обремененное слишком бесспорными долгами и очень сомнительными дивидендами!

— Боюсь, милый юноша, что вы не слишком сильны в делах. Вам пришлось бы слепо довериться какому-нибудь специалисту и платить ему проценты с капитала. В Балтиморе я не вижу никого подходящего. Быть может, мой племянник Сидней Гютри сможет что-нибудь сделать? А лично я до смешного лишен способности к делам.

— Это правда, что и у меня нет призвания к этому, но что ж делать, если это необходимо! — вздохнул Филипп.

Гертон залюбовался юной колдуньей, представлявшей такой разительный контраст с очаровательной Мюриэль.

— Вот, — пробормотал он, — неопровержимое возражение против систем, превозносящих высшую расу: пеласги[7] не уступали эллинам.

Маранж упивался близостью Мюриэль.

— Мне кажется, вы были хорошим стрелком, — сказал Гертон. — А война приучила вас выносить лишения. Так я мог предложить вам одно дело. Согласились бы вы подвергнуть себя испытаниям, какие вынесли Ливингстон, Стэнли или ваш Маршан?

— Можете ли вы сомневаться, что я грезил о такой жизни?

— От большей части наших грез мы отказались бы с отвращением, если б они стали осуществимы. Человек отвлеченно любит ставить себя в положения, противные его природе. Представьте себе неуютные, опасные страны, угрожающие, а то и людоедствующие племена или народности, лишения, усталость и лихорадку… Согласится ли при таких условиях ваша Мечта превратиться в действительность?

— А вы думаете, уютно было мерзнуть на трех, четырех, а то и пяти тысячах метров высоты, в летательной машине несовершенного устройства и капризной? Я готов с единственным условием, что это обещает приданое для Моники.

— Страна, куда я думаю отправиться, так как экспедицию эту хочу снарядить я, содержит, наряду с живыми сокровищами, которые вас не интересуют, также великое множество драгоценных минералов: золото, платину, серебро, изумруды, алмазы, топазы. При удаче вы можете разбогатеть… При неудаче ваши кости высушит пустыня. Подумайте…

— Колебаться было бы глупо… Только заслужу ли я богатство?

— В пустыне хорошее оружие неизбежно оказывает громадные услуги… Мне нужны надежные люди моего круга, следовательно, — товарищи. Я рассчитываю завербовать Сиднея Гютри, который теперь в Балтиморе и думает о подобного рода путешествии.

— Вы упомянули о живых сокровищах?

— Забудьте о них. Это вас не касается и неинтересно для вас.

Гертон опять погрузился в себя, о чем свидетельствовал его взгляд, ставший пустым.

Тетя Ревекка зло улыбалась.

Молодые девушки распространяли вокруг себя страшное и сладкое очарование, сумевшее извлечь человеческую любовь из животного отбора, и волосы Мюриэль смешивались в воображении Филиппа с таинственными странами, где он собирался вкусить первобытную жизнь.

Часть первая

Глава I

ЖУТКАЯ НОЧЬ

Сумрак охватывал тысячелетний лес, и страх, накопленный в бесчисленных поколениях, заставлял трепетать травоядных. Прошло столько тысячелетий, а лес еще почти не знал человека. В своем необъяснимом, но неустанном упорстве он продолжал порождать те формы жизни, которые существовали еще до кромлехов[8] и пирамид. Деревья все еще продолжали царить на земле. В утренней и вечерней заре, днем и ночью, под красными солнечными лучами и в серебристом сиянии луны, непобедимые веками, побеждая пространство, воздвигали они свое безмолвное царство.

В страшной чаще леса затрещали сучья. Какое-то волосатое существо, отделившись от баобаба, растянулось на земле, вцепившись в нее своими черными лапами.

Оно напоминало то дикое, мрачное существо, которое когда-то высекло огонь, озарив вековечную тьму, но туловищем и челюстями оно походило на льва.

После долгого оцепенения — сна, в котором перед ним проплывали смутные видения прошлого, о будущем же не грезилось совсем, раздался наконец его тихий, хриплый зов, на который прибежали четыре самки с такими же черными лицами, мускулистыми руками и загадочными желтыми глазами, горевшими во тьме. За ними, с веселой грацией, свойственной юным существам, следовали шесть детенышей.

И самец повел их на запад, туда, где в сплетениях ветвей умирало громадное красное солнце, уже не столь палящее, как днем.

Так гориллы дошли до просеки, проложенной огнем туч, среди которой еще торчали обгорелые пни да кое-где оставались островки травы и папоротников. На другом конце просеки из-за лиан виднелись головы четырех чудовищ, созерцавших невиданное зрелище.

Огонь! Какие-то двуногие существа бросали в него ветви и сучья. По мере того как умирало солнце, ярче становилось пламя. Бледное сначала, оно стало красноватым, затем багряно-красным, и во внезапной тьме его дыхание становилось все более грозным… На львиный рев, упавший с силой метеора, самец-горилла ответил глухим ворчанием.

Львам огонь был неведом. Они никогда не видели, как он пожирает сухие травы и ветви. Им были знакомы только одни вспышки пламени — в докучную грозу. Но они инстинктивно страшились палящего жара и трепетного колебания огня.

Но самцу-горилле огонь был знаком. Трижды он встречался с ним, когда тот трещал и со страшной быстротой распространялся в девственном лесу. Смутно в его памяти проносились образы смятения и бегства: тысячи бегущих лап, мириады крыльев. На его руках и груди остались рубцы от мучительных ран…

И охваченный смутными, отрывочными воспоминаниями, он остановился, и теснее придвинулись к нему самки.

Львы же, влекомые любопытством, нерешительно, тяжелыми и в то же время легкими стопами приближались к невиданному зрелищу.

Двуногие существа следили за приближающимися хищниками.

Пятнадцать человек, черных как гориллы, походивших на них мясистыми лицами, огромными челюстями и длинными руками, стояли в огненном кольце. Семеро белых мужчин и одна женщина имели с человекоподобными только одно сходство — в руках. Здесь же сгрудились верблюды, козы и ослы.

Как шквал, налетал первобытный страх.

— Не стреляйте! — крикнул высокий белокурый мужчина статного сложения.

Рыкание льва прозвучало как голос далеких времен.

Массивные туловища самцов, их гривы и громадные плечи — все обнаруживало страшную силу.

— Не стрелять! — повторил белокурый. — Нельзя ожидать, что львы могли напасть на нас, а гориллы и подавно.

— Конечно, этого нельзя ожидать, — подтвердил один из мужчин, вооруженных карабинами. — Не думаю, чтобы они прыгнули через костры, а все-таки…

Он был почти такого же роста, как белокурый, но отличался от него сложением, янтарными глазами, черным цветом волос и чем-то неуловимым, изобличающим в нем человека другой расы и иной культуры.

— Два десятка ружей и «максим»! — вмешался в разговор исполин с гранитными скулами, зеленые малахитовые глаза которого горели янтарем и поблескивали медью, когда на них падал отблеск огня. Волосы его были цвета львиной гривы. Звали его — Сидней Гютри. Родом он был из Балтимора.

Оба льва-самца издавали согласное рычание, стоя перед костром, свет которого падал прямо на их головы. Человекоподобные смотрели на двуногих существ и, быть может, считали их пленниками огня.

Один из чернокожих выставил пулемет «максим». Сидней Гютри зарядил разрывными пулями свое ружье, годившееся для охоты на слонов. Уверенный в своей меткости, Филипп де Маранж намечал своей целью ближайшего льва. Ни один из этих людей в сущности не испытывал страха, но все трепетали от волнения.

— Когда у нас водились еще альпийские медведи, а во Франции и Германии встречались волки, — задумчиво промолвил Маранж, — они были лишь слабым отражением эры мамонтов, носорогов и бурых медведей. Здесь же еще пятьдесят или сто тысяч лет тому назад можно было встретить львов и человекоподобных вроде вот этих, наряду с хрупкими человеческими существами, вооруженными дубинами и ограждающими себя жалкими кострами.

Приближение львов заставило горилл медленно отступить.

— Жалкими! — возразил Айронкестль. — Они лучше нашего умели разводить костры. Мне представляются грубые самцы, мускулистые и ловкие, заставляющие своими громадными кострами трепетать львов… Быть может, им приходилось переживать жуткие ночи, но наряду с ними и другие, величественные… Мой инстинкт заставляет меня предпочитать ту эпоху нашей.

— Почему? — спросил четвертый собеседник, англичанин, лицо которого напоминало великого Шелли.

— Потому, что они уже испытывали людские радости, но еще не знали дьявольского предвидения, омрачающего каждый день.

— Мое предвидение не причиняет мне страданий, — возразил Сидней. — Это палка, на которую я опираюсь, а не меч, висящий над моей головой.

Его слова были прерваны восклицанием Гертона, указывавшего им на молодого самца-гориллу, незаметно приблизившегося ко львам. Он щипал траву вблизи папоротниковой заросли. Один из львов, самец, сделал трехсаженный скачок и, достигнув жертвы, одним ударом лапы свалил ее на землю, в то время как старый самец-горилла и две его самки подбегали, испуская хриплый рев.

— О, спасем его, спасем его! — вне себя кричала молодая девушка, белокурая и рослая, одна из тех, которые составляют гордость англосаксонской расы.

Маранж пожал плечами. Слишком поздно: самец-горилла шел в атаку. Борьба была короткая, но дикая и страшная. Черные руки давили желтую шею хищника, в то время как последний, вытянув морду, рвал зубами грудь гориллы.

Чудовищные звери раскачивались из стороны в сторону, слышалось прерывистое дыхание, хрип, хруст. Когти хищника вырывали клочья мяса из брюха гориллы; горилла, не выпуская добычу, всаживала зубы в шею льва, возле шейной артерии.

— Великолепно! — воскликнул Гютри.

— Ужасно! — вздохнула девушка.

Загипнотизированные зрелищем, увлекаемые той же страстью, какая владела римлянами в цирке, Гертон, Филипп, Сидней и сэр Джордж Фарнгем, не отрываясь, смотрели на широкие кровавые раны и прыжки колоссов. Звери тоже оставались зрителями: три льва и четыре самки-гориллы, из которых одна прижимала к груди раненого детеныша.

Лев задыхался. Зубы его разжались, и пасть широко раскрылась, когтистая лапа била наугад. Из прокушенной гориллой артерии текла на траву красная струя.

В последний раз когти впились в брюхо гориллы; вслед за тем тела зверей рухнули на землю, черные руки выпустили окровавленную глотку, оба колосса были недвижимы.

Охваченный яростью и страхом, Сидней Гютри выхватил горящую ветвь и бросил ее в направлении львов. Негры завыли. Смутный страх охватил душу хищников, потрясенных гибелью вожака, они побежали с прогалины и исчезли в глубине леса.

Удивленный сам тем, что он сделал, Гютри разразился смехом. Прочие оставались серьезными. Им казалось, что они только что были свидетелями борьбы не двух зверей, а льва с человеком. И как эхо того, что шевелилось в глубине сознания, прозвучали слова Гертона:

— Почему бы нашим предкам не иметь силы этого человекоподобного?

В это время девушка воскликнула:

— Горилла как будто шевелится…

— Посмотрим! — сказал сэр Джордж Фарнгем.

Гютри оглядел свое ружье, годное для охоты на слонов.

— Идем!

— Не забудьте взять факелы, — спокойно прибавил Айронкестль. Они взяли факелы и вышли из кольца костров.

Самки человекоподобных стали отступать перед существами, вооруженными огнем, и остановились лишь у края просеки. Оттуда со смутной тоской обезьяны смотрели на распростертое тело самца. Оно было недвижимо. Голова лежала на брюхе льва, грива которого была вся в крови, а большие желтые глаза остекленели.

— Здесь больше нечего делать! — заметил Сидней. — Да и какая надобность в этом?

— Никакой, — ответил Маранж, — но мне доставило бы удовольствие, если б он ожил.

— У меня такое чувство, точно это человек, — прошептала Мюриэль.

Гертон вынул из кармана зеркальце и приложил его ко рту гориллы.

— А ведь он еще жив, — решил он, указывая на чуть запотевшее стекло. — Но как бы он мог оправиться — ведь он потерял несколько пинт крови?

— А нельзя ли сделать попытку? — робко спросила девушка.

— Мы ее сделаем, Мюриэль… Это зверье невероятно живуче.

Три негра перенесли гориллу в огненное кольцо, и Айронкестль принялся дезинфицировать и перевязывать раны.

Самки тоже вернулись за ними, и в мерцании звезд раздавался какой-то необычайный вой, точно стон.

— Бедные созданья! — промолвила Мюриэль.

— В памяти их все так смутно, и они быстро забудут, — сказал Маранж. — Прошлое так мало значит для них!

Айронкестль продолжал осматривать раны.

— Не исключена возможность, что он оправится, — заключил он, дивясь громадному торсу человекоподобного. — Это животное по меньшей мере дальний родич наших прапрадедов.

— Дальний родич! Я не верю, чтобы наши предки были обезьянами или человекоподобными.

Айронкестль продолжал перевязывать раны. Грудь гориллы слабо трепетала, но она оставалась в бессознательном состоянии.

— Если есть для него какие-либо шансы возвратиться к жизни среди деревьев, то только при нашем уходе. Если же покинуть его…

— Мы не покинем его! — воскликнула Мюриэль.

— Нет, милая, мы не покинем его, если только этого не потребует наша безопасность. Но все-таки, это — обуза.

Его прервал короткий, глухой вскрик. Старший из негров, человек с кожей цвета земли, указывал рукой на север просеки. Рука его дрожала.

— В чем дело, Курам? — спросил Гютри.

— Коренастые! — простонал негр.

Просека казалась пустынной. Вой зверей доносился издали с разных сторон.

— Ничего не вижу! — сказал Маранж, смотря в зрительную трубу.

— Вон там Коренастые, — твердил старый африканец.

— А они страшные?

— Это люди, рожденные беспощадным лесом, хитрые и неуловимые!

— Вон они! — воскликнул сэр Джордж.

Он только что заметил двуногий силуэт среди папоротников, но тот уже исчез, и за освещенным пространством можно было разглядеть лишь черный лес да серебрящееся звездами небо.

— Бедняги должно быть еле вооружены, — сказал, пожимая плечами, Гютри…

— У них есть отравленные стрелы, каменные топоры, копья. Их много, они искусно расставляют ловушки и пожирают… — старый негр не решался продолжать.

— Пожирают? — нетерпеливо спросил Гютри.

— Побежденных, господин.

Костры шипели и трепетали, как живые существа; по временам слышался треск, как будто кто-то жаловался.

Искры взвивались кверху, как рой светляков; лес испускал тихий вздох, полный тайной ласки и кровавой тайны.

Глава II

КОРЕНАСТЫЕ

Курам рассказал легенду о Коренастых, рожденных лесом, болотом и сошедшим с туч зверем.

Может быть, это и не люди. Они видят впотьмах, и глаза их во тьме горят зеленым огнем; у них широкая грудь и короткие конечности; волосы их походят на шерсть гиен; вместо носа две черные дыры над ртом; они живут кланами, по меньшей мере в сто воинов; они неумело обращаются с огнем, употребляют почти сырую пищу и не знакомы с употреблением металлов; оружие у них деревянное и каменное. Они не умеют ни обрабатывать землю, ни ткать, ни обжигать глину. Питаются они мясом, орехами, молодыми побегами и листьями, кореньями и грибами.

Между кланами происходит ожесточенная война, причем они съедают раненых и пленных, даже женщин, и особенно детей. Коренастые Севера, рыжеволосые, питают непримиримую ненависть к Коренастым Юга, черноволосым, и к Коренастым Запада, гордящимся своей голубой грудью.

Численность их не растет, а уменьшается из поколения в поколение. Они мужественно презирают смерть и не сдаются перед пытками. Лицом они походят столько же на людей, как и на буйволов. От них пахнет горелым мясом.

— А ты их видел? — спросил Маранж, когда Курам кончил говорить.

— Да, господин. Едва возмужав, я попал к ним в плен.

Они собирались меня сожрать. Уже готов был огонь, чтобы меня изжарить. Я попал к рыжим. Они радовались и смеялись, потому что у них были еще пленные и мертвые, раны которых еще сочились кровью. Нас связали лианами. Колдуны заунывно пели, размахивая топорами и цветущими ветками… Вдруг пронесся какой-то вой, полетели острые стрелы. Пришли голубогрудые Коренастые. Начался бой.

Я высвободился из лиан и убежал на равнину.

Курам молчал, задумавшись. Воспоминания юности проносились перед его мысленным взором. Во взгляде Гертона, устремленном на блестящие волосы Мюриэль, видна была тревога. Маранж глубоко вздыхал, глядя на девушку. Только Сидней Гютри безбоязненно и беззаботно смотрел во тьму. Его молодость, физическая сила, свойственная ему жизнерадостность скрывали перед ним будущее.

А сэр Джордж Фарнгем в своих путешествиях по Востоку позаимствовал от арабов и монголов небольшую дозу фатализма.

— Что могут сделать эти жалкие существа? — сказал великан. — Одного пулемета достаточно, чтобы истребить целое племя, да и слоновье ружье разнесет их на куски.

Маранж и Фарнгем, не уступающие в ловкости Кожаному Чулку, имеют ружья, выпускающие до двадцати пуль в минуту; Мюриэль неплохо стреляет; все наши мужчины хорошо вооружены. Мы сможем их истребить на расстоянии, в двадцать раз превышающем пределы досягаемости стрел.

— Они умеют быть невидимками, — возразил Курам. — Когда стрела поразит людей или животных, мы не будем знать, откуда она пущена.

— Но вокруг наших костров голая земля… едва пробивается трава да папоротники…

Что-то засвистело во тьме: длинная тонкая стрела пролетела над огнем и вонзилась в черную козочку, затрепетавшую от удара.

Звездная ночь стала враждебной. Гертон, Гютри, Фарнгем и Маранж всматривались во тьму, но никого не было видно кроме самок человекоподобных, смотрящих горящими глазами.

Старый Курам жалобно стонал.

— Ты ничего не видишь? — спросил Маранж.

— Я вижу только вон ту рощу папоротников, господин.

Филипп прицелился и выстрелил три раза; послышалось два хриплых вскрика. Чье-то тело подскочило и вновь упало, стало пробираться ползком в низкой траве… Пока Маранж колебался, прикончить ли раненого, тот исчез, точно провалился сквозь землю. Зловещие крики, протяжный вой волка и хихиканье гиены раздались в лесу и на просеке.

— Мы окружены, — сказал Гертон.

Затем сразу опять воцарилась тишина. Южный Крест показывал восьмой час вечера. Черная козочка, испустив жалобное блеяние, умерла. Курам, вытащив стрелу, подал ее Айронкестлю. Американец внимательно рассмотрел ее и сказал:

— Острие — гранитное… Поставь палатки, Курам.

Палатки были разбиты, из них одна была настолько просторна, что могла служить столовой или вообще для собраний всех членов экспедиции. Все палатки были из прочного, толстого, непромокаемого холста.

— Они не смогли бы защитить от пуль, но стрелы не пробьют их, — заметил Гертон.

Все белые собрались в большой палатке, и негры подали пареное мясо обезьяны с зернами проса. Ужин был не из веселых. Один только Гютри был настроен оптимистически. Он отведал жаркого с приправой из стручков красного перца и зерен проса и сказал:

— Нужно произвести расчистку.

— Расчистку? — воскликнул Маранж.

— Вокруг стана должно быть свободное пространство на расстоянии, превышающем пределы досягаемости их проклятых изделий. Главное, чтобы можно было спокойно выспаться.

Все остолбенели при этих словах.

— Но ведь выйти из лагеря — значит подвергнуть себя опасности пасть от стрел, — произнес Айронкестль.

— Почему? — спросил Гютри. — Это вовсе не обязательно.

— Ну, Сидней! Сейчас не до шуток.

— Но вы забыли, дядя Гертон, что я предвидел возможность отравленных стрел… И выписал из Нью-Йорка необходимые костюмы.

— А ведь и правда. Ты мне говорил об этом, но я совершенно забыл.

Гютри смеялся, продолжая доедать ломтик мяса жареной обезьяны.

— Курам! — крикнул он. — Подай-ка желтый чемодан.

Десять минут спустя два негра внесли довольно тощий чемодан из желтой кожи, на который устремились с жадным любопытством все взоры. Сидней не спеша отпер замок и показал стопку одеяний, наподобие макинтошей.

— Из нового материала, — сказал он, — металлического, но столь же мягкого, как резина. Вот перчатки, маска, обмотки, капюшоны.

— И вы уверены, что стрела не пробьет это?

— Смотрите…

Он развернул один из макинтошей, набросил на переборки палатки и сказал Айронкестлю:

— Не хотите ли пустить стрелу?

Гертон пустил. Стрела отскочила.

— Материя осталась неповрежденной! — констатировал Маранж.

— Гранитное острие только вдавилось в нее.

— В этом нельзя было сомневаться, — спокойно заметил американец. — Товар от Педдинга и Морлока… Единственный в своем роде торговый дом во всем мире. Коренастые только потеряют даром отраву… Но, к несчастью, остаются еще верблюды, ослы и козы… Их гибель была бы непоправимым злом. Вот почему я хочу вырубить вокруг костров все, что может служить прикрытием.

— Обрубок дерева и три-четыре папоротниковые рощицы, — заметил сэр Джордж.

Сидней надел самый широкий из плащей, закрыл лицо упругой маской, навернул обмотки от лодыжки до колена и сказал:

— Ну, идем улаживать дела!

Его примеру последовали Фарнгем, Айронкестль, Маранж, Мюриэль, Курам и двое белых служителей по имени Патрик Джефферсон и Дик Найтингейл.

— Пойдем в противоположную сторону от зверей, — сказал Айронкестль.

Красная луна на ущербе плыла над просекой и обливала тысячелетний лес неуловимыми волнами света.

— Странно, что эти животные не пустили второй стрелы, — сказал Маранж.

— Коренастые умеют выжидать, — ответил Курам. — Они поняли, что у нас есть страшное оружие, и мы подвергнемся прямому нападению с их стороны только в том случае, если вынудим их к тому… Пока они прячутся, вокруг огня небезопасно…

— Так значит, ты думаешь, что они не оставят своего намерения?

— Они упрямее носорогов. Они пойдут за нами следом по всему лесу. Ничто их не обескуражит… И если мы станем убивать их воинов, то чем больше убьем, тем с большей злобой они обрушатся на нас.

Фарнгем, Гертон и Мюриэль, вооружившись подзорными трубами, осматривали окрестности.

— Никого не видно! — сказал Гертон.

— Никого! — подтвердил Фарнгем. — Мы можем двинуться.

Он взял с собой довольно длинный и очень острый топор, который мог заменить косу. Мюриэль склонилась над гориллой. Самец еще не вышел из своего оцепенения и походил на труп.

— Оправится! — прошептал Маранж. Белокурая головка поднялась. Молодые люди взглянули друг на друга. Смутное, как ночные тени, волнение вздымало грудь Филиппа. Мюриэль была спокойна.

— Вы думаете? — несколько недоверчиво спросила она. — Сколько из него крови вытекло…

— Самое большее — половина…

Какое-то стенание заставило их обернуться. Самки были все еще здесь. Детеныши и одна мать уснули. Остальные бодрствовали.

— Они беспокоятся, — сказал Курам. — Они знают, что Коренастые окружили нас, и что среди нас находится их самец.

— А не нападут они на нас? — спросил Айронкестль.

— Не думаю, господин; вы не прикончили гориллу… Они это чувствуют!

— Ну, в путь! — скомандовал Гютри.

Маленькая группа вышла из круга. Гютри направился сначала к ближайшей заросли папоротников и срубил ее в четыре маха. Затем он срезал высокую траву, срубил пенек и направился к кустарнику, по которому стрелял Маранж. После того, как они уничтожили и его, на всем пространстве, какое могла бы пролететь стрела, не оставалось ни одного укромного местечка, где могли бы спрятаться Коренастые.

— Но куда же мог деваться раненый? — спросил Филипп.

— В расщелину, — ответил Курам.

Он шел впереди Маранжа и Гютри.

— Вот он!

В два прыжка Гютри, Маранж и Фарнгем присоединились к нему.

Они увидели человека, лежащего без движения в расщелине.

Голова его обросла рыжей, как у лисы, шерстью; пучки такой же шерсти торчали на щеках. Голова была в форме усеченного куба, и челюсть казалась поставленной прямо на плечи. Лицо цвета торфа, плоские руки, оканчивающиеся необычайно короткой кистью, в общем напоминавшей клешню краба; ступни ног еще более короткие, с зачаточными большими пальцами и покрытые как бы роговидным веществом. Широкие плечи и грузный торс оправдывали кличку.

Лежащий был почти обнажен; на голове и на груди запеклась кровь; за пояс из невыделанной шкуры были заткнуты зеленый топор и каменный нож. Рядом лежали две стрелы.

— В него попали три пули, — заметил Курам… — Но он не убит. Прикончить его?

— Боже тебя сохрани! — испуганно воскликнул Маранж.

— Это заложник, — флегматично пояснил Гютри.

Он нагнулся и поднял Коренастого, как ребенка. Послышалось какое-то рычание и просвистели шесть или семь стрел, из которых две попали в Курама и Гютри. Гигант разразился смехом, а Курам жестами объяснял невидимым врагам, что их нападение бесплодно.

Зоркий глаз Фарнгема искал, где бы они могли укрыться. Приблизительно на расстоянии пятидесяти метров виднелся кустарник, могущий укрыть двух-трех человек.

— Что же мы предпримем? — спросил сэр Джордж.

— Необходимо внушить им страх. Нападение не должно остаться безнаказанным. Стрелять!

Гютри, вскинув к плечу свой карабин, выстрелил в темную массу, мелькнувшую в кустарнике. Раздался взрыв и вслед за ним неистовый рев; тело подскочило и упало бездыханным.

— Бедняга! — вздохнул Филипп.

— Не будем расточать сострадание, — возразил Сидней, — эти бедняги — убийцы по призванию и людоеды по принципу. Другого способа показать им нашу силу нет…

Он взял в охапку находящегося без чувств раненого и направился к стоянке. Белые слуги уничтожили все прикрытия, еще не снесенные Маранжем и Гютри. Теперь на расстоянии ста метров ни один человек не мог бы укрыться, несмотря на всю свою хитрость.

Сидней положил раненого рядом с гориллой. Гертон сделал перевязку, во время которой раненый, не приходя в сознание, несколько раз простонал.

— Он не так опасно ранен, как эта горилла, — сказал Гертон.

Курам смотрел на Коренастого со страхом и ненавистью.

— Лучше бы его убить, — сказал он. — А то все время придется его караулить.

— У нас есть веревки, — сказал Гютри, зажигая трубку. — Ночь пройдет спокойно, а там посмотрим.

Сняв маску и металлический плащ, Мюриэль задумалась, смотря на яркий Орион, созвездие родной земли, и на Южный Крест, символ неведомой страны. Филиппа очаровывала эта девушка, подобная феям, лесным нимфам или ундинам, выплывающим из омута в ночной час. Среди зловещей тишины все его помыслы сосредоточивались на ней.

И от этого становилось еще более жутко. Филипп бледнел при мысли, что ей угрожала еще большая опасность, чем мужчинам.

— Не можем ли мы что-нибудь сделать для этих бедняжек? — спросила она, указывая на самок-горилл.

— Они в нас не нуждаются, — ответил он, улыбаясь. — Их царство — целый лес, где произрастает в изобилии все, что составляет благополучие горилл.

— Но смотрите, ведь они не уходят. Они проявляют явную тревогу. Должно быть, они боятся рыжих Коренастых. Но ведь те на них не нападали?

В шепоте Мюриэль было что-то таинственное, и то, что она была затеряна в первобытном лесу среди тех засад, которые на заре человечества угрожали и ее прародителям, от которых сильнее, чем самые тысячелетия, отделяли ее изящество и красота, придавало девушке еще большее очарование.

— Они не напали на горилл, — ответил Филипп, — потому что должны беречь оружие.

— Для нас, — произнесла она со вздохом, повернувшись в сторону Айронкестля, оканчивающего перевязку.

С сердцем, исполненным трагического покоя, впитывал в себя Филипп звездное пространство, подернутый пеплом жар костра и эту гибкую девушку-американку, подобную девам бледного острова, где когда-то жили языческие божества, увлекавшие своими чарами св. Григория.

Глава III

ВОДОПОЙ

Гертону выпало сторожить последним. С ним вместе держали стражу трое черных, с помощью которых было установлено наблюдение за всей просекой.

Это была ночь, как две капли воды похожая на все ночи, проходящие в этом лесу: ночь засады и убийства, торжества и бед, урагана, рева, визга, воя, хрипа, предсмертных воплей, ночь хищников и заживо пожираемых, ночь ужаса, смертельной тоски, звериной лютости, жадности, праздник для одних, кошмар для других, муки, служащей для услады, смерти, питающей жизнь…

«Сколько смышленых и очаровательных тварей, — думал Гертон, — без пощады и передышки гибнут каждую ночь в течение тысячелетий в силу какой-то непонятной необходимости… и будут гибнуть. Как непостижима твоя воля, Судьба!» Беловатой дымкой висел небесный свод над черным пространством леса, носились запахи, — свежие, как источник, сладкие, как музыка, опьяняющие, как молодые женщины, дикие, как львы, ускользающие, как пресмыкающиеся…

Тяжелая грусть овладела американцем. Его грызло раскаяние, что он взял с собой Мюриэль, и Гертон не мог понять своей слабости.

«Нужно думать, — сказал он себе, — что для каждого человека наступает свой час, если не целый период безумия». Будучи человеком действия, решительно проводящим свои планы, он не понимал своей нерешительности перед Мюриэль. Мюриэль никогда его не покидала. Она осталась последней в его роде, — после того как Гертон потерял двух сыновей на взорвавшемся от мины у берегов Испании корабле «Thunder». С тех пор он не мог противостоять желаниям и прихотям дочери…

Поднявшийся к рассвету туман уничтожил четкость очертаний; свет луны, преломляясь в парах тумана, исказил облик деревьев; звезды заволоклись бледной дымкой и мерцали, как гаснущие лампадки.

И без всякого повода Айронкестль представил себе Мюриэль, похищенную Коренастыми, его стали преследовать кошмарные видения…

Три шакала остановились у костра, повернувшись в сторону огня. Гертон с какой-то симпатией смотрел на их собачьи морды, острые уши, зоркие глаза. Но они убежали и скрылись в перелеске. Все снова погрузилось в молчание.

«А все-таки враг не ушел!» — сказал себе путешественник. Однако ничто не обличало его присутствия. Лес, казалось, был населен только хищными зверями, и десятки тысяч травоядных бились у них в когтях и зубах при последнем издыхании.

Вопреки всему, на Гертона действовали смутные чары ночи — это безмолвие, прерываемое легкими шумами, треском огня, трепетным бегом животных, вздохом листьев. Туман побледнел и поднялся до звезд предрассветной мглой.

Капли росы шипели, падая в костер; трое негров внимательно следили за светом нарождавшегося дня, как будто исходившим не только от неба, но и от деревьев. Пугающие предрассветные миражи рассеялись в один миг. Наступил день. В неведомой чаще воспрянули миллионы живых существ, не боящихся теперь жить. Гертон вынул карманную Библию и с сосредоточенностью людей своей нации стал читать:

«33. И превратит Он реки в пустыни, и иссякнут источники.

34. И бесплодной станет земля, носящая злых.

35. А пустыни превратит Он в водное пространство и иссохшую землю в источники.

36. И поселит Он там тех, кто алкал и жаждал».

Гертон сложил руки для молитвы, ибо его жизнь была разделена на две не соприкасающиеся меж собой части: в одной была его вера в Науку, в другой — вера в Откровение.

— Дело в том, — вымолвил он про себя, — чтобы сделать животных неуязвимыми… Можно было бы спасти козочку, прижегши ей рану.

Мелькнула чья-то тень. Еще не повернув головы, он знал, что это была Мюриэль.

— Милая, — шепнул он, — я плохо сделал, исполнив твое желание.

— А ты уверен, что у себя на родине мы не подверглись бы какой-нибудь еще большей опасности?

Взяв Библию из рук отца, она открыла наугад и прочла: «…и освободит тебя из охотничьих капканов и от злой смерти избавит тебя».

— Кто знает, — со вздохом вымолвила она, — что происходит теперь в Америке!

Юношеский смех прервал ее слова, и рослая фигура Гютри выросла перед потухающим костром.

