"Метро 2033: Выход силой" - книга необычная. Это головокружительный приключенческий роман, герой которого открывает для себя - и для нас с вами - восток Москвы. У Андрея Ерпылева - своя, неповторимая постъядерная Москва: непроходимые джунгли, новая разумная жизнь, гладиаторские бои, запретная любовь, заговоры, и, наконец, разгадка одной из главных тайн "Метро 2033". Такой книги вы еще точно не читали!

Андрей Ерпылев

Выход силой

В тесном закутке, которым заканчивался рукотворный туннель, и втроем было не разминуться. А набилось туда больше десятка мужчин в самодельных химкостюмах — латаных-перелатанных, обшитых на плечах и груди стальными пластинками. Разномастное воинство в оранжевых пластиковых касках производило жалкое впечатление. Но здесь, в тесном тупике с мокрыми от протечек стенами, это никого не смущало: все были настроены решительно.

Время от времени собравшиеся с опаской посматривали на треснувшие под собственной тяжестью бетонные плиты, нависавшие над их головами. Каждый понимал: в любой момент подпиравшие потолок деревянные столбы с привязанными к ним тросами могут переломиться, как спички.

— А ну, посторонись! — раздалось сзади.

Задевая прижавшихся к стенкам хода ополченцев, вперед пробиралась еще одна группа людей. Вот эти уже походили на военных: на них были пусть и потрепанные, но фабричного производства бронежилеты поверх стандартных армейских комбинезонов химзащиты. Обтянутые брезентом шлемы-сферы с плексигласовыми щитками-забралами защищали головы. А главное, в руках, казавшихся неуклюжими из-за толстых перчаток, они сжимали не топоры, не заточенные прутья арматуры, а настоящее стрелковое оружие.

Не беда, что только у семерых были автоматы, а еще у четверых — карабины. Арбалет в умелых руках подчас убойнее огнестрельного оружия. К тому же он почти бесшумен, а стрелу можно использовать снова. Если повезет, конечно, и будет, кому использовать.

— Куда прешь поперед батьки, крупа? Ваш помер шестнадцатый, вас вызовут. — добродушно пыхтел круглолицый здоровяк, прижимавший локтем к боку «Грозу» — причудливое на вид оружие, настоящую реликвию. — Сторонись, сиволапые. Мы вашего не нрихапаем. Это наше дело — кровушку за вас, дармоедов, проливать. А уж вы-то потом навалитесь — трофеи делить. Это вы завсегда горазды. На это у вас губа винтом…

— Заткнись, Балагур, — толкнул его в спину ширококостный мужичище в шлеме с разлапистым двуглавым орлом — когда-то золотым, но теперь уже здорово потускневшим и подкопченным в боях. — Не время сейчас…

— Да это нервное, Батя, — обернулся тот, скаля зубы, через один железные.

— Нервы? У тебя? Не заливай.

— Ей-ей нервы, Батя!..

Наконец, оттеснив в задние ряды ополченцев, вся ударная группа собралась в устье длинного, извилистого, как кишка гигантского животного, туннеля. Проход копали черт знает сколько времени. Десятки землекопов, работая в три смены, упрямо вгрызались в породу глубже, глубже… И вот день пришел.

Замыкающие отряд бойцы, вооруженные арбалетами и охотничьими ружьями, тащили дюралевые лесенки со стальными крючьями на концах. Раньше это был безобидный хозяйственный инвентарь. Теперь это настоящие штурмовые орудия.

— Надо же бойцов подбодрить, — шепнул боец Балагур на ухо предводителю. — Сейчас такое начаться может… Настроить их, понимаешь? Если наши дрогнут, то этих-то уж мародеров, — он пренебрежительно кивнул в сторону переминавшихся с ноги на ногу ополченцев, — просто по стенкам размажет, икнуть не успеют.

— Ты это брось — мародеры, — сурово отрезал Батя. — Без них никуда. Ты, что ли, офицер, будешь земельку лопатить?

— Не буду, — согласился Балагур. — У меня другая привилегия, Батя, — в эту земельку лечь первым.

— Вот ты горазд заливать, — буркнул командир. — Забыл, что у нас все равны?

— Но одни равнее других, — снова заулыбался тот.

Батя знал, что последнее слово всегда остается за Балагуром, поэтому просто плюнул и не стал спорить.

— Ну, все готовы? — обернувшись, гаркнул он.

Ответом ему был разноголосый гул.

— Ну — добро. Много говорить не буду — все без меня знаете. — Голос Бати был тверд, речь напоминала удары булыжником. — Кто сдрейфил, пусть лучше сейчас в сторону отойдет — другим не мешает. Там, — ткнул он пальцем в потолок, — будет поздно. Все помехи устранять будем беспощадно. Понятно?

Гробовое молчание.

— А раз понятно, надеть противогазы. Ну, сынки… Давай! Раз-два, взяли!

По его сигналу тросы, закрепленные на держащих свод подпорках, натянулись, как струны.

— Раз-два, взяли!

Сначала ничего не происходило — неровно отесанные, кривые бревна крепежа казались вросшими в потолок. Но вот медленно, с мучительным скрипом, вершина одной из подпорок поехала по неровному бетону, дождем посыпались вниз песок и мелкие камушки. Доска, в которую она упиралась, с грохотом рухнула вниз, и часть свода сразу просела на полметра вниз. По каменному своду пробежала черная извилистая трещина. Зловонная капель превратилась в сплошной ливень.

— Потяни, мать вашу!

Но вторая подпорка и без помощи тросов уже лопалась по вертикали под многотонным, неподъемным для нее весом. Со стоном расщеплялись древесные волокна. Конструкция продержалась еще какие-то доли секунды, а потом все перекрытие разом рухнуло угловатыми бесформенными обломками, обдав людей водопадом брызг, шрапнелью бетонных осколков и потоком невозможного, почти осязаемого смрада, легко проникавшего сквозь фильтры противогазов.

Вместе с обломками с потолка рухнула вниз белесая щетинистая тварь размером с человека. Оскалив клыки в палец длиной, она дико зашипела и метнулась вперед. Загрохотали автоматы, невозможно громкие в этих тесных лазах, сметая мерзкую тварь свинцом, разрывая се на части.

А Батя уже карабкался с ловкостью заправского альпиниста вверх по каменной насыпи, ощетинившейся ржавой арматурой. Теперь не было времени на то, чтобы раздавать команды, но и нужды такой не было: бойцы действительно были отборные, и теперь действовали сами — слаженно, как один организм. Рядом с командиром двигался Балагур — подставляя то руку, то плечо. За вожаками шли остальные, устанавливая и крепя дюралевые штурмовые лестницы. Ополченцы пойдут последними — но может статься, что благодаря им сражение и будет выиграно. Там, наверху, не будет лишней ни одна пара рук, ни один клинок, даже если этот клинок — самоделка, неумелая пародия на оружие…

Образовавшаяся от обрушения свода насыпь, еще зыбкая, оползала вниз, навстречу атакующим. А по скользким бокам обвалившихся сверху глыб и бетонных обломков пошла на приступ вторая человеческая волна. Люди карабкались упорно, зло, уминали сапогами в грязь тушу убитой твари, царапались о рваные бока искрошенных плит, ежесекундно рискуя соскользнуть вниз, напороться на гнилые клыки арматуры…

Наверху, на территории бывшего торгового центра, уже кипел бой, яростный и беспощадный. Ударная группа, рассыпавшись на четыре части, первым делом расчистила пространство вокруг лаза. И теперь каждая из команд теснила все дальше от прохода белесых, покрытых щетиной мутантов, ошеломленных неожиданным нападением. Твари пытались сопротивляться — тщетно, и гибли под стрелами и клинками атакующих. Жители метро, выходцы из голодной Преисподней, патроны берегли. Сейчас, когда освоились, действовали в основном холодным оружием. Выстрелов почти не было слышно, и бой выходил страшный, негромкий — в воздухе стояло только сосредоточенное мясницкое хэканье, перемежающееся предсмертным хрипом и сипением нежити, застигнутой врасплох в своем собственном логове.

Безмозглые твари не могли дать подготовленным дисциплинированным Батиным бойцам достойный отпор. По продвигаться вперед через лабиринт полок и стеллажей было все равно непросто.

Северный отряд оказался отрезан от своих отчаянной контратакой разномастных тварей, прорвавшихся через узкий проход между стеллажами. Теперь он отчаянно сражался в сплошном кольце разъяренных мутантов. Уроды яростно теснили атакующих со всех сторон, норовили проползти по сплошной мешанине изувеченных тел иод ногами дерущихся, сыпались сверху, с полок вместе с какими-то древними товарами, покрытыми пылью и плесенью. Упал один боец, пошатнулся другой… На миг показалось, что еще чуть-чуть — и отряд будет поглощен живой массой, поглощен и тут же сожран.

И тут сразу с двух противоположных сторон огромного помещения прогремели взрывы, и в образовавшиеся широкие проломы хлынули новые силы: подошло подкрепление!

Оказавшихся меж двух огней тварей охватила паника. Забыв о сопротивлении, мутанты беспорядочно метались по торговому залу, а тиски облавы сжимались, сдавливали их все теснее, не оставляя им места, не оставляя им времени… Теперь твари просто пытались выжить.

Странные это были создания. Вроде бы звери — может быть, даже млекопитающие, хотя дьявол их разберет, как они там своих детенышей выкармливают, даже и думать об этом мерзко, — а живут вместе подобием пчелиного улья. Слиплись в каком-то жутковатом симбиозе, хотя принадлежат к разным видам. Вот, заполонили этот торгово-развлекательный центр, набились в другие окрестные здания, обживают, что-то тут свое наворотили тошнотворное… А все равно — тупые, как жуки. Для настоящей эволюции пары десятилетии маловато. Атом перемешал им гены, перетряхнул, непонятно уже, из кого они такие получились…

Причудливые существа делились на воинов и охотников, добывающих для всех остальных пищу, рабочих, создающих комфорт в жилище, и маток, плодивших многочисленное потомство. Но не было в них муравьиной жестокости и муравьиного самоотречения. Ведь если надо подохнуть на пороге своего жилища, чтобы враг не прошел, муравей-солдат не станет сомневаться, и трусить он не умеет. Одному голову враги откусят — тут же другой его место займет. Муравьи — они как Александр Матросов, им не страшно. А этим тварям было страшно. Не разучились они бояться за свою шкуру…

Дрогнули. Побежали, поползли во все стороны, разлетелись. Стали протискиваться в свои норы, схроны, лишь бы уберечься, лишь бы выжить.

А люди все равно настигали их и рубили, кололи, били чем попало, сбивали на лету заточками и топтали ногами.

— Огнеметчики, вперед! — загудел бас Бати, усиленный мегафоном.

Полетело эхо. Просевшая крыша и замшелые стены старинного торгового центра — сколько уже времени стоят! — повторили Батин приказ.

Огненные щупальца огнеметов протянулись в самые темные углы, в потайные ходы здания. Истошный крик и визг существ, сгорающих заживо, заглушил все остальные звуки, а волна тошнотворного запаха горящей плоти в одно мгновение перебила зловоние звериного логова…

Вскоре все было кончено. Бойцы и ополченцы, разбившись на группы и прикрывая друг друга, разошлись по закуткам огромного помещения. Черновая работа закончилась, но теперь нужно было убедиться, что враг повергнут окончательно, добить наиболее живучих и выкурить из логова самых осторожных. Никакого примирения между человеком и переродившейся кошмарной природой быть не могло. Господи, да такие чудища не снились даже Босху с Дали! Пойди с ними примирись… Нет, тут юти мы, или они. Без вариантов.

На этот раз — мы.

Бой был окончен, логово врага захвачено, и теперь его можно было разграбить. Тут ополченцы и пригодились, точно как предсказывал Балагур. За добычей сюда и шли, ради нее шеей и рисковали. Ничего нового, еще Александр Македонский отдавал поверженный город своим солдатам на разграбление. Все в порядке вещей. Такая экономика.

Уже тянулись к лазам и проходам, пробитым в стенах, вереницы тяжело нагруженных всем, что попалось под руку, людей, а впереди был еще непочатый край работы. Ночью в руины торгово-развлекательного центра полезут новые захватчики — природа не терпит пустоты. А с ночными обитателями сражаться — так себе развлечение. Времени оставалось немного, надо было поторапливаться.

— Первым делом продукты и инструменты! — деловито инструктировал Балагур, сплошь залитый чужой кровью, как славно поработавший мясник. — Куда телевизор прешь, деревня? На кой он тебе сдался? Брось и возьми что-нибудь полезное.

— Оставь их, Серый. — Батя присел на какой-то полусгнивший ящик, предварительно убедившись в его прочности, устало стащил с головы шлем-сферу, вытер замызганным платком квадратное багровое лицо и обширную лысину.

Седой ежик, окаймляющий ее, был мокрым от пота, а крупные капли стекали по изборожденным морщинами и старыми шрамами щекам, падая на забрызганный кровью бронежилет и грязный пол.

— Пусть волокут, коли охота, — махнул он рукой. — Работать не будут, так наши умельцы чего-нибудь сварганят из этого хлама. Помнишь, как микроволновки приспособили?

— Да помню я… Только по-любому сперва надо полезное эвакуировать, а уж потом, если обстановка позволит, — все остальное. Ты как хочешь, а я своих ребят, чтобы ночью оборонять все это, — он широко обвел рукой ряды заросших колючим черным вьюном стеллажей, — не дам. И не проси.

— Ну, положим, — командир растянул в улыбке обезображенный шрамом рот, — просить я не буду. Прикажу, и дашь, как миленький. Не спорь, Серега, — осадил он вскинувшегося было подчиненного. — Дашь. И не просто дашь, а сам с ними пойдешь. Пойдешь ведь?

— Пойду, — мрачно буркнул боец и плюхнулся рядом с Батей прямо на заваленный обломками аппаратуры пол, подогнув по-турецки ноги. — Куда я нахрен денусь… Хлебнешь? — Он вытащил из-под бронежилета темную плоскую бутылку, покрытую коростой многолетней грязи, и с треском свернул окислившийся от времени алюминиевый колпачок.

— Растворитель какой, небось? Кони не двинем?

Предводитель подозрительно покосился на емкость с давным-давно выцветшей до белизны этикеткой, но обоняние уже уловило тонкий полузабытый аромат.

— Обижаешь, начальник! — Балагур первым отхлебнул добрый глоток. — Чтобы я, да перепутал? Шутишь? Коньячище знатный. Такого мы в былые времена не пивали. — Он повертел бутылку в руках, отколупнул ветхую, как прошлогодний палый лист, бумажку с неожиданно яркой акцизной маркой и протянул коньяк соседу. — Жаль, этикетка сгнила. Французский, поди?

— Да и хрен с ней, с этикеткой. — Командир надолго приложился к сосуду и вернул обратно. — Двадцать лет выдержки! Любая бормотуха нектаром райским станет.

— Да уж не двадцать. Почитай, все двадцать пять будет…

— Эх, Серый, время-то как летит.

— И не говори, Коля…

Хлебнули еще. Коньяк шел хорошо: разливался сладким огнем по глотке, грел утробу. В мире потеплело, и на душе стало вроде полече. Хороший тут был торговый центр раньше. Удобный, недорогой. С женой и ребятишками приедешь, она — шмотки смотреть, а ты — детей в игрушки, а по дороге баночку пива прихватишь, и…

— Берегись! — истошно заорал кто-то.

Сверху, со сгнивших потолочных перекрытий на Балагура рухнула стокилограммовая туша. Невиданный хищник отсиделся в укрытии, дождался, пока остальные бойцы разбредутся по углам, выбрал себе цель и атаковал.

Балагур, смятый, отлетел за ящики, как сбитая кегля. Но чудовищу был нужен не он.

Оглушив его, хищник метнулся к Бате, опрокинул того наземь одним броском, прижал к горелому ламинату и ощерился. Командир не успел даже попять, что произошло. Морда, состоящая сплошь из клыков, возникла прямо перед ним. Стекла противогаза запотели снаружи от жаркого дыхания твари. Батя не мог даже пошевелиться… Чего ждешь, приканчивай!

— Держись, Коля! — тяжело ворочался под рухнувшим на него со стеллажа барахлом Балагур, судорожно пытаясь передернуть заклинивший не ко времени затвор автомата. — Сейчас я эту с-с-с…

Не успеет. Не успеет! Пить ему этот проклятый коньяк двадцатилетней выдержки у командира на поминках…

И вдруг тварь резко дернулась. Глаза, пылавшие яростью, разом потухли, будто лампочку в них вывернули. И хлынуло сверху темное и горячее — прямо Бате на лицо, на окуляры противогаза, на голую шею.

Хищник напрягся — конвульсия, — потом потяжелел, обмяк и прижался к Николаю всей своей огромной тушей. Умер.

Командир закрыл глаза. Ангел-хранитель уберег. Взял под крыло. Еще не время, значит. Еще не время.

Батя выдохнул и ужом вывернулся из-под трупа. Первым делом нахлобучил свой опрометчиво снятый шлем. Пусть в следующий раз кевлар погрызут, суки.

Ангел-хранитель все еще стоял рядом, чертыхаясь и стараясь выдернуть из размозженной башки мертвой твари погнутую арматурину. Хорошая реакция. Балагур не успел, а этот оказался тут как тут.

— Кто такой? — Батя поначалу засипел от волнения, но кашлянул и вернул себе начальственный бас. — Фамилия, звание?

— Сержант Князев! — срывающимся юношеским тенорком ответил боец, поднося ладонь к шлему.

— Молодец, старшина!

— Я сержант, товарищ…

— Теперь уже старшина. Кто командир? Майор Балагуров!

— Я! — Балагур уже выбрался из-под груды трухлявых картонных коробок и справился, наконец, с проклятым затвором автомата.

— Довести до непосредственного командира Князева, что личным приказом президента ему присвоено очередное воинское звание старшины!

— Так точно! — Казенные формулировки звучали музыкой в ушах старого бойца: его командир был жив-здоров. — Чего молчишь, старшина? — хлопнул Балагур по плечу остолбеневшего солдатика. — Устав забыл, а?

— Служу… Первомайской… республике! — выпалил парнишка, задыхаясь от волнения…

* * *

Свой крошечный закуток на Первомайской Игорь Князев делил с братом — Антоном. По нынешним временам, это, вообще-то говоря, сказочное везение и настоящее богатство: и собственный угол, и живой брат.

Химкостюм, уже прошедший обработку, но так до сих пор и заляпанный кровью, Игорь сбросил на пороге. От шлема, бронежилета и прочей «сбруи» он избавился еще раньше, сдав все это добро вместе с оружием в арсенал: по станции разгуливать вооруженным строго запрещалось. Единственное исключение — для тех, кто при исполнении.

Антон против обыкновения был дома.

— Ну что, вояка, — довольно улыбнулся он. — Наигрался в солдатики? Все члены домой принес или что-то оставил поле брани?

Он, как обычно, сидел, обложившись своими бумагами и покоробившимися от сырости старыми книгами, что-то чертил, сверял, исправлял в бесчисленных схемах и планах… Все, как обычно. И не волновал его, казалось, совсем готовившийся несколько месяцев победоносный поход, которым буквально жила вся республика. И не волновала очередная победа. Как не волновало ничего на свете, кроме любимых подземелий и штолен. И книг.

— Все шутишь, Антошка… — насупился Игорь. — А мы сегодня жизнью рисковали ради таких вот книжных червей….

— Которые вас об этом, товарищи военнослужащие, вовсе не просили. — Антон быстро записал что-то на клочке бумаги и вновь уставился на лежавший перед ним план, грызя карандаш. — Нравится вам адреналин — пожалуйста, щекочите себе нервы. У нас, червей, другие развлечения.

— Мы, между прочим, — продолжал дуться Игорь, которого всегда обижало пренебрежительное отношение к армии «насквозь цивильного», как выражался командир, братца, — добра всякого притащили — выше крыши! — Провел ладонью у себя над головой. — В том числе и на твою долю. Хотя ты этого…

— Не заслужил? — Антон бросил карандаш на план и с хрустом потянулся всем своим щуплым телом: в отличие от брата он богатырскими статями похвастать не мог и выглядел рядом с ним подростком. Хотя все было совсем наоборот — младшим, и на целых пять лет, был именно Игорь. — Ну конечно. Я ведь просто гулять хожу, не то что вы — вечно занятые своими подвигами.

— Нет, ну я не это, конечно… Я… — промямлил Игорь.

Да, сморозил глупость. Хватанул. Ведь его брат был одним из лучших разведчиков-аналитиков, великолепно разбирался в паутине технических туннелей и прочих коммуникаций, оплетающих туннели, словно лианы деревья в джунглях. И относительно безопасный маршрут к взятому, наконец, сегодня торговому центру проложил именно он.

— Да и что вы там сегодня добыли? — усмехнулся Антон. — Только не говори — попытаюсь угадать. Во-первых, бухло. Его-то вы нашли массу, и это, уж конечно, — большая часть вашей добычи. Верно?

— Верно, — вынужден был признать правоту брата Игорь.

Основную часть груза, которым безжалостно навьючили всех без разбора — и ополченцев, и армейских, — составляли жидкости, укупоренные в давно лишившиеся этикеток бутылки бесцветного, зеленого, коричневого и даже темно-синего стекла. Игорь был равнодушен к крепкому спиртному, предпочитая ему легкое пиво, которое варили прямо тут, в подземелье, из грибов. Но многие его товарищи, невзирая на строжайший запрет командиров, изрядно надегустировались по дороге невиданных напитков.

— А продовольствия — минимум? — со знанием дела подмигнул брату Антон. — Разве что консервы, да и у тех все сроки хранения давно вышли?

И тут он был прав. Всем была памятна эпидемия, поразившая обе станции — и Первомайскую и Щелковскую — пару лет назад, когда в результате такого же лихого рейда удалось очистить от нежити продуктовый склад, сохранившийся почти что в целости из-за своего расположения: в подвале обрушившейся четырнадцатиэтажной «свечки». Тысячи банок мясных и овощных консервов, сгущенного молока и прочих деликатесов были с триумфом доставлены в Республику, подверглись самой тщательной экспертизе специалистов, были признаны годными к употреблению и…

Едва ли не все население от мала до велика свалила с ног неизвестная хвороба, против которой были бессильны все снадобья, имеющиеся в распоряжении местных эскулапов. Лекарства, разумеется, тоже были все без исключения просроченные. Хорошо еще, что эпидемия не переросла в настоящий мор, но кладбище, расположенное в кольцевом туннеле за Щелковской, пополнилось десятком свежих могил…

— Ну ладно… — примирительно отмахнулся Игорь, но Антон, кажется, завелся уже всерьез и останавливаться не собирался.

— Бытовая техника? Барахло, мало на что пригодное. Одежда? Вряд ли уцелело хоть что-то. Стройматериалы? Инструменты? Вот, наверное, единственное, что может принести хоть какую-то пользу…

— Ты мою банку не видел? — перебил Князев-младший брата, оглядываясь по сторонам.

Банка была особенная — пивная, алюминиевая. Она и сама но себе представляла определенную ценность, а для Игоря вообще была чуть ли не главным сокровищем. Из нее он вырезал крепившиеся на матерчатые погончики лычки, число которых изрядно увеличилось за три года, отданные военной службе.

— Вон, на полке стоит, — кивнул обличитель, потеряв нить своих рассуждений. — Постой! — опомнился он. — Опять повышение? Поздравляю. И кто ты у нас сейчас?

— Старшина, — буркнул Игорь, прикладывая шаблон лычки к золотистому боку банки: презрение брата к армейской атрибутике было ему давно и хорошо известно.

— Ого! Вот это карьера! И трех лет не прошло! Ты уж сразу лейтенантские звездочки про запас настрогай. А то вдруг банка потеряется, останешься навеки старшиной. Или знаешь что? Лучше режь сразу генеральские, а то вдруг изведешь всю банку на мелочь, а на самое главное-то, на самые мясистые звезды и не хватит!

— Смейся-смейся… — Голос у Игоря осип, кулаки сжались.

— Смеюсь-смеюсь. Кстати, а там, случаем, не было… — Антон сменил насмешливый тон на просительный.

— Не было, — мстительно ответил Игорь. — Сгнило все напрочь. А ты чего хотел? Почти двадцать пять лет.

— Ну да, — вздохнул старший брат, возвращаясь к работе. — Четверть века…

Еще пять минут назад Игорь готов был растерзать насмешника почище давешней твари, что едва не снесла голову Бате, а теперь ему вдруг стало жалко Антона… Ведь это единственный близкий ему человек. Если не считать Лариски, конечно.

Он отложил свое рукоделие, протопал к сваленному у порога барахлу (кстати, привести в божеский вид еще нужно, но еще чуть-чуть это может подождать) и вытащил из-под вороха штопаной-перештопаной прорезиненной ткани сумку.

— На, держи! — Он кинул на стол перед Антоном несколько растрепанных книг в заплесневелых переплетах.

— Вот это да! — Брат подгреб к себе Игореву добычу и принялся разглядывать ветхие страницы, прикасаясь к ним осторожно, как к величайшей ценности на свете. — Ну, ты красавчик! Вот за это тебе мое большое человеческое спасибо!..

Ничего не отвечая и приняв крайне мужественный и равнодушный вид, Князев-младший занялся чисткой химкостюма.

На сердце у него было тепло-тепло…

* * *

Расстегнув на широкой, обтянутой тельником груди серо-голубую камуфляжную куртку, Батя развалился в своем старом, скрипучем кресле. Рядом с ним за небольшим столиком устроился на табурете майор Балагуров.

Балагур был всецело погружен в изучение промасленных деталей автомата, разложенных на чистой холстинке. Ткань была постелена на изящном столике, настоящем антикварном чуде на резных ножках. Это полированное и инкрустированное перламутром произведение искусства, осколок исчезнувшей без следа прошлой мирной жизни, он притащил когда-то другу в качестве подарка на пятидесятилетие. А сейчас уже впору было думать о новом юбилее…

Их многое связывало. Двадцать пять лет назад Балагуров был сержантом того же ОМОНа, что и его бессменный командир.

— Ну и в чем там, Серый, заковыка? — лениво спросил Батя, судя по всему, даже не рассчитывая на скорый ответ.

Торопиться обоим было некуда — оба были закоренелыми холостяками. В той жизни не обзавелись семьями — все считали, что еще молоды, что все еще впереди, а в этой вдруг оказалось слишком поздно. Да и куда уж на старости-то лет?

— Да вот, накрылся чертяка медным тазом. — Сергей в сердцах бросил на холстинку металлическую штуковину, которую только что изучал со всех сторон, как ученый редкое насекомое, и потянулся к ополовиненной квадратной бутыли с темной жидкостью.

— Эка невидаль. Закажешь завтра оружейникам — в пять минут починят, — буркнул Середин и пустил по полировке стола к Балагуру свой стакан. — Плесни мне тоже.

Наполненный стакан скользнул обратно, и мужчины надолго замолчали, наслаждаясь напитком, в былые годы стоившим бы целое состояние — уж точно не по карману нищим омоновцам.

— Завтра починят — послезавтра снова сломается, — кисло улыбнулся Балагур. — Состарилось наше оружие, Коля, как и мы сами… На свалку пора.

— Ну, ты это брось, — сдвинул кустистые брови Батя. — Развел тут, понимаешь, сопли на сахарине. Отставить пораженческие настроения, сержант Балагуров!

— Да уж и не сержант я, — вздохнул Сергей. — Запамятовал уже, как сам мне и лейтенантские звездочки цеплял, и капитанские… Майор я, Коля, майор. А что до оружия, то автоматы уже так изношены, что пули болтаются в стволах. Ни кучности, ни точности. Стволы ты где новые возьмешь? Оружейники у нас, конечно, мастера от Бога, но и они не всемогущи. Ни оборудования, ни инструментов путевых. Ни стали. Из водопроводной трубы, ваше превосходительство, как ни крути — только самопал и получается. А патроны? У фабричных все сроки вышли, осечки чуть не через каждый выстрел, а наши самопальные… — Он махнул рукой и снова наполнил стакан.

Президент тоже вздохнул, но вдруг оживился.

— Зато какая смена подрастает, а? Видал сегодня молодых в деле? Железками своими орудуют, — куда нам с автоматами. И ни патронов им не надо, ни точности. Что скажешь?

— То и скажу, — Балагур угрюмо нацедил дорогой виски из стакана, проглотил как горькую микстуру. — Так орудуют, как нам с тобой никогда не научиться. Не успеем просто, Коля.

— Ну, так молодцы. — Середин все никак не мог понять, куда клонит его друг и подчиненный. — Достойную мы смену вырастили. Не согласен, что ли?

— Согласен. Да только на черта мы с тобой им нужны будем, когда это барахло окончательно в утиль превратится? — Он в сердцах оттолкнул разобранный автомат, несколько деталей упали со стола и заскользили по полу. — И мы с ним заодно. Сроку нам с тобой еще — лет пять ползать. Может быть, десять. А потом все — пенсия. И хорошо еще, если какой-нибудь молодчик, из подающих надежду, нам своей палкой-копалкой череп не размозжит…

— Паранойя у тебя… — неуверенно протянул Батя. — Да мы еще ого-го! Старый конь борозды не испортит. — Он плеснул себе вискаря и махнул разом.

— Но и глубоко не вспашет. Кто у нас самый молодой был в отряде, а? — не отставал майор. — Славка Званцев? Помнишь, как ребята его иначе чем салагой и не звали?

— Ну и что?

— А то, что ему через две недели полтинник. Отмечать будет.

— Да брось! Ему — пятьдесят? — Батя поморщился и вдруг замолчал, задумался, словно стал считать впервые за долгое время — а ему-то самому, получается, сколько лет?

Балагур тоже примолк.

— Слушай, Серега. А ведь у нас выборы в будущем году, — задумчиво протянул Середин. — Как думаешь, возраст ведь политику не помеха? Вон Фидель, например, еще и после ядерной войны, говорят… Выберут ведь?

— Если претендент не объявится, выберут тебя, Акелла, выберут. А вот если появится молодой волк…

Президент задумался. В свое время он сам вписал в конституцию Первомайской республики пункт, по которому на выборах претендент на это самое скрипучее президентское кресло должен был бросить личный вызов действующему правителю. Тогда, разумеется, и речи никакой не шло о том, что могут появиться какие-то там претенденты, и Николай Михайлович Середин, отец народа, казался вечным, как бронзовые статуи партизан. А сейчас вот бронза покрылась патиной, суставы прихватывал ревматизм, а седых волос давно уже стало больше, чем русых.

Акелла постарел.

А ну как кто и правда бросит вызов?

— Зря волну гонишь, Серега, — тряхнул он седой головой, чтобы избавиться от тревожного зуммера в черепе. — Да и нахрапа одного маловато. Надо, чтобы народ этого претендента поддержал. Инициативная, так сказать, группа нужна. А кого парод поддержит? Вот то-то. Народ он за меня горой. Я ведь Батя? Батя.

— Ничего, скоро Дедом будешь, — ехидно улыбнулся Балагур, глядя на товарища сквозь стакан. — После сегодняшнего-то.

— А что сегодня? — нахмурился Середин.

— Сегодня Акелла промахнулся. Если бы не пацан этот, Князев, не сидели бы мы тут с тобой. Ну, я бы, может быть, и сидел, а ты гарантированно лежал бы в гробу. С венком, конечно, с бумажными цветами там, а башка тряпочкой прикрыта, чтобы детей и беременных не пугать. И ведь что главное: не я один видел, как ты оплошал, а мальчишка этот, Князев, молодцом оказался. Люди видели. И запомнили.

— Что ты мелешь? — воскликнул, теряя самообладание, Батя.

— Ты ещё вспомни, кто этот пацан, — как ни в чем не бывало, гнул свое майор. — Так что два в одном: и герой, и…

Президент открыл было рот, чтобы возразить, но вместо этого схватил бутылку и надолго присосался к горлышку…

Занятый своими мыслями, Игорь шагал по шпалам знакомого до мелочей межстанционного перегона между Первомайской и Щелковской. Он по нему даже с завязанными глазами прошел бы, а уж в тусклом свете редких фонариков, укрепленных на своде через каждые несколько десятков метров, переход и вовсе превращался в приятную прогулку.

«Два-три, три-четыре… — крутилась в голове детская считалочка. — Мы одни в пустой квартире. Семью восемь, трижды пять, я иду тебя искать…»

Споткнувшись, он машинально нащупал угловатый предмет в нагрудном кармане куртки.

«Подарю Лариске, — подумал Игорь, — Вот обрадуется!..»

По молодости лет он мало разбирался в женских вкусах и предпочтениях, по точно знал, что при виде этого любая девчонка упадет в обморок от счастья. Целую россыпь прозрачных коробочек с наборами разноцветной пудры, кисточками и прочими мелочами он позавчера обнаружил среди прочих трофеев в торговом центре. Сперва хотел выбросить бесполезные цацки, но к одной из них приклеился чудом уцелевший кусочек упаковки, а на нем…

Таких девушек парень никогда в жизни не видел. Красавица — слабо сказано. Прекрасное создание на ветхом, некогда глянцевом картоне просто не могло быть человеческим существом. Ну не бывает таких — и все тут. Но эта богиня наводила красоту, держа в руке именно такую коробочку.

«Ну и что? Лариска тоже ничего. — Обрывок с неземным ликом он тоже не выбросил, а положил в карман. — Вот накрасится этим самым…»

В туннеле стояла мертвая тишина, нарушаемая только звуком его шагов. Опасаться здесь было некого. И твари его волновали мало: крупное зверье в надежно заблокированный туннель проникнуть не могло, а изредка просачивающиеся сквозь все кордоны мелкие существа опасность представляли разве что для несмышленого ребенка. Даже подросток, вооруженный палкой, легко справился с большинством из них.

Впереди замаячил темный, неосвещенный участок. Это показалось странным: обычно потухшие фонарики заменяли новыми сразу — на это средств никогда не жалели. Но факт оставался фактом: ближайшие полсотни метров пути терялись в темноте.

«Тут, похоже, не один фонарик потух…»

Обстоятельство это мало озаботило новоиспеченного старшину: темноты он никогда не боялся, а никаких серьезных препятствий впереди до самой Щелковской не предвиделось.

Тут, можно сказать, дом родной. Все свои. Опасаться здесь нечего, тем более что его надежная шпага — в руке. Шпагой он называл выкованную из куска арматуры заточку длиной чуть больше метра с рукоятью из обрезка резинового шланга и самодельным эфесом. С такой ничего не страшно.

Поэтому, услышав за своей спиной чьи-то шаги, Игорь не насторожился. Ну идет себе человек и пусть идет. Мало ли кому приспичило пройти с одной станции на другую? Оживленным проспектом перегон не был, но и совсем уж пустынным его назвать было трудно.

Человек догонял, и Князев немного посторонился, чтобы тот мог беспрепятственно пройти мимо: туннель широкий — всем места хватит. Но тот вдруг раздумал идти на обгон, и теперь мелкие камушки и куски бетона похрустывали под чужими подошвами в унисон с его, Игоревыми, шагами метрах в десяти позади.

«Может, просто боится один идти? — подумал парень, оборачиваясь и тщетно вглядываясь в темноту. — Наверное, еще со станции решил ко мне пристроиться — я все-таки военный, со мной не так страшно. Ну и правильно. Мы ведь всегда цивильным помощь окажем. Служба!»

Присутствие чужого он ощутил слишком поздно: нога зацепилась за что-то, чего здесь, на знакомом до мелочей бродвее, быть не могло. Не должно. Игорь полетел наземь, ободрав о шпалу костяшки пальцев.

— Эй! — вскрикнул он. — Какого?!..

Могло случиться только одно: кто-то из сослуживцев решил подшутить. Или проучить Князева, чтобы не зазнавался после вчерашнего подвига. Вот и устроили ему…

— Хватит, парни, не смешно. — Он попытался подняться на ноги, но сильный удар по голове швырнул его на рельсы.

Спасло чудо — или чутье. Ткнувшись мордой в сырой грунт, Князев сразу катнулся в сторону — подальше от того места, куда упал. И спустя мгновенье ровно оттуда послышался короткий зловещий хруст — в щебень входила сталь.

«Трижды пять», — еще раз, по инерции, крутанулась в голове фраза из считалки.

Рукоять «шпаги» сама легла в ладонь. Рефлекс быстрее мысли. А в метро — все на рефлексах, иначе сожрут.

Глаза уже привыкли к темноте. У тех, кто под землей жизнь прожил, так иногда бывает: капли света, самого тонкого лучика хватает, чтобы ухватить самое важное. Особенно когда жизнь висит на волоске…

На фоне слабого отсвета от невероятно далекого фонаря мелькнула темная фигура. Рефлекс — мгновенный выпад — и острие «шпаги» с небольшим напрягом, будто в мешок с песком, вошло во что-то податливое… Стон.

Потом еще удар и еще — по наитию, в железо. Нападавшие бросились бежать — сообразили, что их жертва в темноте видит как кошка и с налету взять ее не получится. Игорь их преследовать не стал — кто знает, вдруг это часть плана, вдруг там засада?

Прижимаясь спиной к стене, чтобы обезопасить себя от нападения сзади, он добрался до первого действующего фонаря и осмотрел свое оружие.

Четырехгранное острие шпаги на четверть покрылось красным.

Один-ноль.

Шпага — так романтично Игорь назвал свою арматурину потому, что его брат Антон принес как-то из рейда на поверхности настоящую шпагу.

— На стенке, понимаешь, в одной квартире висела… — провел пальнем по тронутой ржавчиной стали брат, вынув оружие чести из длинного тряпичного свертка. — Я сперва думал — спортивная, а потом пригляделся — не-е… Боевое оружие. Старинное причем.

— Почему ты так решил? — спросил совсем зеленый тогда Игорь, презрительно разглядывая железку в метр с лишним длиной: к чему такая тщедушная штучка в туннелях?

— Смотри какой клинок. — Антон повернул шпагу к свету. — Обоюдоострый, широкий. Таким не только колоть, но и рубить можно. А гарда? — ткнул он под нос брату потемневшую от времени ажурную чашку, закрывающую руку фехтовальщика. — Помнишь, у Дюма такие описывались? Шут Шико в «Графине Монсоро» такой орудовал, я тебе на ночь читал. В шестнадцатом веке.

— С шестнадцатого века сохранилась? — недоверчиво прищурился Игорь. — И не в музее, а в простой квартире?

— Ну это новодел, конечно, — признал брат. — Мне один старичок рассказывал, что туристы обожали из Испании оружие под старину привозить. Из города Толедо, например. Да и у нас клепали такое на заказ. У дедка того свой магазинчик на ВДНХ был…

Взяв братишку на «слабо», Антон заставил тогда Игоря упражняться с клинком. А потом Игорю и самому понравилось, и «толедская сталь» стала продолжением его руки. Потом ржавчина взяла свое, и шпага сломалась, а Игорь, попереживав, соорудил себе грубое подобие почившего раритета из арматурного прута. Получилось, конечно, не так изящно, зато куда более эффективно.

Кто бы знал, каких трудов стоило уговорить командира закрыть глаза на «неуставное» оружие! II только увидев его в деле, покойный майор Векслер официально соизволил тогдашнему рядовому Князеву носить это диво рядом со штык-ножом и гранатами. А глядя на получившего за то горячее дельце первые, капральские лычки, Игоря, обзаводиться всякими кортиками и тесаками начали остальные бойцы, получив полуиздевательское-полузавистливое прозвище «мушкетерской роты…»

Шпага!

Лариску сегодня было не узнать. Куда девалась Снежная Королева из той потрепанной книжки, что Антон читал младшему братику на ночь? Девушка нежно прильнула к плечу свежеиспеченного старшины. Тонкие пальчики осторожно потрогали свежую лычку на матерчатом погоне.

— А это очень высокий чин? — робко спросила Лариса. — До генерала далеко?

— Далеко, — осторожно вздыхал Игорь, боясь спугнуть свое счастье.

— А до майора? — продолжался нежный допрос.

— Уже ближе.

— А старшина уже офицер? — с надеждой спросила девушка.

— Нет, Лара, — честно признался парень и поспешил поправиться, видя, как погрустнела подруга. — Но это уже совсем рядом. Батя мной доволен, — похвастался он. — Вот увидишь, в будущем году…

— А папа говорит, пока ты офицером не станешь, чтобы даже не приближался ко мне, — вздохнула Лариса.

Отец девушки — богатый хозяйственник — устроил в одном из тупиковых туннелей Арбатско-Покровской линии свиноферму, снабжавшую свежим мясом обе станции. Бывший университетский лаборант — сейчас-то он всем говорил, что был профессором! — кормил свиней бесцветными подземными грибами. Дела шли в гору — свиньи у Профессора жили при свете, получше иных людей.

Старые, гниющие грибы сияли в темноте призрачным голубовато-зеленым светом. Профессор — химик по образованию — выделил из них светящийся реагент. Теперь его хрюшки жевали варево из грибов (употреблять в пищу их можно было, увы, только после долгого вываривания) при сносном освещении, что сказывалось на прибавке веса. А первомайцы охотно покупали пробирки, испускающие свет, при котором можно было даже читать. Если было что, конечно. Правда, поговаривали, что разбивать пробирку, даже потухшую окончательно, категорически нельзя — мол, содержащееся в ней вещество жутко ядовито, но кто обращает внимание на такие мелочи. Градусники, вон, тоже ртуть содержат, но меньше их от этого не используют.

Игорь любил Ларису, ясное дело, не из-за приданого — плевать ему было на богатства ее папаши, сам в жизни устроится. Но вот тому было совсем не безразлично, с кем свяжется единственная доченька. В идеале бы, конечно, богатый торговец. А если уж без деловой жилки, то пусть хотя бы офицер — хоть защита будет какая для бизнеса, и соседям не стыдно рассказать. Но до лейтенантских погон Игорю было еще ох как далеко…

— Ты что, уснул? — Лариса вдруг разительно переменилась, подурнела. — Проснись, Князев! Проснись, мать твою!

Как же портят такие слова даже самых раскрасавиц…

Господи, да что это с ней?!

Игорь отшатнулся от Ларисы, внезапно превратившейся в ту самую тварь, что едва не снесла Бате голову с плеч. Оборотень! Л он-то думал, это все байки…

Уродливое существо намертво вцепилось когтистыми лапами в ногу старшины и трясло ее, приговаривая:

— Подъем! Старшина Князев — подъем!

Игорь суетливо шарил рядом с собой в поисках оружия, но руки натыкались лишь на скомканную ткань.

— Вставай, едрить твою!

Тварь сдернула его на пол. Вот сейчас…

Теперь она вдруг стала похожа на лейтенанта Лесняка из президентской охраны…

— Лесняк, ты? — стряхнул, наконец, сонную одурь Игорь. — Что случилось?

— Ну и здоров ты спать! Давай, одевайся — Батя вызывает.

— А что стряслось-то? — Князев уже натягивал штаны.

— Ничего не знаю, — пожал плечами лейтенант. — Президент вызывает к себе. В бункер.

Бункером именовалось бывшее техническое помещение на Первомайской, обустроенное президентом Серединым под резиденцию. На станции были хоромы и попросторнее, но к роскоши он не стремился, и это знали все.

— Одного меня? — Сердце почему-то екнуло.

— Эка хватил! — расхохотался Лесняк. — Четвертую лычку нацепил и думаешь — пуп Земли? Всех командиров собирает Батя. Начиная от старшин. Так что поспешай — не генерал еще. А мне еще в пять мест надо.

— Генерала по телефону вызвали бы, — буркнул Игорь, окончательно просыпаясь.

— Во-во. Сошка мелкая, а я ноги бей, вас собирая. Ты хоть один тут дрыхнешь, и на том спасибо. А то вон Ивановского с бабы стаскивать пришлось. Вон она мне спасибо сказала! — заржал Лесняк, исчезая за дверью.

Игорь оглянулся: Антонова кровать пустовала.

«Куда он запропастился, — думал Князев-младший, обуваясь. — Вряд ли далеко собрался — вся амуниция на месте. И не сказал ничего… Может, подругу себе завел?»

В частых исчезновениях брата, порой среди ночи уходившего из дому, чтобы проверить какую-нибудь свою догадку и пропадавшего вдруг на несколько дней, не было ничего странного. Но сейчас, глядя на уголок их маленького жилища, превращенный Антоном в рабочий кабинет, Игорь почувствовал странную пустоту. Такую, какая была в сердце маленького Игорешки после исчезновения отца…

В президентском бункере яблоку было негде упасть, столько набилось народу в помещение, изначально рассчитанное всего на нескольких человек. Яблоку упасть… Что за дурацкое выражение. Бессмысленное. Какие еще яблоки…

— Кто там курит? — бухнул кулаком по столу Балагур, сидевший плечом к плечу с сумрачным Серединым. — И так дышать печем. Уши оборву, мазурики!

— Ладно, майор, — обернулся к нему Батя. — Не до этого сейчас. Все собрались?

— Двоих найти не удалось, — откликнулся Лесняк, успевший вернуться, пока собирались разбуженные среди ночи командиры.

Игорь впервые присутствовал на таком совещании и немного робел, стиснутый с двух сторон плечами мужиков, старше его лет на десять-пятнадцать: слева сидел капитан Малюгин, а справа — угрюмый старлей без фамилии.

«Привыкай, — думал он про себя. — Теперь, наверное, частенько придется тут бывать…»

— Хорошо, — продолжал президент. — Тогда начнем. Вопрос у нас сегодня один-единственный.

— Когда форму новую выдадут? — буркнул Игорев сосед справа. — Ребята уже на бомжей похожи.

— Отставить с мелочами, — недобро зыркнул на него из-под мохнатых бровей Батя. — Майор, введите собравшихся в курс дела.

— У нас ЧП, — выдохнул тот. — Есть свидетель. Все расскажет.

Со стула, стоящего рядом со столом начальников, поднялся неприметный мужичок в выцветшей синей робе. Единственный гражданский среди собравшихся, он явно чувствовал себя не в своей тарелке и комкал в руках не то берет, не то кепку — в общем, огрызок какой-то, а не головной убор. Он явно не знал, с чего начать, да и не привык, видно, выступать перед таким людским скоплением.

Игорь помнил этого мужичка. Как же его… Петрович? Семеныч? Он и еще несколько его коллег обеспечивали сохранность телефонных кабелей между Первомайской и Щелковской и далее — к форпостам республики, цепочка которых протянулась до самой МКАД. Провода пришлись весьма по вкусу крысам и прочей подземной живности, против которой мало помогала металлическая оплетка и разнообразные яды, поэтому связь то и дело прерывалась. Случалось, что интересовались кабелями не только крысы…

Поэтому связисты не были совсем уж гражданскими: пояс мужичка оттягивала тяжелая кобура, выглядевшая на нем чем-то лишним, неуместным. Ну как оптический прицел на самопале из водопроводной трубы.

— Давай, Неклесов, не робей! — подбодрил докладчика Балагур. — Тут все свои.

Свои насмешливо загудели, и мужика внезапно прорвало.

— Утащили его! — выпалил он густым басом, неожиданным для существа такой субтильной конституции.

Повисла тишина. Слышно было даже, как кто-то, шевельнувшись, звякнул металлической деталью амуниции. Где-то далеко мерно капала вода, пощелкивало что-то в тянущихся по стенам трубах. Все ждали продолжения, но связист замолчал, как воды в рот набрал. Пауза стала невыносимой, и собрание взорвалось:

— Кто утащил?.. Кого утащили?.. Люди или твари?.. Говори толком!.. Что случилось-то?.. Кто утащил-то?..

— Хорэ! — грохнул кулаком по жалобно хрустнувшему столу Батя. — А ты чего язык проглотил? Говори все толком, как нам с майором рассказывал.

И мужик послушался, стал рассказывать. С длинными паузами, понукаемый попеременно то майором, то президентом, со множеством отступлений и ничего не значащих подробностей, он поведал притихшим военным, как восстанавливал обрыв кабеля неподалеку от поста, преграждающего выход из туннеля на поверхность, и как на его глазах неизвестные в масках утащили человека в один из боковых ходов. А вот и важная деталь: ход-то был тупиковым. По крайней мере, всегда таковым считался.

— А ты что же? — задал резонный вопрос один из собравшихся. — Вон, пушка у тебя на поясе! Наделал бы им новых дырок в масках!

— Сдрейфил я, — честно признался связист. — Пистолет дернул, а он в кобуре застрял. Вжался в нишу между подпорками и молюсь, чтобы меня не заметили. Да я не военный же, мужики… Что я могу-то? Пронесло и ладно.

— Чую, что пронесло, — хмыкнул кто-то из задних рядов. — За версту разит! — И большая часть слушателей с готовностыо заржала.

— А ну все заткнулись! — рявкнул Батя.

Сказал строго, а сам спрятал усмешку в усах: сам такой же солдафон, как и все остальные, ценит простой мужицкий юмор. Он кашлянул, сбил смешок и произнес значительно:

— У кого какие мысли?

— Измайловские это, — проронил худощавый седой капитан. — Их рук дело…

Игорь был ошеломлен. Такой же шок испытал бы любой его сверстник, узнай он внезапно, что инопланетяне существуют взаправду. И не просто существуют, а многие, оказывается, об этом xopoшо знают, но тщательно скрывают от остальных, чтобы не будоражить понапрасну неокрепшие умы. Рушилась вся система привычного Игорю мира, в котором среди бескрайнего океана пространств, необитаемых или населенных безмозглыми тварями, существовало лишь два островка цивилизации, две станции бывшего Московского метрополитена — Первомайская и Щелковская, да разрозненные поселения чудом выживших где-то за МКАДом, влачащих жалкое существование и стремительно вырождающихся «надземных» «людей».

Словно наяву увидел он своего учителя, Федора Дмитриевича, неторопливо прохаживающегося перед доской с изображенным на ней мелом «грибом».

— Представьте себе ядерный взрыв, — вещал Федор Дмитриевич хорошо поставленным голосом. — Возникшее в результате взрыва облако раскаленных до сверхвысоких температур газов стремительно поднимается вверх, создавая под собой зону низкого давления и словно пылесос… — учитель озадаченно подергал себя за ус, вспомнив, что никто из внимательно слушающих его подростков в глаза не видел этого бытового прибора, — словно воду из стакана, — нашелся он, — втягивая окружающий воздух. В том числе и из туннелей метро через вентиляционные шахты. Все находящиеся там обречены на смерть. Страшную, но, слава богу, быструю. Почти мгновенную.

— А как же мы? — несмело спросил кто-то из ребят. — Мы-то выжили.

— Выжили мы чудом. Именно потому, что наш участок обособлен от остального метро. Вот этим вот открытым промежутком, — указка ткнула в станцию Измайловская на большом, напоминающем испещренную цветными линиями стрелковую мишень, плане метрополитена, висящем на доске. — И тем, что ни одна из боеголовок не упала поблизости. Иначе мы бы с вами здесь сейчас не сидели.

— Вполне возможно, — Федор Дмитриевич указал еще несколько точек на плане, — люди могли выжить здесь, здесь, здесь… Они тоже не связаны с основным метро туннелями. Но никто оттуда, увы, не добрался до нас, а никто из наших не был там. Так что все это — лишь предположения…

И вот оказывается, что все совсем не так!

Черт возьми! Это ведь его сейчас посвятили в тайну! Сделали избранным! К Истине приобщили! Игорь расправил плечи, огляделся по сторонам. Жаль, что никому из своих нельзя рассказать — даже Антохе…

— А кого утащили-то? — вдруг задал кто-то назревший вопрос.

— Князева, — вместо замявшегося связиста ответил президент, найдя глазами обомлевшего Игоря. — Антона Князева. Одного из наших лучших разведчиков…

* * *

Плотная стена растительности начиналась в двух десятках метров от выхода из туннеля и казалась непроходимой. Покрытые толстой коростой ржавчины рельсы уходили туда и сразу терялись в утреннем тумане, струившемся меж стволов и стеблей, толстенных, будто колонны на станции. Где-то неподалеку раздавались протяжные скрипучие звуки, словно кто-то водил тупым ножом по металлической сковороде.

Здесь пахло жизнью. Странной, незнакомой жизнью. В медленно проходящем через засоренную мембрану противогаза воздухе мешались самые разные запахи — от отвратительной вони разлагающегося мяса до вдруг тонкого цветочного аромата — как в духах Ларискиных.

— Нормальный запашок? — хлопнул по плечу Игоря, замершего на выходе из туннеля, капитан Федотов. — Это тебе не по Гольяново шастать. Джунгли. Так что привыкай.

Запах здесь действительно ничем не напоминал сухой и пыльный аромат мертвых кварталов, прилегающих к МКАДу, где случалось бывать Князеву-младшему.

— Чего встали? — подбодрил отряд капитан. — Долго тут намерены красотами любоваться? И так припозднились. Вон, птички горлышки прочищают.

Бойцы только поежились, представив себе этих «птичек»: при вылазках на поверхность предписывалось передвигаться только вдоль стен домов, группами, причем, кто-то обязательно должен бы прикрывать отряд от нападения сверху. У Игоря дома хранился в заветной коробке коготь в два указательных пальца длиной, который он украдкой отпилил у одной такой птички… Чудище отхватило голову одному из бойцов, а другого на всю жизнь инвалидом сделало. Еле забили. Игорь, в общем, забил — шпагой в глаз. И разрешил себе коготь у твари отпилить — хотя на Первомайской строжайше запрещалось проносить в метро каких-либо тварей с поверхности, пусть и по частям. Кто знает — пронесешь ее мертвую, а потом она полстанции распотрошит.

— Вперед по трое! Когда первая тройка будет на опушке — идет вторая. Под открытым небом не задерживаться, с насыпи не сворачивать.

Последнее замечание было лишним. Никто не знал, что скрывалось в высокой, выше насыпи, по которой были проложены рельсы, траве, покрытой серебристой росой и плавающей в море плотного, словно вода, тумана. Трава казалась живой — не по-растительному, а по-звериному. От одного ее вида мурашки пробегали по коже. Порой некоторые из «травинок» вдруг дергались отдельно от других, порой но зарослям пробегала волна, словно там, внизу, двигался кто-то невидимый…

— Первая тройка — пошла! — скомандовал капитан. — Вторая — приготовиться…

Игорю выпало идти в последней тройке вместе с капитаном Федотовым, замыкавшим отряд, и сержантом Ляховым, двухметровым здоровяком, навьюченным, помимо автомата, еще и ручным пулеметом. Он был замыкающим. В каждой тройке был такой боец — замыкающий, постоянно державший под прицелом тылы.

Крутой склон над зияющим устьем туннеля густо зарос теми же джунглями, что простирались впереди. Относительно свободен был лишь пятачок метров двадцать на двадцать вокруг выхода. Князев изучающе осмотрелся вокруг.

— Не ротозейничать! — одернул его капитан. — Не на прогулке, старшина.

Голос его из-под противогазной маски звучал неожиданно глухо, скрадываемый осязаемо сгустившимся над насыпью воздухом…

Одному богу было известно, чего стоило Игорю уговорить начальство отпустить его вместе с разведывательно-карательной экспедицией Федотова. Да и сам капитан не горел желанием брать с собой новичка, ни разу не бывавшего в Измайловском парке, который за последние четверть века превратился в непроходимые джунгли.

