XXV век. Венера. Клан Веласкес сто лет стоит во главе страны. Вассальный монарху корпус телохранителей — часть этого клана. Пройдя обучение, выдержав испытания и получив статус «ангела», элитного бойца королевы, ты станешь не просто частью корпуса, а частью семьи, правящей планетой, и со временем примешь участие в судьбах государства, как доверенное лицо монарха и его надежная опора. Вот только какова цена подобного «участия»? Что кроется за испытаниями и обучением в таинственной цитадели королевских амазонок? Сможет ли вчерашний школьник, боровшийся за место под солнцем, избежать иной, куда большей угрозы, и остаться самим собой? И что делать, если перед ним лишь иллюзия выбора?

Сергей Кусков

 Игрушки для императоров. Лестница в небо

ЧАСТЬ III. СОИСКАТЕЛЬ

Глава 1. Корпус королевских телохранителей

Сентябрь 2447, Венера, Альфа

Поезд остановился. Довольный металлический женский голос произнес: «„Площадь Независимости“, переход на четвертую линию».

Ватные ноги вынесли меня на платформу. Спокойнее, Хуанито, спокойнее! — подбодрил я сам себя. — У тебя все получится! Если ты сейчас наложишь в штаны и вернешься, будешь до конца жизни проклинать себя, какой ты трус. Даже если тебя пошлют и не станут разговаривать — ты хотя бы попытаешься!

Ободренный последней мыслью, я направился к эскалаторам.

Дворцовый комплекс очень большой, просто огромный. Это настоящая крепость, способная выдержать орбитальную бомбардировку и противостоять штурму крупномасштабных сил противника, включающих танки и авиацию. Кроме шпиля самого дворца он включает целый город: здания, в которых живет собственно королевская семья, помещения для зенитчиков и расчетов ПКО на случай пресловутого штурма, база и центр управления дворцовой стражи — тех парней в черном, помещения для прислуги, различные внутренние службы, и, конечно, корпус телохранителей со всеми вспомогательными помещениями и полигонами. Дворец сравним по площади с огромным куполом, уступающим разве куполу Центрального парка, и вместе со всеми постройками располагается прямо посреди Альфы, мешая городу нормально жить и развиваться.

Изначально его строили на отшибе, далеко за городской чертой, но в то время на всей планете жило не более тридцати миллионов человек, такой огромный рост населения столицы закладывать в строительство казалось дикостью. Теперь же, через сто лет, огромная укрепленная цитадель, расположенная не в центре, но почти центре города, посреди куполов жилых и деловых районов, немного нервирует: случись война и начнись бомбардировки дворца, пострадают многие и многие строения вокруг, и многие живущие рядом люди.

Но это дело неизвестного грядущего, а пока все воспринимают как данность, что огромная территория города огорожена и выведена из хозяйственного обращения. По понятной причине, добраться до дворцового комплекса можно много откуда — все же его периметр тянется не один десяток километров — но вот главный вход в него расположен в центре. Точнее, главныЕ входы, ибо их несколько. Судя по тому, что я слышал, напротив площади Независимости один из них.

Когда я вышел из вестибюля подземки, я понял, что ошибся в расчетах. Да, этот выход парадный, но в том и проблема — здесь меня никто не станет слушать. Возле этого входа показуха, полным полно туристов, без конца снимающих друг друга на фоне шпиля, проступающего через специально для этого сделанную прозрачной крышу купола, и на фоне одетых в парадную форму неподвижных дворцовых стражей. Следуя логике, будь я на самом деле кем-то важным, кого стражам нужно выслушать и передать информацию дальше по эстафете, я бы изначально обратился к охране в ином месте, где нет туристов, а охрана всего лишь несет службу, не заморачиваясь на показушное стояние с немигающим взглядом.

То есть с черного хода. Хода для прислуги, охраны и персонала, но никак не коронованных особ.

Cojonudo, и где же искать этот ход? При такой-то протяженности периметра дворца? Я про себя выругался.

Затем развернулся и направился к центру площади, здраво рассудив, что толкаться возле ворот на виду у всех не стоит. Странный паренек, ошивающийся неизвестно ради чего вокруг королевского дворца, явление подозрительное, а здесь с подобным не шутят. Надо пораскинуть мозгами и придумать, что делать дальше, и площадь Независимости — не самое плохое для этого место.

Да, тут есть на что посмотреть, это место — одно из достопримечательностей Альфы, да и всей планеты. В самом центре площади красуется большой фонтан, посреди которого высится монумент с барельефами, прославляющий подвиги нашего народа в войне за Независимость. Фонтан красив сам по себе, нестандартный, смелой архитектуры и дизайна, с танцующими струями воды, а монумент — один из главных памятников победы в той войне, этим все сказано.

Красивый монумент. Как «живые», настоящие, на окружающих с него смотрели вооруженные чем попало люди в старых скафандрах, древние имперские истребители и профили космических кораблей. Потрясающий эффект! И все это в лучащихся струях воды, придающей облику фонтана дополнительную изюминку.

То была страшная война, жестокая. В ней погибла половина населения имперского сектора — несколько миллионов человек. Львиная доля гибла не от бомбежек, а от банального удушья — ведь самый главный ресурс человечества — свежий воздух — на Золотой планете дороже золота. Плюс, антисанитария, когда люди носили скафандры не снимая по нескольку месяцев — потому, как не осталось помещений, где их можно снять и почистить. Плюс, сами скафандры от нагрузки ломались, люди гибли, задыхались, сгорали…

Есть два типа ведения войны: земной и инопланетный. Земной плох тем, что невозможно развернуть крупномасштабное сражение с использованием всех научных достижений в области смертоубийства. Экосистема Земли слишком хрупкая, ударив в одном месте, затронешь по цепочке всю планету, которая полетит в тартарары экологической катастрофы. Кому нужна такая Пиррова победа? Земля трижды была на пороге тотального уничтожения и мировые державы, наконец, сделали соответствующие выводы. Сами, без навязанных извне конвенций и деклараций. Границы государств Земли ныне почти не меняются, вот уже три сотни лет, несмотря на обилие всевозможных войн, прошедших за этот период.

Но в бою земном, если ты ушел из под прямого удара, ты выживешь. Убежишь, отступишь, сдашься. Здесь же, на внеземных территориях, это невозможно. Венеру можно бомбить, используя весь смертоубийственный арсенал, от ядерных до геологических бомб, это не приведет к катастрофе. Что будет и без того мертвой планете, отравленной естественными ядами? Да ничего! Просто станет еще немного некомфортнее, но не сравнимо с тем, что творится здесь сейчас. Даже Марс в этом отношении защищен больше: там достаточно поднять пыльную бурю и спокойненько вести партизанскую войну — истребители противника в тучах песка не летают, танки имеют нулевую видимость и являются больше мишенями, чем охотниками, и судьба войны решается в схватках ослепшей, не видящей ничего по приборам, но по ним же и не видимой пехоты.

У нас, начни планету бомбить из космоса, ничего подобного не произойдет. Купола и щиты, каковы бы крепкими и надежными не казались, хорошую бомбежку не переживут, а уйти в подземелья не панацея, поскольку геологическую бомбардировку также никто не отменял. Что лучше, погибнуть на поверхности, в огне, или быть заваленным в подземелье?

Но даже если ты выжил в этом аду, случится самое страшное — безысходность. Никаких коммуникаций, складов, целых защищенных помещений — один скафандр с ограниченным количеством воздуха, воды и еды. Здесь не Земля и спасения от удушения нет. Даже в плен тебя никто не возьмет — это лишняя трата ресурсов.

Чтобы выиграть войну у нас можно не уничтожать наземную армию, достаточно просто хорошо отутюжить поверхность. Потому Венера сильна не армией, пехотные части составляют малую ее часть, не силами ПКО, не орбитальными боевыми платформами, а флотом. Флот — единственное, что защищает нас от тотального уничтожения. Тогда нам повезло, имперцы юную Венеру не добили, но что будет, лишись мы единственного нашего оружия как обороны, так и защиты?

Потому флот — элита королевских вооруженных сил, флотские контракты самые шоколадные из всех, а берут туда одного из десятка, лучших.

Что-то я задумался, замечтался. Настолько, что не заметил очередной казус, который решила преподнести мне судьба. А именно, идущую навстречу ее высочество принцессу Фрейю под ручку с «сыном Аполлона» Феррейра. Caramba!!!

В метре от меня прошла черненькая, та самая, в почти таком же сером неброском костюме, но менее роскошном, более «рабочем». За ее плечом, в отличие от галереи, болталось почти карикатурно смотрящееся, но весьма и весьма смертоубийственное «Жало» — игломет средней мощности для коротких дистанций. Она мимоходом глянула на меня так… Что я чуть не подавился. Но сказать ничего не сказала, скривилась и отошла в сторону. Сбоку от инфанты и сзади я обнаружил еще вооруженные фигуры.

Ее высочество медленно вышагивала, улыбаясь и что-то горячо обсуждая с юным герцогом Феррейра, указывая на барельефы. Тот ей спокойно объяснял, оживленно жестикулируя свободной рукой. Идиллия! Сразу видно, эти двое небезразличны друг другу. Впрочем, особой нежности я тоже не увидел: той горячей влюбленности, о которой столько пишут и снимают кучу фильмов. Да, мило беседовали, да, улыбались и смеялись, как близкие люди, но не как пылкие и страстные возлюбленные. Не хочу судить, они уже столько лет вместе, но, кажется, Бэль права — Себастьян не настолько интересен ее высочеству, как тому хотелось бы.

Тут ее высочество повернулась и увидела меня. Улыбка тут же сползла с ее лица, она заметно напряглась. Я помахал ручкой и улыбнулся тупой-претупой ничего не обязывающей улыбкой. Герцог Феррейра заметил ее напряжение и тоже обернулся ко мне, проследив за взглядом. В его глазах читалась открытая неприязнь: кто-то посмел позариться на принадлежащее одному ему, пускай это всего лишь невинная улыбка? Стойкое чувство неприязни к нему, возникшее еще на «летучке», только усилилось.

«Кто это?» — прочел я у него по губам. Фрейя что-то ответила, но что — не понял. Затем она грубо потащила его в сторону, подальше от меня и фонтана.

Я стоял и следил за ними: парочка, в окружении семерых ангелов, держащихся на расстоянии метров пяти — десяти вокруг, подошла к «Инспирасьону», тому самому, синему, окруженному на сей раз не черными «Либертадорами», а «Мустангами». Люки «Инспирасьона» поднялись, они залезли. Трое ангелочков последовали за ними, остальные разошлись в переднюю и заднюю машины.

Никакого оживления или ажиотажа прогулка ее высочества по людной площади, полной туристов и зевак, не вызвала, большая часть гуляющих ее вообще не заметила. Что удивило: судя по сводкам новостей, половина Земли спит и видит, как бы напакостить венерианским Веласкесам, не считая марсианских радикалов и наших собственных родных террористов.

— Больше так не рискуй, — раздался голос над ухом. Я обернулся.

Черненькая, собственной персоной. Правая рука ее выжидательно замерла на стволе «Жала», давая понять всем окружающим, что шутить в ее присутствии не стоит. Левая одета в латную перчатку и сжата, будто ею только что набирали что-то в виртуале. Перед лицом девчонки висело полузабрало, на котором можно было разобрать отзеркаленную схему площади и несколько подсвеченных разными цветами движущихся точек на ней. Это кроме текстов, таблиц и иконок видеовыходов. Под забралом проступали черты ее лица: симпатичная девочка! Смуглая, чистокровная латинос; чуть полноватый нос, большие но не накрашенные губы, выразительные брови и длинные ресницы. И еще глаза — колючие-преколючие, суженные в две напряженные щелочки — словно две льдинки.

— Как это? — недоуменно вскинулся я.

— Так. Если бы мы тебя не помнили — ты бы уже пировал с предками в чертогах Валгаллы.

Она развернулась, тоже намереваясь идти к машинам, но я окликнул:

— Вы что, отправляете в Валгаллу всех парней, позволившим себе помахать ручкой ее высочеству?

Она обернулась и высокомерно улыбнулась.

— Нет. Только в тех, у кого на голове электронные боевые системы.

Затем вновь двинулась в прежнем направлении.

Когда я очнулся, она уже была далеко.

— Стой! — я попробовал пробиться и догнать, расталкивая зазевавшихся на моем пути туристов из Восточной Азии. — Подожди!

Естественно, она меня не услышала, или не захотела разговаривать. На моих глазах черненькая ловко запрыгнула в «Инспирасьон» и все три машины тут же разом покатились по улице прочь. Вместо этого меня сзади вежливо окликнули:

— Вы что-то хотели, молодой человек?

Обернулся. На меня смотрели точно такие же колючие едкие глаза невысокой шатенки — полукровки. Выглядела она… Как и большинство окружающих, легко теряясь в толпе: типовые черты лица, среднекороткая бежевая юбка, серая кофта, под которой виднелась неброская светлая блузка, неяркая косметика, обычная дешевая сумочка. Но я нутром почувствовал, что эта девочка скрутит меня в бараний рог безо всякого оружия, голыми руками, если только захочет.

Разиня, как же, будет тебе гулять ее высочество в толпе, окруженная лишь восьмеркой телохранительниц! Вот оно — второе кольцо охраны, рассредоточенные вокруг девочки в гражданском. Наверняка тут не только девочки!

— Тебе что-то нужно? — вновь спросила она, уже грубее, глаза ее сверкнули. Я открыл рот и понял, что не могу так сразу четко сформулировать.

— Да нет, вроде.

— Тогда чего бежишь следом?

Я осмелел. Была не была.

— Спросить хочу. По профилю. Можно?

Девчонка усмехнулась.

— Ну, спрашивай.

— Как пройти к корпусу телохранителей? К каким надо идти воротам?

Она вновь усмехнулась, теперь задумчиво.

— Зачем тебе?

— Завербоваться к вам хочу.

Ответом мне стал долгий продолжительный смех.

— Смешно! — наконец, выдала она, успокаиваясь. Но ответ все же дала. — Восточные ворота. Со стороны проспекта Хосе Морелоса, ближе к Королевской площади. Это все?

Я кивнул.

Девушка развернулась уходить, но любопытство — слишком великое искушение для слабого пола. Уже сделав пару шагов, она обернулась:

— Почему она от тебя нос воротит?

Понятненько. Эти девочки не в курсе. А может и те не в курсе, они видели лишь один эпизод с моим участием, не факт, что на «летучке» Хуана Карлоса были они же. Я довольно осклабился:

— Любовь. Я женюсь на ней. Она этого не знает, но подсознательно чувствует.

Девчонка вновь рассмеялась. На сей раз смех был более веселым и продолжительным, я тоже улыбнулся, вычленив при этом в толпе еще несколько улыбающихся молодых женских мордашек. Слышат друг друга. Соединены в единую сеть.

— Да уж, жених! — покачала головой моя собеседница, отсмеявшись. — Бывай!

И теперь уже не оглядываясь, растворилась в толпе. Я же развернулся назад ко входу в метро — до Королевской проще доехать, чем тащиться по поверхности.

А что, кто его знает, может, действительно, женюсь? Ну, не пара ей этот Феррейра!

* * *

Восточные ворота. От метро тут близко, это хорошо. И сами они не в центре, а как бы в стороне от оживленной улицы, не бросаются в глаза. Зевак тут нет, но с другой стороны, и тех, кто пытается наблюдать за воротами, видно издалека. Посему я решил не стоять и не раздумывать, а сразу направился к дюжему стражу в идеально черных доспехах без опознавательных знаков, лениво прохаживающемуся перед ступеньками.

— Здравствуйте. — Страж при моем приближении напрягся, как бы невзначай накладывая руку на игломет. — Мне нужно увидеть кого-нибудь из ангелов.

Пауза, оценивающий взгляд. Наконец, он вытянул руку в останавливающем жесте и указал пальцем на место, на котором я стоял. Ага, стой, жди здесь. Чтобы он что-то говорил — не видел, хотя шлем его был открыт. Наверняка у них тут полно невербальных средств связи.

Через минут пять ко мне вышли две стройные девушки, точнее женщины, просто очень уж стройные и атлетически сложенные, одетые в точно такие же красивые белые доспехи с гравировкой и гербом Веласкесов на груди, как и у присутствовавших в школе. Первой было немного за тридцать, носила она погоны майора (а майор госбезопасности — это покруче армейского полковника). У нее были черные глаза, черные волосы и длинные выразительные южные ресницы, хотя цвет кожи смуглостью не отличался — явная полукровка.

Судя по уверенным движениям и властному выражению лица, эта сеньора привыкла отдавать приказы, что подтвердилось в том, что парни в черных доспехах, охраняющие шлюз наверху, благоразумно расступились при ее появлении, пропуская обеих хранительниц вперед, и еле заметно кивнули. Из оружия у сеньоры майора имелся лишь ручной игломет на поясе, но глядя на ее глаза, у меня сложилось впечатление, что и он ей не нужен — такая может убить одним взглядом.

Второй на вид было чуток поменьше, где-то под тридцать, точнее не скажу — лицо ее было наполовину скрыто козырьком, причем не голографическим, а пластико-металлическим, изображение смазывалось. Единственное, что разглядел четко — большая красная точка на козырьке, которая меняла положение по мере того, как сеньора поворачивала голову, всегда смотря на меня. В руках она держала массивный «Кайман», тяжелый армейский спаренный с иглометом деструктор. Убойная штука! То есть, если я поведу себя неадекватно…

Хорошо-хорошо, я понятливый!

Майор остановилась на две ступеньки выше и осмотрела мою персону сверху вниз внимательным изучающим взглядом, пытаясь понять, кто я такой и чего мне нужно. Затем ее глаза зацепились за папку, которую я держал в руках.

— Иди за мной, — скупо бросила она, развернулась и пошла наверх. Я вздохнул и быстро последовал за ней. Сердце выпрыгивало из груди от волнения. Сейчас все решится. Вторая хранительница пристроилась сзади; я мельком бросил взгляд на ее оружие — там горел красный огонек боевой готовности.

«Все серьезно, Хуанито, все по взрослому. Тут не играют в игрушки.»

«Да знаю я!»

Поднялись, прошли мимо безмолвных стражей, равнодушно посмотревших сквозь меня. Вошли. Навалилась темнота.

— Стой здесь, — пригвоздил к полу отозвавшийся гулким эхом голос.

Раздалось жужжание. Люк за нами закрылся, но открылась маленькая металлическая дверца сбоку, из которой ударил яркий свет.

— Заходи.

Мы вошли, в той же последовательности. Дверца, жужжа, закрылась. Мне вежливо указали на вмонтированное в стену сидение.

Сел. Обе хранительницы стали напротив, пристально меня разглядывая. Когда под потолком загорелась красная лампочка, сеньора майор, спросила:

— От кого и кому сообщение?

Я осмотрелся, пытаясь поймать настрой, как себя вести. Комната эта цельнометаллическая, наверняка под обшивкой свинец. Стены толстые, когда заходили — обратил внимание. В них нет ни единого просвета, даже щелей от люка — если бы не знал, где он — ни за что бы не догадался. Акустика глухая, звук слышен как бы со стороны, но больше чем уверен, подавляется здесь не только и не столько звук, скорее последний — побочное проявление иной, более мощной глушилки.

Как я выяснил позднее, в таких комнатах не работает даже мой (теперь уже мой) совершенный навигатор. Точнее, работает, но не может связаться с браслетом, и не может вести запись. Приборы попроще же вообще перегорают.

Эта комната — защищенное от прослушки помещение, «допросная», сигналы из которой наружу не вырвутся, а вся электроника внутри подавляется. А красная лампа — знак того, что система подавления работает. То есть, меня приняли за информатора, доставившего «с улицы» важное сообщение от какого-то засекреченного агента. Прикольно!

…Было бы, не будь это опасно. Если сеньоры во мне разочаруются, они меня быстро вышвырнут, не дав сказать слова, и это будет весьма хорошим окончанием моей эпопеи, учитывая «Кайман», точку на забрале и юридическую неприкосновенность ангелов.

С навигатором я лопухнулся. Знал же, куда шел, и что эта вещь в продаже не валяется. И что она перепрошита, а это вдвойне опасно — спецслужбам только дай прицепиться. Но когда выходил из дома, надел его машинально, по привычке, не задумываясь о последствиях.

Встреча с охраной инфанты мне глаза открыла, что это — игрушка серьезная и абы кто такую не носит, и что к ней обязательно прицепятся, но по здравому размышлению, решил не отвозить его назад. И сейчас навигатор по моему мнению превратился в средство, которое заставит девочек меня выслушать.

Вот вы бы, например, стали на их месте слушать парня с улицы, несущего детский лепет насчет обучения у них? Я бы не стал. А слушать парня с улицы с боевой системой на голове?

Да, ко мне отнесутся насторожено, начнут проверять. Но навигатор чист, максимум, что они смогут — выйдут на Бэль и ее семью, а те уж как-нибудь выкрутятся. Меня же выслушают, и если повезет, обдумают предложение. Конечно, опасная авантюра, но что делать, главное — результат. Я больше не хочу быть ничего не могущим неудачником, всё или ничего.

— Я не информатор. И не посыльный. — Я, извиняясь, пожал плечами. — Я пришел сюда по личному вопросу.

— Какому же? — глаза сеньоры майора прищурились, я ее заинтересовал.

— Я хочу стать королевским телохранителем.

Молчание.

— Повтори? — сеньора нахмурилась.

— Я хочу стать королевским телохранителем, — повторил я. — Таким же, как вы.

Они недоуменно переглянулись, видимо, решая, шучу я или издеваюсь.

— Парень, ты в своем уме? — наконец, воскликнула майор.

— А что тут такого? — гордо вскинулся я.

— Начать с того, что ты мальчик.

— Я не мальчик. Я юноша.

Смешок.

— Главное — не девочка.

— А где в вашем уставе записано, что вы можете брать только девочек? Что мальчиков запрещено?

Вновь молчание.

В последнем заявлении я рисковал — такой пункт запросто мог существовать. Но судя по тому, что сказал Хуан Карлос, что они пытались когда-то брать мальчиков на обучение, вероятность этого невелика. А Хуану Карлосу я доверяю — не знаю, откуда у него вся его информация, но то, что он говорит, всегда верно или близко к истине.

Я угадал, так и есть. У сеньор не нашлось аргументов возразить.

— Парень, — майор усмехнулась не сулящим мне ничего хорошего тоном. — Вставай и двигай отсюда. Я делаю вид, что тебя не видела, ты делаешь вид, что сюда не приходил.

Грубо, очень грубо, сеньора! Последний, крайний аргумент, за неимением более весомых. Я отрицательно покачал головой.

— Нет? — в ее тоне вновь скользнуло изумление. И раздражение. — Тебе помочь?

Вторая хранительница опустила оружие и довольно оскалилась, воспринимая происходящее как забавную игру. И я понял, меня не воспринимают всерьез. Их даже не заинтересовал мой навигатор.

Все, сейчас вышвырнут. Посмеются, поглумятся и забудут о моем существовании. А там, за спиной, осточертевшая школа с осточертевшими Бенито Кампосом, Эммой Долорес и кучей иных осточертевших персонажей. И Бэль, девочка аристократка, потерянная навсегда. Я не смогу смотреть ей в глаза, даже если она меня найдет. Она ничего обо мне не знает, да, но для таких людей поиск — лишь вопрос времени, захочет — найдет обязательно.

…Вот только зачем ей какая-то тряпка?

— Знаете, сеньора, мне кажется, кадровый вопрос такой организации, как корпус телохранителей — не то, что входит в компетенцию дежурного офицера, — огорошил я их и почувствовал, как глаза мои зло сверкнули. Всё, ва-банк, отступать некуда. Наверняка такие вещи, как наша беседа, записываются, и если сеньора майор меня вышвырнет после этих слов… У нее могут возникнуть проблемы.

Улыбки обеих сеньор как ветром сдуло. Майор прищурилась и вновь посмотрела на меня, но уже по-другому. Что-то она во мне увидела, новое и весьма для себя неприятное. Наконец, нехотя выдавила:

— Сиди здесь. Жди.

Затем забрала у меня папку с документами, навигатор, потребовала снять браслет и тоже забрала.

— Сам напросился! — бросила она через плечо, после чего люк, точно такой же, только с другой стороны комнаты, открылся, выпуская обеих хранительниц, а затем встал на место, отрезая меня от внешнего мира.

Я остался наедине с собой. Не так, НАЕДИНЕ с собой. В наш век, век виртуала, космоса и глобальных информационных сетей люди с рождения привыкают к информации, как верному спутнику жизни. Сейчас трудно представить, что когда-то люди жили без браслетов — ведь браслеты такая же необходимость для человека, как рука, нога, печень или почки. Без него человек как без рук, ног, печени или любого другого органа. Идентификационный чип, заменяющий паспорт, банковский модуль, на котором можно хранить наличность, устройство связи, простейшие проги, типа словарей, ориентировщиков на местности, вычислителей и убивалок времени, книги, фильмы, игры…

Браслеты — наше ВСЁ, и оставшись без своего, без части себя, я банально не знал, чем заняться.

Больше всего скучал по убивалкам времени — простейшим тупым игрушкам без четкой цели, занимающих все твое внимание. Да, без навигаторов, без виртуального интерфейса, они смотрятся слабенько, но играть в них можно.

Думать о чем-то сейчас бесполезно. Я не узнаю, что решили сеньоры королевские телохранительницы, пока они сами об этом не сообщат. Оставалось сидеть и ждать, ничего не делая и ни о чем не думая

Это оказалось довольно тяжело — сидеть и ждать. Mierda, да когда же они меня, наконец, проверят? Вроде в моей персоне нет ничего экстраординарного! Родился, жил, учился, сошел с ума, решив явиться к ним — вот и вся биография. Ах да, «школьное» дело, как окрестили его СМИ. Странно, но мое имя не попало в программы новостей — будто кто-то специально дал установку этого не делать. Оно расходилось по планете, но медленно, неофициально, от знакомых к знакомым, и романтика его при этом терялась. Для миллионов венериан я так и остался безликим школьником с навороченным навигатором.

Я догадывался, кто это сделал. Но не до конца понимал мотивов. Зачем ЕЙ покрывать и отмазывать какого-то школьника? Именно отмазывать, слава — не то, о чем я мечтаю. Ну, не такая слава. Наверняка она не хочет, чтобы в другой, подобной нашей школе появился подобный мне «мститель», который глядя на мою физиономию, направо и налево раздающую интервью, решит сделать то же самое, только более мощное и смертоносное, заранее спланировав и срежесировав порядок действий. Иначе говоря, чтобы никто из моих сверстников в других школах не устроил кровавую бойню, жаждая прославиться так же, как их кумир, сеньор Шимановский из школы генерала Хуареса. Она ведь королева, должна думать и об этом. Но все равно не понимал — не вязалось это действие с образом безликой пофигистичной власти, плюющей на народ в целом и конкретных его представителей в особенности, если ей (власти) они не нужны. Скорее бы понял, накажи меня за компанию, вместе с отморозками Толстого — хулиганство, ношение оружия, ношение боевых систем… Но что есть — тому и рады, могло быть хуже.

Почему мне не нужна слава? Интересный вопрос, раньше как-то не задумывался над ним. Наверное потому, что человек, если чего-то хочет, должен поступками доказать, что достоин своих притязаний. Иначе превратится в трепло, которое жизнь быстро поставит на место. Это как последний эпизод с Толстым. Да, я доказал в школе, что при стечении обстоятельств могу выстоять против него и его шоблы. Но суббота ясно показала, что это — разовый случай, серьезное противостояние я проиграю. А значит, не стоит строить из себя супермена, способного одной левой побить целую банду.

В жизни все так: пытаешься примерить эту роль? Докажи, что потянешь ее! Не можешь? Иди на дно, никому не нужный и всеми забытый!

И еще, к чему мне слава скандалиста и драчуна? Да, помелькает моя мордашка в сетях, но потом, когда пройдет время, и я окончу школу, это сыграет злую шутку — кому нужен работник с таким-то хвостом? Нет уж, пусть все остается так, как было. Неидеализированный Шимановский, не подбивающий на масштабные акции протеста и неповиновения других, дающий очухавшимся властям сделать, наконец, их работу, которую те обязаны были сделать давным-давно. Решающий лишь свои собственные конкретные проблемы, не трогая других людей.

Интересно, как повлияет «школьное» дело на возможное решение по моему принятию или непринятию? То, что раскидал около десятка сверстников — хорошо, может сойти за плюс. Но у хранителей совсем иной уровень подготовки, который и рядом не стоял с моим, любая из них просто свернула бы шеи обидчикам, быстро и жестоко, не напрягаясь. С этой точки зрения мой поступок может их и не впечатлить.

Что-то я об абстрактном да об абстрактном: что будет — то будет…

Поскольку браслета на мне не было, я не знал, сколько времени проторчал в допросной, но что не один час — точно. Наконец, когда уже хотелось лезть на стену и выть, люк с внешней стороны открылся и в помещение вошло трое хранителей: две вооруженные до зубов безликие девицы в закрытых полушлемах и та же самая сеньора майор. Последняя ехидно скалилась, я сразу же почувствовал себя не в своей тарелке — что-то будет.

— Пойдем, герой, — усмехнулась она. Но вроде не зло, скорее весело. Я поднялся.

— Почему «герой»?

Мой вопрос вызвал новый смешок.

— А как же тебя назвать? Явился сюда, в логово ангелов, злых и кровожадных, ничего не боишься… А вдруг мы тебя на вертеле зажарим? Будем жарить и смотреть, как ты орешь, когда языки пламени спину начнут лизать?

Кровожадная малышка! А она начинает мне нравиться!

— Тогда скорей уж самоубийца! — усмехнулся я. Интересно, они над всеми новичками так топорно шутят? Или топорность обусловлена тем, что новичков-то, вроде меня, у них и не бывает?

Мы шли долго, ввиду отсутствия браслета не знаю сколько, но не меньше пятнадцати минут. Дворцовый комплекс мне понравился — везде чисто, светло, много деревьев, цветов и иной зелени. Сразу видно, за всей этой территорией ухаживают, хотя это не сам дворец, а вспомогательные служебные помещения. Людей вокруг почти не было, мелькал кто-то вдалеке, я не успевал разобрать, кто, да несколько раз проезжали мимо по своим делам хозяйственные дроиды. Крыша купола отдельная тема — прозрачная, пропускающая внутрь сумерки венерианского вечера. На Венере долгие вечера, как и ночи, и дни. Сутки длятся более полугода, так что более ста дней в году тут хорошо — включено «естественное» освещение. Правда, прозрачные купола менее прочны, чем глухие, но это все-таки дворец, где спрятаться в случае пробоя или, ни дай бог, атаки или бомбежки — тут найдется.

Мы подошли к красивому зданию, украшенному белыми и розовыми мраморными колоннами, облицованному такой же бело-розовой плиткой. Метрах в пятидесяти — ста перед ним рос целый сад деревьев, создавая у идущего сквозь него ощущение покоя и уюта. За ними, до самого здания, простиралась голая бетонная равнина, на которой невозможно спрятаться и которую легко простреливать из всех трех виднеющихся отсюда бойниц. Ага, бойниц, окон здание не имело.

Как я узнал позже, значительно позже, здание имеет такую систему обороны, что штурмовать его не рискнет и самоубийца, а бойницы эти здесь для наглядности, заманухи — дабы, случись штурм, отвлечь внимание нападающих. На самом деле в первом контуре защиты находятся автоматические крупнокалиберные спаренные пулеметы, вмурованные в стену и выдвигаемые в случае нужды. Есть еще и второй, и третий контуры защиты, что входит в них — боюсь представить.

Мы подошли к шлюзу входа — здесь находился настоящий бронированный планетарный шлюз, какие стоят на стыке двух куполов, или куполов и поверхности, но это меня уже не удивило. Вход охраняло еще трое бойцов и тоже лет под тридцать. То, что здесь служат до тридцати пяти, я знал, но какова дифференциация бойцов в зависимости от возраста?

Стоявшая ближе всех сеньора с погонами лейтенанта вошла вместе с нами и открыла точно такой же люк в боковой стене шлюза, как и у ворот, ведущий в такую же допросную. Вошли внутрь. Там нас уже ждали — еще две хранительницы с непонятными приборами в руках и сдвинутыми на глаза непрозрачными козырьками.

— Лицом к стене! Руки в стороны! — бодро скомандовала лейтенант. Я повиновался. Девушки с козырьками принялись водить по моему телу приборами, иногда вызывая на коже и под ней покалывания.

— Чисто, — донеслось справа.

Затем меня банально ощупали, причем щупали профессионально, проверяя, не спрятался ли какой лишний бугорок под кожей, неестественного происхождения.

— Он чист, — поднялась та, что слева.

— Тебе повезло, парень, — разочарованно потянула майор, все также ехидно улыбаясь. Я проглотил большой комок. — Иди следом!

Мы вышли из проверочной назад в шлюз. Передняя створка за нами опустилась, задняя зашипела и поползла вверх. Люк открылся. Передо мною простирался длинный коридор, освещенный неяркими желтыми лампами, уходящий вдаль на сотню метров. Вот оно, святая святых корпуса, одно из самых защищенных мест на планете!

— Чего стоишь, пошли? — Майор весело толкнула меня в плечо и мы двинулись. Вдвоем, охрана осталась снаружи.

На сей раз она шла рядом, не сдерживая довольную усмешку.

— И какая же муха тебя укусила, что ты решил податься в самоубийцы? — ее голос был не злым, ненависти она не испытывала, как мне показалось в первой проверочной. Сейчас ею двигал лишь интерес пресытившегося на работе скукой офицера. Я меланхолично пожал плечами.

— Так получилось.

Дальше шли молча, петляя по коридорам, останавливаясь перед гермозатворами, куда моя спутница прикладывала руку с браслетом, после чего они отъезжали вверх или в сторону.

— Как все запутано! — усмехнулся я, не выдержав, кивая на один из следующих коридоров за очередным затвором. — Если не знать, что тут где, враз потеряешься!

— Не потеряешься. Тут все под наблюдением, — ответила моя спутница. — Ты потеряешься, но тебя быстро найдут. К тому же, не так тут все запутано. Если знать, где что — не заблудишься.

Понятненько.

Мы подошли к двери, которая, судя по всему, и была нашей целью. Сеньора майор вновь приложила браслет, дверь открылась. Вошли.

И оказались в большой просторной светлой комнате с длинным столом из натурального дерева, во главе которого сидела…

…Красивая беловолосая сеньора, которой я бы дал не больше тридцати, но которой было однозначно больше. На сколько — затрудняюсь предположить, но не меньше сорока. Просто очень хорошо, великолепно сохранившаяся сеньора!

Одета она была в форменную белую блузку ангелов со взлетающим кондором на шевроне и золотой короной в виде эмблемы на кармане. Рядом с нею на стуле висел форменный же белый китель, на котором отчетливо выделялись золотые погоны полковника. Волосы ее, такие же золотые, волнами спускались на плечи. Мод. Очень красивая мод! И в отличие от Бэль и Сильвии, цвет ее кожи был отнюдь не смуглый, а молочно-белый, невероятно редкий. На губах сеньоры играла добродушная улыбка, но я бы не стал расслабляться — было что-то в ней эдакое, колючее и бескомпромиссное. Опасная, весьма опасная сеньора! Судя по всему, внутри она не злая, но строгая — к тем, кто оступился вряд ли проявит снисхождение.

Строгая сеньора кивнула моей провожатой, та молча кивнула в ответ и удалилась. Люк закрылся. Мы остались наедине.

Молчание. Я стоял на том же месте, не смея двигаться, она смотрела на меня, не проявляя эмоций, делая какие-то выводы по моей внешности.

Перед сеньорой лежали отнятые у меня вещи — браслет, навигатор и папка с документами. Открытая папка. Невдалеке стояла большая ваза с натуральными фруктами — бананы, яблоки, ананас, персики, что-то еще, мне незнакомое. Я непроизвольно сглотнул — нам с мамой такая роскошь не по карману. Нет, иногда мама позволяла себе купить подобное, не часто, по праздникам, но не в таком количестве.

— Угощайся, — услышал я довольный голос. Мягкий, какой-то бархатистый. Но одновременно грубоватый, с хрипотцой. Я вновь сглотнул — неужели смотрел настолько жадно? Позорище!

Сеньора полковник явно получала удовольствие от моей неловкости. Наконец, указала мне на кресло недалеко от себя.

— Присаживайся, Хуан Шимановский.

Я сел. Она достала из ящика стола перед собой сигарету, зажигалку, прикурила и смачно затянулась вонючим дымом с запахом ментола. Как можно потреблять эту гадость? Я не про ментол, про табак. И тут же понял, что не так у сеньоры с голосом — последствие такого употребления. Наверху, в потолке, зажужжала автоматически включившаяся вытяжка.

— Сразу первый же вопрос: почему при такой фамилии у тебя такое странное имя?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Это надо спросить у мамы. Наверняка, что-то связанное с отцом, но я не знаю своего отца. Не знаю ни кто он, ни даже его имени.

— Печально… — потянула сеньора. — Меня зовут Мишель, Мишель Тьерри, я возглавляю корпус телохранителей. Как считаешь, в мою компетенцию входят кадровые вопросы?

Я вновь пожал плечами — мне это начало уже надоедать, но иной реакции на шпильку не придумал.

— Сеньора, поймите меня правильно, я не хочу относиться к вашим офицерам с вызовом, или ни дайте боги, неуважением, просто мне хотелось, чтобы меня банально выслушали, а уже потом вышвыривали.

Она кивнула.

— Считай, у тебя получилось. Я тебя слушаю.

— Я… — я раскрыл рот и понял, что растерялся. Сеньора Тьерри вновь улыбнулась.

— Куришь? — кивнула мне. Я отрицательно покачал головой.

— И вам не советую. Вредно это.

Она засмеялась.

— Мальчик, все мы сдохнем. Кто-то раньше, кто-то позже. Позволь уж мне самой решать, какое удовольствие и в каком количестве перед этим я получу.

Я опасливо заткнулся. Нашел кому морали читать, о вреде курения! Сеньора мои волнения заметила и вновь улыбнулась.

— Ты остановился на том, что не знаешь своего отца.

Я кивнул, от сердца отлегло.

— Да, я не знаю, кто он, а мать не говорит. Никаких документов с его именем нет, везде фигурирует только мать. Это ее фамилия, Стефания Шимановская, потому такой казус с именем. Я даже не похож на нее нисколько, весь в неизвестного мне отца!

— Бывает, — потянула сеньора, выпуская ароматно-удушающую струю дыма. — Она полячка?

Это было скорее утверждение, чем вопрос. Я кивнул.

— Да, но не из Полонии, а из русского сектора. Она в большей степени русская, чем полячка. Я даже языка польского не знаю.

— Значит, ты у нас русский, Хуан Шимановский? — ее глаза засмеялись. Я задумался.

— Наверное, нет, сеньора. Я в гораздо большей степени латинос, хотя язык знаю. Меня так воспитала мать.

— У тебя очень мудрая мать! — усмехнулась вдруг сеньора, туша остаток сигареты в красивой фарфоровой пепельнице в виде большого китайского дракона. — Очень правильно поступила.

Я вдруг почувствовал, что она говорит предельно серьезно.

— Почему?

Любопытство когда-нибудь меня погубит, но надеюсь, не скоро. Сеньора Тьерри бегло пожала плечами, не желая развивать эту тему.

— Потом поймешь. Как ты к ней относишься?

Пауза.

— В смысле? — не понял я.

— В смысле ее прежней профессии. Как ты относишься к ней из-за этого?

«Что, Шимановский, обломался? А как ты хотел, в руках этих людей все планетарные базы данных. Или думал, что сей факт останется за бортом?»

«Нет, не думал, — сам себе ответил я. — Но эта сеньора так спрашивает… С хитринкой в глазах. Будто проверяет!»

«Почему „будто“? И есть проверяет. Психи им тут не нужны, они только адекватных берут. И твое отношение к матери, Хуанито, для их тестов значит многое…

Да, Шимановский, и учти, врать даже не пытайся! Посмотри на ее выжидательные глаза — она тебя уже тестирует! Эта сеньора — психолог, и в момент раскусит любую ложь»

Я решил последовать предостережению внутреннего голоса, отвечать четко, как есть, не юля. В конце концов, это не так уж и важно. Главное, кто я сейчас, кем меня мать вырастила и воспитала, а не то, чем она когда-то занималась и кто мой отец.

— Раньше комплексовал из-за этого. Но сейчас смирился. Я люблю ее и уважаю. Она — мать, и вырастила меня неплохим человеком, что бы ни было раньше. А все остальное не главное в жизни, ведь так?

Сеньора удовлетворенно кивнула.

— Так. Скажу больше, в отличие от большинства присутствующих в этом здании, ты знаешь, кто твоя мать И знаешь, что она хороший человек. — В глазах сеньоры в этот момент промелькнула непонятная грусть. — Делай выводы!

«Вот так, Шимановский! Ты здесь еще и в тузах! — усмехнулся я сам себе.

Кто такие ангелы? Приютские сироты, дети пьяниц, бывшие беспризорники, те, кого оставляют в роддоме и прочие будущие „низы“ общества. Несмотря на свой невеселый статус за пределами этого заведения, ЗДЕСЬ ты — объект зависти. Ну как, доволен, что есть такое место, где твое происхождение считается недосягаемо высоким?»

— Расскажи о себе, — неожиданно сказала сеньора, разваливаясь в кресле и закидывая ногу за ногу, явно готовясь получать очередную порцию удовольствия. По ее напряженным глазам я понял, что тестирование продолжается. — И о том, почему решил вербоваться, какие причины на то тебя подвигли.

Глава 2. Собеседование

— Вот так, сеньора, все и случилось. Ее увезли, а я…

— Почувствовал свою неполноценность. М-да! — сеньора полковник задумалась. — И решил стать крутым. Чтобы в следующий раз дать обидчикам достойный отпор.

Я красноречиво уставился в пол.

Я рассказал свою историю всю, как была, ничего не переделывая и не утаивая. В смысле, не переделывая настолько, чтобы это можно было считать ложью. Но, например, знать, что Бэль аристократка — им не нужно. Это пустая информация, ни на что не влияющая, а мне было бы приятнее, оставайся эта девушка лишь моей. Чтобы они не искали и не трогали ее. Я не назвал имя, просто сказал, что она из небедной семьи, не уточняя, насколько небедной. То же и с навигатором — подарили — да и подарили. Хотите взять на экспертизу — берите. Если припрет — скажу, а так…

Имя Виктора Кампоса ей было известно, тут она заинтересовалась, но о «школьном» деле информации почти не имела — только то, что выкладывают в общих сетях, без пикантных подробностей. Мой бой с отморозками Бенито ее тоже заинтересовал, она откуда-то тут же скачала и несколько раз прокрутила его запись, выспрашивая про скользкие моменты. И судя по ее выражению лица, я ее приятно удивил.

— Теперь меня выставят за дверь? Раз я пришел сюда из корыстных целей? — не удержался я и нарушил ее раздумья.

Она покачала головой:

— Нет, почему же?

Затем поднялась, подошла к стоящему в дальнем углу кабинета большому шкафу, на деле оказавшемуся кухонной панелью, вытащила горячий чайник и поставила на стол. Затем из другого шкафа, теперь уже настоящего, извлекла несколько вазочек — конфеты, печенье, вязкая жидкость темно-вишневого цвета с ложечкой внутри. Все это добро также было передислоцировано на стол.

— Чай будешь?

Это не спрашивалось, а скорее утверждалось. Но я вдруг понял, что за ожиданием и беседой прошло много времени, я проголодался и отказаться не смогу.

— Буду! — честно ответил я, сжирая глазами то, что простиралось перед ними. Сеньора мой взгляд заметила и усмехнулась, но промолчала.

Заварив чай в фарфоровом заварнике, из настоящего звонкого хрупкого даже на вид фарфора, она разлила его по чашкам и придвинула одну из них ко мне.

— Мы много лет с мужем жили на Земле, в Парамарибо. Знаешь, там наша база?

Я кивнул. Слышал. Одна из двух военных баз, арендованных Венерианским королевством у союзной Империи. Там живут в основном наши флотские и десантники, из расквартированных на Земле частей. Точнее, их семьи.

— Мой муж — офицер флота. Я в свое время сбежала с ним, и мы провели там многие годы.

Она налила в мою чашку кипяток до верха. Из нее тут же повалил ароматный пар. Я принюхался — ничего похожего на привычный чай в этом аромате не было.

— То, что считается чаем здесь — дерьмо, поверь мне! — сеньора присела на место и с выражением глубокого наслаждения сделала крохотный глоток, придерживая другой рукой блюдце под чашкой. — Угощайся, не стесняйся. Это варенье, — вновь проследила она за моим взглядом на темно-вишневую вазочку. — Не фабричный джем, а настоящее домашнее варенье, сами делаем, для себя.

Я отхлебнул глоток. Кончик языка с непривычки обожгло, скривился. Мои ужимки лишь позабавили сеньору.

— Ладно, подожди чуток. К кипятку привыкнуть надо, так ты вкуса не почувствуешь.

Я кивнул и отставил чашку. Рука моя тут же непроизвольно потянулась к конфете в золотистой бумажке — я видел такие раньше, в дорогом магазине. Они продавались не на вес, а штучно. Разумеется, о том, чтобы купить и попробовать, тогда речи не шло. Сейчас же такая возможность представилась.

Да, умеют жить люди! Хорошо, когда у тебя есть деньги! Вкус конфеты оказался божественным, хотя немного горьковатым — но то была настоящая, натуральная горечь. «Babaevskie» — гласила золотая надпись на обертке, черная на золотом фоне.

— Русские?

Сеньора кивнула и сделала новый глоток.

— Только русские умеют делать настоящий шоколад, каким ему и положено быть. Не горький, не сладкий, не кислый, не молочный — а настоящий шоколадный.

Я в теме не разбирался и равнодушно пожал плечами, вызвав новую улыбку сеньоры.

— Ничего, привыкнешь. Жалования королевского телохранителя, если, конечно, ты им станешь, достаточно, чтобы баловать себя такими вещами.

— А у меня есть шансы? — в лоб спросил я. Теперь пожала плечами сеньора.

— Это будет зависеть только от тебя.

— А то, что я рассказал вам? Ну…

— Про девушку? Что все из-за девушки? — Она засмеялась. — Я же говорю, ничего страшного. Это нормально — совершать безумства ради женщины. Это заложено в мужской психологии. Если бы ты только знал, сколько поистине великих и гениальных деяний было совершено ради женщин!.. — она мечтательно вздохнула, видимо, вспоминая что-то свое. — От древности до современности. Очень много! И твое решение по сравнению, например, с решениями Цезаря, Марка Антония или Наполеона — что значит?

Я покачал головой.

— Я не думал об этом.

— Главное не то, почему ты пришел, главное — как будешь служить в дальнейшем, что ты за человек.

Не стану скрывать: у нас тяжело. ОЧЕНЬ тяжело. И тебе поблажек даваться не будет. Но дело в том, что корпус — школа жизни, а у любого человека в любой школе жизни меняется система ценностей. Что ты знаешь о школах жизни?

Я недоуменно покачал головой. Такого понятия не слышал.

— Их всего три: школа, армия и тюрьма. Школа — не только школа, а учебные заведения вообще. Про остальные расшифровывать не надо, надеюсь, понял?

Я кивнул.

— Корпус, как и армия, или военное училище, можно назвать одним словом — «армия». Это испытание личности, проверка на прочность, на умение ладить с людьми, принимать сложные решения. И как в любой школе жизни человек тут в первую очередь учится. Мы не армия, да, у нас есть специфика, и это оставляет свой отпечаток, но жить по-старому ты в любом случае не сможешь.

Я поежился.

— Я знал это, сеньора, когда шел сюда. В принципе, ради этого и пришел — изменить свою жизнь, постичь нечто новое.

— Ну, вот и великолепно! — она улыбнулась. — Тем более, у нас здесь столько девушек, что ты забудешь свою в первый же день. Даю руку на отсечение!

Сказано это было с легкостью и улыбкой, но мне вдруг стало не по себе. В этих словах гораздо больше истины, чем мне хотелось бы. — Только об одном прошу, точнее не прошу, а приказываю — никаких разборок между ними за мальчика, то есть за тебя, здесь. Ставь дело так, чтобы ваши отношения не мешали службе, разбирайтесь за пределами этого здания. Наказывать буду строго и сразу всех, не разбираясь, кто прав, а кто виноват. Все понятно?

Я кивнул и вновь поежился. Глаза у сеньоры, когда она говорила, блеснули холодной сталью, и я понял, что это чистая правда. В смысле, разбираться не будет, накажет. Причем крайне жестоко. А слова насчет девчонок и разборок — нормальный здоровый прагматизм, просчитать который у меня банально не хватает жизненного опыта.

— Но это если меня примут, — на всякий случай уточнил я.

— Разумеется! — кивнула она.

Чай был допит, чашки отставлены в сторону. Вычислительный аппарат в голове осоловел от приблизительного подсчета того, сколько могло стоить съеденное, не считая варенья. Варенье тоже, из настоящих фруктов, свежих, не мороженных, которые нужно сначала доставить на планету, а уж потом варить (кстати, очень вкусное, просто божественное варенье!)

— Итак, ты рассказал о себе, о мотивах, начнем собеседование? — Сеньора расслаблено развалилась в кресле. — Что ты знаешь о корпусе?

Я коротко перечислил все, услышанное от Хуана Карлоса, а также из других источников — то есть, слухи. Сеньора слушала молча, изредка кивала.

— И что лесбиянки мы все, значит, тоже?

— Вы спросили — я ответил… — глубокомысленно изрек я.

— Хорошо, продолжай.

— Да это, вроде бы, все… — я пожал плечами.

— И что скажешь обо всем этом?

— Я задумался.

— Скажу, что вы распускаете вокруг себя слишком много пикантных слухов, чтобы пресса не акцентировала внимание на ваших реальных делах. Готов поспорить, иногда вы подстраиваете некие «просчеты», «ошибки», чтобы еще больше или запугать окружающих, или наоборот, предстать в образе неких… Ну, не знаю, как выразить…

— Поняла, — кивнула сеньора. — Да, ты прав, мы сами сеем легенды вокруг себя. А ты хочешь знать правду о корпусе? Настоящую? То, что на самом деле происходит внутри?

Я показно усмехнулся.

— Если это собеседование, то вы сейчас просто обязаны рассказать мне об этом. Если не всю правду, то многое.

Она опешила от такого умозаключения.

— А ты наглый парнишка! Но в логике тебе не откажешь. И все же вернусь к вопросу: ты хочешь знать всё?

— Чтобы, если вдруг не возьмете, можно было грохнуть меня за углом, как много знающего? — я вновь показно усмехнулся.

— Отчего же? Если ты идиот, начнешь трепаться направо и налево — да, тебя грохнут. Но ты же не идиот?

«То есть, Хуанито, как минимум этот вывод о тебе уже сделали. Поздравляю, дружище!»

«Было бы с чем!»

Я задумался. А впрочем, чего тут думать? Я для чего сюда шел? Вот и вперед!

— Да, хочу! — бодро ответил я, сложил руки перед грудью и вальяжно откинулся назад. — Я хочу стать королевским телохранителем и хочу знать всё о месте возможной будущей службы.

Сеньора Тьерри рассмеялась, я ее вновь позабавил.

— Хорошо, слушай.

— Итак, как ты знаешь, в основу методик нашей подготовки лежит работа с женским полом. Мы набираем девочек и готовим из них первоклассных бойцов. Как думаешь, почему именно девочек?

Я пожал плечами и ответил словами Хуана Карлоса:

— Их дрессировать легче. Покладистее они. Мальчики больше брыкаются, умирать за кого-то просто так не хотят.

— Ничего подобного. — Она отрицательно покачала головой. — Скажи, а ты думал когда-нибудь, почему все узкие специалисты своих профессий — мужчины? Я имею в виду специалистов высокого уровня: повара, профессора, ученые, врачи? Даже политики! Везде одни мужчины, хотя у нас на планете такое равноправие полов, что даже дурам femenino не к чему придраться! Да, возможности одинаковы, но мужчин там все равно больше, как ни крути.

Я отрицательно покачал головой.

— Я не думал об этом, сеньора. Но… Есть такая версия — мужчины умнее.

Она рассмеялась.

— Эти тесты начали проводить лет четыреста назад и до сих пор проводят. На то, кто умнее. И каждый раз результаты под тем или иным предлогом пытаются поставить под сомнение.

Женщины не глупее мужчин, Хуан. У них более активны иные области мозга, но в целом наш уровень одинаков, это факт. Тогда второй пример: почему в общей и младшей школе, в дошкольных заведениях, среди медсестер, продавцов розничной торговли — преобладают женщины?

Я вновь покачал головой.

— Не знаю.

— Внимание, все упирается в такое простое понятие, Хуан Шимановский, как внимание!

Она помолчала.

— Мужчины не умнее, просто у них всего один канал внимания. Бывает и два, и больше, но это уникумы, исключения из правил. Обычные мужчины могут сконцентрироваться лишь на одной вещи, зато достичь в ее выполнении больших успехов. Гораздо больших, чем женщины!

Но заставь их одновременно следить за детьми, жарить яичницу, и ни дайте Древние, в этот момент начнутся новости футбола! — она усмехнулась, и я понял, что она лично проверяла сей факт, на собственном опыте. — Они могут управлять боевым эсминцем, взламывать и крушить оборону врага, работать там, где нужна предельная концентрация и умение быстро принимать сложные решения, но яичница у них сгорит, дети залезут куда не следует и съедят то, чего есть никак нельзя, а фамилия нападающего забившего итоговый мяч на сто третьей минуте, пролетит мимо, потому, что вспомнятся дети и яичница.

— Но… — я понял вдруг, что мне нечего возразить. Сеньора же продолжала:

— Женщина же влегкую пожарит яичницу, заберет у ребенка ненужный предмет изо рта, и при этом будет в совершенстве знать, от кого ребенок у Марии: от дона Хосе или сеньора Мануэля. Но вот на палубе эсминца она в ненужный момент может вспомнить, что забыла положить в косметичку «вон ту лимонно-бордовую помаду». Понимаешь меня?

Я кивнул.

— Наша работа — это работа для женщины: ты не представляешь, сколько необходимо иметь каналов внимания, чтобы держать под контролем сектор обзора, в котором находятся десятки, а иногда и сотни людей. Держать, а если появляется угроза — быстро принять решение, что с ней делать, не упуская из вида остальные части сектора, где также могут находиться потенциальные убийцы охраняемого объекта.

— Но мужчины отчего-то прекрасно справляются с этой задачей! — не мог не заметить я. — Охраняют, держат сектора, принимают решения! Большинство телохранителей — именно мужчины!

— Да, — она согласилась. — Но мы — лучшие. Тебе скажет об этом кто угодно, любой специалист. Мы слабее мужчин, но мы лучшие, потому, что женщины.

* * *

— Саму идею корпуса, как ни странно, придумал мужчина. Император Антонио Второй. Он долго занимался такими проблемами, как разница между мужскими и женскими способностями, финансировал исследования. Он не был любителем, разбирался в проблеме досконально, и под конец своего правления решился, назвав детище: «Императорский корпус телохранителей».

Сеньора вздохнула.

— Это его идея — набирать девочек из имперских приютов. Тех, кому ничего не светит в этой жизни, для кого стать телохранителем его величества, находиться под постоянным прицелом с возможностью умереть в любой момент, подарок небес. Император давал девочкам шанс стать выше всех в этой жизни, в какой-то мере войти в элиту, быть почти равным аристократии, и за это требовал немного — безоговорочное подчинение и готовность умереть. И они были готовы умереть за своего повелителя! — повысила она голос. — И те, кого набираем мы сейчас, ничем не отличаются от тех девчонок. Они также готовы умереть по первому слову, с удовольствием идут сюда, чуть ли не бросаясь в ноги вербовщикам. У нас конкурс — шестьдесят-восемьдесят человек на место, при всей нашей дурной славе и репутации, и это не предел! А знаешь, почему?

Я отрицательно покачал головой.

— Потому, что помойка жизни — она всегда помойка жизни, в любые времена. И иногда жизнь — не такая великая цена за то, чтобы ее избежать.

Сеньора Тьерри сделала паузу, давая мне «догнать» эту мысль. Ведь в какой-то мере я сюда пришел за тем же самым — чтобы не очутиться на оной помойке. Да, у меня есть выбор, моя ситуация не настолько аховая…

…Но цель та же самая.

— Обучали их специально отобранные и прошедшие тренировки по составленным императором и его специалистами методикам инструкторы, женщины-спецназовцы из армии, — продолжила она после паузы. — Тогда и речи не шло об уровне, подобном нашему, все только начиналось, и к сожалению для империи, все закончилось. Ты помнишь историю?

Я пожал плечами.

— После его смерти началась большая гражданская война за трон. Корпус потерялся в ней? Я слышал, остатки его гораздо позже возродила аж королева Аделлина…

Сеньора кивнула.

— Почти, но не совсем так.

Император чувствовал, что умирает. У него оставалось пятеро детей: четверо сыновей от первой жены, каждый из которых ненавидел братьев до глубины души и мечтал сам возглавить страну после отца, и младшенькая, любимица, от второго брака. Ее звали?

— Алисия Мануэла. Алисия Первая, — ответил я, глядя, как выжидательно сощурились глаза сеньоры.

— Правильно. Первая некоронованная королева Венеры.

За каждым из ее братьев стояла немалая сила, каждого поддерживали определенные круги общества, обладавшие властью и деньгами. Та война стала не войной за трон, а именно гражданской, ведь в бою столкнулись не столько братья, сколько социальные слои государства.

Сыновья не любили императора, так уж получилось, и единственной его отдушиной на закате жизни стала дочь. Его отрада. Но понимая, что после его смерти начнется бардак, в котором она станет первой жертвой, он попытался защитить ее и назначил генерал-губернатором всех венерианских колоний, пожизненным. И протолкнул это решение через парламент, хотя ей только-только исполнилось семнадцать. Он думал, что хоть так сумеет сберечь ее, спасти от гнева братьев.

— Но он же спас ее!

Я знал эту историю, но на уровне общего курса. По-видимому, сеньоре полковнику были известны некие романтические подробности. — Она осталась жива и дала начало нашей династии!

Моя собеседница скептически усмехнулась.

— Но при этом до конца жизни так и не ступила на землю Родины. На Землю вообще. При том, что тогда колонии были не тем же самым, что представляют собой сейчас. Это были всего лишь промышленные районы вокруг космодромов, с минимумом удобств и почти полным отсутствием нормальной инфраструктуры.

Я задумался, вспоминая, каковой могла быть планета почти полтора века назад. М-да, действительно, жестоко. Но это все же лучше смерти.

— Братья не тронули ее не потому, что не хотели, а потому, что находились дела поважнее, а противники поопаснее, чем сестра на далекой планете. Та же сидела, как мышка, занималась своей планетой, развивала ее, привлекала деньги и инвестиции, заманивала сюда рабочих и переселенцев. Кстати, она первая поняла, что на проституции можно очень хорошо заработать, и более того, положить заработанные деньги в собственный карман, минуя имперскую казну, то есть казну братьев, которые сменяли друг друга на престоле один за другим. Так что это ей мы обязаны потоком туристов со всей Земли, который кормит нас в любые, даже очень трудные годы.

Но я отвлеклась. В итоге все братья погибли, истребив друг друга, трое из них успели посидеть на троне, а императором в итоге стал ее кузен, Хуан Карлос Шестой, которому она прилюдно поклялась в верности, принеся присягу, после чего быстренько сбежала назад, в свою норку, не ввязываясь в придворные дрязги, пытаясь не навлечь на себя гнев кузена. И у нее получилось, тот поверил в ее лояльность!

— А корпус? — вернулся я к истоку беседы. — Когда и куда он исчез?

— Корпуса как такового еще не было, одно название. К моменту бегства Алисии Мануэллы выросло всего одно поколение бойцов — самые первые из сирот. Два десятка человек охраны, девочек, которым нет и двадцати, и несколько тренеров-инструкторов — вот и все, чем тогда располагали.

Император отправил корпус вместе с дочерью, охранять ее, но взошедший на престол старший брат тут же потребовал вернуть всех назад. Донья Алисия согласилась, она не могла не согласиться, у нее не было выбора, но торговалась изрядно, и в итоге один взвод, десять девчонок, остался при ней, как завещание, наследство от отца. Второй же отправился в метрополию, охранять нового императора, вместе с инструкторами, кадетами и вспомогательным персоналом.

Затем произошло покушение, ты должен был слышать про эту историю. Императора убили. Хранители, как и положено, приняли удар на себя первые. Работа у нас такая! — Сеньора Тьерри вздохнула. — Но это не спасло императора, он скончался от ран.

Две наших девчонки в результате терракта погибли, трое оказались в госпитале и были затем списаны, но если бы не они, вместе с императором погибло бы очень много народа.

Эту историю я помнил. То покушение организовали, как ни странно, не его братья, а религиозные фанатики. И с присущим им фанатизмом хотели отправить в высшие миры вместе с главой государства и все его приближение. Известная история. Так вот, что произошло!

— Новый император, второй брат, посчитал, что ему ни к чему «какие-то девки», и расформировал корпус телохранителей, как таковой.

— Испугался?

— Да. Хранители проявили себя с лучшей стороны, сработали грамотно, а то, что нулевой объект погиб — не их вина. Просто иногда бессильны и мы. Он испугался корпуса, понял, что тот не игрушка, за ним сила, и сила эта лояльна не ему, а его сестре.

— Понятно! — Я про себя усмехнулся. — Тогда как донья Алисия забрала его на Венеру?

Сеньора отрицательно покачала головой.

— Она не могла этого сделать. Решение императора — закон, а нарушение его в тех условиях было чревато. Но инструкторы, кто смог и захотел, самостоятельно добрались до Венеры, и она не могла, не имела морального права выгнать их, даже под угрозой расправы. Ее спасло лишь то, что у нового императора оказалось слишком много дел на Земле, организацию из полутора десятков бойцов, да еще девчонок, он не посчитал достаточно грозной силой.

Алисия тоже не шла на обострение. Она не скрывала этих людей, не создавала тайных структур, орденов, заговоров, секретных баз и лагерей для тренировок. Наоборот, всячески держала хранителей на виду, демонстрируя, что ничем, кроме ее охраны они не занимаются, а тренеров и инструкторов пыталась легализовать на законных основаниях, под контролем имперских силовых служб, используя все возможные для этого приемы и уловки.

На тот момент, подчеркну, корпуса уже не существовало, оставленный возле принцессы взвод не имел никакого статуса, как и команда инструкторов. Пользуясь этим, она зарегистрировала новую организацию, «Венерианскую школу телохранителей», как самую обычную профильную частную школу. Целый ряд инспекций, посланных братом, разобрали школу по кирпичикам, но так и не смогли ни к чему придраться. Это спасло будущий корпус, позволило выжить, затаиться, причем вполне легально.

Я снова усмехнулся. Нет, все-таки Венера — странная планета. Необычная. Еще не став государством, правящие ею «венерианские стервы» уже одерживали победы над врагами-мужчинами. И все потомки доньи Алисии, все наши королевы, унаследовали это качество — побеждать без войн. В этом сила Веласкесов.

— Первоначально там было два отделения, для девочек и общее. Девочек брали мало и охраняли они лишь саму принцессу, а затем ее дочь. Общее же готовило самых обычных телохранителей, с обычными инструкторами по обычным программам. И так до самого восстания.

После же провозглашения донной Аделлиной, ее дочерью, независимости, «школа» была переформирована в «корпус», да еще «королевских» телохранителей, общее отделение в нем закрывалось. У нас появилась собственная династия, больше не было нужды прятаться и маскироваться.

Но на тот момент основополагающие традиции уже были заложены «школой», все, что имеем сейчас — результат ее выживания и становления. Разница лишь в том, что их было не более трех десятков, нас же — более трех сотен.

— Как видишь, своему рождению мы обязаны мужчине, и то, что он заложил в нас, позволило пережить многие беды и неприятности. Позволило остаться на плаву, не сгинуть в веках. Какие есть вопросы?

Я задумался. Вводная часть окончена, настало время собственно собеседования. А вопросы у меня имелись, и немало.

— Правда ли, что у вас гибнет до половины воспитанниц, если не больше?

Сеньора усмехнулась и покачала головой.

— Утка. Да, гибнут, бывает. Но в основном из-за неосторожности, тупости или излишнего бахвальства. То есть, гибнут дуры, которых психологическая служба не смогла отсеять и которым, в общем, среди нас не место.

Мы стараемся как можно больше отсеять сразу, в несколько этапов, — как бы извиняясь, сказала она. — До девяноста процентов, может больше. Но некоторые психологически негодные все же проскакивают — идеальных методик не существует. Зато те, кто остается — с нами до конца, одни из нас, а мы не разбрасываемся бойцами!

— А Полигон? — возразил я.

— О, Полигон! — Сеньора воздела глаза к небу. — Не путай, Полигон — это испытание на прочность! Проверка, как ты училась, что можешь! Он одним фактом своего присутствия объясняет тем, кто относится к дисциплинам без должного уважения: от того, что они сейчас усвоят, будет зависеть, сдохнут они, или же будут жить дальше.

Там гибнут, да, но это — оправданные потери, заложенные изначально в саму идею корпуса. Прошедшие его девочки учатся еще два года, но при этом уже знают, что их ждет, знают, как и к чему готовиться, и на что обращать особое внимание. Ты можешь филонить в школе или универе, но здесь лень и невнимательность — сестры слова «самоубийство». Это главная идея Полигона и от нее корпус никогда не откажется, каковы бы ни были на нем потери.

— Понятно, но зачем тогда эта утка вообще? Что гибнет до половины воспитанниц еще до него? Какой в ней смысл?

Сеньора подалась вперед.

— Чтобы те, кто идет к нам из приютов, кто собирается сдавать тесты и мечтает стать хранителем, чтобы все эти девочки знали — они могут умереть!

Пауза.

— Это важно, Хуан Шимановский, знать, что смерть рядом, — усмехнулась она мне в лицо, глаза ее сверкнули. — Далеко не все выдерживают это осознание. Ради них, тех, кто не выдержит, и выбрасывается эта утка, и поддерживается из года в год. Чтобы выявить их на ранней стадии, пока можно просто взять и отправить их назад в приют. Им не место среди нас!

— Ты готов умереть? В любой момент, хоть прямо сейчас? — задала она вопрос в лоб.

Я опустил глаза в столешницу. К такому повороту и к такому вопросу готов не был.

— Не торопись отвечать, мальчик, подумай. Я не тороплю. Это важный, САМЫЙ важный вопрос, от которого зависит, возьмем ли мы тебя. В армии, в бою, у тебя есть возможность спастись. Уйти с линии огня, отступить, пригнуться. Там идет твой спор с судьбой, и даже в безнадежной ситуации есть вероятность, что ты выживешь. У нас этой вероятности нет. Ты видишь перед собой дуло вражеской винтовки, но ты не можешь отклониться от выстрела. Потому, что сзади человек, которого ты ПОКЛЯЛСЯ защищать, ПОКЛЯЛСЯ умереть вместо него, и теперь ОБЯЗАН сделать это!

Посиди, подумай, Хуан. И не смей врать, ни себе, ни тем более мне — я пойму ложь. Сможешь ли ты умереть, зная, что можешь спастись? Сможешь ли не уйти в сторону?

Да, у нас неприкосновенность. Да, мы получаем поболее высокооплачиваемых менеджеров и специалистов. Да, у нас сумасшедшие льготы и личная вассальная клятва…

…НО ВСЕ ЭТО НЕ ДАЕТСЯ ПРОСТО ТАК, Хуан. Всему своя цена.

Я сидел, думал. Сеньора не торопила, показно занимаясь своими делами, словно забыв о моем существовании. Она задала главный вопрос, самый главный в моей жизни. И я не могу соврать, даже самому себе, но совсем не потому, что она это поймет.

В этот момент все школьные разборки померкли, ушли на второй план. Кампос? Кто такой Кампос? Бандюк с замашками интеллигента! Отброс общества! Сейчас речь шла о куда более важном, чем он. Даже о более важном, чем девочка Бэль и отношения с нею.

Меня возьмут, я почувствовал это по настроению сеньоры. Она определенно хочет взять меня. Но вот подойду ли я им?

Я закрыл глаза и увидел перед собой ее величество. Она смотрела на меня с нежностью, почти материнской заботой, ведя пальцем по фиолетовой отметине на лице.

— Все в порядке?

Мой вялый ответ. И новое:

— Сильно достают?

Да, достают, и сильно. Но какое дело до этого вам, ваше высокое величество? Где вы — а где мы!

— Держись, скоро легче станет. Обещаю! — и добрая обнадеживающая улыбка.

Она сдержит слово, я знаю. Ее ставленница, министр образования, будет лютовать, что-то обязательно сотворит в ближайшем будущем. Судя по глазам — обязательно сотворит. Чистка в ДБ уже началась, сети гудят об этом не умолкая, прижучили уже многих высокопоставленных отморозков. И даже Кампосов к ногтю прижали. Условный срок хоть и условный, но это — на всю жизнь, и плевать на так называемое «всесилие папочки».

Она сделает. Она может. Просто она — одна в огромном мире. А что может одна усталая женщина в стомиллионной стране, огромной космической империи, пусть даже и королева?

— Я готов, — услышал я свой голос. — Готов умереть за ее величество. Не уйду с линии огня.

Сеньора Тьерри с видимым облегчением вздохнула.

— Ну, вот и славненько!

* * *

— Кстати, не думай, что времена изменились и с ними изменилась… Ну, скажем так, смертность в нашей работе. Ничего подобного! За последние десять лет погибло более шестидесяти человек. Шесть человек в год — это мало?

Я задумчиво покачал головой.

— Наверное, нет. Но это ведь средняя цифра?

Она кивнула.

— Но получается немало, правда? И это только боевые потери!

— А есть и небоевые? — уцепился я за фразу. Она нехотя вздохнула и сдула со лба выбившийся локон.

— Разумеется. Тебе, наверное, известно, что у нас жуткая дисциплина? — Я кивнул. — Настолько, что в некоторых тюрьмах порядки легче. Кстати, тебя это тоже касается: никаких поблажек и скидок не получишь, несмотря ни на пол, ни на возраст, ни на имеющийся в отличие от наших малолеток жизненный багаж. Будешь наравне со всеми, бесправным кадетом, не могущим вякнуть свое мнение. Так что подумай лишний раз, нужно ли тебе это…

Я подумал. Быть взрослым дядей наравне с двенадцатилетними девчушками, иметь те же самые права и выполнять те же приказы, отдаваемые тем же презрительным тоном? Презрительным, а как же иначе! Это своего рода армия, хоть и особое подразделение, а сержанты везде одинаковы, во всем мире.

«Да, пацан, попал ты!» — тут же вякнул внутренний голос.

«Но ведь знал, на что шел, когда шел?» — осадил я его.

«Знал…» — нехотя признался тот.

Я кивнул.

— Я отдаю себе в этом отчет, сеньора. Но ведь я — не мелюзга, и моя подготовка не затянется.

— Это почему же? — напряглась она, глаза выдавали, что она старается не рассмеяться.

— У меня уже есть база. Пускай не такая, как у ваших полноправных бойцов, но думаю, мне будет легче даваться то, на чем застрянут малолетки. Мне кажется, мое обучение займет максимум два года, тогда как они тратят пять. Я не прав?

Сеньора полковник вздохнула, достала из ящика новую сигарету, прикурила и выпустила вверх струю дыма.

— Проблема в том, что ты при всем своем багаже никогда не догонишь их. Если бы мы взяли тебя лет в тринадцать…

— Но вы бы не взяли меня лет в тринадцать! — наехал вдруг я, обретя непонятные силы. — Вы уже брали мальчиков лет в тринадцать и у вас ничего не получилось! А так я: мало того, что у меня сформировано мировоззрение (ну, относительно сформировано), меня не надо воспитывать и самый тяжелый период — половое созревание — позади, так я еще и сам пришел! Погибну — и на вашей совести не останется груза: знал же, куда шел? Не так, сеньора?

Сеньора полковник на такой наезд вымученно улыбнулась.

— Да, ты умнее, чем кажешься.

— Это хорошо или плохо? — усмехнулся я.

Она сделала очередную затяжку.

— Скорее хорошо. Ты сам все понимаешь и тебе не надо объяснять очевидное.

Пауза. Сеньора размышляла, искоса бросая на меня непонятные взгляды. Наконец, решилась:

— Да, мы брали мальчиков. Не мы, наши предшественники, более двадцати лет назад. Но методики корпуса, как я сказала, не рассчитаны на мужскую психологию, их разрабатывали специально для девочек, и в итоге получились звереныши-убийцы шестнадцати лет отроду, для которых нет ничего невозможного и которых почти невозможно контролировать.

Новая затяжка.

— Их уничтожили, если ты хочешь спросить об этом, а ты хочешь. Утилизировали. Как брак, продукт неудачного эксперимента. Потом долго анализировали, сделали выводы, где допустили ошибки, но мальчишек этим не вернешь. Взять новую партию после такого провала никто не решился.

— Почему?

— А ты бы взял на свою совесть подобный груз: утилизацию двух десятков пацанят только за то, что у тебя что-то не получилось, что ты что-то не рассчитал? Хватит смелости нажать на курок? Шимановский?

Я застыл с хрипом в горле. Нет, не хватит.

— С тех пор мы разработали множество методик, но цена их проверки слишком высока, и за все эти годы так и не появилось человека, готового испытать их. — Она грустно усмехнулась. — Поэтому ты, не обижайся, для нас — находка. Подопытный кролик для опробования методик.

Я красноречиво хмыкнул. М-да, такое — и в лицо!

Но с другой стороны, информирован — вооружен, а итоговое решение она оставляет за мной. «Не хочешь — уходи, никто тебя не держит» — говорили ее глаза, и это мне нравилось.

— Большая часть проблем, с которыми столкнулись тогда, в твоем варианте решена: ты сформировавшийся человек с устоявшимся мировоззрением, — продолжала она. — Оно у тебя еще изменится, но база, чему меняться, есть, а это главное. А вот что касается физических данных…

Не обижайся, но сколько бы ты не тренировался, настоящих хранителей ты не догонишь. То самое время, в котором формируется подростковое мировоззрение, которое ты благополучно миновал, золотое для организма. Хоть упади на тренажерном комплексе, хоть каждый день падай — время упущено!

Она вдруг смерила меня веселым взглядом, туша окурок в драконовой пепельнице.

— Видишь, я, как работодатель, честна! Делай выводы.

— Я сделал. — Я неуверенно хмыкнул. — Но пока они в пользу вашего заведения.

Сеньора рассмеялась.

— Но ведь это и не важно, — продолжил я. Вы будете использовать меня не как телохранителя, а как полевого агента. Человека, находящегося в толпе для подстраховки. Никто же не знает, что вы берете мальчиков? И я стану козырем на случай чего.

— На оперативную работу набиваешься? — Сеньора отсмеялась и сосредоточилась. — Ты прав. Отчасти. Использовать тебя в первом кольце… Глупо с твоей подготовкой, даже будущей. Но ты не учел, у нас всего несколько звеньев имеют право находиться в первом кольце, остальные так до конца контракта ходят рядом. Так что, дорогой ты мой Хуанито, будешь ты делать все, что тебе скажут! Без поблажек и исключений!

«Это что, антикампания такая, чтобы расхотелось идти к ним? Типа, напугаю мальчика, он развернется и уйдет? Топорная какая-то кампания!»

Я никак не прореагировал на ее слова и сидел дальше с напряженным выражением лица.

— Хорошо, я все поняла, вдруг потянула она, раскачиваясь в кресле. — Ты согласен умереть за ее величество и членов ее семьи, я знаю твои мотивы, ты юноша горячий и целеустремленный — ты нам подходишь. Осталось последнее: убеди меня, что я должна тебя взять! Приведи железный аргумент, почему я могу тебе доверять в будущем. Мы не играем в игрушки, ты это понял, а доверие в команде — главный секрет успеха. Так объясни, почему мы можем тебе доверять и почему ты не предашь корпус.

Хороший вопросик! Я задумался. Что, ну что можно сказать на это? Это очередной тест, и от моего ответа вновь зависит многое. Стандартные аргументы, типа «я люблю ее величество, потому, что люблю ее величество, потому, что патриот» не проканают.

Сеньора смеялась. Не в открытую, глазами. У нее вообще удивительные глаза: несмотря на внешне каменное лицо по ним можно прочесть все, что угодно. Она может передавать ими больше информации, чем обычным вербальным способом. И умело этим пользуется.

Теперь этот вопрос. Ключевое слово «убеди».

У меня не было аргументов, я не знал о чем говорить, не знал, что она ожидает услышать. Это было похоже на экзамен в театральное — проверка таланта импровизировать. Значит, я должен импровизировать, и неважно, что скажу: я просто должен говорить так, чтобы она поверила — я умею это делать. Вопрос в том, на какой теме тренироваться.

Я тяжело вздохнул.

— Не знаю, сеньора, почему вы можете мне верить в будущем. У меня нет ответа. Возможно, вы наоборот, поймете, что доверять мне нельзя и вышвырните, или даже «утилизируете». Но я знаю для чего пришел сюда.

Нет, не для того, чтобы научиться драться — я умею драться, для простого человека очень даже неплохо. Не для того, чтобы что-то кардинально изменить в этой жизни — у меня нет такой острой необходимости. Да, мы живем небогато, но никогда не голодали, к тому же у меня грант, и я намерен закрыть его, затем отучиться в престижном университете, вернуть вложенное короне и работать хорошим специалистом, неважно в какой области. Мне не нужна ваша служба так, как вашим девочкам, и готовность умереть — это именно любовь к королеве, та самая, верноподданническая, о которой все знают, которую многие испытывают, но о которой не принято говорить. Можете не верить, но это так.

А пришел я сюда потому, что рано или поздно я отучусь, отработаю грант, и останусь один на один с жизнью. А жизнь жестока, сеньора Тьерри. Вы знаете это лучше меня и прекрасно понимаете, что я — никто, даже с дипломом крутого университета. Мне придется работать «на дядю», лизать задницы разным подонкам на должностях выше моей, льстить и пресмыкаться, если хочу получить карьерный рост. А я хочу получить карьерный рост, иначе бы не пошел сдавать на грант…

Я сбился, набрал в рот воздуха и вхолостую выдохнул. Сеньора внимательно рассматривала меня сквозь прищуренные веки оценивающим взглядом, тем самым, каким смотрела, когда я только вошел. И не перебивала.

— Я хочу работать, быть нужным стране и людям. У меня есть способности, пусть и не блестящие. Но я не хочу пресмыкаться перед негодяями! Служить стране и работать на «дядей» с большими деньгами… Разные вещи!

Я снова набрал в рот воздуха, но на сей раз выпалил, подведя итог:

— Я хочу служить своей стране и королеве. Потому, что считаю их достойными этого, и страну и королеву. Но не хочу работать на подонков, типа Бенито Кампоса. И можете расстрелять меня, если не верите моим словам!

Все, выдохся. Сеньора задумчиво покачала головой.

— Я верю. На самом деле ты заблуждаешься, малыш. Ты также бежишь от помойки, как и наши девочки. Просто под «помойкой» понимаешь нечто иное.

Я согласно кивнул.

— Может быть.

— Но почему я должна тебе доверять? — не унималась эта стерва с золотыми волосами и погонами. Я демонстративно развел руками.

— Я не знаю. Честно. Наверное потому, что я дурак — ведь только дурак в наши дни променяет хорошую работу в престижной фирме на службу, причем ТАКУЮ службу, с такими жесткими стартовыми условиями и неопределенностью даже в ближайшем будущем.

Да, я дурак, идиот. Больше мне сказать нечего.

Сеньора натужно прокашлялась и засмеялась:

— Ты принят.

* * *

Сеньора блефовала, отчаянно блефовала. Кидала понты, разводила меня на «слабо», и все с одной-единственной целью — я им нужен.

Точнее, им нужен «мальчик», пусть даже взрослый.

То, что обучаться буду наряду со всеми — блеф, не для того берут. Скорее, нагрузят по полной, через пот и кровь, но заставят окончить программу раньше. Насчет физической формы и «золотого» возраста скорее всего правда, настоящих хранителей я не догоню, но не для того меня берут, чтобы сделать рядовым хранителем.

Меня не убьют, разумеется. И подставлять, нагружая смертельно опасными трюками, тоже не станут. Наоборот, будут беречь, как зеницу ока, хоть мне будет казаться обратное. Потому, что за двадцать с лишним лет никто так и не опробовал разработанных ими на крови методик.

Так что можно смело констатировать: мне ничего не угрожает. Я не превращусь в звереныша, как те мальчишки; меня будут напрягать, но беречь, так как я — единственный; и как бы сеньора не заливала — но я гожусь только для оперативной работы, и только в этом ключе меня будут обучать. То есть, не все так плохо, и можно смотреть сквозь пальцы на некоторые ее «заверения». Единственное сложное, что меня ждет — это учебка, а вот тут согласен с сеньорой на двести, даже триста процентов — будет тяжело.

Без учебки ни один новобранец не станет солдатом, о каком бы подразделении и о какой бы армии речь ни шла. То есть, меня ждет тупизм, доведенный до абсолюта, возведенный в ранг незыблемого закона под названием «устав». Я, действительно, превращусь в быдло, не имеющее никаких прав, мною будут командовать и помыкать, надо мною будут постоянно издеваться. В рамках устава, конечно, но в последнем, как правило, достаточно «сюрпризов» для новобранцев.

Но повторюсь, без учебки нельзя стать солдатом, а моя надолго не затянется. Стиснуть зубы, закрыть на замок варежку — и вперед. Зато дальше, после нее, начнется именно то, ради чего стоит сюда идти — присяга лично монарху и «ангельский» контракт, и их никто, никакие опыты и эксперименты не в состоянии отменить.

Вот только надо это мне?

Кажется, я впервые за сегодня задался этим вопросом.

— Разумеется, мое решение — не принятие тебя в корпус, а всего лишь разрешение на начало твоей проверки. Сам понимаешь, — продолжала она. — Параллельно мы начнем тебя тестировать, что ты можешь, на что способен, каков предел твоего организма. В том числе психологические тесты — неадекватные психи нам не нужны, я говорила об этом.

Я кивнул.

— После того, как тесты завершатся, совет офицеров примет решение по твоей персоне. Что это будет за решение — не знаю, и не стоит гадать — я там не властна. Ты же знаешь, что такое «совет офицеров»?

И глядя на мое удивленное лицо, усмехнулась:

— Тогда вводная. О порядках.

Я подобрался.

— Корпус — демократическая структура, военная демократия. Им никто не управляет в том смысле, как управляется ДБ или ИГ, или иная силовая структура. Мы не принадлежим государству, не являемся его частью, не подчиняемся законом, и, соответственно, над нами нет ни законов, ни начальника, назначаемого и подотчетного ее величеству, как главе государства. Главный орган принятия решений корпуса — совет старших, совет офицеров — только его решения для нас закон

Я по себя усмехнулся: нехило девочки устроились!

— Принцип прост: чем дольше ты служишь, чем больше у тебя опыта и чем выше звание, тем больше у тебя прав. Мелюзга прав не имеет, а дальше по нарастающей. Я — всего лишь управляющая, моя кандидатура на эту должность по представлению королевы также подтверждается советом. Но я решаю текучку, вопросы же глобальной стратегии, вроде принятия первого в истории мальчика, не в моей компетенции.

— А королева?

— Королева, как королева и сеньор, может многое. Но иногда и она бессильна против наших решений. Вассальная клятва обоюдна: не только мы защищаем ее, рискуя жизнью, но и она защищает нас, рискуя честью и репутацией. И если мы коллективно говорим «нет» — она не может это игнорировать.

— Понятно, — кивнул я.

— Как один из офицеров, она имеет вес и голос в совете, у нее больше прав, чем было бы, будь она просто королевой. Но даже она не всесильна. Имей это в виду, Хуан Шимановский!

Я имел. Вот это демократия! Древние Афины отдыхают!

— Лея вернется через две недели. Когда она вернется, мы соберем совет и решим твой вопрос. Конечно, если по результатам тестов выяснится, что ты нам подходишь. А вот тут многое в твоей власти — если покажешь рвение, усердие, мы можем закрыть глаза даже на отсутствие некоторых важных способностей. Все понятно?

Я в очередной раз кивнул.

— Тогда пока все. Посиди немного, подумай.

Она откинулась назад, на спинку кресла, щелчком пальцев завихрила перед лицом голографический козырек и надвинула его почти до подбородка, погружаясь в виртуал. Затем набрала несколько невидимых мне символов, коварно улыбнулась и приторным голосом запела:

— Мальчик, у тебя проблемы?

Пауза, ответа я не слышал, обратная связь шла непосредственно в ее беруши.

— Мне все равно, мальчик! Ты знаешь, кто я? Да, корпуса телохранителей. — И с назидательной иронией — Мальчик, у меня высший уровень допуска! Мне плевать на «личную визу ее высочества»! Тебе объяснить, что значит «высший уровень»?

Молчание. Сеньора долго слушала ответ от кого-то невидимого мне, находящегося между потолком и задней стеной.

— Юноша, если я требую дело Шимановского, я должна получить дело Шимановского, и разговоров быть не должно! И получить сразу, как потребовала, а не сейчас, спустя два часа!

Пауза.

— Хорошо, соединяй с ее высочеством. — Удивленно. — Как вне зоны? Ты уверен? — она задумалась — Хорошо.

Сеньора нажала виртуальную кнопку отбоя и тут же набрала другую команду.

— Сообщение. Гриф: «Молния». Абонент: «Лиса». Текст: «Алиса, срочно перезвони». Подпись: «Красавица».

И вновь команда, и новый монолог:

— Ну что, вы раскодировали? — Пауза. — Уверены? Точно, наш? — Вновь долгая пауза. — Нет, все в порядке. Обычная проверка.

Она медленно деактивировала козырек и зыркнула… Именно зыркнула — таким взглядом, что…

…Что мне захотелось провалиться сквозь землю.

— А теперь, Хуан Шимановский, поговорим серьезно.

Я напрягся.

— Первый вопрос: почему твое дело в личном архиве ее высочества? Второй — откуда у тебя этот прибор? — кивок на навигатор. — И третий — как эти два события связаны? И еще, учти, я не в состоянии принять тебя в корпус, но власть сделать так, чтобы ты не вышел из этого здания, у меня имеется. Одно неверное слово…

Она сделала многозначительную паузу.

У меня по спине пробежал холодок. Не холодок даже, мороз. Я вдруг отчетливо понял, что этот вопрос, сеньора приберегла на закуску специально, а все, что было до…

…То, что было «до» — тоже серьезно. Но и то, что она спрашивает сейчас — неспроста. Но почему именно сейчас?

Я прокашлялся

— Насчет первого. Я не уверен, сеньора, но мне кажется, это из-за «школьного» дела. Меня слишком легко отпустили. Пусть мое имя скрыли, но оно не под замком и я на виду. Возможно, ее высочество бережет меня… Для какого-то политического хода. Я слишком легко отделался, а так не бывает. Ну, не знаю, для удара по кому-то, может, по тем же Кампосам! Я не силен в интригах и политике.

Сеньора согласно кивнула.

— Ладно, убедил. Второй вопрос.

Я замялся. Все же говорить о Бэль придется.

— Мне его подарили, это действительно так. Но подарившая его девушка… Аристократка. Не из простой семьи. А для аристократии получить в собственную службу безопасности подобный прибор — не проблема. Больше ничего не знаю, правда.

— Откуда ты знаешь, что она — аристократка? — усмехнулась моя собеседница, и я понял, что она прекрасно осведомлена, что это за девушка. Скорее всего вычислила по прибору, пока я сидел в «допросной». Здесь ведь не ДБ, это корпус телохранителей королевы, дворец, наверняка тут имеется лучшее оборудование планеты и лучшие специалисты.

С сердца свалился огромный камень. Значит, и это не так страшно — очередная проверка.

— Поведение, манера говорить, осанка. Вещи, над которыми она промежду прочим рассуждала. Совокупность всего, не могу объяснить. Но она не из бедных слоев. И не из среднего класса — средний класс учится в моей школе, я знаю, как они говорят и о чем думают.

— И о каких же вещах она «промежду прочим» рассуждала? — прищурились глаза сеньоры.

Тут я окончательно успокоился.

— Например, пластиковый музыкальный диск, стоимостью двенадцать тысяч империалов для нее не роскошь, а то, что можно послушать на досуге. Я даже представить себе такие деньги не могу, за какую-то безделушку! А сам диск… Для меня это антиквариат, а не музыкальный носитель, уж точно.

— Как ее зовут? — впечатал меня в кресло следующий вопрос. Видимо, предыдущий удовлетворил. Я легкомысленно пожал плечами.

— У нас игра: я не знаю ее имени, она моего. Я не знаю, сеньора.

Я посмотрел честными-пречестными глазами. Действительно, в отличие от русского языка, в испанском под словом «имя» больше подразумевают фамилию, принадлежность к роду. А фамилии Бэль я не знал.

Сеньора осталась недовольна ответом, достала сигареты, прикурила, встала и начала ходить взад и вперед по кабинету.

— Это плохая игра, Хуан Шимановский!

— Я знаю сеньора. Но мы все же решили поиграть в нее. Так интереснее.

— И ты не знаешь, кто она такая?

Я отрицательно покачал головой.

— У нее белые волосы, не так ли?

Я кивнул.

— И в субботу вы были вместе в Королевской галерее.

Это был не вопрос, а утверждение. Отпираться от такого было бы по меньшей мере глупо.

Сеньора полковник все ходила и ходила по кабинету, распространяя вокруг меня табачную вонь, о чем-то думала. Я сидел, отвернувшись в сторону, стараясь не закашляться и дышать через раз. Вытяжка включаться не спешила.

За первой сигаретой последовала вторая. Наконец, находившись, сеньора полковник присела напротив меня, прямо на стол, опустив одну ногу в большом белом латном сапоге на стул.

— Какие у тебя планы насчет нее?

— Пока не знаю, сеньора. Я не смогу смотреть ей в глаза, по крайней мере, пока. Мне стыдно.

— Это глупо — стыдиться того, что не можешь одолеть десятерых. Даже я не одолею десятерых, никого не убив.

Мне понравилось это слово: «не убив». То есть, убив, она одолеет.

— Дело не в них, сеньора. А в том, что я не могу решить свои проблемы. Сегодня они встретили нас в городе, и случилось бы непоправимое, не будь ее охраны. А что будет завтра?

Я не хочу навлекать на нее беду. А если я ей действительно нравлюсь… То не хочу от нее зависеть. Не хочу решать проблемы за ее счет.

— Думаешь, став королевским телохранителем ты не станешь от нее зависеть? Она аристократка, мальчик, а это навсегда!

Я усмехнулся.

— Корпус дает шанс в жизни, вы сами сказали. Я хочу использовать свой шанс.

Я получу уникальные знания и навыки, наверняка после контракта мне предложат неплохую должность. Я на льготных условиях окончу престижный университет, возможно экстерном. К тому же статус вассала ее величества…

Я покачал головой.

— На это уйдут годы, сеньора, но в итоге я буду защищать ее в этой жизни, а не ее охрана — меня.

Сеньора Тьерри надолго задумалась.

— А если она тебя разлюбит? Не дождется?

На что я весело парировал:

— Тогда ее место займет другая. Но на тех же условиях. Жизнь есть жизнь…

Глава 3. Право сильного

Сеньора долго молчала, очень долго, вначале вернувшись в кресло, скурив там третью сигарету, а затем вновь устроив круиз по кабинету. Дымила она, как паровоз на фестивале техников в Манаусе, мне чуть не заплохело. Спасло то, что вытяжки все же заработали.

Наконец, она остановилась напротив меня:

— Значит так, слушай сюда.

Я напрягся.

— Эту штуку — кивок на координатор боя — я отдам позже. Ты, — указательный палец уставился мне в грудь, — несешь ее домой, прячешь там и никому не показываешь. И никогда никому не говоришь, кто тебе ее дал. Понятно?

Я кивнул.

— Дело не в самом координаторе, у нас таких много, мы выдадим тебе еще лучше. Дело в человеке, который тебе его подарил. Ты никогда и никому не рассказываешь о вашей встрече, никому не говоришь, как ее имя и как она вообще выглядит. Во всяком случае, до тех пор, пока я не разрешу. Вопросы?

— А зачем это все?

— Для твоей же безопасности. Поверь, мальчик, многие, узнав, что вы с ней встречались, и ты ей понравился, захотят от тебя избавиться.

— Ее родители? — грустно усмехнулся я.

— К сожалению, нет. От ее родителей я смогла бы тебя защитить.

Вздох.

— Это политика, Хуанито, большая политика, и ты в ней никто, потому делай, что тебе советуют знающие люди. Аристократия — это гадюшник, а ты не готов пока к тому, чтобы в него влезать.

«Судя по подтексту, мой друг Хуанито, ключевое слово здесь „пока“. То есть, когда ты станешь хранителем, ты будешь готов к этому.»

«Естественно! — ответил я сам себе. — Корпус — своеобразный военный орден, где все друг за друга. Причем эти „все“ обладают неприкосновенностью и правом вендетты. Корпус станет надежным щитом, самым надежным в мире, от любой неприятности и невзгоды. В том числе от возможных преследований знати.»

— Я понял, сеньора, — кивнул я. — А вы скажете мне, кто она такая? Как ее имя?

Сеньора Тьерри скривилась, будто съела половину лимона, но от ответа ушла.

— Спроси у нее сам. Это ваша игра, я не вправе нарушать ее правила.

«Все ясно, наступаем на собственные грабли, camarado Шимановский! — усмехнулся я. — Так тебе и надо!»

Сеньора затушила бычок, что-то отключила на рабочем столе, надела китель и кивнула мне:

— Пошли.

Я поднялся, и мы куда-то побрели. Коридоры сменялись гермозатворами, шлюзами и очередными коридорами. Кажется, мы шли по переходу в соседнее здание, отдельно стоящий комплекс. Пару раз навстречу нам попадались молодые девчушки в белой форме, некоторые в доспехах. Все они были не старше меня, и при виде нас вытягивались в струнку, отдавая сеньоре честь, провожая мою персону недоуменными взглядами.

Воспользовавшись вынужденной паузой, я решил прикинуть свое состояние, то, что произошло, и о чем говорила сеньора. Выходила не сильно радостная картина.

«Итак, мой друг, что мы имеем? Добренькая тетя-полковник хочет взять тебя в свою контору для опытов. Печально, но только на первый взгляд — после опытов ты получишь вкусную шоколадку и станешь гораздо ближе к своей заветной мечте — служить, но не пресмыкаться. Если выживешь, конечно. Возможно даже получишь трофей, о котором не смеешь мечтать — девочку Бэль, юную аристократку и наследницу богатого рода. Ведь вассал королевы в принципе приравнен по статусу к аристократии, с этой стороны засады не будет — традиция есть традиция. Никаких помех даже для вашего брака быть не должно, не говоря об остальном.

Но имеются и небольшие накладки. Оказывается, в мире знати не все гладко, и некоторые кланы, судя по всему, хотят видеть девочку Бэль в своем составе в качестве невестки. А может, просто мечтают насолить ее семье — наверняка есть и первые, и вторые. Потому многие из них, узнав о существовании человека по имени Хуан Шимановский, с радостью сделают ему принудительное харакири.

Веселенькая перспективка? Угу! Это обязательно произойдет, если ты, малыш, начнешь светить подаренными тебе вещами. Планета круглая, а еще маленькая, как говорят русские, „шила в стоге сена не спрячешь…“

Хотя нет, как-то не так. Но не важно, про шило тоже что-то есть. Главное смысл, а он понятен.

Сеньора же полковник намекает, что защитить тебя может. Не сразу, но это в силах корпуса. Мягкий такой намек, ненавязчивый. И самое прискорбное — маловероятно, что она блефует этим аргументом. Здесь скорее некая забота, что-то сродни материнскому инстинкту: „Я тебя предупредила, помогла, моя совесть чиста, дальше думай сам.“»

Вот теперь скажите, как после таких намеков спокойно рассуждать, нужен ли мне корпус?

Признаюсь честно, то, что я сюда сегодня приехал — случайность. Последствие того, что последние два дня был на нервах, эдакий импульсивный порыв, присущий юношеству. Осознал это я лишь скучая в допросной. И теперь главный вопрос — стоит ли идти по этому случайно выбранному пути? Да, слова, сказанные мною в кабинете, звучат красиво, перспективы радужнее некуда — статус, присяга, контракт, должность, защита… Но сеньора правильно сказала, все имеет свою цену. А цена здесь одна — жизнь. Возможность умереть молодым, зеленым, ничего не успевшим юношей. Очень глупым юношей!

Как я понимаю, до самого совета офицеров, пока будут идти тестирования, мне оставят право выбирать — идти к ним или вернуться «на гражданку». Но приняв, корпус вряд ли отпустит: я буду знать слишком много их секретов.

«Две недели, Шимановский! — подвел итог мой бестелесный собеседник. — У тебя есть всего две недели, пока не прибыла ее величество, чтобы определиться — хочешь ли ты подписываться под все это.»

Тем временем мы вышли в большое, просто огромное помещение, предназначение которого бросалось в глаза сразу — оно было заполнено матами, тренажерами, жуткого вида непонятными устройствами, дорожками с препятствиями. Тренировочный зал, большой и отлично оборудованный. В зале стоял звонкий гул с эхом, перемежающийся звуком ударов и падений, присущий любому спортивному залу. В нем тренировалось с десятка полтора — два девчонок от двадцати до тридцати. Я говорю «девчонок», хотя некоторые из них старше меня на десяток лет, потому, что это уже вошло в привычку — называть всех «девчонками». Отныне, сколько бы им ни было, я буду называть их только так, даже если кому-то покажется это… Неправильным.

Некоторые девчонки бегали по дорожкам, причем дорожки эти располагались не только на земле, но и висели, подвешенные на специальной арматуре, высоко над нею. Некоторые отрабатывали удары на грушах, иных более сложных приспособлениях, с дроидами и в спарринге, а почти в центре, но немного ближе к нам, располагалось главное круглое цветное татами, вокруг которого сидела группа в составе пяти молодых особей шестнадцати лет, а шестая на татами усиленно и безуспешно отбивалась от тетки с бесстрастным лицом, очевидно, инструктора. Одеты все были в спортивное тренировочное трико неброского серого цвета, смотревшегося немного казенно, но сидящего на фигурах обтягивающее и эротично.

Впрочем, наслаждаться фигурами было некогда, мы быстро вышли на соседнее татами. Главный бой при этом затих и все внимание находящейся вокруг слабой половины человечества мгновенно переместилась на нас. Точнее, на меня. Я обернулся — везде, во всем зале движения прекращались, а внимание приковывалось к моей персоне. Некоторые девчонки улыбались, некоторые стояли с раскрытым ртом, но удивлены были определенно все. Видать, мальчики здесь нечастые гости!

Эту мысль тут же озвучила сеньора полковник:

— Не обращай внимания, просто ты первый мальчик, попавший на территорию корпуса, за много-много лет.

По знаку сеньоры, одна из младших девчонок подбежала и приняла у нее китель.

— Перчатки.

Она и еще одна тут же принесли две пары перчаток. Таких я еще не видел — не столько перчатки, сколько… Даже не с чем сравнить! Ни с кик-боксерскими, ни тем более с боксерскими они не имели ничего общего. Тонкие, открытые, в таких можно бить и ладонью, и ребром ладони, и… Да много чем! По-видимому, единственная их задача — не сильно травмировать противника, причем ключевое слово «не сильно».

— Не кривись, одевай, — усмехнулась сеньора, одевая свои.

— Будете проверять, на что способен? — улыбнулся я.

— А как же! Интересно же, на что способен человек, завоевавший «деревянную» медаль планетарного первенства?

— Это было полтора года назад.

— Тем более! Готов?

Я окинул взглядом себя и ее. Да, я не был в форме, стоял в обычных брюках и рубашке, но и ее форму тренировочной назвать нельзя — парадные штаны, казенная блуза, сапоги на ногах. Сапоги от латных доспехов. Надеюсь, ногами бить она не будет!

Кольцо наблюдателей вокруг сужалось. К линии татами подошла инструктор и с интересом уставилась на нас, остальные подтягивались и располагались чуть подальше — естественно, они же не офицеры! И кстати, майор, встретившая меня у входа, тоже оказалась в зале, стала вдалеке, под навесом, разглядывая предстоящее действо сквозь голографический козырек, приблизив изображение.

— Готов.

— Атакуй.

Я атаковал. Не сильно, проверяя ее защиту. Она отвела мои удары, не блокируя. Что-то было загадочное, интересное в ее движениях. Я пробовал еще и еще, раз за разом наблюдая, как она двигается, с какой грацией. Знающий и любящий это дело человек меня поймет — это было красиво!

— Не бойся, не рассыплюсь! — усмехнулась сеньора, подбадривая меня.

— Я не боюсь.

— И ударить меня не бойся. Скажу больше: если ты по мне попадешь, полноценным боевым ударом, значит, мне пора на пенсию. Бей сильно, не дрейфь!

Я попытался. Провел серию обманных и зарядил левой снизу и тут же правой сбоку. Но все удары оказались в стороне, а мое ухо налилось жаром.

— Не больно?

Я отрицательно покачал головой.

Новая атака, и еще, и еще одна. Все вокруг исчезло, и корпус, и девочки, и офицеры-инструкторы, остались только я и она. Мне нужно было, я обязан был разгадать ее секрет!

Я скакал, как конь, использовал все свои умения и навыки, но раз за разом получал, причем один раз даже чувствительно. Она была неуловима. И… Я, кажется, понял ее секрет.

Их оказалось два. Первый — динамичность. Она ни разу не поставила жесткий блок. Всегда только отводила удары в стороны или отходила сама, разрывая дистанцию. И второй момент — скорость. Она двигалась настолько быстро…

Нет, я не правильно выразился. Она двигалась не быстрее меня, не быстрее обычного человека, но… Она знала, как я ударю, чувствовала это, пока я только начинал делать замах. Когда мой кулак оказывался на месте, ее на том месте уже не было.

Что это, телепатия? В телепатию я не верил, но тем не менее, сеньора раз за разом вытворяла вещи, которые не укладывались в моей голове. И еще один момент, на который я обратил внимание — она была слабее. То есть, если говорить о чистой мышечной массе, я был сильнее. Встретить жестко мой прямой правой, например, было бы для нее некомфортно, и она использовала ту тактику, которая только и могла обеспечить ей победу — маневренность и динамичность. Это был танец, красивый чарующий танец, и не получай я раз за разом, был бы готов танцевать его вечно.

— Ну что, это все, на что ты способен? — в цвет усмехнулась она, пытаясь разозлить.

И я решился. Как я говорил, мой тренер служил в королевском спецназе. Да, он отказался научить меня некоторым… Особенностям ведения боя, но несколько раз до этого показывал коварные удары. Те, которые запрещены всеми федерациями единоборств и которые изучают только в таких вот специальных войсках. Из жалости, видя мое безуспешное противостояние с коллективом отморозков под предводительством Бенито Викторовича Кампоса.

Я провел две простые серии, чтобы усыпить бдительность, затем пара обманных ударов, и…

…И взвыл от боли в локтевом суставе.

Я стоял на четвереньках, если можно назвать четвереньками коленки и одну руку. Вторая же рука была вывернута под опасным углом и посылала в мой мозг через нервную систему невероятное количество болевых импульсов.

— Ай-яй-яй, Хуан Шимановский, а мы, оказывается, не так просты! — сеньора отпустила меня. Я отполз и поднялся, потирая ушибленную руку. — И где же мы научились таким ударам?

Ее глаза пылали смесью бешенства и интереса. Бешенства потому, что я ее почти достал, а интересом…

…Потому, что интересом!

— Друзья показали.

— У тебя очень интересные друзья! Готов?

Я кивнул.

Дальше начался ад. Теперь она не только оборонялась, но и нападала, испытывала мою защиту, а защита эта оказалась… Не ахти какой. Ну, сеньора взламывала ее влегкую, слету, почти каждый удар достигал цели, и если бы она била хотя бы в половину своей силы, я был бы уже покойником.

Наконец, она подняла руки кверху.

— Стоп!

Я остановился, отступил на шаг и опустил руки, оценивая свое состояние. Лицо, грудь и руки представляли собой один большой сплошной синяк.

— База у тебя есть, хорошая классика, — уважительно кивнула она, — но только классика. — Затем подала знак стоящей рядом офицеру-инструктору, протягивая перчатки.

— Проверь его, на что способен. Я скоро.

Сеньора инструктор, все это время наблюдавшая за боем, довольно мне усмехнулась, и в этой усмешке проступало нечто плотоядное.

— Ты готов?

Мишель была удивлена обманным ударом — парень не так прост. Которое уже «не так прост» за сегодня? Четвертое? Пятое? Какие боги решили привести его сюда к ней, да еще именно сегодня? Почему именно его из миллионов сверстников со всей планеты?

Но все оказалось не так плохо, тот удар — единственное, что он знал. Она открывалась, несколько раз, как школьница, но он не видел этого, зацикленный на классической школе. Что ж, хорошо.

В ушах вдруг раздалась легкая мелодия из старого детского мультика. Сделанный на время боя прозрачным козырек помутнел, с обратной стороны в него постучался анимешный рыжий лисенок, а иконка второй линии настойчиво замигала.

— Стоп! — остановила она бой. Паренек отступил, с ожиданием глядя на нее.

— База у тебя есть, хорошая классика. Но только классика, — выдала она свой вердикт и кивнула стоящей рядом Норме, чтобы подменила.

— Проверь его, на что способен. Я скоро.

И отошла в сторону, под навес, за тренажеры, активируя линию.

— Слушаю.

В ответ услышала знакомый гневный голос. Очень гневный.

— Я по делу Шимановского!

Мишель была вся во внимании.

— Это дело ведет департамент! Не лезь туда! Я буду вынуждена доложить о твоем внимании Лее!

— Ты на месте? — перебила она.

— Да.

— Я позвоню из кабинета. — И отключила линию. Затем обернулась к мальчишке, которого в этот момент обрабатывала Норма — методично и без жалости. Кажется, стоять ему осталось не долго.

Подошла к дежурному офицеру — тому самому майору.

— Катарина, разработай систему тестов. С завтрашнего дня начнем проверять его.

— Я против этой идеи, — отсутствующим голосом возразила та, наблюдая за поединком. — Мы только убьем его. Искалечим. Он уже сформировался, нам придется его ломать, а в его возрасте это не проходит просто так.

Мишель помолчала, задумавшись, затем недовольно усмехнулась.

— Катарина, как офицер, ты имеешь полное право высказать свое мнение на совете и убедить всех в своей правоте. Но с завтрашнего дня подготовь для него программу тестов — и физических, и психологических. После занятия — она кивнула на татами, где Норма отправляла пацана, не успевшего поставить классический блок, то есть, по ее мнению, допустившего ошибку, в нокдаун — отвезешь его домой, сам он будет не в состоянии. Еще вопросы есть?

— Никак нет, — привычно отрапортовала майор глухим недовольным голосом.

— Вот и хорошо. Я у себя и на второй линии.

И развернувшись, направилась в кабинет, обдумывая предстоящий нелегкий разговор.

* * *

Как я вернулся домой — помню смутно. Болело все. В отличие от сеньоры полковника, инструктор меня не щадила совершенно. Она полностью соответствовала высокому званию «инструктор» — каждый раз, когда я допускал даже незначительную ошибку, она меня жестко наказывала. Пробивала блоки и впарывала так…

То, что я выжил — чудо. Теперь понимаю, что значит «ангельская подготовка». И это я — чужак, которого просто тестировали! А что же они вытворяют со своими новобранцами?

Мама меня не узнала. Нет, конечно, узнала, но…

Я слушал ее упреки, ее испуганный голос, но понимал, что не могу сказать правды, и от этого становилось не по себе. Кое-как отговорившись общими фразами, что это меня не избили, а стоял в спарринге, я завалился спать и тут же вырубился до утра, отсрочив неизбежный разговор. Ее жалко, только-только отошла после предыдущей моей истории, и тут узнать такое… Да еще, что сын ее придумал это в здравом уме и трезвой памяти…

Утром меня поднял привычный будильник. Что делать дальше я не знал, ибо сеньора майор, почему-то лично отвозившая меня после избиения домой, на мой вопрос лаконично ответила:

— Мы с тобой свяжемся.

И уехала.

То есть, меня взяли на примету и начнут разрабатывать. Когда им будет нужно, они выдернут меня, а пока я свободен, словно ветер в поле. Сколько ждать, пока понадоблюсь — неизвестно, а раз так, я решил пожить своей старой прежней жизнью хотя бы день, или сколько мне отмерят. Вряд ли появится еще такая возможность.

…А значит, надо идти в школу.

Я быстро оделся, перекусил оставленным мамой завтраком, надел привычный костюм, с сожалением провел рукой по волосам, на которых еще вчера утром покоился подаренный навигатор, и отправился в свой выстраданный храм науки. Именно выстраданный, я заслужил право учиться в нем, завоевал в бою, и, кстати, не был там с самой победы, с самого визита королевы.

Школьный двор встретил меня привычным гулом и суетой вокруг работающего фонтана. Я медленно шел, смотря на лица одноклассников, однокурсников и просто знакомых и незнакомых ребят, и вдруг отчетливо понял, что мне не с ними. Я не хочу здесь учиться, я не хочу жить по установленным кем-то давным-давно правилам. Не хочу гнить много лет, отрабатывая короне грант, идти по пути, уготованному всем, находящимся здесь. Да, ребята довольны, счастливы своей судьбой и перспективами. Не только титуляры, которым без этой школы придется в жизни несладко, но и платники смотрят в будущее с оптимизмом. На прошлой неделе я рассуждал про Кампоса и то, кого что ждет в этой жизни. Я ошибся. Люди РАДЫ тому, что их ждет. Они смирились и не хотят другой доли.

Вон тот парнишка, на год старше меня, в старомодных оптических очках. Он отличник, у него большое будущее. Но вся его мечта — вылезти на позицию-две выше, чем сверстники. И он вылезет, он упрямый. Станет «начальником отдела» по классификации дона Алехандро, возглавив таких же, как сам, учащихся с ним вместе быть может даже в этой самой школе. Но «начальник отдела» для него — предел, на большее он…

Нет, не правильно выражаюсь. Он очень умный и целеустремленный. Он СПОСОБЕН подняться еще выше. Но его мечта — «начальник отдела», и выше своей мечты он просто не полезет.

А я хочу в дамки. Я хочу стать императором. В данном контексте «император» — это человек, решающий судьбы планеты. Я хочу стать представителем элиты, влиять на судьбу страны. Пусть меня считают выпендрежником с непомерными амбициями и завышенной самооценкой, но это так. Мне тесно в этой школе и в том мире, который ждет после нее. Это главный итог, который я вынес за сегодня.

Почему так получилось, что привело к этой мысли? Возможно, вчерашняя экскурсия во дворец, общение лично с главой корпуса телохранителей. Ведь даже ангелы стали для меня не абстрактными девчонками, где-то там охраняющими лиц королевской крови, а живыми людьми с любознательными лицами, к которым можно прикоснуться, потрогать, поговорить. А может все из-за Бэль, моей аристократки, из-за пропасти между нами, которую я подсознательно пытаюсь преодолеть? Не знаю. Но знаю точно — мне здесь не место, это не мое. Корпус дает шанс, опасный, смертельно опасный, но есть девиз, «всё или ничего», и я хочу всё.

На меня смотрели, как на звезду. Ну, маленькую звездочку. Всепланетная слава давала о себе знать. Но ажиотажа вокруг моей персоны, как я боялся, не было. Да, смотрели. Да, кивали. Да, здоровались и иногда показывали вслед пальцем. Но это не смертельно.

Карина при виде меня скривилась и отвернулась. Вот шавка, я так ничего и не придумал, чтоб поставить ее на место! Некогда было. А теперь связываться нет желания — мелко это. Эмма же подлетела, начала что-то щебетать, выспрашивать и рассказывать, и мне стоило большого труда отцепиться, пообещав поговорить позже.

Затем передо мною открылась картина, увидев которую, я заторопился внутрь, хотя во дворе оставалось много людей, с которыми я был бы не прочь поздороваться и пообщаться. Центральным персонажем картины являлся Кампос. Он стоял в компании нескольких дружков, о чем-то весело болтая и смеясь. Рядом с ними стояла Николь с самым убитым видом и пыталась показать, что происходящее ей интересно. Лапища Кампоса по-хозяйски обвивала ее талию.

Увидев меня, Николь встрепенулась, бросила взгляд, полный боли, сожаления и раскаяния, но мне было все равно. Каждый сам выбирает свою судьбу. Бенито тоже увидел меня, посмурнел, скривился. Он не знал, как ко мне относиться, какую роль играть в общении, и это его бесило. Наверняка с ним «разговаривали» в департаменте о недопущении впредь «плохого поведения», дабы августейшее внимание вновь не коснулось его персоны и «школьного» дела вообще, и соответственно, чтобы не влетело им, ответственным за это ДБшным чинам. Должны были поговорить. Просто в субботу он посчитал меня слишком беззащитной жертвой, обидев которую, последствий не будет. Теперь же, после иголок охраны моей подружки он понял, что она крутая, что последствия могут появиться с любой стороны, и от этого находится в смятении.

А еще на заднем плане его сознания я рассмотрел ненависть, но уже по другому поводу — из-за ревности.

«Caramba, Хуанито, да ему и впрямь нравится Николь! Во дела?! А той нравишься ты!»

«Угу, — согласился я. — Но мне она до лампочки, особенно после случившегося.»

«Так именно это его и бесит!» — «обрадовал» внутренний голос.

Хуан Карлос опоздал, перед парой я его не видел, но зато после пары устроил мне допрос, прилипнув похуже Эммы. Пришлось вкратце изложить ему ход свидания с Бэль, умолчав об антикварном магазине, дисках и Сильвии, зато поведав о сногсшибательном танцевальном марафоне, ее предложении стать партнером и о трагическом завершении вечера.

— И что ты будешь делать? — помолчав, спросил он. — Я насчет Кампоса.

Я фаталистически пожал плечами.

— Ничего. Он сам по себе, я сам.

— А эта девушка? Ты будешь искать ее?

Я отрицательно покачал головой.

— А ты бы на моем месте искал?

Он задумался.

— Не знаю. Наверное, да.

— Я не готов к такому шагу.

— Но ты ее любишь?

Я тяжело вздохнул, похлопал его по плечу и пошел дальше. Любовь в жизни не самое главное.

— Эй, а что там насчет Эммы? Она ведет себя так, будто встречается с тобой! — догнал он меня, давая понять, что не просветив по поводу всех вопросов, я от него не отделаюсь.

Я усмехнулся.

— Если так — то это ее сложности. Мы не встречаемся. Просто спали.

— Ты спал с Эммой? — он от удивления остановился с отвиснутой челюстью.

— Дружище, давай сменим тему? — взмолился я. — Какие тут без меня новости?

Новости были. Начиная с отставки директора и заканчивая теми парнями, моими братьями по оружию. Они сейчас в больнице, оба, вместе с несколькими дружками Бенито, но идут на поправку и скоро вернутся. Обвинений больше ни против кого не выдвигали, ни Кампос, ни его друзья мстить не клялись, наоборот, присмирели. Выжидают. Так что парням, как я понял, ничего не угрожает.

В школе, буквально вчера, образовалось нечто вроде нового «сопротивления», ударная группировка титуляров, которые кучкуются на сей раз вокруг Селесты. Пока этому объединению один день и ведут они себя тихо, но вчера вечером уже случился инцидент с их участием, они уже дали понять, что не позволят с собой не считаться. Вчера после занятий они встретили троих зарвавшихся придурков со старшего курса, на том же самом месте, где неделю назад утюжили меня. Я знал тех троих, хотя и не сталкивался тесно — ничтожества при деньгах, дающие понять всем вокруг, какие те плебеи. На мой вопрос: «За что?», Хуан Карлос лаконично ответил: «За дело!».

С бригадой Кампоса пока эти ребята не контактировали, обоюдно делали вид, что друг для друга не существуют, но я не сомневался, когда все дружки Бенито подтянутся из госпиталя, а «школьное» дело исчезнет с первых полос, что-то обязательно произойдет. Но теперь их много, настроены они решительно, ДБ лютует, прессуя мафию, а значит не факт, что все закончится в пользу Кампоса.

— Значит, без меня не скучаете, — подвел я итог и усмехнулся. И понял, что эта война — не моя. Моя окончилась в пятницу, вместе с приездом королевы. И теперь только в их руках, что будет дальше: как они позволят к себе относиться, как себя поставят, так и будет. Я же сделал все, что мог.

— Слушай, а чего это ты меня про ангелов спрашивал? — повернул тему на больное будущий конструктор.

Я пожал плечами. Правду говорить нельзя. Вообще, о том, что был на территории дворца говорить нельзя. И тем более о своем решении. Но говорить что-то надо.

— Да так, снова инфанту встретил. В сопровождении охраны. Симпатичные девочки! Уже третий раз, представляешь? Какая-то любовь у нас с нею! — я засмеялся.

— Третий? — изобретатель недоуменно почесал подбородок. — А когда второй был?

Пары пролетели быстро и незаметно. И невероятно скучно. Командор, сука, вновь зверствовал, досталось на сей раз Хуану Карлосу. На меня пару раз бросил неодобрительный взгляд, но не тронул. Даже фамилию на перекличке не исковеркал.

Ближе к концу занятий я случайно встретил дона Алехандро — тот шел задумчивый, с потерянным видом.

— А, Хуанито! — увидел он меня и отвел в сторону. — Как ты?

— Нормально, — вымученно улыбнулся я.

— Говорят, ты меня искал? Что-то случилось?

Я не зло рассмеялся.

— Ну, теперь уже ничего, дон Алехандро. Уже все прошло.

Старик сочувственно улыбнулся.

— Ну и как оно? То, что прошло? Надеюсь, не возгордился? — его глаза смеялись, но сам он был полон тревоги.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет, все хорошо, дон Алехандро. Можно вопрос? Немного абстрактный, но мне кажется, вы единственный, кто может достаточно компетентно и непредвзято на него ответить.

Куратор кивнул. Слова о «единственном» его приятно задели.

— Вот представьте, перед вами два пути, две дороги. Одна из них ровная и прямая, вы знаете, что в ее конце, и это «что» неплохая вещь, о которой многие могут только мечтать. Эта дорога выстрадана вами, вы многое отдали за возможность идти по ней; заслуженная, завоеванная дорога. И вторая — узкая, извилистая. За каждым поворотом ее таится опасность, зачастую смертельная; вы не знаете ни куда она ведет, ни сколько будет длиться, ни что на ней ждет. Но то, что ожидает вас в самом конце, самом-самом — это суперприз, который и рядом не стоял с тем, что в конце первой дороги. Что бы вы выбрали, сеньор куратор?

Дон Алехандро долго понимающе молчал. По брошенному на меня взгляду мне показалось, что он все понял. Про меня и корпус телохранителей. Что у нас несколько более плотные отношения, чем должны быть. Затем тяжело вздохнул:

— Я бы выбрал первую дорогу. Но я говорил тебе, я — старик, мне многого не надо в жизни.

— А если бы вы были моложе? — не унимался я.

Он покачал головой.

— Даже если бы я был моложе, я бы выбрал первую.

— Я старик не внешне, друг мой, я старик внутри! — с жаром продолжил вдруг он. — Довольный тем, что имею и не желающий большего. И таких стариков — большинство. — Он окинул взглядом коридор, имея в виду всю школу. — Девяносто процентов учащихся и работающих здесь — старики. Поэтому не спрашивай ни у кого совета, тебе ответят также.

Он сделал театральную паузу.

— Вот только историю, Хуанито, настоящую историю, делают не они, а молодые. Те, кому не сидится на месте и кто любит рисковать, выбирая вторую дорогу. Многие из них гибнут, многие спиваются, но те, кому повезло и кто не сломался, доходят до своего суперприза.

Поэтому думай сам, мой мальчик. Послушай свое сердце и принимай решение, ни на кого более не обращая внимания. Это только твой Путь и только твое Решение.

— Спасибо, дон Алехандро!

Я вежливо кивнул и поспешил на последнюю пару. На душе полегчало.

Из школы мы выходили вместе с Хуаном Карлосом и еще парой ребят из «бригады Селесты», как их уже успели окрестить, из параллельной группы. Шли, обсуждали свое, в основном драку в фонтане. Такое забывается не скоро, всем было интересно, что я в тот момент чувствовал, и прочее. Вдруг Хуан Карлос потянул нас в сторону:

— Эй, гляньте! Ну, нифигасе!

Мы остановились. На месте, куда он показывал, стояла, припаркованная, машина. Но какая машина!

У нас небедная школа. Пусть родители учащихся и не аристократы, но могут позволить себе очень и очень многое. Хорошие машины в том числе. Возле школы можно увидеть транспорты любого класса, любой стоимости. Но эта превосходила все.

Тюнинг, отделка, раскраска, и вообще внешний вид. Классная тачка! Самым прикольным в ней был цвет — нежно-нежно розовый.

— Это же сто шестьдесят шестая «Эсперанса»! Только переделанная! — обалдевал Хуан Карлос, подходя поближе. — Блин, вообще переделанная, не узнать! Гоночная! Профессиональная! — Он обошел машину кругом, надавил всем весом на задний капот, постучал по обшивке костяшками пальцев. — Планетарного класса, но легкая, будто купольная!

— Все, наш мастер железа нашел игрушку, — усмехнулся я пацанам, глядя на озабоченное лицо инженера. Те тоже заулыбались — страсть Хуана Карлоса в школе была известна многим.

— Вот только дюзы магнитные стоят, продолжал обследование он. — Слоты только для стационарных магниток. Жаль! — он вздохнул, легонько двинув ногой по крылу, под которым пряталось собранное в режиме города сопло.

— Это трансформер, раздался голос справа, из-за соседней машины. Очень уж знакомый и самоуверенный. Я вздрогнул. — Внутри стоят и реактивные, смена с пульта, по необходимости.

Хуан Карлос присвистнул, бросив на говорившую лишь беглый оценивающий взгляд — она интересовала его только как деталь к машине. А зря.

— А развивает сколько?

— Полторы. В воздухе до двух. Оптимальная высота — до трех сотен. Это в стандартном режиме, без наворотов. Три противоударные ступени, парашютная капсула, четыре дополнительных атомных ускорителя.

Сеньора майор, одетая на этот раз по гражданке, в легкие обтягивающие немаркие брюки, серую рубашку и невысокие сапоги без каблука, медленно, с выражением назидательного превосходства, подошла, подняла вверх люк кабины и с пульта изнутри открыла противоположный, сев боком, свесив ноги на землю.

— Четыре? — Хуан Карлос как раз зашел за машину и рассматривал сопла двух из них, навешенных отдельно, сбоку. — Ого! Это же военная технология! Такие только на истребителях стоят! Да и атом…

Сеньора усмехнулась.

— Атом достать можно, если знать где. Технология не засекреченная, просто очень дорогая. На истребителях стоят похожие, но более мощные и более новые — работают по другому принципу. А топливом дозаправляюсь только перед гонкой — по городу возить радиоактивную дрянь… Сам понимаешь!

Когда Хуан Карлос сделал третий круг почета вокруг машины, она полностью залезла внутрь.

— Ну что, Шимановский, ты не передумал? — донесся ее смешок. Самого меня смерил едкий, почти презрительный взгляд. — Если передумал — я поехала!

— Все, ребят, пока! Дружище, позже все объясню! — Я быстро пожал недоумевающим парням руки, хлопнул по плечу опешившего Хуана Карлоса, обошел машину и влез внутрь. Люк встал на место. Послышалось шипение системы герметизации.

— Готов? — спросила она.

Я бегло кивнул.

— Так точно.

— Зря. Я бы на твоем месте осталась тут.

* * *

— Меня зовут Катарина, — проворковала она елейным голоском, как только мы отъехали. Только за голоском этим виднелась сталь и неприязнь: сеньора была крайне недовольна тем, что занимается моей персоной. Но я ничем помочь ей не мог — не я ее к себе приставил. — Я тебя курирую.

— Почему?

— Потому, что глава кадровой службы. Заниматься новобранцами — моя работа. И еще, Шимановский, мне очень, ОЧЕНЬ не хочется, чтобы ты стал новобранцем!

Я предупреждение понял, дальше мы ехали молча.

Ну что ж, кто сказал, что все будут мне рады? Обязательно должен найтись некто, кому я перейду дорогу. Ну, не бывает в жизни иначе! Ладно, как-нибудь справлюсь.

Заехали в мой район. Сеньора оставила машину в паре кварталов от моего дома, ближе, видимо, не стала, чтобы не светить меня, выходящего из супердорогой «Эсперансы». И правильно сделала, я ей был за это благодарен.

— Сейчас ты бежишь и переодеваешься во что-нибудь спортивное. В такой одежде ты там не нужен, а казенное на тебя не рассчитано. Понятно?

Я кивнул.

— Тогда в темпе, долго ждать не буду!

Эта уж точно не будет! Я побежал.

Дальше все пошло гладко. Приехали. Заезжали через Восточные ворота, нас не досматривали — сеньора майор лишь протянула дюжему охраннику с деструктором за плечом какую-то бумагу в окно.

Попетляв среди дворцовых строений, мы очутились возле того самого бело-розового здания с колоннами, чуть в стороне, на подземной парковке. Рядом стояли бронированные «Либертадоры», «Мустанги», «Фуэго» и другие машины, отличительной характеристикой которых является прочность и надежность. Виднелась и пара легких транспортов, но всего несколько штук. Эти наверняка личные.

— Пошли.

Мы вышли на первый уровень, к тому же самому входу, что и вчера. Охранявшая парковку девочка с «Кайманом» в глухой штурмовой броне нас проигнорировала, стража же на входе молча открыла «допросную» и задраила за нами люк.

В допросной меня вновь проверили, такие же молчаливые сеньоры с теми же самыми приборами, но, как и в первый раз, ничего не нашли.

— Иди за мной, — бросила Катарина и направилась куда-то вглубь здания, переходящими в лабиринт коридорами и переходами.

Пару раз мы спускались под землю, причем круто спускались, потом поднимались, из чего я сделал вывод, что да, действительно, розовое здание — лишь головное, вспомогательные же помещения расположены вокруг под ним. Очутились мы в итоге в огромном зале, но уже другом, не для занятий единоборствами. Специализировался он на беговых дорожках: стенки, препятствия, навесные преграды, лабиринты, жуткие конструкции непонятного назначения — этого добра здесь хватало. Тут тоже занимались, девчушки в серых доспехах и открытых шлемах, целый взвод, более десяти человек. Та самая «мелюзга» — уж больно гневные и презрительные крики бросала им вышагивающая рядом незнакомая высокая сеньора-инструктор. Никакого внимания и ажиотажа на сей раз мы не вызвали, девчонки боялись наставницу до чертиков, это читалось даже по их спинам — не было речи, чтобы повернуть голову без ее ведома!

Нас ждали, двое инструкторов с бесцветными незапоминающимися лицами. Не представившись, ничего не спросив, они начали давать указания, что и как я должен делать.

Вечер пролетел, как одна минута. На сей раз он прошел без рукопашек — никто меня не бил, в нокаут не отправлял, за ошибки не наказывал, но лучше б уж били и наказывали. Я бегал. Не так. БЕГАЛ. И вымотался настолько, что с удовольствием пропустил бы прямой в лицо, и хотя бы так, в нокауте, полежал несколько минут. Их в основном интересовало мое ускорение, скоростные характеристики. Спринт, челночный бег, несколько различных полос с препятствиями на время.

Я не вложился ни в одно время, ни на одной полосе, вызвав этим скептические усмешки. Это ж с какой скоростью нужно проходить дорожки, чтобы вкладываться? Я двигался на пределе, раз за разом, но улучшал лишь десятые и сотые. М-да, правильно сказала сеньора полковник, настоящих хранителей я не догоню — время упущено.

Катарина все время находилась рядом. Что-то отмечала на своей планшетке, перебрасывалась словами с инструкторами, но со мной не разговаривала. Понять, что она думает, по лицу было невозможно, но легкое пренебрежение чувствовалось постоянно. Что она может сделать, чтобы поставить палки в колеса, я предположить не мог, но по настрою тренеров, обсуждавших мои «успехи», сложилось стойкое ощущение, что делать ей ничего не придется. Меня и так не возьмут, и без ее каверз. И это плохая новость.

* * *

В школу я проспал безбожно — слишком вымотался вчера вечером. К подземке и от нее бежал бегом, но ноги болели и заплетались, потому все равно явился минут через десять после начала занятия. Повезло, преподаватель не захотел устраивать балаган и молча указал мне на место.

Но после занятия началось. Первой ласточкой стал Хуан Карлос, не набросившийся с вопросами, а отвернувшийся и старательно сделавший вид, что меня игнорирует. Поскольку вины, или чувства обязанности к нему я не испытывал, то решил игнорировать его, будто все идет как надо: захочет — подойдет и спросит.

Подошел. После третьей пары, в столовой. Поставил рядом поднос и сел напротив.

— Кто это?

Вот так, ни тебе здрасьте, ни до свидания.

— Катарина, — промежду прочим ответил я, отправляя в рот кусок бекона.

— Я не про имя! — вспыхнул он.

— А про что? — я сделал удивленные глаза.

— Про то, кто она!

— А что, собственно, такое? — начал заводиться я.

— «Что такое»? — он чуть не перешел на визг, обернулся по сторонам и продолжил почти шепотом. — Хуанито, ты вчера садился в машину, стоимостью в пару десятков миллионов империалов! Даже больше, учитывая тюнинг и заделки! И ты спрашиваешь: «Что такое?»

Тут уж я не вытерпел:

— И что? Ну, садился я в машину, стоимостью двадцать миллионов? Что теперь, презирать меня? О, а давайте будем игнорировать Шимановского, его же теперь на роскошных тачках подвозят! В буржуи выбился, скотина! Нехрен, не станем больше с ним дружить и разговаривать! У нас классовое родство, мы тут все бедные голожопые, а этот хмырь… Предатель он! Предал наши общие голозадые интересы, что сел в чужую дорогую машину! Так, Хуан Карлос?

Конструктор виновато опустил голову вниз.

— Нет. Извини.

Какое-то время мы ели молча. Наконец, он не вытерпел:

— Хуанито, ты после того боя изменился. Ты… Другим стал!

— Да? — я удивился. — И с чего ты так решил?

Он задумался.

— Даже не после боя. После него ты был нормальный. Ты изменился после визита королевы.

Я и сам чувствовал нечто подобное. Только датировал это событие субботой, встречей с Бэль и Королевской галереей, а не визитом ее величества.

— И что?

— Да ничего, мать твою! — вспылил он. — Она потягала тебя за щечку, приласкала, и ты тут же взбеленился! Крутым себя почувствовал! Пропадаешь где-то, ничего не рассказываешь, с аристократками встречаешься, на хороших тачках разъезжаешь!

— Это не моя тачка, — заметил я.

— Ну и что? — он пожал плечами. — Я на такой вряд ли когда-нибудь проедусь. Вообще! В жизни!

Хуанито, что с тобой? Что происходит? С кем ты связался? Я тебя знаю, это все не просто так. Это конкуренты семьи твоей Бэль? Они тебя шантажируют? Тебе нужна помощь?

На его лице я прочел тревогу и решимость помочь. Да, он трусоват, не без этого, драться вместе со мной против банды противников не выйдет, но в глубине души он человек порядочный. А помочь он может, только не кулаками. Ведь информация — это оружие, а у него есть какие-то собственные каналы, практически кладези информации, самой различной направленности.

— Ты умеешь хранить тайны? — вздохнул я после долгого молчания.

Хуан Карлос думал долго. Очень долго. Даже забыл на время о вилке и обеде. Наконец, кивнул.

— Мне предложили работу. Хорошую работу, но сложную. Зато с обалденными перспективами в будущем.

— Кто?

— Одна очень серьезная контора. Не скажу какая, ты и так догадаешься.

— Что за работа?

— Подопытный кролик.

Пауза.

— Ты серьезно?

— Абсолютно.

— И что же будут испытывать?

— Методики. Физического и психического воздействия, воспитания. Создание универсального солдата с уникальными способностями.

— Ни … себе! — выдохнул Хуан Карлос. — И кто?

— Какая разница? — усмехнулся я. — По-моему, вариантов не много.

Он согласно кивнул.

— Это точно.

Затем все-таки уточнил:

— Ее высочество? А что за это пообещали?

Я лишь многозначительно улыбнулся в ответ. С Хуана Карлоса довольно.

* * *

«Эсперансу» видели довольно многие, не только Хуан Карлос с ребятами. И как я в нее садился в том числе. Если бы я был одним из богатеньких, это не произвело бы эффекта: «Эсперанса» — ну и «Эсперанса». Но нищий чудак Шимановский, да еще обласканный лично королевой…

Кампос смотрел откровенно косо, и совсем не так, как вчера. Было видно, он нашел линию поведения со мной, успокоился, но чего-то ждал. Но меня не трогает — и ладно, на остальное мне было плевать. Эмма тоже крутилась вокруг, порывалась что-то спросить, но я ее каждый раз отшивал, мягко, но настойчиво, и она не решилась.

На последней паре Кампос вдруг отпросился, прямо посреди занятия. Я заподозрил неладное, но не нервничал — сейчас эта скотина ничего мне не сделает, даже пытаться не будет. Побоится. Меня больше волновал вопрос, приедет ли сегодня Катарина? Какие еще тесты им нужны? Когда и сколько раз я им понадоблюсь? И главное, нужен ли корпус мне самому?

Да, я выслушал дона Алехандро, и последую его совету. Буду слушать лишь свое сердце, а не слухи и чужие мнения. У меня почти две недели для этого. Но пока проблема стояла в том, что сердце молчало. Мозг же мой не видел особых стимулов идти в подопытные кролики.

Да, там круто. В конце обучения. Но само обучение станет адом — если я не вложился на вчерашних несложных в общем дорожках НИ В ОДИН норматив…

А ведь те нормативы сдать можно! Занимавшиеся рядом девочки сдавали, пусть и не на самые лучшие результаты. Они двигались… Невероятно ловко и невероятно быстро! Если бы не видел вживую, и точно не знал бы, что это не роботы, в жизни бы не поверил!

Меня ждет бяка, много-много бяки. Затем смертоносный Полигон, где придется убивать, чтобы выжить. И только после этого я получу свою шоколадку.

С другой стороны, у меня грант. Я доучусь, меня больше не тронут. А затем будет универ, хорошая должность и карьера. Да, я стану серьезным, но не самым высокооплачиваемым менеджером или специалистом, но меня однозначно никто не будет бить, пытать, вытягивать из тела все соки, и главное, ни я никого не убью, ни меня никто не убьет, ни целенаправленно, ни случайно.

Вчера Катарина вновь ничего не сказала. В полном молчании отвезла домой, на сей раз на строгой казенной машине, без понтов. У меня сложилось стойкое ощущение, что она меня постоянно оценивает, даже, когда везет домой и мы молчим. Чего меня оценивать, вот он я, на виду!

Встретит ли меня сегодня не знал, а потому пошел к метро, но один и оторвавшись от всех, выскочив сразу после звонка.

Ждала. На том же самом месте, на той же машине. Стояла с поднятым люком.

Я молча влез. Она бегло бросила:

— Пристегнись, нас ждут приключения.

И приблизила виртуальное изображение заднего вида на портативном визоре панели. Я разглядел длинную фигуру Эммы, внимательно смотрящую нам вслед.

— Ты ей нравишься, — бесстрастно заметила сеньора. Просто констатировала факт, не окрашивая его в эмоциональные цвета. — Она удивлена, а еще ревнует.

— Это ее сложности! — вспыхнул вдруг я. Достали они все. Особенно эта — какое ей дело до моей личной жизни?

Сеньора в ответ довольно улыбнулась, но как бы мельком, промежду прочим. Вот стерва, она просто меня испытывает! Раздражает и следит за реакцией!

Я пристегнулся и подобрался. А еще обратил внимание, что съемка ведется не от машины, а со стороны и чуть сверху. Будто она установила камеру на противоположной стороне улицы, причем прямо над тротуаром, метрах в четырех от него. Круто! Летающий дроид!

Дроиды запрещены и используются только специальными службами планеты. Ну, наверняка еще и аристократами — эти у короны что хочешь выторгуют.

— Скажи, что ты знаешь о Кампосе? — спросила сеньора, закрывая и герметизируя люки.

— Ну… — И что ей отвечать? Вот так, в двух словах? — …Мы не дружим.

Она едко усмехнулась.

— Я видела, как вы «не дружите». Вся планета видела. Особенно «не дружите» в школьном фонтане. Меня интересует, почему вы «не дружите».

Я ответил привычной фразой:

— Социальное неравенство.

— В школе больше сотни титуляров, — парировала она. — Но так сильно «не дружит» он только с тобой. Почему?

— Потому, что я даю сдачи. Сопротивляюсь. Мне плевать на него и порядки, что он устраивает.

Ее это не убедило.

— Почему он не отстанет от тебя? Тебя ведь несколько раз избивали, ставили на место. Но он упорно идет на конфликт дальше, наплевав на здравый смысл. Почему?

Вот достала!

— Наверное, хочет видеть меня на коленях. Чтобы я признал его правоту и верховенство.

— Правоту в чем? — уцепилась она за слово. Ну, клещ! Натуральный! Вцепится — не оторвешь!

— Что он имеет моральное право всем указывать. Ну, не знаю, не знаю я!

Она неодобрительно покачала головой.

— Ошибка. Твоя ошибка. Всегда надо знать мотивацию врага. Так легче вычислить его слабые стороны и нанести ответный удар. У тебя было время выяснить это, но ты упорно лез на него с кулаками, играя по его правилам.

Сказать, что сеньора Катарина меня удивила — ничего не сказать. Я обалдел. А главное, она оказалась полностью права, придраться не к чему, что втройне обидно.

— Теперь же, из-за твоего нежелания учиться, придется действовать форсированными методами, а они не всегда самые эффективные. — Она тронулась и медленно поехала по направлению к центральной улице купола.

Она знала, что так будет. Вела машину не быстро и не медленно, а именно так, чтобы выдержать нужную ей до кордона дистанцию. Для нее не стало сюрпризом, что наперерез нам выехали две машины планетарного класса, тяжелые броневики «Фуэго», которые не сдвинешь и тараном, и перегородили дорогу. Я посмотрел на панель, которая теперь выдавала обычный задний вид. Так и есть, еще два броневика отрезали нам путь к отступлению. Коробочка. Mierda!

— Сиди в машине. Что бы ни случилось. Это приказ, — спокойно отрезала она, подняла свой люк и вышла. Люк тут же опустился. И я почувствовал, что меня он так просто наружу не выпустит.

Но панель оставалась включенной. Я тут же протянул руку к виртуальному треугольнику «звук» и потянул вверх. Система послушалась меня, видно не была закодирована (а может, специально оставлена в таком состоянии, чтобы я мог воспользоваться). Увеличил изображение. Нажал на иконку «дополнительные виды», после чего получил две дополнительные картинки, камеры для которых располагались над верхним люком машины. Это действительно оказались мини-дроиды: пара прикосновений, и они облетели место действия, давая мне полную картину, причем со звуком.

А действие пока что напоминало сцену из классического гангстерского фильма. Хулиганы блокировали машину невинной девушки, и теперь глумятся, играют с нею в кошки-мышки, не спеша делать то, ради чего устроили «коробочку» посреди улицы. Правда, неправильную какую-то сцену!

Сеньора Катарина, выйдя вперед, прислонилась пятой точкой к капоту и выжидательно сложила руки на груди. Глаза ее смеялись, в них не было ни капли страха, скорее удовольствие от происходящего. Над ее правым глазом вихрился козырек, которого, когда она выходила, не было. Ее со всех сторон окружили, впрочем, не приближаясь на дистанцию ближе трех метров, Бенито Кампос и с десяток типов с рожами конченых отморозков. Эти точно не учатся в нашей школе, настоящие урки. Так вот куда эта сволочь отпросилась!

— Катарина де ла Фуэнте, «Лока Идальга». — Кампос, как условно главный, сделал шаг вперед. — Четырехкратный победитель «Абьерто де Дельта», главного неофициального чемпионата гонщиков-самоубийц со всей Солнечной системы. Браво, какие люди!

Бенито иронизировал, но было заметно, что он боялся. Он не спешил нападать, а скорее всего, и не собирался. И дружки его стояли как-то расковано, совершенно не собрано. Так не стоят перед боем. То есть, «коробочка» — это не нападение, это выпендреж, и Катарина сразу поняла это, оттого и ухмылялась.

— А ты — Бенито Кампос. Наслышана, наслышана! — она ехидно усмехнулась. — Знаешь, а мокрым ты смотришься лучше! Естественнее! У меня слабость, я люблю смотреть на людей в их естественном состоянии — жалкими и немощными, без лишних понтов…

Улыбку Бенито как ветром сдуло. Но проигрывать словесный поединок, да еще женщине, он не собирался. В конце концов, он затеял все это не ради нее.

— Может быть, все мы люди. Когда-то выигрываем, когда-то проигрываем… Ты лучше скажи, зачем тебе этот урод?

Она картинно обернулась по сторонам:

— Урод?

— Шимановский. Он лох и неудачник. Зачем такой сеньоре эдакая посредственность?

В ответ надменный смешок.

— Сплю я с ним! А вот тебе до этого какое дело, мальчик? Зависть? Ревность? Это все, — она окинула взглядом машины, — только чтобы спросить об этом? Да вам к психологу надо, юноша!

Бенито серел на глазах. Пренебрежительное отношение, да еще «мальчик» и «юноша» в присутствии урок, живущих по звериным понятиям криминального мира… Это оскорбление!

…Но пока недостаточное, чтоб проучить обидчицу, как я понял, известную всей планете гонщицу.

«Las carreras», «сумасшедшие гонки», гонки без правил. Элитный спорт для чокнутых, помешанных на запредельной скорости. Зачастую заканчивается летальным исходом соревнующихся. На Земле почти везде, даже в Империи, вне закона. У нас, как и все, что касается туристического бизнеса, этот спорт разрешен, но поставлен на контроль — гонки проводятся в труднодоступных частях планеты, где нет людей и инфраструктуры, которой они могут помешать. Хотят убиться — да ради бога, лишь бы больше никто не пострадал! Главные, «королевские» гонки, «Абьерто де Дельта», проходят на сложном по рельефу горном плато в Дельте, отсюда и название.

«Ну, ничего себе! — вспыхнуло в мозгу. — Четырехкратный победитель?»

От осознания заслуг сеньоры майора мне вдруг стало дурно. Так вот почему Кампос не нападает. Боится. Она не известный, она известнейший человек на планете! В своих кругах, правда, но зато это очень влиятельные круги. И это не считая корпуса, о котором он наверняка ничего не знает.

— Мальчик! — чуть ли не по слогам потянула Катарина. — Повторяю вопрос! Что тебе нужно?

Бенито проглотил большой ком, но заднюю не включил.

— Я же говорю, интересно, что может связывать такого неудачника, как Шимановский, и такую… Успешную женщину, как ты. Неужели все серьезные женщины обожают неудачников? Что они в них находят? Нормальных мужчин что ли нет? Вот в принципе и все…

Катарина рассмеялась, громко и искренне.

— Ты не прав, мальчик. Я не сплю с неудачниками. Вопрос лишь, с чего ты взял, что он — неудачник?

Бенито злобно, но довольно оскалился:

— Спроси любого в этой части Альфы, тебе скажут. Он — ничтожество, которое ни на что не способно, кроме как разевать рот и указывать всем, какие они плохие. И отхватывать за это.

— Ну, я бы поспорила с этим утверждением, — деланно вздохнула сеньора майор. — У меня есть запись, где он очень даже отчетливо надирает задницу некому стоящему напротив меня самоуверенному товарищу. И очень эффектно надирает!

Кампос позеленел.

— Мне кажется, дело тут в другом, — продолжала она. — Ты ему завидуешь. Завидуешь, что он один, без дружков и прикрытия папочки, способен сделать то, на что ты в одиночку никогда не решишься. Так, Бенито?

Кампос вспыхнул.

— Неправда!

— А еще ты боишься выйти против него один на один.

— И это неправда! Я порву его и один на один, влегкую!

— Тогда почему же не рвешь? — Катарина снова рассмеялась. — Зачем тебе тогда вся эта шайка, если можно решить проблему, как двум кабальеро?

— Да потому, что он не кабальеро! — Бенито завелся. Его собеседница этого и добивалась — вывести его из себя. Окружающие в их словесной схватке не участвовали, только он и она. Потому мне и было приказано сидеть внутри — чтобы у нее были развязаны руки.

— Он — мусор, плебей! Его место внизу, под ногами, где и у всех остальных титуляров!

— Твой отец тоже был под ногами! — со сталью отрезала сеньора. — Но выбился в люди, залез на вершину!

— То — мой отец! А то — Шимановский!

— А разница?

Пауза

— Разница в силе. Сильный человек может подняться. Но Шимановский — слабый!

— Почему же? Вот объясни, представь, что я дура.

Я смотрел во все глаза, слушал и пытался понять, чего она хочет, что является ее целью. Она вытягивала его на разговор о высоких абстрактных материях, где у нее было преимущество. Окружающие урки откровенно скучали, а Кампос вдруг понял, что загнал себя в ловушку — теперь уйти от темы он не сможет.

— Чтобы быть сильным, нужно побыть слабым! Нужно понять жизнь, прогнуться под нее, а потом уже лезть вверх! Так сделал мой отец и так делают все сильные! Твой Шимановский же не хочет прогибаться, занимать свое место в жизни, он хочет сразу наверх, потому он никогда не будет наверху! Его удел — быть грязью и мусором! Неудачником!

Катарина удивленно прицокнула.

— А ты, оказывается, философ, Бенито! Прости, думала о тебе гораздо хуже.

Она задумалась.

— Знаешь, наверное, ты прав. Нельзя взлететь, не покопавшись на дне. Но понимаешь, это дело лично каждого — выбирать, что делать, как жить и под что подстраиваться. Не прав он — жизнь сама его осудит. И поставит на место, больно ударив. Мне же интересно, почему ТЫ, Бенито, постоянно пытаешься играть роль судьбы? Почему ТЫ ставишь его на место?

Кампос коварно усмехнулся, как усмехается хозяин жизни или повелитель вселенной.

— Потому, что он мне не нравится! Мне не нравится его рожа, я не хочу лицезреть ее рядом с собой!

— Но это не дает тебе право просто так над кем-то измываться.

— А почему это нет? Еще как есть! — Кампос показал все тридцать два зуба. — Есть такое право, «право сильного»! Оно везде, оно рулит нашей жизнью!

Закон — лишь отговорка для власти, чтобы ее не свергли в горячке расстроенные слабые. На самом же деле кто сильный — тот и прав! Богатые сильнее бедных, и бедные ничего не могут сделать богатым; богатые диктуют всем свою волю, и любое сопротивление их воле будет жестоко подавляться. Потому, что они — сильные! Кланы рулят средним классом. Средний класс — работягами. ДБшники и ИГэшники — мафией и гвардией. Мафия устанавливает свои законы в кварталах. Это жизнь сеньора! Это система! И в этой системе ты должен занять свое место! А если не захочешь, как не хочет Шимановский, то тот, кто выше, сгноит тебя по праву сильного!

Катарина гулко похлопала в ладоши.

— Браво, мальчик! Хорошо придумал! А ты никогда не думал, что система может ударить по тебе?

Кампос усмехнулся.

— Не ударит. Я на своем месте.

— Разве? — она картинно удивилась. — Ну, хорошо. Смотри. — И она извлекла из кармана на груди пластиковую карточку золотого цвета. — Императорская гвардия, агент де ла Фуэнте.

Кампос удивленно открыл рот и отступил на шаг. То же попытались сделать и остальные, в той или иной степени.

— Значит, императорская гвардия рулит мафией. Я, как представитель императорской гвардии, имею право рулить тобой, представителем мафии. И ты не можешь идти против меня, поскольку это право сильного. Ты же не будешь уподобляться неудачнику Шимановскому? — елейно проворковала она последнюю фразу.

— Я… Ну…

Тон сеньоры майора резко, буквально моментально превратился в лед.

— Я приказываю тебе вылизать мои сапоги! По праву сильного!

Все, находящиеся вокруг, поняли, что запахло жареным. О банальном завершении разговора больше не было речи — просто так, без драки, она никого не отпустит.

Но их было много, десятикратный перевес, и хотя чувствовали себя дружки Кампоса неуверенно, все равно являлись сильными противниками.

Впрочем, сеньора Катарина будто бы не замечала окружающих урок, перла на Кампоса напролом, грозно сверкая глазами.

— Я приказываю тебе вылизать сапоги, по праву сильного! ТВОЕМУ праву!

Тот сделал еще шаг назад, но вдруг ехидно оскалился — решился драться. Это почувствовали и мгновенно воспрянувшие урки.

— Да пошла ты!

Дальнейшее произошло за считанные секунды, я еле успевал понимать, что происходит.

Катарина подалась резко в сторону, как бы уходя от возможного удара, руки ее скользнули за спину, за пояс, и вынырнули оттуда с двумя небольшими огнестрельными пистолетами.

Паф, паф! — раздалось на всю улицу. Двое урок отшатнулись, держась один за левое, другой за правое плечо. Паф. Паф. Паф. Паф. Она развела руки в стороны и без остановки садила по тем из отморозков, которые могли напасть на нее сзади, с обеих рук, не целясь. Ну, это только казалось, что не целясь, садила она не на убой, в основном пули пролетали мимо, лишь один схватился за простреленную руку.

Урки грянули врассыпную, за машины, прижимаясь к земле и для чего-то закрывая головы руками. Лишь один попытался на нее напасть, из тех, что стоял напротив. Она обработала его за доли секунды: заблокировала его замах, развернула, отводя руку за спину, и ударила рукояткой по затылку. При этом оружия из рук не выпускала.

Паф.

Бенито Кампос, тоже решивший дать стрекача, свалился между машинами с простреленной ногой.

— А тебя я не отпускала!

Сеньора грозно подошла к нему и повесила на лицо такую плотоядную улыбку… Я б на его месте тут же попросил себя пристрелить! Бедняга Бенито затрясся от страха, попытался отползти, но на его пути крепостью встало крыло «Фуэго».

— Мальчик, ты не слышал, что я сказала?

Он начал кричать ей в лицо нечто нечленораздельное и уж никак не печатное. Катарина не торопясь убрала пистолеты назад, за пояс, затем нагнулась и сложенными в лодочку ладонями двинула его по ушам.

Раздался рев. Я приглушил звук и отвел одного из дроидов чуть назад, чтобы лучше видеть.

— Шимановский, выключи панель! — вдруг произнесла она, глядя вроде на Кампоса, но куда-то мимо.

Я не шелохнулся.

— Шимановский, накажу! — Сеньора предупредительно покачала головой. — Я вижу все, что показывает терминал.

Я выключил. От греха подальше. Изображение, но не звук — звук оставил

Дальнейшее представляло собой гулкие и хлюпающие удары, ор, мат и стоны, типа: «Нет, не хочу!» и «Нет, не надо больше!».

Через несколько минут люк открылся, она влезла назад, с самым серьезным озабоченным видом, и переключила терминал на станцию управления машиной. Я увидел «Эсперансу» как бы изнутри, контуры и профили всех деталей в объеме.

Действительно, трансформер! Несколькими командами Катарина раскрыла чехлы дюз, затем магнитки втянулись внутрь и чуть вверх, а дюзы вылезли изнутри снизу, развернулись и стали на положенное место.

— Теперь пристегнись. Быстро!

Я поспешил последовать приказу.

Красная кнопка старта. Машина задрожала. Секунд двадцать мы прогревали дюзы, затем сеньора майор скомандовала: «Держись», машину дернуло и мы оказались в нескольких метрах над землею.