— А что там такое может случиться, чего бы не было до нашего отъезда? Полагаю, что тысячи кораблей наводняют гавани Соединенных Штатов, что железные дороги перевозят граждан, возвращающихся с купаний в города, что заводские гудки ревут, что земледельцы думают об озимых посевах, что добрые люди ужинают, так как теперь у них вечер, что автобусы, трамваи и кэбы шныряют по улицам Балтимора…

— Не подлежит сомнению, — серьезным тоном сказал Филипп, — но могут быть и крупные перевороты.

— Землетрясение? — спросил Фарнгем.

— А почему бы и нет? Разве землетрясения безусловно невозможны в Англии и Франции? Во всяком случае, Соединенным Штатам они известны. Но я разумел другое…

Яркий свет, творящий жизнь и несущий гибель, овладел лесом. Последние костры угасли. Среди ветвей леса замелькали крылья.

— Что же мы теперь собираемся делать? — спросил Гертон.

— Завтракать, — ответил Сидней. — А после завтрака будем держать военный совет.

Курам передал приказание; два негра принесли чай, кофе, консервы, варенье, сухари, копченую буйволятину, колбасу. Гютри принялся за завтрак весело и энергично, как всегда.

— Как поживает самец-горилла? — спросил он Курама.

— Он все еще не пришел в себя, господин, а Коренастый начинает просыпаться.

Филипп ухаживал за Мюриэль. Девушка, грызя сухарики и запивая их чаем, озиралась кругом.

— Они все еще здесь, — прошептала она, указывая на группу человекоподобных, спавших у огня.

— Странно, — ответил Филипп. — Я думаю, Курам прав: они боятся Коренастых, но тем, конечно, не до них, когда приходится выслеживать таких врагов, как мы.

Большие бирюзовые глаза Мюриэль заволоклись грезой. Филипп тихо декламировал про себя: Et cornme elle, craindront de voir finir leurs jours Ceux, qui les passeront pres d'elle! (Как и она, бояться будут смерти, кто жизнь проводит близ нее!) Гютри, справившись с копченым мясом и консервированным кофе, сказал:

— Ну, теперь начертим план действий. Пока мы на этой стоянке, нам нечего бояться Коренастых. Чтобы напасть на нас, они должны стать у нас на виду. Но мы не можем оставаться без дров и воды. До воды целая миля пути. И топливо необходимо.

— Что мы выигрываем, сохраняя стоянку? — спросил Маранж.

— Мы выиграем в том отношении, что постараемся сделать насколько возможно неуязвимыми тех из наших негров, которым не хватает металлических макинтошей, и как можно лучше защитить наш скот, гибель которого была бы бедствием для нас.

— А если эти проклятые каннибалы получат подкрепление?

Гертон с тревогой взглянул на Курама.

— Может ли это быть? — спросил он.

— Может, господин… Но рыжие Коренастые редко действуют сообща… разве что против голубогрудых. Их племена живут далеко друг от друга.

— В таком случае столько же и даже более шансов, что в походе наши враги встретятся со своими сородичами.

— Значит, лагерь сохраняем? — беззаботным тоном спросил Сидней.

— Таково мое мнение.

— И мое, — поддакнул сэр Джордж.

— Как обстоит дело с запасом воды, Курам?

— Нам нечем поить верблюдов, ослов и коз. Мы рассчитывали на водопой…

— Вылазка неизбежна!

За кольцом погасших костров и голым пространством виднелись лишь бледные островки папоротников, трав и кустарников. А за ними тянулась таинственная чаща. Водопоя не было видно.

— Лагерь нужно оставить в надежных руках, — сказал Гютри.

— Пулеметом лучше всего орудуете вы, дядя Гертон. Вы и останетесь с Мюриэль, Патриком Джефферсоном и большинством негров. Фарнгем, Маранж, Курам, Дик Найтингейл, два негра и я — мы сделаем вылазку, чтобы поискать водопой. Жаль, что нельзя взять с собой верблюда.

Айронкестль отрицательно покачал головой. Его томило смутное беспокойство. Он попытался оспорить необходимость вылазки.

— Можно ведь подождать!

— Нет, — возразил Гютри. — Если мы станем ждать, то только подвергнем себя большему риску. На вылазку нужно решаться именно теперь.

— Сидней прав, — подтвердил Филипп.

Все члены отряда надели макинтоши и металлические маски. Гютри взял свое слоновье ружье, топор и два револьвера. Таким же, за вычетом карабина, было вооружение Маранжа и Фарнгема. Дик Найтингейл прихватил еще тяжелый, толстый кортик.

— Идем! — прозвучало как звонкий удар колокола.

Легкая дрожь пробежала по телу девушки. Лес казался еще более жестоким, огромным, подстерегающим.

Филипп в последний раз запечатлел в сердце образ дочери Балтимора.

Впереди пошли негры. Курам, десяток раз подвергавшийся смертельной опасности, приобрел большой опыт.

У других тоже был изощренный нюх. Втроем они составляли треугольник с широким основанием. Филипп, обладавший необычайно тонким слухом, шел за Курамом. Сидней шагал широко, и его страшная сила действовала на негров еще более успокаивающе, чем слоновье ружье или не дающие промаха карабины Фарнгема и Маранжа.

Остальные составляли арьергард. Они направились на восток. Антилопы разбегались перед ними, промчался вепрь.

Коренастые не показывались. У края просеки Курам насторожился.

— Слушайте! — сказал Филипп.

Среди легкого треска и еле уловимых шорохов, казавшихся дыханием леса, ему почудилось какое-то организованное движение, удалявшееся от них и вновь начинавшееся уже позади. Показались тропинки, протоптанные с давних времен животными и людьми, испокон веков проходившими здесь на водопой. Отряд сдвинулся теснее. Во главе его продолжал оставаться Курам, за ним вплотную оба негра.

— Быть может, они ушли? — шепнул Гютри.

— Я явственно слышал шорох тел, прокрадывавшихся между деревьями.

— У вас волчий слух!

Курам остановился; один из негров припал к земле.

Но Филипп уже услышал.

— Вон там слышны шаги, — заявил он, показывая на чащу вправо от баобаба.

— Это они, — сказал Курам, — но они и впереди нас, и слева. Они окружают нас кольцом. Они знают, что мы идем к водопою.

Незримое присутствие врага нервировало. Они попали в ловушку, гибкую, подвижную и крепкую живую ловушку, которая размыкалась лишь затем, чтобы лучше сомкнуться…

Среди зелени засеребрилась вода — мать всего живого.

При приближении это оказалось небольшим озером. Исполинские кувшинки раскидали свои чашечки по воде; стая птиц вспорхнула, шелестя крыльями; встревоженный гну перестал пить.

Протянувшись между берегами, еще более капризными, чем норвежские фиорды, покрытыми лихорадочной, зловредной растительностью, озеро не имело определенных очертаний.

Глава IV

СХВАТКА

Экспедиция остановилась у мыса, на котором растительность была вырвана слонами, носорогами, львами, буйволами, вепрями и антилопами. Чистая и прохладная вода, должно быть, питалась подземным ключом.

Негры пили с жадностью. Не столь привычные к болотным бактериям белые, зачерпнув воду флягами, влили в нее по нескольку капель желтоватой влаги.

— Теперь наполним бурдюки!

Вдруг поднялся фантастический, страшный гомон, в котором тем не менее соблюдался какой-то ритм: вой чередовался с хрипом. Показались и вновь исчезли силуэты людей. Наступившая тишина была затишьем перед грозой.

— Их целая сотня, — пролепетал Курам.

Лица негров стали пепельно-свинцовыми.

Фарнгем и Маранж не спускали глаз с опушки леса. Гютри, подобный Аяксу, сыну Телемона, взмахнул своим тяжелым слоновьим ружьем…

Вокруг летали стрелы, отскакивавшие от металлических плащей и шлепавшиеся в озеро.

— Мы все погибли бы! — невозмутимо констатировал Сидней.

— Эти стрелы могут пригодиться, — заметил сэр Джордж, подобрав стрелу, отпрянувшую от его груди. Для них они опаснее, чем для нас.

— Да, эти выродки снабдят нас оружием.

Бурдюки поставили у воды. Отряд ждал, расположившись полукругом, имея за собой озеро. Звери все разбежались, берега были пустынны; зловещая птица пролетала, задевая воду крылом.

— Чего же они ждут? — нетерпеливо воскликнул Гютри.

— Они хотят удостовериться, пал ли кто от стрел, — ответил Курам. — Яд действует не раньше, чем они успеют отойти на тысячу шагов.

Где-то вдали перекликались попугаи, да обезьяна улюлюкала на другом берегу озера. Тишина казалась бесконечной, но вот опять раздался вой, хрип, и выскочили две группы Коренастых. Их было по крайней мере шестьдесят человек, размалеванных красным, вооруженных копьями, дубинами или топорами из нефрита.

— Стреляй! — скомандовал Фарнгем.

Он и Маранж выстрелили и без промаха уложили четверых, когда загрохотало слоновье ружье. Эффект получился чудовищный: руки, ноги, окровавленные кости полетели во все стороны. Одна голова повисла на волосах в ветвях баобаба. Выпавшие кишки извивались подобно змеям. С ревом ужаса Коренастые отступили и рассеялись, за исключением одной шайки, пробравшейся под прикрытием кустов и теперь ринувшейся на путешественников.

Удар дубины свалил Курама. Осажденный двумя Коренастыми, пал еще один негр, и перед Филиппом предстали два врага. Раскрашенные суриком лица их казались кровавыми масками, глаза горели фосфорическим огнем, толстые короткие руки взмахивали зелеными топорами.

Маранж, парируя удары, поверг наземь одного из противников, в то время как другой, нападая сбоку, старался выбить его ружье. Но Филипп отскочил в сторону. Не рассчитав разбега, Коренастый оказался на самом берегу, тогда ударом ноги Маранж сбросил его в воду.

Гютри справлялся с троими. Они не решались нападать, приведенные в смущение его гигантским ростом. Сидней вышиб копье у одного из нападавших, схватил его за загривок, размахнулся им как дубиной и метнул на его товарищей, а подбежавший на помощь сэр Джордж оглушил ударом приклада самого кряжистого из нападавших.

Поражение было полное. Уцелевшие Коренастые бежали под защиту кустарника; раненые ползком добирались до леса, и Гютри, согласно уговору, дал три свистка, один протяжный и два отрывистых, извещая Айронкестля о миновавшей опасности.

— Надо захватить пленных, — заметил Фарнгем, поймав одного беглеца.

Гютри и Дик последовали его примеру, и четверо раненых остались в руках победителей.

— А где Курам? — с тревогой осведомился Маранж.

Курам ответил стоном, сопровождаемым ругательством.

Густота его гривы и могучие кости черепа ослабили силу удара. Второй негр тоже уже был на ногах, отделавшись вывихнутой ключицей.

Двадцать минут спустя экспедиция повернула обратно.

Она построилась в каре, в центре которого плелись пленники. Дважды раздавался под сводами леса военный клич Коренастых, но нападения не последовало.

Услыхав ружейную пальбу, Айронкестль выставил пулемет, готовясь к бою, но поданные Гютри сигналы успокоили его. Однако с тех пор прошло столько времени, что он снова стал беспокоиться и хотел уже, вопреки условию, идти на разведку, когда увидал на восточном краю просеки возвращавшуюся экспедицию.

Караван из-за пленных двигался медленно.

— Потерь нет? — крикнул Гертон, когда Филипп и Гютри были уже на близком расстоянии.

— Нет… У одного негра только что-то повреждено в плече.

Мюриэль бессознательно обратилась к Маранжу, которого она выделяла за его характер и добросердечность.

— Много их было? — осведомилась она.

Но ответ дал Гютри.

— Штук шестьдесят напали с фронта… Десяток подобрались с тыла, обойдя кустарником. Если это все племя, наша победа почти обеспечена.

— Это не все, — объявил Курам.

— Он прав, — подтвердил Филипп. — Голоса слышны и за ними. Но когда атака оказалась неудачной, резерв решил не выступать.

— Сколько же, как ты полагаешь, у них воинов? — спросил Айронкестль старого негра.

— По крайней мере десять, столько раз, сколько пальцев на руке, да два раза столько, — ответил Курам.

— Сто пятьдесят…. Они не смогут овладеть нашим станом силой.

— Они и пытаться не будут, — заметил Курам, — они станут нападать гуртом, пока не заманят нас в ловушку… Теперь они знакомы с вашим оружием. И знают также, что стрелы бессильны против желтых плащей.

— А ты не думаешь, что они откажутся от преследования?

— Как свет над лесом, так они будут вокруг нас.

Айронкестль опустил голову и задумался.

— Мы не сможем приготовиться к отъезду в один день, — вмешался Маранж, беспокоившийся за Мюриэль.

— Наверняка, — подтвердил Гертон. — Только и для нас, и для скота требуются вода и припасы.

— Не думаю, что они нападут на нас опять по дороге к водопою, — заметил Сидней.

— Нет, господин, — подтвердил Курам… — Ни сегодня, ни завтра они не нападут. Они подождут, когда мы тронемся в путь… Скот может спокойно пастись под защитой ружей.

Путешественники почувствовали, как над ними нависла грозная неизвестность. Леса, пустыни, океаны пролегли между ними и их родиной; а здесь, под боком, — неведомый враг, человек-зверь, нисколько не изменившийся за сотни веков. Могущество этого врага, такого забавного, плохо вооруженного и тем не менее наводящего страх, в его численности, изворотливости и упорстве. Несмотря на ружья, доспехи, пулемет, путешественники были в их власти.

— Как раненые? — осведомился Маранж. Гертон указал на небольшую палатку:

— Вон там они… Человек пришел в себя, но чрезвычайно слаб. Горилла все еще без сознания.

Внимание устремилось на пленных. Ни один не был ранен опасно. С широкими лицами, размалеванными суриком, свирепыми глазами, они производили двойственное и жуткое впечатление.

— Я нахожу, что они безобразнее горилл, — сказал Гютри. — Это какая-то помесь гиены и носорога!

— А меня не столько поражает их безобразие, как выражение лица, — заметил Гертон. — Как будто людское, но такое, как у отбросов рода человеческого. Что-то порочное, что встречается только у обезьян и людей, но у них это в крайней степени.

— А у пантер, у тигров? — спросила Мюриэль.

— Те не злы, — возразил Гертон, — они простодушно кровожадны. Злоба — это преимущество, совершенно чуждое лютейшим хищникам. Это преимущество достигает полного своего развития только у нам подобных. Судя по лицу, этих Коренастых следует отнести к злейшим из людей.

— Превосходно, — проворчал Фарнгем.

Курам, не понявший ничего из сказанного, горячо произнес:

— Не надо оставлять в живых пленных! Они опаснее змей! Они будут подавать сигналы своим. Почему не отрубить им головы?

Глава V

ПИТОН И ВЕПРЬ

В продолжение трех дней путешественники готовились к пути. Произведя опыт над пойманной неграми антилопой, Айронкестль нашел, что произведенное прижигание немедленно уничтожает действие ядовитых стрел.

— Прекрасно! — сказал Гютри, присутствовавший при опытах. — Теперь нужно проделать опыт над одним из пленных.

— На это я не имею права, — возразил дядя.

— А для меня это обязанность, — заявил племянник, — колебаться в выборе между сохранением жизни добрых малых или одного из этих бандитов — да это просто безумие!

Взяв стрелу, он направился к одному из пленников, содержавшихся в крепкой палатке. Это был самый кряжистый из всех: ширина его достигала половины высоты.

Круглые глаза устремились на гиганта со злобой и суеверным страхом. После минутного колебания, Сидней уколол Коренастого в плечо. Тот съежился, лицо его выразило ненависть и презрение.

— Ну, дядя Гертон, грех я беру на себя, а вы будьте милосердным целителем!

Айронкестль живо прижег рану. В течение получаса никаких симптомов отравления не появилось.

— Ну, вот видите, что я правильно поступил, — сказал колосс, вновь завладевая Коренастым. — Теперь мы уверены, что прижиганием можем спасти людей также, как и животных.

Как и предсказывал Курам, нового нападения не последовало. Каждое утро экспедиция отправлялась к озеру. Водили двух верблюдов, покрытых попоной из толстого холста, предназначавшегося для ремонта палаток. Негры приносили корм для скота вдобавок к траве и молодым побегам, которые верблюды, ослы и козы щипали на просеке.

Коренастые не появлялись и не подавали никаких знаков своего присутствия.

— Можно подумать, что они совсем ушли, — заметил Маранж на исходе четвертого дня, после того как долго прислушивался к окружающим шумам и легким шорохам и не уловил ничего подозрительного своим тонким, более изощренным, чем у шакала, слухом.

— Они уйдут только тогда, когда их принудят к этому, — возразил Курам. — Они всюду вокруг, но на таком расстоянии, чтобы их не могли ни услышать, ни почуять.

Пленники уже почти оправились от ран, кроме того, который был взят в первый вечер. Сохраняя бесстрастную позу, все время настороже, они не отвечали на знаки, с помощью которых Айронкестль и его товарищи пытались объясниться с ними. Неподвижные, точно каменные, лица казались такими тупыми, как морды гиппопотама или носорога. Но все же на их темных душах медленно сказывались два влияния: при виде Гютри их глаза расширялись от ярости, при взгляде на Мюриэль в них отражалось что-то молитвенное.

— Нужно попытаться приручить их с помощью вас обоих, — сказал Гертон. Но этот план не понравился Маранжу: что-то во взгляде этих животных оскорбляло его чувство.

Произошло еще событие, к которому путешественники отнеслись с интересом: самец-горилла, наконец, пришел в себя. Он был до крайности слаб, его била лихорадка. Заметив присутствие людей, он обнаружил легкое волнение, по-видимому, испытав боязнь. Веки его задрожали, он сделал попытку поднять голову, но, чувствуя свое бессилие, смирился. Так как ему не делали никакого зла, и так как привычка действует на животное еще сильнее, чем на человека, он быстро свыкся с их обществом и спокойно выносил визиты исследователей, если не считать нескольких приступов страха или отвращения. Приход же Айронкестля, лечившего и кормившего его, он встречал с удовольствием.

— Он, видимо, не столь необуздан, как эти скоты — Коренастые, — говорил естествоиспытатель. — Мы его приручим…

Наконец экспедиция тронулась в путь.

Дремучий лес не был непроходимым. Деревья, хотя зачастую и чудовищных размеров, в особенности баобабы и фиговые пальмы, редко образовывали чащу. Лес не изобиловал ни лианами, ни колючим кустарником.

— В этом лесу уютно, — заметил Сидней, шагавший во главе отряда вместе с сэром Джорджем и Курамом. — Удивляюсь, отчего здесь встречается мало людей.

— Не так мало! — возразил Фарнгем. — В первой полосе мы насчитали по меньшей мере три разновидности черных, что заставляет предполагать о существовании довольно многочисленных кланов. Кроме того, нас преследуют Коренастые, которыми тоже нельзя пренебрегать.

— Они-то и мешают другим людям селиться дальше, — заметил Курам.

Хотя Фарнгем и Гютри оба воплощали тип англо-саксонской расы, с примесью кельтской у американца, между ними была резкая противоположность. У сэра Джорджа была такая же богатая внутренняя жизнь, как у Айронкестля, тогда как Сидней жил порывами. В часы опасности Фарнгем уходил в себя до такой степени, что казался безучастным или погруженным в грезы. Он гнал тогда всякое волнение в тайники подсознания, и на первом плане оставались лишь бдительность чувств и тонкий расчет чисто объективной мысли.

Гютри опасность, наоборот, сильно возбуждала, и во время боя его охватывало какое-то радостное безумие; это ощущение он очень любил, и оно мешало ему сохранять власть над своими решениями и управлять своими поступками.

Словом, Фарнгем был спокойно храбр, Гютри же — радостно храбр.

Так же, как характеры, были различны и их воззрения.

Сидней, подобно тете Ревекке, примешивал к своей вере спиритизм и оккультизм. Сэр Джордж всецело подчинялся обрядам английской церкви. И тот, и другой допускали многообразие исповеданий, лишь бы они соблюдали основные заповеди Евангелия.

Два дня прошли без приключений. В молчаливом, глухом лесу только изредка пробегало какое-нибудь животное.

Даже птиц не было слышно, кроме попугаев, время от времени испускавших резкий крик.

Ни одного человеческого следа. Фарнгем и Гютри стали думать, что Коренастые отстали. Даже Курам перестал подозревать их присутствие.

На третий день к полудню деревья расступились, образуя что-то вроде лесо-саванны, в которой островки деревьев чередовались с покрытыми травой пространствами и с пустынными местами.

Местность разделилась на два заметно отличающихся пояса, на востоке преобладала саванна; на западе продолжался лес, пересекаемый просеками. Исследователи держались на грани обоих поясов, желая выяснить преимущества того и другого. Выходя за опушку леса, по саванне пролегало болото, поросшее высоким папирусом, зонтики которого трепетали при слабом ветре, беспрестанно рождавшемся и умиравшем. Все кругом было влажно, хаотично, потрескавшаяся земля представляла убежища для пресмыкающихся. Гигантские кувшинки разбрасывали свои листья, подобные водоемам, опутанные водорослями, дающими приют болотным тварям; птицы точно из берилла, плюша и серы скрывались при приближении человека.

— Сделаем привал, позавтракаем, отдохнем, — предложил Гертон.

Пока черные устраивали стан под баобабами, Мюриэль, сэр Джордж, Сидней и Филипп исследовали болотистые берега. Мюриэль остановилась у залива. Вокруг священных цветов водили легкие хороводы огромные бабочки, горя как огонь, и цветы жонкиля, и зеленовато-серые, огненно-красные и бирюзовые мушки; жаба длиной с крысу прыгнула в недвижную воду. Из воды показались мягкие, дряблые формы, раскрытые пасти, тут и там шарахались перепуганные черные рыбы — все говорило о чудовищной жизни.

Сказочное видение вывело Мюриэль из ее созерцания.

Более чем какое-либо из встреченных в тысячелетнем лесу существ, представшее теперь перед ее глазами чудовище напоминало о жутком хаосе мира, о его темных силах. Это была длинная и толстая, как древесный ствол, змея с чешуйчатой шкурой. Туловище скользило с отвратительным проворством вслед за маленькой головкой со стеклянными глазами. Все, что есть отвратительного в дождевом черве, пиявке или гусенице, здесь было в колоссальных размерах… Змея остановилась. Нельзя было понять, видит ли она девушку; ее глаза из блестящего камня не смотрели. Дикое отвращение, зловещее головокружение сковали Мюриэль, и крик застыл у нее в горле. Страх перед могуществом этой гадины, вышедшей из низших областей жизни и казавшейся чудовищной нечистью, а также отвращение к ней были сильнее страха, испытываемого перед лютостью тигра или льва.

Явной угрозы еще не было. Смутный инстинкт влек питона к добыче, однако хищник не привык видеть высоких двуногих существ. Но ноги Мюриэль подкосились, она споткнулась о сухую ветвь, упала на колени и казалась меньше.

Возбужденный падением, питон быстро скользнул, обвился огромным телом вокруг молодой девушки, и прелестное существо стало добычей гада… Снова она хотела крикнуть, но страх сжимал горло; голова питона поднялась над бледным лицом и прекрасными, угасающими глазами; мускулы гигантского червя сдавливали кости, останавливали дыхание. Сознание меркло; смерть витала над ней; дух погрузился во тьму…

Сэр Джордж и Филипп шагали вместе по краю болота.

Травы, вода, тростник, кустарник — все кишело жизнью.

— Здесь страшная плодовитость! — заметил сэр Джордж, — особенно насекомые…

— Насекомые — бич мира! — подхватил Филипп. — Взгляните на эту мошкару… ни одного уголка, куда бы они ни проникли. Они всюду, все готовы уничтожить и пожрать. Они нас съедят, сэр Джордж.

Не успел он произнести этих слов, как сэр Джордж, обогнувший островок папируса, испустил хриплый крик; глаза его расширились от страха.

— Какой ужас! — вскрикнул он.

В ту же секунду страх объял и Филиппа.

На выдававшейся полоске земли питон продолжал обвивать Мюриэль, сжимая ее своими страшными кольцами.

Голова со сверкающими глазами склонилась на плечо, страшные чары исходили от обволакивающей грации чудовища.

Филипп инстинктивно схватился за карабин, но сэр Джордж воскликнул:

— Револьвер и нож!

В один прыжок они были на мысу… Нельзя было угадать, видит ли их чудовище. Оно трепетало, извивалось, готовое пожрать свою добычу. Сэр Джордж и Филипп одновременно выстрелили из револьверов, изрешетив голову животного, и принялись кромсать громадное тело. Кольца подались и распались. Филипп выхватил девушку и опустил ее на траву… Она уже приходила в себя, с блуждающей улыбкой на своем лице нимфы.

— Не нужно говорить моему отцу!

— Не скажем ничего, — пообещал сэр Джордж.

Она поднялась, тихо смеясь; к радости жизни примешивались еще страх и отвращение.

— Такая смерть была бы слишком чудовищной… Вы мне вдвойне спасли жизнь!

Взгляд ее упал на жуткий труп питона, она отвратила взор.

Гютри тоже шел по берегу болота. Этот пугающий мир, неустанно претворяющий мертвую материю в живую, по-своему приводил его в восхищение. Насколько мог видеть глаз, простирались болотные растения, питаемые водой, и сказочная жизнь кишела на глубине.

— Если бы всюду была вода и на земле, вся планета стала бы живой, — пробурчал Гютри. — Да для нее одной воды почти бы хватило… Одно Саргассово море — какая прорва!.. — Я думал, нашему пароходу никогда не выбраться. И какой неведомый мир живет на глубине — все эти кашалоты, зоофиты, акулы и аргонавты!.. А животные дна морской бездны, живущие на глубине пяти-десяти тысяч метров!.. Поистине, если бы, как говорит Библия, воды вверху и воды внизу наполняли пространство, — все пространство ожило бы. Великолепно и отвратительно!

Его разглагольствования были прерваны каким-то хрюканьем. Он достиг фантасмагорической бухты, заполненной растениями, кочками и твердой землей, в которой могли укрыться десятка два стад. Ярдах в ста вырисовывалось фантастическое животное, вроде кабана, на длинных ногах, с огромной головой, толстой мордой, усеянной бородавками, темным хоботком, вооруженным выгнутыми клыками, острыми и массивными, голой кожей и длинной гривой на спине.

«Клянусь старым Ником,[9] это вепрь, и адски красивый в своем роде», — подумал молодой человек.

Хрюканье продолжалось. Тупое, свирепое и воинственное животное привыкло отступать лишь перед носорогом, слоном и львом. Но когда выхода не было, оно и с ними вступало в бой, и сколько львов пало в сумраке тысячелетнего леса под ударами искривленных клыков!.. Однако, всегда готовый принять бой, вепрь сам не нападает. Это бывает лишь в часы безумья, часы дикого упоения любви, или когда им овладевает бешенство, порождаемое страхом, или же для того, чтоб расчистить себе путь.

Этот испускал враждебное хрюканье, потому что опасался нападения. Маленькие глазки меж волосатых пучков сверкали, покрытые бородавками щеки дрожали.

— У нас как раз недостает провизии, — пробурчал Гютри.

Но он еще колебался, привыкши щадить хорошо сложенных животных. Этот самец в расцвете сил мог бы породить еще сотни грозных вепрей. А Гютри, как Теодор Рузвельт, был за сохранение на долгие времена породистых животных, будь они красивы или чудовищны, если только они обладали большой силой, живостью и хитростью.

Пока он размышлял, второй вепрь выскочил из болота и вслед за ним еще десяток великолепных, страшных животных.

Охваченные беспокойством, все они издавали тревожное хрюканье и вдруг, разбежавшись, устремились на Гютри. Он отскочил влево, стадо промчалось, но первый самец слепо лез на него. Гютри не имел времени ни прицелиться, ни вытащить нож. Длинные клыки готовились его растерзать, когда страшный удар кулака со всего маха обрушился на голову животного за ушами. Вепрь покачнулся и отступил, издавая хриплый рев; глаза его метали искры…

Сидней дико и весело хохотал, гордясь тем, что от его удара зашатался столь мощный зверь.

— Алло! Пора! Подходи! — кричал он.

Вепрь снова бросился на него, но янки отскочил влево, и его кулаки, как молотом, застучали по затылку, бокам и рылу зверя. Животное вертелось, извивалось, устремлялось вперед, задыхалось. Противники очутились у рва. Тогда Сидней внезапно схватил лапу вепря руками и, толкая его в плечо, свалил его в ил… Животное забилось, затем перевернулось и пошло на другую сторону. А Сидней в большем ликовании, чем Геркулес, победивший Эвриманфского вепря, кричал ему вслед:

— Дарю тебе пощаду, болотное чудище!

Глава VI

ПЕЩЕРА ДИКИХ ЗВЕРЕЙ

Лес становился гуще, листва — чаще, кустарники — непроходимее. Стало трудно идти. Пришлось податься в саванну. Здесь на красноземе росли тощие травы, чередуясь с голым скалистым пространством, лиловые змеи ускользали в расселины, голубые ящерицы грелись на скалах; там и сям всполошенный страус шагал по пустыне… И опять ничего кроме скал да лишаев, из века в век пожирающих камень… Наконец показалась цепь холмов, выставляющих свои ребра и зубцы.

Гютри, забравшись на одну из вершин, закричал от восторга. Затерянное меж тысячелетним лесом, степью и пустыней, озеро простирало за ней свои неиссякающие волны.

Лес, заполняющий восточную часть различными породами деревьев, отделялся от степи красными и бесплодными песками, в которых чахли даже лишаи. За кустарниками западной частью всецело овладевала степь.

В силу смежности столь разнообразных областей озеро видело на своих берегах всех диковинных зверей пустыни, степных хищников и бесчисленных гостей леса. Сюда приходили страусы и жирафы, и уродливый вепрь, и колоссальный носорог, гиппопотам и кабан, леопард и пантера, шакал, гиена, волк, антилопа, зебра, дромадер, макака, павиан, горилла, генон и резвун, слон и буйвол, приползали питон и крокодил, прилетали орлы и коршуны, цапли, ибисы, журавли, фламинго и дрозды-рыболовы…

— Восхитительное убежище, созданное для всех животных Ноева ковчега! — воскликнул Гютри. — Сколько тысячелетий существовало это озеро? Сколько поколений кишащих здесь зверей, которых люди истребят или покорят себе еще до исхода двадцатого века, видело оно?!

— Вы думаете, что истребят? — возразил Фарнгем. — Если Богу будет угодно. Я же думаю, что Он этого не допустит!

— Почему? Разве не оказывает Он явного покровительства цивилизации в течение последних трех веков — в особенности англо-саксонской? Не сказано ли в Писании: «…наполняйте землю и владычествуйте над птицами небесными и рыбами морскими, и над всякими зверями и гадами, ползающими по земле».

— Но там не написано: «Истребляйте!» А мы все истребляли без пощады, без милосердия, Сидней. Творение Божества оказывается в бренных руках человека. Нам кажется, что нужно сделать только жест. Мы сделаем этот жест, и он послужит нашей гибели, а свободные создания вновь будут процветать. Я не могу допустить мысли, чтобы все виды, до австралийских двуутробок и утконосов, могли сохраняться долгие века для того только, чтобы погибнуть от руки человека. Я ясно вижу разверзающуюся бездну, вижу, как народы вновь превращаются в народности, народности в племена, племена в кланы… Не подлежит сомнению, Сидней, что цивилизация умрет и возродится дикая жизнь!

Гютри разразился смехом.

— А я говорю, что заводы Америки и Европы задымят по всем саваннам, сожгут на топливо все леса. Но если бы это оказалось не так, я не из тех, кто исходит слезами. Я примирился бы и с реваншем зверей.

— И я с этим примиряюсь, — мистически ответил Фарнгем, — ибо такова воля Божия.

С дикой грацией выскочили на мыс стая обезьян и уродливые гну, а три высоких страуса шагали по бесплодной равнине, удовлетворяя свойственный им инстинкт открытого пространства. Появились также буйволы, резвуны, прячущиеся в кустарнике, старый носорог, защищенный своим бороздчатым панцирем, тяжелый, страшный, неповоротливый, в полной безопасности благодаря своей силе, которой страшатся львы и которая не уступает силе слона.

Робкие, проворные, возвышаясь над всеми животными длинной шеей и головой с тонкими рожками, промчались жирафы.

— Какая загадка, — недоумевал сэр Джордж. — Зачем эти странные формы? Зачем безобразие этого носорога и нелепая голова страуса?