За это время те жители метро, что поднимались, успели разбиться на «лесовиков», время от времени делавших вылазки в этот зеленый ад, и на стоявших особняком от них «горожан», специализирующихся на мертвых кварталах Северо-Востока. Тех, кто подниматься не решался, а действовал в туннелях, звали «кротами». «Лесовики» считались особой кастой и на остальных смотрели свысока. Даже форма у них была другая — ядовито-зеленый мешковатый камуфляж, расписанный темными полосами и светлыми пятнами. Среди серых камней и асфальта такая форма бросается в глаза, зато органично вписывается в буйную поросль зеленого чеса.

— Да пусть идет, — бросил решающий камень на чашу весов Балагур, когда Игорь совсем было потерял надежду. — Брат его все-таки…

И вот Князева-младшего, пусть и на время, взяли в «лесовики».

— Не спать, не спать! — подтолкнул его в спину капитан. — Нам дотемна до Измайловской добраться надо.

— Так до нее же меньше километра! — изумился Игорь.

— По карте, — хмыкнул Федотов.

Один из «лесовиков» сбросил с плеч металлически позвякивающий тючок, в котором оказалась охапка грубых, похожих на мачете ножей на добротных деревянных рукоятях.

— Ковалев, Якушев, — выкрикнул командир, и двое бойцов, закинув автоматы за спину, выбрали себе по тесаку.

— Разомнись, — криво улыбаясь, протянул капитан Игорю еще одно мачете. — Сейчас увидишь, в чем разница между картой и местностью…

…Вооруженные длинными тесаками бойцы подсекали растущие на насыпи стебли, многие из которых были потолще мужского запястья. Работали с таким остервенением, что только ошметья летели в стороны.

— Под лезвие не попади часом, — буркнул могучий сержант и подтолкнул Игоря к крайнему рельсу. — Руби веселей, да смотри, чтобы соседу башку не снести.

Тот прикинул вес тяжеленного тесака, одна сторона которого была заточена как бритва, и, размахнувшись, секанул по упругому стеблю, брызнувшему в лицо соком…

Он не следил за временем, постепенно втянувшись в тяжелую работу, но, оглянувшись на голос капитана, устало удивился, как мало удалось продвинуться вперед. Плечи гудели от непривычного труда, липкий сок заливал линзы противогаза, а под химзой все тело было мокрым от пота.

— Ну, понял теперь? — спросил Федотов дышащего, как загнанная лошадь, бойца.

— По-о-о… — едва смог выдохнуть Князев.

— Ладно, отдохни чуть-чуть, — смилостивился командир. — Селуян, Пережогин, Васько — смените рубщиков.

Трое свежих бойцов, построившись клином, привычно врубились в джунгли, а Игорь повалился рядом с присевшими на охапки свежесрубленных стеблей товарищами.

— Глотни, полегчает, — сунул один из них ему в руку фляжку, из которой только что отпил сам. — Да не дрейфь — ничего тут такого нет. Чай с тоником.

Старшина повертел фляжку в руках, не зная, что с ней делать. Во время выходов в город, им строго-настрого запрещали снимать противогазы даже на короткое время. А «лесовики» подняли маски на лоб и вовсю дымили самокрутками.

— Да не боись ты! — не выдержал один из них. — Сними ты противогаз свой, да пей на здоровье.

— А как же…

— Чудак человек, — фыркнул второй, выпустив изо рта колечко дыма. — Противогаз, он только от пыли и защищает. А тут — какая пыль? — обвел он рукой дышащие влагой заросли вокруг. — Здесь вся радиация давно вглубь ушла.

— Отставить. — Капитан все слышал. — Надолго маски не снимать. Не хватало еще, чтобы мошка заразная тяпнула. Попили, покурили — и намордники на место.

Игорь торопливо отхлебнул прохладной ароматной жидкости со вкусом мяты, вернул флягу товарищу.

— Каждый раз так? — кивнул он в сторону трудившихся в поте лица «лесорубов».

— Ха, это еще семечки. Просто не выходили давно в поиск, вот и заросло все. — Сосед рачительно спрятал затушенный окурок в жестяную коробку, опустил противогаз на лицо и устроился поудобнее.

— Если свернуть с насыпи, — рука в перчатке указала вниз, где все еще клубился туман, — вообще атас. За день можно и на сто метров не продвинуться.

— А там почему ничего не растет? — кивнул Игорь на проплешину перед входом в туннель.

— Ну, это вообще просто. Берешь огнемет и пш-ш-ш-ш! — Второй боец плавно повел папиросой. — Чтобы часовые видели, кто приближается.

— Бывали случаи, такие тварюги забирались — мама дорогая! Так что лучше уж ему очередь в морду перед туннелем всадить, чем потом по кускам вытаскивать.

Игорь вспомнил счетверенный крупнокалиберный пулемет на турели, обложенной мешками с песком, и понял: это — не лишняя предосторожность. Если, конечно, новые товарищи не преувеличивали, хвастаясь перед новичком.

— Сами-то видели таких? — недоверчиво спросил он.

— Спрашиваешь! — Один сделал круглые глаза.

— Повезет — сам увидишь, — ухмыльнулся другой.

— Не рассиживаться! — окликнул их Федотов.

Бойцы неохотно поднялись на ноги и побрели по просеке, внимательно озираясь по сторонам и держа пальцы на спусковых крючках.

К полудню отряд миновал сплошную стену зарослей и выбрался на относительно свободное пространство, где молодые деревца и трава росли довольно редко. Здесь можно было не прорубаться, а просто протискиваться вперед, лишь кое-где расчищая себе путь мачете. Слева черно-зеленой стеной высился лес, справа, теряясь в дымке, возвышались сплошь увитые лианами, поросшие мхом и кустарником высотные дома. Игорь представил себе, что творилось под зеленой шкурой, скрывающей заброшенные людьми многоэтажки, вообразил, какая живность там теперь обитала, и поежился. Даже пустые коробки зданий в известных ему кварталах были густо населены, а уж тут для всякой живности — и четырехногой, и шестиногой — настоящий рай. Да и на двух ногах такое иной раз встречается…

— Ну, старшина, как прогулочка? — любезно поинтересовался капитан.

— Может, устроим привал минут на десять? — умоляюще пропыхтел Игорь.

После капитана он формально был тут старший по званию. Но мог свое старшинство засунуть себе поглубже в закоулки памяти: до возвращения на станцию его звание никакого значения не имело. Тут другая была иерархия, а лычки его снова становились тем, чем были: куском пивной банки.

— Сдурел, старшина? Мы тут как на ладони! Вперед, только вперед!

Преодолев открытое пространство и врубившись в заросли метров на пятьдесят, отряд все-таки заслужил привал. Шестеро сторожили, остальные стянули с потных рож противогазы и на скорую руку перекусили. Растянуть пикник все равно бы не получилось: привлеченные запахом съестного, из джунглей налетели орды огромных мух. Низко жужжа, они забили воздух, садились — ей-богу, ощутимой тяжестью — на химзу, нагло ползали но одежде, будто искали способы пробраться внутрь.

— Вот ведь гадство! — сокрушался давешний Игорев сосед, страдавший от невозможности закурить после обеда. — Откуда они только берутся?

— Ничего, здоровее будешь. — Пулеметчик с хрустом раздавил особенно нахальное насекомое размером с большой палец и щелчком сбросил в траву.

Стебли колыхнулись, на мгновение мелькнуло что-то чешуйчатое, и дохлая муха исчезла, будто ее и не было.

— Долго еще идти? — спросил Князев, на всякий случай укладывая автомат себе на колени.

Черт знает, что это там за дрянь в чешуе. Вдруг она мух просто на закуску жрет.

— Устала, деточка? Ты карту видел? Половина примерно осталась. К вечеру доберемся до Измайловской — там и заночуем.

— А дальше?

— А дальше — кто знает, — пожал плечами боец. — Я дальше Измайловской никогда не бывал.

— Джунглями примерно столько же идти, — добавил другой сосед. — Я тоже не был, но ребята говорили. А потом — туннель.

— А в туннеле что?

— Вот и увидим, — без энтузиазма откликнулся сосед, зябко потирая руки.

Вот и кончился привал. Неужели двадцать минут уже пролетело?

— Подъем, подъем! — Капитан, казалось, был из железа. — Или в джунглях ночевать собрались, покойнички?

Желающих не нашлось, и отряд, построившись в боевой порядок, снова углубился в бескрайние заросли.

«Два-три, три-четыре. Мы одни в пустой квартире. Семью восемь. Трижды пять». Игорь бубнил считалку вслух, с каждым взмахом и с каждым ударом мачете (хррруп!) тупея, превращаясь в машину. «Я иду тебя искать». «Два-три..» Считалка задавала ритм, заполняла гулкую пустоту в голове. «Три-четыре». Он махал и махал тяжеленным тесаком, отпихивал с дороги поваленные растения и снова рубил.

Вот еще один толстенный ярко-зеленый ствол, почему-то тянущийся поперек дороги наискось. Сталь возьмет его ничуть не хуже другого…

— Очумел? — Чья-то рука перехватила занесенное для удара мачете и вырвала его из скользкой от сока ладони. — Жить надоело?

— А что такое? — От усталости старшина плохо соображал, уставившись сквозь мутные от брызг сока стекла противогаза на сержанта. — Отдай тесак.

— Его что, не проинструктировали? — обратился здоровяк к капитану.

— В чем дело, Мелешко? — протолкался вперед Федотов.

— Да вот, чудик этот чуть борщевик не рубанул!

— Понятно, — буркнул командир. — Но не рубанул ведь? Вперед.

Низко пригибаясь, бойцы по очереди протиснулись под наклонным стволом, стараясь не прикоснуться к гладкой зеленой коре.

— А что за дела? — спросил Игорь сержанта, по-прежнему сжимающего в руке его тесак.

— А то, что тут же тебя бы мы и закопали, — в сердцах бросил тот. — Смотри!

Выбрав тоненькую — с руку толщиной — потомку, отходящую от могучего стебля, он осторожно сделал надрез и тут же отскочил в сторону от брызнувшей струйки сока.

Мутная зеленая жидкость капнула на рельс, покрытый шершавой коростой ржавчины. Окислившийся металл задымился, вскипел грязно-бурой пеной…

— Видал? — Сержант куском срубленной ветки счистил пену с рельса, и Князев с изумлением увидел глубокую язву, зияющую в металле: за считанные секунды сок проел его на несколько миллиметров. — Костюмы паши — в щи за пару секунд. Попадет на кожу — хана тебе.

— Что это за дрянь такая? — со страхом посмотрел Игорь на дерево-убийцу.

— Да, была такая травка раньше, — охотно пояснил сержант. — Ещедо. Раньше с ней хоть как-то еще боролись, да она и поменьше была. А потом как некому бороться стало, тут-то она и развернулась по полной…

— Что, и раньше ядовитой была?

— Еще какой! Батя рассказывал мой: на кожу брызнет — ожог сразу, как от кипятка. Я, говорит, когда маленький был, обжигался, — сообщил мужик. — Только не помню я — малой совсем был…

— И что?

— Что-что? Живой, как видишь. По тогда, брат, времена другие были. Л ожегся бы сейчас — кранты тебе. Ладно. Двинули, а то отстали совсем.

Сержант закинул пулемет на плечо и зашагал дальше, а Князев еще оглядывался пару раз на ядовитое дерево, стараясь запомнить его получше. Хищники, как выясняется, не все с когтями и зубами… На одном из огромных листьев растения — метра три в поперечнике — покоились кости какого-то некрупного существа.

* * *

Игорь честно пытался заснуть, по сои все никак не шел.

Когда вечером, наконец, выбрели к Измайловской, он мечтал только об одном. Лечь и закрыть глаза. И проспать бы без сновидений двое суток подряд.

А вот поди ж ты — битый час ворочается с боку на бок, а сна ни в одном глазу. В темноте где-то рядом посапывают товарищи, кто-то тихо стонет во сне. Наверное, кошмары мучают. А он, как дурак, лежит и не может заснуть, хотя позади — изматывающий день, а впереди — еще один и надо поспать хотя бы чуть-чуть, чтобы не клевать завтра носом.

Антон, Антоха… Где же ты? Какого черта ты делал в том туннеле, кому встал поперек пути, кому понадобился? Что с тобой сейчас? Пусть только с ним все будет хорошо, попросил Игорь у кого-то невидимого, всемогущего. Пусть только с моим братом все будет хорошо.

«Я иду тебя искать».

Невозможно уснуть.

Князев осторожно, чтобы не разбудить остальных, подобрал ноги и сел.

Измайловская. Он впервые оказался на новой станции. Впервые, сколько себя помнил. Не привычную с детства Первомайскую, не Щелковскую, которая стала для него вторым домом. Из-май-лов-ска-я. Даже звучит как-то странно.

Новая земля.

Как остров в океане, до которого добирались храбрые мореплаватели в прочитанных когда-то книгах. И, возможно, завтра они покинут это место навсегда, чтобы никогда не возвратиться.

Она необитаема, и была необитаема, видимо, всегда — трудно предположить, что кто-то мог укрыться в ней от Катастрофы.

Мертвая земля. Романтично!

Ну, по крайней мере, казалось романтичным. Что из этой экспедиции отряд может не вернуться, что он сам может умереть — об этом Игорь не думал. Конечно, будут опасности — куда же без опасностей! Но это и здорово — будет потом о чем дома рассказать. Когда они вернутся.

Глаза уже привыкли к тусклому свету, пробивающемуся снаружи сквозь мутное стекло. Удивительно, как оно вообще уцелело за столько лет — умели, видно, строить в давние времена. Чудовищно грязные, местами затянутые снаружи кружевом вьющихся растений, кое-где треснувшие, стекла, тем не менее, находились на своих местах, даруя находящимся внутри иллюзию защиты.

В дальнем углу павильона, у открытой его части тлел красный огонек: сон товарищей, сменяясь каждые два часа, охраняли трое часовых. Пойти, может, попросить у мужиков затянуться самокруткой?

Он подобрался вплотную к стеклу и сел, привалившись спиной к тумбе, возле относительно чистого участка. За ним в туманной дымке виднелись расплывчатые контуры деревьев.

Ночные джунгли жили своей жизнью… Иногда, заставляя ветви качнуться, проносилась стремительная тень. Иногда где-то в глубине зарослей медленно разгоралось тусклое зеленоватое зарево, на фоне которого причудливые, перекрученные радиацией деревья казались костлявыми великанами с растопыренными руками. По крыше павильона вдруг проносился кто-то мелкий, отчаянно стуча коготками. Похоже, даже не четвероногий.

А звуки!

Ночной лес был полон невообразимыми звучаниями. Где-то далеко слышался глухой утробный рык, чуть ближе — истошное завывание на два голоса, то уходящее в ультразвук, то понижающееся до баса… Кто-то визжал в смертельной агонии почти по-человечески. И все это — на фоне неумолкающего стрекотания и пиликания каких-то насекомых, монотонного и почти незаметного для уха, как тиканье часов.

Дьявол!!

Игорь отшатнулся; внутренности скрутило от страха.

Прямо перед ним в мутном стекле возник абрис рогатой головы, покачивающейся на толстой шее.

«Что за черт?» — обмер он, судорожно сдвигая предохранитель автомата.

А голова поднималась все выше и выше, шея все не кончалась и не кончалась… К тому же, в привычную какофонию леса вплелся новый шум: частое мерное постукивание, напоминающее шум какого-то прибора.

Приблизив лицо к самому стеклу, Игорь понял, в чем дело: бесконечной «шеей» оказалось туловище гигантской сороконожки толщиной не меньше ноги взрослого человека. Нет. не сороконожки. Странный шум производили тысячи крошечных бледных конечностей, усеивающих членистое брюхо существа, постукивающих но стеклу коготками-присосками. Вот это махина!

Он видел уже подобных тварей в туннелях, но тс, подземные, ни в какое сравнение по величине не шли с этой королевой насекомых. Интересно, можно ли считать насекомым такое огромное чудовище?

Чтобы разглядеть ночную гостью получше, Игорь вынул из-за пазухи фонарик — упрятанную в жесткий футляр пробирку с фосфоресцирующим содержимым — и осторожно вытянул на треть, озарив зеленоватым сиянием антрацитово-черное, блестящее брюхо существа. Сороконожка дернулась, словно свет обжег ее или на ее брюхе имелись глаза, и лапки застучали чаще. Чтобы подразнить ее, парень поднес фонарик к самому стеклу, приведя тварь в настоящую панику.

«Так тебе и надо, — подумал он, чувствуя, как отлегло. — Посмотрим еще, кто кого тут сильнее напугает».

Многоножка все ползла и ползла мимо. На свет из джунглей прилетали и принимались биться о стекло мошки, жучки, ночные бабочки и прочая крылатая живность. А эта дрянь с лапками, струящаяся по стеклу снаружи, казалась бесконечной. Сколько в ней метров, интересно?

«Чем не кино? — довольно думал старшина, устраиваясь поудобнее и вытягивая светящуюся трубочку из чехла побольше. — Даже уютно, в общем».

Но «кинолента» оборвалась быстро.

Внезапно мошкара порскнула в стороны, сороконожка дернулась и пропала из поля зрения, а стеклянную стену потряс удар, отдавшийся дребезжанием по всему зданию.

Едрррить!

А сквозь мутное стекло на Игоря уже смотрели чьи-то огромные, светящиеся в тусклом свете «фонаря» глаза с узкими вертикальными зрачками. Широко расставленные, немигающие… Медленно, как во сне, он поднял автомат…

Какая-то сила вырвала пробирку из рук.

— Ты охренел совсем, Князев? — прошипел ему на ухо капитан, волоком оттаскивая за плечо от стекла по грязному иолу. — Со всех джунглей решил к нам хищников приманить?

— Да я…

— Что «я»?! Не спится тебе? А ну пошел на пост! Сменишь Назарова. Живо. Не спать, не курить, огня не зажигать. Понял?

— Так точно…

— Вернёмся — получишь три наряда вне очереди. Лично прослежу!

* * *

Утро было хмурым. Позвякивая амуницией, матерясь вполголоса, раздирая рты в немилосердной зевоте, бойцы, не выспавшиеся на своих жестких «постелях», копошились, стараясь прийти в себя. Хуже всех, наверное, было Князеву: часа за два до подъема Федотов заменил его на посту другим бойцом, сжалившись над проштрафившимся новичком, и тот сразу провалился в сон, но что такое два часа после бесконечного и тяжелого дня?

И видения были тревожными: какая-то комната, какой-то плачущий ребенок, огромные грубые солдаты, переворачивающие все вверх дном… Почему-то во сне Игорю было очень страшно. Очень.

Не выспался он вообще.

— Ничего, — смеялся над ним сержант Байкальцев, с которым Князев сдружился вчера. — Оклемаешься. Ночью спать надо, а не красотами любоваться. Зато сейчас тебе Цербер прохлаждаться не даст.

Цербером бойцы звали своего командира — за редкие душевные качества.

— Выдвигаемся через пятнадцать минут, — объявил капитан бойцам. — Порядок движения прежний. Бдительность удвоить — мы вступаем на чужую территорию. Оружие применять без команды, сразу на поражение. Все движущееся считать целью.

Вводная заняла как раз те самые пятнадцать минут.

— Хоть бы чайку вскипятить, — ворчал Байкальцев, придирчиво выбирая себе из груды мачете, словно они сильно отличались друг от друга — заточенные тяжеленные железяки, уже тронутые свежей ржавчиной и кое-где поеденные ядовитыми соками. — На одном сухпае далеко не утопаешь…

— Разговорчики! — Федотов слышал все. — Чаи будем дома гонять. Когда вернемся.

Да и не из чего было развести огонь: вряд ли загорелась бы сочная растительность, окружающая павильон, а сухостоя, годного на дрова, тут, похоже, не было вообще.

Позевывая, тройки поочередно выбирались наружу и одна за другой пропадали в сыром, плотном, как вата, тумане, пахнущем цветами и падалью. Откуда-то спереди уже доносился сочный хруст и треск — начиналась вырубка новой просеки.

Наконец под крышей остались лишь трое: Игорь, Байкальцев и еще один боец — ровесник Князева, может быть, даже моложе — тощий прыщавый паренек, весь какой-то белобрысый, бесцветный, будто худосочный подземный гриб.

— Выдвигаемся, — сказал Байкальцев.

Он привычно перехватил пулемет поудобнее и шагнул наружу.

Что такое?!

Игорь не успел понять, что произошло: что-то белесое и бесформенное, будто сгусток тумана, сшибло сержанта с ног и, не останавливаясь, увлекло под насыпь, в зеленоватую мглу зарослей. Все это произошло мгновенно и бесшумно, лишь хрустнули внизу сочные стебли да пару раз негромко стукнул о щебень пулемет, который боец так и не выпустил из рук. Старшина оглянулся, но напарник его, зажмурившись, прижался спиной к стене и беззвучно шевелил бледными губами, словно молился. Автомат ходуном ходил у него в руках. Игорь понял, что с этой стороны помощи ему не дождаться.

Не говоря ни слова, он выскочил наружу и с одной мыслью – не переломать ног – ринулся вниз, очертя голову. Где-то позади запоздало рванула воздух короткая очередь: видимо прыщавый все-таки пришел в себя и подал сигнал ушедшим вперед. Хоть это хорошо!

Приземлился он неудачно – ткнул стволом в землю и пребольно ушиб обо что-то лодыжку. Но, вскочив на ноги понял – все цело. Болело хотя и сильно, но не смертельно.

«Вперед! Вперед! – командовал он самому себе, продираясь вперед, в ту сторону, откуда слышался удаляющийся хруст. – Не отставай!..»

Двигаться было трудно – слишком густыми тут были заросли, слишком упругой гигантская трава-тростник и чересчур рыхлой – почва под ногами. Порой ему казалось, что он стоит на месте, бессильно перебирая ногами, как бывает во сне. Но треск впереди слышался все отчетливее. Неведомое существо, утащившее Байкальцева, похоже, сбавляло темп. Потому ли, что устало? Или собиралось остановиться, чтобы заглотить добычу?

Игорь удвоил усилия, но запнулся обо что-то тяжелое и едва не полетел на землю. Пулемет. Пулемет Байкальцева! Тяжеленная железная коряга, вдавленная в землю.

Он вылетел на полянку внезапно. Вернее, это была не полянка, а какой-то бугор, холмик, на котором почему-то не росла трава – только густой, плотный, но невысокий мох. Под ногами громыхнуло, загудело, словно он прыгнул на пустую бочку, но удивляться было некогда: сквозь высокую траву, густо растущую из глубокой, но не очень широкой канавы, отделяющей его «пятачок» от такого же соседнего, старшина увидел их...

Белесая, даже какая-то зеленоватая, как окутывающий все вокруг туман, тварь склонилась над лежащим человеком в камуфляжном комбинезоне и казалась нематериальной, будто клуб этого самого тумана.

Умел бы Князев заговаривать духов, мог бы попытаться. Но сейчас у него было в руках единственное оружие – старый исцарапанный автомат. Возьмет ли отлитая первомайцами пуля призрака? Или это зверь из плоти и крови? Нет времени думать, и нет другого способа выяснить, кроме...

Игорь вскинул автомат.

И застыл. Ствол весь забит землей – при падении наверняка зачерпнул. Первый же выстрел разорвет его, раскурочит непоправимо, да еще и руки Игорю оторвет. Нет, нельзя рисковать.

Ладонь нащупала рукоять шпаги. Князев сделал шаг вперед, и удивительное создание выступило из облепившего его тумана. Оно было огромно. Пушистая грязно-белая шерсть, покрывающая тело хищника, превращала его в необъятный и бесформенный комок, будто в опустившееся на землю небольшое облако. Но оно было материальным, оно было живым: на Игоря пристально, с ненавистью глядела пара ярко-оранжевых глаз. Длинный хвост яростно мел хвост мох и палые листья.

Морда была перемазана красным.

«На кота похож, – отрешенно подумал Князев, крепче сжимая оружие. – Но здоровенный какой...»

Он сделал шаг вперед и выставил вперед «шпагу».

«Кот» обнажил желтые десятисантиметровые клыки и утробно заворчал. «Сразу по морде, с оттягом, чтобы прорезать до кости, – мелькнули в голове напутствия «мастера меча», когда-то обучавшего их, мальчишек, фехтованию. – А потом, без замаха – в горло...»

И вдруг зверь отступил. По-прежнему ворча, он пятился назад, пока задняя лапа, металлически скрежетнув когтями, не провалилась в «канаву» между кочками. Тогда он гибко, по-кошачьи, извернулся и канул в заросли, на прощанье огласив лес разочарованным воплем.

И только теперь Князев почувствовал, что у него трясутся руки и ноги. Байкальцев лежал ничком. Крови не было заметно, но Игорь по своему опыту знал, что кровь хорошо видна лишь на белом или на человеческом теле. Он опустился на колени рядом с сержантом, стащил с руки перчатку и попытался нащупать пульс у него на шее.

Пальцы угодили во что-то густое и липкое...

– Живы?

Их окружили знакомые фигуры с оружием наизготовку.

– Жив? Мертв?

– Я не знаю... – беспомощно пробормотал Игорь, и его тут же оттерли в сторону.

Сержант Байкальцев родился в рубашке. Клыки чудовища не смогли переломить бычью шею здоровяка, но серьезно повредили кровеносные сосуды, и теперь жизнь утекала из мускулистого тела по капле. Не помогали ни бинты, ни тампоны, которыми санинструктор отряда, сержант Гаев, пытался зажать зияющие раны.

– В госпиталь его надо, – озабоченно заявил медик.

– А что? – вставил слово самый старший в отряде, которого все звали Митричем – не то по отчеству, не то по фамилии. – Просека прямая, если не заросла еще, за час доберемся. А если бегом...

Капитан Федотов молчал.

– Отставить, – отрезал он через минуту. – Соорудите носилки, возвращаемся на станцию.

– Я же говорю...

– На Измайловскую.

Митрич выругался глухо и неразборчиво, резко повернулся на месте и исчез в зарослях.

А бойцы уже действовали. Двое срубили своими мачете прямые молодые деревца и быстро очищали их от веток и листьев. А один опустился на колено, сдвинул на лоб маску противогаза, вынул из ножен штык-нож, всадил его в землю и с усилием провел прямую борозду. Почва скрежетала, как лист металла.

– Помоги, – повернул он к Игорю красное от натуги лицо, вцепившись обеими руками в край разреза.

Князев присоединился к нему, и вдвоем они отвалили кусок дерна на верхушке холмика в сторону. Из прямоугольного отверстия пахнуло могилой, шустро стреканули во все стороны жуки и многоножки...

– Что за ерунда?..

И тут все встало на свои места: они стояли на крыше автомобиля, заваленного невообразимым мусором, заросшего растениями. Автомобиля, превратившегося за четверть века в кочку среди сотен таких же...

Будто пелена упала с его глаз. Он оглянулся вокруг и видел уже не кочковатую поляну в девственном лесу, исчерченную канавами, а заброшенную автостоянку, каких немало попадалось ему в прошлые вылазки на поверхность. Но там остовы машин – без колес, стекол и с распахнутыми дверями – ржавели одиноко на мертвом ветру. А здесь, в Измайловских джунглях, их обволокла и переварила новая дикая жизнь, буйная новообразовывающаяся природа.

– Чего – уснул?

Общими усилиями они оторвали насквозь проржавевшую крышу какого-то «Фольксвагена» или «Форда», а может быть и «Жигулей», положили ее на приготовленные жерди, а потом, со всеми предосторожностями водрузили на раненого на импровизированные носилки.

– Вперед, вперед!

Несколько бойцов уже прорубали новую просеку к станции. Это было несложно – всего десяток метров сквозь заросли тростника. Четверо несли Байкальцева, а остальные держали на прицеле неподвижные джунгли: кто знает, сколько собратьев хищника, искалечившего их товарища, рыскало вокруг. Игорь хотел помочь носильщикам, но его угрюмо оттерли в сторону: все смотрели на него враждебно, будто он был виноват в беде, стрясшейся с сержантом.

На станции медик осмотрел раненого более основательно. Тот все еще был без сознания, дышал тяжело, редко и неровно, но толстый бинт, обмотавший шею, перестал подтекать кровью. Хотя, может быть, дело все в том, что кровь уже была на исходе...

– Возвращаемся, капитан! – Митрич снова попытался уговорить Федотова, но тот оставался непреклонным. – Не выживет он тут!

– Ты, ты и ты! – ткнул он пальцем в нескольких бойцов. – Остаетесь тут с Байкальцевым и дожидаетесь нас.

– Как был ментом, так им и остался! – махнул в сердцах рукой старый вояка и отошел в сторону.

Санинструктор вколол Байкальцеву что-то из шприц-тюбика прямо сквозь химкостюм, и дыхание раненого постепенно успокоилось.

– Крепок чертяка! – заявил медик, поднимаясь на ноги. – Нас еще переживет. Если повезет, конечно.

Два бойца уже навьючивали на спины массивные ранцы с гофрированными шлангами.

– У нас были огнеметы? – спросил Игорь Федотова. – Зачем же мы тогда?..

– Задаете много вопросов, – процедил капитан. – Займите свое место.

А первая огненная струя уже ударила со свистом в зеленую стену, зажигая даже то, что по определению не могло гореть...

– Князев... – услышал Игорь хриплый, почти неузнаваемый голос Байкальцева.

Тот пришел в себя, но шедший сзади боец грубо, тычком в спину вытолкнул его на улицу.

Отряд двигался по дымящемуся коридору, топча тлеющую под ногами растительность быстро, чуть ли не бегом. Редкие деревца, упрямо торчащие обугленными палками на пути, падали под ударами мачете почти не задерживая движения. Пришлось остановиться только в одном месте, где дорогу преградили заросли жесткого, напоминающего колючую проволоку кустарника, начисто лишившегося листвы, но продолжающего сопротивляться даже стальным лезвиям. Чтобы справиться с преградой, пришлось задержаться на полчаса.

И очень скоро они опять оказались на открытом месте. Справа открывалась обширная низина, поросшая высокой травой, а за ней снова виднелись остовы высотных домов. А впереди, где насыпь немного заворачивала в сторону, среди кустарника зиял бездонный черный провал – устье туннеля.

– Пришли, – буркнул капитан. – Митрич, принимай командование. Займите оборону и ждите нашего возвращения.

– Так точно, – буркнул тот, отворачиваясь.

– Семенов, Князев – со мной.

И, не оборачиваясь, зашагал вперед – прямо к жерлу туннеля.

– А почему мы всего втроем? – Игорь догнал Федотова, а третий продолжал сопеть позади, тяжело бухая сапогами.

– Достаточно троих, – улыбнулся неизвестно чему капитан, оборачиваясь к нему. – Произведем разведку, возьмем языка... Ты что, старшина: первый день служишь?

Нет, не походило окружающее на обжитую территорию.

Игорь предполагал, что они подкрадутся в темноте, скрытно, с боем возьмут перекрывающие вход в метро баррикады или, возможно, воспользуются каким-либо боковым ходом, но чтобы вот так – через парадный подъезд, напролом, не скрываясь... И куда вообще делись укрепления? Неужели здешние обитатели такие беспечные? Не может этого быть...

Задумавшись, Князев чуть было не налетел на остановившегося капитана.

– И что, не страшно было – на зверя с этой железякой? – презрительно кивнул тот на самодельную шпагу, по-прежнему висящую на боку у Игоря, вояка.

– Да нет, – пожал Игорь плечами, стеснительно улыбаясь. – Этой железякой многое можно сделать.

– Слыхали, слыхали, как ты Батю оборонил, – ухмыльнулся капитан.

– Да я-то, в общем, ничего... – Игорь смутился, не зная, как реагировать; его покоробил издевательский тон Федотова. – И вообще, клинок понадежнее автомата. Опять же патроны не всегда есть, где взять... Автомат подвести может...

– Может, конечно, – растянул губы в пренебрежительной улыбке капитан, оглядывая князевский автомат. – Особенно у такого... мушкетера.

Игорь с запоздалым раскаянием понял, что так и не почистил оружие и потащил автомат с плеча: из ствола торчала трава.

– Ладно, – капитан отобрал у парня АК и сунул ему в руку свой «Бизон» . – Доводилось пользоваться?

– Разберусь, – уязвленный боец повесил пистолет-пулемет на плечо.

– Все равно ты первым пойдешь, – словно извиняясь, добавил командир. – А калаш для этих мест длинноват. Сложно с ним будет пробраться. Ну, давай. Иди вперед, мы за тобой. Увидишь кого – стреляй, не задумываясь... Или – железкой своей. Фонарик... На, держи, – протянул он на ладони отобранную ночью пробирку. – Там темно как... Ну, ты понимаешь.

Не говоря ни слова, Игорь взял светильник и повернулся. Четко, как на плацу. И первым нырнул в черноту туннеля. Происходящее нравилось ему все меньше и меньше.

«А если сейчас тебе в затылок выстрелят?» – язвительно спросил внутренний голос – не свой, но очень похожий на Антохин.

«С чего бы?» – огрызнулся мысленно Игорь и пошел вперед.

Старшина запретил себе оборачиваться, но на душе скребли кошки, и он с облегчением перевел дух, услышав шаги за спиной. Капитан и боец все-таки шли за ним, пусть и на большом расстоянии.

«Странная какая-то операция, – не унимался невидимый Антон. – Перед туннелем, между прочим, трава стояла нетронутой. Они что, похитители эти, по воздуху вылетали? Или они, думаешь, вообще бестелесные?»

«Ничего я не думаю...»

Он миновал какие-то бревна, преграждающие проход – все это напоминало рухнувшую кровлю и в некоторых местах приходилось протискиваться с большим трудом. Каждый шаг поднимал облако пыли.

«Да тут ведь никто не ходил давным-давно!»

В зеленоватом дрожащем свете пробирки он отлично видел, что пыльный пол под ногами чист – ни одного следа. Даже там, где пройти, не оставив следов, было просто невозможно. Нет, отсюда те, кто схватил его брата, выйти никак не мог. Что бы ни говорили ему о загадочных обитателях Измайловской – кажется, все было ошибкой...

– Товарищ капи... – начал он, оборачиваясь.

Но договорить не успел...

* * *

Игорь пришел в себя в абсолютной темноте. Мысли текли медленно, как стылая соляра, и ему потребовалось время, чтобы понять кто он, и где он. Его завалило.

Обычное для жителя метро дело: за много лет без ремонта туннели износились, просадка грунта – после обильного дождя, например, – случалось, оборачивалась настоящей катастрофой.

Он не в состоянии был пошевелить ногами и одной рукой, но грудь была свободна, и он мог дышать. Спасибо и на этом. В спину под лопаткой упиралось что-то твердое, колено ныло.

«Меня откопают, – говорил себе он. – Надо крикнуть, чтобы они знали, что я жив, что надо меня искать. Туннель пустой, прятаться не от кого...»

- Я тут! Я живой! Я живой!

Прислушался: даже эха нет, все осыпавшийся грунт впитал.

«Мы ошиблись. Не тот туннель. Но Федотов, наверное, уже привел остальных, и теперь с той стороны разбирают завал...»

Князев прислушался, и ему даже показалось, что сквозь завал он слышит голоса.

Или это с ним подсознание шутит? Нет, тихо. Как в могиле.

Игорь затих и смотрел в темноту, прикидывая, сколько он сможет вот так пролежать. Хуже всего было то, что он не знал, как давно его завалило. Это могли быть минуты, а могли и часы. И если в первом случае все было не так страшно, то во втором...

Думать об этом не хотелось, и Игорь вновь попытался двигать ногами. Порой ему казалось, что это ему удается, а порой – что и это обман чувств.

Внезапно левую, придавленную руку пронзила острая боль. Князев схватился за саднящее место свободной правой и с отвращением почувствовал что-то живое и подвижное. Крошечные лапки пробарабанили по груди и противогазу на лице. Укусили!

Крысы...

«Так меня живьем сожрут! – Игорь вспомнил, что придавленных завалами людей частенько находили полуобглоданными. – Нет, нельзя ждать. Надо как-то выкручиваться...»

Он дернулся, забился сильнее и – о чудо! – ощутил, что левую ногу уже можно согнуть в колене! Уцелел ли фонарик? Старшина давно чувствовал под лопаткой врезающийся в тело предмет. Может быть это он?

Вывернув до боли в суставах руку, Игорь умудрился выковырнуть помеху и с радостью увидел, как тьма вокруг отступила перед призрачным зеленым свечением.

Ему повезло, что в момент падения пробирка сама собой вдвинулась в футляр и теперь выступала наружу лишь чуть-чуть. Много, видно, было разбито подобных ей, пока не родилась такая простая и надежная конструкция, способная уцелеть при падении – жесткая трубка и резиновая нашлепка на выдвижном конце. Хвала изобретателям, которые продолжают творить даже после Конца Света! Не будь их – жизнь замерла бы... А его, Игорева, жизнь, и вовсе бы оборвалась.

Даже при тусклом свечении действующего на пять процентов «фонарика», он увидел то, что ему было нужно. Его придавливала лишь одна балка. Бетонная, кажущаяся неподъемной, но всего лишь одна! И поэтому можно попытаться выбраться самостоятельно, без посторонней помощи. Что еще ему остается? Сгнить.

Вновь и вновь он напрягал все мышцы – до красных кругов перед глазами, пытаясь расшатать, сдвинуть с места чудовищную тяжесть. Сжав зубы, сдирая кожу прямо через химзу, Игорь высвободил из каменного капкана руку... Есть! И вдруг балка пошла вниз, на него. Думал – все, конец. Дернулся из последних сил – иначе сейчас разотрет его в кровавую кашу... Но она остановилась, упершись во что-то твердое. Заорав от напряжения и боли, Игорь вырвался на свободу.

- Ненавижу! – Князев от души пнул балку. – Ненавижу, паскуда!

Бетон все стерпит.

Адреналин, кипящей волной пробежавший по телу, уходил, оставляя опустошенность и смертельную усталость. Похмелье после этой маленькой победы: он спасся, выбрался, хорошо, но что дальше? Между ним и остальными бойцами – завал, за спиной – враждебная станция. И он, Игорь – один на один с неведомыми врагами.

Можно было, конечно, отсидеться здесь – в относительно безопасном закутке, прикрытом с тыла завалом и ждать, пока с той стороны пробьются ему на помощь. Но только вот пробьются ли?

Странным человеком был капитан, который вел их в этот поход. Даже жизнью своего собственного, проверенного бойца был готов пожертвовать – оставил Байкальцева на Измайловской – возможно, подыхать оставил, хотя можно было вернуться назад, на базу, ведь за потерянную жизнь с него Батя спросит! Да и не только Батя, у Байкальцева и родня есть...

И если с такой легкостью капитан мог бросить на Измайловской – затерянной в джунглях сторожке – истекающего кровью товарища, то с какой стати он будет бороться за жизнь Князева – чужака, безусого мушкетера, салаги?

Пойти в туннель было ошибкой. Но почему Игоря отправили туда первым, почему остальные держались на расстоянии? Ошибка ли? Или...

Нет, дожидаться, пока проберутся к нему из-за завала нельзя. Только на себя можно рассчитывать.

Может быть, таинственных похитителей брата ему стоит бояться меньше, чем своих, первомайских? В конце концов, здешние жители были беспечны: не додумались даже хиленькой баррикады соорудить, чтобы перекрыть вход на свою территорию, в туннели.

Ну, хорошо, допустим, людей тут не опасаются – считают метро за Измайловской таким же мертвым, как считало большинство первомайцев Партизанскую и остальные станции. Но не могут же здесь мириться и с шастающими по джунглям мутантами?

Князев вспомнил мохнатое чудище, будто крысенка за загривок утащившее могучего Байкальцева в заросли, и у него мороз пробежал по коже. А ведь это был далеко не самый крупный зверь, и уж точно не самый ужасный. Случалось, «горожане» поопытней рассказывали о таких страшилищах, что волосы на голове дыбом вставали от одних их историй. Да и исследователи туннелей-лабиринтов вроде Антона могли удивить такой байкой о подземных чудовищах, после которой со станции и выходить было жутко.

Воспоминание об Антохе встряхнуло Игоря окончательно.

Как говаривал майор Балагур, на которого молодняк молиться был готов, солдат спецназа – боевая единица в себе. Он сам себе целое подразделение – и разведка, и штурмгруппа, и огневая поддержка. Правильно? Правильно.

Не важно, с каким противником он должен столкнуться, неважно, насколько многочисленным окажется враг. По сноровке и умениям, по отваге и ярости боец спецназа должен превзойти десяток неприятельских солдат.

Первомайским спецназовцем так просто не сделаться. Это звание почетное, его надо заслужить. Первомайский спецназ с честью выходил из таких передряг, что то положение, в котором сейчас оказался Игорь, можно смело считать обычной увольнительной. Глотки зубами рвал, грудью на пули, руками чудовищ душил. Первомайский спецназ – легенда!

Чем же хуже остальных старшина Игорь Князев? Может, и он станет легендой, и о нем потом будут рассказывать слушающим, разинув рты, сопливым пацанам, героические сказания?

Пути назад нет.

А, значит, надо идти в метро. В неизвестность. На приступ.

Осмотреть только арсенал, проверить боеготовность оружия, и... Игорь подобрал с земли «Бизон», заглянул в ствол, проверил магазин...

Что за чертовщина?!

Немыслимое, невозможное дело, но автомат, который сунул ему в руки капитан Федотов перед самым обвалом, оказался не заряжен!

Игорь бессильно опустился на балку и, отчаянно матерясь, тупо разглядывал пустой цилиндрический магазин к «Бизону». В сотый, наверное, раз передергивал затвор... Пусто. Быть того не может, но пусто.

А его собственные патроны в четырех запасных рожках к АК-74, к этому чуду техники не подходили никак.

Что бы это ни значило, поделать тут ничего было нельзя. Что у него остается, кроме никчемных патронов от калаша? Две гранаты, упрятанные в сумкианы на поясе, да мушкетерская «шпага». Негусто. Но ничего, если только противник подпустит Игоря поближе, «шпаги» ему хватит с лихвой. Если только подпустит...

Князев оглянулся на завал, до минимума снизил светимость «фонарика» и осторожно, прижимаясь к стене, тронулся вперед.

* * *

Игорь открыл глаза и долго лежал, бездумно глядя в темноту.

Не пригодились ни автомат без патронов, ни шпага, ни кулаки. И уж тем более гранаты, применять которые в подземелье, где старые стены и перекрытия держались на честном слове, было бы равнозначно самоубийству.

Здесь, в этом огромном склепе, оружие ему не пригодилось.

Потому что живых тут не оказалось.

Игорь вспоминал, как он, крадучись, двигался по туннелю, локтем придерживаясь за стену, чтобы хоть как-то ориентироваться в кромешной тьме. Фонарик он выключил – задвинул в пенал до отказа – почти сразу, потому что сообразил: пятнышко света в темном пространстве – самая лучшая мишень, которую только мог бы пожелать себе стрелок, обороняющий подступы к следующей станции. Но зря выключал – ни стрелка, ни кого иного он не встретил на своем не столь уж и длинном пути.

Когда локоть провалился в пустоту, он решил, что это одна из то и дело попадавшихся по пути ниш, которые раньше строили для путевых рабочих, чтобы тем было где укрыться от проходящих составов. Или, может, ответвление туннеля. Но очень скоро Игорь понял, что добрался до цели и пустота под локтем – чуть ли не бесконечна.

Станция Партизанская была мертва. Мертва абсолютно. Во всем огромном помещении не было ни следа какой-либо жизни. Ни людей, ни мутантов, ни крыс.

И это обстоятельство было особенно странным.

Исследуя окрестности Первомайской, Игорю приходилось забредать в разные места. Но нигде ему не случалось сталкиваться с такой совершенной пустотой. Зараженная радиацией природа, сошедшая с ума, пухнущая нехорошей, зловещей жизнью как раковая опухоль, не терпела пустоты, немедленно заполняя ее своими жуткими созданиями.

Стоило хотя бы на время перестать пользоваться помещением – будь то неудобно расположенный туннель под землей или одна из сотен тысяч брошенных жилых ячеек в многоэтажках на поверхности – как тут же находились легионы квартирантов, готовых до конца грызться за жизненное пространство.

А тут...

Игорь долго бродил по огромному гулкому залу, разглядывая мраморные барельефы на стенах, и представлял, как в былые времена здесь толпились люди, звучали голоса, смех, с шумом подкатывали поезда...

Антошка говорил, что им приходилось каждый день из тихого Северо-Восточного округа ездить почти через весь город: ему, старшему – в школу, маленькому Игорьку с бабушкой – в ясли. Что-то было связано с отцовской работой. И вот он всегда со смехом вспоминал, что Игорь беспрекословно вставал в шесть утра, чтобы только полюбоваться на поезда.

Игорь не помнил, почему он так любил эти шумные составы, но многие ли причины и поводы, кажущиеся нам важными, мы помним через столько лет? А поезд... Поезд тут тоже был.

Длинный состав навеки замер посреди зала, на центральном пути. Краска сияла, все до единого окна были целы, словно он только вчера вышел из депо. Двери его были гостеприимно распахнуты и будто приглашали войти.

Это был чудесный поезд.

Вместо половины окон в его вагонах были картины. Ряды сидений шли только по одной стороне, чтобы пассажиры могли насладиться живописью.

Этот состав пришел из прошлого, из безмятежного, безоблачного прошлого. Пришел и встал на мертвой пустой станции, открыл свои двери, тщетно зазывая внутрь пассажиров. А тут не было никого. И он остался здесь навсегда. Отправление со станции Партизанская было отложено на вечность.

Но поезд дождался своего пассажира. Своего посетителя.

В первый раз вступив в поезд настороженно, держа свою «шпагу» наготове, Игорь обмер. Убрал неуместное оружие и робко двинулся по торжественным пустым вагонам, диковато озираясь по сторонам.

Потом он еще долго просиживал перед полотнами то в одном, то в другом вагоне. Изучал пейзажи и натюрморты, портреты и батальные сцены, представляя себе, что вагон снова мчится по рельсам, а слева и справа от него сидят живые люди. Живые, да, только очень молчаливые, из деликатности старающиеся не мешать молодому гостю приобщаться к искусству...

Особенно ему нравился пейзаж, изображающий весенний вечер на окраине старинной деревеньки – покосившиеся избы, теплящиеся в окнах огоньки, устало бредущий по раскисшей дороге странник. Фамилия автора на табличке, прикрепленной под картиной, ему ничего не говорила, но он готов был часами смотреть на кусочек прежней жизни, застывший навсегда на стене поезда-памятника.

А потом ему наскучили картины. Он к ним привык.

Теперь он больше спал: лежа, в забытьи, было легче перенести голод и смириться с жаждой.

Последнюю крошку сухаря он сжевал, стараясь растянуть наслаждение, много часов назад, а вода во фляге закончилась и того раньше. Если бы он знал, что ожидание помощи продлится так долго, то растянул бы еду и воду на более долгий срок, но кто бы мог подумать, что за столько дней его никто не найдет?

Время здесь, в кромешной тьме, было понятием условным. Своих часов у Игоря никогда не было. Механические у первомайцев ценились чрезвычайно высоко, дороже автомобильных электрогенераторов: за потертый «хронометр» в никелированном корпусе, когда-то стоивший копейки, можно было выменять два химкостюма, относительно новый противогаз с запасными фильтрами, магазин патронов...

Да много что мог их обладатель получить за старенькую «Зарю» или «Чайку»: такой товар отрывали с руками, не торгуясь. А уж если кому-то удавалось снять с высохшего запястья мумии, запертой изнутри в проржавевшем до дыр «джипе», «Ролекс» или другие иностранные «котлы», счастливчик мог считать себя обеспеченным на многие годы вперед. Учитывая редкость подобных вещей (Князев, к примеру, достоверно знал лишь о десятке таких случаев) и не слишком комфортное житье-бытье – до конца жизни.

А вот электронных побрякушек – от пластиковых «ремешков» до солидных золотых «браслетов» – было хоть завались. Да только отсутствовало в них главное – батарейки, заставляющие бегать по вечной своей орбите тонкие стрелки и мигать – циферки. Самое миниатюрное, что могли сконструировать первомайские «Левши» и «Кулибины», с трудом помещалось на ладони.

Но даже без хронометра время для Князева не останавливалось.

Никем не измеренные часы текли своей чередой, складываясь в сутки – старшина уже успел обрасти мягкой неуставной бородкой, а вожделенного шума разбираемых обломков все не было. Первые дни Игорь каждый день по нескольку раз наведывался к завалу и, прижав ухо к обломку бетонной плиты, вслушивался до звона в ушах, надеясь на хотя бы робкий стук снаружи, но единственным звуком, нарушавшим тишину, был стук крови в голове.

Самостоятельно покинуть мертвую станцию Князев-младший не смог бы, даже если бы захотел: все туннели были завалены, причем, в отличие от «его хода», давным-давно, а выходы на поверхность – перекрыты гермозатворами, механизмы которых либо имели какой-то секрет, либо испортились в незапамятные времена – открыть себе дорогу к свободе Игорю так и не удалось.

Как не удалось и прежним обитателям Партизанской.

То тут, то там парень натыкался на их останки. Жители Партизанской лежали поодиночке и группами. Порой, прильнув друг к другу в последнем смертном объятии. За десятки прошедших лет одежда истлела, а все ценное было растащено мародерами. Но предать покойников земле так никто и не удосужился.

Игорь, воспитанный в уважении к смерти, занимал бесконечные часы своего заточения тем, что стаскивал черепа и костяки в дальний, противоположный входному туннель и складывал там у подножия еще более монументального завала. И только ослабев от голода и жажды, прекратил эти запоздалые странные похороны, хотя конца и края им еще не было видно...

Конечная. Поезд дальше не пойдет. Просьба освободить вагоны.

Монотонная работа и близость вечности способствовала размышлениям.

Князев нанизывал и нанизывал на одну нить недавние события, оговорки, кажущиеся незначительными факты.

Картина складывалась неприглядная. Со множеством вопросов, ответы на которые были очевидны, но язык не повернулся бы произнести их вслух. Даже шепотом. Даже мысленно.

Кто были те, нападавшие, если все друг друга на двух станциях знают, и случаи разбоя за всю историю подземных городов можно пересчитать по пальцам двух рук?

Кто похитил его Антошку, если гипотетические обитатели Партизанской могли напасть на живого человека, лишь воскреснув из мертвых?

Почему его, Игоря, люди, которым он привык верить с детства, которых уважал и любил, убеждали в обитаемости этой станции? Отряд Федотова, да и, возможно, не он один, легко добирался до нее и не мог не знать о безлюдье этого гиблого места. Иначе не шли бы они так уверенно, плюя на врагов, якобы здесь окопавшихся. И спутало их планы лишь нападение зверя, никем не предвиденное заранее.

Причина, по которой, казалось, весь мир ополчился на братьев Князевых, оставалась тайной. Но Игоря мучило не столько любопытство, сколько разочарование.

Когда-то в детстве – совсем раннем, давным-давно – по еле живому видику (чтобы он работал, приходилось по очереди крутить педали динамо-машины) Игорю удалось посмотреть иностранный фильм об инопланетянах. Вообще-то это былп комедия – так ему Антон потом объяснял – но на Игорька фильм произвел неизгладимое впечатление. Узнать, что где-то высоко-высоко над его головой, в небе, могут оказаться живые существа, что обитатели Первомайской не одиноки во Вселенной, было для мальчика невероятным, волнующим открытием. Он в это поверил сразу, и хотел бы верить до сих пор, сколько бы Антон его не высмеивал, объясняя, что тот давний фильм был дешевой дурацкой комедией.

И вот теперь, когда Батя и другие вдруг признались, что есть в этом мире и еще люди, кроме жителей двух их смежных станций, Игорь ощутил, как возвращается в свое далекое детство, как невозможное чудо вдруг получает право на существование. Но не прошло и трех дней, как судьба снова со смехом объяснила ему, что перед ним опять ломали комедию.

Вот они, жители Партизанской. Жители всего остального метро. Позвоночник отдельно, череп отдельно.

- Я выберусь, – упрямо говорил Игорь темноте. – Найду Антоху. Разберусь со всем. Я выберусь.

Да только непонятно уже было – вслух Князев это произносит, или это в полудреме-полубреду ему чудится, что он так говорит. Божился выбраться, спасти, отомстить, и сам себе не верил.

А сны тут приходили странные.

Один снился ему раз в тысячный, в деталях повторяясь каждую ночь.

Вот он, по-прежнему облаченный в грязный, заплатанный балахон химзащиты, с автоматом под локтем, бредет против движения людского потока по знакомой ему уже до мелочей станции. Только не этой – темной, как братская могила, а ярко освещенной, сверкающей резным мрамором стен и полированным камнем пола, никелем и бронзой.

Нарядно одетые цветущие люди словно не замечают грязного выходца из преисподней, обтекают его, не задевая, весело улыбаются в скрытое уродливой прорезиненной личиной противогаза лицо, что-то со смехом говорят друг другу... Он для них сильных, здоровых, полных сил обитателей Верхнего Мира, не знающих ничего об ужасе Катастрофы, всего лишь чучело, клоун, вырядившийся в карнавальный костюм. Паяц, до того вжившийся в роль, что смердит трупом совершенно по-настоящему. И от понимания этого желание сообщить, предупредить их о приближающемся с неодолимостью рока Конце Света, исчезает без следа...

И тут Игорь видит брата, стоящего у края платформы, к которой приближается поезд. Тот самый – волшебный поезд-галерея, только живой, настоящий, мало похожий на тот темный призрак, что навеки застыл у перрона Партизанской.

– Антошка! – радостно кричит Игорь, не слыша своего крика. – Антон!

Двери поезда открываются, выпуская одних пассажиров и впуская новых, и вместе с людским потоком делает шаг Антон.

– Анто-о-о-он!

Игорь срывается с места и бежит, бежит вперед сквозь вязкую толпу. Бежит, оставаясь на месте, как таракан, влипший в каплю сиропа. Бежит, как бегают во сне – не чувствуя ног.

– Анто-о-о-ошка-а-а!

Поздно.

«Осторожно, двери закрываются, – доносится из динамиков равнодушный женский голос. – Следующая станция – Измайловская».

Синие двери с шипением начинают сдвигаться и парень в отчаянье делает рывок вперед.

Он почти успел – до двери остаются какие-то сантиметры...

Но пол рывком уходит из-под ног, гаснет свет, со всех сторон раздается оглушительный грохот, вопли и истерический женский визг...

– Чего кричишь?

Голос совсем не походил на Антошкин: высокий, почти писклявый и, одновременно, хриплый. Таким говорила бы злая кукла, оживленная колдовством.

Игорь открыл глаза и увидел в тусклом свете «фонарика» – он не помнил, чтобы «включал» его – небольшую фигурку – как раз размером с большую куклу – в бесформенном балахоне. Существо сидело у него в ногах. В руках гость вертел пустой федотовский «Бизон».

«А шпага?»

Рука лишь цапнула воздух у бедра – он был безоружен.

– Оружие не заряжено, – скрипучий голос звучал из-под низко опущенного на лицо капюшона. – Глупо.