Еще через секунду «Эсперанса» стояла на колесах, мы быстро-быстро ехали, удаляясь от так и оставшихся на месте броневиков сеньора Кампоса-младшего.

Сапоги ее блестели влажными разводами.

Глава 4. Катарина

— Ты специально это устроила, да? — нарушил я долгое молчание. Машина мчалась по городу с огромной скоростью. Такие вещи, как знаки и светофоры сеньору Катарину не интересовали. Она мой вопрос проигнорировала, вглядываясь в визор панели, на котором была изображена карта района с обозначенными на ней какими-то точками и стрелочками.

— Ты приехала на крутой тачке, чтобы спровоцировать его и надрать задницу?

— Соображаешь! — бегло бросила она, не отвлекаясь.

— Но зачем? И как ты узнала, что он поведется на «Эсперансу»?

— Почитала его личное дело. Он обожает машины. И ненавидит тебя.

— В его деле написано, что он ненавидит меня? — удивился я.

— Нет, разумеется. Сопоставила факты. Есть такая вещь, психологический портрет, слышал?

— Слышал.

— Следуя ему, он делает не очень умные вещи, преследуя одну единственную цель — уничтожить морально некого Хуана Шимановского. Не избить, не убить, сунув заточку меж ребер (кстати, он это может) — ему надо поставить тебя на колени. Только так!

— Но зачем?

— Ты у меня спрашиваешь? — округлила она глаза.

Дальше нас остановили. Несколько гвардейцев, вооруженных деструкторами, с самыми решительными физиономиями под открытыми забралами шлемов.

Катарина небрежным жестом высунула руку в окно, протягивая какую-то бумажку одному из стражей порядка. Вид у нее был такой, будто гвардейцы — надоедливые мухи, не стоящие ее высокого внимания.

Гвардеец несколько раз прочитал написанное, пару раз бессильно зыркнул, но нехотя вернул документ и взял под козырек.

— Я не думала, что вариант с «Эсперансой» сработает. Не думала, что с первого раза, — разоткровенничалась вдруг мой нынешний куратор. — К счастью, он клюнул. Просто повезло, что у меня есть такая машина, стечение обстоятельств.

«Такая машина» в этот момент резко развернулась и дала по газам по разделительной, оставляя далеко позади коллег справа. Эдак мы через весь купол за несколько минут промчимся!

— Вчера вечером мне сообщили, — продолжала она, — что кто-то интересовался этой машиной и копнул первое дно. Я поняла, что клиент клюнул, что это хороший шанс, и приехала на ней снова.

— Какое «дно»? — не понял я.

— Дно биографии. — Она глянула, как воспитательница на маленького. Дескать, такой банальщины не знаешь? — У меня несколько уровней биографии. Первый — я гонщица Катарина де ла Фуэнте, «Сумасшедшая идальга». Очень наглая, но везучая. Второй — я сотрудник ИГ. Ничего из себя не представляю, сплю с начальником, но использую ИГ как крышу, занимаясь своими любимыми гонками. Третье дно — я сотрудник контрразведки. Гонки — то ли мое прикрытие, то ли хобби, то ли часть работы, но те, кто знают это дно, с удовольствием гоняют со мной… На не совсем разрешенных трассах.

— Почему?

— Потому. Они точно знают, что не являются объектом интереса контрразведки, что я не по их душу. Но из-за должности у меня «крыша», где бы и как бы мы не гоняли, нас не повяжут. Во всяком случае, их.

— Да уж! — я усмехнулся.

— Знающие люди, которым «слили» третье дно, относятся ко мне с уважением. Стараются не бросаться в глаза, держат расстояние, но и не светят это дно другим. «Золотое» дно, как видишь! Для них. — Она рассмеялась. — Вместо этого подряжаются на любое мероприятие, где есть я, точно зная, что это безопасно. Выгода!

— А на самом деле ты — офицер корпуса телохранителей, и тебе наплевать на всех них. Для тебя гонки — всего лишь хобби. Так?

Она кивнула.

Машина вдруг резко затормозила. Если бы не ремни, я бы вылетел. Нас вновь остановили.

На сей раз гвардейцы попались более жесткие. В полной броне, с закрытыми шлемами, окружили машину, наставив на нее весь имеющийся немалый арсенал. Один залп — и машина превратится в маленький гробик с двумя обугленными шашлычками внутри.

Катарина так же молча протянула опасливо приблизившемуся стражу бумагу, напрочь игнорируя тот факт, что мы стоим под прицелом. Этот страж рассматривал бумагу еще дольше. Несколько раз связывался со своими, с базой, вертел ее и так, и эдак, подносил какой-то прибор. Но в итоге кивнул стрелкам — отбой — вернул бумагу и также нехотя козырнул.

— Что там? — поинтересовался я.

— Очень хорошая штука. Нас не могут проверять или досматривать, даже документы попросить не могут. Выдается только особо важным сотрудникам при исполнении. Максимум их возможностей — доложить моему начальству, фиктивному, конечно, что я нарушила правила движения, если я их нарушу. Даже если я кого-нибудь собью или убью, они надо мною не властны.

— Круто! — я присвистнул. — Такое выдают всем офицерам корпуса?

Сеньора майор отрицательно покачала головой.

— Только группам при исполнении. В моей машине может находиться охраняемый объект, сам понимаешь.

— А ты при исполнении?

— А ты как думаешь? — она повернула голову и иронично улыбнулась. Да, глупый вопрос.

Я попробовал привести мысли в порядок. После финта с Кампосом они разбегались в разные стороны, не больно-то меня слушаясь.

— Давай по порядку. Тебя ко мне приставили?

Она кивнула.

— Для того, чтобы… Mierda, для чего тебя приставили? Какой смысл для корпуса в твоем… Нападении на Кампоса?

Катарина очень грустно улыбнулась, затем машина резко повернула и мы оказались в маленьком узком проезде. Она припарковалась и включила какие-то приборы. На схеме тут же начали отражаться новые точки, вокруг которых во все стороны расходились цветные пятна. Эти точки разлетались вокруг нас в разные стороны в радиусе ста — двухсот метров, почти полностью покрывая закрашенным цветом круг внутри радиуса. Дроиды.

— Шимановский, слушай сюда. Внимательно слушай, очень внимательно. — Она вздохнула. — Я — офицер, отвечающий за кадры. В понедельник я дежурила, да, но это была подмена, основная моя задача — работа с новобранцами. Если конкретно — их анализ и отсев.

Сейчас мне приказано изучить и прощупать тебя, и назначить соответствующие тесты, чтобы знать о тебе все-все, даже то, что ты сам о себе не знаешь. Но это преамбула.

Теперь амбула. В корпусе не просто плохо, малыш. В корпусе ужасно! Ужасно тем, что новобранцев там ломают, ломают психологически. У нас не зомбируют, как многие считают, но чтобы добиться того послушания и той отдачи, что нужна в нашей работе, требуется ломка. Что ты знаешь о ломке?

Я пожал плечами.

— Мало что.

— Плохо. Ломка — это когда тебя берут и срывают всю внешнюю шелуху. Все твои мысли, чувства, желания, твои представления о мире и вещах в нем. Оставляют лишь голый стержень, твою девственную ничем не омраченную психику. А затем медленно и методично нанизывают на нее кольцо за кольцом то, что нужно корпусу. Этап за этапом, день за днем.

Это долгий процесс, болезненный и опасный. Кто не ломается, у кого внутренний стержень слишком толст, чтобы согнуться, те гибнут, не выдерживают. Потому у оставшихся особая психология, особый менталитет — его искусственно насадили всем нам. Ты еще не понял, почему я здесь?

Я отрицательно покачал головой.

— Ломка рассчитана на девочек двенадцати-четырнадцати лет. Только девочек и только этого возраста. В ином другом она бесполезна: раньше — рано, а позже — поздно, у них уже формируется достаточно стойкое мировоззрение, которое почти невозможно сломать. Теперь понял?

Теперь понял.

— То есть… И меня ломать будут? Но сеньора полковник говорила…

— Мишель плевать на тебя хотела! Из рубки линкора! — повысила голос сеньора. — Ты учил военную стратегию?

Я неопределенно пожал плечами.

— Немного.

— Знаешь термин, «планируемые потери»?

Я кивнул.

— Ты — ее планируемые потери для захвата стратегической позиции — проверки старых методик относительно воспитания мальчиков. Да, тебе не тринадцать, ломать тебя будут иначе. Но будут.

Без ломки ты нам не нужен. Ты должен стать абсолютно преданным солдатом; преданным ее величеству и корпусу, сестрам по оружию. Только в этом случае тебе можно будет доверять. В любом ином будешь подлежать утилизации.

— И ты думаешь, что… — Я ощутил, как по спине стекает холодный пот, а под ложечкой безбожно сосет.

Она кивком подтвердила мои мысли.

— Тебя нельзя сломать. Время упущено. В результате твоей обработки мы получим инвалида, психа, идиота, не знаю кого. Если ты сам до того не наложишь на себя руки, и это не самый плохой вариант.

Я здесь именно для этого — не дать совершить тебе ошибку. Это не мое задание, это мое право, как человека, и я им пользуюсь.

Забудь о корпусе, Шимановский. Откажись от своей глупой дурацкой затеи.

* * *

— То есть, ситуация с Кампосом — это подстава. Подстава для Кампоса. С целью отвадить его от меня. — Стало моей первой членораздельной фразой, когда я пришел в себя. — Но зачем? Он же вроде от меня отстал!

На что я получил презрительную усмешку.

— Ты не знаешь таких, как он, мальчик. Он не отстал бы от тебя никогда, и не отстанет, до конца жизни. Твоей или его. Это такой тип людей, им НУЖНО одержать победу. После «школьного» дела он на заднице, да, но это значит только, что он выжидает. Любое послабление — и он ударит. Больно ударит!

Кажется, сеньора ничего не знает о нападении на меня вместе с Бэль. Можно сказать, уже ударил. Причем ехал мимо, увидел нас и…

Все сходится. De Mierda!

— То, что я сделала — отсрочка. Но я нажму на нужных людей в нужных местах, и те объяснят Кампосу старшему, что его сыну тебя лучше не трогать. Серьезно объяснят. Надолго. Доучиться тебе хватит.

— Ты… — От удивления я даже подавился словами. — Так ты решила, что я подался к вам из-за Кампоса? Потому, что он меня избивает?

Она ответила с еще большим ехидством:

— Уж не думаешь ли ты, что я такая дура, что не понимаю таких элементарных вещей? Он отомстит за фонтан, как только появится возможность!

На это у меня не нашлось что ответить.

«А ведь она права, Хуанито. Толстый отомстит. Обязательно. Когда все успокоится.

Придурок, и ты доселе не понял такую простую вещь? Она, офицер корпуса, занимается тобой всего ничего, и поняла, а ты, мой дорогой мыслитель, сел в лужу?»

Следующая мысль стала ожидаемой.

«Пацан, ты попал!»

«Так, стоп-стоп! — одернул я сам себя. — Проанализируем заново, сначала.

Надо мною висит Дамоклов меч. Я, не зная этого, иду к Восточным воротам и набиваюсь в кадеты в уникальное подразделение планеты, о котором ходят одни легенды. Я делаю это из собственных побуждений, а именно, с целью изменить свою жизнь. Там и только там, не ранее, я понимаю и другие выгоды обучения — вассал ее величества может спокойно жениться на аристократке, без ущерба для ее семьи. Мыслей о Кампосе у меня нет. Сеньора полковник говорит, что может меня защитить, но о мафии она не упоминает.

Два вывода. Первый — ты дурак, Шимановский. И второй. Катарина ведет собственное расследование. И за сутки его ведения она поняла о тебе, твоих врагах, твоей жизни и ее хитросплетениях больше, чем знаешь ты, несмотря на то, что ты занимаешься этой жизнью восемнадцать лет, а она — сутки.

И теперь, узнав про меч под названием „Месть Кампоса“, что предпринять? С одной стороны да, там ломают. Но с другой — а что будет ждать меня здесь, на „гражданке“? Ее „нужные“ люди с Кампосом поговорят. Тот на ус намотает. Я заживу обычной жизнью…

…А затем сеньора королевский телохранитель забудет о моем существовании, эдак через годик, и я вновь останусь со своими проблемами. Только к фонтану и иглам охраны Бэль добавится новый эпизод, куда хуже и страшнее прежних — унижение. Да, она приказала выключить камеры, но когда Бенито вспомнит мне сапоги, этот аргумент будет ему до марсианского Олимпа.»

«То есть, желая лучшего, сеньора подложила мне большую свинью, живую и хрюкающую. И очень-очень злую. Теперь вопрос на засыпку: стану ли я бросать идею поступления в корпус, как она хочет, или наоборот, вцеплюсь в него руками и ногами?»

Я склонялся больше ко второму варианту.

Может человеку, читающему эти строки, по моим прошлым приключениям покажется, что я смел и храбр до безумия? Такой принципиальный кабальеро, который ничего не боится и которому сам черт не брат? Ничего подобного! Да, я принципиальный. Иногда. Но когда дело коснется жареного, я сбегу, как последний трус, вместе с остальными последними трусами. Храбрость нужна, но это должна быть умная храбрость. Выходить против кратно превосходящего противника, зная, что нет шансов? Увольте!

…Да, да, да, вы правы, выходил. Но тогда я знал, чем все кончится. Разбитой рожей и несколькими синяками. Теперь же речь идет о совершенно ином, ставки выросли неимоверно.

Я подумаю. Не буду принимать решение в спешке и горячке, у меня есть время для этого. Пока есть.

Этой мыслью я и поделился с Катариной, несколько разочаровав ее в благородном порыве.

— Как знаешь, Шимановский, — задумчиво покачала она головой. — Это твое дело. Но смотри, я больше помогать не буду.

Я в цвет усмехнулся.

— Именно поэтому я и не спешу, сеньора де ла Фуэнте. Ты и так не будешь мне помогать. Забудешь через полгода. Максимум год. Что, скажешь не так? Запустишь свои связи в госбезопасности и умоешь руки. Или это тоже не так?

Она задумалась, попыталась что-то ответить, но в итоге так ничего и не сказала.

Вместо этого с некой злостью тронула машину, выехала на соседнюю улицу и за секунды набрала скорость до отметки полторы сотни.

В шлюзовые ворота мы выскочили на той же скорости. Охраняющие их гвардейцы проводили нас недовольными взглядами — самих взглядов мы не видели под забралами шлемов, но догадаться, что те были недовольны, труда не составило. Затем началась гонка.

Эта сеньора и вправду оказалась хорошей гонщицей. Мы спустились вниз, в подземную систему магистральных магнитных тоннелей, «магнитку». Я вновь увидел, как работает трансформер — реактивные дюзы снова были задвинуты, магнитные возвращены на место, и когда машина оторвалась от земли, теперь уже благодаря специализированной городской магнитной магистрали, скорость наша возросла со ста пятидесяти сразу до четырех сотен.

Магнитка — классная вещь. На самом деле в Альфе проживает не тридцать миллионов, а почти пятьдесят. Ну, сорок уж точно! Тридцать — это лишь официальное местное население, подданные короны. Кроме них есть несколько миллионов туристов со всех уголков Земли. Кстати, особенно много их с Востока, из самых зловредных стран, открыто клеймящих Венеру, как обитель греха и разврата. Ага, мы — грешники, они все — праведники, а туристы их, десятками миллионов если не сотнями, летают к нам каждый год, чтобы потрахать девочек в этой самой «обители греха». Праведнички…

Имперцы, вон, тоже официально борются за духовность и чистоту помыслов нации, сильно борются, но нас не клеймят, и почему-то имперских туристов здесь на общем фоне не так много. Хотя Империя куда как богаче нищего Востока!

Я отвлекся. Кроме тридцати миллионов подданных и нескольких (кто его знает, сколько их!) миллионов туристов, в столице постоянно проживает многочисленная диаспора марсиан, головная боль Короны, да и наша тоже, а также ютятся несколько миллионов (этих тоже сосчитать невозможно) гастербайтеров. То есть, людей, приехавших сюда со старушки заработать денег. Вроде как. Большая часть из них мечтает здесь и осесть, но с этим облом — более менее охотно королевство принимает только выходцев из Южной Америки, из коренных земель. Африканские владения, то есть чернокожие, большим спросом у нас не пользуются. Им закрыта дорога даже в армию — не примут их туда, и точка! Только в наемные именные бригады, где платят в два-три раза больше, но без права получения подданства. Не всех, конечно, так жестоко отсеивают, служить тоже кто-то должен, но большую часть.

Остальные, кому не посчастливилось подписать армейский контракт, работают уборщиками, посудомойщиками, грузчиками и иными малопрестижными рабочими, в основном, кстати, в сфере обслуживания тех же туристов, своих соотечественников, только с деньгами. Ну, не нужны они нам! Дикие они!

Но кем бы и где бы они не работали, им всем нужно где-то жить, где-то спать. Улицы и бомжатники гвардия регулярно чистит, опустившихся до такого уровня, то есть неспособных арендовать жилье, вышвыривают с планеты в трюмах грузовых кораблей. Потому кровь из носа, хочешь жить — ищи где жить. Тавтология, зато верно.

Альфа — купольный город, не подземный. Он покрыт куполами, десятками куполов, наглухо отрезающих людей от адской атмосферы. Потому расти ввысь город не может. Но углубляться до бесконечности внутрь планеты тоже нельзя — за сотым метром расположены производства, системы обеспечения, склады и военные коммуникации. То есть, единственный выход — расширяться. Тупо, экстенсивно, осваивая для новых жилых районов все новые и новые площади, пропорционально планируемому населению, благо планета большая и безжизненная и таковых хватает. Пока хватает.

Альфа огромна. Невероятно огромна! Даже учитывая, что в окраинных районах, трущобах, плотность населения такая, что жуть, а метраж жилья на человека смехотворен, куполов в городе более двух сотен. Это единственный город в Солнечной системе, имеющий три(!) уровня метро. И это один из очень немногочисленных городов, имеющий такую огромную и разветвленную систему магнитных дорог.

Мы мчались по магниткам с невероятной скоростью, сменяя одну трассу другой. Все, абсолютно все водители оставались у нас за кормой, стрелка спидометра прошла пятисотенную отметку. ТАК по городу я еще не летал!

— Отрываемся, — прокомментировала свои действия молчавшая до этого Катарина. — На всякий случай.

Я кивнул.

— Ты не прав, Шимановский. Я не кину тебя, — продолжила она прерванный разговор. — Не брошу на растерзание Кампосам, забыв об обещании.

— Ой ли! — я добавил в голос как можно больше иронии.

— Если я даю обещания — я их выполняю. И если я пообещаю, что доведу тебя до выпускного — значит доведу. Это вопрос чести. А если не смогу, по техническим причинам… Знаешь ведь, какая у меня работа… — Она грустно усмехнулась. — За меня это сделают другие, это вопрос не только моей чести. Мой бывший взвод доделает начатое.

— Это тоже традиция?

Она утвердительно кивнула.

— Да. Взвод — семья. Даже после завершения контракта, годы и годы спустя, все, служившие в одном взводе друг для друга гораздо больше, чем сестры. Живой тебе пример — Лея и ее взвод.

Я ничего не знал про бывший взвод ее величества, но поверил Катарине на слово, решив разузнать про этот вопрос, когда будет более спокойная обстановка.

— Тебе ничего не будет угрожать, обещаю. Мы вшестером можем даже убрать Кампоса старшего, если понадобится.

— И вам за это ничего не будет? — я усмехнулся. В такое верилось с трудом. Если б ангелам можно было всё НАСТОЛЬКО… В стране давно установилась бы республика.

— Будет, почему? — не стала отпираться она. — Но свое слово мы сдержим, честь взвода и каждой из нас не пострадает. К тому же мы — ветераны, не молодые ссыкухи, какой с нас спрос? Пожурят немного. Может, в ссылку на несколько лет отправят. Ничего смертельного. Я тебя убедила?

Я отрицательно покачал головой.

— Хорошо, я отучусь. А дальше? А универ? Я не уеду из города, останусь в зоне их досягаемости. А сапоги, извини, он мне не простит!

По лицу Катарины пробежала тень.

— Хорошо. Считай, что вопрос с универом тоже решен. Он не тронет тебя.

«Что, вот так, все просто? Я тебе пообещала, что защищу, и все дела? А если понадобится, то с подругами кончу главного обидчика, известного мафиози, нам это по силам?»

«Шимановский, так не бывает! Тут какая-то засада!»

«Или бывает?»

— Я выполню все твои условия, — продолжила она. — Если понадобится, мы уберем твоего друга Бенито, это будет лучшим выходом.

— Только за то, что он угрожает мне? — я вновь усмехнулся.

— Он подонок, Шимановский, — парировала она. — И он принесет людям много бед, поверь мне. Я встречалась с подобными людьми много раз, знаю эту породу. И если грохну такого, моя совесть не отяжелится.

«Вот так. Понял? Все понял?» — съехидничал внутренний голос.

«Да понял, понял…» — успокоил я его.

— Проще всего будет спровоцировать его, имитировав, что про тебя забыли. Подловить и на сей раз уничтожить окончательно. Если рыпнется, конечно. Но понимаешь, все имеет свою цену…

Ее глазки ехидно прищурились. Тут машина резко притормозила и вильнула вправо. Мы перестраивались, уходя на развязку, направляясь то ли на другую хорду, то ли на радиальную.

— Моя цена — твой отказ от обучения у нас. Ты прямо сейчас звонишь Мишель, я соединю, и говоришь, что передумал. Я тут же даю клятву, что сделаю обещанное. Мой взвод вскоре это подтвердит. Не сегодня, а когда сможет. Я сообщу девчонкам, они свяжутся с тобой.

Она свое предложение сделала. Я сидел, смотрел на мельтешение ламп в тоннеле и не мог ничего понять.

Какая ее выгода? Ну, не укладывалась у меня в голове такая комбинация! Защитить меня. Убрать Кампоса, пусть и младшего. Возни на несколько лет, причем опасной возни, с последствиями. Только ради того, чтобы я не учился у них? Чтобы они не отрабатывали на мне свои программы?

Мозг зацепился за последнюю мысль.

— Подсиживаешь Мишель? — Я попытался рассмеяться. Вышло довольно убедительно. Машина вильнула, сеньора Катарина грязно выругалась. Ого, какие мы слова знаем! Затем наехала на меня, переходя на крик, следя, впрочем, одновременно за дорогой.

— Шимановский, ты — придурок! Таких придурков поискать — не найдешь!

Я никого не подсиживаю, мне это не надо, да и невозможно! Мишель — из взвода Леи! Она ее назначила вместо Сирены, много лет назад, которая также была из ее взвода! Понял тенденцию?

Я кивнул, втягивая голову в плечи.

— Я НИКОГДА не возглавлю корпус, у меня нет для этого нужного ресурса! Но я на своем месте, и я могущественнее, чем она! Я на земле, руковожу реальными делами, реальными вещами, ни на кого не оглядываясь, а она летает высоко в облаках, вынужденная со всеми считаться! И с Леей, и с другими офицерами!

— Мне не нужен Корпус, Шимановский, — продолжила она уже тише, подводя итог беседе. — Я просто хочу, чтобы один глупый мальчишка выжил. Чтобы не отправился на запрограммированную бойню, а выучился, вырос, женился и нарожал деток. Нравишься ты мне, юноша, нравишься. Симпатичен. И мне по-человечески будет жаль, если случится иначе.

Я молчал. Насколько мог судить, в данный момент она не врала. Если честно, у меня никогда не проскакивало ощущения, что она врет, но сейчас она была сама искренность.

Но я не мог пойти у нее на поводу, не мог просто так отказаться от начатого. Может быть она права, в корпусе будет жарко, и ее предложение — лучший выход… Но и она — не бог.

Я не знаю, какое в итоге приму решение, у меня есть время разобраться в себе. Но сейчас соглашаться не буду. Слишком мало прошло времени для анализа ее слов и ее выводов.

— А если я откажусь не сейчас? Позже? Ближе к концу испытаний?

Она усмехнулась.

— Тогда у меня будут связаны руки. Сейчас же, пока все заняты, я всемогуща. Никто не знает, что ты собой представляешь, и один твой звонок может многое. Потом в тебя вцепятся мертвой хваткой, а меня… Меня заменят.

Соглашайся, Шимановский. Сейчас или никогда.

Я еще ломался для вида. Но только для вида.

Глава 5. Трудовые будни

Дальше, до самого корпуса, мы ехали молча. Ехали долго: где она только не петляла! Объехали почти весь город! Побывали даже на таких окраинах, где «Эсперансу» в иных обстоятельствах никогда не увидишь, куда и на более дешевой машине заезжать не стоит.

Мы же заезжали. И останавливались, под недоуменные взгляды аборигенов, особенно детворы, стайками слетающейся к нашему транспорту, удивленно галдя. Моя спутница вновь выпускала дроидов, закрашивающих карту вокруг, после чего трогались и ехали дальше. Как я понял, таким образом она отрывалась от возможной слежки, от электромагнитных жучков. И судя по ее ругательствам и комментариям, минимум один жучок у нас имелся. Имелся в прошедшем времени, конечно.

В общем, к бело-розовому зданию мы подъехали не скоро, часа через четыре. Времени на тренировки оставалось мало, и в тот день я сдавал тесты интеллектуальные. Кружочки, треугольники, квадратики — расположи фигуры — найди лишнее — укажи, что должно идти после…

Этих тестов тоже было много. Они дублировали друг друга, и после десятого или двадцатого теста я понял, что в принципе все они проверяют одно и то же.

Ну, это их дело, методистов и психологов корпуса. В конце концов, они не имеют право на ошибку. «Пускай перепроверим человека десять, двадцать раз, но зато точно будем знать, годен он или не годен». - примерно такая у них должна быть логика.

Судя по реакции Катарины, я относился к категории «годен», или «очень даже годен», и ей этот факт не нравился. Относилась она ко мне с подчеркнутым пренебрежением, словно я раздражающая ее муха, но уважительным пренебрежением. Ни словом, ни жестом, ни наклоном головы не позволила себе ничего, намекающего о происшествии и разговоре после школы. Ее глаза словно говорили: «Ты пожалеешь, Шимановский, но это было твое решение».

Да, мое, и я не отказываюсь. Но относительно нее самой я сегодня понял одну важную вещь: она сделает все, чтобы меня не взяли, все от нее зависящее, но бить в спину и подтасовывать факты не станет. Такое не в ее духе. Эдакая принципиальная бесстрашная благородная амазонка, не способная на подлость к тем, кого не считает врагом.

Из новостей дня нужно особо выделить ее приказ, именно приказ, отданный, когда мы ехали домой (она вновь отвозила меня, но на обычной машине).

— Шимановский, с завтрашнего дня начинаются ускоренные тесты. Будут проходить с девяти утра. На ближайшие две недели о школе забудь — нет времени. — Но… — Я попытался протестовать, но понял, что не из-за чего. Я куда собрался? Туда. А школа? Что ж, или школа, или корпус, это надо было решать сразу. И я вроде как решил.

— Или ты передумал? — с иронией поддела она.

— Нет. Я просто подумал, что если вы меня не возьмете…

— То ты самостоятельно догонишь программу, — мурлыкнула она, чуть прищурившись. — У тебя такие показатели, что…

— Что «что»? — я напрягся.

— Очень хорошие показатели, — ушла она от ответа. Если б ты был девочкой, я бы пророчила тебе быстрый рост до звания офицера. Но так, извини, покойникам и психам оно ни к чему…

Вот стерва! Достала уже! Я про себя выругался.

— Завтра в половину девятого я подъеду к углу вон того дома, — продолжала она, игнорируя мое раздражение. — Не будешь готов — так и доложу, что передумал.

— Я не передумал! — огрызнулся я.

— Тогда привыкай к порядку. В половину — как штык.

— А почему опять ты? Тоже какая-то проверка? Я что, сам не могу добраться?

Она рассмеялась.

— Нет. Просто тестирование тебя корпусом — штука секретная. Не хотелось бы, чтобы ты лишний раз светился в воротах и показывал всем нашу в тебе заинтересованность. Дворец — гадюшник, сплетни по нему расходятся… Очень быстро! — Она махнула рукой. — А дальше идут за его пределы.

— Кстати, мой рабочий день официально начинается тоже с девяти, — продолжила она. — И мне тебя подбросить не сложно, по пути. До завтра.

— До завтра.

Ошалевший, я вылез из машины. Люк опустился и та тронулась в противоположном от моего подъезда направлении.

М-даааа!

* * *

Следующий день начался для меня бодренько — с того, что я чуть не проспал. Сглазила!

Когда я, застегивая рубашку на ходу, мчался к машине, часы показывали тридцать четыре минуты. Сеньора еще была на месте, но уже развернулась, двигатель работал. Люк был открыт и я сиганул в него, и только после этого отдышался.

Ее глаза насмехались: «Я же тебе говорила?»

Пусть издевается, виноват. Она подождала, не уехала, а это главное.

Когда мы уже тронулись, я соизволил обратить внимание на нее саму, на ее внешний вид. А тот поражал воображение.

Легкая блузка с огромным, просто шикарным декольте почти до пупка, в котором виднелась не менее шикарная грудь. Ого! Под форменной блузкой я ничего такого не заметил (да и до того ли было), но оно и понятно — форма есть форма. Теперь же, когда она оделась по-граждански, я сполна оценил достоинства сеньоры майора. Под нею, в смысле под блузкой, был лиф, тоже прозрачный, как у Бэль, незаметный, но он тоже поддерживал грудь, делая ее еще аппетитней, а при ходьбе, когда та начнет колыхаться…

Я представил себе эту картину. М-да, все мужики будут однозначно ее! Определенно. Далее к низу сеньора была одета в короткую белую косую юбку, выше колена с разрезом сбоку. Разрез находился как раз с моей стороны и я в полной мере смог оценить красоту ее ног. Немного мускулистые, но не чрезмерно. В остальном те были длинными, ровными и красивыми. Никакого намека на целлюлит и другие заморочки, из-за которых женщины трясутся, но на которые мужчины не обращают внимания, у нее не было. Саму юбку можно оценить, как достаточно короткую, чтобы произвести эффект на вечеринке, но достаточно длинную, чтобы не походить при этом на шлюху. Ведь в ее возрасте носить подобное опасно — слишком легко перейти незримую грань. Катарине удержаться удалось.

То есть, у нее есть вкус, есть талант красиво и правильно одеваться, и так же краситься. Накрашена она была не броско, но в то же время так, чтобы в случае нужды поколдовать над собой минимум времени и получить максимум эффекта. Так тоже может далеко не каждая.

«Cojonudo, а ведь она совсем не старая!»

Эта мысль стала для меня откровением. Вместо суровой сеньоры майора, могущей двумя пальцами скрутить в бараний рог самого Кампоса вместе с дружками, рядом со мной сидела красивая сексуальная пусть и немного более старшая женщина. Она говорила «мой бывший взвод». Значит, основной контракт уже завершила. А контракты в корпусе стандартные, до тридцати пяти лет, после этого, считается, что бойцы теряют форму. Получается, ей где-то между тридцатью пятью и сорока. Возраст, когда женщина может все и никому при этом ничем не обязана. Успешная, состоявшаяся, живет для себя (ну, за пределами работы, конечно). Наверняка такой интересуются ОЧЕНЬ хорошие мужчины. Самые разные, от тридцати и до плюс бесконечности. И самого разного социального положения: от богатых и очень богатых, до баснословно и сказочно богатых.

— Что, Шимановский, оцениваешь? — усмехнулась она, не выдержав моих откровенных разглядываний. Но и слонику по голосу было бы понятно, ей мой интерес приятен. Я не стал отпираться:

— Отпад! По какому случаю праздник?

— У меня выходной, — бегло пожала она плечами. — Теоретически. Практически на мне ты. Потому сразу после работы я поеду по своим делам. Надеюсь, ты будешь умненьким мальчиком и не станешь меня задерживать отрицательными результатами тестов, Шимановский?

Ее тональность отдавала весельем, но тайное и весьма холодное предупреждение я получил.

И решил повыкаблучиваться:

— А если стану?

Я демонстративно развалился в кресле, напустив на себя бесшабашный вид заправского мачо, глядя бесстрастным взглядом на тоннель, по которому мы выезжали на магнитную магистраль. — Чего б это я такую красоту от себя отпускал? Если она при мне — так при мне. Вот когда твои «дела» попросятся в корпус, да когда к ним тебя приставят… А пока пусть рот не разевают!

— Ай-яй-яй, Шимановский! — покачала она головой, принимая игру. — Как не стыдно! Я почти в два раза старше!

— А любви, между прочим, все возрасты покорны! — констатировал я, вспоминая книгу афоризмов.

— Пушкин.

— Что? — не понял я.

— Я говорю, Пушкин… Был поэт такой, русский, в средние века. Произведение — «Евгений Онегин».

И далее она процитировала на почти чистом русском, лишь с небольшим акцентом:

Любви все возрасты покорны
Но юным, девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как бури вешние полям.

— Кстати, выдающаяся вещь. Каждый куплет написан по определенной схеме, с определенной последовательностью заглавных букв. Легко читается, и очень трогательно.

— Ты любишь русскую классику? — опешил я.

Она бегло кивнула.

— И не только русскую. Но ваша, она… Она вся пронизана духом романтизма, ожидания чуда, чего-то светлого! Не могу это описать. Ваша классика более идеалистична, что ли.

Она задумалась.

— Но Пушкин мне нравится не сильно. Я больше люблю Достоевского.

Я помнил Достоевского. Но не читал. Читал только о нем самом и о его творчестве.

— Это прозаик, он не писал стихов.

Сеньора Катарина безразлично пожала плечами.

— Ну и что? Зато КАК он писал!

— Кстати, Шимановский, почему ты так уверен, что потянешь меня? — усмехнулась вдруг она, меняя тему.

Я обернулся и в упор разглядел ее раздевающим взглядом. Самым горячим и пренебрежительным, на который был способен.

— А почему бы и нет, малышка! — Наглеть — так наглеть. — Влегкую!

Она рассмеялась.

— Мальчик, я говорю не о сексе. Я спрашиваю, с чего ты уверен, что потянешь МЕНЯ?

Я задумался.

— А разница?

Она улыбнулась, как воспитатели улыбаются маленьким детям, слушая наивные умозаключения.

— Секс… Что я не видела в сексе? Я взрослая незамужняя женщина, могу позволить себе все, что угодно. Я старший офицер корпуса королевских телохранителей и получаю столько, что… Не будем об этом, ты понял.

Я кивнул.

— Я могу позволить себе все, что угодно, с любым партнером, с любыМИ партнерами. Могу за деньги — так даже проще, никаких обязательств. Могу просто выйти в свет, а вернуться с молодым и энергичным мужчиной, достигшим в этой жизни многого, но готового расстелиться передо мной и носить на руках. Я могу ВСЁ, Хуан Шимановский. Чем можешь меня удивить ты?

И пока я молчал, переваривая вопрос, она продолжила бить:

— Но с другой стороны, секс — это всего лишь секс, это не главное, когда речь идет о взаимоотношениях мужчины и женщины. Главное — понимание!

Пауза.

— Вот скажи, ты сможешь постоянно думать обо мне? О том, где я и что делаю? В чем нуждаюсь? Сможешь звонить каждые три-четыре часа, спрашивать, как дела?

А еще я люблю кофе в постели. Сможешь ли ты вставать раньше меня, готовить его и приносить, пока я досыпаю в объятиях Морфея?

А сможешь ли ты поговорить со мной, найти темы, которым обоим нам будут интересны? Я не люблю футбол, ты не любишь сериалы, это стандарт, но ты никогда не читал Достоевского, которого люблю я, сомневаюсь, что знаешь Шекспира или Антуана де Сент-Экзюпери. За какое произведение Хемингуэй получил Нобелевскую премию, Хуан?

Я раскрыл рот, но не издал ни звука. Вот это баба! Умная, зараза!

«Умная зараза» не удовлетворилась достигнутым и продолжала закапывать меня. Чтоб уж наверняка.

— Ты в своем маленьком подростковом мирке, со своими подростковыми проблемками. У тебя вполне актуальные для своего поколения интересы, неплохие интеллектуальные данные, ты далеко неглуп и много чем интересуешься. Для своего поколения, подчеркну. Не сомневаюсь, в постели ты хорош… Нет, не так. В постели ты ГОРЯЧ, потому, что юн. Твой темперамент сможет в случае нужды компенсировать недостаток опыта.

Но в любви это не главное, Шимановский. В любых отношениях главное понимание и доверие. Ты же никогда не поймешь меня, а я никогда не смогу доверять тебе. Так повторю вопрос: с чего ты уверен, что потянешь меня?

Далее мы ехали молча, до самых ворот дворца. Уже проезжая КПП, я выдохнул:

— Вообще-то, я имел ввиду немного другое.

Она вновь рассмеялась.

— Секс на одну ночь? Посмешил, Шимановский! Посмешил! Зачем мне секс на одну ночь С ТОБОЙ?

Это был разгром, полный, по всем фронтам. Сеньора мягко поднесла мою мордашку к куче дерьма и сказала: «Хуанито, будешь рыпаться, я ткну тебя туда с головой. И ты не сможешь мне ответить — не хватит ума.» И это так: действительно, не хватит.

А с другой стороны, что-то в этом есть. Встречаться с такой вот, опытной и зрелой стервой? Очень-очень умной стервой!..

* * *

Сюрпризы начались сразу. С того, что мне сунули белый легкий доспех, самый настоящий, никакой не тренировочный, какие выдают в школе на военной подготовке. На его груди гордо расправлял крылья стремящийся к солнцу кондор Веласкесов. На мой вопрос, почему, я получил лаконичный исчерпывающий ответ:

— А зачем нам тренировочные доспехи? Пусть девчонки сразу привыкают к боевому. Сызмальства. Прикрутить гидравлику — и пожалуйста, вот тебе тренировочный!

— А как его надевать? — я недоуменно уставился на белые пластины скафандра.

Мне показали. И как надевать, и как пользоваться навигацией. Занималась этим одна из инструкторов, что была рядом в прошлый раз, на беговых дорожках. Поскольку кроме Катарины и Мишель никто в этом заведении не соизволил мне представиться, про себя я окрестил ее «Первая».

— Верхний ряд иконок в виртуале, семь штук — линии связи, — начала она инструктаж, когда я с горем пополам нацепил скафандр. М-да, боевой вариант весьма и весьма отличается от наших тренировочных! Но оно и понятно, нашим больше полтинника, они десятки лет как списаны, а этот новенький, включает самые последние разработки. Сомневаюсь, что корпус будет держать у себя что-то кроме самого современного и самого совершенного. Несмотря на нестандартный белый цвет, который вроде бы больше должен подходить женскому полу, я в нем смотрелся неплохо. Но ощущал себя при этом белой вороной. Причем, не только в переносном значении слова.

— Каждая из них отвечает за свое, — продолжала сеньора инструктор. — Например, первая линия — охраняемый объект в момент проведения операции. Вторая — командная. Связана с высшим командованием корпуса или с начальником операции. Предупреждаю, лезть в эти каналы просто так, с целью побаловаться, не стоит. Любое нецелевое использование линий связи жестко карается. Вопросы по первым двум?

Я поднял руку.

— Говорят, что принявшие присягу могут обратиться напрямую к ее величеству. По любому вопросу. Как вассалы. Я могу через первую линию обратиться к ее величеству?

«Первая» рассмеялась.

— Теоретически да. Но для таких вещей есть другие способы, первая линия все же оперативный канал, боевой. Со всеми вытекающими в случае нарушения… — Она посмотрела на меня вроде весело, но грозно. Продолжать задавать глупые вопросы желание пропало. — Это все?

В общем-то, я человек дрессированный. В школе генерала Хуареса свирепствуют такие законы, что волей-неволей привыкаешь к дисциплине. Да и до нее раздолбаем не был. Так что пользоваться этими линиями, кстати, работающими, непрерывно светящимися в режиме ожидания, не собирался. Простое праздное любопытство.

— Далее, третья, — продолжала она. — Диспетчерская. По ней же можно быстро найти оперативного дежурного. Знаешь, кто такой оперативный дежурный?

— Дежурный офицер? — предположил я.

Она утвердительно кивнула.

— Именно. Самый главный человек в корпусе в любой текущий момент. Отвечает за проведение всех операций, координирует их.

За нею идут четвертая и пятая линии. Это рабочие лошадки. Используются для координации между подразделениями в боевых условиях. Обращу внимание, боевыми у нас считаются любые условия, когда мы сопровождаем объект охраны. Надеюсь, это понятно?

Я кивнул.

— Специфика работы.

— Шестая линия — тактический уровень, уровень твоего взвода. По ней ты будешь общаться с напарницами, непрерывно, не мешая остальным взводам.

— У меня будет свой взвод? — удивленно воскликнул я.

— А как же! — Сеньора инструктор похлопала по плечу. — Солдат — минимально возможная боевая единица в армии: в пехоте, в десанте. Выполняемые ими тактические задачи допускают это. У нас же минимальная единица — взвод. Пусть наш взвод не тридцать человек, а в пределах десятка, но меньшим количеством людей мы не сможем выполнить ни одной своей задачи. Понятно?

— Угу. Тоже специфика работы.

— Не «угу», а «так точно».

— Так точно! — подобрался я.

— А раз так, ответь: какая наименьшая боевая единица на флоте?

Я задумался.

— Эсминец. В смысле, целый корабль. Или взвод истребителей.

Она удовлетворенно кивнула.

— Молодец, понял. И последняя, седьмая линия — индивидуальная, для приватной беседы. Ее можно использовать как угодно, дело личное, но злоупотреблять не стоит. Любая посторонняя информация в боевых условиях отвлекает, толкает к ошибкам. А ошибки у нас ОЧЕНЬ жестоко караются. И хорошо, если покараем мы. Поверь, наши методы наказания мягче, чем у жизни.

Я снова кивнул и поежился.

— В данный момент тебе нужна только седьмая линия, на которой будем висеть мы. Остальные включать запрещаю. Есть вопросы?

Я бодро закачал головой из стороны в сторону.

— Вот и хорошо. Теперь вспомогательные функции. Я отключила их, они тебе не понадобятся, и включать их пока также не рекомендую — будут отвлекать. Но вот этот значок — она указала ногтем на красную точку со своей стороны моего забрала. — Целеуказатель. Он отключается, но тебе пригодится. Реагирует на положение глаз, помогает с концентрацией и прицеливанием. Позже покажу, как определять с его помощью расстояние до цели, ее физические параметры и прочее. Все это нужно для стрельбы. Быстрой и точной. Как подключить винтовку к целеуказателю, знаешь?

Я отрицательно покачал головой. Этому в школе не учили. Наши скафандры старые, да еще «кастрированные», в них нет такой электроники. Прицеливались мы на занятиях старым дедовским способом — по стволу через мушку. Программы военной подготовки, видимо, рассчитаны на то, чтобы только научить держать оружие, а стрелять с использованием облегчающей эту задачу техники в случае чего мы научимся и сами.

Действительно, как показала практика, система наведения в использовании не сложная, а без нее точность стрельбы падает чуть ли не экспоненциально. А где гарантия, что случись оккупация, у каждого из нас будет такая?

— Смотри.

Она протянула мне игломет и показала, как он подключается к управляющему блоку на рукаве, там, где в обычной жизни у меня браслет.

— А разъем такой же, как у браслета! — заметил я. Она усмехнулась.

— Наоборот, это у браслетов сделан такой же выход. Специально, чтобы к ним можно было подключать оружие. Стандарт, принятый на случай войны.

Я присвистнул.

— Так что, получается, можно подключить любую винтовку к любому браслету? Но это же опасно!

— Почему?

Я пожал плечами.

— Ну, преступность, криминал. Они же могут этим воспользоваться.

— Когда начнется война, малыш, всем будет поровну на криминал, — понизила она голос. — Повторю, это все сделано на случай высадки врага на планету. А криминал в любом случае найдет, как использовать оружие. Раз могут достать иглометы — то достанут и управляющие блоки, какие бы выходы у них ни были. Это же элементарно.

Я задумался. Хм… А она, пожалуй, права!

Сколько тайн открывается, и все как-то походя. А страна наша, получается, насквозь милитаризована?

Тогда я еще не знал, до какой степени милитаризована наша страна. Она готовилась к войне все столетие своего существования, была нашпигована всем, что может помочь сражаться или мешать противнику. Причем нашпигована не только вещественными предметами, но и «идеями» — разными патриотическими программами по работе с молодежью с военным уклоном, пропагандой, скрытой и открытой, в том числе пропагандой военных игр, которые у нас даже популярнее футбола. Ну, не менее популярны. И, разумеется, тщательно поддерживаемый в СМИ образ абстрактного «врага», куда ж без него!. Это не считая запрятанных где-то под сотым метром гор оружия, которого хватит не на сто, а на все двести миллионов человек.

Все это находится на виду, мы сызмальства к этому привыкли, потому и не обращаем внимания на сложившееся положение вещей. Хотя в той же Империи, например, слыхом не слыхивали о патриотических программах и сочтут за дикость установку в центре городов замаскированных под объекты архитектуры средств электронного подавления.

На Венере всё в той или иной мере сделано с расчетом, чтобы стать оружием в случае планетарной высадки. Ну, или для поддержки власти на случай вооруженного переворота…

— Оружие — индивидуальное, — продолжала сеньора, возвращая меня на землю от абстрактных размышлений. — Хоть ты не кадет, оно тоже будет закреплено за тобой и твоим скафандром, будешь за него отчитываться. Привыкай. Вопросы?

— Оно тоже боевое? — я внимательно рассматривал протянутую скорострельную винтовку, вертя ее и так и эдак. Я впервые держал в руках боевое оружие, из которого можно стрелять не пулями, а настоящими иглами, для которых не существует никаких преград. А что оно боевое, как и скафандр, не сомневался. Сеньора подтвердила это, презрительно скривившись:

— Естественно! У нас все боевое! Знаешь, как эта штука называется?

Я утвердительно кивнул.

— «Жало».

— А какая модель?

Тут ответить не мог. В таких тонкостях не разбирался. Она назвала, словно читая лекцию:

— Скорострельная винтовка ALR-112 «Aguijón». Игломет средней мощности и невысокой дальности стрельбы. Предназначена для ведения боевых действий в помещениях и закрытых пространствах. Достоинства: легкость, мобильность, высокая скорострельность. Недостатки: малая мощность и невысокая дальность прицельной стрельбы.

Я кивнул, стараясь все это запомнить.

— Штука как раз для тебя. Ты «правило номер один» знаешь? Насчет оружия венерианского солдата?

Я поежился. Естественно, знаю. Но от ее вмиг ставшего ледяным взгляда и прорезавшихся холодных ноток в голосе стало не по себе.

— «Оружие — часть тебя. Боец, оставивший свое оружие, недостоин носить гордое звание солдата Венеры!» — как по писанному отрапортовал я, вытягиваясь в струнку.

— А знаешь, что оно означает на практике?

Разумеется. Это знает на Венере каждый, с пеленок. Это тоже часть военно-патриотической программы.

— Если ты бросишь или выронишь оружие, Шимановский — понизила она голос почти до шепота. — Твои тесты на этом закончатся. За воротами. И это не мое правило, это правило Венерианского королевства. Вопросы по этой части?

Вопросов не было.

Оружие для бойца — продолжение его руки, часть его самого. Как сердце, печень или почки. Боец, потерявший оружие, равносилен бойцу, потерявшему жизненно важный орган. За такой проступок мгновенно выгоняют из армии, а в военное время даже расстреливают. Наша армия — наша гордость, защита и опора. Порядки в ней строже, чем в любой другой в мире, но это потому, что мы в кольце врагов. Нам НАДО выжить, несмотря ни на что. И такие суровые драконовские порядки — лишь составляющая выживания.

Боец всегда при оружии, в столовой, в спальне, в туалете. Без него он — никто. За пределами «имперского» сектора даже в увольнительные солдаты расквартированных там частей ходят вместе с ним. И тем более за пределами планеты. Для нашего государства и общества это норма, и я только что стал частью этой нормы.

Отныне я — солдат. Боец. Настоящий. Именно это означают ее слова. И требования ко мне теперь такие же — настоящие, взрослые.

«Игры кончились, Шимановский! Ты хотел взрослой жизни — получай! И отвечай за нее по полной программе, без скидок.»

Я вытянулся в струнку и откозырнул, благо, на мне был надет шлем.

— Так точно! Слушаюсь, сеньора инструктор!

Той моя реакция понравилась.

— Пошли, соискатель Шимановский. Будем делать из тебя человека!

* * *

Мною как и в прошлый раз, занимались трое. «Первая», еще одна, до сей поры незнакомая тетка с суровым лицом и рваным шрамом на щеке, «Вторая», и Катарина. Сеньора майор, уже переодевшаяся в форму, в основном стояла в стороне с планшеткой, в которую время от времени что-то записывала. Остальные постоянно со мной общались, давали задания и объясняли непонятные моменты.

Для начала я повторил свои упражнения на дорожках, теперь в скафандре и с иглометом за плечом. Ну, скажу я, это что-то! Совсем не то, что бежать налегке!

Мешало всё. В доспехах я не чувствовал земли, не чувствовал опоры, постоянно норовил потерять равновесие и завалиться в сторону, позорно растянувшись на земле. Несколько раз даже растягивался, чуть не умерев со стыда. Инструкторская группа делала вид, что не замечает этого, но про себя тетки мило улыбались.

— Ничего, поначалу всем сложно с доспехами, — подбодрила чуть позже Катарина, когда увозила домой. — Вначале все падают. К доспехам надо приноровиться, подстроиться. И это не так сложно, поверь. Зато потом ты сможешь спать в них, и если они не надеты — будешь чувствовать себя голым и незащищенным.

Я на эти слова пыхтел и отмалчивался. Она права, через это надо пройти и привыкнуть. Но есть ли у меня на это время?

Время, как оказалось, было. Точнее, инструкторская группа сделала всё, чтобы оно появилось, не щадя меня.

Кроме потерянного чувства равновесия, доспехи мешали при движении, сопротивлялись, приходилось постоянно прилагать усилия, чтобы банально сдвинуться с места. Вроде небольшие усилия, но зато постоянные. Одна из инструкторов на мое замечание об этом ответила:

— А представляешь, на что твое тело будет способно, если после такого тренинга включить гидравлику?

То, что тело адаптируется к доспеху, я понял, когда к вечеру, обессиленный, еле-еле смог стащить его. Я настолько привык напрягаться, переставляя с места ноги и двигая руками, что чуть не упал, делая первый же шаг налегке. Чем вызвал волну смеха.

— Привыкнешь! — ласково похлопала меня по плечу «Первая», помогавшая теперь уже снимать доспехи.

Я кивнул. Сил, чтобы отвечать, не осталось.

Если первый раз я занимался после школы, то есть не так уж много, всего несколько часов, и вымотался настолько, что чуть не проспал на занятия, то теперь, после целого дня тренировок, еле-еле передвигался. Тело болело полностью всё, от головы до ног: от постоянной раскачки лишенных гидравлического привода сочленений и суставов, от постоянной гонки и ускорения в непривычном скафандре, да еще с неизменным оружием за плечом, мешающим нормально двигаться. Это был ад.

Катарина, когда-то успевшая переодеться, повела меня в гараж, посадила в машину, села рядом и протянула бутылку с каким-то темным шипучим напитком. Я глотнул. Освежающе!

— Что это?

— Хорошая штука, — улыбнулась она, заводя двигатель. — Придает бодрости. На время. До дома тебе хватит, поесть, помыться и спать. Завтра не проспи.

В ее голосе я смог рассмотреть заботу и сочувствие. Впрочем, не пересекающие некую грань показного безразличия.

— Постараюсь, — буркнул я, чувствуя, как боль переливается из сустава в сустав, из мышцы в мышцу.

— Ты как, держишься?

Я кивнул.

— Я думал, ты отменила мне занятия в школе, чтобы я не пересекался с Кампосом. Или дуболомами его папочки, который обязательно захочет выяснить подробности. А ты оказывается вон для чего…

Она усмехнулась.

— Да, действительно. В школе тебе лучше не появляться. Какое-то время. — Она помолчала. — Сегодня мой мнимый шеф с подачи главы корпуса должен был с ним связаться. С Кампосом. И объяснить, что его сын не прав. Но ты сам понял, причина не только в этом.

Я тяжело вздохнул и откинулся назад, проваливаясь в полудрему. Да, не только в этом. Но и в этом тоже.

Что ж, ей виднее. У нее есть в таких вещах то, до чего мне расти и расти. Опыт.

Я не знал, как вести себя с матерью. Мне было тяжело видеть, как она на меня смотрит. С укоризной. Мать прекрасно понимала, что со мною что-то не так, но в подробностях разобраться не могла. Действительно, что можно подумать на ее месте, если сын, имевший на неделе столько проблем в школе, вдруг пропадает неизвестно где вечерами, заявляется побитый и немощный, сил еле-еле хватает дотянуть до постели, и при этом не говорит ни слова? И сейчас, запихивая в себя ужин, я вдруг осознал, что если не расскажу сегодня, случится что-то нехорошее.

— Это все она, да? — не выдержала долгого молчания мать. Я отрицательно покачал головой.

— Она тут ни при чем. То есть, частично она «при чем», но косвенно.

— Это все после свидания с нею, — продолжила давить мама. В ее голосе были слышны боль и отчаяние. — Ты другой, Хуанито. После того свидания стал совсем другим. Я не узнаю тебя. Что происходит, сын?

Я тяжко вздохнул и протянул руку, накрывая ее ладонь своей.

— Мам, я тебе сейчас одну вещь скажу, только ты не ругайся, ладно?

Она подумала и кивнула. Внутри ее колотило.

— Постараюсь.

— Это не только из-за нее…

И я медленно, не торопя события, все-все обстоятельно рассказал. И что Бэль — мод-аристократка. И про Кампоса. И про мое решение навсегда изменить свою жизнь. И про беседу с сеньорой Тьерри и что она мне пообещала. И даже про то, что не вижу в своей школе ничего хорошего в плане перспективы.

— Ты сам так решил, или кто подсказал? — подняла вдруг она голову, выслушав.

— Сам.

Не поверила. Ну, да ладно, главное не осуждает.

Ее реакция оказалась странной. Пока я рассказывал, она не перебивала, не устраивала разнос, не обвиняла, дескать, щенок, что придумал и куда лезешь. Только слушала. И сейчас, когда я все-все рассказал, у нее будто отлегло от сердца. Она встала и потрепала меня по голове.

— Какой же ты у меня взрослый, сынок!

Затем расплакалась и прижала к груди

— Ты не злишься, мам? Ну, что я так поступил? И даже не посоветовался?

Она улыбнулась сквозь слезы.

— А ты бы меня послушал?

Я тоже обнял ее, крепко-крепко. Нет, не послушал бы. Мама — святой человек, но серьезные решения мужчина должен принимать сам, иначе будет не мужчиной, а тряпкой. И этому меня тоже учила она.

— Мам, я все равно тебя люблю! Больше всего на свете! Я никогда не предам и не подведу тебя!

— Я знаю… — и она разрыдалась.

Когда она успокоилась, я все-таки задал этот вопрос:

— Ну, так как ты относишься к моему поступку?

Мама промокнула платком последние слезы и выдавила улыбку.

— Все-таки решил спросить благословения?

Я кивнул.

— Мне будет тяжело там, зная, что ты меня осуждаешь и злишься.

Она сделала попытку рассмеяться.

— Ладно, что уж, чего теперь спрашивать. Иди, раз решил! Если это для тебя так важно. Но что бы не случилось, что бы ты не сделал, помни, я всегда с тобой и ты всегда можешь на меня рассчитывать. На мою любовь и поддержку.

Я поднялся и обнял ее.

— Спасибо, мам!

— Она тебе понадобится. Поддержка… — По ее губам промелькнула тень от улыбки. — И гораздо раньше, чем ты думаешь.

Помолчали.

— А то, что меня могут там убить? Как к этому относишься? Все равно отпускаешь?

Мама вновь улыбнулась, на сей раз улыбкой умудренной опытом женщины.

— Все мы смертны, сынок. Все умрем. Всевышнего не обманешь. А погибнуть просто так, не из-за чего, из-за дури, она тебе не даст. Защитит. Иди с миром.

Я склонился. Она перекрестила меня.

— И пусть твоя дорога всегда ведет к победе. Любая дорога.

— Спасибо, мам — только и смог выдавить я.

Я не спросил, кто такая «она». Понял.

* * *

Следующие дни пролетели, как в тумане.

Наутро после первого дня в доспехах я еле встал. Подняла меня как ни странно мама, у которой был выходной, сам бы не смог. Больно было шевелиться, не говоря о том, чтоб одеться или сделать что посерьезнее.

Мама после вчерашнего разговора прониклась, поняла меня, не стала вставлять палки в колеса. Дескать, если ты так решил, сынок — так тому и быть. Я не думал, что будет так легко, ждал накладок, но их не последовало. Она не кривила душой, и даже красочное описание кровавого Полигона, почерпнутое мною из разговоров с Катариной, не произвело на нее впечатления. Что ж, мама — всегда мама, а моя мама — лучшая на свете.

В машину к Катарине я еле залез, часы в этот момент показывали почти без пятнадцати. Та, несмотря на следы бурной бессонной ночи на лице, цвела и пахла, находясь в превосходном расположении духа, потому не сделала втык за опоздание, и вообще всю дорогу с меня посмеивалась. Но когда мы доехали, вдруг грубо вытащила из машины и дала самого настоящего пендаля. Да так резко и сильно, что я, не успев среагировать, позорно растянулся на бетоне.

— А теперь, Шимановский, предупреждение, — нависла она надо мной, грозная, как скандинавская валькирия. — Если еще раз увижу, что ведешь себя, как нюня — сделаю из тебя отбивную. Сделаю при свидетелях, соберу как можно больше девчонок. Пусть полюбуются, какой «настоящий» мужчина набивается служить с ними!

Я попытался подняться, беря себя в руки и душа ярость. Тихо, тихо, Хуанито! Она права! К твоему позору.

— Будешь еще ныть? — усмехнулась сеньора майор, и я поразился ее умению быстро перевоплощаться из добродушной веселой Катарины в жестокого бесстрастного офицера корпуса.

Я резво замотал головой, перебарывая боль в руках и все-таки поднялся.

— Не буду.

— Встать! Смирно! — рявкнула она. Я тут же вытянулся в струну. Она довольно улыбнулась.

— Так-то лучше! А теперь одень вот это — она протянула черную тканевую маску — и за мной, шагом марш! Продолжим веселье…

И я держался. Из последних сил. Падал, еле-еле переставлял дрожащие от нагрузки руки и ноги, полз (ибо бегом такое назвать нельзя), но упрямо двигался к поставленной цели. Инструкторы, обе, улыбались, всячески демонстрируя симпатию. Видимо, мое теперешнее состояние тоже входило в их расчеты и на него они также планировали посмотреть. На мое поведение, как я справлюсь. И я в тот день не единожды сказал мысленное «спасибо» Катарине за утренний пинок.

Через пару дней стало легче. Постоянная терзающая боль отступила, я перестал падать и вообще перестал замечать доспех на себе. Будто его и нет, а усилия, необходимые для движения рассматривались как нечто само собой разумеющееся. Как Катарина и говорила. Конечно, тут мне здорово помогли мои прежние тренировки, моя база: если бы я не занимался так усиленно спортом, не был привычен к большим перегрузкам, я бы загнулся тут, на этих тестах.

Больше всего напрягало оружие. «Жало» требовало постоянного ухода, постоянного контроля, я не мог ни на минуту забыть о нем. Таскал с собой везде, до самого момента отчаливания домой, когда сдавал вместе со скафандром. Но признаюсь честно: мне это нравилось. Держать в руках оружие, настоящее, из которого можно стрелять и убивать — разве есть в этом мире для мужчины что-либо прекраснее этого ощущения?

Я все больше и больше понимал, что если меня возьмут, придется очень туго. Теперь еще и представлял, насколько. Но раз за разом, с каждой тренировкой, все больше и больше осознавал, что не хочу возвращаться в школу. Мне здесь нравилось. И дело даже не в девчонках, которые постоянно крутились рядом, под любым благовидным предлогом подбираясь поближе — поглазеть, и не в ощущении кайфа, когда сжимал в руках боевой игломет. Это было нечто на духовном уровне, я чувствовал, что только так, через боль, кровь и пот можно достичь чего-то в жизни, стать настоящим мужчиной. Может дико это звучит, стать мужчиной здесь, в главной женской обители планеты, но что поделаешь — жизнь есть жизнь.

Девчонки… Они были везде. В любом зале, в любом коридоре, при выполнении любого теста на меня смотрело несколько пар любопытных глаз. Поначалу такое внимание напрягало, чувствовал себя не в своей тарелке, но затем привык. Только закрывал лицо забралом — так требовали инструкторы, которые, были богами не только для меня, но и для всех, кто здесь занимался. Жестко у них поставлено, ой как жестко! За проступок офицеры могли съездить подопечным по физиономии, под дых, применить болевой прием или еще что покруче. Пару раз при мне применяли. И били в полную силу, совершенно не по-женски. Я ежился, но молчал: идиома про устав и чужой монастырь не выходила из головы ни на минуту.

Требование с забралом было не случайным. Оказывается, я у них тут засекречен, никто не должен меня видеть. Во всяком случае, теоретически. Потому в залах, где мы занимались, присутствовали только молодые девочки, максимум лет по шестнадцать — им запрещено покидать территорию корпуса, они вроде как меня не рассекретят. Другие, более старшие, больше не появлялись. Черная маска теперь всегда была на мне, когда я снимал шлем, и покидала голову только в машине на обратном пути. На вопрос о тех, кто меня уже видел в первые дни, Катарина промолчала, неопределенно пожав плечами.

Выходных у них не было. Даже понятия такого, «выходные». Посему и для меня суббота не стала выходным днем. Как и воскресение. На что я сильно надеялся. Точнее, я как бы не надеялся, я привык к субботе, как к выходному, и не держал в мыслях, что может быть иначе. Потому для меня стали откровением ее простые и привычные слова в пятницу вечером:

— Завтра в восемь тридцать.

Я поперхнулся и закашлялся, но задумавшись, не нашел аргументов для возражения. На любые мои аргументы у нее припасен стандартный ответ: «Шимановский, ты передумал? Если передумал, до свидания!» Потому рыпаться и качать права не стал. Вот так и суббота, и воскресение превратились в такой же кошмар, как и остальные дни.

Что еще можно сказать о корпусе? Меня тут кормили. Катарина водила в столовую, совершенно пустое огромное помещение, заставленное длинными столами, где кроме пары женщин на раздаче, судя по виду — тоже ветеранов корпуса после контракта, никого не было. То ли специально разгоняли, то ли мои инструкторы такое время подбирали, чтоб никого не было. Скорее второе. Катарина все время сидела рядом в напряжении и молчала, пока я запихивался безвкусной кашей или похлебкой. Безвкусной, потому, что к моменту похода в столовую из меня выжимали всё имеющееся, все соки и силы, я не чувствовал ничего, даже голода.

После столовой давали передохнуть еще часик. Естественно, посвящался этот часик не сиесте, как можно сгоряча подумать, а тестам, только психологическим. Картинки, рисунки, программы, в которых надо выбирать что-то, тыкать на непонятные кляксы или отвечать на глупые-преглупые вопросы. Этими тестами моя мучительница также оставалась довольна, но тут я понимал, что это правильно — не хватало мне на самом деле оказаться психом.

Про свою спутницу, свою ярость, я не говорил. Боялся. Пока прокатывало — она ни разу не всплыла на поверхность. Кроме пинка в гараже, причин для ее появления больше не было. Да, тут трудно, но я никого не ненавидел, ведь все требования и придирки были вызваны отнюдь не ненавистью или презрением.

Два раза мною занималась Норма — та самая тренер по единоборствам, отметелившая меня в первый день (перед следующим занятием она представилась, в отличие от остальных). На сей раз меня не уделывали до бесчувствия, немного метелили и отпускали. Но не по доброте душевной, избиение в ее планы просто не входило.

Что меня в целом за эти дни удивило, это отсутствие силовых тестов. Они как бы были, но не основными, терялись в общей массе испытаний. Предельные нагрузки на выносливость, быстроту, ловкость, реакцию, и даже гибкость, их сочетание, но никаких отдельных тестов на силу. Это озадачивало, но опять же, в чужой монастырь…

Так прошла неделя. Неделя с того дня, когда я, обалдев от наглости, впервые пересек порог бело-розового здания. Это была самая быстрая неделя в моей жизни, настолько незаметно она пролетела. Я уже привык к нечеловеческим для меня прежнего нагрузкам, спокойно бегал в неуклюжем скафандре по тонкому буму на высоте двух метров, прыгал, кувыркался, преодолевал стены, преграды, ползал, карабкался по перекладинам, канатам и цепям, и все это проделывал на скорость с висящим за плечом иглометом, который также стал продолжением моего тела. Если бы мне кто сказал, что я смогу так сильно измениться за какую-то неделю… Я, почти занявший призовое место на юношеском первенстве планеты и уделяющий тренировкам все свободное время… Никогда бы не поверил!

Пару раз к моим инструкторам подходила Мишель, смотрела, как я занимаюсь, что-то спрашивала, уточняла. Один раз подошла вместе с расфуфыренной сеньорой с рыжими волосами. Одета та была по гражданке, но в ней ощущалась стальная строевая выправка. А еще издалека чувствовалась, что это очень важная сеньора, что она привыкла отдавать приказы и привыкла, чтобы их немедленно выполняли. Кто она такая — гадать не стал, это дворец, тут может ходить кто угодно, но Мишель держалась с нею на равных, а вот Катарина вытягивалась в струнку, и это говорило о многом.

Однажды, когда я показал довольно неплохие для себя результаты, а «тренерский штаб» ушел обедать, меня, пытающегося отдышаться, поманила к себе Катарина.

— Шимановский, как думаешь, у тебя хорошо получается? — Глаза ее в момент вопроса лучились ехидством. Что-то задумала?

Я неопределенно пожал плечами.

— Все относительно, сеньора майор…

Та осталась довольна ответом и приказала идти следом.

Шли мы долго, длинными коридорами, и вышли к небольшому пустому вытянутому залу, в котором в одной из длинных стен располагался ряд совершенно одинаковых круглых шлюзов, отличающихся лишь нумерацией.

Я посчитал. Цифры на воротах от одного до пятнадцати. Пятнадцать одинаковых круглых ворот, больше в помещении не было ничего.

— Это — «дорожки смерти». — Катарина указала на ряд шлюзов. — Контрольное испытание для тех, кто считает, что чего-то достиг. Проверка, так ли это на самом деле.

— А почему «смерти»? — удивился я. Она усмехнулась, но как-то грустно.

— Оттуда можно не вернуться, Шимановский. Даже опытным, прошедшим многое бойцам. Это на самом деле дорожки смерти.

Я во все глаза рассматривал каждую из створок, но пока что не находил в них ничего необычного.

— Первые пять — несерьезные, для малолеток. Там не убьет, максимум — переломает кости. С шестой по десятую — дорожки поинтереснее. Там тебя могут и убить, но только если совершишь крупную ошибку. Если же будешь идти не ошибаясь, если усвоишь пройденный материал правильно — пройдешь. Естественно, чем выше номер дорожки, тем выше сложность, тем больше сил нужно для прохождения, но повторюсь, пройти их реально.

— А последние пять? — вздрогнул я. По спине заползали мурашки от дурного предчувствия.

Катарина натужно рассмеялась.

— Эти тебе не грозят еще долго. Их проходят не на первом и даже не на втором году обучения. И только те, кто в достаточной мере все усвоил. Совершить ошибку на одной из последних дорожек — самоубийство. Соответственно, их проходят те, кто не имеет право совершать ошибки.

— Хранители, — вырвалось у меня.

Она согласно кивнула.

— Или те, кому осталось не долго, чтобы ими стать. Сложнее пятнадцатой дорожки только Полигон. Сам понимаешь…

Я понимал. Но не понимал, что может быть придумано на них такого опасного.

Катарина подвела меня к небольшому терминалу, завихрила перед собой визор управления и перед ней выдвинулось несколько больших панелей, а также виртуальный пульт с кнопками и иконками.

— Что это?

— Система управления. Отсюда можно программировать дорожки, а можно контролировать прохождение. — Она указала рукой на иконки видеовыходов вверху. — Эти камеры показывают этапы любой полосы. Я вижу отсюда их все, хотя дорожки могут петлять по подземельям до нескольких километров.

Я присвистнул. Ого!

— Теперь я буду тренироваться на них?

— Не то, чтобы тренироваться… — она скривилась. — Это ведь тестовые полосы, экзаменационные. Для начала просто покажи, на что способен, на первых трассах.

— Начинать, естественно, с первой?

Она посмотрела на меня таким взглядом… Что я сразу понял — глупый вопрос.

— А что там ждет, какие трудности?

— Пока не серьезные. Но если залетишь — будет больно. И еще, согласно правилу, каждый раз дорожка должна быть разной, ты не должен знать, что и в каком месте тебя ждет. Готов?

— Готов! — Вот это у них система!

Я тут же надел и застегнул шлем, привычно опуская забрало, затем, ставшим автоматическим жестом, закинул игломет за спину.

Нижняя половина ворот с цифрой «один» поползла вниз, верхняя — вверх, через десять секунд передо мной зиял черный провал неизвестности, в котором, судя по словам Катарины, мне придется несладко.

Но я был одет в боевой доспех, на мне сидел шлем с целеуказателем, а рука сжимала цевье игломета, дополнительно придающего уверенности в себе. Да, я готов.

— Первая установка — пройти трассу за пять минут, — раздались ее слова при мигающей иконке седьмой линии. Понятно?

— Так точно! — гулко ответил я. Катарина щелкнула секундомером.

— Пошел!

Глава 6. И драконы не всесильны

…Десять метров. Двадцать. Подъем — металлическая лесенка. Ничего, это мы осилим, это не сложно. Раз-два, раз-два, ножками, ножками, перебираем… Тридцать метров… Пока хорошо…

…БУМ!!!

Только я подумал, что все идет нормально как тут же получил в бочину тяжелым мешком. Спас меня доспех, иначе бы от такого удара я не выжил.

Я прошел по трассе метров тридцать, там почти сразу начиналась наклонная горизонтальная лесенка, поднимавшаяся на высоту примерно метра два. Нет, она поднималась выше, до трехметровой отметки, но добежал я только до двух. Мешок появился откуда-то сбоку, выскочил из специальной ниши, в которой его не было видно. Только успел обернуться, и — бамц! Лечу вниз спиной вперед.

— Шимановский, поднимайся! — раздался в ушах веселый голос Катарины, когда я приподнялся, приходя в себя. Доспех спас и тут, но все равно ощущение не из приятных. — Видишь, рядом с полосой по низу идет дорожка с зеленой линией?

Я обернулся. Линия проходила в двух шагах от меня.

— Это зона безопасности, она проходит вдоль всей трассы. Возвращайся по ней назад, жду.

— А если не по ней? — прокряхтел я, поднимаясь.

— На первой — ничего страшного. А вот на других дорожках можешь и не дойти.

М-да, полный отпад!

Кажется, ничего не сломал, но тело болело знатно. Еле ковыляя, вышел наружу. Хотелось провалиться сквозь землю. Это был первый, ПЕРВЫЙ снаряд на моем пути! И наверняка не самый сложный. Но я отвлекся, взбегал по перекладинам, стараясь удержать равновесие, не успел оглянуться, и… Результат налицо.

— Вижу, что понял, — усмехнулась она, решив не добивать меня. — Еще раз готов?

— Так точно… — похоронным голосом отрапортовал я.

— Вторая попытка, пошел! — щелчок секундомера.

— …Хуанито, ты что, придурок? — Я вновь выходил по зеленой дорожке на свет. — Ты ЗНАЛ где находится этот мешок! Ты ЖДАЛ его! Я не меняла конфигурацию трассы! Как можно так лопухнуться?

Хотелось удавиться от стыда. Я дважды наступил на одни и те же грабли. Она права, это позор.

Да, знал о мешке. Да, видел его. Но уклониться не смог — ноги стояли не на ровной земле, на перекладинах металлической лестницы. Я отчаянно пытался держать равновесие, но нога поехала, и….

…И я оседлал лестницу. Если бы не скафандр, остался бы я после такого трюка без потомства. А после еще и шандарахнулся с двухметровой высоты, на закуску, чуть не сломав шею.

— Я не смог избежать встречи с ним, — я виновато опустил голову.

Она обреченно вздохнула, дескать, как ты мне надоел:

— Хуанито, мешок летит три секунды. Это его расчетное время, заложенное в программу этой трассы. Чтобы его обнаружить, летящего на тебя… Ну, допустим, с твоим уровнем подготовки — секунда. Еще секунда — чтобы принять решение, как реагировать. И третья секунда — выполнение этого решения. На самом деле достаточно полторы секунды, три это роскошь с поправкой на то, что ты — новичок. Что сложного?

— Непонятно, какое принимать решение. Как уйти от этого мешка?

Новый вздох.

— Да, придурок.

Я не возражал.

— Тебе нужно понять одну вещь: ты должен прочувствовать трассу — она твоя, вся, без остатка. Ты свободен на ней, абсолютно свободен! Делай все, что тебе угодно, главное — дойти до цели! Это не школа, ты не на сдаче стандартных тестов, которые знаешь, как сдавать. Прелесть этой трассы в экстриме, работе на пределе, в неожиданных решениях. Она максимально приближена к боевым условиям. Ты когда-нибудь был в «боевых» условиях? Я имею в виду общефилософский аспект понятия?

Я вспомнил фонтан и отморозков Толстого. Чем не боевые?

— Да, был

— Вот и хорошо. Тогда представь, что ты снова в бою. На тебя движется угроза и тебе надо от нее уйти. Выжить. Как ты это будешь делать?

— Да ты зубами землю грызть будешь, Шимановский! — заорала вдруг она. — Выше головы прыгнешь! На голую трехметровую стену залезешь без единого выступа! Ты сделаешь все, что от тебя зависит, даже не отдавая себе отчет в действиях! Так в чем проблема сейчас?

Я втянул голову в плечи. Как все сложно.

— Не знаю. Наверное, непривычно.

— Ну, так привыкай, Хуанито, привыкай! Эти полосы не случайно называются полосами смерти, тебе еще повезло, что дорожка первая! На пятой, например, мешок сломал бы тебе кости! А при падении там можно вывихнуть или сломать ногу!

Пауза.

— Работай, Шимановский, думай. Думать — тоже работа.

Я махнул головой — понял.

— Ну, вот и хорошо, выяснили. На старт. Пошел!

Третья попытка. Вот оно оказывается в чем секрет дорожек — предел. Их можно пройти только на пределе, забыв о стандартах.

«Я бог. Я бог этой дорожки! Мне можно здесь всё. ВСЁ!!!» — автоматически включился аутотренинг.

Десять метров. Двадцать. Лесенка. Ноги перебирают металлические перекладины. Вот оно, то место. Пуууф! — а фиг тебе, Хуанито! Нет мешка!

Я чуть было не рассмеялся и не свалился, нога вновь поехала, но быстро выровнялся.

«Собрался, Шимановский! Собрался! Не спеши сильно, на большой скорости эту трассу не пройти!»

Я себя услышал и притормозил, и только поэтому успел почувствовать следующую ловушку.

Крррряяк! Часть лесенки треснула и обвалилась под моей ногой, повиснув на одной из несущих балок. В последний момент я все же схватился за перекладину, следующую за проваленной, повиснув на одной руке.

«Mierda, как все хреново!..»

Скольких сил мне стоило подтянуться… Не буду описывать. Если бы не доспех, я бы залез назад быстро, но то-то и оно, приходилось не только подтягиваться, но и преодолевать сопротивление доспеха. А еще он был шире моего тела и всячески своим размером мешал.

Есть, вылез. Две секунды чтобы отдышаться — и вперед. Секундомер Катарины не дремлет.

Я поднялся, сделал пару шагов…

…И вновь был сбит мешком, просто и незамысловато. Теперь я смотрел себе под ноги, а он, гад, прилетел сбоку. Противоположного от того, где прятался в прошлый раз.

А с трехметровой высоты падать больнее, чем с двухметровой!

Когда я, ахая и охая, прихрамывая, вышел назад по зеленой полосе, весь мой «тренерский штаб» был в сборе. И «Первая», и «Вторая», и Катарина улыбались, душа веселый смех. И я их понимал.

— Хуанито, — взяла за всех слово «Вторая», — твоя ошибка в том, что ты — теоретик. А мы — она окинула рукой вокруг, — все мы здесь — практики. Ты привык, что если надо бежать — ты бежишь, надо лезть — лезешь, и не обращаешь больше внимания ни на что. А на самом деле, в реальной жизни, в реальном бою, опасность может прийти откуда угодно, с любой стороны. И если ты ее не успеешь оценить и среагировать… Ты станешь трупом. Понимаешь, к чему я?

Я понимал. Экстремалы! Угораздило же меня связаться именно с корпусом?

Но с другой стороны, где на планете еще есть такая школа? Да, сурово. Зато действенно.

— А нам не нужны трупы, — закончила она. — Мы лучше порекомендуем не брать тебя, если ты не способен оценивать угрозу, и будем точно уверены, что тебя не убьют в первой же операции.

Я снял шлем, вдыхая полной грудью.

— Сеньора, я способен оценивать угрозу. У меня нет практики, но у меня получится. Дайте еще шансы. Не один, не два — я не знаю сколько, но я смогу!

Они усмехнулись, все втроем, довольно. Они своей цели достигли. «Вторая» лаконично указала мне на провал дорожки и секундомер в руке.

— Прошу.

Вот так здесь берут на «слабо». Легко и не мудрствуя.

* * *

Теперь первый мешок появился. Я упал на лесенку, чуть не сверзившись вниз, но пропустил его перед собой. Затем не вставая рывком проскочил мимо, хватаясь обеими руками за балки, чтобы не упасть при приземлении. Встать, подъем! Страна зовет! Та же самая деталь опоры хрустнула, я вновь повис, но на сей раз двумя руками, сгруппировавшись, потому быстро вполз назад и продолжил движение. Второй мешок не полетел. Видно, его полет отменили с пульта — для элемента неожиданности.

«Господи, я прошел всего три преграды, за три попытки, а вымотался, как… Как не знаю кто. И эта дорожка — первая???» — поразила меня мысль на бегу.

Мешки до конца лестницы летали дважды. Оба раза я увернулся и оба раза чудом. Шел медленно, постоянно зыркая по сторонам и смотря под ноги, только потому успевал реагировать. Плевать на время, пока моя задача — тупо дойти.

Дальше шла стена. Разбега не было, пришлось перелезать так. Вроде простая преграда, ничего эдакого, но после того, как я перекинул тело…

…Вновь оказался внизу, упавшим с высоты лицом вниз. За стеной зиял обрыв шириной метра два. Его надо было перепрыгивать, что, если есть разбег, не трудно. Но с разбегом как раз была напряженка.

Сеньоры тренеры уже не улыбались. Они беседовали о чем-то своем, абстрактном, равнодушно косясь на меня, словно мы вообще в разных пространствах. Лишь «Вторая» знаком показала, что включает секундомер, не вставая с места.

Так мое обучение оказалось поставлено на поток. Щелчок секундомера — Шимановский бежит. Преодолевает две-три преграды, падает, по зеленой дорожке возвращается и тут же, не отвлекаясь, новый щелчок секундомера. Автоматика!

* * *

Я все же прошел первую полосу. Раза с тысячного. Дважды дорожку тасовали, давая мне несколько минут отдыха. Изменение конфигурации трассы — одна из функций программы. Система автоматически конструирует ее из модулей, в произвольном порядке, генератором случайных чисел. То есть, все мои препятствия — отдельные модули, и в соответствии с заложенными данными об уровне сложности программа самостоятельно творит полосу. Поэтому ни испытуемые, ни тренеры не знают, что там есть на каком этапе.

Классная штуковина. И должно быть, невероятно дорогая. Я слышал про них, их не так много на всю страну. У олимпийского комитета есть несколько, пара-тройка в армии, в лагерях подготовки новобранцев, да в спецвойсках, тренировать бойцов высокого класса. У спецназа дорожки посложнее, чем у новобранцев, ну так то и парагвайцу понятно. Еще у спецслужб должны быть, как же без них. Их-то кадры обязаны иметь лучшую подготовку, самую лучшую! Но тот факт, что дорожка у корпуса не одна, а пятнадцать, не выходил у меня из головы. Я просто физически не мог осознать, сколько стоит эта махина в подвале дворца. Как Катарина сказала, протяженность некоторых достигает нескольких километров?

Нет, лучше об этом не думать!

Естественно, мое время на дорожке в пять минут не уложилось. И даже в десять не уложилось. Четверть часа, не меньше. При норме в три с половиной минуты. Норме для ИХ новобранцев. Мне осталось только вздыхать и тащить свое разбитое тело в каптерку, сдавать скафандр.

Я был покрыт не синяками, а одним большим сплошным синяком, расползшимся по всей поверхности тела. Сколько раз за сегодня падал с высоты? Сколько раз меня огревали тяжелым, килограмм на сто, предметом? Сколько приходилось прыгать, приземляясь то на пузо, то вообще на шлем? Не счесть. Как завтра встану, и более того, как встану и продолжу тренировки — не имею ни малейшего понятия…

* * *

…Смог. Через силу и боль, сквозь зубы. Мне все меньше и меньше нравилась идея идти в корпус, я проклял день, когда принял то решение. Они — жестокие стервы, убийцы. Единственным критерием, по которому судят — эффективность. Выполнил(а) задание — молодец. Не выполнил(а) — неуд. Неуд с последствиями. Если выживешь. Шаг влево, шаг вправо — удар в лицо со всей силы. Чтобы не расслаблялись, салажьё! Сорвешься, сделаешь что не так — adios. Навсегда adios, навечно. Прав был Хуан Карлос, древняя Спарта тут отдыхает.

Но пока я не дошел до той кондиции, когда хочется все бросить, развернуться и уйти. Это для меня стало делом принципа: выдержу ли? Сдюжу? Я уйду, если не понравится, до приезда королевы время есть. Не много, но еще осталось. Но до того момента оторвусь по полной программе. Тем более, ходят слухи, что ее величество задержится: что-то там на Земле идет не так, какая-то фигня в большой политике. То ли на нас напасть хотят, то ли наоборот, мы хотим на кого-то, но каждый день сети пестрят заявлениями разных земных лидеров по поводу такой нехорошей Венеры, с брызгом слюней и сотрясанием конечностей в воздухе. Что ж, хотят повоевать — пусть попробуют, мы с удовольствием будем ждать их в гости. Чаю с плюшками, ракетами и излучателями у нас на всех припасено.

Не о том я. А о том, что ее величеству сейчас не до меня, а значит, будет намного больше времени на раздумья.

Я занимался всю свою жизнь, лет с десяти. Если не тем, так другим, но постоянно держал себя в форме. А в последней школе единоборств вообще превзошел все собственные ожидания. Пришлось попотеть, очень сильно, на износ работать, но шестое место на первенстве планеты среди юниоров два года назад и четвертое год назад… Это много!

Там было трудно, на соревнованиях, нереально трудно. Я бился с такими кабанами… Убийцами! Спецы, их готовят лет с шести, готовят побеждать. Такие далеко пойдут, в олимпийскую сборную уж сто процентов попадут. И среди них чудом затесавшийся хилячок-любитель Шимановский.

Но держался этот любитель достойно, не посрамил честь школы и свою собственную. И хоть места не призовые, я ими горжусь.

Теперь корпус. Я не знал, что способен на подобное. То, что происходит сейчас — выше моего понимания. Да, им нужен мой предел, но мне он тоже нужен, я тоже хочу его узнать. А потому буду заниматься, даже если твердо решу не идти в эту обитель амазонок.

Второй раз я прошел первую дорожку всего лишь с третьей попытки. А затем, после одного единственного падения (коим не всегда является падение с высоты, так как большая часть полосы проходит все же по земле), прошел ее подряд раза четыре.

Секрет прохождения оказался прост до неприличия. Его можно обозвать двумя словами: «боевой транс». Это неграмотно, но зато точно отражает собственные ощущения. Тело впадает в состояние, когда все видит и чувствует, но реагирует скорее на интуиции, чем по результатам мысленной деятельности. Такое возникает, например, в бою с серьезным соперником, как на чемпионате тогда, или в схватке с отморозками. Его можно назвать аффектом, только контролируемым. К нему тяжело привыкнуть, в смысле привыкнуть вгонять себя в него, первые попытки пройти трассу нахрапом это ясно показали, но с каждым успешным разом становится все легче и легче.

С этого момента я сильно зауважал корпус. Да, звери они, натуральные, но чтобы использовать на тренировках микроаффекты?

Это не армейский уровень. И уж никак не уровень обычных телохранителей, защитников важных персон. Наверное, уровень спецподразделений, тех самых, элитных, засекреченных. По понятным причинам я имею о них весьма смутное представление, но в народе о них чего только не говорят. Хотя, корпус ведь и есть спецподразделение?

Когда я с победным видом вышел пятый раз, вышел не по зеленой дорожке, а как белый человек, через люк (трассы делают кольцо, возвращаешься ты через тот же самый гермозатвор), Катарина махнула рукой — перерыв — и повела обедать. Я победил.

А после обеда мною занялась Норма.

Когда я говорил, что они — звери, я шутил. Они так, добрые и милые пушистые зверушки, зайчики и кошечки, по сравнению с вот этой конкретной представительницей слабого пола. Норма, если захочет, отправит в Валгаллу любого представителя пола сильного, не взирая на бойцовский опыт и такие условности, как наличие оружия. Это ходячая машина смерти, для нее нет ничего невозможного. Сегодня она отчего-то взялась за меня всерьез, заставляя жалеть о решении узнать-таки этот долбаный предел. Порхала вокруг, как бабочка, заставляя открываться, совершать ошибки, а затем на собственном опыте понимать, в каком месте допустил их. Своеобразный метод, надо сказать. И действенный, если отбросить такую формальность, как то, что с каждым осознанием неправоты я получал чувствительный тычок, который в некоторых уличных драках сошел бы за боевой.

Но я понимал, чего она хочет. Она повторяла один и тот же финт пять, десять раз, заставляя вновь и вновь пропускать, пока, наконец, не доходило, где делаю не так и что именно. И все это в полном молчании.

Да, методика действенная. Я изучил пять или шесть приемов, изучил настолько, что в любой схватке до конца жизни не забуду их и не допущу прежних ошибок. Элементарно и просто, но все имеет цену — через час я выбился из сил и с тяжелым вздохом опустился на ковер. И пусть меня хоть режут — не встану. Рожа распухла от постоянных ударов, про тело вообще молчу, оно как превратилось в сплошной синяк в самом начале, так еще ни разу не возвращалось в норму, день за днем обновляя синие разводы.

Норма усмехнулась, снимая перчатки.

— Рада, что ты все понимаешь. У тебя хорошая база, для классики великолепно.

— Угу. Только эта классика не помогает. Будь она трижды великолепная, меня берут числом.

Она с деловым видом кивнула.

— Да, слышала. У тебя проблемы в школе.

Я устало вздохнул. Все здесь всё знают.

— Можете что-нибудь посоветовать? Как быть? Вот их стоит передо мной десяток человек. — Я знаком обозначил противников.

Она покровительственно улыбнулась.

— Для начала не позволяй им окружить себя, атаковать со спины. Если не получилось — не позволяй атаковать одновременно.

— Как?

— Показать?

Я кивнул.

Она вновь надела перчатки и пошла в другой конец зала, где занималась группа юных созданий лет по шестнадцать. Несмотря на свою юность, глаза их всех выдавали сталь. И кровь, которую уже успели пролить. Эти девочки смотрели на меня снисходительно, свысока, улыбались, дескать, какой интересный, но глупый мальчик. Каждая из них была старше меня на бесконечность, и я до сих пор не мог к этому привыкнуть.

Впрочем, несмотря на свой опыт и то, что Полигон они оставили позади, слушались офицеров здесь все, беспрекословно, несмотря ни на что. И через пару минут передо мной разыгралось самое настоящее представление, в котором группа из шести девочек пыталась атаковать инструктора со всех сторон. Я смотрел на эту картину с открытым ртом и поражался, как все просто и как все сложно. Удары у Нормы были знакомые, но вот тактика…

Она вновь порхала, танцевала, словно занималась не единоборствами, а балетом. Девочки были не дуры, атаковали слажено, и способны были на гораздо большее, чем я или банда Толстого, но Норма ни разу не дала им совершить задуманное. Раз за разом те откатывались в разные стороны, кряхтя и пыхтя, поднимались и вновь начинали атаку.

Я смотрел во все глаза, поскольку на самом деле драться группой — тоже сложно. Это не стадная тактика стражей трущоб, «завалить а там запинаем», здесь банда головорезов была бы изначально обречена. Для ЭТОГО боя нужно именно умение нападать в группе, с четким распределением ролей и выверенным временем нападения, чтобы не мешать друг другу. Девочки владели всеми этими умениями и очень старались, но вновь и вновь их атака натыкалась на инструктора, которая была одновременно всюду: она навязывала им свой бой, диктовала свои правила, хотя их было шестеро, и за их плечами имелся немалый опыт.

— Аааатпад! — прокомментировал я, когда представление закончилось. — Я тоже так хочу. Как такого добиться?

На что получил лишь покровительственный взгляд.

— Посиди, отдохни. Меня вызывают.

И загадочно улыбаясь, ушла.

Естественно, знамо как. Годами обучения, сотнями часов непрерывного тренинга. Который возможен только в случае, если меня возьмут сюда и я останусь. Что под большим вопросом.

Я почувствовал неладное сразу. В тени, под навесом, сидело несколько фигур в темном, на которых до того не обращал внимания, не до того было. Но на выходе Норма перекинулась с ними парой слов, и как только ее спина исчезла, фигуры эти поднялись и вышли на свет. И направились ко мне.

Их было пятеро. Одетые в свободную одежду темно-серых оттенков, они смотрелись почти черными на всеобщем приевшемся белом фоне. И от них веяло угрозой, причем не такой, что исходила от Нормы, Катарины или даже тех шестерых девочек. Гораздо более серьезной. Эти шли по мою душу, как банда Кампоса в «родной» школе. Было что-то общее в их взглядах и хищной походке.

Я поднялся, пытаясь расслабиться и взять себя в руки. Сердце прыгало в груди и упрямо твердило, что хочет оставаться в боевой готовности. Я был с ним согласен, но с другой стороны, не будут же они нападать на меня здесь? В святая святых своей цитадели, где полно офицеров и тренеров, кто бы они ни были по статусу? Я ведь под прямым патронажем Катарины, а она здесь если не человек номер два, то номер три уж точно.

Девочки стали вокруг меня полукругом, в расслабленных позах от которых просто разило опасностью. Малейшее мое движение, малейшая угроза, и каждая из них взорвется ураганом, смерчем, сминая все на своем пути, прямо из этой расслабленной позы.

— Маску сними! — приказала черненькая. Именно приказала, таким тоном только повелевают.

Я величественно обернулся в сторону давешних девчонок и вновь повернулся к ней.

— Не могу.

Они намек поняли, усмехнулись. Черненькая сделала еле заметный жест рукой, крайняя слева развернулась и направилась к тренирующемуся взводу, который при их появлении в зале забросил занятия и во все глаза следил за развязкой.

— Так, мелюзга, перерыв!

Девчонки попытались протестовать, но были грубо и нецензурно перебиты.

— Брысь отсюда я сказала! Потом продолжите.

И всё. Шестерка покорно направилась к выходу, невербально выражая недовольство. Дальше невербального способа их нежелание подчиняться не выплеснулось. Вот это у них тут неуставщина! Девчонки прошли Полигон, но для черненькой сотоварищи даже это ничего не значит!

«Сотоварищи» боковым зрением проводили уходящих девчонок, затем черненькая вновь бросила:

— Маску снимай! Теперь можно.

— Почему? — Я решил валять дурака. Пускай мне, неумному, на пальцах объяснят. Я тут человек посторонний…

— Мы — хранители. У нас высший допуск. Нам все можно.

— А Катарина об этом знает? — я нагло усмехнулся. — Или Мишель?

Я вспомнил Норму, что-то говорящую им перед выходом. Получается, она это специально подстроила? Их появление? И потому вышла — не мешать? Получается, да.

— Естественно, — фыркнула черненькая. Иначе бы нас сюда не пустили.

Я не поверил, но проверить ее слова не мог. Как и противопоставить что-либо. Ну, не прятаться же мне за юбку начальства, в самом деле? А если они нападут, чтобы сорвать маску? А они могут!

— Да он это! — воскликнула та, которая указывала мне дорогу к Восточным воротам, тогда, у фонтана, еще в прошлой жизни, когда я случайно встретился с ее высочеством. — Его голос!

Я мило-премило ей улыбнулся.

— Спасибо за помощь, сеньорита! Вы тогда несказанно мне помогли…

Та никак не отреагировала. Зато черненькая рассмеялась.

— Ладно, герой, снимай маску, надоел уже…

Я почувствовал, как атмосфера разряжается. Настроение девочек с показно боевого перемещалось к веселому — они узнали, что хотели. Стоять дальше в маске было бессмысленно, и я снял ее.

— И что теперь? Бить будете?

— За что ж тебя бить? — Черненькая пожала плечами. — Ты ж вроде нам ничего не сделал?

— Тогда к чему цирк? — я обвел их всех рукой.

— Уточнить хотели. Что это ты. А то сразу как услышали — не поверили. Заодно проверим, чего ты стоишь…

Ой, не понравились мне ее слова. Да и выражение лиц остальной четверки — тоже.

— А Норма знает? Насчет «проверим»?

Черненькая показно вздохнула.

— Малыш, это тренировка. Развлечение. Еще мы не спрашивали у Нормы, тренироваться нам или нет!

Тут я все понял. Да, они пришли сюда не просто так. И они знали, кто я такой. Ну, что я есть в наличии, что меня тестируют. Откуда? Хороший вопрос. Но учитывая, что они — личная охрана ее высочества инфанты, да еще увиденную только что неуставщину, можно смело сказать, эти девочки имеют высокий статус. И высокий уровень доступа к информации. А еще, им многое, очень многое позволено. Например, оприходовать кандидата в новички, каким-то хреном не понравившегося им ранее. Использовал я их, когда искал вход во дворец? Или голая солидарность с ее высочеством, на дух не переносящей республиканцев? Фиг знает!

Они надели перчатки, в изобилии лежащие возле каждого татами, покрутили суставами, взяли меня в полное кольцо.

— Как там тебя, Хуанито? — презрительно усмехнулась черненькая, делая акцент на слове «Хуанито», чем еще больше напомнила мне Толстого. — Нападай!

Четверо держали меня в круге, радиусом метра три, сама она вошла внутрь, примеряясь, как будет вести бой. Я тоже примерялся, не особо рассчитывая на победу, и даже на то, что получится хоть кого-то реально достать. Но попытаться стоило.

«Все, Шимановский, никаких тормозов! Ты и она, и без ограничений! Они будут нападать по одной, менять друг-друга, выматывать, издеваться, и пока твоя задача — держаться. Как можно дольше держаться, не поддаваясь на провокации! И ждать, ловить момент, они тоже люди и тоже ошибаются. А уж потом бей так… Ну, ты умный парень, знаешь, как бить подонков, окруживших тебя и пытающихся издеваться, пусть они и в юбках?»

Она напала первая, мои примерочные вялые выпады ударами назвать нельзя. Нападала неспешно, вразвалочку, чтобы только прощупать, но я и так поразился ее скорости.

Я ушел, разорвал дистанцию, мягко заблокировав один из ударов. Она попыталась снова, вдогонку, но я снова ушел. На такой скорости в жесткой конфронтации у меня шансов нет. Пока нет.

Она танцевала вокруг меня, пытаясь прощупать, но наученный горьким опытом общения с Нормой, я не позволял себе атак, в успехе которых сомневался, и старался экономить силы. Но вдруг понял, что я — тупой олень.

Задурить мне мозги, позволить чувствовать себя хозяином положения и расслабиться — это оказалась ее тактика, а не мое достижение. Когда я уже приноровился уходить от атак, она вдруг совершила рывок, жесткий и неожиданный, и моя левая щека залилась краской. Боковой с ноги, который я позорно проморгал.

Она тут же отступила, лицо ее осветила победная улыбка. В этой улыбке отчетливо проступала насмешка, ехидная, унизительная. Впрочем, она сюда за этим и пришла — унижать.

— Потанцуем, el niño? — потешалась она, играя на публику. В данном случае публику из своих усмехающихся товарок. — Сеньоры и сеньориты, белый танец! Мальчикам отказ запрещен!

И снова атака. Но в этот раз я был готов и почти отбил ее, получив лишь касательный по скуле. Отступил. Вздохнул. Да, я слабее, противопоставить ничего не могу.

Эта мразь тоже отошла на пару шагов и откровенно скалилась. А что она — мразь я уверялся все более и более, с каждой секундой. В уголках ее глаз плясали демоны, имя которым — надменность. Она играла в кошки-мышки, полностью доминируя над «мышкой», и эта игра, агония «мышки» в желании выжить, доставляла ей сказочное удовольствие.

Нет, убивать меня они не будут. Какими бы крутыми девочки ни были, это чересчур. И калекой меня делать — тоже. В отличие от Толстого. Ее удары были мягкими и плавными, она только обозначала их. Унижение, они пришли сюда ради него. Указать зарвавшемуся мальчику место, что он — никто.

Атака, еще и еще. У нас сложился некий подвижный паритет, она особо не усердствовала, я в основном защищался, и было время рассмотреть ее подробнее, ее выражение лица, глаз, губ. Все эти мелочи подчас говорят о человеке гораздо больше, чем можно узнать за часы слепого общения.

Надменность. Мысль зацепилась за это слово, и я вдруг сделал новое открытие. Ведь именно так, как сейчас на меня, они смотрят на людей вокруг, всех людей! И на площади у фонтана, и даже в галерее! Тогда я не обратил внимания, голова была занята другим, но теперь, видя этот взгляд, понимаю, что он означает. «Мы — элита, белая кость, вассалы королевы. Мы способны на все, у нас нет таких условностей, как понятие ценности человеческой жизни, и главное, мы неподсудны для вашей правоохранительной системы. Мы выше вас! Мы — другие! А все вы, все, кто не с нами, быдло!»

И я, представитель оного быдла, вдруг решил, что имею право оказаться среди них.

Они пришли не потому, что я мальчик, а потому, что не вписался в ИХ нормы. Не прошел того, что прошли они и прочее прочее. Я — изгой, и если до сих пор этого не понял, они объяснят мне это на пальцах. Точнее, на кулаках.

Я молча проглотил ком. Я не выстою против них, даже против одной, не говоря о пяти. Но я должен, не так, ОБЯЗАН поставить их на место. Теперь это моя ноша, мой крест, мой смысл жизни. Я не могу позволить какой-то корпусной дряни жить с осознанием всемогущества.

Когда-то я шел на бессмысленный безвыигрышный бой, чтобы убить Толстого. Ни на что не надеясь. Потому, что не мог иначе. Déjà vu, ситуация повторяется. Я снова должен… Убить? Ну уж попытаться это сделать. Или сделать еще что-то зверски плохое, но сбить спесь с этих сучек.

У меня два преимущества. О первом они знают, хотя плюют на него, считая несущественным: они не могут бить меня в полную силу, не могут убивать. О втором преимуществе им ничего неизвестно, а потому это шанс, реальный шанс добиться цели.

Призвать дракона.

Я атаковал, быстро и стремительно. Еще, и еще, не давая опомниться. Решение принято, цель поставлена, больше не надо экономить силы. Я бил, получал и бил, и закипал. Тигр, спящий внутри, понял, что настал его выход. Да, я откроюсь, укажу сеньорам из корпуса свой главный недостаток, если, конечно, выживу. Я сгорю в огне, в этом пекле. Но я ДОЛЖЕН это сделать! Я ДОЛЖЕН ее достать!

Моя атака оказалась слишком стремительной, черненькая не ожидала такого, и вот уже передо мною другое лицо, деланно сосредоточенное. Хотя нет, не деланно. Меня оттеснили от пропустившей удар своей, перестали считать мышкой, а это достижение. Что ж девочки, белый танец — так белый танец. Сами пригласили!

Они сменялись постоянно, не давая мне по-человечески закипеть. Гоняли, выматывали, и я ничего не мог с этим поделать. Пока не мог. Они не только защищались, атаковали тоже, но всерьез меня все же не воспринимали — удары были мягкие, будто нежные касания. Они издевались, как и планировали, просто теперь делали это без покровительственной улыбки на лице. Можно ведь доводить не только слабого, наоборот, с сильным интереснее!

Раз, раз! Мимо моего виска пролетает ботинок. Бум. Кажется, достал. Точно, смена противника — они меняются каждый раз, как я кого-нибудь достану, даже если просто зацеплю. Таковы правила игры. И я вдруг понял, что надо делать. Черненькая, надо дождаться ее.

Эта сука здесь за главную. Комвзвода. Это она разговаривала со мной за всех и отдала приказ выгнать малолеток, вот и получит свое, как главная. Только бы у меня получилось, только бы все вышло!

Атака, еще атака, смена противника. Хуанито, побереги силы! Понадобятся! Да, Норма хорошо сделала, показав тебе представление, дав несколько дополнительных минут отдыха перед схваткой с этими. Но силы уже на исходе, у дракона может просто не получиться.

Атака, еще атака, блок, уход. Смена противника. Ага, коза, вот и ты.

Я вспомнил всё. Толстого, его унижения. То, что мне пришлось кровью доказывать свое право на то, что имею по закону от рождения. Устроенную им дедовщину, его порядки и «право сильного». Она — такой же «Толстый», только местный. Где-то скована уставом, где-то неписанные правила не дают развернуться, но обоих их объединяет одно — презрение к тем, кого считают ниже. Если меня сюда возьмут, эти шмары устроят мне новую школу имени генерала Хуареса. От чего ушел к тому и пришел.

Я — титуляр. Везде и во всем. Всегда. И чтобы выжить, мне нужно постоянно доказывать обратное. Это СИСТЕМА, от нее никуда в этой жизни не деться.

…А я не хочу что-то кому-то доказывать. Надоело!..

Дракон проснулся. Его рев мог обрушить стены этого подземелья, очень жаль, что его слышал лишь я один. Моя верная проклятая и благословенная спутница, вышла на сцену, тушите свет. Пускай меня убьют, искалечат, вышвырнут — я ее достану. Потому, что я не могу, как все.

И я достал ее. Не я, дракон. Несколько обманных движений, затем удар…

Она испугалась. Следующий ее удар был нанесен в полную силу. Я смотрел на действо как бы со стороны, как зритель, но видел и замечал всё. Еще и еще удар — эта ловкая сучка двигалась с неимоверной грацией, но теперь ее плюс стал минусом — мне было плевать на ее легкость и ее скорость. У меня имелся козырь, которого не было и не будет у ангелочков — сила. Даже блоки их подвижные, динамические, они физически не могут принять полнокровный мужской удар, удар настоящего дракона. И теперь она может лупцевать меня со страшной скоростью, пусть хоть зайдется в танце, несущий смерть кулак все равно найдет цель, пройдя ее блоки, как нож сквозь масло.

Стоящая справа от нее напарница, пошла на выручку. Атака, мой присест и контратака в ответ. Она отступила, но я кинулся не на нее, как делал последние несколько минут белого танца; я кинулся в сторону — догонять ошеломленную черненькую.

Та встретила, оклемалась быстро, и была скорее удивлена, чем обескуражена, но теперь с нею сражался не Хуан Шимановский, мальчик-латинос со странной фамилией, неумный и выпендристый юноша; сейчас против нее стоял дракон, свирепый злой и не чувствующий боли.

Она защищалась, действовала на немыслимой скорости. Удар в лицо — я пошатнулся. Сильный удар! Но дракона он не остановит. Только смерть, полная физическая смерть — единственное оружие против него сейчас.

И снова она пропустила. Дракон издал утробный рев, кидаясь добивать поверженную жертву…

…Но на его пути встала знакомая белая фигура, отбившая атаку.

Дракон почувствовал в ней, в этой каменно спокойной белой фигуре угрозу куда большую, чем от всех пятерых черных вместе взятых. Потому, что черные выражали эмоции — злость, азарт и даже страх, белая же была абсолютно равнодушна. Ей было плевать на свирепого-свирепого дракона, будто его не существовало. И это спровоцировало того на атаку, как быка провоцирует красная тряпка. Смять, сокрушить, уничтожить! Пока всемогущ, никто, ни одна белая сволочь не может противостоять ему, непобедимому!..

…Норма нанесла всего несколько ударов. Но очень сильных. Последнее, что я помнил, впадая в беспамятство, это ее удовлетворенное лицо.

Затем мне было плохо, очень плохо. Так бывает всегда после приступа, но этот приступ превзошел все остальные вместе взятые. Тело дергалось в спазмах судороги, изо рта текла противная слюна пополам с кровью от разбитой губы. Тело изнутри пронзали сотни тысяч игл; некие неведомые силы безбожно крутили его, будто выжимали белье, выполосканное в тазу. Это было… Очень больно!

Я орал во весь голос. Они навалились на меня, все пятеро, со всех сторон, фиксируя, прижимая к земле руки и ноги, не давая мне биться в припадке. В руках Нормы промелькнула белая металлическая сумочка с красным крестом, затем я почувствовал укол…

…И, провалился в благословенную тишину.

* * *

— …более двухсот лет назад. Что-то они не учли, что-то не доделали, вот и получилось то, что есть. А мы все этим пользуемся и ходим по проложенной ими дорожке, спотыкаемся об их камни. Это еще хорошая реакция, бывает гораздо хуже. Гиперактивность, вспыльчивость без тормозов, шиза… Много чего бывает, я в зондер-команде кого только не повидала!

Затем послышались еще голоса, наперебой что-то спрашивающие, ответы на них, и как итог разговора, реплика:

— Евгеника до добра не доведет, девочки. Люди уже двести лет говорят об этом, но не слышат сами себя. Зато теперь мы можем вживую увидеть действие их экспериментов, через поколения, во всей красе. Такие дела, девчонки!

Грустный смешок. Другой голос:

— И что, неужели за все это время нельзя было все исправить? Чтобы их не было? Таких побочных реакций?

— Девочки, во-первых, исправлять что-то дорого. Не у каждого найдутся средства, чтобы подправить генотип у потомства, это слишком дорогостоящая операция, а моды среди нас, сами понимаете, не входят в число богатейших людей. Продукты экспериментов, не для того их создавали, чтобы они жили в богатстве и достатке. Но это первый аспект, а есть еще главный. На что исправлять?

Молчание.

— Понимаете, в жизни все сбалансировано, все, что нас окружает и чего мы касаемся. Есть жизнь, есть смерть, есть красота, есть религия… Наука, знания, физическое развитие, любовь… Всё это находится в движении: чего-то человек захватывает больше, чего-то меньше, но любой фактор не перешагивает черту, когда его становится слишком много, и когда слишком мало.

То же самое с человеческим телом. Это огромный мир, девчонки! И в нем тысячи, миллионы своих факторов, которые определяют, как развивается этот мир. Они также не постоянны, также в движении, у каждого человека свой индивидуальный набор. Кто-то ловкий, кто-то сильный, кто-то умный, кто-то вяжет крючком…

Но если ты сильный — вряд ли ты станешь ловким. Если в уме умножаешь трехзначные числа, или разбираешься в нейрохирургии, вряд ли станешь хорошим шахтером или монтажником куполов. И наоборот. Понимаете меня?

Пауза.

— Но если вдруг захочешь взять и усилить одну какую-то способность, и усилить просто так, не компенсируя ничем взамен… Ничего не получится. Создашь умного — он будет слабым. Сильного — он будет тугодумом. А если и сильным и умным, значит, он будет блевать кровью по пятницам, потому, что нельзя быть сильным и умным просто так.

И Хуанито еще повезло, что он всего лишь слетает с катушек в припадке ярости. Я же говорю, мы таких зачищали… Не дайте Древние!

— И все-таки, неужели за двести лет ученые так и не нашли способа исправить эти генетические ошибки? — не унимался голос.

— Лив, я тебе только что объяснила…

— Это твоя логика, общечеловеческая. Собственное мнение, основанное на философии. А есть наука, современная наука. И она чего только не может!

Смех.

— Если бы могла, Лив, он бы здесь сейчас не валялся. Всему есть цена, всему плата. У модов она вот такая. И чем больше их создатели вмешивались в природу, тем большие проблемы у каждого из них. Природу не переплюнешь, девочки, какими бы технологиями ученые не обладали. Древние установили равновесие, и хоть в лепешку расшибись, иначе не получится. А если это мои теоретические домыслы — опровергни их, Оливия! Фактами! Когда у них что получалось?

Вновь молчание.

Я воспользовался моментом и попробовал пошевелиться. Застонал.

— О, очнулся! Помогайте.

Меня перевернули. Затем Норма меня долго осматривала, ощупывала. Проверила пульс, давление, затем повелительным жестом кивнула девчонкам:

— Всё, он в порядке, можете идти. Дальше справлюсь, спасибо.

Пятерка моих бывших противниц, четко выражая неохоту, впрочем, полностью игнорируемую, поднялась, и кидая недовольные взгляды, ретировалась.

— Ты специально это устроила, да? — спросил я, когда они ушли, привстав на локте. Она кивнула. — Зачем?

— Надо было проверить то, что написано в твоем личном деле. Насчет генетически обусловленных приступов немотивированной ярости. Кстати, они не правы, ярость очень даже мотивирована.

Норма довольно оскалилась. Я открыл рот от обалдения:

— Это есть в моем досье?

— Да. В том, что передал сюда департамент. Там много про тебя интересного.

Я подобрался, чувствуя, что боль из мышц уходит.

— Что же именно? — Голова еще не отошла от бессознательного, и потому информация о моем досье воспринималась как бы со стороны, без должного акцента. Норма пожала плечами.

— Да в общем, захватывающего дух мало. В основном обычная статистика. Только вот это и заслуживает отдельного внимания. Результаты тестов, психологические, физические, выводы, комментарии…

Я задумался.

— Получается, ДБ меня пасет? Ведет мое дело? Если там все это есть?

Норма кивнула.

— И давно?

— Всю среднюю школу.

Вот теперь я обалдел. Ничего себе!

— И получается, я мод, да?

Эта последняя мысль стала слишком шокирующей, чтобы отнестись к ней так же спокойно. Но укол еще действовал, а потому сердце не выскочило из груди, а я не принялся бегать из угла в угол, пытаясь подавить волнение.

— На что меня модифицировали?

Норма привычным жестом пожала плечами.

— Откуда я знаю?

— А досье?

— В досье не написано. Только результат побочного действия модификации. Так что это только к твоим родителям.

Я чуть не взорвался. Вновь спас укол, не дав гневу выплеснуться. Сел, почувствовал, как руки мелко задрожали.

— Да не нервничай ты так! — Норма присела рядом, положив руку на плечо. Я почувствовал в этом жесте тепло и заботу, и мне захотелось все-все рассказать ей, в общем-то чужому человеку, свою безрадостную историю жизни. Точнее, ее самого начала. — Что случилось-то?

И я рассказал, срывающимся от волнения голосом.

— Mierda, мне восемнадцать лет, Норма! Я уже достаточно взрослый и все в жизни понимаю! Почему она так со мной? Что она может рассказать такого об отце, что лучше мне не знать? Когда я был маленький — да. Чувствительная детская психика. А сейчас? Я уже своих детей завести могу, а она…

Кажется, из глаз покатились слезы обиды. Хорошо, что зал пуст и никто меня не видит.

Норма приобняла за плечи, заботливым материнским жестом.

— Она точно не мод?

Я отрицательно замотал головой.

— Я даже не похож на нее. Типа, копировальным аппаратом поработала…

— Это бывает!

Мы натужно засмеялись, напряжение начало спадать.

— Я тоже не знаю, кто мой отец, Хуанито. Веришь? — Норма подсела еще ближе, устанавливая дистанцию очень доверительной беседы. Я не был против, наоборот, сам только что изливал душу.

— Моя мать — нелегалка из Техаса. Приехала заработать денег. Родила здесь меня. Догадайся от кого?

Я хмыкнул. Да уж! Много попыток для этого не нужно.

— Срок пребывания ее на планете закончился, но она рискнула, осталась, и попалась. Ее хотели выслать, но так, как на руках у нее была маленькая я, в грузовоз нас не посадили, пожалели. Затем дело затянулось, и пока его рассматривали разные инстанции, социальные службы, инспекции, ее благополучно прирезал на работе клиент. Псих какой-то попался! Вот так бывает, Хуанито.

Тело прошила ледяная дрожь. «Прирезал». Сказать подобное так спокойно?

— И теперь уже не спросишь: «Мам, а от какого козла ты меня родила?» — продолжила она, поднимая голос. «Что мне вообще в жизни ждать от себя и своих генов?» А ты говоришь, скрывает, скрывает…

Я сглотнул нервный ком. Вот как бывает. Действительно, разнылся, понимаешь…

— «Норма» — потому, что из Техаса? — поразился я собственной догадке.

Инструктор скривилась, но кивнула.

— Да. Хоть Техас уже двести лет в составе Империи, нас все равно упорно считают гринго. А ты знаешь, какое прозвище дают североамериканским проституткам?

Я знал. Это ни для кого не секрет. Настоящих имен у жриц богини-покровительницы планеты называть не принято, их заменяют прозвища, причем до одурения однотипные. Если перед тобой китаянка, это стопудово какая-нибудь Джин, Аи или Лиин-Лин; если русская — Снежана, Анжела, или Наташа; а если гринго — то Норма или Барбара. Исключения крайне редки.

— Вот и меня окрестили. В детском доме и окрестили. За то, что дочь проститутки-нелегалки гринго.

Я задумался. И по новому оценил ее. Оказывается, не такая она и железная, непробиваемая! Да, крутая, но внутри — обычный человек. И у нас с нею столько общего…

— А почему тебя не депортировали? — я почувствовал, что начал приходить в себя. У нее сработало: успокоить меня, отвлечь и задуматься. Рассказав при этом всего одну маленькую историю. Вспоминая подобные выкидоны Катарины, можно сделать вывод, что все инструкторы в этом Корпусе — психологи. Ну, хотя бы базовыми прикладными навыками обладают. А это говорит об уровне.

— Маленькую девочку? — Она рассмеялась. — Хуанито, Венера конечно крайне жестка к иностранцам, но не до такой же степени, чтобы вышвырнуть с планеты девочку-сироту, оставшуюся без родни. Мать погибла, кто отец — никому не известно, а дальние родственники, с которыми связались на Земле, от меня открестились. Куда меня девать было?

— Хорошо драться ты научилась там, в приюте? — осенило вдруг меня, когда я сопоставил разрозненные факты.

Норма кивнула, с некой гордостью, достоинством.

— Пришлось. Ваши детки очень не любят чужих. У нас всем доставалось, особенно марсианам. Да и меня не жаловали, с моим характером. А здесь, позже, стала мастером рукопашной, и когда контракт подходил к концу, мне предложили перейти в тренеры. Вот и вся история. Не длинная, но по своему поучительная. — Она улыбнулась. — Так что не хули мать, Хуан. Не говорит — и ладно. Она ведь человек, может ей это неприятно. А если бы ты был отцу нужен, он бы связался с тобой, поверь. Значит, не нужен.

— Значит, не нужен… — повторил я вслед за нею, вспоминая таинственных «родственников». М-да, тут есть о чем подумать.

— Она у тебя есть, ты можешь ее обнять и сказать, как сильно любишь. Остальное не важно, поверь.

— Спасибо Нор… Прости, а как тебя на самом деле?

— Августа. Но можешь Норма, это как приклеилось, так и не отдерешь. Привыкла. — Она снова улыбнулась. — Главное не имя, а какой смысл в него вкладывать. Те, кто вкладывают плохой смысл — долго не живут. — В ее улыбке проступил некий оскал, и я понял, что это не метафора. — А все остальные могут звать меня как угодно.

— Спасибо. Я пойду?

Я попытался подняться. Она помогла.

— Пойдем. Скажу Ласточке, что на сегодня всё, ты больше ничего не сможешь.

— А девчонки как здесь оказались? — вспомнил я еще один интересовавший меня вопрос, просто более второстепенный по сравнению с некоторыми открытиями.

Норма-Августа усмехнулась.

— Они вчера пришли. Посмотреть. Слухи, что мы берем мальчика, облетели корпус в первый же день. Тут все в интриге: если бы не мы, за тобой бы постоянно табун любопытствующих ходил. — Она в голос рассмеялась. — Даже маску решили тебе выдать. На всякий случай. А когда тебя погнали на полосы смерти… Они не удержались.

— А они и правда крутые? Им и правда все можно?

— Ну, не все, но многое. А что нельзя — я разрешила. Посмотреть на тебя.

— Но при этом решила их использовать, чтобы пробудить во мне ярость, — уточнил я. — О которой сказано в досье.

Норма-Августа кивнула.

— У меня бы не получилось. Я могу убить тебя, избивая, но ты воспримешь это как должное. Потому что я — инструктор. Нужны были свежие сторонние силы, желательно, чтобы они тебя при этом унижали. Тогда шансы имелись. Как видишь, сработало! Кстати, маску пока все же одень.

Она протянула кусок черной тряпочки, забытый мною на татами. Я кивнул и последовал совету. Или приказу?

— Как мне жить с этим? Не с тем, что мод, а с яростью? Я не могу контролировать ее. Она может прийти, может не прийти.

Моя инструктор рассмеялась.

— Это твоя ошибка, «прийти-не-прийти». Я хотела, чтобы ты сам понял это, но да ладно, объясню. Ты знаешь, кто такие берсерки?

Я кивнул.

— Воины древней Скандинавии. Впадали в боевой транс.

— Правильно. Только вот транс их был неконтролируем. Они могли бить как чужих, так и своих. Единственное, что у них хорошо получалось, это вызывать его. Теперь ты.

Я сглотнул холодный ком.

— Твоя проблема в том, что ты пытаешься победить, вызвав ярость, как это делали викинги. Это неправильно, Хуанито! Ярость не должна быть горячей, неудержимой, неконтролируемой! Она должна быть холодной, расчетливой!

— Я даю себе установку перед приступом. И потом ей следую.

Она рассмеялась.

— И что? Ну, следуешь, но в процессе же себя не контролируешь? Так?

— Так.

— А надо.

Пауза.

— Надо обозначить ярость, утонуть в ней, но при этом ею управлять. Концепция холодной ярости, слышал?

Я отрицательно замотал головой.

— Это возможно. Исследования подтверждают. И я подтверждаю. У нас уже была такая девочка, как и ты, с приступами. Ее так и не взяли в хранители, но кое-что у нее получалось. Полигон, во всяком случае, она прошла.

— Она контролировала свою ярость?

— Да. Не до конца, конечно. Но ее силу, приход, уход. Научишься и ты. Должен научиться, если хочешь жить дальше полноценной жизнью.

Молчание. Я попробовал выдавить из себя что-нибудь, но лишь нечленораздельно замычал.

— Но я…

— Если захочешь жить — научишься! — отрезала она. Дальнейшие вопросы стали бессмысленны.

— А… Меня возьмут с этим?.. — Я замялся. — Это ведь… Ну… Нельзя быть хранителем с таким диагнозом!

Норма вновь рассмеялась.

— Это оружие, Хуанито. Твое секретное оружие. Которого нет ни у кого из нас. Ты — находка, открытие. Весь вопрос в контроле. Если ты не научишься, как та девочка… Да, тогда не будешь нужен. Но попробовать поработать с тобою стоит. Во всяком случае, доложусь я именно так. А остальное… — она вздохнула и пожала плечами. — Извини, остальное на тебе. Как сделаешь, так и будет.

Она подтолкнула меня в плечо и мы пошли дальше.

— И бога ради, Хуанито, раз это оружие, относись к нему, как к оружию! Если не умеешь им пользоваться — не пользуйся. Кроме случаев, когда тебе угрожает действительно смертельная опасность. Хорошо?

Я глубоко вздохнул.

— Постараюсь.

Глава 7. Полоса смерти

Итак, дела мои ни к черту. Кто не догадался, объясняю: я — мод.

Мимо? Вторая попытка:

Я — мод, информация об этом содержится в досье, составленном на меня департаментом безопасности.

Тем самым, из личного хранилища ее высочества принцессы Алисии.

Я понятия не имею, кто мой отец, а мать на эту тему говорить категорически отказывается. Непонятно, первого я поколения, или же сын мода.

Некие влиятельные силы спонсируют меня с самого рождения, помогают в трудных ситуациях, у них есть выход на высокопоставленных лиц того же самого департамента.

Интересная картинка, не правда ли?

Итак, по порядку. Всего возможно две версии. Первая: я — мод, и это главное. Вторая: то, что я мод — не главное; главное — чей сын.

Первая. В ней слишком много белых пятен, недочетов, но попробую сформулировать ее максимально четко. В этой версии две подверсии, два подпункта. Первый — меня создали. Конечно, очень смешная версия, но тем не менее, подойду к ней серьезно.

Допустим, я — продукт некой засекреченной лаборатории. Меня вывели, как селекционного кролика, чтобы проследить за какими-то необходимыми нашей оборонке качествами. Не сомневаюсь, спецслужбы страны с подачи Золотого дворца грешат этим, как впрочем и все остальные спецслужбы мира. Бывшая профессия матери здесь будет в тему, плюс версии: что может быть проще, поймать девочку, занимающуюся чем-то незаконным, которой грозит «консервирование» на несколько лет, и навязать эксперимент на своих условиях? У матери был первый срок, условный, гипотетически, если ее сцапали второй раз, ее можно было бы посадить на крючок. Отсюда и ее нежелание разглагольствовать о тех событиях — кому такое захочется вспоминать?

Но на этом плюсы версии исчерпываются. Настает пора минусов, и они размазывают эту версию о стенку, как ребенок манную кашу о тарелку. а) — на что меня модифицировали? Чтобы проводить сложнейшую генную операцию, нужны огромные деньги, которые власть вряд ли выделит на исследование никому не нужной ерунды. То есть, это должно быть нечто, сразу бросающееся в глаза. А у меня нет ни одной такой способности! б) — если предположить, что меня «ведут» с самого рождения… Простите, а зачем им надо «вести» меня таким топорным способом? Зачем спонсировать человека восемнадцать лет, выделяя на это тысячи империалов? Не проще ли было подкинуть моей матери нормальную работу, по своим каналам, более оплачиваемую синекуру, и спокойно за всем наблюдать, не размениваясь на ежемесячную гуманитарную помощь? Это не логично, а в спецслужбах сидят очень логичные люди.

Еще плюсом версии можно назвать то, что эти люди могут легко договориться с департаментом. Такие конторы, как правило, имеют власти поболее, чем мелкие безопаснические сошки на местах. Но опять же, если б я был им нужен, такой ситуации, как конфликт с Толстым, просто бы не допустили. Слишком стремно, вложить в проект миллионы и позволить какому-то гопнику, пусть и сыну мафиози, результат этого вложения благополучно прирезать.

Нет, нестыковка. Но как гипотеза эта версия имеет право жить, не стоит отбрасывать ее слету.

Вторая версия: мод не я, мод мой отец. Модифицированные гены передаются много поколений, и если продуктом эксперимента был некто, кто не дал дядям из Конторы нужных результатов… Почему бы не попробовать последить за его сыном?

Это самая темная версия. Чтобы в ней разобраться, нужны факты, дополнительная информация. Контроль в этом случае за мной не должен быть всеохватывающий, как в первом случае, достаточно простого наблюдения и досье в личном архиве ее высочества. Могли они в этом случае высылать деньги на мое воспитание? Непонятно.

Еще одна мысль, касаемая обеих этих подверсий. Если им нужно было бы поставить меня в адские условия, дескать, только так в тебе проснется то, что мы пытались вложить… Тогда тем более непонятно. Тогда мы должны были жить с мамой в самых настоящих трущобах, в каких выросли Селеста с Николь. Там идет война за жизнь, вот там бы мои тайные способности раскрылись стопроцентно! Противостояние с бандой Толстого, конечно, тоже война, но это естественный процесс, неконтролируемый. Гораздо проще организовать конфликт искусственно, более серьезный. Такой, от которого наступает аффект, и все заложенное в человеке раскрывается. А затем так же искусственно этот конфликт погасить. Нет, Толстый — это непрофессионально. Так что эта версия точно отпадает.

Ну, и наконец, вторая группа версий. Точнее, одна единственная вторая версия, но объясняющая всё. Суть ее сводится к определению: я мод не потому, что создан. Я мод потому, что создали моего предка, далекого-предалекого, много лет, может даже десятилетий и столетий назад.

Я — аристократ.

Как бы пафосно не звучала эта мысль со стороны, она гораздо больше имеет права на существование, чем предыдущие. Аристократия — это прослойка общества, где модов очень много, почти каждый третий.

Начну издалека. Про блондинос, искусственных викингов, я уже говорил, повторяться не буду. Так вот, не все блондинос имели беловолосое потомство, у многих дети были классическими латинос. Да, у этих детей свои дети, и даже внуки могли теоретически иметь белые волосы, а могли и не иметь, но измененные гены унаследовали и дети, и внуки, и правнуки, независимо от цвета волос. Так модификация проникла в высшее сословие Империи, а после, и Венеры, и отличить модов от обычных людей в его среде без специальных исследований невозможно.

Кроме этого есть второй поток модов, рекой поставляющий измененные гены высшему сословию. Пускай небольшой рекой, не сравнимой с «элитизацией» нескольких миллионов человек одновременно, зато действующий постоянно, в течение всех двухсот лет. Ведь конвенцией не запрещены исследования на людях, запрещено лишь создание новых людей с заданными параметрами. Но никто не запрещал, например, генетическое вмешательство для лечения генетических же болезней. Имперская аристократия не такая уж многочисленная, все кланы бывшей метрополии состоят в каком-то, да родстве, и от обилия близкородственных связей запросто может родиться какой-нибудь лягушонок. А наша аристократия — законная наследница имперской, у нас все то же самое.

То есть, мама с папой при деньгах могут заказать себе чадо определенного пола, лишенное генетических заболеваний, абсолютно здоровое ля-ля ля-ля, всего-то за несколько миллионов империалов. Ведь речь идет о собственном ребенке! Наследнике! Или наследнице. А Кто мешает во время операции взять и… скажем, подкорректировать те или иные параметры? Внешние данные, морфологические, психофизические? Интеллектуальные? Чтоб ребенок уж точно был самым-самым?

Их было создано много, таких вот модов под заказ высшего сословия. Пускай они появлялись не каждый день, но зато на протяжении двухсот лет. И у каждого из них есть потомство. И это потомство многожды скрещивалось с нормальной, естественной аристократией, и давало еще и еще потомство. Модифицированные гены накладывались один на другой и…

Дальше не буду продолжать, это и так понятно. Чуть ли не каждый третий, если не второй представитель аристократии несет в себе измененные гены. В большинстве случаев эти гены неопасны, отвечают за какой-нибудь совершенно пустяковый признак, но случайное наложение таких признаков в общей массе может дать побочный эффект в виде ярости, подобной скандинавским берсеркам.

Итак, мой отец мог стать результатом такого наложения генов, неопасного, совместимого с жизнью, внешне никак не проявляющегося, но дающего небольшой отрицательный эффект. Повторюсь, я — типичный мальчик-латинос, во мне нет ничего, что можно было бы рассматривать, как последствия модификации. Умный? В школе, где я учусь, есть ребята умнее меня. Сильный и ловкий? Вошел в десятку на первенстве юниоров? Да, но не потому, что мод. А потому, что та победа стоила мне очень, ОЧЕНЬ многого. Я занимался до изнеможения, падал, вставал и снова падал. Я должен был научиться драться, ради этого я попрощался с танцами и бассейном — это была моя цель. Я хотел не бояться возвращаться вечером домой, хотел, чтобы подонки, типа Бенито, меня не трогали. Это был такой стимул, какого не достичь ни одним генным программированием. А еще, на самих соревнованиях, мне везло. Но вот везение точно не могли модифицировать!))

Что еще? У меня хорошая память. Я быстро запоминаю многие вещи. Но она не феноменальная, я все же не бог и не машина. Просто хорошая память, и все. Не на том уровне, чтобы вкладывать в меня миллионы.

Больше ничего во мне нет. Это всё.

То есть, я — набор несильных случайных модифицированных генов. Слабеньких таких, как раз и возможных, будь мой отец среднестатистическим представителем высшего сословия венерианского общества. И от этого мне становится не по себе.

Представим картину с самого начала. Эдакий молодой (а может и не молодой) повеса-бабник при деньгах снимает девочку. Юное создание из русского сектора со славянскими корнями, в которых черт ногу сломит кто она такая. Снимает, веселится, возможно, не единожды и…

И та залетает. Случайно. Ну, сбой где-то в системе предохранения! Что делать на месте этого мачо?

Правильно, линять. Что он и делает. Но это все-таки очень себялюбивый мачо, хозяин вселенной, владелец заводов-фабрик-банков-чего-то там. Знать, что твой отпрыск, пусть и от проститутки, прозябает в нищете?.. Да, он не нужен, этот отпрыск, но все же он есть, и в нем его кровь. Так уж получилось и его задача, как хозяина этой вселенной, сделать жизнь потомка хоть немного, но легче. Дать дорогу в люди, дать шанс. И этот человек его дает. Потому, что любит себя, а не потомка, естественно.

В сотый, наверное, раз повторюсь: я вырос не в трущобах, не в гетто для бандюганов, не на рабочей окраине. Кем бы я стал, если бы жил там? Не знаю, но уж точно не учился бы в школе имени генерала Хуареса. И за это моему неизвестному папочке стоит сказать спасибо. Правда, только за это.

Итак, он прижимает мать к ногтю, и, вероятно, под угрозой забрать меня, заставляет покончить с ремеслом. А за это дает деньги на мое содержание. Не много, чтобы только-только хватило на меня. Но мама не гордая, наверняка она и этому всю жизнь радовалась. Он спонсировал проживание в средненьком районе и мои увлечения, но не спонсировал учебу — грант я получил сам. Но это уже и не важно, шанс он дал. Здесь сходится.

Далее, «школьное дело». Здесь тоже сходится, для человека, имеющего миллиарды и связи в правящих кругах, не сложно выйти на шишек департамента и разрулить дело с каким-то директором частной школы.

Остается наблюдение и досье департамента. Тут может быть два объяснения. Первое — «папочка» как-то связан с ДБ. Либо наоборот, он настолько крут, что ее высочество ведет его разработку (а она ведет разработку всех мало-мальски значимых богатых людей планеты). И я попал в эту разработку, как человек, получающий деньги и потенциальный родственник. Ведь так легко проследить, куда и откуда уходят деньги со счетов «нужного» человека.

Норма сказала четко, в досье «ничего интересного». Тесты, комментарии, характеристики. Меня тупо вели, для галочки в отчете, не более. И это также в точку. А вот то, что досье лежало у принцессы Алисии в личном шкафу — скорее всего последствия «школьного» дела. Мне в последнее время некогда, домой еле приползаю, но и я краем уха слышал: донна Сервантес позавчера закрыла первую школу. Почему-то уверен, что только первую. После ТАКОГО нет ничего удивительного в том, где лежала моя папка.

Эта версия самая правдоподобная. И даже то, что к матери приходила женщина, легко объяснимо. Не будет же Важный Человек опускаться до общения с проституткой? Нет, у него для этого есть доверенные люди, менеджеры, секретари, кому это делать не зазорно. И нежелание матери говорить об этом также понятно: она не хочет ворошить дела молодости, и не хочет меня травмировать.

Травмировать, ибо я уже ненавижу этого человека. И мама знает, что расскажи мне такое, она получит ОЧЕНЬ бурную реакцию.

Да, я обязан ему. Благодаря его помощи я вырос в нормальных условиях, но…

…Но все равно: ненавижу!!!

* * *

— О чем задумался?

Катарина незаметно подошла сзади и толкнула в плечо. Я тяжко вздохнул:

— Да так, о своем, о наболевшем.

— Понятно.

Она присела рядом.

— Хуанито, хочу снова вытянуть тебя на откровенность. Можешь обижаться, но отнесись к моим словам предельно серьезно. Ага?

Я кивнул.

— Не ходи к нам. Не надо.

— Опять старая песня? — я грустно усмехнулся. Она мою усмешку не поддержала.

— Разведданные тебе. Свежие. На тебя наполеоновские планы. Уже сейчас. Все обсуждают, как тебя использовать, как с тобой работать, будто ты уже принят. Будто от корпуса тебя отделяет лишь формальность — согласие Леи. А она вряд ли будет против. И мне это не нравится.

— Почему? И кстати, «все» — это кто? — уточнил я.

— Высший офицерский состав, — расплывчато ответила она и продолжила, словно читая очередной акт лекции:

— Тебе говорили про нашу военную демократию? — Я кивнул. — Это неправда, нет у нас демократии. Это иллюзия. Как и то, что в стране народ может что-то решать и на что-то влиять. Корпусом руководит высший офицерский состав, только высший. Даже мнение низшего… Не учитывается. Тебя, то есть меня, например, одну из нас, могут выслушать, могут учесть даже коллективное мнение, но решать они все равно будут сами, как им нужно.

Я про себя рассмеялся. Ну, это, как и везде!

— То есть, мы как бы имеем право высказаться и проголосовать по спорным вопросам, но реальная власть лежит только на нескольких людях.

— И они что-то против меня замыслили, ваш генералитет? — снова усмехнулся я.

— Не то, что замыслили… — Она замялась. — Просто напрягает их отношение, их пренебрежение. Вседозволенность — страшная штука, а они ею пресытились. Сейчас ты представляешь из себя человека, пока, у тебя есть право что-то сделать, а что-то нет. Ты волен в поступках. Но если придешь к нам… Понятия «право подчиненного» для них не существует, малыш.

Вздох.

— Если ты станешь одним из нас, ты превратишься в куклу, безвольную марионетку. Тобой будут помыкать и использовать, как посчитают нужным, плевав на твое мнение.

— То есть, я не смогу не выполнить то, что мне говорят? А если приказ будет… Мягко говоря… Преступным?

Она отрицательно покачала головой.

— Не выполнение приказа — смерть. Думай, Хуан, думай. Это рабство, самое настоящее. Полный тотальный контроль и безусловное подчинение старшим. У нас есть свои плюсы, да, независимость от окружающего мира, финансовый достаток, статус… Но каждая из нас в отдельности — рабыня. Ты не найдешь здесь того, что ищешь. Не ходи сюда. Откажись, пока можешь.

Подводя итог разговору, она поднялась:

— Лея задерживается. У тебя есть время. Пока есть. Так что думай.

Вдогонку, вспомнив ее звание, я бросил:

— Ты одна из них? Входишь в их число?

Она обернулась.

— Теоретически. Но практически ничего не решаю.

И ушла, оставив меня в смятении.

Вот оно как. Корпус — единая монолитная структура с коллективным управлением. Получается, это клан? Боевой орден, подконтрольный лично Веласкесам? Получается, да. Со своими традициями и законами, с беспрецедентным и беспрекословным подчинением младших старшим. Ну, прямо средние века! Младшие в шоколаде по сравнению с «вольняшками», теми, кто остался на улице, в приютах, да и простыми людьми, типа меня. Но сами они — рабы своей системы, винтики в отлаженной машине. А винтик не имеет права думать, он должен лишь крутиться. М-да…

А Катарина? Какая ее выгода? Она неплохо устроилась, входит в этот самый совет офицеров, «высший» совет, при этом независима, пусть и не принимает глобальных решений. Зачем ей мой уход?

Дальше, что могли придумать насчет меня ее… Пусть будет товарки. Та же Мишель? То, что меня не собираются использовать, как хранителя, я изначально подозревал, но каковы эти таинственные планы? Сделать из меня суперагента?

«Шимановский, окстись, размечтался! — одернул я сам себя. — Суперагент недоделанный! Давай, вспоминай политическую ситуацию в стране. Что у нас происходит?

Правильно, борьба за власть между кланами. С оказанием давления на правящую династию. А теперь вспомни сеньору Сервантес, министра образования. Понял?

Корпус — кузница кадров ее величества. Люди, на которых она может опереться в ежедневной борьбе со знатью. В мире, где все куплено за большие деньги, иметь своих людей, людей грамотных, на нужных должностях — роскошь. И ее величество может себе эту роскошь позволить, благодаря корпусу. Кто знает, уж не поэтому ли Веласкесы до сих пор имеют в стране вес, не прогнулись под олигархов?»

От таких мыслей, от их итогов, я вымученно вздохнул.

«Все возможно. Главное ты понял. Для чего им мальчик.

Когда вся планета точно знает, что вокруг ее величества лишь существа женского пола, имея под рукой лицо пола мужского можно использовать его для различных тактических маневров. Чтобы никто не догадался. Как? Тут много вариантов. Скорее всего, именно ими и занимается сейчас сеньора Тьерри вкупе с остальными старшими офицерами. Корпус вне политики? Неправда. Он не может быть вне политики, иначе его банально раздавят набитые империалами аристократические боровы. Кстати, потому рядовой и младший офицерский состав и не влияют на управление — такие дела должны делаться в тайне, и никак иначе.»

На этой мысли я выдохся и с большим удовольствием поднялся, привычным уже жестом закидывая «Жало» за плечо. В зал вошла «Вторая» и поманила за собой. Нас ждали великие дела, имя которым — тренажеры.

Да, сегодня мне дали отдых после вчерашнего приступа — я занимался на тренажерах. Конечно, с классическими занятиями это связано одним лишь названием, даже тут я работал на износ, да еще в скафандре, но все-таки моей жизни ничего не угрожало, никакой мешок не сбивал с высоты, я сам ниоткуда не падал, со всеми вытекающими. Ручаюсь, это неспроста. Наблюдают, как восстанавливаюсь, делают выводы. Нагружать завтра, не нагружать, брать меня, не брать, если брать — как организовывать тренировки — и прочее прочее. А надо сказать, восстанавливаюсь я хорошо. Обычно после приступов мышцы болят и на следующий день, и даже послеследующий, но вчера они вкололи мне какую-то дрянь, и я уже почти ничего не чувствую. Ноющая боль на грани восприятия.

За день я вымотался, впрочем, как обычно. Но сегодня к программе добавились еще и силовые тесты, которых раньше не было. Кстати, так и не понял по мимике тренерского штаба, остались они довольны результатами или нет? В машине, тоже как обычно, чуть не уснул. В себя меня привел вопрос Катарины, когда мы уже выехали на магнитку:

— Ну и что ты решил? Подумал над моими словами?

Я легонько кивнул.

— Да.

— Есть динамика?

— Да. Буду думать дальше.

Она ехидно оскалилась:

— То есть, тебя не пугает перспектива стать безвольной марионеткой.

Я меланхолично пожал плечами. Пугает. Но я уже не тот мальчик, что сидел в ее машине в первый день, меня на такой дешевый развод больше не возьмешь.

— Все мы в этой жизни марионетки, все ходим под кем-то. Вопрос в том, к какой партии ты прибьешься. А я хочу примкнуть к партии победителей. Или хотя бы не последних людей на этой планете.

Такого поворота разговора она не ожидала. Я продолжил:

— Ручаюсь, те, кто сейчас в совете офицеров, когда-то сами были зелеными и юными, и смотрели на ваше бело-розовое здание большими испуганными глазенками. А теперь они вершат судьбы Венеры. Чувствуешь динамику?

Моя собеседница фыркнула. Я победно улыбнулся:

— Да, поначалу будет плохо. Но я хочу стать таким же, «старшим офицером», и стану им. Пускай для этого понадобится пройти через годы бесправия и унижения.

Мы уже подъезжали к дому, когда она наконец выдавила:

— А ты уверен, что это — партия победителей? Как можно быть победителем, поддерживая человека, на которого давят со всех сторон кланы, и которую, если честно, никто ни во что не ставит?

Она искоса глянула на меня, ожидая реакции. Глаза ее ехидно блестели.

— А может, она сама хочет, чтобы кланы так думали? — парировал я. — Как можно быть забитой дурочкой, осознавая, что у тебя под рукой в самом центре столицы не подчиняющийся никому и никому не подотчетный батальон специального назначения, в котором даже новичков готовят на полосах смерти? Три сотни машин для убийства, не обремененных моральными нормами и неподсудных правоохранительной системе? Я, вот, не думаю, что это так.

— Полк, — машинально поправила меня Катарина, не найдя что сказать, и вновь задумалась. — У нас нет батальонов. Взводы, и сразу полк.

— Пусть полк, — согласился я. — Это что-то меняет?

Молчание. Долгое и напряженное, которым я воспользовался, чтобы немного вздремнуть.

— М-да, Шимановский, удивил ты меня! — рассмеялась сеньора майор, когда мы подъехали к дому. — Не ожидала! Вот только имей в виду, до момента, когда ты станешь офицером, ты можешь не дожить. И скорее всего не доживешь, девяносто девять на то процентов.

С этим утверждением я не мог не согласиться. Но время на раздумья у меня еще имелось. Я поднял люк и вылез наружу, беря курс на собственный подъезд. Утро вечера мудрее.

* * *

За следующий день произошло много всего. Сумасшедший день. В голове после него остался сумбур, но впрочем, по порядку.

Меня вновь отправили на полосы. Первые две я прошел подряд, без ошибок. На третьей споткнулся — не допрыгнул до объятого пламенем подвешенного кольца. Хотя на мне скафандр, но скафандр легкий, а кольцо раскалено так, что чувствуется сквозь бронепластины. Рассчитан этот модуль на испуг, реально ни один жар за такой короткий срок броню не расплавит, но я именно испугался. И вернулся по зеленой дорожке.

Со второй попытки прошел. И направился на четвертую полосу…

…Которая оказалась гораздо сложнее предыдущих вместе взятых. Тренерский штаб смотрел на меня довольный, улыбки до ушей, и я сразу заподозрил пакость. Но поделать ничего не мог.

Немного о дорожках. Когда проходишь их по нарастающей, разницу почти не замечаешь. Модули преград на первых пяти одни и те же, лишь уменьшается время срабатывания. И тот мешок, что сбил меня на первой, на четвертой впарывал так, что потом минут пять нужно было сидеть и жадно хватать ртом воздух, приходя в себя. Больно, даже сквозь доспех! И все остальное по аналогии.

С самоконтролем я делал такие успехи, что скажи мне кто о них две недели назад, рассмеялся бы. Я спокойно вгонял себя в боевой транс, как только пересекал границу гермозатвора. Это когда чувствуешь, как кипит в жилах адреналин, когда понимаешь, что твои звериные инстинкты взяли над разумом верх, а тебе в данный момент надо как можно меньше думать и как можно быстрее двигаться, осознавая, что любой неверный шаг, и все, la muerte! Четвертая дорожка — не первая, тут запросто можно покалечиться.

Вот на ней я и застрял. На которой можно покалечиться. Наверное, это и есть мой предел, я его, все-таки, достиг. Нет, в итоге я взял и ее, но только попытки с четвертой, и чувствовал, что это максимум. Но когда донельзя довольный фактом прохождения пересек финишную ленту, «Первая» по внутренней связи огорошила:

— Все, Хуанито, игры кончились. Теперь будем работать на время.

Я съежился, предчувствуя дурное. Но на время — так на время, они тренеры и им виднее.

— Давай еще раз. Две минуты на отдых, потом первая установка — десять минут.

Я вздохнул и опустился на пол. Две минуты мало, но здесь — норма.

Предчувствия не обманули, то, что последовало после, можно назвать одним словом — цирк. Когда я дошел до финиша следующий раз (естественно, не с первой попытки), секундомер показывал больше двенадцати минут. Голос «Первой» «подбодрил»:

— Следующая установка — девять с половиной минут.

— Но почему! — вскинулся я. — Я же не прошел и за десять! Зачем еще уменьшать?

— Так надо, — прозвучал лаконичный ответ в динамиках.

— А потом будет девять? — ядовито усмехнулся я, пытаясь не сорваться.

— Да. А потом — восемь с половиной, — так же спокойно ответил голос. — Не пройдешь до пяти минут — будешь долго-долго бегать, в полной боевой амуниции. После чего попробуем по новой.

Эта живодерка-маньячка не шутила. Хотя прекрасно знала, что поставленные ею условия невыполнимы.

Естественно, я ни разу не уложился, хотя вплотную подошел к десяти минутам. Но в тот момент на это требовалось уже шесть с половиной. Так что пришлось бегать. А бежать два километра по гулким подземельям с грузом в пятьдесят килограмм за спиной… То еще удовольствие! К финишу я еле дополз.

Потом был обед, где я силой запихивал дрожащей ложкой в себя какую-то бурду, кашу с фруктами, правда, фруктами натуральными, и молился, чтобы день поскорее закончился. Подозреваю, жесткач организовала «Катюша», как я сегодня ее окрестил про себя, вкладывая в уменьшительно-ласкательную форму всю свою «благодарность». Чтобы не выпендривался. Наоборот, задумался. И, кажется, последнее у нее получилось.

Затем вновь началась каторга на дорожке. Теперь мне сбрасывали по десять секунд, сжалились, и опускали планку не до пяти, а до восьми минут. Но я вновь ни разу не вложился, хотя отметку в десять минут все-таки пересек. Девять-пятьдесят восемь. Но в тот момент надо было пройти ее уже за восемь сорок…

…И вновь одуряющий в своей бессмысленности кросс с утяжелителями. Они правы, килограмм пятьдесят тут есть. Плюс старое доброе «Жало»: о том, чтобы просто оставить его и куда-то отойти в сторону, даже в туалет, нет и речи. Тем более боевое задание, а они все тут теоретически боевые.

Как я выжил в том кроссе — не помню. А когда попытался пройти трассу еще раз, уже после него, но не вложился даже в четверть часа… Только после этого мучители сжалились и дали серьезно передохнуть.

— Это нереально! — доказывал я тренерскому штабу. — Десять минут — это нонсенс! А за пять минут пройти эту махину вообще невозможно!

— У нее расчетное время — пять минут, — возразила «Вторая». — Мы тебе сделали двукратное послабление. А поднимали планку, чтобы почувствовал реальные цифры.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет, это невозможно, физически. Не может человек пройти такую полосу за каких-то пять минут!

Обе тренерши переглянулись и загадочно улыбнулись. Новая пакость?

— Можно. Сейчас сам увидишь.

Точно, пакость. «Первая» встала и направилась куда-то прочь.

Через десять минут она вернулась, но не одна, а вместе с Катариной и группой девочек, на вид — моих ровесниц. Те удивленно пялились на меня, словно я витрина бутика с надписью «распродажа», кивали и втихую тыкали пальцем.

— Сейчас они тебе продемонстрируют, что это возможно, — расплылась в предвкушающей усмешке моя главная мучительница. Угу, пакость по предварительному сговору. — Но просто так отрывать девочек от занятий… Сам понимаешь!..

Я понимал. Не резон. Но еще понимал, что девочек отобрали для сегодняшней миссии специально, заранее подредактировав им план занятий.

— …Поэтому давай так, если все они, без исключения, вложатся в пятиминутный коридор, завтра ты бегаешь не два, а десять километров. Не так, по десять километров. Весь день. В полном комплекте. Идет?

Я развел руками в стороны. Как будто мог сказать «нет»! Вот стерва, как ловко сработала!

Разумеется, они пройдут. Девочкам лет по шестнадцать — семнадцать, за плечами у них опыт и Полигон. Но в ловушку тренеры загнали меня умело, включить реверс я не могу, а значит, она имеет возможность ставить любые условия. Mierda, бегать с утяжелителями весь день…? По десять километров…? Мне заранее стало дурно, а под ложечкой засосало.

— Можно, я скафандр сниму? Мне в одно место надо… — попросился я, чувствуя, что ноги не держат и нужно привести себя в порядок. Она благосклонно кивнула.

— Иди, мы пока изменим трассу.

Когда я пришел, все уже было готово. Девочки тоже сняли скафандры и сидели на полу в одном трико, теребя ремешками от оружия и глядя на зев четвертого гермозатвора. На их лицах я прочел каменное спокойствие и даже равнодушие. Их никак не задевала грядущая перспектива побегать, словно речь шла о банальной утренней гимнастике. При том, что доспехи они сняли не просто так. Настолько уверены в себе? Или уверенность на чем-то зиждется? Скорее, второе, но мне до конца не верилось, что это возможно, хотя умом понимал, что это так.

Боком к ним за терминалом сидели все трое тренеров. «Вторая» поманила меня и указала на идущие подряд иконки видеовыходов.

— Вот это общая схема модулей. В каждом из них свои камеры. Включаются автоматически по три подряд идущих, оставляя целевой объект в центральном кадре. Чтобы видеть движение в динамике. А это — она указала на зеленую змейку — общая схема, что за чем. В углу секундомер. Девочки, естественно, ничего не знают, будут заходить по очереди, и если хоть кто-нибудь из них задержится больше, чем на пять минут — проси что хочешь, все выполним. — Она победно улыбнулась.

Я оглядел их загадочные лица. Да, проси что хочешь, Хуанито, все равно не получишь. А что я хочу? Даже теоретически?

А я не знаю, что хочу! Caramba!

— День отдыха. Я хочу один день перекура от ваших тестов.

Они все втроем дружно прыснули. Катарина ласково погладила меня по голове, словно маленького ребенка:

— Хорошо, малыш. Будет тебе день отдыха. Хоть это и не равноценно дню тяжелого кросса.

— А почему девчонки без скафандров? — спросил я, чтобы отвлечься, давя ядовитый комментарий по поводу последнего высказывания. День бега в аммуниции еще и не равноценен дню отдыха? Супер! Но их мой протест не проймет. Для них да, неравноценен. Или сделают такой вид, чтобы выставить меня идиотом. А снова выглядеть идиотом не хотелось.

«Катюша» равнодушно пожала плечами.

— А зачем они им? На четвертой-то дорожке?

Я проиграл. Как и задумывалось. И теперь целый день придется бегать по гулкому тоннелю, выжимая из себя все соки, с весом, с которым я и сто метров от магазина до дома не пойду. Но… Эта игра того стоила.

Девочки были богинями, иначе увиденное описать не могу. Они двигались так… Нет, нету эпитетов. Богини — и точка. Быстро, ловко, каждое движение отточено и выверено, ничего лишнего — как будто они всю свою жизнь только и занимались, что бегали по дорожке номер четыре. Там, где я терял драгоценные секунды на осознание опасности, на раздумывание, они шли, словно знали, что будет дальше. Нет, они не знали, реагировали на все угрозы спонтанно, на лету, вот только скорость этого «спонтанно» была такой…

И главное, что поразило — бежали все без доспехов. А ведь тренировочное трико не защищает! Любое падение — смерть! Да, без доспеха тело подвижнее, но стоит ли вот так менять защиту на подвижность? Они что, сдурели тут совсем, эти офицеры? Рисковать жизнью подопечных, ни во что ее не ставя, ради какой-то прихоти? Логика, что «трасса легкая, не сумела пройти — слабая — туда тебе и дорога», отдавала такой жутью, что мне стало дурно. И при этом вся троица офицеров спокойно сидела и взирала, а кое где даже улыбалась, не испытывая по этому поводу никакого дискомфорта.

Нет, они не люди.

Когда под показание секундомера 4:32 из тоннеля выбежала последняя девочка, ко мне, сидящему с ошарашенным видом, вновь обернулась «Вторая».

— Убедился?

Я кивнул.

— Понравилось?

Снова кивнул.

— Хочешь еще посмотреть? Трассу посложнее?

Да, хотел. Зрелище завораживало. Но девчонки… Я боялся за них, чувствовал свою вину за то, что они тут рискуют. «Вторая» поняла мои волнения и покровительственно похлопала по плечу:

— Не дрейфь, это входит в их программу. Вот так, без доспехов. Если они забывают выученные ранее уроки… Пусть лучше мы спишем их сейчас.

Да, в логике не откажешь. Дикой, первобытной логике пещерного человека, ежечасно борющегося за существование. Выживает сильнейший, это закон природы. И если бы не я с этой демонстрацией, они бы придумали девчонкам другую пакость. И постоянно придумывают, чтобы держать в тонусе, чтобы не расслаблялись. И так до тридцати пяти лет…

Меня снова передернуло. Но «Вторая» на тот момент уже отвернулась, переключая на терминале канал связи.