— Все они красавцы в сравнении вот с этим, — вымолвил Гютри, указывая на безобразного гиппопотама. — Каково может быть назначение этих чудовищных челюстей, этих противных глаз, этого туловища гигантской свиньи!

— Будьте уверены, что все это имеет глубокий смысл, Сидней.

— Пусть будет так! — беззаботно вымолвил колосс. Где нам разбить лагерь?

Осматривая пейзаж, они увидели нечто, приковавшее их внимание. На опушке леса показались колоссы. Они шли важно, страшно и миролюбиво. Их лапы казались стволами деревьев, туловища — скалами, а кожа — движущейся корой. Хоботы были подобны питонам, а клыки — громадным кривым пикам… Земля дрожала под ними. Буйволы, вепри, антилопы и обезьяны сторонились с дороги; два черных льва укрылись в кустах; жирафы боязливо вытягивали шеи.

— Вы не находите, что слоны напоминают гигантских насекомых? — спросил Гютри.

— Правильно, — ответил сэр Джордж. — Я сравнил бы их с навозными жуками… Некоторые самки должны весить до десяти тысяч фунтов… Великолепное зрелище!

Громадное стадо слонов завладело озером. Вода забурлила; рев слонов огласил пространство; матери следили за слонятами, которые были величиной с диких ослов и шаловливы, как щенки.

— Если бы не было на Земле человека, не было бы никого могущественнее слона… и это могущество не было бы зловредным, — произнес задумчиво Фарнгем.

— Но оно было бы признано не всеми. Взгляните вон на того носорога, стоящего особняком на мысу. Он-то не отступил бы перед самым грозным хоботным властителем!.. Но не следует забывать о нашем лагере…

— Вон там, в саванне, у леса, я вижу голое пространство земли между тремя утесами, не очень близко, но и не слишком далеко от озера, — сказал сэр Джордж, протягивая в названном направлении руку, а другой держа у глаз бинокль. — Там будет легко разводить и поддерживать огонь.

Гютри взглянул в ту сторону и нашел место удобным.

Но после некоторого молчания добавил:

— Я бы остановился еще на одном месте, вон там, оно образует в чаще кустарника полукруг. Если вы согласны, один из нас исследует это место, а другой пойдет к трем утесам.

— Не лучше ли пойти вместе?

— Я полагаю, каждый из нас соберет достаточно данных, чтобы принять решение. Издали оба места хороши. Если, в конце концов, окажется, что и то, и другое годятся во всех отношениях, метнем жребий. Так мы выиграем время.

— Я не совсем уверен, что мы от этого выиграем, но, вероятно, ничего не потеряем. Идем! — заключил Фарнгем, — хотя я и не люблю разделяться.

— Меньше чем на час!

— Идет! И что вы берете на себя?

— Я полагал бы три утеса.

Гютри, сопровождаемый Курамом и другим негром, хотя и шагал быстро, но на то, чтобы дойти до леса, ушло добрых полчаса. Место оказалось просторнее, чем он думал, и он нашел его удобным. Две скалы были голые, с красными каменистыми склонами. Третья, гораздо большая, — покрыта неровностями и расселинами. В одной из расселин росли фиговые пальмы. В одном месте был черный провал, служивший входом в пещеру.

— Ты, Курам, — приказал колосс, — осмотришь местность отсюда до острого утеса, а твой товарищ — до круглой скалы. Сойдемся опять на этом месте.

— Остерегайся пещеры, господин! — заметил Курам.

Гютри в ответ засвистел и направился к изрытому утесу.

Он представлял поразительную смесь архитектурных форм: зубчатая башня, одна сторона пирамиды, зачатки обелисков, какие-то своды, овалы, фронтоны, готические стрелки… На всем следы неустанной работы лишаев, стенниц и метеоров…

Это дикое место могло быть хорошим убежищем. Пещера и большие углубления намечали жилье; их можно было устроить так, чтобы они стали недоступны для диких зверей, или же обратить их в неприступную для людей крепость.

«Лагерь придется разбить здесь», подумал Гютри, но ему пришли на память слова Курама: «Остерегайся пещеры!» Храбрость и осторожность смешивались в Гютри в неравных дозах. Столь же рассудительный, как Айронкестль, но более пылкий, он внезапно бросался на риск, случайности, ловушки, головокружительные приключения. Громадный запас энергии, требовавшей выхода, мешал ему в таких случаях обуздать себя, а спортивный опыт внушал ему чрезмерную уверенность в себе. В боксе ни один противник не мог устоять против него. Он справился бы с самим Дэмпси. Он мог поднять коня вместе со всадником и делал прыжки, как ягуар…

Пещера была обширнее, чем он предполагал. Чьи-то крылья задели его: ночная птица таращила во тьме глаза, блестящие фосфорическим светом; извивались ползучие гады… Пришлось зажечь электрический фонарь… Вокруг янки кишели подземные твари, которых свет заставил искать убежища в щелях. Неправильный свод был усеян летучими мышами. Многие из них, растерянные, с тонким писком, оторвались от свода и принялись кружиться, судорожно взмахивая беззвучными крыльями.

Затем начались внушающие опасения галереи, а в конце пещеры в расселины стал просачиваться мутный свет.

Путешественник вошел в одну из расселин, которая скоро стала слишком узкой. Когда он направил внутрь свет фонаря, пред ним открылось волнующее зрелище. В конце расселины, в отдалении сбоку, два отверстия с отломанными краями, одно с наклоном вправо, другое — влево, позволяли видеть новые пещеры. Они, должно быть, открывались на западной стене утеса, которой Гютри еще не осматривал. Сюда пробивался смутный свет, на фоне которого электрические лучи чертили лиловатые конусы. В правой пещере три льва и две львицы вскочили, испуганные необычным светом. Львята лежали в темном углу. Дикая поэзия была в этих странно связанных семьях диких зверей. Самцы не уступали вымершим львам Атласских гор, а самки заставляли вспомнить о светлошерстых тигрицах.

— Как прекрасна жизнь! — подумал Гютри.

Он засмеялся. Эти страшные звери были в его власти.

Два-три выстрела из слоновьего ружья, и цари зверей вступили бы в вечную ночь. В нем воспрянула душа древних охотников. Гютри вскинул свое ружье на плечо. Но его взяло раздумье, вмешалась осторожность, потом вдруг его охватила сильная дрожь: обернувшись, он увидел вторую пещеру, с еще более страшными обитателями. Ни в одном из обширных американских зверинцев Сидней не видел львов, подобных тем, которые стояли здесь в полутьме.

Казалось, они пришли из глубины доисторических времен, эти гиганты, подобные тигро-льву или felti spelaea[10] шелльских раскопок.

Молния сверкнула по красному граниту. Все львы испустили согласный рев. Гютри слушал их, задыхаясь от восторга. Он прицелился еще раз, но, уступая какому-то невыразимому чувству, покачал головой и стал отступать. «Лагерь здесь не удастся разбить!» — подумал он.

Очутившись снаружи, он быстро направился к Кураму и другому негру, шагавшим по направлению к скалам, и сделал знак не ходить дальше. Они остановились, дожидаясь гиганта, который спешил, так как с минуты на минуту львы могли выйти из своего логова. Рев зверей замирал.

Обладая неважным чутьем и ленивым умом, они, вероятно, продолжали еще оставаться как бы в гипнозе перед щелью, в которую брызнули лучи таинственного света.

Вдруг рев рассек пространство, и появились лев и львица. Это не были те громадные хищники, которых он видел во второй пещере, но и их рост поразил Курама. В их позах сквозила беспечность. Еще не наступил час, когда эти властелины царства животных проявляют свою страшную силу. Для войны, так же как и для любви, ему требуется бледное мерцание звезд, черный хрусталь ночей.

Лев ступал рядом со львицей, которая шла, крадучись, чуть не ползком. Сидней зарядил ружье и щелкнул затвором. В магазине было шесть зарядов.

Новый рев прорезал пространство, и лев-великан, в свою очередь, вынырнул из тени скал.

— Черт возьми! — выругался Гютри… — Мы играем со смертью.

Первый лев бросился и в шесть прыжков был уже на полпути от янки, второй оставался неподвижным, во власти звериных грез, не стряхнув еще с себя пещерных теней.

Теперь о бегстве нечего было и думать. Сидней повернулся к зверю и выстрелил одновременно с Курамом и его товарищем. Пуля слоновьего ружья задела череп льва и взорвалась в двухстах шагах; пули негров не причинили зверю никакого вреда.

Три громадных прыжка — и рыжее тело льва, как скала, грохнулось на то самое место, где стоял человек, но тот отскочил в сторону, и когти и зубы льва ударились об острое лезвие охотничьего ножа. Слоновье ружье грохнуло вторично — и невпопад, так как прыжки зверя и человека не давали возможности прицелиться… Одного из них ждал вечный мрак.

Негры опять прицелились, но Гютри был перед самым зверем, и они боялись выстрелить, не доверяя своей ловкости.

Чтобы напугать льва, Гютри испустил дикий крик; лев ответил ревом. Две силы столкнулись. Лев встал на задние лапы, выпустив когти, раскрыв пасть, откуда торчали гранитные клыки… Но у человека было оружие: он нагнулся и до рукоятки воткнул длинный охотничий нож в грудь зверя.

Но тот не упал. Он взмахнул лапой и всадил когти в бок янки, стараясь ухватить громадной пастью его голову.

Сидней понял, что охотничий нож не задел сердца льва и кулаком левой руки ударил его по ноздрям, заставив льва поднять морду.

Тогда человек, вытащив оружие, вторично нанес удар, не имея возможности прицелиться из ружья.

Задыхаясь и хрипя, два гиганта — человек и хищник — с остервенением набросились друг на друга. Поверженным оказался зверь…

В глазах у Гютри потемнело. В последнем напряжении он ударился головой о скалу и почти потерял сознание.

А львица была от него в каких-нибудь трех прыжках, и за ней следовал черный лев. Сидней понял опасность положения и напрягся для смертельной борьбы, но прежде чем он овладел бы своими мышцами, звери растерзали бы его…

В этот критический момент появился сэр Джордж, в одно время с Филиппом, показавшимся на вершине холма…

Оба прицелились и одновременно выстрелили в львицу.

Едва прозвучали выстрелы, животное завертелось и рухнуло с дважды пробитым черепом. Падая, львица ударилась о черного льва, который, остановившись, стал обнюхивать издыхающего зверя. Но прозвучали новые выстрелы, и черный лев, в свою очередь, распростился с лесом, степью и опьяняющими ночами.

Сбежались все. Негры выли от радости, Гютри высоко поднял голову в сознании своей силы… Опасность миновала. Лев-великан исчез за скалами; какой-то бесформенный страх заставил прочих хищников отступить…

— Еще немного, и мне привелось бы узнать, что делается на том свете, — сказал Гютри, несколько бледный, с нескрываемой радостью пожимая руки сэра Джорджа и Филиппа.

— Таких стрелков, как вы, немного найдется, хотя бы и в Капштадте.

— Ну, решительно не следует больше разбредаться поодиночке, — сказал Гертон, прибежавший вместе с Мюриэль.

— Господин правду говорит, — подтвердил Курам. — И не следует забывать о Коренастых… Курам заметил следы; Курам не удивится, если они расставят ловушку.

Глава VII

ТАЙНОЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЕ

Жизнь умело заживляла раны гориллы, над которыми поработала смерть. В глубине помертвевших орбит, под жесткими дугами бровей глаза вновь начинали всматриваться в мир. Горечь и недоверие упорно держались в душе животного. Оно видело себя пленником каких-то подозрительных существ, чуть ли не себе подобных. По временам его лоб странно морщился: в голове мелькали образы забытых пейзажей, силуэты подруг… При приближении людей оно ощетинивалось, инстинктивно уклоняясь от смертельной опасности, которой можно ожидать от всякого существа.

Но присутствие одного выносило с кротостью. При появлении Гертона лесной житель поднимал тяжелую голову, и в зрачках его вспыхивал огонек. Он миролюбиво смотрел на это бледное лицо, на светлые волосы, на эти руки, утишавшие его боль и кормившие его. Несмотря на постоянные вспышки страха и недоверия, жесты Айронкестля от повторения становились привычными, и эта спасительная привычка внушала в его присутствии чувство безопасности. Горилла верила ему, и каждый жест этого человека действовал успокаивающим образом. Животное знало, что на свете жил кто-то, от кого оно ежедневно получало пищу, источник жизни. Постоянно возобновляясь, эти впечатления становились глубже, сознательнее. Между несходными духовными мирами происходило смутное взаимодействие.

Вскоре приход Айронкестля стал радостью. В его присутствии животное, чувствуя себя в безопасности, подпускало к себе и других. Но как только он удалялся, начинало дико ворчать…

Коренастых приручить оказалось невозможно. Необузданная вражда светилась в глубине их зрачков. Их непроницаемые лица или оставались странно неподвижными, или в них, как молния, сверкало убийственное отвращение. Они принимали уход и пищу без тени благодарности. Их недоверие сказывалось в бесконечных обнюхиваниях и ощупываниях, которым они подвергали всякую приносимую им пищу. Одна только Мюриэль, казалось, не возбуждала их ненависти. Они смотрели на нее неотрывно, и по временам какое-то загадочное выражение пробегало по их отвисшим губам.

Чувствовалось, что они постоянно настороже. Глаза их впитывали в себя все образы, слух улавливал малейшее колебание.

После приключения со львами их бдительность еще более усилилась. Однажды утром Курам сказал:

— Их племя очень близко. Оно с ними говорит.

— Разве ты слышал голоса? — спросил Айронкестль.

— Нет, господин, не голоса, а знаки — на траве, на земле, на листьях и на воде…

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, господин, потому что трава срезана с промежутками или же сплелась; потому что на земле проведены борозды; потому что листья подняты или сорваны так, как не делают животные, а на воде плавают перевитые ветки. Я все вижу, господин!

— А ты не знаешь, что это значит?

— Нет, господин! Я не знаю их знаков, но они думают только о том, как бы сделать нам зло. И те, кого мы взяли, становятся опасными для нас. Нужно их убить или пытать.

— Зачем их пытать?

— Чтобы они раскрыли свои тайны.

Айронкестль и его товарищи слушали с изумлением.

— Но что они могут сделать?

— Они могут помочь расставить для нас ловушки.

— Нужно только лучше следить за ними и связать их.

— Не знаю, господин. Даже связанные, они сумеют помочь своим.

— А если их пытать, они заговорят?

— Может быть, и заговорят… Один из них не так мужествен, как другие. Почему не попробовать? — простодушно спросил Курам. — А потом убить.

Белые не ответили, сознавая всю разность миросозерцания.

— Следует прислушиваться к мнению Курама, — задумчиво вымолвил Айронкестль, когда их проводник замолчал и удалился.

— Это очень смышленый в своем роде человек.

— Несомненно! — процедил Гютри. — Но что же нам делать? Его совет, в сущности, единственный разумный. Нужно бы их попытать, а затем убить.

— Вы не сделаете этого, Гютри! — с ужасом воскликнула Мюриэль.

— Нет, я этого не сделаю, но это следовало бы сделать, хотя бы только ради вас, Мюриэль. Это дьявольские гады, готовые на всякое злодеяние, преступный сброд, и вы можете быть уверены, что они-то не замедлили бы изжарить и скушать нас.

— Напрасная трата слов. Убивать их мы не станем, пытать тоже, — вмешался Айронкестль. — Кроме того, они и не смогли бы нам ничего рассказать… Как бы мы их поняли?

— Курам, может быть, понимает.

— Нет, он может только угадывать. А этого недостаточно.

— Вы правы, — сказал Филипп. — Мы их не уничтожим. Но что же с ними делать? Оставлять их здесь опасно.

— Ответ в вашем же вопросе. Освободить их, что ли?

— А нельзя ли, соединив нашу хитрость с хитростью негров, перехитрить их?

Айронкестль поднял брови и пристально посмотрел на Филиппа.

— Если говорят земля и вода, трава и листья, разве нельзя исказить эти знаки?

— Об этом я и сам думал, — сказал Айронкестль. — Вероятно, это можно бы сделать. Притом так просто завязывать им глаза во время перехода или же обертывать голову. Ночью их можно держать в палатке…

— Нужно бы еще заткнуть им глотку и уши.

— Им будет очень тяжело! — вздохнула Мюриэль.

— Это ненадолго. Курам утверждает, что они не покидают леса дальше, чем на день пути. Ведь этот лес не бесконечен.

— Позовем Курама, — сказал сэр Джордж.

Курам выслушал молча план белых.

— Хорошо! — ответил он. — Курам будет зорко смотреть, и товарищи тоже… Но хитрость Коренастых неисчерпаема. И всегда нужно опасаться побега. Вот что я только что нашел.

Он показал пучок фиговых листьев, связанных стебельками травы; у некоторых были оторваны края, другие продырявлены симметрично.

— Один из пленников уронил этот знак у кустарника… И это заставляет призадуматься. Почему бы их не убить? — вздыхал Курам, поднимая руки к лицу.

Надзор усилился. Весь день пленных держали с закрытыми лицами. Ночью в их палатке ставили стражу, а выпуская погулять, спутывали ноги. Но, невзирая на все предосторожности, они были предметом постоянного беспокойства.

Сквозь маску бесстрастия Айронкестль, Филипп и Мюриэль стали улавливать мелькавшее в глазах коварство, в легком содрогании рта или ресниц читать их ненависть и их надежды. Когда их лишили возможности шпионить в продолжение целого дня, они стали проявлять бешеную злобу. Вся их поза выражала скрытую угрозу, а самый несдержанный из них бормотал какие-то слова, в которых легко было угадать ругательства…

Но затем, казалось, они покорились своей участи. При свете костров, на бивуаке, они сидели неподвижно, погруженные в тайные думы.

— Ну, — спросил однажды вечером Филипп Курама, — они все еще говорят со своими?

— Говорят, — серьезно ответил Курам. — Они слушают и отвечают.

— Но каким образом?

— Они слушают в вое шакалов, леопардов, гиен, в крике ворон… А отвечают посредством земли.

— А разве вы не стираете их знаков?

— Стираем, господин, но не все, так как мы не все знаем. Коренастые хитрее нас!

Была очаровательная ночь. Легкий ветерок дул с земли к озеру. Костры пылали ярким пламенем. Из чащи леса доносился ропот жизни. Филипп смотрел на созвездие Южного Креста, трепетно отражающееся в воде… На минуту рядом с ним очутилась Мюриэль. Окутанная красным светом и голубым сумраком, она скользнула, как видение. Он сладостно и по временам мучительно вдыхал ее присутствие; она пробуждала в нем все, что есть таинственного в сердце мужчины. Вскоре ночь стала такой волшебной, что Филипп почувствовал, что никогда ее не забудет.

— Нет ничего менее похожего на ночь в Турене, — сказал он. — И, однако, эта ночь напоминает мне именно одну туренскую ночь, ночь на берегу Луары, у замка Шамбор. Только та была успокаивающая, а эта страшная.

— Почему страшная? — спросила Мюриэль.

— Здесь все ночи страшные. В этом — мрачное обаяние природы.

— Это правда! — прошептала девушка, содрогнувшись при воспоминании о кольцах питона. — Но я думаю, мы еще пожалеем об этих ночах.

— Глубоко пожалеем! Здесь пред нами раскрылась новая жизнь! И какая могучая!

— Мы видели Начало, о котором говорит Библия.

Он склонил голову, зная, что ни одним словом нельзя оскорбить верований Мюриэль, впитанных ею от поколений веровавших женщин и мужчин. Как и Гертон, она жила двумя разными жизнями: в одной была ее вера, никогда не затрагиваемая разумом, в другой — свершался земной жребий, и здесь она думала свободно, примеряясь к обстоятельствам.

— А кроме того, — с некоторой робостью продолжал он, — здесь сияла вокруг нас ваша красота. А большей сладости не может быть! С вами, Мюриэль, мы всегда оставались в том мире, где господствуют люди… с вами наши палатки-жилища, наши вечерние огни — домашний очаг. Вы — символ самого прекрасного и радостного в человеке! Вы — наша лучшая надежда и предмет нежнейшей нашей тревоги.

Она слушала его с любопытством и легким вниманием, чувствуя себя любимой. Но хотя сердце ее было смущено, она еще не знала, предпочла ли бы она Филиппа всем другим мужчинам, и она осторожно выбирала слова.

— Не нужно преувеличивать, — сказала она. — Я не такое сокровище… И чаще всего я не утешение, а обуза.

— Я не преувеличиваю, Мюриэль. Даже если бы вы не были столь прекрасной, и тогда было бы несравненной милостью видеть вас в нашей среде, так далеко от нашей светлой родины!

— Ну, для одного вечера довольно много обо мне сказано, — прошептала она. — Лучше взгляните, как очаровательно дрожат звезды на ряби озера.

Она стала напевать: Twinkle, twinkle, little star. Oh, I wonder, what — you are! (Мигай, мигай, маленькая звездочка. О, что ты такое!) — Я вижу себя маленькой девочкой, тоже у озера, вечером, в родной стране, и кто-то около меня напевает эту песенку…

Вдруг она остановилась, обернулась, и оба увидели пробиравшегося ползком мимо костров и бросившегося в озеро Коренастого.

— Это один из наших пленников! — воскликнул Филипп.

Курам, два негра и сэр Джордж уже бежали вдогонку.

Они остановились, устремив глаза на водную равнину.

Там копошились пресмыкающиеся, гады, рыбы, но ни одной человеческой фигуры не было видно.

— Лодки! — приказал Гертон.

В одну минуту разборные лодки были готовы, и два отряда, одетые в свои доспехи, двинулись по озеру. Но все поиски были напрасны: пленник или скрылся, или утонул.

Было непонятно, каким путем Коренастый бежал, так как он был связан, и палатка с пленными бдительно охранялась двумя часовыми.

— Видите, господин! — сказал Курам по возвращении лодок.

— Вижу, — печально ответил Айронкестль, — что ты был прав: этот Коренастый оказался хитрее нас.

— Не только он, господин. Его освободило их племя.

— Племя? — насмешливо воскликнул Гютри.

— Племя, господин. Оно доставило орудие, чтобы разрезать веревки… и, может быть, жгучую воду.

— Что это за жгучая вода? — спросил с тревогой Гертон.

— Это вода, которая выходит из земли, господин… Она жжет траву, деревья, шерсть и кожу. Если Коренастые налили этой воды в углубление какого-нибудь камня, она могла помочь пленному.

— Посмотрим!

Но пол палатки не обнаружил никаких следов какого-либо едкого вещества.

— Курам любит рассказывать басни! — проворчал Гютри.

— Нет, — сказал сэр Джордж, — вот здесь обрывок веревки, явно обгорелый.

— Нет! — отрицательно покачал головой Гертон, продолжавший осматривать кусок веревки. — Это сожжено не огнем.

— Тогда почему же они так медлили воспользоваться этой проклятой жидкостью?

— Потому что жгучую воду нелегко достать, господин, — ответил Курам, слышавший вопрос. — Можно идти целые недели и даже месяцы, и не встретить ее.

— Напрасно мы не взяли с собой собак, — заметил Филипп.

— Тогда нужно было бы ждать, пока их доставят с Антильских островов или из Вера-Крус, а у нас не было времени.

— Выдрессируем шакалов, — полушутя-полусерьезно предложил Гютри.

— Я предпочел бы довериться горилле, — возразил Айронкестль. — Коренастых она особенно ненавидит.

— Это правда, господин, — вмешался Курам. — Бессловесный человек — враг Коренастых.

— А ты считаешь, что его можно выдрессировать?

— Тебе можно, господин, но только одному тебе!

Гертон принялся за дрессировку гориллы. В первые дни, казалось, ничто не могло пробить гранитный череп. Когда гориллу сводили с Коренастыми, ее охватывало сильное возбуждение, от которого она вся дрожала; расширившиеся зеленоватые глаза метали молнии и выражали свирепую ярость. Но несколько дней спустя что-то как бы вспыхнуло в сознании животного, подобно внезапно распускающимся тропическим цветам. А еще некоторое время спустя животное, казалось, окончательно поняло, что оно должно следить за пленными.

Оно садилось на корточки перед их палаткой, обнюхивало, осматривалось кругом. И вот однажды Курам подошел к сидящему у огня Гертону и сказал:

— Господин, бессловесный человек почуял Коренастых. Они близко.

— Все на местах?

— Да, господин. Но нападения нечего бояться.

— Так чего же еще?

— Не знаю. Нужно следить за припасами, за пленными и за землей.

— За землей? Почему?

— Коренастые знают пещеры, вырытые их предками…

Гертон понял, что хотел сказать негр, и, погрузившись в свои мысли, направился к горилле. Та была страшно возбуждена, прислушивалась и принюхивалась, шерсть на макушке ее черепа вздымалась.

— Ну, как дела, Сильвиус?

Гертон приласкал животное. Сильвиус ответил неопределенным движением, намеком на ласку, и глухо зарычал.

— Ступай, Сильвиус!

Животное направилось к западному концу лагеря.

Здесь его возбуждение достигло высшей степени и, присев на корточки, оно принялось рыть землю.

— Вы видите, господин, — сказал подошедший Курам. — Коренастые в земле.

— Так, значит, наш лагерь расположен над пещерой?

— Да, господин.

Гертон оставался в нерешительности и тревоге. Курам лег, приложив ухо к земле.

— Они там! — сказал он.

Ворчание Сильвиуса, казалось, подтверждало эти слова.

Крик ужаса вдруг прорезал тьму. Кричала женщина, и этот крик заставил затрепетать Гертона.

— Это Мюриэль! — воскликнул он.

Он бросился к палатке девушки… Карауливший ее черный страж неподвижно лежал на земле. Гертон поднял полотняный занавес, закрывавший вход, и направил внутрь свет электрического фонарика.

Мюриэль не было.

Глава VIII

МЮРИЭЛЬ ВО ТЬМЕ

Среди палатки виднелось овальное отверстие, в которое могли пройти двое мужчин. Рядом лежала глыба зеленого порфира.

Гертон бросился туда, призывая на помощь. Неправильные ступени уходили во тьму. Айронкестль стал спускаться, не ожидая подмоги. Дойдя до последней ступени, он увидел подземный коридор, но сажен через двенадцать дорога оказалась загороженной грудой земли и булыжника.

Прибежали Филипп, Сидней и сэр Джордж.

— Проклятье! — воскликнул Гютри, охваченный дикой яростью.

— Нужно договориться, как действовать! — заметил сэр Джордж.

Голова шла кругом у Филиппа, сердце его било тревогу. Все принялись ощупывать землю в надежде найти выход.

— Курам, — приказал сэр Джордж, — вели принести лопаты и заступы.

К Гютри после минутной растерянности вернулись его разум и хладнокровие.

— И мой бурав! — добавил он.

Готовясь к отъезду, он предусмотрел, что им может встретиться каменная или деревянная преграда, которую понадобится преодолеть. В сопровождении Дика и Патрика он отправился за снарядом. Это была хитроумная машина, смотря по обстоятельствам, могущая действовать механически или ручным способом. При сравнительной легкости ее, для переноса достаточно было двух человек.

Десять минут спустя машина была на месте. Сидней наполнил резервуар, пустил ее, и проход был проложен в пятьдесят раз быстрее, чем это сделали бы заступы и лопаты.

Айронкестль первым устремился в освобожденный коридор. Путь освещался электрическими лампами, но никакого следа Мюриэль и Коренастых не было видно. Скоро пришлось нагибаться, затем стенки коридора так сблизились, что стало невозможно идти вдвоем.

— Я пойду вперед! — объявил решительным, почти повелительным тоном Гютри… — Нет, дядя, нет! — добавил он, оттаскивая упиравшегося Гертона. — Моя сила будет нам лучшей защитой. Я легче, чем кто другой, сломаю препятствия и восторжествую над тем, кто осмелится вступить с нами в бой!

— Но, — возражал Гертон, — коридор может оказаться слишком узким для тебя.

— Тогда я лягу, и вы пройдете по мне.

Гютри спорил, продвигаясь вперед. Логика вещей действительно требовала, чтобы он шел впереди, тем более, что только он да сэр Джордж и Патрик успели надеть непроницаемые для стрел костюмы.

Коридор не становился уже, хотя нагибаться приходилось все сильнее, и еще немного — пришлось бы пробираться ползком. Но своды вдруг стали выше, проход расширился, и сэр Джордж вдруг издал хриплое восклицание: он нашел платок, принадлежавший Мюриэль. Гертон взял его и прижал к губам. — По крайней мере теперь мы уверены, что она проходила здесь! — заметил Гютри.

Слабый свет стал проникать в подземный коридор, и почти внезапно показалось озеро, освещенное луной.

В продолжении нескольких минут все стояли, устремив взгляд на воду, в которой трепетно мерцали созвездия Сириуса, Ориона, Девы и Южного Креста. Шакалы завывали в саванне, громадные лягушки квакали так, точно мычали буйволы…

— Ничего!.. — прошептал сэр Джордж.

На озере виднелись три островка, покрытых деревьями.

Они-то и приковали внимание путешественников.

— Должно быть они переправили ее туда! — жалобно воскликнул Гертон.

По щекам текли крупные слезы. Все его обычно бесстрастное лицо перекосилось от боли; он рыдал:

— Я сделал непростительную вещь… и тысячу раз заслужил пытки и смерть…

Отчаяние Филиппа было не меньше отчаяния отца. Безграничный ужас окутал его душу, а чувство бессилия еще более усугубляло его тоску.

Гютри, со сверкающими фосфорическим блеском глазами, протягивал кулаки по направлению к островам.

— Мы ничего не можем сделать! — властно сказал сэр Джордж. — Продолжая бесполезно рисковать жизнью, мы потеряем все шансы к ее спасению.

Он осмотрел берег. Это был почти отвесный утес. Нечего было думать о том, чтобы вскарабкаться на него: почти наверняка можно было нарваться на Коренастых, и в один миг они уложили бы всех, на ком не было непроницаемых плащей. Здесь, под отвесной скалой, у открытого до самых островов озера, никакой неожиданности не могло быть.

— Что же нам делать? — печально спросил Гертон.

В своей скорби он почувствовал потребность передать руководство более спокойному.

— Можно сделать только одно: вернуться к стоянке тем же путем, как пришли… Потом снарядить лодки и исследовать острова…

— Правильно! — сказал Гютри, возбуждение которого стало уступать спокойному инстинкту охотника. — Не будем действовать опрометчиво. Скорей за дело. Я замыкаю шествие…

— Нет! — возразил сэр Джордж. — При отступлении первым с конца буду я: мне легче обернуться лицом к неприятелю, если враг нас настигнет.

Сидней уступил. Отряд быстро возвращался тем же подземным коридором.

Дойдя до сверлильной машины, англичанин прошептал:

— Еще наше счастье!.. Ведь выход, наверняка, мог быть завален…

Потребовалось больше получаса, чтобы наладить разборную лодку. Гертон и Филипп переживали состояние осужденных на смерть, но напряжением воли принуждали себя действовать последовательно. Как и Гютри, они находили, что нельзя упускать ни одного шанса. Сэр Джордж с Патриком, Диком Найтингейлом и большей частью негров должны были остаться охранять лагерь. В погоню же должны были выйти Айронкестль, Гютри, Филипп, четверо негров, включая Курама, и горилла. Последняя должна была заменить собаку.

Негров облекли в одеяния из просмоленного холста, с трудом проницаемые для стрел, только горилла отбивалась от всякой одежды.

Прежде чем сесть в лодки, проделали опыт: отпустили Сильвиуса, и он сейчас же направился к подземелью. Следовательно, нельзя было предположить, чтобы Коренастые показывались на поверхности земли, по крайней мере вблизи лагеря. С другой стороны, и подъем Мюриэль на скалу казался неосуществимым. Все предположения сводились к одному — к бегству через озеро.

— Плывем! — заключил Гютри, — нужно же, наконец, решиться на что-нибудь!

Мотор задрожал, и лодка поплыла по как бы застывшему в оцепенении озеру. Она причалила к первому острову.

Айронкестль, Гютри и Филипп сошли, взяв с собой самца-гориллу, проявлявшего явные признаки раздражения.

— Они здесь проходили! — сделал заключение Айронкестль.

Ящерица прыгнула в озеро; быстро проскальзывали в тумане какие-то животные; лесная малиновка порхала между ветвями.

Лесной житель, обнюхав землю, бросился бежать по острову. Он снова стал диким и страшным. Его прежняя душа возродилась, а вместе с ней ожили все инстинкты, влекущие его к тайнам леса.