– А все равно... – пересохшее горло подвело Князева, и он закашлялся. – Все равно тут никого нет. Пусто тут.

– А я? – равнодушно спросила кукла.

– Ты мне только кажешься, – Игорь утомленно опустил веки. – Нет тут никого и взяться неоткуда. Ты сейчас сгинешь. Проснусь вот, и сгинешь.

Что-то холодное коснулось его горла и больно царапнуло кожу. Князев снова поднял опухшие веки: перед лицом покачивалось острие шпаги. Его шпаги.

– А если я тебя на этот вертел надену? Проснешься тогда? Или не проснешься уже? – заскрипел голос, и Игорю послышалась в нем натужная, механическая насмешка.

Боль отрезвила Князева, вернула его в реальность.

Неужели этот карлик не продолжение кошмара? Откуда он взялся здесь, в закупоренном как подводная лодка помещении? Все-таки сон... Мир опять поплыл вбок.

– Не спи, – острие снова кольнуло, на этот раз в щеку. – Я тебе не разрешаю.

Но Игорю все было безразлично. Какая разница, как умереть? Медленно – от голода и жажды, или быстро – от собственного оружия? Гость даже любезно помог бы ему – все-таки не самому на себя руки накладывать. Вот сейчас – короткая боль обожжет, подергаешься полминутки, и все... Спать.

Но вместо смертельного укола, в потрескавшиеся губы, больно прищемив нижнюю, ткнулось что-то твердое, прохладное и влажное.

Влажное?

А в рот уже лилось что-то упоительное, отдающее нездешней свежестью и сладостью, чем-то неуловимым...

– Хватит, – гость отнял от жаждущих губ флягу, хотя парень тянулся за ней, как младенец за соской. – Хватит, чтобы жить.

– Ты кто такой? – прохрипел Игорь.

– Я? – кукла вдруг засмеялась – и тоже нехорошо, будто пружинка лопнула. – Я – хозяин.

– Тебя так зовут?

Вода дала парню сил, отрезвила, и он принялся судорожно соображать. Что за карлик? Откуда взялся в этой душной могиле? Почему обезоружил, но не убил? Зачем отпаивает его водой? Зачем спасает? Может быть, просто воображение, распухшее от жажды, подсовывает ему этот странный образ?

– Как звать? – карлик на мгновение задумался. – Зови Охотником.

– Охотником? – осторожно переспросил Князев. – На кого же ты охотишься? На мышей? Вряд ли здесь есть что-нибудь крупнее.

– На мышей, – повторил за ним хозяин. – И на крупную дичь. Вроде тебя.

Игорь примолк.

Как поступить в таком положении? Чего от него хочет его спаситель – или пленитель?

– Зачем же спасаешь, раз я твоя добыча? – сглотнув, спросил Князев.

– Добычу не обязательно убивать. Можно приручить. Оставить про запас. Если тебе не дать воды, умрешь. Протухнешь. Вонять будешь. Такую тушу вытащить – только по частям. Оставить нельзя. Неудобно. Пока жив – и мясо хранится, и убрать тебя отсюда проще, – голос у куклы снова насмешливо тренькнул.

Князева замутило от такого отношения. Как к животному. Хотя, может быть, просто закружилась голова.

– Не по-людски это... – пробормотал он.

– А кто тебе сказал, что я человек? – заперхал Охотник.

* * *

Охотник выглянул из лаза, уставился на Князева.

Капюшон задрался, и стало видно жутковатое лицо этого странного существа. Нет, не лицо. Маска. Резиновая розовая маска, будто и вправду «лицо», содранное с большой куклы. Под маской беспокойно, хищно бродили два глаза, и вправду не шибко человеческих. Сорвать фальшивое накладное лицо улыбающегося пупса Игорь так и не решился. Кто знает, что там. Может, чудовищные, уродливые ожоги. Может, шрамы. Может, оспины... Не спроста же это создание не выросло больше ребенка. Нет, не хотел Игорь срывать с него розовую маску.

– Я тут не пролезу, – Игорь прекратил попытки протиснуться в узкую – кошка не пролезет – щель и сел на пол.

– Не хочешь постараться, – равнодушно сказало существо. – Оставайся тут. Меня это устраивает. Назад ты тоже не вернешься. Мой дом не загадишь.

Охотник был прав – взобраться без альпинистского снаряжения на отвесную кручу в пять метров не смог бы и самый сноровистый боец первомайского спецназа. Показанный хозяином путь был дорогой в один конец. Или – к одному концу. Похоже – печальному.

– Не лезь напролом, – сказал Охотник. – Оставь одежду и снаряжение внизу. Я принесу.

Раздеваться не хотелось: новому «товарищу» Игорь не доверял – отвращение к мутантам за годы въелось в плоть и кровь. Пусть он и бывший человек... А вдруг и не человек вовсе?

– Заснул? – лопнула пружинка.

– Отстань!

На преодоление этого препятствия ушло не менее получаса.

– И много еще такого впереди?

Исцарапанный в кровь, выжатый досуха Игорь без сил свалился на решетчатый пол небольшого круглого зала, похожего на бетонную трубу, поставленную на попа. Потолок терялся в глубокой тени, которую не мог пробить слабый свет «фонарика». На самом деле это был не совсем даже пол и совсем не зал – узкий ажурный настил с хлипкими перильцами кольцом обегал шахту, уходящую глубоко вниз, во тьму, из которой несло затхлой сыростью.

– Хватает, – обрадовал его спутник, выныривая из только что преодоленного лаза с узелком игоревой амуниции.

Стуча зубами от холода и ежесекундно рискуя провалиться сквозь проржавевший настил, Игорь кое-как натянул на себя одежду. По его прикидкам, они находились в пути уже больше суток, иногда останавливаясь на короткие привалы и снова двигаясь вперед.

Пользуясь минутами отдыха, Охотник... сворачивался клубком – черт, не способен человеческий позвоночник на такую гибкость! – и мгновенно засыпал. И нервы у него тоже были нечеловеческие – крепкие, словно канаты. И чуткость прятавшихся в капюшоне ушей тоже была звериной – подойди Игорь к этому созданию ближе, чем на три шага, – оно немедленно пробуждалось и спросонья вдруг вместо слов шипело нехорошо.

В первый привал Игорь так и не смог сомкнуть глаз, не доверяя странному спутнику, но уже во второй усталость взяла свое и утащила измотанного чрезвычайно сложной «полосой препятствий» парня в глубокий омут сна, похожего на обморок. И разбудил его опять насмешливый голосок странного товарища.

– Можешь попробовать выбраться наверх прямо здесь, – заявил Охотник. – Вон скобы в стене. Шахта. До верха – тридцать метров. Наверху люк. Закрытый, надо отпереть.

– Сложно открыть?

Игорь изучил цепочку ржавых осклизлых скоб, вделанных в бетонную стену. Вделанных плохо, халтурно. Некоторые выпали совсем или держались на честном слове. Подниматься по такой вот «лестнице» без страховки было бы настоящим самоубийством.

– Сложно? Я открыть не смог, – дернулся под своим балахоном Охотник. – Может, у тебя получится? Сделаешь хорошо.

– Кому сделаю хорошо?

– Тем, кто сверху. Откроешь им путь.

– А кто там сверху?

– Никто не знает. Раньше там парк. А теперь... Я, знаешь ли, туда не ходок. Мне дорога моя шкура, – Охотник тренькнул. – Я люблю спокойные места.

– Джунгли? – ухмыльнулся Игорь.

– Джунгли, например. А сюда мне не хочется. Разное говорят про эти места...

– Кто говорит? Ты не один такой? – осторожно поинтересовался Князев.

– Я – один. Да другие есть, – отрезало существо.

– Как ты?

– Слушай, человек, – вдруг зашипело оно. – Зачем тебе это знать?

Глаза под маской загорелись дьявольским желтым пламенем. Князев, оказавшийся непривычно близко к Охотнику, перехватил его взгляд и обмер. Зрачки в прорезях резиновой кукольной маски были узкие, вертикальные!

Игорь замолк.

– Жрать будешь? – запустил спутник в свой мешок лапу, и громыхнул там чем-то жестяным.

– Твое – нет, – буркнул Игорь, отворачиваясь.

Ему с детских лет вдолбили в голову простую истину: есть что-либо, принесенное с поверхности – нельзя. Табу своего рода. Как бы аппетитно оно ни выглядело и как бы ни хотелось есть. Все, что не было упаковано в жесть, стекло, плотный пластик – смертельно опасно. Более того – смерть, которая там таилась, могла быть долгой и мучительной. И без нее ежегодно умирали от разных форм рака десятки первомайцев, а примерно треть детей рождалась уродами или калеками...

«А интересно, – вдруг спросил себя Игорь. – Куда они деваются?»

Действительно, что рождаются дети-мутанты, он знал отлично. Причем, далеко не только у тех, кто, по долгу службы, обязан был регулярно выходить на поверхность. Не миновала чаша сия и отъявленных домоседов, никогда не видевших иного неба над головой кроме глухих бетонных сводов. Ему довелось видеть как-то и двух крошечных мальчиков, сросшихся головками, и похожую на русалку девочку, у которой вместо ножек было нечто, напоминающее рыбий хвостик. Шептались и о других, более жутких уродствах. Но то были младенцы, не выжившие при рождении – и зачастую забравшие на тот свет своих матерей.

Но что случалось с теми уродцами, которые цеплялись за жизнь до последнего? Куда девали человеческих мутантов, которым удавалось выкарабкаться? На станции таких не было. А тема эта оказалась ограждена глухой стеной молчания. Почище, чем тема обитаемости остального метро.

«Неужели их убивают? Нет, не может быть...»

– Козленочком станешь, – вдруг отколол Охотник и довольно затренькал, заперхал. – Иванушка. Не пей.

Игорь не сразу понял, что тот имел в виду. А потом вдруг дошло: да это существо ему из детской сказки... Шутит?.. До сих пор Князеву казалось, что это странное создание под кукольной маской говорит не как человек, а как автомат. Бездушно, механически. И вдруг оказалось: нет, оно догадывается, о чем Игорь напряженно размышляет, да еще и издевается над ним, подтрунивает...

Есть в нем все-таки душа.

И как-то сразу потеплело. Отлегло.

– Дурак ты, – Игорь непроизвольно коснулся макушки, покрытой вместо положенного по уставу ежика изрядно отросшими волосами. Не избежать бы выговора за неряшливый вид, появись он в таком виде на Первомайской. Да еще с бородой. – И шутки у тебя дурацкие. Рога не рога, а отрастет что-нибудь лишнее в организме и – каюк.

– У жизни один конец, – философски заметил спутник, раскладывая на тряпице извлеченные из мешка яства: шмат вяленого мяса, пригоршню каких-то сушеных фруктов и еще что-то неузнаваемое – коричневое, скрюченное и морщинистое, будто кусок старой коры или прошлогодний лист. – Будешь жрать?

– Отстань.

Игорь отвернулся, злясь на предательское обоняние, которое вычленяло из тяжкого запаха подземелья ароматы съестного: сейчас он с удовольствием бы отдал год жизни за кусок черствого хлеба. Да что там хлеба! Он рад был бы твердому, как кремень, сухарю из выпеченного четверть века назад хлеба: пару лет назад удалось наткнуться на армейский склад с такими вот «сокровищами». Бойцы частенько ворчали, обнаруживая в сухом пайке такие вот «подарки из прошлого» и немудрено: разгрызть хлеб, спаянный десятилетиями в кирпичной твердости монолит, зачастую пронизанный насквозь плесенью, не было никакой возможности. Только размачивать в кипятке. Оттого, особенно те, кто помоложе, втихомолку выбрасывали черные, словно комья земли сухари – снабжали армию по первому разряду и всегда было, что пожевать втихомолку, не ломая при этом зубы. Не был исключением и Игорь...

Создание отвернулось, приподняло маску над своим изуродованным лицом, воровато сунуло в пасть кусок и зачавкало.

– Зря, – говорил с набитым ртом Охотник. – Так вы, люди, вымрете. Были такие огромные ящерицы: динозавры. Вымерли. И вы вымрете, как они.

– Знаю я про динозавров, – огрызнулся Игорь. – А вот ты про них откуда...

– Найдут через много лет ваши кости, – невозмутимо продолжал Охотник, – и как сложить, никто не будет знать. Приставят череп к заднице, решат, что так все и было. И будут правы... – снова лопнула пружинка.

– Слушай, ты! – взорвался Игорь, доведенный до точки кипения издевательским тоном «знатока». – А ты, можно подумать, не человек! Пожалели тебя, выкидыша, а ты отполз, спрятался, и давай умничать!

– Глупец, – глухо ответил проводник. – Я не из ваших. У нас с тобой нет общего...

—  Откуда же ты взялся?!

Охотник молчал, пристально глядя Князеву в глаза сквозь прорези в своей тошнотворно-умильной детской ма­ске. Голова у Игоря стала тяжелой, будто была забита свин­цовой дробью под завязку, и каждая новая секунда, которую это создание удерживало свой бурлящий, неистовый взгляд на лице человека, врезалась в сознание Игоря новой порци­ей свинца, и шея уже не могла выдержать такой тяжести. Время от времени в висках начинала пульсировать боль. Казалось, что кто-то осторожно втыкает то в одну часть го­ловы, то в другую острые длинные иглы и медленно ввин­чивает их в плоть, нащупывая что-то одному ему известное. А потом разочарованно вынимает и вонзает снова. Конца и края этой пытке не было...

Что эта тварь с ним делает?! Тяжело, сквозь боль и со­противление пытался думать Игорь.

И вдруг понял: это не ненависть во взгляде странного со­здания. Это боль! Ему тоже больно... Так же, как и самому Игорю.

Охотник вдруг приблизился к краю настила, собира­ясь шагнуть вниз, в клубящуюся черноту, поднявшуюся уже почти вровень с решеткой и вздымающую грифель-но-муаровые волны. Казалось, что под ними дышит чернильное озеро, готовое поглотить обоих и заполнить ко­лодец до краев.

Боль стала нестерпимой — невидимый палач вонзил в голову все иглы сразу, причем не только в мозг, но и в глазные яблоки, под ногти, в кожу по всему телу. Теряя сознание от боли, Игорь схватил Охотника за шкирку и втащил обратно его неожиданно легкое тело, почти уже свесившееся за край настила. В руку ему вонзились ост­рые когти. Охотник, окончательно потеряв дар речи, ши­пел совсем по-кошачьи и рвался туда, где из черной ту­манной мглы всплывало нечто еще более темное, объем­ное и массивное...

Понимая, что долго не удержит отчаянно рвущегося к смерти спутника и сам рискуя свалиться вместе с ним с хлипкого насеста, Игорь сорвал с пояса гранату вместе с ма­терчатым подсумком, дернул зубами кольцо и, молясь про себя неизвестно кому, чтобы ткань не помешала отщелкнуться рычагу, а внизу не оказалось воды, метнул рубчатое стальное яйцо прямо в центр угольного вихря.

Внизу глухо бухнуло, вжикнули по стенам осколки, лишь чудом не зацепив зависшую на краю настила парочку, и разрывающие тело иглы разом пропали, а Охотник повис в руках человека безвольной тряпкой.

Отшвырнув его к стене, Игорь сам повалился на дребез­жащую решетку без сил.

—Как ты смеешь? — обиженно прошипел, потирая ушиб­ленный бок, проводник.

—Заткнись, — оборвал его Князев, осторожно перегиба­ясь через край настила и светя вниз.

Клубящаяся тьма исчезла без следа, и дно колодца оказа­лось неожиданно близко, метрах в десяти. Его покрывал ка­кой-то рыхлый белесый слой.

— Мамочки!.. — ахнул Игорь.

То, что он принял за какой-то иней, оказалось тысячами костей. Вряд ли они все были человеческими — иные ребра, массивные берцовые и тазовые кости могли принадлежать лишь великанам, а большинство косточек и грудным мла­денцам не подходило по размеру, но в этом огромном оссуа-рии среди тысяч скелетов неизвестного происхождения можно было увидеть не менее двух десятков человеческих черепов.

—Это что такое? — выдохнул Охотник, вцепившись ког­тями в решетку рядом с Игорем.

—А я только что тебя хотел об этом спросить.

—Не было тут никогда такого! — отрезал проводник.

—А это? — Старшина ткнул исцарапанной рукой вниз. — Ветром надуло?

—Не знаю, — озабоченно заявил Охотник. — Но уби­раться надо отсюда поскорее. Пока то, что там было, не вер­нулось.

На сей раз спорить со своим странным спутником Игорь не собирался.

* * *

Они снова были в туннеле метро — нешироком, одноко­лейном, удивительно пустынным. Привычных Игорю труб, кабелей и прочих коммуникаций, тянущихся по стенам всех знакомых ему перегонов, тут почти не было. Так, несколько проводов, утопленных в штукатурку стен. Зато по бетонно­му потолку тянулся ряд матовых плафонов — видимо, ког­да-то эта странная ветка была хорошо освещена.

— Почти дошли. — Охотник, ухватившись обеими руками за шиворот, помог Игорю выбраться из узкого люка в ложбин­ку между двумя рядами шпал. — Осталось тут — раз плюнуть.

— Где это мы? — спросил Князев, изумляясь, что у него еще остались силы удивляться чему-то. — Неужели тоже метро?

— Трамвай, — тренькнул проводник, нацепляя свой весь­ма похудевший сидор. — Спецметро. Знаешь, что это?

Игорь неопределенно пожал плечами. Слово было знако­мым, проскальзывало иногда в разговорах, которые Антош­ка вел со своими друзьями-исследователями, иногда забре­давшими в их холостяцкую каморку, но Князева-младшего всегда волновали более насущные вопросы.

Строевая подготовка, например, или отпустит ли папаша погулять Лариску.

— А еще человек, — вздохнул Охотник. — Был такой во­жак: Сталин. Сталин здесь ездил. Специально для него эту ветку метро проложили. А как умер, законсервировали до лучших времен.

Сталин. Конечно, Игорь знал эту фамилию и сам! Знал, конечно, но...

Но чем отличился данный исторический деятель, он ска­зать не мог: историю у них в школе преподавал все тот же Федор Дмитриевич, а его мало интересовало все, что не бы­ло связано с баллистическими ракетами и ядерными взрывами. Вот про атомную бомбардировку Хиросимы и Нага­саки он повествовал очень подробно, как и про покорение космоса, ядерные полигоны и договор о стратегических на­ступательных вооружениях.

— С Наполеоном воевал? На Ледовом побоище? — попы­тал удачу Князев.

— Не вполне. — Голос Охотника вновь звякнул лопнув­шей пружинкой. — Не советую повторять эту глупость при других людях.

— Тебе-то откуда знать? — обиделся Игорь.

— Я учусь, — ответил проводник. — Слушаю. Говорят, можно и кошку говорить научить, если постараться. — Он снова тренькнул насмешливо. — Мы должны идти. Если не поспешить, можем столкнуться с патрулем.

— Не волнуйся, — улыбнулся Князев. — Я нашим скажу, тебя не тронут.

— Какие еще ваши? — Голос Охотника ушел в холодное шипение. — Не думаю, что ты меня сможешь защитить. Скорее уж наоборот.

— Ты ведь говорил, что к людям меня выведешь, — недо­уменно сказал Игорь.

— К людям, — подтвердил проводник. — Почти что к лю­дям. На Черкизон.

Что за название, думал Князев. Была ли такая станция в метро? Антон бы ему сказал, будь он рядом. Антон все стан­ции знал наизусть, карту мог по памяти нарисовать...

— Тебе понравится, - заверил его спутник. — Люди. Ес­ли они тебя не убьют и не съедят, будешь с ними жить. При­выкнешь. А не понравится — пойдешь дальше. Можешь до самой Ганзы дойти. Поселишься на любой станции. Стан­ций много, людей много... Выберешь.

Князев смотрел на розовую маску молча, с непониманием.

— Ганза?..

— Кольцевая линия.

— Кольцевая? Там разве есть живые? Люди?

— О да. Очень даже живые, — ответил его проводник. — Чересчур даже, на мой вкус.

Все-таки есть! У Игоря все внутри пело.

— Но нам рассказывали, — осторожно, боясь верить чу­жому созданию, случайному спутнику, произнес Князев. — Нам рассказывали, что там ничего. Что там все мертво. Пу­стошь. Может, дескать, на одной станции что-то есть... На Измайловской.

— Врали, — коротко сказал Охотник. — Все врали. А как объясняли?

— Взрывы... Ядерные... Воздух через вентиляционные шахты высосало. Все погибли.

Проводник с минуту молча глядел на Игоря, а потом хлопнул себя по бокам.

— Люди так делают. Чтобы другими людьми управлять. Заставляют верить, что никакого другого мира, кроме того, где они правят, нет. Метро строили как бомбоубежище.

Противоатомное. Все рассчитали. Вас обманывают. Думаю, ваши же начальники. Начальники врут больше врагов. Им привычнее и проще врать.

Князев молчал, только хватал воздух ртом.

— Вот патроны у тебя откуда? — Из-под резиновой розо­вой маски Игоря сверлили два желтых сатанинских глаза.

Искушает.

—На Первомайской производят, — сказал Игорь не вполне уверенно: он и сам себя спрашивал частенько, где же именно на Первомайской может располагаться тот самый секретный патронный завод, о котором говорил Балагур.

—Нет, — возразил Охотник. — Это патроны с Кузнецко­го моста. Там и клеймо есть. «КМ».

—Это «Калашников модернизированный», — барахтался Князев.

— Можно по-разному расшифровывать, — согласился Охотник, и голос его издевательски звякнул. — Хоть со сво­ей фамилией попробуй. «Князев... ». — Он сделал вид, что задумался.

— А как они к нам на Первомайскую попадают? — Кня­зев не желал экспериментировать со своей фамилией. — Патроны?

— Торгуете, наверное. У вас что-нибудь производят? Или, может, по поверхности лазаете, сталкерствуете? Соби­раете, что там от настоящего старого человечества в наслед­ство осталось?

— Лазаем, — признал Князев. — Собираем. Но большую часть выбрасываем, потому что непригодно к употребле­нию. Остальное — между гражданами. Согласно заслугам и статусу. — Язык сам чеканил заученные слова Конституции Первомайской республики.

— Не думаю, — ответил проводник. — Опять врут. Долж­ны же они что-то на патроны выменивать. Получается так: вам говорят, что все на выброс, а сами караваны в большое метро отправляют. Так логично. Так человеку свойственно поступать с другими людьми.

— Но консервы, техника... Их уничтожают, чтобы никого не заразить!

— Да, правильно, — довольно согласился проводник. — Так хорошо врать, убедительно. Вопросов не остается, куда что делось. Вы, люди, будете друг друга до самой смерти пользовать. Поэтому все же вымрете. Мне жаль будет. Не у кого будет дальше учиться. — Его пискляво-хриплый ку­кольный голос звучал холодно.

— Что же это... — обалдело спрашивал сам себя Игорь. — Это что же... Всем врали?

— Говорю, ничего особенного. На других станциях тоже врут. И раньше, наверное, тоже врали. Если правду говорить, вами управлять не получится. Не переживай. Мы пришли!

Охотник выскользнул из неприметной щели, загорожен­ной с другой стороны каким-то проржавевшим до дыр лис­том металла, огляделся и поманил Игоря.

— Вылезай скорей!

Он подождал, пока Князев неуклюже, цепляясь амуни­цией и эфесом шпаги, выберется наружу, и рачительно при­крыл ход жестью.

— Чтобы не шастали тут всякие, — пояснил он, набрасы­вая ногой мусор на «дверь». — А то повадятся лазать, заму­чаешься с ними.

Они находились в тесном промежутке между рифлены­ми железными стенами, окрашенными в разные цвета: ле­вая была темно-синей, а правая, будто для контраста, — кроваво-красной. Было очень грязно, воняло прелой мочой и вообще всем подряд. Из слабо освещенного просвета впере­ди доносился нестройный хор голосов и музыка.

— Добро пожаловать, — проговорил Охотник.

— А что здесь такое? — Игорь был смущен непривычной какофонией, резавшей слух: дома, на Первомайской, было не в пример тише. — Праздник какой-то, что ли?

— Здесь каждый день — праздник. Не для всех, конечно. Это Новый Вавилон.

— Ты же говорил — Черкизон.

— Черкизон. Вавилон. Вечный город. Неуничтожимый. Говорят, еще до Катастрофы пытались его стереть с лица земли — впустую. Черкизон как опухоль. Сколько ни режь, только сильнее растет. Под землю закопался, в подвалы, в метро, и жив-здоров. Конец Света пережил. Нас с тобой пе­реживет.

— А что тут? — обалдело оглядываясь вокруг, спросил Князев.

— Этот муравейник. — Проводник кивнул в сторону вы­хода. — Один огромный базар. Купить и продать можно все. И себя самого.

— Как это? — недоуменно покосился на него Игорь.

— Здесь самый большой вербовочный пункт во всем метро. Наняться можно куда угодно. Если что-нибудь умеешь, конечно. Хоть разнорабочим в Ганзу, хоть наем­ным солдатом в какую-нибудь ватагу. Если есть наклон­ности, — Охотник сощурился под кукольной маской, — и проституткой.

— Это же женщины! — отмахнулся Князев.

— Не только, — равнодушно ответил проводник. — Это все, кого заказывают.

Игорь зло махнул на него рукой. Во рту пересохло.

—Я не предлагаю, — спокойно отозвался Охотник. — Сам решишь, что тебе делать, кому себя продать и по ка­кой цене. Так нормально. Люди себя всегда продают и по­купают. Вопрос только в цене. Проси больше. Где твои до­кументы?

—Что? — опешил Князев.

Удостоверений личности в Первомайской республике не было. Да и зачем они нужны на острове посреди необитае­мого океана, когда всех сограждан и без бумажки знаешь в лицо.

—Без документов в метро нельзя. У каждой станции свой патруль, всем нужны документы. Хорошо, если просто взятку примут. Но могут убить за то, что бумажки нет. Лю­ди так делают.

—И что мне?..

—На Черкизоне паспорт не нужен. На Черкизоне нужны оружие и деньги. Наглость нужна тут. Мозги. Тот, кто не мо­жет за себя постоять, тут дня не протянет.

—Я могу. — Игорь рефлекторно схватил рукоять шпаги.

—Но если дальше пойдешь, — предупредил его проводник, — без паспорта никуда. Нужно обязательно, чтобы бы­ло лицо на картинке, и чтобы на твое лицо было похоже.

—Как же ты тогда... — Игорь поперхнулся, сбился, но все же закончил: — Как же ты тогда без лица живешь?

—У меня есть свое лицо, — создание перешло на недоброе шипение, — но я ношу поверх него то, которого люди не испугаются. Люди убивают непохожих быстрее, чем те успева­ют объяснить, что не собирались воевать. Люди так делают.

— Извини, я...

— Здесь есть места, где делают поддельные документы, — проводник перескочил на другую тему. — Но в Ганзу с таким нельзя.

— А с оружием разве тут можно ходить? У нас вот...

— Можно. Необходимо. Здесь закон туннелей. Стреляй первым, иначе умрешь. Заряди свое оружие. Патроны — деньги.

— Знаю, — кивнул Игорь. — У нас тоже так.

Патроны ценились и у них в Первомайской республике. Только хождение их было категорически запрещено, как и «не­легальное обращение холодного и огнестрельного оружия». Но черный рынок такие запреты никогда не смущали: патроны продавались и обменивались на самые разные товары. В том числе и на патроны другого калибра и к другим видам оружия.

— Я выполнил свою работу, — проводник нацелился на Князева вертикальными зрачками, — заплати мне.

— Я думал, ты по дружбе, — кисло улыбнулся Игорь.

— У меня с людьми дружбы быть не может, — равнодуш­но произнесло существо. — Только сделки.

— Сколько?

— Сорок.

Торговаться Игорь не стал. Надо уметь быть благодар­ным. В конце концов, для его проводника было бы куда про­ще проткнуть обессиленному солдату горло там, на Партизанской, и обобрать тело. Были у него какие-то свои принци­пы. И если перед Князевым стоял не человек, то и не зверь, точно. Желтые глаза горели ровным огнем. Розовая куколь­ная маска улыбалась приторно. Черт знает, что у него на уме. Странно, конечно, но это невозможное создание было для него сейчас самым близким существом. Лариска и Ан­тон, казалось, остались в каком-то другом мире. Да так оно, в общем, и было.

—Спасибо. — Игорь протянул проводнику руку. — Спа­сибо за помощь.

—Знаешь, — произнес вдруг Охотник, — некоторое время назад тут проводили человека... Чем-то похожего па тебя.

—Куда его вели? — вскинулся Игорь.

—На Черкизон. — Охотник сделал шаг назад и раство­рился в толчее.

* * *

Сказать, что Черкизон ошеломил непривычного к таким местам паренька, значило не сказать ничего. Черкизон просто убил его. Растоптал. По меньшей мере, три чувства из пяти сразу же были травмированы: слух, зрение и обоняние. Осяза­нию и вкусу пока повезло, по чувствовалось — временно...

Черкизон не был станцией метро. Он ютился в безбреж­ных подземельях, многоуровневых катакомбах, вырытых когда-то под раскинувшимся на Поверхности гигантским рынком. Рынок тот, судя по легендам и мифам, пытались победить и убрать еще до Катастрофы, но после Конца Све­та он восстал из мертвых, зашевелился и зажил новой жиз­нью - уже закопанный под землю. Здешние улицы состояли из составленных вместе огромных железных ящиков-до­мов, которые тут все называли «контейнерами». Со станци­ями метро Черкизон вроде бы соединялся тайными ходами, но известно о них было лишь немногим посвященным.

Черкизон был поразительным местом.

Столько народа в одном месте он не видел никогда в жиз­ни. Сотни людей стояли, разглядывая товары, выставлен­ные на прилавках, прогуливались, спешили куда-то... Но больше всего потрясала сама торговая улица — узкий про­ход, стиснутый с двух сторон громоздящимися один на дру­гой магазинчиками, лавками, киосками. Задрав голову, Игорь насчитал пять ярусов, верхний из которых терялся в сгущающейся вверху дымке. Респектабельнее всех были те, что располагались на первых двух «этажах»: там был хотя бы намек на надежность, устойчивость.

Начиная с третьего, лавки держались уже, что говорится, на честном слове: опасно нависали над улицей, грозя рухнуть на головы прохожим, но и они еще не были венцом ненадеж­ности. Палатки на пятом уровне заметно покачивались, если сидящие в них продавцы делали хотя бы движение. Да и ма­териал, из которого они были сооружены, оставлял желать лучшего — жесть, фанера, даже картон с выцветшими надпи­сями на непонятном языке. Да что там картон! Некоторые были палатками в прямом смысле этого слова — кусками тка­ни, натянутыми на хлипкий каркас.

Но покупателей все это мало смущало: масса народу тол­пилась не только на земле, но и на опоясывающих ларьки шатких помостах, прогибающихся под их тяжестью, шатаю­щихся, но, тем не менее, выдерживающих солидный груз.

«Вот уж точно не полез бы туда...» — Князев засмотрелся на женщин, балансирующих, держась за хлипкие поручни, на огромной высоте и яростно спорящих с не видимым сни­зу продавцом.

Тут же, рядом с развалами всяческого барахла, развешан­ной на шестах одеждой и коврами, пирамидами посуды и всякого скобяного товара, курились мангалы, на которых исходило ароматным дымком жареное мясо, сидели, приту­лившись на табуретах, ящиках, а то и просто на земле люди, закусывающие чем бог послал.

Запахи съестного заставили путешественника сглотнуть слюну: за все время пути он отважился съесть лишь чуть-чуть сушеных фруктов из запасов Охотника.

«Сперва дело. — Он решительно отвернулся от шашлы­ка, который, улыбаясь лоснящимся от жира ртом, протяги­вал ему на шампуре мордатый повар. — Хожу тут безоруж­ным... А останется что — и поем, и все такое...»

Да и далеко не все было так уж аппетитно: возле одной из закусочных, в огромном грязном аквариуме, за мутным исца­рапанным стеклом сновали и карабкались друг на друга, сра­жаясь за жизненное пространство, жирные крысы. Повину­ясь указующим жестам заказчиков, повар ловко выхватывал из пищащего клубка сачком на длинном черенке приглянув­шуюся тем животинку и... Парень не считал себя особенно чувствительным, но смотреть на такое зверство было выше его сил. Он решил, что близ этой живодерни есть ничего не станет.

— Покупай, служивый! Задешево отдам! Век будет но­ситься и не сносится! — тут же вцепился Игорю в рукав какой-то тощий мужичонка в дикой раскраски балахоне — красно-зеленом.

Хорошо еще, что было его одеяние неимоверно грязным, и это чуть-чуть сглаживало пестроту, от которой рябило в глазах.

— Моя покупай, началник! — отпихивал коричневыми сухими ладошками «разноцветного» тощий смуглокожий брюнет. — У него товар плох! Мой хорош!

Оба тыкали чуть ли не в лицо Игорю одинаковыми, на первый взгляд, свертками какого-то тряпья. А со всех сто­рон на свежего покупателя уже сбегались новые и новые торговцы.

— Да не нужны мне ваши тряпки! — стряхнул, наконец, лип­кие руки торгашей старшина. — Где тут ствол можно купить?

— Правильно, — услышал он за спиной. — Нечего тут, среди этого отребья, делать молодому господину.

Князев резко обернулся и увидел опрятно одетого ста­ричка. На носу незнакомца сияли очки в тоненькой золо­той, наверное, оправе. Старик приветливо улыбнулся, встретив его взгляд.

— Пожалуйте за мной, сударь, — склонил он голову. — Тут недалеко.

И вся горластая толпа как по мановению руки расступи­лась перед ним.

По узкому проходу, почти такому же, как тот, через кото­рый он появился в этом Вавилоне, провожатый провел Игоря на соседнюю улицу — пошире, посветлее и заметно респекта­бельнее, чем предыдущая. Хотя, справедливости ради надо за­метить — не намного. Те же толпы народу, те же громоздящиеся одно на другое строения, разве что не настолько покосив­шиеся и всего в три этажа, абсолютно тот же шум и запах...

— Не понимаю, молодой человек, — старичок брезгливо обогнул человека, лежащего у самого «переулка» навзничь в позе убитого шальным выстрелом, но, судя по довольной улыбке на лице, — живого и весьма довольного жизнью, — что вы нашли в этой клоаке? — Он указал через плечо боль­шим пальцем. — Все приличные заведения здесь. Там вы ку­пите лишь гниль, заваль и подделку. Настоящее — только тут. Насколько я понимаю, вас интересует оружие. Что именно?

— Патроны, — коротко ответил Игорь.

Почему-то, несмотря на всю свою вежливость, провожа­тый ему совсем не нравился. Какой-то ненастоящий он весь был, фальшивый.

— О-о-о! Я знаю место, где отличный выбор патронов. Я вас туда отведу, если не возражаете, — это недалеко.

Он улыбнулся и пошел вперед, иногда оглядываясь на насупленного Игоря, которому ничего не оставалось, как ступать следом — сориентироваться здесь, в подлинном Ва­вилоне подземного мира, без привычки, похоже, было не­возможно. Да и неуютно чувствовал себя он безоружным в чужом для себя месте. Почти безоружным. Вроде бы и не твари вокруг — обычные люди, но все равно спокойнее бу­дет лишь с пальцем на спусковом крючке.

Вот уж недаром говорят: помяни черта, а он — тут, как тут.

Проходя мимо редкой толпы, рассматривающей что-то возле стены одного из магазинчиков, он бросил туда слу­чайный взгляд и вздрогнул. В сваренной из толстой арматуры клетке бесновалось существо из кошмарного сна — голая белесая и морщинистая кожа, огромная голова, состоящая, кажется, из одной пасти, полной острейших клыков, длин­ные жилистые лапы, заканчивающиеся почти человечески­ми кистями... Автомат сам собой прыгнул в руки, но стари­чок был тут как тут.

—  Вы что, с ума сошли? — повис он всем телом на руках Игоря. — Законного зрелища хотите обывателя лишить? Это здесь не приветствуется.

—  Это же мутант!

—  Ну и что, что мутант? Умертвят его, умертвят, не вол­нуйтесь. Только в свое время и не так просто, как вы хотите. Если не торопитесь — можно поглядеть.

Вряд ли куда-то мог торопиться человек, который не знал, куда шел...

А толпа заволновалась и начала быстро увеличиваться — видимо, приближалась кульминация действа.

—  Чего, чего! — мордатый здоровяк, донельзя похожий на Байкальцева, прошелся перед толпой, оттесняя людей от клетки: тварь за его спиной вытянула когтистую лапу, чтобы сцапать хоть одного из своих врагов, но не достала и злобно зашипела. — Задаром хотите удовольствие полу­чить? Вот вам! — Увесистый кукиш был продемонстриро­ван собравшимся. — И так бесплатно зенки пялили столь­ко времени!

—  Невелико удовольствие, — раздалось из задних ря­дов, — урода твоего смотреть.

—  Ага! — парировал здоровяк. — Только пойди наверх, поймай его, а потом — любуйся на здоровье.

— Не тяни резину, — дернул мордатого за рукав кто-то из первых рядов. — Сколь платить-то?

— Еще скажи не знаешь! По полтине с носа. Деньги сю­да, — продемонстрировал мужик мятую жестяную банку, в которую тут же полетели мятые бумажки, патроны и другие вещицы, видимо обращающиеся здесь наравне с деньгами.

— А членам профсоюза? — хохотнул кто-то. — И детям?

— Членам вашего тунеядского профсоюза — двойная це­на, — парировал хозяин заведения. — А детям тут делать не­чего. Не детских глаз дело, это смотреть.

— Не скажи... — протянул кто-то. — Детки сейчас пошли еще те...

Заинтригованный Игорь тоже хотел вылущить патрон из магазина, но старичок опять не дал ему это сделать и сказал верзиле с банкой, ласково улыбаясь:

— Это со мной.

Тот только пожал плечами и пошел дальше.

— Вас здесь уважают, — заметил Князев.

—  Здесь вообще люди уважительные, — улыбнулся тот еще ласковее. — Цивилизованное общество должно уважать седины, как вы считаете?

—  Ну да, — буркнул в ответ Игорь, отлично видевший, что хозяин твари исправно собирал плату и с людей постар­ше его провожатого.

Убедившись, что все, кто мог видеть происходящее хоть одним глазком, заплатили, здоровяк пересыпал содержимое банки в сумку, висевшую у него на поясе, и крикнул вглубь халупы:

— Несите!

Двое подручных вытащили из глубины помещения та­кую же клетку и поставили бок о бок с первой. Парень ожи­дал увидеть в ней еще одну тварь, но ошибся: в клетке сиде­ла крупная рыжевато-бурая собака с уродливой мордой. Животное равнодушно глядело на беснующегося совсем рядом с ней врага и не трогалось с места. Лишь один раз, когда когтистая конечность оказалась совсем рядом с ней, мотнула головой, клацнула зубами, и тварь с визгом от­прыгнула обратно, нянча залитую кровью лапу.

— Видали, каков? — с такой гордостью, будто в клетке си­дел его собственный внук, спросил хозяин зверинца. — Уни­кальный пес, поверьте мне на слово. Нашли его наверху еще щеночком и выходили. Нежить эту не боится совершенно, но ненавидит люто. Его и зовут соответственно — Лютым. Да сейчас сами все увидите.

Игорь скептически промолчал: цапнула псина мутанта здорово, конечно, но вот размерами не вышла. Уродливое создание превышало собаку по размерам раза в два, а по массе — и того больше. Зато, какой живучестью обладали твари, выросшие в условиях взбесившегося естественного отбора, перекроившего их до неузнаваемости, он знал от­лично. Вполне возможно, что прародителем того белесого чудовища, что сидело в клетке, как раз и была собака. Толь­ко признать ее было ох как трудно...

Кто-то шепотом предложил ему сделать ставку на то, кто победит, но oн лишь отмахнулся. Но желающих поставить на одного или на другого монстра и без него было предостаточ­но. Букмекеры только успевали записывать ставки и прини­мать деньги. Похоже, Игоревы сомнения разделяли многие.

— Ну, начинай, не тяни! — послышалось из толпы. — До ночи тут стоять будем? Или стравливай их, или деньги на­зад гони.

— Успеешь, — осклабился хозяин. — Ну что — все поста­вили на своих фаворитов? Предупреждаю сразу: шансы равны. Лютый, конечно, мастер, но и тварюга — не из последних. Видали бы вы, как она Щербатого уработала.

Один из подручных распахнул куртку, и все увидели пе­ребинтованную грудь с проступающим наискось красно-бу­рым длинным пятном.

— Во! Вместе с химзащитой и ватником! Еще чуть-чуть — и потроха бы наружу.

Толпа загудела. Непонятно было — то ли жалела парня, то ли требовала начала шоу.

— Ладно, — мордоворот махнул рукой, — открывай! По­тешим честную публику!

Перебинтованный подручный, сторонясь остервенело бросающейся на стенку клетки твари, специальным крюком выдернул сперва одну стенку, разделяющую двух живот­ных, а потом — и другую.

И началось...

Игорь не боялся вида крови: тому, кто падает в обморок при виде порезанного пальца, — не место в армии. Но от та­кого зрелища замутило даже его. Преимущество в размерах и массе не помогло порождению радиоактивных дебрей. Обычная бродячая собака расправилась с ней в считаные минуты, к разочарованию и унынию поставивших на чуди­ще. Уж, видно, сильно досадили Лютому обитатели поверх­ности в щенячьи годы. Тварь, хоть та и пыталась отчаянно сопротивляться, пес не просто загрыз — буквально растер­зал. Брызги крови, хлещущей из раздираемого тела, долета­ли даже до стоящих на почтительном расстоянии зрителей, а уж сама собака была покрыта ею с ног до головы.

—Загони, загони его обратно! — всполошился хозяин, увидев, что пес продолжает рвать в клочья уже поверженно­го противника. — Нажрется еще какой-нибудь пакости, ле­чи его потом.

—Мы так не договаривались! — зароптали недовольные скоротечностью поединка зрители — в основном те, кто по­ставил на «белого» и просчитался. — Либо деньги назад го­ни, либо второго выставляй.

—Без проблем! — ощерил редкие зубы мужик. — Ты и по­лезай в клетку. Лютый и тебя под орех разделает.

Ропот улегся.

—Это, граждане дорогие, дамы и господа, — продолжил хозяин пса, — только разминка. Разогрев, так сказать. Кто хочет большего — милости прошу в пятницу на ристалище. Будет вам там и шоу, и кровянка. Насладитесь по самое не­куда. — Здоровенная пятерня хлопнула по горлу, заросшему рыжей щетиной. — Только извиняйте, братцы: полтиннич­ком там не отделаешься. Шоу другое, и цены другие.

—Знаем мы ваши цены...

—А что это за ристалище? — спросил Игорь провожато­го, когда они тронулись в путь.

—Примерно то же самое, — пожал плечами старик. — Но и твари будут — не чета этой, и сражаться с ними будут не только собаки.

—А кто же?

— Люди, — коротко бросил собеседник. — Гладиаторы. Охотнее всего люди смотрят на то, как другие делают то, на что они сами никогда па свете не решились бы... Кстати, мы уже пришли.

Тут начиналось настоящее оружейное царство, и пароду толклось побольше, и все сплошь мужчины. Лавки украша­лись вывесками самого разного вида и степени художест­венности — от простых, намалеванных на жести лозунгов вроде «Без пушки ты — труп!» до целых картин с обнажен­ными блондинками, целящимися в зрителя из огромных ре­вольверов. Были картинки и попроще, вообще без изыс­ков — грубо, но со знанием дела намалеванный автомат Ка­лашникова говорил яснее всяких слов.

Но оружие продавалось не только в магазинчиках: на глазах Игоря обрез чего-то крупнокалиберного перекочевал из-под полы длиннополого одеяния тощего, бритого наголо мужчины с фиолетовым шрамом на щеке в сумку приземи­стого бородача в залатанном химкостюме. А в закутке, похо­жем на тот, из которого Охотник вывел своего провожатого «в свет», двое мрачных субъектов прикидывали по плечу старенький «Калашников» с вытертым до белизны вороне­нием и явно самодельным деревянным прикладом. На Первомайской за такое без разговоров вытурили бы на поверх­ность. А это, как ни крути, — почти смертный приговор. Но здесь нравы явно были мягче.

— И что, — невольно спросил Игорь провожатого, уже взявшегося за ручку двери как раз под грудастой блондин­кой с револьвером, — никто не запрещает? — Он кивнул на уличных торговцев.

— Запрещают, конечно, — кивнул старик. — Но видите ли, юноша... Строгость законов сплошь и рядом компенси­руется необязательностью их исполнения. К тому же ноше­ние оружия для самообороны не запрещено, а появись здесь слуги закона...

— У вас и такие есть? — саркастически улыбнулся Кня­зев, у которого уже сложилось представление о Черкизоне как о цитадели анархии.

— Как же без них. Любая власть имеет свою машину по­давления.

— Здесь и власть есть?

За время короткого разговора еще несколько стволов ус­пело сменить хозяев.

— Да, конечно. И вполне демократическая. Так вот, по­явись здесь фэмээс, эти граждане... — здесь последовал ки­вок в сторону торговцев и покупателей, — скажут, что про­сто сравнивали характеристики своих пистолетов, автома­тов, ружей. Это никому не запрещено. Можно даже прист­релять оружие в специально отведенном месте.

— Фэмээс? — переспросил Игорь.

— Так раньше называлась служба, которая чаще всего Черкизон трепала. ФМС. А теперь они так по старой памя­ти зовутся, хотя дела уже совсем другие делают. Человек склонен к ностальгии, -- сверкнул удивительно молодыми для его возраста зубами провожатый. — Но мы увлеклись. Прошу. — Он распахнул дверь и посторонился, пропуская Князева внутрь.

Вот это да! Игорь поймал себя на мысли, что уже минут де­сять не может отвести глаз от оружия всех типов, калибров и модификаций, заполнившего стеллажи небольшого по раз­мерам помещения. Тут были и автоматы, и пистолеты, и вин­товки, и ружья — как помповые, так и охотничьи двустволки. Имелись даже пулеметы, хотя и всего несколько штук.

Но больше всего было незнакомых Игорю гибридов явно ручного изготовления. И тут уж фантазия кустарей била ключом. Чего только стоил знакомый старшине до мелочей АК-74, но с огромным дисковым магазином, за которым, по­жалуй, можно было укрыться, как за щитом. Или пятиствольное ружье калибром не менее двадцати пяти миллиме­тров. Или арбалет с несколькими тетивами — видимо, под­разумевалось заряжание несколькими стрелами. Словом, глаза просто разбегались.

—  В музее, что ли? — буркнул низколобый мужчина за прилавком. Все десять минуть он о чем-то перешептывал­ся со старичком-провожатым, а теперь тот отошел и при­нялся изучать разложенные на прилавке пистолеты — каждый был прикован толстой цепью за рукоять, но мож­но было взять в руки, рассмотреть, пощелкать затво­ром... — Или покупай что-нибудь, или проваливай на все четыре стороны.

—  Патроны к «бизону» есть? — оторвался Игорь от при­тягательного зрелища.

—  Покажь, — протянул толстую короткопалую пятерню продавец.

Князеву не хотелось отдавать ему оружие, но он снял с плеча пистолет-пулемет и протянул мужику. Тот взял, по­вертел в руках, хмыкнул, ловко отделил магазин, хмыкнул еще раз и передернул затвор.

—Могутная машинка, — похвалил он. — Только лажа­нулся ты, парень, с ней. Дорого дал, наверное?

—Неважно. — Не сообщать же незнакомому человеку все подробности того, как он оказался обладателем «бизо­на»? — Патроны для него есть?

—Я же говорю: лажанулся ты. — Продавец примкнул ма­газин и протянул пистолет-пулемет обратно. — Нет под не­го патронов.

—Так бы и сказали. — Старшина снова закинул ремень на плечо. — Пойду в другое место.

—Ты меня не понял, парень, — проникновенно сказал про­давец. — Под эту машинку совсем нет патронов. Ни у кого.

—Почему? — опешил Князев: судя по физиономии, му­жик не врал.

—Понимаешь, какое дело, — оружейник почесал коротко стриженый седоватый затылок, — делали их в нескольких модификациях — под пээмовскую «девятку» и под тэтэш-ные семь шестьдесят два1. Тебе не повезло. Был бы девятошный патрон, даже под парабеллумовский, длинный, я б тебе помог. Вон их сколько, девяток-то, — он кивнул на стеллаж за его спиной, заставленный яркими картонными коробка­ми с патронами, — а с тэтэшными — извини.

В следующие несколько минут Игорь с огорчением уз­нал, что производство пистолетных патронов калибра 7,62 мм в СССР и России было ограничено из-за основного пи­столетного калибра 9 мм, а сам пистолет Токарева, под кото­рый этот боеприпас, в основном, был предназначен, пере­стали производить уже за много лет до Катастрофы. Он ос­тавался популярным, особенно среди криминала, но боль­шая часть ТТ, ходивших по Москве перед Катастрофой, бы­ла китайского производства с китайскими же патронами...

— А патроны эти, — доверительно сообщил продавец Игорю, — из дерьма слеплены... Да и пистолеты их тоже — одноразовые.

— Как это?

— Для кого их делали-то? Для киллеров. Бабах, — ору­жейник наставил указательный палец на Игоря, — и в дам­ках. Ну, пару раз — основной и контрольный. А потом ствол с пальчиками — в урну. Все равно он засвечен уже — никто его второй раз на дело не возьмет. А если так и так на один раз пушка, то зачем стараться? Стволы сырые, исполнение топорное... По первости многие тут с тэтэшками ходили, а потом как-то повывелись они. Часть пытались под девяти-миллиметровый патрон переделать, да без особого успеха, часть — просто на лом пошло... Потому и патроны для них по новой набивать никто не стал.

— И что — вообще нигде нет таких?

— За все метро не скажу, — пожал плечами мужик. — Мо­жет, где и есть кустарные... Но за Черкизон ручаюсь. Так что можешь выбросить свою трещалку. Или мне продай — по­смотрю, что из нее можно сварганить.

— А я как же?

— Купи себе чего-нибудь. — Торговец обвел широким же­стом полки. — Не все же тебе, мурзилка, — кивнул он на шпагу на бедре Игоря, — с арматурой шастать.

— Сколько стоит? — ткнул пальцем в старенький АК-74 Князев, решив проигнорировать слова продавца.

Тот пожал плечами и назвал трехзначную сумму. Таких денег у Игоря конечно же не было.

— А в патронах? К нему же.

— Сейчас прикинем... - Мужик почеркал что-то на бу­мажке и объявил: — Двести пятьдесят.

У Игоря было с собой максимум полторы сотни — в двух оставшихся рожках и россыпью в вещмешке.

— А на сто пятьдесят что-нибудь есть?

— Есть, — мужик кивнул на ружья. — А что? Дешево и. сердито.

Это старшину не устраивало никак.

— Я подумаю.

— Подумай, подумай... Только вечером с этим на улицу не суйся. Из местных вряд ли кого на понт возьмешь.

Игорь вышел на улицу в сопровождении старичка, так ничего и не купившего.

— Сожалею, — сообщил провожатый. — Что не смог быть вам полезен, юноша. Что теперь думаете предпринять?

— Ему можно верить? — кивнул Князев на дверь под блондинкой.

— Да. Если Устюжанин сказал — значит, так оно и есть. Весьма информированный, скажу я вам, товарищ. Вы ведь ни­чего не имеете против слова «товарищ»? Так куда вы сейчас?

—Ума не приложу... — Игорь действительно не знал, ку­да ему податься, — бездомный, почти безоружный.

—Я бы мог предложить вам работу, молодой человек.

—И что я должен буду делать?

—Давайте обсудим это не здесь. — Старичок кивнул на по-прежнему толпящихся вокруг продавцов и покупателей оружия. — Я знаю неподалеку неплохую закусочную.

Молодой человек почувствовал, как яростно заурчал пу­стой желудок, и вдруг представил себе дымящийся кусок мяса с гарниром из грибов на тарелке. И кусок... Нет, два, три, четыре куска черного ноздреватого хлеба. И...

Наверное, все это ясно отразилось у него на лице, потому что провожатый весело улыбнулся и, поманив пальцем Игоря, свернул в переулок.

Игорь украдкой огляделся: все столики небольшого ка­фе, приткнувшегося между двух магазинов, были заняты. Люди, сидевшие за ними, сосредоточенно поглощали разно­образные кушанья и напитки, болтали между собой, флир­товали с женщинами... Между столами сновали юркие офи­цианты, разнося заказы и забирая пустую посуду. Заведе­ния общепита были и на Первомайской и Щелковской, но они ни в какое сравнение не шли с этим.

И еще его поразило разнообразие посетителей. В при­вычном Князеву мире двух станций преобладал европей­ский тип внешности. Азиатов или кавказцев было всего ни­чего. Здесь же эти типы превалировали: отовсюду неслась незнакомая речь, глаз то и дело задерживался то на раско­сых глазах, то — на монументальном носе...

—Пока готовят, мы можем обсудить наши проблемы. - Старичок сделал официанту заказ, и тот умчался куда-то.

—Охотно, — кивнул Игорь и вдруг вздрогнул всем те­лом: за столиком на противоположном конце зала сидел че­ловек с совершенно черным лицом. Что за?..

—Вы меня совсем не слушаете, — рассердился собесед­ник. — Куда вы сейчас смотрите?

—Вон там, — Игорь склонился к нему через столик и по­низил голос, — сидит черный человек. Разве сюда пускают мутантов?

—Где? — Старичок обернулся туда, куда показывал Кня­зев, и расхохотался: — Какой же это мутант? Это просто чернокожий человек. Если хотите — негр. Хотя ему и дру­гим, похожим на него, этот термин не нравится. Так что, ес­ли будете с ним разговаривать, не вздумайте его так назвать, он очень обидится.

Игорь со стыдом вспомнил, что когда-то читал в книж­ках про африканских и американских негров, а Антошка ему объяснял, кто это такие. Но смотреть на непривычного вида человека спокойно все равно не мог. Чернокожий за­метил его интерес к себе и улыбнулся ему, продемонстри­ровав неожиданно белоснежные зубы. Зрелище было жут­коватым.

—Какими судьбами, кстати, вы к нам в Черкизон? — веж­ливо поинтересовался старик.

—Я своего брата ищу. Пропал, — внимательно оглядыва­ясь по сторонам, сказал Игорь.

—Ну что ж, если узнаю о нем что-нибудь, обязательно вам сообщу, — улыбнулся старик. — У меня, знаете, работа такая - все знать. А вам могу предложить другую работенку... Как вы смотрите на то, чтобы стать гладиатором?

— Кем? — удивился старшина: слово казалось знакомым, но что оно означает, он припомнить не мог.

— Гладиаторы сражаются на арене, а зрители за это пла­тят, — пояснил старичок. — Знаете, очень многие готовы за­платить за такое зрелище. Видели, как Лютый разделался с тварью? Так вот: Лютый — тоже гладиатор. В своем роде, конечно.

