Запретная Планета лежала внизу, совсем близко. Корабль опустился ниже слоя облаков и проходил сквозь атмосферу. Планета выглядела забавно — казалось, она была побита молью.

Как и следовало ожидать, полярные области были покрыты льдом, но площадь обледенения была невелика. Встречались также не поражавшие размерами и высотой бесплодные горные районы с редкими пробелами глетчеров. Были тут и небольшие пустыни, довольно равномерно рассеянные по поверхности планеты.

И всё-таки планета была по-своему красива. Берега крупных материков, которые были причудливо изрезаны заливами, белели пляжами, за полосами которых простирались широкие прибрежные низменности. Тянулись пояса тропических и умеренных лесов, окаймленные степями; и всё же всё казалось каким-то потрепанным.

В лесных массивах то тут, то там виднелись проплешины, а область степей поражала скудностью растительности.

— Какая-то болезнь растений? — удивленно спросил Пелорат.

— Нет, — медленно проговорила Блисс. — Что-то похуже, чем болезнь. Более давнее и постоянное.

— Я видел разные планеты, — нахмурился Тревайз, — но ни одной похожей на эту.

— Я видела очень мало планет, — сказала Блисс, — но мне порукой опыт и мысленные возможности Геи. Перед нами то, что можно ожидать от планеты, с которой люди уже ушли.

— Почему? — спросил Тревайз.

— А ты возьми и подумай, — с сарказмом ответила Блисс. — Ни на одной из обитаемых планет нет истинного экологического равновесия. На Земле такое равновесие должно было существовать с самого начала, поскольку если именно на ней появились люди, то до их появления довольно долго не было ничего и никого, способного развивать технику и вызывать изменения окружающей среды.

В то время естественное равновесие — постоянно меняющееся, конечно, — должно было существовать. На всех иных обитаемых планетах люди тщательно переделывали среду на земной манер, насаждали растительную и животную жизнь. Но экосистемы, которые они создавали, не отличались равновесием. Они могли включать в себя лишь ограниченное число видов — только те, что были нужны людям, или те, что никак нельзя было не включить в экосистему…

— Знаешь, что это мне напомнило? — встрял Пелорат. — Прости, Блисс, что перебил, но сходство так поразительно, что я не могу устоять. Надо сказать тебе прямо сейчас, пока не забыл. Это древний миф о творении, на который я однажды наткнулся. Там говорится о зарождении жизни на одной планете, жизнь там состояла из ограниченного числа видов, точно так же, как ты сказала, — полезных или приятных для людей. А потом первые люди совершили какую-то глупость — неважно, какую именно, дружочек, потому что эти старые мифы чаще всего символичны, и голова идет кругом, если их воспринимать буквально, — и почва планеты была проклята. «Thons also and thistles shall it forth to thee»[5], — так звучит это проклятие, хотя на древнегалактическом получается гораздо красивее. Вопрос, однако, в том, проклятие ли это было? Ведь то, чего люди не любят и не хотят, вроде колючек и чертополоха, может быть необходимо для сбалансирования экологии.

— Просто потрясающе, Пел, — улыбнулась Блисс, — у тебя в памяти есть легенды на все случаи. Легенды порой просто замечательны. Люди, переделывая планеты на свой вкус, забывают про колючки, чертополох, тому подобные вещи, а потом должны вновь трудиться, чтобы сохранить жизнь на планете. Это не саморегулирующийся организм вроде Геи. Это скорее разнообразная коллекция изолятов, причем коллекция недостаточно разнообразная, чтобы сколь угодно долго поддерживать экологическое равновесие. Если люди исчезают, а с ними вместе исчезают их заботливые руки, картина жизни всей планеты неизбежно начинает рассыпаться. Планета перепеределывает сама себя.

— Если всё так и есть, — скептично проговорил Тревайз, — это может происходить слишком быстро. На этой планете, вероятно, людей нет уже двадцать тысяч лет, и всё-таки большая её часть выглядит довольно неплохо.

— Верно, — сказала Блисс, — но это зависит от того, насколько хорошо было установлено с самого начала экологическое равновесие. Если это действительно хорошее равновесие, оно могло сохраняться долгое время и без человека. Кроме всего прочего, двадцать тысяч лет — хоть и долгий срок по людским меркам, но всего лишь краткий миг по сравнению со временем существования планеты.

— Думаю, — сказал Пелорат, вглядываясь в панораму планеты, — если планета деградирует, мы можем быть уверены, что люди с неё ушли.

— Я всё ещё не могу обнаружить ментальной активности, соответствующей человеку, и позволю себе предположить, что людей на планете нет совсем. В наличии непрерывный гул и жужжание созданий с низшими уровнями сознания, однако уровни эти достаточно высоки, чтобы принадлежать птицам и млекопитающим. Впрочем, я не уверена, что процесс, обратный терроформированию, — безоговорочный показатель того, что люди отсюда исчезли. Планета может деградировать и тогда, когда люди ещё живут на ней, если само людское сообщество становится порочным и не может понять важности охраны окружающей среды.

— Такое сообщество, — сказал Пелорат, — наверняка не может долго просуществовать. Не верю, что люди могут не понимать важности сохранения всего, что поддерживает их жизнь.

— У меня нет твоей розовой веры в человеческий разум, Пел, — покачала головой Блисс. — Мне кажется вполне уместным, что в планетарном сообществе, состоящем только из изолятов, местнические и даже индивидуальные интересы могут без особого труда взять верх над общепланетными.