— Девочки, еще раз, теперь пятая дорожка. Установочное время то же — пять минут.

— Пятая? — я отошел от «спящего режима». «Первая» пояснила:

— Она не намного сложнее.

Ее напарница уже запускала механизм построения модулей, но уже на змейке с цифрой «5».

— А тебе совет: попробуй определить, в чем их преимущество.

— Во всем, — зло усмехнулся я.

— Ты низко себя ценишь! — возразила не оборачиваясь «Вторая». — Ты тоже так можешь. Не за пять минут, но за десять — запросто. Смотри, наблюдай, что и как они делают. Потом расскажешь выводы.

Это зрелище заворожило еще больше. Здесь в движениях девочек чувствовалась некая злость, борьба. Предыдущую трассу они проходили как бы с ленцой, тут же реально бодались. Я смотрел на каждую, внимательно, на каждый снаряд, как они его проходили. Девочек было восемь человек, дорожка не такая длинная, и, кажется, успел кое-что понять. Они не показывали чудеса ловкости, их скорость нельзя назвать запредельной, это было…. Просто очень быстрое принятие решений. То же самое я видел и в Норме, и в Мишель, когда она оприходовала меня на татами. Они будто чувствовали мой удар, как он будет проходить и с какой силой, будто знали, обладали даром ясновидения; здесь же появилось стойкое ощущение déjà vu, ибо девочки делали то же самое.

Как? Как у них это получается? Как может человек так остро чувствовать опасность? Это до какой же степени нужно развить его в себе? Или дело не в чувстве опасности? Тогда в чем?

На самом деле девочки не были богинями. Они ошибались. Но ошибки их были какие-то незначительные, нефатальные; они легко отступали и исправляли их, двигаясь дальше. Пару раз кому-то попадало, но вскользь и несильно — в последний момент они умудрялись уйти из под основного удара. Снова это «как?».

— Ну и? — обернулась «Первая», когда последняя из восьмерки выбежала наружу.

Я лаконично поднял вверх большой палец.

— А выводы?

Я поделился. И поделился тем, что не представляю, как такого можно достичь. На мои слова вся троица лишь загадочно улыбнулась.

— Пятнадцать-четыре не прошла, — вдруг подняла руку в сторону секундомеров «Вторая». «Первая» тут же активировала внутреннюю связь.

— Девочки, незачет. Пятнадцать-четыре: пять — ноль две.

Отдыхающая невдалеке восьмерка обреченно выдохнула, кое-кто даже издал нехарактерный для хладнокровных амазонок-спартанок стон. Значит, обычные они, живые, не роботы. Я улыбнулся. Что не укрылось от внимания Катарины, которая улыбнулась в ответ:

— Как будто кому-то в этой жизни нравится учиться!

— Дело не в учении, — возразил я. — А в принуждении, в мотивации.

Она не стала спорить, лишь пожала плечами.

— Болонская система обучения благополучно провалилась. Чем жестче давление преподавателей, тем умнее, в нашем случае сильнее учащиеся.

Теперь спорить не стал я. Это попахивает долгой заумной дискуссией, а оно мне ни к чему.

— Готовы?

Это «Вторая», по связи. Девчонки закивали.

— Трасса та же. Меняем установку. Четыре с половиной минуты. Пятнадцать-один — пошла!

Как только первая из девчонок скрылась за люком гермозатвора, одновременно появившись на ставшем огромным экране визора, я забыл, что надо дышать и во все глаза смотрел, что будет дальше.

— Это тест на ускорение, — незаметно подсела сзади Катарина, дыша в затылок. — Они уже знают трассу, но время им выставили предельно маленькое.

— В чем сложность? — не понял я.

— Предел есть у всех. Предел скорости. Теперь, зная трассу, они не могут ошибаться. Одна ошибка — и задание провалено, они просто не успеют.

— Они что, так хорошо запомнили трассу, с первого раза?

Катарина отрицательно махнула черной копной.

— В том то и дело. Ошибиться может каждая.

Да, извращенки они все, в этом корпусе. Чего только не придумают!

— Вы и правда спишите их, если кто-то провалит тест?

Сеньора майор загадочно усмехнулась.

— Нет. Их — нет. Но им об этом знать не стоит.

— Слишком большие, да?

— Угу.

Девочка на экране, переходя из одного вращающегося кадра в другой, бежала, прыгала, лезла, карабкалась, ползла, кувыркалась — делала все, на что способен организм в стремлении выжить. Да, это спринт, и крайне жесткий спринт, в этом я убедился, когда она, еле стоящая на ногах, выйдя их люка прислонилась к стене, отдышаться. Она что, вообще не дышала, пока бежала?

— Видел? — вновь усмехнулась сеньора майор.

— Сколько для этого надо учиться? Чтоб так мочь?

— Минимум три года. Про тебя сказать не могу, ты не вписываешься в наши программы.

На старт вышла вторая, легким жестом вешая игломет за спину. Я еще заметил, что они закидывают оружие особым образом, что оно становится менее мобильным, не так мешает. При необходимости держать равновесие — легко прыгает в руки, а когда не нужно — с той же легкостью оказывается сзади в более жесткой, чем делал я, фиксации. И не болтается, хлопая прикладом о бочину. Взял на заметку.

Разгон, секундомер пошел…

Эта девочка как-то сразу неудачно стартовала и потеряла секунду на первом же препятствии. А секунда — это много. Затем она вообще сбилась с ритма при беге, движения ее стали резкими, обрывистыми — нервничает. Она теряла секунду за секундой, на каждом модуле, оттого переживала еще больше. Вот неудачно выходит из кувырка, вот ее задевает осью вращающегося колеса, сквозь которое надо прыгать. Еще две секунды. Затем обрыв. Она прыгает на свисающую цепочку… И не берет нужный разбег.

Цепочка над пропастью. С таким модулем я еще не встречался. Хотя, вроде ничего сложного. Я бы на ее месте еще раз раскачался и прыгнул со второй попытки. Но это еще секунды четыре, и она решилась прыгать так. Я затаил дыхание.

…Нет, допрыгнула, но потеряла равновесие и свалилась на ровном месте. А вставая, не успела увернуться от резко выскочившего из стены снаряда, окрещенного мною про себя «бревно». Это тот же мешок с первой трассы, но только горизонтальный, еще более быстрый и тяжелый, а главное, менее заметный.

У меня душа ушла в пятки, я вздрогнул и не дышал, глядя, как она падает с четырехметровой высоты, переворачиваясь в полете и ударяясь о железные балки и стойки опоры. Дыхание затаили все. Пауза.

Девочка упала на спину, прямо под опору. Попыталась подняться, но бессильно опустилась назад. Жива, воздух с облегчением вылетел из груди. С ракурса камеры было видно, как она то ли кричит, то ли стонет, пытаясь оттолкнуться и встать.

— Живая! — вырвалось у меня. Обернулся к тренерам. — Живая! Скорее, ей надо помочь!

— Ее время еще не вышло, остудил меня ледяной голос Катарины.

— Как?.. — я опешил.

Прошло несколько секунд, прежде, чем я в полной мере осознал то, что она сказала.

— Как не вышло? При чем тут время?

— Ее время на трассе не закончилось, так же спокойно чеканила сеньора майор. Остальные молчали.

— Но… Но она же там все ребра переломала! Она же без доспеха!

Я подорвался встать, но железная рука «Катюши» придавила к земле.

— Сидеть.

Я обернулся. «Первая» и «Вторая» спокойными глазами смотрели на экран, не делая попыток хоть как то вмешаться или что-то сделать.

— Чего вы сидите? Она же разбилась!

— Ее время не вышло, — с такой же мертвой интонацией повторила «Первая», не оборачиваясь. — С нею все в порядке, пара переломов.

Девчонки ее взвода, почуяв неладное, подбежали и облепили терминал вокруг, смотря на напарницу. На их лицах застыла гримаса боли, но никто из них не побежал на помощь, не возразил старшим — все топтались, ломая пальцы на руках и шепча то про себя что-то матерное. И это одна из них, из тех, кто считается друг другу семьей, в беде? Да они что, поохерели тут все?

Я еще раз обернулся на визор. Девочку скрючило. Она лежала, обхватив себя руками и стонала, из глаз ее катились слезы. А таймер показывал лишь 2:48.

Я не выдержал. Нет, я не герой, это получилось на автомате, спонтанно. Просто понял, что эти изверги дадут человеку умереть, но не придут на помощь. Потому, что «так положено». Потому, что «слабая и сама виновата». А я смириться с таким постулатом не мог — и пусть меня хоть расстреляют.

Рядом с терминалом стояла аптечка, большая металлическая коробка с красным крестом на боку, в которой лежало всё, необходимое для оказания первой помощи. Я не знал, что с девчонкой, не знал, как это выяснить и что нужно делать, даже если определю повреждения. Я просто знал, что надо делать ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ. Нельзя сидеть на месте и смотреть, вот так, как они, как загибается человек. Упавший с большой высоты, несколько раз при этом ударившийся, да еще сбитый тяжелой болванкой, летящей на огромной скорости. «Если на первой дорожке мешок просто ударит, то на пятой он переломает тебе кости!». Катюша, ласточка, это твои слова, твои собственные!

Я вскочил, вывернувшись из под ее руки, и рванул вперед, на ходу хватая аптечку и игломет, забрасывая один за спину, как это делали девчонки, другую через противоположное плечо на бок, и помчался гермозатвору.

— Стоять! Стоять, я сказала! — раздался за спиной голос моей мучительницы. Но мне было плевать: я не один из них и смотреть на творящийся здесь беспредел не намерен. По крайней мере, пока я — человек.

Разбег. Стена. Пока самая обычная. Я помнил трассу, в общей сложности девять с половиной раз видел, как ее проходят. И примерно представлял, какая следует преграда за какой, как не потерять драгоценные секунды на их преодоление. Но с другой стороны, у меня на боку болталась тяжелая и громоздкая аптечка, мешающая передвигаться быстро и мобильно. Так что гладко пройти не получится.

Еще на мне не было доспеха, но этот эпизод я осознал много, гораздо много позже. А пока делал то, что должен — бежал по полосе смерти номер пять, рискуя жизнью, чтобы спасти жизнь другого человека, преданного своими. Потому, что иначе нельзя.

Есть, запрыгнул, подтянулся. Сразу толчок и прыжок, внизу на той стороне какая-то гадость. Приземлился. Точно, что-то сзади чернеет, но оглядываться некогда. Что там дальше? А, да, лестница, подъем наверх. Две ступеньки уже оборваны, трассу не обновили, хорошо. Залез. Бег по перекладинам — тут важна скорость. Чем быстрее перебираешь ногами, тем легче держать равновесие, главное, чтоб нога не поехала. Вот только как же мешает аптечка!

Есть, дважды чуть не упав, пробежал. Лабиринт. Можно скакать по нему, задрав оружие над головой, но я встал на четвереньки и тупо пролез по низу, лишь в двух местах цепляясь «Жалом» за металлоконструкции. На скорости его пройти, конечно, быстрее, но я с грузом. Что там далее? Полоса препятствий?

Нет, бег. А теперь полоса, классическая, какая есть даже в нашей школе. Вниз, под металлоконструкцию. Перекат. Теперь вверх, прыжок, перевал и снова вверх. Прыжок, еще прыжок. Перекат. Перепрыгнул через шатающиеся детали, двигающиеся вправо-влево — девчонки так делали. Последний «шатун» тоже перепрыгнул, и выходя из кувырка, прижался к земле.

Успел, надо мной пролетел мешок. На самом деле это не мешок, а стальная болванка, только обитая искусственной кожей, но терминологию лучше соблюдать. Этот момент — самый скользкий, почти все девчонки на нем сыпались. Если бы не видел, как его проходить, не успел бы — слишком быстрая должна быть реакция, чтоб уйти от мешка в полете. У меня такой нет.

Прополз под ним, позорно, как трус. Но я не конкурсе благородства и отваги. Вскочил, побежал.

Теперь около ста метров чистого бега, правда, то в горку, то с горки, но здесь препятствий нет. А вот и колесо. Хорошо разогнавшись, сигаю сквозь медленно вращающиеся спицы. Колесо массивное, на треть запрятано в пол, если попадешь под спицу — сломает тебе ноги. Или руки. Чем попадешь. У меня получилось — проскочил. Кувырок… А вот вышел я из него неудачно, из-за аптечки. Это трудно, придерживать и игломет, и аптечку, но я не мог бросить ни то, ни другое. Вторая нужна, чтобы спасти человека, ради нее я и затеял это гиблое дело, а первый нельзя бросить… Потому, что я — венерианин. А венериане не бросают оружие.

Встал. Захромал. Mierda! Но быстро идти можно, а большего не надо, недалеко осталось. Вот тот самый обрыв. Разогнался, прыжок…

Схватился за свисающую с потолка цепь, но не смог удержаться и заскользил вниз. Есть, зацепился!

Игломет сполз и забился о бедро, аптечка… Тоже вела себя, как непорядочная, а я висел и ругался сквозь зубы, пытаясь не рухнуть следом за той девочкой. Матов подо мною нет, высота — метра четыре, падение будет несладким. Только тут до меня дошло, что я без скафандра.

Если думаете, что прыгать на цепь — то же самое, что прыгать на канат, вы глубоко ошибаетесь. Это, как говорят на Марсе, две большие разницы. Есть, совладал с цепью, подтянулся вверх. Теперь раскачаться, сильно раскачаться, иначе не допрыгну.

Туда. Сюда. Вперед. Назад. Вперед. Назад. А девчонки как-то прыгали с первой попытки! Но вот получилось, амплитуда вроде достаточно большая. Оторвал руки, ееееее!!!

Чуть-чуть не долетел, мешали все те же аптечка с иглометом, но то, что я без скафандра, сработало на плюс — удалось поймать волшебно-исчезающий момент равновесия и не свалиться.

Все, дошел. Вот и приснопамятный мешок, мать его…. Глянул вниз. М-да, она там. Лежит, стонет, приложив руку к груди, другой царапает землю, безуспешно пытаясь подняться.

— Я иду! Все хорошо! — крикнул я, и схватившись за металлоконструкцию, прыгнул вниз. Повиснул. Так, теперь следующая конструкция, перебрать руками, уцепиться. Теперь балка. Какая же сложная система у этих модулей! И как эта хрень может за полминуты трансформироваться во что угодно? Придумают же такое?

Все, внизу безопасно, можно отпустить руки.

Бум.

Подбежал, опустился рядом. Ну, какой же я все-таки пентюх! Какой с меня доктор?! Я же понятия не имею, что и как надо делать!

— Привет, как дела? Все хорошо?

Она посмотрела на меня… Как на святого, не иначе. Спустившегося на Землю, чтобы помочь ей. Очевидно, вероятность увидеть здесь его и меня была приблизительно одинакова.

— Пальцы чувствуешь? Пошевели пальцами! — потребовал я, ощупывая ее ногу поверх сапога. Снимать сапог не стал.

Если не знаешь, что делать, ни в коем случае не показывай этого. Иначе начнется паника. Лучше делай вид, что все под контролем, даже если будешь нести чушь.

— Чувствуешь пальцы?

Она кивнула. И мышца под моей рукой взбугрилась. Хорошо, значит, позвоночник цел.

Больше моих знаний ни на что не хватило, потому я занялся ерундой, что-то спрашивая и что-то ощупывая, пытаясь больше привести ее в себя морально, чем совершить что-то полезное. А вот это у меня получилось: девушка перестала плакать, глаза ее наполнились огнем надежды. Когда что-то спрашивал, кивала, положительно и отрицательно, и я понял, что это тоже результат.

— Все хорошо, все будет хорошо! — приободрял ее я, открывая аптечку и пялясь в нее, как перуанец на гермозатвор планетарного шлюза. — Веришь? Все будет отлично!

Она верила.

Тут меня мягко, но очень настойчиво оттеснили в сторону, и я с радостью последовал этому приглашению.

Они были здесь все: тренеры, девчонки, Катарина, и еще две женщины в белом с повязками с красными крестами на рукавах. У них тоже были аптечки, штуки три, а девчонки несли складные носилки.

Пострадавшую окружили со всех сторон и принялись где снимать, а где срезать одежду, ощупывать, осматривать и спрашивать, но спрашивать уже по делу. Одна из медиков уже доставала ампулу и шприц из моей открытой аптечки. Ну вот, теперь точно все будет хорошо. Я облегченно вздохнул и отполз подальше, чтобы не мешаться — моя миссия выполнена.

И только отползя и успокоившись, я понял, что сам я — перуанец. Из самой высокогорной глухой перуанской деревни. Потому, что шел я сюда верхами, проходя по полосе смерти, да еще пятой, на которой ни разу не был, без скафандра и с мешающим грузом, а они все спокойно и быстро, не напрягаясь, пришли по дорожке с зеленой полосой. Резервной. Безопасной…

Я засмеялся, но тихо, чтобы не отвлекать внимание. Это был не простой смех, смех истерический. Из глаз покатились слезы, и я понял, что не могу остановиться — с ним из меня выходило всё напряжение, скопившееся внутри за две недели изнуряющих тренировок. Все эти полосы, препятствия, падения, избиения, насмешки Катарины и других офицеров, и, конечно, постоянный риск, угроза в любой момент превратиться из Хуана Шимановского в бывшего Хуана Шимановского. Особенно сегодня, здесь и сейчас. Цель, которую преследовал по дурости, рисковал жизнью из нежелания думать и ориентироваться. Рыцарь, блин!

Из состояния беспричинного смеха меня вывел пинок Катарины:

— Встать!

Я взял себя в руки и поднялся, машинально отмечая, что за ее спиной упавшей девушке что-то вкололи, и теперь аккуратно, всей толпой, перекладывают на носилки. Перевел взгляд на саму сеньору майора. Глаза той пылали бешенством. Но я ее не боялся — хватит, отбоялся свое. Все, что я испытывал к ней сейчас — это презрение. Огромное и всепоглощающее. Я почувствовал, как глаза мои наливаются кровью а губы искривляются в усмешке.

— Тебе сказали стоять. Какого … ты поперся сюда?

Мне нечего было ей ответить.

Она заорала, резко, на весь тоннель:

— Какого … ты сюда побежал, когда тебе приказали остановиться?! Какого … ты побежал сюда по полосе?! Ты что, идиот???

Я мог бы что-то сказать, попытаться оправдаться, мол, да, идиот, да, растерялся. Но у меня не было желания это делать. Не перед ней.

Я еще больше скривил губы, показывая этим свое к ней отношение. Она не выдержала и двинула мне по лицу — резко, сильно, с большим замахом.

…Я поднялся. Из носа и вниз, заливая рот и губы, и дальше по подбородку текла соленая теплая красная жидкость. Я попытался вытереть ее рукой, но только развез по всему лицу и футболке. Естественно, дышать я мог только ртом, носа не чувствовал.

— Встать! — раздалось сверху. Холод и железо. Железный тон и холодный взгляд. Она дошла до такой степени ярости, когда эмоции отключаются.

Я встал во весь рост. Сзади нее все еще возились с пострадавшей, но большинство девчонок смотрело на нас, как и оба тренера.

Снова удар, на сей раз слабее и по скуле. Будь он чуть сильнее, я бы отправился домой через челюстно-лицевое отделение больницы.

На сей раз упал на живот и чуть бок, и тут же попытался снова встать, но мне под ребра заехал металлический доспешный белый сапог. Я завыл.

— Ты слышал приказ! Почему ослушался?

Я взял себя в руки, вновь усмехнулся и выдавил, страшно гундося:

— Та пошла ты!..

И снова получил сапогом в живот. Уже сильнее. Сложился в три погибели. Тварь! Мразь! Падаль! Паскуда!

— Я тебя спрашиваю! Отвечать! Почему полез не в свое дело, когда тебе запретили?!

Я лежал и пытался побороть в себе боль. Сука! Стерва! Гнида! Ненавижу!

Вновь удар, но не такой сильный.

— Подняться! Я сказала подняться!

Я приподнялся. Она дернула меня вверх, не боясь испачкаться в крови, и двинула кулаком в солнечное сплетение.

Я лежал, безуспешно ловил ртом воздух и вспоминал Толстого. И понимал, что он — ягненок по сравнению с некоторыми. Да, он прессует титуляров и кое-кого из платников. Да, он живет по собственному праву сильного. Но тогда, в фонтане, он первым делом кинулся к своему, вытаскивая его из воды на бортик. Он подонок, жестокий, беспринципный, но он никогда не оставит в беде друга или подчиненного. Хоть в каких целях. Он пес, в его стае жестокие, даже беспощадные порядки, но стая никогда не бросит своего слабого. Эти твари — бросят.

— Какого … ты не подчинился приказу? — разорялась надо мною «Катюша». Я поднял голову. Глаза бешенные, полные злобы и…

Даже не знаю, как это сказать. Отвращения? Да, отвращения к себе. Она ненавидела себя, а срывала за это злость на мне. Нет ничего хуже понимать, что ты — говно. И я понял, что сильнее ее. Сильнее их всех. Да, они крутые, они убийцы, они способны на такое, что….

Но я — над. Потому, что я — человек.

— Что улыбаешься? Чего скалишься? — орала Катарина, и в ее голосе не было ничего человеческого.

А еще в нем отчетливо слышался страх. Я почувствовал его и начал подниматься — он придал мне силы.

— Ну, бей! Бей, паскуда! Ты же это хорошо умеешь делать! — заорал я на нее. Она отступила.

— А лучше убей меня! Давай! Сразу! Что мелочится? У тебя же это хорошо получается! Раз, бабах, и все! За здорово живешь! Ну, давай, что стоишь?!

Я пер на нее, она отступала, шаг за шагом.

— Да, протупил я! По верху побежал! Только вот я ПОБЕЖАЛ, а вы все, падлы сидели там, говно жевали!

И тут я сорвался, крича до хрипоты, что все находящиеся в тоннеле, даже медики сжали головы в плечи.

— Сволочи вы! Сволочи! Все вы! Вы не люди! Нелюди, звери! Звери! Не могут так люди, не должны так делать! А вы делаете!

Шмары высокомерные!

Звери вы! Звери! Звери! Звери!..

Я бросился на нее, но был сбит с ног. Я особо и не сопротивлялся — начался приступ.

Меня скрутили, все те же девчонки, оторвавшись от носилок, а кто-то из медиков сделал успокоительный укол из «моей» же аптечки.

Потом помню плохо. Но хорошо запомнил глаза тренеров. Они проходили мимо, вместе с носилками, и в отличие от удивленных и испуганных, даже ошарашенных глаз девчонок, старательно отводили свои в сторону.

Катарину я так и не увидел, даже не помню, куда она делась. Помню только, что останавливать и отмывать кровь мне помогала Августа, которая Норма. Она что-то говорила мне, непрерывно щебетала, рассказывала какую-то ерунду, а я ее не слышал. Но ее тон, монотонное бурчание, успокаивало, чего она в принципе и добивалась. И еще, она была единственным человеком в их паскудном заведении, которого я смог бы перенести рядом с собой. Она же и отвезла меня домой, поставив в этой долгой скверной истории большую жирную точку.

ЧАСТЬ IV. КАНДИДАТ

Единственная женщина не стерва хранится в Палате мер и весов во Франции. Причем на складе, как не соответствующая стандартам.

Роман Воронежский

Глава 8. Заговор

Крышка люка поехала вверх. Из-за нее тут же вырвались стоны и громкое сопение — звуки, не требующие двоякого осмысления. Заинтересованная, она вошла.

Хозяйка кабинета сидела на своем месте и расслабленно читала нечто, написанное на виртуальной планшетке, сверяя данные с показаниями большого рабочего визора, завихренного на столе. Ноги ее покоились на соседнем стуле, снятые сапоги стояли рядом. То есть, она не ждала посторонних и беседа будет приватной.

В противоположном конце кабинета, во всю стену, вихрился экран, показывающий довольно пикантную сцену, как раз и облагораживающую помещение эротическими звуками: мужичок лет пятидесяти нелатинской внешности с залысиной на макушке и довольно дряблым телом со спущенными штанами драл сидящую на столе черноволосую девочку-куколку латинос лет тридцати, одетую только в расстегнутую блузку. Девочка сладко постанывала, но это было натуральное, не постановочное постанывание, что вкупе с низким качеством плоского изображения все это свидетельствовало о скрытой съемке.

— О, Ласточка прилетела! — подняла голову хозяйка кабинета. — Проходи, садись.

Шутница. Катарина скривилась.

Ей не нравились подобные шутки, хотя к прозвищу она давно уже относилась спокойно. Если забыть о моменте, за который его дали, оно довольно красивое и… Приятное. По сравнению с некоторыми, даваемыми здесь, она счастливица. Но унижение, испытанное тогда, в детстве, живо до сих пор. Выражения «Ласточка прилетела» и «Ласточка улетела» для нее и сейчас звучат, будто ножом по сердцу. Чем некоторые стервы нагло пользуются.

— Все развлекаешь себя? — усмехнулась она, кивая на визор и следуя приглашению. — Да, тяжело, когда муж где-то летает по полгода, тяжело… — Она деланно-сочувствующе вздохнула.

Мишель никак не отреагировала на выпад, лишь отстраненно заметив:

— Ехидина. Зато у меня муж есть!

Эта перепалка могла продолжаться сколько угодно, обе они считали себя равными в достаточной степени, чтобы открыто говорить на личные темы, колоть друг друга и не обижаться, но Катарина понимала, что она здесь не за этим, а потому промолчала.

Мишель намек поняла, развернулась и принялась надевать сапоги.

— Поздравляю, моя милая! Ты своего таки добилась! Грамотно сработанно, не придерешься!

— Это была случайность, — возразила вошедшая, стараясь держать голос ровным. — Подстроить ту ситуацию с девочкой… Кем ты меня считаешь?

Хозяйка кабинета застегнула второй сапог и поднялась.

— Верю. Если бы ты подстроила то падение, я бы через час созвала совет и поставила вопрос о твоей ликвидации. Разумеется, ты не подстраивала его! Она сама упала, случайно! Но воспользовалась моментом ты умело, на все сто, этого не отнять…

Она кивнула, как бы признавая профессионализм конкурентки. Катарина посерела, внутри ее заколотило от злости, хотя внешне это выразилось слабо.

— Теперь спешу тебя обрадовать. Ты его профессионально отсюда вышвырнула — тебе его профессионально забирать назад. Делай что хочешь, придумывай что хочешь, но в ближайшие пару дней чтобы мальчишка стоял передо мной.

— Я не собираюсь больше заниматься им, — зло фыркнула вошедшая. — И вообще против того, чтобы брать его — неуравновешенного, безответственного, не подчиняющегося приказам. Без решения совета можешь забыть об этом, пальцем не шелохну.

Мишель назидательно покачала головой, как качают маленьким детям, выслушав их «не хочу кушать кашу».

— И все-таки, тебе придется. Причем без решения совета, по собственной воле.

Она вальяжно откинулась в кресле, закидывая ногу за ногу, достала из ящика стола сигареты с зажигалкой и неспешно прикурила. Катарина знала, Мишель гордилась своей зажигалкой. На ней стоял автограф самого Роберто Альенде, «Сумасшедшего Роберто», лучшего музыканта эпохи, когда все они были маленькими и глупыми, визжали до упаду на его концертах, а в комнатах над кроватями вешали четырехмерные постеры, где тот подмигивал и перебирал струны гитары.

Их группа тогда, ведомая непоседой Леей, незаконно проникла после концерта в его гримерку, за автографами. История почти криминальная, учитывая ранг Леи и способ проникновения. Сумасшедший Роберто не стал колотить понты, дал автограф всем, всей шестерке. К сожалению, у Красавицы ничего с собою не было, на чем можно расписаться, и он оставил подпись на собственной зажигалке, которую тут же ей подарил. А та на следующий день выгравировала эту подпись у ювелира. Это не золотая зажигалка, но половина Альфы отдаст за нее душу даже сейчас, спустя годы.

— Как ты думаешь, что это? — кивнула хозяйка кабинета на лысого со стонущей куколкой. Положение на экране изменилось: куколка слезла на пол, а лысенький активно тарабанил ее, пристроившись сзади. Глаза его закатывались от перманентного счастья — он был близок к развязке.

— Любительская съемка, — пожала плечами Катарина. — Судя по тому, что на ней неизвестные мне люди, а обстановка вокруг напоминает офис, ты опустилась до того, чтобы подглядывать за обывателями. Он, скорее всего, мелкий начальник, она — секретарша. Я всегда говорила, Мишель, это не доведет до добра! Может ты договоришься с Диего и он разрешит тебе снимать мальчиков в свое отсутствие?

Мишель нервно закрутила в руках крутую зажигалку, гоняя ее между пальцами, но волну злости подавила.

— Это директор школы имени генерала Хуареса. Бывший директор. Действительно, с секретаршей. Теперь уже тоже бывшей. Съемка сделана за сутки до происшествия, которое журналисты окрестили «школьным делом».

Катарина подобралась и превратилась в слух. Надо же, эта сучка ее удивила!

— Съемку вело ведомство Алисы. В пассивном режиме. То есть, грубо говоря, никак не вело. Потому, что иначе бы «школьного дела» не возникло. Там очень отчетливо в одном моменте видно, как этот человек уничтожает улики, заминая следы преступления тех, от кого получает деньги, подставляя Хуанито. А с другой камеры, если покопаться, можно увидеть, как деньги дает он сам. Офицеру департамента. Золотом. Интересное кино?

Катарина кивнула, более подробно вглядываясь в происходящее действо. Мужик задрал голову к потолку и тихо-тихо завыл, закатывая глаза. Все, апофеоз. Но девчонку при этом он до пика не довел. Слабак!

— Я копалась в деле Шимановского и случайно обнаружила ссылку на камеры. Меня заинтересовал этот момент: почему ДБ решило устанавливать камеры в школах? И почему к этому делу не подключена Бестия, если все-таки установили? Этим шагом ведь можно было решить множество проблем, не раздувая конфликт до планетарного масштаба, как сейчас.

Выяснилось, что камеры стоят только в одном проблемном заведении, и Аделия тут не при чем.

Молчание.

— Камеры были установлены через два дня после поступления Хуанито. Какие из этого выводы?

— Он представляет ценность? — задумалась Катарина, пытаясь анализировать ситуацию с нуля, отбросив впечатления, полученные от собственного расследования. — Чем?

— Не знаю. — Мишель пожала плечами, после чего сделала большой-большой затяг. — Алиса тоже не знает. Ей приказала следить за мальчишкой Лея, когда тот только родился. Не разъясняя, для чего и зачем. Она и следила. Камеры поставили на всякий случай — чтобы быть в курсе, что там творится. Показаний трех завербованных служащих школы посчитали недостаточными.

Если бы не многолетние тренировки, Катарина бы, как девочка, застыла с раскрытым ртом. Вот тебе и приплыли!

— Но у нее же есть свои выводы? У Алисы? Для чего он нужен? Чтобы она, да ничего не раскопала?..

Мишель стряхнула пепел с бычка.

— Раскопала, естественно. Но не достаточно для того, чтобы делать четкие выводы…

Пауза, глубокий затяг.

— Это началось давно, более двадцати лет назад. Лея загорелась вдруг каким-то важным генетическим экспериментом. Ты помнишь, что творилось тогда, в это время?

Катарина помнила. Хаос от смены правителя, смены команды. Депрессия Леи. Безвластие… Ничего хорошего!

— Вместо того, чтобы брать управление страной в свои руки, защищаться от знати и вникать в международную политику, Принцесска кинулась воплощать в жизнь какую-то свою улетную идею, ни с кем не посоветовавшись, не сказав, в чем она заключается, скинув на других важные государственные дела. Затем вроде как пришла в себя, начала вникать в управление, но идею не бросила.

Потратила она на нее в итоге больше двух лет и миллионы империалов, взорвала хорошо укрепленный военный бункер, уничтожила пару десятков исполнителей проекта… В то время, когда страна стояла на пороге краха!

— Верх безответственности, — потянула Катарина и сглотнула ком, понимая, что происходящий здесь разговор в любом случае будет иметь большие последствия.

— Этот эксперимент назвали лаконично, «Проект 021». И Хуанито — его результат.

Повисло долгое молчание. Мишель огорошила ее, втоптала в землю с собственным расследованием и собственными выводами, но она видела, что та не испытывала от этого удовольствия. Это Мутант-то?

— Это рассказала Алиса?

— Да. Ей надоело заниматься этим делом. Она сделала все, чтобы спихнуть мальчишку на меня. А теперь самое главное: эксперимент провалился. То, что хотела получить Лея, не достигнуто. У мальчишки нет ни одного качества, которые в него закладывали. Fiasco. Миллионы империалов и жизни людей потрачены впустую.

Молчание. Если Мишель хотела подчеркнуть паузой значимость своих слов, то у нее получилось бы и без нее — Катарина была ошеломлена.

— И что теперь? — вырвалось у нее.

— Не знаю. — Хозяйка кабинета покачала головой. — И никто не знает. Эксперименты часто не удаются, такое бывает. Но Алису напрягает то, что Лея не оставила эту затею. Она влюблена в проект до сих пор и не может успокоиться, принять факт, что он не удался.

— Надеется, что способности проснутся?

— Возможно.

— В нем нет ничего необычного, — покачала головой Ласточка-Катарина после раздумья. — Я проверила его со всех сторон, на все возможные тесты. Да, талантливый мальчик, далеко может пойти, но ничего феноменального.

— Вот, и Алиса так говорит. Но Лея упрямо стоит на своем.

— Бред!

— Согласна. Но нас с тобой об этом никто не спрашивает.

Обе сидящие в кабинете протяжно вздохнули. Это да.

— А теперь слушай продолжение истории. В начале марта кто-то начал копать под этот проект. Когда кодовое слово поиска всплыло в недрах системы оповещения, команданте Гарсия сорвалась с места, моментально, в течение двадцати минут, умыкнув кроме зондер-команды у меня из под носа четыре боевые группы. Причем, даже не уведомив меня об этом. Меня! Главу корпуса! Делай выводы, до какой степени Лея уверена в проекте.

Катарина почувствовала, что спина покрылась влагой. Вся эта история попахивала большими… Нет, БОЛЬШИМИ неприятностями! Все прекрасно знают, кто такая Гарсия, и что произошло в свое время с Сиреной. А главное, почему.

— Варшава. Эти дела связаны.

— Выяснилось, что да. Как бы дико это ни звучало. Елена устранила криминального авторитета по кличке «Мексиканец», того самого, у которого мы не раз покупали важные сведения, это он стоял за поиском, а затем ввела в городе чрезвычайное положение для поимки одного единственного человека, бывшего зека. Проредившего в итоге нам двенадцатое звено и скрывшегося.

У Катарины руки непроизвольно сжались в кулаки. Трое. Три девчонки. Гибель девчонок — всегда трагедия, а пасть так по-дурацки… От руки урки…

Такие потери не забываются и не прощаются. Никогда. Но проблема в том, что девчонки не отомщены до сих пор, и это вызывает недоумение у тех, за кого они отвечают, кто заглядывает им в рот, считая самыми крутыми на свете. Молодежь теряет уверенность, а это плохо. И теперь выясняется, что тюфяк-романтик Шимановский имеет отношение к теми убийствам? Пусть и косвенное?

Да, пожалуй, совет офицеров теперь не соберешь. То, что звучит здесь, в этом кабинете, не должен знать больше ни один человек. Но что Мутант хочет лично от нее, рассказывая этот триллер?

— Вижу, понимаешь, — Мишель потянулась за второй сигаретой. — В принципе, это не так уж и важно, какие у него способности. Главное, что Лея до сих пор интересуется им и не сбрасывает со счетов.

— Но при чем тут мы? — выдавила Катарина, откидываясь на спинку стула и пытаясь расслабиться, чтобы легче понять, что происходит. — Из-за этого его надо простить и вернуть? Что он интересен Лее?

— Ты недооцениваешь Лею, моя дорогая. Если у нее план на мальчишку, это значит, что она будет тащить его вверх. Сама говоришь, талантливый, пригодится. Но если он будет под нашем контролем…

Дальше можно было не продолжать. Фи, как все пошло и банально! Всемогущая Красавица опускается до такого?

Хозяйка кабинета следила за ее мимикой и довольно улыбнулась, словно ждала именно эту реакцию

— Это еще не все.

— Что еще? — Катарина снова напряглась. Это в стиле Мишель, организовывать шутки, не вываливая все интересное разом.

— Я вела раскопки в двух направлениях. Первое — Алиса. Меня насторожило, что его досье находится в ее личном шкафу. Причем только в бумажном виде. То есть там, куда нет допуска никому, кроме Леи, и без исключений.

А второе… Ты помнишь, когда он пришел, на нем был надет координатор ведения боя?

Катарина кивнула.

— Да, старая модель. Пущен в свободную продажу.

— Не пущен, — Мишель усмехнулась и затрясла белой копной. — Только юрлицам. Фирмам с лицензией.

— Это не принципиально. Он мог находиться на голове частного лица. А проверить, откуда тот у него, дело техотдела. Не так?

— Так. И они проверили. — Мишель сделала паузу. — Их результат ввел меня в новый ступор, вместе с данными о досье.

Пауза.

— Он оказался нашим.

Прошло несколько секунд, прежде чем Катарина поняла смысл этих слов.

— Подкидка?

— Нет, подкидок никаких на тот момент не совершалось, проверила сразу по архивной документации. Сама понимаешь, не в игрушки играем, ни один координатор с нашими позывными не может пройти мимо журнала учета, даже если мне о нем не сообщат. Так вот, его не брали ни Алиса, ни Нимфа, ни Сирена. И как я поняла, все грешат его появлением друг на друга.

Пауза.

— Он закреплен за «девяткой». Был.

— Но они же…

— Да, его таскала Бэль, потому, что потеряла на пьянке собственный, со встроенным сигналом нулевой тревоги. Кстати, его недавно нашли, но это так, отступление. Ты помнишь, что произошло с Бэль три недели назад, аккурат в субботу, когда мы готовились к «выступлению» Фрейи на митинге оппозиции?

Катарина помнила.

— Она потерялась.

— Она не потерялась, она сбежала.

Вновь пауза.

— Хуанито? — Катарина чуть не вскочила, как ошпаренная. — Это был он?

Ее начальница лаконично кивнула.

Рука непроизвольно потянулась к лежащей на столе пачке и тоже вытащила сигарету. Катарина не курила уже давно, бросила, и терпеть не могла ментол, но сейчас все это уступало желанию получить дозу никотина.

— Продолжай.

— Я всегда говорила, Сережа должен заниматься только своим сектором работ. В вопросы безопасности ему лучше не лезть. Изабелла много часов гуляла одна, с неизвестным мальчиком, а он даже не потрудился прочитать отчет относительно личности этого мальчика. — Мишель обреченно вздохнула, затем активировала режим перчатки и зло схлопнула показывающий пустой кабинет визор. — Если разбирается в своем секторе — пусть и занимается им. ТОЛЬКО им! Он же прикрыл «девятке» задницу, отмазал от меня, и теперь это выходит всем боком.

— Но если бы этим все кончилось! — вновь воскликнула она. — Он тут же допустил новую ошибку, привлек к охране нулевого объекта стороннюю организацию — людей Алисы!

— Он не имеет права вмешиваться в наши дела. Почему Совет ему это позволяет? — выпустила в потолок струю дыма Катарина, чувствуя, как тело вынужденно расслабляется. — Он не один из нас, и даже не женщина, а такое чувство, что он как минимум член Совета. Всегда хотела спросить об этом, что за договор у него с нами? С ВАМИ?.. — поправилась она.

Мишель засмеялась, и смех этот был похож на карканье.

— Да нет у нас никакого договора. Просто… Просто Лее плевать на мнение Совета офицеров, с Марсианского Олимпа! — воскликнула она с жаром. — В некоторых вопросах, конечно, далеко не во всех, но что касается больной темы, она тверда до безумия.

Ей нужны люди, Катарина, ты знаешь, это не секрет. Такие, которым она могла бы доверять, безоговорочно и во всем. И Сережа — один из них. Вы забываете главное, корпус создан ОБСЛУЖИВАТЬ ИНТЕРЕСЫ ее величества, это основная его функция, и если офицеры посмеют взбрыкнуть, не выполнить своего предназначения… — Она красноречиво провела рукой по горлу. — Это будет последнее поколение Совета офицеров.

Пауза.

— А значит, Сережа будет поступать как нужно ему, а мы с тобой наблюдать и тихонько возмущаться на своей «кухне». Кстати, у тех ребят имелся достаточный опыт для такой работы, и они выполнили ее на все сто, придраться тем более не к чему. А вот и наш мальчик, смотри.

Экран завихрился, и Катарина отчетливо увидела своего бывшего подопечного, в костюме и при галстуке, идущего под ручку с черноволосой девушкой, в которой не без труда опознала ее младшее высочество. Кадры менялись, один за другим. Мишель показывала эту парочку с разных сторон, разных ракурсов, как бы обозначая, что у этих двоих все в порядке. Вот они беседуют, вот перекусывают, мило щебеча. Вот идут по коридорам и рассматривают какие-то экспонаты, с жаром что-то обсуждая. И на каждом из кадров по движениям, по взглядам друг на друга даже невооруженным глазом было видно, что они друг другу не безразличны.

Изображение схлопнулось.

— Это Королевская галерея. Записи внутренних камер наблюдения, изъятые дворцовой стражей из-за приезда туда Фрейи. Лежали практически в открытом доступе. Теперь, конечно же, не лежат. Ты понимаешь, что это означает?

— Что именно? Что ты изъяла информацию у Сирены и не собираешься возвращать? — усмехнулась Катарина.

— Не прикидывайся дурой. Что один юноша, постучавшийся к нам на порог и которого ты вышвырнула, пользуясь не совсем честными приемами, гуляет с принцессой крови, второй в списке наследования престола.

Катарина не понимала. Подумала, сделала новый глубокий затяг, но так ничего и не придумала.

— Это означает государственный переворот, — закончила Мишель. — В перспективе. И мне хотелось бы знать, на сторону какой силы ты в случае чего встанешь.

* * *

— Вот представь себе такую картину: с Леей что-то случается. Что будет со страной?

Мишель встала и заходила по кабинету, нервно смоля сигарету.

— К власти придут Феррейра. — Катарина безразлично пожала плечами, это не было секретом. — Больше некому.

— Потому, что больше никто не стоит за Фрейей?

— Да.

— А теперь представь, что в стране появляется новая политическая сила, с которой должны считаться даже Феррейра.

— Противовес?

— Да.

— Как ты себе его представляешь?

— Мишель усмехнулась.

— Ты знаешь, что Фрейя будет не самой умной правительницей. Она старательная, но не до такой степени, чтобы держать всё в руках.

Катарина молчала. Это преамбула, которую знают все.

— …Но у нее есть беспрецедентно ценное качество — она не любит, когда на нее давят. Любая сила, сковывающая свободу выбора и подавляющая ее, безжалостно преследуется.

— И как это может повлиять на твои планы? — Катарина все еще не понимала.

— Изабелла. Сейчас она — растение. Но если она начнет говорить умные вещи… Фрейя прислушается. Они дружны и понимают друг друга, для королевской семьи это редкость.

Катарину не впечатлило.

— Я думала, ты собираешься… Ну, немного отодвинуть Фрейю в сторону.

Мишель согласно кивнула.

— Это резервный вариант, на крайний случай. Не забывай, ее будут поддерживать Феррейра, и устранить ее без крови… Крайне проблематично!

— А с кровью? — Катарина выдавила победную улыбку и уставилась на Мишель. Та взгляд не выдержала, отвернулась.

— Я же говорю, это крайний вариант. Самый крайний. Когда не останется выбора. — Затем недовольно вскинулась:

— Это на что ты меня проверяешь?

— Я? Проверяю? — Катарина округлила глаза в притворном ужасе. — Слушай, ты для чего меня позвала? Может хватит воду в ступе толочь, заговорщица хренова? Или говори, зачем я нужна, или закончим эту тему!

Хозяйка кабинета села, обреченно прикрыла глаза и отвалилась на спинку кресла.

— Ты знаешь, у меня трое детей. Может тебе не понять этого, но я… Не хочу, чтобы они жили в стране… В плохой стране, слабой. Мне небезразлична Венера, что бы ты обо мне не думала.

— Я и не думала…

— Вот и хорошо. Но тут второй момент, я не могу сделать плохо ее детям. Даже, если от этого будет зависеть судьба моих. Точно также не представляю, что она сделает плохо моим…

Она не врала и не юлила. Она действительно не могла этого сделать. Но Катарина чувствовала, что это не вся правда. Вся — это то, что она пойдет на такой шаг, если будет жизненно необходимо.

— И ты предлагаешь создать систему противовесов, манипулируя членами королевской семьи?

— Немного не так. Я хочу создать политбюро.

— ???

— Ты знаешь, что такое политбюро?

И сама же продолжила:

— Это система, где человек не решает ничего в одиночку.

Возьми для примера систему, управляющую страной сейчас?

Лея, грозная и страшная, выполняет роль пугала — у нее достаточно сил и характера, чтобы внушить окружающим, что у нее все под контролем и ее надо бояться. И пока этот прием работает. Хотя мы с тобой прекрасно знаем, что одна она не продержится у власти и недели.

Сережа — ответственен за экономическую составляющую. Если бы не плясал под дудку одной белобрысой дряни, цены бы ему не было! — в сердцах воскликнула она.

Алиса — силовой блок. На самом деле страной рулит она, все незримые ниточки планеты сходятся к ней, только это позволяет Сереже делать то, что он делает. Без Лисы его сожрут в два счета.

— Но и без него она — никто, потому, что разбирается только в своем секторе, — усмехнулась Катарина.

— Понимаешь! — уважительно кивнула Мишель. — Я же отвечаю за то, чтобы у аристократов не возникло мысли всю эту систему разрушить… Эээээ… Силовым способом. А буде таковые смельчаки обнаружатся, для их устранения существует команданте Гарсия. Идиллия! — воскликнула она.

— Идиллия… — печально повторила Катарина, потянув это слово. — И вся эта идиллия может нарушиться с внеплановой смертью пугала, то есть страшилки. То есть, носителя королевской власти.

Мишель красноречиво молчала.

— Итак, ты сводишь Хуанито с Изабеллой. Кстати, откуда уверенность, что все будет гладко?

— Оперативная информация. От волшебника страны Оз. Она втрескалась в него по уши, на первое время этого достаточно. А дальше в силу вступят технологии психологического манипулирования, которые, если верить твоим тестам, Хуанито осилит. Твои тесты ведь не врут?

Катарина отрицательно покачала головой. В тестах она была уверена.

— В конце концов, главное, не с кем она спит, а кто заставляет делать ее нужные вещи. Это должен быть единственный мужчина в ее жизни. Не так. Главный мужчина! Она должна быть уверена в этом! И меняя своих любовников, все равно останется рядом с ним и будет слушаться его.

Он же пройдет специальную подготовку и будет готов на роль такого мужчины. А там, где он не сможет что-то сделать из-за отсутствия опыта… Там будем мы с тобой, поможем…

— И ты опустишься до такого? До такой грязи? — скривилась Катарина.

— А что в этой такой грязи плохого? — усмехнулась хозяйка кабинета.

Действительно, что плохого? Нашла где вспоминать о морали!

— Фрей никогда не позволит диктовать Феррейра свои условия. Проблема в том, что больше слушать ей некого. Но если у нее будет противовес в лице подкованной нужным образом Изабеллы… За которой будет стоять Хуанито… Наш Хуанито…

— Человек, за спиной которого вся мощь корпуса, — поняла Катарина.

— Они не смогут не считаться с этим, — кивнула Мишель. — При условии, что он будет один из нас.

— Пройдет Полигон… — вновь потянула ее гостья. — И все ниточки нового политбюро будут сходиться не на Золотом дворце, как сейчас, а на маленьком здании с бело-розовыми колоннами…

— Рада, что ты меня понимаешь, — улыбнулась хозяйка кабинета.

— А если система противовеса не сработает, Бэль может совершенно случайно оказаться из второй в списке наследования…

Мишель промолчала. Хотя, могла одернуть. И Катарина осознала, насколько это серьезно и как она рискует.

Самое большое беспокойство вызывал факт того, что Мишель все это делает в момент, когда Лея жива, здорова, и нет никаких предпосылок к тому, чтобы было иначе. Следовательно…

…Нет, она отогнала от себя эту мысль. Мутант — шавка, сторожевая шавка. Она лежит в ногах своей хозяйки, без дела не лает, но любого недруга цапнет так, что мало не покажется. Она никогда не предаст Лею. Тогда что? Сама Лея?

Голова пошла кругом. Слишком много информации, чтобы вот так, сходу, делать выводы.

— А ты не боишься, что Лея тебя за такие приготовления того… Ей и меньшего достаточно, чтобы сгноить человека. И побег в Парамарибо на сей раз не спасет?

Ее собеседница отрицательно покачала головой.

— Монархи приходят и уходят. Корпус был и будет. Всегда. Если мы не оплошаем. А мы не должны.

— Сирена оплошала. Не боишься пойти по ее пути?

— Сирена получила за другое, я не собираюсь уводить у Леи мужиков…

— Ой, ну не смеши мои мокасины! — Катарина заливисто рассмеялась. — Вот только не надо рассказывать ту трогательную историю любви, дружбы и предательства, которую рассказывают нашим молоденьким девочкам! Они может и купятся, но я-то из старшего поколения, кое-что помню, и два плюс три сложить могу. Или думаешь, мы не помним, какие оргии вы тогда устраивали, всем взводом? Сколько в ваших групповухах человек участвовало? По десять? Больше? Не из этого ли дерьма тебя вытащил Диего, увезя в свое Парамарибо, к черту на кулички?

Хозяйка кабинета насупилась, и… Опустила глаза.

— Они трахались много лет, и вместе с Леей, и сами, — заводилась Катарина. Эта тема считалась не табу, но не стоящей того, чтобы о ней говорить вслух. Имидж монарха… — Он ночевал у нее постоянно, только Лее плевать было на это! Взвод — семья, некоторые воспринимают эту фразу слишком буквально! Она доверяла им обоим, этого для нее было достаточно, да и сама она как то не особо стеснялась в выборе живых игрушек на ночь…

Мишель молчала., что дало Катарине зеленый свет на выпуск давно копившегося пара.

— Они трахались, и трахались бы еще, всем было плевать на их чувства, пока они преданы и ничего не замышляют против Леи. Но вот незадача: замыслили! В момент, когда один фактически возглавил планету, а вторая сделала всё, чтобы у первого это получилось!

Это Сирена подмяла под себя Венеру. Пока Лея танцевала по постелям с разными мальчиками, в себя приходила. Это она устроила те показные покушения на семьи Сантана и Ортега. Намекнула им, дескать, она — из беспредельщиков, ей плевать, кто стоит на пути, если этот человек мешает. Это она назначала и смещала людей по собственной воле, и вся планета, боялась ее. Что, не так было? А потом ее начала бояться и очнувшаяся Лея…

Катарина сделала многозначительную паузу. Мишель вздохнула, и как ни в чем не бывало улыбнулась.

— Все сказала?

Кивок.

— Да, это так. Все так и было. Но именно тогда, заметь, с падения Сирены с Олимпа, началась эпоха политбюро, эпоха противовесов. И эта система благополучно работает, хотя Лея уделяет внимания государственным делам… Не намного больше!

Мишель потянулась к пачке, но, видно, вспомнив, сколько выкурила за сегодня, одернула руку.

— Я рискну. Сирена перегнула палку, она, действительно, могла отстранить Лею от дел. Вместе с Сережей. Я — не смогу. И главное, о чем ты пытаешься умолчать: я не замышляю против нее самой!

— Для нее это не отговорка. То, что ты спасла когда-то ей жизнь… Когда речь идет о власти над планетой, перестают быть весомыми даже такие аргументы.

Мишель согласно кивнула.

— Повторюсь, я рискну. Вопрос в том, со мной ли ты.

Теперь вздохнула Катарина, и точно так же откинулась назад, смотря невидящим взглядом в потолок.

М-да, имея в руках ключи к наследникам престола можно совсем иначе разговаривать с теми, кому они наследуют. Зная, что после смерти этих людей страной будет управлять система, запитанная на тебя… Это искушение!

Но Мишель не врет, она не хочет устранять Лею. Не будет этого делать без веских причин. Но появись веские причины…

…Нет, тогда она будет не одинока в своем стремлении. Это совсем иная тема с иными персонажами и последствиями.

То есть, дело все-таки в самой Лее. С нею действительно что-то не так. Что?

Мишель боится потерять власть с ее смертью. Боится серьезно, иначе бы не набросилась сходу на парня с улицы, задумывая нестандартную головокружительную комбинацию, уверенности в успехе которой нет никакой. Эх, Лея-Лея! Знать бы, что с тобой не так!

Корпус, каковы его перспективы? Идти во власть после смерти Леи? Стать преторианской гвардией? Осуществить мечту многих поколений стерв, сидевших на месте Мишель? Да, Феррейра — опасная семья, но Мишель права, при грамотном противовесе их можно поставить на место и занять свою нишу. Фрей не из тех, кто позволяет с собой не считаться, и перспектива тянуть за ниточки на самом деле не такая нереальная. Ну, и крайний случай, это то, о чем она старается не говорить, потому, что это крайний случай.

Заманчиво. А главное, не так уж и нереально. Молодец, Мишель, голова! Хоть и стерва.

Все упирается в одного единственного человека. Хуанито. Комбинация возможна, только если он потянет свою роль. Если согласится на нее. Если они правильно его обучат и правильно мотивируют, найдут ключик. Много «если», но главное…

…Если он вернется к ним, вернется добровольно, сам, без принуждения.

«Сволочи! Сволочи вы! Нелюди! Не могут люди так, не должны…!» — промелькнуло перед глазами его озверевшее лицо. Он и сам зверь, только не догадывается об этом. Впрочем, делу это нисколько не мешает.

Еще она удивилась простоте решения. А ведь кто-нибудь другой, обладающий информацией, может додуматься до того же самого! Некая неизвестная, но могущественная сила. И тогда… Что будет тогда? При условии, что у этой силы нет моральных комплексов по поводу отстрела лиц королевской крови?

— Я с тобой, — подняла она голову.

— Что так? — усмехнулась Мишель.

— Чтоб я, да пропустила такое приключение?

Глава 9. Точка зрения

«Вот это я олень!»

С такой мыслью трудно просыпаться. Слабо сказано — с такой мыслью жить не хочется, не то, что просыпаться!

Сколько раз я повторял про себя идиому про монастырь и устав, сколько держал себя, глядя на рукоприкладство и иные некрасивые вещи, творящиеся там, понимая, что корпусу больше ста лет, что не я это придумал и «это» будет существовать независимо от того, нравится оно мне, или нет? Что некоторые вещи нам изменить не дано? Но все равно не удержался.

Да, я сорвался. И что, той девочке от этого стало легче? Она скажет мне «спасибо»?

Наверное, скажет. Личное. За проявленную заботу. Но на ее обучении и службе это никак не отразится, и если ее не спишут (а ее вряд ли спишут), процесс ее балансирования на грани продолжится, словно ничего не произошло.

Она будет обучаться дальше. Ее взвод будет обучаться дальше. Катарина, как и остальные тренеры, будут заниматься тем же самым — тренировать и воспитывать новобранцев по тем же программам, используя те же звериные методы. А ты, Хуанито, как говорят русские, пойдешь… Далеко. Потому, что ты — именно олень, не могущий думать и держать себя в руках.

О, да, ты прекрасный аналитик! Сидеть, часами рассуждать о высоких материях, рассортировывая происходящее по полочкам, строить планы завоевания этого мира, или хотя бы как не получить в морду после школы — это ты мастер! Да только на деле, дружок, ни один твой высокоумный план не сработал! Ни один высокоинтеллектуальный кропотливый анализ не подтвердился! Тебя обводят вокруг пальца все, кому не лень, вьют веревки, а если у тебя что-то получается, то только от дикого, невероятного стечения обстоятельств!

Таких, как встреча с Бэль…

От воспоминания об этой девушке мне стало плохо. Захотелось вскочить и засветить кому-нибудь в физиономию. Или побиться головой о стену. Я поднялся, и тяжело дыша, побрел в ванную, чуть не снеся плечом дверной косяк. Нужно привести себя в порядок, и совсем не внешне.

Ледяной душ освежил, но это и все его достижения — большего для меня он сделать не мог. Зато поток негативных мыслей под холодной водой не только не прекратился, а наоборот, упорядочился, став отчетливее, сильнее, и теперь бил без промаха, прямо в незащищенную никакими аргументами психику.

Да, меня разводят, обводят вокруг пальца, как какого-то болванчика. А я, вместо того, чтобы набраться ума, показываю всем, какой я принципиальный и пытаюсь что-то доказать.

«Хуанито, в этом мире ты НИКОМУ НИЧЕГО не докажешь, — вякнул внутренний голос, подливая масла в огонь моих самобичеваний. — Этот мир прекрасно обходится без тебя и твоих принципов. Когда ты это уже наконец поймешь, и будешь расти, карабкаться вверх, а не оказываться в вонючей яме безысходности раз за разом, после каждого поражения?»

Я не знал, что ему ответить.

Мама ждала на кухне с горячим завтраком на столе. Молча кивнула на стул напротив.

— Рассказывай.

Я сел и сразу принялся за еду. Вкусно! Сколько уже не завтракал дома? С этими долбаными тренировками даже вкуса еды не замечал: или был не в состоянии что-то замечать, или запихивался поскорее, на ходу. Теперь, наконец, восполню этот пробел. Хоть какие-то плюсы от вчерашнего происшествия!

От этой мысли я улыбнулся и спокойно, будто говорил о биржевых сводках, выдавил:

— Меня выгнали.

Мама же отреагировала бурно, отложив вилку в сторону.

— То есть, как выгнали?

Я безразлично пожал плечами.

— Ослушался приказа. Бросился к девочке, которая упала с высоты, когда никто не бежал ей на помощь. Типа, так задумано, чтобы никто не помогал. Своя заморочка. А я, негодяй, схватил аптечку и помчался.

Мать отрицательно покачала головой.

— Не факт.

— Что не факт?

— Что выгнали. Тебе об этом сказали?

— Нет.

— Пока не скажут — не факт.

Я усмехнулся.

— Это по их меркам преступление — ослушаться приказа. Факт!

— Это — ерунда, — парировала она. — И ты не один из них, чтобы относиться к тебе, согласно принятым внутри их заведения критериям. Вот увидишь, они с тобой свяжутся.

Мама имела непрошибаемый вид. Она настолько была уверена в своих словах, что я…

А что, собственно я?

Меня бросило в жар. Потому, что во мне эта мысль вызвала приступ надежды. Надежды, о существовании которой я не догадывался, потому что похоронил идею корпуса вместе с ударами Катарины.

— Я не хочу туда возвращаться! — закричал я, но кричал, конечно, на себя, а не на маму. — Хватит! Сыт по горло этими властными сучками!

Мама меланхолично пожала плечами, дескать, ты еще убедишься в моей правоте, и вернулась к процессу поглощения пищи.

— Ты ведь думаешь, что я вернусь, да? — не выдержал я ее показного безразличия. Она кивнула. — Почему?

— А куда тебе идти? Ты сам загнал себя в угол. И со школой, и со своей Бэль. Так нельзя, сынок! Надо всегда оставлять себе свободу для маневра!

Ты взорвал все мосты, отрекся от прежней жизни в поисках апгрейда. И теперь вернешься туда, потому, что больше никуда идти не захочешь. Они позвонят тебе, можешь не сомневаться. И сообщат, что «простили», что тот эпизод не подпадает под их устав.

Мой желудок свело от ее пламенной речи. Ибо все в ней было сказано правильно.

— Ты ведь хочешь туда, как бы себе сейчас не врал. Ты уже все для себя решил, еще тогда, две недели назад, когда тебя привезли первый раз, побитого, но довольного. А теперь всего лишь пытаешься смириться с этим, убедить себя, что имеешь выбор, что можешь отказаться. Так?

Я вздохнул и опустил голову.

— Ты уже там, с головой. Я больше скажу, ты никогда таким не был, как эти дни: собранным, целеустремленным, жизнерадостным. Ни когда учился в старой школе, ни когда в новой. У тебя все эти дни глаза были… Горели они у тебя! Ты возвращался усталый и избитый, но ты был счастлив, сынок! Как тогда, во время соревнований, когда проходил в следующий круг. Или, как когда готовился к свиданию с той девушкой, аристократкой. Это трудно описать, но я — мать, я видела все это со стороны, и мне соврать у тебя не получится.

«Да я и не пытаюсь!» — хотел сказать я, но лишь глубоко и задумчиво вздохнул.

— Это неизбежно, ты вернешься. Когда они позовут.

Опешивший от такой тирады, я хрипло выдавил:

— Не позовут.

Но сам уже не был уверен в этом.

Мама мило, по взрослому, усмехнулась.

— Позовут.

— Почему ты так думаешь?

— Скажи, сколько лет этой… Как ее… Донье Тьерри?

— Мишель? Ну, за сорок. Точнее не скажу.

— Правильно! — она кивнула. — Ей не двадцать, и не тридцать. На такие должности ставят только опытных людей. Знаешь, почему?

Я отрицательно покачал головой.

— Потому, что они могут думать независимо, не отвлекаясь на порывы, свойственные юношеству. Ты ошибся, бывает. Все ошибаются. И старшие прекрасно об этом осведомлены. Старшие руководствуются не эмоциями, а целесообразностью, совокупностью разных факторов, и она примет верное решение, которое не примет, например, эта майор. Она заберет тебя, попомни мои слова!

Я хотел вставить, что майор не намного младше, но сравнил их и вдруг понял, что дело не в возрасте. Мишель именно «донья», сеньора, авторитетная женщина. Катарина же — молодящаяся дамочка, считающая, что тридцать пять — это чуть больше двадцати. Да, Мишель может так сделать. В отличие от Катарины.

— А есть еще и Лея, ее величество, не забывай об этом! — повысила мама голос. — Ее тоже может заинтересовать этот проект, когда она вернется. Для того она и нужна, носительница верховной власти — исправлять то, что пропустили мимо себя подчиненные. И тогда они все равно с тобой свяжутся, не может быть иначе.

— Они не всегда были взрослыми и мудрыми, — попытался усмехнуться я, приводя последний аргумент. — Когда-то они были молодыми и глупыми, причем уже сидели на этих же самых должностях.

Мама пожала плечами.

— Когда они были молодыми и глупыми, старшие и мудрые находились рядом с ними, в тени, давая советы и подсказывая, что и как надо делать. Просто теперь поколения сменились, и настал их черед быть мудрыми. Ничего не меняется в жизни, сынок. Пройдет тысяча лет, но старшие всегда будут рядом с младшими там, где те не справятся сами. Это закон жизни, ничто не в силах его изменить.

А тебе советую подумать над своим поведением. Тебе тоже когда-то придется стать старшим и мудрым: чему ты научишь идущих следом?

* * *

Как все сложно! Не думал, что мама может копнуть так глубоко. Точнее, не думал, что мама может копнуть так глубоко под корпус, разложив его по полочкам, с точки зрения обычных человеческих страстей. И мне все больше и больше кажется, что она права. И в том, что я хочу туда. И в том, что уже давно смирился, просто искал отмазки. И в том…

Господи, да она во всем права! Во всем во всем! Она лишь не учитывает маленькую деталь: я не могу… Не не хочу, а именно не могу туда вернуться. Я хлопнул дверью, и если вернусь, это будет означать, что я…

Мысль сбилась. Потому, что итог ее нравился мне не сильно.

«Эй, Хуанито, договаривай! Что же ты замолчал на полуслове? Потому, что я — твердолобый баран, которому западло включить реверсивную передачу»

«А если и так? Что теперь?» — возразил я сам себе.

«Ничего, баран. Ходи и понтуйся, какой ты крутой. „Человек сло-оова!“» — внутренний голос противно захихикал.

— Не пойду сегодня в школу. Надо прийти в себя, — промямлил я, вяло цепляя на вилку макаронину.

— Я уже поняла, — кивнула мама, встала и убрала свою тарелку в посудомойку. — Приходи. Думай. А я пошла на работу.

— Ты ж вроде сегодня выходная? — не понял я.

— Заказ. На дому. Да, кстати, тебе вчера снова звонила та девочка, которая высокая. Спрашивала, все ли у тебя в порядке и куда ты делся.

Мама, говоря это, стояла ко мне спиной, выставляя на посудомойке режим, но я почувствовал, как она ехидно улыбается, и покраснел.

— Ты ей нравишься, — заключила она.

Они что, сговорились?

— Давай не будем обсуждать эту тему? — вспылил я. Мама развернулась и пожала плечами.

— Хорошо, не будем. Но другая девочка, которая, как ты говоришь, с белыми волосами, не звонила. Пока, я убегаю!

Я чмокнул ее в щеку и она, действительно, убежала, оставив меня в глубоком смятении.

Да, мама у меня тот еще кадр! Надо же, так уколоть, и как-то походя, мимоходом. И не придерешься — сказала чистую правду.

Следующая мысль заставила задуматься: она не хочет, чтобы я встречался с Бэль?

Да, не хочет. Чтобы понять это не надо быть семи пядей во лбу. Ей не нравится мысль, что у меня будут какие-то отношения с аристократкой. Эмма не из бедной семьи, но она — средний класс, а Бэль — высший. Почему?

Итак, мама против того, чтобы я ввязывался в какие-либо дела с высшим классом, при этом четко указывая, что уровень Долорес — приемлемый. Значит ли это, что я сын аристократа, а она не хочет, чтобы я допускал какие-то ошибки, подобные той, что допустила в молодости она сама?

Возможно. Да, она не знает Бэль, не знает ее семью, но она мудрая, и сталкивалась с аристократией. Если моя версия верна, конечно же. А сейчас пытается таким вот ненавязчивым образом уберечь меня. Об этом стоит задуматься.

…Mierda! Она это специально сделала! Точно, знала как отреагирую и потому произнесла это вслух! И теперь я не могу нажать «Entrada»! Самую простую иконку, запускающую самый простой поисковик!

Я откинулся на спинку кресла и вымученно вздохнул. Ай да мама! Ай да… Мудрая женщина!

Планшетка, оставленная Эммой, с перечнем представителей знати, имеющих белые волосы, свернулась в капсулу, которую я бросил в ящик стола. Надпись «princesa Isabella» на экране сияла еще несколько мгновений, затем я нервно смахнул ее рукой, обнулив данные ввода. Mierda! Mierda! Mierda! Как все достало!

Встал, заходил по комнате. Люблю ли я Бэль? Да, люблю. Любая мысль о ней приводила к непонятной боли, которую не описать, не передать словами. Мне хотелось выть, хотелось рвать и метать, пробить кулаками стену, и только осознание, что все это бесполезно, удерживало от глупых поступков. Я не люблю ее. Я ею болею!

Мне становилось не по себе, когда вспоминал ее волосы, вкус ее губ. Ее эротическое шоу в воде. Да, она не девочка, далеко не девочка, ее нравы… Мягко говоря раскованны, но где на этой планете найдешь паиньку? Потому, хоть меня и мучают уколы ревности при воспоминаниях о происшедшем на том озере, но в целом это задевает мало. Главное — понять, что будет дальше, нужен ли я этой девушке, или не нужен? Любит она меня, или не любит?

Эти дни, пока шли тренировки, Бэль как то ушла на второй план. Я думал о ней, эти мысли всегда были при мне, просто… Что бы я ни делал, я будто понимал, что это действие — ступенька, шаг к ней. Меня-сильного, способного защитить ото всех невзгод, она полюбит, непременно полюбит! И простит. А что теперь?

Может она оказаться принцессой? Учитывая, что ее охраняли мужчины? На девочек я насмотрелся за две недели, примерно представляю, как это должно выглядеть, но ее охраняли не девочки!

Может. Все равно может. Но изменит ли ее статус что-нибудь, окажись он реальностью?

Нет, не изменит, — ответил я сам себе. Главное не кто она, а как относится ко мне. Но найти ее и спросить об этом… Страшно!

Ей двадцать один. Родители не могут наказать ее, заперев дома, не давая выйти на улицу. В шестнадцать — возможно, в восемнадцать — маловероятно, но в двадцать один такую боевую девчонку родительский запрет не удержит. Значит, она не хочет меня искать. А это значит, я для нее — игрушка, с которой было интересно, но которую можно забыть за ненадобностью. Она — аристократка, а для аристократов простые люди — сор.

Поэтому я боюсь, поэтому рука стерла имя из поисковика. Мне страшно, что найдя ее, спросив, получу честный ответ.

…Нет, я, конечно, тот еще кабальеро, сижу и жду, пока прекрасная сеньорита сама меня найдет. Позорище! Но с другой стороны, не уверен, что мозолиться ей на глазах — хорошее решение. Лучше никогда не встречаться и не видеться, чем уйти, как побитая собака, услышав: «Хуанито? А, да, вспомнила тебя! Было дело, гуляли. И что тебе нужно?»

Такого я не переживу.

* * *

Маленькая Гавана. Когда-то здесь жили кубинцы, переселенцы с острова Свободы, но было это очень, очень давно.

Империя никогда не была однородной, в ней всегда имелись противоречия населяющих этносов. Кроме оси противостояния испаноязычных провинций с португалоязычной Бразилией, там всегда присутствовало недовольство малых народов, не получивших прав полного имперского подданства, например гаитян, ямайцев и жителей экзотического северо-востока континента. Про противостояние и борьбу за независимость африканских владений помолчу, на то они и владения, чтобы не иметь прав метрополии. Но кроме этого и внутри как Бразилии, так и испаноговорящих провинций всегда существовали свои трения. Жители Рондонии или Сеары, например, терпеть не могут представителей Мату-Гроссу или Сан-Паулу, а чилиец и уругваец с удовольствием будут болеть за команду с далекого Севера, даже из Бразилии, если она будет играть против аргентинского «Эстудиантеса».

Первые поселения на Венере полностью отражали пестрый национальный состав колонистов: венесуэльцы кучковались с венесуэльцами, перуанцы с перуанцами, а бразильцы — с бразильцами (последние, впрочем, забывали о внутренних распрях, в отличие от остальных). А кубинцы селились только рядом с кубинцами, чужаки в их первых поселениях не приветствовались.

Так прошло столетие. Колонии росли, ширились, и небольшие поселки строителей и горняков полуподземного типа ушли в прошлое, уступив более рентабельным огромным куполам. Нации были вынуждены перебираться в них, живя друг с другом в тесном соседстве, бок о бок, постепенно смешиваясь и забывая старые дрязги. Конечно, для этого потребовалось еще сто лет, но на что бизнес только не пойдет ради прибылей — даже на насильственную ассимиляцию людей.

Единая нация, «венериане», сформировалась совсем недавно, чуть больше ста лет назад. Формирование ее было ускорено многими факторами, не только строительством больших куполов, не стоит вспоминать здесь их все. «Кубинцами», «венесуэльцами» и «эквадорцами» стали называть свежих переселенцев, только-только прилетевших со старушки Земли, в пику более-менее единой нации аборигенов, но названия районов и кварталов остались прежние.

Как я уже говорил, Альфу заложила еще Алисия Мануэла, будучи всего лишь генерал-губернатором: заложила, как собственную резиденцию, город со столичными функциями, какого до той поры на планете не существовало. Потому город сильно пострадал в войну за независимость, был буквально стерт с лица земли — столицу имперцы бомбили остервенело, вымещая бомбежками злость за поражения пехоты на поверхности. Но люди, населявшие город, выжили. И так называемая «кубинская» диаспора, жители одного из уничтоженных районов, настояла на восстановлении собственного маленького квартала в новой, построенной заново Альфе.

Город отстроили, улучшили, расширили. Прошли годы, Альфа выросла, земля подорожала, Гавана постепенно превратилась из окраинного района для небогатых людей в самый центр города, и о том, чтобы тут жили какие-то «кубинцы» больше не могло быть и речи. Так или иначе, населявшие квартал люди рассеялись по более дешевым районам, а этот превратился в туристическую жемчужину.

Венера — это не только бордели. Это еще и казино, и парки, и экзотические аттракционы, и различные направления экстремального туризма, альпинизм, парапланеризм и многое другое. А еще это столица гонок Солнечной системы, от легальных сверхскоростных магнитных до полулегальных, вроде «Las carreras de Delta». Веласкесы притащили на планету все, на чем можно заработать, особенно то, что запрещено на старушке Земле или в каких-то отдельных ее частях. Туристических жемчужин несколько, они тянутся друг за другом цепочкой, единой ниткой из нескольких куполов, каждый из которых имеет свою направленность, от полуизвращенского Красного квартала, столицы туризма сексуального, до интеллектуально-делового «Puente de barco», «Лодочного моста» — места тусовки состоятельных людей, прилетевших потратить большие деньги. Все эти купола пронизывает насквозь большая многокилометровая аллея, самая длинная улица Солнечной системы, от которой расходятся аллеи поменьше, боковые и параллельные, купольного значения. Здесь весело, свежо, растут настоящие деревья, и несмотря на огромное количество туристов, даже местные приходят сюда отдохнуть. Эти аллеи, естественно, кишат разнообразными торговыми точками, на которых можно купить любую сувенирную продукцию или редкость со всей Системы, не считая банального быстрого питания и уличных ресторанов любой кухни мира.

Гавана — первая, исходная жемчужина, ворота туристической зоны, оканчивающейся далеко-далеко Красным кварталом. Пестрота ее поражает воображение, здесь можно увидеть представителей любой нации, любого цвета кожи и разреза глаз. И если есть на планете где-нибудь место, где можно забыться, отвлечься, пустив мысли в другое русло, то только здесь.

Я бродил по аллеям уже несколько часов, утопая в фоновом режиме в том, до чего до сих пор не дошли руки — в музыке, скачанной накануне первого похода в обитель амазонок. Направление, названное лаконично: «Скала». Классная вещь! У этой музыки есть особенность, которую я до сей поры встречал нечасто — она способна влиять на настроение, изменять его, успокаивать слушающего. Может, наоборот, бодрить, но я выбирал треки спокойные, под которые хорошо взгрустнуть или задуматься о смысле жизни. Пока больше всего понравилась группа с мерзким названием «Скорпионы». Но несмотря отталкивающее название, содержание их творчества оказалось лирическим, романтическим, хотя и спокойными их баллады вроде как не назовешь. Как раз такие, какие нужны под мое настроение.

Я решил сорваться в город, чтобы не сойти дома с ума в одиночку. И, кажется, не прогадал — мало того, что настроение изменилось, так еще и начала проходить, депрессия, которая навалилась на меня в связи событиями последних недель.

Как так получилось — не знаю. Всегда считал себя крепким, сильным, а тут… Раскис! И отчего бы, спрашивается? Подумаешь, повоевал немного в школе, немножко отхватил по морде, немножко пендаля от администрации получил. Ну, увидел королеву, потрепавшую за щечку. События выдающиеся, но не экстраординарные. Ну, погулял с девочкой мечты, потанцевал и потерял ее, хотя последнее высказывание спорно. А потом вообще долго-долго занимался нудными физическими упражнениями… Но нет, с катушек съехал.

Действительно, я не железный. Все вместе в сумме по психике двинуло. И с этим пора завязывать — надо приходить в норму, прекращать заниматься самоуничижением и начинать думать, что делать дальше. Ведь жизнь не окончена, Бэль не потеряна, и даже из этого гребанного корпуса со мной могут в любой момент связаться — официально-то мне не объявляли, что я не подхожу, а под возникшую паузу потом можно будет подвести все, что угодно.

Хочу ли я возвращаться? Не знаю. Честно, не знаю. Не могу понять. Слишком противоречивые одолевают чувства. Катарину ненавижу, да, но она далеко не самая главная в этом заведении. «Я с ними, но я там ничего не решаю» — ее слова. А есть еще ее величество, и мама права, ее непременно заинтересует этот проект.

Бэль…

С нею тоже надо определиться, с моим к ней отношением. Хочу я ее найти, или все-таки боюсь. На самом деле это гораздо более сложное решение, чем проблемы в школе, в корпусе и прочие вместе взятые. Там я смел и бесстрашен, там я могу выйти против превосходящего противника, уверенный в себе и своих силах, но когда дело касается нее, у меня будто колени подкашиваются. Я просто боюсь принимать решение — как искать ее, так и выбросить из сердца.

— Синьоль! Синьоль! Купи! Коёсо, да!

Я обернулся. «Лицо узкоглазой национальности» неопределенного возраста (они все неопределенного возраста после пятнадцати и до пятидесяти) ходило вокруг лотка с сувенирами и нудно приставало к каждому прохожему, чтобы у него что-нибудь взяли, хотя бы из желания поскорее от его занудства избавиться. Китайский маркетинг, тудыть его…

— Ты вначале испанский выучи! — наехал я на узкоглазого, приглушая музыку в берушах.

Он меня не понял. Вообще. Посмотрел тупым взглядом мимо, ни один мускул на лице не дрогнул, и тут же продолжил:

— Нидояга! Исклюзиф! Коёсо купи! Пятьтисят ипелиал!

И указал мне на футболку с портретом Фиделя Кастро.

— Евоюсия! Исклюзиф!

Я обреченно вздохнул. Что с него взять? Как с таким разговаривать? И как их вообще в страну пускают, без знания языка?

— Евоюсия! Сьвобода! Купи! Нидояга!

Да, слово «купи» — единственное в их лексиконе, что они знают по-испански, сходя с трапа лайнера.

— Свобода? Ты это мне рассказываешь? — усмехнулся я, указывая на футболку.

Он меня вновь не понял.

— Пийтисят импелиал. Нидолага! За свабода низарка!

— Не жалко… — поправил я и вымученно вздохнул. — Двадцать.

Последнюю фразу он понял. И я бы удивился, будь иначе.

— Нон твасать! Пийтисят! — Узкоглазый замотал головой и показал оттопыренную пятерню.

Я точно знал, что в другом месте такая стоит не больше десяти. Пять концов чистой прибыли только за то, что здесь — Гавана, столько тут переплачивают земляне. Я, конечно, не землянин, но вот футболку купить отчего-то захотелось: как символ некой абстрактной свободы, которую я обрел за последние дни, финальной точкой которой стал вчерашний вечер. Но ехать за нею в другое место, где дешевле — муторно, потому решил поторговаться.

— Давдцать пять! — Я показал ему два пальца, затем пять. — Или я пошел!

И задвигал теми же пальцами, будто это человеческие ноги, указывая другой рукой в противоположный конец аллеи.

— Нон посол. Посол плоха! Нинада ходить! Солок.

— Тридцать!

— Солок!

— Я такую в другом месте куплю за десять! Тридцать, и по рукам!

— По юкам? Трисать пять, и по юкам!

Я был неумолим. Гость с Дальнего Востока долго жался, но в итоге согласился.

— Трисать. Коросо! По лукам. — И когда я расплатился, тут же протянул мне другую фигню.

— Ета купи!

Почему фигню? Потому, что путнего у них ничего не бывает, так, хлам, поставить на комод в память о поездке на другую планету или прилепить на магнит на кухонную панель.

Эта же вещь меня заинтересовала. Это оказались большие шарики, которые нужно катать в ладони.

— Двасать импелиал!

Я взял шары у него из рук. Каменные. Как раз по размеру руки. Я слышал о таких, их надо вертеть в руке так, чтобы они не соприкасались, это влияет на какую-то там энергетику, а заодно расслабляет, успокаивает. Как раз то, что мне сейчас необходимо. Я кивнул.

— Десять.

— Питнасить! — расплылся в улыбке узкоглазый.

Но не только музыка помогла мне расслабиться и прийти в себя. Я ведь не просто так поехал именно сюда, подышать воздухом можно и в Центральном парке. Я приехал сюда смотреть на людей, изучать, анализировать. И я смотрел.

Людей здесь много: сотни, тысячи, самых разных национальностей, полов и возрастов. И каждый из них — собственный мир, неповторимый, непохожий на все остальные. У каждого есть радости, проблемы, свое горе и свое счастье. Я смотрел на их лица, пытался понять, о чем они думают, что чувствуют, сравнить с собой. Ты не поймешь себя, свое горе и свои проблемы, пока не осознаешь их глубину, а как можно осознать глубину, если не с чем сравнивать?

«Все познается в сравнении». Тот кто это сказал, был очень мудрый человек. Например, вот семейная пара из Юго-Восточной Азии, сеньор и сеньора лет пятидесяти. Важные, одеты хорошо, респектабельно. Они смотрят на окружающий мир стеклянными глазами, как бывает, когда тебе не интересно, но посмотреть нужно для галочки. Потому, что так положено: кто посмотрел «это» — тот молодец, а кто нет — неудачник. «Эйфелева башня» — одна штука. «Золотая пагода» — одна штука. «Иисус Корковадосский» — одна штука, водопад Игуасу — одна штука. Я могу посмеиваться с них про себя, но таких, как они — миллионы. У подобных людей особый настрой, особый мир, и он имеет такое же право на существование, как и мой и любой другой.

Идут они под ручку, улыбаются, но при этом не разговаривают друг с другом. Они не любят друг друга, но зато уважают. Вообще, в Азии мало где практикуются браки по любви, выдавать замуж по договоренности — обычное дело, но договоренность не гарантирует автоматическое уважение, и в этом они молодцы. Хотя, скорее дело в другом. «Жена — одна штука, муж — одна штука…» Уважение в семье для таких людей — показатель респектабельности, и как бы они не относились друг к другу, их семья будет крепкой, потому, что так положено. Иначе они не будут считаться состоятельными и важными, а это дискомфорт. А какие люди любят дискомфорт?

Традиции, не всегда они плохие, не всегда хорошие, но они рулят, особенно на Востоке. Мы можем не понимать таких людей, но пытаться это сделать обязаны.

А вот иная картина. Парень с девушкой, наверняка молодожены. Эти любят друг друга, видно издалека, по глазам, хотя стоят и кричат друг на друга на всю аллею, оживленно жестикулируя. Горячие латинские корни! Эти договорятся, общий язык найдут, но им плевать на респектабельность, когда дело касается взаимоотношений. Будут ли они счастливы, как та пара? Вряд ли. Но с другой стороны, кто сказал, что критерии счастья унифицированы? Может быть сейчас, доказывая что-то друг другу на пол-улицы, оскорбляя друг друга, они и находятся в состоянии счастья? А в разлуке, в самых тепличных респектабельных условиях, будут чувствовать себя обманутыми и ущербными, лишенного смысла жизни?

Все в мире относительно, даже счастье. Все зависит от точек зрения, а последние могут быть самыми разными. Это главная мысль, которую подарила мне сегодня Гавана. Пожалуй, стоит вернуться и вновь окунуться в жизненный процесс, и попытаться найти свою точку зрения. Точку зрения на себя самого.

Я сделал звук погромче и, катая в руке купленные шары, направился в сторону метрополитена. Группа с мерзким названием убаюкивала и подтверждала, что понял я сегодня всё верно.

White dove
Fly with the wind
Take our hope under your wings
 For the world to know
That hope will not die
Where the children cry

Глава 10. Финальный аргумент

— Шевелимся, девочки, шевелимся! Подтягиваемся! Шагом марш! Стой, раз-два! Нале-во, раз-два!

«Сержант» прошелся перед строем с довольной тупой рожей. Как я понял, у сержантов только такая и должна быть — довольная и очень тупая, без проблесков интеллекта. Хотя на самом деле он мужик не глупый, но только за пределами спортивного зала.

— Значит так, девочки! — рявкнул он, дойдя до середины строя. — Сегодня вы сдаете один из контрольных тестов, которые будут у вас в конце семестра! И та из вас, неженок, кто не сдаст сейчас, будет иметь представление, насколько она неженка и над чем работать оставшиеся три месяца! А три месяца это мало, поверьте моему авторитетному заявлению!

А если кто-то из вас, вислоухих жирафов… Ромеро, я говорю что-то несерьезное? Упор лежа! Пятьдесят отжиманий, счет вслух, пошел!

— …Я говорю, если вдруг случится что-то невероятное, Солнце потухнет, Венера сойдет с орбиты, а кто-то из вас, жопорожих гамадрилов, сегодня все же сдаст его, то в конце полугодия будет сдавать не пять, а всего лишь четыре теста! И поверьте, это очень большая скидка! Вопросы? Нет вопросов? Замечательно!

«Сержант» на самом деле сержант. Он, как и «Командор», ветеран Северо-Африканской войны. К слову, это последняя крупномасштабная война, которую вело королевство, но и она больше велась силами флота, да базирующимися на авианосцах атмосферными бомбардировщиками. Пехота лишь проводила зачистку на поверхности, выкуривая из превращенных в руины укрытий остатки «краснобородых».

Но как и на любой войне, там тоже были потери. Дон Ривейро выжил, хоть его ранение оказалось несовместимо с дальнейшей службой; «Сержант» же службу продолжил, причем в подразделении, куда берут только самых-самых, для выполнения крайне щекотливых заданий, к которым вооруженные силы королевства вроде как непричастны.

Там служат звери, профи, асы своего дела, не знаю, как еще их обозвать. Опытные парни. И рискуют они гораздо больше, нежели регулярная армия, оставаясь безликими и безвестными. Потому в благодарность, после отставки, государство очень тщательно занимается вопросом их трудоустройства, и трудоустраивает всех, сто процентов, на достаточно хлебные должности. Например, тренерами в элитные частные школы. И директора этих школ не смеют даже пикнуть, дескать, не нужны нам такие, мы сами себе сотрудников подберем. Королевские вооруженные силы — это не гражданский ДО, реакция на подобный финт последует быстрая и крайне жесткая. Отбор лицензии может показаться раем для таких камикадзе, у чинов императорской гвардии, которые занимаются подобными проблемами, весьма богатая фантазия, а королева всегда стоит на стороне тех, кто ей верно служил и служит.

Потому «Сержант» чувствует себя в школе уверенно, а с его «девочками», «жирафами вислоухими» или «бегемотами геморройными» не могут ничего поделать даже родители учащихся здесь чад — влиятельные люди.

— Сегодня, девочки, вы будете сдавать полосу препятствий! Шимановский, я что-то не так сказал?

Я закашлялся. Настолько громко и эффектно, что тренер не мог не обратить на это внимание, сделав тупое выражение еще и злым.

— Что-то не так, Шимановский? Вопросы?

— Да, сеньор тренер! — бодро вскинулся я. — Почему сегодня и почему именно полоса препятствий? — Я смог наконец взять я себя в руки. Совпадение! Просто совпадение! Ну, не может быть иначе!

«Сержант» какое-то время еще рассматривал меня сквозь прищуренные веки, но не найдя с моей стороны проявления неуважения, соизволил ответить, обращаясь ко всем:

— Полоса препятствий, девочки, это один из самых важных тестов! На ней учащийся должен проявить физические качества, недоступные вам, разнеженным лососям! Такие, как быстрота, ловкость, скорость, выносливость и их сочетание! И те из вас, голозадых мартышек, кто не пройдет полосу, тот не сдаст тесты и на какой-либо из этих параметров в отдельности, можете поверить моему богатому опыту. А это повод серьезно задуматься и принять меры, пока еще есть время. Повторю для самых тупых: тот, кто не сдаст два из пяти итоговых тестов, может навсегда попрощаться с обучением на следующем курсе. Заключение, что вы — геморройные имбицилы, для меня — не отмазка!

Сержант не кривил душой. Тот, кто не сдает базовые физические тесты, в которые входят подтягивания, бег, прыжки и полоса препятствий, без справки о неудовлетворительном состоянии здоровья, к занятиям на следующий семестр не допускается. Это тоже часть планетарной оборонной стратегии, а с этим на Венере строго. И если в муниципальных школах с подобными вещами не так жестко, то в частных все гораздо серьезнее.

…Правда, купить такую справку для большинства здесь присутствующих не проблема, но это совсем другая тема разговора.

— Еще вопросы есть? — «Сержант» повернулся ко мне. Я привычно подобрался:

— Никак нет, сеньор тренер!

Все-таки совпадение. И такое бывает.

Моя выправка и тон ответа ему понравились.

— Вольно!

Я расслабился. Вояка, что возьмешь…

Говорят, «Сержант» служил на Марсе, участвовал в гражданской войне «добровольцем» в составе четвертой интернациональной бригады. Отряд «Длань Венеры», тот самый, что три месяца в одиночку защищал огромный Белгород от превосходящих более чем в сто раз по численности сил противника. Ккрутой чувак! А значит, держаться с ним нужно соответствующе.

— Десять минут на разминку, затем вызываю по алфавитному списку. Разойдись!

Я принялся спокойно разминаться. После ада, устроенного мне в подземельях здания с розовыми колоннами, теперешняя нагрузка казалась чем-то детским, не стоящим внимания. В принципе, я и раньше не особо напрягался, занятия в одной из лучших школ единоборств планеты давали свое, но теперь за получасовую разминку я даже не запыхался. И если честно, было немного не по себе — тело хотело экстрима, хотело уйти в боевой транс, но позволить это на глазах у всех я ему не мог.

Получается, боевой транс, это как наркотик? М- да! И это не хорошая новость.

Адреналин, все дело в нем. Ведь неспроста же сильные духом люди подсаживаются на экстремальные виды спорта — прыжки с гор, полеты над пропастью, гонки на сверхскоростях; они чувствуют то же, что и я сейчас, потребность в дозе гормона надпочечников.

«То есть, друг мой, ты стал наркоманом. Поздравляю!»

«Не злорадствуй!» — одернул я сам себя. — «Было бы чему радоваться.»

«Так я и говорю, нечему, сеньор наркоман Шимановский…»

Десять минут пролетели быстро. Первый в списке, парень из сто первой группы, подошел к стартовой линии. Я стал рядом и скептически осматривал как старт, так и саму полосу. После «дорожек смерти» она казалась мне детской игровой площадкой. Мало того, что все на виду, можно издалека составить план, как и что проходить и где как группироваться, так и сложностью она не блистала. Никаких скрытых снарядов, движущихся, обламывающихся, падающих, раскаленных, неустойчивых частей, никаких ям и высот выше двух метров… Скукота! А главное, все это требовалось проходить без доспеха, да еще и (немыслимое дело) без оружия!

После старта первого сдающего, когда система слежения взяла его на заметку и тренера можно было отвлечь, я подошел ближе и честно спросил:

— Сеньор тренер, это ведь пробный тест?

Тот молча кивнул.

— А в учебном плане он проходится с оружием, или без?

Дело в том, что итоговые тесты все проходятся с оружием, точнее его муляжом. По-взрослому. Но это не итоговое занятие.

«Сержант» криво усмехнулся, но так и не повернул головы.

— Ты его вначале налегке пройди, Шимановский, без оружия, а потом посмотрим.

Все ясно, обычная проверка на вшивость.

— А если я сейчас пройду его с оружием?

Мой собеседник наконец соизволил обернуться и бросить на мою персону оценивающий недоуменный взгляд.

— Напрашиваешься на неприятности?

— Так точно! — вытянулся я.

Он вздохнул и улыбнулся. Ядовитой такой ухмылочкой.

— Хорошо, беги с оружием. Вложишься в две минуты — ставлю полугодовой зачет автоматом. Не вложишься — остаешься сегодня после занятия драить спортзал.

Я внутри возликовал. Адреналин, наконец, нашел лазейку, чтобы начать выделяться и кипятить кровь.

— А почему такой несправедливый расклад? — борзел я, но это уже вошло в привычку. — Ведь если не вложусь без оружия в две с половиной — спокойно уйду?

— Чтоб вопросов глупых не задавал! — отрезал «Сержант» и отвернулся к приближающемуся к финишу пареньку. Линия финиша не была линией старта, как в известном мне месте, но находились они рядом.

— Давай, давай, ягодица жабья, нажми! Вот, еще, еще! Всё, две тридцать три! Три секунды в минус, не вложился. Пересдача!

Паренек, без сил упавший навзничь, кивнул и попытался отползти в сторону. Спорить с «Сержантом» бесполезно, все мы хорошо знаем это. Не первый год учимся.

Ох и скотина же этот «Сержант»! «Останешься после занятия драить зал!..» Меня зацепили эти его слова, его взгляд и тон. Он говорил так, будто никто и никогда не сделает этого не то, что за две, а то и за три минуты! Будто это выше человеческих сил. Но спорить и что-то доказывать ЕМУ я не собирался, это нужно мне, мне самому. Доказать самому себе, что школьная полоса — игрушки, что я пройду ее и именно с оружием — хорошая цель для поднятия собственной самооценки. Для начала…

Физкультура, или «Военная подготовка (практика)», проходит у нас раз в неделю, но сразу у всего потока, у трех групп. Для этого выделяется ни много ни мало три пары подряд. Девочки занимаются отдельно, у них два своих тренера, но рядом, на соседней половине спортивного зала. Зал этот по размеру сравним с футбольным полем, потому можно сказать, что они сами по себе, мы — сами, хотя тесты сдаем вместе. У нас свои два тренера, и дисциплина в зале поистине воинская: ни о каких шашнях с девочками, своеволии и всяких делах, какими мы занимались на занятиях в муниципальной школе, тут нет речи. Любое нарушение правил карается вплоть до исключения, особенно, что касается вопроса с девочками.

Я зашел в тренерскую. Второй тренер, «Гора», как прозвали его за мускулатуру наши предшественники, пил чай, самозабвенно читая нечто с развернутой планшетки. Подойдя ближе, я рассмотрел, что — новости футбола.

— Сеньор тренер, разрешите обратиться? — вновь вытянулся я.

Тот недовольно свернул планшетку в капсулу и демонстративно пригубил чай.

— Ну?

— Мне нужен игломет.

— А плазмомет тебе не нужен? — хмыкнул он. — Или корабельный деструктор?

Я отрицательно покачал головой.

— Он нужен для прохождения полосы препятствий. Хочу попробовать себя с оружием.

«Гора» отставил чашку, во взгляде его появилось недоумение.

— А зачем?

Хороший вопрос. Я пожал плечами.

— Испытать себя.

Какое-то время он приглядывался, затем сам себе кивнул, встал и поманил за собой.

— Пошли. А что «Сержант?»

— Сказал, если не сдам, останусь спортзал драить.

«Гора» рассмеялся.

— И ты все равно решил бежать с оружием?

Я вновь пожал плечами.

— Зря. «Сержант» слово держит.

Да, конечно, в их глазах читалось, что я — выскочка, ради дешевого понта напрашивающийся на большие неприятности. Понимаю. Но мне плевать на их мнение, это нужно, чтобы понять, чего я достиг за эти две недели и могу ли этим гордиться.

Он открыл дверь арсенала, как официально гордо называлась комнатенка, в которой хранилась никому не нужная рухлядь, лет пятьдесят как списанная из армии. Годна она была разве на то, чтоб кидаться ею во врага, когда тот подойдет на неприлично близкое расстояние. Понял я это только после того, как впервые надел настоящий боевой легкий доспех последней модели.

— Держи.

«Гора» протянул мне какую-то штуку, затрудняюсь определить, какую, очень уж древнюю. Зато небольшую и легкую, пистолет-пулемет. Решил пожалеть меня и подыграть?

— Мне нужно «Жало», — безапелляционно отрезал я.

— А «Кайман» не нужен?

Я вспомнил массивные «Кайманы», виденные только у охраны при входе. М-да, тяжелая штука, с такой не побегаешь!

— Нет, «Кайман» не надо. Да у вас их нету! А вот «Жало» будет в самый раз.

«Гора» молча подошел к дальней стойке и принес требуемое. Это не было «Жалом», лишь древняя пародия, пардон, прототип его. Очень старое оружие! Хотя, ходят слухи, что под сотым метром в хранилищах полно таких на случай войны, несколько десятков миллионов — королевство наштамповало их полвека назад столько, что хватит не одному поколению. Случись вторжение, скорее всего именно такими и будет воевать ополчение.

Я привычно вздернул затвор, вскрыл коробку рабочей части, проверил батарейку и магазин. Рабочая часть, естественно, была залита свинцом, батарейка отсутствовала, как и гранулы для игл в магазине. Вернул все на место, взвесил. Да, тежеловата. Но с батарейкой и боекомплектом была бы еще тяжелее. Ладно, сойдет, перевес не фатальный, а трасса — не полоса смерти.

— Древняя очень. И тяжелая, хоть и без боевой части, — пожаловался я внимательно наблюдающему за моими манипуляциями тренеру.

Тот выглядел донельзя довольным, скалился, и скалился не зло — понравилось профессиональное отношение к оружию, пусть и к муляжу.

— Тебе не угодишь!

— О, а вот и Шимановский! А теперь, девочки, смотрим, как проходят полосы препятствий настоящие мужчины!

Голос «Сержанта» так и лучился ехидством. Я бежал последний, передо мной все уже дорожку прошли. Или трассу, как называл я ее про себя по привычке. Ах ты ж сволочь, решил шоу устроить, зарвавшегося выскочку на место поставить?

Но в душе мне было смешно. Я не испытывал по поводу «Сержанта» никаких эмоций. Просто где-то в глубине немного задело, но мне с ним детей не крестить. А время он мне, действительно, оставил маленькое — две минуты против двух с половиной для остальных. Придется напрячься, выложиться по полной.

…Ради чего, собственно, я все это и затеял.

Впрочем, у меня возникло стойкое чувство, что по другому я больше и не смогу — только по полной..

— Готов? Еще не поздно отказаться… — оскалился «Сержант».

Ага, конечно, не поздно. Особенно если учесть, что на меня пялятся сразу три группы, включая девчонок, сдающих следом за нами, и пялятся ехидно, ожидая бесплатной развлекаловки.

Я отрицательно покачал головой и подошел к стартовой линии, опускаясь на колено и вспоминая, как бежали первые три человека, из тех, за кем я следил. Грузно, бежали, тяжело, с напрягом. Сеньоры де ла Фуэнте на них нет, та бы их быстро бегать научила! Или Нормы с ее сверхэффективными новаторскими методиками. Но ничего сложного на трассе нет. Вроде.

— Раз. Два. Пошел! — махнул рукой «Сержант». И я сорвался.

Ощущение транса накатило привычно и в то же время непривычно. По телу разлилась приятная прохлада, я почувствовал, что сейчас, в данный момент, всемогущ. Голова отключилась, предоставив телу самому решать, что и как делать. Главной и единственной на тот момент моей мыслью было то, что мешков и иных сюрпризов нет, можно выжать из тела всё, на что оно способно, даже то, чего никогда не выжимал в корпусе.

Первая преграда. Стена. Буквально перелетел ее, словно не бежал, а парил на крыльях. Лесенка. Барьер. Началось!

Через барьер, не мудрствуя, перепрыгнул, делая сальто — так экономится целых полсекунды. Вышел из него через кувырок, перекат под другой барьер. Снова прыжок, преграда сверху, и перекат. Прыжок-перекат, прыжок-перекат — и они называют это препятствиями? А вот и яма. Ничего сложного, глубина — метр, ширина… Детский сад. Перепрыгнул на одном дыхании. У всех яма вызывала затруднения, кое-кто даже шмякнулся в нее, но я играю по другим правилам. Не расслабляться!

Лабиринт. Прыг-скок, прыг-скок, влево-вправо! Здесь главное не потерять кураж, скорость. Винтовка над головой, балансировка непривычная, но и я не в скафандре без гидравлики.

Затем было что-то еще, что — не помню, но я так и не напрягся. Винтовка не мешала, перекочовывая то за спину, то на бок, то в руки. Проблемы начались только после того, как тело в кувырке пересекло финишную черту и приняло привычную стойку — встало на колено, винтовка в руке дулом вперед и вверх — положение, из которого удобно быстро начать стрельбу вокруг. Целеуказатель…

А нет целеуказателя!

Мне понадобилось много, нереально много времени, чтобы прийти в себя, выйти из транса. Я не ожидал такого, слишком легко все прошло, слишком быстро закончилось. Лишь помню, что передо мной в десятке метров маячили женские мордашки, наши девчонки, которые испуганно отпрянули, увидев мои глаза.

Глаза, они выдают. Закрыть их!

«Все, Шимановский, все! Это не корпус, где все издеваются друг над другом, проверяя на прочность! Это обычная средняя школа! Здесь живут совсем по иным законам! Успокойся! Да, ты теперь наркоман, но здесь держи себя в руках. Вдох-выдох, вдох-выдох!..»

Помогло, дыхание выровнялось, мир обрел краски и звуки. Я почувствовал, что рядом кто-то опустился и открыл глаза. «Сержант».

— Неправильно оружие держишь. — В голосе ни капли насмешки, наоборот, сочувствие и уважение. И желание поддержать. — Смотри, надо вот так.

Он сместил мою ладонь чуть в сторону и ниже, отодвигая винтовку вправо и изменяя угол наклона.

— Если начнут стрелять справа, ты не сможешь быстро ответить, тебе надо будет перекатываться. А в бою секунда — это слишком много.

Он еще раз показал, теперь уже как падать вправо из моего положения. Действительно, так быстрее.

— Вообще-то этому сразу учат, в первый месяц, — с иронией заметил он.

— Еще не успели, — вздохнул я. — Только начали.

— Значит, все впереди, — утвердил он. — Кто?

На этот вопрос ответить я уже не мог.

…А впрочем, почему не мог? Ведь никакими секретными сведениями я не располагаю, компрометирующими материалами не владею, расписок не давал? Нет. Ну, находился на засекреченной от обывателей территории, и что? А не пошли бы они все?

— Дворцовая стража, — изменил я легенду в последний момент, на голой интуиции. — Я ей понравился тогда. Захотела взять в личную охрану. Только никому не говорите.

— Обижаешь! — расплылся тренер в довольной улыбке. Судя по всему, я подтвердил его собственные мысли. — А чего тогда в школу заявился?

— Выходной. Вынужденный… — вздохнул и опустил голову я.

— Понятно. — По его глазам было видно, что он понимает гораздо больше, чем мне хотелось бы ему сказать. Следующие слова подтвердили это.

— Не дрейфь, Шимановский! Возьмут! — он совсем по панибратски потрепал меня по плечу. — Я б тебя к себе во взвод взял, а там не дураки.

Да, интересные они, эти выходцы из спецподразделений.

— А вы где служили? — решил не зацикливаться я на этом — спалили — ну и спалили. А о месте службы наших тренеров в школе ходят легенды.

— Оранжевые береты, улыбнулся он. — «Черные ягуары», слышал?

Я кивнул. «Рыжие береты» — элита армейского спецназа. Именное подразделение — элита элит, для работы в самых трудных условиях. Не удивительно, что каких-то что сто тысяч марсиан не могли взять город, защищаемый аж несколькими тысячами таких ребят. Такие парни стоят один сотни, а если воюют на своей территории и по своим правилам…

— У тебя минута сорок восемь, — продолжил тренер, обрывая установившеюся паузу. — Как и обещал, зачет тебе автоматом. Вот только зря ты раскрылся, разговоры могут пойти. — Он неоднозначно покачал головой.

Я тяжело вздохнул.

— Теперь поздно переигрывать.

— Это да… — потянул он. — Ладно, сделаю все, что смогу, пошли.

И громко, на весь зал заорал:

— Группы сто два, сто три и сто четыре — становись! Встали, обезьяны безрогие, быстро, быстро…

Я поднялся, и привычно прижимая к боку залитую свинцом винтовку, пошел на свое место согласно алфавитному списку.

Да, гордиться есть чем. Но дальнейший план действий так и остался под вопросом.

* * *

— Садись.

Люк двери рядом поднялся неожиданно, в прозвучавшем изнутри машины голосе почувствовалась сталь и привычка повелевать. Я отшатнулся.

У впередистоящей машины люк также поднялся, и из него вылезло два человека атлетической наружности с затемненными козырьками над левым глазом. Черные дорогие костюмы и галстуки в сочетании с короткими стрижками, мощными шеями, неслабым объемом бицепсов и равнодушными физиономиями вышедших говорили о славном их боевом прошлом и еще более славном настоящем.

Телохранители? Наемники? Бывшие ветераны уж точно! Одним словом — бойцы.

Бойцы загородили мне дорогу, всем своим видом показывая, что лучше последовать приглашению. Я отступил еще на шаг и обернулся: улица была заполнена людьми, спешащими взад-вперед, в том числе учащимися моей школы. Украсть меня среди такого количества народа? Они что, с ума сошли?

— Вам ничего не угрожает и не будет угрожать, сеньор Шимановский, — продолжил голос изнутри, не меняя бесстрастной тональности. — С вами просто хотят поговорить.

— Кто? — попытался взять я себя в руки.

— Этот человек не хотел бы афишировать свое имя на улице, полной систем слежения, но вы, несомненно, знаете его.

«И даже учитесь в школе с его сыном» — хотел добавить я, но промолчал. Вместо этого проговорил про себя обращение таинственного незнакомца: «Сеньор Шимановский…» А что, звучит!

— Если бы нам было нужно доставить вас любой ценой, мы бы не спрашивали вашего согласия, сеньор Шимановский. Садитесь!

Железный аргумент, им говоривший добил меня. Действительно, украсть меня, или грохнуть люди ЭТОГО человека, если это и правда он, в чем я почти не сомневался, могут с легкостью, не светясь на примыкающей к школе, а потому усиленно охраняемой улице. Это все-таки приглашение, но приглашение безальтернативное, знак добрых намерений. Отказаться я не могу.

Я вздохнул, и, давя волнение, полез внутрь.

Люк закрылся, машина медленно тронулась и неспешно покатилась в сторону выезда на магистраль. Я поднял глаза: передо мной сидел такой же накаченный тип, как и те двое, в таком же типовом форменном пиджаке, но немного постарше — лет сорока пяти — пятидесяти. От него за километр несло привычкой всеми командовать, отдавать указания. «Начальник охраны» — обозвал я его про себя. Левая рука босса.

— Вы не удивлены, сеньор Шимановский, — сделал он вывод, внимательно осмотрев меня сквозь призму прищуренных век. На его левом глазу также вихрился электромагнитный козырек, но полностью прозрачный.

— Я отчего-то был уверен, что рано или поздно нечто подобное произойдет. Должно было произойти. Удивлен лишь временем и местом.

— Почему вы считаете, что «нечто подобное» должно было произойти? — зацепился он за фразу и улыбнулся. Я улыбнулся в ответ.

— Мы слишком много пересекались с сыном вашего начальника, и наши пересечения носили… Нездоровый характер. Я думал, дону Виктору будет интересно пообщаться с тем, кто чуть не утопил его сына в школьном фонтане.

— По-вашему, дон Виктор должен бросать все дела и ехать разговаривать с каждым, кто одолеет его сына в молодежной драке?

— Ну, может и не с каждым, — пожал я плечами. — Но с тем, к кому приехала королева — да.

Сидящий напротив рассмеялся.

— Уточнение. Не к кому, а из-за кого.

— Большая разница?

— Принципиальная.

— И тем не менее, на мой взгляд это достаточное основание, чтобы встретиться со мной лично. Точнее, сделать так, чтобы с ним встретился я.

Мой собеседник иронично скривился — мои аргументы звучали для него наивно и несерьезно.

— У вас слишком высокая самооценка, молодой человек. Вы забываете, что вы — всего лишь заурядный юноша, каких миллионы. Да, у вас есть некие таланты, есть смелость, достаточная, чтобы бросить вызов сыну столь известного человека, как сеньор Кампос. Известного своей жестокостью, обращаю внимание, и беспринципностью. Да, при некотором стечении обстоятельств вы смогли обратить на себя внимание власть предержащих. Но поверьте, дону Виктору проще и интереснее разговаривать с ними, с власть предержащими и их представителями, а не угрожать или предупреждать о чем-то сопливого мальчишку.

«Сопливого мальчишку». Звучит обидно, но, пожалуй, он прав. Во всем, кроме одного. Ранение и унижение его драгоценного отпрыска некой сеньорой де ла Фуэнте, известной на всю планету гонщицей. Ради выяснения деталей ЭТОГО события можно было бы и организовать мою доставку в удобную ему точку. Просто это событие произошло несколько позже, потому выпадает из контекста разговора. Но именно благодаря ему я сейчас еду в неизвестном (для себя) направлении на… Допрос?

Пусть будет «разговор». С одним из самых влиятельных криминальных боссов столицы. Что мало отличается от допроса.

— Но все же, вернусь к заданному вопросу. Вы так и не ответили, сеньор Шимановский, почему не удивлены, и более того, не боитесь сеньора Кампоса. При том, что являетесь косвенным соучастником нападения на его сына, которое окончилось, замечу, его ранением. На мой взгляд, такие вещи гораздо серьезнее визита всех королев Солнечной системы вместе взятых.

Я улыбнулся.

— Все просто, сеньор. Взаимоотношения сеньора Кампоса-старшего и сеньоры де ла Фуэнте — это только их взаимоотношения. Я не участвовал в том инциденте. Более того, именно Бенито устроил ей «коробочку» и напал первым, она лишь защищалась. Так что здесь я чист перед доном Виктором, ему не за что мстить мне.

Возможно, Бенито считает иначе, и с удовольствием всадит мне заточку в спину, но согласитесь, это уже другая история.

«Начальник охраны» удовлетворенно кивнул — я его убедил. Действительно, «по понятиям» не прав Бенито, и этот вопрос, по словам Катарины, решился на следующий же день. А я…

Я — свидетель, не более. Которого можно вежливо допросить, но не стоит трогать. Потому, что от этого шага дона Виктора предостерегла императорская гвардия. Пускай мои отношения с корпусом не заладились, но должен пройти как минимум год непрерывной слежки за мной, чтобы «забыть» о предостережении настолько могущественной организации. По моим непрофессиональным оценкам, конечно же.

Дальше мы ехали молча. Я воспользовался моментом и ушел в себя, вспоминая прошедшие два дня, анализируя и пытаясь выработать стратегию предстоящего разговора. Действительно, я подозревал, что он состоится. Не с дурачком-Бенито, а с его влиятельным папашей. Я сильно достал его, ведь любой неспециалист способен определить по записи, что именно я хотел сделать с Бенито в фонтане, а попытка убийства сына мафиози… Это серьезно.

И история с Катариной — та еще песня. Да, его предупредили не трогать меня, но он и не трогает. Его люди вежливо попросили сесть в машину, абсолютно добровольно! Нет? А докажи, что не добровольно.

В общем, я не был удивлен. Но очень сильно волновался. Не каждый день тебя везут для разговора с крупным мафиози. Чем такая беседа может закончиться — не имел ни малейшего понятия, но вряд ли меня просто угостят чаем и зададут пару вопросов. Что-то все равно случится.

Что?

Вчера я гулял весь день и весь вечер. После Маленькой Гаваны съездил в Центральный парк, долго бродил по нему, сходил на то самое место, где впервые встретил Бэль. Посидел там на краю плиты, повздыхал и пошел обратно. Чего хотел добиться этим походом? Встретить ее там вновь? Не знаю. Может быть, где-то глубоко в душе. Замучила ностальгия? Нет, наверное. Ностальгия мучает тогда, когда ты все для себя решил, и от этого что-то потерял. Я же боюсь принимать решение, а значит, не могу ничего потерять по определению.

Да, я трус, я слабак, знаю. Но ничего не могу с собой поделать. Лучше забыть ее сейчас, не зная, ни кто она, ни что потерял или мог иметь, чем знать всё и страдать от этого. Пусть во мне останется образ чистой душой немного наивной девочки, которой понравился простой парень с улицы, и ради которого она была готова пойти на многое, чем проверенная информация об Изабелле такой-то, известной всему высшему свету неадекватной шлюхе, переступающей через людей, как через мусор.

Да, я трус. Но пока не определюсь с точкой зрения на самого себя, я не приму решения относительно нее. И еще, слова матери о том, что она до сих пор не нашла меня, после всего, что произошло между нами в субботу, хотя могла это сделать двадцать раз, не выходили из головы, создавая дополнительный дисбаланс в душе.

И вот сегодня я решил идти в школу. На самом деле это мудрое решение, если я решил вернуться к нормальной жизни и идти по проторенному пути. Тому, о котором говорил дону Алехандро. «Учеба — диплом — университет — отработка гранта — карьера» — теперь меня должно заботить только это и именно в таком порядке. Корпус, девочки-ангелочки в обтягивающем трико, кровожадные инструкторы, боевые иглометы на разминке и в столовой, сеньора Тьерри, одна из самых доверенных людей королевы, Норма со своими кулаками, методиками и душещипательными историями, «черненькая» и девчонки из охраны ее высочества…

Это все должно остаться в прошлом. Это все не для меня.

Я почувствовал, как из груди вырвался тяжелый вздох.

…А между прочим, охраняя Веласкесов, я мог бы поближе познакомиться с ее высочеством! Понравилась она мне, симпатичная. И непохожая на других деток высшей аристократии. Есть в ней что-то жесткое, иначе бы не лебезил перед ней так «сын Аполлона», но есть и что-то простое, доброе. А что там получится дальше… Чем черт не шутит?

Или Сильвия? Имея статус вассала королевы можно общаться с нею на равных, а не как выскочка, сын проститутки из оккупированного сектора, с аристократкой. И там тоже чем черт не шутит, как всё может закончиться: девчонка она боевая, веселая…

…Или Бэль, девочка-без-имени. С нею тоже можно было бы общаться на равных.

Я вновь вздохнул и с силой вышвырнул эти мысли из головы. История не любит сослагательного наклонения. Я отказался, и не хочу возвращаться в корпус, какие бы перспективы мне там ни сулили. Это главный итог, главная мысль, выстраданная длинным и сложным вчерашним днем, что бы ни говорила мама и какие бы аргументы не приводила. Просто надо смириться с этим, выдержать ломку и жить дальше. А для начала пройти сквозь неизбежное — разговор с Виктором Кампосом, от которого будет зависеть, как именно произойдет это «дальше».

* * *

Фешенебельная окраина. Здесь стоят не дома — дворцы. Политики, актеры, музыканты, известные врачи и адвокаты, крупные бизнесмены и мелкие аристократы — вот коренные обитатели этого района. И еще мафиози.

Я не знал до этого, где живут Кампосы, и вообще был здесь впервые. Но мне тут не понравилось.

Первое общее впечатление — я попал в зону замороженных боевых действий. Охрана, охрана, еще раз охрана; вооруженные люди в форме, гвардия, боевые дроиды; на каждом шагу здесь виднелись люди и роботы, которые кого-то или что-то охраняли, или просто патрулировали район. Все дома как один были огорожены высокими заборами, почти все ворота снабжены строением, которое можно назвать караулкой, но которое выдержит прямое попадание среднекалиберного снаряда. И сами ворота, выполненные из сверхпрочных металлоорганических сплавов, могли выдержать таран «Либертадора».

Мы заехали именно в такие ворота — толстые черные и прочные, оказавшись в длинном темном шлюзе. Створка за нами встала на место, и только через пять секунд кромешной темноты открылась передняя створка. Я сохранял спокойствие, хотя делать это удавалось с каждой минутой все труднее и труднее. Затем въехали в нечто, что можно назвать внутренним двором. Тут я с удивлением обнаружил, что забор — это не забор, а целая крепостная стена. Такую не пробьешь выстрелом из деструктора, только артиллерией. Они что, воевать тут собрались? С кем же? С властями или с конкурентами?

Вдоль стены, словно стражник из фильмов про средневековье, прохаживался охранник в черно-желтой униформе частного охранного агентства. Дать ему в руки алебарду, одеть в полудоспех — и можно историческую картину снимать. Даже взгляд у него был соответствующий — цепкий, но профессионально безразличный. Больше охраны я не увидел, но не сомневаюсь, тут таких парней много.

Огляделся по сторонам. Вокруг нас, от забора до дома, обступая стоянку для машин, простирался зеленый сад из настоящих живых деревьев. Яблони, акации, березы, различные пальмы — настоящий дендрарий. Интересно, это дон — ценитель, или до него было высажено? А вообще, классно здесь!

— Пойдем.

Мой спутник поманил меня, я двинулся следом. Двое бойцов из первой машины остались на месте с самым скучающим видом. Я оглядел их более внимательно. Да, с такими лучше не связываться.

— Красиво? — обернулся вдруг «начальник охраны», указывая на очередной шедевр ботанического искусства — тропические деревья, названия которых не помню, образовали нечто с переплетающимися стволами. При этом оба дерева цвели, источая резкий непривычный для человека из под купола аромат.

— Да. — Глупо было бы отрицать очевидное.

— Хочешь сам так жить? В таком же доме с садом?

Я не понял, к чему он спрашивал, и на всякий случай неопределенно пожал плечами.

— А кто бы не хотел?

Дальше шли молча, он больше не задавал глупых вопросов.

Мы обогнули дом и вышли к большой аккуратно подстриженной искусственной лужайке. Место это предназначалось для уединенного ото всего света отдыха хозяина и его личных гостей. В центре ее, среди невысокого кустарника, располагалось небольшое озерцо, в котором плавало два лебедя — белый и черный, рядом с которым стояла круглая беседка со ступеньками, спускающимися к воде.

Я остановился, разинув рот, разглядывая величественных птиц. Да, хорошо жить не запретишь! Тем более на наворованные деньги.

От последней мысли пришел в себя. Потрусил головой, моргнул, выдохнул и увидел довольно скалящуюся рожу сопровождающего, от которой сделалось неприятно.

…Ну вот, опять наврал. И что меня все время тянет неправду говорить? Вы, не подумайте, дон Виктор — не вор, наоборот, чистейшей души человек! Он ничего не ворует, никого не грабит, ни с кого ничего не вымогает! Это делают воры, бандиты и убийцы, которых в Альфе великое множество. Просто эти самые бандиты и воры добровольно отдают ему часть от того, что украли и награбили. Подчеркну, добровольно, и с легким сердцем. Потому, что те, кто отдает с тяжелым, долго не живут. «Начальник охраны» и двое сопровождающих меня бойцов — не урки, не бандюганы, не тупое бычье. Это — наемники, профессионалы, бойцы высокого уровня, выполняющие ответственную работу и соответственно за нее получающие. Ветераны, воевавшие в горячих точках Солнечной системы, маленькая, но эффективная армия, по типу тех, что имеют влиятельные аристократические роды. Так что не надо наговаривать на бедного человека, он всего лишь не дает распоясаться криминальным элементам нескольких районов, держит их в узде, а я тут хулу развожу! Кстати, а вот и он сам.

Нет, я его представлял не таким.

Начать с того, что он был ниже меня на голову. Щуплым его не назовешь, подтянутый, накаченный, бицепсы просвечиваются сквозь рукава белоснежной рубашки, но вот ростом он не вышел. Вторая деталь, бросившаяся в глаза — седина. Он был абсолютно сед, хотя на вид я не дал бы ему больше пятидесяти. Волосы, довольно густые, зачесаны налево с пробором, глаза… А вот в его больших голубых глазах я увидел лишь усталость, и больше ничего.

Итак, этот седой низенький полукровка с усталыми глазами и волевым лицом видавшего многое человека, одетый в безукоризненную белую рубашку и такие же безукоризненные черные брюки, и есть тот самый монстр, которого боится половина Альфы, от имени которого трепещут бандюки и бизнесмены? Хоть это было очевидно, я про себя скептически хмыкнул. Сюрприз!

Монстр стоял в паре десятков метров от меня на ступеньках беседки и самозабвенно кидал лебедям хлебные кусочки, отламывая их от большого батона, который держал в руке. Просто мурашки по коже от жути! Но не стоит расслабляться, как говорится, глаза обманывают больше других.

Мы приблизились, вошли в беседку. Дон Виктор с видимой неохотой оторвался от своего занятия и поднялся к нам, оглядывая меня внимательным изучающим взглядом. Кажется, увиденное ему понравилось, он удовлетворенно кивнул и обратился к моему спутнику:

— Спасибо, можешь идти.

«Начальник охраны» вежливо, но не раболепно, кивнул в ответ, почти по-военному развернулся и направился в сторону дома. Было видно, что он очень старался не чеканить шаг, идти солидно, вразвалочку «по-граждански», но у него плохо получалось. Что ж, некоторые вещи остаются с нами до конца жизни.

— Хуанито, правильно? — вновь вцепился в меня глазами дон Виктор.

Мне стало не по себе. Съежившись, я кивнул, привычно выдавив:

— Так точно.

— Присаживайся.

Он указал рукой на скамью, я последовал приглашению. Сам он неспешно вытащил золотой портсигар, вынул из него большую коричневую сигару и сел напротив, закинув ногу за ногу.

— Куришь?

Я отрицательно покачал головой.

— Кубинские. Самые лучшие!

Он поднес сигару к носу и, прикрыв глаза, вдохнул табачный аромат. Поскольку я в этом деле не разбирался, а табак вообще не любил, то непроизвольно скривился. И что они все находят в курении? Спасибо, здесь хоть удушающего запаха ментола не будет, какой стоял в кабинете Мишель.

Через минуту, отрезав кончик и смачно подкурив, дон Виктор выдохнул в мою сторону одуряющую по своей крепости струю дыма. Я чуть не закашлялся, утерпел чудом.

— Молодец, что не куришь, — заявил он. — Значит, у тебя все еще впереди.

Я промолчал. Его раунд — пусть говорит, что считает нужным.

— Да-да, не думай, курение — это не просто так! Курение — зло, все мы понимаем это, как и то, сколько оно забирает здоровья. Но бывает так, что твои нервы взвинчены настолько, что успокоить их может только одна она. — Он вытянул дымящую сигару перед собой. — Мы курим не от хорошей жизни. И если ты пока не куришь — значит, ты счастлив. Пока счастлив.

Интересная концепция! Этот человек вот так сходу меня удивил. А ведь и правда, Мишель мало того, что сама боевик, так еще и решает судьбы других бойцов, каждый день кого-то посылает на смерть. Как тут не закурить?

И сеньор Кампос. Кто сказал, что у него не нервная работа? Плюньте тому в лицо!

— Ты знаешь, зачем я тебя пригласил? — перешел к теме мой собеседник, посчитав интродукцию законченной. Я кивнул.

— Из-за сына. Из-за его сложностей во взаимоотношениях с некой Катариной де ла Фуэнте.

Виктор Кампос удовлетворенно покачал головой.

— Соображаешь. А почему не из-за фонтана?

— Потому, что я слишком мелкая сошка для этого. Вам не интересно заниматься мной из-за какой-то молодежной драки. Встревать с тяжелой артиллерией в каждую разборку юного сына — не предел мечтаний для родителя, — постарался я как можно короче сформулировать сказанное в машине «начальником охраны».

Дон Виктор снова кивнул.

— Именно. Не предел мечтаний. Школьная драка — это всего лишь школьная драка, все мы прошли через подобное. И то, что это — частная школа со своими порядками меня совершенно не волнует.

Затяг.

— А вот про инцидент с этой гонщицей… Как ты говоришь, Катариной…?

— Де ла Фуэнте.

— Да, именно. Расскажи об этом поподробнее.

Он прекрасно знал, как ее зовут и кто она такая. Просто выпендривался.

Я, не торопясь, принялся излагать произошедшее тогда. Старался говорить обстоятельно, убедительно, с деталями. Естественно, умалчивая о том, что видел результат ее воздействия на Бенито.

— Почему она это сделала? — спросил он после паузы, когда я закончил.

Я растерялся.

— Простите?

— Я говорю, как ты думаешь, почему она это сделала? Для чего ей это?

Меня вдруг посетило видение déjà vu. Вспомнилась Мишель, задающая очень похожие вопросы.

Это — проверка. В смысле, наш разговор. Вот только на что?

— Бенито сам устроил ей «коробочку». По сути она всего лишь защищалась.

— Я знаю. Но у нее была сотня способов избежать конфликта. С ее авторитетом, статусом и умениями. Мой сын не полез бы в драку, если бы она задавила его авторитетом. Но она четко подвела его именно к этому, к конфликту. Для чего?

Я вновь пожал плечами и решил говорить так, как думаю, пусть это кому-то и не понравится. В конце концов, моя физиономия еще помнила отпечатки ударов Бенито, а привычка никого не бояться после занятий в бело-розовом здании еще не выветрилась.

— Возможно, ей было скучно. И она решила доказать некой семейке, взявшей с ее точки зрения на себя слишком много, что они — не правы. Что на любой прием найдется другой прием, ставящий противника в еще более жалкое положение, чем тот до этого ставил своего противника.

Лицо дона Кампоса налилось кровью, но он сдержался, сохранив подобие бесстрастности.

— Продолжай.

Я довольно оскалился. Кажется, появилась возможность немножко отыграться за былое, переведя стрелки на другого человека. Упустить такую возможность я не мог.

— Как-то раз некий бездарный сын уважаемого отца решил, что он — всемогущий. — В определенном пределе, конечно, но в этом пределе считал, что ему можно все. Поучительная история вышла! И отец не спешил развеивать этот миф, не объяснял сыну, что тот неправ.

Глаза дона Кампоса сузились в две щелочки, которые пронзали меня насквозь, будто рентгеновские лучи. Но иной реакции не последовало. В этот момент я понял, что ему просто нравится моя наглость. Он любит смелых, безрассудно смелых, поэтому данный финт сходит и сойдет мне с рук. Если, конечно, не перегну палку, мера должна быть во всем.

— И когда на горизонте появился некто, не признавший его авторитета, он расстроился и решил похоронить обидчика. Закопать и смешать с дерьмом, — продолжил я. — И похоронил.

Не сам, конечно, у самого кишка тонка, но для чего людям нужны отцы?

С подачи папочки, благодаря его влиянию, обидчика исключили и унизили, сделав это даже вопреки тому вопиющему факту, что дело получило широкую огласку в сетях. Настолько папа был уверен в своих силах, видать… — я показно усмехнулся.

Дон Виктор не реагировал на мои слова, все его внимание было сосредоточено на том, как тлеет кончик сигары. Я же чувствовал, что иду по самому лезвию: один шаг влево, одно проявление неуважения — и я труп. Меня не спасет ничего, даже личное заступничество ее величества. Власти таких людей не стоит недооценивать.

Но была и другая сторона медали — я нападал. Да, рисковал, но нападал, а не защищался. А такие люди уважают только силу; стоит мне уйти в оборону, и он сольет меня в канализацию с любыми аргументами. Пока же у меня имелись шансы выйти сухим из воды, имелись, несмотря ни на что. Вот только не сорваться бы и не соскользнуть в пропасть!

— И вот она. Еще молодая, и сорока нет, но уже достаточно опытная и имеющая вес в определенных кругах. Да, она могла уйти, избежать конфликта, но зачем? Ведь можно покуражиться, поставить кого-то на место и наблюдать со стороны за его злостью и беспомощностью. А видеть беспомощность противника это так здорово, так… Дон Виктор, ну кому я об этом рассказываю?

Он иронично скривил губы. По ним пробежало нечто наподобие улыбки.

— Понимаю.

— И она делает это, — продолжил я. — Унижает сынка до такой степени, что узнай об этом его друзья, с авторитетом в их глазах можно будет смело попрощаться. Но это еще не самое страшное. Самое — это то, что всемогущий доселе папочка оказывается бессилен против нее. Он не может грохнуть эту сучку открыто — ее знает вся планета, и не может скрыто, не афишируясь — за ней стоит такая организация, которая отыщет его после этого где угодно, даже за орбитой Эриды.[1]

Я сделал небольшую паузу, для эффекта.

— Она ангел, сеньор Кампос. Вассал королевы. Завершила свой контракт и живет для себя, в свое удовольствие. И если вы уберете ее «случайно», подстроив какую-нибудь пакость, ну я не знаю, в машину бомбу там подсунув, эксперты корпуса узнают об этом. А затем начнется вендетта.

И тогда вас не спасет ни собственная армия, ни высокие заборы, ни пластика со сменой документов. Ваши люди разбегутся сразу же, узнав, кому вы перешли дорогу, а насчет документов…

Они найдут вас, сеньор Кампос. И вы это прекрасно знаете.

Воцарилось молчание. Дон Виктор никак не отреагировал на слова о том, что Катарина — королевский телохранитель, по его лицу не пробежала ни одна морщинка, из чего я сделал вывод, что он знал об этом. Видно, не такой это большой секрет, как пыталась показать мне Катюша.

— Время кидать камни — время собирать камни, — для чего-то процитировал я старика Экклезиаста. Как завершающий штрих своего раунда.

Сеньор Кампос затушил остаток сигары в стоящей посреди небольшого журнального столика пепельнице и вымученно улыбнулся.

— Да, ты прав. И у нее получилось. Она выиграла, я признаю это. Пошли.

Он встал и очень быстрым шагом направился в сторону дома, не оглядываясь. Я вздохнул и пошел следом, чуть не срываясь на бег. Все, теперь его ход.

* * *

Мы вошли в кабинет. Рабочий кабинет мафиози. Я с интересом огляделся.

Большие окна, выходящие, естественно, в сад. Большой «директорский» стол с горой каких-то бумаг, папок и большим стационарным визором. Стены и потолок уютного бело-голубого цвета, располагающего к работе и сосредоточению. Обстановка достаточно спартанская, ничего лишнего, никакой роскоши. Вдоль стен мягкие кожаные кресла и диван. На выполненном в минималистском стиле шкафу металлический кубок с надписью «Стрелковый клуб „Чингиз-хан“, 2418». А вот коллекция огнестрельного оружия, которую я мысленно почему-то ожидал здесь увидеть, на стенах не висела.

— Присаживайся.

Я сел. Напротив, за дальний конец стола.

— Почему ты рассказал, что она — ангел? — спросил дон Кампос, буравя меня глазами. — Это ведь секретная информация.

— Я не расписывался за нее, — хмыкнул я, вспоминая перекошенное от злости лицо Катюши. — А еще она… Мы немного повздорили на прощание. И это «повздорили» включало в себя обильное рукоприкладство. С ее стороны, естественно. А мне такое обращение не нравится.

Дон Виктор расхохотался.

— И таким образом, раскрывая ее секреты, ты ей мстишь?

Я пожал плечами.

— Отчасти.

— А говоря о ссоре мне, не боишься, что я прикажу убить тебя? Ведь теперь ты лишился ее защиты!

Я отрицательно покачал головой.

— Она умная тетка. И наверняка проверит, и не раз, как выполняется ваша договоренность. Ведь если вы проигнорируете ее… просьбу, получится, что вы ни во что не ставите как минимум императорскую гвардию. И как максимум — корпус телохранителей. А это потеря авторитета, такое не прощают. — Я усмехнулся. — Нет, вы не тронете меня, сеньор Кампос. Хотя я считаю, что дело не во мне, я — повод, чтобы насолить ей. Всего лишь. Вам плевать на меня лично, даже несмотря на наши непростые отношения с вашим сыном. Не так ли?

Он молча вздохнул и потянулся к портсигару за очередным никотиновым допингом. Я же безуспешно пытался прочесть в его движениях хоть что-нибудь.

Да, я сказал о том, что Катарина — ангел, и не жалею об этом. Это она устроила ту заварушку, и теперь только ее авторитет удерживает дона Виктора от расправы надо мной. Я — свидетель унижения его сына, одно это — смертный приговор. Потому чем выше я ее сейчас вознесу, тем больше шансов у меня выжить. Даже если эта стерва мною не заинтересуется, я просто обязан блефовать, прикрываясь ее именем. Я наглый, да. Разговариваю с мафиози, как с одногрупниками в школе. Но я умный наглый. Так что пусть Катарина меня извинит — тем более, действительно, лицо еще не зажило от ее кулаков.

Сеньор Кампос прикурил и вновь выпустил струю дыма. Естественно, в мою сторону.

— Допустим ты прав. Во всем, начиная с моего вмешательства в ваш конфликт с Бенито и твоего отчисления, и заканчивая тем, что она будет интересоваться тобой. Хотя бы ради собственного авторитета. Но ты-то умный мальчик, ты, надеюсь, понимаешь, что тебя это не спасет? Я злопамятный, а главное, у меня есть скверное качество, которое бесит моих врагов — я умею ждать. Год, два, пять, десять — я выжду и все равно ударю. Если буду жив, конечно, но на то воля богов.

Я кивнул.

— Разумеется, понимаю.

— И все равно идешь на риск, разговаривая со мной таким тоном и угрожая?

Я демонстративно вздохнул.

— Сеньор Кампос, вы грамотный человек и прекрасно понимаете мое положение. И то, что мне не осталось ничего другого. Да, непочтительно, да, с элементом угроз… Но что я могу сделать еще? Встать на колени и попросить прощения? Лучше пристрелите, это будет честнее и проще — меньше заморочитесь!

Он улыбнулся. Я продолжил:

— Я не могу сделать ничего иного, кроме как наехать на вас чужим авторитетом и ждать чуда. Это мой единственный аргумент, первый и последний, как я могу его не использовать?

— Финальный. Я бы сказал, финальный аргумент. Ну, допустим это так. Но тогда какого чуда ты ждешь? Что может произойти такого, чтобы я не тронул тебя после того, как ты в лицо заявил мне о моем бессилии?

Я вымученно улыбнулся.

— Ну, например, что я вам понравлюсь. Что вы любите смелых. Не знаю, на все воля богов, но почему бы и нет?

Дон Виктор рассмеялся. Хохотал долго и заливисто, почти до слез.

— Да, чего-то подобного я и ожидал! — выдавил он, когда немного успокоился. Затем встал и медленно прошелся по кабинету, остановившись возле окна, рассматривая цветочный натюрморт — живой ковер, посаженный перед домом.

— Я ждал именно этого, что ты выкинешь нечто нелогичное, но достаточно убедительное, чтобы выйти сухим из воды. Потому и приказал привезти тебя. Из интереса.

Он сделал паузу, крепко затянувшись.

— На самом деле ты мне не нужен. Да, я в гневе и готов прикончить твою… Хм, теперь уже бывшую любовницу. Но ты сам не стоишь моих усилий. Она — да. Ты — нет.

— Не любите уничтожать слабых? Получаете удовольствие только от победы над сильными? — не мог не поддеть я.

Дон Виктор согласно кивнул.

— Наверное, да. Если слабые не угрожают. Но ты не угрожаешь.

Бенито… Насчет него ты не прав, я объясняю ему, что так вести себя нельзя, что это неправильно. Но время упущено, он не слушает меня, не верит. Я проморгал его, как отец, много лет назад. Был слишком занят делами, и он вырос, сложив о мире искаженное мнение. А теперь воспитывать его поздно.

…Таким образом получается, что Бенито в вашем споре не прав, а ты — всего лишь человек, поставивший его на место. А раз так — то это сложности Бенито. Пускай в следующий раз думает, а потом уже делает. Да, я покрываю его, это мой сын, но это не значит, что я одобряю его действия.

— И даже готовы простить, что я чуть не утопил его?

Сеньор Кампос усмехнулся.

— Я уже говорил, на все воля Древних. Ты не мог убить его, они бы не дали тебе это сделать. А хотеть… Мы многого в жизни хотим, да только мало что из этого получаем.

Он обернулся и посмотрел мне в глаза.

— Да, я не держу на тебя зла. Ни на что из произошедшего. Но все равно решил поговорить с тобой. Как ты думаешь, почему?

На этот вопрос у меня не нашлось даже версии ответа.

— Мне нужен наследник. Не так, наследник у меня есть — это мой сын. Мне нужен преемник. Человек, который возглавит мое дело после меня.

И я хочу предложить им стать тебе.

Глава 11. Между львом и крокодилом

Сентябрь 2447, Форталеза, префектура Сеара, ЮАИ

— А мы ведем свой репортаж из курортной зоны Форталезы, где сегодня в летней резиденции венерианского королевского дома должны состояться долгожданные переговоры между его величеством императором Себастьяном Вторым и королевой Леей. Напомним, проведение переговоров трижды откладывалось, и теперь, когда спорные вопросы, наконец, согласованы…

На картинке виднелся кортеж из десятка машин, медленно едущих по оцепленной войсками дороге в гору, в направлении земной резиденции венерианских монархов. Половина машин принадлежали императорской службе дворцовой охраны — тяжелые броневики «Грандезы», местный аналог венерианских «Либертадоров». Очень, очень, надо сказать, плохой аналог. Но лучших у империи нет.

Четыре из них ехали полукругом вокруг центральной, самой роскошной машины, «Звезды Аполлона», имеющей истинно королевские размеры. Настолько королевские, что даже гиганты «Грандезы» не могли полностью прикрыть ее корпусом. И в отличие от пародий на «Либертадоры», этой машиной империя гордилась. Такие выпускались штучно, только для монархов и президентов, то есть руководителей государств. Да еще глав богатейших кланов планеты, но для этих уже в упрощенной комплектации.

«Звезда Аполлона» — монстр, динозавр, которого невозможно поджарить переносной ракетой или ручным деструктором, слишком большой запас прочности. Говорят, она выдержит взрыв фугаса под днищем, и находящиеся внутри выживут, но человек, смотрящий на экран визора, не хотел бы проверять такое на себе. Машина обладала если не идеальной, то почти идеальной защитой, именно этим объясняется огромная ее популярность среди очень богатых людей, как и невероятная стоимость.

Кортеж из броневиков, охраняющих украшенный императорским лазорево-зелено-золотым штандартом суперброневик, неспешно двигался вдоль оцепленной солдатами магистрали. Вокруг нее на всем протяжении стояли люди, что-то приветственно кричащие и машущие флагами. Человек знал, что некоторые из «махальщиков» — агенты службы имперской безопасности, в задачу которых входит оживление скучной церемонии, создание видимости изъявления верноподданнических чувств со стороны черни, а также скрытый контроль за возможными провокациями. Но его приятно удивило, что таких было не много в общей массе: большинство приветствующих кортеж зевак все же являлись аборигенами, вышедшими поприветствовать своего императора, и, если представится возможность (ну, а вдруг) поглазеть на него вживую. Не каждый же день его императорское величество посещает эту курортную цитадель![2]

Простой народ любит своего императора. Любит и считает защитником, как бы не поливали его грязью представители недовольных верховной властью «семей». В столичном Каракасе это не так заметно, там народ избалован обилием церемоний, привык к высокой концентрации сильных мира сего на квадратный километр. То же можно сказать и не о столичных, но невероятно громадных деловых полисах, наподобие Мехико и Сан-Паулу. Но простая провинция всегда была и останется индикатором народной любви.

Кое-где в толпе виднелись горячие оранжево-золотые и оранжево-голубые цвета Венеры, резко контрастировавшие со спокойным лазорево-золотым флагом империи, но это было неудивительно — туристы с Золотой планеты всегда составляли львиную долю отдыхающих на атлантическом побережье, если не самую большую, то самую богатую. И им тоже хотелось поучаствовать в процессе, так сказать поддержать «свою» сторону в грядущем действе. Этому факту человек тоже улыбнулся, его удовлетворяло такое положение вещей: имперцы круглый год летают на Венеру, чтоб получить свои радости, венериане круглый год летают в империю за своими. Позагорать, искупаться, подышать свежим естественным воздухом — что еще надо людям из под купола? И еще вопрос, какое из государств получает от этого большую выгоду!

Да, многим венериане не нравятся — неправильные они, заносчивые, развратные. И очень себя любят, непозволительно много для подданных чьей-либо короны. Но большинство населения прибрежной зоны империи относится к ним спокойно, ведь те никого не заставляют жить по собственным законам, варятся в собственном котле, собственном мирке и платят за это хорошие деньги. «Не трогайте нас, и мы не будем трогать вас, покушаться на ваши устои». Простая философия, и большинство аборигенов империи находят ее приемлемой, потому, что прибыльной. Местами, особенно в глухих префектурах, для них все же приходится выделять особые курортные зоны и тщательно охранять оные, но за золотые центаво страна готова идти на такие жертвы. Здесь же, в исторически раскованной Бразилии, с инопланетянами вообще никогда не было никаких проблем.

Да, в стране до сих пор слышны крики о том, что «Венера — наша колония», и «Мы обязаны вернуть ее, показав этим зажравшимся мятежникам, кто в доме хозяин». Но кричать и делать — разные вещи, и большинство населения, даже свято убежденного, что это так, для осуществления подобной затеи не ударит пальцем о палец. Война — зло, и люди понимают сей факт, пусть даже на инстинктивном уровне. За три десятка лет здесь выросло поколение, не видевшее ужасы и разруху гражданской войны, не представляющих, что это такое, но старшие еще помнят о ней и готовы остудить молодую горячую кровь. И это правильно.

Потому, что война — зло.

Он знал, откуда дует ветер. Семьи, аристократические роды. Семьи хотят денег и власти, и им плевать на все остальное, включая жизни простых людей и благополучие государства. Прискорбно, но в империи богатенькие сволочи имеют власть даже большую, чем венерианские собратья, страну спасает лишь то, что их здесь гораздо больше и все они имеют глубокие корни, чем всячески кичатся.

Как известно, тот, кто считает себя знатнее оппонента, никогда не пойдет на союз с ним. В смысле, равный союз. А на неравный… Дураков нет! Родовитость — фактор, которого лишена молодая Венера, лишь она спасает империю от хаоса. Семьи банально не могут договориться друг с другом, не могут выставить единого кандидата на высшую руководящую должность, не могут выработать единой программы жизни после захвата власти. Все хотят, но все боятся, что «друзья» прокатят их после победы, ведь сами они с удовольствием сделают то же самое. И пользуясь этим, стравливая семьи, можно добиться поистине колоссальных результатов.

Человек вздохнул. Войны не будет. По крайней мере, пока он у власти. Но что случится потом?

Те, кто хочет реванша, конечно, по-своему правы. Империя сильнее Венеры, гораздо сильнее. Как и любого другого государства в Солнечной системе. И если захочет, может умыть вольное космическое королевство кровью. Но в таком случае, откуда возьмутся все те золотые империалы, которые наполняют казну прибрежных префектур, от четверти до половины общего дохода? Откуда возьмутся империалы в общеимперской казне, если обрубить связи с самым главным на сегодняшний день торговым партнером? Да, империя выживет, она слишком большая, чтобы сдуться из-за этого, но оставшиеся золотые ручейки будут как вода в песок утекать из казны на бессмысленные военные расходы, на строительство огромных дорогих кораблей, которым будет суждено погибнуть едва ли не в первом же сражении, на вербовку и обучения мяса. Именно мяса, поскольку тот еще вопрос, сколько процентов от него доживет до конца войны.

Но даже в случае победы, из каких источников платить людям, не участвующим в «великом деле реванша»? Врачам, учителям, государственным служащим, пенсионерам? Это миллионы человек, их нельзя всех одномоментно вышвырнуть на улицу! А где взять деньги, чтобы платить полицейским, усмиряющим народные бунты, то есть бунты тех же врачей, учителей, простых рабочих или студентов? А что начнется после того, как на планету один за другим начнут опускаться грузовозы, под завязку набитые гробами? А ведь победив, Венеру нужно будет сначала восстановить, отстроить, только потом она начнет давать те сверхприбыли, о которых так мечтают семьи!

Но главное во всем это то, что не факт, что война окончится победой. Их предшественники восемь десятков лет назад тоже считали войну на мятежной планете легкой прогулкой для десанта. Это было время, когда юное королевство только-только оправилось после восстания и не смело даже думать об экспансии, в отличие от Владычицы Южных Морей, собравшей в кулак все свои легионы и построившей беспрецедентный по мощи и размерам флот. Тогда Империя была гораздо сильнее, чем сейчас, мощнее, блистательней…

…А закончилось все крупнейшим в мировой истории поражением и последовавшей за этим полувековой гражданской войной. Как божественной карой за самоуверенность.

Человек с сожалением вздохнул. Многие люди в стране разделяют его мнение, но, к сожалению, далеко не все. И очень многие из этих «не всех» смотрят на семьи, вроде Феррейра, Сантана и Ортега, с завистью, пуская слюни, грезя о подобных богатствах, и мало что может удержать их в стремлении получить желаемое.

Тем временем колонна въехала в ворота Летнего дворца. Летним он назывался официально и не так давно, во время, когда в нем жил отец, тот носил простое название «Поместье Веласкесов», и таким остался в разговорном обиходе аборигенов. Но «Летний дворец венерианской короны»… Гораздо звучнее!

Этот дворец когда-то его мать подарила отцу, известному полководцу, в качестве благодарности за то, что тот посадил ее на трон. Точнее, вернул трон ей, законной наследнице династии Давила, победив претендентов-узурпаторов, поддерживаемых «преступными семьями».

На самом деле после реставрации матери страной управлял отец, мать играла лишь декоративную функцию, и когда он попросил понравившееся ему «Поместье», у нее даже мысли не было отказать. Как, впрочем, и возможности.

Но после смерти отца случилось непоправимое: «Поместье» по завещанию отошло не ему, Себастьяну, законному сыну от законной жены и наследнику, а юридически незаконнорожденной дочери, но являющейся при этом венерианской наследной принцессой. Его «любимой» сестренке Лее…

Смотрящий за церемонией мужчина откинул голову назад и прикрыл глаза. Он старался не разжигать в себе давнюю семейную ненависть, старался быть выше этого, но у него не всегда получалось. И это неправильно, недостойно его высокого статуса.

Донья Катарина, мать Леи, пусть земля ей будет пухом, воспользовалась этим, и тут же, с согласия его матери, искренне переживающей горе, отторгла дворец у Империи, придав ему статус венерианской территории, какой имеют посольства и консульства. С тех пор венерианские Веласкесы рассматривают его как штаб-квартиру, место отдыха при визите на Землю. Стервы, венерианские стервы, что с них возьмешь!..

Кортеж остановился перед ступеньками, покрытыми красной ковровой дорожкой. Вдоль всей лестницы была выставлена почетная стража, но уже из парней в идеально черных доспехах — лазорево-золотые цвета солдат империи на этой земле преимущества не имели. Люки броневиков поднялись, и в сопровождении телохранителей из «Звезды Аполлона» вылез человек среднего роста немного костлявой наружности, волосы которого обильно покрывала седина. Человек улыбался, держался уверенно, как и подобает истинному императору. Одет он был в роскошный камзол зелено-голубого цвета, под цвет штандарта, покрытый золотой вышивкой из настоящего золота — когда речь идет о престиже нации в ход идет только самое лучшее. Смотрящий знал, сколько весит такое одеяние, и про себя усмехнулся: вышедший из машины держался молодцом.

Далее настала протокольная часть встречи: съемка, рукопожатия, приветствия, салют — этот этап был ему не интересен, самое важное осталось позади, и он без сожаления смахнул изображение рукой. Все хорошо, все идет по плану, а это замечательная новость.

— Приехали, ваше величество! — раздался голос в берушах.

— Вот и отлично, — вымученно выдавил он.

Он не любил отправлять людей на смерть, так уж воспитала его пацифистка-мать. Даже когда понимал, что это необходимо. Но иногда приходится делать это, ставить на свое место двойников, зная, что скорее всего до следующего утра те не доживут. Как и отправленная с ними охрана.

Машина остановилась. Люк справа от него бесшумно поднялся, впуская внутрь звуки улицы и уличные же запахи. Человек сморщился — пахнуло помойкой. Бесстрастные охранники протянули ему руки, по-протокольному предлагая помощь.

Вышел. Огляделся. Вздохнул полной грудью. М-да, так и есть, помойка.

— Это точно Форталеза? — хмыкнул он.

— Да, ваше величество, — тут же материализовался бледный, чувствующий недовольство личный секретарь. — К юго-западу от города.

Вид вокруг впечатлял. Это была… Нет, не сельская местность, но очень похожее на нее место. Небогатая городская окраина, покрытая низкими одно и двухэтажными домиками. Дороги здесь представляли собой голую вытоптанную землю, покрытую густым слоем пыли — бетонопластиком тут и не пахло. Вокруг бегали дети, грязные и немытые, играя в догонялки, а заодно глазея большими любопытными глазами на дорогие бронированные машины и вооруженных людей. Впрочем, интерес их не зашкаливал, из чего человек сделал два вывода. 1), они банально не могут оценить даже приблизительную стоимость машин, и 2), люди с оружием среди бела дня в колонне из нескольких броневиков тут не редкость. Последний факт насторожил.

Перед домиками кое-где сушилось белье, мимо по улице ходили женщины, что-то переносящие в тюках и корзинах, невдалеке трое оголенных по пояс мужчин орудовали лопатами, то ли вырывая яму, то ли что-то закапывая, а метрах в пятидесяти справа лежала большая куча мусора, высыпающегося из переполненных контейнеров. Эта куча и давала так поразивший его парфюмный аромат.

— Что это вообще такое? — презрительно фыркнул мужчина. — Она назначила встречу в трущобах?

— Это не совсем трущобы, ваше величество… — промямлил секретарь. — Это… Скажем, их предместье. Настоящие трущобы дальше. — Он указал рукой по направлению вдоль улицы.

Мужчине только и осталось, что грязно про себя выругаться. От Леи он ожидал подобного, но не до такой же степени!

— Вы точно уверены, что здесь безопасно? — наморщил он лоб, обращаясь к стоящему слева начальнику охраны.

— Так точно, ваше величество, — отрапортовал тот, также с интересом оглядываясь вокруг. — Район оцеплен, внутри несколько сотен бойцов в штатском, с нами три десятка вашей личной охраны в полном боевом снаряжении. Даже муха не пролетит!

— Ладно, ведите, — император обреченно покачал головой. Опасался он далеко не мух.

Женщина сидела за столиком кафе, наполовину находящегося на улице, наполовину скрытого в недрах серого обветшалого здания. На ней было надето роскошное черное вечернее платье, под цвет роскошных волос, но вот изысков в косметике он не заметил. Правильно, перед кем ей тут штукатуриться? Перед «любимым» братцем? Платье — показатель достоинства, величия, вещь протокольная, с ним ничего не поделаешь, но ее воля — в простых бы брюках и футболке заявилась.

Женщина сидела, аристократично держа осанку, уже этим выделяясь из окружающего плебейского интерьера и неспешно потягивала стоящий на столике кофе. Кроме нее, естественно, за столиками никого не было. Она сидела как раз на границе уличной и закрытой части кафе и с любопытством рассматривала пейзаж пролетарского района, игнорируя появление его свиты.

Перед входом стояло несколько человек в таких же идеально-черных доспехах, какие можно было видеть на ступеньках дворца в прямой трансляции, с тяжелыми штурмовыми иглометами в руках. От них издалека веяло жутью, холодной и равнодушной к смерти, которой разит только от инопланетных солдат — венериан и марсиан. Во второй линии, внутри кафе, виднелись женские фигурки в белых латах но с более легким вооружением. От них веяло жутью не меньшей, даром что женщины. Всего количество бойцов не превышало десятка, но человек вдруг понял, что если дражайшая сестрица решит отправить его к праотцам, три десятка его личной охраны ничего не смогут с этим поделать. Коленки предательски задрожали.

Он с усилием выбросил эти мысли из головы. Брррр! Надо же, нашел о чем думать?! Она не посмеет сделать это, даже если захочет! Даже если они будут злейшими врагами! Потому, что потеряет от такого шага куда больше, чем приобретет. А они и не враги.

Да, все так. Но тем не менее, проходя мимо бесстрастных девочек с кондором на груди, он почувствовал неуверенность. А для императора это неприемлемо.

Женщина его волнений, впрочем, не заметила. Отставила кофе и мило улыбнулась.

— Приветствую тебя, царственная сестра! — склонил он голову в вежливом поклоне и поцеловал протянутые кончики пальцев. — Хочу сказать тебе огромное спасибо, что здесь хотя бы не воняет.

Лея усмехнулась.

— Прости, мне самой тут не по душе. Но генератор случайных чисел есть генератор случайных чисел, не я это место выбирала. Зато никто, ни одна сволочь, не догадается, где мы. А когда узнает — будет поздно.

— Это единственный довод, из-за которого я согласился на подобную авантюру, милая Лея, — вновь кивнул император Владычицы Южных Морей Себастьян Второй и присел за столик. — Кстати, ты видела, все прошло без происшествий.

— Мои люди предотвратили два покушения менее чем за месяц, я не могла рисковать. — Она невинно пожала плечами. Мужчина не мог не согласиться.

— Заказ! — поднял он руку вверх.

Естественно, за стойкой никого не было, но он не сомневался, что люди Леи, кому положено, его прекрасно слышат.

Действительно, на трясущихся ногах из подсобного помещения выскочил бледный грузный официант с розовыми щеками, покрытый липким слоем пота.