— И с кем сражаться? Тоже с тварями?

— С ними, — кивнул старик, блеснув стеклышками оч­ков. — И не только.

— Не понял.

— Твари — это банально, — вздохнул собеседник, будто сожалея о его, Игоря, непонятливости. — К тому же это — всего лишь животные. А человек охотнее всего платит за то, чтобы на его глазах пролилась кровь ему подобного. Чело­век — вот кто самая красная дичь в мире.

— Извините, — покачал головой Князев, — но это не по мне. Нас и так осталось мало. Зачем же еще и убивать друг друга? И без этого твари когда-нибудь займут наше место.

— Ну, это случится еще не скоро — поверьте мне, — дробненько рассмеялся, словно рассыпал горстку мелочи, ста­рик. — На мой век хватит. На ваш, думаю, тоже. Если вы бу­дете думать головой. Для чего, правда, нужно сохранить эту самую голову.

Игорь мог поклясться, что в словах прозвучала непри­крытая угроза.

— Вы меня пугаете?

— Что вы! Конечно же нет! Я просто предлагаю вам при­менить свои таланты на практике. Ваши таланты налицо: бицепсы и плечевой пояс, хе-хе. За хорошую плату приме­

нить — уверяю вас. Не хотите сражаться с себе подобны­ми — ваше дело. Это сделают другие — от желающих нет от­боя. Выставим вас против тварей, и резвитесь на здоровье.

Против уничтожения тварей вы ведь, надеюсь, ничего не имеете? Я видел вашу реакцию на одну из них.

Игорь шумно втянул воздух. Без денег он отсюда никуда не денется. Ни домой вернуться, ни дальше пойти. И на Черкизоне без оружия, без документов он долго тоже оста­ваться не может. А если удастся заработать... Но вот полу­чится ли? Старик был склизким, подозрительным. От его дребезжащего учтивенького смеха отчего-то мурашки по коже шли.

—Я подумаю над вашим предложением.

—Я уверен, что мы договоримся, — улыбнулся старик хитро. — Поверьте мне, я умею договариваться!

—Вы заказывали?

Официант со стуком поставил на стол поднос с двумя дымящимися тарелками, кувшином, полным чего-то ядови­то-желтого, графинчиком прозрачного... При виде всего этого, при аромате еды рот Игоря наполнился слюной.

Но прикоснуться к исходящему паром куску мяса он не успел...

—Опять человечина, что ли? — взревел кто-то за сосед­ним столиком. — Убью, гады!

—Успокойтесь, господин, — пытался урезонить могучего дебошира с щекой, перечеркнутой узким, стягивающим рот в кривую ухмылку шрамом, чернявый официант. — Это свинина. Обыкновенная свинина.

— Свинина? Что я, свинину от человечины не отличу?

Игорь с ужасом уставился на свою тарелку. Кусок был большим, сочным, с аппетитной корочкой...

«А что, если он прав? Что я о местных знаю?..»

— Что это за мясо? — поднял он глаза на уплетающего свою порцию за обе щеки старика.

— Какая вам разница? — улыбнулся тот лоснящимся от жира ртом. — Выпейте лучше для аппетита. — Он набулькал в стопочку влаги из хрустального графина.

— Человечина?

— Вы что, верите этому пьянице?! — Человека со шрамом уже скрутили и выталкивали на улицу дюжие вышибалы, каж­дый — косая сажень в плечах. — Перебрал и мутит народ, что­бы не платить. Ему, кстати, это удалось, — добавил он, увидев, как привередливого клиента вышвырнули на улицу, наградив на прощанье пинком. — Жуйте и думайте о хорошем. О том, как вы сказочно разбогатеете на гладиаторских поединках. И сможете тогда есть не в кредит, а на собственные средства!

Он снова взялся за еду, но Игорь так и не мог заставить себя прикоснуться к остывающему на тарелке мясу. Старик, в общем-то, ведь даже и не попытался разубедить его. Не­ужели действительно человечина?

«И в самом деле, — вдруг вклинился в поток его мыслей Антошкин голос. — Ты видел, сколько тут народу? Чем они все пи­таются? Что-то не верится в огромные свинофермы, которые тут якобы где-то упрятаны... Даже крыс и то на всех не напа­сешься... Либо тварей с поверхности жрать, либо друг друга...»

Послушавшись воображаемого брата, Князев-младший ограничился хлебом и гарниром, который не был затронут соком, стекающим с соблазнительного куска. Досыта на­есться не удалось, но и аппетит всей историей оказался ос­новательно подпорчен. Утерев губы грязной салфеткой, Игорь поднялся с места.

— Вы что-нибудь надумали? — спросил старик, прикон­чивший мясо.

— Мне это не по нутру, — честно ответил молодой чело­век. — Попытаюсь найти другую работу

— Попытайтесь, попытайтесь... — Интерес собеседника к Игорю угас окончательно. — Если что надумаете — где меня найти, вам скажет каждый. Только спросите Ланисту.

— Ланиста? Это имя или фамилия? — переспросил па­рень: слово больше всего походило на кличку.

— Это профессия, — сухо улыбнулся старик. — А зовут меня просто — Михаилом Сергеевичем.

— Сколько я должен? — Князев кивнул на стол с нетро­нутым мясом.

— Я угощаю, — сверкнули очочки.

А сам про кредит говорит. Придется еще потом с набе­жавшими процентами в рабство отдаваться, чтобы распла­титься за тарелку дымящейся человечины...

— Не люблю быть должником.

Игорь выщелкнул из початого уже рожка три патрона и бросил на скатерть — по его мнению, за съеденный хлеб и горстку сомнительных овощей этого должно было хватить с лихвой. А потом вышел из кафе, не прощаясь.

* * *

Игорь бродил по подземному городу, казавшемуся не­объятным и неисчерпаемым на разные чудеса, до тех пор, пока не почувствовал, что еще один шаг, и ноги окончатель­но откажутся его держать. Сам того не заметив, он забрел на немноголюдную двухэтажную улочку, по обе стороны которой дома были украшены красными фонариками над дверями.

Вывеска состояла из двух частей: верхняя надпись была совсем бессмысленной, а три буквы - совершенно дурац­кими.

HOTEL L'AMOR

Ноте... Ноте... Амо... Запятая какая-то. Может, по-амери­кански? То есть, по-английски? Зато нижняя казалась пре­дельно попятной.

«Здесь за небольшую плату вам помогут скоротать ночь!»

—Это что такое? — спросил он прохожего. — Гостиница?

—Ага! — ухмыльнулся тот, оглядев старшину с ног до го­ловы. — Заходи — не пожалеешь!

Провести ночь в постели, может быть, даже на чистом бе­лье — о чем еще может мечтать усталый путник? И он реши­тельно толкнул дверь.

— Добро пожаловать! - подскочил из-за стойки, перего­раживающей крохотную прихожую, маленький, прилизан­ный человечек в темпом. — Спасибо. Что остановили свой выбор на нашем первоклассном заведении. Мы можем предложить...

—Можно у вас ночь провести? — перебил Игорь слово­охотливого хозяина.

—Конечно! — расцвел тот в улыбке и выложил на стойку пачку фото, на которых были изображены девицы в весьма лег­ких одеяниях, распластанные на простынях в фривольных по­зах. — Вот, извольте выбрать. Лично я советую вот эту, — тон­кий пальчик с маникюром ткнул в фото с пышной брюнеткой, возлежащей на роскошной кровати. Вся одежда красавицы со­стояла из лоскутков собачьего меха, случайно прикрывающих самые занимательные детали. — Огонь! Настоящий огонь!

Но Игорю было не до того. Сейчас не до этого. Да и страшно как-то было отдаваться страсти в этом вертепе. Не обжечься бы на этом огне... Любовь-не любовь его к Ларис­ке сейчас не играла большой роли: Первомайская и ее окре­стности были вроде бы как на другой планете, в другом ми­ре, и его возможные нынешние приключения на их отноше­ниях никак бы не сказались. Но вот сил, ей-богу, на эти при­ключения у Князева не было.

—Мне, если честно, девочки как раз не очень интерес­ны, — попытался объяснить он. — Нельзя бы мне...

—Вы что, уважаемый, из этих? — перебил прилизан­ный. — Тогда, простите, не по адресу. У нас только мальчи­ки плюс девочки, другими форматами мы не занимаемся. Тогда вынужден...

«Черт с ним, — подумал Игорь. — Лишь бы в постель».

— Вот эту, — не глядя, ткнул он в фото, оказавшееся свер­ху, — худенькая девушка со светлыми, почти белыми волосами и огромными прозрачными глазами на полупрозрач­ном личике больного ребенка, напряженно вглядывающая­ся в объектив камеры.

— Неплохой выбор, — одобрил прилизанный. — И имя редкое, — хмыкнул он. — Инга.

— Мне без разницы. Сколько будет стоить?

— Чем изволите платить? Мы принимаем любую валюту. По своему курсу, извините.

— Вот этим. — На стойку со стуком встал оливково-зеленый патрон с медной головкой. — Устроит?

— Конечно! — Хозяин пошуршал чем-то невидимым за стойкой и сообщил: — Десять за час, тридцать — за ночь.

— А за сутки?

— Изголодался, солдатик? — ласково спросил прилизан­ный, перейдя на «ты». — Отчего же? Для таких клиентов у нас скидка... Пятьдесят за сутки — резвись.

— А пожевать чего-нибудь перед сном? — осведомился Игорь.

— Всегда пожалуйста! За дополнительную плату. Два па­трончика. За сервис.

— Только без мяса, — вспомнил кафе старшина.

— Вегетарианец, что ли? — насупился хозяин. — Тогда еще двадцать патронов.

— За что? — Игорь вытаращил слипающиеся глаза. — За что двадцать-то?

— За страховку. Вегетарианцы все сплошь больные на го­лову, с причудами, мягко говоря. Это я из практики говорю. Поломаешь мне девочку — что я с ней потом буду делать?

Так что двадцатку за страховку — иначе нельзя. Надо в нашем бизнесе учитывать риски. Все в порядке будет — утром назад получишь. У нас без обмана.

Изрядно полегчавший — половину его боекомплекта как свинья сожрала, — Игорь поднялся на второй этаж.

— Какой номер? — буркнул дремавший в кресле в конце длинного коридора толстяк: на коленях у него лежал обрез помпового ружья.

— Семнадцатый.

— По правой стороне. Давай, солдат, порезвись там за нас за всех. А то знаю я эту службу... И вечный бой, а герл нам только снится... — Тот снова смежил веки.

«Надо лычки снять, что ли, — думал Князев, шагая мимо одинаковых дверей с номерами. — А то каждый встречный-поперечный военного во мне угадывает. Нарвусь еще...»

Искомый номер не был заперт.

— Можно? — вежливо постучал он костяшками пальцев по косяку и, не дождавшись ответа, вошел.

Внутри царил полумрак, пахло чем-то незнакомым, но приятным и кружащим голову. Девушку в уголке огром­ной — он и не видел такой никогда — постели Игорь за­метил не сразу. А она молча шевельнулась, словно осво­бождая место рядом, хотя места хватило бы еще на двоих таких, как Князев. Она была укутана покрывалом до под­бородка. Легкая ткань мягко обрисовывала очертания ее тела.

Поднимаясь по лестнице, Игорь твердо знал, что рухнет, уснет сразу и проспит все сутки кряду. Но тут... Тут он вдруг пробудился. Сердце бухало тяжело, в висках молотило, а сладкого воздуха вдруг перестало хватать. Под покрывалом, льнущим к телу, она была совсем нагой. И Игорь больше не мог думать ни о чем другом. И уснуть он тоже теперь не сможет.

Он ведь... Он ведь купил ее. Купил эту ночь. Купил целые сутки. Отдал пятьдесят патронов. Теперь на долгие двад­цать с лишним часов эта девчонка — его законная собствен­ность. Так ведь?

Лариска все откладывала их близость. Стань офице­ром, потом женишься, потом... Потом дослужишься и до ласк. А тут вроде как внеочередное звание, тупо сказал се­бе Игорь. Вроде как в нарушение иерархии... Сколько раз ему снилось такое — горячечное, невнятное, — но всегда именно с Лариской.

И вот он всего в шаге от этого. От такого. Может прямо сейчас. Имеет право. А Лариска... Не узнает она никогда.

Но только здесь, рядом с кроватью, глядя на чистые про­стыни и девушку, ждущую его с непонятным выражением огромных, кажущихся черными в неверном свете ночника глаз, он вдруг подумал о другом: как неимоверно грязен, как воняет заношенное обмундирование... Стало стыдно и не­ловко. Вот так все случится?

— Вымыться тут можно где-нибудь? — буркнул он, отво­рачиваясь: лечь в чистую постель в таком виде показалось ему кощунством.

— Да, там слева от двери... И кувшин с водой есть...

Голос девушки напоминал звук серебряного колокольчика...

Сбросив грязную одежду прямо на пол, пристроив авто­мат и шпагу в уголке крошечного помещения, до потолка выложенного кафелем, Игорь с наслаждением плескался, не обращая внимания на то, что вода ледяная. Главное — ее было много: кувшин больше походил на ведро, а на полочке под небольшим зеркальцем нашелся кусок мыла...

—Я сейчас, — буркнул он, со скрипом сбривая неопрят­ную бородку, но оставив неуставные усы найденной там же туповатой бритвой, когда дверь приоткрылась и в щели по­явился любопытный девичий глаз: слава всевышнему, он уже успел обмотать бедра полотенцем.

—Там ужин принесли, — сообщил глаз и скрылся.

Игорь придирчиво осмотрел в зеркальце свою свежевы­бритую физиономию и решил, что выглядит вполне при­лично. И пахнет — неведомые доброхоты оставили рядом с бритвой флакон с ядовито-зеленой жидкостью. Полустер­тая этикетка обещала одеколон «Шипр».

Постояв немного перед дверью, молодой человек набрал­ся смелости и шагнул в пряный полумрак спальни.

—Я у тебя первая была? — Девушка лежала рядом с па­рившим где-то в небесах парнем и осторожно водила тон­ким пальчиком по его голой груди.

—Ты что! — вяло запротестовал он, чувствуя, что вот-вот провалится в сон: никогда еще он не был так опустошен и обессилен.

—Первая-первая, — тихо засмеялась своим волшебным серебряным смехом девушка. — Я же в таких делах опыт­ная — вижу. Вернее, чувствую.

—Давно?

—Что давно? — удивилась она.

—Давно ты здесь?

—Уже давно, — вздохнула она и села на постели, уже не стесняясь своей наготы. — Порой кажется, что целую веч­ность...

—Откуда ты родом?

—Какая разница? Это далеко отсюда. Очень далеко. Не вернуться.

—А как попала сюда?

—Продали, — просто ответила она.

Его ошеломленный взгляд она выдержала легко — только глаза ее, огромные и прекрасные, заблестели еще больше.

— Продали, как вещь. Мы, женщины, и есть вещи. Иг­рушки для мужчин.

— Кто тебе это? Откуда?

Игорь искал слова; спать снова расхотелось. Да, пусть он и сам только что купил эту девушку, купил ее тело, но... От­чего-то показалось ему вдруг страшно несправедливым все, что с ней происходит. Так ему оказалось с ней хорошо, та­кую благодарность к этому хрупкому созданию он почувст­вовал, что теперь думать, как ею пользуются другие, было тяжело, неприятно.

— Ты не игрушка! Не для меня... Сволочи те, кто такое го­ворят! — запротестовал он.

— Мои родители так говорили. Меня и сестер так воспи­тывали. — Она слабо улыбнулась, но в уголке глаза собра­лись росинки; прорвавшись, сбежала слеза.

— Расскажи, — потребовал юноша.

И она рассказала.

Как жила на отдаленной небогатой станции в большой «семье», как ее с детства готовили стать жрицей любви, как исчезали навсегда старшие девочки, когда им исполнялось пятнадцать, и неведомо откуда появлялись крохи-несмыш­леныши, еще даже не умевшие говорить... Игорь слушал эту горькую исповедь и только сжимал и разжимал в бессиль­ной злобе кулаки.

—Я тебя уведу отсюда, — пообещал он, когда Инга завер­шила историю своей недолгой жизни.

—Ты так богат? — улыбнулась она сквозь слезы, дрожа­щие на длинных ресницах.

—Разве это важно? — нахмурился Игорь.

—За меня заплачены немалые деньги, и хозяин не отпу­стит меня так просто, — вздохнула она.

—Этот прилизанный слизняк внизу? Да я его...

—Хвастунишка... — Узкая девичья ладошка погладила Игорев бицепс. — Пьеро не хозяин, он такой же работник, как и я. И он тоже отрабатывает долг. И все остальные дев­чонки, и Степан-коридорный. Мы все заложники. И вы­рваться просто так отсюда нельзя. Не дразни меня, в моем положении вредно мечтать. Давай больше не будем об этом. У нас так мало времени...

—Все равно ты здесь не останешься, — упрямо сказал Игорь, уступая ласке и опускаясь на смятые простыни. — Обещаю.

—Ты спасешь меня от дракона? — Инга засмеялась сере­бряным колокольчиком, и Игорь закрыл глаза.

По коридору словно пронесся ураган, — они не стали от­влекаться, — но еще через несколько минут в дверь загрохо­тали чьи-то кулаки.

— Открывай! Открывай сейчас же!

Игорь метнулся к автомату, вспомнил, что тот не заря­жен, попытался вспомнить, куда дел шпагу, но комната уже заполнялась людьми. Его грубо схватили за руки, ударили по лицу...

— Кто таков? — Голого, избитого, крепко держа за руки и плечи, его поставили перед облаченным в черную форму громилой с угрюмой харей, на которой было столько шра­мов, что казалось, будто она вся сшита из лоскутов.

— Фальшивыми платит, сволочь! — ввинтился сбоку да­вешний Пьеро, сжимая в кулачке Игоревы патроны. — Мо­шенник!

Угрюмый отодвинул человечка, будто лишнюю вещь, и повторил вопрос:

— Кто такой? Откуда прибыл?

— Пошел ты, — улыбнулся Игорь разбитым ртом. Если на Первомайской не все знают, что есть на свете Черкизон, то и в Черкизоне не каждому надо знать, что су­ществует Первомайская. Отправят экспедицию за рабами — отобьется ли Батя и его дружина?

— Расскажешь...

Скроенный повернулся, словно собираясь уйти, но вместо этого резко крутанулся на пятке и вломил Князе­ву йогой под дых. Игоря скрутила в узел чудовищная боль. В голове будто взорвался черный шар, и Игорь по­летел во тьму...

* * *

Ключ загрохотал в замке железной двери с глазком. Кня­зев очутился на пороге тесного вонючего помещения, за­ставленного трехъярусными полками. На них сидели и ле­жали люди — много людей. В воздухе пластами висел сизый дым — многие из сидящих курили, хотя и без того дышать в помещении было нечем: у старшины запершило в горле, будто кошки изнутри когтями драли.

— Ты уж или сюда, или туда, — пробасил один из обита­телей камеры. — Закрой дверь — весь кайф выходит.

Князев сделал шаг вперед, и дверь с грохотом закрылась, оставив его один на один с этими людьми.

— Иди сюда, служивый, — продолжал все тот же персо­наж: жилистый крупный мужчина с покрытой редким се­дым ежиком головой. -- Расскажи нам, болезным, о своем горе-злосчастье.

Одежду избитому Игорю все-таки вернули, обшарив карманы дочиста, но старшинские лычки на плечах не тро­нули.

У порога лежала белоснежная тряпица, и парень просто перешагнул ее, чтобы не пачкать своими далеко не блестя­щими сапогами. Сидельцы переглянулись.

— Ну, это понятно, — пресек седой шепотки. — За что за­ гребли тебя, солдатик? Не стесняйся, ответь — здесь все свои.

Послышались смешки.

— Да патронами он вареными фарцевал, — заявил тощий нескладный тип с верхней полки нар, стоящих у самой двери.

Игорь изумился: пока он торчал в предбаннике, где рых­лый невыспавшийся субъект в черном заполнял бумаги и выполнял прочие формальности, весть о его прибытии уже его обогнала. Тюремный телеграф самый быстрый.

— Фармазон, значит, — констатировал седой. — Людей объегоривал? Неуважаемая статейка, дорогой. Эй, ты, сявка! — окликнул он человечка, скрючившегося под нарами,

стоящими у двери. — Освобождай плацкарт. Замена тебе пришла.

Какой-то помятый, смазанный человечишко на четве­реньках порскнул к хозяину камеры, но тот лениво отпих­нул его ногой, и он под общий хохот скрылся под другими нарами.

— Тесновато тебе там будет, — участливо сказал седой. — Но что делать — привыкнешь. Надо же с чего-то начинать.

— Возможны варианты, — вклинился еще один из си­дельцев. — Машкой станешь — на нарах будешь жить. Прав­да, возле параши.

Камера снова заржала. На какой тарабарщине они тут изъяснялись?!

— Ну что, служивый, — криво ухмыльнулся седой. — Бу­дешь машкой нашей? Не обидим. Мы ласковые.

Князев отвернулся: он понимал, что над ним издеваются, но как вести себя в подобных случаях, понятия не имел. На Первомайской тюрем не было, и все дела быстро, без прово­лочек, решал трибунал под председательством Бати. Винов­ного приговаривали либо к штрафным работам, либо к из­гнанию, что было равносильно смертной казни. Других ва­риантов не было.

— Неразговорчивый какой... — огорчился хозяин каме­ры. — Эй, Лавэ, — окликнул он того самого человека, что со­общил о его, Игоря, причине появления здесь. — Разговори новичка. Ты это умеешь.

- О'кейно, Седой! — Нескладный тип уже спрыгивал с нар. — Щас защебечет!

Удивительно, но седого мужика действительно завали Седым!

— Что же ты, сява? — Тот, кого назвали странной кличкой Лавэ, уже подбоченясь стоял перед Игорем, почти на полго­ловы возвышаясь над ним.

Одет он был в линялые-перелинялые голубые штаны и свитер, из коротких рукавов которого почти до локтей тор­чали испещренные синими татуировками мосластые руки с крупными, как сковородки, кистями.

- С уважаемыми людьми побалакать не хочешь? Харак­тер проявляешь? Ну, мы этот характер укоротим...

Потная грязная пятерня протянулась к Игореву лицу.

Бойцовские рефлексы сработали мгновенно.

Князев, не замахиваясь, коротким ударом под ребра, сшиб долговязого на пол. Это послужило сигналом осталь­ным обитателям камеры.

Хорошо, что он так и не отошел от двери. Игорь уперся спиной в гулкую жестяную поверхность и тем обезопасил себя сзади. Несколько минут ему удавалось, бешено работая кулаками, локтями, коленями и даже головой, сдерживать яростный натиск орущей толпы. Если бы он упал, то ему не­минуемо пришел бы конец: в руках нападающих уже сверка­ли ножи, виднелись заточенные металлические прутья.

Финиш. Была бы шпага, прихватил бы он с собой еще душу-другую...

А так...

Он пропустил удар в голову откуда-то сбоку.

Камера, подернувшись туманом, поплыла куда-то. Упал бы, и все, затоптали б, но дверь за спиной распахнулась.

— Что, новичок, не сидится тебе с людьми? — раздался знакомый голос. - В холодную его!

Полубесчувственного Игоря волоком протащили куда-то, больно ударяя на каждой ступеньке, спустили по какой-то лестнице и швырнули на жесткий сырой пол. Металли­ческая дверь с визгом захлопнулась, и сознание, наконец, милосердно покинуло его...

* * *

— Эй, бесфамильный! Подъем!

Игорь долго не мог понять, кого это зовут: он, вроде бы, в крошечной — полтора на метр — камере был один-одинеше­нек, но вдруг вспомнил, что отказался называть свои имя и фамилию, когда его арестовывали. Так и записали его Бес­фамильным. Чинуша, составляющий протокол, сориги­нальничал и даже имя ему дал — Иван. Так и числился он, наверное, здесь как Иван Бесфамильный.

— Подъем! — Чей-то жесткий ботинок чувствительно по­тыкал его в ноющий бок — наверняка ребро треснуло после «горячего приема» в общей камере. — Чего припух? С веща­ми на выход.

Стиснув зубы, чтобы не застонать, Князев поднялся с ле­дяного пола, покрытого пленкой воды, — пока он был без сознания, одежда отсырела и теперь стояла колом. Вещей никаких у него с собой не было — все, что только можно бы­ло, отобрали еще в самом начале. Одним глазом — второй заплыл и не хотел открываться, хотя Игорь изо всех сил на­деялся, что не навсегда, — он увидел плотного рыжеватого мужичка в обрыдшей уже черной форме с какими-то сереб­ристыми эмблемками на воротнике. Он напряг зрение и по­нял, что они обозначают - череп и кости.

— Чего, любуешься? — вполне добродушно спросил над­зиратель, заметив его взгляд. — Хочешь такие же? Так по­ступай к нам на службу. На кусок хлеба с целлюлитом все­гда будешь иметь, хе-хе.

Куда только девалась вчерашняя злоба.

—Ладно. — Не дождавшись ответа, рыжий поскучнел. --Топай вперед.

—Куда меня? — спросил Игорь невнятно, едва двигая распухшими губами.

—Во! Ожил! — обрадовался надзиратель. — Расстреливать тебя веду. Пулю в затылок — и свиньям на корм. Гы-гы-гы!

В расстрел Игорь не верил. Да и вообще — стали бы тра­тить дорогой патрон на такого бродягу, как он. Удавку на шею или ножом по горлу, пока в отключке валялся, и — по­минай, как звали Игоря Князева, старшину сил самооборо­ны Первомайской республики. Даже из камеры не нужно было бы выводить. Но и в хорошее после всего с ним слу­чившегося почему-то тоже не верилось совершенно. В це­лом, Игорь теперь в будущее смотрел с пессимизмом.

Поэтому сказать, что он удивился, когда его привели в светлое помещение, где на столе были разложены отнятые у него при обыске вещи, значило не сказать ничего.

— Противогаз — одна штука, — таким же бесцветным, как и он сам, голосом зачитывал по списку бледный белобры­сый офицер с мало что говорящими Игорю, не разбирающе­муся в местных знаках различия, серебристыми ромбиками на плечах черной формы. — Светильник портативный в ви­де пробирки, заполненной люминесцентным веществом, — одна штука...

Его подчиненный откладывал в сторону названную вещь и вычеркивал ее из своего списка. По ночам они — звери, днем играют с ним в цивилизованных людей. Бюрократы-оборотни.

— Пистолет-пулемет системы «Бизон». — Офицер по­кончил наконец с барахлом и перешел к изъятому у Князе­ва оружию. — Недействующий. Одна штука.

Сломанный?

— Со спиленным бойком, — педантично уточнил офицер. Поверх вороха вещей лег автомат с пустым магазином.

— Колюще-режущее оружие, длиной один метр двадцать сантиметров, — к «бизону» добавилась шпага.

— Магазины к автомату Калашникова пустые — четыре штуки.

— А патроны? — не выдержал Игорь. — И граната?

— Фальшивые патроны изъяты и приобщены к делу, — сообщил ему монотонным голосом белесый, глядя рыбьим взглядом поверх головы. — Граната при обыске не изыма­лась.

Он еще раз глянул в список, пробежал по нему сверху вниз глазами, будто не доверяя сам себе, и положил перед Князевым.

— Все ваши вещи на месте? Распишитесь.

«Много чести вам...»

Игорь поставил жирный косой крест и, послюнив гряз­ный палец, старательно оттиснул его отпечаток поверх «подписи».

—Я неграмотный, — нахально заявил он, глядя в мертвые бесцветные глазки «черного».

—Ничего, сойдет и так. — Бесцветный убрал «подписан­ный» протокол в черную папку с такой же эмблемой в виде черепа и костей на обложке. — Даже лучше подписи.

Он впервые позволил себе намек на улыбку — чуть вздернул вверх уголки узкого, похожего на порез, рта.

—Можете быть свободны.

—Позвольте вопрос. — Игорь уже успел нацепить, наве­сить и распихать по карманам свое добро. — А почему меня выпускают? Что, патроны оказались настоящими?

—Нет, — последовал ответ. — Но некое лицо взяло на се­бя возмещение материального ущерба пострадавшим сторо­нам и выплатило за ваше освобождение залог в установлен­ной законом сумме.

—Условно тебя отпускаем, — буркнул рыжий конвоир, подталкивая Игоря к дверям. — Набедокуришь чего, вкатим по полной. Топай отсюда, пока не передумали. И будь па­инькой! — добавил он на прощание.

«Интересно, — думал старшина, проходя мимо посторо­нившегося часового у двери, — кто это так расщедрился?

Я тут никого не знаю... Может, это Инга из своих сбере­жений?»

Нет, не Инга.

Снаружи его встретил, сахарно улыбаясь и ласково по­блескивая очками, Михаил Сергеевич. Чуть объятья не рас­простер навстречу Князеву...

— Доброе утро, молодой человек. — Старик прямо лучил­ся. — Доброе оно, конечно, по сравнению с вашим вечером и ночкой. Искренне рад, что сумел вам помочь избежать труд­

ной участи тюремного петуха.

— Чего это вы раздобрились? — прямо в лоб, не тратя времени на околичности, спросил Игорь. — Я не просил ме­ня отсюда вытаскивать!

- Ну-с, - покачал головой Ланиста. — Я, считайте, прочел ваши сокровенные желания. И решил использо­вать их во благо своего предприятия. Я помогаю вам ре­шить ваши временные трудности, трачу для вашего осво­бождения некоторые средства, и смею надеяться, что вы, как честный и воспитанный молодой человек, эти средст­ва отработаете.

— Я не собираюсь...

- Послушайте. Если бы не я, погибнуть бы вам в куда бо­лее зрелищном, но совершенно бесплатном поединке.

Имейте совесть!

—Какая у меня совесть! — ухмыльнулся Игорь; разбитые губы надулись, просочилась кровь. — Я фальшивомонет­чик. Патронами палеными плачу. Фармазон.

—Молодой человек, — сморщился, словно на зуб ему по­пал гнилой орех, — вам так не идет блатная лексика. Честный вы, честный. Я же не первый год живу на свете и в лю­дях разбираться научился.

— Ну, так я вам докажу, что нечестный. — Игорь напра­вился к выходу из переулка, но дорогу ему тут же заступи­ли двое вооруженных людей, выросших словно из-под земли.

— Невежливо это, молодой человек, — голос Михаила Сергеевича стал укоризненным, — прерывать разговор на полуслове. К тому же, с человеком старше себя.

Князев оглянулся и увидел на пороге участка нескольких «черных». Давешний рыжий знакомец, зажав под локтем дубинку, чистил ногти, словно происходящее совсем его не касалось.

— Меня же освободили, — сказал Князев.

— Условно, юноша, условно. Все условно, — он улыбнул­ся, — все относительно. Пока мой залог у них — вы свобод­ны. А реши я, к примеру, вернуть себе залог — тогда и вас придется вернуть на ваше исконное место. В камеру.

— А я не боюсь, — упрямо зыркнул на Ланисту старши­на. — Дождался бы суда, приговорили бы там к чему-ни­будь. Не к расстрелу же!

— Не к расстрелу, — подтвердил Михаил Сергеевич. — Понимаете ли, — он доверительно приблизился к старшине и встал рядом: даже замах одеколона доносился сквозь уличную вонь, — наш любимый Черкизон весьма ограни­чен в жизненном пространстве. Рост вширь давно остано­вился — кровля при этом ослабляется, и возможны обвалы. И случаются, кстати. Поэтому остается только вверх и вниз. Но и тут есть предел. Лезть до бесконечности вверх нельзя — там поверхность со всеми ее прелестями, а вниз... Ни­жние ярусы постоянно подтапливаются грунтовыми вода­ми. Если не откачивать воду, то уровень ее будет вот здесь, — желтый ноготь черкнул по стене дома на уровне игорева плеча, — а может, и еще выше.

Старик подождал, ожидая реакции, но Игорь молчал.

— Поэтому кто-то должен приводить в движение пом­пы, — вздохнув, продолжил Ланиста, не дождавшись отве­та. — Иных источников энергии, чем мускульная сила, нам после Катастрофы, увы, не осталось. Маломощные электро­моторы с задачей не справляются, топлива для дизелей нет, энергия ветра, воды и пара недоступны, атомная — тем бо­лее, животные, что отлавливаются па поверхности, для ра­боты непригодны... Остаются люди — самая неприхотливая скотинка на свете. Увы, добровольно никто на эту работу не пойдет. Ни за какие деньги. Вы бы согласились день-день­ской крутить огромное колесо, приводящее в движение во­дяной насос? А если бы, положим, вы бы устали и бросили это колесо, то вас бы тогда кнутом? Карьера сомнительная... Князев не проронил ни слова.

— Поэтому колеса крутят осужденные. Работа эта очень нездоровая — тяжелая, в спертом воздухе, в сырости. Год ра­боты на водокачке равносилен смертному приговору. Пол­года оставляют след на всю жизнь — ревматизм, астма, ту­беркулез. К тому же, вода в нижних уровнях радиоактивна... Вот, собственно, к чему вас приговорили бы за ваш незначи­тельный проступок.

— А сколько мне светило? — не выдержал Игорь.

— Пять лет, — последовал невозмутимый ответ.

* * *

Гладиаторы оказались очень жизнерадостными людьми: посмеяться любили по поводу и без. Всякого рода подначки и розыгрыши тут были в большом ходу, но обижаться на них разыгранные и не думали, предпочитая платить той же монетой. Игорю все они сразу пришлись по душе — и черно­кожий Джонс, весельчак и балагур, и меланхоличный кра­савец Алекс, и молчаливый Кузьма, и остальные обитатели казармы, донельзя похожей на памятную Князеву тюрем­ную камеру.

Такие же нары, такие же слои дыма под потолком — ку­рили здесь еще больше, чем в тюрьме. Разве что дверь не за­пиралась снаружи, и гладиаторы могли свободно выходить в город. Ну и остальные человеческие радости, для заклю­ченных недоступные, — хороший стол с выпивкой, жеман­ные гостьи, с которыми уединялись в дальнем углу за зана­веской (негласный джентльменский кодекс не позволял гладиаторам обращать внимания на стоны, доносящиеся из-за занавеса). Человеку, который легко может не вернуться с ристалища, позволено многое. А то, что сражаться придется серьезно, не напоказ, гладиаторы просветили своего нового товарища сразу.

Чернокожий гигант, виденный Игорем в забегаловке, ку­сок хлеба в которой стоил ему так дорого, оказался отлич­ным парнем. Как и многие другие, работавшие гладиатора­ми у Ланисты.

— Не трусь, — приободрил он Игоря. — Работа как работа.

— Легко тебе говорить, Джонс, — возразил широкопле­чий блондин Алекс, щеголявший длинными волосами, стя­нутыми на затылке в конский хвост. — Парень, небось, в первый раз в нашем деле. Ты вот в первый раз на арену вый­ти не боялся?

— Было дело, — честно признался черный. — Но так бо­ялся обделаться при людях, что о смерти уже не думал.

Своды казармы вздрогнули от громового хохота.

— Тут, понимаешь, какая тонкость, — вещал Джонс, при­хлебывая из огромной стеклянной кружки пенное пиво, сдобренное изрядной долей самогонки из огромной буты­ли. — Тут как зрители будут настроены. Если благодушно, то оба после сражения пойдут пиво пить — и победитель, и проигравший. А уж если нет...

Чернокожий состроил грустную мину и чиркнул тол­стым пальнем поперек горла.

— Такой порядок, — подтвердил в ответ на вопроситель­ный взгляд Игоря, мол, не шутит ли, Алекс. — Друг, не друг — придется прикончить, если публика того требует. Шоумастгоуон, как говорится.

— Да бросьте вы мальчонку пугать! — не выдержал Кузьма, до сих пор молча надувавшийся пивом. — Распустили хвосты! Когда вам последний раз доводилось всерьез юшку пускать?

— Точно, — поддержал товарища раскосый, бритый налысо Чингиз, настоящего имени которого никто не знал. — Ко­торый месяц уже тварей потрошим и ничего — довольна публика.

— И они пас, - буркнул Кузьма. — Вон, Палыча на про­шлой педеле схоронили.

— Сплоховал Палыч, — опрокинул стакан Джонс. — Не открылся бы, не повелся — жив был бы...

Тут уже начался разбор полетов, которым обычно завер­шались попойки в гладиаторской казарме, и Игорь заску­чал. Он не собирался становиться профессиональным бой­цом, и тонкости их профессии ему были не слишком инте­ресны. Он был достаточно уверен в себе и хотел использо­вать свободное от тренировок время с пользой. Выйдя на улицу, он остановил жестом пробегающего мимо рикшу со свободной повозкой.

— В веселый квартал, — бросил он китайцу в широкопо­лой шляпе патрончик.

Теперь он мог себе позволить визит к Инге если не каж­дый день, то частенько — карманные деньги гладиаторам выдавались исправно.

После нескольких конфузов он научился более-менее сносно разбираться в запутанной и неимоверно сложной денежной системе Черкизона. Тут принимали все и всячес­кие платежные средства, выпущенные когда-либо и где-ли­бо в давным-давно сгинувшем мире. В обращении были российские рубли, доллары, монгольские тугрики, евро и даже какие-то совсем экзотические деньги. Откуда они взялись тут, как вынесли столько лет — сказать было невоз­можно, а главное, ценность их признавалась лишь в Черкизоне — судя по слухам, на других станциях метро котирова­лась только твердая валюта — чеканные патроны. Здесь же все деньги находились в сложном соотношении, и деловые люди подземного города начинали день с покупки газеты «Деловые новости», напечатанной на оберточной бумаге, и изучения за чашечкой кофе — так горделиво здесь называ­лось это сомнительное пойло — длиннющих колонок ва­лютных курсов.

На скачке, допустим, евро по отношению к стершейся ук­раинской гривне можно было заработать большие деньги, а можно было остаться на бобах. Обыватели попроще держа­ли в уме основные соотношения и не заморачивались про­центами. Что до патронов, то их и некоторые другие насущ­ные ценности всегда предпочитали ненадежным бумажкам. Самыми же занимательными из бумажных денежек были «зверобаксы» — купюры, похожие на доллары, но имеющие в центре овального картуша старательно, но неумело нари­сованную физиономию господина Зверева, местного прези­дента.

От обозначенных на звериных купюрах цифр с много­численными нулями приходилось отнимать несколько сра­зу. Сплошь и рядом разыгрывались настоящие спектакли, если торговец пытался всучить покупателю на сдачу мил­лион-другой этих «обеспеченных всем достоянием Черки­зовского Содружества» эрзац-долларов. В казарме гладиа­торов, не жалующихся на пустой карман, «зверобаксами» была оклеена стена над отхожим местом, а в раскрашивании портрета «любимого президента» не упражнялся только ле­нивый.

Пьеро за стойкой сделал вид, что не заметил Игоря. Кня­зев отплатил ему той же монетой: жетон, висящий у него на шее на длинной цепочке, был своего рода абонементом, доз­воляющим гладиатору свободный вход в это заведение и еще множество мест, владельцем или совладельцем которых состоял казавшийся на первый взгляд безобидным Ланиста — один из некоронованных властителей Черкизона.

— Игорь! Ты пришел! — Инга всегда была ему рада. — Я так ждала тебя сегодня...

— Вот, выдалась свободная минутка. — Он ответил на ее поцелуй. — Но ничего: скоро заработаю, выкуплю тебя, и за­живем отдельно.

И ведь не врал. Ведь искренне говорил. Забывал он уже Лариску. И все чаще складывалось у него ощущение, будто вся жизнь на Первомайской у него не была, а просто поме­рещилась.

Быстро шла жизнь на Черкизоне. Новый Вавилон, так называл его странник? Вавилон. Заглатывал он людей, об­волакивал и переваривал.

Пришел сюда Игорь в поисках брата — и чуть ли не женатым человеком, а прошла неделя-другая - и забыл уже, кем был. Кто-то из гладиаторов сказал ему спьяну, что Ланиста подмешивает в их пойло дурман-грибы, ко­торые память выветривают. И забывают постепенно гла­диаторы, зачем сюда пришли, что искали. Будто и не бы­ло никогда у них никакой прежней жизни, а был всегда только один бурлящий, душный, топкий, нескончаемый Черкизон...

Игорь не верил в дурман-грибы. Ему вначале казалось, что это сам Черкизон пьянит его своим смрадным дыхани­ем, затягивает и не отпускает. А потом Князев и вовсе пере­стал об этом думать. Словно и не было вчерашнего дня, а только сплошное сегодня.

— Выкуплю, — искренне клялся Князев.

— Фантазер ты, Игорь, — слабо улыбалась она. — Разве же меня отпустят? Столько денег не заработать... Я уж и так Бога благодарю за то, что свел нас вместе.

— Я слов на ветер не бросаю, — убеждал Князев.

И Инга благодарила его уже хотя бы за то, что он сам ве­рил в то, что говорил. Шлюхам и рабам вредно мечтать, она сама это хорошо понимала. Но ни шлюхи, ни рабы не могут бросить мечтать.

Под утро Игорь, блаженствующий и изможденный, доб­рался до ставшей ему домом казармы по никогда не засы­павшему подземному городу.

— Где всю ночь болтался? — лениво проворчал Игорю Алекс, когда тот крадучись пробирался по спящей казарме к своему месту. — Опять у проститутки своей был?

— Она моя невеста, — угрюмо отрезал Князев.

— Ну конечно, невеста, — вежливо улыбнулся Алекс. — Жаль, не твоя эксклюзивная. Она еще у тысячи человек, на­верное, невеста. А ты у нее — постоянный клиент. Вот и вся

романтика.

— Я тебя предупреждаю... — сипло начал Игорь.

— Заткнулись оба, — буркнул со своего места Джонс, невидимый в темноте. — Тебе завтра, Бесфамильный, выступать. Пока тебя не было, Ланистин прихвостень прибегал, прыгал тут, икру метал. Так что советую тебе выспаться. А то будешь завтра по арене сонной мухой ползать.

— А это добром не кончается, — подытожил Алекс.

* * *

Толпа снаружи ревела, требуя продолжения. Крови.

Игорь пытался унять дрожь.

Приподняв занавес, мимо прошел Кузьма, волоча за со­бой сеть, сплетенную из проводов. В одной из ячеек застрял кусок мяса. Изуродованные шрамами грудь и плечи глади­атора украсились десятком новых порезов и царапин, а с ле­вого предплечья свисал вырванный зубами неизвестной твари кровоточащий лоскут кожи, на который он не обра­щал никакого внимания.

— Разогрели мы с моей зверушкой публику на «отлич­но», — подмигнул он побледневшему Игорю. — Да не дрейфь ты, парень!

Саму зверушку — жуткую тварь, только что умерщв­ленную могучим молчуном, уволакивали с арены двое служащих в алых с золотом ливреях. Зал, наполненный до отказа, скандировал, вызывая новых бойцов и новых чу­довищ. Увидеть, как люди побеждают исчадий наземного ада, — именно за это готовы были платить немалые день­ги люди, на поверхность выбиравшиеся только в кошмар­ных снах.

— На, глотни, — протянул Игорю бокал с чем-то прозрач­ным Джойс. — Помогает, если мандражируешь.

Игорь не любил крепких напитков, но сейчас глотнул бы и чистого спирта: одно дело представлять бой, видеть его со стороны и даже имитировать на тренировке и совсем дру­гое — самому выйти на залитую арену, где каждое неловкое движение может стать для тебя последним.

Особенно смущала Князева одежда, что была на нем оде­та, вернее, ее отсутствие: середину тела обматывала набед­ренная повязка, а более не было ничего, кроме бутафорских поножей и наручей из ненадежной жести, чего-то вроде ши­рокого металлического ошейника и каких-то дурацких пор­тупей крест-накрест. Только шлем был тяжелым и нату­ральным, но и он вызывал сомнения: медный, блестящий, с гребнем на макушке и скрещенными топорами на огромной чеканной кокарде, со стороны он смотрелся безупречно. Но вот девиз «Всегда готов» над топорами явно был ни селу ни к городу. К чему готов? К смерти?

Игорь рассеянно взял из рук чернокожего товарища ста­кан и осушил одним залпом, готовясь скривиться от вкуса спиртного, но, к его изумлению, ни капли спирта в напитке не ощущалось: только аромат каких-то трав.

— Что это такое? — удивился он, возвращая сосуд.

— Так, кое-что... Там увидишь, — хитро улыбнулся Джонс. — Я же говорю — помогает. Не веришь?

— Верю, — согласился Князев, почувствовав, как в голо­ве слегка зашумело, будто от кружки доброго пива натощак.

А снаружи уже неслось громовое и раскатистое:

— Впер-р-рвые на ар-р-рене боец из дальних земель Ми­стер Икс! Никто и никогда не видел его лица!

— Тебе пора, — подтолкнул Джонс Игоря в спину. — За­брало не забудь опустить. Ни пуха!

— К черту, — буркнул Князев, опуская на лицо дурацкоезабрало.

Сделанное из той же чеканной жести, что и поножи с на­ручами, оно изображало лицо какого-то получеловека-полузверя и не столько защищало лицо, сколько ограничива­ло угол зрения. К тому же крепилось на каких-то резинках, и любой серьезный удар сорвал бы его напрочь.

Как учили, Игорь тяжелой рысцой, позвякивая бутафор­ской амуницией, выбежал на арену и вскинул вверх руки со шпагой и маленьким, украшенным длинным шипом посре­дине круглым щитом. Щит был второй после шлема дета­лью, способной сослужить хоть какую-то пользу. Исключая верную шпагу, конечно, на которую и полагался в основном свежеиспеченный гладиатор.

За частой проволочной сеткой, в два ряда окружающей ристалище, он видел сотни лиц, замерших в ожидании, но все они плыли перед глазами и сливались в какую-то сплошную белесую массу, арена плавно поворачивалась под ногами, а тело казалось невесомым и налитым свинцом од­новременно. Неужели ему подсунули яд?

«Опоили... — натужно думал Игорь. — Предатель...» Диктор продолжал многословное перечисление его до­стоинств, но они для Князева сейчас превратились в один мерный гул.

«Что-то я должен сделать... - плыли в мозгу медленные куцые мысли. — Кого-то убить... Где это?.. Где оно...»

Закованный в доспехи рефери прянул от гладиатора в сторону, когда тот сделал к нему шаг, и трибуны взорвались истерическими воплями.

«Нет, этого я убивать не должен. — Игорь тупо просле­дил, как напуганный судья карабкается на сетку. — А где же тот?..»

И тут он увидел....

Эта тварь была страшна. И велика. Даже среди прочих тварей эта, наверное, считалась настоящим чудищем. Рога, когти и клыки покрывали, казалось, все тело, там, где оно не было прикрыто костяным панцирем. Тяжело поводя из сто­роны в сторону рогатой головой, монстр стоял посреди аре­ны, ища взглядом врага. И рычал, перекрывая рев толпы.

— Какой ты, братец, жуткий, — невнятно пробормотал

Игорь: распухший язык плохо ворочался во рту, а губы не

слушались. — Ничего... Прорвемся...

Он двинулся к чудищу, выставив вперед оружие и приго­товившись отразить бросок.

— Ну-у!

Что за ерунда! С той же скоростью, что на него наступал гладиатор, тварь пятилась назад, пока не уперлась задом в сетку, и съежилась, как побитый щенок. И тут словно ват­ные затычки выдернули из игоревых ушей: на него обру­шился водопад звуков.

— Убей! У-бей! У-бей! — скандировал зал.

А Игорь не мог.

Напади это чудище на него где-нибудь в дебрях Измай­ловского парка — он дрался бы отчаянно и заколол бы тварь, как только представилась возможность. Но сейчас — здесь — не мог. Это был не грозный противник, а жалко скулящее жи­вотное. В глазах его, Игорь мог поклясться, была мольба. Тварь просила пощады. Это был не поединок — от Князева требовали прикончить несчастного зверя, который, как и сам Игорь, просто оказался в сетях Ланисты и его подручных.

— Убей ее! - шипел рефери, бренча доспехами и тряся снаружи сетку. — Зарежь эту тварь! Заколи, как свинью!

Но острие шпаги, слегка царапнув костяную пластину, уже вонзилось в присыпанный песком дощатый пол арены, а Игорь, резко повернувшись, ушел за кулисы. Навстречу ему уже бежал наспех нацепивший свои доспехи Джонс, на бегу толкнув Князева плечом и повертев пальцем у виска. Через мгновение снаружи раздался рев пришедшей в себя твари и вопли восторженной толпы.

Шоумастгоуон...

* * *

— Какого черта ты не убил эту тварь?! — Михаил Серге­евич был в бешенстве.

— Потому что она не нападала на меня, — кротко ответил Игорь.

— А почему не нападала?!

— Откуда я знаю? Сыта была, наверное.

— Сыта? Да она порвала Джонса! Самого Джонса! Ты, сморчок, сидишь сейчас здесь, а Джонса лучший хирург Черкизона собирает буквально по частям. Да ему вряд ли удастся выйти когда-нибудь еще на арену!

— Мне очень жаль, Михаил Сергеевич, — поднял на Ланисту глаза Игорь. — Я честно не знаю, почему тварь не на­пала на меня. Может быть, одеколон виноват?

— Какой еще одеколон? — опешил хозяин.

— Да я побрился с утра, — невозмутимо сообщил ему Князев. — И одеколоном освежился. Может, запах этой тва­ри не понравился?

— Ты еще можешь смеяться? Клоун несчастный! Ну ничего...

Ланиста прошелся по комнате, выпуская пар, и сообщил

Игорю другим, почти спокойным топом:

—  Сейчас ты выйдешь па арену снова. Но сражаться бу­дешь не с тварью. Публика недовольна, публика жаждет крови. Ты будешь сражаться с человеком.

—  С кем? — Игорь привстал беспокойно.

—  С Алексом. Будет, на что посмотрел ь.

—  Он ничего мне не сделает, — сказал Игорь.

—  Это ты так думаешь. — Старик издал короткий смешок.

—  Не жаль одного из лучших своих бойцов? — Дышать стало труднее, но Игорь улыбнулся.

— Самого лучшего. — Ланиста ответил ему бледной хо­лодной улыбкой. - Теперь самого лучшего. После того, как эта дрянь порвала Джонс!

— А если у него не выйдет? — упрямо спросил Князев.

— Тогда лучшим станешь ты. — по-волчьи оскалил зубы Михаил Сергеевич. А потом мы и тебя закопа­ем, и кто-нибудь другой станет лучшим. Круговорот белка.

Сквозь интеллигентские очечки на Игоря глядели два звериных глаза, горящих ненавистью, но голос у Ланисты уже был ровный, бесстрастный. Вот оно. Это чудовище убить было бы по-настоящему правильно. Выхватить «шпа­гу» — и прямо в сердце.

— А ты зря мое терпение испытываешь, малыш, — про­шипел Ланиста. - Я ведь твоего брата уже разыскал почти... Прикончишь Алекса — найду.

Игорь тяжело дышал. Он не верил ни одному услышан­ному от этого человека слову.

- А Алексу ты что обещаешь? Его чем заманиваешь? Не­ужели неважно, кто из нас умрет, а кто останется?

—Какая мне разница? - покачал головой Михаил Серге­евич. — Главное, чтобы кровищи побольше, чтобы драка по­жестче. Главное — чтобы зрителям нравилось. Главное — рейтинги шоу. — Он криво усмехнулся.

—Неужели не важно, кто звезды этого шоу? — устало удивился Игорь.

—Звезд нужно менять. — вежливо объяснил Ланиста. — Ротировать. А то можно до Спартака доиграться...

—О чем вы? — нахмурился Игорь. — Не понимаю...

—И слава богу, — сказал Михаил Сергеевич. — Слава бо­гу, Игорек.

У Князева внутри похолодело.

—Откуда вы знаете мое имя? — Он вцепился в Ланисту взглядом.

—Работа такая у меня — все знать, — нехорошо засмеял­ся старик. — И знанием пользоваться. Кстати... Ты не думай, что драка у вас с Алексом будет понарошку. Можешь мне поверить, он с огромным удовольствием тебя распотрошит. Сначала притворится твоим дружком, усыпит бдитель­ность, скажет — всерьез драться не будем, а потом...

—Лжешь! — рявкнул Князев.

—Вот и убедишься на своей шкуре, — лениво ответил Ла­ниста, — как он к тебе относится... Вам ведь есть, что с ним делить, разве не так? А тут уж не до притворства, хе-хе...

—О чем вы? — растерялся Игорь.

- Ну как же... Не ты ведь один у Инги клиент, — иезуит­ски улыбнулся Михаил Сергеевич. — Есть и другие. И не все с ней нежны так же, как ты...

Игорь вскочил с табурета, стащил с головы нелепую кас­ку и швырнул ее в сторону. За ней последовали остальные

бутафорские доспехи.

— Отказываешься драться? — В голосе старика лязгнула сталь. — Твой выбор. Больше я терпеть тебя не стану.

Он свистнул, и в комнате появились двое людей. Одного взгляда на их неживые, равнодушные лица хватило, чтобы понять: работают убийцами. У первого в руках была удавка, у второго — свернутый черный брезентовый мешок, с легко­стью вместивший бы труп. В руке старика чертиком из та­бакерки возник пистолет с привинченным глушителем. Ла­ниста больше не угрожал. Он и вправду собрался убрать Князева — быстро и бесшумно.

— Не отказываюсь, — дернул головой Игорь и двинулся к выходу на арену со «шпагой» наголо. — Посторонитесь. А то задену ненароком железкой, поранитесь...

Ланиста кивнул коротко убийцам, и те отступили, пропу­ская гладиатора вперед.

— Иди, — произнес старик. — И пусть победит сильней­ший. Инга ждет, хе-хе...

Алекс уже разогревал публику, прохаживаясь вдоль сет­ки и вскидывая время от времени в руке двусторонний топор, сияющий полированными лезвиями. Каждое его дви­жение вызывало взрыв энтузиазма у зрителей. Он тоже был полуобнажен, как и Игорь, только голову с распущенными по плечам белокурыми волосами украшал не медный шлем с гребешком, а остроконечный, снабженный двумя кры­лышками.

«Что-то он там говорил про сценический образ викин­га, — вспомнил Князев. — Ну что же, мы почти в одинако­вом положении...»

Гладиатор заметил соперника, еще раз рыкнул, махнув над головой топором, и приблизился к Игорю.

— Ты что? — тревожно шепнул он. — С ума сошел? Где доспехи?

— Я без них буду, — ответил Игорь, не глядя ему в глаза.

— С ума сошел? Не дури! Поиграем ножичками, попры­гаем... Смотришь, и обойдется все. Публика сегодня уже сы­та кровянкой по горло.

— Ланиста считает иначе.

— Ну и черт с ним! Мы сами по себе!

Врал ему коварный старик или правду говорил об Алек­се? Притворится другом, усыпит бдительность, а потом... Неужели и про Ингу правда? Как зло он сегодня утром про­шелся по Игореву чувству... Правда.

Златовласый викинг с минуту буравил соперника свои­ми голубыми глазами, а потом выдохнул зло:

— Смотри, я предупреждал.

