Самая интересная книга на иностранном языке – непереведенная книга. Изюминкой английской классики в этом смысле является «My secret life» («Моя тайная жизнь»), написанная неизвестным автором в последней трети XIX века.

Впервые книга была напечатана анонимно в 1888 году. Кто ее написал – до сих пор идут споры. Значительная часть исследователей полагают, что автор – Генри Спенсер Эшби, торговец текстилем, путешественник, страстный букинист и коллекционер эротики, умерший в 1900 году. Он входил в кружок викторианских вольнодумцев – писателей (например, поэт Суинберн) и людей искусства, которые задыхались в атмосфере ханжества и фарисейства. После смерти от него осталось (помимо капиталов) грандиозное собрание порнографии и изданий Сервантеса, которое он завещал Британскому музею при условии принятия на хранение и эротической части его коллекции.

Как бы там ни было, «My secret life» вошла в историю мировой литературы именно как анонимная книга, отражающая нравы викторианской Англии, которые были в известных кругах совсем не викторианскими. Точнее, это 11-томный эпос, повествующий о поиске сексуального счастья на протяжении всей своей жизни мужчиной из среднего класса. Мужчиной, которому выпало родиться в ту эпоху, когда все связанное с полом загонялось либо под запрет, либо в самые тесные рамки. Мало на свете книг, в которых с подобной тщательностью описывались все интимные переживания человека от почти младенческого возраста до старости, причем литературно талантливо.

«My secret life» – уникальный документ как эпохи, так и человеческого существования вообще. Книга является существенными и необходимым дополнением к романам Диккенса и Теккерея, поскольку без нее представление о нравах Англии того времени будет либо неполным, либо неверным.

Джейн Остин писала гениальные книги о любви, ни разу никого не поцеловав и прожив жизнь стареющей девой на содержании у родственников. Психологию полов она постигала из косвенных свидетельств и собственных невинных наблюдений. Природная одаренность сделала свое дело, «Гордость и предубеждение», как и другие ее книги, стали классикой. Автор «My secret life» далеко не гений, но честность, абсолютная свобода от каких бы то ни было условностей, пунктуальность описаний делают его эпопею столь же значимой для изучающих ту эпоху, как и романы Остин.

Любопытен язык книги – бесхитростно-физиологический, называющий без стеснения вещи своими именами, при этом не показушно-вульгарный. Автор не знает эвфемизмов для обозначения известных частей человеческого тела и специфических глаголов, используя повседневные обороты мужчин его круга – даже по сегодняшним меркам чрезвычайно грубые. Тут нельзя не вспомнить удивление и возмущение Горького, обиженного тем, что граф Толстой, беседуя с ним о женщинах, употреблял подобные же «мужицкие» слова. Горький подумал было, что великий писатель земли русской подделывается под его «невежество», и лишь потом понял, что для Толстого это было вполне органично.

Так и автор «My secret life» показывает нам, что в Викторианскую эпоху ханжество касалось лишь известной части публики, тогда как большая часть народонаселения Британии выражалась весьма прямолинейно. Хотя нравы человечества во все времена и во всех странах, в общем-то, одинаковы. В «My secret life» рисуется типичное становление мужчины, которое могло бы иметь место и в Японии, и в России, и где угодно. Викторианские нравы лишь откладывали некий отпечаток на личность, но не могли задавить присущих ей стремлений. В Англии XIX века герой книги мог «охотиться» лишь на горничных и дочек батраков, «приличные» женщины были для него почти недоступны (за некоторыми исключениями). В этом – специфика эпохи. Сегодня бы автор «My secret life» не знал подобных препятствий и мог вести «большую игру». С другой стороны, в XIX веке для него считалось допустимым то, что сегодня бы моментально было бы зачислено под статью «педофилия» или «изнасилование». Сексуальная инициация героя воспоминаний произошла именно в результате настойчивого и совсем непристойного преследования барчуком невинной малолетней няньки своего братца. Служанка как объект первой интимной связи – сюжет достаточно обыденный для того времени, стоит только почитать Чехова, Бунина или Кафку. Сегодня ее заменяет одноклассница или однокурсница, или просто девушка из соседнего двора. В XIX столетии ровесницы из соседнего благополучного семейства были абсолютно недоступны.