— Я не думаю, что это возможно, — сказал Тревайз. — Скорее прав Пелорат. В самом деле, ведь населённых людьми планет миллионы, и ни одна из них не выродилась, не растерроформировалась, так что твоя боязнь изоляционизма наверняка преувеличена, Блисс.

Корабль тем временем перелетел из дневного полушария в ночное. Следствием этого стали быстро сгустившиеся сумерки, а затем — полная тьма снаружи. Лишь там, где небо было ясным, светили звёзды.

Корабль точно выдерживал высоту, тщательно отслеживая параметры атмосферного давления и силы притяжения. Полёт протекал на большой высоте, чтобы не задеть горные вершины: на планете не так давно прошла очередная стадия горообразования. И всё же компьютер на всякий случай прощупывал путь впереди микроволновым локатором.

Тревайз вгляделся в бархатную черноту и задумчиво проговорил:

— Для меня наиболее убедительный признак необитаемости планеты — это отсутствие искусственной освещенности на ночной стороне. Ни одна технологически развитая цивилизация не будет мириться с темнотой. Как только покажется дневная сторона, мы спустимся ниже.

— Какой будет от этого толк? — спросил Пелорат. — Здесь ничего и никого нет.

— Кто сказал, что здесь ничего нет?

— Блисс. И ты.

— Нет, Джен. Я сказал, что здесь нет излучений техногенной природы, а Блисс утверждает, что здесь нет признаков ментальной активности людей, но это не означает, что здесь вообще ничего нет. Если даже на планете нет людей, здесь наверняка должны быть какие-нибудь реликты. Мне необходима информация, Джен, и остатки техносферы могут в этом смысле представлять собой определённую ценность.

— Спустя двадцать тысяч лет? — дрожащим голосом произнес Пелорат. — Как ты думаешь, что может пережить такой срок? Здесь не может быть ни фильмов, ни рукописей, ни книг — металл заржавел бы, дерево сгнило, пластик рассыпался бы в порошок. Даже камень растрескался бы и выветрился.

— Может быть, прошло не двадцать тысяч лет, — спокойно сказал Тревайз. — Я назвал этот срок как максимальный, потому что легенды Компореллона повествуют о её процветании в те времена. А вдруг последние люди умерли, или исчезли, или улетели отсюда только тысячу лет назад?

Корабль пересек границу ночной стороны. Разгорелась заря, и почти мгновенно засиял солнечный свет.

«Далекая звезда» опускалась ниже, замедляя скорость, пока не стали ясно видны детали поверхности. Теперь можно было отчётливо видеть и маленькие острова, рассыпанные вдоль берегов материков. Большинство из них было покрыто зеленым ковром растительности.

— Пожалуй, — сказал Тревайз, — особенно внимательно следует изучить пустынные области. Мне кажется, что в тех местах, где люди жили особенно скученно, больше пострадало и экологическое равновесие. Эти места могут быть и центрами распространяющейся волны растерроформирования. Что скажешь, Блисс?

— Возможно. В любом случае, при отсутствии точных знаний, мы можем осмотреть то, что легче всего осмотреть. Степи и леса могли скрыть большинство следов обитания человека, так что высадка там может оказаться пустой тратой времени.

— Меня поражает то, — сказал Пелорат, — что планета постепенно восстанавливает равновесие, располагая и тем, что на ней осталось. Могут образоваться новые виды, и эти поражённые области будут снова заселены, только по-другому.

— Всё может быть, — кивнула Блисс. — Это зависит прежде всего от того, насколько разбалансирована была эта планета. И для того чтобы мир исцелил себя сам и достиг нового равновесия в ходе эволюции, потребовалось бы намного больше двадцати тысяч лет. Может быть, миллионы лет.

«Далекая звезда» больше не кружила над планетой. Она медленно дрейфовала над протянувшейся на пятьсот километров саванной с редкими купами деревьев.

— Что вы на это скажете? — внезапно спросил Тревайз, указывая вниз. Корабль перестал дрейфовать и повис в воздухе. Слышалось лишь тихое, но непрерывное гудение гравитаторов, почти полностью нейтрализующих силу притяжения планеты.

Ничего особенного там, куда указывал Тревайз, не было видно. Обрывистые холмы с выветренной почвой и редкой травой — вот и всё.

— Мне сказать нечего, — пожал плечами Пелорат.

— А ты посмотри повнимательнее на расположение холмов. Ведь это параллельные линии. А ещё линии потоньше, и они пересекаются под прямыми углами. Видишь? Видишь?! Ты не встретишь такого ни в одной природной формации. Это человеческая архитектура, остатки фундаментов и стен, такие же ясные, словно они всё ещё стоят здесь.

— Предположим, это так, — сказал Пелорат. — Но это всего лишь руины. Если бы мы должны были проводить археологические исследования, нам пришлось бы тут копать и копать. Профессионалам потребовались бы годы и годы, чтобы проделать всё это по правилам…

— Да, но у нас нет времени, чтобы делать всё по правилам. Здесь мог стоять древний город, и что-нибудь от него могло остаться. Проследим за этими линиями и посмотрим, куда они нас приведут.

Вскоре на краю одной области, неподалеку от места, где деревья росли не так густо, они увидели полуразрушенную стену.

— Неплохо для начала. Садимся, — сообщил Тревайз.