— Кофе мне! — бегло бросил мужчина. Официант кивнул, чуть не потеряв при этом сознания, и испуганно помчался назад.

— Говорят, Изабелла с тобой?

Ее величество королева Золотой планеты кивнула.

— Да. У девочки личная трагедия и Сережа посчитал за лучшее отправить ее на Землю: развеяться, полежать на пляже, отдохнуть…

— То-то смотрю она хорошо развеивается. Не выходя за пределы дворца!

— После тех бомб я не хочу рисковать, Себастьян. — Женщина равнодушно пожала плечами. — Пока пусть побудет со мной, потом отвезу ее домой.

— А как же личная трагедия? Слышал, в этой трагедии кое-кто причинил ей… Некоторые физические неудобства…

Мужчина ехидно оскалился. Женщина же вновь пожала плечами, еще более безразлично, но было заметно, что ее задело.

— Приедет — разберется. Все мы были молоды и совершали глупости. Или скажешь, было не так?

Она сверкнула глазами и вернула оскал. Один-один. Мужчина прекрасно знал, что уж кто, но Лея знает о его детских и юношеских проделках столько, сколько не знает ни один человек в Солнечной системе. Как и о неудачах. Но он уколол ее, уколол осознанием, что его разведка работает лучше, пускай и в таких мелочах. Для их вечной дуэли это важно.

В этот момент показался красный как рак официант. Не успев выйти в главный зал, он споткнулся, и опрокидывая поднос, грохнулся о землю. Через секунду следом выскочила фигура в белом и от греха за шиворот утащила его обратно.

— У тебя очень неаккуратные подданные! — не преминула воспользоваться случаем, чтобы не уколоть Лея. — На Венере такого никогда не случилось бы. Распустил ты их!

— Как тут не споткнуться, если в твоем заведении в глухом районе отдаленной провинции сидят два величайших монарха современности? — попробовал отшутиться Себастьян. — Тут заикой стать можно, не то, что споткнуться!

Лея задумчиво покачала головой.

— И все-таки, это вторично. Профессионализм должен быть на первом месте, пусть и с дрожащими коленями.

Она ядовито улыбнулась, про себя проговорив: «Сам такой!» на его мысленное «Стерва!».

Из подсобки вышла другая фигура в белом, женщина лет тридцати с винтовкой за плечом и подносом в руке. С галантностью, которую Себастьян не ждал от боевика ее уровня, она опустила поднос перед ним на столик и выставила чашку ароматного дымящегося кофе. Затем величественно склонила голову и удалилась. Император лишь проводил взглядом ее плотно облегаемую доспехами фигуру.

— Скажи, и почему у меня не получилось создать ничего даже близко похожего на твой корпус? Сколько ни пытался?

Лея в очередной раз пожала плечами.

— Чтобы создать такое нужно либо самому быть сильной женщиной, как Аделлина Великая, либо таким же бабником, как Антонио Второй. Ты не подходишь ни под первую, ни под вторую категорию. Но скорее всего, это к счастью.

Монархи скупо засмеялись.

— Ладно, Себастьян, предлагаю перейти сразу к делу. Не то у меня настроение после этих бомб, чтобы шпильками обмениваться. Ты как?

Мужчина, как бы открещиваясь, поднял руки вверх.

— Я — за.

— И каков ваш ответ?

Вздох.

— Сожалею, милая сестра, но империя не станет помогать вам. Впрочем, помогать вашим врагам не станет тоже, но базы в Африке и в Парамарибо использовать для боевых операций против третьих стран парламент вам запретит. Извини. — Он с показным огорчением пожал плечами.

— И ради этого ты жался больше двух недель? Чтобы выдавить короткое «извини»? — в голосе королевы послышались чисто женские гневные нотки, предтече большого скандала. Которые собеседник проигнорировал, продолжая улыбаться с легкой ехидцей.

— Что делать, сестра, я не могу рисковать. Я должен был выслушать все стороны, мнения всех заинтересованных лиц и экспертов. Многим эта война будет выгодна, но тех, кому не выгодна, больше.

Лея сделала большой глоток, допивая свой кофе и отставляя чашку.

— Себастьян, давай начистоту. Как брат сестре. Не прячась за семьи, мне известен расклад в них и он в мою пользу. Почему ты решил ударить в спину?

Ее собеседник молчал.

— Нет, не думай, я прекрасно знаю эту причину. Мне просто интересно, сможешь ли ты сказать мне ее в лицо, не прикрываясь политесом.

— А зачем тебе это, сестра, если ты сама прекрасно все понимаешь?

— Считай меня сентиментальной. Я знаю причину, ты знаешь причину, решение принято и твои слова ни на что не повлияют. Интересно же, хватит ли тебе смелости? Трус ты, или нет?

Себастьян хрипло засмеялся.

— Милая Лея, признаюсь, я немного поражен. И что же ты хочешь от меня услышать эдакого страшного?

— Ну… — она картинно задумалась. — Например, признание того, что вы, вся ваша ветвь династии, трусы и подлецы.

Пауза.

— Вы ведь неудачники, и ты, и твоя мать. Да, я понимаю, дипломатия, благо государства, все такое… Но все это — ваше прикрытие, повод. Причина же проста: вы неудачники.

Копить обиду тридцать лет, тридцать лет улыбаться и держать приветливую мину, и все только ради того, чтобы дождаться подходящего момента и отомстить за чужие обиды давно умерших людей? Только слабаки способны на такое!

— Все сказала? — Себастьян через силу выдавил улыбку. Он ждал этого разговора, ждал этих аргументов, но услышав их, растерялся.

— Нет. — Лея почувствовала, что ее заносит, что эмоциональное начало берет верх, и приложила все силы, чтобы задавить в себе этот порыв. Получилось не очень, зло брало своё.

— По-твоему, я могу столько лет помнить давние семейные обиды, столько лет копить их и ждать? — возмутился Себастьян, тоже почувствовав эмоциональную волну изнутри. — Я что, псих?

— Обида обиде рознь, братишка. Ты можешь простить чернила, которые я налила тебе в туфли перед твоим представлением при дворе, или девочку, что заказала для тебя, а потом выложила в сетях, что она с тобой вытворяла. Но унижения, полученные в детстве, забыть нельзя.

Я никого не оправдываю: да, это плохо, это неправильно, то, что вам пришлось пережить при венерианском дворе. Я и моя мать не ангелы, скорее наоборот. Но вопрос стоит в том, что ты не можешь не отомстить, и в этом твоя слабость. В этом проявляется, что ты — неудачник.

Моя мать всегда была лучше твоей. «Анна Мария Давила, последний член прямой ветви великого рода, почти столетие стоявшего во главе Империи…» Звучит? Звучит! Но на деле она была замухрыжкой, которую пинали все, кому не лень, сначала на Земле, потом на Венере, и пинали безответно, хотя у нее имелись возможности дать сдачи. Отец любил мою мать, любил всегда, с самой первой встречи. Да, они не всегда ладили, точнее вообще не ладили, но моя мать — донья. Твоя — забитая трусиха.

Лея распаляла себя, заводила. Заключительный акт семейной войны — эта беседа не повлияет на переговоры, но важна она не меньше.

Себастьян сидел, сжав от ярости кулаки. Он знал, что когда-нибудь этот разговор состоится и «милая сестренка» вывалит ему в лицо эти аргументы. Знал и готовился, много лет. И теперь, когда настало время и это случилось, вдруг понял, что никогда не был готов.

Но он держался, держался из последних сил. Потому, что он — император.

— Ей и корону-то вернула МОЯ мать! — чуть не закричала королева. — Если бы не ее решение и поддержка, отец никогда бы не рискнул высадиться в огромной чужой стране с маленькой армией, имея цель захватить в ней власть, кто бы из магнатов его ни пригласил! Это на венерианских штыках донна Давила взошла на престол, и благодаря им же ее империя не распалась в первые несколько лет правления! Она была обязана Венере всем: жизнью, троном, защитой! И даже ты, как ни странно, венерианин, поскольку сын венерианина! Ты носишь фамилию «Веласкес», дорогой братец, и это — показатель!

И после всего того, что Золотая планета для вас сделала, вы упорно, год за годом, лелеяли свои обиды, тщательно храня их и сберегая! И дождались, ударили, нашли время! Тогда, когда враги сильны, а Венере как никогда нужна поддержка и помощь! И пусть твоя мать мертва, как и моя, но ты, дорогой Себастьян, ее истинный сын!

Ты не Веласкес! Ты — Давила! Потому, что ты — трус!

Мужчина долго, очень долго приходил в себя. Он должен сделать это, должен победить себя, свой страх. Свою фобию, боязнь Венеры и своей долбаной сестренки, которую ненавидит столько, сколько себя помнит. И он победит, потому, что он — повелитель миллиардов людей, которые не могут и не хотят мириться с диктатом маленькой планеты над огромной страной. Он обязан сделать это. А для начала должен сохранить ясность рассудка, не сорваться.

Да, это было, все перечисленное. И его мать, действительно, была не самой сильной и не самой смелой женщиной, всю свою жизнь завися от мужчин. Сначала от своего дяди, до замужества, пока была имперской принцессой, потом от отца, принца Венеры дальней боковой ветви, который никогда ее не любил, а после его гибели уже от него, от сына, ибо она на самом деле оказалась неспособна править страной, оставшись в одиночестве.

Но он не может мстить, не может отвечать на обиды, как бы эта дрянь его не провоцировала. Потому, что это неправда, он не неудачник.

Его решение по сути да, предательство, удар в спину, после тридцати лет союза. Но это не месть, и тем более, не месть за маму. И он обязан доказать это сидящей перед ним паршивке. Но если сейчас сорвется, если перейдет на крик и позволит старым страхам и ненависти взять верх, он никогда не докажет обратного. И это будет ее победа, решающая и окончательная, победа Веласкесов борьбе с Давила.

— Ты не права, дорогая сестра, — улыбнулся он, почувствовав, что, наконец, отпустило. Действительно, отпустило — при слове «дорогая» его впервые внутренне не стошнило. — Не права, это не обида. Наши матери простили друг другу всё. Это случилось после убийства отца, им стало нечего делить. Мы с тобой? Да, нас так воспитали, вечными противниками, вечными соперниками. Но я не ненавижу тебя, милая Лея. Это спорт, кто лучше, но не желание наказать за былое.

Вы останетесь одни не потому, что кто-то когда-то кого-то обидел, а потому, что Империя выросла, возмужала, встала на ноги. И ей больше не нужна ничья опека.

Мне жаль, Лей, но это так.

Лея вымученно вздохнула. Ее улыбка померкла, да в ней больше и не было особого смысла. Она проиграла, по всем фронтам. Как битву дипломатическую, так и гораздо более важную, личную, битву всей своей жизни.

* * *

Несколько долгих секунд я не мог понять, что он сказал.

— Что-что, простите?..

Виктор Кампос, криминальный хефе, дон, хозяин почти четверти преступного мира огромной Альфы, покровительственно улыбнулся.

— Я говорю, мне нужен преемник. Долго думал над этим вопросом и решил предложить им стать тебе.

Не буду описывать траекторию моей челюсти, но в итоге она оказалась гораздо ближе к земле.

— Но я…

Я сидел и блымал глазами. Я был точно уверен, что это шутка, розыгрыш, иного быть не могло, но лицо моего собеседника выражало убийственную серьезность.

— Я знаю. — Он усмехнулся. — В это трудно поверить, особенно после ваших… Разногласий с Бенито. Но понимаешь, хефе — не просто авторитет теневого мира. Он не бандит, не вор, не камаррадо с окраины, он — дон. А дон — совершенно иной уровень с иными требованиями. Не важно, кем ты был ранее, важно, что ты потянешь. А ты потянешь.

Я потихоньку приходил в себя. Разум возвращался, как и осознание, что все, сказанное сеньором Кампосом — правда. К слову, сам он так и стоял у окна, смоля свою вонючую сигару, внимательно оценивал меня: мое лицо, жесты, мимику — как отреагирую на подобную новость. Да, это проверка, весь наш предшествующий разговор. И, к сожалению, я ее прошел.

— Что ты знаешь о криминальном мире?

Вопрос завел в тупик.

— Если честно — мало что, — признался я.

— Рассказывай, что знаешь.

— Ну… Город разделен на кварталы, сферы влияния. Каждый квартал курирует определенная банда, эскадрон. Эта банда «охраняет» тех, кто работает на ее территории — бизнесменов, магазины, торговые точки. Это низшее звено. Следующий уровень — авторитеты, команданте. Они курируют банды, решают спорные вопросы, все такое. И самая верхушка — доны. Их всего несколько и они определяют стратегические задачи, курируя команданте. Вот, собственно, и всё…

Дон Виктор, дон как в прямом, так и в переносном значении слова, задумался, на губах его играла довольная улыбка. Да, наивное рассуждение, стереотипное, позабавило его, но ключ здесь слово «стереотипное» — мало кто из обывателей может рассказать больше.

— В чем-то ты прав, — согласился он. — Но уровней не три, больше. Гораздо больше! Сотни! Что такое «мафия» по определению?

— Это преступное сообщество, пустившее корни во власть, — сам же ответил он. «Власть», Хуанито. Вот ключевое слово, а никак не слово «криминал». У банды нет власти, нет своих людей «где надо», а если и есть, то это мелочь. Бандитов ловят, сажают, расстреливают — потому что они бандиты. Членов мафиозной семьи посадить или расстрелять почти невозможно.

Потому, что государство не может расстреливать само себя, а члены семей и есть государство. У семьи свои люди во всех кругах, сами ее представители как правило крупные должностные лица.

— Мы везде, Хуанито, — подвел он итог. — Мы — раковая опухоль общества. Звучит гнусно, но, к сожалению, общество не может обойтись без раковых опухолей. Такова его природа, никто и ничто не может этого изменить. Причем любое общество, вне зависимости от времени, эпохи, государственного строя или технического уровня.

Это в наших генах, генах любого социума. Мы бессмертны, мой мальчик.

Я вымученно кивнул. К сожалению, он прав.

— Да, ДБ борется с нами, и даже одерживает небольшие победы, но это то же самое, что срубить голову гидре — на ее месте вырастет новая. Мафия — не бандиты, и не те, кто держит им «крышу». Мафия — это власть, третья после королевы и кланов. И как бы ты к ней не относился, это так.

Дон Виктор меня огорошил. Не то, чтобы я не знал этого, или не догадывался, но как-то так прямо…

— Теперь об уровнях, — продолжил он. — Да, территориальные сферы влияния есть — мелкие дворовые банды, эскадроны, которые «крышуют» районы. Их курируют банды покрупнее, бандеры, а тем не дают спуску доны. Но есть, например, наркоторговля. Это свой, особый уровень, даже бандеры в нем лишь низшее звено. Есть проституция: этот уровень еще более разнообразен, огромен и совершенно не похож на любой другой. В нем тысячи собственных нюансов, и территориальное деление почти не играет роли.

Есть рабство. Да-да, не делай такие глаза, и оно есть. Всё есть. Есть особые клубы, для избранных, в которых богатые люди могут получить удовольствие… Скажем, не подпадающее под стандарт. С девочкой лет восьми — десяти, например. Или мальчиком.

От последней фразы меня передернуло, я через силу подавил в себе тошнотворный приступ, но дон Виктор его будто не заметил.

— А еще есть связи с общественностью, с различными организациями, фондами, и это свои, независимые уровни.

Есть важные люди в силовых структурах, префекты, губернаторы, депутаты, политики, от решений которых зависят те или иные вопросы, связанные с бизнесом семьи. Всех этих людей надо правильно мотивировать, и это тоже отдельный сегмент, из которого состоит мафия.

Есть банки, есть промышленные предприятия, подконтрольные семьям, есть экономисты, просчитывающие те или иные проекты, не отличающиеся законностью, и есть юристы, решающие, как «обелить» их. И иные специалисты, которых никак не причислишь к бандитам, но которые часть мафии, ее отдельный уровень.

А во главе всего этого стоит дон, Хуанито. Хефе, вождь, лидер. Только он решает, что и как должно быть, координирует стратегические задачи и назначает для их исполнения грамотных преданных людей.

Дон — это король, мой мальчик. А король не может быть бандитом.

Именно поэтому я хочу, чтобы им стал ты. Грамотный. Умный. Смелый. Уверенный. Везучий. Наглый. Дерзкий.

— А Бенито? — перебил я.

— Бенито? — Виктор Кампос рассмеялся, но как-то натянуто. — Бенито не справится. К сожалению. Он слишком горяч для дона. Хефе должен всегда держать голову холодной, а Бенито излишне импульсивен, а значит слаб. После моего ухода он долго не проживет, слабым в нашем мире не место, а я люблю сына и не хочу его смерти. Я понятно объяснил?

Я кивнул. Бенито жалко. Меня не жалко.

Стоп! Не туда меня понесло. При чем тут жалость? Он предлагает, предлагает добровольно, и если я соглашусь, это будет мое решение. И моя ответственность.

— Хефе выбирает себе преемника, это традиция, — продолжил дон. — Как глава семьи, глава клана. Но традиции выдвигать на это место родных сыновей нет, и это правильно. Подобные случаи имели место быть, но они не принесли никому счастья. Теперь можешь спрашивать.

— Я не знаю, о чем спрашивать, — честно признался я. — Всё как-то… Слишком неожиданно. Никогда не думал что подойду в качестве приемника главы мафии. Не понимаю, почему именно я, ведь я никак не связан с вашим миром, ничего не знаю о нем и…

— У мафии нет главы, — покачал головой дон. — Есть независимые друг от друга семьи. Кто-то более влиятелен, кто-то менее, но в основном мир поделен между ними уже давно и никто не заходит на территорию других. Обычно, подчеркну.

И поэтому хорошо, что ты не связан с нами — тебя не сковывают традиции, сложившиеся за века, ты посмотришь на наш мир свежими глазами новичка и увидишь слабые места, невидимые тем, кто воспитывался в нашей среде. По которым затем ударишь, чтобы сокрушить врагов.

Мне вновь сделалось не по себе. Все уже просчитано на долгие годы вперед.

— А еще у тебя есть принципы, — улыбнулся дон. — И не делай такие глаза, принципы хефе нужны не меньше, чем мозги. Например, он должен понимать, нужен ли ему беспредел на своей земле. Нужен, Хуанито?

Этот человек нравился мне все больше и больше. Они с Бенито — небо и земля. Напрасно я так грешил на дона Виктора, сынок явно не в него.

— Возьмем для примера проституцию и торговлю малолетними. Они существуют, это так, как и множество других мерзких вещей. Но суть в том, что этот бизнес будет существовать столько, сколько будет существовать потребность в нем, спрос, то есть пока есть извращенцы и есть людское бесправие. Ни ты, ни я, ни королева — никто не сможет запретить его, от запретов он лишь глубже уйдет «под воду», примет крайне непотребные формы. Но вот контролировать его, какой вид и какой размах этот бизнес приобретет, если его не запрещать, дон может.

Что лучше, иметь на своей территории маленький чистенький публичный дом, в котором отмытые отогретые и накормленные девочки, умиравшие в трущобах Ханоя, Сайгона или Бангкока ублажают несколько десятков очень богатых, а потому не заинтересованных в огласке и расширении бизнеса клиентов? Или сеть грязных вонючих борделей, в которых сотни и тысячи украденных, купленных у работорговцев малолеток будут отдаваться любому желающему, у которого есть деньги, чтобы вечером получить свою дозу «приза» — изысканного наркотика? Мне, лично, импонирует первый вариант.

Такие вещи решает хефе, Хуанито. И только он может силой, жестокой, но эффективной, покарать людей, нарушающих его слово и организующих бизнес так, как ему не нравится. Ни ДБ, ни гвардия, ни сами боги — никто не сделает большего.

Это вторая причина, почему Бенито лучше не становиться на мое место. Он не знает предела, не видит нормы. Он превратит этот город в грязное болото. А я патриот Хуан. Мне не безразлично, что станет с Альфой в будущем. Наверное, дико звучит из моих уст, но это так.

Дон Кампос глубоко и нервно вздохнул. Да, он разочарован сыном. Но слишком его любит, чтобы не баловать и строго наказывать за проступки. Однако сейчас, когда зашел вопрос о «престолонаследии», он прагматичный глава мафиозной семьи, а не любящий отец. И это правильно.

Он меня огорошил, признаюсь. Вот так, в лоб, говорить вещи, от которых холодеет спина и мороз марширует по коже…

Но ведь правильно говорит! Да, этот бизнес будет существовать, как и любое незаконное, но прибыльное дело. И дону, настоящему хозяину вверенных ему «уровней», нужны эти долбаные принципы. Чтобы не скатиться в пропасть, не стать… Исчадием ада, демоном во плоти.

Виктор Кампос не хочет становиться таким, более того, он не хочет, чтобы таким стал тот, кто останется после него. И эти принципы, действительно, у меня есть.

— А еще у тебя имеется важнейшее на мой взгляд качество, — продолжил он. — Чутье. Ты знаешь, кому что сказать и как из той или иной скользкой ситуации выкрутиться. Это дар, поверь мне, дар богов, не каждому в этой жизни он дан. — И глядя на мое скептически скривленное лицо, добавил:

— Сколько раз за последние пару месяцев ты выходил сухим из опасных ситуаций?

Я хрипло прокашлялся.

— Я считаю, что большая часть моих… Выходов сухим — везение, сеньор. Банальное везение. Я не причастен к ним.

— Везение, друг мой, это тоже дар богов, — нравоучительно поднял палец дон Виктор. — Опасный дар, расслабляющий, к нему нужно относиться крайне осторожно, но тем не менее ценный, незаменимый! И ты только что признался, что он у тебя есть.

Везение и чутье — гремучая смесь, мальчик мой. Из тебя получится хороший сукин сын хефе!

Железная логика. Еще один гвоздь в крышку гроба моих контраргументов.

Я не хотел становиться преемником мафиози, не хотел становиться доном. Но это было интуитивное чувство, неосознанное, если так понятнее — неаргументированное. А этот человек бил именно логикой, аргументами, как тараном, круша в пыль все мои моральные барьеры.

Я буду сомневаться, теперь буду. Думать, взвешивать, оценивать — делать то, чего он добивался беседой. Вряд ли он ждет моего решения прямо сейчас, а значит, своей цели сегодня достиг.

— А как же ваш сын? Бенито? Вы не думали о том, что я… Его… Между нами ведь было много такого, за что я, имея власть, могу…

Это заявление вызвало у дона Кампоса приступ смеха.

— Юноша-юноша, какой же ты еще молодой и наивный!

Он покачал головой и выпустил жирную струю дыма от которой я чуть не задохнулся.

— Поверь жизненному опыту старого вора: будучи одним из крупных боссов, столкнувшись с вещами поистине великими и грандиозными, ты забудешь о детских обидах. Нет, помнить их ты будешь, само собой, но вот эмоции от воспоминаний исчезнут. Что тебе какой-то школьный враг, если от тебя будут зависеть жизни тысяч людей, если не десятков тысяч? Через твои руки будут проходить миллиарды, под твоим началом будет стоять целая армия не обремененных моралью людей, и рядом со всем этим какая-то школьная драка? Детская забава!

Я вновь поежился. К сожалению, дон опять прав.

— Ты не тронешь его, но не только поэтому, продолжил он. — Дело в том, что я стану твоим наставником, духовным отцом. А он — мой сын, а значит, в определенной степени твой брат. Когда я исчезну, ты дашь ему спокойно жить на оставленные мною средства, дашь вести свое дело, если таковое у него будет, как дал бы родному брату, и не позволишь никому мстить ему за мои грехи.

Это важно, Хуанито, это традиция. Я введу тебя в свою семью, ты станешь ее членом, а убить члена собственной семьи…

Он деловито покачал головой. Я его понял.

* * *

— Можете рассказать поподробнее, как это будет происходить? — вздохнул я, чувствуя, что желание встать и уйти, не слушая это дурацкое предложение, практически полностью испарилось. И хорошо это или плохо пока не знал.

— Торгуешься? — усмехнулся дон.

— Вникаю.

— Это правильно. Знаешь что, давай я лучше тебе расскажу свою историю, чтобы ты имел представление. Не хочу кормить обещаниями, которые боги могут не дать нам осуществить, а мой пример — это то, что реально произошло и чего не изменить.

Дон Виктор улыбнулся, что-то вспоминая.

— Много-много лет назад на перекрестье улиц Боевой Славы и Рафаэля Идальго работал один юный карманник. Это был везучий сукин сын, и своим везением он компенсировал ошибки и недочеты в работе, которые допускал благодаря юности. Но однажды везение сыграло с ним злую шутку: он украл бумажник у пожилого хорошо одетого сеньора не удосужившись посмотреть на того повнимательнее или попытаться прислушаться к интуиции, как должен делать любой настоящий уважающий себя вор. Поначалу все шло замечательно: украл, сбросил пластик, «поднималы» тут же его оприходовали, считали номера, сообщили куда надо. Но были в кошельке еще вещи: несколько золотых пластинок, визитки и голография молодой девушки.

Пластинки, разумеется, перекочевали воришке в карман, визитки он выбросил не читая, а голограмму оставил себе — на память. Чем понравилась ему та девушка — позже сказать он не смог даже сам себе, но факт, он это сделал.

Обчищенным им сеньором оказался сам Альфаро Белый Волк, команданте, держатель многих районов, включая тот, в котором он работал.

Воришку нашли через два часа, как и «поднимал», и «снимал». Но если «поднималы» и «снималы» открестились — не знали, чей пластик, то воришка этого сделать не смог.

Его распяли над столом, под которым зажгли парафиновую свечу, и на специальных механизмах медленно опускали вверх-вниз. И сквозь приступы боли, сквозь вонь от собственного горелого мяса мальчишка видел, как Белый Волк с умиленной улыбкой гладит вихри и локоны вынутого из его кармана изображения.

Это оказалась даже большей пыткой, чем пытка физической болью. В тот момент воришка осознал, что легкомыслие — смертный грех для вора.

Да, то была его дочь, Хуанито, дочь команданте. Мальчишку спасло то, что он положил ее изображение в карман. Его били тогда, сильно били, пытали, но сентиментальный старик сжалился над человеком, которому запало в душу его любимое сокровище…

Дон Кампос сделал паузу, расплывшись в улыбке.

— Я не любил ее, если хочешь спросить об этом. И она не понравилась мне с первого взгляда. То был простой и бессмысленный порыв юности — положить изображение красивой девушки в карман на счастье. Но после всё это стало не важным. Старик приказал мне на ней жениться, и когда я исполнил требуемое, взялся за меня всерьез, как за сына, обучая всему, что знал. А знал он немало.

Молчание

— Мафия — это люди, Хуан, в первую очередь люди. Есть хорошие, есть плохие; есть преданные, есть не очень; есть шакалы, есть львы; есть умные, а есть «бычье» и «мясо». Есть «камаррадос», сражающиеся на твоей стороне закона, а есть «красные» — те, кто тебя ловит или должен ловить и расстреливать. И разобравшись в этой науке, кто есть кто, научившись понимать людей, ты становишься на самую высокую ступеньку лестницы общества. Из доступных, конечно.

Старик Альфаро взял меня в семью, сделал ее членом. Затем долго и упорно, много лет, вбивал мне в голову науку управлять людьми, посвящал в дела, в их тонкости. А когда посчитал, что я готов, представил меня авторитетным людям, другим донам, на утверждение. На тот момент он сам стал доном, так как оказался единственным достаточно авторитетным команданте, кандидатура которого устраивала всех. Так я стал преемником хефе.

— Это обязательно? — спросил я. — Представление и все такое?

— Разумеется. Это важный шаг. Мафия — не монархия, в ней нет короны. Кто-то из донов сильнее, кто-то слабее, у каждого разное влияние и занимается каждый своим, но они — равные, они — высшее общество. И если общество не принимает тебя в свои ряды…

— А такое может быть?

— Разумеется. Конечно, запретить они не могут, но как правило, люди, которых это общество не приняло, не получают уважение и поддержку «снизу». А без авторитета, будь хоть семи пядей во лбу, ты долго не протянешь. Всегда найдется другой команданте, более достойный и сильный, желающий сесть на твое место.

Но доны видят людей, без этого им нельзя, я уже сказал. И достойных обычно в свой круг принимают.

Ну ничего себе закончики! Я непроизвольно сглотнул. Волчья стая, натуральная, со сложной многоуровневой системой подчинения. Готовая порвать на части любого, даже своего, если он не нравится большинству.

— А потом? После принятия в круг?

— Потом наставник постепенно сдает дела и уходит. На отдых. Исчезает. И то, куда он отправится — тайна. Его же преемник должен сделать всё, чтобы эта тайна так и осталась тайной, ибо очень многие пытаются отомстить за то, что тот сделал, будучи на вершине пирамиды. Дети заботятся об отцах, это нормально.

— А Альфаро Белый Волк, он тоже ушел?

— Естественно. Для того он и искал себе преемника. И не спрашивай меня, что с ним стало потом, скажу только, что я опекал до самой его смерти.

— То есть, вы тоже собираетесь уйти, — сделал я главный вывод этого разговора.

Сеньор Кампос задумался, делая долгий затяг.

— Я устал, Хуанито. Я достиг всего, чего мог достичь, а скучная рутина повседневности… Напрягает меня. Ты даже не представляешь, как.

Это произойдет не сейчас, для этого потребуется несколько лет, но это случится. Я так решил.

Я принимаю тебя в свою семью. У меня нет дочери, но это и не обязательный шаг, достаточно моего слова. Я предлагаю тебе стать моим сыном и преемником.

Он обошел стол, подойдя ко мне, и протянул руку.

* * *

— Сеньор, можно я подумаю? Я не могу принять решение так сразу.

Прежде, чем пожать руку я долго, с полминуты, смотрел на нее, чувствуя, как исходит от стоящего передо мной человека чувство удовлетворения. Он знал, что пожму, ждал, не спешил. Он играл мною, как специалист, видящий собеседника насквозь, непроизвольно заставляя делать вещи, которые требуются. Белый Волк научил его разбираться в людях. И теперь честь перенять знания дона Альфаро удостоилась мне.

— Но все же, объясните, почему из тысяч людей именно я? Человек, которого вы не знаете и к которому у вас должна быть… Ну, антипатия что ли?

Он сел и затушил остаток сигары.

— Я уже сказал, что хочу уйти. И что разбираюсь в людях. Может я не специалист-психолог, для меня важнее то, что чувствую к человеку, как его оценивает моя интуиция, но делаю выводы я на основе нее. Никаких заумных тестов, они лишь отражения того, что настоящий специалист должен знать на подсознательном уровне. Понимаешь?

Я кивнул, вспоминая тестирования в корпусе. Там голая наука, слово «интуиция» в тех стенах расценится, как преступление.

— И вот однажды я услышал о тебе.

Разумеется, это была беглая негативная информация. Кто-то дал моему сыну в морду на второй же день обучения в школе. Как я мог отнестись хорошо к такому человеку? Я ведь отец, в первую очередь!

Я озадачил своих людей. Выяснилось удивительное, что ты никто и за тобой никто не стоит. Какая-то мутная история имеется, что-то в семье у вас не чисто, насчет твоего отца, но это не то, что может защитить тебя, перейди ты мне дорогу.

Он сделал многозначительную паузу. Я понял его: все время обучения за мной наблюдали, и жизнь моя висела на волоске. Что ж, я подозревал нечто подобное.

— Но ты не переходил. Защищался, зная, что победить не можешь, но не ставя меня в положение, когда я не могу не вмешаться.

Это заинтересовало. Человек, обладающий смелостью, способный бросить вызов превосходящему противнику — редкость в наши дни. Я имею в виду не идиотов, бросающихся на амбразуры ради идеи, а именно рассудительных людей.

— Но я себя чувствую скорее идиотом, — хмыкнул я.

Дон Виктор согласно кивнул.

— Отчасти это так. Любой, кто идет против системы и устоев — идиот. Но все дело в том, что миром правят идиоты!

Он усмехнулся, довольный последней фразой.

— И ты, и я, и небезызвестный тебе дон Козлов — все мы идиоты, какими бы разными ни были. Мы подстраиваем мир под себя, и если получается, становимся в нем королями. Мы, кто может рисковать, кто отстаивает свое право на мнение и действие.

Львиная доля идиотов гибнет, не без этого. Те, у кого нет тормозов, кто слишком прямолинеен или кому просто не повезло, но некоторые достигают своего кресла и своего трона. И мне показалось, что ты сможешь стать одним из нас.

— Что у меня есть тормоза?

— Тормоза. Принципы. Воля. Ум. Вот собственно и все, что надо, чтобы править миром. Остальное, знания и выдержка, дело наживное.

— An nescis, mi fili, quantilla prudentia mundus regatur?..[3] — процитировал я.

Дон Виктор согласно кивнул, из чего я сделал вывод, что он знает латынь или конкретно этот афоризм, что подняло его в моих глазах. Непростой мужик!

— Я приказал Бенито не трогать тебя, не устраивать ничего, серьезнее мордобоя, и внимательно следил за развитием событий. И мне понравился их итог: несмотря на все свои ошибки, ты выстоял.

— А последний эпизод? После которого приехала королева?

Сеньор Кампос с сожалением вздохнул.

— Я не вездесущ, что делать. И не могу следить за вами с Бенито круглые сутки. Он сын, а дети редко бывают послушными. Но он не убил бы тебя, если ты об этом, мой запрет в любом случае в силе и нерушим.

— Не убил бы. Просто сделал инвалидом! — ядовито выдавил я, но дона Виктора смутить этим было невозможно.

— Я бы дал денег на любую восстановительную операцию, даже самую дорогую. Столько денег, сколько потребуется. Врачи могут творить чудеса, если эти чудеса правильно оплачивать. А если что-то восстановить было бы нельзя… На все воля богов! — Он равнодушно пожал плечами.

Цинизм, холодный цинизм. И здоровый расчет. Да, Хуанито, все так, но чего ты хотел от хефе? Это криминал, жестокий мир, здесь нет места состраданию. Приглянулся, нужен, есть планы — отдам любые деньги, но, реализую их. Получу то, что хочу, ничего личного. Не получилось, кого-то в процессе убили или сделали растением? Судьба, так тому и быть!

Мир первобытной дикости во всей своей наготе, мир волчьей стаи, коварной и несокрушимой, вечной, как само общество. Думай, Хуанито, хорошо думай, прежде чем принять решение!

— Я удовлетворил твое любопытство?

Я кивнул.

— Почти. А что насчет… Катарины? Эпизода с нею? Не будет ли Бенито вставлять палки в колеса? Такое не забывается!

— Слово хефе — закон. Он понимает это. И нарушив мое слово… В общем, он понимает это и забудет о Хуане Шимановском, учащемся сто второй группы школы имени генерала Хуареса. Для него будет существовать лишь Хуан, преемник дона Кампоса, а позже дон Хуан, хефе, хозяин четверти города. Если не больше, но «больше» будет зависеть от тебя, мой мальчик.

Он задумался.

— А вообще, мне в голову пришла интересная идея: у тебя ведь нет отца?

Это был не вопрос, а констатация. Я покраснел и непроизвольно сжал кулаки.

— Да не пыхти, мне плевать на твое происхождение. Моя мать тоже была шлюхой, а еще алкоголичкой. Официально у тебя отца нет, как и любых документов, где он упоминается. Так?

Я кивнул, остывая. Он прав, только не в их мире. Это не семья Бэль и вообще не аристократия. Здесь это не важно.

— Да, сеньор, это так.

— Я могу усыновить тебя. Официально. Как родного сына. И никто не посмеет отрицать твои права, как Хуана Кампоса, родного сына и наследника Виктора Кампоса.

— Но вы не станете мне от этого родным отцом! И любой тест на ДНК…

— А кому он нужен? — Хефе рассмеялся. Я замолчал на полуслове. — По закону будешь сын, остальное лирика, которой интересуются лишь плаксивые женщины, читающие любовные романы и смотрящие мыльные сериалы. Ну так как?

Мне стало жутко: кажется, игра зашла слишком далеко. Настолько, что это больше не игра. Одно мое слово — и я стану сыном и наследником… Господи!..

Тут меня накрыла ударная волна адреналина. Ощущение, что происходящее нереально, что это какая-то шутка, фарс высших сил, несмотря на авторитет и ранг собеседника, все еще оставалось. Растекалось тонкой пленкой на границе сознания и не пускало жуткую реальность внутрь. До этого момента.

Теперь же, после последнего заявления, пленка прорвалась, и я впал в состояние, которое врачи называют словом «паника». Меня затрясло, зубы звонко застучали чечетку, накатила тошнота. Спас дон Виктор, прочевший мое состояние по лицу. Он быстро подошел к бару, спрятанному в сером шкафу, плеснул в стакан какую-то гадость коричневого цвета и протянул мне, лаконично скомандовав:

— Пей!

Ослушаться командного тона я не посмел и тремя глотками осушил протянутую бурду до дна. Скривился.

Крепко. Горько. Противно. Закашлялся, давя в себе рвотный позыв. Ого!

Я превратился в огнедышащего дракона, рот и пищевод которого оказались объяты тошнотворным пламенем. Пришлось приложить все силы, чтобы подавить его.

— Полегчало? — спросил дон Виктор пару минут спустя.

Кивнул. Да, полегчало. Вкус во рту и ощущения в горле не исчезли, меня все еще дергало от них, но притупились. Приступ паники закончился, лишний адреналин из крови ушел, вместо него навалилась апатия.

— Спасибо!

— Не за что. Это коньяк, хороший коньяк. Мне он всегда помогает.

На его столе запел звонок — приятная мелодичная музыка. Сеньор Кампос взял со стола обруч навигатора, надел, опустил вниз вихрь козырька, и сев на место, включил на браслете переключатель связи. На козырьке отзеркалилось изображение человека в форме и уличный пейзаж. Звука я не слышал, только отрывистые реплики дона Виктора.

— Розовая? Та самая? Одна? Просто стоит? Ничего не предпринимать, пусть стоит. Я сказал, пусть стоит, она нам не мешает!

И отключившись, обратился ко мне:

— Кажется, за тобой пожаловала твоя подружка. Ты оказался прав, она держит свое слово.

Я сразу понял, о ком речь. «Розовая». Этим все сказано.

С одной стороны это обрадовало, теперь не нужно блефовать. У меня есть «крыша», самая настоящая, и эта крыша защитит, несмотря на то, что я красиво хлопнул дверью. Но с другой стороны, я не хотел ее видеть, не хотел общаться, разговаривать. Эта гребаная сучка вызывала у меня резкую неприязнь, и осознание, что с нею придется-таки пообщаться сегодня, не вдохновляло.

Но это ничто рядом с возможностью жить дальше, несравнимо, поэтому я постарался задавить эту неприязнь.

— Вот и хорошо, не надо возвращать тебя назад — она тебя и подбросит, — то ли пошутил, то ли серьезно сказал дон Кампос, картинно облегченно вздыхая. Он получил большое удовольствие от моей мимики, пока я думал о Катарине. По его же лицу не пробежало даже намека на тень, он не боялся и не ненавидел ее, или же слишком хорошо владел эмоциями.

— Какие у тебя еще вопросы?

Может коньяк хорошо подействовал, может ощущение защищенности, но я вдруг обнаглел:

— А вы не думали, делая предложение, что я откажусь, чтобы служить другой стороне? Что мы встретимся когда-нибудь, но не как учитель и ученик, а как полицейский и подозреваемый?

Дон Виктор расхохотался. Я его рассмешил, причем так сильно его не смешили давно.

— М-да, хороший вопрос. И он гораздо интереснее, чем кажется!

Он встал и в молчании заходил по кабинету.

— Знаешь, Хуан, а ты и правда не так прост. Ты рассчитывал сделать это через нее, да? Получить протекцию?

Я молчал, отвечать не требовалось.

— Да, она ангел, действительный офицер корпуса. Она может помочь. Вот только вопрос: кому ты будешь служить?

Я, не делая паузы, с жаром ответил:

— Королеве!

И вызвал новый приступ смеха.

— Юноша-юноша! Тогда ответь, кому служу я?

Не видя других вариантов, я в лоб, как думал, ответил:

— Своей «семье». Своей организации. Ячейке криминального мира. И себе, разумеется.

— А кому служит моя ячейка? — улыбнулся он, и окатил меня ледяным взглядом, от которого мне стало нехорошо.

«Стоп, стоп, Хуанито! Не спеши! Это вопрос не простой, с подковыркой! Подумай, не разочаровывай сам себя!»

Я послушался внутреннего голоса и откинулся в кресле, после чего вымученно вздохнул. Кому служит мафия? Бррр! Хороший вопрос!

Дон Виктор не торопил, подошел к окну и достал новую сигару. При том, что запах первой еще не выветрился. Кажется, отныне я буду смертельно ненавидеть курильщиков.

Кому служит мафия… Да никому она не служит, сама себе!

Но это слишком простой ответ. Он на поверхности, а значит сам он — поверхностный.

Подойдем к вопросу с обратной стороны. Кто управляет страной и кто страной правит. Ответы на них различаются, потому, что правят страной Веласкесы, а управляют кланы. А мафия?

А мафия — третий игрок. Игрок особый, играющий по своим собственным теневым правилам.

В чем сила королевской династии? Ее поддерживает народ, армия и спецслужбы. Это достаточно много, чтобы влиять на политику в стране, но мало, чтобы всех в ней задавить.

В чем слабость Веласкесов? Они не могут играть нечестно. Да, у них есть корпус телохранителей, ангелы, имеющие иммунитет и право вендетты, но что-то не слышно каждый день по информационным каналом, что они мстят тому или иному неугодному власти клану, хотя такую провокацию, убийство одной из них, подстроить достаточно легко.

В чем сила кланов?

В деньгах. У кланов их немерено. Они могут купить всё в этой стране и в общем давно сделали это. Правительство, сенат, разные комиссии — все под ними. Не считая купленных «доверенных людей» во всех эшелонах власти и тех же спецслужбах. А еще есть костяк армии, высший офицерский состав. Он состоит из потомственной аристократии, которая силой может поддержать в случае переворота совсем не правящую династию.

Аристократия Венеры изначально и была служилой, многие роды получили титулы именно за командование в реальных боях, в сражениях. То, что офицеры и генералы уходили корнями в обеспеченные слои общества в те годы было второстепенно, перед внешней угрозой многие вещи были не важны. Это позже, когда большинство войн физических завершилось и на первый план вышли войны экономические, все изменилось. Но и сейчас, хоть доля аристократии в армейском командовании гораздо меньше, ее достаточно, чтобы организовать проблемы королевской власти.

А еще у кланов есть как легальные рычаги власти, так и нелегальные, теневые. В отличие от правящей династии они могут позволить себе незаконную аферу на грани фола, народ не растерзает их за это, не разнесет в клочья. Как и сенат и прочие структуры.

В чем слабость кланов?

В том, что их много. На данный момент все они объединены в группировки с тремя самыми авторитетными и богатыми семьями во главе, но каждая из группировок костьми ляжет, но не даст другой править планетой. Слабые Веласкесы устраивают всех именно слабостью, у них недостаточно сил, чтобы диктовать условия.

Таким образом, любой клан, любая политическая группировка хоть и может действовать на обоих фронтах, как теневом, так и легальном, ограничена аналогичным противодействием других кланов на этих же фронтах. В этом и состоит суть политической борьбы на планете. Но какое место в этой схеме занимает сеньор Кампос сотоварищи?

М-да, вот это задачка! А ведь рядом лежит, на поверхности, только задумайся! Но нет, почему-то не задумывался, не случалось.

Мафия. Теневая власть, которую «белые» Веласкесы могут использовать против всемогущих кланов на теневом фронте, компенсируя изначальную свою в нем ущербность. Простое решение и потому гениальное. Ай да я!

Дон Виктор следил за моим лицом и усмехнулся.

— Понял?

— Почти. Но как же закон? Вы же по одну сторону, они…

— А ее нет, другой стороны! Нет закона! Это сказка, миф для обывателей!

Закон есть для тех, кто ворует бочками и ящиками, кто убивает ножом или пистолетом. Тех же, кто ворует космолетами, а убивает росчерком пера, вся эта лабуда не касается. И не смотри такими глазами, не мы это придумали. Рассказать, что как есть и как работает?

Я кивнул.

— Конечно, сеньор!

— Мир устроен просто. В самом его низу уличные банды, эскадроны и бригады. Это падальщики, санитары общества. На самом деле их никто не контролирует, это миф, они просто есть, как просто есть волки в лесу.

— А как же бандеры? Они же держат их под контролем!

Усмешка.

— Я же говорю, это миф. Эскадроны всегда были сами по себе. Есть этнические эскадроны — «венесуэльцы», «бразильцы» или «перуанцы». Есть национальные — ваши русские бригады, например. Что-то разошлись они, даже здесь, в «имперском» секторе! Забывают, кого бояться нужно! Или марсиане — эти вообще отмороженные. Или вьетнамцы. Есть исламские банды, есть последователи религии Священного Круга — но эти в основном в местах скопления товарищей с Востока и большой роли не играют. Но все эскадроны — независимы.

Бандеры… Сложно объяснить. Эскадронам нужно покровительство, бандерам нужно спокойствие, чувство контроля над ситуацией. Они добиваются этого, взаимно помогая друг другу. Если, например, команданте не устраивает капитан эскадрона, несговорчивый слишком, беспредельщик, такого капитана могут убрать. Но это не значит, что новый капитан будет стелиться под команданте. Наоборот, может начаться война, и только вмешательство дона спасет город от крупного кровопролития.

Но у бандер есть деньги, есть влияние, они контролируют многие процессы «сверху», которые эскадроны видят «снизу». Они повязаны, потому вынуждены работать вместе.

…А у уличных банд есть бойцы, беспрекословно подчиняющиеся лидеру, своему капитану. Дальше продолжать?

Я отрицательно покачал головой.

— Деньги и мясо. Бандеры и эскадроны. Вместе они сила.

— Именно. И эта сила запитана друг на друга, не может существовать по отдельности, и никакой клан не сможет нарушить их вассально-сеньорские отношения.

— Почему? — не понял я.

— У каждой бандеры свой профиль, достаточно узкий. Ювелирка, наркота, проституция, нелегальные перевозки. Это десятилетиями отлаженная система, никакая другая структура, даже имея бездонные финансовые резервы кланов, не выдавит бандеру из среды обитания. Можно убить команданте, главу структуры, но я уже говорил тебе про гидру. Как гвардия и ДБ бессильны сделать что-либо мафии, так и кланы. А есть еще доны с неограниченными ресурсами и резервами, и поверь, любой дон найдет чем ответить любому клану, даже такому именитому, как Сантана или Феррейра. Мы сила, мальчик, сила сама по себе. Кланы знают об этом и не спешат с нами ссориться. Как и Веласкесы. Или ты думаешь, почему я на свободе?

Я закашлялся.

— Простите, сеньор?

— Тетушка Алиса, ДБ. У нее уникальные технические возможности, как и административные. Как думаешь, реши она прикрыть меня на пару десятков лет, сколько времени у департамента займет нарыть на меня несколько тонн интригующей информации?

— Ну…

— Немного! — сам же ответил дон Кампос, подняв указательный палец вверх. — Сейчас в ДБ чистка, летит много голов, я лишился многих хороших… Назовем их агентами. Также арестовывают и казнят многих моих собственных людей, причем за мелочи, ерунду, на которую в иное время не обращают внимания. А я сижу здесь, пью коньяк, курю сигары, будто меня это не касается. Почему?

— У вас договор, — понял я.

— Нет. — Собеседник покачал головой. — Договора нет. Он есть, но он негласный. Хефе неприкосновенны, пока не замышляют против верховной власти. А я не замышляю.

— А чистка? А ваши люди?

— Это работа ДБ, я не могу судить их за то, что они делают свою работу и казнят тех, кто делает что-то против закона. Я же тоже делаю свою! Еще коньяк?

Дон Виктор вновь почувствовал, что мне плохо. Проницательная скотина!

Да, скотина, лицемерная скотина. Мне очень, ОЧЕНЬ хотелось оскорблять его. Внутри меня пылала буря, которую я не мог остановить. Я. Верный подданный, не нарушавший законов. И он. Преступник, на котором печать негде ставить. И он — бОльшая опора власти, более верноподданный для королевы, чем я и мне подобные!

У него руки в крови по локоть, если не больше. Пусть это кровь таких же, как он, преступников, нарушивших преступные же законы, но это кровь. И он неприкасаем для власти потому, что та может положиться на него в случае переворота. Mierda!

Что такое тайная власть? Что такое сотня мастеров плаща и кинжала? Это много, очень много.

Для сравнения возьмем обычную армию, батальон или полк. Солдаты бегут, стреляют, в лоб штурмуют укрепления, крушат противника. Молодцы! Но ночью приходит армия тайная и устраняет командиров батальона. Тихо, быстро и чтобы никто не заметил. Днем солдаты сильны, их дух высок, но ночью, после такого, лежа в постели, они будут трястись от страха за свою жизнь, а значит не так уж высок будет их дух днем.

Конечно, я утрирую, все не совсем так, но общую идею обозначил. Дон Кампос, в случае переворота, не полезет с бойцами на баррикады. Но натравит на повстанцев эскадроны, которые устроят в городских условиях первоклассную партизанскую войну, в которой завязнут тысячи бойцов без надежды победить, а затем начнет уничтожать лидеров мятежа, одного за другим, до кого дотянется.

Да, самых главных ему будет не достать, но не всех же будут охранять одинаково хорошо, кого-то его люди убрать смогут. А кого-то перекупить или запугать, чтобы добраться до следующей жертвы. И в стане врага поселится червь, которого почти невозможно вывести, который будет точить его, нанося больший вред, чем истребители и танки правительственных войск.

Имя этому червю — страх.

Но убийства лидеров — это еще не все. Доны — не команданте, не главари узкоспециализированных банд. У них в руках наверняка найдется много чего, чем можно ударить, сзади, исподтишка, чтобы «помочь» неправедной стороне. И корона, скорее всего, негласно им в контроле над этими вещами помогает. Веласкесы ведь далеко не дураки, а это значит…

Голова закружилась от перегрузки.

— Да, если вам не сложно, налейте.

Дон Виктор протянул мне уже налитые полстакана, которые я также залпом выпил.

— Такие вещи надо пить не спеша, растягивая удовольствие! — порицательно покачал он головой.

— Пока не умею, не получается. Слишком крепкий. — Я, извиняясь, скривился, пытаясь провалиться под землю от вкуса во рту.

— Ай-яй-яй, а еще русский! — он незло рассмеялся. — А пить не умеешь!

Я решил воздержаться и не развивать национальную тему.

— Ну что решил, согласен на мое предложение?

Я замотал головой.

— Простите, мне нужно время. Дайте подумать.

— Хорошо, думай. Вот визитка, как надумаешь — звони.

Он протянул мне пластиковую карточку без изысков с обычным выбитым номером и украшенными завитушками буквами. С карточкой Сильвии не сравнить.

— Только не затягивай. Два, три дня, неделя — и дай ответ. Даже если он будет отрицательным.

— Хорошо, сеньор. — Я покорно кивнул. Что ж, придется звонить в любом случае, и это мне не нравилось.

Итак, у меня неделя. Всего неделя. Чтобы все обдумать и принять решение, из-за которого не буду себя корить всю оставшуюся жизнь.

— Я вызвал охрану, они проводят тебя к твоей де ла Фуэнте.

— До свидания, сеньор. — Я встал и вежливо склонил голову. Сидящий передо мной человек легко усмехнулся, одними уголками губ, и в глазах его вновь проступила усталость, которую я видел, когда вошел в беседку.

Уже выходя вместе с одним из охранников в черно-желтой униформе, я обернулся и спросил, на лету поймав мысль:

— Сеньор Кампос, простите, можно еще вопрос?

— Да? — тот поднял голову от стола, на котором уже лежала завихренная планшетка.

— Вы выяснили, кто мой отец?

Виктор Кампос недоуменно склонил голову набок.

— Ну, вы раскопали обо мне все, что только можно. Там случайно не было информации о том, кто он?

Лицо криминального хефе расплылось в улыбке.

— Понимаю. Нет, не было. Да, есть темная история счета, на который твоей матери поступают деньги, но я не стал ее копать. Мне это не интересно.

— Но хоть примерно можете предположить, это какой-то аристократ?

Он пожал плечами.

— Скорее всего. Какой-то богатый сукин сын. Достаточно богатый, чтобы организовать многоуровневую защиту счета. Очень хорошую, мои люди сходу не смогли взломать ее, а потом я отозвал их, чтобы не получить лишние неприятности. У меня нет в планах ссориться с серьезными людьми из-за вопросов твоего отцовства.

— То есть, вы не станете выяснить, кто высылает деньги, — срезюмировал я.

— Я — нет. Но если тебе это нужно — разберись во всем сам. Встань на ноги, получи опыт и силы, и разберись.

«Что ж, правильно, зачем ему лишние проблемы из-за сына шлюхи, который еще неизвестно, примет ли его предложение? А если и примет, он все равно не сделает этого, из воспитательных побуждений. Да, Шимановский, на этом фронте облом!

Но это наименьшая из проблем. Так, боковой квест. Сейчас перед тобой, друг мой, лежат иные, более глобальные и более важные задачи. Успехов тебе в их решении!»

На выходе из здания я встретил входящего внутрь Бенито. У меня не было ни сил ни эмоций, чтобы как-то отреагировать на него, потому с кирпичной рожей прошел мимо. Физиономия же Толстого удлинилась, он во все глаза смотрел на меня, как на привидение, а после вышел на улицу и провожал глазами аж до внутреннего шлюза ограды.

Мне было плевать на него. Он — прошлое. Как оказалось, четко спланированное неким мудрым доном в собственных целях, в котором я был марионеткой. Впрочем, как и Бенито.

Теперь внутри шлюза горел свет. Люк внутренней створки опустился, внешняя же представляла собой отъезжающую в сторону дверь. Дверь отъехала, выровняв давление в камере, охранник легонько вытолкнул меня наружу, после чего дверь встала на место, теперь уже за моей спиной.

Передо мной стояла розовая «Эсперанса» во всей своей красе, боковой люк ее напротив места водителя зиял провалом. Меня вновь приглашали, и я вновь не мог отказаться.

* * *

Люк бесшумно поехал вниз, отрезая меня от внешнего мира. Послышалось шипение системы герметизации.

Катарина была одета по гражданке, в кремовую блузку с декольте и зеленую бархатистую юбку почти до колена. Со вкусом, но скромненько, если вспомнить некоторые ее наряды из прошлых наших поездок. Лицо же было доведено до идеала, будто поработал профессиональный визажист: короче, я оторвал ее от важного интимного мероприятия, и вряд ли она этому обстоятельству рада. И то, что зачинателем действа был не я, а громилы сеньора Кампоса, ее, как всякую женщину, вряд ли волнует.

Если по честному, в глубине души я был даже рад такому развитию событий, злорадное существо внутри меня ликовало. Это существо помнило ее крики и удары там, на зеленой линии пятой дорожки, и вряд ли в ближайшее время забудет. Но к сожалению существа, управляло мной не оно, а трезвый, несмотря на выпитый коньяк, здравомыслящий человек, и этот человек считал, что нужно наладить испорченные отношения.

— Привет, — буркнул этот человек, не вкладывая в приветствие никаких эмоций.

В ответ получил равнодушное молчание. Она даже не взглянула в мою сторону, рассматривая дорогу впереди. Это мы что, гордые или обидчивые? Или ставим наглеца в моем лице на место?

Фиг тебе, детка! Не выйдет! Не хотела бы — не приехала! А раз приехала — будешь делать работу до конца, что хочешь передо мной тут ломай!

— Если скажу, что рад тебя видеть — я совру, — спокойно сказал я, найдя, как сформулировать то, что в данный момент испытывал. — Но если скажу, что не рад — тоже совру. И что мне говорить?

— Пристегнись, — лаконично бросила она и завела двигатель.

— Что?

— Пристегнись, говорю!

Мотор взревел. Я пристегнулся, и через секунду машина сорвалась с места, вдавливая меня в спинку сидения. Ого!

Мы ехали быстро, очень быстро, игнорируя пост гвардии и телодвижения гвардейцев перед шлюзом выезда из купола. А на магнитке, когда туда спустились и перестроились в крайний левый, спидометр «Эсперансы» зашкалил за пятисотенную отметку. Кажется, Катарина в ударе.

Я всегда считал, что люблю быстро ездить, люблю гонки, но как оказалось, это не так. Когда мы остановились минут через десять, я буквально вывалился наружу, хватая ртом воздух и давя в себе тошноту. Удержался, обед на траву не вывалил. Вдох-выдох, вдох-выдох…

Отпустило. Но тошнота ушла не совсем, как и дрожание рук, а цветом лица в этот момент я, наверное, мог поспорить с зеленеющим перед лицом газоном.

Кстати о газонах. Вправо и влево от нас тянулся самый настоящий газон с самой настоящей живой травой. Чуть дальше влево виднелась круглая парковочная площадка, вокруг которой компактно раскинулись цветники с белыми и темно-синими цветами, составляющими вместе узорный рисунок. Красиво! Парковочная зона примыкала к дороге, по которой мы и приехали, которая упиралась в шлюз в большой бетонной стене в полусотне метров перед нами.

При следующем акцентировании внимания я увидел перед шлюзом двух лениво вышагивающих стражей в черных доспехах с «кайманами» на плечах и двух людей в тканевой форме неопределенно-зеленого цвета с петличками и шевронами императорской гвардии, неспешно и важно идущих к нам.

— Проверьте его, — бросила им Катарина с пренебрежением крупного начальника к мелкому клерку или даже посыльному. Такого тона от нее не ожидал, сотрудники императорской гвардии ассоциировались у меня как таинственные и страшные бойцы невидимого фронта государства, которых все должны бояться и под заинтересованно-равнодушным взглядом которых мелко дрожать.

ИГэшники же молча склонили головы в знак согласия, один из них кивнул мне — пошли. Я поднялся с четверенек и направился следом, перебарывая оставшиеся в желудке спазмы. Лихо она раскомандовалась!

Один из гвардейцев шел чуть спереди, другой чуть сзади от меня, типа конвоя, и я чувствовал себя мягко говоря неуютно. Да, у меня не было причин для паники, не было поводов «быковать», неподчиняться, я доверял Катарине и не ждал подвоха, но при этом остро чувствовал, что если попробую повести себя неадекватно, меня тут же скрутят. Скрутят, но приказ сеньоры майора выполнят.

Шлюзовая створка открылась, мы вошли в темное помещение, освещенное лишь дежурным светом. Внутри было еще более неуютно, чем в машине — откуда-то взялось давящее чувство, будто что-то хотело расплющить меня по полу и стенам. Вновь открылась створка, на сей раз небольшая и сбоку, наподобие комнаты проверки в Восточных воротах. Понятно, тут то же самое, меня будут проверять на жучки. А почему сюда, а не туда? Дворец большой, эти ворота ближе?

Я вошел. Люк сзади беззвучно встал на место. Ощущение глухой давящей массы стало невыносимым. И когда я чуть не зашелся в приступе клаустрофобии, наконец загорелся яркий свет.

Моему взору открылось небольшое помещение с голыми металлическими стенами, стоящий в углу стол, заставленный с электронными приборами непонятного назначения, пульт контроля, наподобие игровых сетевых станций с эффектом полного погружения, а также кресло, похожее на те, что стоят в кабинетах у врачей-стоматологов, только снабженное ремнями и захватами. Жуткое кресло стояло в центре комнаты, за ним виднелся столик поменьше и на нем лежали самого отвратного вида медицинские инструменты, среди которых я узнал скальпели, зажимы и ножницы.

— Садись, указал рукой на кресло направляющий.

Мне стало плохо. Тошнота в животе сменилась другой, более сильной, волна страха подкатила к горлу, и я почувствовал, как кровь бьет в виски.

— Не бойся, это не для тебя, — усмехнулся второй ИГэшник, что шел сзади, проследив за моим взглядом. Первый же прошел к станции и лег в нее, надев шлем и закутавшись в коконе виртуальной реальности.

— А для кого? — стуча зубами выдавил я. Шансов выбраться отсюда у меня нет, но без боя я не сдамся… Если что.

— Первый раз у нас? Не бойся, это только на вид страшно. — Второй гвардеец рассмеялся. — Ничего с тобой не случится, проверим на жучки и все.

— А это? — я указал на инструменты.

— А это, брат… Где только жучки не прячутся!

Мой собеседник был расслаблен, а перед тем, как броситься на кого-то так не расслабляются. Или когда ждут нападения сами. Меня воспринимали, как «своего», человека, связанного с дворцовой охраной и не ждали подвоха. Возможно, он слишком хорошо владел собой, все-таки работник спецслужбы, но своей интуиции я доверял, а та говорила, что бояться мне нечего.

Сел. Гвардеец тут же нацепил на меня множество проводов и датчиков, на одежду, лоб, запястья, щиколотки — везде, куда достал. Даже в волосы какую-то ерунду вставил. Никаких ощущений не последовало, как и комментариев. Его напарник сзади задвигал руками, что-то делая в виртуале, затем произнес несколько непонятных слов, которые я не запомнил, после чего скомандовал:

— Выключи браслет.

Я повиновался.

— И навигатор.

— Еще активная электроника с собой есть? — спросил второй.

— Нет, — раздалось сзади.

Во как? Классно!

Навигатор, старый, не подарок Бэль, красовался на мне последние два дня больше для галочки — я почти не пользовался им. За две недели как-то отвык, полагаясь на глаза и уши, а не козырьки с виртуалом, зеркала и камеры. Прибор пыхтел на мне в режиме ожидания, и не включенный, и не выключенный, и догадываясь, что работники платы и отвертки сейчас сделают, я потянулся к дуге и перекрутил колесико в сторону полного выключения.

— Теперь все, можно.

Это не мне, это напарнику.

Свет над нами мигнул. Больше я ничего не почувствовал.

— Все, больше ничего нет, — раздался голос сзади.

— Свободен! — обрадовал рядом стоящий.

Он быстро снял с меня все провода и приборы, через какую-то минуту я уже встал.

— Что, и всё? Больше ничего не надо?

— Да, гуляй. Ты чист, как младенец. Пока чист… — Он снова рассмеялся.

— А это было… Это электромагнитная пушка была?

— Да. Скверная штука, правда? В радиусе ста метров всю электронику выжигает начисто! Вот только беда, жучки не все ей поддаются. Но твои поддались, не дрейфь!

— Да я не дрейфлю!..

Меня пробил озноб. Жучки. Сколько их на мне? Чьи они? Ну, или чьи они были?

Те, которых сожгли сейчас — однозначно подарок людей сеньора Кампоса. Когда на меня успели их нацепить — даже не представляю, может сейчас, может и раньше. Но есть еще и «дворцовые», или «ангельские». Те, благодаря которым Катарина примчалась буквально через двадцать минут после того, как меня доставили в дом Виктора Кампоса. И что скверно, вряд ли эти ребята уничтожили последние, все ж свое, родное, почти на одну контору работают…

Второй чекист открыл входную створку и вывел меня вначале в шлюзовую камеру, затем наружу. Катарина стояла в ожидающей позе, скрестив руки на груди и облокотив зад о передний капот машины. Увидев меня, она пальцем кивнула за спину, на открытый люк салона. Я понятливо последовал приказу. Следом вышел первый чекист и протянул ей листок бумаги. Та внимательно пробежала его глазами, после чего расписалась. Через несколько секунд моя мучительница уже сидела рядом, закрывая люк со своей стороны и пристегиваясь.

— Два. Всего два. И те скорее всего поставлены для проформы — несерьезные какие-то.

— Они видели тебя и не захотели рисковать, подставляться. Они знают, кто ты такая, — выложил я оперативную информацию. — Что ты — действительный офицер корпуса, а никакая не гонщица с прикрытием.

— Возможно, — неопределенно покачала она головой. — Но все равно нужно быть предельно аккуратными. Поехали, герой!

* * *

— Почему герой?

Машина ехала не спеша, по поверхности, не сбегая в подземку. Местами встречались небольшие заторы, пробки, которые мы старались объехать. Но как я понял, спешить нам больше некуда, потому Катарина и не пыталась. Она все время молчала, всю дорогу, и я не выдержал первый.

— А как тебя еще назвать? — зло усмехнулась она. — Разве не герой? Все девчонки два дня только о тебе и говорят! «Он то, он сё, он такой, сякой разэдакий!». Как вирус какой-то! «Пятнашка» тебя вообще уже заочно приняла, даже набралась наглости подойти к Мишель и попросить, чтобы зачислили тебя именно в их звено, когда зачислят! Наглые стервы!

— «Пятнашка»? — я хотел спросить: «А это возможно, что меня зачислят?», но в последний момент передумал. Несолидно. Сама скажет.

— Пятнадцатое звено. Те, кто давал позавчера перед тобой показательные выступления. А та девочка, что упала, чуть ли не замуж за тебя собралась! Лежит в лазарете и такое про тебя треплет, уши вянут! Ты у нас чуть ли не ангел небесный!

Катарина ехидно захихикала. Мне весело не было.

— И как она там?

— Нормально. Два перелома, как я и говорила, ничего сложного. Заживет, как на собаке.

— Ты не говорила. Я не слышал.

— Может быть. Но это не значит, что ситуация не была под контролем.

Молчание. Ну, вот он, момент истины, разнос за содеянное. Я внутренне напрягся, готовясь.

Точно, угадал.

— Нас там было трое, команданте добрая душа! — начала орать она, выпуская пар. — Три человека, два тренера и я, прошедшие огонь и воду! Мы разбираемся в травмах не хуже хирургов и травматологов! Я участвовала почти в сотне боевых операций, в прямом смысле боевых, как и они! И там убивали, и мы, и нас, и мои напарницы получали ранения! И мы перевязывали их, и кости по кусочкам складывали!

— Где ж это вы так повоевали, в мирное-то время? — съязвил я, хотя чувствовал, что не прав. Но молчать, когда на меня орут…

— Да куда нас только не кидали… — Катарина сбавила обороты. — И на Марс, и на Луну отправляли. Да и на Венере подонков хватает. Форму ДБшную на нас цепляют, и в бой! Как простые солдаты. Или армейскую. Кстати, армейская форма мне больше нравится, сидит лучше.

Пауза.

— Но не об этом речь. Медицина у нас отдельный курс, на несколько лет. Один из самых главных, важнее, чем владение некоторыми видами оружия. Причем как теория, так и практика — по больницам на два месяца всех распихивают, по госпиталям, чтобы зачеты как все получали, как медработники. Мы, ветераны, вообще можем работать фельдшерами и хирургами в отдаленных провинциях, где нет или мало настоящих врачей. И будем неплохими врачами и фельдшерами!

Она вновь распаляла сама себя, постепенно повышая голос, я же тихонько наматывал на ус обрывки фраз, понимая, что почти ничего не знал про корпус. Все оказывается гораздо сложнее, чем казалось раньше. Боевые операции, медицина на уровне медработников…

— У нас всё время всё находилось под контролем, каждая мелочь! Ты только разевал рот от неожиданности, что она споткнулась, а мы втроем уже сосчитали, сколько раз она перевернулась и сколько ударилась в падении, определили степень повреждений! Ее жизнь была вне опасности! Ей ничего не угрожало, сердобольный мой друг! Два болезненных, но пустячных перелома, только и всего! Потерпела бы!

И тут твой поступок…

— Такие крутые, блин! — я грязно выругался по-русски. — А что ж тогда ничего не сделали, раз все видели и определили? Вы же понимали, что бежать дальше она не сможет, чего ж сидели и ждали? «Время не вышло, время не вышло…» Спокойненько, без напрягов, поднялись, пошли, вынесли, помогли. Делов-то!

— Да проверяли мы! Тебя проверяли! — заорала она в ответ. Так громко и резко, что я инстинктивно втянул голову в плечи. — Тебя и пятнадцатый взвод, у кого какие нервы! Ей ничего не угрожало, полежала бы, отдохнула, а вот посмотреть на вашу реакцию очень даже стоило!

— Посмотрели? — ехидно оскалился я. — И как?

— У тебя выдержка ни к черту, — вымученно вздохнула она. — Надо заняться ею. Отдельно. И с ними нужно еще работать. Почти хорошо, но в бой посылать их пока рано.

— А в чем прикол? Ради чего это всё? Ладно, я — гражданский, но они обученные и преданные девочки, за что их так, «проверять»?

— Дурак ты, Хуанито, вот и весь сказ, — подвела итог Катарина. — Ты куда пришел? В оранжерею, цветочки поливать? Или в корпус королевских телохранителей?

А что делают телохранители? Что обязаны делать, в идеале?

Правильно, умирать!

А как мы научим их умирать, отдавать жизнь вместо кого-то, если будем трястись над каждой их царапиной?

Они — мясо, их жизнь ничего не стоит, и они должны осознать это в полной мере, Хуан. Они должны, обязаны рисковать, и ни в коем случае не дорожить жизнью! Или ты думаешь это просто так, что набор идет только из приютских сирот? Думаешь, мало обычных девчонок пытается попасть к нам на отборы? Да сколько угодно! Завал полнейший! Документы подделывают и приходят, типа сироты, пороги службы вербовки обивают!

Но нет, нет и еще раз нет, только сироты, и лучше с криминальным прошлым. Воровки, бродяжки, дети алкоголиков, побирушки. У нас хватит сил сломать их и вырастить новый стержень, огромные конкурсы позволяют отсеять почти всех, кто не подойдет, и оставить достаточное количество. На это уходит несколько лет, но это отработанная методика и мы можем себе ее позволить. Зато бывшие бродяжки знают, что они — никто, пыль, мусор, и хорошего в жизни, кроме корпуса, у них ничего не будет. Они должны презирать жизнь, презирать ее ценность, только тогда мы будем уверены, что они станут под пули, закрыв собой нулевой объект. Только так, Хуан. Комнатные цветочки не смогут принять это, они знают такие вещи, как «ценность жизни», «естественные права человека», «права гражданина» и прочую лабуду. Их можно сломать морально, заставить выполнять приказы, заставить думать по требуемому шаблону, но их нельзя заставить забыть, что жизнь ценна сама по себе.

И тут ты со своей аптечкой и жалостью…

Какое-то время ехали молча. Да, о таком положении вещей я не думал. Как все жестоко!

— Но зачем так сложно? Ведь на гражданке работают сотни телохранителей, и они без вашей костоломной подготовки становятся под пули, когда надо.

— Мы лучшие, Хуан. И если мы выпускаем бойца, мы уверены, что это — боец. Такой, который нужен нам, а не олигархам на гражданке.

Мы не просто бойцы, пойми, мы ангелы-хранители, хранящие Корону. Всемогущие, безгрешные, не делающие ошибок и не думающие о себе. Вот это и пытался вложить в идею корпуса Антонио Второй, создавая себе игрушку, только ради нее и создал нас. А не ради смазливых девочек в коротких юбчонках, которые должны были бы с оружием в руках везде ходить вокруг него.

Вздох.

— Ну, и ради них тоже, частично. Приятно ведь молоденьких девочек вокруг себя таскать? Но согласись, потрахать их император мог и так, из-за одних понтов не стоит организовывать подобную структуру. Очень капризную, сложную и невероятно дорогую.

Тут я был с нею согласен.

— Понимаю.

— Ни черта ты не понимаешь!

Она в сердцах махнула на меня рукой. Еще несколько кварталов проехали молча.

— Вы за мной следили?

Она кивнула.

— После инцидента с Бенито я настояла на том, чтобы ты был взят под особый контроль. Мишель поддержала без вопросов. И тебя поставили в список охраняемых объектов.

— Это как?

— Как-как! Как объект, которого мы охраняем, как еще! — вновь воскликнула она, намекая на мою непроходимую тупость. Я скрипнул зубами. — Мы же не только Лею охраняем и ее детей. У нас в списке объектов больше тридцати человек. К некоторым, вроде членов королевской семьи, прямой ветви, приставлены группы, некоторыми занимается только дворцовая стража, а мы лишь сверяемся, некоторых пасут безопасники Алисы. Но в случае чего реагируем мы, и постоянно с этими структурами синхронизируемся.

Так и тебя поставили на мониторинг, «снабдив» несколькими жучками. Не пытайся, не найдешь, — усмехнулась она, видя, как я начал себя ощупывать и чесать.

— Спасибо! — я недовольно хмыкнул. — И на что ориентированы жучки? Координаты? Прослушка? Видеообзор?

— Всё.

Я закашлялся.

— То есть как «всё»?

— Ты тупой, не знаешь, как это «всё»?

Я непроизвольно сжал кулаки

— Вообще-то знаю! И что, вы следили, как я ем, купаюсь, в туалет хожу?

— Нет, мы следили за твоими координатами, периодически проверяя аудио и видеовыходы, на всякий случай. И когда твои координаты начали удаляться от школы в сторону дома одного из ключевых криминальных авторитетов планеты, и видео, и аудио были включены.

Да, можешь не спрашивать, я слышала всё, что сказал тебе Виктор Кампос.

* * *

— И как тебе то, что он сказал?

Она равнодушно пожала плечами.

— Он слишком романтизировал преступный мир. Поверь, в нем нет ничего такого, за что стоило бы к нему тянуться. Это мир грязи, подлости и жестокости. И еще, попадая туда, уйти назад невозможно.

Да, там крутятся большие деньги, можно быстро подняться, но выйти из «семьи» и из бизнеса невозможно. Это до конца жизни. И маловероятно, что жизнь окончится в постели от старости.

Я непроизвольно сглотнул подступивший ком. Я думал о том же самом, но все еще находился под впечатлением от обаяния этого человека, Виктора Кампоса, довольно харизматичного сукиного сына (тьфу, прицепилось), поэтому не мог рассуждать здраво. Теперь же слова Катарины вылились, как отрезвляющий душ.

— Но в одном он прав, — продолжила она. — «Семья» — это власть, и власть серьезная. Естественным путем ты так высоко не взлетишь, и если не боишься обагрить руки чужой кровью, а совесть — чужим страданием, можешь смело принимать предложение.

Я усмехнулся.

— Я почему-то ждал от тебя чего-то подобного, именно этих слов.

— Это не слова, это факты, мой дорогой. К нам ты не вернешься, ты для этого слишком красиво хлопнул дверью, но жить по-старому, являясь отбивной для кого-то, как в прямом, так и в переносном значении слова, не захочешь. Это шанс для тебя, малыш! Хороший шанс! В жизни такие выпадают редко!

— То есть ты все-таки думаешь, что я приму его предложение? — усмехнулся я.

Она пожала плечами.

— Мне все равно. Я защищаю тебя от него, пока тебе угрожает опасность. Потому, что во многом она угрожает из-за моих плохо обдуманных поступков. Это позиция корпуса — мы не бросаем своих. До всего остального мне нет дела.

— Не бросаете? — заметил я, вкладывая в голос всю возможную желчь. Она усмехнулась и кивнула.

— Да. Мы можем прессовать своих, в воспитательных и любых других целях. Мы наказываем за проступки, очень строго, невероятно строго. Но все это внутри, не вынося сор за порог бело-розового здания. В большом же мире своих мы не бросаем и вытаскиваем из любой передряги. Это тоже один из столпов, на которых держится корпус телохранителей. И пока он стоит, незыблемо и нерушимо, у нас будут конкурсы по двести-триста человек на место.

Я задумался, откинувшись на спинку. Да, все не так просто.

Какие у меня есть факты?

С одной стороны бесчеловечное отношение, унижение, неуставщина, жуткий прессинг. Но с другой — защита своих. «Мы накажем за проступок, но сделаем это мы сами». Что-то в таком духе. И то, что я еду с ней в машине — подтверждение этого лозунга. Меня не бросят.

Я все еще могу вернуться?

Не знаю. Она оговорилась, что за меня просили. То есть, если бы такой возможности не существовало в принципе, они бы не просили. Значит, существует. Но…

Дальше я подумать не успел, она словно прочла мысли:

— Хорошо, давай перейдем к официальной части. Я хотела оставить это на вечер, заехать к тебе, но раз такие события…

Я подобрался.

— Сегодня утром мы, наконец, собрали совет офицеров по поводу твоей проблемы. В малом составе, кого нашли, но его решения законны. Пятью голосами против двух ты признан невиновным.

— Невиновным в чем? — я чуть не рассмеялся, поскольку вины за собой как-то не ощущал.

— В невыполнении приказа. Тебе приказали сидеть и не вмешиваться, ты его нарушил. Там было еще и про технику безопасности, про доспех и его отсутствие, но это признали фактором, не стоящим внимания.

Я, признаться, немного обалдел от такой наглости.

— А можно поинтересоваться, почему? Вы, приказы, устав, жесткач такой, и вдруг — невиновен… Кого другого бы вы за такое расстреляли!

Она согласилась

— Да, кого другого из своих, принятых и принявших присягу. Но ты не один из нас, ты даже не «мелочь», не новобранец, и не обязан подчиняться приказам, идущим в разрез со своей совестью. К тому же, ты не бросил оружие, а это очень важный фактор.

Пауза.

— Короче, ты имеешь полное право явиться для прохождения последнего, итогового теста, по результатам которого после приезда Леи будет принято решение о твоем зачислении. Это окончательно и обсуждению не подлежит.

— То есть… — я даже не знал, что на это сказать. — Я могу…

— Один единственный тест, — перебила она. — Сложный, с риском выйти из него вперед ногами, но по-другому у нас не принято. Пройдешь — зачислен. Не пройдешь — adios. Вот и всё.

— А что за тест? — я начал приходить в себя.

— Скажем так, тебе надо будет пройти полосу, но сложность ее будет заключаться не в препятствиях, а в том, что некоторые плохие парни будут пытаться тебя убить. Естественно, не живые, но тебе от этого будет не легче. Большего сказать не имею права.

— Понятно.

На самом деле понятно ничего не было. Но какие вопросы задавать — я не знал. Неожиданный поворот!

И еще я поразился, как права оказалась мама. Они позвонили-таки! Ну, не совсем позвонили, но если бы не дон Виктор, то связались бы со мной вечером. Сказав, что «простили»…

De puta madre!!!

— Конечно, я понимаю, что мои слова для тебя ничто не значат, — продолжила вдруг Катарина со слащавой ухмылкой наевшейся сметаны кошки. — Так, отдушина, дескать, «я был прав и идите вы все». Но это моя работа — сообщить. Я ее делаю и потом отчитаюсь. Я рада, что ты не придешь, честно! Тебе у нас не место! Мир?

Я кивнул, ошеломленный новым поворотом сюжета.

— Мир…

— Тогда вот моя визитка. Если все же надумаешь. Не смотри так, это тоже работа — отдать визитку. Если надумаешь явиться на тест — звони.

Она протянула свою карточку. «Служба вербовки», — лаконично значилось на ней. И никаких украшений или изысков.

— Скажешь оператору, чтобы соединили с Ласточкой.

— Ласточка — это ты? — усмехнулся я. Прикольный ник!

Она кивнула.

— Только не спрашивай, почему. Просто Ласточка. Позывной.

— Понятно.

— Ну, вот и твой район. — Она кивнула на дорогу впереди. Мы как раз проехали шлюз нашего купола. — Где тебя высадить, чтобы не светиться?

Не светиться! Скажет тоже! После двух недель, за которые она подбирала и высаживала меня почти возле дома?

— Возле космонавтов высади, — хмыкнул я. — Прогуляюсь, в себя приду.

— Это правильно! — поддержала она.

Да, мне очень нужно посидеть и поразмышлять. Или хотя бы просто прийти в себя. А возле памятников космопроходцам отчего-то лучше думается — наверное, все плохие и глупые мысли в космос улетают, а здравые прилетают.

— Возле Гагарина, — уточнил я.

— Хорошо.

Через несколько минут мы подъехали к ансамблю и встали через дорогу. Я уже поднял люк, когда решил спросить:

— Катарина, а ты выяснила, кто мой отец?

— Что?

Она недоуменно обернулась, но почти сразу поняла, в чем дело.

— Нет. Я тоже уперлась в таинственный счет и включила заднюю.

— У тебя не было возможностей и административных ресурсов его взломать?

Она пожала плечами.

— Были. И есть. Но зачем? Что это даст?

Хороший вопрос.

— Тебе это ничего не дало за восемнадцать лет. От этого знания ни тепло, ни холодно. Зачем тогда ворошить прошлое?

— Ради строки в личном деле в графе «отец» в досье одного из самых секретных подразделений, — усмехнулся я.

Моя усмешка поддержана не была.

— Нам что, на каждую из новобранцев организовывать такую графу? Так у нас она заполняться у единиц будет! Все, пока, Хуан, тебе пора. Нам не интересно прошлое прибывших, как и прошлое их семей. Мы сами — большая семья, и это гораздо важнее.

Да, и тут облом.

— А если я стану одним из вас, пройду Полигон и все такое, это можно будет выяснить?

Она рассмеялось.

— Мальчик, поверь, ради того, чтобы узнать, как зовут подонка, участвовавшего в твоем появлении на свет, не стоит идти к нам. Корпус создан немного для другого.

Мне не осталось ничего иного, кроме как вздохнуть и полезть наружу. На полпути я вновь обернулся:

— Значит, считаешь, для меня это будет неплохим выбором? Принять предложение хефе?

— Решай сам. — Она покачала головой. — Любое мое слово — давление. Что-то еще?

— Да. — Я многозначительно посмотрел на пачку сигарет, которые она в этот момент достала из бардачка. — Почему люди курят эту дрянь?

Катарина серьезно задумалась.

— Ну, она помогает нервам успокоиться. Собирает мозги в кучу. Хочешь попробовать?

И протянула пачку мне. Я неуверенной рукой взял ее.

— И зажигалку держи. — Красивая резная серебрянная зажигалка последовала за пачкой. — Зажигалку с возвратом, это подарок.

Уже закрывая люк, я уточнил:

— Значит, еще увидимся, раз с возвратом?

Она неопределенно пожала плечами.

— Кто знает? Планета круглая!..

* * *

От первой затяжки я закашлялся, разодрало горло и легкие. Вонь табачного дыма душила, выворачивала наизнанку. Противная штука! Вторая и третья затяжки пошли также плохо. Но потом стало легче.

Действительно, расслабляет. Напряжение, державшее меня в клещах целый день, начало отступать. Я закрыл глаза и отвалился на спинку лавочки, чувствуя себя предателем самого себя, зажимающим в пальцах тлеющее нечто, на которое не мог смотреть еще утром.

Итак, корпус. Таинственный и загадочный. И крайне жестокий. Но не оставляющий при этом своих в беде. Игрушка для императора, создавшего его, но кто он для меня? Цель? Средство? Послать его к чертям и больше не связываться?

Катарина кое-что не договорила, да и не могла договорить. То, что я мог не выполнять приказы и не бросил оружие — это отговорки, поводы вернуть меня. Например, если бы я бросился на помощь без «Жала», с одной аптечкой, об этом аргументе бы просто не вспомнили. Им нужны мои способности, и ради них они разобьются в лепешку. Не мальчик Хуанито, пришедший к ним две недели назад, над которым можно поиздеваться и поэкспериментировать, а супермен Иван Шимановский, выдавший на тестах такое, что не под силу никому.

Я отдаю себе отчет, подобное невозможно. Если бы самолично не прошел все эти испытания и контрольные полосы, рассмеялся бы, скажи мне кто обратное. А значит, я становлюсь вдвойне, втройне, вдесятерне полезным и ценным!

Я — мод с неизвестными способностями. И как правильно предупредила Норма, способности — это оружие. Которое можно использовать.

Теперь Виктор Кампос. Его мотивы неясны, невероятно, что такой человек мог предложить то, что предложил, мелкой сошке вроде меня. Согласен, интуиция, умение разбираться в людях — это у него есть, но неужели нельзя найти человека из своей среды? Того, кто «в теме»? Не верю!

Но предложение прозвучало, и прозвучало серьезно. Такие люди просто не умеют шутить. А значит, если я сейчас позвоню ему и дам ответ, меня тут же возьмет в оборот мафия. Третья власть. Там я тоже буду оружием, но с гораздо большей степенью свободы действий. Правда, плата за это — специфика бизнеса «семьи», но я знаю об этом, а значит все честно.

Я сделал глубокий затяг и вновь закашлялся. На лицо навернулись слезы. Ничего, привыкну — другие же привыкают! Главное не злоупотреблять и не втянуться.

Лев и крокодил. Благородный жестокий лев корпуса и коварный, нападающий исподтишка, не менее жестокий крокодил мафии. Оба они не подарки, не идеалы мечтаний, но кого-то из них выбрать необходимо.

Потому, что в одном Катарина права на триста тысяч процентов: я не хочу возвращаться к жизни, в которой меня и мою девушку может прибить, поиздевавшись, случайно проезжающая мимо банда гопоты, и в которой мелкий чиновник или менеджер даст отворот, в результате которого рухнет многие годы выстраиваемая карьера, только потому, что я — никто.

Как там в разговоре с доном Алехандро: «до конца дороги доходят единицы, но эти единицы и правят миром. Молодые душой. Готовые рискнуть и броситься в омут». Виктор Кампос охарактеризовал их, как «идиоты», и он тоже в чем-то прав. Мы идиоты. Молодые идиоты.

Я поднял рукав и вызвал в меню музыкальный плейер, после чего поставил всю скачанную музыку на случайный выбор. С облегчением вздохнул, выбросил в стоящую рядом урну догоревшую сигарету, и отдаваясь на волю зазвучавшему бешеному ритму мелодии, скрежещущей, словно металл, двинулся дальше. Чтобы принимать такие решения, нужно расслабиться, а у меня это начало получаться.

Baptised with a perfect name
The doubting one by heart
Alone without himself

War between him and the day
Need someone to blame
In the end, little he can do alone

— запела какая-то женщина с приятным звонким голосом. Такой песни и такой музыки я еще не слышал. Хотя, и не слушал еще ничего толком! Скачал тысячи часов, а руки дошли только до нескольких треков! Надо же, жесткач, рев гитар, скрежет, звук, словно в кузнице работают, и среди этого шума вытягивающий вверх, к звездам, ее ангельский голосок, не к ночи будь помянуты эти долбаные ангелы.

Я улыбнулся. Пожалуй, жизнь не такая уж и скверная штука! Главное не потеряться в ней, а я не собираюсь этого делать.

Я шел мимо памятников космонавтам прошлого и чувствовал, что черная полоса в моей жизни подошла к концу. Корпус, мафия, ее величество — все это лирика, все это вторично. Главное не то, какую дорогу выберешь в жизни, главное — остаться при этом человеком. И поющая в какой-то степени была со мной согласна.

You believe but what you see
You receive but what you give

Caress the one, the never-fading
Rain in your heart — the tears of snow-white sorrow
Caress the one, the hiding amaranth
In a land of the daybreak[4]

* * *

Победитель — Князю

Предложение сделано. Мальчишке дано неделю на раздумье. Шансы, что он согласится, оцениваю как ниже среднего. Настоятельно рекомендую принять дополнительные меры психологического воздействия с вашей стороны с целью склонить его к согласию.

В связи с повышенным интересом спецслужб, возможности устранить его в случае дачи отрицательного ответа не имею, прошу дальнейших указаний.

Князь — Победителю

Приказ об устранении при даче отрицательного ответа отменяю. Ждите инструкций.

Красавице. Срочность: «Молния». Гриф: «Секретно».

Используя внедренного агента «Девочка» и иные средства прошу организовать довод до объекта «Папенькин сынок» сведений о содержании разговора объектов «Ангелок» и «Папочка». Прошу также оказать на «Папенькиного сынка» психологическое давление с целью вызова у него крайне негативной реакции в отношении «Ангелка» и желания отомстить. Ласточка.

Лисе. Срочность: «Молния». Гриф: «Секретно».

Имеются сведения о намерении устранения объекта «Ангелок» со стороны объекта «Папенькин сынок».

Прошу взять «Папенькиного сынка» под полный контроль, и в случае подтверждения намерений, организовать его изоляцию. Ласточка. Копию сообщения переслать абоненту Красавица.

Ласточке. Срочность: «Молния» Гриф: «Секретно»

Это опасно. Ты уверена, что нужно именно так? Красавица.

Красавице. Срочность: «Молния» Гриф: «Секретно»

Второго шанса может не быть. Беру операцию под свой контроль. Прошу освободить на время ее проведения от повседневных обязанностей.

Глава 12. Вопросы и ответы

Сентябрь 2447, Форталеза, летняя резиденция венерианского королевского дома

Город превзошел все ее самые смелые ожидания, поразив буйством красок, переливом огней и пестротой людской массы. Небоскребы делового центра, действительно, царапали небо, уходя за облака, это оказалась не метафора. Она еще не привыкла к виду самих облаков, а тут такие грандиозные иглы! Из них, несмотря на большую погрешность, можно достать до дворца, и это скверно. Единственной преградой для снайперов является голографическая защита, но голограммы никогда не давали стопроцентной защищенности, потому лучшим средством выживания, как и в стародавние времена, здесь был принцип «с юго-восточной стороны не высовываться». В королевском дворце! Филипп Веласкес выбрал не самое лучшее место для резиденции.

Лана никогда ранее не была на Земле, потому так поразила ее местная архитектура. Марс и Венеру она знала, бывала на Луне и на Меркурии, но Земля… Это оказалось нечто непередаваемое, ее просто не с чем сравнить!

Да, каждая планета по-своему уникальна, хотя, казалось бы, что уникального может быть в колониальном городе? Однако Марс удивлял всех своей воздушностью, невесомостью, ощущением парения над мирозданием. Сила тяжести в одну третью «жэ» — скверная штука, дающая обманчивое ощущение легкости, но именно она рулит архитектурой планеты. Марсианские купола тонкие, на первый взгляд непрочные, особенно после сравнения с гигантскими венерианскими зиккуратами. Они даже не врыты в землю на десятки метров, обычные наземные постройки! Весьма неплохо взрывающиеся, кстати, постройки!

На Венере же все подчинено обратному закону: давящая тяжесть, прочность, монументальность. Венерианские колоссы — сверхпрочные громадины, способные устоять после ядерного удара или орбитальной бомбардировки. Особым их отличием, так бесившим ее первое время, является полное отсутствие любых прозрачных поверхностей, «окон», так любимых марсианами. Лицезреть вечно облачное небо Венеры, как и пейзажи гор и равнин, можно только снаружи.

Луну и Меркурий сравнивать с ними нет смысла. Постоянное проживание в условиях низкой гравитации невозможно, человек способен существовать там лишь непродолжительное время. Это рабочие лошадки, куда люди прилетают зашибить деньгу и улететь, там все разумно и функционально, лишено любой красоты. На Луне, Меркурии и в Дальних Мирах располагаются не города, а базы, пусть и с численностью населения на некоторых до сотни тысяч человек.

И вот, наконец, долгожданный земной город. Терра, Родина человечества. Она мечтала увидеть ее еще до того, как попала в партизанский отряд, а в отряде ее желания разбередил Ким, доброволец, из Владивостока, что в земной России. Своими рассказами он привил ей тягу к голубой планете, поселил в душе неистребимое желание увидеть ее своими глазами. Особенно города, гигантские многоярусные полисы вроде Владивостока, в которых есть все и где можно прожить годы, не зная, что находится в двух шагах от тебя. Огромные здания, тянущиеся на километры ввысь, многочисленные уровни мостовых, перечерченные подуровнями метро и монорельсов, висячие аллеи, сады, парки, фонтаны, в которых плещутся золотые рыбки, велосипедные дорожки, магазины, площадки воздушного такси…

Итак, Земной город спустя много лет предстал перед нею во всей своей красе. Да, это был не описываемый со священным трепетом Владивосток, уютный чистый полис российского Дальнего Востока, это оказалась грязная и пыльная имперская Форталеза, но она кардинально изменила мнение обо всех земных городах.

Как и город ее боевого товарища, Форталеза располагалась на берегу моря и состояла из нескольких уровней, связанных воедино паутиной монорельсов, а от огней ее деловых, торговых и развлекательных центров рябило в глазах. Шум, издаваемый десятками миллионов людей, слышался даже здесь, в нескольких километрах от городской черты. И это далеко не самый людный город империи!

Здесь живет более полусотни миллионов человек. Высящийся до самых облаков многоуровневый полис вмещает около тридцати, остальные ютятся вокруг в лачугах-развалюхах местных фавел, по сравнению с которыми Северный Боливарес — цитадель аристократии. Нищета и грязь, грязь и нищета на десятки километров вокруг, живой копошащийся муравейник, от которого разит злостью, ненавистью, презрением и отчаянием. Свет витрин и огни респектабельных уровней — это красиво, но город в целом…

Да, Лана была разочарована. Ее мечта, одна из немногих, унесенных из кровавого месива детства, разбилась. Вряд ли Владивосток лучше: может быть чище, да, Россия — богатая страна — но не лучше. Товарищ Ким обманул ее рассказами о доме. Обманул их всех, наивных и доверчивых марсиан, сражающихся за собственный дом, расположенный в условиях, в которых невозможно выжить без скафандра и баллона кислорода за спиной, но который куда уютнее далекой чуждой Земли.

Кто-то может возразить: «А как же Альфа? Огромный колониальный город на Венере, также вмещающий в себя пятьдесят миллионов человек?» Но Альфа — исключение. Это столица огромной империи, молодой и сильной, от мозга костей колониальной. Это купольный город, раскинувшийся на невероятной площади, и это единственный подобный город. Да, он вмещает в себя пятьдесят миллионов, но Мехико или Сан-Паулу, Шанхай или Дели — сто, сто пятьдесят, двести миллионов! Двести миллионов грязи и нищеты — сколько это? Разве это может быть красиво или правильно?

Она не знала ответа. Да и не хотела отвечать на него. Ведь дом — это дом, для каждого свой, какой бы он ни был. Дом не выбирают.

Колонии малолюдны, но богаты и сильны. Державы Земли многолюдны, но нищи, имеют колоссальный избыток населения, который вынуждены кормить и который давно ни к чему не стремится. Таковы реалии, формирующие геополитику: державам жизненно необходимы космические ресурсы, чтобы ублажить собственное население и остаться в ранге держав, колониям так же жизненно необходимо держать эти ресурсы под контролем. Иначе их раздавят, завалив телами миллиардов представителей мяса из обитателей вот этих самых трущоб вокруг полисов. Что такое против них жалкие совокупные сто пятьдесят миллионов колонистов?

Только теперь, здесь, в Летнем дворце, Лана поняла важность встречи двух монархов, так ярко освещаемую и рекламируемую по всем информационным каналам. Венерианские Веласкесы пытаются договориться с имперскими о разделе влияния, о владениях, о военных контрактах и инвестициях, но на кону у каждой державы выживание. Сейчас Венера и Империя — союзники, но друзьями они никогда не были, а отношения всегда сопровождались некой показной прохладцой — вряд ли сейчас возникнет идиллия и взаимопонимание.

Сзади раздались тяжелые шаги приближающиеся человека, одетого в доспех, но достаточно легкие, чтобы понять, что это шаг женщины. «Мэри» — определила она по походке, не глядя на иконку визора, в фоновом режиме показывающую расположение бойцов ее взвода. Напарница.

Ее умение определять людей по звуку шагов ставило в тупик бывалых ветеранов. Да, многие могли это делать, но не с такой феноменальной точностью. Видеть человека второй-третий раз в жизни, мельком, и мочь понять, что это движется именно он, больше в корпусе не умел никто. Как она это делает — сама Лана ответить не могла, просто чувствовала, и всё. Эта ее особенность много раз помогала там, на Марсе, когда приходилось прятаться в ожидании цели, не имея возможности не то что высунуться из укрытия и осмотреться, а даже пошевелиться. Только звук мог помочь определить, где цель и что это именно она. Приходилось бить на этот звук, вслепую, с закрытыми глазами. И попадать. Иначе там было не выжить.

Она резко развернулась. Слишком резко, Мэри отшатнулась, уходя в защитную позицию.

— Бу! — передразнила ее Лана. — Страшно?

Та недовольно сморщилась, выходя из боевого режима, но предпочла не отвечать, перейдя сразу к делу:

— Она опять отказалась есть. Скоро свалится, сегодня пятый день. Может, поговоришь с ней?

Лана покачала головой.

— Я уже говорила. Она не слушает. Твердит свое, как заведенная.

— Если она обессилит и с нею что-нибудь случится, — Мэри красноречиво провела пальцем по горлу, — Лее будет плевать, что мы ни при чем.

Лана натужно рассмеялась.

— Слушай, тебе это еще не надоело? Ублажать эту дрянь? Может, так будет лучше? Сколько можно утирать ей сопли?!

Судя по лицу напарницы, та разделяла такую точку зрения, но не достаточно сильно.

— Надоело. Но если ничего не сделаем — нас расстреляют.

— Вряд ли. — Лана задумчиво хмыкнула. — В какое-нибудь дерьмо засунут — да, но расстреливать… Не для этого готовили.

— Только знаешь, я уже согласна на дерьмо, — добавила вдруг она. Накипело. — Лишь бы не видеть ехидную рожу этой белобрысой суки!

Мэри грустно вздохнула и принялась теребить предохранитель винтовки.

— Я тоже, но… Может все же попробуешь? Еще раз? Она слушает тебя, надо просто подобрать ключик. Я не хочу остаток жизни гнить в дерьме, и девчонки не хотят. Нас она игнорирует, мы не авторитет, если получится, то только у тебя. Как-то сменишь тактику, попугаешь?

— Как еще пугать?! — вспыхнула Лана, вспоминая прошлые свои баталии с «нулевым объектом» — Пуганная уже!

— Я не знаю… — Мэри опустила голову.

Из груди Ланы вырвался обреченный вздох.

— Хорошо, попробую. Но ничего не обещаю.

Мэри постояла на галерее еще с минуту, разглядывая сквозь линзу визора неправильные небоскребы города, затем, также обреченно вздохнув, удалилась.

Лана усмехнулась. «Не хотим гнить в дерьме» — ключевая для девчонок фраза. Они не понимают Изабеллу, даже не пытаются сделать это, потому та слушает только ее из всей восьмерки — они с ней хотя бы говорят на одном языке. С Бэль придется говорить, хотя бы ради этих семерых оглоедиц. Их трудно винить, они просто отвечают девчонке ее же монетой: презрение на презрение, оскорбление на оскорбление, а неуважение на неуважение. Бэль — трудная избалованная девчонка, «девятка» же — боевой взвод, а не сборище подростковых психологов. Но никакого прогресса так не добиться, а прогресс нужен.

Поправив ремень на плече, она развернулась и направилась по аллее в отведенный им и их подопечной Зеленый Дом — домик в парковой части поместья, в полукилометре от основного дворца. Туда их поселила Лея, зная характер дочери и исповедуя принцип: «Поменьше посторонних глаз и побольше защиты». Домик было легко контролировать, причем как тех, кто в него хочет войти, так и тех, кто выйти. Наверное, последний критерий был для ее величества решающим.

Что ей нравилось во дворце, так это обилие зелени. Зеленым здесь было всё, кроме мраморной облицовки дворца и вычурной лестницы с колоннами в старинном стиле. Все дорожки в парке и строения окаймляли полосы густого кустарника, за ними зеленели подстриженные газоны или стеной высились невысокие деревья. Глаз, не привыкший к такому в мешке колониального города, отдыхал и радовался. Но только глаз — на самом деле зелень эта была обманчива.

Вокруг внешнего периметра была высажена живая стена непроходимых зарослей вместо забора, под завязку напичканная электроникой. На территории собственно парка в кустарниках и зарослях тоже можно было встретить какую-нибудь защитную систему: генераторы голографического поля, контролеры движения, тепловые датчики и датчики всевозможных излучений, антишпионы и антирадары, поглотители, постановшики помех, станции управления нанороботами и дроидами, контроллеры системы определения «свой-чужой», и, конечно, миниатюрная система ПВО. Миниатюрная, потому, что на нескольких гектарах, занятых под дворец и парк, наладить полноценную систему ПВО невозможно, но сбить шлюпку, например, или вооруженный до зубов катер, дворец мог. Вокруг, до самого города, а с другой стороны на несколько километров в океан, простиралась бесполетная зона, и перехватить воздушное судно каких-нибудь отчаявшихся террористов у зенитчиков возможности были.

— Здравия желаю! — отдали ей честь двое проходящих мимо парней в легких черных доспехах — патруль — но сержантскими знаками различия. С показной ленцой, говорящей, «видали мы вас, начальниц-офицеров», но соблюдая необходимый по уставу минимум почтения. Не местные, прилетели с Леей. Откомандированные сюда стражи обычно быстро находят общий язык с откомандированными же девчонками. Различия быстро забываются и стираются, чему способствует и атмосфера, и климат, и солнце, и удаленность от начальства. Это там, на Венере, где полно условностей, между их службами есть напряг. Что делать, зависть — плохое чувство, особенно если подкреплено мужским шовинизмом!

Мысль вновь вернулась к предстоящему разговору. Она поступила бы на месте девчонок также, платила бы Изабелле той же монетой, наплевав, что та принцесса. Может даже устроила бы хорошую пакость, чтобы знала с кем связывается. Но она не на их месте. Она — комвзвода, самого грозного и одиозного, но и самого боеспособного. Она отвечает за всё и за всех, хочет этого или не хочет, и в первую очередь за состояние вверенного ей субъекта. Ей четко приказали: «Найди общий язык!», значит, язык искать придется. Вот только что еще можно придумать, когда все давно перепробовано?

«Девятку» всегда все боялись, и боялись заслуженно. Их взвод никогда не подчинялся общим правилам, наоборот, везде устанавливал свои. Например, к ним никто не прикоснулся пальцем, пока они считались бесправной «мелочью»[5], хотя их одногодки лётали по казармам под пинками более старших только так. А позже, когда Полигон остался за плечами, они поставили себя вровень с полноценными бойцами, «ангелами», со всеми их правами и привилегиями, и никто не пикнул слова против. Офицеры, посовещавшись, оставили все как есть, лишь ограничив их право свободного выхода в город, обязательного для всей «зелени».

Их призыв — часть эксперимента, набора взвода, состоящего не просто из сирот, а из убийц, перешедших границу закона и ни капельки в этом не раскаивающихся. Зачем корпусу это было нужно? Они не знают. Но одно знают точно: у каждой из них в жизни была своя дорога, разной сложности и с разными стартовыми условиями, но которая у всех окончилась одинаково — в венерианской тюрьме для смертников. До тех пор, пока добрые тетеньки со злыми глазами из службы вербовки не предложили сказочный неестественный контракт как альтернативу недалекому грядущему — своей кровью искупить вину перед королевой.

Маленькие девочки, за плечами которых хладнокровные убийства, в элитный боевой отряд ее величества? Это нечто! На момент призыва они были на века старше товарок из обычного потока, ведь уже могли то, чему остальным только предстояло учиться. Учиться долго и кропотливо, с тошнотой, дрожащими коленями, с молитвами и истерикой, с криками инструкторов до, и с депрессией и мертвыми глазами после. Их уже можно было посылать на задания, все, что требовалось от инструкторов — научить, как именно нужно убивать, да привить чувство абсолютной преданности.

Наверное, их все же не готовили на убой, как они тогда считали. Но резервный план ликвидации взвода в случае сбоя или неподчинения существовал — учитывая контингент. Этот план висел над «девяткой» все годы обучения, давил, держал в постоянном напряжении и страхе, заставлял трижды обдумывать слова и действия, а также следить друг за другом, чтобы не дать друг другу сорваться. Они в любой момент ждали прихода наказующих, и, наверное, поэтому выжили.

«Девятка» стала монолитной командой, не делающей ошибок и до последнего идущей к цели. Ведь за ошибку расплата была бы только одна — утилизация, как и за недостаточное рвение. Даже когда перед ними ставили откровенно невыполнимые задачи, они выкладывались до последнего, не дорожа жизнью, пока их условно не «убивали», и это не могло остаться незамеченным. И в итоге из пяти потоков хранителями стали именно они, доказав, что взвод номер девять — вполне адекватные бойцы без тараканов в голове.

Но это еще не вся правда. Не только страх двигал ими все эти годы. Да, страх — великая вещь, способен раскрыть в человеке такое, что больше не под силу ничему, но на одном страхе далеко не уедешь. Преданность, офицеры добились ее! Все они, все девочки взвода, подлежали казни по достижении восемнадцати лет без права помилования, каждая прекрасно осознавала это, сидя в тюрьме, и после такого получить прощение и шанс второй жизни? Это много.

Да, они боялись наказующих, но понимали, почему им не доверяют. Потому страх не перерос в ненависть. Им дали понять, что их примут в свой круг, в семью корпуса, если они докажут, что достойны. И они доказали. Вот только теперь все это может полететь в мрачный Тартар из-за глупостей маленькой вредной девчонки, нянчась с которой они, страшные и всемогущие, допустили столько глупых обидных просчетов!..

Лана вздохнула и вышла к одноэтажному домику зеленого цвета. Бросила взгляд на шестую иконку — все пять дежурящих синих точек были на месте, как и одна зеленая. Больше в доме никого не наблюдалось, даже слуг. Вот и славно!

Девчонки заблаговременно открыли дверь — молодцы, службу несут. Впрочем, иного от них она и не ждала, королевский дворец — не вольная Ямайка, где ей за всеми приходилось следить и раздавать пендали. Девчонки, ни разу не бывавшие на голубой планете, ни разу не видевшие море, песок, небо и не вдыхавшие свежий морской воздух, ошалели тогда от переполняющих эмоций. Ей стоило огромного труда привести их в чувство, тем более, что самой хотелось сойти с ума не меньше. Тогда спасли только воля и железная дисциплина. Здесь же, под боком у ее величества, все вернулось на круги своя, несмотря на точно такой же воздух, такое же жаркое солнце и виднеющуюся вдали полосу прибоя.

— Привет, — бегло бросила она, без стука зайдя в комнату к нулевому объекту, завалившись в кресло, закинув обутые в латные сапоги ноги одну на другую. Руки нервно теребили защелку к батарейке винтовки. Бэль сидела в противоположном конце комнаты, бледная, отощавшая, с желтоватым оттенком на лице и кругами под глазами, и делала вид, что всё игнорирует. Наконец, тяжело вздохнув, с усилием выдавила:

— Ну, привет!

«Как вы все меня достали!» — прочла Лана в ее голосе. «Мне и так плохо, а тут вы еще лезете со своими нотациями!»

Снайпер Второй Национально-Освободительной армии Марса внутри нее почувствовал злость. Лана редко чувствовала себя им: прошлое не сразу, не без проблем, но отпустило ее, ушло. Но сейчас она ощутила себя как тогда — злым волчонком с винтовкой в руке, готовым пристрелить любого, кто скажет слово против.

Ну, держись сучка! Хватит, нанянчились! Волчонок понял, как надо говорить с ней. И что по-другому говорить не получится.

— А что это мы такие грустные? А что это сидим, ничего не едим? — оскалилась вдруг она, добавляя в голос как можно больше ехидства. — А, поняла! Жалеем себя! Кто ж нас, бедную и разнесчастную, еще пожалеет?

— Издеваться пришла, да? — вспыхнула Бэль, сыпля из глаз недовольными искрами. — Можешь не утруждать себя, я все сказала. Ничего не буду есть, пока меня не отправят назад, на Венеру!

— Конечно, все должны нас жалеть! — продолжила Лана. — И любить. Обязательно любить! Просто потому, что мы есть на белом свете. Мы же такие хорошие и добрые девочки, как нас можно не любить?

— Заткнись! — лицо Бэль налилось яростью.

— И не подумаю! А знаешь, почему?

Пауза.

— Потому, что ты — разбалованная дрянь, которая ни во что не ставит других, но требует к себе повышенного внимания!

Бэль опешила от такого, затем усмехнулась:

— Ты за этим пришла? Сказать это?

— Да. — Лана почувствовала, что заводится. Что не есть хорошо. — Сегодня моя очередь говорить все, что хочется.

А хочется сказать, что ты — подлая сука, которая не ценит хорошего к себе отношения. Подставляет людей, в том числе близких. Ты наглая тварь, которая говорит в лицо одно, а на самом деле делает другое. И все потому, что твое императорское величество хочет привлечь к себе лишнее внимание, стать центром вселенной! Как же так, сама Бэль, и обычная девчонка? Этого не может быть!

Лана сделала паузу, набирая в легкие воздух.

— Мы устали от тебя и твоих понтов. С завтрашнего дня у тебя будут новые няньки. Мы от тебя отказываемся, я пришла за этим, сказать это тебе в лицо. Ты довольна?

Молчание. Бэль недоуменно пыталась переварить услышанное.

— Но вы не можете отказаться! У вас приказ!..

— А кто нас заставит его выполнять, если мы не захотим?

Челюсть девчонки отвисла, и не только у нее. Действительно, все рвутся стать хранителями, это заветная мечта любой девчонки в корпусе. До сего дня. А что, если, правда, случится наоборот? Как заставить человека делать то, чего он не хочет, тем более, когда дело касается безопасности лица королевской крови?

— Вас расстреляют, — неуверенно подала голос Бэль. — Вас же приставили ко мне, как… Как…

— Как нянек, вытирать тебе нос и подтирать задницу! — резко бросила Лана и кожей ощутила, как вспотели онемевшие от такого поворота девчонки, все, как одна, наблюдающие за сценой по шестому каналу.

Она расслабилась и улыбнулась, совладав, наконец, с эмоциями:

— Девочка, мы были лучшей боевой группой корпуса. Лучшей! И остались бы таковой, не будь рядом некой высокомерной дряни, которой наплевать на окружающих и на их чувства.

Ты — дерьмо, Бэль. Дерьмо с завышенной самооценкой. Я считала, что ты можешь измениться, повзрослеть, понять людей, или хотя бы осознать, что люди — это люди, а не игрушки и дроиды, обслуживающие тебя. Но ты не поняла, к сожалению. Ты и теперь сидишь, распустив нюни, и вновь требуешь повышенного внимания, хотя знаешь, что не права и за что тебя наказали. Но все ведь должно быть только по-твоему, и никак иначе! Так?

Бэль молчала.

— Не пускают назад, на Венеру? Подлые сволочи! Заперли на вилле или в поместье? Не дают выйти в город? Вдвойне! Выполняют преступный приказ папочки? Втройне!

— Бэль, мы — люди! И мы ничем тебе не обязаны! — выкрикнула вдруг она. Но глядя на бесстрастное лицо собеседницы, сбавила обороты. Некоторые вещи, чтобы давали эффект, нужно говорить только тихо, почти шепотом.

— Это здорово, что ты больше не увидишь своего Хуанито. — Лана хрипло рассмеялась. — Здорово для него. Потому, что он для тебя будет такой же игрушкой, как и все. Куколка в твоем кукольном домике. Я рада, счастлива за него, что он не увидит, какая ты дрянь.

Резануло. Бэль онемела от возмущения, не зная, как реагировать. Наконец, собралась и чуть не набросилась, сжимая кулаки от ярости:

— Не смей говорить так! Это не так! Он!.. Он!.. Он!..

— Что «он»? Ну что «он»? Что в нем такого, что избавит его от твоего презрительного отношения?

— Я люблю его, и…

— Что «и»?

Девчонка вскинула носик:

— И то! Я буду относиться к нему нормально, потому, что он, в отличие от некоторых, нормальный!

— Бэль-Бэль! Какая наивность! Ты действительно так полагаешь?

Она рассмеялась, иронией высвобождая всю накопившуюся негативную энергию.

— Ну, хорошо. Раз так, давай разложим все по полочкам. Я тебе докажу, что ты не права.

— Ну, давай, попробуем! — фыркнула та. Обстановка, раскалившаяся до пиковой точки, немного разрядилась. Голос и движения Изабеллы выражали иронию, но как-то неуверенно выражали. Впрочем, упрямства, чистого, голого, не подкрепленного никакими аргументами, ей было не занимать, и Лана прекрасно знала это.

— Скажи, у тебя нормальные родители? — начала она, чувствуя охотничий азарт.

— Они не… — Девчонка растерялась. — Они тут не при ч…

— Я спрашиваю, у тебя нормальные родители, или нет?! — повысила Лана голос.

Правильно, пусть только попробует сказать обратное!

— Может они не ладят, и в разводе, но они — нормальные и умные люди. Особенно отец, который тебя любит и балует. Что, не так?

— Так, — нехотя скривилась Бэль.

— То есть, у тебя нормальные родители и ты их любишь.

— Да.

— Но при этом постоянно делаешь им подлости! Чтобы позлить, побесить их! И вроде даже не мстишь — не за что. Почему ж так, Изабелла?

Молчание.

Лана назидательно покачала головой:

— Они уже устали тебя прикрывать, отмазывать, давить на прессу, чтобы слава о твоих проделках не ушла далеко. Но ты все равно раз за разом выкидываешь фокусы, от которых им раз за разом стыдно. Зачем ты это делаешь?

— Они…

— Да потому, что ты — центр вселенной! — вновь сорвалась на крик Лана. — А они не хотят этого признавать!

Пауза. Бэль втянула голову в плечи.

Лана чувствовала, как разит словами, будто выстрелами, и ей это нравилось. И как тогда, под марсианским Ярославлем, она получала кайф от того, что результат выстрелов непредсказуем.

— Знаешь, что самое смешное? — усмехнулась она. — В отличие от брата ты — вменяема. Эдуардо — балбес, которому охота порезвиться, поиграться с огнем и с девчонками, наплевав на всё вокруг. У него зашкаливают юношеские гормоны и отсутствует чувство меры — только и всего. В нем нет принципиальной деструктивной составляющей. Ты же прекрасно отдаешь отчет поступкам, осознаешь, что делаешь больно, но все равно делаешь.

— Это — родители! А то — Хуанито, — попробовала протестовать подопечная, но наткнулась на ледяной взгляд.

— У Хуанито было мало времени узнать тебя. Готова поставить три годовых жалованья, что его постигнет сия печальная участь — разочарование в тебе. И от этого не спасет даже самая сильная и крепкая на свете любовь.

Он убежит от тебя, — продолжила Лана, помолчав. — Сбежит. Да хоть к той же Сильвии! Почему нет? У нее тоже белые волосы, и в отличие от некоторых, она умеет ценить окружающих!

Бэль передернуло. Волчонок внутри Ланы довольно облизнулся — в яблочко!

— Ты разогнала вокруг себя всю охрану, всех, кого к тебе ни приставляли. Сколько групп открепили от тебя, как «психологически несовместимых»?

Молчание.

— А слуги? Ты можешь назвать мне слуг, которым нравится с тобой работать? При том, что во дворце сложились целые династии, поколения преданных семье Веласкес слуг!

А твои подруги Бэль? Да ведь с тобой дружат только потому, что ты — дочь королевы! Терпят, подыгрывают, зная, что их семьям это выгодно! Закадычные крышелетки, партнерши по безумствам, но внутри они плевать на тебя хотели!

— Это неправда! — вновь вспыхнула девчонка. — Все, обладающие высоким положением, не имеют преданных друзей! Это крест!

— Да? Убеди меня в обратном? — Лана картинно развела руками.

— У Фрейи тоже нет подруг.

— Правда? А та же Сильвия?

Девчонка снова втянула голову в плечи.

— У твоей сестры есть подруги. У твоей матери были и есть подруги, причем не только из корпуса. У твоей тети тоже есть близкие люди, и тоже не только из корпуса. Это лица королевской крови, куда выше! А у тебя таких — нет!

— Наконец, мы, — закончила она. — Девочки для битья. Нас приставили, как самых опытных, самых… Приспосабливаемых к любым условиям, что ли. И мы старались приспособиться к тебе, найти общий язык, шли на уступки. А что получили взамен? Как ты относилась к нам все это время?

— Вы сами виноваты! — вскинулась вдруг Бэль.

— Отчасти. — Лана согласно кивнула. — Где-то неправильно повели себя, где-то накосячила ты, где-то кто-то друг другу неправильно ответил… Только это все пристрелка, рабочие моменты. И они закончилось в кабинете у твоего отца.

Она опять перешла на крик:

— А на Ямайке что произошло, Изабелла? Какого хрена ты вытворяла там?! Мы ведь думали что все, мир, что поняли друг друга! Какого ты снова начала выделываться и делать пакости?

— У вас контур на управление вот этим! — заорала в ответ та, указывая на висящий на шее тоненький обруч «украшения». — И вот этим! — задрала она рукава, обнажая запястья, на которых красовались такие же тоненькие браслеты платинового цвета. — А еще вы меня домой не пускали… — добавила она, и по щекам ее потекли обиженные слезы.

Ямайка промчалась, как страшный сон, не только из-за общего расслабона девчонок, Бэль тоже устроила веселую жизнь. Да, на Венере, перед отлетом они вроде как поняли друг друга, помирились, долго болтали. Девчонки выслушали ее треволнения по поводу таинственного Хуанито, которого не смогла почему-то найти ни одна служба планеты, обещали помочь по возращении…

…Но на Земле ее как подменили. Или как бес вселился.

Во-первых, она напрочь отказалась вести какие бы то ни было дела. Все вопросы со слугами и охраной пришлось решать ей: кого-то заказать в дворцовой кадровой службе, кого-то выгнать, кому просто навешать люлей за нерасторопность. Управляющего, назначенного туда несколько месяцев назад, арестовать и даже выслать за ним шлюпку из Форталезы — эта сволочь решила, что виллу подарили ему, а не ее высочеству инфанте, и чудо, что он ничего не знал о спонтанно организованной его превосходительством инспекции.

Во-вторых, мотивируя свои действия протестом против ссылки на Землю, Бэль принялась делать гадости, от которых его превосходительству на Венере не жарко и не холодно, но от которых у них, девятого взвода, сильно разболелась голова. И болела каждый раз, когда она вытворяла что-то новое. Апофеозом стало ее «самоубийство», когда эта сучка чуть не утонула в бассейне у них на глазах (слава богу, не стала этого делать в океане, ограничилась бассейном, там бы они ее точно не спасли). Эдакая форма протеста «а-ля-Изабелла Веласкес». Специально начала захлебываться и идти ко дну, зная, что утонуть ей не дадут.

В общем, отдыха не получилось, несмотря ни на море, ни на солнце, ни на удаленность начальства. И новость, что под днищами сразу двух шлюпок королевского конвоя обнаружили бомбы, стала для них избавлением. Лея прислала за ними катер с охраной с приказом явиться перед ее грозны очи, а здесь за пределы дворца не выпускала. И, кстати, покинуть планету не разрешила, как подозревают они с девчонками, в воспитательных целях.

Здесь, рядом с матерью, Бэль присмирела, голодовка — это все, на что ее хватило. Впрочем, голодовка эта оказалась Лее до фонаря, она лишь нахмурила брови и приказала им проследить, чтобы с дочерью ничего не случилось. Суровая школа корпуса! Что под «ничего не случилось» понималось, догадаться не трудно, и они сие задание благополучно провалили. После переговоров она, конечно, за дочурку возьмется, той влетит по первое число, а заодно и им. Так может, отказ — не такое уж плохое решение?

— Бэль, мы ни разу его не использовали, — мертвым голосом выдавила Лана, качая головой. — И не собирались. Это — средство контроля твоего местонахождения.

— Тогда зачем ты включала его там, дома? — из глаз девчонки текли и текли обиженные слезы. — Вы могли это сделать в любой момент! Как я могу вам верить, если вы приставили к моему горлу нож? Даже хуже, чем нож!..

Она зарыдала. Лана сидела рядом и не знала, что ответить. Она растерялась. Снайпер-волчонок потерял цель, а для снайпера это равносильно поражению.

— А если бы ты сбежала? — попробовала она нащупать ее, определить, куда надо бить.

— Не сбежала бы. Я же обещала.

— А что стоит твое обещание? Сколько раз ты нас подводила?

Бэль лишь пожала плечами и уткнулась в диванную подушку.

Она плакала. Лана сидела напротив и пыталась понять, что творится в черепной коробке под этой белобрысой шевелюрой, но не могла. Комплексы? Протесты? Против чего? Что за мысли ее одолевают, к которым они так и не нашли ключа? Но ничего не получалось.

Когда она пришла в себя, Лана сняла с правой руки латную перчатку, разгерметизировала рукав и стащила с запястья электронный браслет.

— На, держи. Ты свободна.

Какое-то время Бэль недоверчиво смотрела на контур управления ее ошейником, затем быстро сграбастала его, нацепила на свою руку и намертво защелкнула. Лана поняла, что бой проигран, пора уходить. Она не смогла. Оставалось лишь последнее слово, последний выстрел, но вряд ли он возымеет успех. Стрельба в пустоту — это стрельба в пустоту.

— Ты понимаешь, что сама подвела к тому, что люди тебе не верят? — спросила она, стараясь говорить спокойно.

Девчонка кивнула.

— Ты останешься одна, Бэль. Одна-одинешенька, на всем свете. Даже брат с сестрой не понимают тебя, тебе это ни о чем не говорит?

Молчание.

— Завтра нас сменят. Может не завтра, но по прилету домой — точно. И наши дороги больше не пересекутся. Да, нас сошлют куда-нибудь на край света, но в тридцать пять лет в любом случае все закончится. Хорошей пенсией и перспективами. Ты понимаешь, о чем я?

Вновь кивок.

— А тебе придется жить дальше. В окружении людей, которые тебя не любят и презирают. Потому, что любящих, включая своего Хуанито, ты разгонишь дурным характером.

— Прощай, Бэль! — Лана встала, закинула винтовку за плечо и медленно пошла вон из комнаты. Оклика, как она надеялась, не последовало.

«Ну что ж, так даже лучше».

В гостиной ее встретили четыре обалдевшие лица напарниц. Она отключила шестой канал и виновато пожала плечами.

— Я попробовала, девочки. Вы видели.

И под гробовое молчание вышла наружу.

* * *

— А об этом нам поведает сеньор Шимановский!

Это были первые слова, которые я услышал на этой паре. Все остальное, от начала ее и до конца, промчалось мимо. Но если быть честным, то это вообще первая осознанная мною фраза за четыре дня, как я вернулся в школу.

— Да, сеньор? — я поднял голову, пытаясь сходу вникнуть в процесс и понять, что от меня требуется. Это был новый преподаватель, я даже не знал его имени, но своей уверенной рожей и холодным блеском глаз он мне не нравился.

— Я говорю, — ехидно улыбался мне мужчина лет сорока — сорока пяти с высоким лбом, острым отталкивающим подбородком и слегка узкими глазами энного поколения полукровки, — что этот вопрос нам осветит сеньор Шимановский. Так, кажется вас зовут? — сверился он с голограммой журнала. Я кивнул. — На правах человека, знающего всё, а потому позволяющего себе не слушать то, о чем говорят на лекции.

Вот скотина! Прежнему преподу было наплевать, слушают его, или нет. Но с другой стороны, действительно: пришел на занятие — учись, нет — дома сиди. Кто мешает мне приходить в себя, сидя дома? Никто!

По ходу дела, корпус оформил мне нечто вроде свободного посещения на период тестирования: меня не было две недели, но никаких справок и документов за этот период из учебной части не потребовали. Даже если вспомнить мою роль в скандале вокруг ухода старого директора и предположить, что новый боится меня трогать, это ничего не объясняет. Они могли не отчислить, но потребовать отчетность обязаны. То есть оная уже существует, да такая, что лучше, действительно, меня не трогать.

Иными словами, у меня есть индульгенция на посещение школы, и она мне в данный момент жизненно необходима. Пока не почувствую, что я в норме. Вот только не стоит злить преподов, тем более новых — мне им еще экзамены сдавать. И там корпус однозначно не поможет.

Меня не трогала не только администрация: все вообще в школе держались подальше. Толстый и его прихвостни обходили стороной, будто меня не существует, а «свои» ребята не доставали, видя, что я хожу загруженный. Хуана Карлоса, правда, пришлось мягко, но настойчиво послать, он вроде даже обиделся, но то не страшно. А для остальных я и в лучшие времена был представителем Сириуса или Альфы Центавра.

Проблемы возникли только с Эммой, отчего-то решившей, что раз я вернулся, она может на что-то рассчитывать. Но быстро разрешились, стоило мне люто на нее зыркнуть. Что она в моем взгляде такого узрела — не знаю, но шарахнулась, как ошпаренная.

То, что я изменился, я понял и без Эммы. Более злым стал, что ли, резким. Это где-то внутри меня, пружина, которая деформировалась слишком сильно, чтобы вернуться в исходное положение. За две недели ангелочки сделали то, что невозможно сотворить с человеком и за год — я стал старше. Не в плане возраста, а глобально. Старше и злее, а еще сильнее. Я чувствовал свои силы, чувствовал, что перестал быть маленьким бесправным мальчиком по имени Ваня, которого все бьют. Теперь я личность, которая пойдет до конца, и, решая свою проблему, не остановится ни перед чем. Я стал зверем, хищником, тигром; окружающие подсознательно чувствовали его во мне, потому вокруг и образовался вакуум. Но меня это устраивало.

Я — мод-берсерк с неизвестными, но жесткими характеристиками. Вполне вероятно, что кто-то из моих предков по таинственной мужской линии был искусственно выращен в генетической лаборатории, по заказу специальных служб планеты, как боец суперкласса для особых заданий. Отсюда мне досталась такая живучесть и приспособляемость к нагрузкам. Корпус лукавит, они должны были копать в этом направлении, другое дело, что мне о результатах расследования сообщать не намерены. И это их право, как самостоятельной специальной службы.

А еще, меня никогда не оставят в покое, до конца жизни. За мной будут наблюдать, приглядывать, чтобы ничего не учудил и не стал оружием в ненужных руках. Это прискорбно, но ничего не поделаешь — я засветился.

В самой школе происходили какие-то нервные движения: титуляры борзели, блатные теряли уверенность в себе, то и дело случались стычки и разборки. Но я понимал — все это ерунда. Титуляры в любом случае останутся титулярами, нищими плебеями, учащимися в долг за государственный счет, которых школа может легко вышвырнуть за плохое поведение или неуспеваемость, а за блатными всегда будут стоять деньги и авторитет родителей. Большой размах это движение не получит, так, мелкие позиционные бои, поставка на место слишком зарвавшихся с обеих сторон. Мне эта война уже не интересна; Селеста и ребята развлекаются — флаг им в руки. Я… Ну, как бы перешел на следующий уровень, более высокий, с другими задачами. Я вне игры, и это все тоже понимают.

Сеньору Кампосу-старшему я позвонил позавчера. В принципе, особо долго не думал, решение напрашивалось само, тормозил только из-за осознания важности момента. Но когда вечером как на духу рассказал все главному моему и самому мудрому советчику, она рассмеялась, и смеялась долго.

— Сынок, я не понимаю, что тут можно думать? По-моему, все и так понятно.

— Но такие предложения не делаются…

— Именно, не делаются! И не принимаются. Потому что не делаются. А если делаются, то потому… Додумай сам, почему!

Я додумал. Еще днем, в кабинете у хефе. Но неуверенность оставалась.

— А если это не подстава, и он вправду решил?..

Мама лишь разочарованно покачала головой и ушла на кухню.

Да, знаю, дурак. Но «этот сукин сын хефе» дон Кампос — чертовски харизматичный сукин сын! Может запудрить голову так, что долго-долго не отойдешь, хотя фальшь в его словах на самом верху, нисколечки не спрятана, даже для вида.

Утром я позвонил по данному им номеру. Ответили мне сразу и почти сразу соединили. Дон Виктор сдержанно выслушал, пожелал успехов и разъединился. На этом моя эмоциональная эпопея с «усыновлением» третьей властью завершилась.

— Сеньор, я извиняюсь, но вы не могли бы повторить вопрос, на который я должен ответить?

Катарине я не звонил. По той простой причине, что туда меня тянуло. Это лестница, лестница в небо, в высший свет и во власть, но это кривая лестница. Кривая и человеконенавистническая. Смогу ли я удержаться на ней? Останусь человеком? Сломаюсь? А может лучше не нырять в это дерьмо, а попробовать свой путь, обходной, долгий и тернистый, ведущий к значительно меньшим вершинам, но на котором я останусь самим собою?

Не знаю. Размышления об этом, в принципе, и занимали все мое время и мысли. И еще о Бэль, девочке-аристократке, девочке-мечте. Я не мог прогадать, у меня имелся всего один выстрел, и от того, как я выстрелю, будет зависеть мое будущее.

Препод на всю аудиторию недовольно хмыкнул. Мне было плевать на него и его недовольство, этот предмет я ненавидел лишь немного меньше «испанки». «История Латинской Америки» — то еще говнецо! Причем, в эту историю входила и история Венеры, как минимум первые тридцать лет, пока guerillas королевы Верджинии не вздрючили хваленый имперский десант и не захватили Дельта-полис, последний оплот Владычицы Южных Морей на планете, поставив тем самым крест на всей имперской экспансии. В метрополии после этого началась долгая-долгая гражданская война, окончившаяся реставрацией имперских Веласкесов, наших нынешних друзей и союзников.

— Расскажите нам, пожалуйста, — прищурился он, оценивая меня взглядом, — об отличиях Западной и Восточной моделей интеграций, и преимуществах последней на примере объединения Южно-Американского континента.

Легкий вопрос. Я раскрыл рот, но набрав воздуха, выдохнул. Ненавижу этот предмет, и эту тему в особенности! Достали уже своей пропагандой! Но отвечать надо, сам виноват. Сидел бы с умненьким видом, и миновала бы сия чаша.

Говорят они все на службе императорской гвардии. В смысле, преподаватели скользких дисциплин, промывающих юным не сформировавшимся морально и духовно созданиям мозги с целью добиться послушания в будущем гнилой кланово-монархической системе власти. Пишут докладные, выискивают недовольных, потенциальных противников режима на ранних стадиях. Это не так страшно и достаточно безболезненно, жесткого прессинга со стороны ИГ не заметно (ну в школьном обществе и среди студенчества по крайней мере), но на заметку возможных будущих клиентов чекисты берут именно на этой стадии. И когда из хулигана формируется настоящий диссидент, несущий власти угрозу, выясняется, что на него уже имея багаж компромата. Удобно!

Я вновь набрал побольше воздуха и начал нести бред, в который никогда не верил, но которым до момента встречи с Бэль не заморачивался. Я ведь не собирался становиться противником власти (как, впрочем, и ярым сторонником), не собирался нудно бороться за что-то там возвышенное, и даже националистом, по стопам деда, становиться не спешил (какой с меня националист с такой-то латинской рожей!). А посему, какая разница, что говорить? Главное понимать, что это бред, а я понимал.

Но сейчас, после тренировок на износ, после ныряния в сферы общества, куда в иных обстоятельствах мне заказана дорога, вдруг стало не по себе. Появилось… Какое-то неуважение самим собой, что ли. Получается, я пресмыкаюсь, и делаю это в угоду «красноперой» «имперской» мрази?

Останавливало лишь то, что мне это не нужно. Это не моя война, у меня нет цели, выпендритваться в поисках истины. Да и перед кем ее доказывать, перед стадом под названием «сто вторая группа»?

— Западная модель интеграции отличается от Восточной излишней демократичностью. Классический пример — Западная Европа середины двадцать первого века. В этой модели интегрирующие субъекты, имеющие разные размеры, численность населения и уровни экономического развития наделялись равными правами, что влекло к постоянному внутреннему антагонизму, бюрократизации системы и отсутствию возможности оперативного реагирования на внешнеполитические и внешнеэкономические вызовы. Несмотря на открытые границы, создать при такой модели единое культурное пространство, по примеру России, способное вобрать в себя территории и подавить сепаратизм, невозможно, что и явилось главным фактором гибели Европейского континента.

— И как же избежать этого? — довольно улыбнулся препод. Похоже, он принял меня за кого-то, по интеллектуальному уровню напоминающего Эмму, и я его удивил.

Я деловито пожал плечами:

— Разрушить систему, иначе никак. После провала военного переворота, когда радикальные неонацисты попытались силой объединить страну, Европа оказалась обречена и пала в Третьей Мировой без единого выстрела. Или насильственная более тесная интеграция, или распад — третьего не дано.

Преподаватель бегло кивнул — сойдет.

В общем то, что я озвучил — не совсем бред, кое-чему нас все же учат. Но это редкий пример истины, для убедительности лжи. Подумаешь, падение Европы! Чуждой ненавистной культуры! Гораздо интереснее подход к проблеме такой страны, как Россия, которая веками восставала из пепла и расширялась, но не давя врагов, а ассимилируя их в саму себя. Россия выжила в Третьей Мировой по причине неучастия, слабости, решала в это время внутренние задачи, но затем пошла в гору и вобрала в себя все отпавшие за век до этого территории, а заодно и некоторые другие, плохо лежащие в послевоенном мире. И несмотря на национальную пестроту страны, ей не грозит никакая гражданская война, разве что на идеологической почве.

Латинос же, так кичащиеся своим гребанным единством, не решили своих проблем и за четыреста лет, но государственная линия не позволяет говорить об этом. Как же, «наш строй — самый лучший, а все враги — дебилы!» Это главная идея сего предмета, из-за которой я его ненавижу всеми фибрами души!

— А что с Восточной моделью? — оживился препод.

Я взял себя в руки и подавил иронию. Мне это не надо! Не надо, Хуанито!

— Перед Латинской Америкой на рубеже двадцать первого и двадцать второго веков встали важнейшие задачи, такие, как борьба с новыми, появившимися после Войны союзами сверхдержав, и колонизация космоса. Решить их можно было только вместе, объединившись фактически, а не голословно, как это сделала за полвека до этого Европа. Но в отличие от Европы, разница в экономической мощи и численности населения разных частей континента была в разы больше. Такие страны, как блистательная богатая Бразилия и нищий Эквадор не могли в принципе иметь равных прав, хотя многие этого хотели.

Я усмехнулся. Преподаватель тоже. Кажется, я ему понравился и бить не будет. Напрасно так грешил на него вначале занятия — нормальный мужик. Ладно, продолжим.

— И какие существуют способы добиться такого невозможного равноправия de facto? — опередил меня «нормальный мужик».

Я прокашлялся:

— Официально считается, что лучший способ — организация монархии. Введение в модель новой переменной — государя императора, вседержителя страны. Источника высшей государственной власти. Хозяина, призванного заботится о своем народе и защищать его от внешних и внутренних вызовов. Будь ты чилиец или перуанец, бразилец или выходец из Коста-Рики, ты прежде всего подданный императора. А права… Ну, какая разница, больше у твоего региона мест в парламенте, или меньше, если итоговое решение все равно не за депутатами, а за ним?

Преподаватель вновь согласно кивнул, но в глазах его появился хитрый блеск.

— Что ж, а неофициально? Как считается неофициально?

Вот оно что. А он тот еще тип! Точно, шпик.

Я почувствовал, что непроизвольно вздыхаю. М-да, но шпик умный, а умные люди достойны уважения. Спалился ты, Шимановский! Как последний неудачник! Ну что ж, заднюю включать — себя не уважать, пусть попишет в досье, раз хочет.

— А на самом деле, сеньор преподаватель, — улыбнулся я, беря себя в руки и расслабляясь, — жителю Венесуэлы нельзя заходить за пределы центральных охраняемых улиц колумбийских городов, как и колумбийцам в Венесуэле. Колумбийские и венесуэльские банды режут друг друга на любой территории, в любой стране, даже имея общего врага. Это при том, что в этих двух регионах расположена бОльшая часть государственных институтов империи.

Бразильцы же так и остались сами по себе, единой гордой нацией, плевав на испаноязычных соседей, хоть их и разделили на несколько десятков небольших префектур. Жители Центральной Америки лишены гражданских прав вообще, и люто ненавидят мексиканцев, считающих этот регион своей собственностью. А кубинцы всегда были сами по себе, гордецами, твердящими на всех углах, что это их страна стала пионером сопротивления гринго, предтече создания единого континентального государства, и им все обязаны. Такие вот дела, сеньор!

Империи нет, сеньор преподаватель, — подвел итог я. — И нет никакой Восточной интеграции. Есть страна, искусственно созданная группой очень богатых семей с целью защиты своего богатства от конкурентов и получения еще большего. Кланы создали Южно-Американскую империю, искусственно объединив ее в массивный рыхлый конгломерат, в котором постоянно вспыхивают конфликты, где стороны поддерживают друг друга по этническому признаку, языковому, клановому, прошу прощения за тавтологию, или еще какому. А чтобы всё это действовало, как часики, одного из своих по происхождению, правда с авторитетом удачливого полководца, кланы посадили на трон и дали поиграть в монарха, государя-императора. Которого полностью контролировали.

— И контролируют своих монархов до сих пор, сеньор! — распалился я под конец. — Как и у нас на Венере, законной наследнице традиций и обычаев метрополии. А вы впариваете нам туфту, будто мы все тут такие тупые и не понимаем, что к чему на самом деле!

Ответом мне стал громкий, на всю аудиторию, веселый смех и аплодисменты.

— Браво, сеньор Шимановский! Браво! Красивое выступление, эмоциональное. Это называется альтернативным взглядом на проблему.

Нельзя сказать, что такой взгляд не имеет права на существование, — он окинул взглядом помещение, обращаясь ко всей группе, — и материалов в сети по таким альтернативным… Видениям хоть отбавляй, как и «экспертов». Но спрашивать на экзамене я буду именно ортодоксальную, одобренную мировыми научными светилами и департаментом образования теорию. Учтите!

Группа съеживалась и прятала голову в плечи, как бы показывая, что «этот выскочка не с нами». Я лишь презрительно скривился, что не осталось незамеченным для преподавателя, который пронзил меня глазами насквозь.

— А вы, сеньор Шимановский, знаете, что только благодаря объединению империи, вот такому вот насильственному, «клановому», сверху, Южная Америка смогла защитить себя экономически, а затем усилиться и начать экспансию в космос, опередив конкурентов? Что без этого превратилась бы во вторую Европу, медленно гниющую землю, скупленную иностранными компаниями?

Так уже было до этого, дважды — сначала нас скупили англичане, затем гринго. Триста лет фактической колонизации! Лишь Третья Мировая дала нашим предкам шанс снять ошейник, и они им воспользовались. Каким был — таким и воспользовались, сеньоры и сеньориты будущие менеджеры! — повысил он голос.

— Кланы? Олигархия? Власть сверхбогатых, диктующих всем свою волю? Возможно, это не лучший строй, я согласен. Но он позволил нам выжить, сеньор Шимановский. Выжить, и самим стать завоевателями, занять достойное место в мире. После веков обочины истории.

Он сделал паузу и усмехнулся, смех его прозвучал как-то зловеще. Затем посмотрел мне прямо в глаза:

— И еще, специально для очень умных, разделяющих республиканские взгляды. Континент был обречен на объединение, семьи все равно претворили бы его в жизнь. С согласия населяющих его людей или вопреки ему. Но без монархии, без единого императора и веры в него, пролилось бы слишком много крови.

Вы правы, сеньор Шимановский, Бразилия или Аргентина не сравнимы с Эквадором или Парагваем, но просто так задавить право маленьких и слабых большими и сильными еще никому не удавалось. Это кровь, жертвы, волнения и сепаратизм. Хорошо это, или плохо?

Зал молчал. Такого развития темы единичного ответа зазевавшегося ученика никто не ждал. Я же чувствовал себя выпендристым щенком, которого поставили на место. Да, это шпик, он знает, кто в группе посещал мероприятия оппозиции и иных нелояльных короне структур, это есть в его базе данных, но поступил он грамотно — выдавил ненужные мысли из голов остальной группы на примере опускания одного из ее членов, считающгося бунтарем и борцом за абстрактную справедливость. Яблочко!

Я понял, что он спросил бы меня в любом случае, даже если бы я не зевал. Это театральное представление, постановка, на которое я купился, как мальчик. Так мне и надо!

— Так что подумайте, сеньоры, все вы подумайте, что такое монархия и какую роль она играет в жизни общества, — закончил он. — И какую роль играют ненавидимые всеми нами… Кстати, ваш покорный слуга не исключение — кланы.

Но ненавидеть — не значит не принять. Иногда лучше жить в хорошей стране с плохими правителями, чем с хорошими, но в плохой.

* * *

Да, он меня сделал. Я не нашел, чем ответить, и от этого сильно зауважал его. Остаток ленты я провел в раздумьях, но немного по другому поводу, и пришел к выводу, что шальная мысль, посетившая после прилюдного разгрома, имеет все шансы на успех. Именно с ним, с таким преподавателем, умным и напористым, и стопроцентным шпиком. Потому после ленты ноги сами принесли меня к нему в кабинет.

— Можно?

Тот разбирал лежащий на столе портфель, просматривая какие-то файлы. На звук моего голоса обернулся и с легкой издевкой бросил:

— Что, Шимановский, еще хочешь? Мало показалось?

— Нет, сеньор. Я по несколько иному вопросу… Но вообще да, хочу еще, причем в лицо и без жалости, — улыбнулся я.

Он рассмеялся.

— Мазохист, значит?

— Ага.

Преподаватель кивнул рукой на стул, сам сел в кресло напротив.

— Ну, рассказывай.

Я прокашлялся и попробовал начать издалека.

— Сеньор, я знаю, вы обладаете… Неким весом в неких структурах, и судя по тому, как меня отделали, хорошо разбираетесь в щекотливых моментах… Ну, пусть будет неофициальных альтернативных версиях происходящего в стране.

Он напрягся, но не особо, будто ждал подобного. Его не зацепила даже фраза о «неких» структурах. Уверенный в себе, сукин сын!

— И что же именно ты хочешь узнать такого «неофициального» и «альтернативного»?

— Ну… — потянул я. — Ничего сверхъестественного, просто кое-какие мои рассуждения о системе государственного устройства заходят в тупик, а альтернативным СМИ я верю так же, как и официальной пропаганде. Правды в сетях нет, и я не знаю, где ее искать. Потому решил обратиться к вам, как человеку, знающему подводные камни.

Он задумался, затем усмехнулся.

— Шимановский, ты ведь понимаешь, все, что я могу тебе сказать — мои личные мысли. Это не аргументы, не доводы, не гипотезы, а именно голые мысли, на которые имеет право любой человек. Я отрекусь от них перед лицом чего бы то ни было.

Я понятливо кивнул. Молодец, мужик, перестраховывается, хотя подальше не посылает. Ему нравится эта игра, щекотание нервов в беседе с пацаном. У них, шпиков, наверняка есть какие-то свои заморочки, инструкции и правила, чего можно говорить, чего нет, и кому.

«Amigo, а может он решил завербовать тебя?» — восторженно завопил внутренний голос. Что-то давненько я не слышал этого товарища! Как-то поутих он от этих долбаных тренировок, притупился.

«Все может быть, — усмехнулся я. — А что, Хуан Шимановский — агент императорской гвардии. Звучит!»

Я потрусил головой, отгоняя глупые мысли, и глядя в глаза, глубокомысленно изрек:

— Мне нужны именно мысли, сеньор. Такие, которые не дадут полного ответа, но подтолкнут в верном направлении. Вы совершенно правы насчет страны, лучше жить в сильной стране с плохими правителями, но я закончил вашу мысль для себя: лучше знать, чем плохи правители и простить им это, чем не знать и в один непрекрасный момент разочароваться. Последствия в таком случае будут совершенно иными…

Он задумался, затем кивнул. Кажется, я перешел еще на ступеньку выше в его собственной табели об интеллектуальных рангах окружающих.

— Хорошо, — вздохнул он, — я согласен. Но только мысли. И разъяснения, почему именно тот или иной недостаток можно простить.

— Разумеется, сеньор.

— Что именно тебя интересует?

Я пожал плечами:

— Я долго думал о монархии, о государственном устройстве, о кланах и системе правления, но у меня нестыковка по нескольким моментам. Одна из них, это вопрос, почему она не использует для борьбы против знати корпус телохранителей?

Преподаватель рассмеялся.

— Шимановский, откуда у тебя такие вопросы? Я думал тут нечто серьезное!

— Для кого-то это серьезно, сеньор. Если не знать механизмов и возможностей сторон, что толку вникать в подковерную борьбу между ними?

Мой собеседник задумчиво покачал головой.

— Такое чувство, что я разговариваю со своим коллегой, а не со школьником.

— Кто знает, может я и есть ваш коллега, только будущий? — хитро усмехнулся я.

— Ты прав, ты прав… — согласился он. — Такое возможно.

Хорошо. Корпус — это резерв, неприкосновенный запас ее величества. Государство само по себе — репрессивная машина, несколько сотен бойцов личной стражи по сравнению с ней — ничто. Он что-то вроде предела допустимой обороны, который вступает в игру, когда иначе решить проблему нельзя.

— То есть, при перевороте, — уточнил я.

Мой собеседник скривился.

— Вроде как. По самой официальной из неофициальных версий. Но на самом деле подумай сам, что три сотни баб смогут сделать против тысяч бойцов и техники, буде таковых стянут в столицу? А при перевороте их стянут, иначе нет смысла его начинать. Да их сомнут, раздавят за несколько минут, и те не пикнут — не успеют! — воскликнул он. — Корпус бесполезен, как резерв.

— Тогда, получается, он действительно бессмысленен? — не понял я. — Ряженые девочки для парадов? Ведь никак иначе ее величество их не использует.

— Почему же? Не бессмысленен! — вновь усмехнулся преподаватель. — Во-первых, это кадровая кузница. Фабрика, производящая лояльных сотрудников для силовых структур. Я же говорю, государство — машина, а любой механизм куда повернешь — туда и поедет. Вот для того, чтобы не повернул, куда не надо, и нужны преданные винтики у него внутри. Эти винтики — ветераны корпуса. Не все, но многие.

И это не все, роль борьбы с кланами он тоже выполняет, хотя и менее заметную.

— Какую?

— А подумай сам, Шимановский, — сощурился собеседник, выжидательно глядя мне в глаза.

Я растерянно покачал головой.

— Не могу, сеньор. Ни разу не слышал, чтобы ее величество уничтожала кланы с помощью своих бойцов. Такое было всего раз, клан Монтеро почти полвека назад, но и тогда это не вызвало почему-то бурной реакции.

— Шимановский-Шимановский! — преподаватель сокрушенно покачал головой. — Ты задаешь сложные вопросы, но не видишь на них простых ответов. Монтеро не в счет, они готовили переворот, захват власти, и сами кланы «слили» их, пассивно приняв сторону королевы. У них своя борьба.

— Тогда что? Сдаюсь, сеньор! Честно! — поднял я руки вверх.

— Пойми, юноша, ей нельзя этого делать напрямую. Если она это сделает, если начнет прессовать кланы с помощью своих блядушек с винтовками — изменится ее имидж. Из беззащитной бедной овечки она превратится в агрессора, активного игрока на сцене. Такого же, как остальные кланы, только хуже. Ведь королеве не позволено того, что позволено другим, это все и решит.

— Ее быстро демонизируют, — с жаром продолжил он, словно пытаясь меня в чем-то убедить. — И люди, которые сейчас готовы пойти за свою королеву на баррикады, будут гневно кричать: «Долой мерзкую шлюху! Да здравствует республика!»

Это тонкий баланс, Шимановский. Быть жертвой, но не быть съеденной. И корпус — тот буфер, который позволяет маневрировать. Кланы знают об угрозе, этого достаточно. Это оружие само в себе, твой корпус телохранителей.

— Получается, он нужен только для этого?

Преподаватель, имя которого я так и не соизволил до сих пор узнать, довольно пожал плечами.

— В принципе, да. Для всего остального у ее величества есть ДБ и императорская гвардия. Я же говорю, государство — репрессивная машина, и не стоит ее недооценивать, веря гуляющим по сетям анализам «экспертов». Тем более, машина, насквозь пронизанная бывшими ангелочками.

Если государство захочет, оно безо всяких корпусов сокрушит любого внутреннего противника, даже такого могущественного, как Феррейра. Другое дело, что это будет иметь последствия, но теоретически такая возможность у королевы есть. Что еще непонятно?

Я замялся, пытаясь переварить полученную информацию. И решил перейти на другую, менее политизированную, но все же интересную для себя тему.

— Скажите, а как лично вы думаете, почему именно женщины? Это же слабый пол, девчонки, бабьё! Зачем такие сложности? Воевать и умирать — не их дело! Если они — подушка, то почему именно они, а не, например, какая-нибудь лейб-гвардия? Особый полк, типа швейцарских королевских гвардейцев прошлого?

Преподаватель вновь рассмеялся, и так весело его еще не пробирало.

— Да, Шимановский! Рассмешил! Ты сам хоть понял, что сейчас ляпнул?

Я недоуменно захлопал глазами.

— То, что ты описал, по-научному называется «преторианская гвардия». У нее может быть много официальных названий, но суть та же.

— Корпус создали не Веласкесы, — продолжил собеседник. — В смысле, не наши Веласкесы, не венерианские королевы. Его создатель — император ЮАИ Антонио Второй. Хороший император, умный мужик и один из лучших психологов своего времени.

— При чем здесь это? — не понял я.

— Это только версия, Шимановский. Правда, не моя и достаточно распространенная, но… Дело в природе, человеческой природе.

Женщина создана для кухни, рожать и воспитывать детей. Мужчина же — охотиться и убивать. Мужчина агрессивен по своей сути, он добытчик благ, ему надо всего и много, тогда как женщина будет довольствоваться малым — заботой мужчины, теплом очага и уютом быта. Да, есть стервы, выделяющиеся из правила, но это единичные случаи. Напряги память и проанализируй историю, и все поймешь.

— Вы считаете, что женский полк не смог бы стать преторианской гвардией? — удивился я, поняв, к чему он клонит.

Собеседник улыбнулся.

— Не я. Антонио Второй. Да, есть такая версия. Женщины не настолько амбициозны и рисковы, и в большинстве своем не желают идти до конца ради призрачной химеры обладания большего, чем имеют. И на сегодняшний день эта версия пока не опроверглась: несмотря на некоторые робкие попытки в прошлом диктовать условия, корпус все еще подчинен и предан королеве, а не наоборот.

Задумавшись, он вывел новую мысль, подведя ею черту под моими многодневными мучениями:

— Я думаю, чтобы стать преторианской гвардией, корпус должен возглавить мужчина. Хотя бы возглавить, пусть тот и будет по-прежнему состоять из бабья. Сильный и амбициозный мужик, способный устоять перед прорвой девок с оружием и задавить их. Такой мужчина сможет диктовать волю ее величеству, и значит, управлять страной.

Именно поэтому, мой будущий коллега, они принципиально не берут себе мальчиков, — улыбнулся он. — Чтобы не было прецедентов. А тех, что берут — признают непригодными и расстреливают. Сто лет, год за годом королевы держатся за глупую традицию, окружив себя девками, хотя и динозавру понятно, что толку с них… — Он сделал неприличный жест, показывая, сколько именно с них толку. — У тебя всё, Шимановский?

Я обалдело кивнул.

— Да, сеньор.

— Тогда иди. И учти, на экзамене буду спрашивать только официальные версии. Альтернативные теории, а также любые чьи бы то ни было мысли прошу оставить за гермозатвором.

Я понятливо кивнул и вышел за дверь. Люк за мной услужливо опустился.

«Что, Шимановский, скушал? Как тебе такая затравочка?» — рассмеялся мой безликий собеседник.

«Но не дуры же они, брать человека, который их же потом возглавит!» — возразил я.

«А если не их же? То будет уже другое поколение рядовых бойцов, а всемогущий совет офицеров, старших и избранных, в который они могут входить еще неизвестно сколько лет, не сможет отменить даже этот очень сильный мужчина!»

Пожалуй, тут стоило поразмыслить. Я включил музыку и направился в оранжерею — следующая пара переживет и без моего участия.

* * *

Октябрь 2421 г, Венера, Санта-Роза, центр особых исследований «Омикрон-4»

— Лей, ты не умеешь расслабляться!

Мягкий убаюкивающий голос нежно шелестел в ухо, влажные и теплые губы скользили по ее шее все ниже и ниже, подбираясь к заветной бретельке на плече, которую она трижды не давала снять. — С тех пор, как мы сюда приехали, ты вкалываешь, как дроид. Прекрати, Лей, хватит! Работа закончена, миссия выполнена! Мама в восторге и писает кипятком от счастья! Поехали домой?

Лея с сожалением покачала головой.

— Нет. Я должна встретиться с этим человеком.

— Несмотря на то, что инспекция официально завершена?

Вздох.

— Да. И более того, эта беседа должна остаться в тайне от мамы. Для групп два и три инспекция еще не окончена.

— Он шарлатан, Принцесска! — возмутился обнимающий ее человек. — Ты делаешь ошибку!