Думается, современным феминисткам эта книга придется не по вкусу, несмотря на любовь на Западе ко всяким аутеничным картинкам нравов. Женщина для автора «My secret life» – не равноправный партнер, а объект наслаждения. Он порой видит в них личность, но слишком увлечен иным, чтобы вдаваться в этические переживания. К тому же для преуспевающего представителя среднего класса проститутки и горничные не слишком интересные собеседницы, они не люди его круга, а в то время социальная иерархия была куда жестче, чем сегодня, культурные различия между господами и слугами являлись почти непреодолимыми. Барин взаимодействовал со служанкой только в парадигме «хозяин–слуга» или в постели, где джентльмен мог позволить себе немного забыть о принадлежности к разным классам, не теряя, однако, из виду свое превосходство. Никаких нежностей вроде букетов цветов или стишков в таких мезальянсах не существовало. Господин считал, что и так оказал служанке много чести самим фактом, что обратил на нее внимание.

Любопытно сравнить «My secret life» с известным романом Джона Фаулза «Женщина французского лейтенанта» – как раз о том же самом времени. Тогда как герой Фаулза полон экзистенциальных томлений, а роман насыщен философскими размышлениями, герой «My secret life» ломает голову только над алгоритмом соблазнения очередной жертвы и чужд всякой философии, равно как и морали. Но он – реален, он человек из крови и плоти, а герой Фаулза – выдуманный и слишком книжный, как и остальные персонажи его романа. Можно полагать, что нынешним читателям покажется более интересным и волнующим рассказ анонима о своем времени, чем наукообразные домыслы писателя, жившего сто лет спустя.

В год своего первого издания «My secret life» шла по разряду утонченной порнографии. Сегодня историки английской литературы признают ее художественные достоинства, и книга изучается в университетах, по ней защищают диссертации. O tempore, o mores!

Cunt — 5357

Fuck — 4032

Prick — 3756

Frig — 1299

Hair — 1569

Bum — 937

Sperm — 718

Cock — 741

Arse — 526

Clitoris — 434

Gay — 398

Quim — 389

Buttocks — 369

Spunk — 362

Virgin — 360

Breast — 316

Lick — 304

Piss — 305

Gamahuche — 227

Erotic — 187

Bugger — 106

Vagina — 68

frig — to masturbate

gamahuche — to practise fellatio or cunnilingus, hence gamahucher.

gambols — frisky, frolicsome movements

lapunar — A brothel

motte — Mound. Pubic area. Mons pubis.

nymphae — The labia minora (inner lips) of the vulva.

onanism — Masturbation

Paphian — pertaining to love, or unlawful sexual indulgence, or belonging to the class of prostitutes

pudenda — The external genital organs of a woman.

quim — The external female genitals; the vagina.

spunk — Seminal fluid

Gabriel jest Aristosem, członkiem kasty wybrańcow, stojących na czele ludzkiego społeczeństwa. Na planecie którą zbudował, poddani czczą go niczym boga, ale w elektronicznym świecie Hiperlogosu jest jednym z wielu Aristoi, wcale nie najważniejszym. Pewnego dnia odkrywa coś, co zagraża całej rasie ludzkiej — gdzieś w galaktyce ukrywa się Aristos odszczepieniec, który oszalał. Gabriel musi go zniszczyć ,albo on zniszczy panujący we wszechświecie ustalony porządek. Walter Jon Williams to jeden z najciekawszych amerykańskich pisarzy science fiction, zdobywca wielu prestiżowych nagród. Jest postrzegany jako odnowiciel „twardej” odmiany fantastyki i uznawany za jednego z najbardziej błyskotliwych autorów ostatniej dekady.

In a mind-bending odyssey through a world rife with tyranny, a rebel group schemes to harness a radical new energy source—plasm.