Алекс отошел в сторону и вдруг сорвал с головы и отки­нул в сторону шлем. Сверкнув в сторону Игоря глазом, он вонзил в доски пола топор, который, как оба они знали отлично, служил лишь для красоты, а для боя был слишком неуклюж и тяжел. Отстегнув ножны, он стряхнул их с клин­ка на пол, показав во всей красе меч, немногим уступающий Игоревой шпаге длиной, разве что шире на пару пальцев и с перекрестьем вместо гарды. Оружием этим тоже можно бы­ло, и колоть, и рубить. Противники были равны но воору­жению. Зал замер, чувствуя, что время показухи прошло. Начиналась настоящая игра.

Улыбнувшись, Алекс отсалютовал Игорю мечом, вски­нув тяжелый клинок легко, будто соломинку, и, не теряя времени даром, ринулся в атаку...

«Викинг» был тяжелое своего противника и старше его, по эти недостатки легко перекрывались его опытом: он убивал на арене людей и нелюдей вот уже несколько лет. Игорь в сравнении с ним был просто кутенком-несмышле­нышем.

— Как тебе вот это?! - Шпага с трудом отразила молни­еносный выпад: если бы удар пришелся чуть ближе к гарде, Игорь вряд ли удержал бы зазвеневший, будто огромный камертон, металлический штырь. — А вот это?!

— Терпимо! — Князев мазнул перед собой острием и рас­полосовал бы горло Алексу, не отшатнись тот в последнюю секунду.

Зрители не могли расслышать их разговор за звоном клинков, но сам темп боя, множество сменяющих друг дру­га финтов, завораживали не хуже мастерского танца. И под сводами Ристалища рос одобрительный ропот, временами перерастающий в овацию. Падкий до зрелищ больше, чем до хлеба, обыватель наслаждался.

Продолжаться так до бесконечности, конечно, не могло: яростный вихрь отточенной стали не мог не оставлять послед­ствий для податливой плоти, и тела обоих бойцов уже покры­вало множество порезов, не опасных, но так обильно кровото­чащих, что оба казались вымазанными красной краской.

Игорю приходилось куда труднее: крови он потерял уже столько, что временами чувствовал, как посыпанная песком арена уплывает у него из-под ног, а шпага с каждой минутой становится все тяжелее. Больше всего ему хотелось бы сей­час закрыть глаза и никогда не открывать их.

— Поддайся, дурачок, — пропыхтел «викинг». — Устал ведь. Я тебя чиркну сейчас для виду клинком по ребрам и — аут. Кровищи будет море, но заживет как на собаке. Зрите­ли такое любят. Поваляешься недельку и будешь, как но­венький.

Но в глазах противника уже не было ни капли прежнего добродушия. Он тяжело дышал, силы его тоже были не бес­конечны, а значит, надеяться на его снисхождение было глу­по: шанс покончить все одним ударом велик, а дружба... Дружба — понятие нематериальное, особенно в такой не­верной профессии, как гладиатор. И что, опять же, решит всемогущий зритель...

— Одно скажи... — легкие Князева раздувались шумно, как кузнечные меха. — Ты Ингу.. Ингу мою ты....

А сам смотрел ему не в грудь, не на руки, как надо во вре­мя поединка, а в глаза — вспыхнет там что-нибудь? Соврет? Взорвется?

Как иначе определить, солгал ли ему старик? Как по-друго­му решить, будет ли у этого боя другой исход, кроме смерти?

И тут, воспользовавшись Игоревой оплошностью, Алекс рубанул воздух и распорол Князеву левое плечо.

— Твою?! — осклабился «викинг». — Твою Ингу? Ты, ко­нечно, постоянный клиент, малыш, но шлюха тому принад­лежит, кто деньги платит! А мои деньги твоих не хуже! В той

же крови вымазаны!

У Игоря в глазах потемнело от ярости.

— У-бей! У-бей! У-бей! — взревели трибуны.

Ненасытному стаду все равно было, кто погибнет. Зверолюди хотели увидеть смерть, хотели агонии, выпущенных кишок, стынущего взгляда умирающего.

— Убе-е-е-ей!

Алекс вдруг словно обрел новые силы, тесня Игоря с уд­военной энергией. Так настоящие викинги, берсеркеры, впадая в священный транс, способны были сокрушить вдесятеро превосходившего их по числу противника. И сталь их не брала.

— Раскрою тебе сейчас череп, а на гонорар — твою по­дружку...

Князев извернулся и достал «викинга» клинком. Лезвие «шпаги» вспороло обнаженный бок, и из огромной раны под ликующий рев и визг толпы выхлестнула широким потоком алая кровь. Но «берсеркер», казалось, даже не обратил на ра­ну внимания. Еще два шага — и Игорь оказался бы зажат в угол, потерял бы свободу маневра и был бы обречен, но...

Кто-то из служек схалтурил, убирая с арены следы пре­дыдущего боя. Кое-как присыпанные песком, на земле оста­лись валяться куски панциря и кости порубленной Джон­сом твари — в луже Джонсовой крови. Алекс, не глядя, сделал шаг назад, ступил на кости и вдруг запнулся, подбросил руки в воздух, силясь удержать равновесие...

Игорь не успел понять, что произошло: он даже принял неловкое движение мечом, открывшее для удара беззащит­ный бок, за ловушку. Он готов был поклясться, что и не ду­мал воспользоваться оплошностью противника, что тот сам напоролся на метровую полосу стали...

— А-а-х!

В последующей за этим стогласым звуком мертвой ти­шине меч с тяжелым стуком выпал из обмякшей руки Алек­са. Он еще удерживался с минуту на ногах, не сводя удив­ленного взгляда с торчащего из груди клинка, а затем коле­ни его подогнулись...

— Убей! Убей! Добей его! — скандировал зал, в который раз за бой, поменявший предпочтения. — Прикончи!

Игорь ощущал, как по миллиметру, с мясным хрустом от­пускала металл плоть, как будто, слившись в смертельном единении, не желала расставаться с пронзившей ее сталью. И вдруг, пройдя какой-то рубеж, тело легко соскользнуло со шпаги и распростерлось на песке. Кровь толчками выплес­кивалась из небольшой ранки под левым соском гладиатора и расплывалась огромным лаково блестящим алым пятном по могучей груди.

Поверженный викинг еще был жив.

— Добей его! — бесновалась толпа. — Перережь ему глот­ку! Выпусти кишки!

Но юноша лишь молча смотрел, как смертельная блед­ность покрывает еще минуту назад румяное лицо, как заос­тряется оно на глазах, превращаясь в восковую маску.

— Добей! — дернул Игоря за рукав Ланиста, выскочив­ший откуда-то, как чертик из табакерки. — Слышишь? Ему уже не поможешь! Добей его, заверши бой!

Алекс вдруг открыл глаза и попытался найти Игоря не­видящим уже взглядом. Его губы тоже беззвучно шептали: «Добей меня...»

Но вонзить клинок в умирающего было выше Игоревых сил.

— Добей же его, тварь! — Голос Ланисты сорвался на визг.

Тяжело опираясь на шпагу, Игорь медленно нагнулся, поднял меч, выпавший из рук противника... Зал замер, предвкушая еще одну смерть, такую лакомую для человеч­ка, мнящего себя в безопасности, затаил дыхание, боясь пропустить подробности...

Но гладиатор лишь вложил рукоять меча в ладонь това­рища и распрямился под разочарованный вздох зрителей.

— Я не тварь! — с вызовом бросил он сотням лиц, слив­шихся в одну маску, и добавил, обернувшись к шарахнувше­муся от окровавленного клинка в его руке Ланисте: — Я че­ловек...

Игорь лежал на своих нарах и смотрел в низкий, трону­тый плесенью потолок. Пошел уже третий день с того мо­мента, когда он, под гробовое молчание зала, прошел мимо потерявшего дар речи Ланисты прочь от карьеры гладиато­ра. Ожидаемой расправы не последовало, наоборот, все делали вид, что его вообще не существует. От него шарахались, как от прокаженного, все разговоры в его присутствии смолкали. Можно было бы, наверное, вообще уйти куда гла­за глядят и никто бы не задержал его, но глаза никуда не глядели и даже к Инге не хотелось.

Из всех гладиаторов сохранял с Игорем отношения толь­ко Кузьма. Он него пария узнал, что, казалось бы, смертель­но им раненный Алекс еще жив - могучий организм «ви­кинга», потерявшего много крови, продолжал бороться и, вполне возможно, способен был одержать победу над Кост­лявой. В который уже раз.

— Ты, парень, молодец, что не укоптрапупил его, — гудел одобрительно бородач, сидя в ногах безучастного Игоря. — У нас, смертничков, ведь главное что? - Он сделал паузу, надеясь услышать вопрос младшего товарища, то тот никак не реагировал, запенив неподвижный взгляд за трещинку в потолке, и Кузьма продолжил: — Главное для нашего бра­та — выжить. Сдохнуть ведь всегда успеешь, верно? А за жисть-жестянку держись, цепляйся за нее изо всех сил, как за соломинку. Смотришь — и вывезет хромая. Я вот сто раз по краешку ходил. Порой думаешь: ну все — кранты, отхо­дил ты, Кузя, по земле-матушке, нора ласты клеить... Ан нет! Оклемаешься, и снова — лезешь смертушку за усы дер­гать... Я ведь не всегда в гладиаторах-то этих клятых бегал, парод потешал. И в охотниках довелось побывать, и в наем­никах. И колесо на каторге крути.!, и станции выморочные расчищал-оборонял... Почитав, с самой Катастрофы кру­чусь вот так, да и до нее, проклятой, сидеть на месте не при­ходилось...

Под мерное журчание рассказов Кузьмы, Игорь впадал в какое-то оцепенение, похожее и непохожее на сон. И в снах этих он шагал по колено в ледяной вонючей воде, вращая огромное неповоротливое колесо помпы, торил дорогу по смертельно опасным туннелям... Парень был благодарен не­утомимому рассказчику за то, что не оставляет его один на один с грызущей душу безысходностью.

На четвертый день все переменилось. К лежавшему на нарах Игорю подошел Ланиста.

— Совсем припух тут, Аника-воин?? — спросил он язви­тельно.

Игорь отвернулся к стене.

Ему было безразлично, что еще придумал старик: выста­вить его против твари, с которой не справиться ни одному на свете бойцу, на верную погибель или отправить в ледя­ные катакомбы на верную смерть. Да хоть бы и убить.

— Радуйся, — несколько обиженно продолжил Михаил Сергеевич, так и не дождавшись ответа. — Продал я тебя, неумеху.

Никакой реакции: Князев нашел для себя другой объект для наблюдения и теперь исследовал взглядом трещину на стене.

— И не интересно, кому? — Веселое настроение Ланис­ты испарилось, как не бывало. — Может, на мясо тебя пус­тят, а?

— Слушай, — не выдержал Кузьма, с приходом старичка перебравшийся на свое место. — Не видишь, тошно парню!

- А ты заткнулся бы, бродяга, — ощерился Ланиста. — Самого-то кормлю только из жалости.

— А не корми, — буркнул Кузьма, с вызовом глядя на ста­рика. — А от парня отстань. Добром говорю тебе — отстань.

— А то что?

— А ничего. Пока.

Кузьма демонстративно извлек из ножен свой клинок и принялся, сердито лязгая оселком по металлу, выводить глубокую забоину на лезвии. Остальные гладиаторы тоже прекратили свои занятия и неодобрительно уставились на старика.

— Собирай свои манатки, — прошипел он Игорю, — и выметайся на все четыре стороны. У тебя теперь другой хо­зяин, пусть он с тобой и валандается.

Не говоря ни слова, Игорь собрал свои нехитрые вещич­ки и направился мимо него к выходу: гладиаторы провожа­ли его взглядами. Лишь на пороге он обернулся и попро­щался с бывшими товарищами:

— Не держите на меня зла, ребята.

— Ступай с богом, — ответил за всех Кузьма. — И не по­минай нас лихом.

Князев прошел мимо сделавших вид, что не видят его, ох­ранников и оказался на улице.

— Стой! — догнал его Ланиста, требовательно протягивая руку ладонью вверх. — Жетон отдай!

Игорь вынул из-за пазухи жетон, дарующий льготы гла­диаторам, сделал вид, что хочет положить его в протянутую руку, но в последний момент дал цепочке скользнуть меж пальцев, и металлическая пластинка упала в самую грязь.

— Подними! — рявкнул Михаил Сергеевич, но парень лишь нагло ухмыльнулся ему в лицо.

Тот сжал в бессильной злобе кулачки, поднес их к лицу парня, но не отважился его тронуть — рука Игоря лежала па гарде шпаги, а с ней он умел обращаться отлично, и стари­чок это знал.

— Ну, я не гордый, — прошипел он, нагибаясь за жето­ном. — Сам подниму... Только ты мне за это ответишь, щенок.

Старшина повернулся к нему спиной и зашагал к смутно маячащей впереди фигуре, подпирающей спиной стену Ве­роятно, это и был покупатель.

— А брата своего теперь сам ищи! — крикнул ему ста­рик. — И на том свете не забудь проверить!

— Брешешь! — ответил Игорь. — Ты там первый ока­жешься, сам и убедишься!

Игорь и его «покупатель» сидели в том самом досто­памятном кафе, где якобы подавали человечину. Лицо Меченого, так звали нового хозяина Игоря, пересекал уродливый шрам, начинавшийся на лбу и закапчивав­шийся на подбородке. Перед ними на грубо сколоченном столе стояли дымящиеся тарелки и керамические круж­ки с пивом.

— А это правда, что тут людей скармливают посетите­лям? — поинтересовался Игорь, с сомнением глядя на исхо­дивший жиром аппетитный кусок мяса.

— Кто тебе такую глупость сказал? — вылупился на него одним глазом Меченый.

Его второй, мертвый глаз, смотрел надменно и холодно.

—Да вы же в прошлый раз и орали, что, мол, человечи­ной вас кормят.

—Сто раз, наверное, говорил уже: никаких вы. — Мече­ный подцепил на кончик ножа кусочек мяса и отправил его в рот. — Мы, наемники, вес равны. Все на ты. На вы — это к нанимателям нашим, да со всем политесом. Они, скоты, это любят. Самим-то ручки белые, холеные, замарать впадлу вот нас, черную кость, и посылают свое дерьмо разгребать. И чужое тоже. И вот еще...

Он надолго замолчал, сосредоточенно разжевывая жи­листый кусок - зубов у него, как уже успел заметить Игорь, была большая нехватка. Парень уже не чаял дож­даться продолжения, когда Меченый, отхлебнув из кера­мической кружки добрый глоток пива, завершил свою мысль:

—Усвой три заповеди наемника. Первая такая: коли те­бе заплатили, то задачу надо выполнить. В лепешку рас­шибись, кровью перхай, а выполни. Таков уж у нас кодекс чести.

—Драться за деньги — чести мало. - Заметил Игорь.

—Что бы ты понимал! Сам-то, небось, на Ланисту не за так ишачил?

—Обстоятельства так сложились...

— Обстоятельства, они всегда не так складываются. Складывались бы так, как надо, — пас бы с тобой здесь не было. Так уяснил первую заповедь?

— В общих чертах.

Меченый отрезал еще кусок мяса и критически его осмо­трел одним глазом, будто этот, новый, чем-то кардинально отличался от предыдущего, отправил его в рот. Прожевав порцию, он поскреб ногтем недельную щетину, покрывав­шую подбородок, и наставительно произнес:

— Вторая такая: дороже всего у нас жизнь. И беречь свою жизнь надо больше всего. Мертвый наемник не наемник больше, а кусок мяса. Вот такого.

— Это не заповедь, а инстинкт самосохранения. Но как бы это все совместить? — язвительно спросил Игорь.

— Поживешь — увидишь, — философски изрек тот, стара­тельно пережевывая мясо.

— А третья заповедь? — Князеву уже стало интересно.

— Третья? — Одноглазый задумался, со скрипом почесал подбородок и изрек, наконец: — Никогда не плати за то, за что можешь не платить.

— Так значит, насчет человечины...

— Верно, Гладиатор.

Эту кличку Меченый дал Игорю при первом же знаком­стве, пояснив при этом, что настоящие имена наемников никого не интересуют. И более того, попытку их выяснить могут счесть оскорблением со всеми вытекающими послед­ствиями.

— Раз уже поел, то зачем раскошеливаться? Так что ешь смело — свинина это, свинина. Или крысятина, — добавил он равнодушно, видя, что Игорь вонзил в мясо нож и вил­ку. — Человечина, она особый вкус имеет. Попробуешь — сразу станешь отличать.

— А вам... тебе доводилось? — Князев осторожно разже­вал мясо и не нашел в его вкусе ничего настораживающего: даже крысой, которую ему уже приходилось пробовать, не пахло. Да и вряд ли найдется крыса, из которой можно вы­кроить такой шмат жирного мяса.

— Мне много что доводилось. — Меченый, улыбнулся, что, впрочем, не добавило обаяния его липу, похожему на жуткую, расколотую глиняную маску, вылепленную неуме­лым скульптором. — И человечину жрать, и тварей всяких. Да и ты, раз наш путь выбрал, многое еще повидаешь-по­ пробуешь.

Один уголок его рта поднялся, а второй, чуть ниже шра­ма, так и остался скорбно опущенным.

— Я не выбирал, — буркнул Игорь, расправляясь с мя­сом, действительно неплохо приготовленным. — За меня выбрали.

— Ну, это почти всегда так. Да и в остальных случаях. Ду­маешь, что ты, а на деле — за тебя. — Кривой наемник опре­деленно был философом в душе.

— А зачем я тебе понадобился? Неужели никого другого не нашлось?

Действительно: вряд ли Ланиста отпустил бы пусть и не­годного гладиатора задешево. Значит, кому-то бездомный бродяга ох как нужен.

— Зачем-зачем... — Меченый простачком не был. — Пона­добился, значит понадобился. Зачем может наемник пона­добиться? Раз набирают нашего брата, значит, скоро кому-то секир-башка делать будут. Ну, а наша задача — дело сде­лать, в живых остаться, и о себе не забыть, когда добычу де­лить станут.

— А она будет?

— Куда ж без нее?

Новое место жительства Игоря мало чем отличалось от двух прежних. Единственное различие между казармой гладиаторов и казармой наемников заключалось в том, что было здесь еще больше грязи и меньше воздуха. А вот насе­ление мало чем отличалось: подонки и отбросы, собранные со всего Метро. Так объяснил Игорю Меченый. Но подон­ки и отбросы, разве что и умеющие делать на свете, так это воевать.

Сам Меченый был в этом муравейнике кем-то вроде старшины.

— Я, понимаешь, шишка небольшая, — объяснил он но­вичку, — академий да училищ не кончал, поэтому больше взвода мне не доверят. Ну, или пятнашки по-нашему. Пят­надцать человек у нас во взводе. Согласно задаче, стало быть.

— А взводов сколько?

— Ты лишнего не спрашивай. Тебе одно надо знать: ты — в пятерке Лося, — кивнул Меченый на сухопарого, но, судя но всему, крепкого мужика с длинным лицом. — Всего пяте­рок три, а командую вашей бандой я — Меченый. Грохнут Лося — командиром пятерки станет следующий за ним по старшинству — вон тот. Карелом зовут.

Палец наемника указал на дрыхнущего на нарах коро­тышку, даже во сне не расставшегося с длинноствольным автоматом неизвестной Игорю конструкции.

— Меня грохнут, — продолжал Меченый. — Командиром станет Лось. Ну и так далее.

— А я?

— А что ты?

— Я раньше сам старшиной был.

— Где это? — прищурил глаз Меченый. — У красных? В Ганзе?

— Неважно, — Князев понял, что сболтнул лишнего.

— Вот и не выпендривайся. Командовать если кем и бу­дешь, то только самим собой. -- Командир ухмыльнулся уг­лом рта, довольный шуткой. — Потому как ты в своей пя­терке — самый зеленый. Ну, если в бою отличишься, конеч­но, придется перестановки кое-какие произвести. Но это — потом, а пока — выполняй команды и сопи в две дырки.

— А кто общее командование осуществляет?

— А вот это вообще не твоего ума дела. Когда надо бу­дет — узнаешь. Давай, обживайся, а мне пора — еще десяток гавриков пало для полного счета найти.

На новом месте не обошлось без эксцессов: наемники - народ задиристый, самолюбивый и скорый на драку. Но Игорь, пусть и зеленый новичок в их среде, в подобных кол­лективах желторота ком не был и легко окоротил пару са­мых рьяных аборигенов, заработав уважение остальных. Да и поколоченные им зла не держали: мужские разборки — не такое дело, чтобы таить обиду. Тем более, когда всем вместе предстоит идти в бой и твой обидчик или обиженный тобой, возможно, станет тем, от кого будет зависеть твоя жизнь.

А идти в бой предстояло скоро. В один прекрасный день Меченый приволок Игорю, до сих пор вооруженному «би­зоном» без патронов, оружие — вытертый до белизны видев­ший виды «Калашников». Такую же «семьдесятчетверку», что у него была, разве что с кустарным складным прикла­дом вместо штатного деревянного.

— Принимай аппарат, — ухмыльнулся командир, вручая автомат Князеву. — Знакомая штука? Вижу, вижу, что зна­комая. А «бизон» свой выбрось — не найдешь к нему маслят, хоть тресни. И железяку свою. Вот это лучше, — он протя­нул старый, сильно сточенный штык-нож тоже в самодель­ных ножнах, — от него пользы больше будет.

— Одно другому не мешает, — проворчал Игорь.

«Бизон» со сточенным бойком не выбросил: весит немно­го. Однажды он вернется на Первомайскую и капитану его покажет. Пусть объяснит, почему у Князева патроны были фальшивые и автомат не работал.

Ну и «шпагу», конечно, оставил. Еще чего!

— Как знаешь. Но никто за тебя твою поклажу, сам пони­маешь, носить не будет.

— Обойдусь без помощи. А патроны где?

— Патроны перед выходом получите, — ухмыльнулся Меченый. — А то знаю я вашего брата: тут же все на бухло спустите да на лярв разных. Это дело нужное, конечно, но потом. Сделал, как говорится, дело — гуляй... Кто жив оста­нется. А до того — ни-ни.

Князев промолчал, отлично зная, что выпивку и женщин наемники легко находили и без штатного боекомплекта: редкий день в «расположении» не завершался грандиозной пьянкой или дракой из-за гулящих женщин. Да и для ко­мандира, предпочитавшего смотреть на выкрутасы подчи­ненных сквозь пальцы, это тайной не было. Но дисциплина есть дисциплина, пусть и на словах.

Почти равнодушный к выпивке, Игорь оставался в этом Содоме едва ли не единственным праведником. Иное дело Инга... Но покинуть расположение части было немыслимо. Уйдешь без разрешения — дезертир. Дезертиров вешают. Меченый объяснил это свежеиспеченному солдату удачи и навсегда — на примере располосованного киргиза, который сбежал, но был через сутки найден и при всех вздернут пря­мо в казарме.

— Чего размечтался? — На край Игоревых нар с харак­терным стуком опустился мешочек, набитый до боли знако­мыми предметами — патронами к калашу; Меченый, по сво­ему обыкновению, подошел бесшумно. — Набивай магази­ны, и баиньки. С утреца выступаем.

Мирная жизнь закончилась.

* * *

Отделившиеся от основного отряда две пятерки покину­ли Город Греха и теперь двигались по извилистому туннелю, очень отличавшемуся от тех, которые до сих пор приходи­лось видеть Князеву в привычном ему мире. Даже та «киш­ка», по которой они с Охотником вышли к Черкизову, смо­трелась по сравнению с этой крысиной норой проспектом. Даже пробитые первомайцами ходы к «объектам захвата» были совершеннее.

Строителей этого лаза совсем не волновали вопросы бе­зопасности, ни о каком перекрытии, пусть даже символиче­ском, речи не шло — неровная земляная кровля тут и там была пробита жесткими, как проволока, корнями растений, она опасно нависала над головой, ежеминутно грозя обру­шиться вниз многотонным грузом. Разговаривать здесь в полный голос не хотелось. Игорь старался держаться по­ближе к Меченому, но обычно словоохотливый наемник за­мкнулся в себе и на все вопросы новичка отвечал лишь жут­кими гримасами.

Зато неожиданно разговорился Лось, прежде меланхо­лично-задумчивый. Игорь знал, что так иногда бывает: предстоящая схватка мало кого оставляет равнодушным, но у всех нервное предвкушение танца со смертью принимает различные формы: кто-то становится беспричинно весел, кто-то, наоборот, выходит из себя по мелочам. Молчуны становятся болтливы, весельчаки забывают свои шутки. Встречались, конечно, и такие, кто не менялся на первый взгляд, но и у тех кипело на душе... По переменам в своих новых товарищах Князев понял, что сегодня предстоит не простое перебазирование и вовсе не этот грозящий обвалом маршрут — действительная причина общей нервозности.

Лось в двух словах объяснил причину кажущейся безала­берности неведомых землекопов тем, что рабочая сила в Черкизоне дешева, заплати сполна — и хоть десять тунне­лей тебе пророют, а вот с крепежом проблемы. Но обвалы в здешнем грунте почему-то редки и некатастрофичны — так, придавит одного-двух иногда, да и тех зачастую удается от­копать без особых усилий и последствий для организма.

Лось полагал, что причиной устойчивости кровли были те самые корни, скреплявшие грунт почище иной арматуры. Но вот рыть новые туннели близ обвалившихся все равно мало кто рисковал, что и объясняло сложную геометрию хо­дов, соперничавших по причудливости с трассами, проеден­ными личинками жуков-короедов в гниющем дереве...

— А почему нас так мало? — спросил Игорь. — Раз мис­сия такая важная?

— Вообще — не твоего ума дело, — Лось пригладил длин­ный ус, — но скажу. Когда большими группами выходят — подозрительно это.

— А разве никто тут не знает, что мы наемники? — не по­нял Игорь.

— Знают, конечно. Но пока отряды маленькие, это нико­го не волнует. А если сразу попрем всем шалманом — кое-кто может насторожиться. Знаешь, как быстро слухи в Ме­тро распространяются? Почище телеграфа какого-нибудь.

- То есть, мы скоро с другими объединимся? А что по­том? — Князев решил ковать железо, пока горячо.

— Ходят слухи, — командир зашептал, чуть не воткнув нос в Игорево ухо, — что одна из станций давно кое-кому не нравится.

— На какой линии? — забеспокоился Князев.

— А я дальтоник, - расплылся в улыбке, показав длин­ные желтые зубы, Лось. — Для меня что красный, что зеле­ный цвета — все одно. Или синий, — хмыкнул он, насмеш­ливо глядя в глаза подчиненному.

И взгляд его был совсем не весел, но остер и пытлив. Игорю показалось, что командир прощупывает подчинен­ного: пытается определить, откуда новобранец.

— Или коричневый, — сказал Лось с многозначительным видом. — И вообще — хватит болтать, боец. Держи-ка ты лучше язык за зубами и делай, как я. Без лишних вопросов. Меньше будешь знать — проживешь дольше.

Впереди уже маячил тусклый свет: отряд подходил к пре­граждавшей дальнейший путь баррикаде.

— Блок-пост, — произнес Меченый. — Глядим веселее, подбираем йогу.

— Ты еще строевым скомандуй, — буркнул вечно всем недо­вольный толстяк, которого все за глаза звали Винни-Пухом.

Ему это не нравилось: сам себя он называл Гаргантюа. Игорю обе клички казались одинаково смешными и бес­смысленными.

- И скомандую, — ощерил половину рта Меченый. — И отобьешь в лучшем виде. Как на плацу.

— Песню за-а-апевай! — дурашливо откликнулся кто-то из задних рядов, но на него цыкнули, и он заткнулся.

К посту, однако, подошли если и не печатая шаг, то опре­деленно не волоча ноги.

—Кто такие? — крикнул дозорный, и голос его показался Игорю смутно знакомым. — Пропуск есть?

—В лучшем виде! — Меченый попытался изобразить на лице добродушие и покладистость. — Да ты ведь меня зна­ешь, начальник! К чему бумажки?

— Тебя знаю, — командир поста падать наемнику на грудь не торопился, даже не обратив внимания на горсть патронов, приготовленную в качестве мзды, — и не только тебя. Вон та рожа мне знакома, — ткнул он пальцем в Ло­ся. — И та, и вот эта...

Палец с обломанным грязным ногтем указал на Игоря, и тот внезапно понял, отчего рябая физиономия караульного ему знакома, — он был среди тех, кто вместе с ним наблюдал поединок пса по кличке Лютый с наземным чудовищем.

— Я на этого сучонка полкуска поставил, — поглядел на Игоря караульный. — Хотя чистый верняк был. С каких это пор ты, Меченый, неудачников набираешь? Пушечное мясо

потребовалось?

Игорь обратил внимание, что державший их на прицеле пулеметчик - парень едва ли старше его самого, — видя мирно беседующих командиров, расслабился, отпустил га­шетку и кинул в рот кусок сушеного гриба.

«Я б тебе вставил, раззява, — подумал он, вспомнив свои дежурства на блок-постах. — Рановато ты отвлекся... А если бы мы сейчас этим воспользовались, и...»

И понял, что они уже воспользовались. Лосю понадоби­лась всего доля секунды, чтобы, используя Игоря как при­крытие, за его спиной обнажить один из метательных но­жей, крепившихся у него на груди в специальных гнездах. Игорь мгновенно вспомнил, сколько времени проводил на­емник, совершенствуясь в метании этих остро заточенных железяк в казарме. И на спор мог выбить одним из них на десять шагов пятак, зажатый в пальцах.

— Посторонись-ка, парень!..

Князев не смог бы ничего сделать, даже если бы очень-очень захотел: лезвие свистнуло и впилась в горло любите­лю жевательных грибов, швырнув его спиной на сложенные штабелем мешки с песком. В бледно-голубых глазах застыло удивленное выражение, по подбородку заструилась кровь.

Лось метал ножи с размеренностью автомата: вот скор­чился в позе зародыша второй номер при пулемете. Один боец несообразительнее успел передернуть затвор авто­мата, но сзади уже его обняли, перетянули горло удав­кой...

Но вот уже и Лось, медленно, как во сне, опускается на­земь, зажав в руке последний, бесполезный уже нож... Стря­хивает с длинного кинжала наземь чересчур памятливого постового Меченый, прикрываясь им, как щитом. Шустро рассыпаются по «предбаннику» остальные наемники...

Инстинкт в который раз оказался впереди разума: слов­но очнувшись от забытья, Игорь с изумлением понял, что давно уже перескочил через невысокий бруствер из мешков с песком и стоит па горе трупов. Его трясло от избытка ад­реналина в крови. Его «шпага» торчала в животе стонущего часового; Игорь прошел крещение чужой кровью.

— Молодцом, Гладиатор! — Меченый остановился рядом: автомат за плечом, в обеих руках по клинку, в правой — тот самый кинжал, в левой — обычный штык-нож, и обе руки до локтя лоснились красным. — Так держать!

Игорь бросил взгляд па свое оружие: четырехгранный штырь весь в темно-красных кляксах и разводах. Он вытер подобранной с пола шапкой острие и сунул заточку в висев­шие на поясе ножны, сделанные из резинового шланга.

— Не робей, парень! — Перекрученный боем командир отошел к стене и прислонился, чтобы не упасть. — До стар­шины тебе - раз плюнуть уже!

Игорь оглянулся и понял, что Меченый нрав: половине наемников не повезло. Трое лежали без дыхания в тех мес­тах, где их застала смерть. Винни-Пух. ничего не соображая, полз, оставляя за собой широкий кровавый след, к темному зеву туннеля. И застыл буквально в метре от него, уткнув­шись лицом в утрамбованный пол. Какая теперь разница, как тебя звали, подумал Игорь.

Игорь выдернул клинок и тупо посмотрел на умирающе­го «крестника». Тот расставался с жизнью тяжело, мучи­тельно. Князев занес было «шпагу» над его головой — из милосердия, но ударить так и не смог. К нему подошел Ме­ченый.

— Первый у тебя? — безошибочно определил он. — Не ссы, боец, скоро счет потеряешь. Не подвел, — хвалю. Сам, помню, когда первого завалил, маялся. Но во сне они не яв­ляются — бред это.

— Но как же...

— А никак. Сам помрет. Вот, я же говорил, — обрадовал­ся Меченый, услышав, как раненый солдатик последний раз застонал, зажимая перемазанными кровью руками рану, дернулся и затих.

— А тебе разве приходилось? — Игорь с трудом отвел взгляд от мертвого паренька, которого никак не мог назвать в мыслях врагом. — Вот так?

— Так — нет. — Старый наемник почесал кинжалом кон­чик носа. — А вот скулить, пытаясь кровь остановить, — бы­вало. Когда все, что прижать к ране мог, промокло, а ря­дом — мертвяки одни, еще страшнее. Давно это было, лет со­рок тому. — Игорь только сейчас понял, что Меченый годит­ся ему даже не в отцы, а в деды. — И далеко отсюда... Слово «Чечня» тебе, сопляк, говорит чего?.. Нет? Так я и думал.

Меченый привычным жестом вытер оба клинка об изма­занные в чужой крови штаны.

— Там еще трое, — кивнул командир на дверь. — Что бу­дем делать? Они ведь сейчас помощь вызывают... Пытаются.

— Почему пытаются?

- Винни-Пух, земля ему пухом, — откликнулся Мече­ный. — Зело лепо в проводках разных разбирался...

Князев вспомнил, как покойный ныне толстячок по пути пару раз отлучался, будто бы отлить, а потом нагонял отряд с извиняющейся улыбкой на толстых губах. Игорь еще раз поразился наемникам: действовали все слаженно, как еди­ный организм, но так же, как и в организме, один орган ма­ло что знал о другом. Частичной информацией владели лишь «нервные центры» — командиры пятерок, а полной — «мозг».

— Ну и что делать будем? — спросил Игорь.

Ему стало ясно, что, по сути, он сдает боевой экзамен и сейчас важно не обмануть ожиданий Меченого. Он нереши­тельно положил руку па висевший на поясе подсумок с гра­натами, но по тому, как скривился живой уголок рта коман­дира, понял: это глупость. Действительно, до сих пор не прозвучало ни единого выстрела, и это обстоятельство что-то да означало, раз за него пришлось заплатить столькими жизнями.

— Думай, кадет...

И тогда Игорь вздохнул, отомкнул штык от автомата, за­кинул его за спину, а правой, свободной рукой извлек из ре­зиновых ножен шпагу...

— Это лишнее, — шепнул командир: взгляд его снова стал веселым. — Брось — путаться будет!

- Мне так сподручнее, — буркнул в ответ Игорь.

— Как знаешь...

Меченый поднял лицо к неровному потолку, шевельнул губами, словно молился. Потом резким ударом ноги открыл распахнувшуюся внутрь дверь и передним кульбитом зака­тился внутрь.

Совсем без шума не обошлось: в комнате бухнул выстрел, но всего лишь один. Раздался истошный крик, сменивший­ся булькающим хрипом. Игорь, пригнувшись, влетел в по­мещение вслед за Меченым и сразу же увидел бледного в синеву солдатика, направившего на него автомат. Игорь ма­шинально метнул свой четырехгранный клинок, упреждая выстрел. Он действовал на инстинкте, некогда думать, ког­да в живот тебе смотрит черный зрачок ствола. Четырех­гранник по самый эфес погрузился в грудь караульного. Он безуспешно пытался руками остановить входившую в него сталь, но Игорь, шагнув вперед, резким движением выдер­нул шпагу. Умирающий прижал руки к груди, пытаясь оста­новить черный пульсирующий поток темной крови... И рух­нул на пол, как подкошеннный.

Все это заняло какие-то мгновения. Князев перевел взгляд на Меченого: тот поднимался, опираясь на темный от крови кинжал.

Где же третий? Третий караульный даже не пытался со­противляться: худой и длинный, чем-то похожий на убито­го Лося, узколицый мужик средних лет стоял у стены, под­няв вверх мосластые руки, далеко выступавшие из обтре­панных рукавов мундира. Глаза его молили о пощаде. Игорь удостоил его лишь мимолетным взглядом — этот уже не противник.

— Молоток, кувалдой будешь. — Меченый достал из ко­буры вытертый до блеска пистолет и передернул затвор. — Считай, старшина, что лычки своп носишь заслуженно. Бу­дешь действовать в том же стиле, к вечеру и пятерку в под­чинение получишь. У нас убыль большая будет... Еще есть кто на посту?

Вопрос был обращен к перетрусившему часовому. Не­сколько секунд тот хлопал белесыми ресницами, а поняв во­прос, отрицательно мотнул головой.

Держа пистолет под необычным углом, Меченый неожи­данно спустил курок. Мосластый даже не успел удивиться: пуля вошла в глаз, и он без звука сполз о стене, оставляя на ней красную дорожку.

— Зачем? - только и смог вымолвить Игорь, глядя на долговязого солдата, скорчившегося грязной половой тряп­кой в луже крови.

— Пленных сегодня будет много, - спокойно пояснил Меченый, ловко выворачивая карманы убитых им черкизонцев. — А в тылу живых оставлять не след. Это он сейчас в штаны наложил, а там, кто его знает, что ему в голову взбредет? Одумается, да и пальнет тебе в спину. Так что, коли хочешь дослужиться до генерала, грязь за собой под­чищай. Оно здоровее будет... Да ты не стесняйся, бери у него что приглянется. Это не преступление, пацан, а закон войны.

— Не могу - Игорю даже смотреть не хотелось па убито­го им солдата.

— Ты это зря. — Меченный рывком перевернул труп и вытащил у него из нагрудного кармана несколько сложенных купюр. — Держи. Мертвым — земля, добро — живым. Ему это уже не понадобится.

Было противно касаться замаранных с одного краю в крови бумажек, но Игорь, помедлив, все-таки взял деньги: не век же ему, как разменная монета, переходить из рук в ру­ки, наращивая долги. И уже самостоятельно расстегнул ре­мень убитого, снимая подсумки с патронами...

— Молодцом, Гладиатор! — похвалил командир. — Плюнь на брехню, будто на вещах убитых лежит проклятье. Я свои первые трофеи сорок с лишком лет назад взял, а по­ди ж ты, жив-живехонек.

— Ну, поигрались, и будет... — Меченый вышел наружу, кивнул оставшимся в живых подчиненным, уже завладев­шим пулеметами блокпоста, и вынул из кармана свисток на длинной цепочке.

А несколько минут спустя после его, видимо условного — три коротких и два длинных, — свиста перед блокпостом уже было не протолкнуться. И поток вооруженных до зубов людей долго не иссякал...

* * *

Второй, более слабый, блокпост, находившийся перед са­мым входом в город, вырезали оставшиеся позади пятерки Меченого. Отряды наемников, не встретив никакого сопро­тивления, хлынули на улицы Черкизова подобно бурному потоку. И сразу же отовсюду понеслись одиночные выстре­лы и автоматные очереди, истошные женские крики и предсмертные стоны. Начался обычный, десятки тысяч раз за историю человечества повторяющийся для любого захва­ченного города кошмар.

На глазах у Игоря двое наемников, уже успевших где-то хватить спиртного или наркоты, с хохотом протащили по­луголую женщину, вопившую во все горло. Она тщетно пы­талась прикрыть срам разорванным подолом ночной ру­башки. Время налета было выбрано удачно, и большинство жителей, если только они не принадлежали к армии «ноч­ных работников», мирно почивали в своих постелях. Еще один победитель волок мешок, набитый чем-то угловатым, зыркая но сторонам, будто голодный волк.

Но большая часть «солдат удачи» сумела сохранить по­добие дисциплины и теперь ускоренным маршем продвига­лась к «чистой» окраине Черкизона, где, насколько было из­вестно Игорю, в не так давно отрытом и обустроенном «квартале» располагались президентский дворец и прави­тельственные учреждения.

Тюрьма, в которой ему довелось побывать, кстати, входи­ла в некий санитарный кордон — административно-жилой пояс, отделяющий «гнездо власти» от остального Города Греха. Вообще же этот привилегированный анклав как бы уравновешивал трущобы, включавшие в себя и «веселый квартал», и Ристалище, и множество прочих злачных мест. Однако праведников было слишком мало, чтобы это равно­весие могло сохраняться и далее.

Игорь старался не отставать от Меченого.

— Сто раз говорил, тщательнее надо контингент подбирать, вдумчивее... — Меченый запыхался, по не сбавлял ритм — старый боевой конь был в своей привычной стихии. — Только кто нас, стариков, слушает? Эти вот, — указал он большим пальцем руки, затянутой в кожаную перчатку без пальцев, че­рез плечо, — еще выстрела не сделали, а мародерствуют во­всю. Помяни мое слово, парень, когда все закончится, нам с тобой, если повезет в живых остаться, еще придется это дерь­мо вычищать, да к стенке ставить. На страх остальным.

— А мы-то чем лучше? — Князев чувствовал, что окро­вавленные деньги обжигают ему кожу через ткань.

— Мы? — Старый наемник взглянул на него, как на не­смышленого ребенка, сморозившего откровенную глу­пость. — Мы у врага берем. У того, кто, если бы тебя или ме­ня грохнул, точно так же поступил бы. Баш на баш, так ска­зать. Мирных поселян только подонки грабят. А уж насиль­ников я бы, Гладиатор, своими руками кастрировал. Тупым штыком, да под корень. Я таких... — он скрипнула зубами, — с Чечни ненавижу. Были у нас сучата такие... Насиловать, конечно, не насиловали — местные бабы — они такие, что лучше когтями горло себе раздерут, чем без согласия отда­дутся, но уши резали.

— Как это? — не понял Игорь.

— Да вот так. — Меченый на ходу приложился к фляге, молча предложил молодому товарищу, но тот отказался — пахнуло такой сивухой, что нос, как говорится, набок завер­нуло. — Ухо оно что? Хрящ, да кожа. На солнышке подсу­шить — как лепесток цветочный становится. Вот эти гады и резали убитым уши. Будто скальпы индейцам. Мол, глянь, какой я крутой — сколько духов завалил!.. Да ты, наверное, и не знаешь, кто такие индейцы. Дитя подземелья.

— Знаю. — Игорь действительно читал полкниги про Зверобоя, а оставшуюся половину ему браг Антон переска­зал своими словами. - Это такие дикари были. В Америке.

—Дикари... -- Меченый вздохнул и еще раз отхлебнул из фляги. — Это вы дикари. Те, кто тут родился и света белого не видел.

—Я до Катастрофы родился.

—Да? Значит, я совсем стар стал, все вы для меня, сопля­ки, на одно лицо. Так вот, — спохватился он, — беда в том, что уши-то они, паразиты, не только у матерых душар реза­ли. Когда ссохнется, — он тронул мочку уха, — и не отли­чишь мужское или женское... Или детское.

—И у детей? — ужаснулся Игорь.

—За детей не скажу, но слухи ходили. Словом: чем боль­ше, тем, якобы, доблести больше. И в Россию, главное, прав­дами-неправдами перли. Наркоту па Гранине отбирали, оружие... Шмотье, бывало... А кто спичечные коробки пере­тряхивать будет?

Меченый помолчал.

— И что самое гадское, — голос его сел, — уши эти, быва­ло, самые что ни на есть блатные выменивали. Те, что по каптеркам да леикомпатам штаны просиживали, а на бое­вые — ни ногой. А по коробкам выходило — супермены на­стоящие. Куда там Рэмбо всяким.

— А кто это — рембо?

— Эх, сопливые вы... Долго объяснять, Гладиатор.

— Меня Игорем зовут, — признался парень.

Очень уж его взволновал рассказ старого солдата, быть может, ровесника самого Бати. Или даже соратника.

— Игорем, значит? — Меченый хмыкнул. — Хорошее имя... Дружбана у меня так звали. С самого детсада корешились, не разлей вода были. А после школы разошлись пути-дорожки. Ты, поди, и не знаешь, что такое детский сад, а?

— Конечно знаю, — с обидой ответил Игорь.

Еще бы он не знал, что такое «детский сад»! Всем извест­но, что это такой парк, по которому нянечки и бабушки за ручку водят малышей. Водили... Он отлично помнил, как добрая пожилая женщина, лицо которой все больше и боль­ше стиралось с годами, водила там его, Игоря. Помнил вос­хитительный вкус лакомства под названием «заморожен­ное», блестящий шарик, все рвавшийся и рвавшийся из дет­ской ручонки и один раз все-таки отпущенный на свободу из жалости... А рядом все время был Антошка.

— Совсем молодей, — в своей манере страшновато ух­мыльнулся Меченый. - Только не жди, что я тут тебе тоже представлюсь-расшаркаюсь. Не дождешься.

Из проулка ударили первые выстрелы.

* * *

Наемникам с минимальными потерями удалось преодо­леть первые рубежи обороны, спешно организованные за­стигнутыми врасплох бойцами президентской охраны. Но буквально в двух шагах от пели они натолкнулись на столь ожесточенное сопротивление, что насту нагельный порыв выдохся сам собой. Нападавшие заботились только о собст­венной шкуре и карманах, поэтому рисковать жизнью им хотелось меньше всего. Пришлось самим перейти к оборо­не, поскольку взять с налету твердыню, расположенную в самом сердце Черкизона, они даже не стали пытаться. И без того эта попытка стоила наемникам потери добрых двух де­сятков бойцов, скошенных в упор кинжальным огнем трех пулеметов, бивших из заложенных почти до верху всяким барахлом окон «белого дома». Окна в подземном городе, во­обще, играли больше декоративную роль, а уж если напи­хать в них обломки мебели и прочего барахла — очень легко становились бойницами и амбразурами.

Игорь, конечно, подозревал, что часть «убитых» чувст­вовала себя отлично, — слишком уж удачно они располо­жились за телами своих невезучих коллег, но выдавать се­бя не считали нужным, прикидываясь мертвыми под свинцовым ливнем, готовым встретить любого, кто нео­сторожно решит не то что приподнять голову, а просто шевельнуться.

— Артисты, — подтвердил Игоревы догадки Меченый, который, морщась, бинтовал оцарапанную рикошетом ру­ку: от помощи подопечного он отказался — царапина, мол, чего на такие пустяки внимание обращать? — Жмуров изо­бражают. А вот фиг им! Там, наверху, — он ткнул перема­занным кровью пальцем вверх, в грубые своды черкизонского «неба», — этакий финт, может быть, и проканал бы, дождаться темноты, отползти к своим... А тут чего ловить? Сколь носом грязюку ни рой, это солнышко не закатится.

Он имел в виду несколько мощных прожекторов, кото­рые заливали «площадь» перед «дворцом» синеватым све­том: драгоценное электричество тут, судя но всему, не экономили. Как, впрочем, везде и всюду для тех, кто «самый равный среди равных».

— Хорошо укрепились, — продолжал командир, прикры­вая глаза ладонью от бьющего в глаза яркого света. — В про­шлый раз окошечки были пошире, а люстр этих гадских — поменьше.

— Разве...

— Ну да, сынок, не в первый раз я уже это гнездышко штурмую, — оскалил пол рта наемник. — Видишь, на стенах выбоины пулевые? Наша работа.

Игорь пригляделся и разглядел на недавно окрашенной стене, рядом с свежими пулевыми отверстиями, небрежно замазанные выемки в штукатурке.

— Не получилось в тот раз?

— Почему не получилось? Все тип-топ прошло. Пару лет назад это было: тогдашний пахан что-то накосячил, и пришлось его, как занозу, выковыривать. А он только-только успел эти хоромины отгрохать... Тут, возле стенки, и положили их рядком всех: и пахана, и бабу его, и тех ми­нистров, что не разбежались. Дескать, разгневанный народ отомстил... Нынешний шишкарь, кстати, из тех, кто ум­ным оказался. А может, и замутил все это, чтобы шефа сво­его сковырнуть.

— А вы что же?

— Наемники, имеешь в виду? А что наемники? Мавр сде­лал свое дело, мавр может уходить. Кто такой мавр, знаешь?

— Убийца?

— В общем, тогда приказала нам новая власть выметать­ся в двадцать четыре часа. Без права возвращения. Чтобы, значит, никто в ее честном и всенародном избрании не со­мневался да не болтал лишнего.

—И что?

—Да ничего. Полгодика прошло, и снова все но новой за­крутилось, тут ведь всегда нашего брата нанимали. Еще до конца света, между прочим. — со значением добавил Мече­ный. — А про ту заварушку считали правилом хорошего тона помалкивать в тряпочку. Не было, мол, ее и все тут. Помяни мое слово, и про эту молчать будут. Переворот не может быть удачен, — продекламировал он. — Не то он называется иначе.

К Меченому подполз незнакомый Игорю наемник со снайперской винтовкой.

—А может, их того?

—Кого? — не успел вовремя перестроиться после своей историко-политической лекции вояка.

—Да фонари эти. Я их в два счета покоцаю.

—Лежи уж, коцало! — напустился на снайпера Мече­ный, после ранения ставший желчным, вероятно, царапну­ло достаточно болезненно. — Свечки ты погасишь — спору нет. А дальше как? С его «ночником»? — Старик, уже не выглядевший молодцом без возраста, кивнул на Игоря: — Чтобы те пас с комфортом перебили?

- Ну, было бы предложено... — с обидой ответил стрелок, намереваясь ползти восвояси.

- Да ты не серчай, — сменил гнев на милость Мече­ный. — Может, так и надо. Откуда ж мне, сиволапому, знать? Если тебе старшой приказал...

— Если б у меня старшой остался, — нехорошо улыбнул­ся снайпер. — Разве бы я с тобой балакал? Мое дело маленькое: командир приказал, буду фонари дырявить, не прика­зал, буду лежать да покуривать. Да только вон оно лежит, начальство.

Наемник кивнул на двух, скорчившихся рядом, как сиам­ские близнецы, покойников. В том. что они не симулируют смерть, можно было не сомневаться. Вряд ли живой человек так долго мог лежать в столь неудобных позах. Да и крови под ними натекло целое море. Вероятно, этих двух скосило первой же очередью.

—Так что ты тут теперь старшой, — закончил снайпер. — Приказывай.

—Приказывать? Что я тебе прикажу? Разве что... — Ме­ченый осекся на полуслове.

Раздался громкий свист: короткий и три долгих.

—Все, кончилось мое главнокомандование. Ползем. Гла­диатор, в тыл, какая-то шишка там объявилась. Це-у сейчас давать будет.

—А я? — Стрелок озадаченно разглядывал в оптику амб­разуры президентского дворца.

—А ты тут подежуришь. Чтобы, значит, тем пулеметчи­кам за трофеями охота сползать не пришла. Пошли, — ткнул он в бок Игоря. — Готовься получить начальствен­ный фитиль. Длинный и обильно смазанный. Скипида­ром...

«Начальством» оказался невысокий, худосочный, очень нервный человечек. Был он черноволос, кудряв, очкаст и облачен в нечто вроде пиджака из черной лакированной и хрустящей кожи поверх белоснежной рубашки с галстуком-бабочкой. Но больше всего Игоря поразила аккурат­ная бородка клинышком — совсем как у мушкетеров в той старой, разваливающейся на отдельные страницы книге. Такого фасона он никогда в жизни не видел. Небритость разных степеней давности, примерно как у него самого сейчас, да, это было. Окладистых «лопат» и «веников», не ухоженных, будто мутировавший чертополох, сколько угодно...

— Вылитый Троцкий, — сплюнул на пол Меченый, будто невзначай скрывшись от цепких глазок под круглыми очочками за широкой спиной незнакомого седого наемника с за­мотанной алым шарфом шеей.

— Кто такой Троцкий? — не понял Князев.

— Лев Давыдович. Создатель Красной армии. Вождь пролетариата.

— Кого?

— Ну ты и лошпендрия, — ухмыльнулся Меченый. — Безграмотный.

— Я школу закончил, — насупился Игорь.

— С отличием, небось? — ухмыльнулся командир. Знаю я ваши школы...

— А этого знаете? — кивнул молодой человек на «кожа­ного», решив замять тему: до аттестата с отличием ему бы­ло далеко.

— Лично — бог миловал, но слышать о нем слышал, — пробурчал наемник. — Товарищ, Пинскер. Известный теоре­тик торжества пролетарской революции и победы комму­низма в отдельно взятом метро. То-то я смотрю, краснень­ким от всей этой затеи попахивает...

— Ха! — буркнул, обернувшись, седой здоровяк с шар­фом на шее. — Попахивает! Прет вовсю, аж башку набок заворачивает.

Товарищ Пинскер тем временем взобрался на какой-то ящик, угодливо подставленный ему угрюмыми помощника­ми — сплошь бритыми наголо крепкими парнями в кожа­ных куртках.

— Товарищи! — провозгласил он, слегка картавя. — Тру­довой народ Черкизона стенает под гнетом буржуазных кровопийц и их криминальных наймитов, и мы — передо­вой отряд пролетариата...

Трескучие слова и лозунги мало волновали прошедших все круги ада профессиональных солдат. Кто-то шепотом беседовал с соседом, кто-то, морщась, менял повязку на све­жей ране, кто-то откровенно дремал, привалившись к сте­не... Где-то часто трещали выстрелы. Вскоре оратор обратил внимание, что речь его никому, кроме телохранителей, по­едавших шефа глазами, не интересна, и перешел к конкре­тике.

— Я хочу узнать, товарищи, — отбросил он в сторону ритуальное многословие, почему до сих пор не взят оплот местной буржуазии?

«Вождь» махнул холеной ручкой в сторону резиденции, скрытой от глаз (и шальных пуль заодно) изгибом хода, и сделал паузу.

— Вот вы, — ткнул он со своей трибуны пальцем, выбрав почему-то именно Игоря, — ответьте мне, товарищ.

— Укрепились черкизонцы отменно, — буркнул вместо своего подопечного Меченый.

— Их и артиллерией гам не возьмешь. Засели намертво. Гранатомет и ков бы сюда парочку... — оживились его колле­ги, услышав, наконец, что-то, кроме пустой болтовни. — Вы­курили бы гадов на раз...

— Но вам же заплачено! — возмутился Пинскер.. О чем речь?

— Половину! — раздались голоса. — Сам иди лоб под ну­ли подставляй за свои «картавые»...

— Почему картавые? - спросил Игорь у Меченого, не принимавшего участия в общем оре и только слушающего других с кривой ухмылкой — обычной на его изуродован­ном лице.

— Да Ленина они со старых, советских еще рублей накрасили и тискают на своих бумажках, - охотно пояснил тот. — Нули только добавляют к цифрам, и все. На, погля­ди! — Меченый порылся в кармане и вытащил мятую крас­ную бумажку в тысячу рублей.

— Крохоборы! — захлебнулся праведным гневом «кожа­ный». — Рабы презренного металла! Продажные шкуры! Гранатометы им... А тельняшку рвануть на груди слабо, а?

Он переждал гул возмущенных голосов и поднял руку.

— Будет вам ударная сила. Товарищ Земцов! Прошу...

Из хода за его спиной появился высокий худой человек с напряженным лицом. А вслед за ним шагали...

— Ё-моё! - охнул Меченый под лязг затворов и отчаян­ный мат со всех сторон. — Я на такое не подписывался!

— Кто это? — Игорь схватился не за автомат, а за шпагу, наполовину вынув ее из пожен. — Твари?