— А если нет? — Лея натужно усмехнулась. — Позволь мне самой решать. Если он действительно открыл то, о чем говорит — это будет революция в генетике!

— И ты променяешь меня на какую-то революцию?

Она удержала готовые вырваться из захвата и начать путешествие по ее телу обнимающие руки

— Прекрати!

— Аделия вчера где-то раздобыла косячок. Есть предложение дунуть и лететь на ковер к донье Катарине. А после будет незабываемый вечер — девчонки уже сняли номер и всё-всё подготовили…

Под «всё-всё» понималась организация дикой пьянки с обязательной поездкой куда-нибудь за подвигами, с танцами на столах голышом, дракой, а затем повальной групповой оргией с некоторыми из привезенных с собой подвигов. Иначе девчонки отдыхать не умеют.

Она обреченно вздохнула: их не переделать.

Одна удерживаемая ею рука воспользовалась заминкой и все-таки вырвалась на свободу, а затем грубо, но аккуратно, повалила ее назад за волосы.

Лея вскрикнула, но ее рот тут же накрыли те самые губы, что щекотали шею всю дорогу от Мериды до Лос Сантоса. Истосковавшееся по ласкам тело не нашло в себе сил сопротивляться. Да, и правда, сколько можно?

Весь этот долбаный месяц она пахала в этом долбаном наукограде, как проклятая, по двадцать пять часов в сутки. Спала и ела на ходу, по уши закапываясь в бумагах, а заодно закапывая в них прибывших с нею помощников. И сидела так, над бумагами, пока голова не начинала плыть, а в глазах не мелькали веселые искорки. Потому, что кроме нее, правой руки матери и особы, имеющей допуск к документам особой важности, никто эту работу не сделает, и долбаные миллиарды, выделяемые казной на различные секретные исследования, так и будут оседать где ни попадя на счетах организующих их менеджеров.

…К тому же, они еще не приехали…

Лея почувствовала, как из глубины поднимается волна желания. Плавно, не быстро, но неумолимо. Еще пара минут, и она отдастся прямо в машине, прямо перед важной встречей, как последняя шлюха. Но может стоит побыть немного последней шлюхой? Минут эдак десять — двадцать?

«Нет, не стоит» — одернула она сама себя. Затем через силу взяла себя в руки и попробовала сопротивляться… Но это оказалось выше ее сил — проще сдвинуть гидравлику шлюзового гермозатвора, чем разжать эти объятия.

— Не надо, Лей! — усмехнулся голос сверху. — У нас еще целая вечность! Твой старик подождет, не обломается!

— Нет, отпусти, так нельзя!..

Но дыхание над ухом становилось все более и более возбужденным.

— Это же неправильно! — закричала она.

— Что неправильно? Что ее высочество занимается любовью в собственной машине? А для чего тогда их придумали, эти «Либертадоры»? С таким-то салоном? — показно-удивленно воскликнул голос. — Мне всегда казалось, именно для этого…

Да, и для этого тоже. Лея сама обожала трахаться в больших машинах. Особенно, когда вокруг нет назойливой охраны из дворцовых стражей, одни ее собственные всё понимающие девочки.

— Ее высочеству идти на важную встречу… — попыталась увещевать она.

— Незапланированную встречу.

— Но встречу же!

— Все, что не касается работы — личное. Ее высочество идет на личную встречу в личное время, тогда как свита с нетерпением ждет ее для великих дел! — смеялся голос.

— Веселье — потом! — отрезала она. Этот разговор начал напрягать. — И я еще промолчу о том, где Аделия могла взять травку в засекреченном и одном из самых охраняемых городов планеты! Хотя мне очень интересно.

Смешок.

— Это же Бестия! Она достанет что хочешь и где хочешь.

С этим Лея тоже не могла не согласиться. Быть Аделией — уже талант.

— Ладно, уговорила. — Голос пакостно замурлыкал. — Но только основное веселье. От нескольких минут ожидания с твоим стариком ничего не случится.

Руки резко дернули, срывая с ее плеч ненавистные бретельки вместе с мясом, превращая в утиль хорошее платье, в котором она смотрелась очень эффектно, после чего рванули то, что от него осталось, вниз, и принялись ласкать грудь — жестко, на грани фола, но в то же время нежно. Рот же ее, чтобы не кричала, вновь заткнули грубым, примитивным но невероятно действенным способом.

Лея захлебнулась в поцелуе, жарком, как андалузская ночь. Властные руки ласкали ее, опускаясь все ниже и ниже, меняя тональность с нарочито грубой до нежно ласковой. Она чувствовала шквал накатывающего возбуждения, понимала, что еще чуть-чуть, и сорвется, уже не сможет остановиться, и это бесило. Да, ничего страшного в этом нет, секс в машине, но чувствовать шлюхой она себя непременно будет.

Пусть они с девчонками устраивают сумасшедшие оргии, от одних слухов о которых планета сходит с ума, пусть она давно потеряла счет человеческим существам, деливших с нею кровать, пусть ДБ осоловел, гоняясь и проверяя постфактум спонтанно снятых ею и девчонками на одну ночь мальчиков — непроверенных самцов, которые теоретически могли оказаться кем угодно. Всё это в норме вещей, она человек, представительница самой странной королевской династии за всю историю времен, и имеет право развлекаться так, как ей вздумается. Но работа…

Работа — это святое. Она — инфанта, будущая королева, и этим все сказано. Она не имеет права быть слабой, когда дело касается безопасности страны — королевы не бывают слабыми. Настоящие королевы. Алисия, ее сестра, может себе позволить пошалить, наплевав на условности и традиции, как младшая, но она — нет.

— Отпусти! — потребовала она.

В ответ раздалось нечеловеческое рычание, а ласкавшие ее руки заломили запястья за спину.

— Нет! Ты моя, Принцесска! Только моя! Я никому тебя не отдам, тем более, какому-то ученому!

«Либертадор» начал замедляться. Лея понадеялась, что это ей только кажется, но нет, не показалось.

— Лей, он на месте. Один. Высылаю группу-три проверить все вокруг, — раздался в берушах вызывающе-насмехающийся голосок Сирены. Mierda, эта стерва наблюдает за ними через систему контроля салона! И с нею все девчонки взвода! Они хоть догадались заблокировать канал для остальных?

— Ее высочество немного занята, — просипел голос над нею. Хватка ослабла, но только на секунду.

— Нет, не сейчас! Пожалуйста, давай после! — снова попробовала увещевать она.

— Сейчас, Принцесска, сейчас!..

Лея поняла, что точка адекватности пройдена, ее не слышат. Она еще сомневалась какое-то время, не могла решиться, но точку поставила рука, нагло задравшая ей платье и принявшаяся проверять, все ли у нее под ним в порядке.

Она точно знала, что в порядке. В объятой возбужденным сопением машине щелчок «бабочек»[6] раздался, как выстрел. Тонкие лезвия вылетели из гнезд, разрезая кожу сбоку от запястий, вокруг брызнули капельки крови — это неизбежно, когда активируются вшитые прямо в руку боевые артефакты. Очень смертоносные артефакты!

Она ударила кулаком, резко и сильно, как могла из неудобного положения, в подбородок, лишь на обратном ходу руки краем правого лезвия задев кожу на шее нависающего над нею человека. На остатки лифа многострадального платья потекла кровь: сильнее, чем она рассчитывала, но не слишком — просто более глубокая, чем она хотела, царапина. Ноги ее тем временем отшвырнули сковывавшее тело на пол.

— Ты! Ты чего! — заорала Гарсия, приходя в себя. — Ты что творишь?!!

Левая рука ее личной телохранительницы и больше чем просто подруги зажимала кровоточащую рану под подбородком, правая сжимала в руке нож, а глаза пытались осмыслить происходящее. Ножа Лея не боялась, это рефлекс, гораздо серьезнее то, что будет потом, вечером, после отчета перед мамой.

Далее следовала грубая матерная тирада, которую Лея пропустила мимо ушей. ТАК материться она не научилась, даже проведя два года в корпусе. Набравши в легкие побольше воздуха, она заорала в ответ:

— Сержант Гарсия, отставить!

Елена заткнулась.

— Каков твой приказ?

И не давая одуматься, продолжила:

— Твой приказ — сопровождать ее высочество! А в данный момент — сопровождать ее высочество на встречу с сеньором де ла Росса, видным ученым этого исследовательского центра! Приказ понятен?

Молчание.

— Я спрашиваю, это понятный приказ, или его отдали в какой-то непонятной форме?

— Никак нет… — вырвалось у той.

— Ну, вот и выполняй приказ, Гарсия! Выполняй! Если еще увижу, что вместо службы занимаешься личными делами!..

Лея нахмурила брови, как умела только она. Елена молча уткнулась в пол.

— ЛЮБЫМИ личными делами… — повторила она уже тише, но не менее грозно.

Елена — самая железная из ее взвода, ее не проймешь ничем. Слова, уговоры, угрозы — побоку. Она понимает лишь одно понятие, вбитое им всем в головы в то золотое время, когда они были молоды, до Полигона оставалось еще много, а дорога домой была уже закрыта. Это слово «приказ». Приказы исполняются. Точка. Обсуждению не подлежат. Точка. Умри, обосрись, но боевую задачу выполни. Точка.

Не только Нимфа, на самом деле все девчонки так реагируют. Они могут орать друг на друга в домашней обстановке, материть, посылать, даже зарядить друг другу в челюсть по мелочи, но стоит заговорить вот так — и компания закадычных подруг превращается в строгую инфанту, наследницу престола, и ее личную охрану. И никаких исключений.

Проблема состояла в том, что она не могла отдавать приказы лежа, прижатая чужим телом к спинке дивана машины — несолидно и смешно. А просто ударить было бы мало, это могло походить на игру, которую Гарсия воспримет на «ура» и лишь еще больше заломает руки в ответ. Ее надо было порезать, пустить кровь, чтобы включился боевой режим, и только после этого приказывать.

— Девочки, что там? — активировала она четвертый канал без изображения. Общий, не только ее взвода. Но в ответ раздался звонкий голосок Аделии, как обычно, жующей жвачку:

— Его проверили. Чист. Выгоняют посетителей из зала. Еще минуты две.

Лея не любила, когда ради нее кого-то силой откуда-то выгоняли, это неправильно. Но поделать ничего не могла — безопасность. Инструкции для дворцовой стражи разрабатывала не она, и не ей их менять, даже, если она станет королевой.

Лея отключилась и оглядела окровавленную рвань, в которой находилась.

— У нас две минуты. Быстро, заклеивай свою царапину и посмотри, что тут есть переодеться. И чего-нибудь вытереться — я вся в крови.

Это было преувеличение, крови натекло совсем чуть-чуть, но не дело ее высочеству инфанте идти на встречу в заляпанной даже одной капелькой одежде.

— Слушаюсь… — недовольно буркнула Елена, уже заряжавшая подрукавник ножами, и потянулась к аптечке.

— И сама переоденься, ты тоже в крови. Тут где-то Малышкин китель лежал, я видела…

Люк поднялся вверх. К этому моменту веселая и чувственная Нимфа, которую знают девчонки сорок девятого взвода, превратилась в ледяного стража, известного гораздо большему числу людей, профессионала и личного телохранителя ее высочества инфанты. От ее холодного взгляда и равнодушного лица пробирало даже бывалых воинов, не говоря об обывателях. Козырек визора показывал с установленной у кого-то из группы-два на шлеме камеры внутреннюю часть зала местного ресторана. Они не заезжали сюда во время инспекции, он был ниже уровнем, чем ей полагалось по статусу, но судя по одежде ожидающего ее человека, выше, чем тот мог себе позволить.

Сирена и Мишель сидели каждая через несколько столиков вправо и влево от него, двое специалистов императорской гвардии по прослушке обходили заведение со своими странными приборами, от которых издалека отдавало глубокой непонятной физикой. Старичка уже проверили и ощупали, тот сидел, с благоговением взирая на вооруженных до зубов девиц в белых доспехах с выгравированным кондором на груди. За забралами их легких шлемов можно было рассмотреть молодые, не старше двадцати пяти лет, жизнерадостные лица. Непривычное сочетание.

Старичок… Они назвали его так меж собой, хотя стариком в полном смысле слова мужчина не выглядел. Ему, согласно досье, не было и пятидесяти, но убеленные сединой волосы и мудрые глаза создавали впечатление эдакого жизнерадостного дедушки.

Это был наглый дедушка. Наглость его заключалась в том, что он умудрился передать ей лично в руки капсулу со своими авангардными разработками, хотя по долгу службы она не имела и не могла иметь с ним никаких контактов. Он прошел через все контуры охраны, через несколько постов проверок, миновал на своем пути иерархический барьер — прорву начальников, через голову которых перепрыгнул, и его пропустили, нигде не пристрелив. Лея была очень удивлена. Наверное, это стало возможным благодаря кристально чистым глазам дедушки, да таким же чистым помыслам. Ему не нужно было от нее ничего: ни денег, ни повышения или хорошей должности, ни попытки с ее помощью как-то реабилитироваться в научном сообществе. Только отдать посмотреть, не заинтересует ли работа.

Заинтересовала. Лея вообще любила всё, отдающее загадкой, тайной, каким-нибудь глобальным открытием, способным потрясти мир. Тем, что на виду, но чего не видит ни один человек, кроме горстки избранных. Да, иногда это звучит, как сказка, красивая история в духе романтического фэнтези, но что поделаешь — она любит сказки. Она ведь Сказочница.

Это была бредовая идея, прочитанное в папке. Смелое предположение, от которого попахивало скорее фантастикой, чем наукой. Но ночью, когда она блаженно отдыхала после очередного сумасшедшего дня работы, в голове ее плавно выстроились перспективы этого открытия, и перспективы эти были для человечества безрадостные. Оставить всё на самотек она не могла.

Дон Мигель имел дурную репутацию среди ученого сообщества, к его исследованиям не относились серьезно. Она не расследовала причины, почему так и кто виноват, но он провалил какие-то важные исследования, на которые были выделены огромные деньги. И теперь работал здесь, в «Омикроне-4», рядовым экспертом в каком-то процессе не по своему профилю, на должности, которую ему дали, чтобы не терять мозги за границу. Она сама верила в открытие лишь небольшой частью сознания, которая принадлежала сказочнице-Лее — ее же высочество инфанта приехала на встречу, чтобы убедиться, что всё это неправда, и спать спокойно.

Оба гвардейца кивнули — чисто. Она, переодетая за неимением лучшего в парадную ангельскую форму, вошла и опустилась в кресло напротив мужчины. Идущая следом Елена села сбоку, имея возможность как достать его в случае чего, так и закрыть ее. На коленях ее покоился ручной игломет, но Лея точно знала, бить в случае чего та будет ножами — так быстрее и эффективнее. Она мастер ножей, одна из лучших, несмотря на юный возраст.

Сидящий напротив человек улыбался. Это был невысокий почти седой мужчина, одетый в недорогой серый костюм, к которому подходило слово «рабочая лошадка», а не «для парадного выхода и встречи с особой королевской крови», с очень умными глазами за визором, встроенным в нелепые прямоугольные очки. Глаза его бегали из стороны в сторону, с нее на оскалившуюся по такому случаю Гарсия, и дальше, на расположившихся в зале девчонок, выдавая страх и волнение. Но Лея прочла в них кое-что, что очень бы разочаровало Елену, да и ее саму немного задело — он боялся не ее, наследной принцессы, не ее кровожадных охранниц, о которых ходят легенды, а результата предстоящего разговора. Результат их беседы был для него важнее собственной жизни.

Фанатик. Ученый-фанатик, для которого жизнь — ерунда по сравнению с продуктом творчества! Она немало повидала таких за месяц в этом долбаном центре, и как находить с ними общий язык до сих пор не имела ни малейшего понятия.

Почувствовав неладное, но не поняв, что именно не так, Елена на всякий случай предупредила:

— Сеньор, пожалуйста, не делайте резких движений!

Дедушка кивнул, бегло так, промежду прочим, словно она — слуга и пустое место.

— Да, благодарю, сеньорита. Вон те сеньориты меня уже предупредили.

Челюсть Елены отвисла. Лея же чуть не рассмеялась, вызвав еще боле негативную реакцию подруги.

— Дон Мигель, вам передали, ваша записка заинтересовала меня, — поспешила она проскочить скользкий момент и приступить к делу. — Можете вкратце описать ее суть еще раз, не произнося вслух ключевых слов, вроде имен людей, кому принадлежали исследуемые образцы и того, за какие свойства отвечают описанные вами гены? Как оказалось, в этом городе можно достать даже марихуану, и я не уверена в безопасности этого места…

При словах о марихуане, аватарка Бестии, занявшей пост у двери, скривилась. Лея одним движением отключила навигатор, отключая также все записывающие и передающие приборы, которым стоящая на столе система гашения сигналов позволяла работать. Обойдутся, некоторые тайны она не может доверить даже девчонкам.

Дедуля вновь кивнул.

— Конечно, ваше высочество. Но можно перед этим встречный вопрос: как лично вы оцениваете эту идею?

Лея почувствовала внутри злость, которую сдерживала несколько дней.

— Как бред, сеньор де ла Росса! Как вымысел, фантастику!

— Но все равно решили встретиться со мной, несмотря на то, что это — фантастика?

Его глаза насмехались над нею. Этот человек был слаб, был никем: освистанный, чудом оставшийся в науке на незначительной должности, не имеющий даже нормального костюма и не могущий позволить себе этот не особо дорогой ресторан. У него не было ничего, только скандально известное в научных кругах имя. Но он видел нечто, что не замечали другие, и этим ставил себя выше остальных. Он мог быть или гением, или безумцем, одно из двух. Хотя гении ведь и есть безумцы?

— Я люблю фантастику, дон Мигель, — смогла сформулировать Лея, душа злость и пытаясь быть учтивой, как положено благовоспитанной сеньорите и инфанте. — Но фантастику научную, а не приключенческую. Если вы сейчас убедите меня, что ваша теория — наука, я дам вам денег на исследование и походатайствую насчет хорошей лаборатории. Если же это приключение, способ выбить финансирование, запудрив мозги маленькой не разбирающейся в умных вещах дурочке — бедный вы будете, обещаю!

— Хорошо-хорошо! — замахал руками дедушка. Плохо так замахал, некрасиво. Елена налилась пунцовой краской — она не прирезала его чудом, хотя обязана была это сделать по инструкции. — Это наука. Я докажу вам, ваше высочество, не сомневайтесь. Просто выслушайте.

Лея одарила Нимфу строгим, но одновременно умоляющим взглядом: потерпи, все будет хорошо, это просто человек такой, и кивнула собеседнику:

— Хорошо, дон Мигель. Я вас слушаю.

Мужчина начал «грузить» ее узкоспециализированными терминами, в которых она разбиралась не то, чтобы очень хорошо. У Нимфы же через пять минут вообще разболелась голова. Когда монолог подошел к концу, Лея попыталась собрать мысли в кучу.

— Подождите, не поняла. Так какой ген за что отвечает?

— Я не знаю, ваше высочество, — пожал плечами собеседник. — Для этого нужны многолетние исследования с хорошей базой, мне одному такое не под силу. Но я обнаружил шестьдесят восемь вариаций. Эти гены есть у всех людей, абсолютно, но у всех разное количество. И чем их больше, тем сильнее проявляется искомая способность. Это общее наблюдение, какова дифференциация по видам генов сказать пока не могу. Как и более точно описать механизм.

Она кивнула. Как все запутанно!

— Люди, обладающие одинаковым их количеством, могут сильно отличаться по силе проявления способности, — продолжал ученый. — Но если их количество разнится существенно, в несколько раз, то не сомневайтесь, она проявится достаточно ярко.

Он задумался.

— Повторюсь, это только то, что я обнаружил. Сколько этих вариаций всего — боюсь предположить. Мне нужна исследовательская база, образцы крови людей, у которых эта способность четко выражена, их биографии, характеристики, медфайлы. Мне нужны лаборатории, ассистенты, статисты — это огромное исследование, сеньорита!

Лея вздохнула. Да, она любила фантастику, хотя в силу понятных причин терпеть не могла «Звездные войны» матери. Но то, что говорил этот человек… Это непостижимо уму!

И именно поэтому, вдруг это окажется правдой, об открытии никто не должен узнать. У нее получится спрятать его, должно получиться. Она молода, ветрена, курит травку и любит оргии с участием десятка мальчиков и девочек. Кто поверит, что она занимается настоящим исследованием?

— Какое максимальное количество генов вы наблюдали в одном человеке? — выдохнула она, судорожно пытаясь зацепиться хоть за что-то в его рассказе.

— Тридцать два, ваше высочество. Именно у того человека, с которого всё и началось, я подробно описал об этом в докладе.

Лея кивнула, она несколько раз перечитывала тот скользкий момент.

— Но в основном эта цифра колеблется от десяти до двадцати у обычных людей, и редко перешагивает через барьер из двадцати пяти.

— Десять — двадцать из шестидесяти восьми? — рассмеялась она. — Маловато!

— Да, именно так, ваше высочество, — улыбнулся профессор. — В противном случае я не знаю, что стало бы с нашим миром.

Лея задумалась, потом кивнула Сирене и та начала что-то говорить через систему связи.

— Хорошо, дон Мигель, проведем небольшой эксперимент. Я дам вам кровь нескольких человек, вы исследуете ее и определите, кто из них обладает этой способностью, а кто нет. Если угадаете, значит, теория работает и я дам вам деньги на исследования. Если нет — желаю успехов.

Дедушка кивнул.

— Великолепно, сеньорита. А вы уверены, что этот человек ею обладает?

— Да, разумеется! — вспыхнула Лея, но внутри у нее все сморщилось. Уверенной на все сто процентов она не была.

В этот момент в зал вошло два дворцовых гвардейца, неся небольшой свинцовый ящичек. По знаку Леи они поставили его на стол и открыли.

— Спасибо, — кивнула она. Гвардейцы кивнули в ответ и удалились.

Содержимое ящика представляло собой дымящийся криогенный карман, в котором на специальном штативе в ряд были закреплены семь запаянных непрозрачных пробирок с номерами. Глаза профессора лихорадочно заблестели, Елена же сморщилась — она поняла, что именно находится в пробирках.

— Внутри образцы, как видите, семь штук. В одной из них то, что вы ищите. Вы сделаете свой анализ и передадите мне его результат лично в руки. Вот пропуск во дворец. — Она демонстративно достала из кармана кителя приготовленную заранее карточку.

— По нему вас проводят ко мне. Повторюсь, привезете его лично!

Профессор кивнул.

— Ни одна живая душа не должна знать об этом, в целях вашей же безопасности. Я всего лишь принцесса и не обладаю достаточной властью, чтобы полноценно защитить вас, вся надежда на ваше здравомыслие.

Вновь кивок.

— Я смотрю результаты и решаю, работаем мы с вами, или же вас и дальше травят ваши коллеги. Вопросы?

— Вы точно уверены, что там кровь именно такого человека? — глаза дедушки пронзили ее до самой черепной коробки. Она опустила голову, не выдержав взгляда.

— Нет. Но иного предложить вам не могу. Извините.

— Кто это? Я знаю его? — продолжал давить он.

— Боюсь, что нет, дон Мигель, тяжело вздохнула она. — А теперь до свидания, надеюсь, скоро увидимся.

— Разумеется, ваше высочество! — привстал профессор и склонил голову. Она протянула руку для поцелуя. — Я не разочарую вас!

— Нас шестеро, — пробурчала шепотом Елена, включив конфиденциальный седьмой канал, когда они уже шли к машине. — Я, ты, Малышка, Сирена, Аделия и Мутант. Кто седьмой, Лей?

Лея потрясла головой.

— Человек, у которого должна быть эта способность, ты же слышала.

Елену ответ не удовлетворил.

— Кто он?

Молчание. Тем временем люк поднялся и они влезли внутрь. Идущие по бокам девчонки из группы-два разошлись по своим машинам.

— Ладно, понимаю, этого мне знать не положено. Но зачем ты свою кровь дала?

Лея вновь задумчиво покачала головой.

— А ты как думаешь?

Глава 13. Тактическое отступление

Адолат не считал себя профессионалом, всего лишь специалистом. Но специалистом хорошим. Он не брался за дела, в успехе которых не был уверен, но то, за что брался, всегда доводил до конца. Да, требовал за работу не много, но ведь это простые дела, без изысков и лишних сложностей — сложности пусть выполняют профи, и гордился званием, которым сам себя наградил. Ведь кроме профессионалов и специалистов есть еще любители, откровенные халтурщики: их услуги стоят жалкие центаво, но и качество работы соответствующее. Адолат же свою работу гарантировал и всегда держал марку, даже если это шло в ущерб оплате — так нужно для репутации.

Репутация с таким подходом не заставила себя долго ждать. Спустя всего пять лет после того, как его выгнали из королевских вооруженных сил, он превратился в уважаемого человека, известного в определенных кругах общества. Сейчас он со смехом вспоминает те годы, когда был юн и глуп, и пытался связать свою судьбу с армией. Да, после нее много разных полезных для жизни благ, там тебя делают сильным и ответственным, но… Все эти скучные будни, ночные побудки, вахты, марш-броски, эти прыжки с орбиты и изнуряющие тренировки, железная дисциплина и казарменные условия, и все это где-то на окраине планеты, где, как говорят дома, Макар телят не гонял.

Но сейчас он не жалел об этом, космодесант не для него. И выгнали-то за ерунду! Зато теперь он тот, кто есть — вольная птица, сам себе хозяин, занимается достаточно прибыльной работой, которая по душе, и строит планы на светлое беспечное будущее. Возможно, если бы не те полтора года, что он провел там, когда из него, хилого юнца из аллахом забытой провинции, делали человека, он не стал бы таким, и за это стоит сказать «спасибо»? Может быть. Но обида глубоко в душе осталась. А то, что его ремесло немного… Незаконное? Так государство само виновато, что вышвырнуло его на помойку, вот пускай и терпит!

Адолат как бы невзначай хлопнул себя по бедру. Ствол на месте, надежно прикрыт длинной широкой курткой, ножи на месте. Карта на козырьке навигатора показывает тот район, что нужно, включая подсвеченного красным клиента. Вроде все хорошо. Но щемящее чувство беспокойства не давало расслабиться второй день.

…Это началось в армии, на учениях. На тренажерах, где они стреляли настоящими боеприпасами по настоящим вооруженным и тоже стреляющим дроидам. Да, те палили сначала мимо цели, так запрограммированы, но вторая очередь у них шла на поражение. Те, кто плохо тренировался и занимался в учебке, по логике инструкторов военного департамента, должны отсеяться на них, и не факт, что в живом виде. Смерти там, конечно, бывают редко, дроиды стреляют все же по конечностям, но и машины иногда промахиваются.

Он нервничал тогда, сильно боялся. Считал, что уж на нем их программа непременно даст сбой и мысленно представлял, как сотни пробивающих доспех насквозь игл врезаются в грудь. Его будто переклинило тогда, как щелкнуло в мозгу, и он начал чувствовать их. В смысле роботов. Чувствовать и обходить, минуя расставленные инструкторами засады и расстреливая железяк с выгодной ему позиции.

Как это произошло? Каков механизм этого? Он не понял до сих пор. Но родившееся тогда сверхъестественное чутье не раз спасало ему жизнь и после армии, давало уйти от слишком жадных заказчиков или слишком сильных клиентов. Интуиция?

Да, интуиция. И эта интуиция второй день била тревогу. Причину ее он понять не мог: слежку не обнаружил, электронные средства защиты молчали, дорогу кому-то сильному и могущественному не переходил. Но это ничего не значит, в мире достаточно способов наблюдать за человеком, оставаясь незамеченным, а преследовать его могут и за старые грехи, о которых сам он давно забыл.

Этот заказ ему сразу не понравился сразу. Он не убивает «лохов», ему это не интересно — слишком просто. У него тоже есть профессиональная честь и собственные неписанные правила. Но ему предложили именно такого — человека, не связанного ни с криминальным миром, ни с миром денег, стандартного серого обывателя. Согласился он только из уважения к заказчику, достаточно известному человеку с хорошими связями. Возможно, он переоценивает его, на самом деле тот играет лишь ту роль, которую ему позволяют, но и недооценивать людей Адолат не любил. Лучше уж переоценить.

Итак, это был простой заказ, достойный халтурщика, а не специалиста. Но платил заказчик за него неплохо, три куска золотом, причем со стопроцентной предоплатой. У Адолата же недавно возникли финансовые трудности, что стало последней гирей на чаше весов напротив его принципов.

Это произошло позавчера. Вчера же почувствовал неладное.

Он, как обычно, вышел на разведку, посмотреть на клиента со стороны, так сказать вжиться, понять его образ мыслей. Это не часть работы, это часть хобби — он всегда так поступает, когда есть возможность. Коллекционирует людей. Клиента он увидел: тот шел в костюмчике, с папкой в руке, от метро к месту, обозначенному, как «дом». Да, действительно, лох, но Адолат насторожился: что-то в нем было. Что-то ненормальное, необузданное, первозданное — от зверя, каким являлся он сам. Зверь зверя всегда чувствует, это непреложная истина, но, к сожалению, того, что он увидел, было недостаточно, чтобы считать его «в теме», и он искренне сожалел, что парня придется убить.

Адолат долго стоял, рассматривая клиента, через линзу козырька, и как только проводил его взглядом, это случилось: интуиция, бросавшая его в сторону от очередей роботов, погнала прочь.

Можно сказать, он убежал оттуда — уж слишком быстро шел. Чутье гнало и гнало куда-то, не показывая конкретного направления угрозы. Это был не просто страх, паника, и он поддался ей, поскольку привык доверять интуиции.

Он насиловал все ресурсы навигатора, петлял, словно заяц, по одному ему знакомым местам, использовал все доступные тактические приемы, но так и не увидел источник опасности. Отпустило только через несколько часов, когда он находился в противоположном от Центрального парка районе города, полностью выбившийся из сил и желавший, чтоб его, наконец, нашли, пристрелили и отстали.

Вот и сегодня то же самое. Пока не так сильно, но стойкое ощущение, что не надо никуда идти, что лучше остаться дома и вернуть золото, все больше и больше овладевало им.

До места добрался нормально, без приключений. И даже благополучно встретил клиента, прошмыгнувшего в толпе мимо. Адолат не собирался устранять его здесь, у всех на виду, у него был другой план, но хотелось лично убедиться, что тот идет именно туда, куда должен идти вечером в среду согласно данным заказчика. Ну, вот и славно — на обратном пути он его встретит, в заранее подобранном месте, выполнит это долбаное задание и жестко надерется, снимая двухдневное напряжение.

…Так он думал, но отойдя метров на триста, вдруг вновь ощутил приступ.

О, да, это был тот же приступ, что беспощадно гнал его вчера по всему городу. Ему вновь грозила опасность, опасность смертельная, и гораздо более серьезная, чем те долбаные дроиды, стреляющие поверх твоей головы. Но он опять не видел источник! Снова и снова вращал камеры, в надежде зацепить взгляд за что-то неправильное, нелогичное, третировал электронику, даже выпустил жучков-шпионов, потратив их впустую, но так ничего и не нашел.

Тут его взяло зло: сегодня он не уйдет! Это дело даже не репутации, чести! Или он сможет побороть себя и свой страх, или не сможет.

Трясущимися от волнениями руками Адолат вновь набрал на браслете заветный номер. Он никогда не делал этого раньше, но паника заставляла пойти против правил третий раз за два дня. Гудки. Минута. Другая. Нет ответа.

Из груди его вырвалась матерная тирада. Не может такого быть, просто не может! Он звонил заказчику вчера вечером, правда, пытаясь не отменить заказ, а всего лишь уточнить кое-что — у него сложилось ощущение, что тот не договорил нечто важное о деле, что полностью меняет его, как и сумму вознаграждения. И сегодня утром. Оба раза не дозвонился. Вот теперь третий раз, причем теперь он хотел сказать, что в любом случае не будет выполнять заказ, и пускай тот летит в космос со своими недомолвками. Но третий раз ответа нет!

А вот и то самое место. Тихая улочка, людей не много — клиент ходит по ней, срезая дорогу до подземки. Адолат проверил карту — красная точка расположилась в квадрате здания, в котором и должна была находиться — порядок. Хоть здесь все спокойно! От души немного отлегло.

Достал сигарету. Хороший табачок, мексиканский, продирает так, что из мозгов выходит всякая дурь, оставляя голову светлой и работоспособной. Оглянулся. Тихо.

Улица представляла собой серию невысоких зданий с торговыми точками на первом этаже — кафе, магазины, рестораны и прочие подобные заведения. Выше шли второсортные офисы — район не богатый, не деловой центр, но и не нищий. Аккуратненькие такие офисы мелких фирмочек где работают среднеобеспеченные клерки и недостаточно удачливые менеджеры. Он сам хотел одно время организовать себе такой под вывеской частного детектива, но передумал. Рядом с ним на информационном развале женщина-продавщица выставляла красивые заставки капсул газет и журналов. Да, это дико для выходца из трущоб, но многие люди, особенно такие, как работающие в этом районе, предпочитают не качать информацию из сетей, а покупать ее вот на таких развалах. Капсулы газет и журналов одноразовые, их не сотрешь и ничего поверх не запишешь, но в плане оформления издатели вшивают им такой интерфейс, с такими заставками и сопровождением — закачаешься! В сети такую красоту не выкладывают: хочешь насладиться стопроцентным виртуалом, погрязнуть в мире красивого, словно живого, журнала? Купи! Особенно это касается журналов мод и про путешествия, в которых и так немаленькие ресурсы разовой капсулы используются на полную катушку.

— А последний «Хочу быть красивой», есть? — услышал он звонкий девичий голосок.

К женщине за лотком из-за его спины подошла молоденькая фифа с темно-русыми волосами лет двадцати. Явная полукровка спортивного сложения. Красивая! Но с неправильным выделяющимся носиком, который, впрочем, ее не портил, а придавал внешности нестандартную изюминку.

Адолат заинтересовался — он всегда был неравнодушен к полукровкам. Атлетическое же сложение, обожаемое в «имперском» секторе, не любил, но в Альфе было трудно встретить иных девушек, и постепенно привык. Маленькими шажками подошел ближе. Эх, если бы не работа — обязательно бы зацепил ее! И зажег. Главное начать, а дальше все само получится. А будет не согласна — он возьмет ее и так, женская сила и показная мускулатура — достаточно хрупкая вещь, на деле они ничего не стоят рядом с на самом деле сильным мужчиной. Впрочем, обычно достаточно обаяния, ему редко приходится заставлять их делать что-то. Он имеет в виду нормальных женщин, а не тех, что отдаются за деньги, но эта не похожа на такую.

…Но он на работе, а значит, не судьба, — одернул он сам себя.

Адолат сделал глубокую затяжку, разочарованно вдыхая едкий дым, и вдруг понял, что то, что безуспешно пытался сделать два дня, произошло само собой. Взгляд зацепился-таки за нестыковку. Одежда незнакомки. Скромный спортивный верх и не длинная, но широкая дорогая юбка сочетались плохо, негармонично. Он насторожился.

Фифа спорила с продавщицей, явно получавшей удовольствие от процесса спора, о высоких женских материях — что с чем можно одевать. Он не вслушивался, вглядывался в нее саму, и все больше в груди его росла тревога. Достаточно дешевая спортивная майка девушки не сочеталась с достаточно дорогой юбкой из бутика, и тем более не сочеталась с военным широким ремнем на ней, пусть и с замененной на нечто гламурное бляшкой. Ремень этот не простой, со своими секретами. На него можно зацепить уйму вещей, и мало кто догадается, что они там есть. Ножи, миниатюрный пистолет, какие-нибудь стреляющие штуковины, небольшие важные приборы. А под самой юбкой или в складках можно спрятать черта!

Задумавшись, он нечаянно выдохнул прямо в ее сторону. Фифа резко обернулась, глаза ее полыхнули огнем — ну натуральная львица!

— Молодой человек, вы не могли бы курить в другом месте? Подальше от меня?

Она… Она приказывала ему, по праву сильного, и не терпела возражений — вот что прочел он в ее интонации. Таким тоном командуют, а не просят. Сталь и огонь! И еще, посмотрела она на него как-то… Не так. Ну, не так смотрят на источник раздражения молоденькие фифы, пусть даже раскачанные в спортивном зале и осознающие свою крутость. Она его как бы…

Да, правильно, она его знала. Так говорят человеку, которого не близко, но знают, а не первому встречному на улице. С чего он взял? Наверное с того, что в подобной ситуации срабатывает механизм оценки раздражителя, как потенциального противника, и только потом выдается предупреждение согласно этой оценки. Это доли секунды, но они должны быть! Девчонка же ответила сразу.

— Извините.

Он развернулся и пошел в сторону, откуда пришел, щелчком отправив сигарету в автоматическую урну. Вот и угроза. Первая зацепка.

— Нет, с синей блузкой, лучше одеть… — отвернулась девчонка назад к продавщице. Он настороженно смотрел на нее через выход задней камеры, увеличив изображение. На боку фифы, под юбкой, проступило очертание того, что Адолат узнал бы с закрытыми глазами — ручной игломет AEG-109 усовершенствованной модели, мечта любого наемного убийцы. Очень маленькая, но достаточно мощная для своих размеров штука.

Паника захлестнула. Он ускорил шаг и собрался перейти улицу, как нечаянно врезался в еще одну девичью фигуру. Та зевала по сторонам, что-то рассматривая, а он засмотрелся на полукровку у лотка.

— Ой, извините! — проворковала та с сильным имперским акцентом. — Я такая рассеянная! А вы не поможете мне?… — Она принялась что-то объяснять, но Адолат не слышал, что.

Он пялился на ее тело. Фифа, гламурная фифа, еще одна, и в разы эффектнее первой! На первый взгляд можно было сказать, что она всецело состоит из ног — длинные, стройные, от ушей, идеальной ровности. И почти не перекаченные, как у большинства местных. Узкие шортики, тоже, кстати, не из дешевых, их не только не пытались скрыть, а как будто наоборот, подчеркивали. Выше располагалась талия с голым пупком и завязанная в модный топ-узел величественная грудь. Вершили конструкцию девушки длинные волосы, крашенные в едко-красный возбуждающий цвет. Адолат почувствовал, как челюсть его непроизвольно опустилась, а слов, чтобы сказать хоть что-то, нет.

Образ шлюхи, дорогой, но очень эффектной. На вид ей Адолат не мог бы дать больше двадцати — двадцати трех, но на самом деле та могла оказаться еще моложе.

— Я… — все-таки выдавил он. — Я… Не могу.

Затем развернулся и побежал, не чувствуя ног под собой.

В сквере возле метро он успокоился. Что это он, как мальчишка, в самом деле? Интуиция, кричащая об угрозе, стихла, и он попробовал анализировать.

Итак, он увидел вооруженную иглометом девчонку, стоящую у лотка. Оружие ее ПОД юбкой, спрятано, его еще нужно отцепить и достать — непрактично. А люди, идущие на охоту, экипируются куда практичнее. На охоте роль играют доли секунды, а тратить их на то, чтобы вытащить замаскированное оружие…

Возможно, это какая-то гламурная блядь, имеющая хорошего папочку (а может папика), понтуется вседозволенностью. Иглометы ведь запрещены для населения, лишь легкие «Шмели» для частной охраны, а у нее сто девятый AEG. Возможно? Учитывая ее внешность и район, где встретились? Вполне. А он испугался, словно смерть увидал! А от красноволосой чего удрал? Чего испугался? Эта вообще не вооружена, да и прятать оружие ей на теле… Хммм, да негде там прятать, все наружу! Идиот.

Раздумывая над этим, он выкурил еще пару сигарет, и вдруг обнаружил, что точка клиента сдвинулась — тот возвращался назад. Рано, еще же должно пройти больше часа! Но клиент не знал об этом и шел навстречу. Более того, шел уже достаточно давно, и у Адолата оставалось мало времени, чтобы достойно его встретить.

Решение созрело быстро — идти навстречу и… ничего не делать. Да, именно так — он должен встретиться с ним лицом к лицу, но ничего не предпринимать. Пасущие его люди просто обязаны занервничать и раскрыться, а он увидеть их и оценить угрозу. Он же все-таки специалист! Единственное, что напрягало, так это возможность получить пулю в затылок, если нервы у ребят окажутся совсем уж ни к черту. Именно этот миг он и должен поймать — пока нервы держат, но пока пуля не летит.

Выбросив пустую пластиковую пачку в сжевавшую ее урну, он пошел назад, к злополучному лотку. По ходу движения купил в ларьке новую пачку, непрестанно всматриваясь в то, что творится по сторонам. Вывел на козырек еще два выхода, виды справа и слева, и теперь имел круговой обзор.

А вот и оно. Интуиция вновь запела песнь отчаяния, но на сей раз он чувствовал источник. Нежно-желтая «Эспаньола», припаркованная в пятидесяти метрах выше по улице. Да, так и есть, его пасут.

Он перешел дорогу, к тому самому лотку, стал напротив машины, и, закурив, как бы невзначай принялся сверлить последнюю глазами. Естественно, ничего не увидел. Что можно разглядеть в планетарном броневике? Но чем-то недружелюбным оттуда веяло.

Итак, откуда у лоха, парня не в теме, могут быть могущественные покровители? Кто они? Люди сеньора Кампоса? Кого-то из команданте? Бандеры? Силовики? Чем он так важен им и не потому ли он не может второй день дозвониться заказчику, что их сделка стала чьим-то достоянием?

Тогда все не плохо, а очень плохо. Чтобы убрать ТАКОГО заказчика нужно быть ОЧЕНЬ крутым. А тут он, со своим выпендрежем.

Лучше об этом не думать. Убивать он однозначно не будет, а значит, и его не должны. Заказчику звонить он больше не станет, мысленно пустив того в космос, а сразу после встречи с клиентом ляжет на дно — для этого есть несколько заранее подготовленных вариантов. Если успеет, конечно.

Почему бы ему не уйти сейчас, пока тот далеко? Ведь хорошее решение, верное! Но если он уйдет, ничего не узнает. Риск? Он есть всегда в его работе, Адолат привык к риску. Но не работа управляет его жизнью, а жизнь работой. Для него ремесло не средство выжить, а хобби, приносящее деньги, дело для души, а душа требовала остаться, вопреки голосу разума, и посмотреть опасности в лицо. Интересно есть ли тут снайперы?

Мысль перескочила на более важное. Должны быть. Но где?

Он оглядел верхние этажи через камеры навигатора, покрутив головой, вроде разминая шею. Да, есть пара мест, где он сам бы устроил логово. Значит, двигаться нужно плавно и не резко, чтобы его не посчитали угрозой.

— Ой, снова ты? — раздался сзади удивленный щебет. — И опять с сигаретой?

Адолат обернулся. Как она умудрилась подойти незамеченной с его круговым обзором?

Та самая полукровка в широкой юбке стояла сзади и довольно скалилась. В руках ее не было ничего, даже сумочки, но он почувствовал от нее такую же угрозу, как от вооруженного человека. Игломет, судя по складкам юбки, находился на месте, но он не стал бы атаковать эту фифу ни за какие пирожные. И вообще, лучше держаться от нее подальше.

Он отошел, думая, не задать ли прямо сейчас стрекача? Но отойдя метров на двадцать передумал — та осталась на месте, вновь заведя беседу с лоточницей. То есть, она не по его душу? Тогда зачем?

Это он понял через минуту, когда увидел на другой стороне улицы точно такую же полукровку в точно такой же юбке. Более того, точно так же накрашенную и с точно таким же тоненьким навигатором без козырька на голове. Будто это виртуал, и одну из них скопировали со второй.

— … мать! — выругался он на родном языке. Его тупо обложили. И дают об этом понять. Зачем? Профи так не работают. В их жестоком мире или валишь ты, или валят тебя, третьего не дано. А возможности у них, скорее всего, имеются, учитывая AEG…

Дрожащий палец переключил козырек с линзы на карту. Клиент находился в нескольких минутах ходьбы. Ну, девочки, что будете делать теперь?

Девчонки не делали ничего, показно занимаясь своими делами. Адолат не сомневался, это не бойцы, это манекены-подставы. Но от этого делалось не легче — настоящие бойцы держат его на прицеле, и бежать бесполезно, наоборот, тогда его скорее всего и грохнут. Пока же, стоя здесь, он вписывался в чей-то план, и ему позволяли жить. Игра, смертельно опасная игра, в которой он ничего не понимал, но в которую оказался случайно втянут. И пока играет по правилам, все будет хорошо.

Сигарета догорела. Он машинально достал и прикурил следующую — которую за сегодня? Пофиг, главное выжить сейчас, а не через несколько лет.

Он стоял, почти не двигаясь, поднося руку с зажатой сигаретой ко рту с черепашьей скоростью, и ждал, получая незабываемый кайф от непонятной игры. И не променял бы это ощущение ни на что. Еще бы знать, кто стоит за этим?..

А вот и клиент, показался из-за угла. Один. Хорошо. Взгляд рассеянный, чем-то озабочен. Кто же твои покровители, парнишка? Какую роль играешь в их игре ты?

От парня вновь несло зверем, даже еще больше, чем вчера. Походка, осанка, выражение лица — все говорило о внутренней силе, скрытой и спящей до поры. Пересекаться с таким, когда тот выйдет из спячки, смертельно опасно. Потому, видать, его и заказали — зверей лучше бить, пока те маленькие.

События продолжали развиваться лавинообразно. Из кондитерской рядом с ним вышла еще одна (!) девчонка. Одетая в неброские серые брюки и темную майку, невысокая (чуть ниже вооруженных близнецов), с темно-каштановыми волосами и большими выразительными карими глазами. Во взгляде ее Адолат тоже увидел зверя — хищницу, готовую броситься на жертву в любой момент, и от этого стало страшно.

В королевских войсках нет половой дискриминации, как на Земле, женщин туда тоже берут. Причем, в космодесант в том числе. Их там не много, единицы, но все равно есть. В основном, иммигрантки, пытающиеся получить гражданство. Демобилизуясь, они, как правило, идут работать в частные силовые структуры — куда им еще идти — или в структуры криминальные. Или в наемницы, которых олигархи набирают себе по типу королевы с ее корпусом телохранителей. Эдакая мода, подражание. И не стоит недооценивать их — несмотря на то, что это женщины, они способны на многое. Открутить ему, Адолату, башку, например. Ведь противостоять мужчинам в армии им нечего, мужчины сильнее, и они берут тем, чем могут — хитростью, внимательностью, концентрацией, реакцией. И, конечно, меткостью. То есть всеми качествами, лежащими в основе профессионализма. Он знавал одну такую, наемницу, она чуть не отрезала ему яйца за то, что в ее присутствии посмотрел на другую. Стерва!

Девочка перед ним тоже была хищницей, как и та сука. Но при этом никак не могла быть наемницей — не тот возраст. Женщин в армию берут с двадцати лет, стандартный контракт плюс учебка — минимум плюс шесть. Но обычно они остаются дальше, развивая профессионализм, в более элитных частях, а это еще года четыре. Иммигранткам же поголовно нужно прослужить не менее десяти, чтобы получить подданство короны и право уйти в отставку. Без скидок на пол!

То есть, настоящим наемницам должно быть никак не меньше тридцати. Этой же было намного меньше.

— Жизнь не стоит трех тысяч золотом, Чиркаш, — бегло бросила неправильная хищница и довольно улыбнулась.

— Чего? — только и успел переспросить Адолат и почувствовал, как руки задрожали.

Девчонка не ответила. Быстро развернулась в сторону клиента и ускорила шаг, оставляя Адолата в раздумьях.

Тот почувствовал, как кровь застучала в висках. «Чиркаш», его местное прозвище. «Три тысячи золотом» — Деньги, отданные заказчиком. Они знают всё. Действительно, он жив только потому, что вписывается в чужие правила игры, и его предупредили, чтобы он их случайно не нарушил. Версия, кто перед ним только что был, у него появилась — бредовая, нереальная — но иной придумать не смог. Только бы он ошибался!

Девчонка поравнялась с клиентом. Тот одарил ее заинтересованным взглядом, но в нем было лишь обычное мужское любопытство — они не знакомы.

Через минуту он поравнялся и с ним. Адолат стоял и не мог понять, что от него требуется. Один неверный шаг, жест, и его пристрелят, но может его пристрелят за бездействие? Спасли рефлексы, привыкшие действовать без мысленного участия хозяина, по одним лишь установкам.

— Сеньор! — обратился он к клиенту на испанском, делая шаг вперед. — Вы не подскажете, где здесь магазин со снарягой?

Адолат нервно выбросил недокуренную сигарету, и этот жест не укрылся от клиента. Тот напрягся и посмотрел волком, но это было не боевое напряжение. Он чувствовал в Адолате угрозу, но был готов ее отразить, не страшился. Его взгляд как бы говорил: «Если попробуешь — пожалеешь!». Да, перед ним был зверь, такой же волк, как и он сам.

— Русский? — переспросил вдруг парень на русском. Точнее, русском с «имперским» акцентом, дома так не говорят. Адолат кивнул.

— Да. Как ты понял?

— Акцент. У тебя плохой испанский. — Парень пожал плечами.

Адолат почувствовал, как тает напряжение между ними. Хорошо. Но только между ними, но не между ним и снайперами, не надо забывать.

— У нас недолюбливают испанский… — Адолат натужно засмеялся. — Все вокруг только на русском говорят. Где ж его выучить?

— Бывает! — усмехнулся парень. — А сам откуда?

— Мирный. А ты?

Парень отчего-то засмущался.

— Местный я. Здесь родился. Но мать из под Самары.

— Понятно! — закивал Адолат.

Земляк. Почти. Все они тут земляки, если говорят на русском. Впрочем, никаких предубеждений по национальному признаку, когда дело касалось работы, он не имел. Земляк? Если надо, и земляка завалим, только платите! Но парень этого не понял и еще больше потеплел.

— Угостишь сигареткой?

Адолат протянул пачку.

— Конечно.

Тот вытащил сигарету и прикурил ее от дорогой серебряной зажигалки с гравировкой. Круто!

— А тебе какая снаряга нужна? Тут их много, магазинов. Самых разных.

— Да с пацанами решили в Тараску слетать, по вершинам полазить…

— Тараска… — Парень усмехнулся. — Губа не дура!

— А чего мелочиться? — оскалился Адолат. — Если горы — то самые сложные!

Парень согласно кивнул. Похоже, он разделял это мнение.

— Вот сюда повернешь, потом три квартала и налево. Там в переулке хороший магазин есть, ребята хвалили. Рай для альпинистов-профи. Только… — Он демонстративно задумался. — …Не похож ты на альпиниста. Смолишь, как паровоз… — кивнул он на пачку.

— А сам-то? — усмехнулся в ответ Адолат. — По виду — вроде спортсмен, а смолишь не меньше.

Парень вздохнул и трагично посмотрел на тлеющий кончик.

— Да, есть маленько. Ну, давай, земляк! Удачи в Тараске!

Он протянул руку. Адолат в этот момент аж вспотел, но отказываться жать руку нельзя. Медленно, очень осторожно, словно опасаясь, что его укусят, протянул свою ладонь. Что также не осталось незамеченным для парня, который лишь неопределенно хмыкнул.

— Увидимся еще?

— Не думаю. — Адолат отрицательно покачал головой. Он не знал, что ошибается.

Парень пошел дальше. Остановился у лотка, что-то набрал в виртуале и начал с кем-то разговаривать. Все это Адолат наблюдал, идя прямо по улице, в иконке заднего выхода. Вдруг неизвестно откуда снова оказавшаяся рядом шатенка окликнула его:

— Стой!

Он обернулся.

— Молодец, Чиркаш! — поздравила она. — Правильно решил. За это тебе поощрительный приз — даем тебе фору в две минуты, заслужил. Начинай бежать, время пошло!

После чего демонстративно подошла к обочине, к которой тут же подъехал серый «Мустанг». Люк поднялся и из него… Вылезла та самая длинноногая секси с красными волосами в том же самом прикиде и плотоядно улыбнулась. В одной руке она держала «Жало», которое протянула шатенке, в другой S-5, армейскую снайперскую винтовку.

— Время идет, сладенький! — стрельнула глазками шатенка и одарила его лучезарной улыбкой, после чего демонстративно отщелкнула магазин «Жала», проверяя гранулы для игл. — Лучше не стой!

Адолат кивнул и побежал. Уже на углу увидел близняшек, подошедших к машине, одна из которых доставала свое миниатюрное смертоносное оружие.

Он понял, кто это. Самая бредовая его идея оказалась реальностью. Но не понимал, почему именно они, ведь уж кому, но Короне дорогу он точно не переходил! Но размышлять об этом было некогда — нужно было очень… ОЧЕНЬ быстро бежать!

Судя по тому, что он слышал, эти девчонки обожают смертельные игры, вроде охоты на людей, и словами в таких вещах не бросаются. Две минуты — значит всего две минуты. Его огнестрел под спортивной курткой уверенности в себе не придавал, значит, вся надежда только на ноги.

Гребанный заказ!..

* * *

Сентябрь 2447, Форталеза, летняя резиденция венерианского королевского дома

— Заходи.

Хранительница посторонилась. Элитный взвод, «старая дева», из доверенных людей Леи. Интересно, чего они делают больше, охраняют или разгребают за ней мусор? То, что это девочки на побегушках, знают все, но это не простые побегушки, королевские, а значит и девочки особо доверенные. С хранительницами королевы не стоит ссориться или препираться, у них гораздо больше власти, чем кажется.

Лана вздохнула и направилась к кабинету. Ноги непроизвольно подкашивались.

— Одна, — для чего-то добавила хранительница, хотя девчонки не шелохнулись.

Правильно, одна. Одна накосячила — одна и отхватывай.

Лея приехала вечером, злющая, как сука. Попадаться ей под руку прямо сейчас… Верх самоубийства! Но ничего не поделаешь, волчонок выстрел сделал.

Люк гермозатвора перед ней бесшумно поднялся, а затем плавно опустился за спиной. Ее величество сидела на диване, гладя по волосам уткнувшуюся ей в грудь дочь. Лицо ее выглядело умиленным, но с некой грустью. Было видно, что внутри нее только что полыхала буря, и смогла она ее всего лишь притушить, переключившись на дела семейные. Что ж произошло там, что разборы полетов дочурки ее успокаивают?

Волосы Бэль были растрепаны, и хотя лица ее Лана не видела, с уверенностью могла сказать, что та недавно плакала. Интересно, о чем они разговаривали? И какое отношение к этой теме имеет их взвод?

— Я здесь, ваше величество, — вытянулась она.

— Не выкай, не деревенщина! — осадила ее королева. — Иди, бельчонок

Последняя фраза по-русски предназначалась ее высочеству. Та поднялась, и, пытаясь не встретиться глазами, направилась к выходу. Да, так и есть, влажные дорожки на щеках.

Бэль плакала. Королева ее утешала. Она не разъярена, наоборот, умилена. Между ними возникла некая теплота, понимание, что редко случается, учитывая характер девчонки и вечную занятость Леи. Это хороший знак.

— Ты ведь знаешь кодекс? — продолжила ее величество, когда створка за спиной Ланы встала на место. — Давшие вассальную клятву могут обращаться ко мне на «ты» и по имени.

Лана кивнула.

— Да, сеньора. Но я марсианка, мне так проще.

«Марсианка». Если вокруг тебя что-то происходит, что тебе не нравится, свали все на «марсианку» и делай как знаешь. Все пьют, а ты не хочешь? — Марсианка! Все куда-то спешат, а ты устала и не желаешь идти? Марсианка! Марсианам же оно не нужно, они все не от мира сего. Что-то недопонимаешь? То же самое! И сейчас, почему бы не скрыть за происхождением старую привычку, вбитую годами службы еще до корпуса? Марсианка же, что с нее взять!

— Проще… — Лея задумчиво усмехнулась. Кажется, она знала эту фишку, что неудивительно. Но виду не подала — тактичность. — Ну что ж, если тебе так проще — я не могу запретить, говори как хочешь. Садись, Света, разговор долгий…

Лана села. Ее величество поднялась и пошла к бару, располагавшемуся в противоположном конце зала.

— Вино, коньяк? Водка?

— Благодарю, ваше величество. Я на службе.

Лея недоуменно нахмурилась, но только на несколько секунд.

— Ах, да, правильно. Служба прежде всего…

Судя по рассеянному голосу, она не проверяла ее, предлагая алкоголь. Ей было не по себе, очень хотелось выпить, и собутыльник в этом деле ее величеству сейчас очень бы не помешал. Даже такой, как она.

Света. Она успела отвыкнуть от своего имени. Так получилось, что на Венере с первого дня она «Лана», «имперцам» так проще его выговорить. Но Лея не зря всю жизнь посвятила одному единственному мужчине и в тонкостях его родного языка, как и культуры, разбиралась. Говорила по-русски без акцента, причем на любом из трех диалектов: марсианском, венерианской русской зоны и собственно языке старой метрополии. Вот сейчас она использовала марсианский диалект, с говорком, который используют где-то под Новой Рязанью или Белгородом, по ту сторону долины Маринера. Он отличается от ярославского, ее родного, но все равно она на миг ощутила себя немножечко дома. Ай да ее величество!

Еще его превосходительство научил королеву некоторым жизненным тонкостям, каким не научишься у самых грамотных и мудрых придворных профессоров. Например, пить водку по-русски, стопарями, с выдыхом и закусыванием соленым огурчиком. Или занюхиванием рукавом. Или еще хуже, волосами. А также ругаться матом — тем ядреным исконно русским матом, уже подзабытым в идущих своим путем колониях. Ну, и естественно, приучил к правильному произношению имен, ведь коверкая имена, по его мнению, она проявляет к их носителям неуважение, а королева не может себе этого позволить. И Лане нравилось это, его превосходительство не ошибся — в ответ на каждое «Света» в душе рождалось удовлетворение и благодарность.

— А я себя побалую! — Лея небрежным жестом откинула волосы назад и налила в бокал янтарной жидкости из запыленной бутылки.

— Тридцать лет выдержки. На самом деле пойло, самогонкой отдает, а понтов…

Она скривилась, выдохнула и залпом опрокинула налитое внутрь, после чего несколько раз хватила воздух ртом.

— Так-то лучше!

— Неудачные переговоры? — попробовала выстрелить наудачу Лана. Может, если разговорить ее, она будет лояльнее?

— Не то слово! — Лея замахала руками, словно кого-то прогоняя. Затем вновь налила жидкости, но отправлять ее по стопам первой порции не стала, лишь немного пригубив. — Себастьян — свинья. Неблагодарная подлая свинья. И кого мы только на престол возвели? Если б только знали!

— А разве не знали? — вновь наудачу закинула Лана.

— Знали, — согласилась ее величество. — Но других не было. Он — единственный сын своей матери, последней представительницы старой династии. Без вариантов. Кстати, за это он меня и ненавидит, и всю Венеру, что трон им вернули мы. Я ж говорю, неблагодарная свинья! — Лея в сердцах стукнула кулаком по стойке.

— Под «мы» вы понимаете донью Катарину или себя? — съехидничала Лана и тут же пожалела об этом. Язык ее — враг ее, честное слово! Что сегодня за день такой?

Только появившееся благодушие моментально слетело с лица ее величества, будто его и не было. Она села на место, закинула ногу за ногу, принимая позу эдакой дикой кошки, улыбающейся, но готовой через секунду броситься и располосовать тебе когтями лицо.

— Да, ты умеешь холодную воду лить, Светочка! Спасибо!

— Я не…

— Заткнись.

Пауза. Лана благоразумно последовала совету.

— Ты права, это не я его возвела. А значит, мне он ничем не обязан. Наоборот, я издевалась над ним и его сестрой в детстве, за что меня любить? Проблема в том, что…

Она вновь выдохнула и махом вылила в себя остаток жидкости, на сей раз почти не скривившись.

— Бог троицу любит, так у вас говорят? — прохрипела она и протянула ей пустой бокал. Лана, поняв намек, взяла его и пошла к бару.

— Проблема в том, что он мой брат, и от этого никуда не деться, — закончила Лея прерванную мысль. — Давняя история, тянущаяся десятилетиями. Старый скелет в шкафу семьи Веласкес, которую ты поклялась охранять. Но, не думаю, что тебе это интересно.

— Почему же, интересно, ваше величество! — воскликнула Лана, наливая «пойло» ценой в ее месячное жалование за бутылку в бокал. — Разве такое может быть неинтересно? Другое дело, что… Пожалуйста… — Она протянула налитую почти доверху тару. — Другое дело, что это не то, чем вы бы хотели делиться с такой, как я.

— Опять дерзишь? — На сей раз Лея лишь незло прищурилась.

— Называю вещи своими именами, сеньора. Я поклялась и буду охранять, и не испытываю дискомфорта, что некоторые вещи мне не доверяют.

Ее величество довольно кивнула.

— Это правильно. Каждому свое. Вот, сразу видно щедрую марсианскую руку! — усмехнулась она, посмотрев в почти полный бокал на просвет. Пригубила. — А «такой как ты» — это какой? На твой марсианский взгляд?

Лана пожала плечами.

— Молодой. Зеленой. Несведущей ни в делах семейных, ни государственных. Не доросшей до того, чтобы давать вам советы. И главное, находящейся на службе и не могущей составить компанию, в которой вы сильно нуждаетесь. — Она кивнула на бокал.

Этот выстрел достиг цели, Лея рассмеялась.

— Да, ты права, мне бы сейчас очень сильно хотелось надраться с кем-нибудь. Выплакаться, излить душу, так сказать. А ты… Ты «такая», да еще на службе.

Вздох.

— Что за жизнь! Я, королева, владычица большей части Солнечной системы, не могу позволить себе того, чего хочу!

— Наверное, в этом и прелесть монархии? Все хотят посидеть на троне, считая, что монарху можно все, а на самом деле сидящему там недоступны даже простейшие радости?

Снова в точку. Королева печально улыбнулась.

— Жаль только, что это мало кто понимает, и все так и рвутся там посидеть…

— А знаешь, мне уже много лет не с кем выпить! — продолжила вдруг она, меняя тему. — Эти проклятые латинос не умеют пить! Пить могут только славяне, проверено опытом, у них к этому талант! Не нажираться, как свиньи, а… Ну, чтобы выслушать, поговорить. Это называется «душевно посидеть». Знаешь такое понятие?

Лана кивнула. Естественно, знала.

— А мой главный собутыльник, лучший из лучших, все-все понимающий и успокаивавший меня многие годы, трахает сейчас мою лучшую в прошлом подругу. Представляешь? Вот в данный момент, наверное, и трахает! — Лея начала заводиться. Вновь осушив бокал в несколько глотков и почти не скривившись, швырнула его об пол. Тот ударился и весело разлетелся на сотни маленьких стеклышек. — Но не будем грустном.

Ее развозило на глазах. Конечно, залпом жрать крепкий коньяк лошадиными дозами… У Ланы на такое здоровья не хватит!

Шкафы и скелеты, скелеты и шкафы. Одна из важнейших сторон работы хранителей. Лана могла бы ответить Лее кое-что про нее и его превосходительство, достаточно обидное и правдивое. Ее уже посвятили в некоторые вещи, не распространяемые за пределами избранных. Но не стала. Эта женщина сама виновата, сама выстроила свою жизнь именно таким образом, и теперь расхлебывает последствия ошибок. Вместо этого она предложила здравую на первый взгляд идею, по случаю момента:

— Так может вам стоит завести его себе? Собутыльника? Постоянного, из славян? Не для постели, а только для… Хм, процесса возлияния? Чтобы не смешивать удовольствия и не страдать потом?

Лея нахмурила брови и задумалась. Учитывая ее захмелевшее состояние, смотрелось это комично.

— А что, хорошая идея! — она подняла большой палец. — Молодец, дело говоришь! Именно, не смешивать, вся соль в этом! Светочка, где ты раньше была?

Она натужно рассмеялась.

— И заводить только марсианина! Латинос плохо пьют, не умеют, поляки — зануды, от вида азиатов мне становится дурно… А второго русского я не переживу. Остаются только марсиане! Да помоложе, чтобы силенок хватило, а то упьется раньше меня…

Лана не нашла что на это ответить.

— Проблема в том, чтобы найти такого не для постели. Особенно молодого. Они ведь все под юбку залезть норовят — как же, юбка королевы! И устоять невозможно, я ведь нормальная женщина, и не в том возрасте, чтобы отказывать себе в жизненных удовольствиях… — стрельнули ее глаза. — Что скажешь, Светуль?

«Светуля» не сказала ничего. Вновь не нашла слов.

— Мне нравится твоя наглость, девочка, — усмехнулась королева после небольшой паузы, вновь меняя тему. — Пришла, пытаешься втереться, заговорить меня. А у самой проблем выше крыши.

— Я фаталистка, ваше величество, — ответила Лана, стараясь держать покерное лицо. Ну вот он, финал беседы. Основная ее часть, ради которой ее и позвали. — Идею адептов Священного Круга не разделяю, но принципу «Чему быть, того не миновать» следую. Если отымеете меня прямо сейчас… Значит судьба такая. Мне нагнуться, или как?

Лея заливисто рассмеялась. Кажется, вновь удачный выстрел.

— Дерзишь, дерзишь! Это плюс. — Вздох. — Все правильно, прошла войну, тюрьму и корпус — все три школы жизни. Что вообще может напугать такую, как ты? — Она задумалась. — Мне бы хотелось, чтобы таких людей вокруг было больше, честных и прямых. А лизоблюды-подхалимы… — Она красочно махнула рукой и указала на место напротив себя. — Ну что ж, попробуем заново? Садись.

Лана вновь села. И почувствовала, как опять затряслись коленки. Подвыпившей Лея выглядела только на вид, изнутри подобревшей хмельной королевы на нее смотрела трезвая расчетливая стерва. И стерва не в духе, хоть она только что расположила ее немного к себе.

— Ты знаешь, почему вас приставили к Изабелле? — последовал вопрос в лоб.

Лана задумалась. Непростой вопрос! Точнее, вопрос-то простой, но ответ на него просто обязан быть непростым. И она выдала версию, которую они с девочками много раз обсуждали, но в которую до последнего пытались не верить.

— Для сравнения. Это как игра в «плохого гвардейца» — «хорошего гвардейца». Мы — плохой.

Лея кивнула.

— Правильно, молодцы. Признаюсь, я рада. Думала, вы обидитесь, как-то расстроитесь. А вы так спокойно это приняли…

— Да, вас приставили к ней, чтобы она поняла, — продолжила она, — что хранители бывают совсем другими: принципиальными, неконтактными, жесткими. И если с такими не ладить, это аукнется в первую очередь ей самой. Эдакий воспитательный момент. Это решение не мое, совета офицеров, а точнее, Сережи, которое офицеры поддержали. Я была против, если тебе это важно. — Лея сделала выразительные глаза. — Но не вмешалась, решила посмотреть, что из этого получится.

Если бы не вбитая инструкторами за годы выдержка, да не железная дисциплина, маленький волчонок с винтовкой внутри пристрелил бы эту коронованную тварь прямо на месте. Но она не волчонок и должна не реагировать, чего бы это ни стоило. Лана держалась.

— И знаешь, что самое интересное? — улыбнулась Лея, наблюдая ее внутреннюю борьбу и получая от нее видимое удовольствие. — Это сработало! Вы справились!

«Девятку» выбрали именно как неконтактную группу, не идущую на компромиссы, да еще имеющую щекотливую репутацию. Вы должны были напугать ее, и вы напугали. Бэль присмирела. В какой-то степени, конечно, когда дело касается моей дочери все относительно. Затем она сбежала…

Ее величество многозначительно помолчала.

— Но это тоже часть плана — она вас ненавидела, это было закономерным. А после, то есть сейчас…

Снова вздох.

— В общем, только что она просила за вас. Просила оставить, не выгонять. Вы ведь собрались уйти? Отказаться?

Это был не вопрос, а насмешка. Все она прекрасно знала, эта «захмелевшая» женщина. Читала еще не совершенные поступки по одним слухам и догадкам. И врать под ее пронзительным черным взглядом бесполезно.

— Она осознала свое поведение, научилась делать правильные выводы. А значит, эксперимент можно прекращать. Как только прилетим на Венеру, вас заменят.

— Выгоняете нас за то, что она за нас попросила? — не поняла Лана, из последних сил душа нахлынувшую изнутри волну злости и отчаяния.

— Нет. — Лея отрицательно покачала головой. — Не за это. Ну-ка, плесни себе половинку. Я разрешаю.

Лана вновь направилась к бару, нашла чистый бокал и не жалея, от души, его наполнила. Да, стопка коньяку ей сейчас очень даже не помешает. Если она не хочет сорваться.

— Пей. Это приказ! — раздался резкий голос сзади.

Она последовала «приказу», осушив полный бокал в три глотка. Да, действительно, пойло! Сивухой отдает. Они пили такую бодягу под Курском, во время наступления. Там в их отряд влился умелец один, «Кулибин», из трофейного крахмала брагу делал на всю дивизию. Настаивал на грибах, очищал и на самодельном самогонном аппарате перегонял. Вкус тот же, такое же дерьмо, но то была война, выбирать не приходилось, здесь же…

Она скривилась и хапнула ртом воздух. Выпитое попросилось наружу и стоило больших усилий его удержать.

— Молодец! Садись, — усмехнулась королева.

Села.

— Света, я была против этого проекта. Но в свое время я поклялась, что не буду лезть в воспитательный процесс Сережи. Чтобы не было так, что папа запретил — мама разрешила и наоборот. Это было главное условие нашего примирения, и я много лет честно не вмешивалась, пусть мне многое сильно не нравилось. Также и с этим проектом. Понимаешь?

Лана ошалело кивнула. Во рту еще пылало, горло драло, и тошнило до спазмов.

— Но теперь все становится на места. В вашем присутствии рядом с Изабеллой больше нет необходимости.

— Но мы же справлялись…

— Если бы вы не справлялись, или мы хоть на секунду подумали, что вы можете не справиться… Вас бы там не было изначально. Понимаешь?

Кивок.

— Вы молодцы. Вы должны были справиться и справились, и за это огромное спасибо. Но я хочу, чтобы мою дочь охраняли другие.

Лана почувствовала себя лучше и бросила с вызовом в лицо:

— Вы не хотите, чтобы вашу дочь охранял взвод зэчек-смертниц, ваше величество? Так?

«Не сорваться! Только бы не сорваться!» — не переставая, твердил ее внутренний голос.

Лея в ответ даже не моргнула.

— Я рада, что ты понимаешь. Наверное, это не лучшее решение в данный момент, но это мое решение. Я так хочу. Как сеньор и как мать.

Молчание.

— Надеюсь, вы не наделаете глупостей? Не быть хранителем — не конец жизни.

— Зачем вы это сказали мне? Сейчас? — Лана зло усмехнулась, душа подступившие слезы. — Вы же могли подождать, пока не вернемся.

— Честность. Я ваш сеньор и не хочу, чтобы вы таили на меня обиду. Лучше сказать людям всё в лицо, как есть, чем молчать и допустить, чтобы они потом держали за пазухой камень. Как ты думаешь?

Лана не знала, что думает. Голова ее была занята другим.

— На Венере вы будете считать меня двуличной сукой, подло вравшей в лицо. А сейчас… Сейчас вы переболеете и успокоитесь. К прилету же смиритесь и настроитесь на другой лад, без сцен и обид. Повторю, жизнь не закончена, я вас ценила и буду ценить, вы нужны и без хорошей работы не останетесь. Просто… просто так надо.

Лана кивнула и сникла.

— Понимаю.

— Я доверяю вам, — продолжила Лея. — Всем вам, всему взводу. Ты ведь осознаешь, НАСКОЛЬКО я вам доверяю?

Лана опустила глаза в пол.

— Да, сеньора.

— Вот и хорошо. Присмотри за девочками, чтобы чего не выкинули. Когда прилетим домой, вам дадут звание и месяц отпуска. Заслужили. Теперь все, иди. И подумай, как сказать об этом девочкам.

— Света!

Вставшая уже Лана обернулась.

— Я никогда не забуду этого. Спасибо.

Ее совершенно трезвые глаза выражали доброту и… Сожаление. Она не могла попросить прощения вслух, но делала это вот таким образом — взглядом. И волчонок с Марса понял, что не может на нее злиться.

— Не за что, сеньора. Вы правы, так лучше. Честнее.

Лея улыбнулась.

— Ну, вот и хорошо. Я в вас верю.

И вот еще что. Я пообещала этой шантажистке, что выпущу ее завтра в город. Организуй все по высшему разряду, города империи — довольно опасные места…

— Разумеется, сеньора. — Лана поклонилась.

Бэль сидела, обхватив голову руками и поджав колени на парапете фонтана, что на площадке внизу лестницы спуска в парк. Лана молча опустилась рядом.

— Я не знала… — проговорила девчонка, не поднимая глаз.

— Что не знала? — усмехнулась Лана, стараясь держать себя в руках.

— Что вы не сказали ей. Я просила, чтобы она оставила вас, а она не знала, о чем речь. А когда узнала — отказалась. За что она вас так? — в голосе девчонки слышались обида и непонимание, а еще чувство вины.

— За прошлое, Бэль, за прошлое… — Лана почувствовала, как из груди вырвался обреченный вздох.

Девчонки уже в курсе. Она рассказала, немного видоизменив диалог с королевой, сделав его мягче. Они давно уже списаны, как хранители, с первого дня назначения. В общем, так все и было, но если подать мягче, будет меньше обид и расстройств. Чтобы не пытались отомстить или напакостить Изабелле напоследок — с них станется. А королева? Ей не отомстишь при всем желании, как и его превосходительству, и офицерам. Да и за что мстить? Мать не хочет, чтобы ее дочь охраняли бывшие смертницы? А отец обнадежил их, на время подарив самый высокий из имеющихся статусов? Так он имел полное право так сделать: они — ангелы-хранители, все три сотни девчонок, и кто будет к кому прикреплен решает начальство. И оно не обязано отчитываться перед подчиненными, на том стояла и будет стоять любая армия, любое силовое подразделение. Захотели — назначили тех, захотели — этих.

А насчет Леи… Как бы поступили на ее месте они сами, каждая из них? За себя Лана уверена не была, и от этого опускались руки, лишая ее ненависти и злости.

— Значит, ты за нас просила? — грустно усмехнулась она.

Кивок.

— Сказала, что вы не виноваты, что это я вас доводила. Специально…

«А ведь она впервые за кого-то просила!» — поразила Лану мысль. Лея права, у них получилось. Они дали девчонке урок, та научилась ценить людей, а это кое-чего стоит.

— Я не виню тебя, — она покачала головой. — Все так, как должно быть. Ты здесь не при чем.

— Как вы теперь будете?

— А как раньше были?

— А я думала, вы поможете мне найти Хуанито…

Из груди Ланы непроизвольно вырвался смех.

— Ты и тут думаешь только о себе!

— Неправда! — вспыхнула девчонка. На ее щеках появились обиженные слезы. — Неправда! Просто… Больше никто не станет мне помогать!..

Лана взяла себя в руки. Не стоит давить на нее, разочаровывать. Она только что усвоила сложный урок, если выплеснуть на нее злость и обиду на королеву — тот пойдет насмарку.

— У тебя будут другие хранители, — попыталась подбодрить она. — Лучше. Не такие дерзкие и злые.

Изабелла покачала головой.

— Они не пойдут против воли отца. Никто. А отец не хочет, чтобы я нашла его.

— А мы, значит, пойдем? — Лана снова усмехнулась.

— Да. Вы не такие. Вы сами по себе. Для вас «правильно» важнее приказа.

— Думаешь?

Кивок.

Челюсть Ланы непроизвольно отвисла. Девчонка только что ее озадачила, и над этим стоило крепко подумать, когда пары сивушного коньяка выветрятся.

— Вы мне поможете? — вновь повернулась Бэль, и в глазах ее трепыхалась надежда. — Когда вас сменят?

Лана отрицательно покачала головой.

— Вряд ли нам позволят. Пингвинов считать не пошлют, это хорошо, но другую работу нам найдут, можешь не сомневаться. Такие, как мы, не сидят без дела.

— Жаль. А сама я не справлюсь… — В голосе девчонки послышалась жалость к самой себе. — Я ведь ничего не умею, ничего не могу! Я ведь никто! Слабая глупая девчонка, надутая, как индюк! За меня всегда все делали другие, я ничему в жизни до сих пор не научилась! За два десятка лет!

Лана улыбнулась и обнадеживающе похлопала ее по плечу.

— Теперь уже не надутая, теперь сдутая. Не переживай, научишься, какие у тебя годы? Если не опустишь руки, конечно. Не сдавайся, пытайся, учись. Считай это тактическим отступлением.

Куда твой Хуанито денется с планеты? Никуда! А ты перегруппируешься, поймешь, что и как надо делать, наберешься опыта и…

— Спасибо. — Бэль подалась вперед и уткнулась ей в плечо. — За все спасибо!

Лана прижала ее к себе в ответ.

— Да, всегда пожалуйста!

* * *

Тренировка. Место, где можно не думать. Выложиться на сто процентов, забыв обо всем, чтобы потом еле доползти до душа. Это все, чего я сейчас хотел.

Я не ходил на занятия после «возвращения». Почему? Не знаю. Чего-то подсознательно боялся. А сегодня пошел. Если рубить гордиев узел, то рубить, нечего в окопах отсиживаться — все равно решение придется принимать, и чем раньше это сделаю, тем лучше будет мне самому.

Поначалу изменений не ощутил. Бег, прыжки, разминка — все как обычно, здесь трудно понять, насколько изменился организм. Затем «силовая» составляющая: повторение и закрепление пройденного. Тренер уже неделю готовил ребят к очередным соревнованиям между спортивными школами, занимаясь с каждым по очереди, отпустив остальных на самотек. Я не считался слабым, но по его задумчивому холодному взгляду в свою сторону понял, что до моей персоны дело дойдет в последнюю очередь и заскучал. А не надо было исчезать на несколько недель, сам виноват!

— Постоишь со мной? — кивнул я одному из парней, стопроцентно не попадающему на соревнования. Он, как бы это сказать… Не блистал физическими данными. Нет, сила у него была, и реакция, вот только технику никак наработать не мог. Двигался, как мешок с дерьмом, к которому пришили руки и ноги, и тренеры махнули на него рукой, внеся в список бесперспективных. Но для того, что я задумал во время разминки, именно он подходил как нельзя лучше.

Естественно, тот согласился. Мы встали, начали… И только тогда я почувствовал разницу.

У меня получалось! Нет, я не пытался копировать технику ангелов, да и не смог бы при всем желании, просто подражал в некоторых моментах. Я так и не понял ее, она так и осталась загадкой, но вот двигаться быстро, как они, ставя динамические блоки вместо жестких, мог.

Сразу, в первой же атаке соперника я ушел от удара совсем не так, как учили в школе. Тот атаковал снова, но я вновь ушел и контратаковал, и тоже не так, как положено. Быстро, как-то грациозно, будто танцую, а не стою в спарринге. Соперник начал злиться, попытался поймать меня на контратаке, но не преуспел. Снова пошел вперед, но я вновь ушел и контратаковал, причем на этот раз он чувствительно получил по скуле. Мое тело, раскачанное до неизвестно каких высот, выдавало такую форму…

В общем, я и сам не знал, какую. Я просто видел его удары до того, как они проходили критическую для меня точку и нагло этим пользовался, уходя из под них и нанося свои. Наверное, в реальном бою уложил бы его за минуту, но я никуда не спешил.

— Ты что делаешь? — вспыхнул он, опуская руки и отскакивая.

— Стою в спарринге. А что? — я закатил изумленные глаза, причем изумленные искренне. Такого от себя я не ждал.

— Ты все время уходишь! Так не дерутся! Трусишь?

Нет, не трусил. Но так дерутся, я даже знал, где.

Я, наконец, понял, что к чему. Несмотря на ненависть к Катарине конкретно и человеконенавистническим порядкам внутри корпуса в целом, все это время мне не давала покоя их техника. Грациозная, похожая на танец, совершенно не жесткая, но с фатальным концом для меня, выступавшего против нее в привычном жестком стиле. Жесткач не помог мне там, я не уделал бы не то, что Норму или хранителей инфанты, но даже тренирующихся рядом «малолеток». Этот секрет свербил и свербил, и сейчас, когда я, наконец, успокоился, и появилась возможность что-то сделать, захотелось немножко поэкспериментировать.

«Ну что, Шимановский, дерзай! Может раскроешь секрет этих вертких стерв? — усмехнулся внутренний голос. — Как-то же у них это получается?»

«Разумеется, получается! После лет тренировки…»

«Какие твои годы, Ваня!»

Но имелась и вторая сторона медали: после четвертой дорожки, пройденной за заданное время, я должен был понять уровень, которого достиг. Они раскачали меня до него, через кровь и пот, но вот каковы его границы?

И я продолжил танцевать вокруг противника, изредка нанося короткие, но точные контрудары, не давая провести ни одной полноценной атаки. Я обязан знать свой уровень, и выяснив его, иметь представление, кого и в каком количестве смогу одолеть. Я шел к ангелам в том числе, чтобы научиться драться, и они сделали достаточно, чтобы сказать им за это большое искреннее спасибо.

Мой соперник злился: он не понимал, что со мной делать, как бороться. Все, чему его учили, не срабатывало. Предприняв еще пару попыток и чувствительно получив под дых, завелся окончательно: тренировка для него окончилась, теперь за атаками я видел желание достать меня, задеть, чего бы это ни стоило, плевав, что это всего лишь спарринг. Сволочь!

Мне вспомнились Норма и Мишель. Они точно также танцевали, играясь со мной, словно кошка с мышкой, как я сейчас с ним. И я точно также пытался бить на поражение, со всей силой и мощью, а они могли отвечать лишь мягкими «тренировочными» ударами. Время кидать камни…

Я иронично усмехнулся, еще больше разозлив этим противника, принявшего усмешку на свой счет. Но на это мне было наплевать.

Со стороны, наверное, это походило на бой танка и легкого истребителя: танк мощнее, тяжелее, вооружен немереным количеством оружия, но неповоротлив и не отрывается от земли на большую высоту. Истребитель же не имеет брони вообще, оснащен минимумом вооружения, зато легок и верток — попробуй в него попасть! Здесь, на татами, столкнулись две техники, принципиально различных по своей сути. Первая — старая, которой нас учили много лет: жесткие блоки, жесткие атаки, плотный контакт; и вторая, подцепленная у Нормы — легкость, изящество, парение, постоянная смена дистанций и маневрирование. Красотища!

— Да иди ты знаешь куда! — вспыхнул мой соперник, получив серьезный удар в челюсть. — Ты неправильно дерешься! У тебя неправильная техника!

Я меланхолично пожал плечами — спорить не хотелось. Тем более, что техники у меня не было как таковой.

— А разве она может быть «правильной» или «неправильной»? — улыбнулся я в ответ.

Тот не нашел, что ответить.

— А ну давай со мной?

Только тут я заметил, что за нами уже давно наблюдают. Почти половина группы отложила все дела и смотрела, как я избиваю младенца, танцуя вокруг него при этом.

— Не вопрос! — кивнул я вызвавшему меня другому одногрупнику. Этот боец серьезный, я не раз получал от него на тренировках по первое число, не чета предыдущему. Ну, вот оно, испытание усвоенного!

Встали. Он начал первый, но атаковал не в полную силу, проводя разведку. Я вновь ушел, отведя его удар. В обратную не атаковал — это не серьезная атака, не стоит раскрываться раньше времени.

Новая атака. И еще одна. Движения его становились все злее и резче, мои же все быстрее и воздушнее. Я понимал, что это ненадежная тактика; кроме того, что я ее не знаю совершенно, лишь интуитивно имитирую движения, импровизирую на ходу, я еще и трачу больше сил, чем он. Но нужно было испытать всё до конца, даже если при этом отхвачу.

Очередная атака. На сей раз он решился пробить серьезно. Я словно видел всё со стороны, понимал, что он сделает и как, в мельчайших подробностях, и это удивило. Предыдущий противник — да, но этот?

Уфф.

Все-таки я себя переоценил. Какое-то чудо спасло меня от встречи с вдруг возникшим перед моим лицом прямым. Ушел, лишь используя запредельную даже для теперешнего организма реакцию. Мышцы и связки взвыли. Отставить полеты, Шимановский! Вернуться на землю!

Получилось, собрался, следующие атаки отразил. Правильно, гордыня — смертный грех, не надо считать себя суперменом. Я всего лишь могу немного больше, чем он, двигаюсь на капелечку быстрее. Только и всего.

Соперник продолжал атаковать. Я снова увернулся. Уфф, уффф — еще и еще. Затем отступил и понял — танцы окончились.

Да, это было красиво. Знакомая, вбиваемая инструкторами годами в голову техника — я только сейчас смог оценить по достоинству ее красоту и мощь. Голый жесткач, ничего лишнего, но в нем имелась своя прелесть, как и в парящих движениях ангелов.

Бой продолжился. Я вновь не встретил, а отвел его удар, держась за новую тактику, но после этого не ушел, как обычно, а ударил сам. Ударил крепко, как учили, используя старый добрый знакомый прием, вдалбливаемый в этой школе с первого дня.

Хлобысь!

Он, шатаясь, отлетел, на несколько секунд выпав из реальности. Чистый нокдаун! В этот момент реального противника можно было бы добивать, но я, естественно, не стал этого делать — в отличие от предыдущего соперника я контролировал себя. Хотя поймал мысль, что Толстого уработал бы обязательно, даже на татами.

— Ты что тут творишь? — раздался сзади голос тренера. Я обернулся, как и все ребята.

— Тренируюсь. А что?

— Я не учил тебя такому.

Я меланхолично пожал плечами.

— Друзья пару приемов показали, захотелось их отработать, — начал «загонять» я старую легенду.

— Ну, давай, отрабатывай!

И он напал, тут же, без предупреждения. Я-прежний не успел бы среагировать, точно говорю, и круто огреб бы, но я-теперешний, прошедший пять дорожек смерти, ушел. Хотя с трудом, большим трудом!

— Шустрый! — то ли похвалил, то ли констатировал он. — У тебя интересные друзья, хорошей техникой владеют. Но непрактичной. Настоящие мужики так не дерутся.

Он снова атаковал. Финты, обманные, несколько выпадов…

…Настоящие мужики… Возможно. Но я видел ее совсем не у мужиков! Так что…

Фууум, фуууум… Бымц!

Я оказался на земле. Как — не понял, но это точно не из учебного арсенала. И хоть было достаточно больно — тренеры редко щадили нас, особенно этот и особенно сейчас — я получил истинный кайф ценителя от последней его атаки. Круто!

— Я же говорил! — усмехнулся тренер. — Твоя техника хороша для слабых, но шустрых — кто не сможет выдержать прямой удар. Например, когда хулиганы напали, здоровенные неповоротливые дядьки с пудовыми кулачищами. Ты же силовой боец, вот и не занимайся ерундой. Делай то, что реально может тебе в жизни помочь, а это все… — Он пренебрежительно махнул рукой. — …Фигня!

Я вытер кровь из разбитого носа и поднялся. Хотелось поспорить, что с помощью подобной техники меня, силового бойца, уделали какие-то бабы, но не стал.

— Занимаемся! — захлопал он в ладоши и вокруг начался рассос. Он ткнул в грудь еще одному одногрупнику и отошел с ним, но я всю оставшуюся тренировку чувствовал его пристальный взгляд мне в спину.

Поверженный противник тем временем очухался и снова подошел ко мне.

— Давай еще раз?

Как я мог отказать?

Журчание воды успокаивало. Я плеснул ее себе в лицо, смывая кровь и ненужные мысли, которые так и лезли в голову, ставя крест на той благословенной пустоте, о которой мечтал в начале занятия.

— Так ты скажешь, как ты это делаешь? — раздался сзади голос.

Я обернулся. В туалет вошли двое: тот парень, которого я отделал первым, аж два раза, и еще один, которого сделал позже. Оба хорошие ребята, оба каких-то несколько недель назад были примерно на одном уровне со мной. Мы не то чтобы дружили, но общались тесно, считая друг друга братьями по оружию, эдакими членами одной стаи. Случись у кого-то из них неприятность, я не раздумывая приду на помощь. Они, в общем, тоже, но в свои разборки с сынками криминальных шишек я впутывать их не хотел — это простые ребята, да еще безбашенные, меня совесть съест, если с ними из-за этого что-то потом случится (а с такими сорвиголовами обязательно что-то случится). Но врать им, или молчать под укоризненным взглядом… Да собственно, и что с того, что я мод? Чего я боюсь? Модов миллионы, почти каждый четвертый в той или иной степени мод, за столетия долбаных генных экспериментов родилось столько людей, столько перемешалось…

Я выключил воду и поднялся, оставив лицо сохнуть.

— Скажу. Только никому ни слова. Могила!

Они переглянулись, задумались, и оба согласно кивнули.

— Хорошо!

— Не вопрос!

— Это правда важно, ребят. Я сам многого не до конца понимаю, и не понимаю, к чему это приведет, но к чему-то приведет точно.

— Ладно, не дрейфь, не сдадим… — усмехнулся первый. — Что там у тебя?

Теперь задумался я.

— Меня не было долго…

— Мы заметили, — улыбнулся второй. — Тренер лютовал: соревнования на носу, а ты исчез! Знаешь, что тут творилось?

— Но я вернулся же…

— И где пропадал? — хмыкнул первый. — Судя по тому, как ты нас сделал, даром времени не терял…

Я согласно кивнул.

— С ребятами одними пересекся. Которые обещали кое чем помочь. Не спрашивайте, что за ребята, но люди серьезные. Они на меня посмотрели и сказали, что я — мод.

Первый присвистнул, второй же задумчиво покачал головой.

— На что мод?

— Хрен знает. — Я развел руками. — Какая-то боевая модификация, секретная разработка военных. Насколько древняя и насколько секретная ныне — не знаю. Кто-то из моих таинственных предков был выходцем из их генной лаборатории.

Первый вновь присвистнул. Второй же задал не очень приятный для меня вопрос:

— И ты не знаешь, кто именно? У тебя так много предков, кто мог быть выходцем оттуда, чтоб об этом никто не знал?

Первый тут же шикнул на него, но я махнул рукой:

— Да ладно, ничего страшного, пусть знает. Я — сын шлюхи. Она не знает, кто мой отец. Так что это тот еще вопросик…

Второй обалдело раскрыл рот, затем смущенно выдавил:

— Я это… Не знал!.. Извини!

Я вновь махнул рукой.

— Ничего, я привык. Восемнадцать лет для этого было…

…Так что, парни, я понятия не имею как и каким образом, но этот таинственный предок оставил мне неплохую наследственность. Я обнаружил уже три способности. Первую вы видели, скорость, вторая — неестественная выносливость. Те типчики две недели меня гоняли, да так, что думал — сдохну!

…Не сдох. Наоборот…

Парни уважительно закивали головами.

— А третья?

— Третья… — Я грустно усмехнулся. — Мне крышу сносит, когда злюсь. Конкретно сносит. Побочный эффект модификации. По нему те типчики ее и определили — эта вещь по ходу на потоке, я не первый, кто ею награжден. Так что у медали две стороны, и я бы не завидовал мне на вашем месте, amigos.

— Да мы и не завидуем… — смущенно потянул второй, но по его лицу я понял, что это не совсем так. По крайней мере было до сего момента.

— И что теперь будешь делать? — с сочувствием спросил он. Я пожал плечами.

— А что мне остается? Родителей не выбирают. Жить, конечно. Только никому, пацаны! Если народ узнает…

Пацаны жестами показали, что они — могила. Да, если народ узнает неизвестно, какая будет реакция.

— И это, еще… — Червячок сомнения на миг сковал меня, но затем я решился — гулять так гулять. — Они мне прием один показали… Не прием даже, технику, бой продемонстрировали. В общем, как одному биться с несколькими противниками. Я не то, что понял, но какую-то суть уловил. Можете помочь с ней немного?

— Что надо делать? — оживился первый.

— Типа хочешь вспомнить, восстановить это дело? — понял второй и усмехнулся. — Чтоб самому использовать?

Я усмехнулся в ответ.

— Типа того. Может, не всё, но хоть что-то восстановлю. Вы ж знаете, мне нужно, у меня проблемы небольшие с группой camarrados…

Пацаны кивнули. О моих злоключениях в школе знали многие, это не было секретом, в отличие от происхождения. Должны помочь, хорошие ребята!

— Сколько партнеров тебе надо? Нас хватит, или еще пацанов позвать? — взял быка за рога первый.

Я задумчиво покачал головой.

— Не знаю. Поначалу да. Но потом, если получится вспомнить?

Он кивнул.

— Хорошо, если что, ребята подстрахуют. Ну, пошли, camarrado мод?

Он дружески хлопнул меня по плечу.

В зале все занимались, разбившись на пары. Тренера не было, и это показалось хорошим знаком — как-то косо он на меня смотрел, неправильно. Узнал технику ангелов? Пересекался с ними раньше? Конфликтовал? Быть может, но раньше я ходил у него почти в любимчиках, а теперь его взгляд сквозил раздражением, и это факт.

Встали. Один справа от меня, другой слева. Двое парней из «старой гвардии», согласившихся помочь, предвкушая хорошее зрелище сели невдалеке.

— Так, ребят, — обратился я к своим теперь уже противникам. — Давайте вначале по очереди и не быстро. Я пока не готов к жесткому прессингу.

— Типа, потанцевать опять решил? — усмехнулся первый.

— Только ты приемчики свои это… Не сильно! — воскликнул второй. — Раз мы медленно, то и ты…

Я согласно кивнул в ответ.

— Разумеется.

— Начали.

Первым атаковал тот, с которым я бился до вмешательства тренера. После того нокдауна он зауважал мою новую технику и был крайне осторожен. Используя оную я отошел, уведя его удары, и подался вправо, где уже начал атаку второй. И снова ушел, но теперь подался назад, влево.

Влево-вправо, влево-вправо. Блок, уход, смена позиции. Блок, блок, уход, смена позиции. Я чувствовал себя маятником, качающимся туда-сюда от нечего делать. Парни не мешали, но и не помогали друг другу, облегчая мне задачу. Тупо не давали покоя, держали в напряжении, но только и всего. И я решил ускорить темп, доведя его до режима реального сражения.

Получилось. Все продолжилось, только на большей скорости. Я чувствовал, что надолго меня так не хватит, что постоянный прессинг высасывает слишком много сил, и решился контратаковать. И понеслось!..

После моей контратаки, почти достигшей цели, маятник сломался. Вместо него появился танец — зажигательный латиноамериканский танец группы из трех танцоров с красивыми отработанными движениями и полной выкладкой. Парни атаковали и вместе, и вразнобой, но теперь за боем следил не я. Я… Как бы наблюдал за ним со стороны, как это случилось раньше в столовой и много еще где. В моем сознании включился автопилот, и этот автопилот полностью контролировал тело, успевая уйти от ударов, от которых будучи в полном сознании я никогда не уйду, блокируя противников, делая захваты и контратакуя, проводя при этом удары «тренировочные», далеко не в полную силу. А главное, я не был драконом…

— Стоп!

Парни повалились на землю, тяжело дыша. Прошла какая-то пара минут, но сил она высосала столько… Я повалился вместе с ними.

— Как ты это делаешь? — снова спросил первый, пытаясь выровнять дыхание. И я снова не мог дать ответ.

— Не знаю, ребят. Честно. Как автоматика сработала. Автопилот.

— Это тоже в твоей модификации? — усмехнулся второй. Я пожал плечами в ответ.

— Может быть.

— Так и назовем, «автопилотная модификация»! — рассмеялся первый.

— Кажется, наша помощь все же потребуется… — Парни, обещавшие помочь, присели рядом. На лицах их читалось глубокое изумление. — Как будете готовы — поехали.

Мы поехали. Точнее полетели. По ощущениям это больше смахивало на полет, парение над планетой высоко в небе. Они атаковали вначале по очереди, дав мне раскочегариться и войти в благословенное состояние транса, но затем действия их перестали нести в себе какую-то осмысленность, и стало трудно.

Биться с четырьмя — это не с двумя! Я порхал, как бабочка, как пчелка, успевая чудом даже с повышенным восприятием, но и так несколько раз не успевал и отхватывал, вылетая в обычный режим сознания. Благо, удары были щадящие, много времени восстановление не занимало, я почти сразу вставал в строй, но разница чувствовалась. Однако постепенно автопилот втянул почти всего меня, и я перестал делать простые и глупые ошибки, за которые получал. Я продолжил порхать, но теперь делал это уверенно, везде успевая и отражая все-все удары без напряжения.

Это не было похоже на то, что выдавала Норма на демонстрации: там была наука, четкое знание, как что и когда надо делать, отработанное годами тренировок; я же все делал на голой интуиции, используя по сути всего одну классическую школу рукопашного боя, просто быструю. Наверное, если бы учился, положил бы тут всех за пару минут (та же Мишель положила бы, и Катарина, и любой другой ангелочек). Но я не учился, потому только защищался, танцуя на волнах особой музыки, качающей меня, заставляющей двигаться в правильных направлениях и делать незамысловатые па. Ее никто не слышал, эту музыку, но она была — я ощущал ее всеми фибрами кожи и плыл по ней, не понимая, что происходит.

Кто сорвался первым — не заметил. Может я, может они, да и не важно это теперь. Важно то, что в один миг всё вдруг изменилось, появились злоба и ненависть, спарринг закончился и началась битва на выживание.

Я ушел из под очередного удара, но это был уже не тренировочный удар, а злой вырубающий прием, которым можно свалить, а можно и убить противника. И ответил. И снова ответил, с разворота отоварив напавшего сзади соперника, перекинув затем его через себя.

Это как будто бомба взорвалась, наполненная ненавистью. Ее нельзя не почувствовать, как нельзя не почувствовать взрывную волну. От меня все разом отхлынули и выжидающе замерли. Пауза.

Пацаны, вся группа, наблюдавшие за нашей схваткой вокруг, затаили дыхание. Мои же противники смотрели косо и зло.

— Эй, camarrados, заканчивайте! — попытался усмирить всех первый, единственный из всех, сохранивший здравый рассудок. Но его не слышали.

— На счет «три»… — усмехнулся один из подошедших последними. — Р-раз, два… Три!..

Они напали втроем, разом. Я ушел, справился — они слишком мешали друг другу, чтобы этого не сделать. Но кто-то все же умудрился зацепить скользящим по лицу, и вытерев кровь из разбитого носа рукавом куртки, я ощутил приступ бешенства. Берсерк проснулся.

Ребята снова напали, но теперь я бил на поражение, без пощады, как и они, и двое отлетели в стороны, на несколько секунд выведенные из игры. Передо мной остался единственный соперник, и я почувствовал вкус крови на губах. Дракон взвыл: он хотел, жаждал убить его! Эти придурки напали всерьез, превратив спарринг неизвестно во что, я обязан его наказать!

Сбоку ко мне что-то метнулось. Я с легкостью отразил удар, отправив напавшего первого в полет и придав ускорения — вот и повержен последний здравомыслящий в этом сражении. Но так даже лучше, так интереснее. Оставшийся на ногах пытался помочь ему, но не преуспел.

Дальнейшее помню смутно. Кажется, я пер и пер на него, избрав своей главной мишенью. Парни нашей группы, не участвовавшие в схватке, кинулись отбивать его, просекнув, что происходит, но не преуспели и они. Они мешали друг другу, больше помогая мне, чем наоборот. Кого-то я вырубил, кого-то отправил полетать; многие вставали и нападали снова, входя в боевой азарт. Их было много, но одновременно против себя больше трех-четырех противников я не видел, и это о многом говорило. Я был крут, неимоверно крут! Но всему имеется своя цена — перед моими глазами будто стояла красная пелена безумия, я продирался сквозь нее кулаками, отшвыривая надоедливых мошек, двигаясь к своей главной цели — убить.

И, наверное, убил бы. Что было бы потом — боюсь даже предположить, но вряд ли мне позволили бы жить и существовать на свободе. Спас меня от такой участи тренер, неожиданно возникший рядом и проведший серию молниеносных ударов. Его холодные безразличные глаза это всё, что я запомнил перед тем, как провалился в беспамятство.

* * *

— Всё в порядке? — были первые слова, которые я услышал, когда пришел в себя.

Приподнялся. Сел. Осмотрелся. Я лежал в углу спортивного зала, на мате. Рядом с каменным лицом сидел тренер, держа в руках аптечку и смоченную аммиаком ватку, которой и привел меня в чувство. Вокруг, разбитые на пары, занимались пацаны нашей группы, не обращая на нас никакого внимания. Невдалеке, бросая настороженные испуганные взгляды, присели мои теперь уже бывшие противники, все четверо. Они явно не знали, как реагировать, но то, что переживали за меня, на лицах читалось четко.

Я слишком резко шевельнулся и застонал — все тело болело, как обычно бывает после приступа. Хотя, это же и был приступ? Mierda!

— Ты как, в адеквате? — хмуро спросил тренер. — Двигаться можешь?

Я пошевелил руками и ногами, кивнул.

— Вроде да.

— Тогда поднимайся и пошли. А вы на занятие, шагом марш!

Пацаны нехотя, оглядываясь на меня, встали и ушли, на ходу разбившись, кто с кем стоит. Я встал, превозмогая послесудорожную боль в мышцах, и стараясь унять дрожь, зачапал за тренером, твердо шагающим в сторону раздевалки не глядя на меня. Вопросы «что сейчас будет» и «чем всё это кончится», по идее долженствующие вертеться в голове, не беспокоили — я был не в том состоянии, чтобы переживать из-за чего бы то ни было.

Когда я вошел, он выглянул в зал, а затем плотно прикрыл за мной дверь, после чего протянул какую-то капсулу оранжево-белого цвета.

— На. Пей.

Упаковка была рассчитана на две капсулы, но одной не хватало. Сложное зубодробительное название я видел первый раз в жизни, оно ничего мне не сказало.

— Не бойся, принимай. Отпустит… — усмехнулся он, глядя на мои сомнения.

Я вспомнил лекарство, которое мне вкололи после приступа в корпусе, и, не задавая лишних вопросов, пошел к раковине. Вода в системе водоснабжения регенерационная и вообще-то нуждается в дополнительной обработке, но от пары глотков не умру.

— Садись, — указал он на лавочку, когда я, заодно умывшись, вернулся.

— Я говорил, чтобы ты не лез туда, куда не следует? — нахмурил он брови, стараясь держать непрошибаемое лицо. — Говорил. Но ты не послушал. Теперь ты одеваешься, обуваешься и дуешь отсюда, и никогда в этой школе не появляешься. Вопросы есть?

Меня все-таки пробрало, пофигизм не до конца овладел моей сущностью.

— Но сеньор…

— Никаких но! — тренер резко повысил голос. — Достаточно того, что ты уже учудил. Я скажу бухгалтерии, деньги за это занятие тебе перечислят обратно. Ты не приходил сюда сегодня, тебя никто не видел и все такое. Соображаешь?

Я обалдело кивнул и почувствовал, что отпускает. То ли капсула так быстро подействовала, то ли у тела большой порог самовосстанавливаемости.

— Вам не нужны проблемы, да?

Усмешка.

— Да. И в следующий раз слушай старших, Шимановский.

Он намерился идти обратно в зал, но я окликнул:

— Вы не спрашиваете, что это была за техника. Вы знаете ее. И знаете, что я мод. Не правда ли? Из-за этого и вышвыриваете меня — мод с опасной неклассической техникой, способный покалечить ваших учеников…

Он остановился, скривился. Наконец, проняло и его — а то я уж подумал, что ему только в покер играть.

— Шимановский, я знаю, что это за техника и кто ею владеет. Именно в том исполнении, которое ты так тщательно, но неумело пытался скопировать. И, кстати, она действительно тебе не подходит, у тебя совсем другие физические ограничения, не воспринимай мои слова, как аргумент обиженного тренера.

Но откуда она у тебя — не спрашиваю, мне это не интересно. Моя задача — обучать мальчишек, которые слушают старших и не совершают безумных поступков.

— Почему же безумных? — усмехнулся я. — Мне дали то, что не могли дать нигде. И если бы не приступ…

— Потому, что ты дурак, Шимановский! — вновь повысил он голос. — Они никогда не делают ничего просто так и никогда никого не отпускают. И им плевать на людей, которых используют: уж если на своих бойцов плевать, то на гражданских…

Из груди его вырвался разочарованный вздох.

— Но ты сам ввязался в это и теперь это только твои проблемы. Я умываю руки.

— А откуда вы знали, что я мод? — не отставал я. Несколько деталек мозаики моей прошлой жизни вдруг встали на места и я просто обязан был задать некоторые вопросы в лицо. — Вы ведь знали! Вы с самого начала опекали меня, показывали много индивидуального, что недоступно другим и… И, наверное, всегда будет недоступно!

А еще учили самоконтролю. Много самоконтроля, очень много! Хотя я в это время просил помочь с ударами.

А потом на соревнование выдвинули, хотя я пришел всего-то… Парни по десять лет тут занимались, с самого детства, и ничего, а я через год на планетарное первенство попал! Не странно?

Тренер молча сел рядом, глубоко задумавшись. Лицо его выдавало внутреннюю борьбу плана «сказать или так вышвырнуть». Скажет, это прямолинейный черт, правильный. Блин, и как я раньше всего этого не замечал? Ходил рядом, касался каждый день, а воспринимал, как… Идиот!

Да он с самого начала готовил меня как подающего надежды мода, а не ради помощи с Толстым! А помощью, когда та потребовалась, прикрывался, как удобным поводом заняться со мной более глубоко. Вот уж идиот так идиот!

— Шимановский, — начал тренер, но на сей раз каким-то похоронным голосом, — слушай внимательно. ОЧЕНЬ внимательно. Я много где служил, много чего повидал и знаю много умного.

Я кивнул. Преамбула обнадеживающая.

— В нашем мире есть люди, которым доступно то, что недоступно другим в силу природных ограничений. Ты меня понял, каких.

Он поднял тяжелый взгляд и я поежился.

— Таких людей немало, не думай, что их единицы: я лично знавал около десятка. Эти люди могут контролировать свои способности, могут не контролировать; могут совершать с их помощью хорошие поступки, могут не очень хорошие; а могут вообще не совершать никаких — и это оптимальный для них вариант.

А еще есть государство. Это такая машина, которая считает, что имеет право единолично владеть любым оружием на планете и перемалывает в пыль тех, кто думает иначе. Любым оружием, Шимановский, это значит любым.

— В том числе людьми с уникальными способностями? — хмыкнул я. Ответа не требовалось.

— Если эти люди согласны быть полезными стране, если та уверена, что они не предадут — они живут и работают, как части системы. Или просто живут. Если же не согласны, не могут контролировать себя, или если государство считает, что они ненадежны — такие люди тихо и без проблем исчезают. И никогда не находятся. Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?

— Да. — Меня вновь передернуло — слишком прямолинейно.

— Я знавал многих ребят с разными талантами, с некоторыми служил. И кое-кто из них вот так вот исчез, просто и незамысловато. Ушел из дома и не пришел: ни тела, ни улик, ни свидетелей.

К чему я это говорю? К тому, что последний из них потерялся после того, как убил в баре нескольких человек, когда ему в голову стукнуло от выпитой бормотухи.

— Приступ?

Тренер кивнул.

— Это не осталось незамеченным и ответственные за того человека винтики в машине посчитали, что он ненадежен и опасен. Его выпустили из тюрьмы под подписку — куда сбежишь из военного городка без пропуска — и через день это произошло. Дело висело открытым много лет, но по обвинению его никто не искал. Обвинению в убийстве, Шимановский! Не странно?

Он усмехнулся. Я молчал.

— Думай, Шимановский, думай. Тебе жить дальше. Я не могу больше опекать тебя, я и так сделал слишком много. Меня даже можно на некоторый срок прикрыть за содеянное, так что не подставляй больше. Иди с миром.

— То есть по вашему индивидуальные занятия с модом, его обучение владению собой и способностями, а также показ пары неклассических ударов — это противозаконно? — не мог не съязвить я. Он же в ответ хрипло рассмеялся:

— Пару ударов… Эх, Шимановский-Шимановский! Разве дело в ударах?

На тебя несколько раз приходили запросы из ДБ, — посерьезнел он. — Довольно безобидные, если не знать, ради чего они. Я знал. Потому писал в них… Скажем так, заниженные данные по поводу твоих успехов. Даже тогда, когда ты хорошо выступил на соревнованиях.

Я прикрывал тебя, сколько мог, Хуан. А за это могут впаять столько… На сколько хватит фантазии. Все, я сказал, не подставляй больше, иди. С парнями разберусь — наши не сдадут, а чужие сюда тренироваться приходят, а не доносы для ДБ строчить. И для тех, и для других придумаю красивую легенду. Если ты здесь больше не объявишься и не разрушишь ее, она сработает и всё будет хорошо. Вопросы?

Он поднялся и снова пошел к двери, но я вновь окликнул.

— Как мне жить дальше? С тем, что я мод? Я не справлюсь сам.

Он задумался и пожал плечами.

— Справишься. Ты не маленький. Просто никогда не забывай о контроле и держи себя в руках. Найди зал попроще и подешевле, занимайся там, отрабатывай удары на каких-нибудь болванках-дроидах и ни в коем случае не стой в спарринге. Выясни все свои способности, малыш, их границы и пределы, научись контролировать, и только тогда возвращайся в спорт. Только… — он криво усмехнулся.

— Только что? — не понял я.

— Только не за этим ты сюда пришел, не ради спорта. Ты пришел научиться драться, давать сдачи, бить первому. Так?

Я опустил голову.

— Так.

— Ты достиг этого, Хуан, — ободрил он с прорезавшейся теплотой в голосе. — В принципе, спортивный зал тебе теперь нужен лишь для поддержания формы. Ты достиг всех целей, что ставил перед собой, вот и займись новыми целями — не век же топтаться на месте? Новый грант, учеба, карьера… Не мне тебе объяснять.

— Я верю в тебя, Хуан! — завершил он такую долгую и содержательную отповедь. — У тебя получится. Только не связывайся больше с этими las maricas. Поверь, там нечего ловить, они не доведут до хорошего. Ну, давай, удачи…

Он протянул руку, которую я пожал, привстав с места.

— Спасибо, сеньор тренер! Я никогда вас не забуду!

Он усмехнулся себе под нос и вышел в зал, оставив меня наедине с собой.

* * *

Я шел по улице, наслаждаясь эффектом сохнущей головы, и пытался подбить баланс того, что сегодня произошло. Ведь произошло столько всего и в такие сроки, что…

В общем, в дебете у меня тренер, который, когда я только пришел в школу, понял, опираясь на жизненный опыт, что я — мод и всячески меня опекал. Даже пошел на преступление — скрыл информацию от курирующего меня ДБ. И опекал бы дальше, научив справляться с приступами (или хотя бы попытавшись это сделать), но я не послушался его совета-приказа и влез в дерьмо, разгрести которое ему не под силу. Винить его в чем-то? В чем?

Дерьмо, про него отдельно. То, что оно имеет запах экскрементов это одно, но в нем меня научили…

Блин, да ничему меня там не научили! Да, раскачали, нещадно гоняя по тренажерам, только и всего! Я просто увидел там кое-что и попытался повторить, но возведенное в степень того, что я мод, это «кое-что», превратилось в избиение мальчишек-ровесников, в том числе избиение группы в одиночку.

«Я засветился» — таков первый итог баланса.

Невольно возникает вопрос: а что же они не переловят всех модов и не утилизируют? Сразу всех? Зачем смотрят на них, заводят дела, выжидают? Напрашивалась только одна версия: моды — слишком ценное и немногочисленное оружие.

ДБшники просто следят за оружием, которое можно использовать, и относятся к нему соответствующе. Мы не люди для них, мы объекты, материальная часть. Какой-то процент этого оружия, как и любого другого, отсеется, попадет в утиль, но какой-то все равно встанет на боевое дежурство. И размножаться таким модам дают по той же причине — где вы еще видели оружие, которое само размножается? «Шмель», «Жало», боевой истребитель, эсминец, танк? То-то!

В кредите же у меня висела ярость, и все уперлось в нее. Мое спасение и мое проклятие, благословение и наказание. Я ведь чуть не убил ребят, почти своих друзей, где гарантия, что подобное не повторится завтра? И рядом больше не будет всемогущего тренера, который спасет меня от этого.

Но предупрежден — вооружен, я знаю, что департамент охотится за модами, знаю, что под колпаком с самого детства, знаю, к чему это может привести. Я просто обязан научиться контролировать себя и не срываться, даже в драке с таким camarrado, как Бенито Кампос! Да, отхвачу. Но не залечу!

Уффф…. От разных высокоматериальных мыслей голова у меня разболелась. Я шел по улице привычной дорогой, фоном слушая что-то старинное и заумное — тот самый интригующий русский рок. О чем поют — не понимал, хотя каждое слово в отдельности разобрать мог, и это придавало музыке особую загадочность и таинственность. Может парочку красивых цитат взять оттуда на вооружение?

Тело почти не болело: то ли от того, что принял душ, то ли от капсулы тренера — не знаю, но грешу на последнее. Лишь ощущалась некая опустошенность, как физическая, так и моральная — так всегда бывает, когда переворачиваешь в жизни важную страницу. Так уже было, когда я бросил танцы, расставаясь со своим сердцем в пользу мускул, меняя одну душу на другую (как понимаю теперь). И когда бросил плавание тоже. Обидно. Да, знаю, это правильно, так необходимо, но все равно обидно.

Тренер, в голове вертелись его заключительные слова. «Я верю в тебя»… «Ты пришел сюда не ради спорта и достиг, чего хотел». Действительно, достиг! Я не всемогущ, новую тактику боя придется разрабатывать самому, с нуля, что не очень эффективно, сложно и долго, но это победа. Корпус помог мне в достижении цели, не без этого — он превратил меня в звереныша и раскачал спящие врожденные способности, но я ничем не обязан ему. Я был нужен им для эксперимента, они не скрывали этого и дали право выбора — участвовать или не участвовать. Карьера и пресс или топтание на месте, но свобода.

Подсознательно я понял, что решение это принято уже давно, и Катарина, забирая меня от дома хефе, знала его. Мудрая сучка! Лишь я сам делал себе мозги, не решаясь сделать то, что следовало с самого начала, лелея надежду, что получится и рыбку съесть, и…

Из груди моей раздался вымученный вздох. Нельзя и быть свободным, быть человеком, и получить власть над чем-то, продвинуться, прыгнув в дамки. Всегда нужно чем-то жертвовать. Человек лишь выбирает, чем именно. Выбор — объективный закон мироздания. И я выбираю свободу.

В момент, когда я, наконец, принял долгожданное решение, которое откладывал много дней, мое внимание привлекла фифа лет двадцати — двадцати двух, идущая навстречу. Обычная такая фифа, невысокая, смазливенькая даже, с минимумом косметики на лице. Я бы зажег с такой не задумываясь. Она во все глаза смотрела на меня и улыбалась, выделяясь этим из множества других идущих мимо фиф. Улыбалась как-то покровительственно, будто давно знает меня и будто в ее памяти я совершил какую-то невинную глупость. Мне эта улыбка не понравилась.

Я напряг память, пытаясь вспомнить, где ее видел. Память не отзывалась, глухо молчала. Плохо. Какой-нибудь клуб? Девчонки-танцы-шманцы, алкоголь и секс в туалете? Наверняка что-то типа того, но незадача, я НЕ ПОМНЮ ее, хотя не надираюсь до поросячьего визга, как пацаны — завет тренера.

Мы поравнялись. Ухмылочка на ее лице буквально лучилось иронией. Она знала меня, сто процентов, и это напрягало.

Прошла мимо. Я мысленно вздохнул с облегчением — не люблю такие скользкие моменты. Хорошо еще, что не заговорила — вот позор был бы! И только собрался идти дальше, возвращаясь мыслями к прерванному, как был окликнут:

— Сеньор!

Я обернулся, правой рукой вручную убавляя на браслете громкость — виртуальный навигатор я так и не ношу. Окликнувший оказался парнем лет двадцати пяти или чуть больше, восточной наружности, но не классической, а… Неправильно-восточной. Его «сеньор» было произнесено с таким жутким акцентом, что мой преподаватель испанского даже в богами забытой старой школе повесился бы от горя, услышь его.

— Вы не подскажете, где здесь магазин со снарягой? — продолжил он. Я задумался, оценивая парня, и сделал сразу несколько выводов.

Первый — этот тип опасен. Тигриная стойка, тигриный взгляд — натуральный хищник! Скорее всего, заблудившийся в недрах фешенебельного района урка с окраины, но достаточно учтивый, чтобы строить из себя приличного человека.

И второй вывод — он русский. Скорее всего, выходящий корнями из Средней Азии, Узбекистана там, или еще какой-нибудь территории с ограниченными правами гражданства. Точнее, смесь, полукровка., оттого и странная внешность.

Последнюю мысль я озвучил вслух на языке бывшей метрополии предков матери:

— Русский?

Этот вопрос отчего-то выбил его из колеи.

— Да… Как ты догадался?

А вот русский его был великолепен — классический говор оккупированного сектора.

— Акцент. У тебя плохой испанский.

Чувство напряжения не покидало меня. Несмотря на мимолетную растерянность, парень быстро пришел в себя, передо мною все также стоял готовый к прыжку хищник. Что-то с ним не так, этим уркой, надо бы держать ухо востро, но вот что…

А, ну его! Теперь, после сегодняшней тренировки, я не боялся ничего, и особенно одиноких урок с окраины. Даже вооруженных — как-то слишком неестественно сидит на нем спортивная куртка. Я немного расслабился, оставаясь в режиме ожидания удара, но эдакого маловероятного. Парень, словно заметив это, расслабился тоже.

— У нас недолюбливают испанский, — он натужно засмеялся. — Все вокруг только на русском говорят, даже в школах. Где ж его выучить?

Нет, все-таки обычный чувак, не гоп-стопник. Может и бандюк, но сейчас здесь не поэтому, не стоит из-за него нервничать, — успокоил я сам себя. «Недолюбливают испанский» — фраза зацепила. Да, это логично: для людей, каждый день видящих напоминание того, что их предки проиграли войну, что они сами говорят на родном языке только потому, что им с барского плеча позволяют делать это, не добавляет языку оккупантов симпатии. Это я, выросший в огромном латинском муравейнике под названием «Альфа-Аделлина», с детства привык к испанскому и воспринимаю его как родной, в отличие от языка матери, которому она учила меня как второму, не основному. А они…

— Бывает!.. — Я невесело усмехнулся. — А сам откуда?

— Мирный, — ответил собеседник. — А ты?

Мне на какой-то миг стало неловко. Я всю жизнь мысленно причислял себя к национальному меньшинству, противопоставлял себя латиноязычному окружению, а теперь… Вдруг понял, что это всего лишь подростковые понты. Никакой я не русский, тем более, что половина от единственной известной мне генеалогической линии вообще принадлежит полякам. Он, наполовину азиат, в гораздо большей степени русский, чем я. Я — латинос, и с этим давно пора смириться.

Тяжело вздохнув, я неохотно выдавил:

— Местный я. Здесь родился. Но мать из под Самары…

— Понятно, — закивал собеседник.

Тут, наконец, нервы дошли до критической точки — я почувствовал, как мои руки начали мелко дрожать. Тяжелый день, много всяких событий, не удивительно, а теперь это. После всего случившегося национальная тема и тема детских разочарований стала соломинкой, переламывающей спину верблюду. Нужно было срочно успокоиться и прийти в себя, а с недавнего времени я знал один радикальный способ, как это сделать.

— Угостишь сигареткой? — попросил я, вспоминая, что перед тем, как заговорить, парень выбросил окурок в урну.

— Конечно. — Тот кивнул и с энтузиазмом протянул почти полную пачку.

Я вытащил одну сигарету, мысленно поругав себя — спортсмен, блин — и прикурил от «переданной на хранение» зажигалки, которую теперь всегда таскал с собой.

— А тебе какая снаряга нужна? — вспомнил я его первоначальный вопрос. Далековато мы от темы отошли. — Тут их много, магазинов. Самых разных.

— Да с пацанами решили в Тараску слетать, по вершинам полазить… — усмехнулся мой собеседник.

— Тараска… — Я тоже усмехнулся, вспоминая одну из венерианских туристических Мекк, прозванную во всем мире «альпинистским адом». Сьерра-ла-Тараска. — Губа не дура!

— А чего мелочиться? — оскалился парень. — Если горы — то самые сложные!

«Пить — так пить, трахать — так королеву…» — вспомнилась мне цитата из проштудированного в детстве сборника. В общем, он прав, только так и надо, но вот его рожа не напоминала мне альпиниста, хоть убейте. И даже просто спортсмена, любого профиля. Это был именно бандюк, тогда как альпинисты все — повернутые фанатики, которых легко отличить в толпе от обычных людей.

— Вот сюда повернешь… — начал объяснять я ему дорогу к одному из известных мне в этом районе уровневых спортивных магазинов, где есть всё. Это вообще спортивный район, здесь располагается база олимпийской федерации Венеры по лыжным видам спорта, несколько катков и хоккейных полей, а также множество обычных спортивных залов, включая мою… Бывшую спортивную школу. И магазинов соответствующего профиля также достаточно.

— Но не похож ты на альпиниста, — усмехнулся я под конец, не выдержав. — Смолишь, как паровоз.

— А сам-то? — довольно парировал собеседник. — По виду — вроде спортсмен, а смолишь не меньше.

Мне стало не по себе. Одно дело — самокритика, другое — когда тебя тычут лицом в экскременты, причем тычет урка. И он прав, что обидно, но мне сейчас просто необходима эта сигарета.

— Да, есть маленько, извини… Ну, давай, земляк! Удачи в Тараске! — поспешил я закрыть тему, да и разговор вообще. Он начал напрягать меня, этот восточный человек из русского Мирного.

Когда я протянул руку, он внимательно на нее посмотрел, а затем медленно-медленно поднял свою, будто чего-то боялся. Аж вспотел, бедняга. Ага, пристрелят его сзади, если дернется слишком резко.

Мне стало смешно, и я решил, что лучше будет побыстрее идти дальше. Мудрое решение, мало ли, что у всяких придурков на уме? А мысль, что он придурок, все больше и больше крепла в сознании.

— Увидимся еще? — ради вежливости спросил я.

— Не думаю. — Он отрицательно покачал головой, а затем медленно побрел в сторону, противоположную той, куда шел я. Точно, придурок!

Мысли мои вновь вернулись к прерванному… Да, прерванному еще той фифой моменту. Я остановился и все также вручную (мысленно выругавшись отсутствию нормального интерфейса) активировал на браслете кнопки телефона, после чего набрал на них отпечатанный в памяти номер.

Мне ответили через два гудка, резкий, но одновременно приятный женский голос.

— Слушаю?

По этому голосу трудно было определить возраст обладательницы, но я склонялся, что ближе к тридцати, причем с большей стороны.

— Здравствуйте. Мне нужна Ласточка, служба вербовки. Не могли бы вы соединить?

Молчание. Я бы даже сказал, ошарашенное молчание. Прошло секунд десять, прежде чем на том конце переспросили:

— Простите?

— Я говорю, мне нужна Ласточка, служба вербовки. У вас есть такая?

— Это конфиденциальная информация.

— Я знаю. Но она ждет моего звонка.

Пауза.

— Вы уверены?

— Абсолютно! — в голос усмехнулся я. Интересно, что выбило ее из колеи? Что называю Катарину по прозвищу? Пардон, внутреннему позывному?

Личные контакты есть у всех, но вряд ли ради личного вопроса мужчины будут связываться с нею через оператора внутренней ангельской сети связи, для этого есть другие средства. То есть я, мужчина, посторонний, связываюсь с нею через их святая святых, называя не по имени, а по прозвищу. Это должен быть поистине важный вопрос в понимании этого существа женского пола.

— Соединяю, линия свободна, — ответили еще через две секунды.

Больше загвоздок не было, мне тут же ответил знакомый довольный голос, словно у объевшейся сметаны кошки:

— Здравствуй-здравствуй, малыш! Что ж не звонишь, заставляешь пенсионеров столько ждать? Это не вежливо!

Она так и лучилась веселой иронией. Мне стало не по себе, но я сдержался и задал вопрос, с которого следовало начать разговор:

— И тебе не кашлять! Слушай, можно тебя спросить кое о чем, как представителя силовой структуры?

Она напряглась.

— Например?

— Вот смотри, я мод. У меня благодаря вам прорезались опасные способности, а ДБ ведет меня много лет и не может их со временем не заметить. Каковы шансы, что они не посчитают меня опасным и не ликвидируют?

Усмешка.

— Малыш, об этом тебе может поведать лишь ее королевское высочество принцесса Алисия. Или курирующие тебя ее подчиненные. Больше никто, извини…

Она знала и шансы, и даже могла повлиять на них — понял я по голосу. Но не ударит палец о палец даже чтоб сказать мне об этом, если ее родная контора с того ничего не поимеет. Я выяснил все, что требовалось, пора переходить ко второму этапу разговора, поуламывав ее еще немного для приличия — женщины млеют, когда их уламывают.

— Но ты же там вращаешься, знаешь…

— Знаю что? — снизила она интонацию до серьезной. — Мы — корпус, малыш. Охрана королевы. У нас свои задачи и мы не пересекаемся с другими службами. Тем более в таких щекотливых вопросах. Это всё, что ты хотел?

— Нет, — я покачал головой, хотя она не могла этого видеть, — не всё. Я звоню, чтобы сказать, что сруливаю. Ты была права, мне не место у вас.

Пауза.

— И чтобы сказать это, ты тянул так долго?

Я не понял, довольна она моим решением, или недовольна, но равнодушной интонацию ее назвать было трудно. Мне даже показалось, что недовольна, хотя вроде всегда декларировала обратное. Декларировала одно, а услышать словно ждала совсем другое? М-да!

— А ты куда-то спешила? — начал наглеть я. — Ты не хотела, чтобы я вернулся, чтобы учился у вас — твое желание исполнено. Какие проблемы?

— Да никаких в общем… — Голос собеседницы подобрел. — Молодец, все правильно. Просто долго. На мне и так работы куча, а тут еще тебя пасти…

— Извини. — Я тяжело вздохнул. — Но мне нужно было все тщательно взвесить.

— Понимаю. Уверен, что справишься один? — поддела она. Я мысленно пожал плечами.

— Справлюсь. Знаю, будет трудно, но я пробьюсь и без вас.

— Правильное решение, малыш. В корне правильное! — Я по голосу понял, что она улыбается. — Ну что, до встречи?

— А она состоится? — ухмыльнулся я.

— Конечно. У тебя же моя зажигалка.

Я рассмеялся.

— Для этого ты ее дала, чтобы был повод ко встрече?

Пауза.

— Вообще-то, нет, просто она была нужна тебе в тот момент. Так что если мы никогда больше не встретимся, считай, что я тебе ее подарила…

Последняя фраза была произнесена с теплотой.

— Спасибо!

— Удачи, Хуан. С тобой было приятно иметь дело, хоть все и вышло так, как вышло.

Она рассоеденилась, я не успел ничего сказать в ответ.

Из груди моей вырвался облегченный вздох. Ну вот и настал конец этой дурацкой эпопеи с самым дурацким в моей жизни решением. Пришла пора трезветь, взрослеть и жить дальше — так, как жил до этого. Только лучше.

Я подошел к уютно расположившемуся невдалеке лотку с информационными капсулами. Никогда не покупал их, хотя несколько раз мне давали посмотреть старые номера разных журналов. Улетные штуки! Интерфейс сумасшедший! И стоят не так уж дорого, почему бы не побаловать себя? Тем более, лишние центаво в кармане завалялись…

— Здравствуйте. — Я улыбнулся продавщице, добродушной женщине лет сорока пяти. — Скажите, вы можете помочь? Мне нужен список ста самых богатых семей планеты, но не как в «Экономическом вестнике», а с историями семей, описанием, изображениями ключевых членов, все такое…

Женщина улыбнулась и принялась что-то объяснять и переспрашивать, одновременно активировав виртуальный планшет и ведя поиск в нем. Наконец, остановилась.

— «История венерианской аристократии». Это книга. Не новая, сорок второго года выпуска, но не думаю, что что-то кардинального в кланах за это время произошло… — она иронично улыбнулась. Я усмехнулся в ответ.

— Ага, только пара имен в списке местами поменялась. Это же так фатально!

Через минуту я стал обладателем обзорной книги по истории венерианской знати, в которой должны быть абсолютно все ее представители, включая детей и дальних родственников за последние сто лет минус пять последних. Где-то среди них пряталась и моя Бэль, ради поиска которой я ее и купил. Эмма хорошая девушка, и вряд ли врала мне, но отныне, с этой самой минуты, такие вещи не доверю больше никому. Это моя и только моя обязанность — бороться за свою любовь. Я должен найти ее и…

И не знаю. Но я найду ее, и спрошу, глядя прямо в глаза, любит она меня или нет. Каким бы ни был ответ. Так и только так.

Размеренными шагами я вышел к небольшому скверику, в котором пряталась станция подземки, и почувствовал, что большой и сложный этап моей жизни подошел к концу. Этап поисков и метания. Я знаю кто я, знаю, чего хочу, и знаю, что могу достичь этого. Остальное детали.

* * *

Катарина де ла Фуэнте, а это были ее настоящие имя и фамилия в отличие от большинства рассекреченных офицеров, долго смотрела в непрозрачное с той, но дающее неплохой обзор с этой стороны бронированное стекло салона «Эспаньолы». А затем на вихрь, дающий изображение спины парня с летящего за ним микродроида. Наконец, задумчиво произнесла:

— Да, малыш! Мне жаль, но для тебя все только начинается!

Затем обернулась к другим экранам, показывающим, как девчонки из «чертовой дюжины», обнаглев до крайности, с боевым оружием в руках среди бела дня организовывают погоню в центре небедного квартала, кишащем охраной и гвардейцами. Они скучковались в одном месте и о чем-то разговаривали, давая объекту охоты фору, лица их были крайне недружелюбны для последнего. К слову, сеньор Музафаров, ведомый еще двумя дроидами, улепетывал от них куда глаза глядят, не догадываясь, что направление выбрал неверное — на его спине сходились кресты прицелов сразу трех из четверых участвующих в операции снайперов прикрытия, и что это всего лишь игра — был бы нужен, уже давно был бы мертв.

— Кассандра, пару кварталов и домой, не увлекайтесь, — активировала она пятую линию. Ответам ей стали разочарованные гримасы всей подтянувшейся друг к другу пятерки.

— Я сказала, всего пару кварталов! — повысила она голос, зная их своеволие. — Дальше им и без нас есть кому заняться.

— Так точно, сеньора майор! — отрезала невысокая девушка с волнистыми каштановыми волосами, вытянувшись в струнку.

— Вот и хорошо.

Катарина отключила пятую линию и тут же раздался вызов по второй. Красный, срочный, шифрованный.

Активировав все находящиеся в машине средства защиты и постановщики помех, она включила дешифратор и со вздохом откинулась на спинку.

— Прослушиваешь оперативные линии, Мишель?

На том конце усмехнулись.

— Естественно. Уж не думала ли ты, дорогая, что я оставлю твои фокусы без присмотра?

— Ни в коем случае! — выдохнула она.

— Ничего не хочешь объяснить?

— Нет. Все идет по плану.

— А судя по вашему разговору, этого не скажешь…

— Планы бывают разные, — усмехнулась Катарина. — И этот работает, как часики. Во всяком случае, пока. Пока кроме меня никто в него не вмешивается. Наш мальчик только что загнал себя в ловушку.

Это тактическое отступление, Мишель. Оно необходимо для успеха стратегического. Он будет наш, с потрохами, нужно только немного подождать. Или хочешь отменить операцию?

На том конце раздраженно фыркнули.

— Если бы хотела — отменила бы. Но меня мало устраивает, что ты делаешь все сама, ни в чем не отчитываясь.

— Потерпишь! — повысила голос Катарина. — Я же сказала, не хочу утечки, а кто в нашем гадюшнике на кого работает… Ну так что?

Мишель обреченно вздохнула:

— Хорошо, работай. Желаю успехов…. Творческих!

Иконка линии показала рассоединение. Катарина про себя грязно выругалась. Затем вновь включила пятую линию и громко произнесла:

— Тринадцатое звено продолжает операцию. Всем остальным — отбой, сворачиваемся.

ЧАСТЬ V. МАРИОНЕТКА

Если вы хотите узнать, что на самом деле думает женщина, смотрите на нее, но не слушайте

Оскар Уайльд

Глава 14. Чужие проблемы

Сентябрь 2447, Форталеза. Префектура Сеара — летняя резиденция королевского дома Венеры

— А помнишь, милая сестренка… Хотя откуда тебе помнить! — император незло рассмеялся. — В те годы, когда мы бегали под стол пешком, при дворе доньи Катарины жил один провидец. Не мистик, ученый! Но какой ученый! Гений своего времени, бог! Но, к сожалению, слишком плохо для бога разбирающийся в искусстве говорить нужным людям правильные вещи. — Ее собеседник делано-сокрушенно вздохнул.

На лице Леи не дрогнул ни один мускул. Она поняла, к чему клонит ее сводный братец, о чем завел разговор. Ей не нравилась эта тема, она не любила ее обсуждать, но встать и уйти просто так не могла. Да и в сложившихся условиях это было бы глупо.

Себастьян всегда любил театральные эффекты, показуху, и сейчас имел своей целью выпендриться, поставить ее на место. Комплекс, оставленный с детства, когда она, наследная принцесса, пользуясь безнаказанностью, всячески издевалась над ним, отщепенцем, сыном нелюбимой женщины, и его слабоумной сестрой. Его аргументы стоило послушать хотя бы для того, чтобы понять, что у него на уме. После провала переговоров у нее осталось слишком мало козырей на руках в торговле с Империей чтобы пренебрегать такой возможностью.

— Твоя мать сгноила его, Лея! — повысил голос входящий в раж император. — Мировое светило! Чтобы всего-навсего не болтал лишнего! Хотя сама все последние годы своего царствования следовала оставленным им заветам. И, возможно, только потому, что им следовала, тебе досталось спокойная развивающаяся страна вместо объятого пламенем бесконечных войн и клановой вражды вертепа. Напомни его имя, сестрица?

Лея недовольно фыркнула.

— Доминик Максвелл, ты прекрасно его знаешь.

— Правильно, дорогая сестра, — кивнул Себастьян, — знаю.

Доминик Максвелл. Экономист. Социолог. Политолог. Человек, не стесняющийся сказать сильным мира сего, что они не правы. Не каждому это дано, согласись, и не каждому сильному такое понравится. Твоей матери, вот, не понравилось…

Ты использовала его книги, как настольные, когда готовилась взойти на престол. По ним же ты и правила, воплощая в жизнь его советы и пытаясь минимизировать негативные прогнозы. И неплохо правила. Но если бы ты тогда заступилась, если бы уговорила мать не убивать его, может все вышло бы иначе?

— Мать не стала бы меня слушать, — покачала головой Лея. На что получила ехидную ухмылку.

— Она всегда слушала тебя. У меня верные сведения, Лей, моя разведка была основана отцом и я знаю все тайны Золотого дворца того времени. Но ты предпочла не вмешиваться, отстранилась, хотя знала о готовящемся убийстве. Почему ты так поступила?

Себастьян знал, куда нужно бить, на то он и брат. Несмотря на весь приобретенный опыт лжи, подлости и предательства, глубоко в душе Лея так и осталась меланхоличной девочкой, маленькой принцессой-сказочницей, ратующей за правду и справедливость. Она до сих пор не смогла простить себе, что не вмешалась, случайно узнав о готовящемся убийстве этого человека, несмотря на то, что прочитала ВСЕ переданные матерью документы и отдавала себе отчет в его ценности. Себастьян не прав, в конкретном том случае мать ее действительно бы не послушала, имперская разведка не всемогуща, но она не пыталась, и именно это навсегда останется на ее совести.

— Доминик предсказал бурный рост Венеры, только что фактически покорившей бывшую метрополию и наведшую в ней свои порядки, — продолжил давить «любимый» родственничек, разваливаясь на убогом кафешном стуле. — Предсказал пик могущества, становление Золотого королевства, как космической сверхдержавы. Но почти сразу после этого быстрое замедление роста, небольшую стагнацию, а затем быструю гибель. Очень быструю по меркам истории.

Империя же, по его мнению, находясь под космическим зонтиком бывшей колонии, должна была возродиться, стать сильнее, а затем скинуть ненавистное иго и вернуть себе гниющие отпавшие некогда земли назад. Если не явно, то косвенно, включив их в свое жизненное пространство экономически, владея ими, как союзником без права голоса, сателлитом. Сколько лет он дал королевству на это?

Нет, все-таки с Себастьяном, несмотря на его кажущуюся простоту, слишком тяжело. Проще разговаривать с верткими русскими, с наглыми китайцами, с непробиваемыми индусами — с кем угодно, но только не с ним. Из груди Леи вырвался обреченный вздох.

— Тридцать.

— Прошло уже тридцать пять, Лей, — усмехнулся Себастьян. — Тридцать пять лет! И к твоей чести, Венера еще далека от предсказанного им рубежа. — В голосе императора засквозило уважение.

— Вначале донья Катарина, а теперь ты со своей командой титаническими усилиями отодвигаете эту планку, год за годом. Наверное, у тебя есть еще лет пять. Ты ведь прекрасно понимаешь, куда катится мир и свое место в нем. Вы не успеваете, банально не успеваете за Землей, сидя на своих ресурсах, как квочки на яйцах. Но пять лет свободы — это всё, Лей, что ты можешь выжать из своей планеты. Ты не всемогуща, к моему счастью. И рано или поздно мы точно также будем сидеть, как сейчас, но только в Золотом дворце. Ты будешь угощать меня горячим кофе, а я буду диктовать тебе, как твоей планете жить дальше. Это неизбежность!

Он помолчал, нагнетая паузой нужный эффект.

— Видишь, я добр, сестренка. Мне не нужно унижать тебя и твой род; мне не нужно лишать Венеру независимости ради глупой идеи черни; я не собираюсь давить ваши кланы, как давят клопов в трущобах — хотя этих-то уж стоило. Я готов оставить все, как есть, оставить вам юридическую независимость со всеми атрибутами, парламентом и конституцией, а твоей семье оставить внешние признаки могущества. И даже поддержу кампанию в сетях, чтобы ваша чернь привыкала к мысли о смене хозяина медленно, без потрясений и бурных протестов. Видишь, это не месть за унижения детства! — Его глаза победно сверкнули.

Лея молчала. Но теперь вместо гордой стервы перед ним сидела раздавленная женщина, пытающаяся хоть как-то сохранить лицо.

— Да-да, мне не нужны извинения. Пляски на цыпочках, стояние на задних лапках — я выше этого. Может, осознание того, что было в прошлом, как-то согреет тебя тусклыми беспросветными ночами грядущего… — Он набросил на лицо покровительственную улыбку. — Пускай. Но ты будешь моей, как и вся твоя космическая империя. Мне будет достаточно только осознания этого.

Итак, роли поменялись. Лея, сжимая кулаки, поняла, что проиграла семейный поединок окончательно и навсегда, без возможности реванша. Еще какое-то время назад во время таких же «семейных посиделок» она свысока поучала Себастьяна, держа его за нечто вроде вассала, а его страну за почти что личное владение. Каких-то жалких несколько лет назад! Теперь он поучает ее, унижает, и у нее нет ни сил, ни аргументов, ни желания возразить. Он отомстил, братец, но отомстил по-своему, по-мужски, как подобает истинному императору. Склоняя голову на ее втыки и нравоучения, кивая на пренебрежения, подчиняясь отданным в виде советов приказам и дыша в тряпочку, он все-таки выждал момент, когда сможет ударить. Один раз, но навсегда. Ведь это на самом деле так — Венера на пороге краха. Он еще не наступил, но непременно наступит в обозримом будущем. Сильно обозримом. И единственной возможностью выжить для ее страны останется интеграция с давним «союзником» на его условиях. Она может оттягивать этот момент, готовя страну к противостоянию, выжимая из нее все соки, но переломить ситуацию в корне не может.

Венере последние десять лет фатально везло, но немногие понимали, что это всего лишь везение. Она стала сверхдержавой в момент, когда земные государства истощили себя непрерывной войной, и многие посчитали, что это навсегда. Что контролируя поставки ценных ресурсов, можно оставаться такой державой навеки. К сожалению, все оказалось иначе.

Земные державы, пережив крах, вступили в полосу развития. Медленного, высокие цены на ресурсы всячески препятствовали этому, ценой нищеты собственных народов, но все же шли к вперед. В отличие от Венеры, сидящей на ресурсной игле и не могущей производить у себя даже элементарные товары — их гораздо дешевле купить, чем строить колоссальные по стоимости производства в адских местных условиях.

Венера не обеспечивает сама себя, и никогда не обеспечит, потому она в любом случае вынуждена продавать то, на чем сидит. К тому же, Корона лишь направляет крупный добывающий бизнес в нужную сторону, но ни в коем случае не контролирует его. И захоти любая из королев временно прекратить все поставки, без согласования со знатью и без компенсации им их убытков, моментально станет бывшей королевой. Кланы не потерпят падения своих доходов просто так. А это значит, что материалы, без которых не создашь боевые деструкторы и ракеты, не построишь космические корабли, не произведешь танки и доспехи для армии, в любом случае, по любым ценам, но окажутся у земных соперников. Венера стала заложницей самой себя, именно это предсказал Доминик Максвелл, ученый и по совместительству любовник ее матери.

Таким образом, сильные государства Земли за несколько десятилетий восстали из пепла, в котором в свое время оказались, и жаждут реванша. Их ВВП вырос в несколько раз и им есть куда развиваться дальше, тогда как Золотая планета, населенная жалкой сотней миллионов людей, почти исчерпала возможности к росту. Тихо и незаметно, невзирая на внешний лоск и блеск, в мире сменился лидер, сместились силовые акценты, и воспрепятствовать дальнейшему дисбалансу сил можно лишь одним способом — стравив земные державы в новой глобальной войне друг с другом. Но, к сожалению, таковой не было уже более трех десятков лет и в ближайшие годы не предвидится.

Да, Венере сказочно везло. Россия и кучкующийся вокруг Китая Восточный Союз имеют колоссальную по протяженности границу, и предпочитают вкладывать деньги в ее защиту друг от друга, а не в развитие космоса. Географически отдаленная же Империя после выхода из кризиса гражданской войны управляется миролюбивым неагрессивным императором, вкладывающим деньги в развитие экономики, а не в создание армии и флота, и не грезит экспансией. Но рано или поздно всему настанет конец.

Империя Себастьяна II — совсем не то государство, которое прибрал к рукам их отец. Это мощная держава, обладающая передовыми технологиями и опережающая всех в мире по экономической мощи. У нее остались даже свои колонии, которые не контролируются Золотым королевством, что сильно подрывает монополию последнего. Имперский флот невелик, но в случае необходимости, промышленные супермегаполисы вроде Мехико, Буэнос-Аэреса, Лимы или Сан-Паулу смогут создать его за какие-то полтора года. Полтора года до потери гегемонии в космосе в любой момент — это реалия нынешнего дня, а не далекого будущего.

Военные же расходы космического альянса душат уже сейчас, новая гонка вооружений будет для Венеры и Марса фатальной. Они просто не успеют построить столько техники, сколько их противники — и это только то, что касается Империи, одного из потенциальных врагов. А их три.

— Пять лет, Лей, — издевался Себастьян, вбивая ее в землю по плечи. — У тебя всего пять лет отсрочки, заработанной нечеловеческим трудом всего вашего клана. После чего жду тебя в своем дворце с предложением нового союза. Этим ты избежишь пролития океанов крови на бесполезной для тебя войне. Повторюсь, мне не нужны внешние проявления покорности и потеря лица, достаточно внутреннего смирения. Думай, сестра, думай, у тебя есть время.

— Этого не будет, Себастьян, — тихо усмехнулась Лея.

Император в ответ скупо, но очень уверенно улыбнулся.

— И чем же ты мне возразишь? Заключишь союз с русскими или китайцами? Тогда через день после этого я буду вести такие же переговоры, как сейчас с тобой, только с президентом «Венерианской республики» или как она там будет называться. Как думаешь, сколько кланам потребуется времени, чтобы создать такую? Суток хватит?

Лея стиснула зубы.

— Им не выгодна смена союзника, всем им, ты прекрасно знаешь это. Это приведет к убыткам, а кланы готовы убить за каждый потерянных центаво. Правда, с ними я буду более жесток, — добавил он, скривившись. — Они мне не родственники, им я ничем не обязан, и легко те не отделаются. Но последующая за этим кровь также будет на твоей совести, сестра…

— Правда, у тебя есть еще один способ избежать всего этого, — вдруг загадочно усмехнулся Себастьян. — Как поживают твои генетические эксперименты? Ты сумела создать клон Хуана Четвертого?

Эти слова прозвучали для Леи как гром среди ясного неба. Их-то услышать она не ожидала, потому получила встряску, сравнимую с электрическим разрядом. Пожалуй, ради этих слов стоило унижаться и выслушивать футуристический бред.

Она подобралась, чувствуя, что внутри ее воцарилось каменное спокойствие. Генетика — ее стихия, ее жизнь, и она не позволит Себастьяну лезть сюда.

— Глупый вопрос, Себастьян! Конечно создала! — весело парировала она, удивленно закатывая глаза. — Твоя разведка не сообщила тебе об этом? Ты точно уверен, что она лучшая на свете?

«И все-таки я сильнее», — пронеслось у нее в голове, когда братец растерялся. На какую-то долю секунды, но этого было достаточно. Унижение, привычку подчиняться, не смыть годами и не перебороть. Они навсегда останутся внутри тебя, пусть ты станешь со временем самим повелителем Вселенной. При виде господина, человека, привыкшего повелевать тобой ранее, рука все равно сама собой дрогнет. Дрогнул и Себастьян.

— Вот и хорошо, — попробовал выровнять ситуацию он, но было поздно. Вместо уставшей разбитой женщины, которую он видел минуту назад, перед ним вмиг очутилась привычная жестокая стерва. — Значит, у тебя остался козырь в рукаве.

— У меня всегда есть козыри, Себастьян. Я же женщина! — Она скромно потупила глаза.

Император снова откинулся назад и попытался перейти в новую словесную атаку:

— Интересный ход, сестра, неожиданный. Как раз в духе женщины. Ты сажаешь на трон вместо себя кровожадного тирана, точную копию легендарного земного императора прошлого, и он выводит Венеру из надвигающегося кризиса. Как он это сделает — не знаю, — он пожал плечами, — но это клон великого человека, что-нибудь да придумает. Подозреваю, при этом прольется много крови, и человечество в который раз вспомнит, и что такое концлагеря, и что такое создание новых искусственных рас, но какая разница, если речь идет о благе государства? Сколько лет ему должно в этом году исполниться? — глаза императора прищурились. — Двадцать?

Лея не ответила.

— Золотой возраст для великих людей!

Лея вновь промолчала, но теперь на губах у нее играла непробиваемая улыбка. Он понял, что разговор окончен — большего не добьется.

— Мне интересно только, как ты его назовешь? — усмехнулся он. — Как оригинал, Хуаном Четвертым? Но на троне Венеры не было мужчин, и тем более Хуанов. Получается, Хуаном Первым?

— Пятым, Себастьян! — воскликнула Лея. — Ты забыл, после прихода к власти династии Давила, Венера признала преемственность своего королевского дома императорскому дому Веласкес. Я назову его Хуан Пятый. И, действительно, что значат несколько десятков концлагерей по сравнению с благом государства?

— Великолепно, сестра. — Император через силу выдавил улыбку, заканчивая разговор. — Я с удовольствием посмотрю на результаты твоих изысканий, что они из себя представляют. И даже обещаю не смеяться. Но лет через пять с удовольствием жду тебя в гости с планом передачи власти без крови и с сохранением репутации. Или его — но то уже разберетесь сами, это ваш клан.

Последнее предложение прозвучало с убийственной серьезностью, и оттого на фоне итога разговора смотрелось комично.

— До встречи, — вздохнул император.

— До встречи, Себастьян, — скупо кивнула Лея. — Думаю, до этого момента мы еще не раз увидимся.

Император поднялся, дотронулся до ее руки губами, после чего развернулся и нервно зашагал к своей свите, ожидающей за периметром кафешки. Лея скривилась вслед:

— Сволочь!

Створка шлюза почти бесшумно поехала вверх. Она как раз подносила ко рту бокал с очередной порцией ядреного пойла, как из-за спины раздался твердый уверенный хорошо знакомый голос:

— Это стремно, надираться в одиночку, Принцесска. Не могла найти компанию?

Она обернулась.

— Боюсь, сегодня мне нужно надраться именно в одиночку. И кстати, эта паршивка Васильева мне только что об этом сказала прямым текстом.

Гарсия засмеялась.

— Так прямо и сказала?

Лея, по русской традиции не ставя поднятый для пития стакан на место, а держа в руке, обошла диван и села.

— Нет. Но намекнула, что пить нужно только с тем, кто подходит тебе по статусу. А на Земле в данный момент нет никого, кто подходил бы мне по статусу и с кем бы я хотела выпить. Одна ты — но ты во-первых на службе, и сама ввалишь мне, если я предложу, а во-вторых, ты сейчас улетаешь.

— Куда?

Гарсия удивленно закатила глаза, подобралась, подошла и села в кресло напротив, показывая, что вся во внимании.

— На Венеру. Отвезешь послание.

Пауза.

— Какое?

Елена всячески пыталась не подать вида, что удивлена, а она была удивлена. Но она слишком хорошо знала Лею, чтобы понимать, что это не шутка. Такие финты в духе ее Принцесски.

— И кому?

— Сереже. Устное.

— Это связано с переговорами? — прищурились глаза старой подруги. Лея кивнула.

— Ты должна либо передать его лично, либо умереть с ним. Высший уровень секретности, вне категорий.

Снова молчание. Елена догадалась, о чем пойдет речь, потому не удивилась следующим словам:

— Текст: «Приготовься к расконсервации проекта „ноль-двадцать-один“».

— Все?

— Достаточно, — вымученно вздохнула Лея. — Пусть придумает план, как легализовать одного нашего общего знакомого, с чего начинать и так далее. Ну, не тебе объяснять такие вещи.

— Угу. Не мне.

Елена протянула руку, взяла у Леи так и не выпитый полный бокал коньяку и залпом опорожнила его. И только после этого позволила себе развалиться в кресле, отпуская нахлынувшее напряжение.

— Кто-то совсем недавно говорил, что хочет дать ему доучится?

Ее величество, словно извиняясь, покачала головой.

— Нет времени. Теперь на счету каждый год, каждый месяц. Мы можем не успеть.

Все, тебе полегчало? Тебя ждет шлюпка, а на орбите корабль. Я приказала адмиралу Ли выделить тебе корвет…

* * *

Вечер ушел у меня на увлекательное занятие — изучение родной аристократии. Да-да, это оказалось довольно увлекательно! Некоторые вещи я знал и до этого, но многие стали откровением. Например, абсолютно все аристократические семьи достались Венере от бывшей метрополии, «в наследство». У каждой из наших знатных фамилий есть двойники на Земле, среди имперской аристократии, и не в единичном количестве, но вот титулы им дали уже после обретения независимости — чтобы оградить от притязаний земных родственничков, разделить семьи на «здесь» и «там».

Королева Аделлина в первый год своего правления приняла исторический документ, создала «Кодекс о знати» — небольшой свод законов относительно аристократии, регулирующий взаимоотношения в этой прослойке общества и не допускающий со стороны отдельных семей возможности творить беспредел по отношению к королевской власти. Эдакая подушка устойчивости. Хотите власть захватить, диктовать монарху свои условия? Пожалуйста! Но делайте это цивилизованно, уважая монархию, как институт, да еще попробуйте преодолеть сопротивление других семей, которые вряд ли захотят диктата товарищей по сословию. А если не нравятся правила игры? Пожалуйста, вот вам билет до Земли, в один конец, приятно было иметь с вами дело.

Кодекс этот до сих пор не имеет аналогов мире, несмотря на то, что во всех странах… ну, богатых странах… сложилась аналогичная система взаимодействия элит и власти. Сложилась-то она везде, но юридически прописана только у нас! Так что мы все же самое передовое государство, что бы там ни говорили про нашу отсталость.