— Он на свободе! — пробурчал Гютри. — Если ему придет фантазия взобраться на дерево — только мы его и видели!

Горилла, пересекши остров по диагонали, подбежала к маленькой бухте. Филипп наклонился и поднял какой-то блестящий предмет, лежавший в кустах: это была черепаховая шпилька.

— Мюриэль! — простонал отец.

Горилла хрипло ворчала, но дальше не двигалась. Когда Гертон положил обезьяне руку на плечо, она ответила почти человеческим жестом.

— Нет никакого сомнения, — заявил Гютри, — они отплыли отсюда. Едем на другие острова…

Их было три и несколько маленьких островков. Исследователи не нашли больше никакого следа прохождения Коренастых.

— Создатель! — молил Гертон, воздев руки к звездам. — Смилуйся над Мюриэль! Возьми мою жизнь взамен ее!..

Часть вторая

Глава I

ЛЮДИ, ЖИВУЩИЕ В ВОЗДУХЕ

Уамма, Голубой Орел, влез на баобаб. В ветвях дерева были три шалаша, в которых помещались его жены, дочери и сыновья. Снежные пряди серебрились в темной шерсти его волос, но в членах его жила мощь, в груди — мужество, а под черепом из гранита — хитрость.

Янтарный взгляд скользил по делебам,[11] масленичным пальмам, панданусам,[12] драконникам, перемежающимся с фиговыми пальмами и нардами. Среди них баобабы выделялись, как громадные острова. Из века в век в их ветвях строили шалаши Гура-Занка, Звездные люди.

Построенные конусом, наподобие громадных муравейников, эти шалаши были непроницаемы для солнца и могли устоять против дождей.

Уамма был военачальником пяти кланов, составляющих род. В них входило до пятисот воинов, вооруженных нефритовыми топорами, дубинами и стрелами. Были и еще племена на Востоке, и еще другие — в долине Мертвых.

Они вели войны между собой, так как люди сильно плодились. Пленников и пленниц пожирали. Но иногда они вступали в союз, чтобы отразить нападения Коренастых, зарившихся на эту плодородную землю.

В этом году война только что окончилась. Люди Уаммы, одержав победу над сыновьями Красного Носорога и Черного Льва, взяли в плен пятьдесят воинов и шестьдесят женщин. Теперь победители готовились к пиршествам, которые продлятся до новолуния. Пленных держали погруженными в озеро до шеи. Там они будут мариноваться до того, как их заколют: от этого их тело станет нежнее и вкуснее.

На Большой Просеке развели костры. Уамма знал, какие надо произнести слова и какие проделать жесты, чтоб умилостивить всесильные вещи, которые есть и в воде, и в земле, и в ветре, и в солнце.

Гура-Занка были хорошо осведомлены о всей иерархии этих сил. Есть такие, которые, будучи невидимы, походят на людей или животных: это самые малые и наименее страшные. Другие подобны громадным растениям: их власть непостижима. Есть и такие, которые не имеют определенной формы и границ: они текут, меняются, вырастают и уменьшаются. Голос их — это гроза, молния, пожар и наводнение. Это не существа, а силы: существа пред ними ничто.

Поднявшись на баобаб, Уамма крикнул зычным голосом, и на его клич собрались его сыновья и зятья.

Тогда Уамма стал держать речь:

— Сыновья избранных кланов… первых в воздухе… ваш вождь Уамма приказывает вам: пусть по одному воину с каждого десятка соберутся в путь и двинутся на Восток и на Запад, на Север и на озеро… Там ходят неведомые люди, с верблюдами, ослами и козами. Некоторые из них странного вида и не походят ни на Сыновей Звезд, ни на сыновей Красного Носорога, Черного Льва или Болота, ни даже на Коренастых. Лица у них бесцветные, волосы, как солома, и невозможно понять, какое у них оружие… Пусть наши воины окружат их караван. В этот вечер он остановится у наших пределов. Мы их истребим или войдем с ними в союз! Балюама поведет воинов, а завтра Уамма пойдет следом с тремя сотнями человек. Я кончил.

И Балюама собрал по одному воину с каждого десятка, сначала под баобабом Голубого Орла, затем по всему лесу, и отправился в путь, чтобы окружить людей с бесцветными лицами.

— Ладно! — сказал Голубой Орел, когда экспедиция двинулась в путь. — Да будет священна победа!

Хегум, Человек Звучного Рога, затрубил ко всем четырем небесам; все кланы сошлись на Большой Просеке, и Голубой Орел произнес зычным голосом:

— Гура-Занка — властители леса и озера! Когда сыновья Красного Носорога и Черного Льва восстали против нас, мы раскроили им черепа, вспороли животы и пронзили сердца. Их кишки валялись по земле, и кровь их текла, как красная река. Мы взяли в плен много воинов, женщин и детей. Двадцать воинов, которые вымачивались в озере целую ночь и весь день, готовы для великого жертвоприношения…

Кланы испустили громкий и протяжный клик, подобный львиному рыканию. Однако они не были свирепы. В те времена, когда воинственная стрела отдыхала, они были благожелательны и без ярости встречались с людьми соседних племен. Но будучи освящена, война вменяет в обязанность поедать пленных.

— Пусть зажгут костры! — приказал Голубой Орел.

Костры зажглись. Их огни вступили в борьбу с уходящим светом надвигающихся сумерек и покрыли свет нарастающей луны, наполовину серебряной, наполовину точно покрытой пеплом.

Потрясая факелами, кланы спустились к берегу озера.

Военнопленные мокли в нем со вчерашнего дня. Видны были только их головы, так как тела их были привязаны к гранитным глыбам. Уготованная им судьба была им известна, и они нисколько не удивились при виде факелов.

— Сыны Красного Носорога и Черного Льва! — возгласил Уамма, — в день своего рождения человек уже близок ко дню своей смерти. Где все бесчисленные предки? И где скоро будут те, кто теперь обрекает вас в жертву! Ваша смерть славна, сыновья Носорога и Льва… Вы сражались за свои кланы, а мы за свои… Многие из сыновей Орла пали под вашими стрелами. Мы не питаем к вам злобы, но нужно повиноваться вещам, ибо вещи — все, а люди — ничто…

Пленников уже вынули из ила. Они не держались на ногах, и их нужно было нести к кострам на руках. Увидев женщин, которые несли им, в силу освященного тысячелетиями обычая, пироги с просом, они стали смеяться: трапеза побежденных священна так же, как пир победителей.

Сыновья Черного Льва и Красного Носорога забыли о смерти и стали поедать пироги.

Уамма тем временем дал сигнал и начал обрядовые танцы. Один воин, с лицом, окрашенным в красную краску, как бы вымоченным в крови, бил в коробок из драконника, а двое других играли на флейтах, сделанных из тростника. Выбиваемая дробь нестройно и глухо аккомпанировала монотонному напеву флейт; несколько воинов с потухшими лицами очень медленно изгибались в такт. Но вот флейты заиграли быстрее, дробь посыпала чаще, зрачки загорелись пока еще неясным огнем, тела в такт музыке стали извиваться сильнее, и к мужчинам присоединились женщины. Затем дробь яростно застучала, флейты завыли, как шакалы, и Гура-Занка свились в дикий хоровод.

Они сплетались, резко вскрикивая, образовывали волнующуюся массу или же катались по земле с ревом и воем.

Дикое опьянение зажглось в глазах. Мужчины и женщины кусали друг друга, текла кровь.

Недвижно, с бесстрастным лицом, стоя на холме, Уамма созерцал это зрелище. Но в момент, когда остервенение грозило перейти в убийство, он испустил три грозных клика, и почти мгновенно воцарилась тишина. Луна — из ртути и перламутра, казалось, спустилась на вершины баобабов, свет костров затмевал звезды, и пленники, съев свое месиво, ожидали смерти.

Голубой Орел подал знак. Вооружившись зелеными жертвенными ножами, воины бросились на них. Пленные, охваченные внезапным страхом, испускали глухие стоны, пытались встать и умоляюще протягивали руки.

Схватив каждый свою добычу, воины устремили глаза на Уамму. Вождь поднял руку, и нефритовые ножи вонзились в горло, и красные ручьи потекли в чаши. Затем глаза побежденных перестали двигаться в орбитах, вздрагивающие тела застыли. От бедер, рук, голов, торсов распространился во тьме запах жареного мяса, и Гура-Занка познали восхитительную радость пожирания врага.

Затем Голубой Орел отдал приказ: чтобы в час, когда звезды погаснут в четырех небосводах, Гура-Занка встали и приготовились сразиться с небывалыми воинами.

Глава II

ВОИНСТВЕННАЯ ЗАРЯ

Прошло приблизительно две трети ночи. Курам сторожил у огней, по временам прохаживаясь, чтобы разогнать сон и понюхать пространство. Он знал, что Коренастые уже не бродили вокруг лагеря с тех пор, как похитили Мюриэль. Он радовался этому в глубине своей дикой души, так как девушка была ему безразлична, и смутно желал, чтобы ее след оказался потерян. Но он угадывал иную опасность, так как Гумра, самый тонкий из черных разведчиков, донес, что как будто какие-то люди появились неподалеку от каравана.

Послав Гумру и двух других негров на разведку, Курам спрашивал себя, следует ли разбудить господина. Из белых только один Патрик был на ногах, но Курам ничего ему не сказал, так как, полагаясь на него в битвах, он считал его лишенным нюха и предвидения.

Расположенный на берегу озера, в выемке, окруженной кострами, лагерь был готов к бою. При первом сигнале белые и черные были бы на своих местах. Курам питал религиозное доверие к мудрости господина, к многозарядным карабинам, к слоновьему ружью и, в особенности, к страшному пулемету. Но не следовало позволять застигнуть себя врасплох. Берег озера мешал прямому нападению, а за кострами расстилалась степь, в которой не мог скрыться от глаз ни один человек. Самое близкое прикрытие было в пятистах шагах. Таким образом, как бы ни был хитер враг, подойти незаметно он не мог.

Звезды двигались по небу, и Южный Крест передвинулся на полюс, когда, наконец, показались силуэты, и Гумра появился у костра. У него было легкое, как у шакалов, тело и желтые орлиные глаза. Он сказал:

— Гумра видел людей с той стороны, где садится солнце, и с той, где блестят Семь Звезд.

— Много ли их?

— Больше чем нас. Гумра не мог их сосчитать. Гумра не думает, что они нападут на нас раньше, чем звезды побегут от дневного света.

— Почему так думает Гумра?

— Потому что большая часть спит. Если бы они не ждали других воинов, они постарались бы напасть на нас врасплох, ночью.

Курам склонил голову, так как эти слова были справедливы, и посмотрел на восток. Восток еще не бледнел.

Звезды, яркие на черном небе, были в таком положении, какое они принимают, пока еще ни один человек и ни одно животное не проснулись на земле. Но Курам знал, что не пройдет и часа, как день осыплет их пеплом, и они угаснут одна за другой.

Была глубокая, сладостная тишина. Звери, которым суждено было погибнуть и своими телами подкрепить тела других зверей, уже не существовали. Умолк даже шакал.

Опросив других разведчиков, Курам поправил огонь и пошел к часовым.

— Ничего нового? — спросил Патрик, стороживший у южного края лагеря.

— Нас подстерегают люди, — отвечал черный.

— Коренастые?

— Нет, люди, пришедшие из леса.

Патрик засмеялся про себя. Это непредусмотрительное и исполненное храбрости созданье жаждало битвы.

— Ты не думаешь, что они нападут? — спросил он.

При свете огней можно было разглядеть его голову с каштановыми волосами, голубые глаза и длинное лицо с острым подбородком.

— Нападут, если будут чувствовать себя достаточно сильными.

— Тем хуже для них! — пробурчал ирландец.

Курам оставил этот ответ без внимания и отошел. Ему вдруг показалось, что нужно уведомить Айронкестля, и, подойдя к палатке начальника, он поднял полог и позвал.

Гертон со времени исчезновения Мюриэль плохо спал.

Он встал и оделся.

— Что тебе, добрый Курам?

В этом вопросе была смутная надежда: всякое событие, всякое слово и всякая мысль моментально приводили к мысли о девушке. Скорбь снедала его, как болезнь. В несколько дней он похудел. Страшное раскаяние разъедало душу: он так винил себя за то, что взял с собой Мюриэль, как если бы был ее убийцей.

— Господин, лагерь окружен, — сказал Курам.

— Коренастыми? — воскликнул Айронкестль, содрогаясь от гнева.

— Нет, господин, черными. Гумра думает, что они пришли из леса.

— Их много?

— Гумра не мог их сосчитать. Они прячутся…

Гертон опустил голову в грустном раздумьи.

Затем сказал:

— Я хотел бы вступить с ними в союз!

— Это было бы хорошо… Но как с ними говорить?

Негр не хотел этим сказать, что считает невозможным с ними объясниться, так как он умел общаться с помощью знаков и делал это бесчисленное количество раз.

— Они пустят стрелы в тех, кто захочет приблизиться к ним, — сказал он. — Все-таки я попытаюсь, господин, когда рассветет. Звезды продолжали ярко гореть, но заря была уже близка; она должна была быть короткой. Солнце покажется быстро после того, как забрезжит первый рассеянный свет.

— Я не хочу, чтобы ты подвергал свою жизнь опасности, — сказал Айронкестль.

Слегка ироническая улыбка скривила фиолетовые губы.

— Курам не подвергнет себя опасности.

И он прибавил наивно:

— Курам не любит умирать.

Гертон обошел лагерь и проверил пулемет.

«Мне бы надо не один захватить с собой!» — подумал он.

Затем он глянул на пейзаж: озеро, в котором искривились звезды, степь, кустарник, в отдалении лес. Это был час покоя. Коварная природа обещала счастье и, вдыхая бархатистый воздух, Гертон почувствовал страшное биение сердца. Он повернулся к Южному Кресту и стал молиться: «O Lord God of my salvation, I have cried day and night before thee»…[13] Отчаяние его сменилось надеждой, вера — удрученностью. Лихорадка сверкала в впалых глазах. Пылкое раскаяние продолжало терзать сердце.

Тропическая заря появилась и мгновенно пронеслась.

На минуту алая полоска разделила свет, но над водами озера уже вставало солнце, медное и кровавое.

— Позвать их теперь? — спросил подошедший Курам.

— Позови.

Курам взял старинную флейту, вырезанную из ствола молодого папируса, вроде тех, которые в ходу у некоторых народностей Великих Сильвасов. Она давала приятный однообразный звук, слышимый на большом расстоянии…

Затем, сделав знак Гумре следовать за собой, он вышел из лагеря в промежуток между двумя кострами.

Они прошли шагов двести по саванне и остановились.

Никто не мог приблизиться на расстояние полета копья так, чтобы они не заметили его. Курам вынул свою флейту и стал играть на ней монотонно и заунывно, затем закричал громким голосом:

— Люди этого лагеря хотят заключить союз со своими скрывающимися братьями. Пусть те покажутся, как показываемся мы!

Говоря таким образом, он не надеялся, что его поймут люди, говорившие на неведомом языке, но подобно бесчисленным поколениям дикарей и людей просвещенных, он верил в добродетель глагола и приписывал ему силу заклинающую, повелевающую и созидающую свет. Кустарник и саванна не выказывали ни малейшего следа присутствия человека. Быстро промчался какой-то зверь, утренние птицы славили созидающий свет…

— Отчего же вы не отвечаете? — вопил Курам. — Мы хорошо знаем, что ваши воины осаждают лагерь. Гумра с орлиными глазами видел вас со стороны Семи Звезд и в стороне, где садится солнце.

Ответа все не было, но в глубине кустарника поднялся какой-то шум. Гумра, обладавший таким же тонким слухом, как зрением, сказал:

— Я думаю, мудрый вождь, что идут другие воины…

Тогда Курам, охваченный беспокойством и гневом, закричал тоном угрозы:

— Пусть прячущиеся люди не очень полагаются на то, что их много. У белых людей есть оружие, такое страшное, как землетрясение или пожар, пожирающий лес!

Слова его сопровождались мимикой; но вдруг поняв свою неосторожность, он продолжал кротко:

— Мы пришли не как враги. Если ваши вожди захотят вступить в союз, вы будете желанными гостями в нашем лагере!

Внезапно один черный вскочил с ревом, подобным реву буйволов. В одной руке он держал стрелу, в другой дубину. Сила жила в его груди, челюсти его выдавались, как у волка; желтые глаза блестели пылом, мужеством, алчностью.

Он выкрикивал незнакомые слова, но жесты его выражали, что он хочет быть победителем и господином.

— Люди лагеря непобедимы! — отвечал Курам словами и знаками.

Уамма, Голубой Орел, стал высокомерно смеяться. Он испустил два повелительных клика, и воины Гура-Занка воспрянули в кустарниках, папоротниках и в высокой траве. Все это были сильные, мужественные молодцы; они окружили лагерь. Хегум, Человек с Рогом, затрубил к восходящему солнцу. Сыновья Звезды страшно заревели, все они были вооружены дубинами и стрелами.

Тогда Уамма сказал словами и жестами:

— Сыны Звезды имеют по десяти воинов на одного вашего. Мы возьмем лагерь со всеми животными и всеми сокровищами. А людей съедим!

Курам, поняв, что черный военачальник хочет войны, распростер руки, вытянул их перед собой, затем показал на землю и согнулся:

— Люди леса умрут, как насекомые, рои которых носятся вечером над водами озера…

Зычный голос Голубого Орла перемежался с рогом Хегума. Тем временем Гура-Занка построились в колонны: их было четыре, каждая около пятидесяти человек.

Курам сделал последнюю попытку. Его голос и жесты одновременно заявили:

— Еще есть время заключить союз!

Но Голубой Орел, видя построенные к битве колонны, горячо почувствовал свою мощь и дал сигнал к наступлению…

Лагерь был готов принять его. На холме Айронкестль и один негр управляли пулеметом. Сидней проверял слоновье ружье. Филипп и сэр Джордж охраняли бивак с юга и запада. Остальные хозяева лагеря, готовые дать залп по первому сигналу, образовывали длинную кривую.

— Вождя не убивать! — крикнул Айронкестль, так как он надеялся после битвы заключить с ним союз.

Рог завыл, и Гура-Занка рассыпались по озеру; Курам отступил и двести свирепых дикарей ринулись к лагерю.

— Огонь! — приказал Айронкестль.

Пулемет, поворачиваясь, сеял пули так густо, что казалось, что это струя жидкости. Слоновье ружье грохотало подобно грому. Сэр Джордж и Филипп методически прицеливались, поддерживаемые огнем стрелков.

Результат был ужасный. Прежде, чем авангард Гура Занка прошел половину расстояния, отделяющего их от лагеря, более шести десятков воинов уже лежали на земле.

Пулемет разил их цепью; слоновье ружье разбрасывало снопы крови, тела, кости и внутренности, каждый выстрел Филиппа или сэра Джорджа укладывал на месте по человеку.

Слоновье ружье вызвало первое отступление: колонна черных, огибающая озеро, при виде искромсанных воинов, при виде оторванных голов и членов, разбросанных по всему пространству, была охвачена паникой и бросилась врассыпную в кусты папируса; затем пулемет остановил отряд, идущий с юга, в то время как обстрел Филиппа и сэра Джорджа, которым помогали Дик, Патрик и черные стрелки, рассеял третью колонну.

Но на западе отряд, предводительствуемый Голубым Орлом, приближался угрожающе быстро.

Впереди шел вождь, потрясая топором и стрелой; отряд был уже в двухстах метрах…

Гертон смотрел, как он приближался. Здесь были отборные воины: молодые, сильные, высокого роста, с широкой грудью… Если бы они овладели лагерем, то истребили бы путешественников… Они двигались быстро. У Айронкестля оставалось не больше двух минут, чтобы избежать катастрофы.

— Жаль! — проворчал он.

С сожалением повернул пулемет к западу и методично стал поливать свинцом. Как будто огненные клинки или удары молнии врезались в осаждающих. Люди кружились, как пчелы от дыма, качались, падали с криком бешенства или предсмертной тоски, или же бежали, куда попало, охваченные безумием. Вскоре вокруг Уаммы осталось не больше десятка воинов. Айронкестль рассеял их одним мановением руки.

Один Голубой Орел остался перед лагерем. Смерть была в его душе. Громадная сила его племени в один миг оказалась слабостью шакалов перед львом. Все, что его воспламеняло, все действительные и легендарные подвиги, все это рассеялось перед какой-то таинственной силой. Его гордость потонула в безграничном унижении; его славные воспоминания полегли в нем изувеченные, презренные, обезображенные.

Он поднял свою стрелу, поднял дубину. И крикнул:

— Убейте Уамму… Но пусть рука воина пронзит ему грудь… Кто хочет сразиться с Уаммой?

Это была последняя вспышка его гордости, и голос его жалобно звенел. Курам, стоявший рядом с Гютри, понял жесты черного вождя.

— Он хочет биться!

Гютри засмеялся. Он осмотрелся. Кругом были только обращенные в бегство, убитые или раненые.

— Я доставлю ему это утешение! — сказал он.

Великан, вооруженный топором, перешагнул через кучу золы и жара и бросился навстречу Голубому Орлу. Вождь Гура-Занка смотрел на него ошеломленный. Хотя кланы Звезд насчитывали много воинов большого роста, но ни один из них не шел в сравнение с этим бледнолицым, сила которого, казалось, уподоблялась силе носорога. Суеверная печаль сдавила душу вождя, Гютри же крикнул:

— Ты хочешь сражаться? Вот я!

Инстинктивно Уамма метнул свое копье, угодившее в плечо Сиднея, но оно даже не разорвало плаща. В несколько прыжков янки очутился перед чернокожим. Голубой Орел испустил зловещий крик и размахнулся дубиной… Гютри засмеялся.

Дубина опустилась и одновременно с ней ударил страшный топор Сиднея, который вонзился в твердое дерево и вырвал оружие из рук вождя.

— Ну вот, ты посражался! — насмехался Гютри. — Пойдем…

Схватив неожиданно Уамму, он взвалил его себе на плечо и понес, как ребенка. Чернокожие лагеря встретили его страшным ревом. Обращенные в бегство Гура-Занка остановились, охваченные ужасом, а многие из попрятавшихся в кустарнике стонали и вздыхали, остолбенев от чуда.

— Нате вам! — сказал Гютри, ставя своего пленника на землю.

Уамма трепетал. Тысячу раз рисковал он жизнью; никто не мог лучше его выдержать пытки и бесстрашнее ожидать часа, когда он будет съеден врагом. Обуревавший его страх не был страхом воина, боящегося смерти, а был страхом человека перед непостижимым. На плече Гютри он чувствовал себя слабым, как малый ребенок, а вон там полегло до сотни Гура-Занка, тогда как ни один из защитников лагеря не получил и царапины. Как будто стрелы и дубины, испокон веков убивавшие бесчисленное множество людей, буйволов, вепрей и даже иногда разившие львов, внезапно превратились в соломинки…

Уамма распростерся на земле и оставался так безмолвный, с лицом цвета золы. Звук голоса вывел его из оцепенения.

Он медленно поднял голову и увидел Курама, который говорил, сопровождая слова жестами… И так как Курам был чернокожим, он почувствовал себя не столь подавленным.

Словами и знаками Курам говорил:

— А теперь хотят ли люди леса стать друзьями людей, пришедших с севера и с востока?

По мере того, как он повторял знаки и придумывал все новые, Уамма стал понимать. Глубокое удивление охватило его. Он не постигал, как, будучи пленником, он не был обречен на съедение во время победного пиршества.

Он смотрел на Курама, на Айронкестля и особенно на противника-великана, несшего его, как ребенка. Обладая воображением, он перешагнул пределы своих воззрений.

Люди, столь отличающиеся от Гура-Занка, так странно и страшно вооруженные, могли иметь бесконечное множество своих привычек. Кроме того, хитрость подсказывала, что пришельцы были заинтересованы в том, чтобы оставить позади себя меньше врагов. И любопытство, острое, сильное, страстное любопытство мучило Голубого Орла. Чем он рисковал? Разве его жизнь не была в руках победителей? А Уамма считал, что его жизнь стоила жизни сотни воинов.

Его колебания внезапно прошли. Он обернулся к великану и сделал знак согласия… Союз был заключен.

Глава III

КОРЕНАСТЫЕ И ГУРА-ЗАНКА

В течение нескольких дней путешественники проявляли большую настороженность. Белые и черные как бы готовились к бою. Стоянка была устроена возле деревьев, где жили Люди Звезды, на открытом пространстве у реки.

Кланы бродили вокруг. Мужчины, женщины, дети жадно следили за сказочными существами, которые одержали над ними верх, причем ни одному из них самих ни стрелы, ни дубины не причинили никакого вреда… Злобы они не питали. Эти существа внушали им какое-то религиозное чувство, смешанное со страхом. В особенности поражал и ослеплял Гура-Занка своим видом Гютри. Они говорили друг другу:

— Это самый сильный из всех людей. Он обладает могуществом вещей…

В скором времени отчасти таким же восхищением стал пользоваться Гертон. Обладая способностью к языкам, он после некоторых усилий усвоил некоторые из наиболее употребительных слов гура-занковского диалекта.

Тогда с помощью Курама и его жестов ему удалось побеседовать с Голубым Орлом. Он узнал, что Люди Звезд и Коренастые испокон веков были непримиримыми врагами. Из рода в род передавались рассказы и легенды о битвах, поражениях и победах, о коварстве Коренастых, о хитроумии кланов… Но новое поколение уже не видало, чтобы в этих местах показывались рыжие, голубые или черные Коренастые. Когда же Уамма понял, что одно из их племен было поблизости, ярость сотрясла его мускулы, а глаза загорелись фосфорическим огнем, как глаза леопарда в темноте… В нем жила буйная и свирепая ненависть к ним, ненависть, бывшая выше его сил, поистине сверхъестественная.

Гертон это понял, и понял, что этот первичный, неистребимый инстинкт послужит фундаментом их союза…

— Голубой Орел найдет Коренастых! — гремел вождь. — Он отыщет их на воде, в земле и меж скалами. Гура-Занка хитрее шакалов.

Американец решил показать ему двух пленных. При виде их Уамма прыгнул и занес дубину, чтобы раздробить им черепа. Но Курам остановил его.

— Сумеешь ты говорить с ними? — спросил Айронкестль.

Ненависть, бушевавшая в Голубом Орле, отразилась на широких лицах пленных. Тысячелетний инстинкт проявлялся и в них.

Уамма осыпал их ругательствами. В течение веков обе расы научились понимать друг друга, по крайней мере в существенном.

— Умеешь ли ты говорить с ними? — повторил Айронкестль.

— Орел умеет говорить с ними.

Гертон сказал страдающим голосом:

— Спроси, что сделали с молодой девушкой, которую похитили его сородичи?

Айронкестль и Курам несколько раз повторили этот вопрос, первый — отрывочными словами, второй — жестами.

Наконец Уамма понял и спросил пленных. Коварная, скрытая усмешка свела чудовищные рты. Затем один из пленных заговорил:

— Люди-Привидения никогда больше не увидят девушку с волосами, сотканными из света… Она живет с Коренастыми на земле и под землею… Она рабыня вождя.

— Где Коренастые? — заревел Голубой Орел.

Холодное, злобное, насмешливое презрение промелькнуло в глазах Коренастого.

— Они везде, — ответил он, делая кругообразное движение.

Уамма стал угрожать ему дубиной. Тот оставался бесстрастным.

Когда Голубой Орел перевел ответ, воцарилось трагическое молчание. Образ плененной Мюриэль среди этих скотов настолько ясно предстал перед глазами несчастного отца, что из груди его вырвался крик отчаяния.

— Пленные скажут мне, где их орда! — дал понять вождь Гура-Занка.

— Никогда!

— Нужно жечь им ноги! — крикнул Курам. — Тогда они заговорят.

Когда Голубой Орел понял, о чем негр говорит, он отрицательно покачал головой и дал понять, что никакая пытка на них не подействует.

— Тогда нужно их убить! — с горячностью сказал Курам. — Без них дочь господина не была бы похищена. Если бы не они, может быть, Коренастые прекратили бы преследование. Возможно, что это было так. Но что сделано, того не воротишь. О прошлом теперь нечего думать.

— Хочешь помочь нам отыскать Коренастых? — спросил Гертон.

Бурно вздымалась грудь чернокожего вождя.

— Уамма хочет их истребить! — зарычал он, размахивая дубиной над головами пленных.

Желтые глаза Коренастых полузакрылись, и так же, как Курам, Орел заревел:

— Нужно их убить!

— Если они останутся в живых, — говорил Курам, — так завяжите вы им глаза, зашейте рот, свяжите руки и ноги веревками, посадите в мешок — все равно они сумеют связаться со своими.

— Мы не можем убивать безоружных! — грустно ответил Гертон. Курам и Уамма переглянулись. В их взглядах сказалось тайное единомыслие.

— Что же сделает Уамма, чтобы найти Коренастых? — спросил Гертон.

— Воины обшарят лес, землю и воды. Волшебники обратятся к облакам, ветрам и звездам… И Гура-Занка знают все пещеры.

— Если Орел найдет их, он получит оружие, которое убивает на три тысячи шагов, — пообещал Айронкестль, показывая ружье.

Желтые глаза засверкали, как звезда Альдебарана.

Десять минут спустя Человек Звучный Рог собирал воинов.

Еще до вечера Гура-Занка узнали, что Коренастые бродили вокруг лагеря. Они преимущественно держались под землей. В земле были естественные галереи, соединенные между собой предками Коренастых, еще в те времена, когда Сыновья Звезд не овладели Трехлесьем и Западом озера.

Это открытие теснее сблизило кланы с исследователями. Черные отыскивали следы врага со страстностью дикарей и готовились к бою. Когда вокруг лагеря зажглись костры, явился Уамма. Он остановился в созерцании Гютри, который не переставал поражать его своим ростом, затем сказал:

— Этой ночью Гура-Занка идут в бой. Они победят… Но дело будет вернее, если Люди-Привидения придут со своим громовым оружием.

Его прервали клики: показался отряд Гура-Занка, влекущий двух пленных. Даже в темноте в них можно было узнать отвратительную породу Коренастых по их низкому росту, широкой груди и буйволиным мордам.

Свирепая радость раздвинула скулы Голубого Орла.

— Теперь битва близка! Мы заполучим сердца вот этих!

Гертон содрогнулся.

— Ведь они пленники! — воскликнул он.

— Пленники должны быть съедены! Такова воля земли, воды и предков.

Айронкестль перевел слова черного вождя.

— Это их дело. Нужно уважать законы своих союзников! — сказал Гютри.

Сэр Джордж и Филипп хранили молчание.

Тогда Уамма холодно отдал приказ; дубины взвились, Коренастые упали с разбитыми черепами.

— Лучше бы их сначала вымочить в священных водах! — сказал Уамма тоном сожаления, и видя, что Гертон не понял его, пояснил: — Я велел их убить, чтобы тебе не было жалко…

— Этот дикарь проявляет трогательное внимание, — заметил Сидней, когда Айронкестль перевел слова Орла.

Уамма дружески засмеялся. Глаза его были прикованы к Гютри, и он спросил:

— Помогут ли нам вожди Людей-Привидений со своим громовым оружием, чтоб победить Коренастых?

Айронкестль перевел вопрос своим товарищам.

— Мы должны избежать этого риска! — сказал сэр Джордж.

— Какого риска? Риска сражения? — вмешался Гютри. — Мы не можем и не должны его избегать.

— Риска измены, — сказал Гертон. — Но я не думаю, чтобы они нам изменили.

— Я уверен, что нет! — воскликнул Филипп.

— Нет, — серьезно подтвердил Курам. — Они останутся нам верными. А если мы поможем им победить Коренастых, союз укрепится.

Гертон задумался на минуту, затем сказал:

— Часть наших останется охранять лагерь; остальные пойдут с Гура-Занка. Все согласны?

— Согласны.

— Тогда нужно только выбрать.

— Пусть решит жребий, — сказал Гютри, громко смеясь, — меня: я-то непременно должен с ними идти!

— Почему?

— Потому, что они этого хотят.

— Это правда! — подтвердил Гертон.

Горящий взгляд Голубого Орла был устремлен на Гютри.

Идти досталось Филиппу, Дику Найтингейлу и Патрику Джефферсону. К ним прибавили шесть чернокожих, в том числе Курама. Когда Орел узнал, что Гютри примет участие в экспедиции, он взревел от радости. И обернувшись к людям, убившим пленных Коренастых, он крикнул:

— Великан-Привидение с нами!