— Мутанты!

— Вояка бочком-бочком, как и остальные, отодвигался к стене, пропуская мимо себя странную процессию: худого поводыря и неуклюже топающих за ним закованных в чер­ный кевлар пятерых человекоподобных существ, казалось сплошь состоявших из одних мускулов.

— И откуда такие берутся? — спросил молодой наем­ник. — Может, покойников оживлять умельцы какие-то на­ловчились?

— Брехня! — пробасил «шарф». — Говорят, живые это лю­ди. Только снадобьем их каким-то накачивают, и становят­ся они будто куклы. На пули им плевать, — продолжил на­емник. — Говорят, даже без руки или ноги драться могут.

— А без головы?

— Без головы им каюк. Зато сами кому угодно башку оторвут.

— Посмотрим, посмотрим...

— А это кто? — встрял Игорь в беседу старших. — Чело­век, который с ними идет? Поводырь?

— Вроде того. Видишь, у него такой агрегат в руках? Умельцы собрали! — «Шарф» был настоящим экспертом по мутантам. — Это прибор, который уродами управляет. То ли инфразвук, то ли ультразвук... Я в этом не Копенга­ген, но...

«Шарф» говорил еще долго, однако большинство терми­нов, которыми он пересыпал речь, было Игорю абсолютно не знакомо. Но вдумываться или просить пояснений было уже некогда — мутанты вместе с поводырем скрылись в тун­неле, ведущем к цитадели, а за ними, на почтительном рас­стоянии, двинулись наемники...

* * *

Из-за канонады, особенно оглушительной в замкнутом пространстве туннеля, расслышать что-то даже в метре от себя было проблематично. Поэтому Меченый подобрался к Игорю, воспользовавшемуся минутой, чтобы сменить мага­зин в автомате, и закричал ему прямо в ухо:

— Ха! Оказывается, бывает польза и от мутантов!

Словно настоящие танки, кажущиеся неуязвимыми громилы в кевларе походя смели первую линию обороны черкизонцев, позволив наемникам втянуться за ними, и теперь бой велся уже в президентских апартаментах. Нельзя сказать, что штурм дался нападающим так уж легко: пуля, как известно, дура, и не выбирает, куда по­пасть. Тем более в помещении, где от своего же рикоше­та пасть так же легко, как и от прицельного выстрела врага.

Самым сложным оказалось удержать солдат удачи от по­вального грабежа. Игорь видел, как Меченый лично пристрелил мародера и только этим «уговорил» остальных все-таки продолжить наступление.

Тем более, что до финала, похоже, оставались считаные минуты — обороняющиеся стреляли все реже и, скорее все­го, предпочли бы сдаться, если бы наемники, штурмующие дворец, брали бы пленных... Увы, брошенное оружие и под­нятые вверх руки их не останавливали.

Наконец последние очаги сопротивления были подавле­ны, и наемникам удалось проникнуть в президентский дво­рец. Князеву, видевшему подобные интерьеры лишь на картинках ветхих глянцевых журналов, окружающее казалось верхом роскоши.

— А неплохо жил народный избранник, скромненько, но со вкусом,- кивнул Меченый на изрядно попорченную пулями обстановку: венские стулья, огромный полированный стол, те­перь поваленный набок, обои на стенах, осколки ваз, камин...

И книги, книги, книги... Бесчисленные книги, теснивши­еся на полках высоченных, под потолок, шкафов. Не поко­робленные от времени и сырости уродцы с намертво спаяв­шимися страницами, изрядно попорченные крысами, кото­рые ему доводилось держать в руках ранее, а новенькие, си­яющие золотом тиснения и яркими цветами.

Вот что, но мнению Игоря, было настоящим богатством, а вовсе не какие-то фарфоровые миски и аляповатые брон­зовые фигурки, одну из которых прижимал к груди, лежа в луже собственной крови, пожилой наемник, сраженный шальной пулей.

«Эх, Антошку бы сюда... — с тоской подумал парень. — Вот бы порадовался...»

Он подгреб к себе одну из книг, разлетевшихся по полу из поваленного шкафа, и, аккуратно расправив смятые лис­ты, запихал за пазуху.

— Бери! — по-своему понял сто Меченый. — Заслужил. Теперь можно и...

Впереди громыхнуло, и со свода посыпалась штукатурка.

— Что за придурок выискался... — Командир присел. — Рухнет ведь все к чертям! Вперед, Гладиатор...

И библиотека осталась позади. А потом случилась катастрофа.

Мутантов осталось всего двое из пяти. Куда делись ос­тальные, Игорь не понял, наверное, был предел прочности и для этих машин смерти. Но и двоих оказалось достаточно.

Нападавшие были у самой цели: судя по ожесточенности сопротивления, обороняющимся уже было некуда отсту­пать, когда державшийся в мертвом пространстве за спина­ми наемников поводырь выронил из руки свой хитроумный прибор и рухнул наземь. Агрегат раскололся: покатились винтики, лопнуло что-то... И в тот же момент оставшиеся без контроля могучие уроды взбесились и принялись кру­шить все и вся.

- Брось! - орал в ухо Игорю, осаживающему пуля за пу­лей в рассвирепевшее чудовище, Меченый, оттаскивая его в сторону. — Пора ноги делать! Помнишь золотое правило?

— Почему? — орал в ответ Князев.

- Потому что все! Поверь мне, пацан, - ноги надо делать!..

С группкой оставшихся в живых -- большая часть аван­гарда была сметена почти мгновенно — они отступали на­зад, насильно отрывая от разбросанных богатств тех из рас­сыпавшихся по дворцу наемников, которых еще можно бы­ло собрать, а на мягки им наступали воспрянувшие духом защитники.

Меньше всего Игорь, да и все остальные, хотели бы ви­деть рядом с собой товарища Пинскера, по он, бледный в синеву, прибился к отряду в одном из пройденных залов, сразу забравшись в самый центр и укрывшись за спинами бойцов, добрая половина из которых была ранена.

— Ничего! - шлепая белыми трясущимися губами, твер­дил он. — Классики марксизма учат нас, что временное отступление не есть поражение. Мы отступим на исходные позиции, перегруппируемся... Нет места пораженческим на­строениям, товарищи!

— Заткнись! — Меченый поднес кулачище к монумен­тальному носу оратора. — Не на митинге.

Перегруппироваться тоже не удалось: навстречу вали­ла вооруженная толпа. К обороняющимся прибыло под­крепление.

—Ланиста, сволочь, - выругался Меченый. — Урок сво­их поднял. Теперь нам каюк, без вариантов.

—Может быть, сдаться? — вдруг переменил позицию то­варищ Пипскер. — Гуманизм...

—Ага! Покажет тебе блатоталанистин гуманизм... — Ста­рый наемник емко и красочно поведал потерявшему дар ре­чи «вождю», что и как именно сделают с ним уголовники.

—Так что у нас одна дорога, - закончил он. — Проры­ваться. Есть здесь один туннель...

* * *

Они почти пробились. Их осталось пятеро, но окрылен­ные победой враги наступали им на пятки.

— Куда дальше? Меченый остановился: туннель, по ко­торому они бежали, разделялся сразу на три.

- В левый. — Молодой, едва ли старше Князева, наемник волок на плече едва дышавшего пожилого бойца, годящего­ся ему в отцы. У того было прострелено бедро, и каждый шаг давался раненому с огромным трудом.

—  А что там?

— Там мы сможем скрыться. Эх, оторваться бы на полча­сика от этих, — парень кивнул назад, в зев туннеля.

Откуда доносились далекие голоса, усиленные и иска­женные гуляющим под неровными сводами причудливым эхом: создавалась иллюзия, что преследователи рядом, едва ли не за поворотом.

— Хрен тут оторвешься, — буркнул командир. — Как ре­пей прилипли.

— Заслон бы оставить, — пробормотал молодой наемник.

— Заслон! Кого я тут оставлю? Ты сам останешься? — на­пустился на него Меченый.

— Я могу, — буркнул старик, отвернувшись.

Он отпустил плечо своего поводыря и со стоном опус­тился на землю.

— Мне все одно, помирать. А вы без меня быстрее пойдете.

— Сдурел, Сергеич? — Меченый, видимо, хорошо знал раненого. — Прекрати истерику! Дотащим на себе.

— Нет, — старик покачал головой. — Отвоевал я свое, Па­ша. Ты мне лучше патронов оставь... И гранату.

Он ободряюще улыбнулся, и Меченый виновато отвел взгляд в сторону.

* * *

Беглецы успели пройти всего метров двести, как позади ударили первые выстрелы. За истеричной канонадой последовали короткие злые очереди: опытный боец экономно расходовал патроны и не суетился зря.

— Задержит? — догнал Игорь мрачного командира, пого­няющего перед собой совсем скисшего товарища Пинскера, стонущего и проклинающего все на свете.

— Сергеич? — откликнулся тот. — Задержит. За час не поручусь, но минут на сорок они там завязли. По стрельбе сужу, — пояснил он. — На сколько ему патронов хватит, на столько и задержит.

— А дальше?

— А дальше — граната.

— Но ведь свод рухнуть может!

— Ему будет уже без разницы...

Отдаленный глухой взрыв, оборвавший канонаду, донес­ся до них на сорок пятой минуте бегства...

Отряд остановился перед перегораживающей туннель горой мусора. Нет, настоящей баррикадой: Игорь явственно разглядел следы человеческих рук, укреплявших этот «бас­тион»: бетонные балки, уложенные поверх рыхлого склона, вкрапленные то тут, то там осколки стекла, пугающей ост­роты, ржавая спираль колючей проволоки по гребню...

— Ты куда нас привел? — спросил возмущенно кто-то.

— Это же тупик!

— Не, не тупик, — парень покачал головой. — Гетто это.

— Чего-о?

— Уроды тут всякие живут, да выродки всевозможные, — пояснил наемник. — Мы еще пацанами сюда лазали, штуки всякие сверху на хавчик меняли. Их как бы нету, стараются их не замечать, но они — вот они, тут живут.

- Разве их не всех у вас истребляют? — гневно сверкнул очками товарищ Пинскер. — У нас на линии такой мерзос­ти нет...

— А как же братство всех народов? — ехидно прищурил­ся Меченый.

-    Народов! — поднял вверх указательный палец из­рядно осмелевший «вождь»: после того взрыва звуков по­гони не было слышно — то ли потери преследователей были слишком велики, то ли обрушился туннель и пре­следователи сами оказались в тупике. — Людей! А это — нелюди.

-    Ошибаетесь, — подал голос Игорь. — Некоторые му­танты почеловечнее вас будут. Что тут человечного, скажи­те, в том, чтобы сотню живых существ положить ради идеи?!

Пинскер только открыл рот, чтобы возразить, как сверху, с баррикады, раздался неприятный скрипучий голос:

— Кто вы такие? Что вам нужно?

Говорившего не было видно, оставалось лишь гадать, ко­му принадлежит голос — мужчине или женщине. Наемники переглянулись, и Меченый шагнул вперед:

— Мы просим убежища и защиты.

Наверху помолчали, а когда слова зазвучали вновь, в них сквозила неприкрытая издевка:

- Четверо вооруженных людей просят защиты у изгоев убогих?

- Нас преследуют.

— Тогда мы тем более не можем дать вам приют. Мы не вмешиваемся в дела людей. Счастья вам!

- Вот и поговори с такими, - развел руками командир, поворачиваясь к спутникам. - Что будем делать? Возвра­щаться?

- Постой. - Игорь подвинул Меченого и выступил.

- У нас там есть такой Охотник... — начал он. И голос тут же откликнулся, будто его обладатель нику­да не уходил.

—У нас тут много охотников, — напряженно ответили сверху. - А кому он понадобился?

—Тому, кто ему жизнь спас, — буркнул Игорь.

Повисла пауза, но когда беглецы уже собрались ухо­дить, со скрежетом, сбросив целый пласт слежавшегося мусора, распахнулся люк. Отдельного приглашения войти не последовало, поэтому Князев оглянулся на молчав­ших спутников, с трудом протиснулся в узкое отверстие и пополз по наклонной и гулкой металлической трубе вперед.

В неизвестность...

* * *

Все встреченные за баррикадой аборигены были облаче­ны в длинные балахоны с большими капюшонами: точно та­кой же носил Охотник. На людей они были похожи весьма относительно. Иногда в темноте мелькали пятна поросших серебристой шерстью лиц - или морд? Иногда казалось, что поблескивала зеленим изъязвленная кожа. Но близко к себе туземцы не подпускали. Да вновь прибывшие не горе­ли желанием общаться.

Наконец, наемники предстали перед существом, наде­ленным властью над уродами. Лик его также был скрыт под капюшоном. Правитель восседал в кресле на колесах, похо­жем на трон.

—Мы просим у вас убежища, — кашлянув, сказал Меченый.

—Это невозможно, — бесстрастно ответил Безликий. — Разве дали бы вы, люди, убежище любому из нас, попроси мы об этом?

—При определенных условиях...

—Нет, — перебил командира безжизненный голос из-под капюшона. — Никогда. Для вас мы — выродки, ошибка при­роды, твари. Вы для нас — палачи, душегубы, расисты. Как нам ужиться вместе?

—Мы в беде, и...

—Что нам с того? Пока вы заняты своими бедами, у нас передышка. Как только вы справитесь со своими несчастья­ми, сразу постараетесь добраться до нас. Власти Черкизона не трогают нас при условии, что мы не приближаемся к их владениям и не вмешиваемся в их дела. Уходите.

—Да, мы уйдем, — оскалился Меченый, и его асиммет­ричное лицо превратилось в страшную маску. — Но недале­ко. Мы дадим бой прямо под вашей стеной...

— Это ваше дело. — Безликий был невозмутим.

Повисла пауза. Было ясно, что ничего путного люди от этой бездушной твари не добьются. Нужно было попытать­ся как-то укрепиться снаружи, пока еще есть время... И тут Игорь взорвался.

— Мы можем быть вместе! Можем помочь друг другу вы­жить! Охотник спасал мою жизнь, а я спасал жизнь Охотни­ка... Он стал мне товарищем. А теперь вы вышвыриваете нас обратно к нашим врагам на верную смерть.

— Я не предлагал вам вернуться обратно, — проскрипел голос. — Мы можем вывести вас через другой ход. Это будет достаточной платой за спасение одного из нас?

— В какой части подземелья мы окажемся?

— С чего вы взяли, что окажетесь в подземелье? Мы вас выведем на поверхность. — Капюшон качнулся снизу вверх.

Наемники переглянулись.

— Нет, мы так не договаривались, — покачал головой Ме­ченый.

— Мы никак не договаривались. Только отсюда всего два выхода: наружу и обратно, туда, откуда вы пришли.

— Мы не согласны! — всполошился товарищ Пинскер. — Там, наверху, — смерть!

— Наверху — риск. Смерть вас ждет у баррикады. Ваши преследователи уже достигли ее. Мы должны будем что-то ответить им, когда они спросят, не пришли ли вы к нам.

— Урод! — вдруг выскочил вперед молодой наемник. — Мы же сдохнем там, наверху! Я остаюсь здесь!

Тот, не отвечая, шевельнул рукой под балахоном.

Игорь даже не успел понять, что произошло: что-то ко­ротко тренькнуло, и парень с застывшим на лице изумле­нием медленно повалился навзничь. Изо лба у него тор­чал короткий металлический стержень. Наемники схва­тились за оружие, но из тени позади существа в кресле выступило сразу четверо в балахонах с арбалетами. Казавшееся игрушечным оружие было нацелено в незваных гостей.

-   Еще кто-нибудь хочет остаться? — спросил Безликий.

-   Уходим, — мрачно сказал Меченый.

-    Я рал, раздалось из-под капюшона, и, повинуясь такому же незаметному знаку, подручные проворно ута­щили мертвого наемника с глаз долой. — Не стану вас задерживать.

Отряд продвигался за невысоким, почти карликом, суще­ством в балахоне, семенящим впереди.

- Вернуться бы сюда с огнеметами, — украдкой шепнул Игорю Меченый. — И поговорить еще раз.

— А что тут говорить? — возразил Игорь. — Это их земля, их право. Они могли нас всех тут уложить, как этого...

- Слоника, — буркнул командир. — Парнишку этого так звали. Слоником.

— Люди бы тоже так поступили, — покачал головой Кня­зев. — Ты тоже бы так поступил. Я думаю, они все же от лю­дей происходят.

Туннель давно стал настолько низким, что приходилось идти, согнувшись в три погибели. Только проводник шел, не пригибаясь, ход был как раз выкопан под его рост. Да и в ос­вещении он, кажется, совсем не нуждался.

Путешествие было недолгим.

- Пришли? — Шедший первым Меченый едва не налетел на остановившегося, как вкопанный, карлика. — Куда дальше?

Вопрос был риторическим: в потолке туннеля зиял вер­тикальный колодец круглого сечения, тускло освещенный в самом верху, на умопомрачительной высоте. По одной из бетонных стен тянулась строчка металлических скоб-сту­пенек, вбитых па довольно большом расстоянии друг от друга.

- Ладно, - вздохнул Меченый, забрасывая автомат за спину. — Первым полезу...

Кажется, шахта заканчивалась люком, который по недо­смотру или нарочно оставили открытым. Старый наемник попробовал руками скобу, подтянулся на ней, покрутил го­ловой, не то одобрительно, не то скептически, и медленно пополз вверх, пробуя каждую ступеньку, прежде чем поста­вить поту.

Третьим пойдешь! - крикнул он сверху Игорю. Страхуй снизу этого х. поста, а то сверзится, не дай бог.

—          Пошел, - подтолкнул Князев Пинскера в кожаную спину. - Крепче хватайся. Потому что я тебя ловить не стану.

Пинскер зыркул недобро, но тут же скуксился и провор­но полез вверх. Игорь тоже: хотел взяться за скобу, как по­чувствовал на сгибе локтя чье-то прикосновение и обер­нулся.

Перед ним стоял Охотник. Князев узнал его по кретин­ской счастливой маске из резины — но лицу, срезанному с какой-то куклы. Кукла улыбалась, но голое Охотника был усталым, напряженным.

- Мне жаль, что так получилось, - сказал он.

— Это ты убедил их пропустить пас? — спросил Игорь.

- Я не смог убедить их вас оставить, — ответило сущест­во. - Я пытался. Это правда, мы с вами разные, но вы в беде...

— Спасибо, что пытался, — устало улыбнулся Князев, бе­рясь за скобу.

— Куда вы теперь? — Глаза из прорезей глядели внима­тельно, участливо.

— На Красную линию. К товарищу Пинскеру. Провожа­ем заказчика домой.

— Окажетесь наверху, ступайте сразу к Преображенской площади. Черкизовская забаррикадирована. Мышь не про­скочит. Убьют на подступах, даже не спросят, кто идет.

Игорь кивнул. Создание, встретив его взгляд, тоже кив­нуло. Потом сунуло ему в руки холщовый мешок. Игорь от­крыл — противогазы.

— Будем в расчете, — тренькнул Охотник.

— Скажи, — напоследок спросил Князев, — Зачем тебе эта маска? Поверь, я не испугался бы, что бы у тебя там под ней ни было...

Охотник молчал. Игорь, пожав плечами, полез уже по ле­стнице вверх, когда снизу послышалось:

— Уродам тоже хочется почувствовать себя людьми...

Игорь перевалился через край люка и долго лежал на спине, с удовольствием глядя в настоящее серо-голубое не­бо. Мышцы рук после подъема гудели, в голове все время крутилась и крутилась считалочка.

«Два-три, три-четыре — мы одни в пустой квартире. Се­мью восемь, три-пять, я иду тебя искать...»

— Как ты? — Меченый занял позицию неподалеку и, по­ложив ствол автомата на ржавую трубу ограждения, зорко всматривался в окружающие их со всех сторон руины.

— Бывало и лучше. — Не поднимаясь, Князев с гримасой помассировал бицепсы сквозь одежду. — Но жить буду...

— Как этот? — насмешливо спросил Меченый.

Наемник кивнул в сторону нахохлившегося как больная птица Пинскера. Он сидел в позе лотоса, молча раскачива­ясь взад и вперед. «Вождя» била крупная дрожь. Но за все долгое время подъема он не срывался ни разу. Князев поду­мал, что, даже повиснув у комиссара на ногах, он все равно не смог бы оторвать его от лестницы — так цепко коммунист держался за жизнь.

— Жить захочешь, по голой стене взберешься, не то что по лестнице, — заметил Меченый в рифму князевским мыслям.

— Хорошо вам говорить! — плачуще вскричал Пинскер. — А я в первый раз так... Я кабинетный работник...

—  А чего же перевороты полез устраивать, кабинетный работник? — гаркнул Меченый. — Сидел бы в своем каби­нете...

—  Надо уходить, — сказал Князев. — Нельзя рассижи­ваться. Там птички...

Все невольно задрали головы на силуэты двух хищных чудищ, лениво нарезавших круги на огромной высоте. Мо­жет казаться, что они пока не приметили троих людишек снизу, но зрение у летучих бестий отменное. Они просто выжидают, выбирают момент, чтобы обрушиться людям на голову...

— Куда дальше? — спросил Меченый, когда они коротки­ми перебежками, прикрывая друг друга и болтающегося между ними бесполезным балластом «вождя», добрались до

ближайших домов.

— Черкизовская — вон, — подал голос Пинскер, суетливо вытирая пот со лба.

- Туда нельзя, — сказал Игорь. - Выходы замурованы. Надо к Преображенской площади идти. Сам я, правда, тут не бывал никогда...

— Ерунда. — Меченый оглядел окрестности из-под ладони: крупная растительность тут почему-то не приживалась, высохшие деревья черными призраками стояли по краям проспекта, а степы мертвых домов, ржавые остовы автомо­билей и асфальт только кое-где были покрыты серыми ши­рокими листьями вьюна. - Я здесь все помню. Со старых времен еще. До Преображенки отсюда рукой подать.

«Птички» все так же кружили в вышине, но пока они не обращали на путников внимания, идти решили по самой се­редине проспекта: черная мертвая чаша скверов пугала всех троих куда больше. Особенно неприветливо выглядело чер­ное неподвижное зеркало пруда справа. Слышал Князев ис­тории про такие вот пруды...

— Всего-то ничего осталось, отрывисто бросил коман­дир, когда справа потянулась бесконечная стена многоэтаж­ного дома, зиявшая темными провалами окоп. — Отдохнем чуток, а? А то мотор что-то прихватывает.

— Нет проблем. А где?

— Да вон, броневик инкассаторский стоит. - кивнул Меченый па желто-зеленый низкий фургон, приткнувшийся у тротуара в ряду других автомобилей. - Вдруг открыт? Втроем как-нибудь втиснемся, а гам нам сам черт не брат. Не родилась еще такая тварь, чтобы броню вскрыла.

Авто тут стояли «нераздетыми» — выглядели точно так же, как и в тот момент, когда их оставили хозяева. Навер­ное, казалось, что оставляют они своих ненаглядных «ко­ней» на несколько часов, пока не прозвучит отбой воздуш­ной тревоги.

Дверь поддалась, поехала в сторону — тяжело, и на рас­трескавшийся асфальт вывалилась ссохшаяся мумия охран­ника. Не успел, видно, добежать до метро, а может, не знал, куда бежать.

Пинскер пискнул, Меченый оттащил несчастного в сто­рону, пролез внутрь...

— А это еще что?..

Внутри, лежали несколько брезентовых мешков, герме­тично запаянных.

Старый наемник взрезал ножом плотную ткань...

Доллары. Доллары. Доллары.

Второй мешок...

Доллары. Доллары. Доллары.

Третий. Евро.

Деньги старого мира. Бумажки, которые были готовы принимать на всей поверхности земного шара. Банкноты тех времен, когда люди верили в ценность резаной и раскра­шенной целлюлозы. Не богатство, а обещание богатства в будущем. Из тех времен, когда у человечества еще было бу­дущее.

Теперь, когда твердая валюта в мире одна — патрон, весь этот бумажный ворох не стоит ничего. Ни один сталкер не позарился бы на эти мешки... Но есть одно место в метро, где люди еще помнят эти бумажки, еще верят в них.

Черкизон!

— Да мы миллионеры! — заорал Меченый! — Мы все миллионеры! Даже Пинскер!

Поджидающие на каждом шагу опасности и невзгоды были забыты: трое взрослых людей радовались, как дети, роясь в завалах цветных бумажек, которыми был набит ку­зов броневика.

— Полный кузов — это ж надо! — возбужденно сверкая стеклами противогаза, воскликнул товарищ Пинскер. — Наверное, выручку в банк везли...

— Вряд ли... — Меченый отобрал несколько пачек но­веньких хрустящих стодолларовых купюр и деловито рас­пихал по многочисленным карманам комбинезона. — Где такая дневная выручка могла быть? Похоже, из мелких бан­ков в хранилище наличность свозили, чтобы не грабанули в суматохе. Я ведь те дни хорошо помню — все бешеные были

какие-то. Но не довезли. На наше счастье.

Игорь, в отличие от старших товарищей, отнесся к на­ходке куда более спокойно. Он, выросший на станции, где и денег-то толком не было, просто не представлял себе, как можно потратить такую уйму. Да и потратить все эти деньги можно было, лишь снова оказавшись на Черкизоне. В Новом Вавилоне, против которого Игорь восстал. В городе, где соглядатаи Ланисты скрутили бы его в считаные секунды.

Странное это было богатство... Как во сне, бывает, уви­дишь, что набрел на склад с патронами, и понимаешь, что это сон, но все думаешь перехитрить сам себя и так акку­ратно проснуться, чтобы все это сокровище за собой из сна в настоящий мир вытащить. Так и сейчас: вот, вроде бы, Игорь богат — а состояние это никак использовать не по­лучится.

И сейчас он с любопытством, как ребенок фантики, про­сто раскладывал разноцветные купюры по номиналам, ис­кал в этих пасьянсах недостающие, менял старые и потер­тые бумажки на новенькие...

Но Меченый и Пинскер мечтали вовсю. Вслух.

—  К черту и Красную линию, и товарища Москвина! — На бледных скулах старого цвели нездоровые красные пят­на, руки тряслись. — В Ганзу, только в Ганзу! Только там можно найти достойное применение этой наличности! Надо только на патроны обменять, нагрузить ими караван, и... Как в Черкизон-то попасть?

—  С таким-то баблом? — рассмеялся наемник. — Нас с таким баблом на Черкизоне с распростертыми объятиями примут! Славный город — Черкизон. Одна идеология — деньги! Вернемся, выйду на хозяев, забашляем чуть-чуть — и живи себе до следующего конца света! Деньжищ еще ос­танется... А потом наменяем себе патронов — и куда хочешь можно! Целый мир, все метро в твоем распоряжении, Гла­диатор! — тряс он за плечо Князева. — Набивай карманы, не жди!

Но чем больше они веселились, чуть ли не пускаясь в пляс вокруг полного сокровищ броневика, тем хуже становилось Игорю. У него давно уже болела голова, и с каждой минутой боль все усиливалась. В виски и глубже вонзались острые длинные иглы, рябило в глазах, сохло во рту. Мучительная боль напоминала о чем-то знакомом, испытанном совсем недавно, но воспоминание порхало на грани восприятия и ускользало, стоило только приблизиться. И очень мешал галдеж веселящихся спутников...

- Яхту куплю! — нес уже откровенную околесину Меченый. - На Багамы! На Канары! Дачу на Рублевке! В Монте-Карло!

- В Баден-Баден, — вторил ему Пинскер. — В Лас-Вегас! - Поедем в казино, Гладиатор? - Наемник тормошил вялого Игоря за плечи, совал ему в лицо пачки банкнот. — Рулетка. виски, девочки полуголые!..

- Какое казино, — слабо сопротивлялся тот. — Нет давно никаких казино. Очнись, Меченый!

- Как нет? Ты ослеп, что ли? Вон оно! Видишь, как лам­почки мигают?

Рука в рваной перчатке указывала на стену дома, туда, где рядом с полускрытым плющом провалом давным-давно разбитой витрины на одной петле висел скелет некогда стеклянной двери.

«Где он лампочки-то увидел?..» - Идем, Гладиатор! Завьем горе веревочкой! Сто тыщ на красное! — возбужденно орал наемник. - Двести на черное!

А Пинскер, прижав к животу охапку купюр, уже семенил на полусогнутых нотах к «пещере», бормоча под нос что-то невразумительное.

«Что они — с ума посходили? — Боль под черепом стала невыносимой, перед глазами вспыхивали и гасли цветные круги, голова казалась наполненным кипятком резиновым шариком. — Чокнутые!..»

Он грубо вырвался из рук Меченого, и тот оскалившись в своей страшной улыбке, махнул на него рукой, в два прыжка догнав «вождя». Витрина перед ними напоминала непроглядно черный вход в туннель. Темнота, сконцентри­ровавшаяся в нем, казалась плотной и материальной. Жи­вой и зловещей. Казалось, еще чуть-чуть — и она перельет­ся через границу оконного проема и польется на загажен­ный асфальт, расплываясь уродливой шевелящейся кляк­сой, жадно тянущей щупальца к покорно приближающейся к ней жертве...

Эта мысль будто повернула какой-то выключатель в одурманенном болью мозгу Игоря. Колодец. Решетчатый настил. Поднимающаяся из глубины чернильная клубяща­яся поверхность... И острые иглы боли в мозгу.

— Стойте! — заорал он вслед товарищам, почти доб­равшимся до черного зева окна. — Нельзя туда! Там смерть!..

Отшвырнув разноцветные банкноты, он ринулся вперед, думая лишь об одном: догнать, не дать им шагнуть в черную пустоту.

Он успел. Успел схватить Меченого за плечи, остановить...

И полетел на асфальт от удара локтем под дых.

— Стой... — прохрипел он, втягивая через фильтры ус­кользающий, внезапно ставший разреженным, начисто ли­шенным кислорода, воздух. — Нельзя...

Пинскер замешкался, деньги дождем сыпались у него из непослушных рук, и он все пытался собрать ускользающее свое богатство, топчась на месте. А Меченый уже перешаг­нул через низкий бордюр, мгновенно исчезнув в непрогляд­ной мгле, словно канул в омут.

«Гранату, гранату туда...»

Рука скользнула по поясу и не наткнулась на подсумок. Тогда, все так же лежа на боку, Игорь сорвал с плеча автомат и ударил длинной очередью в черную отверстую пасть неве­домого чудища. Закусив до крови губу, он давил и давил на спуск, пока «Калашников» не захлебнулся, опустошив мага­зин до последнего патрона.

С каждым выстрелом мучительные иглы в мозгу укора­чивались, становились тоньше, безобиднее, а боль превра­щалась в щекотку и исчезала.

А рядом, па ворохе денег, сломанным манекеном лежал товарищ Пинскер. Игорь перевернул его па спину и увидел сквозь затуманенные окуляры противогаза, как трепещут под опущенными веками его глаза. Жив!

Приближаться к черному логову за разбитой витриной было мучительно. Больше всего Князев страшился увидеть там тело командира, прошитое его, Игоря, пулями.

Но Меченого за бордюром витрины, утыканном осколка­ми толстого стекла, не оказалось. Зато все пространство ап­теки, насколько хватало глаз, было устлано мириадами бе­лых костей. Еще одно кладбище...

Кладбище иллюзий. Игорь рывком поднял на ноги слабо соображающего «вождя» и волоком потащил его прочь от западни, даже не оглянувшись ни разу на приманку, на рассыпанные вокруг, словно осенние листья, суррогаты чело­веческого счастья...

Пинскер пришел в себя, когда проклятый броневик ос­тался далеко позади. Казалось, он ничего не помнил после того, как они втроем покинули подземелье, и все озирался вокруг, спрашивая про сгинувшего Меченого. Что мог ему ответить Князев?

Завидев букву «М» над входом на станцию Преображен­ская площадь, Пинскер страшно оживился.

— Человеком тебя сделаю! — покровительственно хлопал он Князева по плечу. — Я тут ого-го. Кое-чего стою. Акция провалилась? А что акция? Обстоятельства непреодолимо­го характера. Без поражений не бывает побед. Придется по­бороться, конечно... Но ты ведь подтвердишь, что я действо­вал правильно? Подтвердишь?

Тот момент, как они оказались в метро, Игорь помнил не­четко. Выпало что-то из его памяти. Будто бы кто-то сбил его с ног, вырвал из рук оружие... И еще удары, в том числе по голове, огненные вспышки боли, негодующий тенорок Пинскера где-то на границе восприятия... И благословенная непроницаемая чернота. Мягкая, как одеяло, и покойная...

* * *

Окончательно очнулся он в камере. Маленькой, совсем не похожей на ту, памятную. Нет, не маленькой — крошеч­ной. Шаг на полтора. В этом бетонном шкафу нельзя было лечь и даже сесть толком — можно лишь неудобно подвисать, упираясь спиной в неровную ледяную стену, а коленя­ми и лбом — в противоположную. И он снова провалился в тревожный полусон, чтобы вскоре проснуться от мучитель­ной боли в шее и спине. В голове опять крутилась полуза­бытая детская считалочка: «Два-три, три-четыре — мы одни в пустой квартире. Семью восемь, три-пять, я иду тебя ис­кать...»

А потом начались многочасовые допросы:

— Имя, фамилия, отчество.

— Не помню...

— Откуда пришли?

— Не помню...

— Кем наняты?

— Не помню...

И снова побои, па которые он, прикованный наручника­ми к табурету, не мог ответить. Короткое беспамятство, при­водящий в чувство укол и снова допрос...

Как же хотелось спать! Упасть прямо на иол пыточной, прижаться щекой к грязному бетону, словно к пуховой по­душке, и смежить веки. Когда же он в последний раз спал?..

Мощный удар в челюсть, черная вспышка боли, вкус све­жей крови во рту... Привычный уже солоноватый вкус...

— В сотый раз повторяю, подследственный: имя. фами­лия, отчество.

— Не помню...

— Не спать! Имя, фамилия, отчество?

  Игорь ощупал языком зубы и тупо удивился, что все па месте. Ему-то казалось, что пи одного уже не осталось. Но ничего — шатаются, правда, по все целы.

Как ненавидел Игорь себя прежнего, наивного, пытавше­гося помочь всем на свете. Ненавидел плотного, мордатого следователя в темно-синих галифе, наглухо застегнутом та­бачного цвета кителе с ромбиками в красных петлицах и в фуражке с крановым околышем и синей тульей. Фуражку следователь, перед тем как приступить к «активному воз­действию», аккуратно вешал па стену, где для нее был пре­дусмотрен отдельный крючок. А после этого подолгу, как хирург, с хрустом разминал пальцы рук и медленно натяги­вал черные кожаные перчатки. Перчатки нужны были, чтобы следователь не ссадил себе кожу на костяшках.

Все в этом кабинете было Игорю ненавистно: массивный стол, заваленный панками личных дел, табурет, привинчен­ный к полу, серые стены с коричневыми брызгами и потека­ми, происхождение которых было ему досконально извест­но. А больше всего он ненавидел трехцветный плакат на стене.

С плаката на Игоря сурово взирал и призывал к бдитель­ности немолодой человек в черном костюме с галстуком и с красным байтом па груди — генсек Компартии Метрополи­тена товарищ Москвин. Его указательный палец был на­правлен прямо в лицо арестованного. Другая рука указыва­ла на висевшую сзади табличку с надписью «Помни, враг не дремлет!».

Лицо следователя, который молотил, уминал, калечил Князева, Игорь видел не всегда. Следователь смотрел ему не в глаза, в куда-то в подбородок. Зато товарищ Москвин с плаката старался заглянуть заключенному в самую душу. И именно Москвина Игорь ненавидел изо всех сил. Хоте­лось подняться с табурета и харкнуть кровью в самодо­вольное лицо генсека. Но плакат висел недосягаемо далеко для тех, кого пытали.

— Имя, фамилия, отчество.

— Не помню...

— Откуда пришли?

— Не помню...

— Кем наняты?

— Не помню...

— Цель прибытия?

— Не помню...

Свинцовой тяжести удар по голове. Тьма. Тишина...

— За попытку шпионажа, диверсии и вредительства агент внешней разведки Рейха, — донесся откуда-то издале­ка механический, равнодушный голос, — обвиняемый Не­помнящий приговаривается к высшей мере социальной за­щиты — расстрелу.

Страшную новость Игорь воспринял с облегчением.

Покой. Наконец он будет в покое.

А перед расстрелом, может быть, дадут хоть часок по­спать по-человечески. Несмотря на вынесение приговора, пытка недосыпанием почему-то продолжалась.

Игорь в очередной раз потерял сознание.

В очередной раз выплыл из моря беспамятства. Он лежал на чем-то шатком, раскачивающемся, постукивающем.

—В соответствии с нормами социалистической гуманно­сти, — слова долетали до него словно сквозь затычки из ва­ты, — расстрел заменяется заключением сроком на десять лет без права переписки...

—Где я?.. — прохрипел Князев, пытаясь разглядеть окру­жающих.

—Лежи, парень. — Старческий голос был звучал сочувст­венно. — Лежи, пока лежится.

— Куда меня везут?

- В ад.

* * *

Почему мрачного мужика с искалеченной левой рукой звали Ельциным, Игорь не знал. Определенно, это была не фамилия — тут, в аду, никто никого ни по имени, ни по фа­милии не звал — только клички. Была эта фамилия смутно знакома, но не более того. А спрашивать тут считалось дур­ным тоном. Не верь, не бойся, не проси — этот простой за­кон Князев уяснил сразу.

— Сухарь будешь?

— Буду. — Игорь взял с протянутой ладони Ельцина су­харик размером с фалангу большого пальца.

Заключенных постоянно перебрасывали с одного участ­ка Красной линии на другой, и легких работ просто не бы­ло. Сегодня они разбирали завал, перегородивший один из туннелей, завтра им предстояло вгрызаться в неподатливый грунт, по миллиметру продвигаясь вперед, чтобы еще больше углубить ход, неизвестно куда ведущий. Послезавтра — вычерпывали воду, залившую катакомбы...

На станции зэков выводили только «по ночам», после от­боя, когда мирные обыватели уже спали в своих бараках, — счастливые граждане Красной линии не должны были встречаться с заключенными. А самим зэкам перед входом на станции завязывали глаза, чтобы не шпионили.

Вот Игорь и посмотрел Большое Метро: туннели, тунне­ли, ходки, ходки, вода, вода, грязь, грязь. Побои. Чудовища.

Работа для смертников находилась всегда, и трудно было понять, что легче — выковыривать из-под завала почернев­шие трупы или долбил, киркой перегородивший туннель камень, с отчаянием видя, что все твои усилия пропадают втуне.

Свободными узники становились только во сне. Втис­нувшись между боками соседей, жавшихся друг к другу чтобы сохранить хоть толику тепла, Игорь проваливался в омут кошмара.

Во сне снова и снова оказывался на той проклятой улице, рядом с тем проклятым броневиком, но не бросался на по­мощь стремящимся в черный зев людям, а спокойно стоял и ждал, когда их поглотит темнота. А потом поворачивался и уходил. Уходил куда хотел. Здоровый, свободный, бога­тый... И просыпался от яростных пинков конвойных, с тос­кой понимая, что только что виденное было всего лишь сном.

Как оказалось, выжить можно и в аду.

Раны, пусть медленно, пусть не сразу, но зажили, кое-как срослись сломанные ребра и поврежденная рука. Выздороветь в таких концлагерных условиях, при скудной кормежке казалось немыслимым, но на Игоре заживало как на собаке. Зарубцевались и шрамы на душе. Покрылись толстой коркой, мозолями. Игорь становился другим. Молодость кончилась в несколько месяцев... Хотя кто знает, сколько времени прошло на самом деле?

* * *

— Завтра на Охотный ряд повезут, — будто невзначай обронил Ельцин, отворачиваясь к стене. — Рухнуло там чего-то.

— И что с того? — Названия станций теперь много что го­ворили старшине.

— Валить отсюда надо, — буркнул другой мужичок, при­строившийся с левого бока Игоря.

— Как?

— Каком кверху... — Ельцин говорил тихо, но внятно. — Там, на зеленой ветке, фашики окопались. Они-то пи за что нас красным не выдадут. У них своих тараканов хватает, но все же не здесь гнить заживо.

— Как с вал им-то?

— Очень просто, — вступил второй заговорщик по клич­ке Хирург. — Там все ходами да порами изрыто, будто крот копал. А конвой усиливать не будут, чтобы зря не рисковать своими людьми.

Игорь задумался. Бежать отсюда хотелось отчаянно, но предложение, сделанное так просто, в лоб, за версту отдавало провокацией. А за попытку бегства тут все по накатанной схеме: короткое заседание «тройки», слепой туннель и пуля в затылок. Зато сдавшему потенциального беглеца полага­лась усиленная пайка.

— А почему с этим ко мне? — спросил Игорь, когда по­следняя крошка сухаря растворилась во рту, оставив про­тивный привкус плесени.

— Ха, — невесело хмыкнул Ельцин. — А то не знаешь, что про тебя говорят.

Договорить не получилось — вывели на работы, раз­лучили.

Игорь знал, что о нем болтают.

Фантастические, неизвестно откуда взявшиеся слухи превратили его не то в могучего колдуна, способного по­велевать самыми опасными тварями, не то в мутанта, ма­ло чем от тварей этих отличавшегося. Оттого и сторони­лись его остальные каторжники, но не пытались изба­виться: всем было известно, что там, где находится Непо­мнящий, можно не опасаться визита незваных гостей из тьмы.

Узники давно заметили, что мутанты ни за что не решат­ся напасть на группу заключенных, если в ее составе работа­ет Непомнящий. Сверкнут в темноте глазами, посмотрят и исчезнут без следа. А ведь в других местах редкая ночь об­ходилась без нападения и стрельбы конвоя. Слухи об этом удивительном даре Игоря сделали его местной достоприме­чательностью. Сам он объяснял свое чудесное превращение встречами с чернильным чудовищем. В тот момент перед гибелью Меченого он словно умер и родился заново.

Ночью давешний разговор продолжился.

— Там, в катакомбах, тварей этих — ужас, — зашептал Хирург. — Потому и конвой не увеличат, что мало желаю­щих на верную смерть идти. А с тобой мы тихонько-ти­хонько...

— А если врут про меня?

— Тогда нам — амба, — сказал Ельцин.

— Я подумаю, — пообещал Князев.

И именно тут лязгнул засов железной двери, и голос ка­зенно каркнул:

— Заключенный номер шестьсот тридцать девять, с веща­ми на выход!

Число «639» значилось на прямоугольной тряпице, на­шитой на телогрейку Игоря. Он привстал на локте, беспо­мощно оглядевшись. Все-таки провокация? И вдруг в его шею уперлось острое.

— Тихо! — шепнул ему на ухо зэк. — Дернешься — при­шью! Сдал, сука?

Игорь боялся шевельнуться: острие заточки давило на кожу рядом с сонной артерией. В голосе заговорщика скользило безумие. Игорь смог бы доказать, что никому ни­чего не говорил, но времени на это у него не было.

Одно движение и...

Не спавший Ельцин повернулся, перехватил кисть с ост­рой железкой и отвел в сторону. Спас,

— Сдурел, Хирург? — громким шепотом сказал он. — Он все время со мной был! Крыша едет?!

— Едет... — захихикал Хирург, пряча заточку. — Но ты помни, сука, не говорили мы тебе ничего. Понял?!

А к ним, шагая прямо по ворчавшим спросонья заклю­ченным и светя фонариками в щурящиеся глаза, приближа­лись двое караульных.

-    Заключенный номер шестьсот тридцать девять!

-   Я это, — громко сказал Игорь, когда до него оставалось несколько метров: таиться не имело смысла.

-   Чего молчишь, шестьсот тридцать девятый? Думал, не найдем?

—Ничего я не думал, — хмуро буркнул Игорь, чувствуя, что ногу ниже колена ощутимо кольнуло что-то острое. — Спал я...

—Крепкий сон, — хохотнул караульный, светя прямо Князеву в лицо. — Чистая совесть.

—Убери фару, начальник, — проворчал снизу Ельцин. — Дай поспать.

—А ну, заткнулся, диссидент! — огрызнулся караульный, но фонарик все же притушил. - На выход, шестьсот трид­цать девятый. С вещами.

Через десять минут Игорь со скованными наручниками руками уже трясся на дощатом помосте мотодрезины. Справа и слева от пего сидели двое караульных с автомата­ми. Мотодрезина шустро неслась по скудно освещенным туннелям мимо провожающих их десятками бледных лиц станций.

В неизвестность...

Вот уж кого не чаял Игорь встретить еще раз, так это то­варища Пинскера. По носившимся среди заключенных слу­хам, красные не слишком жаловали проштрафившихся соратников. Князеву даже показывали опустившегося вконец доходягу, занимавшего когда-то весьма высокую должность в партийной иерархии, но не сумевшего удержать планку. Поэтому мстительное воображение не раз рисовало ему «вождя», тюкающего кайлом в стену или даже валяющегося в тупиковом ходу с дыркой в затылке, брошенного на пожи­ву крысам и прочим мелким тварям-падалыцикам. Но вот живого, здорового и процветающего — никак.

А выглядел товарищ Пинскер, в общем, неплохо. Немно­го осунулся, в смоляных кудрях добавилось седины, шикар­ную комиссарскую кожанку заменил какой-то невразуми­тельный пиджачок... Но в целом это был прежний Пин­скер — вертлявый, напористый, болтливый.

И подозрительно радушный.

Чаем вот угостил.

— Пейте, пейте чаек, товарищ Гладиатор, пейте... Хотите еще?

Игорь допил остро пахнущий грибами темный горячий напиток и отставил кружку: после голодухи в подземелье чай с печеньем казался даром богов. Он даже хотел собрать со стола крошки, но постеснялся.

— Спасибо, — после некоторой внутренней борьбы отка­зался Князев. — Я сыт. У вас ко мне какое-то дело?

Странно, но, прежде чем ввести заключенного номер шестьсот тридцать девять в хорошо освещенную комнату и усадить на не привинченный (!) к иолу стул, с него сняли наручники. Запястья, стянутые стальными обручами не­сколько часов подряд — караульный, сволочь, защелкнул браслеты от души, — все еще пыли, но тысячи иголок, немилосердно коловших пальцы, уже исчезли. Прихлебывая об­жигающий напиток, Игорь представлял себе, как он допьет чай и одним движением свернет идейному борцу с буржуа­зией его цыплячью шейку. И удерживало его от этого шага только банальное любопытство: ведь не стали бы его тащить по пустякам через всю Красную ветку. Да еще выделив для этого мотодрезину, несколько литров остродефицитного топлива да двух вертухаев с автоматами. Что же стряслось?

— Великолепный чаек, знаете ли, — разливался соловьем Пинскер, не сводя с собеседника настороженных глаз. — Свеженький — только вчера с ВДНХ привезли! Там — луч­ший чай во всем метро делают, вы в курсе? Почти как тот, со слоном, до катастрофы...

Игорю его щебет ни о чем не не говорил, и он просто про­пускал слова Пинскера мимо ушей, изредка кивая и ожидая продолжения.

И дождался.

— Неважно выглядите, — погрустнел «вождь», рассеянно водя пальцем по пластиковой, исцарапанной и треснутой во многих местах столешнице: роскошью обстановка камеры не блистала. — Тяжелая работа? Сложные условия содер­жания?

— Терпимые. — К откровенности Князев не был скло­нен. — Зато вы — молодцом.

— Вы заметили? Вообще-то пришлось пережить кое-ка­кие неприятности...

«Знал бы ты, что такое неприятности, — подумал зэк, усилием воли сдерживаясь, чтобы не выпалить это в холе­ное лицо функционера. — Настоящие неприятности...»

—Понизили в должности, лишили кое-каких благ... Не­доброжелателей у меня всегда хватало. Хотели даже под суд отдать... Но я жилистый, сдюжил.

—Не сомневаюсь, — обронил Игорь.

—Но сейчас это неважно, — махнул рукой Пинскер, едва не сбив на пол стакан. — Я пригласил вас не для бесед о здо­ровье.

«Пригласил?» — Молодой человек под столом потер глу­бокие синие борозды на запястьях.

— Слушай, — заговорщически наклонился собеседник через стол, внезапно перейдя на ты и приблизив свое лицо к лицу Игоря так, что па него пахнуло грибным одеколо­ном. — Когда нас с тобой арестовали, то при обыске обнару­жили кучу денег. Доллары, евро... Откуда все это? Я, право, опешил, когда у меня из карманов пачки купюр начали вы­уживать.

Старшина явственно видел перед собой плохо выбритую шею и пульсирующую ямку на ней. Сюда прямым пальцем и — аут...

—А вы что — ничего не помните?

—Не помню, представь себе! — развел руками «вождь». — Меня так и этак пытали, но что можно узнать, если я не помню?

«Пытали тебя... Что ты знаешь о пытках?..»

—Да так, нашли по дороге одно место... — уклончиво от­ветил Князев, лихорадочно прикидывая варианты: стоит ему признавать все или нет?

—И много там такого? — Глаза Пинскера за стеклами круглых очков жадно сверкнули.

—На десять жизней хватит... Нам обоим. Если на Черкизоне обменять на что-то стоящее...

—Серьезно? А показать сможешь? — Собеседник уже со­вал под нос Игорю пестрый лист бумаги — план города. — Ты не бойся: тут чисто все, прослушки нет!

—Не-ет, — развел руками Игорь. — Откуда же мне в кар­те города разбираться? Вот карту метро мне покажите, что угодно найду!

—А на местности мог бы показать?

—На местности? Наверху, то есть? — Сердце екнуло. — Наверху — пожалуйста. Только это... Опасно там.

—Цену набиваешь? — подозрительно прищурился Пинскер. — Не бойся — не обижу. Возьмешь себе, сколько надо, и — свободен. Понимаешь? Свобода! Или обратно в тун­нель хочешь вернуться? Я и это могу устроить легко.

«Ничего ты не устроишь», — подумал Игорь.

Что же раньше не появлялся, родненький? Где был? По застенкам шатался, только реабилитировали? Или сидел тише воды ниже травы, обдумывал, ждал? Или просто раньше терпимо у тебя было с довольствием, а сейчас настолько приперло, что ты решился на такую вот авантюру? Почему-то Игорю казалось, что Пинскер зате­ял всю историю на свой страх и риск, не поставив в курс партийное руководство. А значит, баланс сил выравнива­ется...

—Да не в плате дело, — пожевал Князев. — Рискованно все, вот что.

—Да мы же не вдвоем пойдем, дурень! Ты, я и двое бой­цов. Верных бойцов. - Последние слова он произнес с посылом. — Сам черт им не брат! Ты только дорогу покажи, а уж они...

«Уж они постараются, чтобы я живым не ушел оттуда...»

— Согласен, — ответил Игорь. — Если все по-честному...

— По-честному, по-честному! — улыбнулся во весь рот Пинскер, сверкнув золотым зубом. — За мной не пропадет. Держи пять!

Игорь осторожно пожал своей грязной мозолистой пя­терней узкую холеную руку. Вялую и влажную, как и у всех предателей и трусов...

* * *

Светила неяркая луна, изредка выныривая из-за толстой пелены серых облаков. Но и это освещение резало непри­вычные глаза недавнему заключенному.

Пинскер не соврал. Почти не соврал.

Да, Игоря подкормили и дали как следует отоспаться, вымыли в бане и заменили кишащую насекомыми одежду на стандартное обмундирование, выдали относительно но­вый химкостюм и противогаз... Но оружия ему не доверили, даже простенького ножа. Хотя он просил.

— К чему оно тебе, — отводя глаза, говорил Пинскер. — Вон какие танки с нами идут.

Телохранители «вождя» действительно напоминали танки: высоченные могучие парии, облаченные в броне­жилеты поверх химкостюмов, были вооружены букваль­но до зубов. Не хватало разве что огнемета, зато подствольные гранатометы имелись в наличии. Да и но лицам амбалов можно было прочесть, что людских жизней они оборвали немало. Так что оружие Игорю, еще чувствую­щему себя не в своей тарелке после каторги, вряд ли по­могло бы.

«Посмотрим, — думал он, шагая вперед под неусыпным контролем следующего за ним боевика. — Бывает, что ору­жие-то как раз ничего не значит...»

Сейчас его заботило только одно: как бы какая-нибудь шальная тварь не поломала его планов, напав на маленький отряд.

И твари, как будто слыша его пожелания, время от време­ни возникая на самой границе обзора, исчезали прежде, чем кто-либо из вооруженных людей успевал ее заметить. Не говоря уже о том, чтобы нажать на спуск.

— Видели? Видели? — возбужденно лепетал Пинскер, тыча стволом автомата в ту сторону, где только что рас­творился в хилых зарослях вьюна очередной силуэт хищ­ника. — Я даже прицелиться не успел! Нет, вы видели?

Броневик, конечно, никуда не делся, Игорь заметил его издали, хотя и не подал виду, продолжая брести, опустив го­лову, рядом с возбужденным «вождем», между конвоирами, грамотно контролирующими сектора по сто восемьдесят градусов каждый.

Никуда не делась и «пещера» зияющая между грифель­ными листьями вьюна прямо за ним. Она была налита жи­вой чернотой, будто настороженный зрачок, следивший за приближающимися жертвами. Князев подивился мощи прятавшегося там бесформенного упыря: первые вкрадчивые покалывания в мозгу он ощутил чуть ли не в двух сот­нях метров от логова.

И с каждым шагом они становились все острее и сильнее. Морщась украдкой, Игорь исподтишка изучал реакцию спутников на зов таинственной твари, но те, казалось, ниче­го не ощущали. По крайней мере, поведение Пинскера и те­лохранителей не изменилось ни на йоту.

«Неужели сорвется? Что тогда делать?..»

Он уже начал планировать, что предпринять, если при­дется провести свой почетный караул мимо сейфа на коле­сах, как один из бойцов вдруг сдвинул противогазную мас­ку на лоб и потер глаза.

— Хрень какая-то, — растерянно пробормотал матерый убийца. — Мама сейчас привиделась... Будто стоит вон там, у витрины аптеки, и манит меня к себе. Как в детстве...

— Мама? — повернул к нему уродливое рыло противога­за второй. — А мне Танька моя мерещится... Только где ты аптеку-то увидел? Хлебный магазин это. Вон, вывеска ви­сит! — Рука в перчатке с обрезанными пальцами ткнула в сторону пещеры.

«Действует! — понял Игорь, видя, что Пинскер тоже рас­терянно озирается, будто ищет что-то. — Сработало. Всех троих цепануло!»

Всех четверых.

Но самому Игорю пока удавалось сопротивляться чер­нильному чудовищу. Сверлящие мозг иглы рвались в его сознание, но он пока удерживал их вовне.

— Здесь где-то казино должно быть, — бормотал «вождь». — Сто тысяч на красное... Двести — на черное...

Сам того не ведая, он повторял слова покойного на­емника.

Легкий ветерок подогнал прямо к ногам старшины чер­но-зеленую купюру, шурша ею, как палым листом.

- Вы это искали? — Игорь нагнулся и поднял сто долларов.

Находка оборвала поток сознания. Все трое его спутни­ков встрепенулись.

Банкнота пошла по рукам.