Многие считают, и правильно считают, что этот документ отбросил Венеру на тысячу лет назад, в эпоху средневековья, юридически сделав страну полуфеодальной (или неофеодальной, вопрос терминологии). Власть в стране напоминает пирамиду, существовавшую в далекие-далекие средние века. И пусть многие утверждают, что это только внешнее проявление, что суть нового средневековья при внешней похожести разнится, по большому счету это опять-таки, вопросы терминологии.

Согласно этому своду, все аристократические фамилии, поддержавшие юную королеву во время восстания, переписывались в особый реестр, оформивший существование знати как таковой. Фамилий там более четырех сотен, но не всем повезло, как представителям «золотой сотни»: кто-то разорился, кто-то так и не поднялся, и в итоге кланов, реально что-то контролирующих, имеющих огромные материальные или финансовые ресурсы, осталось чуть больше двухсот. Остальных вроде как и нет: они богаты, разумеется, по нашим плебейским меркам, принимаются на тусовках элиты по праву рождения, но всерьез их не воспринимают.

Каждая занесенная в реестр семья, согласно закону, превращалась в клан — особую единицу, королевство в королевстве, в котором собственность — заводы, шахты, космолеты, торговые и посреднические компании — принадлежит всему клану. То есть структуре, где все члены являются друг другу родственниками — двоюродными, троюродными, нанадцатиюродными — и поддерживают друг друга по этому признаку. Каждый клан имеет официального главу, представляющего семью и имеющего право распоряжаться ресурсами рода. Он автоматически контролирует не менее двадцати процентов акций любого предприятия клана, только благодаря статусу, имеет право ставить во главе компаний семьи того, кого хочет, исходя из личного впечатления, разрешать мелкие споры между членами своей структуры и много других полезных вещей. Наверное, только права брачной ночи не имеет, что прискорбно. Еще бы и это право — вообще бы получился конкретный феодализм. Потому что глава клана, глава рода, не избирается и не назначается. Он власть наследует. Как монарх. По праву рождения.

Да-да, именно так. Дело в том, что со временем любая семья плодится и размножается, и вот уже не один человек носит фамилию, скажем, Гонзалес, а десять-пятнадцать. Внуки, правнуки, внучатые и правнучатые племянники. И так далее — чем дальше, тем больше. Ресурсы же клана при этом разбазариваются.

«Ну и что, что у нас одна фамилия?» — скажет со временем кто-нибудь. — «Я не имею к той семье никакого отношения!» А разбазаривание ресурсов в условиях, когда иностранные семейные корпорации обладают колоссальными финансовыми возможностями и могут развалить и скупить по частям раздробленный и разобщенный бизнес… Мягко говоря, контрпродуктивно.

Это и есть официальная версия: королева пошла на такой шаг, чтобы защитить собственный крупный бизнес от иностранных посягательств. Таким вот радикальным способом, но, дескать, и время на дворе стояло непростое. Дальше еще больше: по сути, весь клан, все его ресурсы, принадлежат главной линии наследования, то есть семье главы рода. Остальные же члены имеют лишь процент акций и только так влияют на дела семьи. При этом их может быть десятки, сотни человек, тогда как у главы в любом случае пакет из минимум двадцати процентов голосов по любому внутриклановому решению. Те же, кто не хочет мириться, хочет основать свой собственный бизнес и ни от кого не зависеть, проходит процедуру выхода из клана, и выходит из него, как можно догадаться, голым, как сокол. Клан поддерживает своих во всём, но он же и отбирает всё у ренегатов — таковы правила. И судя по прочитанному, за сто лет существования таких порядков эту процедуру проходило всего несколько человек, причем дальнейшая их судьба незавидная.

И где здесь не средневековье?

Для отличия глав родов, прямой линии наследования, от остальных членов клана, многим из них были даны титулы — графы всякие, бароны, герцоги. Титулы раздавались в зависимости от лояльности и степени поддержки молодой королевы во время восстания, а также за заслуги перед отечеством, как правило, военные. Например, спонсировавшие Аделлину деньгами и поставлявшие за свой счет оружие повстанцам Сантьяго Феррейра и Иоахим Сантана получили для своих семей герцогские регалии, став первыми герцогами юного королевства. Фернандо Ортега, командовавший флотом во время Меркурианского сражения во Вторую Имперскую войну, наголо разгромивший закованные в броню линкоры бывшей метрополии, стал графом. Также и с остальными.

Титулы передаются по наследству, причем согласно закону о наследстве венерианского королевства — не старшему сыну, а старшему ребенку. Посему у львиной доли кланов номинально во главе стоят женщины, старшие дочери своих отцов, мужья которых согласились, чтобы их дети носили фамилию жены.[7] Как в случае с семьей моей Бэль.

Титулы получили не все: где набрать четыреста титулов в юном маленьком государстве? За какие заслуги? Их имеют только те, кто оказывал наибольшую помощь восставшим, то есть самые богатые (в основном так и оставшиеся самыми богатыми). Но закон распространяется на всю знать без исключения, стоит ли перед фамилией слово «барон» или «граф», или не стоит. Так что титул не важен, это так, понт друг перед другом, и без него главы кланов — авторитетнейшие на планете люди, обладающие колоссальной властью в своих руках.

Это на мой взгляд и есть реальная (а не официальная) причина ввода того кодекса — власть, собранная в кучу. Сверхмагнаты Феррейра, Сантана и те, кто их поддерживал, надавили на королеву, только-только воцарившуюся на разрушенной опустошенной планете и не имеющую возможности отказать им в «просьбе». День подписания этого свода — величайшая трагедия для государства, ведь власть, немаленькая власть, просто так утекла от избранной народом королевы в закрома знати под самым благовидным предлогом. Главный принцип, главное оружие любых феодальных королей, «разделяй и властвуй», не может быть применено внутри клана, а значит, тот становится устойчив перед монаршей волей и может серьезно осложнить жизнь слабому правителю. Именно от этого пошли все беды государства — от распоясавшихся кланов, отдающих себе отчет, что они — первые среди равных, а никак не подданные, как остальное, незнатное население планеты.

Пока, до сего дня, Венерой правили достаточно сильные и умные личности, чтобы держать эту систему в равновесии, или хотя бы создавать иллюзию контроля. Но история — непредсказуемая штука, и кто знает, кто сядет на трон завтра? Так что политически система нашего государства гнилая, она сгнила с самого верха в первые же годы существования страны. И пока не изменится, Венера так и будет висеть на волоске от пропасти, на которой висит несмотря на титанические усилия семьи Веласкес, по сути, тоже являющейся кланом. Ибо только клан может противостоять в такой борьбе с другими кланами.

И корпус королевских телохранителей с его личной вассальной клятвой королеве — еще один феодальный инструмент контроля, создание вооруженных сил из вассалов внутри клана. Так что я только что отказался не просто от обучения в корпусе или от службы королеве, я отказался быть причастным к управлению страной, от членства в правящей феодальной семье.

Но нисколечко об этом не жалею

* * *

Утро началось как обычно… Странный, конечно, термин, «как обычно», для человека с моим распорядком. С момента посещения школы королевой, а это произошло почти месяц назад, это «как обычно» не наступало для меня ни разу. То я занимался на износ в обители королевских амазонок, выжимая из организма все соки, то бродил в состоянии полоумного замешательства, хандря и ноя, сомневаясь и не зная, что делать, то…

Да, бурный был месяц. И только теперь возвращается это подзабытое «как обычно».

Конечно, и оно относительно — так, как раньше, уже не будет. Да, директора уволили, но у новой администрации я на примете, как нехороший человек, с которым лучше не связываться, но которого, если представится случай, лучше по-тихому «уйти»; товарищи по школе воспринимают меня неоднозначно, и как героя, и как злодея одновременно, при этом как нормального — никто; преподаватели… Этим, наверное, все равно, но я пропустил почти месяц, что не может не сказаться на моей успеваемости, а не за горами итоговые годовые тесты. Плюс эта борьба, организованная титулярами, которым мне все же придется охладить пыл, а то не долго до беды себя доведут. Бросаться из крайности в крайность — что может быть опаснее?

Но теперь я бодр и свеж, все для себя решил, знаю, кто я и чего хочу, и знаю свои возможности. Я сегодняшний — не чета мне тогдашнему. Я не боюсь ни бога, ни черта, ни администрации, ни Бенито Кампоса и его блудни. И даже на вседержителей планеты мне накласть из рубки линкора. Передо мной, согласно завету дона Алехандро, стоит цель, маааленькая такая цель на Большом пути — закончить школу. Если повезет — с отличием, с красной корочкой (а повезти может, если нормально пересдам пропущенные за этот месяц тесты). Тогда автоматически получу грант на обучение в престижном ВУЗе, а что будет потом…

А потом будет потом.

Вторая моя задача, но уже личного плана — найти-таки свою аристократку. Найти, посмотреть в глаза и спросить: «Если все, что ты говорила и в чем клялась, правда, почему ты не нашла меня сама? Ведь на дворе двадцать пятый век, чтобы найти человека в жалком тридцатимиллионном городе нужно… От силы несколько минут! Для грамотной службы безопасности, разумеется. Тем более, на такой продажной планете, как наша. А для неграмотной… Ну, допустим, несколько часов. День. Но никак не несколько недель. Я найду ее, найду и спрошу. А что будет дальше..? Смотри ссылку выше.»

На этой жизнеутверждающей ноте я позавтракал привычно оставленной мамой едой, собрался, и, надев свой старенький навигатор, поставил музыку на случайный выбор. Стили мелодий прошлого при внешней схожести настолько разнятся, что каких-то предпочтений у меня все еще не сложилось. Я уже было хотел выходить, как взгляд мой зацепился за футболку с портретом Фиделя Кастро и каменными шарами для снятия напряжения. Как они называются научно, так и не посмотрел, но мне они реально помогли. Хорошая штука! Шарики перекочевали мне в руку.

Вышел на улицу. Если бы жил на Земле, я бы сказал так: «Солнце светило ярко, нежно касаясь меня своими лучиками, придавая сил и вселяя уверенность в сегодняшнем и завтрашнем дне…». Какой-нибудь романтический бред вроде этого. Но солнце не светило, оно находилось над непроницаемым куполом, да еще за границей плотной облачной атмосферы. Но настроение у меня было именно такое, как будто оно действительно светило, невзирая на законы физики. Душевный подъем, боевой настрой, готовность перелопатить горы собственными руками, не меньше.

Этому настрою не помешал даже вид двух неуклюжих «Либертадоров» с тремя скучающими бритоголовыми урками возле одного из них, ожидающих меня на полдороги к метро. Накачанные лоси в черных кожаных куртках — это у них вроде униформы — стояли на тротуаре, почти перегородив дорогу, и лениво что-то друг с другом обсуждали. Глаза урок, не в пример общей ленце, оживленно рыскали вдоль улицы, красноречиво заканчивая траекторию движения на моей персоне.

Я шел не быстро, потому нужды сбавлять темп не было. Просто пристальнее всмотрелся в каждого из них: в одежду, экипировку, выражения лиц. Последние мне не понравились — на меня смотрели свысока, оценивая предстоящую им миссию, как легкую, а меня, как противника, не стоящим внимания. Гордо смотрели, надменно, даже презрительно. Мне вообще-то начхать на их презрение, но оно подкреплялась кобурами, которые висели у каждого под курткой, а у одного даже на поясе. А это уже серьезно.

Судя по виду, оружие легкое, наверняка разрешенное. Не какие-то страшные иглометы — малокалиберный огнестрел. Не будут же бойцы эскадронов размениваться на травматику? А хорошее оружие для них не пропустит гвардия — ну, не для ношения на поясе. Но огнестрел, даже малокалиберный, это все равно огнестрел, выстрелом которого можно отправить в обитель предков.

В этот момент у меня отчего-то закрались сомнения относительно принадлежности их к уличным бандам, и это сомнение быстро переросло в стойкую уверенность. Уличные бандиты не будут стоять в видном месте, где постоянно ходят люди, а улица просматривается с пульта управления гвардии, с оружием за поясом и с таким наглым видом. Это не эскадроны. Это или бандеры, или элитные бойцы преступного мира, охрана хефе. И сейчас, восемьдесят против двадцати, меня пригласят сесть внутрь одного из «Либертадоров», причем в грубой не терпящей возражений форме.

Я подобрался, чувствуя, как по жилам начинает растекаться адреналин. Да, я послал хефе с его предложением, но это не значит, что тому не может быть от меня нужно что-то еще. Что? Мыслей насчет этого не имелось, и я решил полагаться на судьбу.

При моем приближении один из бандитов вальяжно направился в обход машины, на место водителя. Второй отошел в сторону, поднимая люк пассажирского салона вверх. Молчаливое приглашение. Это приглашение продублировалось и в текстовой форме, последним оставшимся на тротуаре уркой:

— Садись.

Хоть он остался и в одиночестве, но корпусом своим перекрывал чуть ли не половину пешеходной дорожки. Дескать, парень, не дергайся. От него несло таким презрением, что мое нутро взбрыкнуло.

— Зачем?

Я встал вразвалочку, показывая, что не боюсь его и не считаю беспрекословным авторитетом Я и сам потом не мог понять, почему заупрямился. Наверное, достало, что какое-то мурло считает себя хозяином вселенной, а меня — мелкой не стоящей внимания букашкой. Мне так и хотелось бросить в лицо: «Родной, если ты приехал за мной по приказу хозяина, если хозяин твой жаждет меня лицезреть, то и относись ко мне, как к гостю хозяина!»

Бритый удивился. Его рожа на мгновение перестала быть такой надменной, а взгляд стал более цепким и пронзительным. Но через секунду, сделав обо мне окончательные выводы, все вернулось на круги своя:

— Тебя хочет видеть Виктор Кампос.

Да, я оказался прав, дон хефе. Единственное, чего не понимал, почему за мной приехали эти ребята? Это явные силовики, с мыслительным аппаратом у них проблемы; им бы схватить кого, скрутить, запихнуть в салон, а не вежливо приглашать. В прошлый раз меня встречал человек уважаемого вида, «интеллектуал», а теперь какое-то бычьё?

— И чё? — борзел я. Просто из принципа: мне не нравилась его рожа, не нравился тон, не нравился его взгляд, и, наконец, не нравилась бесперспективность — отсутствие возможности иного развития событий.

Я — человек. Больше того, меня чуть не сделали преемником его дона. И сделали бы, позвони я и скажи «да». Я не сказал этого, мой космолет улетел, но я ДОСТОИН того, чтобы со мной разговаривали, как с человеком.

Видимо, бык это почувствовал. И сделал выводы. Все-таки, охрана дона, не боец эскадрона, какие-то мозги у него быть должны. В следующей его фразе было куда меньше презрения и превосходства:

— Садись в машину. Тебя хочет видеть дон Кампос.

Вот так-то лучше. Вроде ничего во фразе не изменилось, но сказанное другим тоном воспринимается по-другому.

Я вежливо кивнул, обернулся и направился к стоящей в нескольких метрах машине. И почти подошел, когда вдруг рука второго бандита, вставшего во время нашего маленького разговора чуть сзади меня, перегораживая тем самым путь к отступлению, с силой толкнула меня в спину.

— Да пошевеливайся, ублюдок!

Я налетел на бронированный корпус машины, и если б не спортивная реакция, разбил бы себе нос, как минимум. А вот так, ребята, мы уже не договаривались!

Я ушел вниз, «нырнул», выжимая из тела предел ускорения. Тело не было готово к такому развитию событий, не было разогрето, да плюс этот дурацкий костюм, сковывающий движение…

Но адреналин неспроста циркулировал по венам, у меня получилось. Костюм тоже выдержал, хотя это были его предельные нагрузки. Реакция, раскаченная на вчерашней тренировке, сработала на ура, и толкнувший меня противник не успел ничего понять. Разогнулся я не один, а в компании с апперкотом, отправившим его в чистый нокдаун, несмотря на то, что в нем было в два раза больше чистого веса, чем во мне.

Хрясь.

Теперь все решали секунды. Мозг мой заработал с такой лихорадочностью, с какой не работал никогда. Возможно, кроме дорожек смерти — но только кроме них. Потому, что мне как и там грозила реальная смертельная опасность, исход которой спрогнозировать я не мог, и на сей раз она была даже серьезнее, чем тесты корпуса.

В мою правую руку перекочевал один из каменных шаров — на самом деле они не такие уж легкие, если использовать их грамотно — и через мгновение с силой врезался в висок противника. И только после этого тот стал оседать на землю. Нокаут.

Сзади тем временем пришел в себя мой первый собеседник, и кинулся мне на спину. Но я тоже был не висящей на дереве коалой: за мгновение до этого, продолжая атаку и не останавливаясь ни на секунду, я успел развернуться и послать второй шар ему в лоб.

Бум.

Бросившийся на меня споткнулся, упал. Я предусмотрительно отскочил в сторону после броска и меня он не задел. Но лоб — не висок, а такую черепушку просто так не пробьешь даже полированной каменюкой. Через пару мгновений придет в себя, и будет мстить — теперь ему будет все равно, что я гость хозяина. А учитывая его комплекцию и живучесть, у меня против него нет ни единого шанса. Кроме…

…Я мигом нырнул назад, к поверженному сопернику. Тот лежал на земле, лицом вверх, от виска его растекалась лужица крови, но вроде как был жив. Мгновение — я задрал его куртку, непослушными пальцами расстегнул висящую на поясе кобуру. Есть.

Поднялся. Мой противник уже стоял передо мной, оценивая сложившуюся ситуацию. Моя рука уверенно сжимала пистолет, старый добрый огнестрел. «Орел», «Aguila» калибра 5,6. Но модели не знаю — я не спец. Пистолет этот недвусмысленно был направлен в его сторону.

Пауза. Шаг назад.

— Пацан, не дури!

Превосходство из его голоса исчезло совсем. Видимо, свалить двумя ударами такого, как лежащий рядом со мной хмырь, способен далеко не каждый. Но вот оружие в моих руках сильного впечатления на него не производило.

— Que te follen!!! — раздалось сзади, со стороны второго «Либертадора».

Я отскочил в сторону, пытаясь держать в поле зрения и этот сектор атаки, откуда, обогнув «нашу» машину, на меня надвигалось еще трое бритоголовых бойцов, на ходу расстегивавших куртки и достающих оружие.

— Бросай пистолет!

Щаааз!

Первый тем временем тоже достал ствол, но держал его дулом в землю, применять пока не собирался.

— Он меня толкнул, — для чего-то заявил я, но больше это походило на жалобный отмаз.

— Быстро бросай оружие, руки за голову! — Первый сдвинулся вправо так, чтобы все же обойти меня, увеличить и без того огромный угол между ним, мной и бойцами из другой машины. Я вновь подался назад, решив упереться спиной в стену — так меня точно не окружат. Но и убежать так я вряд ли смогу.

— Все назад! — взмахнул я пистолетом. — Буду стрелять!

Ответам мне стали насмешливые улыбки. Ага, так они мне и поверили, лоху и фраеру, что я все брошу и открою по ним огонь.

Я неторопливо, будто нахожусь на занятиях по военной подготовке, передвинул рычажок предохранителя в боевое положение.

— Я не шучу!

Они вновь не поверили. В этот момент спина моя уткнулась во что-то твердое — стена дома — а противники приготовились прыгать, с двух сторон, одновременно, не давая мне шансов для иного развития событий.

Бабах.

Повезло, не попал. Мой первый собеседник схватился за ногу чуть выше колена, роняя пушку и припадая на здоровую ногу.

— Ах ты ж..

Его отборный мат я не слышал, у меня были дела поважнее.

Бах. Бах. Бабах.

Есть, два рикошета в землю перед оставшейся троицей и одно попадание — но на сей раз ниже колена. Надвигающаяся на меня стена из громил резво откатилась назад.

Я намеренно не стрелял на поражение. Это — смерть, такого по отношению к своим людям Виктор Кампос не простит, что бы там ни была за причина, по которой он хочет меня видеть. А так — может быть, его же ребятки напали первые?

— Назад, уроды! Всех замочу! Оружие на землю!

Естественно, оружия никто не сложил. Наоборот, на меня смотрело целых три ствола, готовых в любой момент отправить к праотцам. Три, потому, что водитель «нашего» «Либертадора» оббежал машину и занял пост выведенного на время первого бойца. Теперь уж точно пат.

Они не стреляли в меня потому, что хозяин приказал доставить живым. Возможности это сделать у них имелись, как и опыт ювелирной работы с оружием. Но гнев хозяина был важнее, чем то, что я, возможно, укокошил одного из них. Но в глазах парней читалось жгучее желание нарушить запрет, и если я сильно дернусь, они так и сделают.

Бандиты больше не лезли дуром вперед, а перегруппировались, став полукругом, не спуская меня с прицела. Я проходил в школе тактику, и понял, что дела мои плохи. Они выждут момент и вновь атакуют, и тогда я ничего не успею сделать. В обойме осталось шесть патронов, но убить я не смогу ни одного из них — достаточно будет пули в предплечье, или, опять же ногу. После чего меня, раненого, отметелят, засунут в салон, где скрутят и еще раз хорошенько приложат. А что будет после — знают только Древние.

Я снова выстрелил, пытаясь тянуть время. Пуля пролетела у одного из них рядом с ухом.

— Назад, я сказал!

Теперь меня послушались. Ситуация вновь стабилизировалась, но что дальше? Время играет против них, люди, увидев что творится и услышав первые выстрелы, начали разбегаться, через несколько минут здесь будет вооруженный до зубов патруль гвардии. Они должны или начать действовать, или ретироваться, что они выберут?

Они ничего не успели выбрать. Из-за «Либертадоров» показался первый гвардеец, одетый в сине-желтые легкие доспехи патруля, с открытым полушлемом и тяжелым иглометом наперевес.

— На землю, всем! Быстро! Руки за голову! — вскинул он свое грозное оружие.

Мои противники принялись медленно разводить руки в стороны и опускаться на бетонопластик. Справа от них выскочил второй боец, беря место нашей схватки в перекрестный прицел. Сопротивления не было, все, включая меня, разводили руки и опускались на землю, но один из урок, по мнению второго гвардейца, делал это слишком медленно. За что получил невежливый удар прикладом по темечку.

Я на мгновение возликовал, но только на мгновение: через мгновение боец был уже возле меня.

— А ты чего стоишь? Особое приглашение нужно?

И со всей силы ткнул мне дулом винтовки в солнечное сплетение.

* * *

Звезды в небе парят как идолы
Над водой и во мгле
Здравствуй северное сияние
Будет песня вам — чугада

— пела музыка, отвлекая от любых мыслей и чувств, помогая не ощущать боль. Пела она прямо в голове, ибо любых предметов, способных воспроизводить ее, у меня давно уже не было. Но память — куда более совершенный носитель, чем любой кристалл: услышав песню один раз, она может прокручивать ее прямо у тебя в сознании до бесконечности. И никто, ни один жлоб, ни один садист от мира правопорядка или криминала не сможет ее выключить.

Музыка пела. И пока она пела, я держался. Ведь сейчас для меня это главное — продержаться.

Не ходи за морскими котиками
Далеко — заплывешь…

— зазвучал бессмысленный, но соответствующий мрачному настроению припев по которому уже кругу…

* * *

— Итак, нападение на добропорядочных подданных ее величества, — лыбился мне донельзя довольный комиссар, двумя пальцами прокручивая вниз изображение моего личного дела, выведенное так, чтобы я видел отзеркаленную его часть со своей стороны. Кое-какие моменты, вроде моего удара шаром в висок, он с удовольствием высветил на огромном, во всю стену, экране. Действительно, не поспоришь — со стороны это выглядело не так, как чувствовалось изнутри. — Нанесение тяжких телесных повреждений. Насильственное отнятие огнестрельного оружия. Применение оного оружия в целях нападения. Хулиганство, разбой, грабеж — полный комплект Шимановский! Кстати, ты ведь в курсе, что одна из твоих жертв до сих пор в реанимации без сознания?

Нет, не в курсе. Но мне отчего-то не было грустно по этому поводу. Если бы даже убил того хмыря, переживал бы не сильно. Он свое заслужил.

Что это со мной? Заразился у ангелочков их презрением к жизни неближнего своего? Стал черствый? Или это мир летит с катушек?

Не знаю. Месяц назад я с таким же точно настроением шел убивать Толстого, и почти сделал это. И не чувствовал никакого дискомфорта или моральных терзаний. Значит, мир?

Но с другой стороны, там я был приперт к стенке, меня собирались покалечить (что хуже смерти), и собирались это сделать люди, которых я ненавидел всеми фибрами. Хотя, здесь меня тоже могли покалечить или убить.

Да, я стал черствее, но это разумная эволюция, а не резкий ароморфоз моего морального развития.

«А всяким уродам туда и дорога!» — лаконично сформулировал внутренний голос окончательный вердикт.

— Врачи оценивают его состояние, как тяжелое, но стабильное. — Комиссар сделал многозначительное лицо. — Учти, Шимановский, если он умрет, это будет совсем другая статья!..

Я знал, что другая. Сейчас — покушение на убийство, а будет убийство. Целенаправленное, хладнокровное, не в целях обороны. Плюс к хулиганству, разбою и грабежу. Полный букет! Но я не нервничал.

Меня откровенно прессовали, и я не понимал, почему. Начать с того, что мои рассуждения вроде: «Приедут, разберутся, отпустят» — оказались наивными и детскими. Согласно букве закона это не на меня напали бандиты-мордовороты, а я напал на них. Что подтверждено записью устройств наблюдения с трех ракурсов. Напал, избил, покалечил одного из них, отобрав служебное оружие, из которого ранил еще двоих… «законопослушных» подданных ее величества.

Оружие, действительно, оказалось служебным. Бритые числились сотрудниками некой охранной фирмы, все допуски и разрешения на него имелись, с печатями и подписями — не придерешься. О том же, что вся эта компания собиралась делать, почему поджидала меня, куда намеревалась везти и прочие мои доводы гвардейцы даже не захотели слушать. Напал? Напал. Первый? Первый. «Законопослушные» же не нападали? Нет, они «законопослушные». Следовательно, это я, такой нехороший и жуткий тип, без двух минут хладнокровный убийца, заварил всю кашу и меня следует отшлепать. А что было бы, если б сел в машину? Гвардии это не интересно. Вот если бы мой хладный труп нашли потом где-нибудь в вентсистеме, они бы заинтересовались, но пока трупа нет — нет и интереса.

На меня завели уголовное дело сразу по нескольким статьям, с суммарным наказанием более десяти лет лишения свободы. Если же тот тип умрет — порог потенциального сидения перевалит за тридцать. Это по максимуму, конечно, реально больше двадцати не дадут, но мне кажется, и двадцать — цифра запредельная.

Но все это — фантастика, для общего ознакомления. Или «отмаз» — есть такое слово в непереводимом русском. Повод. Никаких сроков мне не дадут, они — лишь предмет пресса, долженствующего оказать на меня моральное давление. На самом деле вопрос стоит проще: либо я отсюда выйду, либо не выйду. Третьего не дано.

У меня есть контакты, способные защитить и вытащить даже из такого дерьма, если не хлеще. Чего стоит одна Мишель, правая рука королевы. А есть еще таинственные родственнички, имеющие влияние в ДБ. Может быть там сейчас чистка, выявление «оборотней», кому-то будет не до меня… Ну так я жертва тех самых оборотней, должны помочь! Или не должны?

Мне кажется, проблема не в том, что должны/не должны, смогут/не смогут, в конце концов, столько лет помогали, лишний раз напрячься не будет им обременительно. А в том, что никто не знает где я и что со мной, и поэтому…

…И поэтому точно не смогут.

Сильно подозреваю, что в реальности моего дела просто не существует, это такая же фикция, как и предъявляемые мне сроки по обвинениям. Я под защитой корпуса, и Виктор Кампос знает, с кем играет. Дело исчезнет вместе со мною, когда мое тело найдут в вентиляционных шахтах, безо всяких улик, указывающих на его причастность к смерти. Единственное, чего не понимаю: почему, зная или догадываясь об установленных на мне жучках, он так рискует? Нашел способ заблокировать их, что успешно сделал, благодаря чему сеньора де ла Фуэнте до сих пор не примчалась сюда с группой camarrados? Ведь если бы ангелы знали, где я, они давно уже были бы здесь.

Итак, предварительные итоги. Я сижу в тюрьме, в одиночной камере, лишенный общения даже с другими заключенными. У меня отобрали браслет, навигатор, кое-какие мелкие личные вещи, и, скорее всего, заглушили установленные на мне суперпуперские дворцовые средства слежения. На мои просьбы дать хотя бы маме позвонить вижу лишь каменное выражение лиц надзирателей, один из которых, походя, ткнул меня шокером на малой мощности — чтобы не шумел. Речь об адвокате также не идет — то есть моего дела в официальных базах данных не числится. Продажный (или купленный, как правильно?) комиссар пытается давить, устраивая детский сад, показывая как бы официальные расклады моего дела, очевидно считая, что я — конченый идиот. Остается главный вопрос, на который у меня нет даже примерной версии ответа: что им все-таки нужно?

Это был уже второй допрос за время, проведенное здесь. Сколько его прошло — не знаю, но подозреваю, что больше суток. Все это время я сидел в ледяной камере, продрог до костей и жутко устал — пытаясь согреться, прыгал и отжимался. О сне речь также не шла — какой сон в таком морозильнике? То же и с кормежкой. Кормить меня никто не собирался, видно думая, что у Хуана Шимановского есть способность питаться святым духом. Но еда — меньшая из моих проблем.

Как я выдержал эти сутки — не знаю. Очевидно, ведомый лишь одной мыслью — скоро все закончится — мобилизовал все имеющиеся резервы. Я знал, что это дело рук дона хефе, что я ему нужен, и значит, до бесконечности мурыжить меня не будут. История должна завершиться логическим концом, и чем скорее, тем лучше.

Завершение наступило на утро. Точнее, это было не само завершение, а лишь его начало, маленький и незначительный акт драмы под названием «введение в наши возможности гноить тебя, не марая руки, щенок». Оно проявилось в виде игры с детским названием «Участок», где добренький дядечка в форме рисует, какой он добрый, и что горит желанием защитить тебя от злых дядечек. После же него должен прийти злой, и показать, какой он злой, и что сделает всё, чтобы ты чувствовал себя максимально некомфортно. Но сидя перед комиссаром, я еще не знал об этой увлекательной игре и воспринимал происходящее с иронией, пытаясь не клевать носом и не уснуть от слащавых угроз. После адского холода теплый кабинет следователя сам по себе представал райскими кущами. Из всех возможных мыслей в голове роилась только одна: мама не узнает, что со мной случилось. Единственный любящий меня человек потеряет своего единственного любящего, но такого беспутного сына. И от этого становилось горько.

Что я могу сделать? Бежать? Из городской тюрьмы? Очень смешно! Попытаться привлечь внимание, организовать скандал, замочив кого-то из легавых? Как тогда, в школе? Кого-то из тех продажных уродов, что охраняют меня, не давая сказать слово, если по коридору, где меня ведут, мимо проходит кто-то еще? И ведь никого, сволочи, не стесняются! С силой двигают шокером под ребра и толкают дальше! Я за, с удовольствием замочил бы, но физически это нереально: надзиратели — здоровенные лбы, а я нахожусь в состоянии, когда хочется упасть от усталости и уснуть, наплевав на весь мир вокруг. Плюс, на мне браслеты — магнитные наручники — избавиться от которых самому невозможно.

Есть еще второй вариант, как отсюда выбраться. Сделать то, что хочет хефе, ради чего меня собирались похитить. Но что-то мне подсказывало, что первый вариант проще.

— Слышь, ты, мудак, кончай базар! — не выдержал я и решил поторопить события. Естественно, переводя непереводимый русский на непереводимый испанский. — Давай говори, что надо!

Комиссар слегка опешил, проглотил ком. Кто-то осмелился сломать выстраиваемый им режиссерский ряд, посмеяться над его актерской игрой? Это уязвило самолюбие.

— Не понял?

— Я говорю, давай, говори, хмырь, что хочет от меня дон хефе, и кончай с этим.

— Дон хефе? — сделал он удивленное лицо. Но слишком демонстративно-наигранное. М-да, с него актер, как… Как… Как с меня гаванский папа.

— Нет, гаванский папа![8] — тут же озвучил я сравнение. — А кто ж еще? Или хочешь сказать, что ты тут меня прессуешь не по его указке? Окстись, начальник! Процессуальный кодекс не про вас писан, нарушение за нарушением, а без хефе хрен бы вы так рисковали! Или не так? — Я показно усмехнулся. — Дела на меня не существует! Существует лишь продажный мудак, которому заказали прессануть меня, чтобы я сделал то, что нужно сеньору Кампосу. Только и всего. Ну, что у вас там?

Комиссар рассмеялся. Весело так, будто увидел забавного хорька, вставшего на задние лапки.

— Юноша-юноша! Если бы было действительно так! К сожалению, твое дело существует, и оно не зависит от воли дона хефе. К нашему сожалению.

— Тогда я требую адвоката, — я демонстративно развалился на стуле. — Требую, чтобы мне дали связаться с родными.

— А на имперский престол тебя не возвести?

Глаза этого слащавого урода лучились самоуверенностью и безнаказанностью. Да так сильно, что теперь я чуть не проглотил ком.

— Если дело имеет официальный ход, вы не можете просто так запереть меня и держать. — Это противозаконно, и вы за это заплатите.

— Еще как можем! — Он усмехнулся. Недобро. — Знаешь, Шимановский, сколько людей, попав в эти стены, не вернулись к обычной жизни? Все это байки: адвокаты, звонки, процессуальные процедуры… К счастью. Пока еще гвардия может себе позволить давить всяких сволочей, ни перед кем не отчитываясь. Но ты кое в чем прав: дон хефе выразил в тебе заинтересованность. И я не вижу причины, по которой тебя, без пяти минут преступника, стоит спасать от его гнева. Феликс! — воскликнул он, активировав иконку на панели рабочего стола.

Через несколько секунд в кабинет ввалился рослый плечистый детина со зверской усмешкой на лице. Пардон, роже. Мне он сразу не понравился, и это слабо сказано. Я испытал к нему отвращение, неприязнь, а за его оценивающим взглядом разглядел наклонности профессионального садиста.

— Феликс, юный сеньор не хочет сотрудничать со следствием. Ему нужно популярно объяснить, что он не прав.

Здоровяк плотоядно оскалился. Моя спина покрылась мурашками. «Плохой гвардеец». Только теперь я понял, в какую игру они играют. И что ледяная камера ночью, была всего лишь предварительной психологической обработкой к предварительной психологической обработке. Я еще не дозрел до разговора о Викторе Кампосе.

* * *

Феликс оказался штатным садистом. От него держались подальше даже ведшие меня надзиратели, не прекословили ему и не пререкались. Ну, истинный «плохой гвардеец»! Да, такие люди нужны именно здесь, в гвардии — выбивать из подследственных показания без химии и дорогих спецсредств, стоящих на вооружении небедных чекистов и еще более небедных служб безопасности кланов. В работе такого «плохого парня» срабатывает не только и не столько применяемая им физическая сила, сколько страх, который тот внушает. Достаточно трудоемкое дело, зато идеально подходит под бюджет именно этой конторы.

Я тоже проникся. В обморок не упал, разумеется, причитать и звать маму не начал, но настроение резко сменилось с отрицательного до безысходного. Или почти безысходного.

Привели меня на сей раз не в мою покрытую инеем камеру, с которой я за ночь свыкся, а в небольшое жуткого вида помещение, в центре которого к полу был прикручен металлический стул. Не электрический, проводов не заметил, но снабженный множеством захватов, фиксаторов и иных веселых приспособлений, от которых начали подкашиваться ноги. На этот стул меня и усадили, предварительно сняв браслеты, но закрепив руки сзади, за спинкой стула. После чего надзиратели удалились, оставив меня наедине с Феликсом.

— Мне сказали, ты плохо себя ведешь?.. — обратился ко мне детина. Я промолчал, комментарии были излишни. — А ты знаешь, что бывает с мальчиками, которые плохо себя ведут? Или ты не мальчик?

Он обошел меня кругом и показно удивился:

— Ах, да, ты уже не мальчик! Ты мужчина! Ну что ж, тогда и разговор с тобой будет, как с мужчиной.

В следующую секунду его кулак впечатался мне под дых. Я согнулся, насколько позволяли крепления: дыхание перехватило, нечем было даже застонать. В глазах помутнело.

Вот это силища! Признаюсь, не ожидал такого. Я занимался несколько лет, терпел всякие удары, мне попадало и от тренеров (а наши тренеры не считают необходимым как-то щадить нас на занятиях), но таких мощных не припомню. Еще бы немного — и вышиб бы дух, мать его…

— Теперь ты понимаешь, что случается у нас с плохими мальчиками?

Пудовый кулак врезался мне в скулу. Не так сильно, но хлестко и больно. И главное, обидно. Но расслабиться или огорчиться не успел — следом меня нагнал второй удар, а за ним третий. И все по лицу. Толстяк бил не сильно, в кайф, получая эстетическое удовольствие от моего бессилия. Я до боли сжал кулаки, пытаясь не завыть ненароком, а тот продолжал избиение, меняя точки приложения.

Сколько это продолжалось — не знаю, но в один момент все закончилось. Феликс, утерев руки от крови из моего разбитого носа, молча вышел, оставив меня одного. Я сцепил зубы — выть хотелось неимоверно. И на сей раз моя ярость, моя вечная спутница, НИЧЕГО не могла для меня сделать. Я был волком, яростным волком, запертым в прочную железную клетку.

Лицо пылало, тело ломило от боли; я сидел в грязной допросной камере, прикованный к стулу, и ждал продолжения своих мучений, сходя с ума от неведения и безысходности. Неплохое завершение истории! Где же эта гребаная Катарина, обещавшая защитить от Кампоса?

Феликс… Его рожу запомню до конца жизни. Я доберусь до этого сукиного сына! Все отдам, душу дьяволу продам, но он свое получит. Чего бы это мне не стоило.

Эта мысль обнадежила настолько, насколько возможно. Люди смертны, даже гвардейцы, и иногда с ними случается что-то непредвиденное. Например, несчастные случаи. Пусть инициатором работы со мной является Виктор Кампос, плевать: если я отсюда выйду, я найду способ, чтоб это «что-то» случилось непосредственно с Феликсом, хоть он всего лишь рядовой исполнитель. Он — садист, получающий удовольствие от избиения, это большая разница. Такой я вот злой и мстительный.

Но была еще одна мысль, доводившая до отчаяния. Я здесь — не первый и надо мной как следует еще не работали. Так, подкрасили лицо, чтобы знал, с кем связался и что у них развязаны руки. Серьезная работа начнется только тогда, когда мне предъявят конкретные детали своего дела, и вот тогда начнется сущий ад. Все эти байки про людей, попавших в застенки гвардии и вышедших искалеченными, или вообще не вышедших — правда. Несмотря на то, что гвардия по определению — цитадель закона и порядка.

* * *

— Итак, молодой человек, продолжим.

Слащавый голос комиссара вывел меня из состояния полудремы. А может и дремы — я слишком сильно устал и вымотался, провалился в сон моментально, как только люк за Феликсом встал на место. Хотя, какой тут сон…

Да, я все также сидел в камере, прикрученный к тому же стулу. Судя по онемению кистей, сидел достаточно долго, больше часа. Так, надо срочно начать шевелить руками, попытаться возобновить кровоток — иначе будет худо. И я старательно заработал кистями, насколько позволяли архаичные крепления.

— Сеньор, я уже давно высказал подобную мысль. Я был готов сотрудничать и без рукоприкладства, если вы заметили.

— Я не заметил, — беззаботно бросил комиссар. Сволочь! Он поставил передо мной, чуть сбоку, в углу камеры, принесенный с собой стул и раскрыл папочку складного терминала, после чего довольно прокашлялся.

— Первый вопрос. Какие взаимоотношения тебя связывают с Бенито Кампосом, сыном известного уважаемого человека Виктора Кампоса?

Я про себя отметил лишь «уважаемого человека». Сказано это был с намеком, но без иронии. Неужели гвардия пала настолько низко? Интересно, вся, или в ней еще остались честные люди? После приключений в школе и взятке директора ДБшнику в последнее верилось слабо.

— Никаких.

Комиссар удивленно хмыкнул.

— Странно, согласно моим сведениям, очень даже тесные!

Я хрипло рассмеялся.

— Вот тут вы правы! Тесные!

— Так «тесные», или «никаких»? — прицепился он, пронзая взглядом.

— Тесно-негативные, — стушевался я.

— Поясните, сеньор Шимановский.

«Итак, друг мой, — подбодрил внутренний голос, — ты снова „сеньор“. Издевательство закончилось, комиссар снова стал комиссаром, официальным лицом, обязанным говорить подследственному „вы“. Ты рад?»

«Рад, — мысленно вздохнул я. — Но закончился ли пресс?»

В последнем мы оба сомневались.

— Бенито невзлюбил меня с первого дня, — начал я. — И несколько раз с компанией друзей участвовал в моем избиении.

Комиссар что-то живо написал на повернутом ко мне почти под прямым углом и потому невидимом планшете.

— У меня другие сведения. Это вы, сеньор Шимановский, участвовали в избиении сеньора Кампоса. Причем сделали это на территории школы, и запись этого инцидента лежит в открытом доступе в сетях.

Я снова рассмеялся, теперь более весело.

— Сеньор, я такой крутой, что решил вдруг ни с того ни с сего избить пятнадцать человек? Я похож на психа?

Комиссар не моргнул и глазом.

— Возможно. У вас был мотив. При таком резком негативном отношении не бывает «ни с того ни с сего». А что псих… Вряд ли. Скорее злоумышленник, твердо рассчитавший силы, вооружившийся специальными средствами, дающими локальное преимущество над противниками. Шокером, например. Или гранатой. А что, алиби великолепное: «Я же не псих, нападать на пятнадцать человек?» Хотя на самом деле…

…А на самом деле вы единственный, — зло закончил он, — кто в тот день вышел сухим из воды, без единого повреждения. В то время как абсолютно все ваши противники, да и сообщники, отправились в госпиталь, и некоторые задержались там достаточно долго. Опасно, сеньор Шимановский, опасно сработано, но безупречно.

Я позеленел от злости и сжал только-только начавшие отходить, объятые полчищами мурашек, кулаки.

Сволочь! Тварь! Падаль! Ненавижу!

Но комиссару было плевать на мою злость, именно ее он и добивался.

— Я отдаю вам дань уважения — все прошло великолепно. Из вас вырастет неплохой наемник, вы умеете планировать операции. Если вырастет, конечно. Но вернемся к нашему делу…

Я попытался взять себя в руки. Не сейчас, Хуанито! Не с этим maricon de mierda! Не показывай свою слабость!

— Итак, вы питаете к сеньору Кампосу-младшему стойкое чувство неприязни, подпитанное неединичными стычками друг с другом, коим наберется достаточно свидетельств. Так?

Глупо было бы отрицать.

— Да, так. Но сеньор комиссар, при чем здесь вообще Бенито? Я — это я, а Бенито — это Бенито. Какая связь между мной, моим делом и им?

Комиссар резко посерьезнел, хотя и до этого его лицо несерьезным назвать было нельзя.

— Такая, сеньор Шимановский. Несколько дней назад Бенито исчез. Был похищен. Охранявших его телохранителей отравили парализующими капсулами, те ничего не могут сказать об инциденте. В высшей степени грамотная акция, сработали профессионалы.

Я усмехнулся.

— И все-таки, при чем здесь я? Да, я положил пятнадцать человек, но справиться с телохранителями Бенито…

— При том, сеньор Шимановский… — последнее слово комиссар произнес с сочувствием — …Что только вы обладаете достаточным мотивом для его устранения, и только у вас есть знакомые, способные осуществить подобную акцию. Напомню, если вы вдруг забыли: дон Кампос — хефе, авторитет криминального мира, и его сына охраняли не последние люди своей профессии.

Комиссар картинно схлопнул планшет в капсулу.

— Вот сейчас вы и расскажете, как, зачем, почему и на каких условиях никем не контролируемая структура, именуемая «Корпус королевских телохранителей», сделала для вас эту грязную работу; что вы (или они) собирались делать с сеньором Кампосом-младшим, жив ли он еще, и если жив, где находится. А чтобы не сомневались в серьезности наших намерений, сеньор Сантьяго будет вежливо напоминать вам об этом каждый раз, когда вы будете пытаться промолчать или сказать неправду. Феликс!

Люк поднялся и в камеру чинно вошел тот самый детина. Усмешка его сияла все также предвкушающее, а в руках он держал приспособления, безобидные на первый взгляд, но в которых опытный исследователь орудий пыток инквизиции обнаружил бы массу интересного.

— Сеньор Сантьяго, приступайте.

Я сидел, смотрел за неспешными приготовлениями этого Сантьяго к любимому делу и до меня, наконец, начало доходить. Бенито похитили. А крайним хефе пытается сделать меня, поскольку я ненавидел его сына больше жизни. А еще я дружу с особами, одна из которых открыла по Бенито и его дружкам огонь прямо на улице, а также заставила лизать ботинки. Я непричастен, это легко проверить и доказать, но дон в гневе, в волнении за единственного сына, и вряд ли способен адекватно мыслить. Ему просто наплевать, что сделают со мной его гориллы; он отдал приказ — и они будут мурыжить меня, пока…

…Пока не сделают со мной чего-то непоправимого.

Итак, я здесь потому, что на меня повесили чужие проблемы, и способов открутиться от них не вижу. Думать о вполне осязаемом худшем не хотелось, потому я закрыл глаза и принялся безостановочно повторять про себя знакомые с детства слова маминой молитвы. В данной ситуации это было лучшее, что я мог сделать.

«Pater noster! Qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum…»[9]

Глава 15. Скорбящий ангел

И все равно я ничего не понимал. Ну, не стыковалось всё одно к одному! Отсутствие логики в происходящем напрягало даже больше, чем так называемые пытки охранников.

Пытки. Начну с них. Меня пытали довольно изощренными, но гуманными способами — никакого средневекового варварства, никакой пародии на инквизицию. Правда, делали это почти не переставая, но менее гуманными от этого методы не становились. Из чего напрашивался вывод — меня берегли.

Да, кулаком по лицу — больно. Да, таранный удар под дых — то еще удовольствие. И даже выкручивание рук с последующей обработкой болевых точек, от которой я орал благим матом — всё это плохо, больно, страшно… Но не фатально для организма.

Как потом выяснилось, провел я в застенках три дня. Меня пытали, если учесть первую ночь в ледяной камере, почти непрерывно, отвлекаясь, только чтобы отдохнуть самим (а ни в коем случае не дать отдохнуть мне, как могло бы показаться). Но за это время я не получил ни одной серьезной травмы, ни одного вывиха или перелома. Меня даже кормили! Да, постоянно прессовали, держали в напряжении, но я научился справляться и с этим. Я научился «уходить» от мучителей в нирвану, в прямом смысле этого слова, не реагируя ни на что и не чувствуя боли. Это было беспамятство, тяжелое, бредовое, на грани сумасшествия — но спасительное, а потому благословенное.

Своею нирваной я поставил в тупик эдакого брутального мачо Сантьяго, моего главного мучителя от мира гвардии, привыкшего повелевать теми, кто попадает в его руки, но этим же, однако, только ускорил лавину накатывающих событий. Впрочем, по порядку.

Это случилось, когда меня «топили». Есть такая изощренность: на лицо тебе кладут тряпку, а затем льют на нее сверху воду. И ты тонешь, захлебываешься, в прямом смысле слова. Великолепные ощущения! В тот момент я «тонул» раз, наверное, в шестой. Бился в конвульсиях, пытаясь сделать глоток воздуха, намертво прикованный к стулу, превратившемуся на время пытки в горизонтальное кресло. Бился, бился… И в один миг мне стало все равно.

Чего я, собственно, мучаюсь? Они ведь этого и хотят — заставить мучиться, страдать. Убить — не убьют, я нужен; искалечить — не искалечат, по той же причине; а боль?.. Всего лишь боль. Боль — это страдание.

…А страдание определяется желанием. Если ты избавишься от желания, тебя покинет и страдание. Сиддхартха Гаутама, шестой век до нашей эры. А достичь подобного можно лишь с помощью медитативного созерцания себя любимого. Тоже оттуда…

Буддизм — красивая религия. Я изучал все мировые религии, все пять, одно время это было интересно. И знаю разницу между классическим буддизмом, более похожим на философию, и церковью Благоденствия, верой в Священный Круг, вобравший в себя слишком много от радикальных учений ислама и неохристианства, и более напоминающий агрессивную религию (если бывает агрессивное равнодушие, конечно). Но знать теоретическую базу — одно, а использовать практические ее достижения — совсем другое, в моих условиях трудновыполнимое. Нельзя просто так перестать желать дышать, когда твои легкие рвет на части изнутри, когда ты бессильно пытаешься вдохнуть или выдохнуть, а в метре от себя ощущаешь презрение и ненависть со стороны мучителей. В таких условиях нирваны не достичь. Но я упрямо цеплялся и цеплялся за эту мысль, силой вгоняя себя в состояние презрения к жизни, и с каждым ведром воды спокойствие все более и более овладевало моим сознанием, а конвульсии становились все менее и менее сильными. Это было много, но все же недостаточно.

Я ждал паузу, просвет в графике. К счастью, ждать пришлось недолго — на сегодня мучители уже выдохлись: они же тоже люди, и Феликс, и второй помощник, и им, как людям, необходимо спать, питаться и справлять минимальные потребности организма. Второй тюремщик менялся: их было двое, постоянно сменяющих друг друга; но сам сеньор Сантьяго оставался незаменим. Он присутствовал всегда, и это накладывало свой отпечаток на графике истязаний. Я получил несколько минут отдыха и этих драгоценных минут мне хватило.

Концентрация, сосредоточенность на одной мысли — вот чего не достает! Одной единственной, но яркой, забивающей все остальные, всепоглощающей! Она должна стать моим плотом, моим спасательным кругом; должна утянуть больное страдающее сознание с глубин реальности ввысь, к заоблачным далям безвременья и бессознания. Я должен уйти отсюда, из этой камеры! Но что может стать таким локомотивом?

В своей недолгой жизни я сталкивался лишь с одним явлением, вгонявшим меня в искусственную нирвану. Это явление — музыка. Причем не та «бла-бла-бла — тра-та-тарам» в лучших традициях Латинской Америки, основа основ любого популярного течения на планете, а другая, настоящая, от которой ноги не начинают прыгать, ведя тебя в огне ритма, но от которой в душе что-то переворачивается. От которой хочется смеяться и плакать: рыдать от горя и кричать от радости одновременно. Музыка средневековья, Золотого века.

Песня родилась сама собой. Я и слышал-то ее всего пару раз, но запомнил. У нее был типичный непонятный для жанра текст, а мелодия напоминала скрип дверных петель, но вьюжная и тихая, она как нельзя более подходила моменту. Я слышал в ней тоску и печаль, радость и грусть, любовь и надежду на счастье, а еще прощение — столп еще одной, иной, но тоже мировой религии.

Ее текст как-то касался темы Севера, бескрайней природной пустыни на севере тогдашней России, суровой жизни в тех краях. И когда я слушал в первый раз, отчего-то представил себе под нее собственную жизнь: будто это я, а не герой песни, бреду по белой беспросветной тундре в бесконечную полярную ночь в поисках чего-то. Иду, ищу, и не нахожу. А вокруг вьюжит и метет: я знаю, что могу заблудиться и не вернуться, но все равно устало передвигаю ноги, шаг за шагом. Потому что где-то рядом есть мой собственный чум — место, где меня ждут и где мне всегда будут рады. Если доживу, конечно, выберусь и не потеряюсь.

Когда Сантьяго с помощником отстегнули меня и привели в вертикальное положение, я был уже далеко. Они что-то орали мне, угрожали, требовали, но вместо брани и угроз я слышал тихий шепот белых крупинок, а перед глазами простиралась даль бесконечной белой пустоши, в которой я, молодой и неопытный юнец, совсем запутался. Эта тундра — и есть моя жизнь. И в ней, где-то там, за горизонтом, к небу поднимается дым моего собственного очага, моего места в этом прекрасном, несмотря на жестокость и непривлекательность, мире.

— Слышишь, твою мать!.. Отвечай!..

Феликс орал. Он видел мое состояние, чувствовал, что теряет меня и понимал, что ни черта не может сделать. Потом, кажется, бил. Не знаю, я больше не чувствовал боли, она проплывала как-то мимо. Еще, кажется, мне давали нюхать аммиак. Опять-таки «кажется», потому что это не помогало им надолго. Да, я приходил в себя, природу и рефлексы не обманешь, но удержать меня в этом мире сеньор Сантьяго был не в состоянии.

Он бил меня, а я видел перед собой снег, чарующий танец вихрящихся снежинок. И тихий шелест ветра, хриплым баритоном со страшным древним акцентом ложащийся на душу медленной музыкой:

…Если б знать, как любить тебя
Или петь, как лететь
Был бы дальше и выше наш чум
Был бы слаще наш дым…

Нирвана…

* * *

Когда я очнулся, вокруг царила темнота. Я лежал на кушетке, вмурованной в стену, продрогший от холода. Лицо пылало. Избитое тело сигналило о том, что не горит желанием повиноваться. Ну, не в ближайшее время. Пошевелил руками и ногами. Вроде целые. Уже хорошо, остальное переживем. Закашлялся.

Итак, на мне все еще моя одежда, старый школьный костюм. Сухой, точнее высохший после последнего истязания, но за время обработки меня гвардией превратившийся в лохмотья. Обидно. Лежу я не в той холодной камере, другой, и это здорово — в той уже заболел бы в мокрой одежде, а так просто кашель подхватил, да знобит чего-то. Ничего страшного, поправлюсь, главное — жив.

После оценки состояния мысли переключились в более практическую плоскость. Меня не пытают, оставили в покое. Надзирателей рядом нет. Это сигнал? О чем? Что гвардия больше не будет заниматься мною?

Феликс так и не смог вывести меня из нирваны, и этим проштрафился, как специалист. А с ним расписалась в бессилии и вся гвардия, не сумевшая на меня надавить. Значит, по логике, вашего покорного слугу должны передать иным, имеющим большие возможности специалистам. Например, людям дона. Скорее всего, сейчас утрясаются формальности — как именно передать меня бойцам криминального авторитета без огласки, учитывая, что я нахожусь в застенках гвардии и мне вроде как официально предъявлено обвинение. В последнем сомневаюсь, но все же это не шарага, тюрьма нашей доблестной системы правопорядка, а должно же быть у гвардейцев хоть что-то похожее на совесть? Не могут же они действовать настолько внаглую?

Нет, не должны, всему есть своя мера, даже в таком продажном государстве, как наше. Но сомнений, что данная процедура у них давно отработана, пройдет без сучка и задоринки, у меня не возникло ни на секунду. С этой стороны надежд ждать не стоит.

Конечно, все это имеет право на существование только лишь в том случае, если я действительно нужен дону, если мой прессинг здесь — часть основного действа, а не вспомогательный эпизод, на всякий случай. А в последнем я сильно сомневался.

Почему? Все просто. Я — никто, звать меня «никак». Да, вокруг наблюдаются какие-то движения, мной интересуются разные службы, от ДБ и дворцовой стражи до корпуса телохранителей. Катарина вообще в упор стреляла в дружков Толстого, а самого его… Заставила делать не самые приятные вещи. Но по большому счету это ерунда, это временные следствия безобидных случайных причин, которые не могут апгрейдить меня выше того уровня, на котором я нахожусь, уровня «парня с района». Я не могу вызвать причину, по которой некто захочет похитить или тем паче убрать сына одного из влиятельнейших людей на планете — не та весовая категория.

Хммм…. Но даже если предположить, что я — тайный принц, наследник престола, это тоже ничего не изменит. Принца проще всего изолировать, если ему угрожает опасность, или ударить на упреждение. Не раскрывая его инкогнито и прочее прочее. Похищать для этого человека? Тем более, глупо приплетать к этому действу корпус. Тот, при всей своей внешней нелогичности, крайне логичная структура, и никогда не позволит делать себе того, что захочет правая нога кого-то из его лидеров. Ангелы делают так, как им надо, жестко, решительно, кроваво, плевав на мнение всех вокруг, и похищать(!) сына криминального авторитета…

Даже если б на моем месте был принц крови, им проще завалить Бенито. И его, и папочку. А метящих на хлебное место команданте и других хефе поставить перед фактом — не с теми тягаетесь, ребята. Вот так и должна работать подобная структура, и отдам руку на отсечение — так она и работает.

Но я не принц. Да, мод, возможно, уникальный (все моды в какой-то степени уникальны), и они очень хотят меня заполучить, но им гораздо проще решить дело с тем же Кампосом полюбовно, тот грамотный человек и понимает, что планета круглая и на ней не спрячешься.

Похищают людей те, кто слабее, кто не способен ничего противопоставить противнику в открытом бою. Кто это может быть, применительно к криминальному дону? Конкуренты, другие хефе. Какие-нибудь главы «подшефных» банд, тяготящиеся его властной рукой. Мелкие кланы, с которыми он что-то не поделил. Те же силовики, ДБ, например, для своих закулисных игрищ. Да мало ли врагов у авторитета? Но почему он приказал заняться мною, одиночкой и неудачником, как будто я могу на что-то повлиять в этой жизни?

Убрать или как-то наказать Бенито в качестве платы за мое вступление в их корпус? С этой версии мне хотелось рассмеяться комиссару в лицо, удержала только серьезность окружающей обстановки. Чем-либо, чем я могу «купить» их, чтобы они сделали для меня грязную работу на заказ (типа древнего артефакта, дарующего силу или бессмертие), я не владею. Что остается? Правильно, ничего.

Логики в происходящем нет. Значит, это все-таки банальная перестраховка. Виктор Кампос ведет свое следствие, основное, главное, а я — так, для успокоения совести, сижу в застенках гвардии, где меня вряд ли будут искать ангелочки, под присмотром его людей, и отдыхаю, меняя массажи на джакузи, в ожидании его дальнейших распоряжений. Пытки — тоже перестраховка, но уже гвардии, дерущей задницу для своего хозяина, не дожидаясь его прямого приказа.

Эта версия была самой логичной и самой оптимистичной. Следуя ей, когда прояснится ситуация с Бенито, когда будут найдены настоящие виновные, меня выпустят. Или хотя бы позволят связаться с людьми, которые сделают это. С такой мыслью я уснул, не обращая внимания на боль и холод.

…И оказался неправ. На все сто процентов. Когда я понял это, мне стало дурно от плохого предчувствия.

Для начала меня с утра пораньше препроводили в допросную к сеньору комиссару. Не пыточную, а нормальную допросную, с хорошим освещением и терминалом виртуального интерфейса перед столом следователя.

— Ничего не хочешь сказать, Шимановский? — бросил мне тот, входя в кабинет за моей спиной.

Я отрицательно покачал головой.

— Напрасно. У меня для тебя две новости: хорошая и очень хорошая. С какой начать?

— Мне все равно.

Комиссар сел напротив, подался вперед, сцепив руки замком, выдавая волнение и триумф одновременно.

— Тогда начну с хорошей. С тебя снимают все обвинения. Пострадавший пришел в себя, состояние его оценивается, как удовлетворительное, фирма, на сотрудников которой ты напал, не захотела огласки и отзывает все заявления. Ты рад?

У меня внутри все съежилось. Получается, это не перестраховка?

Получается, да. Нирвана сыграла злую шутку и меня передадут по инстанции. В то, что меня просто отпустят, дескать, все разрешилось, ты не виноват, парниша, не верилось сразу — не та рожа была у комиссара. Он испытывал удовольствие от осознания того, что сбагривает меня с рук, и сбагривает тем, кто не настолько скован в методах, как он. Скотина! Интересно, их изначально таких набирают, или уже здесь такими делают?

— А вторая новость, что меня отпускают? — грустно усмехнулся я.

— Именно! — Комиссар расплылся в слащавой улыбке. — Через час ты выйдешь на свободу. Но я не советую расслабляться, поверь, ты еще захочешь к нам обратно. Поймешь, что мы — гуманные и тактичные люди, в отличие от некоторых других…

Даже вот как. Открытым текстом, в лицо, никого и ничего не стесняясь. Насколько же эта система прогнила?

— Я в этом не сомневаюсь, сеньор комиссар, — хмыкнул я. — Вы — «гуманные». Но по честному, вы вообще не должны быть «гуманными»! Вы должны ловить «гуманных», и сажать их за решетку, а не лизать им задницы за брошенную кость в виде жалких презренных центаво!

Комиссара покоробило. На лице проступило жгучее желание врезать мне напоследок. Останавливало лишь осознание, что я — мелкая сошка, недостойная его высочайшего внимания и тем более оскорбления.

— До свидания, Шимановский! — прохрипел он, взяв себя в руки. — Очень надеюсь, что больше не увижу тебя.

Я приторно улыбнулся:

— А я же напротив, сеньор комиссар, очень надеюсь на нашу встречу. И сильно горю желанием сделать так, чтобы вы ее не пережили. Впрочем, это из области мечтаний, но все равно, до свидания!

После чего с удовлетворением наблюдал, как меняется цвет лица сидящего напротив меня отморозка с пунцового до белоснежного. В итоге он все же взял себя в руки — я был мухой, писклявой мухой, а разве подобает такому уважаемому человеку обращать внимание на писк? Показно игнорируя меня, он поднялся и вышел. Через минуту вошли два громилы-надзиратели и повели обратно.

Итак, меня выпускают. Вполне официально, иначе бы не сообщали об этом вот так, а тихо провернули бы свое дело. Но за порогом меня вновь будут ждать, и на сей раз фокус с каменными шарами не пройдет. Как это будет выглядеть? Успею ли я подать сигнал о помощи? Поспеет ли помощь, если они глушат сигнал жучков?

Всего этого я не знал, потому, привалившись к стенке, нырнул в привычное полузабытье. Я буду сопротивляться. Это шанс, я попытаюсь бежать или грохнуть кого-то из сопровождающих. Вряд ли получится, но попытка не пытка. Я должен подать о себе знак!

Глаза сами собой слиплись, и я окунулся в спасительный сон без сновидений.

О том, что эти сволочи придумали, чтобы безопасно передать мою персону бандитам, мне узнать не довелось. Буквально через полчаса меня снова выдернули из полусна и повели назад, в ту же допросную. При этом лица надзирателей были напряжены, движения скованы. Они бросали в мою сторону опасливые взгляды, а я не знал, как на это реагировать. О причине их напряжения догадался, лишь когда стоял перед люком допросной и с меня снимали наручники. Грубейшее нарушение протокола, наручники с меня могли снять только внутри допросной. Но браслеты спали с запястий именно здесь, после чего меня грубо втолкнули в зев раскрывшегося люка, который следом автоматически встал на место.

— Привет, — сказал я, уже зная, кого, увижу внутри.

В кресле следователя, боком ко мне, закинув ногу на ногу, сидела черноволосая сеньора в белом парадном кителе. С шеврона ее на меня гордо смотрел кондор, поднимающийся ввысь, к самому солнцу.

— Привет, — обронила она, не отвлекаясь от чтения виртуальной планшетки. Мое личное дело. Местное. Я усмехнулся:

— Что-то долго ты!

— Она молча указала на стул напротив.

— Дела были.

Затем соизволила поднять глаза и окинуть меня довольным изучающим взглядом.

— А ты здесь не скучал!

Я сжал кулаки. Стерва!

* * *

— Ты можешь объяснить, что происходит? — я последовал приглашению и сел. — Почему вы до сих пор не вытащили меня отсюда? Вы же обещали защитить от дона хефе! Они что, глушат ваши жучки? И что это вообще за цирк такой, насчет Бенито?

Она махнула головой, растрясая волосы по плечам, свернула планшетку в капсулу и презрительно бросила ее на стол.

— С какого вопроса начать?

— По порядку.

— Хорошо. Тебе предъявили обвинение в нападении на людей с отъятием у них огнестрельного оружия. Довольно успешном нападении. А это серьезная статья. Потому, что здесь тебе безопаснее всего. Снаружи большие разборки, тебе лучше оставаться под защитой гвардии. Даже такой защитой, — она кивнула на художества на моем лице. — Жучки глушат, но не все. На какое-то время мы тебя потеряли, было, но сейчас ситуация под контролем. Несколько дней назад был похищен некто Бенито Кампос, сын известного криминального авторитета. Кто это сделал — неизвестно, но он достаточно грамотно подставил нас, из-за чего и возникли все сложности. Это все вопросы?

Я открыл рот, но тут же его закрыл. А чего я, собственно, хотел? Каков вопрос, таков и ответ!

— А можно сначала и поподробнее?

Катарина деловито откинулась на спинку.

— Здесь не самое лучшее место для беседы. У меня работает свой глушитель, но я не могу гарантировать, что разговор не перехватят. Предлагаю переместиться в более спокойное место.

— Разве я против? — я развел руки в стороны.

Она улыбнулась, залезла рукой во внутренний карман и протянула мне некую вещь.

— Но вначале ты расскажешь мне, кто тебя так уделал. Это важно.

Вещью оказался кинжал, точнее стилет. Небольшой архаичный трехгранный клинок, призванный не резать, а колоть, пробивать доспехи. Естественно, не современные композитные скафандры, а старые средневековые жестянки. Хорошая вещь, сработанная под антиквариат, и именно это вызвало недоумение — клинок был рабочим, никак не музейным экспонатом.

— Что это?

Моя собеседница нахмурилась.

— А ты не знаешь?

— Вообще-то нет… — Я деловито пожал плечами, рассматривая клинок с разных сторон.

— Это «скорбящий ангел». Знак. Вручение его в руки какому-либо человеку означает, что Корона им недовольна. Если же Корона недовольна им очень сильно…

Продолжения не требовалось.

Я перевернул клинок, внимательно рассмотрел выгравированный на ручке узор, и понял, почему «ангел», да еще «скорбящий». Рукоятка была сделана из непонятного твердого белого материала, то ли кости, то ли экзотического пластика, и представляла собой сложившего руки перед грудью ангелочка. Точнее, ангелицу, или как там ее обозвать, чтоб звучало грамотно — существо имело ярко выраженный женский пол. Крылья его размашисто обвивали рукоятку, глаза же были опущены в землю. Скорбь и печаль. Умелая работа!

— Красиво! — потянул я и почувствовал, как заблестели глаза. Ну да, я же мужчина, а какому мужчине не нравятся подобные игрушки?

Катарина понимающе улыбнулась.

— Корона на простые вещи не разменивается. Ручная работа, штучная. Можно сказать, произведение искусства. Их нельзя подделать — каждый имеет свою собственную атомную сердцевину с уникальным номером; только Корона может «одаривать» такими. Одно жаль, люди, которых «одарили», не в состоянии по достоинству оценить красоты «подарка»… — Она показно подняла глаза к небу.

Что-то такое я слышал, краем уха. Еще одна феодальная традиция нашей доблестной династии, аналог «черной метки» у книжных пиратов. Понты и атавизм, но атавизм с летальным исходом.

— А почему он скорбит? А не, например, наказывает? «Карающий ангел» — куда звучнее! Вложить меч в руку, сияние глаз, блеск…

— Потому, что ее величество скорбит о каждом своем подданном, даже если тот сошел с праведного пути, — посерьезнела вдруг Катарина. — Никогда не забывай об этом. Так должно быть, и пока так есть, у Венеры есть будущее.

Я понятливо кивнул. Глубокая философия, весьма далекая от обывателя. Да в общем и от самой Короны тоже, но без которой пошатнутся общественные устои.

— Так Корона решила… — Я вернул шедевр оружейного искусства назад. — …Что гвардия…

— Что гвардия взяла на себя слишком много. Предел должен быть всему, и в первую очередь неуважению. Итак, это Феликс Сантьяго? Его работа?

Она вновь указала на синяки на моем лице. Могла не уточнять, раз «жучки» работают. Но с другой стороны мой кивок — вещь протокольная, несет в себе аналог круглой печати на тексте приговора. Я вспомнил эмоции, пережитые благодаря этому человеку, и злорадно усмехнулся.

— Известный тип, да?

— Да. На него уже несколько раз заводили дела. Но до сей поры он каждый раз уходил от ответственности. Слишком хорошие покровители. — Она нехорошо так скривилась. Я бы на месте Сантьяго уже повесился. — Ты готов?

Я кивнул, не уточняя, к чему именно. Она нажала на кнопку вызова охраны — вполне себе реальную кнопку на столе, не имеющую к виртуалу никакого отношения. Через несколько мгновений люк поднялся и внутрь вошел «мой» следователь. На лице его была написана легкая растерянность. Видать, неожиданным гостем оказалась моя… Мучительница? Спасительница? Блин, как я сам-то к ней отношусь? Однако, ее появление не воспринималось им, как трагедия, скорее досада, незапланированная неприятность. Комиссар не походил на дрожащего от страха кролика: у него имелось, чем ответить, и он был уверен, что это сработает.

— Я вас слушаю, сеньора? — вытянулся он, но с показной ленцой, не в струнку.

Я перевел взгляд на его погоны. Капитан-лейтенант. Она же — майор, причем майор госбезопасности. Вот они, уставные уколы: для обывателя мелочи, а знающие люди поймут.

Катарина смерила его презрительным взглядом.

— Сеньор комиссар, я забираю задержанного. Вот документы о его переводе.

После чего протянула пластиковый пакет.

Комиссар бегло пролистал вытащенные оттуда бумажные листы, после чего иронично улыбнулся и вернул их обратно.

— Прошу прощения, сеньора, но боюсь, это невозможно.

— Простите? — Лицо Катарины вытянулось в удивленную мину.

— Я говорю, сеньора, эти бумаги не являются основанием для перевода подозреваемого. Во всяком случае, для меня. Гвардия не подчиняется ни вам, ни департаменту безопасности, основанием для перевода может являться только приказ моего собственного начальства, либо подпись королевы. Безусловно, у вас есть бумага с подписью королевы?

Катарина прошептала нечто нецензурное.

— Сеньор, мне кажется, вы кое-что не понимаете. Эти бумаги обязательны к исполнению. И для вас, и для вашего начальства. Для всех.

Ответом ей стала победная улыбка.

— Мое начальство — возможно. Спорить не буду. Но я — нет. Я тотчас же исполню приказ о переводе подследственного, как только получу его, но получу от того, кто имеет право таковой приказ мне отдавать. Прошу прощения!

Вот подонок! Нашел лазейку! Тут я не выдержал:

— Позвольте, сеньор комиссар, но ведь вы только что сказали, что меня вообще освобождают! Что фирма отзывает все заявления сотрудников!

Катарина посмотрела на меня с удивлением. Этого она не знала. Странно. Комиссар же развел в стороны руками:

— Прошу прощения, сеньор, они передумали. Дело будет заведено.

Я сжал от злости кулаки. Сволочи!

На лице Катарины играло недоумение. Не трагедия, не растерянность, но недоумение. То есть он в своем праве. Она найдет управу, как же иначе, подключит всех, кого можно, вплоть до министра, однако этот раунд не за ней. Ее растерянное лицо было мне как бальзам на душу, каюсь, но проблема имела и иную, более важную сторону: корпус не всесилен. И над этим стоило задуматься.

Я верил в обратное, потому, что знал, что это так. Может королева и марионетка в чьих-то руках, но в повседневной жизни в стране, скованной вековыми цепями традиций, ей позволено многое. А всё, что позволено ей, можно и им, ангелочкам. Так я считал до сего дня, а вместе со мной и вся планета.

Тут же я пришел к еще одному выводу. Какой-то вшивый офицер гвардии, следователь, ставит палки в колеса офицеру корпуса? Телохранителю королевы? Представителю пусть и не всемогущей, но находящейся над законом структуры, бойцам которой позволено почти всё? Не стоит недооценивать ангелочков, это чревато, и Виктор Кампос не может этого не понимать. То есть, за порогом этого заведения идет самая настоящая война.

От последней мысли прошиб пот — я понял, почему «здесь» мне было эти дни безопаснее. Следователь куплен, как и его начальство, как многие коллеги, но они не могут сделать всё СОВСЕМ не по закону. Они тоже скованы цепью, и на сей раз эта цепь сработала в мою пользу.

Озадачивало, насколько осмелел Виктор Кампос. Его «шестерки» в открытую фабрикуют уголовные дела, не боясь ни богов, ни черта, ни ее величества, посылая подальше людей ранга Катарины. Потянет ли он бодалово с такой структурой?

Меня не отпустят. Теперь — не отпустят. Этот следак засветился, как и Феликс, их в итоге прижмут или завалят, но это произойдет позже. Хефе пошел ва-банк, раскрывая козыри, и в этой ситуации передача меня в лапы Катарины — поражение. Как только «Катюша» покинет камеру, пусть всего на одну минуту, связаться со своими, я не дам за свою жизнь ломаного центаво. Интересно, понимает ли это она сама? Должна же понимать, не маленькая!

Да, понимает. Последняя моя мысль отразилась на ее лице: эта стервочка ободряюще подмигнула.

В следующую секунду существо, сидящее напротив меня, молнией сорвалось со своего места навстречу ничего не ожидающему комиссару. Удар. Еще удар.

— Ох йо… — выдал он фразу на непереводимом испанском. Рука его оказалась выгнута за спиной под очень большим, на грани фола, углом. — Ты что делаешь, сука! Это нападение на сотрудника гвардии! Ты еще пожалеешь об этом!

— Я? — Катарина плотоядно усмехнулась. — Пожалею? Ты уверен?

— Да! Ты! Даже на такую …, как ты, есть управа! Быстро отпусти, иначе…

— Иначе что?

Пауза.

— Иначе худо будет.

Комиссар говорил серьезно, был абсолютно уверен в своих словах и своей правоте. И в той силе, на которую рассчитывал, пытаясь угрожать. Но вот Катарина его чаяния не разделяла.

Рывок и толчок. Вновь вой комиссара, лоб которого с гулким «бум» въехал в столешницу.

— А «худо» — это как?

— Ах ты ж… — Далее следовали непереводимые фольклорные обороты. Катарина довольно усмехнулась и словно играет с ребенком, потрепала комиссара по головке.

— Мальчик, ты кое-чего не понял. Ты играл с огнем, но заигрался. Забыл, кто есть кто в этой жизни и свое в ней место. Оно ведь есть у тебя, место, несмотря на покровительство неких сильных мира сего, не так ли?

Ответом стало неразборчивое мычание.

Она наклонилась и зажала локтем его горло, нежно так приобняв. Раздался резкий щелчок, звук «тррр», и из ее запястий в стороны вылетели тоненькие полукруглые почти прозрачные пластины, которые наслаивались одна на другую, образуя нечто вроде веера. Благодаря сверхмалой толщине каждой пластины, всего несколько молекул, общая толщина веера сравнима с шерстяной нитью, а значит, легко умещается внутри тела. «Бабочки».

Я читал о них. Главное в «бабочках» не толщина, а кибертехнологии, вживление управляющего контура непосредственно в нервную систему. Как происходит их активация и деактивация — не знаю, но операция по их установке сложная и ответственная. Слышал только, что управлять ими достаточно трудно, ведь делается это непосредственным сигналом нервной системы, как поворот руки или ноги.

Одно ловкое, но аккуратное движение, и горло комиссара обагрилось кровью, которая потекла ручьем на столешницу, заодно заливая рукав моей старой знакомой. В глазах ее плескалось удовлетворение и чувство глубокого превосходства: она держала «бабочки» перед глазами бледного, как сама смерть, комиссара, заставляя дрожать в конвульсиях.

— Ты прав, малыш, ты не обязан исполнять то, что написано в этих документах. Без прямого приказа начальства — не обязан. Это называется бюрократия, твое поле битвы, и на нем ты выиграл. Но ты не учел, что мы не играем по правилам. Я могу убить тебя, в любой момент, просто так, потому, что мне этого хочется. И мне ничего за это не будет. Не веришь?

Комиссар захрипел и дернулся, но вновь был прижат к столу.

— Я скажу, что ты напал на меня первый, а этот юноша, как единственный свидетель, мою версию подтвердит. И максимум, что сделает Лея, вернувшись — погрозит пальцем. Ты ведь подтвердишь эту версию? — обратилась она ко мне.

Мне было дурно от вида крови, но я держался. И четко кивнул в ответ:

— Разумеется!

— Да не дергайся ты!

Она несильно ударила комиссара в спину, после чего подалась назад и отпустила.

— Ты все понял?

Тот сполз на колени и прижал к горлу ладони, одновременно зажимая подбородок, пытаясь как-то уменьшить горячий красный поток.

— Вы еще пожалеете! Оба пожалеете!

С показной ленцой Катарина обошла стол, села на место и вытянула ноги.

— Ничего-то ты не понял! Ну да ладно, дело твое. Рана не глубокая, и вообще не рана — ни одной жизненно важной артерии не задето. Сейчас кровь свернется и… Все. Это так, о текущем.

Ленивый вздох.

— Теперь к главному. Я забираю мальчишку. Любые ваши действия помешать буду расценивать, как агрессию, и реагировать адекватно. Переведу: если с той стороны шлюза меня встретят во всеоружии, это будет лишь означать, что на тот свет, кроме тебя, отправится еще несколько человек. Оставшихся же, кого не успею, добьют мои подруги, и поверь, эти ребята будут искренне жалеть, что не погибли от моей руки.

Молчание.

— Это всё, пошел вон! — она пнула его ногой. — Да документы не забудь.

Я сидел с отвисшей челюстью минуты две. Она вновь активировала планшетку с моим досье, тактично ожидая, когда я выйду из ступора. И когда у меня это получилось, бросила:

— Что на твой взгляд не так?

— Ты вся в крови, — только и смог сформулировать я.

Небрежное пожатие плеч.

— Переживу. Главное — результат. А он есть. Наш мальчик наложил в штаны.

— Но там, на выходе, люди! Вооруженные люди!

— И что?

Интересный вопрос. Действительно, и что? Что они ей сделают?

— Но это гвардия! Это не какие-то бандиты!

— Шимановский, ты ничего не понял? — она оторвалась от своего занятия и усмехнулась мне в лицо. — Все, что я сказала — на самом деле так. Я убью этого сукиного сына, как и любого, кто посмеет заступить мне дорогу. И мне ничего за это не будет. Это знает и он, и его подельники. И насколько бы продажны они ни были, насколько не преданы своему хозяину, дорогу мне никто не заступит.

— Потому, что своя жизнь дороже любых денег хефе… — закончил я за нее. — А раз за тебя придут мстить, то они покойники в любом случае, вне зависимости от того, убьют тебя, или нет…

Она довольно оскалилась, дескать, я молодец, затем бросила капсулу и поднялась.

— Все верно. Ну, ты как, готов?

Я поднялся тоже, но мои коленки отбивали чечетку.

— А если найдется хоть один идейный? Если заступит? И покажет этим нездоровый пример остальным? Геройство — заразная штука!

— Как ты думаешь, почему я в форме? — стала мне ответом ее глубокомысленная фраза. Я не нашелся, чем ответить.

В руке Катарины появился игломет — маломощный, ручной, но большего в помещении и не требовалось.

— А это на всякий случай. Именно на такой, о котором ты сказал. Ну как, готов?

Я несмело кивнул.

Она нажала на сенсор управления шлюзом, гермозатвор плавно поехал вверх.

— Пошли.

Нас ждало шесть человек — с оружием, но огнестрельным, и без доспехов. Судя по лицам, никто не спешил лезть на рожон. Гвардейцы были напуганы: не каждый день к ним в гости заглядывает кровожадный ангел семьи Веласкес, и не знали, как реагировать.

— Проблемы, мальчики? — усмехнулась им в лицо Катарина, показно убирая игломет за пояс. — Что-то не так?

Один из них, самый здоровый, перекрывающий спиной выход из помещения, опустил свой пистолет и посторонился.

— Никак нет, сеньора.

Остальные последовали его примеру, опуская оружие. Внутри у них клокотала природная, заложенная в гены любого представителя любой силовой службы планеты ненависть к «этим чертовым шлюхам, которым слишком много позволяют», но дальше клокотания та не выразилась.

Моя спутница активировала перед лицом вихрь козырька с изображением карты тюрьмы, и уверенно двинулась вперед: мне с трудом удавалось поспевать за нею. Нам навстречу то и дело попадались люди, но видя ее форму, окровавленную руку и непрошибаемое лицо, шарахались прочь.

Петляя по лабиринту коридоров и тоннелей, мы вышли в помещение, которое я окрестил камерой хранения — здесь у меня забрали личные вещи.

— Вещи сеньора Шимановского, пожалуйста, — обратилась Катарина к вмиг побелевшей служащей. Находящиеся в помещении два охранника предпочли убраться куда-нибудь в более спокойное место, оставив ее на съедение кровожадной ангелице. — Да побыстрее!

— Номер… Пожалуйста… — выдавила та.

Катарина назвала цифры, номер, присвоенный мне согласно заведенному здесь личному делу. Через минуту передо мной стояла большая пластиковая коробка.

— Вот, все здесь, сеньор.

— Проверяй, — бросила Катарина. — И распишись. Все как полагается.

Я кивнул и проверил. Вроде всё. И навигатор, и браслет, и кое-что личное. Даже приснопамятная пластинка в сто империалов, оставленная мне девочкой с белыми волосами для откупа, да так у меня и забытая.

— Всё.

— Отлично. Тогда… — Она развернулась ко входящим в помещение новым действующим лицам. — Мне нужен комиссар Феликс Сантьяго. И быстро.

На нас смотрели дула трех винтовок. В руках их держали одетые в легкую сине-желтую броню гвардии бойцы в полушлемах. Эти не собирались шарахаться и бежать, это именно бойцы, и лезть под пули — их работа.

Катарина медленно, не делая резких движений, извлекла из внутреннего кармана карточку и протянула одному из бойцов, ближайшему к ней. Тот аккуратно, также не делая резких движений, взял ее, осмотрел и передал напарнику, держащемуся чуть сбоку.

— Катарина де ла Фуэнте, императорская гвардия. Особые полномочия, при исполнении. Опустите оружие.

С другой стороны, с противоположного выхода, в помещение ввалилось еще несколько закованных в броню гвардейцев, которые также взяли нас на мушку. Никак подарок «нашего» комиссара, напоследок. Вот мразь!

Взявший карточку аккуратно отстегнул от бедра терминал и вставил ее в него, после чего долго всматривался в миниатюрный вихрь визора, появившийся над терминалом в момент считывания данных.

— Прошу прощения, сеньора! — вытянулся он, опустив оружие, через несколько минут и отдал честь.

Бойцы с обеих сторон от нас последовали его примеру, но честь не отдали. Их глаза, также, как и у остальных в этом здании, выражали презрение.

— Понимаю, бывает, — кивнула Катарина. — И все же, не могли бы вы по внутренней связи вызвать Феликса Сантьяго?

Сантьяго появился через несколько минут, как и «мой» следователь, придерживающий рукой повязку на шее, и еще много людей. После того, как охрана признала в Катарине человека правомочного, все резко перестали нас шарахаться, наоборот, захотели поглазеть. Во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление. И как я понял позднее, это было на руку самой Катарине, уж не поэтому ли она снизошла до того, чтоб порезать комиссара? Чтоб создать ажиотаж и собрать зрителей?

— Ну? — нагло обратился к ней детина. Теперь он стоял передо мной во всей своей красе. Я был без наручников, не связанный и ничем не скованный, но все мысли о том, как буду рвать его по кусочкам, когда исчезнут оковы, вдруг в один миг куда-то делись. Я стоял, смотрел на его лощенную ухмыляющуюся харю, и физически не мог двинуться с места. Первобытный животный страх обуял меня, и я не знал, как с этим бороться.

Феликс, в отличие от комиссара, не боялся моей спутницы. И зловещего ореола, образовавшегося вокруг ее формы. Ему было плевать на нее, и он всячески это выражал. Катарина же была не из тех, кого такая реакция может поставить в тупик, в отличие от меня: она нагло шагнула к нему, заставив сделать непроизвольный шаг назад тех, кто вошел позади него.

— Сеньор Сантьяго, вы знаете, что это?

В ее руке вновь оказался стилет, визитная карточка гнева Короны. Феликс узнал его, и на какую-то долю секунды испугался. Но всего на долю секунды.

— И что? — его лицо засияло наглой улыбкой. — Сеньора королевский телохранитель хочет напугать меня этим кинжалом? Ах, как мне страшно!

На Катарину его бравада не произвела впечатления. Она, словно робот, твердила заученный текст:

— Сеньор Сантьяго! Ее королевское величество Лея Первая Веласкес крайне недовольна работой гвардии, конкретно вашего управления, и особенно вами. Она выносит вашему управлению порицание и предупреждение, а вам… — Пауза. — Вас, за неоднократные нарушения закона, превышение полномочий и издевательство над задержанными, приговаривает к смертной казни. Решение принято и обжалованию не подлежит.

Феликс не успел сделать ничего. У него хорошая реакция, хорошая скорость, сравнимые с моей, модифицированной, но Катарина буквально размазалась в воздухе, заметить, что она делает, никто из присутствующих не успел. Не говоря о том, чтобы помешать. Через секунду тело Сантьяго, словно куль с дерьмом, повалилось на пол. Из его кадыка, погруженный на всю глубину лезвия, торчал «скорбящий ангел».

Тело этого бугая еще хрипело, пару раз дернулось в конвульсиях, но исход жизни был предрешен. Окружающие подались в стороны, словно отхлынув от нас, но ни одна рука не подняла оружие. Все смотрели на кинжал, недоуменно и ошарашено. Видать, нечасто ее величество пользуется таким приемом, и тем более для того, чтобы наказать рядового, пусть и продажного, офицера гвардии. В глазах же «моего» комиссара я увидел особый ужас — от лоска того самоуверенного подонка, что допрашивал меня, не осталось и следа. Она сумела его удивить.

— Сеньоры, эта смерть — предупреждение всем вам, — обратилась Катарина к присутствующим. — Ее величество недовольно коррупцией, захлестнувшей гвардию с головой. Некоторые ваши коллеги открыто кормятся с рук серых личностей, и даже криминальных авторитетов. Знайте, терпение у ее величества не безгранично, и она в состоянии уничтожить проблему одним махом, вместе с интересующими ее людьми. Спасибо за внимание.

Очнулся я от того, что вышел из помещения на свежий воздух. Оказывается, после ее речи я впал в ступор, и она тянула меня за руку до самого выхода, как маленького мальчика.

— Ты как? — это мне, с участием. Вроде, в голосе даже прорезались капли сострадания.

— Нормально, — попытался подобраться я. — Подумаешь, труп увидел! Точнее, убийство…

Она усмехнулась.

— Убийство убийству рознь. Как и труп трупу. Через это все проходят. Сначала надо увидеть, потом убить самому, и только потом появится невозмутимость. Так что можешь не храбриться, это нормальная реакция, ты молодец!

Кажется, это она серьезно.

— Спасибо. А закурить есть?

Она протянула пачку.

— Стой, зажигалка. Твоя. Серебряная. Они ее не вернули.

Катарина развернулась и одарила провожающих нас взглядом вооруженных парней на входе «доброй-доброй» улыбкой.

Через пять минут мы сидели в припаркованной у входа розовой «Эсперансе», я смачно затягивался душистым табаком, в моей руке блестела серебряная зажигалка с гравировкой. Рядом заводила двигатели, одновременно прогревая дюзы, королевская телохранительница, и по совместительству мой личный ангел-хранитель.

Глава 16. Бегство от собственной тени

Мы тронулись.

— Пристегнись, — сразу бросила мне Катарина, внимательно оглядывая окрестности в развернутом коконе виртуала вокруг себя.

— Что-то не так? — Я уловил в ее голосе слишком много напряжения.

— Разумеется. Из тюрьмы мы тебя вытащили, теперь осталось уйти. А это сложнее.

Дюзы взревели. Машина дернулась, сразу отрываясь от земли; корпус завибрировал, и я судорожно схватился за ручки.

Сто метров. Двести. Мы перелетели через два планетарных броневика, попытавшихся при нашем старте перегородить улицу — не сложно догадаться, кто в них находился. А мы еще не отъехали от управления гвардии!

— Полеты вне магистралей запрещены… — ни к селу, ни к городу напомнил я. Ответом мне стало лаконичное:

— Угу.

Те броневики оказались лишь началом ожидавших нас неприятностей. В частично отзеркаленном изображении я рассмотрел четыре легких транспорта, мчащихся за нами на всех парах, причем два из них, как и мы, поднимались над землей.

— Попробуем оторваться на магистрали, — пояснила спутница, заметив, что я разглядываю ее визор. И как она успевает, следя за дорогой на такой скорости? — Здесь тесно и людно, если успеем к магнитке первыми…

Продолжения не требовалось. «Эсперанса» — гоночная машина, а Катарина, судя по наградам, пилот не из последних.

— Это люди сеньора Кампоса?

— А ты как думаешь?

Машину резко дернуло. Мы выехали на проспект — главную и самую широкую улицу купола. Катарина включила форсаж. Тело вдавило в сидение. Перед глазами бешено пронеслись картины окружающей улицы, реклам, витрин и крыши «ползающих» под нами транспортов.

— Блин, ну ты даешь! — прорвало меня, когда мы сбавили скорость и плюхнулись на землю. Впереди маячил зев межкупольного шлюза, перед которым, к сожалению, простирался затор на пару сотен метров. Не успели.

Не то, чтобы это была пробка, машины двигались, но гораздо медленнее, чем нам надо, чтобы проскочить и скрыться от ока преследователей. А пролететь над ними не позволяли размеры шлюза. Кстати, еще и охраняемого постом гвардии.

— Час пик, все основные трассы забиты. Плохое время для моего освобождения ты выбрала!

Катарина многозначительно зыркнула, и я заткнулся.

— Что, малыш, погоняем под куполом?

Мне эта идея не нравилась.

— А может прорвемся? Они ведь тоже застрянут.

Моя спутница покачала головой.

— Все равно не успеем. Ладно, так и быть, рванули. Пощекочем им нервы!

Ее глаза озорно блеснули. Девчонка, сущая девчонка! Я побледнел и еще сильнее вцепился в ручки. Надеяться, что на перехват профессиональной гонщицы дон хефе пошлет плохих пилотов, по меньшей мере, глупо; гонка на магнитке однозначно будет… Смертельно веселой!

Катарина, не дождавшись очереди, поперла напролом, расталкивая в прямом смысле слова водителей вокруг, царапая бока невероятно дорогой машины. Стоявшие возле шлюза гвардейцы в полном боевом оснащении, видимо, получившие указание не вмешиваться, лишь проводили «Эсперансу» недовольными взглядами. Я посмотрел назад — наши преследователи делали с очередью то же самое, но и их перехватывать гвардейцы не спешили. Итак, условия равные.

— А где твое прикрытие? — вырвался у меня давно мучивший вопрос. — Где ваши стреляющие из всех видов оружия девушки? Почему не искромсаете этих придурков в капусту?

Катарина грязно выругалась, въехав бочиной в массивный планетарный броневик, и я вновь заткнулся.

Магистраль. Огромный туннель-магнит, тянущийся на сотни, если не тысячи километров, разделенный на змейки потоков: радиальные трассы, Большое, Малое и Третье кольцо, и, конечно, двенадцать соединяющих разные части города, ровных прямых хорд. Каждая машина планеты оснащена магнитными дюзами, активация которых происходит на въезде в трассу; эти дюзы проверяются каждые три месяца, и транспорт, не прошедший проверку, сюда не допускается. Потому, что скорость в пятьсот километров в час здесь — норма. А на такой скорости даже легкий драндулет купольного класса, потеряв управление из-за отказавшей дюзы, превратится размазанный по стенам многокилометровый блин, при этом захватит с собой, столько машин, что… Жуть! Ведь мало кто из летящих следом на несколько километров сможет уйти от массовой аварии: ширина тоннеля невелика, а воздух — слишком плохая среда для торможения.

Мы вновь взмыли ввысь, но теперь нас поднимали магниты. Север тут идет к северу, или юг к югу, не помню, но это и не суть важно, важно, что они тупо отталкиваются один от другого. И отталкивают нас, позволяя при помощи реактивных движков в кормовой части машины развивать скорость атмосферного истребителя.

Сейчас вся планета в плане магнитных автострад унифицирована. Но раньше, лет десять назад, русский сектор имел другую полярность, так уж исторически сложилось. На границе секторов стояли «мертвые зоны», где разогнавшиеся машины тормозили, садились, меняли полярность, и через несколько километров вновь взмывали вверх, но уже с отрицательными параметрами. «Имперские» власти всячески давили сектор, чтобы такое положение исправить, много лет, но русские раз за разом прикрывались положением об автономии, кричали, что у них хотят отобрать неотъемлемые, права, и каждый раз это дело спускалось на тормозах, к неудовольствию обывателей и мелких перевозчиков. Говорят, в секторе было аж три референдума по этому вопросу.

«Имперцы» в конце концов додавили, полярность на оккупированных землях поменяли, «мертвые» зоны убрали, но многие считают, что та «война» была устроена властями специально, чтобы дать территориям иллюзию самостоятельности, способности хоть что-то решать на своей земле. Чтобы показно не ущемлять национальную гордость. «Видите, у вас есть право решить хоть что-то! Какая оккупация?» Ведь на самом деле власти в любой момент могли навязать свою волю, невзирая ни на какие права и референдумы. Но что было — то было, сейчас все магистрали планеты покрыты одним полюсом.

Но это так, лирическое отступление. Мы вновь оказались на магистрали, и вновь, как в прошлый раз, вышли на цифру «пятьсот» на спидометре, после чего тот зашкалил. Для чего ей вообще нужен этот прибор, если он работает на скоростях, которые она из принципа считает черепашьими? Я преувеличил, конечно, такая скорость здесь редкость, обычно все движутся в пределах относительно безопасных трехсот-четырехсот, но и нонсенсом полтыщи для магнитки не являются.

Картина освещенного тоннеля слилась в одну сплюснутую трубу, дорожки ламп превратились в светящиеся полосы, я вновь почувствовал легкую неуловимую тошноту, вызванную то ли сбоем вестибулярного аппарата, то ли банальным страхом. Мы лавировали между неуклюжих машин, проносящихся мимо на смехотворной скорости, то подныривая, то перепрыгивая, то делая различные горизонтальные финты, а чаще делали все вместе одновременно. Несколько раз думал всё, кирдык! Поверхность тоннеля надвигалась с такой скоростью, что… Но нет, как-то увернулись. Я сильно зауважал Катарину в тот день, как пилота, ей бы боевой истребитель водить!

Впрочем, на ее подготовку потрачено не меньше, чем на подготовку пилота-аса, а то и больше. Даже без учета трат на профильные для телохранителя дисциплины. А на поверхности, в атмосфере, «Эсперанса» как раз и представляет из себя истребитель, только без боекомплекта.

Ребята следом за нами не отставали. Они успели выскочить до того, как мы оторвались, и теперь прочно сидели на хвосте. Мы шли по скоростной полосе, машин на ней было не много (почему, собственно, у нас и получалось так маневрировать), но они шли по той же, и даже немного сократили расстояние между нами.

— Надеюсь, ты не станешь устраивать массовую аварию за спиной, чтобы оторваться? — скорее констатировал я, чем спросил. Катарина это утверждение проигнорировала. Глупо, конечно не станет! — Но ты не объяснила, почему убегаешь. В гвардии вела себя уверенно, всех поставила на место, а теперь… Что мешает расстрелять их?

— Корпус официально не причастен к операции, — огорошила она меня спокойным сосредоточенным голосом. — Официально это моя личная инициатива. Далее, Лея до сих пор не вернулась с Земли, а учитывая, что улетела она больше месяца назад, прикинь, могла ли она подписать приказ о ликвидации Феликса Сантьяго? Сантьяго — тоже моя и только моя инициатива…

Я так и застыл с открытым ртом.

— У меня выписаны документы на сотрудника ИГ, — продолжала она. — Но это лишь прикрытие, официально ИГ также не имеет к операции никакого отношения. Вот теперь и подумай, малыш, почему я убегаю от людей Виктора Кампоса, и почему «мои» не могут взять и расстрелять их?

Я переваривал долго, несколько минут. Затем требовательно спросил:

— Что происходит? Катюш? Я ничего не понимаю!

— Повтори?

— Говорю, я ничего не понимаю!..

— Я про обращение. Как ты меня назвал?

— Ка-тью-ша. Это русский вариант твоего имени.

Она весело усмехнулась, после чего расплылась, как кошка, которую погладили и почесали за ушком:

— Так меня еще не называли! Но что-то в этом есть, мне нравится! Можешь продолжать так говорить!

— Хорошо, как я уже сказала, четыре дня назад кто-то похитил Бенито Кампоса, — тут же вернулась она к делам насущным, вмиг сбросив мгновение сентиментальности. — Кто — выясняем, но возможности имелись много у кого. Подставили в этом нас, и подставили грамотно — никто не поверит, что это не мы. У меня, если ты помнишь, были с этим мальчиком кое-какие терки, от этого момента они и плясали.

После этого Виктор Кампос, не мешкая, нанес удар, как он посчитал, ответный. Напал на наших девочек, молодежь, шедшую ко дворцу, чтоб заступить на дежурство. Потерял в перестрелке пятерых человек, но сумел похитить двоих. В данный момент они у него и он требует обменять их на своего сына.

Я поправил челюсть. М-да! Удивила!

— Совет офицеров, проанализировав ситуацию, отказался идти на переговоры из принципа. Мы не ведем переговоров с террористами, а он по логике — террорист. Но и уничтожать банду под корень не решился, да и…

— Пришел запрет «сверху», — продолжил я за нее, вспомнив свою беседу с хефе и его разглагольствования по поводу взаимоотношения мафии и Короны.

Катарина скупо кивнула, этот момент беседы ей явно не нравился.

— Ситуация следующая: мы должны решить проблему миром, без жертв и по возможности без огласки. Нам нельзя раскрывать, что мы можем уничтожить главаря одной из крупнейших бандитских структур на Венере за несколько минут, вместе со всей этой структурой. Конечно, если девочки пострадают, мы это сделаем, но Кампос не дурак, и рисковать не станет. Видишь, какого уровня информацией я с тобой делюсь? — усмехнулась она.

Я видел. И вспомнил последний разговор с преподавателем ИЛА.

— Нельзя раскрывать, чтобы не лишать королеву последнего козыря? Батальон коммандос, скрывающийся на территории дворца, который мало кто берет в расчет в своих политических игрищах? Так, да?

Я думал, она не ответит, промолчит. Это был уже иной уровень откровений, и мне туда лезть не следовало. Но она ответила.

— Почти. Если мы это сделаем, нас будут воспринимать всерьез, а нам нужно, чтобы противник недооценивал корпус, считал ангелов ряжеными девчонками, атавизмом феодальной системы и причудой Короны. Это главная причина того, что тебе пришлось просидеть в застенках три дня, извини.

Она извинялась, а значит, я мог перейти в наступление, развив ту тему, которая больше всего интересует. Чем не замедлил воспользоваться:

— Получается, я — герой? Я сидел для того, чтобы у вас и у королевы была возможность нанести первый удар по кланам, когда это понадобится? Круто!

Ответом мне стала покровительственная улыбка.

— Мне нравится, малыш, что многие вещи тебе можно не объяснять. Это хорошее качество.

Я кивнул — оценил похвалу.

— Но вся эта история с Виктором Кампосом!..

— Она самая! — вздохнула она.

Какое-то время молчали. Ситуация на дороге не изменилась, если не считать того, что с радиальной мы переместились на хорду, а после на Большое кольцо против часовой. Преследователи не отставали.

Понятное дело, никакой дорожной полиции на магнитке нет, это нереально. Гвардия стоит везде на въездах и выездах с нее, но сделать что либо с нарушителями на самой трассе технически невозможно. Да и правил как таковых особых, кроме требований безопасности, нет. Говорят, здесь где-то установлены пушки, на случай атаки террористов или для ликвидации особо опасных нарушителей, но они малоэффективны. Как им быть эффективными при таких-то скоростях? Ни один оператор не успеет дать сигнал на уничтожение, если на пятисотенной скорости какой-нибудь хмырь решит вмазаться в движущуюся колонну. Впрочем, нас это не касалось, в нас стрелять никто не станет, но, к сожалению, как и в наших преследователей.

— А почему бы нам не поехать прямо во дворец? Там стража расценит их, как нападающих, и уничтожит?

— Они что, по-твоему, такие дураки, нападать на дворец? — усмехнулась Катарина. — Да и не надо нам туда. Наоборот, в данный момент дворец нам противопоказан.

— А куда мы едем? — не понял я.

Ответа не дождался. Вместо этого она резко дернула, уходя в тоннель, ведущий на магистральную хорду. Впереди, согласно дорожному навигатору, замаячила пробка из нескольких машин, идущих с дистанцией в сотню метров друг от друга, и «Эсперанса» резко дернулась вверх. Вновь включился форсаж и тело вдавило в сидение.

— Да, мы могли вытащить тебя почти сразу, отвечаю на застывший в твоих глазах вопрос, — сказала моя спутница, когда мы выровнялись. — Бумаги для комиссара — умело состряпанная юридическая несуразица. Мы знали, что тебя бьют, но не могли помочь; повторюсь, извини. Убедить противника в слабости, неспособности действовать, важнее твоей жизни. И теперь, после твоего спасения, противник, опять-таки, должен убедиться в нашей слабости: тебя спасла офицер-одиночка, по «личной» инициативе, используя для этого театральный эффект и эффект внезапности, ошеломив и обманув несчастных гвардейцев, не успевших разобраться в ситуации и задать нужные вопросы. Корпус непричастен к твоему спасению, и это свидетельство его слабости. К тому же, я уже сказала, у него в руках наши девочки, и нам спокойнее было видеть тебя в застенках, чем… В более щекотливой ситуации. Тебя били, но противник убедился, что мы неспособны помешать этому, а с ним в этом убедились многие-многие силы на Венере, которые смотрят на нас с опаской.

— Вы и в этой ситуации выжали максимум выгоды, — усмехнулся я. — Стервы!

Она безразлично пожала плечами.

— Это называется «политика». Помнишь, мы поднимали тему, что такое «второе дно»?

— Немного. Но буду рад, если напомнишь.

— Все считают нас сильными, почти всемогущими, способными на всё и плюющими на закон. Это первое наше дно. Его видят обыватели, такие как ты, как сегодняшние гвардейцы. Ну, кроме комиссара и покойного дона Сантьяго. Оно создает общий фон, но заведомо нереально, позволяя закулисно маневрировать.

Второе дно — мы на самом деле слабы, ничего не можем, а что можем — Лея не дает делать, опасаясь нашего влияния на дела государства. Эта версия имеет право на существование: примерно двадцать лет назад нашей главой была некая Сирена Морган, гром-баба, многое прибрала тогда к рукам. В те годы корпус был силой, был грозен и страшен, Лее пришлось приложить немало усилий, чтобы задвинуть Сирену и забрать власть назад, в свои руки. Это дно для тех, кто копает чуть глубже: аналитиков СМИ, журналистов, редакторов, представителей незначительных, мало что решающих на планете семей аристократии.

Я кивнул.

— Понятно. Но есть еще и третье.

— Угу. Третье: мы — законченные стервы, грезящие всевластием. Имеется в виду совет старших офицеров, элита. Королева — одна из нас и с нами заодно, как и ее сестра — они обе офицеры корпуса. Мы вместе контролируем всю планету, но тайно, и даже кланы боятся с нами связываться. А для остальных должны выглядеть скромными серыми овечками, и потому прячемся за маску слабости, выставляя наружу второе дно.

— Круто!

— В пользу этой версии говорит то, что за двадцать последних лет корпус провел то ли пять, то ли шесть самостоятельных боевых операций. Всего лишь. И даже они не получили широкой огласки. Мы искусственно прячем мускулатуру, нас уже никто не боится, но одновременно с этим на территории дворца обретается три сотни вооруженных до зубов вассалов королевы.

Она сделала паузу, давая все усвоить, затем продолжила:

— А есть четвертое дно. Понял, какое?

Я кивнул:

— Что вы на самом деле слабы, и только пытаетесь выглядеть законченными стервами. Это дно нужно для самых влиятельных кланов, от которых на планете всё зависит, чтобы они не боялись давить на королеву, считая ее своей игрушкой. А за вами останется право первого удара, право переломить ситуацию в случае чего, пока она не набрала опасные обороты. И ради этого дна, а не того, которое видит сеньор Кампос и аналитики СМИ, вы оставили меня в застенках.

Катарина улыбнулась.

— Эту версию подтверждает, что между нами, представителями совета, не все гладко. Алиса гребет себе, ни с кем не советуясь, делает что хочет, и Лея не может найти на нее управу. Сережа, а он тоже часть нашей команды, хоть и не офицер корпуса, со своей конторой — себе. Сережа вообще никогда ни с кем не советовался, и до одного места ему мнение и запреты Леи. Мишель — тоже не подарок: верткая стерва, которая может устроить любому пакость, тоже ни с кем не посоветовавшись. Она пассивный игрок, пока в тени, но ее не стоит недооценивать.

Есть еще игроки, но менее значимые. И каждый из них не доверяет другим: так откуда возьмется сила?

— Но есть и пятое дно, — продолжил я, ехидно ухмыляясь. — На самом деле вы по-прежнему сильны, как и двадцать лет назад. Просто не играете мышцами. Вы выстроили пирамиду из четырех слоев, чтобы оправдать то, что держитесь в тени, чтобы никто не знал точно, сильны вы или слабы и что от вас ждать. А истина в том, что вам нельзя пятое дно сделать первым, отсюда и все сложности!

— Да, малыш! Я точно в тебе не ошибалась!

* * *

— Вообще-то, я себе это немного не так представлял. — Я с ленцой окинул взглядом окружающий тоннель.

— И как же ты себе «это» представлял? — Она оглядела окружающее пространство вслед за мной, пытаясь определить то самое «это».

— Ну, как-нибудь по-другому. Не знаю, зрелищнее, что ли. Погоня, экстрим, адреналин, дрожь в коленках. А пока что мы просто летим. Только быстро.

— А, вон ты про что… — Она покровительственно улыбнулась.

Ситуация на дороге вновь изменилась не в нашу пользу. Преследователи, а я насчитал их уже пятеро, приблизились еще немного. Нас разделяло настолько смехотворное расстояние, что в масштабах скоростей магнитки говорить о нем не стоит. Но мою спутницу, казалось, это совершенно не беспокоило.

— То есть, ты все-таки хочешь, чтобы я устроила аварию. Чтобы вытаскивая твою задницу, угробила десятки и сотни жизней других людей. Так?

— Нет, ну…

— Твои слова можно расценить только так, — жестко обрезала она.

«Выкуси, Шимановский! — усмехнулся внутренний голос. — И в следующий раз думай, прежде чем наезжать на такую стерву.»

Я несколько раз вздохнул, затем сформулировал иначе:

— Я думал, погоня будет… Ну, остросюжетней, что ли. Перестрелки, пируэты, все такое. Но мы просто летим, а ты, опытная гонщица, сдаешь позиции. Не стыдно?

Смешок.

— Не стыдно. А теперь давай по порядку, но только с конца.

Да, я гонщица. Я дважды становилась чемпионом «Сумасшедших гонок» в Дельте, и много где завоевывала награды помимо этого. Но если ты не уловил сути, подчеркну: то были гонки!!! А гонки, малыш, это когда люди гоняют друг с другом на воздухе, под открытым небом. Или на специализированных трассах. Но никак не в переполненной людьми магнитке.

Далее, по поводу самой магнитки. Ты в курсе, что здесь установлены пушки?

Я кивнул.

— Они сбивают тех, кто может создать опасность движению. Есть индукционные, которые вырубают электронику, что на такой скорости, в принципе, то же самое, есть обычные. И крайнее средство — отключение питания магнитов трассы. Самое гуманное из всех средств, но нам оно, как ты догадался, не подойдет.

Так вот, те, кто сидит на пульте гвардии, внимательно сейчас за нами наблюдают, за нами всеми. И если мы вдруг решим сделать что-то нехорошее, нас тут же собьют. Понимаешь, к чему я клоню?

— А почему нас до сих пор не сбили? Или их?

Вздох.

— Малыш, ну до чего ты тупой! Все-таки я тебя перехвалила.

Повторяю. Это. Операция. Корпуса. Для гвардии и иных ответственных за происходящее структур. Они не вмешаются без прямого приказа. Ни помогать, ни мешать не станут. А приказ вмешаться и сбить людей Кампоса им отдать некому — официально корпус ни при чем. Что здесь сложного?

Я задумчиво покачал головой.

— Всё.

— Но если ты так уж хочешь пострелять…

Машина рванула резко вверх, облетая зазевавшуюся «Иберию», затем под немыслимым углом вписалась в съезд на развязку Второй Юго-Восточной хорды. Стена тоннеля пронеслась в метре от фонаря кабины, я чуть не подавился и закашлялся.

— Ты с ума сошла?!

— Я? Нет, не успела.

Она принялась быстро-быстро нажимать на иконки визора передней панели отобразилась машина, как трансформер, во всей своей красе. Кое-какие узлы в ней раздвинулись, кое-какие сдвинулись, поменявшись местами, и под передними крыльями справа и слева появились две продолговатые обтекаемые коробки, мигающие опасным красным цветом.

— Да заткнись ты!

Это не мне, это машине. Я напрягся, инстинктивно подобрав ноги, и мертвой хваткой вцепился в ручки.

— Держись!

А это уже мне. Поздно, я и так держался изо всех сил.

Машина, вышедшая на прямую, как шпиль Золотого дворца, хорду, выровнялась, замерла. Затем Катарина проделала финт, и… Мы продолжили движение, но летели теперь лицом назад.

— Как ты это сделала? — обалдел я. Обычные, стандартноукомплектованные машины не способны на такой фокус. Да и для малышки «Эсперансы» в таком узком тоннеле и на такой скорости финт не из легких.

— Не отвлекай.

Я вновь заткнулся, теперь из инстинкта самосохранения. Что меня поразило, так это маршевый двигатель, работающий на полную мощность, развернувшийся вместе с машиной на сто восемьдесят градусов.

— Ну, идите, родненькие! Идите к мамочке!

Я глянул в визор заднего выхода, ставшего передним. На нашей полосе больше машин не наблюдалось, лишь на хвосте сидело трое преследователей. Еще двое, согласно дорожной карте Катарины, плелись чуть сзади — их пилоты были не менее опытны, но машины весили поболее легких подкупольных бабочек.

— Лови!

Катарина сдавила ладонь, в виртуале вокруг которой вихрилось поле управляющего контура обратной связи в виде ручек, какими в фильмах про старину бравые пилоты управляют истребителями. Машина дернулась. Из обеих коробок по направлению к ближайшему преследователю вылетело нечто, оставляющее за собой почти неуловимый на такой скорости след. Бабах!

Сказать, что он превратился в сияющую звездочку, будет неправильно. Ни в какую звездочку он не превращался. Да и вряд ли в скоростном тоннеле она стала бы использовать что-то подобное. Скорее, это были металлические болванки с минимумом начинки, правда, поставленные на реактивную тягу и оснащенные системой захвата цели. Но эффект получился потрясающий: машина сложилась внутрь себя, вывернувшись наизнанку. По инерции она еще летела какое-то время, затем резко подалась назад, прочь от нас, и вниз. Второй преследователь взмыл к потолку, уворачиваясь от поверженного собрата и сбавляя скорость. Победа!

Сбитая машина падала медленно, как в фильме-кошмаре, и, упав, несколько раз отскочила от пола. Что с нею стало в итоге, взорвалась она или как — не знаю, мы мчались дальше, оставив горемыку наедине с собой. Оба следующих за нею преследователя заметно отстали, но дорожная карта упрямо высвечивала их всех сзади нас. Только после этого Катарина выровняла машину как положено, лицом вперед.

— Уф! Лихо ты! — только сейчас я заметил, что все эти несколько секунд не дышал.

— Лихо, да. Только теперь нам нужно быстрее валить, пока не отключили тоннель. Эти ребята тоже вооружены, и тогда нам точно будет каюк.

Я не стал спрашивать, с чего она взяла, что преследователи вооружены — посчитал это глупым вопросом. Вместо этого задал другой, не менее глупый:

— А могут отключить?

Усмешка.

— Запросто. Чья бы ни была операция, гвардия в первую очередь отвечает за безопасность тоннеля. А нас так вообще недолюбливает. Вставить палки в колеса корпусу, это как… Как…

Она не продолжила, но я понял.

— Тогда зачем ты пошла на это?

— Надо выиграть время. Пару секунд. Они легче меня, я не успею свернуть, если что. Нагонят.

— И расстреляют?

— Теперь — возможно. Но если даже и нет, оторваться не дадут. Знаешь что, Хуан, не знаю, как ты, а я не собираюсь проверять, что будет, если они нас нагонят. Пока у нас есть фора, давай попробуем найти, где свернуть, и погонять по-старинке, под куполами?

Вот так приехали. С чего начали, к тому и вернулись. Ну, хоть по магнитке погоняли!

Мы так и не оторвались. Помешала извечная проблема Альфа-Аделины, решить которую не в состоянии ни одно правительство, ни один мэр, ни одна королева. Пробки. Сколько бы ни строилось магнитных магистралей, развязок, трасс общего пользования, линий метро и прочей инфраструктуры, сколько бы денег ни закапывалось в это добро, они были, есть и будут. Всегда.

Где-то через час, когда мы дважды объехали город по различным трассам в поисках свободных, не забитых машинами съездов и шлюзов, Катарина обреченно вздохнула и набрала на панели связи одной ей известный код, небрежно бросив:

— Теперь немного помолчи.

Я и так молчал, но кивнул. В салоне раздался приятный сосредоточенный мужской голос:

— Слушаю?

— Это сто семнадцатая. У меня проблемы. Требуется помощь по коду четыре.

Пауза.

— Понял, сто семнадцатая. — В голосе мужчины послышалось легкое раздражение, но не профессиональное а… В общем, подозреваю, относилось оно лишь к имени сидящей рядом, точнее номеру. А еще точнее, к принадлежности определенной структуре, логотипом которой является взлетающий кондор. Нечто сродни ненависти и презрения гвардейцев в здании управления. — Твое местонахождение?

— Северо-восточная дуга Большого кольца, по часовой.

Оценивающая пауза.

— Преследователи?

— Две машины купольного класса, два броневика. Вооружение неизвестно.

— Жди, сто семнадцатая.

Меня так и подмывало спросить, кто это. Но просто так предупреждать она не станет, и я молчал, включая всю доступную логику. Итак, мужской голос и презрение в голосе — значит, это не корпус. «Сто семнадцатая» — номерной позывной, ее собственный. Следовательно, она числится в этой структуре. Императорская гвардия?

Скорее всего. Моя спутница переходит на следующий уровень? Подключает к операции стороннюю службу? Почему же раньше не сделала это и к чему разговоры о «некому приказать»? Это скользкий момент, и я терпеливо ждал, когда он разрешится, чтобы всё выяснить.

— «Сто семнадцатая»? — вновь раздался голос. Катарина откликнулась. — Санта-Марта, съезд с проспекта Сальвадора Альенде на сто тридцатый виадук. Сразу за съездом ответвление вправо, ремонтный тоннель, тебя будут ждать.

— Поняла, — потянула моя спутница и отключилась. Затем долго-долго сидела в задумчивости.

— Знаешь что, Хуан, — обратилась она ко мне. — Это не операция корпуса, но у меня нет выбора. Потому к тебе просьба. Не приказ, не расписка, а именно просьба — сохранить в тайне все, что увидишь. Официально ты этого видеть не можешь, корпус не занимается этим делом, и расписка… Слишком все усложнит. Ты как?

Я пожал плечами.

— А у меня есть выбор?

— Конечно. Выбор есть всегда. Например, остановиться и сдаться.

От такого предложения я даже закашлялся.

— Вот спасибо! Хорошо, сажай машину, я сдаюсь.

— И не надо ерничать! — повысила она голос. — То, что ты увидишь — секретная информация. И отсутствие официальной расписки — не повод к ее распространению. В случае чего, мы накажем тебя неофициально, найдем и накажем. Понимаешь меня?

Я кивнул.

— Ну, так как, согласен на такую сделку?

— Повторюсь: а у меня есть выбор?

Она помолчала.

— Наверное, нет.

— Тогда я согласен. Ну, что там у вас за секреты?

— Держись, Санта-Марта на противоположном конце города. Попробую по дороге еще кого-нибудь сбросить…

* * *

Скорости возросли, но сбросить никого не получилось. Затем мы съехали с магистрали, где-то западнее Санта-Марты, людного рабочего района на западе города. Район этот состоит из четырех куполов, и с места, откуда мы вынырнули, нам придется проехать все четыре. На мой вопрос по этому поводу Катарина скупо усмехнулась:

— Надо скучковать их, чтобы планетарные броневики нас догнали.

— Зачем?

— Увидишь. А если сбросить скорость сразу, они почувствуют подвох.

Так стиль гонки изменился. Вместо слитых в полосу огней скоростной магнитной трассы за бортом неслись пейзажи переполненного людьми и машинами города, по которому лететь удавалось лишь изредка. Во многих местах это было вообще невозможно, технически, приходилось приземляться и проезжать большие участки на колесах, теряя и теряя в расстоянии между нами и преследователями. Главный бич города теперь играл нам на руку — вряд ли бандиты почувствуют подвох в такой обстановке, и Катарина спокойно сдавала им метр за метром. Она знала что делает, но внутри у меня все сжималось каждый раз, когда люди Кампоса выходили на дистанцию прямой стрельбы. Да, они пытались стрелять., но не с подвесок, а из банального ручного оружия, высовывая его из люков и окон. Попытки эти были обречены на провал — пилот уровня Катарины вряд ли бы дал им пространство для прицеливания — но на каждом прямом участке дороги земля или стены следом за нами вспенивались от града вонзающихся в них игл.

На мой взгляд, под конец она подпустила их чересчур близко. Почти половину купола мы так и ехали, единой колонной из пяти машин, одна за другой, изредка организованно отрываясь от земли и перелетая преграды. С их стороны, наверное, это выглядело, будто они нас догнали и почти поймали. Любит она играть со смертью, ох и любит! Ангел, что возьмешь!..

…И, наконец, мы добрались до отмеченной на карте желтым цветом точки. «Эсперанса» съехала на межкупольный виадук, после чего сразу нырнула в зев тоннеля нижнего яруса. Тоннель этот был перекрыт строительным шлагбаумом, надпись на нем гласила, что там ведутся ремонтные работы, но наша машина прошла сквозь него, будто нож сквозь масло — я даже зажмуриться не успел. Затем навалился эффект сжатия пространства, когда после простора въезжаешь в узкое темное помещение на огромной скорости. Эффект этот продлился недолго: через пять — семь секунд «Эсперанса» выскочила на широкий пустой перекресток.

Разворот, мы вылетели «за угол», на соседнюю трассу, и резко затормозили, развернув дюзы на сто восемьдесят градусов. Меня чуть не выбросило из кабины, даже несмотря на ремни безопасности; я от души прокомментировал этот факт, вспоминая все нецензурные испанские обороты. «Эсперанса» приземлилась, встала боком и чуть передом к исходному тоннелю, прижавшись к стене, как бы «спрятавшись». Я вновь замер, забыв, что нужно дышать — первый преследователь появился почти сразу за нами. Вылетел на скорости, промчался мимо, но, увидев, что мы свернули, принялся разворачиваться в полете, повторяя наш трюк.

Наверное, машиной управлял опытный пилот, не хуже Катарины. И он бы справился с задачей. Но в узких пространствах такой разворот в воздухе — опасный маневр сам по себе, а когда в довершение в тебя практически в упор палят ракетой из ПЗРК… Шансов завершить маневр и выжить нет.

Машину шандарахнуло о стену, и только после этого ракета взорвалась. Вторая машина выскочила следом за первой, но ее пилот среагировать не успел никак — ему выстрелили сразу в лоб, не давая не то, что начать маневр, а просто понять, что происходит.

Два взрыва раздались почти одновременно — один в середине тоннеля, почти возле нас, второй — в конце, за поворотом, за гранью видимости, куда снесло первого преследователя. Полыхнуло. Я непроизвольно зажмурился — мощно! Но звук взрыва подкачал, щадящий заряд, специально для войны в тоннелях. Вторая машина, взорвавшись в воздухе, по инерции влетела в стену нашего тоннеля, только с, противоположной стороны от той, где мы укрылись, затем ее протащило несколько десятков метров дальше по земле. Выжить после такого в транспорте купольного класса никто не мог даже теоретически.

Третья и четвертая машины вынырнули с небольшим запозданием — тяжелые броневики есть тяжелые броневики. И вынырнув, успели сбросить скорость, сгруппироваться и развернуться боками в стороны, видно, надеясь принять бой. Но те, кто сидел в засаде в монтажных пролетах тоннеля свое дело знали и не оставили бандитам ни единого шанса — к броневикам понеслись сразу пять ракет. А затем еще и еще. И еще. Успокоились сидящие в засаде только после того, как от планетолетов остались одни обугленные остовы. Выжить, как и в первых двух случаях, не удалось никому.

— Сиди.

Люк «Эсперансы» открылся, Катарина вылезла наружу. Из ближайшей ниши в нашу сторону выскочила фигура, одетая в боевой штурмовой доспех сине-черного цвета с ярким желтым орлом на груди. «Департамент безопасности», я оказался не прав. Но почему?

Подойдя почти вплотную к Катарине, боец разгерметизировал доспех и приподнял забрало шлема — но лица его я все равно не увидел. Они перебросились парой слов, затем отдали друг другу честь, после чего развернулись, и каждый пошел к своим. Боец на ходу жестами начал показывать что-то остальным, людям в такой же черно-синей форме, вышедшим из укрытий и взявших в кольцо то, что осталось от броневиков. По его жестам было понятно, что это аналог слова «сворачиваемся». Катарина села на место, люк поехал вниз.

— Кто это? — не выдержал я.

Она сначала не хотела отвечать, спустив дело на тормозах. Но подумав, все же произнесла:

— «Нулевой отдел». Особое подразделение департамента, подчиняется только ее высочеству. Союзники.

— Это которых из смертников набирают? — усмехнулся я, за что был одарен ледяным взглядом.

— Официально их не существует. И мне хотелось бы, Хуан, чтобы так и было дальше. Вопросы?

Вопросов не было.

* * *

— Ты ешь, ешь, не отвлекайся…

Я сидел и наяривал, приканчивая вторую порцию обеда подряд. Катарина сидела напротив, сложив руки на груди, и получала удовольствие от зрелища голодного меня. Персонал и посетители кафешки, в которой мы «приземлились», поглядывали на нас с интересом и легким недоумением, что было вызвано экзотической формой спутницы и ее окровавленным рукавом. Но вели все себя чинно, пальцами не тыкали.

После расстрела преследователей ничего интересного не произошло. Мы вновь «погрузились» в магнитку, проехали несколько кварталов «вынырнули», после чего сменили машину. Приметная красавица «Эсперанса» осталась на платной стоянке, мы же помчались дальше на древнем тарантасе купольного класса стандартного серо-стального цвета. Попетляв еще с пару часов, но так и не обнаружив следов наблюдения или преследования, мы успокоились, припарковались возле небольшой, но уютной на вид кафешки, где я с подачи Катарины занялся тем, чего не делал последние дня три. Ел. Нормально, по-человечески. Ибо ту дрянь, которую давали в тюрьме, едой назвать язык не повернется. Да и условия принятия пищи там… Не являются пределом мечтаний.

Наконец, вторая порция показала дно. Я с неохотой отставил тарелку, придвигая чашку ароматного натурального кофе, и вопросительно поднял глаза на спутницу.

— Теперь слушаю.

Она рассеянно пожала плечами.

— Вообще-то, я тебе уже все сказала. Нового добавить ничего не могу, только уточнить подробности. Спрашивай, что именно тебе интересно?

Я задумался. Только сейчас, сидя здесь, я понял, что мне не нравилось во всей этой истории, начиная с момента, когда увидел ее в допросной. Я чувствовал подсознательно, что что-то не так, но что — понять не мог. И лишь теперь, когда нервная дрожь отпустила, а организм насытился, мозги заработали.

Ложь. Правда и ложь. Я не знаю, что есть что в ее словах.

Когда тебе говорят, что твоя любимая футбольная команда проиграла принципиальному сопернику, ты не веришь, входишь в новостную сеть и проверяешь, так ли это. Это может быть любая новость — политика, культура, погода в Сан-Паулу — важно, чтобы человек, сказавший тебе ее, потенциально мог соврать. Это главный критерий, по которому ты судишь. Ты проверяешь, есть ли другая, иная точка зрения на проблему, сопоставляешь факты, и принимаешь решение, доверять этой новости, или нет.

В тюрьме я знал, что комиссар врет. Что-то говорит истинное, что-то нет, искусно переплетая ложь и правду, но в целом я каждое его слово рассматривал сквозь призму потенциальной лжи. Ее слова я не могу проверить, как и слова комиссара, но в отличие от того лощеного типа, каждое ее слово принимаю за истину последней инстанции. Почему?

Да, она вытащила меня, спасла от продажных мордоворотов правоохранительной системы. Спасла от бандитов, оторвавшись от погони. Но преследует этим она СВОИ интересы. Свои, а не мои. Она делает то, что выгодно ее долбаному корпусу, и плевать ей, что чувствует паренек по имени Хуан Шимановский.

Это главный момент, который я в спешке упустил из виду, подавленный эффектом наглого убийства Феликса Сантьяго и последующими событиями. Я не могу увидеть другую точку зрения, мне не у кого ее спросить, но предположить, что не всё, сказанное ею — правда, был обязан. А я не предположил.

— Расскажи, как корпус докатился до такой жизни, — начал я закидывать удочки, пытаясь самостоятельно определить границу правды и лжи, опираясь на главное мое доступное от природы оружие — интуицию. Катарина хорошо владеет собой, ее трудно прочесть, но все ведь смертны. — Какие-то хмыри умело подставляют вас в дешевой ситуации с криминалитетом, ваших девочек хватают на улице среди бела, в паре кварталов от дворца, а вы после этого сидите и жуете… Хм… Фекалии? При таком ореоле всемогущести вокруг вас? А грязную работу за вас вообще делает департамент безопасности? Знаешь, меня в голове подобное не укладывается.

Она опасно прищурилась, но из образа покровительствующей тетушки не вышла.

— Ты неверно оцениваешь корпус, малыш. Это связано со стереотипами, сложившимися в обществе. Я понимаю ход твоих мыслей, но это неверный ход.

Корпус — не преторианская гвардия, устанавливающая свои порядки. Видишь ли, наши королевы несколько умнее, чем принято считать. Представь себе, что сможет истинная, настоящая гвардия, которая бы, опираясь на штыки, диктовала свои условия? Ты же учил историю, смоделируй ситуацию в реалиях двадцать пятого века? Представил?

Я неопределенно покачал головой.

— Смутно. Мне кажется, эпохи преторианцев давно канули в Лету.

— Напрасно. Я могу привести тебе десятки примеров, начиная, скажем, с прогрессивного двадцатого века, когда подобная политическая система работала. Не кривись, работала. Но к счастью, такие эксперименты всегда заканчивались плачевно для режима, в котором устанавливались.

Да, королеву окружают кланы. Да, ведут себя иногда… Нагло. И чтобы осадить их, надавить, нужно иметь за плечами нечто большее, чем голый титул и статус монарха. Нужно иметь силу, собственную, которую будут вынуждены уважать оппоненты. Только такая власть выстоит. Но кидаться из огня в полымя…

— То есть, у нее достаточно других механизмов давления, и умная женщина в монаршем кресле должна уметь грамотно ими воспользоваться. Так?

Катарина расплылась в улыбке.

— Всему должно быть свое место. Это главная мысль, о которой забывают обыватели, когда начинают нас демонизировать.

Мы можем уничтожить Кампоса. Легко. Но только, если она нам прикажет. Это займет час — уничтожение всей его подшефной структуры. Но мы при этом будем орудием, карающим орудием в руках королевы. Таким же, как ДБ, армия и любое другое из доступных ей. Просто мы привыкли к грязной работе и не задаем глупых вопросов, вот и все наше отличие.

А теперь еще раз подумай, какова должна была быть реакция нашего руководства на атаку, при таком раскладе, и какова была бы реакция Леи, решись офицеры предпринять что-то без ее ведома?

Я задумчиво покачал головой.

— Не знаю. Сложно всё. Я до сих пор слабо представляю, что вы такое, потому так глубоко не копал.

— Ты и не должен копать. Как обыватель. Ореол, имидж — это то, что создавалось вокруг нас годами. Как раз для того, чтобы такие, как ты, не копали.

— Чтоб боялись?

Она кивнула.

— Страх правит миром. Страх неведомого. Это первобытный животный инстинкт, средство выживания. Пока нас боятся, не знают, что мы из себя представляем, нас не трогают. А нам большего и не нужно.

Я поймал себя на мысли, что она завирается, пускает пыль в глаза. Всё обстоит гораздо проще, но она хочет преподнести устройство своего корпуса с таинственной стороны, романтизировав его. Теория пятого дна, конечно, есть, и работает, но не стоит превозносить ее до небес. Но об этом я тактично умолчал.

— Наша основная функция — не силовая поддержка. Основная — это кадры, источник кадров для государственной работы. Проверенных, надежных, преданных, прошедших огонь и воду. Каждый год десять — пятнадцать человек завершает контракт. От пяти до десяти уходит в народное хозяйство, примерно половина, на сытую обеспеченную старость, но остальные остаются. А многие, отдохнув пару лет, возвращаются — после встряски и адреналина службы на гражданке скучно, поверь. Я прошла через это.

Получается, больше половины, около десяти человек в год. Это опытные бойцы, офицеры, умеющие почти всё и ничего не боящиеся. И абсолютно преданные королеве!

Я уважительно прицокнул.

— Всегда говорил, Веласкесы хорошо устроились!

Катарина улыбнулась.

— Какая-то часть из остающихся попадает в инструкторы, в службу вербовки, в сферу обслуживания самого корпуса, как я, например. Но большинство проходит дополнительное обучение и оказывается на местах, с которых хорошо видно, что идет не так в государственной машине. Понимаешь, о чем я?

Я кивнул.

— Различные инспекции, контролирующие службы. Высокие посты в структурах министерского уровня.

— Угу. Последнее крупное назначение — глава департамента образования. Бестия, Аделия Сервантес, тоже одна из нас. И Лиса, принцесса Алисия, глава ДБ. Для нас она прежде всего офицер корпуса, и только после сестра королевы. Ведь королева — сама офицер.

— Вы — везде, — подвел итог я.

— Конечно, министерские кресла — редкие исключения, как правило, это уровень небольших инспекций, но рядовые инспекторы в них имеют право лично обратиться к королеве. Непростые ведь инспекции, да?

— Верно. Но тут другой вопрос. Знаешь, я как-то думал, что… Махать кулаками и стрелять — немного разные вещи, чем сидеть и корпеть над бумагами в важном ведомстве. Вас ведь для другого готовят, под иное затачивают. И тут такая смена деятельности. Чересчур, не кажется?

Она вновь покровительственно улыбнулась и покачала головой.

— Нет, не кажется. Зерно истины в твоих словах есть, не все и не сразу получают хорошие посты. Начинают снизу, а там кому как везет и кто как себя проявит. Но если у тебя есть способности (а тех, у кого их нет, служба вербовки отсеивает еще лет в тринадцать), растут быстро. Есть и те, у кого… Не получается совсем. Кто уходит назад, в народное хозяйство. Но большинство все-таки справляется с обязанностями. И годам к пятидесяти становится прослойкой достаточно высокоуровневых специалистов в различных ответственных частях государственной машины. Обычно в силовых структурах, но не только — у кого к чему лежит душа.

Кстати, одна из моих бывших наставниц сейчас главный врач в четвертом военном госпитале, это в Авроре. После контракта доучилась в медицинском, а дальше двигалась сама, с упорством, какое привили ей у нас, в процессе обучения. Считается, что она в народном хозяйстве, но согласись, заведовать военным госпиталем… Неплохой вариант!

Я хмыкнул. Да уж!

— А переучивание? Ну, прежде чем идти дальше, нужно ведь обучиться тому, куда… Как с этим у вас?

— Хуан, знаешь, сколько человек ежегодно получает высшее образование, служа в армии? Многие для этого специально в армию идут — для солдат вышка бесплатна, а малоимущим без гранта она не по карману. Чем же мы хуже?

Годам к тридцати у подавляющего большинства из нас уже имеется высшее образование. Юридическое, экономическое, техническое, медицинское — кому что по душе. Времени между караулами уйма, годы катятся к тридцати пяти — только последняя дура упустит такой шанс. Тридцать пять лет, Хуанито, это такой возраст, когда жизнь только начинается, — усмехнулась она. — Вот мы и готовимся к этому моменту заранее, чтоб быть во всеоружии.

Пауза.

— Да, этого недостаточно. Какое-то время еще учишься, затачиваешься под нужную квалификацию. Потом начинаешь с низов. Но повторюсь, к пятидесяти уже возглавляешь важный отдел или службу. Наши девочки прут напролом, выкладываются полностью, они не знают, что есть слово «нет» и «невозможно». Они дадут фору любому специалисту с улицы. А чего не знают — тому научатся, главное в обучении и в работе системный подход, а таковой имеется. А ведь это тоже не предел, в пятьдесят жизнь тоже не заканчивается!..

Она помолчала, усмехнулась. Я сидел и… В общем, кое на что она сегодня глаза мне открыла. То, к чему я раньше относился со скепсисом. «Сын мой, если бы ты знал, как мало нужно ума, чтобы править миром»… С шестнадцатого века ничего в мире не изменилось, правильная организация процесса важнее наличия единичных талантов. М-да…

Я задумался, а Катарина меж тем закончила мысль, вновь романтизируя собственную структуру:

— Пока эта прослойка, из бывших ангелов, есть, королеве не страшен ни один клан. Мы — везде, и если не можем сделать чего-то сами, наша задача предупредить, дать знать, где что требует дополнительного внимания. Вот это — предназначение корпуса. А ты испугался каких-то кулаков и неуставщины, самого первого, фильтровочного этапа!

Она нервно рассмеялась.

— У тебя было бы большое будущее. Если б ты выдержал, конечно, не сломался. Это сложно, но для того ломка и существует — только сильные попадают в дамки. Теперь уже поздно, ничего не изменишь, но хотя бы знай, что потерял.

Я стиснул кулаки от досады при ее последней фразе. Не то, чтобы я сильно рвался назад, просто взбесило, как это было подано.

— Специально издеваешься, да?

Ее глаза вмиг посерьезнели.

— Да. Я же жестокий и кровожадный ангел, мне положено. Я даже больше скажу, помнишь ту девочку, с белыми волосами?

Я замер, забыв, что нужно дышать. К горлу подкатил ком.

— Месяц назад, Центральный парк. Навигатор, оказавшимся координатором ведения боя, который она беспечно дала тебе. Который растиражировал твои подвиги на всю страну. Вспомнил?

Я отрывисто кивнул.

— Ты мог бы трахать ее, ту девочку. Спокойно, как равную. Вассалы королевы приравнены к аристократии, и что касается девчонок, было бы актуально и для случайно затесавшегося среди них мальчишки. И ни один клан не посмел бы пикнуть. Прощай, Хуанито, охламон и сын проститутки, да здравствует дон Хуан, уважаемый человек, глава важного ведомства, у которого главы кланов ходят на задних лапках. И красивая девочка — аристкратка в постель, в качестве бонуса. Чтоб не скучно было. Ну как?

Я сидел и чувствовал, как закипает внутри ярость, охватывая меня с головой. Как неумолимо появляется кровавая стена перед глазами, отделяя от меня стол, Катарину и то, что находится позади нее. Это была та самая ярость берсерка, и я не знал, что делать.

Я смог. Собрав все свои силы, подавил ее. Не знаю, чего это стоило и смогу ли так же справиться в следующий раз. Потому, что она права, тысячу раз. Я имел такую возможность. И потерял. Сам, по доброй воле. И злиться за это должен только на себя.

Но для чего это ей? Зачем она провоцирует, выводит меня из равновесия? Что даст ей моя злость и ненависть? Вернуться? Она не предлагала вернуться, она только насмехается. А если и предложит — я пошлю ее подальше, и она прекрасно об этом знает. Тогда что?

— Ты и это выяснила? — выдавил я, окончательно взяв себя в руки. — И про девочку с белыми волосами?

— Это было не сложно. — Она сидела с самым невозмутимым видом, что бесило еще больше. — Достаточно было лишь проверить прибор. Затем небольшое расследование и…

— Кто она?

— Кто «кто»? — Катарина сделала вид, что не поняла, о чем я.

— Та девушка? Кто она?

— А ты не знаешь?

— Она мне не сказала.

Катарина удивленно закатила глаза, но уже более естественно.

— Какая разница, кто она? Ты все равно ее не получишь — ее охрана тебя близко к ней не подпустит. А будешь прорываться силой — пристрелит. Так что… Извини!

Я почувствовал, что готов порвать Катарину голыми руками.

— Для чего тебе это? Дразнить меня? Чего добиваешься? Я не вернусь к вам!

— А я и не предлагаю. Мы обещали защитить тебя от Кампосов — мы защитим. Больше корпусу от тебя ничего не нужно. Я же сказала, там ломают, отбраковывают тех, кто не потянет. Знаешь, сколько в программе встроенных психологических тестов? Которых не видно, пока ты их не провалишь? На много лет! Ты не потянул, сломался на одном из первых же. Если взять тебя после всего этого…

— Мы должны быть уверены в своих бойцах, — отрезала она. — Что они поступят так, а не иначе в скользкой ситуации. А в тебе мы уверены не будем. — И развела руками.

— А твои слова, что Мишель хочет…

— Последняя попытка. Шанс. Но ты ответил отказом — значит, слишком принципиальный. А принципиальные не выдержат ломки. Нет, малыш, к нам тебе дорога закрыта.

— Joder, зачем ты тогда все это говорила?!! — не выдержал я и взорвался. — Зачем выводила, бесила, подначивала?

Ответам мне стала непрошибаемая улыбка.

— Считай это материнским инстинктом. Мне давно уже пора, но с такой жизнью все не соберусь. А в тебе я увидела объект его приложения.

Ты должен уметь делать выводы из ошибок, только тогда не совершишь новых. Это тоже урок. Но пока не осознаешь, какую цену за него заплатил, он не пойдет тебе на пользу. Все, допил? Тогда пошли, нам далеко ехать.

И хоть в чашке у меня еще плескался остывший кофе, я покорно отставил ее, поднялся и уныло побрел к выходу следом за ней.

Она знает гораздо больше, чем прикидывается и чем должна. И я все еще не знаю, что в ее словах ложь, а что — замаскированная правда. Но то, что она сказала… Зацепило, и от этого было не по себе.

* * *

Это произошло сразу, как только мы оказались на улице. Мы еще не дошли до машины, как ее рука перехватила меня и дернула назад.

— Стой.

Они были повсюду — люди в черных масках. Выходили из припаркованных вокруг машин, из соседнего магазина, и молча брали нас в плотное кольцо. Доспехов ни у кого не было, но арсенал внушал уважение — тяжелые армейские иглометы, деструктор, огнестрельные винтовки и пистолеты. И даже снайперка у кого-то в заднем ряду. Справа и слева на тротуар вырулили два тяжелых планетарных броневика, отрезая нам пути к бегству, из них тоже выскочили люди, прячась за корпус, капоты и торчащие в стороны детали устройства машины. Всего их набралось человек двадцать.

— Стой на месте, красноперая! И все будет хорошо!

Главарь. Неприметный тип в такой же маске, как и остальные, сделал маленький шажок вперед. Вооружен он был полюбившимся мне «Жалом», которое держал уверенно, взяв меня на прицел. Да, меня. Как и некоторые из его людей. На мушке были мы оба.

— Мы вытащим тебя. — Ее ладонь сжала мне локоть. — Не забывай. Перевернем всю Альфу, но вытащим.

— А пятое «дно»?

— Обстоятельства меняются. Это война.

— Мы забираем мальчишку. Если дернешься — вам конец. Обоим, — проговорил главарь, шагом охотящегося ягуара приближающийся к нам. Справа, подбираясь ко мне, это делали еще двое бандитов.

— И ты совсем ничего не можешь сделать? — усмехнулся я, оглядывая окружающую нас кодлу. — При всех своих суперспособностях?

Она лаконично покачала головой.

— Одна может и попыталась бы. Вряд ли бы получилось, но не попытаться… А так — тебя убьют в первую же секунду.

Она говорила, но в ее словах я почувствовал фальшь. Да, правильные слова, и сказаны правильно, красиво, в тему, с неким театральным драматическим эффектом, но…

…Но существо внутри меня — предупрежденное существо, а значит, вооруженное — ей больше не верило.

— Руки за голову! Быстро! И не шевелиться! Шевельнешься — стреляем! А ты за спину! Вот так!

Сильные руки медленно, как в замедленном воспроизведении, выкрутили мне обе руки и медленно-медленно потянули прочь. Бандиты, тащившие меня, панически боялись, и не будь на них масок, я бы рассмотрел у них на лбах холодный пот. Ведь рядом стояло одно из самых смертоносных существ на планете, не отличающееся любовью к собственной жизни. А руки этого существа были всего лишь сцеплены в замок за затылком.

— Если дернешься — мальчишке конец, — на всякий случай еще раз предупредил главарь, тоже отступая на шаг назад. Палец на спусковом крючке его лежал четко, он умел сдерживать страх.

Катарина молчала. Я повернул голову и посмотрел в ее глаза… И все понял. По ее расслабленной стойке. По спокойному безразличному взгляду. Она меня предала.

Во взгляде этом не было огонька. Того самого огонька обложенного хищника перед броском. А в стойке — энергии. Она знала, что и как будет, была готова к этому моменту. И совершенно не нервничала.

Она сдала меня. Она. Сдала. Меня. Я проговаривал эти три слова про себя, и каждый раз они все больше и больше царапали изнутри. Бандиты, отойдя на достаточное расстояние, резко дернули, развернув в другую сторону, и потащили к стоявшей невдалеке машине, но глаза Катарины намертво отпечатались в моем сознании.

Я — болванчик. Марионетка, которой играют, дергая за ниточки. Заставляют делать нужные вещи, после чего бросают в коробку и забывают. Или отдают поиграть другому, если в этом есть необходимость.

Она спасла меня, вытащила, мы мчались прочь от погони, но делала все это несерьезно. У них война, в которой я стал разменной монеткой, и она знала, что отыграв нужный раунд, корпус отдаст эту монетку назад, Кампосу. Возможно, в этот самый момент в обмен на меня освобождают их девчонок. И корпус трудно винить, девчонки же важнее. Они часть их структуры, принявшие присягу сестры по оружию, а я… Всего лишь человек, которому они что-то пообещали.

Это было бегство, та погоня со стрельбой и ракетами, но бегство от собственной тени. Тени самого корпуса. Четко спланированное их офицерами для демонстрации, кто есть кто. Как же я их всех ненавижу!

* * *

Машины разъехались быстро, в течение полуминуты. А она стояла посреди улицы, слушая сирены приближающихся машин гвардии, и не могла прийти в себя. Он понял. Догадался. Прочел по ее взгляду. Это в ее планы не входило, и это было нехорошо.

Теперь придется давить, давить жестко, бескомпромиссно, а с ним такой сценарий может не сработать. Но в противном случае он просто пошлет ее подальше. Настолько подальше, что…

Об этом думать не хотелось. Но о чем еще думать?

Только тут она заметила, что вторая линия вот уже с минуту маяковала красным.

Катарина опустила козырек пониже и нажала на иконку приема. Изображение включать не стала.

— Докладывай, — сразу наехала Мишель.

— Он у них. Девчонки?

— Кампос поставил условие, вначале мальчишка. Но он выполнит свою часть договора. Как все прошло?

— Он догадался. Все усложняется.

Мишель задумалась.

— Что теперь?

— Я справлюсь.

Молчание.

— Дорогая моя, надеюсь, ты понимаешь, что если не справишься…?

— Мой рапорт будет у тебя сегодня вечером. Без даты. Подпишешь в любой момент. Я тоже иду ва-банк, такой расклад тебя устроит?

Вновь молчание, на сей раз более продолжительное.

— Хорошо. Приступай.

Вторая линия разъединилась. Но легче на душе не стало.

Глава 17. Граница правды

Куда меня везли — не знаю, как и не знаю, сколько. Мне вкололи какую-то дрянь, видно, чтоб не дергался, из-за нее происходящее воспринималось, как в тумане. Мешок на голове также не прибавлял ясности сознанию.

В итоге все-таки куда-то привезли. К этому моменту сознание медленно, но верно, приходило в норму, я начинал воспринимать вещи, как есть, лишь в теле осталась слабость. Ну, спасибо и на этом!

Затем меня вели по коридорам, в которых стоял запах сырости, слышался звук капающей воды, а каждый шаг отдавался гулким эхом. Где я находился — не имел ни малейшего представления, но вряд ли это поместье сеньора Кампоса. Скорее уж тюрьма. Тайная, для недругов криминального босса. Вскоре эхо исчезло, меня ввели в помещение, в котором воняло медицинским эфиром и еще чем-то, отдающим больницей. Предчувствуя нехорошее, колени начали мелко подрагивать.

Меня посадили на стул. Повязку сняли, но наручники оставили. В глаза сразу ударил свет, яркий даже по меркам человека, не проведшего полчаса в черной повязке. Я зажмурился, и только спустя несколько минут смог открыть глаза и осмотреться.

Эта комната напоминала приемную стоматолога. С тем исключением, что кресло имело фиксаторы, какие не требуются для нужд стоматологии. Рядом с креслом стоял агрегат непонятного предназначения, но жуткого на вид, за виртуальным терминалом которого молча возились два человека в медицинских колпаках и повязках на лице. «Яйцеголовые». Еще двое стояли справа и слева от меня, но это было «бычье», типы, как две капли воды похожие на урода, которого я вырубил каменными шарами, одетые в ту же самую «униформу». Спецназ дона хефе, блин! Еще в комнате находился начальник охраны, представительный дядечка, который вез меня в особняк дона Виктора первый раз, давным-давно, еще в прошлой жизни. Он сидел в дальнем конце помещения, закинув ногу за ногу, и внимательно наблюдал за происходящим сквозь прищуренные веки. Его вмешательство в процесс не требовалось, потому, что последним из присутствующих был сам дон Кампос, восседающий на обычном дешевом стуле в трех метрах от меня.

— Очнулся?

Я кивнул.

— Ну что ж, начнем?

— Я ничего не знаю, — сразу принялся оправдываться я. Заранее.

— А я у тебя еще ничего не спросил.

В иной ситуации он бы весело усмехнулся. Но сейчас был самой непробиваемостью.

Я задумался, затем согласно кивнул:

— Спрашивайте.

Теперь он позволил себе легкую ухмылку.

— Что в тебе такого?

Я недоуменно воззрился.

— Хорошо, давай начнем издалека. Ты знаешь, кто я такой?

Я кивнул.

— Виктор Кампос, вор и криминальный авторитет. Хозяин четверти Альфы, «подводной» ее части. Так?

Он кивнул.

— Поправка. Не четверти Альфы, а четверти Венеры. По примерным оценкам, конечно же.

Я уважительно прицокнул.

— Поздравляю!

Я хорохорился, но после его слов о планете стало не по себе. Он не бахвалился, не пускал пыль в глаза; он спокойно констатировал сей факт, как вещь давно свершившуюся и не стоящую лишнего внимания.

— Как ты можешь догадаться, у человека моего уровня много власти и много разных возможностей. Я имею в виду возможности влиять на ситуацию в стране — политику, экономику, выборы и прочее.

Я вновь кивнул. А кто с этим спорил?

— А теперь представь, что меня, влиятельного человека, используют, как марионетку. Как куклу, которую дергают за ниточки. Как думаешь, мне это приятно?

Я отрицательно покачал головой. Я сам считал себя марионеткой. К сожалению, это открытие было сделано слишком поздно.

— Правильно, мне неприятно. А теперь смотри, что происходит:

Мой сын Бенито возвращается домой с тренировки. Его тормозят, машину блокируют с разных сторон, охрану усыпляют газом и ампулами, а его самого без единой царапины увозят в неизвестном направлении. И подстраивают факты так, чтобы все стрелки указывали на некого Хуана Шимановского и его подругу, известную гонщицу.

Естественно, никакая гонщица не способна на подобное, а тем более сам Хуан Шимановский. Но за их спинами маячит организация, которая считается тайным орудием королевы по устранению ненужных людей. Что мне думать в этой ситуации?

Я молчал. Вот она, возможность услышать новости с другой стороны. Вряд ли дон Кампос будет говорить только правду, но теперь у меня будут аргументы обеих сторон и я смогу определить ее границу. По крайней мере, постараюсь.

— Как выяснилось, королева тут ни при чем. У нее и так дел по горло. За всем этим стоит некий корпус телохранителей, в лице его главы, полковника государственной безопасности Мишель Тьерри, позывной «Красавица», среди своих «Мутант». Вся проведенная ими операция имеет целью лишь одно — ты должен попасть в мои руки. Причем так, чтобы я сделал тебе максимально много плохого и бОльного. Зачем?

— Вы уверены в этом?

— В чем?

— Что это именно они? Катарина утверждала…

Дон Кампос хрипло рассмеялся, после чего потянулся во внутренний карман пиджака за сигарой.

— Ты веришь своей прошмандульке де ла Фуэнте? Ты что, совсем дебил?

Я сделал непробиваемое лицо. Естественно, не верил. Теперь я ни в чем не верил ей, ни единому слову. Но мне нужны аргументы «этой» стороны, и я буду вытаскивать на откровения дона Кампоса, чего бы это ни стоило. Пусть даже прикидываясь клиническим идиотом.

— Юноша, на планете всего несколько сил, способных провести подобную акцию. Первая — кланы. Они отпадают сразу, их я проверил в первую очередь.

— Все две сотни?

Вновь смех. Дон Кампос прикурил и выдохнул мне в лицо ядреную струю дыма. Сидел он далеко, да вот помещение маловато — до меня достало. Я скривился.

— Чтобы ты знал, всего три клана способны на такое. Семьи помельче группируются вокруг этих трех, по принципу кровного родства. Переженились они все, перетрахались. И без главы «своей» группы ни одна из семей-сателлитов ничего сделать не посмеет. Это вопрос политики. Так что не надо иронии.

Мы проверили их всех, это были не наемники. И, как выяснили позже, не силовики. Даже «гвардия тетушки Алисы», эти отмороженные из «нулевого» отдела, оставались в своих казармах. Не спрашивай, чего оно мне стоило, но я выяснил и это.

— Вы забыли команданте. И других хефе. Конкурентов.

Вновь смех.

— Юноша-юноша. Операция была проведена с иголочки. Команданте — мясники. Они могут похитить моего сына, ну, те, кто решит рискнуть шкурой и подвинуть меня в сторону, а таких пока не видно даже на горизонте. Но при этом завалят всё вокруг трупами и наследят так, что… — Дон хефе махнул рукой. — А эта операция проведена ювелирно, специалистами высокого уровня. Уже одно то, что никто не погиб, говорит само за себя. И раствориться так в городе может далеко не каждый. В общем, не дергай меня, я сказал, кто это мог сделать, и все эти структуры были проверены. До единой. Включая службы безопасности кланов.

Остается только корпус. — Он сделал эффектную паузу. — Они сделали это специально, чтобы ты попал в мои руки. А они бы освободили тебя, принцессы, блин, на белых конях! Белые и пушистые. Такие из себя расхорошие. Ну, продолжай, для чего им это нужно?

Я ответил. Эта мысль давно вертелась в голове, начиная с беседы с Катариной в кафешке. Слишком уж она расхваливала свою контору, слишком уж давила, как у них все замечательно. Но оформилась окончательно эта мысль только что. Все, абсолютно все звенья встали в один ряд, образуя законченную логическую цепочку.

— Чтобы вернуть меня. Чтобы я сам пришел к ним. Но зачем им это?