Бурные возгласы приветствовали это сообщение, и Человек Звучный Рог затрубил во все стороны горизонта.

Глава IV

БИТВА НА ОЗЕРЕ

Филипп с Диком Найтингейлом, двумя чернокожими из лагеря и сотней Гура-Занка должен был обследовать северо-западный берег и острова. В числе двух черных был и Гумра, разведчик со слухом шакала. Никто не мог лучше его распознавать шумы и угадывать, чем они грозили.

Когда он ложился, приложив ухо к земле, пространство открывало ему свои тайны. Он различал на расстоянии тяжелый шаг вепря или еще более тяжелую поступь носорога; он не смешивал крадущихся шагов пантеры и шакала; он распознавал приближение страуса, жирафа, даже питона, гораздо раньше их появления, и по крикам, шепотам, шумам безошибочно определял природу существ и вещей.

Один из сыновей Орла командовал воинами Гура-Занка. Его звали Варцмао-Питон, потому что он умел ползать подобно пресмыкающемуся и долго мог оставаться в воде.

Выйдя до восхода луны, под бледным мерцанием звезд воины следовали вдоль берега, огибая его. При слабом свете звезд черные тела казались еще чернее. По временам Гумра ложился на землю, или Варцмао безмолвно исчезал в чаще. Прошел час, а никакого следа присутствия Коренастых не было видно. Они без сомнения знали о преследовании. Быть может, они отступили в пустыню, быть может, расставляли ловушки.

Филипп прислушивался и всматривался. У него был такой же тонкий, даже еще более тонкий слух, как у Гумры, но он едва начинал разбираться в загадках африканской ночи.

— Гнусная штука! — ворчал Дик Найтингейл. — Как они хотят драться впотьмах? Они ни за что не найдут сразу больше одного-двух этих гадин, да и те предпочтут скорее умереть, чем говорить.

Дик был добрый малый, честный и храбрый, но он любил крылатое словцо. Хотя он говорил шепотом, Филипп остановил его:

— Лучше помолчать!

— Черт бы их побрал! — выругался тот. — На расстоянии шести ярдов волк и тот меня не услышит… К тому же мы окружены неграми.

Это было довольно верно. Питон поддерживал вокруг белых и черных союзников подвижный кордон Гура-Занка.

Он не хотел подвергать их неожиданности, не столько из-за них самих, сколько из-за их оружия, которое должно было привести к быстрой победе.

— Все-таки будем молчать! — настаивал Филипп. — И успокойтесь, Дик. Я не думаю, что Гура-Занка рассчитывают сражаться впотьмах… как и Коренастые, конечно. Будьте уверены, что если они идут, так не без основания!

Дик замолчал, и экспедиция продолжала свои однообразные вылазки. Земля всюду тщательно просматривалась.

Гумра, угадывавший, что руководило союзниками, часто слушал, нет ли какого шума в глубине земли… Пустыня не была безмолвной. По временам слышался вой шакала, какой-то рев, крик отчаяния загнанного травоядного, стон лягушек в тростниках и водяных кувшинках. Все было таинственно, опьяняюще и страшно. Сомнительный победитель, человек, овладел только малой частью дикой земли, и среди ночной тьмы он был во чреве непобедимой силы.

Сердце Филиппа билось с невыносимой быстротой не от страха: все его мысли были только о Мюриэль. Она мерещилась ему в сиянии озера, в туманностях звезд.

— Луна восходит! — пробурчал Дик Найтингейл.

Ущербная, красная, как цветок мака, еще полутемная, но с каждой минутой становящаяся все более яркой, она начертила на озере светлую реку, и лягушки приветствовали хозяйку ночи заунывным хором.

Авангард Гура-Занка остановился. К нему примкнули разведчики. Из сотни глоток вдруг раздался неистовый военный клич. В продолжение четверти часа смутно виделись только летящие камни. Те, что были пущены из чащи папируса и трав, метили в Гура-Занка, которые отвечали, бомбардируя прикрытие острыми камнями.

— Так значит, Коренастые там? — спросил Дик, потрясая кулаками.

Это была еще не настоящая битва. В силу дальности расстояния, метанье оставалось безрезультатным… Засада Коренастых не удалась. Они рассчитывали напасть на Сыновей Звезд врасплох, но разведчики раскрыли их козни.

Теперь противники медлили начинать бой: острия стрел у тех и других были отравлены ядом; прежде чем произвести опустошение у неприятеля, нападающий сам понес бы ослабляющие его потери.

Хорошо знавший это Варцмао не спускал глаза с папируса. Коренастые оставались невидимыми, одни, скрывшись за кустиками, другие — под прикрытием скалистых изгибов. Время от времени военачальник испускал рев, повторяемый воинами с такой силой, что удивленные обезьяны переставали кричать.

У тех и других было одинаковое терпение, как и ненависть, безграничная ненависть, начало которой терялось во тьме рас… Если Гура-Занка, более горячие, не начинали массового нападения, так это потому, что они знали численное превосходство врага и преимущество его позиции.

Сверх того, у Коренастых были лодки, как донесли разведчики, и это обеспечивало им отступление по озеру.

— Так может месяц продолжаться! — ворчал Дик Найтингейл. — Проклятые трусы эти дикие!

— Не думаю, — почти строго ответил Филипп. — Это очень мужественные расы.

В глубине души ему так же не терпелось, как Дику. Он расположил свой маленький отряд под прикрытием холма.

Но если бы Коренастые отважились на массовую атаку, черные стрелки, вероятно, ответили бы нерешительными залпами. Это были очень неважные вояки, да и у самого Дика был неуверенный прицел.

— Двинутся ли когда-нибудь наши обезьяны? — воскликнул Дик.

Десятка три Гура-Занка двинулись тесными рядами к берегу. Они испускали страшные крики и не переставая ругали Коренастых… Можно было подумать, что они бросятся на приступ. Туча камней взметнулась из папируса.

Но отряд уже остановился, все еще вне пределов досягаемости. Маневр был ясен: Варцмао искушал противника приманкой легкой победы… Чтобы усилить искушение, остальным воинам он велел отступить.

— Слушай! — скомандовал Филипп. — Ружья на прицел!

— Они не выйдут! Куда там! Это кролики, а не вояки.

Но Филипп давал точные инструкции своим стрелкам.

Гура-Занка продолжали держать себя вызывающе.

Авангард был теперь очень узким. По меньшей мере семьсот шагов отделяли его от главного отряда, а извилистый берег позволял Коренастым провести фланговую атаку, комбинированную с нападением с фронта. И так как вдобавок на их стороне было численное превосходство над Гура-Занка, у них были большие шансы победить.

Сердце Филиппа неистово билось. Ему казалось, что от того, какое решение примут Коренастые, зависела судьба Мюриэль. Охваченный лихорадкой, забыв о чудовищной опасности и неведомых ужасах, он видел ее как живую.

Как во сне, воображение рисовало картины… Среди папируса, трав и утесов не обнаруживалось никакого движения, но грубые голоса Коренастых отвечали на вопли Сыновей Звезды. Затем наступила короткая тишина. Вдали на озере двигалась флотилия челноков. Она приближалась.

Цепь скал скрыла ее из виду.

— Подкрепление! — заметил Дик… — Дело может разыграться горячее!

Варцмао поднялся на холм. Несомненно, он колебался: позиция авангарда становилась трагичной. Но у него уже не было времени дать приказ к отступлению. Страшный рев возвестил атаку. Она была неистовой. Два отряда, по меньшей мере по восемьдесят человек каждый, наступали плотной массой. Наступавшие сбоку, очевидно, хотели отрезать отступление Гура-Занка.

— Стреляй! — приказал Филипп.

Туча пуль осыпала фланговый отряд, в который Филипп целил в первую очередь: в один момент пало семь-восемь человек.

По какой-то оплошности их разведчиков, Коренастые не подозревали присутствия белых: принятые Варцмао меры предосторожности обманули их. Храбрые, как бульдоги, перед привычным, хотя бы и отравленным оружием, они были смущены вмешательством громыхающих машин. Многие помнили битву в лесу, когда в одно мгновение Коренастые потерпели непостижимое поражение. Случайно у стрелков оказалась чудесная позиция, и Коренастые валились гроздьями.

Из левого отряда неслись жалобные стоны. Авангард Гура-Занка обрушился на правую колонну, гораздо менее левой подверженную огню. Варцмао и его люди бежали быстро. Коренастые бросались из стороны в сторону. Объявший их мистический ужас лишал сил. Подобно афинянам в Хиронее, они обезумели от паники и позволяли убивать себя, не сопротивляясь. Дубины Гура-Занка разили их дюжинами, в то время как пальба Филиппа и его людей продолжала наполнять ужасом темные души…

Вскоре повсюду победа была на стороне Гура-Занка, и можно было прекратить стрельбу. Один Филипп продолжал методически стрелять. Несколько Коренастых сделали последнюю попытку сопротивления, но были раздавлены яростной атакой. Это была беспорядочная, страшная бойня, примитивное избиение, в котором побежденный уступает таинственному жребию битв и, ожидая смерти, даже не пытается возмущаться против нее.

Если на берегу Тразименского озера погибло тридцать тысяч римлян, то на берегу озера Дикого погибло более сотни Коренастых. Из уцелевших одни забились в чащу кустарника, другие бросились в дюжину челноков, причаленных к берегу, и отплыли вдаль.

Победители захватили другие челноки, на каждом из которых могли поместиться десять человек… Варцмао решил очистить видневшиеся вдали острова, на которых, очевидно, думали укрыться бежавшие.

В один из челноков сели Филипп, Дик Найтингейл и лагерные стрелки.

Глава V

В ГЛУБИНЕ ЗЕМЛИ

Коренастые высадились на северном острове. Филипп причалил к нему вместе со своими людьми и с баркой, нагруженной Гура-Занка. Челноки Коренастых, укрытые в бухте, указывали на то, что враги еще оставались на острове. Он не был покрыт густой растительностью. На каменистой почве еле пробивалась трава вперемежку с лишайниками; по берегу озера раскинулось несколько папирусов… Взяв с собой Дика и шесть чернокожих, одетых в непроницаемые для стрел плащи, Филипп обследовал остров, но присутствия людей нигде не было обнаружено.

Когда отряд вернулся в гавань, самый пожилой из Гура-Занка стал что-то объяснять жестами Кураму. Три раза показал он ему на середину острова.

— Они скрылись там! — произнес Курам.

Филипп взглянул в указанном направлении и увидел утес из красного гранита, покрытый лишь бородчатым лишайником, а вокруг низкую траву.

— Там никто не может спрятаться, — возразил он. — Ты это видел так же, как я, Курам. Если действительно они там скрылись, они не могут быть на земле.

— Они под землей, господин.

Курам сделал вопросительный знак Гура-Занка, тот важно кивнул головой.

Смутная волна ощущений закружилась в голове Филиппа. Человеческий ум питается аналогиями: Мюриэль тоже спрятана под землей, и странным образом ему вдруг представилось, что только под землей ее следует искать.

— Откуда он это знает? — спросил Филипп.

Курам тщетно пытался перевести вопрос. Но старый воин понял, что Человек-Привидение хотел убедиться. Он отдал короткий приказ, так как был начальником экспедиции, Гура-Занка направились к утесу, зорко всматриваясь вокруг. Филипп с Диком и своими стрелками шли за ними.

Подойдя к утесу, вождь Гура-Занка подозвал одного из своих людей. Они с силой навалились вдвоем на один из выступов в форме полумесяца. Глыба раздвинулась, и Филипп увидел черную дыру, уходящую в землю. Старый воин протянул руки и произнес какие-то слова: по-видимому, он сообщал о присутствии Коренастых.

Филипп, Курам и Дик переглянулись:

— Что будут делать Гура-Занка? — спросил Филипп.

Казалось, что вождь понял вопрос. Он указал на Филиппа, Дика, Курама и на стрелков, одетых в непроницаемые плащи, затем на своих воинов. Он показывал жестами порядок следования.

— Он хочет, чтобы мы шли впереди, господин, — пояснил Курам… — Он как будто считает нас неуязвимыми.

— Это почти что так! — усмехнулся Найтингейл.

— Или же очень верит в наше оружие.

— Хорошо, мы пойдем первыми, — сказал Филипп, — мы должны подавать пример.

Дик беззаботно пожал плечами: он был фаталист и беззаветно храбр.

— Готовы ли наши стрелки? — спросил Филипп Курама.

— Они пойдут за вами, — ответил Курам, отдав приказ.

Филипп взглянул на них. Стрелки были тверды: они верили. Видя, что белые постоянно одерживали победы, они считали их непобедимыми.

— Вперед! — скомандовал Филипп, удостоверившись, что охотничий нож свободно входит в ножны, и ружья заряжены.

Спуск был крутой, но очень удобный. Электрический фонарь Филиппа отбрасывал во тьме фиолетовый конус.

Минуты через три спуск окончился, и начался почти горизонтально идущий коридор с трещинами в земле. Метнулись какие-то животные. Была глубокая тишина.

Обернувшись, Филипп увидел в полутьме смутные очертания голов и сверкающие глаза. Некоторые из воинов Гура-Занка пригибались и прикладывали ухо к стене, другие просто ложились.

— Ну, — спросил Маранж.

— Они здесь проходили, — ответил Курам, участвовавший в разведке. — Но ничего не слышно. Может быть, они убежали, а может быть, ждут нас… И кто знает, не засели ли они в какой-нибудь другой пещере, входа в которую нам не видно!

Филипп всматривался в таинственный сумрак, в котором поблескивал кварц, а быть может, и драгоценные камни. Ничто не обнаруживало присутствия живых существ.

— Идем дальше!

Варцмао отдал своим такой же приказ. Два Сына Звезды, опытные в распознавании следов людей и животных, стали во главе экспедиции. Они шли медленно, прислушиваясь, но слышали лишь глухой звук шагов воинов и видели одни каменные своды.

Но вот внезапно в своде как бы загорелись огни. Они вошли в обширный, устроенный природою, почти шестиугольный зал; сноп света, брызнувший на пол, оказался отражением электрических лучей, ударяющихся о широкие хрустальные глыбы.

— Можно подумать, что эти глыбы — полированные! — заметил Дик Найтингейл.

При ближайшем рассмотрении путешественники увидели ряд щелей, каждая из которых являлась входным отверстием более или менее узкого коридора. Филипп насчитал с десяток таких входов и с беспокойством взглянул на Гура-Занка.

Вождь покачал головой, но, казалось, не был удивлен.

Он дал понять Кураму, что ожидал чего-нибудь подобного, вероятно, по рассказам предков. По-видимому, ни сам он и никто из его воинов здесь никогда не были. Люди света, обитатели деревьев, они питали отвращение к недрам земли.

— Что же делать? — прошептал в нерешительности Филипп.

— Это похуже лабиринта! — ругался Дик. — Прежде, чем мы осмотрим хотя бы три из этих проклятых дыр, Коренастые будут далеко… Не считая ловушек и засад.

Филипп упал духом. Все, на что он надеялся, разлетелось, как химера. Где же следы того, что Мюриэль была в этих пещерах? И почему он думает, что она еще жива?

Но все равно — дело было начато.

— Если Гура-Занка постерегут этот зал, мы обследуем входы.

— Это очень опасно, господин!

— Не более опасно, чем то, что мы уже сделали!

— Гораздо более опасно… Коренастые расставят нам всяческие ловушки… Коренастые — господа земной глубины.

Но что-то властно толкало молодого человека вперед.

— Так надо! — сказал он.

Курам склонил голову.

— Как пожелает господин.

— Половина наших стрелков пойдет с нами. Остальные останутся, чтобы внушить спокойствие Гура-Занка. Вы будете командовать ими, Дик.

— Я предпочел бы идти с вами! — сказал Найтингейл.

— Здесь нужен начальник. Если останутся одни черные, у них не хватит смелости… Они уйдут.

Кураму легко было объяснить Гура-Занка план Филиппа, потому что у черного вождя была та же мысль. Он предложил в помощь двух искусных и отважных разведчиков.

Не имея никаких данных для руководства при выборе пути, Филипп направился наугад в одну из галерей, сопровождаемый Курамом и его маленьким отрядом. Эта короткая и низкая галерея скоро оказалась непроходимой.

— Коренастые здесь не проходили… Или же в камнях есть потайной ход, — сделал предположение Курам.

— Вернемся! — сказал Филипп, исследовав стенки.

Второй ход в конце упирался в стену. Третий оканчивался замкнутым гротом, сталактиты и сталагмиты которого делали его отдаленно похожим на какой-то дикий храм. Наконец, четвертый привел в обширную галерею, в которой после десятиминутной ходьбы не было еще видно конца.

— Коренастые прошли здесь! — объявил Курам.

Один из разведчиков Гура-Заика тронул его за плечо.

Курам обернулся. Человек показал ему свою руку: ладонь была мокрая и красная.

— Кровь!.. Это кровь, господин! — воскликнул Курам.

Гура-Занка сделал ему знак следовать за ним. Возле стенки тянулся красный след.

Глава VI

ПОДЗЕМНАЯ ВОДА

Черный разведчик быстро шел вперед, обретя уверенность, что именно здесь проходили враги его племени.

Маленький отряд двигался во мраке, следуя за лиловатыми лучами электрического фонаря.

Через несколько минут коридор сделал поворот. В то же время свод сделался ниже и проход уже. Скоро послышалось восклицание шедшего впереди Гура-Занка. Следовавший за ним по пятам Курам всплеснул руками. Не было надобности тратить слов на объяснение: электрические лучи отражались от блестящей поверхности…

— Вода! — с отчаянием воскликнул Филипп.

Курам тронул его за руку:

— Челнок, господин.

Расстилавшаяся за маленькой гаванью, примыкавшей к галерее, водная гладь казалась обширной. Кристаллический свод отражал свет фонаря, и подземная вода сверкала алмазами, сапфирами, рубинами и топазами…

Филипп смотрел на челнок с тревогой. Зачем оставили его Коренастые? Не была ли это ловушка? Челнок, довольно длинный и очень узкий, казался неустойчивым.

В нем было два весла. Места было самое большее для шести человек. Можно ли отважиться пуститься по этим таинственным водам, в подземной тьме, средь врагов, привыкших к жизни кротов? Это было бы безумием, почти наверняка привело бы к гибели. Но жажда приключений и какое-то странное возбуждение владели Филиппом. Он сказал:

— Найдутся ли пять человек следовать за мной?

— Это смерть, господин, — возразил Курам.

Филипп с минуту еще колебался, но его охватило безумие.

— Мы возьмем четверых стрелков, Курам. Остальные пусть вернутся к Гура-Занка.

Курам больше не возражал. То, что нужно было сказать, он сказал.

— Хорошо!

Он выбрал четверых стрелков, которые, впрочем, даже не поморщились, исполненные фанатической веры в белого, быть может, уверенные в большей безопасности с Филиппом, чем с воинами Варцмао.

Филипп быстро осмотрел челнок и не нашел в нем никаких повреждений.

— Вперед!

Несколько минут спустя челнок плыл по озеру. Курам греб, как житель Океании. Филипп, когда-то управлявший каноэ, тоже сносно работал примитивным веслом.

Переезд длился около часа, затем показался плоский сероватый берег с нависшим низким сводом. Что-то зловещее было в этой воде и камне. Вся экспедиция показалась жалкой и напрасной. Но все же сошли на берег и наугад стали продвигаться вперед. Берег, в сущности, был в некотором роде мысом: направо и налево, как и на другом берегу, была только гранитная стена. Так дошли до нового коридора. Прежде чем войти в него, Филипп остановился.

Никакой логики не было в его поступках, наоборот, это подземное вторжение противоречило здравому смыслу.

Следовало бы быстро догнать Коренастых, когда они бежали, с достаточными силами, чтобы можно было с ними справиться. Теперь преимущество было на их стороне, численный перевес, без сомнения, был разительный, и это давало им возможность выбрать момент, когда лучше истребить отряд…

Но сила инерции толкала Филиппа идти до конца. Минут с десять он продвигался с трудом. По временам коридор становился очень узким, настолько узким, что невозможно было бы пройти рядом двоим.

Вдруг Курам, опередивший Филиппа, остановился. Это было на повороте. В гранитной стене, казалось, пробивался свет.

— Смотри, господин!

Но Филипп уже устремился вперед. Оба одновременно достигли места, откуда лился свет.

Через овальное отверстие, изрезанное по краям, род естественной отдушины, он увидел слабо освещенный грот и среди грота сидящую женскую фигуру. Не негритянку и не женщину расы Коренастых, а белую с золотыми волосами сказочной принцессы… Буйная радость охватила Филиппа.

— Мюриэль!

Он не мог сдержать этого крика… Девушка вздрогнула и подняла голову. Ее большие бирюзовые глаза устремились на овальный глазок.

— Кто зовет меня? — спросила она тихо, но отчетливо.

— Я, Филипп!

В два прыжка она была у оконца.

— Вы, Вы! — простонала она.

Бледная, похудевшая, несколько одичавшая, Мюриэль являла следы долгих страданий.

— Как отец? — спросила она. — И все вы?

— Целы и невредимы. А вы, Мюриэль?

— Ах, берегитесь. Они вас подстерегают… Они следят за вами… Они только ждут часа, когда смогут заманить вас в западню. Нет более упорных существ.

— Ну, а вы? — повторил он.

При голубоватом свете он заметил ее грустную улыбку.

— Они пока еще не сделали мне зла… Их поступки для меня непонятны. Я в руках их волшебников. По временам можно подумать, что они поклоняются мне… В другой же раз они мне угрожают… Не знаю… Я жду чего-то ужасного. Она провела рукой по лбу; зрачки ее расширились.

— Бегите! — прошептала она. — Они властители подземелий… Они, наверное, знают, что вы здесь. Бегите!

— Я должен вас освободить!

— Как сможете Вы это сделать? Этот грот не сообщается ни с каким другим.

— Откуда свет?

— Сверху… с неба… Грот — в вулканическом островке, среди озера. Ах, стойте!

Она снова провела рукой по лбу, тоскливо и со страхом.

— Говорите! — жадно просил Филипп.

— Я не должна… Вернитесь, откуда пришли. Это единственный шанс вашего спасения.

— Мюриэль, умоляю Вас, скажите!

— Не надо бесполезно подвергать вашу жизнь опасности.

— Мы не вернемся назад. Я хочу освободить вас или умереть. Скажите, Мюриэль!

— Я не должна!..

— Клянусь вам, что мы не уйдем отсюда.

— Боже мой! — вздохнула она. — Ну, слушайте: я думаю, что ваше подземелье сообщается с островком, но вы не должны до него доходить… Там они!

Ее слова были прерваны рычанием: ворвались трое Коренастых.

Первым движением Филиппа было взяться за ружье.

Но Коренастые уже окружили Мюриэль и увлекли ее. Маранж колебался; в эту движущуюся группу целиться было невозможно.

— Не стреляйте! — жалобным голосом крикнула Мюриэль.

Он понял, что вмешиваться бесполезно и опасно… Минуту спустя грот опустел, Мюриэль исчезла. Осталась только надежда добраться до скалистого острова, указанного девушкой.

— В путь! — крикнул Филипп, устремляясь в галерею.

Курам и стрелки последовали за ним.

После десятиминутной ходьбы к свету электрической лампы примешался другой. Дорога стала подниматься довольно круто ввысь. Они быстро карабкались по ней и скоро очутились под открытым небом, в круглом колодце с изрезанными стенками, в который луна бросала свой меланхолический свет… В щель виднелось озеро, и в нем вздрагивали звезды.

— Смотрите, смотрите! — крикнул Курам.

От берега отплывал челнок, а в нем Мюриэль, увозимая пятью Коренастыми. На этот раз Филипп не выдержал.

Убежденный, что девушка будет потеряна навсегда, если он ее теперь не освободит, он прицелился. Раздался выстрел. Один Коренастый закрутился и выронил весло. Четверо других испускали яростные крики, но ружье снова загрохотало и поразило второго… Оставшиеся в живых начали отчаянно грести, но с необычайной меткостью Филипп сразил еще двоих. Последний бросился на Мюриэль…

Минута была до крайности опасна. Голова дикаря была так близка к голове молодой девушки, что малейшее отклонение пули оказалось бы роковым. Моментами обе головы были на линии прицела.

Филипп, с расширенными глазами, с дрожащими руками, улучал момент.

Коренастый схватил Мюриэль и, казалось, хотел бросить ее в озеро.

Девушка отбивалась. На одно мгновение она отбросила Коренастого. Расстояние в два фута разделяло их головы.

Диким усилием воли Маранж остановил дрожание руки…

Последний Коренастый свалился в озеро.

Черные завыли от восторга.

Мюриэль схватила весло и повернула к островку… От безмерного волнения Филипп дрожал с головы до ног.

Когда девушка причалила, слезы текли по его щекам. Она увидела эти слезы, и легкая краска покрыла ее бледное лицо.

— О, — прошептал он, — мир как будто родился заново!

Он склонился и припал губами к руке девушки. Она смотрела на него серьезным взглядом, охваченная такой глубокой радостью, что ее трудно было вынести.

Воздев руки к небу, она произнесла:

— Из пучины бед я воззвала к тебе, и ты услышал меня!

Затем она сказала Филиппу:

— После отца, вы дали мне жизнь…

— О, Мюриэль, — прошептал он, — мне кажется, я умер бы, если б они увезли вас…

С минуту они оставались в блаженном молчании. Беспорядочно возникали образы, окруженные ослепительным сиянием, в которое они облекаются в юных существах. Затем Мюриэль произнесла:

— Нужно уходить. Каждую минуту они могут выйти из земли. Не понимаю, каким чудом вы могли проникнуть а подземелье, и почему меня плохо охраняли.

Она посмотрела на место, куда причалила свою лодку.

— Вчера здесь было свыше тридцати челноков… Где они? Должно быть, произошли какие-то необычайные события…

— Мы напали на них и разбили с помощью Гура-Занка! — ответил Филипп.

— Гура-Занка?

— Это чернокожие, с которыми мы заключили союз. Но, быть может, много Коренастых спаслось бегством. Может быть, еще где-нибудь идет сражение?

— А мой отец? — тревожно спросила Мюриэль.

— Он в лагере.

— Нам нужно торопиться, Филипп.

— Мы оставили Дика Найтингейла с небольшим отрядом в подземелье. Они ждут нас.

— Возвращаться той же дорогой не следует.

— А как же быть?

— Пристать к берегу озера и оттуда дать знать нашим друзьям.

— Только бы они не были застигнуты Коренастыми!

— Откуда вошли вы в подземелье?

— С одного острова на севере. Вход был заложен камнем.

— Я знаю остров… Оттуда им и надо дать знать. Они все в подземелье?

Челнок оказался настолько вместительным, что в нем могли усесться Мюриэль, Филипп и чернокожие. С четверть часа плыли молча. Озеро жило своей дикой жизнью, то в одном, то в другом месте мелькала чья-то чешуйчатая спина, показывалась безобразная пасть, свидетельствуя о непрестанном истреблении одними существами других…

После недолгого колебания Филипп направил челнок к северному острову. Если бы застать там Гура-Занка с лодками, это дало бы немедленное подкрепление. Быть может, после всего случившегося Коренастые временно оставили борьбу. Они потерпели подавляющий разгром, и, как большей частью бывает с дикарями, пройдет, вероятно, некоторое время, прежде чем они попытаются взять реванш…

Но вот один из черных испустил восклицание, показывая на северо-восток: там кишели челноки Коренастых.

Мрачная тревога сжала сердце Филиппа. Северный остров был больше чем в двух милях. Успеют ли Коренастые, находящиеся ближе к острову, чем Филипп и его спутники, преградить им путь?

— Живей! — скомандовал молодой человек.

Приказ был не нужен: гребцы поняли опасность и работали изо всех сил. Минуты две невозможно было учесть шансы противника. Челноки Коренастых продвигались вперед так быстро, как только было возможно при их несовершенном устройстве и гребле. Нужно было достигнуть южной части острова прежде, чем Коренастые преградят путь… Два челнока их быстро опережали прочие.

— Никому не стрелять! — приказал Филипп.

Зарядов оставалось немного. Уверенный в своей меткости, Филипп хотел сохранить их для одного себя.

— Твое ружье заряжено? — спросил он Курама.

Тот утвердительно кивнул головой.

Оба челнока приближались к опасному месту, один в особенности шел с угрожающей быстротой. Тогда Филипп медленно взвел курок.

— Одним будет меньше, — проворчал Курам.

Он не ошибся: раздался выстрел, и один из гребцов свалился. Черные захохотали, Филипп же наметил вторую жертву. Снова прозвучал выстрел, и второй Коренастый выпустил из рук весло. И почти в тот же момент на острове раздались неистовые радостные клики: на красном утесе показался высокий силуэт Варцмао.

Приведенные в замешательство, Коренастые отказались от дальнейшей борьбы. Два передовых челнока присоединились к другим, и все скрылись по освещенным звездами волнам.

На острове нашли воинов, численность которых возросла на отряд, приведенный Варцмао. Часть отправили за оставшимися в подземелье.

— На этот раз, я думаю, мы спасены — сказал Курам.

Филипп думал точно так же. Лишь бы удалось достигнуть берега, где ожидала часть сил Гура-Занка, и вернулся бы оставшийся в пещерах отряд, тогда Коренастые почти наверняка должны будут пока отказаться от преследования.

— Только бы ничего не случилось с Диком, — думал Филипп.

Но и эта тревога быстро рассеялась. Дик и остававшиеся с ним спускались с красного утеса.

Тогда победа предстала во всей своей ослепительности.

Варцмао и его воины с мистическим восторгом взирали на светозарное видение, выведенное Вождем-Привидением из недр земли. Их вера в непобедимость белых приняла характер догмата. Они знали о множестве западней, понаделанных в подземных областях Коренастыми в течение веков, и не могли постичь, каким образом маленькая кучка людей сумела избежать их и вдобавок освободить чудное создание с золотыми волосами.

Главные силы Гура-Занка были на берегу. Без всякой помехи они занимались тем, что подбирали раненых и забирали пленных для торжественного пиршества. Набралось уже свыше пятидесяти.

— Хороший праздник будет! — заметил Курам, которого людоедство нисколько не смущало.

— Эта ужасно! — вздохнула Мюриэль.

— Клянусь Юпитером! — проворчал Дик, — в этом нет ничего особенного.

Воины Варцмао отправились в путь по направлению к родному лесу. Одних из раненных и пленных скрученными вели в арьергарде. Других несли на щитах или на перекрещивающихся ветвях. Так должны были делать предки Гура-Занка в те времена, когда цари ассирийские сдирали с побежденных врагов кожу, как с деревьев кору, еще тогда, когда Египтом владели гиксы…

Ничто не изменилось с тех отдаленных времен и, вероятно, с еще более отдаленных. То же оружие было у Гура-Занка, те же снаряды, те же обряды и те же враги. Сколько раз во тьме воинственных веков так же, как эти, шли другие Коренастые, чтобы послужить пищей победителю.

И сколько пыток и увечий вынесли побежденные Гура-Занка от победителей Коренастых!

— Да, — прошептал Филипп, думавший обо всем этом, — это сцена из древних веков.

Он шел, задумавшись, рядом с Мюриэль. Временами их взгляды встречались, и в них была глубокая нежность.

— Когда-нибудь все это кончится! — сказала она.

— Да, конечно, но кончится, быть может, исчезновением Коренастых и Гура-Занка. От пуль, бомб или бичей белых… Ибо наша цивилизация, Мюриэль, самая смертоносная, какая только когда-либо появлялась на Земле. За три века мы стерли с лица земли больше народов и народностей, чем все народы-победители за все древние и средние века. Разрушительная сила римлян была детской игрой рядом с нашей. Разве вы, Мюриэль, не живете на столь же обширном, как Европа, материке, на котором вы предварительно истребили краснокожих?

— Увы!.. — вздохнула молодая девушка.

Образ ее отца предстал перед ней так отчетливо и ясно, что она жадно протянула руки, как для объятья.

— Мы еще далеко от лагеря? — спросила она.

— Часа два пути, быть может.

— А если он подвергся нападению за время вашего отсутствия?

— Это почти невозможно… Не так ли, Курам?

— Да, господин. Коренастых, которые напали на нас на берегу озера, было так много, как из двух кланов. Этого почти никогда не бывает. При лагере остался Голубой Орел и с ним больше воинов, чем их было у Варцмао. И что могут поделать Коренастые против карабинов и ружей, и пулемета?

Эти слова несколько успокоили Мюриэль, и она стала говорить о своем плене.