— Это все?.. Где все?.. Где?..

Игорь подпел спятившую троицу к броневику, боясь только одного.

Что кому-нибудь придет в голову избавиться от балласта прямо сейчас.

Но опасения его оказались беспочвенны: забыв об оружии и грозящих со всех сторон опасностях, Пинскер с телохранителями превратились в детей: хохоча, нагре­бали денежные кучи, высыпали прямо на землю инкасса­торские мешки, подбрасывали вверх шелестящие фейер­верки...

Князев отошел в сторонку, уселся на расползающееся под ним сиденье в кабине броневика. Сознание плыло. Чтобы противостоять зову тьмы, он вцепился в руль и при­нялся изучать сквозь проем выбитого ветрового стекла умерший город. Так он сидел до тех пор, пока возбужден­ный голос Пинскера и хохот конвоиров стихли г» черном логове.

Кажется, оно насытилось, или просто слишком увлек­лось, переваривая троицу: иглы отпустили, отступили.

Игорь разжал руки и огляделся.

В кузове, среди вороха купюр, валялся брошенный авто­мат и отстегнутый пояс с гранатами. Видимо, в казино с оружием не пускали, мрачно усмехнулся Князев.

Подняв лимонку, он дернул чеку и швырнул стальное яйцо в черную витрину. Сам отпрянул, спрятался в кузове.

Громыхнуло, корпус инкассаторской машины посекли осколки. И боль ушла совсем. Осторожно подкравшись, Игорь переступил порог аптеки. Свежеобглодаипый костяк Пинскера он заметил сразу. Его голый, чистый, будто выли­занный череп с сияющим золотым зубом сразу бросился ему в глаза.

Но искал Игорь вовсе не Пинскера.

Подбирая но дороге то автомат, то подсумок с магазина­ми — кости погибших лежали вперемежку с остатками одежды и прочими предметами, которые черному упырю не удалось переварить, — Игорь бродил по хрусткому пастилу меж витрин и полок, уставленных пузырьками и коробочка­ми с поблекшими от времени этикетками.

Не успокоился, пока не нашел его.

Все, что осталось от Меченого — черен, рассеченный вер­тикальной бороздой через левую глазницу, — он зарыл в землю под корнями черного разлапистого дерева в мертвом сквере. И выстрелил в воздух над могилой старого солдата, отдав ему последние воинские почести.

Как полагалось.

Он шагал к Черкизону, а позади весело пылал никого уже не способный ввести в искушение желто-зеленый броневик с распахнутыми дверцами...

* * *

Михаил Сергеевич откинулся на спинку кресла и пове­лительным жестом выпроводил из своего кабинета телохра­нителей, настороженно следивших за каждым движением Князева. Ланиста встретил Игоря почти радушно.

—Живой! А я-то слышал, что сдох ты где-то!

—Твоими молитвами.

—А ты возмужал. Уверенный такой стал, спокойный... Школа Меченого?

—Меченый погиб.

—Жаль. — По лицу Лаписты не мелькнуло даже тени со­жаления. — Крепкий был мужик и вояка отменный. А тут ты что позабыл? В гладиаторы пришел наниматься? Возь­му, возьму, с радостью возьму! И плату положу отменную...

—Я за Ингой пришел.

—За И-и-ингой? — протянул старик, поднимая глаза к потолку и задумчиво почесывая подбородок. — Это какая же Инга? Толстуха такая рыжая?

—Ты знаешь, — терпеливо ответил Игорь. — Ты же на па­мять никогда не жаловался.

—Не жаловался, — согласился Ланиста. — И не жалуюсь. Есть такая девочка у нас. Не совсем, правда, девочка, — хи­хикнул он. — Довесочек у нее образовался...

—Не понял? — напрягся Князев, все уже понимая и су­дорожно пытаясь высчитать в уме.

—Не считай, вояка. — От глаз Михаила Сергеевича побе­жали лучики морщинок: ни дать ни взять — добрый дедуш­ка. — Родила твоя подружка. Вырастет гладиатором. В папу.

— Что-о? — Игорева рука метнулась к горлу Ланисты, но тот был не лыком шит — видимо, нажал коленом какую-то кнопочку под столом, и мгновенно ворвавшиеся тело­хранители оттащили взбешенного старшину от стола. — Да я тебя...

— Кишка тонка, — улыбнулся тот бледными сухими гу­бами. — Все равно ведь вдовушкой останется Инга. А сы­нок твой... Кстати, его она тоже Игорем назвала-окрестила. В твою честь, надо полагать... Сироткой он останется.

— Кто сказал?

— Думаешь, подвиги твои позабыли за полгода? Да все стены твоими портретами заклеены, служивый. Твоими да Меченого. Ну, Меченого-то сдерем, если ты не врешь: с по­койниками воевать — себе дороже. А вот тебе, князь Игорь, петелька выходит, как ни крути. Попытка государственного переворота — это тебе не фунт изюму, да-да...

— А по делу можем поговорить? Ты ведь деловой человек?

— Охотно.

Телохранители снова удалились, а Ланиста радушно при­гласил Игоря за стол. Появилось угощение, выпивка...

— И что же ты, — старик смотрел на голодного солдата умиленно, как на родного сына, — серьезно считал, что я тебе вот так, задаром, одну из лучших проститу... Да сиди ты, сиди! — Замахал он руками на вскинувшегося Иго­ря. — С языка сорвалось. Прости уж старого дурака... Одну из лучших девушек отдам?

— Почему задаром? — Князев отставил пустую тарелку.

— Никак разбогател? И сколько выложить можешь? — Ланиста подумал мгновение и назвал сумму, когда-то показавшутося бы старшине астрономической. — Но знай: патро­нами не возьму, — захихикал он. — А то опять фуфло впа­ришь!

- Патроны мои были самые настоящие, — спокойно воз­разил Игорь. — И ты это лучше меня знаешь... Но платить я буду не патронами. Какой у нас сегодня курс доллара?

Он бросил на стол аккуратно заклеенную пачку зеленых купюр, туг же перекочевавшую в руки Ланисты.

— Смотри-ка, настоящие! — Старик пошуршал купюрой над ухом, посмотрел па свет и даже зачем-то понюхал. — Где взял? Клад нашел?

— Вроде того. Ну что, хватит этого?

— Не хватит. — С видимым сожалением старик вернул старшину пачку. - Инга мне слишком дорога. А там ведь еще и ребенок!

— Продай! — упрямо сказал Игорь. — Я же знаю, сколько она для тебя может заработать. Здесь же денег хватит за троих таких, как она.

— Работорговлей занимаемся, — довольно засмеялся ста­рик. — Но формула один плюс один тут не работает, маль­чик мой. Именно сирое рождает предложение. Спрос есть, я вижу...

-   Я тебя предупреждаю, — сказал Князев. — Я пришел, чтобы по-честному...

-   По-благородному, — кивнул ему Ланиста. – Нет, дру­жок, настоящую любовь за деньги не купишь. И не выку­пишь. — Он захихикал.

-   Что тебе надо?! — Игорь резко отодвинулся назад, под­нялся.

—Услуга за услугу. — Старик упер в старшину водянис­тые глаза. — Выполни одно дело - верну девчонку, и сына твоего верну. Скорее всего твоего.

—Убить кого-нибудь? — Игорь скривил губы.

—Нет, на это у меня свои исполнители есть, на зарплате сидят.

Старик поднялся из-за стола и прошелся по комнате, за­ложив руки за спину.

—Слух прошел, что ты с тварями общаться умеешь. Вер­но это?

—Врут, — отрезал Князев, но сердце его забилось чаще: куда это клонит старый мерзавец?

— Врут, конечно, — легко согласился Михаил Сергее­вич. — Где ж это видано, чтобы человек с безмозглым зверь­ем разговаривал? Но они ведь боятся тебя, да? Я сам видел, и это не вранье.

Игорь молчал, но старику и не требовалось его согласие.

— И мутанты тебя не тронули... Интересно как получает­ся. Может, не все врут про тебя? Особенный ты какой-то?

— Что тебе надо? — не выдержал старшина. — Мне твою брехню слушать некогда!

— А ты не торопись, Игорек. Говорят еще, что на тех, с кем ты идешь, твари тоже не нападают. И вот мое условие...

Ланиста снова уселся за стол и скрестил руки перед собой.

— Проведи нескольких человек туда, куда я укажу, и за­бирай девку свою. Хочешь с щенком ее, хочешь — без.

Игорь не торопился с ответом.

— Сколько именно? И куда?

—Полсотни человечков. А дорога тебе известна. К Пер­вомайской. — Стариковские глаза заледенели, взгляд стал колючим.

—Нет! — отрезал Игорь. — К Первомайской не поведу!

—Я уверен, что мы договоримся. — Старик растянул тон­кие губы в холодной улыбке. — Поверь мне, я умею догова­риваться!

—Не выйдет! Там мой дом! — выпалил Князев и осекся.

Ланиста тоже поднялся со своего места, распрямил спи­ну, улыбнулся. Опять какие-то сатанинские игры? И как Игорь мог так купиться, потерять выдержку?

Но старик отчего-то вовсе не поразился, узнав, что Игорь родом с Первомайской. Неужели и это ему было известно? И тут Ланиста удивил его по-настоящему.

— Какой еще дом, Игорь? Сирота ты. Отец пропал, — на­чал он загибать пальцы. — Брат — пропал. Девка твоя, по ко­торой вздыхал там, замужем давно.

Старшина вздрогнул. Лариска замужем?

— А что ты думал? Ждать тебя будет?

—И все равно, — упрямо повторил Игорь. — Там мой дом.

—Да этот дом предал тебя, — ухмыльнулся старик. — Ба­тя ваш продал тебя. Мне продал. Или ты не знал? Тебя сюда и вели, да туннель завалило. Думал я, что пропал Гладиатор, а ты ничего — сам пришел, как милень­кий. Я присматривался, присматривался к тебе — по описа­ниям вроде подходит, но не мог же ты мне на голову сва­литься? Оказывается, мог. Но Бате я, конечно, черта с два заплатил...

У Игоря внутри все сжалось.

Закружилось вихрем все вместе: и странная экспедиция, и автомат со спиленным бойком, и темный туннель у Из­майловской, в который его втолкнули первым, будто на рас­стрел вели... Думал, подозревал. Но сейчас услышать вот так подтверждение всего этого... За что? За что его так?!

—Батя — еще не вся Первомайская, — протолкнув ком в горле, глухо сказал Князев.

—Ну, как знаешь, — разочарованно откинулся на спин­ку кресла Михаил Сергеевич и зевнул. — Мог добром ре­шить, да уперся... Мне ведь еще раз тебя осиротить — раз плюнуть. Шепну словечко — и Инге твоей шейку тон­кую — кр-р-рык... — Он хрустнул пальцами, точно сымити­ровав треск ломающихся позвонков. — А щенка вашего — тварям скормят.

—Ты не посмеешь... — прошептал Vi,:opb, но уже знал ответ.

Старик радостно расхохотался.

—Ты же сам выбор делаешь! С одной стороны — старый головорез и узурпатор, который тебя продал в рабство, с другой — твоя девка с кутенком... Кто тебе дороже? А. я уж родственничков твоих укокошу лично, не сомневайся. Так сказать, в развитие наших с тобой долгих и непростых отно­шений.

—Хорошо, — Князев сжал кулаки. — Проведу я твою банду. Только что толку с полусотни твоих головорезов? На блокпосту и в пять раз больше в капусту искрошат.

—А кто тебе сказал, что через блокпост пойдем? Есть там у вас норки, которые только от тварей и караулят. Человеку там не пройти — сожрут. Всех, кроме тебя. И тех, кто с то­бой... Ну что, согласен?

Игорь уже сто раз успел проклясть себя за самонадеян­ность. Подумать только: думал старого плуга переиграть! Да еще на его же территории! Ох, прав был Охотник, когда не хотел его сюда пускать себе на погибель. А теперь выхо­дит — не только себе...

— И что вы с Батей теперь не поделили? У вас же мир... Торговля налажена, — стиснул зубы Князев.

— Ну, положим, дружбы у нас не было никогда... Зелен ты, Игорек. Не помнишь, какая грызня у нас с вами была в старые-то времена. Как пауки в банке, все территорию де­лили... Думали, ну год, ну два еще протянем — чего же гнить заживо? Поживем, как люди... А вышло — четверть века. Так что пришлось мириться. Худой мир он, знаешь, всегда лучше доброй ссоры. Да и выгодны мы друг другу оказались.

— И что же - выгода боком вышла?

Вразнос пошел ваш Батя. Невозможно с ним стало дружить. Совсем на старости лег спятил. Такой беспредел творит, что в старые добрые времена за это, самое меньшее, в асфальт закатывали. Комиссаришко этот, думаешь, сам пытался переворот нам устроить? Нет, малыш. Батя ваш за ним стоял. Получилось бы президента скинуть — половина Черкизова Бате бы отошла. Жил бы он у вас скромником на станции Первомайской, а сам владел бы борделями и фаб­риками в нашем вертепе. Чтобы на пенсию кусок зарабо­тать... На нашу территорию, волчара, полез. У Зверева тер­пение нечеловеческое, но и оно иссякло. Да и мне неуютно было, когда сюда утих франкештейнов нагнали. Попросили меня с Батей урегулировать... Вот и вся недолга. Так что ты не волнуйся, Князев. Мы просто справедливость будем вос­станавливать.

«Надо выиграть время, — думал Игорь. — Откажусь сей­час — погибнут все. Да и я живым не уйду отсюда, с чего бы Ланисте меня отпускать? Соглашусь для вида, а там видно будет...»

— Хорошо, — кинул он, — но мне нужны гарантии. Я дол­жен знать, что Инга и малыш — живы. Проведите меня к ним. И дайте поговорить.

— Силен ты, парень. Тебе — пален, а ты — всю руку. Но я сегодня добрый. Настолько, что еще подарочек тебе сделаю.

Телохранитель внес в комнату что-то длинное, обернутое куском ткани, и осторожно, с легким стуком, водрузил на стол перед старшиной.

— Разверни, не бойся, — ласково улыбнулся Михаил Сергеевич.

— Чего мне бояться... — Игорь откинул ткань в сторону, в каждый момент готовый увидеть какую-нибудь гадость, и замер...

Перед ним на куске черного бархата лежала шпага. Его шпага. Вычищенная, заточенная, с тщательно заполирован­ными забоинами на острие... А он считал, что потерял ее на­всегда.

— Узнал? Так бери, не бойся. Видишь — я тоже не бо­юсь, что ты меня этой железякой нырнешь. Потому что у нас с тобой договор, — назидательно поднял вверх узловатый палец старик. — Джентльменское соглашение. По ру­кам?

— По рукам. — Князев встал и засунул клинок за пояс. — Я условия выполню. Но потом вернусь к тебе, учти.

— Возвращайся, — улыбнулся старик. — Ты меня уж раз сто собирался убить, и все как-то договариваемся. Полити­ка, малыш.

* * *

— Ты жив! — всхлипнула Инга, бросаясь на грудь Иго­рю. — Я верила, что ты жив! И что вернешься за мной — то­же верила! Почему ты так долго не шел?..

— Вернулся. — Игорь осмотрелся вокруг. — Как Алекс?

— Что ты, — замотала она головой. — Я ведь с ним боль­ше никогда... Мы как начали с тобой... Встречаться... Он про тебя такое... Я ему отказала сразу, и больше... Он ревновал, говорил, убьет тебя... Но я...

—А мальчик? — Игорь смотрел исподлобья; ему хоте­лось верить.

—Твой! Твой, клянусь! Я считала... И я перестала... Рабо­тать. Когда в тебя... С тобой... — лепетала она.

Может, обманывала. А что еще говорить девушке?

Но так она жалко, там жарко говорила, что Игорь дрог­нул. Закрыл глаза, обнял девушку, прижал се к себе, горя­чую, трепещущую. Он поверил.

— Я вернулся, — глухо сказал он. — Я вернулся за тобой. За вами.

— Он так на тебя похож! На тебя... Посмотри!

Инга выскользнула из объятий Игоря и на цыпочках подбежала к детской кроватке, прикрытой пологом. Он не­ловко шагнул за ней. Младенец сладко спал, раскинувшись на спине, и сосал большой палец.

— Осторожно, — прошептала Инга. — Не разбуди его. Правда, похож?

Игорь не видел никакого сходства с собой в этом пухлом живом комочке, но согласился с Ингой. Не мог не согла­ситься.

— Мы будем жить вместе?

Через сутки он уйдет вместе с пятью десятками головоре­зов, поведет их на свою родную станцию, чтобы один ста­рый кровосос мог поквитаться с другим. Он отправится в поход, из которого, скорее всего, никто не вернется живым. Мы будем жить вместе?

— Да. Конечно.

— Пора, — кашлянув в кулак, пробормотал телохрани­тель Ланисты, остававшийся снаружи. — Шеф разрешил только пять минут свидания.

— Ты уже уходишь? — всполошилась девушка. — Так ско­ро? Я не пущу! Не пущу тебя!..

— Тихо, тихо, — успокаивал ее Игорь. — Разбудишь...

— Я не отпущу тебя... — рыдала Инга. — Ты не вернешь­ся... Я знаю...

— Вернусь.

Хочу вернуться. Очень хочу.

Игорь думал, что старик останется в Черкизоне.

Как старый жирный паучище, раскинувший свои сети по всему метро, он никогда не выползал за пределы логова, только дергал ниточки — и летели головы.

Но Ланиста сам возглавил отряд. Видимо, в его желании посчитаться с Батей было слишком много личного, чтобы доверять экзекуцию наемникам.

Игорю в этом отряде — впервые за все время — досталась не роль пушечного мяса, а почетное место рядом с коман­диром.

Теперь Князев и Ланиста покачивались плечом к пле­чу в неком подобии паланкина, рукояти которого тащила на плечах восьмерка дюжих боевиков, увешанных оружи­ем. Половина, сменяясь через каждые пятнадцать минут, пятерками прорубала мачете дорогу в джунглях, расши­ряя узкую, заросшую травой и подлеском тропку, превра­щая ее в широкую торную дорогу, а остальные, ощетинив­шись стволами автоматов и пулеметов, прикрывали от­ряд от нападения сзади и с флангов. Но в этом не было нужды.

Чудища не решались нападать.

Они никуда не делись. На время забыв о вражде, они ста­ями и поодиночке кружили вокруг, умудряясь не показы­ваться в ноле зрения людей. Их не было видно, но они про­сто кишели вокруг. И Игорь чувствовал их. Его удивитель­ная, непрошеная способность развивалась. Ему казалось, что он не только ощущает присутствие этих созданий, но и может влиять на них -- удержать от нападения или натра­вить па врага.

Казалось?

Нет. Стоило ему отвлечься, оторвать мысленный взор от тварей, державшихся на почтительном расстоянии, как те смелели, подбирались поближе, скалились, сжимая кольцо.

Он сходит с ума. Ничего нет. Забыть о тенях, которые преследуют отряд... Не верить в них. Думать о доме. О Пер­вомайской. О детстве. «Два-три, три-четыре». Мысленная хватка его ослабла.

И тут же из расступившегося тростинка вывалился жи­вой комок, яростно вцепившийся в плечо не успевшего среагировать бойца. Очереди в упор разнесли существо в клочья, по оскаленная голова так и осталась висеть па орущем от ужаса и боли человеке. И только двумя штык-ножами с неимоверным трудом удалось разжать мертвую хватку сцепленных намертво в кровоточащей плоти зу­бов.

— В чем дело? — обернулся к Игорю взбешенный Ланис­та. — Мы же договорились!

— Накладочка вышла. - Князев изобразил виноватую улыбку. — Я же только учусь, Михаил Сергеевич.

— Больше не делай так, — буркнул старик. — Без армии меня оставишь...

Он привстал в паланкине и красноречивым жестом чирк­нул себя по горлу. И неспециалисту было видно, что боец из раненого никакой, а эвакуировать его в тыл, отряжая но­сильщиков, тоже никто не собирался.

Здоровенный телохранитель Ланисты подошел к воющему бедолаге, наклонился, сделал резкое движение рукой, и вой оборвался на высокой ноте, сменившись хрипом и бульканьем. Никто не сделал попытки протестовать, лишь двое или трое исподлобья глянули на предводителя и отвели глаза. Любой дерзкий взгляд мог быть расценен как вызов. Через пару ми­нут раздетый догола труп полетел в заросли обок тропы, и вну­тренним взором Игорь увидел, как тут же к нему устремился добрый десяток падальщиков. А отряд как ни в чем не бывало продолжил путь по медленно удлиняющейся просеке.

«Это же не люди, — думал Игорь, покачиваясь с закры­тыми глазами в такт ходьбе носильщиков. — Чего же я жду? На земле только легче дышать станет, если я очищу ее от пя­ти десятков головорезов».

«А кто тебе позволил карать и миловать? — отвечал дру­гой, усталый голос. — Чем ты лучше их?»

«Очищая землю от мерзости, я делаю благое дело».

«Становясь таким же, как они?»

«Если я не уничтожу их, то стану предателем».

«А разве не ты сам загнал себя в эту ситуацию?»

«Так что же мне делать?»

— Уснул, Игорек? — медовым голосом проговорил Лани-ста. — Спи, спи, дорогой, скоро приедем. Сделаем дело, и до­мой. Так сказать, вернемся к нашим баранам.

Глядя в выцветшие стариковские глаза за стеклышками очков, Князев внезапно понял, что, как бы он ни старался переиграть этого страшного человека, у него ничего не по­лучится. Разве может пешка, глядя снизу вверх с клетчатой доски, переиграть шахматиста?

Сейчас, наверное, Игорю представляется самая послед­няя возможность вмешаться, восстать против манипулято­ра, использовать свое новое уникальное умение и изменить ход истории. Стоит ему проколебаться еще чуть-чуть — ча­стная армия Ланисты достигнет Первомайской и утопит ее в крови. Неужели старик, зная, как Князев ненавидит его, станет выполнять обещания? Использовав Игоря, он про­сто пошевелит бровью, и один из телохранителей насадит парня на штык, подкравшись сзади... Князев погибнет пре­дателем, глупцом и слабаком.

Ланиста — законченный мерзавец, а люди, которых он нанял, собираются перерезать всю Первомайскую. Даже ес­ли они еще не совершили это преступление, они его обяза­тельно совершат.

Прав или не прав его внутренний голос, его совесть — вы­бор невелик. Пока Игорь будет терзаться угрызениями, пы­таться остаться чистым среди грязи, сомневаться в том, мо­жет ли он повелевать тварями, этот повелитель людей-не­людей все решит и за него, и за весь мир. Ланисте не были знакомы сомнения.

Так не лучше ли, взвалив на душу еще один тяжелый ка­мень, избавить ни в чем не повинных людей от мучений, а мир — от настоящего злодея?

Он лишь на миг отвлекся, а голодная орда вокруг сокра­тила расстояние до минимума.

—Твари! — В заросли ударила очередь, еще одна, где-то в хвосте отряда закипела схватка.

—Что ты ждешь? — Ланиста схватил безвольного Игоря за грудки. — Отгони их!..

Но Князевым уже овладела странная апатия. Один за другим рвались незримые поводки, и все новые и новые де­моны смерти набрасывались на обреченную колонну. Голо­ворезы дорого продавали свою жизнь. Земля сочилась кровью — звериной и людской, тростник вокруг трещал, объя­тый пламенем.

Паланкин давно уже стоял на земле, брошенный всту­пившими в схватку телохранителями, но в нем все еще ос­тавалось двое человек. И в нем тоже шла битва. Разъярен­ный старик сжимал костлявыми руками горло своего врага, но силы покидали его.

Оружие было отброшено в сторону.

Как и тысячи лет назад, человек сошелся с человеком в смертельном поединке, уповая лишь на голые руки и на пе­щерную ненависть.

— Ты меня обманул... — хрипел старик. — Уничтожу!

Игорь легко мог стряхнуть с горла его руки, но был сей­час занят другим: он из последних сил удерживал от напа­дения последнюю, самую могучую тварь. Огромное, кош­марное существо бесновалось в зарослях, свирепея от не­возможности поучаствовать в пиршестве, которое уже зате­яли сородичи, не обращая внимания на последних деру­щихся людей.

— А сколько раз ты меня обманывал? — Игорь сбросил цепкие стариковские пальцы со своей шеи. — И хотел, готов спорить, обмануть снова!

Последний телохранитель, покрытый кровью с головы до ног, вонзил нож в тело сошедшейся с ним в смертельном клинче твари и тяжело рухнул на нее, придавив своим телом. И сразу несколько ее сородичей прыгнули на него, в воздух полетели окровавленные клочья плоти...

Старик, выпавший из паланкина, отброшенный на зем­лю, теперь глядел на Игоря униженно, снизу вверх.

— Спаси меня! — Старик уже не требовал — он молил о по­щаде. — Спаси меня одного! Ты получишь все, что хочешь! Я озолочу тебя! Мы будем править Черкизоном вместе!

Игорь покачал головой: в ушах, неслышная для старика, отдавалась тяжелая поступь освобожденной и отпущенной им огромной твари.

—Я не доверяю тебе!

—Ты будешь править оди-и-ин! — завизжал Ланиста. — Я буду прислуживать тебе!

—Я не хочу править. Я хочу оставаться человеком, — тя­жело сказал Игорь.

—Как ты можешь! Ты у меня в долгу! Я столько раз спа­сал твою шкуру!

—От себя самого. Вот, — он вынул из кармана пачку долла­ров и швырнул на землю перед стоящим на коленях Михаилом Сергеевичем, — это в счет моего долга. Теперь мы в расчете.

—Пощади!

—Ты столько врал мне! Врал, что знаешь, где мой брат, удерживал меня надеждой...

—Я знаю, где он! Знаю, клянусь!

Тварь в кустах зарычала, охваченная незримой удавкой. Игорь застыл, не веря старому мерзавцу.

— Он жив! — заспешил старик, почувствовал, что парень дрогнул. — Его продали, как и тебя, ваши отцы-командиры! Продали, чтобы выманить тебя!

— Ты лжешь! Лжешь!

Застонали деревья, зашуршал тростник. Жуткие твари, тер­зающие человеческие тела, заскулили и отступили, стали пя­титься назад. На лесную сцену выходило самое страшное чудо­вище из всех, которых Игорю приходилось видеть когда-либо.

Саблезубая тварь была воплощением кошмара: гигант­ская, в два человеческих роста, гротескная, покрытая пле­шивой, усыпанной паразитами кожей, гора мускулов. Игорь мельком взглянул в ее гноящиеся, страдающие, как у боль­ного человека глаза, и пошел дальше, огибая ее более мел­ких пирующих собратьев.

—Твой брат жив! Он крутит колесо! Откачивает воду! Я могу освободить! Только я! Я могу! Я его туда отправил, и только я... Я договорюсь!

—Договорись сначала с этим, - Игорь кивнул в сторону чудовища, нетерпеливо ждущего своей очереди.

Он отвернулся и зашагал прочь.

Сзади послышался могучий рык и визгливый стариков­ский вопль. Короткий.

* * *

Игорь поставил ногу на первую скобу лестницы, ведущей в преисподнюю, в нижние, полузатопленные ярусы Черкизона, куда по своей воле не спускался никто. Вокруг колод­ца застыли с немым укором в глазах двое гладиаторов и за­плаканная женщина с ребенком на руках.

— Знаешь, я тебя, конечно, уважаю, но ты — идиот... — официальным тоном заявил Джонс.

— Просто малахольный какой-то, — согласился Кузьма.

— Чего тебе еще надо? Куда опять лезешь? — Джонс не скрывал своего возмущения. — Деваху с пацаном выручил и вали отсюда, пока кореша Ланисты не очухались.

— У меня еще есть одно дело, — упрямо мотнул голо­вой Игорь, опираясь ладонями на край колодца. — Глав­ное. А вы, если хотите, можете уходить. Присмотрите только за моими. — Он показал подбородком на встрево­женную Ингу с маленьким Игорьком на руках.

— Ну уж нет, — отрезали гладиаторы хором и посмот­рели друг на друга с веселым изумлением. — Ты давай, иди, а тылы мы тебе прикроем. Теперь уж мы вместе. До конца.

— Спасибо, ребята.

Спуск по шатким ненадежным скобам был недолог. Сей­час вода стояла в затопленном подземелье по колено: казав­шаяся густой и маслянистой мертвая жижа, отбрасываю­щая в свете фонарика на стены и низкий свод причудливые блики. Ничто не нарушало ватной тишины туннеля, кроме редкой капели. Вода понемногу просачивалась через пото­лок катакомб.

Нет! Прислушавшись, Князев уловил далекий скрип и пошел на звук, не забывая время от времени прощупывать дно под ногами острием верной шпаги. По мере продвиже­ния дно то повышалось, то понижалось, а один раз Игорь ухнул в незамеченную яму почти по грудь. Через несколько минут он оказался в большом подземном зале. Дальний конец его терялся в чернильной темноте, пробить которую слабый свет фонаря был не в состоянии.

И сразу он увидел его... Антошка, исхудавший, оброс­ший, с длинной спутанной бородой, полуголый и бледный, кик мертвец, брел по колено в воде, придерживаясь правой рукой за низкий широкий барабан с рядом черных отвер­стий на высоте груди. Он, казалось, стал еще меньше, еще субтильнее. Ребра и позвонки остро выступали на узкой спине, и Игорь вдруг почувствовал такую жалость к брату, аж слезы подступили к горлу.

— Антон!..

Узник остановился, вздрогнув, и тихий пронзительный скрип тут же прервался. А в следующее мгновение Князев понял, что он не опирался на барабан: его правая рука по са­мый локоть уходила в недра этого сооружения и, видимо, была там как-то закреплена, потому что он, не вынимая ее, попытался обернуться и глянуть через плечо.

— Игорь? — Свет фонарика был слаб, но отвыкший от не­го пленник все равно прикрыл глаза свободной рукой. — Ты пришел?

В голосе его не было никакого удивления, только гор­дость за брата: мол, я же говорил вам, что он придет, и он пришел. Только ни зрителей, ни слушателей рядом не было...

— Я, брат...

Игорь приблизился и, глотая слезы, посмотрел на слабо улыбающегося Антона, не пытаясь даже прикоснуться к не­му. Брат казался выходцем с того света.

— А я, вот, видишь... — Антон словно извинялся за то, что он так влип. — Жалко, что поздно только...

— Почему поздно? Пойдем отсюда!

— Поздно... Понимаешь, такая штука. — Антошка, словно стесняясь своего вида, принялся одергивать жалкое руби­ще, в которое был одет. — Освободиться от этого ярма, — он подергал руку, уходящую в недра барабана. - живым не по­лучается.

— Почему? — Игорь почувствовал, как холодок пробежал по его спине.

— Она прикована там, зажата чем-то. Назад не вытащить. Колесо крутят, пока могут, а когда умирают или становятся обузой другим, руку просто отрубают.

— Я что-нибудь придумаю!

Игорь подтянулся и забрался на барабан. Тот оказался полым.

— Помнишь, — говорил Антон, — бабушка нам рассказы­вала страшные истории, чтобы мы в метро не засыпали?

— Нет. — Князев-младший пытался разглядеть, что же держит руку брата. — Но ты говори, говори.

- Так вот, она рассказывала, что те, кто уснул и про­ехал свою станцию, попадали в подземелье, где огромные колеса приводят в движение все метро: поезда, эскалато­ры... И бедолаги вынуждены крутить эти колеса всю жизнь... Мне кажется, что мы тогда уснули и попали в это страшное место. И крутим, крутим, крутим колеса. Каж­дый — свое... И не проснемся никогда. Оставь меня, Игорь. Уходи.

— Я тебя никогда не брошу, брат. — Игорь вынул из но­жен шпагу. — Я за тобой через полмира прошел.

Вокруг было пустынно, но трое мужчин все равно были настороже и, взяв раненого и женщину с ребенком в подо­бие кольца, не спускали глаз с зарослей, заполнивших про­странство между руинами мертвых домов. На свежем воз­духе Антон немного пришел в себя, щеки у него порозовели, в глазах появился блеск:

— Смотри, Игорь, знакомые места, да! — едва слышно произнес старший брат. — Хочешь, покажу кое-что?

Антон безошибочно вывел небольшой отряд к непримет­ному трехэтажному зданию, затерянному среди панельных домов брежневской эпохи. Он все-таки был настоящим, прирожденным разведчиком.

— Что это? — удивился Игорь, увидев окруженный ржа­вым забором из гофрированной жести с колючей проволо­кой поверху дворик. — Подстанция? Котельная?

— Не угадаешь.

На первом этаже ничем не примечательного дома ца­рило запустение. Да и сама обстановка ничем особенным не выделялась: контора конторой — длинные коридоры, ряды дверей, частично незапертых, частично — сорван­ных с петель или вообще отсутствующих. Кругом грязь, многолетние залежи мусора, следы жизнедеятельности людей и животных. В подобных местах старшина бывал не один раз.

— Не вижу ничего примечательного, — пожал плечами Князев-младший, трогая ногой высохшую мумию какого-то мелкого животного.

Остальные спутники тоже глядели с недоумением. Ну, для Инги-то все было в новинку, она никогда не бывала на поверхности, а Кузьма с Алексом были тертыми калачами и видывали и не такое.

— Это не здесь, — махнул здоровой рукой Антон и рас­пахнул ржавую металлическую дверь с изображением пронзенного молнией черепа и надписью красными трафа­ретными буквами: «Не входить! Опасно для жизни! Высо­кое напряжение!» — Пойдемте дальше.

За дверью скрывалась обычная, много раз виденная Иго­рем электрощитовая: изуродованные металлические шка­фы с вывороченным наружу, кое-где обгорелым нутром. Кружевом свисали провода, пол был усеян всяким электри­ческим хламом... Отличие было лишь в одном: узкий заку­ток за шкафами заканчивался не стеной, как следовало ожи­дать, а еще одной металлической дверью — гораздо более массивной на вид и в гораздо более хорошем состоянии, чем входная.

Но не это поразило Князева-младшего: на коробке, рас­положенной под штурвалом, отпирающим этот «сейф», на панели с рядами цифр и букв, тускло светилась лампочка. И это в городе, уже больше четверти века лишенном элект­ричества!

—Что это? — ткнул Игорь пальцем в огонек. — Откуда?

—Ты про лампочку? — Антон бродил по помещению, за­глядывая то в один шкаф, то в другой, остальные глядели на него круглыми глазами, ничего не понимая. — Это ерунда — еще не такое увидишь!.. Где же она?

Наконец он нашел, что искал.

—Подвинься-ка братишка... Видал? — Он продемонстри­ровал на ладони прямоугольную пластиковую карточку вроде тех, что частенько находили в портмоне запертых в ржавых автомобилях мумий с золотыми цепями на иссох­ших шеях. Да и вообще, много такого добра было в метро: детишки играли яркими твердыми прямоугольничками с логотипами забытых банков, выменивали их друг у друга, как фантики.

—Ну, карта банковская, — пожал плечами Игорь. — Ког­да я пацаном еще был, у меня целая коробка этого барахла па полке стояла. Да ты же мне и притаскивал их!

—Карта, да не простая. Ключ это к двери. Вот к этой. Код набрать мало, надо еще картой чиркнуть — видишь щель? А без нее — никак. Вот, много раз уже пытались открыть.

Дверь и особенно пульт на ней — добротный, тоже метал­лический — были испещрены вмятинами и царапинами так, будто какое-то животное долго грызло и жевало неподатли­вый металл.

— Снесли бы пульт напрочь, да не размахнуться тут тол­ком. Даже взорвать пытались, и резать газосваркой, ви­дишь, на металле видны следы высокой температуры. Но это одна из тех вещей, которые предки на века делали. Ее и автоген не возьмет...

Бормоча все это себе под нос, Князев-старший настучал на пульте какой-то код, провел картой по щели и... Огонек, помигав, сменился на ярко-зеленый, приглашающий.

— Помогай, Игорешка! Одной рукой я никак...

Игорь протиснулся мимо него и с усилием повернул ту­гой штурвал. Что-то в глубине стены щелкнуло, дверь с тихим гудением плавно отъехала в сторону. Молодой человек ожидал, что из открывшегося проема пахнет знакомыми за­пахами подземелья — спертым воздухом, сыростью, плесе­нью, но подувший в лицо ветерок не пах вообще ничем, кро­ме свежести.

Более того: пространство за дверью было пусть скупо, но освещено мягким, рассеянным светом.

— Чудеса, а? — Старший брат был так горд, будто имен­но он построил все это. — Пойдем внутрь.

И первым шагнул через высокий металлический порог.

Когда все собрались в небольшом, освещенном вделан­ными в потолок плафонами помещении, Антон нажал что-то на стене, и дверь скользнула на место, отрезав лю­дей от всего расположенного снаружи. Старшина почув­ствовал, как екнуло у него сердце: дверь представилась ему на миг могильной плитой, которая никогда не выпус­тит их наружу...

— Вот мы и дома! — Князев-старший хотел было поте­реть ладони, но наткнулся здоровой рукой на повязку и сморщился. — Прошу за мной, господа!..

Чудо, именуемое лифтом, плавно унесло всех троих дале­ко вниз. Игорь смутно помнил детские впечатления от лиф­та, когда-то они жили в высотном доме. Он даже не мог се­бе представить, на какую глубину они опустились, — просто не с чем было сравнить, но светящиеся цифры в окошечке над дверью исправно отсчитывали этажи вниз: «3... 4... 5...»

Кабина мягко остановилась на седьмом этаже. Ниже уровня земли! Хотя, если судить по кнопкам, лифт мог опускаться до двенадцатого. Инга не обращала внимания на : пажи — одна стена кабины была зеркальной, а что еще нуж­но женщине?

За открывшейся дверью тянулся длинный коридор, осве­щенный точно такими же лампами в плафонах, как наверху. Несмотря на тонкий слой пыли, устилавшей пол — ноги путников оставляли в ней четкие следы, — здесь было уди­вительно чисто. И вообще — что это был за коридор!

Стены его сплошь состояли из стекла, а за ними...

Перед Игорем открывались то комнаты, наполненные сосредоточенно перемигивающимися разноцветными глаз­ками шкафами, то пустынные помещения с огромными светильниками, висевшими над чем-то, напоминающим кровать, то залы, заставленные пустыми клетками и стек­лянными кубами...

- Что это? — подавленно пробормотал Князев-младший, во все глаза глядя на немыслимые после царивших наверху грязи, смрада и дикости помещения.

— Это владения нашего отца, Игорь, — ответил Антон, волшебной своей карточкой отпирая еще одну дверь, стек­лянную, за которой располагалась, вероятно, комната отды­ха: широкий стол, низкие удобные кресла и диванчики по стенам, шкафы с рядами книжных корешков за ними, ог­ромный телевизор в углу. — Присаживайтесь.

Когда все разместились в креслах, он подошел к телеви­зору, поколдовал там, и на экране заметались яркие цветные тени.

— Батарейки в пульте, конечно, сдохли, — извиняющим­ся тоном сообщил он. — Но все остальное — работает...

—Нет, погоди! — Игорь не мог успокоиться. — Что все это такое? — обвел он рукой обстановку.

—Это научно-исследовательский институт, в котором работал наш отец. До катастрофы, — добавил Антон, хотя смысла в этом дополнении не было. — Пойдем, братец, по­общаемся с глазу на глаз, — подмигнул он.

—А мы? — Кузьма с трудом оторвался от экрана, на кото­ром вокруг сверкающего металлического шеста извивалась полуобнаженная девица. — Нам что делать?

—А вы отдыхайте. — Антон открыл дверцу в шкафу, и в глаза ударил блеск стоящих там бутылок. — Вот напитки. Не увлекайтесь только, потому что с закуской плоховато. — Он выгреб из нижнего отделения несколько пестрых паке­тов. — Сухарики и орешки есть еще можно, но вот все ос­тальное... Бр-р-р! Чипсы, по-моему, тоже прогоркли. — Он пожевал что-то извлеченное из пакета и с гримасой на лице сплюнул.

—Мы и не такое ели! — Джонс с треском разорвал один из пакетов и засунул туда лапищу. — М-м-м! Двадцать пять лет такого не ел!..

—А настоящей еды нет? — Кузьма достал из холодильни­ка бутылку, изучил этикетку, поставил на место, взял дру­гую...

—Сколько угодно. Но она в морозильных камерах, там надо размораживать, готовить... Потерпите полчасика.

—Да хоть час! — Джонс уже открывал бутылку, тщатель­но отобранную другом из числа многих.

—Пойдем, — Антон потянул Князева-младшего в кори­дор, — налюбуешься еще, успеешь.

Братья двинулись по коридору дальше.

—  Как это все сохранилось? — изумлялся Игорь на каж­дом шагу.

—  Как? Обычно, — пожимал плечами Антон. — Строили, вероятно, с расчетом на будущую ядерную войну, с боль­шим запасом прочности — вот все и уцелело.

—  А электричество? Наверху же ничего не работает! И в метро — тоже.

—  В целях автономности, кто мог знать, что произой­дет, — бункер оборудовали собственным источником энер­гии. Может быть — атомным реактором...

—  А ты не проверял?

—  Рад бы, да не могу, — улыбнулся разведчик. — Па­пина карточка дает допуск только на этот этаж. На всех остальных - загорается красный глазок и звучит за­пись: допуск недействителен. Двери же такие, что не вскрыть. Да ты видел наверху. А жаль — где-то, на одном из этих этажей, должна располагаться библиотека. И ар­хив. Но когда-нибудь я до них все равно доберусь — вот увидишь...

Они остановились перед еще одним «аквариумом», только из матового, полупрозрачного стекла. Той же кар­точкой Антон отпер дверь, открыв Игорю уютную комнату с большим рабочим столом, заваленным бумагами и радуж­ными дисками в прозрачных коробочках и без, слепым ква­дратом большого плоского монитора, книжными шкафами и полками...

— Это рабочий кабинет нашего отца. Большой ученый был.

— Он ведь биологией занимался, — вспомнил Игорь, ог­лядывая стены, увешанные грамотами, паспортами и серти­фикатами медалей и международных премий.

— Биохимией и генетикой, — поправил его Антон, усажи­ваясь в мягко просевшее под ним кожаное вращающееся кресло профессора Князева. — Творца всего этого. Одного из творцов, — поправил себя он.

— Чего именно? — Игорь осторожно взял с полочки над столом большую цветную фотографию в рамке и бережно стер пыль со стекла.

На него с ничуть не потускневшего за минувшие чет­верть века снимка глядела счастливая семья: довольно мо­лодой, улыбающийся мужчина с удивительно знакомым лицом, серьезный мальчик лет восьми, чинно положивший ладони на коленки, и яростно выворачивающийся из рук отца карапуз. И очень красивая женщина, обнимающая мужчину и рассыпавшая длинные золотистые волосы по его плечу...

— Кто это? — перебил он продолжающего что-то гово­рить брата.

— Это? — Антон встал и взял из рук Игоря рамку. — Это мы с тобой, наши мама и папа. Я сначала хотел забрать ее с собой, но потом решил оставить все как есть. Хочешь еще посмотреть? Тут у отца в столе целый альбомчик — мама, мы с тобой, бабушка...

— Ты что-то говорил про отца. — Князев-младший стрях­нул наваждение. — Что-то там про творца.

— Я говорил, что отец был одним из тех, кто сотворил все это, — указал пальцем в потолок старший брат.

— Этот... институт?

- Нет. То, что наверху. Понимаешь, Игорь, — Антон от­вел глаза и принялся выравнивать растрепанную пачку ис­писанной бумаги на столе, — здесь создавалось оружие. Ho­ передовое.

— Но ведь не оно же разрушило город?..

- Вряд ли. Возможно, отчасти. Основные разрушения конечно же нанесли ядерные боеголовки, химическое ору­жие... Но ведь никакая радиация не способна вызвать такие чудовищные мутации в такой короткий срок. И тридцати лет не прошло, а природа изменилась до неузнаваемости...

— Но какое отношение наш папа...

- Наш папа, — мрачно улыбнулся Антон, — разрабаты­вал биологическое оружие. Вирусы, способные менять ДНК животных. Такие разработки в других странах тоже велись...

—Что это значит?..

—Это значит, что папа играл в Бога. Лепил новую жизнь. И породил чудовищ.

- Ты хочешь сказать... — Игорь смотрел на брата с недо­верием.

— Я хочу сказать, что именно вирусы, над созданием ко­торых работали в этом институте, привели к тому, что мута­ции фауны пошли с такой сумасшедшей скоростью. Часть их разработок попытались вывезти, конвой попал под бом­бы, вирусы вырвались на свободу. Потом с перелетными птицами...

— Наш отец? — перебил Игорь. — С какой стати ты ре­шил, что это делал именно наш отец?

— Я сказал — один из творцов. Разумеется, над этим ра­ботали и другие люди. Множество людей.

— И куда они делись? Неужели спасся только папа?

— Нет, конечно. Работали тут посменно. Когда случилась Катастрофа, отец, к счастью, был не в институте. Потому и выжил.

— Я тебя не понимаю. Ты же сам говоришь: здесь элект­ричество, пища, вода, свежий воздух. Да это место зарыто в землю глубже, чем Первомайская!

— Точно. Глубже. И тем не менее, все, кто здесь оставал­ся, — погибли. Несколько десятков человек.

— Заболели?

— Нет. Отец вел какое-то подобие дневника. Наверное, просто выплескивал на бумагу наболевшее, свои мысли, ра­дости, страхи...

— Так что же случилось с остальными?

— Ну, папа упоминал об этом вскользь... Я понял так, что охрана института имела приказ уничтожить весь персонал в критической ситуации. Ведь следом за атомной бомбарди­ровкой здесь вполне могли высадиться вражеские военные.

— И что? Они выполнили приказ?

— Неукоснительно. Военных... или сотрудников спец­служб — отец не уточнял — было всего несколько человек. По крайней мере — на этом этаже. И они сначала перебили всех от ученых до последнего техника. Методично, профес­сионально... Я видел несколько тел, до сих пор лежащих в одном из рефрижераторов. Все убиты выстрелами в заты­лок. Из пистолета. Скорее всего, они даже не подозревали, что их ведут на убой.

— Несколько? Ты говорил о нескольких десятках.

—  Их и было несколько десятков. Зачистив персонал, палачи начали уничтожать трупы. Здесь есть свой крема­торий. Вернее — большая электрическая печь. Лаборато­рии-то были биологическими — оставалось много отходов. Трупов. Все это нужно было надежно уничтожать. Лучше всего подходило сожжение. Но для сожжения человека нужно много времени. А печь у них была всего одна. Ты представляешь себе людей, которые только что убили тех, кого хорошо знали, с кем общались по много раз на дню, здоровались, шутили... Тысячу рублей до получки у кого одалживали. А тут пришлось жечь их в печи, выгребать пе­пел и снова... По расписанию. Выполнять работу.

—  Кто-то не выдержал? — догадался Игорь.

—  Да. Кто-то из них то ли сошел с ума, то ли заранее дол­жен был уничтожить остальных... Короче говоря, охрану то­же перестреляли. А этого последнего отец нашел запершим­ся в его комнате. Он вскрыл себе вены и собственной кро­вью исписал все стены, иол и потолок в помещении. Целая исповедь... Я могу отвести тебя туда и показать.

—  Не надо, не хочу. А что отец?

—  Отец долгое время оставался в метро, где его застала Катастрофа. Всех нас. Несколько лет. Сначала была паника, и он просто вынужден был взять на себя руководство. Ну, а потом, когда жизнь наладилась, он передал руководство ва­шему Бате. Тот давно точил зуб на Первомайскую.

—  Передал? Батя же организовал операцию, захватил... Мы даже праздник каждый год отмечаем — День Воссоеди­нения...

— Праздник... Они просто договорились. Отец передал власть более подходящему, как он тогда думал, человеку — и все. Надеялся целиком и полностью отдаться работе. Но его не оставили в покое.

Антон встал и прошелся по комнате, трогая кончиками пальцев то корешки книг, то прибор, стоящий на полке.

—Батя с Балагуром как раз служили в охране этого ин­ститута. Останься они внутри — давно бы их уже не было в живых. Но они успели добраться до метро и спастись. Но что из себя заведение представляет, наверняка знали. Беда в том, что они охраняли комплекс задний снаружи, а за ту пер­вую дверь им хода не было. Рылом не вышли. Потому-то ни у кого из них не было доступа сюда. Но им сюда очень хоте­лось. Как же — безопасная сытая жизнь и все такое. И как-то раз они выследили отца. Пытали, требуя выдать им коды до­ступа и ключи. Отец побоялся, что оружие окажется в руках этих солдафонов, и отказал. Его запытали и убили.

—Откуда ты знаешь?..

—Я тоже не мог поверить, когда узнал. Батя такой обхо­дительный. По-отечески заботливый...

—Откуда?!

—Знающий человек говорил. Я ведь целое расследова­ние провел, пока до правды докопался... Один из тех, кто все видел сам. Сказал мне, что не участвовал, а просто смотрел. Может, соврал. Соврал, наверное. После того, как он мне обо всем рассказал, меня и сцапали.

—Но Батя? Президент?

— Он только приказы отдавал. Отца резал на кусочки Ба­лагур и второй еще... Федотов.

— Капитан Федотов? — Игорь вспомнил ухмылочку ко­мандира, бросившего его умирать под завалом на Парти­занской. — Это он меня... — слова давались ему с трудом. — И автомат дал свой. Без патронов...

— Это они на старости лет гуманистами стали. Сентимен­тальными стали. А раньше бы, — Антон ядовито улыбнул­ся, — пулю в затылок, и вся недолга. Или удавку на шею.

— Но карточка доступа... Они отобрали ее у отца? Поче­му же тогда не смогли пробраться сюда?

— Да, они ее отобрали у папы. Но без кода она только по­ловина ключа. Видел, как они уродовали от отчаяния дверь? И у нас все перерыли, все искали — может быть, этот код где-то записан. Ты помнишь?

Игорь вспомнил ту ужасную полуявь-полусон: здоровен­ные громогласные мужичины, топчущиеся по их тесной комнатке, свой истошный рев...

— Они ничего не нашли, потому что отец предвидел по­добное и не стал записывать код, — торжествующе объявил старший брат. — Код все время был вот здесь! — Согнутым пальцем он постучал по Игореву виску.

— Ты с ума сошел?

— Вовсе нет. Два-три, три-четыре... Продолжай.

— Мы одни в пустой квартире, — тихо стал проговари­вать Игорь прилипшую навсегда детскую считалочку. — Се­мью восемь, три-пять, я иду тебя искать...

- Вот видишь? Ты всегда знал код. Два-три-три-четыре-семь-восемь-три-пять. Кому бы пришло в голову выпыты­вать код у шестилетнего малыша? Я сам догадался об этом, только попытавшись в первый раз открыть дверь. Восемь цифр. Вводил и день рождения отца, и твой, и свой — беспо­лезно. А потом вдруг всплыло: два-три, три-четыре... Знал бы ты, как надоел мне в свое время этой белибердой! Убить был тебя готов!

—А карточка? Где ты взял карточку?

—Отец сделал дубликат. Или у него сразу было две. И зна­ешь, где он ее хранил? Нипочем не догадаешься! В твоей ко­робке с банковскими картами! Представляешь, что бы было, если бы ты ее кому-нибудь променял?

Теперь Игорь вспомнил, где он видел карту, которой Ан­тон открывал двери: темно-серый, с металлическим отли­вом прямоугольничек со строчкой выпуклых цифр и без всякого логотипа был парией среди многокрасочных, блис­тающих голограммами карт всяких «КДФ-банков» и «Им­периалов». Он дорожил ею по одной простой причине — ее подарил ему папа. И строго-настрого велел беречь. И он бе­рег. Все детство и юность. А потом начались взрослые забо­ты и проблемы, и детские забавы были забыты...

— Так что именно ты был хранителем. А от меня они так ничего и не узнали. Потому что я сам ничего не знал.

Столько лет Игорь был носителем секрета и ничего не подозревал об этом! Даже честно пытался забыть дурацкий стишок, когда-то заученный наизусть. Вспомнилось лицо отца, играющего с ними, мальчишками, в прятки, хотя куда было прятаться в их крошечном жилище? Странное дело: всегда вспоминалось тусклым, как бы размытым, а сейчас — четкое, яркое... Неужели без фотографии он так и забыл бы папино лицо навсегда?

Братья стояли перед толстым стеклом от пола до потол­ка, отгораживающим обширный вольер. Стекло было до­нельзя грязным, покрытым какими-то потеками, исцара­панным, но все равно им было видно крупную тварь, насто­роженно припавшую к земле, — полом это назвать было нельзя, столько на дне вольеры было грязи, помета, остат­ков пищи. И костей, слава богу, кажется, не человеческих. Уже само то, что тварь при виде людей не сделала попытки напасть, было удивительно. Желтые холодные глаза только перебегали с одного человека на другого, да голый, длин­ный, как кнут, хвост колотил по ребрам.

— Видишь, — Антон постучал ногтем по стеклу, и сущест­во, взрыкнув, подалось на полметра назад, — оно не знает, что делать.

— Почему?

— Потом, уже после Катастрофы, папа вернулся в Ин­ститут. Мутации тогда уже начались, и он понимал, что со­творил нечто ужасное. Он пытался исправить положение... И нашел парадоксальное решение. Он нашел способ встра­ивать в организмы тварей фрагменты своей собственной ДНК. Часть себя, понимаешь? Так что они теперь — на ка­кую-то мизерную часть — люди. Наши с тобой братья. По-настоящему. Это как система опознавания «свой-чужой». Мы для них свои.

— А мы?

— А мы — им братья. В нас ведь есть отцовские гены. Они — чуть-чуть люди, мы — немного твари. С тобой экспе­римент удался на все сто процентов, ты даже общаться с ни­ми можешь. А меня просто не трогают.

—Так папа...

—Да, совершенно верно. Он бился над тем, чтобы все лю­ди перестали быть для тварей объектом охоты. Так сказать. Пытался обезвредить им же созданную бомбу. Но не успел. Убили.

—И что делать?

— Что? Продолжать его дело! Остались ведь записи, дневники исследований. Где-то здесь, — Антон ткнул паль­цем в пол, — архив института.

— У нас не получится.

— У нас — да. Знаний не хватит. Но ведь где-то в метро остались люди с нужными знаниями. Те, кто сможет про­должить дело отца. А если не продолжить, то хотя бы пере­дать знания молодым. Я слышал, что в самом центре мет­ро сохранился целый городок ученых. Надо их привести сюда...

Тварь сделала бросок вперед. С грохотом врезавшись в прогнувшийся иод ее телом плексиглас. Со скрежетом про­ехали по исцарапанной преграде страшные когти и клыки. Братья отшатнулись от неожиданности.

— Нет, ребятки! Никого мы сюда приводить не будем.

У входа в зал стоял Кузьма.

Одной рукой он прижимал к себе Ингу, зажимая ей ши­рокой ладонью рот так, что над коричневой татуированной пятерней были видны лишь огромные перепуганные глаза. А второй...

— Брось пушечку, старшина, брось, — ласково журчал го­лос старого гладиатора. — Не ровен час, в щенка своего по­падешь.