— Вот это я и хотел бы выяснить у тебя.

Дон Кампос ехидно прищурился и стряхнул пепел с кончика сигары, прямо на пол.

— Я не знаю, сеньор. Правда.

— Не верю. Должен знать.

— Я мод. Больше мне не известно ничего. Вы и так знаете больше меня, я насчет того счета… — Я понизил голос, обозначая, какого именно. — Я получил способности от отца, но кто он и откуда — вам выяснить проще, учитывая уровень вашего влияния на планете.

Виктор Кампос не повел и бровью.

— Счет ведет в тупик. Кто-то оставил тебе деньги, много денег. Но с условием, что списываться и переводиться тебе они будут определенной суммой, раз в месяц, в течение двадцати лет. Никаких зацепок — кто, когда, откуда. Голый счет, автоматически переводящий деньги. Робот. Но что-то подсказывает мне, дело в другом. Не в твоем происхождении и способностях.

Я был с ним не согласен, но переубедить хефе не смогу.

— Понимаешь, Мишель — не дешевая шлюха, — продолжил он. — Она не ведется на «дорогие» подарки, стоимостью в несколько центаво. Это я образно. В Нуэво-ла-Пампе ты можешь снять молоденькую потаскуху, откуда-нибудь из Европы, и она за безделушку тебе отсосет, даже без денег. А чтобы купить такую, как донья Тьерри… Нужно обладать очень, ОЧЕНЬ большой стоимостью!

Он вздохнул и подвел итог:

— Модов множество. Всяких разных. Они все под контролем, как правило, тайным, данные о них есть в департаменте безопасности. Дружественной и контролируемой для корпуса структуре. Они давно могли взять себе кого-нибудь, ради эксперимента. Помурыжить, посмотреть, что получится, а затем со спокойной совестью утилизировать. Но нет, им нужен ты. Именно ты! Ты хлопнул дверью, послал их так же далеко, как и меня, и чтобы повернуть всё вспять, они идут на то, чтобы поссориться с одним из главных действующих лиц на теневой арене планеты. Не чересчур ли для простого парня с улицы, представляющего национальное меньшинство и сына проштрафившейся проститутки?

Пауза.

— Ты понимаешь, чего мне стоило не сорваться, когда я узнал, что Бенито похищен? Я мог начать войну, от которой чертям бы в аду тошно стало! Эх!.. — Он махнул рукой и щелчком отправил то, что осталось от сигары, прямо в угол.

Дон хефе меня озадачил. Вновь. Цепочка, сложившаяся несколько минут назад, перестала складываться. Нет, она была как бы логична, но чего-то в ней не хватало, маленького такого элемента, и я не мог понять, какого именно.

— Я ничем не могу помочь вам, сеньор. Может донья Тьерри и не дешевая шлюха, но чем купил ее я… Не имею понятия.

Иного дон Виктор услышать и не ждал. Он лишь бегло бросил в сторону «яйцеголовых» помощников:

— Я так и думал, приступайте.

— Эй, не надо!.. — закричал я и попытался дернуться, но двое стоявших рядом «быков» подхватили меня под руки, и как ребенка, потащили к страшному креслу. Захваты их были похожи на гидроцилиндры шлюзовой системы, такие сто атмосфер выдержат, где уж мне вырваться…

Меня посадили, несмотря на все попытки сопротивляться, зафиксировали руки, ноги, голову. Затем специалисты в белых халатах принялись подключать ко мне различные провода и надевать загадочные устройства.

— В твоих интересах говорить чистую правду, юноша. Чем быстрее мы найдем ответы на вопросы, тем быстрее для тебя закончится этот кошмар, — прокомментировал Виктор Кампос бесцветным голосом.

— Но я, правда, не знаю, дон Виктор! — почти жалобно выкрикнул я. Хефе в ответ усмехнулся.

— Верю. Но если ты не знаешь, не значит, что этого нет на самом деле. Готовы?

Один из яйцеголовых кивнул.

— Приступайте.

Второй помощник старым добрым шприцем, а не современным иньектором, сделал мне укол. В голове сразу поплыло. Первый долго смотрел на мою реакцию, а затем заговорил тягучим монотонным голосом. Угу, именно тягучим и монотонным, и очень тяжелым, как каменная плита. В этот момент я видел его слова, ощущал всю их тяжесть на своих плечах.

— Сейчас мы будем задавать тебе вопросы. Ты будешь на них отвечать. Не пытайся врать, это невозможно. Молчать тоже не пытайся — будет больно.

Его голос уплывал и уплывал вдаль, я видел и его, в смысле голос, и даль. Даль была сине-голубая, голос же — фиолетовый.

— Все готово.

О, а это второй голос. Более высокий, от него отдавало красноватыми и розоватыми задорными тонами. И он не такой вязкий, более острый. Точно, острый! Как нож! Порезаться можно!

— Как зовут твою мать, Стефанию Шимановскую? — произнес фиолетовый.

— Стефания Шимановская, — ответил я.

Я даже не думал удивляться такой постановке вопроса. В происходящем безумии это было нормой. Я смотрел на цвет слов, ловил их, наслаждался их видом. Это было замечательно!

— Место ее рождения?..

* * *

Что было дальше — точно не скажу. Я куда-то плыл, меня о чем-то спрашивали, краски слов мелькали вокруг узором, завораживая, а затем…

Затем их слова становились острее и острее, и в один миг я «поранился». Почувствовал, осознал бредовость происходящего. Буквально вывалился из сумасшествия в обычное состояние, и, поняв, что со мной происходит, мне стало не по себе.

Я ощутил пронизывающий холод вокруг. А слова, звучащие где-то далеко, в темном коридоре за гранью восприятия, отдавались в черепной коробке набатом, раскалывая ее на части.

— …Не действует. Я не знаю, как это возможно, но его организм нейтрализует препарат. Мы почти потеряли его!

— Увеличите дозу.

— Уже. Дважды. Он нейтрализует его, словно алкоголь.

— Этого не может быть.

— Не может, сеньор. Но это так.

— Увеличьте дозу! — крик, почти фиолетовый. — Мне нужна эта информация!

— Хорошо, сеньор. Но следующую дозу он не переживет.

— Мне все равно. Включайте шокер. Комбинируйте эффект.

— Сеньор, шокер тоже может его убить. При такой дозировке есть вероятность отказа сердца.

— Выполняйте!.. — Крик, почти багровый.

Затем мне было больно. Очень больно! От воспоминаний о той боли меня спасает только почти полное отсутствие оных воспоминаний. А после я куда-то провалился. Меня спрашивали, теребили; их голоса отдавали багрово-красными — цветами страха, отчаяния и ярости. Я что-то отвечал, но….

…Но затем я вспомнил о месте, где смогу спрятаться от всего этого кошмара. Что бы ни происходило снаружи, какую бы боль мне не причиняли, я, как малыш в детской игре, буду «в домике».

Это тихое место, где я уже был. Не надо бояться его, и тем более бояться там заблудиться. Это место — я сам, мое сознание, а как можно заблудиться в собственном сознании?

Я сбегу туда, и буду тихо брести по белоснежной пустыне, оглушенный тишиной, окруженный мириадами невесомых снежинок. Снежинки будут кружиться вокруг, завораживать безмолвным танцем, не падая на землю, а я всё буду брести и брести куда-то вперед. Туда, где нет бандитов. Где нет комиссаров и Виктора Кампоса. Там нет и корпуса телохранителей, вместе с доньей Мишель и «прошмондулькой» Катариной. Нет и Бенито, толстого урода. Им всем закрыта туда дорога. Там нет и слабохарактерной Николь — раз уж сужу людей по себе, то ей там делать нечего. И нет приставучки Долорес. Ну, Эмма, не такая плохая по сравнению с некоторыми, но я ее все равно недолюбливаю. В конце концов, это только мое право, брать туда кого-то, или не брать.

Там будет только Бэль, моя девочка-аристократка с белыми волосами. Кто она? Принцесса? Младшую принцессу ведь тоже зовут Изабелла, как и ее. Правда, принцесс охраняют иначе, да и вряд ли бы ее величество позволило разгуливать дочери с кем попало — все-таки дочь правительницы, а не главы пусть и крупного, но клана.

Не важно. Всё это не важно. Важно только, что она есть. Там, в конце этой белоснежной, как ее волосы, пустыни она стоит и ждет меня: ждет, когда я добреду и буду с ней. Навсегда. А значит, я должен туда идти, исчезнув из этого мира. Кошмара с фиолетовыми голосами…

* * *

— Если б знать, как догнать тебя, и поймать, на лету… Был бы чище и лучше наш чум. Был бы слаще, наш дым… — шептали губы мальчишки. Приборы показывали ноль — полную отключку. Но он был в сознании, и даже что-то пытался говорить. Второй помощник вслушивался в слова, пока первый колдовал с приборами, но понять лепет не мог.

— Это какой-то вздор. Сеньор, я не понимаю!

Парень провалился в состояние, описать которое дон Кампос не мог, при всем своем богатом опыте в вопросах проведения допросов. И судя по ступору одного из помощников и растерянным глазам другого — они также столкнулись с подобной реакцией впервые. «Белая пыль», дорогущее специализированное психотропное средство, самое эффективное из всех, какие только применяются на сегодняшний день. Это не банальная «сыворотка правды», допрос нужно вести особым образом, по определенному алгоритму, но этот алгоритм дает стопроцентный результат. Обычно. Но сейчас он не сработал.

— Это по-русски, — потянул старший из помощников. — Что-то из его жизни?

Дон Кампос усмехнулся и полез за новой сигарой.

— Нет. Он просто поет.

— То есть, как поет? — обернулся младший помощник. Глаза его были широко раскрыты.

— У нашего малыша иммунитет. Психологический.

Откушенный кончик сигары полетел на пол. Щелкнула зажигалка.

— Наши друзья из гвардии говорили об этом, но я считал, что мы с проблемой справимся. Вы справитесь, — поправился он — Но вы не справились…

Первый помощник после этих слов взбеленился. Да, он столкнулся с чем-то необъяснимым, но считал себя достаточно опытным в своем деле, чтобы решить любую проблему. Он застрочил по кнопкам и иконкам, тестируя приборы, пытаясь уловить хоть какую-то динамику. Установил шокер на полную мощность и изменил программу.

— Когда я скажу, начнем. Готов? Разряд!

Младший помощник сжал виртуальный контур управления, мальчишку тряхнуло. Сильно тряхнуло. Непонятный шепот оборвался. Старший принялся его трясти, пытаясь сделать свой голос как можно более нежным и отзывчивым:

— Эй, парень! С тобой все в порядке? Мы друзья, мы поможем тебе… Иди сюда, иди к нам!..

«Парень» в ответ приподнял голову, насколько позволяли фиксаторы, и открыл мутные-мутные глаза. Старший помощник увидел в них нечто, что не смог позже объяснить словами, и резко отшатнулся назад. Но пациент не был в сознании, как ему показалось. Он отчетливо, теперь уже все присутствующие разобрали мотив, громко запел:

Не ходи за морскими котиками
Далеко — заплывешь.
Не гуляй в тундре под наркотиками!
Занесет потом — фиг найдешь!..

Затем снова опал, потеряв сознание, теперь уже окончательно.

Младший помощник растерянно обернулся:

— Сеньор, при чем здесь наркотики? Разве мы давали такой макет?

Виктор Кампос задумчиво затянулся. Парень этот был из русского сектора, как и Шимановский, язык знал. Но дать вразумительный ответ на происходящее он ему не мог.

— Я же говорю, он поет. Просто поет. Ушел в себя. Заканчивайте экспериментировать, хватит на сегодня…

— Но мы же еще не… — попробовал вскинуться первый, но быстро опал. С хефе не спорят.

Оба помощника принялись отключать аппаратуру и отсоединять провода. Когда они окончили, «быки» приподняли бесчувственное тело мальчишки и потащили прочь из помещения, в расположенную недалеко комнату, оборудованную под камеру. Эксперимент провален — это главная мысль, которую вынесли все, здесь присутствовавшие. Если кто-то из них стучит, а дон хефе точно знал, что кто-то стучит, и даже догадывался, кто именно, для всех это будет так. Сам же дон Виктор достал из внутреннего кармана небольшой блокнотик из древесной бумаги в дорогущем кожаном переплете, и сделал небольшую пометку. Совсем небольшую, всего три слова. Но слова эти требовали того, чтобы обмозговать их в спокойной обстановке.

* * *

Проснулся я от яркого света. Это был не простой свет, что светит от встроенной под потолком рассеивающей лампы, а направленный концентрированный поток, цель которого — ослепить, не дать человеку чувствовать себя комфортно, и не дать увидеть того, кто перед ним в данный момент находится. Я склонялся к последнему варианту. В камере кто-то был, кто-то из «руководящего эшелона». Человек, держащийся на равных с Виктором Кампосом, с чего-то решивший посетить мою скромную обитель.

«Быки» приподняли меня и посадили на скамейку, где я, в достаточной степени наделенный удобствами (что понимаешь, только пройдя тюрьму), спокойно отсыпался, впервые за незнамо сколько суток. Да-да, и не надо тыкать в меня пальцами, именно это я и делал — бессовестно дрых. Просто придя в себя, через несколько часов после допроса, я вдруг понял, что мне все равно. Я не хочу искать правых и виноватых, не хочу выискивать, кто из них больше лжет и кто это всё затеял. Мне в один миг это стало неинтересно.

Я чувствовал, что скоро всё закончится. Дело подошло к финалу, к развязке, и какова бы ни была эта развязка, она вот-вот наступит. А дальше? Не представляю, что будет дальше. Пока я радовался тому факту, что меня не били, и большего для счастья желать не смел.

И вот опять. Честно, надоели, как мухи! Мало того, что разбудили, не дали выспаться, так еще притащили какого-то хмыря на экскурсию, тычут в меня пальцем и слепят глаза. Как к таким людям относиться?

— Тебя же попросили, не орудовать над мальчишкой, оставить его в сохранности.

Я невольно прислушался. Это произнес вошедший, и голос этот… Властью отдавал голос, привычкой повелевать.

— Это не я, это в гвардии, — «отмазался» Кампос. Судя по тону, он именно отмазывался.

— Им будет все равно. Сделка — есть сделка. А вид у мальчишки не товарный.

— Веришь, мне плевать. Жив? Жив. Здоров? Здоров. Эй, ты, как ты там, жив-здоров?

Это уже мне, и я предпочел промолчать. Закрыл глаза, пытаясь обострить слух до предела и уловить мельчайшие оттенки голоса вошедшего сеньора.

— Как видишь, в порядке, — прокомментировал мое молчание хефе. — Я готов к обмену.

— Я уже сказал, завтра. В полдень. И, Виктор, никакого оружия. Нигде, ни у кого. Иначе сделка не состоится.

Сказав последнюю фразу, от которой у меня внутри все подпрыгнуло, сеньор замолчал, и я почувствовал на себе его оценивающий взгляд. Внимательный такой, словно я греческая статуя, а он хочет купить меня для домашней коллекции. Мне такой взгляд не понравился. Еще я уловил общий настрой — вошедший человек не сочувствовал мне, не сопереживал; ему не было на меня плевать, но относился он с четким негативом. Чем это могло быть вызвано? Где я перешел ему дорогу, если в жизни никогда его не видел? Это были вопросы, ответы на которые я не знал и задаваться которыми в данный момент не считал необходимым. Не любит меня? Флаг в руки, я к нему отношусь так же трепетно. А в остальном он знает, где дверь и скоро через нее выйдет.

Как я понял все это, сидя с закрытыми глазами и даже не видя лица вошедшего? Не знаю, это врожденное. Я его чувствовал, просто чувствовал. И в этот раз мои чувства давали настолько полную картину, что зрение вообще было необязательно. Я чувствовал их всех, всех четверых, кто был в камере, но неизвестный сеньор ощущался лучше всего.

— Пойдем, довольно, — бросил сеньор Кампосу, и через минуту они вышли. «Быки», отключив лампу, вышли следом. Я вновь остался в одиночестве. На ум напрашивалось только одно слово, «посредник». Завтра меня обменяют на Бенито, который все-таки находится в руках у Мишель, несмотря на все голословные заверения Катюши. А этот сеньор — третья сторона, авторитетная, но не участвующая в конфликте.

Но меня это по-прежнему мало интересовало. Только мысль, что следующий день станет последним в моих мучениях, несказанно грела душу.

Два человека шли по коридору подземелий поместья, а это все-таки было оно. Низкий и жилистый, с типично латинской внешностью, коротко стриженный, и высокий худой, даже тощий, с европейским типом лица и светло-русыми длинными волосами. От обоих из них в стороны шел невидимый глазу ореол власти, заставляя охрану и прислугу расступаться в стороны и уходить подальше с их дороги. Как-то иначе описать такое нельзя, но окружающие это чувствовали.

— Хорошо, я все понимаю, объясни только одну вещь. Что же в нем все-таки такого? Почему именно он? — спросил низкий после долгого продолжительного молчания.

— Не знаю. — Высокий пожал плечами. Даже невооруженному глазу было видно, что он лжет. — Почему он — он сам пришел к ним. Я проверил этот факт десяток раз. А что в нем такого?..

Ничего, наверное. Да и нужны ли особые таланты для человека, которого решили использовать в качестве первой ступени реставрации? Милый, обаятельный… У женщин другая психология, им проще зацепиться за такого, чтоб оправдать свои действия. Пусть даже перед самими собой. Меня больше беспокоит, что ее подвигло, толкнуло к этому? Чего не сиделось на тихом месте? И что станет следующим шагом?

Он снова задумался, и на этот раз молчал долго.

— Это была разминка, проба сил, Виктор. Корпус выходит из тени, выходит из под контроля. Это давняя мечта их офицеров — идти во власть. После Сирены Мишель слишком долго сдерживала их, теперь же вдруг перешла на их сторону.

Так что мы с тобой еще услышим о ней. И о корпусе. И боюсь, новости эти будут не самыми приятными для многих на Венере.

— Ты знал, что он им понадобится. Ты хотел убрать его еще до ситуации с моим сыном. Что в нем такого, Князь?

Высокого этот вопрос покоробил. Он предпочел бы не отвечать, но зная собеседника и ранг своих с ним взаимоотношений, нехотя выдавил:

— Тебе лучше не вмешиваться в это дело, Виктор. Тут замешаны такие люди… Тебя быстро раздавят. Ситуация с Бенито — так, разминка. Мишель нечем было занять своих девочек, вот она и развлеклась, от скуки. Если будет что-то серьезное, на самом деле серьезное, газ и иглы со снотворным останутся дома, в арсенале. Понимаешь, о чем я?

Виктор понимал.

— Да, я знал, что он понадобится. Я должен был удержать их мирным путем, не вмешивая в дело Лею. А вот почему именно он… — Тяжелый вздох. — Есть обстоятельства. Но тебе лучше не знать их.

Он похлопал собеседника по плечу и дальше пошел один. На выходе его ждала охрана, несколько бронированных машин и десяток вооруженных до зубов людей с орлами на шевронах.

Дон хефе долго смотрел, на створку шлюза, закрывшуюся, когда последняя машина покинула двор. Он думал о своем. О Мишель. О мальчишке. О своем сыне. О том, как быстро и неожиданно все развилось и подводных камнях, могших стать причиной этого. Он и не ждал, что этот человек скажет правду, ему важна была сама реакция, а реакция сказала о многом.

Виктор Кампос верил в Древних. Не в старого дряхлого христианского бога, а в молодые воскреснувшие силы, полные бурной энергии. И он знал, что его боги любят шутить.

Его Величество Случай, как иначе именуют шутки богов, помог ему, молодому вору-неудачнику, встретить нужного человека в нужном месте и с нужным обстоятельством. Встретить и понравиться ему, как и его дочери. Что было бы с юным карманником, не возьми его вовремя под крыло Альфаро Белый Волк? Трудно сказать.

Да, то была шутка богов. И гарантировать, что подобное не произошло с Шимановским, он не мог. А кто он такой, чтобы противиться воле высших сил?

Он вытащил из кармана любимый блокнот, открыл последнюю страницу и прочел недавнюю запись.

«Изабелла. Белоснежный. Принцесса.» — гласила та. Слова, сказанные мальчишкой в бреду перед самой отключкой. Что они означают — догадаться не трудно, если знать, какие детали сопоставлять. «Белая пыль» сработала как надо, они вывернули его сознание.

Этого никто не заметил, но оно и к лучшему. Потому, что следом за этой фразой в голове выстроилась четкая логическая цепочка, которая в тот момент ему очень не понравилась. Теперь же, поговорив с высоким, он лишь убедился в своей правоте.

Вновь достав ручку, он вывел с новой строки новые слова. «Принцесса Изабелла». «Мальчишка». «Корпус». Затем добавил: «Попытка устранения мальчишки». «Мишель». «Афера с Бенито».

С новой строки он начал писать другую цепочку, и читать ее следовало в будущем времени.

«Корпус». «Мишель». «Рокировка на троне». Затем, подумав, через тире добавил: «Интересы семьи Феррейра».

Последним словом в строке становилось слово «Война», трижды им подчеркнутое, и это последнее слово доконало его.

Лист был безжалостно вырван. Раздался щелчок зажигалки, и пламя съело то, что секунду назад было частью его блокнота. Еще через несколько секунд невесомый пепел опустился на пластикобетонный пол, и не долго думая, сеньор Кампос раздавил его носком сапога.

Он — крыса. Важная, крупная, могущая загрызть кого угодно. Но его место — подземелья. Громадные невероятные подземелья этого города, этой планеты и всей происходящей на ней жизни. Он выживет при любом раскладе наверху, при любой власти, при любом строе. Потому, что он будет нужен этой власти и способен защититься от нее. Но тот, кто влезает в королевские игры, думает о рокировках на троне и прочих глобальных вещах, перестает быть крысой. Тот становится львом, а лев не может спрятаться в подземелье в случае чего. Удел льва или царствовать, или быть убитым и съеденным другим львом, третьего не дано. Его старый знакомый, Диего Альваро, уподобился льву, и теперь его пепел кружит где-то на просторах Золотой планеты,[10] а за его наследство дерутся мелкие командоры и капитаны, и не мечтавшие о таком подарке богов ранее.

Он — не Мексиканец, он не готов быть съеденным. В этом их принципиальное отличие.

Виктор Кампос опустил на глаза козырек и вызвал из записной книжки спрятанный там в скрытом режиме номер. Когда на том конце ответили, бегло бросил:

— Мальчишка ценности не представляет. Он — повод для демонстрации силы. Я — объект демонстрации. Мишель выходит из тени, и боюсь, у вас, и много еще у кого скоро начнутся проблемы.

На том конце ему что-то ответили, после чего он резко оборвал:

— Это ваши сложности. Мне такое не интересно. Привет дону Октавио.

Линия рассоединилась. Рассеяв поле перед лицом, дон Виктор с облегчением вздохнул. Он хорошо усвоил главный урок старого Волка — каждый должен знать свое место.

* * *

Вновь я во дворе поместья Виктора Кампоса. Я оказался не прав, он притащил меня домой. Хотя, а чего ему бояться? Кого? Что меня нагрянет кто-то освобождать? Кто? Департамент? Гвардия? Смешно! Озера с лебедями отсюда не видно, но шикарный сад и просто роскошные клумбы несказанно радовали глаз. Меня уже давно ничего не радовало, и эти синие, голубые, розовые, оранжевые и фиолетовые цветы будили внутри всё самое светлое. Все будет хорошо!

Меня никто не связывал, не скручивал, не бил. За это я тоже был дону хефе благодарен. Я и так делал все, что говорят — зачем какие-то тычки и оскорбления? Лишь наручники, магнитные браслеты, «скрашивали» мою радость, но они скорее обозначали факт, что я все-таки пленник, больше какой-либо функции я в них не видел.

Перед отъездом дон хефе самолично осмотрел меня, убедился, что со мной все в порядке, кивнул. И только после этого меня затолкали в машину.

Машин было три, наша — последняя. Со мной в салоне сидело лишь двое «быков» из бандитского спецназа и начальник охраны дона. Все трое за дорогу не перекинулись и словом. Молчал и я.

Остановились. Развернулись. Какое-то время снаружи что-то происходило, несколько минут, затем поднялся наш люк и по знаку начальника охраны «быки» вытащили меня наружу.

Это оказалась стройка. Мы стояли посреди «колодца» строящегося каркаса большого здания. Мы — это три наши машины, поставленные в цепь, и две машины напротив — черные роскошные «Либертадоры». Те самые, которые выдержат прямое попадание из деструктора.

Перед ними и за ними я насчитал семь вооруженных людей. Это были те самые «нулевики», «гвардия тетушки Алисы» — парни в черно-синих легких доспехах, в полушлемах и с штурмовыми винтовками в руках. На груди каждого красовался золотой орел Венеры — герб департамента безопасности. Ясно, и здесь корпус использует «мусорщиков», не унижается до грязной работы.

Белым пятном на их фоне выделялась Катарина, в парадной форме со всеми знаками различия и золотыми погонами. Она была не в броне, но в этом и не было необходимости. Ни у кого из приехавших со мной оружия не наблюдалось.

Нас было девять человек, включая меня и дона. Кроме него самого, начальника охраны и моих спутников, все остальные поспешили убраться за машины, хотя, начни гвардейцы стрелять, их это не спасет. Один из «быков» взял меня сзади в захват, который, как я знал, в случае определенных усилий быстро и безболезненно отправит меня к праотцам, а усилий у парня хватит. Это было единственное оружие, каким владели бандиты, и все они из-за этого страшно переживали. Я заметил, как по лбу второго «быка» рядом со мной стекает холодный пот. А ведь это их элита, самые-самые!

Виктор Кампос не боялся ничего. Он вышел на шаг вперед и обратился к Катюше:

— Я хочу видеть своего сына.

Она милостиво кивнула и махнула рукой одному из своих бойцов.

Раздалось шипение; люк первого «Либертадора» поднялся, и оттуда вылезли еще два гвардейца. Оружие их было закинуто за спину, а за руки они держали человека, которого мне было неприятно видеть даже при нынешней апатии. Толстого.

При виде бандитов и отца его челюсть отъехала вниз, в глазах же появились не ожидаемые мною нотки страха. Дон хефе, хоть ему и не приличествовало по статусу, не сдержался и гневно сверкнул глазами — чувствую, Толстому сегодня не поздоровиться. За что? Пока я этого не понимал, но видать есть за что.

— Есть претензии? — кивнула Катарина в сторону Бенито. Дон Виктор отрицательно покачал головой.

— А у меня есть. Товар неравнозначный. На Бенито нет ни царапины, ваш же подопечный весь в синих разводах. Непорядок!

Затем она сделала то, что я всегда считал невозможным, нереальным. Ну, не в играх с такими людьми, как дон хефе. Она подошла и ударила Бенито, несколько раз, по лицу. Кампос-старший дернулся, но удержался, хотя я представлял, чего ему это стоило. Но иглометы бойцов ДБ лаконично смотрели в нашу сторону, и я почувствовал, как задрожал державший меня бугай.

Она своего добилась — ювелирными ударами нанесла Бенито то, что через время нальется краской и превратится в большой фиолетовый фингал. Сам Бенито был раздавлен, на него было жалко смотреть. Она — не титуляр с окраины, над которым можно издеваться и ставить на место. Он хотел право сильного? Он его получил. И теперь запомнит до конца жизни.

— Несите.

Это дон хефе. Обернулся к начальнику охраны. Тот также махнул рукой и по его знаку двое бандитов вынесли из второй машины, где ехал дон, тяжелый ящик, напоминающий сундук. Небольшой, но очень тяжелый.

Ящик распахнулся. В глаза мне ударил блеск. Золото.

Настоящее золото! Много золота! Невероятно много золота!!! Это что получается, меня меняют еще и с доплатой? Я сам по себе стою так низко?

Последняя мысль, впрочем, была шуткой. Я все еще не понимал, что происходит и какова подоплека в происходящем, но действие начало разворачиваться, как в театре, и я превратился во внимательного зрителя.

Виктор Кампос расшаркался с Катариной, и начал заготовленный заранее текст:

— Мой сын был не прав. Вы имели право сделать с ним то, что сделали и его жизнь в ваших руках. Но я, как отец, прошу возможности выкупить его, золотом искупив его ошибку. И как отец, гарантирую — такого больше не повторится.

Моя челюсть начала движение по траектории к земле. Вот это номер! Да что же, наконец, происходит?

Катарина напустила на себя напыщенный вид.

— Мы согласны. Ты искупишь золотом вину сына. Где исполнитель?

Виктор Кампос вновь обернулся, и по его знаку еще двое «быков» выволокли из первой машины связанного человека.

При виде него мне стало дурно. Вот как работают специалисты дона хефе! Мне повезло, что со мной не стали «работать», ограничившись одним допросом с психотропными препаратами. На этом парне не было живого места.

Да, это был молодой парень, чуть старше меня. Грязный, с пятнами засохшей крови на одежде, с заплывшим лицом. Руки его были плотно скованы за спиной.

«Быки» бросили его на землю на колени рядом с шефом, после чего предпочли ретироваться назад, за броневики. Парень сидел, опустив голову — его трясло. Катарина подошла и окинула его брезгливым взглядом.

— Чиркаш, ты брал деньги у него? — ее рука вытянулась в сторону Толстого. Парень что-то прошептал. — Не слышу? Громче! — воскликнула она.

— Да! Брал! — крикнул парень. И я вдруг понял, что знаю, кто это.

В мозгу резко отщелкнуло: тренировка, мокрая голова, дорога к метро. «Сеньор, вы не подскажете, где здесь магазин со снарягой?»

Я дернулся, но был безжалостно стиснут держащим меня бандитом. Только после этого сердце перестало выскакивать из груди, а сам я взял себя в руки. И краем глаза заметил, что Катарина смотрит на меня. Смотрит, и довольно улыбается — поняла, что узнал.

Я вновь превратился в слух, но теперь до меня начала доходить суть происходящего.

— Для чего ты брал у него деньги? — ухмыльнувшись, произнесла она. Тональность в ее голосе снизилась, но вот опасность… Это был голос хищника, готовящегося прикончить жертву. Парень, которого она назвала «Чиркаш», затрясся еще сильнее.

— Я спросила, для чего ты взял деньги!!! — заорала она и безжалостно, со всей силы, пнула сапогом в живот. Парень упал и завыл.

— Подняться! Я сказала подняться! — новый удар. Deja vu, где-то я уже слышал такое. — На колени! Встать на колени! Отвечать! Бегом! — Вновь удар.

Парень приподнялся, насколько это было возможно со связанными сзади руками, перекатом, и вновь опустился на колени. Лицо его покрывали слезы.

— Я взял у него деньги, чтобы убить его. — Неопределенный кивок в сторону. — Это был заказ.

— Кого «его»? — не унималась Катарина.

— Вот его. — Парень обернулся и с ненавистью посмотрел на меня. Я до этого… Как бы сочувствовал ему. Но увидев ненависть, а также осознав, что он только что сказал…

В общем, мне стало не по себе. Кажется, даже затошнило. Начался приступ, но не ярости берсерка, а что-то нервное.

— Сколько денег ты взял?

— Три штуки. Золотом.

Парень рыдал. Точнее, не так — рыдал этот ублюдок. Другой ублюдок, который сын Виктора Кампоса, висел на руках бойцов ДБ и изучал землю, втягивая голову в плечи. При этом боялся он не кого-нибудь, а безучастно наблюдающего за всем отца.

Все встало на свои места. Теперь я понял смысл происходящего. Н-да, такого предположить не мог и в страшном сне!

Катарина заметила, что я пришел в себя и начала картинно прохаживаться перед связанным, громко, чтобы слышно было всем, играя на публику. Публику в моем лице — я единственный не знал, что произошло.

— То есть ты, Адолат Музафаров, взял деньги у него, Бенито Кампоса, чтобы убить его, Хуана Шимановского. Так?

Кивок.

— Почему же ты не убил его?

Адолат поднял заплаканное лицо.

— Пощадите!

— Я спрашиваю, почему ты не убил его! — заорала ему в лицо Катарина. Тот всхлипнул и тоже втянул голову в плечи.

— Мне не дали. Вы. Ваши девочки.

Я вспомнил милашку, которую видел прямо перед встречей с ним. Которая улыбалась мне непонятной улыбкой. Я плохо запомнил ее лицо, но саму улыбку забыть невозможно. Значит, все не так просто? И мне вновь нужно будет пересмотреть свое отношение к Катарине и корпусу?

Да, придется. Но сначала досмотрю действие до конца. Граница правды расширяется, но это еще не вся правда.

— Пощадите!.. — вновь пролепетал Адолат.

Катарина ответила уже спокойно:

— Ты брал деньги?

Всхлип.

— Да. Но я же не выполнил заказ! Я собирался бросить, вернуть деньги и отказаться! Я звонил Бенито, трижды! Я просто не успел!

— Ты брал деньги? — вновь спросила Катарина, теперь ее вопрос звучал зловеще.

— Да… — Адолат уронил голову.

— Он вам нужен? — это Виктору Кампосу, все это время с самым невозмутимым видом стоящему рядом и наблюдающему за разыгрываемым представлением.

— Нет. — Легкое покачивание головы.

— Адолат Музафаров, ты — виновен в покушении на убийство. Убийство моего подопечного, охраняемого корпусом королевских телохранителей. Твоя вина не выкуплена, и я, Катарина де ла Фуэнте, офицер корпуса, приговариваю тебя к смертной казни. Решение обсуждению не подлежит.

— Стойте!!! Не надааа!!!! Я же не убивааааа…

Бабах.

На то, чтобы достать пистолет и выстрелить, у нее могло уйти меньше времени. Но она не торопилась, вновь играя на публику. На сей раз публикой был не только я — теперь это были и Кампосы, и бандиты, и вся планета, которая к вечеру узнает о произошедшем. Десяток «быков» дона хефе позаботятся об этом, а, возможно, и гвардейцы. Вначале на уровне слухов, потом с подтверждением экспертизы гвардии, которая обнаружит тело, потом…

Этих «потом» может быть много. Но вторую свою цель, не главную, но весьма важную, корпус этой акцией достиг. Венера поймет, что ангелы — не ряженые девочки. Они могут судить, могут убивать, и им плевать на такие условности, как закон.

Наша страна — традиционная феодальная монархия. Да, у нас космодромы, планетарные информационные сети, наши корабли могут устроить апокалипсис, уничтожив миллиарды людей, но это не изменит сути. И ангелы только что это продемонстрировали. Адолат Музафаров и Феликс Сантьяго — вот два имени, с которых началось возрождение корпуса, реставрация его величия. Возрождение, которое началось с того, что один отчаявшийся парень-с-района постучался к ним в ворота и попросил принять на службу. Пути высших сил неисповедимы, но у них определенно хорошее чувство юмора.

— Бенито Кампос, — продолжила Катарина, обернувшись к Толстому. Только сейчас невозмутимый дон Виктор напрягся. — Ты виновен в попытке убийства Хуана Шимановского, находящегося под защитой корпуса королевских телохранителей. Но твой отец, уважаемый человек, поручился за тебя и выкупает твою вину. Ты свободен, но помни, второго раза не будет.

Бенито вымученно кивнул. Только тут я заметил, что он не в себе. Его трусило, а по его лицу также текли слезы.

Перед ним, в трех шагах, лежало распластанное тело с дырочкой во лбу, которую и медикам трудно найти. След от вошедшей в черепную коробку иглы, вскипятившей мозг. Глаза Музафарова были раскрыты, лицо выражало мольбу и отчаяние. Напрасную мольбу.

Толстый плакал не по Музафарову, ему плевать на него. Он, наконец, понял, что существуют игры, в которых его не спасет положение папочки, понял, что он такой же смертный перед лицом вечности, как и остальные. Право сильного… Только теперь он осознал, что это такое.

— Иди.

Его вытолкнули. С этой стороны его подхватили бандиты, и, дабы не дать позорно разрыдаться при свидетелях, начальник бандитской охраны быстро-быстро утащил его в центральную машину.

С меня тем временем сняли наручники, затем легонько толкнули в спину. Я сделал несколько шагов по направлению к Катарине, но один из бойцов схватил меня за руку и также потащил к машине. Уже садясь в «Либертадор», я услышал:

— Спасибо, сеньоры! Всего вам…

Через минуту она влезла внутрь. Сидевший со мною боец, перехватив игломет, вышел наружу. Еще через несколько минут мы тронулись — как раз следом за бандитской колонной.

Ехали в полном молчании, но не долго: через пять минут машина остановилась и мы вышли наружу.

— Садись.

Перед нами стояла помятая, но не менее красивая от этого «Эсперанса». Люк ее по жесту моей спутницы поехал вверх.

— Мне надо еще кое-что уладить.

Я покорно сел.

Из первого «Либертадора» вылез мужчина, судя по манере держаться, командир. Он поднял забрало и они о чем-то говорили с моей спутницей. После чего та пошла к своей машине, а оба «Либертадора» двинулись дальше, по своим делам.

— В казармы? — лаконично спросил я, кивая на отъезжающую колонну.

— Да, — так же лаконично ответила она, активируя двигатели. — Ты хочешь у меня что-то спросить?

— Давай не сейчас? — попросил я, привычно приваливаясь к боковой подушке кресла. Сколько раз я, вот так, в полусне, ехал в этой самой машине с «тренировки»? Много-много лет назад?

— Как хочешь. — Она безразлично пожала плечами.

Глава 18. Точка выбора

Действо закончилось, последний «Либертадор», покинул арену. За ним остался только остывающий труп, прямо посередине площадки. Труп найдут завтра утром рабочие, сообщат, сюда подтянется гвардия… Но это мало заботило сидящего в машине и внимательно наблюдавшего за действом человека. Как, впрочем, и покинувшие место проведения сделки стороны.

— Габриэль, сворачиваемся, — сообщил он командиру собственной группы, отвечавшему за операцию. — Все хорошо.

— Так точно, сеньор, — ответил ему боец и принялся раздавать команды по внутреннему каналу.

Изображение дернулось, дроид, с которого оно велось, полетел на базу. Другие изображения, с камер, установленных на винтовках и шлемах снайперов, также начали дергаться и гаснуть. Правильно, операция окончена, пора по казармам. Человек перешел на выделенный шифрованный канал, и вновь связался с Габриэлем.

— Дай ребятам незапланированные выходные, заслужили. То, что ваша работа не понадобилась, совсем не значит, что вы ее не выполнили.

— Так точно, сеньор, — вновь ответил боец после паузы. — Что-то еще?

— Разумеется. Наш разговор. Ты понимаешь, что это должно остаться только между нами?

На том конце напряженно вздохнули.

— Да, сеньор. Я понимаю.

— Спасибо, Габриэль. За понимание…

Он отключился. И переключился на начальника собственной охраны.

— Трогай, поехали.

— Так точно, сеньор, — ответила Даниэла. От звука ее голоса человек непроизвольно скривился. Лучше б у него было побольше таких, как Габриэль, и поменьше таких, как Даниэла. Первый — его боец, патриот Венеры, в преданности которого он не сомневался. Вторая — ангел, человек Мишель. Шавка, преданная лишь своему корпусу. Официально он не может отказаться от нее, ангелы обязаны охранять его, как члена королевской семьи, как бы ему ни хотелось этого сделать. Да-да, так и есть, они в разводе с ее величеством почти двадцать лет, но он не перестал быть членом семьи, до сих пор. И любые разговоры с Леей по этому поводу заканчиваются глухим тупиком.

А раз так, Мишель никогда и ни за что не откажется от этой почетной обязанности — охранять его. Лучшего решения для содержания рядом своих соглядатаев просто не существует.

Он скривился. Гадюшник! Какой же гадюшник эта гнилая планета! Сколько лет он здесь, но так и не научился любить ее! Впрочем, он кривит душой — он не любит не саму планету, к той как раз относится тепло, хотя так и не принял местных ценностей. Но вот «верха» Венеры, этот змеиный клубок!..

Теперь еще и проблемы с Мишель — мало ему остальных. Ну, куда она лезет?! Не понимает, что это не ее поле? Не ее война? Нет же…

Из его груди вырвался обреченный вздох.

Операцию задумала и полностью провернула Мишель, «опустив» Виктора ниже плинтуса. При этом подняла на ноги всю планету, разрекламировала и растиражировала новости про любимую себя. И самое страшное, привлекла внимание. И к себе, и к пацану. Теперь его не спрячешь; теперь либо форсированный этап проекта, либо…

…О «либо» лучше не думать. И так последние дни все висит на волоске.

Мишель лезет в игру, смысла и причин которой не понимает. И идя к цели, рушит ему многие комбинации, долго и тщательно выстраиваемые многие годы. Например, на долгое время задвигает в тень одну из достаточно солидных планетарных сил, на которую он рассчитывал, проваливая заодно Лее ее улетный проект.

Алиса… Алиса понимает причины, но у нее свое видение ситуации, и преследует она свои, сугубо личные цели. Это в её людей получил приказ стрелять Габриэль, в «нулевиков». Страшный приказ, жестокий, но у него не было другого выхода. Если бы она приказала стрелять по бандитам, а она могла это сделать, у него бы не осталось выбора.

Мишель, Алиса, Кампос и он — четыре структуры, четыре игрока, представляющих силовые подразделения клана Веласкес. Ну, за исключением Кампоса. И все они только что были в шаге от того, чтобы перестрелять друг друга, открыв сезон войны всех против всех. И это — клан?

На днях прилетит Лея, наконец-таки. Но ее прилет уже ничего не решит — запущено слишком много механизмов, эффект от которых погасить не сможет даже ее статус. И главное, при всем при этом активизировались кланы. Особенно старый знакомый, «железный Октавио», которого удалось осадить лишь личным посещением и приватным разговором. Но он не единственный — другие тоже смотрят волками, что и где можно отхватить.

…И еще этот мальчишка!!!

Сидящий в машине человек грязно, вслух, выругался, используя самые красочные обороты марсианского диалекта Великого и Могучего. Да, на марсианском ругаться удобнее, выходцы с Красной планеты изобрели столько собственных, отличных от языка метрополии, слов, что грузчики Старой России, побывав на Марсе, удавятся от зависти. Какие, ну какие силы потащили его во дворец?! Чего не сиделось ему в своей школе, в своем маленьком мирке?! Маленьком и уютном, где у него все было?! А теперь у них не останется выбора — слишком сильное внимание привлекла к нему Мишель. Чересчур.

Машина тронулась и медленно поехала по проспекту. Перед ним и сзади ехали машины охраны, но из своего закрытого, отгороженного от внешнего мира салона, он не видел их. Ему некогда было отвлекаться на такие мелочи.

Лея. Ее привыкли считать слабой, но она все-таки королева, и не стоит ее недооценивать. Большинство слухов о своей слабости распускает она сама, или становится косвенным их автором. Он не мог удержать ситуацию под контролем, одновременно оставив ее проект в тайне, и теперь придется что-то делать с мальчишкой. Слишком многие захотят его прощупать. Напрашивался естественный вывод — все-таки отдать его Мишель.

Но эта белобрысая дрянь заигралась! Засиделась на своем месте, тихом и спокойном, и от долгого сидения сразу ударилась в безудержное буйство, сорвав город с петель.

Алиса? Он так и не понял ее участия в процессе. Чего хочет эта дрянь, теперь уже рыжая? Это она скомандовала, чтобы при обмене присутствовали ее люди — для контроля ситуации. Официально это департамент вел дело Бенито, ангелы привлекались лишь как сторонняя «подшефная» структура. Она слила Мишель всю информацию о мальчишке, слила его самого, а затем полностью сдала обоих Кампосов. Да, ее люди могли открыть огонь в бандитов, подставляя этим самым корпус и начиная новый, кровавый акт драмы с далеко идущими последствиями. Зачем ей это все? Где выгода?

…Он не успел додумать. Раздался скрежет тормозов, машину качнуло, выводя его из внутреннего погружения. Он активировал визоры внешнего обзора, но увидел лишь бегущих людей — как своих, так и ангелов. А еще увидел, что дорога перегорожена тяжелыми броневиками черно-синего цвета с орлами на бортах, вокруг которых стоят люди в доспехах и в полном вооружении.

Его прошиб холодный пот — этого только не хватало! Он приготовился к стрельбе, приготовился к чему угодно, но прошло десять секунд, двадцать… И ничего не изменилось. Тишина…

— Даниэла? Что случилось? — активировал он пятый канал. — Нападение? Кто эти люди?

Та гулко вздохнула.

— Свои, сеньор. Думаю, вам лучше посмотреть самому.

Человек повторил ее вздох, открыл люк салона и выбрался наружу, предчувствуя плохое.

И не зря. Их окружили. Три тяжелых «Фуэго» перегородили улицу впереди, два — сзади. Возле каждого из них, не проявляя агрессивных намерений, стояли бойцы «нулевого» отдела и показно игнорировали происходящее.

— И так уже минуту, — пожаловалась подошедшая Даниэла.

Впереди одна из ее людей что-то говорила бойцу с офицерскими знаками различия. Тот кивал и махал головой, но на ситуации это не отражалось.

— Они говорят, нам надо подождать, — перевела начальник его охраны, слушающая подопечную по внутренней взводной линии. — О причине не сообщают. Говорят, это не нападение и его высокопревосходительству ничего не угрожает.

— Значит, ждем гостей, — усмехнулся человек и расслаблено облокотился на крыло своей машины. Даниэла посмотрела с недоумением, но спрашивать ничего не стала.

— Едут! — заговорила пятая линия. Несколько ангелов и его бойцов сменили позицию, отойдя назад, к третьей машине. С той стороны к ним, точнее к линии стоящих за ней броневиков, подъезжал кортеж из двух транспортов.

— А вот и она, — вновь усмехнулся человек. — Быстро!

Из обеих приблизившихся машин бодро выскочило еще несколько бойцов в черно-синем, а затем вылезла невысокая женщина в строгом деловом костюме, но с солидным вырезом блузки и в туфлях на высоченных каблуках. На голове ее была надета строгая шляпка по последней каракасской моде, из под которой пробивались ярко-рыжие волосы. Человек, вновь усмехнувшись себе под нос, пошел ей навстречу.

— И как это понимать?

Ее высочество не повела и ухом.

— Сережа, если ты думаешь, что можешь устраивать подобное, ты сильно ошибаешься.

— А если ты подумала, что можешь вот так вот влезать в чужие дела и диктовать там свои условия — то ты тоже сильно ошибаешься, — парировал он.

— Зачем тебе это надо? — скривилась она.

— А тебе?

Пауза.

— Пошли в машину, поговорим.

— Пошли.

Он взял ее за локоток и потянул к своему «Либертадору». Перед самым люком она жестом показала стоящим впереди парням жест, означающий «отбой».

— Перуанское. «Из лучших сортов винограда, выращенных на восточном склоне Центральной Кордильерры…». Тридцатилетней выдержки… — предвкушающее потянул он, вонзая в классическую природную пробку архаичный металлический штопор. Глаза женщины мечтательно сощурились.

— Это не то самое, что ты сватал тогда?

Мужчина покачал головой.

— К сожалению. Ту пришлось распить в деловой обстановке. Пожертвовать ради важных переговоров. Зато теперь я знаю кое что о клане Сантана, чего не знает даже герцог.

Женщина понимающе кивнула.

Мужчина разлил вино по бокалам, они чокнулись, пригубили. Женщина, посмаковав его, отдала дань уважения.

— Действительно, в хорошем вкусе тебе не откажешь! И что же такого интересного поведала тебе Софи?

— Я думаю, это не тот вопрос, который стоило бы обсуждать сейчас, — усмехнулся он. Перейдем к главному?

Женщина кивнула.

— Хорошо. Я знаю, какой приказ ты отдал Габриэлю. И я возмущена.

Она его удивила, сильно удивила. О содержании разговора с Габриэлем знали всего три человека, причем два из них — он сам и Габриэль. Но мужчина ни намеком, ни поворотом головы не показал этого.

— Как ты мог устроить подобный цирк, Сережа? — начала заводиться она. — Ты понимаешь, чем это могло закончиться?

— Разумеется. — Мужчина хрипло рассмеялся. — Ты сливаешь Мишель ненужную ей информацию, «роняешь» проект Леи, проект всей ее жизни, а теперь заменяешь бойцов корпуса своими. При том, что по условиям Кампос приехал без оружия. Тебе это ничего не напоминает?

Зачем тебе это всё, Алиса? — парировал он, в свою очередь повышая интонацию. — Для чего? Почему ты подбила нашу Красавицу на бунт? Ты ведь не можешь не знать, что это плохо кончится!

Женщина в ответ поморщилась.

— Это сложный вопрос, Сережа. Скажем так, мне нужна сильная Мишель. Она принципиальная и легко предсказуемая, ее легко использовать. И она способна на поступки, на которые больше никто в силу занимаемых постов не способен.

— Лея уберет ее. Отправит назад, в свой Суринам.

— Не думаю. Мне кажется, все будет совсем иначе… — Женщина хитро улыбнулась. И мужчина понял, что он чего-то не учел, какой-то детали. — Она сильно укрепила власть Леи, не уступив никому ни одной мало-мальской позиции. И не спорь, ты прекрасно понимаешь, что это так. Рулить… Тут у Красавицы выйдет облом, рулить ей никто не даст, но это не повод для ухода. И я не виновата, что проектируя операцию, она строила чрезмерно оптимистические планы на будущее. Пусть довольствуется тем, что в ее руках будет сердце и душа моей дорогой сестренки, с нее хватит.

При упоминании о «сердце и душе» мужчине захотелось сжать кулаки.

— Ты рассекретила мальчишку. Уж это Лея точно не простит. ТЕБЕ не простит!..

Женщина вновь непринужденно усмехнулась и пожала плечами.

— И снова ты не прав. На самом деле я всего лишь защитила его. Так, как не могла защитить на всем протяжении своей нелегкой службы. Ты же знаешь, сладенький, что она мне поручила насчет этого милого мальчика? Много-много лет назад? — говоря это, женщина медленно перелезла на противоположный диван и залезла мужчине на колени. Тот откинул голову назад и улыбнулся, словно обожравшаяся сметаной кошка.

— Разумеется. Только не больно ты исполняешь порученное! Особенно, если вспомнить дела недавние, фонтанные!..

— Я не должна была защищать его от Кампоса… — Женщина откинула шляпку, распустила волосы и подалась вперед, обдав его горячим дыханием. — Я должна была защищать его, да, но главный его враг, главная для него опасность — это ты… О, мой повелитель…

Она с жаром впилась в его губы.

Оторваться смогла лишь через минуту:

— Да, именно так, Сережа! Все эти годы я защищала его от одного единственного человека! От тебя!..

Вновь жаркий поцелуй, и вновь она отстранилась. — Кстати, почему ты за столько лет так и не убил его? Неужели у меня так хорошо получалось?

— Не отвлекайся… — Мужчина притянул ее к себе, затем плавным настойчивым движением поднял ее юбку туда, где по его мнению, в данный момент той было самое место.

* * *

В воздухе витал запах официоза: пропитывал помещение насквозь, заставляя его, вроде как уже привыкшего ко дворцу человека, трепетать, будто оказался в этих покоях впервые. Даже Лея прониклась моментом и сникла, аккуратно зацепившись за его локоток.

— Ее величество ожидает!

Церемонимейстер посторонился, почтительно склонив голову, пропуская их вперед. Створки распахнулись. Две хранительницы, стоящие на страже — что само по себе вещь протокольная — сделали шаг назад, словно разрешая им войти.

Ее величество сидела в роскошном кресле, но в пику церемониалу, сама была одета не по протокольному. Прическа, макияж, платье — все говорило о нарочитой небрежности: она не готовилась к мероприятию специально. Очередная подколка, «ты не стоишь того, чтобы я на тебя тратила время и силы». Это в ее духе.

Рядом, в соседнем кресле, чуть боком к королеве и держа ее за руку, сидел Бернардо Ромеро, ее первый муж и хороший в общем-то человек — во всяком случае, Сергей не мог ничего сказать о нем плохого. Королева недавно вновь приблизила его к себе, уже после болезни, и он находился при ней неотлучно.

Дон Бернардо почти не играл никакой роли при дворе, не участвовал в политических играх кланов, но его влияния на дела государства не стоит недооценивать. Он всегда был близок к трону, всегда помогал королеве морально или советом, а это на самом деле гораздо больше, чем может показаться стороннему человеку. Да он не был обласкан бывшей женой в прямом смысле слова, продирался по жизни сам, но на всем, что делал, косвенно лежала печать семьи Веласкес. Гитарист, продюсер, воротила шоу-бизнеса — он имел неплохую хватку в творческом мире, но эта хватка в нужные моменты удобрялась деньгами семьи, пусть даже и данными в долг. А все спорные и скользкие вопросы с нечистоплотными конкурентами быстро и эффективно решались, не в пользу последних, естественно. Учитывая его собственный потенциал, с такой поддержкой он не мог не стать человеком номер один в шоу-бизнесе Золотой планеты.

Да, он имел доступ в королевскую опочивальню, несмотря на последующие два замужества доньи Катарины и ее непростые отношения с отцом Леи. Пусть даже как друг и советник. И вновь он здесь, рядом с умирающей королевой, держит ее за руку. Каковы могут быть последствия этого?

У него имелась версия, которую стоило бы копнуть поглубже. Ее величество не отличалась покладистостью, наоборот, всегда была активным игроком на политической сцене. Опасным игроком! И за бурное царствование у нее должна была накопиться целая гора различных сведений и компроматов на многих и многих в стране. За время ее правления одних только попыток переворота случилось два, не считая неудавшихся заговоров; оч-чень многие в этот период лишились жизни тем или иным изощренным способом, как правило, в виде ЧП, многих «утопили», смешав с дерьмом и пустив по миру, многие отправились в ссылку в союзную ныне Империю, а то и еще дальше. Это не считая двух войн и попытки подмять под себя ту самую Империю, а это тоже целая война. Неспокойное было время! Если она при всем при этом усидела на троне, да не просто усидела, а имеет репутацию кровожадной львицы, не может быть иначе! И вряд ли имеющиеся у нее сведения можно доверить дочери. Во всяком случае, не сейчас. Лея слишком ветрена для правительницы, слишком беззаботна. Непоседа-сказочница она, а не суровая королева. Для этого и нужен донье Катарине дон Бернардо — старый друг, которому она может безоговорочно доверять, и который сможет преподнести ее дочери в нужный момент нужную информацию так, что это не вызовет шок и не вгонит ее в ступор. Он не сомневался, после коронации ему самому придется иметь много дел с доном Бернардо. Но зная старика и его репутацию, Сергей не нервничал.

— Присаживайтесь! — Дон Бернардо поднялся и указал на диван напротив доньи Катарины. Сам же, пожав ему руку, незаметно удалился.

Лея привычно бухнулась на диван — она, в общем-то, у себя дома. Сергей аккуратно присел рядом, оба они выжидающе уставились на ее величество, внимательно рассматривающую их сквозь прищуренные веки.

— Вы знаете для чего я вас позвала? — спросила она после долгого оценивающего молчания.

Лея попыталась ответить, но не смогла, после чего выразительно глянула на него.

— Чтобы дать свое благословение, ваше величество, — ответил он. — Вы смирились с тем, что мужем вашей дочери станет безродный иностранец, нищета и плебей. Вы готовы дать испортить дочери жизнь, разрешив связать ее с таким человеком.

Локоть Леи с силой впечатался ему в ребра. От удара в глазах на секунду потемнело — что-что, а бить его Принцесска умела! Донью Катарину реакция дочери позабавила, как, впрочем, и его ответ. Она незло усмехнулась:

— Да, ты прав, Серхио, я хочу благословить вас. Благословить тебя! — она особо выделила это «тебя». — Мне осталось не много… Да-да, девочка, не много, и не спорь! Я лучше знаю! — подняла она руку, не давая дочери взорваться протестующей тирадой. — Я умираю, это известно точно. Но мне выпал редкий шанс — возможность перед Уходом исправить ошибки, которые наделала в своей жизни.

— …Хм, не все, конечно, можно исправить, — горестно вздохнула она, — а до многих так и не дойдут руки, но согласитесь, и такое не каждому выпадает?

Лея стиснула ему руку. Глаза ее смотрели куда-то в сторону, и он каждой клеточкой кожи ощущал, как плохо ей внутри.

— Не печалься, моя девочка, все мы смертны. Кто-то раньше, кто-то позже… — Донья Катарина взглянула на дочь с ТАКОЙ нежностью, что он проглотил ком. — Главное суметь правильно распорядиться своим временем. Что я и пытаюсь сделать. — Она перевела взгляд на него. — Знаешь, Серхио я не буду жалеть почти ни о чем. Да, я сделала много вещей, которые делать не стоило, и которых не допустила бы, имея нынешний опыт. Но без поражений не бывает побед, а я, в конце концов, победила.

— Победила! — вскинулась она, и он увидел в ее глазах то, что редко удается увидеть в людях. Величие. Благородное величие истинной королевы. Несмотря на то, что болезнь высосала из нее все соки, а от самой остались кожа да кости, перед ним восседала грозная благородная хищница, и осознание этого заставляло трепетать.

— Но есть некоторые вещи… Которые я бы сделала точно также, один в один, хотя понимаю, что это неправильно, — закончила «хищница». — Я не раскаиваюсь в них. Но хотела бы, чтобы ты правильно понял, почему я делала так, а не иначе, что мною двигало. Понял и простил, ибо на моем месте поступил бы точно также.

Она подобралась, собираясь с силами. Болезнь брала свое, перед ее лицом все равны, что нищие, что короли. Только что перед ним сидела ликующая львица, но вот снова дряблая старуха, растягивающая слова, потому, что иначе тяжело говорить. Но она — королева, она не может признаться в слабости, а потому будет бороться, каждый день, каждый час, каждую минуту, показывая, что не боится гнусной глашатаи костлявой. Как бы Сергей не относился к ней, он безмерно уважал ее за это.

— Я с первого дня преследовала тебя, Серхио, — начала королева свою исповедь. — С самого первого. Я тебя приближала, когда вы ссорились с Леей, но «топила», когда вновь сходились. Раз за разом. Намекала. Устраивала против тебя акции, выставляла идиотом. Я хотела, чтобы ты купил билет до Старой Москвы, билет в один конец…

— …И даже подарили его мне сами, однажды, готовый и оформленный, на тарелочке с каемкой… — вспомнил он одну из шуток ее величества, которая была совсем не шуткой.

— Блюдечке! — поправила его донья Катарина. — Блюдечке, с голубой каемочкой! Серхио, ну что ты за человек, не знаешь собственной классики! — сокрушенно вздохнула она. Он сглотнул ком, стараясь не выйти из себя — эта женщина макала его в дерьмо при любом удобном случае. Но сейчас она сделала это по привычке, не зацикливаясь на избиении — они собрались тут для другого.

— Я хочу, чтобы ты знал: я это делала не со зла, — продолжила королева. — Я понимала, что ты — непростой мальчик, умный, талантливый. И даже пыталась купить тебя, помнишь?

Он помнил. То еще воспоминание!

— Да, я была против тебя, как мужчины моей дочери. Но это было вызвано совсем не происхождением. Не смотри на меня так, это правда. Я приняла бы тебя любым, будь ты хоть с улицы, как приняла в свое время Бернардо. Но ты не подходил по другим критериям, моим собственным, совершенно не связанным с родовитостью, и потому я не раскаиваюсь до сих пор.

— Ты не подходил и не подходишь по главному критерию! — подалась королева вперед, понижая голос. — Единственному! Но самому важному!

Ты не лидер!!!

Молчание. Дав прочувствовать вкус этой фразы, ее величество бегло усмехнулась:

— Я бы хотела, чтобы избранник Леи был похож на ее отца, Филиппа. Моего Филиппа! Чтобы был такой же сильный, как он. Чтобы люди, не задумываясь, шли следом за тобой, в какие бы дали ты их не повел. Потому, что на этой планете нельзя выжить иначе: только сильный и только лидер!

Она бросила тяжелый взгляд на дочь. Та виновато вжала голову в плечи.

— У Аделлины был Диего. Ее генерал, предводитель повстанцев. У моей матери — Оливье, глава самого влиятельного на планете клана. У меня — он, мой принц, мой адмирал. У каждой из королев был кто-то, на кого бы та могла опереться. Не просто опереться, пойми, Серхио, а довериться! Положиться! Во всем! Власть королевы — фикция, дань традиции; реальная власть над планетой не здесь, во дворце; она там, где решаются Очень Важные Вопросы! В кабинетах у Сильных Мужчин!

— Вы хотите сказать, что я слабый? — его задело. Нет, слова королевы для него не новость, она не раз бросала это дочери во время семейных сцен. Но сегодня особенный день, сегодня она будет мотивировать, объяснять свои мысли и поступки, и это было интересно.

Донья Катарина утвердительно кивнула.

— Да. Ты умный, и хитрый. Я уже сказала, талантливый. У тебя большое будущее. Но народ не пойдет за тобой. — Она покачала головой. — Я ухожу, мое время подходит к концу, но я так и не нашла Венере хорошую замену моему Филиппу. Лее придется жить с тобой, придется быть сильной, и это… — Вздох. — Я не знаю, к чему это приведет. Ты будешь стараться, помогать ей, сколько сможешь, но Серхио… Это бесполезно!

Ему хотелось сжать кулаки, хотелось садануть ими куда-нибудь о стену, но он терпел, из последних сил. Он ненавидел эту женщину, разбившую ему жизнь и чуть не разбившую счастье. Она не гнушаясь никакими средствами в достижении своих целей, и он был искренне удивлен факту, что дожил до этого разговора. Милость доньи Катарины к симпатичному ей талантливому юноше, только это спасло его от «несчастного случая». А Лея, что бы там ни говорила, пляшет под ее дудку, не смея сказать слова против.

Лишь много позже, мыкаясь, один, на чужой планете, пытаясь прошибить лбом дорогу в элементарных вопросах, но натыкаясь на глухие стены, он поймет, что она была права. Он умный и хитрый, но для всей планеты он так и остался никем, и за ним не пойдут, даже если он поведет планету в рай.

Он выстоял. Все же выстоял, выдержал эту ношу. Благодаря нечеловеческой работоспособности и интуиции, а еще тому, что ему некуда было отступать. Но будь в нем хоть немного умения вести следом, все сложилось бы совсем по-другому…

— Я расскажу тебе о нем, Серхио, — продолжила королева. — О моем Филиппе. А ты думай, сравнивай, мотай на ус. Он был принцем, представлял дальнюю боковую ветвь династии, сходившуюся с нашей только на Алисии Мануэлле, матери первой королевы. — Донья Катарина откинулась на спинку и улыбнулась, погружаясь в воспоминания. — Но принц крови — есть принц крови, он всегда был частью семьи и воспитывался во дворце, вместе с нами. Однажды он, глупый мальчик, с которым мы играли в прятки и шкодили, куда-то исчез. А появился спустя несколько лет в виде статного юноши, офицера флота, только-только получившего лейтенантские погоны.

— Я тут же влюбилась в него! — повысила она голос. — Да в него и нельзя было не влюбиться. И он ответил мне тем же…

Вздох.

— Это был короткий, но сумасшедший роман. Мы были на седьмом небе, но…

…Но он снова исчез, а жизнь пошла своим чередом. У меня, инфанты и наследницы, своя, у него, офицера флота, своя. Боевой офицер, командир крыла, а затем эскадрильи истребителей. Помощник капитана, затем капитан боевого крейсера. Гроза пиратов, участник сражений во всех уголках Солнечной системы — он не сидел в окопах, несмотря на происхождение, и заслужил как любовь подчиненных, так и уважение командования. И к моменту, когда я взошла на престол, он примерял контр-адмиральские звезды. Мы неоднократно пересекались, у нас были бурные скоротечные связи, но на серьезный шаг никто из нас так и не решился. А потом стало поздно…

Снова этот тяжелый вздох, полный обреченности, желания всё-всё исправить. Но с осознанием, что это невозможно.

— Он, принц и адмирал, за которым стоял флот, и которого уважала знать. Он был рядом и поддержал, когда мне было трудно. Но весил он при этом гораздо больше, чем ничего не сделавшая для уважения других королева, и мне это аукнулось. Я правила повозкой под названием «государство», но не могла свернуть с колеи, проложенной им, Филиппом Веласкесом. Он взял на себя труд решать те самые Очень Важные Вопросы, и решал их, а я сидела на троне и кусала локти от досады.

— О, нет, я все еще любила его! — подняла руку донья Катарина, останавливая готовый сорваться вопрос дочери. — И он частенько ночевал в моей спальне. Я выходила замуж, разводилась; у него была своя жизнь за пределами дворца — но мы все равно были вместе. И одновременно порознь. Странная любовь! И все бы так шло и дальше: он не стал бы смещать с трона женщину, которую любит, я бы сидела и не дергалась, но однажды появилась возможность от него избавиться.

— Марсианский конфликт? — догадался Сергей.

Королева кивнула.

— Да. Марсианская война. Мы проигрывали ее, нахрапом сунувшись в чужую гражданскую войну, и получили по рукам. Малочисленные слабовооруженные, но гордые марсиане поставили нас перед сложным выбором: либо мы уберемся с планеты сами, трусливо поджав хвосты, либо они вышибут нас оттуда силой. Я понимала, позор неизбежен, и решила подставить под удар Филиппа, обвинив затем во всем его.

— Но как же любовь, мама! — негодующе воскликнула Лея. Сергей про себя мило улыбнулся: наивная Сказочница!

— Он имел права на престол, дочь. Это всю жизнь стояло между нами, отравляя нас. — Ее величество покачала головой. — Я боялась его, он знал это, и не доверял мне. Потому у нас в итоге так ничего и не получилось.

— Кстати, девочка моя, — тут же перевела она тему разговора. — Мне жаль, но тебе придется решать марсианский вопрос. Доделать то, на что не хватило сил у нас с отцом. Марс должен быть нашим, только так мы избежим катастрофы. Или отсрочим неизбежное — это будет зависеть только от вас. Она давала тебе читать прогноз Доминика? — королева перевела суровый взгляд на него.

Сергей кивнул. Да, давала. Он относился к нему с долей скепсиса, но написаны там были мудрые вещи, которые не стоит отметать с порога.

— Конечно, то была захватническая война, до мозга костей империалистическая, — вновь усмехнулась королева. — Тогда никто не думал о подобных вещах кроме самого Доминика. Но в тот момент Филипп спас стану от позора, свел проигранную войну к ничьей. К пату. Мы ушли с планеты, но каждый остался при своих. Нам даже удалось удержать за собой Олимпию,[11] и это было поистине чудо!..

Пауза.

— …Еще больше укрепившее его авторитет, — понизила она голос. — С которым он, герой войны, победитель неуловимых марсианских guerrillas, вернулся назад, на Венеру…

— И вы допустили ошибку, — продолжил Сергей. — Попытались отправить его на заслуженный отдых, отстранив от командования и сместив со всех должностей, не дождавшись удобного момента. Поторопились.

— Если бы я не поторопилась, от меня вообще бы ничего не осталось! — вскричала королева, сверкнув глазами, но тут же осунулась. — А в остальном ты прав: да, так и было, я поторопилась.

Повисло гнетущее молчание.

— И чем всё кончилось? — подала голосок Лея.

— Меня предали. Он узнал всё раньше, чем я начала действовать. После чего верные ему войска осадили Золотой дворец…

При этих словах Лея вопросительно захлопала ресницами. Видимо, подробностей она не знала и сама бы с удовольствием послушала.

— Да, дочь, за ним стояла армия, верные ему части бывшего марсианского корпуса. И в нашем споре они выбрали его, своего командира. Лидера, Серхио. И я не была уверена, что найду на планете хоть одну боевую часть, которая подчинится и исполнит мой приказ — арестовать его. Полностью я могла положиться лишь на корпус телохранителей, а это ой как мало… — она сокрушенно покачала головой.

— Он приказал мне сложить полномочия. Отречься от престола в его пользу. В противном случае угрожал добиться своего силой. И мне нечем было ответить!

— И чем все кончилось?

Донья Катарина заговорщески улыбнулась.

— Я побила его чисто женским оружием, дочь. Тем, против которого бессильны их пушки и деструкторы.

— ???

— Сказала, что беременна. От него. Что готова сделать все, что он скажет, в обмен на то, что его ребенок станет наследником престола.

Сергей опешил. Да и Лея раскрыла рот от изумления. Донья Катарина умела удивлять.

— И он поверил?

— Конечно! — Победная ухмылка. — Он же мужчина!

Мы были близки с ним. Постоянно. Да, дочь, вот такая была у нас любовь — через страх, подлость, обман и предательство. Он поверил.

— А потом? — спросил Сергей. Да уж, спрятать такой известный эпизод семейной истории от малышки Леи?

…Этот эпизод так и остался незначительным эпизодом в истории планеты. О нем не принято говорить, а фактов и упоминаний очевидцев осталось слишком мало — Веласкесы хорошо замели следы. А слухи? На то они и слухи. Ссора между Веласкесами, пусть и с использованием войск — это все равно ссора между Веласкесами. Кому какое до этого дело? Но чтобы о том конфликте не знала сама Лея? Наследница престола и будущая глава семьи? Это удивило.

— Он отвел своих солдат, — продолжила донья Катарина. — Я оказалась на положении чуть ли не пленницы, но осталась на троне. И мне надо было срочно забеременеть. От него.

— И вы сделали это?

— Разумеется! — вскинулась королева, одарив его презрительным взглядом. Дескать, за кого ты меня принимаешь, сопляк? — Я наняла проститутку. Подложила под него. Филипп всегда был охоч до женщин и не ждал подвоха. Та девочка и достала мне то, что… Что мне требовалось. Дальше продолжать?

— Мама… — воскликнула вдруг Лея, но как-то жалобно, словно готовая расплакаться.

— Ты должна меня понять, дочь, у меня не было выбора. На кону стояло слишком многое. Может это не совсем нормальный способ зачатия, но я любила его, он любил меня, и ты — дитя любви. А остальное — лирика, достойная только того, чтобы показывать ее слезливым сеньорам в прайм-тайм.

На Лею было тяжело смотреть. Дыхание ее сбилось, лицо налилось краской, а руки начали нервно подрагивать.

— Мама! — вновь воскликнула она, со злостью. Попыталась вскочить, но Сергей обхватил ее за талию и с силой потянул обратно.

— Сиди. И чем все закончилось?

— Через одиннадцать месяцев после осады родилась Лея. Он, конечно, узнал. Но когда узнал, я на самом деле была беременна, и он ничего не мог сделать. Так я осталась у власти.

— Мама! — вскричала Лея и все-таки вскочила, гордо нависая над королевой — он ее не удержал.

— Сядь!!! — раздался громовой раскат. — Сядь и включай мозги, а не то, чем ты обычно думаешь!

Донья Катарина из больной слабой женщины вмиг превратилась в языческую богиню грозы. Сергей инстинктивно вжал голову в плечи, да и Лея стушевалась.

— Ты — наследница престола! Огромной космической державы! И только это должно волновать тебя! Ты не имеешь права оценивать поступки, как слезливая горожанка, насмотревшаяся дешевых сериалов! Есть такое слово «ответственность»! И есть «поиск пути оптимального решения»! Не всегда благородного и честного, но всегда правильного! И если ты не приемлешь эту жизненную позицию, тебе лучше написать отречение своего права на трон в пользу сестры — так будет гуманнее в первую очередь для тебя самой!

Лея села и поникла. Действительно, поникла. На его глазах с ней в который раз происходила убийственная метаморфоза, победа рационального начала над эмоциональным. А он в который уже раз проклял тот день, когда встретил ее, особу королевской крови иностранной державы в чуждом, в общем, для них обоих огромном городе огромной страны огромного мира. Проклял, потому, что власть — это не диагноз, это крест. Крест для них, сидящих в этой комнате, и тех, кто сидел здесь долге годы до этого. И тех, кому предстоит сидеть, если будет на то воля всевышнего. И он на этот крест добровольно подвязался, умчавшись вслед за нею, девочкой мечты, с родной планеты, бросив карьеру и радужные перспективы будущего.

Донья Катарина же продолжила, как ни в чем не бывало:

— А потом, позже, конечно, значительно позже, террористы взорвали последнего представителя династии Давила, последнего легитимного императора Владычицы Южных Морей. И в гражданской войне на Земле наметился пат. Не осталось никого, кто мог бы с уверенностью сказать, что он — прямой наследник имперского престола.

— И вы решили сбагрить Филиппа туда, — развил он тему. Королева кивнула.

— Да. Женщина, на которой его в свое время женила моя мать, дабы связать Имперский и Венерианский престолы, оказалась единственной выжившей, последней Давила. Я бы больше сказала, она выжила только благодаря этому браку. Не воспользоваться таким моментом могла только клиническая дура, а я таковой себя не считаю.

Пауза.

— Да, я нашла ему игрушку, забаву на много-много лет. Покорять для жены Империю, и завоевывать для Венеры союзника в лице бывшей метрополии. Ведь занимаясь своими делами, погружаясь в них, он отошел бы от дел Венеры, и я смогла бы, наконец, почувствовать себя свободнее.

Я вышла на земных магнатов, желающих расширять бизнес за счет связей с бывшей колонией, предложила кое-какие совместные проекты, и они ухватились. Всех достала бесконечная война за престол, они с удовольствием оперлись бы на венерианские штыки, только бы ее закончить. Так что это было не сложно. Тем более, закончить с прибылью и новыми деловыми горизонтами. Кое-кто поддержал эту идею и у нас, среди кланов, также желая расширять бизнес — деньги на кампанию мы наскребли.

Армия уже имелась, опытная, закаленная в боях. Только теперь она выступила не как кадровое войско, а как сборище наемников, воюющих за деньги, но профессионализма солдат от этого не убавилось. Магнаты официально «пригласили» Анну Марию на имперский престол, как единственную наследницу, и опасный полководец вместе с опасной армией отправились за миллионы километров прочь. А я, впервые с момента коронации, почувствовала себя королевой.

Она вновь вздохнула, делая паузу. Ей было тяжело, воспоминания всколыхнули в душе какие-то тонкие струнки, что не могло не сказаться на и так плохом самочувствии. Но она была счастлива, погружаясь в минувшее. А чему ей, человеку, одной ногой ступающему за Порог, еще радоваться в этой жизни, кроме как воспоминаниям?

— Она завоевал Землю, Серхио. И стал императором. Фактически, хоть и не сидел на троне. В Каракасе находилась его жена, но столицей Империи стала небольшая по земным меркам курортная Форталеза, где решались теперь уже тамошние Очень Важные Вопросы.

Но ирония в том, что Венера так и осталась его планетой. Я так и не смогла стать истинной, настоящей королевой, хоть он находился далеко. Даже после смерти, его смерти, Венера осталась верна Филиппу: я до сих пор живу в тени его авторитета, его солдаты по привычке лояльны мне, а знать по привычке же меня опасается. Он был властелином двух империй, твой отец, дочь. Это был великий человек!

…Но я скоро умру. А знать очнется. Она поймет, что эпоха Филиппа Веласкеса ушла в прошлое, что настала новая эпоха, Время Королевы Леи. Время, когда уйдут в прошлое старые авторитеты и старые страхи. И то, какое оно будет, это время, полностью будет зависеть от тебя, дочь. И твоих мужчин. А теперь идите, я очень устала, мне надо отдохнуть…

Она перевела на него пылающий взгляд, которым буквально пригвоздила к спинке дивана. Он понял. Понял, зачем она позвала его сегодня.

Нет, она не простила его. Но благословила. И теперь он не может уйти, включив реверс. Билета до Старой Москвы не будет.

Видя, что королева еле держится, он поспешил уволочь кинувшуюся было к матери Лею, на ходу знаком показывая слугам за гермозатвором, что надо войти.

* * *

— О чем ты думаешь?

Эту ночь они не спали — сон не шел. И даже секс был вялым, на голом автомате. Лея была сама не своя, с самого разговора с матерью, погружена в какие-то известные лишь ей абстрактные думы.

— Я не смогу быть сильной. — Она прижалась к нему и уткнулась лбом в плечо, как маленький котенок. — Я слабая. Я всего боюсь. И мне не на кого положиться. Только девочки и ты — больше никого.

Он обнял ее и плотнее прижал к себе.

— Ты будешь сильной! У тебя получится!

Она мотнула копной красивых черных волос.

— Нет. И ты… Извини, но мама права. Люди не пойдут за тобой. Ты — иностранец, чужак. Знать… Вообще не будет воспринимать тебя всерьез! И с этим ничего нельзя поделать.

— Лей, мы что-нибудь придумаем! — Он ободряюще потрепал ее, убрав непослушные локоны. — Если стране нужен Великий Лидер — я стану им. Обещаю!

Она вновь покачала головой и какое-то время думала о своем. Но вдруг резко вскочила, сбрасывая на пол одеяло:

— Ты прав! Прав, Сережа! Стране нужен Великий Лидер! И я знаю, где его взять!

Она ланью метнулась к столу, где покоился ее виртуальный навигатор. Не цепляя его на голову и не включая изображение, быстро набрала что-то, без картинки, и бегло бросила:

— Елена, пулей ко мне! Мне плевать, что три часа ночи! Ты мне нужна и точка, это вопрос национальной безопасности! Вот когда придешь — тогда и убивай, но вначале тебе все равно надо прийти! Сама такая!

От имени «Елена» он поморщился — его воротило от этой полуженщины-полуробота. При всем, она была именно женственная, совсем не «мужичка», как ей подобные. И как он выяснил эмпирическим путем, очень даже спала с мужчинами: когда она кончала, потолок в спальне чуть не рухнул.

Эта их странная противоестественная связь всегда будет стоять между ним и Принцесской. Хотя, если не кривить душой, не особо она и мешает, как бы находясь в другом измерении. Она просто есть, и он ничего не может с ней поделать. А еще он точно знал: Гарсия скорее умрет, но защитит его девочку, и это прощало в его глазах все ее грехи.

— И где ты собираешься найти стране Великого Лидера в три часа ночи? — ухмыльнулся он, разваливаясь на огромной, как космодром, кровати. Лея, загоревшись идеей, суматошно бегала по комнате, разыскивая разбросанные вещи, и суматошно же их одевая.

— Я его рожу.

— Чего???

У него отвисла челюсть. Сказать, что она его удивила — ничего не сказать. Он не знал не то, что ответить — не мог понять, как вообще реагировать!

— Очень смешно!

— А я не смеюсь. — Она бросила на него убийственный взгляд, после чего нашла, наконец, запропастившийся чулок и принялась быстро его натягивать. — Мне нужен наследник. Моей маме нужен наследник, тем более, сейчас. Mierda, да стране как никогда нужен наследник! Второй в списке, в случае чего, идет эта вертихвостка Алисия, и я не представляю, что будет со страной, случись со мной что-нибудь плохое.

Стране нужен наследник, Сережа, сильный человек., - подвела она итог. — И я могу создать такого, сконструировать, скомпоновав генетически из различных заготовок. Если уж я сама из презерватива, не вижу ничего плохого, что мой сын будет из пробирки. Чего ты на меня так смотришь?

— И где же ты найдешь эти гены, из которых будешь компоновать?

Она довольно, словно кошка, ухмыльнулась:

— Когда-то я инспектировала секретную военную генетическую лабораторию. Даже не так, целую сеть военных лабораторий, в том числе и генетических. Ты не представляешь, Сережа, что там есть! Любые качества, любые особенности, любые способности какие пожелаешь! Внешний вид, предрасположенности к творчеству, к аналитическому мышлению; различные моды на интеллект, на повышение физических реакций; на стрессоустойчивость и разные психологические штучки — о многом я и сама до этого не знала, считая фантастикой. Это целый мир, Сереж!

Я сделаю его, скомпоную себе сына из самых-самых, самых нужных и полезных генов. Это будет сильный, очень сильный человек! Который справится, у которого хватит духу окоротить знать и навести на планете, наконец, порядок!

Она сбилась, лаконично вздохнула и вновь подвела итог:

— Мы будем стараться, как-нибудь проживем свое время. У нас обязательно получится. А потом на трон сядет он, мой сын, и сделает то, на что не могли решиться поколения королев до него. Вот так, Сережа. И чего ты улыбаешься?

— Лей, ты серьезно?

Он не мог не сдержать улыбки. Она вспыхнула:

— Разумеется! Я носила эту идею давно, долгие годы, в виде размышлений! Но теперь понимаю, что это необходимость! Без такого лидера страна так и будет топтаться на месте! Да, радикальный шаг, но…

— Лей, иди сюда! — Он потянулся, схватил ее за запястье и усадил рядом. — Лей, ты ведь понимаешь, что это бред. Не можешь не понимать.

Она отрицательно замотала головой.

— Я согласен, моральная сторона проекта… Та еще, учитывая подробности твоего зачатия. Но подумай о технической. Это гены, Лей! Это наследственность, здоровье вашей семьи на долгие годы! Да что там, навсегда!

Ты хочешь рискнуть и подставить собственную семью, открыв ящик Пандоры? Мы ведь не знаем, к чему ведет та или иная модификация. Каждый год ученые выявляют что-то новое во вроде бы давно изученных, новые свойства, новые патологии. Ты не имеешь права так рисковать. В дела природы вмешиваться нельзя.

Она вновь замотала головой.

— Я обо всем уже подумала. Я должна решиться на этот шаг! Иначе… Иначе планета не выживет.

Из его груди раздался разочарованный вздох.

— Я не могу быть сильной правительницей, — с жаром продолжила она, вскочив, — но я сделаю все, чтобы такой появился в будущем. Моя мать так и не нашла подобного для меня… — Она бросила извиняющийся взгляд. — …И сегодня честно тебе об этом сказала. А где гарантия, что получится у меня, если пойду естественным путем?

А если мой ребенок будет слабым? Еще слабее меня? У меня хорошая закалка, хорошая школа жизни, но своего ребенка я в корпус не отдам, как меня мать!.. — На этих словах ее голос задрожал. — Я смогу выдержать многое, но сможет ли он? Или она, если родится девочка? Особенно девочка!

Нет, Сереж, это решено. Я сделаю это. Создам сильного лидера, который возглавит страну в будущем. И точка.

— Я не хочу участвовать в этом глупом проекте, — усмехнулся он, откидываясь назад. Последовавшее за этим его озадачило, а затем взбесило.

— Хорошо, я сделаю это без твоего участия. — Она показно отвернулась и пошла к столику с косметикой.

— Что?.. Ты хочешь сказать что…?

Его челюсть отвисла. Лицо вспыхнуло, затем накатила волна жгучей злобы. То есть, она готова оставить его за бортом? В вопросе рождения наследника, ребенка? ИХ ребенка, о котором столько было сказано? Ну ничего себе?!

Приступ накатил волной. С бешеными глазами он подскочил, принялся что-то кричать, кинулся к ней…

…Но оказался лежащим на полу лицом вниз с вывернутой рукой. Сознание медленно прояснялось.

— Полегчало? — спросил сверху участливый, но одновременно ледяной голос. Это была все та же Лея, но отчего-то вдруг переставшая быть его. Какая-то чужая, незнакомая.

— Да, отпусти.

Она отпустила. Он поднялся, потирая запястье, пытаясь понять, что чувствует и что только что произошло. Вот здесь и сейчас.

Это был ключевой, поворотный момент в их жизни, потому что незаметно для обоих они перешли грань, за которой… За которой их ждет что-то другое, совершенно иное.

— Лей, не делай так. Я против.

Она была непрошибаема.

— Если тебе плевать, я улечу домой, в Нижний.

— Лети. — Она пожала плечами.

— Завтра же.

— Я не буду тебя держать.

Она отвернулась и снова пошла к столику — приводить себя в порядок.

Вот такой вот он, поворотный момент. Точка выбора. И он, похоже, свой только что сделал. А королева?

У королевы еще есть время найти Лее кого-то достойного. И теперь он не будет ей мешать своим присутствием.

Сергей принялся искать и одевать теперь уже свои вещи. Дворец, к которому он так и не смог привыкнуть, резко навалился, погребая под своей массой. Ему захотелось поскорее выйти отсюда, вздохнуть воздуха, броситься прочь из этой цитадели венерианских монархов. Из места, где рушатся судьбы, а люди становятся живыми роботами. Лея, словно не замечая его волнения, аккуратно причесывалась перед зеркалом. Он не выдержал:

— Что, вот так все и закончится?

Она отрицательно замахала головой.

— Я люблю тебя. Но есть вещи важнее любви. Жаль, что ты этого не понимаешь. Нет, ты понимаешь, но не можешь принять. Так что извини.

Она отвернулась, продолжая делать давно заученные действия, священный ритуал для любой женщины. Точка поставлена. А до космопорта можно доехать на такси, которых полно на площади Независимости даже в это время. Экспрессы до «Роси»[12] ходят почти каждый час, а там посадочным модулем до Нижнего…

Он уже почти оделся, когда ее вдруг ни с того ни с сего скрючило.

— Ой!..

Забыв обо всем, он подскочил к ней:

— Лей, что такое?

— Не знаю… Резко так затошнило… — Она оттолкнула его и побежала в туалетную. — Я сейчас!..

Ведомый тяжелым предчувствием, он последовал за ней, тактично встав за приоткрытой дверью, из-за которой раздавались характерные звуки опорожнения желудка. Наконец, постучался и толкнул ее.

— Все в порядке?

— Да… — Лея сидела, обняв унитаз. По ее лицу текли слезы. — Как назывался твой вчерашний «прикольный» китайский ресторанчик?

Он ответил. Хотя знал, что ресторан тут не при чем. И она знала тоже.

— Ты ведь не бросишь меня, нет? Не улетишь? Хотя бы прямо сейчас?

Он присел и обнял ее. Она тут же разрыдалась, уткнувшись в плечо.

— Глупая!.. — он принялся нежно гладить ее по волосам.

Минут через пятнадцать зашла Елена. Сергей знал, что у всех девчонок ее взвода давно уже персональные комнаты в гостевых покоях, в этом же крыле, в нескольких шагах. То есть, она не спешила, и это слабо сказано. Окинув довольным оценивающим взглядом его голый торс и фигуру, Гарсия с показной ленцой кивнула ему:

— Чё случилось? Чё она хотела?

Сергей многозначительно указал в сторону душа.

— У нашей Принцесски появилась улетная идея. К счастью, кажется, она ей не понадобится…

Он победно улыбнулся, не зная, что ошибается.

* * *

Чья-то рука легонько толкнула меня в плечо. Я открыл глаза. «Эсперанса». А рядом Катарина.

Я моментально все вспомнил и поежился. За фонарем кабины виднелись космонавты со стороны Нейла Армстронга.

— Пошли.

Я согласно кивнул и полез наружу. Пора закончить всю эту мутную дурацкую историю.

Мы перешли дорогу и опустились на лавочку напротив основного монумента. Я молчал — мне нечего было ей сказать. Она же долго собиралась с мыслями, теребила сцепленные в замок пальцы. При ее-то самоконтроле! Мимо проходили люди и удивленно пялились на экзотическую ангельскую форму, тыкали пальцами, но и ее, и тем более меня это мало волновало. Наконец, она созрела:

— Ты хочешь знать, как было дело?

— А если скажу «нет» — ты мне поверишь? — усмехнулся я.

Ее губы тронул намек на улыбку.

— Я могла бы сейчас распинаться, какие мы хорошие, спасли тебя от подлого и коварного недоноска по имени Бенито, но я не буду этого делать.

— И поступишь мудро. Ты и так спалилась выше крыши, рекламируя свой корпус. Я просто тебя пошлю.

Она кивнула — примерно так она и думала. Я продолжил:

— Убийство гвардейца — наглое, незаконное. Реклама вседозволенности. Увод меня из тюрьмы — без документов, без логичных юридических обоснований. То же самое. Я не говорю, что я против, мне там как бы… Не совсем было уютно, но Кать, тебе не кажется, что это явный пиар?

Она улыбнулась.

— Так и было задумано.

— А дальше та дурацкая погоня. На розовой «Эсперансе»! Розовой! По всему городу! Взрыв машины в тоннеле, контролируемом дорожной полицией! А расстрел из ракетниц? Что это такое? Ты могла поступить по-иному, не надо заливать! И корпус поддержал бы тебя! Это все-таки была его операция, что бы ты мне тогда не врала! Но вы замыслили именно это… И именно это вы сделали.

Я глотнул воздуха — сбился от избытка чувств. Достало!

— А кафе? Как расценить твой монолог в кафе, прежде чем ты предала меня? ВЫ предали..? Чистая пропаганда, ничем не завуалированная! Я не осадил тебя только потому, что был под впечатлением от погони, не хотел связываться! Но это перебор, Кать. Может хватит?

Она задумчиво кивнула.

— Да, это изначально была операция корпуса, ты прав. С самого начала и до самого конца.

Началось все с того, что незадолго до того, как ты хлопнул дверью, одна хорошая девочка «случайно» познакомилась с Бенито. У нас не учат этому, но в императорской гвардии есть специальный отдел, занимающийся подобными вещами. Готовит агентов-соблазнительниц для разведки и контрразведки. Мы поставляем им «мясо» — тех, кто не годен для нашей службы, но кого не за что утилизировать. Например, кто дал вассальную клятву, но не может служить по здоровью, по ранению. И иногда используем свои кадры для собственных нужд.

Так вот, одна из их девочек, наша девочка, вошла в контакт с Бенито, и буквально за неделю стала для него смыслом жизни. Не спрашивай, направить ее — не мое решение, я всего лишь знаю, что так было, об остальном спросишь Мишель. И когда Виктор Кампос предложил тебе стать сыном…

…Через нее я слила ему эту информацию.

Вздох.

— Да, Хуан, это была я. Моя идея и мое сопровождение.

Идея была подана не просто так, а с издевкой. Знаешь, как это происходит в жизни? Девочка говорит мальчику, что он неудачник, что его всякие там, опустим кто, обходят, что родной отец готов променять его на его злейшего врага… В общем, чисто женская шпилька, из арсенала оружия, недоступного ни одному мужчине, и действующего в разы эффективнее любых мужских новаций.

Я крякнул. Да уж! Сказано — стервы!

— Бенито — мальчик, не мужчина даже, у него нет иммунитета к такому оружию. Как и предполагалось, он сорвался, потерял голову и начал искать исполнителя. Как понимаешь, при положении отца, это вопрос времени. А когда нашел, заплатил ему сразу, со стопроцентной предоплатой, золотом.

Дальше было делом техники. Вечером мы «взяли» Бенито, утром шуганули Музафарова. Чиркаш понял, что на него смотрят из объектива прицела винтовки, но все равно встретил тебя — вот ведь ублюдок! А после… После все пошло не по плану.

Она замолчала. Я же сидел и думал… А ни хрена я не думал! Единственное, что я ощущал в этот момент — усталость. Усталость от обмана, лжи и предательства. И нечеловеческой подлости.

— Наутро Кампос взял наших девочек, тепленькими. Они «эвакуировались», залегли на дно, но мы не успели забрать их. Их кто-то сдал ему. Кто — не знаю, но сам бы он вычислить их не сумел.

— Их?

— Одна — «девушка» Бенито, другая ее подстраховывала. Кампос взял обеих. И через час знал… Почти все об операции.

Далее, ты. Вместо того, чтобы попасть в руки к нему, ты оказываешь сопротивление, и гвардия в кои то веки срабатывает так, как и должна срабатывать — загребает вас всех, не разбираясь. Конечно, в управлении все устаканивается, половина управления куплена и дело попадает «нужному» следователю, но при любом раскладе гвардия, даже продажная — это не берлога Кампоса. В этом проиграли и мы, и он.

— Тогда вы решаете меня вытащить? А потом сдать?

— Да. Он пошел на переговоры, предлагая обменять девочек на сына. Но нам не нужны были девочки, нам нужен был ты. Тупик, да?

«Не нужны девочки…» — подумал я про себя. Сильно сказано! А впрочем, девочкам ничего не угрожало, зря я так. Право вендетты никто не отменял, и Мишель бы воспользовалась им, как лишним предлогом попиарить себя. М-да!

— Ты должен был попасть в руки к нему, но при этом девочки должны были оказаться на свободе, в противном случае Кампос получил бы слишком много козырей в торгах за сына. А мы… Не всемогущи.

— И вы решили сделать обмен. Меня на девочек. Но так, чтобы это смотрелось естественно.

Она покачала головой.

— Не совсем. Мы должны были убедить его совершить такой обмен. Поставить в условия, при которых бы он согласился. Но перед этим, действительно, нужно было умыкнуть тебя у него из под носа, из управления гвардии. Дальше ты знаешь.

Да, дальше я знаю. Погоня. Обмен меня на девочек, замаскированный под «случайность». Ну, а дальше…

Дальше финал. Итоговый обмен. Fenita la comedia, señoras y caballeros! Мое освобождение ими, белыми и пушистыми на белых конях. Как и предсказывал сеньор Кампос.

Я вымученно вздохнул.

— Скажи, зачем тебе это было надо? Зачем ВАМ это надо? Что во мне такого, что вы так за меня зацепились?

Она пожала плечами.

— Да ничего, в общем.

Я выжидательно молчал. Она сдалась, но начала издалека.

— Ты знаешь, для чего Антонио Второй создал корпус?

— ???

— Все строят версии, одна оригинальнее другой, гадают, умничают… А на самом деле правда до безобразия банальна. Антонио Второй любил силу. Это был сильный человек, суровый во всех своих делах. Слабых он топтал, с другими сильными находил общий язык, и остался в истории, как великий император.

А еще он обожал красоту. Не только женскую: что он бабник — вторично, все мужики — бабники. Он был эстетом сам по себе, во всём!

А теперь представь его детище, императорский корпус телохранителей…

Я усмехнулся.

— Сила и красота. Красота и сила. Валькирии и амазонки. Да уж, гремучая смесь!

— Он даже не спал со своими девочками, со своими валькириями, — усмехнулась Катарина. — В это трудно поверить, но это так. Они были для него неприкосновенны, вопреки всему, что говорят сейчас. Он наслаждался ими, боготворил. А они были вокруг него, грозные и красивые, и никто не смел сказать, что это несерьезно, и что это «бабий батальон». Теперь понимаешь, что нужно нам?

Я отрицательно покачал головой.

— У нас достаточно красоты. В наше время, на нашей планете, в нашем корпусе. Но нам нужна сила. Без нее мы — сборище кукол, берущих на себя слишком много. Нам нужна сила, нам нужна репутация. Нам нужны мальчики. И если дело с тобой выгорит… Кто знает, что будет с корпусом дальше?

Вот так, прямо в лоб, такие вещи? Зашибись!

— И после всего, что вы натворили, ты думаешь, что я пойду у вас на поводу? — я хрипло, через силу, рассмеялся.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, я так не думаю. Но давай сформулируем ситуацию немного иначе и вспомним кое-что из прошлого?

Я согласился.

— Пятая дорожка, «полоса смерти». Обрывающаяся и падающая девочка. Безразличие инструкторов к ней. Помнишь?

— Такое можно забыть?

— Это я подстроила ту ситуацию. Я задалась целью вышвырнуть тебя оттуда, и я сделала все возможное, чтобы осуществить это. Девочка упала сама, да, но вышвырнула тебя я, Хуанито! Все, что там произошло, весь тот день, от начала до конца — моя постановка, мои заготовки, которые в неожиданный момент сработали. Я считала, что так будет лучше, но…

— Но?

Вздох.

— Но я не имела права так поступать. Ты взбешен, ты разозлен, обижен. Ты считаешь нас человеконенавистническими суками, видишь нас с одной, негативной стороны. Но это не вся правда.

Вся правда — что мы монолит, который всегда стоит за своих. У нас жестокие порядки, мы те еще стервы, но мы никогда, НИКОГДА не станем животными, которыми ты нас считаешь.

Оглянись на мир вокруг. Мир жесток. Ты поступил правильно, отказавшись с нами сотрудничать, как человек я тебя понимаю и поддерживаю. Но только как Катарина де ла Фуэнте. А как Ласточка, кадровый офицер службы вербовки, я тебя спрашиваю: «А что было бы, если бы Кампос-младший узнал о вашем разговоре с хефе из других источников? Тогда, когда нас не было бы с тобой рядом? Что бы произошло потом?»

Ты хочешь барахтаться в мире — и ты будешь барахтаться. И у тебя будет получаться. Но потом, когда начнешь переходить улицу, тебя собьет какое-нибудь дерьмо при больших деньгах, и если выживешь, дело повесят на тебя, тебя же обвинят во всем, и доказать ты ничего не сможешь.

А потом вечером твоя дочь будет возвращаться со школы, и еще один подобный хмырь, или даже группа их, поймает и изнасилует ее. А потом отпустит — и ты вновь ничего не сделаешь. Они и отпустят-то ее потому, что ЗНАЮТ о своей безнаказанности и твоем бесправии!

Это только два примера. Хочешь, я буду перечислять их до бесконечности?

Бизнес. Работа. Карьера. Что будут стоить твои потуги, если в любой момент ты можешь попасть в ситуацию, когда гнида вроде Бенито Кампоса раздавит тебя? Тебя, твою семью и близких, твоих детей? А ты будешь неспособен ответить, неспособен дать сдачи? Какими словами будешь ругать себя, и проклинать, проклинать, проклинать…

Да чего далеко ходить, достаточно вспомнить лишь одного знакомого мне парня, гулявшего по центру с подружкой, и банду гопоты, которая решила отчего-то, что об эту парочку можно как минимум почесать кулаки…

Она смотрела вперед и вдаль, но прекрасно видела, как меня повело. Я сжал кулаки и принялся судорожно вдыхать и выдыхать воздух, борясь с приступом. Меня трясло, я был на грани… Она же, насмехаясь, била и била дальше, прицельными, прямо в яблочко:

— А что, если бы на ее месте была другая девушка? Самая обычная, с твоего же района? Догадываешься? Конечно, догадываешься! Не раз об этом думал! А на их месте, в свою очередь, могли оказаться другие гопники, не обязательно знакомые тебе. Например, подвыпившие camarrado из какого-нибудь эскадрона. Что б ты делал потом, Хуан?

Да, мы жестокие. Да, бесчеловечные в некоторые моменты. Да, способны предать или ударить в спину, если возникнет необходимость. Но вот только нельзя в этом мире быть белыми и пушистыми! Нельзя быть благородными! Благородные и пушистые обречены! Это главная мысль, о которой ты забываешь, выливая на нас грязь! Мы жестоки, но мир — не лучше. И мы можем противостоять миру, а ты — нет!

Она вздохнула, сбавляя обороты, давая усвоить мне этот урок.

— Совет офицеров поставил мне ультиматум. Я тебя из корпуса вышвырнула — я и должна была тебя вернуть. Не так, вернуть тебя в ту исходную точку, после которой ты хлопнул дверью.

Это точка выбора, Хуан. И ты должен выбирать так же, как тогда: без эмоций и нервов, разумом.

Ты можешь отказаться. Психануть, обидеться, все такое. Вот только мне плевать на твои психи. И Мишель. И остальным. И ты знаешь это. Или ты выбираешь осмысленно, как умный взрослый человек, или…

— Тебе не все равно, — усмехнулся я, перебивая ее. Я прочел это в ее глазах и жестах, в ее интонации. — Ты тоже хочешь, чтобы я вернулся. Почему?

Она задумалась. И думала достаточно долго. Интересно, сейчас соврет?

— Да, я хочу чтобы ты вернулся, — призналась вдруг она, — ты прав. Потому, что если ты придешь сейчас — это будет решение сильного человека, знающего, что его ждет и знающего цену своим ошибкам. А если бы ты согласился тогда… Это было бы решение трусливого кролика, готового броситься в любой омут, лишь бы его обогрели и защитили. Это разные вещи, Хуан.

Пауза.

— Скажешь, это не так?

Огорошенный, я молчал.

— И, наверное, чтобы понять это, чтобы снова прийти в точку выбора, стоило пройти через все испытания? Как думаешь?

Я не знал, что ответить. Да, она меня огорошила. Вот этой, последней тирадой. В ней крылось все, что произошло с момента, когда юный мальчик Хуанито подошел к Восточным воротам, все последние месяц — полтора. Да, это не много по меркам истории, но это важный путь, путь становления меня, как человека, как мужчины. Я не такой, как прежде, и этого не отнять, не изменить. Наверное, она права — мне надо принять это решение, и принять спокойно, без обид и эмоций. Слушая себя и сердце, как завещал дон Алехандро. В конце концов, это только мой путь и только моя дорога.

— У тебя не найдется сигаретки? — задумчиво потянул я.

Она протянула почти полную пачку.

— Оставь себе.

Я кивнул и прикурил.

— Спасибо. Это был важный урок. Наверное, ты права.

Она улыбнулась.

— Я знаю. Я всегда права.

— Не завирайся.

Она вновь улыбнулась.

— Послезавтра, в ноль девять десять, начнется твое испытание. Последнее, контрольное, я говорила о нем. Я буду ждать тебя у Восточных ворот ровно до девяти ноль ноль. Если опоздаешь — будет расцениваться, как ты решил не идти. Ну что ж, теперь, наверное, прощай? Теперь мы можем не увидеться?

Я пожал плечами.

— Все возможно. Держи.

Я отдал назад ее блатную зажигалку. Она повертела ее и протянула назад.

— Оставь себе. Мне она будет напоминать всего лишь об очередном хахале, о котором, не будь ее, я давно бы забыла, а тебе она будет напоминать обо мне и об уроках, которые ты усвоил.

Она снова улыбнулась, встала и пошла к машине, не оглядываясь.

Мы встретимся, я знал это. Чувствовал. Тем самым сердцем, которое должно делать выбор. И она тоже знала это. Лицемерка.

Я усмехнулся и сделал глубокий затяг, после чего выбросил сигарету в автоматическую урну. Почти полная пачка последовала за ней. Пора завязывать с этим гиблым делом, мне они больше не понадобятся…

Глава 19. Закон победы

Тремя днями ранее

— Пройдемся…

Он взял Габриеля за плечо и потянул прочь, к виднеющемуся посреди сквера памятнику. Машины с недоуменной охраной остались позади.

Сергей любил это место. Частенько приезжал сюда, посидеть, подышать воздухом, даже не ради встреч и разговоров, а просто так. На Венере мало рекреаций, и еще меньше таких, в которых воздух свеж и чист. И почти нет тех, где отдаленной частью сознания можно почувствовать себя дома.

Дом… Сказочное место, куда ему закрыта дорога. Он не был там много лет, и вряд ли когда-нибудь побывает. Не с официальным визитом, не ради переговоров, а чтобы отдохнуть, полюбоваться красотами, душевно, посидеть… Проехаться по местам, где провел детство… Порыбачить на Волге, достав старинную дедову надувную лодку… Пожарить шашлычок на открытой полянке среди лесочка, под голубым светлым небом… Похлопать обнаглевших до безобразия комаров… Мечты!!!

Его жизнь навсегда связана с этой планетой. Ее судьба давно стала его судьбой. Более того, он сам творит эти судьбы, и свою, и планеты, уже много лет. Но любил он это место не только за красоту и свежесть; оно обладало еще одним незаменимым качеством, благодаря которому именно этот сквер среди множества прочих был избран в качестве «любимого». И качество это — памятник нелатинскому писателю Эрнесто Хемингуэю, обнесенный невысокой декоративной оградкой в самом центре сквера.

Мало кто из гуляющих здесь людей знает, кто такой этот Хемингуэй, и еще меньшее количество его читало. Слова «Старик и море» для подавляющего большинства обывателей вызовут именно такие ассоциации — абстрактное море и абстрактный старик. Он и сам, если честно, не читал — некогда было. Но главное в памятнике не человек, которому его посвятили, а постамент. На самом деле это мощнейшая установка электронного подавления, поставленная здесь на случай войны или переворота. Таких установок в городе много, напичканы на каждом шагу, но сочетание функциональности и красоты сквера вокруг и дали Сергею ощущение той незабываемой полноты, без которой не будешь чувствовать себя уютно.

Все установки включаются нажатием одной единственной кнопки, расположенной в подземном бункере Золотого дворца. Но каждую из них можно включить специальным электронным ключом, принадлежащим лично главе государства. Юридически, конечно. У главы государства уже много лет нет от него секретов, и он всячески пользуется благами небожителей, сам являясь небожителем.

Он обернулся и участливо улыбнулся пыхтящей от злости Даниэле. Пускай позлится, шавка! Он и сам не знал, сколько на нем следящей аппаратуры, и какие из «жучков» ему удается выключить с помощью обычных средств подавления. Памятник же выключал всё. И она ничего, абсолютно ничего не могла с этим поделать! Палец нащупал в кармане переключатель ключа, заранее выставленного на малую мощность — метров на сто в радиусе, раздался неслышимый щелчок, и беруши, в фоновом режиме транслирующие переговоры его охраны на всех трех каналах, замолчали. Как и вся электроника в зоне подавления.

Обыватели вокруг всполошились — в один момент отказали все навигаторы, все внешние функции браслетов, все системы связи. По статистике в любой момент времени в сетях сидит около десяти процентов людей, с кем-то разговаривая, ведя поиск, слушая радио и делая много чего еще. Восемьдесят эксплуатируют их в ждущем режиме, и только десять процентов могут не заметить, что где-то что-то отключили. Сергей про себя усмехнулся — вокруг сразу же начали раздаваться тревожные возгласы. Потерпят!

— Ее высочество заменила ангелочков на собственных людей, — произнес он, вдыхая воздух полной грудью. В данный момент не существовало силы, способной записать или передать куда-либо их разговор.

— Утечка? — задумчиво спросил боец. Сергей отрицательно покачал головой.

— Скорее перестраховка. Она что-то подозревает, но это лишь голые подозрения. В случае утечки она повела бы себя по-другому.

— Понятно. И что теперь делать, сеньор?

— Приказ тот же. Лишь небольшая поправка. Открывать огонь только если гвардейцы первыми начнут стрелять в бандитов. Или с их стороны последует недвусмысленная провокация. Это не ангелочки, мы не можем стрелять в своих, какие бы интересы за этим не стояли.

— Но если они все же откроют огонь… — Габриель опасно прищурился.

— Если откроют — мы будем не властны перед обстоятельствами.

Пауза. По лицу Габриеля нельзя было прочитать ничего, но Сергей знал, что творится у того в душе.

— Прости, мне самому тяжело. Но их необходимо остановить. Понимаешь?

Габриель понимал. Опытный боец, не первый год варится в этой каше, привык ко всякому. Но если Сергей не объяснится с ним сейчас, вот так, по душам, а «спустит» команду стрелять в своих «сверху», он не сможет больше рассчитывать на него и его взвод. На их преданность. А возможно, и на остальные подразделения своей службы.

— Я понимаю.

— Но все-таки думаю, она одумается. Предел должен быть всему. Это все, пока свободны. Весь взвод, кроме Диего. К Диего у меня разговор… — Он недобро усмехнулся. — До завтра.

Габриель повторил его усмешку.

— Так точно, сеньор. До завтра.

Он откозырнул и побрел к машине. Сергей присел на лавочку. Стрелять в своих? На самом деле этот приказ был отдан еще вчера, и это полностью заслуга корпуса, что ангелочков не считают «своими». Как же хрупок мир! И как хрупок человек.

Вот важно вышагивает по аллее ребенок. Молодая мама держит его за руки — малыш только учится ходить. Рядом стоят коляски, возле которых сидят еще две мамаши и промывают косточки героям очередной сетевой мыльной оперы. Сколько времени надо, чтобы убить их? А сил?

Сколько времени и сил надо, чтобы убить ребенка?

А если его НАДО убить, и именно сейчас, потому, что потом будет поздно? Потому, что потом, когда он вырастет, он совершит столько непоправимого, что убить его сейчас — самый разумный из выходов? Как быть в такой ситуации?

Он сентиментален, излишне. Он убивал в своей жизни, не раз, не два. Сотни. Убивал росчерком пера, отдавая нужным людям нужный приказ. То были люди взрослые, отдающие отчет в действиях, но дети? Имел ли он право, занимая такую должность, быть сентиментальным? Восемнадцать лет он отвечал на этот вопрос «НЕТ», но каждый раз оттягивал с решением. День за днем, год за годом, цепляясь за разные отговорки. Пока не стало поздно. Происходящее теперь напоминает пожар, который тушат ведрами — вроде бы и бесполезно, но стоять сложа руки…

А впрочем, ничего еще не потеряно. Он умеет ждать. Ребенок вырос, это совсем не тот малыш, что смотрел на него с экрана визора большими наивными глазенками, а от несчастных случаев никто не застрахован. Главное выждать для такого случая нужный момент. Он умрет, обязательно умрет, это вопрос времени. И целесообразности.

— Звали, сеньор? — раздался робкий голос сбоку. Сергей поднял глаза. Диего. Один из самых молодых бойцов во взводе Габриеля.

— Присаживайся.

Он хлопнул по лавочке рядом с собой и откинулся на спинку. Диего последовал приглашению.

— Я слышал, у тебя больная мать… — начал Сергей как бы издалека, но так, чтобы сразу стало понятно, о чем речь. Боец виновато опустил голову.

— Да, сеньор.

— И ее нельзя вылечить.

— К сожалению, сеньор. На дворе двадцать пятый век, а врачи до сих пор не могут справиться ни с чем, тяжелее простуды.

— Не драматизируй, — усмехнулся Сергей. — Большая часть неизлечимых болезней — наше собственное творение. Боевые вирусы, биологическое оружие, мутации из зон ядерных конфликтов… Мы сами виноваты в том, что имеем, Диего. Это наша общая вина, совокупная, и нечего пенять на врачей.

— Моей матери от этого не легче, Сеньор.

Сергей задумчиво усмехнулся.

— Возможно. Но не мы правим обстоятельствами, а обстоятельства нами. Я даже больше скажу, для своей матери, случись с ней подобное, я сделал бы то же самое.

— Но я не на твоем месте, Диего! — повысил он голос. — И должен думать о более глобальных вещах. И мне не нравится, когда ко мне заявляется контрразведка, предоставляя доказательства того, что ты ведешь на черном рынке активный поиск запрещенного наркотика, за распространение которого полагается смертная казнь.

Молчание.

— Это не наркотик, сеньор… — виновато выдавил Диего и опустил голову. — Это лекарство.

— Это наркотик. Оно не лечит, твое лекарство. Оно лишь на время облегчает страдания.

— А вы бы на моем месте как поступили? Лишили мать единственного средства, облегчающего страдания?

— На твоем месте я бы пришел к своему начальнику, то есть ко мне, и попросил бы содействия. А хороший начальник, а я все-таки склонен относить себя к хорошим начальникам, в ответ сделал бы вот так.

Сергей вытащил из внутреннего кармана небольшой прозрачный пакет и протянул молодому бойцу. Тот, взял его в руки, которые мелко задрожали.

— Вокзал на площади Святого Себастьяна, — продолжил Сергей. — Камера хранения. Здесь несколько ампул, на первое время, остальное там. Запас, которого должно хватить на год, если не больше. Если твоя мать доживет, конечно, до этого времени. Извини, если мои слова тебя задели.

Его рука вновь полезла в карман и извлекла небольшой стандартный электронный ключик с номерочком

— Если будет нужно, я достану еще. Самый лучший, индийского производства — ты знаешь в этом толк.

— Спасибо, сеньор! — выдавил юноша, сжирая глазами драгоценности, попавшие к нему в руки. Драгоценности, ибо на черном рынке каждый грамм этого вещества был на вес золота в прямом смысле слова. Не считая того, что за покупку или продажу его грозила смертная казнь.

— Сам понимаешь, ни один грамм не должен попасть «налево»…

— Разумеется, сеньор! — глаза молодого бойца сияли от счастья и надежды. Сергей обожал такие моменты — дарить людям счастье. Это здорово. Особенно, когда ничего тебе не стоит. То, что он передал сегодня — конфискат, из специального хранилища, приготовленный к утилизации и теоретически уже утилизированный службой по борьбе с наркоторговлей. Но как же счастлив человек, конкретный, не абстрактный, получив такое богатство для больной матери?

— Завтра боевая операция, — перешел он к делу. Юноша тотчас напрягся. — Вы сопровождаете сделку между корпусом телохранителей и одними известными тебе бандитами. Следите, чтобы она была честной.

— Я знаю, сеньор, — кивнул Диего.

— На самом деле ваша миссия немного иная. По моим данным, одна из сторон, и это не бандиты, готовит провокацию с целью уничтожить другую сторону. Я отдал приказ пресечь эту провокацию. Жестко крайне жестко, даже радикально. Твоя задача — занять позицию позади гвардейцев, напротив бандитов. Там же, в камере хранения, капсула с подробным планом территории, где обмен будет происходить, подберешь место самостоятельно. Тебе нужно будет спуститься как можно ниже за спины ангелочков и гвардейцев, и как только Габриэль с ребятами откроет огонь, уничтожишь мальчишку.

— Которого?

— Того, которого бандиты собираются передавать ангелочкам. Все должно выглядеть так, будто его убили люди корпуса и гвардейцы ее высочества. Задача ясна?

Диего кивнул.

— В методах и способах не лимитирую — действуй по обстановке. Главное… — Сергей понизил голос, выделяя фразу — …Стрелять ТОЛЬКО после того, как Габриэль откроет огонь. И ни секундой раньше. Если его атаки не последует, твоя задача мирно и незаметно уйти после завершения сделки. Вопросы?

— Вопросов нет, сеньор! — вскинулся юноша.

Сергей усмехнулся. Вот так из человека, которому светил как минимум пендаль из органов, а как максимум от двадцати лет до пожизненного, получился довольный и по гроб обязанный боец, ради жизни матери готовый забрать жизнь незнакомого ему человека. Стадо! Человеческое стадо!

— Это всё. До утра свободен.

— Так точно, сеньор! — Диего поднялся и откозырнул, после чего по-военному развернулся и картинно чеканя шаг, направился к машинам.

Сергей сидел еще несколько минут, затем последовал за ним. Подойдя к машинам, бегло бросил затрусившей наперерез Даниэле:

— Я еду в имение дона Виктора Кампоса. Думаю, ваше присутствие в том доме будет нецелесообразно.

— Но сеньор!.. — попробовала что-то сказать та, но он не дал, пронзив ее злым ненавидящим взглядом:

— Я сказал, Даниэла, что тебе и твоим девочкам, как представителям заинтересованной стороны, там делать нечего! Вы остаетесь здесь! Вызывайте машину из дворца, вас заберут! Вопросы?

— Вопросов нет, сеньор… — поникла она, опуская глаза.

Он влез в люк и демонстративно опустил его перед ее носом. А когда машины тронулись, злорадно наблюдал, как пять девочек во всеоружии растерянно хлопают глазками у обочины. Гордячка Даниэла, сняв шлем, ругалась с кем-то поодаль, то ли докладываясь, то ли действительно вызывая транспорт.

— Куда, сеньор? — ожила пятая линия. Командир его людей, едущий в головной машине.

— В поместье Виктора Кампоса…

Он не лукавил, ему, действительно, нужно туда. Теперь перед ним стояла другая трудновыполнимая задача — убедить Виктора свернуть первоначальные замыслы и сделать то, что от него требуют. В первую очередь, действительно, не брать оружие…

Девятнадцать лет назад

— Сеньор, вам туда нельзя! Вам запрещено находиться здесь!

Хранительница выскочила ему наперерез, намереваясь не пустить, но он пер напролом на такой скорости и с таким напором, что в последний момент на крайние меры та не решилась.

— С дороги! — бросил он и с ненавистью отпихнул ее в сторону. Имея преимущество в весе и силе, выглядело со стороны это впечатляюще. За хранительницей последовала дверь, тяжелая, створчатая, каким-то чудом не замененная на гермозатвор. — Будешь еще мне указывать, что делать!

Хранительница стушевалась. Сзади и сбоку выскочили еще хранительницы с оружием, готовые отразить любую атаку на покои их высочеств, но увидев его, растерянно опускали дула в пол и разевали рты. Лея и тут подгадила, не сообщила им о своем разрешении. А он ведет себя слишком нагло для человека, не имеющего права сюда входить, и это сбивает девочек с толку.

Наконец, тяжелые створки поддались, и он ввалился внутрь. Там его тоже ждали, еще одна хранительница, но эта без оружия. Встала, уперев руки в бока, загораживая проход.

— Только попробуй! — зыркнул он.

Ангел задумалась, затем лаконично отступила в сторону, пропуская его вперед:

— Только недолго. А то мне влетит…

Вся его ненависть разом схлынула. Она его пропускает, не зная, что у него разрешение? На свой страх и риск? Подставляется, давая ему побыть с детьми? Среди них что, есть нормальные, и даже хорошие, правильные?

Ему вмиг стало неловко.

— Она разрешила… — промямлил он как-то жалко, в момент потеряв самоуверенность. Злость его также испарилась.

— Тогда можешь долго, — милостиво кивнула хранительница, развернулась и равнодушно побрела в свою караулку.

Обескураженный, Сергей направился по коридору в покои, где, как он знал, любят играть его дети. Поворот, коридор, поворот… А вот и они…

Он замер на пороге детской. Убирающая игрушки служанка недоуменно воззрилась на него, потом решила, что она лишняя, и поспешно ретировалась. Одна из девочек, играющая на огромном пушистом персидском ковре с куклами, подскочила и обдала всю детскую истошным визгом:

— Пааааапка!!!

И бросилась к нему.

Другая девочка, помладше, играющая рядом, тоже подскочила и кинулась, но молча. Он подхватил на руки вначале одну, затем вторую, и нежно прижал обеих, не в силах выдавить ни слова.

— Папка, а почему тебя столько не было? А ты надолго? А когда ты еще придешь? А вы с мамой поссорились? А ты будешь с нами играть?

Старшая начала засыпать его типично детскими вопросами, на которые он не мог дать ответ. Младшенькая же, как обычно, молчала, лишь хлопая большими голубыми глазенками.

Старшую назвала Лея. Почему так, а не иначе — она сама не смогла толково объяснить. То ли, чтобы боги действительно покровительствовали ей, то ли реализуя какую-то детскую фантазию — он не понял. Но она так и осталась, Фрейей, маленькой богиней. И при этом соответствовала статусу — рано начала говорить и бегать, была активной и боевой — няньки не знали, что с ней делать. Изабеллу же, свою белокурую красавицу, назвал он. Она до сих пор почти не говорила, была тихой, но прекрасно все понимала. Ее умные голубые глазенки на смуглом личике снились ему, когда эта сука Лея запретила видеться с детьми.

— Как же я люблю вас, мои девочки! — он поставил дочерей на место. — А кому это у нас пора спать? Почему кое-кто до сих пор не в кроватках?

— А сказку? Ты расскажешь сказку? — начала канючить Фрей. Он присел рядом.

— Расскажу. Какую сказку хотят послушать маленькие принцесски?

— Про Страшилу! И Железного Дровосека! И Элли! — Завизжала она.

— Договорились! Все, марш в кроватки, папа сейчас придет, и тем, кто лег, будет рассказывать сказку про Элли и Страшилу. А тем, кто не лег — рассказывать не будет!

— Папа, а Карлосу расскажешь? — потянула Фрей за рукав и указала на огромного голубого мишку в дальнем конце ковра. Этого мишку он подарил в свое время Фрейе, но Изабелле тот понравился больше, она постоянно таскала его с собой за заднюю лапу. При этом надо учитывать, что размером Карлос был больше самой Изабеллы.

— Ну, если вы уложите его — и ему расскажу! А как же! А теперь марш в спальню!

Фрей, вприпрыжку, убежала, что-то выкрикивая на ходу, Изабелла взяла медведя за ухо и потащила следом. Обе они сияли от счастья.

Сергей активировал перед глазами козырек и вошел в дворцовую систему связи, набрав личный код доступа. После чего выбрал абонента — личного секретаря, молодого и способного паренька, которого недавно приблизил.

— Жан, ты уже в тюрьме?

На том конце раздалось недовольное сопение:

— Нет, сеньор граф. Но подъезжаю. Выдергивать вот так вот, на ночь глядя…

Эмоциональную составляющую он пропустил мимо ушей.

— Подъезжай и начинай поиски. Я подъеду ближе к середине ночи — у меня важные дела. Новый ориентир поиска: искомый объект не просто не должен дружить с законом, она должна быть проституткой.

Удивленное молчание.

— Вы уверены, сеньор граф?

— Да.

— Ко всему вышеперечисленному багажу «прелестей»? Еще и это?

— Жан, ты плохо меня слышал? — понизил он интонацию.

— Нет, сеньор граф, — стушевались на том конце. — Но вы жестокий человек!

— Это не я жестокий. Это мир жестокий. И обстоятельства. А еще лично ее королевское величество, но последнее не обсуждается. Вопросы?

— Нет вопросов, сеньор граф, больше нет. Приступаю к работе!

— Приступай.

Сергей нажал отбой.

Проститутка. Как он не подумал об этом сразу? Зэчка-проститутка, лучший кандидат на роль матери человека-в-никуда. Идеальный объект для воспитания «наследника престола»! Остальное он тоже подберет, дайте только время. Так подберет, что чертям тошно станет! И еще дайте красноречия отстоять кандидатуру перед Леей. Но в реальности последнего он не сомневался — отстоит.

— Я смогу защитить вас, мои принцесски! — произнес он, довольно улыбнувшись. — Я никому не дам вас в обиду! Никому и никогда!

* * *

Вновь вокруг подземелья бело-розового здания с колоннами. Я опять здесь, иду, смотря по сторонам, а мои руки греет боевой игломет. Рядом, как и в прошлые разы, шагает Катарина, и как тогда вокруг нас образуется вакуум — все встречаемые особи женского пола расступаются или шарахаются прочь. Все то же, все так же, ничего не изменилось…

…Но это лишь внешние проявления. На самом деле с того раза изменилось всё. И в первую очередь я. Я стал другим.

Нет, я тот же самый Хуан Шимановский, подданный ее величества королевы Венеры, 2429 года рождения, личное дело номер такой-то. Но теперь я — мужчина, отдающий отчет в своих поступках, а не мальчик-Хуанито, готовый на что угодно, лишь бы его не били. На самом деле это много. А вместе со мной изменилось и всё вокруг.

Стены… Из таинственной цитадели загадочных амазонок окружающие стены превратились в коридоры офиса, в котором работают обычные служащие, только прошедшие специальную подготовку и присягнувшие на верность лично королеве. Что может быть в них таинственного?

Ангелы? Кто вообще такие, эти ангелы? Молодые зеленые девчонки, которых дрючат так, что на это нельзя смотреть без слез, и бабы-стервы, пытающиеся найти ключик, чтобы править миром? Где здесь романтика?

Они умеют убивать, такое право им дается вместе с неподсудностью, и это круто. Ну-ну, неподсудность, конечно. Только с волчьими внутренними порядками кому она такая нужна? А убийства…

…Я — убийца. Пусть никого еще не убил, но стану им, это лишь вопрос времени. И буду убивать, так же спокойно и хладнокровно, как Катарина. Потому, что я ХОТЕЛ убить Феликса Сантьяго; так сильно хотел, что искренне сожалею, что это сделал не я. А еще раньше я ШЕЛ убивать Толстого. Целенаправленно, осознанно, отдавая отчет в действиях — и лишь заслуга охранников, что этого не произошло.

Главное не поступок, главное — настрой. Преодоление некого морального барьера. А я свой барьер преодолел. Остальное — дело тренировок и техники, а техника придет.

Их хваленая непобедимость, неуязвимость? Да, эти сучки быстрые, нереально быстрые! Они сильнее меня благодаря этому, но только этому. Такая подвижность и скорость — результат действия какой-то методики, запрещенной «на гражданке», и только она отделяет их от меня. Все они такие же, как я сам — обычные люди со своими страхами и комплексами. Они думают о том же самом, о чем обычные люди, о том же мечтают, того же хотят. И в них нет ничего, что вызывало бы священный трепет при слове «корпус».

Неожиданно я поймал себя на мысли, что очарование потеряли не только стены и не только находящиеся здесь люди. Очарование потеряло само оружие, которое я судорожно сжимал в руке, пытаясь уловить ощущение исходящего от него спокойствия. Его не было.

Да, больше не было того благоговейного трепета, когда сжимал винтовку, не было той любви, которую испытывают все мужчины к штуковинам, умеющим убивать. «Жало» не придавало мне уверенности в себе, как было в прошлые разы. Это просто была хрень, которая умеет делать так, чтобы другие люди становились мертвыми. И всё. Именно это, потеря очарования оружием, стала последней каплей, выбившей меня из колеи. Только теперь я понял, что к чему, почему я себя так непривычно чувствую.

Я стал взрослым.

* * *

…Не надо крутить пальцем у виска, не надо кричать и говорить гадости. Знаю, что вы скажете и какими словами меня осудите. Да, дурак. Да, идиот. Но я умный идиот. И практичный. Я не хотел идти сюда, честно. После разговора с этой сукой долго думал, размышлял, и приходил к выводу, что «не пошли бы они все». В итоге зарекся: забью на это дело, высплюсь, и утром пойду на занятия — учебный год никто не отменял, а впереди годовые экзамены.

Но в полвосьмого я вскочил, как штык, и опрометью кинулся в душ — получить заряд бодрости перед трудным физическим испытанием — что оно окажется трудным, сомнений не было ни на миг

Почему я так поступил? Это сложный вопрос, самый сложный в моей жизни. Я до сих пор не могу четко сформулировать ответ на него. Но попробую.

Да, они стервы. Да, подставляют своих. Да, от них можно ждать чего угодно и вообще нужно держаться подальше. А еще они — наглые лгуньи, обманщицы и лицемерки. Лицемерки с руками по локоть в крови. Да, здесь подопечных перемалывают в крошево, а людей «с улицы» используют как пешек, без жалости и без понятия «естественное право на жизнь». Термин «презумпция невиновности» для офицеров корпуса вообще будет звучать как личное оскорбление! И прочее прочее прочее. Да, у меня личные счеты с этими людьми, особенно с вышагивающей рядом особой, и я имел полное право послать их всех в задницу…

…Я — Хуанито. Я — юноша, импульсивный мачо. Но я больше не Хуанито. Мне нужно думать, в первую очередь думать, именно этим взрослые отличаются от детей. А мысли, если, действительно, отбросить эмоции, оказались совсем не связаны с анализом вышеперечисленного.

За воротами меня никто и ничто не ждет. У меня нет настоящих друзей, да и вообще близких, кем можно дорожить, кроме матери. И нет никого, кроме нее же, кто дорожил бы мною.

Моя девушка мечты осталась девушкой мечты — я так и не рискнул вчера проверить и найти ее имя. Зачем, ведь у нас нет будущего. Стать для нее парнем-на-вечер? На несколько вечеров? Пусть даже на много-много или очень-много-много-вечеров! Рано или поздно она найдет кого-то из своей среды, своего круга, и выйдет за него замуж — на этом все закончится, и хорошо бы, чтоб произошло так. Или ее не выдадут насильно, по «политическим» мотивам — куда она денется от воли родителей? А мне нужно все, или ничего, и раз так, то лучше уж ничего.

За воротами нет будущего у моей семьи — я не могу защитить своих близких. Катарина может быть сто, тысячу, сто тысяч раз сукой, но она права: любая высокопоставленная падла с авторитетом, деньгами и связями может обидеть меня и членов моей семьи, и я ничего не смогу с этим поделать. Я уже не смог, тогда, когда Толстый с бандой окружили нас с Бэль. А что было бы, не будь она аристократкой? Они бы ее не изнасиловали? Да ни за что! Еще как, прямо у меня на глазах! Избили бы, затем поглумились и изнасиловали. По очереди. Таким, как Бенито Кампос с рук сойдет что угодно, подонок знал это и не остановился бы ни перед чем.

За воротами нет будущего у меня, как специалиста. Я тянусь, учусь за грант, стараюсь и рвусь вверх, но на самом деле мое место — вытирать сапоги «начальников», подонков, вроде Бенито. Я уже рассуждал об этом, не хотелось бы повторяться. Дон Алехандро прав, наверх, выше этих «начальников», вылезти можно, но не прав в том, что можно это сделать самому. Не существует лифта из трущоб в высший свет. Единственный способ пробраться туда — личное, может быть даже случайное знакомство с сильными мира сего. Например, с королевой, правительницей государства. Или с иностранной наследной принцессой, с которой случайно встречаешься на Бульварном кольце чужого для себя, и еще более чужого для нее города. Только такие люди, как она, могут вытянуть со дна и сделать «старшим менеждером», в любом ином случае быдло так и останется быдлом. Исключений не бывает.

И последний, решающий момент. Со всем предыдущим можно как-то жить, смириться, как смирились миллионы людей на планете, ведущих ежедневную борьбу за выживание. Спокойно послать Катарину и Мишель, и жить своей быдловской жизнью, решая ежедневные быдловские задачи и надеясь на лучшее.

Но жить с тем, что досталось мне от таинственного родителя, нельзя.

Я — берсерк. Мод-берсерк, не контролирующий себя, когда срываюсь. А срываюсь я часто.

Прошлый раз рядом со мной был мудрый и опытный тренер, в последний момент не давший совершить непоправимого. Но в следующий раз его не будет. Научиться сдерживаться самому, как он советовал?

Я люблю фантастику, но в душе реалист. Сколько человек пострадает, пока я научусь? Где мне жить, чтоб не сорваться на находящихся рядом? На орбите Орка, Эриды или Макемаке?[13] А в какие дали меня отправят «отдыхать» после первого же срыва? В «Puerta de Dios»?

Да, я вернулся. Принял предложение «последнего» испытания. Красные камешки перевесили черные — из двух зол выбрал меньшее. И я выдержу. Я знаю, что меня ждет, и какие люди будут вокруг, а значит, вооружен. Вооружен и опасен — я не их тринадцатилетний малолетка, и это не стоит сбрасывать со счетов. Я не приемлю методов, какими они дрессируют молодняк, и если что — отвечу. А сломать меня невозможно — их же слова.

Будет трудно, но в конце этого черного коридора я вижу окошко света; в конце же коридора, начинающегося за воротами — нет. Это ловушка, в которую я загнал себя сам, мама права, но я уже загнал себя, и рассуждать о высоких материях, стоя одной ногой в пропасти, нет смысла. Победитель получает всё: или прыгать наудачу, или забиться и молчать в тряпочку до конца жизни — третьего не дано. Вот и весь мой выбор.

* * *

— О чем задумался? — прервала мои мысли Катарина.

— Да так, — потянул я. — Размышляю. Думаю, что с тобой делать.

— ???

— Ты же не думаешь, что все останется, как есть? Ты меня подставила, опустила в дерьмо по самую макушку, из-за тебя я пережил несколько… Не самых приятных дней в своей жизни. Да, я рассудил без эмоций, ты убедила, но тебя саму это не извиняет! — Я сделал многозначительное лицо. — Думаю, тебе не стоит поворачиваться после всего ко мне спиной…

— А ты у нас злопамятный, да? — усмехнулась она. — А, нет же, ни в коем случае! Не злопамятный! Ты у нас просто злой, и у тебя память хорошая!

Я невозмутимо пожал плечами.

— Малыш, ты еще скажешь мне спасибо! — продолжила она, повышая тональность.

— Обязательно, — потянул я. — Знаешь, когда человек стоит над гробом врага, он всегда говорит о нем только светлое и хорошее. Так принято. Вот и я скажу тебе «спасибо». Над гробом…

Получилось, я ее из себя вывел. Да так быстро, и поиздеваться толком не успел! Она резко дернулась, впечатав меня в стену своим телом, после чего демонстративно поднесла коварное запястье со встроенными кибернетическими лезвиями к горлу.

— Хуан, мне не нравятся такие разговоры!

Лицо ее пылало от злости. Я усмехнулся:

— Правда? Зря! Это же шутка! Просто шутка! Про гроб. А ты что думала, я кинусь к тебе на шею, радостно повизгивая от счастья, что к вам вернулся? Катюш, я сегодня в зеркало смотрелся, у меня до сих пор с лица синяки Сантьяго не сошли. Как я должен к тебе относиться?

Она попыталась что-то ответить, но не смогла, и по инерции отступила на несколько шагов назад. Затем собралась и гордо тряхнула черной копной:

— Хорошо, я виновата. Признаю. Во всем, что произошло, начиная с той злополучной полосы. Можешь меня ненавидеть, если хочешь. Доволен? Теперь тебе легче?

Я пожал плечами:

— Наверное.

— Я сделала это потому, что мне так приказали. Я должна была вернуть тебя, любой ценой. У меня не могло быть права на ошибку!

— А не слишком ли ты сложно придумала, Катюш? Может, стоило родить что-то попроще, менее жестокое и агрессивное?

— А ты бы стал разговаривать со мной после того, что случилось на дорожке?

— Но ты даже не пыталась ничего объяснить! Ты только давишь, больше ни на что не способна! Все вы такие — только давите!

Она задумалась, и вновь сменила интонацию, на «лекцию доброй тетушки»:

— Хуан, я хотела показать, что с нами ты будешь сильнее. Что это в твоих интересах. Да, я перегнула палку, но если бы все прошло, как задумано, ничего этого не случилось бы. Ситуация вышла из под контроля, я не учла такую возможность развития событий и это моя вина. Я не планировала твое избиение.

— А что планировала? — вспыхнул я. — Вызволение? Из бандитского плена? В который сами же меня б и отправили?

— Кампос-младший заказал тебя самостоятельно, — парировала она. — Его никто не подводил к этой мысли. Ты можешь ненавидеть меня, презирать, можешь посмеяться над моим гробом, но в душе ты знаешь, что это так. Он заказал бы тебя, рано или поздно, все мое достижение — я сделала так, чтобы это произошло рано. И ненавидя меня, ты не сможешь изменить этого. Давай! Вперед! Флаг в руки! Ненавидь! — она указала куда-то абстрактно на коридор, а я лишний раз поразился, как лихо она умеет читать в душах.

Да, все так и есть, как она говорит. Заказ меня со стороны Бенито — лишь вопрос времени. Она говорила об этом еще тогда, когда я впервые сел в салон «Эсперансы», когда не было никаких мокрых сапог и пятых дорожек. И за то, что она права, мне хотелось ненавидеть ее еще больше.

Я тяжко вздохнул, развернулся и побрел дальше — то, что она права, не значит, что мне хочется с нею общаться.

— Стой! — раздалось сзади.

Остановился.

— Прости, я была не права. Я привыкла играть человеческими судьбами, и заигралась.

Теперь она извинялась. Наконец-то! Но как-то неискренне.

Позже я понял, что такие, как она, просто не умеют извиняться перед младшими и слабыми. Даже если очень хотят.

— Зачем ты извиняешься? — усмехнулся я. — Что тебе, всемогущему офицеру, от мнения такого, как я?

— Теперь ты будешь одним из нас. Мне бы не хотелось, чтоб ты видел во мне врага. Я не такая. И…

Пауза.

— …И еще, я привязалась к тебе. С тобой интересно. В день, когда ты вошел в Восточные ворота, моя скучная рутинная служба перевернулась с ног на голову.

— Это и правда был приказ, малыш, — продолжила она почти жалобно. — Я не могла его не исполнить. Мы — рабы, винтики, и мы с тобой обсуждали это. И я, действительно, взяла на себя слишком много — играла и заигралась, забыв, что управляю судьбами реальных людей. Я виновата.

Молчание.

— Но я предлагаю забыть о прошлом и начать с чистого листа. Я — твой куратор, и им останусь, хочешь ли ты этого, или нет. Нам НУЖНО найти общий язык.

Я отрицательно покачал головой.

— Мне кажется, лучшая модель наших взаимоотношений, это принцип: «я не замечаю тебя, ты не замечаешь меня».

— Так не получится.

— Тогда пусть приставят ко мне кого-то другого. Другого куратора.

— Так тоже не получится.

— Жаль. Но иного я предложить не могу.

…Она блефовала. Получится. Мне поставят другого куратора, если с Катариной сойдемся на ножах. Но они могут не захотеть сделать это в воспитательных целях — чтобы не идти на поводу у рядового, хоть и ценного, бойца. Вопрос в том, как раскалить ситуацию до момента, когда их руководство пойдет на уступки, и нужно ли мне это самому? Боевые действия — это плохо, тем более на условно вражеской территории. Не проще ли договориться до чего-нибудь с ней, чем проходить через этот геморрой заново?

— Я предлагаю тебе помощь, — продолжила Катарина после длинной паузы, дав остыть. — Защиту и помощь. Я… Подарила тебе несколько неприятных часов жизни — я же сделаю так, чтобы несколько неприятных часов стали более приятными. Как искупление за былое. Как тебе такая постановка вопроса?

Я неуверенно покачал головой.

— Мне не нужна помощь. Тем более, твоя. Справлюсь.

Она ласково улыбнулась, как улыбаются маленьким детям:

— Хуан, ты, конечно, юноша смелый, и сильный, но не переоценивай себя. Разложить тебе по полочкам, что тебя здесь ожидает после испытания? С точки зрения банальной психологии?

— Попробуй.

Она демонстративно прокашлялась:

— После зачисления ты попадешь в незнакомое место с незнакомыми варварскими порядками и жесточайшей дисциплиной. Ты сам видел, молодняк здесь ходит по струнке. Тебя будут дрессировать наравне с ними, и даже больше — их сломать гораздо легче. Или думаешь, тебе сделают персональную скидку, как ценному «сотруднику»?

Нет, я так не думал.

— Тебя будут окружать… Люди с непонятным тебе, но устоявшимся мировоззрением, диким для «гражданки». Ты никогда с таким не сталкивался и не знаешь, какую модель поведения с подобными людьми использовать. Это конфликт?

Я согласился:

— Конфликт.

— Ты будешь пытаться выработать ее, эту модель, но для этого нужно время, период адаптации, и во время оного будешь совершенно беззащитен. Но это только начало, самое первое, что тебя ждет.

Далее хуже. Все окружающие поголовно будут противоположного пола. При том, что рядом не будет никого пола твоего, на общении с кем вы бы оба могли построить циклическую защиту. Этот дисбаланс — кладовая конфликтов. И все они нанижутся на конфликт мировоззренческий, доломают тебя там, где ты сможешь устоять сам.

Это еще не все. Есть конфликт социальный. Наши девочки поголовно… Низы общества, со всей присущей спецификой. Плюс, конфликт возрастной. Плюс, иерархический — те, кто старше и кто принял присягу, вряд ли будет считать тебя равным себе. Отмечай, отмечай, это все нанизывается на предыдущие «достижения»! Плюс, кому-то просто так не понравится твоя рожа — нельзя ведь всем нравится? В любом социуме возникают люди, к которым испытываешь симпатию, и к которым ярко выраженную антипатию, а значит, кое-кто обязательно захочет поставить тебя на место.

…Я вспомнил Оливию и ее девочек, охрану ее высочества. Пожалуй, и здесь Катюша права. Такие возникнут. Обязательно.

— Что у нас получается? — издевательски усмехнулась мой нынешний куратор, — наложение конфликтов? Социального, возрастного, иерархического, мировоззренческого, и, наконец, полового? Это без межличностных? Ты все еще уверен, что справишься?

Я насупился:

— Попробую.

Уверен я не был, и она прекрасно читала это по моим глазам. А потому била дальше, на поражение:

— Все, на кого ты сможешь опереться, это твой будущий взвод. Пока непонятно, кто им станет, и только высшие силы знают, как у тебя сложатся отношения внутри коллектива. Дай бог, чтобы они тебя поддержали. Всех же остальных смело записывай в условно-враждебные тебе силы. Радостные перспективы? Одно могу сказать точно, твои девочки однозначно будут… Не самого высокого статуса по местным меркам, под стать тебе. Хорошо, если у них будет право свободного выхода за территорию, а может не быть и этого. То есть, их возможности защитить тебя будут ограничены. А сам ты…

Вздох.

— Не обижайся, но ты совсем не подготовлен для существования в нашем террариуме. Ты можешь защититься от Кампоса и его дружков, дать в морду зарвавшемуся подонку, выйти против превосходящих сил, утопить кого-то в фонтане… Но здесь это не сработает. Это не мужской коллектив, Хуан, тут правят бал иные законы. Здесь надо извиваться и жалить, как извиваются и жалят все вокруг, и уворачиваться от других жал. Только так здесь можно выжить, поверь.

Я ей верил. Конечно, она драматизирует, как обычно, на самом деле все не так плохо, но доля правды в ее словах есть, и доля эта — львиная.

Катарина протянула руку:

— Я не всемогуща. Но вовремя дать нужный совет смогу. А остальное в любом случае будет зависеть только от тебя, от того, как ты себя поставишь. Я виновата перед тобой, и моя помощь будет искуплением. Мир?

Я задумался. И думал долго. Послать эту представительницу «террариума», как просит душа? Вместо нее все равно кого-то дадут, кого-то другого, а стоит ли менять коней на переправе? Я знаю, что это за человек. Я знаю, что от нее можно ждать. У меня есть опыт общения, я уже начал чувствовать, когда она врет, а когда нет. С новым куратором придется начинать все заново, а где гарантия, что она окажется не такой же стервой? Или еще хлеще?

Все они тут стервы. Даже Норма, с которой мы вроде как нашли общий язык. И Норму я хотел бы видеть куратором даже меньше Катарины — слишком живая и действенная методика воспитания у нее на вооружении. «Террариум», правильное слово.

Я тяжко-тяжко вздохнул и пожал ее ладонь:

— Договорились. Мир.

Усмешка:

— И не надо так сильно вздыхать; я сказала, что помогу — значит помогу. А слово свое держу.

— Всегда? — недоверчиво хмыкнул я.

— Данное своим — да, — кристально честно ответила она. — А ты теперь свой. Будешь…

— Если пройду ваш тест… — скривился я.

— Пройдешь. — Она улыбнулась.

— Откуда такая уверенность?

— Знаю. Ну что, пошли, Шимановский? Труба зовет?

Кажется, в ее голосе проскользнули нотки теплоты, и теплота эта не была наигранной. Может, она не совсем потерянный человек? Или это только кажется?

— Что меня ждет? Ты уже можешь говорить об этом?

Она пожала плечами.

— Это как-то не особо скрывалось. Что, всю ночь не спал, мучился?

Я в ответ деловито покачал головой.

— Нет. Я вообще не думал об этом.

Это была правда. Ложась спать, я не собирался сюда. И только ближе к утру меня настиг ветер перемен, когда думать о таких вещах стало поздно.

Но теперь, когда я иду, одетый в белую броню с кондором на груди, сжимаю в руке скорострельную винтовку, а другой придерживаю прикрепленный к поясу шлем, сердце стучит все сильнее и сильнее, пропорционально расстоянию до подземелья с дорожками смерти.

— У тебя несколько недель не было нагрузок, и мы решили, что не стоит сильно нагружать тебя. Повторюсь, если не помнишь — ты должен иметь возможность погибнуть на полосе, если не проявишь должного рвения и воли жить. Вопрос свелся к следующему: не слишком ли много нужно воли, учитывая твой общий низкий уровень?

И мы решили не мудрствовать. На дорожке не будет таких препятствий, как на первых пяти — это не полоса препятствий в принципе. Главные препятствия на ней — боты, роботы-солдаты. У них будут прикручены скоростные характеристики, но их самих будет очень много. Что так смотришь, что непонятного?

— Да все, — хмыкнул я. — Что за боты? Что с ними делать? Каковы их возможности? Что вообще делать на полосе?

— Боты… — Она неопределенно скривилась. — …Они и есть боты, увидишь. Что делать на полосе — решать тебе, на трассе дается полная свобода, если ты не забыл. Привычной по первым дорожкам «трубы» там нет, это скорее лабиринт, у тебя будет выбор, куда бежать и как именно всё это дело проходить. Твоя цель — дойти до конца, и как ты это сделаешь — никого не интересует.

Возможности? Если они поймают тебя, то убьют. Если догонят или ты не успеешь отскочить. Если успеешь и убежишь — они тебе ничего не сделают, но вокруг будут и другие боты, которые тоже захотят тебя прикончить. В общем, будет весело! — довольно воскликнула она.

— Зомби. О, точно! Зомби! — озарило ее. — Они будут двигаться как зомби в сетевых играх! Большой зомбиленд в недрах Золотого дворца — понятное сравнение, или придумать другое?

Я крякнул. Да уж, «зомбиленд под Золотым дворцом»… Игры составляют люди с богатой фантазией, но и они до такого не додумаются.

— Нет, понятно. Остальное посмотрю на месте.

— Это правильно, — поддержала она. — На месте оно виднее. Ну, вот и пришли.

Мы вынырнули из коридора в помещение с нумерованными дорожками. Нас уже ждали, четверо человек, естественно, все в парадной ангельской форме с офицерскими знаками различия. Двоих из них я не знал, но двоих видел раньше. Мишель, сеньора Тьерри, белокожая блондинос с золотыми волосами, и сеньора, являющаяся ее полной противоположностью — смуглая, с невозможно черными густыми длинными волосами, ниже лопаток, что при ее работе и необходимости прятать это богатство под шлем — роскошь. Та самая сеньора полковник, что встретила меня возле школы и силой направила внутрь.

Она держалась наравне с Мишель, я бы даже сказал, чувствовала, что имеет моральное право отдавать ей приказы. Это сразу бросалось в глаза. Вокруг нее невидимый никому, но ясно ощущаемый, витал ореол власти. Мне стало немного не по себе.

Катарина при виде этой сеньоры остановилась и растерялась, но быстро пришла в себя. Она явно не ждала ее здесь увидеть.

— Крутая, да? — поддел я. — Эта сеньора?

Катарина кивнула.

— Мишель рядом держится скованно. Настолько крутая, что круче главы корпуса?

— Ее зовут Гарсия, — усмехнулась моя спутница. — Она — доверенное лицо королевы. Они с Мишель обе из взвода Леи. Все-то ты подмечаешь! Ладно, пошли, зоркий сокол…

Подходя, услышал, как Мишель кивнула этой сеньоре в нашу сторону:

— А вот и он.

Та обернулась.

Мои колени задрожали. Нет, первую секунду она смотрела нормально, с некой усталостью, и даже ленцой. Но ровно секунду. После ее взгляд затуманила сталь, и эта сталь чуть не пробила меня навылет.

— Да-да, он-он, — произнесла Мишель, противненько улыбаясь. — Я же говорила, ты будешь удивлена.

Сеньора спрятала эмоции, вмиг обуявшие ее, и дальше я не мог прочесть в ней ничего, кроме деловитой сосредоточенности. И злости. Но слава всем высшим силам, злости не на меня.

— Он пришел сам, — продолжила Мишель, храбрясь. Внутри ей тоже было не по себе. — Ты можешь проверить, тем более, это уже неоднократно проверяли другие. Решать тебе, но я считаю, мы должны дать парню шанс.

Сеньора Гарсия стояла, пытаясь подобрать слова, как-то ответить, но пока получалось у нее не очень. Она не знала, как реагировать на ситуацию, сомневалась, и меня начали пробирать пакостные мысли.

«Это что, она скажет „нет“, и всё станет напрасно? Напрасной окажется эта канитель с похищениями? Напрасно я выкладывался до изнеможения две недели подряд? И, наконец, напрасно встал в такую рань сегодня, хотя мог еще мирно поспать несколько часов? Меня никто никуда не возьмет, пока она не разрешит?»

«Нет, — одернул я сам себя. Такие вопросы в компетенции одной лишь королевы. Сеньора полковник может наложить запрет на испытание СЕЙЧАС но отменить его совсем не властна. А королева…»

Я помнил королеву. Вряд ли та будет против.

Наконец, сеньора полковник (блин, они обе полковники, но к этой прицепилось), смогла что-то сформулировать:

— Почему на нем белый доспех?

Мишель неуверенно пожала плечами:

— А что такое?

— Он женский.

— Он универсальный. К тому же, у нас нет других.

— Он женский, — настаивала на своем сеньора. И, видимо, так и было, потому, что Мишель недовольно сжала губы. — А еще он белый. Не подобает парню ходить в том, что для парней не предназначено.

— И все-таки, он универсальный, — не сдавалась Мишель. — А что белый… Нет у нас других. Не брать же у кого-то мальчишке под заказ только потому, что он мальчишка?

— Нет, не надо под заказ, — бескомпромиссно покачала сеньора Гарсия головой. — Но в таком ему ходить не следует. Пойдем со мной.

Это мне. Бросив фразу, сеньора быстрым шагом направилась в сторону створок, в которые мы только что вошли. И Мишель, и Катарина, облегченно выдохнули. Мне не оставалось ничего иного, кроме как засеменить следом, еще крепче сжав оружие.

Зайдя за поворот, сеньора полковник перестала сдерживаться: от нее открыто запылало лютой ненавистью к Мишель, и мне оставалось только догадываться, что могло служить ее причиной. А заодно держаться как можно дальше, чтоб не попасть под руку. Вроде я объектом злости не являлся, но береженого…

— Говорят, ты пришел сюда сам? — произнесла она, когда мы прошли вниз и вверх несколько лестниц. Я кивнул.

— Так точно, сеньора. Сам.

— И что же тебя сподвигло на такой безумный и глупый поступок?

Я решил не юлить. Не с ней.

— Безысходность, сеньора. Мне больше некуда было податься. Срочно потребовалось научиться защитить себя, а кто еще на планете научит этому? И кто научит лучше?

— А как же специфика? — усмехнулась она. — Условия? Традиции? Это как бы… Не мужское заведение!

Я согласился:

— Да, так и есть, сеньора. Но вы правы, в этом заведении всё держится на голой традиции, а традиции имеют свойство рано или поздно меняться. Или хотя бы нарушаться. Так почему бы не со мной и не в этот раз?

— Логично! — Она скупо рассмеялась. — А ты наглый юноша!

— Стараюсь! — подобрался я.

— И от кого же тебе срочно понадобилось защититься? Уж не от Кампосов ли?

— От них самых, сеньора, — я опустил голову.

— Но насколько мне не изменяет память, перед моим отъездом ситуацию с Кампосами разрулили. — В ее голос закрались ледяные нотки. — Ты сам разрулил ее, в школьном фонтане. А мои люди после поговорили с Виктором, объяснив, что его сын не прав, и ему не стоит вмешиваться в молодежные разборки. Как же так?

Мне захотелось сжать кулаки от досады:

— В фонтане была победа, сеньора, но победа в битве. Войну в целом я проиграл. Несмотря на вмешательство сильных мира сего и ваш разговор с Кампосом-старшим.

…А мне больше не хочется проигрывать войны! — с жаром, какого не ожидал сам от себя, закончил я.

Она понимающе кивнула:

— Правильно, войны надо выигрывать. Битвы не обязательно, а войны — надо. Это закон любой победы, полностью тебя поддерживаю!

…Конечно, это не умаляет глупость твоего поступка, но что сделано — то сделано.

— То есть, вы допустите меня до испытания? — напрягся я. Она обернулась и насмешливо хмыкнула:

— А ты хотел бы его пройти? Ты все еще хочешь к нам?

Мне рассказали красивую историю о том, как тебя пытались привлечь, какими средствами для этого пользовались. Целая войсковая операция! И после всего ты вновь пришел сюда? Смысл?

Я понял, что мне прямо сейчас, форсировано, нужно будет ответить на вопрос, на который я сам себе не в состоянии ответить. Но то сам себе, там можно схалтурить, а вот ей ответ дать нужно. Дать немедленно, и от него будет зависеть мое будущее. ВСЁ будущее. Наверное, я недооценил степень ее власти.

— Да, сеньора, — лихорадочно заработал мой мыслительный процессор, подбирая слова. — Я хочу его пройти. Потому, что и тогда, и сейчас, мною двигало одно и то же чувство — безысходность. Просто тогда оно было неосознанное, необдуманное: я чувствовал его, переживал, и бросился в первый же пришедший в голову омут. Глупость, но клянусь, если бы пришло на ум другое — я был бы сейчас не с вами.

Сейчас же моя безысходность осознанная — я могу отказаться, жить дальше, и жить счастливо… Какое-то время. Но следующую войну я проиграю, и это знание пребудет со мной вечно.

Что лучше, знать об опасности и быть несчастливым, или не знать, и жить счастливо? До первой «войны»? Ответьте вы, как боевик и опытный человек? Как бы поступили вы?

— Тебе интересно мое личное мнение? — Сеньора рассмеялась. Но смеялась она сквозь призму некой серьезности — я забавлял ее, но относилась она ко мне с подчеркнутым уважением. — Почему?