Жизнь Коренастых почти походила на жизнь животных.

Они много спали, даже днем, но в возбужденном состоянии могли ходить без устали, и тьма не останавливала их.

Они никогда не прекращали преследования каравана. Их жрецы делали таинственные жертвоприношения, для которых закалывали воинов по жребию. Их усыпляли с помощью растений, затем вскрывали у них шейные вены.

Кровь их собиралась вождем. Если жертва не умирала, ей даровали жизнь.

— Я еще не совсем понимаю, почему они пощадили меня, — сказала Мюриэль. — Мне казалось, что я для них что-то вроде фетиша, присутствие которого должно было принести им победу над врагом.

Кроваво-красная луна, близкая к закату, стояла над западным горизонтом. Шакалы выслеживали двуногих; на минуту мелькали их острые морды, торчащие уши, и снова они испарялись во мраке; коренастый силуэт льва вырисовывался на вершине холма; рев его наполнял пространство, затем он стушевывался, удивленный.

— Мы приближаемся! — сообщил Филипп.

Мюриэль падала от усталости, но уже виднелся лес, где на деревьях жили люди…

Внезапно колонна остановилась. Авангард сомкнулся с центром. Один за другим бежали разведчики.

— Что, опять эти гады? — воскликнул Найтингейл.

Курам обменялся знаками с Варцмао. Молодой вождь влез на холм; желтые глаза его сверкали во тьме.

— Что там такое? — спросил Филипп.

— Это не Коренастые! — ответил Курам. — Это воины клана, разбитого Голубым Орлом. Они узнали, что Варцмао ведет только часть Сыновей Звезды, а Голубой Орел ушел в другом направлении. Должно быть, они хотят отомстить.

— Я думал, что половина этого клана погибла.

— Варцмао не повел половины Сыновей Звезды, а приводит назад и того меньше.

— Дорога преграждена?

— Да, господин, до озера.

Филипп в свою очередь взобрался на холм. Луна закатилась на запад. Виднелись лишь смутные очертания земли и растений. Сами Гура-Занка скрывались в высокой траве или в ложбинах.

— Будь они прокляты! — ругался Найтингейл. — Несносная страна! Я хочу спать!

— Может быть, вы и сможете поспать! — заметил Курам. — Варцмао не двинется до рассвета.

— А если эти собачьи сыны нападут?

— Тогда вас разбудят.

То там, то сям черная тень скользила в траве. Варцмао расставил часовых. Глубокое безмолвие царило над пустыней. Крупные хищники прекратили охоту.

Мюриэль и Филипп присели на землю. Легкий ветерок, казалось, исходил от звезд, и эта плотоядная ночь, в которой звери и люди истребляли себе подобных, эта ночь, полная ужаса и угрозы, дышала таким сладким покоем, что молодые люди почти забыли о варварском законе мира.

— О, Мюриэль, — вздохнул он, — посмотрите, как хороша кажется жизнь.

— Она действительно хороша! Нужно принять испытания, которые посылает Создатель своим творениям. Я чувствую, что мы будем спасены.

Она склонила голову, вознося к Бесконечному смиренную мольбу человека, а растроганный Филипп, потрясенный любовью, дивился этой сказочной были…

— Что, нападают? — спросонья пробормотал Дик Найтингейл, внезапно просыпаясь.

Наступал рассвет. Короткая тропическая заря едва поманила своими чарами озеро, и уже красное горнило солнца показалось меж двух холмов.

— Нет! — ответил Курам. — Но они немного придвинулись и совсем преградили нам путь. Мы должны их рассеять или отступить.

— А сколько их?

— Не знаю, господин. Варцмао показал дважды десять раз пальцы на обеих руках.

— Значит, их двести человек?

— Как он мог их сосчитать? — угрюмо вмешался Дик.

— Он и не считал, думается мне, — сказал Филипп, а просто подсчитал, сколько должно остаться за вычетом мертвых, раненых и пленных.

— Разумеется, и мертвых, — издевался Найтингейл, — потому что они их сожрали.

— У Варцмао должно еще быть человек семьдесят-семьдесят пять крепких воинов. А ты, господин, вместе с господином Найтингейлом и стрелками вполне замените сто человек.

— О, гораздо больше! — энергично воскликнул Дик.

— Но вопрос, как дать им бой, — продолжал черный. Они отступят под прикрытием к реке и будут нас тревожить. Когда нам придется проходить там, они, оставаясь в кустарнике, могут причинить нам много зла!

Угроза была загадочна и пугала. Красное, еще ущербное солнце быстро поднималось над озером и лило волнами свою благодетельную и грозную силу. Филипп, Варцмао, Дик и Курам старались угадать, где находятся враги, которых было совершенно не видно. Наконец, на гребне одного бугра мелькнули две курчавые головы. Успокоенные дальностью расстояния — более трехсот метров — оба воина поднялись на ноги. Оба были высокого роста. Тот, что повыше, потрясал стрелой и произносил слова, почти понятные белым вследствие сопровождающих их жестов.

— Он угрожает Гура-Занка! — перевел Дик.

— Это вождь, — сказал Курам, обменявшись знаками с Варцмао. — Если ты попадешь в него, господин, это устрашит воинов.

Филипп прицелился. Он колебался. У него не было оснований ненавидеть этого неведомого чернокожего, как Коренастых. Он решил только ранить его, но понимая, что следует поддержать свой престиж, он сказал Кураму:

— Сейчас я нанесу ему рану в плечо. Постарайся объяснить Варцмао, что я хочу только попугать неприятеля.

Разочарованный Курам долго жестикулировал. Варцмао удивился. Затем прорычал зычным голосом, подобным рыканию льва:

— Жизнь Красных Носорогов в руках наших союзников… Их вождь сейчас будет ранен!

При этих словах, смысл которых был понят белыми и Курамом, вождь неприятелей разразился смехом… Но его смех еще не отзвучал, как Филипп выстрелил, и рослый негр, которому пуля попала в плечо, выронил стрелу.

— Союзники Гура-Занка стреляют без промаха, и оружие их разит, как молния! — закричал Варцмао.

— Если Гу-Анда удалятся, их жизнь будет пощажена.

Неприятельский вождь и его товарищи скрылись. Наступило долгое молчание. То в одном, то в другом месте появлялось ползущее в высокой траве темное тело. Затем раздался свист, перекинувшийся от озера до первых баобабов, которыми начинался лес.

Наконец трое разведчиков предстали перед Варцмао, который стал смеяться, сообщив знаками Кураму, что враг отступил. Авангард Гура-Занка уже тронулся в путь.

— А если это ловушка? — спросил Филипп, поглядывая на Мюриэль.

— Впереди нас тайные разведчики, — отвечал Курам. — При малейшей тревоге воины остановятся.

Филипп дал сигнал к походу. Но угроза еще не исчезла.

Отступление Гу-Анда могло закончиться какой-нибудь западней.

Двигались медленно. Несколько раз колонна останавливалась.

— Воины все еще там, — сказал Дик.

После часового пути началась тревога. Воины держали свои стрелы наготове, и было такое чувство, что враги перебросились назад; скоро в этом явилась уверенность. Гура-Занка были окружены.

Дело принимало плохой оборот. Сильный страх сдавил сердце Филиппа из-за Мюриэль. Тем не менее продолжали идти, но медленно, с бесконечными предосторожностями, окруженные кольцом разведчиков.

Вдруг поднялись дикие крики.

— Атака! — воскликнул Дик Найтингейл, готовясь стрелять.

Крики смолкли. Атмосфера грозы объяла людей… Вдали затрубила труба.

Тогда поднялись неистовые клики. Разведчики стали подниматься с земли вкруг всей колонны.

— Что такое? — воскликнул Филипп.

Варцмао испускал победные клики.

— Это труба Гура-Занка! — сказал Курам. — Мы спасены.

Филипп побледнел и обратил к Мюриэль взгляд, в котором сверкала радость освобождения. Уже виднелись Гу-Анда, выбегающие из прикрытий и стремглав мчащиеся прочь. Гура-Занка пускали им стрелы вдогонку. Показался авангард Голубого Орла.

Мюриэль громко вскрикнула и протянула руки: с запада шли Айронкестль с сэром Джорджем и великаном Гютри.

Глава VII

СМЕРТЬ И ЖИЗНЬ

В час, когда удлиняются тени: Majoresque cadunt altis de montibus umbrae,[14] — Гура-Занка собрались на священной просеке для ночного пира. Костры были уже готовы.

Два десятка Коренастых и столько же Гу-Анда еще вымачивались в озере, чтобы их тела стали более нежными и более вкусными.

Это был день высочайшего торжества. Меньше чем в месяц Гура-Занка победили Сыновей Красного Носорога, Черного Льва и тысячелетних врагов — Коренастых, властителей пещер и подземелий.

Голубой Орел подошел к лагерю бледнолицых вождей.

И здесь горели костры, зажженные для ночи, полной ловушек. Голубой Орел, полюбовавшись на громадный рост Гютри, обратился к Айронкестлю и, подкрепляя свои слова жестами, дружески заговорил:

— Эта ночь будет самой славной ночью Гура-Занка с тех пор, как Заума овладел лесом… Двадцать Коренастых и двадцать Гу-Анда отдадут свою силу и свое мужество Гура-Занка. Уамма был бы рад разделить тело побежденных с великими Вождями-Призраками. Ибо он их друг. И он хорошо знает, что они властвуют над смертью. Не хотят ли вождь Мудрости, вождь Великан и вожди, бьющие дальше, чем долетает голос Звучного Рога, принять участие в празднестве?

Гертон понял его слова и отвечал голосом и жестами:

— Наши кланы не едят человечьего мяса, и нам запрещено смотреть, как его едят.

Голубой Орел выказал безграничное удивление. Он сказал:

— Как это может быть? Что же делаете вы с пленными? Ваша жизнь, должно быть, печальна.

Он понял, что от этого у них такие бесцветные лица.

Но так как силу следует уважать, и так как он был полон благодарности, воинственный вождь чернокожих удальцов ограничился тем, что сказал, быть может, с тайной иронией:

— Уамма пришлет своим друзьям антилоп и вепрей.

В тени зелени, в дрожащих отблесках реки Филипп созерцал ясную грацию Мюриэль. Дочь англов, с сотканными из лучей солнца и луны волосами, напоминала светловолосых богинь, нимф или же ундин, выплывающих из таинственных озер севера. На ней сосредоточивались пылкие желания мужчины и те священные представления, которые делали из скромной первобытной самки волшебное существо.

Взоры их встретились. Он пролепетал:

— Мюриэль, вы уже знаете, быть может… Без вас моя жизнь превратится в темную ночь.

— Я ничтожное маленькое созданье, — прошептала она, — и обязана жизнью…

— Так если бы, — с тревогой подхватил он, — я не оказался там…

— О нет, Филипп, что вы спасли мне жизнь — это вовсе не необходимое условие.

Дух творения пронесся над пространством: река, казалось, течет из того сказочного сада, где протекали первые реки, и деревья только что родились на земле, возникшей из вод.

Чьи-то шаги зашуршали в траве. Гертон Айронкестль появился на берегу и заметил их волнение. Положив руку на плечо Филиппа, он сказал:

— Ты можешь на нее положиться, сын мой! У нее чистое сердце, в ее душе живет постоянство, и она боится Предвечного!..

Часть третья

Глава I

ЦАРСТВО РАСТЕНИЙ

— Какой странный мир! — воскликнул Гютри.

Экспедиция медленно двигалась по саванне, травы которой были голубого и фиолетового цвета. Высокие и густые, эти травы при проходе каравана издавали сладкозвучный шум, смутно напоминавший звук скрипок. Временами попадались кущи пальм с индигового цвета листвой или финиковых — с листвой как аметист. Желтые испарения закрывали солнце, гармонируя с цветом листвы и трав.

— Мы вступили в царство растений, — повторял Гертон, жадно вглядывавшийся в эту фантастическую равнину.

Он приказал не давать животным пастись здесь. Но этот приказ был излишен: верблюды, козы, а еще более ослы принюхивались к голубым злакам и фиолетовому клеверу с недоверием. Горилла проявляла неистовое беспокойство, круглые глаза обезьяны смотрели вокруг не отрываясь.

— Животные подохнут от голода! — ворчал сэр Джордж.

— Еще не так скоро! — ответил Гертон, указывая на корм, которым снабдили верблюдов и ослов.

— Да, вы предусмотрительны, — заметил Гютри, — но этого запаса хватит самое большее на вечернюю и утреннюю кормежку.

— Но это животные пустыни: раз их накормишь, — и они в состоянии терпеть несколько дней.

Гютри беззаботно пожал плечами. Подул медленный и тихий ветерок. По всей равнине зазвенели слабые голоса: тонкие звуки скрипок, наивных арф, короткозвучных мандолин сливались в какую-то чарующую, смутную симфонию.

— Можно подумать, что мы на концерте Трильби! — заметила Мюриэль.

— Домовых! — прибавил Маранж.

Когда они приближались к фиговым и пальмовым островкам, звуки делались громче, как приглушенный орган.

Желтый туман, сгущаясь на западе, казалось, продолжал аметистовую и сапфировую равнину — топазовой. Там и сям мелькала голая полоска земли красного цвета с металлическим отливом, на которой не росли даже лишаи.

Пролетали громадные мухи, самые крупные из которых были величиной с синиц. Их рыжеватые рои неслись за караваном и вились над животными, жужжа, как жуки.

Многие садились на ослов и бегали по ним с фантастической быстротой, но скоро было замечено, что они безвредны. Маленькие птички, едва больше жужелицы, выпархивали из кустов и резко чирикали, покачиваясь на стебельках. Мухи преследовали их. Они были не столь ловки, но все-таки иногда овладевали пичужками и скрывались со своей добычей в чаще высоких трав.

— Это ужасно! — воскликнула Мюриэль, увидавшая, как одна муха схватила пичужку.

Гютри захохотал:

— Настал их черед! Сколько времени птицы глотают мух! А для нас это лучше, чем если бы они были ядовиты.

Равнина все тянулась, блистающая и страшная.

— Мы долго можем терпеть голод и жажду? — спросил сэр Джордж.

— С востока на запад протекает река, — ответил Гертон, — и мы должны встретить ее… Мы дойдем до нее этой ночью или завтра. К тому же в наших мехах воды больше чем наполовину.

Среди дня караван остановился на одной из этих каменистых красных полосок, где растительность отсутствовала.

— Здесь мы можем быть уверены в том, что не нарушим ни одного из таинственных законов, — заметил Гертон в то время, как черные приготовляли завтрак.

Благодаря закрывавшей солнце туче, можно было расположиться вне палатки. Нависала тревога. Эта земля казалась страннее всего, что они могли вообразить.

— Дядя Гертон, — сказал Гютри, когда подали завтрак, — что же с нами будет, если скоту нельзя есть растения? У меня такое ощущение, что мы подвергаемся большей опасности, чем с Коренастыми.

Но проглотив большой кусок копченого мяса, он стал смеяться, так как ничто не могло лишить его доли радости.

— Успокойся! — ответил Гертон. — Мы найдем зеленые растения или растения частично красные и зеленые… И наш скот сможет их есть. Если бы все растения или части растений были запретными, как бы жили здесь животные?

— Но пока наши верблюды, ослы и козы не могут сорвать ни одного стебелька с этого громадного пастбища.

— О! — воскликнула Мюриэль, указывая на странное существо, видимо, наблюдавшее за собеседниками. Это была жаба величиной с кошку. Глаза цвета золотистого аквамарина были устремлены на путешественников. Тело ее было покрыто волосами. Но больше, чем размерами и волосатостью, путешественники были поражены ее третьим глазом, помещавшимся на маковке и вращающимся во всех направлениях…

— Вот чудо-то! — воскликнул Филипп.

— Почему? — возразил Гертон. — Разве не имеется такого глаза, правда, в зародыше и скрытого, у большей части земноводных? По всей вероятности, этот атрофированный глаз функционировал у предков наших земноводных.

Жаба сделала прыжок, какой сделал бы заяц, и исчезла в расселине камня.

— Очевидно, под землей вода, — заметил сэр Джордж, — чем и объясняется процветание фиолетовых и голубых трав…

С писком пролетали мимо маленькие птички. Одна из них села неподалеку от Мюриэль. Загипнотизированная видом людей, она не слышала, как подлетела гигантская муха, внезапно бросившаяся на нее, готовясь ее проглотить.

— О, нет, нет! — в ужасе воскликнула молодая девушка.

Она вспугнула насекомое. Но птичка, раненная в месте соединения крыла, откуда брызнули капельки крови, слабо попискивала, Мюриэль осторожно взяла ее в руки.

В своем крошечном тельце пичужка вмещала красоту заката, золотистый блеск берилловых облаков, пурпур, сверкание аметиста и топаза. Ни у одной ванессы не могло быть крыльев нежнее оттенком, а красная головка, усеянная малахитовыми точками, казалась созданной из какого-то неведомого, драгоценного вещества.

— Какие вышивальщики, акварелисты или ювелиры смогли бы на таком крошечном пространстве создать такой шедевр!..

— А жестокая природа допускает, чтобы этот шедевр поглощали мухи! — сказал Филипп.

Весь этот день караван двигался на юго-запад. Бесконечная равнина со своими голубыми и фиолетовыми травами, со странной музыкой, которую издавали растения, когда в них пробегал ветерок, все тянулась под золотистыми и янтарными облаками.

— Страшное однообразие! — объявил Гютри. — Мне опротивел голубой и фиолетовый цвет. Меня от него тошнит.

— Утомительные цвета! — поддакнул сэр Джордж. — Нам нужно было бы иметь желтые или оранжевые очки.

— А ведь у меня есть, а я о них забыл! — сказал Гертон. — Забыл с самого начала пути. Но это извинительно, когда у всех нас такое великолепное зрение. Ни одного близорукого, ни одного дальнозоркого.

— Ни одного с гиперметропией, ни одного астигматика, — пошутил Сидней.

Приближался вечер. Снова раскинули палатки на островке красной земли.

— На этом глаз отдыхает! — сказал Филипп.

— Да, но река? — спросил сэр Джордж. — Конца этой равнины не видать. Завтра вечером наши мехи будут пусты.

— И животным мы не сможем дать пить больше одного раза, и то полпорции! — поддакнул Гютри.

— Бог милостив! — ответил Гертон. — Наверное, под почвой есть вода, — и он указал на двух колоссальных жаб, юркнувших в расселину почвы.

— Добро! Строго говоря, шакал может еще здесь пролезть, но не человек! — сказал Филипп.

— В особенности не я! — зубоскалил гигант.

Это были люди с крепкими жилами и неунывающими душами. Несмотря на угрожающую местность, они наслаждались ужином. Черные были задумчивы: тайный страх мутил их воображение.

Филипп и Мюриэль уединились на краю лагеря. В янтарном тумане всходила сказочная луна, похожая на медную, позолоченную медаль. Филиппа опьяняло присутствие его гибкой подруги. В ее бледном лице проглядывали цвета лилии, перламутра; сапфировые глаза с отблесками нефрита мерцали задумчиво и кротко. А волосы блестели, как спелые колосья.

— Мы будем счастливы сознанием, что перенесли испытания и видели эти странные земли! — сказала она. — Будущее не так страшно, как то время, когда вы преследовали тех чудовищ.

— Как бы я хотел скорее видеть вас среди людей нашей расы!.. Мне необходимо, чтобы вы были в безопасности, Мюриэль.

— Кто знает! — задумчиво ответила она. — Безопасности не существует. Эта дикая земля, быть может, избавила нас от более серьезных испытаний. Мы — жалкие, беззащитные существа, Филипп. Один неверный шаг может сгубить человека, спасшегося от львов. Бог всюду, и всюду Он управляет нашей судьбой.

— Уж не мусульманка ли вы? — спросил он с легкой насмешкой.

— Нет, я верю в активность: она нам заповедана… Но все-таки нас охраняет Всемогущий.

И она запела невыразимо трогательно: «For thou hast always been my rock, A fortress and defence to me!»[15] С душой, насыщенной любовью, он забыл все смутные опасности и вкушал сладость волшебных минут во всей их полноте.

Глава II

ВОДА, ТВОРЯЩАЯ ЖИЗНЬ

— Животных мучит жажда! — сказал Гютри. — Меня тоже.

Воды больше не было. Путешественники разделили между собой последние глотки и продолжали идти все по той же безграничной равнине среди фиолетовых злаков, голубых деревьев и ярко-красных полос земли.

Пустыня не выпускала их, как свою добычу, и солнце, одолев облака, бросало жгучие лучи, иссушавшие кровь в жилах людей. И все-таки нужно было идти. Колоссальные мухи аккомпанировали своим жужжанием музыке трав, становящейся зловещей. Она все более и более походила на перезвон дальних колоколов. А когда дул ветер, слышался как бы звон набата.

— Я думал, что река ближе, — признался Гертон.

— Так вы думаете, что в самом деле есть река? — спросил сэр Джордж.

— Да, я уверен в этом. Мне описывали ее.

Сэр Джордж посмотрел в подзорную трубу.

— Ничего! — сказал он.

Деревьев больше не было. Росли одни травы, густые и крепкие.

— Вода под землей, может быть, там только и следует ее искать? — заметил Филипп.

— Мы потеряли бы слишком много времени, — отвечал Айронкестль. — Прошу потерпеть еще несколько часов.

— Хорошо, дядя Гертон. Но скажите, сколько дней можно выдержать без питья? — спросил Гютри.

— Разное время: верблюды выдерживают три, четыре, пять дней, даже, говорят, больше. Люди — два-три дня… Смотря по темпераменту и состоянию атмосферы.

— А сейчас страшная сушь! У меня кожа становится жесткой! — ворчал Гютри. — Боюсь, что я из тех, кто всех меньше может устоять…

Ужас и уныние объяли караван. Солнце на закате приняло цвет чистого золота, затем выросло и стало оранжевым. День склонялся к вечеру.

Животные продвигались с трудом, козы жалобно блеяли.

Черных охватывала боязнь и недоверие, предвестники мятежа, глухо нараставшего. Та глубокая вера, которую внедрили в них победы белых, улетучивалась в этом странном мире. В особенности их тревожило отсутствие воды, и не потому, что это было страшное зло, а потому, что в этом сказывалось для них бессилие господина.

Гертон позвал Курама.

— Что говорят люди? — спросил он.

— Они боятся, господин… Это страна Смерти. Трава здесь враг животных.

— Скажи им, Курам, что бояться нечего. Мы знаем, куда идем.

Глаза Курама, несколько походившие на глаза буйвола, склонились долу.

— Мы еще далеко пойдем? — спросил он дрожащим голосом.

— Все изменится, когда мы достигнем реки.

Фаталистическая душа приняла слова господина, и Курам отправился говорить с черными.

Солнце готово было закатиться, когда караван достиг островка красной земли. Пока готовились к стоянке, несколько раз видели выскакивающих гигантских жаб, сейчас же прятавшихся в расселине земли.

— Этим тварям нужна вода! — заметила Мюриэль.

— Значит, под землей вода! — вывел заключение сэр Джордж.

— Поищем! — предложил Гютри. — Моя жажда становится невыносимой.

Козы жалобно блеяли. Ослы нетерпеливо обнюхивали землю.

Филипп, сэр Джордж и Сидней осмотрели трещины.

Они были узкие, и в них не было следов влаги.

— Нужно начать рыть, — произнес Филипп.

— Что мы и сделаем, — объявил Гютри. — Поищем место, где земля рыхлая.

Скоро они нашли такое место. Гютри пошел за землечерпалкой. Через час была вырыта глубокая яма. Очень скоро обнаружилось присутствие влаги в земле, но количество этой влаги не возрастало, а скоро она начала даже иссякать.

— Очень странно! — воскликнул Филипп. — Очевидно, влага эта просачивается откуда-то. Присутствие поблизости водной поверхности вполне вероятно.

— Поблизости… — ворчал Гютри. — Если эта поверхность хотя бы в ста метрах, она недоступна для наших слабых сил…

Попытались сделать несколько горизонтальных раскопок, но они не дали никаких результатов.

— Печальная будет ночь! — заключил Сидней. — Мы добились только того, что увеличили нашу жажду.

Путешественники спали плохо и поднялись до зари.

Над ними нависла одна из тех угроз, которые не в силах одолеть никакая доблесть. В каждой их жилке таилась гибель. Как громадная пиявка, атмосфера капля по капле высасывала из них кровь. Мать жизни — вода — покидала их и терялась в пространстве.

— Не будем медлить! — стонал Гютри, — ночью и ранним утром легче идти.

— Желательно, чтобы двое из нас пошли на разведку! — подал мысль сэр Джордж.

— Я уже думал об этом! — поддакнул Гертон.

— Сэр Джордж и я! — воскликнул Гютри.

— Лучше сэр Джордж и Филипп, — сказал Гертон.

— Почему так?

— По причине вашего веса! — со слабой улыбкой сказал Гертон. — Караван может выделить для разведчиков двух верблюдов, но они ослабели.

— Ну, ладно! — неохотно согласился Гютри.

Груз с двух верблюдов переложили на других; Курам выбрал для разведчиков самых проворных.

— Эти будут хорошими проводниками! — утверждал чернокожий. — Они издали чуют воду.

Спустя десять минут сэр Джордж и Филипп покинули стан. Верблюды бежали рысцой, как бы понимая, что идут на поиски воды.

По мере того, как луна двигалась к закату, она все желтела и становилась огромной, но свет ее слабел, между тем как звезды горели ярче. Легкая фосфоресценция исходила от земли. В воздухе было тихо, перезвон растительности, казалось, возвещал какую-то мистическую церемонию в глубине саванны…

— Мы точно на другой планете! — прошептал сэр Джордж. — Здесь как-то не ощущается ни наше прошлое, ни наше будущее.

— Нет, — задумчиво ответил Филипп. — Мы далеки от Обетованной земли!

Луна приняла медный оттенок, забрезжила почти неприметная заря, и солнечный костер заполыхал над равниной.

Путники жадно разглядывали горизонт. Ничего. Ничего, кроме того же безграничного океана трав — голубых, фиолетовых, синих.

— Ужасно! — сказал сэр Джордж. — Травяная могила!..

Жажда мучила обоих, все увеличиваясь по мере того, как всходило светило. Они выдерживали направление на юго-запад, как советовал Гертон.

Это были до странности непохожие натуры. Сэр Джордж был из тех англичан, которые могут, если понадобится, жить в одиночку, с собакой, хоть в пустыне. Он был замкнут, проявляясь всегда неожиданно, тогда как Филипп обладал живым, действенным воображением.

Жажда! От жажды у них ссыхалась глотка. Филипп в полубреду видел всевозможные, сулящие прохладу, образы: бьющие из земли с живым журчанием источники, алькарацы в тени пастбищ, графины с освежительными напитками, покрытые влажной дымкой…

Он даже шептал, как в бреду:

— Родники, реки… Озера…

— Ох, — с грустной усмешкой вздохнул сэр Джордж, — а я больше всего мечтаю о хорошем кабачке!

Верблюды томились и никли.

— Только бы они выдержали! — сказал Филипп.

— Выдержат! — утверждал сэр Джордж. — Они знают, что мы ищем воду… Они понимают, что останавливаться опасно.

Солнце жгло невыносимо; колоссальные мухи яростно жужжали вокруг людей и животных.

— Еще счастье, что они нас не жалят! — заметил Филипп.

— Я подозреваю, что мы отрава для них, — соображал его спутник, — и верблюды тоже.

— Так зачем же они кружатся над нами?

— Они повинуются своему мушиному инстинкту.

Опять наступило молчание, и перезвон трав придавал этому безмолвию что-то фантастическое. Ничего. Только все те же травы, голубые и фиолетовые, с редкими кущами деревьев по временам.

— Что-то там с нашими? — прошептал Филипп, несмотря на жажду думавший о Мюриэль.

Сэр Джордж покачал головой. Он казался невозмутимым, но как уроженец страны с влажным климатом он страдал еще больше, чем Филипп.

— Если понадобится, они выпьют двух-трех коз, — ответил он наконец… — или даже верблюда. У верблюда вообще имеется запас воды… Более двадцати галлонов крови! — И англичанин с вожделением посмотрел на своего верблюда.

— А мы не можем этого сделать, — вздохнул он… — нам нужно добраться до воды.

Долгое молчание. Мысли еле копошились, сухие, тугие и жалкие, в мозгу обоих мужчин. А солнце продолжало их пить…

Внезапно один из верблюдов, подняв усталую голову, как-то странно, нелепо рявкнул. Его товарищ протяжно зафыркал. Оба ускорили ход.

— Что с ними? — проворчал Филипп.

— Я не решаюсь высказать свою надежду, — ответил сэр Джордж.

Дорога стала подниматься. На низком холме они увидели зеленые травы и кустарники. Они переглянулись, ослепленные; испокон века присущий растениям цвет восхищал их сердце. Им казалось, что они вступили в истинную жизнь, в ту жизнь, которой жили бесчисленные поколенья их предков.

Теперь верблюды неслись вскачь. Они взбежали на холм. Хриплый крик, крик избавленья, вырвался из груди Филиппа:

— Вода! Вода!

Это была она, мать-владычица, мать всего живущего; она, вода бытия, вода начала мира!

Река! Она течет, широкая, медлительная, окруженная деревьями, кустарниками и травами. И рассевает в пространстве неиссякаемое плодородие.

Безумие овладело верблюдами. Они летели, как чистокровные скакуны; в пять минут они были уже на берегу и жадно пили, склонившись к реке. Люди спрыгнули на берег и, погрузив в поток свои кружки, утоляли убийственную жажду.

— Это неосторожно! — спохватился, наконец, сэр Джордж.

— Зато как вкусно! — возразил Филипп.

Сэр Джордж предложил ему сероватую облатку:

— От микробов! А-о!

Испуганный англичанин вскочил, протягивая указательный палец по направлению к островку, находящемуся в двадцати метрах от берега, на котором показалось необычайное чудище. Оно походило на крупных крокодилов Древнего Египта: у него были громадные длинные челюсти, чудовищные зубы, короткие лапы и мускулистый хвост, но вместо чешуи все тело и голова были покрыты шерстью, и глаза, сверкающие, как глаза пантеры, не имели ничего общего со стекловидными глазами пресмыкающегося. На макушке головы горел фосфорическим светом третий глаз.

— Что за чудовище! — воскликнул Филипп. — Даже в доисторические времена не было подобного ему ящера.

— По меньшей мере нет оснований утверждать это. Но ведь наша наука так отрывочна…

Чудовище следило за верблюдами и людьми. Инстинктивно последние схватились за ружья. Вдруг крик, похожий на лай, заставил их обернуться. Запрокинув голову, к реке изо всех сил неслась голубая антилопа. Преследовавший ее гибкий хищник с желтоватого цвета шерстью, усеянной мелкими розовыми пятнами, делал тридцатифутовые прыжки. Ростом он был с крупных маньчжурских тигров.

— Ведь это леопард! — пробурчал сэр Джордж.

Отвлеченные страшным хищником, они не заметили, что волосатый крокодил нырнул в реку.

— Берегись! — крикнул сэр Джордж.

Антилопа и вслед за ней леопард бежали к мысу, на котором стояли оба мужчины. Они отступили вверх по течению. Легкие звери уже достигали берега. Леопард ускорил бег, антилопа готовилась броситься в воду, но вдруг остановилась, пораженная ужасом.

На самом краю мыса волосатый ящер выставился из воды, устремив желтые глаза на беглянку. Парализованная страхом, она оглянулась, посмотрела вдаль. В ее смутном сознании закишели образы — там вдали высокие травы, сладость движения и жизни… Здесь — вечная ночь…

Леопард прыгнул и одним ударом мускулистой лапы сразил антилопу. Но волосатый ящер вылезал…

Несмотря на опасность, сэр Джордж и Филипп испытывали дикое любопытство, собиравшее когда-то римлян в цирке.

— Великолепные бестии! — заметил сэр Джордж и посмотрел на свой карабин.

Леопард, держа лапой трепещущую жертву, следил за пресмыкающимся, которое колебалось лишь миг. Открыв громадную пасть, крепко опершись на короткие лапы, оно готовилось к борьбе. Тело его было втрое массивнее, чем у леопарда. Три глаза чудища сверкали. Леопард испустил глухой крик, похожий на рев. Он подкрался сбоку, пытаясь внезапно напасть на противника и вскочить ему на спину…

Но от неповоротливости чешуйчатых предков у крокодила не осталось и следа. Он обернулся, стремительно бросился. Громадная кошка свалилась наземь. Две тяжелые лапы придавили ее, но слишком короткие, они затрудняли движения длинной пасти… Тогда леопард, съежившись, скользя по траве, кое-как высвободился. Испуганный превосходством противника, зверь бросился бежать. Ящер, не удостоив его вниманием, принялся пожирать антилопу заживо, и крики агонии жертвы мешались с радостным хрипом победителя…

Отступая, леопард увидел вдруг Филиппа и сэра Джорджа. Его янтарные глаза с жадностью устремились на обоих мужчин.