Кляня себя за доверчивость, Игорь положил автомат на пол и оттолкнул его ногой в сторону.

— Во, молодец... И остальное сложи аккуратненько. И шпажонку не забудь — знаем мы, как ты с этой железякой обра­щаешься. Братец твой пустой?

— Пустой! Отпусти женщину, Кузьма, поговорим.

— Ничего, потерпит. Так поговорим.

— Чего ты хочешь?

— Чего? — Кузьма опять пьяно хихикнул и шевельнул стволом автомата пеленку, прикрывавшую лицо спяще­го малыша. — Всего. Вы, братцы, сейчас мне все объяс­ните. И как двери эти открывать-закрывать, и все ос­тальное...

— Зачем это тебе?

— Пожить хочу спокойно на старости лет, вот зачем. А то двадцать пять лет уже живу, как собака. Ни дома, ни бабы путевой... Даже пожрать толком нельзя. А тут, говоришь, и жрачки полно, и выпивки, и не побеспокоит никто. А бабы... Поделим бабу, а, старшина? Ты, допустим, по четным дням будешь ее жарить, я — по нечетным... А братик твой придурошный не в счет... Ну, давай, старшина, кинься на меня, кинься, чтобы я с чистой совестью тебе в брюхо пулю вса­дить мог.

Игорь действительно готов был броситься на оборотня, но Антон удержал его:

— Ты же видишь, что он тебя провоцирует.

— Правильно, провоцирую. — Кузьма растягивал рот в щербатой улыбке, но глаза у него были совсем невеселыми.

В глазах гладиатора стоял страх.

— Врешь ты все, Кузьма! — Князев-старший держался за какую-то скобу на металлическом щитке, вделанном в плексиглас. Окрашенную в красный тревожный цвет. — Те­бе же бутылки водки за глаза хватило, что ты один тут бу­дешь делать? Через неделю сбрендишь, и чертиков зеленых ловить по углам будешь. Скажи честно: тебе приказали с

нами пойти?

Глаза гладиатора заметались и улыбка чуть поблекла, но он по-прежнему продолжал крепко держать Ингу со спя­щим ребенком на руках.

—Догадливый какой... — протянул он. — Умница прямо... Ты ведь сам раскололся, Антоша, когда тебя мозголомы Ланистины принялись крутить. Не помнишь? Куда тебе, хлюпику, против силы.

—Это правда? — повернулся Игорь к брату.

—Правда, — сник тот. — Я уж не знаю, гипноз это был или что... Но про то, как открыть дверь, они от меня ничего не узнали. Вернее, половину только — про карточку. Код я им не сказал. Вернее, переврал. Это легко было, ты же по­мнишь, как я эту считалочку в детстве ненавидел. Вот и придумывал всякие свои варианты.

Антон помолчал, задумчиво покачивая красную ручку.

— Да и прорваться сюда без сопровождающего слабо им оказалось — ты сам знаешь. Ведь не к Первомайской отряд Ланисты ты вел, я сразу понял, а сюда. Что им на Перво­майской делать? У покойного главаря Черкизона с Батей любовь с интересом была. Да и другие пути туда есть — об­ходные. А институт такой пирожок — пальчики оближешь. Не терпелось Михал Сергеичу все своими глазами увидеть.

Но сюда теперь обычному человеку не пройти, твари счи­тают эту территорию своим логовом и охраняют до послед­него.

—А как же Балагур с Федотовым?

—Это давно было — твари тогда еще не дошли до нынеш­него градуса ненависти к человеку. Сейчас они не рискнули бы. Ты же сам рассказывал, с каким конвоем тебя до Парти­занской доставили. И то одного потеряли.

—Э, братцы-кролики! — подал голос забытый Кузьма. — Хва болтать — у меня уж палец устал на спусковом крючке. Давайте решать, что делать будем!

—Что делать... — вздохнул Антон. — Что тут решать? Все уже решено...

Он потянул красную ручку вниз, как стоп-кран в вагоне. И тут же пахнуло отвратительным смрадом, от которого у всех запершило в горле и заслезились глаза, замигали крас­ные огни, оглушительно взвыла, разбудив малыша, присое­динившего к ней свой тоненький голосок, сирена...

— Стой! — истошно завопил Кузьма, запоздало сообра­зив, что что-то пошло не по плану. — Стой, с-с... Закрой!..

Но было поздно.

Целая секция толстенной стеклянной стены, роняя с ни­жней кромки комья присохшей грязи, медленно, но неумо­лимо ползла вверх, открывая изолированную доселе от ос­тальной части зала вольеру. Тварь словно только этого и ждала: взвыв на высокой ноте, она ужом ввинтилась в уз­кую щель под стеной, не дожидаясь, когда та остановится. При ее субтильной, на первый взгляд, комплекции это оказалось очень просто. А в следующий момент она уже прыг­нула, бросив вперед все свои полторы сотни килограммов мышц, когтей и зубов.

Инга потеряла сознание при первом акте этой трагедии, повиснув всем своим весом на руке запаниковавшего Кузь­мы, и тот, разрываясь между противоречивыми желаниями, все же выбрал оборот', бросив свою жертву.

Он был молодцом, этот Кузьма, отличным служакой ког­да-то. Он даже успел выпустить из автомата очередь. И да­же попасть в тварь, сбив ее на пол. Но на этом его везение кончилось.

Автомат выплюнул еще несколько пуль, и его заклинило. Матерясь, Кузьма дергал рукоять затвора, пытаясь выбро­сить роковой патрон, когда окровавленная тварь вскочила на ноги и, без подготовки, как пружина, взвилась в воздух.

Душераздирающий вопль, казалось, заглушил сирену...

«Хорошо, что Инга без сознания...» — подумал Игорь.

Стараясь не глядеть в ту сторону, откуда доносился хруст костей, он потянулся за автоматом, но Антон опередил его.

— Без оружия, — наступил он ногой на ствол, не давая брату поднять «Калашников» с иола, — она тебя не тронет.

И Князев-младший опустил автомат, про себя заклиная тварь успокоиться. Закрыл глаза, стараясь представить себе ее, потом открыл...

И чуть не заорал от ужаса: тварь стояла над Ингой, по-прежнему лежавшей без сознания. Вернее...

При падении неумело свернутые пеленки рассыпались, и голенький теперь Игорек лежал на спинке, гугукая и без­зубо улыбаясь кошмарной окровавленной морде, нависшей над ним. Одного лишь движения страшных челюстей было достаточно, чтобы животное перекусило младенца пополам. Но оно медлило, разглядывая невиданное ранее зрелище.

«Все пропало! — простонал про себя мужчина. — Что же делать? Я не успею...»

— Тихо!.. — едва слышно прошелестел Антон, кладя руку

ему на плечо. — Смотри...

И Игорь замер: тварь, высунув длинный розовый язык, осторожно лизнула человеческого детеныша...

— Это ведь твой сын, — улыбнулся брат, когда тварь уб­ралась обратно в вольер зализывать раны, стекло опусти­лось, а сирена стихла. — Новый повелитель тварей...

Николая Михайловича Середина с самого утра не отпус­кало дурное настроение. Казалось бы, чего хандрить в день очередных, давно ставших рутинным и привычным делом выборов. Да, собственно говоря, и выборов-то никаких не было. Население двух осколков некогда могучей цивилиза­ции радостно и охотно, как давным-давно на первомайскую демонстрацию, собиралось в одном из двух подземных за­лов, чтобы снова, еще на четыре года, продлить полномочия своего бессменного Президента.

Злые языки, которые находятся везде, даже в самых сплоченных и целеустремленных сообществах, утвержда­ли, правда, что дело тут вовсе не в волеизъявлении граждан Первомайской Республики. Мол, все вращается вокруг роскошного по подземным меркам банкета и народных гу­ляний, которыми по традиции завершится мероприятие.

А совсем уж отпетые, зловредные элементы, шушукались по углам, что за явкой на выборы тщательно следят бойцы президентской гвардии, которым велено самых нерасто­ропных приводить за ручку. Или под ручки.

Но это, конечно, было самой что ни на есть грязной ло­жью и сплошными инсинуациями. Народ в едином порыве избирал на очередной четырехлетний срок первого из своих граждан. И этим было все сказано. Тех же, кто идет против слившегося в едином порыве общества, народ неминуемо выбросит за борт. Или пошлет куда подальше.

— Чего куксишься, Коля? — Балагуров, не так давно сме­нивший майорские звездочки на полковничьи (в соответст­вующем приказе по Первомайскому гарнизону, правда, не было сказано ни слова о причинах столь резкого прыжка че­рез звание), сиял, как начищенный медный пятак. — Встряхнись, ваше превосходительство!

— Да вот нездоровится чего-то, Серый, — поморщился всенародный избранник. — Мотор ночью барахлит чего-то, и вообще...

— Мандражишь, что ли? — скалил зубы Батагур, свер­кавший новеньким, с иголочки, камуфляжем. По такому случаю он нацепил на голову самое святое — краповый бе­рет, заслуженный аж тридцать лет назад, и несколько меда­лей. — Ну, прямо, как девица на выданье! Привыкнуть бы пора, Батя! В пятый раз под венец идешь! Ну, да мы манд­раж твой прогоним...

Полковник набулькал до краев водки в граненый стакан и протянул другу:

— На, выпей! Гони тугу-тоску подальше!

Президент выцедил водку до дна, будто воду, и даже не занюхал по привычке угодливо протянутой корочкой хлеба. Щеки его слегка порозовели, но тоска в глазах никуда не ушла.

—Тошно, Серый, — бухнул он, покрутив седой голо­вой. — В пятый раз, как ты говоришь, иду под венец, и хоть бы одна сволочь слово поперек вякнула. Прямо, как при коммуняках, право слово — сплошной одобрям-с. Противно даже.

—Да здравствует нерушимый блок коммунистов и бес­партийных, — торжественно подражая известному когда-то диктору телевидения, произнес Балагур и гулко захохотал: он тоже тяпнул за компанию с другом «соточку» и чувство­вал себя великолепно. Да он вообще редко впадал в уныние, этот большой и громогласный человек.

—Не смешно... Вот и про конституцию хоть бы раз кто-нибудь вспомнил. А ведь там черным по белому написано — высшее лицо государства может избираться не более двух сроков подряд.

—Так мы же этот пункт вымарали в двадцатом году. За­был, что ли? Большинством голосов — ты да я.

Балагуров снова захохотал и потянулся за бутылкой.

—Тебе что — скучно? Борьбы захотелось, экстрима? Ну, давай организуем к следующим выборам. — Он хотел бы­ло наполнить президентский стакан и поднес к нему бу­тылку, но Батя прикрыл его ладонью. — Пару партий собе­рем. А хочешь — десяток. Если избирателей у нас хватит. И пусть грызутся тебе на радость.

—Ерунда это все, Серега...

—   Да ладно... Оттарабанишь сейчас присягу, потешишь народ речью... Ты, кстати, хоть прочел текст, что наши очка­рики набросали? А то получится, как в прошлый раз... Ну, а потом — в баньку. Степаныч как раз протопит... Девок позо­вем... Как раньше.

—   Как раньше, полковник, не получится. — Звякнув на­градами, президент тяжело поднялся из-за стола. — Силы не те уже. Старики мы с тобой, Серый... Ну, пойдем к наро­ду. Заждались там, поди, нашего спектакля.

Премьер-министр Республики господин Калатозов, как всегда, говорил гладко и внятно, заставляя любителей по­шушукаться прикусить языки и прислушаться к его увеси­стым словам, ритмично падающим на головы собравшихся.

— Согласно конституции Первомайской Республики мы, граждане, обладающие правом голоса, собрались сего­дня здесь, чтобы избрать нового президента нашего госу­дарства!..

Сам кандидат сидел в кресле, напоминавшем трон, посре­дине помоста, возведенного специально по этому случаю посреди перрона станции Первомайская. Ради торжествен­ного мероприятия устроители даже демонтировали не­сколько десятков палаток и ларьков, как грибы теснивших­ся вдоль путей. Владельцы, конечно, были недовольны, но компенсация за однодневный простой была более чем весо­ма. Зато как рады были те торговцы, прилавки которых на­ходились ближе к краю станции: при таком скоплении на­рода торговля шла более чем бойко, и менеджеры едва успе­вали носиться на склады за товаром и обратно.

Записные остряки шутили, что помост похож на эшафот, и окрестили его «лобным местом». Отчасти они были пра­вы: предполагалось, что на нем будет происходить бой пре­зидента с претендентом, если кто-то решится бросить вызов избраннику народа, многократно подтверждавшему свое право на власть.

Вообще-то конституцию Первомайской Республики, не мудрствуя лукаво, переписали со старого Основного Зако­на канувшей в лету Российской Федерации. Стоит ли осо­бенно ломать голову над нормами жизни крошечной кучки бывших ее граждан? Сойдут и законы почившего в бозе го­сударства, тем более что и в той России, и в этом ее осколке мало кто дочитывал эту тоненькую брошюрку до конца, не­смотря на то, что ее изучали в школе, приводили в пример по поводу и без повода, вспоминали о своих конституцион­ных правах, когда припекало...

Но было и одно коренное отличие. Молодые, полные сил победители, как они сами тогда себя называли, вне­сли в текст положение, делавшее их большими демокра­тами, чем все предшественники. Несмотря на то что предвыборной борьбы, как правило, не было, любой, кто чувствовал в себе силы, имел право бросить вызов пре­зиденту и попытаться победить его в кулачном бою без правил. Победитель становился президентом на следую­щие четыре года. Единственным условием было то, что собравшиеся избиратели должны были дать свое добро на бой.

Но единственное это уточнение так и не понадобилось за два десятка лет ни разу — никто не решился выступить против главы Первомайской республики, за спиной которого стояла главная сила государства — храбрецы и сорвиголо­вы, не боявшиеся ни бога, ни черта, элита элит — спецназ. Да и само ее олицетворение — несокрушимый и легендар­ный, казавшийся вечным Батя — одним своим взглядом растирал надежды соискателей в пыль. Да и как можно по­сягнуть на человека, имя которого дети Первомайской на­чинали произносить едва ли не до слова «мама», благодаря которому были живы обитатели обеих станций и под пря­мым руководством которого делались все мало-мальски важные дела?

— Согласны ли вы, сограждане мои, чтобы наш прези­дент, Николай Михайлович Середин, оставался на этом по­сту следующие четыре года?

Ответом ему был слитный гул сотен голосов собравших­ся. Середин, с высоты своего постамента, видел множество обращенных к нему лиц, каждого из этих людей он знал по имени, и сердце от одного их вида наполнялось теплом. Может, конечно, это выпитая водка была в ответе за при­ступ сентиментальности, за успокоение, но тревога послед­них дней уже казалась ему мелкой и незначительной. Вро­де зубной боли или насморка. Тем, что можно перетерпеть и забыть.

«Они мои, — растроганно думал президент, вычленяя из общей массы хорошо знакомые лица: все, даже извест­ные Батины критики, сегодня были единодушны в своем порыве. — Мои товарищи, соратники, друзья... Как же я люблю их, моих первомайцев! Да я жизнь готов за них от­дать! И они — за меня...»

Стоявший за креслом полковник Балагур исподтишка ткнул президента кулаком в плечо: видишь, мол, я был прав? Батя не мог ответить — слишком уж много глаз было приковано к нему, первому из граждан. Но плавно наклонил голову, дав понять старому другу: вижу, вижу, брат... Друже­ская поддержка тоже согревала сердце: подумать только, столько лет они вместе, столько пройдено путей, пережито опасностей, боев выиграно...

А Калатозов, тем временем, дождавшись тишины, при­ступил к самой важной части церемонии. Хотя и самой бес­полезной до сих пор.

— Если кто желает сказать, что не согласен с избранием президента и знает что-то, из-за чего он не может занять этот пост, пусть говорит сейчас или молчит до следующих выборов!

Премьер когда-то мечтал быть драматическим актером, но окончить в свое время смог лишь лесной техникум, затем — школу милиции, а вместо театральной сцены до Катастрофы подвизался с полосатым жезлом на подмосковных трассах.

Он выдержал положенную ритуалом паузу, достаточную, чтобы успеть прихлопнуть муху, и уже открыл было рот, как вдруг из задних рядов донесся молодой хрипловатый голос:

— Я желаю!

И все собравшиеся, включая президента и его свиту, за­вертели головами, выискивая нарушителя порядка. И было с чего! Впервые в истории Первомайской демократии кто-то осмелился бросить вызов всесильной хунте.

— Кто это? - Кто такой? Ты не знаешь? Да не застите, дай­те посмотреть! — побежал шепоток.

— Что это за дрянь? — обернулся всем телом к Балагуру Середин: на щеках его играли багровые пятна, на лбу верев­ками вздулись жилы. — Кто?..

— А я знаю? — вылупил глаза полковник Балагуров, вы­тянул шею. — Федотов, мать! Куда подевался?

Но свежеиспеченный майор Федотов уже пробирался из задних рядов, растерянный не менее начальства.

— Что это такое, майор? — громким шепотом шипел на него, втягивающего в плечи голову, полковник, не стесняясь волнующегося моря «избирателей». — Хреново работаешь! В лейтенанты захотел? В рядовые?.. А ты что замолк? — на­кинулся он на Калатозова. — Слова позабыл, артист?

— Кто такой? — опомнившись, сорвался с хорошо постав­ленного баритона на неприличный фальцет премьер-ми­нистр. — Покажись!

Но требование запоздало. Бросивший вызов и сам уже шел к помосту, и взволнованно шумящая толпа расступа­лась перед ним, образуя живой коридор.

И вот он уже стоит перед остолбеневшим президентом, задрав голову и улыбаясь, — спокойный и уверенный в себе крепкий молодой человек. Середин, Балагуров и Федотов сначала узнали его оружие — самодельную шпагу, на кото­рую претендент опирался, как на трость, и только потом пе­ревели взгляд на лицо...

— Не может быть...

Игоря Князева действительно нелегко было узнать: в по­следний раз они видели его зеленым юнцом. Но что-то в нем изменилось... И дело тут было не в рано посеребрившей виски седине, резких складках на лице, делавших его старше на добрый десяток лет, или розовых, толком не зажив­ших еще шрамах на скулах и подбородке.

На них смотрел спокойным твердым взглядом мужчи­на. Много повидавший, немало переживший. И в его гла­зах они читали одно: добром договориться не удастся. Значит, остается одно — беспощадная схватка не на жизнь, а на смерть. Не до первой крови, а до последнего вздоха.

— Назови себя! — Взволнованный Калатозов дал петуха и смолк.

— Я Игорь Князев! — громко возвестил соискатель. — Сын профессора Князева, убитого этими... — он кивнул на помост, — подлецами. Я бросаю вызов президенту Середину и всей его банде. Всем, кого я уважал всей душой и кто пре­дал меня и моего брата. Кто запытал моего отца. Я готов биться с ними всеми до смерти. Моей или их.

— Да как ты смеешь!.. — обрел дар речи Балагур, едва ли не впервые в своей жизни молча выслушавший оскорбле­ние, брошенное ему в лицо, но президент одернул его.

Самообладания Николаю Михайловичу было не зани­мать. Он даже почувствовал облегчение, что терзавшая его в последние дни тревога разрядилась таким вот образом. Он отстранил с дороги премьера, менявшего цвет, как перепу­ганный осьминог, медленно спустился по лестнице и протя­нул руку Князеву.

— Я принимаю вызов! — громко объявил он и добавил вполголоса: — С возвращением, старшина. - Игорь крепко, по мужски, пожал протянутую руку, креп­ко стиснув в жесткой своей ладони.

— Бой состоится завтра в полдень! А теперь — все свобод­ны. Извините, друзья, банкет тоже будет завтра!

Шутка президента разрядила обстановку, и толпа мед­ленно рассосалась, немного разочарованная, но предвкуша­ющая события завтрашнего дня.

— Пойдешь с нами? — спросил Батя, так и не выпустив­ший руку Игоря из своей ладони.

«Хорошего бойца вырастил, — против воли билось у него в груди. — Настоящего бойца...»

— Нет, спасибо. У меня свой дом есть.

— Нет у тебя больше дома. — Полковник Балагуров тоже спустился с помоста и, поджав губы, встал рядом с прези­дентом. — Там уже другие люди живут. Так что не кочев­ряжься, а пойдем с нами. Накормим, напоим, в баньке попа­рим... А то вон, разит от тебя.

— Спасибо, — еще раз повторил Князев. — Я за стол с убийцами отца не сяду, кусок поперек горла встанет...

— Ну, как знаешь. — Балагур отвернулся. — Пойдемте, ва­ше превосходительство. А ты смотри, не передумай, Князев, за такие слова надо отвечать.

— Отвечу, не беспокойтесь, товарищ полковник, — улыб­нулся Игорь. — Только и вам придется ответить.

— Сволочь... — буркнул с отвращением полковник через плечо.

Оставшись один, старшина побрел куда глаза глядят. Ид­ти ему было действительно некуда: наивно надеяться, что почти за год отсутствия кто-то будет сохранять за ним их с братом конуру. Обременять своим присутствием старых то­варищей? Неудобно. Пойти к Лариске — невозможно.

— Здорово, бродяга! — Кто-то сильно хлопнул Игоря по плечу. — Тебя и не узнать совсем!

Он тоже едва узнал в изможденном, криво держащем го­лову человеке старого знакомого. Но потом медленно всплыло что-то в памяти...

— Байкальцев! — просиял он. — Живой!

— Осторожнее, — сморщившись, высвободил сержант слабую ладонь из богатырского захвата старшины. — Мне сейчас нельзя так... Я, понимаешь, слабый да хрупкий стал, как стеклянная ваза...

— А что такое? — встревожился Игорь.

— Потом, все потом. — Байкальцев увлек его за собой в темный зев туннеля. — Меня, кстати, Владом зовут.

— А я — Игорь.

— Вот и познакомились. Тебе, знаю, остановиться не­где — пойдем ко мне.

— Что будем делать? — спросил Балагур президента, ког­да они остались одни. — За борт? — Он красноречиво чирк­нул указательным пальцем поперек горла.

— Не вздумай, — резко оборвал его Середин. — Ты уже его разок выбрасывал за борт, бракодел. А он, видишь, вы­плыл. Знал бы я, что так получится, ни за что не позволил бы! Приблизил бы к себе, офицером сделал... А все ты!

— Кто же мог знать? Думаешь, не сладим?

— Не знаю. Добром уладить, видимо, не получится.

Батя прошелся по комнате, заложив руки за спину, при каждом шаге медали на его груди позвякивали. Молчание затягивалось.

— А что, — остановился вдруг президент, словно налетев на стену, — я ж еще орел, а, Балагур?

—Ты хоть куда, — ощерился своей наполовину металли­ческой улыбкой полковник.

—Ну и что? Смахнусь с пацаном, выбью из него спесь. Он, конечно, заматерел, но опыта-то моего где ему было на­браться?

—Смахнешься, конечно, — осторожно заметил старый товарищ. — Но драка-то не до первой кровянки будет. Кто кого. Насмерть. Сдюжишь ли? Паренек моложе тебя лет на тридцать.

—Значит, нельзя ему этого преимущества дать, Балагур. Бить сразу, чтобы не встал. А запросит пощады, добивать не стану, ты меня знаешь.

—А я думаю, что вопрос этот нужно решать радикально. Раз, — полковник рубанул воздух ребром ладони, — и в дам­ках. Ты только мигни.

—Отставить. — Середин покрутил тяжелой головой. — Ступай, Балагур, мне отдохнуть надо перед завтрашним днем.

—Ну, как знаешь. — Разочарованный Балагуров взялся за ручку двери. — Только учти, Батя, если ты не сдюжишь, я против пацана Князевского выйду. И уж я-то головенку ему дурную сверну. Ведь он и мне вызов бросил, а я не из тех, кто такое спускает.

—Твое право. — Президент выглядел старым и больным.

Полковник вышел, и навстречу ему от стены отклеился ожидавший его майор Федотов.

— Ну что?

— Совсем скис старик, — пожал литыми плечами Бала­гур. — Боюсь, не сдюжит он завтра. Знаешь, что, Федотов...

Через полчаса после разговора с Балагуровьш майор Фе­дотов был у себя на Щелковской. Жил он небогато. Да и много ли нужно офицеру, всю свою жизнь отдавшему служ­бе? Жены у него никогда не было, не нашлось в его жизни места постоянной женщине. Ее место заняло оружие.

Комната Федотова напоминала если не оружейный склад, то казарменный ружпарк. Автоматы и винтовки сто­яли вдоль стен, пистолеты и пистолет-пулеметы были раз­ложены на стеллажах. Никому, кроме него, в Первомайской республике такие вольности не были дозволены законом, но на этой выставке огнестрельного оружия не было ни еди­ного экземпляра, принадлежащего государству.

Большинство экземпляров коллекции Федотова было найдено им или его подчиненными на поверхности, зачас­тую — в ужасном состоянии. Но у этого коллекционера бы­ли поистине золотые руки и металлический верстак с ук­репленными на нем тисками, плюс шкафы, набитые слесар­ным инструментом. Он мог с закрытыми глазами разобрать и собрать любое оружие, а неисправность не только опреде­лял мгновенно, но и мог исправить своими руками. Ору­жейники Черкизона давным-давно сулили майору золотые горы, если он бросит свое опасное ремесло и перейдет к ним.

А его увлечение оружием и всем, что с ним связано, ухо­дило далеко в прошлое. Начинал он вовсе не милиционе­ром, а обычным слесарем-инструментальщиком на одном из подмосковных заводов. Немодное среди молодежи было занятие, не офисный планктон, бандит или мент, но трудо­любивого парнишку всегда тянуло к металлу и сложным железякам. И надо же было такому случиться, что на самом излете «лихих девяностых» подкинул старый дружок юно­му Лехе Федотову «калым» — принес отремонтировать пи­столет-пулемет, собранный за морем.

Ухватился он тогда за новую для себя работу с радостью и отремонтировал машинку в два счета, да оказался этот шпалер с историей. Так и ушел бы «Левша» на нары, если бы следователь, незлой мужик, не пожалел парня и не при­строил в милицию тем же оружейником. Ну а потом уже на плечах у парня и «заколосилось».

Увы, медвежью услугу оказал следователь Лехе, превра­тившемуся постепенно из трудолюбивого работяги в двуно­гого зверя. Не одни только пистолеты и автоматы пришлось ему там ремонтировать...

Федотов тряхнул головой, отгоняя неприятные воспоми­нания, подставил табурет и достал с инструментального шкафа нечто длинное, завернутое в брезент, успевший по­крыться толстым слоем пыли.

Эта вещица попала ему в руки случайно. Обычно найден­ные на поверхности невскрытые автомобили интересовали его мало. Ну что там могло быть для него интересным? Вы­сохший от времени женский или мужской труп на переднем сиденье? Золотишко, мобильники и прочее барахло собирали его подчиненные, а он оживлялся лишь, если в бардачке, дамской сумочке или наплечной кобуре обнаруживался пи­столет. Но и тут его трудно было чем-нибудь удивить: газо­вое или травматическое оружие он вообще оружием не счи­тал, а «Макаровых», «кольтов», «смит-вессонов» и прочего держал в руках немало.

Но тут был другой случай.

Кому предназначалась нуля из винтовки, найденной Фе­дотовым в багажнике могутного джипа, так и осталось неиз­вестным. Что она «чистая», он понял сразу, даже не понюхав ствола — в черном чехле, в специальных кармашках, остава­лись два неотстрелянных патрона — хорошо знакомый спе­циалисту почерк опытного киллера. Жертве обычно доста­точно и одного, но непредвиденные случайности вроде осечки из-за заводского брака профессионал обязан учиты­вать. Да и не положил бы в багажник засвеченное, грязное оружие профи — давно бы валялась винтовка со стертыми отпечатками пальцев где-нибудь в канализационном люке или мусорном баке. А так присутствовал полный джентль­менский набор — мощный оптический прицел, длинный многоразовый глушитель заводского изготовления и шта­тив для стрельбы с упора...

Кем был неизвестный киллер, майор тогда не выяснил — никаких документов при трупе не оказалось. Да и кто, идя на такое дело, берет настоящие документы? Но безымян­ный душегуб сделал Федотову царский подарок — такая винтовка стоила не одну тысячу зеленью. Серьезный был человек, не пожадничал, взяв на дело одноразовую китай­скую поделку. И майор тогда похоронил его по-человечески — поджег джип, устроив киллеру огненное погребение, как языческому воину, павшему в бою. Одному из безымян­ных солдат необъявленной гражданской войны, бушевав­шей в России до самой Катастрофы.

«Ну что же, пришло время и тебе послужить, — подумал майор, бережно, как ребенка из колыбели, вынул винтовку из чехла и ласково провел ладонью от ствола до черного пластикового приклада. - Выполнить свое предназначе­ние...»

И ему вдруг показалось, что прохладный вороненый ме­талл на мгновение потеплел. Оружие лаской ответило на ласку своего владельца.

* * *

На столе стояла початая бутылка водки, куда же в муж­ском разговоре заполночь без нее? Не по-русски это. Но пил только сержант, перед Князевым остывал стакан с чаем. Ни к чему было перед решающей в его жизни схваткой ту­манить разум алкоголем, и бывалый его собеседник пони­мал это. Как никто иной.

— Вот так и стал я, Игореха, инвалидом, - продолжил Байкальцев свою исповедь. - Ну, там пенсия, то да се, это само собой, — Влад плеснул себе водки и покрутил перед собой мутноватый стакан: рука сильно дрожала, - все пуч­ком. Инвалидность вследствие ранения, полученного в ходе боевых действий. Батя даже на медальку расщедрился, вон, в шкафу валяется. Да только к чему мне медаль, если я, тридцатилетний мужик, до краев стакан налить не могу, все равно до рта не донести, расплещу половину.

— Может, пройдет... — неуверенно заметил Игорь, с жа­лостью глядя на бойца, превратившегося в свою тень.

— Ага! Как червяки могильные жрать меня примутся, так и пройдет. Ты разве не знаешь, что чуть ли не все твари там, наверху, — ядовитые? Куснет такая тебя, вроде неопасно, а ты загибаешься. Болтают, что не просто так все это получи­лось. Не ветром надуло. Мол, вырастили военные всю эту заразу, чтобы на вражьи города сбрасывать. Наши или пиндостанские, кто знает? Но я бы этим изобретателям голо­венки враз поотворачивал, попадись они мне в руки.

«Уже поотворачивал и, — подумал Игорь, глядя в стол. — Опоздал ты...»

Странное дело: сейчас, глядя на товарища, изуродован­ного одним из отцовских питомцев, он чувствовал странное смятение. Да, убийцы должны ответить. Но так ли безгре­шен был сам творец, творения которого, заполонив некогда безопасный город, оборвали и искалечили столько жизней? И такое ли уж благо — сделать мутантами родных детей? Пусть мутации эти незаметны, их не отличить на глаз от обычных людей, кто знает, чем этот посмертный дар обер­нется в будущем? Что вырастет из его сына, который сейчас счастливо пускает пузыри и гугукает в колыбельке?

— Вроде бы поправили все врачи, подштопали, а на меня вдруг лихоманка навалилась. Почернел весь, ногти повыла­зили с корнем. Потом мне один из коновалов госпитальных признался, что хотели было меня в расход пустить, чтобы заразу не распространял. А что? Кольнули бы чем-нибудь, как пса шелудивого, уснул бы я, да и не проснулся. Им, головастикам очкастым, человека на фарш для опытов пус­тить — раз плюнуть. Маринка моя тут же хвостом вильнула, стерва, — на кой ей инвалид сдался, который по-малому сходить не может, чтобы не угваздаться с ног до головы. На­шла себе какого-то хрена с Щелковской... Да что это я все о себе и о себе? Ты-то как?

—Я? А что я? — Князев пожал плечами и отхлебнул ос­тывшего чая, отдающего плесенью, — тому, с Преображенки, он в подметки не годился. — Побродил, повидал кое-что...

—И в основном метро, наверное, бывал? — подмигнул Байкальцев.

—Случалось, — не стал кривить душой старшина.

—Повезло, - восхищенно цокнул языком сержант. — Мне вот не довелось.

—Да я бы не сказал, чтобы повезло...

— Ну и как там? — пропустил его слова мимо ушей

Влад. — Лучше, чем у нас тут, наверное?

— По-другому.

Неожиданно для самого себя, с трудом подбирая слова, Игорь рассказал собеседнику о том, что ему довелось уви­деть и пережить на Красной линии. О тяжком труде в гото­вых обрушиться и похоронить заживо штреках, о прячу­щихся во тьме тварях, о мало чем отличающихся от них конвоирах...

— Не подфартило тебе, брат... — покачал трясущейся го­ловой сержант. — Выпьешь?.. Нет, нельзя тебе, — оборвал он сам себя и налил в свой стакан. — Может, не зря скрыва­ют от цивильных, что там, в метро, жизнь кипит?

—Да не только от цивильных, — криво улыбнулся Кня­зев. — Я сам не знал.

—Не один ты. — Влад потупил глаза.

—Ты знал тогда, что на Партизанской нет живых нико­го? — в упор задал Игорь вопрос, который давно вертелся у него на языке.

С того момента, как он увидел сержанта.

—Знал, — пробормотал Байкальцев. — Да все наши знали.

—И что на смерть меня ведете — тоже?

—Догадывались. Многие были против. Я тоже. Но это приказ, понимаешь? — Сержант поднял на Князева глаза, в которых дрожали слезы. Или они просто слезились от вы­питого.

—Я слышал, как ты хотел меня предупредить, — успоко­ил его Игорь. — А что Федотов? Ему тоже приказ дали?

—Сволочь он, этот Федотов, — буркнул Влад, накатывая еще полстакана — только зубы выбили дробь по краю. — Он бы и без приказа тебя... У него на тебя давно зуб. Знаешь, — нагнулся он к собеседнику, — люди бают...

Если в день выборов на Первомайской собралась огром­ная толпа, то теперь вообще яблоку негде было бы упасть. Пришли все от мала до велика: притащились, ведомые деть­ми и внуками, старцы, почти не встающие уже с постелей, принесли младенцев кормящие матери. А уж те, кто мог прийти сам... Не было только бойцов, несущих вахту на вхо­дах в подземелье, да и те остро завидовали счастливцам, ко­торые увидят «бой века».

Увы, в записи его увидеть будет невозможно, а посему пе­редаваться рассказы о нем будут из уст в уста, обрастая по­дробностями и вымыслами, постепенно превращаясь из бы­ли в легенду.

Первомайцы не были избалованы такими зрелищами. На ежегодные бои за крановый берет, проводившиеся в за­брошенном подземном складе (личная заслуга полковника Балагура, свято чтившего традиции боевого братства), приглашались единицы, а все азартные игры были строго запрещены законом. И если шустрых мелких тварей мож­но было стравливать где-нибудь в укромном уголке, то где на «подводной лодке», которую представляли собою две станции, найдешь место для гладиаторских боев? Обыва­тель же во все времена и во всех землях жаждал, жаждет и будет жаждать крови. Даже после Конца Света. Главное, чтобы кровь эта была не его, но проливалась в изобилии на его потеху.

Незадолго до назначенного часа президент со свитой сто­яли на помосте, за ночь превращенном в настоящий ринг. Появились ограждающие канаты, красный и синий углы... Батя был облачен в длинный махровый халат — по услови­ям, участники должны биться с голым торсом, дабы избе­жать всяческих ухищрений, — а кровь уже не так хорошо грела стареющее тело.

Утром, облачаясь перед зеркалом, Николай Михайлович смотрел на себя и не знал, радоваться или печалиться.

Радовался, что до сих пор, несмотря на годы, сохранил отличную физическую форму — его мускулатуре позавидовали бы не только сверстники, но и иные молодые, лишнего жира тоже было совсем чуть-чуть — в основном на животе, где рельефные некогда бугры мышц понемногу стали оплы­вать, хотя никаких складок пока еще не наблюдалось.

Грустил — потому, что видел в зеркальном отражении старика. Старика — хорошо сохранившегося, спортивного, накачанного даже, но старика. Белая дряблая кожа с про­ступающими тут и там синими веревками вен, рыжие пиг­ментные пятна, пятнающие ее, багровые звездочки расши­ренных капилляров, мертвые, перламутрово-серые пропле­шины старых шрамов...

Хамелеон какой-то, а не человек.

«Ты старик, Коля, — думал он, массируя синие мешки, набрякшие за ночь под глазами: несмотря на важность мо­мента, он так и не смог уснуть до утра. — Пусть даже побе­дишь ты сегодня этого мальчишку, хотя это непросто, что с того? Это же не сказка, в которой, победив, можно впитать силу побежденного. Ты уже сейчас стар, а через несколько лет окончательно станешь развалиной. Кто придет тебе на смену? Балагур? Он немногим младше тебя. Кто-то еще... Кто?»

Больше всего президент сожалел, что так и не продолжил свой род. Сперва казалось, что успеет: девицы так и льнули к некрасивому, но привлекающему своей звериной силой спецназовцу. В женской ласке не было недостатка — ни од­на особа женского пола не задерживалась в его жизни доль­ше месяца. В старые добрые времена до Катастрофы... А потом, когда на его мощные плечи свалилась ответственность за людей, это вообще отошло на второй план. Даже не на второй, а на девяносто девятый — столько всего надо было успеть, решить, сделать... Времени едва хватало на баналь­ное удовлетворение потребностей кипящего энергией орга­низма.

А вот теперь, когда есть все, можно сбавить темп, занять­ся собой — он уже ни на что не годный старик.

И никогда у него не будет сына. Наследника.

Он внезапно почувствовал зависть. Нет, он завидовал сейчас не молодым, таким, каким был он сам много лет на­зад. Он завидовал давно уже истлевшему в земле Князеву-старшему, оставившему после себя сразу двух наследников. Этот слабый интеллигент-очкарик, некогда вздумавший со­противляться ему — настоящему мужику, победил. Рухнул, но сумел дать ростки, выросшие в новые деревья. Победи­тель же похож на одинокий дуб — еще могучий снаружи, но с мертвой трухой внутри.

«Врешь! — Пытаясь унять расходившееся сердце, Сере­дин видел в зеркале не себя, а умирающего Князева: покры­тое синяками и запекшейся кровью лицо, единственный уцелевший глаз, сверлящий его через мутноватое стекло и прошедшие годы. — Ты тогда проиграл. Проиграл оконча­тельно. Одного из твоих сыновей уже нет в живых, а вто­рой... Второму осталось совсем мало. До начала боя».

«Это ты врешь, — безжизненный голос, казалось, был ре­альным. — Ничего тебе не удалось, и ты это понимаешь. Сдайся, мужик, — это лучшее, что ты можешь сделать для себя...»

— Батя никогда не сдается! — От тяжелого удара кулака зеркало брызнуло длинными, прямыми, как ножи, осколка­ми, остро резануло руку, но призрак исчез, канул в темном квадрате за разбитым стеклом...

— Э-э! Что с тобой? — Балагур тронул за плечо насуплен­ного друга, угрюмо разглядывающего обмотанный бинтом кулак. — Уснул что ли? Встряхнись!

— Да вот, задумался. Князев на месте?

— Нет еще. — Полковник глянул на щегольский «Роллекс» у себя на запястье. — Две минуты ему осталось. Опоз­дает — его дело. Хлеб за ртом не ходит.

— Испугался пацан, — заверил Калатозов, восстановив­ший свой апломб. — Пятки смазал...

— Нет. — Президент бросил на недоделанного артиста тя­желый взгляд, и тот осекся. — Он придет. Я знаю.

— Хм-м, — ухмыльнулся Балагур. — Одна минута.

Беззаботным остряком второй человек в Первомайской республике был лишь внешне. Когда возникала проблема, он предпринимал все усилия к ее устранению. И действовал сразу по нескольким направлениям, сводя возможность не­удач к нулю. И теперь он был спокоен: бой не состоится в любом случае.

— Я пришел! — донеслось снизу, и полковник вздрогнул

всем телом.

Перед помостом, как и вчера, опираясь на шпагу, сто­ял Князев. Чуть более бледный, чем вчера, но по-преж­нему уверенный в себе и спокойный. Только по острию стекали медленные, как расплавленная смола, черные капли...

— Что же ты стоишь там? — Голос Середина звучал спокой­но. — Поднимайся сюда, и начнем. Зрители уже заждались.

Поднимающегося по лестнице старшину качнуло, и Ба­лагур довольно улыбнулся.

А бойцы уже обнажались перед боем.

—Да ты ранен, Князев. — Батя прищурился, кивнул на окровавленный бок, от которого его противник, морщась, отдирал присохшую одежду. — Это уважительная причина для переноса боя.

—Царапина. — Игорь перебросил пропитанный кровью ком одежды через канаты и выпрямился. — Я готов.

Длинный порез на ребрах обильно кровоточил и, видимо, доставлял старшине немало страданий, но рана была не слишком серьезной. По крайней мере, в бойцовскую стойку он встал уверенно.

—Бой будет происходить в три раунда... — начал было Калатозов, но президент оборвал заготовленную речь:

—Никаких раундов. Бьемся до победы. Кто не сдюжит, его проблемы.

—Николай... — начал было Балагуров, но в ответ после­довал хорошо знакомый ему рык:

—Все с поля!

И бой начался...

* * *

Федотов заранее занял удачную позицию, с которой открывался отличный вид на ристалище. Винтовка была собрана, установлена на штатив, заряжена. Через мощ­ный прицел можно было разглядеть даже волокна па ка­натах, огораживающих ринг. За то, что его не видно со стороны, майор был уверен — эта позиция была его дав­ним секретом. Жаль, что за ропотом волнующихся зрите­лей ничего нельзя было расслышать. Да это особенно и не требовалось.

Киллер видел, как появился «клиент», главный герой предстоящего действа, как сбросил одежду, оставшись в од­них видавших виды камуфляжных штанах и разбитых «берцах». Видел струящуюся по раненому боку широкую поло­су крови...

«Где это он гак? — невольно подумалось Федотову - Ви­дать, Балагур не только моей помощью решил подстрахо­ваться. Зараза... Вечно он так».

Шум толпы усилился — бой начался.

Середин, не размениваясь по мелочам, сразу пошел в ата­ку, заставив соперника отступить к канатам. Бой велся го­лыми руками — никаких перчаток. Кулаки мелькали безос­тановочно.

Князев едва успевал парировать удары, направленные в голову и корпус. Гомон зрителей стих, и в напряженной тишине майору отлично было слышно сопение бойцов, резкие выдохи в момент ударов и характерный звук бло­ков. Оба хорошо знали дело, и ярость президента разбива­лась о хладнокровие Князева. Оставалось только догады­ваться, на сколько их хватит и кто первым начнет делать ошибки.

* * *

Федотов выдохнул, положил палец на спусковой крючок.

Перевел прицел на Балагура.

Балагур — с расстояния в сто с лишним метров — смот­рел точно ему в глаза.

Ждет. Как только Батя дрогнет, полковник поднимет большой палец вверх, и Федотов казнит зарвавшегося па­цана. Надо было и раньше это сделать. Прямо в той злопо­лучной экспедиции, пока Князев рубил тростник. Балагур так и предлагал, но Батя уперся. Говорил, что сын за отца не в ответе.

А надо было прикончить его тогда, в тростнике. Выстре­лом в затылок.

Убить и забыть. Как они прикончили почти два десятка лет назад его отца.

И вдруг Федотов словно увидел профессора. И был он таким, каким Федотов видел его в последний раз живым — окровавленным, уничтоженным.

Это для обычных первомайцев, для массы, для толпы, по­мнящей справедливого и человечного лидера, он просто пропал без вести, оставив плоды своих трудов и добрую па­мять о себе. Для них троих, спаянных круговой порукой, кровью спаянных, он оставался жив. Как нарыв на душе, как заноза, которая вроде и не беспокоит особенно, но кото­рую не вытащишь. Он жил вместе с ними, с их больной со­вестью. И с возрастом, со временем, разрастался в ней, как раковая опухоль.

Перед майором из темноты и пустоты, как старинный фотоснимок, все четче проявлялось залитое кровью лицо умирающего Князева, его похожий на клекот шепот. Слова можно было услышать, только склонившись к запекшемуся рту и чувствуя на щеке мельчайшие брызги крови, вылета­ющей с дыханием из пробитых сломанными ребрами лег­ких, — его страшную улыбку, проступившую на треснувших, с дрожащими алыми каплями, губах... С ней он и умер тог­да, а они все никак не могли остановиться и месили, месили, месили кулаками и ногами безвольное тело, окончательно лишая его сходства с человеком. Прерывались на несколько минут, чтобы глотнуть водки, не опьяняющей отупевший от ужаса содеянного мозг, и снова возвращались к бесполезно­му уже делу, мстя мертвому человеку за свои ошибки.

Кто тогда пришел в себя первым? Середин? Балагур? Он, Федотов? Майор не помнил. И не любил возвращаться мыслями к этому. Не любил и боялся. Будто мог кто-то при­звать его к ответу за прошлое преступление — одно из мно­гих, но наиболее памятное — и выставить счет левой руке президента.

— Убирайся к черту! — выкрикнул он в темноту и пришел в себя.

Никого, решительно никого вокруг. Ни мертвых, ни жи­вых. Только он и верная винтовка — подарок безымянного киллера.

И переходящий в рев океанского прибоя ропот толпы внизу...

* * *

Игорь выдыхался. Он недооценил противника, его выуч­ку, выносливость, отточенное годами мастерство убийцы, и теперь это стало очевидно. Возраст оказался не такой уж по­мехой для этого будто вылитого из чугуна пожилого муж­чины. Пусть лицо набрякло нездоровой багровой кровью. Пусть вздуваются темные желваки в тех местах, где Игоре-вым кулакам удалось добраться до его плоти, пробив совер­шенную защиту. Пусть кровоточит в который раз переби­тый нос, Князеву досталось больше, гораздо больше. И все тяжелее парировать паровые молоты президентских кула­ков, все уже поле зрения и труднее найти, предвидеть бре­ши в обороне, все чаще заволакивается все дымкой и про­тивно, тянуще, проворачиваются в мозгу какие-то колеса, грозящие швырнуть в омут беспамятства. Равносильного смерти.

И противник это понимал.

— Сдавайся, — прохрипел он, когда их лица на миг оказа­лись вблизи. — Сдавайся — я не буду добивать. Останешься жив и уйдешь. Сдавайся.

Руки стали тяжелыми, как стальные рельсы, так трудно их поднять. Неподъемно тяжелы и безвольны, как выварен­ные макароны. Он проиграл. Он безнадежно проиграл. За­чем же еще и умирать? Надо лечь и тем самым прекратить бой. Лежачего не бьют. Это позор, бесчестье, но не смерть. От позора не умирают. Сдаться?

— Ни за что! — Молодой мужчина с трудом выдавливал из себя тягучие, как резина, слова: — Сдавайся ты!..

Рук не поднять, но выпад головой достиг цели: под оглу­шительный рев толпы президент отлетел на несколько ша­гов и замер, тяжело мотая головой, как бык, получивший удар мясницким забойным молотом между рогами.

Не упускать момент! Вперед!

Усталые мышцы, казалось, натягивались и лопались, как перегруженные тросы, но Игорь, шатаясь, сделал несколько шагов к все еще пребывающему в нокдауне Бате, готовясь нанести решающий удар...

А там, в своем логове наверху, майор припал к окуля­ру прицела, поймав на острие целеуказателя мокрую от пота и крови стриженую голову претендента. Черный треугольничек, не отставая, полз за темной родинкой на пульсирующем виске бредущего как во сне Князева. Указательный палец прижал подушечкой спусковой крючок демпфера, едва слышным щелчком освободив­ший тот, основной, который оставалось теперь лишь тро­нуть. Движением, не поколебавшим бы даже цветочный лепесток...

«Финита, Князев?.. — Жестокая улыбка тронула губы Федотова. — Вот ты и проиграл, наконец...»

Обращался он совсем не к бойцу на арене, а к тому, кто уже не мог ответить.

Между пальцем и рифленой поверхностью спускового крючка оставался миллиметр...

До противника оставался еще шаг, и Игорь не представ­лял, как он нанесет удар, — сил не оставалось даже на то, чтобы согнать, если потребуется, муху с носа, когда случи­лось непостижимое.

Батя вдруг боднул воздух перед собой и тяжело осел на од­но колено, упершись окровавленными кулаками в пол ринга.

Еще один шаг под рев беснующихся зрителей...

Но решающий удар не потребовался — Середин мягко за­валился на бок и распростерся навзничь, далеко откинув в сторону безвольную руку.

И потрясенная толпа затихла на миг при виде повержен­ного кумира, чтобы взорваться оглушительным воплем че­рез мгновение.

Король умер! Да здравствует король!..

Федотов метнулся прицелом к Балагуру. Тому сейчас бы­ло не до майора — он подлезал под канаты, спешил на арену. До спускового крючка осталось полмиллиметра...

Игорь стоял на трясущихся ногах, из последних сил дер­жась, чтобы не рухнуть рядом с безжизненным телом Бати, и тупо смотрел, как сразу несколько человек ворочают и тормошат лежащего, а тот мотается в их руках безвольной тряпичной куклой.

— Он жив, — поднял лицо к нависшему над ним камен­ной глыбой Балагурову медик. — Жив, хотя и без сознания. Обширный инсульт, надо полагать, — все симптомы налицо. Сколько протянет — не берусь сказать, но жив.

— Так это не от удара этого? — кивнул полковник на по­качивающегося рядом Князева, готового упасть от любого дуновения ветра.

—В последнюю очередь. Скорее всего — скачок давления от перенапряжения. Я бы предложил...

—Тогда продолжаем! — Балагур распрямился, сорвал и отбросил камуфляжную куртку. — Президент жив, а значит, претендент не победил! Бой продолжается!

—Но правила... — сунулся к нему Калатозов и отлетел от молодецкого удара в грудь.

—К черту правила! Бой не закончен! — Двумя руками полковник рванул тельняшку, открыв всем взглядам густо поросшую седым волосом мускулистую грудь с солдатским медальонами на цепочке. — Защищайся, Князев!

Игорь с тоской глядел на нового противника, даже не де­лая попытки поднять руки. Он действительно проиграл: полный сил Балагур сейчас просто сметет его, раздавит как насекомое. Но уже готовый умереть, старшина не опускал глаз, будто стараясь прочесть в лице противника что-либо еще кроме животной ярости.

А зал бесновался...

Просвета не осталось, и винтовка тяжело ударила в пле­чо стрелка...

Фонтан горячей крови, брызнувшей в лицо, едва не сбил Игоря с ног — его сейчас могла бы свалить даже пу­шинка.

Обезглавленное тело Балагурова еще стояло на подгиба­ющихся ногах какое-то мгновение, а потом, в мертвой ти­шине, повисшей над ристалищем, тяжело рухнуло, заставив вздрогнуть весь помост до основания.

Сорвавшаяся с шеи цепочка, звякнув, подлетела к самым ногами Игоря, словно и мертвым Балагур пытался достать своего врага. Темный ручей тоже не достиг его ступни, бес­сильно уйдя в попавшуюся по дороге щель.

Помост, предназначавшийся для коронации, стал эшафотом.

И тогда в уши ввинтился истошный женский визг...

Не веря себе, Федотов переводил взгляд с винтовки, толь­ко что свершившей запоздалое правосудие, на ринг и обратно.

«Я это сделал? — ошеломленно спрашивал он сам себя. — Зачем? Я же должен был убить другого!..»

Онемевшие пальцы задергали затвор, высвобождая стре­ляную, остро пахнущую заморским порохом гильзу, второй патрон скользнул на свое место, прицел снова нашел цель...

И боек впустую звонко щелкнул по капсюлю...

Осечка.

Не зря неведомый киллер таскал с собой два патрона — за столько лет даже самые надежные вещи могут подвести.

Чуть не плача, Федотов снова и снова доставал и встав­лял на место проклятый патрон, щелкал и щелкал курком, пока вдруг отчетливо понял, что все произошедшее только что — не случайность. Это — рок. И потому ему больше не­чего здесь делать.

Профессор Князев кивнул ему и улыбнулся.

Тело Балагурова и все еще не пришедшего в себя Батю уже давно унесли, а Игорь все еще стоял перед волнующей­ся толпой, слившейся для него в одно огромное неразличи­мое пятно, и не знал, что делать дальше.

Он победил. Победил честно, что бы там ни говорил покой­ный Балагур, но что делать с этой победой, он не представлял.

Да, отец отомщен. Да, преступники наказаны.

Но дальше? Что делать? Что сказать? Куда идти?

Антошка, наверное, мог бы подсказать что-нибудь, но он далеко. Вместе с Ингой и его сыном.

А что делать ему, победителю?

Сквозь толпу протолкался Влад Байкальцев и крикнул, запрокинув лицо:

— Ты победил, Игорь! Скажи нам что-нибудь!

Он долго молчал и начал едва слышно поначалу, но с каждым словом его голос крепчал, а шум стихал, позволяя его словам подниматься над толпой к низкому своду:

— Я не могу многого пообещать вам, люди. Не ждите от меня обещаний и сладких посулов. Я не обещаю вам рая на земле, первомайцы...

И после паузы замершие в ожидании люди услышали:

— Я просто пришел рассказать вам правду.

Выбравшись на поверхность по известному только из­бранным ходу, майор машинально прикрыл глаза рукой. Вокруг него лежали залитые ярким солнечным светом руи­ны давно оставленного жителями города. Федотов послед­ний раз заглянул в темный зев туннеля и ощерился в пре­зрительной улыбке.

— Да пропадите вы пропадом, — сказал он, обращаясь к невидимым первомайцам. — Повесили себе на шею молоко­соса, и радуетесь! Даст он вам еще хлебнуть лиха, этот Кня­зев! Умоетесь еще горючими слезами...

За себя он был спокоен: дорога вперед лежала по пустын­ным, хорошо известным ему кварталам. Тварей, предпочи­тавших держаться ближе к джунглям, здесь было немного. Невидимое за плотными тучами солнце явно клонилось к западу, но до сумерек он рассчитывал добраться до безопас­ного убежища и переночевать, чтобы в следующий бросок, поутру, достичь окраин Черкизона.

Именно с этим подземным Вавилоном он и связывал те­перь свое будущее: денег и прочего ценного барахлишка, скопленного за четверть века, легко должно ему хватить до старости — компактный, но увесистый сидор приятно оття­гивал плечо. А нет, так руки не отвалились пока, всегда най­дется ему, опытному оружейнику, применение.

Насвистывая сквозь зубы веселый мотивчик, он тронул­ся в путь, не подозревая, что из темноты оконного проема за ним пристально следят чьи-то глаза. Нечеловеческие.

Твари в большинстве своем слишком примитивны, что­бы ценить, подобно людям, желтый металл и раскрашенную бумагу. Поэтому распоротый сбоку вещмешок так и остался лежать посреди мостовой в луже медленно густеющей кро­ви. Посверкивали на солнце выпавшие из мешка золотые монеты и драгоценные камни.

Далеко-далеко от этого места, глубоко под землей, ма­лыш сладко засыпал в своей колыбели, досыта наигравшись своими настоящими игрушками.

А впереди был новый, наполненный играми и открытия­ми день...