Potęga Shaa przetrwała dziesięć tysiącleci. Dziesięć tysięcy lat terroru, ucisku i brutalnych praw, znajdujących sankcje w ideach Praxis — tak zwał się zbiór zasad, narzuconych przez Shaa innym podbitym cywilizacjom. Jednak gdy nieśmiertelni Shaa zrozumieli, że życie wieczne to wielki błąd, a ich niezwykle pojemne i inteligentne, lecz ograniczone umysły nie są już w stanie wchłonąć nowych informacji, postanawiają po kolei popełnić rytualne samobójstwo. W końcu umiera ostatni Shaa, a wtedy terror i przemoc dopiero nadchodzą. Galaktyczne mocarstwo zostaje bez przywódców. Puste miejsce chcą zająć Naksydzi, najstarsi wyznawcy Praxis. Uważają się za dziedziców idei, spadkobierców kruchego sojuszu z innymi gatunkami, również z ludzkością. I tak rozpoczyna się historia upadku imperium… Walter Jon Williams w swej olśniewającej opowieści przedstawia zaskakujące pomysły polityczne, dramatyczne opisy bitew kosmicznych oraz losy niebanalnych ludzi, zmuszonych żyć w zhierarchizowanym społeczeństwie.

Książka opowiada o rozpadzie układu totalitarnego, zbudowanego na strachu i sile militarnej imperium Shaa. Po śmierci ostatniego dyktatora imperium przestalo istnieć. Ale dla wielorasowej zniewolonej rzeszy istot rozumnych wolność nie nadchodzi, pojawia się natomiast nowy przerażający czynnik. Naksydzi — również uciskani aż do śmierci ostatniego Shaa — planują wypełnić powstałą próżnię własną krwawą dominacją. Są bardzo potężni i już — dzięki niewyobrażalnemu okrucieństwu i przeważającej sile — odnieśli miażdżące zwycięstwo. Ale rzeź przy Magarii przeżyło dwoje bohaterów: Lord Gareth Martinez i ognista, tajemnicza pilotka bojowa, Lady Caroline Sula. Ich śmiałe dokonania stają się legendami nowej historii galaktycznej wojny domowej. Jednak męstwo, spryt i umiejętności mogą okazać się niewystarczające wobec dominującego przeciwnika, kierującemu się właśnie ku twierdzy lojalistów — Zanshaa. Coraz wyraźniej rysuje się widmo przerażającej bitwy, która określi społeczną strukturę wszechświata i zdecyduje, kto w przyszłych tysiącleciach będzie w nim zamieszkiwał.

An infinite, sweeping saga of interstellar war — the first SF classic for the 21st century. The empire of the Shaa lasted 10,000 years. Years of terror, infinite violence and oppressive, brutal order. Now the Shaa are no more, but the terror and violence are only beginning… The Shaa, rulers of the universe, began to commit ritual suicide when it became clear that their minds — profoundly intelligent but limited — would accept no further information. Near immortality was their one, great mistake. And so began the war between the Naxids, oldest client race of the Shaa, who believed themselves inheritors of the empire, and a frail alliance of other races, including humanity. Gareth Martinez and Caroline Sula are two of the characters through whom we see this mighty, calamitous war and its aftermath. And so, the story of a dread empire's fall begins…

THIS IS NOT A GAME is a novel built around the coolest phenomenon in the world.

That phenomenon is known as the Alternate Reality Game, or ARG. It's big, and it's getting bigger. It's immersive and massively interactive, and it's spreading through the Internet at the speed of light.

To the player, the Alternate Reality Game has no boundaries. You can be standing in a parking lot, or a shopping center. A pay phone near you will ring, and on the other end will be someone demanding information.

You'd better have the information handy.

ARGs combine video, text adventure, radio plays, audio, animation, improvisational theater, graphics, and story into an immersive experience.

Now, one of science fiction's most acclaimed writers, Walter Jon Williams, brings this extraordinary phenomenon to life in a pulse-pounding thriller. This is not a game. This is a novel that will blow your mind.

Straszliwe imperium tyranów Shaa przestało istnieć, wszechświat znalazł się na łasce bezlitosnych, spragnionych władzy gadopodobnych Naksydów. Wszędzie zapanował krwawy chaos. Jednak dalecy potomkowie Terry cenią sobie wolność, a ich bohaterscy wojownicy nie poddają się. Lord Gareth Martinez i tajemnicza Caroline Sula, która prowadzi walkę w podziemiu, oddzieleni są latami świetlnymi, ale dążą własnymi drogami do decydującej bitwy o przyszłość, gdyż nowy porządek może się okazać jeszcze bardziej przerażający od starego. Jedyna nadzieja w tym, że powiedzie się ostatni desperacki plan, który scali rozbitą galaktykę.