— Я целю в голову! — холодно сказал англичанин.

— Это всего лучше! — подтвердил Маранж. — Я поступлю так же.

Леопард колебался. В нем боролись страх, ярость, голод. Но, видя эти странные силуэты, устремленные на него глаза, карабины, казавшиеся продолжением их рук, он уступил и отправился на поиски другой добычи, более робкой и лучше ему известной.

Глава III

ЖИЗНЬ ИЛИ СМЕРТЬ

Смерть витала над караваном. Время от времени к странному перезвону растений примешивалось то блеяние козы, то хрипение ослов, то дикий рев верблюда. Громадные мухи продолжали донимать животных… И черные, несмотря на свою веру в главу каравана, бросали вокруг тусклые взгляды, в которых читались нарастающее возмущение и вспышки безумия.

— Плохо дело! — сказал Курам, только что державший речь к черным. — Некоторые совсем сошли с ума, господин.

Гертон взглянул на сумрачных людей. У него самого горло жгло, как в огне, а гигант Гютри страдал невыразимо… Лучше всех боролась с жаждой Мюриэль.

— Скажи им, чтобы подождали еще час! — сказал Айронкестль. — Если ничего не случится, мы пожертвуем верблюдом.

Курам понес черным обещание господина, и так как надежда принимала определенную форму, люди воспрянули…

Гертон всматривался в горизонт… Где они? Достигли ли они реки или же бродили, как караван, по пустыне, еще более ужасной от этих в изобилии растущих кустов.

— Отвратительная вещь! — ругался Гютри. — Я решительно не знаю, смогу ли я выдержать еще час. Я галлюцинирую, дядя Гертон. Моя голова полна источников, ручьев, водопадов… Гнусная пытка! Еще час!..

Он вытащил свой хронометр и стал смотреть на него блуждающим взглядом.

Гертон обернулся к девушке.

— За меня не бойтесь, — сказала Мюриэль. — Я и больше часа могу ждать, если понадобится.

Но отсутствие Филиппа пугало и огорчало ее. Не попал ли он в какую-нибудь ловушку в этой таинственной враждебной земле? Забывая о своих страданиях, она думала о человеке, которого ее верное сердце полюбило так, что эта любовь никогда не пройдет.

Прошел еще час. Жестокий свет ослеплял людей и животных. У Гютри было такое ощущение, что он шел через огромную раскаленную печь…

Один чернокожий повалился на землю, испуская жалобные крики. Другой размахивал ножом… Все начали роптать.

И снова Гертон бросал отчаянные взгляды на горизонт… Ничего! Одни только голубые и фиолетовые травы, да гигантские мухи, да нестерпимый перезвон колоколов.

— Неужели же пришла гибель?

И, повернувшись к Мюриэль, с сердцем, разрываемым угрызениями, он простонал:

— Какое безумие заставило меня подвергать опасности эту молодую жизнь?

Чтобы выиграть время, он разрешил устроить привал и велел расставить палатки, говоря:

— Через десять минут мы зарежем верблюда.

Под наскоро поставленными палатками белые и черные искали хотя бы слабой прохлады. Гертон, скрепя сердце, назначил двух черных для выполнения жертвоприношения… Они выступили вперед, вооруженные острыми ножами.

— Стойте! — крикнул Курам.

Припав к земле ухом, он внимательно слушал.

— Я слышу топот, — промолвил он, — топот крупных животных…

Все слушали, затаив дыхание.

Гертон сказал жертвоприносителям:

— Не двигайтесь, пока я не подам знака.

Они стояли подле обреченного животного. Лезвия сверкали, как серебро. Курам продолжал слушать, наклонившись к земле. Еще двое черных последовали его примеру.

— Ну, Курам? — спросил Айронкестль.

— Топот приближается, господин, и я думаю, что это верблюды…

Один из черных подтвердил:

— Да, это верблюды!

Но другой проворчал:

— А может быть, вепри.

— С какой стороны слышится топот, Курам?

Курам указал на тянувшийся с юго-западной стороны пригорок, хотя и невысокий, метров двадцать в вышину, но все же суживающий горизонт.

— Вперед! — сказал Гютри, оседлавший наиболее крупного из верблюдов. — Если это они, я подниму обе руки.

Несмотря на усталость и жажду, животное не отказалось идти. Оно медленно зашагало. Несколько черных, охваченные нетерпением, следовали за колоссом.

Гертон, наведший было бинокль, в тревоге опустил его…

— Только бы не потерпеть разочарования!.. — беспокоился он, видя, как взоры всех обратились на юго-запад.

Тем временем Гютри достиг подошвы холма. Склон был не крут, верблюд взбирался на него без особых усилий.

Черные шли впереди.

Гертон и Мюриэль ждали. С каждым биением пульса отчаяние сменялось надеждой, надежда — снова отчаянием.

Еще несколько шагов. Черные уже наверху. Вот они беснуются, кричат, но нельзя разобрать, радость ли то или разочарование. Но вот Гютри поднимает, наконец, обе руки.

— Это они! — кричит Гертон прерывающимся голосом.

Теперь он снова схватился за бинокль. Гютри смеялся!

— Вода!.. Они нашли воду!

Весь караван прыгал от радости, даже животные. Через несколько минут Гертон был у холма и поднимался по легкой покатости.

Вдали, по пустыне со звенящими растениями, бежали рысью два верблюда. Уже ясно можно было различить Филиппа и сэра Джорджа. Полные мехи подпрыгивали на боках горбатых животных…

Гютри неистово горланил победную песнь, черные исступленно кричали, и все продолжали бежать.

— Это, наконец, вода? — зарычал Сидней, когда был уже близко.

— Вода! — невозмутимо ответил сэр Джордж, протягивая ему флягу. — Там в пустыне течет большая река, как говорил Айронкестль.

Гютри продолжал неистово пить живительную влагу…

Черные выли и прыгали, и смеялись, как дети. Спокойная радость наполняла грудь Гертона.

— Обратил Господь взоры свои на мольбу смиренных и не презрел моления их…

Когда порции были розданы, эти люди ожили, как оживают и зеленеют сухие травы после дождя; даже животные получили хотя и малые дозы, но все же достаточные для того, чтобы дать им силы достигнуть реки.

Утолив жажду, Гертон выслушал без особого удивления рассказ Филиппа и сэра Джорджа.

— Самуэль писал мне об этом! — сказал он. — Этой ночью караван сделает привал на берегу большой реки.

Отчаяния не было и следа. В радости возрождения к жизни первобытное сознание черных, лишь смутно рисующее будущее, уже забыло об испытании, и так как господа снова восторжествовали над коварной природой, их вера стала непоколебимой.

Глава IV

У БЕРЕГА РЕКИ

Караван сделал привал в тысяче шагов от реки. Наступила ночь. Звездный свет отражался от растений и неуловимо струился по пустыне.

Шесть скалистых массивов окружали лагерь, расположенный на полосе красной земли, где росли лишь лишаи, мхи да дикие травы. Огонь бросал сверкающий свет, и шмыгающие во тьме звери останавливались в отдалении и следили за странными существами, двигавшимися среди огней.

Появлялись и исчезали то жабы и громадные ящеры, то медянистые шакалы и приплясывающие гиены, то ощетинившиеся вепри, розовые гиппопотамы и быстроногие антилопы; иногда во тьме вспархивала хищная птица с пушистыми крыльями и, наконец, у самого берега показался лев. Несколько минут он стоял, пристально рассматривая лагерь, затем принялся бродить.

— У него шерсть, как у лисы! — заметил Сидней в то время, как сэр Джордж проверял ружье.

— И какая-то странная походка! — прибавил Филипп.

Верблюды, ослы и козы тревожно принюхивались.

— Он не так велик, как давешний леопард.

— Да, — подтвердил Филипп, — и, верно, не так страшен…

— Какой проворный! — воскликнул Гютри.

Лев скрылся, появились три громадных чудовища.

— Ящеры! — сказал Гертон со смесью страха и любопытства.

— Волосатые ящеры! — внес поправку Филипп. — Такие же, какого мы встретили утром… Самый крупный — поистине… поистине апокалиптический зверь!

И в самом деле, один из ящеров был по крайней мере двенадцати метров в длину и грузностью не уступал носорогу. Его три глаза цвета изумруда, подернутого янтарем, наблюдали окружающее.

— Должно быть, он страшно силен! — сказал Филипп.

— В добрый час! — буркнул Гютри, придвигая слоновье ружье. — Природа добросовестно поработала.

Исполинский зверь испустил странный рев, подобный рокоту водопада. Он направлял свое внимание не в сторону людей, а принюхивался к резкому запаху верблюдов и коз.

— Мы — богатый склад провизии, — сказал Филипп. — Отважится ли он пробраться сюда?

Караван не смог собрать достаточно топлива, чтобы образовать непрерывное кольцо огней, и между кострами были промежутки… Смелый зверь мог таким образом проникнуть в, лагерь, но ни лев, ни тигр не покусились на это, вероятно, испуганные трепетным мерцанием огней.

Фантасмагорическая фауна нарастала у лагеря: медянистые шакалы, гиены, гепарды, пантеры, ночные птицы, зеленые обезьяны, рукокрылые с подскакивающим летом, гигантские жабы и ящерицы, берилловые и сапфировые змеи. На косогоре показались два леопарда; снова появился крадущийся лев, вылезали из воды новые ящеры…

В темноте кишели тела, сверкали лампады глаз — желтых, зеленых, красных, лиловатых, и все они уставились на костры.

Один из леопардов, подняв голову, испустил рев, равный по силе рыканию львов.

Смутный страх рос в душе путников. Какими жалкими чувствовали бы они себя перед этим адом хищных зверей, не будь у них их страшного вооружения! Но не знающий промаха прицел сэра Джорджа и Филиппа, скорострельные винтовки, слоновье ружье Гютри и, в особенности, пулемет придавали двуногим значительную силу.

— Видение святого Иоанна Богослова на острове Патмосе! — воскликнул Гютри.

Исполинский ящер зевнул; его отверстая пасть напоминала пещеру; зубам, казалось, не было числа, и весь этот зверь заставлял мысль обращаться к эре сказочных рептилий. Теперь он был у самого широкого прохода. Верблюды храпели от ужаса; ослы и козы искали прибежища у людей… Устремив глаза на одного верблюда, ящер вытянулся. Быть может, он еще колебался. Но это было недолго. Он смело проник в проход. Тогда безумный ужас овладел спутанными животными, ужас, подобный панике, заставляющей носиться по саванне стада животных. Некоторые порвали путы; три обезумевших верблюда понеслись вскачь к группе людей… Черные бросились им навстречу.

— Вот кто мог бы нас обессилить! — проворчал Гертон.

— Не зевать! — крикнул Гютри.

Ящер был уже в лагере и направился к высмотренному им верблюду, которого он облюбовал по каким-то таинственным причинам. Это была страшная минута, так как и другие ящеры приблизились к лагерю.

— Так как я справа, я целюсь в правый глаз, — оказал Филипп сэру Джорджу.

— Ладно, а я в левый, — флегматично согласился британец.

Раздались два выстрела. Ящер испустил отчаянный рев и закрутился. Третья пуля, попав в верхний глаз, окончательно ослепила его.

Черные удерживали рвущихся животных, и неистовые вопли раненого ящера останавливали хищников от вторжения… На голубом небосводе тихо мерцали в вечном великолепии звезды…

— Страшный зверь — человек! — сделал вывод Гютри.

Глава V

МОЛОДАЯ ДЕВУШКА

В продолжение двух дней караван продвигался вперед без помех. Каждое утро Гертон тщательно определял положение каравана и дальнейший путь, руководствуясь компасом. Местность оставалась все столь же плодородной, населенной многочисленными необычайными животными: лиловато-розовыми гиппопотамами, непомерно высокими жирафами, волосатыми ящерами, пауками величиной с птиц, внушающими тревогу насекомыми (некоторые из жесткокрылых достигали величины горлиц), слонами, вооруженными четверными клыками, ползучими рыбами, огненноцветными змеями… Но особенно поражали растения. Встречались все те же голубые и фиолетовые травы, разбросанные островками, а по мере продвижения к юго-западу стала преобладать флора мимоз. Они были непостижимо разнообразны. Одни были величиной с европейскую стыдливую мимозу, другие достигали высоты берез, ясеней, буков, а некоторые были так колоссальны, что превосходили высотой и коренастостью калифорнийские секвойи.

Гертон предупредил своих спутников:

— Нужно соблюдать самую строгую осторожность. Это страшные растения.

Слова эти разожгли в Гютри любопытство. Если бы он был один, он, без сомнения, уступил бы своей привычке пренебрегать опасностью, но руководителю экспедиции он охотно повиновался. Когда задевали мимозу, все равно — исполинскую или низкорослую, листья сжимались, как руки, и издавали, в зависимости от роста ее, звуки, подобные звукам цитры, лиры или арфы.

— Чем же они страшны? — нетерпеливо допытывался Гютри. — Своими иглами?

— Достаточно было бы и игл. Укол их болезнен и производит своего рода помешательство… Обратите внимание, что наш скот избегает малейшего соприкосновения.

— Но что же делать, если их будет так много, что они преградят нам проход?

— По-видимому, они этого не хотят. Всюду они оставляют свободное пространство… Почему?

И он погрузился в рассматривание записок Самуэля Дарнлея.

Небо потемнело. Громадные тучи восстали из бездн.

Атмосфера грозы обволокла караван.

— Будет славная гроза! — заметил сэр Джордж.

В медном и нефритовом освещении закружились вихри.

Стихии неистово разыгрались, и когда необъятная молния прорезала пространство, казалось, что это какая-то неведомая мировая воля, устрашавшая животных и давившая людей. Как будто там, в тучах, внезапно зарождалась жизнь, в мертвой бессознательной материи вспыхивало сознание…

Затем потоком полилась вода, трепетная и плодоносная, прародительница всего, что растет и умирает.

Расставили палатки; плохо укрытый скот топотал ногами и подпрыгивал при порывах ветра и раскатах грома, в которых слышался как бы рев бесчисленного множества львов.

— Ах, как я люблю грозу! — воскликнул Гютри, сладострастно вдыхая влажный воздух. — Она дает мне удесятеренную жизнь.

— Но она, должно быть, несет и много смертей! — заметил сэр Джордж.

— Все несет смерть. Нужно выбирать, мой друг.

— Мы не выбираем. Нас выбирают.

Вокруг лагеря в панике неслись дикие звери. Стадо жирафов промчалось, как молния, на мгновенье мелькнули утесообразные спины слонов, гигантские ящерицы искали расселины, носорог катился, как грозный валун, тяжело топотали вепри, а легкие антилопы бежали подле растерянного льва, не замечая его.

— Сейчас нет ни дичи, ни охотника! — сказал Филипп, стоявший рядом с Мюриэль.

Но гроза уже ослабевала. Грозовую тучу поглотила бездна; дождь лил уже не столь буйным потоком. И, наконец, древнее горнило снова показалось в небе.

— Вот чудовище! — проворчал Гютри.

— Истинный отец жизни! — возразил сэр Джордж.

Драма быстро подходила к концу. Земля пила воду и сохла на глазах.

— Мы можем отправиться в путь! — сказал Гертон.

Он говорил томным голосом, и поступь его стала тяжелой.

— Как-то смутно все кругом! — сказал Гютри. — Чувствуется какая-то усталость!

— Сильная усталость, — подтвердил сэр Джордж.

Филипп ничего не прибавил, но ему казалось, что вес тела удвоился.

Тем не менее Гертон дал приказ трогаться в путь, но приказ этот выполнялся с большим трудом. Люди еле волочили ноги, животные задыхались, и все продвигались вперед крайне медленно.

— В чем дело? — спросил Гютри.

Он говорил нечленораздельно, замирающим голосом и был как бы в оцепенении. Никто не отозвался. Караван с трудом двигался уже полчаса и не прошел еще километра.

Островки мимозовых деревьев вокруг все умножались, и, наконец, стало трудно пройти. Когда человек по оплошности касался растения, листья начинали странно волноваться, ледяной ток распространялся по телу. Это явление сказывалось резче, когда задевали дерево: ветви извивались, как змеи.

— Дольше я не в силах выдержать! — воскликнул, наконец, Гютри сердито, но вяло. — Точно свинцовые гири у меня на ногах… Дядя Гертон, в ваших заметках на этот счет ничего нет? Что это, оцепенение?.. Опять эти проклятые растения, что ли, виноваты?

— Я не испытываю ощущения оцепенения, — отвечал Гертон, таким же заплетающимся голосом, как Сидней. — Нет, это не оцепенение!.. Мысли мои ясны… мои ощущения нормальны… Только вот эта невыносимая тяжесть. Как будто увеличилось давление.

— Да, — согласился сэр Джордж, — именно так. Все остается нормальным… Кроме этой тяжести.

— Я вешу пятьсот фунтов! — ворчал Гютри. — Вы не ответили, дядя Гертон: растения это, что ли? И почему?

— Думаю, что растения, — с дрожью вымолвил Гертон. — Впрочем, ты сам это хорошо знаешь… Здесь все зависит от них. Я хотел бы только понять, чего они хотят, или чем мы их стесняем?

— Здесь больше не видно ни одного животного, — заметил Филипп.

Это было верно. Не видно было ни одного млекопитающего, ни птицы, ни гада; даже насекомые исчезли.

С каждым шагом тяжесть увеличивалась.

Прежде всех встали верблюды. Они начали испускать нестройные крики, постепенно угасавшие; затем они легли и больше не двигались. Ослы не преминули последовать их примеру, тогда как козы продолжали с трудом идти.

— Что с нами будет? — прошептал Гертон.

Его речь была замедленна, как и жесты, но нервы сохраняли свою чувствительность, и мысль не была омрачена…

Гигант не двигался, Филипп и сэр Джордж, хотя и менее, но все же были парализованы.

Лучше всех противилась этому влиянию Мюриэль, но и она не могла ступить шагу без необычайных усилий.

— Чего они хотят? — с трудом проговорил Филипп. — Что мы им сделали, или чего они боятся?

Таинственный страх витал вокруг них. Впереди начинался лес гигантских мимоз: они жили должно быть еще во времена царей ассирийских и халдейских пастухов. Десять цивилизаций сменились с тех пор, как их стебельки впервые возникли из плоти кормилицы-планеты.

— Не они ли нас останавливают? — спросил себя Гертон… — Тогда, быть может, вернуться назад…

Но вернуться они уже не могли. Их ноги почти не двигались. Когда путешественники пытались говорить, получались нечленораздельные звуки… Весь скот их уже лежал на земле. Только глаза животных были еще живы, они выражали несказанный ужас…

Близился вечер, красный и зловещий. С неслыханными усилиями Мюриэль добралась до провизии и достала копченого мяса и сухарей. Но никто не хотел есть. Все следили за уходящим солнцем. Настала ночь. Розовый полумесяц слабо освещал пространство… Вдали, очень далеко, завывали шакалы.

Тогда людям пришло в голову, что они беззащитны; дикие звери могли растерзать их живьем. Но вокруг была совершенная пустыня; ни в траве, ни на берегу, ни на опушке леса не появлялось ни одного животного.

Постепенно усталость взяла верх над всеми ощущениями и всякой мыслью. И когда луна склонилась к горизонту, люди и животные все спали под мерцающим покровом звезд…

К полуночи Мюриэль проснулась. Луна скрылась; звезды трепетали в снежно-белом мерцании; девушка поднялась, обуреваемая лихорадкой и невероятным возбуждением. Она глянула на своих спутников, распростертых на земле в пепельном сиянии, и внезапно ее пронизало тоскливое и пламенное: нужно их спасти… Это чувство исключало всякую логику; это было импульсивное движение существа, живущего лишь инстинктом; она даже не пыталась рассуждать…

Как бы охваченная галлюцинацией, несмотря на все еще удручающую усталость, она пустилась в путь в направлении Южного Креста, движимая интуицией, питаемой вскользь брошенными словами Айронкестля. Временами она вынуждена была останавливаться, ее голова была тяжела, как гранитная глыба… Часто она пробиралась ползком. Но сколь усталой ни чувствовала себя девушка, экзальтация не оставляла ее. Время от времени она шептала:

— Нужно их спасти!

В глубине души теплилась надежда, что через некоторое время она выйдет из опасных пределов; при этом Мюриэль забывала, что тогда она очутится одна, в мире хищников… Здесь же по-прежнему было пустынно. Ни одно живое существо не оживляло безграничную равнину.

Постепенно Мюриэль удалялась от леса гигантских мимоз.

Прошло несколько часов, тяжелых и тягучих. Девушка прошла не более мили. Внезапно она почувствовала сладостную отраду. Тягостное ощущение исчезло…

Мюриэль снова обрела легкость движений, радостное чувство, что может распоряжаться своим телом. Инстинктивно она заторопилась скорее удалиться от зловещих пределов…

Но теперь возникла новая тревога. Вернулся мир животных. Проскальзывали, как призраки, шакалы; в полутьме промелькнула, припадая на ногу, гиена; гигантские жабы прыгали во влажной траве; ночные хищные птицы пролетали, махая пушистыми крыльями…

Всюду кишела неуловимая, тревожная жизнь, всюду было то беспокойное движение, которое испокон веков неустанно примешивает к упорному размножению яростное истребление.

Вздохи, приглушенные вопли, шуршание травы, прерывистый хохот гиен, пронзительный визг шакалов, жалобный крик совы… Мюриэль была вооружена только револьвером, но она не думала об отступлении. Увлекшее ее возбуждение продолжалось, превратившись в какое-то смутное опьянение, обязанное своим происхождением, по всей вероятности, вновь обретенной легкости движений.

По временам грудь ее вздымалась от содроганья. Шакалы, с осторожной дерзостью следовавшие за ней по пятам, были символом всего того, что в дикой стране подстерегает все живое, чтобы истребить его и пожрать. Их вел вечный голод, и каждое создание манило их обещанием утолить его.

Приближалась заря, когда резкий крик прорезал пространство. И Мюриэль увидела, как чья-то длинная тень скользила, прячась в траве. Глаза сверкали, как два изумруда… Молодая девушка смотрела, как приближалась эта страшная фигура, это тело, искавшее ее тела… Шакалы остановились, напрягая слух, исполненные боязни, алчности и надежды… Мюриэль чувствовала, что на нее обрушивается безмерная пустыня, жестокость всей вселенной…

Держа револьвер в руке, она прошептала:

— Ты сила моя и мой щит, Создатель.

Между тем хищник, стесненный устремленным на него взглядом Мюриэль и ее вертикальным сложеньем, медлил нападать. Кошачий инстинкт подсказывал ему кидаться врасплох на всякую добычу, способную защищаться.

В голубой ночи глаза человека сдерживали глаза хищника. Мюриэль была готова к битве… Зверь с длинным телом скользил по траве, как что-то текучее.

Глава VI

ЧЕШУЙЧАТЫЕ ЛЮДИ

Когда на заре Гертон открыл глаза, им долго владело какое-то оцепенение, смешанное с галлюцинациями. Над его глазами веял туман. Спутники его еще спали, горилла тоже.

В палатке бродили какие-то смутные тени. Скоро они стали явственнее, и Гертон, окончательно проснувшись, как от внезапного толчка, различил необыкновенные существа. Были ли это животные или люди? Они были вертикальны, как люди, хотя ноги их походили на кабаньи, а ступни — на лапы ящериц. Их тела были покрыты прозрачными пластинками вперемежку с зеленоватой шерстью, а головы не походили ни на головы людей, ни на головы животных: цилиндрической формы, с чем-то вроде мшистого конуса на верхушке, они были малахитового цвета. Рот в форме треугольника, казалось, имел три губы, вместо носа были три круглых сплюснутых дыры, а глаза уходили во впадины с зазубренными, как пилы, краями.

Глаза эти метали разноцветные искры — красные, желтые, оранжевые. Кисти рук с четырьмя когтями не имели ладоней…

Гертон тщетно старался встать. Бесчисленные, тонкие, как шнурки, лианы опутывали его члены. Они были упруги, и когда американец делал усилие, слегка растягивались. Удивление Айронкестля длилось недолго. По мере того, как память его прояснялась, он мысленно пробегал заметки Самуэля Дарнлея и понял, что эти фантастические существа были именно те, которые в этой стране заменяли людей.

Инстинктивно он сделал попытку с ними поговорить.

— Чего вы от нас хотите? — спросил путешественник.

Запавшие глаза повернулись в его сторону, и послышался глухой свист, напоминавший в то же время щебет дрозда и звуки больших походных флейт.

Лица существ были подвижны, но только в одном направлении, так что морщины образовывались только по вертикали…

От шума проснулся Филипп, затем сэр Джордж и Гютри. Все трое были опутаны так же, как Айронкестль. Из соседних палаток доносились вопли черных.

— Что случилось? — пробормотал Гютри, охваченный ужасом. Его мощная мускулатура так растянула лианы, что можно было подумать, что вот-вот он высвободится…

Десять чешуйчатых людей бросились к нему. Но путы не порвались.

— Откуда взялись эти лемуры? — рычал он. — По сравнению с ними Коренастые были небесные созданья.

— Это люди или почти что люди, — уныло ответил Гертон, — и мы в их власти.

Черные испускали жалобные вопли. Временами слышался рев гориллы.

— Они тоже пленники?

Вдруг он издал крик отчаяния, почти сейчас же повторенный Филиппом: Мюриэль в палатке не было… Мрачный ужас объял их…

— Чего же хотят эти лемуры? — после некоторого молчания воскликнул Гютри.

Филипп плакал: рыдания сотрясали грудь Айронкестля…

— Я искушал Господа! — стонал он. — О, Создатель, пусть моя вина падет на мою только голову!

Скоро убедились, что «лемуры» были псевдолюди. Путешественников, гориллу и большинство черных методически и ловко погрузили на верблюдов. При этом в когтях обнаруживалась необыкновенная сила и способность производить очень сложные движения. Гютри сыпал ругательствами. Невозмутимый сэр Джордж брюзжал:

— Куда они нас везут? И умеют ли они обращаться с животными?

Тогда произошло нечто поразительное. Они развязали пятерых чернокожих и указали им на палатки, затем на животных.

Курам понял и спросил Гертона:

— Нужно ли им повиноваться, господин?

Айронкестль почти не колебался. Жизнь пленников явно была в руках чешуйчатых людей, и сопротивление могло бы только разъярить их… Предпочтительнее было выиграть время.

— Повинуйся! — ответил он.

Курам, верующий, что от судьбы не уйдешь, велел черным снять палатки, и когда все было готово к отъезду, он повел караван по указаниям похитителей.

Один из них, с большим количеством чешуи и зеленее прочих, казалось, был начальником. Десятков пять этих псевдолюдей шли сбоку каравана, десятка два впереди и четыре десятка позади.

Обезумевшие от тревоги, которую им внушала судьба Мюриэль, Гертон и Маранж плохо видели, что происходило вокруг. Гютри только что стал овладевать собой. Один сэр Джордж следил за всем с глубоким вниманием. Лемуры явно овладели разумом, хорошей дисциплиной и развитой речью: отдавая им приказ, начальник не делал никакого жеста. Для того, чтобы быть понятым, ему достаточно било свиста, которому он придавал различные оттенки. К жесту он прибегал только когда обращался к Кураму, в котором он быстро распознал человека более авторитетного, чем прочие чернокожие.

«Кроме того, — думал, англичанин, — он позаботился о том, чтоб ни один белый не был освобожден от пут. Значит, он чует инстинктом или как-нибудь иначе знает, что они отличаются от черных и опаснее их»…

В продолжение нескольких часов путники шли параллельно лесу. Затем мимозы расступились, показалась местность, в которой росли сосны, папоротники и ярко-зеленые длинные мхи.

Чешуйчатые решительно направились к ней.

— Куда, к дьяволу, они нас ведут? — воскликнул Гютри, следивший теперь столь же внимательно, как сэр Джордж.

Волнение Филиппа и Гертона несколько стихло.

— Полагаю, что они ведут нас к себе, — ответил англичанин. — Обратите внимание, что здесь они не церемонятся с растениями, тогда как раньше они остерегались задевать деревья и даже кусты…

— В этой местности нет ни одной мимозы, — заметил Гертон… — И растения большей частью примитивные — тайнобрачные или голосемянные.

— Все это мало проясняет, какая судьба нас ждет! — ворчал Сидней.

— Они нас не убили, — спокойно возразил сэр Джордж, — и везут нас и наш скот.

— И наши запасы!

— Отсюда, не боюсь быть излишне смелым, можно заключить, что они думают оставить нам жизнь.

— Но какой ценой? — и громадное тело Гютри сотрясалось от ярости.

— Я думаю, что мы останемся в плену и что они рассчитывают использовать нас…

— Проклятые! — ругался колосс. — И кто может поручиться, что мы не явимся угощением на их пиру? Почему бы этим молодчикам не быть каннибалами, как наши приятели Гура-Занка…

Степь расширялась. Мох становился столь длинным, что ветром его трепало, как косматую шевелюру, сосны превратились в низкорослый кустарник, зато папоротники стали древовидными и образовали рощи, в которых укрывались странные двуутробки, голенастые волосатые птицы, ростом со стрепета, похожие на ржавую проволоку черви.

Караван обогнул заросли папоротников. Порядок следования оставался тот же. Гертон следил теперь за Чешуйчатыми так же внимательно, как сэр Джордж. Вооружение их было необычно: каждый имел винтообразный багор, вытесанный из красного камня, полукруглую дощечку и в кожаном мешке метательные камни, тоже красные, круглые и щетинистые, похожие по форме на морского ежа. Со способом употребления этих снарядов исследователи ознакомились наглядно, когда мимо проходило стадо вепрей. Три вепря, раненные «ежами», повалились на землю и скончались в конвульсиях: по-видимому, это оружие было отравлено.

— Вы видите, что это люди и даже люди смышленые? — сказал сэр Джордж Сиднею.

— А почему бы не быть животным такими же смышлеными, как люди? — брезгливо возражал гигант. — Это все, что хотите, но не люди!

К полудню руководивший экспедицией дал сигнал остановиться. Остановились в тени высоких, как платаны, папоротников. Под сенью их густой листвы было почти прохладно. Курам получил возможность сообщаться с белыми и связанными чернокожими.

— Ты их понимаешь, Курам? — спросил Айронкестль.

— Часто понимаю, господин… Так, я знаю, что они хотят, чтобы я дал вам есть и пить.

Черный говорил усталым и грустным голосом. Он чувствовал висящую над ним угрозу, которая была страшнее самой смерти. Обаяние белых исчезло. Его место заняла другая неведомая власть, подавлявшая суеверную душу проводника.

С помощью свободных товарищей он накормил и напоил белых, после чего занялся связанными чернокожими.

Остановка была недолгой. Экспедиция снова пустилась в путь, и пейзаж еще раз переменился: потянулись цепи скал. Двигались по темному, угрюмому ущелью, красному, как свежая кровь.

Когда день клонился к вечеру, дан был приказ к новой остановке. Пленники уныло осматривали огромную красную поляну, окруженную высокими скалами, имеющую единственный выход — ущелье, из которого они сейчас вышли.

— Здесь, что ли, живут эти лемуры? — воскликнул Гютри. — Я не вижу следов жилья.

— Я думаю, что они живут в скале, — ответил сэр Джордж.

Его прервал свист начальника. После этого Чешуйчатые конвоиры оцепили караван со всех сторон и, как бы действительно выходя из скал, у подножия красных утесов появились другие чудовища.

На свист начальника конвоиров ответил сильный свист.

Верблюды были разгружены от своей одушевленной и неодушевленной поклажи; Гертон, сэр Джордж, Филипп, Сидней, Дик Найтингейл и Патрик Джефферсон были положены в одну кучу со связанными черными.

После этого полдюжины Чешуйчатых принесли сухих дров и сложили костер, поливая дрова желтой жидкостью.

— Дело принимает плохой оборот! — сказал печально Гертон при виде вспыхнувшего пламени…

— Друзья мои, попрощаемся на всякий случай!

Лемуры удалились и отогнали вьючных животных на другой конец поляны.

— Я виноват по отношению ко всем вам! — снова начал Айронкестль. — Простите меня.