— Ну, интересно же личное мнение доверенного лица королевы?.. — потянул я.

— Хорошо. Я думаю, ты поступил правильно. — Смешок. — Потому, что я сама бы поступила также. Разница лишь в том, что мне никогда не пришла бы в голову мысль заявиться сюда. А тебе пришла.

…Поэтому да, лучше быть несчастным, но знать об опасности. И то же самое тебе скажет Лея, если ты ее об этом спросишь. Ну, вот и пришли!

Перед нами стоял гермозатвор со странной символикой — кондором, но голубым, в голубом же круге. Сеньора полковник приложила к глазку браслет, и створки его поехали вниз и вверх соответственно.

Мы вошли, и к нам сразу кинулась фигура в доспехах без шлема с винтовкой наперевес. Этой сеньоре было под тридцать — старая гвардия, на рукаве ее красиво смотрелась голубая же повязка с белым контуром того самого кондора в круге.

Сеньора вытянулась, отдала честь. Без подобострастия — просто так положено. Моя спутница ответила тем же.

— Вольно! Иди следом.

И мы вновь двинулись по коридору, втроем. Створки гермозатвора за нашими спинами встали на место.

— Это территория наказующих, — пояснила мне сеньора Гарсия. — Ты знаешь, кто такие наказующие?

Я отрицательно покачал головой.

— Внутренняя служба безопасности корпуса. Название уходит сутью в понятие «наказывать» — изначально мы наказывали тех, кто оступился. Кто ослушался приказа или своими действиями подставил под удар интересы королевы.

— Утилизация, — блеснул я интеллектом. — Вы это так называете.

Сеньора Гарсия кивнула.

— Еще нас зовут зондер-командой. Мы не подчиняемся Мишель, только королеве лично. И занимаемся не всегда одними лишь бойцами корпуса. На этой планете много тех, кто оступается… — недовольно потянула она, глаза ее зло блеснули.

Ей не нравится то, что она делает — понял я. Но она знает, что у нее нет выбора.

— Заходи.

Еще одни створки разъехались, теперь уже вправо и влево, и мы вошли в помещение, которое можно назвать одним словом — «костюмерная». Или кладовая, но со спецификой хранения. Здесь, развешенные на специальных приспособлениях, компактно висели различные наборы доспехов и скафандров: серые безликие, серые и зеленые армейские, красные — а это уже доспехи марсианской республиканской армии, лазорево-голубые парадные личной стражи его величества императора Владычицы Южных Морей, черно-синие и черно-серые хаки с русским триколором и андреевским флагом на шевроне, красно-желтые Национальной армии Китая, австралийские королевские… Да тут их!!!..

Сеньора уверенно прошлась вдоль стеллажей и указала на отсек, в котором висело около трех десятков одинаковых черно-синих доспехов с эмблемой департамента безопасности на шевронах и золотым орлом на груди.

— Выбирай любой. Тот сдашь назад. Отведи его потом к «полосам смерти» — последняя фраза предназначалась сопровождающей нас сеньоре. Та молча кивнула. Сама же сеньора Гарсия быстрым шагом двинулась назад, не говоря мне больше ни слова.

Я повернулся к ближайшему доспеху и провел по нему рукой. Клево!!!

* * *

— Мишель, ты понимаешь, что есть такое слово, «некогда»?

Мишель понимала. Но твердо стояла на своем. «Ты должна там присутствовать». «Обязана». «Ты — один из самых влиятельных офицеров, глава наказующих, это твоя обязанность — присутствовать при эпохальных событиях»…

Она была согласна с этим — да, принятие первого мальчика в качестве эксперимента — событие эпохальное, знаковое. Но ей, действительно, было некогда. Она прилетела всего несколько часов назад, и еще не пришла в себя после невесомости и посадочных перегрузок. А дела не ждут. Лея снимет голову за простой. Как бы Елена не относилась к этому проекту, она признавала, что он гениален, а саботировать гениальное у нее не поднималась рука.

В общем, дел было невпроворот, и она с удовольствием пропустила бы вступительное испытание этого мальчишки. На него можно посмотреть и позже, в записи, а заодно пообщаться с самим мальчишкой, поставить его на место, чтоб не возгордился. Но Мишель вцепилась, как клещ, и она не смогла от нее отлипнуть. К тому же, аргументы эта белобрысая бестия подбирала верные, с упованием на обязанности, на долг, а этого дрессированная лучшей подругой-трудоголичкой Елена перенести не могла.

— Хорошо, пошли. Заодно расскажешь, что ты тут устроила. Стрельба, взрывы, бандиты, разборки… До нас дошли слухи, но заниматься ими было некогда — скоро, действительно, будет война…

Мишель кивнула, и принялась обстоятельно описывать произошедшее, не называя имен, делая упор на действиях, на которые они ради этого мальчишки пошли.

…Что Мишель — дура — Елена знала всегда. Доверить тестовые вступительные испытания человеку, открыто выразившему неприязнь к пареньку и к итогам этих тестов? Это надо быть Мутантом, чтобы накосячить такое! Ласточка вообще берет на себя слишком много, если б у них было больше толковых людей — сидеть бы ей дома, в народном хозяйстве, кормить мужа и растить детей.

Но не о том она. Вторая на ее взгляд глупость — доверить Ласточке же поиск решения по его возвращению, а затем и реализацию этого решения. Не просто глупость — тупость! Размах же процесса ее поразил — таких масштабных операций она не помнила со времен ареста Сирены. Не занимался подобным корпус, уже много лет, и неизвестно, как отреагирует на такое Лея. Она боится корпуса, хотя не хочет в этом признаваться, но и поделать без него ничего не может. Ей нужны свои люди во главе, а значит, Мишель останется на своем посту. Офицеры же получат с ее стороны сигнал — былые времена не ушли в прошлое, все можно возродить. Это скользкий момент, над ним придется не один день ломать голову, и пока вникать в него у Елены не было желания.

— Ты не сказала, что это за паренек и чем он так важен, — перебила она подругу, когда та увлеклась описаниями слишком сильно. — Ну и что, что мод? Какими такими особенными способностями обладает?

Мишель лишь загадочно улыбнулась.

— Сейчас сама увидишь. Кстати, а вот и он — кивнула она ей за спину. Елена обернулась.

Глава 20. Ангел Хранитель

Март 2411 г., Венера, Дельта, Сьерра дель Мьедо, лагерь службы вербовки корпуса

Она сразу выделила эту девочку из толпы, у нее были очень красивые волосы. У других, наверное, не хуже, но взгляд почему-то приковала именно она — было в ней что-то странное, непохожее на других. Манера поведения?

Да, манера. Она была не похожа на других тем, как вела себя. Многие здесь хорохорились, строили из себя крутых, сильных, продвинутых, пытались кого-то построить или задавить, задавливая этим лишь собственный страх; многие сидели тихо в сторонке, дрожа и крепясь, не обращая на выскочек внимания; кто-то искал союзников, сплачиваясь друг с другом против более сильного, опять-таки, пытаясь активно или пассивно, но задавить обуявшее всех и каждого чувство тревоги… А она не делала ничего. Она просто была здесь.

— А ночью они пришли, обе. Воспетка свалила, у нее хахаль был на третьем этаже, охранник, они всегда ближе к полночи трахаться под лестницу бегали. И эти курвы…

Это разглагольствовала рядом одна из выскочек, уже третий раз рассказывая, как справилась с двумя «доброжелательницами» старше себя на два года, пришедшими наказать ее за дерзость. Вокруг, естественно, столпились «кукушки», и куковали, разинув рты. Эта стерва уже стала авторитетом для них, ничего для этого не сделав, просто потому, что ее страх перед будущим не парализовывал, а наоборот, распирал на действие.

Большинство «кукушек» отсеется сразу, в первый месяц. Инструкторы из службы вербовки перед отправлением сюда провели обстоятельную беседу с каждой из кандидаток, и намекнули, как правильно себя вести, чтобы не вылететь. Именно намекнули, тонко, с заделом: тупая не поймет и отсеется, умная останется. Такой скрытый тест…

Елена не тупая, поняла. Закон выживания здесь прост: корпус — это семья. И вести себя надо так, будто ты в семье, а не полубандитском курятнике для сирот и беспризорников, где тебя могут накрыть ночью подушкой, скрутить и бить, пока не потеряешь сознание. Здесь нет врагов, здесь не каждый сам за себя, как там, и выжить можно только вместе. Помогая друг другу, а не сбившись в волчью стаю с наглой хамкой в роли лидера, где члены стаи готовы задрать своего, если он слабый. Просто «кукушки» этого не поняли, но так и задумано. И поэтому она не с ними.

Наконец, она решилась. Подошла к странной девчонке, почти равнодушно блымающей большими черными ресницами на происходящее, и дружелюбно улыбнулась:

— Привет.

— Привет… — неуверенно ответила девочка.

…Но если она хочет выжить и не вылететь, ей нужно держаться кого-то. Вместе проходить сквозь опасности легче и спокойнее, а опасностей их ожидает фигова туча. Из присутствующих в ангаре отсеется девять десятых соискательниц, если не больше. Возможность доверить прикрыть кому-то свою спину, и знать, что этот человек не подведет — роскошь. И эту роскошь не получить сидя и кукуя в одиночестве, не сколачивая свою компанию, как эта хамка, и не прибиваясь ни к одной существующей. Почему бы не попробовать с этой девочкой? Вдвоем ведь легче?

Подойдя, Елена поняла, что оказалась не права насчет нее, и не права кардинально. Девочка боялась. Страх не просто скрутил ее, ее в прямом смысле трусило! Но понятно это было только отсюда — издалека девчонка цвела и пахла, идеально скрывая свои чувства. Умеют же люди!

— Не бойся, все будет хорошо. — Она попыталась ободрить ее, но потерпела фиаско: девочка смешно наморщила носик и гордо вскинулась:

— А я не боюсь!

Было в ее жесте нечто неправильное, так не должно быть.

Что именно — Елена поняла спустя несколько долгих мгновений: девчонка боялась не сдохнуть в этом долбаном корпусе, и не возвращения в родной приютский беспредел. Она боялась показать страх. Именно так — показать страх. Проявление слабости для нее было важнее, чем смерть, и это выбивало привычную к логике жизни Елену из колеи.

— Ты странная, — наконец выдала она свой вердикт, рассмотрев девчонку в полном молчании.

— С чего ты взяла? — вновь вскинулась та.

— Ты не такая, как все. И ведешь себя не как все. И одета по-другому…

Девочка оглядела себя и пожала плечами. Да, на ней были не казенные вещи, но назвать ее одежду хорошей или богатой язык не поворачивался.

— А ты откуда?

— Из Альфы… — буркнула девочка с тщательно скрываемой охотой. Видимо, сидеть в одиночестве ей тоже не улыбалось, и агрессию она показывала только для вида.

— О, я тоже. — Елена непроизвольно улыбнулась. — А ты из какого приюта?

— Я не из приюта… — девочка опустила голову.

— То есть как, не из приюта? — опешила Елена.

— А вот так, не из приюта! — вновь вспыхнула та.

— Но сюда же берут сюда только приютских!

— Разве? Кто сказал?

Елена раскрыла рот от удивления, но тут же его захлопнула. Действительно, а с чего она взяла, что в ангелы берут только приютских? Да, так считается, так все говорят, но кого они набирают на самом деле — дело только ангелов.

— И как же ты сюда попала? — не поняла она.

Девчонка вновь пожала плечами.

— Пришла в офис службы вербовки и попросилась.

— И тебя взяли?

— Угу.

— Вот так сразу? И привезли сюда?

Елена чувствовала подвох, но у нее не хватало опыта, чтобы понять, в чем он заключается. Ладно, ерунда это — если их зачислят, и они станут подругами, сама все расскажет.

Девочка отрицательно покачала головой:

— Нет. Сразу запихнули в какой-то бункер, где были другие девочки. Нас там тестировали. Девочек никого не взяли, отправили назад, а меня посадили на катер и доставили сюда. Одну. Позавчера. Почему — не знаю, не спрашивай. Но чем-то же подошла? Ты отвечала на их дурацкие вопросы?

Елена отвечала. Действительно, дурацкие. После тех вопросов отсеивается больше половины кандидаток, причем, зачастую это крепкие здоровые девочки, которых она не назвала бы по жизни ненормальными или слабыми. Ощущение тайны, связанной с этой девочкой, вдруг захлестнуло ее; она решила допытаться, в чем секрет, чего бы ей это ни стоило.

Недоверчиво хмыкнув, Елена вызывающе утвердила:

— Все равно они не могли тебя взять! Они берут только сирот! Потому, что у тех нет родных и по ним никто не будет плакать. Ты врешь.

Девочка вдруг опустила голову, сдвинув волосы, как бы отгораживая ими лицо:

— Я сирота. Наполовину. У меня отец погиб.

Пауза.

— Он военный был. В Империи воевал… — Ее голос дрогнул. Елене стало вдруг неловко.

— Прости. Я не знала…

Девочка продолжила, хотя готова была вот-вот расплакаться:

— У отца остались связи в командовании. Благодаря им меня и взяли. Вот я сказала! — по щеке девочки потекла непрошенная слеза. — Только никому не говори, ладно?

Елена прокляла себя за несдержанность. Инстинктивно она подалась вперед и обняла девчонку:

— Конечно! Разумеется! Прости!

Та уткнулась ей в плечо.

«А не такая она и железная» — пронеслось в голове у Елены. «Храбрится, чувства скрывает… А на самом деле настоящие чувства не скроешь, вот они, на виду».

Теперь все встало на места. Дочь погибшего военного, которой разрешили поступать в корпус телохранителей на общих с остальными основаниях по блату. Погибшего недавно — рана девочки еще слишком глубока, не успела зарубцеваться. Да, такое могло произойти, в их стране всё для военных — любые условия, любые льготы. Тем более, погибших при исполнении долга. Как бы она хотела, чтобы ее отец тоже был военным!..

Елена искренне сочувствовала девочке. Она, как и все в приюте, с раннего детства мечтала о семье — об этом мечтает каждая. Конечно, такие мечты реализуются редко, и даже реализовавшись, частенько рушатся — у них в группе, например, двух мальчиков и одну девочку приемные родители в свое время вернули после усыновления. Но всё равно все об этом мечтают, и в шесть, и в восемь, и в десять, и даже в тринадцать лет. Вдруг повезет, и кто-то решится взять тебя, несмотря на возраст и сложившиеся привычки?

Елена мечтала о маме — что та найдет ее, удочерит, подарит любовь, которую не дала ей сука, бросившая в родильном доме. О том, как будет баловать ее, читать сказки на ночь и разрешит играть в сетях сколько душе угодно. Но еще больше мечтала об отце — добром и заботливом, который будет сажать ее на плечи и катать по улице, а еще покупать конфеты и мороженное. И защитит от хулиганов — от всякого отребья, на которое насмотрелась в приюте.

Но мечтать, не имея — это одно, а потерять, имея — совсем другое. Девочка потеряла, любящего человека, которого будет помнить всю жизнь, и которого всю жизнь ей не будет хватать. Это больнее, чем жить без него с раннего детства.

— А у меня никогда не было отца, — пожаловалась она и села рядом. — И матери тоже. Не расстраивайся?

Девочка шмыгнула носом.

— Мне жаль. Ты тоже меня прости. Просто так… Нахлынуло!

— Да ладно, ничего! — примиряющее махнула рукой Елена. — Проедем?

Девочка кивнула и отстранилась, вновь напуская на себя непрошибаемый вид. Но теперь только для других, всех, кроме нее.

— Давай.

— Елена. — Она протянула руку. — Елена Гарсия.

— Катарина, — пожала ее незнакомка. — Катарина Веласкес.

— Как королева? — усмехнулась Елена.

— Ага, как королева, — расплылась в улыбке девочка.

Затем обе они, не сговариваясь, рассмеялись. Общее напряжение, держащее в кулаке третий день, спало, и обе почувствовали близость, какая бывает только у тех, кто может доверять друг другу. Несмотря на то, что они только что познакомились.

— Катарина, а ты знаешь, что у тебя очень красивые волосы? — Елена провела рукой по спадающим на плечи смоляным пядям теперь уже подруги. Та довольно хмыкнула:

— Вообще-то у тебя не хуже!

Апрель 2411 г., Венера, Дельта, Сьерра дель Мьедо, лагерь службы вербовки корпуса

— Встать! Встать, я сказала! — заливаясь, орала Сирена на плачущую Катарину. Болото под названием «четвертая рота», тяжело дыша, повалилось на пол, постягивав с плеч вещмешки, с интересом наблюдая за разворачивающимся действом.

— Я не могу! Правда, не могу! — ревела объект всеобщего внимания, сидя на полу, судорожно сжимая винтовку и потирая ушибленную щиколотку.

— Встала и побежала! Через «не могу»! Мы и так плетемся в хвосте! Хочешь, чтобы нас всех отчислили?

Она пнула сидящую по ноге. Та испуганно подобралась.

— Не надо, пожалуйста! Я, правда, подвернула ее! Я не смогу бежать!

— Я сказала, встала и побежала! Ничего не знаю! Ползком, но двигайся!

— Я не смогу! Бегите без меня! — она залилась слезами.

Сирена Морган, полукровка-гринго, та самая хвастунишка, кичившаяся на сборном пункте лагеря, что одолела двух старших, с первого же дня дала всем понять, что она лидер и покушений на свой статус не потерпит. Большинству было плевать, потому она быстро возглавила сброд из пяти десятков девчонок, гордо именуемый здесь «рота». До настоящей роты это сборище недотягивало, здесь не было никакой дисциплины, все кучковались по интересам и по провинциям, откуда приехали. Выполнение общих же для всех задач осуществлялось чудом, и имя этому чуду — страх. Страх перед инструкторами, злобными и кровожадными ангелами, и страх быть отправленными назад, в родной детский дом, где девочки, не прошедшие отбор, устроят вернувшимся «горячую» встречу. Каким-то образом рота действовала, держалась, выполняла команды, но из пяти десятков спустя всего две недели в ней осталось четыре. И это было только начало.

Впрочем, в других ротах было то же самое, они ничем среди других не выделялись, кроме…

…Кроме Веласкес. Она оказалась комнатным цветочком, не способным ни на что. Рота постоянно приходила к финишу последней из-за того, что она не могла бежать быстро или долго. А также не могла сдать простейшие физические тесты, которые засчитывались «по-последней», благодаря чему вся рота в общем зачете уверенно плелась в хвосте. За это девочки ненавидели Веласкес, ненавидели люто, ведь общий зачет дан неспроста, а всех мало-мальски проявивших слабину ангелы без жалости вышвыривали. Пару раз ее пытались избить, оба раза девчонок удержала от такого смертоубийственного шага она, Елена Гарсия, жестко встававшая между ними. Как выяснилось позже, здесь везде системы слежения, даже в душе, и любая провокация, любая попытка одной кадетки разукрасить лицо другой, каралось вышвыриванием «за борт» обеих. Оба раза девочки отступали, но все понимали, что долго так продолжаться не может, и Веласкес все равно свое получит, рано или поздно.

Глаза Сирены налились кровью:

— Или ты сейчас встанешь и побежишь, несмотря на растяжение, или я тебя убью! Прямо здесь!

Елена вновь, как и прошлые разы, встала между Катариной и потенциальной обидчицей, легонько оттолкнув последнюю:

— Сирена, остынь! Перебор!

— О, защитница объявилась! — воскликнула та. — А я уж думала, куда она подевалась? — ее глаза презрительно прищурились. — Скажи своей подруге, что если она сейчас не встанет…

— То что, если она не встанет? — Елена уперла руки в бока.

Сирена натужно задышала, не находя аргументов. Там, на воле, их обеих бы избили. Скрутили, зажали рот и отделали бы так, что родные мамы, буде у них имелись такие, ни в жизнь бы их не узнали. Но здесь бить нельзя, и это все осложняло.

— Короче, ты берешь свою подругу и помогаешь ей бежать следом за нами.

— Их надо бросить, — раздалось сзади. — Обеих.

Все обернулись. Сзади, в группе «ближних товарищей» Сирены, назрела революция, которую та благополучно проморгала. Эта девочка тоже была полукровкой, но мулаткой. Она, как и Сирена, с первого дня поставила себя лидером, но поскольку законы выживания требовали сотрудничества, конфликта умудрялась избегать. До этого самого момента.

— Это итоговое задание. Если мы опять придем последними, все отправимся по домам, нас предупредили. А если мы их не бросим — однозначно придем последними, даже если понесем эту дрянь на себе.

Сирена вспыхнула:

— Мы не можем никого бросать! Корпус — своих не бросает!..

— Хрен тебе «не бросает»! — заорала мулатка, вскакивая с места. — Еще как бросает! Скольких уже бросил?

Они берут лучших! Лучших, Сирена! А мы в хвосте с большим отрывом! Ты можешь тащить ее, но я не собираюсь! Я не хочу возвращаться!

— Ты не права, — произнесла стоящая чуть в стороне Мутант, девочка-мод с золотыми волосами и светлой кожей — авторитетная и боевая, но не встревавшая до сих пор в вопросы управления ротой. Ходили слухи, она тоже из блатных, из флотских, но проверить это Елена не. Экзотическое прозвище Мутант получила в первый же день, благодаря непривычному цвету волос, и спокойно на него отзывалась.

— Рота — именно семья, и мы должны держаться вместе, что бы ни случилось. Ты не права.

— Зачет по-последней! — вспыхнула мулатка, сжимая кулаки от ярости. — Нас всех, всей «семьей», отправят по домам, если мы ее не бросим! Ты этого хочешь?

— Пусть лучше отправят семьей, чем по одному, — спокойно парировала беловолосая.

— Разве может быть ЭТО семьей? — окинула мулатка рукой вокруг. — Это сказка, Мишель! Байка! Они стравливают нас, специально, каждый день, и смотрят, кто кого сделает! Какая тут семья? Логово змей!

Воцарилось недоброе молчание, которое мулатка приняла за одобрение своей позиции.

— Они выбирают лучших, лучших из лучших, тех, кто сильнее. И тех, кто принимает сильные решения. А отсеивают того, кто не слушается, и слабых. Как Веласкес. Которые всех подводят.

— Я не хочу домой! — ее затрясло от злости. — Мы должны двигаться! И дойти в установленное время! Чего бы это ни стоило!

— Ты хочешь бросить раненую, — гнула свое Мишель. — Так нельзя.

Мулатка усмехнулась:

— Да какая она раненая! Не смеши мои ботинки!

— В общем так, — обернулась она к группе. — Все слышали, что сказали инструкторы по поводу сегодняшнего теста? Группа, пришедшая последней, исключается.

Девчонки, все четыре десятка человек, опустили головы — это была правда.

— Кто за то, чтобы идти к финишу, оставив этих здесь — слово «этих» она выплюнула с особым ехидством — Идите сюда. Те, кто хочет остаться, и двигать домой «всем вместе», «всей семьей» — оставайтесь с ними. Кто со мной?

Мутант порывалась что-то сказать еще, но глаза ее вдруг хитро сверкнули, и она промолчала. Рота же начала постепенно, по нескольку человек, подниматься и подходить к мулатке, делая это все активней и активней. Пока на полу не осталась одна единственная фигура.

Да, перевес оказался фатальный — пять против остальных. Пять, потому, что Сирена осталась тоже — да и не могла не остаться.

— Сирена, ты с нами? — последний раз попыталась увещевать ее мулатка. Та отрицательно покачала головой.

— Как хочешь. Четвертая рота, бегом-мааарш! — новый лидер развернулась к «своим» и принялась отдавать указания. Девчонки грузно развернулись, и изнывая под тяжестью мешков, потрусили дальше по тоннелю.

Единственная оставшаяся же подошла к ним и с облегчением кинула мешок на пол, усаживаясь на него сверху.

— А ты чего осталась? — перевела на нее недоуменный взгляд Сирена.

— Я как она, — кивнула та на Мишель. — Она флотская, ей лучше знать.

— А они?

— Да пусть их… — бегло махнула девчонка рукой в сторону убегающих. — Флот своих не бросает. Раз Мутант сказала — значит, так и есть. Тут тоже флот, только без кораблей.

Кстати, Аделия. Можно Бестия — меня так бабушка звала, — представилась она, закончив формулировать мысль про флот и корабли.

— А ты чего улыбаешься? — Сирена перевела взгляд на «флотскую».

— Да так… — неопределенно кивнула Мишель.

— Подставила она их, их всех! — прокомментировала Аделия. — Неужели непонятно? Не остановила, хотя могла. Промолчала. Уж она аргументы бы нашла, если б захотела!..

У Елены от такого заявления отвисла челюсть:

— Но почему?

— Нам с ними не по пути, — вздохнув, ответила за нее Сирена и потянулась за вещами. — Чем меньше народу — тем больше шансов остаться. Я права?

Мишель загадочно кивнула.

— Ладно, девчонки, вы как хотите, но двигаться нам надо, — окончательно пришла в себя Сирена и обернулась к Катарине. — Слышишь, хорош ныть! — И не обращая внимания на грозно стоящую рядом Елену, вновь пнула ее по ноге. — Расселась тут! Принцесса, мать твою!

— Встать, принцесса! — заорала она во весь голос. — Двигаемся дальше! Как можем — так и двигаемся!

— Я помогу…

Мутант поднырнула Веласкес под правую руку, помогая подняться. Протормозившая Елена последовала ее примеру, и подхватила под левую.

— Пойдем, правда что ли…

— Давайте, девчонки. Я понесу… — Маленькая Аделия подскочила и забрала у них обеих вещмешки. Затем подняла мешок и винтовку Веласкес и протянула их опешившей от такого жеста Сирене.

— А это тебе. Неси. Все, теперь мы готовы, командуй…

Сирена попробовала сказать на такое что-то нецензурное, но оглянувшись на тянущих практически на себе Катарину девчонок, молча закинула вторую винтовку за плечо, перехватила второй мешок и потрусила следом.

— Четвертая рота, кто остался, бегом-марш!.. — И жалобно — Ну, хотя бы быстрым шагом, девочки…

Июнь 2413 г., Венера, Альфа, Золотой дворец, корпус королевских телохранителей

Лея-Катарина была здесь. Паковала скромные пожитки, нажитые за два года, в огромный, не заполненный и на половину черный чемодан, разложенный на ее кровати. Первым порывом было уйти, но та обернулась. И посмотрела взглядом, полным раскаяния. Елена тяжело вздохнула и вошла. Села.

— Всё не можешь прийти в себя? — бросила ей такая знакомая, но совершенно незнакомая девушка. Елена кивнула.

— Лей… — попробовала выговорить она непривычное имя. — Это же невозможно. Скажи, что это неправда и мне это снится?

Лея отрицательно покачала головой.

— Возможно. К сожалению.

— Но два года! Пудрить мозги два года! И мы, самые близкие тебе… Мы же столько прошли вместе!.. И не догадывались? И ты прошла через весь этот ад, просто чтобы…?

Лея закрыла крышкой полупустой чемодан, спихнула его на пол и села напротив, пронзая ее глубокими черными глазами.

— Чтобы быть сильнее, Елен. Мне предстоит править страной, и подобная встряска… Мама посчитала, что она пойдет на пользу.

— А ты? — Елена усмехнулась. — А ты как считаешь?

Лея неопределенно покачала головой, затем с жаром воскликнула:

— Это было лучшее время в моей жизни! Ни до, ни после подобного не случится! Да, это был ад, но зато теперь у меня есть вы. — Она окинула взглядом пустую каюту с шестью кроватями. — Вы самые близкие мне люди, и никого не будет ближе.

Елена окончательно опустила голову — ей хотелось постыдно разреветься. Ее подруга подсела ближе и взяла за руку:

— Не переживай. Каких-то жалких два года. И вы станете моей группой, личной. И мы всегда будем вместе, до конца жизни.

— Два года… — потянула Елена. — Это много.

— Мне надо учиться, — покачала головой Лея. — Я инфанта, и мне нельзя терять на глупости драгоценное время. Я прошла Полигон, прошла наравне со всеми, и я одна из вас. Теперь мое место там. А ваше…

…Да, их место на ближайшие два года — здесь. Они должны учиться, оттачивать мастерство, пройти целую кучу предметов и дисциплин по профилю, и пройти так, чтобы стать лучшей группой. Потому, что охрана инфанты — это честь, и если они подкачают, их не возьмут к ней в персональную охрану, какие бы узы их шестерых не связывали. Они останутся, чтобы через два года быть вместе, теперь уже навсегда.

Она же — инфанта. Будущая королева. И ей не место среди потенциальных самоубийц.

— А Мишель? Она ведь тоже… Оттуда? — перевела Елена разговор, чтобы не разреветься.

Лея кивнула.

— Мишель — единственная, за всю историю корпуса, кого взяли «оттуда». Кроме меня. Я навела справки насчет нее, как только смогла передать первое же сообщение.

Ее отец — Жан Тьерри, капитан «Адаманта», крейсера дальразведки. «Адамант» исчез где-то в облаке Оорта пять лет назад, за три года до нашего поступления. Через три года пропавшие без вести приравниваются к мертвым, и социальная служба вцепилась в Мишель мертвой хваткой — ей была положена большая компенсация за отца-героя. И дон Густаво… Командир третьей эскадры, — поправилась она, — попросил за нее перед мамой на личной аудиенции. А та как раз решала вопросы по поводу того, как отправить меня сюда. И не нашла ничего лучшего, кроме как предложить девочке то же самое.

— Так что, — Лея развела руками, — если бы не я, она была бы сейчас неизвестно где.

Елена рассмеялась, но горько — слезы все-таки покатилась по ее щекам:

— «Мама»! Не «перед королевой»! «Перед мамой»!..

Лея смутилась:

— Для меня она прежде всего мама. Мне жаль, но это так. Вы навсегда останетесь в моем сердце, но я — принцесса.

— Не уезжай, Катарина! Не надо! — Елена подскочила и кинулась к ней, но та удержала ее на расстоянии вытянутых рук. — Пожалуйста!

Слезы градом покатили по ее лицу. Ей было больно. Больно не от того, что Лея-Катарина обманывала, а они купились, и даже не подозревали. Будь она хоть трижды принцессой и трижды обманщицей — всё это не важно. Ей было больно потерять ее саму, это нежное создание с красивыми волосами. Ее напарницу. Ее Принцессу…

— Я не могу! — попробовала отстраниться Лея, но у нее получалось плохо.

— Им ведь плевать! Они поймут, и спокойно доучатся эти два года! Они знают, что ты будешь с нами, и им этого достаточно!

А мне мало! Мне мало этого! — Она все-таки пробилась сквозь защиту и обняла ее, намертво вцепившись, словно боялась, что ее могут забрать. Слезы градом катились из глаз, из груди раздались всхлипы. — Я не хочу как они! Мне будет не хватать тебя! Ты нужна мне!..

Елена зарыдала. Лея гладила ее по волосам, успокаивала, но это было бесполезно.

— Я люблю тебя! Не бросай меня! Пожалуйста!

— Не надо так говорить, — попыталась одернуть ее Лея. — Ты все это придумала себе. Я просто твоя подруга, такая же, как остальные. Только чуть более близкая.

Елена отрицательно замотала головой.

— Нет, не как остальные. Остальные не нужны мне, Лей. Не так, как ты. Ты — моя болезнь, моя страсть… Моё всё! Не прогоняй меня!

Лея все-таки отстранилась и строго посмотрела ей в глаза:

— Это самовнушение, Елен! Самообман! Игра гормонов! Это неправильная любовь, такой не должно быть! И ты забудешь о ней, как только я уеду!

Елена отрицательно покачала головой.

— Не забуду.

— К тому же, ты прекрасно знаешь, что я — не такая, — продолжила Лея, с каждым словом теряя уверенность в голосе. — Для меня ты — просто подруга. Лучшая, но подруга. Не надо так.

— Это обман, Елена, — закончила она. — Просто обман.

— Ну, так обмани меня… — Гарсия почувствовала, что слетает с катушек, и что ничего не может с этим поделать. — Обмани! Пусть это будет обман, но на прощание хоть раз обмани!..

Она подалась вперед и нашла губы своей Принцессы. Та пыталась сопротивляться, но быстро обмякла.

…Это было блаженство. Оторваться она смогла только через несколько минут.

— Пускай это обман, Принцесска! — прошептала она опешившей Лее-Катарине сбившимся голосом. — Я согласна! Но если бросаешь меня… Хотя бы обмани на прощание! Дай мне эту иллюзию, и я умру за тебя! Обещаю!

Ее руки потянулись к застежкам воротника Леи. Лея не сопротивлялась.

Ноябрь 2421 г., Венера, Санта-Роза, центр особых исследований «Омикрон-4»

— Ты сама сказала, что не станешь убивать его. Что мне оставалось делать?

Лея сидела на диване, опустив голову на руки. В кресле напротив, прикладывая к расползающемуся на пол-лица синяку найденный в местном холодильнике кусок льда, восседала ее точная копия, и тихонько всхлипывала. В углу этой бедной и убогой комнатенки, прислоненный к стене, сидел пожилой мужчина, «старичок», с которым Лея встречалась тогда в кафе. Она недолюбливала его, но сейчас сложилась ситуация, когда она стала единственным его ангелом-хранителем. На груди у ученого лежала девушка лет двадцати пяти и обнимала его, как бы загораживая от всего света.

— Я должна. Гарсия, ты не можешь этого понять, но это выше меня. Этот человек не должен жить; если его изобретение попадет к врагам королевства…

— Это оружие, Елена! — с жаром воскликнула она вдруг. — Изысканное и невероятно мощное оружие! Да они устроят с его помощью такое!.. — Она вздохнула и опала.

— И если к нашим попадет — тоже ничего хорошего. Наши тоже устроят. Пока мама не знает про дона Мигеля, но если узнает… Я ничего не смогу поделать.

Елена отрицательно покачала головой:

— Ты не станешь убивать его. Это все, что я могу сказать. Что ты ей пообещала? — кивнула она в сторону Малышки.

Лея оторвала голову и посмотрела на свою точную копию.

— Что отпущу ее. С ее любимым Рафаэлем. Как только взойду на трон, естественно. И не буду вмешиваться в ее жизнь, никогда.

Елена про себя кивнула — мудро. Работа телохранителя — опасна сама по себе, а двойники вообще долго не живут. Естественно, такие вещи может решить один лишь сеньор, а сеньором Лея станет только после смерти матери. Ждать, судя по состоянию ее здоровья, осталось не долго, максимум несколько лет, но и этого времени Малышке с преизбытком хватит, чтобы дожить до старости. Ключевое слово «дожить».

— Я не могла доверить такую работу кому-то другому. А кроме вас мне не на кого больше рассчитывать.

Елена понимающе кивнула, поставила пистолет на предохранитель и засунула в наплечную кобуру, вытаскивая из-за пояса свой любимый нож.

— Она задание выполнила. Старика убила. То, что старик не мертв — не ее ошибка, а мое достижение. Так что свою часть сделки относительно нее тебе выполнять придется.

Малышка подняла голову и впервые посмотрела на нее с благодарностью, а не ненавистью.

— Да не зыркай так! — прикрикнула Елена на нее. — Если я говорю бросать оружие — значит надо было бросать оружие!

— Да иди ты!.. — Малышка вернулась к прерванному занятию. Синяк начал наливаться краской, и если ближайшее время не сделать укол, к вечеру ее фенотип превратится в непригодный для использования по назначению.

— Эй, ты! — Елена окликнула рыдающую девушку, дочь профессора. — Иди на кухню, принеси мне и ее высочеству кофе!

Та не шелохнулась. Про себя она, естественно, всячески костерила ее, королевского телохранителя, как и саму ее высочество, не понимая, что обязана ей и своей, и папочкиной жизнью. Елена усмехнулась.

— Я сказала, встала и навела кофе! — произнесла она со сталью в интонации, нагнувшись и продемонстрировав нож перед глазами девушки. Глазки той испуганно забегали. — Или я… А что, если вырезать человеку глаз он будет жить? — обратилась она себе за спину, как бы к Лее с Малышкой. И не дождавшись ответа, продолжила:

— Точно! Я вырежу твоему отцу глаз! Умереть он не умрет, а тебя это научит быстро и вовремя выполнять приказы. Марш за кофе!!! — вновь прикрикнула она.

Девушка разревелась, втянула голову в плечи и отползла в сторону, подальше от нее и ножа, после чего вскочила и быстро побежала на кухню.

— Проследи за ней, — бросила Елена Малышке. — Чтоб не подслушивала. Бегом!

Та прошептала нечто нецензурное, но забрав лед, удалилась, плотно закрыв за собой дверь.

— Принцесска, как я понимаю, ты хочешь почувствовать себя будущей королевой, да? — Елена медленным шагом подошла к Лее, вновь расстегивая кобуру. — Хочешь решать судьбы людей, отдавать приказы на их ликвидацию?

Лея молчала.

— Тогда тебе маленький урок. Если ты хочешь этого — не прячься за спины других. Нажми на курок сама.

Пауза. Профессор зашевелился, попытался что-то сказать, но ей было плевать на него в данный момент. Она смотрела в лицо Лее.

— Если ты способна нажать на курок, если способна ответить за свои решения на сто процентов, не прячась за «государственную необходимость» и посылая на это других, я, так и быть, стану делать для тебя эту работу. Я стану твоим личным специалистом по устранению ненужных для страны камрадов. Даю слово.

…Естественно, если ты обстоятельно объяснишь перед этим, почему тот или иной человек не должен жить, — уточнила она и протянула ей пистолет. — А начнешь ты прямо сейчас, с дона Мигеля де ла Росса, ненавистного тебе изобретателя.

Дон Мигель начал что-то мычать, вновь попытался отползти, но ползти ему было уже некуда — стена за спиной, а передвигаться иначе с простреленной Малышкою ногой он не мог. Лея встала, с потерянным лицом медленно приблизилась к нему. Медленно подняла ствол. Профессор перестал причитать и вдруг гордо посмотрел ей в глаза. По его щекам текли слезы, но Елена поразилась мужеству этого человека — он не умолял и не лебезил, не впал в истерию. Он просто принимал неизбежное.

— Сеньориты… Пожалуйста… — с трудом прошептали его губы, — Не убивайте мою дочь… Она здесь ни при чем, она ничего не знает… Она будет хранить молчание… Она не виновата… Ваше высочество! — последнее обращение он выдавил с трудом, и Елена зауважала его еще больше.

— Хорошо. — Лея согласно кивнула. — Она не виновата и ничего не знает. Но вас, дон Мигель, я не могу оставить в живых. Простите.

Лея сделала это. Нажала на курок.

Подсознательно Елена надеялась, что она одумается, но лишь на уровне надежды. Ей просто хотелось, чтобы она не сделала. Но это были лишь мечты. Лея — инфанта, она станет королевой, и ее с детства готовили для этого. Даже корпус с коварным Полигоном стал для нее лишь ступенькой в программе воспитания суровой женщины из легкомысленной девочки.

Она успела — да и не могло быть иначе, когда Принцесска в таком угашенном состоянии. Нож впился в плоть пистолета за долю секунды до того, как раскаленная игла выскочила из его дула. Естественно, игла пролетела сквозь толщу ножа, как сквозь масло, но свое дело тот сделал — пистолет от удара увело в сторону, и смертоносная игла, не собрав кровавой жатвы, впилась в стену рядом с головой профессора.

— Спасибо, давай назад. — Елена забрала из рук опешившей Леи пистолет, вытащила из него нож и засунула один в кобуру, другой за пояс. — А теперь сядь и слушай.

Лея покорно села.

— Дон Мигель, вы понимаете опасность вашего изобретения? — Елена сделала эффектную паузу. Старик закачал головой.

— Да, сеньорита. Теперь понимаю. К сожалению, понял это слишком поздно.

— Скажите, вы человек чести? — Ее глаза опасно прищурились. Профессор сглотнул ком.

— Смотря что вы имеете в виду.

— Если вы дадите слово молчать о своем изобретении, вы нарушите его?

Тот неуверенно пожал плечами. Елена ответила сама, обернувшись к Лее.

— Не нарушит. Он — человек слова.

— Ты оставишь его в живых, Лей, — продолжила она. — Оставишь и спрячешь. Где — не знаю, но мне кажется, что будет лучше, если за пределами планеты. — Она обернулась к старику.

— Дон Мигель, в самом ближайшем будущем я и сеньора… Вон та сеньора — она указала на дверь, за которой скрылась Малышка — под вашим чутким руководством и при помощи ресурсов ее высочества уничтожим все ваши работы. Все публикации, открытия, бумаги и наброски, черновики, капсулы и информационные носители. ВСЁ. Во всех частях планеты, где бы они ни располагались. После вы даете слово, что никому и никогда не обмолвитесь о вашем изобретении. В обмен на это мы спрячем вас, где-нибудь в Северной Америке, сделав пластику и сменив документы. И вы будете жить там, ожидая дальнейшего нашего решения на ваш счет.

— Решения? Простите, сеньора?.. — не понял он.

— Ваше изобретение может понадобиться нам, — усмехнулась Елена. — Точнее, ее величеству королеве Лее. Так понятнее?

Профессор закивал. Да, понятнее.

— Когда это произойдет — никто не знает, но нам хотелось бы, чтобы не скоро. Ваша дочь, естественно, останется на планете, как гарантия безопасности. В случае любой, даже самой мало-мальской утечки с вашей стороны, она превратится в вашу бывшую дочь. Причем превратится довольно зверскими методами, перед смертью будет мучиться очень долго… — Елена выдавила свой фирменный оскал. — Так что имейте в виду. Для ЕЁ же безопасности вас снабдят устройством самоликвидации, которое вы сможете активировать в любой момент — на случай если вас поймают и… Убедительно попросят сотрудничать вражеские разведки и даже родные венерианские спецслужбы. Убив себя, вы спасете дочь, этот момент я хотела бы особо подчеркнуть. ЛЮБАЯ утечка… — Елена провела рукой по горлу.

Профессор вновь кивнул.

— Вам разрешат видеться, иногда, но ваша дочь, увы, станет невыездной. Но это не большая плата за жизнь вас обоих, согласитесь?

Профессор был полностью согласен.

— Значит договорились. Лей, мы с Малышкой ждем тебя внизу. — Она развернулась и пошла к выходу.

— И зачем ты это сделала? — спросила Лея, с вымученным видом садясь в машину. Малышка села напротив.

— Это оружие, Лей, — усмехнулась Елена. — А оружием не разбрасываются.

— Но он может…

— Не может! — кончики губ Елены сложились в довольную усмешку. — Не сделает. Ты плохо разбираешься в людях. В ближайшую больницу! — бросила она по внутреннему каналу водителю, ухмыльнувшись Малышкиной распухшей роже.

Июль 2423 г. Венера, Альфа

— Объясни мне, что происходит?! — Елена ворвалась, словно вихрь, сметая всё на своем пути. Лея меланхолично пожала плечами и прикрыла за ней дверь номера, после чего прошла внутрь комнаты, и, не включая свет, рухнула в кресло.

М-да, а вид у нее еще тот! Всю спесь Елены как сдуло ветром. Бледная, тощая, с огромными кругами под глазами: скелет, а не человек!

Ей было жаль Принцесску. Она ей всячески сочувствовала, но делать то, что делает та сейчас, знакомая ей Лея не могла, а значит, ее долг, как подруги, привести ее в чувство. Да, мать умерла, но к этому событию вся страна готовилась загодя, все привыкли к мысли о скорой кончине Катарины Веласкес, от дворника и бомжа до ученого и олигарха. Впасть в такую сумасшедшую депрессию после более чем годовой подготовки?

А дочь? Да, родила, да, после родов сложно. Но у нее целая куча нянек, служанок, съевших на деле ухода за малютками собаку; в ее распоряжении лучшие психологи, и не только планеты, но и всей Солнечной системы, способные вытащить из любой послеродовой депрессии. Нельзя вести себя так, нельзя себя запускать! Нет, Елена определенно не понимала, что с Принцесской такое.

— Что ты хочешь услышать? — похоронным голосом потянула Лея.

Елена сочла за лучшее не начинать кричать, а взяв себя в руки, спокойно спросить:

— Что с тобой?

— Со мной все в порядке. — Лея бегло пожала плечами.

— Нет, не всё! — Елену начало пробирать. — То, что мама умрет, не было для тебя сюрпризом! Почему ты довела себя до такого? Горе, да, траур, да! Но не безумие, Лей!

А дочка? Дочь — это счастье! Это радость, которая может утешить тебя в горе! Донья Катарина была бы на седьмом небе, успей она подержать на руках твою малышку! Она умирала счастливая, зная, что та скоро родится! А ты? Что ты творишь?

Она задохнулась от возмущения, и стоило немалых сил вновь обрести дар речи.

— Ты забросила государственные дела. Именно сейчас, когда происходит смена правителя, когда твое участие них наиболее важно. Ты забросила дочку. Как будто это не твое сокровище и это не ты ее родила. Ты ей не рада, Лей! Что может быть хуже? А чем ты занимаешься? Ходишь, ноешь, хандришь, гонишь всех прочь! Даже меня! А дела? На кого ты их спихнула? На Сирену? Эту прошмандовку с самомнением, считающую, что должность главы корпуса это аналог богини-императрицы? Сережу? Иностранца неблагородных кровей, которого всерьез-то никто не воспринимает? Снова спрашиваю: что ты делаешь?

Лея задумалась, затем тяжко вздохнула:

— Я что, не могу немного похандрить?

Елену начало трясти:

— Лей, если ты сейчас же не придешь в себя, я сама приведу тебя в порядок!

— Собираешься поднять руку на ее величество? — Вновь усмешка, на сей раз подленькая и надменная, чего за Леей раньше не замечалось. — Свою сеньору и повелительницу, которую поклялась защищать, не щадя жизни?

Елена бросило тело вперед, резко, на пределе. Успела, Лея проморгала и не смогла организовать защиту.

— Пусти! Да пусти же, дура! — заливалась криком ее величество, катаясь по полу на животе, выгнув спину. От высокомерия и надменности не осталось и следа. Сразу бы так! Елена крепко сжимала рукой ее волосы, и, наступив коленом на хребет, с силой оттягивала их назад, для верности заломав ее величеству еще и правую руку.

— Ты что-то сказала? Что-что? Я не расслышала!

Из глаз Леи покатились слезы. Она зарыдала, переходя на испанский непереводимый, говорить на котором не позволяла себе даже в лучшие годы их бытности в корпусе — за что и получила прозвище. И только видя, что подруга пришла в себя, Елена отпустила ее.

Лея тут же сбилась в комок и отползла в сторону, пытаясь утереть слезы.

— Ваше величество в норме? — спокойно поинтересовалась Гарсия, садясь назад, в кресло.

— Я тебе это никогда не прощу! — злобно выдавила Лея.

— Больно нужно мне твое прощение! — усмехнулась Елена и протянула руку к стоящей на столике бутылке. Понюхала. Коньяк. Не дурно! Не мудрствуя, налила себе полный стакан и залпом выпила половину, почти не чувствуя тошнотворный взрыв внутри.

— Хамка! Неблагодарная хамка!

Елена пожала плечами:

— Надо же было привести тебя в чувство?..

— Чувство? Да всё со мной нормально! — заорала Лея, вскакивая с места. — Нормально все со мной, понятно тебе? Я специально так себя веду! Спе-ци-аль-но! Понимаешь ты это слово? Хандрю, чтобы никто не догадался, что со мной все в порядке!

— Вот теперь вижу, что нормально… — Елена усмехнулась и протянула ей оставшийся коньяк. Такой Лею она видеть привыкла: грозной, импульсивной, орущей дурным голосом. А не увядшим равнодушным комнатным растением.

Лея стакан взяла, выпила не споря.

— Успокоилась?

Кивок.

— Садись, поговорим?

Лея села, закинув ногу за ногу, окончательно приходя в норму.

— Со мной, правда, все в порядке, Елен. Ну… Почти все. Я не переживаю настолько сильно, как считают, по поводу смерти мамы. Ты права, успела приготовиться. Просто… Сейчас мне жизненно важно, чтобы все вокруг поверили, что я… Того. Что хандрю и неспособна править. Чтобы не считали за опасную фигуру и всё не испортили.

— Зачем? — не поняла Елена.

— Пытаюсь выиграть время.

Елена не стала повторять вопрос «зачем», он и так был написан у нее на лице.

Вздох.

— Я не могу пока рассказать тебе всего. Просто то, что я задумала… Это должно было стать революцией! Дать планете колоссальные козыри в развитии, а династии — шанс освободиться от «опеки» аристократии! Это было бы просто здорово!.. Но «было» — ключевое слово. Я не успела, и теперь перевожу стрелки на других, подставляя их под удар, чтобы у меня были развязаны руки. А смерть мамы всего лишь повод «похандрить», лучший из всех мыслимых.

Лея говорила. Елена слушала. И приходила в ужас. Да, она оставила жизнь тому злополучному профессору, но не раз после пожалела об этом. То был порыв молодой романтичной дурочки внутри нее; настоящая наделенная властью сеньора не должна позволять себе такую роскошь, как сентиментальность. Но то, что придумала, и даже пытается осуществить Лея?.. Нет, это выше ее понимания.

— Прости, Лей… — перебила она — …Но это попахивает бредом сумасшедшего.

Лея невозмутимо пожала плечами.

— Главное, чтоб сработало.

— Но это не повод ненавидеть свою дочь! — вспылила она. — Она твоя, плоть от плоти, кровь от крови! И она не виновата, что ее зачали на пару недель раньше необходимого срока!

Ее юное величество виновато опустило голову:

— Я знаю, Елен. Я пытаюсь. Я переборю себя, обязательно. Потому, что люблю ее. Такой, какая она есть. Но она наследница. Уже. И это — моя главная головная боль.

Елена не нашлась, что ответить. Она была в шоке.

— В общем так, — Лея, вскочила и принялась ходить взад вперед по комнате. — Раз уж ты здесь, и раз тебе не безразличны я и судьба страны, хочу попросить тебя о помощи. Помощи и поддержке. Поможешь?

Гарсия недовольно усмехнулась:

— Куда ж я от тебя денусь?! Ты ж без меня таких дел наворотишь!..

— Вот и хорошо, — Лея и не ждала другой реакции. — Завтра известный нам обеим человек прилетает на Венеру. Твое задание — взять катер и встретить его на орбитальной станции. И спрятать где-нибудь, подальше от Альфы. Он и сам жаждет начать эксперимент всей его жизни, с его стороны никаких сложностей возникнуть не должно. С утра я освобожу тебя от всех дел и обязанностей по корпусу, будешь заниматься только этим проектом и ничем больше.

Елена кивнула.

— Следующее. Ты будешь против, но я подключила к проекту Сирену. Я уже все решила, это необходимый шаг. Она пытается захватить власть, оттеснить меня в сторону, пока я «не в себе», и это правильно — кланы должны заниматься ею, а не мной. Пусть поиграется. Но она должна участвовать в моем проекте, считать, что держит руку на пульсе, это усыпит ее бдительность и расслабит.

…Естественно, Елена была против. Но Лея в своих действиях зашла слишком далеко, чтобы ее мнение могло на что-то повлиять.

— Ты ей уже рассказала?

Лея кивнула.

— Не все. Но многое. Она, как и ты полчаса назад, считает, что я на самом деле хандрю, и с удовольствием выполнит мое поручение, лишь бы я «занималась чем-то своим» и не лезла к ней. И мне это выгодно.

— Ты не боишься ее? — поежилась Елена.

— Нет. Главное, чтобы она не догадалась, кто кого из нас использует. А власть… Ей не видать власти. Она — ангел, за ней никто не стоит, а как относятся в нашем обществе к королевским телохранительницам… — Лея злорадно усмехнулась. Что не понравилась Елене еще больше — она считала, что их шестерку никогда и ничто не разведет.

— Ее поддерживает Сережа, — попробовала сменить она тему. — А Сережу не надо недооценивать — он умный. И без него… Без него ты не справишься, он не Сирена.

Лея согласно кивнула.

— Да, ты права. К сожалению. Сережа хоть и быдло, но быдло талантливое. И без него придется трудно. Но его я тоже не боюсь, пусть спевается с сеньорой Морган сколько хочет. У меня есть аргумент, который осадит его в любой ситуации, даже в случае переворота.

— ???

— У меня дома — маленький ангелочек, — усмехнулась Лея. — И пока этот ангелочек у меня в руках, он не опасен. Пусть поинтригует, если ему хочется — мне даже интересно посмотреть на его ужимки. А когда все закончится, он будет лежать у моих ног и молить о прощении. Которое, я, конечно же, дам…

Елена вновь хотела осадить свою Принцесску, уберечь от неверного шага, но вдруг поняла, что перед ней больше не ее милая Принцесска. Перед ней королева, хитрая и коварная повелительница планеты, истинная дочь своей матери. Лею слишком долго считали слабой, и не заметили, как резко она повзрослела. И все, на что она, ее лучшая подруга, отныне способна, это заломить руку за спину, чтобы привести в чувство.

Лея легко перешагнет через нее, как уже перешагнула через Сережу, любовь всей своей жизни, как перешагнет через время через Сирену, лучшую подругу, когда та станет не нужна, и еще через множество людей. Она больше не будет слушать никого, чье мнение будет радикально отличаться от ее собственного.

…И именно поэтому она должна быть рядом, выражать покорность и помогать. Потому, что рядом с королями всегда должен находиться хоть кто-то достаточно авторитетный, могущий сказать слово против.

Она должна быть с ней, потому что любит ее, потому что Лея ей небезразлична. И она будет спасать ее, каждый день, каждый час, не давая принимать откровенно неверных решений, станет ее совестью. Теперь она — ее ангел-хранитель, отныне и навсегда.

— А Сирена… — Лея вновь коварно усмехнулась, не замечая смены настроения по лицу подруги. — Я пристрелю Сирену. Если она не одумается, когда я потребую от нее подчинения. Пристрелю на глазах у всех, после чего прикажу арестовать всех девчонок, кто помогал ей, и сгною их в темнице.

Она пытается вылезти наверх, пользуясь тем, что является частью традиционной структуры, частью узаконенного обычая. Но забывает, что традиция обоюдна, как лезвие у кинжала. И она из охотницы легко может превратиться в жертву, как только эта традиция повернется не тем боком. Что-то не так?

Елена отрицательно покачала головой, стараясь до последнего держать себя в руках. Не сейчас. Она поговорит потом на тему «семьи» и «вечной дружбы», но не сейчас.

— Я проанализировала ситуацию, и решила доверить ей даже больше, чем хотела ранее, — продолжила ее величество. — Завтра она начнет подбор персонала для моей лаборатории. Лично. Дон Мигель, конечно, гений, но ни один гений не справится с таким объемом работы самостоятельно. Кроме гения потребуются несколько десятков вспомогательных рабочих, тащащих на себе рутину. Для тебя же у меня будет еще одно непростое задание…

Май 2428 г. Венера, Альфа, Золотой дворец

— Что еще случилось? Рассказывай!

Елена пулей ворвалась в кабинет ее величества. Она прибежала сюда за каких-то двадцать минут, хотя идти от базы не менее получаса — слишком взволнованный голос был у подруги. Да и кабинет… Лея трудоголик, она может работать и до часу ночи, и до двух, а потом заночевать в специально оборудованной для этого смежной спальне, но в ЧЕТЫРЕ ночи она не работала никогда.

Лея сидела на одном из мягких стульев в ряду сбоку за столом, положив локти на столешницу и сложив голову на руки.

— Сядь…

Голос похоронный. Предчувствуя недоброе, Елена села напротив.

— Рассказывай! — нетерпеливо повторилась она.

— Я беременна.

Елене потребовалось больше минуты, чтобы понять смысл этих слов. Она несколько раз порывалась что-то ответить, но в последний момент не могла произнести ни слова.

— Ты сошла с ума? — наконец, выдавила она. Лея отрицательно покачала головой. — Кто хоть отец?

— Как обычно.

Эта новость также поразила ее, но по сравнению с предыдущей, выглядела та бледно, и вогнать в ступор не смогла.

— Вы же в ссоре?

— Пытались помириться. Не получилось, так и остались врагами.

Елена все-таки высказалась по этому поводу вслух. Встала и нервно заходила по кабинету. Вытащила из кармана сигареты, и, не стесняясь присутствия не терпящей табак подруги, закурила.

— Прекрати… — Лея даже не вспыхнула по этому поводу — не осталось на это эмоциональных сил.

— Потерпишь!.. — махнула рукой Елена.

Мозаика в ее голове начала складываться, ситуация проясняться. И эта ситуация эта ей не нравилась — она не видела приемлемых выходов из нее. Но теперь она хотя бы осознала, что происходит, а это уже достижение.

— То есть, ты хочешь сказать, — прорычала она, будя очнувшиеся эмоции, — что ТЫ, залетела, когда до реализации ТВОЕГО проекта с наследником престола осталось жалких полтора месяца?

— ПОЛТОРА МЕСЯЦА, ЛЕЯ!!! — заорала она, переходя на крик. Лея вжала голову в плечи, по щекам ее потекли слезы. — ТВОЕГО ДОЛБАНОГО ПРОЕКТА, В КОТОРЫЙ ВЛОЖЕНО СТОЛЬКО СИЛ И СРЕДСТВ, К КОТОРОМУ ПОДКЛЮЧЕНО СТОЛЬКО СПЕЦИАЛИСТОВ, КОТОРЫХ ПОТОМ НУЖНО БУДЕТ УБРАТЬ?

Лея зарыдала.

— Как мне тебя назвать после этого? — вымученно вздохнула Гарсия. Сил кричать не осталось.

— Не знаю. — По щекам Леи в три ручья лились слезы. — Помоги, Елена! Пожалуйста! Я не знаю, как быть! Сделать операцию?

Раздался щелчок. Вправо и влево от Елены брызнуло несколько капелек крови, а на руках заблестели, играя в мягком ночном освещении кабинета, мономолекулярные лезвия. Она медленно взяла опешившую от неожиданности Лею за горло, и потянула вверх. Та не сопротивлялась, только вытаращила испуганные глаза.

— Если я еще раз услышу от тебя подобное!.. — угрожающе рявкнула она подруге в лицо. Продолжения не требовалось.

Отпустила. Лея брякнулась назад в кресло. Но рыдания прекратились лишь минут через десять.

— Помоги мне, пожалуйста! — вновь выдавила ее величество.

— Я не знаю, как тебе помочь, — вздохнула Елена. — Я могу убить. Могу осложнить жизнь. Избить, искромсать, покалечить. Выжать из нужного человека нужную информацию без использования психотропных препаратов. Но думать… — Она невесело усмехнулась. — Не мое.

Но я знаю, кто может помочь. Кто умеет думать.

Она активировала козырек и вызвала дворцового диспетчера.

— Соединить с графом Козловым. Первая линия. Срочно.

— Не смей! Только не его! — подорвалась Лея, и бросилась на нее, но сильной рукой была грубо отброшена назад.

— Сидеть! Я не разрешала тебе вставать! — рявкнула Елена. И вновь диспетчеру:

— Я сказала СРОЧНО!!! Мне плевать, что четыре утра! Я говорю из кабинета ее величества, и она будет крайне недовольна промедлением!

— …Скоты! — выругалась она в адрес операторов. — Приказ у них! «Не беспокоить»!

— Сережа, это ты? — вновь подключилась она, когда иконка ответа замигала. — Ты мне нужен. Срочно. Жду тебя в кабинете Леи прямо сейчас.

Затем она долго-долго с непрошибаемым лицом выслушивала его нелестные отзывы о себе, и особенно о Лее. Когда ей это надоело, грубо оборвала:

— Сережа, ты прекрасно меня знаешь, я не Принцесска и мне плевать на ваши отношения. Ты можешь орать, выяснять что-то, можешь игнорировать просьбы и приказы — но только с ней. Сейчас же с тобой говорю я, а я говорю собирать манатки и дуть во дворец. Иначе за тобой приеду я сама, и тогда тебе останется только молиться.

На том конце ругнулись, для проформы, и рассоединились. Елена посмотрела на часы, чтоб засечь время — в течение получаса его превосходительство должен подъехать.

В кабинете, кроме них, присутствовал еще и дон Мигель — то есть собрались все, кто был в курсе проекта без прикрас и утаек. Его превосходительство отрешенно вышагивал из угла в угол, переваривая резко свалившуюся на него информацию. Нет, Елена была уверена, он копал под проект, но в последнее время у него были… Некоторые проблемы с возможностями копать под что бы то ни было, и знал он далеко не все. Полная информация его огорошила. Конечно, не так, как ее в свое время, принял он все спокойно, но удивление его чувствовалось отчетливо.

— Лей, ты вообще, соображаешь, что творишь? — выдавил он после долгого молчания. Ее величество не реагировала.

— Мне надо было выбить из твоей прекрасной головки эту дурь еще тогда, пять лет назад. Каюсь, не обратил на нее должного внимания, виноват.

Он сел в кресло во главе стола, которое в обычное время занимает лишь хозяйка кабинета.

— Хорошо, я помогу. Как я понимаю, изменить ничего невозможно?

Вопрос предназначался скорее Елене, которая в ответ отрицательно покачала головой.

— Я не дам. Да и это твой ребенок, Сережа. Ты же не захочешь избавляться от собственного ребенка?

Его превосходительство лишь презрительно хмыкнул — не поверил. Ничего, дело поправимое. Гены не обманешь.

— И проект находится на стадии финального завершения, так?

— Проект завершен, сеньор, — торопливо ответил дон Мигель. — Сейчас проводятся доработки и проверки. Тестирование. Нам нужно пробежаться по каждой мономере, проверить, чтобы не возникло случайных патологий. Это же, все-таки, генотип наследника престола!

— Теперь уже точно не наследника, — победно усмехнулся его превосходительство. — Лей, вопрос тебе: у тебя есть планы, как сделать наследником ЧЕТВЕРТОГО ребенка?

— Да она и первых двух не знала как…! — начала Елена, но под взглядом подруги сбилась и уткнулась в колени.

— У меня были мысли, Сереж, — подала голос ее величество. — Фрейя и Изабелла — девочки, я хотела изменить закон о наследовании. Что-то сделать можно было. Но теперь…

— Да, четвертый наследник — это уже не смешно, даже если вновь родится девочка! — тяжело вздохнул его превосходительство.

Молчание.

— Ну, так что ты придумал? — не выдержала Елена. Боги, она была хладнокровной, эталоном хладнокровия даже для корпуса! Но сейчас не находила себе места от волнения.

— Дон Мигель, скажите, — начал Сергей, едко прищурившись. — Вы можете уменьшить… Степень родства генов объекта с генотипом ее величества?

Профессор на секунду задумался, затем кивнул:

— Разумеется, сеньор. Это не сложная операция. Правда, потребует времени.

— Сколько?

— Зависит от объема работ, от заданной степени родства.

— Ну, если, к примеру, объект будет не сыном, а генетическим племянником ее величества?

Ученый думал с полминуты.

— Три месяца, сеньор. Начиная с сегодняшнего дня. Плюс тестирования, это еще пара недель. Может быть меньше.

Его превосходительство кивнул и развалился в кресле.

— Значит так, милая Принцесса, слушай мои мысли. Результат «Проекта 021» не должен стать наследником престола. Более того, он вообще не должен стать членом королевской семьи. И родить его должна не ты…

— Заткнись! — крикнул он, не давая вспыхнувшей Лее раскрыть рта. — Головой думать надо было, а не тем, чем ты подумала в третий раз подряд за какие-то пять лет своего проекта! Головой! Или не начинать такие серьезные вещи!

Лея опала. Он раздавил ее, морально уничтожил. Она знала, что он прав, и не смела сопротивляться, что бы там между ними последнее время ни происходило.

— Если никто из присутствующих не против, я продолжу… — Он обернулся по сторонам и прокашлялся. — Четвертый ребенок в королевской семье — это несерьезно само по себе. Власть иногда достается вторым, редко, но третьим, а четвертый… Только в результате переворота или серьезного форсмажора, на который не стоит рассчитывать. Ты не вытянешь его, Лей, даже не пытайся. Плюс, дворцовая молодежь: он будет знать, что ему ничего не светит, и посвятит жизнь развлечениям, на корню зарубив все твои благие помыслы и начинания. И ты ничего не сможешь поделать — у тебя не будет достаточно времени на его воспитание. Количество дел не уменьшится со временем, поверь, тебе всегда будет некогда.

Лея согласно кивнула.

— Его должна родить специально нанятая и подконтрольная нам женщина — одиночка, и воспитать за пределами дворца. Будет лучше, если она будет принадлежать… Не самому высшему обществу. Чем меньше соблазнов, тем более высокоморальным он вырастет. Связь с королевской семьей мы ему оставим — он будет твоим племянником. А значит, ты сможешь в любое время приблизить его и потянуть наверх, на основании кровного родства. И никто ничего не сможет доказать. Сколько детей было у твоего отца? — резко сменил он тему. — Я не имею в виду тебя и Себастьяна с сестрой. Я имею в виду неучтенных детей.

— Шестеро. Мы знаем о шестерых, — подсчитала и озвучила цифру Елена.

— Вот! — поднял палец его превосходительство. — «Мы знаем»! Это ключевое слово! Сколько же их на самом деле — не знает никто. Так ведь?

Все промолчали. Это была правда. Дон Филипп был… Любвеобильным мужчиной, и цифра «шесть» сильно занижена. Лее не было это интересно в свое время, как и ее матери, потому серьезных поисков бастардов королевством не проводилось.

— Я против, — раздался робкий, но настойчивый голосок Леи. — Я хочу сына. Я всегда хотела его как СВОЕГО сына. И не собираюсь отдавать его какой-то низкородной шмаре!

— Лей, милая, как ты собираешься легализовать генетического сына? — расплылся в улыбке его превосходительство. — Я объяснил ситуацию с королевской семьей, дворец только погубит его. Его однозначно должна родить другая. А другая не может родить человека, которого любая экспертиза признает ТВОИМ генетическим отпрыском, причем самым что ни на есть прямым. Это создаст прецедент, и кто знает, как различные силы на планете попытаются этим воспользоваться?

Воцарилось молчание. Его превосходительство довольно скалился — он уже все решил. Теперь требовалось убедить в своем решении Лею, а на ее величество нельзя давить. Ее бесят, когда на нее давят, и с учетом ее вспыльчивости это довольно рискованное занятие.

— Лей, — продолжил он почти дружелюбным голосом. — Ты не родишь сына, о каком мечтала, со всеми выбранными тобой способностями. Но поступательное движение Венере, как и хотела, ты дашь. Я могу назвать тебе сотни людей, и имя каждого из них будет ассоциироваться с целой эпохой. Даже больше, благодаря им люди вообще помнят до сих пор о той или иной эпохе! Но ни один из них не будет правителем.

Пауза.

— Кто был правителем Тосканы в эпоху Галилео Галилея? А Англии Исаака Ньютона? Как звали правителя Сиракуз времен Архимеда? Кто был цезарем во времена Моцарта? А царем эпохи Чайковского или Менделеева? Ответь?

Лея молчала.

— Ты знаешь. У тебя прекрасное образование. Но только ты и единицы избранных. Для всех остальных именно эти люди являются лицом эпохи, а не те, кто сидел в их стране на троне. То же самое я предлагаю и тебе — создать человека, который не будет царствовать, но который станет лицом своей эпохи.

Повисло молчание. Лея думала. Елена знала, как тяжело ей отказываться от заветной мечты, лелеяной долгие годы и до исполнения которой осталось всего ничего. Но она знала также, что та смирится.

Сергей подождал еще какое-то время, и решил добить:

— В конце концов, не забывай, твоя наследница престола — дочь. А он будет мальчиком. А там… У высших сил хорошее чувство юмора, кто знает, как повернется судьба, если он будет тереться вокруг коронованных особ? Браки между кузенами в вашей стране не являются кровосмесительными. Думай, Лея, я свое слово сказал и большего для тебя сделать не могу. Извини. Созвонимся утром.

Он поднялся и быстрым шагом вышел вон из кабинета.

— Я, пожалуй, пойду тоже, ваше величество… Пока все работы по проекту заморожу, сообщите мне о своем решении, как только его примите. До свидания!

Дон Мигель также удалился.

— Что скажешь? — подняла глаза Лея.

Елена задумчиво пожала плечами.

— Решать тебе. Как я поняла, выбор прост: или ты рожаешь четвертого сына без перспектив лично для себя, или создаешь будущего великого человека для всей планеты, кроме себя лично. Все, поздно… Точнее, рано еще. Пойду я спать?..

Она демонстративно зевнула и направилась к выходу, оставляя подругу в одиночестве. Это решение она должна принять сама.

Сентябрь 2428 года, Венера, Альфа, Золотой дворец

— Оттуда нельзя было спастись, — закончила Елена. — Все остались там.

Лея боялась ее. И правильно делала — ей стоило больших сил сдержать себя в руках.

— Прости… Мне жаль… — Ее руки легли ей на плечи и принялись ласкать одеревеневший от доспеха верх спины. Елена любила, когда она так делает, но сейчас ласки ее величества не вызывали в ней ничего, кроме отвращения.

— Это ты виновата! — вскочила она, теряя контроль. Ну и правильно, давно пора высказать все в лицо этой высокомерной дряни. — Это из-за тебя произошло то, что произошло!

— Ты хочешь сказать, это я виновата, что среди персонала оказался бывший десантник, который раскусил наши планы и грохнул троих девчонок? — опешила Лея. — И как же это проявилось?

— Ты…! — У Елены всегда были проблемы с красноречием, особенно когда она нервничала. Но отдать раунд сейчас она не позволит.

— Ты не виновата в том, — холодно отчеканила она, беря себя в руки, — что девчонки погибли. Ты виновата в том, что погибли они напрасно…!

Затем посмотрела на ее величество ТАК, что та сделала невольный шаг назад. И почувствовав слабину, продолжила развивать наступление:

— Да, Лей, напрасно! Весь твой проект — игрушка! Ты придумала ее себе для развлечения, и год за годом втягивалась в него, получая удовольствие от процесса! Ты тварь, Лей, подлая тварь, играющая с людьми и забывшая, что они люди!

— Да как ты смеешь!.. — Лицо ее величества перекосило от гнева. — Как ты смеешь так говорить! Все, что я делала, я делала на благо Венеры!

— Когда-то. Может быть. И то неправда. — Она зло усмехнулась. — Лей, ты придумала себе сына, самого-самого, перед которым падет ниц вся планета. Сына, имя которого должно остаться в веках. Он должен был сделать то, на что у тебя до сих пор тонка кишка, смочь разрубить гордиев узел власти. Но ключ ко всему то, что это должен был быть ТВОЙ сын! Ты хотела не кайф матери, наблюдающей за успехами ребенка, а кайф творца, демиурга, наслаждающегося собственным творением! Ты хотела стать кукловодом, смастерившим куклу и наделившим необходимыми для спектакля качествами! Это игрушка, Лей, всего лишь игрушка, какие бы высокие слова и цели за ней ты не прятала!

Лея попыталась возразить, раскрыла рот, но под тяжелым взглядом стушевалась.

— Если бы ты действительно ставила Великую Цель, которую декларируешь, — усмехнулась Елена, вновь беря себя в руки, — ты отнеслась бы к проекту серьезно. И уж Изабелла в таком случае точно не родилась бы! Не говоря уже о том, кого носишь сейчас. Ты бы отдала себя этой Цели, сгорела в ней, она стала бы смыслом жизни…

…Но твой смысл — власть. Власть и вседозволенность. Ты наслаждаешься ею, наслаждаешься своим Олимпом, и именно он правит твоими действиями.

Ты — владыка. Императрица. Под твоим началом десятки, сотни, тысячи верных людей. Ты распоряжаешься ими, отправляешь на смерть, жертвуешь, но тебе нравится сам процесс управления ими. Гордыня, Лей. Ты слишком возгордилась. Тебе не кажется?

Такой красноречивой Елена не была никогда. Видно, только смерть девчонок, страшная своей бессмысленностью, да не менее бессмысленная бойня сорока невинных, закланых на алтарь гордыни этой сучки смогли расшевелить ее.

Лея снова попыталась что-то сказать, но виновато опустила голову. Елена зло усмехнулась — приступ красноречия продолжался.

— Ты смешала с грязью человека, за которого выскочила замуж, несмотря на запрет матери и его неблагородное происхождение. Человека, который вытаскивает тебя и твою планету из пропасти, не щадя себя, без которого власть давно бы начала гнить. Шантажируешь его самым святым, что у тебя есть — детьми. Своими детьми! Только потому, что он — «безродное быдло»! Ты чудовище, Лей!

Ты забыла о дружбе, о клятвах, которые мы давали друг другу вшестером тогда, много лет назад, после Полигона. Ты сгноила Сирену, не раз спасавшую тебе жизнь, прогнала Малышку, а Мишель «простила» и вернула только потому, что у тебя не нашлось верных людей для должности главы корпуса.

Ты не просто чудовище, ты подлая тварь! — выкрикнула она. — И мне противно от того, что я все это время спала с тобой!

И, наконец, «Проект-021». Ты убила людей, жизнь которых можно было бы и не забирать. Убила не ради спасения планеты, а чтобы потешить самолюбие. «Я, Лея Великая, склонитесь передо мной!..» — передразнила она старый двухмерный переполненный пропагандой фильм. — Мне жаль, что я согласилась уничтожить этих людей и зачистить бункер, мне жаль, что погибли девочки… Но мне не в чем винить этого десантника. Он — молодец, он спасал жизнь себе и той, кого любил. А ты!..

Красноречие кончилось — она захлебнулась. Но и этого достаточно. Елена развернулась и присела к декоративному камину в углу. От камина расползалась легкая прохлада — он был настроен на охлаждение, и она подставила под волну прохлады лицо и руки. День был тяжелый, она устала. Но еще больше устала морально.

…Не устала. Сломалась. Она не смогла. Ту грандиозную цель, которую ставила перед собой пять лет назад, после ее коронации, оказалось невозможно достигнуть. Где-то она смягчала решения Леи, удерживала от необдуманных поступков, где-то брала грязную работу на себя, чтобы оградить ее, но все оказалось напрасно. Она больше не сможет служить ей. Лея — тиран, кровавый тиран, и изменить ее не получится.

Это следовало понять давно, понять и уйти, но ее каждый раз останавливала надежда, что еще не все потеряно. Что она изменит подругу, надо только постараться. Нет, не изменит. Такие люди не меняются. И только кровь девчонок, погибших сегодня от рук ученого, раскрыли ей глаза.

— Елен, ты не права, — раздался сзади робкий голос. — Да, я властная сука, заигравшаяся людьми, но их необходимо было уничтожить. Открытие дона Мигеля — оружие, а они знали слишком много.

— Достаточно было устранить пятерых его ближайших помощников, работавших отдельно. Остальные не ведали про твое оружие ни сном ни духом. Пятерых, Лей! Не сорок человек! — воскликнула она.

— Но они знали для чего мне эксперимент! Они знали, что я создаю мода-наследника! А значит, об этом рано или поздно узнала бы вся планета! Узнали бы кланы!

— Да твою ж мать!.. — вновь подскочила Гарсия, — И что с того, что об этом узнали бы кланы? Ну и пусть себе знают! Мать создала себе ребенка по генам! Штучно! Сконструировала! Самого лучшего, самого умного, талантливого! Да, это прецедент, но я не понимаю, что в нем такого непоправимого? Козни? Интриги? Попытки влияния и устранения? Ты бы справилась, Лей! Еще как бы справилась! Нет ничего фатального, если кланы узнали бы о твоем сыне-моде! Но даже так я простила бы тебя, — закончила Елена, — если б ты действительно думала о стране. Но это — игрушка. Всего лишь твоя игрушка…

— У вас, императоров, жестокие игрушки, — ухмыльнулась она напоследок и пошла прочь из комнаты, демонстративно бросив с дивана на пол винтовку. — Я больше не в твоей лодке, Лей. Можешь приказать ликвидировать меня — я не буду сопротивляться. Через час получишь мой рапорт.

Если бы у этого помещения была дверь, она бы ею хлопнула. Но, к сожалению, это были гермозатворы, автоматически раскрывшиеся и выпустившие ее наружу.

— Кто здесь? Свет! — скомандовала она, приподнимаясь на кровати, но свет не зажегся.

— Я отключила твой компьютер, — раздался голос во тьме.

— Решила сама прикончить меня? Своею рукой? Не доверяешь наказующим? — Елена поднялась и села, свесив ноги на пол.

— Не надо так…

Знакомый силуэт опустился рядом, встав на колени. Холодные руки ненавидимой подруги обняли ее коленки и прильнули к ним.

— Не бросай меня. Пожалуйста. У меня никого больше нет.

— И кто же виноват в этом? — усмехнулась она.

— Я сама. Я долго думала… Да, ты права. Я заигралась во власть, я заигралась в императоров. И допустила столько ошибок…

Елена, помоги мне выбраться из этого капкана! Я не буду больше! Обещаю!

Она зарыдала. Горячие слезы потекли по ее коленям, и они обжигали. Обжигали тем, что были искренними. Она видела перед собой Принцесску, раскаявшуюся Принцесску, потерянную пять лет назад. Врать ЕЙ у Леи никогда не получалось.

Она подалась вперед и обняла ее:

— Не надо, Лей. Тебе нельзя нервничать. Тебе нельзя расстраиваться…

— Я и правда такое чудовище? — плакала та.

— Да. Иди ко мне, мое чудовище!..

Она приблизила к себе ее лицо и нашла мокрые горячие губы.

— Завтра ты первым делом отпустишь Сирену из тюрьмы. Отпустишь прилюдно, сделаешь из этого торжественную церемонию. При всех объявишь, что простила ее и предложишь помириться.

— Она не станет мириться со мной, — Лея отрицательно покачала головой.

— Но ты простишь ее, и это важно. В конце концов, она приняла на себя главный удар тогда, когда ты не была готова к такому удару, когда занималась одними игрушками.

— Елен, хватит, я поняла… — Рука лежащей рядом больше чем подруги коснулась ее переносицы и нежно поползла в сторону губ и подбородка. — Не надо второй раз…

— А еще восстановишь Сережу, — согласилась Гарсия. — И дашь неограниченное право видеться с детьми.

— Но он… — попробовала протестовать Лея, но Елена перебила:

— Нет. Ты сделаешь это. Можешь замаскировать это право, под условие хранения тайны проекта, например. Озадачив поиском кандидатки в матери. Или как-то еще — ты умнее, придумаешь. Но сделать это ты обязана. Детьми нельзя торговать, каково бы ни было его происхождение. Ты сама вышла за него, и на тебе вся ответственность за это. И еще… — помялась она, не зная, говорить ли последнее. — И еще ты дашь ему развод, как он просит.

— Но…

Лея задумалась. Елена ласково провела рукой по ее волосам — она любила ее волосы:

— Так надо, Принцесска. Этой свободой ты привяжешь его еще больше, но не будешь ничего при этом должна.

— Я потеряю его. Я его люблю. Представляешь, я все еще люблю его!..

Лея вдруг всхлипнула и заплакала. Елена не ждала такой реакции и немного опешила. Затем успокаивающе притянула к себе:

— Ты уже давно потеряла его. А теперь должна отпустить.

Лея вновь всхлипнула и затихла, и Елена решила больше не тревожить этим — на сегодня довольно. Сережа и Сирена — только начало, первый шаг. Она должна спасти ее, должна вырвать милую жизнерадостную Принцесску из пасти жестокой беспринципной императрицы, загнать ту в дальний угол сознания. Конечно, время вспять не повернешь, императрица останется с ней навсегда, но нужно хотя бы стать устойчивой гирей на ее личных весах. Это ее бой, бой всей жизни. Потому, что у Леи есть ангелы, и есть хранители, но ангел-хранитель — только одна она.

* * *

— Все вон!

Она влетела в сектор «полос смерти» как огненный смерч; впрочем, влетать так давно стало для нее хобби. Все стоящие вокруг, уже пятеро офицеров старой гвардии, испуганно подались в стороны, а затем, видя ее горящий взгляд, нацеленный в Мишель, последовали по обозначенному адресу.

— Вон, я сказала! — бросила она задержавшейся дольше всех Ласточке де ла Фуэнте. Та кивнула и выбежала, створки гермозатвора за ее спиной сомкнулись.

— Ты ничего не хочешь объяснить? — прищурилась она и сделала несколько шагов по направлению к подруге. Во всяком случае, той, кого считала подругой до этого утра.

— Он, правда, пришел сюда сам! — Мишель отступила на шаг назад. Затем еще на один. В ее голосе начали проявляться нотки страха. Такой реакции со стороны Гарсия она не ждала.

— Ты знаешь, куда ты лезешь, Красавица? Ты знаешь, какую волну можешь поднять одним неосторожным движением? — медленно наступала Гарсия.

— Все, что я знаю, так это то, что он пришел сюда за защитой. Которую вы, наблюдающие за ним, не смогли обеспечить. — Мишель уперлась спиной в створку и это придало ей силы. — Вы бросили его! — почти выкрикнула она. — Вложили огромные деньги и силы, и бросили! На произвол судьбы! И если бы не я…

— То он спокойно учился бы дальше в своей школе. — Елена показала злобный оскал. — Что ты знаешь о проекте?

— Ничего.

Щелчок бабочек раздался почти одновременно, руки обеих бывших подруг украсились дорогими смертоносными игрушками.

— Не подходи! — подняла руку в останавливающем жесте Мишель.

То, что произошло после, заняло всего лишь несколько ударов сердца. Сторонний наблюдатель смог бы различить лишь две тени, метнувшиеся навстречу друг другу и пару быстрых красивых движений на грани восприятия.

— Теряешь форму, Красавица! — усмехнулась Гарсия, убирая лезвия от горла поверженной подруги и деактивируя их. Та отползла немного назад, привстала и последовала ее примеру. Елена отошла на несколько шагов назад, не разрывая дистанцию опасности.

— Что ты знаешь о проекте? — не отступала она, нависнув сверху. — И не пытайся, я быстрее!

Игломет на ее поясе смотрелся внушительно, но Мишель знала, как Гарсия умеет пользоваться метательными ножами, и не стала рисковать.

— Он королевской крови, — вымолвила она. — Лея создала его.

— Еще.

— Она хотела… Она что-то хотела с ним сделать, но ее эксперимент провалился, и…

— И что?

— Да не знаю я, что! — закричала Мишель, и Гарсия поняла, что она не врет. — Она создала мальчишку, не оправдавшего ее ожиданий, но наделенного кучей талантов! И просрала его в обычной средней школе, не сумев защитить от какого-то бандита! ОНА! Сама ее королевское величество!

…И теперь моя очередь делать из него кого-то… — закончила Мишель. — И не сомневайся, у меня получится.

— А когда он будет тебе обязан, будет чувствовать за спиной всю мощь ТВОЕГО корпуса… — закончила за нее Елена…

Мишель улыбнулась — продолжения не требовалось.

— Топорно, Красавица. Я ожидала от тебя большей фантазии.

Мишель покачала головой.

— Мы засиделись на месте. Нам нужна свежая кровь. Тем более, такая.

Теперь головой покачала Гарсия.

— Лее это не понравится. ОЧЕНЬ не понравится.

— Разве я что-то сказала про Лею? — Губы Мишель расплылись в довольной усмешке. — Мы все дали клятву, и исполним ее. Мы верны, и подчинимся любому приказу. Но мы слишком долго сидели на месте, моя дорогая Нимфа! Это не мое решение, так постановил совет офицеров, и она ничего не сможет с этим поделать.

— Совет знает? О крови?

— Нет. Но им хватило и имеющейся легенды — все просто рвутся в бой.

Елена неопределенно пожала плечами.

— Совет офицеров… Подстраховалась, значит! Молодец..

Вновь неразличимый для глаза рывок, и вновь Мишель не успела.

Она лежала, придавленная коленом, в подбородок ей упирался большой нож с гравированным лезвием, а в месте его касания с шеей отчетливо проступила все увеличивающаяся красная дорожка.

— Ты забыла о главном, моя дорогая. Ты можешь использовать его, можешь держать Лею в узде — дескать, ее творение в твоих руках, можешь даже с его помощью вылезти из этой помойки в люди. Со временем…

…Но это не твоя игрушка. Это игрушка Леи. Она создала ее и не потерпит, если кто-то будет играть ею без спроса.

Нож вдавился в горло сильнее, из раны потекла струйка крови. Мишель неровно задышала, косясь на ее запястье, и Гарсия ослабила нажим. Достаточно.

— Это игрушка Леи, Мишель. И ты будешь делать только то, что тебе скажут. Шаг влево, шаг вправо расценится как неподчинение, а неподчинение как… При неподчинении можешь позабыть о своем подвиге в Дельта-полисе, некоторые вещи важнее него.

— Она хочет посадить его на трон, да? — оскалилась беловолосая.

Елена убрала ногу и поднялась.

— С чего ты взяла?

— Я же не дура.

Пауза.

— Тебя это не касается, — выдавила Елена, и развернулась к выходу. — Без меня испытание не начинать. Оба ключа от остановки ботов я возьму себе — вам они не нужны.

…И вообще, привыкай, тебе не нужно насчет этого мальчишки ничего, кроме приказов сверху. Вопросы?

Мишель довольно покачала головой, глядя на одернутую от горла окровавленную руку.

— Нет вопросов.

Когда створки перед ней разъехались в стороны, Елена не сдержалась и до хруста сжала кулаки, выражая все нахлынувшие эмоции вслух. У этой стервы остались козыри в рукавах, это легко читалась по ее лицу, и она понятия не имела, что это такое. Да, проморгали, как есть проморгали! Теперь осталось подумать, что делать дальше, пока не началось это долбаное испытание.

Глава 21. Прекрасный новый мир

Доспех был чужой, даже чуждый, не могу охарактеризовать степень его непривычности. В нем всё было не так: и баланс при передвижении, и сопротивление сочленений, и гидроусилители, отключить которые оказалось невозможно, только прикрутить мощность. Я никогда не видел коров, ни разу не катался на катке, но то, как должна себя чувствовать корова на льду, находясь в этом доспехе, приблизительно понял.

Мне дали около часа на разминку и привыкание к нему. Я воспользовался этим временем как мог, но этого, естественно, было недостаточно. К белому доспеху привыкал около недели, и сейчас рука или нога так и норовили действовать привычным к ТОМУ скафандру образом. Еще стоит сделать оговорку, что время для разминки мне дали не для того, чтобы привык, а лишь потому, что ждали сеньору Гарсия. Из чего я сделал вывод, что человек та еще скотина, привыкнет ко всему и за любые сроки.

Я лукавлю, грешу против истины. Сеньора Гарсия поступила правильно и мудро, в итоге я остался ей благодарен. Только выдали б мне подобное в самом начале моего обучения здесь… Ладно уж, история не любит сослагательного наклонения.

В этом скафандре мои движения становились резче, жестче. Там, где раньше для действия требовалось стартовое усилие, теперь все выходило, будто само собой, исчезла кажущаяся тягучесть движений. Конечно, это рождало массу новых сложностей, но привык я к ним быстро, особенно, когда оказался внутри трассы. Когда же роботы забегали, вообще перестал обращать на такие мелочи внимания.

Как бы описать эти ощущения? Новый доспех вызывал у меня чувство… Мужественности! Точно, мужественности, в противовес легкому и даже элегантному женственному агрегату с кондором. Он был создан для другого, и оба они выполняли лишь поставленные перед собой задачи, слабо пересекаясь функциональностью друг с другом. В белом доспехе хорошо развивать скорость, он не тормозил движения, в нем я был себе хозяином, как и своему телу. Этот же был настроен на борьбу, на силу, на энергию, вкладываемую в действие. Рывок, например, или удар в нем требовали дополнительных усилий, дополнительного напряжения, но эффект этого рывка или удара оказывался на порядок сокрушительнее. Хотя и остановить его, изменить траекторию движения, было невозможно. Как человек, привыкший полагаться на силу, а не таинственные способности к скорости обитателей здешних пенатов, мне такой подход был больше по душе.

Я все более и более понимал, что утром, неосознанно, сделал правильный выбор — мне не дадут жить спокойно. В случае отказа меня втянули бы в какую-нибудь иную игру, и тогда тот еще вопрос, удалось бы выпутаться из нее сухим. Я важен. Вопрос «почему» задам позже, пока стоит отталкиваться только от этого. Важен и все. А корпус… Это крыша, самая надежная из всех существующих. Под ней меня не достать никому, от Кампоса до кланов. Даже королева не всемогуща в отношениях с офицерами, хотя королеву я боюсь в последнюю очередь.

Так что, я сделал правильный выбор. Я выживу. Пройду испытание. Меня ждет не просто зомбиленд с заторможенными роботами, не верю я в слова Катарины; это будет классическое испытание на пределе, как они и умеют, а после…

…А после начнется мое восхождение. Школа имени генерала Хуареса может смеяться сколько хочет с прозвища «император», которое я сам себе дал, но жизнь устроена так, что ты или «император», человек, решающий судьбы других, или игрушка, судьбу которой решают другие, те самые «императоры». Игрушки и императоры — третьего не дано. Я не тщеславен, мною не обуяла гордыня или жажда власти; это объективный закон мироздания. И если я не хочу оставаться игрушкой, у меня нет другого пути.

А еще я знаю, что за все надо платить, и свою цену я заплачу.

— Ты готов? — Я не заметил, как в помещение вошла сеньора Гарсия. Обернулся. Кивнул.

— Да, сеньора.

Она вновь пронзила меня взглядом, и в ее глазах я прочел многое. Сочувствие. Вину. Желание помочь. Но и понимание, что ее помощь — немного не то, что стыкуется с общепринятым лексическим значением этого слова.

— У тебя нет выбора, мальчик, — подтвердила она мне мои последние мысли. Прочитала, что ли? — Ты должен или дойти, или погибнуть. Обратной дороги нет. Больше нет.

— Понимаю, сеньора. — Я кивнул. Вот так, в лицо…

…Катарина, эта маленькая лгунишка, соврала мне. И то, насколько она соврала, я понял лишь сейчас, по глазам сеньоры Гарсия. Да, я важен. Настолько, что она, личная королевская телохранительница и доверенное лицо монарха, своею властью вмешивается игру офицеров. Все же ради меня, а не ради рекламы своего заведения, Мишель вцепилась в вашего покорного слугу мертвой хваткой, привлекая для этого немыслимые ресурсы. Казни, гвардия, бандиты, перестрелки, взрывы, и все это для… Хм… Процесса возвращения в «точку выбора» одного единственного человека? Как же, нужен им мой выбор! Все уже давно, заранее определено! Вариативность заключалась лишь в моменте, когда я этот «выбор» сделаю! Стервы.

А еще я понял, от кого мне поступают деньги.

Понял, кто мой таинственный отец.

Понял, почему Кампос сделал мне предложение, «от которого нельзя отказаться», и почему мне действительно можно было его принять, без опасок и со спокойной совестью.

И, наконец, почему Мишель вцепилась в меня, руша традиции заведения, которое возглавляет, пиля сук, на котором сидит.

Я — Веласкес. По отцу. Племянник королевы. Внук Филиппа Веласкеса, повелителя двух империй. Кузен ее высочества инфанты и носитель королевской крови.

Сильно, да? Вот-вот, а каково мне, стоящему навытяжку перед главной наказующей планеты, пережить эту мысль и не выдать волнением? Не понимаю, как я справился.

Не потому ли мама не хочет вспоминать о делах двадцатилетней давности? Не потому ли не хочет, чтобы я якшался с аристократами? Из желания уберечь меня от их грязных игр с Короной. Ведь они раздавят меня, накинутся и раздавят, но совсем не походя и не потому, что я беззащитный парень-с-района. Наоборот, в такой ситуации лучше быть беззащитным и ненужным — больше шансов выжить.

— Обратный отсчет. Десять… — начала сеньора. Створки люка начали разъезжаться. Я обернулся. И понял, что несмотря на грандиозность открытия, у меня нет возможности обмозговать его. Сейчас передо мной, испытание, и если начну рассуждать об абстрактном, одним сыном бастарда и модом на планете станет меньше. Так всегда: когда у тебя мало фактов и мало данных, когда сделать определенные выводы невозможно, времени на размышления хоть отбавляй, а когда эти самые данные появляются, и нужно сделать выводы с далеко идущими последствиями, времени никогда нет. Закон Мерфи!

Впрочем, время будет, обязательно. И я еще сделаю свои выводы. Если выживу.

— Шесть… Пять… — продолжала сеньора. — …Не забывай, спешить, сломя голову, не нужно, лимита времени нет. Три… — Я кивнул, сжав в руках винтовку. — Два. Готов? Пошел!

Рука сеньоры Гарсия толкнула меня в наплечник, я сорвался с места и помчался навстречу судьбе.

* * *

Полоса встретила меня оглушающей тишиной, от которой не могли спасти защитные мембраны полушлема Когда способность адекватно воспринимать мир вернулась, я осознал, что бегу по полутемному тоннелю, обеими руками сжимая винтовку, и на ближайшие сто метров тоннель чист — ни роботов, ни препятствий. Поворот. Я притормозил… И слава высшим силам, что сделал это. Неприятности начались.

Первыми ласточками стали два бота, прохаживавшихся по тоннелю взад и вперед, видимо, ожидая меня согласно программе. Увидев меня, они беззвучно обернулись и поплыли в мою сторону. Именно «поплыли», так не ходят — их движения отдавали плавностью, текучестью, грацией. И от них веяло грозной первозданной не рассуждающей силой. Такой бот сломает мне шею, влегкую, не напрягаясь, как только приблизится на достаточное расстояние, и ему будет все равно — роботам всегда все равно. И еще эти глаза — самые настоящие, человеческие, только неестественно, нереально спокойные!

Я дал деру, рассчитав траекторию так, чтобы успеть проскочить между ними, обогнув вначале первого, затем второго. И чуть не влетел в третьего. Тот уже замахнулся, и стоило больших усилий уйти от удара. М-да, несмотря на заторможенность в ногах, это проворные штуковины!

Я отскочил, побежал, но не набирая большую скорость. Не стоит недооценивать ботов, эти ребята из дорогих, функциональных моделей. У них даже есть мозги, способные решить простейшие тактические, и даже стратегические задачи.

Тоннель плавно свернул, передо мной открылась развилка. Три коридора. От развилки ко мне направилось еще три бота, плавно перетекая с ноги на ногу. Их бесстрастные человеческие лица пугали, и какое-то время назад, я, может быть, даже и испугался бы. Но к счастью, теперь я гораздо больше боялся милых смазливых улыбающихся мордашек, сочувствующих, говорящих тебе сладкие слова или учащих жить. За теми мордашками скрываются лицемерие и предательство, бояться нужно их, а никак не эти ледяные лица.

Удалось, увернулся от всех троих, ринулся в правый проход…

…И оказался в ангаре.

Иначе это место не назвать. Огромный, напоминающий размерами док космического корабля, разве что с более низкой крышей. Ангар этот был усеян неимоверным количеством препятствий, имитирующих городские развалины после атомной бомбежки — куски блоков, арматура, опоры металлоконструкций, полуразвалившиеся «дома» с открытым вторым этажом, бетонное крошево вокруг всего этого…

…И, конечно, боты. Много. Десятки. А учитывая размеры помещения, сотни.

Катарина назвала правильно, «Зомбиленд». Я не люблю зомбоманию, по мне больше стрелялки или эпические стратегии, а из фантастики предпочитаю про звезды и звездолеты, но пару раз в подобное дерьмецо играл. Угу, дерьмецо, потому что лицезреть разорванные кишки, которые тащит за собой воняющий наполовину сгнивший окровавленный и рычащий при этом труп с оттяпанной половиной черепушки и неприкрытой местами кожей мясом — не для слабонервных.[14] Говорят, идею зомбомании придумали ни много ни мало четыреста лет назад, все в том же пресловутом Золотом веке (блин, есть хоть что-то, придуманное не тогда?), и все это время жанр до неприличия сохранял столпы своей основы. Но теперь я ощутил, каково это на самом деле, быть в разрушенном зомби-городе, играя с его обитателями в кошки-мышки. Играя на самом деле, зная, что перезагрузки не будет, пускай мои «покойнички» в отличие от классических и не воняют.

Через минут двадцать я понял, что не все так плохо, мне даже начало нравиться. Правда, понадобилось еще два рывка на грани, чтобы понять, что это не игра — обтянутые кожей металлические лапищи дважды чуть не сграбастали меня, пользуясь моей невнимательностью. Но в итоге я вошел в тот ритм, когда человек адекватен обстановке и не делает ошибок. Я двигался вперед, лавировал в кучах щебня, преград, огибая опоры и металлоконструкции, кое где залезая на них и перелезая верхами, и понял, что достаточно легко смогу дойти так до конца…

…Но в этот момент мои «зомби» зашевелились. Как я втайне подозревал перед испытанием, они не ограничились зомбилендом и добавили-таки ботам живости. Слава богу, понял я это вовремя, и резко цапнувшая меня лапища прошлась по легированной броне вскользь.

Теперь стало сложнее. Мне все чаще и чаще приходилось залезать на преграды — эмпирически я вычислил, что «зомби» не преследуют меня на «втором этаже», ограничиваясь твердой землей. Они даже не прыгали следом, лишь тянули руки кверху и ждали, пока спущусь. Затем стало еще сложнее — количество ботов медленно, но неуловимо росло, дойдя до критической точки. Они скапливались вокруг меня каждый раз, когда я «подвисал» на высоте, и хвост из них тянулся следом, от преграды к преграде. А затем они начали двигаться еще быстрее…

Елена еще увеличила скорость. Стоящая рядом Мишель нервно кусала губы, не отрывая глаз от визоров, показывающих мальчишку в разных ракурсах. «А она, пожалуй, переживает искренне» — сделала открытие Елена. «Хуанито для нее не просто ключ, обладая которым, можно подняться. Она переживает, как мать за сына… Ну, или хотя бы как тетушка за племянника».

Это ей понравилось. Может, не такая и плохая мысль, оставить мальчишку этой белобрысой дряни? Да, выбора у них, похоже, нет, так и так придется оставить, но… Но не такой это и плохой вариант?

— Хватит! Сколько можно?! — не выдержала Мишель.

Елена про себя усмехнулась — браво! Красавица вслух подтвердила ее мысли! В ответ же скупо выдавила:

— Еще можно.

— Он еще мальчишка! И не имеет нашей подготовки! Для него это сложно! Он привык побеждать за счет силы, а сила ему здесь не поможет!

— И вы решили устроить ему прогулку по Малой Гаване? Чтобы он прошел испытание вразвалочку, без напрягов?

— Нет, но… — Мишель смутилась. — Его ждут еще боты. Много ботов.

— Сколько?

— Все, что есть. Мы не пожалели.

— Этого мало. — Елена безапелляционно покачала головой. — Он должен знать, что пробился к нам, через кровь и пот, рискуя жизнью, а не что мы взяли его, устроив для вида показательные выступления. Как же вовремя я прилетела!

Елена грязно выругалась. Мишель насупилась, но промолчала.

— Это главный постулат, главное условие, — продолжила Елена. — Учебу у нас нужно заслужить. А иначе что делать потом, когда он сядет на голову? Утилизировать?

Молчание.

— Если же он пробьется к нам САМ, рискуя жизнью… Поверь, он будет ценить это.

— Я знаю. Но… Никто не застрахован от несчастных случаев.

— Теперь понимаешь, каково было донье Катарине знать, что ее дочь, наследница престола, проходит кровавый Полигон, и не сметь вмешиваться? — победно улыбнулась Елена. — Она не вмешалась тогда, Мишель, и ты видишь, кем в итоге стала плаксивая Лея.

Следом был еще ангар, и вновь куча препятствий, оформленных под «естественные». На сей раз бои в колониальном высотном городе, где трудно развернуться, но где полно всяческих ходов, лазов и прочих прелестей. Тут мне нужно было постоянно двигаться, очень быстро, прыгать и маневрировать. Боты уже не ходили — бегали. Медленно, не так, как я, скорее это походило на быстрый-быстрый шаг, но с учетом их количества выходило, что это много. А еще эти твари стали умнее. Теперь они не волоклись за мной толпой тупых мертвяков, а рассосавшись небольшими группами, старались перекрыть как можно большее пространство.

Вновь тоннели, и вновь ангар. Позже я узнал, что они объединили для испытания несколько дорожек, открыли переборки между ними, заодно сконструировав несколько новых залов на имеющимся в подземелье пустом пространстве — современные технологии и обилие места в позволяли творить чудеса. Вновь препятствия, вновь обилие ботов и…

…И я чуть не попался. А точнее не «чуть», попался. В последний момент уклонился и получил прямой по скуле. Опять поправка, получил БЫ, не будь на мне полушлема, но мыслю я своими, привычными бойцовскими категориями, и это правильно.

Поскольку непосредственно за мной никого не было, я вступил в бой, ушел от следующего удара и напал сам. Хрясь…

Я с позором отскочил в сторону. Рука не болела, но это заслуга скафандра — без его приводов и компенсаторов не смог бы пошевелить ею еще долго. Бот не защищался, не ставил блоки, не разрывал дистанцию… Он просто был ботом. Металлическим, не чувствующим боль, не реагирующим на удары. Я тупо бил в железяку, прикрытую человеческой кожей, и всё. Используя скафандр, можно чувствительно пробить его, что-нибудь сломать, привести в негодность, выведя его из строя, но не с моей гидравликой. Достаточно неуклюжая, хоть и мощная контратака робота, удар которого я отвел в сторону, вновь моя атака… И вновь никакого результата, за исключением того, что робот упал на землю. Но это уж точно его не остановит. Памятуя о его «коллегах», я развернулся и дал деру — это был самый оптимальный выход в сложившейся ситуации.

У, падлы железные! Терминаторы, блин! Я ругал и ругал ботов, как будто они были в чем-то виноваты. Только теперь я понял подоплеку испытания — я не могу победить. Лишь бежать. Правильно, моя цель — дойти, геройство с моей стороны в планы сеньор офицеров не входит, а значит, и навыки боя мне в испытании не нужны. Логично. Но как же с ними справиться, если меня все-таки обложат?

Накаркал, обложили. Штук восемь ботов, с разных сторон. Почти не размышляя, на голом инстинкте, я прыгнул вверх — на очередное препятствие, и недопрыгнул — нога сорвалась.

Я чуть не шмякнулся на землю и похолодел от ужаса: роботы не знают пощады, им только дай дотянуться. Так по дурацки погибнуть? От страха в мою кровь выплеснулись тонны адреналина, я смог совершить рывок, на который в жизни не был способен, да еще в неудобном доспехе, и у меня почти получилось спастись… Но один из этих болванчиков цапнул меня за ногу. Цапнул и потянул к себе.

Я схватился за балку и принялся отбиваться другой ногой, но это было то же самое, что палить ракетами по астероиду. Я снова подумал, что все, мне конец, и вдруг эта скотина меня… Отпустила.

Догадываюсь, кто это сделал. Правильно, веселье только началось, самое интересное впереди, зачем лишать себя удовольствия? Дать глупому птенцу побарахтаться — и гуманно, и весело. Если дурень — это ненадолго, если нет… Смотри про гуманность.

Я забрался наверх, на эстакаду. Лег на неширокую балку, на которой еле балансировал, чтоб не свалиться. Блин, и что же делать?

Решение пришло само. Исхитрившись не упасть, я прыгнул — как можно дальше вперед, за спины окруживших меня кольцом роботов. Кажется, выбрал не то направление, но прыгать сюда легче, чем в направлении правильном — их тут меньше. Все-таки мозги у ботов есть. Кувырок.

Есть, получилось, вскочил на ноги. Ближайший «друг» бросился на меня, но я ушел. Спокойствие, Шимановский, только спокойствие! А теперь вперед! До одури вперед! Не стоять на месте!..

Все-таки я зря не послушался сеньоры полковника. Не стоило терять голову. Они поймали меня в ловушку, причем, скорее всего, случайно. И снова я на высоте.

Площадка на этой эстакаде была поболее, давала мне возможность осмотреться, но увиденное не радовало. Вокруг меня толпилось около четырех десятков металлических «друзей», взяв в плотное кольцо. Со всех сторон. Блиииин!

Я собрался и снова прыгнул. Но не рассчитал, и когда выходил из прыжка, подвернул ногу.

В глазах потемнело. Больно! Я громко, вслух, выругался, смешивая выражения обоих родных мне диалектов. Тело же мое, на автопилоте, гонимое адреналином, невзирая на боль, бросилось к следующему препятствию и полезло наверх. Упал, привалившись спиной к балке. Плохо, Шимановский! Плохо! А ну-ка быстро успокоился!

Аутотренинг не сразу, но подействовал — боль унялась, разум прояснился, панику удалось обуздать. Теперь нужно осмотреться.

М-да, я попал. Число ботов выросло десятков до шести. Больше прыгнуть не удастся. Тем более, с поврежденной ногой. Нога болела, и это было плохо, хотя, вроде не сломал. Но мне хватит и этого. Как же так, почему доспех не защитил? Выходит, и доспехи не всемогущи, даже такие? И что делать теперь?

Время шло. Я все лежал и лежал, судорожно сжимая винтовку, тяжело вдыхая и выдыхая регенерационный воздух. Ничего в голову не приходило. Легко сказать, «дойди»! Попробуй, дойди тут! У меня имелось две мысли относительно грядущего, но обе не вселяли оптимизма. Первое — сдаться. Включить седьмую линию и честно сказать, что поднимаю лапки кверху. Но что произойдет тогда?

Они не дадут второй попытки. Отправят домой, как непригодного. Нет, в покое меня не оставят; раз я важен, будут мурыжить дальше и куда-то втягивать, просто о корпусе в этом случае я могу смело забыть. А значит, забыть о защите и всех планах на будущее. Я так и останусь игрушкой, до конца жизни, потому, как не вижу больше на планете ни одной структуры, способной дать то, что мне нужно.

И вторая мысль, немного схожая с первой, но имеющая существенное отличие. Они остановят роботов, в последний момент. Не дадут мне умереть. Но последствия этого шага точно такие же — здесь нужен я не буду. Разница? Разница в том, что так я сдамся, а так «погибну», для НИХ второе предпочтительно. Но вот момент: я не уверен на сто процентов, что они отключат роботов…

«Это жестокий мир, Хуанито — подвякнул внутренний голос. — Мир валькирий и амазонок, не знающих, что такое жалость. Только уважение, которое вначале нужно заслужить. Со щитом, или на щите — к сожалению, это до сих пор актуально.»

…Со щитом у меня не получилось. Нога не дала. Я даже не прыгнул, просто встал, и приценился, как бы получше это сделать, и понял, что прыжок будет обречен. Роботов слишком много. И еще эта долбаная винтовка мешает, болтается тут, как…

Мозг уцепился за мысль. КАК ВИНТОВКА!!!

«Она настоящая?» — вспомнились мои слова. — «Конечно. У нас все настоящее!..»

И тут же: «Ты ничем не лимитирован. Можешь делать все, что хочешь. Главное дойти. ВСЁ, что хочешь…»

Я снова присел и привалился к балке. Насколько она «настоящая»? От ответа на этот вопрос зависело мое будущее. Я отстегнул обойму с гранулами — не густо; на латную ладонь высыпалось около полусотни маленьких шариков, при разогреве и разгоне которых и получаются такие тонкие сверхпроникающие иглы. Ну, хоть что-то! Теперь батарейка. Без атомной батарейки винтовка не более, чем навороченная дубина, а гранулы — не более, чем несколько миллиграмм дорогущего редкого синтетического металла. Тут ждал облом — почти разряжена. Правильно, это же тренировочный вариант НАСТОЯЩЕЙ винтовки, зачем здесь заряженная батарейка? Слава всевышнему, хоть что-то в ней осталось, могло и этого не быть.

Я перекрутил ручку на высокую мощность — малой роботов не проймешь — и малую дальность — меньше дальность — меньше потратится драгоценной энергии. Посмотрел на индикатор. Угу, примерно та же цифра — пятьдесят выстрелов одиночными. Из моей груди вырвался вздох облегчения. Жить! Я буду жить! И пойду дальше, со щитом в руке, покуда хватит выстрелов в этом «щите». А двигаться надо быстро, очень быстро! И при этом стрелять только в экстренных, крайних случаях, и только с минимальной дистанции, в упор.

«Собрался, Шимановский! Собрался!» — вновь подбодрил внутренний голос. Теперь, сжимая в руках НАСТОЯЩУЮ винтовку, разум охотнее следовал его советам, и перешел в рассуждения еще более практической плоскости. — «Итак, винтовка с гранулами и батарейкой — это круто, но это всего лишь дубина с гранулами и батарейкой, теоретически могущая выстрелить. Где-то и когда-то. И главное кем-то, кто сделает ее оружием. Активирует.» В чем дело, родной?

Я не стрелял из «Жала». То, из чего стрелял, рядом с современной винтовкой поставить нельзя. Как уже говорил, стреляли в школе мы по стволу через мушку, а в вопросе моей потенциальной жизнедеятельности в будущем такой подход не устраивал. И я сделал невозможное — разгерметизировал рукав. Да, глупо поступил, как понимаю сейчас: доспех имеет собственную систему прицеливания, более совершенную и навороченную, и у него куча собственных выходов для разных видов оружия. Но тогда я еще не знал всего этого. И подсоединил винтовку к браслету.

Гермопластины рукава встали на место. В конце концов, мне сказали исходить из реальных условий системы и реальных угроз, а атмосфера в помещении угрозы не несла. Я имел моральное право так сделать. Браслет же подключил к интерфейсу скафандра — гулять так гулять. Нажал на зеленую точку на самой винтовке — раздался приятный высокий звук «Уууууууиииии». Винтовка включилась, батарейка подала энергию на рабочий механизм, активируя разгоняющее поле. Рычажок блокировки магазина, кнопка готовности. Звук «Шшшшш» — гранулы подались в приемник. Все, обратной дороги нет, энергия не бесконечная, нужно как можно быстрее начинать ее тратить.

Я спрыгнул. Не делал головокружительные кульбиты, просто спрыгнул, молясь всем богам об удаче и милости. Получилось, боги услышали, боты напали как стадо, как тупые зомбяки, мешая друг другу и выстроившись в очередь. «Пим, пим, пим». «Пим». Что мне нравится в этих железяках, так это механизм запаздывания — в черепушке бота уже засела смертоносная для человека игла, а его руки и тело еще двигаются, пытаясь тебя достать. Кайф! Жестоко, конечно, но кайф. Четверо, которым я засадил в лоб, застыли, на секунду образовав нечто вроде окна, в которое я и вломился. «Пим, пим» — еще двое, мешавших взять разбег, последовали за первыми четырьмя. Красная точка на моем забрале двигалась, четко указывая мне, куда я стреляю, линза приближала часть изображения, а аналитический механизм цветами подчеркивал наиболее вероятные векторы атаки противника, тупо высчитывая расстояния до моих «друзей».

Еще один бот. И еще один. И еще. Я уже перестал считать, сколько выстрелов мне пришлось потратить: я вырвался, а это главное. Ад из кишащих металлических болванов остался позади, высвечиваясь в двух (чтоб не отвлекать лишнего внимания) иконках заднего вида. Теперь скорость — чем быстрее я буду двигаться, тем меньше придется стрелять. Я пытался побежать, но из-за ноги не получилось, да и внимание, как оказалось, легче держать на приемлемом уровне именно при быстром шаге.

Боты выскакивали со всех сторон, справа и слева, делали мне «коробочки», окружали. Во всяком случае, пытались. И, естественно, лезли на рожон, хотя не так активно, как в самом начале. Кто-то сделал их быстрее, а теперь планомерно делал умнее. Может, я не прав, и они не нажмут на «стоп» в случае чего?

Я прошел много, очень много. И за счет скорости, переходя на бег в нужные моменты, сэкономил много гранул. Но бесконечные лабиринты полос смерти оказались длиннее, а запас ботов выше разумных пределов. Они выстраивали трассу, по мере моего движения, понял я. А еще объединили несколько трасс в одну по длине. Я прошел мимо люка выхода, но это был не мой выход, я входил не здесь. То есть, в теории они могут продлять мое испытание до бесконечности. Я грязно выругался.

Иконка состояния просигналила, что у меня осталось всего десять выстрелов — подошла к концу энергия. Гранулы оставались, но что они без батарейки? Я поднажал, побежал… Но в лоб столкнулся с тремя ботами и был вынужден потратить еще три драгоценные гранулы.

…Я стоял на эстакаде посреди ангара, очень похожего на первый. Выстрелы закончились, все индикаторы винтовки показывали красный цвет. Целеуказатель двигался от роботов к роботам, стоящих внизу и бродящих по территории ангара в отдалении. Патрулируют, гады! Нога болела. Пат. Безвыходное положение. Я не смог, не сумел. И козырей, в виде винтовки, больше нет.

— Может, хватит? — Мишель зло прищурилась. — Ты же видишь, он в ловушке.

Елена отрицательно покачала головой.

— Он должен победить.

— Он не выберется.

— Должен. И только так, из безвыходной ситуации.

— Но почему?!

Елена задумалась, вспоминая свой короткий разговор с мальчишкой час назад. Короткий, но очень емкий.

— Он должен научиться побеждать. Поверить в свои силы. Хватит ему проигрывать.

— Но так?..

— Именно так. Это война, и он должен ее выиграть. Иначе мы получим закомплексованного рохлю, бросающегося из омута в омут в поисках спасения. Он должен сделать это. САМ.

И Мишель, и Елена, а за ними еще полтора десятка офицеров молча смотрели на сделанный по такому случаю огромным, во всю стену, визор, показывающий фрагменты помещения с разных сторон. В центре экспозиции возвышалась вооруженная фигура в шлеме в непривычном черно-синем доспехе. Фигура не шевелилась.

* * *

Решение пришло в момент, когда волна отчаяния отхлынула, а в сердце поселилось каменное, убийственное равнодушие. Все просто, как и все гениальное, но и гениально, как все простое. Можно, конечно, воспользоваться старым методом — включить музыку древности и ловить момент; можно возненавидеть всех тут и продраться на волне ярости… Но это не сработает. Не сработает по отдельности.

«Холодная ярость», меня может спасти только она. Я должен иметь на плечах холодную голову, но моя давняя подруга при этом должна не просто обуять мною, а буквально сочиться наружу. Только тогда смогу совершить то, что в реальной жизни совершить невозможно.

Начал я с того, что сел. Хватит стоять, обстановка внизу вряд ли изменится — количество ботов, ограниченное чувством целесообразности умнеющей на глазах управляющей программы, не увеличивалось, идущие следом роботы рассеивались по окружающему пространству. Плохо, при прорыве я оставлю позади лишь незначительное их количество. Теперь музыка. Я активировал режим перчатки и включил меню проигрывателя. Угу, прямо здесь, на внутренней поверхности забрала — чего мелочиться? Вряд ли те, кто носят эти шлемы в боевых условиях, могут подумать о таком кощунстве.

С музыкой разобрался минут через десять, заполнив список треков более чем на час. Меньше может не хватить, а больше нет смысла — если не прорвусь за это время… «На щите» мне музыка не понадобится. Закрыл глаза, выключился, уплывая на волнах ритма: пока еще не слишком бешеного, но уже концентрирующего внутренние резервы. Собрался, Шимановский! Собрался! — подбодрил внутренний голос.

Теперь самое сложное — ненависть. Она много раз активировала мои способности, вытаскивала из разных передряг. Я ненавидел Кампоса, и вздрючил его в фонтане. Я ненавидел хранительниц инфанты, и все-таки достал одну из них, пусть в реальном бою это стоило бы мне жизни. Я ненавидел ребят на тренировке, потому что дошел до стадии предела, а они начали биться не по правилам. Но это были срывы, неконтролируемые срывы, а теперь мне нужна ярость ХОЛОДНАЯ. Я не мог ненавидеть так, как тогда.

…Значит, это должна быть не простая ненависть. Принципиально другая. Какая? Да кто его знает! Но если не пойму этого в ближайшее время…

Я вспомнил Катарину. Ее вид, внешность, лоск, ехидные улыбки. Я ненавидел ее, и в любом ином случае достаточно было бы лишь вспомнить о приготовленных ею «сюрпризах» для меня, чтоб завестись. Но сейчас я наоборот, поставил себя на ее место, стал ею, опытным офицером, закончившим контракт и воспитывающим корпусных малолеток. Офицером красивым, и очень сексуальным — я непроизвольно улыбнулся. И попытался представить ее внутренний мир, чем она живет.

Она вышвырнула меня тогда, и избила, но так ли ужасно это на самом деле? Вышвырнула? Она изначально сказала, что мне здесь не место, что сделает все для этого. Избила? Простите, а что сделал я перед этим? Помчался, как последний лопух, по полосе без доспеха! По «дорожке смерти», на которой ни разу не был, и которая была САМОЙ сложной из всех, видимых здесь мною! Да ведь она там все локти искусала себе, пока я бежал! Я гражданский, и она отвечала за меня, а я ее подставил так… Что я бы на ее месте сделал куда больше, чем пара ударов по лицу. Вот так вот.

…Вы не правы, я ненавидел ее, и не пытался оправдать. Просто нет зла и нет добра, нет белого и черного. Да, она придумала сногсшибательную комбинацию с элементом предательства, да, местами мне было… Некомфортно в процессе ее реализации, но каков результат? А результат-то впечатляющий!

А девчонки, что избивали меня по зову сердца? Норма попросила их помочь, согласен, но в том бою они были искренни! Они презирали меня, насмехались, но ситуация такова, что я, крутой и всего достигнувший, примерно так же отнесся бы к выскочке, не достигнувшему ничего, но воображающему, что он — пуп Венеры.

Я — такой же, как они. Как Катарина. Как черненькая Оливия и ее товарки. И ненавижу их именно за это.

Получилось, злость начала овладевать мной. Такая противоречивая, но такая сладкая и всепоглощающая. Я понял, на что надо злиться — на себя. Все они, представители корпуса, кого я видел и знаю, в том или ином варианте моя копия, мое собственное отражение, а кого человек больше всего ненавидит в других людях? Так же, как и любит? Чьи ошибки в других никогда не прощает? Правильно, себя, свои.

Руки затряслись. Злость потащила мою давнюю подругу, но теперь я остро ощущал разницу. Я держал себя. Норма права, холодная ярость это возможно, вопрос лишь в цене опыта, благодаря которому ты ее приобретешь. В моем случае эта цена универсальна — жизнь. Я хотел жить… Нет, я не дорожил жизнью, только теперь это понял, и мои стычки с гопниками ранее тому подтверждение. Но я ХОТЕЛ жить. А еще дома меня ждала женщина, вложившая в меня всю себя, для которой я — смысл жизни. Ее жизни. И поэтому я не мог, не имел права не вернуться.

…Так, в нужную кондицию вошел, теперь слово за тяжелой артиллерией. Дрожащие пальцы переключили на трек, который я оставил как самый «вкусный», как активатор. Это вообще шикарный коллектив, шикарная группа для вещей, вроде пробуждения ярости или безумия, а конкретно этот трек отвечал еще и моему внутреннему состоянию в данный момент.

Dying swans, twisted wings…
Beauty not needed here.

— запел далекий голос с сумасшедшим староанглийским акцентом. Я не вслушивался в слова, ловил настрой прямо из его магии. Из медленной неторопливой мелодии, все убыстряющейся и толкающей на то, что условно охарактеризовал, как «взрыв».

Lost my love, lost my life
In this garden of fear…
I have seen many things
In a lifetime alone…[15]

Услышав это впервые, я пытался переводить; мой «Лингвомастер» офонарел тогда от нагрузки. Но кое-что все-таки получилось. Это была песня человека, оказавшегося у черты. У черты и точка — остальное не важно. Многие слова и обороты по отдельности остались непонятны, но главное в старых песнях не слова, а тот неповторимый дух, который музыканты тех времен вкладывали в свои творения. Не мелодия, не текст, нечто большее, что мы все благополучно забыли за постядерные века «Восстановления», вместе с целой погибшей цивилизацией.

A brave new world…

— сорвался вокалист. Тот самый «взрыв», прыжок в безумие. И я последовал за ним, за этим безумием. Тщательно выпестованная ярость нашла выход, я сорвался с места, и не чувствуя боли в поврежденной ноге, вообще ничего не чувствуя, совершил прыжок, ни до, ни после повторить который не отважусь. Дух перехватило.

In a brave new world

Приземление удалось, упал я как надо, как по учебнику, подставив усиленные гидравликой скафандра руки, и тут же погасил инерцию перекатами через голову. Сам прыжок благодаря гидравлике ЭТОГО доспеха, получился таким, что… Что… В общем, слов не было, как и времени, чтобы подобрать их.

A brave new world

— продолжал вещать вокалист прошлого.

In a brave new world…

Я побежал. Помчался так, как не бегал никогда. Перед глазами как бы стояла пелена, но это не было больше слепым безумием. И мне это нравилось.

Действительно, кого и за что мне ненавидеть? Чем я лучше их? Тем, что пока не прошел того, что прошли они? И это ставить себе в достижения? Их действия циничны, да, но рациональны, и разве я, будь на их месте, не действовал бы так же цинично и рационально? Согласен, окрас у этой конторы… Тот еще, и запашок ему под стать, но повторюсь, не бывает белого и черного, не бывает добра и зла. Даже в масштабах одного меня «злые» поступки постоянно оборачиваются добром, а «добрые» злом. Я ненавижу их, потому, что ненавижу себя. Только и всего.

Тем временем в ушах, на дозволенном мембраной пределе, распинался голос из древности. И как тогда в парке, когда я гулял с девочкой с белоснежными волосами, он оказался для меня пророческим. Мир, что ожидает меня, прекрасен. Жесток и прекрасен именно в своей жестокости. В нем не выживают слабые духом; сюда попадают только те, кто достоин. И даже мой нынешний тест — экзамен на храбрость и мужество.

Только такие люди, храбрые и мужественные, смогут столетие существовать рядом с монархом, и оставаться на плаву, поддерживая на плаву и самого монарха вопреки всей несуразице собственного существования. Это невероятно, невообразимо дико, что все они, эти люди, все сто лет, являлись женщинами. Впрочем, а женщинами ли?

Он ждет меня, этот мир. Терпеливо и бесстрастно переминается с ноги на ногу за гермозатвором выхода из трассы, которая, при всей огромности, не бесконечна. А на дороге к нему меня ожидают всего-то несколько десятков (сотен, тысяч) ботов.

Первого же из встреченных роботов я протаранил, ударив по нему всем телом. До этого бы не рискнул: несмотря на безоружность, неопасными роботы не казались, а какова прочность, к примеру, забрала? Но теперь это стало не важно — я летел, а за моей спиной развевались невидимые никому, лишь ощущаемые мною крылья. Крылья ангела.

Первый бот отлетел в сторону, даже не замедлив моего движения. За ним последовали еще и еще. Они пытались что-то делать, атаковали, бросались под ноги, но я каждый раз уворачивался. Я не был одержимым берсерком, я просто был богом. Богом трассы…

* * *

Ничто не вечно под Солнцем, всему есть предел, даже у предела. Тело не выдержало — для него это оказалось чересчур, свершенное невозможное взяло свою плату. Я упал и понял, что не могу больше двигаться — сил не осталось.

Находившийся поблизости бот напал на меня, лежачего, двинув с разбегу ногой в живот. Я отлетел — у них и такое в программе? Поднялся, не понимая, за счет каких резервов это делаю, пытался сопротивляться… Естественно, бестолку. Бот ударил снова, проходя мою защиту словно молот сквозь масло. Больно! Больно не от соприкосновения, не от самого удара, а от реакции доспеха на силу его гашения. Черно-синий доспех защищал даже от таких ударов, но недостающий ключ фразы — слова «пока еще». Боты невероятно мощные, а его ресурс не беспределен, сколько он еще продержится? Я вновь отлетел, а забрало изнутри, в подтверждение последней мысли, покрылось тонкой паутинкой трещин. Следующий удар в лицо оно не выдержит, кулак робота лаконично выбьет мне мозги, размазав их о заднюю стенку шлема. Бот навис снова, и в очередной раз собрался меня ударить…

…Вот он, момент истины…

…Я был не прав, они его не отключат.

Да, какова бы ни была моя ценность, я или выйду с этой трассы, или не выйду, третьего не дано. Это закон их прекрасного мира.

«Все или ничего», — пронесся вдруг в голове мой собственный жизненный девиз, как ответ, реакция на него. «Со щитом или на щите»…

И я понял, что могу подобрать много подобных лозунгов. Но их тайный смысл в том, что лично мне этот закон намного ближе, чем я думал раньше. В душе я один из них, часть их мира, как бы ни ненавидел и не презирал некоторых его представителей. И от этого мною овладело бешенство.

…О, нет, это не была ненависть, это было нечто большее. Безумие, в котором не осталось места холодной ярости. В голове закрутилось лишь одно слово, «ЖИТЬ». Жить, несмотря ни на что. Я зарычал, как зверь, загнанный в угол, идущий на свою последнюю битву, после чего оттолкнулся, изо всех неожиданно появившихся сил, давая телу ускорение, и бросил себя на противника…

…Хрясь!

Приклад винтовки треснул. Позже, размышляя, я пытался понять, какова должна была быть сила, чтобы сломать приклад, созданный из сверхпрочных полимеров специально для рукопашного боя, но не смог. Бот согнулся и отлетел, половина его лица оказалась вмята в черепную коробку. Человек после такого не выжил бы, но это был не человек. Я с силой всадил дуло ему в глаз, в единственное уязвимое место…

…Ничего. Даже после этого, робот продолжал сражаться. Да, на секунду возникла пауза, благодаря которой я пришел в себя, но лапищи робота тут же попытались меня цапнуть.

Пришлось оставить винтовку. Не бросить, нет, именно оставить, отпрыгнув в сторону и попытавшись отбить кулаками — за что-то она там зацепилась в черепушке. Особого смысла в ней, в общем-то, не было, я мог без потерь для себя оставить ее там и бежать дальше, ибо только в движении было мое спасение, но надо мной довлело Первое Правило Венерианского солдата. Оставить оружие — позор и поражение. И это было выше угрозы смерти.

У меня не было ничего, никакого оружия, кроме доспеха с треснувшим забралом полушлема. Только кулаки, усиленные гидравликой скафандра. С кулаками против мира — как в старые добрые времена. И безумие накатило вновь…

Я стоял над ним, над поверженной железякой, уставившей единственный неподвижный глаз в потолок. Вторая глазница была разворочена — я все-таки вытащил остатки своей винтовки, которые использовал затем и как копье, и как дубину. Меня трясло. Вот так, голыми руками, боевого робота?.. Это чересчур.

Еще он повредил мне коленку. Так, что боль прострелила даже сквозь пелену безумия. И что делать с этим — не знал, так как ни о какой «зеленой» дорожке здесь не могло быть речи. Любая помощь только по выходу из трассы, до которого попробуй доберись с такой ногой!

Робот продолжал сражаться до последнего, как и положено примерному роботу-солдату. Я посмотрел на искореженную винтовку, которую держал в руках, покореженное дуло. Вот они, вестники нового мира. «До последнего». «Никакой пощады». «Обратной дороги нет». Безумие вновь накрыло меня, но на сей раз я позволил ему это сделать. Я сам вызвал его, чтобы оно меня накрыло. Ведь главное в происходящем не страх и не ужас, который могут внушить боты с такой программой, они лишь орудия. Главное то, что вестники нового мира подтверждают другой, самый важный для меня жизненный тезис.

«Победитель получает всё».

И только оно его осознание в данный момент могло помочь мне добраться до финиша.

Я бежал с кровавой пеленой перед глазами, не чувствуя боли и не ощущая ничего вокруг. Встречные боты удостаивались от меня ударом остатка винтовки, после чего я вновь мчался дальше, не останавливаясь и нигде не задерживаясь. Я рычал, и этот нечеловеческий рык запомню навсегда.

Как добрался до шлюза — не помню. Последнее мое воспоминание, всплывающее ниоткуда, — это я, выскакивающий из полутемного тоннеля на свет. Меня трясло; тело пронзила боль, будто тысячи и тысячи маленьких бомб одновременно взрывались по всему телу. Помню, что последние метры почти полз на карачках.

Ко мне кинулись люди, целая толпа разношерстно одетых представительниц корпуса, каждая из которых словно отрепетированными движениями принималась что-то со мной делать. Кто-то был вооружен плазменными резаками, которыми тут же срезал с меня листы брони, другие, с красными повязками и во всем белом, что-то вкалывали мне из больших аптечек, третьи подтаскивали под меня медицинские носилки, четвертые…

Да, там было много народа, много суеты; все что-то гомонили и спрашивали. Но отдельно я запомнил сеньору Гарсия и ее глаза — в них царили поддержка и удовлетворение. Она единственная не суетилась, будто знала, что и как со мной, и что и как будет дальше, по крайней мере, показывала это внешне. И когда опустилась рядом, я, вытянувшись вперед, хриплым голосом выплюнул:

— Сеньора… Я… Сломал… Винтовку…

Она что-то ответила, успокаивающе-бодрящее, но я понял по глазам, что она хотела сказать. И как бы в подтверждение, перед самой потерей сознания, в лежащем рядом разрезанном шлеме раздался голос:

Приветствую тебя, безумный мир,
Ты сделан из железа и свинца
И я пойду с тобою до конца.
Возьми меня с собой, прекрасный мир…

Эпилог

Ноябрь 2447 года, Венера, Альфа

— Заходи, сын. Садись.

Себастьян прошел, аккуратно сел в дальнее кресло напротив камина. Во главе стола сидел не отец, а дон Родриго, начальник их службы безопасности. Себастьян уважал этого человека, но боялся, несмотря на статус наследника одной из крупнейших семей планеты. Было в доне Родриго нечто такое, что… Совами передать сложно, но на уровне интуиции Себастьян понимал, что тому плевать на силы, стоящие за людьми, которые ему не нравятся, или которые мешают его делу. Опасный человек!

Отец развалился на мягком диване, расслаблено прищурив глаза. Вроде как отдыхал. Себастьян знал, это обман, в голове отца в данный момент одна за другой, с катастрофической скоростью, проносятся мысли, просто посвящены они одной проблеме, а не целой куче, как в обычном, собранном состоянии.

— Ты звал, отец? — скорее утвердил, чем спросил Себастьян и сел. Отец кивнул.

— По тому вопросу, о котором я думаю?

Неопределенное пожатие плеч. Затем жест, по которому дон Родриго оторвался от документов, что просматривал на небольшом развернутом визоре планшета.

— Дон Октавио считает необходимым ввести вас, юный сеньор, в курс одного деликатного дела. Возможно, это касается того вопроса, возможно нет, — кивнул он, выделяя слово «того», — у нас мало данных чтобы делать однозначные выводы. Мои люди только что закончили расследование, но последствия этого… События в любом случае коснутся будущего королевской семьи.

Дон Родриго глянул ОЧЕНЬ выразительно. Себастьян поежился и подобрался.

— Вам знаком этот человек?

На завихренном во всю стену визоре появилось огромное изображение какого-то паренька примерно его возраста. Что-то было в нем знакомое, но настолько неуловимо, что Себастьян не мог вспомнить, где видел его раньше.

— Нет. Кто это?

— Вот этим вопросом, сын, мы и занимались последние недели две, — подал голос отец, открывая глаза.

— Это новый королевский телохранитель, — ответил начальник СБ. — Будущий. Первый мальчик за сто лет, которого берут к себе эти прошмандовки на обучение. Берут прямо таким, как есть, в готовом взрослом виде. Его вступительное испытание назначено на сегодня, и я сомневаюсь, что он его не пройдет.

Повисла напряженная тишина.

Себастьян слушал, оценивал аргументы, и поражался, как далеко просчитывает отец. Ему давно было пора заняться делами семьи, вникать в политику, а не валять дурака, и теперь он все больше понимал, что знает гораздо меньше той планки, на которую ставил свой уровень ранее. Это чудо, что отец так терпеливо возится с ним; ту же Сильвию он изначально оставил на самотек, бросив в бизнес, будто щенка в воду.

— Остается вопрос, сын: для чего Красавице мобилизовывать столько ресурсов? Чего она хочет этим достичь? Ради простого парня, будь он хоть из золота, она не станет так размениваться. Но наши люди, а я склонен доверять их профессионализму, не раскопали о нем ничего. НИЧЕГО!

Себастьян покачал головой.

— Так не бывает.

— Я тоже так думаю. Но Родриго со мной не согласен.

Начальник СБ откинулся в своем кресле, переводя собранный оценивающий взгляд с отца на сына.

— Сеньор, мальчик талантлив. Получил грант. Сам, это проверили. Жил в нищете, с матерью-проституткой, работницей бюджетной парикмахерской, имеющей в юности условный срок. НИЩЕТЕ, сеньор Феррейра!.. — Его взгляд стал особенно выразителен.

— Далее, школа. Проблемы с сыном хефе. Нормальная жизненная ситуация для человека его происхождения. Раскидал десяток ровесников — тоже норма, с его модифицированными способностями и используемыми в схватке спецсредствами. Способности плюс расчет — ничего необычного.

Наконец, корпус. Тьерри сдерживает своих офицеров, не дает разгуляться, помня о своей предшественнице, но с чего вы взяли, что она НЕ ХОЧЕТ побыть на ее месте? Не хотеть и не делать — разные вещи.

Я считаю это лишь демонстрацией силы, и парень сам по себе ничего не стоит. Демонстрацией для нас, аристократии. «Сегодня мы унизили и растоптали криминального авторитета, сеньоры буржуи, завтра сделаем это с вами». Лаконично и предельно понятно. А главное, логично.

— Что думаешь, сын? — усмехнулся отец.

Себастьян не знал, что ему думать, а потому просто озвучил сомнения:

— Ангелы ничего не делают просто так. Не поверю, что они взяли бедного сиротку, чтоб обогреть и обучить. Даже если он мод. Тут должно быть что-то еще, чего мы не знаем.

Отец улыбнулся.

— Что я тебе сказал, мальчик тоже чувствует подвох.

Дон Родриго вздохнул.

— Но логика, дон Октавио…

— Логика в твоих словах есть только на первый взгляд. Каждое из перечисленных тобою событий по отдельности, само по себе — да, логично. Но всё, собранное воедино… — Он сделал паузу. — Тут логикой и не пахнет.

Дон Родриго задумался.

— Согласен, в мальчишке что-то есть, что-то подводное. Мы пока не раскопали этого, но оно есть. Пока… Но простите, ваша версия с «темным принцем» не просто нелогична, она смешна! Кто в здравом уме, будучи монархом, согласится держать собственного отпрыска, собственное творение, если хотите, в скотских условиях? Кто позволит какому-то сыну бандита бить его, издеваться, как это делал Кампос-младший? Наконец, кто позволит конфликту выйти на уровень, когда о нем узнала вся планета?

Они оцепили школу, сеньор Феррейра, — голос дона Родриго понизился почти до шепота. — Устроили, говоря казенной терминологией, войсковую операцию. Шли наказывать его, ставить на место, с вероятностью летального исхода более тридцати процентов по оценкам моих специалистов. В случае с наследником, в которого вложили сумасшедшие средства и ради секрета которого ввели военное положение в двухмиллионном городе, такая ситуация НЕ МОЖЕТ БЫТЬ в принципе!!! С вероятностью сто процентов!

Наш знакомый Диего Альваро убедился, с такими вещами Веласкесы не шутят. А тут какая-то гопота!.. Спустя всего полгода!..

— Я соглашусь со слабостью своей версии, сеньор Феррейра, — закончил он. — Но ваша — бред.

— А если они таким образом его спрятали? Чтоб никто не догадался? Особенно мы, аристократия?

Себастьян сказал первое, что пришло в голову, и тут же понял насколько это чушь. С человеком, в которого вложены миллионы, ради которого уничтожили бункер, способный пережить любую бомбардировку и ради которого грохнули сорок ученых… Ученых, не простых работяг, цвет нации!.. Нет, это нереально.

И отец, и дон Родриго, промолчали, глядя на его смущение. Наконец, отец подвел итог:

— В любом случае, что бы там ни было, этот мальчик опасен. В таком возрасте он не подойдет им в качестве пушечного мяса, его будут учить другому. Тем более, говоришь, способный. А там присяга, вассальная клятва королеве, а значит, ошивание вокруг королевской семьи. Себастьян, как ты думаешь, обратят ли их высочества внимание на молодого симпатичного юношу в своем окружении? В том, в котором привыкли видеть лишь девушек, а потому сразу бросающегося в глаза?

Себастьян опустил голову. Вопрос риторический, особенно зная их высочеств.

— А сколько потребуется времени ее высочеству инфанте, чтобы затащить его в постель «для пробы»? Ознакомления, так сказать? И как события могут развиваться дальше, учитывая, что она в будущем станет королевой, а он ее вассалом-телохранителем?

Себастьян сглотнул большой ком. Отец ударил по больному. Но главные слова сегодняшнего разговора прозвучали.

— Предлагаешь его уничтожить?

Отец покачал головой.

— Не сейчас. В этом я солидарен с Родриго. К тому же мы опоздали — он в руках ангелочков, а навлечь на себя вендетту я не хочу. Придется играть тонко, ждать момента.

— Мы можем натравить на него нашего Мстителя, — неожиданно подал голос дон Родриго. — Убедить, что мальчишка и есть «темный принц». Так мы избавимся и от него самого, и от щенка. Кто бы ни был этот Шимановский… — Он словно выплюнул эту фамилию и скривился — …Мертвый он принесет нам меньше вреда. Заодно больше не нужно будет нянчиться со Мстителем, это становится все опаснее, с каждым днем. Гарсия свернула операцию в Варшаве, теперь Веласкесы начнут потрошить Альфу, и если пронюхают, что мы помогали ему…

Вздох.

— А так мы взорвем его сразу после того, как он убьет мальчишку.

Дон Октавио вновь отрицательно покачал головой.

— Я понимаю риски, Родриго. Но Мститель еще может понадобиться. Идея здравая, проработай ее, подготовь исполнителей. Но пока у меня не будет анализа ДНК мальчишки, какие бы то ни было действия запрещаю.

— И все-таки, я считаю, что я прав! — воскликнул в итоге отец и развел руками. — Интуиция. Лея страшная женщина, она может додуматься и до того, чтоб содержать сына в нищете. Да и не сын он ей, а всего лишь творение. Мы еще проанализируем все события, спокойно, пошагово, пока предлагаю закончить с этим и разойтись. Ты что-то хотел сказать, Себастьян?

Он повернулся к сыну, но сказать, что собирался, тот не успел. Дверь в кабинет самым наглым образом распахнулась, и на пороге появилась разъяренное существо с развивающимися длинными белыми волосами, которому больше подошел бы эпитет «львица», чем «человек».

— Всё, отец! Я так больше не играю! Или ты подписываешь сейчас, или… — закричала львица.

— Или? — расплылся в улыбке дон Октавио.

Та смутилась, но тут же вновь воспрянула духом:

— Я больше не намерена два часа ждать, когда ты освободишься! Я твоя дочь, и имею право обратиться вне очереди! На!

Девушка прошла через кабинет и хлопнула бумажными листками, которые держала в руках, по журнальному столику перед отцом. — Сделаешь все дела со мной, и занимайся чем хочешь! Тем более, что я не надолго.

— Хорошо, солнышко, хорошо!.. — Дон Октавио взял бумаги в руки и неспешно пролистал их, на ходу оценивая глазами написанное, а главное, прикидывая в уме цифры. При этом безуспешно пытался спрятать лезущую наружу довольную улыбку. — Я сделаю все возможное, чтобы в будущем так и было, но…

Сильвия скривилась и надула губки.

— «Но»?

— Но ты в свою очередь пообещай, что не будешь больше врываться ко мне в кабинет, когда у меня важное совещание.

— Важное совещание? — Девушка широко распахнула глаза и наивно ими захлопала, после чего картинно обернулась к брату через плечо. — Важное? С ним?

Себастьян закипел от желания удавить сестру, но все-таки сдержался.

— Сильвия, я сам решаю, какие совещания у меня важные, какие нет, — отрезал отец, оставил автограф на некоторых из листков, после чего протянул всю стопку назад. — Теперь можешь идти.

Та взяла бумаги, победно усмехнулась и развернулась к двери, но застыла на половине оборота.

— А он-то что вам плохого сделал? — кивнула она в сторону объемного изображения парня, показывающего его идущим по улице в школьном костюме.

— Почему сразу «плохого»? — напрягся отец.

— Ну как же, — Сильвия кивнула на начальника охраны, — дон Родриго здесь, значит, ничего хорошего для него вы не приготовили…

Железная логика. Дон Октавио непроизвольно крякнул.

— Ты его знаешь? — спросил он, всячески скрывая волнение.

Сильвия неопределенно пожала плечами.

— Видела. И он мне так и не позвонил… Все, отец! — подняла она руки в защищающемся жесте. — Это не обсуждается! В мою личную жизнь тебе доступа нет и не будет!

Себастьян скривился. Многие взгляды сестры на «личную жизнь» он не разделял, считал, что та позорит семью, но отец, согласно давней договоренности, не вмешивался.

— Сильвия, девочка, я разве лезу в нее? — улыбнулся он ей, но Себастьян чувствовал, что внутри он кипит. — Просто скажи, откуда ты его знаешь. Что ты будешь с ним делать — дело твое…

В его голос закралось немного меда, и Сильвия оттаяла, для порядка победно усмехнувшись.

— Знаю? Да не знаю я его. Видела. — Она задумалась. — В Королевской галерее. На выставке.

— Которой? Как давно? — подал голос молчавший до этого позади нее дон Родриго.

Она повернулась к нему, наморщила лобик, но снизошла до ответа, видимо, понимая то же, что и он, Себастьян — с этим человеком лучше воздержаться от лишнего гонора.

— Примерно месяц назад. Выставка что-то о космосе и разных древностях, точнее не помню.

— И долго вы с ним общались? — Лицо дона Родриго приобрело профессиональное выражение чекиста, напавшего на след. Девушка пожала плечами.

— Какая разница? Не долго. О, вспомнила! Это была премьера. Выставка, посвященная Золотому веку, открытие. Мы с Фрейей шли по коридору, а он вышел навстречу, так и познакомились. Что-нибудь еще?

— Нет, дочка, спасибо… — кивнул мрачный дон Октавио, переглядываясь с начальником службы безопасности.

Сильвия уже собралась выходить, как в дверях ее настиг новый вопрос дона Родриго:

— Юная сеньорита не подскажет, как плебей из нищей семьи, сын проститутки, мог попасть на выставку с беспрецедентными мерами безопасности, где чуть было не завернули на входе саму ее младшее высочество?

Сильвия остановилась, медленно обернулась. Задумалась.

— Еще раз?

— Я говорю, как плебей из нищей семьи, живущий в трущобах, мог попасть на выставку, на которую пускали лишь представителей высшего общества по спецприглашениям? — глаза дона Родриго опасно прищурились.

Девушка улыбнулась и гордо выдавила:

— Сеньор, на выставку такого уровня не может проникнуть плебей из трущоб, вы ошибаетесь. И тем более, «плебей из трущоб» не может держать в руке коллекционный диск стоимостью в сто тысяч империалов. Что-то необычное, странное в этом парне есть, соглашусь, но трущобы… Ваши люди дали маху, дон Родриго. Сожалею…

Сказала она это с издевкой, иронией, но ирония, естественно, адресовывалась отцу, недовольно при этом скривившемуся.

— Это действительно так, дочка. Он из трущоб. Ты можешь мне это как-то объяснить?

— Отец, если твоя служба чего-то не раскопала о человеке, это проблемы твоей службы и ее компетенции. Я сказала тебе все, что знаю. Не знаю, кто этот юноша, но он определенно не из трущоб, и врать тебе не вижу смысла. До свидания!

Она обернулась и быстро вышла. Повисло долгое молчание.

Отец нарушил его первым:

— Все всё поняли? — взгляд его был обращен к начальнику службы безопасности. — Если мы этого не раскопали, не значит, что этого нет. Вот и ищи, Родриго! — он рассмеялся. Дону же Родриго смеяться не хотелось. — И еще… Подготовку операции по уничтожению щенка отменяю. Мне кажется, этот юноша стоит того, чтобы с ним поработать.

— Даже если он и есть «темный принц»? — напрягся Себастьян. Ему не нравилась резкая смена настроения отца после ухода Сильвии, но понять ее причину он не мог. Они не ладили с сестрой, это не секрет, но сейчас кроме ревности в нем поселилось что-то еще, какая-то неосознанная тревога. Ощущение, что отец в очередной раз «кидает» его в пользу этой белобрысой бестии. Оттого в душе его все больше и больше закипала злость.

— Даже если он и есть «темный принц», — согласился отец, погружаясь в свои мысли, и Себастьян понял, что совещание окончено. Для него.

* * *

— Не спишь?

— Разве тут уснешь?

Лея полулежала в кресле, развалившись и вытянув ноги на специальный стул, которым пользовалась именно в такие моменты. Перед ней, во всю стену кабинета, вихрилось изображение человека в доспехах департамента, быстро двигающегося и стреляющего в упор по пытающимся атаковать его дроидам. Настолько в упор, что даже сейчас Лею иногда передергивало от осознания грозившей мальчишке в тот или иной момент опасности.

— Сколько дроидов восстановлению не подлежит? — задал Сергей глупейший вопрос. Будто спросить больше нечего!

Лея лишь устало пожала плечами.

— Больше тридцати. Но это того стоило, не находишь?

Он находил. К сожалению.

— Ты звук включи, чего без звука-то слушаешь?

— Не могу. Надоело. На меня эта музыка плохо влияет — жесткая слишком.

Он кивнул. Действительно, ее величество гоняет эту запись уже третий день, перегоняла ее и с музыкой, и без. Знала, наверное, каждое движение парня в доспехах. А песни вообще можно было выучить наизусть, несмотря на жуткий староанглийский выговор. Но вот так, без звука, картинка давала больше информации, чем с ним, акцентировала внимание на поступках и действиях, а не на ненужном мусоре.

Лея все-таки включила звук, правда тихо. Сергей скривился.

— Тебе тоже нравится? — усмехнулась она. — Они назвали это «активацией». Он регулирует свои способности музыкой, как мы регулируем уровень громкости, например. Нажал иконку — громче, нажал — тише. Включил музыку — стал меньше чувствовать, впал в ярость; убавил — и снова нормальный человек. Норма говорит, это достижение, величайшее открытие. Если он разовьет это в себе, да она поможет с тренировками, его не придется утилизировать, как ее сестру. Она берется ему помочь.

Сергей кивнул, но внутренне его перекосило.

— Норма же не знает, что ты в любом случае не собираешься его утилизировать. И кстати, Лей, его берсеркизм — это единственная на сегодняшний день проявившаяся способность. Не считая повышенной выносливости и другой мелочи.

Лея молчала, на ее лице не дрогнул ни один мускул.

— Тебе не кажется, что дон Мигель ошибся? Его магия не работает, сам приход мальчишки в объятия Мишель тому подтверждение?

— Дай время, магия заработает, — ответила ее величество с уверенностью мчащегося сквозь бездну космоса многотысячетонного астероида.

Сергей повысил голос:

— Ему уже восемнадцать, Лей!

— Что ты от меня хочешь? — она скривила губы в усмешке. — Чтобы я его вышвырнула? Огорчу, я не могу сделать даже этого, если захочу. Офицеры вцепились в него мертвой хваткой и не выпустят. Он прошел испытание, Сережа, мое согласие на его обучение лишь дань традиции. В любом случае, чего бы я сама себе сейчас не напридумывала бы.

Я не контролирую ситуацию, понимаешь! — повысила она голос и отпихнула брякнувшийся стул ногой. — Я! Хозяйка эксперимента! Его мать и творец! Я больше ни на что не могу повлиять! Я проморгала его, прозевала! В момент, когда ему больше всего нужна была моя помощь, меня не только не было рядом, я… — Она в сердцах махнула рукой и снова откинулась, прикрывая глаза.

— Я была там. Видела его. Что стоило задержаться и помочь, или оставить вместо себя Гарсия? Чтоб разобралась в его проблемах? Отчего-то же он пришел, значит того, что мы сделали после фонтана, было недостаточно?

— Недостаточно, Сережа! — вновь воскликнула она. — Да, я не могла помочь ему раньше не привлекая внимания кланов… Но именно в тот момент я МОГЛА сделать это! А теперь все лавры достались этой сучке Тьерри…

Лея грубо, на грани цензуры высказалась по поводу давней подруги. Сергей знал, она до сих пор не могла определиться, благодарить ее или наказывать за устроенное шоу, и это ее всячески угнетало.

Алиса перехватила ее величество первая, у трапа посадочного модуля, и преподнесла ситуацию со своей колокольни, выставив всех своих персонажей в нужном ей свете. И теперь у него связаны руки что либо объяснить или сделать. Но внутри Лея, конечно, понимала, что к чему, и ее бесило такое своеволие и перечеркивание всех лелеяных ею планов. И то, что на текущий момент этих планов у нее уже(еще?) не было, никого из этой компании не оправдывало. Но политес дело тонкое, официально прицепиться к ним ей было как бы не за что. Бенито, действительно, мог заказать Хуанито в любой момент, он сам мог грохнуть его в любой момент, если бы не побоялся отдать нужный приказ ранее, а к воротам корпуса, чтобы попроситься, мальчишка, действительно, пришел сам.

— Я не справилась, понимаешь?! Не защитила! Теперь она будет на коне, как его спасительница и защитница, а я…

— А ты — королева, — перебил он. — И будешь ею в любом случае, к кому бы в жилетку плакаться он ни побежал. Так будь же ею! Королевой, а не тряпкой, которую обводят на каждом остром моменте! — зло бросил он. — Задави их, пусть знают, кто в доме хозяин!

Подействовало.

Вздох.

— Наверное ты прав. Только не представляешь, как я устала…

Он присел рядом, она упала в его объятия.

Да, она устала. Государственные дела, лавирование между кланов, поддержание огромной военной машины, а теперь еще замаячившая на горизонте война. Без возможности послать все к черту и уехать поплескаться на море на недельку.

Сергей обнял ее, все-таки их связывало слишком многое, чтобы помнить о старых дрязгах в такие моменты. Да и дрязги эти с годами как-то… Потускнели. Впервые за двадцать лет он чувствовал то, что давно забыл — единение. У них разные цели, разные задачи, но сегодня, несмотря ни на что, она просто побудет его, а он ее. Как в старые добрые времена. А завтра…

…А завтра будет завтра.

— Представляешь, я тоже стреляла в дроидов на первом испытании… — Он почувствовал, как из груди Леи раздался смех, предвестник нервной истерики. Той истерики, с которой из человека выходит все скопившееся внутри черное и негативное, которую сильные люди могут позволить себе только в присутствии самых близких людей. — И Алисия. И Фрейя с Изабеллой, когда проходили свой краткий курс. И даже Эдуардо. Правда, ноги никто из нас не подворачивал, а Бэль вообще садила с десятка метров навскидку, как заправский снайпер, не целясь… Но стреляли все.

Он плотнее притянул ее к себе.

— У вас это семейное…

Август 2012

strong
em
em
Nightwish, «Amaranth»
strong
strong
В испаноязычных странах при вступлении в брак фамилия женщины не меняется. Фамилия — принадлежность роду отца, а не мужа. Говоря о системе равноправия при наследовании знати на Венере, имеется в виду, что главой рода становится дочь главы семьи (если она — старший ребенок), которая сохраняет его фамилию в своих детях. Ее муж не может претендовать на то, чтобы дети носили его фамилию, в противном случае право наследования передается от нее следующему наследнику в очереди.
strong
em
Ввиду сложности природных условий, на Венере нет обычая хоронить умерших — негде. Тела кремируются, затем прах либо хранится в специальных ритуальных домах памяти, либо развевается над планетой. В случаях с бездомными, нелегалами, преступниками, людьми, не имеющими родственников и т. п., государство поступает именно так.
em
em
em
Следует учитывать, что технологии XXV века способны воспроизвести любое событие в подробностях, и не снившихся в наше время; их виртуальная реальность передает такое, что не может передать даже реальность обычная. Единственная проблема — запахи, передать их сложнее любого детального изображения и звука, но и эта проблема в определенном диапазоне решаема. В частности, запах разложения или тления, как и другие подобные для данного жанра, входит в установочный комплект сетевой игры, как запах листьев, моря или пороха для других игр.
Iron Maden, «Brave New World»