— Ну, дядя Гертон, — воскликнул Гютри, — мы мужчины и умеем нести ответственность за свои поступки.

Пламя разгорелось сильнее; в воздухе распространялся приятный аромат. Филипп с отчаянием думал о Мюриэль и о своей сестре Монике.

— К смерти не мешает приготовиться, — сказал сэр Джордж. — Но ничто еще не потеряно.

— Помолимся! — предложил Гертон.

Разгорающееся пламя бросало оранжевый свет в тени утесов; запах стал пронзительнее. Странная истома овладела белыми и черными. Вдали Чешуйчатые предавались причудливым ритмическим движениям, прерываемым долгим свистом…

Один за другим пленники опустились на землю и замерли в неподвижности.

Глава VII

МЮРИЭЛЬ В НЕВЕДОМОМ МИРЕ

Зверю оставалось сделать один только прыжок, чтобы достигнуть Мюриэль, и стая шакалов, подвигаясь ближе, с жадным нетерпением ждала развязки… Добыча была слишком велика, чтобы не осталось мяса, кишок и крови, после того как насытится главный хищник: тогда настанет и их черед.

В этом трагическом положении Мюриэль испытывала не столько страх, сколько неизмеримую печаль и какую-то горькую покорность. Дочь господствующих рас, приручивших животных и культивировавших растения, теперь она превратится в бессильную жертву, побежденную плоть, к которой с вожделением рвутся хищники из породы кошек, гиены и шакалы… Весь смысл жизни был опрокинут, как если бы вернулись древние времена, когда судьба людей и других животных была одна и та же. Незнакомый зверь пригнулся, и Мюриэль, готовая и бороться, и покориться своей участи, не теряла из виду ни одного из его движений.

Делая опять попытку застигнуть жертву врасплох, хищник обошел кругом и подошел так близко, что девушка подумала, что он уже нападает и решила стрелять…

Раздались два выстрела, раненый зверь, придя в бешенство, прыгнул на Мюриэль и опрокинул ее. Пасть с острыми клыками раскрылась над белой шеей…

В это мгновение над равниной пролетел какой-то хриплый, невероятный рев, похожий и на шум потока, и на волчий вой, и на холме показались два странных животных.

Их туловища, покрытые чешуей, несколько походили на туловище ньюфаундленда, а кубообразные головы были почти такой же величины, как у льва. Нападавший хищник отступил так же, как шакалы и гиены, а чудовища стали подходить. Когда они были уже на расстоянии нескольких локтей, хищник бросился бежать без оглядки, и Мюриэль встала… Теперь ей угрожала другая, еще более таинственная опасность. Она смотрела, оцепенев, на этих чудовищ, не менее сказочных, чем крылатые быки, единороги, фавны и сирены; всякое сопротивление казалось бесплодным, Мюриэль сложила руки и ждала нападения.

Но нападения не последовало.

В двух шагах от девушки чудовища остановились. И почти в ту же минуту появились новые существа…

Но на этот раз они принадлежали к миру известному: это были трое чернокожих высокого роста, вооруженные карабинами, настолько похожие на чернокожих ее каравана, что одно мгновенье Мюриэль подумала, что негры искали ее. И только по их необычайному наряду она увидела, что ошиблась. Можно было подумать, что они были облечены в матовое стекло, только это стекло было мягко, как лен или пенька. Род полукафтанья, короткая драпировка, падающая от талии до половины бедер, шляпы с плоскими полями, пояс, к которому были пристегнуты нож и топор — таково было их одеяние и амуниция.

Они махали руками, и один из них воскликнул:

— No fear! Friends![16] Она ждала, вне себя от удивления, пока они спускались с холма.

Когда они подошли ближе, говоривший перед тем, в общем похожий на Курама, спросил:

— American?[17]

— Да, — в смятении ответила она.

У человека были спокойные и даже кроткие глаза.

— Me too![18] — сказал он.

Наступило молчание. Чешуйчатые звери бродили вокруг молодой девушки; черные внимательно рассматривали Мюриэль. Вдруг ее осенило, она прошептала:

— Не знаете ли вы Самуэля Дарнлея?

— Это мой господин.

— Мы его отыскиваем.

— Я так и думал, — воскликнул негр, смеясь и хлопая в ладоши. — Так вот, мисс… или миссис?..

— Мисс Айронкестль.

— Пойдемте… Он там.

— Далеко?

— Два часа ходьбы.

Это была одна из тех минут, когда жизнь ставится на карту. Она, не задумываясь, пошла за черными.

Они повели ее саванной, затем с бесконечными предосторожностями пересекли лес, в котором баобабы и финиковые пальмы чередовались с мимозами. Впрочем, идти было легко, так как деревья росли в одиночку, на расстоянии, или же образовывали островки, и в таком случае их можно было обогнуть.

Так они дошли до реки и пошли по берегу, пока не достигли места, где громадные камни, лежащие на небольшом расстоянии один от другого, позволили им перейти на другую сторону.

— Мы подходим! — сказал черный, первым подошедший к Мюриэль.

Растения поредели, впереди лежала красная земля, окаймленная скалистой стеной.

В этот миг раздался чудовищный рев чешуйчатых зверей.

В тени скал показался человек высокого роста. Смуглый, почти черный цвет лица составлял резкий контраст с белокурой бородой и волосами на голове, такими же светлыми, как волосы Мюриэль. Устремив лазоревые глаза на молодую девушку, вне себя от изумления, он воскликнул:

— Мисс Айронкестль!

— Мистер Дарнлей! — крикнула она.

Ее охватило такое волнение, что она чуть не потеряла сознание. Подойдя к ней, Самуэль Дарнлей взял ее руки и с нежностью пожал их. Потом складка тревоги появилась на загорелом лице исследователя:

— А Гертон? — спросил он.

— Он там… с экспедицией… — простонала она… — Они погружены в летаргический сон. Со вчерашнего дня мы не могли двигаться…

Дарнлей покачал головой. Брови его сдвинулись.

— Это они! — проворчал он. — Вы проникли в местность, временно находящуюся под запретом. Они наложили этот запрет.

— Кто? — спросила Мюриэль.

— Мимозы… Их нужно признавать и подчиняться им…

Мюриэль слушала со страхом, но без удивления. Внезапно глаза ее расширились.

Появились еще два черных и одновременно с ними какие-то неописуемые существа. Своей вертикальностью они суммарно напоминали людей, но их ступни толстокожих животных, их ноги ящеров, чешуя, которыми было покрыто их тело вперемежку с жесткой щетиной, цилиндрообразная корявая голова, увенчанная мшистым конусом, треугольный рот, ушедшие во впадины глаза, метавшие разноцветные искры, — все это делало их непохожими ни на одну из разновидностей людей или животных… Несмотря на столько переживаний, несмотря на то, что она видела уже много необычайного, Мюриэль на минуту остолбенела.

— Это люди! — сказал Дарнлей в ответ на взгляд девушки. — Или они скорее играют на этой земле роль людей. Говоря точнее, их организм отличается от нашего более, чем организм павиана, а также, быть может, и собаки… Но не бойтесь… Это мои союзники, вполне надежные, не способные ни на малейшую измену. Бояться следует только тех, с кем я еще не мог заключить союз.

Он прервал себя, сдвинув брови.

— Но подумаем об Айронкестле и его друзьях. Раз вы могли, вопреки всему, выйти из запрещенной зоны, значит, оцепенение уже стало проходить. Вот почему я думаю, что наши друзья теперь уже проснулись и на ногах… Идем на поиски.

Он быстро отдал приказания четверым неграм, после чего обратился к Чешуйчатым, объясняясь с ними отчасти знаками, отчасти странным свистом, на который они отвечали свистом же.

Через четверть часа экспедиция была готова, черные были вооружены ружьями, а Чешуйчатые чем-то вроде красных багров и дощечек в форме полукруга. На поясе у каждого висел кожаный мешок.

— В путь! — скомандовал Дарнлей.

В то время как отряд покидал красную землю, он сказал девушке:

— Бояться нечего… Они не убивают. Даже если бы оцепенение или сон продлились, беда невелика. Я видел отяжелевших животных, сон которых длился три-четыре дня без всяких вредных последствий…

— Но, — возразила Мюриэль, — если во время их сна на лагерь нападут хищные звери? Ваши ящеры и гигантские леопарды ужасны!..

— Не бойтесь! Наши друзья автоматически проснутся прежде, чем какой-либо зверь проникнет в лагерь. Сон прекращается спустя около часа по окончании оцепенения, и в течение этого часа никто не может проникнуть в местность, подверженную этому явлению… Кроме тех, кто здесь выполняет роль людей: на них инстинкт не так действует… Но почти все окрестные племена мои союзники.

Люди и псевдолюди шли по следу. Им отлично помогали чешуйчатые животные.

— Что бы сделали они? — дрожа спросила Мюриэль. — Я хочу сказать: те, кто не в союзе с вами.

— В точности не могу сказать вам. Нравы у различных племен не одни и те же. К тому же у них две расы. Та, что малочисленнее, наиболее опасна.

Он покачал головой, тень прошла по его глазам, но он сказал, улыбаясь:

— Наверняка мы найдем караван целым и невредимым. Идем!

Мюриэль не узнавала пейзажей, по которым она проходила. Она рассказала Дарнлею о лесе гигантских мимоз.

— В них опасно проникать? — спросила она.

— В этой местности несколько таких лесов. Если ничего не рвать и быть осторожным… И не переступать запрещенной зоны, по ним можно ходить.

— А как узнать запрещенные зоны?

— Это видно, дитя мое… Признак — оцепенение. Как только оно начинается, нужно остановиться и переждать или обойти препятствие. Другой признак — непонятный страх — задыхаешься и чувствуешь себя охваченным ужасом. Иногда предупреждает лихорадка, которая все усиливается по мере того, как продвигаешься по запрещенному району. Случается также, что вас просто отбрасывает назад.

— А есть ли границы, которых никогда нельзя переступать?

— Нет. Но есть поступки, которых всегда надо избегать. Вы скоро узнаете, в чем они состоят.

Уже прошли тот пригорок, где голубой хищник напал на Мюриэль. Дальше нужно было идти наугад, так как девушка только приблизительно могла осведомлять своих спутников. Но Чешуйчатые люди и псевдособаки проявляли поразительный нюх.

Наконец, все остановились и стали исследовать землю во всех направлениях.

— Караван останавливался здесь! — сказал Дарнлей. — Впрочем, вот доказательства.

И он указал на следы, оставленные кольями палаток, валявшуюся на земле банку консервов и обрывок веревки.

Один из черных издал восклицание, сейчас же повторенное остальными. Чешуйчатые люди шарили по земле.

— Господин, — сказал говоривший по-английски негр. — Они здесь были… взгляните, вот след ног.

Тревога отразилась на лице Дарнлея.

— Следов борьбы нет? — спросил он.

— Ни одного, господин.

Черный переводил глаза с Дарнлея на Мюриэль.

— Говорите, умоляю вас! — сказала девушка.

Дарнлей сделал безнадежный жест; хитрить ни к чему, молодая девушка предположила бы самое худшее.

— Да, говорите, — сказал он, в свою очередь.

— Они делать караван пленник…

— Кто они?

— Те, кто как люди…

Мрачный страх оковал Мюриэль; видения смерти стали осаждать ее мозг. Самуэль видел, как она побледнела.

— Не думаю, что они их убьют! — сказал он. — По крайней мере — нескоро.

Но он, казалось, уже пожалел, что обронил последнее замечание.

— Не будем терять времени! — прибавил он. — В путь!

Черные, Чешуйчатые и животные шли теперь по следу так же уверенно, словно похитители и пленники были перед их глазами. Прошли ту местность, где росли сосны, папоротники и косматые мхи. Последние разрослись до гигантских размеров, а высокие древовидные папоротники шумели при дуновении ветерка, укрывая в своей чаще стаи двуутробок.

Дарнлей ничего не говорил.

Так добрались до красного ущелья. Преследователи двигались осторожно; часто то один, то другой негр прикладывали ухо к земле. Чешуйчатые люди по временам останавливались. Дарнлей знал, что они вопрошали пространство, будучи одарены чувством, подобным тому, каким обладают рукокрылые.

— Вы думаете, что мы подходим? — робко осведомилась Мюриэль.

— Нет еще, — сказал Дарнлей. — Они опередили нас на несколько часов. Мы не должны рассчитывать догнать их до сумерек, если они остановятся.

— А если не остановятся?

Дарнлей поднял брови, выражая сомнение.

— Но, — опять с трепетом начала Мюриэль, — вы надеетесь освободить наших друзей?

— Твердо надеюсь.

Видя заплаканное лицо девушки, он решил объяснить некоторые подробности.

— По всей видимости, это племя Красной Поляны. В него входит около ста пятидесяти воинов… Нас только сорок, но я послал за подкреплением. Итак, не беспокойтесь.

Один из черных указывал на место первой стоянки похитителей. Местность была обследована во всех направлениях, но так как ничего примечательного не нашли, преследование продолжалось. В красном ущелье остановились. Черные и Дарнлей закусили. Мюриэль с трудом проглотила сухарь. Что касается Чешуйчатых, то они питались папоротниковыми кореньями и слизистым месивом, приготовленным из лишайника.

В этот момент Чешуйчатый словно вырос из камня и тихо свистнул.

— Подкрепление подходит, — сказал Дарнлей.

— Боже мой! — прошептала девушка. — Так значит, будет бой?

— Может быть и нет… Те, из Красной Поляны, нас знают, и знают, что мы лучше их вооружены.

— Но ведь у них оружие пленных.

— Они не умеют с ним обращаться.

Экспедиция продвигалась вперед с возрастающей предосторожностью.

Впереди шел отряд разведчиков, состоящий из черных, чешуйчатых животных и нескольких Чешуйчатых людей.

Часа за два до сумерек разведчики вернулись. Дарнлей, переговорив с ними, вернулся к Мюриэль. Он был очень серьезен.

— Так и есть: это из Красной Поляны, — сказал он. — Наши разведчики думают, что остались незамеченными. Впрочем, как бы ни было, дело решится на месте. Они не могут покинуть своего жилья из-за жен и детей; к тому же дома они чувствуют себя всего сильнее. Приготовимся!

Он вынул из кармана флакон, налил несколько капель в крошечный стаканчик и сказал мисс Айронкестль:

— Примите. Это противоядие.

Мюриэль, не колеблясь, глотнула жидкость; то же сделал Дарнлей. Она видела, что их примеру последовали черные и Чешуйчатые. Черные употребляли для этой цели такие же стаканчики, как Дарнлей, прочие — что-то вроде трубочек, содержащих жидкость.

— Ну, вот мы и предохранены! В путь! — сказал Дарнлей.

Теперь стали продвигаться вперед быстро, не забывая все же необходимых предосторожностей.

Дарнлей сообщил:

— Все эти племена обладают искусством наводить сон, путем сжигания или испарения некоторых веществ; но им известно также и противоядие, и мы сейчас его приняли. Принять его следует по меньшей мере за полчаса, чтобы оно успело подействовать.

— Когда мы доедем? — переспросила Мюриэль.

— И трех километров не осталось. Разрешите дать последние указания.

Он позвал двоих черных и союзников.

В продолжение нескольких минут речь чередовалась со свистом.

— Ну, мы готовы! — сказал исследователь, возвращаясь к Мюриэль. — Теперь остается только положиться на счастье.

…Мюриэль была поражена, когда увидела десятка полтора Чешуйчатых людей, взбирающихся на скалы. Достигнув вершины, они исчезали.

— Это настоящие техники камня, — объяснил Дарнлей. — Им знакомы все выходы.

Снова замедлили ход. Люди и животные двигались в глубоком молчании. Дарнлей пошел за авангардом, приказав Мюриэль следовать за ним на расстоянии.

Прошло с полчаса, затем раздался свист; Дарнлей и его люди бросились бежать. Мюриэль не могла удержаться, чтобы не последовать их примеру.

Они достигли Красной Поляны. Поднимался дымок, распространявший ароматный запах. Несколько сот обезумевших созданий кружились в бешеной пляске, а на земле лежала кучка людей, белых и черных.

— Отец! — воскликнула Мюриэль. И тише добавила: — Филипп!..

Дарнлей, черные и союзники его загородили выход.

Чешуйчатые, казалось, выросли из скал; они метали воспламененные ядра, которые быстро сгорали, производя зеленый дым… Среди отряда, теснившегося у выхода из ущелья, десятка два Чешуйчатых выполняли тот же маневр.

Тем временем неистово вертящаяся толпа замедлила движение. Можно было различить существ двоякого рода: одни, похожие на спутников Дарнлея, вероятно, были мужчинами; другие, более коренастые и малорослые, со странными мешками обвислой кожи на груди, должно быть, были женщинами. Наконец, более хрупкие создания, из них иные совсем маленькие, могли быть только детьми.

На минуту мужчины сбились в кучу, и Дарнлей наблюдал за ними с некоторой тревогой.

— Они побеждены! — сказал он Мюриэль, только что к нему подошедшей, — через несколько минут они будут обессилены, но возможен момент отпора, который стоил бы напрасных жертв.

Никакого нападения не последовало. Сначала свалились дети, затем упало несколько женщин и зашатались мужчины.

— Слава богу! — прошептал Дарнлей. — Они у нас в руках, мы пришли вовремя.

— А отец и его друзья? — простонала Мюриэль.

— Бояться нечего. Если бы даже у меня не нашлось чем их разбудить, осталось бы только подождать, пока наркотическое средство потеряет свою силу. Но я давно во всеоружии.

Мужчины Красной Поляны падали теперь один за другим так быстро, что через каких-нибудь десять минут не осталось на ногах ни одного.

— Ну, это на несколько часов, — сказал Дарнлей.

Мюриэль была уже около отца, которого она конвульсивно сжимала в своих объятиях. Дарнлей извлек из кармана флакон прозрачной жидкости, открыл его и погрузил в него тонкий шприц.

Затем он сделал в последовательном порядке уколы Айронкестлю, Маранжу, Фарнгему, Гютри, Дику и Патрику, после чего всем черным, а спутники его тем временем развязывали их путы.

Мюриэль ждала с замиранием сердца.

Прежде всех проснулся Айронкестль, затем Маранж и сэр Джордж. Несколько минут они были как в тумане.

Наконец, глаза Гертона вспыхнули: он увидел дочь и радостно вскрикнул. Затем он увидел Дарнлея и начал вспоминать.

— Что случилось? — прошептал он. — Ведь мы попали в плен.

— Вы освобождены! — сказал Дарнлей, пожимая ему руку. Филипп и сэр Джордж также пришли в себя.

При виде Мюриэль Филипп пришел в радостное неистовство:

— Спасена! Вы спасены!

Последним проснулся Гютри. Стряхнув с себя туман, он испустил крик ярости. Вид валявшихся на земле Чешуйчатых гипнотизировал его. Он бросился к ним и швырнул двоих в воздух с яростным гиканьем.

— Остановитесь! — закричал Гертон. — Ведь это побежденные.

Сконфуженный Гютри опустил бесчувственные тела на землю.

— Вот мой друг Дарнлей, — представил Айронкестль. — Благодаря именно ему мы избегли…

Он остановился, а сэр Джордж спросил:

— От какой же опасности нас избавили? От смерти?

Дарнлей улыбнулся:

— Я не знаю. Во всяком случае не от немедленной смерти. В момент, когда мы подоспели, вы должны были удовлетворить их аппетит… особенным образом. Они не едят мяса, но пьют кровь. Когда дело касается им подобных или местных животных, от этого редко происходит смерть. Но, быть может, вы слишком бы ослабели… И, следовательно, не могли бы оправиться. В этих местах живые существа приспособились к очень длительным постам и к значительным потерям крови.

— Так эти скоты — вампиры! — с отвращением брюзжал Сидней.

— Только не в легендарном смысле, — смеялся Дарнлей.

Эпилог

ЛЕГЕНДА О РАСТЕНИЯХ

— Эта рыба удивительно напоминает лаксфорель! — заметил Гютри, евший с наслаждением.

— Да, — ответил Дарнлей, — вкусом — бесспорно, но что касается рода и вида — дело совсем другое: здесь ее скорее можно сравнить с чебаком… На самом же деле ни в одной из известных классификаций ей не отводится места.

— Во всяком случае в моем желудке я ей отведу почетное место! — пошутил Гютри.

Собеседники завтракали в гранитном зале, обязанном своей обстановкой изобретательности негров и Чешуйчатых и работе Дарнлея. Его нельзя было упрекнуть даже в отсутствии комфорта: здесь были мягкие сиденья. Что касается ножей, вилок, тарелок и блюд, караван, вернувшийся целым и невредимым, привез их полный комплект.

В просветы виден был пейзаж, состоящий из красного камня, чередующегося с соснами, папоротниками, гигантскими мхами и чудовищными лишаями.

Путешественники, вернувшиеся за три-четыре часа до зари страшно усталыми, заснули и спали, как медведи.

— Здесь нет мимоз? — спросил Гертон.

— Нет, здесь мы у себя, — ответил Дарнлей, — так как все эти сосны, папоротники, мхи и лишаи так же безоружны, как на нашей старой родине. Засилье царства растений начинается у сосудосеменных и достигает полного расцвета у мимоз.

Черные подали жаркое из антилопы, которому Сидней воздал должное внимание.

— Разве животные и тот сорт людей, к которым мы попали в плен, не имеют никакого средства защиты против растений? — спросил сэр Джордж.

— Против высших, или тех, которые, по крайней мере, здесь являются высшими, у них одно средство — держаться вдали или же беспрекословно повиноваться законам и декретам. Полная свобода, как я уже говорил, в отношении голосеменных и, afortiori, тайнобрачных, но с односеменодольных уже начинается опасность и далее все возрастает, хотя несколько ненормально. Не известно, почему всемогуществом облечены мимозы, а не те или другие из сростнолепестных. Apriori хотелось бы думать, что низшие растения должны бы погибнуть. А между тем они процветают, они занимают почти такое же пространство, как и другие. Мне кажется, я открыл причину.

Высшие растения истощают землю; поэтому они нуждаются в растениях низших. Последние, то постепенно вытесняя господствующие растения, то произрастая вместе с ними, возрождают почву. Взамен господствующие растения завладевают землей, удобренной другими. И в особенности примитивные растения разрастаются вокруг высоких, долговечных деревьев. В этом случае их присутствие служит для поддержания беспрерывной деятельности почвы.

— Это могло бы вдохновить писателей на восхваление гармонии, существующей в природе, — заметил Филипп.

— Да, — ответил Дарнлей, — и на этот раз они были бы правы.

— Меня всего больше интересуют, — заметил Гютри, забирая изрядную порцию антилопы, — отношения между растениями и животными… В частности, теми чудовищами, которые чуть было не выпили нашу кровь… В конце концов, животные могли существовать…

— По многим причинам, из них главные две. Прежде всего, там, где растут голосеменные и тайнобрачные, люди и животные живут, как у нас: они употребляют растения, как им заблагорассудится. Те, кто выполняет здесь роль людей, могли бы даже заняться возделыванием растений, с тем ограничением, что их земли всегда под угрозой захвата со стороны некультивируемых растений, борьба с которыми невозможна.

Вторая причина, это то, что им не воспрещается, если они подчиняются законам, передвижение среди высших растений, они могут даже заимствовать у них кое-какую пищу… Периодически травоядные могут пастись на их территории, безнаказанно поедая злаки, мхи, лишаи, папоротники, сосновые побеги. Когда такой период истекает, они предупреждаются о том самим вкусом растений, начинающим внушать им непобедимое отвращение, и, кроме того, отравой, выделяемой ими in tempore opportuno. Наконец, есть плоды, неизвестно, по какой причине разрешенные, их узнают по прикосновению и по запаху. Семена и плоды запрещенные сейчас же причиняют чувство недомоганья и издают резкий запах. Ни одно животное не ошибется. В итоге, жизнь животных здесь менее подвержена опасности, чем под опекой человека. Она подчинена только другим ограничениям, вознаграждаемым реальными выгодами.

— Мы убедились, — сказал сэр Джордж, — что законы имеют тем более шансов на выполнение, что некоторые ненарушимы под страхом смерти.

— В известной среде все они ненарушимы, — сказал Дарнлей. — Всюду, где разрастаются мимозы, правила не терпят никаких изъятий. Да и в других местах нарушение влечет наказание, достаточно быстрое и суровое, чтобы заставить животных и Чешуйчатых повиноваться. Прикосновение к мимозе причиняет недомогание или боль; а если мимоза крупная, она сумеет держать вас на расстоянии при помощи какой-то силы отталкивания, природа которой мне неизвестна. Вы видели, что при помощи другой силы, силы давления, они могли остановить всякое движение.

И, наконец, как вы тоже могли убедиться, они располагают властью усыплять. И они великолепно умеют координировать свои силы: ни одно растение в отдельности, будь то гигантских размеров мимоза или иное, не смогло бы парализовать ваш караван на расстоянии. Наконец, мимозы, находясь по соседству от сосудосеменных, которым угрожает опасность, могут помочь им, заражая их под землей лучеиспусканием или снабжая защитной жидкостью.

— В присланных вами заметках, — сказал Айронкестль, — вы пишете, что не знаете, являются ли поступки ваших растений следствием интеллекта. Однако мне кажется, они тесно с ним связаны.

— Может быть да, а может быть — нет. В поступках растений есть известная логика, но эта логика так безусловно отвечает обстоятельствам, так идентична количественно и качественно, во всех случаях защиты от опасности, словом, так лишена капризности, что я не могу сравнить ее с человеческим разумом.

— Так, значит, это род инстинкта!

— Тоже нет. Инстинкт — это нечто застывшее; его предусмотрительность касается только повторных явлений; поступки же господствующих растений проявляются во всем разнообразии отдельных явлений. Они отвечают на мгновенность, какова бы она ни была, лишь бы она содержала опасность. В этом смысле, растительная реакция походит на явление природы, с тою разницей, что она самопроизвольна и разнообразна, что делает ее похожей на интеллект… Это явление, не поддающееся классификации.

— Вы считаете безусловным, что растениям отводится неминуемо доминирующая роль над животными и людьми?

— Я в этом уверен. Здесь все приспособлено к потребности господствующих растений. Сопротивление животных было бы тщетным. Я, например, не нашел способа избежать их закона…

— Однако, если бы здесь основалась энергичная, способная к творчеству раса, как, например, англо-саксонская?

— Я убежден, что она должна бы была покориться. Впрочем, как вы могли почувствовать, даже отчасти наблюдать, царство высших растений не имеет разрушительной тенденции по отношению к царству людей. Животное не третируется грубо; соблюдая законы, оно может существовать и не принуждается к работе.

— А его развитие?..

— Вы видели, что здесь оно совсем иное, чем в другом месте. Рептилии, например, не стоят на низшей ступени, чем млекопитающие. Это почти живородящие животные, часто покрытые шерстью, и смышленые. Что касается псевдолюдей, они представляют некоторое сходство с двуутробными. Женщины снабжены сумками, в которых доразвиваются детеныши. Но происхождение их иное, чем у сумчатых. Как вы имели возможность констатировать, тело их покрыто одновременно чешуей и волосами. Они обладают чувством, которого мы не имеем и которое я назвал бы чувством пространства. Оно служит дополнением к зрению. У них нет членораздельной речи, но они великолепно объясняются посредством свистящих модуляций, в которые входит повышение и понижение тона, созвучность, известные переходы, повторения, а также короткие и длинные ноты. Число комбинаций, которыми они располагают, по правде сказать, бесконечно и, если бы понадобилось, превзошло бы все сочетания наших слогов. По-видимому, у них совершенно отсутствует чувство пластической красоты: мужчины и женщины, если можно их так назвать, привлекают друг друга единственно звучностью голоса.

— Значит, при выборе первое место отводится музыке?

— Странной музыке, не имеющей для наших ушей никакого смысла, да и для слуха птиц то же самое. Тем не менее в ней должна быть красота, которой мы не подозреваем, и ритм, не в нашем, конечно, смысле. Я пытался составить себе об этом какое-нибудь представление, хотя бы самое смутное… и должен был от этого отказаться. Для меня было невозможно открыть в ней что-либо, что походило бы на мелодию, гармонию или меру. Что касается степени их общественного развития, оно остановилось на стадии племени, делящегося на различные кланы. Я не мог открыть ни малейшего следа религиозности. Они умеют выделывать орудия и оружие, очень сложные яды, сильные снотворные, минеральные материи, похожие более на мягкий фетр, чем на ткани; живут они в скалах, где роют целые города пещер, с многочисленными разветвлениями…

— Вы разговариваете с ними?

— Жестами. У них слишком притуплённые чувства, чтобы мы могли приспособиться к их языку. Я внес усовершенствования в словарь знаков, и с его помощью мы можем обмениваться всеми мыслями практического характера; но мне не удалось перейти пределов предабстракции, я хочу сказать, абстракции, относящейся к повседневности. В области «идейной» абстракции — ничего.

— Вы в безопасности среди них?

— В полнейшей. Им неведомо преступление, то есть нарушение обычаев расы или принятых условий, отсюда редкая честность, столь же твердая и непоколебимая, как закон притяжения. Союз с ними имеет непреложную силу.

— В таком случае, они лучше нас! — провозгласил Гютри.

— Морально, — вне всякого сомнения. Впрочем, моральность земли вообще выше моральности мира людей… ибо ведь есть особого рода автоматическая мораль в гегемонии мимоз, благодаря которой всякое истребление ограничено строго необходимым. Даже среди плотоядных животных вы нигде не встретите бесцельных расточителей жизни своих жертв. Впрочем, многие из плотоядных просто кровоядные: они пьют кровь жертв, не убивая их и не обессиливая окончательно.

Наступило молчание. Черные подали какие-то неведомые плоды, напоминавшие землянику, только крупную, величиной с апельсин.

— В итоге, вы не чувствовали себя здесь несчастным? — спросил Филипп.

— Я не думал ни о счастье, ни о несчастье. Любопытство держит постоянно в напряжении мою мысль, чувства и впечатления. Не думаю, чтобы я когда-нибудь имел мужество покинуть эту землю. — Гертон вздохнул. В нем тоже пробуждалось жадное любопытство, но его взгляд упал на Мюриэль и Филиппа; судьба влекла эти юные сердца в иное место.

— Волей-неволей в продолжение четырех месяцев вы будете моими товарищами, — сказал Дарнлей, — через несколько недель начинается период дождей, во время которого путешествие невозможно.

Наполовину утешенный, Гертон думал о том, что за четыре месяца он сможет собрать много ценных наблюдений и проделать бесподобные опыты.

— Впрочем, — опять заговорил Дарнлей, обращаясь больше к Сиднею, сэру Джорджу и Филиппу, чем к Гертону, бескорыстие которого было ему известно, — вы не уйдете отсюда нищими! В этой красной земле столько золота и драгоценных камней, что можно обогатить тысячи людей.

Гютри любил слишком много вещей в этом бешеном мире, чтоб остаться равнодушным к богатству. Сэр Джордж уже давно мечтал реставрировать свои Горнфельдские и Гаутауэрские замки, которым угрожало скорое разрушение; Филипп подумал разом о Мюриэль и о Монике, созданных для блестящей жизни.

— Сейчас я покажу вам, — сказал хозяин, — бренные сокровища, собранные геологическими конвульсиями в этой почве.

Он позвал одного из черных и отдал распоряжение:

— Принеси голубые сундучки, Дарни.

— Не подвергаете ли вы искушению этого честного малого? — спросил Гютри.

— Если бы вы его знали, вы не спросили бы этого. Дарни — это верный пес и добрый негр в одном лице. Кроме того, он знает, что если я отвезу его когда-нибудь в Америку, так как он из Флориды, — он будет так богат, как только захочет. У него и тени сомнения в этом нет. А пока он вполне доволен своей судьбой. Вот образчики!

Дарни вернулся с тремя довольно объемистыми шкатулками, которые он поставил на стол.

Дарнлей небрежно отпер их, и Гютри, Фарнгем и Маранж вздрогнули. В шкатулках были бесчисленные алмазы, сапфиры, изумруды и чистое золото. Эти сокровища не ослепляли глаз: необработанные камни казались какими-то минералами, но Сидней и сэр Джордж знали в этом толк, а Филипп не сомневался в компетентности Дарнлея…

Когда первый момент остолбенения прошел, и ослепительные мечты зароились в воображении, Гютри стал смеяться.

— К нам, волшебная палочка! — крикнул он.

Гертон и Самуэль Дарнлей смотрели на эти камни с искренним равнодушием.